оркестра.
- Что они играют? - спросил я.
- "Море" Дебюсси. Нравится?
- Я еще плохо разбираюсь в такой музыке. Нужно поразмыслить о ней.
- Не надо, - прошептала она, - старайся почувствовать ее, пусть она
захлестнет тебя.
Она легла на траву и повернула голову туда, откуда доносилась музыка.
Не знаю, чего она ждала от меня. Как далеко все это было от чистых линий
науки и процесса систематического накопления знаний! Я твердил себе, что
вспотевшие ладони, тяжесть в груди, желание обнять ее - всего лишь
биохимические реакции. Я даже проследил всю цепь раздражитель - реакция,
чтобы понять, что привело меня в столь нервозное состояние. Однако
дальнейшие действия представлялись мне расплывчатыми и неопределенными.
Обнять ее или нет? Желает она этого или нет? Рассердится она или нет? Я
сознавал, что веду себя как мальчишка, и это раздражало меня.
- Вот... - выдавил я из себя. - Устраивайся поудобнее. Положи голову
мне на плечо. - Она позволила обнять себя, но даже не взглянула в мою
сторону. Казалось, она настолько захвачена музыкой, что перестала
воспринимать окружающее. Так хочется ей этого или она просто терпит меня? Я
положил руку ей на талию. Алиса вздрогнула, но не оторвала глаз от оркестра.
Она притворялась, что занята только музыкой. Это освобождало ее от решения
вопроса: отвечать мне или не стоит? Слушая музыку, она могла делать вид,
будто не замечает моей близости: пожалуйста пользуйся моим телом, только
душу не трогай. Довольно грубо я взял ее за подбородок и повернул лицом к
себе.
- Почему ты не смотришь на меня? Притворяешься, что я не существую?
- Нет, Чарли, - прошептала она, - я притворяюсь что не существует
меня...
Я притянул ее к себе. Она вздрогнула и напряглась. Тут это и случилось
- в ушах зашумело... электрическая пила... далеко-далеко... Потом холод: по
рукам и ногам побежали мурашки... онемели пальцы... Вдруг я почувствовал на
себе чей-то взгляд.
...Резкое переключение восприятия. Из какой-то точки в темноте, совсем
рядом, я увидел нас самих в объятиях друг друга.
Я посмотрел по сторонам и заметил юнца лет пятнадцати, притаившегося за
деревом.
- В чем дело? - выдохнула Алиса. - В чем дело? - повторила она.
Я вскочил, и он исчез в темноте. - Ты видела?
- Нет, - ответила она, разглаживая юбку нервными движениями. - Я никого
не заметила.
- Он стоял вот здесь. Подсматривал. Совсем близко.
- Чарли, куда ты?
- Он не мог убежать далеко.
- Успокойся, Чарли. Это ничего не значит.
Для нее, может, и не значит...
Спотыкаясь о чьи-то ноги, я бросился в темноту, но, конечно, никого не
нашел.
Чем больше я думал о нем, тем сильнее становилось тошнотворное
ощущение, за которым обычно следует обморок. Я постарался взять себя в руки
и вернулся к Алисе.
- Догнал?
- Нет, но он был здесь. Я видел его! Она как-то странно посмотрела на
меня:
- Тебе плохо?
- Какое-то жужжание в голове... Скоро пройдет.
- Пойдем отсюда.
Пока мы добирались до ее дома, у меня не выходил из головы этот парень
и то, что на секунду я увидел нас его глазами.
- Хочешь зайти ко мне? Я сварю кофе. Конечно, я хотел, но что- то
удержало меня.
- Лучше не надо. Мне нужно еще кое над чем поработать.
- Чарли, неужели я сказала или сделала что-нибудь не так?
- Не в этом дело. Тот парень... Он совсем выбил меня из колеи.
Алиса стояла вплотную ко мне и ждала поцелуя. Я обнял ее, но тут же все
началось снова. Если я не убегу сию же минуту, то хлопнусь в обморок прямо
на ступеньках.
- Чарли, ты совсем больной.
- Ты видела его, Алиса? Только не обманывай меня.
Она покачала головой.
- Нет. Было слишком темно. Но я уверена...
- Мне пора идти. Я позвоню тебе. - И не дав ей прийти в себя, я
выскочил из подъезда.
