Прежде чем Матт или Роза успевают вставить слово, Норма в отчаянии
кричит:
- Нет!!! Это будет моя собака! Только моя!
- Вот видишь? - говорит Матт. Роза садится рядом с дочерью и
примирительно гладит ее по голове.
- Нужно же делиться, дорогая. Чарли поможет тебе.
- Нет, только я! Это я получила пятерку, а не он! Он никогда не получал
хороших отметок, так почему он будет помогать мне? А потом собака полюбит
его и станет собакой Чарли, а не моей! Если так, то я вообще не хочу никакой
собаки!
- Договорились, - произносит Матт, поднимает упавшую газету и
усаживается на стул. - Собаки не будет.
Норма хватает тетрадку, которую она всего несколько минут назад с
торжеством принесла домой, рвет ее и швыряет обрывки в лицо удивленного
Чарли:
- Ненавижу! Ненавижу тебя!
- Норма, прекрати сейчас же! - Роза протягивает к ней руки, но та
вырывается.
- И школу ненавижу! Ненавижу! Я брошу школу и стану таким же идиотом,
как Чарли! Я забуду все, чему научилась, и мы с ним станем похожи друг на
друга! - И с криком: - Я уже забываю, забываю... Я уже ничего не помню! -
выбегает из комнаты.
Роза в ужасе бросается за ней. Матт молчит и смотрит в газету, лежащую
у него на коленях. Чарли, напуганный всеми этими криками, вжимается в стену
и тихо всхлипывает. Что он плохого сделал? По его ноге стекает что-то
горячее, и он ждет неизбежной пощечины от матери, когда та вернется.
После этого случая Норма стала проводить все свое время или с
подругами, или запершись одна в комнате. Дверь ее всегда была закрыта, и мне
запрещалось входить без разрешения.
Помню, как однажды, играя с подругой, Норма сказала:
- Чарли мне не настоящий брат. Он просто мальчик, которого мы пожалели
и взяли к себе жить. Это мне мама рассказала и разрешила говорить всем, что
он мне не брат!
Хорошо, если бы это воспоминание оказалось фотографией, чтобы я мог
разорвать ее, а клочки в отместку швырнуть в физиономию Нормы. Мне хочется
крикнуть ей: "Плевать мне на эту собаку! Она принадле- жала бы только ей! Я
никогда не допустил бы, чтобы она полюбила меня больше Нормы. Мне хотелось
только, чтобы Норма играла со мной, как и раньше, и чтобы ей никогда не было
плохо".
6 ИЮНЯ. Первая настоящая ссора с Алисой. Моя вина.
Мне захотелось увидеться с ней. В этом не было ничего необычного -
после пережитых воспоминаний или кошмаров один только ее вид успокаивает
меня. Ошибкой было то, что я зашел за ней на работу.
После операции я еще не был в Центре обучения умственно отсталых
взрослых, и возможность увидеть его снова показалась мне заманчивой. Он
расположен на Двадцать третьей улице, восточнее Пятой авеню, в старом
школьном здании, которое университет Бекмана вот уже пять лет арендует для
экспериментального обучения - специальные классы для неполноценных.
Уроки кончались в восемь, но меня тянуло побывать в классе, где еще
совсем недавно я с трудом учился разбирать буквы и отсчитывать сдачу с
доллара.
Я поднялся по лестнице, подошел к знакомой двери и украдкой заглянул в
маленькое окошко. Алиса была на своим месте за учительским столом, а рядом с
ней сидела незнакомая мне женщина с изможденным ли- цом, на котором было
написано нескрываемое удивление. Интересно, что именно втолковывала ей
Алиса? У доски в инвалидном кресле сидел Майк Дорни, а первую парту украшал
собой Лестер Браун, самый способный, по словам Алисы, ученик в классе. Над
чем я корпел целыми днями, Лестер схватывал сразу, но появлялся он в школе,
когда хотел, а иногда подрабатывал натиркой полов и пропадал неделями.
Уверен, что если бы мы с Лестером относились к учебе одинаково, на
операционный стол лег бы он, а не я. Многие из сидевших в классе были мне
незнакомы.
Я набрался духу, открыл дверь и вошел.
- Да это же Чарли! - воскликнул Майк, разворачивая кресло.
Я помахал ему рукой.
