- Так-так... прекрасно, - пробормотал он, а затем, вдруг оживившись,
попросил разрешения измерить мой череп. Несколько удивленный, я дал свое
согласие; тогда он извлек какой-то инструмент, напоминавший калиберный
кронциркуль, и снял мерку спереди, сзади и со всех сторон, заботливо
отмечая результаты измерений. Доктор был небритым маленьким человечком в
поношенном сюртуке, похожем на длиннополый кафтан; на ногах у него были
туфли, и он произвел на меня впечатление безобидного идиота.
- В интересах науки я всегда прошу разрешения измерить черепа тех, кто
туда отправляется, - сказал он.
- И вы делаете то же, когда они возвращаются? - спросил я.
- О, мне больше не приходится с ними встречаться, - заметил он. - А
кроме того, перемены происходят внутри.
Он улыбнулся с таким видом, словно мило пошутил.
- Итак, вы туда едете. Замечательно. И очень интересно.
Он бросил на меня испытующий взгляд и сделал еще какую-то отметку.
- Бывали ли случаи помешательства в вашей семье? - осведомился он
деловито. Я рассердился:
- Этот вопрос вы тоже задаете в интересах науки?
- С научной точки зрения, - сказал он, не обращая внимания на мое
раздражение, - любопытно было бы наблюдать там, на месте, психическую
перемену, происходящую в индивидууме, но...
[22]
- Вы психиатр? - перебил я.
- Каждый врач должен быть им - до известной степени, - невозмутимо
ответил этот оригинал. - У меня есть одна теория, которую вы, господа,
отправляющиеся в эти страны, должны мне помочь доказать. Моя страна пожнет
плоды, владея такой прекрасной колонией, и я хочу внести свою долю.
Богатство я предоставляю другим. Простите мне эти вопросы, но вы - первый
англичанин, какого мне пришлось наблюдать...
Я поспешил его заверить, что отнюдь не являюсь типичным англичанином.
- А то бы я не стал с вами так разговаривать, - добавил я.
- То, что вы говорите, довольно глубокомысленно и, по всей
вероятности, неверно, - сказал он со смехом. - Раздражения избегайте еще в
большей степени, чем солнцепека. Прощайте. Как это вы, англичане,
говорите? Goodbye. Ax да, goodbye. Прощайте. На тропиках прежде всего
нужно сохранять спокойствие... - Он многозначительно поднял указательный
палец. - Du calme, du calme*. Прощайте.
Теперь мне оставалось только попрощаться с моей превосходной теткой.
Она торжествовала. Я выпил у нее чашку чая - то была последняя чашка
приличного чая на многие-многие дни! В комнате, которая, действуя
успокоительно, отвечала всем требованиям, какие вы предъявляете к гостиной
леди, мы долго и мирно беседовали у камина. Во время этой конфиденциальной
беседы выяснилось для меня, что я был рекомендован жене высокого сановни-
- ---------------------------------------
* Спокойствие, спокойствие (фр.).
[23]
ка (и скольким еще лицам - одному Богу известно!) как существо
исключительно одаренное - счастливая находка для фирмы! - как один из тех
людей, которых вам не всякий день приходится встречать. А ведь я-то
собирался командовать дешевеньким речным пароходом, украшенным грошовой
трубой! Выяснилось также, что я буду одним из работников с прописной,
видите ли, буквы. Что-то вроде посланника неба или апостола в меньшем
масштабе. То было время, когда обо всей этой чепухе распространялись и
устно, и в печати, а славная женщина, наслушавшись таких речей, потеряла
голову. Она толковала о "миллионах несведущих людей и искоренении ужасных
их обычаев", и кончилось тем, что я почувствовал смущение. Я рискнул
намекнуть, что, в конце концов, фирма поставила себе целью собирать барыши.
- Вы забываете, милый Чарли, что по работе и заработок, - весело
отозвалась она. Любопытно, до какой степени женщины далеки от реальной
жизни. Они живут в мире, ими же созданном, и ничего похожего на этот мир
никогда не было и быть не может. Он слишком великолепен, и, если бы они
сделали его реальным, он бы рухнул еще до заката солнца. Один из тех
злополучных фактов, с которыми мы, мужчины, миримся со дня творения, дал
бы о себе знать и разрушил всю постройку.
