вернуться и забрать их не показалась мне слишком удачной. Я
засунул руки в карманы и отправился назад на заставу.
Я прикинул свои шансы поймать машину, прежде чем меня
арестуют полицейские. По моим расчетам, они составляли
примерно один к десяти. Уши снова замерзали. Меня тошнило.
Ну и ночка.
"Подождите! Эй, подождите!"
Я обернулся. Это была она. Она бежала за мной, и волосы
развевались у нее за спиной.
"Вы были великолепны!" - сказала она. "Великолепны!"
"Я сильно избил его", - сказал я тупо. "Никогда в жизни
я не совершал ничего похожего".
"Я хотела бы, чтоб вы убили его!"
Я удивленно посмотрел на нее.
"Слышали бы вы, что они говорили обо мне перед тем, как
вы вошли. Смеялись надо мной громко, развязно, нагло -
хо-хо-хо, посмотрите на эту девушку, что это она гуляет так
поздно? Куда едешь, красотка? Тебя подвезти? Я тебя
подвезу, если дашь на себе покататься. Черт!"
Она оглянулась через плечо, словно желая убить их
внезапной молнией, исходящей из ее черных глаз. Затем она
вновь повернулась ко мне, и вновь мне показалось, что кто-то
включил фонарь у меня в голове. "Меня зовут Нона. Я поеду
с тобой".
"Куда? В тюрьму?" - я вцепился в волосы обеими руками.
"Первый же парень, который согласится подвезти нас, вполне
может оказаться переодетым полицейским. Этот повар знал,
что говорит".
"Я буду голосовать. А ты встанешь за мной. Они
остановятся, увидев меня. Они всегда останавливаются, когда
видят хорошенькую девушку".
Трудно было возразить ей что-нибудь по этому поводу, да у
меня и не было никакого желания. Любовь с первого взгляда?
Может быть, и нет. Но что-то такое было. Вы можете понять,
о чем я?
"Вот", - сказала она. "Ты забыл это". Она протянула мне
перчатки.
Она не заходила внутрь, а это значило, что она взяла их с
самого начала. Она знала заранее, что поедет со мной. Мне
стало жутко. Я надел перчатки, и мы отправились вместе на
границу штата.
Ее план осуществился. Нас подобрала первая машина,
остановившаяся на заставе. Мы не говорили ни слова, ловя
попутку, но казалось, что мы разговариваем друг с другом. Я
не буду объяснять вам, что я чувствовал. Вы знаете, о чем я
говорю. Вы и сами чувствовали это, если были когда-нибудь с
человеком, который вам по- настоящему близок, или принимали
что-нибудь вроде ЛСД. Так что вам не надо объяснять.
Общение происходит с помощью какой-то высокочастотной
эмоциональной связи. Надо только взять друг друга за руки.
Мы совсем не знали друг друга. Мне было известно лишь ее
имя, и сейчас, когда я думаю об этом, мне кажется, что я
даже не сказал ей, как меня зовут. Но это было между нами.
Это не была любовь. Я устал повторять это, но я чувствую,
что это необходимо. Я не хочу запачкать это слово тем, что
было между нами. Не хочу, после того что мы сделали, после
Касл Рока, после снов.
Громкий, пронзительный вой заполнил холодную тишину ночи.
Он становился то громче, то тише.
"Я думаю, это скорая помощь", - сказал я.
"Да".
И снова молчание. Луна медленно скрывалась за облаком.
Я заметил, что кольца вокруг нее до сих пор не исчезли.
Ночью должен пойти снег.
На холме сверкнули фары.
Я встал позади нее без лишнего напоминания. Она откинула
волосы назад и подняла свое прекрасное лицо. Пока я смотрел
на то, как машина подает сигнал на заставе, меня захлестнуло
чувство нереальности всего происходящего. Было абсолютно
невероятно, что эта прекрасная девушка решила ехать со мной,
невероятно, что я так избил человека, что к нему спешит
скорая помощь, невероятно, что, может быть, к утру я окажусь
в тюрьме. Невероятно. Я почувствовал, что запутался в
паутине. Но кто был пауком?
Нона подняла руку. Машина, это был "Шевроле", проехала
мимо, и я было подумал, что она уедет совсем. Потом задние
подфарники мигнули, и Нона потянула меня за руку. "Пошли,
прокатимся!" Она улыбнулась мне с ребяческим удовольствием,
и я улыбнулся ей в ответ.
