нет... продолжать, я думаю, не надо.
В тот день, как всегда, мы с Китти стояли у подножия лестницы и,
глядя друг на друга, испытывали это болезненно-сладкое чувство страха,
смешанное с радостным нетерпением. Лицо Китти разрумянилось, глаза по-
темнели и отливали каким-то особенным блеском.
- Ну, кто смелый? - начал я.
А Китти:
- Уж не ты ли?
А я:
- Дамы проходят первые.
А Китти:
- Проходят, а не прыгают.
Она потупила глазки - вылитая пай-девочка. А вообще-то у нас в Хе-
мингфорде она слыла отчаянной, но так уж она решила. Не прыгать пер-
вой.
- Ладно, тогда я пошел.
В тот год мне исполнилось десять: худющий я был, как скелет, и ве-
сил не больше сорока. Восьмилетняя Китти была легче меня на девять ки-
лограммов. Лестница нас всегда выдерживала, а значит и впредь, считали
мы, будет выдерживать; подобная философия нередко приводит к печальным
последствиям - и отдельных людей, и целые народы.
В тот день я нутром это почувствовал, исполняя в воздухе все более
странные па по мере продвижения вверх по гуляющей лестнице. На середи-
не я, как всегда, представил себе, что будет, если лестница подо мной
вдруг охнет и испустит дух. Я продолжал подниматься, пока не ухватился
за поперечную балку, еще немного - и, навалившись на нее животом, я
глянул вниз.
Обращенное ко мне лицо Китти превратилось в безликий маленький
овал. Сама она казалась куклой в выцветшей клетчатой рубашке и голубых
брючках. Над моей головой в пыльном царстве карнизов и навесов неуго-
монно щебетали ласточки.
И снова игра:
- Эй, там, внизу! - выкрикнул я, и голос мой уплыл вместе с частич-
ками мякины.
- Эй, там, наверху! - донеслось в ответ.
Я встал на ноги. Качнулся, обретая равновесие. Как всегда, ни с то-
го ни с сего задуло отовсюду... или это мне только так казалось. С ко-
лотящимся сердцем, шажочками я двинулся вперед. балансируя в воздухе
руками. Прямо передо мной промчалась ласточка и чуть не оборвала это
захватывающее путешествие. Я был весь во власти страха.
Но в тот раз обошлось. Когда подо мной наконец замаячил спаситель-
ный стог, я опустил глаза и ощутил не столько ужас, сколько волнующий
озноб. Миг предвкушения. А затем я шагнул в пространство, для пущего
эффекта зажав нос двумя пальцами, и, как всегда, эта внезапная сила
притяжения, грубо дернувшая меня за ноги - так и ухнул чугунной бол-
ванкой вниз, - едва не вырвала из моих легких вопль: МАМОЧКА, ПРОСТИ
МЕНЯ, Я НЕ ХОТЕЛ!
Но тут я воткнулся в стог, врезался в него как снаряд, меня обдало
клубами пыли и сладких запахов, а я еще куда-то погружался - будто в
плотную массу воды, пока окончательно не замер в сенных недрах. Как
всегда, я ощутил непреодолимое желание чихнуть. И услышал, как полевые
мыши кинулись искать в стогу уголок поспокойнее. И испытал это удиви-
тельное чувство - точно я заново родился. Помнится, однажды Китти мне
сказала, что, окунувшись в сено, она выходит из него свеженькая и чис-
тая, как новорожденный младенец. Тогда я отмахнулся от ее слов - они
были мне и понятны и непонятны - сейчас же, после ее письма, я снова и
снова прокручиваю их мысленно.
Я вылез, а точнее выплыл из сена, и вот уже подо мной твердый доща-
тый пол. Сено забилось мне в штаны и под рубаху. Ошметки сена на та-
почках и на локтях. А уж что делалось на голове, и говорить не прихо-
дится.
К тому времени Китти добралась до середины лестницы и продолжала
карабкаться вверх; ее золотые косички подпрыгивали на лопатках, осве-
щенные пыльным лучом осеннего солнца. Бывало, он горел не хуже сест-
ренкиных волос, но в тот день ничто не могло поспорить с ее косичками
- во всем амбаре не было ярче пятен.
Помнится, мне не понравилось, как прогибается лестница. Дунь - рас-
сыплется.
А Китти уже стояла на поперечной балке, немыслимо высоко - теперь я
для нее был куклой с запрокинутым белым овалом вместо лица, а ее голос
плыл ко мне с частичками мякины, среди которых после моего прыжка ца-
рил настоящий переполох.
