и взгромоздился на него, поджав ноги и положив перед собой
пачку табаку и коробок спичек. При тусклом свете лампы я видел,
как он сидит там в облаках голубого дыма, со старой трубкой во
рту, рассеянно устремив глаза в потолок, безмолвный,
неподвижный, и свет озаряет резкие орлиные черты его лица.
Так сидел он, когда я засыпал, и так сидел он, когда я при
блеске утреннего солнца открыл глаза, разбуженный его внезапным
восклицанием. Трубка все еще торчала у него изо рта, дым все
еще вился кверху, комната была полна табачного тумана, а от
пачки табаку, которую я видел вечером, уже ничего не осталось.
-- Проснулись, Уотсон? -- спросил он.
-- Да.
-- Хотите прокатиться?
-- С удовольствием.
-- Так одевайтесь. В доме еще все спят, но я знаю, где
ночует конюх, и сейчас у нас будет коляска.
При этих словах он усмехнулся; глаза его блестели, и он
нисколько не был похож на того мрачного мыслителя, которого я
видел ночью.
Одеваясь, я взглянул на часы. Неудивительно, что в доме
все еще спали: было двадцать пять минут пятого. Едва я успел
одеться, как вошел Холмс и сказал, что конюх уже запряг лошадь.
-- Хочу проверить одну свою версию, -- сказал он, надевая
ботинки. -- Вы, Уотсон, видите перед собой одного из величайших
глупцов, какие только существуют в Европе! Я был слеп, как
крот. Мне следовало бы дать такого тумака, чтобы я полетел
отсюда до Черинг-кросса! Но теперь я, кажется, нашел ключ к
этой загадке.
-- Где же он, ваш ключ? -- спросил я, улыбаясь.
-- В ванной, -- ответил Холмс. -- Нет, я не шучу, --
продолжал он, заметив мой недоверчивый взгляд. -- Я уже был в
ванной, взял его и спрятал вот сюда, в чемоданчик. Поедем, друг
мой, и посмотрим, подойдет ли этот ключ к замку.
Мы спустились с лестницы, стараясь ступать как можно тише.
На дворе уже ярко сияло утреннее солнце У ворот нас поджидала
коляска; конюх держал под уздцы запряженную лошадь.
Мы вскочили в экипаж и быстро покатили по лондонской
дороге. Изредка мы обгоняли телеги, которые везли в столицу
овощи, но на виллах кругом все было тихо -- все спало, как в
заколдованном городе.
-- В некоторых отношениях это совершенно исключительное
дело, -- сказал Холмс, пуская лошадь галопом. -- Сознаюсь, я
был слеп, как крот, но лучше поумнеть поздно, чем никогда.
Мы въехали в город со стороны Сэрри. В окнах уже начали
появляться заспанные лица только что проснувшихся людей. Мы
переехали через реку по мосту Ватерлоо, свернули направо по
Веллингтон-стрит и очутились на Бау-стрит. Шерлока Холмса
хорошо знали в полицейском управлении, и, когда мы подъехали,
два констебля отдали ему честь. Один из них взял лошадь под
уздцы, а другой повел нас внутрь здания.
-- Кто дежурный? -- спросил Холмс.
-- Инспектор Брэдстрит, сэр.
Из вымощенного каменными плитами коридора навстречу нам
вышел высокий грузный полицейский в полной форме.
-- А, Брэдстрит! Как поживаете? Я хочу поговорить с вами,
Брэдстрит.
-- Пожалуйста, мистер Холмс. Зайдите ко мне, в мою
комнату.
Комната была похожа на контору: на столе огромная книга
для записей, на стене телефон.
Инспектор сел за стол:
-- Чем могу служить, мистер Холмс?
-- Я хочу расспросить вас о том нищем, который замешан в
деле исчезновения мистера Невилла Сент-Клера.
-- Его арестовали и привезли сюда для допроса.
-- Я знаю. Он здесь?
-- В камере.
-- Не буйствует?
-- Нет, ведет себя тихо. Но как он грязен, этот негодяй!
-- Грязен?
-- Да. Еле-еле заставили его вымыть руки, а лицо у него
черное, как у медника. Вот пусть только кончится следствие, а
там уж ему не избежать тюремной ванны! Если бы вы на него
посмотрели, вы согласились бы со мною.