Бернис, красивая блондинка с пустыми глазами, тупо посмотрела на меня и
улыбнулась:
- Где тебя носило, Чарли? Какой у тебя шикарный костюм!
Еще несколько человек поздоровались со мной, и я помахал им в ответ
рукой. Тут я заметил, что Алиса сердится.
- Уже почти восемь часов, - объявила она. - Пора собираться.
Дел было много - убрать мел, ластики, тетради, учебники, карандаши,
краски и тому подобное. Каждый знал, что от него требуется, и работа
закипела. Все засуетились, кроме Бернис, которая не сводила с меня глаз.
Наконец она спросила:
- Почему Чарли не ходил в школу? Что с тобой стряслось, Чарли?
Все уставились на меня, а я на Алису - может, она ответит? Но она
молчала. Что сказать и при этом никого не обидеть?
- Я... я просто так зашел...
Одна из девушек хихикнула - Франсина, о ней Алиса беспокоилась больше
всех. К восемнадцати годам она ухитрилась родить троих, прежде чем ее
родители настояли на гистерэктомии. Совсем не сим- патичная - до Бернис ей
было далеко, тем не менее она была легкой мишенью для десятков мужчин,
покупавших ей какую-нибудь безделушку или билет в кино. Теперь она жила в
общежитии, рекомендованном советом Уоррен-хауса, и вечерами ей разрешалось
посещать школу. Но с тех пор, как ее дважды перехватывали по дороге,
Франсина выходила на улицу только с провожатым.
- Наш Чарли стал большой шишкой, - хихикнула она.
- Хватит! - резко сказала Алиса. - Все свободны. Увидимся завтра в
шесть.
Ученики вышли из класса. По тому, с какой яростью швыряла Алиса свои
веши в ящики стола, было видно, что она явно не в духе.
- Прости, - сказал я. - Сначала я ждал тебя внизу, а потом, думаю,
дай-ка взгляну на свой класс, Альма-матер. Я хотел только посмотреть из-за
двери и сам не понимаю, что толкнуло меня войти. Почему ты так рассердилась?
- Я совсем не рассердилась. Ни капли.
- Да что ты... Твоя обида непропорциональна случившемуся. Ты что-то
скрываешь от меня.
- Ладно. Ты хочешь знать? Ты - другой. Ты изменился. Я говорю не о
твоем коэффициенте интеллектуальности. Отношение к людям... ты просто другой
человек...
- Ну, не надо так...
- Дай мне закончить! - Неприкрытая злоба в ее голосе заставила меня
отшатнуться. - Да, да, именно так! Раньше в тебе было что- то... не знаю...
тепло... доброта, ты всем нравился, и людям было хорошо с тобой. Теперь
вместе с умом и знаниями в тебе появились другие черты, которые...
Я не вытерпел:
- А чего ты хотела? Неужели ты могла хоть на минуту представить, что я
останусь ласковым щенком. который виляет хвостиком и лижет пнувший его
ботинок? Конечно, я изменился, я начал узнавать себя. Я не обязан больше
выслушивать ерунду, которую вбивали в меня всю жизнь.
- Многие люди относились к тебе достаточно хорошо.
- Интересно, откуда ТЫ это знаешь? Послушай, даже лучшие из них жалели
меня и этим возвышали себя в собственных глазах. Приходилось ли тебе
замечать, что рядом с кретином кто угодно смотрится гением?
Сказав это, я тут же догадался, что Алиса поймет меня неправильно.
- Ты и меня причисляешь к этой категории?
- Не выворачивай мои слова наизнанку. Ты прекрасно знаешь...
- В некотором смысле ты прав. Рядом с тобой я выгляжу туповатой. После
каждой нашей встречи у меня появляется чувство, что я - полная дура. Я
вспоминаю свои слова, и вместо них в голову приходят замечательные,
блестящие фразы, которые следовало бы произнести. Я просто убить себя
готова!
- Так бывало с каждым.
- Понимаешь, мне хочется произвести на тебя ВПЕЧАТЛЕНИЕ. Совсем недавно
я только посмеялась бы над такой мыслью, а сейчас потеряла всякую
уверенность в себе. Прежде чем что-нибудь сказать или сделать, я ломаю
голову - а стоит ли?
