Юрий Коваль.
Самая легкая лодка в мире (Нет окончания)
О КНИГЕ. ДРУГА
Вам. предстоит сейчас увлекательное чтение. Перу Юрия Коваля
принадлежит одна из моих любимых книг -- "Недопесок" -- история
молодого песца, убежавшего со зверофермы "Мшага" ранним утром 2
ноября.
Другой его роман, "Пять похищенных монахов", также занимает
почетное место на наших книжных полках.
Новая книга Юрия Коваля проникнута свойственным писателю
светлым юмором. Я читал ее, испытывая восхищение перед ярким и
своеобычным дарованием автора.
"Самая легкая лодка в мире" -- вещь необычного жанра.
В ней есть мечта, в ней есть сказка. А сказки, которая живет
в нас с детства, никогда не умирает.
Спасибо писателю за новый подарок, который он преподносит и
юному читателю, и тому, кто, читая эту книгу, снова переживает
свою молодость.
АРСЕНИЙ ТАРКОВСКИЙ
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
Глава 1. МОРСКОЙ ВОЛК
С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой. Хотелось
идти по улице, открывать иногда рот, чтоб зуб блестел, чтоб
прохожие видели, что на мне тельняшка, и думали: "Это морской
волк".
В соседнем дворе жил ударник Витя Котелок. Он не был
ударником труда. Он был ударник-барабанщик. Он играл на
барабане в кинотеатре "Ударник". Все верхние зубы были у него
золотые, а нижние -- железные. Витя умел "кинуть брэк".
Перед началом кино оркестр играл недолго, минут двадцать, и
наши ребята мучительно ожидали, когда же Витя "кинет".
Но Витя нарочно долго "не кидал".
Наконец в какой-то момент, угадав своим барабанным сердцем
особую паузу, он говорил громко: -- Кидаю!
Оркестр замирал, и в полной тишине начинал Витя тихохонько
постукивать палочкой по металлическому ободу барабана и вдруг
взрывался, взмахнувши локтями. Дробь и россыпь, рокоты и
раскаты сотрясали кинотеатр.
Витя Котелок подарил мне шикарный медный зуб и отрезал от
своей тельняшки треугольный кусок, который я пришил к майке
так, чтоб он светил через вырез воротника.
Я расстегивал воротник и надевал зуб, как только выходил на
улицу.
Зуб был великоват. Я придерживал его языком и больше
помалкивал, но с блеском улыбался. По вечерам ребята выносили
во двор аккордеон и пели:
В нашу гавань заходили корабли, Большие корабли из океана...
Сумерки опускались на Москву и приносили с собой запах моря.
Мне казалось, что в соседних переулках шумит прибой, и в
бронзовых красках заката я видел вечное движенье волн.
Распахнув пошире воротник, я бродил по Дровяному переулку,
сиял зубом в подворотнях. Порывы ветра касались моего лица, я
чувствовал запах водорослей и соли.
Море было всюду, но главное -- оно было в небе, и ни дома,
ни деревья не могли закрыть его простора и глубины.
В тот день, когда я пришил к майке треугольный кусок
тельняшки, я раз и навсегда почувствовал себя морским волком.
Но, пожалуй, я был волком, который засиделся на берегу. Как
волк, я должен был бороздить океаны, а вместо этого плавал по
городу на трамвае, нырял в метро.
Мало приходилось мне мореходствовать. Как-то две недели
проболтался в Финском заливе на посудине, которая называется
"сетеподъемник", обошел Ладожское озеро на барже под названием
"Луза".
Шли годы, и все меньше моря оставалось для меня в небе.
Никаких водорослей, никакой соли не находил я ни в Дровяном
переулке, ни в Зонточном.
-- Выход к морю,-- бормотал я про себя, гуляя по Яузе,-- мне
нужен выход к морю. Мне просто-напросто негде держать корабль.
Вот Яуза -- родная река, но попробуй тут держать корабль --
невозможно. Мертвый гранит, отравленные воды.
Каждый год собирался я в далекое плаванье, но не мог найти
подходящее судно. Покупать яхту было дороговато, строить плот
-- громоздко.
-- Купи резиновую лодку,-- советовал старый друг художник
Орлов.
-- Мне нужно судно, а не надувное корыто. К тому же хочется
придумать что-то свое, необычное.