- Эй там, внизу!
- Эй там, наверху!
Она прошла по балке короткий отрезок, и только когда я увидел ее
стоящей над спасительным стогом, только тогда меня немного отпустило.
Я всегда за нее ужасно волновался, при том что она была ловчей меня и,
я бы сказал, физически более развитой, как ни странно это может проз-
вучать - ведь она была младше.
Она подалась чуть вперед, на носки стареньких полукед, вытянула пе-
ред собой руки... И прыгнула "ласточкой". Вот говорят: это нельзя за-
быть, это невозможно описать. Я могу ПОПРОБОВАТЬ описать, но все равно
вы не поймете, как это было красиво, как совершенно, - один из немно-
гих моментов моей жизни, который и сейчас у меня перед глазами. Нет,
все не то. Ни рассказать, ни описать это мне не дано.
Какое-то мгновение казалось, она парит на гребне одного из тех за-
гадочных воздушных потоков, что прокатывались, похоже, только по этому
сеновалу, - яркая ласточка с золотым оперением, какой Небраска еще не
видывала. Это была Кигги, моя сестренка, с заведенными назад крылышка-
ми рук, с изящно прогнувшейся спиной, - и как же я любил ее в этот ко-
роткий миг!
А Китти уже врезалась в стог - была и нету. Только фонтан соломинок
и заливистого смеха. Я успел забыть, какой шаткой показалась мне не-
давно лестница, и пока Китти выбиралась из стога, уже был на полпути к
цели.
Я тоже хотел прыгнуть "ласточкой", но в последний момент меня, как
всегда охватил страх, и я просто полетел вниз этаким пушечным ядром.
И, знаете, когда я вот так летел, в отличие от Китти, я не до конца
верил в то, что стог окажется на месте.
Сколько продолжалась эта игра? Трудно сказать. Прыгнув еще раз де-
сять, я посмотрел вверх: солнце ушло. Скоро вернутся отец и мама, а мы
с ног до головы в мякине - улики налицо. Мы решили прыгнуть еще по ра-
зу.
Взбираясь по лестнице, я чувствовал, как она гуляет подо мной, и
даже слышал, как - едва различимо - с натужным скрипом, миллиметр за
миллиметром вылезают из отверстий разболтавшиеся ржавые гвозди. Впер-
вые за все время я не на шутку, до смерти перепугался. Находись я
где-то внизу, я бы скорее всего спустился, и дело с концом, но до бал-
ки было рукой подать, а уж балка-то не подведет. Оставались последние
три перекладины, когда скрип разболтанных гвоздей стал явственней, и
тут я похолодел - от ужаса, от очевидной мысли, что я зарвался.
Но в этот самый миг мои ладони нащупали занозистую балку, и я пере-
нес на нее свой вес. Я почувствовал на лбу неприятный холодный пот и
прилипшие соломинки. Вся радость от игры улетучилась.
Я поскорей прошел по балке и прыгнул. Никакого удовольствия от при-
земления. Погружаюсь в стог, а перед глазами: что бы со мной было,
упади я не в мягкие объятия сена, а на жесткие доски.
Когда я выбрался на середину амбара, Китти была уже на верхотуре.
- Эй, давай обратно! - закричал я. - Там опасно!
- Ничего, выдержит! - выкрикнула она в ответ со знанием дела. - Я
ведь легче!
- Китти...
Закончить я не успел. Ибо в это самое мгновение лестница не выдер-
жала.
Она сломалась с глухим треском - древесина совсем прогнила. Я ах-
нул, Китти вскрикнула. Она успела добраться до того места, где минута-
ми раньше меня пронзила мысль, что я слишком долго испытывал судьбу.
Ступенька, на которой стояла Китти, треснула, и тут же треснули бо-
ковые стойки. Сломавшаяся лестница, похожая в ту секунду на гигантское
насекомое, не то богомола, не то фантастического жука, казалось, реши-
ла после короткого раздумья заковылять прочь. Но затем нижняя ее часть
начала заваливаться и с оглушительным стуком рухнула на пол; поднялось
облако пыли, встревоженно замычали коровы. Одна из них погнула дощатую
переборку.
Китти пронзительно закричала:
- Ларри! Ларри!
