благородного ума -- что может быть печальнее? В самом
подавленном настроении я тихо сидел на стуле, пока не наступил
назначенный час. Холмс, по-видимому, тоже следил за часами. Как
только стрелки показали шесть, он заговорил все с тем же
лихорадочным возбуждением.
-- Уотсон, -- спросил он, -- есть у вас при себе мелочь?
-- Да.
-- Серебро?
-- Да, порядочное количество.
-- Сколько полукрон?
-- Пять.
-- Мало, слишком мало! -- воскликнул он. -- Какая досада!
Но вы все-таки переложите их в кармашек для часов, а все
остальные деньги в левый карман брюк. Спасибо. Это вас в
какой-то мере уравновесит.
Это уже было явное помешательство. Он содрогнулся и не то
кашлянул, не то всхлипнул.
-- Теперь зажгите газ, Уотсон. Будьте чрезвычайно
осторожны, нужно открыть газ только наполовину. Умоляю вас быть
осторожным. Хорошо, спасибо. Нет, шторы не задергивайте.
Теперь, Уотсон, видите там щипцы для сахара? Возьмите ими,
пожалуйста, эту черную коробочку с камина. Осторожно поставьте
ее вот сюда на стол, среди бумаг. Прекрасно! Ну, а теперь
отправляйтесь и привезите мне мистера Кэлвертона Смита,
Лоуэр-Бэрк-стрит, дом тринадцать.
Говоря по правде, мне совсем не хотелось бежать за врачом,
так как мой бедный друг, несомненно, бредил и я боялся оставить
его одного. Однако теперь он требовал привезти к нему Смита,
требовал так же упорно, как прежде отказывался от всякой
помощи.
-- Никогда не слышал такого имени, -- сказал я.
-- Очень может быть, дорогой Уотсон. И возможно, вас
удивит, что лучший в мире знаток этой болезни -- не врач, а
плантатор. Мистер Кэлвертон Смит -- постоянный житель Суматры и
хорошо там известен, а в Лондон он только приехал по делам.
Вспышка этой болезни на его плантациях, расположенных далеко от
медицинских учреждений, заставила его самого заняться изучением
ее, и он добился немалых успехов. Смит очень методичный
человек. Я не хотел отпускать вас раньше шести часов, зная, что
вы не застанете его дома. Если вам удастся уговорить его
приехать ко мне и применить свои исключительные познания в этой
области медицины, он, бесспорно, мне поможет.
Я передаю слова Холмса как связное целое. На самом деле
речь его прерывалась одышкой и судорожными движениями рук,
свидетельствующими о муках, испытываемых им. За то время, что я
у него пробыл, внешний вид его резко изменился. Лихорадочный
румянец сделался ярче, глаза еще сильнее блестели из темных
глазных впадин, по временам холодный пот выступал на лбу. И все
же он сохранял свою спокойную, четкую речь. До последней минуты
он останется самим собой!
-- Вы расскажете ему подробно о моем состоянии, -- сказал
он. -- Опишете, какое впечатление я на вас произвел, скажете,
что я в бреду, что я умираю... Просто непонятно, почему все дно
океана не представляет собою сплошной массы устриц,-- ведь они
так плодовиты... Ох, я опять заговариваюсь! Любопытно, как мозг
сам себя контролирует... Что я говорил, Уотсон?
-- Вы давали указания относительно мистера Кэлвертона
Смита.
-- Ax да, помню. Моя жизнь зависит от него, Уотсон.
Постарайтесь его уговорить. Отношения у нас с ним плохие. Его
племянник умер, Уотсон... Я заподозрил недоброе, и он
почувствовал это. Юноша умер в страшных муках. Смит зол на
меня. Любыми средствами смягчите его, Уотсон. Просите его,
умоляйте, во что бы то ни стало привезите его сюда. Только он
может спасти меня, только он!
-- Обещаю, что привезу его с собой, даже если бы мне
пришлось снести его в кэб на руках.