-- Сделай корабль из пустых бутылок. В каждую бутылку сунь по
записке на случай крушения -- и плыви!
Целый вечер сидели мы у Орлова в мастерской, что находится
как раз у Яузских ворот, и придумывали корабли и лодки из
разных материалов -- птичьих перьев, разбитых гитар и даже
членских билетов спортивного общества "Белая лебедь".
-- В Москве невозможно держать корабль,-- сказал наконец
Орлов.-- Какой тут корабль? Стены, машины, троллейбусы. Тебе
нужен выход к морю.
-- Конечно! -- крикнул я.-- Выход к морю! Я задыхаюсь без
выхода к морю и нигде не могу его найти. А Яуза -- это не
выход. -- Яуза -- прекрасный выход. Построил бы корабль и
поплыл прямо из мастерской. Но держать здесь корабль
невозможно. Строй лодку -- корабля тебе в жизни не видать.
И вдруг мне пришла в голову некоторая мысль. Я вздрогнул,
сжал зубы, но мысль все-таки легко выскочила наружу:
-- Я построю лодку, но только самую легкую в мире.
-- Самую легкую? В мире? А сколько она будет весить?
-- Не знаю... Хочется поднимать ее одной левой.
-- Без бамбука тут не обойтись,-- сказал Орлов, задумчиво
пошевеливая бородой и усами.-- Бамбук -- самый легкий материал.
-- Куплю десятка два удочек.
-- Удочки -- это прутики. А нужны бревна.
Тот год в Москве была особенно морозная и снежная зима.
Каждый вечер разыгрывалась в переулках метель, и казалось
странным думать в такое время о бамбуке. Но я думал,
расспрашивал знакомых. Мне советовали накупить удочек, ехать в
Сухуми, писать письмо в Японию. Некоторый наш знакомый, Петюшка
Собаковский, подарил коготь бамбукового медведя.
Постепенно разошелся по свету слух, что есть в Москве
человек, ищущий бамбук. Неизвестные лица, большей частию с
Птичьего рынка, звонили мне:
-- Вам нужен бамбук? Приезжайте.
Я ездил по адресам -- чаще в сторону Таганки, но всюду
находил удочки или лыжные палки. Кресла, этажерки, веера.
Вместе со мной болел "бамбуковой болезнью" художник Орлов,
который был вообще легковоспламеняем.
Коренастенький и плотный, он никак не соответствовал своей
гордой фамилии. Во всяком случае, ничто не напоминало в нем
орла -- ни нос, ни бледный глаз, разве только усы растопыривали
порой свои крылья и сидели тогда на бороде как орел на горной
вершине.
-- На Сретенке живет милиционер Шура,-- сообщил мне Орлов,--
говорят, он видел бамбук.
-- Какой милиционер?
-- Не знаю, какой-то милиционер Шура, художник.
-- Что за Шура? Художник или милиционер?
-- Сам не пойму,-- сказал Орлов,-- Петюшка Собаковский
сказал, что на Сретенке стоит на посту милиционер Шура. Он же и
художник.
И вот этот Шура в каком-то подвале видел вроде бы то, что
нужно.
Несколько дней через нашего знакомого Петюшку мы
договаривались с Шурой. Наконец Петюшка сообщил, что
милиционер-Шура-художник будет ждать нас в половине
двенадцатого ночи на углу Сухаревского переулка.
[Image]
Глава II. БАМБУК ИЛИ ГРАММОФОН?
К ночи разыгралась метель.
Поднявши воротники и поглубже нахлобучив шапки, мы с Орловым
шли по Сретенке. На улице было снежно и пусто -- мороз разогнал
прохожих по домам. Иногда проезжали троллейбусы, совершенно
замороженные изнутри.
На углу Сухаревского переулка стоял милиционер в служебных
валенках.
-- Не знаю, как с ним разговаривать,-- шепнул я Орлову,-- как
с милиционером или как с художником?
Валенки шагнули к нам.
-- Ищущие бамбук следуют за мной,-- сказал милиционер в
сретенское пространство, оборотился спиной и направил свои
валенки в переулок.
Он шагал быстро, рассекая метель, взрывая сугробы. Спотыкаясь
и поскальзываясь, мы поспешили за ним.
"Ищущие бамбук следуют за мной",-- повторял я про себя. В
первой половине этой фразы чувствовался художник, а уж во
второй -- милиционер.
