зажиточном доме вещей, которые втыкаются в стену. Мне
привиделся образ эдакого зловредного электрического
осьминога со змеящимися в стенах электропроводами вместо
щупалец, которые соединены с проводами снаружи, идущими к
энергостанции, принадлежащей правительству.
Редактор замолчал, отхлебнул минеральной и продолжил:
- И пока я все это делал, мое мышление как бы
раздвоилось. В основном я действовал, подчиняясь суеверному
импульсу. На свете множество людей, которые ни за что не
пройдут под лестницей и не станут открывать зонтик в доме.
Есть баскетболисты, которые крестятся перед штрафным
броском, и игроки в бейсбол, которые меняют носки, когда
игра не клеится. Я думаю, в таких случаях рациональный
разум просто играет в стерео-дисбалансе с иррациональным
подсознанием. Если бы меня попросили определить
"иррациональное подсознание", я бы сказал, что это
расположенная в мозгу у каждого из нас маленькая, обитая
изнутри мягким материалом, комната, где стоит только один
карточный столик, и на нем нет ничего, кроме револьвера,
заряженного гибкими пулями.
Когда вы, идя по улице, сворачиваете, чтобы не проходить
под лестницей, или выходите из дома под проливной дождь со
сложенным зонтиком, часть вашей цельной личности отделяется,
заходит в эту комнату и берет со стола револьвер. Может
быть, вы даже держите в голове одновременно сразу две мысли
"Ходить под лестницей безопасно" и "Не ходить под лестницей
тоже безопасно". Но как только лестница оказывается позади
или когда зонтик открывается - вы снова воссоединяетесь.
- Очень интересная мысль, - сказал писатель. - Я
надеюсь, ты не откажешься развить ее чуть дальше. Когда,
по-твоему, иррациональная часть личности прекращает
баловаться с оружием и приставляет пистолет себе к виску?
- Когда человек начинает писать в газеты, требуя, чтобы
лестницы запретили, потому что ходить под ними опасно.
Все рассмеялись.
- Короче, уже не сдерживаемый ничем, я пошел в свой
кабинет, напечатал письмо Регу Торпу, вложил его в конверт,
наклеил марку и отправил в тот же вечер. На самом деле
ничего этого я не помню: слишком был пьян. Но, видимо, я
все это действительно сделал, потому что, проснувшись на
следующее утро, я обнаружил рядом с пишущей машинкой копию
письма, марки и коробку с конвертами. Содержание письма
вполне соответствовало тому, что можно ожидать от пьяного.
Общий смысл был таков: врагов привлекают не только форниты,
но еще и электричество, поэтому, когда ты избавишься от
электричества, ты избавишься от врагов. В конце я приписал.
"Электричество влияет на то, что ты думаешь об этих вещах,
Рег. Интерферирует с ритмами мозга. Кстати, у твоей жены
есть кухонный смеситель?"
- Фактически, ты начал "писать письма в газету", - сказал
писатель.
- Да. Это письмо я написал в пятницу вечером. В субботу
утром я проснулся около одиннадцати в жутком похмелье и с
очень смутными воспоминаниями о том, что это на меня вчера
нашло. Втыкая электроприборы в розетки, я ощущал мощные
приливы стыда. И еще более мощные приливы, когда я увидел,
что написал Регу. Я перерыл весь дом, разыскивая оригинал
письма в надежде, что все-таки не отправил его. Но
оказалось, что отправил. Остаток того дня я как-то пережил,
приняв решение справляться с ударами судьбы, как мужчина, и
завязать пить. Я был уверен, что сумею.
В следующую среду пришло письмо от Рега. Одна страница,
от руки, почти целиком изрисованная закорючками со словами:
"Fornit Some Fornus". А в центре - несколько предложений:
"Ты был прав. Спасибо, спасибо, спасибо. Рег. Ты был
прав. Теперь все в порядке. Рег. Огромное спасибо. Рег.
Форнит чувствует себя отлично. Рег. Спасибо. Рег".
Он получил мое письмо с утренней почтой в понедельник. В
полдень он отправился в местную контору энергокомпании и
сказал, чтобы они отключили подачу электричества в его дом.
Джейн Торп, конечно, закатила истерику. Ее плита работала
на электричестве, а кроме того, еще смеситель, швейная
машинка, посудомоечно-сушильный агрегат... ну, сами
понимаете. К вечеру понедельника, я уверен, она была готова
меня убить.
