середине стада".
"Пожалуйста, режь его и бери!"
Я так и сделал, мистер Холмс, и понес птицу в Килберн. Я
рассказал своему приятелю обо всем -- он из тех, с которыми
можно говорить без стеснения. Он хохотал до упаду, потом мы
взяли нож и разрезали гуся. У меня остановилось сердце, когда я
увидел, что произошла ужасная ошибка, и камня нет. Я бросил
гуся, пустился бегом к сестре. Влетел на задний двор -- гусей
там не было.
"Где гуси, Мэгги?" -- крикнул я.
"Отправила торговцу".
"Какому торговцу?"
"Брекинриджу на Ковент-Гарден".
"А был среди них один с полосатым хвостом -- такой же,
какого я взял?" -- спросил я.
"Да, Джеймс, ведь было два гуся с полосатыми хвостами, я
вечно путала их".
Тут, конечно, я понял все и со всех ног помчался к этому
самому Брекинриджу. Но он уже распродал гусей и не хотел
сказать кому. Вы слышали сами, как он со мной разговаривал.
Сестра думает, что я сошел с ума. Порой мне самому кажется, что
я сумасшедший. И вот... теперь я презренный вор, хотя даже не
прикоснулся к богатству, ради которого погубил себя. Боже,
помоги мне! Боже, помоги! -- Он закрыл лицо руками и судорожно
зарыдал.
Потом наступило долгое молчание, лишь слышны были тяжелые
вздохи Райдера, да мой друг мерно постукивал пальцами по столу.
Вдруг Шерлок Холмс встал и распахнул настежь дверь.
-- Убирайтесь! -- проговорил он.
-- Что? Сэр, да благословит вас небо!
-- Ни слова! Убирайтесь отсюда!
Повторять не пришлось. На лестнице загрохотали
стремительные шаги, внизу хлопнула дверь, и с улицы донесся
быстрый топот.
-- В конце концов, Уотсон, -- сказал Холмс, протягивая
руку к глиняной трубке, -- я работаю отнюдь не затем, чтобы
исправлять промахи нашей полиции. Если бы Хорнеру грозила
опасность, тогда другое дело. Но Райдер не станет показывать
против него, и обвинение рухнет. Возможно, я укрываю мошенника,
но зато спасаю его душу. С этим молодцом ничего подобного не
повторится,-- он слишком напуган. Упеките его сейчас в тюрьму,
и он не развяжется с ней всю жизнь. Кроме того, нынче
праздники, надо прощать грехи. Случай столкнул нас со странной
и забавной загадкой, и решить ее -- само по себе награда. Если
вы будете любезны и позволите, мы немедленно займемся новым
"исследованием", в котором опять-таки фигурирует птица: ведь к
обеду у нас куропатка.
Перевод М. Чуковской
Примечания
1 Останки (лат.).
Артур Конан-Дойль.
Последнее дело Холмса
С тяжелым сердцем приступаю я к последним строкам этих
воспоминаний, повествующих о необыкновенных талантах моего
друга Шерлока Холмса. В бессвязной и -- я сам это чувствую -- в
совершенно неподходящей манере я пытался рассказать об
удивительных приключениях, которые мне довелось пережить бок о
бок с ним, начиная с того случая, который я в своих записках
назвал "Этюд в багровых тонах", и вплоть до истории с "Морским
договором", когда вмешательство моего друга, безусловно,
предотвратило серьезные международные осложнения. Признаться, я
хотел поставить здесь точку и умолчать о событии, оставившем
такую пустоту в моей жизни, что даже двухлетний промежуток
оказался бессильным ее заполнить. Однако недавно опубликованные
письма полковника Джеймса Мориарти, в которых он защищает
память своего покойного брата, вынуждают меня взяться за перо,
и теперь я считаю своим долгом открыть людям глаза на то, что
произошло. Ведь одному мне известна вся правда, и я рад, что
настало время, когда уже нет причин ее скрывать.
