что происходит.
Как только я скопировал ритм, дон Хуан перестал топать сам, но велел
мне продолжать, отмеряя ритм движениями своей руки.
Время от времени он внимательно прислушивался, слегка склонив голову
направо, видимо, улавливая звуки в чапарале. Один раз он сделал мне знак
остановиться и остался в крайне алертной позе. Казалось, он был готов
прыгнуть или броситься на неизвестного и невидимого противника.
Затем он сделал мне знак продолжать топанье и через некоторое время
остановил меня опять. Каждый раз, когда я останавливался, он прислушивался
с такой концентрацией, что все волокна его тела, казалось, так
напрягались, что готовы были порваться.
Внезапно он прыгнул ко мне и прошептал мне на ухо, что сумерки
находятся в полной силе.
Я оглянулся. Чапараль был темной массой так же, как холмы и скалы.
Небо было темно-синим, и я уже не видел больше облаков. Весь мир казался
однообразной массой темных силуэтов, которые не имели каких-нибудь видимых
границ.
Я услышал душераздирающий отдаленный крик животного, койота или,
может быть, ночной птицы. Он раздался так внезапно, что я не обратил на
него внимания, но тело дона Хуана слегка дернулось. Я ощущал его вибрации,
поскольку он стоял рядом со мной.
- Вот мы и тут, - прошептал он. - топай опять и будь готов, она
здесь.
Я начал бешено топать, но дон Хуан наступил мне на ногу и сделал
отчаянный знак, чтобы я расслабился и топал ритмично.
- Не отпугни ее, - прошептал он мне на ухо. - успокойся и не потеряй
свои шарики.
Он опять стал отмечать ритм моего топанья и после второго раза, когда
он остановил меня, я вновь услышал такой же крик. На этот раз он казался
криком птицы, которая летает над холмом.
Дон Хуан еще раз заставил меня топать, и как раз тогда, когда я
остановился, я услышал особый шуршащий звук слева. Такой звук могло
производить тяжелое животное, пробираясь сквозь сухой кустарник. Мне на ум
пришла мысль о медведе, но затем я сообразил, что в пустыне нет медведей.
Я ухватился за руку дона Хуана, и он улыбнулся мне, приложив палец ко рту
в знак молчания. Я таращился в темноту слева от себя, он сделал мне знак
не делать так. Несколько раз он указал прямо надо мной вверх, а затем
заставил меня повернуться так, чтобы я оказался лицом к темной массе
холма. Пальцем дон Хуан указывал на какую-то определенную точку холма. Я
удерживал глаза на этом месте, и внезапно, как в ночном кошмаре, темная
тень прыгнула на меня. Я взвыл и упал на землю на спину. На секунду темный
силуэт был наложен на черно-синее небо, а затем он пронесся дальше и
приземлился за нами в кустах. Я услышал звук падения тяжелого тела в
кусты, а затем неземной выкрик.
Дон Хуан помог мне подняться и провел меня в темноте к тому месту,
где я оставил свои ловушки. Он велел мне собрать их вместе и разобрать на
части, а затем разбросал эти части во всех направлениях. Все это он
выполнил, не говоря ни слова. По дороге к дому мы не говорили совсем
ничего.
- Что ты хочешь мне сказать? - спросил дон Хуан после того, как я
неоднократно просил его объяснить те события, свидетелем которых я был
несколько часов назад.
- Что это было? - спросил я.
- Ты знаешь чертовски хорошо, что это было, - сказал он. - не
размазывай все это своим "что-это-было". Кто это был? - вот что важно.
Я разработал объяснение, которое, казалось, меня устраивало. Фигура,
которую я видел, весьма походила на воздушного змея, которого кто-то
пустил над холмом, в то время, как кто-то другой притащил его на землю за
нами. Отсюда и эффект силуэта. Отсюда и темный силуэт, пронесшийся по
воздуху, пожалуй, 30 или 40 метров.
Он внимательно выслушал мое объяснение, а затем смеялся до тех пор,
пока слезы не полились у него по щекам.
