невинных - главное орудие лжецов.
И все-таки это не может быть Джуди и уж наверняка не Лестер. В конце
концов, нельзя же наверняка утверждать, что это за люди, если они в этот
момент целуются. Даже в кино, если опаздываешь к началу сеанса, будь
хоть самые что ни на есть звезды в главных ролях. Нужно дождаться, пока
они оторвутся друг от друга и посмотрят в камеру.
Это не кино, убеждал внутренний голос. Это жизнь. И если это не они,
что тогда в машине делает конверт?
Теперь взгляд Сэлли сосредоточился на правой руке женщины, обнимавшей
ее жениха за шею. У нее были длинные тщательно наманикюренные ногти,
покрытые темным лаком. У Джуди Либби тоже были такие ногти. Сэлли
помнит, что нисколько не удивилась, когда Джуди перестала ходить в
церковь. У девушки с такими ногтями, вспоминала она свои тогдашние
впечатления, не может быть на уме один лишь Господь Бог.
Ну что ж, значит, вполне возможно, что это и в самом деле Джуди
Либби. Но это вовсе не значит, что рядом с ней Лестер. Это может быть ее
способ отомстить им обоим, ведь Лестер сам ее бросил, когда узнал, что
она такая же христианка, как Иуда Искариот. В конце концов, кто угодно
может носить короткую стрижку и одеваться в голубые майки и брюки с
белыми полосами по бокам.
Но тут ее взгляд наткнулся на еще одну деталь, и сердце внезапно
отяжелело и остановилось, как будто простреленное свинцовой пулей. На
руке мужчины были часы - электронные. Она их узнала, хотя на фотографии
они выделялись нечетко.
Она не могла их не узнать, так как сама подарила месяц назад в день
его рождения.
Но сознание упрямо твердило - это тоже вполне возможное совпадение.
Ведь это всего лишь "Сейко", на большее я не могла раскошелиться. Любой
может носить такие часы. Но внутренний голос смеялся над ней, смеялся
жестоко, безжалостно. Этот голос желал знать, кого, собственно говоря,
она собирается обдурить. Кроме того, хоть она, слава Богу за такое
снисхождение, не могла видеть кисть мужчины, запущенную под юбку девицы,
рука до локтя представала на полное обозрение, и на ней Сэлли сразу
заметила две маленькие родинки, соприкасающиеся друг с другом краями и
образующие аккуратную восьмерку. Сколько раз Сэлли с любовью поглаживала
эти родинки, сидя на заднем крыльце бок о бок с Лестером! Как часто она
целовала их, пока Лестер ласкал ее грудь, одетую в специально
подобранный для таких случаев бюстгальтер от Дж.С.Пенни, и нашептывал на
ухо всяческие интимные нежности и обещания вечной любви.
Это Лестер, сомнений никаких. Часы можно надеть и снять, от родинок
не отделаешься. В памяти всплыла музыкальная фраза из песенки: "Плохие
девчонки... там-там... тум-тум...".
- Мерзавка, шалава, шлюха, - шипела Сэлли, словно разъяренная
тигрица. - Как он мог к ней вернуться? Как?!
- Может быть, - не унимался внутренний голос, - она позволяет ему то,
чего не позволяешь ты?
Грудь Сэлли возмущенно взмыла вверх, а в горле застрял отвратительный
горький ком. Но ведь они в баре! Лестер не...
Но она тут же поняла, что это не слишком убедительное возражение.
Если Лестер встречается с Джуди, если он обманывает ее в этом, то обман
насчет того, пьет он пиво или нет, уже полностью теряет свою значимость.
Вот так.
Сэлли отложила фотографию и трясущимися руками достала из конверта
сложенный вчетверо листок бумаги персикового цвета. От него исходил
легкий, терпковато-сладкий аромат. Сэлли поднесла листок к носу и
глубоко вдохнула.
- Мерзавка! - крикнула она хриплым истерическим голосом.
Если бы Джуди теперь оказалась рядом, она набросилась бы на нее и
исцарапала собственными ногтями, какими бы короткими они ни были. Как бы
ей хотелось, чтобы Джуди оказалась здесь. И Лестер тоже. Долго бы ему не
пришлось еще играть в футбол, если бы она его отделала. Очень долго.
