улыбается, Чарли вздыхает. Он весь дрожит от напряжения. Успех непривычен
для него.
Хорошо, - говорит Джимпи, - а теперь будем делать колбаски.
Неуклюже, но очень внимательно Чарли повторяет каждое его движение.
Несколько раз дрожание рук сводит все его усилия на нет, но в конце концов
он ухитряется скрутить кусок теста в кольцо. Он делает шесть колечек и
кладет их на большой посыпанный мукой противень рядом с теми, что сделал
Джимпи.
- Отлично, Чарли. - Лицо Джимпи серьезно. - А теперь сделай все сам,
без меня. Давай.
Чарли смотрит на огромный ком теста и на нож, который сунули ему в
руку. И сразу же им овладевает отчаяние. Что он делал сначала? Как держал
руку? Пальцы? Как скатать тесто в шар? Тысячи вопросов роятся у него в
голове, а он стоит и улыбается. Ему хочется, чтобы Фрэнк и Джимпи были рады
и полюбили его, ему хочется получить обещанную цепочку на счастье. Он снова
и снова переворачивает тесто, но никак не может заставить себя начать. Не
может отрезать кусок, потому что знает, что ошибется. Ему страшно.
- Он уже забыл, - говорит Фрэнк. - Ничего в голове не держится.
Чарли сосредоточенно хмурится и пробует вспомнить: сначала отрезаешь
кусок. Потом скатываешь из него шар. Но как он становится колечком как те,
на противне? Дайте ему время и он вспомнит. Вот рассеется немного туман, и
он сразу вспомнит. Он отчаянно борется с собой, чтобы удержать в голове хоть
чуточку из того, чему его учили. Он так старается...
- Ну что ж, Чарли, - говорит Джимпи, отбирая у него нож, - не мучь себя
понапрасну. Все равно это не твоя работа.
Еще минута, и он вспомнит. Если бы только они не торопили его. Куда все
так спешат?
- Иди, Чарли. Иди посиди и посмотри комиксы. Нам надо работать.
Чарли улыбается и вытаскивает из заднего кармана журнал со смешными
картинками. Он расправляет его и кладет себе на голову, как шляпу. Фрэнк
хохочет, да и Джимпи наконец улыбается.
- Иди, бэби, - фыркает Джимпи. - Посиди, пока не позовет мистер Доннер.
Чарли улыбается ему и бредет в угол, где сложены мешки с мукой. Ему
нравится сидеть на них, скрестив ноги, и разглядывать картинки в журнале. Он
начинает переворачивать страницы, и им вдруг овладевает желание заплакать.
Он не понимает, почему. О чем печалиться? Туман густеет, потом снова
рассеивается. Он предвкушает удовольствие от ярких картинок, виденных им уже
тридцать, сорок раз. Он знает, как кого зовут и что белые пузыри с буквами
над головами фигурок означают, что они разговаривают. Сможет ли он
когда-нибудь прочитать эти буквы? Дайте ему время, не торопите, не толкайте
его - и он сможет. Но все куда-то спешат...
Чарли подтягивает к себе колени и открывает журнал на первой странице,
где Батман и Робин раскачиваются на длинной веревке, свисающей с крыши
какого-то здания. Когда-нибудь, решает Чарли, он обязательно научится читать
и узнает, что тут написано. Он чувствует руку на своем плече и поднимает
голову. Это Джимпи, он протягивает ему цепочку. Медный диск крутится,
поблескивает...
- Возьми, - ворчит он, бросает цепочку Чарли на колени и хромая уходит.
Теперь я понимаю, что для него это был весьма необычный поступок.
Почему он сделал это? С той поры, благодаря профессору Немуру, доктору
Штраусу и другим людям, работающим в колледже, я проделал долгий путь. Но
что думают обо мне Фрэнк и Джимпи? Ведь я стал совсем другим...
22 АПРЕЛЯ. Народ в пекарне здорово изменился. Они не просто игнорируют
меня, я чувствую настоящую враждебность. Доннер хочет, чтобы я вступил в
профсоюз, и еще раз повысил мне зарплату. Самое паршивое, что я не получаю
от всего этого никакого удовольствия, потому что люди обижены на меня. Что
ж, не могу винить их - они не понимают, что произошло со мной, а я не могу
объяснить им. Раньше мне казалось, что они будут гордиться мной. Но это не
так.
