зиму в Давосе, а теперь ехала к своим друзьям в Люцерн, но по
дороге у нее внезапно пошла горлом кровь. По-видимому, ей
осталось жить не более нескольких часов, но для нее было бы
большим утешением видеть около себя доктора англичанина, и если
бы я приехал, то... и т.д. и т.д. В постскриптуме добряк
Штайлер добавлял, что он и сам будет мне крайне обязан, если я
соглашусь приехать, так как приезжая дама категорически
отказывается от услуг врача-швейцарца, и что на нем лежит
огромная ответственность.
Я не мог не откликнуться на это призыв, не мог отказать в
просьбе соотечественнице, умиравшей на чужбине. Но вместе с тем
я опасался оставить Холмса одного. Однако мы решили, что с ним
в качестве проводника и спутника останется юный швейцарец, а я
вернусь в Мейринген. Мой друг намеревался еще немного побыть у
водопада, а затем потихоньку отправиться через холмы в
Розенлау, где вечером я должен был к нему присоединиться.
Отойдя немного, я оглянулся: Холмс стоял, прислонясь к скале,
и, скрестив руки, смотрел вниз, на дно стремнины. Я не знал
тогда, что больше мне не суждено было видеть моего друга.
Спустившись вниз, я еще раз оглянутся. С этого места
водопад уже не был виден, но я разглядел ведущую к нему
дорожку, которая вилась вдоль уступа горы. По этой дорожке
быстро шагал какой-то человек. Его черный силуэт отчетливо
выделялся на зеленом фоне. Я заметил его, заметил
необыкновенную быстроту, с какой он поднимался, но я и сам
очень спешил к моей больной, а потому вскоре забыл о нем.
Примерно через час я добрался до нашей гостиницы в
Мейрингене. Старик Штайлер стоял на дороге.
-- Ну что? -- спросил я, подбегая к нему. -- Надеюсь, ей
не хуже?
На лице у него выразилось удивление, брови поднялись.
Сердце у меня так и оборвалось.
-- Значит, не вы писали это? -- спросил я, вынув из
кармана письмо. -- В гостинице нет больной англичанки?
-- Ну, конечно, нет! -- вскричал он.-- Но что это? На
конверте стоит штамп моей гостиницы?.. А, понимаю! Должно быть,
письмо написал высокий англичанин, который приехал вскоре после
вашего ухода. Он сказал, что...
Но я не стал ждать дальнейших объяснений хозяина.
Охваченный ужасом, я уже бежал по деревенской улице к той самой
горной дорожке, с которой только что спустился.
Спуск к гостинице занял у меня час, и, несмотря на то, что
я бежал изо всех сил, прошло еще два, прежде чем я снова достиг
Рейхенбахского водопада. Альпеншток Холмса все еще стоял у
скалы, возле которой я его оставил, но самого Холмса не было, и
я тщетно звал его. Единственным ответом было эхо, гулко
повторявшее мой голос среди окружавших меня отвесных скал.
При виде этого альпенштока я похолодел. Значит, Холмс не
ушел на Розенлау. Он оставался здесь, на этой дорожке шириной в
три фута, окаймленной отвесной стеной с одной стороны и
заканчивающейся отвесным обрывом с другой. И здесь его настиг
враг. Юного швейцарца тоже не было. По-видимому, он был
подкуплен Мориарти и оставил противников с глазу на глаз. А что
случилось потом? Кто мог сказать мне, что случилось потом?
Минуты две я стоял неподвижно, скованный ужасом, силясь
прийти в себя. Потом я вспомнил о методе самого Холмса и сделал
попытку применить его, чтобы объяснить себе разыгравшуюся
трагедию. Увы, это было нетрудно! Во время нашего разговора мы
с Холмсом не дошли до конца тропинки, и альпеншток указывал на
то место, где мы остановились. Черноватая почва не просыхает
здесь изза постоянных брызг потока, так что птица -- и та
оставила бы на ней свой след. Два ряда шагов четко
отпечатывались почти у самого конца тропинки. Они удалялись от
меня. Обратных следов не было. За несколько шагов от края земля
была вся истоптана и разрыта, а терновник и папоротник вырваны
и забрызганы грязью. Я лег лицом вниз и стал всматриваться в
несущийся поток. Стемнело, и теперь я мог видеть только
блестевшие от сырости черные каменные стены да где-то далеко в
глубине сверканье бесчисленных водяных брызг. Я крикнул, но
лишь гул водопада, чем-то похожий на человеческие голоса,
донесся до моего слуха.