Насколько мне известно, в газеты попали только три
сообщения: заметка в "Журналь де Женев" от 6 мая 1891 года,
телеграмма агентства Рейтер в английской прессе от 7 мая и,
наконец, недавние письма, о которых упомянуто выше. Из этих
писем первое и второе чрезвычайно сокращены, а последнее, как я
сейчас докажу, совершенно искажает факты. Моя обязанность --
поведать наконец миру о том, что на самом деле произошло между
профессором Мориарти и мистером Шерлоком Холмсом.
Читатель, может быть, помнит, что после моей женитьбы
тесная дружба, связывавшая меня и Холмса, приобрела несколько
иной характер. Я занялся частной врачебной практикой. Он
продолжал время от времени заходить ко мне, когда нуждался в
спутнике для своих расследований, но это случалось все реже и
реже, а в 1890 году было только три случая, о которых у меня
сохранились какие-то записи.
Зимой этого года и в начале весны 1891-го газеты писали о
том, что Холмс приглашен французским правительством по
чрезвычайно важному делу, и из полученных от него двух писем --
из Нарбонна и Нима -- я заключил, что, по-видимому, его
пребывание во Франции сильно затянется. Поэтому я был несколько
удивлен, когда вечером 24 апреля он внезапно появился у меня в
кабинете. Мне сразу бросилось в глаза, что он еще более бледен
и худ, чем обычно.
-- Да, я порядком истощил свои силы, -- сказал он, отвечая
скорее на мой взгляд, чем на слова. -- В последнее время мне
приходилось трудновато... Что, если я закрою ставни?
Комната была освещена только настольной лампой, при
которой я обычно читал. Осторожно двигаясь вдоль стены, Холмс
обошел всю комнату, захлопывая ставни и тщательно замыкая их
засовами.
-- Вы чего-нибудь боитесь? -- спросил я.
-- Да, боюсь.
-- Чего же?
-- Духового ружья.
-- Дорогой мой Холмс, что вы хотите этим сказать?
-- Мне кажется, Уотсон, вы достаточно хорошо меня знаете,
и вам известно, что я не робкого десятка. Однако не считаться с
угрожающей тебе опасностью -- это скорее глупость, чем
храбрость. Дайте мне, пожалуйста, спичку.
Он закурил папиросу, и, казалось, табачный дым благотворно
подействовал на него.
-- Во-первых, я должен извиниться за свой поздний визит,
-- сказал он. -- И, кроме того, мне придется попросить у вас
позволения совершить второй бесцеремонный поступок -- перелезть
через заднюю стену вашего сада, ибо я намерен уйти от вас
именно таким путем.
-- Но что все это значит? -- спросил я.
Он протянул руку ближе к лампе, и я увидел, что суставы
двух его пальцев изранены и в крови.
-- Как видите, это не совсем пустяки, -- сказал он с
улыбкой. -- Пожалуй, этак можно потерять и всю руку. А где
миссис Уотсон? Дома?
-- Нет, она уехала погостить к знакомым.
-- Ага! Так, значит, вы один?
-- Совершенно один.
-- Если так, мне легче будет предложить вам поехать со
мной на недельку на континент.
-- Куда именно?
-- Куда угодно. Мне решительно все равно.
Все это показалось мне как нельзя более странным. Холмс не
имел обыкновения праздно проводить время, и что-то в его
бледном, изнуренном лице говорило о дошедшем до предела нервном
напряжении. Он заметил недоумение в моем взгляде и, опершись
локтями о колени и сомкнув кончики пальцев, стал объяснять мне
положение дел.
-- Вы, я думаю, ничего не слышали о профессоре Мориарти?
-- спросил он.
-- Нет.
-- Гениально и непостижимо. Человек опутал своими сетями
весь Лондон, и никто даже не слышал о нем. Это-то и поднимает
его на недосягаемую высоту в уголовном мире. Уверяю вас,
Уотсон, что если бы мне удалось победить этого человека, если
бы я мог избавить от него общество, это было бы венцом моей
деятельности, я считал бы свою карьеру законченной и готов был
бы перейти к более спокойным занятиям. Между нами говоря,
Уотсон, благодаря последним двум делам, которые позволили мне
оказать кое-какие услуги королевскому дому Скандинавии и
республике Франции, я имею возможность вести образ жизни, более
соответствующий моим наклонностям, и серьезно заняться химией.