Водитель с энтузиазмом потянулся через сиденье, чтобы
открыть для нее дверь. Когда лампочка в салоне зажглась, я
смог разглядеть его: солидный мужчина в дорогой верблюжей
шубе. Волосы, выбивавшиеся из-под шляпы, были седыми.
Респектабельные черты лица несколько обрюзгли от многолетней
хорошей еды. Бизнесмен или коммивояжер. Один. Когда он
заметил меня, рука его потянулась к ключу, но было уже
слишком поздно завести машину и укатить как ни в чем не
бывало. Да и остаться ему было легче. Позже он мог бы
убедить себя, что сразу же увидел нас двоих, и что он
настоящий добряк, готовый помочь молодой паре.
"Холодная ночь", - сказал он Ноне, когда она села в
машину. Я сел рядом с ней.
"Ужасно холодная", - сладко сказала Нона. "Спасибо вам
огромное!"
"Да", - сказал я. "Спасибо".
"Не стоит благодарности". И мы уехали, оставляя позади
себя воющие сирены, избитых водителей и "Хорошую Еду для
Джо".
Полицейский прогнал меня с заставы в семь тридцать.
Когда мы тронулись, было только восемь тридцать.
Удивительно, сколько всего вы можете натворить за такое
короткое время и как сильно вы можете измениться.
Мы приближались к мигающим желтым огням заставы на
границе Августы.
"Далеко ли вы направляетесь?" - спросил водитель.
Это был трудный вопрос. Лично я надеялся добраться до
Киттери и найти своего знакомого, который преподавал там в
школе. И все же это был вполне нормальный ответ, и я уже
собирался сказать про Киттери, как вдруг Нона произнесла:
"Мы едем в Касл Рок. Это небольшой город на юго-запад от
Левинстон-Оберна".
Касл Рок. Я почувствовал себя немного странно. Когда-то
я испытывал к нему довольно добрые чувства. Но это было до
случая с Эйсом Меррилом.
Водитель остановил машину, заплатил пошлину, и мы снова
отправились в путь.
"Сам я еду только до Гардинера", - соврал он довольно
гладко. "Оттуда идет только одна дорога. По ней вы и
отправитесь".
"Разумеется", - сказала Нона тем же сладким тоном. "С
вашей стороны очень мило было остановиться в такую холодную
ночь". И пока она говорила это, я принимал от нее волны
холодной и ядовитой ярости. Это испугало меня, как могло
испугать тиканье из оставленного на скамейке аккуратного
свертка.
"Меня зовут Бланшетт", - сказал он. "Норман Бланшетт".
И он протянул нам ладонь для рукопожатия.
"Шерил Крейг", - сказала Нона и изящно пожала ее.
Я принял ее сигнал и назвался чужим именем. "Очень
приятно", - пробормотал я. Рука его была мягкой и слабой.
На ощупь она была похожа на бутылку с горячей водой. Меня
затошнило от этой мысли. Меня затошнило от мысли, что мы
должны быть благодарны этому высокомерному типу, который
рассчитывал подобрать одинокую хорошенькую девушку, девушку,
которая могла бы согласиться провести с ним часок в номере
мотеля в обмен на деньги на автобусный билет. Меня
затошнило от мысли, что если бы я был один, то этот человек,
только что протянувший мне свою дряблую, горячую руку,
пролетел бы мимо меня, даже не удостоив повторным взглядом.
Меня затошнило от мысли, что он высадит нас на выезде из
Гардинера, развернется и, даже не взглянув на нас, рванет
прямо на главное шоссе, поздравляя себя с тем, что так ловко
выпутался из неудобной ситуации. Все, связанное с ним,
вызывало у меня тошноту. Его свинячьи, обвисшие щеки, его
прилизанные волосы, запах его одеколона.
И какое право он имел? Какое право?
Тошнота ушла, и во мне снова начала подниматься ярость.
Лучи света от фар его респектабельного седана с легкостью
разрезали ночь, а моя ярость стремилась найти и уничтожить
все, что с ним связано - музыку, которую он будет слушать,
откинувшись в кресле с вечерней газетой в своих горячих
руках, краску, которой пользуется его жена, трусы, которые
она носит, детей, которых вечно отсылают в кино, в школу, в
летний лагерь, его друзей-снобов и те хмельные вечеринки, на
которые он вместе с ними отправится.