-- Я очень хотел бы на него посмотреть.
-- Правда? Это нетрудно устроить. Идите за мной.
Чемоданчик свой можете оставить здесь.
-- Нет, я захвачу его с собой.
-- Хорошо. Пожалуйте сюда.
Он открыл запертую дверь, спустился по винтовой лестнице и
привел нас в коридор с выбеленными стенами. Справа и слева шла
вереница дверей.
-- Его камера -- третья справа, -- сказал инспектор. --
Вот здесь.
Он осторожно отодвинул дощечку в верхней части двери и
глянул в отверстие.
-- Спит, -- сказал он. -- Вы можете хорошенько его
рассмотреть.
Мы оба приникли к решетке. Арестант крепко спал, медленно
и тяжело дыша. Лицо его было обращено к нам. Это был мужчина
среднего роста, одетый, как и подобает людям его профессии,
очень скверно: сквозь прорехи порванного пиджака торчали
лохмотья цветной рубахи. Он был действительно необычайно
грязен, но даже толстый слой грязи, покрывавший лицо, не мог
скрыть его отталкивающего безобразия. Широкий шрам шел от глаза
к подбородку, и сквозь щель, прорубленную к верхней губе,
постоянным оскалом торчали три зуба. Клок ярчайших рыжих волос
падал на лоб и на глаза.
-- Красавец, не правда ли? -- сказал инспектор.
-- Ему необходимо помыться, -- заметил Холмс. -- Я уже и
раньше об этом догадывался и захватил с собой весь инструмент.
Он раскрыл чемоданчик и, к нашему изумлению, вынул из него
большую губку.
-- Хе-хе, да вы шутник! -- засмеялся инспектор.
-- Будьте любезны, откройте нам тихонько дверь, и мы живо
придадим ему более приличный вид.
-- Ладно, -- оказал инспектор. -- А то он и в самом деле
позорит нашу тюрьму.
Инспектор открыл дверь, и мы втроем бесшумно вошли в
камеру. Арестант шевельнулся, но сразу же заснул еще крепче.
Холмс подошел к рукомойнику, намочил свою губку и дважды с
силой провел ею по лицу арестанта.
-- Позвольте мне представить вас мистеру Невиллу
Сент-Клеру из Ли, в графстве Кент! -- воскликнул Холмс.
Никогда в жизни не видел я ничего подобного. Лицо сползло
с арестанта, как кора с дерева. Исчез грубый темный загар.
Исчез ужасный шрам, пересекавший все лицо наискосок. Исчезла
разрезанная губа. Исчез отталкивающий оскал зубов. Рыжие
лохматые волосы исчезли от одного взмаха руки Холмса, и мы
увидели бледного, грустного, изящного человека с черными
волосами и нежной кожей, который, сидя в постели, протирал
глаза и с недоумением глядел на нас, еще не вполне очнувшись от
сна. Внезапно он понял все, вскрикнул и зарылся головой в
подушку.
-- Боже, -- закричал инспектор, -- да ведь это и есть
пропавший! Я знаю его, я видел фотографию!
Арестант повернулся к нам с безнадежным видом человека,
решившего не противиться судьбе.
-- Будь что будет! -- сказал он. -- За что вы меня держите
здесь?
-- За убийство мистера Невилла Сент... Тьфу! В убийстве
вас теперь обвинить невозможно. Вас могли бы обвинить, пожалуй,
только в попытке совершить самоубийство,-- сказал инспектор,
усмехаясь. -- Я двадцать семь лет служу в полиции, но ничего
подобного не видел.
-- Раз я мистер Невилл Сент-Клер, то, значит, преступления
совершено не было и, следовательно, я арестован незаконно.
-- Преступления нет, но сделана большая ошибка, -- сказал
Холмс. -- Вы напрасно не доверились жене.
-- Дело не в жене, а в детях, -- пылко сказал арестант. --
Я не хотел, чтобы они стыдились отца. Боже, какой позор! Что
мне делать?
Шерлок Холмс сел рядом с ним на койку и ласково похлопал
его по плечу.
