пытаясь вынудить меня опустить глаза. Когда он понял, что
это не так-то просто, он перевел взгляд на Нону. Я готов
был выцарапать ему глаза в отместку за то выражение, которое
появилось в них. "Как ваше имя?"
"Шерил Крейг, сэр".
"Что вы это раскатываете с ним в грузовике его брата в
самый разгар снежной бури, Шерил?"
"Мы едем навестить моего дядюшку".
"В Роке?"
"Да, сэр".
"Я не знаю никого по фамилии Крейг в Касл Роке".
"Его фамилия Эмондс. Он живет на Бауэн Хилл".
"Ты говоришь правду?" Он пошел к задней части грузовика,
чтобы разглядеть номерные знаки. Я открыл дверь и выглянул.
Он записывал номер. Он подошел, а я так и не залез обратно
в кабину, оставаясь в ярком свете его фар. "Я собираюсь...
В чем это ты, парень?"
Мне не надо было себя осматривать, чтобы понять, в чем
это я. Раньше я думал, что высунулся из кабины просто по
рассеянности, но сейчас, когда я пишу это, я думаю иначе.
Дело тут не в рассеянности. Мне кажется, я хотел, чтобы он
заметил. Я взялся за гаечный ключ.
"Что ты имеешь в виду?"
Он подошел еще на два шага. "Да ты, похоже, ранен. Тебе
надо..."
Я замахнулся ключом. Его шапка слетела во время
катастрофы, и голова его была непокрытой. Я убил его одним
ударом, в верхнюю часть лба. Никогда не забуду звук от
удара. Словно фунт масла упал на твердый пол.
"Поторопись", - сказала Нона. Она спокойно обвила мне
шею рукой. Ее рука была прохладной, как воздух в погребе
для овощей. У моей мачехи был погреб для овощей.
Странно, что я вспомнил об этом. Зимой она посылала меня
вниз за овощами. Она сама их консервировала. Не в
настоящие консервные банки, конечно, а в толстые банки с
пластмассовыми крышками.
Однажды я спустился туда, чтобы принести к ужину банку
консервированных бобов. Там было прохладно и темно. Все
банки стояли в ящиках, аккуратно помеченных миссис Холлис.
Помню, что она неправильно писала слово "малина", и это
наполняло меня чувством скрытого превосходства.
В тот день я прошел мимо ящиков с надписью "молина" и
направился в угол, где хранились бобы. Стены в погребе были
земляными, и во влажную погоду из них сочилась вода, стекая
вниз извилистыми, петляющими струйками. В погребе пахло
испарениями, исходящими от живых существ, от земли и от
законсервированных овощей. Это удивительно напоминало запах
женских половых органов. В углу стоял старый неисправный
печатный станок. Иногда я играл с ним, воображая, что могу
запустить его. Мне нравился погреб. В те дни, а мне тогда
было девять или десять, погреб был моим любимым местом.
Миссис Холлинс отказывалась спускаться туда, а для ее мужа
это было ниже его достоинства. Так что спускался туда я и
вдыхал этот особенный секретный земляной запах, наслаждаясь
утробным уединением. Погреб освещался одной единственной
покрытой паутиной лампочкой, которую мистер Холлис подвесил
там, возможно, еще до Бурской войны. Иногда я манипулировал
пальцами рук и получал тени огромных кроликов на стенах.
Я взял бобы и уже собирался идти назад, но в этот момент
я услышал шорох под одним из старых ящиков. Я подошел и
поднял его.
Под ним на боку лежала коричневая крыса. Она подняла
мордочку и уставилась на меня. Ее бока яростно вздымались,
она обнажила зубы. Это была самая большая крыса из всех,
которых я когда-либо видел. Я наклонился поближе. Крыса
рожала. Уже двое ее безволосых, слепых крысят тыкались ей в
живот. Еще один наполовину уже вышел в мир.
Мать беспомощно посмотрела на меня, готовая в любой
момент укусить. Я хотел убить ее, убить, раздавить всех их,
но я не мог. Это было самое кошмарное зрелище в моей жизни.
Пока я наблюдал за крысой, мимо быстро проползал небольшой
коричневый паучок. Мать схватила его и съела.
Я бросился из погреба. На лестнице я упал и разбил банку
бобов. Миссис Холлис выпорола меня, и я никогда уже больше
не ходил в погреб по доброй воле.
