были. Но кто, кроме моряка, станет пить ром, когда под рукой
есть коньяк или виски? Да, я был уверен, что это моряк.
-- А как вы отыскали его?
-- Мой дорогой сэр, ведь это же очень просто. Моряк мог
быть только из числа тех, кто плавал вместе с Кери на "Морском
единороге". Насколько мне было известно, капитан на другом
судне не плавал. Я затратил три дня на телеграммы в Данди,
чтобы установить имена команды "Морского единорога" в 1883
году. Когда я узнал, что в числе гарпунщиков был Патрик Кэрнс,
мои расследования почти закончились. Я считал, что этот человек
находится, вероятно, в Лондоне и не прочь на некоторое время
покинуть Англию. Поэтому я провел несколько дней в Ист-Энде,
выдумал арктическую экспедицию, предложил заманчивые условия
для гарпунщиков, которые будут служить под, командой капитана
Бэзила, -- и вот результат.
-- Замечательно! -- воскликнул Хопкинс.-- Просто
замечательно!
-- Вы должны как можно скорее добиться освобождения
молодого Нелигана, -- сказал Холмс.-- Думаю, вам следует
извиниться перед ним. Жестяную коробку надо ему возвратить, но,
конечно, те ценные бумаги, что проданы Питером Кери, уже
пропали навсегда... Вот и кэб, Хопкинс, вы можете увезти этого
человека. Если мое присутствие понадобится на суде, дайте нам
знать в Норвегию. Точный адрес я сообщу вам позже.
Примечания
1 Пуритане -- религиозная секта, проповедовавшая строгую
нравственность и простоту жизни.
Артур Конан Дойл.
Шерлок Холмс при смерти
Квартирная хозяйка Шерлока Холмса, миссис Хадсон, была
настоящей мученицей. Мало того, что второй этаж ее дома в любое
время подвергался нашествию странных и зачастую малоприятных
личностей, но и сам ее знаменитый квартирант своей
эксцентричностью и безалаберностью жестоко испытывал терпение
хозяйки. Его чрезвычайная неаккуратность, привычка музицировать
в самые неподходящие часы суток, иногда стрельба из револьвера
в комнате, загадочные и весьма неароматичные химические опыты,
которые он часто ставил, да и вся атмосфера преступлений и
опасности, окружавшая его, делали Холмса едва ли не самым
неудобным квартираитом в Лондоне. Но, с другой стороны, платил
он по-царски. Я не сомневаюсь, что тех денег, которые он
выплатил миссис Хадсон за годы нашей с ним дружбы, хватило бы
на покупку всего ее дома.
Она благоговела перед Холмсом и никогда не осмеливалась
перечить ему, хотя его образ жизни причинял ей много
беспокойства. Она симпатизировала ему за удивительную мягкость
и вежливость в обращении с женщинами. Он не любил женщин и не
верил им, но держался с ними всегда по-рыцарски учтиво. Зная
искреннее расположение миссис Хадсон к Холмсу, я с волнением ее
выслушал, когда на второй год моей женитьбы она прибежала ко
мне с известием о тяжелой болезни моего бедного друга.
-- Он умирает, доктор Уотсон, -- говорила она. -- Он
болеет уже три дня, и с каждым днем ему все хуже и хуже. Я не
знаю, доживет ли он до завтра. Он запретил мне вызывать врача.
Но сегодня утром, когда я увидела, как у него все кости на лице
обтянулись и как блестят глаза, я не могла больше выдержать. "С
вашего согласия или без него, мистер Холмс, я немедленно иду за
врачом",-- сказала я. "В таком случае, позовите Уотсона",--
согласился он. Не теряйте ни минуты, сэр, иначе вы можете не
застать его в живых!
Я был потрясен, тем более что ничего не слыхал о его
болезни. Излишне говорить, что я тут же схватил пальто и шляпу.
По дороге я стал расспрашивать миссис Хадсон.
-- Я могу вам рассказать очень немного, сэр, -- отвечала
она. -- Он расследовал какое-то дело в Розерхайте, в переулках
у реки, и, вероятно, там заразился. В среду пополудни он слег и
с тех пор не встает. За все эти три дня ничего не ел и не пил.