Я почти уверен, что все случившееся было не чем иным, как
галлюцинацией. Доктор Штраус полагает, что эмоционально я еще не вышел из
того возраста, когда близость к женщине или мысли о сексе вызывают не только
волнение и панику, но даже галлюцинации. Необычайно быстрое умственное
развитие обмануло меня, заставило поверить, что я могу жить нормальной
эмоциональной жизнью. Нельзя не признать, что последние события достаточно
ясно показали мою неподготовленность к полноценному общению с женщиной типа
Алисы Кинниан.
20 МАЯ. Меня выгнали из пекарни. Понимаю, что глупо цепляться за
прошлое, но что-то родное было в ее стенах из белого кирпича, обожженных
жаром печей... - Она была мне домом.
За что они так ненавидят меня?
Мне не в чем винить Доннера. Он должен думать о своем предприятии, о
других рабочих. И все же... Он был мне больше чем отцом.
Он вызвал меля к себе в кабинет, усадил в единственное кресло, стоявшее
рядом с его древним столом, и, глядя в сторону, сказал:
- Мне нужно поговорить с тобой, Чарли. Ни к чему откладывать... Твой
дядя Герман был моим лучшим другом, и я обещал ему, что как бы ни шли мои
дела, у тебя всегда будет работа, доллар в кармане и крыша над головой...
- Это мой дом и...
- ...и я относился к тебе, как к собственному сыну, отдавшему жизнь за
эту страну. А когда Герман умер - сколько тебе было? семнадцать? - я
поклялся... Я сказал себе: Артур Доннер,. пока ты владеешь этой пекарней, ты
не бросишь Чарли на произвол судьбы. У него будет постель и кусок хлеба.
Когда тебя хотели забрать в Уоррен, я объяснил, что ты будешь работать у
меня и я сам присмотрю за тобой. Ты не провел в Уоррене ни дня. Я дал тебе
комнату... Как, по-твоему, сдержал я свое слово?
Я кивнул, но по тому, как он теребил в руках какие-то бумажки, было
видно, насколько тяжело ему говорить мне все это.
- Я старался... Я никогда не работал плохо...
- Знаю, Чарли. Но сейчас я говорю не о работе. Что-то произошло с
тобой, и я не понимаю, что именно. И не только я... Все говорят только о
тебе. Им страшно, Чарли... Я вынужден просить тебя уйти.
Я хотел перебить его, но он покачал головой.
- Вчера вечером ко мне пришла целая делегация... Чарли, пойми, я не
могу допустить, чтобы моя пекарня нагорела!
Он смотрел на свои руки, на скомканный листок бумаги в них, словно
надеясь найти там то, чего раньше не было.
- Прости меня, Чарли.
- Куда же мне идти?
Он посмотрел на меня, в первый раз за время разговора.
- Ты прекрасно знаешь, что ЭТА работа тебе больше не нужна.
- Мистер Доннер, я не знаю никакой другой.
- Давай рассмотрим этот вопрос. Ты уже не тот Чарли, каким был
семнадцать лет назад, и даже четыре месяца назад. Ты не объяснил мне, что
случилось с тобой. Согласен, это твое дело. Может быть, случилось чудо. Ты
стал блестящим молодым человеком, а работать на миксере и разносить заказы -
неподходящее занятие для блестящего молодого человека.
Несомненно, он был прав, но что-то во мне упорно сопротивлялось его
решению.
- Позвольте мне остаться, мистер Доннер. Вы же обещали дяде Герману,
что у меня будет работа. Она все еще нужна мне, мистер Доннер.
- Нет, Чарли, не нужна. Если бы это было так, я послал бы всех их к
черту и стоял бы за тебя. Но они боятся тебя до полусмерти! Я не могу
забывать и о своей семье.
- А если они передумают? Я поговорю с ними. - Разговор зашел совсем не
туда, куда хотелось мистеру Доннеру, но я уже не мог остановиться. - Они
поймут, - умолял я.
- Ну, ладно, - вздохнул он наконец. - Попробуй, но предупреждаю: ты
услышишь мало приятного.
Когда я вышел из кабинета, Фрэнк Рэйли и Джо Карп как раз проходили
мимо, и я сразу понял, что Доннер не преувеличивал. Видеть меня было для них
слишком большим испытанием.