- Перестань ходить вокруг да около, - сказал он. - отвечай на вопрос
прямо. Разве не женщина это была?
Я должен был признать, что когда я упал и смотрел вверх, то я видел
темный силуэт женщины в длинной юбке, прыгнувшей через меня в очень
медленном движении. Затем что-то, казалось, дернуло силуэт, и он пролетел
меня с большой скоростью, обрушившись затем в кусты. В действительности
именно это движение дало мне идею воздушного змея.
Дон Хуан отказался обсуждать прецедент дальше. На следующий день он
ушел выполнять какое-то мистическое поручение, а я отправился навестить
друзей индейцев из племени яки в другой деревне.
Среда, 12 декабря 1962 года.
Как только я прибыл в селение яки, мексиканец, владелец магазина,
сказал, что он взял напрокат проигрыватель и двадцать пластинок в городе
Обригоне для "фиесты", которую он собирается устроить следующим вечером в
честь Гваделупской девы. Он уже всем сказал, что сделал необходимые
приготовления благодаря Хулио, бродячему продавцу, который приезжал в
селение яки дважды в месяц, чтобы собирать платежи за дешевую мануфактуру,
которую он ухитрялся продавать в кредит некоторым индейцам-яки.
Хулио принес проигрыватель в начале дня и подключил его к динамо,
которое снабжало электричеством магазин. Он убедился, что оно работает, а
затем, повернув громкость до максимума и напомнив владельцу магазина,
чтобы тот не трогал никаких кнопок, начал отбирать двадцать пластинок.
- Я знаю, сколько царапин на каждой из них, - сказал Хулио владельцу
магазина.
- Скажи это моей дочери, - ответил владелец магазина.
- Отвечаешь ты, а не твоя дочь.
- Это одно и то же, потому что она будет менять пластинки.
Хулио настаивал на том, что для него нет никакой разницы, будет ли
она или кто-нибудь еще обращаться с проигрывателем, если владелец магазина
будет платить за каждую пластинку, которой будет причинен ущерб. Хозяин
начал спорить с Хулио. Лицо у Хулио покраснело. Время от времени он
поворачивался к большой группе индейцев яки, собравшихся перед магазином и
делал знаки отчаяния или замешательства, двигая руками и корча гримасы.
Очевидно, как последний выход, он требовал аванса. Это явилось причиной
другого длинного спора относительно того, что считать пластинкой, которой
причинен вред. Хулио с авторитетом заявил, что любая сломанная пластинка
должна быть оплачена полностью, как если бы она была новой. Хозяин
магазина еще больше рассердился и начал выдергивать свой шнур-удлинитель.
Он, казалось, был склонен к тому, чтобы отключить проигрыватель и отменить
вечеринку. Он дал понять своим клиентам, собравшимся перед магазином, что
сделал все, что мог, чтобы договориться с Хулио. На секунду казалось, что
вечеринка провалится, еще не начавшись.
Блас, старый индеец яки, в чьем доме я остановился, сделал несколько
мрачных замечаний мрачным голосом о печальном состоянии дел яки, что они
не могут даже отпраздновать свой самый почитаемый религиозный праздник,
день Святой девы Гваделупской.
Я хотел вмешаться и предложить свою помощь, но Блас остановил меня.
Он сказал, что если я буду платить аванс, то хозяин магазина разобьет все
пластинки.
- Он хуже, чем кто-либо, - сказал он. - пусть сам он платит аванс. Он
сосет из нас кровь, почему бы ему не заплатить.
После долгого спора, в котором, как ни странно, каждый присутствующий
был на стороне Хулио, хозяин магазина добился условий, которые оказались
приемлемыми. Он не платил ни аванса, ни залога, но брал на себя
ответственность за пластинки и за проигрыватель. Мотоцикл Хулио оставил
след пыли, когда он уехал к отдаленным домам селения. Блас сказал, что
Хулио старается добраться до своих клиентов прежде, чем они пришли в
магазин и растратили все свои деньги на напитки. Когда он это кончил,
группа индейцев вышла из-за магазина. Блас взглянул на них и стал смеяться
так же, как все кругом. Блас сказал мне, что эти индейцы были клиентами
Хулио и прятались позади магазина, ожидая, пока он уедет.
