меня. Я отложу плаванье, подожду, пока ты сдашь заказ.
-- Не жди, отправляйся. Ты и так уже долго ждешь.
-- Значит, бросаешь меня?
-- Почему бросаю? Просто остаюсь, а ты плывешь.
Горькая и ужасная обида вошла в мое сердце, я понял, что
сделать ничего не могу, надо сматывать удочки, уползать
потихоньку домой.
-- Да возьми ты с собой фотографа,-- сказал Орлов.-- Видишь,
он рвется в плаванье, и душа у него вроде бы граммофонная.
Я усмехнулся. Бородатый старый голавль подсовывал вместо
себя пескаря.
Правда, тоже бородатого.
Глава XX. ПОСЛЕДНИЙ ТОРТ
Обычно за много недель до отъезда ложусь я на диван и начинаю
думать, что взять с собой в дорогу. Это приятно: лежать и
думать о консервах, о фонарях и удочках, о сапогах и колбасе.
Впрочем, я никогда не знаю, как уложить в рюкзак колбасу и
сапоги, что должно лежать внизу, а что сверху.
Вроде бы надо сунуть вниз сапоги -- до болот доберемся еще
не скоро, сапоги пока не понадобятся, а колбаса всегда уместна.
Но, с другой стороны, колбасу надо экономить. Вовсе не
обязательно съедать ее в первый день, можно купить на станции
пирожков. Значит, колбаса снизу, сапоги сверху. Но ведь
пирожков на станции может не оказаться, где ж тогда быть
колбасе?
-- Да сунь ты ее в сапоги,-- сказал фотограф-профессионал.
В огромнейших и резиновейших сапогах-бахилах он ходил по
комнате, которую я снимал у Петровича, и рассуждал о колбасе.
Фотограф отправлялся со мной в плаванье. С трудом, с трудом
согласился я взять его с собой. Мне казалось, что душа у него
все-таки сильно магнитофонная, и черт его знает, как он с такой
душой будет тонуть в озерах и увязать в болотах.
Но плыть одному было глупо, рискованно. Нужен все-таки
товарищ -- помощник, напарник, собеседник. Надо же с кем-то и
чаю попить на берегу, и ухи похлебать.
Фотограф очень просился в плаванье, и я в конце концов
согласился.
Чудовищные бахилы, которые профессионал нацепил на свои
фотографические ноги, меня почему-то немного успокоили. В
резиновых ботфортах он имел бывалый землепроходческий вид.
Кроме того, к моему удовольствию, из воротника выглядывала и
тельняшка, которую фотограф называл по-морскому -- "рябчик".
-- Рябчик -- штука в плаванье необходимая,-- объяснил он
мне,-- рябчик согреет, рябчик не выдаст. Ты-то берешь рябчика?
Беру ли я рябчика? Я, не снимающий тельняшку с самого
рождения?
-- Рябчик-это птица, -- буркнул я, мучаясь с колбасой. -- И в
тех местах, куда мы отправляемся, мы увидим много рябчиков. Не
спутай их с тельняшкой.
Наши сборы и суета вызвали у Петровича крайнюю тревогу. Он
стоял рядом со шкафом и, хотя давно получил трешку, уходить не
собирался. С большим подозрением рассматривал он фотографа,
колбасу и сапоги.
Раздался звонок -- в комнату явились Орлов и Петюшка
Собаковский.
-- Шайка потихоньку собирается? -- спросил у меня Петрович.
Нежданное нашествие сомнительных людей до того растревожило
его, что он собрался бежать за милицией. Но тут раздался новый
звонок -- появилась внезапная Клара Курбе, а за нею --
милиционер-художник.
При виде милиции Петрович прирос к шкафу. Он смекнул, что
сейчас начнется стрельба, отбор колбасы и задержание
преступников.
Милиция, однако, пожавши нам руки, уселась за стол. Тут па
Петровича нахлынули новые мысли, что мы с фотографом тайные
агенты. Безумными глазами глядел он на меня, как бы говоря: "Не
сообщай ни о чем, умоляю". Специально, чтоб попугать Петровича,
я строил Шуре сообщающую рожу.
-- Это ты пригласил Клару? -- потихоньку спросил меня Орлов.
-- Да нет.
-- Сама явилась,-- сказал Орлов и поморщился.
Это орловское поморщивание было мне непонятно. Вроде раньше
он особенно не морщился при виде Клары.