Правда, мне есть с кем поговорить. Завтра вечером приглашу мисс Кинниан
в кино, отпраздновать прибавку. Если отважусь.
24 АПРЕЛЯ. Наконец-то профессор Немур согласился со мной и с доктором
Штраусом, что мне совершенно невозможно записывать свои ощущения, зная, что
их будут читать другие. В своих записях я всегда старался быть абсолютно
честным, но есть такое, что мне не хотелось бы делать всеобщим достоянием.
По крайней мере, сейчас.
Теперь я могу оставлять у себя записи о самых тайных переживаниях, но
при условии, что перед тем как представить окончательный доклад в фонд
Уэлберга, профессор Немур прочитает все и сам решит, что может быть
опубликовано.
Сегодня произошло довольно неприятное событие. Я пришел в лабораторию
пораньше, чтобы спросить доктора Штрауса или профессора Немура, можно ли мне
пригласить Алису Кинниан в кино. Я уже собрался было постучать в дверь, но
услышал, как они спорят друг с другом. Очень трудно справиться с привычкой
подслушивать, ведь раньше люди всегда говорили и действовали так, словно я -
пустое место, словно им наплевать, что я о них подумаю.
Кто-то из них стукнул ладонью по столу, и профессор Немур закричал:
- Я уже информировал оргкомитет, что мы представим доклад в Чикаго!
Потом я услышал голос доктора Штрауса: - Ты не прав, Гаролд. Шесть
недель-слишком короткий срок. Он все еще меняется.
Потом опять Немур:
- До сих пор мы ни разу не ошиблись в своих предсказаниях, и тем самым
получили право обнародовать наши результаты. Повторяю, Джей, бояться
абсолютно нечего. Все идет по плану.
Штраус:
- Эта работа слишком важна для всех нас, чтобы трезвонить о ней прежде
времени. Ты берешь на себя смелость...
Немур:
А ты забываешь, что руковожу проектом я!
Штраус:
- А ты забываешь, что тут замешана не только твоя репутация! Если
результаты не подтвердятся, под ударом окажется вся теория!
Немур:
- Я проверил и перепроверил все, что можно, и думаю, что регрессия нам
больше не грозит. Небольшой доклад не повредит нам. Я просто уверен, что все
будет в порядке!
Потом Штраус сказал, что Немур мстит на пост заведующего кафедрой
психологии в Гэлстоне. На это Немур ответил, что Штраус вцепился ему в фалды
и тащится за ним к славе.
Штраус:
- Без моей техники нейрохирургии и инъекций энзимов твои теории ничего
не стоят, и скоро тысячи хирургов во всем мире будут пользоваться МОЕЙ
методикой.
Немур:
- Эти новые методики родились только благодаря МОЕЙ теории!
Они всячески обзывали друг друга: оппортунист, циник, пессимист, и я
почему-то испугался. Внезапно мне пришло в голову, что я не имею никакого
права стоять под дверью и подслушивать их. Раньше для них это не имело бы
никакого значения, но теперь, когда они прекрасно осведомлены о моих
умственных способностях, вряд ли им захочется, чтобы я узнал об этом споре.
Не дождавшись конца разговора, я ушел.
На улице стемнело, и я долго бродил, пытаясь понять, что же так
испугало меня. Впервые я увидел их такими, какие они есть на самом деле - не
богов, даже не героев, а просто двух усталых мужчин, старающихся получить
что-то от своей работы. А вдруг Немур прав, и эксперимент удался? О чем же
тогда спорить?
Так приглашать мисс Кинниан в кино или нет? Спрошу завтра.
26 АПРЕЛЯ. Наверно, не стоит мне болтаться по колледжу без дела. Вид
юношей и девушек, спешащих куда-то с книгами под мышкой, звуки их голосов -
все это волнует меня. Мне хочется посидеть и поговорить с ними за чашкой
кофе, поспорить о романах, политике, новых идеях. Интересно послушать, как
они спорят о поэзии, науке и философии - о Шекспире и Мильтоне, Ньютоне,
Эйнштейне, Фрейде; Платоне, Гегеле и Канте, и о других, чьи имена отдаются у
меня в голове, как звуки огромного колокола.