-- Если вы позволите разбираться в вашем деле суду, вам,
конечно, не избежать огласки, -- оказал он. -- Но если вам
удастся убедить полицию, что за вами нет никакой вины, газеты
ничего не узнают. Инспектор Брэдстрит может записать ваши
показания и передать их надлежащим властям, и дело до суда не
дойдет.
-- О, как я вам благодарен! -- вскричал арестант. -- Я
охотно перенес бы заточение, даже смертную казнь, лишь бы не
опозорить детей раскрытием моей несчастной тайны! Вы первые
услышите мою историю...
Отец мой был учителем в Честерфилде, и я получил там
превосходное образование. В юности я много путешествовал,
работал на сцене и, наконец, стал репортером одной вечерней
лондонской газеты. Однажды моему редактору понадобилась серия
очерков о нищенстве в столице, и я вызвался написать их. С
этого и начались все мои приключения. Чтобы добыть необходимые
для моих очерков факты, я решил переодеться нищим и стал
попрошайничать. Когда я был еще актером, я славился умением
гримироваться. Теперь это умение пригодилось. Я раскрасил себе
лицо, а для того чтобы вызывать побольше жалости, намалевал на
лице шрам и с помощью пластыря телесного цвета изуродовал себе
губу, слегка приподняв ее. Затем, надев лохмотья и .рыжий
парик, я сел в самом оживленном месте Сити и принялся под видом
продажи спичек просить милостыню. Семь часов я просидел не
вставая, а вечером, вернувшись домой, к величайшему своему
изумлению, обнаружил, что набрал двадцать шесть шиллингов и
четыре пенса.
Я написал очерки и позабыл обо всей этой истории. Но вот,
некоторое время спустя, мне предъявили вексель, по которому я
поручился уплатить за приятеля двадцать пять фунтов. Я понятия
не имел, где достать эти деньги, и вдруг мне в голову пришла
отличная мысль. Упросив кредитора подождать две недели, я взял
на работе отпуск и провел его в Сити, прося милостыню. За
десять дней я собрал необходимую сумму и уплатил долг. Теперь
вообразите себе, легко ли работать за два фунта в неделю, когда
знаешь, что эти два фунта ты можешь получить в один день,
выпачкав себе лицо, положив кепку на землю и ровно ничего не
делая?
Долго длилась борьба между моей гордостью в стремлением к
наживе, но страсть к деньгам в конце концов победила. Я бросил
работу и стал все дни проводить на давно облюбованном мною
углу, вызывая жалость своим уродливым видом и набивая карманы
медяками.
Только один человек был посвящен в мою тайну -- владелец
низкопробного притона на Суондем-лейн, в котором я поселился.
Каждое утро я выходил оттуда в виде жалкого нищего, и каждый
вечер я превращался там в хорошо одетого господина, я щедро
платил этому ласкару за его комнаты, так как был уверен, что он
никому ни при каких обстоятельствах не выдаст моей тайны.
Вскоре я стал откладывать крупные суммы денег. Вряд ли в
Лондоне есть хоть один нищий, зарабатывающий по семисот фунтов
в год, а я зарабатывал и больше. Я навострился шуткой
парировать замечания прохожих и скоро прославился на все Сити.
Поток пенсов вперемешку с серебром сыпался на меня непрестанно,
и я считал неудачными дни, когда получал меньше двух фунтов.
Чем богаче я становился, тем шире я жил. Я снял дом за городом,
я женился, и никто не подозревал, чем я занимаюсь в
действительности. Моя милая жена знает, что у меня есть
какие-то дела в Сити. Но какого рода эти дела, она не имеет ни
малейшего представления.
В прошлый понедельник, закончив работу, я переодевался у
себя в комнате, как вдруг, выглянув в окно, увидел, к своему
ужасу, что жена моя стоит на улице и смотрит прямо на меня. Я
вскрикнул от изумления, поднял руки, чтобы закрыть лицо, и
кинулся к моему соучастнику ласкару, умоляя его никого ко мне
не пускать. Я слышал внизу голос жены, но я знал, что подняться
она не сможет. Я быстро разделся, натянул на себя нищенские
лохмотья, парик и разрисовал лицо. Даже жена не могла бы узнать
меня в этом виде.
Но затем мне пришло в голову, что комнату мою могут
обыскать и тогда моя одежда выдаст меня. Я распахнул окно,
причем второпях задел раненый палец (я поранил себе палец утром
