Философия - Кастанеда К.

Философия (сборник)

Карлос КАСТАНЕДА
Философия (сборник)

ИСКУССТВО СНОВИДЕНИЯ
СИЛА БЕЗМОЛВИЯ
ВНУТРЕННИЙ ОГОНЬ
ДАР ОРЛА
ВТОРОЕ КОЛЬЦО СИЛЫ
СКАЗКА О СИЛЕ
ПУТЕШЕСТВИЕ В ИКСТЛЭН
ОТДЕЛЕННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
РАЗГОВОРЫ С ДОНОМ ХУАНОМ
Тенсегрити: Магические пассы магов древней Мексики
Активная сторона беcкoнечнocти
Колесо времени




                              Карлос КАСТАНЕДА

                            ИСКУССТВО СНОВИДЕНИЯ




                                 ОТ АВТОРА

     В течение последних  двадцати  лет  я  написал  серию  книг  о  своем
обучении у дона Хуана Матуса - мага из мексиканского племени индейцев яки.
В своих книгах я рассказывал о том как он обучал меня магии, но магии не в
обычном понимании, - то есть  не  в  смысле  владения  сверхъестественными
силами либо использования колдовских манипуляций,  ритуалов  и  заклинаний
для получения волшебных эффектов. С точки зрения дона Хуана  магия  -  это
способ реализации  некоторых  теоретических  и  практических  предпосылок,
касающихся природы восприятия и его роли  в  формировании  окружающей  нас
вселенной.
     Следуя пожеланиям дона Хуана, я  воздержался  от  употребления  слова
"шаманизм" в качестве названия того рода знания, которому  он  учил  меня,
поскольку шаманизм - категория скорее  антропологическая.  Во  всех  своих
книгах я употреблял то слово, которым пользовался сам дон Хуан -  "магия".
Однако, несколько разобравшись в том, чему  же  меня  учили,  я  пришел  к
заключению, что название "магия" вносит дополнительную неясность в этот  и
без того не слишком ясный феномен.
     Работы по антропологии  описывают  шаманизм  как  систему  верований,
присущую некоторым туземным  народам  северной  Азии,  а  также  некоторым
индейским племенам Северной Америки. Согласно шаманистским трактовкам, наш
мир пронизан невидимым миром духовных сил предков.  Силы  эти  бывают  как
добрыми, так и злыми. Тот, кто  владеет  шаманскими  практиками,  способен
вызывать их и ими управлять,  являясь  промежуточным  звеном  между  нашей
обычной реальностью и сферой сверхъестественных сил.
     Дон Хуан действительно был связующим звеном  между  реальностью  мира
повседневности  и  невидимым  миром,  который   он   называл   не   сферой
сверхъестественного, а сферой второго внимания.  Его  задача  как  учителя
заключалась  в  том,  чтобы  сделать  ее  доступной  моему  восприятию.  В
предыдущей своей работе я описал методы обучения, которыми  он  для  этого
пользовался, а также те приемы магического искусства, которые он заставлял
меня практиковать. Самым важным из них было особое искусство видеть сны  -
искусство контролируемого сновидения.
     Дон Хуан утверждал,  что  мир,  который  мы  считаем  единственным  и
незыблемо  абсолютным,  является  лишь  одним  из  множества   параллельно
существующих миров, наподобие того, как располагаются слои в луковице.  Он
уверял, что все  эти  сферы  иного  бытия  так  же  реальны,  уникальны  и
абсолютны, как и наш  мир.  И  мы  обладаем  способностью  в  определенной
степени внедряться  в  них,  хотя  энергетически  ограничены  возможностью
воспринимать только наш мир.
     Дон  Хуан  объяснил  мне,  что  одного  желания  недостаточно   чтобы
научиться  воспринимать  другие  миры,  -  необходимо  накопить   энергию,
достаточную  для  того,  чтобы  их  "ухватить".  Другие  миры   существуют
постоянно и независимо от нашего осознания,  но  их  недоступность  нашему
восприятию является целиком и полностью следствием нашей  обусловленности.
Другими словами, исключительно благодаря этой обусловленности мы вынуждены
согласиться с тем, что мир нашей повседневности единственно возможный мир.
     Дон Хуан  считал,  что  наша  энергетическая  обусловленность  вполне
поправима. Он утверждал, что в древние времена  маги  разработали  систему
практических методов, призванных изменить  энергетическую  обусловленность
способностей нашего восприятия. Этот набор  практических  методов  получил
название искусства сновидения.
     Теперь, по истечении времени оглядываясь назад, я понимаю, что точнее
всего дон Хуан охарактеризовал искусство сновидения назвав его "вратами  в
бесконечность". Тогда же я заявил, что  эта  метафора  ни  о  чем  мне  не
говорит.
     - Хорошо, не будем пользоваться метафорами,  -  уступил  он.  -  Так,
искусство сновидения  есть  путь,  посредством  которого  маги  используют
обычные сны.
     - Как могут быть использованы обычные сны? - поинтересовался я.
     - Слова, - сказал он. - Вечно они вводят нас в заблуждение. Когда мой
учитель пытался объяснить мне, что такое искусство сновидения,  он  назвал
его магическим способом желать миру спокойной  ночи.  Конечно,  он  просто
старался подогнать свое описание  под  характер  моей  ментальности.  Тоже
самое делаю я в твоем случае.
     По какому-то другому поводу дон Хуан сказал мне: - Сновидение  должно
быть испытано, иначе просто невозможно понять - что же это такое.  Простое
наблюдение снов не есть сновидение. Полет мысли, представление желаемого и
любое действие по созданию картин в воображении - тоже не то.
     Сновидение раскрывает перед нами возможность восприятия других миров.
Мы можем описывать эти миры, но не способны описать то, что позволяет  нам
их воспринимать.  И  в  то  же  время  нам  дано  ощутить,  каким  образом
сновидение открывает перед нами вход в иные сферы бытия. Я бы сказал,  что
сновидение - это ощущение,  процесс,  протекающий  в  теле,  и  осознание,
возникающее в уме.
     В ходе общего обучения дон Хуан  подробнейшим  образом  объяснял  мне
принципы,  теоретическое  обоснование  и  практические  приемы   искусства
сновидения. Инструкции  его  разделялись  на  две  части.  Первая  из  них
касалась  собственно  методик  практики  сновидения,   вторую   составляли
абстрактные объяснения этих методик. Метод обучения,  которым  пользовался
дон Хуан, был своего рода игрой, построенной на взаимодействии моего чисто
интеллектуального  любопытства   и   моего   желания   удовлетворить   это
любопытство практически. Вначале дон Хуан  заинтересовал  меня  изложением
абстрактных принципов сновидения,  а  потом  вводил  в  курс  практической
стороны, давая мне тем самым возможность удовлетворить свой интерес  самым
непосредственным образом.
     Я уже описывал все это - настолько подробно, насколько мог.  Описывал
я также и ту особую магическую среду, в  которую  дон  Хуан  вводил  меня,
чтобы  обучать  своему  искусству.  Мое  функционирование  в  этой   среде
представляло для меня особый интерес, поскольку оно полностью принадлежало
к сфере второго внимания. Именно во втором внимании я  взаимодействовал  с
десятью женщинами и пятью мужчинами - членами отряда дона Хуана, а также с
его учениками, среди которых было четверо молодых людей и  четыре  молодые
женщины.
     Дон Хуан набрал учеников сразу же после того, как я вошел в его  мир.
Мне он со всей определенностью дал понять, что они  образуют  традиционную
магическую группу, воспроизводящую структуру его собственной партии магов,
и что мне предстоит их возглавить. Однако в ходе работы со мной он  понял,
что я не совсем таков, каким он меня представлял  изначально.  Отличие  он
объяснил в терминах  энергетической  конфигурации,  которую  могут  видеть
только маги.
     Моя энергетическая сфера имела не четыре сектора,  как  сфера  самого
дона Хуана, а только три. Он ошибался, полагая, что сможет исправить  этот
дефект. Из-за такой энергетической конфигурации я совершенно не годился на
роль лидера восьми набранных доном  Хуаном  учеников.  Причем  не  годился
настолько, что, не видя иного выхода, дон Хуан вынужден был набрать  новую
группу людей, в  большей  степени  соответствовавших  моей  энергетической
структуре.
     Обо всех происходивших тогда  событиях  я  уже  писал,  и  достаточно
подробно. Но я ни разу не упомянул о  второй  группе  учеников.  Дон  Хуан
строжайше запрещал мне делать это. Он утверждал, что они находятся всецело
в моем поле. А согласно договору, заключенному  между  нами  еще  в  самом
начале, мне разрешалось писать только о том, что относилось  к  полю  дона
Хуана.
     Вторая  группа  учеников,   вернее   учениц,   бывшая   исключительно
компактной, состояла всего из трех членов: видящей Флоринды Грау, сталкера
Тайши Абеляр и женщины-нагвая Кэрол Тиггс.
     Мы взаимодействовали друг с другом исключительно во втором  внимании.
В мире  повседневной  жизни  мы  не  имели  друг  о  друге  даже  смутного
представления. Что же касается отношений каждого из нас с доном Хуаном, то
здесь все было совершенно ясно: он вкладывал  одинаково  огромные  силы  в
обучение и тренировку каждого из нас. Тем не менее, ближе к  концу,  когда
время дона Хуана было почти исчерпано, психологическое давление, вызванное
его предстоящим уходом, начало разрушать бывшие  до  тех  пор  незыблемыми
границы сферы второго внимания. В  результате  наше  взаимодействие  стало
выплескиваться в мир повседневности.  И  мы  впервые,  как  нам  казалось,
встретились.
     В состоянии обычного осознания  ни  один  из  нас  не  знал  о  нашем
глубоком и напряженном взаимодействии в сфере второго внимания.  Поскольку
все мы в той или иной степени были людьми  рационального  склада  ума,  мы
были  более  чем  в  шоке,  выяснив,  что  уже   встречались   прежде.   В
интеллектуальном плане этот факт был и, конечно же, остается, непостижимым
для нас, хотя мы знали с полной определенностью, что все  это  ни  в  коей
мере не выходит за пределы нашего практического опыта. Таким  образом,  мы
были оставлены здесь наедине с тревожным знанием о том, что  наша  психика
суть вещь неизмеримо более  сложная,  чем  твердит  нам  наш  повседневный
рассудок или результаты академических научных исследований.
     Однажды, когда дон Хуан еще был с нами, мы все одновременно попросили
его внести ясность и объяснить нам, что с нами происходит. Он сказал,  что
возможны два варианта объяснения. Первый  позволяет  несколько  поддержать
нашу пошатнувшуюся рассудочность. Согласно этому варианту второе  внимание
- это  состояние  осознания,  так  же  однозначно  относящееся  к  области
иллюзий, как и парящие в небесах слоны.  Поэтому  все,  что  мы,  как  нам
казалось, испытывали в этом  состоянии,  было  не  более  чем  результатом
гипнотической суггестии. Второй вариант - то, как это понимается магами, -
строится на рассмотрении энергетической конфигурации осознания.
     Однако в ходе выполнения данных мне  заданий  по  практике  искусства
сновидения, барьер второго внимания оставался для меня неизменным.  Каждый
раз, входя в состояние сновидения, я вступал и в сферу  второго  внимания.
Но когда я просыпался, - это вовсе не обязательно означало, что я  из  нее
вышел. Поэтому в течение многих лет мне удавалось вспомнить  лишь  крупицы
опыта, обретенного мною в процессе сновидения. Основная же часть того, что
я  делал,  была  мне  энергетически  недоступна.  На  то,  чтобы  накопить
количество энергии, достаточное для реорганизации содержимого моего ума  и
восстановление  линейной  последовательности  событий,  мне   понадобилось
пятнадцать лет - с 1973 по 1988 - непрерывной, напряженнейшей работы.
     В конце концов я вспомнил. Выстроенные в ряд события  дополняли  друг
друга, и мне наконец удалось заполнить места в памяти, казавшиеся поначалу
пробелами.  Таким  образом  я  восстановил  внутренний  порядок  и  полную
последовательность  уроков  дона  Хуана,  касавшихся  практики   искусства
сновидения.   Прежде    такое    восстановление    всей    полноты    этой
последовательности было для меня  принципиально  неосуществимо  вследствие
того,  что  дон  Хуан  постоянно  заставлял  состояние   моего   осознания
колебаться между сферами повседневности и второго внимания.
     Данная книга  является  результатом  выполненной  мною  реорганизации
осознания.
     Теперь я подошел к заключительной части моей вводной статьи, а именно
- к причинам, побудившим меня вновь взяться за перо и написать эту  книгу.
Обладая практически полной информацией, содержавшейся в учении дона  Хуана
об искусстве сновидения, мне бы хотелось в будущих своих работах коснуться
нынешнего положения и интересов четырех его последних учеников -  Флоринды
Грау, Тайши Абеляр, Кэрол Тиггс и меня самого. Но прежде  чем  взяться  за
рассказ о результатах нашего обучения под руководством дона Хуана  и  того
влияния, которое он на нас оказал, я считаю необходимым изложить  в  свете
своих новых знаний те разделы учения дона Хуана об  искусстве  сновидения,
доступа к которым я раннее не имел.
     Решающий  же  аргумент  в  пользу   написания   данной   работы   был
сформулирован женщиной-нагваль Кэрол Тиггс. Она считает, что рассказывая о
мире, оставленном нам в наследство  доном  Хуаном,  мы  наилучшим  образом
выражаем свою благодарность ему и преданность как учеников.



                    1. МАГИ ДРЕВНОСТИ (ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ)

     Дон Хуан неоднократно повторял, что все, чему он меня учит,  является
плодом  обработки  определенными   людьми   того,   что   они   видели   и
визуализировали. Людей  этих  он  называл  магами  древности,  ясно  давая
понять, что между ними и магами  современности  существуют  принципиальные
различия. К категории магов древности, дон Хуан относил людей,  живших  на
территории Мексики за тысячи лет до Конкисты - испанского  завоевания.  На
основании своих величайших достижений они  создали  магические  структуры,
отличавшиеся практичностью и конкретностью применения. Дон  Хуан  говорил,
что эти люди были блестящими практиками, но вот мудрости им не хватало.  В
противоположность древним,  маги  современности,  по  словам  дона  Хуана,
отличаются трезвостью  ума  и  способностью  упрощать  и  совершенствовать
магическую практику в тех случаях, когда это, по их мнению, необходимо.
     Как  объяснил  мне  дон  Хуан,  магические  предпосылки,  из  которых
развилось искусство сновидения, были разработаны древними магами на основе
того,  что  они  увидели  естественным  образом.  Ключевое  значение  этих
предпосылок с точки зрения объяснения и  понимания  сновидения  заставляет
меня рассмотреть их еще раз. Поэтому, в силу необходимости, основная часть
данной книги посвящена пересмотру и углублению понимания  информации,  уже
излагавшейся мною в предыдущих моих работах.
     В одном из наших разговоров дон Хуан заявил, что для оценки реального
положения сновидящих и  искусства  сновидения,  необходимо  отдавать  себе
отчет в  том,  почему  современные  маги  прилагают  максимум  усилий  для
перевода магии от конкретности к абстрактному.
     - Что ты подразумеваешь под конкретностью, дон Хуан? - спросил я.
     - Практическую часть магии, - ответил он. - Навязчивую  фиксацию  ума
на практических методах и приемах, позволяющих  влиять  на  других  людей,
что, впрочем, не всегда удается.
     - А о чем ты говоришь, когда ведешь речь об "абстрактном"?
     - О поиске свободы - не ограниченной привязанностями  и  наваждениями
свободы восприятия во всем доступном человеческому существу  диапазоне.  Я
говорю, что маги современности стремятся к абстрактному  потому,  что  они
стремятся к освобождению. Конкретные достижения их не  интересуют.  Ибо  у
них, в отличии от магов древности,  нет  никаких  социальных  функций.  Ты
никогда не встретишь современного мага в роли официального  ясновидца  или
придворного чародея.
     - То есть ты хочешь сказать, дон  Хуан,  что  для  современных  магов
прошлое не имеет никакого значения?
     - Ну как же не  имеет?  Безусловно,  имеет.  У  прошлого  есть  некий
оттенок, который нам совсем не нравится. Лично для меня это  -  темнота  и
истощения разума. Мне нравится беспредельность мысли.  Однако,  независимо
от того, что мне нравится, а что - нет,  я  должен  отдать  должное  магам
древности. Ибо они первыми обнаружили все то, что мы  знаем  и  используем
сегодня.
     Дон Хуан объяснил, что важнейшим из  достижений  древних  магов  было
обнаруженное ими умение воспринимать  энергетическую  сущность  предметов,
существ и  явлений.  Это  глубинное  прозрение  имело  столь  существенное
значение,  что  превратилось  в  основную  предпосылку  всего  магического
искусства. В  наше  время,  подчиняя  всю  жизнь  дисциплине  и  постоянно
тренируясь,  маги  целенаправленно   обретают   способность   воспринимать
сущность вещей. Способность эту они называют видением.
     - Какое значение для меня могла  бы  иметь  возможность  воспринимать
энергетическую сущность вещей? - как-то спросил я дона Хуана.
     - Это значит, что ты смог бы непосредственно воспринимать энергию,  -
ответил он. - Отбросив ту часть восприятия, которая связана с  социальными
интерпретациями, ты сможешь воспринимать внутреннюю сущность чего  угодно.
Все, что мы  воспринимаем,  есть  энергия.  Но,  поскольку  мы  неспособны
воспринимать  ее  непосредственно,  без  интерпретаций,  мы   обрабатываем
результаты восприятия, подгоняя их под определенный шаблон. Этот шаблон  и
есть социально значимая часть  восприятия,  которую  надлежит  выделить  и
изолировать.
     - Почему я должен ее изолировать?
     -  Затем,  что  она  целенаправленно  уменьшает  объем   потенциально
возможного восприятия, заставляя нас быть уверенными в  том,  что  реально
существующее  ограничено  шаблоном,  под   который   мы   подгоняем   свое
восприятие. Я убежден, что для  выживания  человечества  людям  необходимо
срочно изменить саму социальную основу своего восприятия.
     - А какова социальная основа восприятия, дон Хуан?
     - Физическая определенность, уверенность в том, что  мир  состоит  из
отдельных конкретных объектов. Я называю это  социальной  основой  потому,
что каждый человек прилагает серьезнейшие усилия, яростно пытаясь удержать
свое восприятие мира в общепринятом русле.
     - А как же тогда следует воспринимать мир?
     - Все есть энергия. Вся Вселенная - это  энергия.  Должна  измениться
социальная   основа   нашего   восприятия,   само   качество    физической
определенности должно стать иным. Нам следует обрести уверенность - именно
физическую уверенность - в том, что не существует ничего,  кроме  энергии.
Необходимо совершить усилие, достаточно мощное для  того,  чтобы  изменить
русло восприятия, заставив нас воспринимать энергию как энергию. Тогда обе
возможности выбора будут в кончиках наших пальцев.
     - Но возможно ли воспитать людей таким образом? - спросил я.
     Дон Хуан ответил, что это возможно. Именно этим он  и  занимается  со
мной и другими учениками. Он обучал нас  новому  способу  восприятия,  для
чего, во-первых, заставлял нас осознать, что  мы  обрабатываем  результаты
нашего восприятия, подгоняя их  под  определенный  шаблон,  и,  во-вторых,
усердно подталкивая нас к непосредственному восприятию энергии. Он заверил
меня, что этот метод  в  в  значительной  степени  подобен  тому,  который
используется для обучения нас восприятию мира повседневности.
     Дон Хуан полагал, что западня социального шаблона, в которую  поймано
наше восприятие, теряет силу  и  прекращает  работать,  стоит  только  нам
осознать природу принятого нами шаблона, унаследованного  от  предков  без
малейших попыток критически его исследовать.
     - Неважно, положительно или  отрицательно  было  значение  восприятия
Вселенной как мира конкретных твердых  объектов,  но  нашим  предкам  этот
режим восприятия  был  жизненно  необходим,  -  сказал  он.  -  В  течение
множества веков мы воспринимали мир именно таким, и  теперь  в  результате
вынуждены верить, что именно таковыми  является,  -  миром,  состоящим  из
обособленных конкретных предметов.
     - Я не могу представить себе мир другим, дон Хуан, - пожаловался я. -
Для меня он, вне всякого сомнения, - мир конкретных твердых объектов.  Тем
более, что доказать это ничего не стоит - достаточно  один  раз  врезаться
лбом в какой-нибудь из них.
     -  Но  разумеется,  мир  вполне  предметен.  Мы  против  этого  и  не
возражаем.
     - О чем же тогда ты говоришь?
     - О том, что в первую очередь мир  является  миром  энергии,  и  лишь
потом - миром объектов. Однако, если мы не начнем с предпосылки, гласящей,
что мир - это энергия, мы никогда не обретем способности непосредственного
восприятия энергии. Нас неизменно будет  останавливать  отмеченная  только
что тобою физическая очевидность "твердости" составляющих мир объектов.
     Аргументы эти были для меня загадочными. В то время мой разум  просто
отказывался принимать к рассмотрению какие бы то ни  было  пути  понимания
мира, кроме традиционно привычного. Утверждение дона Хуана и установки,  к
которой он  пытался  развить,  выглядели  в  моих  глазах  неким  подобием
диковинных теорем, которые я не мог ни принять ни отвергнуть.
     - Наш способ восприятия - это способ, свойственный хищнику, - однажды
сказал мне дон Хуан. - Очень  эффективный  метод  оценки  и  классификации
добычи  степени  опасности.  Но  это  -  неединственный  доступный  способ
воспринимать. Существует и другой тип восприятия, с которым  я  и  пытаюсь
тебя познакомить - восприятия сущности всего: непосредственное  восприятие
энергии.
     Восприятие сути  всего  заставит  нас  совершенно  по-новому  понять,
классифицировать и описать мир. И это новое описание будет  гораздо  более
захватывающим, чем  привычное  нам  нынешнее,  а  его  язык  -  несравнимо
изощреннее и богаче.
     Тот более изощренный и богатый язык, о котором шла речь,  был  языком
магических истин, унаследованным доном  Хуаном  от  его  предшественников.
Термины и понятия, присущие этому  языку,  не  имеют  под  собой  никакого
рационального обоснования и никак не соотносятся с привычными фактами мира
нашей повседневности, но являются  самодостаточными  истинами,  совершенно
очевидными для магов, способных  непосредственно  воспринимать  энергию  и
видеть внутреннюю суть всего.
     Самым  значительным  магическим  действом  для  этих  магов  является
непосредственное восприятие  сущности  вселенной.  Дон  Хуан  считал,  что
наилучшим образом  ее  описали  те  маги  древности,  которые  первыми  ее
увидели. Они говорили, что сущность вселенной напоминает светящиеся  нити,
протянувшиеся во всех мыслимых и немыслимых направлениях из  бесконечности
в бесконечность - светящиеся волокна, обладающие собственным  непостижимым
для человеческого ума самосознанием.
     После того, как  древние  видящие  увидели  сущность  вселенной,  они
научились видеть энергетическую сущность всех  человеческих  существ.  Дон
Хуан говорил, что они описали человеческие существа как яркие образования,
формой напоминавшей гигантские яйца. Эти образования  назвали  светящимися
коконами.
     - Когда маг видит человеческое существо, - продолжал дон Хуан,  -  он
видит громадное светящееся образование, которое при перемещении  оставляет
глубокую борозду в энергетическом поле Земли. Оно как бы плывет, волоча за
собой на подобии хвоста вспахивающий землю стержневидный корень.
     Дон Хуан полагал, что наша энергетическая форма изменяется с течением
времени. Он говорил, что любой видящий, в том числе и он сам, гораздо чаще
видит людей не в форме яиц, а в форме шаров,  а  иногда  -  даже  в  форме
чего-то  прямоугольного,  подобного  надгробной  плите.  Но   иногда,   по
неизвестным для магов причинам, им попадаются люди, чью  форму  они  видят
как яйцо.  Дон  Хуан  предполагал,  что  люди,  обладающие  в  наше  время
яйцеобразной  формой,  больше  соответствуют  по  своей  структуре   людям
древности.
     В ходе изложения своего  учения  дон  Хуан  неоднократно  повторял  и
разъяснял то, что он считал решающей находкой, сделанной магами древности.
Он называл это  критической  характеристикой  человеческого  существа  как
светящегося шара, и описывал  в  виде  круглого  пятна  особо  интенсивной
светимости размером с теннисный мячик, постоянно  располагающегося  внутри
светящегося шара вровень с  его  поверхностью  на  расстоянии  двух  футов
позади правой лопаточной кости тела человека.
     Поскольку по началу у меня были проблемы с визуализацией всего этого,
дон Хуан объяснил, что светящийся шар гораздо больше человеческого тела, и
что пятно интенсивной светимости  является  частью  этого  энергетического
шара. Располагается это пятно на уровне лопаток  на  расстоянии  вытянутой
руки от спины человека. Дон Хуан сообщил мне, что,  увидев,  как  работает
это пятно, древние маги назвали его "точкой сборки".
     - И как же работает точка сборки? - поинтересовался я.
     - Она обусловливает наше восприятие, - ответил дон  Хуан.  -  Древние
маги  видели,  что  именно  там,  в  этой  точке   собирается   восприятие
человеческих существ. Увидев, что подобным  пятном  светимости  повышенной
интенсивности  обладает  любое  живое  существо,  древние  маги  пришли  к
заключению, что вообще любое восприятие, каким бы оно ни было, формируется
как раз в этом месте.
     - Что именно из  того,  что  видели  маги  древности,  привело  их  к
заключению, что восприятие имеет место в точке сборки? - спросил я.
     Он ответил, что, во-первых, они увидели,  что  непосредственно  через
точку сборки проходят лишь очень немногие из  миллионов  светящихся  нитей
вселенной. Это и неудивительно, ведь размер точки сборки относительно  мал
по сравнению с целым.
     Во-вторых,  они   увидели,   что   точка   сборки   всегда   окружена
дополнительным сиянием сферической формы, немного больше нее по  величине.
Этим  сиянием  значительно  усиливается  свечение  нитей,  непосредственно
проходящих через него.
     И,  наконец,  они  увидели  еще  две  вещи.  Первая  -  точки  сборки
человеческих существ  могут  изменять  свое  положение.  И  второе  -  при
нахождении точки сборки  в  привычном  положении  восприятия  и  осознания
человека производили впечатление нормальных, судя по поведению  субъектов,
за которыми  проводились  наблюдения.  При  смещении  же  точки  сборки  и
окружающего ее сияния с привычного места, поведения наблюдаемых  субъектов
становилось  странно  необычным,  что  казалось  доказательством   наличия
изменений в их осознании, равно как и некоторой трансформации  их  способа
восприятия.
     Вывод, который древние маги сделали на основании этих наблюдений, был
следующим:  чем  больше  сдвигается  точка  сборки  из   своего   обычного
положения,  тем  более  странным  становится  поведение   индивида,   что,
очевидно, следует из необычности осознания и восприятия.
     - Обрати внимание, - предупредил меня дон Хуан, - когда  я  говорю  о
видении, то всегда пользуюсь фразами типа "похоже на то, что",  "кажется".
Дело в том, что результаты видения настолько уникальны и  специфичны,  что
говорить о них можно только сопоставляя их с чем-то уже нам известным.
     Он  сказал,  что  наиболее  подходящим  примером  сложности  описания
увиденного может служить то, как маги говорят о точке сборки и  окружающем
ее сиянии. Их описывают  как  зоны  светимости  повышенной  яркости,  хотя
яркость тут не при чем, ведь видение осуществляется не  при  помощи  глаз.
Однако,  чтобы  как-то  подчеркнуть  отличие  этих  образований  от  всего
остального, говорят, что точка  сборки  есть  световое  пятно,  окруженное
чем-то вроде гало, неким сиянием. Как подчеркнул дон  Хуан,  мы  настолько
скованы привычкой к преимущественно визуальному "восприятию хищника",  что
вынуждены  интерпретировать  все  в   терминах   нормального   визуального
восприятия, свойственного хищнику, который смотрит глазами.
     Дон Хуан рассказал, что, после того, как древние маги  увидели  точку
сборки с окружающим ее сиянием и составили представление  о  их  вероятной
функции, они приступили к разработке объяснения.  Они  предположили,  что,
фокусируя  сферическое   сияние   на   энергетических   нитях   вселенной,
непосредственно сквозь это сияние проходящих,  точка  сборки  человеческих
существ автоматически без какого бы то ни было предварительно  осознанного
намерения собирает эти или волокна, формируя из  них  устойчивую  картину,
воспринимаемого мира.
     - Но каким образом волокна, о которых ты говоришь, могут быть собраны
в устойчивую картину воспринимаемого мира? - спросил я.
     - Этого не может знать никто,  -  ответил  дон  Хуан.  -  Маги  видят
движение энергии. Но видеть ее движение недостаточно, чтобы сказать, как и
почему это происходит.
     Дон Хуан  утверждал,  что,  после  того,  как  они  увидели  миллионы
сознательных  энергетических  волокон,  проходящих  через  точку   сборки,
древние маги сформулировали  постулат,  гласивший:  проходя  сквозь  точку
сборки, волокна собираются в пучок под действием окружающего точку  сборки
сияния. Увидев, насколько меркнет это  сияние  у  людей,  находящихся  без
сознания или при смерти, и как оно полностью исчезает у мертвецов, древние
маги пришли к убеждению, что это сияние и есть свечение осознания.
     - Имеется ли точка сборки у трупа?  -  поинтересовался  я.  Дон  Хуан
ответил, что у мертвого существа бесследно исчезает, поскольку именно  она
вместе с окружающим ее сиянием является основным признаком жизни и наличия
осознания.  На  основании  своих  наблюдений  маги  древности   пришли   к
неизбежному выводу: осознание  и  восприятие  неразрывно  связаны  друг  с
другом, с точкой сборки и окружающим ее сиянием.
     - Не может быть  так,  что  древние  маги  ошиблись,  когда  пытались
разобраться в том что видели? - спросил я.
     - Я не могу объяснить тебе, почему, но маг никоим  образом  не  может
ошибиться, интерпретируя то, что видит,  -  ответил  дон  Хуан  тоном,  не
допускающим возражений. - Выводы, к которым древние  маги  пришли  в  свое
время, могут оказаться неправильными сейчас но лишь потому, что они давали
неправильные интерпретации,  будучи  наивными  и  не  имея  подготовки,  в
соответствующий  нынешнему  уровню  понимания.  Чтобы  избежать   подобных
ошибок, маг, если он намерен заниматься интерпретациями, должен  постоянно
оттачивать свой ум.
     Затем дон  Хуан  несколько  смягчился  и  ответил,  что,  безусловно,
гораздо менее опасно для  мага  оставаться  на  уровне  простого  описания
увиденного, но побуждение  обобщать,  интерпретировать,  делать  выводы  и
объяснять - пусть хотя бы самому себе - чересчур сильно, чтобы  ему  можно
было противиться. Воздействие  смещения  точки  сборки  на  энергетическую
конфигурацию существ стало еще одним объектом, который маги древних времен
принялись изучать с помощью видения. Дон Хуан объяснил, что  при  смещении
точки сборки в новое положение в этом месте формируется новый  конгломерат
светящихся энергетических волокон. Увидев это,  маги  древности  пришли  к
выводу, согласно которому восприятие  автоматически  собирается  там,  где
находится точка сборки, поскольку она всегда окружена свечением осознания.
Однако в следствии того,  что  сборка  осуществляется  на  новом  месте  и
задействует  новые  волокна,  собранный  мир  не  может  не  отличатся  от
привычного нам повседневного мира.
     Дон Хуан объяснил, что древние маги различали два типа смещений точки
сборки. Первый тип - смещение в любое положение по поверхности светящегося
шара или внутрь  него.  Такое  смещение  получило  название  сдвига  точки
сборки. Второй тип - смещение точки сборки наружу, за пределы  светящегося
шара. Это  было  названо  движением  точки  сборки.  Маги  древних  времен
обнаружили, что различие между сдвигом и  движением  определяется  природа
восприятия, формирующегося в результате смещения.
     Поскольку  сдвиг  точки  сборки  является  ее  смещением  в  пределах
светящегося шара,  миры,  воспринимаемые  в  следствии  этого,  какими  бы
странно причудливыми они не казались, принадлежат  к  человеческой  сфере.
Человеческая  сфера  составлена  энергетическими  волокнами,   проходящими
сквозь светящийся шар. В противоположность сдвигу, движение  точки  сборки
является смещением ее в положение вниз светящегося шара, в результате чего
задействуются волокна,  относящиеся  к  сфере  человека.  Восприятие  этих
волокон вызывает к жизни немыслимые,  непостижимые  миры,  в  которых  нет
никаких следов чего бы то ни было, свойственного человеку.
     В то время проблема получения подтверждений имела  для  моего  разума
огромное огромное значение. По этому как-то по случаю я заявил:
     - Ты меня прости, дон Хуан, однако все, связанное  с  точкой  сборки,
кажется мне настолько "притянутым за уши", настолько неприемлемым,  что  я
просто не знаю, что мне делать с этим и что об этом думать.
     - Сделать ты можешь только одно - увидеть точку сборки!  -  парировал
он мою тираду. - Видеть не так уж сложно.  Основная  сложность  состоит  в
том, чтобы пробить стену, которая сдерживает нас и не  дает  сдвинуться  с
места. Эта стена существует в уме каждого из нас. А  чтобы  ее  разрушить,
все  что  нам  необходимо  -  это  энергия.  Как  только  мы   накапливаем
достаточное количество энергии, видение  приходит  само  по  себе.  Просто
случается так, что мы начинаем видеть. Весь фокус в том,  чтобы  выбраться
из крепости удовлетворенности собой и ложного чувства безопасности.
     - Дон Хуан, я вполне отдаю себе отчет в  том,  какой  огромный  объем
знаний необходим для того, чтобы видеть. Это - не  просто  вопрос  наличия
энергии.
     - Это есть вопрос наличия энергии. Самое сложное  -  убедить  себя  в
том, что это возможно. А для этого необходимо верить нагвалю. Магия тем  и
чудесна, что каждый маг должен доказать все  самому  себе  на  собственном
опыте. И я рассказал тебе о принципах магического искусства  отнюдь  не  с
надеждой на то, что ты все это запомнишь. Я  рассчитываю  на  практическое
применение тобой этих принципов.
     Говоря о необходимости верить  нагвалю,  дон  Хуан,  несомненно,  был
прав. На начальных стадиях моей тринадцатилетней работы с ним мне  труднее
всего было принять его мир  и  его  как  личность.  Ибо  это  предполагало
безраздельную веру и безоговорочное принятие его как нагваля.
     Роль дона Хуана в магическом  мире  в  полной  мере  описывалась  его
статусом среди таких же магов, как он. Они звали его нагвалем. Мне в  свое
время объяснили, что этим понятием  обозначается  человек  -  мужчина  или
женщина - обладающий энергетической конфигурацией  особого  типа,  которую
видящий воспринимает как двойной  светящийся  шар.  Видящие  считают,  что
когда такой человек вступает  в  магический  мир  его  избыточная  энергия
превращается в мерило силы  и  способности  к  лидерству.  Нагваль,  таким
образом, является естественным лидером, его призвание - возглавить  группу
магов.
     Поначалу мысль  о  таком  доверии  к  дону  Хуану  выводила  меня  из
равновесия, будучи противоестественным. Когда я сообщил ему  об  этом,  он
успокоил меня, сказав, что для него проблема доверия к учителю  стояла  не
менее остро.
     - Как-то я сказал своему учителю в точности тоже самое, что ты мне, -
сказал дон Хуан. - Он ответил, что  без  веры  в  нагваля  не  может  быть
избавление от всего того, чем захламлена наша жизнь,  и  потому  не  может
быть освобождения. Без сомнения, он был прав.
     Я еще раз выразил свое принципиальное несогласия.  Я  рассказал  ему,
что меня воспитывали в гнетущей обстановке религиозного фанатизма,  и  что
это очень плохо на  мне  отразилось.  Его  же  утверждение,  равно  как  и
утверждение его учителя, напоминали мне о догматах смирения и  покорности,
которыми я был сыт по горло с детства.
     - Твои слова о нагвале звучат как догмат символа  веры,  -  сказал  я
ему.
     - Ты можешь верить во что угодно, - возразил он. - Но  факт  остается
фактом: нет игры без нагваля. Я это знаю и я это говорю, также, как и  все
нагвали до меня. Но как  и  я,  они  говорили  это  вовсе  не  из  чувства
собственной важности. И когда говорится, что без  нагваля  не  может  быть
пути, подразумевается лишь одно: нагваль - человек особый, потому  что  он
лучше кого бы то ни было способен отражать абстрактное, дух. Но и  только.
Все мы связаны с духом напрямую,  и  лишь  опосредованно  -  с  человеком,
который приносит нам послание духа.
     Я научился безоговорочно доверять дону  Хуану  как  нагвалю.  Как  он
говорил, это принесло  мне  чувство  огромного  облегчения  и  способность
принять все то, чему он меня учил.
     При  изложения  своего  учения  дон  Хуан  уделял   внимание   всему,
связанному с точкой сборки. Однажды я  спросил  у  него,  имеет  ли  точка
сборки какое-либо отношение к физическому телу.
     - К тому, что мы обычно воспринимаем в качестве  человеческого  тела,
точка сборки отношения не имеет, -  ответил  он.  -  Точка  сборки  частью
светящегося яйца - нашей энергетической сущности.
     - За счет чего она смещается? - спросил я.
     - За счет воздействия потоков энергии. Их  генерируют  энергетические
всплески  внутри  или  вне  нашей  энергетической  формы.   Как   правило,
формирование потоков непредсказуемо и  происходит  по  случайным  законам.
Однако маги  не  только  предвидят  характер  и  поведение  энергетических
потоков, но и подчиняют их своему намерению.
     - А ты сам ощущаешь эти потоки?
     - Их ощущает каждый маг. Их чувствует и любое человеческое  существо,
но обычные люди слишком заняты своими повседневными делами, чтобы обращать
внимание на подобные ощущения.
     - На что похоже ощущение энергетического потока?
     - Легкий дискомфорт, мимолетная печаль, которая  сменяется  эйфорией.
Поскольку ни печаль ни эйфория не имеют объяснимой причины, мы  обычно  не
склонны относится к ним как к  достоверному  признаку  того,  что  на  нас
накатывается  неизвестное.  Мы  списываем  это  насчет  необъяснимых  и  в
общем-то не очень здоровых колебаний настроения.
     -  Что  происходит,  когда  точка  сборки   сдвигается   за   пределы
энергетической формы? Она зависает снаружи?  Или  как-то  прикрепляется  к
светящемуся шару?
     - Она вытягивает контур  светящегося  шара  вовне,  не  разрывая  его
энергетических границ.
     Дон Хуан объяснил, что конечным  результатом  движения  точки  сборки
является полное энергетической формы человеческого существа. Вместо  того,
чтобы  оставаться  яйцом  или  шаром,  она   трансформируется   в   нечто,
напоминающее по виду курительную  трубку.  Конец  мундштука  -  это  точка
сборки, чашка - то, что осталось от светящегося шара.  Если  точка  сборки
продолжает движение, то в конце концов наступает момент, когда  светящийся
шар превращается в тонкую полоску энергии.
     Далее дон Хуан объяснил, что трансформация энергетической формы - это
достижение, на которое были способны только маги древности.
     Я поинтересовался, оставались ли эти люди  по-прежнему  людьми  после
того, как их энергетическая форма изменялась.
     - Конечно же, они по-прежнему оставались людьми, - ответил дон  Хуан.
- Но я думаю, ты хотел бы знать, оставались ли они людьми здравого смысла,
которым можно было бы доверять. На этот  вопрос  я  бы  ответил:  нет,  не
совсем.
     - Чем они отличались?
     - Своими побуждениями. Нормальные  человеческие  цели,  склонности  и
мотивы ровным счетом ничего для них не значили. Кроме того,  их  внешность
тоже определенным образом изменялась.
     - Ты имеешь в виду, что они переставали быть похожими на людей?
     - Об этих магах очень сложно  сказать  что-либо  наверное.  Выглядели
они, безусловно, как люди. На кого еще они могут быть похожи? Но в  то  же
время они отличались от того обычного человеческого образа, который ты или
я себе представляем. Но если бы ты попросил меня описать, чем  именно  они
отличались, я не смог бы этого сделать, и ходил  бы  кругами  как  собака,
которая пытается ухватить себя за хвост.
     - Тебе самому приходилось с кем-нибудь из них встречаться, дон Хуан?
     - Да, с одним приходилось.
     - Как он выглядел?
     - На  первый  взгляд  -  как  обычный  человек.  Необычным  было  его
поведение.
     - Что именно было в нем необычным?
     -  Могу  только  сказать,   что   его   поведение   было   совершенно
невообразимым, но не в смысле манеры себя вести. Чтобы оценить это,  нужно
увидеть самому.
     - И что, все те маги были похожи на того, которого ты встречал?
     - Нет,  конечно.  Я  не  знаю,  какими  были  другие.  Разве  что  по
магическим историям, передающимся из  поколения  в  поколение.  А  в  этих
историях они предстают в очень причудливом виде.
     - Чудовищном?
     - Да нет. Говорят, что они были даже привлекательными, хотя иногда  и
страшноваты. Они больше были похожи на неких неведомых существ. Все  мы  -
светящиеся шары, и это делает человечество однородных. А те маги  не  были
более шарами, но стали полосами  энергии.  Они  пытались  сворачиваться  в
кольца, но это им не вполне удавалась.
     - И что же с ними в конце концов случилось, дон Хуан? Они вымерли?
     - В магических историях говорится, что поскольку им удалось растянуть
свою энергетическую форму,  продолжительность  существования  их  сознания
также растянулась. Так что они живы, и по сей день находятся  в  сознании.
Даже ходят рассказы о том, как они периодически объявляются на земле среди
людей.
     - А сам ты что об этом думаешь, дон Хуан?
     - Для  меня  это  чересчур  эксцентрично.  Меня  интересует  свобода.
Свобода растворится в  бесконечности,  сохранив  сознание.  С  моей  точки
зрения эти древние маги были  существами  экстравагантными,  одержимыми  и
капризными. Они попались на удочку своих же собственных манипуляций.
     Но ты не позволяй моему личному мнению сбить тебя с  толку.  Ибо  нет
ничего, равного достижениям магов древних времен.  По  крайней  мере,  они
доказали,  что  потенциальные  возможности  человека  более  чем  достойны
серьезного отношения.
     Еще  одной   темой   объяснений   дона   Хуана   была   необходимость
энергетической  однородности,  и   внутренней   связи   для   адекватности
восприятия. Он утверждал, что человечество воспринимает известный нам  мир
в том виде, в котором мы его воспринимаем, только благодаря тому, что  все
мы обладаем одинаковыми  характеристиками  энергетической  однородности  и
внутренней  связи  для  адекватности   восприятия.   Он   утверждал,   что
человечество воспринимает известный нам мир в том виде, в котором  мы  его
воспринимаем только  благодаря  тому,  что  все  мы  обладаем  одинаковыми
характеристиками  энергетической  однородности  и  внутренней  связи.   Мы
автоматически обретаем  соответствующие  энергетические  характеристики  в
процессе  воспитания  и  относимся  к  ним  как  к  чему-то   само   собой
разумеющемуся.
     И мы не отдаем себе отчета в их жизненно важном значении до тех  пор,
пока не сталкиваемся с возможностью восприятия миров,  отличных  от  того,
который нам известен. Но когда это происходит,  мы  со  всей  очевидностью
осознаем, что для адекватности и полноты восприятия новой  реальности  нам
требуются новые характеристики энергетической  однородности  и  внутренней
связи.
     Я спросил, что такое однородность и внутренняя связь. Он ответил, что
под  однородностью  понимается  однородность  формы  -  все   человеческие
существа на  земле  обладают  формой  шара  или  яйца.  А  тот  факт,  что
человеческая форма сохраняет компоновку шара или яйца, говорит о наличии у
человеческого энергетического поля определенной внутренней связи. Примером
формирования нового типа энергетической однородности  и  внутренней  связи
может служить трансформация  энергетической  формы  древних  магов.  Новые
характеристики однородности обусловили их превращения в  полосу:  все  они
как один сделались  полосами.  А  новые  характеристики  внутренней  связи
позволяют им сохранять новую форму, оставаясь полосами. Сочетание же новых
характеристик однородности и внутренней  связи  на  уровне  энергетической
полосы позволяют древним магам воспринимать новый непрерывный мир.
     -  Каким   образом   приобретаются   соответствующие   характеристики
однородности и внутренней связи? - спросил я.
     - Ключом является положение точки  сборки,  вернее,  ее  фиксация,  -
ответил дон Хуан.
     В тот раз он не захотел вдаваться в детали. По этому я спросил, могут
ли древние маги восстановить себя в форме яйца. Дон Хуан ответил, что  был
момент, когда они могли это сделать, но  не  захотели.  А  затем  линейная
внутренняя связь закрепилась и возвращение стало невозможным. Но дон  Хуан
полагал, окончательная кристаллизация линейной структуры внутренней  связи
и невозможность возвращения были обусловлены  их  выбором,  продиктованным
жадностью. Дело в том, что объем восприятия и возможности этих магов был в
астрономическое число раз  более  обширным  чем  объем  восприятия  любого
обычного мага, не говоря уже об обычном человеке.
     Дон  Хуан  объяснил,  что  для  существа  шарообразной  формы  сферой
человеческого является весь объем в пределах границы шара, сквозь  который
проходят энергетические волокна. В нормальном состоянии мы воспринимаем не
всю сферу человеческого, но, наверное, не более одной тысячной  ее  общего
объема. С учетом этого  факта  очевидным  становятся  невероятный  масштаб
достижения  древних  магов,  умудрившихся   растянуть   себя   в   полосу,
захватывающую в тысячи раз больше волокон, чем шар, и при это  научившихся
воспринимать все проходящие сквозь них волокна.
     По настоянию дона Хуана я изо всех сил старался понять новую для меня
модель энергетической конфигурации. Он втолковывал мне ее снова и снова, и
наконец я кое-как справился с идеей энергетических  волокон,  существующих
внутри и вне светящегося шара. Но как только я начинал  представлять  себе
множество светящихся шаров, модель мгновенно разваливалась в моем  уме.  Я
рассуждал  так:  те  волокна,  которые  являются   внешними   для   одного
светящегося шара, частично окажутся для другого шара, смежного  с  первым.
Получилось, что при достаточно большом количестве  шаров  внешних  волокон
вообще не может быть, ибо все они окажутся внутри  соприкасающихся  других
шаров.
     - Понимание всего этого не является упражнением для разума, -  сказал
дон Хуан, внимательно выслушав мои доводы. - Вряд ли  я  смогу  объяснить,
что именно имеют в виду маги, говоря о волокнах внутри и вне  человеческой
формы. Когда видящий видит человеческую форму, он видит  один-единственный
шар энергии. Твое представление относительно множества шаров  продиктовано
привычкой воспринимать людей как толпу. Но в энергетической вселенной толп
не существует. Там есть только отдельные индивидуумы, одинокие, окруженные
безграничностью. Ты должен увидеть все это сам.
     Я  возразил,  что  с  его  стороны  ни  к   чему   говорить   мне   о
самостоятельном видении, поскольку он знает, что я на это не  способен.  В
ответ он предложил мне одолжить у него немного энергии  и  воспользоваться
ею для того, чтобы увидеть.
     - Как я могу сделать это - одолжить у тебя энергию?
     - Очень просто. Я могу заставить тебя  сдвинуть  в  новое  положение,
более подходящего для не посредственного восприятия энергии.
     Это был первый на моей памяти случай, когда он намеренно заговорил  о
том, что все время делал: вводил меня в некоторое  непостижимое  состояние
осознания, которое он называл вторым вниманием, и  которое  бросало  вызов
всем моим понятием о мире и о самом себе. Итак, чтобы заставить мою  точку
сборки сдвинуться в более подходящее  для  не  посредственного  восприятия
энергии положения, дон Хуан хлопнул меня по спине между  лопаток  с  такой
силой, что у меня перехватило дыхание. Мне показалось, что я провалился  в
обморок, либо заснул. Вдруг я обнаружил, что смотрю или  что  мне  снится,
будто я смотрю на  что-то  в  буквальном  смысле  неописуемое.  Это  нечто
распространялась во все стороны бесконечно. Оно  было  образовано  чем-то,
что напоминало световые струны, но не было похоже ни  на  что,  когда-либо
мною виденное или даже воображаемое.
     Когда я вновь обрел дыхание, а может  быть  -  проснулся,  дон  Хуан,
выжидательно посмотрев, спросил:
     - Что ты видел?
     Я совершенно искренне ответил:
     - Твой удар заставил меня увидеть звезды.
     Услышав это, дон Хуан согнулся пополам от хохота. Потом  он  отметил,
что я просто еще не готов справиться с восприятием необычных вещей.
     - Я заставил твою точку сборки сдвинуться, - продолжал дон Хуан, -  и
в течение  мгновения  ты  созерцал  в  сновидении  энергетические  волокна
вселенной. Но тебе конечно не хватает то ли дисциплины, то ли  энергии  на
реорганизацию характеристик однородности, и внутренней связи. Древние маги
были непревзойденными мастерами такой реорганизации. Именно за счет  этого
им удавалось увидеть все, что только вообще способен увидеть человек.
     - Что значит "реорганизовать характеристики однородности и внутренней
связи"?
     - Это значит - войти в состояние второго  внимания,  удерживая  точку
сборки в новом положении и не давая ей сдвинуться в исходное.
     Затем  дон  Хуан  остановился  на  традиционном  определении  второго
внимания. Он сказал, что вторым вниманием древние маги  назвали  результат
фиксации точки сборки в новом положении. Они рассматривали второе внимание
как полноценную сферу действия подобную обычному  повседневному  вниманию.
Дон Хуан подчеркнул, что маги действительно  обладают  двумя  полноценными
сферами  деятельности.  Одна  из  них  -  небольшая  -  называется  первым
вниманием, осознанием мира повседневности, или фиксацией  точки  сборки  в
привычном положении. Вторая сфера деятельности гораздо больше первой.  Это
- второе внимание, осознания иных  миров,  или  фиксация  точки  сборки  в
огромном множестве всех возможных положений.
     Применяя то, что он называл магическим маневром, дон Хуан помогал мне
переживать совершенно невероятные состояния. Маневр заключался в том,  что
он либо слегка похлопывал, либо сильно ударял меня на уровне лопаток.  Как
он объяснял, удары смещали мою  точку  сборки.  Для  меня  такие  смещения
означали переход осознания в беспокоящее состояние ни  с  чем  несравнимой
ясности - состояние сверхсознания, продолжавшееся недолго, но  позволявшее
мне постигать  все  что  угодно  с  минимальными  усилиями  и  минимальной
подготовкой. Восприятие мое в этом состоянии по большей  части  напоминало
странные  сны,  необыкновенно  интенсивные  по  сравнению   с   нормальным
состоянием осознания.
     Дон Хуан оправдывал неизбежность такого  маневра  тем,  что  основные
понятия и базовые процедуры маг может изложить своему ученику только когда
тот находится в нормальном состоянии сознания, но для того,  чтобы  ученик
усвоил подробные абстрактные объяснения, маг  вынужден  переводить  его  в
состояние второго внимания.
     Обычно ученик совершенно  не  помнит  объяснений,  полученных  им  во
втором внимании. Но они тем не менее накапливаются где-то в его  памяти  и
там хранятся в неизменном виде. Маги научились использовать это  кажущееся
странным свойство памяти, превратив  процесс  восстановления  сознательной
памяти того, что происходило с ними во втором внимании, в  одну  из  самых
сложных и трудно выполнимых традиционных задач магии.
     Это кажущееся странным свойство памяти, а также  трудно  выполнимость
задачи вспоминания маги объясняют следующим  образом.  Каждый  раз,  когда
человек входит во второе внимание, его точка сборки  оказывается  в  новом
положении, до этого ей незнакомым. Вспомнить -  значит  повторно  сдвинуть
точку сборки в то место, где она была  во  время  пребывания  человека  во
втором внимании. Дон Хуан заверил меня, что маги могут не только абсолютно
полностью восстановить все  содержимое  памяти,  но  также  оживить  любое
переживание, когда-либо испытанное ими во втором внимании. Для  этого  они
намеренно сдвигают точку  сборки  в  нужные  положения.  И  еще  дон  Хуан
говорил, что на выполнения  задачи  восстановления  содержимого  памяти  у
магов уходит вся жизнь.
     Когда я находился во втором внимании, дон Хуан давал мне подробнейшие
объяснения  относительно  искусства  магии.  Он  знал,  что   точность   и
корректность останутся со мной, вероятнее всего, в нетронутом виде, на всю
мою жизнь.
     По поводу вероятности их сохранения дон Хуан говорил:
     - Восприятие  человека,  находящегося  во  втором  внимании,  подобно
восприятию ребенка. По этому то, что мы узнаем, остается  с  нами  на  всю
жизнь. "привычка - вторая натура" - как мы говорим о чем-то,  усвоенном  в
раннем возрасте.
     С позиций своего нынешнего знания я понимаю, что дон  Хуан  заставлял
меня входить в состояние второго внимания так часто, как только мог, и  на
возможно более продолжительное время для того,  чтобы  подольше  подержать
мою точку сборки в возможно большем количестве разных положений и  научить
меня адекватному восприятию при сдвинутой точке сборки.  Другими  словами,
его  целью  было  заставить  меня  реорганизовать  свою   однородность   и
внутреннюю связь.
     Бесчисленное количество раз я воспринимал все также точно и ясно, как
я воспринимал мир повседневности в обычном состоянии осознания.  Проблемой
для меня было возведение моста между моими действиями во втором внимании и
моим обычным осознанием. Чтобы понять, что же такое есть второе  внимание,
мне понадобилось массу времени и сил. И не столько в следствии сложности и
замысловатости второго внимания, которые сами  по  себе  весьма  усложняли
ситуацию, сколько потому, что мне было до невозможности  трудно  вспомнить
не только то, как я входил в состояние второго внимания, но даже  то,  что
такое состояние вообще существует.
     Еще одним  прорывом,  который  по  утверждению  древних  магов,  имел
фундаментальное значение и о котором дон Хуан рассказывал самым  подробным
образом, было сделанное древними магами открытие того,  что  точка  сборки
очень легко смещается во время сна. Это открытие  повлекло  за  собой  еще
одно: сны обусловлены смещением точки сборки. Маги древних времен  увидели
- чем значительнее  сдвиг,  тем  более  необычные  сны  видит  человек,  и
наоборот, чем более необычные сны видит человек,  тем  значительнее  сдвиг
точки сборки. Дон Хуан рассказал, что эти наблюдения привели к  разработке
древними магами в весьма экстравагантных приемов  смещения  точки  сборки,
таких как употребление внутрь  растений,  вызывающих  изменения  состояния
сознания, а также использование с этой  целью  состояний  голода,  крайней
усталости и стрессовых ситуаций. Особое же внимание они уделили разработке
практики управления снами. Тем самым,  вероятно,  даже  не  подозревая  об
этом, они  создали  метод,  получивший  в  последствии  название  практики
сновидения.
     Однажды дон Хуан сформулировал наиболее  адекватное  с  точки  зрения
магического искусства определение сновидений. Это произошло во время нашей
с ним прогулки по главной площади в городе Оахака.
     - Маги рассматривают сновидения как исключительно сложное  искусство,
- сказал дон Хуан, - искусство намеренного смещения  точки  сборки  из  ее
привычного положения с целью расширения диапазона восприятия и  углубления
его интенсивности.
     И он рассказал, что в основу  своего  искусства  сновидения,  древние
маги-видящие   положили   пять   особенностей    энергетического    потока
человеческих  существ.   Во-первых,   древние   маги   увидели,   что   те
энергетические волокна,  которые  проходят  непосредственно  сквозь  точку
сборки, могут быть собраны в адекватное восприятие.
     Во-вторых, они увидели, что  если  точка  сборки  смещается  в  новое
положение, то, независимо от того, насколько мало ее смещение,  сквозь  ее
начинают проходить  новые,  ранее  незадействованные  волокна,  тем  самым
изменяется  осознание,  и  новые,  ранее  незадействованные  поля  энергии
собираются в устойчивое связное восприятие.
     В-третьих, они увидели, что, когда человек видит обычные  сны,  точка
сборки легко смещается в новые  положения  вдоль  поверхности  светящегося
яйца и внутрь него.
     В-четвертых, они увидели, что можно заставить точку сборки  смещаться
в  положения,  находящееся  вне  светящегося  яйца  -  в  большой  внешней
вселенной.
     И в-пятых, они увидели, что по средствам  соответствующей  дисциплины
во время обычного сна и созерцания обычных сновидений можно  выработать  и
систематически практиковать целенаправленное смещение точки сборки.



                       2. ПЕРВЫЕ ВРАТА СНОВИДЕНИЯ

     Прежде чем приступить к своему первому уроку по искусству сновидения,
дон Хуан остановился на том,  как,  постепенно  прогрессируя,  развивается
способность человека управлять вторым вниманием.  Сначала  человек  просто
испытывает любопытство, не  особенно  веря  в  то,  что  овладение  вторым
вниманием является для него реальной возможностью. Затем  второе  внимание
превращается в нечто, порождающее ощущение, - теперь уже человек  начинает
его чувствовать. И в конце концов оно развивается в новое состояние бытия,
практическую реальность.  Второе  внимание  становится  выдающейся  силой,
нашим пропуском в удивительные миры, образы  которых  до  этого  не  могли
явиться нам даже в наших самых необузданных фантазиях.
     Существует два способа изложения магического искусства.  Первый  -  с
помощью метафоричных  описаний  мира  магических  измерений.  Второй  -  с
помощью абстрактной терминологии, свойственной теории и практике магии.  Я
всегда предпочитал второй способ, хотя  обычно  рациональный  ум  человека
Запада вряд ли сможет удовлетвориться любым из этих двух способов.
     Дон Хуан объяснил мне что скрывалось за его метафорическим  описанием
развития способности  управления  вторым  вниманием.  Являясь  результатом
смещения точки сборки, второе внимание  не  может  развиться  естественным
образом, само по себе. Оно  формируется  под  действием  намерения.  Таким
образом, сначала человек  должен  генерировать  намерение  развить  второе
внимание. При этом второе внимание остается не более чем идеей. Но в конце
концов  человек  вырабатывает  намерение  сохранять  второе  внимание  как
устойчивое контролируемое смещение точки сборки.
     - Итак, мы на начнем с первого шага к овладению силой, -  сказал  дон
Хуан, приступая к изложению искусства сновидения. - Я намерен обучить тебя
практике настройки сновидения.
     - Что такое настройка сновидения?
     Настроить сновидение - значит обрести практическую способность  точно
управлять общим ходом  развития  ситуации  в  сновидении.  Например,  тебе
снится, что ты - в учебном классе. В данном  случае  настройка  сновидения
будет заключаться в том, что ты не дашь ситуации,  развивающейся  во  сне,
переметнуться в другое место. Ты не перепрыгнешь из класса в горы. Другими
словами, ты контролируешь вид класса и не позволяешь ему исчезнуть до  тех
пор, пока сам того не захочешь.
     - Но разве такое возможно?
     - Вполне. Этот тип контроля ничем не отличается от контроля,  которым
мы обладаем в любой ситуации нашей повседневной жизни.  Маги  привыкают  к
этому и пользуются контролем сновидения,  когда  им  это  необходимо.  Для
того, чтобы выработать привычку контролировать сны, тебе необходимо начать
с чего-нибудь очень простого. Сегодня ночью ты должен будешь  смотреть  во
сне на свои руки.
     Когда я находился в нормальном состоянии осознания, мы почти  никогда
не касались этой темы. Однако, вспоминая  то,  что  происходило  со  мной,
когда я находился во втором внимании, я обнаружил, что мы  возвращались  к
теме настройки сновидения и обсуждали ее гораздо подробнее.  Я,  например,
высказал дону Хуану все, что  думал  по  поводу  абсурдности  данного  мне
задания. В ответ на это дон Хуан предложил мне относиться к заданию как  к
занятному приключению  -  своего  рода  забаве,  -  а  не  как  к  чему-то
серьезному и утомительному.
     -  Всю  свою  серьезность  ты  можешь  вкладывать  в  наши  беседы  о
сновидении, - продолжал дон Хуан. - Объяснения  всегда  требуют  глубокого
осмысления. Ты можешь быть тяжелым и мрачным - это нормально. Но, созерцая
сны,  будь  легче  перышка.  Безусловно,   практика   сновидения   требует
целостности  и  серьезного  отношения,  но  качество   серьезности   здесь
несколько  иное  -  это  серьезность  беззаботного  смеха,  каким  смеется
человек, которому не о чем беспокоиться в этом мире. Только при выполнении
этого условия искусство видеть сны превращает их в сновидения.
     Дон Хуан  уверял,  что  руки  он  выбрал  произвольно.  Объектом  для
фиксации взгляда во сне могли бы быть не руки, а что  угодно  другое,  все
равно прием бы работал. Смысл задачи заключается не в том, чтобы  отыскать
в увиденном сне определенный предмет, а в том,  чтобы  задействовать  свое
внимание сновидения.
     Дон Хуан описал внимание сновидения  как  контроль,  который  человек
обретает над сном, фиксируя точку сборки в любом новом положении, где  она
оказывается, вследствие ее смешения во  сне.  Более  обобщенно  он  назвал
внимание  сновидения  непостижимой  гранью   осознания,   которая   всегда
существует сама по себе, ожидая  момента,  когда  мы  соблазним  ее  целю.
Внимание сновидения - это скрытая потенциальная  возможность,  инструмент,
который каждый из нас хранит в резерве. Однако возможности применить  этот
инструмент в повседневной  жизни  нам,  как  правило,  так  никогда  и  не
предоставляется.
     Первые мои попытки взглянуть во сне на свои  руки  окончились  полным
провалом. После нескольких месяцев  безуспешных  усилий  я  прекратил  это
занятие  и  в  очередной  раз  пожаловался  дону  Хуану   на   абсурдность
поставленной им передо мной задачи.
     - Существует семь врат, - сказал мне в ответ дон Хуан.  -  Сновидящий
должен открыть их - все семь, по очереди. Сейчас ты стоишь  перед  первыми
вратами. И, если ты намерен овладеть искусством сновидения, тебе предстоит
их открыть.
     - Почему ты раньше ничего мне об этом не говорил?
     - Было бессмысленно рассказывать тебе о вратах сновидения прежде, чем
ты уткнешься  лбом  в  первые  из  них.  Теперь  ты  знаешь:  они  реально
существуют и они являются препятствиями, которые необходимо преодолеть.
     Дон Хуан объяснил, что  в  энергетическом  потоке  вселенной  имеются
входы и выходы, и что  в  конкретном  случае  сновидения  входов  -  семь.
Сновидящий воспринимает их как препятствия, которые и были названы  магами
семью вратами сновидения.
     - Первые врата - это  особый  порог.  Преодолевается  он  посредством
осознания  особого  ощущения,  возникающего   перед   тем,   как   человек
проваливается в глубокий сон, - говорил дон Хуан. -  Это  ощущение  сродни
чувству приятной тяжести, которая не дает нам открыть глаза. Мы  достигаем
врат в то самое мгновение, когда осознаем, что засыпаем, паря  во  тьме  и
ощущении тяжести.
     - Но как я могу  осознать,  что  засыпаю?  Существуют  ли  какие-либо
специальные приемы?
     - Нет. Никаких специальных приемов. Просто  намерение  осознать,  что
засыпаешь.
     - Но откуда мне взять такое намерение?
     - Намерение - это вещь, о которой  очень  сложно  сказать  что-нибудь
вразумительное. Если я или кто бы то ни  было  попытается  объяснить,  что
такое намерение, - его слова будут напоминать идиотический бред. Сейчас  я
попробую сформулировать. Маг формирует  намерение  совершить  то,  что  он
намерен совершить, просто за счет того, что он намеревается это совершить.
     - Но это же ничего не значащая бессмыслица, дон Хуан.
     - А ты отнесись к ней повнимательнее. Ведь когда-нибудь  тебе  самому
придется все это объяснять. Мое  утверждение  кажется  тебе  бессмысленным
потому, что ты не рассматриваешь  его  в  соответствующем  контексте.  Как
любой рационально мыслящий человек, ты относишь понимание исключительно  к
сфере рассудочного здравого смысла, то есть - к сфере ума.
     Но в моем утверждении речь идет о намерении. Поэтому с  точки  зрения
мага понимание этой формулировки относится к сфере функций энергетического
тела. Маги считают, что если у человека  возникает  намерение  понять  эту
формулировку, его энергетическое тело понимает ее совсем  иначе,  чем  это
мог  бы  сделать  его  ум.  Весь  фокус  в   том,   чтобы   добраться   до
энергетического тела. А для этого нужна энергия.
     - В каких терминах понимает такую формулировку  энергетическое  тело,
дон Хуан?
     - Как ощущение, чувство в теле, которое очень тяжело  описать.  Чтобы
узнать, о чем я говорю, тебе необходимо самому это почувствовать.
     Я хотел, чтобы он объяснил точнее, но дон Хуан хлопнул меня по спине,
переведя тем самым во второе внимание. В то время эта его манипуляция  еще
оставалась для меня тайной. Я мог бы поклясться, что своим  прикосновением
он меня загипнотизировал. Я думал, что он мгновенно усыпил меня, и это  во
сне я вижу себя рядом с ним -  мы  идем  по  какой-то  широкой  обсаженной
деревьями улице совершенно незнакомого города. Сон был настолько ярким,  а
мое осознание происходящего - настолько четким, что я немедленно попытался
сориентироваться, читая вывески  и  рассматривая  людей.  Говорили  вокруг
определенно не по-английски и не по-испански, но город был западным.  Люди
на улицах  были  похожи  на  жителей  Северной  Европы.  Я  подумал,  что,
вероятно, это - литовцы, и принялся изучать надписи на  домах  и  дорожные
знаки.
     Дон Хуан слегка подтолкнул меня и сказал:
     - Брось, ты не определишь, где мы, поскольку это невозможно. Просто я
одолжил тебе немного своей  энергии,  чтобы  ты  смог  добрать  до  своего
энергетического тела, и это позволило тебе перейти в  другой  мир.  Однако
ненадолго, так что постарайся мудро использовать это время.
     Постарайся все рассмотреть, но не слишком открыто - так, чтобы  никто
тебя не заметил.
     В молчании мы прошли один квартал. Это оказало  на  меня  потрясающее
воздействие. По мере  того,  как  мы  шли,  внутри  моего  тела  нарастало
ощущение  тревоги.  Умом  я  испытывал  любопытство,  но  тело  мое   было
обеспокоено. С пронзительной ясностью я осознал, что нахожусь не  в  своем
мире. Когда мы дошли до перекрестка и  остановились,  прежде  чем  перейти
улицу, я обратил внимание на аккуратно подстриженные  деревья  с  жесткими
скрученными листьями. Вокруг ствола каждого дерева был широкий  немощенный
квадрат для полива. И ни на одном из этих квадратов я не увидел мусора или
травы, столь обычных для городских  клумб.  Только  угольно-черная  рыхлая
почва.
     В тот миг, когда я, прежде чем ступить на мостовую и  перейти  улицу,
взглянул на бордюр тротуара, я вдруг заметил, что  на  улицах  нет  машин.
Тогда  я  сделал  отчаянную  попытку  разглядеть   людей,   во   множестве
мельтешивших вокруг нас, рассчитывая увидеть что-нибудь, что  хоть  как-то
объяснит мне  природу  охватившей  меня  тревоги.  Как  только  я  начинал
смотреть на кого-либо, тот смотрел на меня в ответ. Мгновенно  вокруг  нас
образовалось кольцо жестких голубых и карих глаз.
     Словно молния, меня  пронзила  догадка:  это  вовсе  не  сон,  это  -
реальность, не имеющая отношения к тому, что я привык считать реальным.  Я
повернулся к дону Хуану. Я почти понял, что странного было в  этих  людях,
но тут необычный сухой ветер ударил мне в лицо, проникая внутрь и  задувая
в глаза, уши, рот, нос, затуманив мое зрение и заставив  меня  забыть  то,
что я собирался сказать дону Хуану. Мгновение спустя  я  был  там,  откуда
начиналось это путешествие - в доме дона  Хуана.  Я  лежал  на  соломенной
циновке, свернувшись калачиком.
     -  Я  одолжил  тебе  немного  своей  энергии,  и  ты  достиг   твоего
энергетического тела, - сообщил мне дон Хуан таким тоном, словно речь  шла
о чем-то само собой разумеющемся.
     Я слышал его слова, но сам я  был  нем.  Необычный  зуд  в  солнечном
сплетении делал дыхание поверхностным  и  болезненным.  Я  знал,  что  был
где-то на грани некоторого трансцендентального  открытия  о  сновидении  и
людях, которых видел, но сосредоточиться  на  том,  что  я  знал,  мне  не
удавалось.
     - Где мы были, дон Хуан? Это был сон? Или гипнотическое состояние?
     Это был не сон, - ответил он. - Это было  сновидение.  Я  помог  тебе
достичь второго внимания, чтобы ты понял - намерение - объект, относящийся
не к сфере рассудка, но к сфере энергетического тела.
     На нынешнем этапе ты не можешь постичь всей важности того, о чем идет
речь. Не только потому, что не обладаешь достаточным количеством  энергии,
но и ввиду того, что  тебе  незнакомо  намерение.  Ты  никогда  раньше  не
намеревался что-либо совершить или добыть. Если бы ты знал, что это такое,
твое энергетическое тело мгновенно  постигло  бы,  что  единственный  путь
формирования  намерения  заключается  в  том,  чтобы  сосредоточить   свое
намерение на том, что ты намереваешься совершить или получить. В этот  раз
я сосредоточил его за тебя на достижении твоего энергетического тела.
     -   Цель   сновидения   -   формирование   намерения   добраться   до
энергетического тела? - вдруг спросил  я,  побуждаемый  каким-то  странным
импульсом.
     - Да, конечно, можно сказать и так, - согласился дон Хуан. - В данной
конкретной ситуации, поскольку мы ведем речь о первых  вратах  сновидения,
целью сновидения является формирование намерения заставить  энергетическое
тело  осознать,  что  ты  засыпаешь.  Заставить  нужно  не  себя,  а  свое
энергетическое тело. Причем скорее не заставить, а  просто  позволить  ему
осознать, что ты  засыпаешь.  Ибо  намерение  -  это  желание,  в  котором
отсутствует желание, действие, в котором отсутствует деяние.  Намереваться
- значит, хотеть, не желая, делать, не делая.
     - Прими вызов намерения, - продолжал дон  Хуан.  -  Молча,  с  полной
определенностью и без единой мысли, убеди себя в том, что ты достиг своего
энергетического тела, что ты - сновидящий. Сделав  это,  ты  автоматически
научишься осознавать момент засыпания.
     - Но как я могу убедить себя в том, что  я  -  сновидящий,  если  мне
доподлинно известно, что я таковым не являюсь?
     - Когда ты слышишь о том,  что  должен  себя  в  чем-то  убедить,  ты
автоматически становишься более рациональным. Как можешь ты убедить себя в
том, что ты - сновидящий, если тебе доподлинно известно, что ты таковым не
являешься? Все дело в намерении.  Ты  убеждаешь  себя  в  том,  что  ты  -
сновидящий, хотя никогда ранее сновидение не практиковал, и ты становишься
в этом убежденным - и то, и другое суть одно и то же намерение.
     - То есть мне следует сказать самому себе,  что  я  -  сновидящий,  а
затем приложить максимум усилий к тому,  чтобы  в  это  поверить?  Ты  это
имеешь в виду?
     - Нет. Намерение - это гораздо проще, и в то же  время  -  бесконечно
сложнее.  Для  его  формирования  требуются  воображение,   дисциплина   и
устремленность. В данном случае вознамериться означает обрести непреложное
внутреннее знание того, что ты - сновидящий.
     Это должно быть знание, принадлежащее телу.  Каждой  его  клеткой  ты
должен чувствовать, что ты сновидящий.
     Затем дон Хуан шутливым тоном добавил, что  не  обладает  достаточным
количеством  энергии  для  еще  одного  одолжения,  поэтому  мне  придется
добираться до  моего  энергетического  тела  самостоятельно,  ибо  другого
выхода у меня нет. Формирование намерения достичь первых  врат  сновидения
является одним из средств достижения второго  внимания  и  энергетического
тела. Такое открытие в свое время сделали маги древности.
     Сообщив мне об этом, дол Хуан буквально вытолкал меня из своего дома,
велев не показываться до тех пор, пока я с помощью намерения  не  доберусь
до первых врат сновидения.
     Я вернулся  домой  и  в  течение  нескольких  месяцев  каждый  вечер,
укладываясь спать, отчаянно "намеревался" осознать миг засыпания и во  сне
увидеть собственные руки. Что же касается второй части  задачи  -  убедить
себя в том, что я - сновидящий, достигший своего энергетического тела - то
ее выполнение представлялось мне абсолютно невозможным.
     Но как-то, когда я прилег отдохнуть днем, я  увидел  сон,  в  котором
смотрел на свои руки. Этот  случай  оказался  уникальным,  сон  больше  не
повторялся. Неделя проходила за неделей, но мне по-прежнему  не  удавалось
ни осознать момент засыпания, ни найти во сне свои руки.  Однако  я  начал
замечать, что в моих снах присутствует некое  смутное  чувство.  Словно  я
должен был что-то сделать, но никак не мог вспомнить, что именно.
     Когда я рассказал дону Хуану  о  своих  тщетных  попытках  прорваться
сквозь первые врата сновидения, он дал мне некоторые указания:
     - Когда сновидящему предлагают найти во сне определенный объект,  это
- уловка. Истинная же цель состоит в осознании момента засыпания.  А  это,
как ни странно, достигается не посредством установки на осознание  момента
засыпания,  но  посредством  установки  на  устойчивую  фиксацию  во   сне
какого-либо конкретного образа.
     Дон Хуан рассказал, что сновидящий бросает короткие  целенаправленные
взгляды на все, что присутствует в сновидении. А тот  объект,  на  котором
устойчиво сфокусировано его внимание, является  лишь  своего  рода  точкой
отсчета. С нее сновидящий переводит взгляд,  чтобы  посмотреть  на  другие
объекты, присутствующие в  содержимом  сна,  как  можно  чаще  возвращаясь
обратно - к точке отсчета.
     Ценой неимоверных усилий мне действительно удалось найти во сне руки.
Но руки эти не были моими. Они только казались моими, на самом же деле эти
руки мне не принадлежали, они все время изменялись,  временами  приобретая
поистине кошмарные формы. Тем временем все остальное содержимое моих  снов
было на диво  устойчивым.  Мне  почти  удавалось  сохранять  образ  любого
объекта, на котором я сосредоточивал внимание.
     Так продолжалось несколько  месяцев.  Потом  вдруг  однажды  качество
моего сновидения как бы само собой резко изменилось. Я  ничего  специально
для  этого  не  делал.  Просто  каждый  вечер  я  ложился  спать,   твердо
намереваясь не упустить момент засыпания и отыскать во сне свои руки.
     В тот раз мне снилось, что я приехал в свой родной город. Не то чтобы
город, который мне снился, был в точности похож на мой родной, но каким-то
образом у меня возникло убеждение, что это и есть то самое  место,  где  я
родился. Началось  все  как  обычный,  хотя  и  очень  яркий,  сон.  Потом
освещенность во сне изменилась. Образы сделались более четкими. Улица,  по
которой я шел, стала выглядеть заметно реальнее,  чем  за  миг  до  этого.
Заболели ноги. Я  почувствовал,  что  предметы  до  абсурда  по-настоящему
тверды. Когда я, скажем, ударился о дверь,  я  не  только  ощутил  боль  в
ушибленном колене, но и пришел в ярость от собственной неуклюжести.
     Я совершенно реально бродил по городу до полного изнеможения.
     Я видел все так же четко, как видел бы, если бы по-настоящему приехал
в этот город и как турист бродил по улицам. Не было никакой разницы  между
этой прогулкой по городу во сне и любой из реальных прогулок, которые  мне
доводилось предпринимать в городах, где я бывал впервые.
     - Мне думается, ты зашел чересчур далеко, - сказал дон Хуан, выслушав
мой отчет. - Ведь от тебя требовалось  лишь  осознать  миг  засыпания.  Ты
обрушил стену вместо того,  чтобы  только  прихлопнуть  сидевшего  на  ней
комара.
     - Ты имеешь в виду, что все это было неправильно?
     - Нет. Но ты явно пытаешься сделать  нечто,  что  уже  когда-то  тебе
удавалось. Когда я заставил твою точку сборки сдвинуться,  и  мы  с  тобой
оказались в том странном городе, ты не спал. Ты видел сон, но ты не  спал.
Это было сновидение. Я имею в виду, что твоя  точка  сборки  сдвинулась  в
новое положение не за счет нормального сна. Я заставил ее сдвинуться.
     И теперь ты определенно можешь достичь того же  самого  ее  положения
посредством сновидения, но сейчас я бы не советовал тебе это делать.
     - Это опасно?
     - И еще как!  Сновидение  требует  исключительной  трезвости.  Нельзя
допускать  ни  одного  неверного   движения.   Сновидение   есть   процесс
пробуждения,  обретения  контроля.   Внимание   сновидения   нуждается   в
систематической тренировке, ибо оно есть дверь в сферу второго внимания.
     - Какая разница между вниманием сновидения и вторым вниманием?
     - Второе внимание подобно океану, а внимание сновидения - впадающей в
него реке. Второе внимание - это состояние  осознания  полноценных  миров,
таких же полноценных, как наш.  А  внимание  сновидения  -  это  состояние
осознания отдельных объектов, присутствующих в сновидении.
     Дон Хуан особо подчеркнул, что внимание сновидения -  ключ  к  любому
движению в мире магов. Среди множества вещей, присутствующих в наших снах,
имеются   объекты,   которые   являются    результатами    энергетического
вмешательства. Они внедрены в наши сны извне посторонними силами. В умении
находить и отслеживать их и состоит искусство магии.
     Дон Хуан настолько явно выделил эти несколько фраз,  что  я  попросил
его объяснить еще раз. Некоторое время он колебался, потом ответил.
     - Сны - это если не дверь, то, определенно, лазейка в другие миры,  -
начал он. - Будучи таковыми, сны подобны улице с  двусторонним  движением.
Через эту лазейку наше осознание пробирается в иные сферы бытия. А  оттуда
в наши сны пробираются лазутчики.
     - Что такое лазутчики?
     - Заряды энергии, которые вливаются в наши нормальные сны, смешиваясь
с имеющимися там объектами. Всплески посторонней энергии - они поступают в
наши сны, а мы интерпретируем их то ли как что-то известное нам, то  ли  -
как неизвестное.
     - Ты уж меня прости, дон Хуан, но как-то  не  доходит  до  меня  твое
объяснение.
     - Не доходит, потому что ты  настойчиво  продолжаешь  думать  о  снах
известным тебе образом - как о том, что происходит с нами, когда мы  спим.
Я же настойчиво предлагаю тебе иную версию: сны -  лазейка  в  иные  сферы
восприятия. Через нее просачиваются  потоки  неведомой  энергии.  И  тогда
мозг, или ум, или что-то еще - то, что эти потоки энергии  воспринимает  -
трансформирует их, превращая в части содержимого сновидений.
     Дон Хуан немного помолчал,  очевидно,  чтобы  дать  моему  уму  время
справиться с тем, что рассказал.
     - Маги осознают эти потоки посторонней энергии,  -  продолжил  он.  -
Заметив их, маги стараются изолировать их от нормального хода сновидений.
     - Почему маги изолируют их, дон Хуан?
     - Потому что эти потоки приходят  из  иных  реальностей.  И  если  мы
отследим  их  до  самого  их  истока,  они  послужат  нам  проводниками  в
пространства, наполненные такими тайнами, что даже магов  бьет  дрожь  при
одном упоминании об этой возможности.
     - Каким образом  маги  изолируют  их  от  нормального  течения  своих
сновидений?
     - При помощи тренировки и контроля внимания  сновидения.  В  какой-то
момент внимание сновидения обнаруживает эти  потоки  энергии  в  ситуациях
сновидения. Тогда весь сон тает, остается только чужеродная энергия.
     Дальше обсуждать эту тему дон Хуан отказался. Он вернулся к тому, что
так или  иначе,  но  ему  приходится  рассматривать  мой  сон  как  первую
настоящую попытку практики сновидения. А это  означает,  что  мне  удалось
добраться до первых врат сновидения.
     Как-то однажды дон  Хуан  вдруг  неожиданно  вернулся  к  прерванному
разговору. Он сказал:
     - Сейчас я еще раз расскажу тебе, что следует делать  во  сне,  чтобы
пройти сквозь первые врата сновидения. Сфокусируй  взгляд  на  чем-нибудь,
что ты выберешь в качестве точки отсчета. Затем переводи взгляд на  другие
объекты, мгновение смотри на них, сразу же возвращаясь  к  точке  отсчета.
Помни: если ты бросаешь лишь короткие взгляды, образы не сдвигаются.
     - Что это значит - пройти сквозь первые врата сновидения?
     - Мы достигаем первых врат, когда осознаем мгновение  засыпания  либо
когда видим фантастически реальный сон. После того, как  мы  их  достигли,
нам необходимо пройти  сквозь  них,  обретя  способность  сохранять  образ
любого объекта, присутствующего в содержимом наших снов.
     - Мне почти удается устойчиво созерцать объекты в моих снах,  но  они
слишком быстро рассеиваются, - сказал я.
     - Именно об этом я и говорю. Прием использование  точки  отсчета  был
разработан магами с целью  компенсации  такого  качества  сновидений,  как
мимолетность. Каждый раз, когда ты выделяешь точку отсчета и  бросаешь  на
нее взгляд, ты испытываешь прилив энергии. Поэтому для начала  не  пытайся
взглянуть на большое количество объектов. Четырех будет достаточно.  Потом
постепенно ты будешь расширять диапазон, пока  не  научишься  разглядывать
все, что захочешь. Но всегда, как только образы начинают сдвигаться  и  ты
чувствуешь, что  утрачиваешь  контроль,  немедленно  возвращайся  к  точке
отсчета и начинай сначала.
     - Ты действительно веришь в то, что я в самом деле достиг первых врат
сновидения, дон Хуан?
     - Да. И  это  очень  много  значит.  По  мере  того,  как  ты  будешь
продвигаться дальше, ты  увидишь,  насколько  легко  тебе  будет  даваться
практика сновидения.
     Я  думал,  что  дон  Хуан  либо  преувеличивает,  либо   хочет   меня
приободрить. Но он сказал, что говорит совершенно честно.
     -  Самым  поразительным  явлением  из  всего,   что   происходит   со
сновидящим, оказывается то, что по достижении первых врат сновидения,  они
достигают также и энергетического тела.
     - Что такое энергетическое тело?
     - Двойник физического тела.  Призрачная  форма,  составленная  чистой
энергией.
     - Но разве физическое тело не состоит из энергий?
     - Состоит. Различие в том,  что  энергетическое  тело  -  это  только
форма, не имеющая массы. Являясь чистой энергией, оно  способно  совершать
действия, выходящие за пределы возможностей физического тела.
     - Например, дон Хуан?
     - Например, в мгновение ока перемещаться  в  любой  конец  вселенной.
Сновидение есть искусство закалки энергетического тела, искусство придания
ему гибкости и координации посредством постепенной тренировки.
     Практикуя сновидение, мы уплотняем энергетическое тело, пока  оно  не
становится   воспринимающей   единицей.   Восприятие,   которым   обладает
энергетическое тело, - независимо, хотя и подвержено  влиянию  со  стороны
нашего обычного повседневного восприятия. Энергетическое тело воспринимает
в своей собственной отдельной сфере.
     - Что это за сфера, дон Хуан?
     - Энергия. Энергетическое тело воспринимает  энергию  как  собственно
энергию. В процессе сновидения  оно  может  обращаться  с  энергией  тремя
различными способами: воспринимать потоки энергии, использовать энергию  в
качестве толкателя,  чтобы,  подобно  ракете,  перелететь  в  какие-нибудь
совершенно неожиданные пространства, или воспринимать так, как  мы  обычно
воспринимаем мир.
     - Кто значит воспринимать потоки энергии?
     -   Это   значит   видеть.   Энергетическое   тело   видит   энергию,
непосредственно воспринимая ее то ли как  свет,  то  ли  как  своего  рода
вибрирующий поток, то ли как неоднородность пространства. Или же оно прямо
чувствует ее как встряску или некое  ощущение,  которое  может  быть  даже
болью.
     - А тот другой способ, о котором ты говорил, дон Хуан?  Использование
энергии в качестве толкателя?
     - Энергия - сфера существования и  восприятия  энергетического  тела.
Поэтому  для  него  не  составляет  труда  пользоваться  существующими  во
вселенной энергетическими потоками для перемещения.  Все,  что  для  этого
требуется - выделить эти потоки и идти с ними.
     Дон  Хуан  замолчал  в  нерешительности,  словно   собирался   что-то
добавить, но не был уверен в том, что это стоит  делать.  Он  улыбнулся  и
продолжил объяснение в тот самый  момент,  когда  я  начал  было  задавать
следующий вопрос.
     - Я уже говорил, что в своих сновидениях маги выделяют лазутчиков  из
иных сфер бытия, - сказал он. - Этим занимается энергетическое тело -  оно
и узнает чуждую энергию, и захватывает  ее.  Однако  крайне  нежелательно,
чтобы сновидящий чрезмерно  этим  увлекался,  поскольку  ловля  лазутчиков
превращается в страсть, на поводу у которой он идет. Я не  хотел  тебе  об
этом рассказывать из-за той легкости, с какой  человек  может  угодить  во
власть этой охотничьей страсти.
     Затем дон Хуан быстро сменил тему разговора и  тщательно  описал  мне
целый блок практических приемов. Я обнаружил, что на каком-то  уровне  они
были для меня непостижимы, однако на другом казались  вполне  логичными  и
понятными. Он еще раз повторил, что  намеренно  контролируемое  достижение
первых врат сновидения есть путь к  энергетическому  телу.  Но  сохранение
этого достижения зависит  только  от  количества  энергии.  Маги  получают
необходимую для этого энергию, разумно перераспределяя ту имеющуюся у  них
энергию,   которая   используется   ими   для   восприятия   нашего   мира
повседневности.
     Когда я потребовал, чтобы дон Хуан выразился яснее, он  добавил,  что
каждый человек обладает определенным количеством изначальной энергии.  Это
количество - вся энергия, которая у нас есть. И всю ее мы  используем  для
того, чтобы воспринимать столь поглощающий нас обычный мир и справляться с
возникающими в нем проблемами.
     Несколько раз он с нажимом повторил, что  больше  нам  взять  энергию
неоткуда, поскольку вся имеющаяся у  нас  энергия  уже  задействована,  ни
капли ее не остается на экстраординарное восприятие, каковым, в частности,
является сновидение.
     - И что же нам остается? - спросил я.
     - Нам остается лишь  одно  -  стать  скрягами  в  отношении  энергии,
добывая ее любыми доступными способами везде, где только возможно.
     Затем дон Хуан рассказал о том, что у магов есть особый метод  добычи
энергии. Они разумно перераспределяют свою энергию, сокращая ее расход  за
счет устранения из своей жизни  всего,  что  считают  лишним.  Этот  метод
получил название "пути мага". Как сформулировал дон  Хуан,  сущность  пути
мага заключается в определенном подходе к последовательному выбору способа
поведения в отношении жизненных ситуаций, с которыми  маг  сталкивается  в
этом мире. То, что выбирает маг, всегда разумнее того, чему  нас  учили  в
этом мире родители, учителя, старшие друзья. Выбор мага призван  исправить
наш образ жизни, изменяя основу нашего отношения к самой жизни.
     - О каком отношении ты говоришь? - спросил я.
     - Существует два основных варианта отношения к жизни, - ответил он. -
Первый - покориться ей, либо приспосабливаясь к  ее  требованиям,  либо  с
ними сражаясь. Второй - формирование своей  жизненной  ситуации  сообразно
своим собственным планам.
     - И мы действительно можем формировать свою жизненную  ситуацию,  дон
Хуан?
     - Человек способен формировать свою жизненную ситуацию в соответствии
со своими установками, - настаивал дон Хуан. - Сновидящие делают это.  Это
звучит дико? Вовсе нет, особенно если учесть, как мало мы о себе знаем.
     Он сказал, что, будучи учителем, заинтересован в  том,  чтобы  я  как
следует уяснил себе, что такое жизнь и что значит  жить,  то  есть  каково
различие между феноменом жизни как следствием действия биологических  сил,
и процессом жизни как деятельностью, направленной на познание.
     - Говоря о формировании жизненной ситуации, - продолжал дон  Хуан,  -
маги  имеют  в  виду  формирование  осознания  процесса  жизни.  За   счет
формирования этого осознания мы можем  обрести  энергию,  достаточную  для
формирования последствий каждого сделанного нами выбора и всего хода нашей
жизни.
     Заканчивая наш разговор о сновидении, дон  Хуан  посоветовал  мне  не
просто подумать о том, что он мне рассказал,  но  постараться  посредством
многократного повторения воплотить его концепции в жизнь, выработав новый,
более корректный и энергетически целесообразный образ жизни. Он утверждал,
что все новое в нашей жизни, в частности, концепции магов, которым он меня
обучал, должно повторяться до полного нашего изнеможения, и  только  тогда
мы ему открываемся. Он также отметил, что именно за счет  повторения  наши
предшественники по социуму приучают нас к принятому  в  этом  мире  образу
восприятия.
     По мере того, как я продолжал практиковать начальные  шаги  искусства
сновидения, мне удалось добиться полноценного осознания момента засыпания.
Кроме того, я научился останавливаться в сновидении, чтобы целенаправленно
изучить любой объект, присутствующий в сюжете сна. То,  что  я  испытывал,
казалось мне по меньшей мере чудом.
     Дон Хуан утверждал, что по мере того,  как  сны  делаются  все  более
подконтрольными  нам,  совершенствуется  и  наше   умение   контролировать
внимание сновидения. Он был прав, говоря, что внимание сновидения вступает
в действие, когда его призывают, когда перед ним ставят задачу. Происходит
это не как процесс в обычном понимании. Занимающей какое-то время  системы
операций либо последовательности  функциональных  действий,  приводящих  к
некоторому результату, при этом нет. Просто случается пробуждение.  Нечто,
до тех пор дремавшее, начинает действовать.



                        3. ВТОРЫЕ ВРАТА СНОВИДЕНИЯ

     В ходе практики  сновидения  я  обнаружил,  что  для  обучения  этому
искусству  учителю   необходимо   сформировать   подход,   основанный   на
дидактическом синтезе. В  этом  случае  он  сможет  добиться  выявления  и
усиления тех сторон учения, для которых  это  является  необходимым.  Чего
добивался дон Хуан, давая мне первое задание? По-сути, он хотел  заставить
меня упражнять внимание сновидения посредством  фокусировки  на  объектах,
присутствующих в сновидении. В качестве стрелки-указателя,  выводящего  на
этот эффект, дон Хуан использовал идею осознания  момента  засыпания.  Его
заявление, будто изучение присутствующих во сне объектов есть единственный
путь к осознанию момента засыпания, было не более чем уловкой.
     Едва взявшись  за  практическую  отработку  искусства  сновидения,  я
понял, что тренировка внимания  сновидения  является  весьма  существенной
вещью. Однако с точки зрения ума тренировка осознания на уровне сновидения
кажется  чем-то  невозможным.  Дон  Хуан  объяснял,  что   основой   такой
тренировки является настойчивость. Рано или поздно, - говорил  он,  -  под
воздействием этой настойчивости защитные барьеры  ума  разрушаются,  и  на
сцену выходит внимание сновидения.
     По мере практики сосредоточения и удержания  внимания  сновидения  на
объектах  сновидения,  я  начал  чувствовать  какую-то   очень   необычную
уверенность в себе. Она была настолько странной, что я  обратился  к  дону
Хуану за разъяснением.
     - Ощущение уверенности в себе дает  тебе  именно  вхождение  в  сферу
второго внимания, - пояснил он. -  Теперь  от  тебя  требуется  еще  более
трезвый  подход.  Будь  очень  осмотрителен,  продвигайся   медленно,   но
неуклонно, и ни в коем случае не разговаривай об этом. Просто действуй!
     Я сообщил ему, что в своей практике я уже добился того, о чем он  мне
говорил. Действительно, когда я  бросал  на  объекты  сновидения  короткие
взгляды, их образы не рассеивались. Я сказал, что сложнее всего преодолеть
изначальный барьер, не  позволяющий  вывести  сновидение  в  сферу  нашего
сознательного внимания. Я спросил его  мнения,  потому  что  сам  искренне
полагал, что барьер этот - чисто психологического  свойства,  -  результат
нашей  социальной  обусловленности,  вследствие  которой  мы  не   склонны
придавать снам особого значения.
     - Этот барьер - не только результат обусловленности, - ответил он.  -
Это - первые врата сновидения Теперь, когда ты их преодолел, тебе  кажется
странным, что раньше тебе не  удавалось  по  своей  воле  останавливаться,
обращая внимание на какой-либо объект сновидения. Но не спеши считать  это
достижением. Первые врата сновидения являются естественным препятствием  и
преодолеваются автоматически просто за счет увеличения уровня энергии.
     Затем дон Хуан настоял на том, что мы станем  говорить  о  сновидении
только в тех случаях, когда я буду находиться во втором внимании или когда
он сам сочтет нужным. Он просил меня во что  бы  то  ни  стало  продолжать
практику, обещая со своей стороны ни во что не вмешиваться.
     Постепенно осваиваясь с настройкой сновидения, я начал опять и  опять
испытывать ощущения,  которые  почему-то  счел  очень  важными.  Это  было
ощущение, словно я скатываюсь в  канаву.  Оно  приходило  точно  в  момент
засыпания. Дон Хуан не вмешивался: он ни разу не сказал, что эти  ощущения
бессмысленны и позволил мне записывать все, что я считал нужным. Сегодня я
отдаю себе отчет, насколько нелепо выглядел тогда  в  глазах  дона  Хуана.
Если бы сегодня мне довелось обучать кого-нибудь практике  сновидения,  я,
безусловно, немедленно пресек бы подобное поведение ученика. Дон  Хуан  же
просто потешался надо мной и дразнил, называя скрытым эгоманьяком, который
заявляет о том,  что  борется  с  чувством  собственной  важности,  а  сам
потихоньку дотошно ведет сверхличный  дневник  с  надписью  "Мои  Сны"  на
обложке.
     При  каждом  удобном  случае  дон  Хуан  подчеркивал,  что   энергия,
необходимая для освобождения  внимания  сновидения  появляется  вследствие
перераспределения той энергии, которая уже есть в нашем  распоряжении.  Он
был   абсолютно   прав.   Высвобождение   внимания   сновидения   является
естественным следствием корректировки образа жизни. Поскольку нет никакого
внешнего источника энергии, к которому мы могли бы  подключиться,  то  для
получения толчка нам остается лишь тем или иным способом  перераспределять
ту энергию, которой мы реально располагаем.
     Дон Хуан настаивал, что именно путь мага является наилучшей "смазкой"
для приведения в действие механизма перераспределения энергии,  и  в  этом
смысле наиболее важным, наиболее  эффективным  достижением  на  пути  мага
является потеря чувства собственной важности. Дон Хуан  был  убежден,  что
это абсолютно необходимо для достижения успеха в любом  действии  мага,  и
настаивал,  чтобы  ученики  уделяли  особое  внимание   выполнению   этого
требования, утверждая, что чувство собственной важности является не только
главнейшим и опаснейшим врагом мага,  но  и  роковым  барьером  для  всего
человечества.
     Дон  Хуан  считал,  именно  на  удовлетворение  чувства   собственной
важности уходит подавляющая часть нашей энергии. С особой очевидностью это
проявляется в нашей постоянной обеспокоенности тем, как нас воспримут, как
нам себя подать, какое впечатление мы производим. Нас  всегда  чрезвычайно
сильно волнует, понравимся ли мы окружающим, признают ли нас  и  будут  ли
нами восхищаться. Если бы нам  удалось  хотя  бы  частично  избавиться  от
чувства собственной важности, с нами произошли бы два необычайных события.
Первое  -  высвободилась  бы  энергия,  которой  питается   наша   иллюзия
собственного величия. Второе - появилась бы свободная энергия, достаточная
для проникновения в сферу второго внимания, что позволило бы нам  хотя  бы
мельком взглянуть на истинное величие вселенной.
     Чтобы  научиться  устойчиво  фокусировать  внимание   сновидения   на
интересовавших меня объектах, мне понадобилось два года. Зато я  настолько
освоился, что  чувствовал  себя  так,  словно  всю  жизнь  только  этим  и
занимался. Самым невероятным было то, что я не мог даже представить  себе,
что когда-то этого не умел.
     Однако я помнил, насколько сложно мне было когда-то  думать  об  этом
даже как о потенциальной возможности. Однажды мне  пришло  в  голову,  что
способность  исследовать  происходящее  в   сновидениях   является   нашей
врожденной способностью,  как,  скажем,  способность  ходить.  Человек  от
природы - двуногое существо, но какие  усилия  нам  приходится  прилагать,
чтобы научиться ходить!
     Новая способность рассматривать объекты  снов  "короткими  взглядами"
сопровождалась постоянными напоминаниями самому  себе  о  том,  чтобы  это
делать. Я, в общем, знал о своей склонности к брюзжанию,  но  во  сне  эта
склонность усиливалась до такой  степени,  что  в  конце  концов  я  начал
злиться на самого себя и даже задался вопросом: не является ли это чьим-то
посторонним влиянием? Временами я даже подумывал, что схожу с ума.
     - Я без конца болтаю сам с собой во сне, напоминая себе  о  том,  что
нужно рассматривать объекты, - пожаловался я дону Хуану.
     В  целом  я  старался  придерживаться  нашего  соглашения   обсуждать
искусство сновидения  только  по  его  инициативе.  Однако  данный  случай
показался мне слишком серьезным.
     - А это случайно не звучит  так,  будто  говоришь  не  ты,  а  кто-то
другой? - спросил дон Хуан.
     - Подумать только - именно так! Это действительно звучит так,  словно
говорю не я.
     - Тогда это - не ты. Но время для объяснения  этого  явления  еще  не
пришло. Предположим, в этом мире мы  не  одни,  что  сновидящему  доступны
другие миры - полноценные целостные миры. Из  этих  полноценных  целостных
миров к нам являются энергетические сущности. В следующий раз, когда опять
услышишь, как ты ворчишь на себя  во  сне,  по-настоящему  разозлись  и  в
приказном тоне рявкни: "Прекратить!"
     Я  столкнулся  с  новым  для  себя  вызовом:  необходимостью  вовремя
вспомнить о том, что следует выкрикнуть эту команду.  И  наверное  потому,
что уж слишком меня все это раздражало, я смог-таки вспомнить и рявкнул во
сне: "Прекратить!" Ворчание  тут  же  прекратилось  и  больше  никогда  не
повторялось.
     - Это происходит с каждым сновидящим? - спросил я у дона Хуана, когда
мы встретились в очередной раз.
     - С некоторыми,  -  безразличным  тоном  ответил  он.  Я  начал  было
пространно рассказывать о том, как все  это  было  странно,  но  дон  Хуан
оборвал мою тираду, сказав: -  Теперь  ты  готов  приблизиться  ко  вторым
вратам сновидения.
     Я тут  же  ухватился  за  возможность  получить  ответы  на  вопросы,
теснившиеся в моем уме, поскольку  задать  их  раньше  не  предоставлялось
случая. Особенно меня интересовало то, что я  пережил,  когда  он  впервые
заставил себя войти в состояние  сновидения.  Я  сказал  дону  Хуану,  что
прекрасно  помню  все  объекты,  которые  мне  удалось  созерцать  в  моих
собственных снах, но что мне не приходилось  испытывать  ничего,  хотя  бы
отдаленно напоминавшего то  наше  сновидение  по  яркости  и  насыщенности
деталями.
     - Чем больше я об этом думаю, - сказал  я,  -  тем  больше  это  меня
интригует. Когда я  разглядывал  людей,  бывших  в  том  сновидении,  меня
охватил незабываемый  страх.  Было  до  такой  степени  жутко,  что  кровь
буквально застыла в жилах. Что это было за чувство, дон Хуан?
     - По-моему, твое энергетическое тело  попалось  на  удочку  неведомой
энергии того места. Поэтому, поскольку ты впервые столкнулся с  чужеродной
энергией, то возникшее у  тебя  чувство  испуга  и  протеста  было  вполне
естественным.
     - Ты склонен вести себя подобно магам древних времен, - продолжал он.
- Как только тебе предоставляется случай, ты отпускаешь свою точку сборки.
В тот раз она сдвинулась на довольно значительное расстояние. В результате
ты, как в свое время древние маги, отправился куда-то  далеко  за  пределы
известного нам мира. Путешествие столь же реальное, как и опасное.
     Я пропустил его замечание  мимо  ушей,  не  вникая  в  его  значение,
поскольку меня интересовало другое. Я спросил:
     - Тот город, вероятно, находился на другой планете?
     - Ты пытаешься объяснить сновидение, опираясь на то, что знаешь,  или
полагаешь, что знаешь, - ответил он.  -  Единственное,  что  я  могу  тебе
сказать, - это то, что город, в котором ты побывал, не находится  в  нашем
мире.
     - А где же он тогда находится?
     - Вне этого мира, разумеется. Послушай, ведь ты не такой  уж  тупица.
Ты все заметил с самого начала. И делаешь вид, что  не  понимаешь,  только
потому, что не можешь себе представить, чтобы  что-то  не  принадлежало  к
этому миру.
     - Хорошо, а вне этого мира - это где, дон Хуан?
     -  Можешь  мне  поверить,  это  "вне  этого  мира"   является   самой
замысловатой вещью во всем магическом искусстве. Ты, например,  полагаешь,
что я видел тогда то же самое, что и ты. Ведь ты ни разу не спросил  меня,
что я видел. Но на самом деле ты, и только ты видел и тот город, и людей в
нем. Я же ничего подобного не видел. Я видел энергию.  Так  что  в  данном
конкретном случае лично для тебя одного "вне этого мира" означало  "в  том
городе".
     - Но тогда, дон Хуан, тот город не был  реальностью.  Он  существовал
только для меня и только в моем уме.
     - Нет. Не в этом дело. Теперь  ты  пытаешься  свести  нечто  поистине
трансцендентное к вещам самым обыкновенным. Но это невозможно. Путешествие
было реальностью. Ты видел город. Я видел энергию. Ни ты,  ни  я  не  были
правы. И ни ты, ни я не ошибались.
     - Твои слова относительно реальности подобных вещей приводят  меня  в
полную растерянность. Ведь ты только что говорил о том, что то место  было
реальным. Но, если это так, то как у нас  с  тобой  могли  возникнуть  два
различных варианта его образа?
     - Очень просто. Наши версии различны, потому что на тот момент  мы  с
тобой  обладали  различными  характеристиками  однородности  и  внутренней
связи. А ведь я уже тебе говорил о том,  что  эти  характеристики  и  есть
ключи к восприятию.
     - Как ты думаешь, мне удастся еще раз побывать в том самом конкретном
городе?
     - Меня привел туда ты. Так что я не знаю. Вернее, знаю, но  объяснить
не могу.  Вернее,  могу,  но  не  хочу.  Тебе  просто  следует  выждать  и
самостоятельно выяснить, в чем тут дело.
     Дон Хуан решительно прервал разговор на эту тему.
     - Давай-ка вернемся к основной теме, - предложил он. -  Вторые  врата
сновидения достигаются тогда, когда ты  "просыпаешься"  из  одного  сна  в
другом сне. Ты  можешь  иметь  столько  параллельных  сновидений,  сколько
захочешь. Или столько, сколько сможешь. Главное - в одинаковой степени все
их контролировать и "проснуться" в  одном  из  них,  а  не  в  нашем  мире
известного.
     Меня охватила паника.
     - Уж не хотел ли ты сказать, что я никогда не проснусь в этом мире? -
спросил я.
     - Нет, этого я не говорил. Но раз уж ты затронул эту тему, я вынужден
сказать тебе, что такое тоже возможно. Маги  древности  имели  обыкновение
так поступать. Они никогда не просыпались  в  этом  мире  известного.  Так
поступили и некоторые из магов моей линии. Конечно, это можно сделать,  но
я бы не советовал. Я хочу,  чтобы  по  окончании  практики  сновидения  ты
проснулся самым обычным и естественным образом. Но вот во  время  практики
тебе должно присниться, что ты проснулся в другом сне.
     Невольно у меня вырвался тот же вопрос, который я задавал ему,  когда
он впервые рассказывал  о  настройке  сновидения.  Я  услышал  собственный
голос, вопрошающий:
     - Но разве такое возможно?
     Дон Хуан явно заметил, что я не в себе, и со смехом ответил  так  же,
как и в тот раз:
     - Разумеется, это возможно. Все  дело  в  самоконтроле,  и  он  ничем
принципиально не отличается  от  самоконтроля,  которым  мы  пользуемся  в
повседневной жизни.
     Я наконец справился со своим замешательством  и  приготовился  задать
следующий вопрос, но дон Хуан опередил меня,  заговорив  о  гранях  вторых
врат  сновидения.  Его  объяснения  ввергли  меня  в  еще  более  глубокое
замешательство.
     - Существует одна проблема, связанная со вторыми вратами  сновидения,
- сказал он. - И она может быть очень и очень серьезной.  Все  зависит  от
особенностей характера. И если нам присуща  тенденция  идти  на  поводу  у
нашей склонности цепляться за вещи и привязываться к ситуациям,  -  у  нас
могут возникнуть серьезные затруднения.
     - Каким образом, дон Хуан?
     - А ты подумай. Ведь тебе уже приходилось, исследуя содержимое  снов,
испытывать  необычный  манящий  интерес,  странное  удовольствие.   Теперь
представь  себе:  ты  переходишь  от  одного  сновидения  к  другому,  все
разглядываешь,  исследуешь  каждую  деталь.  Нетрудно  понять,  что  таким
образом можно забраться в смертельные глубины, откуда нет выхода. Особенно
если  человеку  свойственно  индульгирование  [indulgе   (англ.)   -   см.
примечание к 4 тому К.К. "Сказки о силе", стр.14, (София, Киев, 1992)]
     - Неужели тело или мозг  естественным  образом  не  среагируют  и  не
пресекут это?
     - Пресекут, если это естественный, то есть нормальный сон. Но в нашем
случае о  нормальном  сне  речь  не  идет.  Мы  говорим  о  сновидении.  А
сновидящий,  преодолевший  первые  врата  сновидения,   достиг   осознания
энергетического тела. И именно энергетическое тело проходит сквозь  вторые
врата сновидения, перескакивая из одного сна в другой.
     - Что же из всего этого следует, дон Хуан?
     - То, что после  преодоления  вторых  врат  сновидения  тебе  следует
сформировать намерение обрести еще более жесткий и  трезвый  контроль  над
вниманием сновидения, потому  что  оно  -  единственный  предохранительный
клапан для сновидящего.
     - Что такое предохранительный клапан?
     - Тебе  еще  предстоит  обнаружить,  что  истинной  целью  сновидения
является   совершенствование   энергетического   тела.    А    совершенное
энергетическое  тело  обладает,  кроме  всего  прочего,  настолько  четким
контролем над  вниманием  сновидения,  что  может  остановиться  по  знаку
последнего там, где это  необходимо.  Это  и  есть  тот  предохранительный
клапан, который имеется в распоряжении сновидящих. И не  важно,  насколько
глубоко погрузился сновидящий и в какой степени он индульгирует  в  данный
конкретный  момент,  внимание   сновидения   должно   выбросить   его   на
поверхность, как только в этом возникает необходимость.
     Итак, я вновь взялся за практику сновидения,  отправившись  на  поиск
теперь уже непонятно чего. На этот раз цель просматривалась гораздо  менее
ясно, чем прежде, а трудности еще более возросли. Точно так же,  как  и  в
случае с первым заданием, я никак не мог решить,  что  же  мне  делать.  В
сознание мое закралось довольно обескураживающее  подозрение  относительно
того, что на этот раз вся моя  практика  вряд  ли  сможет  чем-нибудь  мне
помочь. После бесчисленных неудач я возвратился к исходной  точке,  просто
продолжив практику фиксации внимания сновидения  на  каждом  из  объектов,
присутствовавших в моих снах. Я согласился  с  тем,  что  чего-то  мне  не
хватает, и это, похоже, дало мне некий толчок. С возросшим  мастерством  я
мог теперь удерживать образ любого объекта сновидения.
     Год прошел без каких бы то ни было перемен. Потом вдруг, в один  день
что-то изменилось.  Я  видел  сон.  В  нем  я  разглядывал  окно,  пытаясь
выяснить, удастся ли мне рассмотреть  расстилавшийся  за  стенами  комнаты
пейзаж. Вдруг какая-то похожая на ветер сила, которую я ощущал как звон  в
ушах, вытянула меня сквозь окно наружу. Причем за мгновение до  этого  мое
внимание  сновидения  было  привлечено  какой-то  странной   конструкцией,
маячившей в отдалении. Она была похожа на трактор. В следующее мгновение я
осознал, что стою рядом с ним и внимательно его изучаю.
     Я совершенно четко осознавал, что это  -  сновидение.  Я  осмотрелся,
чтобы выяснить, не вывалился ли я из окна, на  которое  смотрел.  Судя  по
окружавшему  меня  пейзажу,  я  находился  где-то  на  ферме  в   сельской
местности. В пределах видимости не было никаких зданий. Я хотел  было  как
следует это осмыслить, однако все мое внимание  было  привлечено  огромным
количеством  сельскохозяйственной  техники,  находившейся  вокруг.  Похоже
было, что  вся  техника  брошена.  Я  разглядывал  сенокосилки,  тракторы,
зерноуборочные комбайны, дисковые плуги, молотилки. Их было так много, что
я забыл о сне, с которого все началось. Потом  я  решил  сориентироваться,
осмотрев тот пейзаж, который окружал меня в данный  момент.  На  некотором
расстоянии виднелось нечто, похожее на огромный  рекламный  щит,  подобный
тем, что во множестве расставлены вдоль всех дорог  Америки.  Вокруг  него
виднелись телеграфные столбы.
     Стоило мне сосредоточить внимание на рекламном щите, как я  в  то  же
мгновение обнаружил, что стою рядом с ним.  Стальная  конструкция  внушала
страх. В ней была угроза. На самом щите было изображено здание.  Я  прочел
текст - это была реклама мотеля. Со странной определенностью я был уверен,
что нахожусь либо в Орегоне, либо в северной Калифорнии.
     Я продолжал рассматривать  пейзаж  этого  сна.  Где-то  очень  далеко
виднелись горы, а несколько ближе - зеленые округлые холмы. По холмам были
разбросаны группы деревьев. Я решил, что  это  -  калифорнийские  дубы.  Я
захотел, чтобы зеленые холмы притянули меня к себе, но  вместо  этого  был
притянут далекими горами. Я был убежден, что это - Сьерра.
     Там, в  горах,  меня  покинула  вся  энергия,  которой  я  обладал  в
сновидении. Но прежде чем это произошло, меня последовательно  притягивали
к себе все детали картины, на которые я  обращал  внимание.  Сон  перестал
быть сном. Я воистину находился в горах Сьерры, по крайней  мере  об  этом
говорило мне мое восприятие.
     Словно сквозь фотообъектив с электронным увеличителем, я  вглядывался
в расщелины, валуны, деревья, пещеры. По отвесным склонам я  поднимался  к
вершинам гор, и все это продолжалось до  тех  пор,  пока  я  полностью  не
обессилел, утратив способность сосредоточивать внимание сновидения на  чем
бы то ни было. Я почувствовал,  что  теряю  контроль.  В  конце  концов  я
обнаружил, что больше нет никакого пейзажа, но  только  лишь  непроглядная
тьма.
     - Ну что же, ты добрался до вторых врат сновидения, - сообщил мне дон
Хуан, когда я рассказал ему об этом сновидении. -  Теперь  тебе  предстоит
сквозь  них  пройти.  Преодоление  вторых  врат  сновидения  -  это  очень
серьезно. Для этого необходимо усилие, необходима строжайшая дисциплина.
     Я не  был  уверен  в  том,  что  справился  с  поставленной  задачей,
поскольку в другом сне по-настоящему не просыпался.  Я  задал  дону  Хуану
вопрос по поводу этой неувязки.
     - Это моя ошибка, - ответил он. -  Я  говорил  тебе,  что  необходимо
проснуться  в  другом  сне,  но  имелось  в  виду  несколько  иное:  нужно
последовательно и точно менять сны. Именно это ты и совершил.
     - Подбираясь к первым вратам,  ты  потратил  массу  времени  впустую,
разглядывая исключительно собственные руки.  На  этот  раз  ты  направился
прямо к цели, не особо утруждая себя выполнением  данной  тебе  инструкции
проснуться в другом сновидении.
     Затем  дон  Хуан  сказал,  что  существует  два  корректных   способа
преодоления вторых врат сновидения.
     Первый - проснуться в другом сне, то есть увидеть во сне, что  видишь
сон и во сне же увидеть, что проснулся.
     Второй - использовать объекты сновидения для переключения  на  другой
сон, как сделал это я.
     Как обычно, дон Хуан в  очередной  раз  предоставил  мне  возможность
практиковаться без какого бы то ни было вмешательства с его стороны. Я  же
занялся отработкой обоих описанных им способов. Либо мне  снилось,  что  у
меня был сон, в котором мне снилось,  что  я  проснулся,  либо,  как-будто
глядя  сквозь  объектив  электронного  фотоувеличителя,  я  переходил   от
чего-нибудь,  непосредственно  доступного  моему  вниманию  сновидения,  к
чему-либо не столь доступному. Иногда я применял второй  способ  в  слегка
измененном варианте: я вглядывался в какой-нибудь из  объектов  сновидения
до тех пор, пока он не начинал изменять форму,  втягивая  меня  тем  самым
сквозь звенящий вихрь в  другой  сон.  Однако  мне  никогда  не  удавалось
предугадать заранее, каким  из  трех  способов  я  воспользуюсь  в  данном
конкретном  сновидении.  Заканчивались  же  мои  тренировки  по  отработке
искусства сновидения либо тем, что я "выскакивал" из внимания сновидения и
просыпался, либо тем, что я проваливался в темный,  глубокий  беспробудный
сон.
     Все шло гладко. Единственное, что меня беспокоило,  -  это  все  чаще
повторявшееся ощущение некоторой помехи, что-то вроде приступов страха или
дискомфорта. Я полагал,  что  это  обусловлено  либо  моим  отвратительным
питанием, либо тем, что как раз в  то  время  дон  Хуан  часто  давал  мне
галлюциногенные растения, что  тоже  входило  в  программу  моих  занятий.
Однако в конце концов приступы сделались настолько явными, что я  вынужден
был обратиться к дону Хуану за советом.
     - Ты прикоснулся к самой опасной грани магического знания, настоящему
кошмару, истинному страху, - начал он. - Я обязан прямо  сказать  тебе  об
этом, не церемонясь с твоим любимым рационализмом. С этой гранью неизбежно
сталкивается каждый маг. Боюсь, что если бы я тебя не предупредил,  то  на
этом этапе ты вполне мог бы сорваться и запаниковать, считая,  что  где-то
допущена ошибка.
     Дон Хуан очень серьезно  объяснил  мне,  что  жизнь  и  сознание  как
энергетические  категории  не  являются  исключительным  свойством   живых
организмов. Маги увидели, что существует два  типа  сознательных  существ,
скитающихся  по  этой   земле   -   органические   существа   и   существа
неорганические. Сравнивая их друг с другом,  маги  увидели,  что  и  те  и
другие являются  сгустками  свечения,  сквозь  которые  во  всех  мыслимых
направлениях   струятся   миллионы   энергетических   волокон   вселенной.
Отличаются они друг от друга формой и  яркостью.  Неорганические  существа
имеют вытянутые формы,  похожие  на  свечи,  и  светятся  тусклым  светом.
Органические же существа более округлы  и  обладают  гораздо  более  ярким
свечением. Еще одно существенное  различие  между  ними,  которое  увидели
маги,  состоит  в  том,  что  жизнь  и   сознание   органических   существ
быстротечны, поскольку существа эти вынуждены жить  в  постоянной  спешке.
Неорганические существа живут неизмеримо дольше, потому  что  сознание  их
исполнено бесконечного покоя и глубины.
     -   Без   особых   сложностей   маги   могут   взаимодействовать    с
неорганическими существами, - продолжал дон Хуан, - потому  что  последние
обладают   сознанием   -   главной   характеристикой,   необходимой    для
взаимодействия.
     - Но они действительно существуют? - спросил я. - Так же реально, как
ты и я?
     - Конечно, существуют, - ответил он. - Можешь мне  поверить,  маги  -
создания исключительно разумные. Ни при каких условиях  они  не  стали  бы
заигрывать с предрассудками, принимая их впоследствии за реальность.
     - Почему ты говоришь, что эти существа - живые?
     - С точки зрения мага обладать жизнью значит - обладать сознанием. То
есть иметь точку сборки с окружающим ее  свечением  сознания.  Именно  это
указывает магу на то, что существо, с которым он имеет дело,  не  важно  -
органическое  оно  или  неорганическое,  вполне  обладает  способностью  к
осознанию. Маги рассматривают наличие восприятия как  необходимое  условие
жизни.
     - Тогда неорганические существа также должны умирать. Это верно,  дон
Хуан?
     - Естественно. Они утрачивают свое осознание точно так же, как и  мы.
Просто    продолжительность    существования    их    сознания    поистине
умопомрачительная.
     - Неорганические существа сами являются магам?
     - В их случае очень трудно сказать, что  есть  что.  Скажем  так:  мы
приманиваем их или, вернее, вынуждаем их с нами взаимодействовать.
     Мгновение дон Хуан буквально сверлил меня взглядом.
     - До тебя это совершенно не доходит, - уверенно заключил он.
     - Я почти не в состоянии думать  об  этом  с  точки  зрения  здравого
смысла, - сказал я.
     - А я тебя предупреждал,  что  твоему  рассудку  предстоит  серьезное
испытание.  В  этом  случае  целесообразно  оставить  все   как   есть   и
предоставить событиям возможность идти своим чередом.  Я  имею  в  виду  -
позволить неорганическим существам прийти к тебе.
     - Ты это серьезно, дон Хуан?
     - Абсолютно  серьезно.  Сложность  взаимодействия  с  неорганическими
существами заключается  в  том,  что  их  сознание  действует  чрезвычайно
медленно по сравнению с нашим. И на то, чтобы они  признали  мага,  уходят
годы. Потому рекомендуется запастись терпением и ждать.  Рано  или  поздно
они покажутся. Но не так, как показались бы ты или  я.  Они  дают  о  себе
знать весьма специфическим способом.
     - Как маги их приманивают? Существует какой-то ритуал?
     - Ну, уж во всяком случае, маги не выходят на середину  дороги  и  не
взывают к ним оттуда  дрожащим  голосом,  когда  бьет  полночь,  если  под
ритуалом ты понимаешь что-то в этом роде.
     - А что же они делают?
     - Они приманивают их посредством сновидения. Я  же  сказал,  что  это
нечто большее, чем просто приманивание.  Посредством  практики  сновидения
маги вынуждают их к взаимодействию.
     - Каким образом маги их вынуждают?
     -  Сновидение  означает  удерживание  точки  сборки  там,  куда   она
сдвинулась во сне. Образующийся вследствие этого энергетический  потенциал
привлекает внимание неорганических существ. Как наживка привлекает рыб.  И
они идут на эту наживку. Достигая и  преодолевая  первые  и  вторые  врата
сновидения, маги забрасывают наживку  для  неорганических  существ  и  тем
самым вынуждают их явиться.
     Преодолев первые и вторые врата сновидения, ты довел до  их  сведения
свое приглашение. Теперь жди, пока они подадут тебе знак.
     - Каким может быть этот знак, дон Хуан?
     - Вполне возможно, что кто-то из них явится тебе, хотя для этого  еще
слишком  рано.  По-моему,  знаком  будет  просто   некоторое   постороннее
вмешательство в твое сновидение. Я полагаю, что приступы страха, которые в
последние дни ты испытываешь  в  сновидениях,  обусловлены  не  нарушением
пищеварения, но импульсами энергии, которые посылают  тебе  неорганические
существа.
     - И что мне теперь делать?
     - Обмануть собственные ожидания.
     Я не мог понять, что он имеет в виду.  Дон  Хуан  подробно  объяснил.
Чего  мы  ожидаем,  вступая  во  взаимодействие  с  людьми   или   другими
органическими существами?  Немедленной  реакции  на  свой  запрос.  Однако
неорганические существа отделены от нас самым труднопреодолимым барьером -
другими скоростями движения энергии. Поэтому мгновенной  реакции  быть  не
может, и маг должен обмануть свои ожидания, продолжая действовать в режиме
запроса столько времени, сколько потребуется на то, чтобы его  запрос  был
принят.
     - Ты хочешь сказать,  дон  Хуан,  что  запрос  и  практика  искусства
сновидения в данном случае одно и то же?
     - Да. Но для того, чтобы получить совершенный результат, тебе следует
добавить к своей практике намерение добраться до  неорганических  существ.
Послать им чувство силы и уверенности, чувство могущества и  отрешенности.
И любой ценой избежать того, чтобы их достигло  твое  чувство  страха  или
подавленности.  Они  достаточно  мрачны  сами  по  себе.  Добавлять  к  их
мрачности свою тебе по меньшей мере не обязательно.
     -  Мне  не  совсем  ясно,  дон  Хуан,  каким  образом  они   являются
сновидящим. Что это за особый способ, которым они дают о себе знать?
     - Случается, что они материализуются в этом мире - прямо перед  нами.
Хотя большую часть времени они невидимы, а присутствие  их  проявляется  в
виде особого ощущения в теле человека, своего  рода  встряски  или  дрожи,
которая пробивает человека до мозга костей.
     - А в сновидении, дон Хуан?
     - В сновидении все наоборот. Временами мы ощущаем их так, как  ощущал
ты - как приступы  страха.  В  большинстве  случаев  они  материализуются,
возникая прямо перед нами. Поскольку поначалу у нас нет опыта обращения  с
ними, они могут внушить нам безмерный страх. И  это  по-настоящему  опасно
для нас. По каналу страха они способны проследовать  за  человеком  в  мир
повседневности. Результаты этого могут быть поистине катастрофическими.
     - В каком смысле, дон Хуан?
     - В его жизни  может  прочно  укорениться  страх.  Совладать  с  этим
страхом способен только воистину  великий  одинокий  воин.  Неорганические
существа могут быть истинными паразитами - хуже чумы. Нагоняя на  человека
страх, они вполне способны свести его с ума.
     - А что делают с неорганическими существами маги?
     - Сливаются  с  ними.  Превращают  их  в  своих  союзников.  Образуют
сообщества. Иногда их контракты выливаются в необычайную дружбу. Я называю
такие отношения сотрудничеством без границ. Главнейшую роль в  них  играет
восприятие. Ведь мы - существа  общественные  и  неизбежно  ищем  компании
других сознаний.
     Секрет успешного налаживания контактов с  неорганическими  существами
заключается в том, что их  не  нужно  бояться.  Причем  послание,  которое
человек им посылает, должно быть исполнено  силы  и  отрешенности.  В  нем
должно быть закодировано: "Я вас  не  боюсь.  Приходите  повидаться.  Если
явитесь - буду рад вас видеть. Если не захотите прийти - мне будет вас  не
хватать".  Когда  неорганические  существа  получают  такое  послание,  их
охватывает настолько неудержимое любопытство, что они непременно приходят.
     - Но для чего им приходить  ко  мне,  или  с  какой  стати  я  должен
стремиться к встрече с ними?
     - Сновидящие ищут в своих сновидениях контактов с другими существами.
Нравится нам это или нет  -  не  имеет  значения.  Может  быть,  это  тебя
шокирует, но сновидящие автоматически стремятся отыскать группы существ, с
которыми у них может  установиться  связь,  своего  рода  узы.  Сновидящие
поистине жаждут их отыскать.
     - Это кажется мне очень странным,  дон  Хуан.  Зачем  сновидящие  это
делают?
     - Неорганические существа - нечто новое для нас. А для  них  новинкой
становятся те  из  нас,  кто  переходит  через  границу  их  сферы  бытия.
Благодаря своему великолепному сознанию, неорганические существа  обладают
для сновидящего огромной притягательной силой и  могут  переносить  его  в
неописуемые миры. Запомни это хорошенько, и никогда об этом не забывай.
     - Этим пользовались маги древних времен  -  именно  им  обязан  своим
происхождением термин "союзники". Союзники этих магов научили  их  смещать
точку сборки за пределы светящегося яйца  -  в  нечеловеческую  вселенную.
Таким образом, когда маг использует их в качестве транспортного  средства,
они переносят его в миры, находящиеся за пределами сферы человеческого.
     Я слушал его, и меня одолевали странные страхи и дурные предчувствия.
Дон Хуан мгновенно понял, в чем дело.
     - Ты религиозен до предела, - рассмеялся он. - И в  настоящий  момент
почувствовал на своем затылке дыхание дьявола. А ты подумай об этом иначе.
Мы верим, что может быть воспринято то-то и  то-то.  А  сновидение  -  это
восприятие того, что выходит за пределы возможного.
     Во  время  бодрствования  меня   беспокоила   возможность   реального
существования неорганических существ. Но когда я  спал,  мое  сознательное
беспокойство  особой  силы   не   имело.   Приступы   физического   страха
продолжались, но за ними неизменно  приходило  странное  спокойствие.  Оно
овладевало мной и позволяло мне продолжать,  словно  и  не  было  никакого
страха.
     Тогда мне казалось, что каждый  прорыв  в  моем  сновидении  случался
внезапно, без предупреждения. Появление в моих снах неорганических существ
не явилось исключением. Это случилось, когда  мне  снился  цирк  из  моего
детства. Окружающая обстановка  напоминала  пейзаж  маленького  городка  в
горах Аризоны.  Я  принялся  рассматривать  людей,  испытывая  никогда  не
покидавшую меня смутную надежду снова увидеть тех людей, которых я  видел,
когда дон Хуан впервые заставил меня войти в сферу второго внимания.
     Наблюдая за ними, я ощутил всплеск нервозности - толчок под ложечкой,
похожий на удар в солнечное сплетение. Толчок несколько меня отвлек,  и  я
потерял из виду людей, цирк и городок в горах Аризоны. Вместо всего  этого
передо мной стояли две фигуры совершенно жуткой наружности. Они были тощие
- не шире фута в плечах - и длинные -  футов  около  семи.  Они  угрожающе
нависали надо мной, как два гигантских земляных червя.
     Я знал, что это сон, но я также знал и то, что я вижу. О видении мы с
доном Хуаном беседовали, когда я был как в нормальном состоянии, так  и  в
состоянии второго внимания. И,  хотя  я  не  мог  тогда  испытать  это  на
собственном  опыте,  мне  казалось,  что  понял   идею   непосредственного
восприятия энергии. И в том сне, глядя на эти странные призраки, я  понял,
что вижу энергетическую сущность чего-то невероятного.
     Я был очень спокоен. Я не двигался. Самым замечательным для меня было
то, что они не рассеялись и не трансформировались  во  что-нибудь  другое,
оставаясь зримыми существами, по форме напоминавшими  свечи.  В  них  было
нечто, заставлявшее меня удерживать  восприятие  их  формы.  Я  знал  это,
поскольку что-то говорило мне, что, если я не  буду  двигаться,  они  тоже
останутся на месте.
     В определенный момент  все  закончилось.  Я  проснулся  от  испуга  и
немедленно  попал  в  осаду  множества  страхов.  Мною  овладела  глубокая
обеспокоенность - нечто подобное физическому страданию,  какая-то  печаль,
не имеющая под собой оснований.
     С тех пор две странные  фигуры  являлись  мне  каждый  раз,  когда  я
практиковал  сновидение.  Со  временем  получилось  так,  словно  вся  моя
сновидческая  практика  только  затем  и  была  нужна,  чтобы  я  с   ними
встретился. Они никогда не пытались ни приблизиться ко мне, ни вступить  в
какое бы то ни было взаимодействие. Они  просто  недвижимо  стояли  передо
мной все время, пока длился мой сон. Я не только ни разу не сделал  усилия
изменить свои сны, более  того,  -  даже  забыл,  ради  чего,  собственно,
практикую сновидение.
     К тому времени, когда я, наконец, рассказал дону Хуану о том, что  со
мной происходит, я уже несколько месяцев созерцал только эти две фигуры.
     - Ты застрял на очень опасном перекрестке, - сказал дон Хуан. - Будет
неправильно, если ты их прогонишь. Однако позволить  им  остаться  -  тоже
ошибка. В настоящее  время  их  присутствие  -  помеха  в  твоей  практике
сновидения.
     - Что же мне делать, дон Хуан?
     - Встретиться с ними прямо сейчас, в нашем мире, и сказать им,  чтобы
они приходили позже, когда в твоем сновидении будет больше силы.
     - Но как с ними встретиться?
     - Это непросто, но возможно. Нужно только, чтобы кишка у тебя была не
слишком тонка. Но она у тебя не тонка, будь спокоен.
     И, не ожидая, пока я начну уверять его, что как раз кишка-то у меня и
тонка, да к тому же весьма, он потащил меня куда-то в холмы. Жил он  тогда
на севере Мексики  и  предварительно  позаботился  о  том,  чтобы  у  меня
сложилось впечатление о нем как об одиноком  колдуне,  всеми  позабытом  и
выпавшем  из  потока  человеческой  жизни  старце.  Правда,  меня   слегка
настораживала    его    внезапно    проявляющаяся    поистине    безмерная
интеллигентность.  Поэтому  я  был  склонен  мириться  с  некоторыми   его
проявлениями, так как был наполовину уверен в  том,  что  это  просто  его
причуды.
     Его любимым коньком была особая хитрость, которую  маги  отрабатывали
на протяжении многих столетий. Он добивался того, чтобы в нормальном своем
состоянии я понял все, что только был способен  понять.  В  то  же  время,
вводя меня в состояние второго внимания, он добивался  того,  что  я  либо
понимал, либо по крайней мере увлеченно внимал всему, чему он  меня  учил.
Таким образом он как бы разделял меня на две  части.  Пребывая  в  обычном
состоянии, я не мог сообразить, почему или каким образом  получается  так,
что я склонен принимать его эксцентричные  выходки  всерьез.  Когда  же  я
находился в состоянии второго внимания, все  это  имело  для  меня  вполне
определенный смысл.
     Дон Хуан утверждал, что второе внимание в принципе доступно любому из
нас,  но,  старательно   цепляясь   за   спасительную   соломинку   своего
рационализма, мы - одни более яростно, другие менее - отпихиваем  от  себя
второе внимание, не подпуская его ближе, чем на расстояние вытянутой руки.
Идея дона Хуана состояла в том, что сновидение устраняет барьеры, которыми
мы ограждаем себя от второго внимания, тем самым себя изолируя.
     В тот день, когда он  повел  меня  в  холмы  Соноранской  пустыни  на
встречу с неорганическими существами,  я  находился  в  обычном  состоянии
осознания. Однако откуда-то  мне  все  же  было  известно,  что  предстоит
совершить нечто, и это нечто определенно окажется чем-то невероятным.
     В пустыне прошел небольшой дождик. Рыжая  почва  еще  не  просохла  и
прилипала к резиновым подошвам моих ботинок. Чтобы избавиться  от  тяжелых
комков, мне то и дело приходилось наступать на камни. Мы  шли  на  восток,
поднимаясь к холмам. Когда мы добрались до  глубокой  лощины  между  двумя
холмами, дон Хуан остановился.
     - Ну вот, это, пожалуй, идеальное место для того, чтобы вызвать твоих
друзей, - сказал он.
     - Моих друзей? Почему ты их так называешь?
     - Они сами тебя выбрали. Когда они так поступают, это  означает,  что
они ищут контакта. Я же говорил тебе, что между ними и  магами  образуются
узы дружбы. Похоже, именно  с  такой  ситуацией  мы  столкнулись  в  твоем
случае. И от тебя даже не требуется функционировать в режиме запроса.
     - А в чем, собственно, заключается такого рода дружба, дон Хуан?
     - Во взаимном обмене энергией. Неорганические существа  вкладывают  в
нее свой высокий уровень сознания, а маги - свое  повышенное  осознание  и
свою  высокую  энергию.  Если  результат   оказывается   положительным   -
происходит паритетный обмен. Но  он  может  быть  и  отрицательным,  тогда
возникает взаимная зависимость.
     Древние маги, как правило, любили своих  союзников.  Фактически,  они
любили своих союзников больше, чем своих ближних. И я  усматриваю  в  этом
огромную опасность.
     - Ладно, что ты советуешь мне предпринять, дон Хуан?
     - Вызывай их. Потом прикинешь их размеры и  сам  решишь,  что  делать
дальше.
     - Что делать, чтобы их вызвать?
     - Воспроизведи в уме тот их облик, в  котором  они  являлись  тебе  в
сновидении, и зафиксируй его. Причина, по которой они старались, чтобы  ты
насытился их присутствием в сновидениях - в том, что они хотели оставить в
твоем уме память об их формах. А сейчас пришло время этим воспользоваться.
     Дон Хуан жестко приказал мне закрыть глаза и не открывать  их.  Затем
подвел к каким-то камням и усадил на них. Они были твердыми,  холодными  и
лежали под углом, так что трудно было удерживать равновесие.
     - Сиди здесь и  визуализируй  их  формы  до  тех  пор,  пока  они  не
сделаются в точности такими, какими были во сне, - сказал дон Хуан мне  на
ухо. - Дашь мне знать, когда они будут в фокусе.
     Очень быстро и почти без усилий мне удалось воспроизвести в уме образ
их формы, такой же, как тот, что я видел во сне. То, что мне  удалось  это
сделать, ничуть меня не удивило. Поразило меня совсем другое. Несмотря  на
то, что я отчаянно пытался подать дону Хуану знак, что уже  представил  их
себе, мне не удавалось ни открыть глаза,  ни  выдавить  из  себя  хотя  бы
слово. Я определенно не спал. И все слышал.
     Я слышал, как дон Хуан произнес:
     - Теперь можешь открыть глаза.
     Я открыл их без труда. Я сидел, скрестив ноги,  на  каких-то  камнях.
Это были не те камни, на которые дон Хуан  усадил  меня  вначале.  Сам  он
находился где-то позади и чуть справа от  меня.  Я  попытался  обернуться,
чтобы на него взглянуть, но он не позволил, задержав мою голову  в  прямом
положении. А потом я увидел две  темные  фигуры,  похожие  на  два  тонких
древесных ствола.
     Они были прямо передо мной.
     Раскрыв от удивления рот, я уставился на  них.  Они  были  совсем  не
такими высокими, как во  сне.  Они  сжались  до  половины  своих  исходных
размеров. Вместо  двух  форм  тусклой  светимости  передо  мной  были  две
плотные, темные, почти черные, угрожающие палки.
     - Встань и схвати одного из них,  -  велел  мне  дон  Хуан,  -  и  не
отпускай, как бы тебя ни трясло.
     Мне явно не хотелось проделывать  что-либо  в  этом  роде,  но  некое
неведомое побуждение заставило меня встать против моей воли. В тот же  миг
я ясно осознал: закончится тем, что  я  выполню  все,  хотя  сознательного
намерения подчиняться приказу дона Хуана я не испытывал.
     Я механически приблизился к двум фигурам. Сердце едва не  выскакивало
из грудной  клетки.  Я  схватил  того,  который  был  справа.  То,  что  я
почувствовал, напоминало электрический разряд, который  едва  не  заставил
меня отпустить темную фигуру.
     Тут до меня донесся голос дона  Хуана,  словно  он  кричал  откуда-то
издалека:
     - Если ты бросишь его, тебе конец!
     Я продолжал держать фигуру. Она изгибалась и тряслась, но не так, как
массивное   животное,   а   как   нечто   пушистое,   легкое   и    словно
наэлектризованное. Мы возились на песчаном дне лощины и катались  по  нему
довольно долго. Один за  другим  меня  пронизывали  тошнотворные  импульсы
электрического тока. Я подумал, что это воспринимается столь мерзким из-за
того, что отличается от той энергии, с которой мне приходилось иметь  дело
в мире повседневности. Когда "это" било меня током,  я  дергался,  орал  и
рычал, как зверь. Не от боли, а от какой-то странной злости.
     Наконец,  оно  замерло  подо  мной  -  неподвижное,  почти   твердое.
Инертное. Я спросил у дона Хуана, не умерло ли оно, но  голоса  своего  не
услышал.
     - Ни в коем случае, - со смехом сказал кто-то;  этот  кто-то  не  был
доном Хуаном. - Просто ты исчерпал заряд его энергии. Но не  вставай  еще.
Полежи немного.
     Я вопросительно взглянул на дона Хуана. Он  изучал  меня  с  огромным
любопытством. Потом помог мне подняться. Темная фигура осталась лежать  на
земле. Я хотел спросить дона Хуана, все ли с этой  фигурой  в  порядке.  И
снова не сумел выговорить ни слова. И тут я совершил нечто необычайное.  Я
согласился с тем, что все это - реально. До этого момента в уме оставалось
что-то, оберегавшее мой рационализм, считая происходящее  сном,  навеянным
манипуляциями дона Хуана.
     Я подошел к распростертой на земле фигуре и попытался ее поднять. Это
мне не удалось - ее невозможно было  обхватить,  поскольку  она  не  имела
массы. Я был сбит с толку. Тот же голос,  не  принадлежавший  дону  Хуану,
велел мне лечь сверху на неорганическое существо.  Я  так  и  поступил,  а
когда поднялся на ноги, оно поднялось вместе со мной, словно  прилипшая  к
моему телу тень. Потом оно мягко отделилось от меня и исчезло, оставив мне
какое-то исключительно приятное ощущение полноты.
     На  то,  чтобы  полностью  восстановить  контроль  над   собой,   мне
потребовалось более суток. Большую  часть  времени  я  проспал.  Время  от
времени дон Хуан проверял мое состояние, задавая один и тот же вопрос:
     - Энергия неорганического существа была похожа на огонь или на воду?
     Глотка моя была словно обожжена. Потому я не мог  ответить  ему,  что
импульсы энергии, которые я  ощущал,  напоминали  струи  наэлектризованной
воды. Я не имею понятия о том, что  такое  струи  наэлектризованной  воды,
поскольку никогда в жизни ничего подобного не ощущал. Я вообще не  уверен,
что такое явление можно воспроизвести или почувствовать. Но  именно  такой
образ всплывал в моем уме каждый раз, когда  дон  Хуан  задавал  мне  свой
ключевой вопрос.
     Когда я, наконец, понял, что полностью пришел в себя, дон Хуан  спал.
Зная, что вопрос его имеет очень большое значение, я разбудил  его  и  все
ему рассказал.
     - Среди неорганических существ у тебя не  будет  друзей,  которые  бы
тебе помогали. С ними у тебя может возникнуть только раздражающая связь по
типу обременительной взаимозависимости, - заключил он. - Будь  чрезвычайно
осторожен. Водяные неорганические существа наиболее склонны к излишествам.
Древние маги считали, что они сильнее любят, лучше  притворяются  и  даже,
возможно, обладают эмоциями. В противоположность неорганическим  существам
огненного  свойства,  которых  древние  маги  считали  серьезными,   более
сдержанными, но также и более напыщенными.
     - А какое все это имеет значение для меня, дон Хуан?
     - Слишком большое,  чтобы  говорить  об  этом  сейчас.  Советую  тебе
преодолеть все страхи, которые присутствуют в твоих снах и в твоей  жизни.
Тогда ты сможешь сохранить собственное единство. Неорганическое  существо,
которое ты лишил энергии, а затем снова зарядил, было вне  себя  от  этого
приключения. И явится, чтобы его повторить.
     - Но почему ты меня не остановил, дон Хуан?
     - Ты не дал мне времени это сделать. Кроме того, ты  вообще  даже  не
слышал, как я кричал, чтобы ты оставил его на земле.
     - Нужно было подробно проинструктировать меня заранее, как ты  обычно
это делаешь, относительно всех возможных вариантов развития событий.
     - Я не мог  предвидеть  всех  возможных  вариантов.  Я  вообще  почти
новичок в том,  что  касается  неорганических  существ.  В  свое  время  я
отказался от этой части знания магов на том  основании,  что  она  слишком
обременительна и зыбка. Я не хочу зависеть ни от каких сущностей, будь они
органическими или неорганическими.
     На  этом  наш  разговор  закончился.  Очевидно,  мне   следовало   бы
обеспокоиться, поскольку  реакция  его  на  происшедшее  определенно  была
отрицательной. Но я не беспокоился. Я почему-то был уверен, что все сделал
правильно.
     В  дальнейшем  неорганические  существа  в  мою  практику  сновидения
никогда не вмешивались.



