впадает в противоречие из-за того, что концепция путешествия во времени
изменяется по дороге. Если это так, то возможно, что книга, за вычетом
последних глав, представляла бы собой непротиворечивый фрагмент, даже если
мы не включим туда разбросанные то тут, то там по заключительным главам
кусочки, которые могли бы быть включены в него непротиворечивым образом.
Как бы то ни было, что же нам делать с нашими несколькими непротиворечивыми
фрагментами (или исправленными версиями), когда мы их получим? Мы
посмотрим, что, в соответствии с моим анализом нетривиальной истинности в
художественном произведении (в любом варианте - в том, который не
требуется), является истинным в каждом из этих фрагментов. И что дальше?
Я предложил следующий метод пересечения: P истинно в исходном
художественном произведении, если и только если истинно в каждом из
фрагментов. В настоящее время я бы предпочел вместо него метод объединения:
P истинно в исходном художественном произведении, если и только если P
истинно в каком-то из фрагментов. (Это не значит, что мы должны выбрать
метод раз и навсегда - мы можем пользоваться обоими методами, различая два
вида истины в противоречивом произведении.)
Метод пересечения консервативен. Даже если художественное произведение
является противоречивым, то, что в нем истинно, будет все же содержать в
себе некоторую непротиворечивую теорию, полностью замкнутую относительно
импликации (излишне говорить, что я имею в виду классическую импликацию).
Но за это надо платить: кое-что из эксплицитно выраженного в произведении
оказывается потеряно. Теперь эта цена мне кажется чересчур высокой.
Метод объединения дает нам всю ту истину в противоречивом произведении, что
и метод пересечения, и не только. Ничто из выраженного эксплицитно не
потеряется, поскольку, по-видимому, будет истинным в соответствующем
фрагменте. Но мы потеряем непротиворечивость, а также замкнутость
относительно импликации. Предположим, два фрагмента не согласованы друг с
другом: в одном истинно Р, в другом - не-Р. Тогда в произведении в целом
истинно одновременно Р и не-Р. Но их противоречивая конъюнкция истинной не
является, хотя они, взятые вместе, и имплицируют ее. Подобным же образом
многие другие вещи не являются истинными в произведении, хотя каждая из них
и имплицируется совместным действием двух посылок, которые обе являются
истинными в данном произведении.
И так и должно быть. Ведь если мы отрицаем тот факт, что в противоречивом
произведении истинны пары противоречащих утверждений, мы отрицаем
отличительную особенность такого произведения. Поэтому мы не должны
стремиться к замкнутости относительно импликации под страхом утерять
различие между тем, что является истинным в повествовании, и тем, что
истинным не является. Мы даже не должны стремиться к замкнутости под самым
очевидным и бесспорным видом импликации: заключению от конъюнктов к
конъюнкции. (Именно здесь ошибаются релевантисты, льстящие себя надеждой,
что истинность в противоречивом произведении могла бы все же быть замкнута
под каким-то отношением, которое могло бы носить звучное имя импликации.) В
рассказах о Холмсе истинно то, что Ватсон был ранен в плечо; в этих
рассказах истинно и то, что он был ранен в ногу. Просто в этих рассказах не
является истинным то, что он был ранен и в плечо, и в ногу - у него была
только одна рана, несмотря на расхождение показаний относительно ее
местоположения 13.