Фрэнк взял поднос с булочками, я когда я окликнул его, оба обернулись.
- Видишь, Чарли, я занят. Потом.
- Нет, сейчас. Вы избегаете меня. Почему?
Фрэнк, болтун, бабник и жулик, внимательно посмотрел на меня и поставил
поднос на стол.
- Почему? Я скажу тебе, почему. Потому что ты стал большой шишкой,
всезнайкой, умником! Ты теперь вундеркинд, яйцеголовый. Всегда с книжкой, и
знаешь ответы на все вопросы. Ну и что? Думаешь, ты лучше нас? 0'кей,
проваливай.
- Что я тебе сделал?
- Что ты сделал? Слышишь, Джо? Я скажу тебе, что ты сделал, МИСТЕР
Гордон. Ты выпендривался со своими предложениями, и теперь мы, все
остальные, выглядим бездельниками. Но я скажу тебе еще кое-что. Для меня ты
все тот же кретин, каким был всю жизнь. Может, я и не понимаю всяких
мудреных слов и названий твоих книг, но это не значит, что я хуже тебя.
- Ага, - кивнул Джо, поворачиваясь, чтобы подчеркнуть этот вывод для
появившегося откуда ни возьмись Джимпи.
- Я не прошу вас быть моими друзьями, - сказал я.- Не имейте со мной
никаких дел. Только оставьте мне работу. Мистер Доннер сказал, что это
зависит от вас.
Джимпи пронзил меня взглядом, с отвращением сплюнул и злобно прошипел:
- Однако крепкие же У тебя нервы! Убирайся к черту! - Он повернулся и
тяжело захромал прочь.
Вот так. Все было прекрасно, пока они могли смеяться надо мной и
чувствовать себя умниками за мой счет, но теперь они оказались ниже кретина,
над которым вдоволь поиздевались в свое время. Удивительным ростом своих
способностей я заставил их "Я" сильно уменьшиться в размерах и вытащил на
свет божий все их недостатки. Я предал их, и за это они возненавидели меня.
Фанни Бирден оказалась единственной, кто не желал моего увольнения, и,
несмотря на сильное давление, так и не подписалась под их требованием.
- Но это совсем не означает, - сказала она мне, - что я не замечаю, как
сильно ты изменился, Чарли. Ты стал СОВСЕМ другим! Не знаю, не знаю... Ты
был простым, хорошим, надежным человеком, не слишком' головастым, зато
честным. Что ты сделал с собой, чтобы вот так, сразу, поумнеть? Это
неправильно.
- Что может быть плохого в том, что человек хочет стать разумнее,
получить знания, понять мир и самого себя?
- Почитай повнимательнее Библию и поймешь, что человек не должен
превосходить назначенного ему Господом. Чарли, если ты не сделал ничего
такого с дьяволом, например, или еще чего... то, может, еще не поздно
отказаться от всего этого? Оставайся таким, каким был раньше.
- Нет, Фанни, все пути уже отрезаны. Я не сделал ничего плохого. Я
похож на слепого от рождения, которому позволили увидеть свет. Это не может
быть грехом! Таких, как я, скоро будут миллионы. Такое чудо подвластно
науке.
Она посмотрела на жениха н невесту, украшавших свадебный пирог, и едва
шевеля губами, прошептала:
- Когда Адам и Ева отведали плод с древа познания, то увидели, что они
наги, узнали похоть и стыд. Это был грех. После этого врата рая навсегда
закрылись для них. Если бы они не поддались уговорам змея, нам не пришлось
бы стареть, страдать и умирать.
Больше мне нечего было сказать ни ей, ни другим. Никто не смотрел мне в
глаза. Раньше меня презирали за невежество и тупость, теперь ненавидят за ум
и знания. Господи, да чего же им нужно от меня?
Разум вбил клин между мной и всеми, кого я знал и любил, выгнал меня из
дома. Никогда еще я не чувствовал себя таким одиноким. Интересно, что
случится, если Элджернона посадить в клетку с другими мышами? Возненавидят
ли ОНИ его?
25 МАЯ. Я открыл, как человек может начать презирать самого себя. Это
происходит, когда он сознает, что поступает неправильно, но не может
остановиться. Ноги сами привели меня к Алисе. Она удивилась, но впустила