Непонятно было, откуда Клара взялась у Петровича, ведь она
никогда в жизни не знала моего адреса, не знал его и
милиционер-художник. Значит, откуда-то они узнали, а откуда? И
почему Клара пришла с милиционером?
В суматохе сборов спрашивать об этом было неловко. Клара
между тем была сегодня какой-то необычной, я бы даже сказал --
необыкновенной. Она как-то стеснялась, пряталась за
милиционера, и в руках у нее была ромбическая картонная
коробка. Куда деть эту коробку, она положительно не соображала.
Какое-то время мне казалось, что она хочет всучить коробку
мне, и я на всякий случай отошел к лодке. Клара водрузила
коробку на стол.
Под гомон милицейских восторгов коробку вскрыли, и-в ней
оказался чудовищный торт, на котором росла неприятно-розовая
толстая роза.
Фотограф взялся заваривать чай, а Клара резать розу. Стали
пить чай с Клариным тортом. Милиция, как я и полагал,
навалилась на розу, хотя и Петюшка оттяпал некоторый кусок.
Задавленная тортом беседа текла вяло. Я рассказывал о
Багровом озере, о легкости "Одуванчика".
-- Слушай,-- сказал Петюшка, втянув остатки розы,-- а кто у
вас капитан?
-- Что такое? -- не понял я.-- Какой капитан?
От кого, от кого, но от Петюшки я такой глупости не ожидал.
Кажется, всем ясно, что капитан -- я. Я строил лодку, задумывал
плаванье, все организовал, так кто же капитан?
-- Он,-- сказал фотограф и показал на меня пальцем.
-- По-моему, он безрассуден,-- сказал милиционер Шура, еле
ворочая своим тортолюбивым языком.-- Он не годится в капитаны.
Я задрожал от удивления и обиды. Я надеялся, что кто-нибудь
возразит Шуре, но все молчали, а Клара обиженно поглядывала на
меня. Она прекрасно заметила, как невнимателен я был к ее розе.
-- Но ведь он построил лодку,-- сказал фотограф,-- значит, он
-- капитан.
-- Не важно, кто что строил,-- сказал милиционер,-- важно,
чтоб плаванье прошло удачно.
-- Слушай,-- сказал Петюшка, чувствуя, что обидел меня,-- а
зачем тебе быть капитаном? Ты и лодку построил, и плаванье
задумал, вот и плыви себе. А капитаном пусть будет фотограф,
надо же и ему за что-то отвечать.
-- Да какой из фотографа капитан! -- возмутился наконец
Орлов.-- Он и весло-то держать не умеет, не знает, где Север,
где Юг. Тоже мне нашли капитана.
-- Почему же это из меня не выйдет капитана? -- замедленно
вдруг произнес фотограф.-- Кто сказал, что я не знаю, где Норд,
а где Зюйд? Ты сам-то знаешь, сколько ног у краба?
Фотограф-профессионал неожиданно взволновался, губы у него
побелели, борода встряслась. Приподняв над столом руку, он
вдруг задрал рукав, и на руке его, поближе к локтю, мы увидели
не слишком-то большой, но явный синий якорь.
Опустив рукав, капитан застегнул пуговицу и уставился
обиженно в торт.
-- У краба десять ног,-- сказала Клара.-- Но дело не в этом,
дело в успехе плаванья. Я предлагаю проголосовать.
-- Проголосуем? -- спросил и милиционер-художник.
За меня проголосовали Орлов и фотограф, а за фотографа все
Клара стали гордиться победой на выборах, а Петюшка подмигивал:
да зачем тебе быть капитаном? Брось ты это.
И я понял, что Петюшка прав. Главное -- плыть, куда хочешь.
И я вдруг обрадовался, что капитаном у меня стал
профессионал-фотограф и получил совсем неслыханный титул:
капитан-фотограф.
Но с Петровичем я решил разделаться немедленно, раз и
навсегда.
-- Нам пора в дорогу,--сказал я, вставая. -- У меня осталась
единственная просьба: пускай Орлов заберет мою раскладушку. К
Петровичу я больше не вернусь.
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
Глава I. ОПАСАЙТЕСЬ ЛЫСЫХ И УСАТЫХ
-- Вы еще не проснулись? Проснулись вы или нет? Кажется, я
еще не проснулся.
-- Неужели вы спите? А вид такой, будто вы проснулись.