Я стоял и смотрел на тело полицейского, погруженный в
воспоминания.
"Поторопись", - снова сказала Нона.
Он оказался куда легче Нормана Бланшетта, а, может быть,
просто в крови у меня выработалось много адреналина. Я
подхватил его на руки и понес к краю моста. Я едва различал
пороги вниз по течению, а железнодорожный мост вверх по
течению маячил неясным, сухопарым силуэтом. Ночной ветер
свистел, стонал и бросал мне снег в лицо. Мгновение я
прижимал полицейского к груди, как спящего новорожденного,
потом я вспомнил, кто он такой, и швырнул его в темноту.
Мы вернулись к грузовику и залезли в кабину. Мотор не
заводился. Я заводил мотор ручкой, до тех пор, пока не
почувствовал сладкий запах бензина из переполнившегося
карбюратора.
"Пошли", - сказал я.
Мы подошли к полицейской машине. На переднем сиденье
валялись квитанции на штрафы и бланки. Рация под приборной
доской затрещала и выплюнула: "Четвертый, выйди на связь.
Четвертый, у тебя все в порядке?"
Я выключил ее. Пока я нашаривал нужную кнопку, я
ударился обо что-то костяшками. Это оказался дробовик.
Возможно, личная собственность полицейского. Я достал его и
вручил Ноне. Она положила его на колени. Я дал задний ход.
Машина была сильно побита, но в остальном работала
нормально. У нее были шины с шипами, и мы почти не
скользили на том участке льда, из-за которого и произошла
авария.
Мы приехали в Касл Рок. Дома, за исключением какого-то
случайного потрепанного автоприцепа у дороги, исчезли из
вида. Дорогу еще не расчищали, и единственными следами на
ней была колея, которую мы оставляли за собой.
Монументальные, отягченные снегом ели столпились вокруг нас.
Среди них я чувствовал себя крошечным и незначительным,
каким-то ничтожным кусочком, застрявшим в глотке ночи. Было
уже позже десяти.
Я особо не участвовал в общественной жизни на первом
курсе университета. Я много занимался и работал в
библиотеке, расставляя книги по полкам, чиня переплеты и
учась составлять карточки для каталога. Весной был турнир
по бейсболу.
К концу учебного года, перед самыми экзаменами в
спортивном зале устраивалась вечеринка с танцами. Мне было
нечего делать, я уже подготовился к первым двум экзаменам и
решил зайти. У меня был входной билет.
В зале стоял полумрак, было много людей, чувствовался
запах пота. Атмосфера была такой неистовой, какая бывает
только перед самыми экзаменами. Секс витал в воздухе.
Чтобы ощутить его, не надо было даже втягивать воздух,
достаточно было протянуть руки и сжать их. Вы словно
сжимали в руках кусок мокрой, отяжелевшей ткани. Было ясно,
что вскоре все уединятся и займутся любовью или по крайней
мере тем, что сходит здесь за любовь. Люди собирались
заняться любовью под трибунами, на автомобильной стоянке, в
квартирах, в комнатах общежития. Там будут трахаться
отчаявшиеся мальчики-мужчины, которым вскоре придется
отправиться на войну, и хорошенькие студенточки, которые
вылетят из университета в этом же году и отправятся домой
создавать семью. Они будут заниматься этим в слезах и
смеясь, пьяные и трезвые, скованные и распущенные. В
большинстве своем все будет происходить достаточно быстро.
Там было несколько молодых людей без девушек, но их было
очень мало. На такую вечеринку обычно не ходят в
одиночестве. Я подошел к эстраде, на которой играл оркестр.
Когда я приблизился к источнику звука, ритм и музыка стали
осязаемыми. Группа выставила позади себя полукруг
пятифутовых усилителей, и я чувствовал, как мои барабанные
перепонки сотрясаются от низких и мощных звуков.
Я прислонился к стене и стал наблюдать. Танцоры
держались в предписанных рамках, на почтительном расстоянии
друг от друга (словно они танцевали втроем, а не вдвоем, и
кто-то третий, невидимый, вклинился между ними), их ноги
наступали на опилки, которыми был посыпан скользкий пол. Я
не увидел ни одного человека, с которым бы я был знаком, и
почувствовал себя одиноко, но это было приятное одиночество.
Я словно стоял на сцене и воображал, что все искоса
поглядывают на меня, романтического незнакомца.
