понравится.
Я любил это вино, ароматное, тонкое...
В эту минуту дверь в зал из комнаты под лестницей на второй этаж,
отворилась... До того момента мне казалось, что даже абсурду фантазий
прогневавшейся природы есть свой предел... Он вошел, восьмирукий или
восьминогий, с искривленным туловищем, без плечей, некий симбиоз кентавра и
паука, размером со здоровенного теленка, и неожиданно с необыкновенно
миловидным, будто высеченным из мрамора искусным мастером, несколько
женственным лицом. Взор серых волчьих глаз был остер и дерзок, а его красиво
поставленная на могучей шее голова несла печать Гордости. Но, Бог мой, разве
можно было назвать его человеком.
Изменившиеся лица супругов Велье подсказали мне причину столь
непонятного до этой секунды поведения Филидора.
-- Здравствуйте, -- сказал мне он и переместился в кресло; шесть его
конечностей остались внизу, а передними двумя, так же только что ступавшими
по полу, сняв толстые кожаные перчатки, он взял столовые приборы и
преспокойно принялся завтракать.
Гнетущую тишину, воцарившуюся в гостиной, нарушил все он же:
-- Я, кажется, не представился... Карл Велье, кто вы, я знаю... Я не
ошеломил вас своей внешностью? Кстати, играете ли вы в шахматы?
-- Да, и неплохо, -- ответил я на вторую часть вопроса.
-- Тогда после завтрака и сыграем, если, конечно, вы не против, отец,
право, не годится мне в соперники.
Он говорил непринужденно, с легкой насмешкой, видимо, пребывая в
хорошем настроении. На его родителей же больно было глядеть: Филидор,
отсутствующе вертел пальцами вилку, Сара, смешавшись, сидела с натянутой
улыбкой, пока, наконец, не нашла повода выйти из комнаты.
На мне одном лежала ответственность за то, чтобы как-то разрядить
обстановку, что, впрочем, не составило большого труда. Карл оказался на
редкость приятным собеседником. Как я уже сам догадался, картины были его,
причем, как выяснилось, они не раз выставлялись в лучших салонах Парижа.
Карл не признавал авангардистов или подобных им маляров, но преклонялся
перед Дали и отдавал должное классической школе... Вообще о живописи он мог
говорить часами.
Не сразу, но в разговор втянулся и Филидор. Сара принесла пунш. И все
более или менее сгладилось.
После завтрака Карл практически без борьбы выиграл у меня три партии
подряд, но вовсе не из-за того, что я не годился ему в соперники, а скорее
потому, что он был уж слишком экстравагантной фигурой и сосредоточиться на
шахматах я так и не сумел. Справедливости ради замечу -- играл он
превосходно.
Я не собирался уходить скоро. Мне было комфортно и уютно в доме Велье,
но позвонил мой страховой агент и попросил о встрече в офисе фирмы. Время у
меня еще оставалось, однако я стал прощаться. Замечу, что Филидор держался
уже не столь скованно, как вначале; конечно, его угнетало то, каким был
Карл, но он любил своего сына, как только способен любить отец, гордился им,
его умом, его ярким талантом. Мадам Велье, растроганная до слез, повторила
не раз, что в ее доме я всегда желанный гость. Ну а Карл, зная, что я
приехал на такси, предложил взять его машину.
-- Благодарю вас, Карл... Время терпит, я пожалуй, пройдусь. Я давно не
был в Булонском лесу, очень давно, тридцать лет, -- отвечал я.
-- Если вы не возражаете, я немного провожу вас, -- предложил тогда он.
-- Отлично, -- согласился я, и мне действительно было приятно его
общество.
Невеселая вышла прогулка. Карл нежданно-негаданно затронул предмет,
разговора о котором с ним я предпочел бы избежать...
-- Вы думаете, я не страдал?
-- Думаю, тебе трудно жить, -- задумчиво произнес я.
-- Теперь нет... Мы взрослеем и многое предстает перед нами в ином
свете... Мне было трудно, пока не пришло осознание того, кто я.
-- Так кто же такой Карл Велье? -- вполголоса спросил я.