Я знал, что надо делать, мгновенно сообразил. Я, конечно, жутко ис-
пугался, но не настолько, чтобы ум отшибло. Она повисла почти на двад-
цатиметровой высоте, выше были только ласточки, продолжавшие щебетать
как ни в чем не бывало, а Китти отчаянно дрыгала ногами в воздухе. Ис-
пугался я смертельно. Я по сей день, можете себе представить, не могу
смотреть воздушные аттракционы, даже по телевизору. В животе сразу
что-то сжимается.
Но я знал, что надо делать.
- Китти! - завопил я. - Только не шевелись! Не шевелись! Она тотчас
подчинилась. Перестала дрыгать ногами и повисла, изо всех сил держась
за последнюю ступеньку - это было все, что осталось от лестницы, - так
в струнку висит воздушный гимнаст на неподвижной трапеции.
Я метнулся к стогу, захватил сколько мог сена, вернулся, бросил на
пол. Потом опять к стогу. И опять. И опять.
Сознание мое как бы выключилось, помню только, что сухие травинки
забились в нос, и я, расчихавшись, не мог остановиться.
Я носился туда-назад с охапками сена; там, где недавно было основа-
ние лестницы, рос стожок. Вот именно - стожок, смотреть не на что.
Достаточно было взглянуть на него, а потом на крошечную фигурку под
крышей амбара, чтобы перед глазами возникла карикатура вроде тех, где
человечек прыгает с небоскреба в стакан воды.
Туда-назад. Туда-назад.
- Ларри, я больше не могу! - В голосе сестренки звенело отчаяние.
- Китти, держись! Ты должна держаться!
Туда-назад. Клочья сена за пазухой. Туда-назад. Стожок вырос мне до
подбородка, но что это против семиметрового стога, куда мы прыгали.
Если она только сломает себе ноги, подумал я, она легко отделается. А
если она пролетит мимо стожка - верная смерть. Туда-назад.
- Ларри! Ступенька!
Я услышал нарастающий надсадный скрип - верхняя перекладина подава-
лась под тяжестью Китти. Она снова судорожно задрыгала ногами, и я по-
нял, что это ее погубит, что она пролетит мимо стожка.
- Не надо! - завопил я. - Ногами не надо! Отпускай! Отпускай перек-
ладину! - Уже не успеть за новой охапкой. Уже ничего не успеть... раз-
ве что подумать о чудесном спасении.
Ей было сказано отпустить перекладину, и она ее отпустила. Мне ка-
залось, она летела целую вечность - золотые косички торчком, глаза
закрыты, лицо белей китайского фарфора. И ни звука. Сложенные ладони
прижаты к губам в молитвенном жесте.
Она врезалась в стожок, в самую его середину, она вошла в него, как
нож в масло. Или скорее как реактивный снаряд, потому что когда она
исчезла в стожке, клочья сена полетели во все стороны. Я услышал, как
тело с глухим стуком ударилось о доски. Звук этот заставил меня похо-
лодеть. Очень уж он был громкий, слишком громкий. Теперь самое страш-
ное - заглянуть внутрь.
С плачем вкогтился я в стожок и принялся раздирать его, отшвыривая
сено охапками, сколько захватывалось. Вот показалась нога в джинсовой
брючине, вот клетчатая рубашка... и наконец лицо Китти. Веки опущены.
Лицо покойника. Одного взгляда было достаточно, что понять: она мерт-
ва. Мир для меня стал серым как ноябрь. Лишь два осталось в нем свет-
лых пятна - золотые косички.
И вдруг эти васильковые радужницы - она открыла глаза.
- Китти? - Мой голос, охрипший, сиплый, большим вопросительным зна-
ком прорвался наружу. Точно сквозь толстый слой мякины. - Китти?
- Ларри? - изумленно спросила она. - Разве я жива?
Я поднял ее и прижал к груди, а она прижалась ко мне, обвив мою
шею руками.
- Живая, - ответил я. - Живая, живая.
Она сломала себе левую лодыжку, ничего больше. Когда доктор Педер-
сен, врач из Коламбиа-Сити, вместе со мной и отцом пришел в амбар, он
долго, задрав голову, всматривался в темнеющую перспективу. Последняя
ступенька лестницы все еще висела - косо, на одном гвозде.
Как я уже сказал, он долго всматриваются. Потом, обращаясь к отцу,
произнес: "Чудо", - и презрительно пнул сложенный мною стожок. После
чего сел в свой запыленный "десото" и уехал.
На плечо мне легла отцовская рука.