Примерно через полчаса я вышел и купил в коридоре
кока-колы. Когда я вернулся, кому-то пришла в голову идея
устроить танцевальный круг, и я оказался втянутым в него.
Мои руки лежали на плечах у двух девушек, которых я никогда
раньше не видел. Мы кружились и кружились. В круге было
человек, наверное, двести, и он занимал половину спортивного
зала. Потом часть круга откололась и образовала внутри
первого круга второй, поменьше, который стал двигаться в
обратном направлении. От этого у меня закружилась голова.
Я увидел девушку, похожую на Бетси Маленфант, но я знал, что
это лишь мое воображение. Когда я снова посмотрел в ее
направлении, то не увидел ни ее, ни девушки, похожей на нее.
Когда круг наконец распался, я почувствовал слабость. Я
подошел к скамье и присел. Музыка была слишком громкой,
воздух - слишком вязким. Мысли мои блуждали. В голове у
меня стучало, как после грандиозной пьянки.
Раньше я думал, что то, что случилось, случилось потому,
что я устал и чувствовал легкую тошноту после всего этого
кружения, но, как я уже говорил раньше, когда я пишу, все
становится на свои места. Я больше не могу верить в это.
Я снова посмотрел на них, на этих красивых, суетящихся в
полумраке людей. Мне казалось, что все мужчины выглядят
испуганными, а их лица превратились в гротескные, застывшие
маски. Это было вполне понятно. Так как женщины -
студенточки в их свитерах, коротких юбочках или брючках клеш
- превращались в крыс. Сначала я не испугался, а даже
радостно хихикнул. Я знал, что у меня нечто вроде
галлюцинации, и в течение какого-то времени я рассматривал
ее почти с клинической точки зрения.
Потом одна из девушек встала на цыпочки, чтобы поцеловать
своего парня. Это было уже слишком. Поросшая шерстью,
искаженная морда с черными выпуклыми глазами, рот,
обнажающий желтые кривые зубы...
Я ушел.
Я, в полубезумном состоянии, помедлил мгновение в
коридоре. В конце коридора был туалет, но я пробежал мимо
него и понесся вверх по лестнице.
На третьем этаже была раздевалка, и мне осталось
пробежать последний пролет. Я распахнул дверь и подбежал к
унитазу. Я изверг из себя смешанный запах косметики,
пропотевшей одежды, сальной кожи. Музыка раздавалась где-то
далеко внизу. В раздевалке стояла девственная тишина. Мне
стало полегче.
Мы остановились у стоп-сигнала перед своротом на
юго-запад. Воспоминание о вечеринке взволновало меня по
какой-то неизвестной мне причине. Я начал дрожать.
Она посмотрела на меня, улыбнувшись одними темными
глазами. "Прямо сейчас?"
Я не мог ответить ей. Меня слишком трясло. Она медленно
кивнула, ответив за меня.
Я свернул на дорогу 7. Летом по ней, должно быть, возили
лес. Я не заезжал слишком далеко, так как боялся застрять.
Я выключил фары. Снежинки начали бесшумно опускаться на
ветровое стекло.
"Любишь?" - спросила она почти добрым голосом.
Из меня вырвался какой-то звук, вернее, он был вытащен из
меня. Я думаю, он был довольно точным звуковым эквивалентом
мыслям кролика, попавшего в силок.
"Здесь", - сказала она. "Прямо здесь".
Это был экстаз.
Нам едва удалось выбраться обратно на главную дорогу.
Прошел снегоочиститель, мигая оранжевыми огнями и насыпая на
обочине огромную стену снега.
В багажнике полицейской машины оказалась лопата. Мне
потребовалось полчаса, чтобы разгрести завал, а к тому
времени была уже почти полночь. Пока я копал, она включила
рацию, и мы узнали все, что нам следовало знать. Тела
Бланшетта и водителя пикапа были найдены. Они подозревали,
что мы уехали на полицейской машине. Полицейского звали
Эсседжиан - довольно забавная фамилия. В высшей лиге
бейсбола играл один Эсседжиан. Мне кажется, он выступал за
"Доджерсов". Может быть, я убил одного из его
родственников. Впрочем, фамилия полицейского меня
совершенно не интересовала. Он не соблюдал дистанцию и
встал у нас на пути.
Мы выехали на главную дорогу. Я чувствовал ее сильное,