Но я еще не могу спокойно сидеть в своем кресле, пока такой
человек, как профессор Мориарти, свободно разгуливает по улицам
Лондона.
-- Что же он сделал?
-- О, у него необычная биография! Он происходит из хорошей
семьи, получил блестящее образование и от природы наделен
феноменальными математическими способностями. Когда ему
исполнился двадцать один год, он написал трактат о биноме
Ньютона, завоевавший ему европейскую известность. После этого
он получил кафедру математики в одном из наших провинциальных
университетов, и, по всей вероятности, его ожидала блестящая
будущность. Но в его жилах течет кровь преступника. У него
наследственная склонность к жестокости. И его необыкновенный ум
не только не умеряет, но даже усиливает эту склонность и делает
ее еще более опасной. Темные слухи поползли о нем в том
университетском городке, где он преподавал, и в конце концов он
был вынужден оставить кафедру и перебраться в Лондон, где стал
готовить молодых людей к экзамену на офицерский чин... Вот то,
что знают о нем все, а вот что узнал о нем я.
Мне не надо вам говорить, Уотсон, что никто не знает
лондонского уголовного мира лучше меня. И вот уже несколько
лет, как я чувствую, что за спиною у многих преступников
существует неизвестная мне сила -- могучая организующая сила,
действующая наперекор закону и прикрывающая злодея своим щитом.
Сколько раз в самых разнообразных случаях, будь то подлог,
ограбление или убийство, я ощущал присутствие этой силы и
логическим путем обнаруживал ее следы также и в тех еще не
распутанных преступлениях, к расследованию которых я не был
непосредственно привлечен. В течение нескольких лет пытался я
прорваться сквозь скрывавшую ее завесу, и вот пришло время,
когда я нашел конец нити и начал распутывать узел, пока эта
нить не привела меня после тысячи хитрых петель к бывшему
профессору Мориарти, знаменитому математику.
Он -- Наполеон преступного мира, Уотсон. Он -- организатор
половины всех злодеяний и почти всех нераскрытых преступлений в
нашем городе. Это гений, философ, это человек, умеющий мыслить
абстрактно. У него первоклассный ум. Он сидит неподвижно,
словно паук в центре своей паутины, но у этой паутины тысячи
нитей, и он улавливает вибрацию каждой из них. Сам он действует
редко. Он только составляет план. Но его агенты многочисленны и
великолепно организованы. Если кому-нибудь понадобится выкрасть
документ, ограбить дом, убрать с дороги человека, -- стоит
только довести об этом до сведения профессора, и преступление
будет подготовлено, а затем и выполнено. Агент может быть
пойман. В таких случаях всегда находятся деньги, чтобы взять
его на поруки или пригласить защитника. Но главный
руководитель, тот, кто послал этого агента, никогда не
попадется: он вне подозрений. Такова организация, Уотсон,
существование которой я установил путем логических
умозаключений, и всю свою энергию я отдал на то, чтобы
обнаружить ее и сломить.
Но профессор хитро замаскирован и так великолепно защищен,
что, несмотря на все мои старания, раздобыть улики, достаточные
для судебного приговора, невозможно. Вы знаете, на что я
способен, милый Уотсон, и все же спустя три месяца я вынужден
был признать, что наконец-то встретил достойного противника.
Ужас и негодование, которые внушали мне его преступления, почти
уступили место восхищению перед его мастерством. Однако в конце
концов он сделал промах, маленький, совсем маленький промах, но
ему нельзя было допускать и такого, поскольку за ним неотступно
следил я. Разумеется, я воспользовался этим промахом и, взяв
его за исходную точку, начал плести вокруг Мориарти свою сеть.
Сейчас она почти готова, и через три дня, то есть в ближайший
понедельник, все будет кончено, -- профессор вместе с главными