                         4. ФИКСАЦИЯ ТОЧКИ СБОРКИ

     С тех пор, как мы с доном Хуаном условились о  том,  чтобы  обсуждать
мою практику сновидения только тогда, когда он сочтет это  необходимым,  я
редко начинал говорить о ней сам и никогда  не  задавал  лишних  вопросов.
Поэтому я всегда с особой готовностью слушал его, когда он затрагивал  эту
тему. Его объяснения  и  рекомендации  относительно  сновидений  неизбежно
касались и других аспектов его учения.
     Однажды, когда я был у  него  дома  и  мы  разговаривали  о  каком-то
отвлеченном  предмете,  дон  Хуан  без  всякого  предисловия  сказал,  что
посредством  установления  контактов   с   неорганическими   объектами   в
сновидении старые маги  в  совершенстве  овладели  искусством  перемещения
точки сборки - предметом весьма непростым и опасным.
     Я  сразу  же  воспользовался  возможностью   попросить   дона   Хуана
приблизительно сказать, когда  жили  старые  маги.  И  раньше  при  разных
обстоятельствах я задавал тот же вопрос, но никогда  не  получал  на  него
удовлетворительного ответа. Но поскольку на сей раз он  сам  затронул  эту
тему, я был уверен, что он удовлетворит мое любопытство.
     - Это довольно запутанный вопрос, - сказал он.
     Он произнес эти слова таким тоном, что у меня возникла уверенность  в
его нежелании рассматривать этот вопрос. Я был  очень  удивлен,  когда  он
продолжил.
     - Он будет таким же испытанием для твоего здравого смысла, как и  все
связанное с неорганическими  существами.  Кстати,  что  ты  сейчас  о  них
думаешь?
     - Я отложил в сторону свои мнения о них, - сказал я. -  Теперь  я  не
могу придерживаться ни одной конкретной точки зрения.
     Мой ответ вызвал у него восхищение. Он засмеялся и заговорил о  своем
страхе и отвращении к неорганическим существам.
     - Я никогда не испытывал к ним пристрастия, - сказал он.  -  Конечно,
главной причиной этого был мой страх перед ними. В свое время я не смог от
него отделаться, а затем он стал постоянным.
     - Ты и сейчас их боишься, дон Хуан?
     - Сейчас я ощущаю скорее отвращение, чем страх. Я  не  хочу  иметь  с
ними ничего общего.
     -  Существует  ли  какая-нибудь  определенная   причина   для   этого
отвращения?
     -  Лучшая  причина  в   мире   -   мы   с   ними   воплощаем   полные
противоположности. Они любят властвовать, - я люблю свободу. Они стремятся
купить, я же не продаю.
     Я почувствовал необъяснимое волнение и резко заявил ему, что эта тема
кажется настолько далекой  от  моих  проблем,  что  я  не  воспринимаю  ее
всерьез.
     Некоторое время он пристально смотрел  на  меня,  улыбаясь,  а  затем
сказал:
     - Лучшее, что можно делать с неорганическими существами,  -  это  как
раз то, что делаешь ты: отрицать их существование, но  регулярно  посещать
их, придерживаясь мысли, что ты находишься во сне, где, по твоему  мнению,
все возможно. Таким образом ты как бы ничем не рискуешь.
     Я  ощутил  непонятное  мне  чувство  вины,  причину  которой  не  мог
объяснить. Я вынужден был спросить:
     - Что ты имеешь в виду, дон Хуан?
     - Твои встречи с неорганическими существами, - сухо ответил он.
     - Ты надо мной смеешься? Какие встречи?
     - Я не хотел поднимать этот вопрос, но мне кажется, что пришло  время
сказать тебе  кое-что  о  том  ворчливом  голосе,  который  ты  слышишь  в
сновидении и который напоминает тебе о необходимости концентрации внимания
на всем наблюдаемом тобой. Так вот, - это голос неорганического существа.
     Я  подумал,  что  дон  Хуан  совершенно  непоследователен.  Меня  это
настолько рассердило, что я даже громко возмутился в его адрес. В ответ он
рассмеялся  и  попросил  меня  рассказать   о   необычных   происшествиях,
случающихся в моей  практике  сновидения.  Эта  просьба  меня  удивила.  Я
никогда никому не упоминал о том, что довольно часто выпадал из  состояния
сновидения,  увлеченный  каким-нибудь  определенным  предметом.  При  этом
вместо того, чтобы изменить что-то во сне, как следовало поступить в  этом
случае, я обнаруживал, что изменял весь  настрой  сна  и  находил  себя  в
совершенно незнакомом измерении. Я парил в нем под  воздействием  какой-то
невидимой силы, которая все время кружила меня. Я всегда выходил из  таких
сновидений, продолжая кружиться, и долго поднимался и опускался,  пока  не
просыпался полностью.
     - Это были твои встречи лицом к лицу с  друзьями  из  неорганического
мира, - сказал дон Хуан.
     Я не мог с ним спорить,  но  не  хотел  и  соглашаться.  Я  продолжал
молчать. Я забыл свой вопрос о магах прошлого, но дон  Хуан  снова  поднял
эту тему.
     - Я думаю, что старые маги существовали около десяти тысяч лет назад,
- сказал он, улыбаясь и наблюдая за моей реакцией.
     Я уверенно заявил, что эти данные неправильны, основывая  свой  ответ
на последних результатах археологических исследований о миграции азиатских
кочевых племен на американский континент. Все это  происходило  не  десять
тысяч лет назад, а намного позже.
     - У тебя свои представления, у меня - свои, - сказал он.  -  Я  знаю,
что древние маги жили в течение четырех тысячелетий, с  пятого  по  первое
тысячелетие до нашей эры. Три тысячи лет тому назад они исчезли. С тех пор
маги постоянно систематизируют и по-новому интерпретируют их наследие.
     - Как ты можешь быть столь уверенным в этих сроках? - спросил я.
     - А как ты можешь быть столь уверенным в своих? - возразил он.
     Я  сказал  ему,  что  у  археологов  есть  проверенные   методы   для
датирования событий прошлого.  Он  вновь  возразил,  что  маги  пользуются
своими проверенными методами.
     - Я не хочу противоречить тебе  и  не  пытаюсь  тебя  переспорить,  -
продолжал он, - но может случится так, что  очень  скоро  ты  сам  сможешь
спросить об этом у того, кто знает наверное.
     - Никто не может знать это наверное, дон Хуан.
     - Это еще одна из тех вещей, в которые  невозможно  поверить,  но  на
самом деле существует тот, кто может все это подтвердить. Когда-нибудь  ты
встретишься с этим человеком.
     - Ты, должно быть,  шутишь  дон  Хуан.  Кто  может  подтвердить,  что
произошло семь тысяч лет назад?
     - Все очень просто. Это один из старых магов, о которых мы только что
говорили. Тот, с которым я встречался. Он  и  поведал  мне  все  о  старых
магах. Я надеюсь, что ты запомнишь все, что я собираюсь рассказать тебе об
этом удивительном человеке. Он является для нас  источником  информации  и
авторитетом во многих отношениях. Именно с ним тебе следует встретиться.
     Я сказал дону Хуану, что я внимаю  каждому  произносимому  им  слову,
хотя и не могу понять, как в действительности может происходить то, о  чем
он говорит. Он обвинял меня в том, что я над ним насмехаюсь и не  верю  ни
одному его слову о старых магах. Я согласился,  что  в  обычном  состоянии
сознания я не поверил бы в эти его непостижимые  истории.  Но  я  не  смог
поверить этому и во втором внимании, хотя в нем я должен был бы  отнестись
к ним совсем по-иному.
     - Эта история становится непостижимой только в том  случае,  если  ты
начинаешь над этим размышлять, - отметил он. - Если же ты  не  полагаешься
на свой здравый смысл,  для  понимания  такого  рассказа  необходимо  лишь
нужное количество определенной энергии.
     - Почему ты говоришь, дон Хуан, что я встречусь  с  одним  из  старых
магов?
     - Потому что так будет. Очень важно, чтобы вы однажды встретились.  А
сейчас позволь мне рассказать тебе еще одну необычную историю об одном  из
нагвалей моей линии - нагвале Себастьяне.
     Дон Хуан рассказал мне, что нагваль Себастьян был сторожем при церкви
в южной Мексике примерно в начале восемнадцатого века.  В  своем  рассказе
дон Хуан обратил внимание на то, что современные маги и маги прошлого ищут
и находят пристанище в таких общественных  организациях  как  Христианская
Церковь. По его мнению,  благодаря  своей  высокой  организованности  маги
легко становятся  исполнительными  служащими,  и  поэтому  таких  людей  с
готовностью принимают на ответственную работу в различные учреждения.  Дон
Хуан утверждал, что до тех пор, пока никто не знает об  их  сопричастности
магии,  отсутствие   у   магов   идеологических   симпатий   помогает   им
зарекомендовать себя идеальными работниками.
     Дон Хуан продолжал  свой  рассказ.  Он  сказал,  что  однажды,  когда
Себастьян выполнял свои обязанности церковного сторожа,  в  церковь  вошел
странный человек - старый индеец, выглядевший совсем  больным.  Ослабевшим
голосом он сказал Себастьяну, что ему нужна  помощь.  Нагваль  решил,  что
индеец хочет увидеться с приходским священником, но  мужчина  обратился  к
нагвалю, и казалось, что ему с трудом дается каждое слово. Резко  и  прямо
он сказал ему, что он знает, что Себастьян - не просто маг, но и нагваль.
     Себастьян,  крайне  встревоженный  таким  поворотом  событий,   отвел
индейца в сторону и потребовал извинений. Тот ответил, что он здесь не для
того, чтобы извиняться, но пришел к  нему  за  особого  рода  помощью.  По
словам индейца, ему  было  необходимо  получить  от  нагваля  энергию  для
поддержания своей жизни,  которая,  как  он  заверил  Себастьяна,  длилась
тысячи лет, но именно в то время чуть было не угасла.
     Себастьян был очень рациональным человеком,  и,  не  желая  верить  в
такую бессмыслицу, настоятельно посоветовал индейцу прекратить дурачиться.
Старик рассердился и пригрозил Себастьяну выдать его  вместе  с  учениками
церковным властям, если он не согласится выполнить его просьбу.
     Дон Хуан напомнил мне,  что  в  те  времена  церковные  власти  часто
жестоко расправлялись с языческими культами, сохранившимися среди индейцев
Нового Света. Такую угрозу нельзя было не принять всерьез;  и  нагваль,  и
его  последователи  действительно  оказались  в   смертельной   опасности.
Себастьян спросил индейца, как тот может получить  от  него  энергию.  Тот
человек  объяснил,  что  вследствие  своей  магической  практики   нагвали
приобретают особую энергию, которую накапливают в своем  теле,  и  что  он
может безболезненно для  Себастьяна  взять  часть  ее  из  энергетического
центра, находящегося в области пупка. В свою очередь, Себастьян, оставшись
невредимым,  не  только  получит  за  это  возможность   продолжать   свою
магическую деятельность, но приобретет также дар силы.
     Необходимость  выполнить  требование  старого  индейца   не   слишком
привлекала нагваля, но тот не отступал,  и  Себастьяну  пришлось  в  конце
концов удовлетворить его просьбу.
     Дон Хуан заверил меня, что старый индеец нисколько  не  преувеличивал
своих притязаний. Оказалось, что он является  одним  из  магов  древности,
одним из тех, кто известен как бросивший вызов смерти. По всей  видимости,
он прожил вплоть до того времени, используя только  ему  известные  методы
воздействия на свою точку сборки.
     Дон  Хуан  сказал,  что  происшедшее  тогда  послужило  основой   для
заключения соглашения, к которому присоединились все шесть нагвалей  после
Себастьяна. Бросивший вызов смерти сдержал свое слово; в обмен на энергию,
взятую от всех этих людей, он вознаградил каждого  даром  силы.  Себастьян
вынужден был принять такой дар, и сделал это вопреки своей  воле;  он  был
поставлен в такое положение,  где  у  него  не  было  выбора.  Однако  все
последующие нагвали после Себастьяна с готовностью и  гордостью  принимали
этот дар.
     Дон Хуан завершил свою историю, сказав,  что  позже  бросивший  вызов
смерти стал известен как арендатор ["the tenant" (англ.) - см. прим. к т.8
К.К. "Сила безмолвия" ("София", Киев, 1993г, стр. 65)].  И  на  протяжении
более чем двух столетий нагвали линии дона Хуана соблюдали  условия  этого
соглашения, вступая в отношения обмена энергией, что привело  к  некоторым
изменениям в некоторых деталях и конечной цели их учения.
     Дон Хуан не потрудился объяснить, что же было дальше в этой  истории,
но у меня осталось странное ощущение ее подлинности,  которое  взволновало
меня больше, чем я мог когда-либо вообразить.
     - Как ему удалось прожить так долго? - спросил я.
     - Этого никто не знает, - ответил дон Хуан. - Все, что мы знаем о нем
с тех пор, - это то, что он сам нам рассказывал. Именно  бросившего  вызов
смерти я и расспросил о старых  магах,  и  он  сказал  мне,  что  наиболее
плодотворный период их деятельности был три тысячи лет назад.
     - Откуда ты знаешь, что он говорил правду? - спросил я.
     Дон Хуан покачал головой как-то удивленно, почти с отвращением.
     -  После  того,  как  столкнешься  лицом  к  лицу  с  не  постижимым,
неизвестным тебе, где-то там,  -  сказал  он,  показывая  вокруг  себя,  -
перестаешь носиться с мелочной ложью. Мелочная ложь - это  удел  тех,  кто
никогда не заглянул в потустороннее, которое ожидает нас.
     - Что ждет нас там, дон Хуан?
     Кажущийся безобидным, его ответ привел меня в такой ужас, которого не
вызвало бы во мне даже описание самой страшной вещи.
     - Нечто абсолютно безличностное, - сказал он.
     Он, должно быть, заметил,  что  страх  разрывает  меня  на  части,  и
изменил мой уровень осознания так, чтобы мой испуг прошел.
     Несколько  месяцев  спустя  в  моих  сновидениях  произошла  странная
перемена. В своих снах я начал  получать  ответы  на  вопросы,  которые  я
собирался задать дону Хуану. Но наиболее странным было то, что  это  стало
происходить со мной и в часы бодрствования.  Однажды,  когда  я  сидел  за
столом на работе,  я  получил  ответ  на  мысленный  вопрос  о  реальности
неорганических существ. Я видел неорганические существа в  сновидении  так
много раз, что уже начал думать о них как о реальности.  Я  вспомнил,  что
даже прикасался к одному из них, находясь в необычном состоянии сознания в
пустыне Соноран. Периодически в своих снах я проскальзывал в миры, которые
едва ли могли  быть  порождением  моего  воображения.  Я  хотел  наилучшим
образом кратко сформулировать этот вопрос  для  дона  Хуана.  Для  себя  я
сформулировал его так: если согласиться с тем, что неорганические существа
точно так же реальны,  как  и  люди,  то  где  они  могут  существовать  в
материальной структуре вселенной?
     Сформулировав для себя этот вопрос, я услышал странный смех. Такой же
смех я слышал в тот день, когда  столкнулся  с  неорганическим  существом.
Вполне человеческий голос сказал мне:
     - Их мир существует в некотором особенном положении точки  сборки,  -
сказал он. - Так же, как твой мир существует  в  обычном  положении  точки
сборки.
     Меньше всего на свете мне хотелось начинать  разговор  с  бестелесным
голосом, поэтому я вскочил на ноги и начал бегать по дому в поисках  того,
кто мог бы произнести эти слова. Я решил, что начинаю сходить  с  ума.  Ко
всем моим волнениям не хватало только этого.
     Голос был столь ясным и внушительным, что не только  озадачил,  но  и
испугал меня. Я с трепетом ожидал дальнейших появлений  этого  голоса,  но
этого  не  происходило.  При  первой  же  представившейся  возможности   я
обратился с вопросом к дону Хуану.
     Мои недоразумения не произвели на него никакого впечатления.
     - Ты должен понять раз и навсегда, что  такие  вещи  обычны  в  жизни
мага, - сказал он. - Ты не сходишь с ума; ты просто слышишь голос эмиссара
в сновидении. Пройдя через первые и вторые  врата  сновидения,  сновидящий
достигает такого энергетического уровня, когда у него  начинаются  видения
или когда он слышит голоса. Фактически, это не  много  голосов,  а  только
один. Маги называют его голосом эмиссара в сновидении.
     - Что такое "эмиссар в сновидении"?
     - Чужая энергия, сконцентрированная в небольшой области пространства.
Чужая энергия,  претендующая  на  то,  чтобы  помогать  сновидящим  своими
рассказами. Для эмиссара в сновидении характерно,  что  он  может  сказать
лишь то, что маги уже знают или должны знать, если считают себя магами.
     - Утверждение, что это чужая  энергия,  сосредоточенная  в  небольшой
области пространства, совершенно ничего мне не говорит, дон  Хуан.  Какого
рода эта энергия - дружелюбная, враждебная, положительная,  отрицательная,
- какая?
     - Она в точности такая, как я сказал, -  чужая.  Безличностная  сила,
которую мы воспринимаем как личность потому, что она разговаривает с нами.
Некоторые маги поклоняются ей. Они даже  могут  видеть  ее.  Или,  подобно
тебе, они попросту слышат ее как мужской или  женский  голос.  Этот  голос
может объяснять им суть  происходящего,  и  они  чаще  всего  воспринимают
сказанное им как полезный совет.
     - Почему некоторые из нас воспринимают его как голос?
     - Мы видим или слышим его, потому что мы удерживаем наши точки сборки
в некотором новом положении; чем устойчивее это положение, тем  стабильнее
наше ощущение эмиссара. Остерегайся! Ты можешь увидеть и почувствовать его
даже как обнаженную женщину.
     Дон Хуан рассмеялся  над  своим  собственным  замечанием,  но  я  был
слишком испуган, чтобы веселиться.
     - Способна ли эта сила материализоваться? - спросил я.
     - Конечно, - ответил он. - Все зависит от того, где  находится  точка
сборки.  Но  в  любом  случае,  если  ты  можешь   оставаться   достаточно
непривязанным к нему, ничего плохого произойти не может. Эмиссар останется
таким же, каким он был, - безликим голосом, который  воздействует  на  нас
вследствие того, что точка сборки находится в определенном месте.
     - Его советы безопасны и благоразумны?
     - Его слова нельзя считать советами. Он лишь говорит  нам,  что  есть
что, а мы сами уже делаем из этого выводы.
     Затем я рассказал дону Хуану о том, что голос поведал мне.
     - Это в точности соответствует тому, что я тебе только что говорил, -
заметил дон Хуан. - Эмиссар не сказал тебе ничего нового. Его  утверждения
были правильными, но тебе только  казалось,  что  он  открывает  для  тебя
что-то новое. Эмиссар просто повторял тебе то, что ты уже знаешь.
     - Боюсь, что я не знаю всего того, что он говорил, дон Хуан.
     - Да нет же, знаешь. Ты уже сейчас знаешь бесконечно больше  о  тайне
вселенной, чем предполагает твой  здравый  смысл.  Это  наша  человеческая
слабость - знать о тайне вселенной больше, чем мы подозреваем.
     Меня обрадовало то, что я сам, без  всякой  помощи  со  стороны  дона
Хуана, имел возможность убедиться в истинности  этих  слов.  Мне  хотелось
узнать больше об эмиссаре. Я начал расспрашивать дона Хуана, слышал ли  он
когда-нибудь голос эмиссара.
     Он перебил меня и, широко улыбнувшись, сказал:
     - Да, конечно. Эмиссар говорит и со мной. В юности я обычно видел его
в обличии монаха в черной рясе. Этот болтливый монах каждый раз пугал меня
до смерти. Позже, когда я научился преодолевать страх,  он  превратился  в
бестелесный голос, который говорит мне обо всем и по сей день.
     - О чем он говорит, дон Хуан?
     - Обо всем, что составляет  суть  моего  намерения,  но  все  еще  не
продумано мной до конца. Например, подробности, касающиеся поведения  моих
учеников. Что они делают, когда  меня  нет  поблизости.  В  частности,  он
говорит мне и о тебе. Эмиссар рассказывает мне обо всем, что ты делаешь.
     После этого мне сразу же  стало  неинтересно  разговаривать  об  этом
дальше. Я отчаянно пытался придумать какой-нибудь вопрос на другую тему, в
то время как дон Хуан хохотал во все горло.
     - Является  ли  эмиссар  в  сновидении  неорганическим  существом?  -
спросил я.
     - Лучше будет сказать, что эмиссар в сновидении - это  сила,  которая
приходит к нам из мира неорганических существ. По этой причине  сновидящие
всегда сталкиваются с нею.
     - Ты имеешь в виду, дон Хуан, что каждый сновидящий слышит или  видит
эмиссара?
     - Слышит эмиссара каждый, но лишь немногие видят или ощущают его.
     - Ты можешь это как-нибудь объяснить?
     - Нет. Кроме того, меня на самом деле не волнует эмиссар. Однажды мне
пришлось сделать выбор, уделять ли внимание неорганическим существам и тем
самым идти по следам старых магов - или отказаться от этого. Мой  учитель,
нагваль Хулиан, помог мне решиться на этот отказ. И я никогда не пожалел о
своем решении.
     - Как ты считаешь, мне  тоже  следует  отказаться  от  неорганических
существ, дон Хуан?
     Он не ответил мне; вместо этого он объяснил, что  мир  неорганических
существ всегда продолжает обучать  нас.  Вероятно,  это  так  потому,  что
неорганические существа обладают более глубоким  сознанием,  чем  наше,  и
испытывают потребность опекать нас.
     - Я не вижу никакого смысла в том, чтобы становиться их  учеником,  -
добавил он. - За это приходится платить слишком дорого.
     - Как именно?
     - Нашими жизнями, энергией, преданностью им. Другими  словами,  нашей
свободой.
     - А чему они учат?
     - Всему, что характерно для их мира. Точно также мы бы учили их, если
бы могли это делать, - тому, что имеет отношение к нашему миру. Их  метод,
однако, заключается  в  том,  чтобы  рассматривать  наше  эго  в  качестве
показателя того, в чем мы нуждаемся, и в соответствии с этим обучать  нас.
Крайне опасное занятие!
     - Я не понимаю, почему это должно быть опасным.
     - Если кто-то выяснит запросы  твоего  эго  со  всеми  его  страхами,
жадностью,  завистью  и  прочим,  и  станет   обучать   тебя   тому,   как
удовлетворить все твои ужасные притязания, - как ты думаешь,  каков  будет
результат?
     У меня больше не было возражений. Мне показалось, что я отлично понял
причины его неприятия неорганических существ.
     - У магов прошлого возникли  неприятности  потому,  что  хотя  они  и
достигли  великолепных  успехов  в  изучении  магии,  но  при   этом   они
руководствовались низменными эгоистическими побуждениями, - продолжал  дон
Хуан. -  Неорганические  существа  стали  их  наставниками,  и  с  помощью
изощренных средств  они  обучили  старых  магов  множеству  чудес.  Следуя
примеру своих наставников, старые маги начали шаг за шагом  овладевать  их
искусством, повторяя  их  действия,  но  не  изменяя  своей  эгоистической
ориентации.
     - Существуют ли такие взаимоотношения с неорганическими существами  в
наше время?
     - Я не  могу  дать  тебе  точный  ответ.  Скажу  лишь,  что  не  могу
представить себя в подобных взаимоотношениях  с  ними.  Такие  пристрастия
ограничивает нашу свободу, потому что поглощают нашу  энергию.  Для  того,
чтобы по-настоящему следовать примеру своих наставников, старые маги  были
вынуждены жить в мире неорганических существ. Для  того,  чтобы  совершить
столь продолжительное путешествие в их мир, требуется  колоссальный  объем
энергии.
     - Ты хочешь сказать, дон Хуан, что маги древности могли  существовать
в тех мирах так, как мы существуем здесь?
     - Не совсем так, но, несомненно, они как-то жили там:  они  сохраняли
при этом свое самосознание, свою индивидуальность.  Эмиссар  в  сновидении
становился самым необходимым существом для этих  магов.  Если  маг  желает
жить в мире неорганических существ, то  лучшим  гидом  для  него  является
эмиссар; он обо всем рассказывает, любит обучать и вести за собой.
     - Ты бывал когда-нибудь в мире неорганических существ, дон Хуан?
     - Бесчисленное количество раз. Так же, как и ты. Но сейчас нет смысла
говорить об этом. Ты еще не  овладел  достаточно  хорошо  своим  вниманием
сновидения. Мы поговорим об этом мире как-нибудь в другой раз.
     - Мне кажется, дон Хуан, что ты либо не  одобряешь,  либо  не  любишь
эмиссара?
     - Я и не одобряю, и не  люблю  его.  Он  проповедует  другую  систему
ценностей - ту, которая соответствует духу старых магов. Кроме  того,  его
поучения и рекомендации в нашем мире бессмысленны. И  за  эту  бессмыслицу
эмиссар требует от нас  огромнейших  затрат  энергии.  Когда-нибудь  и  ты
согласишься со мной. Вот увидишь.
     Дон Хуан произнес эти слова таким тоном, что я уловил в  них  скрытую
убежденность в моем несогласии с ним в отношении эмиссара. Я уже был готов
спросить его о своей  догадке,  как  вдруг  в  своих  ушах  услышал  голос
эмиссара.
     - Он действительно думает так, - сказал голос.  -  Я  нравлюсь  тебе,
потому что ты не находишь ничего плохого  в  том,  чтобы  исследовать  все
возможности. Ты хочешь знаний; знания  -  это  сила.  Ты  ведь  не  хочешь
осмотрительно прятаться за традиции и убеждения твоего обычного мира?
     Эмиссар  сказал  обо  всем  этом  по-английски  с   ясно   различимым
калифорнийским  выговором.  Затем  он  перешел  на  испанский.  Я  заметил
незначительный аргентинский акцент. Я  никогда  раньше  не  слышал,  чтобы
эмиссар  говорил  так.   Это   восхитило   меня.   Эмиссар   рассказал   о
совершенствовании в познании; о том, сколь многого я уже достиг с тех пор,
как появился на свет; о моей любви к приключениям и пристрастию  ко  всему
новому,  к  открывающимся  горизонтам.  Голос  обратился   ко   мне   даже
по-португальски, произнося слова с интонацией,  характерной  для  пампасов
Южной Америки.
     Когда я услышал весь этот поток лести, изливающейся  на  меня,  я  не
только испугался, но меня к тому же затошнило  от  лицемерия  эмиссара.  Я
сразу  же  сказал  дону  Хуану,  что  вынужден  прекратить  свою  практику
сновидения. Он взглянул на меня с  нескрываемым  удивлением.  Но  когда  я
повторил  ему  все,  что  слышал,  он  одобрил  мое  решение,  хотя  я   и
почувствовал, что он делает это только для того, чтобы успокоить меня.
     Спустя несколько недель я пришел к выводу,  что  принял  это  решение
сгоряча и необдуманно. Я вновь  вернулся  к  практике  сновидения.  Я  был
уверен, что дон Хуан знает о том, что я возобновил занятия.
     Во время одного  из  моих  визитов  к  нему  он  довольно  неожиданно
заговорил о сновидении.
     - Если ты не привык рассматривать  сновидения  в  качестве  подлинной
сферы исследований, то отсюда  не  следует,  что  они  не  являются  такой
сферой, - начал он. - Сны анализируют в поисках смысла, их считают плохими
предзнаменованиями, но никто не видит, что события,  происходящие  в  них,
так же реальны, как и наш обыденный мир.
     - Насколько я могу судить, только маги  прошлого  считали  сновидение
реальным, - продолжал дон Хуан, - но в конце концов они исказили его суть.
Они стали ненасытными, накапливая новые знания,  и  когда  дело  дошло  до
выбора правильного пути, они свернули не в ту сторону. Они смешали  все  в
одну кучу, без  разбора  устанавливая  точку  сборки  в  тысячи  возможных
положений.
     Дон Хуан выразил сожаление в связи с тем, что  из  всех  великолепных
вещей, которым научились старые маги,  перемещая  точку  сборки  в  тысячи
разных мест, остались только искусство сновидения и искусство сталкинга.
     Он повторил снова, что искусство сновидения означает умение управлять
смещением точки сборки. Затем он определил искусство сталкинга как  умение
фиксировать точку сборки в том месте, куда ее необходимо сместить.
     -  Фиксировать  точку  сборки  на  новом  месте  означает   достигать
состояния гармонии, - сказал он. - Сейчас ты как раз над этим и  работаешь
в своей практике сновидения.
     - А я думал, что  совершенствую  энергетическое  тело,  -  сказал  я,
сильно удивившись его словам.
     - Ты работаешь над этим и еще многим  другим,  но  прежде  всего,  ты
овладеваешь умением достигать гармонии. Ты  учишься  этому  в  сновидении,
когда тебе необходимо  фиксировать  точку  сборки  после  ее  перемещения.
Внимание сновидения, энергетическое тело,  второе  внимание,  отношения  с
неорганическими существами, эмиссар в сновидении  -  все  это  сопутствует
обретению гармонии; другими словами, все это получается вследствие  сдвига
точки сборки в некоторые определенные положения в сновидении.
     - Какие это положения, дон Хуан?
     -  Любые  позиции,  в  которых  точка  сборки  оказывается  во  время
сновидения.
     - А как мы фиксируем ее в этих точках?
     - Продлевая присутствие объектов в сновидении  или  же  преднамеренно
изменяя эти объекты. Занимаясь практикой сновидения, ты фактически учишься
достигать гармонии; другими словами, ты получаешь навыки сохранять энергию
в той новой форме, которую она принимает вследствие фиксации точки  сборки
в определенном месте в каждом конкретном сновидении.
     - Умею ли я сохранять энергию в новой форме?
     - Еще не очень хорошо, и не потому что ты не можешь этого  делать,  а
потому,  что  ты  сдвигаешь  точку  сборки,  а  не  плавно  двигаешь   ее.
Последовательность сдвигов  приводит  к  появлению  незначительных,  почти
незаметных изменений в том, что ты видишь. Вся трудность при этом  состоит
в том, что изменений так много  и  они  настолько  малы,  что  способность
непрерывно  находится  в  состоянии  гармонии  свидетельствует  о  большом
успехе.
     - Как определить, находимся ли мы в состоянии гармонии?
     - По ясности восприятия.  Чем  отчетливее  то,  что  мы  наблюдаем  в
сновидении, тем гармоничнее наше состояние.
     Он сказал мне, что пришло время практически использовать то,  чему  я
научился в сновидении. Не давая мне времени задать  очередной  вопрос,  он
приказал мне  сконцентрировать  внимание  на  листве  растущего  невдалеке
мескитового дерева. И к тому же сделать это так, будто  бы  я  нахожусь  в
сновидении.
     - Ты хочешь, чтобы я просто смотрел на это дерево?
     - Я не хочу, чтобы ты просто смотрел; я хочу, чтобы ты  сделал  нечто
особенное с его листвой, - сказал он. - Помни, что если  в  сновидении  ты
можешь  удерживать  в  поле  зрения  объект,  ты  тем   самым   фактически
удерживаешь точку сборки в определенном  положении.  А  сейчас  пристально
смотри на эти листья, будто ты в сновидении, но с одним хотя и  небольшим,
но очень существенным отличием:  удерживай  свое  внимание  сновидения  на
листьях мескитового дерева, находящегося в обыденном мире.
     Моя нервозность не давала мне возможности следовать ходу  его  мысли.
Он терпеливо объяснил, что глядя на листву,  я  осуществлю  незначительное
перемещение точки сборки. Затем, собирая воедино свое внимание  сновидения
путем пристального всматривания в отдельные листики, я в  действительности
фиксирую  точку  сборки  в  этом  едва  смещенном  положении.  Тем   самым
гармоничность, достигнутая в этом состоянии, позволит мне  воспринимать  в
терминах второго внимания. Посмеиваясь, он добавил, что  это  на  редкость
просто.
     Дон Хуан был  прав.  Мне  потребовалось  лишь  остановить  взгляд  на
отдельных листках дерева, удержать его там, и я мгновенно  ощутил  себя  в
вихре, подобном тем, в которые я попадал в сновидении. Листва  мескитового
дерева стала целой вселенной чувственных данных. Было похоже  на  то,  что
она поглотила меня,  но  я  ощущал  ее  не  только  с  помощью  зрения;  я
прикасался к листкам и ясно осязал их. Я мог  чувствовать  их  запах.  Мое
внимание сновидения было не просто визуальным, как в  обычном  сновидении,
но объединяло все органы чувств.
     То, что началось с пристального созерцания листвы мескитового дерева,
теперь переросло в сновидение. Я был убежден, что  воспринимаю  дерево  во
сне, как это случалось со мной множество раз. Естественно,  я  поступил  с
этим деревом во сне точно так же, как  всегда  поступал  в  сновидении;  я
переходил от детали к детали, увлекаемый силой завихрения, которая уносила
меня к той части  дерева,  куда  я  направлял  свое  внимание  сновидения,
охватывающее все органы чувств.
     В ходе этого видения [vision (англ.)] или сновидения я  столкнулся  с
сомнениями, порожденными моей обычной рациональностью. Я начал  спрашивать
себя, не взобрался ли я и в самом  деле,  замечтавшись,  на  дерево  и  не
ощущаю ли в действительности обычные листья, не зная о том, что окружен со
всех сторон  настоящей  листвой.  Или  может  быть,  я  уснул,  убаюканный
шелестом листьев на ветру, и вижу сон? Но, как всегда в сновидении, мне не
хватило энергии для того, чтобы долго об этом размышлять. Мои  мысли  были
мимолетны.  Они  длились  мгновение,  а   затем   сила   непосредственного
восприятия всецело заглушила их.
     От какого-то движения вокруг  меня  все  вздрогнуло,  и  я  буквально
вынырнул из облака листьев, будто дерево перестало оказывать на меня  свое
притягивающее воздействие. Я видел со своей высоты  великолепную  панораму
вплоть до самого горизонта. Темные горы и зеленая растительность  окружали
меня. Еще один энергетический всплеск из глубины встряхнул меня. Я  понял,
что уже нахожусь совсем не там, где было  мескитовое  дерево.  Исполинские
деревья возвышались вокруг. Они были выше, чем пихты в штатах  Орегон  или
Вашингтон. Я  никогда  не  видел  такого  леса.  Эта  панорама  так  резко
контрастировала с безводной соноранской пустыней, что у меня  не  осталось
сомнений, что я в сновидении. Я удерживал  этот  необычный  пейзаж,  боясь
отпустить его, зная, что это в действительности сон, который исчезнет, как
только я выскользну из внимания  сновидения.  Но  образы  оставались  даже
тогда, когда мне показалось, что я вышел из внимания  сновидения.  Ужасная
мысль пронеслась у меня в уме: а что, если это и не сон, и не обычный мир?
     Испугавшись  так,  как  может  быть  напугано  только   животное,   я
устремился опять в заросли листьев, из которых вынырнул. Под  воздействием
порыва вовнутрь я пошел сквозь листву дерева, огибая толстые ветки.  Затем
я вновь вынырнул из дерева и в один миг очутился рядом с  доном  Хуаном  у
двери его дома в пустыне Соноран.
     Я сразу понял,  что  снова  нахожусь  в  состоянии,  в  котором  могу
нормально мыслить, но не могу разговаривать - Дон Хуан сказал, чтобы я  не
волновался. Он сказал, что наш дар речи подвержен очень сильным  влияниям,
и что периоды немоты -  довольно  распространенное  явление  среди  магов,
которые отваживаются заглядывать за пределы обычного восприятия.
     В глубине души я чувствовал, что дон Хуан проникся жалостью ко мне  и
решил меня приободрить. Но голос эмиссара который я ясно  услышал  в  этот
момент, произнес, что через несколько часов  отдыха  ко  мне  вернется  не
только дар речи, но и хорошее самочувствие.
     Выспавшись, я по просьбе дона Хуана дал ему подробное описание  всего
увиденного и пережитого мной. Он  предупредил  меня,  что  понимание  моих
переживаний невозможно на основе рациональных представлений. И дело  вовсе
не в том, что мой интеллект в каком-то смысле неполноценен, а в  том,  что
это было происшествие, которое разум не  может  постичь  просто  по  своей
природе.
     Я, естественно, возразил, что нет ничего  непостижимого  для  разума.
Положение вещей может быть неясным, но  рано  или  поздно  мыслящий  разум
прольет свет на все. И я действительно верил в это.
     Дон Хуан с большим терпением объяснил, что  мыслящий  разум  -  всего
лишь один из аспектов положения точки сборки; поэтому знание  о  том,  что
происходит в мире, здравомыслие, уверенность в себе  -  все  эти  предметы
нашей гордости и предполагаемые мерила нашего здравомыслия - являются лишь
следствием расположения точки сборки в ее обычном месте. Чем более  жестко
она там фиксирована, тем более мы самоуверенны, тем сильнее мы  чувствуем,
что знаем мир и способны предвидеть будущее.
     Он добавил, что сновидение дает нам гибкость, необходимую  для  того,
чтобы войти в другие миры, разрушая нашу убежденность в знании этого мира.
Он назвал сновидения путешествием в невообразимые измерения, когда,  после
того, как мы постигаем все доступное человеческому восприятию, наша  точка
сборки выскальзывает за пределы человеческого и достигает непостижимого.
     - Мы снова вернулись к самому важному аспекту мира магов, - продолжал
он, - положению точки сборки. Оно является одновременно проклятием  старых
магов и источником постоянных неприятностей человечества.
     - Почему ты так говоришь, дон Хуан?
     - Потому что все человечество и маги древности пали жертвой положения
точки сборки. Человечество  не  знает,  что  точка  сборки  существует,  и
поэтому  принимает  последствия  ее  обычного   расположения   как   нечто
окончательное  и  неоспоримое.  Что  же  касается  старых  магов,  то  они
пострадали потому, что хотя и знали все  о  точке  сборки,  но  не  смогли
правильно воспользоваться ее возможностями.
     Ты должен избежать этих двух ловушек, - продолжал он. - Было бы очень
плохо, если бы ты уподобился человечеству в своем  неведении  относительно
точки сборки. Но будет еще хуже, если ты станешь так же  рационально,  как
старые маги, использовать точку сборки для достижения личных целей.
     - Я все еще не понимаю, о чем ты говоришь. Какое это имеет  отношение
к тому, что я пережил вчера?
     - Вчера ты посетил другой мир. Но  если  ты  спросишь  меня,  где  он
находится, и я скажу тебе, что он - в положении  точки  сборки,  ты  снова
ничего не поймешь.
     По словам дона Хуана, мне грозила одна из двух роковых  возможностей.
Первая состояла в том, что я последую по пути человечества и  столкнусь  с
дилеммой, когда мой опыт скажет мне, что есть иные миры, а мой разум будет
утверждать, что они не существуют и не могут существовать. Вторая - в том,
что я уподоблюсь старым магам, сразу же согласившись  с  реальностью  иных
миров, и начну использовать положение точки сборки, порождающее эти  миры,
для корыстных целей. В результате возникнет проблема, связанная с уходом в
иные уровни реальности в погоне за могуществом и богатством.
     Мне нечего было сказать в ответ на  его  слова,  но  через  некоторое
время я понял, что я не  должен  непременно  стать  жертвой  этих  роковых
возможностей, потому что в принципе я полностью согласен с  точкой  зрения
самого  дона  Хуана,  -  хотя,  естественно,  я  не  мог  тогда  полностью
представлять, с  чем  соглашаюсь.  Согласие  с  ним  скорее  выражалось  в
каком-то давно забытом чувстве уверенности, которое  я  потерял  и  теперь
начинал медленно обретать снова.
     Возврат к моей практике  сновидения  устранил  это  беспокойство,  но
создал новое. Например, в связи с тем, что  я  каждый  день  слышал  голос
эмиссара, он перестал звучать для меня раздражающе или  странно.  Он  стал
обычным явлением. Я допустил так много ошибок под влиянием его  слов,  что
почти понял, почему  дон  Хуан  отказывался  относиться  к  ним  серьезно.
Психоаналитику потребовался бы  не  один  день,  чтоб  проинтерпретировать
высказывания эмиссара в соответствии со всеми возможными перипетиями  моих
межличностных отношений.
     Дон Хуан придерживался по этому поводу непреклонного мнения:  эмиссар
- это безличностная,  устойчивая  сила  из  мира  неорганических  существ.
Каждый  сновидящий  сталкивается  с  ней  при  более  или   менее   схожих
обстоятельствах, но  если  он  решает  воспользоваться  его  советами,  то
является безнадежным дураком.
     Я со всей определенностью и был таковым.  Я  никоим  образом  не  мог
оставаться равнодушным, сталкиваясь с таким необычайным  явлением:  голос,
ясно и последовательно излагающий мне на трех языках тайные  сведения  обо
всем, на чем останавливалось  мое  внимание.  Единственным,  но  не  очень
существенным его недостатком для меня было то, что он  говорил  не  всегда
вовремя. Эмиссар нередко рассказывал мне о людях и событиях, когда  я  уже
полностью забывал о том, что они меня раньше интересовали.
     Я спросил у дона Хуана об этом, и в ответ он сказал, что  это  как-то
связано с жесткостью положения моей точки сборки. Он  объяснил,  что  меня
воспитывали пожилые люди,  и  поэтому  я  унаследовал  многие  стороны  их
мировоззрения. В частности, я подвержен  опасной  тенденции  считать  себя
праведным. Он сказал, что когда он  давал  мне  принимать  галлюциногенные
растения, то руководствовался прежде всего  необходимостью  расшатать  мою
точку сборки и сделать ее подвижной хотя бы в минимальной степени.
     - Если ты не сделаешь ее чуточку подвижнее, - продолжал он, - ты либо
станешь  еще  более  высокого  мнения  о   себе,   либо   превратишься   в
неуравновешенного мага. Я говорю это тебе  не  для  того,  чтобы  очернить
старых магов, а для того, чтобы оградить  тебя  от  их  ошибок.  Рано  или
поздно твоя точка сборки станет более подвижной, но все же  не  настолько,
чтобы ты не рисковал стать либо тщеславным, либо неуравновешенным.
     - Как мне избежать всего этого, дон Хуан?
     -  Существует  только  один  путь.  Маги   называют   его   глубинным
пониманием. Я называю его романом между человеком и знанием. Для магов  он
является движущей силой в познании, исследовании, удивительных открытиях.
     Дон Хуан сменил тему разговора и продолжил объяснение фиксации  точки
сборки. Он сказал, что при видении точки сборки у детей, которая постоянно
перемещается  как  бы  под  воздействием  небольших  встряхиваний,   легко
переходя из одного положения в другое, - старые маги пришли к выводу,  что
обычное место точки сборки не присуще ей от природы, а вырабатывается  как
привычка. Видя также, что точка сборки фиксирована на одном месте только у
взрослых, они заключили, что с каждым конкретным ее  положением  некоторым
особым образом связан определенный тип восприятия.  Вследствие  длительной
привычки этот тип восприятия становится системой интерпретации чувственных
данных.
     Дон Хуан указал, что поскольку мы вовлечены  в  эту  систему,  будучи
воспитанными в  соответствии  с  ней,  мы  продолжаем  с  самого  рождения
приспосабливаться к требованиям системы интерпретаций, - системы,  которая
вводит нас в жизнь. Поэтому старые маги были совершенно правы в  том,  что
верили в возможность отказа от нее и непосредственного восприятия энергии,
в результате чего человек становится магом.
     Как бы удивляясь, дон Хуан отметил,  что  так  называемое  величайшее
достижение нашего общественного воспитания состоит в том,  чтобы  замкнуть
точку сборки в ее обычном положении. Ведь после того как  она  замирает  в
этом положении, наше восприятие может легко описывать и объяснять то,  что
мы ощущаем. Другими словами, с этого момента  нас  можно  легко  заставить
воспринимать лишь то, что предполагает система, а не то, что в мы  ощущаем
в действительности. Он заверил меня, что  восприятие  людей  однотипно  по
всему миру, потому что точки сборки  у  всех  представителей  человечества
фиксированы одинаково.
     Он продолжил рассказывать, отметив, что маги сами убедились  во  всем
этом,  когда  видели  смещение  точки  сборки   за   определенную   грань,
приводившее к постижению новых вселенских волокон энергии.  При  этом  то,
что было окончательной реальностью на предыдущих этапах, утрачивало смысл.
Непосредственной причиной этой бессмыслицы  является  восприятие  органами
чувств новых данных, приводящее к тому,  что  наша  система  интерпретации
оказывается непригодной для объяснения того, что мы ощущаем.
     - Восприятие без  системы  интерпретации,  конечно  же,  хаотично,  -
продолжал дон Хуан. - Но удивительно, что когда мы считаем, что  полностью
утратили ориентиры, наша старая система оживает вновь. Она приходит нам на
помощь и превращает наши бессистемные ощущения в  тщательно  упорядоченный
новый мир. Это случилось с тобой, когда ты смотрел на  листья  мескитового
дерева.
     - Что на самом деле тогда случилось со мной, дон Хуан?
     - В течение некоторого времени твое  восприятие  было  хаотичным.  Ты
видел все сразу, и твоя система интерпретации мира не работала. Затем хаос
упорядочился, и ты предстал перед новым миром.
     - Мы снова, дон Хуан, вернулись туда, где были раньше. Существует  ли
тот мир, или он просто-напросто создан моим умом?
     - Мы опять вернулись туда же, и ответ остался тем же. Он существует в
том  определенном  положении  твоей  точки   сборки.   Для   того,   чтобы
воспринимать его, тебе нужна была гармония с ним, то есть  тебе  следовало
удерживать точку сборки фиксированной в том положении, что ты и  делал.  В
результате ты в течение некоторого времени ясно видел этот новый для  тебя
мир.
     - Могли бы другие воспринимать тот же самый мир?
     - Если бы у них было то же положение точки сборки  и  та  же  степень
гармонии,  -  они  бы  могли.  Маги  прошлого  называли  эти  действия  по
согласованию положения точки сборки и достижению гармонии с миром, лежащим
за пределами обычного, сталкингом восприятия.
     - Искусство сталкинга,  -  продолжал  он,  -  как  мы  уже  говорили,
означает фиксацию точки сборки.  Старые  маги  открыли  посредством  своей
практики, что как бы ни было важно  уметь  перемещать  точку  сборки,  еще
важнее быть способным фиксировать ее в новом состоянии, каково бы  оно  ни
было.
     Он объяснил, что если точку  сборки  не  удается  зафиксировать,  нет
никакой возможности воспринимать  гармонично.  В  таком  случае  мы  будем
воспринимать калейдоскопическую картину несвязанных друг с другом образов.
Вот потому маги прошлого уделяли сталкингу столько же внимания, сколько  и
сновидению. Одно искусство не может существовать без другого,  особенно  в
отношении тех действий, которые совершали старые маги.
     - Какие это были действия, дон Хуан?
     - Старые маги называли их тонкостями второго внимания, или же великим
приключением в неизвестном.
     Дон Хуан сказал, что эти  действия  основываются  на  смещении  точки
сборки. Старые  маги  не  просто  умели  смещать  точку  сборки  в  тысячи
различных положений на поверхности или внутри своих энергетических тел, но
они еще и научились фиксировать свои точки сборки в  этих  положениях,  и,
таким образом, поддерживать гармонию неограниченно долгое время.
     - Зачем все это было нужно, дон Хуан?
     - Мы не можем сказать, к чему они стремились,  но  можем  говорить  о
том, чего они достигли.
     Он объяснил,  что  старые  маги  умели  достигать  такой  совершенной
гармонии,  которая  делала  возможным  восприятие   всего   и   физическое
превращение во все, что соответствовало  конкретному  положению  их  точек
сборки. Они могли стать кем угодно или  чем  угодно  из  длинного  списка,
который, по его словам, представлял собой  детальное  описание  восприятия
мира различными сущностями, например, ягуаром,  птицей,  насекомым  и  так
далее.
     - Мне очень трудно поверить, что эти превращения возможны,  -  сказал
я.
     Он сказал,  что  точки  сборки  старых  магов  обладали  великолепной
подвижностью. Им нужно было лишь  слегка  сместить  их  в  соответствии  с
малейшей  особенностью  ощущения  в  сновидении,  и  сразу  же  с  помощью
сталкинга восприятия они достигали нужной  гармонии  с  окружающим  миром,
становясь животным, другим человеком, птицей или вообще чем угодно.
     - А разве душевнобольные не делают то же самое? Разве они не  создают
сами собственную реальность? - спросил я.
     - Нет, это не одно и то же. Сумасшедшие  воображают  себе  реальность
вообще без всякой заранее поставленной цели. Они рождают  хаос  из  хаоса.
Маги, в отличие от них, упорядочивают хаос. Их постоянная глобальная  цель
состоит в том, чтобы освобождать свое восприятие. Маги не выдумывают  сами
воспринимаемый ими мир. Они прямо ощущают энергию, а  затем  обнаруживают,
что воспринимают некоторый неизвестный новый мир, что он  так  же  реален,
как реально все, что мы знаем.
     Затем дон Хуан дал мне новое объяснение происшедшего со мной, когда я
смотрел на мескитовое дерево. Он сказал,  что  я  вначале  ощущал  энергию
дерева. На субъективном уровне я верил, что сплю, потому  что  использовал
для ощущения энергии технику сновидения.  Он  отметил,  что  использование
этой техники в мире обыденной жизни было  одним  из  наиболее  эффективных
средств, использовавшихся старыми магами. Это давало  возможность  ощущать
энергию точно так же, как и во сне, а не всецело хаотично. Затем  наступал
момент, когда что-то изменяло восприятие, и маг находил себя стоящим лицом
к лицу с новым миром - в точности как это случилось со мной.
     Я сказал ему об одной мысли, которую я едва  осмеливался  произнести:
панорама, увиденная мной, была и не сном, и не обычным миром.
     - Да, она не была ни тем, ни другим, - сказал он. - Я напоминаю  тебе
это снова и снова, а ты думаешь, что я просто говорю одно и то же. Я знаю,
как трудно уму допустить реальность существования  безумных  возможностей.
Но новые миры существуют! Они охватывают друг друга, образуя в целом нечто
похожее на луковицу. Тот мир, в котором мы живем, -  это  лишь  один  слой
луковицы.
     - Ты хочешь сказать, дон Хуан, что цель твоего учения  в  том,  чтобы
подготовить меня к посещению этих миров?
     - Нет. Я хочу сказать совсем другое. Мы отправляемся  в  другие  миры
только в качестве упражнения. Такие путешествия были уделом бывших  магов.
Мы занимаемся сновидением, как и маги древности,  но  в  то  же  время  мы
исходим из совершенно  иных  принципов.  Старые  маги  предпочитали  сдвиг
["shift" (англ.)] точки сборки, поэтому  они  всегда  чувствовали  себя  в
более  или  менее  известном,  предсказуемом  положении.  Мы   же   отдаем
предпочтение движению  ["movеment"  (англ.)]  точки  сборки.  Старые  маги
искали неизвестное для людей. Мы ищем сверхчеловеческое неизвестное.
     - Я еще не добрался до него, не правда ли?
     - Нет. Ты только начинаешь. Вначале каждый должен  пройти  по  стопам
старых магов. Ведь в конце концов это они изобрели сновидение.
     - Когда я, в таком случае, начну изучать сновидение новых магов?
     - Тебе еще предстоит многое сделать. Возможно,  на  это  уйдут  годы.
Кроме всего прочего, я должен быть с тобой очень осторожным. По  характеру
ты определенно похож на магов прошлого. Я предупреждал тебя об этом, но ты
всегда умудряешься пренебрегать моими советами. Иногда мне даже  казалось,
что какая-то чужая энергия  выступает  в  качестве  твоего  советника,  но
сейчас я отбросил эту идею. Ты - искренний человек.
     - Что ты имеешь в виду, дон Хуан?
     -  Ты  нечаянно  совершил  два  поступка,  которые   меня   чертовски
взволновали. В первом же сновидении ты путешествовал в энергетическом теле
за пределами этого  мира.  И  прогуливался  там!  А  затем  ты  посетил  в
энергетическом теле еще одно место за пределами этого мира, но об этом  ты
не помнишь в своем обычном состоянии сознания.
     - Почему это беспокоит тебя, дон Хуан?
     - Сновидение слишком легко для тебя. И в этом твое проклятие, если мы
не  уделим  этому  вопросу  надлежащего  внимания.  Сновидение  выводит  к
неизвестному для людей. Как я говорил  тебе,  современные  маги  стремятся
постичь сверхчеловеческое неизвестное.
     - Чем может быть это сверхчеловеческое неизвестное?
     -  Свободой  от  всего  человеческого.  Это  -  невообразимые   миры,
выходящие за пределы человеческих возможностей достижения, которые тем  не
менее каким-то образом доступны нам. Туда направляются  современные  маги.
Их устремления  лежат  далеко  вне  интересов  людей;  за  пределами  этих
интересов лежат всеобъемлющие миры, среди которых есть  далеко  не  только
сферы обитания птиц и животных, хотя и они неизвестны человеку. То, о  чем
я говорю, представляет собой миры,  подобные  нашему.  Целые  вселенные  с
бесконечными пространствами.
     - Где находятся все эти миры, дон Хуан? В различных положениях  точки
сборки?
     - Правильно. В различных положениях точки сборки,  но  эти  положения
доступны для магов вследствие движения  точки  сборки,  а  не  ее  сдвига.
Путешествия в такие миры могут совершить в сновидении  только  сегодняшние
маги. Маги древности были далеки от  них,  потому  что  такие  путешествия
требуют от магов великой  непривязанности  и  полного  отказа  от  чувства
собственной  важности  в  любом  его  проявлении.  Старые  маги  не  могли
пожертвовать всем этим. Для магов, практикующих сновидение в наши дни, это
сновидение является свободой достичь миров, не укладывающихся ни  в  какое
воображение.
     - Но зачем их достигать?
     - Ты  уже  спрашивал  меня  сегодня  об  этом.  Ты  рассуждаешь,  как
настоящий купец. "Это опасно? - спрашиваешь ты.  -  На  сколько  процентов
увеличится сумма моего вклада? Будет  ли  так  лучше  для  меня?"  На  эти
вопросы невозможно ответить. Ум купца настроен  на  подсчет  прибылей.  Но
свобода не может основываться на вкладах и доходах от них. Свобода  -  это
приключение, которому нет конца,  в  котором  мы  рискуем  жизнью  и  даже
большим, чем жизнь, во имя  нескольких  мгновений  чего-то  превыше  слов,
мыслей и чувств.
     - Я спрашивал, имея в виду другое, дон  Хуан.  Я  хотел  узнать,  что
может вынудить такого никудышного бездельника как я, достичь этого всего?
     - Поиск свободы - это единственная побуждающая сила, которую я  знаю.
Это свобода улететь внезапно в  бесконечность,  которая  где-то  там.  Это
свобода умереть, исчезнуть навсегда. Это  свобода  быть  подобным  пламени
свечи, которая остается неугасимой в  мире,  озаряемом  светом  миллиардов
великолепных звезд, остается неугасимой потому,  что  никогда  не  считает
себя чем-то большим, чем есть на самом деле, - всего лишь свечой.



                       5. МИР НЕОРГАНИЧЕСКИХ СУЩЕСТВ

     Верный своему согласию ждать, пока дон Хуан сам решит продолжить свои
объяснения сновидения, я обращался к  нему  за  советом  только  в  случае
крайней необходимости. Однако  он,  как  правило,  производил  впечатление
человека, который не просто не  желает  обсуждать  сновидение,  но  еще  и
раздражен  моим  отношением   к   этому   предмету.   По   моему   мнению,
подтверждением его  недовольства  мной  было  то,  что  всегда,  когда  мы
начинали обсуждать мою практику сновидения, он  преднамеренно  преуменьшал
важность достигнутого мной.
     В то  время  самой  важной  чертой  моей  практики  стали  постоянные
свидетельства в пользу существования живых неорганических  существ.  После
того, как я встретился с  ними  в  своих  сновидениях,  и  особенно  после
столкновения с ними в пустынных окрестностях дома дона Хуана, у меня  были
веские основания считать их существование подлинным  фактом.  Но  все  эти
случаи возымели на меня обратное действие.  Я  упрямо  и  яростно  отрицал
возможность их существования.
     Затем мое  настроение  изменилось  и  я  решил  провести  объективное
исследование вопроса, связанного с ними. Метод  исследования  предполагал,
что я прежде всего буду вести регулярные записи того, что случается в моих
занятиях сновидением, а затем использую эти записи в качестве достаточного
основания для вывода, подтвердилось ли на практике то, что я предполагал о
неорганических   существах.   Фактически,   я   исписал   сотни    страниц
скрупулезными, но бессмысленными описаниями, в то  время  как  достаточные
свидетельства в пользу их существования были получены мной почти  в  самом
начале моих изысканий.
     Нескольких занятий оказалось достаточно, чтобы выяснить, что  как  бы
случайная рекомендация дона Хуана - прекратить рассуждать  и  предоставить
неорганическим  существам  возможность  приблизиться  ко  мне  -  была   в
действительности тем самым способом, который  использовали  маги  прошлого
для того, чтобы привлекать их. Предоставив  мне  возможность  убедиться  в
этом на собственном опыте, дон Хуан просто-напросто следовал своему методу
обучения магии. Он снова и снова повторял, что очень трудно заставить наше
эго покинуть  оборонительные  рубежи.  Этого  возможно  достичь  только  с
помощью практики. Одной из сильнейших оборонительных линий эго является не
что иное, как наша рациональность. И она не только является одним из самых
стойких барьеров на пути к обладанию магическими умениями  и  теорией,  но
еще и  наиболее  опасным  по  своим  проявлениями.  Дон  Хуан  верил,  что
существование неорганических существ  является  фактом,  способным  сильно
поколебать нашу рациональность.
     В  своей   практике   сновидения   я   придерживался   установленного
распорядка, от которого не отклонялся ни на один день. Вначале моей  целью
было наблюдение всех доступных объектов в моих снах, а затем  -  изменение
снов. Я наблюдал день ото дня целые вселенные различных деталей предметов.
Как-то раз я заметил, что мое внимание сновидения начало  убывать,  и  мои
занятия заканчивались либо тем, что я  засыпал  и  видел  обычные  сны,  в
которых я вообще не был способен управлять  вниманием,  либо  тем,  что  я
просыпался и не мог больше заснуть вообще.
     Однако время от времени в моих сновидениях появлялся поток чужеродной
энергии, как определял его дон Хуан, называя  его  также  лазутчиком.  Его
предостережение относительно лазутчиков  помогло  мне  быть  бдительным  и
правильно использовать свое внимание сновидения. Первый раз я столкнулся с
чужеродной энергией, когда мне снилось, как я делал покупки в  универмаге.
Я переходил от прилавка к прилавку,  разыскивая  антикварные  предметы.  В
конце концов я нашел то, что искал.  Несоответствие  между  универмагом  и
поиском произведений  древнего  искусства  было  столь  очевидным,  что  я
тихонько посмеивался, но как только я нашел  одно  такое  произведение,  я
сразу же забыл об этой нелепости. Этот предмет представлял собой  рукоятку
трости. Продавец сказал мне, что она была изготовлена из  иридия,  который
он назвал одним из самых твердых веществ в мире.  Рукоятка  была  украшена
резьбой с изображением головы и плеч обезьяны. Но мне показалось, что  она
сделана из нефрита. Продавец был очень возмущен, когда я намекнул, что это
скорее всего нефрит, и, чтобы продемонстрировать свою правоту, он изо всей
силы  бросил  предмет  на  цементный  пол.  Он  не   разбился,   но   стал
подскакивать, как мяч, а  затем  уплыл  прочь,  вращаясь,  как  фрисби.  Я
последовал за ним. Он скрылся за деревьями. Я побежал, чтобы найти  его  и
обнаружил его увязшим в земле.  Он  превратился  в  необычайно  прекрасную
надлежащей длины трость темно-зеленого цвета с переходом в черный.
     Я захотел взять ее себе. Я ухватился за нее и начал с силой  отрывать
от земли, пока кто-нибудь не появился поблизости. Но как я ни старался,  я
не мог сдвинуть ее с места. Я боялся, что сломаю ее,  если  буду  пытаться
вырвать из земли,  расшатывая  из  стороны  в  сторону.  Поэтому  я  начал
раскапывать землю вокруг нее голыми руками. По мере того, как я  продолжал
копать, она таяла на глазах, пока на ее месте не  осталась  только  лужица
зеленой воды. Я уставился взглядом в воду; внезапно  мне  показалось,  что
она взорвалась. Она превратилась в белый пузырь, который затем исчез.  Мой
сон продолжался дальше с новыми образами  и  деталями,  которые  ничем  не
выделялись, хотя и были совершенно отчетливы.
     Когда я рассказал дону Хуану об этом сновидении, он сказал:
     - Ты встретился с лазутчиком. Лазутчики часто встречаются и в обычных
снах. Странно, но сны сновидящих характеризуются  отсутствием  лазутчиков.
Когда они появляются, их легко обнаружить по сопутствующей им  необычности
и несоразмерности.
     - О какой несоразмерности ты говоришь, дон Хуан?
     - Их присутствие окружено нелепостями.
     - Во сне многое нелепо.
     - Только в обычных снах вещи  бессмысленны.  Я  бы  сказал,  что  это
происходит  именно  так   вследствие   большого   количества   лазутчиков,
присутствующих в них. Их много потому, что обычные  люди  склонны  сильнее
ограждать себя от неизвестного.
     - Ты знаешь, почему это так, дон Хуан?
     -  По-моему,  все  определяется  балансом  сил.  Среднестатистический
человек вынужден воздвигать необычайно  прочные  барьеры,  чтобы  защитить
себя  от  натиска  враждебных  влияний.  Например,   такие   барьеры   как
беспокойство о себе. Но чем крепче препятствие, тем мощнее нападение.
     В отличие от них, сновидящие воздвигают  меньше  барьеров  и  поэтому
привлекают меньше лазутчиков в свои сны. В снах  сновидящих  бессмысленные
вещи отсутствуют, возможно, для того, чтобы сновидящие легко  обнаруживали
присутствие лазутчиков.
     Дон Хуан посоветовал мне  быть  очень  внимательным  и  замечать  все
доступные наблюдению детали моих снов. Он  даже  заставил  меня  повторить
вслух эти свои слова.
     - Ты сбиваешь меня с толку, - сказал я. -  Ты  то  не  хочешь  ничего
слышать о моем сновидении, то хочешь. Есть ли какая-то  систематичность  в
твоих отказах и согласиях?
     - Конечно же, за всем этим стоит некоторая система, -  сказал  он.  -
Быть может, ты когда-нибудь будешь поступать так же с  другим  сновидящим.
Одни вопросы имеют ключевое значение, потому что связаны с духом. Другие -
совершенно не имеют значения по причине нашего индульгирования.
     Первый лазутчик, которого ты обнаружил, теперь  будет  присутствовать
всегда в любой форме, даже в виде иридия. Кстати, что такое иридий?
     - Точно не знаю, - искренне сказал я.
     - Вот тебе и на! А что ты скажешь, если окажется,  что  это  одно  из
самых прочных веществ в мире?
     Глаза дона  Хуана  сияли  от  восторга,  пока  я  нервно  хихикал  от
абсурдности его последней реплики, которая, как я  узнал  впоследствии,  в
действительности была истиной.
     Начиная с  этого  времени  я  стал  замечать  присутствие  несуразных
предметов в своих сновидениях. Стоило мне  допустить  верность  слов  дона
Хуана, определяющих суть чужеродной энергии во сне, и я  вскоре  полностью
согласился с тем, что нелепые вещи в моих сновидениях  являются  на  самом
деле пришельцами из других миров. После того, как я  обнаруживал  их,  мое
внимание сновидения всегда полностью сосредоточивалось  на  них,  чего  не
происходило ни в каких других условиях.
     Еще я заметил, что каждый раз, когда чужеродная энергия  проникала  в
мои сны, мое внимание  в  них  вынуждено  было  усиленно  работать,  чтобы
превратить ее в  какой-нибудь  знакомый  объект.  Препятствие,  с  которым
сталкивалось мое внимание в этом  случае,  состояло  в  его  неспособности
полностью  совершить  такое  преображение:  в  итоге  я  получал  какой-то
диковинный объект, почти мне незнакомый. Впоследствии  чужеродная  энергия
довольно быстро исчезала; нестандартный предмет  пропадал,  превращаясь  в
пузырь света, который вскоре поглощался другими деталями моего сна.
     Когда я попросил дона Хуана прокомментировать то,  что  происходит  в
моем сновидении, он сказал:
     - В  настоящее  время  лазутчики  в  твоих  снах  являются  шпионами,
присылаемыми из неорганического мира. Они очень недолговечны, что означает
их неспособность долго оставаться во сне.
     - Почему ты говоришь, что они - шпионы, дон Хуан?
     - Они  приходят  в  поисках  возможности  поглощать  сознание  других
существ. У них есть собственное  сознание  и  цель,  хотя  она  недоступна
постижению нашим разумом. По типу их сознания  и  замыслов  их,  вероятно,
можно  сравнить   с   деревьями.   Внутренние   устремления   деревьев   и
неорганических  существ  непонятны  нам,  потому  что  они  намного  более
медленны, чем наши.
     - Почему ты так считаешь, дон Хуан?
     - И деревья, и неорганические существа  живут  дольше,  чем  мы.  Они
созданы, чтобы пребывать неизменными. Они неподвижны, но в то же время они
заставляют все двигаться вокруг себя.
     - Ты хочешь сказать, дон Хуан, что неорганические  существа  являются
такими же почти неизменными сущностями, как и деревья?
     - Именно так. То, что ты видишь в сновидении в виде светлых и  темных
полых трубочек, является их проекцией. То, что ты слышишь во сне как голос
эмиссара, - тоже их порождение. Равно как и их лазутчики.
     По какой-то непонятной мне глубинной причине  я  был  подавлен  этими
словами. Внезапно  меня  охватило  беспокойство.  Я  спросил  дона  Хуана,
являются ли и деревья подобными проекциями.
     - Являются, - сказал он. - Более того, эти проекции более враждебны к
нам, чем  их  аналоги  из  неорганического  мира.  Сновидящий  никогда  не
вступает в контакт с деревьями, если  только  он  не  находится  в  теплых
приятельских отношениях  с  другими  мирами,  что  является  очень  трудно
достижимым состоянием. У нас нет друзей на этой Земле, ты ведь  знаешь.  -
Он грустно улыбнулся и добавил. - Ни для кого не секрет, почему это так.
     -  Возможно,  это  не  секрет  для  тебя,  дон  Хуан,  но,  со   всей
определенностью, это тайна для меня.
     - Наши действия разрушительны. Мы настроили все живые существа против
себя на этой Земле. Вот почему у нас нет друзей.
     Я чувствовал себя так неловко, что  хотел  вовсе  прекратить  беседу.
Внутреннее побуждение вынудило меня вернуться к обсуждению  неорганических
существ.
     - Что, по твоему мнению, мне следует  делать,  чтобы  последовать  за
лазутчиками? - спросил я.
     - А зачем, собственно, тебе нужно следовать за ними?
     - Я занимаюсь научными исследованиями неорганических существ.
     - Ты подшучиваешь надо мной, не так ли? Я думал, что ты непоколебим в
своем отрицании их существования.
     Его издевательский голос  и  раскаты  смеха  ясно  показали  мне  его
отношение к моему научному исследованию.
     - Я теперь придерживаюсь другого мнения,  дон  Хуан.  Теперь  я  хочу
изучить все эти сущности.
     - Помни, что мир неорганических существ был сферой деятельности магов
прошлого.  Чтобы  пробраться  туда,  они  тщательно  концентрировали  свое
внимание в сновидении на наблюдаемых  объектах.  Таким  образом  они  были
способны обнаруживать лазутчиков. И когда лазутчики оказывались  в  центре
их внимания, они выкрикивали вслух намерение следовать за ними. Как только
маги древности заявляли об этом своем намерении, они  уходили,  увлекаемые
чужеродной энергией.
     - Так ли все просто, дон Хуан?
     Он не ответил. Он только засмеялся, глядя на меня, как  бы  приглашая
меня сделать то, о чем он рассказал.
     Работая дома, я устал искать истинный смысл слов дона Хуана. Я упрямо
не желал следовать тому, что он мог  бы  назвать  рабочим  методом.  После
того, как я отбросил и идеи, и терпение, я однажды потерял бдительность. В
тот раз я видел во сне  рыбу,  озадачившую  меня  тем,  что  она  внезапно
выскочила из озера, возле которого я прогуливался.  Она  забилась  у  моих
ног, затем полетела, как птица, и села на  ветку,  по  прежнему  оставаясь
рыбой.  Картина  была  такой  непривычной,  что  мое  внимание  сновидения
оживилось. Я сразу же понял,  что  это  лазутчик.  Секундой  позже,  когда
рыба-птица превратилась  в  точку  света,  я  крикнул  о  своем  намерении
последовать за ней и отправился в иной мир точно так, как говорил об  этом
дон Хуан.
     Я, как легкое насекомое, пролетел  сквозь  нечто,  казавшееся  темным
тоннелем. Ощущение тоннеля внезапно прекратилось. Было так,  как  будто  я
был выдут из трубы и по инерции  шлепнулся  на  огромную  глыбу  какого-то
вещества; я почти касался ее. Я не видел ей конца  во  всех  направлениях,
доступных   моему   взору.   Все   это   так   сильно    напоминало    мне
научно-фантастические фильмы, что я был полностью уверен, что эта панорама
возникла в моем спящем  сознании.  А  почему  бы  и  нет?  Я  считал,  что
происходящее со мной всего лишь сон.
     Я решил рассмотреть все детали этого  сна.  То,  что  я  мог  видеть,
представляло собой подобие исполинской губки. Оно было пористым и покрытым
углублениями. Я не мог прикоснуться к нему, но  оно  выглядело  твердым  и
волокнистым. Оно было темно-коричневого цвета. Затем у меня  проскользнуло
сомнение в том, что все это немое нагромождение мне просто снится. То, что
я видел, не изменяло своих начертаний. Оно не двигалось.  При  пристальном
всматривании у меня создалось впечатление чего-то реального, но  полностью
неподвижного; это все где-то находилось  и  так  приковывало  к  себе  мое
внимание, что я не мог оторваться для  осмотра  других  объектов,  включая
себя.  Какая-то  удивительная  сила,  с  которой  я  никогда   раньше   не
сталкивался в сновидении, парализовала меня.
     Затем я явственно ощутил,  что  масса  высвободила  мое  внимание;  и
теперь все мое сознание сосредоточилось на лазутчике, который привел  меня
сюда. Он выглядел как светлячок в темноте,  кружась  надо  мной  и  вокруг
меня. В этом мире лазутчик был пузырьком  чистой  энергии.  Я  мог  видеть
кипение его энергии. Казалось, он знает обо мне. Внезапно  он  приблизился
ко  мне,  а  затем  притянул  и  оттолкнул  меня.  Я  не  чувствовал   его
прикосновения,  но  знал,  что  он  касается  меня.  Это   ощущение   было
изумительным  и  новым  для  меня;   будто   какая-то   часть   меня,   не
присутствующая там, была возбуждена  этим  прикосновением;  волны  энергии
проходили по ней одна за другой.
     Начиная с этого момента все в моем сне начало становиться  все  более
реальным. Мне с трудом удавалось помнить, что я нахожусь в  сновидении.  К
этому затруднению примешивалось чувство уверенности в  том,  что,  касаясь
меня, лазутчик осуществляет энергетический контакт со мной. В тот  момент,
когда казалось, что он притягивает или отпихивает меня, я знал, чего он от
меня хочет.
     Сначала он втолкнул меня в большое углубление в глыбе вещества, перед
которой я находился. Как только я оказался там, я заметил, что  внутренняя
поверхность была так же равномерно пористой, как и внешняя,  но  выглядела
не так грубо, будто ее неровности были отшлифованы. То, что я рассматривал
снаружи, имело  структуру,  напоминающую  что-то  похожее  на  увеличенное
изображение пчелиного улья. Во всех направлениях расходились  бесчисленные
тоннели всевозможных очертаний. Некоторые из  них  вели  вверх,  другие  -
вниз; были также идущие налево и направо;  они  образовывали  всевозможные
углы  друг  с  другом,  направляясь  один  выше,   другой   ниже,   будучи
наклоненными более или менее покато.
     Свет  был  очень  тусклым,  но  все  было  отчетливо  видно.  Тоннели
выглядели оживленными и сознательными; они "кипели". Я пристально взглянул
на них и с удивлением понял, что вижу их. Это были энергетические волокна.
Как только я это постиг, голос эмиссара из сновидения зазвучал в моих ушах
так громко, что я не мог разобрать ничего им сказанного.
     - Говори тише,  -  завопил  я  нетерпеливо,  замечая,  что  во  время
произнесения мною слов тоннели исчезают из виду, а я погружаюсь в  вакуум,
где могу только слышать.
     Эмиссар понизил голос и сказал:
     - Ты находишься внутри неорганического существа. Выбери себе любой из
тоннелей, и ты сможешь жить в нем вечно. - Голос  смолк  на  мгновение,  а
затем прибавил: - Разумеется, если ты хочешь этого.
     Я не мог заставить себя вымолвить хоть несколько слов. Я боялся,  что
любое мое утверждение может быть понято в  смысле,  противоположном  тому,
который я в него вкладываю.
     - В этом для тебя есть бесчисленные преимущества, -  продолжал  голос
эмиссара. - Ты можешь жить в любых тоннелях, какие пожелаешь. И  в  каждом
ты сможешь узнать что-то новое. Маги прошлого жили там и научились  многим
удивительным вещам.
     Не  пользуясь  никакими  органами  чувств,  я  ощутил,  что  лазутчик
подталкивает меня сзади. Казалось, он хочет, чтобы я  двигался  вперед.  Я
направился в тоннель, находящийся рядом  справа  от  меня.  Как  только  я
очутился в нем, я как-то осознал, что не иду по нему; я  кружился  в  нем,
летел. Я был пузырьком энергии, подобно самому лазутчику.
     Голос эмиссара снова зазвучал в моих ушах:
     - Да, ты - всего лишь пузырек энергии, - произнес он.
     И хотя я сам знал это, я почувствовал громадное облегчение.
     - Ты паришь внутри одного из неорганических существ, - продолжал  он.
- Лазутчик хочет, чтобы ты двигался в  этом  мире  именно  таким  образом.
Когда он прикоснулся к тебе, он изменил тебя навсегда. Теперь ты, по сути,
один из нас. Если желаешь остаться здесь, просто вырази свое намерение.
     Эмиссар прекратил говорить, и вид тоннеля снова предстал предо  мной.
Но когда он заговорил снова, что-то изменилось; я не терял из  виду  этого
мира и все же мог одновременно слышать голос эмиссара.
     - Древние маги научились всему, что они знали о сновидении,  пребывая
здесь среди нас, - сказал он.
     Я собирался спросить, научились ли они этому всему просто живя внутри
этих тоннелей, но прежде чем я произнес свой вопрос, эмиссар ответил мне.
     - Да, они узнали все, просто пребывая подолгу  внутри  неорганических
существ, - сказал он. - Чтобы жить внутри них, магам прошлого  требовалось
всего лишь сказать о том, что они желают этого.  Точно  так  же,  как  для
того, чтобы попасть сюда,  тебе  требовалось  только  громко  и  отчетливо
выразить вслух свое намерение.
     Лазутчик толкнул меня вновь, давая  понять,  что  я  могу  продолжить
движение. Я засомневался, и тогда он сделал  что-то  эквивалентное  такому
силовому воздействию, от которого я полетел по бесконечным  тоннелям,  как
пуля. В конце концов я остановился, потому что  остановился  лазутчик.  На
какое-то  мгновение  мы  зависли;  затем  мы  провалились  в  вертикальный
тоннель. Но  я  не  почувствовал,  что  направление  движения  существенно
изменилось. Что касается моих ощущений, то я по-прежнему  чувствовал,  что
двигаюсь вдоль поверхности.
     Мы меняли направление движения множество раз, но в каждом случае  мои
ощущения были похожими. Я начал  было  уже  формулировать  мысль  о  своей
неспособности чувствовать, куда я двигаюсь, вверх или  вниз,  когда  вдруг
зазвучал голос эмиссара.
     - Мне кажется, что тебе будет приятнее медленно ползти, а не  лететь,
- сказал он. - Можешь также попробовать перемещаться, как паук  или  муха,
прямо, вверх или вниз, или вверх ногами.
     Внезапно я приземлился. Было похоже на то, что из неведомой пылинки я
вдруг превратился во что-то тяжелое, тем самым ощутив почву под  собой.  Я
не мог больше видеть стен тоннелей, но эмиссар был  здесь  же  и  в  более
удобном положении, перемещаясь рядом со мной.
     -  В  этом  мире  тебе  не  обязательно  все  время  быть   связанным
тяготением, - сказал он.
     Конечно, я и сам мог это понять.
     - Тебе здесь также не нужно и дышать, -  продолжал  его  голос.  -  И
только  для  своего  удобства  ты  продолжаешь  пользоваться  зрением,  по
привычке делая это так же, как в твоем мире.
     Казалось, что эмиссар решал, продолжать ли ему  говорить  дальше.  Он
прокашлялся в  точности  как  человек,  собирающийся  начать  говорить,  и
произнес:
     - Зрение - главный источник  информации;  поэтому  сновидящий  всегда
говорит о своих ощущениях во сне, пользуясь терминами зрения.
     Лазутчик втолкнул меня в тоннель направо.  Он  был  несколько  темнее
других. Вопреки моему здравому смыслу, он показался мне более уютным,  чем
другие, более мирным и более знакомым. Мой ум пронзила мысль о том, что  я
был подобен этому тоннелю, или он - мне.
     - Вы уже встречались раньше, - произнес голос эмиссара.
     - Что это значит? - сказал я.
     Я понял его слова, но не знал, что он имеет в виду.
     - Вы когда-то боролись друг с другом и поэтому сейчас каждый  из  вас
содержит энергию другого.
     Я подумал, что  в  голосе  эмиссара  слышится  злая  нотка  или  даже
сарказм.
     - Нет, это не сарказм, - сказал эмиссар. - Я рад,  что  у  тебя  есть
среди нас сородичи.
     - Что ты подразумеваешь под сородичами? - спросил я.
     - Обмен энергией означает родство, - ответил он.  -  Энергия  подобна
крови.
     Я потерял дар речи. Я ясно ощутил, как во мне шевельнулся страх.
     - Страх - это нечто, несвойственное этому миру, - сказал эмиссар.
     Из всего, что он сказал, только это было не совсем точным.
     На этом мое сновидение  закончилось.  Я  был  так  ошарашен  яркостью
увиденного,  поразительной  ясностью  и   последовательностью   сказанного
эмиссаром, что не мог дождаться момента, чтобы рассказать  обо  всем  дону
Хуану. Меня удивило и насторожило то, что он не захотел слушать  меня.  Он
так ничего и не сказал, но я догадывался, что он  считал  все  случившееся
моим собственным индульгированием.
     - Почему ты так ведешь себя  со  мной?  -  спросил  я.  -  Ты  чем-то
недоволен?
     - Нет, я всем доволен, - сказал он. - Дело  в  том,  что  я  не  могу
говорить об этой стороне твоего сновидения. Это исключительно твое  личное
дело. Я сказал тебе, что неорганические существа реальны.  Теперь  ты  сам
обнаруживаешь, насколько они реальны. Но то, что  ты  извлечешь  из  этого
открытия, - это уже твое дело, твое личное дело. Когда-нибудь ты  поймешь,
почему я оставался в стороне.
     - Но неужели ты не можешь ничего сказать мне об этом сне? - настаивал
я.
     - Я могу сказать  только,  что  это  было  не  сновидение.  Это  было
путешествие в неизведанное. Добавлю к тому же, что  это  было  необходимое
путешествие, - но сугубо личное.
     Затем он сменил тему разговора и принялся  объяснять  другие  аспекты
своего учения.
     Начиная с этого дня, несмотря на мой страх  и  нежелание  дона  Хуана
дать мне совет, я стал в своих сновидениях регулярно посещать тот губчатый
мир. Я  вскоре  обнаружил,  что  чем  больше  возрастает  моя  способность
замечать детали предметов  в  сновидении,  тем  искуснее  я  становлюсь  в
выявлении лазутчиков. Когда я узнавал лазутчиков по их чужеродной энергии,
они еще некоторое время оставались в моем поле зрения. Если же  я  пытался
превращать лазутчиков в отчасти знакомые мне объекты, они оставались  даже
дольше обычного, беспорядочно меняя форму. А когда  я  следовал  за  ними,
громко провозглашая вслух свое  намерение  попасть  в  их  мир,  лазутчики
полностью переводили мое внимание сновидения на мир, лежащий за  пределами
моего обычного воображения.
     Дон  Хуан  сказал,  что  неорганические  существа  всегда  испытывают
потребность  обучать.  Но  он  не  упомянул  при  этом,  что  они  обучают
сновидению. Он сообщил, что эмиссар в сновидении, будучи обычным  голосом,
является идеальным мостиком между тем миром  и  нашим.  Я  обнаружил,  что
эмиссар представляет собой зачастую не просто голос наставника, но  еще  и
голос умелого торгового агента. Он объяснял мне снова и  снова,  в  нужном
месте и в соответствующее время, преимущества своего мира. Кроме этого, он
также преподал мне неоценимые уроки сновидения. Слушая его  объяснения,  я
понял, почему маги прошлого отдавали предпочтение практическим занятиям.
     - Чтобы  в  совершенстве  овладеть  сновидением,  тебе  прежде  всего
следует прекратить внутренний диалог, - сказал мне однажды эмиссар. -  Для
того, чтобы достичь успеха в прекращении  диалога,  держи  между  пальцами
несколько кристаллов кварца длиной два или три дюйма или несколько  тонких
отшлифованных речных камушков. Согни чуть-чуть пальцы  и  зажми  кристаллы
или гальку между ними.
     Эмиссар сообщил, что металлические предметы, если  они  соответствуют
размеру и ширине пальцев, оказывают тот же эффект. Метод  состоит  в  том,
чтобы удерживать как минимум по три тонких вещи между пальцами  каждой  из
рук, сжимая их почти до боли в кистях. Это давление необычно действует  на
внутренний диалог, успокаивая его. Эмиссар отдавал предпочтение кристаллам
кварца; он сказал, что результат в этом случае будет наиболее эффективным,
хотя для этой практики подходит все что угодно.
     - Если ты засыпаешь в состоянии полного спокойствия, это  гарантирует
тебе идеальное вхождение в сновидение, - сказал однажды голос эмиссара,  -
это способствует также развитию внимания в сновидении.
     - Сновидящий должен носить золотое кольцо, -  сказал  мне  эмиссар  в
другой раз. - Лучше, чтобы оно было чуточку тесным для пальца.
     Объяснение эмиссара в связи с  этим  сводилось  к  тому,  что  кольцо
служит в качестве моста для возвращения обратно  на  поверхность  обычного
мира из сновидения или погружения из состояния нормального сознания в  мир
неорганических существ.
     - Как работает этот мост? - спросил я, не понимая, что  подразумевает
аналогия с мостом, которой воспользовался эмиссар.
     - Мост получается там, где палец соприкасается с  кольцом,  -  сказал
эмиссар. - Если сновидящий приходит в мой мир, имея на пальце кольцо,  оно
привлекает и сохраняет энергию моего мира; в случае  необходимости  кольцо
отдает ее в палец пришедшего, и эта энергия возвращает сновидящего обратно
в его мир.
     Давление, производимое кольцом на  палец,  хорошо  служит  также  для
гарантии того,  что  сновидящий  вернется  в  свой  мир.  Благодаря  этому
давлению он постоянно ощущает знакомое прикосновение к пальцу.
     В ходе одного из последующих занятий эмиссар сообщил, что  наша  кожа
является органом, идеально подходящим  для  передачи  энергетических  волн
обычного мира в мир неорганических существ, и наоборот. Он посоветовал мне
следить за тем, чтобы моя кожа была прохладной, чистой  и  не  жирной.  Он
также порекомендовал сновидящим носить тугой пояс, повязку на  голове  или
ожерелье, чтобы создать давление в точках кожи, служащих  центрами  обмена
энергией.  Эмиссар  также  объяснил,  что   в   обычном   состоянии   кожа
автоматически предотвращает выход энергии из тела, и что если мы хотим  не
только сохранять энергию, но и переводить ее из одного мира в  другой.  Мы
должны громко выразить в сновидении соответствующее намерение.
     Однажды эмиссар сделал мне настоящий  подарок.  Он  сказал,  что  для
обеспечения живости и точности  работы  внимания  сновидения  нам  следует
черпать его из области, которая находится у нас во рту непосредственно  за
небом.  В  этом  месте  у  всех  людей  располагается  огромный  резервуар
внимания.  Эмиссар  специально  порекомендовал   научиться   прижимать   в
сновидении кончик языка к небу. Он сказал, что это более  сложная  задача,
чем нахождение рук во сне.  Но  решив  эту  задачу,  сновидящий  достигает
удивительных результатов в смысле контроля внимания сновидения.
     Я получил целые горы инструкций по  поводу  всех  возможных  аспектов
моих занятий. Эти инструкции я бы очень скоро забыл, если  бы  эмиссар  не
продолжал регулярно повторять их мне. Я спросил у дона Хуана, как мне быть
с тем, что я забываю.
     Его замечание было кратким, как я и ожидал.
     - Сосредоточься только на том, что эмиссар говорит тебе о сновидении,
- сказал он.
     Все,  о  чем  неустанно  повторял  голос  эмиссара,  я  схватывал   с
неизменным интересом и рвением. Но,  верный  рекомендации  дона  Хуана,  я
следовал указаниям эмиссара только в отношении сновидения, лично  проверяя
практическую ценность его инструкций. Наиболее важной информацией для меня
оказалось то, что он сказал о  внимании  сновидения,  источником  которого
является небо. Мне потребовалось  приложить  много  усилий,  чтобы  начать
чувствовать в состоянии сновидения кончик языка, прижимающийся к небу.
     Как только я научился этому, мое  внимание  сновидения  зажило  своей
собственной жизнью и стало, может быть, лучше, чем мое обычное внимание  в
нашем мире.
     Мне потребовалось не так уж много времени, чтобы понять, как  глубоко
маги прошлого были связаны  с  неорганическими  существами.  Объяснения  и
предостережения дона Хуана об опасности такой связи стали для  меня  более
насущными, чем когда-либо раньше. Я пытался сделать все от меня зависящее,
чтобы соответствовать его стандартам самооценки, не поддаваясь их влиянию.
Поэтому голос эмиссара и  все,  что  он  говорил,  представляли  для  меня
постоянный вызов. Мне следовало любыми средствами не  поддаться  искушению
со  стороны  эмиссара,  когда  он  обещал  мне  всевозможные  знания.  Мне
приходилось противостоять ему в одиночку, поскольку дон  Хуан  по-прежнему
отказывался выслушать меня.
     - Ты должен хотя бы намекнуть о том, что мне делать,  -  настаивал  я
однажды, будучи достаточно прямолинейным, чтобы заговорить об этом.
     - Я не могу, - сказал он с оттенком категоричности, - и не  спрашивай
меня снова. Ведь я сказал тебе, что в этом случае  сновидящий  должен  все
решать сам.
     - Но ведь ты даже не подозреваешь, что я собираюсь спросить.
     - О, я знаю. Ты хочешь,  чтобы  я  сказал  тебе,  что  ты  поступаешь
правильно, когда торчишь в одном  из  тех  тоннелей  только  затем,  чтобы
узнавать новое от эмиссара.
     Я признал, что именно это и было моим затруднением. И если он не  мог
мне помочь решить его, то я хотел по крайней  мере  узнать,  что  означала
возможность жить внутри тех тоннелей.
     - Я сам прошел через всю эту суету, - продолжал дон Хуан, -  и  никто
не мог помочь мне, потому что здесь все определяется исключительно  личным
непреклонным решением, решением, которое ты принимаешь, если  высказываешь
намерение остаться жить в том мире. Чтобы хитростью вынудить тебя  заявить
об этом намерении, неорганические существа  потакают  твоим  самым  тайным
желаниям.
     - Они ведут себя как дьяволы, дон Хуан.
     - Ты можешь говорить все что угодно.  Но  это  не  то,  о  чем  ты  в
действительности думаешь. Для  тебя  дьяволом  является  соблазн  сдаться,
особенно когда они сулят тебе такие награды. По-моему, дьявольская природа
мира  неорганических  существ  проявляется  в   том,   что   он   является
единственным прибежищем для сновидящих во всей этой враждебной вселенной.
     - Действительно ли он является небесами для сновидящих, дон Хуан?
     - Определенно, для некоторых из них это так. Но не для меня.  Мне  не
нужна поддержка и защита. Я знаю, кто я. Я одинок во враждебной вселенной,
но я научился произносить "Да будет так!"
     Это был конец нашего обмена мнениями. Он не сказал того, что я  желал
услышать, но я не знал, что одно лишь стремление постичь  секрет  жизни  в
тоннеле уже почти  означает  выбор  в  пользу  жизни  там.  Но  я  не  был
заинтересован в этом. Я сразу  принял  решение  продолжать  свою  практику
сновидения безо всяких дальнейших осложнений. Я тут же сказал об этом дону
Хуану.
     - Не говори этого, - посоветовал он мне. - Пойми только, что если  ты
решишь остаться там, это твое  решение  будет  последним.  Ты  никогда  не
вернешься оттуда.
     Сейчас уже невозможно объективно судить о  том,  что  было  со  мной,
когда я несчетное число раз сновидел тот  мир.  Я  могу  сказать,  что  он
представлялся мне миром настолько реальным, насколько может  быть  таковым
сновидение. Я также могу сказать, что он казался не менее  настоящим,  чем
наш привычный обыденный мир. Посещая в сновидении тот мир, я  осознал  то,
что дон Хуан говорил мне  много  раз:  под  влиянием  занятий  сновидением
реальность сильно видоизменяется. Я столкнулся с  двумя  возможностями,  с
которыми, по словам  дона  Хуана,  встречаются  все  сновидящие:  либо  мы
осторожно  перестраиваемся,  либо  мы  сразу  полностью  отбрасываем  нашу
систему интерпретации чувственных данных.
     По  словам  дона  Хуана,  изменение  системы  интерпретации  означает
намерение   ее   постепенно   перестроить.   Это   значит,   что   человек
целенаправленно  и  тщательно   расширяет   свои   возможности.   Живя   в
соответствии с учением магов, сновидящие освобождают и  запасают  энергию,
необходимую  для  прекращения  рациональных  рассуждений,  и   тем   самым
содействуют предполагаемому изменению. Он объяснил,  что  если  мы  делаем
выбор в пользу перенастройки нашей системы интерпретации мира,  окружающая
нас реальность становится подвижной и рамки того, что мы считаем реальным,
расширяются, не подвергая  нас  опасности  потерять  ощущение  целостности
мира. Поэтому сновидение фактически является дверью в другие аспекты того,
чем на самом деле является реальность.
     Если  же  мы  выбираем  второй  путь,   путь   отбрасывания   системы
интерпретации, - масштабы того, что  можно  воспринимать  без  возможности
объяснить, невероятно возрастают. Расширение сферы ощущений в этом  случае
так велико, что те несколько оставшихся средств  интерпретации  неспособны
вместить  всего  разнообразия  мира.  При  этом  нас  охватывает   чувство
потрясающей  реальности  того,   что   казалось   нереальным,   и   полной
нереальности того, что всегда казалось реальным, но в действительности  не
являлось таковым.
     Для меня единственной приемлемой возможностью  была  реконструкция  и
расширение   интерпретационной   системы.   Посещая   в   сновидении   мир
неорганических существ, я столкнулся с нарастающим чувством естественности
этого мира для меня. Это началось с моего умения обнаруживать  лазутчиков,
продолжалось,  когда  я  слушал  объяснения  эмиссара  в   сновидении,   и
закончилось моим путешествием по  тоннелям.  Я  летал  в  них,  не  ощущая
практически ничего, но в то же время осознавал пространство и время,  хотя
и не в смысле, доступном нашей рациональности в обычных  условиях.  Однако
особенности тоннелей, связанные с количеством и качеством деталей в каждом
из них, а также существенные различия в  расстоянии  между  ними  и  в  их
параметрах были столь заметны для меня, что, посещая их, я чувствовал себя
проводящим объективные исследования.
     Перенастройка моей системы интерпретации  больше  всего  сказалась  в
отношении моего знания о мире неорганических существ. В их  мире,  который
был реален для меня, я чувствовал себя пузырьком энергии. Поэтому я мог со
свистом носиться в тоннелях, как бы летая со скоростью света, или  ползать
по их  стенам,  как  насекомое.  Когда  я  летел,  голос  сообщал  мне  не
бессистемную, но вполне последовательную информацию  о  деталях  стен,  на
которых я  останавливал  свое  внимание.  Эти  детали  представляли  собой
изощренные выпуклости, напоминающие шрифт для слепых. Когда же я ползал по
стенкам, я мог видеть те же самые их  особенности  с  большей  ясностью  и
слышать тот же голос, на этот раз объясняющий мне все более подробно.
     Неизбежным последствием этого для меня было развитие у  меня  чувства
двойственности моего положения. С одной стороны я  знал,  что  сновижу:  с
другой - я чувствовал, что совершаю такое же полезное путешествие,  как  и
всякое другое, не менее реальное путешествие в  нашем  обычном  мире.  Эта
неподдельная двойственность моего положения была следствием  того,  о  чем
говорил дон Хуан: существование неорганических  существ  является  сильным
ударом по нашему здравому смыслу.
     Только после того, как  я  перестал  постоянно  рационализировать,  я
получил  некоторое  облегчение.  Раньше  я  находился  в   затруднительном
положении в связи с тем, что одновременно  серьезно  верил  в  возможность
подтвердить существование неорганических существ  и  в  то  же  время  был
убежден, что это  -  всего  лишь  сон.  Затем  в  какой-то  момент,  когда
напряжение,  связанное  с  моим  двойственным  положением,  чуть  было  не
погубило меня, в моем отношении  к  проблеме  безо  всякого  вмешательства
сознания произошло резкое изменение.
     Дон  Хуан  подтвердил,  что  мой  энергетический  уровень,  постоянно
возрастая, однажды достиг порогового  значения,  позволив  мне  больше  не
принимать во внимание мнения и предрассудки о природе человека, реальности
и наших ощущений. С этого дня я  восхищаюсь  знаниями,  независимо  от  их
логичности  и  практической  значимости,  а  также,  что   важнее   всего,
независимо от моих личных предпочтений.
     Когда мое научное исследование неорганических  существ  утратило  для
меня интерес новизны, дон Хуан сам поднял вопрос  о  моих  путешествиях  в
состоянии сновидения. Он сказал:
     - Я  не  думаю,  что  ты  осознаешь,  как  часто  ты  встречаешься  с
неорганическими существами.
     Он был прав. Я никогда не затруднял себя размышлениями на эту тему. Я
признался в том, что это весьма странная оплошность.
     - Это не оплошность, -  сказал  он.  -  Этот  мир  по  своей  природе
способствует распространению скрытности. Неорганические существа окутывают
себя тайной, тьмой. Подумай об их мире: он остается неподвижным, постоянно
притягивая нас к себе, как свет или огонь привлекает мошкару.
     Есть нечто, о чем  эмиссар  до  сих  пор  не  решился  тебе  сказать:
неорганические существа охотятся за нашим сознанием  или  сознанием  любых
других существ, которые попадаются в их сети.  Они  дают  нам  знания,  но
дорогой ценой, ценой наших жизней.
     - Ты хочешь сказать, дон Хуан, что  неорганические  существа  подобны
рыбакам?
     - Именно так. Когда-нибудь эмиссар покажет тебе людей  или  некоторых
иных существ, которые увязли в их мире.
     Мне  следовало  бы  испугаться  или  испытать   чувство   отвращения.
Сообщение дона Хуана глубоко задело меня, но  моей  реакцией  было  скорее
нескрываемое любопытство. Я еле сдерживался от нетерпения.
     - Неживые существа не могут  никого  заставить  остаться  у  себя,  -
продолжал дон Хуан. - Жизнь в их мире - добровольное дело. Но они способны
обратить в рабство каждого из нас, потворствуя  нашим  желаниям,  балуя  и
развлекая нас. Опасайся осознания,  которое  неподвижно.  Такое  осознание
притягивает к себе все движущееся  и  достигает  этого,  как  я  тебе  уже
говорил, создавая проекции, иногда самые фантасмагорические проекции.
     Я   попросил   дона   Хуана   объяснить,   что    значит    выражение
"фантасмагорические проекции".  Он  сказал,  что  неорганические  существа
используют в качестве приманки глубинные чувства сновидящих и  безжалостно
играют на  них.  Они  создают  привидения,  чтобы  завлечь  либо  напугать
сновидящих. Он  напомнил  мне,  что  я  уже  сражался  с  одним  из  таких
призраков.  Он  объяснил,   что   неорганические   существа   -   искусные
иллюзионисты, которые любят проецировать себя, как слайды на экран.
     - Бывшие маги пострадали вследствие того,  что  безрассудно  доверяли
этим проекциям, - продолжал он. - Маги прошлого верили,  что  их  союзники
могущественны. Они упустили из виду факт, что те представляют  собой  лишь
разреженную энергию, проецируемую сквозь миры,  как  кинофильм  вселенских
масштабов.
     - Ты противоречишь себе, дон Хуан. Ты сам говорил, что неорганические
существа реальны. Сейчас ты говоришь, что это обычные картинки.
     - Я тогда имел в виду,  что  в  нашем  мире  неорганические  существа
подобны подвижным картинкам,  спроецированным  на  экран:  и  я  могу  еще
добавить,  что   они   напоминают   перемещающиеся   образы,   создаваемые
разреженной энергией, освещающей границу раздела двух миров.
     - А как на счет неорганических существ в их собственном мире? Там они
тоже напоминают подвижные картинки?
     - Ни в коем случае. Тот мир так же реален, как и наш.  Маги  прошлого
описывали мир неорганических существ как пузырь с углублениями  и  порами,
плавающий в некотором темном пространстве. Они  изображали  неорганические
существа в виде пустотелых палочек, связанных  вместе,  как  клетки  наших
тел.  Маги,  жившие  когда-то,  называли  это   громадное   хитросплетение
лабиринтом светотени.
     - Правда, что каждый сновидящий видит тот мир точно таким же?
     - Конечно. Каждый сновидящий видит его таким как он есть. Ты думаешь,
что ты в этом смысле особенный?
     Я признался,  что  какое-то  свойство  их  мира  постоянно  дает  мне
ощущение, что я особенный. Это очень приятное и яркое ощущение собственной
исключительности не было создано ни  голосом  эмиссара  в  сновидении,  ни
чем-либо другим, о чем я мог сознательно подумать.
     - Это как раз то, что сразило магов прошлого, - сказал  дон  Хуан.  -
Неорганические существа поступили с ними так же, как они сейчас  поступают
с тобой; они создали у магов ощущение того, что те - единственные в  своем
роде; к этому  следует  прибавить  еще  более  пагубное  чувство:  иллюзию
обладания силой. Сила и уникальность - несокрушимые развращающие  факторы.
Остерегайся!
     - Как тебе самому удалось избежать этой опасности, дон Хуан?
     - Я посетил этот мир несколько раз, после чего  я  ни  разу  туда  не
возвращался.
     Дон Хуан объяснил, что по мнению магов, вселенная населена хищниками,
и маги, как никто другой, должны принимать это во внимание во  всех  своих
обычных магических действиях.  Его  идея  состояла  в  том,  что  сознанию
присуще свойство непрерывного роста, и единственная возможность для  этого
открывается в борьбе за жизнь и противостоянии смерти.
     -  Сознание  магов,  когда  они  практикуют  сновидение,  растет,   -
продолжал он. - И по мере его возрастания что-то внешнее  по  отношению  к
нему признает и замечает этот рост и стремится овладеть им. Неорганические
существа стремятся к этому обладанию новым  повышенным  уровнем  сознания.
Сновидящие должны всегда быть на чеку. Они легко могут стать жертвой в тот
момент, когда идут на риск, путешествуя по вселенной хищников.
     - Что бы ты мне посоветовал в качестве самозащиты, дон Хуан?
     - Будь бдительным каждую минуту! Не давай возможности никому и ничему
принимать решения за  тебя.  Посещай  мир  неорганических  существ  только
тогда, когда ты сам этого хочешь.
     - Честно говоря, дон Хуан, я не знаю, как мне быть. После того как  я
встретился с лазутчиком, во мне появилась громадная тяга бывать там.  И  я
ничего не могу с собой поделать.
     - Перестань! Ты думаешь я так  легко  тебе  поверю?  Конечно  же,  ты
можешь прекратить это. Ты просто не пытался, только и всего.
     Я настойчиво утверждал, что не могу прекратить. Он не стал больше  об
этом говорить со мной, и я был благодарен ему за это.
     Беспокоящее чувство вины стало терзать меня. По  какой-то  непонятной
причине мысль о том, чтобы  волевым  усилием  прекратить  привязанность  к
лазутчикам, никогда не приходила мне в голову.
     Как обычно, дон Хуан был прав. Я обнаружил,  что  могу  изменять  ход
своего сновидения, намереваясь идти по намеченному пути. Ведь это я  своим
намерением позволял лазутчикам переводить себя в их мир. Вполне  возможно,
что если бы я сознательно сформулировал намерение  сделать  обратное,  мое
сновидение продолжалось бы в ином направлении.
     С дальнейшей  практикой  моя  способность  управлять  намерением  при
путешествии  в   мир   неорганических   существ   чрезвычайно   развилась.
Возрастание способности управлять намерением  положительно  отразилось  на
контроле моего внимания сновидения. Этот дополнительный контроль  прибавил
мне  уверенности  в  себе.   Я   чувствовал,   что   могу   путешествовать
безнаказанно, потому что мог прекратить путешествие в любой момент,  когда
этого захочу.
     - Твоя уверенность меня очень пугает, - сказал дон Хуан, когда  я  по
его просьбе сообщил ему  о  своих  новых  достижениях  в  контроле  своего
внимания сновидения.
     - Почему она тебя пугает? - спросил я.
     Я был абсолютно уверен в практической важности того, что открыл.
     - Потому что это уверенность глупца,  -  сказал  он.  -  Я  собираюсь
рассказать тебе одну уместную в данном случае историю о магах.  Я  не  был
свидетелем этих событий сам, но  учитель  моего  учителя,  нагваль  Элиас,
видел это все своими глазами.
     Дон  Хуан  сказал,  что  нагваль  Элиас  и  любовь  всей  его  жизни,
женщина-маг по имени Амалия, в свои молодые годы однажды затерялись в мире
неорганических существ.
     Я никогда не слышал, чтобы дон Хуан рассказывал о  том,  что  у  мага
может быть любовь на всю жизнь. Его слова удивили меня. Я спросил  его,  в
чем здесь дело.
     - В этом нет противоречия. Я просто все это  время  воздерживался  от
рассказов о любви магов, - сказал он. - Ты  был  так  пресыщен  любовью  в
течение всей твоей жизни, что я хотел дать тебе передышку.
     - Итак, слушай. Нагваль Элиас и любовь всей его жизни, ведьма Амалия,
заблудились в мире неорганических существ, - продолжал  дон  Хуан.  -  Они
были там не в сновидении, а вместе со своими физическими телами.
     - Как это случилось, дон Хуан?
     - Их учитель, нагваль Розендо, был очень  близок  по  темпераменту  и
методам обучения к магам прошлого. Он собирался помочь Элиасу и  Амалии  в
их занятиях, но вместо этого вытолкнул их за некоторую смертельно  опасную
грань. Нагваль Розендо не собирался переводить их туда.  Он  хотел  только
переместить своих двух учеников во второе  внимание,  но  вместо  этого  в
результате получил их исчезновение.
     Дон Хуан сказал, что не собирается углубляться в детали этой  длинной
и  запутанной  истории.  Он  собирался  только  рассказать  мне,  как  они
затерялись в том мире. Он заявил, что просчет нагваля  Розендо  состоял  в
его предположении, что неорганические существа нисколечко не  интересуются
женщинами. Его точка зрения была правильной и основывалась на знании магов
о том,  что  вселенная  по  своей  природе  соответствует  преимущественно
женскому началу, и что мужское начало, проистекающее из женского,  имеется
в незначительном количестве и поэтому является объектом зависти.
     Дон Хуан отклонился от темы и объяснил, что, вероятно,  неоправданное
господство мужчин  на  нашей  планете  связано  как-то  с  этой  нехваткой
мужского начала. Я хотел, чтобы он развил свою точку зрения дальше, но  он
продолжал рассказывать начатую историю. Он  сказал,  что  нагваль  Розендо
планировал дать Элиасу и Амалии наставления  только  в  отношении  второго
внимания. Для этой цели он употребил стандартный прием магов прошлого. Он,
находясь в сновидении, воспользовался лазутчиком, приказывая ему перевести
своих учеников во второе внимание с  помощью  сдвига  их  точек  сборки  в
соответствующие положения.
     Теоретически, сильный лазутчик мог  переместить  их  точки  сборки  в
нужное положение безо всякого труда. Но нагваль Розендо не принял в расчет
хитрости неорганических существ. Лазутчик действительно изменил  положение
точек сборки учеников, но он поместил их точки  в  положение,  откуда  они
могли быть  легко  перенесены  в  телесном  облике  в  мир  неорганических
существ.
     - Разве возможно перемещение в физическом теле? - спросил я.
     - Возможно, - подтвердил он. - Мы представляем собой энергию, которая
принимает соответствующую форму  и  находится  в  нужном  месте  благодаря
фиксации  точки  сборки  в  некотором  определенном  месте.  Если  это  ее
положение изменяется, то и форма,  и  местонахождение  энергии  изменяются
соответственно. Для этого неорганическим существам  нужно  лишь  поместить
нашу точку сборки в необходимое место, и мы  сразу  превращаемся  в  пулю,
ботинок, шляпу или все что угодно.
     - Это может случиться с каждым из нас, дон Хуан?
     -  Вполне.  Особенно  если  вся  суммарная  полнота   нашей   энергии
оказывается как раз подходящей. Очевидно, объединенная  энергия  Элиаса  и
Амалии была как раз тем, что неорганические существа не могли не заметить.
Нельзя доверять этим существам. У них собственный ритм жизни,  далекий  от
человеческого.
     Я спросил у дона Хуана, что именно нагваль Розендо предпринял,  чтобы
забросить своих учеников в тот мир. Я знал, что с моей  стороны  глупо  об
этом спрашивать, потому что дон Хуан не обратит внимания на мой вопрос.  К
моему искреннему удивлению, он начал отвечать мне.
     - Последовательность действий  ужасно  проста,  -  сказал  он.  -  Он
поместил своих  учеников  в  небольшое  закрытое  место,  во  что-то  типа
стенного шкафа. Затем он вошел в  сновидение,  вызвал  лазутчика  из  мира
неорганических существ, выражая  намерение  встретиться  с  ним,  а  потом
выразил намерение, предлагая лазутчику своих учеников.
     - Естественно, что лазутчик принял этот дар и забрал их с собой в тот
момент, когда они были беззащитными,  занимаясь  любовью  в  шкафу.  Когда
нагваль открыл шкаф, их там уже не было.
     Дон Хуан объяснил, что традиция дарить своих учеников  неорганическим
существам была как раз тем, что частенько делали  маги  прошлого.  Нагваль
Розендо не собирался делать  этого,  но  потерял  бдительность  вследствие
своей  необоснованной  уверенности  в  том,  что  неорганические  существа
подвластны ему.
     - Магические действия очень опасны, - продолжал дон  Хуан.  -  Умоляю
тебя, будь очень внимательным. Не  попадай  под  влияние  своей  идиотской
самоуверенности.
     - А что случилось потом с нагвалем Элиасом и Амалией? - спросил я.
     - Нагвалю Розендо пришлось в телесном облике отправиться в тот мир  и
найти их, - ответил он.
     - И он их нашел?
     - Да, нашел, затратив огромные  усилия.  Однако  он  так  и  не  смог
полностью вернуть  их  оттуда.  Поэтому  эти  двое  молодых  людей  всегда
оставались наполовину пленниками того мира.
     - Ты знал их лично, дон Хуан?
     - Конечно же, я знал их, и уверяю  тебя,  они  были  очень  странными
людьми.



                               6. МИР ТЕНЕЙ

     Ты должен быть очень внимателен, поскольку легко можешь стать добычей
неорганических существ, - совершенно неожиданно сказал мне дон Хуан,  хотя
только что  мы  говорили  о  чем-то  совершенно  не  имеющем  отношения  к
сновидению.
     Его утверждение  застало  меня  врасплох.  Как  всегда,  я  попытался
защититься:
     - Тебе не нужно меня предупреждать. Я очень  осторожен,  -  уверял  я
его.
     - Неорганические существа  -  любители  интриг,  -  сказал  он.  -  Я
чувствую это и не могу успокоить себя тем, что они ставят  ловушки  только
на начинающего сновидящего, и таким образом сновидящие, у которых уже  нет
желаний, всегда эффективно защищены.
     Тон его голоса был так настойчив, что я сразу  же  принялся  заверять
его в том, что не собираюсь попадать ни в какую ловушку.
     - Ты должен серьезно относиться к тому, что  неорганические  существа
имеют в своем распоряжении изумительные средства, -  продолжал  он.  -  Их
осознание великолепно. По сравнению с  ними  мы  дети  -  дети  с  большим
количеством энергии, которой они домогаются.
     Я хотел сказать ему, что на абстрактном уровне я понимаю его мысль  и
его обеспокоенность, но в настоящее время и в  конкретной  ситуации  я  не
вижу причин для беспокойства, поскольку вполне контролирую  свою  практику
сновидения.
     Прежде  чем  дон  Хуан  снова  заговорил,  прошло   несколько   минут
тягостного молчания. Внезапно изменив тему разговора, он сказал, что хочет
обратить мое внимание на очень важный аспект его наставлений  в  связи  со
сновидениями по вопросу, на который я до сих пор не обращал внимания.
     - Ты уже  понял,  что  врата  сновидения  представляют  собой  особые
препятствия, - сказал он, - но ты не понял до сих пор одной вещи:  что  бы
ни бралось в качестве упражнения для достижения и пересечения врат  -  это
все не то, что помогает преодолеть эти врата на самом деле.
     - Я этого вообще не понимаю, дон Хуан.
     - Я не имею ввиду, что неверно утверждать, например, что вторые врата
достигаются и пересекаются после того, как сновидящий научился просыпаться
в другом сне,  или  когда  сновидящий  научился  изменять  сновидение,  не
просыпаясь в обычном мире.
     - Почему это так, дон Хуан?
     - Поскольку  вторые  врата  сновидения  достигаются  и  пересекаются,
только когда сновидящий научится находить  и  использовать  энергию  иного
типа - энергию лазутчиков.
     - Почему же тогда вообще дается идея изменения сновидений?
     - Пробуждение в другом сновидении или изменение  сновидений  является
упражнением,  которое  завещали  нам  древние  маги,   чтобы   тренировать
способность сновидящего обнаруживать и использовать лазутчиков.
     Дон Хуан  утверждал,  что  использование  лазутчика  является  высшим
достижением и что когда сновидящий приобретет способность  выполнять  это,
вторые врата распахиваются,  и  вселенная,  которая  существует  за  ними,
становится для них доступной. Он подчеркивал, что эта вселенная существует
здесь всегда, но мы не можем войти в нее, поскольку нам недостает  энергии
и отваги и что, по существу, вторые врата сновидения -  это  врата  в  мир
неорганических существ, а сновидения - это ключ, открывающий эти врата.
     -  Может  ли  сновидящий  обнаружить  лазутчика  непосредственно,  не
прибегая к упражнению изменения сновидений? - спросил я.
     - Нет, ни в коем случае, - ответил он. - Это упражнение очень  важно.
Вопрос здесь только в том, является ли  такое  упражнение  единственным  в
своем роде. Или сновидящий может использовать и другие упражнения?
     Дон Хуан лукаво посмотрел на меня. Судя по его виду, он словно  ждал,
что я сам отвечу на этот вопрос.
     - Очень трудно предложить упражнение настолько  же  полное,  как  то,
которое завещали древние маги, - сказал я с  неопровержимой  уверенностью,
сам не зная, откуда она могла возникнуть.
     Дон Хуан согласился, что я абсолютно прав и сказал, что древние  маги
завещали нам множество прекрасных упражнений для того, чтобы пройти  через
врата сновидений в особые миры, существовавшие за каждыми из  таких  врат.
Он  повторил,  что  сновидения  являются  изобретением  древних  магов,  и
практиковать их нужно по их собственным правилам. Он  описал  правило  для
вторых  врат  в  терминах  последовательности  из  трех  шагов:  первый  -
используя практику изменения сновидений,  сновидящие  открывают  для  себя
лазутчиков: второй - следуя за  ними,  они  попадают  в  другую  подлинную
вселенную; и третий -  с  помощью  собственных  действий  сновидящие  сами
выясняют законы и правила, управляющие этой вселенной.
     Дон Хуан сказал, что в своей работе с  неорганическими  существами  я
следовал этому правилу настолько хорошо, что он  опасается  разрушительных
последствий. Он подумал,  что  неизбежной  реакцией  части  неорганических
существ может стать попытка удержать меня в их мире.
     - Не думаешь ли ты, что это слишком сильное преувеличение, дон  Хуан?
- спросил я.
     Мне не верилось, что описанная  им  ситуация  может  стать  настолько
мрачной.
     - Я совсем не преувеличиваю, - ответил он сухим серьезным тоном. - Ты
увидишь  сам.  Неорганические  существа  никому  не  позволят  пройти  без
настоящего сражения.
     - Но что дает тебе основания считать, что я им нужен?
     - Они уже показали тебе слишком многое. Неужели ты считаешь, что  они
идут на все это просто забавы ради?
     Дон Хуан сам  рассмеялся  этому  замечанию.  Мне  оно  не  показалось
забавным. Непонятно откуда взявшийся страх заставил меня  спросить  его  о
том, считает ли он,  что  я  должен  на  время  прервать  или  даже  вовсе
прекратить свою практику сновидений.
     - Ты должен продолжать свое сновидение до тех пор, пока не войдешь во
вселенную за вторыми вратами, - ответил он. - Я имею ввиду, что только  ты
сам можешь либо принять, либо отвергнуть соблазны неорганических  существ.
Вот почему я остаюсь в стороне и могу разве что с трудом прокомментировать
твои упражнения в сновидении.
     Я признался ему, что нахожусь в полном недоумении и не  могу  понять,
почему он настолько щедр в  объяснении  одних  аспектов  своего  знания  и
настолько  скареден  в  освещении  других,  особенно  если  это   касается
сновидения.
     - Я вынужден учить тебя сновидению, - ответил он,  -  только  потому,
что это модель, которую предложили древние  маги.  Путь  сновидения  полон
ловушек, и попадать в них или избегать их - это  личное  и  индивидуальное
дело каждого сновидящего. И я могу  добавить,  что  это  -  моя  последняя
задача.
     - Являются ли эти ловушки результатом возможности поддаться искушению
лести или обещаниям силы? - спросил я.
     - Не только искушению всем этим, но также  и  всему,  что  предлагают
неорганические существа. До определенного момента для  магов  нет  способа
принять то, что они предлагают.
     - И что это за момент, дон Хуан?
     - Этот момент зависит от личности каждого из нас. Проблема  для  всех
нас  заключается  в  том,  чтобы  взять  от  этого  мира  только  то,  что
действительно необходимо,  -  и  ничего  более.  Знать,  что  же  является
необходимым - это искусность магов, но взять только то, что  необходимо  -
это их высочайшее достижение. Непонимание этого простого  правила  и  есть
самый неизбежный путь попадания в ловушку.
     - Что происходит если попадаешь в такую ловушку, дон Хуан?
     - Если попадешь, то заплатишь определенную цену, и эта  цена  зависит
от  обстоятельств  и  глубины  твоего  падения.  Но   в   действительности
невозможно  говорить  о  случайностях  подобного  рода,  поскольку  мы  не
сталкиваемся  с  проблемой  наказания.  Здесь  ставятся  на  карту  потоки
энергии,  создающие  последствия  более  ужасные,  чем  смерть.  Все,  что
встречается на пути мага, является вопросом жизни или смерти, но  на  пути
сновидения это усиливается в сотни раз.
     Я  снова  уверил  дона  Хуана,  что  всегда  выполняю  сновидение   с
величайшей осторожностью, и что  я  в  высшей  степени  дисциплинирован  и
сознателен.
     - Я знаю, что это так, - ответил он. - Но я хочу, чтобы  ты  был  еще
более дисциплинированным и  выполнял  все,  что  связано  со  сновидением,
чрезвычайно деликатно. Прежде всего, будь бдителен. Я не могу  предвидеть,
откуда произойдет нападение.
     - Видишь ли ты как видящий нависшую надо мной опасность, дон Хуан?
     - Я видел нависшую над тобой угрозу с того дня,  когда  ты  гулял  по
таинственному городу. И в первый раз я  помог  тебе,  когда  окружил  твое
энергетическое тело.
     - Но знаешь ли ты конкретно, что мне нужно делать и чего мне  следует
избегать?
     - Нет, я не знаю этого. Я только знаю, что  мир  за  вторыми  вратами
очень близок к твоему собственному, и твой собственный мир  -  чрезвычайно
хитрый и бессердечный. Поэтому они не слишком отличаются.
     Я продолжал расспрашивать его о том, что еще он может сказать мне обо
всем этом.  Но  он  утверждал,  что  как  маг  чувствует  состояние  общей
опасности, однако не может сказать ничего конкретного.
     - Мир неорганических существ всегда готов поразить, - продолжал он. -
Но таков и твой мир. Вот почему ты должен войти в их сферу точно так,  как
если бы ты подвергся опасности в зоне военного конфликта.
     - Означает ли это, дон Хуан, что  сновидящие  всегда  должны  бояться
этого мира?
     - Нет, я не говорил  этого.  Как  только  сновидящий  проходит  через
вторые врата, или если он  отказывается  рассматривать  их  как  жизненный
выбор, - больше не возникает никаких проблем.
     Дон Хуан настаивал,  что  только  в  этом  случае  сновидящие  вольны
продолжать. Я не уверен, что понял то, о чем он говорил; он  пояснил,  что
мир за вторыми вратами настолько мощный и агрессивный, что служит  как  бы
естественным экраном или тестовой территорией,  где  сновидящие  проверяют
свою слабость. Если  они  выдерживают  эти  тесты,  они  могут  перейти  к
следующим вратам; если нет - они навсегда остаются пойманными в этом мире.
     Я буквально задыхался от тревоги, но  несмотря  на  мои  уговоры,  он
больше ничего не добавил. Вернувшись домой, я продолжал свои путешествия в
мир неорганических существ, соблюдая  величайшие  предосторожности.  Такая
осторожность, видимо, еще больше увеличила мое ощущение наслаждения  этими
путешествиями.  Я   достиг   точки,   когда   простого   созерцания   мира
неорганических  существ  было   достаточно   для   того,   чтобы   создать
экзальтацию, которую невозможно описать. Я боялся, что рано или поздно мой
восторг закончится, но этого  не  происходило.  Иногда  что-то  неожиданно
делало его еще более интенсивным.
     Однажды лазутчик провел меня через бесчисленное количество  туннелей,
как если бы он что-то искал,  или  как  если  бы  собирался  вытащить  мою
энергию и исчерпать меня. К тому моменту, когда это наконец окончилось,  я
чувствовал себя так, словно пробежал марафон. Я ощутил себя словно на краю
этого мира. Уже больше не было туннелей.  Меня  окружала  только  пустота.
Затем  что-то  осветило  пространство  прямо  передо  мной.  Свет  шел  от
непрямого источника. Это был приглушенный  рассеянный  свет,  окрашивающий
все вокруг в серый или коричневый цвет. Когда  я  стал  воспринимать  этот
свет, я начал смутно различать какие-то темные движущиеся формы.  В  конце
концов мне показалось, что фокусирование моего внимания сновидения на этих
движущихся фигурах делает их более вещественными. Я заметил, что  их  было
три разновидности: некоторые из них были круглыми, подобными шарам; другие
напоминали колокола; еще одни  были  похожи  на  гигантское  волнообразное
пламя свечи. Все они в своем основании были круглыми и одного  размера.  Я
решил, что диаметр основания составлял от трех до четырех  футов.  Их  там
были сотни, даже тысячи.
     Я знал, что у меня было странное сложное видение, хотя эти формы  для
меня были настолько реальны,  что  меня  начало  слегка  тошнить.  У  меня
возникло вызывающее тошноту ощущение  пребывания  над  гнездом  гигантских
круглых коричневых и сероватых жуков. Я ощущал себя  в  безопасности,  так
как парил над ними. Однако я отбросил все эти соображения  в  тот  момент,
когда осознал, что полным идиотизмом было бы ощущать себя  в  безопасности
или чувствовать себя неловко, как если бы это была  ситуация  из  реальной
жизни. Но чем дольше я наблюдал то, как эти жукоподобные формы извиваются,
тем сильнее меня стала беспокоить мысль, что они вот-вот коснутся меня.
     - Мы - подвижные элементы нашего мира, -  неожиданно  произнес  голос
эмиссара. - Не бойся! Мы представляем собой энергию, и будь уверен, что мы
не собираемся касаться  тебя.  Это  было  бы  совершенно  невозможно.  Нас
разделяют реальные границы.
     После долгой паузы голос добавил:
     - Мы хотим, чтобы ты присоединился к нам. Спустись к нам.  И  вообще,
чувствуй себя удобно. Ты не чувствовал  себя  неловко  с  лазутчиками,  не
чувствуй и со мной. Лазутчики  и  я  подобны  друг  другу.  Я  имею  форму
колокола, а лазутчики подобны пламени свечи.
     Это последнее утверждение определенно было намеком  на  разновидности
моего энергетического тела. После того как я услышал это,  моя  тошнота  и
страх исчезли. Я спустился на их  уровень,  и  шары,  колокола  и  пламени
окружили меня. Они подошли ко мне настолько близко, что  если  бы  у  меня
было физическое тело, то коснулись бы меня. Вместо этого мы проходили друг
через друга, как окруженные границами клубы воздуха.
     В этот момент у меня возникло  неимоверное  ощущение.  Хотя  у  моего
энергетического  тела,  казалось,  не  было  никаких  особых  реакций   на
происходящее, я ощутил  и  отметил  очень  необычное  ощущение  щекотки  в
какой-то неопределенной части себя; сквозь меня,  как  бы  вовсе  меня  не
затрагивая, проходили какие-то мягкие  воздушные  сущности.  Это  ощущение
было неясным и быстротечным и у меня не было  времени  полностью  осознать
его. Вместо того, чтобы сфокусировать на этом свое внимание сновидения,  я
позволил себе полностью погрузиться в наблюдение больших пузырей энергии.
     Мне казалось что между мной  и  теневыми  сущностями  было  некоторое
сходство - хотя бы в том, что касалось  нашего  размера  на  этом  уровне.
Возможно, это было так потому,  что  я  судил  о  них  по  размерам  моего
энергетического тела, и эта соразмерность позволяла мне чувствовать себя с
ними почти уютно. Пытаясь  потом  проанализировать  свои  воспоминания,  я
пришел к выводу, что не запомнил их вообще. Они  были  безличны,  холодны,
бесстрастны и в этом  чрезвычайно  подобны  мне  самому.  На  мгновение  я
забеспокоился, как могло случиться так, что моя неприязнь к ним длилась не
более минуты и резко сменилась  полным  приятием.  Может  быть,  это  было
естественным  следствием  процесса  сновидения  или  результатом   особого
энергетического влияния, оказываемого на меня этими сущностями.
     - Они очень приятные, - сказал я эмиссару, и в тот самый момент  меня
охватила волна глубокого ощущения дружбы или даже влечения к ним.
     Не успел я признаться в этом самому себе, как темные тени  засеменили
прочь подобно толстым морским свинкам, оставив меня в полутьме.
     - Ты направил в их сторону слишком много чувства  и  вспугнул  их,  -
сказал голос эмиссара. - Чувство слишком тяжело как для  них,  так  и  для
меня.
     Эмиссар как-то робко засмеялся.
     Здесь мой сон прекратился. После  пробуждения  моей  первой  реакцией
было собрать чемоданы и отправиться в Мексику для встречи с доном  Хуаном.
Однако  неожиданное  течение  моей  личной  жизни  сделало   эту   поездку
невозможной, несмотря на мои  неистовые  приготовления  к  отъезду.  Кроме
того, тревога, которая возникла в результате такой задержки, прервала  мою
практику сновидения. Я не прилагал усилий для их прекращения;  невольно  я
столько внимания уделил конкретно этому сновидению, что просто  знал,  что
если я не смогу добраться до дона Хуана,  то  нет  смысла  продолжать  эту
практику.
     Перерыв,  который  длился  свыше  полугода,   только   увеличил   мою
зачарованность  волшебством  случившегося  тогда.  Мне  и  в   голову   не
приходило, что только мои собственные чувства  заставили  меня  прекратить
эту практику. Мне хотелось бы знать, будет ли достаточно просто желания ее
возобновить. Но как только я сформулировал для себя мысль о  возобновлении
сновидений, как моя практика продолжилась, словно никогда не  прерывалась.
Лазутчик подобрал меня в том же месте, где мы расстались, и доставил прямо
к тому видению, где я был во время моей последней встречи.
     - Это мир теней, - сказал голос эмиссара, как только я прибыл.  -  Но
хотя мы и тени, мы все-таки излучаем свет. Мы не только подвижны, мы еще и
являемся светом в туннелях. Мы представляем собой еще одну из существующих
здесь  разновидностей  неорганических   существ.   Здесь   есть   три   их
разновидности: одни подобны неподвижному туннелю, другие подобны подвижной
тени. Мы - подвижные тени. Туннели дают нам свою энергию, а  мы  выполняем
их распоряжения.
     Эмиссар прекратил говорить. Я почувствовал, что самое время  спросить
о третьей разновидности неорганических существ. Я также почувствовал,  что
если я не спрошу, эмиссар сам этого мне не скажет.
     - Каков третий вид неорганических существ? - спросил я.
     Эмиссар кашлянул и хихикнул. Мне показалось, что это звучало так, как
будто ему доставило немалое удовольствие то,  что  я  наконец  задал  этот
вопрос.
     - О,  это  самая  таинственная  разновидность  -  сказал  он.  -  Она
открывается нашим посетителям только в том случае, если они решат остаться
с нами.
     - Почему? - спросил я.
     - Для того, чтобы увидеть их, требуется большее количество энергии, -
ответил эмиссар. - И предоставить эту энергию должны мы.
     Я знал, что эмиссар говорил мне правду. Я также знал, что  надо  мной
нависла   угроза   огромной   опасности.   Мной   овладело   беспредельное
любопытство. Я захотел увидеть эту третью разновидность.
     Эмиссар, видимо, осознавал мое настроение. - Ты бы хотел увидеть  их?
- спросил он неожиданно.
     - Непременно, - ответил я.
     - Все, что тебе нужно сделать - это громко  сказать  о  том,  что  ты
хочешь остаться с нами, - произнес он бесстрастно.
     - Но если я скажу это, я должен буду остаться, ведь так? - спросил я.
     - Естественно, - произнес эмиссар тоном предельной убежденности. -  В
этом мире все, что ты произнесешь вслух, становится реальностью.
     Я не смог удержаться, чтобы не подумать, что если бы эмиссар  захотел
хитростью заставить меня остаться, то для этого ему нужно было  бы  просто
солгать. И я не смог бы отличить лжи от правды.
     - Я не смогу тебе солгать, поскольку ложь  не  существует,  -  сказал
эмиссар, вторгаясь в мои мысли. - Я могу говорить тебе только о  том,  что
существует. В моем мире существует  только  намерение;  ложь  не  содержит
намерения, поэтому она не существует.
     Я хотел возразить, что даже за ложью существует намерение, но еще  до
того, как я вслух выразил мое возражение, эмиссар  сказал,  что  за  ложью
есть намерение, но то намерение не есть намерение.
     Я не смог удержать мое внимание сновидения  на  возражении  эмиссара.
Оно направилось к теневым существам. Внезапно я заметил что они похожи  на
стадо странных доверчивых животных. Голос эмиссара предупредил меня о том,
чтобы я держал свои  эмоции  под  контролем,  поскольку  внезапные  порывы
чувств могут рассеять их, словно стаю птиц.
     - Что же мне нужно делать? - спросил я.
     - Спустись на нашу сторону и попытайся  тянуть  или  толкать  нас,  -
наставлял меня голос эмиссара. Чем быстрее ты научишься  это  делать,  тем
быстрее ты сможешь двигать вещи в твоем собственном мире, просто смотря на
них.
     Мой практичный ум мгновенно отреагировал на  это.  Я  сразу  очутился
среди них, отчаянно пытаясь толкать  или  тащить  их.  В  конце  концов  я
совершенно исчерпал свою энергию. Затем у меня возникло  ощущение,  что  я
пытаюсь делать что-то подобное попытке поднять самого себя за волосы.
     У меня возникло еще одно впечатление, - чем больше я напрягался,  тем
больше теней появлялось. Это было похоже на то, как если бы они появлялись
изо всех углов, чтобы наблюдать за мной или питаться мной. В  тот  момент,
когда я это подумал, они, эти тени, мгновенно разбежались.
     - Мы не питаемся тобой, - сказал эмиссар. - Мы  все  приходим,  чтобы
погреться в твоей энергии. Это очень  напоминает  то,  что  ты  делаешь  с
солнечным светом в холодный день.
     Эмиссар  призвал  меня  открыться  им,  не  концентрируясь  на  своих
подозрениях. Я услышал этот голос и, по мере того, как я слышал то, что он
говорит, я понимал, что я слышу, ощущаю, и думаю точно так же,  как  делаю
это в своей повседневной жизни. Я  стал  медленно  поворачиваться  кругом.
Соизмерив ясность своего восприятия, я пришел к  выводу,  что  нахожусь  в
реальном мире.
     Голос эмиссара продолжал звучать в моих ушах.  Он  говорил,  что  для
меня единственным различием между восприятием моего мира и восприятием  их
мира является то, что восприятие их  мира  начиналось  и  заканчивалось  в
мгновение ока. Восприятие моего повседневного мира было иным, -  поскольку
мое осознание фиксировано на  нем  вместе  с  осознанием  огромного  числа
существ, мне подобных, и все мы вместе удерживаем свой мой мир на месте  с
помощью своего  намерения.  Эмиссар  добавил,  что  и  для  неорганических
существ восприятие моего мира точно так же начинается  и  заканчивается  в
мгновение ока, но восприятие своего мира для них точно так же, как и моего
- для меня, удерживается на месте громадным числом их намерений.
     В это мгновение та сцена  начала  растворяться.  Все  это  напоминало
погружение в глубину, а пробуждение из этого мира было подобно выныриванию
на поверхность.
     На следующей сессии эмиссар начал свой диалог со мной, повторив,  что
между подвижными  тенями  и  стабильными  туннелями  существует  полностью
скоординированные  и  согласованные  взаимоотношения.  Он  закончил   свое
высказывание словами:
     - Мы не можем существовать друг без друга.
     - Я понимаю твое объяснение, - ответил я.
     В его голосе появился оттенок  недоверия,  когда  он  возразил,  что,
возможно, я не в состоянии  понять,  что  означает  такая  связь,  которая
является чем-то неизмеримо большим, чем зависимость. Я собрался  попросить
эмиссара объяснить, что он имеет в виду, но в следующее мгновение оказался
внутри того, что я мог бы определить как  саму  ткань  туннеля.  Я  увидел
забавно соединенные,  напоминающие  железы  выпуклости,  которые  излучали
тусклый свет. У меня возникла мысль, что эти выпуклости производят на меня
такое же впечатление, как выпуклый алфавит Брайля для  слепых.  Считая  их
шариками энергии от трех до четырех футов в диаметре, я  начал  удивляться
действительным размерам этих туннелей.
     - Размеры здесь не похожи на размеры в твоем мире, - сказал  эмиссар.
- Энергия этого мира представляет собой другой тип энергии, ее особенности
не совпадают с особенностями энергии твоего мира, хотя этот мир  столь  же
реален.
     Эмиссар принялся объяснять мне, что он уже рассказывал мне все это  о
теневых сущностях, когда описывал и объяснял выпуклости на стенах туннеля.
Я ответил ему, что я слышал эти объяснения, но не обратил на них внимания,
поскольку считал, что они непосредственно не относятся к сновидениям.
     - Все здесь, в этом мире, непосредственно относится к сновидениям,  -
сказал эмиссар.
     Я захотел поразмыслить о причине моего непонимания, но мой  ум  вдруг
опустел. Мое внимание сновидения померкло. Мне стало  трудно  фокусировать
его на мире вокруг себя. Я сконцентрировался на  пробуждении.  Но  эмиссар
снова стал говорить, и  звук  его  голоса  поддержал  меня.  Мое  внимание
сновидения значительно оживилось.
     - Сновидение - это колесница, которая доставляет  сновидящих  в  этот
мир, - сказал эмиссар, - и каждый маг знает о сновидениях, поскольку этому
научили его  мы.  Наш  мир  связан  с  вашим  дверью,  которая  называется
сновидением. Мы знаем, как проходить через эту дверь, но  люди  не  знают.
Они должны учиться этому.
     Голос эмиссара начал объяснять мне то, о чем уже говорил раньше.
     - Выпуклости стенок туннелей представляют собой теневые  существа,  -
сказал он. - И я - один из них. Мы движемся внутри туннелей по их стенкам,
заряжая себя энергией этих туннелей, которая и является нашей энергией.
     Мой ум пронзила мысль: "Я действительно не  мог  и  представить  себе
отношения того типа, свидетелем которых я стал".
     - Если бы ты остался с нами, то непременно бы  научился  ощущать  то,
что означает быть так взаимосвязанными, как  взаимосвязаны  мы,  -  сказал
эмиссар.
     Казалось, эмиссар ждет моего ответа. У меня возникло ощущение, что он
только и ждал, чтобы я сказал о своем решении остаться.
     - Сколько теневых существ в каждом  туннеле?  -  спросил  я,  пытаясь
сменить тему, и сразу  же  пожалел  об  этом,  потому  что  эмиссар  начал
подробно описывать мне количество  и  функции  теневых  существ  в  каждом
туннеле. Он сказал,  что  в  каждом  туннеле  имеется  определенное  число
взаимозависимых сущностей, относящихся только к нему,  каждая  из  которых
выполняет  конкретные  функции,  относящиеся  к  потребностям  и  желаниям
родственных им туннелей.
     Мне не хотелось,  чтобы  эмиссар  стал  вдаваться  в  подробности.  Я
осознал, что чем меньше я знаю о туннелях и теневых существах,  тем  лучше
для меня. В тот миг, когда я сформулировал эту мысль, эмиссар остановился,
и мое тело энергии резко  дернулось,  как  будто  потянули  за  кабель.  В
следующий момент я полностью проснулся в своей кровати.
     С тех пор у меня больше не было страхов, которые могли  бы  прерывать
мою практику сновидения. Мною стала овладевать другая идея - идея  о  том,
что я обнаружил источник неповторимого удовольствия. Каждый  день  я  едва
дожидался того момента, когда начинал сновидение и лазутчик доставлял меня
в мир теней. Дополнительная прелесть была еще и в  том,  что  мои  видения
мира теней стали еще более похожими на жизнь, чем это  было  раньше.  Если
судить с точки зрения стандартов  обычных  мыслей,  обычных  визуальных  и
слуховых ощущений, привычных реакций моего тела, то, пока продолжались мои
переживания, все это было настолько  же  реально,  как  любая  ситуация  в
обычном мире.
     Никогда у меня не было  таких  переживаний,  в  которых  единственным
отличием между моими видениями и моим повседневным миром была скорость,  с
которой заканчивались мои видения. В один миг я оказывался в странном,  но
реальном мире; в следующее мгновение - в своей постели.
     Страстно желая, чтобы дон Хуан дал свои комментарии  и  пояснения,  я
продолжал слоняться по Лос-Анжелесу. Чем больше я думал о своей  ситуации,
тем  большей  была  моя  тревога;  я  даже  начал  ощущать,  что  в   мире
неорганических существ на меня с колоссальной скоростью надвигалось  нечто
угрожающее.
     По мере того, как росла моя тревога, мое тело оказывалось в состоянии
глубочайшего страха, хотя ум мой экстатически созерцал мир  теней.  И  что
совсем  плохо,  голос  эмиссара  сновидений  стал  присутствовать  в  моем
повседневном сознании. Однажды, во время моих университетских  занятий,  я
услышал, как голос говорил, что любая попытка с  моей  стороны  прекратить
мои  практики  сновидений  нанесла  бы  вред  моим  глобальным  целям.  Он
утверждал, что воины не уклоняются от проблем, что у  меня  нет  разумного
основания прекращать свою практику.  Я  согласился  с  эмиссаром.  У  меня
самого не было намерения ничего прекращать, и голос только подтверждал это
мое ощущение.
     В это время изменился не только эмиссар, но и новый лазутчик появился
на сцене. Однажды, не успел я начать изучать  особенности  объектов  моего
сновидения, передо мной буквально выскочил лазутчик и агрессивно  завладел
моим вниманием сновидения.  Примечательной  особенностью  этого  лазутчика
было то, что ему не пришлось проходить через энергетические метаморфозы; с
самого начала он выглядел как пузырь энергии.  В  мгновение  ока  лазутчик
перенес меня, не  дожидаясь  выражения  моего  намерения  сделать  это,  в
совершенно другую часть мира неорганических существ  -  в  мир  саблезубых
тигров.
     В моих ранних работах я уже описывал проблески этих видений. Я сказал
"проблески", поскольку у меня не было достаточно энергии,  чтобы  передать
воспринятые мной миры способом, понятным для моего  рационально  мыслящего
ума.
     Мои ночные видения саблезубых тигров продолжались регулярно в течение
длительного времени, до тех пор, пока этот агрессивный лазутчик  вновь  не
дожидаясь моего согласия перенес меня в туннели.
     Я услышал голос эмиссара. Он сразу обрушил на меня  самую  длинную  и
мучительную тираду из тех, что я слышал до  сих  пор.  Он  говорил  мне  о
необыкновенных преимуществах мира неорганических  существ.  Он  говорил  о
получении знания, которое перевернет мой ум, и о том, что это  достигается
только  простым  действием  -  согласием  остаться  в  этих   удивительных
туннелях. Он говорил о неописуемой подвижности, о бесконечном времени  для
познания сути вещей и более всего о  возможности  быть  объектом  внимания
космических слуг, которые будут исполнять мой малейший каприз.
     -  Сознательные  существа  из  самых  невероятно   удаленных   концов
вселенной высказывают желание остаться с нами. Им нравится быть у  нас,  -
сказал эмиссар, завершая свою беседу. - Фактически, до сих  пор  никто  не
пожелал уйти.
     В этот момент у меня возникла мысль:  служение  мне  полностью  чуждо
моему темпераменту. Я никогда не одобрял ни слуг, ни тех, кому они служат.
     Лазутчик  подхватил  меня  и  понес   по   множеству   туннелей.   Мы
остановились в туннеле, который каким то образом казался больше остальных.
Мое внимание сновидения было приковано к размеру и  расположению  туннеля,
оно оставалось как бы приклеенным там, и я не мог оглянуться. Мое внимание
сновидения было сконцентрировано на капле энергии,  немного  большей,  чем
теневые существа. Она была голубой, словно синева в центре пламени  свечи.
Я знал, что эта конфигурация энергии не была теневым существом и что ее не
было здесь раньше.
     Ощущая его, я забыл о себе. Лазутчик дал мне знак уходить, но  что-то
сделало меня невосприимчивым к его сигналам. Я, ощущая некоторую  тревогу,
все  же  остался  там  где  был.  Однако  знаки  лазутчика  нарушили   мою
концентрацию, и я потерял из виду эту голубую форму.
     Неожиданно колоссальная сила заставила меня  вращаться  вокруг  своей
оси и перенесла меня прямо к  голубому  свечению.  По  мере  того,  как  я
смотрел на него, оно  обретало  очертания  человека  -  очень  маленького,
тонкого, хрупкого,  почти  прозрачного.  Я  отчаянно  пытался  определить,
мужчина это или женщина, но как я ни старался, мне это не удалось.
     Мои попытки спросить об этом  эмиссара  также  не  имели  успеха.  Он
улетел внезапно, оставив меня подвешенным в этом туннеле лицом  к  лицу  с
незнакомым человеком. Я попытался поговорить с этим человеком, так, как  я
разговаривал  с  эмиссаром,  но  не  получил  ответа.   Я   ощутил   волну
разочарования от того, что не смог разрушить разделяющий нас барьер. Затем
меня охватил страх остаться наедине с кем-то, кто мог оказаться врагом.
     В присутствии незнакомца у меня возникло множество  реакций.  Я  даже
ощутил восторг от того, что я знал, что лазутчик показал мне, наконец, еще
одно человеческое существо, которое было поймано в  этом  мире.  Я  только
испытал огорчение от того, что мы не можем  общаться,  поскольку,  видимо,
этот незнакомец был одним из магов древности и принадлежал другой эпохе.
     Чем больше становился  мой  восторг  и  любопытство,  тем  тяжелее  я
становился, вплоть до того момента,  когда  я  стал  очень  тяжелым  и  не
очутился вновь в своем теле в парке возле калифорнийского университета.  Я
стоял на траве прямо среди людей, играющих в гольф.
     Одновременно со мной с той же самой  скоростью  передо  мной  так  же
начал материализоваться человек. Мы  на  момент  взглянули  друг  другу  в
глаза. Это была девочка, возможно, шести или семи лет. Я подумал, что знаю
ее. При  виде  ее  мой  восторг  и  любопытство  настолько  возросли,  что
повернули процесс вспять. Я потерял вес настолько быстро, что в  следующий
миг превратился в каплю энергии в мире  неорганических  существ.  Лазутчик
вернулся ко мне и вытолкнул меня прочь.
     Я проснулся,  содрогнувшись  от  страха.  В  процессе  выплывания  на
поверхность повседневного мира что-то  заставляло  информацию  ускользать.
Мой ум неистово пытался собрать воедино все, что знал, или  казалось,  что
знал. Я провел более сорока  восьми  часов  в  попытках  ухватить  скрытое
ощущение  или  скрытое  знание,  прикоснуться  к  которому  мне   удалось.
Единственным достижением было ощущение  силы  -  я  предполагал,  что  оно
пришло извне; это ощущение силы говорило мне о  том,  чтобы  я  больше  не
доверял тому, что происходит со мной в сновидениях.
     Спустя несколько  дней  смутная  и  таинственная  уверенность  начала
овладевать мною. Эта уверенность возрастала постепенно до тех пор, пока не
осталось никаких сомнений в ее  подлинности:  я  был  уверен  в  том,  что
голубая капля энергии была пленником в мире неорганических существ.
     Более чем когда-либо я стал нуждаться в совете дона  Хуана.  Я  знал,
что это сведет на нет годы моей работы, но я не мог справиться с  этим;  я
бросил все свои дела и выехал в Мексику.
     - Чего ты на самом деле  хочешь?  -  спросил  меня  дон  Хуан,  чтобы
остановить мой истерический лепет.
     Я не мог объяснить ему, чего я хотел, поскольку сам не знал этого.
     - У  тебя,  должно  быть,  очень  серьезные  проблемы,  если  ты  так
примчался, - сказал дон Хуан задумчиво.
     - Да, это так, несмотря на то, что я даже не могу сформулировать, что
же в действительности представляет собой моя проблема, - сказал я.
     Он  попросил  меня  описать  мою   практику   сновидения   со   всеми
относящимися к ней деталями. Я рассказал ему  о  своем  видении  маленькой
девочки и о том, как это отразилось на моем  эмоциональном  состоянии.  Он
неожиданно посоветовал мне проигнорировать это событие и рассматривать его
как прямую попытку со стороны неорганических существ  потворствовать  моим
фантазиям. Он заметил, что, если сновидение  чрезмерно  акцентировано,  то
оно становится тем, чем было для древних магов - источником неисчерпаемого
индульгирования.
     По некоторой необъяснимой причине я не хотел рассказывать дону  Хуану
о мире теневых существ. Но когда он отверг мое видение маленькой  девочки,
я был вынужден описать ему мои визиты в этот мир. Долгое время он  молчал,
словно был ошеломлен.
     Когда он наконец заговорил, то сказал:
     - Ты намного более одинок, чем я думал, поскольку я  вообще  не  могу
обсуждать твою практику  сновидений.  Ты  находишься  в  ситуации  древних
магов. Все, что я могу сделать, - это снова повторить тебе, что ты  должен
упражняться, собрав всю свою осторожность.
     - Почему ты говоришь, что я нахожусь в ситуации древних магов?
     - Я повторяю  тебе  снова,  что  твое  настроение  опасно  напоминает
настроение древних магов. Они были очень способными существами; их ошибкой
было то, что они чувствовали себя в мире неорганических существ, как  рыба
в воде. Ты с ними в одной лодке. Ты знаешь об этом мире то, что  никто  из
нас не может даже вообразить. Лично я никогда не слыхал о мире теней,  как
и нагваль Хулиан или нагваль Элиас, несмотря на то, что он долго пробыл  в
мире неорганических существ.
     - Что меняется, когда ты узнаешь о мире теней?
     - Очень многое. Сновидящий принимается  там  только  в  случае,  если
неорганические существа уверены в том, что он собирается остаться  в  этом
мире. Мы знаем об этом из рассказов древних магов.
     - Я уверяю тебя, дон Хуан, что у  меня  не  было  никакого  намерения
остаться там. Ты говоришь так, словно я был почти готов попасть в  ловушку
обещаний силы или обещаний прислуживания. Меня не  интересует  ни  то,  ни
другое.
     - На этом уровне это не так просто. Ты пересек ту грань,  до  которой
можно было просто взять и вернуться. Кроме того, ты  имел  несчастье  быть
избранным неорганическим существом воды. Помнишь, как они  тебе  досаждали
когда-то? Они иждивенцы и собственники и, если уж кого-нибудь  поймают  на
крючок, то никогда не выпустят.
     - Но что это означает в моем случае, дон Хуан?
     -  Это  означает   действительно   серьезную   проблему.   Конкретное
неорганическое существо, которое направляет все это шоу, - это то, которое
ты схватил в тот памятный день. С годами оно  постепенно  познакомилось  с
тобой. Оно знает тебя очень близко.
     Я искренне признался дону Хуану, что  сама  идея  о  том,  что  некое
неорганическое существо знает меня очень близко, вызывает у  меня  боль  в
желудке.
     - Когда сновидящие  осознают,  что  эти  неорганические  существа  не
нравятся им, - сказал он, - обычно это случается слишком поздно, поскольку
к тому времени эти неорганические существа уже положили их себе в мешок.
     В  глубине  души  я  почувствовал,  что  он  говорит  обо  всем  этом
абстрактно, об опасностях, которые могут существовать теоретически, но  не
на практике. Я был тайно уверен в том, что  никакой  опасности  просто  не
существует.
     - Я не собираюсь позволять неорганическим  существам  подобраться  ко
мне каким бы то ни было образом, если это то, о чем ты думаешь,  -  сказал
я.
     - Я думаю, что они собираются провести тебя, - ответил он. -  Подобно
тому, как они провели нагваля Розендо. Они собираются схватить тебя - и ты
не то что не заметишь ловушки, ты даже не заподозришь ее.  Они  искусны  в
подобных манипуляциях. Вот теперь они даже изобрели маленькую девочку.
     -  Но  я  думаю,  что  маленькая  девочка  несомненно  существует,  -
настаивал я.
     - Нет никакой маленькой девочки, - оборвал он  меня.  -  Эта  голубая
капля энергии - просто иной лазутчик. Это исследователь, схваченный в мире
неорганических существ. Я уже говорил тебе,  что  неорганические  существа
подобны рыбаку, они привлекают и хватают осознание.
     Дон Хуан сказал, что он не сомневается в том, что эта  голубая  капля
энергии из измерения, совершенно отличного от нашего, и представляет собой
лазутчика, который был скручен и схвачен, подобно мухе в паутине.
     Мне  не  понравилась  эта  аналогия.  Она  беспокоила  меня,  вызывая
физический дискомфорт. Я упомянул об этом дону Хуану, но  он  сказал  мне,
что моя забота об этом лазутчике-пленнике почти доводит его до отчаяния.
     - Почему это тревожит тебя? - спросил я.
     - В том запутанном мире что-то назревает, - сказал он. - И я не  могу
сформулировать, что именно.
     Пока я оставался в окружении дона Хуана и его компаньонов,  я  вообще
не мог сновидеть в мире неорганических  существ.  Обычной  моей  практикой
здесь было фокусировать свое внимание сновидения на предметах моего сна  и
менять сновидения. Чтобы отвлечь меня от моих забот,  дон  Хуан  предложил
мне пристально созерцать облака и удаленные горные вершины.  В  результате
возникло непосредственное ощущение того, что я нахожусь на одном уровне  с
облаками и что я действительно попал на эти отдаленные вершины.
     - Я очень рад, но вместе с тем мне очень тревожно, - сказал дон Хуан,
комментируя мои усилия. Тебя научили чудесами, а ты даже не знаешь  этого.
И я не вижу, что ты вообще учился у меня.
     - Ты говоришь о неорганических существах, да?
     - Да, о  неорганических  существах.  Я  советую  тебе  не  заниматься
пристальным  созерцанием  чего-либо;  пристальное  всматривание   является
техникой древних магов для того, чтобы  просто  пристально  созерцая  цель
своего пристрастия, в мгновение ока  переносить  свои  тела  энергий.  Эта
очень впечатляющая техника совершенно бесполезна  для  современных  магов.
Она не позволяет увеличить нашу  трезвость  или  нашу  способность  искать
свободу. Все, что она делает - это только возвращает и приковывает  нас  к
конкретности, самому нежелательному состоянию.
     Дон Хуан добавил, что если бы я не  держал  себя  под  контролем,  со
временем я бы слил второе внимание с вниманием моей повседневной  жизни  и
тогда стал бы  просто  невыносимым.  Он  сказал,  что  существует  опасная
трещина между моей подвижностью  во  втором  внимании  и  моей  настойчиво
культивируемой неподвижности в своем сознании в обычном мире. Он  заметил,
что трещина между ними была настолько велика, что в моем дневном состоянии
я был почти идиотом, а во втором внимании - лунатиком.
     Перед тем, как отправиться домой, я  самовольно  решил  обсудить  мои
сновидения мира теней с Кэрол  Тиггс,  хотя  дон  Хуан  советовал  мне  не
обсуждать этого ни с кем. Мне больше всего хотелось  поговорить  именно  с
ней, она была самой  интересной  и  самой  понятной  для  меня  личностью,
поскольку представляла собой мою полную противоположность. Дон  Хуан  явно
был раздосадован тем, что я рассказал ей о своих проблемах.  Я  чувствовал
себя хуже чем когда-либо. Мной овладела жалость к себе и я начал сетовать,
что вечно поступаю не так, как надо.
     - Ты еще ничего не сделал, -  оборвал  меня  дон  Хуан,  -  но  этого
достаточно.
     Как он был прав! В моем следующем сновидении, которое произошло дома,
разверзлась преисподняя.  Я  достиг  мира  теней,  как  я  делал  огромное
количество раз:  единственным  отличием  было  присутствие  голубой  формы
энергии. Она находилась среди других теневых существ. Я почувствовал, что,
возможно, этот пузырь энергии был здесь и раньше, но я не замечал его. Как
только я отметил это, мое  внимание  сновидения  неотрывно  привязалось  к
этому пузырю энергии. В считанные секунды я  очутился  рядом  с  ним.  Как
обычно, другие тени также подошли ко мне, но я не обратил на них  никакого
внимания.
     Внезапно эта голубая круглая форма превратилась в маленькую  девочку,
которую я уже видел. Она вытянула свою тонкую нежную  длинную  шею  в  мою
сторону  и  сказала  едва  слышным  шепотом:  "Помоги  мне!".   Либо   она
действительно  это  сказала,  либо  я  вообразил,  что  она  это  сказала.
Результат  был  тем  же:  я  стоял,  застыв,  наэлектризованный  искренним
участием. Я ощутил холод. Но  это  ощущение  шло  не  изнутри  моей  массы
энергии. Я ощутил холод где-то в другой части меня.  Впервые  я  полностью
осознал, что то, что я переживаю, совсем не похоже  на  обычные  ощущения,
идущие от органов чувств. Я мог ощущать мир теней, испытывая все  то,  что
обычно считал переживанием: я мог думать, оценивать, принимать решения,  я
обладал психологической непрерывностью: иными словами, я был самим  собой.
Отсутствовала только одна моя часть - ощущающая. У меня не  было  ощущений
тела. Все впечатления поступали через  зрение  и  слух.  Мой  разум  затем
столкнулся со странной проблемой: видение и слышание  было  не  физической
реальностью, а качествами возникающих видений.
     - Ты на самом деле видишь и слышишь,  -  произнес,  вторгаясь  в  мои
мысли, голос эмиссара. - В этом и состоит прелесть этого места. Ты  можешь
ощущать все это через видение и слышание, не используя дыхание. Подумай об
этом! Тебе не нужно дышать! Ты можешь попасть в любое место этого  мира  и
не дышать.
     Сквозь меня пробежала волнующая рябь эмоций, и снова это ощущение  не
принадлежало миру теней. Она чувствовалась где-то  в  другом  месте.  Меня
очень взволновало очевидное, хотя и  смутное  понимание  того,  что  между
мной, тем кто переживает, и  источником  энергии,  источником  чувственных
ощущений, расположенных где-то в другом  месте,  есть  тесная  связь.  Мне
пришло в голову, что это другое место - мое физическое тело, которое  спит
на кровати.
     Как только возникла эта мысль, теневые существа разбежались, и в моем
поле зрения осталась только маленькая девочка. Я смотрел на  нее  и  очень
скоро убедился в том, что я знаю  ее.  Создавалось  впечатление,  что  она
шатается, словно  близка  к  обмороку.  Меня  охватила  бесконечная  волна
сочувствия.
     Я попытался заговорить с ней, но не смог  произнести  ни  звука.  Мне
стало ясно, что все мои диалоги с эмиссаром вызывались и осуществлялись за
счет энергии эмиссара. Оставшись в одиночестве,  я  оказался  беспомощным.
Затем я попытался направить свои мысли на девочку.  Это  было  бесполезно.
Нас разделяла энергетическая преграда, и пробить ее я не мог.
     Эта маленькая девочка, по-видимому, поняла мое отчаяние и сама  стала
общаться со мной,  пользуясь  непосредственно  мыслями.  В  сущности,  она
рассказала мне то же самое, что уже говорил дон Хуан: она была лазутчиком,
которого поймали в паутину этого мира. Затем  она  добавила,  что  приняла
форму маленькой девочки, поскольку эта форма была знакома и мне, и  ей,  и
что она так же нуждалась в моей помощи, как и я - в ее. Она  передала  мне
все это в  одной  энергетической  группе  чувств,  которая  достигла  меня
подобно словам. У меня не возникло трудностей  с  пониманием,  хотя  такое
случилось со мной впервые.
     Я не знал, что  мне  делать.  Я  попытался  передать  ощущение  моего
бессилия. Видимо, она мгновенно меня поняла. Она молча умоляла меня  своим
горящим взглядом. Ее улыбка словно давала мне понять, что именно  мне  она
оставила возможность освободить ее от сковывавших ее пут. Когда я мысленно
возразил, что у меня нет никакой возможности для этого, она  произвела  на
меня впечатление истеричного ребенка в муках отчаяния.
     Я неистово пытался поговорить с ней. Маленькая девочка  действительно
плакала, как  может  плакать  только  ребенок  в  ее  возрасте,  испытывая
отчаяние и страх. Я не мог остановить ее слез. Я попытался погладить ее по
голове, но безрезультатно. Моя масса энергии проходила через нее.  У  меня
возникла мысль поднять ее и забрать с собой.
     Я предпринял множество попыток сделать это, пока совсем не выбился из
сил. Я остановился, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. Я  испугался,
что мое внимание сновидений уменьшится, и тогда я потеряю ее  из  виду.  Я
понимал, что  неорганические  существа  могут  больше  не  захотеть  снова
доставить меня именно в эту область данного мира. Мне показалось, что  это
мой последний визит к ним - визит, который подводит итог.
     И тут  я  сделал  нечто  немыслимое.  Перед  тем,  как  мое  внимание
сновидения исчерпалось, я громко закричал о  своем  намерении  слить  свою
энергию с энергией этого пленного лазутчика и освободить его.



                           7. ГОЛУБОЙ ЛАЗУТЧИК

     Мне приснился совершенно бессмысленный сон. Рядом со мной была  Кэрол
Тиггс. Она говорила со мной, хотя  я  не  понимал  о  чем.  Во  сне  также
присутствовали дон Хуан и все члены его группы магов.  Казалось,  что  они
пытаются вытащить меня из туманного желтоватого мира.
     После длительных попыток, во время которых  я  терял  их  из  виду  и
находил вновь, им удавалось извлечь меня из этого места.  Поскольку  я  не
мог понять смысла всех этих стараний, я в конце концов  пришел  к  выводу,
что это не сновидения, а обычный бессвязный сон.
     Я был потрясен, когда проснулся и обнаружил себя  в  постели  в  доме
дона Хуана. Я не мог даже пошевельнуться. У меня совсем не было энергии. Я
не знал, что и думать, хотя сразу же ощутил серьезность своего  положения.
У меня возникло странное ощущение, что я потерял всю свою энергию  потому,
что сильно устал в своем сновидении.
     Соратники  дона  Хуана,  видимо  были  очень  взволнованы  тем,   что
произошло со мной. Они продолжали по очереди входить в мою комнату.
     Каждый оставался до того момента, пока не появлялся кто-то другой.  У
меня создалось впечатление, что они заходят по очереди,  чтобы  непрерывно
присматривать за мной. Я был слишком  слаб  для  того,  чтобы  просить  их
объяснить свое поведение.
     В последующие дни я стал чувствовать  себя  лучше,  и  они  на  конец
начали говорить со мной о моем сновидении. С начала я не понимал,  что  же
им от меня нужно. Но потом, по их вопросам, я вдруг понял,  что  они  были
чрезвычайно обеспокоены моей ситуацией с теневыми  существами.  Каждый  из
них выглядел испуганно и говорил со мной почти об  одном  и  том  же.  Они
настаивали на том, что никогда не бывали в мире теней.  Некоторые  из  них
даже утверждали, что не  знали  о  его  существовании.  Их  утверждения  и
действия увеличили мое ощущение замешательства и страха.
     Каждый из них задавал одни и те же вопросы: "Кто тебя доставил в  тот
мир?". Или "откуда у тебя вообще могла появиться мысль о  том,  что  можно
попасть туда?". Когда я сказал им, что туда меня туда  доставил  лазутчик,
они не могли в это поверить. Очевидно, они предположили, что я бывал  там,
но по причине отсутствия собственного опыта в этом  они  не  могли  понять
того, что я им говорил. Тем не менее они  хотели  знать  все,  что  я  мог
рассказать им о теневых существах и их мире. Все они, исключая дона Хуана,
сидели возле моей постели, жадно хватая каждое сказанное  мной  слово.  Но
всякий раз, когда я спрашивал их о моем положении, они, точно также как  и
теневые существа, уходили от ответа.
     Еще одна непонятная реакция,  которой  я  прежде  никогда  в  них  не
замечал, - это то, что они тщательно избегали любого физического  контакта
со мной. Они держались на расстоянии, будто я был болен чумой. Их  реакция
настолько меня беспокоило, что я  был  вынужден  спросить  их.  Они  стали
отрицать это. Они, кажется, обиделись и  принялись  настойчиво  доказывать
мне, что я неправ. Я от души смеялся над возникшей напряженной  ситуацией.
Всякий раз, когда они пытались обнять меня, их тела как бы цепенели.
     Флоринда Грау, одна из ближайших к дону  Хуану  его  сторонниц,  была
единственным из членов его группы, которая уделяла мне  много  физического
внимания и пыталась объяснить то, что со мной происходит.  Она  рассказала
мне, что я лишился энергии в мире  неорганических  существ,  и  сейчас  ее
восстанавливаю и что  мой  новый  энергетический  заряд  слегка  беспокоит
большинство из них.
     Каждый вечер Флоринда укладывала меня в постель, как если  бы  я  был
инвалидом. Она даже рассказывала мне детские сказки, от чего все остальные
покатывались со смеху. Но несмотря на то, что она потешалась надо мной,  я
оценил ее заботу, которая казалась мне искренней.
     Я уже писал о Флоринде раньше, в связи со своей встрече  с  ней.  Она
была самой прекрасной женщиной, которую я до сих пор не встречал. Как-то я
сказал ей, что она могла бы быть прекрасной фотомоделью для журнала мод.
     - Журнала 1910 года, - возразила  она.  Флоринда,  хотя  не  была  не
молода, не выглядела старой. Она казалась молодой  и  волнующей.  Когда  я
спросил дона Хуана о ее необычайной моложавости,  он  ответил,  что  магия
поддерживает ее в высоком жизненном тонусе.  Энергия  магов,  заметил  он,
проявляется в данном случае как молодость и энергия.
     Удовлетворив свое первое любопытство о мире  теней,  компаньоны  дона
Хуана прекратили постоянно заходить в мою комнату и  поддерживали  общение
со мной на уровне шаблонных вопросов о моем здоровье. Всякий раз, когда  я
пытался встать, тот, кто находился рядом со  мной,  нежно  укладывал  меня
обратно в постель. Я не нуждался в их уходе, но, видимо, я нуждался в  них
самих; я все еще был  слаб.  Я  смирился  с  этим.  Но  что  действительно
похоронным звоном сопровождало каждую мою мысль -  никто  из  них  не  мог
объяснить мне, что я делаю в Мексике, если я лег в постель в Лос-Анжелесе.
     Я неоднократно спрашивал их об этом. Каждый из них отвечал мне одно и
то же:
     - Спроси нагваля. Только он может тебе это объяснить.
     Наконец Флоринда нарушила молчание.
     - Тебя заманили в ловушку. Именно  это-то  с  тобой  и  произошло,  -
сказала она.
     - Где именно я угодил в ловушку? -  конечно,  в  мире  неорганических
существ. Именно с этим миром ты годами имел дело. Разве не так?
     - Конечно, Флоринда, но ты можешь рассказать мне,  какого  рода  была
эта ловушка?
     - Нет, не могу. Все, что я могу сказать тебе,  так  это  то,  что  ты
потерял там всю свою энергию. Но ты отлично сражался.
     - А почему я болен, Флоринда?
     - У тебя нет какой-то определенной болезни; ты энергетически поражен.
Положение было критическим, но сейчас ты только энергетически поражен.
     - Как это все произошло?
     - Ты вступил в смертельную схватку  с  неорганическими  существами  и
проиграл.
     - Но я не могу вспомнить никакой борьбы, Флоринда.
     - Помнишь ты или нет, не имеет значения. Ты боролся и тебя  победили.
У тебя не было ни какого шанса победить этих искусных манипуляторов.
     - Я сражался с неорганическими существами?
     - Да. Ты вступил с ними в смертельную схватку. Я  на  самом  деле  не
знаю, как ты пережил этот их смертельный удар.
     Она отказалась рассказывать мне что-нибудь еще и намекнула, что скоро
меня навестит нагваль.
     На следующий день  появился  дон  Хуан.  Манера  его  поведения  была
веселой и обнадеживающей. Он шутя сообщил мне, что я должен буду заплатить
ему за визит, потому что он явился ко мне  с  визитом  как  энергетический
врач.
     Он изучил меня, пристально созерцая с головы до ног.
     - Ты уже почти здоров, - заключил он.
     - Что со мной произошло? - спросил я.
     - Ты попал в поставленную на тебя неорганическими существами ловушку,
- ответил он.
     - Как я оказался здесь?
     - Именно это, кстати, и является величайшей  тайной,  -  ответил  он,
весело улыбаясь, очевидно, пытаясь легко отнестись к  серьезному  делу.  -
Неорганические существа схватили тебя полностью. С начала  они  забрали  в
свой  мир  твое  энергетическое  тело,  когда  ты  следовал  за  одним  из
лазутчиков, а затем - и твое физическое тело.
     Друзья дона Хуана видимо, были шокированы этим. Один из  них  спросил
его, могут ли неорганические существа похитить любого. Дон  Хуан  ответил,
что, конечно, могут. Он напомнил, что нагваля Элиаса тоже  забирали  в  ту
вселенную, хотя он определенно не хотел туда идти.
     Все присутствующие согласно кивали. Дон  Хуан  продолжал  говорить  с
ними, упоминая обо  мне  в  третьем  лице.  Он  сказал,  что  объединенное
сознание группы неорганических существ с начала съела  мое  тело  энергии,
вызвав с моей стороны  эмоциональный  взрыв:  необходимо  было  освободить
голубого  лазутчика.  За  тем  объединенное   сознание   той   же   группы
неорганических существ втянуло мою инертную физическую массу в  свой  мир.
Дон Хуан добавил, что без энергетического тела человек представляет  собой
всего лишь кусок энергетической материи, которой могло бы легко  управлять
другое сознание.
     - Неорганические существа склеиваются друг с другом,  подобно  леткам
тела, - продолжал дон Хуан. - Когда они сливают свое сознание воедино, они
непобедимы. Им ничего не стоит выдернуть нас  из  нашей  повседневности  и
забросить  в  свой  мир.  Особенно,  если  мы  делаем  себя  доступными  и
заметными, как это сделал он.
     Было слышно только громкое дыхание присутствующих. Все соратники дона
Хуана были по-настоящему напуганы и обеспокоены.
     Я хотел было жаловаться и обвинять  дона  Хуана  в  том,  что  он  не
остановил  меня,  но  тут  же  вспомнил  как   он   неоднократно   пытался
предостеречь меня, не допустить всего этого, но  все  было  напрасно.  Дон
Хуан, определенно знал о том, что  происходило  в  моем  уме.  Его  улыбка
свидетельствовала об этом.
     - Причина, по которой ты заболел, - наконец обращаясь ко мне,  сказал
он, - заключается в том, что  неорганические  существа  забрали  всю  твою
энергию и дали тебе свободу. Этого было бы достаточно, чтобы убить любого.
Но, как у нагваля, у тебя есть  дополнительная  энергия;  по  этому  ты  с
трудом, но все же выжил.
     Я сказал дону Хуану,  что  помню  мельчайшие  подробности  совершенно
необычного сна, в котором я находился в мире  желтого  тумана.  Он,  Кэрол
Тиггс и его друзья вытаскивали меня из него.
     - Мир неорганических существ  обычному  глазу  кажется  миом  желтого
тумана, - сказал он. - Когда ты подумал, что у тебя был необычный  сон,  в
это время ты действительно смотрел впервые своими физическими  глазами  на
мир  неорганических  существ.  И,  насколько  бы  странным  это  тебе   ни
показалось, для нас это тоже было впервые. Мы знали о мире  тумана  только
из рассказов магов, а не из собственного опыта.
     Ничто из того, о чем он говорил мне, не имело для  меня  смысла.  Дон
Хуан  уверил  меня,  что  из-за  недостатка  моей  энергии  более   полное
объяснение для меня было бы невозможным. Я должен удовлетвориться тем, что
он рассказал мне, и тем, насколько я понял это сейчас.
     - Я вообще ничего не понял, - настаивал я.
     - Тогда ты вообще ничего  не  потерял,  -  ответил  он.  -  Когда  ты
окрепнешь, то сам ответишь на свои вопросы.
     Я признался дону Хуану, что у меня бывают приступы  жара.  Неожиданно
моя температура возрастает, и когда я ощущаю жар и пот, у  меня  возникают
необычные, но тревожащие меня проблески понимания собственного положения.
     Дон Хуан  внимательно  осмотрел  все  мое  тело  своим  пронизывающим
взглядом. Он говорил, что я нахожусь  в  состоянии  энергетического  шока.
Меня временно поразила потеря энергии, и то, что кажется приступами  жара,
по-существу, представляет собой порывы энергии,  во  время  которых  я  на
мгновение  восстанавливаю  контроль  над  своим  энергетическим  телом   и
понимаю, что произошло со мной на самом деле.
     - Напрягись и расскажи, что произошло с тобой в  мире  неорганических
существ, - приказал он мне.
     Я рассказал ему,  что  время  от  времени  у  меня  появлялось  ясное
ощущение того, что он и его друзья входили в этот мир  своими  физическими
телами и вырывали меня из объятий неорганических существ.
     - Верно, - воскликнул он. - Ты все делаешь отлично.  Сейчас  преврати
это ощущение в видение того, что произошло.
     Как я ни пытался, мне этого сделать не удалось. Эта неудача заставила
меня  ощутить  необычную  усталость,  которая,  как  казалось,  высушивала
внутренности моего тела. Прежде чем дон Хуан вышел из  комнаты,  я  сказал
ему о том, что меня одолевает беспокойство.
     - Это ничего не значит, - ответил он безучастно.  -  Восстанови  свою
энергию и не беспокойся о пустяках.
     Прошло  больше  дух  недель  прежде  чем   мне   удалось   постепенно
восстановить свою  энергию.  Но  я  продолжал  обо  всем  беспокоиться.  В
основном я беспокоился потому, что не мог себя понять, особенно о периодах
какого-то холода во мне, которых  я  раньше  не  замечал,  -  определенная
индифферентность, отчужденность, которую я считал  результатом  недостатка
энергии, продолжалась до тех пор, пока я не восстановил ее.
     Затем я осознал, что это стало новой чертой моего  существа,  чертой,
которая постоянно выводила  меня  из  себя.  Я  хотел  привыкнуть  к  этим
ощущениям, постоянно вызывая их, и я ждал минуты, когда они опять появятся
в моем уме.
     Еще одной новой особенностью моего существа стало  охватывающее  меня
время от времени странное влечение. Меня влекло к кому-то, кого я не знал;
это было настолько поглощающее  и  подавляющее  ощущение,  что  когда  оно
возникало, я, чтобы как-то облегчить его, был вынужден  непрерывно  ходить
по  комнате.  Это  влечение  оставалось  до  тех  пор,  пока  я  не   стал
пользоваться новым качеством в моей жизни:  жестким  контролем  над  самим
собой, настолько новым и мощным, что это только добавляло  масла  в  огонь
моего беспокойства.
     К концу четвертой недели все почувствовали что я  совсем  поправился.
Внезапно они полностью прекратили свои посещения. Большую часть времени  я
проводил в во сне, в одиночестве. Тот  отдых  и  расслабление,  которые  я
получал, были настолько полными, что моя энергия значительно  увеличилась.
Я даже стал заниматься зарядкой.
     Однажды, около полудня, после легкого завтрака,  я  вернулся  в  свою
комнату подремать. Перед тем, как я погрузился в  глубокий  сон,  я  долго
ворочался  в  кровати,  пытаясь  найти  новое  положение.  Вдруг  странное
давление в висках заставило меня  открыть  глаза.  В  ногах  моей  кровати
стояла та самая девочка из мира неорганических существ.  Она  смотрела  на
меня своими холодными, как сталь, голубыми глазами.
     Я подскочил на кровати и вскрикнул так громко, что  до  того,  как  я
прекратил кричать, в комнату вбежали трое соратников дона Хуана. Они  были
ошеломлены. Они с ужасом наблюдали, как маленькая девочка подошла ко мне и
остановилась у границ свечения моего физического тела.  Казалось,  что  мы
смотрели друг на друга целую вечность. Она что-то сказала мне, но я  сразу
не понял ничего, а в следующий момент мне все стало совершенно ясно.
     Она сказала, что для того, чтобы я мог понять, о чем она говорит, мне
следует перенести свое сознание из  моего  физического  тела  в  мое  тело
энергии.
     В этот миг в комнату вошел дон Хуан. Маленькая  девочка  и  дон  Хуан
посмотрели друг на друга не проронив ни слова, дон Хуан вышел из  комнаты.
Маленькая девочка выскользнула следом за ним.
     Суматоху,  которую  вызвала  эта  сцена  у  соратников  дона   Хуана,
невозможно описать. Они потеряли все свое самообладание. Очевидно, все они
видели, как за нагвалем из комнаты вышла маленькая девочка.
     Сам я, видимо, был на грани взрыва. Я почувствовал, что  почти  теряю
сознание и вынужден  был  сесть.  Я  испытал  присутствие  этой  маленькой
девочки как удар в солнечное сплетение. Она была  поразительно  похожа  на
моего отца. Меня захлестнули волны сентиментальности. Я стал с болезненным
интересом докапываться до смысла всего этого.
     Когда дон Хуан вернулся в комнату, я немного овладел собой.  Ожидание
того, что же он скажет о маленькой девочке, перехватило мне  дыхание.  Все
были так же возбуждены, как и я. Они обратились к дону Хуану  одновременно
и  весело  рассмеялись,  когда  осознали  это.  Главное,  что   всех   нас
интересовало, - была возможность выяснить, было ли нечто общее в том,  как
воспринял каждый из нас внешний вид лазутчика. Все сошлись на том, что эта
была  девочка  шести-семи  лет,  очень  худая,  с  прекрасными   по-детски
угловатыми чертами. Все согласились,  что  у  нее  были  синевато-стальные
глаза,  которые  излучали  невысказанные  эмоции;  ее   глаза,   как   они
утверждали, выражали благодарность и верность.
     Я мог подтвердить любую деталь того, о чем  они  говорили.  Ее  глаза
были настолько яркими и  наполненными  энергией,  что  в  действительности
вызвали у меня некоторое ощущение боли. Я ощутил  тяжесть  ее  взгляда  на
своей груди.
     Серьезный вопрос, который задавали соратники дона Хуана и повторял я,
касался смысла этого события. Все сошлись на том, что  этот  лазутчик  был
частью чужой энергии, которая просочилась сквозь грань, разделяющую второе
внимание и внимание повседневного мира. Они утверждали, что  хотя  они  не
были в сновидении, все же все  они  видели  чужую  энергию,  которая  была
спроецирована в фигуру ребенка; этот ребенок существовал.
     Они утверждали, что могут быть  сотни,  даже  тысячи  случаев,  когда
чужая энергия проскальзывает незамеченной через естественные барьеры в наш
обычный человеческий мир, но что в истории их традиции не разу упоминалось
о событиях подобной природы. Что их больше всего беспокоило, - так это то,
что о подобном не упоминалось в магических историях.
     - Неужели нечто подобное произошло в истории человечества впервые?  -
спросил дона Хуана один из них.
     - Я думаю, что это происходит постоянно,  -  ответил  он,  -  но  это
никогда не происходило так открыто, так явно.
     - Чем это может обернуться для нас? -  спросил  кто-то  из  них  дона
Хуана.
     Для нас - ничего, но для него - все, - сказал он и указал на меня.
     Наступила  напряженная  тишина.  Некоторое  время  дон   Хуан   шагал
взад-вперед по комнате. Затем он остановился передо мной  и  уставился  на
меня. По его виду можно было сказать, что  он  не  может  найти  слов  для
выражения того, что он только что понял.
     - Я даже не могу представить себе масштаба того,  что  ты  сделал,  -
наконец сказал мне с недоумением в голосе дон Хуан. - Ты угодил в ловушку,
но эта была не такая ловушка, о которой я тебя предупреждал. Твоя  ловушка
была такой, что мог попасться только ты, и она была еще  более  смертельно
хитрой, чем я мог себе  представить.  Я  опасался,  что  ты  можешь  стать
жертвой лести и прислуживания тебе. Но я не мог учесть, что существа  мира
теней поставят ловушку, которая  использует  присущее  тебе  отвращение  к
любым ограничениям.
     Как-то дон Хуан сравнивал свою и мою реакции на то, что больше  всего
стесняет нас в мире магов. Он говорил, и из его  уст  это  прозвучало  как
жалоба, что хотя он желал этого и неоднократно пытался, но так  никогда  и
не смог возбуждать в людях такое чувство любви, которое возбуждал в других
его учитель нагваль Хулиан.
     - Для меня важнее всего понять и признать, - чего я от тебя совсем не
скрываю, -  одно:  я  не  обладаю  от  природы  даром  вызывать  слепую  и
безоглядную любовь. Ну что ж!
     - Присущей тебе основной особенностью характера такого рода  является
то, - продолжал он, - что ты не можешь вынести любого рода ограничения,  и
для того, чтобы их разрушить, ты готов отдать свою жизнь.
     Я искренне возразил ему, что он преувеличивает.  Мое  понимание  было
еще не столь ясным.
     - Не беспокойся, - сказал он смеясь, - магия -  это  действие.  Когда
наступит время, ты найдешь место своим склонностям точно  так  же,  как  я
научился актуализировать свои. Мои заключаются в том, что я принимаю  свою
судьбу, но не пассивно, как идиот, а активно, как  воин.  Твои  -  в  том,
чтобы вырваться из любых ограничений, не будучи при этом ни капризным,  ни
слишком прагматичным.
     Дон Хуан пояснил, что когда я слил свою энергию с  лазутчиком,  я  по
истине перестал существовать. Моя физическая сторона была перенесена в мир
неорганических существ и, если бы не этот лазутчик,  который  провел  дона
Хуана и его соратников туда, где я находился, я бы умер или остался в этом
мире потерянным навсегда.
     - Почему же лазутчик провел вас туда, где я находился? - спросил я.
     - Лазутчик - это живое существо из другого измерения, - сказал он.  -
Этой маленькой девочке, как она мне рассказала, была  необходима  энергия,
чтобы разрушить барьер, который заточил ее в мире неорганических  существ,
и для этого ей пришлось  воспользоваться  твоей  энергией.  Теперь  пришло
время  ей  помогать  тебе.  Ее  привело  ко  мне  что-то   вроде   чувства
благодарности. Когда я увидел ее,  я  мгновенно  понял,  что  ты  для  нее
сделал.
     - Что ты сделал потом, дон Хуан?
     - Я собрал всех, кого мог найти,  особенно  Кэрол  Тиггс,  и  все  мы
бросились в мир неорганических существ.
     - Почему именно Кэрол Тиггс?
     -  Во-первых,  потому  что  у  нее  есть  безграничная  энергия,   а,
во-вторых, потому, что она должна была познакомиться с этим лазутчиком. Из
этого опыта каждый из нас получил  нечто  неоценимое.  Ты  и  Кэрол  Тиггс
получили лазутчика. Другие же использовали  это  как  возможность  собрать
воедино наши физические тела,  и  соединив  их  с  нашими  энергетическими
телами, стать на некоторое время целиком энергией.
     - Как все вы смогли это сделать, дон Хуан?
     - Мы синхронно  сместили  наши  точки  сборки.  Все  определило  наше
безупречное намерение спасти тебя. Этот лазутчик во мгновенье ока доставил
нас туда, где ты лежал полумертвый и Кэрол вытащила тебя оттуда.
     Его объяснение не имело для меня никакого смысла. Дон Хуан засмеялся,
когда я пытался все осознать.
     - Как ты можешь понять это, если у тебя нет энергии  даже  для  того,
чтобы встать с кровати? - возразил он.
     Я согласился с ним, что определенно я  знаю  бесконечно  больше,  чем
могу допустить разумом, но что-то не в порядке с моей памятью.
     - Недостаток энергии - вот что это за непорядок, - сказал он. - Когда
у тебя достаточно энергии, твоя память работает прекрасно.
     - Считаешь ли ты, что я смогу вспомнить все, если захочу, дон Хуан?
     - Не совсем. Ты можешь захотеть все что угодно, но если твой  уровень
энергии не соответствует важности того, что ты  знаешь,  тогда  ты  можешь
сказать своему знанию "до свидания" -  оно  никогда  не  станет  для  тебя
доступным.
     - Но, что же мне тогда делать, дон Хуан?
     - Энергия стремиться накапливаться; если ты безупречно следуешь  пути
воина, наступит момент, когда твоя память раскроется.
     Я признался ему,  что  пока  слушал  его  рассказ,  у  меня  возникло
странное ощущение  индульгирования  на  жалости  к  себе,  но  что  ничего
страшного со мной не произошло.
     - Ты не только индульгировал, - ответил он. -  Ты  действительно  был
энергетически мертв в течение четырех недель. Сейчас ты просто  ошеломлен.
Именно  твое  возбуждение  и  нехватка  энергии  и  прячут  от  тебя  твое
собственное знание. Ты, конечно  же,  намного  больше  нас  об  этом  мире
неорганических существ. Этот мир особенно интересовал древних  магов.  Все
мы говорили тебе, что мы знали об этом мире только  из  рассказов  древних
магов. Я должен признаться, что тот факт, что ты сам стал героем одной  из
наших магических историй, является для меня более чем странным.
     Я снова повторил, что я не могу поверить в то,  что  я  смог  сделать
вечно, чего не может он. Но я не могу поверить не  в  то,  что  он  просто
разыгрывает меня.
     -  Я  не  льщу  и  не  разыгрываю  тебя,  -  сказал  он  с  некоторым
раздражением. - Я сообщаю тебе магический факт. То, что ты знаешь об  этом
мире больше, чем каждый из нас, не должно служить причиной для того, чтобы
чувствовать себя польщенным. В этом знании нет никакого  преимущества;  на
самом деле, несмотря на то, что ты это знаешь, ты не смог уберечь себя. Мы
спасли тебя, потому что смогли найти тебя. Но  если  бы  не  помощь  этого
лазутчика, не было бы смысла даже искать тебя. Ты бы настолько  безнадежно
затерялся в этом мире, что я содрогаюсь от одной мысли об этом.
     Со своей точки зрения, я совсем не находил ничего  странного  в  том,
что и дон Хуан, и его соратники и ученики были действительно  взволнованы.
Единственной, кто остался спокойным была Кэрол Тиггс. Она словно полностью
приняла свою роль. Я и она были одно целое.
     - Ты действительно освободил лазутчика, - продолжал дон  Хуан,  -  но
отдал свою жизнь. Или, что еще хуже, ты отдал свою свободу. Неорганические
существа позволили лазутчику уйти в обмен на тебя.
     - Я едва могу поверить в это, дон Хуан. Понимаешь, это не потому, что
я сомневаюсь в твоих словах, но ты  описал  такой  хитрый  маневр,  что  я
просто ошеломлен.
     - Ты не считай его хитрым и поймешь его суть. Неорганические существа
всегда ищут осознание и энергии; если ты им в руки даешь и  то  и  другое,
что, по-твоему они станут делать? Посылать тебе воздушные поцелуи с другой
стороны улицы?
     Я знал, что дон Хуан прав. Однако я не смог удержать эту  уверенность
слишком долго; ясность начала ускользать от меня.
     Соратники дона Хуана продолжали  задавать  ему  много  вопросов.  Они
хотели узнать, думал ли он о том, что делать с лазутчиком дальше.
     - Да, думал. Это самая серьезная проблема, которую должен решить этот
нагваль, -  сказал  он,  указывая  на  меня.  -  Он  и  Кэрол  Тиггс  были
единственными, кто мог освободить лазутчика. И лазутчик тоже знал об этом.
     Естественно, что я задал ему единственный возможный вопрос:
     - Как я смог освободить его?
     - Вместо того, чтобы сказать тебе, как, - я предложу тебе куда  более
точный путь выяснить это, - произнес дон Хуан, широко улыбаясь.  -  Спроси
эмиссара. Ты же знаешь, неорганические существа не лгут.