С. Вымысел на службе истины
Некоторые ценят художественную литературу главным образом как средство
обнаружения истины или сообщения истины. "Истинность в вымысле" ничего не
говорит о художественном вымысле как средстве постижения истины. Но эти
темы связаны. Самое простое - это когда между автором и читателем имеется
молчаливое соглашение, что то, что является истинным в его произведении,
касательно общих вопросов или даже частностей, не должно отклоняться от
того, что, он действительно считает истинным. И в самом деле: такое
молчаливое соглашение может распространяться и на частности. Вообразим
скандальное политическое разоблачение, написанное от лица одного из
участников, в котором действуют персонажи по имени "Никсен", "Хэйг",
"Уогонер", "Бондсмен"...(Намек на реальных лиц, замешанных в скандале с
Уотергейтом: Ричарда Никсона, Артура Хейга и т.д. - Пер.) Тогда читатели,
если они знают, что автор хорошо информирован, могли бы выяснить истину,
выяснив, что является истинным в его произведениях. Кроме того, и автор мог
бы обнаружить какую-то истину в ходе усилий по выполнению условий сделки со
своей стороны. Без сомнения, говоря о познавательном значении литературы,
люди имеют в виду что-то совсем другое. Попробуем обнаружить что-нибудь
несколько более возвышенное, что они имеют в виду. Художественный вымысел
мог бы служить средством обнаружения модальной истины. Я нахожу, что очень
трудно сказать, может ли существовать такой объект, как почтенный нищий.
Если может, то это можно доказать при помощи художественного повествования.
Автор истории, в которой истинно, что существует почтенный нищий,
одновременно обнаружил бы и продемонстрировал бы, что такая возможность
существует. То же самое могут сделать актер или художник. Здесь вымысел
служит той же самой цели, что и пример в философском произведении, хотя он
не сработает, если повествование о почтенном нищем не будет разработано
более полно, нежели наши обычные примеры. И, наоборот, отметим, что
философский пример не что иное, как сжатое художественное произведение. Что
более важно, художественная литература может сообщать нам содержательные
истины касательно нашего мира. Конечно, это не может служить заменой
невымышленных данных. Но иногда дело не в нехватке данных. Мы, пожив в мире
хотя бы немного, располагаем множеством данных, но мы, возможно, узнали из
них не так много, как мы могли бы. Эти данные опираются на определенную
пропозицию. Если только сформулировать эту пропозицию, сразу же станет
ясно, что мы располагаем очень хорошими данными в ее пользу. А без этого мы
так и не узнаем ее. И здесь нам может помочь художественный вымысел. Если
нам дано художественное произведение, такое, что данная пропозиция в нем
очевидным образом истинна, мы вынуждены спросить: а является ли она также
истинной simpliciter? А иногда, когда мы располагаем множеством неоцененных
данных, задать вопрос уже значит узнать ответ. В таком случае автор
художественного произведения сделал открытие и дает читателям средство,
позволяющее сделать для себя то же открытие.
Иногда пропозицию, которая становится нам известна таким образом, можно
сформулировать сразу же, как только она пришла на ум, уже безотносительно к
художественному произведению, привлекшему к ней наше внимание. В общем
случае это не так. Иногда единственный способ сформулировать истины, к
которым привлекло наше внимание какое-то художественное произведение,
состоит в том, чтобы как-то сослаться на это произведение. ШлЩма - это
такой человек, что относительно него можно сделать истинные утверждения,
поразительно напоминающие утверждения, истинные в некотором художественном
произведении относительно некоторого его персонажа по имени ШлЩма. На время
или навсегда слово "шлЩма" стало необходимо для формулировки разнообразных
истинных утверждений, сперва для тех, кто знает соответствующую историю, а
затем и для тех, кто (подобно мне) не знает ее. Таким образом,
художественный вымысел может действительно служить истине. Но мы должны
быть осторожны, поскольку он может также распространять заблуждения.
(1) Какие бы молчаливые соглашения ни господствовали, может быть так, что
вопреки этим соглашениям, утверждения, представленные истинными в
художественном произведении некоторого автора, на самом деле не являются
истинными, потому ли, что автор ошибся, или потому, что он пожелал обмануть
тех, кто положился на предполагаемое соглашение. (2) При методе объединения
в художественном произведении могли бы оказаться истинными несколько вещей,
которые в действительности противоречат друг другу. В таком случае
художественное произведение могло бы убедить нас в ложном модальном
суждении, заставляя нас поверить в реально не существующую возможность. (3)
Если накопилось много вводящих в заблуждение данных, то вполне могут быть
такие ложные суждения, что достаточно только сформулировать их, чтобы в них
поверили.