-- Нет, это не годится. Вы должны убедить его приехать. А
сами возвращайтесь раньше. Придумайте какой-нибудь предлог,
чтобы не ехать с ним вместе. Не забудьте, Уотсон, не подведите
меня. Ведь вы никогда меня не подводили... Можно не
сомневаться, что какие-то природные силы препятствуют их
размножению. Мы с вами, Уотсон, сделали все, что могли. Неужели
же весь мир будет заполнен устрицами? Нет, нет, это слишком
страшно. Передайте ему ваше впечатление как можно точнее.
Я ушел, унося с собой образ этого умнейшего человека,
лепечущего, как дитя. Он отдал мне ключ, и мне пришла
счастливая мысль взять его с собой, чтобы Холмс не вздумал
запереться в комнате. Миссис Хадсон, в слезах, ждала меня в
коридоре. Уходя, я слышал, как Холмс высоким, тонким голосом
затянул какую-то безумную песню. Пока я на улице подзывал кэб,
ко мне из тумана приблизилась темная фигура.
-- Как здоровье мистера Холмса? -- спросил голос.
Это был мой старый знакомый инспектор Мортон из
Скотленд-Ярда, одетый в штатское.
-- Очень плохо, -- ответил я.
Его взгляд показался мне странным. Не будь это слишком
невероятным, я подумал бы, что при свете, падающем из окна над
дверью, я прочел на его лице удовлетворение.
-- Да, я слышал об этом, -- сказал он.
Кэб подЦехал, и мы расстались.
Лоуэр-Бэрк-стрит представляла собою длинный ряд красивых
домов между Ноттинг-хиллом и Кенсингтоном. Здание, перед
которым остановился кэб, имело чопорный и солидный вид --
старомодная железная ограда, массивная двустворчатая дверь с
блестящими медными ручками. Общему впечатлению соответствовал и
величественный дворецкий, появившийся на пороге в розовом
сиянии электрической люстры.
-- Да, мистер Кэлвертон Смит дома. Доктор Уотсо.н? Хорошо,
сэр, позвольте вашу визитную карточку.
Мое скромное имя и профессия, очевидно, не произвели
должного впечатления на мистера Кэлвертона Смита. Через
полуоткрытую дверь я услышал раздраженный, пронзительный голос:
-- Кто это? Что ему нужно? Сколько раз я говорил вам,
Стэплс, что, когда я работаю, мне нельзя мешать.
Послышались тихие и успокаивающие обЦяснения дворецкого.
-- Я его не приму, Стэплс. Не терплю таких помех. Меня нет
дома, так ему и скажите. Если я ему нужен, пусть придет завтра
утром.
Снова тихое бормотание.
-- Идите, идите, скажите ему. Пусть придет утром или
совсем не приходит.
Мне представился Холмс, как он мечется по кровати и
считает минуты в ожидании помощи. Тут было не до церемоний.
Жизнь Холмса зависела от моей энергии и настойчивости. Прежде
чем дворецкий успел передать мне ответ своего хозяина, я
оттолкнул его и вошел в комнату.
Человек, сидевший в кресле у камина, с пронзительным
криком ярости вскочил с места. Я увидел крупное желтое лицо с
грубыми чертами, массивным двойным подбородком и злобными
серыми глазами, свирепо глядевшими на меня из-под косматых
рыжих бровей. На лысой розовой голове была надета бархатная
шапочка, кокетливо сдвинутая набок. Череп хозяина был огромен,
Но, переведя взгляд ниже, я с изумлением увидел, что тело у
него маленькое, хилое, искривленное в плечах и спине, вероятно
из-за перенесенного в детстве рахита.
-- Что это значит? -- кричал он высоким, визгливым
голосом.--Что означает это вторжение? Ведь я велел вам сказать,
чтобы вы пришли завтра утром.
-- Простите, -- сказал я, -- но это дело неотложное.
Мистер Шерлок Холмс...
Имя моего друга произвело удивительное действие на
маленького человечка. Гнев моментально исчез, лицо сделалось
напряженным и внимательным.
-- Вы от Холмса? -- спросил он.
-- Я только что от него.
-- Что с Холмсом?
-- Он очень, очень болен. Поэтому-то я и приехал к вам.
Хозяин указал мне на стул и повернулся к своему креслу. В
зеркале над камином мелькнуло его лицо. Я мог бы поклясться,
что на нем появилась отвратительная, злобная усмешка. Но я тут
же убедил себя, что это нервная судорога; через минуту, когда
он снова повернулся ко мне, его лицо выражало искреннее
огорчение.