                       8. ТРЕТЬИ ВРАТА СНОВИДЕНИЯ

     Ты достигаешь третьих врат сновидения, когда  обнаруживаешь  себя  во
сне смотрящим на другого спящего человека. И  когда  этот  другой  человек
оказывается тобой, - сказал дон Хуан.
     Мой энергетический уровень в это время был так высок, что я приступил
к выполнению этого третьего задания сразу же, хотя дон Хуан не сообщил мне
о нем никакой дополнительной информации.
     Первым, что я обнаружил в своей практике  сновидения,  было  то,  что
прилив энергии внезапно смещал фокус моего внимания в  сновидении.  Теперь
мое внимание сосредоточивалось на том, чтобы я мог осознать себя во сне  и
увидеть себя спящим: путешествия в царство неорганических  существ  больше
не были моей целью.
     Вскоре после этого я обнаружил себя во сне смотрящим на себя спящего.
Я сразу же сообщил об этом дону Хуану. Это случилось как раз тогда,  когда
я ночевал в его доме.
     - Для каждых врат сновидения существует два этапа  прохождения  через
них, - сказал он. - Первый, как  ты  уже  знаешь,  состоит  в  том,  чтобы
подойти к ним; второй - пересечь их. Если ты видишь во сне, что  спишь,  -
ты подходишь к вратам. Второй этап состоит в том, чтобы после того, как ты
увидел себя спящим, начать двигаться.
     -  У  третьих  врат  сновидения,  -  продолжал  он,  -  ты  начинаешь
преднамеренно сливать в одно целое реальность сна и реальность  обыденного
мира. Это задача, которую маги называют завершением энергетического  тела.
Слияние двух реальностей должно быть настолько полным, что тебе нужно быть
более внимательным, чем когда-либо. Исследуй все, что встречаешь у третьих
врат очень тщательно и с интересом.
     Я пожаловался, что его рекомендации слишком загадочны и  кажутся  мне
бессмысленными.
     - Что ты имеешь в виду, когда говоришь очень тщательно и с интересом,
- спросил я.
     - У третьих врат мы склонны терять себя в деталях, -  ответил  он.  -
Рассматривать  вещи  с  большой   тщательностью   и   интересом   означает
противостоять почти непреодолимому стремлению  углубиться  в  детали.  Эта
задача, которую я назвал третьими вратами, состоит в  том,  чтобы  увидеть
энергетическое тело. Сновидящий начинает работать с энергетическим  телом,
выполняя задания первых и вторых врат. Когда он  достигает  третьих  врат,
его энергетическое тело готово к отделению,  или,  возможно,  лучше  будет
сказать, что оно готово к тому, чтобы действовать. К несчастью, это  также
означает, что оно готово очароваться деталями.
     - Что значит "очароваться деталями"?
     - Энергетическое тело напоминает ребенка, который всю свою жизнь  был
взаперти. Когда он оказывается на свободе, он впитывает  в  себя  все  что
находит. Я хочу сказать,  что  это  может  быть  все  что  угодно.  Каждая
незначительная,   мельчайшая   деталь,   полностью   поглощает    внимание
энергетического тела.
     За этими словами последовала неловкая тишина. Я не знал, что сказать.
Я понял его прекрасно, но мне просто никогда  не  доводилось  пережить  на
опыте ничего такого, что могло бы дать мне представление о его словах.
     - Наиболее упрямая деталь становится целым миром для  энергетического
тела, -  объяснил  дон  Хуан.  -  Чтобы  управлять  энергетическим  телом,
сновидящие должны прилагать  потрясающие  усилия.  Я  знаю,  что  когда  я
советую тебе обращаться с вещами тщательно и с  интересом,  -  это  звучит
нескладно. Но это лучший способ  описать  то,  что  ты  должен  делать.  У
третьих  врат  сновидящие  должны   избегать   непреодолимого   стремления
погружаться в любую деталь. Они достигают этого, постоянно проявляя  такой
интерес ко всему и такое настойчивое желание погрузиться во  все,  что  ни
одна конкретная вещь не может приковать их к себе.
     Дон Хуан прибавил также, что рекомендации, которые,  по  его  словам,
абсурдны для ума, на  самом  деле  предназначаются  моему  энергетическому
телу. Он подчеркивал снова и снова, что это  тело  должно  объединить  все
свои энергетические ресурсы, чтобы получить возможность действовать.
     - Но разве мое энергетическое тело не  действует  все  это  время?  -
спросил я.
     - Частично оно работает.  Ведь  будь  это  не  так,  ты  бы  не  смог
путешествовать в царство неорганических существ, - ответил он. - Теперь же
все твое энергетическое тело должно сосредоточиться на выполнении  задания
третьих врат, и чтобы облегчить эту задачу для  энергетического  тела,  ты
должен сдерживать свою рациональность.
     - Боюсь, что ты не за того меня принимаешь, -  сказал  я.  -  Во  мне
осталось очень мало  рационального  после  всех  тех  событий,  которые  я
пережил благодаря тебе.
     - Не возражай. У третьих врат рациональность ответственна за то,  что
наши тела стремятся попасть под влияние  поверхностных  деталей.  И  чтобы
преодолеть это стремление, у третьих врат мы нуждаемся в нерациональном  и
очень подвижном внимании и отказе от рационального.
     Утверждение дона Хуана, что каждые врата - это препятствие, не  могло
не быть абсолютно истинным. Я работал над задачей третьих врат  сновидения
более напряженно, чем над  двумя  предыдущими  вместе  взятыми.  Дон  Хуан
оказывал на меня огромное давление. Кроме того, в  моей  жизни  изменилось
кое-что еще: у меня появилось необычайное чувство страха. Всю свою жизнь я
постоянно боялся той или иной вещи, иногда даже очень сильно, но я никогда
не ощущал ничего, подобного тому страху, который  сопровождал  меня  после
моего столкновения с неорганическими существами.  Однако  вся  гамма  этих
переживаний была непостижима для моей обычной памяти. Только в присутствии
дона Хуана эти воспоминания были мне доступны.
     Однажды, когда мы находились  в  национальном  Музее  антропологии  и
истории Мехико-сити, я спросил его об этой странной ситуации. Задать такой
вопрос именно в этот момент меня  побудила  странным  образом  появившаяся
способность вспомнить все, что случилось со мной в ходе  моего  общения  с
доном Хуаном. Эта способность  так  расковывала,  вдохновляла  и  окрыляла
меня, что я почти танцевал на ходу.
     - Просто происходит то, что  присутствие  нагваля  вызывает  смещение
точки сборки, - сказал он.
     Затем он повел меня в один из выставочных залов музея и  сказал,  что
мой вопрос очень кстати в связи с тем, что он собирался мне рассказать.
     - Я намеревался объяснить  тебе,  что  положение  точки  сборки  дает
возможность попасть в хранилище, где  маги  содержат  свою  информацию,  -
сказал  он.  -  Я  был  в  восторге,  когда   твое   энергетическое   тело
почувствовало мое намерение, и ты спросил  меня  об  этом.  Энергетическое
тело знает очень многое. Давай я покажу тебе, сколько всего оно знает.
     Он приказал мне погрузиться в абсолютное молчание. Он  напомнил  мне,
что я уже находился в особом состоянии восприятия, потому  что  моя  точка
сборки сместилась в его присутствии. Он заверил меня,  что,  погружаясь  в
абсолютное молчание, я дам возможность скульптурам  в  зале  показать  мне
невообразимые вещи. Он прибавил, очевидно для того, чтобы смутить меня еще
больше, что некоторые  из  археологических  находок  были  способны  своим
присутствием вызывать смещение точки сборки. Если же я достигну  состояния
полной тишины, я буду действительно способен видеть сцены из жизни  людей,
которые создали эти вещи.
     Затем  он  начал  самую  странную  экскурсию  по  музею,  которую   я
когда-либо совершал. Он ходил по залу и объяснял удивительные  особенности
каждого из больших экспонатов. Он утверждал, что каждый  предмет  в  зале,
найденный  археологами,  был  записью,  преднамеренно  оставленной  людьми
древности, записью, которую дон Хуан,  будучи  магом,  читал  мне,  словно
книгу.
     - Каждый экспонат здесь предназначен для того,  чтобы  смещать  точку
сборки, - продолжал он. - Останови свой пристальный  взгляд  на  любом  из
них, успокой свой ум и посмотри, может сдвинуться твоя  точка  сборки  или
нет.
     - Как мне узнать, что она сместилась?
     - Тогда ты сможешь видеть  и  ощущать  то,  что  лежат  за  пределами
обычного восприятия.
     Всматриваясь в скульптуры, я  видел  и  слышал  вещи,  которые  я  бы
никогда не мог объяснить. В прошлом я, изучая эти экспонаты с точки зрения
антропологии, всегда имел в виду  описания  ученых,  специалистов  в  этой
области. Их описания использования многих предметов, основанное на  знании
современного человека о мире, в первый  раз  поразили  меня  своей  полной
условностью, чтобы не сказать, глупостью. То, что дон Хуан сказал об  этих
предметах, и то, что я слышал и видел сам, рассматривая  их,  менее  всего
напоминало мне все то, что я когда-либо о них читал.
     Мое смущение было столь сильным, что я  счел  необходимым  извиниться
перед доном Хуаном  за  то,  что  считал  своей  внушаемостью.  Но  он  не
засмеялся и не стал меня вышучивать. Он терпеливо объяснил, что маги могли
оставлять точные сведения о своих открытиях, связывая  их  с  определенным
положением точки сборки.  Он  настаивал  потом,  что  когда  речь  идет  о
возможности добраться до сущности записанного, мы должны использовать нашу
способность проникаться симпатией и давать простор фантазии,  чтобы  выйти
за пределы обычной страниц в само переживание. Однако  в  мире  магов  нет
записей на страницах,  поэтому  вся  информация,  которая  может  быть  не
прочитана, но пережита снова, хранится в положении точки сборки.
     Чтобы проиллюстрировать свои слова,  дон  Хуан  заговорил  об  учении
магов о втором внимании. Он сказал, что это учение дается  ученику,  когда
его точка сборки находится в некотором необычном состоянии. Таким  образом
положение точки сборки определяет сведения, полученные в ходе  урока.  Для
того, чтобы еще раз пережить урок, ученик должен вернуть  точку  сборки  в
положение, в котором она была, когда он его  получал.  Дон  Хуан  заключил
свою речь, повторив, что способность возвращать точку  сборки  во  все  те
положения,  которые  она  занимала  во  время  уроков,  является   большим
достижением.
     Почти целый год дон Хуан ничего не спрашивал у меня о третьем задании
по сновидению. Затем однажды, совершенно неожиданно для меня, он  захотел,
чтобы я описал ему все тонкости моей практики сновидения.
     Первое,  о  чем  я  упомянул,  была  навязчивая   повторяемость.   На
протяжении месяцев мне снилось, что я пристально разглядываю себя, спящего
на своей кровати. Особенно  странной  была  регулярность  этих  снов:  они
случались каждые четыре дня, как по часам. На протяжение других трех  дней
мои сны были такими  же,  как  раньше:  я  изучал  всевозможные  предметы,
переходил из  одного  сна  в  другой,  и  иногда,  увлекаемый  губительным
любопытством, я следовал за лазутчиками чужих энергий, хотя я и чувствовал
себя в связи с этим очень виноватым. Я  думал,  что  это  подобно  тайному
пристрастию к наркотикам. Реальность того мира была для меня неотразимой.
     Втайне я чувствовал, что у меня есть некоторые оправдания, и  я  могу
не нести никакой ответственности за происходящее, потому что дон Хуан  сам
предложил мне спросить эмиссара в сновидении, что делать, чтобы освободить
голубого лазутчика,  пойманного  среди  нас.  Он  имел  в  виду,  что  мне
следовало поставить этот вопрос в своей собственной практике. Я понял  его
утверждение так, что я  должен  спросить  об  этом  у  эмиссара  во  время
пребывания в его мире. Вопрос, который я хотел задать эмиссару, состоял  в
том, не заманивают ли неорганические существа меня в ловушку.  Эмиссар  не
только подтвердил, что все сказанное доном Хуаном истинно, но  и  объяснил
мне, как Кэрол Тиггс и я должны поступить, чтобы освободить лазутчика.
     - Повторяемости твоих снов следовало ожидать,  -  заметил  дон  Хуан,
выслушав меня.
     - Почему ты предвидел нечто подобное, дон Хуан?
     - Потому что знаю твои отношения с неорганическими существами.
     - Я с ними покончил раз и навсегда, дон Хуан, - соврал я  в  надежде,
что он больше не будет развивать эту тему.
     - Ты пытаешься убедить меня в этом, не так ли? Не нужно этого делать;
я знаю, что происходит на самом деле. Поверь  мне,  стоит  тебе  один  раз
начать заигрывать с  ними,  и  ты  у  них  на  крючке.  Они  всегда  будут
преследовать тебя. Или, что еще хуже, преследовать  их  всегда  будешь  ты
сам.
     Он уставился на меня, и мое чувство вины,  должно  быть,  было  таким
очевидным, что это заставило его рассмеяться.
     - Единственно возможное объяснение такой повторяемости состоит в том,
что неорганические существа заманивают  тебя  снова,  -  сказал  дон  Хуан
серьезным тоном.
     Я поспешил сменить тему и сказал ему, что еще одной особенностью моей
практики сновидения,  которую  следует  упомянуть,  была  моя  реакция  на
видение себя, спящего глубоким сном. Это зрелище  всегда  до  того  пугало
меня, что я оказывался не в состоянии сдвинуться с места, как приклеенный,
пока сон не  менялся,  или  же  страх  поражал  меня  так  сильно,  что  я
просыпался с громким криком. Я дошел до того, что  боялся  засыпать  в  те
дни, когда знал, что должен увидеть этот сон.
     - Ты все еще не готов для слияния реальности сновидения и  реальности
обыденного мира, - заключил он. - Ты должен перепросматривать  свою  жизнь
дальше.
     - Но я уже сделал весь возможный перепросмотр, - запротестовал я. - Я
занимался этим несколько лет.  Не  осталось  ничего,  чего  бы  я  не  мог
вспомнить из своей жизни.
     - Должно быть, осталось еще много чего, - сказал  он  непреклонно,  -
иначе ты не просыпался бы с криком.
     Мне не понравилась идея о том, чтобы продолжать перепросмотр снова. Я
завершил его и верил, что  сделал  его  так  хорошо,  что  не  должен  был
возвращаться к этому снова.
     -  Перепросмотр  наших  жизней  никогда  не   должен   заканчиваться,
независимо от того, как бы хорошо он ни был осуществлен один раз, - сказал
дон Хуан. - Причина, по которой обычные  люди  не  могут  управлять  своей
волей  в  сновидениях,  состоит  в  том,  что  они  никогда  не  совершали
перепросмотр своей жизни, и их  сны  по  этой  причине  переполнены  очень
интенсивными эмоциями, такими как  воспоминания,  надежды,  страхи  и  так
далее и тому подобное.
     Мои же благодаря перепросмотру относительно  свободны  от  тяжелых  и
сковывающих эмоций. И если что-то преграждает им путь, как сейчас в  твоем
случае, значит, в них есть еще что-то не вполне прояснившееся.
     - Перепросмотр - это такое кропотливое дело, дон Хуан. Может,  вместо
этого нам заняться чем-нибудь другим?
     - Нет. Другие занятия не нужны. Перепросмотр и сновидение  идут  рука
об руку. Перепросматривая наши жизни, мы  становимся  все  более  и  более
парящими.
     Дон  Хуан  дал  мне  ясные  и  детальные  указания  о  перепросмотре,
состоявшие в том, чтобы еще  раз  проживать  всю  совокупность  жизненного
опыта, вспоминая всевозможные  детали  прошлых  переживаний.  Он  видел  в
перепросмотре надежный способ для перемещения и переосмысления энергии.
     - Перепросмотр высвобождает заключенную в нас  энергию,  без  которой
подлинное сновидение невозможно, - утверждал он.
     Несколько лет назад дон Хуан велел мне составить список  всех  людей,
которых я когда-либо встречал  вплоть  до  настоящего  времени.  Он  помог
упорядочить этот список,  используя  разделение  по  сферам  деятельности,
таким как различные должности, которые я занимал, различные учебные курсы,
которые я посещал. Затем он предложил мне пройти  от  первого  человека  в
этом списке до последнего, не пропуская никого,  переживая  заново  каждую
встречу с ними.
     Он объяснил, что при перепросмотре событие реконструируется  фрагмент
за фрагментом, начиная с припоминания внешних деталей,  затем  переходя  к
личности того, с  кем  я  имел  дело,  и  заканчивая  обращением  к  себе,
исследованием своих чувств.
     Дон Хуан учил меня сочетать  воспоминание  с  естественным  ритмичным
дыханием.  Глубокий  выдох  следует  делать  в  такт  с  медленным  мягким
движением головы справа налево; глубокий вдох делается при движении головы
в обратную сторону - слева направо. Он называл  этот  процесс  покачивания
головой из стороны в сторону "обмахивание события  веером".  Ум  исследует
событие от начала до конца, в то время как тело "обмахивает" снова и снова
все, на чем сосредоточивается ум.
     Дон  Хуан  сказал,  что  маги   прошлого,   открывшие   перепросмотр,
рассматривали  дыхание  как  магическое,  жизненно   важное   действие   и
использовали его соответственно этому -  как  магическое  средство.  Выдох
используется для выброса  отрицательной  энергии,  оставшейся  в  них  как
результат события, перепросмотр которого  осуществляется,  а  вдох  -  для
возврата энергии, которую они потеряли в ходе взаимодействия.
     Вследствие   своего   академического   образования   я   рассматривал
перепросмотр как процесс анализа своей жизни. Дон Хуан настаивал, что  это
нечто большее, чем интеллектуальный психоанализ. Он определил перепросмотр
как уловку, используемую магом для вызова пусть незначительного,  но  зато
постоянного сдвига точки сборки. Он сказал, что точка сборки под  влиянием
просмотра прошлых  событий  и  переживаний  движется  туда-сюда  между  ее
теперешним положением и положением, которое она занимала тогда, когда имел
место интегрируемый опыт.
     Дон Хуан сказал,  что  использование  перепросмотра  магами  прошлого
объясняется  их  убежденностью  в  том,  что   во   вселенной   существует
неподдающаяся восприятию  могущественная  сила,  наделяющая  все  существа
осознанием и жизнью. Под воздействием той же силы существа  погибают,  тем
самым возвращая ей заимствованное ранее осознание, усиленное и обогащенное
их жизненными переживаниями. Дон Хуан сказал, объясняя точку зрения  магов
прошлого, - они верили, что поскольку эта  сила  заинтересована  именно  в
наших переживаниях, то очень важно насытить ее копиями  нашего  жизненного
опыта, получаемыми в ходе перепросмотра.  Удовлетворившись  тем,  что  она
ищет, эта сила затем освобождает магов,  давая  им  возможность  развивать
свои чувства и тем  самым  достигать  самых  удаленных  частей  времени  и
пространства.
     Когда  я  вновь  начал  заниматься  перепросмотром,  то   с   большим
удивлением обнаружил, что моя практика сновидения при  этом  автоматически
приостановилась, вопреки моему желанию. Я спросил у дона  Хуана,  что  это
значит.
     -  Это  просто.  Сновидение  требует  задействования  всей  доступной
энергии, - ответил он. -  И  поэтому,  глубоко  погружаясь  в  собственную
жизнь, мы лишаемся возможности практиковать  сновидение.  Нам  не  хватает
энергии.
     - Но ведь я и раньше глубоко погружался в перепросмотр, - сказал я. -
Тем не менее мои занятия никогда не прерывались.
     - Дело в том, должно быть,  что  всякий  раз,  когда  ты  думал,  что
погружаешься, ты на самом  деле  был  только  эгоистически  встревожен,  -
сказал он, смеясь. - Для мага быть погруженным означает, что задействованы
все источники энергии. Сейчас же  впервые  случилось  так,  что  ты  начал
использовать полностью  все  свои  энергетические  ресурсы.  Раньше,  даже
занимаясь перепросмотром, ты не был поглощен этим до конца.
     На этот раз дон Хуан предложил мне новую методику для  перепросмотра.
Мне предстояло разгадать нечто вроде головоломки, составляя второстепенные
с виду события моей жизни  так,  чтобы  из  мелких  разрозненных  кусочков
получилась цельная картина.
     - Но у меня не получится, - запротестовал я.
     - Нет, получится, - заверил он  меня.  -  Путаница  возникнет  только
тогда,  если  ты  предоставишь  своей  мелочности  подбирать  события  для
перепросмотра. Предоставь решать это духу. Будь спокоен и начинай работать
с тем, на что тебе указывает дух.
     Результаты  такого  метода  перепросмотра  поразили  меня  во  многих
отношениях. Удивительным было то,  как  я,  успокоив  ум,  следовал  затем
совершенно независимой от моей воли силе, которая внезапно погружала  меня
в чрезвычайно детальные воспоминания какого-то незначительного события  из
моей жизни. Но еще удивительнее,  что  в  итоге  я  получил  довольно-таки
упорядоченную конфигурацию событий. То, что по моему  мнению  должно  было
быть хаотичным, оказалось чрезвычайно содержательным.
     Я спросил дона Хуана, почему он ни разу не предложил мне  этот  метод
прежде. Он ответил, что  существует  два  основных  уровня  перепросмотра;
первый  из  них  характеризуется  формальностью  и  жесткостью,  второй  -
подвижностью внимания.
     У меня не  было  даже  отдаленного  представления  о  том,  насколько
теперешний перепросмотр будет для меня отличаться  от  предыдущих  опытов.
Способность концентрироваться, выработанная благодаря практике сновидения,
позволила мне проникнуть в свою жизнь так глубоко, что никогда ранее  я  и
представить не мог ничего подобного. Мне потребовалось больше года, что-бы
просмотреть и пережить еще раз все, связанное с моей предыдущей жизнью.  В
итоге я вынужден был согласиться  с  доном  Хуаном:  в  ранее  недоступных
глубинах моего ума были сокрыты залежи  эмоций,  заряженных  отрицательной
энергией.
     В результате второго периода перепросмотра я обрел  новое  для  меня,
более спокойное отношение к жизни. И стоило только  вернуться  к  практике
сновидения, как в тот же день мне приснилось, что я видел себя  спящим.  Я
повернулся и смело вышел из  комнаты,  с  трудом  спустившись  по  пролету
лестницы на улицу.
     Я был воодушевлен тем, что сделал, и поспешил сообщить об  этом  дону
Хуану. К моему величайшему разочарованию,  он  сказал,  что  этот  сон  не
относится к моей практике сновидения. Он утверждал,  что  я  не  вышел  на
улицу в своем энергетическом теле, потому что если бы это было так,  то  у
меня не было бы ощущения того, как я спускался по лестнице.
     - О каком ощущении ты говоришь, дон Хуан? - спросил я с  неподдельным
любопытством.
     - Ты должен найти для себя какой-нибудь надежный признак, по которому
ты мог бы узнавать,  действительно  ли  ты  видишь  свое  тело  спящим  на
кровати, - сказал он вместо ответа на  мой  вопрос.  -  Помни,  ты  должен
находиться в своей настоящей ком-нате и видеть свое настоящее  тело.  Если
это не так, то ты просто видишь обычный сон. В этом ты  можешь  убедиться,
наблюдая в нем детали, которых нет в обычной жизни,  или  изменяя  его  по
своему усмотрению.
     Я настаивал на том, чтобы он рассказал  мне  больше  о  том  надежном
признаке, который он упомянул, но он перебил меня.
     Найди возможность подтвердить факт, состоящий в том, что ты  смотришь
на себя, - сказал он.
     - Можешь ли ты подсказать мне,  что  могло  бы  быть  таким  надежным
признаком? - настаивал я.
     - Используй свои  собственные  представления.  Мы  подходим  к  концу
нашего общения. Очень скоро ты останешься один.
     Затем он сменил тему разговора, а я продолжал  ясно  ощущать  чувство
собственной неполноценности. Я был не в состоянии понять, что  он  имел  в
виду, когда говорил о надежном признаке, и не  знал,  что  мне  предстояло
делать.
     В следующий раз, когда я во сне  увидел  себя  спящим,  вместо  того,
чтобы покинуть комнату и спускаться по лестнице или проснуться с криком, я
долгое время оставался  неотрывно  привязанным  к  тому  месту,  откуда  я
смотрел. Без волнения и отчаяния я  наблюдал  детали  своего  сна.  Тут  я
заметил, что я спал в постели,  одетый  в  белую  футболку,  которая  была
разорвана на плече. Я попытался подойти ближе и  рассмотреть  прореху,  но
движение  было  для  меня  невозможным.  Фактически  я  представлял  собой
воплощенный вес. Не зная, что делать дальше, я сразу же сильно смутился. Я
попытался изменить сон, но какая-то незнакомая сила продолжала  удерживать
меня всматривающимся в свое спящее тело.
     Будучи полностью вовлеченным в свое смятение, я услышал, как  эмиссар
из сновидения  сказал,  что  неспособность  контролировать  свои  движения
пугает меня потому, что мне придется и дальше  заниматься  перепросмотром.
Голос эмиссара и то, что он сказал, совсем не удивили меня. Я никогда  еще
так живо и так ужасно не переживал свою неспособность двигаться. Однако  я
не сдался этому  страху.  Я  исследовал  его  и  понял,  что  это  был  не
психологический страх, а физическое  ощущение  беспомощности,  отчаяния  и
раздражения. Меня  больше  всего  беспокоило  то,  что  я  был  неспособен
двинуться с  места.  Мое  раздражение  возрастало  по  мере  того,  как  я
убеждался,  что  нечто  внутри  грубо  держало  меня.  Усилия,  которые  я
прилагал, чтобы пошевелить руками или ногами,  были  такими  громадными  и
решительными, что я вдруг действительно увидел, что одна из  моих  ног  на
кровати дернулась, как при ударе.
     После этого мое сознание оказалось втянутым в мое вялое спящее  тело,
и я проснулся так внезапно,  что  прошло  более  получаса,  прежде  чем  я
успокоился. Мое сердце билось  совершенно  беспорядочно.  Меня  трясло,  и
отдельные мышцы ног неконтролируемо сокращались. Я  ощущал  такое  сильное
переохлаждение  тела,  что  мне  потребовались  одеяла  и  грелки,   чтобы
согреться.
     Естественно, я незамедлительно отправился в Мексику, чтобы спросить у
дона Хуана совета по поводу чувства паралича, и в связи с  тем,  что  я  в
действительности был одет тогда в белую футболку, то есть я на самом  деле
видел себя спящим. Кроме этого, я очень боялся переохлаждения.
     Он не был настроен обсуждать мое  состояние.  Все,  что  мне  удалось
выдавить из него, было одно едкое замечание.
     - Ты все драматизируешь, - сказал он монотонно. - Хотя конечно же, ты
видел себя спящим. Твое затруднение в том, что ты разнервничался, ведь  до
этого  твое  энергетическое  тело  никогда  не  было  дельным  при  полном
сознании. Если когда-нибудь ты снова будешь нервничать  и  мерзнуть,  сиди
себе и не дергайся. Это восстановит температуру твоего тела в один  миг  и
без всякой суеты.
     Я чувствовал  себя  слегка  обиженным  его  грубостью.  Однако  совет
оказался эффективным. В следующий раз, когда я испугался, я расслабился  и
вернулся в нормальное состояние через несколько минут, делая  то,  что  он
сказал. Поступая таким образом, я обнаружил, что  если  я  не  волнуюсь  и
контролирую свое раздражение, паника  не  охватывает  меня.  Контроль  над
собой не помог мне двигаться, но он определенно дал мне  глубокое  чувство
спокойствия и безмятежности.
     После нескольких месяцев  тщетных  попыток  начать  передвигаться,  я
обратился к дону Хуану снова,  и  даже  не  столько  за  советом,  сколько
потому,  что  я  собирался  признать  свое  поражение.  Я   столкнулся   с
непреодолимым препятствием и знал с  неоспоримой  ясностью,  что  потерпел
неудачу.
     - Сновидящий должен обладать хорошим воображением, - сказал дон  Хуан
с ехидной усмешкой. - А твое воображение никуда не годится. Я не советовал
тебе  использовать  свое  воображение  для  того,  чтобы  перемешать  свое
энергетическое тело, потому что хотел выяснить, сможешь ли ты справиться с
этой задачей сам. Ты не смог, и твои друзья тоже не помогли тебе.
     Раньше я всегда чувствовал побуждение  злобно  огрызаться,  когда  он
обвинял меня в недостатке  воображения.  Я  считал,  что  обладаю  хорошей
фантазией, но общение с доном Хуаном как учителем заставило меня, к своему
разочарованию, признать обратное. Поскольку я не собирался больше  тратить
энергию на бесполезное отстаивание своей точки зрения, я спросил его:
     - О какой задаче ты говоришь, дон Хуан?
     - Задача о том, как с одной стороны невозможно, а с другой - как  это
легко, - двигать энергетическое тело. Ты пытаешься делать это  так,  будто
находишься в обыденном мире. Мы тратим так много времени и  усилий,  чтобы
научиться ходить, что верим в  необходимость  так  же  постепенно  обучать
умению ходить наше энергетическое тело. Но  нет  причин,  по  которым  это
следовало бы делать  так,  кроме  той,  что  такое  передвижение  -  самое
понятное для нашего ума.
     Я удивлялся простоте решения. Я мгновенно понял,  что  дон  Хуан  был
прав.  До  этого  я  ошибался  потому,  что  привязался  к  одному  уровню
понимания.  Он  сказал  мне,  что  как  только  я  достигну  третьих  врат
сновидения, я должен буду двигаться  в  пространстве,  и  это  движение  я
понимал как ходьбу. Я сказал ему, что понял его точку зрения.
     Это не моя точка зрения, - сказал он отрывисто. -  Это  точка  зрения
магов. Маги утверждают, что у третьих ворот все энергетическое тело  может
двигаться так, как движется энергия: быстро и прямо.  Твое  энергетическое
тело  знает,  как  ему  двигаться.  Оно  может  двигаться  так,  как   оно
перемещается в мире неорганических существ.
     - Отсюда мы переходим к  следующему  вопросу,  -  прибавил  дон  Хуан
задумчиво. - Почему твои друзья среди неорганических  существ  не  помогли
тебе?
     - Почему ты называешь их моими друзьями, дон Хуан?
     - Они подобны распространенному типу друзей,  которые  фактически  не
заботятся о нас и не любят нас, но в то же время не предпринимают и ничего
плохого. Эти друзья просто ждут, когда мы повернемся к ним  спиной,  чтобы
они могли ударить нас оттуда.
     Я понял его до конца и согласился на все сто процентов.
     - Что заставляет меня идти к  ним?  Это  губительное  пристрастие?  -
спросил я его скорее риторически.
     У тебя нет никакого губительного пристрастия, - сказал он. - Все, что
у тебя есть, - это неспособность понять, что ты находился на самом  пороге
смерти. Поскольку ты не ощущаешь физической боли,  ты  не  можешь  убедить
себя, что ты был в смертельной опасности.  Его  слова  были  здравыми,  за
исключением того, что я в действительности все же  верил  в  то,  что  мой
глубокий непонятный страх преследует  меня  в  жизни  с  тех  пор,  как  я
столкнулся с неорганическими существами. Дон Хуан  слушал  молча,  пока  я
рассказывал ему о своем состоянии. Я не мог  ни  отбросить,  ни  объяснить
себе мое стремление посещать мир неорганических существ, невзирая  на  все
то, что я о нем знал.
     - Мне свойственна склонность к безумию, - сказал я. - Ведь то, что  я
делаю, - бессмысленно.
     В  действительности  это   имеет   смысл.   Неорганические   существа
по-прежнему водят тебя за собой, как рыбу, попавшую на  крючок,  -  сказал
он. - Они время от времени подбрасывают тебе дешевую  приманку,  чтобы  ты
следовал  за  ними.  Но  они  не  обучают  тебя  тому,  как  двигаться   в
энергетическом теле.
     - Почему ты думаешь, что не обучают?
     -  Потому  что  если  твое  энергетическое  тело  научится  двигаться
независимо  от  них,  ты  будешь  далеко  за  пределами  их  досягаемости.
Преждевременным было бы с их стороны считать, что ты свободен от  них.  Ты
относительно  свободен,  но  все  же  еще  не  полностью.  Они  продолжают
управлять твоим осознанием.
     Я почувствовал холодок у себя на спине. Он задел мое больное место.
     - Скажи мне, что делать, дон Хуан, и я сделаю это, - сказал я.
     - Будь безупречным.  Я  говорил  тебе  это  уже  двадцать  раз.  Быть
безупречным - означает раз и навсегда выяснить для себя, чего ты хочешь  в
жизни, и тем самым поддержать свою решимость  достигнуть  этого.  А  потом
делать все от тебя зависящее и даже больше для  того,  чтобы  воплотить  в
жизнь свое стремление. Если ты не решился ни на что, ты просто-напросто  в
суматохе играешь с жизнью в рулетку.
     Дон Хуан завершил наш разговор, призвав меня хорошенько обдумать  то,
что он сказал.
     При первой же возможности я испытал указания дона Хуана  относительно
того, как двигаться в  энергетическом  теле.  Когда  я  снова  оказался  в
состоянии увидеть себя спящим, вместо того, чтобы подойти к телу, я просто
переместился ближе к кровати. Мгновенно я оказался так близко, что едва не
касался своего тела. Я видел свое лицо. Я даже видел  все  поры  на  своей
коже. Я не могу сказать, что мне понравилось то, что я видел. Мое  видение
собственного тела было слишком подробным, чтобы представлять  эстетический
интерес. Затем что-то, напоминающее ветер, ворвалось в комнату и полностью
перемешало предметы, устранив все из поля зрения.
     В своих  предыдущих  снах  я  полностью  утвердился  во  мнении,  что
энергетическое тело движется только скользя или  пари.  Я  обсудил  это  с
доном Хуаном. Он,  казалось,  был  необычайно  удовлетворен  тем,  чего  я
достиг, что очень удивило меня. Я привык к его прохладной реакции на  все,
чего я добивался в своей практике сновидения.
     - Твое энергетическое тело привыкло двигаться только если  что-нибудь
тянет его, - сказал  он.  -  Неорганические  существа  таскали  твое  тело
туда-сюда, и до этого времени ты никогда не двигался сам, по  своей  воле.
Кажется, ты не очень многого достиг, если движешься так, как  это  у  тебя
получается. Однако я  хочу  сказать  тебе,  что  я  серьезно  рассматриваю
возможность прекращения твоих занятий. Я уверен, что в течение  некоторого
времени ты не сможешь научиться самостоятельному перемещению.
     - Ты рассматриваешь возможность прекращения моей практики  сновидения
потому, что я работаю слишком медленно?
     - Ты не  работаешь  медленно.  Маг  никогда  не  перестает  обучаться
владеть своим энергетическим телом. Я собираюсь прекратить  твою  практику
потому, что у меня мало времени. Есть другие  задачи,  более  важные,  чем
сновидение, на решение которых ты должен использовать свою энергию.
     -  Теперь,  когда  я  уже  научился  двигаться  по   своей   воле   в
энергетическом теле, что еще я должен делать, дон Хуан?
     Продолжай двигаться. Перемещение в энергетическом  теле  открыло  для
тебя новую область, новое поле для необычайных исследований.
     Он настаивал на том, чтобы я изобрел  еще  один  способ  убедиться  в
истинности своих снов; это требование не казалось теперь  таким  странным.
Как тогда, когда он говорил об этом в первый раз.
     - Как ты знаешь, следовать за лазутчиком - это на самом  деле  задача
вторых врат сновидения, - объяснял он. - Это очень серьезное  занятие,  но
не настолько серьезное, как развитие энергетическом тела и  перемещение  в
нем. Поэтому ты должен научиться определять, что ты  видишь  себя  спящим.
Твои новые необычайные исследования всецело зависят от  твоей  способности
на самом деле видеть себя спящим.
     После длительных размышлений и сомнений я поверил в то, что  придумал
хороший способ. Идея этого надежного средства  узнать,  сплю  я  или  нет,
пришла ко мне, когда я вспомнил  свою  разорванную  футболку.  Я  начал  с
предположения, что если я действительно вижу  себя  спящим,  то  я  должен
заметить, что на мне та же одежда, в которой я уснул,  одежда,  которую  я
решил полностью менять каждые четыре дня. Я был  уверен,  что  у  меня  не
возникнет трудностей с тем, чтобы помнить во сне, во что я был одет, когда
ложился в постель; навыки, которые я приобрел в процессе  своей  практики,
убеждали меня, что я способен сохранять в уме такие вещи и  вспоминать  их
во сне.
     Я приложил все усилия, чтобы следовать  этому  способу  проверки,  но
результаты оказались не столь удачными, как я предполагал. Мне не  хватало
контроля над своим вниманием в сновидении  и  я  не  мог  достаточно  ясно
помнить детали моей ночной одежды.  И  все  же  что-то  другое  несомненно
работало; каким-то образом я всегда знал, был ли мой сон обычным сном, или
нет. Уникальной особенностью этих снов, которые не  были  просто  обычными
снами, было то, что мое сознание наблюдало  мое  тело,  которое  спало  на
кровати.
     Примечательной чертой этих снов была моя комната. Она никогда не была
похожа на мою комнату в обычном мире, но напоминала огромный пустой зал  с
кроватью в одном углу. Я, как правило, парил на некотором расстоянии сбоку
от кровати, где лежало мое тело. В тот момент, когда я приближался к нему,
сила, напоминавшая ветер, постоянно заставляла меня зависать над ним,  как
колибри. Иногда комната исчезала; пропадая по частям до тех пор,  пока  не
оставалось только мое тело и кровать. Иногда  я  переживал  полную  потерю
способности прилагать волевые усилия. Тогда казалось, что мое  внимание  в
сновидении работает независимо от меня.  Оно  либо  оказывалось  полностью
поглощенным первой попавшейся вещью в комнате, либо было  не  в  состоянии
решить, что делать. В последнем случае я ощущал,  что  беспомощно  плаваю,
переходя вниманием от вещи к вещи.
     Голос эмиссара в сновидении объяснил мне однажды,  что  все  элементы
снов,  которые  не  являются  обычными   снами,   на   самом   деле   были
энергетическими образованиями, отличными  от  известных  нам  в  привычном
мире. Голос эмиссара указал, например, что стены были  жидкими.  Затем  он
предложил мне проскочить сквозь одну из них.
     Не раздумывая дважды, я нырнул в стену, как будто я ныряю  в  большое
озеро. Мне  не  показалось,  что  стена  напоминает  воду,  и  то,  что  я
чувствовал,  не  соответствовало  также  физическому   ощущению,   которое
переживает тело, погружаясь в воду. Это скорее напоминало  знание  о  том,
что я ныряю, и видимость прохождения сквозь жидкую среду. Я входил головой
вперед во что-то, что расступалось передо мной, как вода по мере того, как
я продолжал двигаться вглубь.
     Ощущение, что я ныряю головой вперед,  было  таким  реальным,  что  я
начал гадать, как глубоко или как далеко я  могу  нырнуть.  С  моей  точки
зрения, я проживал там целую вечность.  Я  видел  облака  и  скалоподобные
образования материи,  разбросанные  в  толще  водянистой  субстанции.  Там
попадались  сияющие  геометрические  объекты,  напоминающие  кристаллы,  и
шарики ярчайших оттенков всех цветов,  которые  я  когда-ибо  видел.  Были
также зоны ослепительного света и области кромешной  тьмы.  Все  проходило
мимо меня, медленно или на большой скорости.  Мне  казалось,  что  я  вижу
космос. В тот момент, когда я подумал об этом, моя скорость  возросла  так
сильно, что все слилось, и внезапно я обнаружил,  что  проснулся  и  лежу,
упираясь носом в стену своей комнаты.
     Какой-то скрытый страх  вынудил  меня  проконсультироваться  с  доном
Хуаном. Он слушал меня, цепляясь к каждому слову.
     - Теперь ты должен сделать какой-то решительный маневр, - сказал  он.
- Эмиссар в сновидении не должен вмешиваться в твою практику.  Или,  лучше
сказать, что ты не должен ни при каких условиях позволять ему делать это.
     - Как мне остановить его?
     Сделай простой, но крутой маневр. Войдя в сновидение,  громко  заяви,
что ты не желаешь больше иметь эмиссара в сновидении.
     - Значит ли это, дон Хуан, что я никогда больше не увижу его снова?
     - Конечно. Ты избавишься от него навсегда.
     - Но целесообразно ли избавляться от него навсегда?
     - Со всей определенностью говорю, что сейчас это целесообразно.
     Этими словами дон Хуан вселил в меня очень болезненное сомнение. Я не
хотел прекращать свои отношения с эмиссаром, но в то же время мне хотелось
следовать совету дона Хуана. Он заметил мои колебания.
     - Я знаю, что это очень сложная задача, - согласился он. - Но если ты
не сделаешь этого, неорганические существа будут всегда  держать  тебя  на
поводу. Если хочешь избежать этого, - сделай то, что я  сказал,  и  сделай
это сразу же.
     Когда в течение своего следующего занятия сновидением я  приготовился
выразить свое намерение, голос эмиссара прервал меня. Он сказал:
     - Если ты воздержишься от своего требования, я обещаю тебе никогда не
вмешиваться в твою практику сновидения  и  разговаривать  с  тобой  только
тогда, когда ты будешь обращаться ко мне с вопросами.
     Я сразу же принял это предложение  и  искренне  чувствовал,  что  это
хороший  договор.  Я  даже  почувствовал  облегчение  от  того,  что   все
обернулось  таким  образом.  Однако  я  боялся,  что  дону  Хуану  это  не
понравится.
     - Это был хороший  маневр,  -  заметил  он  и  засмеялся.  -  Ты  был
искренним; ты  действительно  собирался  выразить  свое  требование.  Быть
искренним - вот все, что от тебя требовалось. По существу, у тебя не  было
никакой необходимости  устранять  эмиссара.  От  тебя  требовалось  только
пожелать поставить его на место, чтобы он предложил удобный для тебя выход
из сложившейся ситуации. Я уверен, что эмиссар не будет больше соваться не
в свое дело.
     Он был прав. Я продолжал свою практику сновидения  без  вмешательства
со стороны эмиссара. Замечательным следствием этого было то, что  я  начал
видеть сны, в которых комната, в которой я спал, была такой, как в обычном
мире, с одним лишь отличием: во сне комната была  всегда  так  перекошена,
так искажена, что выглядела как огромное полотно кубиста; тупые  и  острые
углы заменяли обычные прямые там, где пересекались стены, потолок и пол. В
моей кривобокой ком-нате каждая реальная деталь интерьера  превращалась  в
удивительно абсурдную и нелепую  благодаря  косым  лучам  острых  и  тупых
углов; например, изощренный узор линий  на  паркете,  выцветшие  пятна  на
покрашенной стене или отпечатки грязных пальцев на краю двери.
     В этих  сновидениях  я  неизбежно  терялся  в  водянистых  вселенных,
состоящих из  предметов,  искаженных  кривизной.  Во  всей  моей  практике
сновидения я постоянно  погружался  в  детали  предметов,  потому  что  их
изобилие в моей комнате было неописуемым, а их притяжение  таким  сильным,
что я не мог устоять.
     При первой же возможности я посетил дона Хуана,  расспрашивая  его  о
своем состоянии.
     -  Я  не  могу  преодолеть  своей  комнаты,  -  сказал  я  ему  после
длительного описания своей практики сновидения.
     - Откуда ты взял, что  ты  должен  преодолевать  ее?  -  спросил  он,
ухмыльнувшись.
     - Я чувствую, что я должен выйти за пределы комнаты, дон Хуан.
     - Но ты уже движешься за пределами комнаты.  Возможно,  тебе  следует
спросить себя, не запутался ли ты снова в интерпретациях. Что,  по  твоему
мнению, означает движение в этом случае?
     Я сказал ему, что сон о том, как я вышел из своей комнаты  на  улицу,
не дает мне покоя ни на миг, и я ощущаю сильную необходимость сделать  это
снова.
     -  Но  ведь  ты  делаешь  более  значительные  вещи,   чем   это,   -
запротестовал он. - Ты посещаешь невероятные миры. Чего еще ты хочешь?
     Я  пытался  объяснить  ему,  что  прямо-таки  физически  страдаю   от
побуждения вырваться из ловушки многочисленных деталей. Меня больше  всего
расстраивало мое  неумение  освободиться  от  того,  что  овладевало  моим
вниманием. Ощущение почти полной неспособности проявлять волю в сновидении
было для меня результатом всех моих стараний.
     Последовала продолжительная тишина. Я хотел больше услышать о ловушке
погружения в детали.  В  конце  концов  он  все  же  предупредил  меня  об
опасности, связанной с этой ловушкой.
     - У тебя неплохо  получается,  -  сказал  он  в  заключение.  Ведь  у
сновидящих много  времени  уходит  на  то,  чтобы  усовершенствовать  свое
энергетическое тело. В случае с тобой под угрозой находится именно  это  -
совершенствование твоего энергетического тела.
     Дон Хуан объяснил причину, по которой мое  энергетическое  тело  было
вынуждено детально изучать подробности и оказывалось безнадежно запутанным
в них. Это происходило из-за неопытности,  несовершенства  энергетического
тела. Он сказал, что  маг  зачастую  проводит  целую  жизнь,  предоставляя
возможность своему энергетическому телу впитать все доступное, и тем самым
укрепляет его.
     До тех пор, пока энергетическое тело не достигнет полного развития  и
зрелости, оно поглощено собой, -  продолжал  дон  Хуан.  -  Оно  не  может
освободиться от навязчивого  стремления  проникнуть  во  все.  И  если  ты
примешь это во внимание вместо того,  чтобы  воевать  с  ним,  ты  сможешь
протянуть ему руку помощи.
     - Как мне сделать это, дон Хуан?
     - Управляя его поведением или, иными словами, пользуясь сталкингом.
     Он объяснил, что все связанное с  энергетическим  телом,  зависит  от
положения точки сборки, а сновидение подразумевает не  что  иное,  как  ее
смешение. Поэтому сталкинг означает  способность  заставить  точку  сборки
находиться именно в том положении,  где  энергетическое  тело  может  быть
укреплено и доведено до совершенства.
     Дон Хуан считал, что маги считают оптимальным такое  положение  точки
сборки,  при  котором  энергетическое  тело  может  двигаться  независимо.
Следующий  шаг  состоит  в  сталкинге  энергетического  тела,  то  есть  в
фиксировании его в этом положении с  целью  сделать  его  совершенным.  Он
объяснил, что по сути этот процесс очень прост.  Нужно  использовать  свое
намерение для сталкинга энергетического тела.
     Он замолчал, и мы выжидающе посмотрели друг на друга. Я  ожидал,  что
он скажет больше, а он ожидал, что я подтвержу, что понял его слова. Но  я
не понимал.
     - Дай возможность своему энергетическому  телу  достичь  оптимального
положения в сновидении, - объяснил он. - Затем используй намерение  своего
энергетического тела оставаться в том же положении, -  это  и  будет  твой
сталкинг.
     Он сделал паузу, глазами побуждая меня внимательно  рассмотреть  свое
утверждение.
     - Намерение - это тайна, но ты уже знаешь это, -  сказал  он.  -  При
помощи намерения маг смещает свою точку сборки, фиксирует ее  он  также  с
помощью намерения. Намерение постигают, используя его.
     У меня снова появились неизбежные в этой  ситуации  нелепые  сомнения
относительно своей способности  быть  магом.  Но  в  то  же  время  я  был
совершенно  уверен,  что  каким-то  образом  мне  удастся  направить  свое
намерение на фиксацию точки сборки в нужном месте. В  прошлом  я  совершал
всевозможные удачные трюки с намерением, не  имея  понятия,  как  мне  это
удавалось. Сам дон Хуан удивлялся моей способности или моему везению, и  я
был уверен, что так случится и на этот раз. Но я грубо ошибался. Что бы  я
ни делал и как долго я ни ждал, мне никак не удавалось  фиксировать  точку
сборки хоть где-нибудь, не говоря уже о нужном месте.
     После месяцев упорных, но неудачных попыток я сдался.
     - Знаешь, я на самом деле верил, что смогу сделать это,  -  сказал  я
дону Хуану сразу же, как только вошел в его дом. - Боюсь, я сейчас страдаю
от своей самовлюбленности более, чем когда-либо.
     - На самом деле это не так, - сказал он с улыбкой. -  Случилось  так,
что ты снова запутался в своем обычном неправильном понимании терминов. Ты
стремишься найти нужное место так, будто ищешь потерянные ключи от машины.
Затем ты хочешь привязать к нему свою точку  сборки  так,  как  завязывают
шнурки. Идеальное место для точки сборки, а также для ее  фиксации  -  это
метафоры.  Реальность  не  имеет  ничего  общего   со   словами,   которые
ассоциируются у тебя с этими обозначениями.
     Затем он попросил меня рассказать ему о том, что случилось со мной  в
последний раз, когда я практиковал сновидение. Я сразу  же  упомянул,  что
моя   склонность   быть   поглощаемым   деталями   предметов   существенно
уменьшилась. Я сказал, что это, возможно,  произошло  потому,  что  я  был
вынужден постоянно перемещаться во сне. Таким образом, движение не  давало
мне возможности остановиться  для  того,  чтобы  погрузиться  в  предметы,
которые я рассматривал.  Когда  же  я  останавливался,  то  мог  наблюдать
процесс своего поглощения деталями. Я пришел к выводу, что  неодушевленная
материя в действительности обладает парализующей силой,  которую  я  выдел
как луч тусклого света, приковывающий мое внимание.  Например,  много  раз
было так, что небольшая царапина на стене или узор  древесных  волокон  на
паркетном полу в моей ком-нате излучал  поток  света,  который  завладевал
мной. С того момента, как мое внимание в сновидении  сосредоточивалось  на
этом  свете,  все  сновидение  начинало  вращаться   вокруг   одной   этой
незначительной детали. Я видел, как ее размер увеличивался едва ли  не  до
космических масштабов. Такое рассматривание обычно продолжалось, пока я не
просыпался,  оказавшись,  как  правило  прижатым  носом  к  стене  или   к
деревянному полу. Мои наблюдения показывали, что,  во-первых,  я  наблюдал
детали из реального мира, и,  во-вторых,  казалось,  что  я  созерцал  их,
находясь во сне.
     Дон Хуан улыбнулся и сказал:
     - Ты понял это все потому, что  формирование  твоего  энергетического
тела закончилось тогда, когда ты начал двигаться сам. Я не говорил тебе об
этом прямо, но намекал на это. Я хотел увидеть, сможешь ли  ты  обнаружить
это сам, что ты, конечно же, и сделал.
     Я не имел представления, что он имеет в виду. Дон Хуан  сверлил  меня
взглядом, как обычно, критически изучая то одну,  то  другую  часть  моего
тела.
     - Что именно я обнаружил сам, дон Хуан? - вынужден был спросить я.
     -  Ты  обнаружил,  что  формирование  твоего   энергетического   тела
закончилось, - ответил он.
     - Я не обнаруживал ничего подобного, уверяю тебя.
     - Нет, ты сделал это. Это началось раньше, когда ты не мог  подыскать
способа установить реальность своих слов, но затем что-то  в  тебе  начало
работать, показывая тебе, обычный это сон или нет. Это что-то и было твоим
энергетическим  телом.  Сейчас  ты  отчаиваешься,  что  не  можешь   найти
идеального места для фиксации своей точки сборки. Но я говорю тебе, что ты
уже нашел его. Доказательством  может  служить  тот  факт,  что,  двигаясь
везде, твое энергетическое тело прекращает попадать под влияние деталей.
     Я был ошарашен. Я не мог  даже  задать  ни  одного  из  своих  жалких
вопросов.
     - За этим последует то, что называют жемчужиной  магов,  -  продолжал
дон Хуан. - Ты  будешь  практиковать  видение  энергии  в  сновидении.  Ты
справился  с  заданием  третьих  ворот  сновидения:   научиться   свободно
перемещать энергетическое тело. Теперь ты будешь  работать  над  настоящей
задачей: видением энергии с помощью своего энергетического тела.
     - Ты уже видел энергию раньше, - говорил он, - на самом  деле,  много
раз. Но каждый раз до сих пор  твое  видение  было  случайным.  Теперь  ты
будешь заниматься этим целенаправленно.
     - Из повседневного опыта сновидящие знают, - продолжал он, - что если
энергетическое тело сформировано, человек видит энергию каждый раз,  когда
он рассматривает какой-нибудь предмет реального мира.  Если  же  он  видит
энергию предмета во сне, - он тем самым  может  узнать,  что  находится  в
реальном мире, каким бы искаженным ни  казался  мир  для  его  внимания  в
сновидении. Если же он не может видеть энергию предметов,  -  это  обычный
сон, а не реальный мир.
     - Что такое реальный мир, дон Хуан?
     -   Это   мир,   порождающий   энергию;   он    представляет    собой
противоположность  призрачного  мира  иллюзии,  где  ничто  не   порождает
энергию, как бывает в  большинстве  наших  снов,  заполненных  вещами  без
энергетического потенциала.
     Затем дон Хуан  дал  мне  еще  одно  определение:  сновидение  -  это
процесс, в  котором  сновидящий  обнаруживает  определенные  свидетельства
существования вещей,  рождающих  энергию.  Должно  быть,  он  заметил  мое
замешательство. Он засмеялся и дал мне  еще  одно,  еще  более  витиеватое
определение: сновидение - это процесс, с помощью которого мы  намереваемся
найти адекватное положение точки сборки, дающее нам возможность замечать в
состоянии сновидения предметы, порождающие энергию.
     Он объяснил, что энергетическое тело способно также увидеть  энергию,
существенно отличную от энергии нашего обычного  мира.  Так  происходит  в
случае  предметов,  наблюдаемых  в  мире   неорганических   существ,   где
энергетическое тело замечает шипящую энергию. Он добавил, что в нашем мире
ничто не шипит; здесь все мерцает.
     - Начиная с этого времени, - сказал  он,  -  задачей  твоей  практики
сновидения будет определение того, принадлежат  ли  предметы,  на  которых
сконцентрировано твое внимание в  сновидении,  к  порождающим  энергию,  к
обычным иллюзорным видениям или порождающим отрицательную энергию.
     Дон Хуан сказал, что  надеялся,  что  я  сам  предложу  идею  видения
энергии как способа определить, наблюдаю ли я в обычном  или  в  необычном
сне свое настоящее тело. Он  посмеялся  над  моими  изощренными  попытками
определять это, надевая каждые четыре дня другую ночную одежду. Он сказал,
что у меня с самого начала была под рукой вся информация, необходимая  для
того, чтобы справиться с задачей  третьих  врат  сновидения  и  предложить
правильный способ определения своего местонахождения.  Но  моя  склонность
находить все окольным путем вынудила меня искать сложные решения там,  где
все просто и непосредственно ясно для мага.



                      9. НОВАЯ ОБЛАСТЬ ИССЛЕДОВАНИЯ

     Дон Хуан сказал мне, что для  того,  чтобы  видеть  в  сновидении,  я
должен не только намереваться видеть, но и выражать мое намерение в словах
громким голосом. По причине, которую он отказался объяснить, он  настаивал
на том, что мы должны высказывать свое намерение громко  и  отчетливо.  Он
признал, что существуют и другие пути достигнуть того  же  результата,  но
при этом заметил, что выразить свое намерение вслух  -  это  простейший  и
самый прямой способ.
     Я впервые выразил словами свое  намерение  видеть,  когда  посетил  в
сновидении рынок вблизи церкви. Там было такое обилие всевозможных  вещей,
что я никак не мог  решить,  на  какую  из  них  обратить  свое  внимание.
Огромная, бросающаяся в глаза ваза в углу невольно определила мой выбор. Я
пристально взглянул на нее, выражая  вслух  свое  намерение  видеть.  Ваза
оставалась в поле зрения еще один миг, а затем превратилась в нечто  иное.
В этом сновидении я рассмотрел множество  всевозможных  предметов.  Каждый
раз после того, как я выражал вслух свое намерение видеть, выбранный  мною
для созерцания предмет исчезал или превращался в еще что-нибудь.
     Такие вещи уже не  раз  происходили  в  моей  практике  сновидения  и
раньше. В конце концов мое внимание в  этом  сновидении  истощилось,  и  я
проснулся, чувствуя себя ужасно раздраженным, почти сердитым.
     На протяжении нескольких месяцев я внимательно рассматривал  в  своих
сновидениях сотни предметов, сознательно декларируя свое намерение видеть,
- но  ничего  не  происходило.  Когда  мне  надоело  ждать  результата,  я
обратился с вопросом к дону Хуану.
     - Прояви терпение. Ты обучаешься удивительным вещам, - заметил он.  -
Ты учишься намереваться видеть в сновидении. Придет время, когда тебе  уже
больше не нужно будет выражать вслух свое намерение; достаточно будет лишь
молча пожелать этого.
     - Мне кажется, я должен понять смысл того, что я делаю, - сказал я. -
Ведь когда я выкрикиваю свое намерение видеть, ничего не  происходит.  Что
это значит?
     - Это значит, что твои сны до сих пор были обычными снами; в  них  ты
встречался с иллюзорными проекциями, образами, которые существуют только в
твоем внимании сновидения.
     Он хотел точно знать, что  происходило  с  объектами,  на  которых  я
фиксировал взгляд. Я сказал, что они исчезали, изменяли очертания или даже
порождали завихрения, которые в конце концов разрушали мое сновидение.
     - Но я уже сталкивался раньше с  чем-то  подобным  в  своей  практике
сновидения, - сказал я. - Единственное заметное отличие теперь в том,  что
я учусь вопить во сне во весь голос.
     Мои последние слова вызвали у дона Хуана настоящий припадок утробного
смеха, который привел меня в замешательство. Я не мог понять,  что  такого
смешного сказал и почему он так среагировал на это.
     - Когда-нибудь ты оценишь, как это все забавно, - сказал он  в  ответ
на мой молчаливый протест.  -  А  пока  не  сдавайся  и  не  падай  духом.
Продолжай свои попытки. Рано или поздно ты добьешься своего.  Как  всегда,
он был прав. Через несколько месяцев я  сорвал-таки  банк.  Мне  приснился
самый  необычный  сон.  Начался  он  с   появления   лазутчика   из   мира
неорганических существ. Лазутчики, также, как эмиссары  из  сновидений,  в
течение последнего времени как-то странно  исчезли  из  моих  снов.  Я  не
скучал по ним и не анализировал причин их исчезновения. На самом деле  мне
это было уже совершенно не нужно, и я даже забыл спросить дона Хуана об их
отсутствии.
     В этом сне лазутчик был в начале огромным желтым топазом,  который  я
нашел за задней стенкой выдвижного ящика стола.  В  тот  момент,  когда  я
выразил  свое  намерение  видеть,  топаз  превратился  в  пузырек  шипящей
энергии. Я испугался, что буду вынужден последовать за  ним,  и  по  этому
перевел взгляд с лазутчика на аквариум с тропическими рыбками.  Я  выразил
намерение видеть и был сильно удивлен. Аквариум излучал слабое зеленоватое
сияние, а затем превратился в большой сюрреалистический портрет женщины  в
драгоценных  украшениях.  Портрет  светился  тем  же   самым   зеленоватым
свечением, которое излучал аквариум.
     Пока я наблюдал это сияние, хот сна изменился. Я шел по улице города,
который казался мне знакомым. Это мог быть Таксон. Я  разглядывал  витрину
магазина женской одежды и громко заявил о своем намерении видеть. Сразу же
засиял черный  манекен,  выставленный  на  видном  месте.  Затем  я  начал
всматриваться в служащую магазина,  которая  как  раз  появилась  в  окне,
собираясь переоформлять витрину. Она посмотрела  на  меня.  Выразив  вслух
свое намерение, я увидел, как она сияет. Я был так  изумлен,  что  боялся,
как бы какая-то деталь ее восхитительного сияния не увлекла и не поглотила
меня, но женщина вернулась в помещение  до  того,  как  все  мое  внимание
успело сосредоточиться на ней.  Конечно  же,  у  меня  возникло  намерение
последовать за ней. Однако, мое внимание в сновидении оказалось  пойманным
движущимся сиянием.
     Сияние было направлено в мою сторону откровенно враждебно.  Оно  было
исполнено отвращения и злобы. Я отскочил назад. Сияние перестало  на  меня
действовать; темнота поглотила меня, и я проснулся.
     Образы были настолько яркими, что я не сомневался, что видел энергию.
Это сновидение было одной из тех подобных сновидению ситуаций,  о  которых
дон Хуан сказал, что в них происходит генерирование энергии. Мысль о  том,
что события сна могут происходить в нашей привычной реальности  обыденного
мира, заинтриговала меня не  менее,  чем  образы  из  мира  неорганических
существ.
     - На этот раз ты не только видел энергию, но и пересек опасную грань,
- сказал дон Хуан, выслушав мой рассказ.
     Он повторил, что задача третьих врат сновидения состоит в том,  чтобы
сделать  возможным  независимое  движение  энергетического  тела.  По  его
словам, в своем последнем  эксперименте  я  случайно  переступил  в  своих
упражнениях за грань дозволенного, и вошел в другой мир.
     -  Твое  энергетическое  тело  двигалось,  -   сказал   он.   -   Оно
путешествовало по себе.  Ты  пока  не  в  состоянии  контролировать  такие
путешествия, и по этому кто-то напал на тебя.
     - Как ты думаешь, что это было, дон Хуан?
     - Эта была вселенная хищников. Ты мог столкнуться с одной из тысяч не
слишком приятных вещей, существующих там.
     - Как ты думаешь, почему на меня напали?
     -  А  почему  нападали  неорганические  существа?   Потому   что   ты
подставлялся.
     - Так просто, дон Хуан?
     - Конечно. Представь, что какой-нибудь диковинный паук вдруг упал  бы
на стол, за которым ты пишешь. Испугавшись, ты, возможно, раздавил бы его,
но вряд ли стал бы им восторгаться или его рассматривать.
     Растерявшись, я подыскивал слова, желая спросить его, где происходили
события из моего сна и что за энергию я в нем видел. В тоже время я и  сам
чувствовал, что в такой постановке эти  вопросы  бессмысленны.  Дон  Хуан,
казалось, прекрасно меня понимал.
     -  Ты  хочешь  знать,  где  было  сконцентрировано  твое  внимание  в
сновидении, не так ли? - спросил он, широко улыбаясь.
     Это как раз соответствовало тому, как я хотел бы сформулировать  свой
вопрос. Я считал, что в рассматриваемом сновидении  я  должен  был  видеть
какой-то настоящий  предмет.  Точно  так  было  тогда,  когда  я  видел  в
сновидении мельчайшие детали пола, стен или двери в свою комнату,  детали,
существование которых  в  последствии  было  подтверждено  мной,  когда  я
бодрствовал.
     Дон Хуан сказал, что  в  некоторых  отдельных  сновидениях,  подобных
этому, наше внимание фокусируется на обычном мире и постоянно перемещается
от одного реального объекта к другому.  Это  движение  возможно  благодаря
соответствующему этому сновидению положению точки сборки. Находясь в  этом
положении, точка сборки делает внимание таким подвижным, что оно  может  в
один миг переметнуться на невероятные расстояния.  Когда  это  происходит,
возникает переживание такого быстрого, такого мимолетного  типа,  что  оно
напоминает обычный сон.
     Дон Хуан объяснял, что в своем сновидении я видел настоящую  вазу,  а
затем мое внимание переместилось  на  огромное  расстояние,  чтобы  видеть
сюрреалистическое изображение женщины с драгоценностями. Если  не  считать
видения мною энергии, то все, что я наблюдал в  этом  сновидении  в  итоге
было очень похоже на  обычный  сон,  в  котором  рассматриваемые  предметы
быстро превращаются друг в друга.
     - Я знаю, как это неприятно, - продолжал  он,  очевидно  заметив  мою
растерянность. - По какой-то причине, относящейся к устройству нашего ума,
видение энергии  в  сновидении  чревато  такими  неожиданностями,  которых
человек не может и представить.
     Я отметил, что и раньше видел энергию в сновидении, но это никогда не
воздействовало на меня так.
     - Теперь формирование твоего энергетического тела  завершено,  и  оно
работает, - сказал  он.  -  Поэтому  твое  видение  энергии  в  сновидении
означает, что ты путешествуешь по реальному миру, пока твое тело погружено
в сон. Вот в чем важность этих твоих приключений. Все это  было  реальным.
Ты столкнулся  с  вещами,  порождавшими  энергию,  которая  чуть  было  не
погубила тебя.
     - Было ли это столь серьезно, дон Хуан?
     - Клянусь! Существо, нападавшее на  тебя,  было  создано  из  чистого
сознания и было таким же смертельно опасным, каким может быть любое другое
живое существо. Ты видел его энергию. Уверен, что  теперь  ты  понял,  что
если мы не  видим  в  сновидении,  то  нет  никакой  возможности  отличить
реальный энергообразующий мир от иллюзорного  видения.  Поэтому,  даже  не
смотря на то, что ты победил неорганические существа и по-настоящему видел
лазутчиков и тоннели, твое энергетическое тело не знало наверное  были  ли
они реальными, то есть - генерирующими энергию. Ты был, возможно, уверен в
этом на девяносто девять, но не на сто процентов.
     Дон Хуан  настаивал,  чтобы  я  рассказывал  ему  о  своих  последних
путешествиях. Но по какой-то необъяснимой  причине  я  уклонялся  от  этой
темы. То, что он сам говорил об  этом,  оказывало  на  меня  мгновенное  и
странное воздействие. Я обнаружил, что неизменно сталкиваюсь лицом к  лицу
с глубоким, непонятным страхом; он был  темным  и  навязчивым,  неотступно
преследуя меня, заставляя меня ежиться.
     - Очевидно, ты  перешел  в  другую  плоскость,  -  сказал  дон  Хуан,
закончив реплику, которой я не уделил внимание.
     - В какую плоскость, дон Хуан?
     - Мир похож на луковицу своими многими уровнями. Тот мир, который  мы
знаем - это лишь один из многих. Иногда мы пересекаем границы и выходим  в
другие плоскости, другие миры, очень похожие на наш,  но  несовпадающие  с
ним. И ты случайно сам вошел в один такой мир.
     - Как оказался возможным переход, о котором ты говоришь, дон Хуан?
     - Это бессмысленный вопрос, потому что на  него  нельзя  ответить.  С
точки зрения магов вселенная составлена из уровней, которые энергетическое
тело может пересекать. Знаешь ли ты, где маги прошлого живут по сей  день?
На другом уровне, на другом слое луковицы.
     - Для меня идея настоящего полезного путешествия, предпринимаемого  в
сновидении,  кажется  слишком  сложной  для  понимания.   С   ней   трудно
согласиться, дон Хуан.
     - Мы уже обсуждали этот вопрос до изнеможения. Я был убежден, что  ты
понял, что путешествие  энергетического  тела  определяется  исключительно
положением точки сборки.
     - Ты говорил мне это. Я пережевывал эту идею множество раз, но все же
утверждение о том, что путешествие означает сдвиг точки сборки, ни  о  чем
мне не говорит.
     - Твои затруднения - в твоем скептицизме. Я был точно таким, как  ты.
Наш скептицизм не позволяет нам глубоко изменить понимание мира. И еще  он
вынуждает нас считать, что мы всегда правы.
     Я прекрасно понимал то, о чем он говорит, но напомнил ему о том,  что
постоянно борюсь с этой своей чертой.
     - Предлагаю  тебе  выполнять  одно  бессмысленное  действие,  которое
поможет событиям принять другой оборот, - сказал он. - Постоянно  повторяй
про себя, что суть магии - в тайне точки сборки. Если ты достаточно  долго
будешь повторять про себя, какая-то незримая сила возьмет верх и вызовет в
тебе нужные изменения.
     Дон Хуан никак не показал, что его слова являются шуткой. Я знал, что
каждое сказанное им слово имеет какой-то важный смысл. Больше  всего  меня
беспокоило его настойчивое требование, чтобы я постоянно повторял про себя
эту формулу. Я поймал себя на мысли, что все это просто глупо.
     - Измени свое скептическое  отношение  к  этому,  -  перебил  он  мои
сомнения. - Повторяй эти слова самым добросовестным образом.
     - Тай на точки сборки - это главное в магии, - продолжал он, не глядя
на меня. - Или так - вся магия основана на манипулировании точкой  сборки.
Ты все это знаешь, но ты должен повторить это.
     Слушая его замечания, мне на миг  показалось,  что  я  вот-вот  умру.
Невероятное  чувство  непритворного  уныния  обрушилось  на  мои  плечи  и
заставило меня закричать от  боли.  Мой  желудок  и  диафрагма,  казалось,
подтянулись вверх, заполняя мою грудную клетку. Это  ощущение  было  таким
интенсивным, что мой уровень осознания изменился и я вошел в свое  обычное
состояние. Все, о чем мы говорили, стало туманной мыслью о том, что  могло
случить, но не случилось в действительности, и  о  чем  я  знал  благодаря
своему тусклому мышлению в обычном состоянии осознания.
     В следующий раз, когда мы с доном Хуаном говорили о  сновидениях,  мы
обсуждали причины, по которым я не мог продолжать свою практику сновидения
уже на протяжении нескольких месяцев. Дон Хуан предупредил меня,  что  для
объяснения моего положения ему придется пойти окольным  путем.  Он  прежде
всего указал на то, что между мыслями и действиями людей древности с одной
стороны, и современных людей - с другой,  существует  громадное  различие.
Затем он отметил,  что  люди  былых  времен  обладали  очень  реалистичным
восприятием и осознанием мира. Потому что их  видение  проистекало  из  их
наблюдений окружающей вселенной.
     Современные  люди,  в  отличие  от  них,  обладают   до   абсурдности
нереалистичным  восприятием  и   осознанием,   потому   что   их   взгляды
основываются на их наблюдении общественных закономерностей  и  претворении
их в жизнь.
     - Зачем ты говоришь мне это? - спросил я.
     -  Потому  что   ты   -   современный   человек,   сталкивающийся   с
мировоззрением и наблюдениями людей древности, - ответил он. - И они  тебе
совершенно незнакомы. Теперь,  больше  чем  когда-либо,  тебе  нужно  быть
собранным и настойчивым. Я пытаюсь построить прочный мост, по которому  ты
мог бы идти от взгляда людей древности до взглядов современного человека.
     Он отметил, что  я  не  знаком  со  всеми  важными  открытиями  людей
древности, кроме одного, которое дошло до наших дней.  Речь  шла  об  идее
продажи своей души дьяволу в обмен на бессмертие.  Он  признался  что  эта
идея  звучит  для  него  как  эхо  отношений  между  магами   прошлого   и
неорганическими существами. Он напомнил  мне,  как  эмиссар  в  сновидении
пытался  вынудить  меня  остаться  в  его  мире,  предлагая  мне  за   это
возможность сохранить индивидуальность и самосознание на почти бесконечное
время.
     - Как ты знаешь, уступка обольщению неорганических существ -  это  не
просто идея; это - реальность, - продолжал дон Хуан. - А ты еще  не  понял
до конца,  чем  чревата  эта  реальность.  Сновидение  тоже  реально;  это
состояние порождения энергии. Когда ты слышишь  мои  слова,  ты,  конечно,
понимаешь, что я имею ввиду, но ты еще не осознал всей важности этого.
     Дон Хуан сказал, что моя рациональность знала, что  именно  сулит  ей
мое постижение ее враждебной  сущности,  и  по  этому  в  нашем  последнем
разговоре она вынудила мое восприятие перейти на более низкий  уровень.  Я
закончил тот разговор, очутившись в обычном состоянии сознания, так  и  не
разобравшись  в  тонкостях  своего  сна.  Моя  рациональность   продолжала
защищаться, отрицательно сказываясь на моей практике сновидения.
     - Уверяю тебя, что полностью осознаю, в каких ситуациях  генерируется
энергия, - сказал я.
     - А я уверяю тебя, что не осознаешь, - возразил он.  -  Если  бы  это
было  не  так,  ты  бы  относился  к  сновидению  с  большим  вниманием  и
ответственностью. Но так как ты уверен, что ты  всего  лишь  спишь,  -  ты
делаешь  выбор  вслепую.  Твои  ошибочные  суждения  говорят   тебе,   что
независимо от происшедшего сновидения сон  когда-нибудь  закончится  и  ты
проснешься.
     Он был прав. Не смотря на  все  то,  что  я  наблюдал  в  ходе  своей
практики сновидения, я все еще придерживался так или  иначе  общепринятого
мнения о том, что все это сон.
     - Я рассказывал тебе о взглядах людей прошлого и современных людей, -
продолжал  дон  Хуан,   -   потому   что   твое   представление   является
представлением современного  человека,  рассматривающего  непонятные  идеи
так, будто они являются бессмысленной фантазией.
     - Если бы не начал этот разговор, ты бы так и рассматривал сновидения
как некою абстрактную идею. Конечно же, я уверен, что ты относишься к нему
серьезно, но ты не полностью веришь в реальность сновидения.
     - Я понимаю, о чем ты говоришь, дон Хуан, но не понимаю, зачем.
     - Я говорю все это потому,  что  ты  сейчас  впервые  оказываешься  в
состоянии понять, что  сновидение  -  это  ситуации,  в  которых  возможно
порождение энергии. В первый раз ты можешь сейчас понять, что обычные  сны
- это медленно действующее средство,  чтобы  переместить  точку  сборки  в
положение, создающее условия для производства энергии, которую мы называем
сновидением.
     Он предупредил меня, что поскольку сновидящие соприкасаются и  входят
в реальные миры, где возможны любые неожиданности,  они  должны  постоянно
находиться в состоянии непрерывного внимания и крайней осторожности; любая
неосторожность, связанная с риском, может оказаться для сновидящего  более
чем ужасной.
     Я начал в этот момент снова ощущать движение  грудной  клетки,  точно
такое же, как в тот день, когда мой  уровень  осознания  само  произвольно
изменился. Дон Хуан сильно встряхнул меня за руку.
     - Рассматривай сновидение как очень опасное занятие!  -  приказал  он
мне. - Начинай прямо с этого дня! Без всяких туманных оговорок.
     Тон его голоса был таким настойчивым,  что  все  то  непонятное,  что
только что происходило со мной, тут же прекратилось.
     - Что это со мной, дон Хуан? - спросил я.
     - А с тобой то, что ты можешь смещать  свою  точку  сборки  быстро  и
легко, - сказал он. - Но  эта  легкость  приводит  к  тому,  что  смещение
оказывается неустойчивым. Научись контролировать эту свою  способность.  И
не позволяй себе не малейшего отклонения.
     Я бы легко мог начать спор, что я не знаю, о чем он  говорит,  но  на
этот раз мне показалось, что я понял. Я так же понял, что мне нужно только
несколько секунд, чтобы сконцентрировать  свою  энергию  и  изменить  свое
отношение к его словам, что я и сделал.
     На этом тогда наше общение и окончилось. Я уехал домой  и  в  течение
почти года добросовестно и регулярно повторял то, что дон Хуан просил меня
произносить. Результат моих молитвоподобных взываний был невероятен. Я был
твердо убежден, что оно имело такое же влияние на  мое  восприятие,  какое
физические упражнения оказывают на мышцы  тела.  Моя  точка  сборки  стала
более подвижной, а это означало, что видение энергии  в  сновидении  стало
главной целью моей практики. Мое умение видеть возрастало  пропорционально
моим усилиям. Настало время, когда я стал способен, не произнося ни слова,
только намереваться видеть и сразу же достигать того же результата, что  и
в случае высказывании моего намерения вслух.
     Дон Хуан поздравил меня с этим достижением. Естественно, я счел,  что
он надо мной насмехается. Но он подтвердил, что действительно считает  мои
занятия  успешными.  Все  же  он  попросил  меня  продолжать  "выкрикивать
намерение", по-крайней мере, тогда, когда я сомневался. Его требование  не
оказалось для меня неожиданным. И поэтому я вопил в  своих  снах  во  весь
голос каждый раз, когда мне это казалось необходимым.
     Я открыл, что энергия  нашего  мира  мерцает.  Она  поблескивает.  Не
только живые существа, но и все и все вообще в нашем мире тускло  светится
светится своим тусклым внутренним светом. Дон Хуан объяснил,  что  энергия
нашего мира образует  слои  мерцающих  цветов.  Верхний  слой  -  белесый;
следующий за ним - зеленовато-желтый, а следующий дальше - янтарный.
     Я обнаружил все эти оттенки, или, лучше было сказать, что я видел  их
мерцание, когда предметы, встречаемые мной в состоянии сновидения,  меняли
свои очертания. Однако  белое  сияние  было  всегда  самым  доступным  при
видении предмета, порождающего энергию.
     - Неужели всего цветов только три? - спросил я дона Хуана.
     - Их  бесконечное  число,  -  ответил  он,  -  но  для  целей  твоего
начального  состояния  вполне  достаточно  этих  трех.  Позже  ты  сможешь
получить их в любом наборе и выделить десятки оттенков, если захочешь этим
заниматься. Белый слой имеет цвет, свойственный нынешнему положению  точки
сборки человечества, - продолжал дон  Хуан.  -  Будем  говорить,  что  это
современный цвет. Многие считают, что все совершенное человеком в наши дни
отмечено этим беловатым сиянием.  В  одно  время  положение  точки  сборки
человечества привело к  тому,  что  господствующая  энергия  в  мире  была
зеленовато-желтая; а еще раньше янтарно-желтая.
     Цвет  энергии  магов  -  тоже   янтарно-желтый,   что   означает   их
энергетическую связь с людьми, жившими в далеком прошлом.
     - Думаешь ли  ты,  дон  Хуан,  что  современный  белый  цвет  энергии
когда-нибудь изменится?
     - Если  человечество  окажется  способным  эволюционировать.  Великая
задача магов состоит в том, чтобы распространить  идею,  согласно  которой
для эволюции человечества в начале необходимо освободить свое осознание от
привязанности   к   общественным   условностям.   Как   только   осознание
освобождается, намерение направляет его по новому пути развития.
     - Ты думаешь, что магам удастся справится с этой задачей?
     - Им уже удалось. Они сами - живой пример этому. А убедить  других  в
важности и необходимости эволюционирования - это другое дело.
     Другим типом энергии, который я обнаружил в нашем мире, была  энергия
лазутчиков. Это  была  отрицательная  энергия,  которую  дон  Хуан  назвал
шипящей. Я встречал десятки объектов в своих снах,  которые,  после  того,
как я видел их, превращались в шарики  энергии,  пенившиеся  и,  казалось,
пузырящиеся в следствие каких-то внутренних тепловых процессов.
     - Запомни, что не каждый лазутчик, которого ты встретишь, принадлежит
миру неорганических существ,  -  заметил  дон  Хуан.  -  Каждый  лазутчик,
которого до сих пор ты обнаруживал,  за  исключением  голубого  лазутчика,
принадлежал этому миру.  Но  так  получилось  потому,  что  неорганические
существа охотились за тобой. Они управляли происходящим с тобой. Теперь ты
независим.  Некоторые  из  лазутчиков,  которых  ты  встретишь,  не  будут
принадлежать миру неорганических  существ,  они  будут  из  других,  более
отдаленных уровней восприятия.
     - А эти лазутчики осознают тебя? - спросил я.
     - Конечно же, - ответил он.
     - Тогда почему же  они  не  вступают  с  нами  в  контакт,  когда  мы
бодрствуем?
     - Они-то вступают, но беда  в  том,  что  наше  сознание  так  сильно
занято, что у нас нет времени замечать их. Однако во сне наше  внимание  с
его привычной узкой избирательностью раскрывается и мы видим сны.  Во  сне
мы можем общаться с существами из других миров.
     - Можно ли как-нибудь  узнать,  приходят  ли  лазутчики  из  уровней,
существующих помимо мира неорганических существ?
     - Чем сильнее "шипит" их энергия, тем из  более  удаленных  мест  они
приходят. Это звучит упрощенно,  но  ты  должен  дать  возможность  своему
энергетическому телу сказать тебе, что есть что. Уверяю  тебя,  оно  будет
чувствовать  тончайшее  различие  и   делать   безошибочные   выводы   при
столкновении с враждебной энергией.
     И снова он был прав. Мое энергетическое тело без труда различало  два
общих типа отрицательной энергии. Первый был  присущ  лазутчикам  из  мира
неорганических существ. Их энергия слегка шипела. Шипение было беззвучным,
но оно имело все  видимые  признаки  выделения  пузырьков  газа  из  воды,
которая начинает кипеть.
     Энергия второго общего типа  лазутчика  создало  у  меня  впечатление
наличия более значительного могущества. Эти лазутчики,  казалось,  вот-вот
воспламенятся. Они вибрировали изнутри так, будто бы были заполнены газом,
находящимся под давлением.
     Мои    столкновения    с    враждебной    энергией    всегда     были
непродолжительными, потому что я всегда  придерживался  рекомендаций  дона
Хуана. Он сказал, что если при встрече с  враждебной  энергией  не  знаешь
точно, что делать, или  что  ты  можешь  получить  от  нее,  довольствуйся
быстрым взглядом. Что-нибудь помимо такого взгляда также опасно и безумно,
как игра с гремучей змеей.
     - Почему это опасно, дон Хуан? - спросил я.
     - Лазутчики всегда очень агрессивны и крайне дерзки, - сказал  он.  -
Они вынуждены быть такими, чтобы добиваться цели  в  своих  исследованиях.
Сосредоточивать внимание на них равносильно подстреканию их к тому,  чтобы
они заинтересовались тобой. Стоит им сконцентрировать внимание на себе,  и
ты будешь вынужден вступить с ними в контакт, а это, конечно  же,  опасно.
Ты, например, можешь  оказаться  в  конце  концов  в  мире,  вернуться  из
которого  ты  будешь  не  в  состоянии,  потому   что   тебе   не   хватит
энергетических ресурсов.
     Дон Хуан объяснил, что существует много больше типов лазутчиков,  чем
те два, которые я перечислил. На моем теперешнем  уровне  энергии  я  могу
встретится только с тремя из них. Он  сказал,  что  тех  двух,  которых  я
описал, заметить легче всего. Их вид в наших снах так бросается  в  глаза,
что, по его словам, они сразу же привлекают наше внимание в сновидении. Он
представил третий тип лазутчика как самый опасный в смысле агрессивности и
могущества потому что они имеют очень обманчивую наружность.
     - Одна из самых странных вещей, которые  обнаруживают  сновидящие,  и
которую ты сам скоро обнаружишь, - продолжал дон Хуан, -  это  третий  тип
лазутчика. Пока ты встречал только представителей первых  двух  типов,  но
это потому, что ты не смотрел, куда следует.
     - А куда следует смотреть, дон Хуан?
     - Ты снова попался на удочку слов; на этот  раз  тебя  поймала  слово
"объекты", которое ты воспринимаешь только в  значении  "вещи,  предметы".
Так вот, самые свирепые лазутчики прячутся в наших снах под масками людей.
Меня ожидал большой сюрприз, когда я в своем сновидении сфокусировался  на
образе своей матери. После того, как я проявил свое намерение видеть,  она
превратилась в зловещий пузырь клокочущей энергии.
     Дон Хуан сделал паузу, чтобы я прочувствовал его слова. Я  чувствовал
себя глупо в связи с тем, что меня встревожила  возможность  обнаружить  в
сновидении лазутчика, скрывающегося за образом моей матери.
     - Противно то, что они обычно связаны с образами  наших  родителей  и
близких друзей, - продолжал он. - Возможно,  именно  поэтому  мы  зачастую
чувствуем беспокойство, когда они  нам  снятся.  -  Его  улыбка  дала  мне
понять, что его  веселит  мое  смятение.  Среди  сновидящих  есть  правила
считать, что третий  тип  лазутчиков  встречается  им  всегда,  когда  они
чувствуют тревогу в связи с появлениями родственников или друзей  в  снах.
Можно только посоветовать  избегать  этих  образов  в  сновидении.  Они  -
истинный яд.
     - А где по отношению к другим лазутчикам находится голубой  лазутчик?
- спросил я.
     - Голубая энергия не шипит, - ответил он. - Она  подобна  нашей;  она
мерцает, но скорее напоминает собой голубой  цвет,  а  не  белый.  Голубая
энергия не существует в естественном виде в нашем мире. А это подводит нас
к тому,  о  чем  мы  еще  никогда  не  разговаривали.  Какого  цвета  были
лазутчики, которых ты видел до сих пор?
     До того момента, когда он спросил об этом, я никогда не думал на  эту
тему. Я сказал дону Хуану, что  лазутчики,  которых  я  видел,  были  либо
розовыми, либо красноватыми. А он сказал, что смертельно опасные лазутчики
третьего типа были ярко-оранжевыми.
     Я обнаружил, что третий тип лазутчиков  чрезвычайно  страшен.  Каждый
раз, когда я встречался с одним из них,  я  находил  их  скрывающимися  за
образом моих родителей, чаще всего матери.  Видение  этого  образа  всегда
напоминало мне о том пузыре энергии, который напал  на  меня  в  том  моем
сновидении, в котором я впервые целенаправленно видел. Каждый раз, когда я
сталкивался с ним, враждебная  разведывающая  энергия,  казалось,  вот-вот
буквально набросится на меня. Мое энергетическое тело  обычно  реагировало
на нее ужасом еще до того, как я видел ее.
     Во время нашего обсуждения  сновидения  я  спросил  у  дона  Хуана  о
нынешнем  полном  отсутствии  неорганических  существ  в   моей   практике
сновидения.
     - Почему они больше не показываются? - спросил я.
     - Они появляются только в начале, - объяснил он. - После того, как их
лазутчики проводят нас в их  мир,  у  неорганических  существ  нет  больше
необходимости  появляться  здесь.  Если  мы  хотим  видеть  неорганические
существа, лазутчик сопровождает нас туда.  Ведь  никто,  я  подчеркиваю  -
никто не может сам путешествовать в их мир.
     - А почему это так, дон Хуан?
     - Их мир плотно закрыт. Никто не может войти туда или выйти  от  туда
без их разрешения. Единственное, что  ты  можешь  сделать  сам,  когда  ты
находишься в их мире, это, конечно, заявить  о  своем  намерении  остаться
там.  Произнести  намерение  вслух  означает  возбудить  движение  потоков
энергии, которое уже нельзя повернуть вспять. В былые времена  слова  были
фактором, действующим с невероятной силой. Теперь это не так.  Но  в  мире
неорганических существ они все еще не потерялись.
     Дон Хуан засмеялся и сказал, что ему не  следует  говорить  ничего  о
мире неорганических существ, потому что я на самом деле знаю о нем больше,
чем он и все его друзья, вместе взятые.
     - Существует еще одна связанная с их миром тема, которую  мы  еще  не
обсуждали, - сказал он.
     Он промолчал довольно долго, будто бы подыскивая подходящие слова.
     - В конечном счете, - начал он, -  моя  антипатия  к  действию  магов
прошлого глубоко личная. Как нагваль я презираю то, что  они  делают.  Они
трусливо искали прибежища в мире неорганических существ. Они считали,  что
во вселенной, населенной хищниками, которые только и ждут, чтобы разорвать
нас на куски, единственное спокойное пристанище для нас - это их мир.
     - Почему они верили в это? - спросил я.
     - Потому что это правда, -  сказал  он.  -  Поскольку  неорганические
существа  не  могут  лгать,  партия   товаров,   предлагаемых   эмиссарами
сновидения полностью соответствует рекламе. Их мир может дать нам  укрытия
и продлить наше осознание почти навечно.
     - Товар эмиссаров, будь он самым прекрасным, мне совсем не  нравится,
- сказал я.
     - Значит ли это, что ты выберешь путь, где тебя  могут  разорвать  на
куски? - спросил он с ноткой недоумения в голосе.
     Я заверил дона Хуана, что не хочу  пребывать  в  мире  неорганических
существ,  не  смотря  на  все  его  преимущества.  Мои  слова,   казалось,
бесконечно обрадовали его.
     - Теперь ты готов для того, чтобы  услышать  об  одном  очень  важном
свойстве этого мира. Это самые страшные сведенья из  тех  которые  я  тебе
могу сообщить,  -  сказал  он  и  попытался  улыбнуться.  Но  это  у  него
получилось не очень удачно. Дон Хуан пристально посмотрел мне в  глаза.  Я
думаю, что он искал в них проблеск согласия или понимания. Некоторое время
он молчал.
     - Энергия, необходимая для перемещения точки сборки мага, находится в
мире неорганических существ, - сказал он, будто желая поскорее  отделаться
от этого.
     Мое сердце чуть не остановилась. Я почувствовал головокружение и  был
вынужден топать ногами по земле, чтобы не потерять сознание.
     - Это истина, - продолжал дон Хуан, - и наследие, доставшееся нам  от
магов прошлого. Сделав это открытие, они сковали наши возможности. По этой
причине я не уважаю их. Я  терпеть  не  могу  черпать  энергию  из  одного
источника. Лично я отказываюсь это делать. И я  пытался  отвести  тебя  от
него тоже, но безуспешно, потому что тебя притягивает к этому миру,  будто
магнитом.
     Я понял дона Хуана лучше, чем сам ожидал до этого. Путешествие в  мир
неорганических  существ  всегда  значило   для   меня   повышение   уровня
отрицательной энергии. Я считал задолго до того, как дон Хуан сообщил  мне
об этом.
     - Что мы можем с этим поделать? - спросил я.
     - Мы не можем общаться с ними, - ответил он, - и в тоже время  мы  не
можем полностью избегать их. Мое решение состоит в том, чтобы брать у  них
энергию, но  не  поддаваться  их  влиянию.  Это  называется  окончательным
сталкингом. Этого достигают, проявляя несгибаемое  намерение  существовать
свободно, не смотря на  то,  что  ни  один  маг  не  знает,  что  такое  в
действительности свобода.
     - Ты можешь мне объяснить, дон Хуан, почему  маги  вынуждены  черпать
энергию из мира неорганических существ.
     - Другой жизненно необходимой энергии для магов  не  существует.  Для
того, чтобы перемещать  точку  сборки  так,  как  это  делают  они,  магам
необходим колоссальный объем энергии.
     Я напомнил ему о его  собственных  словах:  для  практики  сновидения
необходимо переупорядочение энергии.
     - Это верно, - ответил он. - Чтобы начать такую практику, маги должны
пересмотреть свои ценности и высвободить задействованную энергию.  Но  эта
переоценка эффективно только постольку,  поскольку  она  помогает  собрать
нужное количество энергии, чтобы приступить к сновидению. Умение проникать
в другие миры, видеть  энергию,  формировать  энергетическое  тело  и  еще
многое - это совсем другое  дело.  Для  всех  этих  дел  магам  необходимо
большое количество темной враждебной энергии.
     - Но как они получают ее из мира неорганических существ?
     - Просто погружаясь в этот мир. Все маги нашей  линии  должны  делать
это. Однако ни один из них не был настолько глуп,  чтобы  заниматься  тем,
чем занимаешься ты. И это потому, что никто из них не имеет твоих  вредных
наклонностей.
     Дон Хуан отправил меня домой обдумать все то, что он  открыл  мне.  У
меня возникло очень много вопросов, но он не захотел выслушать ни один  из
них.



                          10. СТАЛКИНГ СТАЛКЕРОВ

     Вернувшись домой, я не смог  получить  ответ  ни  на  один  из  своих
вопросов. Фактически, я даже  не  мог  сформулировать  их.  Вероятно,  это
случилось потому, что граница второго внимания у меня  стала  размываться:
это началось еще тогда, когда я встретил Флоринду Грау  и  Кэрол  Тиггс  в
мире  обыденной  жизни.  Больше   всего   мое   настроение   страдало   от
замешательства в связи с тем, что я  совсем  не  знал  их  до  этой  нашей
встречи, и в тоже время я чувствовал себя знакомым с ними так близко, что,
казалось, отдал бы жизнь за них при малейшей необходимости. Я встретился С
Тайшей Абеляр  несколькими  годами  ранее.  Тогда  я  еще  только  начинал
привыкать  к  этому  странному  ощущению  давней  близости  с   незнакомым
человеком при нашей первой встрече, не имея  ни  малейшего  представления,
почему это так. Появление еще двух таких же странных людей  в  моей  жизни
окончательно выбило  меня  из  колеи.  Я  заболевал  от  перенапряжения  и
усталости и был вынужден искать помощи у дона Хуана. Я отправился в  город
на юге Мексики, где он жил в это время со своими друзьями.
     Дон Хуан и его сотоварищи-маги просто лопались  от  смеха  при  одном
лишь  упоминании  о  моих  проблемах.  Дон  Хуан  объяснил  мне,   что   в
действительности они смеялись не надо мной, а над  собой.  Затруднения,  с
которыми я сталкивался в ходе своих  исследований,  напоминали  им  о  тех
проблемах, которые точно также когда-то смущали и  их,  когда  разрушалась
граница их второго внимания, как это происходило теперь со мной.
     - Их осознание, подобно твоему, не было  подготовлено  для  этого,  -
сказал он. - Каждый маг проходит через такую агонию, - продолжал дон Хуан.
- Осознание - это бесконечная область исследований  для  мага  и  обычного
человека. Для того, чтобы повысить уровень осознания, мы  должны  идти  на
любой риск, все средства хороши для  этого.  Однако  знай,  что  осознание
может быть повышено только у того, кто обладает спокойным умом.
     Затем дон Хуан повторил еще раз, что его время пребывания в этом мире
подходит к концу и что я должен мудро использовать свои возможности, чтобы
охватить как можно больше неизученного материала,  прежде  чем  он  уйдет.
Такие слова обычно повергали меня в состояние крайней  депрессии.  Но  чем
ближе было время его  ухода,  тем  более  уверенно  я  справлялся  с  этим
чувством. Я больше не падал духом, но все еще по-прежнему боялся.
     После этого он не сказал больше ничего. На следующий день  после  его
просьбы я поехал с ним на своей машине  в  Мехико-сити.  Мы  прибыли  туда
после полудня и направились прямо в гостиницу "Дель Прадо" в районе  Пасео
Аламедо. Он обычно останавливался здесь всякий раз, когда бывал в  Мехико.
В этот день у дона Хуана на четыре часа была назначена встреча с  юристом.
Поскольку у  нас  еще  была  уйма  времени,  мы  отправились  пообедать  в
знаменитый ресторан "Такуба" в центре деловой части города. Этот  ресторан
славился тем, что там можно было заказать самые изысканные блюда.
     Дон Хуан не был голоден. Он взял себе  только  две  небольшие  порции
сладкого тамале [толченая кукуруза с мясом и красным перцем,  мексиканское
блюдо], в то время как я устроил себе пышное пиршество. Он посмеялся  надо
мной и молча выражал сочувствие по поводу моего здорового аппетита.
     - Я собираюсь предложить тебе выполнить одно  задание,  -  сказал  он
отрывистым тоном, когда мы закончили обедать. - Это последняя часть задачи
третьих врат сновидения. Она представляет собой сталкинг сталкеров,  самый
загадочный  прием  магии.  Использовать  сталкинг  сталкеров  -   означает
преднамеренно черпать энергию из мира  неорганических  существ  для  того,
чтобы совершать магические действия.
     - Какие магические действия, дон Хуан?
     - Путешествия, использующие осознание как  средства  передвижения,  -
объяснил он. - В мире повседневной жизни  мы  используем  воду  как  часть
окружающей  среды,  пригодную  для  перемещения  по  ней.  Вообрази,   что
осознание  тоже  может  быть   средством,   с   помощью   которого   можно
путешествовать. По средствам осознания к нам приходят  лазутчики  со  всех
концов вселенной; подобно им, маги, в свою очередь, по средствам осознания
достигают самых удаленных концов вселенной.
     Среди всего, о чем рассказывал мне дон Хуан в ходе наших бесед,  были
идеи, которые привлекали мое неподдельное внимание без всяких уловок с его
стороны. Это была одна из таких идей.
     - Идея о том, что осознание -  часть  окружающего  физического  мира,
действительно революционна, - сказал я с благоговейным ужасом.
     - Я не сказал, что осознание - составная часть  физического  мира,  -
поправил он меня. - Это часть энергетического мира. Ты должен понимать это
различие. Для видящего мага осознание выглядит  как  свечение.  Они  могут
согласовывать свое энергетическое тело с этим свечением и  перемещаться  с
его помощью.
     -  В  чем  различие  между  физической  и  энергетической  составными
частями? - спросил я.
     - Различие между ними  в  том,  что  физическая  часть  -  это  часть
общепринятой системы описания мира, в то время как об энергетической этого
сказать нельзя. Но  энергетические  сущности,  такие  как  сознание,  тоже
существуют  в  нашей  вселенной.  Мы  как  обычные  люди  замечаем  только
физический мир, потому что нас приучают  к  этому.  Маги  замечают  еще  и
энергетический мир все по той же причине: их приучают к этому.
     Дон Хуан объяснил, что использование  осознания  как  энергетического
элемента нашего окружающего  мира,  -  это  суть  магии.  С  точки  зрения
практики магии последовательность действий мага очерчивается так.  Первое:
освобождение существующей в нас энергии  в  ходе  безупречного  следования
пути мага. Второе: использование этой энергии для развития энергетического
тела с помощью  сновидения.  И  третье:  применения  осознания  как  части
окружающего мира для  вхождения  в  энергетического  тела  в  другие  миры
совместно со всеми нашими физическими проявлениями.
     - Существуют два типа  энергетических  путешествий  в  иные  миры,  -
продолжал он. -  Первый  -  когда  сознание  независимо  от  желания  мага
подхватывает энергетическое тело  и  доставляет  его  куда-нибудь.  Другой
имеет место, когда маг сам в полной ясности ума решает воспользоваться  по
средствам осознания, чтобы осуществить путешествие. Ты уже знаком с первым
типом   передвижения.   Чтобы   овладеть   вторым,    требуется    большая
настойчивость.
     После продолжительного молчания дон Хуан отметил, что в  жизни  магов
существуют  вещи,  требующие  умелого  обращения,  и   что   использование
осознания как энергетического элемента, доступного  энергетическому  телу,
является наиболее важной, практичной и опасной из этих вещей.
     Мне нечего было сказать. Я внезапно почувствовал себя сидящим как  на
иголках и растерянно цепляющимся за его слова.
     -  Ты  сам  не  обладаешь  достаточным  количеством  энергии,   чтобы
выполнить эту последнюю часть задачи третьих врат сновидения, -  продолжал
он, - но вместе с Кэрол Тиггс вы определенно сможете  сделать  то,  что  я
имею ввиду.
     Он сделал паузу, специально подталкивая меня своим молчанием к  тому,
чтобы я спросил, что же он имеет ввиду. Я так и сделал. Но его смех только
усилил мое мрачное настроение.
     - Я  хочу,  чтобы  вы  вдвоем  разрушили  границы  обычного  мира  и,
воспользовавшись осознанием как энергетическим элементом вошли в другой, -
сказал он. - Этот разрушение  и  выход  равносильны  сталкингу  сталкеров.
Использование  осознания  как  части  окружающего  мира  позволяет  обойти
стороной влияние неорганических существ, но  подразумевает  применение  их
энергии.
     Он не хотел больше ничего сообщать мне,  чтобы,  как  он  сказал,  не
оказывать на меня влияния. Он верил, что чем меньше я знаю о том, что меня
ожидает, тем лучше у меня получится. Я не соглашался, но он заверил  меня,
что на худой конец мое энергетическое тело вполне способно  позаботится  о
себе.
     Из ресторана  мы  отправились  в  контору  юриста.  Дон  Хуан  быстро
разделался со своими делами, и через несколько минут мы уже катили в такси
по пути в аэропорт. Дон Хуан сообщил мне, что Кэрол Тиггс прибывает рейсом
Лос-Анжелеса и что она приезжает  в  Мехико  Сити  исключительно  с  целью
выполнить совместно со мной эту последнюю часть задания по сновидению.
     - Долина, в которой раскинулся город Мехико, - прекрасное  место  для
магических  подвигов,  один  из  которых  ты  собираешься   совершить,   -
посмеивался он.
     - Ты мне все еще не рассказал, что конкретно мне  следует  делать,  -
сказал я. Он не ответил мне.  Он  больше  не  разговаривал,  но  когда  мы
ожидали посадки самолета, он объяснил, что именно мне предстоит проделать.
Я  должен  буду  прийти  в  номер  Кэрол  в  гостинице  "Реджис",  которая
находилась на той же улице, что и наша, напротив. Затем, войдя в состояние
полного внутреннего спокойствия вместе с ней проскользнуть  в  сновидение,
выразив намерение направиться в мир неорганических существ.
     Я прервал  его,  чтобы  напомнить,  что  всегда,  прежде  чем  я  мог
произнести вслух свое намерение войти в их мир, мне приходилось  поджидать
лазутчика, который мог бы указать мне путь.
     Дон Хуан захихикал и сказал:
     - Ты еще никогда не сновидел с  Кэрол  Тиггс.  Ты  увидишь,  как  это
здорово. Женщинам-магам не нужно никаких помощников. Они просто  уходят  в
этот мир тогда, когда хотят этого; есть лазутчик, который постоянно ждет.
     Я не мог заставить себя поверить, что  женщина-маг  способна  сделать
то, что он сказал. Мне казалось, что я  обладаю  некоторыми  познаниями  в
обращении с миром неорганических существ. Когда я упомянул ему о том,  что
пронеслось у меня в уме, он ответил, что у меня нет вообще никакого  опыта
относительно того, что касается возможностей женщин-магов.
     - Почему, как  ты  думаешь,  мне  понадобилась  помощь  Кэрол,  чтобы
вытянуть твое тело из их мира? - спросил он. - Ты думаешь, это потому, что
она красива?
     - А почему же тогда, дон Хуан?
     - Потому что я не мог справиться с этим сам; а для нее это было сущей
чепухой. В их мире она проявляет особую ловкость.
     - Она исключение в этом смысле, дон Хуан?
     -  Женщины  вообще  от   природы   наделены   способностями   искусно
взаимодействовать с их миром; женщины-маги, конечно же, превосходят в этом
всех остальных.
     Кэрол Тиггс в этом отношении лучше всех, кого я знаю, потому что  как
нагваль она наделена великолепной энергией.
     Я подумал, что  поймал  дона  Хуана  на  серьезном  противоречии.  Он
говорил мне  раньше,  что  неорганические  существа  вообще  не  проявляют
интереса к женщинам. Теперь он утверждал обратное.
     - Нет. Я не противоречу себе, - заметил он, когда я высказал ему свои
мысли. - Я говорил тебе, что неорганические существа не преследуют женщин;
они гоняются только за мужчинами. Но я говорил также,  что  неорганические
существа воплощают женское начало,  и  что  вся  вселенная  воплощает  это
начало во многих отношениях. Из этого делай свои собственные выводы.
     Поскольку я никаким образом не мог сделать выводы, дон Хуан  объяснил
мне, что женщины-маги приходят в мир неорганических существ  и  уходят  из
него  когда  желают,  потому  что  они,  согласно  нашей  теории  обладают
повышенным осознанием и олицетворяют женское начало.
     - Ты знаешь об этом наверное? - спросил я.
     - Женщины из моей группы никогда не занимались этим, - признался  он,
- но не потому, что они не могли, а потому, что я отговаривал их.  Женщины
из твоей группы, с другой стороны, делали  это  также  часто,  как  меняли
юбки.
     Я почувствовал зияющую пустоту в животе. Я  действительно  ничего  не
знал о женщинах из своей группы. Дон Хуан утешил меня словами о  том,  что
обстоятельства моей жизни также сильно  отличались  от  обстоятельств  его
жизни, как и моя роль нагваля от его роли. Он уверил меня,  что  я  бы  не
стал разубеждать женщин из своей группы, даже если бы это вдруг пришло мне
в голову.
     Пока мы ехали в такси по дороге в  гостиницу,  где  Кэрол  собиралась
остановится, она развлекала нас,  подражая  людям,  которых  мы  знали.  Я
попытался быть серьезным и спросил ее о  нашем  предстоящем  задании.  Она
пробормотала какие-то извинения по поводу того,  что  неспособно  ответить
мне  с  надлежащей  серьезностью.  Дон  Хуан  громко  хохотал,  когда  она
изобразила торжественное звучание моего голоса.
     Устроив Кэрол в гостиницу, мы втроем блуждали  по  центральной  части
города, заглядывая  в  букинистические  магазины.  Мы  легко  поужинали  в
санборновском [Sanborn's - нечто напоминающее "макдональдс"]  ресторане  в
"доме под  черепицей".  Около  десяти  вечера  мы  вернулись  в  гостиницу
"Реджис". Мы направились прямо к лифту. Мой страх обострил мою способность
воспринимать  детали   интерьера.   Здание   гостиницы   было   старым   и
внушительным. Мебель в холле, очевидно, была новой лет сто назад. И все же
вокруг нас везде было что-то, напоминающее о бывшей  помпезности,  которая
определенно была привлекательной. Теперь я без труда понимал, почему Кэрол
так любила эту гостиницу.
     Прежде  чем  мы  вошли  в  лифт,  мое  беспокойство  достигло   таких
масштабов, что я вынужден  был  обратиться  к  дону  Хуану  за  последними
инструкциями.
     - Скажи мне еще раз, что мы должны сделать, - попросил я.
     Дон Хуан усадил нас на огромные старинные грязные  стулья  в  фойе  и
терпеливо объяснил нам, что, как только мы попадем  в  мир  неорганических
существ, мы должны выразить намерение передать управление сознанием  нашим
энергетическим телам. Он посоветовал нам с Кэрол высказать свое  намерение
совместно, хотя это было не столь  важно.  Действительно  важным,  по  его
словам, было только наше намерение полностью передать осознание обыденного
мира на попечение энергетического тела.
     - Как мы можем осуществить эту передачу осознания? - спросил я.
     - Передача сознания - это дело только  правильного  выражения  своего
намерения и обладание необходимым энергетическим потенциалом, - сказал он.
- Кэрол уже знает это все. Она уже делала это раньше. Она уже  посещала  в
физическом теле мир неорганических  существ,  когда  вытаскивала  тебя  от
туда. Помнишь? Ее энергия справится с этим трюком. Это склонит чашу весов.
     -  Что  значит  "склонит  чашу  весов"?  Я  чувствую  себя,   как   в
преисподней, дон Хуан.
     Дон Хуан объяснил, что выражение "склонить  чашу  весов"  означает  в
магии добавить весь физический вес к энергетическому телу. Он сказал,  что
при использовании сознания в качестве средства перемещения  в  другой  мир
решающую роль  играет  не  применение  какого-то  метода,  а  совокупность
намерения  и  достаточного  запаса  энергии.  Если  объем  энергии   Кэрол
прибавить к моему, получится одна  целостная  сущность,  объединяющая  нас
обоих, достаточно мощная, чтобы поднять наши физические тела  и  соединить
их с нашими энергетическими телами для  осуществления  перехода  в  другой
мир.
     - Что конкретно мы должны делать для того,  чтобы  оказаться  в  этом
другом мире? - спросила Кэрол.
     Ее вопрос напугал меня чуть ли не до смерти; ведь я считал, что она в
курсе всего происходящего.
     - Весь ваш физический вес должен  быть  перенесен  на  энергетическое
тело, - ответил дон Хуан, глядя ей в глаза. - Трудность  этого  маневра  в
том, чтобы обучить энергетическое тело вести себя соответствующим образом.
Но вы оба уже сделали это. Плохое умение обращаться с энергетическим телом
- единственная причина, по которой вы можете потерпеть  неудачу,  выполняя
этот  изящный  прием  окончательного  сталкинга.  Иногда  обычный  человек
случайно умудряется сделать это и оказывается в другом мире. Но это обычно
сразу же интерпретируют как сумасшествие или галлюцинации.
     Я бы отдал все что угодно, лишь бы дон Хуан  продолжал  рассказывать.
Но несмотря на мой протест и рациональное  стремление  узнать  больше,  он
посадил нас в лифт и мы поднялись на  третий  этаж,  где  находился  номер
Кэрол. Глубоко в душе я,  однако,  сознавал,  что  мое  беспокойство  было
вызвано не тем,  что  я  стремился  больше  узнать,  -  на  самой  глубине
притаился мой страх. Почему-то этот магический прием пугал меня больше чем
все то, что я выполнял по сей день.
     Последними напутственными словами дона Хуана были:
     - Забудьте о себе, и вы ничего  не  будете  бояться,  -  его  широкая
улыбка и кивок были приглашением обдумать это утверждение.
     Кэрол засмеялась и начала передразнивать голос дона Хуана, изображая,
как он  давал  нам  свои  подробные  указания.  То,  как  она  шепелявила,
придавало особый шарм словами дона Хуана. Иногда я  находил  ее  шепелявый
голос восхитительным. Но чаще всего я не мог его выносить.  К  счастью,  в
эту ночь я едва ли способен был слышать как она шепелявит.
     Мы вошли в ее комнату и  уселись  на  край  кровати.  Моей  последней
сознательной мыслью была мысль о том, что эта кровать  является  реликвией
начала века. Прежде чем я успел произнести хотя бы слово, я обнаружил себя
лежащим на  каком-то  диковинном  ложе.  Кэрол  была  рядом  со  мной.  Мы
привстали одновременно. Мы были раздеты и укрыты тонкими одеялами.
     - Что все это значит? - спросила она дрожащим голосом.
     - Ты не спишь? - ответил я неуместным вопросом.
     - Конечно же, не сплю, - сказала она с ноткой нетерпеливости.
     - Ты помнишь, где мы были? - спросил я.
     Затем последовала продолжительная тишина.
     Очевидно, она пыталась привести в порядок свои мысли.
     - Я думаю, что я реальна, а ты нет, - сказала она в конце концов. - Я
знаю, где я только что была. А ты хочешь обмануть меня.
     Я думал о ней точно также. Она  знала,  где  мы  были,  и  собиралась
проверить или разыграть  меня.  Дон  Хуан  говорил  мне,  что  нас  с  ней
одолевают демоны замкнутости и  недоверия.  И  сейчас,  очевидно,  я  имел
хорошую возможность убедиться в этом.
     - Я отказываюсь плясать  под  твою  дудку,  -  сказала  она,  ядовито
взглянув на меня. - Это я тебе говорю, кто бы ты ни был.
     Она взяла одно из одеял, которыми были укрыты, и завернулась в него.
     - Я собираюсь еще некоторое время полежать здесь, а потом отправиться
туда, откуда я приехала, - сказала она, изображая решительность. - А вы  с
нагвалем играйте сами в эти свои игры.
     - Прекрати болтать чепуху, - сказал я властно. - Мы в ином мире.
     Она не обратила никакого внимания на мои слова и  повернулась  спиной
ко мне, как недовольный разбалованный ребенок. Я  не  хотел  тратить  свое
внимание сновидения на тщетные попытки доказать реальность  происходящего.
Я начал изучать окружающее. Помещение было освещено только светом луны  за
окном, которое было как раз напротив нас. Мы были в небольшой комнате,  на
высокой кровати. Я заметил, что кровать была довольно примитивной.  Четыре
толстых столбика были врыты в землю, а сама основа кровати  была  решеткой
из длинных палок, прикрепленных к этим  столбикам.  Сверху  на  ней  лежал
толстый, но довольно твердый матрац. Не было ни постели, ни подушек. Мешки
из грубой ткани, заполненные чем-то непонятным, были свалены в кучи  возле
стен. Два мешка, положенные  друг  на  друга,  служили  подставкой,  чтобы
взбираться на нее. Рассматривая стены в поисках выключателя, я  обнаружил,
что наша высокая кровать находилась в углу у стены.
     У нашего изголовья была стена; я находился на внешнем краю кровати, в
то время как Кэрол лежала возле другой стены. Когда я сел на краю кровати,
я заметил, что она была более чем на три  фута  поднята  над  поверхностью
земли.
     Вдруг Кэрол привстала и произнесла, ужасно шепелявя:
     - Это отвратительно! Нагваль ведь не говорил мне,  что  я  окажусь  в
таком положении.
     - И я не знал, что все будет так, - сказал я. Я хотел сказать  что-то
еще или  завязать  разговор,  но  мое  беспокойство  достигло  невероятных
масштабов.
     - А ты заткнись,  -  перебила  она  меня  резким,  исполненным  злобы
голосом. - Ты не существуешь. Ты - призрак. Исчезни! Исчезни!
     Ее шепелявый голос показался мне забавным, и  это  отвлекло  меня  от
моего неотступного страха. Я встряхнул ее за плечи. Она вскрикнула, но  не
столько от боли, сколько от удивления и раздражения.
     - Я - не призрак, - сказал  я.  -  Мы  путешествуем,  объединив  нашу
энергию.
     Кэрол Тиггс славилась среди нас своей способностью быстро привыкать к
любой ситуации. Уже через несколько мгновений она уверовала  в  реальность
нашего положения и начала искать в полусне свою одежду. Я восхищался  тем,
что она не боится. Она увлеклась поисками, размышляя вслух о том, где  она
могла оставить свою одежду, если бы ложилась в постель в этой комнате.
     - Ты видишь где-нибудь стул?  -  спросила  она.  Я  туманно  различал
нагромождения из трех мешков, которое могло бы служить  в  качестве  стола
или высокой скамьи. Она спрыгнула с кровати, подошла к  ней  и  обнаружила
там нашу одежду, аккуратно сложенную так, как она обычно это  делала.  Она
подала мне мою; одежда была в самом деле моей, но не той, в которой я  был
тогда, когда находился в номере Кэрол в гостинице "Реджис".
     - Это не моя одежда, - прошепелявила она. - А может быть, и моя.  Как
странно!
     Мы оделись молча. Я хотел сказать ей, что вот-вот начну беспокоиться.
Также хотел высказаться о том, как быстро мы переместились в этот мир, но,
когда я начал одеваться, то обнаружил, что мои мысли о  нашем  путешествии
стали очень туманными. Я едва ли мог помнить, где мы  были  до  того,  как
проснулись в этой комнате. Было так, будто комната в гостинице  приснилась
мне. Я делал всевозможные попытки вспоминать, преодолевая  туман,  который
начал окутывать меня.  Мне  удалось  разогнать  дымку  в  памяти,  но  это
истощило всю мою  энергию.  Мои  старания  привели  к  тому,  что  я  стал
задыхаться и покрылся испариной.
     - Что-то чуть-чуть было не одолело меня, - сказала Кэрол. Я  взглянул
на ее. У нее на теле, также как и у меня, выступил пот. -  Оно  тебя  тоже
едва не одолело. Что ты думаешь об этом?
     - Все зависит от положения точки сборки,  -  сказал  я  с  абсолютной
уверенностью. Она согласилась со мной.
     - Это неорганические существа одерживают верх  над  нами,  -  сказала
она, дрожа. - Нагваль предупреждал, что это будет ужасно, но я никогда  не
могла подумать, что это будет так ужасно.
     Я полностью согласился с ней; мы попали в  отвратительную  переделку,
но я не мог понять, откуда взялся весь ужас нашей ситуации. Ни я, ни Кэрол
не  были  уже  новичками;  мы  наблюдали  и   участвовали   во   множестве
экспериментов, среди которых были совершенно невыносимые. Но в этой  нашей
комнате, где мы находились в сновидении, было что-то  невероятно  страшное
для меня.
     - Мы в сновидении, не так ли? - спросила Кэрол. Я подтвердил это  как
нечто несомненное, хотя я бы отдал все, чтобы  здесь  оказался  дон  Хуан,
чтобы победить в этом меня самого.
     - Почему я так испугалась? - спросила она меня так, будто  я  мог  ей
это рационально объяснить.
     Прежде, чем я смог подумать  об  этом,  она  сама  ответила  на  свой
вопрос. Она сказала, что  в  действительности  ее  испугала  невозможность
ощущать что-либо еще, кроме доступного органам чувств. Так  бывает,  когда
точка сборки не может переместиться из положения, в котором она  находится
в этот момент. Она напомнила мне, что дон Хуан говорил нам  о  власти  над
нами обыденного мира  в  результате  того,  что  точка  сборки  неподвижно
пребывает в обычном месте. Именно эта неподвижность  точки  сборки  делает
наше ощущение мира настолько самодостаточным и тягостным, что мы не  можем
выйти за его пределы. Кэрол также напомнила  мне  еще  об  одной  вещи,  о
которой ей говорил нагваль: если мы  хотим  преодолеть  эту  самодовлеющую
силу, мы должны рассеять туман, то есть сместить точку  сборки  с  помощью
намерения изменить ее местоположение.
     Раньше я никогда не понимал, что дон Хуан имел ввиду,  произнося  эти
слова. Но я постиг смысл этого, поскольку должен был перевести свою  точку
сборки в другое  положение,  чтобы  рассеять  туман  мира,  в  котором  мы
находились и который уже начал было поглощать меня.
     Кэрол и я, не говоря друг другу ни слова больше,  подошли  к  окну  и
выглянули. Мы были в  сельской  местности.  Лунный  свет  озарял  какие-то
низкие темные очертания  жилых  сооружений.  Судя  по  всему,  мы  были  в
подсобном помещении или кладовой большого сельского дома.
     - Ты помнишь, как мы здесь ложились в кровать? - спросила Кэрол.
     - Я почти помню это, - сказал я, имея ввиду именно это.
     Я объяснил ей, как вынужден был прилагать усилия, чтобы  сохранить  в
уме образ ее гостиничного номера.
     - Мне пришлось делать тоже самое, - сказала она испуганным шепотом. -
Я знаю, что если мы, оказавшись здесь, потеряем память, - нам конец.
     Затем она спросила меня, хочу ли я выйти из этого сарая и посмотреть,
что снаружи. Я отказался. Мое предчувствие  чего  то  плохого  было  таким
сильным, что я был не в состоянии произнести ни слова.  Я  только  покачал
головой в ответ.
     - Ты во многом прав, когда не хочешь выходить отсюда, - сказала  она.
- Я предчувствую, что если  мы  выйдем  из  этой  лачуги,  мы  никогда  не
вернемся назад.
     Я хотел  было  открыть  дверь  и  только  выглянуть  наружу,  но  она
остановила меня.
     - Не делай этого, - сказала она. - Ты  можешь  спустить  сюда  что-то
снаружи.
     В это время перед моим мысленным взором прошел образ ветхой клетки, в
которой мы с Кэрол находились. Все что угодно - например, открытая  дверь,
- могло нарушить неустойчивое равновесие этой клетки. В тот момент,  когда
я подумал об этом, у нас одновременно появилось одно и тоже стремление. Мы
так быстро сняли с себя одежду, как будто от этого  зависело  наша  жизнь;
затем мы запрыгнули на высокую  кровать,  не  пользуясь  для  этого  двумя
мешками, стоящими там в качестве лестницы. Но  в  следующее  мгновение  мы
были вынуждены спрыгнуть обратно вниз.
     Было очевидно, что мы с Кэрол одновременно поняли одно  и  тоже.  Она
подтвердила мою догадку, когда сказала:
     - Если мы используем что-нибудь принадлежащее этому миру,  мы  только
ослабляем себя. Когда я стою здесь раздетый, вдали от кровати и  вдали  от
окна, я без затруднений вспоминаю о том, откуда пришла. Но если я лежу  на
кровати, надеваю на себя эту одежду или выглядываю в  окно,  я  ощущаю  на
себе воздействие этого мира.
     Мы долго стояли в центре комнаты, прижавшись друг к другу.
     Зловещее подозрение начало терзать мой ум.
     - Как мы будем возвращаться в наш мир? - спросил я в надежде, что она
знает.
     - Возврат в наш мир произойдет сам по себе, если мы не  затеряемся  в
местном тумане,  -  сказала  она  с  чувством  несокрушимой  убежденности,
которое всегда было ей свойственно.
     И она была  права.  Через  некоторое  время  мы  с  Кэрол  проснулись
одновременно в ее постели в номере гостиницы "Реджис". Было так  очевидно,
что мы снова находимся в нашем обычном мире, что мы не задавали вопросов и
не сомневались в этом. Солнечный свет был ослепительным.
     - Как мы вернулись оттуда? - спросила Кэрол. -  Или,  лучше  сказать,
когда мы вернулись?
     Я не  знал,  что  ответить  или  что  подумать.  Я  не  был  способен
размышлять и ничего не мог с собой поделать.
     - Ты думаешь, мы только что вернулись? -  настаивала  Кэрол.  -  Или,
возможно, мы проспали здесь всю ночь. Смотри! На мне ничего нет. Когда  мы
разделись?
     - Мы разделись в том мире, - сказал я и сам  удивился,  услышав  свой
голос.
     Мой ответ, казалось, озадачил Кэрол. Она не понимающе  посмотрела  на
меня, а затем на свое обнаженное тело.
     Мы неподвижно  сидели  долгое  время.  Нам  обоим  казалось,  что  мы
совершенно неспособны сделать над собой  усилие.  Но  затем  внезапно  нас
одновременно посетила одна  мысль.  Мы  мгновенно  оделись,  выскочили  из
комнаты, преодолели два пролета лестницы по пути к выходу, пересекли улицу
и ворвались в гостиничный номер дона Хуана.
     Нечленораздельно, задыхаясь  и  давая  выход  своим  эмоциям,  мы  по
очереди рассказывали ему о происшедшем.
     Он подтвердил наши подозрения.
     - То, что вы сделали, было едва ли не самой  опасной  вещью,  которую
можно себе вообразить, - сказал он.
     Он обратился к Кэрол  и  сказал  ей,  что  наши  старания  увенчались
одновременно полной удачей и абсолютным  поражением.  Мы  сумели  передать
сознание обыденного мира энергетическому телу, тем  самым  путешествуя  со
своим физическим телом, но нам не удалось избежать влияния  неорганических
существ. Он сказал, что сновидящие обычно переживают процесс перехода  как
последовательность медленных превращений, и что  им  приходится  при  этом
несколько раз высказывать свое намерение  воспользоваться  осознанием  как
средством передвижения. В нашем случае  обошлось  без  этих  промежуточных
шагов.  Из-за  вмешательства  неорганических  существ  мы   оба   были   с
невероятной скоростью заброшены в некоторый враждебный мир.
     -  Ваше  путешествие  стало  возможным  не  вследствие   объединенной
энергии, - продолжал он. - Что-то другое забросило вас  в  иной  мир.  Оно
подобрало для вас соответствующую одежду.
     - Ты хочешь сказать, нагваль, что и  одежда,  и  кровать,  и  комната
встретились на нашем  пути  только  потому,  что  мы  попали  под  влияние
неорганических существ? - спросила Кэрол.
     - Еще бы! - ответил он. - Как правило сновидящие просто путешествуют.
Но ваше путешествие оказалось не таким, вы оказались рядом со  сценой,  на
которой состоялась представление, бывшее  когда-то  проклятием  для  магов
прошлого. Сними происходило в точности то, что случилось  теперь  с  вами.
Неорганические существа завлекали их в миры, из  которых  маги  не  смогли
вернуться. Мне следовало бы предвидеть это, но я даже не догадывался,  что
неорганические существа могут проявить свою сущность, устраивая вам  такую
ловушку.
     - Ты хочешь сказать, что они хотели заставить нас  навсегда  остаться
там? - спросила Кэрол.
     - Если бы вышли из той лачуги, вы до сих пор безнадежно скитались  бы
в том мире, - сказал дон Хуан.
     По его словам, вследствие того,  что  мы  перенеслись  в  другой  мир
вместе с физическими телами, фиксация наших точек сборки на том положении,
в которое ее установили неорганические существа, была такой  прочной,  что
это создало нечто типа тумана, сделавшего недоступным память  о  мире,  из
которого  мы  пришли.  Он   прибавил,   что   обычным   следствием   такой
неподвижности является невозможность возврата точки сборки в  ее  исходное
положение, что и происходило с магами прошлого.
     - Задумайтесь над этим, - призвал он  нас.  -  Возможно,  именно  это
происходит со всеми нами в этом нашем обыденном мире. Мы пребываем  здесь,
и фиксация нашей точки сборки так прочна, что мы забыли, откуда мы  пришли
и в чем состояла цель нашего прибытия туда.
     Дон Хуан не хотел больше говорить о нашем путешествии. Я  чувствовал,
что он не хочет нагонять на нас лишний страх и беспокойство.  Он  пошел  с
нами позавтракать, хотя было уже далеко за полдень. Когда мы  подходили  к
ресторану, находившемуся за несколько  кварталов  от  гостиницы  по  авеню
Франциско Мадеро, было  уже  шесть  вечера.  Мы  с  Кэрол  проспали  около
восемнадцати часов, - если то, что с нами происходило, можно было  назвать
сном.
     - Только дон Хуан был голоден. Кэрол с оттенком раздражения отметила,
что он ест, как  свинья.  Почти  все,  сидевшие  за  соседними  столиками,
оглянулись, когда услышали смех дона Хуана.
     Ночь была теплой. Звезды переполняли небо. Мы сидели  на  скамейке  в
Пасео Аламедо. Дул мягкий ласковый ветерок.
     - Есть один вопрос, не дающий мне покоя, - сказала Кэрол дону  Хуану.
- Мы ведь на самом деле занимались не тем, что использовали осознание  как
средство совершить путешествие, правда?
     - Это правда, - сказал дон Хуан и глубоко вздохнул. - Задача состояла
в том, чтобы увильнуть от неорганических существ и не  попасть  к  ним  во
власть.
     - А что нам делать теперь? - спросила она.
     - Вам следует временно отложить занятия сталкингом сталкеров, пока вы
не окрепнете, - сказал он. - А может  быть  и  так,  что  вам  никогда  не
удастся постичь это искусство. В конце концов, это не имеет значения: если
не подходит одно, подойдет другое. Магия - это бесконечное дерзание.
     Он объяснил нам снова, будто пытаясь запечатлеть свои слова  в  нашем
уме, что для использования осознания как части окружающего мира сновидящие
прежде всего должны путешествовать в мир неорганических существ. Затем  им
следует использовать эти путешествия как трамплин для  накопления  нужного
количества этой  действительно  темной  энергии.  После  чего  им  следует
проявить намерение достичь других миров с помощью осознания.
     - Неудача вашего путешествия объясняется  тем,  что  у  вас  не  было
шансов использовать для перемещения осознание, - продолжал он. - Не успели
вы оказаться в мире неорганических существ, как вас сразу же перебросило в
иной мир.
     - Что бы ты нам порекомендовал делать теперь? - спросила Кэрол.
     Я бы посоветовал вам видеться как  можно  реже,  -  сказал  он.  -  Я
уверен,  что  неорганические  существа  не  преминут  опять  поймать  вас,
особенно если вы будете объединять вашу энергию.
     Поэтому, начиная с этого  времени  мы  с  Кэрол  Тиггс  преднамеренно
держались подальше друг от друга. Возможность того, что мы снова  нечаянно
влипнем в похожее путешествие, была слишком реальной и  опасной  для  нас.
Дон Хуан поддерживал нашу  решимость  не  встречаться,  повторяя  снова  и
снова, что  наша  объединенная  энергия  вполне  может  снова  подтолкнуть
неорганические существа к тому, чтобы завлечь нас в ловушку.
     Дон Хуан снова включил в мою практику сновидения  видение  энергии  в
сноподобных состояниях, которые порождают  ее.  Через  некоторое  время  я
научился видеть все, что  появлялось  передо  мной.  Продолжая  заниматься
дальше, я достиг совершенно удивительного  состояния:  я  не  мог  разумно
описать то, что я видел. Мои ощущения говорили мне,  что  я  достиг  таких
уровней восприятия, для выражения которых у меня не было слов.
     Дон  Хуан  объяснил,  что  мои  непонятные  и   неописуемые   видения
свидетельствуют об  использовании  осознания  моим  энергетическим  телом.
Однако, это было использование его не в качестве средства перемещения, для
чего у меня не хватало энергии, но  для  восприятия  энергетических  полей
неживой материи или живых существ.



                              11. АРЕНДАТОР

     Практика сновидений в  том  виде,  который  был  привычен  для  меня,
закончилась. Когда я в следующий раз встретился с доном Хуаном, он поручил
руководство надо мной двум членам своей партии: Флоринде  и  Зулейке.  Они
являлись его ближайшими соратниками. Их инструкции касались не только врат
сновидения,  но   были   посвящены   и   различным   путям   использования
энергетического тела, но все это не имело для меня  особой  важности,  так
как наше общение  было  достаточно  непродолжительным.  У  меня  создалось
впечатление,  что  они   скорее   были   заинтересованы   в   том,   чтобы
проэкзаменовать меня, чем в обучении чему-либо.
     -  Не  осталось  больше  ничего,  чему  я  мог  бы  научить  тебя   о
сновидениях, - сказал дон Хуан, отвечая на мой вопрос о положении дел.
     - Мое время на этой земле  закончилось.  Но  остается  Флоринда.  Она
теперь единственная, кто будет  направлять  не  только  тебя,  но  и  всех
остальных моих учеников.
     - Будем ли мы с ней продолжать мою практику сновидения?
     - Этого не знаю ни я, ни она. Все зависит от духа. Реального  игрока.
Мы  не  играем  сами  по  себе.  Мы  просто  пешки  в  его  руках.  Следуя
предначертаниям духа, я должен сказать  тебе,  что  представляют  из  себя
четвертые врата сновидения, хотя направлять тебя я больше не смогу.
     - Я не понимаю, какой тогда смысл разжигать мой интерес?
     - Дух не оставляет решать это ни тебе, ни мне. Я должен описать  тебе
четвертые врата сновидения, нравится мне это или нет.
     Дон Хуан объяснил, что в четвертых  вратах  сновидения  тело  энергии
путешествует  в  особые  конкретные  места,  и  что  существуют  три  пути
использования четвертых врат: первый - путешествовать в определенные места
этого мира, второй - путешествовать  в  определенные  места  за  пределами
этого мира, и третий -  путешествовать  в  те  места,  которые  существуют
только в намерении других. Он отметил, что последний путь наиболее трудный
и опасный из всех и, более того, является склонностью древних магов.
     И что же, по-твоему, мне делать с этим знанием? - спросил я.
     - В данный момент - ничего. Просто отложи его, пока не понадобится.
     - Ты хочешь сказать, что я смогу пересечь четвертые врата  сновидения
самостоятельно, без всякой помощи?
     - Сможешь ты это сделать или нет - зависит от духа.
     Он резко оборвал тему, и в результате  у  меня  отнюдь  не  создалось
впечатления,  что   я   смогу   достичь   и   пересечь   четвертые   врата
самостоятельно.
     Затем дон Хуан назначил мне последнюю встречу, для того,  чтобы,  как
он сказал, устроить мне магические проводы: заключительный  пункт  в  моей
практике сновидения. Он сказал,  что  мы  встретимся  с  ним  в  небольшом
городке в Южной Мексике, где жил он и члены его партии магов.
     Я прибыл туда после полудня. Мы с доном Хуаном  сидели  в  патио  его
дома на каких-то неудобных плетеных стульях, покрытых толстыми  подушками.
Дон Хуан посмеивался и подмигивал мне.  Стулья  были  подарком  одного  из
женских воинов его партии, и мы просто должны были сидеть так, словно  нас
ничто не беспокоит, особенно его. Стулья  были  куплены  в  Фениксе,  штат
Аризона, и с большими сложностями переправлены в Мексику.
     Дон Хуан попросил прочесть ему стихотворение Дилана Томаса,  которое,
по его словам, в данный момент больше всего подходило к моему состоянию:

                  Я стремился уйти
                  От лжи, подобной шипенью змеи
                  И непрерывный плач старого ужаса
                  Становящийся день ото дня все
                                             невыносимее
                  Стекает через холм в пучину моря...

                  Я стремился уйти, но я боюсь;
                  Немного жизни, еще нерастраченной,
                                            может взорваться
                  В границах старой лжи, горящей на земле,
                  И, потрескивая в воздухе, оставить меня
                                               полуослепшим.

