ткани между большим и указательным пальцами появились волдыри. Но грузо-
вики не хотели ничего знать об этом. Их интересовали лишь подтечки в
маслопроводах, дефектные сальники, гибкие соединения, но не волдыри,
солнечный удар и желание закричать. Им нужно было знать о своих погибших
хозяевах лишь одно, и они знали это. Мы истекали кровью.
Последняя емкость была высосана, и я бросил пистолет со шлангом на
землю. А грузовиков все еще было полно, их очередь заворачивала за угол.
Я повернул голову, чтобы размять шею и замер. Очередь выходила за преде-
лы стоянки на дорогу и терялась вдалеке, причем машины стояли в два, три
ряда. Все это напоминало кошмар лос-анджелесской автострады в час "пик".
Линия горизонта мерцала и плясала от их выхлопных газов; в воздухе пахло
гарью.
- Нет, - сказал я. - Горючее кончилось. Ничего нет, друзья.
Раздалось необычно сильное громыхание - басовый звук, от которого
заломило зубы. Подкатывал громадный серебристый грузовик, заправщик.
По его борту было начертано: "Заправляйтесь "Филиппс-66"!"
Сзади из него вывалился здоровый шланг.
Я подошел, взял его, поднял крышку первого резервуара и пристроил
шланг. Грузовик начал сливать горючее. Меня пропитывало нефтяное злово-
ние, то самое, от которого, должно быть, умирали динозавры, когда попа-
дали в смоляные пещеры. Я заполнил еще две емкости и вновь приступил к
работе.
Сознание настолько притупилось, что я потерял счет времени и грузови-
кам. Я отворачивал пробку, всовывал пистолет в отверстие, заправлял до
тех пор, пока горячая, тяжелая жидкость не переливалась через край, за-
тем завинчивал ее. Волдыри на руках лопнули, сукровица текла к запясть-
ям. Голова болела как гнилой зуб, а живот выворачивало от вони.
Я чуть не потерял сознание. Чуть не потерял сознание, а это означало
бы конец. Должен заправлять, пока не упаду.
Тут на мои плечи опустились руки, темные руки буфетчика.
- Идите внутрь, - сказал он. - Отдохните. Я поработаю до темноты. По-
пытайтесь заснуть.
Но спать я не мог.
Девчушка спит. Она растянулась на полу, положив под голову скатерть,
даже во сне ее лицо перекошено. Я собираюсь ее вскоре поднять. Сумерки,
буфетчик на улице уже пять часов.
А они все продолжают прибывать. Я выглянул сквозь разбитое окно -
свет от их фар тянулся на милю, а то и больше, посверкивая в сгущавшейся
темноте, подобно желтым сапфирам. Машины, должно быть, растянулись до
самой автострады и дальше.
Теперь девчушке придется поработать. Я могу показать ей, как. Она
скажет, что не может, но ей придется. Ведь она хочет жить.
"ХОТИТЕ СТАТЬ ИХ РАБАМИ? - говорил недавно буфетчик. - ИМЕННО ЭТИМ
ВСЕ И КОНЧИТСЯ. ХОТИТЕ ПРОВЕСТИ ОСТАТОК ЖИЗНИ, МЕНЯЯ МАСЛЯНЫЕ ФИЛЬТРЫ
КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА ОДНА ИЗ ЭТИХ ШТУКОВИН ДУНЕТ В ГУДОК?"
Мы могли бы, может, убежать. Сейчас нетрудно пробраться по дренажной
канаве, если исходить из того, что они стоят вплотную друг к другу. Бе-
жать по полю, по топким местам, где грузовики завязнут, подобно масто-
донтам, и дальше...
...ОБРАТНО В ПЕЩЕРЫ.
Рисовать углем. Вот бог луны. Вот дерево. Вот полугрузовик "мэк",
одолевающий охотника.
И даже не это. Сейчас мир настолько залит асфальтом. Даже детские
площадки. А для полей, топей и густых лесов существуют танки, полугрузо-
вики, грузовики-платформы, оснащенные лазерами, мазерами, самонаводящи-
мися радарами. И мало-помалу они переделают мир в такой, какой им нужен.
Представляю себе колонны грузовиков, засыпающих песком болота Окефе-
ноки, бульдозеры, продирающиеся сквозь национальные парки, нехоженые
пространства, сравнивая землю, утрамбовывая ее в одну громадную плоскую
равнину. А затем прибывают асфальтоукладчики.
