через щели, покрывал мой лоб испариной, как холодная подушка,
наваливался на грудь, придавливал и душил. Палатка была набита
туманом.
А там, за брезентовыми стенками, была тишь. Ничто не
булькало, не ворочалось, не плескало, но я точно знал, что это
неправда. Там обязательно что-то двигалось, что-то булькало и
плескало, только очень тихо, еще тише, чем движение тумана.
Раки опять наступали из глубины на берег, ночные летучие
мыши летали над нами, и выдра проплывала, спрятав голову под
водой. А что еще там делалось, я не знал -- не бесы ли катались
на лодочке под бесшумными парусами?
Мне представлялась небольшая коричневая лодочка, набитая
молчаливыми бесами, и туманный парус, и бес-капитан с седыми
усами, и рожи бесов-матросов, испачканные чугунной сажей.
Что они делали там, в лодке, я не видел -- рыбу не ловили,
выдру не гоняли, только для чего-то мочили в воде толстые
веревки.
-- Ты спишь? -- спросил я капитана.
Капитан спал. Спал капитан, убаюканный усталостью, духотой и
туманом.
Я вылез из палатки в полную темноту. И все же, как ни
странно, в темноте этой виден был туман. То ли белый, то ли
сизый -- неведомо какой.
Вытянув руки, вышел я к берегу озера, наткнулся на корму
"Одуванчика", потрогал его холодную серебряную кожу.
Забрался в лодку, сел на свое место, прикрыл глаза. В
"Одуванчике" мне было спокойнее, чем в палатке, дышалось легче.
И я решил подремать в лодке, дожидаясь рассвета.
Бесы ли шутили надо мной, но и в лодке не дремалось, не
спалось. Взявши весло, я легонько ткнул им в дно озера -- и
лодка отошла от берега. Неожиданно поплыл я в темноте и тумане.
Изредка опуская за борт весло, я слегка касался воды,
которую не видел, и не слышал ее плеска. Порою я даже и не
зацеплялся веслом за воду и двигался вперед, отталкиваясь от
тумана.
"Так и надо,-- думал я.-- Так и надо плыть -- отталкиваясь
от тумана. Для этого и построен "Одуванчик"". Туман над озером
оказался легче, чем тот, в палатке, прибрежный. Там он был
гуще, там он давил на грудь, а здесь пролетал легко, оставляя
на щеках влажный след.
Чем дальше отплывал я от берега, тем нежнее становился
туман, я чувствовал это кожей лица,-- нежнее, влажней,
невесомей. Он не терял своей густоты, но непрестанно менялся. В
темноте тянулись над головой легчайшие туманные нити, которые
вели в недра тумана, к самому его туманному сердцу.
"Мутное, наверно, у него сердце,-- думал я.-- Муть да белая
серость. Ни черта там не видать, в его сердце".
Бесформенным и рыхлым огромным комом представлялось мне
сердце тумана, оно лежало на воде, посреди озера, неподвижное и
густое.
"Надо хоть добраться до него, поглядеть,-- думал я.-- В
самое сердце я вплывать не буду, рядышком, около поплаваю".
Туман не мешал мне. Он вроде и не сердился на человека,
который собрался доплыть до его сердца.
Впереди я заметил темное пятно. Своей глубиной и
бархатностью оно отличалось от всей остальной ночной темноты и
поэтому притягивало к себе.
Ударив веслом, я всплеснул воду и вплыл в темный круг,
очерченный туманом на воде.
Чистый ночной воздух окружал теперь меня. "Одуванчик" плавно
пересекал свободный от тумана пятачок черной воды, окруженный
глухими белесыми стенами. Далеко-далеко, высоко в небо уходили
стены тумана, а там, где кончались они, горели три ярких, к
земле наклоненных звезды.
Я остановил лодку и сидел, испуганный, в сердце тумана,
задравши голову к небу.
Я узнал эти звезды, внезапно открывшиеся мне,-- Пояс Ориона.
И, пробиваясь сквозь туман, светили в небесах и остальные
звезды -- и все созвездье Орион стояло надо мной, над озером,
над пустым сердцем тумана.
Я ничего не понимал. Сейчас, летом, даже глухою ночью никак
не мог быть виден Орион, и все-таки он стоял надо мной и над
моей лодкой.