Только поведение Рега убедило ее в том, что я не псих, а
чудотворец. Он спокойно усадил ее в гостиной и вполне
рационально объяснился с ней. Сказал, будто понимает, что
последнее время вел себя несколько странно, и знает, что она
беспокоится. Сказал, что без электричества он чувствует
себя гораздо лучше и будет счастлив помогать ей по
хозяйству, чтобы облегчить хлопоты, которые вызвало
отключение электроприборов. Потом предложил заглянуть
поболтать к соседям.
- К агентам КГБ с фургоном, набитым радием? - спросил
писатель.
- Да, к ним. Джейн это просто ошеломило. Она
согласилась пойти, но призналась мне позже, что готовилась к
какой-нибудь действительно некрасивой сцене: обвинения,
угрозы, истерика. Она даже собиралась уйти от Рега, если он
не согласится на профессиональную помощь. В ту среду утром
Джейн сказала мне по телефону, что дала себе обещание:
электричество - это последняя капля. Еще что- нибудь в том
же духе, и она уезжает в Нью-Йорк. Джейн, понятно, начинала
бояться. Все менялось так постепенно, почти неуловимо... и
она любила его, но даже ее терпению приходил конец. Джейн
решила, что, если Рег скажет этим соседям-студентам хоть
одно резкое слово, она уйдет. Гораздо позже я узнал, что
она окольными путями пыталась получить информацию о том, как
оформляется в Небраске отправка на принудительное лечение.
- Бедная женщина, - пробормотала жена писателя.
- Но вечер, однако, прошел блестяще, - сказал редактор.
- Рег был обаятелен, как в лучшие свои дни, а если верить
Джейн, это значит, очень обаятелен. Она уже года три не
видела его таким веселым. Замкнутость, скрытность- все
исчезло. Он выпил пива и охотно разговаривал на любые темы,
что волновали людей в те сумеречные дни: война, перспективы
добровольной воинской службы, беспорядки в городах, законы
против марихуаны.
Потом всплыло, что это Рег написал "Персонажей
преступного мира", и они все, как выразилась Джейн,
"авторопели". Трое из четверых книгу уже читали, и, можете
быть уверены, четвертый потом пулей понесся в библиотеку.
Писатель рассмеялся и кивнул. Знакомая ситуация.
- Итак, - сказал редактор, - мы оставим на какое-то время
Рега Торпа и его жену без электричества, но гораздо
счастливее, чем прежде...
- Хорошо еще, что он печатал не на электрической машинке,
- сказал агент.
- ...и вернемся к вашему редактору. Прошло две недели.
Кончалось лето. Ваш редактор, конечно, не удержался и
несколько раз "развязывал", хотя в целом ему удавалось
сохранять респектабельность. Дни шли своим чередом. На
мысе Кеннеди готовились отправить человека на Луну. Вышел
свежий номер "Логанса" с Джоном Линдсеем на обложке и, как
всегда, разошелся плохо. Я сдал заказ на оформление
рассказа "Баллада о гибкой пуле": автор Рег Торп, право
первой публикации, предполагаемая дата публикации - январь
1??0 года, предполагаемый гонорар - 800 долларов, что в те
времена было стандартом для основного произведения в номерах
"Логанса".
Потом позвонил мой начальник, Джим Доуган. Не могу ли я
заглянуть к нему? Я поднялся в его кабинет к десяти утра,
чувствуя себя в лучшем виде и всем своим видом это
демонстрируя.
Я сел и спросил, чем могу быть полезен. Не буду
говорить, что имя Рега Торпа не приходило мне в голову: то,
что мы заполучили его рассказ, было для "Логанса" огромной
удачей, и кое-кому полагались поздравления. Поэтому можете
себе представить, как я был ошарашен, когда он придвинул мне
через стол два бланка заказов на приобретение произведений
Рассказ Торпа и повесть Апдайка, которую мы планировали на
февраль 1970-го. На обоих стоял штамп "ВОЗВРАТ".
Я взглянул на возвращенные заказы, потом на Джимми. Я
ничего не понимал. В полном смысле слова не мог собраться с
мыслями и сообразить, в чем тут дело. Что-то мешало. Я
оглянулся и увидел маленькую электроплитку. Секретарша
Джима Джени приносила ее каждое утро и включала в сеть,
чтобы шеф всегда, когда захочет, мог пить свежий кофе. Эта
процедура вошла в правило года три или четыре назад. Но в
то утро у меня в голове вертелась только одна мысль:
"Если эту штуку выключить, я смогу думать. Я знаю, что,
если выключить эту штуку, я во всем разберусь".