Затем тетка меня поцеловала, попросила носить фланелевое белье, писать
почаще, дала еще кое-какие наставления, и я ушел. На улице я - не знаю
почему - почувствовал себя шарлатаном. Странное дело: принимая какое-либо
решение, я привык через двадцать четыре часа ехать в любую часть света,
размышляя при этом не больше, чем размышляет человек, собирающийся перейти
через улицу, но теперь я
[24]
на секунду, не скажу - поколебался, но как бы боязливо приостановился
перед этим самым обычным путешествием. Чтобы объяснить вам свое состояние,
скажу, что секунду-другую я чувствовал себя так, словно ехал не в глубь
континента, но собирался проникнуть к центру Земли.
Я отплыл на французском пароходе, который заходил во все жалкие порты,
какие у них там имеются, с единственной, поскольку я мог судить, целью
высадить в этих портах солдат и таможенных чиновников. Я смотрел на
берега. Созерцание берегов, мимо которых проплывает судно, имеет что-то
общее с размышлениями о тайне. Берег тянется перед вашими глазами,
улыбающийся или нахмуренный, влекущий, величественный, или жалкий и
скучный, или дикий, но всегда безмолвный и в то же время как бы
нашептывающий: "Приди и разгадай!" Здесь берег был расплывчатый, словно
еще недоделанный, однообразный и угрюмый. Граница бескрайних зарослей -
темно-зеленых, почти черных, обрамленных белой пеной прибоя - тянулась
прямо, как по линейке, вдоль сверкающего синего моря, подернутого ползучим
туманом. Яростно жгло солнце, земля, казалось, светилась и испускала пар.
Кое-где за белой полосой прибоя виднелись серовато-белые пятна и
развевающийся над ними флаг. То были старые поселки, основанные несколько
веков назад, но по сравнению с девственным пространством в глубине
континента были они с булавочную головку.
Мы продвигались медленно, останавливались, высаживали солдат, снова
отправлялись в путь, высаживали таможенных чиновников, которые должны были
взимать пошлину в цинковых сараях, затерянных в этой глуши. Снова
высаживали мы солдат, должно быть для того, чтобы они охраняли таможен-
[25]
ных чиновников. Я узнал, что несколько человек утонуло в волнах прибоя,
но, казалось, никто не придавал этому значения. Мы просто выбрасывали
людей на берег и шли дальше. Каждый день мы видели все тот же берег,
словно стояли на одном месте, но позади осталось немало портов - торговые
станции - с такими названиями, как Большой Бассам или Маленький Попо; эти
имена, казалось, взяты были из жалкого фарса, разыгрывавшегося на фоне
мрачного занавеса.
Мое безделье, как пассажира, одиночество мое среди всех этих людей, с
которыми у меня не было точек соприкосновения, маслянистое и сонное море,
однообразный темный берег - словно преграждали мне путь к реальности
вещей, заслоняя ее тягостной и бессмысленной фантасмагорией. Доносившийся
изредка шум прибоя доставлял подлинную радость, словно речь брата. Это
было что-то естественное, имеющее причину и смысл. Иногда лодка,
отчалившая от берега, давала на секунду возможность соприкоснуться с
реальностью. Гребцами в ней были черные парни. Издали вы могли видеть, как
сверкали белки их глаз. Они кричали, пели; пот струйками сбегал по телу;
лица их напоминали гротескные маски; но у них были кости и мускулы, в них
чувствовалась необузданная жизненная сила и напряженная энергия, и это
было так же естественно и правдиво, как шум прибоя у берега. Чтобы
объяснить свое присутствие, они не нуждались в оправдании. Их вид
действовал успокоительно. Я чувствовал, что все еще нахожусь в мире
непреложных фактов, но. это ощущение было мимолетно, - всегда что-нибудь
его рассеивало.
Помню, однажды мы увидели военное судно, стоявшее на якоре у берега.