Такого вида у меня быть не могло, ведь я не открывал глаз. Я
хотел возразить, но подумал: начну спорить -- сразу станет
ясно, что я проснулся. Я решил промолчать и всем своим видом
показать, что еще не проснулся.
-- Жалко, очень жалко, что вы не проснулись. Такое умное,
такое проснувшееся лицо. Обидно, и все.
Я просто не знал, как быть -- просыпаться или нет. Пожалуй,
надо было не валять дурака, а просыпаться, раз уж у меня был
такой проснувшийся вид.
Но как это сделать? Глупо подскакивать и орать, дескать, я
проснулся. А как еще показать, что это свершилось, я не мог
сообразить, потому что все-таки проснулся не до конца.
-- Ладно. Вы лежите и слушайте. Только на секунду приоткройте
глаза, покажите, что проснулись, а потом можете снова
закрывать.
Я открыл глаза и увидел старуху, сидящую напротив. Она была
в черном платке, который окутывал голову и плечи, из платка
выглядывал кривой колдовской нос.
Над головою старухи висела нога в розовом носке. Это была
нога капитанафотографа, и я вспомнил, что мы в купе поезда,
увозящего "Одуванчик" из Москвы.
-- А теперь закройте глаза и слушайте. Закрывайте,
закрывайте...
Кажется, надо было и вправду закрывать только что открытое.
Неловко пялить глаза, если их просят закрыть, и я покорно
сомкнул веки.
-- Вот молодец. Хорошо. А теперь слушайте. Я хочу вас
предупредить, а то умрете и сами не узнаете от чего. Главное --
берегитесь Волны!
Мне захотелось немедленно открыть глаза, но я удержался.
-- Я вам все расскажу, хоть это и секрет. Надо беречься
Волны. В ней все дело. Вы поняли?
Ну, теперь откройте глаза и покажите, что вы все поняли.
Я открыл глаза. За колдовским носом разглядел я серые
орлиные очи.
-- Волна эта чрезвычайно опасна,-- говорила старуха,
наклоняясь ко мне.-- Ее распространяют лысые и усатые. Они
знают секрет.
-- Какая волна? -- собравшись с силами, сказал я.
-- Лучевая,-- пояснила старуха. -- Ее распространяют лысые и
усатые. Вы поняли?
Кажется, я все понял. Старуха была "с приветом" и сейчас
пыталась передать мне этот привет.
-- Только лысые и усатые знают секрет Волны. Они потихоньку
подходят к человеку и начинают распространять Волну. У человека
сразу боль в сердце.
Но знаете, что надо сделать, когда лысые и усатые начинают
нагонять Волну?
-- Что? -- спросил я.
-- Отойти, просто отойти в сторону. А потом посмотреть на
лысого или усатого и громко сказать: "Я знаю!" Чтоб он понял,
что вы знаете про Волну. Или еще есть средство, очень верное.
-- Какое? -- спросил я.
-- А что вы делаете, если обожжетесь? Какое есть народное
средство?
-- Слюна? -- предположил я.
-- Умница! Вот именно, слюна! Надо помазать пораженное место
слюной! Какая умница! Какое осмысленное, проснувшееся лицо!
Почему-то моя догадливость насчет слюны очень понравилась
старухе, и она расхваливала меня, шарила глазами по купе в
поисках человека, который тоже мог бы одобрить такую мою
смекалку. Но подходящего человека не было.
Фотограф-профессионал спал, равнодушный к Волне, слюне и
моей сметливости.
-- И еще я скажу вам: берегите уши. Лысые и усатые любят
действовать через уши.
-- Как это?
-- Разве вы не слыхали, что уши -- вместилище разума?
-- Не слыхал.
-- Как же так? Ведь все проходит в мозг через уши! Именно уши
-- вместилище разума.
-- Так говорили древние греки,-- послышался голос, и
капитан-фотограф свесил вниз свою профессиональную бороду.
-- Вот это умница! -- воскликнула старуха.-- Вот умница так
умница!
Мудрые слова капитана-фотографа поразили ее, и она
восклицала, прихлопывая в ладоши. Фотограф-профессионал одним
махом затмил мою догадливость со слюной.
-- А как же глаза? -- спросил я.-- Глаза-то что ж такое?
-- Глаза -- это источалище разума,-- пояснила старуха.-- Они
разум источают, а уши -- вместилище.
-- А нос-то небось чихалище? -- спросил капитан.
-- Нос и глаза сами за себя постоят,-- усмехнулась старуха.--