- Что это, Джим"? - спросил я.
- Мне чертовски жаль, Генри, что именно мне приходится
тебе об этом сообщать, - сказал он, - но с января 1970 года
"Логанс" больше не печатает беллетристику.
У меня началась головная боль. Сначала совсем не
сильная, и я вспомнил, что у Джени Моррисон на столе стоит
электрическая точилка для карандашей. Потом все эти
флуоресцентные лампы в кабинете Джима... Обогреватели.
Торговые автоматы в конце коридора. Если вдуматься, все
здание целиком работало на электричестве. Я с удивлением
подумал, как тут вообще что-то удавалось сделать... И,
наверно, в этот момент мне в голову заползла новая мысль. О
том, что "Логанс" идет ко дну, потому что никто здесь не
может думать в полную силу. А причина этого в том, что
редакция размещается в высотном здании, которое работает на
электричестве. Все наши мыслительные процессы совершенно
искажены. Еще подумал, что, если сюда пригласить медика с
машиной для снятия электроэнцефалограмм, она бы выдала
совершенно дикие кривые, сплошь состоящие из больших пиковых
альфа-ритмов, характерных для злокачественных опухолей в
мозгу.
От таких мыслей голова у меня совсем разболелась. Но я
сделал еще одну попытку. Я попросил его по крайней мере
поговорить с Сэмом Вадаром, главным редактором журнала,
чтобы тот разрешил оставить рассказ в январском номере.
Хотя бы как символ прощания с беллетристикой в "Логансе".
Последний рассказ журнала.
Джимми поигрывал карандашом и кивал. Потом сказал:
- Я попробую, но, знаешь, я не думаю, что из этого что-то
получится. У нас есть рассказ автора всего одного романа и
рассказ Джона Апдайка, который ничуть не хуже. Может быть,
даже лучше, и...
- Рассказ Апдайка не лучше! - не выдержал я.
- Бога ради, Генри, вовсе не обязательно кричать...
- А Я И НЕ КРИЧУ! - заорал я.
Мой кабинет находился этажом ниже. Я сбежал по лестнице,
влетел к себе и, включив свет, схватил кейс. Вниз добрался
лифтом, но при этом я зажал кейс между ног и заткнул
пальцами уши. Помню, три или четыре человека, что ехали со
мной в лифте, посмотрели на меня довольно странно. -
Редактор сухо, коротко хохотнул. - Они испугались. Посади
вас в маленький движущийся ящик с явным психом, вы тоже
испугаетесь.
- Что-то не очень правдоподобно, - сказала жена агента.
- Отнюдь. Безумие должно начинаться с чего-то. И если
мой рассказ вообще о чем- то - при условии, что про
человеческую жизнь можно сказать, что она о чем-то, - тогда
это история генезиса безумия. Безумие должно где-то
начинаться и куда-то идти. Как дорога. Или траектория пули
из ствола пистолета. Я, конечно, отставал от Рега Торпа, но
на самом деле тоже уже шагал по этой дороге. Бесспорно.
Куда-то нужно было идти, и я пошел к "Четырем Отцам", к
бару на Сорок Девятой. Помню еще, что этот бар я выбрал,
потому что там не было ни обильного освещения, ни
музыкального автомата, ни телевизора. Помню, как заказал
первую рюмку. После этого не помню уже ничего до тех пор,
пока не очнулся на следующий день у себя дома в постели. На
полу высыхала лужа блевотины, а в простыне, которой я
накрывался, зияла огромная прожженная окурком дыра. Видимо,
я чудом избежал сразу двух ужасных смертей - не захлебнулся
и не сгорел. Хотя вряд ли что-нибудь почувствовал бы.
- Отключка, - продолжил редактор, - первая в моей жизни
настоящая отключка. Это всегда преддверие конца, редко кто
испытывает подобное много раз. Так или иначе, это вскоре
кончается. Любой алкоголик скажет вам, что "отключка" - это
совсем не то же самое, что "отруб". Жизнь стала бы гораздо
проще, если бы это было так. Но дело в том, что включаясь,