     Дон Хуан встал и сказал, что он собирается прогуляться по  площади  в
центре города. Он предложил мне присоединиться к нему. Я тут же решил, что
стихотворение как-то ухудшило его настроение, и  ему  необходимо  развеять
его.
     Мы дошли до площади, не говоря друг другу ни слова. Несколько раз  мы
обошли  ее,  все  еще  продолжая  молчать.  Возле  магазинов  на   улицах,
обращенных в сторону восточной  и  северной  сторон  парка,  околачивалось
несколько прохожих. Все улицы, окружавшие парк, были вымощены кое-как. Они
были застроены массивными, одноэтажными кирпичными  домами  с  черепичными
кровлями, белыми  стенами  и  окрашенными  в  синий  или  коричневый  цвет
дверями. На боковой улочке в квартале от площади угрожающе вздымались  над
крышей  единственной  в   городе   гостиницы   высокие   стены   громадной
колониальной церкви, похожей на марокканскую мечеть.
     На южной стороне располагались два  ресторана,  которые  существовали
бок о бок, необъяснимым образом процветая в таком соседстве,  хотя  в  них
готовили практически одни и те же блюда и по одинаковым ценам.
     Я наконец нарушил молчание, спросив дона  Хуана,  не  находит  ли  он
странным, что оба ресторана были практически одинаковыми.
     - В этом городе возможно все, - ответил дон Хуан.
     Что-то в его голосе вызвало у меня ощущение сильного дискомфорта.
     - Почему ты так нервничаешь? -  спросил  он  с  серьезным  выражением
лица. - Ты знаешь что-нибудь, о чем не говоришь мне?
     Почему я нервничаю? Смешно. Я всегда нервничаю  рядом  с  тобой,  дон
Хуан. Иногда сильнее, чем другие.
     Казалось, он прилагал значительные усилия, чтобы не рассмеяться.
     - Нагвали не самые дружественные  существа  на  земле,  -  сказал  он
извиняющимся тоном. - Я научился этому весьма нелегким образом в борьбе со
своим учителем, ужасающим  нагвалем  Хулианом.  Казалось,  от  одного  его
присутствия для меня мерк дневной свет. Иногда он,  бывало,  фокусировался
на мне, и мне тогда казалось, что моя жизнь висит на волоске.
     - Ты, дон Хуан, несомненно оказываешь на меня такое же воздействие.
     Он открыто рассмеялся.
     - Нет, нет. Ты явно преувеличиваешь. Да по сравнению с ним  я  просто
ангел.
     - Может быть, по сравнению с ним ты и ангел, только вот  у  меня  нет
возможности сравнивать.
     Он рассмеялся, а потом опять стал серьезным.
     - Сам не знаю почему, но мне явно страшно, - объяснил я.
     - Ты чувствуешь, что у тебя есть причина для страха? - спросил  он  и
остановился, чтобы рассмотреть меня.
     Тон его голоса и то, как  он  поднял  брови,  создавали  впечатление,
будто он подозревает, что я о чем-то  умалчиваю.  Очевидно  было,  что  он
искал случая разоблачить меня.
     - Твоя настойчивость меня удивляет, - сказал я. -  Мне  кажется,  что
ты, а не я, и есть тот, кто что-то прячет в своем рукаве.
     - Кое-что в моем рукаве имеется, - согласился он и усмехнулся.  -  Но
не в этом дело. Дело в том, что в этом городе есть нечто, что ждет тебя. И
ты  не  до  конца  знаешь,  что  это,  или  ты  знаешь,  что  это,  но  не
осмеливаешься сказать мне, или ты вовсе ничего об этом не знаешь.
     - Что же меня здесь ждет?
     Вместо ответа дон Хуан возобновил прогулку, и  мы  продолжали  ходить
вокруг площади  в  полном  молчании.  Мы  несколько  раз  обошли  площадь,
выискивая, где бы сесть. Вскоре несколько молодых женщин встали со  скамьи
и ушли.
     - Годами я рассказывал тебе о заблуждениях магов древней  Мексики,  -
сказал дон Хуан, усевшись на скамью и жестом предлагая мне сесть рядом.
     С горячностью человека, который  рассказывает  об  этом  впервые,  он
опять повторил мне то, о чем говорил много раз: что те маги,  направляемые
исключительно эгоистическими интересами, все свои усилия сосредоточили  на
совершенствовании  методов,  которые  уводили  все  дальше  и  дальше   от
состояния трезвости и ментального равновесия, что они в конце концов  были
уничтожены,  когда  сложные  конструкции  их  убеждений  и  методов  стали
настолько громоздкими, что они были просто  не  способны  поддерживать  их
дальше.
     Конечно, маги древности жили и множились в этих местах, - сказал  он,
наблюдая за моей реакцией. - Здесь, в этом городе.  Этот  город  на  самом
деле был построен на развалинах одного из их городов. Здесь, именно в этом
месте маги древности и совершали все свои деяния.
     - Ты это знаешь наверняка, дон Хуан?
     - Очень скоро ты будешь знать это так же точна.
     Мое возросшее беспокойство  заставило  меня  делать  то,  чего  я  не
выносил: начать фокусироваться на себе. Дон Хуан,  видя  мое  раздражение,
подлил масла в огонь.
     - Очень скоро мы узнаем, кто тебе больше нравится: древние  маги  или
современные.
     - Что за удовольствие тебе пугать меня этими  странными  и  зловещими
разговорами, - запротестовал я.
     Общение с  доном  Хуаном  в  течение  тринадцати  лет,  помимо  всего
прочего,  приучило  меня   рассматривать   панику   как   фактор,   обычно
сопутствующий скорому возникновению какой-то очень важной ситуации.
     Дон Хуан, казалось, колеблется. Я заметил, что  он  украдкой  бросает
взгляды на церковь. Он даже казался рассеянным. Когда я заговорил  с  ним,
он, казалось, не услышал моих слов. Я повторил свой вопрос.
     - Ты ждешь кого-нибудь?
     - Да, сказал он. - Можешь не сомневаться,  жду.  Ты  поймал  меня  на
сканировании окружающего пространства моим энергетическим телом.
     - И что ты почувствовал, дон Хуан?
     - Мое энергетическое тело чувствует, что все на своих  местах.  Пьеса
начинается вечером. Ты - главный герой. Я характерный  актер  с  маленькой
незначительной ролью. Мой выход - в первом акте.
     - Что ты имеешь в виду?
     Он не ответил мне, улыбнувшись с видом человека, который знает, но не
говорит.
     - Я готовлю почву, - сказал  он,  -  так  сказать,  разогревая  тебя,
втолковывая идею о том, что современные маги извлекли серьезный урок.  Они
поняли, что только в случае, если они  будут  полностью  отрешенными,  они
могут получить энергию и стать свободными. Это  особый  вид  отрешенности,
который рождается не из страха или праздности, но из уверенности.
     Дон Хуан умолк и встал, вытянув руки перед собой в стороны,  а  затем
за спину.
     -  Сделай  то  же  самое,  -  посоветовал  он  мне.  -  Это   снимает
скованность, а тебе нужно быть  очень  собранным  перед  лицом  того,  что
предстоит тебе вечером.
     Он широко улыбнулся.
     - Этим вечером к тебе придет или полная отрешенность  или  абсолютное
индульгирование. Это тот выбор, который должен сделать каждый нагваль моей
линии.
     Он опять сел и сделал глубокий  вдох.  То,  что  он  сказал,  похоже,
забрало всю его энергию.
     - Я думаю, что способен  понять  отрешенность  и  индульгирование,  -
продолжал он, - потому что знал двух нагвалей: моего бенефактора,  нагваля
Хулиана, и его учителя, нагваля  Элиаса.  Я  видел  различие  между  ними.
Нагваль Элиас был отрешенным до такой степени, что мог отказаться от  дара
силы.  Нагваль  Хулиан  тоже  был  отрешенным,  но  не  настолько,   чтобы
отказаться от такого дара.
     - Судя по тому, что ты говоришь, - заметил я, - я мог бы сказать, что
сегодня вечером ты готовишь меня к какому-то испытанию. Это правда?
     - У меня нет власти подвергать тебя испытаниям какого бы то  ни  было
рода, но у духа она есть.
     Он сказал это с усмешкой, а затем добавил:
     - Я просто его проводник.
     - Что дух собирается сделать для меня, дон Хуан?
     - Я могу только сказать, что  сегодня  вечером  ты  получишь  урок  в
сновидении так, как это бывало обычно, но  это  будет  урок  не  от  меня.
Кое-кто другой собирается быть твоим учителем и гидом этим вечером.
     - И кто же это?
     - Тот, кто может оказаться для тебя полной неожиданностью, -  или  не
будет неожиданностью вовсе.
     - Какого типа урок сновидения я получу?
     - Это урок о четвертых  вратах  сновидения.  И  он  состоит  из  двух
частей. Первую я тебе вскоре  объясню.  Вторую  часть  объяснить  тебе  не
сможет никто, потому что это нечто,  касающееся  только  тебя  лично.  Все
нагвали моей линии получали такой урок из двух частей.  Но  все  они  были
разные: они всегда в точности соответствуют особенностям личности  каждого
нагваля.
     - Твое объяснение совершенно не помогает мне, дон Хуан. Я только  еще
больше нервничаю.
     Мы долго молчали. Я был испуган, не мог успокоиться и  не  знал,  что
сказать, чтобы это не выглядело жалко.
     - Как ты уже знаешь, способность современных нагвалей непосредственно
ощущать энергию - это дело личного достояния, -  сказал  дон  Хуан.  -  Мы
управляем точкой сборки  посредством  самодисциплины.  Для  древних  магов
перемещение точки сборки было следствием подчинения другим - их  учителям,
которые осуществляли эти перемещения темными способами и  представляли  их
своим ученикам как дары силы.
     - Что-то сделать для нас может только тот, кто обладает большей,  чем
у нас, энергией, - продолжал он. - Например, нагваль Хулиан мог превращать
меня по своему желанию в кого угодно: от дьявола до  святого.  Но  он  был
безупречным нагвалем и позволял мне  быть  собой.  Древние  маги  не  были
безупречными, и посредством  непрерывных  усилий  достигали  контроля  над
другими, создавая ситуации, полные ужаса и мрака, которые передавались  от
учителя к ученику.
     Он поднялся и внимательно осмотрелся по сторонам.
     - Как видишь, этот город невелик, - продолжал он,  -  но  для  воинов
моей линии он имеет  неповторимое  очарование.  Здесь  находится  источник
того, что мы есть, и источник того,  чем  мы  не  хотим  быть.  Мое  время
заканчивается и я должен передать тебе определенные мысли, рассказать тебе
определенные истории, привести тебя в контакт с определенными  сущностями,
так же, как это делал со мной мой бенефактор.
     Дон Хуан сказал, что, как мне это уже хорошо известно - все,  чем  он
является и все, что он знает, - наследие его учителя, нагваля  Хулиана.  В
свою очередь, тот унаследовал  все  от  своего  учителя,  нагваля  Элиаса.
Нагваль Элиас - от нагваля Розендо; тот - от нагваля Лухана, нагваль Лухан
- от нагваля Сантистебана, нагваль Сантистебан - от нагваля Себастьяна.
     Он повторил мне очень официальным тоном то, что объяснял уже не  раз:
что перед нагвалем Себастьяном было еще восемь нагвалей, но те были совсем
другими. Они по-другому  относились  к  магии,  иначе  понимали  ее,  хотя
оставались при этом в русле все той же магической линии.
     - Ты должен вспомнить теперь и повторить мне все, что я говорил  тебе
о нагвале Себастьяне, - потребовал он.
     Его просьба показалась мне странной, но я повторил все то, о  чем  не
раз слышал от него самого или членов его отряда  о  нагвале  Себастьяне  и
мифологическом маге древности, бросившем вызов смерти, известного всем  им
как "арендатор".
     - Ты знаешь, что "бросивший вызов смерти" каждое поколение делает нам
дары силы, - сказал дон Хуан, - и именно особая природа  этих  даров  силы
стала тем фактором, который изменил само направление нашей линии.
     Он объяснил, что арендатор, будучи магом  старой  школы,  обучился  у
своих учителей всем сложностям перемещения своей  точки  сборки.  Так  как
тысячи лет странной  жизни  и  осознания  -  это  время,  достаточное  для
совершенствования чего угодно, - теперь он знает, как достичь  и  удержать
сотни, если не тысячи, позиций точки сборки.
     Его дары одновременно  являются  как  планом  для  перемещения  точки
сборки в особые места, так и руководством  по  удержанию  ее  в  избранных
позициях, достигая таким образом состояния соответствия.
     Это был пик артистичности дона Хуана. Я никогда не  видел  его  более
драматичным. Если бы я не знал его столь хорошо, я бы поклялся, что,  судя
по интонациям его голоса, он охвачен глубоким страхом  или  беспокойством.
Его  жесты  могли  бы  создать  у  меня  впечатление,  что  он  актер,   с
совершенством изображающий нервозность и озабоченность.
     Дон Хуан  внимательно  посмотрел  на  меня  и,  словно  делая  тайное
признание,  сообщил  мне,  что,  к  примеру,  нагваль  Лухан  получил   от
арендатора в дар не менее  пятидесяти  позиций.  Он  ритмически  покачивал
головой, как бы молча призывая меня обратить внимание на то, что он только
что сказал. Я молчал.
     Пятьдесят позиций! - воскликнул он драматически. - Даже дара  в  виде
одной или, самое большее, двух позиций точки  сборки  было  бы  более  чем
достаточно.
     Он пожал плечами как бы в замешательстве.
     - Мне рассказывали, что арендатор чрезвычайно любил нагваля Лухана, -
продолжал он. Они были связаны такой тесной дружбой, что стали практически
неразделимы. Мне говорили, что нагваль Лухан и арендатор часто заходили  в
церковь, особенно во время утренних богослужений.
     Прямо здесь, в этом городе? - потрясенно спросил я.
     - Именно здесь, - ответил он. - Возможно, более  ста  лет  назад  они
садились именно на это место, разве что на другую скамью.
     - Нагваль Лухан и арендатор в самом деле гуляли по  этой  площади?  -
снова спросил я, не в силах преодолеть свое изумление.
     - Конечно! - воскликнул он. - Я взял тебя с  собой  сегодня  вечером,
потому что стихотворение, которое ты мне читал, натолкнуло меня на  мысль,
что пришло время для твоей встречи с арендатором.
     Паника охватила меня как степной пожар. Я стал задыхаться.
     - Мы обсудили странные достижения  древних  магов,  -  продолжал  дон
Хуан. - Но всегда тяжело воспринимать  объяснения,  не  имея  собственного
знания. Я могу повторять тебе снова и снова до самого судного дня то,  что
является абсолютно ясным для меня,  но  остается  недоступным  для  твоего
понимания или веры, потому что у тебя нет практического знания об этом.
     Он поднялся и оглядел меня с головы до ног.
     Пойдем в церковь, -  сказал  он.  -  Арендатор  любит  церковь  и  ее
окрестности. Я уверен, что сейчас самое время пойти туда.
     За время нашего знакомства с доном Хуаном так страшно мне было  всего
несколько раз. Я оцепенел. Когда я все-таки встал, все мое  тело  дрожало.
Живот стянуло в узел. Однако я молча пошел за ним в сторону церкви; колени
дрожали и ноги буквально подгибались на каждом шагу. К тому времени, когда
мы прошли квартал от площади и подошли к сложенным из известняка ступеням,
ведущим в церковь, я был близок к обмороку. Для  поддержки  дон  Хуан  был
вынужден обхватить меня за плечи.
     - Арендатор здесь, - сказал он так просто, как будто сообщал о старом
друге.
     Я посмотрел в том направлении, куда он указал,  и  увидел  группу  из
пяти женщин и трех мужчин в дальнем конце  галереи.  На  первый  брошенный
мною быстрый и панический взгляд, в тех людях не было ничего необычного. Я
даже не мог сказать, заходили они в церковь или выходили из нее. Однако  я
заметил, что они не составляют единой группы.  Они  оказались  там  вместе
случайно.
     К тому моменту, как мы с доном  Хуаном  подошли  к  маленькой  двери,
врезанной в массивные  деревянные  ворота  церкви,  три  женщины  вошли  в
церковь. Трое мужчин и две другие  женщины  уходили.  Я  в  замешательстве
посмотрел на дона Хуана, ожидая указаний.
     Движением подбородка он обратил мое внимание на чашу со святой водой.
     Мы должны соблюдать обычаи и перекреститься, - прошептал он.
     - Где арендатор? - тоже шепотом спросил я.
     Дон  Хуан  погрузил  кончики  пальцев   в   воду   и   перекрестился.
Повелительным жестом подбородка он заставил меня сделать то же самое.
     - Был ли арендатор одним из троих мужчин, которые вышли? -  прошептал
я ему на ухо.
     - Нет, - шепнул он в ответ.  -  Арендатор  -  одна  из  трех  женщин,
которые остались. Она там, сзади.
     В этот  момент  женщина  в  заднем  ряду  повернула  ко  мне  голову,
улыбнулась и кивнула.
     Одним прыжком я оказался у двери и выбежал наружу. Дон  Хуан  выбежал
вслед за мной. Он догнал меня с невероятной ловкостью и схватил за руку.
     - Куда это ты собрался? - спросил он.
     Все его лицо и тело сотрясались от смеха.
     Он крепко держал меня за руку, пока я жадно  глотал  воздух  и  самым
настоящим образом  задыхался.  Приступы  смеха  накатывали  на  него,  как
океанские волны. Я рванулся в сторону и бросился  в  сторону  площади.  Он
последовал за мной.
     - Я никогда не подумал бы, что это до такой степени выведет  тебя  из
себя, - сказал он, сотрясаясь от нового приступа смеха.
     - Почему ты не говорил мне, что арендатор - женщина?
     - Тот маг - это бросивший вызов смерти, - сказал он  торжественно.  -
Для мага, столь опытного в перемещениях точки сборки,  быть  мужчиной  или
женщиной - дело выбора или удобства. Это та первая часть урока сновидения,
о которой я тебе говорил, и бросивший вызов смерти и есть тот таинственный
посетитель, который собирается провести тебя через него.
     От смеха он закашлялся и схватился за бока. Я  оцепенел.  Затем  меня
охватил приступ ярости. Это было не бешенство по отношению к дону Хуану, к
себе  или  к  кому-либо  -  мою  грудь   переполнила   какая-то   холодная
подступившая к горлу ярость, готовая взорвать меня.
     - Давай вернемся в церковь, - закричал я, не узнавая своего голоса.
     - Сейчас, сейчас, - сказал он тихо. - Не  спеши  бросаться  в  огонь.
Подумай. Взвесь. Определись. Успокойся, остынь. Никогда в жизни  тебе  еще
не приходилось проходить такое испытание. Сейчас тебе нужно спокойствие.
     - Я не могу сказать тебе, что делать, - продолжал он.  -  Как  всякий
нагваль, я поверну тебя лицом к  твоей  задаче,  предварительно  рассказав
тебе косвенным образом кое-что имеющее отношение к предстоящему делу.  Это
еще  один  прием  нагвалей:  говорить  обо  всем,  ничего  не  говоря  или
спрашивать, не спрашивая.
     Я хотел побыстрее покончить с этим, но дон Хуан сказал, что небольшая
пауза придаст мне уверенности в себе. У меня подгибались колени. Дон  Хуан
заботливо усадил меня на обочину и сел рядом со мной.
     - Первая часть урока сновидения сводится к вопросу о  том,  что  быть
мужчиной или женщиной  не  означает  окончательности  этого  состояния,  а
является результатом особого расположения точки сборки, - сказал он. - Это
происходит в результате напряжения воли и тренировок. Поскольку  эта  тема
была близка сердцам древних магов, - только они одни могут пролить свет на
это.
     Возможно потому, что мне ничего иного не оставалось  делать,  я  стал
возражать дону Хуану.
     - Я не могу согласиться с этим и поверить тому, о чем ты говоришь,  -
сказал я, почувствовав, как жар приливает к лицу.
     - Но ты видел женщину, - возразил дон Хуан. - Ты  считаешь,  что  это
только фокус?
     - Я не знаю, как мне к этому отнестись.
     - Это существо в церкви - реальная женщина,  -  убедительно  произнес
он.
     - Почему это так тебя волнует? Тот факт, что она  родилась  мужчиной,
лишь подтверждает силу колдовских  деяний  старых  магов.  Это  не  должно
удивлять тебя. Ведь ты сам являешься  ярким  примером  олицетворения  всех
принципов магии.
     Мое нутро было готово разорваться от напряжения. Дон Хуан  с  упреком
заметил, что я люблю спорить. С едва сдерживаемым нетерпением, но с особым
пафосом я объяснял ему биологические основы различия мужского  и  женского
организмов.
     - Я все это понимаю, - сказал он. - И в этом ты прав. Но твоя  ошибка
в том, что ты пытаешься сделать свои оценки универсальными.
     - То, о чем мы говорим, - это основополагающие принципы,  -  закричал
я. - И они соответствуют человеку  здесь  или  в  любом  другом  месте  во
вселенной.
     - Правильно. Правильно, - сказал он спокойным голосом. - Все, что  ты
говоришь, верно лишь тогда, когда твоя точка  сборки  остается  в  обычной
позиции. Но в тот момент, когда  она  смещается  в  пределах  определенных
границ, и наш обычный мир больше не существует, - ни  один  из  принципов,
которые ты отстаиваешь, не имеет того значения, о котором ты говоришь.
     Твоя ошибка заключается в том,  что  ты  забываешь:  бросивший  вызов
смерти переступает эти пределы тысячи и тысячи раз. Не надо  быть  гением,
чтобы понять, что арендатор не связан больше теми  силами,  которыми  пока
еще связан ты.
     Я объяснил ему, что мое недоверие, если это можно назвать недоверием,
относится не к нему лично, но вызвано тем, что практическая сторона магии,
о которой мы  говорим,  до  сего  времени  выглядела  для  меня  настолько
отвлеченной, что я никогда не рассматривал ее как реальную возможность.  Я
повторил, что на своем собственном опыте  я  действительно  убедился,  что
именно  в  сновидении  возможно  все.  Я  напомнил,  что  сам  же   он   и
культивировал  во  мне  подобную  идею  наряду  с  требованием   остановки
внутреннего  диалога.  Но  то,  что  он  рассказывал  об  арендаторе,   не
укладывалось  в  привычные  рамки.  Это  было  бы  нормальным   для   тела
сновидения, но не должно было  иметь  никакого  отношения  к  действиям  в
обычном мире. Я  дал  ему  понять,  что  подобная  версия  была  для  меня
противоестественной и потому неприемлемой.
     Откуда такая реакция непримиримости? - спросил он, улыбаясь.
     Его вопрос застал меня врасплох. Я был в растерянности.
     - Я думаю, что это претит моей сущности, - предположил  я.  И  именно
это я и имел в виду. Мысль о том, что  женщина  в  церкви  была  мужчиной,
вызывала во мне отвращение.
     В моей голове вертелась мысль: возможно, арендатор - просто травести.
Я серьезно спросил об этом дона Хуана. Он так рассмеялся,  что,  казалось,
не сможет остановиться.
     - Такая возможность слишком земная, - сказал он. - Может  быть,  твои
прежние  друзья  могли  делать  такое.  Твои   теперешние   друзья   более
изобретательны и менее склонны к мастурбации. Я повторяю - это существо  в
церкви - женщина. Это "она". И у нее есть все органы и атрибуты женщины.
     Он ехидно улыбнулся. - Тебя всегда привлекали  женщины,  не  так  ли?
Похоже, что эта ситуация - для тебя, как по заказу.
     Его радость была столь по-детски откровенной, что заразила и меня. Мы
рассмеялись вместе. Он - неудержимо, я - понимающе.
     Затем я принял решение. Я встал и  громко  заявил,  что  у  меня  нет
желания иметь дело с арендатором ни в каком состоянии. Я решил  пренебречь
всем этим и вернуться в дом дона Хуана, а затем - к себе домой.
     Дон Хуан сказал, что он ничего не имеет против моего  решения,  и  мы
направились назад к его дому. Мои мысли бешено  скакали.  Правильно  ли  я
поступаю?
     Убегаю ли я от страха? Конечно, я сразу  расценил  свое  решение  как
правильное  и  неизбежное.  В  конце  концов,  убеждал  я  себя,  меня  не
интересуют  приобретения,  а  дары  арендатора   напоминали   приобретение
собственности. Было много вопросов, которые я  мог  бы  задать  бросившему
вызов смерти.
     Мое сердце стало биться так сильно, что я почувствовал его  пульсацию
в желудке. Внезапно это биение сменилось голосом эмиссара. Он нарушил свое
обещание не вмешиваться и сказал,  что  невероятная  сила  учащает  биение
моего сердца, чтобы заставить меня вернуться в церковь. Идти  в  дом  дона
Хуана означало - идти к смерти.
     Я остановился и быстро сообщил дону Хуану слова эмиссара:
     - Это правда?
     - Боюсь, что да, - застенчиво согласился он.
     - Почему ты сам не сказал мне, дон Хуан?  Ты  хотел,  чтобы  я  умер,
потому что считал меня трусом? - спросил я, приходя в ярость.
     - Так ты не умрешь. Твоя телесная энергия имеет бесконечные  ресурсы.
И мне никогда не приходило в голову, что ты трус. Я уважаю твои решения, и
меня совершенно не интересует, что движет их принятием.
     Ты в конце пути, так же, как и я. Так  будь  настоящим  нагвалем.  Не
стыдись самого себя. Я думаю, что если бы ты был трусом,  ты  бы  умер  от
страха много лет назад. Но если ты боишься встретиться с  бросившим  вызов
смерти, тебе лучше умереть, чем встретиться с ним. В этом нет стыда.
     - Давай вернемся назад в церковь, - сказал я как можно спокойнее.
     - Сейчас мы приближаемся к самому главному! - воскликнул дон Хуан.  -
Но сначала давай вернемся в парк, присядем на скамью и тщательно продумаем
варианты твоих действий. Мы можем выиграть  время;  к  тому  же  не  стоит
слишком спешить к тому, что находится рядом.
     Мы вернулись в парк, тут же нашли незанятую скамью и сели.
     - Ты должен  понять,  что  только  ты  сам  можешь  принять  решение,
встречаться или не встречаться с арендатором, принять или  отвергнуть  его
дар силы, - сказал дон Хуан. -  Но  твое  решение  должно  быть  высказано
женщине в церкви наедине; иначе оно не будет иметь силы.
     Дон Хуан сказал, что дары арендатора  необычайны,  но  плата  за  них
огромна. И сам он не одобряет ни дары, ни цену.
     Перед тем, как ты примешь настоящее решение, - продолжал дон Хуан,  -
ты должен знать все детали наших действий с этим магом.
     - Лучше бы мне больше об этом не слышать, дон Хуан, - взмолился я.
     - Ты обязан знать, - сказал он. - Как же иначе ты примешь решение?
     - Не кажется ли тебе, что чем меньше я буду знать об арендаторе,  тем
будет лучше для меня?
     - Нет. Не дело прятать голову под крыло, чтобы не  видеть  опасности.
Это момент правды. Все, что ты сделал и испытал в мире магов, привело тебя
к нему. Я не хотел этого говорить, потому что знал, - тебе скажет об  этом
твоя телесная энергия; но нет пути избежать того, что предназначено.  Даже
через смерть. Ты понял? - Он потряс меня за плечо. - Ты понял? -  повторил
он.
     Я понял так хорошо, что попросил его, если это возможно,  помочь  мне
сменить уровень осознания, чтобы уменьшить мой страх и дискомфорт. Я  чуть
не подпрыгнул, когда он взорвался своим "нет".
     - Ты должен встретить бросившего  вызов  смерти  хладнокровно  и  как
нечто давно ожидаемое, - продолжал он. - Ты можешь сделать это  только  по
собственному убеждению.
     Дон Хуан стал  спокойно  повторять  мне  все,  что  уже  рассказал  о
бросившем вызов смерти. По мере того как он  говорил,  я  понял,  что  мое
замешательство отчасти является результатом его манеры использовать слова.
Он переводил "бросивший вызов смерти" на испанский как "el  desafiante  de
la muerte", и "арендатор" как "el  inquilino",  причем  оба  автоматически
указывали на то, что речь идет  о  женщине.  Но  описывая  взаимоотношения
между арендатором и нагвалями  своей  линии,  дон  Хуан  продолжал  путать
мужской  и  женский  род  в  испанском  языке,  вызывая  у  меня   чувство
замешательства.
     Он сказал, что, как предполагается, арендатор будет расплачиваться за
энергию, которую он забирает у нагвалей нашей  линии,  но  чем  бы  он  ни
заплатил, - это будет связывать магов на поколения.  После  того,  как  со
всех этих нагвалей взята плата энергией, женщина в церкви обучает их,  как
в точности расположить их точку сборки в определенных  особых  положениях,
которые она. Выбирает сама. Другими словами, она связывает каждого из этих
людей с даром силы, представляющим собой предварительно  выбранную  особую
позицию точки сборки и всего, что ей сопутствует.
     - Что ты имеешь в виду под "тем, что ей сопутствует", дон Хуан?
     - Я имею в виду негативные результаты этих даров.  Женщина  в  церкви
индульгирует  в  высшей  степени.  В  этой  женщине  нет  сдержанности   и
умеренности. Например, она обучала нагваля Хулиана, как  расположить  свою
точку сборки в таком положении, как у нее - женщины. Эти уроки  для  моего
бенефактора, который был неисправимым  сластолюбцем,  стали  чем-то  вроде
вина для пьяницы.
     Но  разве  для  каждого   из   нас   не   является   правилом   нести
ответственность за то, что мы делаем?
     -  Да,  конечно.  Однако  это  совсем  не  так  просто.  И  умышленно
увеличивать эти  сложности,  как  делает  эта  женщина,  -  значит  только
создавать ненужное давление.
     - Почему ты думаешь, что женщина в церкви делает это умышленно?
     - Так она  поступала  с  каждым  из  нагвалей  моей  линии.  Если  мы
посмотрим на себя честно и беспристрастно, нам придется согласиться с тем,
что бросивший вызов смерти своими  дарами  превратил  нас  в  линию  очень
индульгирующих и зависимых магов.
     Меня начали раздражать  постоянные  несоответствия  в  его  речи  при
использовании мужского и женского рода.
     - Ты должен говорить об этом маге  или  как  о  мужчине,  или  как  о
женщине, но не как об обоих  сразу,  -  резко  сказал  я.  -  Я  не  столь
пластичен, и твое произвольное использование грамматического рода вызывает
у меня нарастающее чувство дискомфорта.
     - Мне самому не по себе, - признался он.  -  Но  что  поделать,  если
бросивший вызов смерти действительно является и тем и другим - и женщиной,
к мужчиной. Я никогда не мог по-настоящему привыкнуть к этому.  Я  уверен,
что и ты должен чувствовать себя  так  же,  ведь  ты  уже  видел  его  как
мужчину.
     Дон Хуан напомнил мне о том, как однажды, много лет  назад,  он  взял
меня на встречу с бросившим вызов смерти, и я увидел мужчину  -  странного
индейца, не молодого и не старого,  очень  хрупкого  телосложения.  Больше
всего мне запомнился  его  странный  акцент  и  одна  необычная  метафора,
которую он использовал, описывал вещи.
     Он говорил: "mis  ojos  se  pasearon"  -  "мои  глаза  идут  вперед".
Например,  он  говорил:  "Мои  глаза  идут  вперед  на   шлемы   испанских
завоевателей".
     Воспоминание об этом было столь мимолетным, что мне всегда  казалось,
что встреча продолжалась лишь несколько минут. Но позднее дон Хуан  сказал
мне что я пробыл с бросившим вызов смерти целый день.
     - Я предполагал, что тогда, много лет назад, ты сам назначил  встречу
с бросившим вызов смерти, -  продолжал  дон  Хуан,  -  поэтому  и  пытался
выведать у тебя, знаешь ли ты о том, что происходило.
     - Ты был обо  мне  слишком  высокого  мнения,  дон  Хуан.  От  такого
предположения рехнуться можно. Как тебе могла прийти в голову такая идея?
     - Мне показалось, что бросившему вызов смерти ты  понравился.  А  это
значит, что уже тогда он мог наделить тебя даром силы, хотя ты этого и  не
помнишь. Либо он мог назначить тебе встречу, приняв облик женщины. Я  даже
подозревал, что она дала тебе точные инструкции.
     Дон Хуан заметил, что бросивший  вызов  смерти,  определенно  являясь
существом ритуальных привычек, неизменно  встречал  нагвалей  нашей  линии
сначала в облике мужчины, как это  случилось  с  нагвалем  Себастьяном,  а
впоследствии - в облике женщины.
     - Почему ты называешь дары бросившего вызов смерти дарами силы?  И  в
чем тут тайна? - спросил я. - Ведь ты и сам можешь перемешать  свою  точку
сборки куда угодно, разве не так?
     - Это дары силы, потому что они  являются  продуктом  особого  знания
магов древности, - сказал он. - Это тайна, потому что никто на этой земле,
кроме бросившего вызов смерти, не может явить нам пример таких знаний.  Я,
конечно, могу расположить свою точку сборки там, где хочу, внутри  или  за
пределами энергетической  формы  человека.  Но  чего  я  не  могу,  и  что
подвластно лишь бросившему вызов смерти, - это знать, что нужно  делать  с
моим энергетическим  телом  в  каждом  из  этих  положений  с  тем,  чтобы
достигнуть полного восприятия, полного единства.
     Затем он объяснил, что современные маги не знают особенностей  многих
тысяч возможных позиций точки сборки.
     - О каких особенностях ты говоришь? - спросил я.
     - Особые способы обращения с энергетическим  телом,  направленные  на
достижение прочной фиксации отдельных позиций точки сборки, - ответил он.
     Он привел в пример себя. Он сказал, что дар силы,  полученный  им  от
бросившего вызов смерти, заключался в знании позиции точки сборки вороны и
способах манипуляции своим энергетическим  телом  для  достижения  полного
восприятия себя вороной. Дон Хуан объяснил, что полное восприятие и полное
отождествление - это то, чего старые маги добивались любой ценой, и что  в
случае с его собственным даром силы полное  восприятие  пришло  к  нему  в
результате постепенного  процесса  обучения,  шаг  за  шагом,  как  учатся
работать на очень сложной машине.
     В дальнейшем дон Хуан объяснил, что большинство сдвигов точки сборки,
осуществляемые современными магами, - это незначительные сдвиги в пределах
тонкого пучка светящихся энергетических волокон внутри  светящегося  яйца;
пучка,  называемого  "человеческой  полосой",  или   просто   человеческим
аспектом энергии вселенной.  За  пределами  этого  пучка,  но  все  еще  в
пределах светящегося яйца, располагается  сфера  глубоких  сдвигов.  Когда
точка сборки смещается в любое место этой сферы, восприятие  для  нас  все
еще возможно, но для абсолютного  постижения  требуется  крайне  детальные
процедуры.
     - Неорганические существа попросту надували вас с Кэрол Тиггс в вашем
последнем  путешествии,  якобы  помогая   вам   при   попытке   достигнуть
абсолютного слияния, - сказал дон Хуан. - Они сместили ваши точки сборки в
максимально отдаленное место, помогая  вам  воспринимать  так,  словно  вы
находитесь в своем повседневном мире.  Это  почти  невозможная  вещь.  Для
такого  восприятия   магу   требуются   или   практические   знания,   или
могущественные друзья.
     Твои друзья в конце концов предали бы вас с Кэрол, и вам пришлось  бы
учиться  практическим  способам  борьбы  за  выживание  в  этом  мире.   В
результате вы оба до краев бы  наполнились  прагматизмом,  уподобившись  в
этом наиболее знающим магам древности.
     - Каждый глубокий сдвиг точки сборки  требует  особой  проработки,  -
продолжал он, - которую современные маги могли бы изучить, если бы  знали,
как фиксировать точку сборки на довольно длительное время при любом  таком
сдвиге. Только маги древности  обладали  необходимыми  для  этого  особыми
знаниями.
     Дон Хуан продолжал объяснять, что знание особых действий, необходимых
для  таких  сдвигов,  не  были  доступны  восьми  нагвалям  нашей   линии,
предшествовавшим нагвалю  Себастьяну.  Затем  арендатор  продемонстрировал
нагвалю Себастьяну возможность  достигнуть  полного  восприятия  в  десяти
новых позициях точки сборки.
     Нагваль Сантистебан получил семь, нагваль Лухан - пятьдесят,  нагваль
Розендо - шесть, нагваль Элиас - четыре, нагваль Хулиан - шестнадцать. Сам
он получил две. Всего это составило девяносто особых позиций точки сборки,
известных его линии.
     Он сказал, что на вопрос, считает ли он это преимуществом, он ответил
бы "нет", потому что под тяжестью этих даров наша линия явно сместилась  в
сторону настроения древних магов.
     - Сейчас твоя очередь встретиться с арендатором, -  продолжал  он.  -
Возможно, что дары, которые он тебе даст, станут последней  каплей,  после
чего  наша  линия  окончательно  погрузится  во  мрак,  поглотивший  магов
древности.
     - Это ужасно болезненно, - сказал я.
     - Я тебе искренне сочувствую, - серьезно ответил он. - Знаю, что тебя
не успокоит, если я скажу тебе, что  это  самое  серьезное  испытание  для
современного нагваля. Встреча с таким древним и таинственным существом как
арендатор вызывает не столько страх, сколько отвращение. Так,  по  крайней
мере, было со мной, и это факт.
     - Почему я должен пойти на это, дон Хуан?
     - Потому что, сам того не зная, ты уже принял вызов бросившего  вызов
смерти. За время твоего ученичества  я  подготовил  тебя  к  этой  встрече
незаметно для тебя самого, точно так же, как  это  проделал  со  мной  мой
учитель.
     - Я прошел через такой же ужас, только, пожалуй, в чуть более  грубой
форме. - сказал он, посмеиваясь. - Нагваль Хулиан был мастер  на  жестокие
шутки. Он сказал мне, что одна очень красивая и пылкая  вдова  влюблена  в
меня до безумия. Нагваль часто брал меня с собой в церковь, и я видел  там
женщину, подолгу смотревшую на меня. Она показалась мне  красивой.  Я  был
молодым невежей, и когда нагваль сказал, что  она  любит  меня,  я  в  это
поверил. Меня ожидало сильное разочарование.
     Я с трудом удержался от смеха при жесте дона Хуана, означавшем потерю
им невинности. Затем меня поразила мысль о том, что положение,  в  котором
он оказался, было совсем не смешным, - оно было просто страшным.
     - Ты уверен, дон Хуан, что эта женщина была арендатором? - спросил я,
все еще надеясь, что это ошибка или плохая шутка.
     - Я совершенно уверен, - сказал он. - Кроме того, даже если бы  тогда
я и был таким тупым, чтобы забыть арендатора, мое видение  не  может  меня
подвести.
     - Имеешь ли ты в виду, дон Хуан, что арендатор  обладает  иным  типом
энергии?
     - Нет, не иным типом энергии, но, без  сомнения,  другими  признаками
энергии, что отличает его от нормального человека.
     - Ты абсолютно уверен, что та женщина -  арендатор?  -  настаивал  я,
почувствовав внезапный прилив отвращения и страха.
     - Эта женщина  была  арендатор!  -  воскликнул  дон  Хуан  тоном,  не
терпящим возражения.
     Некоторое  время  мы  сидели  молча.  Я  ожидал  следующего   прилива
неописуемой паники.
     Я уже сказал тебе, что  быть  натуральным  мужчиной  или  натуральной
женщиной является вопросом положения точки сборки, - сказал  дон  Хуан.  -
Но, естественно, я  имел  в  виду  того,  кто  родился  или  мужчиной  или
женщиной. Для видящего самая яркая часть  точки  сборки  обращена  наружу,
если это женщина, и вовнутрь, - если это мужчина. Точки сборки  арендатора
первоначально была обращена вовнутрь, но он менял ее положение,  и  вращая
ее,  превратил  свою  яйцеобразную  энергетическую  оболочку   в   подобие
спиралевидной раковины.



                           12. ЖЕНЩИНА В ЦЕРКВИ

     Мы сидели в молчании. Мои вопросы  иссякли,  а  дон  Хуан,  казалось,
сказал мне все, что считал нужным  сказать.  Было  никак  не  больше  семи
вечера, но площадь была против обыкновения пустынной. Вечер был теплым. По
вечерам в этом городе люди обычно сновали по  площади  до  десяти  и  даже
одиннадцати часов.
     Я воспользовался моментом затишья, чтобы осмыслить то,  что  со  мной
произошло. Мое время с доном Хуаном подходило к концу.  Он  и  его  партия
были близки к осуществлению магической мечты - оставить этот мир и войти в
непостижимые пространства. Основываясь на своих ограниченных достижениях в
области сновидения, я верил, что их  притязания  были  не  иллюзорными,  а
напротив - исключительно трезвыми,  хотя  и  противоречащими  разуму.  Они
стремились постичь непознаваемое, и они сделали это.
     Дон  Хуан  был  прав,  когда   говорил,   что   сновидящий,   вызывая
систематическое перемещение своей точки сборки,  раскрепощает  восприятие,
расширяя диапазон и масштабы того, что может быть  воспринято.  Для  магов
его партии сновидение не только открывало  врата  в  любые  воспринимаемые
миры, но и готовило их  ко  вхождению  в  эти  миры  в  полном  осознании.
Сновидение для них было чем-то невыразимым, беспрецедентным, чем-то таким,
на что можно было лишь намекнуть, как  это  сделал,  например,  дон  Хуан,
когда назвал его вратами к свету и темноте во вселенной.
     Им осталось сделать только одно  -  свести  меня  с  бросившим  вызов
смерти. Я сожалел о том, что дон Хуан не позволил мне записывать, чтобы  я
мог лучше подготовиться. Но он был нагвалем, который в деле любой важности
полагался на экспромт или вдохновение, почти  ни  о  чем  не  предупреждая
заранее.
     На мгновение я почувствовал себя хорошо, сидя с доном Хуаном  в  этом
парке и ожидая дальнейшего развития событий. Но  затем  моя  эмоциональная
стабильность стала улетучиваться, и я в мановение ока  оказался  на  грани
темного отчаяния. Меня захватили мелочные соображения  относительно  своей
безопасности, своих целей, своих надежд  в  этом  мире,  своих  проблем  и
тревог. Однако поразмыслив, я  вынужден  был  признать,  что  единственное
истинное беспокойство, которое у меня оставалось - это беспокойство о моих
трех соратниках по миру дона Хуана. Но даже это реально не волновало меня.
Дон Хуан научил их быть такими воинами, которые всегда знали, что  делают,
и, что самое главное, он научил их всегда знать, что делать с тем, что они
знают.
     Имея все возможные земные причины, чтоб испытывать муки, беспокоившие
меня с давних пор, все, с  чем  я  остался,  было  беспокойством  за  себя
самого. И я без тени стыда предавался ему. Одно последнее  индульгирование
на дорожку: страх умереть от  руки  бросившего  вызов  смерти.  Мне  стало
страшно  до  спазмов  в  желудке.  Я  пытался  извиняться,  но  Дон   Хуан
рассмеялся.
     - Ты не уникален в своем страхе, - сказал  он.  -  Когда  я  встретил
бросившего вызов смерти, я наложил в штаны. Поверь мне.
     Я долго ожидал в молчании, это были тяжкие минуты.
     - Ты готов? - спросил он.
     Я сказал - да!
     Вставая, он добавил: - Тогда идем, посмотрим, как ты сможешь выйти на
линию огня.
     Он  направился  назад  в  церковь.  Все,  что  я  могу  вспомнить  до
сегодняшнего дня, - это то, как он тащил меня весь этот путь. Я не  помню,
как мы дошли до церкви, как вошли в нее. Дальше  мне  запомнилось,  как  я
опустился  на  колени  на  длинную  потертую  деревянную  скамью  рядом  с
женщиной,  которую  заметил  раньше.  Она  улыбалась  мне.  В  отчаянии  я
оглянулся, пытаясь найти дона Хуана, но его нигде не было. Я бы заметался,
как летучая мышь, вырвавшаяся из мрака, если бы женщина не удержала  меня,
схватив за руку.
     -  Ты  что,  боишься  меня,  маленькую?  -  спросила   меня   женщина
по-английски.
     Я стоял, словно приклеенный к тому месту, где  преклонил  колени.  Ее
голос - вот что мгновенно приковало мое внимание. Я не могу  описать,  что
было в этом резком звуке,  проникнувшем  в  самые  потаенные  уголки  моей
памяти. Мне показалось, что я знал этот голос всегда.
     Я остался стоять неподвижно,  загипнотизированный  этим  звуком.  Она
спросила меня по-английски еще о чем-то, но я не мог  понять,  о  чем  она
говорила. Она опустилась на колени справа от меня.
     - Я понимаю, что такое настоящий страх. Я живу с ним.
     Я только собрался заговорить с ней, когда услышал  голос  эмиссара  у
своего уха.
     - Это голос Хермелинды, твоей кормилицы, - сказал он.
     Единственное, что я знал о Хермелинде, -  это  история,  рассказанная
мне о том, как она была насмерть сбита  грузовиком.  Этот  женский  голос,
взывавший к таким глубинам  памяти,  потряс  меня.  Я  испытал  мгновенное
мучительное волнение.
     -  Я  -  твоя  кормилица!  -  негромко  воскликнула  женщина.  -  Как
необыкновенно! Хочешь молочка? - Смех сотрясал ее тело.
     Я приложил сверх усилие, чтобы остаться спокойным,  хотя  чувствовал,
что земля уходит из под  моих  ног  и  в  следующее  мгновение  я  потеряю
сознание.
     - Не обращай внимания на мои шутки, - сказала женщина низким голосом.
- По правде говоря,  ты  мне  очень  нравишься.  Ты  переполнен  энергией.
Похоже, мы с тобой поладим.
     Прямо перед нами опустились  на  колени  два  старика.  Один  из  них
неожиданно обернулся, странно посмотрев на нас. Она не  обратила  на  него
никакого внимания, продолжая шептать мне на ухо.
     Разреши мне держать тебя за руку, - попросила она.
     Однако ее просьба звучала как приказ. Я  подчинился  и  оставил  свою
руку в ее, не в силах ответить нет.
     - Спасибо за твое доверие и веру в меня, - прошептала она.
     Звук ее голоса вверг меня в безумие. Его резкость была так  необычна,
так абсолютно женственна. Ни  при  каких  обстоятельствах  не  смог  бы  я
спутать его с мужским  голосом,  пытающимся  звучать  по-женски.  Это  был
резкий голос, но не хриплый или грубый. Он более походил на  хруст  гравия
под босыми ступнями.
     Я приложил  неимоверное  усилие,  чтобы  разорвать  невидимую  пелену
энергии, которая, казалось, окутала меня.  Кажется,  это  мне  удалось.  Я
встреч, собираясь уходить, и я бы сделал это, но женщина тоже поднялась  и
прошептала мне на ухо:
     - Не убегай. Мне надо так много сказать тебе.
     Я автоматически сел,  остановленный  любопытством.  Странно,  но  мое
волнение внезапно исчезло, - пропал и  мой  страх.  У  меня  даже  хватило
смелости спросить:
     - Ты действительно женщина?
     Она тихо усмехнулась, словно молодая девушка. Затем она заговорила.
     - Если ты опасаешься, что я превращусь в грозного мужчину, который  в
состоянии причинить тебе вред, то глубоко ошибаешься, -  сказала  она  еще
более гипнотическим, странным голосом. - Ты мой благодетель. Я твоя слуга,
и я была слугой всем твоим предшественникам.
     Сконцентрировав всю свою энергию, я высказал ей свои мысли.
     - Пожалуйста, бери мою энергию, - сказал я. - Это мой дар тебе. Но  я
не хочу от тебя никакого дара силы. Я так решил.
     - Я не могу взять твою энергию даром, - прошептала она. - Я плачу  за
то, что получаю. Это сделка. Глупо отдавать свою энергию даром.
     - Я был глупцом всю мою жизнь. Поверь мне, - сказал я. - Я,  конечно,
могу позволить себе сделать тебе такой подарок. У меня нет с этим проблем.
Тебе нужна энергия - бери ее. Но я  не  нуждаюсь  в  излишествах.  У  меня
ничего нет, и мне это нравится.
     - Возможно, - сказала она задумчиво.
     Агрессивным тоном я спросил, что, собственно, "возможно"  -  возможно
взять мою энергию, или возможно ее недоверие к тому, что  у  "меня  ничего
нет, и мне это нравится".
     Она довольно ухмыльнулась и сказала, что она, возможно,  возьмет  мою
энергию, раз я  столь  великодушно  ее  предлагаю,  но  она  должна  будет
расплатиться. Она должна мне отплатить чем-то равноценным.
     Слушая ее, я понял, что она говорит по-испански  с  очень  сильным  и
странным акцентом. Никогда в своей жизни я не слышал, чтобы  кто-либо  так
говорил. В каждом слове она добавляла лишнюю фонему в середине слога.
     - У тебя очень необычный акцент, - сказал я. - Откуда он?
     - Почти из загробного мира, - сказала она и вздохнула.
     Между нами установился контакт. Я понял, почему  она  вздохнула.  Она
была ближе всего к вечности, в то время как я был  чем-то  временным.  Это
было моим преимуществом. Бросившая вызов смерти загнала себя в угол,  а  я
был свободен.
     Я  внимательно  рассматривал  ее.  Казалось,  что  ей  где-то   между
тридцатью пятью и сорока  годами.  Это  была  смуглая  женщина,  настоящая
индеанка, довольно крепкая, но не толстая. Я мог видеть  гладкую  кожу  ее
рук, молодые и упругие мускулы. В ней было около пяти футов  и  шести  или
семи дюймов роста. Она была одета в длинное  платье  и  черную  шаль.  Она
стояла на коленях, и я мог видеть ее гладкие пятки и часть ее сильных икр.
Ее талия была тонкой. У нее были большие груди, которые она не могла  или,
возможно, не хотела скрывать под своей шалью. Ее блестящие  черные  волосы
были заплетены в косы. Она не была красавицей, но не была и простушкой. Ее
черты ни в коей мере не были выдающимися. Я ощущал, что  ничто  в  ней  не
может привлечь  внимания,  кроме  ее  глаз,  обычно  опущенных,  прикрытых
веками. Ее глаза были прекрасны, ясны и спокойны. Кроме дона Хуана, я ни у
кого не видел столь сияющих и живых глаз.
     От ее глаз мне стало совершенно спокойно. Такие глаза не  могут  быть
злыми. Я ощутил прилив доверия и оптимизма и почувствовал, что  я  как  бы
знаю ее всю  жизнь.  Но  я  так  же  хорошо  осознавал  и  другое  -  свою
эмоциональную нестабильность. Это  всегда  беспокоило  меня  в  мире  дона
Хуана, заставляя постоянно быть  в  подвешенном  состоянии.  У  меня  были
моменты абсолютного доверия,  интуитивно  сопровождаемые  лишь  ничтожными
сомнениями  и  недоверием.  Эта  ситуация  не  выглядела  иначе.   В   мой
подозрительный ум внезапно пришла мысль, предупреждающая меня: я попал под
влияние женских чар.
     - Вы начали изучать испанский недавно, не так ли? - сказал  я,  чтобы
отделаться от своих мыслей, боясь, что она их прочтет.
     - Только вчера, - отпарировала она и рассмеялась хрустальным  смехом,
показывая маленькие, невероятно белые зубы, сверкающие как жемчуг.
     Люди повернулись и посмотрели на нас. Я опустил голову  ниже,  словно
углубясь в молитву. Женщина придвинулась ко мне ближе.
     - Есть ли здесь место, где мы могли бы поговорить? - спросил я.
     - Мы разговариваем здесь, - ответила она. - Здесь я говорила со всеми
нагвалями твоей линии. Если говорить  шепотом,  никто  не  услышит  нашего
разговора.
     Я сгорал от  нетерпения,  желая  спросить  о  ее  возрасте.  Но  меня
отрезвило одно  мое  воспоминание.  Я  вспомнил  одного  своего  приятеля,
который на  протяжении  многих  лет  устраивал  всяческие  западни,  чтобы
вынудить меня открыть свой возраст. Я ненавидел этот его мелочный интерес,
а сейчас я сам был на грани такого же поведения. Я тотчас же отбросил  эту
мысль.
     Я хотел  ей  сказать  об  этом,  чтобы  просто  поддержать  разговор.
Казалось,  что  она  знает,  какие  мысли  приходят  мне  в  голову.   Она
по-дружески сжала мне руку, словно затем, чтобы сказать,  что  наши  мысли
совпадают.
     - Можешь ли ты вместо подарка дать  мне  какое-нибудь  напутствие?  -
спросил я ее.
     Она отрицательно покачала головой.
     - Нет, - прошептала она. - Мы совершенно разные. Даже  более  разные,
чем мне представлялось возможным.
     Она поднялась и соскользнула со скамьи. Ловко преклонила колени, став
лицом к главному алтарю. Перекрестилась и дала знак  следовать  за  ней  к
большому боковому алтарю слева от нас.
     Мы стали на колени перед большим Распятием.  До  того,  как  я  успел
что-либо сказать, она произнесла:
     - Я живу очень долгое время. Причиной моей долгой жизни является  мое
умение контролировать сдвиги и перемещение моей точки сборки. Вместе с тем
я не остаюсь слишком подолгу здесь,  в  вашем  мире.  Я  должна  сохранять
энергию, которую я получаю от нагвалей вашего рода.
     - Прикована ли ты только к этому месту, находясь в этом мире?
     - Нет. Я хожу везде, где хочу.
     - Ты всегда женщина?
     - Я была женщиной дольше, чем мужчиной. Мне  это  определенно  больше
нравится. Я почти забыла, как быть мужчиной. Я полностью женщина!
     Она взяла мою руку и заставила прикоснуться  к  ее  промежности.  Мое
сердце колотилось у меня в горле. Она действительно была женщиной.
     - Я не могу просто взять твою энергию, - сказала она, меняя  тему.  -
Мы должны заключить соглашение другого рода.
     На меня накатила еще одна волна бесконечного  благоразумия.  Я  хотел
спросить ее, где она жила, когда бывала в этом мире. Оказалось, что у меня
не было необходимости произносить свой вопрос вслух, чтобы получить ответ.
     - Ты гораздо-гораздо моложе меня, - сказала она. Но и тебе уже теперь
очень непросто сообщать людям, где ты живешь. И даже если ты приводишь  их
в дом, за который платишь и который является твоей собственностью, - он не
является тем местом, где ты живешь.
     - Есть так много вещей, о которых я хотел бы спросить тебя, но мне  в
голову приходят лишь бестолковые мысли, - сказал я.
     - Тебе не нужно о чем-либо спрашивать меня, - продолжала  она.  -  Ты
уже знаешь все, что знаю я. Тебе требуется лишь толчок, чтобы вызвать свои
знания. Я дам тебе такой толчок.
     Мне не только приходили в голову  бестолковые  мысли,  но  и  весь  я
находился в состоянии такой  внушаемости,  что  не  успела  она  закончить
говорить, что я знаю то, что знает она, как я ощутил, что я  действительно
знаю все, и мне не нужно больше задавать  какие-либо  вопросы.  Смеясь,  я
сказал ей о своей доверчивости.
     - Ты не доверчив, - авторитетно заверила она меня. - Ты  знаешь  все,
потому что сейчас ты полностью во втором внимании. Оглядись вокруг!
     На какой-то миг я не мог сфокусировать свое  зрение.  Это  было  так,
словно в мои глаза  попала  вода.  Когда  я  присмотрелся,  я  понял,  что
произошло нечто зловещее. Церковь была другой, более  темной,  угрожающей,
гнетущей. Я поднялся и ступил пару шагов к нефу. В глаза бросились скамьи;
они были сделаны не из досок, а из тонких перекрученных бревен.  Это  были
самодельные  скамьи,  установленные   внутри   величественного   каменного
строения. Другим стал также и свет в церкви.  Он  был  желтоватым,  и  его
тусклое свечение отбрасывало столь черные тени, каких мне  не  приходилось
видеть никогда в жизни. Он исходил от свечей, горевших на многих  алтарях.
Я ощущал, как гармонично сочетается пламя свечей  с  массивными  каменными
стенами и росписями колониальной церкви.
     Женщина смотрела на меня; сияние ее глаз было просто  невероятным.  Я
знал, что я в сновидении, и она руководит моим сновидением. Но я не боялся
ни ее, ни сновидения.
     Я отошел от бокового алтаря и вновь посмотрел на неф церкви.  Там  на
коленях стояли люди и молились. Их было много, необычно маленьких,  темных
и мускулистых. Я видел их склоненные перед главным алтарем головы. Один из
них, стоявший ближе ко мне, смотрел на меня  с  явным  неодобрением.  Я  с
изумлением рассматривал людей и все вокруг. Странным образом я  не  слышал
никакого шума. Люди двигались беззвучно.
     - Я ничего не слышу, - сказал я женщине и мой голос отозвался  гулким
эхом, словно церковь была пустой раковиной.
     Люди рядом обернулись, посмотрели  на  меня.  Женщина  потянула  меня
назад в темноту бокового алтаря.
     - Ты будешь слышать, если перестанешь слушать своими ушами, - сказала
она. - Слушай своим вниманием сновидения.
     Оказалось, что мне требуются лишь ее нашептывания. Внезапно  на  меня
нахлынул гул голосов толпы молящихся. Я был охвачен им мгновенно. Это  был
самый необыкновенный звук, который  я  когда-либо  слышал.  Пораженный,  я
хотел сообщить об этом женщине, но ее не было рядом со мной. Я поискал  ее
взглядом. Она почти дошла до дверей. Там она обернулась, чтобы подать  мне
знак следовать за ней. Я  догнал  ее  в  галерее.  Улицы  больше  не  были
освещены. Единственным освещением был лунный свет. Фасад церкви также стал
другим; он был недостроен. Повсюду  лежали  квадратные  блоки  известняка.
Вокруг церкви не было больше никаких других строений. В лунном  свете  эта
картина выглядела жутко.
     - Куда мы идем? - спросил я ее.
     - Никуда, - ответила она. - Мы просто вышли на  простор  и  безлюдье.
Здесь мы можем говорить вдоволь.
     Она заставила меня сесть на полу обработанный кусок известняка.
     - Во втором внимании  есть  неисчерпаемые  сокровища,  которые  нужно
только раскрыть, - начала она. - Самым важным является то, какую начальную
позицию примет сновидящий. Именно в этом заключается секрет древних магов,
которые были древними уже в мое время. Подумай об этом.
     Она подсела ко мне так близко, что я  чувствовал  жар  ее  тела.  Она
положила руку на мои плечи и прижала  меня  к  своей  груди.  От  ее  тела
исходил особый аромат;  он  напоминал  мне  запах  дерева  и  шалфея.  Это
происходило не потому, что она пользовалась духами; казалось, что  все  ее
существо издает благоухание соснового леса. И жар  ее  тела  тоже  не  был
таким,  как  у  меня  или  у  кого-либо  мне  известного.   Ее   жар   был
ментолово-прохладным, сдержанным. Мне пришло в голову,  что  этот  жар  не
ослабевает, но и не усиливается.
     Она начала шептать мне в левое ухо. Она сказала, что дары, данные  ею
нагвалям моей линии, связаны с  тем,  что  древние  маги  обычно  называли
"сдвоенными позициями". Это, так сказать,  начальная  позиция,  в  которой
спящий располагает свое  физическое  тело  для  сновидений,  отражается  в
позиции, в которой он располагает в сновидении  свое  энергетическое  тело
для того, чтобы зафиксировать свою точку  сборки  в  любом  избираемом  им
месте.
     Две позиции составляют целое, - говорила она,  -  и  магам  древности
пришлось   потратить   тысячи   лет,   чтобы   найти   наилучший    способ
взаимоотношений между любыми двумя позициями.  У  современных  видящих,  -
продолжала она с усмешкой, - никогда не будет  времени  и  условий,  чтобы
проделать всю эту работу, и мужчинам и женщинам из твоей  линии  на  самом
деле повезло в том, что у них есть я, сделавшая им такие подарки.
     Ее смех зазвучал особенно хрустально.
     Я не совсем понял ее объяснения сдвоенных позиций.  Я  без  церемоний
заявил ей, что не хочу испытывать все это  сам,  мне  достаточно  знать  о
таких вещах как о интеллектуальной возможности.
     - Что именно ты хочешь знатью - спросила она мягко.
     - Объясни мне, что ты имеешь в виду  под  сдвоенными  позициями,  или
начальной позицией, которую должен принять сновидящий в своем сновидении.
     Как ты укладываешься для сновидений? - спросила она.
     - По-разному. У меня нет  определенной  позы.  Дон  Хуан  никогда  не
акцентировал на этом моего внимания.
     - Это сделаю я, - сказала она и встала.
     Она изменила позицию. Сев справа от меня, она зашептала мне в  другое
ухо, что в соответствии с тем, что знает она, поза  для  сновидения  имеет
первостепенное значение. Она предложила проверить это на очень утонченных,
но простых упражнениях.
     - Начни сновидеть, расположившись на правом боку, чуть согнув ноги  в
коленях, - сказала она. - Правило заключается в том, чтобы  сохранить  эту
позицию и заснуть в ней. Затем в сновидении упражнение заключается в  том,
чтобы видеть во сне, что ты ложишься  именно  в  этом  положении  и  снова
засыпаешь.
     - Что это дает? - спросил я.
     - Это делает точку сборки неподвижной, я имею в виду, - действительно
неподвижной, -  в  каком  бы  положении  она  не  была  в  момент  второго
засыпания.
     - И что будет в результате этого упражнения?
     - Полное восприятие. Я уверена, твои учителя уже говорили  тебе,  что
мои подарки - это подарки полного восприятия.
     - Да. Но я думаю,  что  мне  не  совсем  ясно,  что  означает  полное
восприятие, - соврал я.
     Она  не  обратила  на  мои  слова  никакого  внимания  и   продолжала
рассказывать мне о четырех вариантах упражнения, когда  погружение  в  сон
происходит на правом боку, на левом, на спине и на животе.  Затем  о  том,
что в сновидении упражнение выполняется, чтобы приснилось второе засыпание
в том же положении, в котором начался сон.  Она  обещала  мне  необычайные
результаты, которые, по ее словам, невозможно предсказать.
     Она внезапно изменила тему и спросила меня:
     - Какой ты подарок хочешь для себя лично?
     - Мне не надо никакого подарка. Я уже говорил тебе это.
     - Я настаиваю. Я должна предложить тебе подарок, и ты должен  принять
его. Таково наше соглашение.
     - Наше соглашение состоит в том, что мы даем тебе энергию.  Так  бери
ее у меня. Это мой подарок тебе.
     Женщина, казалось, была ошеломлена. Я настаивал, говоря ей,  что  все
будет в порядке, если она возьмет мою энергию. Я даже сказал ей,  что  она
мне необыкновенно нравится. Я не кривил душой. В женщине было нечто  очень
грустное и вместе с тем очень трогательное.
     - Давай пойдем назад в церковь, - тихо произнесла она.
     - Если ты действительно хочешь сделать мне подарок,  -  сказал  я,  -
возьми меня на прогулку по этому городу при лунном свете.
     Она кивнула в знак согласия.
     - При условии, что ты не произнесешь ни слова, - сказала она.
     - Почему? - спросил я, хотя уже знал ответ.
     - Потому что мы видим сон, - сказала она. - Я возьму тебя  глубоко  в
свое сновидение.
     Она объяснила, что пока мы  остаемся  в  церкви,  у  меня  достаточно
времени подумать и поговорить, но  за  пределами  церкви  ситуация  совсем
другая.
     - Почему так? - дерзко спросил я.
     Самым серьезным тоном, который не только  сделал  ее  мрачнее,  но  и
вселил в меня ужас, женщина сказала:
     - Потому что за ее пределами ничего нет. Это  сон.  Ты  находишься  у
четвертых врат сновидения, видя во сне мой сон.
     Она  сказала  мне,  что  ее  искусство  заключается   в   способности
направлять свое намерение, и все, что я  вижу  вокруг,  происходит  по  ее
воле. Она сказала  шепотом,  что  церковь  и  город  были  результатом  ее
воображения; они существовали не существуя.  Она  добавила,  глядя  мне  в
глаза, что это одна из тайн намерения во втором внимании  двойной  позиции
сновидения.  Это  может  быть  сделано,  но  не  может  быть  объяснено  и
постигнуто.
     Она сказала мне, что она происходит из линии  магов,  которые  знали,
как действовать во втором внимании, направляя свое намерение.  Ее  рассказ
повествовал о том, что маги из ее линии владели искусством направлять свои
мысли в сновидении с целью воспроизвести завершенную и  правдивую  картину
объекта, структуры, точки, фрагмента ситуации по своему выбору.
     Она рассказывала, что магии ее линии  обычно  начинали  с  того,  что
пристально рассматривали простой объект и запоминали  каждую  его  деталь.
Они могли затем закрыть глаза и  представить  объект,  корректировать  это
визуальное представление, сравнивая с самим объектом, до тех пор, пока  не
видели его с закрытыми глазами полностью завершенным.
     Следующим пунктом в их развивающейся схеме было сновидение с объектом
и создание в сновидении полной материализации объекта с  точки  зрения  их
собственного ощущения.
     -  Этот  акт,  -  сказала  женщина,  -  называется  первым  шагом   к
абсолютному восприятию.
     От простых объектов эти маги переходили к более сложным конструкциям.
Конечной целью для всех них являлось визуальное представление в сновидении
всего мира, и воссоздания таким образом абсолютно вероятной реальности,  в
которой они могли бы существовать.
     - Когда кто-либо из магов моей линии  приобретал  способность  делать
это, - продолжала женщина, - он запросто мог  забирать  кого-либо  в  свое
намерение, в свое сновидение. Это именно то,  что  я  сейчас  проделала  с
тобой, и то, что я делала со всеми нагвалями твоей линии.
     Женщина захихикала.
     - Ты лучше поверь в это, - сказала она так,  словно  я  не  верил.  -
Целые народы исчезли в таких сновидениях. Вот почему я сказала  тебе,  что
эта  церковь  и   этот   город   являются   одной   из   тайн   намерения,
сконцентрированного во втором внимании.
     - Ты сказала, что целые народы исчезли таким образом.  Как  это  было
возможно? - спросил я.
     - Они создали визуальный образ, а затем воссоздали такую  ситуацию  в
сновидении, - ответила она. - Ты никогда не создавал  подобных  визуальных
образов чего-либо, поэтому тебе очень опасно входить в мое сновидение.
     Затем она предупредила  меня,  что  пойти  через  четвертые  врата  и
продвигаться по местам, которые существуют лишь в  чьем-то  воображении  -
весьма рискованно, так как каждый момент такого сна должен быть  абсолютно
личным моментом.
     - Ты все еще хочешь идти? - спросила она.
     Я сказал, что да. Потом она еще кое-что рассказала  мне  о  сдвоенных
позициях. Суть ее объяснения сводилась к тому, что, к примеру,  я  сновижу
мой родной город, и мое сновидение началось, когда я лежал на правом  боку
и видел сон, что я заснул. Второе сновидение не  должно  быть  обязательно
сном о моем родном городе, но быть наиболее конкретным сном, какой  только
можно вообразить.
     Она  была  уверена,  что  в  своей  практике  сновидения  я   получал
бесчисленное. Множество конкретных деталей, но заверяла меня,  что  каждая
из них скорее всего была случайностью. Потому  что  единственным  способом
полностью контролировать  сны  является  использование  техники  сдвоенных
позиций.
     И не спрашивай меня, почему, - добавила она. - Это просто происходит.
Как и все остальное.
     Она заставила меня встать и снова  предостерегла  меня,  чтобы  я  не
разговаривал и не отставал от нее. Она  нежно  взяла  меня  за  руку  так,
словно я -  ребенок,  и  повела  к  скоплению  домов,  казавшихся  темными
силуэтами. Мы шли по булыжной мостовой. Массивные речные камни были  вбиты
остриями в землю. Казалось, что рабочие нарочно  оставили  все  неровности
поверхности, и не пытаясь ее выровнять.
     Дома  представляли  собою  большие  побеленные  одноэтажные   грязные
строения с черепичными крышами. Внутри бесцельно бродили люди. Тени внутри
домов вызывали у меня такое впечатление, словно любопытные, но  напуганные
соседи шушукаются за дверьми. Я видел также невысокие холмы вокруг города.
     В  отличие  от  происходившего  со  мной  в  моих  сновидениях,   мои
ментальные процессы оставались ясными. На мои мысли не влиял ход событий в
сновидении. Мой разум подсказывал мне,  что  я  находился  в  приснившейся
версии города, в котором жил дон Хуан, но в другое время. Мое  любопытство
разгорелось. Я находился вместе с бросившей вызов смерти в ее  сновидении.
Но был ли это сон? Сама она говорила, что это был сон. Я хотел видеть все,
быть сверх бдительным. Я хотел проверить все, видя энергию.  Я  чувствовал
себя смущенным, но женщина еще крепче сжала мне руку, так, словно подавала
мне знак, что согласна со мной.
     Все еще чувствуя себя до абсурда робко, я машинально громко заявил  о
своем намерении видеть. В практике моего сновидения я использовал фразу "я
хочу видеть энергию". Иногда я должен был говорить ее вновь и вновь до тех
пор, пока не получал результат.  На  сей  раз,  как  только  я  по  своему
обыкновению начал повторять это в  городе  сновидения  этой  женщины,  она
начала  смеяться.  Ее  смех  был  похож  на  смех  дона  Хуана:   глубокий
непринужденный смех.
     - Что тебя так развеселило? - спросил я, несколько обескураженный  ее
смехом.
     - Хуан Матус не любит древних магов  вообще  и  меня  в  особенности,
сказала женщина в перерыве между приступами смеха. - Все,  что  мы  должны
сделать для того, чтобы видеть в наших снах, -  показать  своим  маленьким
пальцем на то, что мы хотим увидеть. Заставить тебя кричать в моем  сне  -
это его способ направить мне свое послание. Ты  должен  признать,  что  он
действительно умен.
     Она  на  мгновение  остановилась,   затем   продолжила   с   оттенком
откровения:
     - Ты вопишь, как дурной осел во время случки.
     Чувство юмора  магов  привело  меня  в  крайнее  замешательство.  Она
смеялась так, что, казалось, уже не в состоянии была продолжать  прогулку.
Я чувствовал себя в глупом  положении.  Когда  она  успокоилась  и  к  ней
вернулось самообладание, она вежливо сказала мне, что я  могу  указать  на
все, что я хочу видеть в ее сновидении, включая ее саму.
     Я указал мизинцем левой руки на дом. В этом  доме  не  было  энергии.
Этот дом был как любой другой фрагмент в обычном сне. Я  указывал  на  все
остальное вокруг меня, результат был тот же.
     -  Укажи  на  меня,  -  предложила  она.   -   Ты   должен   получить
подтверждение, что именно этим методом сновидящие достигают видения.
     И она была абсолютно права. Это был способ. В  тот  момент,  когда  я
указал своим пальцем на нее, она стала сгустком  энергии.  Могу  добавить,
очень своеобразным сгустком. Ее энергетическая форма точно соответствовала
тому, какой описывал ее дон  Хуан;  она  выглядела  как  огромная  морская
раковина, закручивающаяся вовнутрь  вдоль  раскола,  идущего  по  всей  ее
длине.
     Я единственное существо, генерирующее энергию в этом сне,  -  сказала
она. - Так что самым правильным для тебя будет просто за всем наблюдать.
     В этот момент я впервые был поражен глубиной  шутки  дона  Хуана.  Он
ухитрился сделать так, чтобы я выучился кричать  в  своем  сне  для  того,
чтобы я сумел крикнуть в плену сновидения, принадлежавшего бросившей вызов
смерти. Это показалось мне настолько смешным, что я буквально задохнулся в
приступе смеха.
     Давай продолжим нашу прогулку, - мягко произнесла  женщина,  когда  я
перестал смеяться.
     Там были лишь две улицы, которые пересекались;  в  каждой  -  по  три
квартала домов. Мы прошлись  по  всей  длине  обеих  улиц.  И  не  раз,  а
четырежды. Я смотрел на все и своим слухом сновидения внимал каждому шуму.
Шумов  было  мало,  только  где-то  далеко  лаяли   собаки   или   шепотом
разговаривали люди, когда мы проходили мимо.
     Собачий лай вызвал во мне незнакомое и сильное чувство. Я должен  был
остановиться. Я облегченно вздохнул, прислонившись плечами к стене.
     Прикосновение к стене было  шокирующим,  не  потому  что  стена  была
необычная, а потому, что то, к чему я прикоснулся, было настоящей  твердой
стеной, как любая другая стена, до которой я  когда-либо  дотрагивался.  Я
почувствовал это своей свободной рукой. Я провел  пальцами  по  ее  грубой
поверхности. Это действительно была стена.
     Ее ошеломляющая реальность немедленно заставила меня забыть  об  этом
необычном ощущении, и ко мне вернулся интерес к продолжению наблюдения.  В
особенности я искал те черты, которые соотносились бы с городом моего дня.
Тем не менее, как я ни пытался, соответствий не находилось. В этом  городе
тоже была площадь, но она находилась перед церковью. На  площадь  выходила
галерея.
     В лунном свете холмы вокруг города были ясно видны и почти узнаваемы.
Я пытался сориентироваться, наблюдая за Луной и  звездами  так,  словно  я
находился в реальной повседневной жизни. Месяц был  на  ущербе,  вероятно,
был первый день после полнолуния.  Он  находился  высоко  над  горизонтом.
Должно быть, было между восемью и девятью часами  вечера.  Я  видел  Орион
справа от Луны; две главные звезды - Бетельгейзе и Ригель - находились  на
одном уровне с Луной. Я определил начало декабря. Мое время было - май.  В
мае Орион нигде в это время суток не виден. Я смотрел на Луну очень долго.
Ничего  не  изменилось.  Это  была   Луна,   насколько   я   мог   судить.
Несоответствие во времени очень меня взволновало.
     Обследовав  горизонт  на  юге,  я  подумал,   что   смогу   различить
колоколообразную вершину, которую было видно из внутреннего  дворика  дона
Хуана. Затем я пытался определить, где может быть его  дом.  На  мгновение
мне показалось, что я нашел. Я так увлекся, что отпустил руку женщины. Тут
же меня охватило невероятное волнение. Я знал, что должен  возвращаться  в
церковь, потому что если я этого не сделаю, мне грозит умру. Я  повернулся
и бросился к церкви. Женщина быстро схватила мою  руку  и  последовала  за
мной.
     Пока мы быстрым шагом приближались к церкви,  я  понял,  что  в  этом
сновидении мы находились в той части города, которая была  позади  церкви.
Если бы я принял это во внимание, возможно, я бы смог сориентироваться. Но
у меня уже не хватало внимания  сновидения.  Я  сосредоточил  его  остаток
целиком на деталях архитектуры и орнамента задней части церкви. Я  никогда
не видел эту часть строения в мире обыденной жизни и подумал, что  если  я
зафиксирую в своей памяти ее детали,  то  смогу  сравнить  их  с  деталями
реальной церкви.
     Этот план экспромтом возник в моей  голове.  Но  что-то  внутри  меня
презирало эти мои попытки все обосновать. На протяжении моего  ученичества
меня постоянно беспокоила потребность  объективности,  которая  заставляла
меня проверять и перепроверять все, что касалось мира дона Хуана. Это была
не то чтобы возведенная в ранг закона необходимость, но скорее потребность
использовать стремление к  объективности  как  опору  в  моменты  наиболее
сильных противоречий в познании. Когда появлялось время,  чтобы  проверить
то, что я намечал, - я никогда не доводил этого до конца.
     В церкви мы с женщиной опустились на колени перед  небольшим  алтарем
на левой стороне, там, где мы были  раньше.  И  в  следующее  мгновение  я
поднялся в хорошо освещенной церкви моего дня.
     Женщина перекрестилась и встала. Я машинально  проделал  то  же.  Она
взяла меня за руку и пошла к двери.
     - Подожди, подожди, - сказал я, удивившись, что могу говорить.
     Я не  мог  четко  сформулировать  свои  мысли,  но  хотел  задать  ей
непростой вопрос. Я хотел спросить, каким образом кто-либо может  обладать
энергией в такой степени, чтобы создать  визуальный  образ  каждой  детали
целого города.
     Улыбаясь, женщина ответила на мой невысказанный вопрос. Она  сказала,
что у нее очень  хорошо  получается  воспроизведение  визуального  образа,
потому что после того, как она занималась этим на  протяжении  всей  своей
обычной   жизни,   у   нее   было   еще    много-много    жизней,    чтобы
совершенствоваться.
     Она добавила, что город, в котором я побывал, и церковь, в которой мы
говорили, были примерами ее недавних опытов в создании зрительных образов.
Церковь  была  той  самой  церковью,  где  был  пономарем  Себастьян.  Она
поставила перед собой задачу запомнить мельчайшие детали каждого угла этой
церкви и этого города - просто для тренировки, безо всякой на то жизненной
необходимости.
     Она завершила свою речь последней, самой беспокоящей мыслью:
     - Поскольку ты кое-что знаешь об этом городе, - хотя  ты  никогда  не
пытался создать его мысленный образ, - сказала она, - сейчас ты  помогаешь
мне создать его. Держу пари, ты не поверишь мне, если я  скажу,  что  этот
город, на который ты смотришь сейчас,  не  существует  в  реальности,  вне
моего и твоего воображения.
     Она пристально посмотрела на меня и рассмеялась над  охватившей  меня
паникой, настолько сильной, что я едва смог осознать, о чем она говорит.
     Мы все еще в сновидении? - спросил я изумленно.
     - Да, - ответила она. Но этот сон более реален,  чем  другие,  потому
что  мне  помогаешь   ты.   Невозможно   это   объяснить,   можно   только
констатировать, что это происходит. Как и все остальное.
     Она широким жестом обвела город вокруг нас.
     - Нет способа объяснить, как это происходит, но это происходит. Помни
всегда то, что я сказала тебе: это тайна направленного намерения во втором
внимании.
     Она нежно привлекла меня к себе.
     - Давай выйдем на площадь  этого  сна,  -  сказала  она.  -  Но  мне,
наверное, следует немного переодеться, и ты почувствуешь себя свободнее.
     Я смотрел непонимающим взглядом, наблюдая,  как  она  искусно  меняет
свой внешний вид. Она  производила  простые  земные  действия.  Она  сняла
длинную юбку, под ней оказалась еще одна современного  покроя.  Затем  она
свернула в узел косу и сменила обувь, надев туфли  на  каблучках,  которые
носила с собой в маленьком узелке.  Она  перевернула  двустороннюю  черную
шаль на бежевую сторону. Теперь она выглядела как типичная  мексиканка  из
средних слоев, приехавшая в этот город.
     Она взяла мою руку с женской уверенностью и направилась на площадь.
     - Что случилось с твоим языком? - сказала  она  по-английски.  -  Его
съела кошка?
     Я был полностью поглощен немыслимой вероятностью того, что я все  еще
в сновидении. Более того,  я  начинал  понимать,  что  если  бы  это  было
правдой, я рисковал никогда не проснуться.
     Бесстрастным тоном, которого я за собой и не подозревал, я сказал:
     - До этого момента  я  не  замечал,  что  ты  уже  говорила  со  мной
по-английски. Где ты выучила его?
     - В том мире. Я говорю на многих языках.
     Она остановилась и внимательно посмотрела на меня.
     -  У  меня  было  много  времени,  чтобы  выучить  их.  Поскольку  мы
собираемся проводить вместе много времени, я как-нибудь обучу тебя  своему
собственному языку.
     Она усмехнулась, не обращая внимания на мой расстроенный вид.
     Я застыл на месте.
     Мы собираемся провести вместе много времени?  -  спросил  я,  выдавая
свои чувства.
     - Конечно, -  ответила  она  веселым  тоном.  -  Ты  так  великодушно
собирался отдать мне даром свою энергию. Ты же сам сказал это, не так ли?
     Я был сражен.
     - В чем же дело? - спросила женщина, снова переходя на  испанский.  -
Не говори мне, что ты сожалеешь о своем обещании. Мы маги. Слишком  поздно
менять свое решение. Ты не боишься, правда?
     Я был более чем напуган, но если бы я задался  вопросом,  что  именно
ужасало меня, то не нашел бы ответа. Я наверняка не боялся  быть  рядом  с
бросившей вызов смерти в другом сне,  потерять  свое  осознание  или  даже
жизнь. Боялся  ли  я  дьявола?  -  спрашивал  я  себя.  Но  эта  мысль  не
выдерживала критики. В результате всех этих лет  жизни  мага  я  без  тени
сомнения был уверен в том, что во  вселенной  существует  только  энергия;
дьявол - это только результат человеческого воображения,  находящегося  во
власти точки сборки в ее обычной позиции. Логически рассуждая, мне  нечего
было бояться. Я знал это, но знал также и то, что моей истинной  слабостью
был недостаток гибкости в моменты фиксации  точки  сборки  в  любой  новой
позиции. Контакт с бросившей вызов смерти в  невероятной  степени  сместил
мою точку сборки, и у меня не хватало  смелости  сохранять  ее  положение.
Результатом этого  явилось  неопределенное,  но  потрясшее  меня  ощущение
ужаса, что я не смогу проснуться.
     - Нет проблем, - сказал я. - Давай продолжим нашу прогулку во сне.
     Она взяла меня под руку и мы молча вошли в парк. Это молчание не было
вынужденным. Но мои мысли вертелись по кругу. Как странно, думал я: только
мгновение назад я шел с доном Хуаном от парка к церкви в состоянии  самого
ужасающего естественного страха. Сейчас я иду назад из  церкви  в  парк  с
объектом моего страха и мне еще более страшно,  чем  когда-либо,  и  страх
этот еще сильнее и беспощаднее.
     Чтобы отогнать  от  себя  свое  беспокойство,  я  начал  оглядываться
вокруг. Если бы это было сновидением, - во что мне так хотелось верить,  -
то была бы возможность доказать или опровергнуть это. Я  указывал  пальцем
на все. Тщетно. Я даже прихватил пару человек, которых, как  оказалось,  я
сильно напугал.
     Я ощущал их целиком. Они были столь же реальны, как все, что я считаю
реальным, только не излучали энергию. Ничто  в  этом  городе  не  излучало
энергии. Все казалось реальным и нормальным, хотя это было сновидение.
     Я обернулся к женщине, прижимавшейся к моей  руке  и  спросил  ее  об
этом.
     - Мы спим, - сказала она своим резким голосом и засмеялась.
     - Но  как  могут  люди  и  вещи  вокруг  нас  быть  столь  реальными,
трехмерными?
     Тайна направленного намерения во втором внимании! - воскликнула она с
благоговением. - Эти люди там столь реальны, что у них даже есть мысли.
     Это было последним ударом. Я не хотел больше ни о чем  спрашивать.  Я
хотел предаться этому сновидению. Сильный удар по моей руке заставил  меня
на мгновение  очнуться.  Мы  дошли  до  площади.  Женщина  остановилась  и
заставила меня сесть на скамью. Когда я садился, я не чувствовал под собой
скамьи. Меня закружило. Я почувствовал, что поднимаюсь вверх.  Промелькнул
парк, словно я бросил на него взгляд сверху.
     - Вот оно! - закричал я.
     Мне казалось, что я умираю. Вращение подъема превратилось во вращение
падения в темноту.



                      13. ПОЛЕТ НА КРЫЛЬЯХ НАМЕРЕНИЯ

     - Сделай усилие, нагваль,  -  заставлял  меня  женский  голос.  -  Не
проваливайся.   Поверхность,   поверхность.   Используй   технику   своего
сновидения. Мой разум  начал  работать.  Я  подумал,  что  это  был  голос
англоязычного человека, и еще подумал, что если бы я  использовал  технику
своего сновидения, мне необходимо  было  бы  найти  точку  отсчета,  чтобы
сконцентрировать свою энергию.
     - Открой глаза, - сказал голос. - Открывай их немедленно. Уцепись  за
любую вещь, которую ты сразу же увидишь.
     Я сделал огромное усилие и открыл глаза. Я увидел деревья  и  голубое
небо. Был день! Надо мной склонилось расплывчатое пятно лица. Но я не  мог
сфокусировать свой взгляд. Мне показалось, что на меня смотрела женщина из
церкви.
     - Используй мое лицо, - сказал голос.
     Это был знакомый голос, но я не мог идентифицировать его.
     - Пусть мое лицо будет для тебя отправной точкой; затем  посмотри  на
все остальное, - продолжал голос.
     Мой слух и мое зрение были абсолютно  ясными.  Я  всмотрелся  в  лицо
женщины, затем в деревья в парке, в железную скамейку,  в  людей,  которые
проходили мимо, и снова в ее лицо.
     Несмотря  на  то,  что  ее  лицо  все  время  менялось,  я  продолжал
всматриваться в него. Я начал пробовать уменьшать до минимума контроль над
собой. Но когда моя возможность воспринимать действительность  улучшилась,
я осознал, что на скамейке сидела женщина, держа  мою  голову  у  себя  на
коленях. И это была не женщина в церкви, это была Кэрол Тиггс!
     - Что ты здесь делаешь? - выдохнул я.
     Мой испуг и удивление были такими сильными, что я попытался  вскочить
и убежать, но тело совершенно не подчинялось приказам  мозга.  Последовали
жуткие минуты, когда я отчаянно, но бесполезно пытался встать. Мир  вокруг
меня был настолько ясным, что мне трудно было поверить, что я  все  еще  в
сновидении, тем не менее ослабленный контроль над  способностью  двигаться
заставил меня заподозрить, что это действительно  было  сновидение.  Кроме
того, появление Кэрол было слишком неожиданным, оно никак не  вытекало  из
логики предшествующих событий.
     Я осторожно попытался заставить себя встать, как я это делал  во  сне
сотни раз, но ничего не получилось. Сейчас от меня как никогда  требовался
объективный подход к происходящему. Одним глазом, насколько позволяло поле
зрения, я начал тщательно осматривать все вокруг. Я  повторил  тоже  самое
другим глазом. Затем я сопоставил образы, увиденные каждым  глазом,  чтобы
получить  подтверждение,  что  я  действительно  нахожусь   в   реальности
повседневной жизни.
     Затем я стал изучать Кэрол. И в  этот  момент  я  заметил,  что  могу
двигать руками. Парализована  была  только  нижняя  часть  моего  тела.  Я
дотронулся до лица и рук Кэрол; я обнял ее. Это было настоящее тело,  и  я
поверил, что это действительно  была  Кэрол  Тиггс.  Мое  облегчение  было
невероятным, потому что на мгновение у меня появилось  жуткое  подозрение,
что это была бросившая вызов смерти маскирующаяся под образ Кэрол.
     Кэрол очень заботливо помогла мне сесть на скамейке. Я лежал на спине
- одна половина на скамейке, другая -  на  земле.  Затем  я  заметил,  что
что-то было не в порядке. На мне были поношенные голубые джинсы  и  старые
коричневые кожаные ботинки на мне была также джинсовая курточка и  рубашка
из грубой ткани.
     - Подожди минутку, - сказал я Кэрол. - Посмотри на  меня!  Разве  это
моя одежда? Разве это я?
     Кэрол засмеялась и тряхнула меня за плечи.  Она  всегда  так  делала,
чтобы показать свое дружеское расположение, и становилась при этом похожей
на мальчишку.
     - Я смотрю на твою распрекрасную  физиономию,  -  сказала  она  своим
забавным сильным фальцетом. - О Господи, кто же это еще может быть?
     - Какого черта я одет в эти Левисы и ботинки? - настаивал я. - У меня
таких нет.
     - Это моя одежда, - сказала она. - Я нашла тебя обнаженным!
     - Где? Когда?
     - Около церкви, примерно час назад. Я пришла сюда на  площадь  искать
тебя. У меня была с собой эта одежда, как раз к месту.
     Я сказал ей, что ужасно смущен тем, что разгуливал без одежды.
     - Странно, но вокруг никого не  было,  -  заверила  она  меня,  но  я
почувствовал,  что  она  сказала  только  чтобы   подбодрить   меня.   Это
подтверждала ее лукавая улыбка.
     - Должно быть, всю прошлую ночь, а может быть и дольше, я  общался  с
бросившей вызов смерти, - сказал я. - Какой сегодня день?
     -  Не  волнуйся  о  датах,  -  сказала  она,  смеясь.  -   Когда   ты
сосредоточишься, ты сам посчитаешь дни.
     - Не шути со мной, Кэрол Тиггс.  Какой  сегодня  день?  -  Мой  голос
звучал грубо и, казалось, принадлежал кому-то другому.
     - Сегодня день после большого праздника, -  сказала  она  и  дружески
похлопала меня по плечу. - Мы все искали тебя со вчерашней ночи.
     - Но что я здесь делаю?
     - Я перенесла тебя через площадь в гостиницу. Я не могла нести тебя к
дому нагваля; несколько минут назад ты выбежал из комнаты, и вот здесь  мы
снова встретились.
     - Но почему ты не попросила помощи у нагваля?
     - Потому что это касается  только  меня  и  тебя.  Мы  вдвоем  должны
разрешить эту проблему.
     Это заставило меня закрыть рот. Она поставила меня на место. Я  задал
ей еще один вопрос.
     - Что я сказал, когда ты нашла меня?
     - Ты сказал, что ты так глубоко и так надолго  погружался  во  второе
внимание, что еще не пришел в себя. Все, что ты хотел, - это спать.
     - Когда я потерял контроль над своими движениями?
     - Только минуту назад. Ты  обретешь  его.  Ты  сам  знаешь,  что  это
совершенно нормально. Когда ты входишь  во  второе  внимание  и  получаешь
значительный заряд энергии, то теряешь контроль над речью или движениями.
     - А когда ты перестала шепелявить, Кэрол?
     Я застал ее врасплох. Она уставилась на меня и рассмеялась.
     - Я долго работала над этим, - заверила она меня. - Я  понимала,  что
это может вызывать сильное раздражение, - слышать, как шепелявит  взрослая
женщина. Кроме того, ты это просто терпеть не мог.
     Согласится с тем, что  мне  не  нравилась  ее  шепелявая  речь,  было
нетрудно. И Дон Хуан, и я пытались вылечить ее, мы пришли  к  выводу,  что
она вовсе не была заинтересована в излечении. Ее шепелявость привлекала  к
ней внимание других, и дон Хуан считал, что  ей  это  нравится  и  она  не
собирается от нее избавляться.
     Мне было очень странно и приятно слышать, что она не  шепелявит.  Это
доказывало, что она способна радикально измениться. В этом ни дон Хуан, ни
я никогда не были уверены.
     - Что еще говорил нагваль, когда он послал тебя за мной? - спросил я.
     - Он сказал, что у тебя была схватка с бросившим вызов смерти.
     Доверительным тоном я поведал Кэрол, что бросившем вызов смерти  была
женщина. Она небрежно заметила, что знала об этом.
     - Как ты можешь знать об этом? - закричал я. - Никто никогда не  знал
об этом, кроме она Хуана. Он сказал об этом тебе сам?
     - Конечно, - ответила она, не обращая внимания  на  мой  крик.  -  Ты
упустил из виду, что я тоже встретила женщину в церкви. Я встретила ее еще
до того, как с ней встретился ты. В церкви мы довольно долго и  дружелюбно
беседовали с ней.
     Я поверил, что Кэрол говорила мне  правду.  Ее  описание  было  очень
похоже на то, как это сделал бы дон Хуан. Он,  по  всей  вероятности,  мог
послать Кэрол как и разведчика, чтобы выяснить что и как.
     - Когда ты видела бросившую вызов смерти? - спросил я.
     - Пару недель назад, - ответила она многозначительным тоном. - Это не
было для меня большим событием. У меня не было энергии, чтобы дать  ей,  а
может, не было того достаточного количества энергии, которая этой  женщине
было необходимо.
     - Тогда зачем ты виделась с ней? Неужели встреча с  женщиной-нагвалем
тоже является соглашением между бросившей вызов смерти и магами?
     -  Я  виделась  с  ней,  потому  что  нагваль  сказал,  что  ты  и  я
взаимозаменяемы, - и только по  этой  причине.  Наши  энергетические  тела
много раз сливались разве ты не помнишь? Мы с этой женщиной  разговаривали
о том, с какой легкостью мы сливаемся. Я была с ней три или  четыре  часа,
пока не пришел нагваль и не забрал меня.
     - Ты все время была в церкви? - спросил я, потому что  мне  с  трудом
верилось, что они стояли там на коленях в течение трех или четырех  часов,
говоря только слиянии наших энергетических тел.
     - Она взяла меня в другой аспект своей сущности,  -  заключила  Кэрол
после минутного раздумья. - Она позволила мне увидеть,  как  она  избегает
своих захватчиков.
     Затем Кэрол рассказала самую интригующую историю. Она  сказала,  что,
судя потому,  что  показала  ей  женщина  в  церкви,  каждый  древний  маг
неизбежно  становился  жертвой  неорганических   существ.   Неорганические
существа,  захватив  их,  передавали  им  силу,  чтобы  они   могли   быть
посредниками между нашим миром и их  реальностью,  которую  люди  называют
адом.
     Бросившей вызов смерти был, как и остальные, с неизбежностью захвачен
в  сети  неорганических  существ.  Кэрол  утверждала,  что  ему,  по  всей
вероятности, пришлось провести тысячи  лет  в  плену,  пока  не  появилась
возможность трансформировать себя в женщину. Он четко увидел, что покинуть
этот  мир   можно   только   таким   способом.   Неорганические   существа
рассматривают женское начало как вечное. Они  верят,  что  женское  начало
настолько гибкое и многообразное, что женские особи не попадают в  ловушки
и их трудно взять в плен. Трансформация мага была  такой  полной  и  такой
детальной, что он был извергнут из реальности неорганических существ.
     - Она говорила тебе, что неорганические существа все  еще  преследуют
ее? - спросил я.
     - Безусловно, они следят за мной, - заверила меня  Кэрол.  -  Женщина
сказала мне, что она должна охранять себя от преследователей каждую минуту
своей жизни.
     - Что они могут ей сделать?
     - Я думаю, что они могут понять, что она была мужчиной и снова  взять
ее в плен.
     Мне кажется, что ее страх бесконечно превосходит любой страх, который
мы способны вообразить.
     Кэрол  сказала  мне,  что  женщина  в  церкви  была  в  курсе   моего
столкновения с неорганическими существами, знала она  также  и  о  голубом
лазутчике.
     - Она знает о тебе и обо мне все, - продолжала Кэрол. - И не  потому,
что я ей что-то рассказала, а потому, что она - часть нашей жизни,  нашего
происхождения. Она говорила, что всегда следила за всеми нами, особенно за
тобой и мной.
     Кэрол привела мне примеры тех ситуаций из нашей совместной работы,  о
которых знала женщина в церкви. Пока она говорила, я стал ощущать безумную
ностальгию по человеку, который  был  передо  мной  -  о  Кэрол  Тиггс.  Я
отчаянно захотел обнять их. Я потянулся к ней,  но  потерял  равновесие  и
упал со скамейки.
     Кэрол помогла мне встать с тротуара и тщательно осмотрела  мои  ноги,
глаза, шею  спину.  Она  сказала,  что  во  мне  еще  чувствуется  остатки
энергетического заряда. Она положила мою голову себе  на  грудь  и  качала
меня, как маленького ребенка.
     Немного спустя я  почувствовал  себя  лучше  и  даже  стал  понемногу
обретать контроль над движениями.
     - Как тебе нравится моя одежда? - неожиданно спросила Кэрол. -  Одета
ли я как надо? Я тебе нравлюсь?
     Кэрол всегда одевалась исключительно хорошо. Что в ней  действительно
было, - в одежде. И действительно, все время, что я ее знаю,  дон  Хуан  и
все остальные постоянно шутили,  что  ее  единственным  достоинством  было
менее покупать красивую одежду и носить ее со вкусом и грацией.
     Я нашел ее вопрос очень странным и спросил:
     - Почему  ты  так  волнуешься  о  своей  внешности?  Это  никогда  не
волновало тебя раньше. Ты что, хочешь поразить кого-нибудь?
     - Конечно, я хочу поразить тебя, - сказала она.
     - Но сейчас не время, - запротестовал я. - Сейчас имеет  значение  не
твоя внешность, а бросившая вызов смерти.
     - Ты удивишься, насколько важна моя внешность, -  засмеялась  она.  -
Моя внешность - вопрос жизни и смерти для нас обоих.
     - О чем ты говоришь? Все это напоминает то, как нагваль устраивал мне
встречу с бросившей вызов  смерти.  Я  чуть  не  свихнулся  от  загадочных
намеков.
     - Оказались ли его загадочные намеки уместными? - просила Кэрол очень
серьезно.
     - В известной степени - да, - согласился я.
     -  То  же  и  моя  внешность.  Скажи  мне,  как  ты  меня   находишь?
Привлекательной, непривлекательной, средней, отвратительной?
     Я подумал немного и сделал определенные выводы. Я  находил,  что  она
очень  привлекательна.  Мне  это  казалось  очень  странным.   Я   никогда
сознательно не думал о ее внешности.
     - Я нахожу, что ты чертовски хороша, - сказал я. - На самом деле,  ты
ошеломительно хороша.
     - Тогда это, должно быть, правильно выбранная внешность, -  вздохнула
она.
     Я старался понять, что она хотела этим  сказать,  но  она  заговорила
снова.
     - Как ты провел время с бросившей вызов смерти? - спросила она.
     Я подробно рассказал ей о моей встрече, особенно о первом сновидении.
Я сказал о своем впечатлении, что бросившая вызов смерти показала мне этот
самый город, но в другом времени - в прошлом.
     - Но это невозможно, - сказала она. - Во вселенной нет  ни  прошлого,
ни будущего. Есть только мгновение.
     - Я знаю, что это было прошлое, - сказал я. - Это была та же церковь,
но другой город.
     - Подумай немного, - настаивала  она.  -  Во  вселенной  есть  только
энергия. А у энергии есть только здесь  и  сейчас,  бесконечное  и  всегда
присутствующее здесь-и-сейчас.
     - Тогда что же случилось со мной, как ты думаешь, Кэрол?
     - С  помощью  бросившей  вызов  смерти  ты  пересек  четвертые  врата
сновидения, - сказала она. - Женщина в церкви взяла тебя  в  свой  сон,  в
свое намерение. Она взяла то, как она  видит  этот  город.  Вероятно,  она
визуализировала его в прошлом, и эта визуализация осталась невредимой. Как
и ее визуализация современного города.
     После продолжительного молчания, когда я не мог произнести ни  слова,
она задала мне еще один вопрос:
     - Что еще делала с тобой та женщина?
     Я рассказал Кэрол второе сновидение. Сновидения  о  городе  каков  он
есть сейчас.
     - Ну вот, - сказала она. -  Женщина  взяла  тебя  не  только  в  свое
прошлое намерение,  но  и  помогла  тебе  пройти  через  четвертые  врата,
заставляя твое  энергетическое  тело  пропутешествовать  в  другое  место,
которое существует сегодня, но в ее намерении.
     Кэрол сделала паузу и затем спросила меня, объяснила ли мне женщина в
церкви, как намереваться во второе внимание.
     Я помню, что она говорила об этом, но не  объясняла,  что  значит  на
самом деле намерение ко второму вниманию. Кэрол обратилась к концепции,  о
которой никогда не упоминал дон Хуан.
     - Откуда у тебя эти новые идеи? - спросил я, откровенно любуясь ей.
     Уклончивым тоном Кэрол заверила меня, что  многое  об  этих  странных
запутанных вещах объяснила ей женщина в церкви.
     - Сейчас мы погружены во второе внимание, - продолжала она. - Женщина
в церкви ввела нас в сновидение, тебя - здесь, а меня - в Таксоне. А затем
мы снова заснули в нашем сне. Но ты не помнишь  этой  части,  а  я  помню.
Секрет сдвоенной позиции. Вспомни, что сказала тебе  женщина;  второй  сон
начинается во втором  внимании  -  это  единственный  путь  переступить  в
четвертые врата сновидения.
     После длинной паузы, во время которой я не смог сказать ни слова, она
произнесла:
     - Я думаю, что женщина  в  церкви  в  действительности  сделала  тебе
подарок, хотя ты и не хотел его получать. Ее подарком  было  то,  что  она
присоединила свою энергию к нашей, чтобы  передвигаться  туда  и  назад  в
здесь-и-сейчас энергии вселенной.
     Это очень взволновало меня. Слова Кэрол были  точными  и  мне  нечего
было возразить. Она дала определение чему-то,  что  я  считал  невозможным
определить, хотя и не знал, что же именно она определила. Если  бы  я  мог
двигаться, я бы  вскочил  и  обнял  ее.  Она  улыбалась  своей  прекрасной
улыбкой, в то время как я судорожно продолжал размышлять  над  смыслом  ее
слов. Я еще раз отметил, что  дон  Хуан  никогда  не  говорил  мне  ничего
подобного.
     - Возможно он не знает, - сказала Кэрол  примирительно,  не  чуть  не
обижаясь на дона Хуана.
     Я не стал с ней спорить. Какое-то время я оставался в  неподвижности,
глубоко погрузившись в свои мысли. Затем мысли и слова посыпались из меня,
как при извержении вулкана. Люди шли по площади, кое-то  даже  остановился
посмотреть. Должно быть, мы представляли собой то еще зрелище: Кэрол Тиггс
целовала и ласкала мое лицо, в то время как я еще и еще  разглагольствовал
о ясности ее ума и о моей встрече с бросившей вызов смерти.
     Когда я смог идти, она проводила меня через площадь в единственную  в
городе гостиницу. Она убедила меня, что у меня еще  недостаточно  энергии,
чтобы идти в дом к дону Хуану, но что все там знают, где мы находимся.
     - Как они могли узнать, где мы? - спросил я.
     - Нагваль - старый хитрый маг, -  ответила  она,  смеясь.  -  Это  он
сказал мне, что если  я  найду  тебя  энергетически  ослабленным,  то  мне
следует отвести тебя в гостиницу, а не рисковать, таща  на  буксире  через
весь город.
     Ее слова и особенно ее  улыбка  заставили  меня  почувствовать  такое
облегчение, что дальше я продолжал идти в блаженном состоянии.  Мы  обошли
угол и прошли пол квартала вниз по улице ко входу в гостиницу, который был
расположен как раз напротив церкви. Мы прошли  через  фойе,  поднялись  по
цементным ступенькам на второй этаж прямо в номер. В столь не  приветливых
гостиничных номерах мне раньше бывать не приходилось. Кэрол сказала, что я
уже был здесь; тем не менее у меня  не  было  никаких  воспоминаний  ни  о
гостинице, ни о номере. Хотя настолько устал, что просто не  был  способен
думать об этом. Я просто упал на кровать вниз лицом. Единственное, чего  я
хотел, - это спать, хотя и был очень взвинчен. Было так много  несвязанных
концов, хотя  внешни  все  выглядело  достаточно  упорядоченным.  Вдруг  я
почувствовал внезапный прилив нервного возбуждения и сил.
     - Я никогда не говорил тебе, что не принял  подарок  бросившей  вызов
смерти, - сказал я, повернувшись к Кэрол. - Откуда ты  знаешь,  что  я  не
принял его?
     - Но ты сказал мне об этом сам, - запротестовала она, садясь рядом со
мной. - Ты так гордился этим. Это было первое, что ты сказал мне, когда  я
тебя нашла.
     Как не странно, это был единственный ответ, который  не  удовлетворил
меня. То о чем она сообщила, не выглядело как мое утверждение.
     - Я думаю, что ты неправильно меня поняла, - сказал я. - Я просто  не
хотел принимать ничего, что отклонило бы меня от моей цели.
     - Ты хочешь сказать, что не чувствуешь гордости за свой отказ?
     -  Нет.  Я  ничего  не  чувствую.  Я   неспособен   больше   что-либо
чувствовать, кроме страха.
     Я вытянул ноги и положил голову на подушку. Я почувствовал, что  если
бы я закрыл глаза или прекратил говорить, я бы тут же заснул.
     Я рассказал Кэрол, как  я  спорил  с  доном  Хуаном  в  начале  моего
знакомства с ним, о его убедительных мотивах следовать по пути  воина.  Он
говорил, что страх поддерживает его, чтобы идти прямо и что  больше  всего
он боится утратить нагваль, абстрактное, дух.
     - По сравнению с утратой нагваля смерть - это ничто, - говорил  он  с
искренней  страстью  в  голосе.  -  Мой  страх  потерять  нагваль  -   это
единственная реальная вещь, которая у меня есть, потому что  без  этого  я
буду хуже, чем мертвец.
     Я рассказал Кэрол, как я тут же возразил дону  Хуану,  гордо  заявив,
что поскольку мне неизвестен страх, то если бы мне пришлось выбирать такой
путь, - силой, подвигающей меня на это, для меня была бы любовь.
     Дон  Хуан  заявил,  что  когда  приходит   критический   момент,   то
единственным  стоящим  состоянием  для  воина  является  страх.  Втайне  я
возмущался узостью его взглядов.
     - Колесо сделало полный оборот, - сказал я Кэрол. - Посмотри на  меня
сейчас. Я могу поклясться тебе,  что  единственное,  что  заставляет  меня
держаться, - это страх утратить нагваль.
     Кэрол как-то странно взглянула на меня. Такого взгляда я у нее раньше
не замечал.
     - Я позволю тебе не согласиться, - сказала она мягко. - Страх  ничего
не значит по сравнению с любовью. Страх заставляет двигаться  как  попало,
любовь заставляет двигаться разумно.
     - Что ты говоришь, Кэрол Тиггс? Разве маги сейчас любят?
     Она не ответила. Она легла рядом со мной и положила голову ко мне  на
плечо. Мы оставались там, в этой  странной  неприветливой  комнате  долгое
время в полной тишине.
     - Я чувствую, что чувствуешь ты, -  вдруг  сказала  Кэрол.  -  Теперь
постарайся почувствовать, что чувствую я. Ты можешь это. Но  давай  сделай
это во тьме.
     Кэрол протянула вверх руку  и  щелкнула  выключателем  над  кроватью.
Одним  движением  я  сел  прямо.  Толчок  страха  пронзил  меня  как  удар
электрическим током. Как только Кэрол выключила свет, в комнате  наступила
ночь. С огромным беспокойством я спросил ее об этом.
     - Ты еще не в себе,  -  сказала  она  подбадривающе.  -  У  тебя  был
грандиозных размеров припадок. Войдя так глубоко во  второе  внимание,  ты
как бы немного не в порядке. Конечно сейчас день, но твои глаза  не  могут
еще привыкнуть к тусклому свету в номере.
     Более или менее, я снова лег. Кэрол  продолжала  говорить,  но  я  не
слушал. Я чувствовал простыни. Это были настоящие простыни.  Я  пробежался
руками по кровати. Это была кровать! Я наклонился и дотронулся пальцами до
холодного пола. Я встал с кровати и проверил  каждый  уголок  в  номере  и
ванной. Все было обычно,  естественно.  Я  сказал  Кэрол,  что  когда  она
выключила свет, у меня появилась абсолютная уверенность, что я сплю.
     - Сделай перерыв, - сказала она. - Прекрати  этот  бред,  или  иди  в
кровать и отдохни.
     Я открыл занавеси на окне и посмотрел на улицу. Был день, но когда  я
закрыл их, в номере была ночь. Кэрол умоляла  меня  лечь  в  постель.  Она
боялась, что я убегу на улицу, как сделал это  раньше.  В  этом  она  была
права. Я вернулся в постель,  не  заметив,  что  ни  одной  секунды  я  не
потратил на то, чтобы указать на что-нибудь мизинцем.  Как  будто  бы  это
стерлось из моей памяти.
     Темнота в номере этой гостиницы была необычной. Она навевала на  меня
чувство мира и гармонии. Она также принесла мне чувство  глубокой  грусти,
тоски по человеческому теплу, по обществу. Я  чувствовал  себя  более  чем
разбитым. Ничего со мной никогда не  было.  Я  лежал  в  постели,  пытаясь
вспомнить, была ли эта тоска чем-то таким, что я уже знал. Нет.  Тоска,  с
которой я был знаком, была не по человеческому обществу.  Тогда  это  было
чем-то абстрактным, скорее что-то вроде грусти о  том,  что  я  не  сделал
чего-то неопределенного.
     - Я распадаюсь на части, - сказал я Кэрол. - Я сейчас  расплачусь  по
людям.
     Я думал, что она посчитает мое заявление смешным. Я и представил  его
как шутку. Но она ничего не сказала. Казалось она согласилась со мной. Она
вздохнула. Мое состояние было невероятно нестабильным, я полностью отдался
эмоциям. Я повернулся к ней в темноте и  прошептал  что-то  такое,  что  в
обычное время было бы для меня совершенный вздор.
     - Я обожаю тебя, - сказал я.
     Такие разговоры среди магов дона Хуана были  немыслимы.  Кэрол  Тиггс
была женщиной-нагвалем. Между нами двумя не было  необходимости  проявлять
любовь. На самом деле мы даже не знали, что чувствуем друг  к  другу.  Дон
Хуан учил нас, что у магов не  было  необходимости  и  времени  для  таких
чувств.
     Кэрол улыбнулась мне и обняла. И я настолько  переполнился  любовь  к
ней, что даже заплакал.
     - Твое энергетическое тело движется  вперед  на  светящихся  волокнах
вселенной, - прошептала она мне на ухо.  -  Нас  несет  подарок  намерения
бросившего вызов смерти.
     У меня было достаточно энергии, чтобы понять, о чем  она  говорит.  Я
даже спросил ее, понимает ли она сама, что все это значит.  Она  успокоила
меня и прошептала на ухо:
     - Я понимаю: подарок бросившего вызов смерти для  тебя  был  крыльями
намерения. И с ними ты и я сновидим себя в  другом  времени.  Во  времени,
которое еще придет.
     Я  оттолкнул  ее  и  сел.  То,  как  она  произносила  такие  сложные
магические понятия, выбивало меня из  колеи.  Ей  не  было  дано  серьезно
воспринимать схематическое мышление. Мы всегда шутили между собой, что она
не обладала философским умом.
     - Что с тобой? - спросил я. - Ты - новое открытие для меня - Кэрол  -
маг-философ. Ты говоришь как дон Хуан.
     - Еще нет, - она рассмеялась. - Но это приближается. Оно  катится,  и
когда наконец оно достанет меня, для меня самым легким в мире будет  стать
магом-философом. Ты увидишь. И никто не сможет объяснить этого, это просто
произойдет.
     В моем мозге зазвонил будильник. - Ты не Кэрол! - закричал  я.  -  Ты
бросившая вызов смерти, замаскированная под Кэрол. Я знал это!
     Ничуть не взволнованная моим обвинением, Кэрол засмеялась.
     - Не неси чепухи, - сказала она. - Ты собираешься пропустить урок.  Я
знала, что рано или поздно ты отдашься своему индульгированию. Поверь мне,
я Кэрол. Но мы делаем то, чем не занимались раньше: мы собираем  намерения
во втором внимании, как делали маги древности.
     Она не вполне убедила меня, но у меня не было больше  энергии,  чтобы
отстаивать свои доводы, потому что я начал  погружаться  во  что-то  вроде
водоворота своего сновидения. Я едва слышал голос  Кэрол,  который  шептал
мне на ухо:
     - Мы сновидим нас самих. Сновидь мне свое намерение! Намеревай меня в
будущее! Сконцентрируй намерение меня в будущее!
     С огромным усилием я сформулировал выплывшую из глубины мысль:
     - Останься здесь со  навсегда,  -  произнесенное  мною  звучало,  как
замедленная запись на пластинке. Она ответила что-то непонятное.  Я  хотел
засмеяться, но меня закружил вихрь.
     Когда я  проснулся,  в  гостиничном  номере  никого  не  было.  Я  не
представлял, как долго я спал. Я совершенно  растерялся,  не  найдя  Кэрол
рядом с собой. Быстро одевшись я спустился в фойе поискать ее. Кроме того,
я хотел развеять странную дремоту, которая еще владела мной.
     За столом управляющий  сказал  мне,  что  американка,  которая  сняла
номер, ушла минуту назад. Я выбежал на улицу в надежде догнать ее,  но  ее
нигде не было видно. Был полдень. На безоблачном небе светило солнце. Было
жарко.
     Я пошел в церковь. Мое удивление  было  искренним,  но  притупленным,
когда я обнаружил, что видел эти архитектурные детали  в  сновидении.  Без
особого интереса я сам сыграл роль своего собственного адвоката дьявола  и
развеял сомнения. Возможно мы с доном Хуаном и  осматривали  заднюю  часть
церкви снаружи, но я  не  помнил  этого.  Я  подумал,  что  это  не  имеет
значения. Мои веские доказательства не имели для меня никакого значения  -
я слишком хотел спать.
     Оттуда я медленно отправился к  дому  дона  Хуана,  продолжая  искать
Кэрол. Я был уверен, что найду ее там, что она меня ждет. Дон Хуан  принял
меня так, как-будто я вернулся из лап смерти. Он и его компаньоны  были  в
сильном возбуждении, с любопытством меня осматривая.
     - Где ты был? - требовательно спросил дон Хуан.
     Я не мог понять причины всей этой суеты. Я  сказал  ему,  что  провел
ночь с Кэрол в гостинице у площади, потому что  у  меня  не  было  энергии
вернуться из церкви к нему домой, - но ведь они и сами об этом знали.
     - Мы ничего об этом не знали, - сказал он.
     - Разве Кэрол не сказала вам, что была со мной? - спросил я  с  тупым
подозрением, и если бы я не  был  таким  уставшим,  то  меня  бы  охватила
тревога.
     Никто не ответил. Они смотрели друг на друга.  Я  повернулся  к  дону
Хуану и сказал, что я думал, что это он послал Кэрол найти меня. Дон  Хуан
ходил взад-вперед по комнате, не говоря ни слова.
     - Кэрол Тиггс вообще с нами не было, - сказал он. - А  тебя  не  было
девять дней.
     Только моя усталость спасла меня от шока при подобном заявлении.  Тон
его голоса и уверенность, которую продемонстрировали  другие,  доказывали,
что все это серьезно. Но я был настолько  ошеломлен,  что  ничего  не  мог
сказать.
     Дон Хуан попросил меня рассказать им подробно,  что  произошло  между
мной и бросившей вызов смерти. Я был удивлен, что так много помнил и  смог
рассказать, не  смотря  на  усталость.  Напряжение  было  снято,  когда  я
рассказал, как сильно смеялась женщина над моим бессмысленным криком в  ее
сновидение, о моем намерении видеть.
     - Способ указывать мизинцем работает даже  лучше,  -  сказал  я  дону
Хуану без всякой попытки обвинения.
     Дон Хуан спросил, была ли у женщины еще какая-нибудь реакция  на  мой
бессмысленный крик, кроме смеха. Я не помнил ничего, кроме ее веселья и ее
слов о том, как он ее не любит.
     - Нельзя сказать, что я не любил ее, - запротестовал дон  Хуан.  -  Я
просто не люблю методы принуждения старых магов.
     Обращаясь ко всем,  я  сказал,  что  лично  мне  очень  нравится  эта
женщина, безмерно и без предубеждений. И что я люблю Кэрол Тиггс так,  как
не любил никого и никогда.
     Казалось они не одобрили того, что я говорил. Они  смотрели  друг  на
друга, как будто я вдруг сошел с ума. Я хотел говорить еще. Но  дон  Хуан,
как мне показалось, чтобы я больше не наговорил глупостей,  выставил  меня
из дома и отправил обратно в гостиницу. Он пошел вместе со мной.
     В гостинице был тот же управляющий, с которым я  говорил  раньше.  Он
выслушал наши описания Кэрол Тиггс, но с абсолютной уверенностью  отрицал,
что когда-либо видел ее или меня раньше. Он  даже  позвал  горничных;  они
подтвердили его слова.
     - Что все это может значить? - спросил дон Хуан вслух.
     Казалось, что его вопрос был обращен к себе самому.
     Он тихонько вывел меня из гостиницы.
     - Пойдем из этого запутанного места, - сказал он.
     Когда мы вышли на улицу, он велел мне не оборачиваться и не  смотреть
на гостиницу или церковь через дорогу,  а  идти  с  опущенной  головой.  Я
посмотрел на свои ботинки и понял, что на мне была уже не одежда Кэрол,  а
моя собственная. Но как бы я не старался, я  не  мог  вспомнить,  когда  я
переоделся. Я вычислил, что это, должно быть, было, когда  я  проснулся  в
гостинице. Очевидно, тогда я надел свою собственную одежду, хотя ничего не
помнил об этом.
     К тому времени мы дошли до площади. До того, как мы перешли ее, чтобы
направиться домой к дону Хуану,  я  рассказал  ему  про  свою  одежду.  Он
ритмично покачивал головой, внимательно слушая каждое  слово.  Он  сел  на
скамейку и полным уверенности голосом сказал, что с этого момента я должен
забыть, что было во  втором  внимании  между  женщиной  в  церкви  и  моим
энергетическим телом. Мое общение с Кэрол Тиггс в  гостинице  было  чем-то
вроде айсберга.
     - Невозможно представить, что ты был во втором внимании девять  дней,
- продолжал дон Хуан. - Девять дней - это  секунда  для  бросившего  вызов
смерти, но вечность для нас.
     Прежде чем  я  смог  что-то  возразить,  или  объяснить  или  сказать
что-нибудь, он остановил меня.
     - Если ты до сих пор не можешь вспомнить всего, чему я тебя обучал во
втором внимании, - подумай, насколько  труднее  должно  быть  воспоминания
того, чему учил тебя бросивший вызов смерти. Я  только  учил  тебя  менять
уровни осознания; бросивший вызов смерти заставлял тебя менять вселенные.
     Я чувствовал себя разбитым. Дон Хуан и два его компаньона  заставляли
меня сделать невероятное усилие, чтобы вспомнить, когда я переоделся. Я не
смог. Моя голова была пуста: ни чувств, ни воспоминаний. Каким-то  образом
я не был полностью с ними.
     Нервное  напряжение  дона  Хуана  и  двух  его  компаньонов  достигло
максимума. Я никогда не  видел  его  настолько  обеспокоенным.  Он  всегда
подшучивал как будто хотел чтобы я не воспринимал его слишком всерьез.  Но
это был не тот случай.
     Я снова попытался собраться с мыслями, чтобы пролить свет на все это;
и опять мне не удалось, но я не чувствовал поражения; меня охватила  волна
оптимизма. Я почувствовал, что все идет так, как и должно быть.
     Дон Хуан утверждал, что он  ничего  не  знал  о  моих  сновидениях  с
женщиной в церкви. Сон в гостинице, в городе, сон с Кэрол Тиггс  были  для
него лихими проделками сновидений старых магов,  которые  только  засоряют
воображение людей.
     Дон Хуан развел руками и наконец улыбнулся, как обычно.
     - Мы можем только сделать вывод, что женщина в церкви показала  тебе,
как это делать, - сказал он медленно, с расстановками.
     - Для тебя это будет серьезной задачей - найти смысл в  бессмысленном
действии. Это было мастерское передвижение по шахматной доске, выполненное
бросившим вызов смерти в образе женщины в церкви. Она использовала твое  и
Кэрол энергетические тела, чтобы подняться, освободиться от своих  мертвых
якорей. Она поймала тебя на твоем предложении отдать ей свою энергию.
     То, что он говорил, не имело для меня никакого смысла, но  это  много
значило для двух  его  компаньонов.  Они  пришли  в  сильное  возбуждение.
Обращаясь к ним, дон Хуан объяснял, что бросившей вызов смерти и женщина в
церкви были разным появлением одной и той же энергией;  женщина  в  церкви
была более сильной и сложной из двоих. Используя энергетическое тело Кэрол
Тиггс и проделки старых магов, она создала Кэрол Тиггс  в  гостинице.  Дон
Хуан добавил, что Кэрол и женщина могли прийти во время встречи к  некоему
энергетическому соглашению.
     Казалось, что какая-то мысль вдруг осенила дона Хуана. Он  неуверенно
взглянул на своих двух компаньонов. Их глаза бегали, они смотрели друг  на
друга. Я уверен, что они не искали соглашения,  они  просто  сразу  что-то
вместе поняли.
     - Все наши размышления бесполезны, -  сказал  тихо  дон  Хуан  ровным
голосом. - Я уверен, что нет больше Кэрол Тиггс.  Нет  никакой  женщины  в
церкви. Обе слились и улетели на крыльях намерения, я уверен, - в будущее.
     Причина, почему Кэрол Тиггс из  гостиницы  так  волновалась  о  своей
внешности, заключается в том, что она была женщиной из  церкви,  заставляя
тебя думать, что она Кэрол Тиггс другого плана, более сильная. Разве ты не
помнишь, что она говорила? - "Сновидь свое намерение  на  меня.  Намеревай
меня в будущее".
     - Что это значит, дон Хуан? - спросил я.
     - Это значит, что бросивший вызов смерти видел свой путь во вне.  Она
поймала тебя на прогулке. Твоя судьба - ее судьба.
     - Что ты имеешь ввиду, дон Хуан?
     - Я имею ввиду, что если ты обретешь свободу, она тоже обретет ее.
     - Как она сделает это?
     - Через Кэрол Тиггс. Но не волнуйся о Кэрол.
     Он сказал это до того, как я смог выразить свое понимание.
     - Она способна и на тот маневр, и на многое другое.
     Слишком много всего на меня свалилось. Я ощущал этот ужасный  вес.  В
момент некоторого облегчения я спросил дона  Хуана,  что  из  всего  этого
выйдет.
     Он не ответил. Он осмотрел меня с ног до головы.  Затем  он  медленно
сказал:
     -  Подарок  бросившего   вызов   смерти   состоит   из   безграничных
возможностей сновидения. Одно из них было  твоим  сном  о  Кэрол  Тиггс  в
другом времени, в другом мире; в мире более  просторном,  безграничном:  в
мире, где невозможное становится реальным. Дело в том, что  ты  не  просто
сможешь пользоваться этими возможностями, но  и  в  один  прекрасный  день
сможешь понять их.
     Мы встали и пошли к  его  дому.  В  моей  голове  безумным  хороводом
кружились мысли. Это были даже не мысли, а образы,  смесь  воспоминаний  о
женщине в церкви и Кэрол Тиггс, разговаривающей со мной в  сонной  темноте
гостиничного номера. Пару раз я почти смог сконцентрировать эти  образы  в
чувства моего теперешнего "я", как обычно, но сдался; для такого задания у
меня не было энергии.
     Перед тем, как мы вошли в дом, дон Хуан остановился и  повернулся  ко
мне. Он снова тщательно осмотрел меня, как-будто искал какие-то  знаки  на
моем теле. Затем я почувствовал  себя  обязанным  направить  его  прямо  к
главному: я был уверен что он смертельно ошибается.
     - В гостинице я был с настоящей Кэрол Тиггс, - сказал я. - В какой-то
момент мне самому показалось, что это был бросивший вызов смерти, но после
внимательного осмотра я отверг это подозрение. Это  была  Кэрол.  Каким-то
непонятным, странным образом она была в гостинице, как, впрочем, и я сам.
     - Конечно это была Кэрол, - согласился дон Хуан. - Но  не  та  Кэрол,
которую мы знаем. Это была Кэрол  сновидения.  Я  говорил  тебе  -  Кэрол,
сделанная из чистого намерения. Ты помог женщине в церкви осуществить  это
сновидение. Ее мастерство заключалось в том,  чтобы  сделать  этот  сон  в
высшей степени реальным: искусство старых магов,  самая  опасная  вещь.  Я
говорил тебе, что ты получишь в сновидении королевский урок, не так ли?
     - Как ты думаешь, что случилось с Кэрол Тиггс? - спросил я.
     - Кэрол Тиггс ушла, - ответил он. - Но однажды ты найдешь новую Кэрол
Тиггс, ту, из сновидения в гостинице.
     - Что ты имеешь ввиду, говоря что она ушла?
     - Она ушла из мира, - ответил он.
     Я ощутил чудовищный спазм в солнечном сплетении.  Я  просыпался.  Мое
осознание постепенно возвращалось ко мне, но у меня еще  не  было  полного
контроля над ним. Тем не  менее,  оно  начало  пробиваться  сквозь  пелену
сновидения; это была смесь незнания  того,  что  происходит,  и  телесного
ощущения, что что-то несоизмеримое находится сразу за углом.
     Должно быть, мое лицо выражало недоверие,  потому  дон  Хуан  добавил
повелительным тоном:
     - Это сновидение. Ты должен знать, что это последнее перемещение.
     - Но куда же она ушла как ты думаешь, дон Хуан?
     - Туда же, куда  ушли  древние  маги.  Я  сказал  тебе,  что  подарок
бросившего вызов смерти заключался в безграничных возможностях сновидения.
Ты не хотел ничего конкретного,  по  этому  женщина  в  церкви  дала  тебе
абстрактный подарок: возможность летать на крыльях намерения.




                             Карлос КАСТАНЕДА

                              СИЛА БЕЗМОЛВИЯ




                                  ПРОЛОГ

     Мои книги представляют собой достоверный  отчет  о  методе  обучения,
который дон Хуан Матус, маг и мексиканский  индеец,  использовал,  помогая
мне понять мир магов. В этом смысле мои книги являются отчетом о  процессе
образа жизни, который со временем становится для меня все более ясным
     Требуются годы подготовки, чтобы научить  нас  разумно  обходиться  с
миром повседневной жизни. Наше обучение в школе - как в прямом,  так  и  в
переносном смысле - было очень строгим из-за сложности знания, которым нас
пытались наделить. Тот же критерий применим и к миру  магов:  их  обучение
основанное  на  устных  инструкциях  и  манипуляции  сознанием,   хотя   и
отличается от нашего, но сурово не в меньшей  мере,  поскольку  их  знание
также а вероятно даже и в большей степени, труднопонимаемо.



                                 ВВЕДЕНИЕ

     В разное время дон Хуан пробовал обозначить  свое  знание  для  моего
лучшего понимания. Он считал наиболее подходящим название "нагвализм",  но
этот термин слишком непонятен. Назвать его просто  "знанием",  значило  бы
внести  излишнюю  неопределенность,  а   термин   "колдовство"   принижает
значение.  "Мастерство  намерения"  очень  абстрактно,  а  "поиски  полной
свободы" - фраза длинная и метафоричная. В конце концов,  не  найдя  более
уместного названия, он окрестил его "магией",  хотя  и  признавал,  что  в
действительности не был точен в этом вопросе.


     В течении многих лет он давал мне  различные  определения  магии,  но
всегда утверждал,  что  определения  изменяются,  поскольку  увеличиваются
знания. Под конец своего обучения я почувствовал, что могу  оценить  более
уточнен ное определение, поэтому попросил его об этом еще раз.
     - Оттуда, где находится средний человек, - сказал дон Хуан,  -  магия
кажется чепухой или зловещей тайной вне пределов его  досягаемости.  И  он
прав - не оттого, что это абсолютный факт, но потому, что средний  человек
теряет энергию, сталкиваясь с магией.
     Он остановился  на  миг,  а  затем  продолжал.  -  Люди  рождаются  с
ограниченным количеством энергии, - сказал дон Хуан,  -  энергии,  которая
систематическ разматывается, начиная с самого момента рождения, для  того,
чтобы она более выгодно использовалась модальностью времени.
     - Что ты подразумеваешь под модальностью времени? - спросил я.
     - Модальностью времени является  определенный  пучок  уже  осознанных
энергетических полей, - ответил он. -  Я  верю,  что  восприятие  человека
меняется с возрастом. Настоящее  время  определяет  образ,  время  решает,
какому определенному пучку энергетических полей из неисчислимого множества
быть использованным. И управление модальностью времени - теми  несколькими
энергетическими выделенными полями - отнимают всю нашу  наличную  энергию,
не оставляя ничего, что могло  бы  помочь  нам  использовать  какие-нибудь
другие энергетические поля.
     Мягким движением бровей он подгонял меня схватывать все это быстрее.
     - Вот что я подразумевал, говоря, что средний человек теряет энергию,
сталкиваясь по необходимости  с  магией.  Если  он  использует  только  ту
энергию, которой обладает, он не постигнет миров магов.  Чтобы  осознавать
их, магам необходимо  использовать  пучок  энергетических  полей,  который
обычно не применяется. Естественно, если средний человек воспринимает  эти
миры и понимает восприятие магов, он должен пользоваться  тем  же  пучком,
который используют и они. А это невозможно, так как вся  его  энергия  уже
развернута.
     Он сделал паузу, как бы подыскивая подходящие слова  для  дальнейшего
объяснения.
     - Порассуждаем об этом, - продолжал он. - все это время  ты  обучался
не магии, а скорее тому, как экономить энергию. И эта энергия  может  дать
тебе возможность обращаться с некоторыми энергетическими  полями,  которые
не употребляются в познании обычного мира  известного  нам.  Магия  -  это
состояние сознания. Магией является способность  осознавать  нечто  такое,
что обычному восприятию не подлежит.
     - Все, с чем я тебя свел,  -  продолжал  дон  Хуан,  -  каждая  вещь,
показанная мной, была лишь способом убедить  тебя,  что  здесь  существует
нечто боль шее, чем встречает глаз. Нам не нужен тот, кто  обучал  бы  нас
магии, потому что здесь действительно нечего изучать. В чем мы  нуждаемся,
так только в учителе, который убедит  нас,  что  даже  на  наших  кончиках
пальце есть несметные силы. Что за странный парадокс! Каждый воин на  пути
знания думает и раз, и другой, что его  обучают  магии,  но  все,  что  он
делает - это позволяет убедиться в силах, скрытых в его существе, и в том,
что он может дотянуться до них.
     - И то, что ты делаешь, дон Хуан, является убеждением меня?
     - Конечно. Я пытаюсь убедить тебя, что ты можешь достичь этих сил.  Я
прошел через то же самое. И меня было также трудно убедить в этом,  как  и
тебя.
     - А когда мы дотягиваемся до них, что  с  ними  следует  делать,  дон
Хуан?
     - Ничего. Когда мы дотягиваемся до них, они сами  по  себе  позволяют
нам энергетические поля, которые имеются в  нашем  распоряжении,  но  пока
недоступны нам. А это как я уже говорил и  является  магией.  Мы  начинаем
видеть - то есть воспринимать что - то еще, не как нечто  воображаемое,  а
как реальное и  конкретное.  Потом  мы  начинаем  знать  без  того,  чтобы
использовать слова.


     И то что каждый из нас делает с этим возросшим  восприятием,  с  этим
безмолвным знанием, зависит от нашего собственного темперамента.
     В следующий раз он дал мне другое объяснение. Мы обсуждали совершенно
не  связанный  с  этим  вопрос,  когда  он  резко  сменил  тему  и   начал
рассказывать мне смешной случай. Он засмеялся и очень мягко ударил меня по
спине между лопатками, будто стал вдруг застенчивым и  стеснялся  касаться
меня. Он тихо хохотнул над моей нервной реакцией.
     - А ты пуглив, - сказал он с усмешкой, и с огромной силой  нанес  мне
шлепок по спине.
     В ушах у меня загудело. На миг я потерял дыхание. Было такое чувство,
что он повредил мне легкие. Каждый вдох давался с большим неудобством.  Но
после того, как я прокашлялся и  сделал  несколько  глотков,  мои  носовые
проходы открылись, и я нашел, что делаю глубокие, успокаивающие вздохи.  У
меня было такое чувство благополучия, что я даже не обиделся на его  удар,
который был не только сильным, но и неожиданным.
     Потом дон Хуан начал весьма замечательное объяснение. Ясно и сжато он
дал мне другое и более точное определение магии.
     Я вошел в удивительное состояние сознания! У меня была такая  ясность
ума, что я мог понять и усвоить все, о чем говорил дон  Хуан.  Он  сказал,
что во вселенной существует неизмеримая, неописуемая  сила,  которую  маги
называют намерением, и что абсолютно все, существующее в  чистом  космосе,
прикреплено к намерению связующим звеном. Маги или воины, как  он  называл
их, занимаются обсуждением, пониманием и использованием  этого  связующего
звена. И особенно они заняты тем, что очищают его от оцепенелых следствий,
привнесенных обычными делами их повседневных жизней. Магия на этом  уровне
определяется как процедура очищения звена, связующего воина с  намерением.
Дон Хуан подчеркнул, что эту "процедуру очищения "крайне трудно понять или
научиться выполнять. Поэтому маги делят свои инструкции на две  категории.
Первая-это инструкция для состояния сознания повседневной жизни, в которой
процесс очищения представлен скрытым  образом.  Вторая  -  инструкция  для
состояния повышенного сознания, одно из которых я  сейчас  переживал  и  в
которых  маги  получали  знание  прямо  из  намерения   без   отвлекающего
вмешательства разговорной речи.
     Дон Хуан объяснил, что пронося повышенное сознание через  тысячелетия
упорных усилий, маги добились определенного понимания намерения, и что они
передавали эти самородки  прямого  знания  из  поколения  в  поколение  до
настоящего времени. Он сказал, что задача магии состоит в том, чтобы взять
эти непостижимое на вид  знание  и  сделать  его  понятным  по  стандартам
сознания повседневной жизни.
     Затем он объяснил роль руководителя в  жизни  мага.  Он  сказал,  что
руководителя называют "нагвалем", и что нагваль
     - Это мужчина или женщина с экстраординарной энергией,  это  учитель,
имеющий  трезвость,  терпение  и  стабильность,  видящим  он  видится  как
светящаяся сфера с четырьмя отделениями
     - Как бы четыре  светящихся  шара,  сжатые  вместе.  Благодаря  своей
экстраординарной  энергии,  нагвали  являются  посредниками.  Их   энергия
позволяет  им  канализировать  мир,  гармонию,  смех  и  знание  прямо  из
источника, из намерения, и передавать все  это  своим  спутникам.  Нагвали
отвечают за предоставление того, что маги называют  "минимальным  шансом":
связи сознания кого либо с намерением.
     Я сказал ему, что мой ум уловил все  рассказанное  им,  но  что  есть
часть объяснения непонятная мне-зачем  нужны  два  ряда  учений.  Я  легко
понимал все, что он рассказывал о своем мире, а он почему  -  то  описывал
процесс понимания как очень трудный.
     - Тебе потребуется часть жизни,  чтобы  вспомнить  те  проникновения,
которые ты имел сегодня, - сказал он, - потому что большая часть  их  была
безмолвным знанием. Через несколько мгновений ты забудешь их. Это одна  из
непостижимых тайн сознания.
     После этого дон Хуан переменил мой уровень сознания, ударив  по  моей
левой стороне, по краю грудной клетки.
     Я тут же потерял свою необычную ясность ума и никак не мог вспомнить,
что было до этого.
     Дон Хуан сам поставил передо мной задачу описания предпосылок  магии.
Однажды, очень непринужденно, на самом раннем  этапе  моего  обучения,  он
предложил написать мне  книгу  для  того,  чтобы  реализовать  те  записи,
которые я всегда делал. У меня скопилось огромное количество заметок, и  я
не никогда не думал о том, что мне с ними делать.
     Я возразил, что такое предложение нелепо, поскольку я не писатель.
     -  Конечно,  ты  не  писатель,  -  сказал  он,  -  ты  будешь  просто
использовать   магию.   Сначала   тебе   придется   визуализировать   свои
переживания, как бы рельефно выделяя их, а затем ты должен увидеть текст в
своем сновидении. Для тебя описание  будет  представлять  не  литературную
работу, а скорее упражнение в магии.
     Я начал описывать предпосылки магии так, как их объяснял мне дон Хуан
в контексте его учения.
     В его схеме обучения, которая была  развита  магами  древних  времен,
существовали две категории  инструкции.  Первая  называлась  "учением  для
правой стороны" и давалась в обычном состоянии сознания.  Другую  называли
"учением для левой стороны  "и  практиковали  исключительно  в  состояниях
повышенного сознания.
     Эти две категории позволяли  учителям  обучать  своих  учеников  трем
пространствам  знания:  мастерству  сознания,  искусству  выслеживания   и
мастерству намерения.
     Эти три пространства знания являются тремя загадками, с которыми маги
сталкиваются в своих поисках знания.
     Мастерство сознания - это загадка для ума, маги испытывают  смущение,
признавая изумительную тайну и размах сознания и восприятия.
     Искусство  выслеживания  -  загадка  для  сердца,  маги  приходят   в
замешательство, осознав две вещи: первое, что мир  кажется  нам  неизменно
предметным и фактичным из-за странностей нашего сознания и  восприятия,  и
второе, что если в игру вступают различные странности  восприятия,  многие
вещи  мира,  казавшегося  нам  таким  неизменно  предметным  и  фактичным,
начинают меняться.
     Мастерство намерения - загадка для духа или парадокс  абстрактного  -
мысли и действия магов выходят за наши человеческие рамки.
     Инструкции дон Хуана относительно искусства выслеживания и мастерства
намерения полагались на инструкции по мастерству  сознания,  которое  было
краеугольным камнем его учения и которое включало в себя следующие базовые
предпосылки:


     1. Вселенная является безграничным скоплением  энергетических  полей,
похожих на нити света.
     2.   Эти   энергетические   поля,   называемые    эманациями    орла,
распространяются  из  источника   невероятных   пропорций,   метафорически
называемого орлом.
     3. Человеческие существа также состоят  из  неисчислимого  количества
тех же нитеобразных  энергетических  полей.  Эти  эманации  орла  образуют
полностью  закрытое  скопление,  которое  проявляет  себя  как  шар  света
размером с человеческое тело  с  руками,  вытянутыми  в  стороны  -  нечто
похожее на светящееся гигантское яйцо.
     4.  Только  очень  небольшая  группа  энергетических   полей   внутри
светящегося шара освещена точкой  интенсивной  яркости,  расположенной  на
поверхности шара.
     5. Восприятие имеет место, если энергетические поля в этой  маленькой
группе, в непосредственном окружении точки яркости, простирают  свой  свет
освещая   идентичные   энергетические   поля   снаружи   шара.   Поскольку
воспринимаются только те энергетические поля,  которые  освещаются  точкой
яркости то эта точка названа "точкой где собирается восприятие "или просто
точкой сборки.
     6. Точку сборки можно передвигать с  ее  обычного  местоположения  на
поверхности светящегося шара в другое место на поверхности или внутри шара
так как блеск точки сборки освещает любое энергетическое поле, вошедшее  с
ней в контакт, то при ее передвижении  в  новое  место  проясняются  новые
энергетические  поля,  которые  становятся  познаваемыми.  Это  восприятие
известно как видение.
     Когда  точка  сборки  сдвинута,   становится   возможным   восприятие
совершенно другого мира-такого же предметного и  фактичного,  как  и  тот,
который мы обычно замечаем. Маги идут  в  этот  другой  мир  за  энергией,
силой, решением общих и частных проблем или на встречу с невообразимым.
     8.  Намерение-это  всеобъемлющая   сила,   которая   заставляет   нас
воспринимать. Мы воспринимаем не  потому,  что  становимся  осведомленнее,
наше  восприятие  является  скорее  результатом   давления   и   вторжения
намерения.
     9. Цель магов заключена в достижении состояния полного  сознания  для
того, чтобы испытать все возможности восприятия, доступные  человеку.  Это
состояние сознания предполагается как прямо противоположное смерти.
     Уровень практического знания включается как часть  учения  мастерства
сознания.  На  этом  практическом  уровне  дон  Хуан  обучал   процедурам,
необходимым для сдвига точки сборки. Этому служили  две  великие  системы,
изобретенные  видящими-агами  древних  времен:  сновидение  -  контроль  и
использование снов, и выслеживание - контроль поведения.
     Перемещение  точки  сборки  было  существенным   маневром,   которому
обучался каждый маг. Некоторые из них, нагвали, учились выполнять его  для
других. Они были способны выбивать точку сборки с  ее  привычной  позиции,
нанося сильный шлепок по точке сборки. Этот  удар,  который  воспринимался
как удар ладонью по правой лопатке - хотя тела и не касались - переводил в
состояние повышенного сознания.
     В  соответствии  с  традицией,  исключительно   в   этих   состояниях
повышенного сознания, дон Хуаном выдавалась наиболее важная и  драматичная
часть его учения: инструкции для левой  стороны.  Из-за  экстраординарного
качества этих состояний дон Хуан  требовал,  чтобы  я  не  обсуждал  их  с
другими, пока мы не закончим все, что входило в схему обучения магов.  Это
требование я принял без  затруднений.  В  подобных  уникальных  состояниях
сознания мои способности понимания инструкций невероятно увеличивались, но
в то же самое время мои способности  описания  или  даже  воспоминания  их
ухудшались. Я действовал в этих состояниях уверенно и  умело,  но  не  мог
ничего вспомнить, перейдя в свое нормальное сознание.
     Потребовались  годы  для  создания  критического  превращения   моего
увеличенного сознания в открытую память.  Мой  рассудок  и  здравый  смысл
замедляли этот темп, сталкиваясь лоб в  лоб  с  нелепой,  неправдоподобной
реальностью повышенного сознания и прямого знания. С годами, проистекающее
из  этого  познавательное  расстройство  вынудило  меня  избегать   данную
проблему, не думая о ней.
     Что  бы  я  ни  писал  о  своем  обучении  вплоть  до  сего  времени,
рассказывает о том, как дон Хуан обучал меня  мастерству  сознания.  Я  не
описывал ни искусства выслеживания, ни мастерства намерения.
     Дон Хуан учил меня их принципам и приложениям с  помощью  двух  своих
спутников: магов Висенте Медрано и Сильвио Мануэля, но чему бы я ни учился
у них, все  оставалось  покрытым  мраком  в  том,  что  дон  Хуан  называл
сложностями повышенного сознания. До сих пор для меня было  невозможно  ни
писать, ни даже думать связанно об  искусстве  выслеживания  и  мастерстве
намерения. Моей ошибкой было то,  что  я  считал  их  объектом  нормальной
памяти и воспоминания, они были, и в то же время их не было. Чтобы  решить
это противоречие, я не следовал им прямо - что фактически невозможно  -  а
обходился  с  ними  косвенным  путем   посредством   заключительной   темы
инструкции дон Хуана: историй магов прошлого.
     Он  рассказывал  эти  истории,  раскрывая   мне   то,   что   называл
абстрактными ядрами своих наставлений. Но я был неспособен уловить природу
абстрактных ядер несмотря на его исчерпывающие объяснения, которые, как  я
теперь  знаю,  предназначались  больше  для  того,  чтобы  расширить   мой
кругозор, чем для объяснения чего бы то ни было рациональным способом. Его
манера изложения заставила меня многие годы верить в  то,  что  объяснения
абстрактных ядер были похожи на ученые отчеты, и все, что я мог делать при
таких обстоятельствах, так это принимать их как данное. Они  стали  частью
моего молчаливого  одобрения  его  учения,  но  без  полной  оценки  моего
участия, которое было существенно для их понимания.
     Дон Хуан представил три серии по шесть  абстрактных  ядер  в  каждой,
которые располагались по степени возрастающей сложности. Здесь я  описываю
первую  серию,  которая  состоит  из  манифестаций   духа,   стука   духа,
надувательства духа, нашествия духа, требований  намерения,  и  управления
намерением.



               1. МАНИФЕСТАЦИИ ДУХА. ПЕРВОЕ АБСТРАКТНОЕ ЯДРО

     Дон Хуан всякий раз, когда это было уместно, рассказывал мне короткие
истории о магах своей линии, и особенно о своем учителе,  нагвале  Хулиане
на самом деле это были не истории, а скорее  описание  способов  поведения
этих магов и аспектов их индивидуальностей. Каждый из этих  рассказов  был
предназначен для того, чтобы пролить свет на определенный предмет  в  моем
обучении.
     Я слышал те же истории и от других пятнадцати членов группы магов дон
Хуана, но ни один из этих рассказов не  давал  мне  ясного  образа  людей,
которых они описывали. Так как  я  не  мог  убедить  дон  Хуана  дать  мне
побольше подробностей об этих магах, я покорился мысли о том, что  никогда
не узнаю их сколь-либо глубже.
     Как-то после полудня, в горах южной мексики, дон хуан,  объяснив  мне
кое-что  о  сложностях  мастерства  сознания,  сделал  заявление,  которое
поставило меня в тупик.
     - я думаю, наступило время поговорить  о  магах  нашего  прошлого,  -
сказал он.
     Дон Хуан объяснил,  что  это  необходимо  для  того,  чтобы  я  начал
составление выводов,  основанных  на  систематическом  обзоре  прошлого  -
выводов как о мире ежедневных дел, так и о мире магов.
     - Маги жизненно заинтересованы в своем прошлом, - сказал он.
     - Я не имею в виду их личного прошлого. Для магов их прошлым является
то, что делалось другими магами в давно прошедшие дни. И то, чем мы сейчас
займемся, будет исследованием этого прошлого.
     - Средний человек  тоже  пересматривает  прошлое,  но  пересматривает
главным образом свое личное прошлое и делает это ради своего  собственного
оправдания. Маги заняты противоположным - они советуются с прошлым,  чтобы
получить ориентир.
     Но разве это не делает каждый? Смотреть на  прошлое,  чтобы  получить
ориентир.
     - Нет! - настойчиво возразил он. - средний человек измеряет  себя  по
отношению к прошлому, к личному прошлому или прошлому знанию его  времени,
пытаясь найти оправдание своему настоящему или  будущему  поведению,  либо
создать для себя образец. А маги искренне  ищут  в  своем  прошлом  только
ориентир.
     - Дон Хуан,  а  может  быть  вопрос  прояснится  для  меня,  если  ты
расскажешь, что для мага является ориентиром?
     -  Для  магов  установление  ориентиров  означает   получение   шанса
исследовать намерение, - ответил он. - Это  является  точной  целью  нашей
финальной цели инструкций. И  ничто  не  дает  магам  лучшего  взгляда  на
намерение, чем исследование историй других магов, сражавшихся за понимание
той же силы.
     Он объяснил, что исследуя свое  прошлое,  маги  его  линии  тщательно
отмечали основной абстрактный порядок своего знания.
     - В магии существует двадцать одно абстрактное ядро, - продолжал  дон
Хуан - далее имеется множество историй,  основанных  на  этих  абстрактных
ядрах, историй о нагвалях нашей  линии,  сражавшихся  за  понимание  духа.
Пришло время раскрыть тебе абстрактные ядра и магические истории.
     Я ждал, что дон Хуан начнет рассказывать мне истории,  но  он  сменил
тему и вновь вернулся к объяснению сознания.
     - Подожди минутку, - запротестовал  я.  -  а  как  же  с  магическими
историями. Ты расскажешь мне их?
     - Конечно расскажу, - ответил он. - Но это  не  те  истории,  которые
можно рассказывать как сказки. Тебе предстоит  продумать  через  них  свой
путь, а затем переосмыслить их - прожить их заново, так сказать.
     Наступило долгое молчание. Я стал очень осторожным и боялся, что если
вновь начну настаивать  на  том,  чтобы  он  рассказал  мне  истории,  мне
придется взять на себя ответственность за то, о чем я позже буду сожалеть.
Но любопытство оказалось большим, чем здравый смысл.
     - Ну что же, продолжим эту тему, - проквакал я.
     Дон Хуан, явно уловив суть моих мыслей, злобно усмехнулся.
     Он встал и дал мне знак следовать за ним. До этого  мы  сидели  среди
каких-то сыпучих скал на дне оврага. Было около пяти  часов  вечера.  Небо
потемнело и стало облачным. Низкие, почти черные дождевые  облака  неслись
чуть выше вершин на восток. В сравнении с ними облака в  вышине  создавали
впечатление, что небо к югу проясняется.  Немного  раньше  шел  ливень,  а
теперь казалось, что дождь отступил в свое убежище,  оставив  вместо  себя
только угрозу.
     По идее я должен был замерзнуть до костей-было очень холодно. Но  мне
было тепло. Когда я вцепился в камень, который дон Хуан дал мне  подержать
я понял, что ощущение тепла в почти ледяной мороз было знакомо мне, хотя и
удивляло меня каждый раз. Как только я начинал замерзать, дон  Хуан  давал
мне подержать ветку или камень, либо засовывал под мою рубашку на  верхнюю
часть грудной кости горсть листьев, и это было достаточно, чтобы  повысить
температуру моего тела.
     Я безуспешно пытался самостоятельно восстановить эффект  его  помощи.
Как-то он сказал мне, что  это  не  помощь,  а  его  внутреннее  молчание,
которое делает меня теплым, причем ветви, камни  и  листья  использовались
как прием ловли моего внимания и поддержания его в фокусе.
     Быстро передвигаясь, мы влезли на крутой западный склон горы и  почти
у самой вершины достигли скалистого  уступа.  Мы  находились  в  предгорье
высокого горного хребта. Со скалистого уступа я увидел,  что  туман  начал
смещаться к южному концу долины, которая расстилалась  под  нами.  Низкие,
тон кие облака, казалось,  наступали  на  нас,  срываясь  с  черно-зеленых
высоких горных вершин и соскальзывая на запад.  После  дождя,  под  темным
облачным небом, долина и горы к востоку и югу казались  покрытыми  мантией
темно-зеленого безмолвия.
     - Вот идеальное место для беседы, - сказал дон  Хуан,  усаживаясь  на
каменный пол небольшой потаенной пещеры.
     Пещера идеально подходила для того, чтобы мы могли сидеть бок о  бок.
Наши головы почти касались свода, а спины  удобно  прилегали  к  изогнутой
поверхности скалистой стены. Казалось, что пещеру специально выдолбили для
того, чтобы в ней могли разместиться два человека нашей комплекции.
     Я заметил и другую странную особенность пещеры: стоя  на  выступе,  я
видел всю долину и горные цепи к востоку  и  югу,  но  сидя  здесь  я  был
ограничен скалами. В то же время выступ находился на уровне пола пещеры  и
был плоским.
     Я  хотел  поделиться  с  дон  Хуаном  своими   наблюдениям,   но   он
предвосхитил меня.
     - Эта пещера создана людьми, - сказал он. - выступ  имеет  уклон,  но
глаза не замечают его.
     - Кто сделал эту пещеру, дон Хуан?
     - Древние маги. Может быть тысячи лет тому назад. Одной  особенностью
это пещеры является то, что животные, насекомые и даже люди  не  приходят.
Сюда  древние,  маги  кажется,  наделили  ее  зловещим  зарядом,   который
заставляет каждое живое существо чувствовать себя здесь неловко.
     Странно, но в этот миг я чувствовал необъяснимое счастье  и  надежную
защиту. Все мое тело звенело  от  ощущения  физической  удовлетворенности.
Фактически я  чувствовал  очень  приятное,  очень  сладостное  ощущение  в
животе, словно что-то щекотало мои нервы.
     - Я себя неловко не чувствую, - прокомментировал я.
     - Со мной то же самое, - сказал он. - но это значит только то, что ты
и я не  отличаемся  сильно  по  темпераменту  от  старых  магов  прошлого,
настолько чтобы как-то беспокоиться об этом.
     Я боялся развивать эту тему как-либо дальше, потому что ждал от  него
рассказа.
     - Первая магическая история,  которую  я  расскажу  тебе,  называется
"манифестация  духа",  -  начал  дон  Хуан,  -  но  не  позволяй  названию
мистифицировать тебя. Манифестация духа - это  только  первое  абстрактное
ядро, вокруг которого выстроена первая магическая история.
     - Это первое абстрактное ядро  само  по  себе  является  историей,  -
продолжал он. - Рассказ гласит, что когда-то жил человек, средний человек,
без всяких особых атрибутов. Он служил, как и любой другой вместилищем для
духа. И в силу этого, он как и любой  другой  человек,  был  частью  духа,
частью абстрактного. Правда он не знал этого. Мир делал его таким занятым,
что у него не было ни времени, ни желания действительно  исследовать  этот
вопрос.
     - Дух пытался, конечно, без толку, обнаружить свою  связь,  используя
внутренний голос, дух раскрывал свои секреты, но  человек  не  мог  понять
этих откровений. Конечно, он слышал внутренний голос, но был  уверен,  что
он чувствует своими собственными чувствами и  думает  своими  собственными
мыслями.
     - Дух, пытаясь вывести его из дремоты,  дал  ему  три  знамения,  три
следующие одна за другой манифестации. Дух физически пересек путь человека
наиболее очевидным способом. Но человек забывал все, кроме своих забот.
     Дон Хуан остановил рассказ и посмотрел на меня, как делал это всегда,
когда ждал моих замечаний и вопросов. Я  ничего  не  сказал,  так  как  не
понимал того, что он хотел мне доказать.
     - Я просто рассказываю тебе о первом абстрактном  ядре,  -  продолжал
он. - Единственной вещью, которую я хочу добавить, является то, что только
благодаря  абсолютному  нежеланию  человека  понимать  что-либо,  дух  был
вынужден использовать надувательство, и эта уловка  стала  сущностью  пути
магов. Но это другая история.


     Дон Хуан объяснил, что маги понимали это абстрактное ядро как  проект
событий или повторяющийся  шаблон,  который  является  каждый  раз,  когда
намерение указывает на что-то многозначительное. Поэтому абстрактное  ядро
представляет собой заметки на полную цепь событий.
     Он заверил меня, что оставаясь вне понимания,  каждая  деталь  любого
абстрактного ядра попадается вновь  и  вновь  с  приходом  каждого  нового
нагваля. Дальше он уверял меня, что помог намерению вовлечь  меня  во  все
эти абстрактные ядра магии, причем в той  же  манере,  в  какой  вовлекали
своих учеников его бенефактор, нагваль Хулиан,  и  все  нагвали  до  него.
Процесс,  посредством  которого  каждый  новый   нагваль   сталкивался   с
абстрактными  ядрами,   создавал   серии   рассказов,   сотканных   вокруг
абстрактных  ядер,  которые  регистрировали   обстоятельства   и   частные
подробности каждой индивидуальности ученика.
     Он  сказал,  например,  что  я  имел  мою   собственную   историю   о
манифестациях духа, он имел свою, его бенефакторскую  собственную,  как  и
нагваль который предшествовал ему и так далее и тому подобное.
     - А какова моя история  манифестации  духа?  -  спросил  я  несколько
озабоченно.
     Если какой-то воин осознал свои истории, осознаешь и  ты,  -  ответил
он. - В конце концов, с годами ты напишешь  о  них.  Хотя  и  не  заметишь
абстрактных ядер, поскольку ты человек практичный. Ты все  делаешь  только
для того, чтобы подчеркнуть свою практичность. И хотя я  занимался  своими
историями до изнеможения, у тебя и мысли нет о  том,  что  в  них  имеется
абстрактное ядро. Поэтому все, что я показывал тебе как практичную, иногда
эксцентричную, деятельность, было обучением магии нерасторопного и большей
частью глупого ученика. Пока ты смотришь на  все  с  такой  точки  зрения,
абстрактные ядра ускользают от тебя.
     - Ты должен простить меня, дон Хуан, - сказал я, - но твои  заявления
очень туманны. Что ты хочешь сказать?
     - Я пытаюсь ввести магические истории как предмет, - ответил он. -  Я
никогда специально не разговаривал с тобой на  эту  тему,  потому  что  по
традиции  она  всегда  остается  скрытой.  Это  последняя  хитрость  духа.
Говорят, что когда ученик понимает абстрактные ядра, это похоже на укладку
камня, который венчает и скрепляет пирамиду.
     Темнело, и это выглядело так, словно вновь пошел дождь. Я беспокоился
о том, что если ветер подует с востока на запад при сильном дожде,  нас  в
этой пещере вымочит до нитки. Я был уверен, что  дон  Хуан  осознавал,  но
почему-то игнорировал это.
     - Дождя не будет до завтрашнего утра, - сказал он.
     Ответ на мои потаенные мысли заставил меня непроизвольно подпрыгнуть,
я сильно стукнулся макушкой о каменный  свод  пещеры.  Это  сопровождалось
глухим стуком, который прозвучал хуже, чем хотелось бы.
     Дон Хуан схватился  за  бока  от  хохота.  Позже,  когда  моя  голова
действительно заболела, я начал массировать ее.
     - Твоя компания так же приятна для меня, как моя была  приятна  моему
бенефактору, - сказал он и засмеялся вновь.
     Мы  успокоились  через  несколько  минут.  Тишина  вокруг  меня  была
зловещей мне казалось, что  я  слышу  шелест  низких  облаков,  когда  они
спускались на нас с высоких гор. Потом я понял, что услышанный шелест  был
тихим  ветром.  С  моего  места  в  неглубокой  пещере  он  слышался   как
перешептывание человеческих голосов.
     - Мне невероятно повезло-я учился у двух нагвалей, - сказал дон Хуан,
разрушая гипнотическое воздействие, которое оказал на меня в этот момент -
первый был, конечно же мой бенефактор,  нагваль  Хулиан,  второй,  нагваль
Элиас, был его бенефактором. Мой случай уникальный.
     - Почему это твой случай уникальный? - спросил я.
     - Потому что поколения нагвалей собирали своих  учеников  через  годы
после того, как их собственные учителя покидали  мир,  -  объяснил  он.  -
Кроме моего бенефактора. Я стал учеником нагваля Хулиана за восемь лет  до
того, как его бенефактор оставил мир. У меня была милость восьми лет.  Это
наиболее удачная вещь из всех тех, что случались со мной, поэтому  у  меня
была возможность научиться двум противоположным темпераментам. Это  похоже
на  то,  когда  тебя  воспитывает  могущественный   отец   и   еще   более
могущественный дед, которые не сходятся во взглядах. В таком соперничестве
дед всегда выигрывает. Поэтому я собственно продукт учения нагваля Элиаса.
Я ближе к нему не только по темпераменту, но и  по  взглядам,  и  как  уже
говорил, обязан ему своей прекрасной  настройкой.  Однако,  большую  часть
работы,  которая  привела  меня  к  превращению  из  жалкого  существа   в
безупречного воина, проделал мой бенефактор, нагваль Хулиан.
     - Как физически выглядел нагваль Хулиан?, - спросил я.
     - Ты знаешь, к этому дню мне трудно визуализировать его, - сказал дон
Хуан. - Я знаю, это звучит абсурдно, но в зависимости от его  потребностей
и  обстоятельств,  он  был  либо  молодым,  либо  старым,   красивым   или
безобразным, расслабленным и хилым или сильным и мужественным, толстым или
стройным, среднего или очень низкого роста.
     - Ты хочешь сказать, что он был актером, исполнявшим  разные  роли  с
помощью реквизита?
     - Нет, реквизит здесь не вовлекался,  да  и  просто  актером  его  не
назовешь. Он, конечно, был великий  актер  в  своем  роде,  но  это  нечто
другое.  Суть  в  том,  что  он  был  способен  трансформировать  себя   и
становиться всеми этими диаметрально противоположными персонажами.  Будучи
актером, он мог изобразить все мельчайшие особенности  поведения,  которые
делают реальным каждое отдельное существо. Можно сказать, что он был волен
в любой перемене существа, как волен ты в любой перемене одежды.
     Я  нетерпеливо  попросил  дон  Хуана  рассказать   мне   побольше   о
трансформациях его бенефактора. Он сказал, что кое-то научил его тому, как
извлекать эти трансформации, но для того, чтобы  объяснить  это  кому-либо
другому, ему придется частично обратиться к другим историям.
     - А как нагваль Хулиан выглядел, когда  не  трансформировал  себя?  -
спросил я.
     - Надо отметить, что до того как  он  стал  нагвалем,  он  был  очень
стройным и мускулистым, - сказал дон Хуан. - У него были черные, густые  и
вьющиеся волосы, длинный, тонкий  нос,  сильные,  белые  и  крупные  зубы,
овальное лицо, мужественный рот и темно-коричневые глаза. Рост-пять  футов
и восемь  дюймов  (172,  2  см).  Он  не  был  индейцем,  не  был  смуглым
мексиканцем, как не был и белым англичанином. В сущности,  его  цвет  лица
казалось был единственным в своем роде, особенно  в  его  последние  годы,
когда он постоянно менялся от темного к очень светлому обратно к  темному.
Когда я первый раз встретил его, он был светло-коричневым стариком,  затем
прошло время, и он стал светлокожим молодым человеком, возможно только  на
несколько лет старше меня. Мне в то время было двадцать лет.
     - Но если перемены его внешнего вида были  удивительны,  -  продолжал
дон Хуан, - перемены поведения и настроения, которые  сопровождали  каждую
трансформацию, были еще более изумительны. Например, когда он был  толстым
и молодым, это был веселый и сладострастный человек. Когда  он  становился
худым и старым,  это  был  мелочный  и  мстительный  старикашка.  А  когда
становился жирным стариком, он представал перед нами величайшим глупцом.
     - Он был когда-нибудь самим собой? - спросил я.
     - Не в том  смысле,  как  я,  -  ответил  он.  -  поскольку  меня  не
интересует трансформация, я всегда один и тот же. А он во  всем  отличался
от меня.
     Дон Хуан посмотрел на меня, как бы оценивая мою внутреннюю прочность.
Он улыбнулся покачал головой и разразился веселым смехом.
     - Что здесь смешного, дон Хуан? - спросил я.
     - Тот факт, что ты  по-прежнему  излишне  щепетилен  и  очень  жестко
оцениваешь природу трансформаций моего бенефактора и их тотальный  размах,
- сказал он. - а я уверен, что когда расскажу тебе о них, ты  потеряешь  к
ним нездоровое влечение.
     По какой-то причине мне вдруг стало ужасно неудобно, и я сменил тему.
     - Почему нагвалей называют "бенефакторами", а не просто учителями?  -
спросил я нервно.
     -  Называть  нагваля  бенефактором-это  жест  его  учеников.  Нагваль
вызывает у них подавляющее чувство благодарности. В конце концов,  нагваль
формирует их и ведет через невообразимые пространства.
     Я заметил, что обучение, по моему мнению, было величайшим и  наиболее
альтруистическим действием того, кто выполнял его для других.
     - Для тебя обучение является разговором об образах, -  сказал  он.  -
Для магов обучение-это то, что делает нагваль для своих учеников. Для  них
он открывает преобладающую  во  вселенной  силу:  намерение-силу,  которая
изменяет и перенаправляет вещи или оставляет  их  такими,  как  они  есть.
Нагваль  формирует,  а  затем  направляет  следствия,  которые  эта   сила
оказывает на учеников. Без оформления намерения они не найдут в нагвале ни
благоговения, ни чуда.  А  его  ученики  вместо  погружения  в  магическое
путешествие-открытие,  попросту  обучались  бы  ремеслу:  целители,  маги,
богословы, шарлатаны или что бы там ни было.
     - Ты можешь объяснить мне намерение? - спросил я.
     - Единственный способ узнать намерение, - ответил  он,  -  состоит  в
том, чтобы узнать  его  непосредственно  через  имеющиеся  связи,  которые
существуют между намерением и всеми чувствующими существами. Маги называют
намерение  неописуемым,  духом,  абстрактным,  нагвалем.   Я   предпочитаю
называть его нагвалем, но это частично перекрывает  название  для  лидера,
бенефактора, которого также называют нагвалем, поэтому  я  остановился  на
терминах дух, намерение и абстрактное.
     Дон  Хуан  резко  остановился  и  порекомендовал,  чтобы  я  сохранял
спокойствие и думал о том, что он  мне  сказал.  Между  тем  стало  совсем
темно. Тишина была такой глубокой, что вместо того, чтобы  успокоить  меня
до умиротворения, она взволновала меня. Я не мог  поддерживать  порядок  в
своих мыслях. Я попытался сфокусировать свое внимание на истории,  которую
он мне рассказал, но вместо этого стал думать о чем-о еще, пока наконец не
заснул.