Сэлли развернула письмо. Оно было короткое и написано округлым
почерком школьницы, обученной чистописанию по методу Пальмера.
"Дорогой Лес!
Фелиция сделала этот снимок в тот день, когда мы были с тобой в
Тигре. Сказала, что собирается нас шантажировать. Но только дразнила.
Она отдала фотографию мне, а я отдаю тебе в память о нашей ВЕЛИКОЙ НОЧИ.
Не слишком было благоразумно с твоей стороны забираться ко мне под юбку
на глазах у "всего честного народа", но это так возбуждало! И потом ты
такой СИЛАЧ! Чем дольше я смотрела на тебя, тем больше подогревалась.
Если приглядишься повнимательнее, увидишь мое нижнее белье. Слава Богу,
Фелиция уже ушла к тому времени, когда на мне ничего не осталось! Скоро
увидимся! А пока храни эту фотографию "в память обо мне". Я буду думать
о тебе и твоей замечательной "штучке". ОГРОМНОЙ штуке! Лучше закончу
писать, а то все больше распаляюсь. Как бы не пришлось заняться
чем-нибудь неприличным. И прошу тебя, перестань беспокоиться сам знаешь
О КОМ. Она слижком занята послушанием Богу, чтобы думать о нас с тобой,
смертных.
Твоя Джуди".
Не менее получаса Сэлли сидела в "мустанге" Лестера и все
перечитывала и перечитывала письмо. Сознание ее и чувства обострились от
накапливающегося гнева, ревности и обиды. Кроме того, подспудно все эти
ощущения "подогревались", как сказала бы Джуди, возрастающим сексуальным
возбуждением, но в этом она никогда бы не призналась никому на свете и
тем более себе самой.
"Безмозглая шалава даже не знает, как пишется слово "слишком"", -
думала Сэлли.
Она продолжала скользить взглядом по фразам и задерживалась, конечно,
на тех, что были выделены заглавными буквами. Наша великая ночь. Не
слишком БЛАГОРАЗУМНО. Так ВОЗБУЖДАЛО. Такой СИЛАЧ. ОГРОМНАЯ ШТУКА.
Но наивысшую степень раздражения и ярости вызывала богохульная
перефразировка общинного ритуального псалма: "...сохрани эту фотографию
в память обо мне".
Непристойные картины совершенно непроизвольно вставали перед глазами
Сэлли. Губы Лестера смыкаются на розовом соске Джуди Либби, а та
завывает: "Возьми меня, испей до дна эту чашу в память обо мне". Лестер
на коленях меж раздвинутых ног Джуди: "Возьми меня, съешь меня в память
обо мне".
Сэлли смяла абрикосового цвета листок в маленький ничтожный комочек и
швырнула на пол машины. Теперь она сидела прямо, вздернув подбородок и
глядя вперед немигающим взором, взмокшие от пота пряди волос слиплись и
рассыпались (не отдавая себе отчета в том, что делает, Сэлли все время,
пока читала и перечитывала письмо, прочесывала волосы пальцами, словно
гребнем). Затем она нагнулась, подняла бумажный шарик, расправила его и
сунула вместе с фотографией обратно в конверт. Руки у нее так дрожали,
что она лишь с третьего раза попала в конверт, надорвав его при этом
чуть не до середины.
- Мерзавка! - закричала она в который раз и разразилась слезами.
Слезы были горячие и жгучие, как кислота. - Сука! А ты! Ты! Лживая
скотина!
Сэлли воткнула ключ в замок зажигания. "Мустанг" взревел, да так
яростно, как будто вторил состоянию Сэлли. Она включила передачу и
выехала со стоянки, взметнув тучу пыли, выпустив голубое облако газа и
отчаянно проскрежетав резиной. Билли Маршан, тренировавший развороты на
роликовой доске, с удивлением оглянулся.
4
Пятнадцать минут спустя она была в спальне, лихорадочно рылась в
ящике с бельем в поисках деревяшки и не находила ее. Гнев на Джуди и
лживую скотину-жениха был вытеснен страхом - вдруг деревяшка исчезла?
Неужели ее все-таки похитили?