-- Мне больно слышать это, -- сказал он. -- Я встречался с
мистером Холмсом только на деловой почве, но очень уважаю его
как за талант, так и за человеческие достоинства. Он знаток
преступлений, а я знаток болезней; он занимается злодеями, я
--микробами. Вот мои заключенные, -- продолжал он, указывая на
ряд бутылей и банок, стоящих на столике у стены. -- В этих
желатиновых культурах отбывают срок наказания весьма опасные
преступники.
-- Зная вашу эрудицию. Холмс прислал меня к вам. Он
чрезвычайно высоко ценит вас и считает, что во всем Лондоне
только вы в силах оказать ему помощь.
Маленький человек вздрогнул, и его кокетливая шапочка
свалилась на пол.
-- Почему же? -- спросил он. -- Почему мистер Холмс
думает, что я могу помочь ему?
-- Потому что вы знаток восточных болезней.
-- Но почему он думает, что болезнь, которой он заразился,
восточная болезнь?
-- Потому что ему пришлось работать в доках, среди
китайских матросов.
Мистер Кэлвертон Смит любезно улыбнулся и поднял свою
шапочку.
-- Ах вот как... -- сказал он. -- Я надеюсь, что дело не
так опасно, как вы полагаете. Сколько времени он болеет?
-- Около трех дней.
-- Он бредит?
-- По временам.
-- Гм! Это хуже. Было бы бесчеловечным не откликнуться на
его просьбу. Я очень не люблю, когда прерывают мою работу,
доктор Уотсон, но тут, конечно, исключительный случай. Я сейчас
же поеду с вами. Мне припомнилось указание Холмса.
-- Меня ждут в другом месте, -- сказал я.
-- Хорошо, я поеду один. Адрес мистера Холмса у меня
записан. Через полчаса я буду у него.
С замиранием сердца входил я в спальню Холмса. За это
время могло произойти самое худшее. Однако я с огромной
радостью увидел, что его состояние значительно улучшилось.
Правда, лицо его все еще было мертвенно-бледным, но от бреда не
осталось и следа: он говорил хотя и слабым голосом, но даже
сверх обычного ясно и живо.
-- Вы видели его, Уотсон?
-- Да, он сейчас приедет.
-- Замечательно, Уотсон, замечательно. Вы лучший из
вестников.
-- Он хотел вернуться со мной.
-- Этого не следовало допускать, Уотсон. Это было бы
просто невозможно. Спрашивал ли он о причинах болезни?
-- Я сказал ему про матросов в Ист-Энде.
-- Правильно! Вы сделали все, что только мог сделать
настоящий друг. Теперь, Уотсон, вы можете исчезнуть со сцены.
-- Я должен подождать и выслушать его мнение, Холмс.
-- Конечно. Но я имею основания полагать, что он выскажет
свое мнение гораздо откровеннее, если будет думать, что мы с
ним одни. За изголовьем моей кровати как раз достаточно места
для вас, Уотсон.
-- Дорогой Холмс!
-- Боюсь, что у вас нет выбора, Уотсон. В комнате негде
спрятаться, и это к лучшему: это не возбудит подозрений. Но
здесь, Уотсон, здесь, я думаю, мы ничем не рискуем.
Он внезапно сел на кровати. Его осунувшееся лицо было
полно решимости.
-- Я слышу стук колес, Уотсон. Скорее, если только вы меня
любите. И не шевелитесь, что бы ни случилось. Что бы ни
случилось, понятно? Не говорите, не двигайтесь. Только слушайте
как можно внимательнее.
Столь же внезапно силы оставили его, и четкая,
повелительная речь перешла в слабое, неясное бормотание
человека, находящегося в полубреду.
Из своего убежища, в котором я так неожиданно оказался, я
услышал шаги на лестнице, потом звук открываемой и закрываемой
двери в спальню. А затем, к моему удивлению, последовало долгое
молчание, прерываемое только тяжелым дыханием больного. Я
представил себе, как наш посетитель стоит у кровати и смотрит
на страдальца. Наконец это странное молчание кончилось.
--Холмс! -- воскликнул Смит настойчивым тоном, каким будят