                        БЕЗУПРЕЧНОСТЬ НАГВАЛЯ ЭЛИАСА

     Не могу сказать, как долго я проспал в этой пещере. Голос  дон  Хуана
напугал меня, и я проснулся. Он  говорил  о  том,  что  первая  магическая
история относительно манифестаций духа была  рассказом  о  взаимоотношении
между намерением и нагвалем-историей о том, как  дух  создал  для  нагваля
ловушку и о том, как нагваль, ожидаемый  ученик,  оценил  ловушку  еще  до
своего решения принять или отвергнуть ее.
     В пещере было ужасно темно, и небольшое пространство как бы  запирало
нас.  Обычно  в  таких  случаях  я  страдал  клаустрофобией,   но   пещера
успокаивала меня, рассеивая мое чувство раздражения. К тому  же  что-то  в
конфигурации пещеры поглощало эхо от слов дон Хуана.
     Дон Хуан объяснил, что любое действие, исполняемое магами и  особенно
нагвалями, совершается либо как способ усиления  их  связи  с  намерением,
либо как отклик, вызванный самим звеном. Поэтому маги, и особенно нагвали,
постоянно  остаются  настороже,   высматривая   манифестации   духа.   Эти
манифестации называются жестами духа  или  более  просто,  указаниями  или
предзнаменованиями.
     Он повторял историю, которую уже рассказывал мне, историю о том,  как
о встретил своего бенефактора, нагваля Хулиана.
     Два нечестных человека  хитростью  заманили  дон  Хуана  работать  на
уединенной гасиенде. Один из них, старший рабочий гасиенды, взял дон Хуана
в оборот и буквально превратил его в раба.
     Отчаявшись и не в силах  изменить  ход  событий,  дон  Хуан  совершил
побег. Жестокий надсмотрщик погнался вслед и, поймав  его  на  деревенской
дороге прострелил дон Хуану грудь.
     Дон Хуан лежал без сознания на  дороге,  истекая  кровью,  когда  его
нашел  нагваль  Хулиан.  Используя  свое  знание  целителя,  он  остановил
кровотечение, взял бесчуственного дон Хуана домой и вылечил его.
     Первым указанием духа, данным  нагвалю  Хулиану  о  дон  Хуане,  было
небольшое завихрение, которое подняло столб пыли на дороге в паре шагов от
того места, где лежал он, вторым  предзнаменованием  была  мысль,  которая
мелькнула в голове нагваля Хулиана за миг до того, как он услышал  выстрел
невдалеке: мысль о том, что пора иметь  нагваля-ученика.  Несколько  позже
дух дал ему третье: вместо того, чтобы столкнуться с бандитом, он  обратил
его в бегство,  по-видимому  предотвратив  второй  выстрел  в  дон  Хуана.
Столкновение с кем-о было типом ошибки,  которую  ни  маг,  ни  тем  более
нагваль никогда не могли допустить.
     Нагваль Хулиан тут же  оценил  представившийся  случай.  А  когда  он
увидел дон Хуана, то понял смысл манифестаций духа: перед ним был  двойной
мужчина, идеальный кандидат ученика-нагваля.
     Все это вызвало во мне рациональный интерес. Я хотел знать, могут  ли
маги ошибаться, интерпретируя предзнаменование. Дон Хуан ответил, что хотя
мой вопрос и звучит вроде бы правильно, он неприемлем, как  и  большинство
других  моих  вопросов,  поскольку  я  задаю  их,  основываясь  на   своих
переживаниях  в  мире  повседневной  жизни.  Они,  таким  образом,  всегда
выражают  процедуру  проверки  и  правил  дотошности,  не  имея   никакого
отношения к предпосылкам магии. Он указал на  дефект  моих  рассуждений-на
то, что мне постоянно не удается подключить сюда мои  переживания  в  мире
магов.
     Я возразил, что только несколько моих переживаний в мире  магов  были
непрерывны, следовательно, я  не  могу  использовать  такой  опыт  в  моей
настоящей повседневной жизни. Лишь несколько раз и только тогда,  когда  я
находился в состояниях глубокого повышенного  сознания,  я  вспоминал  обо
всем.  На  уровне  повышенного  сознания,  которого  я  обычно   достигал,
единственным  переживанием,  имеющим   неразрывность   между   прошлым   и
настоящим, было узнавание этого уровня.
     Он ответил язвительно, что я вполне  способен  овладеть  рассуждением
магов,  поскольку  испытал  все  предпосылки  магии  в  своем   нормальном
состоянии сознания. И уже более мягко добавил, что повышенное сознание  не
открывает всего, пока не завершено все здание знания магии.
     Потом он ответил на мой  вопрос,  могут  ли  маги  неверно  оценивать
предзнаменование.  Дон  Хуан  объяснил,  что  когда   маг   интерпретирует
предзнаменование, он знает его точный смысл без какого-либо понятия о том,
как он его узнал. Это одно из ставящих в тупик следствий звена, связующего
мага с намерением. Маги имеют чувство прямого знания вещей,  которое,  как
они уверены, зависит от силы и чистоты их связующего звена.
     Он сказал, что чувство, известное как "интуиция",  является  активным
связующим  звеном  понимания.  А  поскольку  маги   умышленно   добиваются
понимания и усиления связующего звена, то они интуитивно воспринимают  все
без ошибок с безукоризненной точностью. Чтение предзнаменований  для  мага
своего рода банальность, ошибки случаются только тогда, когда  вмешиваются
личные чувства, омрачая звено,  связующее  мага  с  намерением.  С  другой
стороны, их прямое знание полностью правильно и функционально.
     Мы помолчали некоторое время.
     Внезапно он сказал:
     - Я расскажу тебе историю о нагвале Элиасе и манифестациях духа.  Дух
проявляет себя магу и особенно и особенно нагвалю на каждом шагу.  Но  это
не вся истина. Истина в том, что дух открывает  себя  каждому  человеку  с
одной и той же интенсивностью и в одной и той  же  последовательности,  но
лишь маги и особенно нагвали, настроены на такие откровения.
     Дон Хуан начал свой рассказ. Он сказал,  что  нагваль  Элиас  однажды
ехал в город на своей лошади, избрав кратчайший  путь  через  поля,  когда
вдруг  его  кобыла  бросилась  в  сторону,  напуганная  низко  пролетевшим
соколом, который  молнией  пронесся  всего  в  нескольких  сантиметрах  от
соломенной шляпы нагваля. Нагваль тут же спешился и  начал  осматриваться.
Он увидел незнакомого юношу среди высоких, сухих стеблей кукурузы. Молодой
человек был одет в дорогой черный костюм и  выглядел  чужеземцем.  Нагваль
Элиас много повидал и  крестьян  и  землевладельцев,  но  никогда  еще  не
встречал столь элегантно одетого горожанина, бредущего по полю с очевидным
пренебрежением к своим дорогим туфлям и одежде.
     Нагваль привязал лошадь и пошел к молодому человеку. Он принял  полет
сокола, также как и одежду юноши как очевидные манифестации духа, которыми
пренебречь он не мог.  Нагваль  подошел  поближе  и  увидел,  что  молодой
человек гонится за крестьянкой, которая бежала на несколько метров впереди
него, ловко уворачиваясь и заливаясь смехом.
     Противоречие было  совершенно  очевидным  для  нагваля.  Двое  людей,
прыгающих на кукурузном поле, не подходили друг  другу.  Нагваль  подумал,
что мужчина, должно быть, сын  землевладельца,  а  женщина-служанка  в  их
доме. Он почувствовал смущение, наблюдая за ними, и повернулся было, чтобы
уйти, как вдруг сокол вновь пронесся над полем,  коснувшись  на  этот  раз
головы юноши. Сокол испугал парочку, они остановились и уставились в небо,
ожидая новую атаку. Нагваль заметил, что юноша был молод и красив, у  него
были бегающие, беспокойные глаза.
     Потом им наскучило следить за соколом, и они вернулись к своей  игре.
Мужчина поймал женщину, обнял ее и мягко уложил на землю. Но  вместо  того
чтобы насладиться любовью с ней, как это предполагал нагваль,  юноша  снял
одежду и предстал перед женщиной совершенно голым.
     Она не закрывала в  смущении  глаз,  не  вскрикивала  застенчиво,  не
пугалась, и только хихикала,  загипнотизированная  телом  голого  мужчины,
который прыгал вокруг нее словно сатир, делая бесстыдные жесты и задыхаясь
от смеха. В конце концов, по-видимому переполненная зрелищем,  она  издала
дикий крик, вскочила и бросилась в объятия юноши.
     Дон Хуан сказал, что нагваль Элиас признался ему, что  указания  духа
на этот раз просто ставили его в тупик. Было ясно, что мужчина  психически
болен. С другой стороны, зная о том, как строги  были  крестьяне  к  своим
женщинам, он не мог понять обольщения молодой крестьянки в  ясный  день  в
нескольких метрах от дороги-и в придачу голым.
     Дон Хуан взорвался смехом и сказал мне, что в те дни тот, кто  снимал
одежду и вступал в половой акт в ясный день и в таком месте, считался либо
безумным, либо блаженным. Он добавил, что в наше время такой поступок вряд
ли кого бы удивил.  Но  тогда,  почти  сто  лет  назад,  люди  были  более
сдержанными.
     Все это убедило нагваля  Элиаса,  что  мужчина  либо  безумный,  либо
блаженный.  Он  беспокоился,  что  крестьяне  могут   оказаться   случайно
поблизости и, увидев  пару,  придут  в  ярость  и  расправятся  с  молодым
человеком тут же. Но никого рядом не было. Нагвалю показалось,  что  время
замедлило бег а потом и вовсе остановилось.
     Когда мужчина  закончил  половой  акт,  он  оделся,  вытащил  носовой
платок, тщательно протер свои туфли, осыпая при этом девушку  несбыточными
обещаниями, и пошел своей дорогой. Нагваль  Элиас  последовал  за  ним.  В
сущности он следовал за ним несколько дней, по пути узнав, что того  зовут
Хулианом, и что он был актером.
     Впоследствии нагваль часто видел его на сцене и понял, что этот актер
имел огромный божий дар. Публика, особенно женщины, были от него без ума и
он без колебаний пускал в ход свой талант обаяния, соблазняя поклонниц,  и
поскольку нагваль всюду следовал за актером,  он  мог  засвидетельствовать
его технику обольщения лучше,  чем  кто-либо  другой.  Считая  необходимым
показывать себя голым своим обожательницам, как только  оставался  с  ними
наедине, он ждал затем того момента, пока женщина, ошеломленная его  игрой
не отдавалась ему. Техника казалась крайне эффективной. Нагваль признавал,
что  актер  имел  огромный  успех,  но  была  одна  особая  статья  в  его
обвинительном акте. Он был смертельно болен.  Нагваль  видел  черную  тень
смерти, которая следовала за ним по пятам.
     Дон Хуан вновь объяснил мне то, что  уже  говорил  годами  раньше-что
наша смерть была черным пятном прямо за левым плечом. Он сказал, что  маги
знают, когда человек  близок  к  смерти,  поскольку  видят  темное  пятно,
которое становится движущейся тенью,  размерами  и  формой  точно  копируя
человека, которому оно принадлежит.
     Осознав  неминуемое  присутствие   смерти,   нагваль   погрузился   в
замешательство. Он удивлялся, почему дух выбрал такого больного  человека.
Он  был  научен,  что  в  естественном  состоянии,   без   восстановления,
господствует замена. А нагваль сомневался, что обладает  способностью  или
силой вылечить этого молодого человека или противостоять черной  тени  его
смерти. Он даже сомневался в том, сможет ли открыть суть того, почему  дух
вовлек его в проявление такого очевидного истощения.
     Нагваль ничего не стал предпринимать, но остался с актером, следуя за
ним и дожидаясь случая увидеть всю  суть  на  большей  глубине.  Дон  Хуан
объяснил, что первой реакцией нагваля перед лицом манифестаций  духа  была
попытка  увидеть  вовлеченного  человека.  Нагваль  Элиас  дотошно  провел
видение актера в тот  момент,  когда  впервые  заметил  его.  Он  видел  и
крестьянку, которая была частью манифестаций духа, но  нагваль  не  увидел
ничего такого, что по его мнению могло подтвердить проявление духа.
     После свидетельств  других  обольщений,  способность  нагваля  видеть
приобрела новую глубину. В  это  время  обожательницей  актера  была  дочь
богатого землевладельца. С самого начала она полностью контролировала свои
действия. Нагваль узнал об их свиданиях и подслушал  разговор,  в  котором
актер  договаривался  с  ней  о  встрече  на  следующий   день.   Нагваль,
спрятавшись по утру на улице, проследил как молодая девушка  покинула  дом
и, вместо того, чтобы пойти на утреннюю мессу, отправилась к  актеру.  Тот
уже ждал ее, и она убедила его последовать за  ней  в  открытые  поля.  Он
казалось колебался, но она начала говорить ему  колкости  и  не  позволила
улизнуть.
     Когда нагваль, подкрадываясь, смотрел на них, у него была  абсолютная
уверенность, что в  этот  день  должно  произойти  нечто  такое,  чего  не
предвидел никто из участников игры.  Он  видел,  что  черная  тень  актера
увеличилась  и  вдвое  превышала  его  по   высоте.   Нагваль   вывел   из
таинственного, жесткого взгляда молодой женщины, что на интуитивном уровне
она тоже  почувствовала  черную  тень  смерти.  Актера,  казалось,  что-то
отвлекало. Он не смеялся, как делал это в других случаях.
     Они шли на солидном расстоянии, и  все  же  один  раз  заметили,  что
нагваль  следует  за  ними,  но   он   ловко   притворился   крестьянином,
обрабатывающим землю. Это успокоило парочку, и позволило  нагвалю  подойти
поближе.
     Затем наступил момент, когда актер разбросал свою одежду  и  предстал
перед девушкой голым. Но вместо того, чтобы упасть в обморок или  прыгнуть
ему в объятия, как это делали другие покоренные  им  сердца,  эта  девушка
начала бить его. Она безжалостно колотила его ногами и руками, наступая на
обнаженные пальцы ног, заставляя его кричать от боли.
     Нагваль знал, что мужчина не будет грозить или как-то вредить молодой
девушке. Он не смел тронуть ее и  пальцем.  Она  была  здесь  единственным
бойцом. Он же просто пытался парировать удары, но без  энтузиазма,  и  все
пытался соблазнить ее, показывая свои гениталии.
     Нагваль был переполнен восхищением и  возмущением.  Он  понимал,  что
актер был безнадежным развратником, но он также понимал, что  в  нем  есть
что-то уникальное, хоть и отвратительное. Нагваль был  ошеломлен,  увидев,
что звено, связующее мужчину с духом, было идеально чистым.
     Наконец схватка закончилась. Женщина перестала бить актера. А  потом,
вместо того, чтобы убежать прочь, она, уступая, сдалась и сказала  актеру,
что он может обходиться с ней по своему усмотрению.
     Нагваль заметил, что мужчина был  так  истощен,  что  практически  не
отдавал себе отчет, но не смотря на утомление он продолжил и завершил свое
обольщение.
     Нагваль смотрел на него с улыбкой и размышлял о том,  как  бесполезна
громадная жизненная сила  и  решительность  этого  человека.  В  этот  миг
женщина вдруг закричала, а  у  актера  начались  спазмы  дыхания,  нагваль
увидел, как черная тень поразила актера, она была как кинжал, с  точностью
вошедшей в его зазор.
     Дон Хуан сделал на этом месте отступление, детально развивая то,  что
он объяснял мне уже раньше: он описал зазор, открытый в  нашей  светящейся
скорлупе на высоте пупка, куда сила смерти непрерывно наносит свои  удары.
Далее дон Хуан объяснил, что когда смерть бьет  здоровое  существо  -  это
шароподобный удар, похожий на удар  кулака,  но  когда  существо  умирает,
смерть наносит удар кинжалоподобным выпадом.
     Поэтому нагваль Элиас знал без каких-либо сомнений, что  актер  почти
мертв, и смерть автоматически обрывала личный интерес мужчины  к  замыслам
духа. Потом и его не осталось, смерть нивелировала все.
     Нагваль вышел из своего укромного  места  и  уже  собирался  уходить,
когда кое-что заставило его остановиться.  Это  было  спокойствие  молодой
женщины. Она безразлично надевала на себя одежду, которую до этого  сняла,
и фальшиво насвистывала себе под нос, будто ничего и не произошло.
     И тогда нагваль  увидел,  что  принимая  в  расслаблении  присутствие
смерти тело мужчины избавилось от защитной вуали и  теперь  выражало  свою
истинную природу. Он был двойным мужчиной потрясающих  ресурсов,  сумевшим
создать экран для  защиты  или  маскировки-естественный  маг  и  идеальный
кандидат в ученики-нагвали, не будь у него черной тени смерти.
     Нагваль был полностью застигнут врасплох  этим  зрелищем.  Теперь  он
понял замыслы духа, но не мог постичь, как такой бесполезный  человек  мог
быть втиснут в схему вещей мага.
     Между тем женщина встала, и даже не взглянув  на  мужчину,  чье  тело
содрогалось в спазмах смерти, спокойно пошла домой.
     Нагваль увидел ее  светимость  и  отчетливо  понял,  что  ее  крайняя
агрессивность была результатом громадного изобилия  излишней  энергии.  Он
был убежден, что если она до  сих  пор  не  нашла  этой  энергии  трезвого
применения, то это  было  лучшей  ее  стороной,  поскольку  просто  нельзя
описать какие беды это могло бы вызвать.
     Пока нагваль наблюдал равнодушие, с которым  она  уходила  прочь,  он
понял, что дух дает ему следующую манифестацию. Ему следует быть спокойным
и бесстрастным, ему следует действовать так, словно ничего не потеряно, то
есть вмешаться в этот адский промысел.  В  истинной  манере  нагвалей,  он
решил взяться за невозможное без чьей-либо помощи, кроме духа  в  качестве
свидетеля.
     Дон Хуан отметил, что  принятие  решений,  подобных  этому,  являются
проверкой нагваля на его реальность. Нагвали создают решения.  Не  обращая
внимания на результат, они либо выполняют действие, либо  предпочитают  не
делать его. Самозванцы взвешивают все за и против, и страх парализует  их.
Нагваль  Элиас,  приняв  решение,  спокойно  пошел  в  сторону  умирающего
мужчины, и первым, что  заставило  сделать  его  тело-ело,  а  не  ум-было
следующее: он ударил по  точке  сборки  мужчины,  введя  его  в  состояние
повышенного сознания.  Он  неистово  наносил  все  новые  и  новые  удары,
передвигая его точку сборки. С помощью силы смерти удары  нагваля  загнали
точку сборки мужчины в место, где смерть больше не имеет  значения-человек
перестал умирать.
     Когда  актер  задышал   вновь,   нагваль   осознал   величину   своей
ответственности. Чтобы парировать силу смерти, мужчина обязательно  должен
был оставаться в глубоком состоянии повышенного сознания до тех пор,  пока
смерть не будет отражена. Его громадный физический износ означал  то,  что
либо он не сдвинется  с  места,  либо  немедленно  умрет.  Нагваль  сделал
единственно возможное при данных обстоятельствах: он построил шалаш вокруг
тела. Здесь в течении трех месяцев  он  выхаживал  полностью  неподвижного
мужчину.
     Мои рациональные размышления взяли вверх, и вместо того, чтобы просто
слушать, мне захотелось узнать,  как  нагваль  Элиас  построил  хижину  на
земле, принадлежащей кому-то еще. Я знал страсть сельских жителей к  своим
земельным    владениям    и    сопровождавшие    эту    страсть    чувства
территориальности.
     Дон Хуан признался, что и сам задавал тот же вопрос, по  поводу  чего
нагваль Элиас сказал ему, что дух сам по себе сделал  это  возможным.  Так
случается всегда при условии, что нагваль следует манифестациям духа.
     Когда актер начал дышать, нагваль Элиас побежал за молодой  женщиной.
Она была важной частью манифестаций духа. Он догнал ее неподалеку от  того
места, где лежал чуть живой актер. Вместо того, чтобы  рассказывать  ей  о
состоянии мужчины и пытаться убедить ее помочь ему,  он  вновь  принял  на
себя полную ответственность за свои действия и, прыгнув на  нее  как  лев,
нанес по ее точке сборки могучий удар. И она,  и  актер  могли  переносить
удары жизни и смерти. Ее точка сборки сдвинулась, но  начала  беспорядочно
блуждать,  поскольку  осталась  незакрепленной.  Нагваль  перенес  молодую
женщину туда, где лежал актер.  Затем  он  потратил  целый  день,  пытаясь
удержать ее от потери своего ума, а мужчины от потери своей жизни.
     Когда он полностью уверился в  степени  контроля,  который  имел  над
ситуацией, он пошел к отцу женщины и сказал ему, что молния,  поразив  его
дочь сделала ее временно  безумной.  Нагваль  отвел  отца  туда,  где  она
лежала, и объяснил, что молодой человек, кто бы он  ни  был,  принял  весь
заряд молнии на себя. Спасая девушку от верной смерти, он получил ранение,
и теперь его нельзя двигать с места.
     Благодарный отец помог построить нагвалю шалаш для человека,  который
спас его дочь. И за три месяца  нагваль  сделал  невозможное.  Он  вылечил
молодого мужчину.
     Когда для нагваля пришло время  уезжать,  чувство  ответственности  и
долг заставили его предупредить молодую женщину о  ее  избытке  энергии  и
вредных  последствиях,  которые  омрачат  ее  жизнь  и  благополучие.   Он
предложил вступить ее  в  мир  магов,  поскольку  это  будет  единственной
защитой от ее саморазрушительной силы.
     Женщина не ответила. И нагваль был обязан сказать ей то,  что  каждый
нагваль говорит потенциально возможному ученику независимо от  эпохи:  что
маг  говорят  о  магии  как  о  магической,  таинственной  птице,  которая
остановилась на миг в своем полете, чтобы дать человеку  надежду  и  цель,
что маги живут под крылом этой птицы, которую они называют птицей мудрости
и птицей свободы, что они питают ее самоотверженностью  и  безупречностью.
Он рассказал ей о знании магов про то,  что  полет  птицы  свободы  всегда
представляет прямую линию, поскольку она никогда не петляет, не кружит, не
возвращается назад, и что птица свободы делает только две  вещи-ибо  берет
магов с собой, либо оставляет их позади.
     Нагваль  Элиас  не  говорил  этого  молодому  актеру,   который   был
смертельно болен. У молодого человека не было большого выбора.  И  все  же
нагваль  сказал  ему,  что  если  он  хочет  выздороветь,  то  он   должен
безоговорочно следовать за нагвалем. Актер принял это условие тут же.
     В то же день, когда нагваль  Элиас  и  актер  начали  обратный  путь,
молодая женщина безмолвно поджидала их на окраине города. У нее не было ни
чемоданов, ни корзин. Казалось, что она пришла, чтобы просто посмотреть на
них. Нагваль прошел, даже не взглянув на нее, но актер, которого несли  на
носилках,  напрягся  и  попрощался  с  ней.  Она  улыбнулась  и  без  слов
присоединилась к группе нагваля. Она оставила все позади  без  сомнений  и
проблем. Она прекрасно понимала, что у нее не будет другого такого случая,
что птица свободы либо берет магов с собой, либо оставляет их позади.
     Дон Хуан отметил, что здесь нет ничего удивительного.  Сила  личности
нагваля  всегда  была  настолько  подавляющей,  что  он  был   практически
неотразим, поэтому нагваль Элиас глубоко повлиял на  этих  двух  людей,  в
течении трех месяцев повседневного взаимодействия он приучил  их  к  своей
последовательности, своей беспристрастности, своей объективности. Они были
очарованы  его  рассудительностью,  и   превыше   всего,   его   тотальной
преданностью им. На своем примере и  с  помощью  своих  действий,  нагваль
Элиас дал им выдержанный взгляд на мир магов: подтвержденный и выношенный,
но крайне требовательный. Это был мир, который допускал очень мало ошибок.
     Дон Хуан напомнил мне то, что он часто повторял в  наших  беседах,  и
что мне всегда не удавалось додумать до  конца.  Он  сказал,  чтобы  я  не
забывал даже на миг о том, что птица свободы не терпит нерешительности,  а
улетая, не возвращается никогда.
     Знобящий резонанс его голоса наполнил неотложностью то, что  секундой
раньше казалось мирной темнотой.
     Дон  Хуан  вернул  умиротворенность  так  же  быстро,  как  и  вызвал
настоятельность. Он слегка ударил по моей руке.
     - Эта женщина была так сильна, что кругами ходила вокруг  каждого,  -
сказал он. - ее звали Талиа.



                         2. СТУК ДУХА. АБСТРАКТНОЕ

     Мы вернулись в дом дон Хуана ранним утром. Спуск с горы  отнял  много
времени в основном из-за того, что я боялся упасть в темноте в пропасть, а
дон Хуан часто останавливался, чтобы перевести дух-он буквально  задыхался
от смеха надо мной.
     Я смертельно устал, но не мог заснуть. Перед  обедом  начался  дождь.
Шум ливня по крыше вместо того, чтобы навеять на  меня  дремоту,  разгонял
любой намек на сон.
     Я встал и пошел посмотреть на дон Хуана. Он дремал на стуле.  Пока  я
подходил   к   нему,   он   уже   бодрствовал.   Мне   оставалось   только
поприветствовать его.
     - ты кажется заснул без хлопот, - заметил я.
     - когда ты боишься или находишься в подавленном  настроении,  не  спи
лежа, - сказал он, не глядя на меня. - засыпай, сидя на мягком стуле,  как
это делаю я.
     Он предложил мне, если я хочу  дать  своему  телу  целебный  покой  и
вздремнуть получше, повернуть лицо в левую  сторону  и  вытянуть  ноги  за
основание кровати.  Чтобы  избежать  переохлаждения,  он  посоветовал  мне
положить на плечи мягкую подушку подальше от шеи и одеть толстые носки или
просто оставить на ногах обувь.
     Когда я впервые услышал его предложение, то подумал, что он шутит, но
позже изменил свое  мнение.  Засыпая  в  таком  положении,  я  отдыхал  на
редкость хорошо. Когда же я поделился своими  удивительными  результатами,
он  посоветовал,  что-бы  я  следовал  его  предложениям  буквально  и  не
беспокоился о том, чтобы верить или не верить ему.
     Я напомнил дон Хуану то, что он хотел рассказать мне прошлой ночью  о
сне в сидячем положении. Я объяснил  ему,  что  причина  моей  бессонницы,
кроме крайней усталости, заключалась в странной озабоченности тем, что  он
рассказал мне о пещере магов.
     - Брось это! - воскликнул он. - ты видел и  слышал  более  неприятные
вещи, но они не отнимали у тебя сон. Что-то еще взволновало тебя.
     На миг мне показалось, что он сомневается в правдивости моей реальной
озабоченности. Я начал что-то объяснять, но он продолжал говорить,  словно
я молчал.
     - Прошлой ночью ты категорично заявил, что пещера  не  проецирует  на
тебя чувство неловкости, - сказал он. - очевидно, это было не так. Прошлой
ночью я не развивал эту тему дальше, желая понаблюдать за твоей реакцией
     Дон Хуан объяснил,  что  пещера  была  предназначена  магами  древних
времен для того, чтобы служить  катализатором.  Ее  форма  была  тщательно
приспособлена для размещения двух людей как двух полей энергии. По  теории
магов природа скалы и манера, в которой была  вырезана  пещера,  позволяли
двум телам, двум светящимся шарам тесно переплетаться своими энергиями.
     - Я привел тебя в эту пещеру нарочно, - продолжал он, - не потому что
я люблю это место-нет, оно мне не нравится-о потому, что оно  создано  как
инструмент для проталкивания ученика глубоко в повышенное сознание.  Но  к
сожалению,  помогая,  она  делает  неясным  результат.  Древние  маги   не
размышляли. Они склонялись к действию.
     - Ты всегда говорил, что твой бенефактор был похож на них,  -  сказал
я.
     - Это мое преувеличение, - ответил он, - очень похожее на то, когда я
обзываю тебя дураком. Мой бенефактор был современным нагвалем, вовлеченным
в поиски свободы, но он склонялся больше к действию, чем  к  размышлениям.
Ты тоже современный нагваль, вовлеченный в тот  же  поиск,  но  ты  упорно
склоняешься к аберрациям рассудка.
     Он нашел свое сравнение ужасно забавным, и  пустую  комнату  огласило
эхо его смеха.
     Когда я предложил вернуть беседу к теме пещеры, он  притворился,  что
не слышит меня. Я знал, что он притворяется по блеску его  глаз  и  хитрой
улыбке.
     - прошлой ночью я преднамеренно рассказал тебе о  первом  абстрактном
ядре, - сказал он, - в надежде, что размышляя о  том,  как  я  поступал  с
тобой в течении этих лет, у тебя появится представление и о других  ядрах.
Ты провел со мной много времени и  потому  хорошо  знаешь  меня.  В  любую
минуту нашего общения свои действия и  мысли  я  старался  приспособить  к
структуре абстрактных ядер.
     - История нагваля Элиаса-это другой вопрос.  Хотя  она  и  похожа  на
историю о людях, в действительности это  история  о  намерении.  Намерение
создает системы взглядов раньше нас и приглашает нас описать их. Это  путь
понимания магов того, что происходит вокруг них.
     Дон Хуан напомнил мне, что я всегда настаивал на попытках  обнаружить
основной порядок во всем, что он говорил мне. Я подумал, что  он  осуждает
меня за усилие превратить то, чему он учил меня, в проблему социологии,  и
начал говорить ему, что  мои  взгляды  изменились  под  его  влиянием.  Он
остановил меня и улыбнулся.
     - Ты действительно слабо соображаешь, - сказал он и вздохнул.  -  Мне
хочется чтобы ты понял  основной  порядок  того,  чему  я  учу  тебя.  Мое
неудовольствие вызвано тем, как ты понимаешь основной порядок. Для тебя он
означает тайные процедуры или скрытую последовательность. Для мага же  это
две вещи: система взглядов, которую  намерение  перерабатывает  в  отблеск
глаз и помещает перед нами для описания, и знамения,  которые  даются  нам
так, чтобы мы не теряли того, чем мы являемся внутри.
     -  Как  видишь,  история  нагваля  Элиаса  представляет  собой  нечто
большее, чем просто отчет о последовательных деталях, которые  выстраивают
событие, - продолжил он. -  под  всем  этим  была  доктрина  намерения.  И
история должна была дать тебе представление о  том,  какими  были  нагвали
прошлого, чтобы ты понял, как  они  действовали,  подгоняя  свои  мысли  и
поступки под доктрины намерения.
     Наступила продолжительная тишина. Мне нечего было сказать. Скорее для
того, чтобы поддержать разговор, я сказал первое, что пришло мне на ум.  Я
сказал, что по истории, услышанной о нагвале  Элиасе,  я  составил  о  нем
очень положительное мнение. Мне нравился нагваль Элиас, но по  неизвестной
причине все, что дон Хуан рассказывал мне о нем, беспокоило меня.
     Простое упоминание о моем смущении привело дон Хуана  в  чрезвычайный
восторг. Он вскочил со стула и поперхнулся от  смеха.  Немного  погодя  он
положил свою руку на мое плечо и сказал, что мы или любим,  или  ненавидим
тех, кто является отражением нас самих.
     И опять глубокая застенчивость помешала мне спросить его, что он этим
хочет сказать. Дон Хуан продолжал смеяться, ясно осознавая мое настроение.
Наконец  он  заметил,  что  нагваль  Элиас  был  похож  на  ребенка,   чья
рассудительность и умеренность всегда приходила извне. Он,  как  ученик  в
магии, не имел внутренней дисциплины за своим обучением.
     У меня появилось нерациональное желание защитить себя. Я  сказал  дон
Хуану, что моя дисциплина приходит изнутри.
     - Ну, конечно, - покровительственно согласился он.  -  Ты  просто  не
ожидал, что в точности похож на него. - И он засмеялся вновь.
     Иногда дон Хуан доводил меня до того, что я был готов  закричать.  Но
мое настроение долго не продержалось и быстро исчезло,  как  только  вдали
замаячил следующий вопрос. Я спросил дон Хуана,  возможно  ли  то,  что  я
входил в состояние повышенного сознания, не осознавая этого? И  мог  ли  я
оставаться в нем в течении нескольких дней?
     -  На  этой  стадии  ты  входишь  в  состояние  повышенного  сознания
самостоятельно, - сказал он. - повышенное сознание-айна только для  нашего
разума. На практике все очень просто. Как и со всем другим.  Мы  усложняем
вопрос, пытаясь сделать приемлемой ту безмерность, которая окружает нас.
     Он отметил, что мне следует думать об абстрактном  ядре,  которое  он
дал мне, а не спорить попусту о своей персоне.
     Я сказал ему, что думал об этом все  утро  и  пришел  к  выводу,  что
метафорической темой истории были манифестации духа. Но я не мог различить
в ней  то  абстрактное  ядро,  о  котором  он  говорил.  Это  было  что-то
неопределенное.
     - Повторяю, - сказал он тоном школьного учителя,  муштрующего  своего
ученика, - манифестации духа-это  название  первого  абстрактного  ядра  в
магических историях. Очевидно маги  подразумевали  под  абстрактным  ядром
нечто такое, что в настоящее время тобой не принимается во  внимание.  Эта
часть ускользнувшая от тебя, известна магам  как  доктрина  намерения  или
безмолвный голос духа или невыраженная расстановка абстрактного.
     Я сказал,  что  понимаю  невыраженное  как  что-то  неоткрытое  явно,
например,  "скрытые  мотивы".  Он  ответил  мне,  что  в   данном   случае
невыраженное означает нечто большее: оно означает знание без слов, лежащее
вне нашего непосредственного понимания-особенно моего. Он  признался,  что
понимание на которое он ссылается было просто за пределами моей уместности
момента, а не за моими конечными возможностями понимания.
     - Если абстрактные ядра остаются вне  моего  понимания,  какой  смысл
рассказывать о них? - спросил я.
     - правило гласит, что абстрактные ядра и  магические  истории  должны
быть рассказаны на этом этапе, - ответил он. -  и  когда-нибудь,  присущая
историям, невыраженная расстановка абстрактного, которая является  знанием
без слов или доктриной намерения, откроет тебе твои собственные истории.
     Я ничего не понимал.
     - Невыраженная расстановка  абстрактного-это  не  просто  порядок,  в
котором даются абстрактные ядра, - объяснил он, - и не то, что в них  есть
общее, и даже не та паутина, которая связывает их. Это  скорее  то,  когда
познаешь абстрактное прямо, без посредничества речи.
     В молчании он подверг меня тщательному рассмотрению с головы до ног с
явной целью видеть меня.
     - Да, пока для тебя это не ясно, - объявил он.
     Он сделал нетерпеливый жест и даже вспылил, словно был раздражен моей
медлительностью.  Это  взволновало  меня.  Дон  Хуан   не   давал   выхода
психологическому недовольству.
     - Ни ты, ни твои действия тут ни  при  чем,  -  сказал  он,  когда  я
спросил его почему он рассердился или разочарован мною. - это была  мысль,
которая проскочила в моем уме, когда я  видел  тебя.  Это  черта  в  твоем
светящемся существе, которую старые маги давали всему, что имели.
     - Расскажи мне об этом, - потребовал я.
     - Я напомню тебе о ней как-нибудь в другой раз, - сказал он. -  между
тем, давай продолжим беседу об элементе, подпирающем нас: об  абстрактном.
Элемент, без которого нет ни пути воина, ни самих воинов в поисках знания.
     Он сказал, что затруднения, переживаемые мной, не  были  ничем  новым
для  него.  Он  сам  прошел  через  муки  познания  невыраженного  порядка
абстрактного. И не будь указующей руки нагваля Элиаса, он был бы таким  же
взвинченным, как и его бенефактор, у которого было много действия и  очень
мало понимания.
     - Каким был нагваль Элиас? - спросил я, меняя тему.
     - Он во всем отличался от своего ученика, - сказал дон Хуан. - Он был
индейцем, очень темным и массивным. У него были грубые черты, большой рот,
сильный нос, небольшие черные глаза, густые черные волосы без  седины.  Он
был резче, чем нагваль Хулиан, и имел большие руки и ступни. Это был очень
скромный и очень мудрый человек, но он  никогда  ничем  не  выделялся.  По
сравнению с  моим  бенефактором  он  был  тусклым.  Всегда  весь  в  себе,
обдумывая вопросы. Нагваль Хулиан шутил, что его  учитель  наделен  тонной
мудрости. За его спиной он называл его-нагваль тоннаж.
     - Я никогда не видел смысла в его шутках, - продолжал дон Хуан. - Для
меня нагваль Элиас был как глоток свежего воздуха. Он  терпеливо  мог  мне
объяснить что угодно. Это похоже на  мои  объяснения,  но  возможно  он  в
чем-то был несколько глубже. Я не могу назвать  это  что-то  состраданием,
скорее подошло бы сопереживание. Воины не могут  чувствовать  сострадания,
поскольку они больше не  чувствуют  жалости  к  себе.  Без  движущей  силы
самосожаления сострадание бессмысленно.
     - Дон Хуан, ты говорил, что воин является всем для себя самого?
     - В некотором смысле да. Для воина все начинается и кончается  в  нем
самом. Однако, его контакт с абстрактным вынуждает его  преодолевать  свое
чувство важности. Поэтому личное "я" становится абстрактным  и  безличным.
Нагваль Элиас считал, что наши жизни и наши  личности  совершенно  похожи,
продолжал дон Хуан. - в этом смысле он чувствовал себя обязанным  помогать
мне.
     Я не чувствую  эту  схожесть  с  тобой,  поэтому  полагаю,  что  могу
рассматривать тебя во многом так же, как нагваль Хулиан рассматривал меня.
     Дон Хуан сказал, что нагваль Элиас взял его под свое крыло  с  самого
первого дня, как он прибыл в дом  своего  бенефактора  и  начал  обучение.
Нагваль Элиас обучал  его  независимо  от  того,  мог  ли  дон  Хуан  хоть
что-нибудь понять. Его желание помочь дон Хуану было таким сильным, что он
практически держал его как пленника, защищая тем самым от  резких  нападок
нагваля Хулиана.
     - Вначале я оставался все время в доме нагваля  Элиаса,  -  продолжал
дон Хуан. - и мне это нравилось. В доме моего  бенефактора  я  всегда  был
начеку и настороже, боясь того, что он сможет сделать со мной в  следующий
раз. В доме нагваля Элиаса я чувствовал себя уверенно и свободно.
     - Мой бенефактор безжалостно давил на меня, а я не мог понять, к чему
такой нажим. Мне казалось, что он был просто безумным.
     Дон Хуан сказал, что нагваль  Элиас  был  индейцем  из  Оахсаки,  его
обучал другой нагваль по имени Розендо, родом из тех  же  мест.  Дон  Хуан
описывал  нагваля  Элиаса  как  очень  консервативного  человека,  который
дорожил своим уединением. В то же  время  он  был  известным  целителем  и
магом, о нем знали не только в Оахсаке, но и по всей южной мексике. Тем не
менее, несмотря на свое занятие и дурную славу, он жил в  полной  изоляции
на противоположном конце страны, в северной мексике.
     Дон  Хуан  прервал  рассказ.  Подняв  брови,  он  уставился  на  меня
вопросительным взглядом. Но все что я хотел от  него,  это  то,  чтобы  он
продолжал свою историю.
     - Каждый раз, когда я думаю, что ты должен задать вопрос, ты молчишь,
сказал он. - я  уверен,  ты  слышал  мои  слова,  что  нагваль  Элиас  был
знаменитым магом, который каждый день общался с людьми в южной мексике,  и
в то же время он был  отшельником  в  северной  мексике.  Неужели  это  не
возбудило твоего любопытства?
     Я почувствовал  себя  безнадежно  глупым.  Я  сказал,  что  когда  он
рассказывал мне эти факты, в моей голове  крутилась  мысль,  что  человеку
должно быть ужасно трудно регулярно совершать такие поездки.
     Дон Хуан засмеялся, и поскольку он буквально вынуждал  меня  осознать
этот вопрос, я спросил его, каким образом нагваль Элиас мог  быть  в  двух
местах одновременно.
     -  Сновидение-вот  реактивный  самолет  мага.   Нагваль   Элиас   был
сновидящим, в то время как мой бенефактор был сталкером. Он  был  способен
создать или спроецировать то, что магам известно как сновиденное тело  или
другой, поэтому он мог быть в двух отдаленных местах в одно и то же время.
Благодаря сновиденному телу, он вел  свою  коммерческую  деятельность  как
маг, а в своем естественном "я" он был затворником.
     Я заметил, что меня удивляет та легкость, с какой я  принял  то,  что
нагваль Элиас  имел  способность  проецировать  плотный  трехмерный  образ
самого себя, в то время  как  объяснения  абстрактных  ядер  остаются  мне
непонятными.
     Дон Хуан сказал, что я принял идею о  двойной  жизни  нагваля  Элиаса
потому что дух  сделал  окончательную  корректировку  в  моей  способности
осознавания. Я выпустил огневой вал  протестов  по  поводу  неясности  его
утверждения.
     - Что же тут неясного, - сказал он. - Это изложение факта. Ты  можешь
сказать,  что  это  непонятный  факт  на  данный  момент,  но  все   может
измениться.
     Прежде, чем я успел ответить,  он  опять  начал  говорить  о  нагвале
Элиасе. Он сказал, что нагваль Элиас обладал очень любознательным  умом  и
мог прекрасно работать своими руками. В своих сновидениях он путешествовал
и видел множество объектов, которые затем вырезал из дерева и выковывал из
железа. Дон  Хуан  заверил  меня,  что  некоторые  из  этих  моделей  были
навязчиво и изысканно красивы.
     - Что было прообразом этих объектов? - спросил я.
     - Вряд ли можно узнать это, - сказал дон Хуан. - можешь считать,  что
будучи индейцем, нагваль Элиас бродил в своих сновидениях путешествиях  по
тропам диких животных в поисках добычи.  Животные  никогда  не  появляются
там, где есть признаки активности. Она приходит только тогда, когда никого
нет  вокруг.  Нагваль  Элиас,  как  одинокий  сновидящий,  посещал  свалку
вечности, назовем ее так, когда вокруг  никого  не  было-копируя  то,  что
видел, он никогда не то, для чего эти вещи использовались, ни их источник
     Вновь я без труда принял то, что он сказал. Идея ни в  коей  мере  не
казалась мне притянутой за уши. Я  начал  говорить  ему  об  этом,  но  он
прервал меня движением бровей и продолжил свое описание нагваля Элиаса.
     - Посещать его было для меня огромным  удовольствием,  -  сказал  дон
Хуан, - и одновременно, причиной  странной  вины.  Здесь  мне  было  очень
скучно. Не потому, что нагваль Элиас был  очень  скучным,  но  потому  что
нагваль Хулиан не имел себе равных и лез в жизнь постоянно.
     - А я думал, что ты чувствовал себя в доме нагваля Элиаса спокойно  и
уверенно, - сказал я.
     - Все так и было, и именно это было  источником  моей  вины,  и  моей
воображаемой проблемы. Как и ты, я любил мучить самого себя. Мне  кажется,
что с самого начала я обрел мир в кампании нагваля Элиаса, но позже, когда
я понял нагваля Хулиана, я пошел по его тропе.
     Он рассказал мне, что дом нагваля Элиаса  имел  открытую,  с  крышей,
часть спереди, где находилась кузница, столярный  верстак  и  инструменты.
Кирпичный дом с черепичной крышей состоял из огромной комнаты  с  земляным
полом, где он жил с пятью женщинами-видящими, которые на самом  деле  были
его женами. Здесь  же  находились  и  четверо  мужчин,  магов-видящих  его
партии, которые жили в небольших  домах  вокруг  дома  нагваля.  Они  были
индейцами из разных частей страны, пересилившимися в Северную Мексику.
     - Нагваль Элиас уделял сексуальной энергии большое внимание, - сказал
дон Хуан. -  он  верил,  что  она  дана  нам  для  того,  чтобы  мы  могли
использовать  ее  в  сновидении.  Он  верил,  что   сновидение   ушло   из
употребления  потому,  что  оно  нарушало  ненадежный  ментальный   баланс
восприимчивых людей
     - Я обучал тебя сновидению так же как он учил меня, -  продолжал  дон
Хуан.
     - А он учил меня тому, что пока мы видим сон, точка  сборки  движется
очен мягко и естественно. Ментальный баланс-ничто, но он  фиксирует  точку
сборки на том месте, к которому мы  привыкли.  Чтобы  сны  заставляли  эту
точку  передвигаться,  а  сновидение   контролировало   это   естественное
движение, сновидению необходима сексуальная энергия, порою результат может
оказаться просто бедственным, когда сексуальная энергия тратится на  секс,
а не на сновидение. В  таком  случае  сновидящие  передвигают  свою  точку
сборки рывками и теряют свой рассудок.
     - Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан? -  спросил  я,  почувствовав,
что тема сновидения шла вразрез естественному ходу беседы.
     - Ты сновидящий, - сказал он. Если ты не будешь внимательней к  своей
сексуальной энергии, то должен иметь представление  о  неровных  движениях
своей точки сборки.
     Я сделал глупое и неуместное замечание о сексуальной  жизни  взрослых
мужчин.
     - Наша сексуальная энергия является тем, что  управляет  сновидением,
объяснил он. - Нагваль Элиас учил меня-а я учу тебя-что  либо  ты  тратишь
свою сексуальную энергию на любовь, либо сновидишь, благодаря ей. И  здесь
нет другого выбора. Я говорю с тобой об этом  потому,  что  ты  с  большим
трудом передвигаешь свою точку  сборки,  пытаясь  уловить  нашу  последнюю
тему-абстрактное.
     - То же самое было и со мной, - продолжал дон Хуан. - это было тогда,
когда моя сексуальная энергия освобождалась от мира, который все ставит на
свои места. Это правило для сновидящих.  У  сталкеров  все  наоборот.  Мой
бенефактор был, как ты бы  мог  сказать,  сексуальным  распутником  и  как
обычный человек, и как нагваль.
     Дон Хуан казалось был на грани раскрытия дел своего  бенефактора,  но
очевидно сменил свое умонастроение. Он встряхнул  головой  и  сказал,  что
пока я слишком жесткий для таких откровений. Я не настаивал.
     Он  сказал,  что  нагваль  Элиас   имел   рассудительность,   которую
сновидящий приобретает только после невообразимых боев с самим  собой.  Он
использовал свою рассудительность, погружая самого  себя  в  изнурительный
поиск ответов на вопросы дон Хуана.
     Нагваль Элиас объяснил, что моя трудность в понимании духа была такой
же как и его собственная, - продолжал дон Хуан. - он считал, что есть  две
различные проблемы. Первой была необходимость косвенного  понимания  того,
чем является дух, второй-прямое понимание духа.
     - Сперва у тебя будут проблемы.  Но  стоит  тебе  понять,  что  собой
представляет дух, вторая проблема будет решена автоматически, и  наоборот.
Если дух говорит с тобой, используя свои безмолвные слова,  ты  немедленно
узнаешь то, чем является дух.
     Он сказал, что нагваль Элиас верил, что трудность заключалась в нашем
нежелании принять идею того,  что  знание  может  существовать  без  слов,
объясняющих его.
     - Но мне не трудно принять это, - сказал я.
     - Принять это утверждение не так  легко,  как  сказать,  что  ты  его
принял,  -  сказал  дон  Хуан,  -  нагваль  Элиас  говорил  мне,  что  все
человечество движется прочь от абстрактного, хотя когда-то мы должны  были
быть близки к нему. Оно было  нашей  питательной  средой  и  силой.  Затем
что-то случилось, и это оторвало нас от абстрактного. Теперь мы  не  можем
вернуться к нему. Он сказал, что от ученика требуются годы, чтобы он  смог
подойти  к  абстрактному,  то  есть  познать,  что  знание  и  язык  могут
существовать независимо друг от друга.
     Дон  Хуан  повторил,  что  суть  нашего  затруднения  в  возврате   к
абстрактно му заключалась в нашем отказе принять то, что  мы  можем  знать
без слов и даже без мыслей.
     Я хотел возразить, что  он  говорит  бессмысленные  вещи,  как  вдруг
испытал сильное чувство, что что-то упустил. И что этот  пункт  был  очень
важен для меня. Он действительно пытался рассказать мне о чем-то, что  или
не мог уловить или что не могло быть описано полностью.
     - Знание и язык отделены друг от друга, - мягко повторил он.
     У меня вырвалось, - я знаю это, -  как  будто  я  действительно  имел
такое знание, когда поймал себя на этом.
     - Я же говорил тебе, невозможно говорить о духе, -  продолжал  он,  -
поскольку  дух  можно  только  переживать.  Маги  пытаются  объяснить  это
состояние говоря, что духа нельзя ни  увидеть,  ни  почувствовать.  Но  он
всегда маячит над нами. Иногда он приходит к  некоторым  из  нас.  Большую
часть времени он кажется равнодушным к нам.
     Я молчал. Дон Хуан продолжал объяснять. Он сказал, что дух во  многих
отношениях был видом дикого животного. Он держится от нас  на  расстоянии,
пока не наступает момент, когда что-то завлекает его к нам.  И  тогда  дух
начинает манифестировать себя.
     Я задал вопрос. - если дух не существо и не присутствие, и  не  имеет
сущности, как кто-то может соблазнить его?
     - Твоя проблема, - сказал он, - в том, что ты  считаешься  только  со
своей собственной идеей  об  абстрактном.  Например,  внутренняя  сущность
человека или фундаментальные принципы абстрактны для тебя.  Или,  возможно
что-то немного менее определенное, такое  как  характер,  воля,  мужество,
достоинство, честь, дух, конечно,  может  быть  описан  в  терминах  всего
этого. Но что нас смущает больше всего, так это то, что он и  все  это,  и
ничего из этого.
     Дон Хуан добавил, что я считаю абстрактное либо как противоположность
практичности, с которой я думаю, либо как вещь, которая,  по-моему  мнению
не имеет конкретного существования.
     - Тогда как для мага абстрактное  является  чем-то  таким,  чему  нет
параллели в человеческом состоянии, - сказал он.
     - Но это же одинаковые вещи, - закричал я. - разве ты не видишь,  что
мы говорим об одном и том же?
     - Мы не говорим об одном и том же, - возразил  он.  -  Для  мага  дух
является абстрактным только потому, что он знает его без слов и  даже  без
мыслей. И все же без малейшего шанса или желания понять его, маг управляет
духом, он знает его, заманивает и завлекает его, становится знакомым ему и
выражает его в своих действиях.
     Я начал в отчаянии качать головой. Я не видел никакой разницы.
     - Суть твоего заблуждения в том, что я использовал для описания  духа
термин "абстрактное",  -  сказал  он.  -  для  тебя  абстрактное  является
словами, которые описывают состояние интуиции.  Возьмем,  например,  слово
"дух", которое не может описать смысл или  прагматическое  переживание,  и
которое, конечно же, используется ни для чего  иного,  как  только  что-бы
щекотать твою фантазию.
     Дон Хуан разъярил меня. Я обозвал его упрямцем,  а  он  смеялся  надо
мной. Он предположил, что если я обдумаю утверждение  о  том,  что  знание
может быть независимо от речи, не беспокоясь о понимании этого, возможно я
увижу просвет.
     - Подумай над этим, - сказал он. - встреча со мной это не совсем  то,
что думаешь ты. В тот  день,  когда  я  встретил  тебя,  ты  встретился  с
абстрактным. Но поскольку ты не мог говорить об этом, ты не  заметил  его.
Маги встречают абстрактное без размышлений  о  нем  или  видения  его  или
прикосновения к нему или ощущения его присутствия.
     Я хранил молчание, так как мне не улыбалось спорить с ним. Иногда мне
казалось, что он становится умышленно малопонятным. А дон Хуан по-видимому
был страшно доволен самим собой.



                    ПОСЛЕДНЕЕ ОБОЛЬЩЕНИЕ НАГВАЛЯ ХУЛИАНА

     В патио дома дон Хуана было прохладно и тихо как под сводами женского
монастыря. Несколько больших фруктовых деревьев, посаженных  очень  близко
друг от друга, казалось регулировали температуру и  поглощали  все  звуки.
Помню, когда я впервые зашел к нему в дом, я сделал критическое  замечание
по поводу нелогичного образа, которым были посажены эти фруктовые деревья.
Я бы дал им большее пространство. Он ответил, что эти деревья не были  его
собственностью, они были  свободными  и  независимыми  воинами  деревьями,
которые   присоединились   к   его    партии    воинов,    и    что    мое
замечание-предназначенное для обычных деревьев-было не актуальным.
     Его ответ прозвучал для меня метафорично. Я не знал  еще  тогда,  что
все, о чем он говорит, надо понимать буквально. Дон  Хуан  и  я  сидели  в
плетеных креслах лицом к фруктовым деревьям. Они  были  полностью  увешаны
плодами.  Я  заметил,  что  зрелище  не  только  красивое,  но  и   крайне
интригующее поскольку сезон плодов еще не наступил.
     - Есть интересная история об этом, -  отозвался  он.  -  как  ты  уже
знаешь, эти деревья-воины моей партии. Они плодоносят теперь  потому,  что
все  члены  моей  партии  рассказывали  и   выражали   чувства   о   нашем
окончательном путешествии вот здесь, перед ними. И деревья  теперь  знают,
что  когда  мы  двинемся  в  наше  окончательное  путешествие,  они  будут
сопровождать нас.
     Я удивленно уставился на него.
     - Я не могу оставить их, - объяснил он. -  они  же  тоже  воины.  Они
связали свою судьбу с партией нагвалей. И они знают то, как я  отношусь  к
ним. Точка сборки деревьев находится очень низко в их огромной  светящейся
оболочке, и это позволяет им знать наши чувства, которые мы  имеем  сейчас
когда обсуждаем мое окончательное путешествие.
     Я  промолчал,  не  желая  останавливаться  на  этой  теме.  Дон  Хуан
заговорил рассеивая мое настроение.
     - Второе абстрактное ядро магических историй называется стук духа,  -
сказал он. - первое ядро, манифестации духа, является  доктриной,  которую
намерение выстроило и поместило перед магом, приглашая его к участию.  Это
доктрина намерения, увиденная магом. Стук духа - та же доктрина, увиденная
начинающим которого приглашают, а скорее всего принуждают к участию.
     - Это второе абстрактное ядро само по себе является историей. История
гласит, что после того, что после того как дух проявил себя тому человеку,
о котором мы говорили,  и  не  получил  ответа,  он  сделал  для  человека
ловушку. Это было окончательной уловкой, не потому что человек был каким-о
особенным, но потому  что  непонятная  цепь  событий  духа  сделала  этого
человека доступным в тот момент, когда дух постучал в дверь.
     - Само собой разумеется, чтобы дух ни открывал  этому  человеку,  все
проходило мимо его понимания. Фактически, это шло вразрез всему, что  знал
человек, всему, чем он был. Конечно, человек тут же отказывался, и  не  за
какие коврижки не хотел иметь ничего общего с духом. Он не  мог  позволить
себе опуститься  до  такой  нелепой  бессмыслицы.  Он  был  не  так  глуп.
Результатом был полный тупик.
     - Я могу сказать, что это идиотская история, - продолжил он.
     - Я могу сказать так:  то  что  я  дал  тебе,  служит  успокоительным
средством для тех, кому неудобно с безмолвием абстрактного.
     Мгновение он смотрел на меня, а потом улыбнулся.
     - Тебе нравятся слова, - сказал он обвиняющим тоном. -  простая  идея
безмолвного знания пугает тебя. Но истории, какими бы глупыми они не были,
восхищают тебя и заставляют тебя чувствовать себя надежно защищенным.
     Его улыбка была такой озорной, что я не мог удержаться от смеха.
     Затем он напомнил мне, что я уже слышал его подробный рассказ о  том,
как дух первый раз постучал в его дверь. Некоторое время я не мог  понять,
о чем он говорит.
     - То был не просто мой бенефактор, который наткнулся на меня, когда я
умирал от пули, - объяснил он. - в тот день дух нашел меня  и  постучал  в
мою дверь. Мой бенефактор понимал, что он  был  здесь  только  проводником
духа. Без вмешательства духа встреча с  моим  бенефактором  ничего  бы  не
значила.
     Он сказал, что нагваль мог стать проводником только после  того,  как
дух проявил свою готовность быть использованным либо почти неощутимо, либо
решительными указаниями. Поэтому нагвалю просто невозможно  выбирать  себе
учеников по своей собственной воле или по своим собственным  расчетам.  Но
когда готовность духа раскрыта через предзнаменование,  нагваль  не  жалея
сил стремится удовлетворить его.
     - После продолжительной практики, - продолжал он, - маги, и  особенно
нагвали, знают, приглашает ли их дух участвовать в доктрине,  выставленной
перед ними, или нет. Они обучены дисциплине своих звеньев, связующих их  с
намерением. Поэтому они всегда начеку, зная, что дух для них наготове.
     Дон Хуан сказал, что прогресс на пути мага, в основном,  представляет
собой решительный процесс, целью которого было приведение связующего звена
в порядок. Звено, связующее обычного человека  с  намерением,  практически
мертво, и маги начинают со звена, которое  бесполезно,  поскольку  оно  не
реагирует добровольно.
     Он подчеркнул, что для того, чтобы оживить  это  звено,  магам  нужна
строгая,  сильная  цель-особое  состояние  ума,  называемое   непреклонным
намерением. Принятие того, что нагваль  является  единственным  существом,
способным обеспечить непреклонным намерением, было наиболее трудной частью
ученичества мага.
     Я возразил, что не вижу здесь ничего трудного.
     - Ученик-это тот, кто стремится очистить и оживить  звено,  связующее
его с духом, - объяснил он. -  когда  же  звено  оживлено,  он  больше  не
ученик, но до той поры для того,  чтобы  продолжать  движение,  ему  нужна
сильная цель, которой, конечно, у него нет. Поэтому он  позволяет  нагвалю
снабдить его целью и сделать так, чтобы он отбросил свою индивидуальность.
Это очень трудная часть.
     Он напомнил мне кое-что из того, о чем говорил  довольно  часто:  что
добровольцы в мир  магов  не  требуются,  поскольку  они  имеют  уже  свою
собственную цель, которая чрезвычайно  затрудняет  им  отбрасывание  своих
индивидуальностей. Если мир магов диктует идеи и действия, противоположные
целям добровольцев, они просто отказываются изменяться.
     - Оживить звено ученика-наиболее требовательный  и  интригующий  труд
нагваля, - продолжал дон Хуан, - и одна из величайших его головных  болей.
В  зависимости,  конечно  же,  от  личности  ученика  замыслы  духа   либо
возвышенно просты, либо похожи на запутанный лабиринт.
     Дон  Хуан  заверил  меня,  что  хотя   я   обладал   противоположными
представлениями, мое ученичество не было так обременительно для него,  как
его обучение - для его бенефактора. Он признавал, что я обладал  небольшой
толикой самодисциплины, что было очень кстати, в то время  как  он  ничего
подобного не имел. А его бенефактор, в свою очередь, обладал еще меньшим.
     - Расхождение различимо в манифестациях духа, -  продолжал  он.  -  В
некоторых случаях они едва заметны, в моем случае, они были  командами.  В
меня стреляли. Кровь струилась  из  раны  в  моей  груди.  Мой  бенефактор
действовал со мной быстро и уверенно,  также  как  действовал  с  ним  его
собственный бенефактор. Маги знают, что более трудными  являются  команды,
поскольку тогда приходят более трудные ученики.  Дон  Хуан  объяснил,  что
одним из наиболее выгодных аспектов его общения с двумя нагвалями было то,
что он услышал одни и те же истории с двух противоположных  точек  зрения.
Например, история о нагвале Элиасе и  манифестациях  духа  из  перспективы
ученика оказывалась историей стука духа в дверь его  бенефактора.  -  все,
что связано с моим бенефактором, очень затруднительно, - сказал он и начал
смеяться. - когда ему было двадцать четыре года, дух не  просто  стучал  в
его дверь, он буквально грохотал по ней.
     Он сказал, что на самом деле история началась много лет назад,  когда
его бенефактор был красивым подростком из хорошей семьи города мехико.  Он
был богатым, образованным, одаренным и имел обаятельную личность.  Женщины
влюблялись в него с первого взгляда. А он  уже  тогда  потворствовал  всем
своим желаниям и отличался недобросовестностью и ленью ко  всему,  что  не
давало ему немедленного удовлетворения.
     Дон  Хуан  сказал,  что  благодаря  такой  личности  и  своему   типу
воспитания - он был единственным сыном богатой  вдовы,  которая  вместе  с
четырьмя любящими сестрами буквально обожала его-он и не  мог  вести  себя
иначе. Он позволял себе любую непристойность, какую только мог  придумать.
Даже среди своих таких же индульгирующих друзей  он  казался  нравственным
преступником, которому нравится только то, что весь мир  считает  морально
недостойным.
     В  конечном  счете  его  излишества  ослабили  его  физически,  и  он
смертельно заболел туберкулезом-страшнейшей болезнью того времени. Но  его
слабость, вместо того, чтобы ограничить его, создала физическое состояние,
в котором он чувствовал себя более чувственным, чем когда-либо.  Поскольку
он  не  имел  ни  грамма  самоконтроля,   юноша   полностью   бросился   в
распущенность, и его здоровье ухудшалось, пока не стало безнадежным.
     Пословица, что беда никогда не приходит одна, прекрасно  подходила  к
бенефактору дон Хуана. В то время как его здоровье становилось все хуже  и
хуже, мать юноши, которая была единственным  источником  поддержки  и  его
сдерживающим  началом,  умерла.  Она  оставила  ему  крупное   наследство,
которого должно было хватить на всю жизнь, но недисциплинированный  парень
промотал его до цента за несколько  месяцев.  Не  имея  ни  профессии,  ни
ремесла, ему оставалось только клянчить себе на пропитание.
     Без денег у него не стало  друзей,  и  даже  женщины,  любившие  его,
повернули к нему свои спины. В первый раз в своей жизни он натолкнулся  на
суровую действительность. Надо принять во внимание состояние его здоровья.
Это был конец. Но он не унывал и решил зарабатывать себе на жизнь.
     Однако, его чувственные привычки не  изменились,  они  заставили  его
искать  работу  в  единственном  удобном  для   него   месте-театре.   Его
квалификация состояла в том, что он родился  неплохим  актером  и  большую
часть своей сознательной жизни провел в обществе актрис. Он  присоединился
к провинциальной труппе, оставил знакомый круг друзей  и  близких  и  стал
сильным   актером-чахоточным   героем   в   религиозных   и   нравственных
постановках.
     Дон Хуан указал на странную иронию, которая всегда отличала жизнь его
бенефактора. Будучи окончательно развращенным, он угасал от  распутства  и
исполнял роли святых и мистиков. Он  даже  играл  иисуса  в  представлении
страстей господних на страстную неделю.
     Его здоровья хватило только на одно  театральное  турне  по  северным
штатам. А затем в городке Дюранго случилось два события: его жизнь подошла
к концу и дух постучал в его дверь.
     И смерть и стук духа пришли в одно и то же время  средь  бела  дня  в
кустах. Смерть охватила его в момент обольщения юной женщины. Он  уже  был
крайне слаб, а  в  этот  день  попросту  истощил  себя.  Молодая  женщина,
оживленная, сильная и безумно увлеченная, обещав предаться  с  ним  любви,
заставила следовать за собой в уединенное  место  в  нескольких  милях  от
города. Там она около часа избивала  его.  И  когда  она  в  конце  концов
отдалась ему, он оказался полностью изможден, его кашель  был  так  силен,
что он с трудом дышал.
     Во время последней страстной вспышки он почувствовал  жгучую  боль  в
своем плече. Казалось, что его грудная клетка  разрывалась  в  стороны,  а
приступ  кашля  вызвал  неконтролируемые  спазмы.  Но  принуждение  искать
удовольствия держало его до тех пор, пока к нему не пришла смерть  в  виде
кровотечения. Потом, когда в игру вступил дух, он был возрожден  индейцем,
который пришел к нему на помощь. Немного раньше он заметил,  что  какой-то
индеец снует вокруг них, но это была второстепенная  мысль,  поскольку  он
был поглощен обольщением.
     Он увидел, как во сне, девушку. Она не была напугана и ни на  миг  не
теряла своего самоконтроля. Спокойно и расторопно  она  надевала  на  себя
снятую одежду с той твердостью, с какой собаки гонят зайца.
     Еще он увидел подбежавшего к нему индейца,  который  пытался  усадить
его. Он слышал, как тот говорит идиотские вещи. Он слышал, как тот отдавал
себя на волю духа и шептал невразумительные  слова  на  незнакомом  языке.
Потом индеец действовал очень быстро.  Став  позади  него,  он  нанес  ему
сильный шлепок по спине.
     Вполне рационально умирающий мужчина решил,  что  индеец  хочет  либо
выбить из него сгусток крови, либо попусту убить его.
     А так как индеец бил по спине все  сильнее  и  сильнее,  умирающий  в
конце концов  убедился,  что  это  либо  любовник,  либо  муж  женщины,  и
приготовился умирать. Но,  увидев  сильно  блестевшие  глаза  индейца,  он
переменил свое мнение. Он понял, что это сумасшедший, который никак не был
связан с женщиной. Благодаря последним остаткам сознания  он  сфокусировал
свое внимание на бормотании мужчины. Он говорил что--о  о  том,  что  сила
человека огромна что смерть существует только  потому,  что  мы  намеренно
делаем ее возможной с момента нашего рождения, что намерение смерти  может
быть отменено с помощью изменения положения точки сборки.
     Он понял, что  индеец  совершенно  безумен.  Его  ситуация  была  как
театральная-умирать на руках сумасшедшего индейца,  шепчущего  тарабарщину
что он готов был поклясться в  том,  что  до  самого  конца  ему  придется
оставаться актером, и он пообещал себе не умирать ни от  кровотечения,  ни
от ударов, а умереть от смеха. И он смеялся до тех пор, пока не умер.
     Дон Хуан отметил, что  здесь  нет  ничего  противоестественного,  его
бенефактор просто не мог серьезно принимать  индейца.  Никто  не  смог  бы
принимать  такую  личность  серьезно,   и   превыше   всего   нет   такого
перспективного ученика, который бы мог добровольно выполнить задачу магии.
     Потом дон Хуан говорил о том, что дал мне различные версии того,  что
представляет собой задача магии. Он сказал, что с  его  стороны  не  будет
нахальством раскрыть то, что с точки  зрения  духа  задача  заключается  в
очищении звена, связующего нас  с  ним.  Доктрина  намерения  выставляется
перед нами, потом  прояснение,  в  котором  мы  найдем  не  так  уж  много
процедур, очищает наше  связующее  звено,  поскольку  приходит  безмолвное
знание которое создает очистительный процесс. Без этого безмолвного знания
процесс не срабатывает, и все мы будем иметь лишь  неопределенное  чувство
потребности чего-то.
     Он объяснил, что события, вызванные магами как результат  безмолвного
знания, так просты и в то же время так абстрактны, что маги  долгое  время
решали  говорить  о  них  только   в   символических   терминах.   Примеры
тому-манифестации и стук духа.
     Дон Хуан сказал, что  к  примеру  описание  происходящего  в  течении
первоначальной встречи нагваля с возможным учеником, с точки зрения  магов
будет  абсолютно  невразумительно.  Бессмысленно  объяснять,  что  нагваль
благодаря своему жизненному опыту, фокусирует нечто такое, что мы не можем
себе вообразить-свое второе внимание-повышенное сознание, полученное через
обучение  магии-на  своей   невидимой   связи   с   неким   неопределенным
абстрактным. Делая это, он выделяет и очищает невидимую  связь  кого-то  с
неопределенным абстрактным.
     Каждый из нас, заметил  он,  ограждает  себя  от  безмолвного  знания
естественными барьерами специфичными для каждой индивидуальности, наиболее
неприступным  из   моих   барьеров   была   попытка   замаскировать   свое
самодовольство под независимость.
     Возражая, я попросил его дать мне конкретный пример. Я напомнил  ему,
как он однажды предупреждал меня,  что  излюбленной  уловкой  в  дискуссии
является  выдвижение  критики,  которую  нельзя   подкрепить   конкретными
примерами.
     Дон Хуан посмотрел на меня и радостно улыбнулся.
     - В прошлом я давал тебе растения силы, - сказал  он.  -  сначала  ты
подошел к крайности, убеждая себя, что пережитое тобой-галлюцинации. Потом
тебе захотелось сделать их особыми галлюцинациями. Я помню, какой  смешной
была твоя  настоятельность  называть  их  дидактическими  галлюцинаторными
переживаниями.
     Он сказал, что моя  потребность  в  доказательстве  своей  иллюзорной
независимости ставила меня в позицию, где я не мог принять ничего из  того
о чем он говорил со мной как о происходящем, хотя сам  безмолвно  знал  об
этом. Я знал, что  он  применяет  растения  силы,  каким  бы  ограниченным
инструментом они ни были, для того, чтобы я смог  войти  в  частичные  или
временные состояния сознания, сдвинув точку сборки с ее привычного места.
     - ты использовал свой барьер независимости для того, чтобы преодолеть
это препятствие,  -  продолжал  он.  -  тот  же  самый  барьер  продолжает
действовать и сегодня, так как  ты  сохранил  это  чувство  неопределенной
муки, возможно не такой сильной. И вот теперь стоит вопрос, как тебе нужно
распорядиться  с  полученными  выводами  так,  чтобы  текущие  переживания
совпали с твоей схемой самодовольства?
     Я признался, что единственный способ, которым мне удавалось сохранить
свою независимость, состояла в том, что я не  думал  о  моих  переживаниях
вообще.
     От души расхохотавшись, дон Хуан едва не  упал  со  своего  плетеного
кресла. Он встал и прошелся, восстанавливая дыхание.  Затем  вновь  сел  и
собрался, откинувшись назад и скрестив ноги.
     Дон Хуан сказал,  что  мы,  будучи  обычными  людьми,  не  знаем  или
когда-то не знали о наличии  чего-то  реального  и  функционального-звена,
связующего нас с намерением-которое дает нам наследственную  озабоченность
судьбой. Он утверждал, что в течении наших активных жизней мы  никогда  не
имеем  шанса  выйти  за  уровень  сплошной  озабоченности,   поскольку   с
незапамятных времен пауза между нашими повседневными делами бросает нас  в
сонливость. И лишь когда наши жизни почти  оканчиваются,  наша  врожденная
озабоченность судьбой начинает принимать другой  характер.  Она  вынуждает
нас  всматриваться  сквозь  туман  повседневных  дел.  К  сожалению  такое
пробуждение  всегда  идет  рука  об  руку  с  потерей  энергии,  вызванной
старением, когда уже мы  больше  не  имеем  сил  на  левый  поворот  нашей
озабоченности к прагматическому и позитивному открытию. В этот момент все,
что  здесь  осталось,  является  аморфной,  пронзительной  мукой  ожидания
чего-то неописуемого или просто гневом от того, что упустил,  промахнулся,
не заметил.
     - Мне, по многим причинам, нравятся стихи, - сказал он.  -  одной  из
них является то, что они подхватывают настроение воина и объясняют то, что
трудно объяснить.
     Он допускал, что поэты остро осознавали звено, связующее нас с духом,
но они осознавали его интуитивно, не так преднамеренно и прагматично,  как
это делают маги.
     - Поэты не обладают личным знанием духа, - продолжал он, - вот почему
их стихи в действительности не открывают сути истинных жестов  духа,  хотя
они и бьют довольно сильно.
     Он взял со стула, стоящего перед ним,  сборник  стихов  Хуана  Рамона
Хименеса, раскрыл там, куда он положил закладку, и переда  мне,  дав  знак
читать.

               Неужели это я ходил сегодня вечером
               В мою комнату, или это нищий,
               Рыскающий в моем саду в сумерках?

               Я осмотрелся и нашел, что все то же самое
               И не то же самое....
               Было ли открыто окно?
               И не сплю ли я уже?
               А разве садовая ограда не зеленая?...
               Небо было ясным и голубым...
               А здесь облачно и ветренно,
               И сад темный и мрачный.

               Я думал, что мои волосы были черными...
               Я был одет в серое...
               А мои волосы седые,
               И одет я в черное...
               Моя ли это походка?
               А этот голос, что звучит во мне,
               Имеет ли он ритмы голоса,
               Которым я пользовался?
               Это я, или я - тот нищий,
               Который рыскал в моем саду
               В сумерках?

               Я осмотрелся...
               Здесь облака и ветренно...
               Сад темный и мрачный...
               Я прихожу и ухожу... Неправда ли то,
               Что я уже сплю?
               Мои волосы седые... И все то же самое
               И не то же самое...

     Я   перечитал   стихотворение,   уловив   настроение    бессилия    и
замешательства я спросил дон Хуана, чувствует ли он то же самое.
     -  Я  думаю,  поэт  чувствовал  давление  старости  и   беспокойство,
вызванное пониманием ее, - сказал дон Хуан. - Но это только одна  сторона.
Другой стороной, которая интересует меня, является то, что поэт,  хотя  он
никогда  не   сдвигал   свою   точку   сборки,   интуитивно,   уловил   то
экстраординарное, что было  поставлено  на  карту.  Он  уловил  бесконечно
многое, что есть некий безымянный фактор, устрашающий по  своей  простоте,
который определяет наши судьбы.



                          3. НАДУВАТЕЛЬСТВО ДУХА


                          ОЧИЩЕНИЕ ЗВЕНА С ДУХОМ

     Солнце не успело подняться из-за восточных вершин,  а  день  уже  был
жарким. Когда мы достигли первого крутого склона в паре миль по  дороге  о
окраины города, дон Хуан решил приостановить прогулку и двинулся в сторону
мощеной автострады. Он сел у  каких-то  крупных  камней,  которые  когда-о
преграждали дорогу, а теперь динамитом были сметены с поверхности горы. Он
подал мне знак присоединиться к  нему.  Обычно  мы  останавливались  здесь
поговорить или передохнуть на пути к ближайшим вершинам. Дон  Хуан  сообщи
мне, что наша экскурсия будет длительной, и что, возможно, мы  проведем  в
горах несколько дней.
     - Сейчас мы будем говорить о третьем абстрактном ядре, -  сказал  дон
Хуан, - его называют надувательством духа или надувательством абстрактного
или в ы с л е ж и в а н и е м себя или очищением звена.
     Я был удивлен  разнообразием  названий,  но  ничего  не  сказал.  Мне
хотелось, чтобы он продолжал свое объяснение.
     - И вновь, как с первым и вторым ядром, - продолжал он, - это история
сама по себе. История гласит, что,  постучав  в  дверь  того  человека,  о
котором мы говорили, и потерпев с ним очередную неудачу,  дух  использовал
единственно приемлемое средство - надувательство. В конце концов дух решил
предыдущие затруднения надувательством. Вполне понятно,  что  если  хочешь
воздействовать на человека, надо уговорить его. Поэтому дух начал  обучать
его тайнам магии. И  обучение  магии  стало  тем,  что  оно  есть:  серией
хитростей и уверток.
     - История гласит, что дух уговорил человека, заставляя его  двигаться
взад и вперед между уровнями сознания и показав ему, как  сберечь  энергию
необходимую для усиления связующего звена.
     Дон Хуан рассказал мне, что, если приложить его историю к современным
условиям, мы получим случай нагваля, живого канала духа, который повторяет
структуру этого  абстрактного  ядра  и  применяет  хитрость  и  увертки  в
процессе обучения.
     Внезапно он встал и двинулся к горной цепи. Я последовал за ним и  мы
бок о бок начали наш под" ем.
     На исходе дня мы достигли вершины высоких гор. Даже на  такой  высоте
было по-прежнему тепло. Весь день мы следовали по почти невидимой тропе и,
наконец, вышли на маленькую поляну
     - Древний наблюдательный пост, доминировавший над севером и западом.
     Мы сели, и дон Хуан вернулся к нашей беседе о магических историях. Он
сказал, что теперь я знаю историю н а м е р е  н  и  я,  проявившего  себя
нагвалю Элиасу, и историю духа, постучавшего в дверь  нагваля  Хулиана.  Я
знаю, как он встретился с духом, и, конечно, не забыл,  как  встретился  с
ним сам.  Все  эти  истории,  произнес  он,  имеют  одинаковую  структуру,
менялись  лишь  действующие  лица.   Каждая   история   была   абстрактной
трагикомедией одного абстрактного актера, н а м е  р  е  н  и  я,  и  двух
человеческих актеров - нагваля и его ученика. Сценарий  представлял  собой
абстрактное ядро
     Мне подумалось: вот, наконец-то я понял, что он  хотел  сказать,  но,
пожалуй, я не смог бы объяснить даже себе,  что  же  я  понял,  тем  более
объяснить это дон Хуану. Когда я пытался  обратить  свои  мысли  в  слова,
получался какой-то бессвязный лепет.
     Дон Хуан, кажется, понял состояние  моего  ума.  Он  посоветовал  мне
расслабиться и слушать.  Он  рассказал  мне  свою  собственную  историю  о
процесс введения ученика в сферу  духа,  процессе,  который  маги  назвали
надувательством духа или очищением звена, связующего нас с н а м е р е н и
е м.
     - Я уже рассказал тебе историю о том, как нагваль Хулиан взял меня  в
свой дом после того, как я был сражен выстрелом, и ухаживал за моей раной,
пока я не поправился, - продолжал дон Хуан. - но я не рассказывал тебе как
он очистил мое звено, как он обучил меня в ы с л е ж и в а т ь себя.
     - Первое, что нагваль делает  со  своим  будущим  учеником,  так  это
обманывает его. Этим он дает встряску звену, связующему ученика  с  духом.
Есть два способа сделать это. Один через полуобычные каналы, которые  я  и
использую с тобой, другой посредством прямой магии,  которую  применял  ко
мне мой бенефактор.
     Дон Хуан еще раз рассказал мне историю  о  том,  как  его  бенефактор
убедил людей, собравшихся у дороги, в том, что  раненый  человек  был  его
сыном. Затем он заплатил нескольким мужчинам за то, чтобы они отнесли  его
в дом дон Хулиана, в то время как дон Хуан был  без  сознания  от  шока  и
потери крови. Через несколько дней дон Хуан пришел в себя, обнаружив  себя
в обществе старика и его жены, которые заботились о его ране.
     Старик сказал, что его зовут Белисарио,  и  что  его  жена  известная
целительница, что оба они лечили его рану. Дон Хуан сказал ему, что у него
нет денег, но Белисарио предложил договориться о плате после того, как  он
поправится.
     Дон Хуан сказал, что он был основательно смущен, хотя  в  этом  и  не
было ничего нового, поскольку он являл собой  мускулистого,  опрометчивого
двадцатилетнего  индейца,  безмозглого,  необразованного   и   с   ужасным
характером он и понятия не имел о благодарности.  Он  был  признателен  за
доброту стари ка и его жены, которые помогали ему,  но  собирался  выждать
момент, когда заживет его рана, а затем попросту улизнуть среди ночи.
     Когда же он достаточно оправился и был готов бежать, старик отвел его
в комнату и дрожащим шепотом поведал, что дом, в котором  они  находились,
принадлежит человеку-чудовищу, который держит  его  и  жену  в  плену.  Он
просил  дон  Хуана  помочь  им  вернуть  свою  свободу  и  убежать  от  их
поработителя и мучителя. Прежде, чем дон Хуан успел  ответить,  чудовищный
человек с рыбьим лицом, словно из  ужасной  сказки,  ворвался  в  комнату,
по-видимому,  подслушав  их   разговор.   Он   был   зеленовато-серый,   а
единственный, немигающий глаз посреди  лба  был  с  дверь  величиной.  Он,
шатаясь, шел на дон Хуана, шипя, как змея, готовый разорвать его в клочья,
и так напугал его, что дон Хуан упал в обморок.
     - Его  способ  дать  толчок  звену,  связующему  меня  с  духом,  был
мастерским и деспотичным. - дон Хуан засмеялся. - мой бенефактор,  конечно
же, перевел меня в повышенное состояние сознания еще до появления монстра,
поэтому то, что я фактически увидел как человека-чудовище, было  тем,  что
маги называют неорганическим существом, бесформенным энергетическим полем.
     Дон Хуан сказал, что ему  известны  бесчисленные  случаи,  в  которых
дьяволоподобие его бенефактора создавало забавно затруднительные  ситуации
для всех его учеников, особенно для самого дона Хуана, чья  серьезность  и
жесткость  делали  его  идеальным  объектом  для  мучительных  шуток   его
бенефактора. Он добавил, словно запоздалую мысль, которую сперва не  хотел
говорить, что эти шутки ужасно забавляли его бенефактора.
     - Если тебя беспокоит, что я смеюсь над тобой, запомни, что это ничто
по сравнению с тем, как он смеялся надо мной, - продолжал дон Хуан, -  мой
дьявольский бенефактор научился плакать, скрывая свой  смех.  Ты  даже  не
можешь себе  представить,  как  он  рыдал,  когда  я  впервые  начал  свое
ученичество.
     Продолжая свою историю, дон Хуан заявил, что его жизнь никогда уже не
была  той  же  самой  после  потрясения  от  в  и  -  д  е  н  и  я  этого
человека-чудовища. Его бенефактор действовал наверняка. Дон Хуан объяснил,
что  как  только  нагваль   знакомится   со   своим   учеником,   особенно
учеником-нагвалем, он должен обманом попытаться  завоевать  его  согласие.
Его  согласие  может  быть  двух  разных  видов.  Либо  будущего   ученика
настраивают и обучают так, что решение примкнуть к нагвалю становится  для
него единственно возможным, как в случае с юной талией. Либо, если будущий
ученик обладает малой долей дисциплины или вообще  не  имеет  ее,  нагвалю
приходится потратить много энергии и приложить массу труда, чтобы  убедить
его.
     В случае дон Хуана, благодаря тому,  что  он  был  одичалым  сельским
жителем, в чьей голове редко появлялись умные мысли,  процесс  наматывания
его на катушку принимал чудные повороты.
     Вскоре после первой встряски его бенефактор преподнес ему  еще  одну,
показав дон Хуан свою способность трансформировать себя. В один из дней он
превратился в молодого человека. Дон Хуан в то время  не  мог  представить
себе такую трансформацию ничем иным, кроме образца превосходного искусства
актера.
     - Как он выполнял эти изменения? - спросил я.
     - В них было и магическое, и артистическое, -  ответил  дон  Хуан.  -
магическое состояло в том, что он трансформировал себя, сдвигая свою точку
сборки в позицию, которая вызывала любые индивидуальные  изменения,  какие
он пожелал. А его артистизм заключался в совершенстве его трансформаций.
     - Я совершенно не понимаю того, что ты рассказал мне, - признался я.
     Дон Хуан пояснил, что  восприятие  представляет  собой  стержень  для
всего того, чем является человек или того, что он делает, что  восприятием
управляет местоположение  точки  сборки.  Следовательно,  если  эта  точка
меняет позицию, человек соответственно  меняет  и  восприятие  мира.  Маг,
знающий точно, где расположена его точка сборки,  может  стать  всем,  чем
захочет.
     - Профессионализм нагваля Хулиана в передвижении его точки сборки был
так великолепен, что он мог извлекать тончайшие трансформации, - продолжал
дон Хуан, - когда маг, например, становится вороной, это, конечно, великое
достижение. Но оно влечет огромное, а, значит, и грубое, перемещение точки
сборки. А вот для перемещения ее в позицию жирного  толстяка  или  старика
требуется ничтожнейшее изменение  положения  точки  сборки  и  глубочайшее
знание человеческой природы.
     - Я не могу ни думать, ни говорить о  таких  вещах  как  о  факте,  -
сказал я. Дон Хуан засмеялся, словно я  сказал  до  невероятности  смешную
вещь.
     - Был какой-нибудь  смысл  в  трансформациях  твоего  бенефактора?  -
спросил я, - или он просто развлекал себя?
     - Не глупи. Воины ничего не делают просто для  того,  чтобы  развлечь
себя  -  ответил  он,  -  его  трансформации  были  стратегическими.   Они
диктовались необходимостью, как в случае его трансформации  из  старика  в
молодого мужчину. Время от времени происходили  забавные  последствия,  но
это другое дело.
     Я напомнил ему,  что  когда-то  просил  рассказать  о  том,  как  его
бенефактор научился этим трансформациям. Он  сказал,  что  его  бенефактор
имел учителя, но кто им был, умолчал.
     - Один очень  таинственный  маг,  который  является  нашим  опекуном,
обучил его этому, - кратко ответил он.
     - Кто он, этот таинственный маг? - спросил я.
     - Презревший смерть, - сказал он и посмотрел на меня вопросительно.
     Для всех магов партии дон Хуана презревший смерть был наиболее  ярким
героем. По их словам, презревший смерть  был  магом  древних  времен.  Ему
удалось дожить до настоящего времени с  помощью  манипуляций  своей  точки
сборки, заставляя ее передвигаться особым образом  к  определенным  местам
внутри его  полного  энергетического  поля.  Такие  маневры  помогали  ему
сохранять сознание и жизненную силу.
     Дон Хуан рассказал  мне  о  соглашении,  которое  видящие  его  линии
заключили с презревшим смерть столетиями раньше. Он  делал  им  подарки  в
обмен на жизненную энергию. Благодаря этому соглашению,  они  считали  его
своим опекуном и называли "арендатором".
     Дон Хуан объяснил, что маги древних  времен  считались  экспертами  в
передвижении точки сборки. Занимаясь этим, они открывали изумительные вещи
относительно восприятия, но  поняли  и  то,  с  какой  легкостью  все  это
теряется в заблуждении. Ситуация презревшего смерть  для  дон  Хуана  была
классическим примером заблуждения.
     Дон Хуан при случае  повторял  каждый  раз,  что  если  точку  сборки
толкнет тот, кто не только в и  д  и  т  ее,  но  и  обладает  достаточной
энергией, чтобы сдвинуть ее, она скользит внутрь светящегося шара  к  тому
месту, куда направил ее толкнувший. Ее блеска достаточно,  чтобы  осветить
нитеобразные  энергетические  поля,  которых   она   достигла.   Возникшее
восприятие мира будет таким же полным, но не  тем  же,  как  наше  обычное
восприятие повседневной жизни. Таким образом повседневность терпит кризис,
имея дело с движением точки сборки.
     Продолжая свою историю, дон Хуан сказал, что быстро привык  к  мысли,
что старик в действительности был молодым человеком, который  спасал  свою
жизнь и должен был притворяться старым. Но однажды он  вновь  стал  старым
Белисарио, которого дон Хуан встретил в первый раз. Он и женщина,  которую
дон Хуан принимал за его жену, упаковали свои  вещи  в  чемоданы,  а  двое
улыбающихся мужчин с упряжкой мулов, казалось, возникли из ниоткуда.
     Дон Хуан засмеялся,  смакуя  свою  историю.  Он  сказал,  что,  когда
погонщики снарядили мулов, Белисарио отвел его в сторону и сообщил, что он
и и его жена вновь вынуждены маскироваться. Он снова будет стариком, а его
красивая жена - толстой вспыльчивой индеанкой.
     - Я был так молод и глуп, что ценил только очевидные для меня вещи, -
продолжал  дон  Хуан,  -  еще  два  дня  назад  я  видел  его  невероятную
трансформацию  из  немощного  семидесятилетнего  старика   в   энергичного
молодого человека лет двадцати пяти и принял его объяснение, что  старость
- просто маскировка.  Его  жена  тогда  превратилась  из  желчной,  жирной
индианки   в   красивую   тоненькую   девушку.   Женщина,   конечно,    не
трансформировала себя, как это делал мой бенефактор. Он попросту  подменил
женщину. Конечно же, я все это видел тогда, но мудрость всегда приходит  к
нам болезненно и понемножку. Дон Хуан сказал, что  старик  заверил  его  в
том, что рана зажила, хотя он и не чувствует себя вполне  здоровым.  Потом
обнял дон Хуана и с искренней грустью прошептал: "ты так сильно понравился
чудовищу, что он освободил от рабства меня и мою жену.  Он  хочет  принять
тебя к себе единственным слугой".
     - Я бы посмеялся над ним, - продолжал дон Хуан, - если бы  не  низкое
животное рычание и пугающее дребезжание, исходившее из комнат чудовища.
     Глаза дон Хуана сияли  внутренним  восхищением.  Я  пытался  остаться
серьезным, но не смог не улыбнуться.
     Белисарио, осознавая испуг дон Хуана, без конца  просил  прощения  за
тот поворот судьбы, который освободил его и лишил свободы  дон  Хуана.  Он
щелкал языком от досады и проклинал чудовище. Слезы стояли в  его  глазах,
когда он перечислял всю  ту  работу,  которую  монстр  требовал  выполнять
каждый день. И когда дон  Хуан  запротестовал,  он  тихо  сообщил  ему  по
секрету, что отсюда не убежишь, поскольку чудовище  обладает  несравненным
знанием колдовства.
     Дон Хуан попросил Белисарио подсказать какую-нибудь линию  поведения.
Белисарио пустился в длинное объяснение о том, что планы действий  уместны
только  тогда,  когда  имеешь  дело  с  обычными  людьми.  В  человеческом
контексте мы  можем  планировать  и  размышлять,  полагаясь  на  удачу,  а
прибавив к этому нашу хитрость и самоотверженность, даже достигать успеха.
Но перед лицом неизвестного, особенно в ситуации дона Хуана,  единственная
надежда выжить заключалась в уступках и понимании.
     Белисарио признался дон Хуану едва слышным  шепотом,  что  для  того,
чтобы монстр никогда вновь не пришел  за  ним,  он  направляется  в  город
Дуранго обучаться магии. Он спросил дон Хуана, хочет ли он  тоже  подумать
об обучении магии. И дон Хуан, придя в ужас от этой мысли, сказал, что  он
никогда не будет иметь дело с колдовством.
     Дон  Хуан  схватился  от  хохота  за  бока  и   признался,   что   он
наслаждается, понимая то, как его бенефактор,  должно  быть,  смаковал  их
взаимодействия, особенно когда он сам с безумным страхом и жаром  отклонил
добросовестное приглашение обучаться магии, сказав: "я индеец. Я  родился,
чтобы ненавидеть и бояться колдовства."
     Белисарио обменялся взглядом  со  своей  женой,  и  его  тело  начало
конвульсивно  содрогаться.  Дон  Хуан  понял,  что  он  безмолвно  плачет,
по-видимому, обидевшись на отказ. Его жене пришлось поддержать его, пока к
нему не вернулось самообладание.
     Когда Белисарио и его жена двинулись в путь, он повернулся и дал  дон
Хуану один совет. Он сказал, что чудовище питает  отвращение  к  женщинам,
дон Хуан должен быть начеку, чтобы при случае найти  себе  замену  в  лице
мужчины, который понравится чудовищу настолько, что тот поменяет рабов. Но
он не хочет пробуждать его надежды, поскольку прошло много лет, прежде чем
он смог покинуть этот дом. Монстру нравится  вынуждать  своих  рабов  быть
верными, или, по крайней мере, послушными ему.
     Дон Хуан большего не вынес. Он  не  выдержал,  расплакался  и  сказал
Белисарио, что никто не пойдет в чужие владения.  Он  должен  будет  убить
самого себя. Старик был очень тронут вспышкой дон Хуана и признался, что у
него была такая же идея, но, увы, чудовище читало его мысли и  мешало  ему
каждый раз,  когда  он  пытался  покончить  с  собой.  Белисарио  еще  раз
предложил взять дон Хуана с собой в Дуранго обучаться  магии.  Он  сказал,
что это единственное возможное решение. И дон Хуан  сказал  ему,  что  его
решение похоже на прыжок с горячей сковородки в огонь.
     Белисарио громко заплакал и обнял дон  Хуана.  Он  проклял  тот  миг,
когда решил спасти жизнь другого человека, и поклялся  в  том,  что  и  не
думал даже о возможности поменяться с кем-то  местами.  Он  высморкался  и
взглянул  на  дон  Хуана  горящими  глазами,  сказав:  "маскировка  -  вот
единственный путь выжить.  Если  ты  не  поведешь  себя  должным  образом,
чудовище похитит твою душу  и  превратит  тебя  в  идиота,  который  будет
выполнять его домашнюю работу и ничего больше. Очень плохо, что у меня нет
времени чтобы научить  тебя,  как  действовать".  -  и  он  заплакал  пуще
прежнего.
     Дон Хуан, задыхаясь от слез,  попросил  его  описать,  как  он  сумел
замаскировать себя. Белисарио сообщил  ему  по  секрету,  что  у  чудовища
ужасное зрение, и посоветовал дон хуану поэкспериментировать  с  различной
одеждой на свой вкус. В конце  концов,  он  сам  годами  учился  различной
маскировке. Он подтолкнул дон Хуана к  широко  открытой  двери,  его  жена
смущенно пожала ему руку. А потом они ушли.
     - Никогда в своей жизни ни до, ни после я не чувствовал такой  паники
и отчаяния, - сказал дон Хуан. - чудовище дребезжало внутри  дома,  словно
нетерпеливо ожидая меня. Я сел у двери и заскулил, как  скулит  собака  от
боли. Потом меня вырвало от страха.
     Дон Хуан просидел несколько часов, не в  силах  шевельнуться.  Он  не
смел уйти и не смел войти внутрь. Можно без преувеличения сказать, что  он
уже был близок к смерти, когда увидел на другой стороне  улицы  Белисарио,
махавшего ему рукой, пытаясь привлечь его внимание. Увидев его вновь,  дон
Хуан испытал  мгновенное  облегчение.  Белисарио  сидел  на  корточках  на
тротуаре, наблюдая за домом. Он дал сигнал дон Хуану оставаться на месте.
     После  мучительно  долгой  паузы  Белисарио  прополз   на   корточках
несколько  шагов  и  вновь  притаился,  оставаясь  полностью  неподвижным.
Подкрадываясь в такой манере, он двигался до тех  пор,  пока  не  оказался
рядом с доном Хуаном. На это потребовалось несколько  часов.  Мимо  прошло
несколько человек, но никто из них, по-видимому, не  заметил  ни  отчаяния
дон Хуана, ни действий старика. Когда они уже сидели бок о бок,  Белисарио
шепнул, что не может позволить себе  оставить  дон  Хуана  словно  собаку,
привязанную  к  столбу.  Его  жена  возражала,  но  он   вернулся,   чтобы
попробовать спасти его. В конце концов, он должен отблагодарить дон  Хуана
за то, что тот предоставил ему свободу.
     Он спросил дон Хуана требовательным шепотом, готов ли он  и  согласен
сделать все, чтобы убежать отсюда. И дон Хуан заверил его, что  пойдет  на
все. Белисарио украдкой передал дон Хуану узел  одежды  и  обрисовал  свой
план. Дон Хуан пойдет в самую  дальнюю  от  комнат  чудовища  часть  дома,
потихоньку переоденется, обменяв каждую вещь, начиная со  шляпы  и  кончая
башмаками. Затем он наденет свою одежду на деревянный  остов,  похожий  на
манекен, который он должен сделать расторопно и быстро уже находясь внутри
дома.
     Следующий этап его плана состоял в том, что дон Хуан оденет  то,  что
только и может одурачить монстра - одежду в узле.
     Дон Хуан вбежал в дом и выполнил все, что требовалось. Он  сделал  из
шестов, которые нашел в задней части дома, остов пугала, снял свою  одежду
и одел ее на него. Но развернув узел, он был смущен  его  содержимым.  Там
была женская одежда!
     - Я чувствовал себя глупым и потерянным, - сказал дон Хуан. -  и  уже
было хотел вернуть  свою  одежду,  когда  услышал  нечеловеческое  рычание
чудовища. Меня  воспитали  в  презрении  к  женщине,  в  уверенности,  что
единственная ее функция состояла в том, чтобы заботиться о мужчине.  Одеть
женскую одежду для меня было равносильно  стать  женщиной.  Но  мой  страх
перед чудовищем был так силен, что я закрыл глаза и  одел  это  чертовское
одеяние.
     Я посмотрел на дон Хуана, представляя его  в  женской  одежде.  Образ
получился совершенно нелепым, и против воли я взорвался животным смехом.
     Дон Хуан сказал, что  когда  старый  Белисарио,  поджидавший  его  на
другой стороне улицы, увидел дон Хуана переодетым, он начал  бесконтрольно
рыдать. Проплакавшись, он отвел  дон  Хуана  на  окраину  города,  где  их
ожидали его жена и погонщики  мулов.  Один  из  них  очень  смело  спросил
Белисарио, не украл ли он эту странную девушку для того, чтобы продать  ее
в бордель проституток. Старик заплакал так сильно, что,  пожалуй,  был  на
грани обморока. Молодые погонщики не знали,  что  делать,  и  только  жена
Белисарио вместо того, чтобы посочувствовать ему, почти валилась на  землю
от приступов смеха. А дон Хуан не мог понять, почему.
     Их  группа  двинулась  в  путь  с  приходом  темноты.  Они   шли   по
малохоженной тропе, неуклонно на север. Белисарио говорил очень  мало,  он
казался напуганным, и, по-видимому, ожидал какого-то несчастья.  Его  жена
ругалась с ним все время, крича, что они потеряют свой  шанс  на  свободу,
взяв с собой дон Хуана.  Белисарио  строго  приказал  ей  замолчать  и  не
нагонять страх на погонщиков,  которые  могут  догадаться,  что  дон  Хуан
переодетый мужчина. Он предупредил дон Хуана, что, поскольку тот не знает,
как убедительно вести себя наподобие женщины, он должен действовать словно
девушка, которая слегка не в своем уме.
     Через  несколько  дней  страх  дон  Хуана   значительно   уменьшился,
фактически, он стал таким уверенным, что  даже  не  вспоминал  того,  чего
боялся. Не  будь  одежды,  которую  он  носил,  дон  Хуан  воспринимал  бы
пережитое им, как плохой сон.
     Ношение  женской  одежды  при  таких  обстоятельствах,  конечно   же,
повлекло серию крутых перемен.  Жена  Белисарио  с  огромной  серьезностью
штудировала дон Хуана по каждому аспекту бытия женщиной. Дон Хуан  помогал
ей готовить еду, стирать белье и собирать дрова. Белисарио  побрил  голову
дон Хуана и намазал ее сильно пахнущим лекарством.  Он  сказал  погонщикам
мулов, что девушка получила инфекцию от вшей. Дон Хуан рассказывал, что  в
то время он был безусым юношей и без особого труда походил на женщину.  Но
он чувствовал отвращение к самому себе,  ко  всем  этим  людям,  и  прежде
всего, к своей судьбе. В конце концов, ношение женской одежды  и  все  эти
женские дела превысили порог его терпения.
     Однажды  он  почувствовал,  что  с  него  довольно.  Погонщики  мулов
оказались последней каплей. Они  требовали,  чтобы  эта  странная  девушка
исполняла все их прихоти. Дон Хуан сказал, что он  был  постоянно  начеку,
поскольку они часто приставали к нему.
     - Погонщики мулов были в сговоре с твоим бенефактором? - спросил я.
     - Нет, - ответил он и  шумно  засмеялся.  -  они  были  просто  двумя
симпатичными людьми, которые временно попали под его очарование. Он  нанял
их  мулов  для  перевозки  лекарственных  растений,  пообещав   им   щедро
заплатить, если они помогут ему похитить юную девушку.
     Размах действий нагваля Хулиана поразил мое воображение. Я представил
дон Хуана отражающим сексуальные заигрывания и даже завопил от хохота.
     Дон  Хуан  продолжал  свое  повествование.  Он  сказал,  что   строго
предупредил старика в том духе,  что  маскарад  длится  слишком  долго,  а
мужчины сексуально неравнодушны к  нему.  Белисарио  беспечно  посоветовал
быть более сметливым, так как мужчины всегда  остаются  мужчинами.  Старик
снова начал плакать, совершенно озадачив дон Хуана, который  в  это  время
обнаружил, что просто отстаивает честь женщин.
     Он так страстно говорил о бедственном  положении  слабого  пола,  что
буквально испугался самого себя. Он сказал  Белисарио,  что  в  итоге  все
сложилось очень плохо, и что ему было бы лучше оставаться слугой чудовища.
     Смятение дон Хуана увеличилось, когда старик, бесконтрольно  зарыдав,
нашептал ему кучу нелепостей: жизнь прекрасна, и наименьшей  ценой,  чтобы
заплатить за нее, является шутка; монстр мог пожрать душу дон Хуана,  даже
не позволив ему убить самого себя. "Пофлиртуй с погонщиками, - посоветовал
он дон Хуану примирительным тоном. - они обычные крестьяне и просто  хотят
поиграть, поэтому отталкивай  их,  когда  они  толкают  тебя.  Позволь  им
коснуться твоей ноги. Ну что ты так волнуешься?" - и он  опять  неудержимо
заплакал. Дон Хуан спросил его,  почему  он  плачет.  -  "Потому,  что  ты
идеально подходишь для этого", - ответил он, и  его  тело  подломилось  от
сильных рыданий.
     Дон Хуан поблагодарил его за добрые чувства и за все те неприятности,
которые получил благодаря ему. Он сказал Белисарио, что  теперь  чувствует
себя в безопасности и хочет покинуть его.
     - Искусство "выслеживания" обучит всем причудам твоего  переодевания,
- сказал Белисарио, не обращая внимания на то, что говорил ему дон Хуан. -
Если ты в совершенстве изучишь их, никто  не  сможет  догадаться,  что  ты
переодет. Для этого тебе следует быть безжалостным, хитрым,  терпеливым  и
ласковым.
     Дон Хуан никак не мог понять, о чем говорит  Белисарио.  Но  не  став
разбираться в этом вопросе, он  попросил  дать  ему  какую-нибудь  мужскую
одежду. Белисарио проявил большое понимание. Он  дал  дон  Хуану  какие-то
старые тряпки и несколько мелких монет. Он пообещал  дон  Хуану,  что  его
женская одежда всегда будет при нем на случай, если  она  потребуется  дон
Хуану, и страстно торопил его идти в Дуранго, чтобы вместе с  ним  изучать
магию и навсегда освободить себя от чудовища. Дон Хуан ничего не ответил и
не стал благодарить его. Поэтому Белисарио пожелал ему счастливого пути  и
очень сильно несколько раз похлопал его по спине.
     Дон Хуан переоделся и попросил Белисарио показать ему дорогу. В ответ
старик сказал, что если дон Хуан пойдет по северной  тропе,  то  рано  или
поздно он попадет в ближайший город. Он сказал, что их пути могут  сойтись
еще раз, поскольку все они идут в одном общем направлении  -  подальше  от
чудовища.
     Получив свободу, дон Хуан шагал так быстро, как только мог. Он прошел
около четырех-пяти миль, прежде чем обнаружил следы людей.  Он  знал,  что
город поблизости, и думал о том, что возможно поработает здесь до тех пор,
пока не решит, куда  идти  дальше.  Он  присел  передохнуть,  предвосхищая
обычные затруднения чужестранца  в  небольшом  отдаленном  городке,  когда
уголком глаза уловил движение в кустах недалеко от тропы. Он почувствовал,
что кто-то наблюдает за ним. Его охватил непомерный  ужас,  он  вскочил  и
бросился бежать в направлении  города;  чудовище,  шатаясь  из  стороны  в
сторону, прыгнуло на него, пытаясь схватить его за шею.  Оно  промахнулось
всего на дюйм. Дон Хуан закричал, как никогда не кричал прежде, но у  него
было достаточно  самоконтроля,  что-бы  увернуться  и  броситься  назад  в
обратном направлении.
     Когда дон Хуан побежал, спасая свою жизнь, чудовище,  преследуя  его,
налетело на кусты всего в нескольких шагах от него. Дон Хуан  сказал,  что
это был наиболее пугающий звук, который  он  когда-либо  слышал.  В  конце
концов он увидел мулов, которые медленно двигались на расстоянии, и  начал
звать на помощь.
     Белисарио узнал дон Хуана и побежал к нему, выказывая явный  страх  и
ужас. Он бросил дон Хуану узел с женской одеждой и закричал: -  "беги  как
женщина, идиот!".
     Дон Хуан признался, что не имея понятия о том, как бегают женщины, он
все же сделал это. Монстр прекратил преследование.  А  Белисарио  приказал
ему быстро переодеться, пока он держит чудовище на расстоянии.
     Не глядя ни на кого, дон Хуан примкнул к жене Белисарио и улыбающимся
погонщикам мулов. Они вернулись немного назад и  вышли  на  другую  тропу.
Никто не говорил с ним несколько дней, только  Белисарио  ежедневно  давал
ему свои наставления. Он говорил дон Хуану, что  индейские  женщины  очень
практичны и идут прямо к сути вещей, но они очень застенчивы,  и  поэтому,
когда их окликают, они проявляют  физические  признаки  испуга  с  помощью
бегающих глаз, поджатых  губ  и  расширенных  ноздрей.  Все  эти  признаки
сопровождаются боязливым упрямством вперемешку с застенчивым смехом.
     Он  заставлял  дон  Хуана  оттачивать  мастерство   своего   женского
поведения в каждом городе, через который они следовали. А дон Хуан  упорно
верил, что он учит его быть актером, хотя Белисарио настаивал на том,  что
он обучает его искусству  "выслеживания".  Он  рассказал  дон  Хуану,  что
"выслеживание" является искусством, которое применимо ко всему  и  которое
имеет  четыре  этапа  обучения:  безжалостность,  хитрость,   терпение   и
ласковость.
     Я был вынужден еще раз прервать его рассказ.
     - Но ведь "выслеживанию"  обучают  в  глубоком  повышенном  состоянии
сознания?
     - Конечно, - ответил он с усмешкой. - но ты должен  понять,  что  для
некоторых  мужчин  ношение  женской  одежды  служит  дверью  в   состояние
повышенного сознания. Фактически, подобные средства более эффективны,  чем
толчок точки сборки, но их очень трудно устроить.
     Дон Хуан сказал, что его бенефактор ежедневно муштровал его в четырех
направлениях  "выслеживания"  и  настаивал,  чтобы  дон  Хуан  понял,  что
безжалостность не является резкостью, хитрость не должна быть  жесткостью,
терпение отличается от небрежности, а ласковость далека от глупости.
     Он  учил  его,  что  эти  четыре  этапа  должны  быть   отточены   до
совершенства, пока не станут такими  гладкими,  что  будут  незаметны.  Он
верил, что каждая женщина является естественным сталкером. И  это  сильное
убеждение  заставляло  Белисарио  утверждать,  что   только   переодевшись
женщиной, мужчина может действительно научиться искусству "выслеживания".
     - Я посетил с ним каждый рынок в каждом городе, который попадался нам
на пути, и торговался с кем только было можно, - продолжал дон Хуан. - мой
бенефактор был рядом, наблюдая за мной со стороны. -  "будь  безжалостным,
но обаятельным, - говорил он мне, -  будь  хитрым,  но  симпатичным.  Будь
терпеливым, оставаясь активным. Будь  ласковым,  но  смертоносным.  Только
женщины могут это. Если мужчина действует таким образом, ему нет цены".
     И словно для того, чтобы дон Хуан  твердо  следовал  заданной  линии,
время от времени на горизонте появлялся человек-чудовище. Дон  Хуан  видел
его, скитаясь по сельской местности. Он видел  его  довольно  часто  после
того,  как  Белисарио  делал  ему  энергичный  спинной   массаж,   который
предназначался для того, чтобы облегчить резкую нервную боль  в  его  шее.
Дон Хуан засмеялся и сказал, что он и понятия не имел о том, что его умело
вводили в состояние повышенного сознания.
     - Прошел месяц, прежде чем мы достигли Дуранго, - сказал дон Хуан.  -
за этот месяц я прошел краткий курс четырех настроений "выслеживания".  Он
не очень изменил меня, но дал возможность получить  представление  о  том,
что значит быть женщиной.



                       ЧЕТЫРЕ НАСТРОЕНИЯ "ВЫСЛЕЖИВАНИЯ"

     Дон Хуан сказал, что я должен сидеть здесь, на древнем наблюдательном
посту и использовать притяжение  земли,  чтобы  сдвинуть  точку  сборки  и
вспомнить другие состояния повышенного сознания, в которых он обучал  меня
"выслеживанию".
     - В минувшие несколько  дней  я  несколько  раз  упоминал  о  четырех
настроениях "выслеживания", - продолжал он. - я говорил о  безжалостности,
хитрости, терпении и ласковости в надежде, что ты  сможешь  вспомнить  то,
чему я учил тебя относительно их. Было бы чудесно, если бы ты  использовал
эти четыре настроения, чтобы они вернули тебе полное воспоминание.
     Он молчал, как мне показалось, очень долго. А потом сделал заявление,
которое не должно было удивить меня, но удивило.  Он  сказал,  что  обучал
меня четырем  настроениям  "выслеживания"  в  северной  мексике  вместе  с
Висенте Медрано и Сильвио Мануэлем. Он не вдавался в  подробности,  желая,
чтобы его заявление впиталось в меня. Я попытался вспомнить,  но  в  конце
концов сдался и даже хотел закричать,  что  не  могу  вспомнить  то,  чего
никогда не было.
     Пока я преодолевал глас своего протеста, в моем уме начали  возникать
тревожные мысли. Я знал, что дон Хуан не скажет, что он раздражен мной.  Я
стал навязчиво сознательным, как делал  это  всегда,  когда  меня  просили
вспомнить состояние повышенного сознания, понимая, что в  действительности
события, которые я пережил под его руководством, не  имели  непрерывности.
Эти события не нанизывались одно на другое, как моменты моей  повседневной
жизни, которые легко можно было составить в  линейную  последовательность.
Вполне вероятно, что он прав. В мире дон Хуана нельзя быть уверенным ни  в
чем.
     Я попробовал выразить свои сомнения, но он отказался слушать и только
подгонял меня вспоминать. К тому времени стало совсем  темно.  Было  очень
ветрено, но я не чувствовал холода.  Дон  Хуан  дал  мне  плоский  камень,
который я положил на грудину. Мое сознание остро подстраивалось  ко  всему
вокруг. Я почувствовал резкое притяжение, которое не было ни  внешним,  ни
внутренним, но скорее ощущением поддерживающей тяги  неопознаваемой  части
меня самого. Внезапно я начал вспоминать с оглушительной ясностью встречу,
которая состоялась несколько лет тому назад. Я вспоминал события  и  людей
так ярко, что это напугало меня. Я чувствовал холод.
     Потом я рассказал обо всем дон Хуану, но, кажется, это  не  произвело
на него впечатления и  даже  не  заинтересовало.  Он  посоветовал  мне  не
поддаваться ни ментальному, ни физическому страху.
     Мое воспоминание было таким феноменальным, словно  я  вновь  проживал
пережитое. Дон Хуан хранил  молчание.  Он  даже  не  смотрел  на  меня.  Я
почувствовал себя онемевшим. Ощущение оцепенения медленно проходило.
     Я повторил то же самое, что всегда говорил дон Хуану, когда вспоминал
событие вне линейного существования.
     - Ну как это могло быть, дон Хуан? Как я мог забыть все это?
     А он ответил так, как отвечал всегда.
     - Этот тип воспоминания  или  забывания  не  имеет  ничего  общего  с
нормальной памятью, - заверил он меня.  -  он  связан  с  движением  точки
сборки.
     Дон Хуан утверждал, что хотя  я  обладаю  полным  знанием  того,  что
является "намерением", я  еще  не  владею  этим  знанием.  Знать  то,  что
является "намерением", означает, что кто-то может в любое время  объяснить
это знание или использовать его. Нагваль благодаря силе  своего  положения
обязан владеть своим знанием именно в такой манере.
     - Что ты вспомнил? - спросил он меня.
     - Тот первый случай, когда ты рассказал  мне  о  четырех  настроениях
"выслеживания", - сказал я.
     Какой-то процесс, необъяснимый в терминах  моего  обычного  осознания
мира, пробудил воспоминание, которого минутой раньше не существовало. И  я
вспомнил законченную последовательность событий, которые  произошли  много
лет тому назад.
     Как-то раз, когда я покидал дом дон Хуана в Соноре, он попросил  меня
встретить его на следующей неделе около полудня на Грейхендской автобусной
станции в Ногалесе, штат Аризона, вблизи границы.
     Я приехал на час раньше, но он уже стоял  у  двери.  Я  приветствовал
его. Он не ответил, но торопливо оттянул меня в сторону и прошептал, что я
должен вынуть руки из своих карманов. Я был ошарашен. Не давая мне времени
на ответ, он сказал, что моя ширинка раскрыта, и это позорно означает, что
я сексуально возбужден.
     Скорость, с какой я пытался скрыться, была феноменальной. Когда же  я
понял, что это была грубая шутка, мы уже были на улице. Дон Хуан засмеялся
и похлопал меня по спине, причем довольно сильно,  как  бы  торжествуя  от
удачной шутки. Внезапно я обнаружил себя в состоянии повышенного сознания.
     Мы вошли в кафе и сели.  Мой  ум  был  так  чист,  что  мне  хотелось
смотреть на все, видя суть вещей.
     - Не трать зря энергию, - приказал дон  Хуан  строгим  голосом.  -  я
привел тебя сюда, чтобы посмотреть, сможешь ли ты есть, когда  твоя  точка
сборки сдвинута. И не пытайся делать большего, чем это.
     Но потом за столик передо мной сел мужчина, и мое  внимание  застряло
на нем.
     - Двигай свои глаза по кругу, - приказал дон Хуан.  -  не  смотри  на
этого человека.
     Я обнаружил, что не могу перестать смотреть на мужчину, и  чувствовал
себя раздраженным командами дон Хуана.
     - Что ты "видишь"? - услышал я вопрос дон Хуана.
     Я "видел" светящийся кокон, созданный прозрачными  крыльями,  которые
заворачивались непосредственно в кокон. Крылья развернулись, и взмахнув на
миг, облезли, упали и обнажили новые  крылья,  которые  повторили  тот  же
процесс.
     Дон Хуан нахально повернул мой стул, и я мог видеть только стену.
     - Это расточительство, - сказал он, громко вздохнув, после того,  как
я описал ему виденное. - ты исчерпал почти  всю  свою  энергию.  Сдерживай
себя. Воину необходим фокус. Кто может осуждать крылья светящегося кокона?
     Он сказал, что повышенное сознание похоже на трамплин. С  него  можно
прыгнуть в бесконечность. Он подчеркивал еще и еще, что когда точка сборки
сдвинута, она либо передвигается вновь в позицию, очень близкую  к  своему
обычному положению, либо продолжает двигаться в бесконечность.
     - Люди не имеют понятия о странной силе, которую мы носим в  себе,  -
продолжал он. - в этот момент, например,  у  тебя  есть  средство  достичь
бесконечности. Если ты  будешь  продолжать  свое  ненужное  поведение,  ты
можешь преуспеть в передвижении точки сборки за определенный порог,  после
которого нельзя вернуться.
     Я понимал опасность, о которой он говорил, или скорее  имел  телесное
ощущение, что стою на краю бездны, и что если я наклонюсь вперед, то упаду
в нее.
     - Твоя точка сборки сдвинута к повышенному сознанию, - продолжал  он.
- потому что я ссудил тебя моей энергией.
     Мы ели в молчании очень простую пищу. Дон Хуан не разрешил  мне  пить
ни кофе, ни чая.
     - Поскольку ты пользуешься моей  энергией,  -  сказал  он,  -  ты  не
находишься в своем собственном времени. Ты находишься в моем времени. А  я
пью воду.
     Пока мы шли назад к моей машине, я  почувствовал  легкую  тошноту.  Я
пошатнулся и почти потерял равновесие. Это было ощущение, похожее  на  то,
когда идешь, надев первый раз очки.
     - Держи себя в руках, - сказал дон Хуан, улыбаясь.  -  там,  куда  мы
поедем, ты должен быть чрезвычайно точным.
     Он   приказал   мне   двигаться   через   международную   границу   в
город-побратим, мексиканский Ногалес. Пока я  вел  машину,  он  давал  мне
направления: указывал улицы, называл левые и правые повороты,  говорил,  с
какой скоростью ехать.
     - Я знаю эти места, - сказал я немного раздраженно. - скажи мне, куда
тебе надо, и я доставлю тебя туда. Как водитель такси.
     - Хорошо, - согласился он, - улица "в сторону неба", дом 1573.
     Я не знал улицы "в сторону неба" и того, существовала ли такая  улица
вообще. Фактически, я подозревал, что он  просто  придумал  это  название,
чтобы смутить меня. Я молчал. В  его  блестящих  глазах  сиял  насмешливый
огонек.
     - Эгомания - настоящий тиран, - сказал он. - мы  должны  работать  не
переставая над тем, чтобы сбросить ее с пьедестала.
     Он продолжал говорить мне, куда ехать.  Наконец,  дон  Хуан  попросил
меня остановиться  перед  одноэтажным,  светло-бежевым  домом  на  угловом
участке  земли  в  зажиточном  квартале.  Здесь  было  что-то  такое,  что
немедленно приковало мой взгляд:  толстый  слой  охристого  гравия  вокруг
дома. Добротная дверь, оконные рамы и отделка дома -  все  было  выкрашено
под цвет гравия. Все наружные окна были закрыты подъемными жалюзи. По всей
видимости, это был типичный пригородный дом среднего достатка.
     Мы вышли из машины. Дон Хуан шел первым. Ему не пришлось ни  стучать,
ни открывать дверь ключом. Когда мы подошли, она тихо открылась на  хорошо
смазанных шарнирах - сама по себе, как я смог заметить.
     Дон Хуан быстро вошел. Он не приглашал меня, я просто  последовал  за
ним. Мне хотелось увидеть, кто же открыл дверь изнутри, но здесь никого не
было.
     Интерьер дома очень успокаивал. На гладких, безупречно чистых  стенах
не было картин. Здесь не было ни ламп, ни  книжных  стеллажей.  Золотистый
пол из желтого кафеля создавал очень приятный контраст  с  серовато-белыми
стенами. Мы оказались в небольшой, узкой передней,  которая  переходила  в
просторную гостиную с  высоким  потолком  и  кирпичным  камином.  Половина
комнаты была совершенно пуста,  но  рядом  с  камином  находился  полукруг
дорогой мебели: в середине две большие бежевые кушетки, по  краям  которых
стояло два кресла с покрывалами того же цвета. В  центре  стоял  массивный
круглый из дуба кофейный стол. Судя по всему, что я увидел,  в  этом  доме
люди, жившие здесь, по-видимому, были обеспеченными, но экономными. И они,
очевидно, любили посидеть у огня.
     Двое мужчин лет пятидесяти-шестидесяти сидели в креслах. Они  встали,
когда мы вошли. Один из них был индейцем, другой - латиноамериканцем.  Дон
Хуан представил меня сначала индейцу, который был ближе ко мне.
     - Это Сильвио Мануэль, - сказал он мне. - он самый сильный и  опасный
воин моей партии и наиболее таинственный из всех.
     Черты Сильвио Мануэля как бы сошли с фресок майя. Его цвет  лица  был
бледным, почти желтым. Мне  подумалось,  что  он  похож  на  китайца.  Его
раскосые,  но  без  эпического  изгиба  глаза  были  большими,  черными  и
блестящими. У него не было ни усов, ни  бороды,  зато  бросались  в  глаза
волосы, черные как смоль с блестками седины. Лицо украшали высокие скулы и
полные  губы.  Он  был  невысоким,  около  160  сантиметров,  худощавым  и
жилистым, одетым в желтую спортивную рубашку, коричневые  брюки  и  тонкий
бежевый  жакет.  По  одежде  и  манерам  он  выглядел   как   мексиканский
американец.
     Я улыбнулся и протянул Сильвио Мануэлю руку, но он оставил этот  жест
без ответа и только небрежно кивнул.
     - А это Висенте Медрано, - сказал дон Хуан, поворачиваясь  к  другому
мужчине. - это наиболее осведомленный и  старейший  из  моих  компаньонов.
Старейший не по  годам,  а  потому,  что  он  был  первым  учеником  моего
бенефактора. Висенте кивнул мне так же небрежно, как и Сильвио Мануэль,  и
тоже не сказал ни слова.
     Он был немного выше Сильвио Мануэля, но по комплекции  казался  таким
же худым. Его лицо было румяным, с аккуратно подрезанной бородкой и усами.
Черты лица были почти нежными: тонкий, красиво очерченный  нос,  небольшой
рот, утонченные губы. Густые темные брови контрастировали с седой  бородой
и усами. У него были коричневые глаза, блестящие и смешливые, несмотря  на
его хмурый вид.
     Одет он был  консервативно:  костюм  из  льняной  полосатой  ткани  и
рубашка с открытым воротом. Казалось,  что  он  преднамеренно  подчеркивал
мексиканско-американское происхождение. Я догадался,  что  именно  он  был
владельцем этого дома.
     В  сравнении  с  ним  дон  Хуан  выглядел  как  индейский  пеон.  Его
соломенная  шляпа,  поношенные  башмаки,  старые  брюки   цвета   хаки   и
рубашка-шотландка делали его похожим на садовника или подмастерье. Когда я
увидел их троих вместе, у  меня  было  такое  впечатление,  что  дон  Хуан
переодет в чужую одежду. Мне пришло в голову странное сравнение,  что  дон
хуан здесь старший офицер, выполняющий секретное задание, но  несмотря  на
все  свои  старания  он  не  может  скрыть  годами   отточенную   привычку
командовать.
     У меня было такое чувство, что все они  примерно  одного  и  того  же
возраста, хотя дон Хуан выглядел намного старше остальных, и в то же время
он казался бесконечно сильнее их.
     - Я думаю, вы уже знаете  Карлоса  -  как  величайшую  индульгирующую
личность, которую я когда-либо  встречал,  -  сказал  дон  Хуан  с  ужасно
серьезным видом. - еще более величайшую, чем наш бенефактор.  Уверяю  вас,
что если и есть человек, воспринимающий индульгирование серьезно, так  это
он.
     Я засмеялся, но меня никто не поддержал. Хозяева смотрели на меня  со
странным блеском в глазах.
     - Я не сомневаюсь, что вы создадите памятное трио,  -  продолжал  дон
Хуан. - Старейший и наиболее осведомленный, наиболее опасный и сильный,  и
наиболее индульгирующий тип.
     Они по-прежнему не смеялись, внимательно изучая меня до тех пор, пока
я не смутился. И тогда Висенте Медрано нарушил молчание.
     - Не знаю, зачем ты привел его в  дом,  -  сказал  он  сухим,  резким
тоном. - От него мало пользы. Выгони его на задний двор.
     - И свяжи его, - добавил Сильвио Мануэль.
     Дон Хуан повернулся ко мне. - идем,  -  сказал  он  тихо,  и  быстрым
кивком головы указал на заднюю часть дома.
     Было более чем ясно, что этим людям я не понравился. Я не  знал,  что
сказать. Конечно, я был и рассержен и обижен, но эти чувства были тем, что
рикошетом отскакивало от моего состояния повышенного сознания.
     Мы вышли на задний двор. Дон Хуан небрежно поднял кожаную  веревку  и
обкрутил ее вокруг моей шеи с неимоверной скоростью. Его движения были так
быстры  и  так  проворны,  что  секундой  позже,  когда  до   меня   дошло
происходящее, дело было уже сделано. Я, как собака, был привязан за шею  к
одной из двух колонн из шлакоблоков, которые  поддерживали  тяжелую  крышу
задней веранды.
     Дон Хуан покачал головой, выказывая то ли смирение, то ли неверие,  и
вернулся в дом, едва я начал кричать, чтобы  он  развязал  меня.  Веревка,
туго обкрученная вокруг моей шеи, мешала кричать так громко,  как  мне  бы
хотелось.
     Я не мог поверить тому, что случилось. Сдерживая  гнев,  я  попытался
развязать узел на моей шее. Он был таким маленьким,  что  кожаные  полосы,
казалось, склеились вместе. Стараясь раздвинуть их, я обломал свои ногти.
     Потом был приступ неконтролируемого гнева, и я рычал как обессиленный
зверь. Я схватил веревку, накрутил ее на свои предплечья и, уперев ноги  в
колонну, рванулся изо всех сил. Но кожа оказалась слишком крепкой для моих
мышц. Я почувствовал себя униженным и напуганным.  Страх  дал  мне  момент
трезвости. Я знал, что позволил обманчивой ауре рассудительности дон Хуана
обмануть себя.
     Я оценил свою ситуацию так объективно, как только мог,  и  не  увидел
иного средства спасения, как только перерезать кожаную  веревку.  Я  начал
бешено перетирать ее об острый угол колонны.  Мне  казалось,  что  если  я
успею разодрать веревку, прежде чем кто-нибудь из мужчин выйдет во двор, у
меня появится возможность  добежать  до  машины  и  удрать  отсюда,  чтобы
никогда не возвращаться вновь.
     Я пыхтел и потел, я все тер и  тер  веревку,  пока  мне  не  осталось
совсем немного. И вновь уперев ноги в колонну  и  обмотав  веревку  вокруг
предплечий, я отчаянно рванул ее. Веревка лопнула, а сила  рывка  откинула
меня на спину, и я кувырком влетел в дом.
     Когда я с треском влетел  в  открытую  дверь,  дон  Хуан,  Висенте  и
Сильвио Мануэль стояли посреди комнаты и аплодировали мне.
     - Какое  драматичное  возвращение,  -  сказал  Висенте,  помогая  мне
встать, - ты одурачил меня. Я не думал, что ты способен на такие вспышки.
     Дон Хуан подошел ко мне и развязал узел, освобождая мою шею от  куска
обмотанной веревки.
     Меня трясло от страха, напряжения и гнета. Дрожащим голосом я спросил
дон Хуана, зачем он так издевается надо мной.  Они  засмеялись  и  на  миг
показались совсем не грозными.
     - Мы хотели проверить тебя и определить,  к  какому  типу  мужчин  ты
действительно относишься, - сказал дон Хуан.
     Он подвел меня к одной  из  кушеток  и  вежливо  предложил  присесть.
Висенте и Сильвио Мануэль сели в кресла, а дон Хуан  опустился  на  другую
кушетку лицом ко мне.
     Я нервно рассмеялся, но больше не опасался за  свою  ситуацию,  и  не
боялся дон Хуана и его друзей. Все трое смотрели  на  меня  с  откровенным
любопытством. Висенте не мог перестать улыбаться, хотя и  делал  отчаянные
усилия казаться серьезным. Сильвио Мануэль,  рассматривая  меня,  ритмично
потряхивал головой. Его глаза остановились на мне и были расфокусированы.
     - Мы связали тебя, - продолжал дон Хуан, - чтобы узнать, какой  ты  -
ласковый, терпеливый, безжалостный или же хитрый. Мы не нашли  в  тебе  ни
одной из этих вещей. Скорее всего,  ты  просто  выдающаяся  индульгирующая
личность, как я и говорил.
     - Если бы ты не индульгировал в своем неистовстве,  ты,  конечно  же,
заметил бы, что грозный узел на веревке вокруг твоей  шеи  был  фальшивым.
Это застежка. Висенте придумал этот узел, чтобы дурачить своих друзей.
     - Ты яростно разорвал веревку. Безусловно, ты  не  ласков,  -  сказал
Сильвио Мануэль.
     Секунду они сидели в молчании, потом расхохотались.
     - У тебя нет ни безжалостности, ни хитрости, - продолжил дон Хуан.  -
если бы они у тебя были, ты легко бы расстегнул оба узла и убежал с ценной
веревкой. У тебя нет и терпения. Имей его, ты скулил бы и  кричал  до  тех
пор, пока не увидел бы, что у стены лежат садовые ножницы, которыми  можно
перерезать веревку в два счета и уберечь себя от мук и перенапряжения.
     - Тебя нельзя научить быть неистовым и тупым. Ты  уже  такой.  Но  ты
можешь научиться быть безжалостным, хитрым, терпеливым и ласковым.
     Дон Хуан объяснил  мне,  что  безжалостность,  хитрость,  терпение  и
ласковость были сутью "выслеживания". Они были  основаниями,  которым,  со
всеми их ответвлениями, надо обучаться аккуратно и тщательно.
     Все это он, конечно, адресовал мне, но говоря, смотрел то на Висенте,
то на Сильвио Мануэля, которые слушали его с величайшим вниманием и  время
от времени в согласии кивали головами.
     Он несколько раз подчеркнул, что обучение "выслеживанию"  -  одно  из
наиболее трудных дел, которые совершают маги. И он настаивал, что не имеет
значения тот факт, что они сами  обучают  меня  "выслеживанию",  не  имеет
значения и то, что я верю в противоположное,  есть  только  безупречность,
которая диктует их поступки.
     - Будь уверен, мы знали, что делаем. Наш бенефактор, нагваль  Хулиан,
видел это, - сказал дон Хуан, и все трое взорвались таким  шумным  смехом,
что я даже почувствовал себя неудобно. Я не знал, что и думать.
     Дон Хуан повторил, что очень важным пунктом для  понимания  было  то,
что  для  наблюдателя  поведение  магов  могло  показаться  злым,  хотя  в
действительности их поведение всегда остается безупречным.
     - Как ты можешь говорить об отличии, если находишься на  одном  конце
связки маг-наблюдатель? - спросил я.
     - Злые поступки люди совершают для личной  выгоды,  -  сказал  он.  -
маги, наоборот, преследуют в своих действиях  конечную  цель,  которая  не
имеет ничего общего с личной  выгодой.  Тот  факт,  что  они  наслаждаются
своими  поступками,  нельзя  оценивать  как  прибыль.  Скорее  всего,  это
состояние их характера. Обычный человек действует лишь в том случае,  если
есть шанс на прибыль. Воины говорят, что они действуют не ради выгоды,  но
для духа.
     Я задумался над этим. Действовать, не принимая в расчет выгоды,  было
для меня  действительно  чуждой  концепцией.  Я  был  воспитан,  вкладывая
деньги, надеяться на какое-нибудь вознаграждение, и  это  касалось  всего,
чем бы я не занимался.
     Должно быть, дон  Хуан  расценил  мое  молчание  и  задумчивость  как
скептицизм. Он засмеялся и посмотрел на своих товарищей.
     Взять нас четверых, например,  -  продолжал  он.  -  ты  веришь,  что
участвуя в этой ситуации, ты в  конце  концов  получишь  из  нее  какую-то
пользу. Если ты рассердишься на нас или мы  разочаруем  тебя,  ты  начнешь
мстить нам злыми поступками. Мы же, наоборот, не думаем о  личной  выгоде.
Наши действия продиктованы безупречностью - мы не можем ни  сердиться,  ни
разочаровываться относительно тебя.
     Дон Хуан улыбнулся и сказал мне, что с момента, когда мы  встретились
на автобусной станции, все, что он делал со  мной,  даже  если  так  и  не
казалось, было продиктовано  безупречностью.  Он  пояснил,  что  ему  было
необходимо поставить меня в беззащитную позицию и  тем  самым  помочь  мне
войти в состояние повышенного сознания. Именно поэтому  он  и  сказал  мне
тогда про раскрытую ширинку.
     - Это был способ встряхнуть тебя, - сказал он с усмешкой. - мы грубые
индейцы, поэтому все наши встряски довольно примитивны. Чем  более  опытен
воин, тем величественнее утонченность и разработка его толчков. И я должен
признать, мы с размахом проявили нашу грубость,  особенно  когда  посадили
тебя на ошейник, как собаку.
     Все трое усмехнулись и засмеялись так тихо, словно в доме был  кто-то
еще, кому они не хотели мешать.
     Ужасно низким голосом дон Хуан произнес, что поскольку я  нахожусь  в
состоянии повышенного сознания, я могу легко понять то, что он  собирается
рассказать мне об искусстве "выслеживания" и  мастерстве  "намерения".  Он
назвал их верховным торжеством старых и новых магов,  первейшей  вещью,  с
которой маги сталкивались тысячелетия назад, с которой они сталкиваются  и
сегодня. Он заявил, что "выслеживание" было началом, и прежде чем стать на
путь воина, воины должны были научиться "выслеживать", далее они обучаются
"намерению", и только потом могут передвигать свою точку сборки  по  своей
воле.
     Я  твердо  знал,  о  чем  он  говорит.  Я  знал,  не  зная  как,  что
передвижение точки сборки реально и выполнимо. Но не было  слов  объяснить
то, что я знал. Я несколько раз пытался изложить им  свое  знание.  А  они
смеялись над моими неудачами и уговаривали попробовать еще раз.
     - Как тебе понравится, если я произнесу это за тебя?  -  спросил  дон
Хуан. - я хотел бы отыскать те слова, которыми пользуешься ты, но не могу.
     По его взгляду я решил, что  он  серьезно  просит  моего  разрешения.
Ситуация казалась такой нелепой, что я рассмеялся.
     Дон Хуан, проявляя огромное терпение, спросил меня о том же еще  раз,
и я ответил следующим взрывом  смеха.  Их  удивленные  взгляды  и  тревога
подсказали мне, что моя реакция была  непонятна  ими.  Дон  Хуан  встал  и
высказал мнение, что я  чересчур  утомлен  и  мне  пора  вернуться  в  мир
повседневной жизни.
     - Подожди, подожди, - попросил я. - со мной все в порядке.  Я  просто
нашел забавным, что ты просишь у меня разрешения.
     - Я прошу твоего разрешения,  -  сказал  дон  Хуан.  -  поскольку  ты
единственный, кто может позволить выйти  наружу  тем  словам,  что  скрыты
внутри тебя. Мне кажется, я сделал ошибку, предлагая тебе  понять  больше,
чем ты можешь. Слова потрясающе сильны и важны,  они  являются  магической
собственностью того, кто обладает ими.
     - У магов есть правило большого пальца: они говорят, что, чем  глубже
перемещение точки сборки, тем величественнее чувство полученного знания  и
того, что нет слов, объясняющих его. Иногда  точка  сборки  обычных  людей
может двигаться без знания  причины  и  даже  без  осознания  этого  с  их
стороны, если не считать того, что они лишаются  дара  речи,  смущаются  и
становятся уклончивыми.
     Висенте перебил его и предложил, чтобы я остался с ними подольше. Дон
Хуан согласился и повернулся ко мне лицом.
     -  Самым  первым  принципом  "выслеживания"  является  то,  что  воин
"выслеживает"  самого  себя,  -  сказал  он.  -  воин  "выслеживает"  себя
безжалостно, хитро, терпеливо и ласково.
     Я хотел засмеяться, но  он  не  дал  мне  времени.  Очень  кратко  он
определил "выслеживание" как искусство использования  поведения  по-новому
для определенных целей. Он сказал, что обычным человеческим  поведением  в
мире  повседневной  жизни  была  рутина.   Любое   поведение,   нарушающее
повседневный  порядок,  оказывает  на  наше  полное  существо   совершенно
необычный эффект. Именно этот необычный эффект маги и ищут,  поскольку  он
кумулятивный.
     Он пояснил, что  маги,  видящие  древних  времен,  первыми  заметили,
благодаря своему  "видению",  что  необычное  поведение  заставляет  точку
сборки дрожать.  Вскоре  они  обнаружили,  что  если  необычное  поведение
практикуется систематично и целенаправленно, оно в конечном счете вызывает
движение точки сборки.
     - Настоящим вызовом для этих магов-видящих, - продолжал дон  Хуан,  -
было нахождение системы поведения, которая не  была  бы  ни  мелочной,  ни
причудливой, но сочетала бы  в  себе  нравственность  и  чувство  красоты,
которые отличают магов-видящих от заурядных колдунов и ведьм.
     Он перестал говорить  и  все  посмотрели  на  меня,  отыскивая  следы
усталости в моих глазах и на моем лице.
     - Любой, кому удается передвинуть свою точку сборки в новую  позицию,
уже маг, - продолжил дон Хуан. - и из этой новой позиции он  может  делать
любые добрые и плохие дела по отношению к своим собратьям.  Следовательно,
бытие мага подобно бытию сапожника или пекаря. Маги-видящие ищут того, как
выйти за рамки этой позиции. А чтобы сделать это, им нужна  нравственность
и красота.
     Он сказал,  что  для  магов  "выслеживание"  служит  фундаментом,  на
котором строится все, что они делают.
     - Некоторые маги возражают против термина "выслеживание", - продолжал
он, - но  название  пришло  от  того,  что  оно  влечет  за  собой  тайное
поведение.
     - Его также называют искусством красться, но  этот  термин  в  равной
степени неудачен. Мы  сами,  из-за  нашего  невоинственного  темперамента,
называем его искусством контролируемой глупости. Ты  можешь  называть  его
как хочешь. Но мы продолжаем использовать  термин  "выслеживание",  потому
что легче сказать "сталкер", как говорил  мой  бенефактор,  чем  неуклюжее
"творец контролируемой глупости".
     При упоминании их бенефактора они засмеялись, как дети.
     Я отлично понимал его. У меня не было ни вопросов, ни сомнений.  Было
лишь чувство, что я должен держаться за  каждое  слово  дон  Хуана,  чтобы
сказанное осело во мне. Иначе мои мысли побегут впереди него.
     Я заметил, что мои глаза были зафиксированы на движении его губ, в то
время как слух фиксировался на звучании слов. И как только я понял это, то
уже не мог больше следовать ему. Моя  концентрация  нарушилась.  Дон  Хуан
продолжал  говорить,  но  я  не  слушал  его.  Я  поражался  невообразимой
возможности жить постоянно в повышенном сознании. Я спрашивал себя, какова
ценность выживания? Можно ли оценивать ситуации лучше? Быть  быстрее,  чем
обычный человек, или, возможно, быть умнее?
     Дон  Хуан  внезапно  перестал  говорить  и  спросил  меня,  о  чем  я
задумался.
     - Ах, ты так практичен, -  прокомментировал  он  после  того,  как  я
рассказал ему о моих мечтаниях. - я думал, что в повышенном сознании  твой
темперамент станет более артистичным, более мистичным.
     Дон Хуан повернулся к Висенте и попросил его ответить на мои вопросы.
Висенте прочистил горло и потер руки об свои штаны.  Он  производил  ясное
впечатление страданий человека на грани испуга. Мне стало жалко его. Мысли
завертелись клубком. И когда я услышал его заикание, в мою голову ворвался
образ - образ, который всегда возникал у меня при виде робости моего отца,
его боязни людей. Но прежде чем я  успел  поддаться  этому  образу,  глаза
Висенте вспыхнули с какой-о необычайной внутренней яркостью. Он  уставился
на меня с комично серьезным лицом и заговорил авторитетно, в профессорской
манере.
     - Отвечаю на твой вопрос, - сказал он. - В  повышенном  сознании  нет
ценности выживания, иначе в нем оказалась бы вся человеческая  раса.  Люди
бегут от него, поскольку войти в  него  очень  трудно.  И  все  же  всегда
существует маловероятная возможность того, что обычный человек может войти
в такое состояние. Когда это происходит, он обычно преуспевает в смущении,
порою даже непоправимо.
     Все трое разразились хохотом.
     - Маги говорят, что повышенное сознание  является  главным  входом  в
"намерение", - сказал дон Хуан. - и  они  именно  так  его  и  используют.
Подумай над этим.
     Я по очереди осмотрел каждого  из  них.  Мой  рот  был  открыт,  и  я
чувствовал, что если  оставлю  его  открытым,  то  в  конце  концов  смогу
разрешить загадку. Я закрыл глаза, и ответ пришел ко мне.  Я  почувствовал
это. Я не думал о нем. Я не мог бы выразить его словами, как бы сильно  не
старался.
     - Хорошо, хорошо, - сказал дон  Хуан,  -  ты  настиг  другое  решение
магов, причем самостоятельно,  но  у  тебя  еще  нет  той  энергии,  чтобы
подравнять его и выразить в словах.
     Ощущение, переживаемое мной, было более чем просто неумение  выражать
свои мысли, оно было подобно переживанию того, что я  забыл  давным-давно:
когда я не знал, что же я чувствую, потому что еще не научился говорить, и
следовательно, не имел средств претворять свои чувства в мысли.
     - Размышление и точное выражение того, что ты хочешь сказать, требует
несметного количества энергии, - сказал дон  Хуан,  вдребезги  разбив  мое
чувство.
     Сила моей задумчивости была так велика,  что  я  забыл,  с  чего  она
началась. Я ошеломлено посмотрел на дон Хуана и признался, что понятия  не
имею о том, что они или  я  говорил  и  делал  минутой  раньше.  Я  помнил
инцидент с кожаной веревкой и то, что после этого говорил мне дон Хуан, но
не мог вспомнить чувства,  которые  переполняли  меня  буквально  секундой
раньше.
     - Ты пошел ошибочным  путем,  -  сказал  дон  Хуан,  -  ты  пытаешься
вспомнить мысли так, как делал это  всегда,  но  сейчас  другая  ситуация.
Минутой раньше у тебя было всепоглощающее чувство, что  ты  знаешь  что-то
очень особенное. Такие чувства  нельзя  вспомнить,  используя  память.  Ты
вспомнишь их, когда вновь создашь их "намерение".
     Он повернулся к Сильвио Мануэлю, который растянулся в кресле, вытянув
ноги под кофейный стол. Сильвио Мануэль пристально посмотрел на меня.  Его
глаза были черные  как  два  куска  блестящего  обсидиана.  Без  малейшего
движения мышц он издал пронзительный птичий крик.
     - Намерение!! - кричал он. - намерение!! Намерение!!
     С каждым криком его голос становился все более и более нечеловеческим
и пронзительным. Волосы на задней части моей шеи  встали  дыбом.  По  коже
побежали мурашки. Но мой ум, вместо того, чтобы сфокусироваться на испуге,
который я переживал, упорно продолжал вспоминать чувство, которое я  имел.
И прежде чем я успел полностью обсмаковать  это,  чувство  во  возникло  и
взорвалось в чем-то еще. Вот тогда я понял не только то, почему повышенное
сознание  является  входом  в  "намерение",  я  понял,  что   было   самим
"намерением". И прежде всего  я  понял,  что  это  знание  не  может  быть
выражено словами. Это знание  было  здесь  для  каждого.  Его  можно  было
почувствовать, можно было использовать, но невозможно  было  объяснить.  В
него входили, изменяя уровни сознания, следовательно, повышенное  сознание
было дверью или входом. Но даже этот вход невозможен  для  объяснения.  Им
можно было только пользоваться.
     Здесь был и другой фрагмент знания, который пришел ко мне в этот день
без какой-либо подготовки: что естественное  знание  "намерения"  доступно
каждому, но господство над ним принадлежит тем, кто попробовал его.
     К этому времени я был ужасно утомлен, вполне  вероятно,  из-за  того,
что мое католическое воспитание оказывало тяжелейшее противодействие. Одно
время я даже верил, что намерение было богом.
     Я рассказал об  этом  дон  Хуану,  Висенте  и  Сильвио  Мануэлю.  Они
рассмеялись. Висенте тем же профессорским тоном сказал, что оно  не  может
быть богом, поскольку "намерение"
     - Это сила, которая не может быть описана или более менее изображена.
     - Не будь нахалом, -  сказал  мне  строго  дон  Хуан.  -  не  пытайся
спекулировать на основании твоей первой  и  единственной  пробы.  Подожди,
пока не сможешь управлять своим знанием, а уж потом решай, что есть что.
     Воспоминания  четырех  настроений   "выслеживания"   истощили   меня.
Наиболее драматическим следствием было большее, чем  обычно,  безразличие.
Меня не волновало бы и то, свались  я  или  дон  Хуан  замертво.  Меня  не
волновало, останемся ли мы на этом древнем форпосте на ночлег  или  начнем
спуск в темноту прямо сейчас.
     Дон Хуан был  очень  проницательным.  Он  отвел  меня  за  руку,  как
слепого, к массивной скале и помог мне сесть спиной к ней. Он посоветовал,
чтобы я позволил  естественному  сну  вернуть  меня  в  обычное  состояние
сознания.



                              4. НАШЕСТВИЕ ДУХА


                                 ВИДЕНИЕ ДУХА

     Прямо после позднего обеда, пока мы были  еще  за  столом,  дон  Хуан
сообщил, что мы оба проведем эту ночь в пещере магов, и  что  нам  пора  в
дорогу. Он сказал, что мне просто необходимо посидеть там еще раз в полной
темноте, позволив структуре скалы и намерению  магов  сдвинуть  мою  точку
сборки.
     Я хотел встать со стула, но дон Хуан остановил  меня  и  сказал,  что
сначала хочет объяснить мне кое-что. Он потянулся, положив ноги на сидение
стула, а затем откинулся на спинку в расслабленное и удобное положение.
     - Когда я "вижу" тебя более подробно, - сказал дон хуан, - я  замечаю
в тебе все большее и большее сходство с моим бенефактором.
     Я  почувствовал  себя  ужасно  неудобно  и  не  мог   позволить   ему
продолжать. Я сказал, что не могу представить себе, в чем это сходство, но
если что-то общее и есть, - а такая возможность никак не устраивала  меня,
- я буду признателен ему, если он расскажет мне  об  этом,  дав  мне  шанс
исправиться или избежать этого.
     Дон Хуан смеялся, пока слезы не покатились по его щекам.
     - Одно из сходств в том, что,  когда  ты  действуешь,  ты  действуешь
очень хорошо, - сказал он, - но когда ты думаешь, то всегда сбиваешь  себя
с толку. Мой бенефактор был точно таким же. Он не мог хорошо думать.
     Я хотел оправдать себя, сказав, что с моим пониманием все в  порядке,
но уловил проказливый оттенок в  его  глазах  и  тут  же  остановился.  Он
заметил изменение моего поведения и тут же засмеялся с  ноткой  удивления.
Должно быть, он ожидал противоположного.
     - Я хотел сказать,  к  примеру,  что  у  тебя  возникают  проблемы  в
понимании духа только тогда, когда ты думаешь о  нем,  -  продолжал  он  с
укоризненной улыбкой. - но когда  ты  действуешь,  дух  легко  открывается
тебе. С моим бенефактором было точно так же.
     - Перед тем, как мы поедем к пещере, я расскажу тебе историю  о  моем
бенефакторе и четвертом абстрактном ядре.
     - Маги верят, что до самого момента  нашествия  духа  каждый  из  нас
может уйти от духа, но только не потом.
     Дон Хуан преднамеренно сделал паузу, движением бровей  побуждая  меня
понять то, о чем он мне говорит.
     - Четвертым абстрактным ядром является широкая атака нашествия  духа,
-  продолжал  он.  -  четвертое  абстрактное   ядро   является   действием
откровения. Дух открывает нам себя. Маги описывают это так:  дух  сидит  в
засаде, а затем налетает на нас, как на свою  добычу.  Маги  говорят,  что
нашествие духа всегда скрытное. Оно происходит,  и  все  же  кажется,  что
ничего не случилось.
     Я стал очень нервным. Тон голоса дон Хуана вызывал  во  мне  чувство,
что он готов прыгнуть на меня в любой момент.
     Он спросил, помню ли я момент, когда дух набросился на меня,  наложив
отпечаток постоянной верности к абстрактному.
     Я не имел понятия, о чем он говорит.
     - Это порог, перейдя который, не имеешь пути к отступлению, -  сказал
он. - обычно с  момента  стука  духа  проходят  годы,  прежде  чем  ученик
достигает этого порога. Но иногда порог достижим почти мгновенно.  И  тому
пример - случай моего бенефактора.
     Дон Хуан сказал, что каждый маг должен  иметь  ясное  воспоминание  о
пересечении этого порога, этим он напоминает себе о новом состоянии своего
перцептуального потенциала. Он объяснил, что можно  достичь  этого  порога
даже не будучи учеником магии, и что единственная  разница  между  обычным
человеком и магом в этом случае заключается в том, на  что  каждый  делает
ударение.  Маг  подчеркивает  пересечение  этого   порога   и   использует
воспоминание об этом как ориентир. Обычный человек не пересекает  порог  и
считает лучшим для себя забыть о нем.
     Я сказал, что не согласен с его  точкой  зрения,  поскольку  не  могу
принять, что здесь есть только пересечение порога.
     Дон Хуан посмотрел в сторону неба  с  унынием  и  покачал  головой  в
шутливом жесте отчаяния. Я продолжал излагать свои аргументы, не для того,
чтобы поспорить с ним, а чтобы прояснить кое-что в своем уме. И все  же  я
быстро терял свой импульс. Внезапно ко мне пришло чувство, что  я  скольжу
по тоннелю.
     - Маги говорят, что четвертое абстрактное ядро имеет место, когда дух
перерезает наши цепи самоотражения, - сказал он. - отсечение  наших  цепей
изумительно, но  и  очень  нежелательно,  так  как  никто  не  хочет  быть
свободным.
     Ощущение скольжения через  тоннель  продолжалось  довольно  долго,  а
затем все стало  ясным  для  меня.  И  я  засмеялся.  Странное  понимание,
запертое внутри меня, взорвалось смехом.
     Казалось, дон Хуан читает мои мысли, как книгу.
     - Это странное чувство - понимание того, что все, о  чем  мы  думаем,
все, о чем мы говорим, зависит от положения точки сборки, - заметил он.
     И это было именно то, о чем я размышлял и над чем смеялся.
     - Я знаю, что в  этот  момент  твоя  точка  сборки  переместилась,  -
продолжал он, - и ты понял секрет наших цепей. Они держат нас под стражей.
Но удерживая нас приколотыми к нашему удобному  месту  самоотражения,  они
защищают нас от натиска неизвестного.
     У меня был один из тех удивительных моментов, в течение  которых  все
знание о мире магов было кристально чистым. Я понимал все.
     - Как только наши цепи порваны, - продолжал дон Хуан, - мы больше  не
связаны  с  делами  повседневного  мира.   Мы   по-прежнему   остаемся   в
повседневном  мире,  но  не  принадлежим  здесь  ничему  и  никому.  Чтобы
принадлежать, мы должны были разделять дела людей, и здесь  без  цепей  не
обойтись.
     Дон Хуан сказал, что нагваль Элиас как-то объяснил ему  отличительную
черту обычных людей, которая является тем, что мы отделяем  метафорическим
кинжалом - делами нашего самоотражения. Этим кинжалом мы режем самих  себя
и истекаем кровью, а работа наших цепей самоотражения  дает  нам  чувство,
что мы отделили от себя нечто замечательное и удивительное, что кровоточит
вместе с нами - нашу человеческую  природу.  Но  если  мы  изучим  ее,  то
увидим, что истекаем кровью мы одни, что мы не отделяем ничего, и все, чем
мы занимались прежде, являлось игрой  с  нашим  податливым,  нереальным  и
искусственным отражением.
     - Маги больше не принадлежат миру повседневных дел, -  продолжал  дон
Хуан, - поскольку они больше не терзаются своим самоотражением.
     Потом дон Хуан начал рассказ о своем бенефакторе и нашествии духа. Он
сказал, что история началась прямо после того, как дух  постучал  в  дверь
молодого актера.
     Я перебил дон Хуана и спросил его,  почему  он  постоянно  использует
термины "молодой человек" и "молодой актер", подразумевая нагваля Хулиана.
     - В течение этой истории он не был нагвалем, - ответил дон Хуан. - он
был молодым актером. В этой истории я не могу называть его просто  Хулиан,
поскольку для меня он всегда будет нагвалем Хулианом. Как знак уважения  к
его периоду безупречности к имени нагваля прибавляется "нагваль".
     Дон Хуан  продолжил  свой  рассказ.  Он  сказал,  что  нагваль  Элиас
остановил смерть молодого актера, переводя  его  в  состояние  повышенного
сознания, и провел несколько часов в напряженной  борьбе,  пока  актер  не
пришел в сознание. Нагваль Элиас не упоминал своего имени, но представился
как профессиональный целитель, который наткнулся на трагическую сцену, где
умирали два человека. Он указал на молодую женщину,  талию,  растянувшуюся
на земле. Юноша с удивлением  увидел,  что  она  лежит  рядом  с  ним  без
сознания. Он помнил, что видел, как она уходила, он был ошеломлен, услышав
от старого целителя, что, вероятно, бог покарал талию за ее грехи, поразив
ее молнией и лишив ее рассудка.
     - Но откуда здесь взяться молнии, если даже не было дождя? -  спросил
молодой актер едва слышным голосом. На него  явно  произвело  впечатление,
когда старый индеец ответил, что пути господни неисповедимы.
     Я вновь перебил дон Хуана. Мне не терпелось узнать, действительно  ли
молодая женщина лишилась своего рассудка. Он  напомнил  мне,  что  нагваль
Элиас нанес сокрушительный удар по ее точке сборки. Он сказал, что она  не
теряла рассудка, но в результате  удара  то  входила,  то  выскакивала  из
повышенного сознания, что создавало серьезную угрозу ее здоровью.  Однако,
после титанической борьбы нагваль Элиас помог ей стабилизировать ее  точку
сборки, и она надолго вошла в повышенное сознание.
     Дон Хуан отметил, что женщины способны на такой мастерский прием: они
могут подолгу сохранять новое положение своей точки сборки. А  талия  была
бесподобна. Как только ее цепи были порваны, она немедленно поняла  все  и
подчинилась замыслам нагваля.
     Дон Хуан, подробно разъясняя свою версию, сказал, что нагваль  Элиас,
будучи  не  только   превосходнейшим   "сновидящим",   но   и   выдающимся
"сталкером", "видел", что молодой актер избалован и самодоволен, но только
на вид кажется трудным и бесчувственным. Нагваль знал, что если он  начнет
развивать идею бога, греха и кармы, религиозные убеждения актера  разрушат
его циничное отношение.
     После слов о божьей каре внешний фасад актера растворился.  Он  начал
выражать угрызения совести, но нагваль его резко оборвал,  сделав  сильное
ударение на том, что когда  смерть  находится  так  близко,  чувство  вины
больше не имеет значения.
     Молодой актер слушал внимательно, но хотя  он  и  чувствовал  сильную
боль, он не верил, что ему грозит смерть. Он думал,  что  его  слабость  и
обморочное состояние вызваны большой потерей крови.
     Словно читая в уме молодого актера, нагваль  объяснил  ему,  что  эти
оптимистические мысли неуместны, что его кровотечение, будучи смертельным,
остановилось не само по себе, а по его, целителя, воле.
     -  Когда  я  ударил  тебя  по  спине,  я  вколотил  в  тебя   пробку,
остановившую истечение твоей жизненной силы,  -  сказал  нагваль  молодому
скептику,  -  без  этого  ограничения  неизбежный  процесс  твоей   смерти
продолжался бы. И если ты не веришь мне, я докажу это тебе,  убрав  пробку
другим ударом. Сказав это, нагваль Элиас хлопнул молодого актера по правой
стороне его грудной клетки. В тот  же  миг  молодой  человек  натужился  и
задохнулся. Изо рта  у  него  полилась  кровь,  которую  он  бесконтрольно
отхаркивал. Следующий удар по его спине  остановил  агонизирующую  боль  и
тошноту. Но он не остановил его страх, и юноша потерял сознание.
     - В данное время я могу контролировать твою смерть, - сказал нагваль,
когда молодой актер пришел в себя, - как долго я могу  контролировать  ее,
зависит от тебя, от того, как точно и покорно ты примешь все, что я  скажу
тебе.
     Нагваль сказал, что первым требованием  для  молодого  человека  была
полная неподвижность и молчание. Если он не хочет, чтобы пробка выскочила,
добавил нагваль, он должен вести себя так, словно потерял  все  свои  силы
движения и речи.  Одного  жеста  или  одного  произнесенного  слова  будет
достаточно, чтобы возобновить его смерть.
     Молодой  актер  не  привык  подчиняться  советам   и   приказам.   Он
почувствовал волну гнева. Но только он начал выражать свой протест, жгучая
боль и конвульсии возникли опять.
     - Оставь это, и я вылечу тебя, - сказал нагваль. - но,  поступая  как
хилый, прогнивший идиот, каким ты, впрочем, и являешься, ты убьешь себя.
     Актер - гордый молодой человек - оцепенел от оскорбления.  Никто  еще
не называл его хилым, прогнившим идиотом. Он хотел выразить  свою  ярость,
но его боль была такой острой, что он не мог отреагировать на унижение.
     - Если ты хочешь,  чтобы  я  облегчил  твою  боль,  ты  должен  слепо
подчиняться мне, - сказал нагваль пугающе холодным  тоном.  -  кивни  мне,
если согласен. Но знай, что стоит тебе  изменить  теперь  свое  решение  и
проявить себя позорным кретином, каким ты, впрочем, и являешься, я тут  же
выбью пробку и оставлю тебя умирать.
     Из последних сил актер кивком выразил свое согласие. Нагваль похлопал
его по спине, и боль исчезла. Но вместе с отупляющей болью исчезло кое-что
еще - туман в его уме. И тогда молодой актер  познал  все,  без  понимания
чего-либо. Нагваль еще раз представился ему. Он  сказал,  что  его  имя  -
Элиас, и что он является нагвалем. Актер знал, что это значит.
     Затем  нагваль  Элиас  обратил  свое  внимание  на   талию,   которая
находилась в полусознании.  Он  наклонился  к  ее  левому  уху  и  шепотом
приказал ей остановить переменчивые движения ее точки сборки. Он  успокоил
ее страх, рассказывая  ей  истории  магов,  которые  прошли  через  те  же
испытания, что и она. Когда девушка почти успокоилась, он представился  ей
как нагваль Элиас, а затем предпринял с ней  наиболее  трудную  попытку  в
магии - передвижение точки сборки за поле деятельности  мира,  который  мы
знаем.
     Дон Хуан подчеркнул, что закаленные маги могут перемещаться  за  мир,
известный нам, но это недостижимо для неискушенных  людей.  Нагваль  Элиас
всегда придерживался этого правила и даже не мечтал о таком подвиге, но на
этот раз нечто иное, чем его знание или его воля, распоряжалось им. Тем не
менее маневр удался. Талия вышла за мир,  известный  нам,  и  благополучно
вернулась обратно.
     Потом у нагваля Элиаса было другое проникновение. Он сел  между  двух
людей, вытянувшихся на земле - голого актера покрывала лишь куртка нагваля
Элиаса - и произвел пересмотр их ситуации. Он сказал им, что они оба силою
обстоятельств попали в ловушку, расставленную самим  духом.  Он,  нагваль,
был активной частью этой ловушки, поскольку, встретив их при  определенных
условиях, он был вынужден стать их временным покровителем и привлечь  свое
знание магии для того, чтобы помочь им. Будучи их временным защитником, он
обязан предупредить их, что они на подходе к  уникальному  порогу,  и  что
они, индивидуально  или  вместе,  могут  достичь  этого  порога,  войдя  в
настроение покидания,  но  не  безрассудности,  настроение  ухода,  но  не
индульгирования. Он не хотел  говорить  большего,  боясь  смутить  их  или
повлиять на их решение. Он чувствовал, что, если они пересекут этот порог,
это потребует от него минимальной помощи.
     Затем  нагваль  оставил  их  наедине  в  этом  укромном  местечке   и
отправился в город, чтобы  договориться  о  целебных  травах,  циновках  и
одеялах для них. Его идея заключалась в том, что в уединении каждый из них
сможет достичь и переступить этот порог. Долгое время двое  молодых  людей
лежали рядом друг с другом, погруженные в свои мысли. Факт, что  их  точки
сборки были смещены, означал, что они могли  думать  гораздо  глубже,  чем
обычно, но он также означал и то, что они волновались, размышляли  и  были
напуганы в такой же глубочайшей степени.
     Поскольку талия могла говорить и была намного сильнее,  она  нарушила
молчание и спросила актера, боится ли он. Юноша утвердительно кивнул.  Она
почувствовала к нему огромную жалость, и,  сняв  свою  шаль,  накрыла  его
плечи, а потом взяла его за руку.
     Молодой человек не осмелился сказать, что он  чувствует.  Страх,  что
его боль возобновится, если он заговорит, был слишком  большим  и  слишком
ярким. Он хотел извиниться перед ней, рассказать ей о  своем  единственном
сожалении, что стал причиной ее болезни, не имеет значения, что он умирал
     - Он с уверенностью знал еще до их встречи, что  не  переживет  этого
дня.
     Талия размышляла на ту же тему. Она выразила свое  сожаление  о  том,
что била его и фактически довела до  смерти.  Теперь  же  она  была  очень
мирной, и это  чувство  было  незнакомо  ей,  так  как  раньше  ею  всегда
управляла ее огромная сила. Она сказала ему,  что  ее  смерть  тоже  очень
близка, и что она будет рада всему, что принесет с собой этот день.
     Молодой актер,  услышав,  что  талия  пересказывает  его  собственные
мысли, почувствовал холодную дрожь.  Поток  энергии  нахлынул  на  него  и
заставил сесть. Боли не было, не было и кашля. Он с  жадностью  и  глубоко
вдыхал воздух, хотя не помнил того момента, когда мог делать  это  раньше.
Он сжал руку девушки, и они заговорили без слов.
     Дон Хуан сказал, что в тот момент их посетил дух. И они "видели". Они
были истинными католиками, и поэтому лицезрели видение небес, где все было
живым и наполненным светом. Они "видели" мир чудесных зрелищ.
     Когда нагваль вернулся, они были истощены, хотя это им и не  вредило.
Талия лежала без сознания,  а  молодому  человеку  величайшим  усилием  по
самоконтролю удалось остаться в сознательном состоянии. Он пытался  что-то
шепнуть на ухо нагвалю.
     - Мы видели небеса, - прошептал он. Слезы катились по его щекам.
     - Ты видел больше, чем это, - возразил нагваль Элиас.  -  ты  "видел"
духа.
     Дон Хуан  сказал,  что,  поскольку  нашествие  духа  всегда  скрытно,
естественно, что талия и молодой актер не могли  удержать  своих  видений.
Вскоре они забыли их, как это бывает с каждым. Уникальность их переживаний
состояла в том, что без  всякой  подготовки  и  не  осознавая  этого,  они
совершили совместное сновидение и видели духа.  И  то,  что  они  добились
этого с подобной легкостью, было совершенно необычно.
     - Они действительно были наиболее удивительными  существами,  которых
мне когда-либо приходилось встречать, - добавил дон Хуан.
     Вполне понятно, что мне захотелось узнать о них больше. Но  дон  Хуан
не стал баловать меня. Он сказал, что это все, что он хотел мне рассказать
относительно своего бенефактора и четвертого абстрактного ядра.
     Казалось, что он  вспомнил  что-то,  чего  не  сказал  мне,  и  шумно
засмеялся. Потом он похлопал меня по спине  и  сказал,  что  пришло  время
отправляться в пещеру.
     Когда мы добрались до каменного  уступа,  почти  стемнело.  Дон  Хуан
поспешно сел в то же положение, что и в первый раз. Он был справа от меня,
касаясь моего плеча. Дон  Хуан  тут  же,  по-видимому,  вошел  в  глубокое
состояние релаксации, которое втянуло меня  в  полнейшую  неподвижность  и
безмолвие. Я даже не мог расслышать его дыхания.  Но  стоило  мне  закрыть
глаза, как он подтолкнул  меня,  предупредив,  что  я  должен  держать  их
открытыми.
     К тому времени совершенно стемнело. Огромная усталость заставила  мои
глаза болеть и слезиться. В конце концов я отбросил свое  сопротивление  и
впал в глубочайший и чернейший сон, который я когда-либо имел. И все же  я
не был во сне полностью и даже мог чувствовать густую черноту вокруг меня.
Появилось почти физическое ощущение, что  я  с  трудом  пробираюсь  сквозь
черноту. Потом она внезапно  стала  красноватой,  затем  оранжевой,  затем
ослепительно белой, похожей на ужасно сильный неоновый свет. Постепенно  я
сфокусировал свое зрение, пока не увидел, что сижу в той же позе  рядом  с
дон Хуаном - но уже не в пещере. Мы находились на  горной  вершине,  глядя
вниз на необычное плоскогорье вдалеке. Эта прекрасная прерия была  промыта
заревом, которое, подобно проблескам света, исходило из почвы. Куда  бы  я
не смотрел, везде были знакомые черты: скалы, холмы, реки, леса,  каньоны,
увеличенные и трансформированные их внутренней  вибрацией,  их  внутренним
заревом. Это зарево, такое приятное для моих  глаз,  трепетало  и  во  мне
самом.
     - Твоя точка сборки сдвинулась, - сказал,  как  мне  показалось,  дон
Хуан.
     Слова были беззвучны, и тем не менее я знал то, что он  говорил  мне.
Моей  собственной  реакцией  была  попытка  объяснить  себе,  что  я,  без
сомнения, слышал его, и если он и говорит, как в  вакууме,  то  это  из-за
того, что на мой слух временно повлияло происходящее.
     - Твой слух в порядке. Мы в другой области сознания, - вновь, как мне
показалось, произнес дон Хуан. Я не мог говорить.  Я  чувствовал  летаргию
глубокого сна, мешавшую мне произносить слова, однако я был аллертен,  как
только мог.
     - Что происходит? - подумалось мне.
     - Пещера заставила твою точку сборки сдвинуться, - подумал дон  Хуан,
и я слышал его мысли так, словно  они  были  моими  собственными  словами,
прозвучавшими во мне.
     Я ощутил приказ, который не был выражен в  мыслях.  Что--о  вынуждало
меня вновь взглянуть на прерию. Как только  я  посмотрел  на  удивительный
ландшафт, нити света начали исходить из всего, что было в прерии.  Сначала
это походило на взрыв несметного числа  коротких  волокон,  затем  волокна
стали длинными нитеобразными прядями светимости, связанными вместе в  лучи
дрожащего света, которые простирались в бесконечность. На самом  деле  нет
способа передать смысл того, что  я  увидел,  это  невозможно  описать  за
исключением нитей света. Нити не были смешаны, не  были  они  и  сплетены.
Возникая и продолжая распространяться в любом направлении, каждая  из  них
была отделена от других, и все же все они были немыслимо  связаны  друг  с
другом.
     - Ты "видишь" эманации  орла  и  силу,  которая  держит  их  врозь  и
связывает их вместе, - пришла мысль дон Хуана.
     В тот миг, когда я понял его мысль, нити света,  казалось,  поглотили
всю мою энергию. Утомление  подавляло  меня.  Оно  стерло  мое  видение  и
погрузило меня в темноту.
     Когда я вновь осознал себя, вокруг меня было что-то такое знакомое  -
хотя я и не мог  определить  это  что-то  -  что  мне  подумалось  о  моем
возвращении в нормальное состояние сознания.  Дон  Хуан  спал  рядом,  его
плечо касалось меня.
     Затем я понял, что темнота вокруг нас была необычайно сильной - я  не
мог видеть даже своих рук.  Появилась  спекулятивная  мысль,  что,  должно
быть, туман накрыл уступ и заполнил пещеру, или, может  быть,  это  тонкое
низкое  облако  спустилось  дождливой  ночью  с  высоких  вершин   подобно
безмолвной лавине. И все же, несмотря на  полнейшую  темноту,  я  каким-то
образом увидел, что дон Хуан открыл глаза тут же,  как  только  я  осознал
себя, хотя он и не смотрел на меня. Внезапно я понял, что вижу его не  как
следствие воздействия света  на  мою  ретину.  Это  было  скорее  телесное
чувство.
     Я так увлекся созерцанием дон Хуана без помощи моих глаз, что даже не
обращал внимания на то, что он говорил мне. В конце концов он  остановился
и повернул ко мне свое лицо, как бы глядя мне в глаза.
     Он кашлянул  пару  раз,  прочищая  горло,  и  заговорил  очень  тихим
голосом. Он сказал, что его бенефактор приходил и использовал  эту  пещеру
очень часто, он приходил сюда и с ним, и с другими  своими  учениками,  но
чаще всего в одиночестве. В этой  пещере  его  бенефактор  "видел"  ту  же
прерию, что "видели" и мы, ее зрелище дало  ему  идею  описания  духа  как
потока вещей.
     Дон Хуан повторил, что его бенефактор не был  хорошим  мыслителем.  В
противном случае он понял бы, что "увиденный" и описанный им  поток  вещей
был "намерением", силой, которая пропитывает все. Дон Хуан  добавил,  что,
если его бенефактор когда-либо и осознавал природу своего "видения", то он
никак не показывал этого. Поэтому он сам имеет идею,  что  его  бенефактор
никогда не знал ее. Наоборот, его бенефактор был уверен, что "видит" поток
вещей - что является абсолютной истиной, но не в том  смысле,  который  он
вкладывал в это.
     Дон Хуан так выразительно  настаивал  на  этом,  что  мне  захотелось
спросить его - в чем разница? - но я промолчал. Мое горло, казалось,  было
замороженным. Несколько часов мы сидели в полном молчании и неподвижности.
И тем не  менее  я  не  чувствовал  никакого  дискомфорта.  Мои  мышцы  не
уставали, ноги не затекали, и спина не болела.
     Когда он вновь заговорил, я  даже  не  заметил  переходной  стадии  и
охотно отдался слушанию его голоса. Это были мелодичные, ритмичные  звуки,
которые возникали из полной темноты, окружавшей нас.
     Он сказал, что в этот  самый  миг  я  нахожусь  ни  в  своем  обычном
состоянии сознания, ни в повышенном состоянии. Я был подвешен во временном
затишье,  в  темноте  невосприятия.  Моя  точка  сборки  вышла  из  хватки
повседневного  мира,  но  ее  передвижение  оказалось  недостаточным   для
достижения и  подсветки  совершенно  нового  пучка  энергетических  полей.
Строго говоря, я был пойман между двумя перцептуальными возможностями. Это
промежуточное состояние, это временное затишье восприятия  достигалось  за
счет влияния пещеры, которая была проводником "намерения магов", создавших
ее.
     Дон Хуан попросил меня с огромным вниманием отнестись к тому, что  он
скажет мне вслед за этим. Он сказал, что  тысячелетия  назад,  посредством
"видения", маги осознали, что земля чувствует, и  что  ее  сознание  может
воздействовать  на   сознание   людей.   Они   попытались   найти   способ
использования влияния земли на человеческое сознание и обнаружили, что для
этой цели очень подходят некоторые пещеры. Дон  Хуан  сказал,  что  поиски
пещер отнимали почти все время  у  этих  магов,  и  благодаря  настойчивым
усилиям  они   смогли   найти   многочисленные   применения   всевозможных
конфигураций пещер. Он добавил, что из всей  проделанной  работы  для  нас
важен только один результат - вот эта пещера  и  ее  способность  сдвигать
точку сборки  до  тех  пор,  пока  она  не  достигнет  временного  затишья
восприятия.
     Пока дон Хуан говорил, у  меня  появилось  неуловимое  ощущение,  что
что-то проясняется в моем уме. Что-то вкручивало мое  сознание  в  длинный
узкий желоб. Все  лишние  получувства  и  мысли  моего  обычного  сознания
выдавливались прочь.
     Дон Хуан насквозь видел, что творится со мной. Я услышал  его  мягкий
удовлетворенный смех. Он сказал, что теперь мы можем  говорить  с  большей
легкостью, и наша беседа должна обрести большую глубину.
     В этот момент мне вспомнилось множество вещей,  которые  он  объяснял
мне прежде. Например, я знал, что нахожусь в "сновидении".  Фактически,  я
спал крепким сном, и в то же время  полностью  осознавал  себя  с  помощью
своего второго внимания - двойника  моей  обычной  внимательности.  Я  был
уверен, что сплю, об этом говорило мое телесное ощущение плюс рациональная
дедукция, основанная на заявлениях дон Хуана, которые он делал в  прошлом.
Я "видел" эманации орла, а дон Хуан говорил, что  маги  не  могут  вынести
зрелище эманаций орла, кроме как в "сновидении",  значит,  я  находился  в
"сновидении".
     Дон Хуан объяснил, что вселенная  состоит  из  энергетических  полей,
которые не поддаются описанию или критическому разбору. Он сказал, что они
похожи на  нити  обычного  света,  но  свет  безжизненный  в  сравнении  с
эманациями орла, которые выделяют сознание.  Я  никогда,  вплоть  до  этой
ночи, не мог "увидеть" их и убедить себя  в  том,  что  они  действительно
созданы из живого света. Дон Хуан в прошлом утверждал, что  мое  знание  и
контроль "намерения" недостаточны для того,  чтобы  выдержать  воздействие
этого зрелища. Он  мне  объяснил,  что  нормальное  восприятие  происходит
тогда, когда "намерение", которое является чистой энергией, зажигает часть
светящихся нитей внутри нашего кокона, и в  то  же  самое  время  оживляет
большие удлинения этих же светящихся нитей,  стремящихся  в  бесконечность
снаружи нашего кокона. Экстраординарное восприятие, "видение", происходит,
когда, благодаря силе "намерения", возбуждается и зажигается другой  пучок
энергетических полей. Он сказал,  что,  когда  внутри  светящегося  кокона
зажигается критическое количество энергетических полей, маг может "видеть"
и сами энергетические поля.
     В другой раз дон Хуан  рассказывал  о  рациональном  мышлении  ранних
магов. Он говорил мне, что с помощью своего "видения" они обнаружили,  что
сознание имеет место лишь тогда, когда энергетические поля  внутри  нашего
светящегося кокона "расставлены" в "ряд" с теми же энергетическими  полями
снаружи. И они верили, что открытая ими "расстановка" является  источником
сознания.
     При   тщательном   пересмотре,   однако,   оказалось,   что,   назвав
"расстановкой" эманации орла, они не могли полностью объяснить  того,  что
видели. Они заметили, что возбуждалась только очень небольшая часть  всего
количества светящихся нитей  внутри  кокона,  в  то  время  как  остальные
оставались без изменения. "Видение"  этих  нескольких  возбужденных  нитей
создавало ложное открытие. Нити не нужно "расставлять в ряд", чтобы зажечь
их, поскольку те, что находятся внутри нашего кокона, те же самые,  как  и
те, что снаружи. Что бы там ни возбуждало их - это определенно независимая
сила. Они чувствовали, что не могут продолжать называть ее сознанием,  как
это делалось раньше, поскольку сознание представляет собой  только  зарево
энергетических полей, которые были зажжены. И тогда сила, которая зажигала
поля, была названа "волей".
     Дон Хуан говорил, что, когда их "видение" стало  более  утонченным  и
эффективным, они поняли, что "воля" была силой, которая отделяет  эманации
орла друг от друга, и которая ответственна не только за наше сознание,  но
и за все во  вселенной.  Они  "увидели",  что  эта  сила  имеет  тотальную
сознательность, и что она зарождается в тех полях энергии, которые создают
вселенную.  Поэтому  они  решили,  что  "намерение"  -  более   подходящее
название, чем "воля". Однако,  от  долгого  использования  название  стало
невыгодным, поскольку оно не описывало ни подавляющей важности этой  силы,
ни той живой связи, которую эта сила имела со всем, что есть во вселенной.
     Дон Хуан  утверждал,  что  нашим  огромным  коллективным  недостатком
является то, что мы  проживаем  наши  жизни,  полностью  пренебрегая  этой
связью.  Деловитость  наших  жизней,  наши  неумолимые  увлечения,   дела,
надежды, беды и  страхи  занимают  более  высокое  положение,  и  на  этом
повседневном базисе мы не сознаем того, что связаны с чем-то еще.
     Дон Хуан выражал свою уверенность, что идея христиан об  изгнании  из
райского сада звучала для него как  аллегория  потери  нашего  безмолвного
знания, нашего знания "намерения". Поэтому  маги  идут  назад,  к  началу,
возвращаясь в рай.
     Мы продолжали сидеть в пещере в  полном  молчании.  Наверное,  прошли
часы, а может быть, несколько мгновений. Внезапно дон  Хуан  заговорил,  и
неожиданное звучание его  голоса  заставило  меня  вздрогнуть.  Я  не  мог
уловить, о чем он говорит. Прочистив горло, я попросил его  повторить  то,
что  он  мне  сказал,  и  это  действие  буквально  выбило  меня  из  моей
задумчивости. Я тут же понял, что  темнота  вокруг  меня  больше  не  была
непроглядной. Я теперь мог говорить, и чувствовал,  что  вернулся  в  свое
обычное состояние сознания.
     Тихим и спокойным голосом дон Хуан сказал мне, что я в первый  раз  в
моей жизни "увидел"  духа  -  силу,  которая  поддерживает  вселенную.  Он
подчеркнул, что "намерение" не является чем-то,  что  можно  использовать,
располагать или передвигать в любую сторону - и тем  не  менее  его  можно
использовать,  располагать   им   или   переставлять   по   желанию.   Это
противоречие,  говорил  он,  является   сущностью   магии.   Невозможность
понимания этого приносила поколениям магов невообразимую  боль  и  печаль.
Нагвали наших дней, пытаясь избежать оплаты болью  этой  непомерной  цены,
развили кодекс поведения, названный путем воина или безупречным действием.
Он подготавливает магов, увеличивая их трезвость и внимательность.
     Дон Хуан объяснил, что одно время в далеком прошлом маги были глубоко
заинтересованы в общем связующем звене, которое "намерение" имеет со  всем
остальным.  И,  фокусируя  свое  второе  внимание  на  этом   звене,   они
приобретали не только прямое знание, но также и способность манипулировать
этим знанием и выполнять  изумительные  дела.  Однако,  они  не  приобрели
здравость ума, которая необходима для управления всеми этими силами.
     Поэтому благоразумно настроенные маги решили фокусировать свое второе
внимание только на связующем звене существ, которые имели  сознание.  Сюда
входил весь диапазон  существующих  органических  существ,  а  также  весь
диапазон тех, кого  маги  называли  неорганическими  существами  или  олли
(союзниками), которых они описывали как организмы,  наделенные  сознанием,
но не живущие так, как мы понимаем жизнь.  Это  решение  не  было  удачнее
других, поскольку оно тоже, в свою очередь, не добавляло им мудрости.
     В  своем  следующем  уточнении  маги  сфокусировали   свое   внимание
исключительно на звене, связующем людей с "намерением". Конечный результат
оказался таким же, что и раньше.
     Поэтому маги произвели окончательное уточнение. Каждый маг должен был
иметь дело только со своей индивидуальной связью. Но и это было  в  равной
степени неэффективно.
     Дон Хуан сказал, что хотя и есть  значительные  различия  среди  этих
четырех сфер интересов, каждая из них  так  же  искажена,  как  и  другие.
Поэтому  в  конце  концов  маги   занялись   сами   собой,   исключительно
способностью звена, связующего их с  "намерением",  которая  позволяла  им
зажигать огонь изнутри.
     Он утверждал, что все современные маги свирепо добиваются  достижения
здравости  ума.  Нагваль  делает  особенно  мощные  усилия,  поскольку  он
обладает большей силой, огромным господством над  энергетическими  полями,
которые определяют восприятие, и большей подготовленностью, можно  сказать
освоенностью, относительно сложностей безмолвного знания, которое является
ничем иным, как прямым контактом с "намерением".
     При подобном пересмотре магия становится попыткой  восстановить  наше
знание "намерения", усилием вернуть его использование, не поддаваясь  ему.
Абстрактные же ядра  магических  историй  являются  оттенками  реализаций,
ступенями нашего осознания "намерения".
     Я понимал объяснение дон Хуана с изумительной ясностью. Но чем больше
я  понимал,  и  чем  яснее  становились  его  утверждения,  тем  громаднее
поднималось чувство потери и подавленности. Один момент я искренне  желал,
чтобы моя жизнь закончилась прямо здесь.  Я  чувствовал  себя  осужденным.
Почти со слезами я сказал дон Хуану, что не вижу смысла в продолжении  его
объяснений, так как я знаю,  что  вскоре  потеряю  свою  ясность  ума,  и,
возвратившись в свое обычное состояние  сознания,  я  не  смогу  вспомнить
ничего из того, что я  "видел"  или  слышал.  Моя  мирская  внимательность
навяжет свою приобретенную привычку повторения и разумную  предсказуемость
своей логики. Вот почему я чувствовал себя осужденным. Я сказал  ему,  что
негодую на свою судьбу.
     Дон Хуан ответил, что даже  в  повышенном  сознании  я  преуспеваю  в
повторении, и что периодически я  стараюсь  надоесть  ему,  описывая  свои
приступы бессмысленных чувств. Он сказал, что если я не выдержу,  сражаясь
с этим, мне не надо извиняться перед самим собой и чувствовать  сожаление,
не имеет значения то, какова наша определенная судьба, пока  мы  встречаем
ее с крайней несдержанностью.
     Его слова вызывали во мне чувство блаженного счастья. Я  повторял  их
снова и снова, слезы катились по моим щекам, так я был согласен с ним.  Во
мне бурлила такая глубокая радость, что я даже боялся,  как  бы  нервы  не
выскочили из моих рук. Я призвал все свои силы, чтобы приостановить ее,  и
вдруг ощутил отрезвляющий эффект моих ментальных тормозов. Но это было так
радостно, что моя ясность  ума  начала  рассеиваться.  Я  молча  сражался,
пытаясь стать менее трезвым и менее нервозным. Дон Хуан не издал ни звука,
оставив меня наедине с самим собой. Когда я восстановил  свое  равновесие,
почти рассвело. Дон Хуан встал, вытянул руки над  головой  и  напряг  свои
мышцы, его суставы затрещали. Он помог мне встать и  прокомментировал  то,
на что я потратил большую часть ночи: я испытал то, чем был  дух,  и  смог
вызвать скрытую силу для выполнения  того,  что  на  поверхности  казалось
успокоением моей нервозности,  а  на  глубочайшем  уровне  являлось  очень
удачным волевым движением моей точки сборки.
     Затем он дал знак, что пришла пора начать наш обратный путь.