Сэлли принесла разорванный конверт с собой и только теперь с
удивлением обнаружила, что до сих пор держит его в левой руке. Он мешал
поискам. Она отшвырнула конверт и принялась выбрасывать свое скромное
хлопчатобумажное белье из ящика пригоршнями, рассыпая его по всей
комнате. В тот самый момент, когда она готова была завопить от ужаса и
отчаяния, деревяшка нашлась. Видимо, Сэлли, открывая, потянула ящик на
себя с такой силой, что драгоценность скользнула в самый дальний угол.
Она схватила свою деревяшку и в тот же миг почувствовала, как на душе
разливается покой и удовлетворение. Другой рукой она подобрала конверт и
держала обе вещи прямо перед собой: добро и зло, святыню и скверну,
альфу и омегу. Затем она положила конверт в ящик и беспорядочно
забросала сверху бельем.
Сэлли села, скрестила ноги и опустила голову к деревяшке. Она ожидала
почувствовать, как пол закачается под ней, словно палуба ковчега,
ожидала услышать крики несчастных бессловесных тварей, спасенных Божией
милостью во времена всемирного бедствия.
Но вместо всего этого она услышала голос человека, продавшего ей эту
бесценную реликвию.
- Тебе придется заняться этим... - говорила деревяшка голосом мистера
Гонта. - Придется, Сэлли, это грязное дело нельзя оставить
безнаказанным.
- Да, - откликнулась Сэлли. - Да, я знаю.
Весь день она просидела в своей раскаленной от солнца и чувств
девичьей спальне, раздумывая и мечтая в полусне, сидела в середине
темного круга, очерченного вокруг нее волшебным куском дерева, сидела во
тьме, как под капюшоном кобры.
5
- Вот идет мой король, весь в зеленом как франт... йо-хо, йо-хо,
траля-ля... он не просто король, он любовный гигант...
В то время как вокруг Сэлли Рэтклифф сгущалась тьма душевных
страданий, Полли купалась в солнечных лучах неожиданно теплого
октябрьского дня. Она сидела в кресле у открытого окна мастерской и
напевала своим приятным глубоким голосом. К ней подошла Розали Дрейк.
- Есть у меня одна знакомая, которая чувствует себя сегодня лучше,
чем вчера. Гораздо лучше, судя по голосу.
Полли взглянула на нее и улыбнулась, выразив улыбкой всю сложную
гамму чувств, обуревавших ее.
- Может быть так, а может быть и не совсем.
- Хочешь сказать, что действительно чувствуешь себя хорошо, но не
можешь в это поверить?
Полли подумала над таким вариантом и согласно кивнула. Это было не
совсем так, но в качестве объяснения подходило. Женщины, одновременно
расставшиеся с жизнью вчера, сегодня лежали рядом в Похоронном бюро
Сэмуэльса. Завтра утром их будут отпевать в разных церквях, но после
полудня они снова станут соседями, на этот раз на Отечественном
кладбище. Полли считала себя одной из виновниц их смерти; в конце
концов, никто как она вернула в свое время Нетти Кобб в Касл Рок. Она
писала все необходимые письма и поручительства, она ходила на
консультации, именно она подыскала Нетти Кобб жилье. Но почему? Теперь
трудно сказать, скорее всего в силу тяги к актам милосердия, а возможно,
подспудного стремления отдать последний долг старинным семейным связям.
Она не пыталась оправдываться ни перед собой, ни перед другими, не
позволяла никому себя уговаривать (Алан даже и не пытался), но она не
была уверена, что теперь, зная, чем все это кончилось, повела бы себя
по-иному, если бы можно было начать сначала. Причину безумия Нетти Полли
не в силах была устранить, впрочем как и регулировать ее состояние и
поведение, но факт остается фактом - ее подопечная провела три спокойных
и, можно сказать, счастливых года в Касл Рок. Может быть, эти три года
настоящей свободной жизни лучше, чем долгое тоскливое прозябание в
больничных стенах вплоть до естественного ухода в мир иной. И если бы
Полли пришлось подписывать себе приговор по обвинению в убийстве Вильмы
Ержик, разве не стоял бы рядом с ее подписью росчерк самой Вильмы,
ответственной за свою смерть никак не менее, чем кто-либо другой. Разве