D. Загадка хвастливого скотовода Певец поет такую песню:
Я скотовод по ремеслу, а зовут меня Гадкий Дейв. Я старый и седой и
одноглазый. На дворе я, конечно, искусен, но стоит посадить меня на коня, И
я поеду, куда многие молодые не осмелятся.
Дальше хвастовство становится все более неправдоподобным: езда верхом,
хлестание, клеймение и стрижка овец, ...
На самом деле, я повелеваю всем, черт возьми!
Ясно, что это художественный вымысел. Что в нем истинно? Ответ должен
состоять в том, что, в этом художественном произведении скотовод по имени
Гадкий Дейв, хвастаясь, лжет напропалую 14. И мы действительно придем к
такому ответу, если мы возьмем ближайшие миры, в которых повествователь
действительно делает то, делающим что он притворяется в нашем мире. Ибо это
и есть один из тех исключительных случаев, кратко рассмотренных в
примечании 7, когда повествователь не делает вида, что рассказывает правду
о вещах, о которых знает. Певец воображает себя Гадким Дейвом, который,
хвастаясь, говорит неправду.
Это вымысел внутри вымысла: вымыслы Гадкого Дейва сами по себе являются
вымыслом, а его хвастовство - притворным говорением правды. В вымысле
внутри вымысла он действительно является повелителем всего. Во внешнем
художественном вымысле это не так, он только утверждает это. Этот вымысел в
вымысле сам по себе не составляет проблемы. Но рядом лежит настоящая
проблема и я не могу предложить никакого решения. Почему этот вымысел в
вымысле не рушится? Когда певец делает вид, что он Гадкий Дейв, делающий
вид, что он рассказывает о самом себе правду, то как это отличается от
того, как если бы он делал вид, что он Гадкий Дейв, действительно
рассказывающий о самом себе правду? Должно иметь место первое, а не второе;
иначе мы должны были бы заключить, что нет никакого вставленного
художественного вымысла и во внешнем вымысле - теперь единственном вымысле
- истинно, что Гадкий Дейв повелевает всем и рассказывает нам об этом. Это
значило бы совсем не ухватить сути дела. Мы должны отличать то, когда
кто-то делает вид, что делает вид, от того, когда он действительно делает
вид. Интуитивно кажется, что мы в состоянии различить эти случаи, но как
следует это анализировать?
Примечания
1. Мне также говорили, что по этому адресу никогда не было никакого здания.
Не имеет значения, какое из этих сообщений является верным.
2. Например, система, приведенная в: Dana Scott, Existence and description
in formal logic // Bertrand Russell: Philosopher of the Century / Ed. Ralph
Schoenman (London: Allen and Unwin, 1967).
3. Кратко изложенного в его дополнении к Naming and Necessity // Semantics
of natural Language / Ed. Gilbert Harman and Donald Davidson (Dordrecht:
Reidel, 1972) и рассмотренного более подробно в неопубликованном докладе на
конференции в Университете Западного Онтарио в 1973 г. и в др.
выступлениях. Мои взгляды и взгляды Крипке до некоторой степени схожи. Он
также подчеркивает неоднозначность, связанную с присоединением зачина и
считает повествователя занятым притворством. Однако выводы, которые он
делает из этого наблюдения, значительно отличаются от моих.
4. Хорхе Луис Борхес. Пьер Менар, автор Дон Кихота.
5. Имеются исключения. Иногда повествователь делает вид, что то, что он
высказывает, представляет собой смесь правды и лжи о вещах, которые он
знает, или же даваемое как бы в бреду бессвязное и искаженное отражение
соответствующих событий, или что-нибудь в этом роде. Толкиен эксплицитно
утверждает, что является переводчиком и издателем Красной книги Вестмарка,
древней книги, которая каким-то образом попала ему в руки и которая, как