Здесь не было ни одного
[26]
шалаша, и тем не менее с судна обстреливали заросли. Видимо, в этих краях
французы вели одну из своих войн. Флаг на мачте обвис, как тряпка; над
низким корпусом торчали жерла длинных шестидюймовых орудий; маслянистые,
грязные волны лениво поднимали и опускали судно, раскачивая его тонкие
мачты. Вокруг не было ничего, кроме земли, неба и воды, однако загадочное
судно обстреливало континент. Бум!.. грохнуло одно из шестидюймовых
орудий, мелькнуло и исчезло маленькое пламя, рассеялся белый дымок, слабо
просвистел маленький снаряд и... ничего не случилось. Ничего и не могло
случиться. Что-то безумное было во всей этой процедуре, что-то похоронное
и комедийное, и впечатление это не рассеялось, когда кто-то на борту
серьезнейшим образом заверил меня, что где-то здесь, скрытый от наших
глаз, находится лагерь туземцев. Их он назвал врагами!
Мы передали письма на это одинокое судно (я слышал, что люди на борту
умирали от лихорадки - по три человека в день) и продолжали путь.
Заглянули еще в несколько портов с названиями, заимствованными из фарсов.
Там, в душном, насыщенном песком воздухе, каким дышат в жарких катакомбах,
шла веселая пляска коммерции и смерти вдоль бесформенных берегов,
окаймленных гибельными волнами прибоя, - словно природа старалась
преградить дорогу незваным гостям. То же происходило на реках и в их
устьях - там, где берега превращались в грязь, где илистые воды заливали
искривленные мангровые деревья, которые, казалось, корчились перед нами в
бессильном отчаянии. Нигде не делали мы длительных остановок, и не было
отчетливых впечатлений, но постепенно мною овладевало неясное и
томительное удивление. Это походило на однообразное скитание по стране
кошмаров.
[27]
Только через тридцать дней увидел я устье большой реки. Мы бросили
якорь против здания правительственных учреждений. Но работа ждала меня не
здесь, а дальше, на расстоянии двухсот миль отсюда. Вот почему при первой
же возможности я отправился в местечко, расположенное на тридцать миль
дальше, вверх по течению реки.
Ехал я на маленьком морском пароходе. Капитан его, швед, зная, что я
моряк, пригласил меня на мостик. Это был молодой человек с прилизанными
волосами, худой, белокурый и мрачный; ходил он шаркая ногами. Когда мы
отчалили от маленькой, жалкой пристани, он презрительно мотнул головой в
сторону берега.
- Пожили здесь? - спросил он. Я отвечал утвердительно.
- Недурное сборище эти чиновники, не правда ли? - продолжал он с
горечью, старательно выговаривая английские слова. - Любопытно, какую
работу берут на себя люди за несколько франков в месяц. Я задаю себе
вопрос, каково им приходится, когда они попадают в глубь страны.
Я сказал ему, что в самом непродолжительном времени надеюсь это узнать.
- Вот как! - воскликнул он и прошелся по мостику, шаркая ногами и
зорко посматривая вперед. - Не очень-то будьте уверены... Недавно я вез
одного человека, который дорогой повесился. Он тоже был швед.
- Повесился! Боже мой! Но почему? - вскричал я.
Капитан не сводил глаз с реки.
- Кто знает? Быть может, солнце его одолело... или эта страна.
Наконец река стала шире. Показались насыпи у берега, скалистый утес,
дома на холме и другие
[28]
строения с железными крышами, прилепившиеся к склонам холма или рассеянные
среди рытвин. Над этой картиной разрушения стоял неумолчный шум, так как
дальше, вверх по течению, были на реке пороги. Люди, большей частью
чернокожие и нагие, копошились, словно муравьи. В реку врезалась дамба.
Иногда ослепительный солнечный свет словно смывал всю эту картину.
- Вот где помещается ваша фирма, - сказал швед, указывая на три
деревянных казарменного вида строения на склоне утеса. - Я отправлю туда
ваши веши. Четыре сундука? Отлично. До свидания.
Я наткнулся на котел, лежавший в траве, потом разыскал тропинку,
которая вела на холм. Она извивалась, уступая место каменным глыбам, а
также маленькой железнодорожной вагонетке, перевернутой колесами вверх.
Одного колеса не было. Вагонетка казалась мертвой, похожей на скелет
какого-то животного. Я нашел отдельные части машины и сваленные в кучу
заржавленные рельсы. Слева группа деревьев отбрасывала тень, и там как