Скоро он свернул в низкорослую подворотню, открыл ключом
дверь под лестницей, и мы оказались в какой-то фанерной
каморке. На столе стояла электрическая плитка и старинный
граммофон. На стене висела картонка, на которой был нарисован
тот же самый граммофон. Признаков желанного бамбука видно не
было.
Толкаясь коленями, мы сели на тахту, а милиционер Шура, не
снимая шапки, включил плитку, поставил на нее чайник.
-- Это моя творческая мастерская,-- строго сказал он.
-- Мало метров,-- живо откликнулся Орлов, и они завели
длинный разговор о мастерских и долго не могли слезть с этой
темы. Кубатура, подвальность, заниженность...
Потом милиционер-художник стал показывать свои этюды, а мы
пили чай.
Стакан за стаканом, этюд за этюдом. Время шло, бамбуком и не
пахло.
Меж тем милиционер все больше превращался в художника. Он
уже снял шапку и размахивал руками, как это делали, наверно,
импрессионисты. Орлов похваливал этюды, а я маялся, вопрос "где
бамбук?" крутился у меня в голове.
-- Ты что молчишь? -- сердито шепнул Орлов.-- Хочешь бамбук
-- хвали этюды.
-- Отличные этюды,-- сказал я,-- сочные -- вот что ценно. А
где же бамбук?
[Image]
-- А зачем вам бамбук? -- спросил милиционер-художник, слегка
превращаясь в милиционера.-- Для каких целей вам нужен бамбук?
Вопрос был задан столь серьезно, будто в желании иметь
бамбук заключалось что-то преступное. Шура как бы прикидывал,
не собираемся ли мы при помощи бамбука нарушить общественный
порядок.
Орлов объяснил, в чем дело, и не забыл похвалить этюды,
напирая на их сочность. Милиционер-Шура-художник-любитель
немного смягчился.
-- Да бросьте вы, ребята, этот бамбук,-- неожиданно сказал
он,-- хотите, я вам граммофон отдам?
-- Граммофон? Но мы в связи с бамбуком...
-- Берите граммофон. Пружину вставите -- будет играть. А
бамбук -- ладно. Потом какнибудь и бамбук достанем.
Я растерянно поглядел на Орлова и увидел в глазах его
жалобный и дружеский блеск. Ему явно хотелось иметь граммофон.
Я перевел взгляд на милиционера и понял, что надо выбирать: или
бамбук, или граммофон.
-- Хороший граммофон,-- пояснил Шура, превращаясь в
художника.-- Мне его одна бабка перед смертью подарила.
Смотрите какая труба!
-- Давай и граммофон и бамбук,-- не выдержал Орлов. Усы его
распустили крылья, принакрыли гору бороды.
-- Не много ли? -- сказал Шура, и взгляд его двинулся в
милицейскую сторону.
-- Погодите! -- сказал я.-- Какой еще граммофон! Вы же
обещали нам бамбук показать.
-- Да на улицу выходить неохота,-- признался
милиционер-художник.-- Надоела эта метель, совсем замерз на
посту. А там еще в подвал лезть. Лучше бы посидели, о живописи
поговорили... Ну ладно, раз обещал, покажу. А граммофон сам
починять буду.
[Image]
Глава III. ПРОВАЛ
За полночь метель разыгралась всерьез. Снежные плети хлестали
по лицу, фонари в Сухаревском переулке скрипели и стучали,
болтаясь под железными колпаками.
Я замерз, но веселился про себя, мне казалось смешно --
ночью, в метель, идти по Москве за бамбуком. Орлов отставал.
Его тормозил оставшийся граммофон.
-- Я не уверен, что это бамбук,-- говорил
милиционер-художник.-- Торчит из подвала что-то, какие-то
деревянные трубы.
-- Вот видишь,-- сердито шептал Орлов.-- Надо было брать
граммофон.
Проходными заснеженными дворами подошли мы к трехэтажному
дому. Окна его были темны, а стекла выбиты, и метель свободно
залетала внутрь, кружилась там и выла, свивала снежные гнезда.
-- Дом скоро снесут,-- сказал Шура.-- Жильцов давно выселили.
Граммофон отсюда, с третьего этажа, а подвал вон там.
Сбоку к дому был пристроен коричневый сарай. Мы открыли
дверь, заваленную снегом. Включив фонарь, Орлов шагнул вперед и