Слушая их разговоры, я притворяюсь, что тоже студент, хотя и много
старше. Я ношу с собой учебники и даже начал курить трубку. Глупо, конечно,
но мне почему-то кажется, что я принадлежу к тому же миру, что и они.
Ненавижу свой дом и свою такую одинокую комнатенку.
27 АПРЕЛЯ. В кафе познакомился и подружился с несколькими студентами.
Они спорили о том, сам ли Шекспир писал свои пьесы. Один из них - толстяк с
потным носом - утверждал, что все пьесы Шекспира написал Марлоу. Но Ленни -
коротышка в темных очках - сказал, что Марлоу - это чепуха и все прекрасно
знают, что эти пьесы написал сэр Фрэнсис Бэкон, потому что Шекспир никогда
не учился в колледже и не мог получить того образования, которое
прослеживается в приписываемых ему произведениях. Тогда парень в шапочке
первокурсника сказал, что слышал, как ребята в туалете говорили, будто пьесы
Шекспира на самом деле написала какая-то леди.
Они говорили про политику, про искусство и про Бога. Никогда не
предполагал, что Бога может и не быть. Мне становится немного страшновато,
ведь я впервые задумался о том, что же такое Бог.
Теперь я понимаю, что одна из главных задач колледжа - объяснить людям,
что то, во что они верили всю жизнь, на самом деле совсем не так и что ничто
не является на самом деле тем, чем кажется.
Все время, пока они спорили, возбуждение так и бурлило во мне. Вот чего
мне хочется больше всего на свете - ходить в колледж и слушать, как люди
говорят о важных вещах. |
Почти все свободное время я теперь провожу в библиотеке, глотая и
впитывая в себя книги. Круг моих интересов достаточно широк: Достоевский,
Флобер, Диккенс, Хемингуэй, Фолкнер - любые романы, которые попадаются под
руку. Мой голод из тех, что нельзя насытить.
23 АПРЕЛЯ. Ночью мне приснилось как мама ругается с папой и с
учительницей в школе э 13, где я учился, пока меня не перевели в 222-ю...
- ...Он нормальный! Он нормальный! Он вырастет и будет как все
остальные! Лучше, чем все остальные! - Она пробует вцепиться учительнице в
лицо, но папа крепко держит ее. - Он будет ходить в колледж! Он станет
знаменитым! - Она выкрикивает это снова и снова, вырываясь из папиных рук. -
Он будет ходить в колледж!
Мы в директорском кабинете и кроме нас тут полно народу. У всех
смущенный вид, и только заместитель директора слегка улыбается и
отворачивается, чтобы никто этого не заметил. В моем сне у директора длинная
борода, он плавает по комнате и показывает на меня пальцем:
- Его необходимо перевести в особую школу. Государственная специальная
школа в Уоррене - вот, что вам нужно! Он не может оставаться здесь!
Папа выталкивает маму из кабинета, но она продолжает кричать и плакать.
Я не вижу ее лица, но огромные красные слезы капают и капают на меня...
Утром я смог не только вспомнить сон, но и снова проникнуть памятью
сквозь туман - туда, где мне шесть лет и где все это случилось. Норма еще не
родилась. Мама - крохотная темноволосая женщина. Речь ее тороплива, а руки
постоянно в движении. Помнится, она все время трепетала вокруг папы, как
большая заботливая птица. Папа очень уставал на работе, и у него не было сил
отмахиваться от нее.
Я вижу Чарли. Он стоит посреди кухни со своей любимой игрушкой - ниткой
с нанизанными на нее бусинками и колечками. Он вращает нитку, она
накручивается на палец, рассыпая вокруг яркие вспышки. Он может играть с ней
часами. Я не помню, кто сделал ее и куда она потом делась, но помню, как он
восхищенно смотрит на яркие мерцающие круги...
Она кричит на него... нет, она кричит на отца:
- Я не собираюсь забирать его из школы! С ним все в порядке!
- Роза, хватит обманывать себя, будто он нормальный ребенок. Посмотри
на него. Роза! Ему уже шесть лет, а...
- Он не идиот! Он как все дети!