Не знаю отчего, но я всегда радуюсь и волнуюсь, когда увижу
созвездье Орион. Мне кажется отчего-то, что созвездье это
связано с моей жизнью. Как будто даже Орион -- о, небесный
охотник! -- наблюдает за мной, хоть и маленьким, а живым, и я
ни перед кем, а только перед ним отвечаю за все, что делаю на
Земле,-- за себя, за свою лодку, за плаванье в сердце тумана.
Неподвижно сидел я в лодке, не шевелясь, стоял вокруг меня
туман, и не шелохнулась волна под килем "Одуванчика" -- только
свет Ориона двигался к нам и достигал нас.
Как некоторые южные люди загорают на солнце, так и я
подставил свое лицо под свет Ориона и чувствовал кожей
прикосновение его лучей.
Они не были теплыми или холодными, они касались кожи почти
незаметно и все-таки отпечатывались на лице. Не знаю, что
изменилось на нем -- светлела ли, темнела кожа, но я
чувствовал, как проходят мои усталость и тревога, легче, яснее
становится на душе.
"Все не так уж плохо,-- думал я.-- Вот я даже доплыл до
сердца тумана".
Прикрыв глаза, я вспомнил вдруг людей, оставленных в
городе,-- Орлова и Петюшку, Клару и милиционера-художника и тех
других людей, о которых не пишу здесь, в книжке. И все они
казались мне совсем неплохими и, пожалуй, самыми лучшими и
самыми легкими в мире.
Подремывая и вспоминая, я долго сидел так в лодке, а когда
открыл глаза, увидел, что нет уже надо мной Ориона и туман
сомкнулся над головой.
За туманом, где-то неподалеку, слышался тихий и жалостный
вой.
"Уууууууу..." -- то ли вздыхал, то ли плакал кто-то, так
горько и печально, что хотелось немедленно кинуться на помощь.
Легонько ударяя веслом, я поплыл поскорее на этот вой, и чем
быстрее плыл, тем светлее становилось вокруг, развеивался, таял
туман. Впереди я увидел лодку с парусом и темные фигуры на
борту.
"Бесы,-- понял я.-- Заманили все-таки. Воют, холеры, мочат в
воде веревки".
Коричневая лодочка приблизилась, и я увидел рожи,
испачканные чугунной сажей, и капитана с седыми усами. Увидавши
меня, он поднял руку, помахал приветливо.
Я махнул в ответ, и бесы-матросы дружно выхватили из воды
веревки, к которым привязаны были ржавые жирные крючки.
Бесшумно прошла мимо меня коричневая бесовская лодочка. Быстро
скрылась она за спиной, а вой все слышался впереди.
"Кто же это воет? -- думал я.-- Неужели капитан-фотограф?
Кто-то прихватил его и душит во сне".
Быстро поспешил я, погнал "Одуванчика", и нос его врезался в
прибрежный песок. Я бросился к палатке.
-- Эй, капитан! -- крикнул я, откидывая полог.-- Ты чего
воешь?
Капитан заворочался, высунул из спального мешка бороду.
-- А? -- хрипло прорычал он, изумляя меня тем, что можно
хрипло прорычать такое простое слово.-- А?
-- Это ты воешь?
-- Чего еще? -- недовольно продирая голос, сказал капитан.--
Сколько времени?
-- Воешь ты или нет?
Бестолково прочищая глаза, капитан чудовищно призевывал.
-- Кто воет? -- раздраженно расспрашивал он.-- Где?
Пока я тормошил капитана, вой и плач прекратились, затихли
над озером, пропали. По лицу же капитана ясно было, что выть
или рыдать он просто-напросто не умеет.
-- Сколько время-то? -- спрашивал не умеющий выть капитан.--
Пора, что ль, в макарку?
-- Светает,-- ответил я.
Капитан выпутался из спального мешка, подполз на коленях к
костру и принялся раздувать тлеющую головешку.
-- Надо чайку вскипятить,-- сказал он.
Глава IX. ВТОРЖЕНИЕ В ЗАРОСШУЮ МАКАРКУ
Мы медленно плыли по макарке -- черному коридору среди болот,
заросших таволгой и вехом. Кое-где мелькали и кусты молочая --
бесова молока.
Широкая вначале макарка быстро сузилась. Я отложил весло и,
цепляясь за болотные травы, подтягивал "Одуванчик" вперед. С
кустов, которые я дергал и шевелил, на нас сыпались спящие еще
жучки и мотыльки.