Но они - машины. Независимо от того, что с ними случилось, каким соз-
нанием мы их всех наградили, ОНИ НЕ МОГУТ ВОСПРОИЗВОДИТЬСЯ. Через пять-
десят или шестьдесят лет они будут являть собой лишь ржавеющие груды,
неподвижные каркасы, в которые освободившиеся люди будут бросать камни и
плевать.
И стоит мне закрыть глаза, как вижу конвейеры в Детройте, Дирборне,
Янгстауне и Мэкинаке, новые грузовики собираются рабочими, которые боль-
ше не отмечаются в табелях прихода-ухода, а лишь падают замертво и заме-
няются другими.
Буфетчик уже слегка пошатывается. Он тоже уже старая перечница. При-
дется разбудить девчушку.
Два самолета оставляют за собой серебристые инверсионные следы на фо-
не темнеющего на востоке горизонта.
Хочется верить, что в них люди.
СТИВЕН КИНГ
ПОСЛЕДНЯЯ СТУПЕНЬКА
НЕ ПРОШЛО и недели, как мы с отцом вернулись из ЛосАнджелеса, и
вдруг вчера я получаю письмо от Катрины. Оно было адресовано в Уил-
мингтон, штат Делавар, хотя за это время я успел дважды переехать.
Сейчас все переезжают, и когда нас, наконец, настигает конверт, испещ-
ренный пометками "Выбыл" и "Адрес изменился", эти узкие наклейки,
смешно сказать, кажутся пальцами, направленными на нас с укоризной.
Уголок конверта, измятого и запачканното, надорвался, пройдя через
много рук. Я прочел письмо, а пришел в себя уже в гостиной - сняв те-
лефонную трубку, я собирался звонить отцу. Я положил трубку с чувством
леденящего страха. Отец человек старый, перенес два инфаркта. Ну как я
ему скажу про письмо Катрины, когда мы еще не отошли после Лос-Андже-
леса? Я могу убить его этим.
Так и не позвонил. И поделиться-то было не с кем. О таких вещах не
расскажешь первому встречному - только жене или близкому другу, но
близкими друзьями я за последние годы как-то не обзавелся, а с женой
мы в семьдесят первом развелись. Нас с Элен теперь связывают только
рождественские открытки. Как дела? Как работа? С Новым годом.
Ночью я не сомкнул глаз, все думал о письме Катрины. Оно могло бы
уместиться на обычной открытке. После слов "Дорогой Ларри" следовала
одна-единственная фраза. Но и одна фраза может многое вместить в себя.
И сказать может о многом.
Я вспомнил, как мы с отцом летели из Нью-Йорка на западное побе-
режье, - высота пять тысяч метров, безжалостно яркое солнце, и его
постаревшее, осунувшееся лицо. Когда пилот объявил, что мы пролетели
над Омахой, отец сказал: "Я не представлял себе, Ларри, что это так
далеко". В его голосе была бесконечная печаль, и мне стало не по себе,
потому что я не мог до конца прочувствовать ее. Теперь, получив это
письмо, я ее прочувствовал.
Наша семья - папа, мама, Катрина и я - жила в местечке под названи-
ем Дом Хемингфорда в восьмидесяти милях к западу от Омахи. Я на два
года старше Катрины, которую все звали Китти. Она росла прелестной де-
вочкой - ей было восемь, когда произошел тот случай в амбаре, а уже
было ясно, что ее шелковистые пшеничного цвета волосы никогда не по-
темнеют и глаза останутся синими-синими, как у скандинавов. Этим гла-
зам предстояло сражать мужчин наповал.
Жили мы, можно сказать, по-деревенски. Отец засевал по триста акров
тучной земли, разводил скот. Про эти места мы говорили "у нас дома".
Весной и осенью дороги становились непроезжими, исключая, конечно,
96-е шоссе местного значения и 80-ю автостраду, связывающую Небраску с
соседним штатом, поездка же в город была событием, к которому начинали
готовиться дня за три.
Сегодня я одна из самых заметных фигур в корпорации независимых
юристов... по крайней мере таково общее мнение, с которым, справедли-
вости ради, я не могу не согласиться. Президент одной крупной компании
как-то раз, представляя меня своему совету директоров, выразился так:
"Этому пулемету цены нет". Я ношу дорогие костюмы и обувь из самой
лучшей кожи. У меня три помощника на окладе, а захочу - будет еще де-
сять. Ну а в те времена я связывал ремнем книжки и, перебросив их че-
рез плечо, топал по грязи в школу, помещавшуюся в одной комнате, и ря-
дом со мной топала Катрина. Случалось, что и босоногие, в весеннюю
распутицу. Тогда еще можно было босиком зайти в закусочную или в мага-
зин, и тебя бы обслужили.