Но хуже всего был его одеколон. Он наполнял машину
сладким, тошнотворным запахом. Он пах как пахучее
дезинфицирующее средство, которое используют на бойнях после
очередной резни.
Машина летела сквозь ночь с Норманом Бланшеттом за рулем,
который он сжимал своими дряблыми руками. Его
наманикюренные ногти мягко посверкивали в свете приборной
доски. Я хотел открыть окно, чтобы избавиться от этого
липкого запаха. Больше того, я хотел разбить ветровое
стекло и высунуться на холодный воздух, купаясь в его
морозной свежести. Но я застыл, застыл в немом приступе
своей бессловесной, невыразимой ненависти.
И в этот момент Нона вложила мне в руку небольшую пилочку
для ногтей.
Когда мне было три года, я тяжело заболел инфлюэнцей и
меня положили в больницу. Пока я был там, мой папаша уснул
с зажженной сигаретой во рту, и весь дом сгорел вместе с
моими родителями и старшим братом Дрейком. У меня есть их
фотографии. Они похожи на актеров, играющих в старом
образца 1958 года американском фильме ужасов. Не самых
известных актеров, что-нибудь вроде младшего Элиша Кука,
Мары Кордей и ребенка-актера, которого вы никак не можете
вспомнить - может, это Брандон де Вильде?
Других родственников у меня не было, так что меня
отправили в приют в Портленде на пять лет. Там я стал
государственным подопечным. Государственный подопечный -
это ребенок, которого берет на воспитание какая-нибудь
семья, а государство платит ей за это тридцать долларов в
месяц. Не думаю, чтобы хотя бы один государственный
подопечный знал вкус омара. Обычно семейная пара берет себе
двоих или троих подопечных, и не потому, что в их венах
течет молоко человеческой гуманности, а для бизнеса. Они
кормят себя. Они забирают у государства тридцатку на твое
содержание и кормят тебя. Ребенок начинает зарабатывать
деньги, выполняя разную случайную работу в округе. Тридцать
долларов превращаются в сорок, пятьдесят, возможно, даже
шестьдесят пять. Капитализм в применении к сиротам. Лучшая
страна в мире, так?
Фамилия моих новых "родителей" была Холлис, и жили они в
Харлоу, через реку от Касл Рока. У них был трехэтажный
деревенский дом из четырнадцати комнат. В кухне стояла
печка, топившаяся углем. В январе я ложился спать под тремя
одеялами, но с утра я все-таки не мог сразу определить, на
месте ли мои ноги. Чтобы убедиться в том, что они на месте,
надо было сначала посмотреть на них. Миссис Холлис была
толста, как бочка. Мистер Холлис был скуп и молчалив.
Круглый год он носил красно-черный охотничий картуз. Дом
представлял собой свалку бесполезной мебели, купленных на
распродажах старья вещей, заплесневевших матрасов, собак,
кошек и разложенных на газетах автомобильных деталей. У
меня было три "брата", все - государственные подопечные. Мы
кивали друг другу при встрече. Наши отношения напоминали
отношения пассажиров, совершающих совместную трехдневную
поездку на автобусе.
Я хорошо учился в школе и входил в сборную по бейсболу.
Холлис постоянно твердил, что я должен бросить бейсбол, но я
держался, до тех пор, пока не произошло это происшествие с
Эйсом Меррилом. Тогда я бросил играть. Не захотел. Только
не с распухшим и исполосованным лицом. Только не в
атмосфере слухов, которые распространяла повсюду Бетси
Маленфант. Я оставил команду, и Холлис подыскал мне работу
- продавать газированную воду в местной аптеке.
В феврале в год окончания школы я сдал экзамены в
университет, заплатив за это припрятанные под матрасом
двадцать долларов. Меня приняли, назначили небольшую
стипендию и предоставили работу в университетской
библиотеке. Выражение на лицах Холлисов в тот момент, когда
я показал им документы о финансовой помощи, и по сейчас
остается лучшим в моей жизни воспоминанием.
Один из моих "братьев" - Курт - убежал. Я убежать не
мог. Я был слишком пассивен для того, чтобы предпринять
подобный шаг. Я бы вернулся, не пропутешествовав и двух
часов. Образование было для меня единственным путем к
свободе, и я выбрал этот путь.
Последнее, что я услышал от миссис Холлис, были слова:
"Пошли нам немного денег, когда сможешь". Я никого из них