                            КУВЫРКАНИЕ МЫШЛЕНИЯ

     Мы пришли в его дом около семи утра, к завтраку. Я умирал от  голода,
но усталым себя не чувствовал. Мы покинули пещеру и  начали  спускаться  в
долину на рассвете. Дон Хуан, вместо  того,  чтобы  избрать  более  прямой
маршрут, сделал большой крюк, чтобы пройтись вдоль реки. Он объяснил,  что
нам надо собраться с нашими мыслями, прежде чем мы пойдем домой.
     Я  спросил,  о  каких  "наших  мыслях"  он  говорит,  когда  я  здесь
единственный, у кого мысли были в беспорядке. Но он ответил, что действует
не по велению доброты, а по велению тренировки  воина.  Воин,  сказал  он,
постоянно  находится   настороже   относительно   грубости   человеческого
поведения. Воин магичен и безжалостен, это скиталец с отточенным вкусом  и
манерами, чьи дела точны, но замаскированы, он  обрезает  концы  так,  что
никто не может заметить его безжалостность.
     После завтрака я подумал, что разумнее всего пойти  поспать,  но  дон
Хуан заявил, что мне нельзя  тратить  время  попусту.  Он  сказал,  что  я
слишком тороплюсь потерять ту небольшую ясность, которую еще имею,  и  что
если я отправлюсь спать, я потеряю ее наверняка.
     - Не нужно быть гением, чтобы подсчитать, что вряд ли можно  говорить
о "намерении", - сказал он быстро, тщательно изучая меня от головы до ног.
- но и это заявление ничего  не  значит.  Вот  почему  маги  вместо  этого
полагаются на магические истории. Они надеются,  что  однажды  абстрактные
ядра историй откроют слушающим свой смысл.
     Я понимал, о чем он говорил, но  не  мог  представить  себе,  чем  же
является абстрактное ядро, и как оно подходит ко мне  лично.  Я  попытался
подумать над этим, но мысли затопили меня. Образы  молнией  проносились  в
моем уме, не давая времени подумать о них. Не в силах замедлить их  поток,
я даже не узнавал их. Наконец, злость пересилила меня, и я грохнул об стол
кулаком.
     Дон Хуан встряхнулся с головы до ног, задохнувшись от смеха.
     - Делай то, что ты делал прошлой ночью, - подмигнув,  посоветовал  он
мне. - удержи себя.
     Мое недовольство сделало меня агрессивным. Я  немедленно  пустился  в
какие-то бессмысленные доказательства, потом я осознал свое заблуждение  и
извинился за потерю сдержанности.
     - Не извиняйся, - сказал он. - я должен рассказать тебе то,  что  ты,
возможно, поймешь только со временем. Абстрактные ядра магических  историй
сейчас ничего не значат для тебя. Позже  -  я  думаю,  через  годы  -  они
раскроют тебе свой точный смысл.
     Я попросил  дон  Хуана  не  оставлять  меня  в  потемках  и  обсудить
абстрактные ядра. Я совершенно не понимал, что мне следует делать с  ними.
Я уверял его, что,  находясь  в  данный  момент  в  состоянии  повышенного
сознания, я с легкостью пойму его объяснения, и  просил  поспешить  его  с
этим делом, так как не было гарантии, что  состояние  продлится  долго.  Я
говорил ему, что скоро вернусь  в  свое  обычное  состояние  и  стану  еще
большим идиотом, чем сейчас. Я сказал это полушутя. Его смех убедил  меня,
что он принял все именно так, но мои собственные слова глубоко повлияли на
меня. Огромное чувство меланхолии застало меня врасплох.
     Дон Хуан мягко взял мою руку, подвел меня к  удобному  креслу  и  сел
напротив. Он пристально посмотрел мне в глаза, и я некоторое время не  мог
разорвать силу его взгляда.
     - Маги постоянно "выслеживают" себя, - сказал он ободряющим  голосом,
словно пытаясь успокоить меня звучанием своих слов.
     Я хотел сказать, что моя нервозность прошла,  и  что  она,  вероятно,
была вызвана бессонницей, но он не дал мне сказать ни слова.
     Дон Хуан сказал, что уже обучал  меня  всему,  что  можно  сказать  о
"выслеживании", но я все  еще  не  могу  вывести  свое  знание  из  глубин
повышенного сознания, где оно хранилось. Я рассказал ему о своем  досадном
ощущении закупоренности. Я чувствовал, что что-то скрыто  внутри  меня,  и
это что-то заставляло  меня  хлопать  дверьми  и  стучать  по  столу,  оно
расстраивало меня и делало вспыльчивым.
     - Такое ощущение закупоренности переживает каждый человек,  -  сказал
он. - это напоминание о нашей существующей связи с "намерением".  У  магов
это ощущение еще более острое,  поскольку  их  целью  является  увеличение
чувствительности их связующего звена  до  тех  пор,  пока  они  не  смогут
использовать его функционирование по своей воле.
     - Когда давление их связующего звена слишком велико,  маги  облегчают
его "выслеживанием" самих себя.
     - Мне кажется, я не понимаю значение того, что ты подразумеваешь  под
"выслеживанием", - сказал я. - но на каком-о уровне, мне думается, я точно
знаю, что ты хочешь сказать.
     - Я попробую помочь тебе прояснить то, что ты знаешь, - сказал он.  -
"выслеживание"  -   это   процедура,   очень   простая   сама   по   себе.
"Выслеживанием" называется особое поведение, которое следует  определенным
принципам. Это скрытое, тайное, обманчивое поведение задумано для создания
встряски.  И  когда  ты  "выслеживаешь"  себя,  ты  даешь  себе  встряску,
используя свое собственное поведение безжалостным и хитрым образом.
     Он объявил, что когда  сознание  мага  застревает  под  тяжестью  его
перцептуально-вводимой информации - именно это и  происходило  со  мной  -
самым лучшим и, возможно, единственным  средством  является  использование
идеи смерти, которая создает эту встряску "выслеживания".
     - Следовательно, идея смерти монументально  важна  в  жизни  мага,  -
продолжал дон Хуан. - я показал тебе массу вещей о смерти, пытаясь убедить
тебя, что наше знание нашего предстоящего и  неизбежного  конца  дает  нам
трезвость.  Наиболее  дорогостоящей  ошибкой  обычного  человека  является
индульгирование на чувстве бессмертия. Мы как бы верим, что,  не  думая  о
смерти, мы тем самым защищаем себя от нее.
     - Ты должен согласиться, дон Хуан, что, не думая  о  смерти,  мы  тем
самым защищаем себя от волнений по поводу нее.
     - Да, это служит  той  же  цели,  -  признался  он.  -  но  эта  цель
недостойна обычных людей, а для магов вообще является пародией. Без ясного
взгляда на смерть не будет ни порядка,  ни  трезвости,  ни  красоты.  Маги
борются для достижения этого критического понимания  для  того,  чтобы  на
самом глубочайшем уровне они могли признать, что у  них  нет  уверенности,
что их жизнь продлится хоть  на  миг  дольше.  Это  признание  дает  магам
мужество быть терпеливыми, и, тем не менее, совершать  поступки,  мужество
быть покорными, не превращаясь в глупцов.
     Дон Хуан смерил меня взглядом. Он улыбнулся и покачал головой.
     - Да, - продолжал он, - идея смерти - это единственная вещь,  которая
дает магам мужество. Странно, не правда ли? Она дает магам  мужество  быть
хитрыми, не становясь самодовольными, и прежде всего, она дает им мужество
быть безжалостными без потакания собственной важности.
     Он снова  улыбнулся  и  подтолкнул  меня.  Я  сказал  ему,  что  меня
бесконечно пугает идея моей смерти  и  то,  что  я  должен  думать  о  ней
постоянно, причем она совершенно не давала мне мужества и  не  вдохновляла
меня на совершение поступков. Единственно, она делала  меня  циничным  или
заставляла впадать в состояние глубокой меланхолии.
     - Твоя проблема очень проста, - сказал он.  -  ты  легко  становишься
одержимым. Я уже говорил тебе, что маги "выслеживают"  самих  себя,  чтобы
разрушить силу своих навязчивых идей. Есть  много  способов  "выслеживать"
себя. Если ты не хочешь использовать  идею  своей  смерти,  используй  для
"выслеживания" себя стихи, которые ты читаешь мне.
     - Прости, не расслышал?
     - Я говорил тебе уже, что есть  много  причин,  по  которым  я  люблю
стихи, - сказал он. - с помощью их я "выслеживаю" себя. С  помощью  них  я
даю себе встряску.
     Он объяснил, что поэты  подсознательно  тоскуют  по  миру  магов.  Но
поскольку они не являются магами на пути знания, их тоска -  единственное,
что они имеют.
     - Давай посмотрим, сможешь ли ты ощутить то, о чем я говорю, - сказал
он, передав мне сборник стихов Жозе Геростиса.
     Я открыл его на закладке, и он указал мне стихотворение, которое  ему
понравилось....

               Это непрерывное, упорное умирание,
               Это проживание смерти,
               Которое убивает тебя, о боже,
               В твоих строгих ваяниях,
               В розах, в камнях,
               В неукротимых звездах,
               И во плоти, которая сгорит,
               Как костер, зажженный песней,
               Как сон, как оттенок,
               Который бросился в глаза,
               И ты, сам по себе,
               Возможно, умер навсегда,
               Не поставив нас в известность об этом,
               Мы отбросы, крошки, пепел тебя,
               Ты, который все еще существуешь
               Как звезда, обманувшая нас своим светом,
               Пустым светом без звезды,
               Который идет к нам,
               Предлагая свою бесконечную катастрофу.

     - Пока я слушал слова, - сказал дон Хуан, когда я кончил читать. -  Я
чувствовал, что этот человек "видел" суть вещей, и я  благодаря  ему  тоже
мог "видеть". Меня не волнует,  о  чем  это  стихотворение.  Меня  волнует
только чувство,  которое  страстное  желание  поэта  донесло  до  меня.  Я
заимствовал его страстное желание и, благодаря ему, заимствовал красоту. И
чудесно то, что он, как  истинный  воин,  потратил  ее  на  получателей  и
зрителей, сохранив для себя только свое страстное желание.  Эта  встряска,
это потрясение красотой является "выслеживанием".
     Я был очень тронут. Объяснение дон  Хуана  задело  во  мне  необычную
струну.
     - Ты хочешь сказать, дон Хуан, что  смерть  -  единственный  реальный
враг, которого мы имеем? - спросил я его минутой позже.
     - Нет, - убежденно возразил он. - смерть - не враг,  хотя  она  им  и
кажется. Смерть не является нашим разрушителем, хотя мы  и  думаем  о  ней
таким образом.
     - Что же она собой представляет тогда? - спросил я.
     -  Маги  говорят,  что  смерть  -  единственный  достойный  оппонент,
которого мы имеем, - ответил он. - смерть  -  это  то,  что  посылает  нам
вызов. Мы рождены, чтобы принять этот вызов - и обычный человек, и маг. Но
маги знают об этом, а обычный человек - нет.
     - Лично я скажу, дон Хуан, что жизнь, а не смерть, является вызовом.
     - Жизнь - это процесс, с помощью которого смерть бросает нам вызов, -
сказал он. - смерть - активная сила. Жизнь
     - Это арена. И на этой арене есть только два соперника - ты и смерть.
     - А я думаю, дон Хуан, что именно мы, люди, бросаем вызов,  -  сказал
я.
     - Вовсе нет, - возразил он. - мы пассивны. Подумай об этом. Если мы и
начинаем шевелиться, то только тогда,  когда  чувствуем  давление  смерти.
Смерть задает темп нашим действиям и чувствам и неумолимо толкает  нас  до
тех пор, пока не ломает нас и не выигрывает схватку,  или  наоборот  -  мы
поднимаемся выше всех возможностей и побеждаем смерть.
     - Маги побеждают смерть, и смерть признает свое  поражение,  позволяя
магам следовать свободно, и никогда она уже не бросит вновь свой вызов.
     - И значит, эти маги становятся бессмертными?
     - Нет. Не это имеется в  виду,  -  ответил  он.  -  смерть  перестает
бросать им вызов, и это все.
     - Но что это означает, дон Хуан? - спросил я.
     - Это значит, что мышление делает кувырок в невообразимое, -  ответил
он.
     - А что является кувырком мышления  в  невообразимое?  -  спросил  я,
пытаясь не показаться воинственным. - наша с тобой проблема в том, что  мы
не разделяем одних и тех же значений слов.
     - Ты говоришь неправду, - перебил меня дон Хуан. - ты  понимаешь  то,
что  я  имею  в  виду.  Ты  разыгрываешь  пародию,  требуя   рационального
объяснения "кувыркания мышления". Ты точно знаешь, чем оно является.
     - Нет, не знаю, - возразил я.
     А потом я понял,  что  действительно  знаю  или,  скорее,  интуитивно
догадываюсь о том, что имеется в виду. Была какая-о  часть  меня,  которая
превосходила пределы моей рациональности и могла понять, и могла объяснить
выше уровня метафор кувыркание мышления в невообразимое. Но беда  состояла
в том, что эта часть меня была недостаточно  сильной,  чтобы  выходить  на
поверхность по желанию.
     Все это я и сказал  дон  Хуану.  Он  захохотал  и  заметил,  что  мое
сознание подобно чертику на резинке. Иногда оно поднимается очень  высоко,
и мое управление им  оказывается  проницательным,  в  другой  же  раз  оно
спускается, и я становлюсь рациональным идиотом. Но большую часть  времени
оно снует по недостойной медиане, где я ни рыба, ни мясо.
     - Кувыркание мышления в невообразимое, -  объяснил  он  со  смиренным
вздохом. - является  нашествием  духа,  разрушением  наших  перцептуальных
барьеров. Это момент, когда восприятие человека достигает своих  пределов.
Маги, практикуя искусство следопыта, подвинутого курьера,  зондируют  наши
перцептуальные пределы. Это еще один  аспект  того,  почему  мне  нравятся
стихи. Я воспринимаю их как  продвижения  курьеров.  Но  как  я  уже  тебе
говорил, поэты, в отличие от магов, не знают, что  эти  продвижения  могут
быть достигнуты.
     Ранним вечером дон Хуан сказал, что мы обсудили уже  массу  вещей,  и
спросил, хочу ли я пойти погулять. У меня было своеобразное состояние ума.
Я и раньше замечал в  себе  странную  отрешенность,  которая  приходила  и
уходила. Сперва мне подумалось, что это физическая усталость омрачает  мои
мысли. Но мысли были кристально чисты. Это убедило меня, что моя  странная
беспристрастность являлась продуктом моего перехода в повышенное сознание.
     Мы  вышли  из  дома  и  прогуливались  вокруг  городской  площади.  Я
постарался побыстрее расспросить дон Хуана о своей отрешенности,  пока  он
не начал говорить о чем-то еще. Он объяснил ее как перемещение энергии. Он
сказал,  что  когда   энергия,   используемая   обычно   для   поддержания
фиксированного положения точки сборки,  освобождается,  она  автоматически
фокусируется на связующем звене. Он  заверил  меня,  что  у  мага  нет  ни
техники, ни способов научиться заранее  тому,  как  перемещать  энергию  с
одного места на другое. Скорее это  мгновенное  перемещение  имеет  место,
когда достигается определенный уровень сноровки.
     Я спросил его, чем же был уровень  сноровки.  "Чистым  пониманием"  -
ответил  он.  Чтобы  добиться  этого  мгновенного   перемещения   энергии,
необходима четкая связь с "намерением", а четкая связь достигается  только
намеренно и благодаря чистому пониманию.
     Естественно, я попросил его объяснить чистое понимание. Он  засмеялся
и сел на скамейку.
     - Я расскажу тебе нечто фундаментальное о магах и их актах  мышления,
- продолжал он. - кое-какие вещи о кувыркании их мышления в невообразимое.
     Он сказал, что некоторые  маги  были  рассказчиками  и  сказочниками.
Рассказывание историй для них было не только продвижением курьера, которое
зондировало их перцептуальные границы, но и путем к совершенству,  силе  и
духу. Он на секунду  замолчал,  очевидно,  подыскивая  подходящий  пример.
Потом он напомнил мне, что индейцы яки имеют набор  исторических  событий,
которые они называют "памятными датами". Я знал, что  памятные  даты  были
устным пересказом их истории, как нации, в то время, когда они вели  войну
против захватчиков их отечества: сначала испанцев, затем мексиканцев.  Дон
Хуан, сам будучи яки, решительно заявил, что памятные даты были пересказом
поражений и раскола его народа.
     - А что ты,  образованный  человек,  скажешь  о  том  маге,  который,
основываясь на памятных датах, создаст рассказ  -  к  примеру,  сказки  об
истории Калисто Муни - но изменит окончание так, что вместо описания того,
как Калисто Муни был разорван и четвертован  испанскими  палачами,  что  и
было на самом деле, получится история победоносного бунтаря Калисто  Муни,
которому удалось освободить свой народ? - спросил он меня.
     Я знал историю Калисто Муни. Это был индеец  яки,  который,  согласно
памятным датам, много лет плавал на  пиратском  судне  в  карибском  море,
обучаясь стратегии войны. Потом он вернулся в родную Сонору.  Ему  удалось
организовать  восстание  против  испанцев   и   провозгласить   войну   за
независимость, но затем он был предан, схвачен и казнен.
     Дон Хуан уговорил меня прокомментировать этот вопрос. Я рассказал ему
о своем предположении, что изменение фактического изложения событий в  той
манере,  о  которой  говорил  он,  будет  психологическим  приемом,  типом
желанных мечтаний мага  в  роли  рассказчика.  Или,  возможно,  это  будет
персональным, стилевым  способом  облегчения  своего  неудовлетворения.  Я
добавил,  что  даже  могу  назвать  такого   мага-рассказчика   патриотом,
поскольку он не может смириться с горьким поражением.
     Дон Хуан смеялся до тех пор, пока не поперхнулся.
     - Но вопрос упирается не только в одного мага-рассказчика, - возразил
он. - они все поступают так.
     - Тогда это социально  санкционированный  прием,  выражающий  желание
всего общества, - ответил я. - социально признанный  способ  коллективного
освобождения от психологического стресса.
     - Твои аргументы сладкоречивы, убедительны и разумны, - отозвался он.
- но поскольку твой дух мертв, ты не можешь видеть изъян твоих доводов.
     Он взглянул на меня, как бы уговаривая понять то, что  он  сказал.  У
меня не было  слов.  Все,  что  я  мог  сказать,  звучало  бы  несвязно  и
раздраженно.
     - Маг-рассказчик, изменяя окончание "фактического изложения  событий,
- сказал он. - делает это по указанию и под покровительством духа.  А  так
как он может манипулировать своей неуязвимой  связью  с  "намерением",  он
может действительно изменить событие. Маг-рассказчик дает сигнал,  что  он
намеренно делает это, снимая шляпу, кладя ее на землю и поворачивая ее  на
все   триста   шестьдесят   градусов   против   часовой    стрелки.    Под
покровительством духа это простое действие погружает  его  непосредственно
вглубь  духа.  И  он  позволяет  своему  мышлению   совершить   прыжок   в
невообразимое.
     Дон Хуан поднял руку выше головы и на  миг  вытянул  ее  к  небу  над
горизонтом.
     - Благодаря чистому пониманию того, что продвижения курьера зондируют
вот эту безмерность, - сказал дон Хуан. - маг-рассказчик  знает  без  тени
сомнения, что где-то, как-то в этой безграничности, именно  в  этот  самый
миг дух совершает свое нашествие. Калисто Муни - победитель. Он  освободил
свой народ. Его цель превзошла его личность.



                         ПЕРЕДВИЖЕНИЕ ТОЧКИ СБОРКИ

     Через пару дней дон Хуан и я отправились в горы. На полпути к вершине
мы присели отдохнуть. Днем  раньше  дон  Хуан  решил  отыскать  подходящее
место, где можно будет объяснить мне некоторые сложные аспекты  мастерства
сознания. Обычно ему нравилось идти к ближайшей западной горной  цепи.  Но
на этот раз он избрал восточные вершины. Они были гораздо выше  и  дальше.
Мне  они  казались  более  зловещими  и  мрачными,  в  них  была  какая-то
массивность.  Но  я  не  могу  сказать,  было  ли  это  впечатление   моим
собственным, или я каким-то образом впитывал чувства дон Хуана.
     Я раскрыл свой рюкзак. Женщины-видящие из партии  дон  Хуана  собрали
его для меня, и теперь я обнаружил, что они вложили в него какой-то сыр. Я
пережил момент раздражения, Потому что, хотя мне и нравился  сыр,  он  был
вреден для меня. И все же я не мог  заставить  себя  отказаться  от  него,
когда он был рядом.
     Дон Хуан указывал на это, как  на  настоящую  слабость,  и  постоянно
высмеивал меня. Сначала это меня смущало, но затем я обнаружил, что  когда
со мной рядом сыра не было, я не томился по нему. Проблема же  состояла  в
том, что практичные шутники из партии дон Хуана постоянно подкладывали мне
большие куски сыра, которые, конечно же, я в конце концов всегда поедал.
     - Покончи с ним одним махом, - посоветовал мне  дон  хуан  с  озорной
искоркой в глазах. - и ты никогда больше не будешь беспокоиться о нем.
     Может быть, под влиянием этого предложения у меня  появилось  сильное
желание сожрать весь кусок. Дон Хуан смеялся так, что я начал сомневаться,
а не задумал ли он вместе со своей партией опять перевоспитывать меня.
     Уже более серьезным тоном он предложил провести эту ночь в предгории,
а через день или два добраться до высоких вершин. Я согласился.
     Дон Хуан небрежно спросил меня, вспомнил ли я  что-нибудь  о  четырех
настроениях "намерения". Я признался,  что  пытался,  но  воспоминания  не
приходили ко мне.
     - И ты не вспомнил, как  я  обучал  тебя  природе  безжалостности?  -
спросил он. - безжалостность, противоположность самосожалению?
     Я не помнил ничего. Дон Хуан, по-видимому,  обдумывал,  что  говорить
дальше. Уголки его губ опустились в жесте притворного бессилия.  Он  пожал
плечами, встал и быстро зашагал к небольшому  плоскому  пятну  на  вершине
ближайшего холма.
     - Все маги безжалостны, - сказал он, когда мы сели на ровном месте. -
ну да ты знаешь это. Мы долго говорили об этом понятии.
     После  продолжительного  молчания  он  сказал,   что   мы   продолжим
обсуждение абстрактных  ядер  магических  историй,  и  что  он  собирается
говорить о них все меньше и меньше, так как все идет  к  тому,  что  время
раскроет мне их и позволит им обнажить свой смысл.
     - Как я тебе уже говорил, - сказал он. - четвертое  абстрактное  ядро
магических историй  называется  нашествием  духа  или  движением  по  воле
"намерения". История гласит, что для того, чтобы  позволить  тайнам  магии
открыться человеку, о котором мы  говорили,  дух  обязательно  должен  был
наброситься на этого  человека.  Дух  выбрал  момент,  когда  человек  был
отвлечен  и  незащищен,  и  без  всякой  жалости  позволил   одним   своим
присутствием передвинуться точке сборки человека  в  особую  позицию.  Это
положение известно магам с тех пор, как место отсутствия жалости. Вот  так
безжалостность стала первым принципом магии.
     - Первый принцип не надо путать с первым следствием  обучения  магии,
которое заключается в перемещении между обычным и повышенным сознанием.
     - Я не понимаю того, о чем ты пытаешься мне рассказать, - пожаловался
я.
     - Я хотел рассказать тебе о том, что по  всей  видимости  перемещение
точки сборки является первой вещью, которая случается с учеником-магом,  -
ответил он. -  поэтому  для  ученика  естественно  предполагать,  что  это
выражает собой первый принцип магии. Но это не так. Безжалостность  -  вот
первый принцип магии. И мы уже обсуждали с  тобой  это.  Теперь  я  только
пытаюсь помочь тебе вспомнить.
     Я честно признался, что не имею понятия, о чем он говорит, но у  меня
было странное ощущение, что это не так.
     -  Постарайся  вспомнить  то,  как  я  в  первый  раз   обучал   тебя
безжалостности,  -  подгонял  он.  -  сборка  воспоминаний  имеет  дело  с
перемещением точки сборки.
     Он остановился на секунду,  наблюдая,  смогу  ли  я  последовать  его
предложению. Когда же стало  ясно,  что  я  не  смогу  выполнить  это,  он
продолжил свое объяснение. Он сказал, что каким бы  таинственным  ни  было
перемещение в повышенное сознание, для достижения  его  необходимо  только
присутствие духа.
     Я заметил, что в  этот  день  либо  его  указания  и  изложение  были
неясными, либо я был набитым дураком. Я  вообще  не  улавливал  линии  его
размышления. Он жестко ответил, что мое замешательство значения не  имеет,
и настаивал, что единственно возможной вещью будет мое понимание того, что
только контакт с духом может вызвать любое передвижение точки сборки.
     - Я уже говорил  тебе,  что  нагваль  является  проводником  духа,  -
продолжал он. - и поскольку он тратит всю свою жизнь, безупречно определяя
заново звено, связующее его с "намерением", поскольку он обладает  большей
энергией, чем обычный человек, он может позволить  духу  выражаться  через
него. Поэтому первой вещью, которую переживает обучающийся магии, является
перемещение на его другой уровень сознания, перемещение, вызываемое  одним
присутствием нагваля. И мне хотелось бы, чтобы ты знал, что на самом  деле
нет процедуры, с помощью которой можно было бы передвигать  точку  сборки.
Дух касается ученика, и его точка сборки смещается. Как видишь, все  очень
просто.
     Я сказал ему, что  его  утверждения  беспокоят  меня,  поскольку  они
противоречат тому, что  я  с  болью  научился  воспринимать  через  личное
переживание: что повышенное сознание было реальным,  хотя  и  необъяснимым
маневром, выполняемым дон Хуаном, с помощью которого он манипулировал моим
восприятием. В течение многих лет  нашего  общения  он  время  от  времени
заставлял меня входить в повышенное сознание,  хлопая  меня  по  спине.  Я
указал на это противоречие.
     Он ответил, что хлопки по моей спине были скорее приемом ловли  моего
внимания и устранения сомнений в моем  уме,  чем  действительным  маневром
манипуляции моим восприятием. Он заметил, и  довольно  серьезно,  что  мне
повезло в том, что он  простой  человек  без  странного  поведения.  Иначе
вместо простых приемов я должен был бы  переносить  эксцентричные  ритуалы
перед тем, как он освободил бы мой ум от сомнений, тем самым позволяя духу
передвинуть мою точку сборки.
     - Чтобы магическое настигло нас, мы должны изгнать из наших умов  все
сомнения, - сказал он. - когда сомнений нет
     - Возможно все.
     Он  напомнил  мне  событие,  очевидцем  которого  мне  довелось  быть
несколько месяцев  тому  назад  в  городе  мехико,  и  которое  я  находил
непонятным до тех пор, пока он не объяснил мне  его,  используя  парадигму
мага.
     Я  оказался  свидетелем  хирургической  операции,  которую  выполняла
известная целительница. Пациентом был мой приятель. Целительница, оперируя
его, вошла во внушительное состояние транса.
     Мне удалось заметить, что, используя кухонный нож, она  вспорола  ему
брюшную полость, обнажив пупочную область, отделила  его  больную  печень,
промыла ее в  ковше  со  спиртным,  вложила  назад  и  закрыла  бескровное
отверстие простым нажатием своих рук.
     В полутемной комнате было полно людей, и  все  они  были  свидетелями
операции. Некоторые из них,  как  и  я,  с  интересом  наблюдали.  Другие,
по-видимому, были помощниками целительницы.
     После операции я вкратце переговорил с тремя наблюдателями.  Все  они
были согласны, что видели такие же события, что и я. Когда я  обратился  к
своему приятелю-пациенту, он рассказал мне, что  чувствовал  операцию  как
тупую, постоянную боль в животе и палящее ощущение в правом боку.


     Обо всем этом я  рассказал  дон  Хуану  и  даже  отважился  выдвинуть
циничное объяснение. Я сказал ему, что полумрак комнаты, по моему  мнению,
идеально подходил для всех проявлений ловкости рук, которой и  объяснялось
зрелище внутренних органов, вынутых из брюшной полости, и промывание их  в
спиртной  жидкости.  Эмоциональный  шок,  вызванный  внушительным  трансом
целительницы, который я воспринимал как  надувательство  -  помог  создать
атмосферу почти религиозной веры.
     Дон Хуан тут же заметил, что  это  циничное  мнение,  а  не  циничное
объяснение, так  как  оно  не  объясняет  того  факта,  что  мой  приятель
действительно выздоровел. Потом дон Хуан предложил  другую  точку  зрения,
основанную на знании мага. Он  объяснил,  что  событие  опирается  на  тот
замечательный  факт,  что  целительница  могла  передвигать  точки  сборки
определенного числа людей в ее  публике.  Единственным  надувательством  -
если это можно называть  надувательством  -  было  то,  что  число  людей,
находящихся в комнате, не должно было превышать числа, с которым она могла
справиться.
     Но впечатляющий транс и сопутствующая театральность, по  его  мнению,
были или хорошо продуманными приемами, которыми целительница  пользовалась
для  ловли  внимания  присутствующих,  или   бессознательными   маневрами,
подсказанными самим духом. Чем бы они ни были, это были наиболее  уместные
средства, с помощью которых  целительница  могла  способствовать  развитию
единства  мышления,  необходимого  для   устранения   сомнений   из   умов
присутствующих людей и введения их в состояние повышенного сознания.
     Когда она разрезала тело кухонным ножом и вынимала внутренние органы,
это не было  ловкостью  рук,  подчеркнул  дон  Хуан.  Это  были  настоящие
события, которые, протекая в повышенном сознании, находились за  пределами
повседневного здравого смысла.
     Я спросил дон Хуана,  как  целительнице  удавалось  перемещать  точки
сборки  тех  людей,  не  дотрагиваясь  до  них.  Он  ответил,   что   сила
целительницы, дар или колоссальное достижение, служили как проводник духа.
Точки сборки передвигал дух, а не целительница, сказал он.
     - Я объяснил тебе тогда, хотя ты не понял ни слова, -  продолжал  дон
Хуан. - что искусство целительницы и сила очищали  умы  присутствующих  от
сомнений. Совершая это, она  могла  позволить  духу  перемещать  их  точки
сборки. Когда  же  точки  перемещались,  становилось  возможным  все.  Они
входили в область, где чудеса банальны.
     Он категорически утверждал, что целительница определенно была  магом,
и что  если  я  попытаюсь  вспомнить  операцию,  я  найду,  что  она  была
безжалостна с людьми вокруг нее, и особенно с пациентом. Я  повторил  ему,
что с легкостью могу вспомнить весь ход операции. Я помню,  как  высота  и
тон ровного, женственного голоса целительницы внезапно  изменились,  когда
она вошла в транс, и слышался дребезжащий, низкий мужской бас. Этот  голос
сообщил, что дух воина доколумбийской эпохи  овладел  телом  целительницы.
После сообщения осанка целительницы резко изменилась. Она стала одержимой.
Она, по-видимому, абсолютно не сомневалась в себе  и  провела  операцию  с
полной уверенностью и непоколебимостью.
     -  Словам  "уверенность"  и  "непоколебимость"  я  предпочитаю  слово
"безжалостность", - заявил дон Хуан, а затем продолжил. - эта целительница
была безжалостной, создавая надлежащую обстановку для вмешательства духа.
     Он утверждал, что события, такие, как эта операция, трудно объяснимы,
хотя на самом деле они очень просты. Они трудны, когда мы по  собственному
настоянию размышляем о них. Если же о них не думать, все встанет  на  свои
места.
     - Но это действительно абсурдно, дон Хуан, - сказал я.
     Я напомнил ему, что он требовал серьезности размышления от всех своих
учеников, и даже критиковал своего учителя за то, что тот не  был  хорошим
мыслителем.
     - Конечно, я настаиваю, чтобы каждый, кто находится  рядом  со  мной,
размышлял ясно и понятно, - ответил  он.  -  и  я  объясняю  каждому,  кто
захочет меня выслушать, что единственный  способ  думать  ясно  и  понятно
заключается в том, чтобы не думать вообще. Я очень прошу тебя  понять  это
отрицание магов.
     Я  громко  запротестовал  против  запутанности  его  утверждения.  Он
засмеялся и начал высмеивать мою необходимость защищать себя. А потом  еще
раз объяснил, что для мага существует два  типа  размышления.  Первый  был
обычным  повседневным   размышлением,   которое   управлялось   нормальным
местоположением точки сборки. Это беспорядочное  размышление  не  отвечает
действительным нуждам  человека  и  оставляет  огромную  неясность  в  его
голове.  Другой  тип  является  точным  размышлением.  Оно  функционально,
экономично и оставляет необъясненными очень мало вещей. Дон Хуан  заметил,
что  этот  тип  размышления  преобладает   тогда,   когда   точка   сборки
передвинута. Или по крайней мере, повседневный тип мышления,  прекращаясь,
позволяет перемещаться точке сборки. Поэтому видимое отрицание  вообще  не
является отрицанием.
     - Мне бы хотелось, чтобы ты  вспомнил  что-нибудь  из  того,  чем  ты
занимался в прошлом, - сказал он. - я  хотел,  чтобы  ты  вспомнил  особое
передвижение точки сборки. Сделав это, ты перестанешь думать тем способом,
которым думаешь обычно. И тогда другой тип  мышления,  который  я  называю
ясным мышлением, придет ему на смену и заставит тебя вспоминать.
     - А как мне остановить мышление? - спросил я, хотя и знал то, что  он
мне скажет в ответ.
     -  "Намеренным"  движением  твоей  точки  сборки,  -  сказал  он.   -
"намерение" приманивается глазами. Я сказал дон хуану, что мой ум  мечется
между моментом потрясающей ясности, когда все вокруг меня кристально ясно,
и провалом в глубокую ментальную усталость, где я не могу понять ничего из
того, что он говорит мне. Он попытался приободрить меня, объяснив, что моя
нестабильность была вызвана незначительными колебаниями моей точки сборки,
которая не могла  удержаться  в  новой  позиции,  достигнутой  несколькими
годами   ранее.   Колебания   были   результатом    остаточного    чувства
самосожаления.
     - Что еще за новая позиция, дон Хуан? - спросил я.
     - Несколько лет назад - и именно это я хочу, чтобы ты вспомнил - твоя
точка сборки достигла места отсутствия жалости, - ответил он.
     - Прости, не понимаю, - признался я.
     - Место отсутствия жалости - это положение безжалостности,  -  сказал
он. - ну да ты все это знаешь. Но до той поры, пока ты вспомнишь, я скажу,
что безжалостность, будучи особым положением точки сборки,  проявляется  в
глазах мага. Она подобна мерцающей пленке по всей поверхности глаз.  Глаза
мага блестят. Чем больше блеск, тем более безжалостен маг. Но сейчас  твои
глаза тусклы.
     Он объяснил, что когда точка сборки передвигается в место  отсутствия
жалости, глаза начинают блестеть. Чем тверже новая позиция схвачена точкой
сборки, тем больше сияют глаза.
     - Попытайся призвать назад то, что ты уже знаешь об этом, -  побуждал
он меня.
     Он немного помолчал, а затем сказал, не глядя на меня:
     - Призывать назад - это не то же самое, что вспоминать,  -  продолжал
дон Хуан. - воспоминание  диктуется  повседневным  типом  мышления,  в  то
время, как призывание назад, восстановление, управляется  движением  точки
сборки. Пересмотр своей жизни,  который  совершает  каждый  маг,  является
ключом к  движению  точки  сборки.  Маги  начинают  свой  пересмотр  через
размышление, вспоминая наиболее важные этапы своей жизни.  После  простого
размышления о них, они переходят к тому, что действительно было  на  месте
события. Когда они могут  делать  это  -  быть  на  месте  события  -  они
добиваются передвижения точки сборки именно в то место, где она была в тот
миг, когда происходило событие.  Возвращение  полного  события  с  помощью
передвижения точки сборки известно как воспоминание магов.
     Секунду он смотрел на меня, пытаясь понять, слышал ли я его.
     - Наши точки сборки постоянно перемещаются,  -  объяснил  он.  -  это
незаметное перемещение. Маги верят, что для передвижения  точки  сборки  в
определенные, точные позиции, они должны овладеть "намерением". А так  как
нет способа узнать, что является "намерением", маги позволяют своим глазам
приманивать его.
     - Все это совершенно непонятно для меня, - сказал я.
     Дон Хуан закинул руки за голову и лег на землю. Я сделал то же самое.
Наступила длинная пауза молчания. Ветер гнал облака. От их движения у меня
почти закружилась голова. И головокружение вдруг резко перешло в  знакомое
чувство тоски.
     Каждый раз, когда я был с доном  Хуаном,  я  чувствовал,  особенно  в
минуты покоя и тишины, подавляющее чувство отчаяния - тоски о чем-то, чего
я не мог описать. Когда я был один или в обществе других людей, я  никогда
не  имел  этого  чувства.  Дон  Хуан  объяснял,   что   я   чувствовал   и
интерпретировал как тоску то, что на самом деле было  внезапным  движением
моей точки сборки.
     Когда дон Хуан заговорил, звук его голоса встряхнул меня, и я сел.
     - Ты должен вспомнить тот миг, когда твои глаза заблестели  в  первый
раз, - потому что в тот миг твоя точка сборки  достигла  места  отсутствия
жалости.  Вспомни,  как  безжалостность  овладела  тобой.   Безжалостность
заставляет блестеть глаза магов,  и  этот  блеск  выманивает  "намерение".
Каждое положение, достигнутое точкой сборки, выражается особым  блеском  в
глазах мага. А так как глаза мага обладают своей особой памятью, они могут
вызвать воспоминание любого положения через  особый  блеск,  причастный  к
этому положению.
     Он объяснил, что маги уделяют блеску  своих  глаз  и  своему  взгляду
огромное внимание, поскольку глаза напрямую соединены с "намерением".  Как
бы это ни звучало, но истина в том, что глаза только поверхностно  связаны
с миром повседневной жизни. На  более  глубоком  уровне  они  соединены  с
абстрактным. Я не представлял, как мои глаза  могут  снабдить  меня  таким
видом информации, и спросил об  этом.  Ответом  дон  Хуана  было  то,  что
возможности человека так велики и  таинственны,  что  маги,  вместо  того,
чтобы думать о них,  предпочитают  исследовать  их,  надеясь  когда-нибудь
понять хоть что-то.
     Я спросил его, влияет ли "намерение" на глаза обычного человека.
     - Конечно! - воскликнул он. - ты  все  знаешь.  Но  знаешь  на  таком
глубоком уровне,  что  это  безмолвное  знание.  У  тебя  нет  достаточной
энергии, чтобы объяснить это даже самому себе.
     - Обычный человек знает о своих глазах то же самое, но у него энергии
еще меньше, чем у тебя. Единственным  превосходством  магов  над  обычными
людьми является то, что они сберегли свою энергию, а  это  означает  более
точное и чистое звено, связующее с намерением. Естественно, это означает и
то, что они могут вспоминать по своей воле, используя блеск своих глаз для
передвижения их точки сборки.
     Дон Хуан остановил рассказ и уставился на меня пристальным  взглядом.
Я отчетливо почувствовал, как его глаза подводили, толкали  и  подтягивали
что-то неопределенное во мне. Я не  мог  уйти  из  под  его  взгляда.  Его
концентрация была так сильна, что фактически вызывала  во  мне  физическое
ощущение. Я чувствовал себя так, словно находился  в  печи.  И  совершенно
внезапно я заглянул внутрь. Это было ощущение, очень похожее  на  бытие  в
рассеянных мечтаниях, но с  необычным  сопровождающим  ощущением  сильного
осознания себя и отсутствия мыслей. Будучи в высшей мере  сознательным,  я
заглянул внутрь, в ничто.
     Огромными усилиями я вытянул себя оттуда.
     - Что ты со мной делаешь, дон Хуан?
     -  Иногда  ты   совершенно   невыносим,   -   сказал   он.   -   твоя
расточительность может взбесить кого угодно. Твоя точка сборки  находилась
в наиболее выгодном месте для того,  чтобы  вспомнить  все,  что  тебе  бы
захотелось, а что сделал ты? Ты позволил всему уйти, а потом  спрашиваешь,
что я с тобой делаю.
     Он помолчал некоторое время, а потом улыбнулся,  когда  я  вновь  сел
рядом с ним.
     - Но быть несносным - это, воистину, твой величайший плюс, -  добавил
он. - так что же я жалуюсь?
     Мы громко рассмеялись. Это была просто шутка.
     Годами ранее меня очень трогало и смущало огромное участие ко мне дон
Хуана. Я не мог себе представить, почему он был так добр ко  мне.  По  его
жизни было вполне очевидно, что во мне потребности  никакой  не  было.  Он
ничего от меня не ожидал. Но я был обучен через  болезненный  опыт  жизни,
что никто не бывает беспристрастным, и тем не  менее,  не  мог  предвидеть
того,  что  вознаграждение   дон   Хуана   может   сделать   меня   ужасно
встревоженным.
     Однажды я спросил дон Хуана в упор, довольно циничным тоном, что  ему
дает наше общение. Я сказал, что не могу догадаться об этом.
     - Ты ничего не поймешь, - ответил он.
     Его ответ разозлил меня. Я воинственно высказал ему, что глупцом себя
не считаю, и что он мог бы по крайней мере попробовать объяснить мне это.
     - Отлично, но я должен сказать, что, хотя ты  и  можешь  это  понять,
ответ тебе определенно не понравится, - сказал он с той  улыбкой,  которая
появлялась всегда, когда он хотел подшутить надо мной.  -  как  видишь,  я
просто хочу пощадить тебя.
     Я был пойман на крючок, и настаивал, чтобы он  рассказал  яснее,  что
имеется в виду.
     А ты уверен, что тебе захочется слушать правду? - спросил  он,  зная,
что я не скажу нет, даже если бы жизнь моя зависела от этого.
     - Конечно, я хочу слышать все, что ты можешь выложить  мне,  -  резко
ответил я.
     Он захохотал над этим, как над  забавной  шуткой,  и  чем  дольше  он
смеялся, тем большим становилось мое раздражение.
     - Я не вижу здесь ничего смешного, - сказал я.
     - Иногда основную истину нельзя подделать, - сказал  он.  -  основная
истина в таком случае  как  глыба  на  дне  огромной  кучи  вещей,  эдакий
краеугольный камень. Если мы жестко посмотрим на нижнюю глыбу,  нам  может
не понравиться результат. Я предпочел бы избежать этого.
     Он  снова  засмеялся.  Его  глаза,   сверкая   озорством,   казалось,
приглашали меня продолжать затронутую тему. И я  вновь  заявил,  что  хочу
знать, о чем он говорит. Мне хотелось казаться спокойным, но настойчивым.
     - Хорошо, если ты и вправду этого хочешь,  -  сказал  он  со  вздохом
человека, которому надоели  бесконечными  просьбами.  -  прежде  всего,  я
должен сказать, что все, что я делаю для тебя  -  я  делаю  бесплатно.  Ты
ничего мне не должен. И как ты знаешь, я безупречен с  тобой.  Причем  моя
безупречность с тобой не является  капиталовложением.  Я  не  ухаживаю  за
тобой в надежде, что когда я стану немощным, ты присмотришь за мной. Но  я
все же извлекаю некоторую неисчислимую выгоду из нашего  общения,  и  этот
вид вознаграждения безупречно имеет дело с той нижней глыбой, о которой  я
упоминал.  Но  извлеченная  мною  вещь  наверняка  или  будет   для   тебя
непонятной, или просто не понравится тебе.
     Он остановился и посмотрел на меня с дьявольским блеском в глазах.
     - Расскажи мне об этом, дон Хуан! -  воскликнул  я,  разъяренный  его
тактикой проволочек.
     - Мне бы хотелось, чтобы ты держал в уме то, что я  рассказываю  тебе
об этом по твоему настоянию, - сказал он, по-прежнему улыбаясь.
     Он сказал правду. Я был просто возмущен.
     - Если бы ты судил обо мне по моим действиям с тобой, - начал  он.  -
ты бы признал, что я образец  терпения  и  последовательности.  Но  ты  не
знаешь, что, достигая этого, я борюсь  за  безупречность,  которую  раньше
никогда не имел. Для того, чтобы проводить  с  тобой  время,  я  ежедневно
трансформирую себя, сдерживая себя благодаря ужасно мучительным усилиям.
     Дон Хуан был прав. Мне не понравилось то, что он сказал. Я  попытался
сохранить свое лицо и саркастически отпарировал удар.
     - Не такой уж я плохой, дон Хуан, - сказал я.
     Мой голос прозвучал неожиданно неестественно.
     - Да нет же, ты плохой, - сказал он довольно серьезно. - ты мелочный,
расточительный, упрямый, насильственный, раздражительный и  самодовольный.
Ты   угрюмый,   тяжелый    и    неблагодарный.    Твоя    способность    к
самоиндульгированию неистощима. И что хуже всего, у тебя есть  возвышенная
идея о себе самом, которая, кстати, ничем не подкреплена.
     - И если говорить честно,  одно  твое  присутствие  вызывает  во  мне
чувство, чем-то похожее на тошноту.
     Я хотел рассердиться. Я хотел протестовать и  выразить  недовольство,
что он не прав, говоря так обо мне, но не мог произнести ни одного  слова.
Я был уничтожен. Я оцепенел.
     Мой вид, после того, как я выслушал нужную истину, был таким, что дон
Хуана буквально ломало в приступах смеха, и я даже боялся, как  бы  он  не
задохнулся.
     - Я же говорил, что тебе это не понравится, или ты вообще  ничего  не
поймешь, - сказал он. - доводы  воина  очень  просты,  но  радикально  его
ухищрение. Воин считает редчайшей возможностью реализацию подлинного шанса
быть безупречным, несмотря на свои базовые  чувства.  Ты  даешь  мне  этот
уникальный шанс.
     Акт отдавания, свободно и безупречно, омолаживает меня и возобновляет
мое удивление. То, что я извлекаю  из  нашего  общения,  имеет  неоценимое
значение для меня. Я просто у тебя в долгу.
     Когда он посмотрел на меня, его глаза блестели, но уже без озорства.
     Дон Хуан начал объяснять то, что он делал.
     - Я нагваль, и передвигаю твою точку сборки  блеском  своих  глаз,  -
сказал он сухо. - глаза нагваля могут делать это. И это нетрудно. В  конце
концов, глаза всех живых существ могут передвигать точку сборки  кого-либо
еще, особенно если их глаза сфокусированы  на  "намерении".  В  нормальных
условиях, однако, глаза людей сфокусированы  на  мире,  выискивая  пищу...
Выискивая убежище... Он подтолкнул меня.
     - Выискивая любовь, - добавил он, и громко захохотал.
     Дон Хуан постоянно дразнил меня "выискиванием любви". Он все  не  мог
забыть наивный ответ, который я дал ему, когда он спросил меня, чего же  я
действительно ищу в жизни. Он подводил меня к признанию  того,  что  я  не
имею ясной цели, и буквально завыл от  смеха,  когда  я  сказал,  что  ищу
любовь.
     - Хороший охотник гипнотизирует свою жертву глазами, - продолжил  он.
- своим взглядом он передвигает точку сборки своей жертвы, и  все  же  его
глаза обращены на мир в поисках пищи.
     Я спросил его, могут ли маги гипнотизировать людей своим взглядом. Он
тихо хохотнул и сказал, что  на  самом  деле  я  хочу  знать,  могу  ли  я
гипнотизировать своим взглядом женщин, несмотря на то, что мои  глаза  уже
сфокусированы на мире в  поисках  любви.  Он  добавил  уже  серьезно,  что
предохранительным клапаном  магов  было  то,  что  со  временем  их  глаза
действительно фокусируются на "намерении", и их больше  не  интересует  их
гипнотическое воздействие на других людей.
     - Но магам, чтобы использовать  блеск  своих  глаз  для  передвижения
своей точки сборки или кого-либо еще, - продолжал он.  -  необходимо  быть
безжалостными. Вот поэтому они и знакомятся с той  особой  позицией  точки
сборки, которая называется местом отсутствия жалости. Это  особенно  верно
для нагвалей.
     Он  сказал,  что  каждый   нагваль   развивает   специфический   сорт
безжалостности наедине с самим собой. Он взял для  примера  мой  случай  и
сказал, что  благодаря  моей  неустойчивой  естественной  конфигурации,  я
представляюсь для видящих не как сфера светимости, составленная из четырех
шаров, вдавленных друг в друга - обычная структура нагваля, - а как сфера,
составленная только из трех сжатых шаров. Эта  конфигурация  автоматически
скрывает мою безжалостность за маской индульгирования и неряшливости.
     - Нагвали всегда вводят в заблуждение,  -  сказал  дон  Хуан.  -  они
производят впечатление того, что являются не теми, причем делают  это  так
совершенно, что все,  включая  тех,  кто  хорошо  знает  их,  верят  в  их
маскарад.
     - Я действительно не  понимаю,  неужели  ты  хочешь  сказать,  что  я
маскируюсь, дон Хуан? - запротестовал я.
     - Ты выдаешь себя за индульгированного,  расслабленного  человека,  -
сказал  он.  -  ты  создаешь  впечатление  щедрого  добряка   с   огромным
состраданием.  И  все  уверены  в  твоей  искренности.  Они   могут   даже
поклясться, что ты действительно такой.
     - Но я действительно такой!
     Дон Хуан скорчился от смеха.
     Направление беседы приняло оборот, который был  мне  не  по  душе.  Я
хотел двигаться только прямо, я ему возразил, что искренен во  всех  своих
поступках. Я требовал, чтобы он дал мне пример моей инаковости. Он сказал,
что я насильственно подсовываю людям свою неоправданную щедрость, давая им
доказательство моей непринужденности и открытости. Я  возразил,  что  быть
открытым - черта моей натуры. Он засмеялся и ответил, что если это так, то
почему я всегда требую, правда, не выражая  этого  вслух,  чтобы  люди,  с
которыми я имею дело, осознавали, что я  обманываю  себя.  Доказательством
служит то, что когда им не удается осознать мою маску, и они принимают мою
псевдо-слабость за чистую монету, я обрушиваю им на голову  свою  холодную
безжалостность, которую пытаюсь замаскировать.
     Его замечание вызвало во мне чувство  отчаяния,  так  как  я  был  не
согласен с ним. Но я молчал. Я не пытался доказать ему, что  я  обижен.  И
просто не знал, что делать, когда он встал и пошел прочь. Я остановил его,
схватив за рукав. Это было незапланированное движение какой-то части меня,
это она пугала меня и заставляла его смеяться. Он снова сел, изобразив  на
лице чувство удивления.
     - Мне не хочется показаться грубым, - сказал я, - но я должен  узнать
об этом больше, хотя это и расстраивает меня.
     - Заставь свою точку сборки двигаться, - посоветовал  он.  -  мы  уже
говорили о безжалостности раньше. Ну вспоминай же!
     Он смотрел на меня с искренним ожиданием, хотя и видел, что я  ничего
не могу вспомнить. Он снова заговорил об образах безжалостности  нагвалей.
Он сказал, что его собственный метод состоит в том, чтобы подвергать людей
порывам принуждения  и  отрицания,  скрываемым  за  обаянием  понимания  и
рассудительности.
     - А что собой представляют все эти объяснения, которые ты даешь  мне?
- спросил я. - неужели они результат истинной рассудительности  и  желания
помочь мне понять?
     - Нет, - ответил он. - они являются результатом моей безжалостности.
     Я  страстно  возразил,  что  мое  собственное  желание  понять   было
искренним. Он похлопал меня по плечу и объяснил, что  мое  желание  понять
действительно искренне, но вот великодушие и моя щедрость - напускные.  Он
сказал, что нагвали  маскируют  свою  безжалостность  автоматически,  даже
против своей воли.
     Пока я слушал его объяснения, у меня появилось  странное  ощущение  в
задней части моего мозга, что когда-то мы уже подробно останавливались  на
концепции безжалостности.
     - Я не рациональный человек, - продолжал он, взглянув мне в глаза.  -
я только кажусь им, поскольку моя  маска  очень  эффективна.  То,  что  ты
принимаешь за рассудительность, является моим  отсутствием  жалости.  Ведь
безжалостность
     - Это полное отсутствие жалости.
     - В твоем случае, поскольку ты  маскируешь  свое  отсутствие  жалости
великодушием и щедростью, ты кажешься легким и  открытым.  Хотя  на  самом
деле ты так же щедр, как я рассудителен. Мы  оба  с  тобой  мошенники.  Мы
совершенствуем искусство маскировки того факта, что не чувствуем жалости.
     Он  сказал,  что  полное  отсутствие  жалости  его  бенефактора  было
замаскировано за фасадом добродушного, практичного шутника с непреодолимой
потребностью подшутить над каждым, с кем он входил в контакт.
     - Маской моего бенефактора  был  счастливый,  спокойный  человек  без
мирских забот, продолжал дон Хуан. - но под всем этим, как и все  нагвали,
он был таким же холодным, как арктический ветер.
     - Но ты же не холодный, дон Хуан, - сказал я искренне.
     - Нет, я холодный, - настаивал он. - просто эффективность моей  маски
дает тебе ощущение теплоты.
     Он продолжал объяснять, что маска нагваля Элиаса состояла в доводящей
до бешенства дотошности относительно деталей и точности, которая создавала
ложное впечатление внимательности и основательности.
     Он  начал  описывать  поведение  нагваля  Элиаса.   Рассказывая,   он
по-прежнему смотрел на меня. И может быть из-за того, что  он  смотрел  на
меня так внимательно, я никак не мог сконцентрироваться на том, что он мне
говорил. Я сделал невероятное усилие, стремясь собрать свои мысли.
     Он  секунду  наблюдал  за  мной,  а  потом  вернулся   к   объяснению
безжалостности, но я больше не нуждался в его объяснении и сказал ему, что
вспомнил все, что он хотел - тот день, когда мои глаза блестели  в  первый
раз.  В  самом  начале  моего  ученичества  мне   удалось   самостоятельно
переменить свой уровень  сознания.  Моя  точка  сборки  достигла  позиции,
которую называли местом отсутствия жалости.



                          МЕСТО ОТСУТСТВИЯ ЖАЛОСТИ

     Дон Хуан сказал мне, что особой  необходимости  говорить  подробно  о
моем воспоминании нет, во всяком случае,  не  сейчас,  поскольку  разговор
используется только для подведения к  воспоминанию.  А  раз  точка  сборки
передвинулась, полное переживание проживается вновь. Еще  он  сказал,  что
для меня лучшим способом подойти к полному воспоминанию была прогулка.
     После этого мы встали и пошли очень медленно и  молчаливо  по  тропам
этих гор. Мы шли до тех пор, пока я не вспомнил все.
     Мы находились на окраине Гуаямоса, в Северной  Мексике,  по  пути  из
Ногалеса, штат Оризона, когда мне стало ясно, что с дон Хуаном  что-то  не
так. Уже час или больше того он был  необычно  молчалив  и  мрачен.  Я  бы
ничего и не подумал об этом, но потом, внезапно,  его  тело  бесконтрольно
задрожало. Его подбородок ударился о грудь, как будто мышцы шеи больше  не
удерживали тяжесть его головы.
     - Тебя затошнило от езды, дон Хуан? - спросил я в испуге.
     Но он ничего не отвечал и только тяжело дышал через рот.
     На первом этапе нашего путешествия, который занял несколько часов,  с
ним было все в порядке. Мы много говорили обо всем и ни о чем. А когда  мы
остановились в городе Санта Ана на заправку, он даже  немного  поотжимался
на капоте машины, разминая мышцы плеч.
     - Что с тобой, дон Хуан? - спросил я.
     Я почувствовал приступ беспокойства в животе.  Как  только  я  открыл
дверь машины со своей стороны, он вцепился в мою  руку  железной  хваткой.
Очень  тяжело  и  с  моей  помощью  дон  Хуан  выбрался  из  машины  через
водительское кресло. Очутившись на тротуаре, он, схватив мои плечи  обеими
руками, с трудом выпрямил свою спину. В зловещем молчании мы дотащились по
улице до ветхого строения, где находился ресторан.
     Дон Хуан всей тяжестью повис на моей руке.  Его  дыхание  было  таким
быстрым, а дрожь тела такой пугающей, что я  запаниковал.  Я  оступился  и
оперся о стену, удерживая наши тела  от  падения.  Мое  беспокойство  было
таким сильным, что я даже не мог думать. Я взглянул в его глаза. Они  были
тусклы. В них не было обычного блеска.
     Мы неуклюже ввалились в ресторан, и заботливый  официант,  бросившись
нам навстречу, помог дон Хуану.
     - Как ты себя чувствуешь сегодня? - крикнул он в ухо дон Хуану.
     Он фактически перенес дон Хуана от дверей к  столику,  усадил  его  и
потом куда-то исчез.
     - Ты знаешь его, дон Хуан? - спросил я, когда мы уселись.
     Не глядя на меня, он прошептал что-то неразборчивое. Я встал и  вышел
на кухню, разыскивая непоседливого официанта.
     - Ты знаешь старика, который со мной? - спросил я его, когда  наконец
наткнулся на него.
     - Да, конечно, я знаю его, - сказал он, своим видом показывая, что  у
него есть достаточно терпения,  чтобы  ответить  на  один  вопрос.  -  это
старик, которого мучают припадки.
     Такое заявление расставило все на свои места.  Теперь  я  знал,  что,
пока мы ехали, у дон Хуана случился легкий припадок. Здесь  ничего  нельзя
было сделать, чтобы избежать его,  но  я  чувствовал  себя  беспомощным  и
взволнованным. Чувство, что  едва  не  произошло  нечто  худшее,  вызывало
тошноту в моем желудке.
     Я вернулся к столику и молчаливо  сел.  Вдруг  все  тот  же  официант
возник перед нами с двумя  тарелками  свежих  креветок  и  двумя  большими
мисками с черепаховым супом. Мне пришло в голову,  что  либо  в  ресторане
обслуживают только креветками и черепаховым супом, либо  дон  Хуан,  бывая
здесь, заказывал только эти блюда.
     Официант закричал дон Хуану так громко, что  на  миг  заглушил  гомон
посетителей.
     - Надеюсь, тебе понравится твоя еда! - кричал он. - если я буду нужен
тебе, махни рукой. Я тут же подойду.
     Дон Хуан утвердительно кивнул головой, и  официант  скрылся,  ласково
похлопав его по спине.
     Дон Хуан ел с  жадностью,  улыбаясь  чему-то  про  себя.  Я  был  так
обеспокоен, что мысль о еде вызывала во мне только  тошноту.  Но  когда  я
достиг знакомого мне порога беспокойства, получилось так, что чем больше я
волновался, тем более голодным себя чувствовал. Я попробовал еду  и  нашел
ее невероятно вкусной.
     После  еды  я  почувствовал  себя  немного  лучше,  но  ситуация   не
изменилась и мое беспокойство не уменьшалось.
     Когда дон Хуан поел, он помахал рукой, подняв ее над головой. Тут  же
подскочил официант и протянул мне счет.
     Я заплатил ему, и он помог дон Хуану подняться. Он вывел его под руку
из ресторана и даже помог ему перейти через улицу и экспансивно попрощался
с ним.
     Мы с трудом дотащились до машины, дон Хуан  тяжело  опирался  на  мою
руку, пыхтя и останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы перевести
дыхание. Официант стоял в дверях, словно желая убедиться, что я не дам дон
Хуану упасть.
     Понадобилось две или три минуты, чтобы усадить дон хуана в машину.
     - Скажи, чем я могу помочь тебе, дон Хуан? - умолял я.
     - Разверни машину, - велел он запинающимся, едва слышным  голосом,  -
мне надо в другой конец города, в магазин. Там меня знают. Там мои друзья.
     Я сказал ему, что не имею понятия, о каком магазине он  говорит.  Дон
Хуан начал что-то шептать бессвязно, у него началась истерика. Он  яростно
бил ногами о пол машины и, надувая губы, сплевывал прямо себе на  рубашку.
Потом у него наверняка был момент ясного сознания. Я был ужасно расстроен,
наблюдая, с каким усилием он пытается привести в  порядок  свои  мысли.  В
конце концов ему удалось объяснить мне, где находится нужный магазин.
     Мой дискомфорт достиг наивысшего предела. Я боялся, что припадок  дон
Хуана окажется гораздо серьезнее, чем я  думал.  Мне  захотелось  вылечить
его, отвезти к родным или к его друзьям, но я не знал их. Я не  знал,  что
мне делать дальше. Я развернулся и поехал  к  магазину,  который,  как  он
сказал, был на другом конце города.
     Я подумывал о том, чтобы вернуться в ресторан и спросить у официанта,
не знает ли он родных дон Хуана. Я надеялся,  что  кто-нибудь  в  магазине
узнает его. Чем больше я размышлял о своем неловком положении, тем  больше
начинал жалеть себя. Дон Хуану приходил конец. У  меня  появилось  ужасное
чувство потери, чувство судьбы. Мне будет нехватать его. Но чувство потери
сходило на нет от досады, что при худшем исходе все заботы о нем  свалятся
на мои плечи.
     Я колесил почти час, высматривая магазин, и не  мог  найти  его.  Дон
Хуан признался, что, возможно, он ошибается, и что магазин  может  быть  в
другом городе. Вот тогда я полностью выдохся и понятия не имел о том,  что
делать дальше.
     В моем нормальном состоянии сознания  у  меня  всегда  было  странное
чувство, что я знаю гораздо больше, чем говорит мне мой  рассудок.  Теперь
же под влиянием его умственного кризиса я был уверен, не зная почему,  что
его друзья ждут дон Хуана где-то в мексике, хотя не знал, где именно.
     Мое изнеможение было более чем физическим. Это была  смесь  заботы  и
вины. Меня тревожило, что я связался с  хилым  стариком,  который,  как  я
теперь знал, по-видимому, был смертельно болен. И  я  чувствовал  вину  от
того, что оказался неверным ему.
     Я остановил машину около береговой черты. Потребовалось около  десяти
минут, чтобы вытащить дон Хуана из машины, мы пошли к  океану,  но  стоило
нам приблизиться к нему, как дон Хуан шарахнулся  в  сторону  и  отказался
идти дальше. Он шептал, что воды залива Гуаямос пугают его.
     Он повернулся и повел меня к большому квадрату - пыльной площади,  на
которой не было даже скамеек. Дон Хуан опустился на бордюру. Пылеуборочная
машина прошла мимо нас, вращая  стальными  щетками,  а  так  как  вода  не
увлажняла их, я задохнулся, кашляя, в облаке пыли.
     Ситуация настолько беспокоила меня, что в моем уме мелькнула мысль, а
не бросить ли мне его прямо здесь. Я даже смутился, осознав такую мысль, и
похлопал дон Хуана по спине.
     - Ты должен сделать усилие и сказать, куда мне везти тебя, - сказал я
мягко. - куда ты хочешь пойти со мной.
     - Я хочу, чтобы ты пошел к черту, -  ответил  он  ломаным,  скрипучим
голосом.
     Услышав его  ответ,  у  меня  появилось  подозрение,  что  дон  Хуан,
возможно, и не страдает от приступа, а просто переживает  какое-то  другое
разрушительное состояние, которое лишило его ума и сделало буйным.
     Внезапно он встал и  пошел  от  меня.  Я  отметил,  каким  слабым  он
выглядел. Он постарел за несколько часов. Присущая ему энергия иссякла,  и
теперь я видел перед собой ужасно старого и немощного человека.
     Я поспешил помочь ему. Волна огромной жалости затопила меня. Я увидел
себя  старым  и  слабым,  почти  неспособным   передвигаться.   Это   было
невыносимо. Я был готов заплакать, но не  за  дон  Хуана,  а  за  себя.  Я
поддерживал его за руку и молча пообещал, что буду присматривать  за  ним,
что бы там ни случилось.
     Я погрузился в мечтательные самосожаления, когда  вдруг  почувствовал
цепенящую силу пощечины. Прежде чем я пришел в себя от неожиданности,  дон
Хуан ударил меня по шее. Он стоял лицом ко мне, дрожа  от  бешенства.  Его
губы были полуоткрыты и бесконтрольно дрожали.
     - Кто ты? - крикнул он натянутым голосом.
     Он повернулся к куче зевак, которые собрались к этому времени.
     - Я не знаю, кто этот человек, - сказал он  им.  -  помогите  мне.  Я
одинокий старый индеец. А он чужак  и  хочет  убить  меня.  Они  все  ищут
одиноких старых людей и убивают их для удовольствия.
     Поднялся  шум  неодобрения.  Несколько  молодых,  здоровенных  парней
смотрели на меня с явной угрозой.
     - Что ты делаешь, дон Хуан? - спросил я его  как  можно  громче.  Мне
хотелось убедить толпу, что я с ним.
     - Я не знаю тебя, - закричал дон Хуан. - оставь меня в покое.
     Он повернулся к толпе и попросил  помочь  ему.  Он  просил  подержать
меня, пока не придет полиция.
     - Держите его, - кричал он. -  ну  кто-нибудь,  прошу  вас,  вызовите
полицию. Уж там знают, что делать с этим типом.
     У меня возник образ мексиканской тюрьмы.  Никто  не  узнает,  где  я.
Возможно,  пройдет  несколько  месяцев,  прежде  чем  кто-то  заметит  мое
исчезновение. Мысль об этом заставила меня действовать с какой-то  злобной
выдержкой. Я лягнул первого парня, который приблизился ко мне, и  бросился
наутек в  паническом  бегстве.  Я  знал,  что  бегу,  спасая  свою  жизнь.
Несколько парней погнались за мной.
     Пока я мчался к  главной  улице,  я  понял,  что  в  таком  маленьком
городке, как Гуаямос, полисмен должен наверняка  патрулировать  пешком  по
площади. Во всяком случае, в поле зрения не было ни одного, и прежде чем я
рванулся дальше, мне попался первый магазин на моем пути.  Я  притворился,
что интересуюсь антикварными вещами.
     Молодой человек, бежавший вслед за мной, шумно пронесся мимо меня.  Я
быстро придумал краткий план: купить как  можно  больше  вещей.  Я  должен
показаться людям в магазине обычным туристом. Потом я попрошу  кого-нибудь
помочь мне донести покупки до машины.
     Я так и сделал, выбрав то,  что  хотел.  Потом  заплатил  пареньку  в
магазине,  чтобы  он  помог  мне  донести  мои  пакеты,  но   стоило   мне
приблизиться к машине, как я увидел  дон  хуана,  стоявшего  возле  нее  в
окружении толпы. Он что-то рассказывал полицейскому, который делал записи.
     Все оказалось бесполезным. Мой план рухнул. К машине было не  пройти.
Я велел молодому пареньку оставить пакеты на тротуаре и сказал ему, что за
мной скоро должен под" ехать мой друг, который отвезет меня  в  гостиницу.
Паренек ушел, а я,  прикрываясь  пакетами,  которые  держал  перед  собой,
наблюдал за дон Хуаном и людьми вокруг него.
     Я видел, как полицейский проверил мои калифорнийские номерные  знаки,
и это меня окончательно убедило, что мне пришел конец. Обвинение безумного
старика было слишком  серьезным.  К  тому  же,  я  убегал,  а  это  только
подтверждало мою виновность в  глазах  полицейского.  Кроме  того,  я  был
уверен,  что  полицейский  не  поверит  мне  и  с  удовольствием  арестует
иностранца.
     Я стоял в подворотне, наверное, целый час. Полицейский ушел, но толпа
по-прежнему окружала дон  Хуана,  который  что--о  кричал  и  взволнованно
размахивал руками. Я был далеко и не мог расслышать того, что он  говорил,
но вполне представлял суть его быстрых и нервных выкриков.
     Мне позарез нужен был другой план. Я решил остановиться в гостинице и
переждать там пару дней, а уж потом рискнуть  и  добраться  до  машины.  Я
подумывал вернуться в магазин и вызвать там такси. Я  никогда  не  нанимал
такси в Гуаямосе и понятия не имел, есть ли оно тут вообще.  Но  мой  план
рухнул тут же, как только я понял, что если в полиции служат не дураки,  а
рассказ дон Хуана принят серьезно, они наверняка проверят  все  гостиницы.
Может быть, полицейский, оставив дон Хуана, уже этим и занимается.
     В уме появилась другая мысль - отправиться на  автобусную  станцию  и
дождаться автобуса в какой-нибудь город у международной границы. Или любой
другой автобус, лишь бы уехать из Гуаямоса. Я тут же отбросил и эту  идею.
Конечно  же,  дон  Хуан  дал  мои  данные  полицейскому,  и  полиция   уже
предупредила всех на автобусной станции.
     Мой ум был охвачен слепой паникой. Я постарался  чаще  дышать,  чтобы
успокоить свои нервы.
     Я  заметил,  что  толпа  возле  дон   Хуана   начинает   расходиться.
Полицейский вернулся с коллегой, и они медленно двинулись к концу улицы. В
этот миг я почувствовал внезапное бесконтрольное желание. Было так,  будто
мое тело отсоединилось от моего мозга. Я пошел  к  своей  машине,  неся  с
собой все пакеты. Без малейшего страха или следов  беспокойства  я  открыл
багажник, сложил туда пакеты, затем открыл водительскую дверь.
     Дон Хуан стоял на тротуаре возле машины, рассеянно наблюдая за  мной.
Я взглянул на него с совершенно не свойственной мне холодностью. Никогда в
жизни у меня не было такого чувства. Я не чувствовал  ненависти  или  даже
гнева. Я даже не сердился на него. Это чувство не было  ни  смирением,  ни
терпением. И уж конечно, оно не было добротой. Скорее  это  было  холодное
безразличие, пугающее отсутствием жалости. В этот миг меня  совершенно  не
заботило, что случится с дон Хуаном или  со  мной.  Дон  Хуан  встряхнулся
верхней частью тела, как собака после купания. И тут же, словно  все  было
только плохим сном, он вновь превратился в человека, которого я  знал.  Он
быстро вывернул наизнанку  свою  куртку.  Это  была  какая-то  двухлицевая
куртка, бежевая с одной стороны и черная с другой. Теперь он  был  одет  в
черную куртку. Дон Хуан бросил свою соломенную шляпу в машину и  аккуратно
пригладил свои волосы. Он  вытащил  воротничок  рубашки  поверх  воротника
куртки, и это тут же сделало его гораздо моложе. Ни слова  не  говоря,  он
помог мне сложить оставшиеся пакеты в машину.
     Когда оба полицейских бросились к нам,  дуя  что  есть  мочи  в  свои
свистки, привлеченные  стуком  дверей  машины,  дон  Хуан  очень  проворно
побежал им навстречу. Он внимательно выслушал их и заверил, что  им  не  о
чем беспокоиться. Он объяснил, что они, по-видимому, встретили  его  отца,
слабого старого индейца, который страдал умственной недостаточностью. Пока
он рассказывал им все это, дон Хуан то открывал, то закрывал двери машины,
как бы проверяя замки. Он перенес пакеты из багажника на  заднее  сидение.
Его подвижность и юношеская  сила  были  полной  противоположностью  вялым
движениям старика, который был здесь несколько минут назад. Я знал, что он
все это делает для того полицейского, который видел  его  раньше.  На  его
месте я бы и секунды  не  сомневался,  что  передо  мной  стоит  сын  того
умалишенного старика-индейца.
     Дон Хуан назвал им ресторан, где они могут узнать  про  его  отца,  а
потом без слов и всякого стыда сунул им взятку.
     Я  даже  не  потрудился  что-либо  объяснить   полицейскому.   Что-то
вынуждало меня чувствовать себя твердым, холодным, деловым и безмолвным.
     Мы молча влезли в машину. Полицейский не спрашивал  меня  ни  о  чем.
Казалось, он слишком устал, чтобы заниматься опросом. Мы двинулись вперед.
     - Что за  ерунду  ты  вытворял  здесь,  дон  Хуан?  -  спросил  я,  и
холодность моего тона удивила меня.
     - Это был первый урок по безжалостности, - ответил он.
     Дон Хуан заявил,  что  по  пути  в  Гуаямос  он  предупредил  меня  о
предстоящем уроке по безжалостности. Я признался, что не  обратил  на  это
внимания, так как считал, что мы просто беседуем друг с другом,  скрашивая
монотонность езды.
     - Я никогда просто так не беседую, - строго сказал он.  -  ты  должен
знать, что было потом. После полудня я создал  ситуацию,  необходимую  для
того, чтобы сдвинуть твою точку сборки в позицию,  где  исчезает  жалость.
Эта позиция известна как место отсутствия жалости.
     - Проблема, которую решают маги, - продолжал он, - состоит в том, что
место отсутствия  жалости  может  быть  достигнуто  только  с  минимальной
помощью. Нагваль создает  сцену,  но  точку  сборки  должен  сдвинуть  сам
ученик.
     -  Сегодня  ты  сделал  это.  Я  помог  тебе,   возможно,   несколько
драматично, сдвинув твою точку сборки в особую позицию, которая превратила
меня в немощного и непредсказуемого старика. Я не  просто  действовал  как
старый и немощный человек. Я был им.
     Озорной огонек в его глазах подсказал мне, что он  наслаждается  этим
моментом.
     - Совершенно необязательно было поступать именно так, - продолжал он.
- я мог бы заставить тебя  сдвинуть  точку  сборки  и  без  такой  жесткой
тактики, но видишь,  не  удержался.  Поскольку  эта  ситуация  никогда  не
повторится вновь, мне хотелось узнать, смогу ли  я  действовать  так,  как
действовал мой бенефактор. Поверь мне, я удивлялся себе не меньше, чем ты.
     Я почувствовал себя до невероятности легко. Я без труда  принял  все,
что он сказал мне. И не было вопросов, я понял все и  не  нуждался  в  его
объяснениях.
     Потом он сказал то, что я уже знал, но  не  мог  выразить  в  словах,
потому что не мог найти  подходящего  выражения,  чтобы  описать  это.  Он
сказал, что все, выполняемое магами, есть движения точки сборки,  а  такие
движения управляются количеством энергии, которое маги вкладывают  в  свои
команды.
     Я упомянул дон Хуану, что знал все это, и  даже  больше  того.  А  он
ответил, что внутри каждый  человек  является  гигантским,  темным  озером
безмолвного знания, которое каждый из нас интуитивно чувствует. Он  сказал
мне, что я могу интуитивно чувствовать  его  немного  яснее,  чем  обычный
человек, благодаря своей вовлеченности на путь воина.  Потом  он  добавил,
что маги - единственные существа на земле, которые  преднамеренно  выходят
за интуитивный уровень, обучаясь двум трансцендентальным вещам: во-первых,
постигая существование точки сборки, и во вторых, заставляя  точку  сборки
двигаться.
     Он подчеркивал снова и снова, что наиболее сложным  знанием,  которым
обладали маги, был наш потенциал чувствующих существ и  знание  того,  что
содержание восприятия зависит от положения точки сборки.
     В  этот  момент  я  начал   переживать   уникальное   затруднение   в
концентрации на том, о чем он говорил, не потому, что был чем-то  отвлечен
или утомлен, но потому, что мой  ум  сам  по  себе  начал  играть  в  игру
предвосхищения его слов, словно какая-то неизвестная часть меня безуспешно
пыталась найти слова, которые были бы адекватны мыслям. И  пока  дон  Хуан
говорил,  я  чувствовал,  что  могу  предсказать,  как  он   выразит   мои
собственные безмолвные мысли. Я вздрогнул, осознав, что его выбор  слов  в
любом случае был лучше, чем мой. Но предвосхищение его фраз уменьшало  мою
концентрацию.
     Я резко прижался к краю дороги. И правда, впервые в жизни у меня было
ясное знание  дуализма  во  мне,  как-будто  внутри  меня  находились  две
совершенно  отдельные  части.  Одна  была  очень   старой,   спокойной   и
безразличной. Она была тяжелой, темной и связанной с чем-то еще. Эта часть
во мне не волновалась ни о чем, потому что  она  была  одинакова  со  всем
остальным. Она пользовалась всем без ожиданий. Другая часть была  светлой,
новой,  пушистой  и  возбужденной.  Она  была  нервной  и   быстрой.   Она
волновалась о себе, так как  была  ненадежной  и  не  пользовалась  ничем,
просто потому, что не обладала способностью связывать себя с чем-либо. Она
была одинока и уязвима, располагалась на поверхности. Это была  часть,  из
которой я смотрел на мир.
     Я преднамеренно осмотрелся из этой части. Куда  бы  я  не  посмотрел,
везде были обширные  возделанные  земли.  И  эта  ненадежная,  пушистая  и
обеспокоенная часть меня  была  схвачена  между  гордостью  за  трудолюбие
человека и грустью от  зрелища  великолепной  древней  сонорской  пустыни,
переходившей в опрятную картину пашни и культивированных растений.
     Старая, темная, тяжелая часть меня ни о чем не волновалась. И эти две
части вступили в спор. Пушистая часть хотела взволновать тяжелую часть,  а
та, наоборот,  хотела  остановить  волнение  легкой  части  и  научить  ее
пользоваться и наслаждаться.
     - Почему ты остановился? - спросил дон Хуан.
     Его голос вызвал реакцию, но было бы  неточным  сказать,  что  это  я
прореагировал. Звук его  голоса,  казалось,  укреплял  пушистую  часть,  и
внезапно я узнал самого себя.
     Я описал дон Хуану осознание своего дуализма.  Как  только  он  начал
объяснять это в терминах позиции точки сборки, я потерял  свою  твердость.
Пушистая часть стала такой же пушистой, какой была  в  тот  миг,  когда  я
заметил мою двойственность, и я вновь знал все, что мне объяснял дон Хуан.
     Он говорил, что,  когда  точка  сборки  движется  и  достигает  места
отсутствия жалости, позиции рациональности и здравого  смысла  ослабевают.
Ощущение, которое я  имел  о  старой,  темной,  молчаливой  стороне,  было
взглядом того, что предшествовало разуму.
     - Я точно знал, о чем ты говорил, - сказал я ему, - я  знаю  огромное
количество вещей, но не могу высказать  то,  что  знаю.  Я  не  знаю,  как
начать.
     - Я уже упоминал тебе об этом, - объяснил он. - то, что ты  переживал
и называл дуализмом, является  взглядом  из  другой  позиции  твоей  точки
сборки. Из этой позиции ты смог почувствовать древнюю сторону человека.  А
то, что знает древняя сторона  человека,  называется  безмолвным  знанием.
Именно это знание ты и не можешь выразить.
     - А почему не могу? - спросил я.
     -  Потому  что,  чтобы  выразить  его,  тебе  необходимо  владеть   и
пользоваться непомерным количеством энергии, -  ответил  он.  -  в  данный
момент ты еще не накопил ее.
     - Безмолвное знание есть у каждого из нас,  -  продолжал  он.  -  это
полнейшее мастерство, полнейшее знание обо всем. Но это еще не значит, что
нельзя говорить о том, что знаешь.
     - Маги верят, что когда человек осознает то, что он  знает,  и  хочет
быть сознательным к тому, что он знает, он теряет из поля зрения  то,  что
он знал. Это безмолвное знание, которое ты не в силах описать, конечно же,
является "намерением", духом, абстрактным. Ошибка человека в том,  что  он
хочет знать его прямо, так, как он знает повседневную жизнь. И чем  больше
он того хочет, тем более эфемерным становится знание.
     - Ты простыми словами скажи, что это значит? - попросил я.
     - Это значит, что человек отказывается  от  безмолвного  знания  ради
мира разума, - ответил он. - чем больше он цепляется за  мир  разума,  тем
более эфемерным становится "намерение".
     Я завел машину, и мы двинулись в полном молчании. Дон Хуан больше  не
показывал мне дорогу и не объяснял, как надо ехать - что он  часто  делал,
стараясь раздразнить мою собственную  важность.  У  меня  не  было  ясного
представления о том, куда надо ехать, но что-то внутри меня знало и это. Я
позволил этой части взять руководство на себя.
     Поздним вечером мы под" ехали к большому  дому,  который  группа  дон
Хуана имела в сельской местности штата Синалса в Северо-западной  Мексике.
Наше путешествие, казалось, вообще не потребовало много времени. Я не  мог
вспомнить подробности нашей поездки. Все, что я знал о ней, пожалуй,  было
то, что мы ни о чем не говорили.  Дом  казался  пустым.  Не  было  никаких
признаков, что в нем жили люди. Но я знал, что друзья дон Хуана  находятся
в доме. Я чувствовал их присутствие, хотя и не видел их.
     Дон Хуан зажег керосиновые  лампы,  и  мы  сели  за  массивный  стол.
Казалось, что дон Хуан собирается  поесть.  Мне  было  интересно,  что  он
скажет или сделает, но в этот момент бесшумно вошла женщина и поставила на
стол большую тарелку с едой. Я не был готов к ее появлению,  и  когда  она
вышла из темноты на свет, как бы возникнув из  ниоткуда,  я  непроизвольно
открыл рот.
     - Не пугайся,  это  я,  Кармела,  -  сказала  она  и  исчезла,  вновь
растворившись в темноте.
     А я все сидел с открытым ртом. Дон Хуан захохотал  так  сильно,  что,
мне кажется, все, кто был в доме, услышали его. Я думал,  что  они  придут
сюда, но никто не появился.
     Я попробовал есть, но голодным не был. Тогда  я  начал  размышлять  о
женщине. Я не знал ее. То есть я почти узнал ее, но  я  не  мог  заставить
свое воспоминание подняться из  тумана,  который  окутывал  мои  мысли.  Я
яростно боролся с самим собой, проясняя свой ум, а когда почувствовал, что
на это потребуется слишком много энергии, то просто сдался.
     Сразу после того, как я прервал  свое  размышление  о  ней,  я  начал
переживать странное, цепенящее беспокойство. Сначала мне казалось, что это
темный, массивный дом и безмолвие в нем и вокруг него  угнетали  меня.  Но
потом моя тоска выросла до невероятных размеров, особенно когда я  услышал
слабый собачий лай вдалеке. На миг мне показалось, что  мое  тело  вот-вот
должно взорваться. Дон Хуан немедленно вмешался. Он  подскочил  ко  мне  и
начал давить мне на спину,  пока  она  не  затрещала.  Давление  на  спину
немедленно вызвало облегчение.
     Когда я успокоился, то понял, что  вместе  с  беспокойством,  которое
почти уничтожило меня, я потерял ясное чувство знания обо всем.  Я  больше
не мог предвещать того, как дон Хуан выразит словами то, что я знал.
     А дон Хуан тем временем начал очень своеобразное объяснение.  Сначала
он сказал, что причина беспокойства, заставшего меня врасплох с  быстротой
молнии, заключалась во внезапном движении  моей  точки  сборки,  вызванным
неожиданным появлением Кармелы и моей неизбежной попыткой передвинуть свою
точку сборки в то место, где я мог бы вспомнить ее полностью.
     Он посоветовал мне воспользоваться идеей периодических атак  того  же
типа беспокойства, и благодаря  этому  поддерживать  движение  моей  точки
сборки.
     - Любое движение точки сборки подобно умиранию, - сказал он. - все  в
нас становится несвязным, а потом присоединяется к  источнику  огромнейшей
силы. Это увеличение энергии чувствуется как уничтожение беспокойства.
     - И что же мне делать, когда это случится? - спросил я.
     Ничего, - ответил он. - просто жди. Вспышка энергии  пройдет.  Опасно
не знать, что может случиться с тобой. А когда ты  знаешь  -  это  уже  не
реальная опасность.
     Потом он рассказал о древних  людях.  Он  сказал,  что  древние  люди
знали, и даже более прямым образом, что делать и как  лучше  обходиться  с
этим.  Но  поскольку  они  все  выполняли  очень  хорошо,  у  них   начало
развиваться  чувство  самости,  которое  дало  им  веру,  что  они   могут
предсказывать  и  планировать  действия,  которые  были   нужны   им   для
использования.  Так  появилась  идея  об   индивидуальном   "я",   и   это
индивидуальное  "я"  начало  определять  природу  и   сферу   человеческих
поступков.
     А когда чувство индивидуального  "я"  стало  сильнее,  люди  потеряли
естественную связь  с  безмолвным  знанием.  Современный  человек,  будучи
наследником такого развития, теперь находит себя так безнадежно  удаленным
от источников всего, что все, что бы он ни делал, выражает его отчаяние  в
яростных и циничных актах самоуничтожения. Дон Хуан утверждал, что причина
отчаяния и цинизма человека  заключена  в  небольшом  остатке  безмолвного
знания, который остался  у  него,  и  этот  остаток  совершает  две  вещи:
во-первых, он дает человеку представление о его древней связи с источником
всего, и во-вторых, создает у человека чувство, что без этой связи у  него
не будет надежды на мир, удовлетворение и успех.
     Мне показалось, что я поймал дон Хуана на противоречии. Я указал ему,
что он говорил мне когда-то, что борьба является  естественным  состоянием
воина, тогда как мир был аномалией.
     - Это верно, - признался он. - но борьба для воина не означает  актов
индивидуальной или коллективной глупости или бессмысленного насилия. Война
для воина является тотальной борьбой  против  этого  индивидуального  "я",
которое лишает человека его силы.
     Затем  дон  Хуан  сказал,  что  сейчас  самое  время   поговорить   о
безжалостности - наиболее основной  предпосылке  магии.  Он  рассказал  об
открытии магов, что любое  движение  точки  сборки  означает  удаление  от
излишнего интереса к индивидуальному  "я",  который  отличает  современных
людей. Он продолжал говорить, что маги верят в существование позиции точки
сборки,  которая  делает   человека   убийственным   эгоистом,   полностью
вовлеченным  в  свой  образ  самого  себя.  Потеряв  надежду  когда-нибудь
вернуться к источнику всего, человек ищет  утешения  в  своей  самости.  А
поступая так, он все сильнее и сильнее фиксирует свою точку сборки  в  той
самой позиции, которая увековечивает его образ самого себя. Поэтому  можно
с уверенностью сказать, что любое движение  точки  сборки  удаляет  ее  от
привычной  позиции,  а  это  в  свою  очередь  приводит  к   удалению   от
самоотражения человека и его спутника -  собственной  важности.  Дон  Хуан
описывал собственную важность как силу, порожденную  человеческим  образом
самого себя.  Он  повторял,  что  именно  эта  сила  держит  точку  сборки
фиксированно там, где она находится в настоящее  время.  По  этой  причине
напор пути воина свергает с пьедестала собственную важность.  И  все,  что
делают маги, направлено на достижение этой цели.
     Он объяснил, что маги срывают маску с собственной важности и находят,
что это самосожаление, замаскированное подо что-то еще.
     - Возможно, это не очень звучит, но  зато  правда,  -  сказал  он.  -
Самосожаление - это реальный враг и источник  человеческих  несчастий.  Не
имея жалости к себе, человек не позволит себе быть схваченным  собственной
важностью. Но если сила собственной важности  имеет  место,  она  образует
свой  собственный  импульс.  И  это,  по-видимому,  независимое   свойство
собственной важности придает ей ложное чувство ценности.  Его  объяснение,
которое  я  при  нормальных  обстоятельствах  нашел  бы  невразумительным,
показалось мне очень убедительным. Но из-за двойственности во мне, которая
все еще имела место, оно казалось немного упрощенным. Дон  Хуан  устремлял
свои мысли и слова на определенную цель. И я, в моем нормальном  состоянии
сознания, как раз и был этой целью.
     Он продолжил свое объяснение, сказав, что  маги  абсолютно  убеждены,
что, перемещая свои точки сборки с  их  привычной  позиции,  мы  достигаем
состояния бытия, которое может быть названо только  безжалостностью.  Маги
знают, благодаря своим практическим действиям, что  как  только  их  точки
сборки смещаются,  их  собственная  важность  разлетается  в  клочья.  Без
привычного  положения  их  точек  сборки  образ  личного  "я"  больше   не
подтверждается. А без тяжелой фокусировки на образе самих себя они  теряют
и жалость к себе и собственную важность. Поэтому маги правы,  говоря,  что
собственная важность - это просто замаскированное самосожаление.
     Затем он взял мое послеобеденное переживание и проследил его  шаг  за
шагом. Он заявил, что нагваль в своей роли лидера  или  учителя  проявляет
себя в наиболее деловой, и в то же время в  наиболее  безупречной  манере.
Поскольку он не в  силах  рационально  планировать  ход  своих  поступков,
нагваль всегда позволяет определять свой курс духу. Например,  сказал  дон
Хуан, он сам не планировал, что ему следует делать, пока дух  не  дал  ему
знак, когда ранним утром мы завтракали  в  Ногалесе.  Он  посоветовал  мне
восстановить это событие и рассказать ему, что я вспомнил.
     Я припомнил, что во время завтрака я был очень смущен,  так  как  дон
Хуан подшучивал надо мной.
     - Подумай об официантке, - посоветовал дон Хуан.
     - Все, что я могу вспомнить о ней, это то, что она была очень грубой.
     - Но что она делала? - настаивал он. - что она  делала,  пока  ждала,
когда мы сделаем заказ?
     После секундной паузы  я  вспомнил,  что  она  была  суровой  на  вид
девушкой, которая кинула мне меню и стояла, почти касаясь меня,  молчаливо
требуя, чтобы я поторопился сделать заказ.
     Пока девушка ждала, нетерпеливо постукивая ногой о пол, она  заколола
шпилькой свои длинные черные волосы - и перемена  была  изумительной.  Она
стала выглядеть  более  привлекательной,  более  зрелой.  Меня  откровенно
потрясла перемена в  ней.  Фактически,  из-за  этого  я  даже  не  обращал
внимания на ее плохие манеры.
     - Это было  предзнаменование,  -  сказал  дон  Хуан.  -  суровость  и
трансформация представляли собой знак духа.
     Он сказал, что его первым действием, как нагваля, было дать мне знать
о  своих  намерениях.  Поэтому  он  сказал  мне  очень  ясным  языком,  но
исподтишка, что хочет дать мне урок по безжалостности.
     - Ну, вспоминай же, - попросил он. -  я  заговорил  с  официанткой  и
старой дамой за соседним столиком.
     Понукаемый им, я вспомнил,  что  дон  Хуан  фактически  флиртовал  со
старой женщиной и грубой официанткой. Он болтал с ними  почти  все  время,
пока я ел. Он рассказывал им идиотски смешные истории о  взяточничестве  и
коррупции в правительстве, пересыпая это анекдотами о фермерах, приехавших
в город. Потом  он  спросил  официантку,  была  ли  она  американкой.  Она
сказала, что нет, и засмеялась. Дон Хуан заметил, что  это  очень  хорошо,
поскольку я был мексикано-американец, который живет в поисках любви. И что
я могу начать любовь прямо  здесь,  особенно  проглотив  такой  прекрасный
завтрак.
     Женщины расхохотались. Мне  показалось,  что  они  смеются  над  моим
смущением. Дон Хуан сказал им, причем очень серьезно, что я направляюсь  в
мехико, чтобы отыскать  жену  для  себя.  Он  спросил,  не  знают  ли  они
какую-нибудь честную, скромную, целомудренную девушку, которая  хотела  бы
выйти замуж и  не  была  бы  слишком  требовательной  в  вопросах  мужской
красоты. Он представился моим сватом.
     Женщины чуть не падали от хохота. Я был ужасно раздосадован. Дон Хуан
повернулся к официантке и спросил, не хочет ли она выйти  замуж  за  меня.
Она ответила, что помолвлена. Мне показалось, что она  приняла  слова  дон
Хуана за чистую монету.
     - Почему ты не даешь ему говорить самому за себя? -  спросила  старая
дама у дон Хуана.
     - У него дефект речи, - ответил он. - мальчик ужасно заикается.
     Официантка заметила, что я говорил вполне нормально, когда  заказывал
завтрак.
     О! Ты очень наблюдательна, - сказал дон Хуан. - он говорит  нормально
только тогда, когда заказывает пищу. Я говорил ему, и не раз, что если  он
хочет научиться говорить нормально, ему надо стать  безжалостным.  Я  даже
привел его сюда, чтобы дать ему несколько уроков по безжалостности.
     - Бедный малый, - вздохнула старая женщина.
     - Ладно, нам, наверное,  лучше  собираться  в  путь,  если  мы  хотим
сегодня найти любовь для него, - сказал дон Хуан, вставая и раскланиваясь.
     - Вы так серьезно подходите к этому сватовству,  -  заметила  молодая
официантка дон Хуану.
     - Держу пари, - ответил он. - я сумею помочь ему  в  том,  в  чем  он
нуждается, и  он  сможет  пересечь  границу  и  достичь  места  отсутствия
жалости.
     Мне подумалось, что дон Хуан называет местом отсутствия  жалости  или
брак, или сша. Я  засмеялся  этой  метафоре,  и  вдруг  начал  так  ужасно
заикаться, что напугал  женщин  до  полусмерти,  а  дон  Хуан  истерически
захохотал.
     - Мне обязательно надо было заявить тебе о своей цели, -  сказал  дон
Хуан, продолжая свое объяснение. - я сделал  это,  но  обвел  тебя  вокруг
пальца, как только мог.
     Он сказал, что с того момента, как дух манифестирует себя, каждый шаг
ведет к своему удовлетворительному завершению с  абсолютной  легкостью.  И
моя точка сборки достигла места отсутствия жалости,  когда  под  давлением
его  трансформации  она  была  вынуждена  оставить  свое  привычное  место
самоотражения.
     - Позиция самоотражения, - сказал дон Хуан. - вынуждает точку  сборки
собирать мир фальшивого  сострадания,  но  вполне  реальной  жестокости  и
самососредоточения. В этом мире единственно реальными  чувствами  являются
те, которые удобны тому, кто их переживает.
     -  Для  мага  безжалостность   -   не   жесткость,   не   жестокость.
Безжалостность  -  это  противоположность  самосожалению   и   собственной
важности. Безжалостность - это трезвость.



                         5. ТРЕБОВАНИЯ "НАМЕРЕНИЯ"


                      РАЗРУШЕНИЕ ЗЕРКАЛА САМООТРАЖЕНИЯ

     Ночь мы провели на том месте,  где  я  воссоздал  мое  переживание  в
Гуаямосе. В течение этой ночи, благодаря тому, что моя точка  сборки  была
податлива, дон Хуан помог мне достичь новых позиций, которые тут же  стали
смутными пятнами забвения. На следующий день я уже  не  мог  вспомнить  ни
того, что случилось, ни того, что я понял, и все же  у  меня  было  острое
ощущение, что я имел странные переживания. Дон Хуан  согласился,  что  моя
точка сборки передвигалась свыше его ожиданий, но отказался дать мне  даже
намек на то, что я делал. Его единственное замечание состояло в  том,  что
однажды я смогу все восстановить заново.
     Около полудня мы продолжили под" ем на вершины. Мы шагали  молча,  не
останавливаясь до позднего вечера. Когда мы медленно взобрались на пологий
горный хребет, дон Хуан внезапно заговорил. Я ничего не понял из того, что
он мне сказал. Он повторил это несколько раз, прежде чем я понял,  что  он
хочет остановиться на широком уступе, который было видно с того места, где
находились мы. Он объяснил  мне,  что  там  мы  будем  защищены  от  ветра
валунами и большими, ветвистыми кустами.
     - Скажи мне, какое место  на  уступе  будет  лучшим  для  нас,  чтобы
провести там всю ночь? - спросил он.
     Прежде, когда мы только поднимались,  я  разглядел  почти  незаметный
уступ. Он виделся как пятно темноты на поверхности горы.  Я  различал  его
очень быстрым взглядом. Теперь, когда дон Хуан  спрашивал  мое  мнение,  я
обнаружил пятно еще большей  темноты,  почти  черное,  на  нижней  стороне
уступа. Темный уступ и почти черное пятно  на  нем  не  вызывали  никакого
чувства страха или беспокойства.  Я  чувствовал,  что  мне  нравится  этот
уступ. И мне еще больше нравилось его темное пятно.
     - Это пятно, вон там, очень темное, но оно нравится мне, - сказал  я,
когда мы достигли уступа.
     Он согласился, что это лучшее место, чтобы  просидеть  всю  ночь.  Он
сказал, что это место обладает особым уровнем  энергии,  и  что  ему  тоже
нравится его приятная темнота.
     Мы направились  к  каким-то  выступающим  скалам.  Дон  Хуан  очистил
площадь около валунов, и мы сели спина к спине.
     Я рассказал ему, что с одной стороны выбор этого пятна был счастливой
догадкой, хотя с другой - я не отрицал и  тот  факт,  что  заметил  его  с
помощью глаз.
     - Не могу сказать, что ты заметил его исключительно с помощью глаз, -
ответил он. - все немного сложнее, чем ты думаешь.
     - Что ты этим хочешь сказать, дон Хуан? - спросил я.
     - Я хотел сказать, что у тебя есть способности, которые  ты  пока  не
осознал, - ответил он. -  но  поскольку  ты  ужасно  небрежен,  ты  можешь
думать, что все замеченное тобой является обычным чувственным восприятием.
     Он сказал, что если я не верю ему, он  отправится  со  мной  вновь  к
подножию горы и докажет, что он прав. Дон  Хуан  предсказывал,  что  я  не
смогу увидеть темный выступ, просто разыскивая его взглядом.
     Я страстно заявил, что не имею причин, чтобы сомневаться в  нем.  Мне
не хотелось спускаться с горы.
     Он настаивал на спуске. Я думал, что он просто хочет подразнить меня.
И даже расстроился, когда до меня дошло, что, возможно, он говорит  вполне
серьезно. Дон Хуан громко захохотал и даже задохнулся от смеха.
     Затем он осветил тот факт, что все животные способны находить в своем
окружении места с особым уровнем энергии. Большинство животных боятся этих
мест и избегают их. Исключением были горные львы и койоты, которые лежат и
даже спят в таких местах, когда  они  оказываются  рядом.  И  только  маги
преднамеренно ищут такие места из-за их эффектов.
     Я спросил его, что это за эффекты.  Он  сказал,  что  подобные  места
создают неощутимые выбросы бодрящей энергии. Он  подчеркнул,  что  обычный
человек, живущий в нормальной обстановке, может отыскать такие пятна, хотя
и не осознает того, что нашел их, как не осознает и их эффекта.
     - А как он знает, что нашел их? - спросил я.
     - Он никогда не узнает об этом, - ответил он.  -  маги,  наблюдая  за
передвижениями людей по  исхоженным  тропам,  вскоре  заметили,  что  люди
всегда устают и отдыхают справа от пятна с положительным уровнем  энергии.
Если, с  другой  стороны,  они  пересекают  место  с  вредоносным  потоком
энергии, они становятся нервными и торопливыми. Если  ты  спросишь  их  об
этом, они скажут тебе,  что  торопятся  преодолеть  это  место,  поскольку
чувствуют себя возбужденными. Но  все  как  раз  наоборот  -  единственное
место, которое возбуждает их - это то, где они чувствуют себя усталыми.
     Он сказал, что маги могут находить такие пятна, различая  всем  своим
телом мельчайшие всплески энергии в своем  окружении.  Повышенная  энергия
магов, извлеченная из сокращения их самоотражения, возносит их чувства  на
высший ранг восприятия.
     -  Я  пытаюсь  втолковать  тебе,  что  единственным  стоящим  образом
действия и для магов, и  для  обычных  людей  является  ограничение  нашей
увлеченности нашим образом самих себя,  -  продолжал  он.  -  то,  к  чему
устремляет  своих  учеников  нагваль,  я   называю   разрушением   зеркала
самоотражения.
     Он добавил, что каждый ученик имеет свой индивидуальный случай, и что
нагваль позволяет духу решать вопрос о деталях.
     - Каждый из  нас  имеет  различную  степень  привязанности  к  своему
самоотражению, - продолжал он. -  и  эта  привязанность  чувствуется,  как
необходимость. Например, прежде чем я встал на путь знания, моя жизнь была
переполнена различными нуждами. И даже через годы,  когда  нагваль  Хулиан
принял меня под свое крыло, я был по-прежнему таким же  нуждающимся,  если
не более того.
     - Но имеются  примеры  людей:  магов  и  обычных  людей,  которые  не
нуждались ни в чем. Они черпали мир, гармонию, смех, знание прямо от духа.
Они не нуждались в посредниках. Для меня и для  тебя  все  иначе.  Я  твой
посредник, а нагваль Хулиан был  моим.  Посредники,  кроме  предоставления
минимального шанса - осознания  "намерения"  -  помогают  людям  разбивать
зеркала их самоотражения.
     - Единственная реальная помощь, когда-либо полученная тобой от  меня,
заключается в том, что я нападал на твое самоотражение. И  не  будь  того,
так ты просто бы потратил со мной зря свое время. Это единственно реальная
помощь, которую ты получил от меня.
     - Дон Хуан, ты научил меня  большему,  чем  кто-либо  другой  за  всю
жизнь, - протестовал я.
     - Я обучал тебя  всем  этим  вещам,  чтобы  поймать  в  ловушку  твое
внимание, - сказал он. - и все-таки ты клянешься, что  это  обучение  было
важной частью. Нет! В инструкциях мало проку. Маги утверждают, что  только
передвижение точки сборки имеет значение. А ее движение, как ты  прекрасно
знаешь, зависит от увеличившейся энергии, а не от инструкций.
     Затем он сделал нелепое заявление. Он  сказал,  что  каждый  человек,
который следует определенной и простой последовательности действий,  может
научиться передвигать свою точку сборки.
     Я   отметил,   что   он   противоречит   самому   себе.   Для    меня
последовательность действий означала инструкции, она означала процедуры.
     - В мире магов есть только логические противоречия, - ответил  он.  -
но в практике противоречий нет. Последовательность действий, о  которой  я
говорил, исходит  из  того,  чтобы  быть  сознательным.  Для  того,  чтобы
осознать эту последовательность, тебе нужен нагваль. Вот почему я  говорю,
что нагваль предоставляет минимальный шанс, но этот  минимальный  шанс  не
инструкции, подобные тому, что нужны тебе для обучения управлению машиной.
Минимальный шанс заключается в осознании духа.
     Он объяснил, что особая последовательность, которую он имеет в  виду,
призывает к осознанию  того,  что  собственная  важность  является  силой,
которая держит точку сборки фиксированной. Когда же  собственная  важность
ограничена,   энергия,   которая   требовалась   для   нее,   больше    не
растрачивается. И тогда возросшая энергия служит  трамплином  для  запуска
точки   сборки,   автоматически   и   непреднамеренно,   в   невообразимое
путешествие.
     Когда точка сборки сдвигается, движение само по себе влечет отход  от
самоотражения,  а  это,  в  свою  очередь,  обеспечивает  очищение  звена,
связующего  с  духом.  Он  высказался,  что   в   конце   концов,   именно
самоотражение отсоединило человека от духа.
     - Как я тебе уже говорил,  -  продолжал  дон  Хуан.  -  магия  -  это
путешествие-возвращение. Мы победоносно возвращаемся к духу,  спускаясь  в
ад. И из ада мы выносим трофеи. Одним из них является понимание.
     Я сказал ему, что  его  последовательность  кажется  очень  легкой  и
простой, когда он говорит о ней, но когда я пытаюсь ввести ее в  практику,
то нахожу ее в полной антитезе легкости и простоте.
     - Нашей трудностью  в  этом  простом  продвижении,  -  сказал  он.  -
является то, что большинство из  нас  не  желают  признать,  что  для  его
достижения нам нужно очень мало. Мы нацелены ожидать  инструкции,  учения,
руководства и мастеров. И когда нам говорят, что мы не нуждаемся ни в чем,
мы не верим этому. Мы становимся нарвными, потом недоверчивыми, и в  конце
концов, рассерженными и разочарованными. Если мы и нуждаемся в помощи,  то
она  не  в  методах,  а  в  подчеркивании.  Если  кто-то  заставляет   нас
осознавать, что нам необходимо сокращение нашей собственной  важности,  то
эта помощь реальна.
     - Маги говорят, что мы не нуждаемся в тех, кто убеждал бы нас в  том,
что мир бесконечно сложнее самых безумных наших фантазий. Тогда почему  же
мы зависимы? Зачем мы умоляем кого-то руководить нами, когда можем сделать
это сами? Мощный вопрос, не правда ли?
     Дон Хуан замолчал. Очевидно, он хотел, чтобы я обдумал вопрос.  Но  в
моем уме царили другие заботы.  Мое  воспоминание  подорвало  определенный
фундамент, в который я непоколебимо верил, и теперь я отчаянно нуждался  в
том, чтобы он определил его вновь. Я нарушил  долгое  молчание  и  выразил
свою озадаченность. Я сказал ему, что давно уже смирился  с  неизбежностью
забывать целые эпизоды,  от  начала  до  конца,  если  они  происходили  в
повышенном сознании. Вплоть до этого дня я мог вспомнить все, что я  делал
под его руководством в моем состоянии обычного сознания. Однако,  завтрака
с ним в Ногалесе в моем уме не  существовало,  пока  я  не  воссоздал  мое
воспоминание  о  нем.  А  это  событие  должно  было  происходить  в  мире
повседневных дел.
     - Ты забываешь нечто очень существенное, - сказал он.  -  присутствия
нагваля вполне достаточно для того, чтобы сдвинуть  точку  сборки.  Я  все
время ублажал тебя ударом нагваля. Удар между лопатками, который я  обычно
наносил, был успокоительным средством. Он служил для того, чтобы устранить
твои сомнения.
     Маги используют физический контакт как толчок по телу. Он  ничего  не
создает, но вызывает доверие ученика, который подлежит манипуляции.
     - Тогда кто же сдвигает точку сборки, дон Хуан? - спросил я.
     - Это делает дух, -  ответил  он  тоном  человека,  потерявшего  свое
терпение.
     Он, казалось, сдерживал себя, улыбаясь и покачивая головой из стороны
в сторону смиренным жестом.
     - Мне трудно это принять, - сказал я. - мой  ум  управляется  законом
причин и следствий.
     Мои  слова  вызвали  обычный  приступ  его  необъяснимого   смеха   -
необъяснимого  с  моей  точки  зрения,  конечно.  Я,  наверное,   выглядел
раздосадованным. Он положил свою руку на мое плечо.
     - Я смеюсь вот так периодически, потому что ты сумасшедший, -  сказал
он. - ответы на все вопросы, которые ты задаешь мне, прямо бросаются  тебе
в глаза, и ты не видишь их. Я думаю, слабоумие - это твой бич.
     Его глаза были такими блестящими, такими безумными и озорными, что  я
в конце концов рассмеялся сам.
     - Я настаиваю до изнеможения, что в магии нет процедур,  -  продолжал
он. - нет методов,  нет  ступеней.  Имеет  значение  только  одна  вещь  -
движение точки сборки. И нет процедуры, чтобы вызвать  его.  Это  действие
случается всегда само по себе.
     Он подтолкнул меня, как бы выпрямляя мои плечи, а затем посмотрел  на
меня, взглянув прямо в глаза. Мое внимание стало прикованным к его словам.
     - Давай посмотрим как ты понял это, - сказал он. - я  сейчас  сказал,
что движение точки сборки случается само по себе. Но я также говорил,  что
присутствие нагваля передвигает точку сборки его ученика,  и  что  нагваль
маскирует  свою  безжалостность  либо  помогая,  либо  препятствуя   этому
передвижению. Как ты разрешишь это противоречие?
     Я признался, что только что хотел спросить его об этом  противоречии,
но не могу и подумать о том, чтобы решить его. Я же не практикующий магию.
     - А кто ты тогда? - спросил он.
     - Я студент-антополог, пытающийся  понять,  чем  занимаются  маги,  -
ответил я.
     Мое утверждение было не совсем верно, но не было и обманом.
     Дон Хуан бесконтрольно расхохотался.
     - Слишком поздно ты спохватился, - сказал он. - твоя точка сборки уже
сдвинута. А именно ее движение и делает тебя магом.


     Он заявил, что кажущееся противоречие на самом  деле  является  двумя
сторонами одной монеты. Нагваль завлекает точку сборки в движение, помогая
разбить зеркало самоотражения. И  это  все,  что  может  сделать  нагваль.
Действительной  причиной  движения  является  дух,  абстрактное,  то,  что
невозможно ни увидеть, ни  ощутить,  то,  что  кажется  несуществующим,  и
которое тем не менее здесь. По этой причине  маги  утверждают,  что  точка
сборки движется сама по себе. Или они  говорят,  что  ее  движет  нагваль.
Нагваль, будучи проводником абстрактного, позволяет ему  выражаться  через
свои действия.
     Я вопросительно взглянул на дон Хуана.
     - Нагваль движет точку сборки, и тем не менее он сам не  вызывает  ее
действительное движение, - сказал дон Хуан. - или, возможно, более уместно
сказать, что дух выражает себя в соответствии  с  безупречностью  нагваля.
Дух может передвигать точку  сборки  при  одном  присутствии  безупречного
нагваля.
     Он сказал, что хочет пояснить этот пункт, так как если  он  не  будет
понят, нагваль  возвратится  к  собственной  важности,  и  это  будет  его
разрушением.
     Он сменил тему и сказал,  что,  поскольку  дух  лишен  воспринимаемой
сущности, маги имеют дело скорее с особыми случаями и способами, благодаря
которым они могут разбить зеркало самоотражения.
     Дон Хуан  заметил,  что  здесь  важно  понять  практическую  ценность
различных способов, которыми нагвали  маскируют  свою  безжалостность.  Он
сказал, что моя маска великодушия, к примеру,  соответствует  тому,  чтобы
иметь дело с  людьми  на  поверхностном  уровне,  но  она  бесполезна  для
разрушения их самоотражения, поскольку вынуждает  меня  требовать  от  них
почти невозможных решений. Я жду, что они прыгнут в мир магов  без  всякой
подготовки.
     - Такое решение, как этот прыжок, должно быть подготовлено заранее, -
продолжал он. - а для того, чтобы подготовить его, пригодна  любая  маска,
скрывающая безжалостность нагваля, кроме маски великодушия.
     Может быть,  потому,  что  мне  отчаянно  хотелось  поверить,  что  я
действительно великодушен, его замечания о моем поведении вызвали  во  мне
ужасное чувство вины. Он заверил меня, что мне здесь  нечего  стыдиться  и
что   единственным   нежелательным   следствием   было   то,    что    мое
псевдо-великодушие не приводило к позитивному надувательству.
     В этом отношении, сказал он, хотя я и напоминаю  его  бенефактора  во
многом, моя маска  великодушия  слишком  груба,  слишком  очевидна,  чтобы
ценить  меня  как  учителя.  Маска  рассудительности,   такая,   как   его
собственная,   наоборот,   очень   эффективна   в   создании    атмосферы,
благоприятной для передвижения точки сборки. Его ученики полностью уверены
в его псевдорассудительности. Фактически, она так вдохновляет их,  что  он
без труда может обманом заставлять их напрягаться как угодно.
     - То, что случилось с тобой  в  Гуаямосе,  было  примером  того,  как
замаскированная  безжалостность   нагваля   разрушает   самоотражение,   -
продолжил он. - моя маска стала твоим падением. Ты, как и все вокруг меня,
веришь в  мою  рассудительность.  И  конечно,  ты  ожидаешь  прежде  всего
продолжения моей рассудительности.
     - Когда я представил  перед  тобой  не  только  старческое  поведение
немощного старика, но и себя в качестве старого больного человека, твой ум
бросался из крайности в крайность, пытаясь восстановить последовательность
моей рассудительности и твое самоотражение. И тогда ты сказал самому себе,
что у меня, по-видимому, припадок.
     - В конце концов, когда было уже невозможно  поверить  в  продолжение
моей рассудительности,  твое  зеркало  начало  трещать.  С  этого  момента
движение твоей точки сборки стало делом времени.  Единственное,  что  было
под вопросом, сможет ли она достичь места отсутствия жалости.
     Наверное я казался дон Хуану излишне скептичным. Он объяснил, что мир
нашего самоотражения или нашего ума очень непрочен и скреплен  несколькими
ключевыми идеями, которые служат его основным  порядком.  Когда  эти  идеи
оказываются несостоятельными, основной порядок перестает функционировать.
     - А чем являются эти ключевые идеи, дон Хуан? - спросил я.
     - В твоем  случае,  в  таком  частном  примере,  как  твое  посещение
целительницы,   о   котором   мы    говорили,    ключевой    идеей    была
последовательность, - ответил он.
     - Что за последовательность? - спросил я.
     - Идея того, что мы прочные болванки, - сказал он. - в наших умах наш
мир поддерживается уверенностью, что мы неизменны. Мы можем  принять,  что
наше поведение может быть модифицировано, что наши реакции и мнения  могут
быть изменены, но идея того, что мы можем менять свой внешний вид или быть
кем-то еще, не является частью  порядка  нашего  основного  самоотражения.
Когда маг прерывает этот порядок, мир разума останавливается.
     Я хотел  спросить  его,  достаточно  ли  нарушить  последовательность
человека, чтобы вызвать движение точки сборки. Он, кажется, предвидел  мой
вопрос и сказал, что ломка  последовательности  -  это  только  смягчающее
средство, а сдвинуться точке сборки помогает безжалостность нагваля.
     Потом он сравнил действия, исполненные им в  Гуаямосе,  с  действиями
целительницы, которые мы обсуждали раньше.  Он  сказал,  что  целительница
разрушила  самоотражение  людей,  присутствовавших  на  операции,   серией
действий,  которые  не  имели  эквивалента  в  их  повседневной  жизни   -
драматическая одержимость духом, изменение голоса, вскрытие  человеческого
тела. Как только последовательность идеи самих себя была  нарушена,  точки
сборки посетителей были подготовлены для передвижения.
     Он напомнил мне, что в прошлом описывал для меня концепцию  остановки
мира. Он сказал, что остановка мира так же необходима для магов,  как  для
меня необходимо читать и писать. Она состоит  из  введения  диссонируюшего
элемента  в  сплетение  повседневного  поведения  с  целью  остановки  уже
приглаженного потока повседневных событий -  событий,  которые  внесены  в
каталог наших умов нашим разумом.
     Диссонорующий элемент называется "неделанием" или  противоположностью
делания. "Деланием" называется все, что является частью целого, о  котором
у  нас  есть  познавательный  опыт.  Неделание  -  элемент,   который   не
принадлежит этому картографированному целому.
     -  Маги,  будучи  "сталкерами",   понимают   человеческое   поведение
бесподобно. - сказал он. - они, например, понимают, что  люди  -  творение
описи вещей. Знание всех обстоятельств дела  частной  описи  вещей  делает
человека знатоком или мастером в своей области.
     Маги знают,  что  когда  опись  вещей  обычного  человека  становится
несостоятельной,  человек  либо  расширяет  свою  опись,  либо   его   мир
самоотражения разрушается. Обычный человек охотно включает  в  свою  опись
новые пункты, если они не противоречат основному порядку  описи.  Но  если
какие-то пункты противоречат этому порядку, ум человека разрушается. Опись
вещей - это и есть ум. Маги рассчитывают на это,  когда  пытаются  разбить
зеркало самоотражения.
     Дон Хуан объяснил, что в тот день  он  тщательно  выбирал  опоры  для
своего   акта   разрушения   моей    последовательности.    Он    медленно
трансформировал  себя,  пока  действительно  не  превратился  в  немощного
старика, а затем, чтобы укрепить разрушение  моей  последовательности,  он
подсунул мне ресторан, где все знали его как старика.
     Я прервал его, так как  осознал  противоречие,  которого  не  замечал
раньше. Он говорил тогда, что трансформировал себя, так как хотел  узнать,
каково оно быть старым. Повод был благосклонный и  неповторимый.  Я  понял
это заявление так, что он не был стариком до этого времени. И тем не менее
все в ресторане знали его как немощного старого человека, который  страдал
припадками.
     - Безжалостность нагваля имеет множество аспектов, - сказал он. - она
подобна  инструменту,  который  сам  по  себе  годен   для   многоцелевого
использования.  Безжалостность  -  это  состояние   бытия.   Это   уровень
"намерения", которого достигает нагваль.
     - Он использует ее, чтобы вызвать движение  своей  точки  сборки  или
точки сборки своих учеников. Или же он использует ее для "выслеживания". Я
начал тот день как "сталкер", претендующий быть старым, и в конце  концов,
как  действительно  старый  и  немощный   человек.   Моя   безжалостность,
управляемая моими глазами, заставила двигаться мою точку сборки.
     - И хотя я был в этом ресторане много раз как старый больной человек,
я тогда "выслеживал", просто разыгрывая из себя старика. Никогда прежде до
этого дня моя точка сборки не  сдвигалась  в  точную  позицию  старости  и
дряхлости.
     Он сказал, что как только он  вознамерился  быть  старым,  его  глаза
потеряли свой блеск, и я тут же заметил это. Тревога была написана на моем
лице.  Потеря  блеска  в  его   глазах   была   следствием   "намеренного"
использования его глазами позиции старого человека. Когда его точка сборки
перешла в эту позицию, он стал старым и на  вид,  и  по  поведению,  и  по
чувствам.
     Я попросил его пояснить идею вызова "намерения"  с  помощью  глаз.  У
меня  было  слабое  представление,  что  я  понимаю   ее,   но   не   могу
сформулировать даже для себя то, что я знаю.
     - Единственно, что можно сказать об этом,  это  то,  что  "намерение"
"намеренно" вызывается с помощью глаз, - сказал он. - я знаю, что это так.
И тем не менее, как и ты, я не могу определить точно,  что  я  знаю.  Маги
разрешили это частное затруднение  принятием  того,  что  является  крайне
ясным
     - Люди бесконечно сложнее и таинственнее самых буйных наших фантазий.
     Я настаивал, что он почти не ответил на этот вопрос.
     - Все, что я могу сказать - это то, что глаза делают это, - сказал он
резко. - я не знаю, как, но  они  делают  это.  Они  вызывают  "намерение"
чем-то неопределенным, что имеется в них, в их блеске. Маги  говорят,  что
"намерение" переживается глазами, а не разумом.
     Он отказался добавить еще что-нибудь и вернулся  к  объяснению  моего
воспоминания. Он сказал, что, когда его точка сборки достигла определенной
позиции, которая сделала его действительно старым, в моем уме  больше  уже
не оставалось сомнений.  Но  от  того,  что  я  очень  заботился  о  своей
сверхрациональности, я  тут  же  решил,  что  мне  следует  объяснить  его
трансформацию.
     - Я говорю тебе вновь и вновь, что быть слишком рациональным - значит
ставить себя в невыгодное положение, - сказал он. -  у  людей  есть  очень
глубокое чувство магии. Мы
     - Часть таинственного. Рациональность -  только  поверхностный  лоск.
Если мы сдерем этот слой, то внизу увидим мага. Некоторые из нас,  однако,
с огромным трудом спускаются ниже поверхностного уровня, другие, наоборот,
делают это с удивительной легкостью. И ты и я одинаковы в этом отношении -
мы оба  здорово  попотели,  прежде  чем  позволили  уйти  себе  от  нашего
самоотражения.
     Я объяснил ему, что для меня поддержание своей рациональности  всегда
было вопросом жизни и смерти. И даже больше того, когда это касалось  моих
переживаний в его мире.
     Он заметил, что  в  тот  день  в  Гуаямосе  моя  рациональность  была
исключительно изнурительной для него. С  самого  начала  он  был  вынужден
использовать каждый прием, который он знал, чтобы подорвать  ее.  В  конце
концов он начал насильно цепляться руками за мои плечи, почти сгибая  меня
под своей тяжестью. Этот прямой физический маневр был первым толчком моего
тела.  И   это,   вместе   с   моим   страхом,   вызванным   потерей   его
последовательности, наконец пробило мою рациональность.
     Но пробивания твоей рациональности было недостаточно, - продолжал дон
Хуан. - я знал, что если твоя  точка  сборки  достигнет  места  отсутствия
жалости, я смогу разрушить  любой  остаток  моей  последовательности.  Это
произошло тогда, когда я  стал  действительно  стариком  и  заставил  тебя
объезжать город, а под конец разозлился на тебя и влепил тебе пощечину.
     - Это шокировало тебя, но ты был на пути мгновенного выхода, когда  я
нанес твоему  зеркалу  самооотражения  то,  что  оказалось  его  финальным
ударом. Я крикнул, что ты кровавый убийца. Я не ожидал, что ты убежишь.  Я
забыл о твоих буйных вспышках.
     Он сказал, что несмотря на мою тактику немедленного выхода, моя точка
сборки достигла места отсутствия  жалости,  когда  я  рассердился  на  его
старческое поведение. Или все наоборот  -  я  рассердился,  поскольку  моя
точка сборки достигла места отсутствия жалости. Но  и  это  уже  не  имеет
значения. Считается только то, что моя точка сборки перешла туда.
     И пока она была там, мое собственное поведение заметно изменилось.  Я
стал холодным, расчетливым и безразличным к личной безопасности.
     Я спросил дон Хуана, "видел" ли он все это.  Я  не  помнил,  чтобы  я
рассказывал ему об этом. Он ответил, что знает все мои  чувства  благодаря
самонаблюдению и воспоминанию своего собственного опыта.
     Он сказал, что моя точка  сборки  зафиксировалась  в  новой  позиции,
когда он вернулся в свое обычное состояние. К тому времени мое убеждение о
его нормальной последовательности  перенесло  такой  глубокий  сдвиг,  что
последовательность больше не функционировала как связанная сила. И в  этот
миг, со своей новой позиции, моя точка сборки позволила мне создать другой
тип  последовательности,  который  я   выражал   в   терминах   необычной,
объективной жесткости - жесткости, которая стала с тех  пор  моим  обычным
образом поведения.
     - Последовательность так важна в нашей жизни, что если ее  разрушить,
она тут же восстанавливается вновь, - продолжал  он.  -  в  случае  магов,
однако,  когда  их  точки  сборки  достигают  места  отсутствия   жалости,
последовательность никогда не бывает той же.
     - Поскольку ты естественно медлителен, ты не заметил, что в тот  день
в Гуаямосе ты, среди прочих вещей,  мог  принимать  любой  вид  отсутствия
последовательности  по  его  номинальной  стоимости,  после  символической
борьбы твоего разума, конечно.
     Его глаза лучились смехом.
     - А еще в этот день ты приобрел свою замаскированную  безжалостность,
- продолжил он. - твоя маска, конечно, не была  так  хорошо  развита,  как
теперь, но то, что ты получил потом,  является  рудиментом  того,  во  что
превратилась твоя маска великодушия.
     Я  попытался  возразить.  Мне  не  нравилась   идея   замаскированной
безжалостности, независимо от того, как он излагал ее.
     - Не надо пробовать свою маску на  мне,  -  сказал  он,  улыбаясь.  -
прибереги ее для лучших времен - для тех, кто не знает тебя.
     Он посоветовал мне вспомнить точный момент, когда у  меня  появляется
эта маска.
     - Как только ты чувствуешь, что холодная ярость накатывает на тебя, -
продолжал он. - ты начинаешь маскировать ее. Ты не шутишь с ней, как делал
это мой бенефактор. Ты не пытаешься рассуждать о ней вслух,  подобно  мне.
Ты не притворяешься, что она интригует тебя, как нагваль  Элиас.  Это  три
маски нагвалей, которых я знал. А что сделал ты?  Ты  спокойно  подошел  к
своей машине и отдал половину пакетов мальчишке, который помогал  тебе  их
нести.
     До этой минуты я не помнил,  что  кто-то  действительно  помогал  мне
нести пакеты. Я сказал дон Хуану, что видел огоньки, танцующие перед моими
глазами, и думал,  что  вижу  их,  потому  что,  движимый  своей  холодной
яростью, нахожусь на грани обморока.
     - Ты не был на грани обморока, - ответил дон Хуан. - ты был на  грани
входа в состояние "сновидения" и самостоятельного "видения" духа,  подобно
талии и моему бенефактору.
     Я сказал дон Хуану, что не великодушие заставило меня отдать пареньку
пакеты, а холодная ярость. Я должен был что-то  сделать,  чтобы  успокоить
себя, и это было первым, что пришло мне в голову.
     - Но это же точно то, о чем я говорил тебе. Твое великодушие -  ложь,
- ответил он и начал смеяться над моей тревогой.