-- Боже мой! Почему же вы не позвали врача? -- Он не
велел, сэр. Вы знаете, какой он властный. Я не осмелилась
ослушаться его. Но вы сразу увидите, ему надолго осталось жить.
Действительно, на Холмса было страшно смотреть. В тусклом
свете туманного ноябрьского дня его спальня Казалась достаточно
мрачной, но особенно пронзил мне сердце вид его худого,
изможденного лица на фоне подушек. Глаза его лихорадочно
блестели, на щеках играл болезненный румянец, губы покрылись
темными корками. Тонкие руки судорожно двигались по одеялу,
голос был хриплым и ломающимся. Когда я вошел в комнату, он
лежал неподвижно, однако что-то мелькнуло в его глазах -- он,
несомненно, узнал меня.
-- Ну, Уотсон, как видно, наступили плохие времена, --
сказал он слабым голосом, но все же в своей прежней шутливой
манере.
-- Дорогой друг! -- воскликнул я, приближаясь к нему.
-- Стойте! Не подходите! -- крикнул он тем резким и
повелительным тоном, какой появляется у него только в самые
напряженные минуты. -- Если вы приблизитесь ко мне, я велю вам
тотчас уйти отсюда.
-- Но почему же?
-- Потому что я так хочу. Разве этого недостаточно? -- Да,
миссис Хадсон была права, властности в нем де убавилось. Но вид
у него был поистине жалкий.
-- Ведь я хотел только помочь, -- сказал я.
-- Правильно. Хотите помочь, так делайте, что вам велят.
-- Хорошо, Холмс.
Он несколько смягчился.
-- Вы не сердитесь? -- спросил он, задыхаясь.
Бедняга! Как я мог сердиться на него, когда он был в таком
состоянии!
-- Это ради вас самих, -- сказал он хрипло.
-- Ради меня?!
-- Я знаю, что со мной. Родина этой болезни -- Суматра.
Голландцы знают о ней больше нас, но и они пока очень мало
изучили ее. Ясно только одно: она, безусловно, смертельна и
чрезвычайно заразна.
Он говорил с лихорадочной энергией, его длинные руки
беспокойно шевелились, как бы стремясь отстранить меня.
-- Заразная при прикосновении, Уотсон, только при
прикосновении! Держитесь от меня подальше, и все будет хорошо.
-- Боже мой, Холмс! Неужели вы думаете, что это может
иметь для меня какое-либо значение? Я бы пренебрег этим даже по
отношению к постороннему мне человеку. Так неужели это помешает
мне выполнить мой долг по отношению к вам, моему старому другу?
Я снова сделал шаг в его сторону. Но он отстранился от
меня с бешеной яростью.
-- Я буду говорить с вами, только если вы останетесь на
месте. В противном случае вам придется уйти.
Я так уважаю необычайные таланты моего друга, что всегда
подчинялся его указаниям, даже если совершенно их не понимал.
Но тут во мне заговорил профессиональный долг. Пусть Холмс
руководит мною в любых других случаях, но сейчас я -- врач у
постели больного.
-- Холмс, -- сказал я, -- вы не отдаете себе отчета в
своих поступках. Больной все равно что ребенок. Хотите вы этого
или нет, но я осмотрю вас и примусь за лечение.
Он злобно посмотрел на меня.
-- Если мне против воли навязывают врача, то пусть это
будет хотя бы человек, которому я доверяю.
-- Значит, вы мне не доверяете?
-- В вашу дружбу я, конечно, верю. Но факты остаются
фактами. Вы, Уотсон, в конце концов только обычный врач, с
очень ограниченным опытом и квалификацией. Мне тяжело говорить
вам такие вещи, но у меня нет иного выхода.
Я был глубоко оскорблен.
-- Такие слова недостойны вас. Холмс. Они свидетельствуют
о расстройстве вашей нервной системы. Но если вы мне не
доверяете, я не буду набиваться с услугами. Разрешите мне
привезти к вам сэра Джаспера Мика, или Пенроза Фишера, или
любого из самых лучших врачей Лондона. Так или иначе,
кто-нибудь должен оказать вам помощь. Если вы думаете, что я
буду спокойно стоять и смотреть, как вы умираете, то вы жестоко
ошибаетесь.