Потом умерла мама - мы с Катриной учились тогда в старших классах в
Коламбиа-Сити, а спустя два года наш дом пошел с молотка, и отец уст-
роился куда-то продавать трактора. Семья распадалась, хотя поначалу
все складывалось не так уж плохо. Отец продвинулся по службе, купил
торговый патент, а лет девять тому назад даже получил место управляю-
щего. Я же за футбольные заслуги получил от школы стипендию, которая
позволила мне поступить в университет штата Небраска и постичь там
разные премудрости впридачу к уже освоенной науке выбрасывать мяч из
"коридора".
А что-же Катрина? О ней-то я и хочу рассказать.
Мой рассказ - об это происшествии в амбаре - относится к началу
ноября, субботе. В каком году - я, признаться, не помню, но Айк еще
был президентом. Мама уехала в Коламбиа-Сити на ярмарку, отец
отправился к нашему ближайшему соседу (за семь миль) помочь
отремонтировать сеноуборочную машину. В тот день должен был прийти
нанятый отцом сезонник, но он так и не пришел и вскоре его
рассчитали.
Поручив мне несколько дел (и Китти тоже), отец предупредил нас: ни-
каких игр, пока все не закончите. Ноябрь ведь на дворе - не успеешь
оглянуться, а уж надо заканчивать. Такое это время: и не сделал дело,
а гуляешь смело. Вот и в тот день опять нам повезло. Когда-то еще та-
кое будет.
Хорошо помню тот день. Небо обложено тучами, и хотя не холодно, так
и чувствуется, что осени просто-таки не терпится дожить до холодов и
устроить нам заморозки с порошей или мокрым снегом. Поля лежали голые.
Точно одурелая, скотина бродила как в полусне. По дому бесцеремонно
разгуливали сквозняки.
В такой день приятнее всего было забраться в амбар, где вместе с
теплом тебя обволакивали запахи сена, шерсти и навоза, а над головой о
чем-то непонятном щебетали ласточки. Задрав голову, можно было уви-
деть, как блеклый ноябрьский свет просачивается сквозь щели, и, поль-
зуясь его жалкими крохами, написать по буквам свое имя. Эта игра была
словно нарочно придумана ддя таких вот пасмурных осенних дней.
К сеновалу на третьем ярусе высоченного амбара вела лестница, верх-
ним своим концом прибитая к поперечной балке. Лазить на сеновал нам не
разрешалось, поскольку лестница была старая и расшатанная. Отец тысячу
раз обещал маме убрать ее и поставить более прочную, но всякий раз,
когда выдавалось свободное время, находились другие дела... например,
помочь соседу отремонтировать сеноуборочную машину. От нанятого же се-
зонника проку было мало.
Взобравшись по этой шаткой лестнице в сорок три ступеньки - мы с
Китти знали их все, как свои пять пальцев, - ты ступал на балку, а это
ни много ни мало двадцать метров над уровнем пола, сплошь усеянного
соломой. А стоило пройти по балке метра четыре - коленки при этом дро-
жали, ступни ныли от напряжения, а в пересохшем рту, казалось, плавит-
ся резина, - и ты оказывался над гигантским стогом сена. Оттолкнулся -
и, как коршун, камнем вниз с этой головокружительной высоты, аж дух
захватывает, и - бултых! - в душистую перину. Лежишь, вдыхая сладкова-
тый запах сена, запах воскрешенного лета, в животе пустота, все внут-
ренности как будто зависли в воздухе, не долетев до земли, а ты ле-
жишь, расслабленный, и у тебя такое чувство... ну как у Лазаря, что
ли. Ты выжил и теперь можешь рассказать, как все было.
Этот вид спорта был, конечно, вне закона. Если бы нас застигли на
месте преступления, мама бы подняла вселенский крик, а отец отстегал
бы нас как маленьких. И за лестницу, и за узкую балку, откуда можно
было запросто загреметь, не дотянув до надежного стога, и, значит,
хрястнуться о жесткий дощатый пол, так что костей не соберешь.
Но искушение было слишком велико. Известное дело - папымамы дома