-- Номо --... чье время грядет, чье поколение только завоевывает землю,
чье превосходство над человеком, кто для вас совершенство, неоспоримо... В
это нелегко поверить, еще труднее понять, что мы не просто монстры, а люди,
во многом стоящие на порядок выше.
Он говорил беззлобно, твердо, как будто пытаясь обратить меня в свою
веру, словно это было возможно, но я вспомнил Ежи:
-- Странно, вы все как один одержимы одной и той же идеей... Я ведь все
это уже слышал, только от убийцы...
Я сказал и пожалел... Карл посмотрел на меня почти разочарованно, с
горечью и наверное, с укоризной.
-- Прости, -- молвил я.
Метров тридцать мы прошли храня молчание. Потом Карл заговорил вновь:
-- Когда я пришел в первый раз в школу, нас было всего трое, и самый
уродливый -- я. Мои однокашники обращались со мной, как с животным. С той
разницей, что животное могут, хотя бы изредка, приласкать. Больше всего моих
врагов раздражало, что я был лучше их во всем, я впитывал в себя знания, как
губка...
Как только они не изощрялись в способах унизить меня. Однажды они
соорудили для паука ловушку; паук -- не правда ли, удачное прозвище?.. Когда
я вошел в спортзал, та ловушка сработала, рыбачья сеть подняла меня под
потолок, а они стояли внизу, забрасывали меня гнилыми помидорами, тухлыми
яйцами и надрывались от смеха... Самое смешное для них началось, когда я
освободился... Каким образом? Карл повел туловищем, что могло означать лишь
одно -- он перенял привычку отца пожимать плечами, но как нелепо и уродливо
выглядело это у него, у ...монстра.
-- ...наверное, настал конец моему терпению. Последствия были ужасными:
одному я проломил череп, другому повредил позвоночник, а четверо обошлись
сломанными руками, ногами, ребрами... Отец потратил массу денег, чтобы
спасти меня от тюрьмы для малолетних преступников, но после того случая все
изменилось, меня оставили в покое. Однако еще сильнее стали допекать моих
друзей. Тогда мы сплотились. Сначала нас было трое, через год -- пятеро, и
уже мало кто осмеливался связываться с нами открыто... Но началась охота,
где охотниками были не мы. Винсента сбили машиной, Поля подвесили за обе его
головы, Карла Велье возжелали сжечь заживо... Вы считаете, у меня красивое
лицо? Но это не мое лицо. То, что вы видите, -- результат кропотливой работы
врачей, плоды многократных пластических операций... Но я о другом... Это
изматывает, когда борешься с тенью, мы даже не имели представления о том,
против кого обратить свой гнев. Одно нас спасало -- слишком уж живучая мы
порода. Потом поступил в колледж. В колледже нас была почти четверть, и
снова лучшие из лучших -- мы...
Здесь он прервался, шел задумавшись, а после произнес почти по слогам:
"Надо же так случиться... влюбился..."
-- Надо же так случиться... влюбился... Мы учились вместе, но на разных
факультетах. Ее звали Луиза. Когда она пригласила меня к себе на загородную
виллу, я ни о чем не думал, я был безнадежно, безумно в нее влюблен, и
поехал, забыв об осторожности... Мы расположились в огромном зале, прямо на
ковре. Она погасила свет. Я слышал шорох ее платья, чувствовал ее горячее
дыхание совсем близко... Мы разделись. Она сказала, что на минуту оставит
меня, и ушла. Мною овладело смутное беспокойство... Вдруг вспыхнул свет. Я
предстал нагим перед толпой зрителей, заполнявших верхний ярус, их
становилось все больше и больше, послышался смех... Этот смех снится мне и
поныне... Перед глазами все поплыло. Я не видел их. Я искал только ее.
Нашел, узнав ее голос:
"Обещанный сюрприз, господа! А'ля паук!"
Карл замолчал. Нельзя было не испытывать сострадания, глядя на его
искаженное болью лицо.
-- Почему ты рассказал мне это?
-- Мне кажется, мы будем друзьями...
15.