                        СВИДЕТЕЛЬСТВО БЕЗУПРЕЧНОСТИ

     Пока дон Хуан рассказывал о разрушении зеркала самоотражения,  совсем
стемнело. Я сказал дон Хуану, что выбился из сил, и, возможно,  нам  будет
лучше отменить путешествие и вернуться домой,  но  он  утверждал,  что  мы
должны использовать каждую минуту отведенного нам времени  для  пересмотра
магических  историй  или  воспоминания  о  движениях  моей  точки  сборки,
насколько это возможно.
     Мне  захотелось  пожаловаться.  Я  сказал,  что  состояние   глубокой
усталости, такое, как мое, порождает только неопределенность и  отсутствие
уверенности.
     - Твоя неопределенность ожидаема, - деловым тоном произнес дон  Хуан.
- в конце концов, ты имеешь дело с новым типом  последовательности.  Нужно
время, чтобы привыкнуть к нему. Воины тратят годы в  преддверии  ада,  где
они уже не обычные люди, но еще и не маги.
     - И что в конце  концов  происходит  с  ними?  -  спросил  я.  -  они
выбирают, какую из сторон принять?
     - Нет, у них нет выбора, - ответил он. - каждый из них осознает,  что
он уже маг. Трудность в том, что зеркало  самоотражения  очень  крепкое  и
отпускает свои жертвы только после жестокой борьбы.
     Он замолчал и как бы ушел в раздумия.  Его  тело  вошло  в  состояние
жесткости, которое я наблюдал  всегда,  когда  им  овладевало  то,  что  я
характеризовал как мечтания, а он описывал как  моменты  передвижения  его
точки сборки, в течение которых он мог вспоминать.
     - Я хочу рассказать тебе историю о свидетельстве безупречности  мага,
- сказал он неожиданно  после  получаса  полнейшего  молчания.  -  я  хочу
рассказать тебе историю моей смерти.
     Он начал говорить о том, что случилось с ним после приезда в Дуранго,
все в той же  женской  одежде,  после  многих  месяцев  путешествия  через
центральную мексику. Он сказал, что старый Белисарио отвел его в гасиенду,
чтобы спрятать от человека-чудовища, который гнался за ним.
     После прибытия на место дон Хуан - очень отважно для своей молчаливой
натуры - познакомился с каждым, кто жил в этом доме. Здесь находились семь
красивых женщин и странный, необщительный мужчина, который  не  пожелал  с
ним и слова сказать. Дон Хуан восхищался чудесными женщинами и избавлением
от попыток  чудовища  поймать  его.  А  они  еще  больше  восхищались  его
маскировкой и историей, которая произошла с ним. Они никогда  не  уставали
выслушивать подробности его путешествия, и каждая из них поражалась  тому,
как совершенно знание, полученное им во время долгого  пути.  Правда,  дон
Хуана немного удивляла их осанка и самоуверенность,  которые  были  просто
невероятными для него.
     Семеро женщин были удивительны, и общение с  ними  делало  дон  Хуана
счастливым. Он любил их и  верил  им.  Они  обходились  с  ним  с  должным
уважением и вниманием. Но что-то в их глазах говорило ему, что за  фасадом
очарования  скрывается  ужасающая  холодность  и  равнодушие,  которое  он
никогда не сможет постичь.
     Ему приходило в голову, что при такой легкости поведения и  презрении
к формальностям, эти сильные и красивые женщины должны быть свободными. Но
для него было ясно, что это не так.
     Дон Хуану нравилось в одиночестве  бродить  по  имению.  Его  поражал
огромный особняк и прилегающие к нему земли. Он никогда  не  видел  ничего
подобного. Это был старый колониальный дом с высокой оградой. Внутри  были
балкончики  с  цветочными  горшками  и  внутренние  дворики  с  громадными
фруктовыми деревьями, которые дарили тень, уединение и тишину.
     Вокруг двориков на первом  этаже  располагались  огромные  комнаты  с
просторными коридорами. Выше находились  таинственные  спальни,  куда  дон
Хуану не позволяли ступить и ногой.
     В течение следующих дней дон Хуана поразил глубокий интерес женщин  к
его благополучию. Они буквально все делали для него и  ловили  каждое  его
слово. Никогда прежде люди не были так добры к нему.  И  все  же,  никогда
прежде он не чувствовал себя таким  одиноким.  Он  постоянно  находился  в
обществе красивых, необычных женщин и, тем не менее, он никогда не был так
одинок.
     Дон Хуан  был  уверен,  что  его  чувство  одиночества  возникало  от
неспособности предсказывать поведение женщин или знать  их  действительные
чувства. Он только знал, что они говорят с ним о самих себе.
     Через несколько дней после приезда женщина, которая казалась  лидером
остальных, дала  ему  совершенно  новую  мужскую  одежду  и  сказала,  что
притворяться девушкой ему больше необязательно, поскольку, кем бы ни  было
чудовище, его теперь нигде не видно. Она сказала ему, что он  может  идти,
куда пожелает.
     Дон Хуан попросил повидаться с Белисарио, которого не  видел  со  дня
приезда. Женщина сказала, что Белисарио ушел, и уходя сказал, что дон Хуан
может оставаться в доме, сколько захочет - но при условии, если ему  будет
грозить опасность.
     Дон Хуан заявил, что ему угрожает смертельная  опасность.  В  течение
нескольких дней, находясь в доме,  он  постоянно  видел  монстра,  который
крался по полям, окружавшим дом. Женщина не поверила  ему  и  сказала  без
обиняков, что он жульничает и говорит о чудовище только затем,  чтобы  они
не  прогоняли  его.  Она  сказала  ему,  что  в  их  доме  нет  места  для
бездельника.  Она  заявила,  что  они  серьезные  люди,  которые   усердно
работают, и они не могут себе позволить держать у себя лодыря.
     Дон Хуан был оскорблен.  Он  выбежал  из  дома,  но  тут  же  заметил
чудовище, которое скрывалось  за  декоративными  кустами,  примыкавшими  к
стене. Его гнев мгновенно сменился на испуг.
     Он бросился  назад  к  дому  и  начал  умолять  женщину,  что-бы  она
позволила ему остаться. Он обещал работать, как пеон, без платы, только за
то, чтобы оставаться в гасиенде.
     Она согласилась при уговоре, что дон Хуан примет два условия, что  он
не будет задавать никаких вопросов и все будет делать только так, как  ему
прикажут, не требуя никаких объяснений. Она предупредила его, что, если он
нарушит правила, его прибывание в доме будет невозможным.
     - Я остался в доме, хотя все внутри меня протестовало против этого, -
продолжал дон Хуан. - мне ужасно не хотелось принимать ее  условия,  но  я
знал, что снаружи меня поджидает монстр. А в доме я был в безопасности.  Я
знал, что человек-чудовище всегда натыкается на невидимую линию - границу,
окружавшую дом примерно на расстоянии ста шагов. Внутри этого круга я  был
надежно защищен. Как я понимал, в этом доме было  что-то,  что  отпугивало
человека-чудовище, и это что-то интересовало меня больше всего.
     Еще я понял, что когда люди из этого дома были рядом со мной, они  не
видели чудовища.
     После того, как несколько недель  в  его  ситуации  не  было  никаких
перемен, вернулся тот молодой человек, который, как верил дон Хуан, жил  в
доме монстра под видом старого Белисарио.  Он  рассказал  дон  Хуану,  что
только что приехал. Его настоящее имя было Хулиан,  и  он  был  владельцем
этой гасиенды.
     Дон Хуан, естественно, спросил о его маскировке. Но молодой  человек,
глядя ему прямо в глаза и без малейших колебаний, сказал, что  понятия  не
имеет ни о какой маскировке.
     - Как ты можешь, находясь здесь, в моем доме, говорить такую чушь?  -
закричал он на дон Хуана. - за кого ты меня принимаешь?
     - Но - ты же Белисарио - или это не ты? - настаивал дон Хуан.
     - Нет, - ответил молодой человек. - Белисарио старик. А я Хулиан, и я
молод. Ты что, не видишь?
     Дон Хуан мягко признался, что он не был полностью  убежден,  что  все
дело  заключается  в  маскировке,  и  тут  же  понял  абсурдность   своего
заявления. Если старость не была маскировкой, то она была  трансформацией,
превращением, а это было еще более абсурдным.
     Замешательство дон  Хуана  становилось  все  большим  и  большим.  Он
спросил о чудовище, и молодой человек ответил, что не имеет представления,
о каком чудовище его спрашивают. Он допускал,  что  дон  Хуан  был  чем-то
напуган, иначе старый Белисарио не дал бы  ему  приюта.  Но  по  какой  бы
причине дон Хуан тут не скрывался, это его личное дело.
     Дон Хуан был обижен холодным тоном и манерами своего хозяина.  Рискуя
вызвать его гнев, дон Хуан напомнил ему,  что  они  уже  встречались.  Его
хозяин ответил, что до этого дня никогда не видел дон Хуана прежде, но  он
должен уважать желания Белисарио, так как кое-чем обязан ему.
     Молодой человек добавил, что он является не только  владельцем  этого
дома, но и властвует над каждым человеком этого дома, в том  числе  и  дон
Хуаном, который при их обоюдной договоренности может  стать  частью  этого
строения. Если дон Хуану такое предложение не нравится, он  может  уйти  и
рискнуть встретиться с монстром, которого, кстати, никто еще не видел.
     Прежде чем выбрать то или иное решение, дон  Хуан  разумно  предпочел
узнать, что значит быть частью дома.
     Молодой человек указал дон  Хуану  на  крыло  особняка,  которое  еще
строилось, и сказал, что эта часть дома  будет  символом  его  собственной
жизни  и  его  поступков.  Она  незавершена.  Строительство  действительно
продвигается вперед,  но  есть  вероятность,  что  оно  никогда  не  будет
закончено.
     - Ты будешь одним из элементов этой незаконченной постройки, - сказал
он дон Хуану. - ну, скажем, ты будешь балкой, которая поддерживает  крышу.
Пока мы не поставим ее на место и не возведем на  ней  крышу,  неизвестно,
сможет ли она выдержать ее вес. Мастер-плотник сказал, что сможет.  Это  я
мастер-плотник.
     Такое метафорическое объяснение для дон Хуана ничего не  значило.  Он
хотел знать, что ждет его в отношении физического труда.
     Молодой человек сделал другую попытку, - я нагваль, - объяснил он.  -
я приношу свободу. Я лидер людей этого дома. Ты находишься в этом доме,  и
поэтому становишься его частью, нравится тебе это или нет.
     Дон Хуан ошеломлено смотрел на него, не в силах ничего спросить.
     - Я нагваль Хулиан, - сказал,  улыбаясь,  его  хозяин.  -  без  моего
вмешательства нет пути к свободе.
     Дон Хуан по-прежнему не понимал. Но он  начал  беспокоиться  о  своей
безопасности - у человека перед ним  явно  было  что-то  не  в  порядке  с
головой. Он был так ошарашен неожиданным развитием событий,  что  даже  не
заинтересовался прозвучавшим словом "нагваль". Он знал, что нагваль -  это
маг, но не мог принять в полной мере слова нагваля Хулиана. Или скорее, он
понимал их каким-то образом, а вот его ум - нет.
     Молодой человек пристально взглянул на него и сказал, что  физической
работой дон Хуана будет исполнение обязанностей его личного камердинера  и
помощника. Платить ему за это не будут, но он получит отличную  комнату  и
питание. Время от  времени  дон  Хуан  будет  выполнять  другие  небольшие
поручения, которые потребуют особого внимания. В его власти будет выбор  -
выполнять эти поручения самому или смотреть, как их выполняют  другие.  За
такие особые услуги он будет получать немного денег, которые пойдут на его
счет, учрежденный другими членами домохозяйства. Таким образом, даже  если
он захочет уйти, у него будет небольшая сумма  денег,  чтобы  дотянуть  до
лучших времен.
     Молодой человек подчеркнул, что  дон  Хуан  не  должен  считать  себя
заключенным, но если он решит остаться, ему надо  будет  работать.  И  еще
важнее, чем работа, были три требования, которые он должен был  выполнять.
Он должен был прилагать все усилия, чтобы научиться всему, чему его  будут
обучать женщины.  Его  поведение  со  всеми  людьми  в  доме  должно  быть
образцовым, а это значит, что он  должен  был  изучать  свое  поведение  и
отношение к окружающим каждую  минуту  каждого  дня.  Когда  же  он  будет
обращаться к молодому человеку в прямой беседе или  говорить  о  нем,  ему
следует называть его нагвалем Хулианом.
     Дон Хуан неохотно принял условия. И  хотя  он  часто  впадал  в  свою
привычную мрачность и угрюмость, он быстро научился своей  работе.  Одного
он не мог понять, что от него хотят в вопросах отношений  и  поведения.  И
хотя ему не удавалось подыскать конкретный пример, он  честно  верил,  что
его обманывают и эксплуатируют.
     Когда его замкнутость взяла верх, он впал в непрерывную угрюмость и с
трудом выдавливал из себя слова.
     Тогда нагваль Хулиан собрал всех членов своего хозяйства  и  объяснил
им, что хотя он и очень нуждается  в  помощнике,  ему  следует  оставаться
верным их  решению.  Если  им  не  нравится  угрюмое  и  непривлекательное
отношение его нового ординарца, они вправе высказать это. Если большинство
голосов не одобрит поведение дон Хуана, юноша уйдет, рискуя встретить все,
что ждет его за оградой, будь то чудовище или его собственная ложь.
     Потом нагваль Хулиан пригласил их выйти из дома и приказал дон  Хуану
показать им человека-чудовище. Дон Хуан сразу заметил его, но никто  кроме
него чудовища не видел. Дон  Хуан  безумно  бегал  от  одного  человека  к
другому, настаивая, что монстр здесь. Он  умолял  их  помочь  ему.  А  они
пропускали его просьбы мимо ушей, называя его сумасшедшим.
     И тогда нагваль Хулиан поставил  судьбу  дон  Хуана  на  голосование.
Необщительный мужчина отказался  голосовать.  Он  пожал  плечами  и  пошел
прочь. Все женщины высказались против пребывания дон  Хуана  в  доме.  Они
утверждали, что он слишком замкнут и невоспитан. В пылу обсуждения нагваль
Хулиан внезапно  изменил  свое  мнение  и  стал  защищать  дон  Хуана.  Он
предположил, что женщины слишком неверно оценивают бедного юношу,  и  что,
может быть, он совсем не сумасшедший и  действительно  видит  монстра.  Он
сказал,  что  его  замкнутость,   вероятно,   является   результатом   его
беспокойства. Последовал ужасный спор. Мнения столкнулись, возникла ссора,
женщины кричали на нагваля.
     Дон Хуан слышал все, но был по-прежнему озабочен другим. Он знал, что
они выгонят его, и что человек-чудовище поймает его и сгноит в рабстве. Он
заплакал от полной беспомощности.
     Его  отчаяние  и  слезы  смягчили  несколько  раз"  яренных   женщин.
Женщина-лидер предложила другой вариант: трехнедельный испытательный срок,
в течение которого действия дон Хуана  и  его  отношение  будут  ежедневно
оцениваться всеми женщинами. Она предупредила дон Хуана, что если  за  это
время поступит хоть одна жалоба о  его  плохом  отношении,  его  вышвырнут
навсегда. Дон Хуан рассказал, как нагваль Хулиан по отечески отвел  его  в
сторону и еще глубже вонзил в него клин страха. Он  прошептал  дон  Хуану,
что знает  наверняка  о  том,  что  монстр  не  только  существует,  но  и
скрывается в окрестностях. Тем не менее, выполняя определенные  предыдущие
соглашения с женщинами, соглашения,  о  которых  он  должен  молчать,  ему
нельзя было рассказывать женщинам то, что  он  знал.  Он  посоветовал  дон
Хуану  прекратить  демонстрацию  своей   упрямой,   угрюмой   личности   и
притвориться ее противоположностью.
     - Притворись счастливым и довольным, - сказал он дон Хуану. - если ты
не сделаешь этого, женщины выкинут тебя  отсюда.  Одна  перспектива  этого
должна пугать тебя. Используй свой страх как движущую силу. Это все, что у
тебя осталось.
     Все колебания и мысли, которые осаждали дон  Хуана,  вмиг  испарились
при виде человека-чудовища. Монстр нетерпеливо ожидал  на  краю  невидимой
линии, осознавая, по-видимому, какой ненадежной была  позиция  дон  Хуана.
Казалось,  что  он  страшно  голоден,  и   теперь   с   тревогой   ожидает
долгожданного пира.
     Нагваль Хулиан вбил клин страха еще глубже.
     - Если бы я был на твоем месте, - сказал он дон Хуану.  -  я  бы  вел
себя как ангел. Я делал бы все, что понравится этим  женщинам,  только  бы
быть подальше от этой дьявольской скотины.
     - Теперь ты видишь монстра? - спросил дон Хуан.
     - Конечно, - ответил он. - и я вижу, что если ты уйдешь, или  женщины
прогонят тебя, это чудище поймает тебя и закует  в  оковы.  Это  наверняка
изменит твое отношение. У рабов нет выбора. Они должны хорошо  вести  себя
со  своим  господином.  Они  говорят,  что  боль,   причиняемая   тираном,
превосходит границы возможного.
     Дон Хуан знал, что  его  единственная  надежда  в  том,  чтобы  стать
настолько приятным, насколько это возможно  вообще.  Страх  стать  жертвой
этого человекообразного чудовища был действительно мощной  психологической
силой.
     Дон Хуан сказал мне, что по какой-то причуде своего характера он  был
грубым только с женщинами, но никогда не  вел  себя  плохо  в  присутствии
нагваля Хулиана. По какой-то причине, которую дон Хуан не мог  определить,
в его уме сложилось мнение, что нагваль - не  тот  человек,  с  кем  можно
притворяться, ни сознательно, ни подсознательно.
     Другой домочадец - необщительный мужчина -  для  дон  хуана  не  имел
значения. Дон Хуан составил о нем мнение еще при первой встрече с ним и  в
расчет его не принимал. Ему казалось, что мужчина был  слабым,  ленивым  и
находился под каблуком красивых женщин.  Позднее,  когда  дон  Хуан  лучше
осознал личность нагваля, он узнал, что блеск других определенно  затмевал
этого мужчину.
     С течением времени природа лидерства и  авторитета  среди  них  стала
ясна для дон Хуана. Он был удивлен и даже восхищен, поняв, что  здесь  нет
ни лучших, ни худших. Некоторые  из  них  выполняли  обязанности,  которые
другим были недоступны, но это не давало им превосходства, а просто делало
их разными. Однако, окончательное решение всегда автоматически  оставалось
за нагвалем Хулианом, и он, по-видимому,  получал  огромное  удовольствие,
выражая свои решения  в  форме  грубых  шуток,  которые  он  направлял  на
каждого.
     Еще среди них существовала тайна  о  женщине,  которую  они  называли
талией, женщиной-нагваль. Никто не говорил дон Хуану, кто она была или что
значит быть женщиной-нагваль. Для него все же было ясным, что одна из семи
женщин была талией. Все они так много говорили о ней, что любопытство  дон
Хуана поднялось до огромных высот. Он  задавал  так  много  вопросов,  что
женщина, которая была лидером остальных, пообещала научить  его  читать  и
писать, чтобы он мог лучше использовать свои дедуктивные способности.  Она
сказала, что он должен научиться скорее описывать вещи, чем загонять их  в
память. Таким образом  он  соберет  огромную  коллекцию  фактов  о  талии,
фактов, которые он должен будет перечитывать и изучать до  тех  пор,  пока
истина не станет очевидной.
     Как бы предвосхищая циничный ответ, который возник  в  его  уме,  она
заявила, что хотя  это  и  может  показаться  абсурдным  усилием,  попытка
узнать, кем была талия, является  одной  из  наиболее  трудных  и  стоящих
задач, которые кто-либо может взять на себя.
     Все это, сказала она, было шутливой частью. И уже серьезно  добавила,
что дон Хуану  необходимо  изучить  основы  счетоводства,  чтобы  помогать
нагвалю управлять хозяйством.
     Она немедленно принялась за ежедневные уроки, и за один год дон  Хуан
продвинулся так далеко, что мог читать, писать и вести расчетные книги.
     Все шло так гладко, что  он  не  замечал  перемен  в  себе,  наиболее
значительной из которых было появление чувства беспристрастности. Пока  он
занимался этим, у него  продолжало  оставаться  впечатление,  что  в  доме
ничего не происходит, наверное, потому, что он  никак  не  мог  распознать
своих домочадцев. Они были зеркалами, которые не давали отражения.
     - Я укрывался в этом доме почти три года, - продолжал дон Хуан. -  за
это время со мной происходили бесчисленные вещи,  но  я  не  думал  тогда,
какими важными они были на самом деле. Или, скорее  всего,  я  предпочитал
считать их неважными. Я был убежден, что все  эти  три  года  я  только  и
делал, что скрывался, трясся от страха и работал, как мул.
     Дон Хуан засмеялся и рассказал, что именно тогда, по  настоянию  дона
Хулиана, он согласился  обучаться  магии,  что-бы  избавиться  от  страха,
который уничтожал его каждый  раз,  когда  он  видел  чудовище,  бессменно
стерегущее его. И хотя нагваль Хулиан рассказывал  ему  об  очень  многом,
ему,  казалось,  больше  нравилось  подшучивать  над  ним.  Поэтому,  если
говорить честно, он  был  уверен,  что  ничему  не  научится  здесь,  даже
добровольно связавшись с магией, потому  что  было  совершенно  ясно,  что
никто в этом доме не знает и не практикует магию.
     Но однажды он обнаружил себя целеустремленно идущим,  без  какой-либо
охоты со своей стороны, к невидимой черте, которая удерживала чудовище  на
расстоянии. Монстр, как всегда, был здесь и наблюдал за домом. Но  в  этот
день вместо того, чтобы повернуть назад и убежать в дом в поисках  защиты,
дон Хуан продолжал идти вперед.
     Невероятная волна энергии заставляла его идти, не  заботясь  о  своей
безопасности.
     Чувство тотальной беспристрастности  позволило  ему  предстать  перед
чудовищем, которое терроризировало его  много  лет.  Дон  Хуан  ждал,  что
монстр бросится на него и схватит за горло, но эта мысль больше не ужасала
его. На расстоянии нескольких дюймов он  взглянул  на  чудовище,  а  потом
переступил линию. Но монстр не бросился на него, чего  всегда  боялся  дон
Хуан, вместо этого он стал расплываться, потеряв свои очертания, и наконец
превратился в туманную бесцветность, в едва различимое пятно тумана.
     Дон Хуан подошел к туману, и пятно отступило как бы в страхе. Он гнал
пятно тумана через поля, пока не понял, что от монстра ничего не осталось.
И тогда у него появилось знание, что здесь никогда ничего не было.  И  все
же он не мог объяснить себе, чего же он боялся. У него  появилось  смутное
ощущение, что, хотя он точно знал о существовании монстра,  что-то  мешало
ему думать о нем. Он тут же понял, что этот негодяй, нагваль Хулиан, знает
все, что происходило здесь, знает всю истину. До этой минуты дон Хуан даже
не предполагал, что нагваль Хулиан способен на такое надувательство.
     Перед  тем,  как  свести  с  ним  счеты,  дон  Хуан  решил   отдаться
удовольствию обойти без провожатых все владения  этого  дома.  Никогда  бы
раньше он не позволил себе этого. Прежде, когда ему  надо  было  выйти  за
невидимую черту, его сопровождал кто-нибудь  из  хозяев  этого  дома.  Это
ставило серьезные ограничения на его передвижения. Два  или  три  раза  он
пытался пройтись в одиночку, но понял, что  рискует  быть  уничтоженным  в
лапах монстра.
     Переполненный необычной мощью, дон Хуан вошел в дом, но вместо  того,
чтобы похвастать своей новой свободой и силой, он собрал всех домочадцев и
гневно потребовал, чтобы они объяснили причину своей лжи. Он обвинил их  в
том, что они заставляли его работать, как раба, играя на его страхе  перед
несуществующим чудовищем.
     Женщины рассмеялись, словно он рассказал им веселую шутку. И только у
нагваля  Хулиана  был  вид  провинившегося,  особенно  когда   дон   Хуан,
ломающимся от сильной обиды голосом описал  три  года  своего  постоянного
страха. Нагваль Хулиан не выдержал и заплакал во  весь  голос,  когда  дон
Хуан потребовал извинения за то беспокойство, с каким его эксплуатировали.
     - Но мы же говорили тебе, что чудовища не существует, - сказала  одна
из женщин.
     Дон Хуан возмущенно посмотрел на  нагваля  Хулиана,  который  тут  же
испуганно с" ежился.
     - Он знал, что монстр существует, - закричал дон Хуан, тыча пальцем в
сторону нагваля.
     И вдруг он  понял,  что  сказал  неправду,  так  как  нагваль  Хулиан
первоначально говорил ему, что чудовища не существует.
     - Чудовища не было, - поправился дон Хуан, дрожа от ярости. - это был
один из его трюков.
     Нагваль Хулиан, бесконтрольно зарыдав, попросил прощения у дон Хуана,
в то время как женщины выли от хохота. Дон Хуан  никогда  не  видел  их  в
таком состоянии.
     - Ты знал с самого начала, что никакого чудовища не было. Ты  обманул
меня, - кричал он нагвалю Хулиану, который,  опустив  голову,  с  глазами,
полными слез, признал свою вину.
     - Конечно, я обманул тебя, - прошептал он. - здесь  никогда  не  было
никакого монстра. А то, что ты принимал за чудовище, было просто  сгустком
энергии. Твой страх превратил его в чудовище.
     - Ты говорил мне, что монстр хочет сожрать меня. Как  ты  посмел  мне
так лгать? - кричал на него дон Хуан.
     - Пожирание монстром было символом, - мягко ответил нагваль Хулиан. -
твой реальный враг - твоя глупость. Ты находишься в смертельной опасности,
потому что твой монстр пожирает тебя сейчас.
     Дон  Хуан  завопил,  что  ему  не  нужны  заявления  слабоумного.  Он
настаивает, чтобы они все дали ему обещание больше никогда не ограничивать
его стремление уйти от них.
     - Можешь уходить, когда захочешь, - резко ответил нагваль Хулиан.
     - Ты хочешь сказать, что я могу уйти  прямо  сейчас?  -  спросил  дон
Хуан.
     - А ты хочешь этого? - спросил нагваль.
     - Да, я хочу уйти из этого  гадкого  места  и  гадкой  кучки  лгунов,
которые живут здесь, - закричал дон Хуан.
     Нагваль Хулиан приказал выплатить дон Хуану все его  сбережения  и  с
сияющими глазами пожелал ему счастья, процветания и мудрости.
     Женщины не пожелали попрощаться с ним.  Они  пристально  смотрели  на
него до тех пор, пока он не опустил голову, избегая их палящего взора.
     Дон Хуан сложил свои деньги  в  карман,  и,  не  оборачиваясь,  ушел,
радуясь окончанию этого испытания. Мир вокруг был для него знаком вопроса.
Он тосковал по нему, находясь внутри дома,  он  был  оторван  от  него.  А
теперь, молодой и сильный, он имел и деньги в своем  кармане,  и  жажду  к
жизни.
     Он ушел от них, не сказав ни слова благодарности. Его гнев, так долго
сдерживаемый страхом, буквально вырвался на поверхность. А  ведь  он  даже
учился, чтобы понравиться им  -  а  теперь  чувствовал  себя  обманутым  и
преданным. Ему захотелось убежать отсюда как можно дальше.
     В  городе   у   него   возникли   первые   нежелательные   трудности.
Путешествовать оказалось очень дорого и трудно. Его научили тому, что если
он хочет побыстрее уехать из города, ему не следует выбирать  направление,
а надо просто найти таких погонщиков мулов, которые захотели бы взять  его
с собой. Через несколько дней  он  уехал  с  надежным  погонщиком  в  порт
Мазатлан.
     - Хотя в то время мне было только двадцать три  года,  -  сказал  дон
Хуан. - я чувствовал, что прожил целую жизнь. Единственной вещью,  которую
я еще не испытал, был секс. Нагваль  Хулиан  говорил  мне,  что  благодаря
тому, что я еще ни разу не был с женщиной,  я  и  обладаю  такой  силой  и
выносливостью. Нагваль  Хулиан  говорил,  что  у  него  оставалось  совсем
немного времени для работы со мной, прежде чем мир поймает меня.
     - Что он этим хотел сказать, дон Хуан? - спросил я.
     - Он хотел сказать, что я и понятия не  имею  о  той  чертовщине,  на
которую напрашивался, - ответил дон  Хуан.  -  и  что  у  него  было  мало
времени, чтобы выстроить мои баррикады, моих молчаливых защитников.
     - Что такое молчаливый защитник, дон Хуан? - спросил я.
     - Это спаситель, - ответил он. -  молчаливый  защитник  -  это  волна
необъяснимой энергии, которая приходит к воину, когда ничто другое  больше
не помогает.
     Мой бенефактор знал, какое направление  примет  моя  жизнь,  когда  я
выйду из-под его влияния. Поэтому он изо всех сил  пытался  дать  мне  как
можно больше точек зрения магов. Эти точки зрения магов должны были  стать
моими молчаливыми защитниками.
     - А что такое точки зрения магов? - спросил я.
     - Позиции точки  сборки,  -  ответил  он.  -  бесконечное  количество
позиций, которых могла бы достигнуть точка сборки. В  каждом  и  любом  из
этих поверхностных или глубоких передвижений маг может укрепить свою новую
последовательность.
     Он повторил, что все пережитое им благодаря его бенефактору  или  при
его  руководстве  было  результатом  либо  мельчайших,  либо  значительных
передвижений его точки сборки. Его  бенефактор  заставлял  его  переживать
бесчисленное множество точек зрения или выборов, количество  которых  было
более чем достаточно, поскольку он знал, что судьбой дон Хуана  было  быть
призванным объяснить то, что делалось магами, и кем они были.
     - Эффект этих  перемещений  точки  сборки  оказался  кумулятивным,  -
продолжал он. - он давит на тебя, независимо от того, понимаешь ли ты  это
или нет. Такое накопление сработало, в конце концов, и со мной.
     - Вскоре после того, как я вошел в  контакт  с  нагвалем,  моя  точка
сборки сдвинулась  настолько  глубоко,  что  я  мог  "видеть".  Я  "видел"
энергетическое  поле  в  виде  монстра.  И  моя  точка  зрения  сдерживала
дальнейшее движение, пока, наконец, я не "увидел" монстра тем, чем он  был
на самом деле - энергетическим полем. Я преуспел в "видении", но  не  знал
этого. Я думал, что ничего не делаю и ничему не обучаюсь. Я  был  глуп  до
невероятности.
     - Ты был слишком молод, дон Хуан, - сказал я. - ты не  мог  поступить
иначе.
     Он засмеялся и хотел что-то сказать, но  затем,  казалось,  переменил
свое решение. Он пожал плечами и продолжил свой рассказ.
     Дон Хуан сказал, что, когда он прибыл в Мазатлан, он был  практически
уже опытным  погонщиком  мулов,  и  ему  предложили  постоянную  работу  в
караване мулов. Такая договоренность была ему по  душе,  а  идея,  что  он
будет курсировать между Дуранго и Мазатланом, безмерно  радовала  его.  Но
были две вещи, которые беспокоили  его:  что  он  до  сих  пор  не  был  с
женщиной, и сильное, хотя и необъяснимое желание  уйти  на  север.  Он  не
знал, зачем ему это. Он знал только, что где--о на севере  что-то  ожидает
его. Это чувство было таким сильным, что в конце концов  он  отказался  от
гарантированной, постоянной работы, намереваясь отправиться на север.
     Его  огромная  сила  и  новая,  непостижимая  хитрость  помогали  ему
находить работу даже там, где ее бы не нашел никто. Так, зарабатывая  себе
на дорогу, он упорно продвигался на север, в город Синалоа.  И  здесь  его
путешествие закончилось. Он встретил молодую вдову,  индеанку  из  племени
яки, жену человека, которому дон Хуан был многим обязан.
     Стараясь оплатить свой долг, он помогал  вдове  и  ее  детям,  и,  не
осознавая этого, полностью вошел в роль мужа и отца.
     Эта новая ответственность легла на его  плечи  тяжелым  бременем.  Он
потерял свою свободу идти, куда захочешь, он  даже  потерял  свое  желание
идти на  север.  Эту  потерю  ему  компенсировала  глубокая  привязанность
женщины и ее детей.
     - Как муж и отец, я переживал моменты возвышенного счастья, -  сказал
дон Хуан. - но это было до тех пор, пока я первый  раз  не  заметил  нечто
поистине  ужасное.  Я  понял,  что  потерял  чувство  беспристрастности  и
отрешенности, которое я  приобрел  во  время  пребывания  в  доме  нагваля
Хулиана. И тогда я нашел себя похожим на тех людей, что окружали меня.
     Дон Хуан сказал, что год неумолимой шлифовки  заставил  его  потерять
последние следы той новой индивидуальности,  которую  он  получил  в  доме
нагваля. Он начал с глубокой, но отчужденной привязанности к женщине и  ее
детям. Эта беспристрастная привязанность позволяла ему играть роль мужа  и
отца непринужденно и со вкусом. Но с течением времени его  беспристрастная
привязанность превратилась в безудержную страсть, которая  привела  его  к
потере своей эффективности.
     Отход от  чувства  беспристрастности  дал  ему  силу  любить.  Потеря
беспристрастности  наделила  его  банальными  потребностями,  отчаянием  и
безнадежностью - отличительными приметами мира повседневной жизни.  И  все
же уход был его инициативой. За годы пребывания в доме нагваля он приобрел
динамизм, который прекрасно служил ему, когда он нападал на самого себя.
     Но более иссушающей  карой  было  знание  того,  что  его  физическая
энергия убывает. Фактически, будучи в полном здравии, однажды  он  остался
полностью парализованным. Он не чувствовал боли. У него  не  было  паники.
Было так, словно его тело, наконец, поняло,  что  он  может  получить  так
отчаянно  желаемые  им  мир  и  спокойствие  только  после  того,  как  он
перестанет двигаться.
     Лежа беспомощно в постели, он мог  только  думать.  И  тогда  к  нему
пришло понимание - он сломался, поскольку не  имел  абстрактной  цели.  Он
знал,  что  люди  в  доме  нагваля  были  экстраординарными,  потому   что
стремились к свободе, как к своей абстрактной цели. Он не мог понять,  чем
была  свобода,  но  знал,  что  она  являла  собой  противоположность  его
собственным конкретным нуждам.
     Отсутствие абстрактной цели сделало его  больным  и  беспомощным.  Он
больше не мог спасти свою приемную  семью  от  чудовищной  нищеты.  Вместо
этого они втянули его в ту же бедность, печаль и безнадежность, которую он
знал до встречи с нагвалем.
     Пересматривая свою жизнь, он осознал, что только годы, проведенные  с
нагвалем, были временем, когда он не был жалким и не имел конкретных нужд.
Нищета  оказалась  состоянием  бытия,  освоенного  им  в   момент,   когда
конкретные потребности пересилили его.
     В первый раз с того момента, как он был ранен много  лет  назад,  дон
Хуан понял до  конца,  что  нагваль  Хулиан  действительно  был  нагвалем,
лидером, его бенефактором. Он понял, что  хотел  сказать  его  бенефактор,
говоря, что нет свободы без вмешательства нагваля. Теперь у дон  Хуана  не
оставалось сомнений, что его бенефактор и все члены дома  его  благодетеля
были магами. С пронзающей душу болью дон Хуан понял, что упустил свой шанс
быть с ними.
     Когда   же   давление   его   физической   беспомощности   показалось
невыносимым, его паралич прошел так же таинственно, как и возник.  Однажды
он просто встал с постели и пошел на работу. Но его судьба не стала лучше.
Он с трудом сводил концы с концами.
     Прошел еще один год. Ему по-прежнему не везло, единственное, в чем он
преуспел сверх своих ожиданий, оказалось полным пересмотром своей жизни. И
тогда он понял, почему он любит и не может оставить этих детей, он  понял,
почему не должен оставаться с ними, он понял, почему не может  предпочесть
один выбор другому.
     Дон Хуан знал, что он зашел в тупик  и  что  единственным  действием,
которое бы соответствовало тому, чему он научился  в  доме  нагваля,  было
одно - умереть, как воин. Однажды ночью, после  тяжелого  дня  передряг  и
бессмысленного труда, он стал терпеливо ожидать прихода своей смерти.
     Он был так уверен в своей кончине, что его жена и дети присоединились
к нему в знак солидарности - они тоже хотели умереть. Все четверо садились
в полнейшей неподвижности, ожидая смерть, и ночь за  ночью  пересматривали
свои жизни.
     Дон  Хуан  убедил  их  теми  же  словами,  которые  использовал   его
бенефактор.
     - Не желай ее, - говорил его бенефактор. - просто жди,  пока  она  не
придет. Не пытайся воображать, на что похожа смерть.  Просто  будь  здесь,
пока она не затащит тебя в свой поток.
     Тихо шло время, усиливая их ментально,  на  физическом  же  плане  их
истощенные тела говорили о своей безнадежной борьбе.
     Но однажды дон Хуан подумал, что его  судьба  начала  изменяться.  Он
нашел временную работу, с группой сельскохозяйственных рабочих  был  нанят
на уборочный сезон. Но дух имел другие планы  на  него.  Через  пару  дней
после того, как он начал работу, кто-то украл его шляпу. И так как ему  не
на что было купить себе новую, он работал без нее под палящим солнцем.
     Защищаясь от солнца,  он  накрыл  голову  тряпкой  и  пучком  соломы.
Рабочие, бывшие рядом с ним, начали смеяться и издеваться над ним.  Он  их
игнорировал. В сравнении с тем, что жизнь  троих  людей  зависела  от  его
труда, то, как он  выглядел,  мало  заботило  его.  Но  люди  на  этом  не
остановились.  Они  кричали  и  смеялись  до  тех  пор,   пока   бригадир,
испугавшись, что рабочие взбунтуются, на всякий случай  не  решил  уволить
дон Хуана.
     Дикая ярость одолела чувство трезвости дон Хуана и его  осторожность.
Он знал, что с ним поступают подло. Моральное право было на  его  стороне.
Он издал холодный, пронзительный крик, схватил одного из мужчин и поднял к
себе на плечи, намереваясь сломать ему спину. Но  он  подумал  о  голодных
детях. Он подумал об их  дисциплинированных  маленьких  телах,  когда  они
сидят с ним ночь за ночью, ожидая  смерть.  Он  опустил  человека  вниз  и
зашагал прочь.
     Дон Хуан сказал, что он сел тогда на краю поля, где работали люди,  и
все отчаяние, которое скопилось в нем, в конце концов прорвалось. Это была
молчаливая ярость - но не на  людей  вокруг  него.  Он  неистовствовал  на
самого себя, неистовствовал до тех пор, пока весь его гнев не прошел.
     - Я сел на виду всех этих людей и заплакал, - продолжал дон  Хуан.  -
они смотрели на меня как на сумасшедшего, которым я в конце концов и  был,
но это не волновало меня. Я был выше всех волнений.
     - Бригадир почувствовал жалость ко мне  и  подошел,  чтобы  успокоить
меня. Он думал, что я плачу о самом себе. Он не мог знать, что я  плачу  о
духе.
     Дон Хуан  сказал,  что,  когда  его  ярость  прошла,  к  нему  пришел
молчаливый защитник. Он  появился  в  форме  непостижимой  волны  энергии,
которая покидала его с ясным чувством, что смерть  вот-вот  набросится  на
него. Он знал, что больше никогда не сможет увидеть свою  приемную  семью.
Он извинился перед ними  громким  голосом  за  то,  что  его  стойкости  и
мудрости не хватило для того, чтобы вырвать их из этого ада на земле.
     Рабочие продолжали смеяться и передразнивать его. Он смутно слышал их
голоса.  Слезы  набухли  в  его  груди,  когда  он  обратился  к  духу   и
поблагодарил его за то, что он поставил его на пути нагваля, дав тем самым
незаслуженный шанс быть свободным. Он слышал вопли непонимающих людей.  Он
слышал их оскорбления и крики, он слышал их как бы внутри себя. Они  имели
право насмехаться над ним. Он был у входа в вечность и не осознал этого.
     - Я понял, как был прав мой бенефактор, -  сказал  дон  Хуан.  -  моя
глупость была монстром, и она все-таки пожрала  меня.  В  тот  миг,  когда
возникла эта мысль, я понял, что все, что я мог сказать или сделать,  было
бесполезно. Я потерял свой шанс. Теперь я был только посмешищем  для  этих
людей. Духа наверняка не волновало мое отчаяние. Здесь  нас  было  слишком
много - людей со своим мелким, личным адом, порожденным  нашей  глупостью,
чтобы дух мог обращать на каждого внимание.
     - Я встал на колени и повернулся  лицом  на  юго-восток.  Я  еще  раз
поблагодарил моего бенефактора и рассказал духу, как мне  стыдно.  О,  как
стыдно! На последнем дыхании  я  попрощался  с  миром,  который  мог  быть
прекрасным, имей бы  я  мудрость.  Огромная  волна  надвигалась  на  меня.
Сначала я чувствовал ее. Потом услышал, и, наконец, увидел  ее,  несущуюся
на меня с юго-востока через  поля.  Она  достигла  меня  и  накрыла  своей
чернотой. И луч моей жизни ушел. Мой ад подошел к концу. Наконец-то я  был
мертв! Наконец-то я был полностью свободен!
     История дон Хуана опустошила меня. Он  игнорировал  все  мои  попытки
поговорить о ней. Он сказал, что в другое время и в другом месте мы сможем
обсудить ее. Дон Хуан потребовал, чтобы мы занялись тем, зачем пришли сюда
- разъяснением мастерства сознания. Через пару дней, когда мы спустились с
гор, он внезапно начал говорить о своей  истории.  Мы  присели  отдохнуть.
Фактически, это я нуждался в том, чтобы перевести дух. Дон Хуан, казалось,
ничуть не устал.
     - Сражение мага за уверенность в себе - самое драматическое сражение,
- сказал дон Хуан. - оно болезненно и дается  дорогой  ценой.  Во  многих,
очень многих случаях оно стоит магам их жизней.
     Он объяснил, что для того, чтобы маг обрел новую и полную уверенность
в своих действиях или в своей позиции в мире магов, или  для  того,  чтобы
разумно использовать свою  новую  последовательность,  он  должен  сделать
недействительной последовательность своей прежней жизни. Только тогда  его
действия будут обладать уверенностью, необходимой для того, чтобы укрепить
и   сбалансировать   незначительность   и   нестабильность    его    новой
последовательности.
     - Маги-видящие наших времен назвали этот  процесс  недействительности
свидетельством безупречности или символической, но  окончательной  смертью
магов, - сказал дон  Хуан.  -  на  том  поле  в  Синалоа  я  получил  свое
свидетельство безупречности.  Я  умер  там.  Незначительность  моей  новой
последовательности стоила мне моей жизни.
     - Но ты умер, дон Хуан, или просто  упал  в  обморок?  -  спросил  я,
пытаясь не показаться циничным.
     - Я умер на том поле, - ответил он. - я чувствовал, как мое  сознание
струится из меня и движется к  орлу.  Но  поскольку  я  безупречно  сделал
пересмотр своей жизни, орел не проглотил мое сознание. Орел выплюнул меня.
И так как мое тело умерло на том месте, орел  не  позволил  мне  пройти  к
свободе. Было так, словно он приказал  мне  вернуться  и  попробовать  все
заново.
     - Я взошел на вершины темноты и спустился  вновь  к  свету  жизни,  к
свету земли. Я обнаружил, что лежу в мелкой могиле на краю поля, прикрытый
камнями и кусками глины.
     Дон Хуан сказал, что он тут же знал, что  ему  надо  делать.  Откопав
себя,  он  подправил  могилу,  чтобы  сохранить  впечатление,   что   тело
по-прежнему здесь, а затем незаметно удалился. Он чувствовал себя  сильным
и решительным. Он знал, что вернется в дом своего бенефактора.  Но  прежде
чем начать свой обратный путь,  ему  хотелось  повидать  свою  семью,  ему
хотелось объяснить им, что он маг, и по этой причине не может оставаться с
ними. Ему хотелось объяснить им, что его падение  было  вызвано  незнанием
того факта, что маги никогда не смогут создать мост, который  соединил  бы
их с людьми этого мира. Но если люди захотят,  они  смогут  создать  мост,
соединяющий их с магами.
     -  Я  пошел  домой,  -  продолжал  дон  Хуан.  -  но  дом  был  пуст.
Шокированные соседи рассказали мне, что люди, с которыми я работал в поле,
принесли известие о том, что я умер на работе, и что моя жена  и  ее  дети
ушли.
     - Как долго ты был мертвым, дон Хуан? - спросил я.
     - Кажется, целый день, - ответил он.
     Улыбка  играла  на  губах  дон  Хуана.   Его   глаза   блестели   как
вулканическое стекло. Он ждал моей реакции, ждал моих замечаний.
     - Что стало с твоей семьей, дон Хуан? - спросил я.
     - О, вопрос разумного человека, - заметил он. - а ведь я  думал,  что
ты спросишь меня о моей смерти.
     Я признался, что хотел спросить о ней, но понял, что он "увидел"  мой
вопрос, пока я формировал  его  в  своем  уме,  и  из-за  упрямства  решил
спросить о чем-нибудь еще. Я вовсе не шутил, но  мое  признание  заставило
его рассмеяться.
     - Моя семья в тот день исчезла, -  сказал  он.  -  кстати,  моя  жена
уцелела. Она и  теперь  живет  в  условиях,  в  которых  мы  жили  прежде.
Поскольку тогда я ожидал свою смерть, она уверена,  что  я  добился  того,
чего хотел. На старом месте ей было нечего делать, поэтому она ушла.
     Я потерял детей, и утешаю себя  мыслью,  что  не  моей  судьбой  было
оставаться с ними. Однако, маги имеют своеобразную наклонность. Они  живут
исключительно в сумерках чувства, которое описывают слова  "и  все  же..."
Когда все рушится вокруг них, маги признают, что ситуация ужасна, а  потом
тут же убегают в сумерки "и все же..."
     - Я так поступаю с моими чувствами, которые связаны с той женщиной  и
ее детьми. Они очень дисциплинированно пересматривали свои жизни вместе со
мной, особенно это касается старшего мальчика.  Только  дух  может  решить
исход этого воздействия. Он напомнил мне, что уже обучал  меня  тому,  как
воины действуют в подобных ситуациях. Они делают все, что могут,  а  затем
без зазрения совести и сожалений расслабляются и  позволяют  духу  вершить
исход.
     - Что такое решение духа, дон Хуан?  -  спросил  я.  Не  ответив,  он
внимательно изучал меня. Я знал, что он полностью осознает мой  повод  для
вопроса. Я тоже пережил такую привязанность и такую потерю.
     - Решение духа  -  это  следующее  основное  ядро,  -  сказал  он.  -
магические  истории  выстраиваются  вокруг  него.  Мы  поговорим  об  этом
специфическом решении, когда будем обсуждать это основное ядро.
     - Ну, а как же вопрос о моей смерти, который ты хотел задать?
     - Если они думали, что ты умер, почему могила оказалась неглубокой? -
спросил я. - почему они не вырыли настоящую могилу и не похоронили тебя?
     - Это уже больше похоже на тебя, - рассмеялся он. -  Я  задавал  себе
этот вопрос и понял, что все эти рабочие  были  набожными  людьми.  Я  был
христианин. А христиан не хоронят так, их не  оставляют  разлагаться,  как
собак. Я думаю, они ждали, что моя семья придет и  потребует  тело,  чтобы
предать его земле, настоящему захоронению. Но моя семья не пришла.
     - А ты искал их, дон Хуан? - спросил я.
     - Нет. Маги никогда никого не ищут, - ответил он. - а я был магом.  Я
заплатил своей жизнью за ошибку незнания того,  что  я  маг,  и  что  маги
никогда не становятся доступными для кого-то.
     - С того дня я допускал общение или заботу только  о  тех  людях  или
магах, которые умерли, также как и я.
     Дон Хуан сказал, что он вернулся назад в дом своего бенефактора,  где
каждый тут же узнал то, что обнаружил он. И  они  отнеслись  к  нему  так,
словно он никогда от них не уходил.
     Нагваль Хулиан отметил, что это из-за  его  своеобразной  натуры  дон
Хуану потребовалось так много времени, чтобы умереть.
     - Мой бенефактор сказал мне затем, что свидетельством мага к  свободе
была его смерть, - продолжал дон Хуан. - он сказал, что тоже оплатил своей
жизнью свидетельство свободы, как и каждый, кто был  в  его  доме.  И  что
теперь мы равны, как и все покойники.
     - Я тоже умер, дон Хуан? - спросил я.
     - Да, ты умер, -  ответил  он.  -  однако,  величайшим  трюком  магов
является осознание того, что они умерли.  Их  свидетельство  безупречности
должно быть  обернуто  в  сознание.  В  этой  обертке,  говорят  маги,  их
свидетельство всегда как новенькое.
     - Вот уже шестьдесят лет я всегда как новенький.



                        6. УПРАВЛЕНИЕ "НАМЕРЕНИЕМ"


                                ТРЕТЬЯ ТОЧКА

     Дон Хуан часто брал  меня  и  остальных  своих  учеников  в  короткие
экскурсии к западной гряде, что была неподалеку. В этот раз мы  оставались
там до рассвета и к вечеру были на пути к дому. Мне захотелось пойти рядом
с дон  Хуаном.  Рядом  с  ним  я  всегда  чувствовал  себя  успокоенным  и
расслабленным, в  то  время  как  его  веселые  ученики  вызывали  во  мне
противоположный  эффект:  они  заставляли  меня  чувствовать  себя  ужасно
усталым.
     Когда мы все спустились с гор и достигли равнины, я и дон  Хуан  были
немного впереди. Шквал глубокой меланхолии настиг меня с такой быстротой и
силой, что я только и мог, что сесть на землю. Затем,  следуя  совету  дон
Хуана, я лег на живот на вершине большого круглого валуна.
     Остальные ученики, подразнив меня, пошли дальше. Я слышал их  смех  и
крики,  которые  слабели  с  расстоянием.   Дон   Хуан   посоветовал   мне
расслабиться и позволить своей  точке  сборки,  которая,  по  его  словам,
двигалась с неожиданной скоростью, войти в свою новую позицию.
     - Не волнуйся, - сказал он мне. - в скором  времени  ты  почувствуешь
некоторый рывок или шлепок по твоей спине, словно что-то  коснулось  тебя.
Тогда ты будешь в норме.
     Лежа неподвижно на валуне, ожидая шлепка по моей  спине,  я  каким-то
образом вызвал непроизвольное воспоминание, такое сильное и ясное, что так
и не заметил шлепка, которого ожидал. Но я уверен, что  он  был,  так  как
меланхолия действительно мгновенно исчезла. Я быстро описал дон Хуану свое
воспоминание. Он предложил мне остаться на валуне и передвинуть мою  точку
сборки в точное место, где она была в то время, когда я переживал событие,
которое вспомнилось мне.
     - Не упусти ни одной детали, - предупредил он.  Это  произошло  много
лет назад. В то время дон Хуан и я находились в городе Чиуауа  в  северной
мексике в высокогорной пустыне. Я сопровождал его, поскольку эта местность
была богата медицинскими травами, которые он собирал. С  антропологической
точки зрения эта местность вызвала во мне огромный интерес. Не  так  давно
археологи  нашли  здесь   остатки   того,   что   они   считали   крупным,
доисторическим местом торговли.  Они  предполагали,  что  торговый  пункт,
стратегически расположенный на перепутье, был эпицентром  коммерции  между
торговыми  путями,  которые  соединяли  американский  юго-запад  с   южной
мексикой и центральной америкой.
     Я несколько раз был в  этой  плоской,  высокогорной  пустыне,  и  это
укрепляло мое  убеждение,  что  археологи  правы,  делая  вывод,  что  это
естественное перепутье. Я, конечно же, прочитал дон Хуану целую  лекцию  о
влиянии  этого  перепутья  в  доисторическом  распространении   культурных
традиций  на  северо-американский  континент.  В   то   время   я   сильно
интересовался развитием магии  среди  индейцев  американского  юго-запада,
Мексики и Центральной Америки, как системы убеждений, которая передавалась
по  торговым  путям,  и  которая  привела  к  созданию,  на   определенном
абстрактном уровне, вида доколумбийского прединдеанизма.
     Естественно, дон Хуан громко смеялся каждый раз, когда я излагал свои
теории.
     Событие, которое мне вспомнилось,  началось  в  середине  дня.  После
того, как я и дон  Хуан  собрали  два  небольших  мешка  очень  редкостных
медицинских трав, мы устроили привал и сели на вершине  огромного  валуна.
Но перед тем, как двинуться назад к месту, где я оставил свою машину,  дон
Хуан предложил поговорить об  искусстве  "выслеживания".  Он  сказал,  что
окружающая обстановка очень подходит для  объяснения  его  сложностей,  но
чтобы понять их, мне следует сначала войти в повышенное сознание.
     Я попросил, чтобы он, перед тем, как сделать это,  объяснил  мне  еще
раз, чем в действительности было повышенное сознание.
     Дон Хуан, проявляя огромное  терпение,  начал  разъяснять  повышенное
сознание в терминах движения  точки  сборки.  Пока  он  говорил,  я  понял
шутливость своей просьбы. Я знал все, что он говорил мне. Тогда  я  заявил
ему, что на самом деле не нуждаюсь  в  объяснении  этого  вопроса,  но  он
сказал,  что  объяснения  никогда  не  бывают   лишними,   поскольку   они
отпечатываются в нас для немедленного или  более  позднего  использования,
или помогают нам подготовить свой путь достижения безмолвного знания.
     Когда я попросил его более подробно рассказать о  безмолвном  знании,
он тут же ответил, что безмолвное знание является главной  позицией  точки
сборки, что много лет назад оно было естественной позицией  людей,  но  по
причинам, которые невозможно определить, точка сборки людей вышла из этого
особого места и заняла новое положение, известное как "рассудок".
     Дон Хуан отметил, что эта новая позиция  характерна  не  для  каждого
человека. Точки сборки большинства из нас расположены  не  прямо  в  точке
рассудка, а в ее непосредственной близости. То же самое было  и  в  случае
безмолвного знания - не каждый человек имел точку  сборки  прямо  в  таком
положении.
     Он сказал, что "место отсутствия  жалости",  будучи  другой  позицией
точки сборки, предшествует безмолвному знанию, также  как  другая  позиция
точки сборки, называемая "местом озабоченности", предшествует рассудку.
     Я не находил ничего неясного в этих скрытых заявлениях. По  мне,  они
объясняли самих себя. Я понимал все, что он  говорил,  и  в  то  же  время
ожидал его обычного удара по моим лопаткам, который бы заставил меня войти
в повышенное сознание. Но удара все не было, и я  придерживался  понимания
того, о чем он говорил, на самом  деле  не  осознавая  факта,  что  я  уже
понимаю все. Чувство легкости, принятия вещей  само  собой  разумеющимися,
которое соответствовало моей обычной сознательности, оставалось со мной, и
я не интересовался моей способностью понимать.
     Дон Хуан пристально взглянул на меня и порекомендовал мне  лечь  вниз
лицом на вершину круглого камня, расставив ноги и руки, как лягушка.
     Я пролежал около десяти минут,  основательно  расслабившись  и  почти
засыпая, пока не был вытряхнут из своей дремоты  звуком  тихого,  шипящего
рычания. Я поднял голову, осмотрелся, и мои волосы встали дыбом.  Чуть  ли
не в двадцати шагах от меня, немного выше того места, где сидел дон  Хуан,
на  валуне  громоздился  гигантский,  черный  ягуар.  Оголив   клыки,   он
пристально смотрел  прямо  на  меня.  Мне  показалось,  что  он  готовится
прыгнуть на меня.
     - Не двигайся, - приказал мне тихо дон Хуан. -  и  не  смотри  ему  в
глаза. Уставься ему на нос и  не  мигай.  Твоя  жизнь  зависит  от  твоего
взгляда.
     Я сделал так, как он сказал. Ягуар и я смотрели друг на друга до  тех
пор, пока дон Хуан не объявил ничью, швырнув свою  шляпу  прямо  в  голову
ягуара. Ягуар отскочил  назад,  уклоняясь  от  шляпы,  а  дон  Хуан  издал
громкий, продолжительный и пронзительный свист. Потом он закричал  высоким
голосом  и  хлопнул  в  ладоши  два  или  три  раза.  Это  прозвучало  как
приглушенные выстрелы.
     Дон Хуан дал мне знак спуститься с валуна и присоединиться к нему. Мы
оба закричали и хлопали в ладоши до тех пор, пока он  не  решил,  что  мы,
наконец, напугали ягуара и он убежал прочь.
     Мое тело тряслось, но я не был испуган. Я сказал дон Хуану,  что  мой
величайший страх был вызван в первый момент не внезапным рычанием кошки  и
не ее взглядом, а уверенностью, что ягуар разглядывал меня  еще  до  того,
как я услышал его и поднял голову.
     Дон Хуан не сказал о пережитом ни слова. Он был в глубоком  раздумий.
Когда я начал расспрашивать его, видел ли он ягуара  прежде,  чем  я,  его
повелительный жест заставил меня замолчать. У меня появилось  впечатление,
что он немного болен или даже смущен.
     После долгого молчания дон Хуан дал мне знак отправляться  в  путь  и
взял инициативу на себя. Мы уходили от скал, петляя в быстром темпе  между
кустов.
     Примерно через полчаса  мы  достигли  прогалины  в  чапареле,  где  и
остановились немного передохнуть. Мы не произнесли ни одного слова, а  мне
не терпелось узнать, о чем размышляет дон Хуан.
     - Зачем мы шли таким образом? - спросил я.  -  не  лучше  ли  было  и
быстрее добираться сюда по прямой?
     - Нет! - настойчиво произнес он. - это бы нам не помогло.  Ягуар  был
самцом. Он голоден и сейчас преследует нас.
     - Тем более нам надо было бежать сюда побыстрее, - настаивал я.
     - Не все так просто, - ответил он. - ягуар не обременен рассудком. Он
точно знает, что надо делать, чтобы заполучить нас. И поверь моему  слову,
он читает наши мысли.
     - Ты хочешь сказать, что ягуар читает наши мысли? - спросил я.
     - Это не метафора, - ответил он. - я хотел сказать  то,  что  сказал.
Большие животные, подобные этому,  могут  читать  мысли.  Я  не  говорю  о
догадке. Я говорю о том, что они все знают прямо.
     -  Что  же   нам   тогда   делать?   -   спросил   я,   действительно
забеспокоившись.
     - Мы должны стать менее рациональными и  попытаться  выиграть  битву,
сделав невозможной вероятность того, что ягуар разгадает  нас,  -  ответил
он.
     - А если мы будем менее рациональными, как это поможет нам? - спросил
я.
     - Рассудок заставляет нас выбирать то,  что,  по-видимому,  звучит  в
уме, - сказал он. - например, твой  рассудок  уже  говорит  тебе,  что  ты
должен бежать изо всех сил по прямой линии.  Но  твой  рассудок  не  может
понять, что нам надо пробежать около шести миль, прежде чем мы окажемся  в
безопасности в твоей машине. А ягуар перегонит нас. Он окажется впереди  и
будет ждать в подходящем месте момента, чтобы наброситься на нас.
     - Более лучшее, но менее рациональное решение - петлять.
     - А как ты знаешь, что это лучше, дон Хуан? - спросил я.
     - Я знаю это, потому что моя связь с духом чиста, - сказал он. -  или
лучше сказать, моя точка сборки находится в  позиции  безмолвного  знания.
Отсюда я смог распознать, что это голодный ягуар, но он не из тех, кто уже
пожирал людей. И он озадачен нашими действиями. Поскольку мы петляли между
кустов, ягуару потребуется усилие, чтобы разгадать нас.
     - А был другой выход, кроме петляния? - спросил я.
     - Были только рациональные решения, - ответил он. - но у нас нет того
снаряжения, чтобы можно было последовать рациональным решениям. К примеру,
мы могли залезть на высокую скалу, но  нам  нужно  ружье,  чтобы  сдержать
ягуара.
     - Мы должны найти решения ягуара. Эти решения продиктованы безмолвным
знанием. Мы должны сделать так, чтобы безмолвное знание заговорило с нами,
не считаясь с тем, каким бы безрассудным оно не казалось.
     Он начал свою петляющую рысь. Я следовал за ним почти по пятам, но  у
меня не было уверенности, что такое бегство  спасет  нас.  У  меня  только
сейчас появилась паника. Мысль о темном, маячившем вдали силуэте  огромной
кошки завладела мной.
     Пустынный   чапарель   состоял   из   высоких   зазубренных   кустов,
расположенных через  четыре-пять  шагов.  Скудные  осадки  в  высокогорной
пустыне не  позволяют  растениям  обзавестись  густой  листвой  и  плотным
частоколом стеблей. Но на вид чапарель казался густым и непроходимым.
     Дон Хуан двигался с удивительным проворством, и я  из  последних  сил
пытался не отстать. Он посоветовал мне смотреть туда, куда я  наступаю,  и
создавать поменьше шума. Он сказал, что шум  ветвей,  хрустящих  под  моей
тяжестью, был смертельно предательским.
     Я старательно пытался наступать на следы дон  Хуана,  избегая  треска
сухих ветвей. Мы пропетляли около ста метров, как  вдруг  я  уловил  краем
глаза огромную темную массу ягуара не более чем в  тридцати  шагах  позади
себя.
     Я заорал на  пределе  своего  голоса.  Не  останавливаясь,  дон  Хуан
оглянулся и успел заметить, как большая кошка  скрылась  из  поля  зрения.
Тогда он издал пронзительный свист и начал хлопать в ладоши, имитируя звук
приглушенных выстрелов.
     Он сказал очень тихим голосом, что кошки не любят подниматься в гору,
и поэтому нам надо перебраться на  предельной  скорости  через  широкий  и
глубокий овраг, который был справа от меня в нескольких метрах отсюда.
     Он дал знак, и мы метнулись через кусты с невероятной  скоростью.  Мы
соскользнули вниз по одной стороне оврага и, достигнув  дна,  помчались  к
другой стороне. Отсюда у нас была ясная перспектива спуска, дна  оврага  и
ровного участка, где находились мы. Дон Хуан шепнул,  что  ягуар  идет  по
нашим следам, и что, если нам  повезет,  мы  увидим  его  бегущим  по  дну
оврага, вблизи нашей трассы.
     Пристально  наблюдая  за  оврагом  под  нами,  я  с  тревогой  ожидал
появления животного. Но так и не увидел его. Я уже подумывал  о  том,  что
ягуар, должно быть, убежал, когда вдруг услышал пугающее  рычание  большой
кошки в чапареле за нашей спиной. Вместе с ознобом пришло понимание -  дон
Хуан был прав. Раз он был там, значит,  ягуар  действительно  читает  наши
мысли
     - Он пересек овраг раньше нас.
     Ни слова не сказав, дон Хуан бросился бежать с огромной скоростью.  Я
последовал его примеру, и мы петляли довольно долго. Я  был  на  последнем
дыхании, когда дон Хуан решил остановиться и передохнуть.
     Страха, что ягуар настигнет  нас,  не  было,  но  что-то  мешало  мне
восхищаться великолепной физической удалью дон Хуана. Он бегал так, словно
был молодым человеком. Я начал говорить ему, что он напоминает мне кого-то
в моем детстве, кто сильно впечатлял меня своими спринтерскими данными, но
он дал мне знак замолчать. Он внимательно прислушивался, то же сделал и я.
     Послышался мягкий шорох в кустарнике справа от нас. Затем на  миг  на
фоне чапареля показался  силуэт  черного  ягуара,  возможно  в  пятидесяти
метрах от нас.
     Дон Хуан пожал плечами и указал в направлении животного.
     - Похоже, нам не избавиться  от  него,  -  сказал  он  с  безнадежным
смирением. - пойдем спокойненько, словно мы совершаем чудесную прогулку по
парку, ты расскажешь мне сейчас историю из твоего детства. Для этого самое
время и, как никогда, подходящее окружение. Ягуар последует за нами,  урча
от жадности и голода,  а  ты  будешь  вспоминать  о  прошлом  -  идеальное
неделание бегства от ягуара.
     Он громко рассмеялся. Но когда я сказал ему,  что  полностью  потерял
интерес ко всяким историям, его даже скрючило от хохота.
     - Ты наказываешь меня теперь за то, что я не захотел тебя  выслушать,
не так ли? - спросил он.
     И я, конечно же, начал оправдываться. Я сказал ему, что его обвинение
просто нелепо. Я действительно потерял нить истории.
     - Если маг не имеет собственной важности, он не вешает лапшу на уши о
том, что потерял нить истории, - сказал он со злобным блеском в глазах.  -
и поскольку у тебя не осталось ни грамма собственной важности,  ты  должен
рассказать свою историю сейчас. Расскажи ее духу, ягуару и мне так, словно
ты вообще не терял никакой нити.
     Я хотел сказать ему, что мне не  хочется  подчиняться  его  желаниям,
потому что история была очень глупой, а  окружающая  обстановка  подавляла
меня. Я хотел предложить более подходящую  обстановку  для  этого,  другое
время, как он сам поступал со своими историями.
     Я еще ничего не сказал, а он уже отвечал мне.
     - И ягуар, и я можем читать мысли, - сказал он, улыбаясь.  -  если  я
выбираю нужное окружение и время  для  моих  магических  историй,  то  это
потому, что они служат обучению, и  я  хочу  выжать  из  них  максимальный
эффект.
     Он дал мне знак, и мы пошли. Мы спокойно прогуливались бок о  бок.  Я
сказал, что восхищен его бегом и выносливостью, и что остатком собственной
важности была сердцевина моего восхищения, поскольку я считал себя хорошим
бегуном.  Потом  я  рассказал  ему  историю  из  моего  детства.   История
вспомнилась мне, когда я увидел, что он так прекрасно бегает.
     Я рассказал ему, что мальчишкой играл в футбол и очень хорошо  бегал.
Фактически,  я  был  так   проворен   и   быстр,   что   чувствовал   свою
безнаказанность в любых проделках, так  как  мог  удрать  от  любого,  кто
погнался бы за мной, особенно это касалось  стариков-полицейских,  которые
пешком патрулировали по улицам моего родного города.  Стоило  мне  разбить
уличное освещение или сделать что-нибудь в этом роде, я  тут  же  бросался
наутек и был в безопасности.
     Но однажды, а я этого  не  знал,  старых  полицейских  поменял  новый
полицейский корпус из военного училища. Кошмарный момент наступил, когда я
разбил окно в магазине и побежал, надеясь, что  моя  быстрота  гарантирует
спасение. Молодой полицейский помчался за мной. Я бежал так, как не  бегал
никогда прежде, но все было напрасно. Офицер,  который  оказался  отличным
центр-форвардом  полицейской  футбольной  команды,  был  более   быстр   и
вынослив, чем мое десятилетнее тело. Он схватил меня  и  гнал  пинками  до
самого магазина, где я разбил окно. Он мастерски называл все  свои  удары,
словно тренировался на футбольном поле. Он  бил  меня  не  больно,  только
беззлобно пугая меня, и все же мое сильное унижение смягчалось восхищением
десятилетнего  мальчика  перед  его  удалью,   его   талантом   настоящего
футболиста.
     Я сказал дон Хуану, что в этот день я почувствовал  то  же  самое  по
отношению к нему. Он был способен  обогнать  меня,  несмотря  на  солидную
разницу лет и мою старую склонность быстро удирать.
     Еще я сказал ему, что в течение  нескольких  лет  у  меня  был  часто
повторяющийся сон, в котором я бегал так быстро, что  молодой  полицейский
больше не мог обогнать меня.
     - Твоя история более важна, чем я думал,  -  заявил  дон  Хуан.  -  я
думал, что будет рассказ о том, как твоя мама шлепала тебя по заднице.
     Он так интересно произносил слова, что его заявление получилось очень
забавным и насмешливым. Он добавил, что в некоторых случаях дух, а не  наш
рассудок, доводят до конца наши истории. Это был один  из  таких  случаев.
Дух запустил эту историю в мой ум, без сомнения,  потому,  что  она  имела
дело с моей неразрушенной собственной  важностью.  Он  сказал,  что  факел
гнева и унижения горит во мне с тех самых лет  и  мое  чувство  неудачи  и
подавленности по-прежнему остается целым.
     - Психологу понадобился бы целый день на твою историю и ее  настоящий
контекст, - продолжал он. - в твоем уме я,  по-видимому,  отождествился  с
молодым полицейским, который разбил твою идею непобедимости.
     Как только он высказался, я тут  же  признал,  что  это  и  было  мое
чувство, хотя я сознательно не размышлял над ним, пытаясь выразить его.
     Мы шагали в молчании. Я  был  захвачен  его  аналогией  и  совершенно
забыл, что ягуар выслеживает нас, но дикое рычание напомнило мне  о  нашей
ситуации.
     Дон Хуан приказал мне подпрыгивать вверх  и  опускаться  на  длинные,
низкие ветви кустов. Сломав несколько ветвей, я  собрал  что-то  наподобие
метлы. Он сделал то же самое. Когда мы побежали,  волоча  метлы  по  сухой
песчаной почве, за нами поднялось целое облако пыли.
     - Это должно обеспокоить ягуара, - сказал он, когда мы  остановились,
чтобы перевести дыхание. - у нас осталось всего несколько  часов  светлого
времени. Ночью ягуар непобедим, поэтому  нам  лучше  всего  бежать  к  тем
скалистым холмам.
     Он указал на какие-то холмы, которые находились примерно в полумиле к
югу.
     - Нам надо бежать на восток, - возразил я. - эти холмы уходят  далеко
на юг. Если мы пойдем туда, мы никогда не доберемся до моей машины.
     - В любом случае мы не дойдем до нее сегодня, - спокойно ответил  он.
- а возможно, даже и  завтра.  Кто  сказал,  что  мы  вообще  когда-нибудь
вернемся к ней?
     Я почувствовал приступ страха, а затем необычное спокойствие овладело
мной. Я сказал дон Хуану, что если мне суждено погибнуть в этой пустыне, я
надеюсь, что смерть моя будет безболезненной.
     - Не волнуйся, - сказал он. - смерть мучительна только  тогда,  когда
она влезает в твою постель во время болезни. В битве за свою жизнь  ты  не
почувствуешь боли. А если и почувствуешь что-нибудь, так только ликование.
     Он сказал, что наиболее впечатляющим различием  между  цивилизованным
человеком и магом был образ, в котором к ним  приходит  смерть.  Только  с
магами-воинами смерть добра и ласкова. Даже будучи смертельно ранены,  они
не  чувствуют  боли.  Но  еще  более  удивительным  было  то,  что  смерть
останавливается в ожидании до тех пор, пока маги сами не призовут ее.
     - Величайшая разница между обычным человеком и  магом  заключается  в
том, что маг своей быстротой управляет  своей  смертью,  -  продолжал  дон
Хуан. - что бы там ни случилось, ягуар не с" ест  меня.  Он  сожрет  тебя,
поскольку ты не знаешь достаточной скорости, чтобы сдержать  натиск  своей
смерти.
     Затем он подробно изложил все  сложности  идеи  магов  о  скорости  и
смерти. Он сказал, что в мире  повседневной  жизни  наши  слова  или  наши
решения могут быть с легкостью изменены. Единственной бесповоротной  вещью
в нашем мире была смерть. В мире магов,  с  другой  стороны,  естественную
смерть можно отменить, но слова магов - ни в коем  случае.  В  мире  магов
решения нельзя ни изменить, ни переработать. Единственное, что  они  могут
сделать, это остановиться навсегда.
     Я сказал ему, что его заявления, какими бы впечатляющими они ни были,
не убедили меня в том, что смерть можно отменить. Тогда  он  объяснил  еще
раз  то,  что  объяснял  прежде.  Он  сказал,   что   для   видящих   люди
представляются  либо   продолговатыми,   либо   сферическими   светящимися
сплетениями бесчисленных, статичных, но вибрирующих энергетических  полей,
и что только маги способны вызвать  движение  в  этих  сферах  неподвижной
светимости. За долю секунды они могут перемещать свои точки сборки в любое
место в их светящемся сплетении. Это движение и скорость,  с  которой  оно
было произведено, влекут  мгновенное  переключение  и  восприятие  другой,
совершенно отличной вселенной. Или они могут перемещать свои точки  сборки
без остановок через все поле своей  светящейся  энергии.  Сила,  созданная
этим движением, так велика, что мгновенно воспламеняет всю  их  светящуюся
массу.
     Он сказал, что если сейчас на нас обрушится горный обвал,  он  сможет
уничтожить естественный эффект случайной  смерти.  Используя  скорость,  с
какой может передвигаться его точка сборки, он заставит себя изменить мир,
или сожжет себя за долю секунды огнем изнутри. Я  же,  с  другой  стороны,
умру естественной смертью, придавленный камнями, так как моей точке сборки
не хватает скорости, чтобы вытащить меня из такой ситуации.
     Я сказал, что, по-видимому, маги просто находят  альтернативный  путь
смерти, а это было совершенно непохоже на отмену смерти. Он повторил,  что
все, о чем он говорил, касалось того, что маги  управляют  своей  смертью.
Они умирают только тогда, когда этого захотят.
     Хотя у меня не было сомнений в том, о чем  он  говорил,  я  продолжал
задавать  вопросы,  почти  играя  с  ним.  И  пока  он  говорил,  мысли  и
незакрепленные воспоминания о другом осознаваемом мире  возникали  в  моем
уме, как на экране.
     Я сказал дон Хуану, что меня одолевают странные мысли. Он засмеялся и
посоветовал мне подумать о ягуаре, поскольку он был так реален, что только
и мог претендовать на истинную манифестацию духа.
     Идея о том, что реален зверь, заставила меня содрогнуться.
     - Не было бы лучшим изменить  направление  вместо  того,  чтобы  идти
прямо к холмам? - спросил я.
     Я думал, что мы  вызовем  замешательство  ягуара  неожиданной  сменой
направления.
     - Слишком поздно менять направление, - сказал дон хуан. -  ягуар  уже
знает, что у нас нет другого пути, как только к холмам.
     - Этого не может быть, дон Хуан! - воскликнул я.
     - Почему же нет? - спросил он.
     Я сказал, что хотя и могу засвидетельствовать  способность  животного
быть на один прыжок впереди нас, я не могу полностью принять то, что ягуар
обладает предвидением того, куда мы хотим пойти.
     - Твое заблуждение в том, что ты размышляешь о силе ягуара в терминах
его способности рассчитывать вещи, - сказал он. - он не может  думать.  Он
только знает.
     Дон Хуан сказал, что наш маневр с пылевым облаком смутил ягуара,  дав
ему сенсорную информацию о чем-то таком, чего мы еще не  использовали.  Мы
не смогли развить реального чувства поднимания пыли,  хотя  наши  жизни  и
зависели от этого.
     - Я действительно не понимаю, о чем ты говоришь, - пожаловался я.
     Напряженность начинала действовать на меня. Мне  с  трудом  удавалось
концентрироваться. Дон Хуан объяснил,  что  человеческие  чувства  подобны
горячим  или  холодным  потокам  воздуха  и  могут  легко   обнаруживаться
животными. Мы как бы отправители, а ягуар - получатель. Какими бы ни  были
чувства, переживаемые нами, они находят свою дорогу к ягуару. Или, скорее,
ягуар читал любые чувства. В случае маневра с пылью  чувство,  которое  мы
имели об этом, было из ряда вон  выходящее,  поэтому  оно  создало  только
вакуум у получателя.
     - Другим маневром, продиктованным безмолвным знанием,  будет  топание
по грунту, - сказал дон Хуан.
     Он взглянул на меня, как бы ожидая моей реакции.
     - Сейчас мы пойдем тихим шагом, - сказал он. - и ты будешь топать  по
земле, как десятиметровый великан.
     Наверное, у меня была глупая физиономия, тело дон хуана затряслось от
смеха.
     Подними облако пыли своими ногами, - приказал он мне. - чувствуй себя
огромным и тяжелым.
     Я попытался и тут же подхватил чувство массивности. Пугливым тоном  я
заявил,  что  его  сила  убеждения  была  невероятной.   Я   действительно
чувствовал себя гигантским и свирепым. Он заверил меня,  что  мое  чувство
величины ни в коей мере не  было  продуктом  его  убеждения,  но  являлось
результатом перемещения моей точки сборки.
     Он сказал, что люди древних времен стали легендарными из-за того, что
благодаря безмолвному знанию  они  знали  о  силе,  получаемой  с  помощью
передвижения точки сборки. В уменьшенном масштабе маги повторяют  основные
пункты древней силы. Благодаря  движению  своих  точек  сборки  они  могут
манипулировать своими чувствами  и  изменять  вещи.  Я  изменил  ситуацию,
почувствовав  себя  огромным  и  свирепым.  Чувства,  обработанные   таким
образом, называются "намерением".
     - Твоя точка сборки уже переместилась еще чуть-чуть, - продолжал  он.
- теперь ты находишься в позиции, где ты либо потеряешь  полученное,  либо
заставишь свою точку сборки выйти за то местоположение, где она  находится
сейчас.
     Он сказал, что,  вероятно,  каждый  человек  в  нормальных  жизненных
условиях  в  одно  или  другое  время  имеет  возможность  уйти   от   пут
условностей. Он подчеркивал, что не имеет в  виду  социальные  условности,
которые связывают наше  восприятие.  Минуты  восторга  может  хватить  для
сдвига наших точек сборки и ликвидации наших условностей. Точно так же и с
моментами испуга, болезни, гнева или горя. Но обычно, в  момент,  когда  у
нас есть шанс сдвинуть наши точки сборки,  мы  становимся  испуганными.  В
игру вступает наш религиозный, академический, социальный фон. Он  убеждает
нашу безопасность  вернуться  в  стадо,  возвращая  наши  точки  сборки  к
предписанной позиции, позиции нормального жития.
     Он сказал мне, что все мистики и духовные учителя,  которых  я  знал,
поступали следующим образом: их точки сборки  сдвигались  либо  с  помощью
дисциплины, либо случайно до определенной точки, а затем они  возвращались
в нормальное состояние, имея при себе воспоминание, которое служило им всю
жизнь.
     - Ты мог стать очень набожным и добрым парнем, - продолжал  он.  -  и
забыть о первом движении твоей точки сборки. Или ты мог выскочить за  свои
разумные ограничения. Но ты по-прежнему находишься внутри них.
     Я  знал,  о  чем  он  говорит,  но  у  меня  была  какая-то  странная
нерешительность, которая заставляла меня колебаться.
     Дон Хуан выдвинул следующий аргумент. Он сказал, что обычный человек,
неспособный найти энергию для осознания того, что существует за  пределами
его повседневного мира, называет сферу экстраординарного восприятия  магии
колдовством или деятельностью дьявола, бросаясь прочь от нее без  хотя  бы
какой-нибудь ее проверки.
     - Но ты не можешь поступать таким образом, - продолжал  дон  Хуан.  -
тебя не назовешь религиозным, и ты слишком любопытен, чтобы так легко  все
отбросить. Единственной вещью,  которая  тормозит  тебя  сейчас,  является
трусость.
     - Преврати все в то, чем оно является - в абстрактное, дух,  нагваль.
Нет колдовства, нет зла, нет дьявола. Есть только восприятие.
     Я понял его. Но не мог точно выразить, что же он хотел от меня.
     Я взглянул на  дон  Хуана,  пытаясь  найти  более  подходящие  слова.
Кажется, я вошел в крайние функциональные рамки ума и не  хотел  потратить
зря ни одного слова.
     - Будь гигантом, - приказал он мне, улыбаясь. - избавься от рассудка.
     Тогда я понял, чего он хотел. Фактически, я знал, что Могу  увеличить
интенсивность моих чувств размера и свирепости до тех пор, пока  на  самом
деле не стану гигантом, возвышающимся над кустами и наблюдающим все вокруг
нас.
     Я попытался выразить свои мысли, но тут  же  отказался  от  этого.  Я
понял, что дон Хуан знает все, о чем я думаю,  и,  по-видимому,  даже  еще
больше.
     А  затем  со  мной  произошло  нечто  невероятное.  Моя   способность
рассуждать перестала функционировать. Я буквально чувствовал, что меня как
бы накрыло темной пеленой, которая скрыла все мои мысли. И я позволил уйти
моему рассудку с непринужденностью того, кто не заботится о  мире.  Я  был
убежден, что если захочу развеять эту непроглядную тьму,  мне  потребуется
лишь почувствовать себя прорывающимся через нее.
     В этом состоянии я ощутил, что двигаюсь вперед, набирая  ход.  Что-то
вынуждало меня физически передвигаться из одного  места  в  другое.  Я  не
испытывал  никакой  усталости.  Скорость  и   легкость,   с   которыми   я
передвигался, окрыляли меня.
     Я не чувствовал, что иду - но  я  и  не  летел.  Скорее,  меня  несла
поразительная легкость. Мои  движения  становились  резкими  и  неизящными
только тогда, когда я пытался думать о них. Когда  же  я  наслаждался  ими
бездумно, я входил в уникальное состояние физического восторга,  для  меня
совершенно беспрецедентного. Если я когда-нибудь в жизни и  имел  подобные
случаи физического счастья, то они, наверное, были настолько скоротечными,
что я не сохранил о них воспоминания. И все же,  когда  я  испытывал  этот
экстаз, появлялось смутное узнавание, словно я знал его, но забыл.
     Оживление от движения через чапарель  было  таким  сильным,  что  все
остальное исчезло.  Для  меня  существовало  только  одно  -  эти  периоды
оживления и  моменты,  когда  я  прекращал  двигаться  и  находил  себя  в
чапареле.
     Но еще более необъяснимым было полное телесное ощущение  парения  над
кустами, которое возникало в тот момент, когда я начинал двигаться.
     В один момент я ясно увидел фигуру ягуара, бегущего впереди меня.  Он
удирал, как только мог. Я чувствовал, что он пытается уклониться от  шипов
кактусов, тщательно выбирая место, куда ему ступить.
     Меня переполняло желание побежать за  ягуаром  и  напугать  его  так,
чтобы он потерял свою предосторожность. Я знал, что тогда он  нарвется  на
колючки. Затем в мой безмолвный мир ворвалась мысль - я подумал, что ягуар
может стать более опасным, если его поранят  колючки.  Эта  мысль  вызвала
такой эффект, словно кто-то пробудил меня от сна.
     Когда я осознал,  что  процесс  моего  мышления  заработал  вновь,  я
обнаружил, что нахожусь  у  основания  низкой  цепи  скалистых  холмов.  Я
осмотрелся. Дон Хуан находился в нескольких шагах от  меня.  Казалось,  он
выбился из сил. Его лицо было бледным, и он тяжело дышал.
     - Что случилось, дон Хуан? - спросил я, прочистив свое горло.
     - Это ты расскажи мне, что случилось, - задыхаясь, прохрипел он.
     Я рассказал ему, что я  чувствовал.  И  вдруг  понял,  что  с  трудом
различаю вершину горы прямо перед собой. Почти стемнело,  а  это  значило,
что я бежал или шел более двух часов.
     Я попросил дон Хуана объяснить мне  это  несоответствие  времени.  Он
сказал, что моя точка сборки перешла с места отсутствия  жалости  в  место
безмолвного  знания,  но  мне  все   еще   не   хватает   энергии,   чтобы
манипулировать им самостоятельно. Чтобы манипулировать им  самостоятельно,
я должен иметь достаточно энергии, чтобы перемещаться по своей воле  между
рассудком и безмолвным знанием.  Он  добавил,  что  если  у  мага  хватает
энергии  -  или  даже  если  он  не  обладает  достаточной  энергией,   но
перемещение необходимо ему как вопрос жизни и смерти - он может колебаться
между рассудком и безмолвным знанием.
     Его вывод  обо  мне  был  следующим  -  благодаря  серьезности  нашей
ситуации, я позволил духу передвинуть мою точку сборки.  Результатом  было
мое вхождение в безмолвное знание.  Естественно,  сфера  моего  восприятия
возросла, и это дало мне чувство высоты, парения над кустами.
     В  этот  миг,  из-за  моего  академического  воспитания,  я  страстно
заинтересовался обоснованием согласованности. Я задал ему мой  стандартный
вопрос тех дней.
     - Если кто-нибудь из департамента антропологии наблюдал бы  за  мной,
он увидел бы меня гигантом, продирающимся через чапарель?
     - Этого я действительно не  знаю,  -  сказал  дон  Хуан.  -  попробуй
выяснить это, сдвинув свою точку сборки, когда ты  будешь  в  департаменте
антропологии.
     - Я пытался, - сказал я. - но  ничего  не  случилось.  Наверное,  мне
нужно быть рядом с тобой, чтобы что-нибудь происходило.
     - Просто тогда это не было  для  тебя  вопросом  жизни  и  смерти,  -
ответил он. - иначе ты передвинул бы свою точку сборки самостоятельно.
     - Но люди видели бы то  же,  что  вижу  я,  когда  моя  точка  сборки
сдвигается? - настаивал я.
     - Нет, поскольку их  точки  сборки  не  были  бы  в  том  месте,  где
находилась бы твоя, - ответил он.
     - Тогда, дон Хуан, ягуар мне только пригрезился? - спросил я. - и все
случилось только в моем уме?
     - Да нет же, - ответил он. - большая кошка была реальной.  Ты  прошел
несколько миль и даже не устал. Если ты  остановишься,  посмотри  на  свои
ботинки. Они, как ежик, истыканы колючками кактусов. Поэтому ты  двигался,
паря над кустами. И в то же время ты не делал этого. Все зависит от  того,
где находится точка сборки - в месте  рассудка  или  в  месте  безмолвного
знания.
     Я понимал все, что он  говорит,  пока  он  говорил,  но  не  смог  бы
повторить по своей воле и часть из всего этого. Я  не  мог  определить  ни
того, что я знал, ни того, почему он вызывает во мне такое чувство.
     Рычание ягуара отбросило  меня  в  реальность  близкой  опасности.  Я
разглядел темную массу ягуара, быстро влезающего на гору в тридцати метрах
справа от нас.
     - Что нам делать, дон Хуан? - спросил я, зная,  что  он  тоже  увидел
животное, мелькнувшее впереди нас.
     - Надо взобраться на самую вершину и найти там  укрытие,  -  спокойно
ответил он.
     Затем он добавил так, словно его вообще ничего  не  заботило  в  этом
мире, что я потерял драгоценное время, индульгируя в удовольствии  парения
над кустами. Вместо того, чтобы обрести безопасность в холмах, на  которые
он мне указывал, я помчался к высоким восточным горам.
     - Мы должны взобраться на этот откос раньше ягуара, или мы лишимся  и
этой возможности, - сказал он, указывая  на  почти  вертикальный  склон  у
самой вершины.
     Я повернулся вправо и увидел, как ягуар перепрыгивает с одного  камня
на другой. Он определенно хотел перерезать нам путь.
     - Так идем же, дон Хуан, - заорал я нервно.
     Дон Хуан расхохотался.  Казалось,  он  наслаждается  моим  страхом  и
нетерпением. Мы рванули на предельной скорости и начали карабкаться вверх.
Я пытался не замечать темный силуэт ягуара, который появлялся раз за разом
немного впереди нас и постоянно с правой стороны.
     И ягуар, и мы достигли подножия откоса в одно и то  же  время.  Ягуар
был справа от нас в тридцати метрах. Он подпрыгнул и попытался вскочить на
отвесную скалу, но сорвался. Она оказалась слишком крутой.
     Дон Хуан крикнул, что у меня нет времени глазеть на ягуара,  так  как
он начнет атаковать нас, как только  откажется  от  попыток  забраться  на
откос. Не успел дон Хуан сказать последнее слово,  как  зверь  ринулся  на
нас.
     Меня больше не надо было убеждать. Я карабкался  на  отвесную  стену,
следуя за дон Хуаном. Визгливый вопль  раз"  яренного  животного  раздался
прямо под каблуком моей левой ноги. Реактивная сила страха понесла меня по
скользкому откосу в каком-то невероятном полете.
     Я достиг вершины раньше дон Хуана. Он даже приостановился от смеха.
     Оказавшись в безопасности на вершине скалы, я начал размышлять о том,
что случилось. Дон Хуан не желал ничего обсуждать. Он  утверждал,  что  на
данном этапе моего развития любое движение моей точки  сборки  по-прежнему
останется тайной. Моим вызовом  на  начальной  стадии  моего  ученичества,
сказал он, было удержание приобретенного, а не его обоснование - и  что  в
определенный момент все это приобретет для меня смысл.
     Я сказал ему, что все это имеет смысл для меня и в этот момент. Но он
непреклонно повторил, что я смогу  объяснить  себе  знание  только  тогда,
когда буду считать, что оно имеет для меня смысл. Он  настаивал,  что  для
того, чтобы движение моей точки сборки приобрело  смысл,  я  должен  иметь
энергию, чтобы перемещаться из места рассудка в место безмолвного знания.
     Он помолчал некоторое время, осмотрев взглядом все  мое  тело.  Затем
дон Хуан, кажется, на что-то решился, и, улыбнувшись, начал говорить.
     - Сегодня ты достиг места безмолвного знания, - сказал он убежденно.
     Дон Хуан объяснил, что после обеда моя точка сборки двинулась сама по
себе без какого-либо его вмешательства.  Я  "намеренно"  вызвал  движение,
манипулируя своим чувством бытия  гигантом,  и  это  заставило  мою  точку
сборки занять позицию безмолвного знания.
     Мне было очень интересно слушать,  как  дон  Хуан  пересказывает  мое
переживание. Он сказал, что способ говорить о  восприятии,  достигнутом  в
месте безмолвного знания, называется "здесь и  здесь".  Он  объяснил,  что
когда я рассказывал ему о своем чувстве парения над пустынным чапарелем, я
добавил, что видел и почву, и макушки кустов в одно и то  же  время.  Или,
что я был на том месте, где  стоял,  и  одновременно  там,  где  находился
ягуар. Таким образом я сумел заметить,  как  тщательно  он  передвигается,
избегая  уколов  колючек  кактусов.  Другими  словами,  вместо   осознания
обычного "здесь и там", я постигал "здесь и здесь".
     Его замечания напугали меня. Он был прав. Я не стал ему  говорить  об
этом, но и не мог признать, что я был в двух  местах  одновременно.  Я  не
осмеливался думать в тех терминах, которых не было в его объяснении.
     Он повторил, что мне потребуется много времени и энергии, прежде  чем
это приобретет для меня смысл. Я был только новичок, мне еще  требовалось,
чтобы кто-то контролировал меня. Например, во время моего движения он  был
вынужден быстро перемещать свою точку сборки между  позициями  рассудка  и
безмолвного знания для того, чтобы оберегать меня. И  это  довело  его  до
изнеможения.
     -  Скажи  мне  одну  вещь,   -   сказал   я,   решив   испытать   его
рассудительность. - как ты считаешь, этот ягуар пришлый? Ягуары не водятся
в этой местности. Пумы - да, но не ягуары. Как ты это объяснишь?
     Прежде  чем  ответить,  он  наморщил  лоб.  Внезапно  дон  хуан  стал
серьезным.
     - Я думаю, что этот ягуар подтверждает твои антропологические теории,
- сказал он торжественным тоном. - очевидно, ягуар следовал по  известному
ему торговому пути, который соединяет Чиуауа с Центральной Америкой.
     Дон Хуан рассмеялся так громко, что звук его смеха эхом прокатился по
горам. Это эхо обеспокоило меня  так  же,  как  немного  раньше  беспокоил
ягуар. Вернее, не само эхо обеспокоило меня, а тот факт, что я никогда  не
слышал эхо ночью. В моем уме оно ассоциировалось только с дневным светом.
     Мне потребовалось несколько часов, чтобы вспомнить все  детали  моего
переживания с ягуаром. В  течение  этого  времени  дон  Хуан  ни  разу  не
заговорил со  мной.  Он  привалился  спиной  к  скале  и  спал  в  сидячем
положении. Немного погодя я уже  не  замечал,  здесь  ли  он,  и  попросту
заснул.
     Я очнулся от боли в челюсти, так как спал, уперев свое лицо в  скалу.
Когда я открыл глаза и попытался соскользнуть вниз с камня, на  котором  я
лежал, я потерял равновесие и шумно упал на  задницу.  Дон  Хуан  выскочил
из-за каких-то кустов и тут же скорчился от смеха.
     Становилось поздно, и я громко поинтересовался, сможем ли мы пересечь
долину до ночи. Дон Хуан пожал плечами, его это,  казалось,  нисколько  не
заботило. Он сел рядом со мной.
     Я спросил, хочет ли он услышать подробности  моего  воспоминания.  Он
кивнул в знак согласия, но не задал мне ни одного вопроса. Я подумал,  что
он предоставляет право начать разговор мне, и поэтому сказал  ему,  что  в
моем воспоминании есть три момента, которые очень важны для  меня.  Первым
было то, что он говорил  о  безмолвном  знании,  вторым  было  то,  что  я
передвинул  свою  точку  сборки,  используя   "намерение",   и   последний
заключался в том, что я вошел  в  повышенное  сознание  без  обязательного
удара между лопаток.
     -  "Намеренный"  вызов  движения  твоей  точки  сборки  -  это   твое
величайшее достижение, - сказал дон Хуан. - но  достижение  -  это  что-то
личное. Оно необходимо, но и не так уж важно. Это совсем не то, чего  маги
ждут с нетерпением.
     Мне показалось, что я знаю, чего он хочет. Я сказал ему, что не забыл
полностью это событие. У меня в моем обычном состоянии  сознания  осталось
воспоминание о том, что горный лев - а я не мог принять мысль о  ягуаре  -
гнался за нами по холмам, и что дон Хуан спрашивал  меня,  чувствую  ли  я
себя обиженным на нападение большой кошки. Я ответил ему тогда,  что  было
бы абсурдным чувствовать обиду в такой ситуации. Он еще сказал мне, что  я
должен так же расценивать и  нападения  милых  мне  людей.  Я  должен  или
защищаться, или уйти с их пути, но без чувства смертельной обиды.
     - Неважно, что я тебе говорил, -  сказал  он,  рассмеявшись.  -  идея
абстрактного, идея духа - вот остаток, который действительно  важен.  Идея
личного "я" не имеет никакой  ценности.  Ты  выражаешь  себя  и  в  первую
очередь свои собственные чувства. Каждый раз, когда  была  возможность,  я
заставлял тебя осознавать потребность в абстрактном.  Тебе  верилось,  что
под этим я подразумеваю абстрактное  мышление.  Нет.  Быть  абстрактным  -
значит заставить себя стать доступным духу, благодаря тому, что  осознаешь
это.
     Он сказал, что одной из наиболее  драматических  вещей  человеческого
состояния была мрачная связь между глупостью и самоотражением.
     Это глупость заставляла нас отбрасывать все, что не  устраивало  наши
ожидания, построенные на самоотражении. Например,  как  обычные  люди,  мы
слепы  к  самому  главному  фрагменту  знания,  доступного  человеку  -  к
существованию точки сборки и факту, что она может двигаться.
     - Для  рационального  человека  немыслимо,  что  существует  какая-то
невидимая точка, где собирается восприятие, - продолжил он.  -  еще  более
невероятно, что такая точка находится не в мозгу, как  бы  он  определенно
ожидал, даже приняв мысль о ее существовании.
     Он добавил, что рациональный  человек,  упорно  придерживаясь  образа
самого себя, как бы страхует  свое  вопиющее  невежество.  К  примеру,  он
игнорирует тот факт, что  магия  -  это  не  магические  заклинания  и  не
фокус-покус,  а  свобода  познавать  не  только  мир,   как   само   собой
разумеющееся, но и все, что возможно для человека.
     - И здесь глупость обычных людей наиболее опасна, - продолжал  он.  -
они боятся магии. Они дрожат от возможности  быть  свободными.  А  свобода
здесь, на кончике их пальцев. Она называется третьей точкой. И  она  может
быть достигнута с такой же легкостью, с какой точку сборки можно заставить
передвигаться.
     - Но ты сам говорил  мне,  что  передвигать  точку  сборки  настолько
трудно, что это является истинным достижением, - возразил я.
     Все правильно, - заверил он меня. - это  другое  противоречие  магов:
это очень трудно, и тем не менее это самая наипростейшая вещь  в  мире.  Я
уже  говорил  тебе,  что  точка  сборки  может   сдвинуться   от   сильной
температуры. Голод, страх, любовь и ненависть могут вызвать  ее  движение,
сюда входят и мистицизм,  и  "непреклонное  намерение",  которое  является
предпочтительным методом магов.
     Я попросил его объяснить еще раз, чем было "непреклонное  намерение".
Он сказал, что оно было видом целенаправленности,  проявляемой  человеком,
крайне четкой целью, которую  не  могут  отменить  никакие  противоречивые
интересы и желания, "непреклонное намерение" - это еще и сила, зарожденная
в момент, когда точка сборки фиксируется в позиции, необычной для нее.
     Потом дон Хуан провел многозначительное различие - которое ускользало
от меня все эти годы  -  между  движением  и  перемещением  точки  сборки.
Движение, -  сказал  он.  -  это  глубокое  изменение  позиции,  настолько
глубокое, что точка сборки даже достигает других диапазонов энергии внутри
нашей  полной  светящейся  массы  энергетических  полей.  Каждый  диапазон
энергии представляет для познания совершенно другую вселенную. Перемещение
же было незначительным движением внутри  диапазона  энергетических  полей,
которые мы воспринимаем как мир повседневной жизни.
     Он продолжал говорить, что маги видят "непреклонное намерение" -  как
катализатор,  убыстряющий  их  неизменные  решения,   или   наоборот,   их
неизменные решения были катализатором, который проталкивал их точки сборки
в новые позиции,  которые,  в  свою  очередь,  генерировали  "непреклонное
намерение".
     Наверное, у меня был ошеломленный вид. Дон Хуан рассмеялся и  сказал,
что попытки осмыслить метафорические описания магов так же бесполезны, как
и попытки осмысления безмолвного  знания.  Он  добавил,  что  проблема  со
словами состояла в том, что любое усилие  прояснить  описание  магов  лишь
делало его более запутанным.
     Я попросил его прояснить это  тем  способом,  который  был  для  него
возможен. Я убеждал его, что все, о чем он говорил,  например,  о  третьей
точке, проясняло ее, и хотя я  знал  о  ней  все,  этот  вопрос  оставался
по-прежнему таким же запутанным.
     - Мир повседневной жизни состоит из двух точек соотношения, -  сказал
он. - например, мы имеем здесь и там, внутри  и  снаружи,  вверх  и  вниз,
хорошее и злое и так далее, и тому подобное. Поэтому,  собственно  говоря,
наше восприятие жизней двумерно. Ни одно из них не имеет глубины того, что
мы сами воспринимаем как делание.
     Я возразил, что он смешивает уровни. Я сказал ему, что  могу  принять
его определение восприятия  как  возможность  живых  существ  воспринимать
своими чувствами поля энергии,  отобранные  их  точками  сборки  -  весьма
притянутое за уши определение по моим академическим стандартам, но оно  на
данный момент казалось убедительным. Однако я не мог представить себе, что
может быть глубина того, что мы делаем. Я попытался выяснить,  что,  может
быть, он говорит об интерпретациях-разработках наших базовых восприятий.
     - Маг воспринимает свои действия с  глубиной,  -  сказал  он.  -  его
действия для него трехмерны. Они имеют третью точку соотношения.
     - Как может существовать третья точка  соотношения?  -  спросил  я  с
оттенком раздражения.
     - Наши точки соотношения первоначально  получены  из  нашего  чувства
восприятия, - сказал он. - наши чувства воспринимают и разграничивают  то,
что близко к нам, от того, что далеко. Используя это основное различие, мы
извлекаем остальное.
     - Для того, чтобы достигнуть третьей  точки  соотношения,  мы  должны
воспринимать два места одновременно.
     Мое восприятие ввело меня в странное настроение - было так, словно  я
прожил пережитое только несколько минут назад. И вдруг я осознал то,  чего
совершенно не замечал раньше. Под контролем дон Хуана я  дважды  до  этого
испытывал такое разделенное восприятие, но в тот момент  я  в  первый  раз
добился его самостоятельно.
     Размышляя  о  своем  воспоминании,  я  понял,   что   мое   сенсорное
переживание оказалось более сложным, чем мне казалось сначала. В то время,
как я парил над кустами, я осознавал, без слов и даже без мыслей - что был
в двух местах или был "здесь и здесь", как называл это дон Хуан, превращая
мое восприятие в непосредственное и завершенное из обоих мест сразу. Но  я
осознавал еще и то,  что  моему  двойному  восприятию  не  хватает  полной
ясности нормального восприятия.
     Дон Хуан объяснил, что нормальное восприятие было осью, "здесь и там"
являлись периметрами этой оси, и мы тяготеем к ясности "здесь". Он сказал,
что в нормальном восприятии только "здесь" воспринимается полно, мгновенно
и  непосредственно.  Его  двойнику  по  соотношению,  "там",  не   хватает
непосредственности. О нем делают выводы, заключения, его  ожидают,  иногда
допускают, но его никогда не понимают непосредственно чувствами. Когда  мы
воспринимаем  два  места  одновременно,  полная   ясность   теряется,   но
приобретается непосредственное восприятие "там".
     - Но тогда, дон Хуан, я был прав, описывая мое восприятие как  важную
часть моего переживания, - сказал я.
     - Нет, ты не  прав,  -  ответил  он.  -  то,  что  ты  пережил,  было
существенно для тебя, так как оно открывало дорогу к  безмолвному  знанию,
но важной вещью был ягуар.  Этот  ягуар  был  действительно  манифестацией
духа.
     - Эта большая кошка пришла неизвестно откуда. И она наверняка  хотела
прикончить нас, это я говорю точно. Ягуар был выражением магического.  Без
него у тебя не было бы ни восторга, ни урока, ни понимания.
     - Но он действительно был реальный ягуар? - спросил я.
     - Можешь мне поверить, он был реальным!
     Дон Хуан отметил, что для обычного человека эта большая кошка была бы
пугающей  странностью.  Обычному  человеку  трудно  было  бы  объяснить  в
разумных  терминах,  что  делает  в  Чиуауа  этот  ягуар,  так  далеко  от
тропических джунглей. Но маг, благодаря своему  звену,  связующему  его  с
"намерением",   видел   бы   этого   ягуара,   как   средство    выражения
воспринимаемого - не странность, а источник благоговения.
     Мне хотелось задать множество вопросов, но ответы  приходили  ко  мне
еще до того, как я произносил вопросы. Некоторое время  я  следовал  курсу
моих собственных вопросов и  ответов,  пока  наконец  не  понял,  что  мое
безмолвное знание ответов не имеет значения - ответы надо было выразить  в
словах, только тогда бы они приобрели какую-то ценность.
     Я высказал первый вопрос, который пришел мне не ум.  Я  попросил  дон
Хуана объяснить то, что, по-видимому, было  противоречием.  Он  утверждал,
что только дух может передвинуть точку сборки. А потом он говорил, что мои
чувства, переработанные в "намерение", сдвинули мою точку сборки.
     - Только маги могут превращать свои чувства в "намерение",  -  сказал
он. - "намерение" - это дух, поэтому дух двигает их точки сборки.
     - Вводящая в  заблуждение  часть  всего  этого,  -  продолжал  он.  -
заключается в том, что я говорю только о магах, которые знают о духе  и  о
том, что "намерение" - единственные владения магов. Это не во всем истина,
поэтому считай ее ситуацией  в  сфере  практичности.  Реальным  состоянием
является то, что маги более сознательны в своей связи с духом, чем обычные
люди, и то, что они стремятся манипулировать ею. Это все.  Я  уже  говорил
тебе, что звено, связующее с "намерением", является универсальной  чертой,
разделяемой всем, что здесь есть.
     Два или три  раза  дон  Хуан,  кажется,  хотел  что-то  добавить.  Он
колебался, по-видимому, пытаясь подобрать слова. В конце концов он сказал,
что быть в двух местах одновременно
     - Это веха магов, используемая для обозначения момента,  когда  точка
сборки достигает места безмолвного знания.  Разделенное  восприятие,  если
оно  достигалось  своими  собственными  средствами,  называлось  свободным
движением точки сборки.
     Он уверял меня, что каждый нагваль постоянно и изо всех сил  поощряет
свободное движение точек сборки своих учеников. Это тотальное усилие  было
загадочно названо "дотягиванием до третьей точки".
     - Наиболее трудный аспект знания нагваля, - продолжал дон Хуан. -  и,
конечно же, главная часть его задачи, заключается в  этом  дотягивании  до
третьей точки - нагваль "намеренно" вызывает это свободное движение, и дух
предоставляет  нагвалю  средства  его   достижения.   Я   никогда   ничего
"намеренно" не вызывал таким образом,  пока  не  появился  ты.  Поэтому  я
никогда полностью не понимал гигантских усилий моего бенефактора,  который
"намеренно" вызывал его для меня.
     - Трудность намеренного вызова нагвалем этого свободного  движения  у
своих учеников, - продолжал дон Хуан. - ничто по сравнению с  затруднением
его учеников понять то,  что  делает  нагваль.  Посмотри  на  то,  как  ты
сопротивлялся! То же самое происходило и со мной. Большую часть времени  я
твердо верил, что надувательство духа было просто надувательством  нагваля
Хулиана.
     - Позже я понял, что  обязан  ему  моею  жизнью  и  благополучием,  -
продолжал дон Хуан. - теперь я знаю, что обязан  ему  бесконечно  большим.
Поскольку я не могу описать, чем я действительно обязан ему, я предпочитаю
говорить, что он уговорил меня овладеть третьей точкой соотношений.
     -  Третья  точка  соотношений  является  свободой   восприятия,   это
"намерение", это дух, кувыркание мышления в чудесное, акт выхода  за  наши
границы и прикосновения к непостижимому.



                           ДВА ОДНОСТОРОННИХ МОСТА

     Дон Хуан и я сидели за столом на его  кухне.  Было  раннее  утро.  Мы
только что вернулись с гор, где провели ночь после того,  как  я  вспомнил
мое переживание с  ягуаром.  Воспоминание  моего  разделенного  восприятия
втянуло меня в состояние эйфории, которое для дон Хуана было обычным.  Оно
вызвало во мне массу сенсорных  переживаний,  которые  я  теперь  не  могу
вспомнить. Моя эйфория, тем не менее, не убывала.
     - Открытие возможности быть в двух местах одновременно  действует  на
ум очень возбуждающе, -  сказал  он.  -  поскольку  наши  умы  -  это  наш
рационализм, а наш рационализм является  нашим  самоотражением,  все,  что
находится за  пределами  нашего  самоотражения,  либо  ужасает  нас,  либо
привлекает нас, в зависимости от того, каким видом личности мы обладаем.
     Он пристально посмотрел на меня, а потом улыбнулся, словно только что
обнаружил нечто новое.
     - Или оно ужасает и притягивает нас в одинаковой мере, - сказал он. -
кажется, это случай нас обоих.
     Я рассказал ему, что для меня  не  имеет  значения,  отталкивает  или
притягивает меня мое переживание, вопрос состоял в том, что я был  напуган
необъятностью возможности разделенного восприятия.
     - Я не могу  сказать,  что  не  верю,  будто  я  был  в  двух  местах
одновременно, - сказал я. - я не могу отрицать свое переживание, и все  же
мне кажется, что мой ум, сильно напуганный  этим,  отказался  принять  как
факт это переживание.
     - И ты, и я относимся к тем  людям,  которые  были  одержимы  вещами,
подобными этой, а затем забыли все о них, - заметил он и рассмеялся. -  ты
и я похожи очень во многом.
     Меня так и тянуло расхохотаться. Я  знал,  что  он  высмеивает  меня.
Однако он проецировал такую искренность, что мне захотелось поверить в его
правдивость.
     Я рассказал ему, что среди его учеников я один научился не  принимать
его заявления о равенстве между нами слишком серьезно. Я сказал, что видел
его в действии, слушая, как он говорит каждому из своих учеников  довольно
искренним тоном: - "ты и я просто дураки. Мы так похожи!" И я ужасался раз
за разом, понимая, что они верят ему.
     - Ты не похож ни на одного из нас, дон Хуан,  -  сказал  я.  -  ты  -
зеркало, которое не отражает наши представления. Ты уже за пределами нашей
досягаемости.
     - То, чему ты стал свидетелем, является результатом борьбы в  течение
всей жизни, - сказал он.  -  ты  просто  увидел  мага,  который,  наконец,
научился следовать замыслам духа, вот и все.
     - Я уже описывал тебе во многих отношениях  различные  стадии  воина,
идущего по пути  знания,  -  продолжал  он.  -  в  терминах  его  связи  с
"намерением", воин проходит через четыре этапа.  Первый,  когда  он  имеет
ржавое,  ненадежное  звено  с  "намерением".  Второй,  когда  ему  удается
очистить его. Третий, когда он обучается манипулировать им.  И  четвертый,
когда он обучается принимать замыслы абстрактного.
     Дон Хуан утверждал, что  его  достижения  не  делают  его  другим  по
сущности. Они лишь делают его более  изобретательным,  таким  образом,  не
очень-то он и шутит, говоря мне или другим  своим  ученикам,  что  он  так
похож на нас.
     - Я точно знаю, через что ты проходишь, - продолжал  он.  -  когда  я
смеюсь над тобой, на самом деле я смеюсь над воспоминанием о себе в  твоей
шкуре. О, как я держался за мир повседневной жизни!  Я  цеплялся  за  него
всеми своими ногтями. Все вокруг меня говорило мне, что  пора  уходить  от
этого, но я не мог. Как и ты, я слепо доверял своему уму,  и  я  не  видел
смысла в том, чтобы поступать иначе.  Я  ничем  не  отличался  от  обычных
людей.
     - Моей  проблемой  тогда  была  твоя  сегодняшняя  проблема.  Инерция
повседневного мира захватывала меня, и мне приходилось поступать так,  как
поступают обычные люди. Я отчаянно цеплялся за свои непрочные рациональные
структуры. Не делай хоть ты этого.
     - Я не цепляюсь ни за какие структуры, это они держат меня, -  сказал
я, и это вызвало его смех.
     Я сказал ему, что понимаю его полностью, но независимо от  того,  как
упорно бы я не пытался, мне не удается поступать так, как должен поступать
маг.
     Он сказал, что мое шаткое положение в мире  магов  проистекает  из-за
недостаточного знакомства с ним. В этом  мире  я  связывал  себя  со  всем
совершенно новым образом, который бесконечно более  труден,  поскольку  он
имел очень мало общего с последовательностью моей повседневной жизни.
     Он обрисовал характерную проблему магов, как двойную. Первая  сторона
представляла  собой  невозможность   восстановления   разбитой   вдребезги
последовательности,     вторая     -      невозможность      использования
последовательности, продиктованной новой позицией  их  точек  сборки.  Эта
новая последовательность всегда слишком слаба, слишком  нестабильна  и  не
дает  магам  уверенности,  в  которой  они  нуждаются  для   того,   чтобы
функционировать так, словно они находятся в мире повседневных дел.
     - И как маги решают эту проблему? - спросил я.
     - Никто из нас ничего не решает, - ответил он. - дух либо  решает  ее
за нас, либо не решает. Если  он  все  же  делает  это,  мы  находим  себя
действующими в мире магов, но не зная как. Вот почему я настаиваю на  том,
что с того дня, как я нашел тебя,  имеет  значение  только  безупречность.
Маги живут безупречно, и, по-видимому, это  приманивает  решение.  Почему?
Никто не знает.
     Дон Хуан некоторое время не говорил  ни  слова.  А  затем,  словно  я
выразил ее, он прокомментировал мысль, которая у меня появилась. Я думал о
том, что безупречность всегда заставляла  меня  размышлять  о  религиозной
нравственности.
     - Безупречность, как я  говорил  тебе  уже  много  раз,  не  является
нравственностью, - сказал он.  -  она  только  похожа  на  нравственность.
Безупречность - это просто наилучшее использование нашего  энергетического
уровня. Естественно, она требует умеренности, содержательности,  простоты,
невинности, и превыше всего она требует отсутствия самоотражения. Все  это
звучит как учебник по монашеской жизни, но это не так.
     - Маги говорят, что для того, чтобы располагать духом,  и  для  того,
что  они  подразумевают  под  управлением  движением  точки   сборки,   им
необходима энергия. Единственной вещью,  которая  снабжает  нас  энергией,
является наша безупречность.
     Дон  Хуан  отметил,  что,  будучи  учениками  магии,  мы   не   можем
передвигать нашу точку сборки. Иногда, при обычных, хотя  и  драматических
обстоятельствах, таких, как война, лишения, стресс, утомленность,  скорбь,
беспомощность, точки сборки людей испытывают глубокие  передвижения.  Если
человек найдет себя способным при таких обстоятельствах принять  идеологию
мага, говорил дон Хуан, он  может  без  забот  увеличить  до  предела  это
естественное движение. И он должен искать и  найти  экстраординарные  вещи
вместо того, чтобы поступать при таких обстоятельствах так, как это обычно
делает человек, страстно мечтая вернуться в обычное состояние.
     - Когда движение точки сборки увеличивается до предела,  -  продолжал
он. - и обычный человек, и ученик в магии становятся магами, поскольку при
увеличении этого движения последовательность разрушается, и никакой ремонт
ей не поможет.
     - А как ты увеличил это движение? - спросил я.
     - Ограничив самоотражение, -  ответил  он.  -  в  передвижении  точки
сборки или в разрушении своей последовательности нет  реальной  трудности.
Реальная трудность заключается в обладании энергией.  Если  есть  энергия,
точка сборки перемещается, выдавая невообразимые вещи.
     Дон Хуан объяснил, что затруднение человека состоит  в  том,  что  он
интуитивно чувствует свои скрытые ресурсы, но не осмеливается использовать
их. Вот почему маги говорят, что состояние человека является контрапунктом
между его глупостью и невежеством. Он  сказал,  что  сейчас  людям  нужно,
более чем  когда-либо,  научиться  новым  идеям,  которые  имели  бы  дело
исключительно с их внутренним миром - идеям магов, не социальным идеям,  а
идеям, относящимся к встречам человека с  неизвестным,  к  встрече  с  его
личной смертью. Сейчас, больше чем когда-либо,  человек  должен  научиться
тайнам точки сборки.
     Без  предисловий  и  без  пауз  на  обдумывание,   дон   Хуан   начал
рассказывать мне магическую историю. Он  сказал,  что  целый  год  он  был
единственным молодым человеком в доме нагваля Хулиана.  Он  был  настолько
эгоцентричен, что даже не заметил того, что в начале следующего  года  его
бенефактор привел трех юношей и четырех  девушек,  которые  тоже  остались
жить в его доме. Дон Хуан считал этих семерых два или  три  месяца  просто
прислугой и не придавал им значения. Один из молодых людей даже  стал  его
помощником.
     Дон Хуан убеждал нагваля Хулиана завлечь и уговорить их  работать  на
него без всякой платы. И он даже жалел этих людей за их слепое  доверие  к
нагвалю Хулиану и жалкую привязанность к каждому и всему в этом доме.
     Он чувствовал, что они рождены рабами, и что ему  не  о  чем  с  ними
разговаривать. Однако он был обязан дружить с ними и давать им советы,  не
потому, что он этого хотел, но потому,  что  нагваль  определил  это,  как
часть его работы. И поскольку они во всем советовались с ним, он просто  в
ужас приходил от мук и драмы их жизненных историй.
     Дон Хуан тайно поздравлял себя с тем, что он лучше  их.  Он  искренне
чувствовал себя умнее, чем все они вместе взятые.  Он  хвастался  им,  что
насквозь видит все маневры нагваля, хотя и не утверждает, что понимает их.
И он смеялся над их  нелепыми  попытками  быть  полезными.  Он  считал  их
подобострастными и говорил им в лицо,  что  их  безжалостно  эксплуатирует
профессиональный тиран.
     Его приводило в ярость то, что четыре девушки буквально были влюблены
в нагваля Хулиана и делали все, чтобы угодить ему. Дон Хуан искал утешения
в своей работе и бросался в нее, чтобы забыть свой гнев. Он  часами  читал
книги, которые были в доме нагваля Хулиана.  Чтение  стало  его  страстью.
Когда он читал, каждый знал, что беспокоить его  нельзя.  Правда,  это  не
касалось нагваля  Хулиана,  который  находил  удовольствие  в  том,  чтобы
никогда не оставлять его в покое. Он постоянно требовал,  чтобы  дон  Хуан
был дружен с юношами и девушками. Он часто повторял ему, что  все  они,  в
том числе и дон Хуан, были его учениками-магами. Дон Хуан был убежден, что
нагваль Хулиан ничего не смыслит в магии, но ублажал его,  слушая,  но  ни
слову не веря.
     Нагваля Хулиана ничуть не расстраивало отсутствие доверия дон  Хуана.
Он просто продолжал поступать так, словно дон Хуан верил  ему,  и  собирал
всех учеников вместе, чтобы дать им очередные инструкции. Периодически  он
брал их на ночные экскурсии  в  окрестные  горы.  В  большинстве  из  этих
экскурсий нагваль оставлял учеников самих по себе, бросая их  в  горах  на
попечение дон Хуана.
     Рациональной основой этих путешествий было  то,  что  в  уединении  и
дикой местности они должны были обнаружить духа. Но они так никогда  и  не
сделали этого. По крайней мере, не тем образом, как понимал это дон  Хуан.
Однако, нагваль Хулиан так сильно настаивал на важности знания  духа,  что
дон Хуан стал одержим вопросом, чем является дух.
     В течение одной из таких ночных экскурсий нагваль Хулиан  посоветовал
дон Хуану следовать за духом, даже если он не понимает его.
     -  Конечно,  он  подразумевал  единственную   вещь,   которую   может
подразумевать нагваль - движение точки сборки, - сказал дон Хуан. - но  он
произнес это так, будучи уверен, что это вызовет во мне чувство следования
за духом.
     - Я подумал, что он несет  очередную  чушь.  К  тому  времени  я  уже
составил свои собственные мнения и убеждения, поэтому  мне  казалось,  что
дух является тем, что известно  как  характер,  воля,  мужество,  сила.  Я
верил, что мне не надо следовать им. Я уже имел все это.
     - Нагваль Хулиан настаивал, что дух неопределим, что его нельзя  даже
почувствовать или более менее говорить с ним. Он утверждал, что его  можно
только заманить знанием о его существовании. Мои возражения были во многом
похожи на твои - как можно заманить то, чего вообще не существует.
     Дон Хуан рассказал мне, что он так много спорил с нагвалем, что тот в
конце концов сказал ему перед всеми людьми его дома, что  он  намеревается
одним единственным махом не только показать ему, чем является  дух,  но  и
как определить его. Он также пообещал на виду у большого числа людей, даже
пригласив соседей, отпраздновать урок дон хуана.
     Дон Хуан заметил, что в те дни перед мексиканской революцией  нагваль
Хулиан и  семь  женщин  его  группы  выдавали  себя  богатыми  владельцами
огромной гасиенды. Никто никогда не сомневался  в  этом  образе,  особенно
нагваля Хулиана - богатого и  красивого  землевладельца,  который  вопреки
своему  искреннему  желанию  продолжать  духовную  карьеру  был   вынужден
заботиться о своих семи незамужних сестрах.
     Однажды во время сезона дождей  нагваль  Хулиан  сообщил,  что  после
того, как кончатся дожди, он  собирается  созвать  большую  группу  людей,
чтобы выполнить обещание, данное дон Хуану. В одно  из  воскресений  после
обеда он собрал весь дом на берегу реки,  которая  была  в  разливе  из-за
сильных паводков. Нагваль Хулиан поехал верхом на коне, в то время как дон
Хуан почтительно бежал позади. Это было у них в обычае на случай, если они
повстречают кого-нибудь из своих соседей, поскольку соседи знали, что  дон
Хуан является личным слугой землевладельца.
     Нагваль выбрал для пикника участок на  бугре  у  края  реки.  Женщины
готовили еду и питье. Нагваль даже вызвал  группу  музыкантов  из  города.
Было много народу,  включая  пеонов  гасиенды,  соседей  и  даже  прохожих
путников, которые не постеснялись примкнуть к веселью.
     Каждый ел и пил  в  свое  удовольствие.  Нагваль  танцевал  со  всеми
женщинами, пел и декламировал стихи. Он  рассказывал  шутки  и  с  помощью
некоторых  женщин  инсценировал   легкомысленные   сценки   ко   всеобщему
восхищению.
     В  следующий  момент  нагваль  спросил,  хочет   ли   кто-нибудь   из
присутствующих, особенно его учеников, разделить с дон  Хуаном  урок.  Все
отказались. Каждый из них остро осознавал жесткую тактику  нагваля.  Тогда
он спросил дон Хуана, уверен ли он, что хочет понять, чем является дух.
     Дон Хуан не мог сказать "нет". Ему просто поздно  было  отказываться.
Он заявил, что готов для этого, как никогда. Нагваль  подвел  его  к  краю
стремительной реки  и  поставил  на  колени.  Затем  он  произнес  длинное
заклинание, в котором призывал силы ветра и гор к себе, и просил силу реки
дать совет и оказать помощь дон Хуану.
     Его заклинание, очень выразительное  по  форме,  было  высказано  так
непочтительно, что все вокруг по земле катались от хохота.  Закончив  его,
он попросил дон Хуана встать с закрытыми глазами. Затем он поднял  ученика
на руки, как ребенка, и бросил его  в  стремительные  воды,  прокричав:  -
"ради небес, не злись на реку!".
     Описывая этот эпизод, дон Хуан пережил приступ смеха.  Возможно,  при
других обстоятельствах я тоже нашел  бы  это  забавным.  Но  на  этот  раз
история подействовала на меня очень угнетающе.
     - Ты бы видел лица тех людей, -  продолжал  дон  Хуан.  -  мельком  я
заметил их тревогу, когда падал в воду. Никто не ожидал,  что  дьявольский
нагваль сделает такое.
     Дон Хуан сказал, что у него мелькнула мысль о  конце  его  жизни.  Он
плохо плавал и, идя ко дну, проклял себя за то, что позволил  всему  этому
случиться. Его переполнял гнев, но не было времени паниковать. Все, о  чем
он смог подумать, было решением, что он не умрет в этой чертовой  реке  от
рук этого проклятого человека.
     Его ноги  коснулись  дна,  и  он  оттолкнулся  вверх.  Река  не  была
глубокой, но паводковые воды сделали ее  очень  широкой.  Быстрое  течение
тащило его, в то время как он шлепал по воде, пытаясь не  перевернуться  в
бушующем потоке.
     Течение унесло его на далекое расстояние. И пока дон Хуан барахтался,
изо всех сил пытаясь выжить, у него появилось приподнятое  настроение.  Он
знал свой недостаток. Он был очень сердитым человеком, и его  сдерживаемый
гнев заставлял его ненавидеть и сражаться с каждым в своем  окружении.  Но
он не мог ненавидеть или сражаться с рекой или быть с ней нетерпеливым или
беспокоиться о ней, то есть вести себя так, как он обычно вел себя со всем
и каждым в его жизни. Все, что он мог делать в  реке,  это  отдаваться  ее
потоку.
     Дон Хуан заявил, что простое согласие с  этим  сместило  чашу  весов,
если так можно выразиться, и он пережил  свободное  движение  своей  точки
сборки. Внезапно, совершенно не сознавая,  что  происходит,  вместо  гонки
среди бушующих волн, он почувствовал себя бегущим по берегу реки. Он бежал
так быстро, что у него не было времени на размышление. Огромная сила несла
его, заставляя мчаться над валунами и упавшими деревьями, словно их вообще
тут не было.
     Пробежав в такой отчаянной манере некоторое время, дон Хуан отважился
быстро  взглянуть  на  красноватые,  бурлящие  воды.  И  он  увидел  себя,
бросаемого из стороны в сторону мощным течением. Ничего в этом переживании
не подготавливало к этому моменту. И тогда он понял, без вовлечения своего
мыслительного процесса, что он находится в двух местах одновременно.  И  в
одном из них, в бушующей реке, он был беспомощен.
     Вся его энергия была направлена на попытку спасти себя.
     Совершенно не думая об этом, он начал уклоняться от  речного  берега.
Потребовалась вся его сила и решительность, чтобы сдвинуться на  дюйм.  Он
почувствовал себя так, словно тащил дерево. Дон  Хуан  двигался  настолько
медленно, что казалось, вечность потребуется для того, чтобы передвинуться
на несколько метров.
     Напряжение  оказалось  слишком  большим  для   него.   И   вдруг   он
почувствовал, что уже не бежит, он падал в глубокую  скважину.  Когда  дон
Хуан ударился об воду, жуткий холод заставил его  закричать.  И  тогда  он
вновь оказался в реке, влекомый течением. Его испуг от того, что он  вновь
нашел себя в бурлящих водах, был настолько сильным, что  у  него  возникло
желание опять оказаться целым и невредимым на берегу реки.  И  он  тут  же
оказался там, бегущим с головокружительной скоростью  параллельно,  но  на
достаточном расстоянии от реки.
     Пока он бежал,  он  взглянул  на  поток  и  увидел  себя,  пытающимся
остаться на плаву. Он хотел  крикнуть,  хотел  приказать  себе  плыть  под
углом, но голоса не было. Его переполняла боль за ту часть  себя,  которая
находилась в воде. Эта боль послужила мостом между двумя Хуанами Матусами.
Он вдруг снова оказался в воде, плывущим под углом к берегу.
     Невероятного ощущения выбора между  двумя  местами  было  достаточно,
чтобы уничтожить его страх. Он больше не беспокоился о  своей  судьбе.  Он
свободно мог выбрать или плыть по реке или мчаться по берегу.  Но  что  бы
дон Хуан ни делал, он постоянно двигался к  своей  цели,  либо  убегая  от
реки, либо подплывая к берегу.
     Он вылез на левый берег реки в пяти милях вниз по течению.  Дон  Хуан
оставался здесь, укрываясь в кустах, около недели. Он ждал, пока не спадет
вода, надеясь перейти реку вброд, и еще  он  ждал,  пока  не  пройдет  его
испуг, и он не станет снова одним целым.
     Дон Хуан объяснял случившееся тем, что  сильная,  выдержанная  эмоция
испуга за свою жизнь вызвала движение  его  точки  сборки  прямо  к  месту
безмолвного знания. Поскольку он никогда не обращал внимания  на  то,  что
нагваль Хулиан говорил ему о точке сборки, он не имел представления о том,
что с ним произошло. Его пугала мысль, что он может никогда вновь не стать
нормальным. Но когда он изучил свое разделенное восприятие,  он  обнаружил
его практическую сторону и нашел, что  оно  нравится  ему.  Дон  Хуан  был
двойным несколько дней. Он мог быть либо одним, либо другим.  Или  он  мог
быть обоими в одно и то же время. Когда он  был  двумя,  вещи  становились
смутными, и ни тот ни другой не были эффективными  в  своей  деятельности.
Поэтому он отказался от этого выбора. Но быть одним или  другим  открывало
для него невообразимые возможности.
     Пока дон Хуан поправлялся в кустах, он установил,  что  одна  из  его
сущностей была более гибкой, чем другая, и могла  покрывать  расстояния  в
мгновение ока, отыскивая пищу или лучшее место для укрытия.  Эта  сущность
однажды прокралась в дом нагваля, чтобы посмотреть, беспокоятся ли  там  о
нем.
     Он услышал, как молодые люди оплакивают его, и это было,  безусловно,
неожиданно. Он мог бы без конца  смотреть  на  них,  так  как  ему  ужасно
нравилась идея побольше узнать, что они думают о нем,  но  нагваль  Хулиан
поймал его и положил всему конец.
     Это  был  единственный  случай,  когда  он  действительно   испугался
нагваля.  Дон  Хуан  услышал,  что  нагваль  просит  его  прекратить  свои
глупости. Он возник внезапно,  черным  как  смоль,  шарообразным  объектом
огромного веса и силы. Он схватил дон Хуана. Дон Хуан не знал, как нагваль
схватил его, но это было очень  тревожно  и  болезненно.  Он  почувствовал
резкую нервную боль в животе и паху.
     - Я тут же  оказался  снова  на  берегу  реки,  -  сказал  дон  Хуан,
рассмеявшись.  -  я  встал,  перешел  вброд  недавно  обмелевшую  реку   и
отправился домой.
     Он остановился, чтобы спросить меня, что я думаю о его истории.  И  я
рассказал, что она ужаснула меня.
     - Ты мог утонуть в той реке, - сказал я, почти срываясь  на  крик.  -
какую жестокость ты перенес. Нагваль Хулиан, наверное, был сумасшедшим!
     - Подожди  немного,  -  возразил  дон  Хуан.  -  нагваль  Хулиан  был
дьявольским, но не сумасшедшим. Он сделал то, что  должен  был  сделать  в
своей роли нагваля и учителя. Да, верно, я мог умереть. Но  это  риск,  на
который обречены мы все. Ты же тоже мог быть пожранным ягуаром или умереть
от любой вещи, которую я заставлял  тебя  выполнять.  Нагваль  Хулиан  был
смелым и внушительным, он брался за все смело и прямо. С ним  нельзя  было
играть в прятки и толочь попусту слова.
     Я признал, что ценность урока несомненна, и все же мне казалось,  что
методы нагваля были странными и чрезмерными. Я признался  дон  Хуану,  что
все услышанное мной о нагвале Хулиане беспокоило меня так  сильно,  что  я
составил довольно негативную картину о нем.
     - А я думаю, что ты боишься, что  однажды  я  брошу  тебя  в  реку  и
заставлю носить женскую одежду, - сказал он и начал смеяться. - вот почему
ты не одобряешь нагваля Хулиана.
     Я признал, что он прав, а он заверил меня, что у него нет  стремления
имитировать методы его бенефактора, поскольку они у него  не  срабатывают.
Дон Хуан сказал, что он такой же безжалостный, но не такой же  практичный,
как нагваль Хулиан.
     - В тот раз, - продолжал дон Хуан. - я не  оценил  его  искусства,  и
мне, конечно, не понравилось то, что он сделал со мной, но теперь, когда я
думаю об этом, я все больше восхищаюсь им за  его  превосходный  и  прямой
способ, которым он поместил меня в позицию безмолвного знания.
     Дон  Хуан  сказал,  что  из-за  чудовищности  своего  переживания  он
совершенно забыл о человеке-чудовище. Он незаметно дошел почти  до  дверей
нагваля Хулиана, а затем изменил свое настроение и оказался вместо этого у
нагваля Элиаса,  который  искал  уединения.  Нагваль  Элиас  объяснил  ему
глубокую последовательность действий нагваля Хулиана.
     Нагваль  Хулиан  с  трудом  сдерживал  свое  возбуждение,  выслушивая
историю дон Хуана. Он с жаром объяснил дон хуану, что его  бенефактор  был
изумительным "сталкером", это была его ярчайшая черта после  практичности.
Его бесконечный поиск  касался  прагматических  взглядов  и  решений.  Его
поведение  в  тот  день  на  реке   было   шедевром   "выслеживания".   Он
манипулировал и влиял на каждого. Даже река, казалось, была в его власти.
     Нагваль Элиас  утверждал,  что  пока  дон  Хуан,  влекомый  течением,
сражался за свою жизнь, река  помогла  ему  понять  то,  чем  был  дух.  И
благодаря   этому   пониманию   дон   Хуан   получил   возможность   войти
непосредственно в безмолвное знание.
     Дон Хуан сказал, что, благодаря тому, что он был  зеленым  юнцом,  он
слушал  нагваля  Элиаса,  не  вникая  в  слова,  но   движимый   искренним
восхищением интенсивностью нагваля.
     Сначала нагваль Элиас объяснил дон Хуану, что звучание и  смысл  слов
крайне важен для "сталкеров". Слова используются  ими,  как  ключи,  чтобы
открывать все, что было закрыто. Следовательно, сталкеры  определяют  свою
цель прежде, чем пытаются достичь ее. Но сначала они не  могут  обнаружить
свою истинную цель, поэтому они тщательно  описывают  вещи,  скрывая  этим
свой основной удар.
     Нагваль  Элиас  назвал  это  действие  пробуждением  "намерения".  Он
объяснил дон Хуану, что нагваль Хулиан  пробудил  "намерение",  настойчиво
заявив жителями дома, что он хочет пред" явить дон Хуану одним махом и то,
чем является  дух,  и  то,  как  его  определять.  Это  полнейшая  ерунда,
поскольку нагваль Хулиан знал, что духа определить невозможно. То, что  он
действительно задумал сделать, было, конечно же, перемещением дон Хуана  в
позицию безмолвного знания.
     Сделав заявление, которое скрывало его истинную цель, нагваль  Хулиан
собрал  максимально  возможное  число  людей,   превратив   их   в   своих
сознательных и бессознательных соучастников. Каждый  из  них  знал  о  его
объявленной цели, но никто не знал, что действительно было у него на уме.
     Нагваль Элиас верил, что его объяснение вытряхнет дон  Хуана  из  его
невыносимого состояния тотального бунтарства и  равнодушия,  которое  было
совершенно ошибочным. Поэтому нагваль терпеливо продолжал  объяснять  ему,
что пока он боролся с течением реки, ему удалось достичь третьей точки.
     Старый нагваль объяснил, что позиция безмолвного знания была  названа
третьей точкой, потому что, прежде чем достичь ее, надо было пройти вторую
точку - место отсутствия жалости.
     Он  сказал,  что  точка  сборки  дон  Хуана   приобрела   достаточную
подвижность для того, чтобы он стал двойным. Это позволило ему  быть  и  в
месте рассудка, и в  месте  безмолвного  знания,  либо  по  очереди,  либо
одновременно.
     Нагваль рассказал дон Хуану, что его достижение великолепно. Он  даже
обнял дон Хуана, словно тот был ребенок. Он не  мог  остановиться,  и  все
говорил о том, как дон Хуан, несмотря на то, что  он  не  знал  совершенно
ничего - или, может быть, благодаря тому, что он не знал ничего -  перевел
свою полную энергию с одного места на другое. Этим нагваль хотел  сказать,
что точка сборки дон  Хуана  получила  более  благоприятную,  естественную
подвижность.
     Он  сказал  дон  Хуану,  что  каждый  человек   способен   на   такую
подвижность.  Но  для  большинства  из  нас   это   только   потенциальная
возможность, мы никогда не используем ее, кроме  редких  случаев,  которые
были вызваны или магами, как,  например,  переживание,  которое  имел  дон
Хуан,  или  драматическими  естественными  обстоятельствами,  такими,  как
борьба не на жизнь, а на смерть.
     Дон  Хуан  слушал,  загипнотизированный  звучанием   голоса   старого
нагваля. Когда он был внимательным, он понимал все, что ему  говорили,  но
это было чем-то таким, на что он был  неспособен,  имея  дело  с  нагвалем
Хулианом.   Старый   нагваль   продолжал   объяснять,   что   человечество
сосредоточено на первой точке, рассудке, но не у  каждого  человека  точка
сборки находится прямо в позиции рассудка.  Те,  кто  был  именно  в  этой
точке,  являлись  истинными  лидерами  человечества.  Большей  частью  они
остались неизвестными людьми, чей  гений  заключался  в  использовании  их
разума.
     Нагваль  сказал,  что  были  и  другие  времена,  когда  человечество
концентрировалось на третьей точке, которая тогда считалась,  конечно  же,
первой. Но потом люди перешли в место рассудка.
     Когда безмолвное знание  было  первой  точкой,  торжествовало  то  же
условие. Не у каждого  человека  точка  сборки  находилась  прямо  в  этой
позиции. Это означает то, что истинными лидерами человечества всегда  были
несколько  человек,  чьим  точкам   сборки   посчастливилось   быть   либо
непосредственно в точке рассудка, либо прямо в месте  безмолвного  знания.
Остальное человечество, говорил старый нагваль, просто публика. В наши дни
они любители рассудка. В прошлом же были  любителями  безмолвного  знания.
Это те, кто восхищается и воспевает оды героям обеих позиций.
     Нагваль утверждал,  что  человечество  провело  большую  часть  своей
истории в позиции безмолвного знания,  этим  и  объясняется  наша  великая
тоска по нему.
     Дон Хуан спросил старого нагваля, что же именно делал с  ним  нагваль
Хулиан.  Его  вопрос  прозвучал  более  зрело  и  разумно,  чем   он   сам
предполагал.  Нагваль  Элиас  ответил  на   него   терминами,   совершенно
непонятными в то время для  дон  Хуана.  Он  сказал,  что  нагваль  Хулиан
подготовил дон Хуана, заманив его точку сборки в позицию рассудка, поэтому
он и  сумел  стать  мыслителем  в  отличие  от  простой,  но  эмоционально
заряженной публики, которая обожает организованную работу рассудка.  В  то
же время нагваль Хулиан натренировал дон Хуана быть настоящим  абстрактным
магом в отличие  от  патологической  и  невежественной  публики  любителей
неизвестного.
     Нагваль Элиас заверил дон Хуана, что только будучи образцом рассудка,
человек может с легкостью передвигать свою точку сборки  и  быть  образцом
безмолвного знания. Он сказал, что только находясь непосредственно в одной
из двух позиций, можно ясно увидеть другую позицию, и именно это послужило
причиной прихода века рассудка. Позиция рассудка  ясно  видна  из  позиции
безмолвного знания.
     Старый нагваль рассказал дон Хуану о том, что односторонний  мост  от
безмолвного знания к рассудку был назван "озабоченностью". Этому послужила
та озабоченность, которую  настоящие  люди  безмолвного  знания  имели  об
источнике того, что они знали. Другой односторонний мост,  от  рассудка  к
безмолвному знанию, был назван "чистым пониманием".  Это  признание  людей
рассудка о том, что рассудок - это только один остров в  бесконечном  море
островов.
     Нагваль добавил,  что  человек,  работающий  с  двумя  односторонними
мостами, является магом на прямом контакте с духом -  жизненной  энергией,
которая делает возможными обе  позиции.  Он  указал  дон  Хуану,  что  все
сделанное нагвалем Хулианом в тот день на реке было продемонстрировано  не
человеческой публике, а духу - силе, которая следила за ним. Он  прыгал  и
резвился с непринужденностью, принимая во  внимание  каждого,  а  особенно
силу, к которой он обращался.
     Дон Хуан сказал, что нагваль Элиас заверил его в том, что дух слушает
только тогда, когда говорящий говорит жестами. И жесты не  означают  знаки
или телесные движения, это акты настоящей непринужденности, акты щедрости,
юмора. В жестах для духа  маги  пробуждают  в  себе  все  самое  лучшее  и
безмолвно предлагают это абстрактному.



                           ПРОЯВЛЕНИЯ "НАМЕРЕНИЯ"

     Дон Хуан хотел, чтобы мы совершили один продолжительный поход в горы,
прежде чем я уеду домой, но мы так и не осуществили это. Вместо  этого  он
попросил меня подвезти его в  город.  Ему  там  нужно  было  повидаться  с
какими-то людьми.
     По пути он говорил обо всем  кроме  "намерения".  Это  была  желанная
передышка.
     После обеда, уладив свои дела, дон Хуан предложил мне посидеть на его
любимой скамье на площади. Она оказалась свободной. Я был очень утомленным
и сонным.  Но  потом  совершенно  неожиданно  приободрился.  Мой  ум  стал
кристально чистым.
     Дон Хуан  тут  же  заметил  перемену  и  засмеялся  над  моим  жестом
удивления. Он улавливал мысли в моем уме, или, возможно, это  я  вбирал  в
себя мысли от него.
     - Если бы ты думал о жизни, как о периоде часов, а не лет, твоя жизнь
была бы намного длиннее, - сказал он. - даже если ты будешь думать о  ней,
как о нескольких днях, жизнь все равно покажется тебе бесконечной.
     Это было точно тем, о чем я думал.
     Он сказал мне, что маги считают свои жизни на часы. И  что  один  час
жизни мага может быть равен по  интенсивности  целой  обычной  жизни.  Эта
интенсивность является преимуществом, когда  она  подходит  к  информации,
заложенной в движении точки сборки.
     Я попросил его объяснить мне это более подробно. Много раз  прежде  в
затруднительных ситуациях в течение бесед он  советовал  мне  хранить  всю
информацию, полученную мной о мире магов, записывая ее не на бумагу и не в
уме, а в движении моей точки сборки.
     - Точка сборки даже  при  самом  незначительном  перемещении  создает
полностью изолированные острова восприятия, - сказал  дон  Хуан.  -  здесь
можно хранить информацию в форме переживаний, отложенных  в  усложненности
сознания.
     - Но как можно хранить информацию о том, что так неясно? - спросил я.
     - Ум в равной степени неясен, и все же ты  доверяешь  ему,  благодаря
своему знакомству с  ним,  -  возразил  он.  -  у  тебя  пока  нет  такого
знакомства с движением точки сборки, а так это то же самое.
     - Я хотел узнать, как сохраняется информация? - спросил я.
     - Информация хранится непосредственно в переживании, - объяснил он. -
позднее, когда маг сдвигает свою точку сборки именно туда, где она была  в
прошлом, он проживает вновь свое полное  переживание.  Такое  воспоминание
магов является способом возвращения информации,  содержащейся  в  движении
точки сборки.
     - Интенсивность - это автоматический результат движения точки сборки,
- продолжал он. - например, ты проживаешь эти  моменты  более  интенсивно,
чем делал это обычно, поэтому можно сказать, что сейчас ты откладываешь  в
запас свою интенсивность. Однажды ты проживешь  вновь  этот  миг,  сдвинув
свою точку сборки в точное место, где она находится  сейчас.  Это  и  есть
способ, которым маги сохраняют информацию.
     Я рассказал дон Хуану, что сильное  воспоминание,  пришедшее  ко  мне
несколько дней назад, просто случилось  со  мной,  без  какого-то  особого
ментального процесса, который я бы осознавал.
     - Как можно преднамеренно управлять воспоминанием? - спросил я.
     - Интенсивность, будучи аспектом "намерения", естественно  связана  с
блеском глаз магов, -  объяснил  он.  -  для  того,  чтобы  вспомнить  эти
изолированные островки восприятия, магам надо только  "намеренно"  вызвать
особый блеск своих глаз, который ассоциируется с тем местом, в которое они
хотят вернуться. Но я тебе уже это объяснял.
     Наверное,  я  выглядел  озадаченным.  Дон  Хуан  смотрел  на  меня  с
серьезным выражением лица. Я раскрывал рот несколько раз,  пытаясь  задать
ему несколько вопросов, но не мог оформить свои мысли.
     - Поскольку его размер интенсивности больше обычного,  -  сказал  дон
Хуан. - за несколько часов маг может прожить эквивалент обычной жизни. Его
точка сборки, перемещаясь в незнакомую позицию,  требует  энергии  больше,
чем обычно. Этот дополнительный поток энергии называется интенсивностью.
     Я понял то,  о  чем  он  говорит,  с  удивительной  ясностью,  и  моя
рациональность рухнула при столкновении с потрясающим контекстом.
     Дон Хуан некоторое время фиксировал  на  мне  свой  взгляд,  а  затем
предупредил,  чтобы  я  остерегался  реакции,  которая  обычно   причиняет
страдания  магам  -  неудовлетворенного   желания   объяснить   магическое
переживание убедительными, благоразумными терминами.
     - Переживание мага так необычно, - продолжал дон  Хуан.  -  что  маги
считают  его   интеллектуальным   упражнением   и   используют   его   для
"выслеживания"  самих  себя.  Тем  не  менее,  их  козырной  картой,   как
"сталкеров", является то, что они  продолжают  остро  осознавать,  что  мы
воспринимающая сторона, и что восприятие обладает большими  возможностями,
чем может представить себе ум.
     Как общее замечание, я высказал свое понимание необычных возможностей
человеческого сознания.
     - Чтобы защитить себя от этой безмерности, - сказал дон Хуан. -  маги
научились  придерживаться  идеальной   смеси   безжалостности,   хитрости,
терпения и ласки. Эти четыре основания немыслимо перепутаны друг с другом.
Маги культивируют их, намеренно вызывая эти основания.  Они,  конечно  же,
являются позициями точки сборки.
     Он продолжал говорить, что каждое действие, выполняемое  магом,  было
определением  владения  этими  четырьмя  принципами.  Поэтому,  собственно
говоря, любое действие мага продумано  и  в  мыслях,  и  в  реализации,  и
представляет собой своеобразную смесь четырех оснований "выслеживания".
     - Маги используют четыре настроения "выслеживания" как  путеводители,
- продолжал он. - это четыре различных  состояния  ума,  четыре  различных
марки интенсивности, которые маги могут использовать, заставляя свои точки
сборки передвигаться в особые позиции.
     Он вдруг показался мне раздосадованным. Я спросил,  не  беспокоят  ли
его мои настойчивые просьбы и расспросы.
     - Я просто удивляюсь, как наша рациональность бросает нас  под  молот
на наковальню, - сказал он. - это наша тенденция  размышлять,  спрашивать,
разоблачать. Но ей нет места внутри дисциплины  магии.  Магия  -  это  акт
достижения  места  безмолвного  знания,  а  безмолвное  знание  невозможно
осмыслить. Его можно только переживать.
     Он улыбнулся, его глаза блестели, как пятна  света.  Он  сказал,  что
маги, пытаясь защитить себя от подавляющего  эффекта  безмолвного  знания,
развили искусство "выслеживания". Выслеживание  передвигает  точку  сборки
ежеминутно  и  неуклонно,  тем  самым  давая  магам  время  и  возможность
поддержать себя.
     - В искусстве "выслеживания" есть техника,  которую  маги  используют
наиболее  часто  -  это  контролируемая  глупость.  Маги  утверждают,  что
контролируемая  глупость  является  единственным   способом,   посредством
которого они имеют дело сами с  собой  -  в  их  состоянии  расширяющегося
сознания и восприятия - а также и каждым в мире повседневных дел.
     Дон   Хуан   объяснял   контролируемую   глупость    как    искусство
контролируемого  обмана,  или   искусство   притворства   быть   полностью
погруженным в действие, которое в данный момент под рукой - притворства до
такой степени, когда никто не сможет отличить его от реального  поведения.
Контролируемая глупость - это не открытый обман, говорил мне дон Хуан,  но
утонченный, артистичный способ быть отделенным от всего,  в  то  же  время
оставаясь неотъемлемой частью всего.
     - Контролируемая глупость - это искусство, - продолжал  дон  Хуан.  -
Очень надоедливое искусство и  трудное  для  обучения.  Большинство  магов
просто воротит от него, не потому, что ему присуще какое-то зло, а потому,
что при использовании его требуется много энергии.
     Дон Хуан признался, что он сознательно практикует его, хотя это и  не
особенно нравится ему, возможно, из-за того, что его  бенефактор  был  так
искусен в этом. Или, может быть, из-за того, что  его  индивидуальность  -
которая, как он говорил, была неискренней и мелочной - просто не  обладала
проворством,  необходимым  для  того,  чтобы  практиковать  контролируемую
глупость.
     Я взглянул на него с удивлением. Он  замолчал  и  уставился  на  меня
озорными глазами.
     - Когда мы приходим к магии, наши личности уже сформированы, - сказал
он и пожал плечами, выражая смирение, -  поэтому  все,  что  нам  остается
делать, это практиковать контролируемую глупость и смеяться над собой.
     Наплыв сочувствия заставил меня сказать, что он, по моему мнению,  ни
в коей мере не мелочный.
     - Но такова моя основная индивидуальность, - настаивал он.
     Я с этим не согласился.
     -  "Сталкеры",  практикуя  контролируемую  глупость,  верят,  что   в
вопросах личности вся человеческая раса делится на три категории, - сказал
он и улыбнулся так, как делал это всегда, когда выдавал себя за меня.
     -  Это  абсурд,  -  возразил  я.  -  человеческое  поведение  слишком
запутано, чтобы его можно было характеризовать так просто.
     - "Сталкеры" говорят, что мы не так сложны, как нам кажется, - сказал
он. - и что мы все принадлежим к одной из трех категорий.
     Я нервно рассмеялся. Обычно я принимал такие заявления как шутку,  но
в  этот  раз,  благодаря  тому,  что  мой  ум  был  совершенно   чист,   я
почувствовал, что он говорит совершенно серьезно.
     - Ты не шутишь? - спросил я вежливо, как только мог.
     - Я совершенно серьезен, - ответил он и начал смеяться.
     Его смех немного расслабил меня. И он  продолжил  объяснение  системы
классификации,  созданной  "сталкерами".  Он  сказал,  что   люди   первой
категории являются идеальными секретарями, помощниками и компаньонами. Они
обладают очень подвижной индивидуальностью, но их подвижность не  является
вдохновляющей. Тем не менее они полезны, заботливы, полностью  приручаемы,
изобретательны  до  определенных  границ,  забавны,  воспитаны,   милы   и
деликатны. Другими словами, это люди, приятнее которых не найти, но у  них
есть огромный недостаток - они не могут  действовать  самостоятельно.  Они
всегда нуждаются в тех, кто бы направлял их. Получив направление, каким бы
напряженным и противоречивым оно ни было, они потрясающи в его реализации.
Но предоставленные самим себе, они погибают.
     Людей второй категории  милыми  вообще  не  назовешь.  Это  мелочные,
мстительные, завистливые, недоверчивые и  эгоистичные  люди.  Они  говорят
только о себе и обычно требуют, что-бы люди подчинялись их стандартам. Они
всегда перехватывают инициативу, даже если с ней им неуютно. Им не по себе
в любой ситуации, и они никогда не расслабляются. Такие люди  ненадежны  и
всегда всем недовольны, при  большей  незащищенности  они  становятся  еще
более отвратительными, чем есть на самом деле. Их смертельным  недостатком
является то, что они должны убивать, чтобы быть лидерами.
     К  третьей  категории   относятся   люди,   которые   ни   милы,   ни
отвратительны. Они никому не служат и никому не  навязывают  себя.  Скорее
всего они равнодушны.  У  них  есть  возвышенное  понятие  о  самих  себе,
составленное из грез и желаемых мечтаний. В чем они  экстраординарны,  так
это в ожидании, что вот-вот что-то  произойдет.  Они  ожидают,  что  будут
открывателями и победителями. Они обладают чудесной способностью создавать
иллюзию того, что их ждут великие дела, которые они  всегда  обещают  себе
выполнить, но не делают этого никогда, поскольку  для  этого  у  них  нет,
фактически, никаких ресурсов.
     Дон Хуан  сказал,  что  он  сам  определенно  принадлежит  ко  второй
категории. Потом он попросил меня классифицировать самого себя, и я  начал
трещать без умолку. Дон Хуан, согнувшись от хохота, свалился на землю.
     Он  предложил  мне  еще  раз  классифицировать  себя,  и  я  неохотно
предположил, что представляю собой комбинацию всех трех категорий.
     - Мне не нужна  эта  комбинация  чепухи,  -  сказал  он,  по-прежнему
извиваясь от хохота. - мы просто люди, и каждый из нас представляет только
один из трех типов. И как я убежден, ты принадлежишь ко второй  категории.
"Сталкеры" называют таких людей пердунами.
     Я начал протестовать, что его  схема  классификации  унизительна.  Но
остановился на середине фразы. Вместо этого я понял, что это  правда,  что
существует только три типа личностей и каждый из нас пойман в одну из трех
категорий, в жизни нет места надежде на изменение и освобождение.
     Он согласился, что это как раз тот самый случай. Но все  же  остается
один путь к освобождению. Маги  давно  научились  тому,  что  только  наше
личное самоотражение бросает нас в одну из категорий.
     - Наша беда в том, что мы принимаем себя слишком серьезно.  -  сказал
он. - в какую бы  категорию  не  попадал  наш  образ  самих  себя,  вопрос
заключается  только  в  нашей  собственной  важности.  Если  у   нас   нет
собственной  важности,  значит,  нет  и  вопроса,  к  какой  категории  мы
относимся.
     - Я всегда был пердуном, - продолжал он, и  его  тело  затряслось  от
смеха. - так же, как и ты. Но теперь я тот пердун,  который  не  принимает
себя серьезно, в то время как ты по-прежнему делаешь это.
     Я был возмущен. Я хотел поспорить с ним, но не мог собрать для  этого
энергии.
     На пустой площади реверберация его смеха была неестественно жуткой.
     Потом он сменил тему, и скороговоркой произнес основные ядра, которые
мы с ним обсуждали: манифестация духа,  стук  духа,  надувательство  духа,
нашествие духа, требование "намерения" и управление "намерением".
     Он повторил их, словно давал моей памяти шанс полностью сохранить их.
А затем он кратко изложил все, что прежде говорил мне  о  них.  Было  так,
словно  он  нарочно  вынуждал  меня  сохранить  всю   эту   информацию   в
интенсивности этого момента.
     Я отметил, что основные ядра по-прежнему оставались тайной для  меня.
У меня появилась все та же озабоченность о моей способности понимать их. У
меня было впечатление, что стоит ему прекратить обсуждение темы, и  я  тут
же потеряю ее смысл.
     Я  настаивал  на  том,  что  должен  задать  ему  массу  вопросов  об
абстрактных ядрах.
     Он, казалось, мысленно оценил сказанное мной и тихо кивнул головой.
     - Эта тема была очень трудна и для меня, - сказал  он.  -  и  я  тоже
задавал много вопросов. Возможно, я был более  эгоцентричным,  чем  ты.  И
таким  же  противным.  Придирки  были  единственным   способом   задавания
вопросов, который я знал. Ты же скорее воинственный  инквизитор.  В  конце
концов, конечно, и ты, и я в равной степени надоедливы,  но  по  различным
причинам.
     Прежде чем сменить тему, дон Хуан добавил к нашей беседе об  основных
ядрах еще одну вещь:  то,  что  они  открывали  себя  очень  медленно,  то
появляясь, то капризно уходя.
     - Я не могу повторять слишком часто, что каждый  человек,  чья  точка
сборки  сдвинулась,  может  передвинуть  ее  дальше,  -  начал  он.  -   и
единственная причина, по которой мы нуждаемся  в  учителе,  заключается  в
том, что кто-то должен постоянно  подстегивать  нас.  В  противном  случае
нашей естественной реакцией будет остановка  для  того,  чтобы  поздравить
себя с окончанием такой большой темы.
     Он  сказал,  что   мы   оба   являемся   хорошими   примерами   нашей
отвратительной тенденции поменьше касаться самих себя. Его  бенефактор,  к
счастью, будучи потрясающим "сталкером", вообще не щадил его.
     Дон Хуан сказал, что в течение их ночных путешествий по диким  местам
нагваль Хулиан  пространно  обучал  его  природе  собственной  важности  и
движения точки сборки.  Для  нагваля  Хулиана  собственная  важность  была
монстром с тремя тысячами голов. И тот, кто  вступал  с  ней  в  бой,  мог
победить ее одним из трех способов.  Первый  способ  состоял  в  отсечении
каждой из голов по очереди, вторым было достижение таинственного состояния
бытия,  называемого   местом   отсутствия   жалости,   которое   разрушало
собственную важность, медленно убивая  ее  голодом,  третьим  была  оплата
немедленного  уничтожения  тысячеголового  монстра   своей   символической
смертью.
     Нагваль Хулиан рекомендовал третий выбор. Но он  говорил  дон  Хуану,
что считал бы себя счастливым, если бы мог выбирать. Для  этого  был  дух,
который обычно решал, каким путем идти магу, и маг  был  обязан  следовать
ему.
     Дон Хуан сказал, что так же,  как  и  он  вел  меня,  его  бенефактор
заставил его отсечь три тысячи голов собственной важности, одну за другой,
но результат был совершенно разным. В то время,  как  я  реагировал  очень
хорошо, он не реагировал на это вообще.
     - Со мной была особая ситуация, -  продолжал  он.  -  с  того  самого
момента, как мой бенефактор "увидел" меня, лежащим  на  дороге  с  пулевой
раной в груди, он знал, что я новый нагваль. Он действовал в  соответствии
с этим. Он сдвинул мою точку сборки вскоре после того, как  это  позволило
мое  здоровье.  И  я  с   легкостью   увидел   поле   энергии   в   образе
человека-чудовища. Но это  достижение,  вместо  того,  чтобы  помочь,  как
предполагалось нагвалем, помешало дальнейшему движению моей точки  сборки.
И в то время, как точки сборки других учеников  двигались  без  остановки,
моя оставалась фиксированной на моей способности "видеть" монстра.
     - Но разве твой бенефактор не говорил тебе,  что  делать  с  этим?  -
спросил я, озадаченный ненужным затруднением.
     - Мой бенефактор не верил в передачу знания по наследству,  -  сказал
дон Хуан. - он считал, что знание, переданное таким образом,  теряет  свою
эффективность. Не было такого, чтобы  кто-то  нуждался  в  нем.  С  другой
стороны, если о знании лишь намекали, заинтересованный человек должен  был
придумать способ, чтобы потребовать это знание.
     Дон Хуан сказал, что разница между его методом обучения и методом его
бенефактора заключается в том, что он сам  верит  в  свободу  выбора.  Его
бенефактор ее отрицал.
     - А учитель твоего бенефактора, нагваль Элиас, рассказал тебе о  том,
что происходит? - настаивал я.
     - Он пытался, - сказал дон Хуан и вздохнул. - но я действительно  был
невыносим. Я видел все. Я просто позволял двум людям говорить мне все, что
угодно, но никогда не слушал того, что они мне говорили.
     Чтобы выйти из этого тупика, нагваль Хулиан решил заставить дон Хуана
выполнить еще раз, но уже  другим  путем,  свободное  движение  его  точки
сборки.
     Я перебил его вопросом, произошло ли это до или после его переживания
в реке. История дон Хуана не имела хронологического порядка,  который  мне
так нравился.
     - Это случилось несколькими месяцами позже, - ответил он. - и  ни  на
миг не думай, что я действительно изменился благодаря  своему  переживанию
разделенного  восприятия,  я  не  стал  ни  мудрее,  ни  трезвее.   Ничего
подобного.
     - Подумай о том, что случилось с тобой, - продолжал он. - я не только
раз за разом разрушал твою последовательность, я разносил ее в  клочья,  а
посмотри на себя - ты по-прежнему действуешь так,  словно  ты  целый.  Это
ярчайшее достижение магии, "намеренного" действия.
     - Я был таким же. На время я пошатнулся под ударом того, что пережил,
но потом я все забыл и  связал  разорванные  концы,  словно  ничего  и  не
произошло. Бот почему мой бенефактор верил,  что  мы  можем  действительно
измениться только тогда, когда умрем.
     Вернувшись к своей истории, дон Хуан сказал, что нагваль  использовал
Тулио,  необщительного  члена   его   семейства,   чтобы   нанести   новый
сокрушительный удар по его психологической последовательности.
     Дон Хуан сказал, что все ученики, включая и его  самого,  никогда  не
были в полном согласии друг с другом кроме того, что Тулио -  презрительно
надменный человечишко. Они  ненавидели  Тулио  из-за  того,  что  он  либо
избегал их, либо постоянно их осаживал. Он всегда обращался с ними с таким
пренебрежением, что они чувствовали  себя  подобно  грязи.  Они  все  были
убеждены, что Тулио никогда не разговаривает с ними, потому что ему нечего
им  сказать,  и  что  его  наиболее  рельефной  чертой,  его  высокомерным
равнодушием была скрываемая им робость.
     Но несмотря на его неприятную личность, к  огорчению  всех  учеников,
Тулио имел несообразное влияние на всех  обитателей  дома  -  особенно  на
нагваля Хулиана, который, казалось, души в нем не чаял.
     Однажды утром нагваль Хулиан отправил  всех  учеников  в  однодневную
поездку в город. Единственным человеком, который остался в доме, не считая
старых хозяев дома, был дон Хуан.
     Около  полудня  нагваль  Хулиан  отправился  в  свой  кабинет,  чтобы
заняться  ежедневными  деловыми  расчетами.  Проходя  мимо,  он   небрежно
попросил дон Хуана помочь ему с бухгалтерией.
     Дон Хуан начал разбираться с квитанциями  и  вскоре  понял,  что  для
продолжения работы ему  нужна  некоторая  информация  от  Тулио,  который,
будучи ответственным за имущество, забыл сделать необходимые записи.
     Нагваля Хулиана ужасно разозлило упущение Тулио, что доставило немало
удовольствия дон Хуану. Нагваль нетерпеливо приказал  дон  Хуану  отыскать
Тулио, который в это время присматривал на полях за рабочими, и  попросить
его зайти к нему в кабинет.
     Дон Хуан, радуясь идее досадить Тулио, пробежал полмили  по  полям  в
сопровождении слуги, который защищал его от  человека-чудовища.  Он  нашел
Тулио, который, как всегда, следил за  работой  на  расстоянии.  Дон  Хуан
заметил, что Тулио не любит вступать в прямой контакт с  людьми  и  всегда
наблюдает за ними издалека.
     Резким тоном и в преувеличенно  властной  манере  дон  хуан  приказал
Тулио следовать в дом, поскольку нагвалю требуется его помощь. Тулио  едва
слышным голосом ответил, что он  слишком  занят  в  данный  момент,  но  в
течение часа, возможно, освободится и придет.
     Дон Хуан настаивал, зная, что Тулио не снизойдет для спора  с  ним  и
просто спровадит его кивком головы. Он был шокирован,  когда  Тулио  начал
кричать ему непристойности. Сцена так не вязалась с характером Тулио,  что
даже рабочие перестали трудиться и вопросительно посмотрели друг на друга.
Дон Хуан был уверен, что они никогда не слышали, чтобы Тулио повышал  свой
голос и при этом выкрикивал неприличную брань. Его  удивление  было  таким
сильным, что он нервно рассмеялся, и этот смех ужасно рассердил Тулио.  Он
даже швырнул в напуганного дон Хуана камень, вызвав его бегство.
     Дон Хуан и его телохранитель немедленно прибежали в дом. Около дверей
они  встретили  Тулио.  Он  что-то  тихо  рассказывал  и  пересмеивался  с
несколькими женщинами. По своему обыкновению, он отвел голову  в  сторону,
игнорируя дон хуана. Дон Хуан начал сердито отчитывать его за то,  что  он
болтает здесь в то время, когда его требует в кабинет сам нагваль. Тулио и
женщины посмотрели на дон Хуана так, словно он спятил.
     Но Тулио в этот день был каким-то необычным. Он вдруг закричал на дон
Хуана, приказывая  ему  закрыть  свой  гнусный  рот  и  подумать  о  своих
собственных  гнусных  делах.  Он  нагло  обвинил  дон  Хуана   в   попытке
представить его в плохом свете перед нагвалем Хулианом.
     Женщины   выказывали   свою   встревоженность,   громко   вздыхая   и
неодобрительно посматривая на дон Хуана. Они пытались успокоить Тулио. Дон
Хуан еще раз приказал Тулио идти в кабинет нагваля и пояснить счета. Тулио
послал его подальше.
     Дон  Хуан  затрясся  от  гнева.  Простое  задание   проверить   счета
превращалось в кошмар. Но он сдержался.  Женщины  внимательно  следили  за
ним, и это злило его пуще прежнего. В безмолвном бешенстве  он  побежал  к
нагвалю. Тулио и женщины вернулись к разговору и  тихо  смеялись,  как  бы
радуясь удачной шутке.
     Удивление дон Хуана нельзя описать словами, когда, вбежав в  кабинет,
он увидел Тулио, сидящим  за  письменным  столом  нагваля,  погруженным  в
изучение квитанций. Дон Хуан сделал огромное усилие и поборол  свой  гнев.
Он улыбнулся Тулио. У него больше не было надобности сводить с Тулио  свои
счеты. Он  вдруг  понял,  что  нагваль  Хулиан  использовал  Тулио,  чтобы
проверить его, посмотреть, можно ли его вывести из себя. Но он не даст ему
этого удовольствия.
     Не отводя  глаз  от  квитанций,  Тулио  сказал,  что  если  дон  Хуан
разыскивает нагваля, он, возможно, найдет его в другом конце дома.
     Дон Хуан помчался в  другую  часть  дома  и  застал  нагваля  Хулиана
медленно шагающим вокруг патио с Тулио под ручку. Нагваль,  казалось,  был
поглощен беседой. Тулио мягко потянул за его рукав и сказал тихим голосом,
что сюда пришел его помощник.
     Нагваль по деловому объяснил дон Хуану все, что надо было сделать  со
счетами. Это было длинное, подробное и доскональное объяснение.  Потом  он
попросил дон Хуана принести расчетную книгу из кабинета  сюда,  чтобы  они
могли сделать записи, а потом Тулио подпишет свои.
     Дон Хуан не  мог  понять,  что  происходит.  Подробное  объяснение  и
деловой тон нагваля переносил все в сферу мирских дел.  Тулио  нетерпеливо
приказал дон Хуану поторапливаться и  принести  книгу,  поскольку  он  был
очень занят. Ему куда-то надо было спешить.
     Но теперь дон Хуан смирился со  своей  ролью  клоуна.  Он  знал,  что
нагваль задумал что-то еще, он понял это по странному выражению его  глаз,
которое у дон Хуана всегда ассоциировалось с  его  кошмарными  шутками.  К
тому же Тулио в этот день сказал больше слов, чем за все два года, которые
дон Хуан был в этом доме.
     Не сказав ни слова, дон Хуан вернулся в кабинет.  Как  он  и  ожидал,
Тулио оказался здесь первым. Он сидел на углу стола, ожидая  дон  Хуана  и
нетерпеливо постукивал каблуком об пол. Он протянул гроссбух дон  Хуану  и
сказал, что тот может убираться прочь.
     Даже будучи подготовленным, дон  Хуан  был  поражен.  Он  смотрел  на
человека, который в это время сердился и ругал его. Дон Хуан изо всех  сил
пытался не раздражаться. Он продолжал говорить себе, что  все  это  просто
проверка его выдержки. Ему казалось, что его выгонят из дома, если  он  не
выдержит испытания.
     В центре своего смятения он все же удивлялся той  скорости,  с  какой
Тулио всегда удавалось быть на прыжок впереди него.
     Дон Хуан, конечно же,  предвидел,  что  Тулио  уже  поджидает  его  с
нагвалем. И все-таки, когда он увидел его там, это хотя и не удивило  его,
но заставило заподозрить неладное. Он же мчался через дом  по  кратчайшему
пути. Тулио никак не мог обогнать его. Кроме того, если бы Тулио и  бежал,
ему бы следовало бежать рядом с дон Хуаном.
     Нагваль Хулиан с равнодушным видом  принял  от  дон  Хуана  расчетную
книгу, потом сделал запись, и Тулио зарегистрировал ее.  Затем  они  вновь
заговорили о счетах, не обращая внимания на дон Хуана,  который  буквально
пожирал глазами Тулио. Дон Хуану хотелось разгадать, какой  вид  испытания
они подготовили для  него.  Ему  казалось,  что  это  было  испытание  его
отношения к другим. В конце концов в этом  доме  его  отношение  к  другим
всегда было проблемой.
     Нагваль отпустил  дон  Хуана,  сказав,  что  хочет  наедине  с  Тулио
обсудить некоторые дела. Дон Хуан пошел искать  женщин,  чтобы  разузнать,
что же они скажут об этой странной ситуации. Не прошел он и десяти метров,
как встретил двух женщин и Тулио. Между ними шел оживленный  разговор.  Он
увидел их раньше, чем они заметили его, поэтому дон Хуан бросился назад  к
нагвалю. Тулио был там, беседуя с нагвалем.
     Невероятное подозрение  закралось  в  ум  дон  Хуана.  Он  побежал  в
кабинет, Тулио так углубился в бухгалтерию, что даже не  обратил  внимания
на дон Хуана. Дон Хуан спросил его, что  происходит?  Тулио  на  этот  раз
поступил по своему обыкновению, он и не ответил и даже не взглянул на  дон
хуана.
     В этот миг у дон  Хуана  появилась  другая  невообразимая  мысль.  Он
побежал на конюшню, оседлал  двух  лошадей  и  попросил  своего  утреннего
телохранителя сопровождать его снова.  Они  галопом  поскакали  туда,  где
видели Тулио прежде. Он был точно там, где они оставили его. Он  ни  слова
не сказал дон Хуану и только пожал плечами и отвернулся,  когда  дон  Хуан
начал расспрашивать его.
     Дон Хуан  и  его  компаньон  галопом  вернулись  домой.  Он  попросил
человека позаботиться о лошадях и вбежал в дом. Тулио обедал с  женщинами.
Тулио разговаривал с нагвалем. Тулио работал со счетами.
     Дон Хуан сел, от страха его бросило в  холодный  пот.  Он  знал,  что
нагваль Хулиан испытывает на нем одну из своих ужасных шуток. Он рассудил,
что у него есть три варианта действий. Он может вести себя, словно  ничего
не случилось, он может вычислить,  какой  тест  придуман  для  него,  или,
поскольку нагваль подчеркнул, что он будет рядом, чтобы объяснить все, что
пожелает дон Хуан, он может пойти к нагвалю и попросить его пояснений.
     Он решил  попросить  пояснений.  Он  подошел  к  нагвалю  и  попросил
объяснить то, что было сделано с  ним.  Нагваль  в  это  время  был  один,
рассматривая свои деловые бумаги. Он  отложил  гроссбух  и  улыбнулся  дон
Хуану. Он сказал, что двадцать  одно  неделание,  которым  он  обучал  дон
Хуана, были орудиями, которые могли бы отсечь три тысячи голов собственной
важности, но эти орудия были с дон Хуаном совершенно неэффективны. Поэтому
он испытал второй метод разрушения собственной важности, который  требовал
введение дон Хуана в состояние бытия, названное местом отсутствия жалости.
     То есть  дон  Хуан  еще  раз  убедился,  что  нагваль  Хулиан  просто
сумасшедший. Слушая, как он рассказывает о неделаниях, о монстре  с  тремя
тысячами голов или о месте отсутствия жалости, дон Хуану стало даже  жалко
его.
     Нагваль  Хулиан  спокойно  попросил  дон  Хуана  пойти  в   кладовую,
вернувшись снова в дом, и пригласить сюда придти Тулио.
     Дон Хуан вздохнул и еле  удержался  от  смеха.  Методы  нагваля  были
слишком очевидны. Дон Хуан знал, что нагваль хочет  продолжить  испытание,
используя для этого Тулио.
     Дон Хуан остановил свой  рассказ  и  спросил  меня,  что  я  думаю  о
поведении Тулио. Я сказал, что руководствуясь  тем,  что  я  знал  о  мире
магов, я могу сказать, что Тулио был магом и тем, кто  мог  сдвигать  свою
точку  сборки  в  очень  изощренной  манере,  и  это  давало   дон   Хуану
впечатление, что он находится в четырех местах одновременно.
     - Ну и кого, ты думаешь, я встретил в кладовой? - спросил дон Хуан  с
хитрой ухмылкой.
     - Наверняка, ты либо встретил Тулио, либо вобще не  нашел  никого,  -
ответил я.
     - Нет, если бы все так и было,  моя  последовательность  не  была  бы
сокрушена, - сказал дон Хуан.
     Я старался представить различные  чудные  вещи  и  предположил,  что,
возможно, он встретил "сновиденное тело" Тулио. Я напомнил дон Хуану,  что
он сам делал нечто подобное с одним из членов его партии по  отношению  ко
мне.
     - Нет, - возразил дон Хуан, - я встретился там с шуткой,  которая  не
имеет эквивалента в реальности. Это не было чудом, просто она была  не  из
этого мира. Что бы, ты думал, это было?
     Я сказал дон Хуану, что ненавижу загадки. Я сказал,  что  среди  всех
странностей, которые он заставлял меня переживать, любая  следующая  вещь,
как я считал, была еще более странной, чем предыдущая, поэтому я сдаюсь  и
жду разгадки.
     - Когда я вошел в кладовую, я готовился найти там Тулио, - сказал дон
Хуан. - я был уверен, что следующей частью испытания  будет  приводящая  в
ярость игра в прятки. Тулио должен был вывести меня  из  себя,  прячась  в
этой кладовой.
     - Но ничего, к чему я готовил себя, не произошло. Я вошел в  кладовую
и встретил четырех Тулио.
     - Как четырех Тулио? - переспросил я.
     - В кладовой было четыре человека, - ответил дон Хуан. - и каждый  из
них был Тулио. Воображаешь, каково было мое удивление? Каждый из них сидел
в одной и той же позе, их ноги были тесно переплетены. Они поджидали меня.
Я посмотрел на них и с криком убежал.
     - Мой бенефактор догнал меня и повалил на землю  у  самых  дверей.  И
потом, к моему великому ужасу, я увидел, как четыре Тулио вышли из сарая и
направились ко мне. Я кричал, кричал до тех пор,  пока  Тулиос  не  начали
щипать меня своими стальными  пальцами,  словно  меня  атаковали  огромные
птицы. Я кричал до тех пор, пока что-то во  мне  не  сдалось.  Я  вошел  в
состояние величайшего безразличия. Никогда  прежде  в  своей  жизни  я  не
чувствовал себя так удивительно. Я стряхнул с себя всех Тулио и  поднялся.
Они просто щекотали меня.  Я  подошел  прямо  к  нагвалю  и  попросил  его
объяснить мне существование этих четырех человек.
     Нагваль Хулиан объяснил дон  Хуану,  что  эти  четыре  человека  были
образцами "выслеживания". Их имена были придуманы  их  учителем,  нагвалем
Элиасом, который в качестве упражнения  по  контролируемой  глупости  взял
испанскую нумерацию уно, дос, трес, куатро, и добавив  к  ней  имя  Тулио,
получил имена Тулиуно, Тулиодо, Тулитро и Туликуатро.
     Нагваль Хулиан познакомил каждого по очереди  с  дон  хуаном.  Четыре
человека встали в ряд. Дон Хуан подходил к каждому из них и кивал головой,
и каждый из них тоже  отвечал  кивком.  Нагваль  сказал,  что  эти  четыре
человека были "сталкерами" такого высочайшего таланта - в котором дон Хуан
мог теперь  убедиться  -  что  похвала  здесь  бессмысленна.  Тулиос  были
триумфом нагваля Элиаса, они были сутью ненавязчивости.  Они  были  такими
первоклассными "сталкерами", что по существу существовал  только  один  из
них. Хотя люди видели и имели дело с ними ежедневно, никто,  кроме  членов
группы не знал, что существует четыре Тулио.
     Дон Хуан с исключительной ясностью  понял  все,  что  нагваль  Хулиан
рассказал ему об этих людях. Благодаря  необычной  для  него  ясности,  он
знал, что достиг места  отсутствия  жалости.  И  тогда  он  самостоятельно
понял, что место отсутствия жалости достигнуто. И тогда он  самостоятельно
понял, что место отсутствия жалости было позицией точки сборки,  позицией,
которая делала самосожаление недействительным. И еще дон  Хуан  знал,  что
его понимание и мудрость были крайне кратковременными.  Его  точка  сборки
неизбежно должна была вернуться в свою точку отправления.
     Когда нагваль спросил дон Хуана, есть  ли  у  него  еще  вопросы,  он
понял,  что  лучше  обратить   внимание   на   объяснения   нагваля,   чем
спекулировать на своих догадках.
     Дон  Хуан  хотел  узнать,  как  Тулиос  создавали  впечатление,   что
существует только один человек. Ему это было очень интересно, потому  что,
наблюдая за ними, когда они стояли вместе, он понял, что эти люди вовсе не
одинаковы. Они  носили  одну  и  ту  же  одежду.  У  них  была  одинаковая
комплекция, возраст и рост. На этом, пожалуй, сходство и кончалось. И  все
же, даже когда он смотрел на них, дон Хуан мог бы  присягнуть,  что  здесь
есть только один Тулио.
     Нагваль Хулиан объяснил, что человеческий глаз приучен фокусироваться
только на наиболее выдающихся чертах кого--ибо и что эти  рельефные  черты
узнаются  прежде  всего.  Таким  образом,  искусство  "сталкеров"  создает
впечатление, представленное чертами, которые были  выбраны  ими,  чертами,
которые будут обязательно замечены  глазом  наблюдателя.  Благодаря  ловко
подкрепляемым определенным впечатлениям, "сталкеры" способны  создавать  у
наблюдателя неоспоримое убеждение в том, что было воспринято глазами.
     Нагваль Хулиан сказал, что когда дон Хуан впервые появился переодетым
в  женскую  одежду,  женщины  его  партии  были  восхищены  и   откровенно
радовались. Но мужчина, который был тогда с ними, а им был Тулитре, тут же
снабдил дон Хуана первым впечатлением о Тулио. Он отвернул  от  него  свое
лицо, презрительно пожал плечами, словно все это было скучным для него,  и
ушел прочь - борясь внутри с приступами смеха - в  то  время  как  женщины
помогли укрепить это первое впечатление, неодобрив поведение, и даже почти
сердясь на этого необщительного человека.
     С этого момента каждый Тулио, встречаясь с дон Хуаном,  укреплял  это
впечатление, все больше совершенствуя его, пока глаз дон Хуана уже не  мог
схватывать ничего большего, кроме того, что предлагалось ему.
     Затем заговорил Тулиуно и сказал, что после трех месяцев внимательных
и последовательных действий, дон Хуан видел только то, что он был  приучен
ожидать. После трех месяцев его слепота стала такой  сильной,  что  Тулиос
уже не требовалось быть  внимательными.  Они  опять  вернулись  к  обычной
деятельности в этом доме. Они даже перестали одевать одинаковую одежду, но
дон Хуан так и не заметил разницы.
     Когда в доме появились  другие  ученики,  Тулиос  проделали  все  это
заново. На этот раз вызов оказался трудным, так как учеников было много, к
тому же все были очень резвы.
     Дон Хуан спросил Тулиуно о  внешности  Тулио.  Тулиуно  ответил,  что
нагваль Элиас утверждал, будто внешность является сущностью контролируемой
глупости, и "сталкеры" создают внешность своим "намеренным" вызовом, а  не
с помощью бутафории. Реквизит  создает  искусственную  внешность,  которая
выглядит  фальшиво.  В  этом  отношении  "намеренно"  вызванная  внешность
является упражнением исключительно для "сталкеров".
     Тулитре рассказал следующее. Он сказал, что внешность выпрашивается у
духа.  Внешности  выпрашиваются,  настойчиво   призываются,   их   никогда
рационально не придумаешь. Внешность Тулио была вызвана из абстрактного. И
чтобы сделать это, нагваль Элиас вызвал их всех четырех в очень маленькую,
отдаленную комнатку, и там с  ними  заговорил  дух.  Дух  сказал  им,  что
сначала они должны "намеренно" вызвать  свою  однородность.  И  за  четыре
недели полной изоляции однородность пришла к ним.
     Нагваль Элиас говорил, что "намерение" сплавило их вместе, и что  они
приобрели уверенность, что их индивидуальности никогда не будут  раскрыты.
Теперь они должны были выпросить  внешность,  которую  будет  воспринимать
наблюдатель. И они с головой  окунулись  в  "намеренный"  вызов  внешности
Тулио, которую видел  дон  Хуан.  Не  потребовалось  много  усилий,  чтобы
сделать ее совершенной. Они под действием  их  учителя  фокусировались  на
мельчайших деталях, добиваясь их совершенства.
     Четверо Тулиос продемонстрировали дон Хуану наиболее рельефные  черты
Тулио. Ими являлись: очень убеждающие жесты пренебрежения  и  надменности,
резкие повороты лица в правую сторону, как бы  в  порыве  гнева,  повороты
нижней части тела,  когда  левое  плечо  как  бы  прикрывало  часть  лица;
сердитые взмахи рук выше уровня глаз, которые как  бы  убирали  волосы  со
лба, и походка проворного,  но  неторопливого  человека,  который  слишком
осторожничает, решая, каким путем идти.
     Дон Хуан сказал, что эти детали  поведения  и  слепота  других  людей
делали  Тулио  незабываемым  характером.  Фактически,  он  был   настолько
незабываем, что для того, чтобы  спроецировать  Тулио  на  дон  Хуана  или
других учеников, как на экран, любому из четырех мужчин надо было  сделать
только намек на черту  характера,  и  дон  Хуан,  как  и  другие  ученики,
автоматически доделывали остальное.
     Дон Хуан сказал, что благодаря невероятной последовательности  подачи
информации,  Тулио  был  для  него  и  для   других   учеников   сущностью
отрицательного, отвратительного человека. Но в то же время,  если  бы  они
покопались  в  себе  поглубже,  они  бы  узнали,  что  Тулио  был  подобен
навязчивой идее. Он был подвижен, таинственен и создавал, сознательно  или
бессознательно, впечатление человека, находящегося в тени.
     Дон Хуан спросил Тулио, как они вызывали "намерение". Тулио объяснил,
что "сталкеры"  вызывают  "намерение"  громко  вслух.  Обычно  "намерение"
вызывается в небольшой, темной,  изолированной  комнате.  На  черный  стол
ставится свеча, чье пламя должно быть в нескольких дюймах  перед  глазами,
затем медленно произносится слово "намерение", которое повторяется ясно  и
четко, без спешки, сколько чувствуешь нужно для этого раз.  Высота  голоса
поднимается или спадает без всяких мыслей об этом.
     Тулио подчеркивал, что незаменимой частью действия вызова "намерения"
была полнейшая концентрация на  том,  что  "намеренно"  вызывалось.  В  их
случае концентрация была на их однородности и на внешности  Тулио.  Позже,
когда "намерение" сплавило их, им  потребовалась  пара  лет  для  создания
уверенности, что их однородность и внешность Тулио стали  реальностью  для
наблюдателя.
     Я спросил дон Хуана, что он думает о способе их  вызова  "намерения".
Он сказал, что его бенефактор, как и нагваль Элиас, были более  ритуальны,
чем он сам, поэтому они предпочитали такие вещи, как свечи, темные клозеты
и черные столы.
     Я случайно заметил, что меня очень привлекает  ритуальное  поведение.
Ритуал мне казался необходимым для фиксирования внимания. Дон Хуан отнесся
к моему замечанию довольно серьезно. Он сказал, что "видит" мое тело,  как
энергетическое поле, и оно обладает той же чертой, которую, как он  знает,
имели все маги древних времен и жадно искали в других - яркое пятно  внизу
на правой  стороне  светящегося  кокона.  Эта  яркость  ассоциировалась  с
изобретательностью и со склонностью к патологии. Черные  маги  тех  времен
находили удовольствие в использовании этой скрытой черты и связывали ее  с
темной стороной человека.
     - Значит, есть дьявольская сторона человека, - сказал я с ликованием.
- ты всегда отрицал ее. Ты всегда говорил, что дьявола не существует,  что
существует только сила.
     Я был удивлен своей вспышке.  В  этот  момент  все  мое  католическое
воспитание обрушилось на меня и  князь  тьмы  казался  мне  реальнее,  чем
жизнь.
     Дон Хуан хохотал до тех пор, пока не поперхнулся.
     - Конечно же, у нас есть темная сторона, - сказал он. -  мы  способны
на бессмысленное убийство, не правда ли? Мы сжигали людей с  именем  бога.
Мы уничтожаем себя, мы уничтожаем жизнь  на  этой  планете,  мы  разрушаем
землю. Потом мы облачаемся в мантии и ризы, и бог говорит с нами  впрямую.
Что же он говорит нам? Он говорит, что мы должны быть  паиньками,  или  он
накажет нас. Бог столетиями угрожает нам,  но  ничего  не  изменилось.  Не
потому, что мы с дьяволом внутри, а потому, что мы тупы, как  пробки.  Да,
человек имеет темную сторону, и она называется глупостью.
     Я ничего не сказал, но мысленно аплодировал  ему  и  с  удовольствием
думал о том, что дон Хуан величайший  и  искусный  знаток  дискуссий.  Ему
вновь удалось повернуть мои слова на меня же.
     После небольшой паузы дон Хуан разъяснил, что в той же мере, с  какой
ритуал вынуждает обычных людей строить  высокие  церкви  -  эти  монументы
собственной важности - ритуал вынуждал магов строить сооружения  патологии
и навязчивых идей. Поэтому долг каждого  нагваля  -  вести  сознание  так,
чтобы оно неслось прямо  к  абстрактному,  свободное  от  права  наложения
ареста и всяких закладных.
     -  Что  ты  понимаешь,  дон  Хуан,  под  правом  наложения  ареста  и
закладных? - спросил я.
     - Я могу подтвердить, что ритуал может поймать наше  внимание  лучше,
чем что-либо еще, - сказал он. - но он требует за это огромную цену.  Этой
огромной ценой  является  патология.  Патология  может  стать  для  нашего
сознания правом на арест, закладной на нашу свободу.
     Дон Хуан сказал, что человеческое сознание похоже на огромный  дом  с
привидениями. Сознанию повседневной жизни нравится быть запертым  в  одной
комнате этого огромного дома жизни. Мы вошли в  комнату  через  магическое
отверстие - рождение. И мы уйдем через другое подобное отверстие - смерть.
     Но  маги  смогли  отыскать  еще  одно  отверстие  и  вышли  из   этой
закупоренной комнаты, продолжая жить. Величайшее  достижение!  Но  их  еще
более изумительным завоеванием было то, что, избавившись  от  закупоренной
комнаты, они избрали свободу. Они избрали быть во всем этом огромном  доме
с привидениями, а не прятаться в какой-то части его.
     Патологичность -  это  полная  противоположность  той  волне  энергии
сознания, которая  необходима  для  приобретения  свободы.  Патологичность
заставляет магов терять свой путь и лезть в  запутанные,  темные  проселки
неизвестного.
     Я спросил дон Хуана, была ли когда-нибудь патологичность у Тулиос.
     -  Странность  -  не  патология,  -  ответил  он.   -   Тулиос   были
исполнителями, подготовленными самим духом.
     - Зачем нагваль Элиас  обучил  их  этому?  В  чем  заключался  смысл?
Спросил я.
     Дон Хуан уставился на меня и громко захохотал. В этот же миг включили
освещение площади. Он поднялся со  своей  любимой  скамьи  и  погладил  ее
ладонью, словно она была живой.
     - В свободе, - сказал он. - он желал  им  свободы  от  перцептуальных
условностей. Он учил их быть искусными. "Выслеживание"  -  это  искусство.
Для  мага,  поскольку  он  не  покровитель  и  не   торговец   искусством,
единственно важным вопросом об этом искусстве является то, что  его  можно
достичь.
     Мы стояли у скамьи, наблюдая за любителями вечерних прогулок, которые
толпились вокруг нас. История о четырех Тулиос оставила  меня  с  чувством
предзнаменования. Дон Хуан посоветовал мне вернуться домой. Долгая поездка
в Лос-анджелес, сказал он, даст моей точке сборки  передышку  от  всех  ее
передвижений за эти несколько дней.
     - Компания нагваля очень утомительна, - продолжал он. -  она  создает
странную усталость, которая может быть даже вредной.
     Я заверил его, что совершенно не устал, и что его компания была всем,
чем угодно, но не вредной для меня. Фактически,  его  общество  возбуждало
меня, как наркотик - я просто не мог без него. Это звучит  так,  словно  я
льщу ему, но в действительности я хотел сказать то, что сказал.
     Мы прошлись вокруг площади три или четыре раза в полном молчании.
     - Езжай домой и подумай  об  основных  ядрах  магических  историй,  -
сказал он с оттенком прощания. - Или лучше не думай о них, а заставь  свою
точку сборки сдвинуться в место безмолвного знания. Движение точки  сборки
- это все, но оно ничего не значит,  если  нет  трезвого,  контролируемого
движения. Поэтому, закрой дверь самоотражению. Будь безупречным, и у  тебя
будет энергия, чтобы достичь места безмолвного знания.