Я попробовал сменить тему разговора:
- Алиса, я пришел сюда вовсе не для того, чтобы спорить и пререкаться.
Позволь проводить тебя. Мне обязательно нужно с кем-нибудь поговорить.
- Мне тоже. Но в последнее время разговоры с тобой даются мне все
труднее. Моя роль в них сводится к тому, чтобы слушать, согласно кивать и
притворяться, будто я имею представление о культурных различиях,
необулианской математике и постсимволической логике. У меня такое ощущение,
что я глупею буквально на глазах, а когда ты уходишь, я подхожу к зеркалу и
говорю себе: "Алиса, ты не теряешь разум! Ты не тупеешь! Ты не впадаешь в
маразм! Это Чарли - он идет вперед так быстро, что тебе только кажется,
будто ты катишься назад!.." Потом мы снова встречаемся, ты начинаешь
что-нибудь нетерпеливо доказывать мне, и я уверена, что в душе ты смеешься
надо мной. Тебе кажется, что мне неинтересно, что я просто ленива. Откуда
тебе знать, как я казню себя, когда остаюсь одна? Ты не знаешь, над какими
книгами я просиживаю ночами, на какие лекции хожу... но все равно, что бы я
ни сказала, все кажется тебе детским лепетом. Я надеялась помочь тебе,
порадоваться твоим успехам, а ты отгородился от меня.
Я слушал, и меня не оставляла мысль, что Алиса совершенно права. Я был
слишком поглощен происходящим со мной и забыл о ней.
Но дороге домой она тихо плакала, а я молчал - мне нечего было сказать,
и думал о том, как все повернулось на сто восемьдесят градусов. Она боится
меня. Лед треснул, и полоса чистой воды между нами становится все шире.
Поток разума уносит меня в открытое море. Общение со мной - пытка для Алисы.
У нас не осталось ничего общего.
- У тебя серьезный вид, - сказала она, посмотрев наконец мне в глаза.
- Я задумался о нас с тобой.
- Не придавай моим словам слишком большого значения. Мне совсем не
хотелось огорчать тебя, - она попробовала улыбнуться.
- Ты уже огорчила меня. Только я не знаю, что делать.
Когда мы подходили к дому Алисы, она вдруг сказала:
- Я не поеду с тобой на симпозиум. Сегодня утром я сказала об этом
Немуру. Ты будешь занят - разговоры с важными людьми, всеобщее внимание... Я
не хочу путаться под ногами...
- Алиса...
- ...и что бы ты сейчас ни сказал, я буду чувствовать, что мешаю тебе.
Если не возражаешь, я побуду немного в обществе своего разбитого тщеславия -
спасибо тебе.
- Ты преувеличиваешь. Я уверен, если ты только...
-- Ты ЗНАЕШЬ? Ты УВЕРЕН? - Она повернулась и пристально посмотрела на
меня со ступенек подъезда. -Подумать только, каким ты стал непогрешимым! Не
слишком ли вольно ты обращаешься с желаниями других? Тебе не дано понять,
КАК я чувствую, ЧТО я чувствую, и ПОЧЕМУ!
Она открыла дверь в свою квартиру и дрожащим голосом произнесла:
- Когда ты вернешься, я буду здесь. А пока мы далеко друг от друга,
давай обдумаем все получше.
В первый раз за много недель она не пригласила меня зайти. Я стоял у
закрытой квартиры и медленно закипал. Мне хотелось кричать, колотить в
дверь, выломать ее, поджечь дом. Но потом, по дороге домой, я начал
понемногу успокаиваться. И почувствовал свободу.
Теперь я понимаю, что одновременно с движением разума вперед мельчали
мои чувства к Алисе - от преклонения - к любви, к признательности и,
наконец, к простой благодарности. Я цеплялся за нее из боязни потерять
последнюю нить, связывающую меня с прошлым.
С ощущением свободы пришла печаль. Я мечтал любить Алису, превозмочь
эмоциональные и сексуальные страхи, завести детей, дом. Сейчас это уже
невозможно. Я так же далек от Алисы со своим КИ 185, как и прежде с КИ 70.
Разница в том, что теперь мы оба понимаем это.
8 ИЮНЯ. Что гонит меня из дома и заставляет в одиночестве бродить по
городу? Это не легкая прогулка в летний вечер, а вечная спешка, чтобы