-- Вы мне желаете добра, Уотсон,-- сказал Холмс с тихим
стоном. -- Но хотите, я докажу вам ваше невежество? Скажите,
пожалуйста, что вы знаете о лихорадке провинции Тапанули или о
формозской черной язве?
-- Я никогда о них не слышал.
-- На Востоке, Уотсон, существует много странных болезней,
много отклонений от нормы. -- Холмс останавливался после каждой
фразы, чтобы собраться с силами.-- За последнее время я это
понял в связи с одним расследованием медико-уголовного
характера. Очевидно, во время этих расследований я и заразился.
Вы, Уотсон, не в силах помочь мне.
-- Может быть, и так. Но я случайно узнал, что доктор
Энстри, крупнейший в мире знаток тропических болезней, сейчас
находится в Лондоне. Не возражайте, Холмс, я немедленно еду к
нему!
Я решительно повернулся к двери.
Никогда я не испытывал такого потрясения! В мгновение ока
прыжком тигра умирающий преградил мне путь. Я услышал резкий
звук поворачиваемого ключа. В следующую минуту Холмс уже снова
повалился на кровать, задыхаясь после этой невероятной вспышки
энергии.
-- Силой вы у меня ключ не отнимете, Уотсон. Попались, мой
друг! Придется вам здесь посидеть, пока я вас не выпущу. Но вы
не горюйте. -- Он говорил прерывающимся голосом, с трудом
переводя дыхание.-- Вы хотите мне помочь, я в этом не
сомневаюсь. Будь по-вашему, но только дайте мне немного
собраться с силами. Подождите немножко, Уотсон. Сейчас четыре
часа. В шесть я вас отпущу.
-- Но это безумие, Холмс!
-- Всего два часа, Уотсон. В шесть вы уедете, обещаю.
Потерпите?
-- Вы мне не оставили выбора.
-- Вот именно. Спасибо, Уотсон, я сам могу поправить
одеяло. Держитесь подальше от меня. И еще одно условие, Уотсон.
Вы привезете не доктора Энстри, а того, кого я сам выберу.
-- Согласен.
-- Вот первое разумное слово, которое вы произнесли с тех
пор, как вошли сюда, Уотсон. Займитесь пока книгами вон там, на
полке. Я немного устал... Интересно, что чувствует
электрическая батарея, когда пытается пропустить ток через
доску?.. В шесть часов, Уотсон, мы продолжим наш разговор.
Но разговору этому суждено было продолжиться задолго до
назначенного часа, при обстоятельствах, потрясших меня не
менее, чем прыжок Холмса к двери.
Несколько минут я стоял, глядя на безмолвную фигуру на
кровати. Лицо Холмса было почти закрыто одеялом; казалось, он
уснул.
Я был не в состоянии читать и стал бродить по комнате,
разглядывая фотографии знаменитых преступников, развешанные по
стенам. Так, бесцельно переходя с места на место, я добрался
наконец до камина. На каминной полке лежали в беспорядке
трубки, кисеты с табаком, шприцы, перочинные ножи, револьверные
патроны и прочая мелочь. Мое внимание привлекла коробочка из
слоновой кости, черная с белыми украшениями и с выдвижной
крышкой. Вещица была очень красивая, и я уже протянул к ней
руку, чтобы получше ее рассмотреть, но тут...
Холмс издал крик, столь, пронзительный, что его, наверное,
услышали в дальнем конце улицы. Мороз пробежал у меня по коже,
волосы встали дыбом от этого ужасного вопля. Обернувшись, я
увидел искаженное лицо Холмса, встретил его безумный взгляд. Я
окаменел, зажав коробочку в руке.
-- Поставьте ее на место, Уотсон! Немедленно поставьте на
место!
И только когда я поставил коробку на прежнее место, он со
вздохом облегчения откинулся на подушку.
-- Не выношу, когда трогают мои вещи, Уотсон. Вы же это
знаете. И что вы все ходите, это невыносимо. Вы, врач, способны
довести пациента до сумасшествия. Сядьте и дайте мне покой.
Этот инцидент произвел на меня чрезвычайно тяжелое
впечатление. Дикая, беспричинная вспышка, резкость, сталь
несвойственная обычно сдержанному Холмсу, показывали, как
далеко зашло расстройство его нервной системы. Распад