Вторую половину того же дня я всецело посвятил делам. Из
представительства страховой компании отправился в банк, затем в автосалон, к
тому же, мне надо было получить водительское удостоверение. Около шести
вечера я освободился...
Если когда-нибудь, мальчишкой, вы влюблялись в юную мадемуазель,
бродили под ее домом, ночью с надеждой всматриваясь в светлые пятна окон,
тогда вы не можете не помнить, как рвалось из груди мятежное сердце и
замирало, когда занавески вдруг открывали чье-то лицо...она? Но это если
тебе 16, а в 32 (или 62) уже трудно поверить, что вы на это способны...
Я оставил свой новый "порше" перед последним поворотом дороги к
крепости Скотта и углубился в лес. Скоро показались высокий забор и вилла.
Но только потому, что мне было далеко не шестнадцать, я подумал с известной
долей прагматизма: "Какой смысл здесь стоять?" И тотчас ушел.
Когда я вернулся к машине, уже стемнело. Вынырнувший из черного леса
автомобиль измерил меня с головы до пят светом фар, свернул на обочину,
остановился. За рулем серебристого купе с открытым верхом была Элен.
-- Вы были у отца? -- выйдя из машины, спросила она.
Ей очень шло белое платье, открывавшее плечи и наполовину грудь, узкое
до колен, ниже -- широкое и длинное, со скользящим по траве шлейфом.
-- Нет, -- чувствуя, как волнуюсь, ответил я.
Она вдруг стала серьезной:
-- Но почему вы здесь?
-- Хотел увидеть вас, Элен... -- так же серьезно произнес я.
-- Тогда этот вечер мой... Мне нужно только поставить машину.
Я подождал ее, но к ним не заезжал. Вряд ли мне бы обрадовался Скотт,
впрочем, как и я ему...
Мы поехали в сторону Версаля, так пожелала Элен.
Мы говорили бесконечно. О погоде, об искусстве, о вкусах и моде, но как
хотелось бы мне говорить об ином... О ней, о ее глазах, улыбке, голосе... И
что-то настораживало меня в ее взгляде, чуть кокетливом, стремительном, но
порой тревожном...
За Версалем, мы снова свернули в лес, и вскоре, рядом с одиноко стоящим
двухэтажным особняком времен французских королей у затаившегося в ночи
пруда, остановились.
-- Этот маленький дворец -- подарок отца... Я не была здесь целую
вечность, -- сказала Элен и пригласила в дом.
За парадным, в зале, наверное, в далеком прошлом принимавшем балы с
россыпью галантных кавалеров и блистательных дам, -- с мраморными плитами
пола и потускневшими мозаичными панно на стенах, с огромной люстрой и
множеством канделябров, с двумя лестницами, расходящимися вверху на бельэтаж
с колоннами, куда выходили двери комнат второго этажа, -- царило запустение
и веяло унынием.
-- Кажется, здесь действительно никого не было целую вечность, --
подивился я паутине, ставшей неотъемлемой частью этого дома, и словно
вознамерившейся его похоронить пыли, и соблазнительному эху.
-- Да. Мебель я выбросила. Парк вокруг превратился в чащу... Я
поклялась не возвращаться сюда... Но с той поры прошло семь лет... Только
Патриция иногда приезжает сюда.
-- Что же это за тайна заброшенного дома?
-- Не хочу об этом говорить, в другой раз...
Элен поднялась на второй этаж. Прошлась по комнатам, и из одной вынесла
медвежью шкуру. Бросила посредине зала на холодный каменный пол, затем
зажгла три свечи и погасила свет.
-- Кажется, отношения Пат и моего отца дали трещину. Никогда не было,
чтобы они ссорились.
-- Они давно вместе?
-- Пятый год... Тогда у Пат родился ребенок... Знаете что, поедем
как-нибудь за город, а еще лучше --в горы. Жутко надоел Париж с его смогом,
пылью... проблемами. Хочу спрятаться от людей в огромной пещере, готовить на
костре, пить родниковую воду, хочу жить высоко-высоко, чтобы ни один человек
не подобрался и близко к моей обители... и никогда больше не спускаться в
долину.
-- Я слышал об отшельниках-мужчинах, но вот об отшельниках-женщинах,