Вечеринка началась рано. Дочь хозяина магазина положила пластинку на
диск и опустила адаптер. Раздался ужасающе громкий визг, а затем звуки
трубы и гитар.
Вечеринка состояла из проигрывания пластинок на полную громкость. Тут
были четыре молодых мексиканца, которые танцевали с двумя дочерьми хозяина
магазина, и тремя другими молодыми мексиканками. Яки не танцевали. Они с
явным удовольствием следили за каждым движением танцующих. Они, казалось,
наслаждались просто наблюдением и глотанием дешевой текильи /крепкий
напиток/. Я заказал выпивку для каждого, кого я знал. Я хотел избежать
любых чувств недоброжелательства. Я курсировал между многочисленными
индейцами, говорил с ними, а затем предлагал им выпить. Мой стиль
поведения действовал до тех пор, пока они не сообразили, что я не пью
совсем. Это, казалось, вызвало раздражение у всех сразу. Как будто бы
коллективно они раскрыли, что я к этому обществу не принадлежу. Индейцы
стали очень мрачными и стали бросать на меня косые взгляды.
Мексиканцы, которые были такими же пьяными, как индейцы, в то же
самое время поняли, что я не танцую. И это, казалось, обидело их еще
больше. Они, казалось, стали очень агрессивными. Один из них силой потащил
меня за руку поближе к проигрывателю, другой налил полную чашку текильи и
хотел, чтобы я ее полностью выпил одним глотком и доказал, что я "мачо".
Я пытался отбиться от них и идиотски смеялся, как будто мне
действительно нравилась ситуация. Я сказал, что хочу сначала танцевать, а
потом пить. Один из молодых людей назвал название песни. Девушка,
отвечающая за проигрыватель, начала рыться в груде пластинок. Она,
казалось, была немного пьяна, хотя никто из женщин открыто не пил, и ей
трудно было поставить пластинку на диск. Молодой человек сказал, что
пластинка, которую она выбрала, - не твист. Она стала возиться с грудой,
пытаясь найти подходящую, и все сомкнулись вокруг нее, оставив меня. Это
дало мне время убежать с освещенного участка и с глаз долой.
Я стоял примерно в шестидесяти метрах в темноте каких-то кустов,
стараясь решить, что делать. Я был утомлен. Я чувствовал, что время
забраться в машину и ехать домой. Я пошел к дому Бласа, где стояла моя
машина. Я рассчитывал, что если я поеду медленно, то никто не заметит, что
я уезжаю.
Люди, занятые проигрывателем, казалось, все еще ищут пластинку. Все,
что я мог слышать, это гудение громкоговорителя. Затем раздались звуки
твиста. Я громко засмеялся, думая, что они, вероятно, повернулись туда,
где я был, и обнаружили, что я исчез.
Я увидел темные силуэты людей, идущих в противоположном направлении -
к магазину. Мы прошли друг мимо друга, и они пробормотали "буэнос ночес".
Я узнал их и заговорил с ними. Я сказал им, что вечеринка была
великолепна. Прежде, чем я подошел к изгибу дороги, я встретил еще двоих
людей, которых я не знал, но все равно приветствовал. Ревущие звуки
проигрывателя были здесь на дороге почти такими же громкими, как и перед
магазином. Ночь была темной и беззвездной, но отсвет огней магазина
позволял мне довольно хорошо видеть окружающее. Дом Бласа был очень
близко, и я ускорил шаг. Затем я заметил темную фигуру человека, сидящего
на корточках слева от меня на повороте дороги. Я подумал на секунду, что
это, может быть, кто-нибудь из тех, кого я видел на вечеринке, прежде чем
ушел оттуда. Человек, казалось, оправлялся на краю дороги. Это казалось
странным, люди селения ходили в густой кустарник, чтобы справлять свои
телесные функции. Я подумал, что кто бы он ни был, но он, должно быть,
пьян.
Я подошел к повороту и сказал "буэнос ночес". Человек ответил мне