-- Надо было дождаться солнца,-- ворчал капитан-фотограф.--
Того гляди напоремся на корягу. Видишь -- коряги впереди!
Кривые и толстенькие коряги, торчащие из воды перед носом
"Одуванчика", с шумом: хлопнули крыльями и поднялись в воздух,
превратившись в утиную стаю. Вода в макарке взволновалась,
какая-то рыбина метнулась из-под лодки, покачнув "Одуванчик".
Шуршащий взрыв раздался в камышах -- вытянув зеленую шею, взмыл
в небо запоздавший селезень.
-- Все,-- сказал капитан,-- дальше нам не пройти. Поперек
макарки лежала почерневшая сучковатая береза. Как видно, ее
принесли сюда рыбаки или охотники, гуляющие в болотах. Береза
была как бы мостиком через макарку.
-- Попробуй ее утопить,-- сказал я.-- Тогда проплывем над
нею.
Капитан-фотограф поднялся и, упираясь веслом в дно, встал
одной ногой на березу. Медленно, неохотно береза затонула под
его тяжестью, да и сам капитан ушел в воду по колено. Я
подтянулся за куст -- нос лодки въехал на березу. Капитан
выхватил из воды ногу, закинул ее в лодку -- и береза всплыла,
глухо толкнулась в дно "Одуванчика" и подперла нас снизу.
[Image]
Все стало на свои места. Капитан сидел на своем месте, я на
своем, береза вернулась на свое. И мы сидели на березе.
Впереди, за березой,-- капитан, сзади, на корме,-- я. При
желании мы могли покачаться как на качелях, но плыть назад или
вперед никак не могли.
-- Сели, что ль? -- достаточно хладнокровно спросил капитан.
Напряженно вглядываясь в дно лодки, я искал пробоин. Мне
казалось, что острый сук впился в платье нашей общей теперь с
капитаном невесты, вот-вот разорвет его и мы не то что утонем,
а повиснем посреди макарки полумокрые, полузатонувшие.
-- Сидим,-- ответил я,-- пробоин не видно. Надо бы снова
утопить березу, тогда прошмыгнем.
-- Твоя очередь утопливать,-- справедливо указал капитан.
Кое-как приподнявшись, я шагнул из лодки в воздух, стараясь
наступить на березу. Она уклонялась от моей ноги, увертывалась.
Нога летала в воздухе над водой, замах ее пропадал, она уже не
знала, что делать. Вернуться в лодку нога не могла, для этого
надо было от чего-то оттолкнуться. Ударом весла капитан
подвинул ко мне березу, и нога в отчаянии рухнула на нее.
Береза сразу затонула, и я сделался человеком набекрень.
Правая нога уходила в воду, левая подымалась вверх и уплывала
вперед с "Одуванчиком".
Схватив себя за колено, я выволок ногу из воды и свалился в
лодку. Береза не успела всплыть, как "Одуванчик" шмыгнул
вперед, проскочил, и теперь уж никакого пути назад не было.
Всплывшая береза покачивалась за кормой. Я оттолкнулся от нее
веслом, направляя лодку вперед.
-- Запахло чарусенышем,-- сказал капитан. В воздухе и вправду
почувствовался резкий, едкий запах. Утопленная береза
потревожила дно макарки. Со дна всплывали пузыри болотного
газа.
-- Это не чарусеныш,-- сказал я,-- это пузыри со дна.
Поехали.
-- А по-моему, чарусеныш,-- настаивал капитан.
Он тормозил лодку. Из-за плеча капитана я старался
разглядеть, что там, впереди, но признаков чарусеныша не
замечал.
-- Надо кинуть щепку,-- сказал капитан,-- засосет или нет?
Дай мне какую-нибудь щепку.
-- Откуда я возьму щепку? -- раздраженно ответил я. -- Отломи
от березы.
Подав лодку назад, я изогнулся, отломил от березы черный
сучок, отдал капитану. Капитан бросил его в воду перед собой, и
давно прогнивший сучок немедленно затонул.
-- Засосал, холера,-- сказал капитан.-- Видно, здорово
проголодался.
Я не стал больше слушать капитана, сильно оттолкнулся веслом
от березы.
Легко и свободно пересекла лодка подозрительное
пространство.
Петляя в болоте, макарка повела нас дальше. Она то
расширялась, и тогда приходилось веслаться, то сужалась резко,
и мы двигались вперед, цепляясь за травы.
Скоро мы увидели новую преграду, которая перегораживала нам