Однако судьбе было угодно, чтобы последний привет моего
друга и товарища все-таки дошел до меня. Как я уже сказал, его
альпеншток остался прислоненным к невысокой скале, нависшей над
тропинкой. И вдруг на верхушке этого выступа что-то блеснуло. Я
поднял руку, то был серебряный портсигар, который Холмс всегда
носил с собой. Когда я взял его, несколько листочков бумаги,
лежавших под ним, рассыпались и упали на землю. Это были три
листика, вырванные из блокнота и адресованные мне. Характерно,
что адрес был написан так же четко, почерк был так же уверен и
разборчив, как если бы Холмс писал у себя в кабинете.
"Дорогой мой Уотсон, -- говорилось в записке. -- Я пишу
Вам эти строки благодаря любезности мистера Мориарти, который
ждет меня для окончательного разрешения вопросов, касающихся
нас обоих. Он бегло обрисовал мне способы, с помощью которых
ему удалось ускользнуть от английской полиции, и узнать о нашем
маршруте. Они только подтверждают мое высокое мнение о его
выдающихся способностях. Мне приятно думать, что я могу
избавить общество от дальнейших неудобств, связанных с его
существованием, но боюсь, что это будет достигнуто ценой,
которая огорчит моих друзей, и особенно Вас, дорогой Уотсон.
Впрочем, я уже говорил Вам, что мой жизненный путь дошел до
своей высшей точки, и я не мог бы желать для себя лучшего
конца. Между прочим, если говорить откровенно, я нимало не
сомневался в том, что письмо из Мейрингена западня, и, отпуская
Вас, был твердо убежден, что последует нечто в этом роде.
Передайте инспектору Петерсону, что бумаги, необходимые для
разоблачения шайки, лежат у меня в столе, в ящике под литерой
"М" -- синий конверт с надписью "Мориарти". Перед отъездом из
Англии я сделал все необходимые распоряжения относительно моего
имущества и оставил их у моего брата Майкрофта.
Прошу Вас передать мой сердечный привет миссис Уотсон.
Искренне преданный Вам Шерлок Холмс".
Остальное можно рассказать в двух словах. Осмотр места
происшествия, произведенный экспертами, не оставил никаких
сомнений в том, что схватка между противниками кончилась так,
как она неизбежно должна была кончиться при данных
обстоятельствах: видимо, они вместе упали в пропасть, так и не
разжав смертельных объятий. Попытки отыскать трупы были тотчас
же признаны безнадежными, и там, в глубине этого страшного
котла кипящей воды и бурлящей пены, навеки остались лежать тела
опаснейшего преступника и искуснейшего поборника правосудия
своего времени. Мальчика-швейцарца так и не нашли --
разумеется, это был один из многочисленных агентов,
находившихся в распоряжении Мориарти. Что касается шайки, то,
вероятно, все в Лондоне помнят, с какой полнотой улики,
собранные Холмсом, разоблачили всю организацию и обнаружили, в
каких железных тисках держал ее покойный Мориарти. На процессе
страшная личность ее главы и вдохновителя осталась почти не
освещенной, и если мне пришлось раскрыть здесь всю правду о его
преступной деятельности, это вызвано теми недобросовестными
защитниками, которые пытались обелить его память нападками на
человека, которого я всегда буду считать самым благородным и
самым мудрым из всех известных мне людей.
Перевод Д. Лившиц
Артур Конан-Дойль.
Шесть Наполеонов
Мистер Лестрейд, сыщик из Скотленд-Ярда, нередко навещал
нас по вечерам. Шерлок Холмс охотно принимал его. Лестрейд
приносил всевозможные полицейские новости, а Холмс в
благодарность за это выслушивал подробные рассказы о тех делах,
которые были поручены сыщику, и как бы невзначай давал ему
советы, черпая их из сокровищницы своего опыта и обширных
познаний.
Но в этот вечер Лестрейд говорил только о погоде и о
газетных известиях. Потом он вдруг умолк и стал задумчиво
сдувать пепел с сигареты. Холмс пристально посмотрел на него.
-- У вас есть для меня какое-то интересное дело?
-- О нет, мистер Холмс, ничего интересного!
-- В таком случае, расскажите.
Лестрейд рассмеялся:
-- От вас ничего не скроешь, мистер Холмс. У меня
действительно есть на примете один случай, но такой пустяковый,
что я не хотел утруждать вас. Впрочем, пустяк-то пустяк, однако
довольно странный пустяк, а я знаю, что вас особенно тянет ко
всему необычному. Хотя, по правде сказать, это дело, скорее
всего, должно бы занимать доктора Уотсона, а не нас с вами.
-- Болезнь? -- спросил я.
-- Сумасшествие. И притом довольно странное сумасшествие.
Трудно представить себе человека, который, живя в наше время,
до такой степени ненавидит Наполеона Первого, что истребляет
каждое его изображение, какое попадется на глаза.
Холмс откинулся на спинку кресла:
-- Это дело не по моей части.
-- Вот-вот, я так и говорил. Впрочем, если человек этот
совершает кражу со взломом и если те изображения Наполеона,
которые он истребляет, принадлежат не ему, а другим, он из рук
доктора попадает опять-таки к нам.
Холмс выпрямился снова:
-- Кража со взломом! Это куда любопытнее. Расскажите же
мне все до малейшей подробность.
Лестрейд вытащил служебную записную книжку и перелистал
ее, чтобы освежить свою память.
-- О первом случае нам сообщили четыре дня назад,-- сказал
он.-- Случай этот произошел в лавке Морза Хэдсона, который
торгует картинами и статуями на Кеннингтон-роуд. Приказчик на
минуту вышел из магазина и вдруг услышал какой-то треск. Он
поспешил назад и увидел, что гипсовый бюст Наполеона, стоявший
на прилавке вместе с другими произведениями искусства, лежит на
полу, разбитый вдребезги. Приказчик выскочил на улицу, но хотя
многие прохожие утверждали, что видели человека, выбежавшего из
лавки, приказчику не удалось догнать его. Казалось, это один из
тех случаев бессмысленного хулиганства, которые совершаются
время от времени... Так об этом и доложили подошедшему
констеблю. Гипсовый бюст стоил всего несколько шиллингов, и все
дело представлялось таким мелким, что не стоило заводить
следствие.
Новый случай, однако, оказался более серьезным и притом не
менее странным. Он произошел сегодня ночью. На Кеннингтон-роуд,
всего в нескольких сотнях шагов от лавки Морза Хэдсона, живет
хорошо известный врач, доктор Барникот, у которого обширнейшая
практика на южном берегу Темзы. Доктор Барникот горячий
поклонник Наполеона. Весь его дом битком набит книгами,
картинами и реликвиями, принадлежавшими французскому
императору. Недавно он приобрел у Морза Хэдсона две одинаковые
гипсовые копии знаменитой головы Наполеона, вылепленной
французским скульптором Девином. Одну из этих копий он поместил
у себя в квартире на Кеннингтон-роуд, а вторую поставил на
камин в хирургической на Лауэр-Брикстон-роуд. Вернувшись
сегодня утром домой, доктор Барникот обнаружил, что ночью его
дом подвергся ограблению, но при этом ничего не похищено, кроме
гипсового бюста, стоявшего в прихожей. Грабитель вынес бюст из
дома и разбил о садовую решетку. Поутру возле решетки была
найдена груда осколков.
Холмс потер руки.
-- Случай действительно необыкновенный! -- сказал он.
-- Я был уверен, что вам этот случай понравится. Но я еще
не кончил. К двенадцати часам доктор Барникот приехал к себе в
хирургическую, и представите себе его удивление, когда он