                             Карлос КАСТАНЕДА

                             ВНУТРЕННИЙ ОГОНЬ


                                     "Я хотел бы выразить свое восхищение
                                  и благодарность великолепному учителю...
                                  За помощь по восстановлению моей энергии
                                  и обучению иному  для нас пути к полноте
                                  и благополучию".


                                  ПРОЛОГ

     Я издал обширные описательные отчеты о своих отношениях как ученика с
индейским колдуном из мексики доном Хуаном Матусом. Из-за чуждой для  меня
концепций и практики, которые я должен был понять и усвоить, по мысли дона
Хуана, у меня не было другого выбора, как  передать  его  учения  в  форме
рассказа - повествования о том, что случилось и как это происходило.
     Организация инструкций дона Хуана основывалась на том, что у человека
есть два типа сознания: он называл их "правосторонним" и  "левосторонним".
Первое  он  описал  как  состояние  обычного  сознания,  необходимого  для
повседневной жизни.  О  втором  он  говорил  как  о  таинственной  стороне
человека - таком состоянии, которое необходимо для деятельности колдуна  и
видящего. В соответствии с этим он разделил свои инструкции на учение  для
правой стороны и учение для левой стороны.
     Свои учения для правой стороны он  передавал,  когда  я  находился  в
состоянии обычного сознания,  и  эти  учения  описаны  в  моих  предыдущих
отчетах. В этом моем состоянии он сказал  мне,  что  он  колдун.  Он  даже
познакомил меня с другим "колдуном", доном Хенаром Флоресом, и в  связи  с
характером наших отношений я пришел к логическому выводу, что они  приняли
меня в ученичество.
     Это ученичество закончилось непостижимым актом, к исполнению которого
привели меня они оба: они заставили меня прыгнуть  в  пропасть  с  вершины
плоской горы. В последней, разыгранной там драме учений для правой стороны
участвовали: сам дон Хуан, дон Хенаро, еще два ученика - Паблито, Нестор и
я. Паблито, Нестор и я прыгнули с вершины в бездну.
     В течение нескольких лет  после  этого  я  думал,  что  только  моего
полного доверия к дону Хуану и дону Хенаро было достаточно для  отклонения
всех моих рациональных страхов перед лицом настоящего уничтожения.  Теперь
я знаю, что это не так: я знаю, что секрет этого  таился  в  учениях  дона
Хуана для левой стороны, а также то, что  для  проведения  этих  учений  в
жизнь от дона Хуана, дона Хенаро и их компаньонов потребовались  громадная
дисциплина и упорство..
     Чтобы собрать вновь  то,  что  происходило  при  обучении  для  левой
стороны и что позволило мне выполнить этот непостижимый  акт  -  прыжок  в
пропасть - мне потребовалось десять лет. Именно в своих учениях для  левой
стороны дон Хуан изложил то, что он, дон Хенаро и их компаньоны делали  со
мной и кто они такие. Они обучали меня вовсе не колдовству,  а  тому,  как
овладеть тремя аспектами древнего знания, которыми они владели: сознанием,
искусством следопыта и намерением. Они оказались вовсе не колдунами, они -
видящие, а дон Хуан не только видящий, но и нагваль.
     В своих учениях для правой стороны дон Хуан уже многое  объяснил  мне
относительно нагваля и видения. Как я понял, видение является способностью
людей  расширять  свое  поле  восприятия  настолько,  что  они  становятся
способными оценивать не только внешнюю видимость, но и саму суть всего. Он
также объяснил мне, что  видящие  видят  человека,  как  в  поле  энергии,
которое выглядит подобно светящемуся яйцу. Он сказал,  что  у  большинства
людей это поле разделено на две части, однако у некоторых мужчин и  женщин
оно разделено на четыре, а иногда на три. Из-за своей большой сопротивляе-
мости, по сравнению со средними людьми, эти люди, после  обучения  видению
могут стать нагвалями.
     В своих учениях для левой стороны дон  Хуан  объяснил  мне  сложность
видения и бытия нагваля. Стать нагвалем, сказал он, гораздо более сложно и
многообещающе, чем быть просто прочным человеком, научившимся видеть. Быть
нагвалем означает быть вождем, учителем и проводником.
     Как нагваль дон Хуан был руководителем группы видящих, известных  как
"партия нагваля", которая  состояла  из  восьми  женщин:  Сесилии,  Делии,
Гермелинды,   Кармелы,   Нелиды,   Флориды,   Зулейки   и   Зойлы;   троих
мужчин-видящих: Висенте,  Сильвио  Мануэля  и  Хенаро,  а  также  четверых
"курьеров" или посланников: Эмелито, Хуана Тумм, Марты и Терезы.
     Кроме руководства партией нагваля дон Хуан занимался также  обучением
и руководством  группой  учеников-видящих,  известной  как  "новая  партия
нагваля". Она состояла из четырех молодых людей: Паблито, Нестора,  Элихио
и Бениньо, и пяти женщин: Соледад, ла Горды, Лидии, Жозефины и Розы. Я был
номинальным лидером новой партии нагваля  наряду  с  женщиной-нагвалем  по
имени Кэрол.
     Для того, чтобы дон Хуан мог  передать  мне  свои  учения  для  левой
стороны, я  должен  был  входить  в  уникальное  состояние  перцептуальной
ясности, известное как "повышенное сознание". В течение  многих  лет  моей
связи с ним он попеременно вводил меня в такое состояние с помощью  удара,
который он наносил своей ладонью в верхней части моей спины.
     Дон Хуан объяснил, что в состоянии повышенного сознания ученики могут
вести себя почти так же естественно, как и в  повседневной  жизни,  однако
оно позволяет фокусировать свой ум на чем угодно  с  необычайной  силой  и
ясностью.  И  все  же  особым  качеством  состояния  повышенного  сознания
является  то,  что  оно  не  поддается  обычному  воспоминанию.  То,   что
происходило в этом состоянии,  становится  частью  повседневного  сознания
ученика только через потрясающее усилие восстановления.
     Мое взаимодействие с партией нагваля является примером этой трудности
воспоминания: я был в контакте с ними, за  исключением  Хенаро,  только  в
состоянии повышенного сознания, и,  следовательно,  в  своей  повседневной
жизни я не мог вспомнить их даже как неясные тени сновидений.  Образ  моих
встреч с ними всякий раз был почти ритуалом: я  должен  был  приезжать  на
машине к дому дона Хенаро в маленький городок на  юге  мексики.  Дон  Хуан
обычно немедленно присоединялся к нам, и мы уже  втроем  занимались  затем
учениями дона Хуана для правой стороны. После  этого  дон  Хуан  заставлял
меня изменить уровень сознания, а затем  мы  ехали  на  машине  в  большой
близлежащий город, где жил он и другие пятнадцать видящих.
     Всякий раз, входя в состояние  повышенного  сознания,  я  не  мог  не
изумиться различию своих двух сторон. Я чувствовал себя  всегда  так,  как
если бы с моих глаз была снята пелена, как если бы я был до этого частично
слеп,  а  теперь  прозрел.  Свободу  и  чистую  радость,  которые   обычно
овладевали мной в этих случаях, нельзя было  сравнить  ни  с  чем,  что  я
испытывал прежде. Однако вместе с этим присутствовало  тревожащее  чувство
печали и какого-то томления, которые шли рука об руку с радостью. Дон Хуан
объяснил мне, что не было бы полноты без печали и томления, поскольку  без
них нет трезвости и доброты, а мудрость без  доброты,  как  он  сказал,  и
знание без трезвости бесполезны.
     Организация обучения для левой стороны  требовала  также,  чтобы  дон
Хуан, совместно со своими товарищами-видящими, объяснил мне три аспекта их
знания: управление сознания, искусство следопыта и искусство намерения.
     В этой работе  я  изложил  искусство  управления  сознанием,  которое
является частью  целой  системы  его  учений  для  левой  стороны-системы,
которую он использовал для того, чтобы подготовить  меня  к  удивительному
акту прыжка в бездну. Ввиду того, что пережитый мною  опыт,  о  котором  я
здесь рассказываю, не имеет характера  повседневной  жизни,  я  постарался
снабдить его нужными деталями, все же не  переходя  границ  документальной
повести.  В  состоянии  повышенного  сознания  мало  сознаешь   окружающую
обстановку, поскольку все внимание сосредоточено на деталях совершаемого в
данный момент действия.
     В нашем случае совершаемое в данный момент действие естественно  было
освещением искусства овладения  сознанием.  Дон  Хуан  принимал  искусство
овладения сознанием как современную версию чрезвычайно  древней  традиции,
которую  он  называл  традицией  древних  толтеков-видящих.  И   хотя   он
чувствовал себя неразрывно связанным с этой древней традицией,  он  считал
себя одним из видящих нового цикла. Когда я спросил его однажды, каковы же
существенные черты характера видящих нового цикла,  он  ответил,  что  это
воины полной  свободы,  что  они  такие  же  мастера  сознания,  искусства
следопыта и намерения, что не ловятся смертью, как остальные  смертные,  а
избирают сами момент и путь своего исхода из этого мира. В этот момент они
поглощаются внутренним огнем и исчезают с поверхности земли, как  если  бы
они никогда не существовали.



                              1. НОВЫЕ ВИДЯЩИЕ

     Я прибыл в город Оаксаку  на  юге  мексики  по  пути  в  горы,  чтобы
поискать дона Хуана. На пути из города рано утром у меня возникло  сильное
желание проехать через главную площадь, и там я нашел его сидящим на своей
любимой скамейке и как бы ожидающим моего приезда.
     Я  присоединился  к  нему.  Он  сказал,  что  в  городе  по  делам  и
остановился в местном пансионате, и  что  он  приглашает  меня  поселиться
вместе с ним, поскольку должен остаться  в  городе  еще  на  два  дня.  Мы
поговорили немного о моей деятельности и проблемах академического мира.
     Как уже стало обычным для него, он неожиданно ударил меня  по  спине,
когда я этого меньше всего ожидал, и этот удар сместил  меня  в  состояние
повышенного сознания.
     Мы долго сидели в молчании. Я с нетерпением  ждал,  когда  он  начнет
говорить, и все же, когда он заговорил, я был поражен неожиданностью.
     - Несколько веков до того, как испанцы пришли в мексику, - сказал он,
- там жили  необычные  толтеки-видящие,  люди  способные  на  непостижимые
действия. Они были последним звеном в  цепи  знания,  которая  протянулась
через тысячелетия.
     Толтеки-видящие были необычайными людьми - могущественными колдунами,
мрачными преследователями, разгадавшими тайны и владеющими тайным знанием,
которое они использовали для влияния на людей и превращения  их  в  жертву
путем фиксации сознания своих жертв на всем, что изберут.
     Он остановился и пытливо посмотрел на  меня.  Я  чувствовал,  что  он
ожидает от меня вопроса, но я не знал что спросить.
     - Я должен подчеркнуть важный факт, - продолжал он, - что те  колдуны
знали, что  фиксировали  сознание  своих  жертв.  Ты  не  обратил  на  это
внимания: когда я упомянул об этом, оно для тебя ничего не значило. И  это
не удивительно: одна из труднейших для признания вещей та,  что  сознанием
можно манипулировать.
     Я сконфузился. Я знал, что он подводит меня к чему-то. Мне  уже  было
знакомо это чувство опасения - оно  всегда  возникало  при  начале  нового
раунда его учений. Я  сказал  ему  как  себя  чувствую.  Он  неопределенно
улыбнулся. Обычно, когда он улыбался, он излучал счастье, но на  этот  раз
он определенно был озабочен. Казалось, он соображает, продолжать ли дальше
беседу. Он опять пытливо уставился на меня, медленно переводя взгляд вдоль
всего моего тела. Затем, очевидно удовлетворенный, он кивнул и сказал, что
я готов к своему последнему испытанию, к  чему-то,  через  что  все  воины
проходят перед тем, как стать на собственные ноги. Я был заинтригован этим
более, чем когда-либо раньше...
     -  Мы  собираемся  говорить   о   сознании,   -   продолжал   он.   -
толтеки-видящие знали искусство управления сознанием. Фактически они  были
в этом искусстве верховными мастерами. Когда я сказал, что они  знали  как
фиксировать сознание своих жертв, я имел в виду, что их  тайные  знания  и
тайные приемы позволяли им вторгаться в тайну сознания. Значительная часть
их приемов дожила до наших дней, но,  к  счастью,  в  измененном  виде.  Я
сказал "к счастью" потому, что эти приемы не вели древних толтеков-видящих
к свободе, а лишь к их роковой судьбе.
     - Знаешь ли ты сам эти приемы? - спросил я.
     - Почему же нет? Конечно, - ответил он.  -  у  нас  не  было  способа
обойти эти методики, однако это не означает, что мы сами используем их.  У
нас другие взгляды, мы принадлежим к новому циклу.
     - Но ты же не считаешь себя колдуном, дон Хуан, не так ли? -  спросил
я.
     - Нет, не считаю, - ответил он. - я - воин, который видит. Фактически
все мы "лос нуэвос видентес" -  новые  видящие.  А  древние  видящие  были
колдунами.
     -  Для  среднего  человека,  -  продолжал  он,  -  колдовство  -  это
определенное дело,  однако  оно,  все  же,  восхитительно.  Вот  почему  я
вдохновил тебя в  твоем  нормальном  сознании,  думать,  что  мы  колдуны.
Рекомендуется поступать именно так, это служит для  привлечения  интереса.
Для нас же стать колдуном все равно, что  выйти  на  смертельно  тупиковую
улицу.
     Я захотел узнать, что он под  этим  подразумевает,  но  он  отказался
обсуждать это.  Он  сказал,  что  остановится  на  этом  вопросе  по  мере
продвижения в вопросе сознания. Я  спросил  затем  относительно  источника
толтекских знаний.
     -  Способ,  которым  толтеки  вышли  на  путь  знания,  было  вначале
потребление растений силы, - ответил он. -  побуждаемые  любопытством  или
голодом, они по ошибке ели их, а поскольку растения силы оказывали на  них
свое воздействие, то было только вопросом времени, когда некоторые из  них
стали анализировать свои переживания. По моему мнению, первый  человек  на
этом пути знания был очень смелым, но он очень ошибся.
     - Не является ли все это предположением с твоей стороны, дон Хуан?
     - Ничуть, это не мои предположения. Я видящий,  и  когда  я  фиксирую
свое видение на том времени, я знаю все, что происходило.
     - Можешь ли ты видеть детали событий прошлого? - спросил я.
     - Видение - это особое чувство познания, -  ответил  он,  -  познания
чего-либо без тени сомнения. В этом случае, однако, я знаю, что делали  те
люди, не только благодаря своему видению, но еще  и  потому,  что  мы  так
тесно связаны.
     Дон Хуан затем объяснил, что его использование  термина  "толтек"  не
соответствует тому, что я подразумеваю под этим.  Для  меня  это  означало
культуру - империю толтеков, для него же термин "толтек" означал  "человек
знания".
     Он сказал, что в  то  время,  о  котором  он  говорит,  за  несколько
столетий, а может быть и за тысячелетие до испанского нашествия, все такие
люди знания жили в обширной географической  области  к  северу  и  югу  от
долины мехико и занимались особой  работой:  были  лекарями,  сказителями,
танцорами, оракулами, приготовляли пищу и питье.  Эта  линия  деятельности
создавала в них особую мудрость, отличающую их от средних  людей,  тем  не
менее эти толтеки были людьми, вплетенными  в  ткань  повседневной  жизни,
подобно тому как  в  наше  время  это  происходит  с  врачами,  учителями,
священниками   и   дельцами.   Они   занимались   своей   профессиональной
деятельностью  под  строгим  контролем  организованных  братств,  и  стали
опытными и влиятельными настолько, что  доминировали  даже  над  группами,
живущими вне их географической области.
     Дон Хуан сказал, что после того,  как  некоторые  из  них  научились,
наконец,   видеть-после   столетий   приема   растений   силы,    наиболее
предприимчивые из них стали учить других знанию, как видеть. И  это  стало
началом  их  конца.  Со  временем  число  видящих  увеличивалось,   а   их
привязанность к тому, что они видели, наполнившая их почтением и  страхом,
стала такой сильной, что они  перестали  быть  людьми  знания.  Они  стали
чрезвычайно опытными в видении  и  начали  оказывать  большое  влияние  на
странные миры, свидетелями которых они  оказались.  Однако  все  это  было
бесполезно: видение подрывало их крепость и привело к тому, что они попали
в зависимость от того, что видели.
     - Были, однако видяшие, избежавшие этй судьбы, - продолжал дон  Хуан,
- великие люди, которые, несмотря на то, что  были  видящими,  никогда  не
переставали быть людьми знания. Некоторые из  них  научились  положительно
использовать видение и стали учить этому своих собратьев. Я  убежден,  что
под их руководством население  целых  городов  уходило  в  другие  миры  и
никогда не вернулось.
     Те же видящие, которые занимались только видением, потерпели  фиаско,
и вся страна, в которой они жили, подверглась нашествию завоевателей,  они
были так же беззащитны, как и любой человек.
     - Эти завоеватели, - продолжал он,  -  захватили  мир  толтеков,  они
присвоили все, но никогда не научились видеть.
     - Почему ты думаешь, что они не научились видению? - спросл я.
     - Потому что они копировали процедуры толтеков - видящих, не имея  их
внутренних знаний. В наши дни по всей мексике полно колдунов, потомков тех
завоевателей, которые следуют путями толтеков, но не знают, что они делают
или о чем говорят, потому что они невидящие.
     - Кем же были эти завоеватели, дон Хуан?
     - Другими индейцами, - ответил он. - к  тому  времени,  когда  пришли
испанцы, древние видящие ушли - еще за столетия  до  них,  но  были  новые
поколения видящих, которые начали работать над своей безопасностью в новом
цикле.
     - Что ты называешь "новым поколением видящих"?
     - После того, как мир древних толтеков был разрушен, выжившие видяшие
отступили и начали серьезное исследование своих приемов. Первое,  что  они
сделали - это выделили  искусство  следопыта,  сновидения  и  намерения  в
качестве ключевых процедур и умерили  использование  растений  силы.  Это,
возможно, позволяет понять то, что случилось с ними в связи  с  растениями
силы.
     - Новый цикл только начал набирать силу, когда испанские конкистадоры
заполонили страну. К счастью, к тому времени новые видящие  уже  тщательно
подготовились к встрече с опасностью: они уже были экспертами в  искусстве
следопыта.
     Дон Хуан сказал, что последующие  столетия  порабощения  создали  для
этих новых видящих идеальные условия для совершенствования их мастерства.
     Как это ни странно, но именно предельная суровость и принуждения того
периода дали  им  толчок  для  совершенствования  их  новых  принципов.  И
благодаря  тому  факту,  что  они   никогда   не   популяризировали   свою
деятельность, они были  оставлены  в  покое  при  картографировании  своих
находок.
     - Было ли много новых видящих во времена конкисты? - спросил я.
     - Вначале было много, но  к  концу  только  горстка.  Остальные  были
истреблены.
     - А что в наши дни, дон Хуан? - спросил я.
     - Сейчас их немного, они повсюду рассеяны, понимаешь?
     - Знаешь ли ты их? - спросил я.
     - На такой вопрос  труднее  всего  ответить,  -  сказал  он.  -  есть
некоторые, кого мы знаем очень хорошо, но они не  совсем  такие,  как  мы,
поскольку сосредоточились на других специфических аспектах  знания,  таких
как танец, лечение, заклинание, а не на том, что рекомендуют новые видящие
- искусстве следопыта, сновидения и намерения.
     Те же, кто подобны нам, не пересекаются с  нами.  Видящие,  жившие  в
период  конкисты,  установили  это  правило  для  того,   чтобы   избежать
истребления в столкновении с испанцами. Каждый из тех видящих основал свою
линию, но не все из них имеют последователей, так что линий не много.
     - Знаешь ли ты какую-либо, которая была бы точно как наша? -  спросил
я.
     - Несколько, - ответил он лаконично.
     Я попросил его тогда дать мне об этом всю информацию, какую он может,
поскольку я жизненно заинтересован в этом вопросе:  для  меня  чрезвычайно
важно узнать имена и адреса с целью убеждения и подтверждения.  Дон  Хуан,
очевидно, не хотел угодить мне.
     - Новые видящие прошли через такое  подтверждение,  -  сказал  он.  -
половина из них оставила свои кости в камере подтверждения, так что теперь
они вольные птицы. Оставим это. Все, о чем мы  можем  говорить,  это  наша
линия: об этом и ты и я можем говорить сколько душе угодно.
     Он объяснил, что линии видящих начались в  одно  время  и  одинаковым
образом: примерно в конце XY1 века каждый из нагвалей намеренно изолировал
себя и свою группу видящих от  каких-либо  открытых  контактов  с  другими
видящими. Следствием  этого  жесткого  разделения,  как  сказал  он,  было
формирование индивидуальных линий. Наша линия, сказал он,  состоит  из  14
нагвалей и 126 видящих. Некоторые из этих 14 нагвалей  имели  с  собой  не
более 7 видящих, другие-11, а некоторые до 15.
     Он сказал мне, что его учителем, или "благодетелем", как  он  называл
его, был нагваль Элиас. Я спросил его, знает ли он имена всех 14 нагвалей.
Он назвал и пронумеровал их мне так, что я узнал кто они.  Он  сказал  мне
также,  что  лично  знал  15  видящих,  которые  входили  в   партию   его
благодетеля, и знал учителя своего благодетеля нагваля Элиаса, а также  11
видящих из его партии.
     Дон Хуан заверил меня,  что  наша  линия  совершенно  исключительная,
поскольку  она  подверглась  в  1723  году  принципиальному  изменению   в
результате внешнего влияния, которое воздействовало  на  нее  и  неумолимо
изменило путь.
     Он не хотел в тот момент обсуждать само это событие, он сказал, что с
тех пор отсчитывается новое начало,  и  8  нагвалей,  которые  с  тех  пор
продолжили эту линию, считаются внутренне отличными от тех шести,  которые
им предшествовали.
     У дона Хуана на следующий день были, видимо свои дела, так что  я  не
видел его до полудня. Тем временем в город пришли трое  из  его  учеников:
Паблито, Нестор  и  ла  Горда.  Они  занимались  покупкой  инструментов  и
материалов для плотницкой деятельности Паблито. Я сопровождал их  и  помог
завешить все поручения. Затем все мы возвратились в пансионат.
     Мы все четверо сидели кружком, разговаривая, когда  в  комнату  вошел
дон Хуан.
     Он объявил нам,  что  все  мы  отправимся  после  обеда,  а  пока  мы
собираемся поесть. У него есть кое-что, о чем ему надо поговорить со  мной
наедине. Он хотел, чтобы мы оба  прогулялись  вокруг  главной  площади,  а
затем все мы встретимся в ресторане.
     Паблито и Нестор встали и сказали,  что  у  них  есть  еще  некоторые
поручения, которые они должны выполнить до встречи  с  нами,  а  ла  Горда
казалась раздосадованной.
     - О чем вы собираетесь говорить? - выпалила  она,  но  быстро  поняла
свою ошибку и захихикала.
     Дон Хуан взглянул  на  нее  как-то  странно,  но  не  сказал  ничего.
Воодушевленная его молчанием, ла Горда предложила, чтобы  мы  взяли  ее  с
собой. Она уверила, что нисколько нам не помешает.
     - Я уверен, что ты не помешаешь нам, - сказал ей дон  Хуан,  -  но  я
просто не хочу, чтобы ты слышала что-либо из того, что  я  должен  сказать
ему.
     Гнев ла Горды был очевиден. Она покраснела, а когда  мы  выходили  из
комнаты,  все  ее  лицо  потемнело  от  тревоги  и  напряжения,  мгновенно
исказившись. Рот ее открылся, губы пересохли.
     Настроение  ла  Горды  меня  очень  встревожило:  я  чувствовал  себя
неудобно.  Я  не  сказал  ничего,  но  дон  Хуан,  очевидно,  заметил  мое
состояние.
     - Ты должен благодарить ла Горду день и ночь, - сказал он неожиданно.
- она помогает тебе разрушить чувство собственной важности. В твоей  жизни
она является мелочным тираном, но ты до сих пор не понял этого.
     Мы прогуливались вокруг площади пока не исчезла вся моя  нервозность.
Затем опять сели на его любимую скамейку.
     Древние видящие были, в действительности, очень счастливыми, -  начал
дон  Хуан,  поскольку  у  них  было  достаточно   времени   для   изучения
замечательных вещей. Позволь мне сказать тебе: они знали  чудеса,  которых
мы сейчас не можем даже вообразить.
     - Кто научил их всему этому? - спросил я.
     - Они всему научились сами по себе, через видение. Большинство вещей,
которые мы  имеем  на  своей  линии,  происходят  от  них.  Новые  видящие
исправили ошибки древних, но основа того, что мы знаем и делаем,  восходит
ко временам толтеков.
     - Древние видяшие выяснили, - продолжал он,  -  что  лучшим  способом
обучения их знанию будет заставить своих учеников переместиться  на  левую
сторону в состояние повышенного  сознания.  Реальное  обучение  происходит
именно там.
     - Древним видящим в качестве учеников давались  очень  юные  дети,  -
продолжал дон Хуан, - так что они не знали никакой другой жизни. Эти дети,
в свою очередь, когда вырастали, брали в ученики  других  детей.  Вообрази
себе все, что они могли открыть в своих смещениях налево и направо за века
подобного сосредоточения.
     Я отметил, насколько расстраивающими для меня являются эти  смещения.
Он сказал, что его опыт был подобен моему. Его благодетель нагваль  Хулиан
создал в нем глубокое расщепление,  заставляя  его  переходить  от  одного
сознания к другому. Он сказал, что ясность и свобода, которые он переживал
в  состоянии  повышенного  сознания,  находились  в  полном  контрасте   с
рациональностью,  незащищенностью,  гневом  и  страхом   его   нормального
состояния.
     Древние видящие обычно создавали эту полярность для достижения  своих
собственных целей: этим способом они  заставляли  своих  учеников  достичь
того сосредоточения, которое необходимо для изучения техники колдовства.
     Однако новые видящие, как он сказал, используют это,  чтобы  привести
своих  учеников  к  убеждению,  что  в   человеке   есть   нереализованные
возможности.
     - Наибольшее достижение новых видящих, - сказал дон Хуан, -  лежит  в
их  объяснении  тайны  сознания.  Они  сконденсировали  это  в   некоторые
концепции  и  действия,  которым  обучаются  ученики,  когда  находятся  в
состоянии повышенного сознания. Он сказал, что ценностью  метода  обучения
новых видящих является то, что в нем используется одно преимущество: никто
не может вспомнить ничего  из  того,  что  случилось  с  ним  в  состоянии
повышенного  сознания.   Эта   неспособность   вспомнить   создает   почти
непреодолимый  барьер  для  воинов,  которые  должны  вспомнить  все   это
обучение, если они хотят продолжать этот путь.  Только  после  многих  лет
борьбы и дисциплины воины могут вспомнить свое обучение.  Благодаря  этому
усваиваются те понятия и процедуры, которым их обучали, и они  приобретают
ту силу, которую намеревались вложить в это новые видящие.



                            2. МЕЛОЧНЫЕ ТИРАНЫ

     Дон Хуан не обсуждал со мной больше  искусства  овладения  сознанием,
пока не прошло несколько месяцев. В то время мы  находились  в  доме,  где
жила партия нагваля.
     - Пойдем погуляем, - сказал дон Хуан, положив мне на плечо свою руку.
- или, еще лучше, пойдем к городской площади, где много  народа,  сядем  и
поговорим.
     Я удивился, что он заговорил со мной, поскольку был в  доме  уже  два
дня, а он не сказал мне ничего, кроме "здравствуй".
     Пока мы с доном Хуаном выходили из дома, ла Горда перехватила  нас  и
потребовала, чтобы мы взяли ее с собой. Казалось, она решилась не  слушать
возражений. Дон Хуан очень сурово сказал ей, что  ему  нужно  обсудить  со
мной кое-что наедине.
     - Вы собираетесь говорить обо мне, - сказала ла Горда,  а  ее  тон  и
жесты выдавали подозрение и досаду.
     - Ты права, - ответил дон Хуан сухо. Он  прошел  мимо  нее,  даже  не
взглянув. Я последовал за ним, и мы шли в молчании до  городской  площади.
Когда мы сели, я спросил, что же такое мы можем обсуждать в  отношении  ла
Горды. Я все еще чувствовал смятение от ее  угрожающего  взгляда,  который
она бросила, когда мы выходили из дома.
     - Нам нечего обсуждать относительно ла Горды или кого бы то  ни  было
еще, - сказал он. - я сказал ей это просто для того,  чтобы  возбудить  ее
ненормальное  чувство  собственной  важности.  И  это  сработало   -   она
рассердилась на нас. Насколько я  ее  знаю,  она  будет  достаточно  долго
убеждать себя, подогревая свою уверенность и "справедливое" негодование за
отказ и свое дурацкое положение. Я не удивлюсь, если она набросится на нас
здесь же, на парковой скамейке.
     - Если мы не  собираемся  говорить  о  ла  Горде,  что  же  мы  будем
обсуждать? - спросил я.
     - Мы продолжим наше обсуждение, которое начали в Оаксаке,  -  ответил
он. - для того, чтобы понять объяснение относительно управления сознанием,
от тебя потребуется предельное усилие и желание перемещаться туда  и  сюда
по уровням сознания. Пока мы заняты этим объяснением, я потребую  от  тебя
полного сосредоточения и терпения.
     Почти жалуясь, я сказал ему, что он поставил меня в  очень  неудобное
положение отказываясь говорить со мной в прошедшие два дня.  Он  посмотрел
на меня и поднял брови. На его губах заиграла и исчезла улыбка. Я осознал,
что он дал мне понять, что я не лучше ла Горды.
     - Я вызвал твое чувство собственной важности, - сказал  он  хмуро.  -
чувство собственной важности - наш злейший  враг.  Подумай  об  этом:  нас
ослабляет чувство оскорбления со стороны  наших  людей-собратьев.  Чувство
собственной  важности  заставляет  нас  большую  часть  нашей  жизни  быть
обиженными кем-то.
     Поэтому  новые  видящие  рекомендуют   приложить   все   усилия   для
искоренения чувства собственной важности из жизни воина. Я  следовал  этим
рекомендациям, и большинство из моих затей с тобой было направлено на  то,
чтобы показать, что без этого чувства мы неуязвимы.
     Пока я слушал, я увидел, что глаза его неожиданно засияли. Я  подумал
про себя, что он, по-видимому, на краю того, чтобы разразиться смехом, а к
этому вроде бы не было причины, когда неожиданно был  поражен  болезненной
пощечиной по правой щеке. Я вскочил - позади стояла ла  Горда  и  ее  рука
была все еще поднята. Ее лицо пылало гневом.
     - Теперь ты можешь сказать, что тебе во  мне  нравится  и  это  будет
более справедливо, - закричала она.  -  если  все  же  у  тебя  есть,  что
сказать, скажи мне это в лицо!
     Эта вспышка, по-видимому, истощила ее, так как она села на асфальт  и
зарыдала. Дон Хуан светился чистым весельем, а я замер в  безумном  гневе.
Ла Горда взглянула на меня, а  затем,  обратившись  к  дону  Хуану,  мягко
сказала, что у нас нет права  критиковать  ее.  Дон  Хуан  рассмеялся  так
сильно, что почти перегнулся пополам. Он не мог даже говорить. Два или три
раза он пытался что-то мне  сказать,  а  затем  встал  и  ушел,  его  тело
подергивалось от спазм смеха.
     Я был почти готов бежать за ним, все еще негодуя  на  ла  Горду,  она
казалась мне презренной, как вдруг нечто необычайное произошло со мной:  я
понял, что таким смешным показалось дону Хуану. Ла Горда и я  были  ужасно
похожи  друг  на   друга:   наше   чувство   собственной   важности   было
монументальным. Мое удивление и яростный  гнев  за  пощечину  были  совсем
такими же, как чувство гнева и подозрения у ла Горды. Дон Хуан  был  прав:
наши чувства собственной важности - большое препятствие. Я побежал за ним,
окрыленный, в то время,  как  слезы  текли  по  моим  щекам.  Я  догнал  и
рассказал, что я понял. Его глаза светились восторженно и проказливо.
     - Как я должен поступить с ла Гордой? - спросил я.
     - Никак, - ответил он, - осознание чего-либо всегда лично.
     Он изменил тему и сказал, что знаки говорят, что наше обсуждение надо
перенести обратно в дом - либо в большую комнату с удобными креслами, либо
на задний дворик, вокруг которого есть  крытый  коридор.  Он  сказал,  что
когда он ведет свои объяснения в доме,  эти  две  площади  остаются  никем
незанятыми.
     Мы вернулись в дом, и дон Хуан рассказал всем, что сделала ла  Горда.
Град насмешек, с каким все видящие встретили ее, сделал ее положение очень
неудобным.
     - С чувством собственной важности нельзя  нянчиться,  -  заметил  дон
Хуан, когда я выразил свое беспокойство относительно ла  Горды.  Затем  он
попросил всех выйти из комнаты. Мы сели, и дон Хуан начал свои объяснения.
     Он сказал, что видящие, как новые, так и древние, разделяются на  две
категории. К первой относятся те, кто согласен на самоограничение и  может
направить свою деятельность на практические цели,  чтобы  принести  пользу
другим видящим и всему человечеству. К другой категории относятся те,  кто
не заботится ни о самоограничении, ни  о  практических  целях.  И  видящие
пришли в этом вопросе к согласию  с  тем,  что  эти  последние  не  смогли
разрешить проблему чувства собственной значимости.
     - Чувство собственной важности - это не просто что-то  простенькое  и
наивное, - объяснил он.  -  с  одной  стороны,  как  чувство  собственного
достоинства, это ядро всего доброго в  нас,  а  с  другой  стороны  -  это
источник гнили. Чтобы освободиться от  гнилой  части  чувства  собственной
важности, требуется мастерская  стратегия.  Во  все  века  видящие  высоко
ценили тех, кто разрабатывал такую стратегию.
     Я пожаловался, что идея  искоренения  чувства  собственной  важности,
хотя временам временами очень мне нравится,  остается,  говоря  по-правде,
непонятной. Я сказал ему, что нахожу его указания о том, как  освободиться
от этого чувства, настолько неопределенными, что не могу им следовать.
     - Я уже не раз говорил тебе, -  начал  он,  -  что  для  того,  чтобы
следовать путем знания, нужно быть очень изобретательным.  Видишь  ли,  на
пути знания нет ничего настолько ясного, как нам бы хотелось.
     Неудобство моего положения заставило меня спорить и заявить, что  его
предостережения относительно чувства собственной важности  напоминают  мне
христианские заповеди, а целая  жизнь,  полная  разговоров  о  зле  греха,
набила у меня оскомину.
     - Для воина война против  чувства  собственной  важности  это  вопрос
стратегии, а не принцип, - ответил  он.  -  твоя  ошибка  в  том,  что  ты
пытаешься понять то, о чем я говорю, через призму морали.
     - Я смотрю на тебя, дон Хуан, как на  очень  морального  человека,  -
настаивал я.
     - Ты увидел мою безупречность, это все, - сказал он. - безупречность,
как и  освобождение  от  чувства  собственной  важности,  слишком  смутные
понятия, чтобы иметь для меня ценность, - заметил я.
     Дон Хуан задохнулся от смеха, и я заставил  его  объяснить  мне,  что
такое безупречность.
     - Безупречность -  это  ни  что  иное  как  правильное  использование
энергии, - сказал он.
     - Мои утверждения  не  имеют  никакого  морального  оттенка.  Я  беру
энергию, и это делает меня безупречным. Чтобы понять это,  ты  должен  сам
запасти достаточно энергии.
     Мы сидели спокойно некоторое время. Мне хотелось обдумать то, что  он
сказал. Неожиданно он опять начал говорить.
     - Воины ведут стратегический список, - сказал он, -  они  перечисляют
все, что делают, а затем решают, что из перечисленного  следует  изменить,
чтобы создать передышку в смысле усиления своей энергии.
     Я заявил, что такой список может включать все на свете. Он  терпеливо
объяснил, что стратегический список, о котором идет речь, включает  только
образ того поведения, которое не является  существенным  для  выживания  и
благополучия. Я подскочил от возможности указать на то,  что  выживание  и
благополучие можно понимать бесконечно  многообразно,  следовательно,  нет
пути к соглашению о том, что существенно и что несущественно для выживания
и благополучия.
     Пока  я  это  говорил,  я  начал  терять  уверенность.   Наконец,   я
остановился, поняв бесплодность своего спора. Затем дон Хуан сказал, что в
стратегических списках воинов чувство собственной важности фигурирует  как
деятельность, поглощающая наибольшее количество энергии, отсюда их  усилия
по искоренению этого чувства.
     - Первейшая задача воина - освободить эту энергию, чтобы с ее помощью
встретиться с неведомым. Действие по перераспределению этой энергии -  это
безупречность.
     Он  сказал,  что  наиболее  эффективная  стратегия  для  этого   была
разработана видящими периода конкисты - неоспоримыми  мастерами  искусства
следопыта. Оно состоит из шести переплетающихся  элементов.  Пять  из  них
называются  атрибутами  воинственности:  контроль,  дисциплина,  терпение,
своевременность и воля. Они принадлежат миру воина, борющегося с  чувством
собственной важности. Шестой элемент, возможно, наиболее важный  из  всех,
относится к внешнему миру и называется мелочным тираном.
     Он взглянул на меня, как бы безмолвно спрашивая, понял ли я.
     - Я совершенно запутался, - сказал я. - ты продолжаешь говорить,  что
ла Горда является мелочным тираном в моей жизни.  Что  же  такое  мелочный
тиран?
     - Мелочный тиран - это мучитель, - ответил он. - это кто-нибудь, либо
имеющий власть распоряжаться жизнью и смертью воина, либо досаждающий  ему
смертельно.
     Пока он говорил это, на лице его сияла лучезарная улыбка. Он  сказал,
что новые видящие разработали свою классификацию мелочных тиранов, и  хотя
эта концепция - одна из важнейших и серьезнейших находок, они  развили  ее
не без чувства юмора. Он уверил  меня,  что  во  всякой  их  классификации
присутствует  оттенок  сарказма,  поскольку  юмор   -   это   единственное
противоядие стремлению человеческого  сознания  к  составлению  списков  и
громоздких классификаций.
     Новые видящие, в соответствии со  своей  практикой,  сочли  возможным
поставить во главу своей классификации первичный источник энергии, первого
и единственного правителя  вселенной  и  назвали  его  просто  -  тираном.
Остальные деспоты  и  правители,  естественно,  оказались  ниже  категории
тирана.  По  сравнению  с  источником  всего,   даже   наиболее   свирепые
тиранические люди кажутся просто  шутами,  поэтому  мы  им  дали  название
мелочных тиранов - "пинчес тиранос".
     Он сказал, что имеется два  подкласса  мелочных  тиранов.  К  первому
подклассу относятся мелочные тираны, способные  преследовать  и  приносить
несчастье, не вызывая все же чьей-либо смерти.  Они  называются  мелочными
тиранчиками - "пинчес тиранитос".  Второй  подкласс  состоит  из  мелочных
тиранов, которые только раздражают и наводят скуку без всяких последствий.
Они  называются  мелюзговыми  тиранчиками  -   "репинчес   тиранос",   или
крошечными "пинчес тиранитос чикититос".
     Мне эта классификация  показалась  смешной:  я  был  уверен,  что  он
импровизирует испанские термины. Я спросил его, так ли это.
     - Совсем нет, - ответил он с выражением удовольствия. - новые видящие
велики в деле классификации, и Хенаро, без сомнения, один  из  величайших:
если бы ты наблюдал за ним  внимательно,  ты  бы  тоже  понял,  как  новые
видящие относятся к своим классификациям.
     Он громко захохотал, когда я спросил его, не дурачит ли он меня.
     - И не думал никогда дурачить тебя, - сказал он, улыбаясь.  -  Хенаро
может себе позволить это, но не я,  особенно  учитывая  твое  отношение  к
классификациям. Это только новые видящие так непочтительны к ним.
     Он добавил, что  мелочные  тиранчики  делятся  далее  еще  на  четыре
категории. К первой относятся те, кто действует грубо и насильственно.  Ко
второй - создающие невыносимую тревогу окольным путем. К третьей  те,  кто
угнетает, досаждая. А последняя категория вводит воина в гнев.
     - Ла Горда относится к собственному  классу,  -  добавил  он.  -  она
действующий мелюзговый тиранчик. Она разрывает  тебя  на  части  и  сердит
тебя. Она даже бьет тебя. Всем этим она обучает тебя отрешенности.
     - Это невозможно, - запротестовал я.
     - Ты еще не совместил все составляющие  стратегии  новых  видящих,  -
сказал он.  -  когда  ты  это  сделаешь,  ты  поймешь,  насколько  умно  и
эффективно продумана  ими  стратегия  использования  мелочного  тирана.  Я
сказал бы еще, что эта стратегия позволяет не только избавиться от чувства
собственной важности, но и готовит воина к окончательному  осознанию,  что
на пути знания идет в счет только непогрешимость.
     Он сказал: то, что  новые  видящие  имеют  в  виду,  это  смертельный
маневр, при котором  мелочный  тиран  высится  словно  горная  вершина,  а
атрибуты воинственности подобны альпинистам, взбирающимся на нее.
     - Обычно в игре участвуют только четыре атрибута, - продолжал  он.  -
пятый -  воля  -  откладывается  до  предельной  реализации,  когда  воину
приходится предстать, так сказать, перед расстрелом.
     - Почему это делается?
     - Потому что воля принадлежит к другой сфере -  к  сфере  неведомого.
Остальные четыре относятся к известному - как раз к  тому,  где  действуют
мелочные тираны. В действительности то, что превращает  людей  в  мелочных
тиранов, это страстное манипулирование известным.
     Дон  Хуан  объяснил,   что   взаимодействие   всех   пяти   атрибутов
воинственности  осуществляется  только   видящими,   которые   стали   уже
непогрешимыми воинами  и  овладели  мастерством  управления  волей.  Такое
взаимодействие  -  это  верхний  маневр,  который  нельзя  осуществить  на
обыденной человеческой сцене.
     - Четыре атрибута - это все,  что  необходимо  для  взаимодействия  с
худшим из мелочных тиранов, - продолжал он. - при  условии,  конечно,  что
такой тиран найден. Как  я  уже  сказал,  мелочный  тиран  -  это  внешний
элемент, такой, над которым у нас нет контроля, и  наиболее  существенный,
пожалуй, из всех: мой благодетель любил повторять, что воин,  напоровшийся
на мелочного тирана, это счастливец.  Он  понимал  под  этим  то,  что  ты
счастливец, если встретил такого на своем пути,  иначе  придется  выйти  и
поискать его где-то еще.
     Он объяснил, что  одним  из  величайших  достижений  видящих  периода
конкисты было построение, которое  он  называл  "трехфазной  прогрессией".
Понимая природу человека, они были способны прийти к неоспоримому  выводу,
что если видящие смогут справиться с собой перед лицом  мелочных  тиранов,
они будут в силах безупречно встретиться с  неведомым,  а  затем  выстоять
даже в присутствии непостижимого.
     - Реакция среднего человека будет той, что порядок  этого  построения
следует обратить, - продолжал он. - видящий, способный справиться с  собой
в присутствии  неведомого,  конечно,  встретит  мелочного  тирана  должным
образом. Но это не так.  Это  допущение  и  погубило  многих  великолепных
видящих древности. Теперь мы знаем это лучше. Мы знаем, что ничто  так  не
закаляет  характер  воина,  как  вызов  взаимодействовать  с  невыносимыми
людьми,  наделенными  властью.  Только  при  этих  условиях  воины   могут
приобрести ту трезвость, безмятежность, какие необходимы,  чтобы  выстоять
перед лицом непостижимого.
     Я яростно спорил с ним. Я сказал ему, что  по  моему  мнению,  тираны
могут сделать свои жертвы либо беспомощными, либо такими же  скотами,  как
они сами. Я отметил, что было проведено  немало  исследований  по  влиянию
физических и психических пыток на их жертвы.
     - Различие как раз в том, о чем ты говоришь, - остановил он  меня,  -
они жертвы, а не воины. Было время, когда я чувствовал так же, как и ты. Я
расскажу тебе, что заставило меня измениться,  а  пока  вернемся  опять  к
тому, что я сказал относительно времени конкисты. Видящие того периода  не
могли бы найти лучшей почвы: испанцы были теми мелочными тиранами, которые
испытывали мастерство видящих до предела. После  такого  взаимодействия  с
завоевателями видящие получили способность встретиться с  чем  угодно.  Им
повезло - в то время повсюду были мелочные тираны.
     - После этих  замечательных  лет  изобилия  все  слишком  изменилось.
Мелочные тираны никогда больше не имели таких возможностей:  только  в  те
времена их власть  была  неограниченной.  А  великолепным  ингредиентом  в
сознании совершенного видящего является мелочный тиран  с  неограниченными
полномочиями.
     В наше время, к сожалению, видящим приходится идти на  крайние  меры,
чтобы найти достойного. Большую часть времени  приходится  удовлетворяться
мелюзгой.
     - Нашел ли ты себе мелочного тирана, дон Хуан?
     - Мне повезло: нашелся тиран  королевского  достоинства,  хотя  в  то
время я чувствовал себя, как ты - я не считал себя счастливым.
     Дон Хуан сказал, что божий суд над ним  начался  за  пять  недель  до
того, как он встретил своего благодетеля. Ему тогда  было  около  двадцати
лет. Он получил работу на сахарном заводе в качестве подсобного  рабочего.
Он всегда был очень сильным, поэтому ему не составляло труда найти работу,
требующую крепких мышц.  Однажды,  когда  он  переносил  тяжелые  мешки  с
сахаром, подошла  какая-то  женщина.  Она  была  очень  хорошо  одета,  и,
казалось, что она из богатых. Ей было, видимо, за  пятьдесят,  сказал  дон
Хуан, и выглядела она весьма властной. Она посмотрела  на  дона  Хуана,  а
затем сказала что-то надсмотрщику и  ушла.  Тогда  к  дону  Хуану  подошел
надсмотрщик и сказал, что за некоторую плату он рекомендовал  бы  его  для
работы в доме хозяина. Дон  Хуан  ответил  ему,  что  у  него  нет  денег.
Надсмотрщик усмехнулся и сказал, что у  него  будет  полно  денег  в  день
получки, он похлопал дона Хуана по спине и заверил его,  что  это  большая
честь работать на босса.
     Дон Хуан сказал, что будучи примитивным индейцем, который  и  пищу-то
засовывал в рот просто рукой, он не только поверил  каждому  слову,  но  и
подумал, что добрая фея коснулась его. Он пообещал надсмотрщику заплатить,
сколько тот хочет. Тот назвал большую сумму, которую  следует  выплачивать
по частям.
     Сразу после этого надсмотрщик сам отвел дона Хуана  к  дому,  который
находился  довольно  далеко  за  городом,  и  передал  его   там   другому
надсмотрщику - громадному, мрачному и  грязному  человеку,  который  задал
кучу вопросов. Он хотел знать относительно семьи дона Хуана. Тот  ответил,
что у него ее нет. Человек так обрадовался, что  даже  улыбнулся,  обнажая
гнилые зубы. Он пообещал дону Хуану, что они будут ему платить достаточно,
так что он сможет накопить денег, поскольку  ему  не  придется  вообще  их
тратить, потому что он будет жить и есть в доме.
     То, как этот человек засмеялся, было устрашающим. Дон Хуан понял, что
нужно немедленно бежать. Он отправился к воротам, но человек стал на  пути
с револьвером в руке. Он взвел курок и приставил револьвер к  животу  дона
Хуана. "Ты здесь для того, чтобы сработаться до костей, - сказал он.  -  и
не забывай этого". Он избил дона Хуана полицейской дубинкой, а затем отвел
его в сторону дома, заметив, что заставляет людей работать  без  передышки
от рассвета до заката, и приказал дону  Хуану  выкорчевать  два  громадных
пня. Он сказал также дону Хуану, что если тот когда-нибудь еще  попытается
убежать или пожалуется властям, он застрелит его, а если все же дону Хуану
удастся ускользнуть, он поклянется в суде,  что  дон  Хуан  пытался  убить
хозяина."Ты будешь работать здесь пока не сдохнешь, - сказал тот. -  тогда
другой индеец займет твое место так же, как ты пришел  на  место  умершего
индейца".
     Дон  Хуан  сказал,  что  дом  выглядел,  как  крепость,   с   людьми,
вооруженными мачете, повсюду. Поэтому  он  занялся  работой,  стараясь  не
думать о своих затруднениях. В конце дня тот же человек вернулся и пинками
загнал его на кухню, потому что ему не понравился вызывающий  взгляд  дона
Хуана. Он угрожал перерезать жилы на его руках, если дон Хуан не будет ему
повиноваться.
     На кухню старуха принесла пищу, но  дон  Хуан  был  так  расстроен  и
напуган, что не мог есть. Старуха  посоветовала  ему  есть  побольше:  "ты
должен быть сильным, - сказала она, - потому что работе не  будет  конца".
Она предупредила его, что человек, выполнявший его работу, умер только  за
день до этого. Он был слишком  слаб,  чтобы  работать,  и  выпал  из  окна
третьего этажа.
     Дон Хуан сказал, что так он работал в доме  хозяина  в  течение  трех
недель, и что тот человек каждый день запугивал его по всякому поводу.  Он
заставлял его работать в наиболее опасных  условиях,  делать  невообразимо
тяжелую работу под постоянной угрозой  ножа,  револьвера  или  полицейской
дубинки. Ежедневно он посылал его чистить конюшню,  когда  там  находились
неспокойные жеребцы. В начале каждого дня дон  Хуан  думал,  что  это  его
последний день на земле, а выживание означало только  то,  что  завтра  он
попадет в тот же ад.
     Конец ускорило то, что дон Хуан  попросил  разрешения  отлучиться  на
время. Предлогом было то, что он должен пойти  в  город,  чтобы  заплатить
надсмотрщику сахарного завода деньги, которые должен. Но  его  надсмотрщик
сказал ему, что дон Хуан не может откладывать свою работу  ни  на  минуту,
так как он по уши в долгу за привилегию работать там. Дон  Хуан  понял,  к
чему тот клонит: он понял маневр этих людей. Они  сговорились  получать  с
завода примитивных индейцев, загонять их до смерти и делить их  заработок.
Эта мысль его так разозлила, что он бросился с криком через кухню и  попал
в главное здание. Надсмотрщик и другие  рабочие  были  захвачены  врасплох
неожиданностью. Он выбежал из парадной двери и убежал, однако  надсмотрщик
догнал его на дороге и ранил в грудь. Он оставил его умирать.
     Дон Хуан сказал, что умереть не было его судьбой: там его  нашел  его
благодетель и выхаживал до тех пор, пока он не поправился.
     - Когда я рассказал своему благодетелю всю историю, -  продолжал  дон
Хуан, - тот едва смог  сдержать  свое  возбуждение.  "Этот  надсмотрщик  -
настоящая находка, - сказал мой благодетель. - он слишком хорош, чтобы его
потерять, поэтому когда-нибудь тебе придется вернуться в тот дом".
     - Он бредил от моей  удачи  -  находки  такого,  одного  на  миллион,
мелочного тирана с почти  неограниченной  властью.  Я  думал,  что  старик
рехнулся. Прошли годы, прежде чем я полностью понял, о чем он говорил.
     - Это одна из самых ужасных историй, какую  я  когда-либо  слышал,  -
сказал я. - ты действительно вернулся в тот дом?
     - Конечно, я вернулся - через три года.  Мой  благодетель  был  прав:
такие мелочные тираны, как этот, встречаются один на миллион, и его нельзя
было упустить.
     - Как же тебе удалось вернуться?
     - Мой  благодетель  разработал  стратегию  с  использованием  четырех
атрибутов    воинственности:    контроля,    дисциплины,    терпения     и
своевременности.
     Дон Хуан сказал, что его благодетель, объясняя  ему,  что  он  должен
делать, чтобы воспользоваться выгодой  от  встречи  с  человеком-людоедом,
рассказал ему также о том, что новые видящие считают четырьмя ступенями на
пути знания. Первый шаг - это решимость стать учеником.  После  того,  как
ученик изменит свой взгляд на мир и  на  себя,  он  делает  второй  шаг  и
становится воином, то есть способным к предельной  дисциплине  и  контролю
над собой. С третьим  шагом,  овладев  терпением  и  своевременностью,  он
становится человеком знания. Когда  человек  знания  научится  видеть,  он
делает четвертый шаг и становится видящим.
     Его благодетель подчеркнул то, что дон Хуан уже достаточно долго  был
на пути знания для овладения минимумом первых двух атрибутов - контроля  и
дисциплины. Дон Хуан отметил, что оба эти атрибута относятся к внутреннему
состоянию. Воин  самоорганизован,  но  не  в  эгоистическом  смысле,  а  в
отношении полного и непременного исследования себя.
     - В то же время я был огражден от двух других атрибутов, -  продолжал
дон Хуан.  -  терпение  и  своевременность  -  это  не  просто  внутреннее
состояние. Они  находятся  в  области  человека  знания.  Мой  благодетель
показал мне их через свою стратегию.
     - Означает ли это, что ты не смог бы встретиться с  мелочным  тираном
сам по себе? - спросил я.
     - Я уверен, что смог бы сделать это и сам, хотя всегда  сомневался  в
том, что я смог бы выполнить это с блеском  и  радостью.  Мой  благодетель
просто наслаждался случаем направлять  это.  Идея  использования  мелочных
тиранов нужна не  только  для  совершенствования  духа  воина,  но  и  для
наслаждения и счастья.
     - Как может кто-либо получать наслаждение  от  чудовища,  которое  ты
описал?
     -  Он  ничто  по  сравнению  с  настоящими  чудовищами,  с   которыми
встретились новые в видящие во времена  конкисты.  По  всем  указаниям  те
видящие осуществляли с ними даже непристойные сделки.  Они  доказали,  что
даже наихудшие тираны могут привести в восторг при условии, что сам  ты  -
воин.
     Дон Хуан объяснил, что ошибка, которую  совершают  обычные  люди  при
встрече с мелочными тиранами, состоит в том, что они  не  имеют  стратегии
отступления.  Фатальный  дефект  заключается  в  том,  что  средние   люди
принимают себя слишком всерьез. Их действия и чувства,  так  же  как  и  у
мелочных тиранов, всепоглощающи. Воины, с другой стороны, не только  имеют
хорошо обдуманную стратегию, но к тому же свободны от чувства  собственной
важности. Их чувство собственной важности ограничивает то, что они поняли:
реальность это та интерпретация, которую  мы  даем.  Это  знание  было  их
решительным преимуществом перед простоватыми испанцами.
     Он сказал, что был убежден в том, что сможет  победить  надсмотрщика,
используя единственно лишь осознание того, что мелочные  тираны  принимают
себя слишком серьезно, а воины  -  нет.  Поэтому,  следуя  стратегическому
плану своего благодетеля, дон Хуан опять получил работу на том же сахарном
заводе. Никто не помнил, что он уже работал  здесь  в  прошлом.  Поденщики
приходили на сахарный завод и уходили бесследно.
     Стратегия его предусматривала, что дон Хуан будет к услугам того, кто
придет за очередной жертвой. Случилось так, что та же самая женщина пришла
и остановила его, как это было несколько лет  назад.  Теперь  он  был  еще
сильнее физически.
     Началась та же процедура, однако стратегия предусматривала  отказ  от
платы надсмотрщику с самого начала. Этот человек никогда не получал  отказ
и потому опешил. Он стал угрожать, что уволит дона Хуана с работы. В ответ
дон Хуан пригрозил ему, что сам пойдет к дому госпожи и расскажет ей.  Дон
Хуан знал, что женщина, жена владельца завода, не знала, что вытворяли эти
два надсмотрщика.  Он  сказал  надсмотрщику,  что  знает  где  она  живет,
поскольку работал на близлежащих плантациях, заготовляя сахарный тростник.
Этот человек начал торговаться,  и  дон  Хуан  потребовал  от  него  денег
прежде, чем он примет предложение пойти в дом хозяина. Надсмотрщик  сдался
и  дал  ему  несколько  бумажек.  Дон   Хуан   прекрасно   сознавал,   что
сговорчивость надсмотрщика - это только хитрость, чтобы заставить его идти
в тот дом.
     - Наконец, тот же самый надсмотрщик привел меня опять в тот же дом, -
сказал дон Хуан. - это была  старинная  усадьба,  владельцем  которой  был
человек с сахарного завода, богач, который либо знал, что  происходит,  но
не интересовался этим, либо был настолько безразличен, что даже не замечал
этого.
     - Как мы только  прибыли  туда,  я  побежал  в  дом,  чтобы  повидать
госпожу.  Я  нашел  ее,  бросился  на  колени  и  поцеловал  руку  в  знак
благодарности. Оба надсмотрщика побагровели.
     Надсмотрщик в доме действовал тем же образом, что и прежде, но у меня
была соответствующая экипировка для борьбы с ним: у  меня  были  контроль,
дисциплина, терпение и своевременность. Вышло так,  как  предусмотрел  мой
благодетель.  Мой  контроль  позволял  мне   выполнять   самые   идиотские
требования  этого  человека.  Что  действительно  истощает  нас  в   таких
ситуациях, так это вздохи и ахи от чувства собственной важности. Каждый, у
кого есть хоть на йоту гордости, будет разорван на части от чувства своего
ничтожества.
     Я всецело делал все, что он от меня требовал. Я был радостен и  полон
сил и совсем не беспокоился ни о своей гордости, ни о своем страхе. Я  был
там как безукоризненный воин: настройка духа, когда кто-то попирает  тебя,
называется контролем.
     Дон Хуан объяснил мне, что стратегия его благодетеля требовала вместо
того, чтобы чувствовать  огорчение  за  себя,  как  было  у  него  раньше,
приступить немедленно к работе, составляя карту сильных сторон тирана, его
слабостей и причуд.
     Он обнаружил, что сильнейшими сторонами  тирана  была  насильственная
природа его и смелость - ведь он выстрелил тогда в дона Хуана днем и прямо
на глазах множества свидетелей. Его главной слабостью  было  то,  что  ему
нравилась его служба и он не хотел подвергать себя опасности потерять  ее,
поэтому ни при каких обстоятельствах он не  попытается  убить  дона  Хуана
внутри усадьбы в дневное время. Другой его слабостью было то, что  он  был
семейным: у него были жена и ребенок, которые жили в лачуге вблизи дома.
     -  Собрать  всю  эту  информацию,  пока  тебя  избивают,   называется
дисциплиной, - сказал дон Хуан. - этот человек был сущим дьяволом - он  не
знал  пощады.  Согласно  взглядам  новых  видящих,   деяния   совершенного
мелочного тирана не могут быть искуплены. Дон Хуан сказал, что два  других
атрибута воинственности, терпение и своевременность, которыми  он  еще  не
обладал, автоматически содержались в стратегии его благодетеля. Терпение -
это бесстрастное ожидание: ни спешки, ни тревоги, просто поддержание того,
что должно.
     - Я пресмыкался ежедневно, - продолжал дон Хуан, -  иногда  плача  от
ударов бича, и все же я был счастлив.  Стратегия  моего  благодетеля  была
тем, что позволяло мне переходить от одного дня к другому без ненависти, я
был воином. Я знал, что выжидаю, и  знал,  чего  жду.  В  этом  и  состоит
великая радость воинственности.
     Он добавил, что стратегия его  благодетеля  была  направлена  на  то,
чтобы систематически изводить этого  человека,  находя  прикрытие  высшего
порядка,  так  же,  как  это  делали  видящие  периода  конкисты,  которые
прикрывали себя поддержкой церкви. Простой священник бывает  иногда  более
могущественным, чем дворянин.
     Щитом дона Хуана была госпожа, нанявшая его на службу.  Он  преклонял
перед ней колена и называл святой всякий раз, когда видел. Он  упросил  ее
подарить ему медальон с изображением ее святого покровителя, чтобы он  мог
молиться ему о ее здоровье и благополучии.
     - Она мне дала такой медальон, - продолжал дон Хуан, - и  это  вывело
из себя надсмотрщика. А когда я настроил слуг молиться по  ночам,  у  него
случился почти сердечный приступ. Я думаю, что тогда он и решил убить меня
- он не мог мне позволить действовать так дальше.
     Как противодействие я организовал службу по четкам  среди  всех  слуг
дома. Хозяйка думала, что я совершаю дела благочестивого человека.
     После этого я уже не мог спокойно спать, и я не спал больше  в  своей
кровати. Каждую ночь я залезал на крышу. Оттуда я  видел  этого  человека,
дважды искавшего меня среди ночи с убийством в глазах.
     Ежедневно он посылал  меня  чистить  конюшни,  надеясь,  что  я  буду
раздавлен насмерть, но у меня была перегородка из крепких досок, которой я
загораживал один из углов и прятался за ней. Этого он не знал, так как его
тошнило от
     Лошадей - еще одна его слабость, наиболее смертельная  из  всех,  как
потом оказалось.
     Дон  Хуан  сказал,  что  своевременность  -  это  качество,   которое
управляет освобождением всего, что подготовлено.  Контроль,  дисциплина  и
терпение подобны дамбе, за которой все  собрано.  Своевременность  -  шлюз
этой дамбы.
     Этот  человек  знал   только   насилие,   с   помощью   которого   он
терроризировал. Если  нейтрализовать  это  насилие,  он  становился  почти
беспомощен. Дон Хуан знал, что этот человек не осмелится убить его на виду
у всего дома, поэтому однажды, в присутствии других рабочих и, конечно, на
глазах своей госпожи, дон Хуан оскорбил его. Он назвал его трусом, который
боится жены хозяина.
     Стратегия его благодетеля призывала быть  начеку  в  ожидании  такого
момента, когда можно опрокинуть столы  на  мелочного  тирана,  неожиданные
вещи всегда так происходят: нижайший из рабов неожиданно  дурачит  тирана,
насмехается  над  ним,  делает  его  смешным  перед   лицом   значительных
свидетелей, а затем убегает, не дав тирану времени на отмщение.
     - Мгновение спустя этот человек обезумел от ярости, а я уже  преданно
преклонил колени перед госпожой, - продолжал дон Хуан.
     Дон Хуан сказал, что когда госпожа вошла в дом, этот  человек  и  его
друзья позвали его на задний двор, якобы для выполнения  какой-то  работы.
Этот человек был бледен - он побелел от гнева. По  звуку  его  голоса  дон
Хуан знал, что он действительно собирается сделать. Дон  Хуан  притворился
согласным, однако вместо того, чтобы идти на задний  двор,  он  побежал  в
конюшню. Он надеялся, что  лошади  поднимут  такой  грохот,  что  хозяевам
придется выйти, чтобы посмотреть, в чем дело. Он знал, что в  этом  случае
тот человек не осмелится убить его: это  было  бы  слышно,  а  страх  того
человека потерять службу был слишком обезоруживающим. Дон Хуан знал также,
что он не войдет к лошадям, если его не вывести совершенно из себя.
     - Я заскочил в стойло к наиболее дикому жеребцу, - сказал дон Хуан, -
а мелочный тиран, ослепленный гневом, вынул нож  и  заскочил  за  мной.  Я
тотчас скрылся за перегородкой. Конь лягнул его разок, и на этом все  было
кончено.
     Я провел шесть месяцев в этом доме и за это  время  изучил  на  своем
опыте четыре атрибута воинственности. Благодаря им я преуспел. Ни  разу  я
не пожалел себя и не заплакал от чувства оскорбленного достоинства. Я  был
весел и безмятежен мой контроль  и  дисциплина  были  так  же  остры,  как
всегда,  и  у  меня  были  личные  свидетельства  того,  что  терпение   и
своевременность делают для безупречных воинов. И  я  ни  разу  не  пожелал
смерти этому человеку.
     Мой  благодетель  объяснил  мне  нечто  весьма  интересное.  Терпение
означает удержание в духе того, о чем воин знает, что это справедливо. Это
не означает, что воин ходит вокруг, строя  злобные  интриги  или  планируя
свести старые счеты. Терпение - это нечто независимое.  Когда  воин  обрел
контроль, дисциплину и своевременность, тогда  терпение  обеспечивает  то,
что должно произойти с тем, кто этого заслуживает.
     - Бывает ли так, что мелочные  тираны  выигрывают  и  убивают  воина,
столкнувшегося с ними? - спросил я.
     - Конечно. Было время, когда  воины  гибли,  как  мухи,  -  в  начале
конкисты. Их ряды поредели. Мелочные тираны могли любого придать смерти по
прихоти. Под действием такого рода  давления  видящие  достигли  тончайших
состояний.
     Дон Хуан сказал, что это было время, когда оставшиеся в живых видящие
должны были доводить себя до предела, чтобы найти новые пути.
     - Новые видящие использовали мелочных тиранов,  -  сказал  дон  Хуан,
пристально глядя на меня, - не только  для  того,  чтобы  освободиться  от
чувства собственной важности, но  и  для  исполнения  сложного  маневра  -
выведения себя из этого мира. Ты поймешь этот маневр по мере того, как  мы
будем продвигаться в обсуждении искусства сознания и управления им.
     Я сказал дону Хуану, что хотел  бы  знать,  могут  ли  в  наше  время
мелочные тираны, которых он называет "мелюзгой", победить все же воина.
     - Во все времена, - ответил он.  -  последствия,  конечно,  не  столь
страшны, как в те отдаленные времена. Сейчас  очевидно,  что  воины  имеют
шанс справиться или спастись и вернуться позже. Но есть и  другая  сторона
этой   проблемы:   быть   побежденным   "мелюзгой"   не   смертельно,   но
разрушительно. Степень смертности, фигурально говоря, почти так же велика.
Под этим я подразумеваю, что воин, скончавшийся под действием  мелюзгового
тиранчика,  раздавлен  в  буквальном  смысле   слова   своим   собственным
поражением и бесполезностью. Это и означает для меня "высокую смертность".
     - Как ты определяешь поражение?
     - Всякий, кто присоединяется к мелочным тиранам, потерпел  поражение.
Действовать в гневе, без контроля и дисциплины, не иметь  терпения  -  это
означает потерпеть поражение.
     - Что случается после того, как воин потерпел поражение?
     -  Он  либо  перестраивается,   либо   оставляет   поиск   знания   и
присоединяется к рядам мелочных тиранов в обыкновенной жизни.



                             3. ЭМАНАЦИИ ОРЛА

     На другой день дон Хуан и я вышли на прогулку по  дороге,  ведущей  в
город Оаксаку. В это время дорога была пустынной. Было два  часа  дня.  Мы
неторопливо двигались, и дон Хуан совершенно неожиданно начал  беседу.  Он
сказал,  что  наш  разговор  относительно  мелочных  тиранов  был   просто
введением к теме сознания. Я заметил, что он открыл мне новую перспективу.
Он попросил меня объяснить, что же я понял.
     Я сказал ему, что он  положил  конец  тому  спору,  который  мы  вели
несколько лет назад относительно индейцев яки. В процессе изложения  своих
учений для правой части он пытался мне  рассказать  о  тех  преимуществах,
которые могли бы найти индейцы яки в притеснении. Я тогда страстно  спорил
и говорил, что невозможно найти преимущества в том извращенном  положении,
в каком они живут. И я сказал ему, что не могу понять, как он сам,  будучи
индейцем яки, не реагировал против этой явной несправедливости.
     Он выслушал внимательно, а затем, когда я был уверен,  что  он  будет
защищать свою точку  зрения,  он  согласился  с  тем,  что  условия  жизни
индейцев яки действительно извращены. Но он отметил, что в этом  отношении
бесполезно выделять индейцев яки, потому  что  условия  жизни  всех  людей
вообще ненормальны.
     - Не огорчайся за бедных индейцев яки, - сказал тогда он,  -  подумай
обо всем человечестве. А относительно индейцев яки я могу сказать, что они
из счастливейших: они подавлены и благодаря этому некоторые из них в конце
могут выйти победителями, а угнетатели, мелочные тираны, подавившие их, не
имеют ни шанса даже в аду.
     Я немедленно ответил на это градом политических лозунгов -  я  совсем
не понял его точки зрения. Он опять пытался  изложить  мне  всю  концепцию
мелочных тиранов, но все это прошло мимо меня. И только теперь все  встало
на свое место.
     - Ничего еще не стало на свое место, -  сказал  он,  посмеиваясь  над
тем, что я рассказал ему. - завтра, когда ты  будешь  в  своем  нормальном
состоянии сознания, ты даже не вспомнишь о том, что сейчас понял.
     Я почувствовал себя совершенно подавленным, потому что знал,  что  он
прав.
     - То, что происходит сейчас с тобой, было и со мной, - продолжал  он.
- мой благодетель, нагваль  Хулиан,  заставлял  меня  понять  в  состоянии
повышенного сознания то, что ты осознал относительно мелочных тиранов, и я
кончил тем, что в своей повседневной жизни изменил  свое  мнение,  сам  не
зная почему.
     - Я всегда был угнетаемым, поэтому у  меня  была  реальная  злоба  по
отношению к своим  угнетателям.  Вообрази  себе  мое  удивление,  когда  я
обнаружил, что ищу компании мелочных тиранов - я подумал, что сошел с ума.
     Мы  дошли  до  места  на   той   стороне   дороги,   где   оставались
полупогребенными  старым  обвалом  несколько  больших  валунов.  Дон  Хуан
направился к ним и сел на плоский  камень.  Он  жестом  указал  мне  сесть
рядом, лицом к нему, и  сразу  без  всяких  предисловий  начал  объяснения
относительно искусства управления  сознанием.  Он  сказал,  что  есть  ряд
истин, которые были открыты  видящими,  древними  и  новыми,  относительно
сознания,   и   что   эти   истины   были   выстроены    в    определенной
последовательности с целью их понимания.
     Он объяснил, что мастерство управления сознанием состоит  в  усвоении
всей последовательности таких истин. И первая истина состоит  в  том,  что
наше знакомство с воспринимаемым нами миром принуждает нас верить, что  мы
окружены предметами, существующими сами по себе и независимо, так, как  мы
их воспринимаем, тогда как в действительности нет мира предметов,  а  есть
вселенная эманаций орла. Он сказал также, что прежде, чем он объяснит  мне
эманации  орла,  он  должен  рассказать  мне  относительно  неведомого   и
непостижимого.
     Он сказал также, что прежде, чем он объяснит мне  эманации  орла,  он
должен рассказать мне относительно неведомого и непостижимого. Он  сказал,
что большинство истин относительно  сознания  открыты  древними  видящими,
однако порядок их расстановки  выработан  новыми  видящими,  а  без  этого
порядка они почти непостижимы.
     Он сказал, что отсутствие поиска порядка - одна из величайших  ошибок
древних видящих. Смертельным следствием этого явилось допущение того,  что
неведомое и непостижимое - это одно  и  то  же.  И  только  новые  видящие
исправили эту ошибку. Они установили границы и  определили  неведомое  как
нечто, скрытое от человека, одетое, возможно, устрашающим образом,  однако
находящееся все-таки в пределах  человеческой  досягаемости.  Неведомое  в
свое время становится известным. Непостижимое,  с  другой  стороны  -  это
неописуемое, немыслимое, неосуществимое. Это что-то такое, что никогда  не
будет нам известно, однако это что-то есть там - ослепляющее  и  в  то  же
время устрашающее в своей огромности.
     - Как могут видящие сделать это различие? - спросил я.
     - Есть простое правило большого пальца, - сказал он.  -  перед  лицом
неведомого человек предприимчив:  свойство  неведомого  -  вселять  в  нас
чувство надежды и счастья. Человек чувствует себя крепким и  оживленным  -
даже опасения, которые оно вызывает, содержат что-то многообещающее. Новые
видящие увидели, что человек выявляет свои  лучшие  качества  перед  лицом
неведомого.
     Он сказал далее, что когда  за  неведомое  принимается  непостижимое,
результаты   разрушительны.   Видящие   чувствуют   себя    опустошенными,
запутавшимися, ужасная подавленность овладевает ими: их тело теряет тонус,
их  разум  и  трезвость  блуждают,  так  как  у  непостижимого  совершенно
отсутствуют  энергетизирующие  эффекты.  Оно  за  пределами   человеческой
досягаемости и в него  не  следует  вторгаться  по  глупости  или  даже  с
предосторожностями. Новые видящие осознали, что в этом случае следует быть
готовыми заплатить неимоверную цену за легчайший контакт с ним.
     Дон Хуан  объяснил,  что  новым  видящим,  чтобы  победить,  пришлось
преодолеть ужасные барьеры старой традиции. И в то же время, когда начался
новый цикл, никто из них определенно не  знал,  какие  процедуры  из  этой
огромной традиции правильны, а какие нет. Очевидно было, что что-то не так
со старыми видящими, однако новые не  знали,  что  именно.  Они  начали  с
предположения, что все,  что  делали  их  предшественники,  ошибочно.  Эти
древние видящие были мастерами догадок, например, они  допустили,  что  их
способность видеть оберегает их. Они думали, что  они  неприкосновенны,  и
это длилось до тех пор, пока завоеватели не  раздавили  их  и  не  предали
многих из них страшной смерти. У древних видящих вообще  не  было  никакой
защиты, хотя они были полностью уверены, что неуязвимы.
     Новые видящие не стали попусту терять время на размышления о том, что
же случилось. Вместо этого, они начали набрасывать карту неведомого, чтобы
выделить его из непостижимого.
     - Как они стали картографировать неведомое, дон Хуан? - спросил я.
     - Посредством контролируемого использования видения, - ответил он.
     Я сказал, что, задавая вопрос, я намеревался узнать, что представляет
собой  картографирование  неведомого.  Он  ответил,  что  картографировать
неведомое - значит  делать  его  доступным  нашему  восприятию.  Постоянно
практикуя видение, новые видящие обнаружили, что  неведомое  и  ведомое  в
действительности лежат на одном и том же  фундаменте,  поскольку  оба  они
находятся в пределах человеческого восприятия. В действительности  видящие
могут в любой момент оставить известное и войти в неведомое.
     А то, что находится за пределами нашей  способности  восприятия,  это
непостижимое. И различие между ним и неведомым критическое. Путаница между
ними может поставить видящих в  очень  опасное  положение  при  встрече  с
непостижимым.
     - Когда это произошло с древними видящими, - продолжал  дон  Хуан.  -
они решили, что не сработали их  процедуры:  им  никогда  не  приходило  в
голову,  что  большинство  из  того,  чем  они  занимались,  находится  за
пределами нашего понимания. И это было ужасной ошибкой с  их  стороны,  за
которую они дорого заплатили.
     -  Что  случилось  после  того,  как  различие  между   неведомым   и
непостижимым было осознано? - спросил я.
     - Начался новый цикл,  -  ответил  он.  -  это  различие  и  является
границей между новым и старым: все, что сделали новые видящие, исходит  из
понимания этого различия.
     Дон  Хуан  сказал,  что  видение  является  критическим  элементом  в
разрушении мира древних видящих и в реконструкции новых  взглядов.  Именно
через  видение  новые  видящие  открыли  некоторые  неопровержимые  факты,
которыми они воспользовались, чтобы прийти к  определенным,  революционным
для  них  выводам  относительно  природы  мира  и  человека.  Эти  выводы,
позволившие начать новый цикл, и были  теми  истинами,  которые  дон  Хуан
излагал мне относительно сознания.
     Дон Хуан пригласил меня сопровождать его в центр города для  прогулки
вокруг площади. По пути мы стали беседовать  о  машинах  и  разных  тонких
инструментах. Он сказал, что инструменты - это продолжение  наших  органов
чувств, а я настаивал на том, что есть инструменты и не из этой категории,
поскольку они выполняют функции, которые мы физиологически не в  состоянии
выполнить.
     - Наши органы чувств способны на все, - заверил он.
     - Я могу дать тебе подходящий пример, - сказал я. - есть инструменты,
способные принимать радиоволны, приходящие из космоса, а наши  чувства  не
могут их улавливать.
     - Я убежден в другом, - сказал он. - я думаю, что наши чувства  могут
уловить все, что находится в нашем окружении.
     - Ну,  а  как  насчет  ультразвука?  -  настаивал  я.  -  у  нас  нет
органического снаряжения, чтобы слышать его.
     - Видящие убеждены, что мы коснулись пока  очень  малой  части  самих
себя, - ответил он.
     Он погрузился на время в размышления,  как  бы  пытаясь  решить,  что
сказать дальше. Затем он улыбнулся.
     - Первой истиной относительно сознания, как  я  уже  сказал  тебе,  -
начал он. - Является то, что окружающий нас мир совсем не  таков,  как  мы
думаем. Мы думаем, что это мир вещей, а он таким не является.
     Он помедлил, как бы оценивая эффект своих слов.  Я  сказал  ему,  что
согласен с этой предпосылкой, поскольку все можно свести к  полю  энергии.
Он сказал, что я интуитивно почти проник в истину, однако выразить  -  это
не значит проверить. Он сказал, что его не  интересует  мое  согласие  или
несогласие, а интересует моя попытка понять, что содержится в этой истине.
     - Ты не можешь быть свидетелем поля энергии, -  продолжал  он.  -  по
крайней мере, как средний человек, однако если бы ты был  способен  видеть
его, ты был бы видящим и в этом случае ты  объяснял  бы  истины  сознания.
Понимаешь ли ты то, что я говорю?
     Далее он сказал, что  выводы,  к  которым  мы  приходим  рациональным
путем, имеют очень мало  влияния  на  изменение  нашего  жизненного  пути.
Поэтому так бесконечно велико число  людей,  имеющих  яснейшие  убеждения,
однако действующих все время вопреки им. Единственным оправданием для себя
они считают то, что "человеку свойственно ошибаться".
     - Первой их истиной является убеждение, что мир таков, каким кажется,
однако это не так: он не так прочен и реален,  как  нас  пытается  убедить
наше восприятие, однако он не призрак. Мир - это не  иллюзия,  как  о  нем
иногда говорят, он реален с одной стороны и не реален с другой. Обрати  на
это особое внимание, поскольку это следует понять, а не просто принять. Мы
воспринимаем - это твердый факт, однако же, что мы воспринимаем, это  факт
не того же рода, поскольку мы учимся тому, что воспринимать.
     Что-то оттуда действует на наши  чувства  -  это  та  часть,  которая
реальна. Нереально то,  что  наши  органы  чувств  говорят  нам  об  этом.
Возьмем, например, гору. Наши органы чувств говорят нам, что  это  объект:
он имеет размеры, цвет, форму. Мы даже разбиваем  горы  по  категориям,  и
это, пожалуй, верно. Относительно этого пока все верно,  дефект  только  в
том, что нам никогда не приходит в голову, что наши органы  чувств  играют
лишь поверхностную роль, а  наши  чувства  воспринимают  так  потому,  что
особая черта нашего сознания заставляет их делать это.
     Я опять начал соглашаться с ним, но не потому, что хотел этого, я  не
вполне  понял  его  аргументы,  скорее  всего  я  просто  среагировал   на
угрожающую обстановку. Он остановил меня.
     - Я  воспользовался  словом  "мир",  -  продолжал  дон  Хуан.  -  для
обозначения всего, что окружает нас. У меня есть, конечно, лучший  термин,
но он будет для тебя малопонятным. Видящие говорят, что мы думаем, что это
мир предметов только потому, что таково наше сознание. Но то, что  реально
там находится, так это эманации орла - текучие, всегда в движении,  и  все
же неизменные, вечные.
     Когда я захотел спросить его,  что  же  представляют  собой  эманации
орла,  он  остановил  меня  жестом.  Он  пояснил,  что  одно  из  наиболее
драматических открытий, которое нам  завещали  древние  видящие,  то,  что
смыслом существования всех чувствующих существ является рост сознания. Дон
Хуан назвал это колоссальным открытием.
     В полушутливом тоне он спросил меня, не знаю ли я лучшего  ответа  на
этот вопрос, который всегда преследовал человека - вопрос о смысле  нашего
существования. Я встал незамедлительно в защитную позицию и начал говорить
о  бессмысленности  постановки  этого  вопроса,  поскольку  на  него   нет
логического ответа. Я сказал  ему,  что  для  того,  чтобы  обсудить  этот
предмет, нам следовало бы поговорить о религиозных верованиях  и  обратить
все это в дело веры.
     - Древние видящие не просто говорили о вере, - сказал он. - хотя  они
и не были столь практичны, как новые видящие, однако они  были  достаточно
практичны, чтобы понять то,  что  видят.  То,  на  что  я  хотел  обратить
внимание своим вопросом, так сильно тебя расстроившим, состоит в том,  что
только наша рациональность не может  подойти  к  этому  вопросу  о  смысле
нашего существования. Всякий раз, когда она это делает, ответ превращается
в дело веры. Древние видящие пошли другим путем  и  нашли  ответ,  который
основан не только на вере.
     Он  сказал,  что   древние   видящие,   встречаясь   с   несказанными
препятствиями, в действительности  видели  ту  неописуемую  силу,  которая
является источником всех  чувствующих  существ.  Они  называли  ее  орлом,
поскольку в тех немногих взглядах украдкой, какие они могли  вынести,  они
видели  ее  в  виде  чего-то,  напоминающего  пестрого  черно-белого  орла
бесконечной протяженности.
     Они видели, что этот орел наделяет сознанием, орел творит чувствующие
существа так, чтобы они могли жить и обогащать сознание, данное им  вместе
с жизнью. Они также увидели,  что  орел  пожирает  это  самое  обогащенное
сознание после того,  как  чувствующие  существа  лишаются  его  в  момент
смерти.
     - Для древних видящих, - продолжал дон Хуан. - сказать,  что  смыслом
существования является рост сознания, не было вопросом веры или дедукции -
они видели это.
     Они видели, что сознание чувствующих существ улетает в момент  смерти
и воспаряет, как светящаяся паутинка,  прямо  к  клюву  орла,  чтобы  быть
поглощенным. Для  древних  видящих  это  было  доказательством  того,  что
чувствующие существа живут только для того, чтобы обогатить  сознание,  то
есть пищу орла.
     Дону  Хуану  пришлось  прервать  объяснения,  так  как  ему  пришлось
отлучиться на короткое время по делам. Нестор отвез его в Оаксаку. Видя их
отъезжающими, я вспомнил, что в начале моей связи с  доном  Хуаном  каждый
раз, когда он упоминал об отъезде по делам, я думал, что  это  благовидный
предлог для чего-то еще, однако в конце  концов  я  понял,  что  это  было
действительно то, о чем он говорил. Когда предстояла такого рода  поездка,
он надевал один из многих своих безупречно сшитых  костюмов  с  жилетом  и
выглядел тогда как угодно, но только не  как  старый  индеец,  которого  я
знал. Я сообщил ему относительно сложности для меня этой его метаморфозы.
     - Нагваль - это некто, достаточно гибкий для того, чтобы  быть  всем,
чем угодно, - ответил он тогда. -  быть  нагвалем,  кроме  всего  прочего,
означает также не иметь ничего, что нужно было бы защищать.  Запомни  это:
мы будем возвращаться к этому неоднократно.
     Мы  действительно  возвращались  к  этому  не  раз   под   различными
предлогами. Он как будто действительно не имел ничего, что нужно  было  бы
защищать, однако во время его отъезда в  Оаксаку  у  меня  появилась  тень
сомнения в этом. Неожиданно я осознал, что  нагваль  имеет  все-таки  один
пункт, требующий защиты: описание орла и его требований, и защита эта,  по
моему мнению, должна быть страстной.
     Я пытался поставить этот вопрос некоторым из компаньонов дона  Хуана,
но они уклонились от моих  попыток.  Они  сказали,  что  я,  так  сказать,
нахожусь в карантинном положении по отношению к такого рода обсуждениям до
тех пор, пока дон Хуан не закончит свои объяснения. Сразу, как  только  он
вернулся, мы сели для беседы, и я спросил его об этом.
     - Эти истины не являются чем-то,  что  требует  страстной  защиты,  -
ответил он. - если ты думаешь, что я собираюсь их защищать, ты ошибаешься.
Эти истины сгруппированы вместе для восторга и просветления воинов,  а  не
для возбуждения каких-то собственнических чувств. Когда я сказал тебе, что
нагвалю нечего защищать, я имел в виду, между прочим, что  у  нагваля  нет
страстных привязанностей.
     Я сказал ему, что не следую его учению, поскольку  одержим  описанием
орла и его действий. Я все время возвращаюсь к ужасу этой идеи.
     - Это не идея,  -  сказал  он.  -  это  факт,  и  я  могу  сказать  -
устрашающий факт, если ты спросишь меня об этом. Новые видящие  не  играют
просто в идеи.
     - Но какого же рода силой может быть орел?
     - Я не знаю, как ответить на это: орел для видящих так же реален, как
для тебя тяготение и время, и так же абстрактен и непостижим.
     - Подожди минутку, дон Хуан. Это действительно  абстрактные  понятия,
однако они относятся к реальным  явлениям,  которые  подтверждаются.  Есть
целые отрасли знания, посвященные этому.
     - Орел и его эманации равным образом имеют подтверждение, -  возразил
дон Хуан. - а исследования новых видящих как раз этому и посвящены.
     Я попросил его объяснить, что же представляют собой эманации орла. Он
ответил, что эманации орла - это невыразимые вещи в себе, охватывающие все
существующее - познаваемое и непознаваемое.
     - Невозможно описать словами, что представляют собой эманации орла, -
продолжал дон Хуан. - видящие должны стать свидетелями этого.
     - Был ли ты сам их свидетелем, дон Хуан?
     - Конечно был, и все же я не могу сказать тебе, что  они  такое.  Они
являются  присутствием,  почти  как  масса  своего  рода,  как   давление,
создающее ослепительное ощущение. Можно схватить лишь их отблеск, так  же,
как можно схватить лишь отблеск орла.
     - Мог бы ты сказать, дон Хуан, что  орел  является  источником  своих
эманаций? - я имею в виду, так ли это визуально?
     - В орле нет ничего визуального - все тело видящего ощущает  орла.  В
каждом из нас есть что-то, что делает нас свидетелями  всем  своим  телом.
Видящие объясняют акт видения орла в очень простых  выражениях:  поскольку
человек составлен из  эманаций  орла,  ему  следует  обратиться  только  к
собственным составляющим. Проблема возникает с сознанием,  -  ведь  именно
его сознание удушено и спутано. В критический момент,  когда  должен  быть
простейший случай признания эманациями самих себя,  человеческое  сознание
принуждено интерпретировать. В результате получается видение  орла  и  его
эманаций, однако нет ни орла, ни его эманаций, а есть нечто, чего ни  одно
живое существо не в состоянии уловить.
     Я спросил его, не потому ли источник  эманаций  называют  орлом,  что
орлы вообще рассматриваются как важный символический образ.
     - Это просто пример того, когда нечто непостижимое смутно  напоминает
что-то известное, - ответил он. - по этой причине, конечно, и были сделаны
попытки наделить орлов  атрибутами,  которых  у  них  нет.  Это  случается
всегда, когда впечатлительные  люди  учатся  исполнению  акта,  требующего
великой трезвости. А видящие входят во все размеры и формы.
     - Означает ли это, что есть различные роды видящих?
     - Нет, я имею  в  виду  просто  то,  что  есть  достаточно  безумцев,
становящихся видящими - видящими, полными слабостей, или,  лучше  сказать,
людей  со  слабостями,  способных  стать  видящими.  Они  похожи  на   тех
несчастных, которые стали "выдающимися" учеными.
     Характерной чертой несчастных видящих  является  то,  что  они  хотят
забыть чудеса мира. Они переполнены тем, что они видящие, и полагают,  что
это их добрый гений. На самом деле видящий  должен  быть  образцом,  чтобы
преодолеть непобедимую слабость нашего человеческого положения. Еще  более
важным, чем видение, является то,  что  видящие  делают  с  тем,  что  они
видящие.
     - Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?
     - Взгляни на то, что некоторые видящие сделали с нами:  мы  оказались
пригвожденными их видением орла, правящего нами и пожирающего нас в момент
смерти.
     Он сказал, что в этом видении есть определенная слабость, и что лично
он не поддерживает идею чего-то пожирающего нас. Для него более точно было
бы сказать, что есть сила, притягивающая наше сознание, подобно тому,  как
магнит притягивает железо. В момент смерти все наше  существо  распадается
под воздействием  этой  громадной  силы  притяжения.  Интерпретацию  этого
момента, как пожирание нас орлом,  он  считает  гротеском,  поскольку  это
обращает неописуемый акт во что-то столь повседневное.
     - Я очень посредственный  человек,  -  сказал  я.  -  описание  орла,
пожирающего нас, произвело на меня сильное впечатление.
     - Реальное воздействие можно будет измерить только  тогда,  когда  ты
увидишь это сам, - сказал он. - однако ты должен помнить, что наши дефекты
остаются с нами даже тогда, когда мы становимся видящими. Так  что,  когда
ты увидишь силу,  ты,  возможно,  согласишься  с  теми  слабыми  видящими,
которые называют ее орлом, как это  делаю  я  сам.  Но,  возможно,  ты  не
согласишься: может быть, ты сможешь  устоять  перед  искушением  приписать
человеческие атрибуты непостижимому и создашь действительно  новое,  более
точное название.
     -  Видящие,  которые  видят  эманации   орла,   часто   называют   их
"командами", - сказал дон Хуан. - я не имел бы ничего против  того,  чтобы
называть их командами, если бы  не  привык  называть  их  эманациями.  Это
реакция на предпочтение, которое оказывал этому термину  мой  благодетель:
для него это были "команды". Я думаю, что это слово больше  подходило  для
его силовой личности, чем мне, а мне хочется чего-то безличного. "Команда"
звучит  для  меня  слишком  по-человечески,  однако  это  то,  чем  они  в
действительности являются - командами.
     Дон Хуан сказал, что видеть эманации орла - это накликать  несчастье.
Новые видящие вскоре открыли связанные с этим ужасные трудности, но только
после больших несчастий при попытках картирования неведомого  и  отделения
его от непостижимого они все же осознали,  что  все  сделано  из  эманаций
орла. Лишь малая часть этих эманаций  находится  в  пределах  досягаемости
человеческого сознания, но даже эта малая  часть  уменьшается  дальше  под
действием ограничений нашей повседневной жизни. Именно эта ничтожная часть
эманаций  орла  и  становится  ведомым,  немного  большая  часть,   вообще
доступная человеку - неведомым, а неисчислимый остаток - непостижимым.
     Он  продолжил  разговор  и  сказал,  что   новые   видящие,   имеющие
прагматическую ориентацию,  немедленно  осознали  принуждающую  силу  этих
эманаций. Они  поняли,  что  все  живые  существа  вынуждены  пользоваться
эманациями орла, даже не зная,  что  они  такое.  Они  также  поняли,  что
организмы построены для захвата  некоторого  диапазона  этих  эманаций,  и
каждый вид имеет свой диапазон. Эти эманации оказывают большое давление на
организмы, и именно через это давление организмы и  строят  воспринимаемый
ими мир.
     - В нашем случае бытия человеческих существ, - сказал дон Хуан. -  мы
пользуемся этими эманациями и интерпретируем их, как  реальность,  но  то,
что человек воспринимает - это только малая доля  эманаций  орла,  поэтому
смешно слишком полагаться  на  наши  органы  чувств,  и  все  же  для  нас
невозможно отбросить свое восприятие. Новые видящие обнаружили это трудным
путем, пройдя через ужасные опасности.
     Дон Хуан сидел на своем обычном месте в  большой  комнате.  Обычно  в
этой комнате не было мебели: люди сидели прямо на матрацах, положенных  на
пол, однако Кэрол, женщина-нагваль, позаботилась о том, чтобы снабдить эту
комнату очень удобными креслами для  наших  встреч,  когда  мы  с  ней  по
очереди читали ему из книг испаноязычных поэтов.
     - Я хотел бы, чтобы ты ясно осознавал, чем мы  занимаемся,  -  сказал
он, как только я сел.  -  мы  обсуждаем  искусство  управления  сознанием.
Истины, о которых мы говорим - это принципы этого искусства.
     Он  добавил,  что  в  своих  учениях  для  правой  стороны   он   уже
продемонстрировал эти принципы моему нормальному сознанию с помощью одного
из своих компаньонов, Хенаро, и что Хенаро играл с моим сознанием со  всем
юмором и непочтительностью, на какие способны новые видящие.
     - Хенаро - это один из тех, кто должен был бы быть здесь и рассказать
тебе об орле, - сказал он. - но с тем исключением, что его версии  слишком
непочтительны. Он думает, что видящие,  назвавшие  эту  силу  орлом,  либо
слишком тупы, либо сыграли злую шутку,  поскольку  орлы  не  только  несут
яйца, но и откладывают помет.
     Дон  Хуан  засмеялся  и  сказал,  что  он  находит  замечания  Хенаро
настолько уместными, что не может не засмеяться. Он добавил, что  если  бы
новым видящим пришлось описать орла, то это описание  наполовину  было  бы
шуткой.
     Я сказал дон Хуану, что на одном уровне я принял орла как поэтический
образ, и как таковой, он приводит меня в восторг, однако на другом  уровне
я принял его буквально, и это устрашает меня.
     - Одна из великих сил в жизни воина - это страх, - сказал  он.  -  он
пришпоривает в учении.
     Он напомнил мне, что описание орла пришло от древних  видящих.  Новые
видящие покончили с описаниями, сравнениями и догадками любого  рода.  Они
хотели пробиться  непосредственно  к  источнику  вещей  и,  следовательно,
подвергали себя при этом  беспредельной  опасности.  Они  все  же  увидели
эманации орла, но никогда не вмешивались в его символическое описание. Они
почувствовали, что видение орла отнимает слишком много энергии, а  древние
видящие уже дорого заплатили за беглый взгляд на непостижимое.
     - Как древние видящие подошли к тому, чтобы описать орла?  -  спросил
я.
     - Им был нужен минимальный набор указаний относительно  непостижимого
для обучения, - ответил он. -  они  разрешили  эту  задачу  путем  грубого
описания силы, правящей всем, что есть, но не ее эманаций,  поскольку  эти
эманации совершенно невозможно  передать  на  языке  сравнений.  Отдельные
видящие  могли   чувствовать   потребность   прокомментировать   некоторые
эманации, но все это осталось в личном плане.  Другими  словами,  не  было
создано удачной версии для эманаций, как это было сделано в случае орла.
     - Новые видящие, наверно, стали слишком абстрактными, - сказал  я.  -
они ведут себя, как современные философы.
     - Нет, новые видящие - это очень практичные люди, - ответил он. - они
не занимаются приготовлением рационалистических теорий.
     Он  сказал,  что  именно  древние   видящие   и   были   абстрактными
мыслителями: они построили монументальное здание абстракций,  свойственных
им и их эпохе, и,  подобно  современным  философам,  они  были  неспособны
управлять последовательностью событий. Новые видящие,  с  другой  стороны,
наполненные стремлением к практичности, сумели увидеть  поток  эманаций  и
то, как человек и другие живые существа используют их для  конструирования
воспринимаемого ими мира.
     - Как эти эманации используются человеком, дон Хуан?
     - Это настолько просто, что звучит  по-идиотски:  для  видящего  люди
являются светящимися существами. Наша  светимость  образована  той  частью
эманаций орла, которая заключена в нашем яйцеобразном коконе.  Эта  особая
часть, эта горстка заключенных в нем эманаций и есть то,  что  делает  нас
людьми. Воспринять - это значит сопоставить эманации,  заключенные  внутри
нашего кокона, с теми, которые находятся вовне.
     Видящие  могут  видеть,  например,  эманации  внутри  любого  другого
существа и сказать, какие из внешних эманаций могут подойти им.
     - Подобны ли эманации лучам света? - спросил я.
     -  Нет,  не  совсем,  это  было  бы  слишком  просто.  Они  -   нечто
неописуемое. И все же я лично сказал бы, что они подобны волокнам света. А
то, что непостижимо обычному сознанию, что эти волокна -  сознательные.  Я
не могу сказать тебе точно, что это значит, потому что сам  не  знаю,  что
говорю. Все, что я могу сказать лично, это то, что волокна осознают  себя,
они живые и вибрирующие и их так много, что числа в этом случае  не  имеют
никакого смысла, и каждое из них - вечность в себе.



                             4. СВЕТ СОЗНАНИЯ

     Мы с доном Хуаном и с доном Хенаро только что вернулись  с  окрестных
гор, где собирали растения. Мы сидели в доме  дона  Хенаро  вокруг  стола,
когда дон  Хуан  заставил  меня  изменить  уровень  сознания.  Дон  Хенаро
уставился на меня и начал цокать языком. Он  сказал,  что  находит  весьма
странным, что у меня два  совершенно  различных  стандарта  отношений  при
работе с двумя  сторонами  сознания.  Наиболее  очевидным  примером  этого
являются наши с ним отношения. Когда я нахожусь на моей правой стороне, он
для  меня  уважаемый  и  устрашающий  колдун  дон  Хенаро,  человек,   чьи
непостижимые действия приводят меня в восторг и в то же  время  смертельно
пугают. Когда же я на левой стороне, он просто Хенаро  или  Хенарито,  без
всяких "донов" перед именем, очаровательный и добрый видящий, чьи действия
совершенно понятны и находятся в точном соответствии  с  тем,  что  я  сам
делаю или пытаюсь сделать.
     Я согласился с ним и добавил, что, когда я  нахожусь  в  своей  левой
части, человеком, который заставляет меня  трястись,  как  лист,  является
Сильвио Мануэль -  наиболее  таинственный  из  компаньонов  дон  Хуана.  Я
добавил также, что дон Хуан,  будучи  нагвалем,  превосходит  произвольные
стандарты, и я отношусь к нему с уважением и  восхищением  в  обоих  своих
состояниях.
     - А боится ли он? - спросил Хенаро странным голосом.
     - Очень боится, - ответил ему дон Хуан фальцетом.
     Мы все  засмеялись,  однако  дон  Хуан  и  дон  Хенаро  смеялись  так
нарочито, что я заподозрил, что они что-то скрывают.
     Дон  Хуан  прочитывал  меня,  словно  книгу.  Он  объяснил,   что   в
промежуточном состоянии, перед тем, как полностью  войти  в  левостороннее
состояние сознания, человек способен к ужасному сосредоточению, однако  он
так же сильно подвержен любому  мыслимому  внушению:  на  меня,  например,
подействовало подозрение.
     - Ла Горда всегда в  этом  состоянии,  -  сказал  он.  -  она  учится
превосходно, но у нее королевские замашки.  Она  не  выносит  ничего,  что
попадается ей на  пути,  включая,  конечно,  и  такие  хорошие  вещи,  как
глубокая сосредоточенность.
     Дон Хуан объяснил, что новые видящие открыли, что  переходный  период
является временем, когда происходит глубочайшее обучение. Это также время,
когда за воином следует присматривать и давать объяснения, так,  чтобы  он
мог правильно оценить их. Если не дать объяснений  до  перехода  воина  на
левую сторону, они могут стать великими колдунами,  но  слабыми  видящими,
как это было с древними толтеками.
     Воины-женщины  особенно  часто  становятся  жертвами   левостороннего
обучения. Они так податливы, что могут переходить  на  левую  сторону  без
усилия, часто даже по собственной инициативе.
     Долгое молчание привело к тому, что  Хенаро  уснул.  Дон  Хуан  начал
говорить. Он сказал, что новые видящие ввели ряд терминов  для  объяснения
второй истины сознания. Его благодетель изменил некоторые из этих терминов
по-своему, и он сам сделал то же, руководствуясь уверенностью видящих, что
выбор термина не столь существенен, если истина проверена видением.
     Мне было любопытно, какие  термины  он  изменил,  однако  я  не  знал
толком, как спросить об этом. Он понял это так, что  я  сомневаюсь  в  его
праве или способности изменять и объяснил,  что  если  позволить  терминам
возникать на  уровне  рассудка,  они  будут  говорить  только  о  светском
согласии в обыденной жизни. С  другой  стороны,  когда  предлагают  термин
видящие, это не может быть фигуральным выражением, поскольку он  возникает
из видения и охватывает все, что видящий может достичь.
     Я спросил его, почему он изменил термины.
     - Обязанность нагваля - искать лучшие пути для объяснения, -  ответил
он. - время все меняет, и каждый новый нагваль должен ввести новые  слова,
новые идеи для описания своего видения.
     - Означает ли сказанное, что нагваль берет идеи из мира  повседневной
жизни? - спросил я.
     - Нет, я имел в виду, что нагваль говорит о видении всегда по-новому,
- ответил он. - например, как новый нагваль, ты должен будешь сказать, что
сознание ведет к возникновению восприятия. При этом ты передашь то же, что
говорил мой благодетель, но иным путем.
     - Что же все-таки новые видящие говорят о восприятии, дон Хуан?
     - Они говорят, что  восприятие  -  это  условие  настройки:  эманации
внутри  кокона  подстраиваются  к  внешним,  подходящим  к  их  эманациям.
Настройка это  то,  что  позволяет  всем  живым  существам  культивировать
сознание. Видящие утверждают это, поскольку они видят живые существа  так,
как они есть - светящимися, словно капля беловатого света.
     Я спросил его, как  эманации  внутри  кокона  подходят  тем,  которые
вовне, так, что возникает восприятие.
     - Эманации внутри и эманации вовне, - ответил он. - это те же волокна
света. Чувствующие существа - это пузырьки,  сделанные  из  этих  волокон,
микроскопические точки света, прикрепленные к бесконечным эманациям.
     Далее он объяснил, что  светимость  живых  существ  составляется  той
особой частью эманаций  орла,  которая  содержится  внутри  их  светящихся
коконов. Внешняя светимость  притягивает  внутреннюю,  она,  так  сказать,
ловит  ее  и  фиксирует.  Эта  фиксация  и  определяет  сознание   всякого
отдельного существа.
     Видящие могут также видеть, как  эманации,  внешние  по  отношению  к
кокону, оказывают  особое  давление  на  ту  часть,  которая  внутри.  Это
давление определяет тот уровень сознания, который имеет данное существо.
     Я попросил объяснить, как эманации орла,  внешние  кокону,  оказывают
давление на эманации внутри. - эманации орла -  это  больше,  чем  волокна
света, - ответил он. - каждая  из  них  является  источником  безграничной
энергии. Думай об этом следующим образом:  поскольку  некоторые  эманации,
внешние кокону, являются теми же самыми, что и внутри, их энергии  подобны
непрерывному давлению. Однако кокон изолирует эманации, которые внутри его
перепонки, и тем самым направляет давление.
     Я говорил тебе, что древние видящие  были  мастерами  манипулирования
сознанием, - продолжал он. - то, что я могу теперь добавить, это  то,  что
они были мастерами этого  искусства,  поскольку  научились  манипулировать
структурой человеческого кокона. Я говорил тебе, что они  разгадали  тайну
сознания. Под этим  я  подразумеваю,  что  они  увидели  и  осознали,  что
сознание - это сияние в коконе живых существ. Они  правильно  назвали  это
светом сознания.
     Он объяснил, что древние видящие увидели, что человеческое сознание
     - Это свечение янтарного  цвета,  более  интенсивное,  чем  остальная
часть кокона. Это свечение находится на проходящей по всей его длине узкой
вертикальной полосе  правой  части  кокона,  с  края.  Мастерство  древних
видящих состояло в перемещении этого свечения так, чтобы  сдвинуть  его  с
первоначального места на поверхности кокона внутрь по ширине.
     Он остановился и взглянул  на  Хенаро,  который  по-прежнему  глубоко
спал.
     - Хенаро не вносит ничего в объяснение,  -  сказал  он.  -  Хенаро  -
деятель.  Мой  благодетель  постоянно  наталкивал  его   на   неразрешимые
проблемы, так что он вошел в левую часть и  никогда  не  имел  возможности
размышлять и удивляться.
     - Не лучше ли идти этим путем, дон Хуан?
     - Это зависит от обстоятельств. Для него это идеально, но для меня  и
тебя это не будет удовлетворительно, поскольку мы призваны, так или иначе,
объяснять. Хенаро и мой благодетель больше похожи на древних, чем на новых
видящих: они могут управлять и делать со светом сознания, что хотят.
     Он встал с матраца, на котором мы сидели, и потянулся, вытягивая руки
и ноги. Я настаивал, чтобы он продолжал беседу, но он улыбнулся и  сказал,
что я нуждаюсь в отдыхе: мое сосредоточение иссякло.
     Послышался стук в дверь и я проснулся. Было темно. Сначала я  не  мог
вспомнить, где я. Что-то во мне было далеко, как если  бы  какая-то  часть
меня все еще спала,  хотя  я  проснулся  полностью.  Через  открытое  окно
поступало достаточно света луны, так что можно было видеть.
     Я увидел, как дон Хенаро встал и пошел к двери. Тогда  я  понял,  что
нахожусь в его доме. Дон Хуан глубоко спал на полу на матраце. У меня было
определенное впечатление, что мы все трое крепко уснули из-за  смертельной
усталости из-за вылазки в горы.
     Дон Хенаро зажег свой керосиновый фонарь.  Я  последовал  за  ним  на
кухню. Кто-то принес ему горшок горячего супа и стопку кукурузных лепешек.
     - Кто принес тебе  пищу?  -  спросил  я  его.  -  у  вас  есть  здесь
поблизости женщина, которая готовит вам?
     На кухню вошел дон Хуан. Оба  они  смотрели  на  меня,  улыбаясь.  По
какой-то причине их улыбки показались  мне  зловещими.  Я  уже  готов  был
закричать от ужаса, когда дон Хуан ударил меня по  спине  и  переместил  в
состояние повышенного сознания. Тогда я понял, что во  время  сна  или  же
проснувшись, я, видимо, соскользнул обратно в повседневное состояние.
     Ощущение, которое я тогда испытал, вернувшись в состояние повышенного
сознания,  было  смесью  облегчения  и  гнева  и  очень  острой  тоски.  Я
почувствовал облегчение от того, что теперь я опять сам в  себе,  так  как
начинал рассматривать эти свои непостижимые состояния  как  свое  истинное
"я". Для этого была одна простая причина: в этих состояниях  я  чувствовал
себя целым - ничто не  отсутствовало.  Гнев  и  печаль  были  реакцией  на
беспомощность - я более, чем когда-либо, осознавал  ограниченность  своего
бытия.
     Я попросил дона Хуана объяснить мне,  как  возможно  делать  то,  что
происходит со мной. В состоянии повышенного сознания я  мог  оглянуться  и
вспомнить о себе все, я мог дать себе отчет обо всем, что я делал в  любом
состоянии, я даже мог  вспомнить  свою  неспособность  вспомнить.  Но  как
только я возвращался в свое нормальное повседневное состояние сознания,  я
не мог вспомнить  ничего  из  того,  что  делал  в  состоянии  повышенного
сознания, даже если бы от этого зависела моя жизнь.
     - Помолчи, помолчи пока, - сказал он. -  ты  еще  не  помнишь  всего:
состояние повышенного сознания - это только промежуточное состояние.  Есть
бесконечно много позади него, и ты был там много,  много  раз.  Но  именно
сейчас ты не можешь этого вспомнить, даже если бы от этого  зависела  твоя
жизнь.
     Он был прав. Я не имел ни малейшего понятия,  о  чем  он  говорит.  Я
попросил объяснений.
     - Объяснения последуют, - сказал он. - это медленный процесс,  но  мы
до этого доберемся. Это будет медленно, поскольку я  похож  на  тебя  -  я
стремлюсь к пониманию. Я  противоположен  моему  благодетелю,  который  не
вдавался в объяснения. Для него существовали только  действия.  Он  обычно
намертво ставил нас против  непостижимых  проблем  и  оставлял  решать  их
самостоятельно. Некоторые из нас никогда ничего не решили и кончили весьма
похоже тем древним видящим: все - действия и нет реальных знаний.
     - Заключены ли эти воспоминания в моем уме? - спросил я.
     - Нет, это было бы слишком просто, - ответил он. -  действия  видящих
более сложны, чем деление человека на ум и тело. Ты забыл, что  делал  то,
что забыл, ты видел.
     Я попросил дона Хуана объяснить по-другому  то,  что  он  только  что
сказал. Он стал терпеливо объяснять, что все, что я забыл, происходило  со
мной   в   состояниях,   в   которых   мое   сознание   было    расширено,
интенсифицировано, а это означает, что использовались отличные от  обычных
области моего полного существа.
     - То,  что  ты  забыл,  поймано  в  тех  областях  твоего  целостного
существа, - сказал он. - использовать те, другие области и значит видеть.
     - Я еще больше запутался, чем всегда, дон Хуан, - сказал я.
     - Я не виню тебя, - ответил он. - видение значит обнажение сердцевины
всего - быть свидетелем неведомого и бросить взгляд на  непостижимое.  Как
таковое, оно малоутешительно. Обычно видящие разрываются на части от того,
что существование неизмеримо сложнее, а наше обыденное сознание губит  его
своими ограничениями.
     Он опять повторил, что мое сосредоточение должно быть полным, так как
предельно важно понять, что  новые  видящие  придают  величайшее  значение
глубокому, неэмоциональному постижению.
     - Например, в прошлый раз, - продолжал он. -  когда  ты  "понял  все"
относительно  ла  Горды  и  своего  чувства  собственной  важности,  ты  в
действительности не понял еще ничего реально. У  тебя  была  эмоциональная
вспышка, вот и все. Я говорю это, потому что на другой же  день  ты  опять
был на своем коньке собственной важности так, как будто ты никогда  ничего
не осознал.
     То же случилось с древними видящими:  они  предавались  эмоциональным
реакциям. Однако, когда пришло время понять, что  же  они  видят,  они  не
смогли этого сделать. Чтобы понять, нужна тревога, а  не  эмоциональность.
Берегись тех, кто плачет от осознания, ибо они ничего не поняли.
     На пути знания лежат несказанные трудности для тех, кто остается  без
трезвого понимания, - продолжал он. - я  описал  порядок,  в  каком  новые
видящие разместили истины относительно сознания, так что это будет служить
тебе картой - той картой, которую ты сможешь проверить  с  помощью  своего
видения, а не глаз.
     Последовала долгая пауза. Он смотрел на меня. Он определенно ждал  от
меня вопроса.
     - Все ловятся на той ошибке, что видение  осуществляется  глазами,  -
продолжал он. - но не удивляйся, что после стольких лет ты не  понял,  что
видение - это не дело глаз. Вполне естественно впадать в эту ошибку.
     - Что же тогда такое видение? - спросил я.
     Он ответил, что видение - это  настройка.  Я  напомнил  ему,  что  он
сказал, что восприятие - это настройка. Тогда он объяснил,  что  настройка
эманаций, осуществляемая обычно,  это  восприятие  повседневного  мира,  а
настройка эманаций, которые никогда не использовались в обычном  смысле  -
это  видение.   Когда   такая   настройка   происходит,   человек   видит.
Следовательно, видение, возникающее от необычной настройки, не может  быть
чем-то, на что смотрят. Он сказал, что, несмотря  на  то,  что  я  "видел"
бесчисленное число раз, мне все же не пришло в голову отказаться от  своих
глаз. Я подпал под влияние того, что видение было помечено и описано.
     - Когда видящие видят, что-то объясняет по мере того,  как  возникает
новая настройка, - продолжал он. - голос говорит им в  их  уши,  что  есть
что. Если такой голос отсутствует, тогда то, во что вовлечен  видящий,  не
является видением.
     После минутного молчания он продолжил объяснения относительно  голоса
видения. Он сказал, что равным образом  было  бы  безумием  говорить,  что
видение - это слышание, поскольку это бесконечно  больше,  однако  видящие
вынуждены избрать звук в качестве знака новой настройки.
     Он назвал голос видения наиболее таинственной, необъяснимой вещью.
     - Моим личным выводом является то, что голос  видения  присущ  только
человеку, - сказал он. - это может быть так, потому что речь -  это  нечто
такое, чего не имеет никто другой, кроме человека. Древние видящие верили,
что это голос могущественной сущности, интимно  связанной  с  человеком  -
голос хранителя человека. Новые видящие нашли, что это  существо,  которое
они назвали человеческой  формой,  не  имеет  голоса.  Поэтому  для  новых
видящих голос видения - это что-то совершенно непостижимое.  Они  говорят,
что свет сознания играет на эманациях орла, как арфист играет на струнах.
     Он отказался объяснить это подробнее, обещая, что  позднее,  по  мере
продвижения, мне все станет ясно.
     Пока дон Хуан говорил, мое сосредоточение было настолько полным,  что
я просто не мог вспомнить, как сел за стол, чтобы поесть. Когда  дон  Хуан
остановился, я заметил, что его тарелка почти  пуста.  Хенаро  смотрел  на
меня с лучезарной улыбкой: моя тарелка была передо мной тоже пуста. В  ней
оставалось совсем немного супа, как будто я только что кончил есть.  Но  я
не помнил, чтобы я ел вообще, и даже не помнил, как подошел к столу, чтобы
поесть.
     - Тебе понравился суп? - спросил Хенаро и отвел взгляд.
     Я сказал, что да, поскольку не  хотел  допустить,  что  у  меня  есть
проблемы с воспоминанием.
     - На мой вкус он слишком остыл, - сказал Хенаро. - а сам  ты  никогда
не ешь  горячую  пищу,  поэтому  я  немного  беспокоился,  чтобы  с  тобой
чего-нибудь не случилось. Ты, конечно, не должен был съедать две  тарелки.
Мне кажется, что ты ведешь себя немного  по-свински,  когда  находишься  в
состоянии повышенного сознания, а?
     Я допустил, что он, возможно, прав. Он подал мне большой кувшин воды,
чтобы я утолил жажду и промочил горло. Когда я жадно выпил воду,  оба  они
покатились со смеху.
     Неожиданно я понял, что происходит. Это  осознание  было  физическим,
это была вспышка желтоватого  цвета,  которая  толкнула  меня,  как  будто
кто-то зажег спичку прямо у меня между глаз. Я уже знал, что Хенаро  шутит
- я не ел. Я так был поглощен объяснениями дона Хуана,  что  забыл  вообще
обо всем. Тарелка передо мной была тарелкой Хенаро.
     После еды дон  Хуан  продолжил  свои  объяснения  относительно  света
сознания. Хенаро сидел рядом и слушал так, как если бы он  никогда  раньше
не слышал такого объяснения.
     Дон Хуан сказал, что то давление, которое оказывают эманации, внешние
по отношению к кокону и  называемые  "эманации  в  великом",  на  эманации
внутри него, одинаково для  всех  чувствующих  существ,  однако  результат
этого давления очень различен для них, поскольку их  коконы  реагируют  на
это давление совсем по-разному.  Но  в  некоторых  границах  есть  все  же
какая-то степень подобия.
     - Итак, - продолжал он. - когда видящие видят, как давление "эманаций
в великом" действует на внутренние эманации, которые всегда в движении,  и
как они заставляют их остановиться, тогда видящие  знают,  что  светящееся
существо охвачено осознаванием.
     Сказать, что эманации в великом давят на эманации в коконе, заставляя
их  остановить  свое  движение,  означает,  что   видящие   видят   что-то
неописуемое, смысл чего они знают без тени  сомнения.  Это  означает,  что
голос видения сказал им, что эманации в коконе  совершенно  успокоились  и
встретились с некоторыми из тех, что вовне.
     Он сказал, что видящие, естественно,  считают,  что  сознание  всегда
приходит извне себя, что настоящая  тайна  лежит  вне  нас.  Поскольку  по
природе эманации в великом служат для того, чтобы фиксировать  то,  что  в
коконе, то трюк  сознания  состоит  в  том,  чтобы  позволить  фиксирующим
эманациям слиться с теми, что внутри нас. Видящие полагают,  что  если  мы
позволим этому случиться, мы станем тем, чем в действительности являемся -
текучими, всегда в движении, вечными.
     Последовала долгая пауза. Глаза дона Хуана светились.  Казалось,  что
они смотрят на меня из глубины. У меня было впечатление, что каждый из его
глаз - это независимая точка яркости. Мгновение он,  казалось,  боролся  с
невидимой силой,  внутренним  огнем,  намеревающимся  его  поглотить.  Это
прошло, и он продолжил разговор.
     -  Степень  сознания  каждого  отдельного  чувствующего  существа,  -
продолжал он. - зависит от степени того, насколько оно способно  позволить
эманациям в великом нести его.
     После долгого перерыва дон Хуан продолжил объяснения. Он сказал,  что
видящие увидели,  что  с  момента  зачатия  сознание  растет,  обогащается
процессом жизни.  Например,  сказал  он,  видящие  увидели,  что  сознание
отдельного насекомого или человека растет с момента  зачатия  поразительно
различным образом, однако с одинаковым упорством.
     - С момента зачатия или с момента рождения  развивается  сознание?  -
спросил я.
     - Сознание развивается с момента зачатия, - ответил он.  -  я  всегда
говорил тебе, что половая энергия - это нечто предельно важное  и  что  ею
нужно управлять и пользоваться с величайшей осторожностью,  но  ты  всегда
отвергал то, что я говорил, так как думал, что я говорю  об  управлении  в
смысле  морали.  Я  же  всегда  говорил   в   смысле   ее   сохранения   и
перераспределения.
     Дон Хуан взглянул на Хенаро. Хенаро кивнул в знак согласия.
     - Хенаро  собирается  сказать  тебе,  что  наш  благодетель,  нагваль
Хулиан, обычно говорил относительно сохранения и перераспределения половой
энергии, - сказал мне дон Хуан.
     - Нагваль Хулиан, - начал дон Хенаро. -  обычно  говорил,  что  иметь
половые связи - это вопрос энергии.  Например,  у  него  никогда  не  было
проблем с полом, поскольку у него  было  достаточно  энергии.  Однажды  он
бросил взгляд на меня  и  предписал,  чтобы  мой  пицик  занимался  только
писанием. Он сказал мне, что у меня нет достаточной  энергии  для  половых
связей. Он сказал, что мои родители, когда делали меня, слишком скучали  и
слишком устали. Он  сказал,  что  я  являюсь  результатом  очень  скучного
совокупления - "кахида авуррида".  Таким  я  и  был  рожден  -  скучным  и
усталым. Нагваль Хулиан рекомендовал, чтобы люди, подобные мне, никогда не
имели половых связей. Так мы можем запасти немного энергии  и  добавить  к
той, которая у нас есть.
     То же самое он сказал Сильвио Мануэлю и  Эмелито.  Он  видел,  что  у
других  есть  достаточно  энергии.  Они  не  были   результатом   скучного
совокупления. Он сказал, что они могут делать со  своей  половой  энергией
все, что им угодно, однако он рекомендовал им управлять  собой  и  понять,
что предписание орла состоит в том, что пол  предназначен  для  порождения
света сознания. Все мы тогда сказали, что все поняли.
     Однажды,  безо  всякого   предупреждения,   он   с   помощью   своего
благодетеля, нагваля Элиаса, приподнял занавес другого мира и пихнул  всех
нас внутрь, без всякого колебания. Все мы, за исключением Сильвио Мануэля,
почти умерли там: у нас не было достаточно энергии, чтобы  выстоять  перед
лицом воздействия того мира. Никто из нас, за исключением Сильвио Мануэля,
не следовал рекомендациям нагваля.
     - Что это за занавес другого мира? - спросил я дона Хуана.
     - То, что Хенаро сказал: это занавес, - ответил дон  Хуан.  -  но  ты
упустил предмет разговора. Ты всегда таков. Мы говорим о предписании  орла
относительно пола. Команда орла состоит в том, что половая энергия  должна
использоваться  для  создания  жизни.  Через  половую  энергию  орел  дает
сознание,  так  что,  когда  чувствующие  существа  вовлечены  в   половое
сношение, эманации внутри их коконов делают все возможное, чтобы  снабдить
сознанием новое чувствующее существо, которое они создают.
     Он сказал, что в  процессе  полового  акта  эманации,  заключенные  в
коконах обоих родителей, претерпевают сильное возбуждение, кульминационной
точкой которого является соединение, слияние двух кусков  света  сознания,
по одному от каждого партнера, которые отделяются от их  коконов.  Половое
сношение всегда поставщик сознания, хотя то, что поставляется, может и  не
консолидироваться, - продолжал он.  -  эманации  внутри  кокона  не  знают
сношения ради забавы.
     Хенаро  наклонился  ко  мне  через  стол  и  сказал  тихим   голосом,
подкрепляя сказанное кивком головы:
     - Нагваль говорит тебе правду, - сказал он,  подмигивая.  -  эманации
действительно не знают этого.
     Дон Хуан старался не засмеяться и добавил,  что  безумно  со  стороны
человека действовать безотносительно к тайне существования и полагать, что
такой тонкий акт, поставляющий жизнь и  сознание,  это  просто  физическое
стремление, которым можно крутить, как угодно.
     Хенаро начал делать непристойные половые движения, работая тазом взад
и вперед. Дон Хуан кивнул и сказал, что это как раз то,  что  он  имеет  в
виду. Хенаро поблагодарил его за признание своего существенного  вклада  в
объяснение сознания.
     Оба они захохотали,  как  идиоты,  говоря,  что  если  я  понял,  как
серьезен был их благодетель, когда говорил о сознании, то я буду  смеяться
вместе с ними.
     Я честно спросил дона Хуана, что все это может значить  для  среднего
человека в повседневной жизни.
     - Ты имеешь в виду то, что там делает Хенаро? -  спросил  он  меня  с
нарочитой серьезностью.
     Их веселость всегда была захватывающей. Потребовалось много  времени,
чтобы они успокоились. Их  уровень  энергии  был  таким  большим,  что  по
сравнению с ними я казался старым и немощным.
     - Я действительно не знаю, - ответил мне, наконец, дон Хуан.  -  Все,
что я знаю, это то, что это значит для воинов. Они знают, что единственная
реальная  энергия,  которой  мы  располагаем,  -  это   половая   энергия,
поставляющая  жизнь.  Это  знание  делает  их  постоянно  сознающими  свою
ответственность.
     Если воины хотят иметь энергию для видения, они должны стать скупцами
по отношению к своей половой энергии. Это тот урок, который нагваль Хулиан
преподал нам. Он толкнул  нас  в  неведомое  и  все  мы  почти  умерли,  а
поскольку каждый  из  нас  хотел  видеть,  мы,  конечно,  воздержались  от
растраты своего света сознания.
     Я и раньше слышал его изложение этого убеждения. Каждый раз, когда он
делал это, я вступал в пререкания.  Я  всегда  чувствовал  себя  обязанным
протестовать и приводить возражения на то, что,  как  я  считал,  является
пуританским отношением к полу. Я опять выдвинул свои возражения.  Оба  они
смеялись до слез.
     - Что же делать  с  естественной  человеческой  чувствительностью?  -
спросил я дона Хуана.
     -  Ничего,  -  ответил  он.  -  ничего  не  случится  с  человеческой
чувствительностью. Дело в невежестве и безответственности по  отношению  к
нашей магической природе. Ошибкой является безрассудно тратить силу  пола,
поставляющую жизнь, и не рожать при этом детей,  но  так  же  ошибочно  не
знать, что, рожая детей, ты глушишь свет сознания.
     - Откуда видящие  знают,  что  иметь  детей  -  значит  глушить  свет
сознания? - спросил я.
     - Они  видят,  что  при  рождении  ребенка  свет  сознания  родителей
уменьшается, а ребенка возрастает. В некоторых сверхчувствительных хрупких
родителях свет  сознания  почти  гаснет.  По  мере  того,  как  у  ребенка
возрастает сознание,  в  световом  коконе  родителей  развивается  большое
темное пятно, как раз на  том  месте,  где  свет  был  изъят.  Обычно  это
посередине кокона. Иногда эти пятна  можно  видеть  наложенными  прямо  на
тело.
     Я спросил его, можно ли что-нибудь сделать, чтобы  дать  людям  более
уравновешенное понимание света сознания.
     - Ничего, - сказал он. - по крайней  мере,  нет  ничего  такого,  что
могут здесь сделать видящие. Цель видящих - свобода: быть беспристрастными
наблюдателями, неспособными к суждению, а  иначе  бы  они  взяли  на  себя
обязательство создания более справедливого цикла. Никто  сам  по  себе  не
может сделать этого. Новый цикл, если он  придет,  должен  придти  сам  по
себе.



                             5. ПЕРВОЕ ВНИМАНИЕ

     На другой день мы позавтракали на рассвете, и дон Хуан заставил  меня
изменить уровень сознания.
     - Давай пойдем сегодня к оригинальной установке, -  сказал  дон  Хуан
дону Хенаро.
     - С превеликим удовольствием, - ответил дон Хенаро важно. Он взглянул
на меня и добавил затем тихим голосом, как  если  бы  не  хотел,  чтобы  я
подслушал его: "следует ли его... Нет, это будет, возможно, слишком..."
     В мгновение ока мой страх и подозрительность возросли  неимоверно.  Я
вспотел и  запыхтел.  Дон  Хуан  подошел  ко  мне  и  с  выражением  почти
неконтролируемого смеха заверил меня, что Хенаро просто забавляется на мой
счет и что мы собираемся пойти на место, где первоначальные  видящие  жили
тысячи лет назад.
     Пока дон Хуан говорил мне это, я взглянул на дона Хенаро. Он медленно
качал головой из стороны в сторону. Это было  почти  незаметное  движение,
как если бы он хотел сказать мне, что дон Хуан не говорит правды. Я  вошел
в состояние нервного срыва, почти истерики. Это прекратилось только тогда,
когда Хенаро разразился смехом.
     Я  удивился  тому,  как  легко  мои  эмоциональные  состояния   могут
возрастать до такой неконтролируемой высоты и спадать в ничто.
     Мы - дон Хуан, Хенаро и я - вышли из дома дона Хенаро  рано  утром  и
прошли недалеко в окружающие покатые холмы. Мы  остановились  там  и  сели
наверху громадной  плоской  скалы  на  покатом  склоне  кукурузного  поля,
которое, казалось, было недавно убрано.
     - Вот это первоначальная установка, -  сказал  мне  дон  Хуан.  -  мы
вернемся сюда еще пару раз в процессе своего объяснения.
     - Очень странные вещи случаются  здесь  ночью,  -  сказал  Хенаро.  -
нагваль Хулиан в действительности поймал здесь олли. Или,  лучше  сказать,
олли...
     Дон Хуан сделал незаметный  жест  бровью,  и  Хенаро  остановился  на
полуслове. Он улыбнулся мне.
     - Еще слишком рано для страшных историй, - сказал Хенаро. -  подождем
до сумерек.
     Он встал и начал  крадучись  ходить  вокруг  скалы  на  цыпочках,  со
спиной, выгнутой дугой.
     - Что он сказал о вашем благодетеле, поймавшем здесь олли? -  спросил
я дона Хуана.
     Он не сразу ответил. Он наслаждался, наблюдая за проделками Хенаро.
     - Он говорил об  одном  сложном  использовании  сознания,  -  наконец
ответил он мне, все еще глядя на Хенаро.
     Хенаро завершил круг вокруг скалы, вернулся и  сел  вблизи  меня.  Он
тяжело дышал, почти запыхался, выбившись из дыхания.
     Дон Хуан казался очарованным тем, что  делал  Хенаро.  У  меня  опять
возникло  ощущение,  что  они  забавляются  на  мой  счет,  что  оба   они
договорились о чем-то, о чем я ничего не знаю.
     Неожиданно дон Хуан начал свои объяснения. Его голос потряс меня.  Он
сказал, что после тяжелого труда видящие пришли  к  выводу,  что  сознание
взрослых  людей,  окрепшее  в  процессе  роста,  больше  нельзя   называть
сознанием, поскольку оно изменилось в нечто гораздо  более  интенсивное  и
сложное, и это видящие называли вниманием.
     - Как сумели видящие узнать, что человеческое сознание развивается  и
что оно растет? - спросил я.
     Он ответил, что во время роста человеческих существ  полоса  эманаций
внутри их коконов становится  очень  яркой,  и  по  мере  того,  как  люди
накапливают опыт, она начинает светиться.  В  некоторые  моменты  свечение
этой полосы  эманаций  возрастает  настолько,  что  начинает  сливаться  с
внешними   эманациями.   Видящие,   свидетели   усиления   такого    рода,
предположили, что сознание - это сырье,  а  внимание  -  конечный  продукт
созревания.
     - Как видящие описывают внимание? - спросил я.
     - Они говорят, что внимание -  это  управление  и  усиление  сознания
посредством процесса жизни, - ответил он.
     Он отметил,  что  опасность  определений  в  том,  что  они  упрощают
процессы, чтобы сделать их понятными. Например, в данном случае, определяя
внимание, мы рискуем перевести магическое, чудесное достижение  во  что-то
обыденное. Внимание - это единственное величайшее человеческое достижение.
Оно развивается из глубокого животного сознания, пока не покроет всю гамму
человеческого выбора. Видящие совершенствуют его еще дальше, пока  оно  не
охватит весь диапазон человеческих возможностей.
     Я захотел узнать, придается ли особое значение терминам "человеческий
выбор" и "человеческие возможности".
     Дон Хуан ответил, что человеческий выбор -  это  все,  что  мы  можем
избрать  как  личности.  Выбор  имеет  отношение  в  нашему  повседневному
диапазону и в силу этого он ограничен по числу и  кругозору.  Человеческие
возможности относятся к неведомому. Они относятся не к тому, что мы  можем
избрать, а к  тому,  чего  мы  можем  достичь.  Он  сказал,  что  примером
человеческого выбора будет наша склонность верить, что человеческое тело -
это вещь  среди  вещей,  а  примером  человеческих  возможностей  является
достижение видящими способности воспринимать человека в виде яйцеобразного
светящегося существа. Телом-вещью ты соприкасаешься с известным, а  телом,
как  светящимся  яйцом  -   с   неведомым.   Следовательно,   человеческие
возможности почти неисчерпаемы.
     - Видящие говорят, что существует три типа внимания, - продолжал  дон
Хуан. - когда они говорят так, они относят это только к  людям,  а  не  ко
всем чувствующим существам. Но это не просто типы внимания,  это,  скорее,
три уровня достижений: первое, второе и третье внимание. Каждое из  них  -
независимая область, полная в себе (завершенная в себе).
     Он объяснил, что первое внимание в человеке - это животное  сознание,
которое было развито в процессе опыта в сложную, запутанную и  чрезвычайно
хрупкую способность, занятую повседневным миром во всех  его  бесчисленных
аспектах. Другими словами, все,  о  чем  человек  может  думать,  является
частью первого внимания.
     - Первое внимание - это все, что мы собой представляем,  как  обычные
люди, - продолжал он. - благодаря такому абсолютному праву в  нашей  жизни
первое  внимание  является  наиболее  ценной  гранью  среднего   человека.
Возможно, это его единственная грань.
     Взяв в расчет эту истинную ценность,  новые  видящие  начали  строгое
исследование первого внимания с помощью видения. Их находки вылились в  их
взгляды и взгляды всех их последователей, хотя большинство из  них  совсем
не поняли, что видели те видящие.
     Он особенно предупредил меня, что выводы этого строгого  исследования
новых видящих имеют очень мало общего с рассудком или рациональностью, так
как для того, чтобы изучить и объяснить первое внимание, нужно его видеть.
Только видящие могут сделать это. Однако исследовать то, что видящие видят
в  первом  внимании,  совершенно  необходимо.  Оно  предоставляет  первому
вниманию единственную возможность, которую то имело когда-либо -  осознать
собственную работу.
     - В смысле того, что  видят  видящие,  первое  внимание  -  это  свет
сознания, развитый в сверхсветимость, - продолжал он. - однако  этот  свет
фиксирован, так сказать,  на  поверхности  кокона.  Этот  свет  охватывает
известное.
     С  другой  стороны,  второе  внимание   -   это   более   сложное   и
специализированное состояние света сознания. Оно имеет дело  с  неведомым.
Оно  приходит,   когда   включаются   неиспользованные   эманации   внутри
человеческого кокона.
     Причина, по которой  я  назвал  второе  внимание  "специализированным
состоянием", состоит в том, что для использования этих необычных  эманаций
мы  нуждаемся  в  новой  искусной  тактике,  которая  требует  совершенной
дисциплины и сосредоточенности.
     Он сказал, что говорил мне раньше, когда обучал искусству сновидения,
что сосредоточение, необходимое для того, чтобы осознать,  что  ты  видишь
сон - это предшественник второго  внимания.  Это  сосредоточение  является
видом сознания, которое относится не к той же категории, к какой относится
сознание, необходимое для деятельности  в  повседневном  мире.  Он  сказал
также, что второе внимание называется "левосторонним сознанием" и что  это
обширнейшее поле, какое только можно вообразить  -  фактически,  настолько
обширное, что почти безграничное.
     - Я не хотел бы заблудиться в нем ни за что на свете, - продолжал он.
- это настолько сложное и странное болото, что трезвые  видящие  входят  в
него при строжайших ограничениях. Большую трудность представляет  то,  что
вхождение во  второе  внимание  предельно  просто,  а  его  соблазн  почти
непреодолим.
     Он сказал, что древние видящие, будучи экспертами сознания, применили
свои способности к исследованию собственного света  сознания  и  заставили
его расширяться до  невообразимых  пределов.  Фактически,  они  стремились
озарить все эманации внутри кокона,  по  одной  полосе  одновременно.  Они
преуспели в этом, но, как ни странно, достижение озаренности только  одной
полосы одновременно  стало  инструментом  их  увязания  в  болоте  второго
внимания.
     - Новые видящие исправили эту ошибку, - продолжал он. -  и  позволили
мастерству управления сознанием развиться до своего  естественного  конца,
который  состоит  в  том,  чтобы  расширить  свет  сознания   за   границы
светящегося кокона одним единственным усилием. Третье внимание достигается
тогда, когда свет  сознания  обращается  во  внутренний  огонь  -  сияние,
зажигающее не одну только полосу, а все эманации орла внутри человеческого
кокона.
     Дон Хуан выразил свой благоговейный ужас перед  сознательным  усилием
новых видящих  в  стремлении  достичь  третьего  внимания  еще  при  жизни
сознательной личности.
     Он сказал, что не  считает  полезным  обсуждать  отдельные  случаи  с
людьми  и  другими  чувствующими  существами,  входившими  в  неведомое  и
непостижимое бессознательно - он назвал это даром орла.  Он  уверил  меня,
что для новых видящих вхождение в третье внимание - это также дар,  но  он
имеет другое значение: он похож на награду за достижения.
     Он добавил, что в момент смерти все люди  входят  в  непостижимое,  и
некоторые из них даже достигают третьего внимания, но, в общем, только  на
краткий миг и то лишь для того, чтобы очистить пищу орла.
     - Высшим достижением человека будет, - сказал  он.  -  достичь  этого
уровня  внимания  при  сохранении  силы  жизни,  не  став   развоплощенным
сознанием, движущимся,  как  мотылек  света,  к  клюву  орла,  чтобы  быть
поглощенным.
     Слушая объяснения дона Хуана, я опять полностью потерял из  виду  все
окружающее. Хенаро, по-видимому, встал и ушел, так как его нигде  не  было
видно. Странно было то, что я обнаружил себя припавшим к скале,  при  этом
дон Хуан сидел рядом на корточках и мягко придавливал  меня  за  плечи.  Я
прислонился к скале и закрыл глаза. С запада дул мягкий бриз.
     - Не засыпай, - сказал дон Хуан. - ты ни за что не  должен  спать  на
этой скале.
     Я сел. На меня пристально смотрел дон Хуан.
     - Просто расслабься, - продолжал  он.  -  пусть  затихнет  внутренний
диалог.
     Я сосредоточился полностью, чтобы понять то, что  он  говорит,  когда
вдруг  почувствовал  толчок  страха.  Сначала  я  не  знал,   отчего   это
происходит, и подумал, что это еще один приступ  недоверия,  однако  затем
меня как громом поразило: я понял, что уже вечереет. То, что я  принял  за
часовую беседу, поглотило весь день.
     Я вскочил, совершенно осознав  это  несоответствие,  хотя  и  не  мог
понять,  что  же  случилось.  Мною  овладело  странное  ощущение,  которое
заставило мое тело обратиться в бегство.
     Дон Хуан прыгнул ко мне и силой удержал. Мы упали на мягкую почву,  и
он держал меня мертвой хваткой. Раньше я и понятия не имел, что  он  такой
сильный.
     Мое тело ужасно тряслось, руки ходили ходуном при каждой схватке. Это
было  похоже  на  эпилептический  припадок,  однако  какая-то  часть  меня
оставалась отрешенной настолько, что могла  наблюдать  за  тем,  как  тело
тряслось, извивалось и вздрагивало.
     Наконец, эти спазмы прекратились, и дон Хуан отпустил меня. Он тяжело
дышал. Он предложил  опять  залезть  на  скалу  и  посидеть  там,  пока  я
оправлюсь.
     Я не мог не обратиться к нему с моим настоятельным вопросом,  что  же
случилось со мной. Он ответил, что по мере того, как он говорил, я перешел
некоторый предел и  вошел  очень  глубоко  в  левую  часть.  Он  и  Хенаро
следовали за мной. А затем, так  же  неожиданно,  как  вошел,  я  выскочил
обратно.
     - Я схватил тебя как раз вовремя, - сказал он. - иначе ты вышел бы  в
свое обычное состояние.
     Я совершенно запутался.  Он  объяснил,  что  мы  все  трое  играли  с
сознанием, а я, должно быть, испугался и убежал от них.
     - Хенаро - мастер управления  сознанием,  -  продолжал  дон  Хуан.  -
Сильвио Мануэль -  мастер  управления  волей.  Оба  они  были  безжалостно
вытолкнуты в неведомое. Мой благодетель сделал им то, что ему  сделал  его
благодетель. Хенаро и  Сильвио  Мануэль  в  некоторых  отношениях  подобны
древним видящим: они знают, что они могут сделать, но не заботятся о  том,
как они это делают. Сегодня Хенаро  воспользовался  возможностью  сдвинуть
твой свет сознания, и все мы оказались в странных границах неведомого.
     Я стал умолять его сказать мне, что же случилось в неведомом.
     - Ты вспомнишь это сам, - сказал некий голос вблизи моего уха. Я  был
настолько убежден, что это голос видения, что это меня совсем не испугало.
Я даже не повиновался импульсу желания обернуться.
     - Я - голос видения, и я говорю тебе, что ты - балда, - опять  сказал
голос и зацокал.
     Я обернулся: за мной сидел Хенаро. Я был  так  поражен,  что  смеялся
даже несколько более истерично, чем они.
     - Темнеет, - сказал Хенаро. - и как я обещал тебе  сегодня  утром,  у
нас будет здесь бал.
     Но дон  Хуан  вмешался  и  сказал,  что  надо  подождать  еще  денек,
поскольку я такой пугливый, что могу умереть от страха.
     - Ну нет, он в порядке, - сказал Хенаро, похлопывая меня по плечу.
     - Ты лучше спроси его самого, - сказал дон  Хуан  Хенаро.  -  он  сам
скажет тебе, какой он пугливый.
     - Ты действительно такой пугливый? - спросил меня Хенаро насмешливо.
     Я не ответил им, и от этого они  покатились  со  смеху.  Хенаро  даже
катался по земле.
     - Он попался, - сказал Хенаро дон  Хуану,  показывая  на  меня  после
того, как дон Хуан спрыгнул и помог ему подняться. - он никогда не скажет,
какой он пугливый - он для этого слишком важный, однако  у  него  трясутся
колени от страха того, что может случиться, поскольку  он  не  признается,
что он пугливый.
     Наблюдая, как они смеются, я решил, что только индейцы могут смеяться
так радостно, однако также  убедил  себя  в  злобности  этого  смеха:  они
издеваются над неиндейцами.
     Дон Хуан сразу понял мои чувства:
     - Не позволяй чувству собственной важности вставать на дыбы, - сказал
он. - в тебе нет ничего особенного ни по каким стандартам. Ни в ком из нас
- индейцах и неиндейцах. Нагваль  Хулиан  и  его  благодетель  годами,  не
упуская случая, смеялись над нами.
     Хенаро проворно взобрался обратно на скалу и подошел ко мне.
     - Если бы я был тобой и почувствовал себя так холодно оскорбленным, я
бы заплакал. Плачь, плачь - хорошо поплачешь и все пройдет!
     К своему изумлению я тихо  заплакал.  Затем  я  так  разозлился,  что
зарычал от гнева. Только после этого я почувствовал себя лучше.  Дон  Хуан
нежно похлопал меня по спине. Он сказал, что странно то,  что  гнев  может
быть таким отрезвляющим, а иногда страх, иногда юмор.  Моя  насильственная
природа заставляет меня отзываться только на гнев.
     Он добавил, что  неожиданный  сдвиг  света  сознания  ослабляет  нас,
поэтому  они  стремились  укрепить  меня,  поддержать.  Очевидно,   Хенаро
преуспел: ему удалось разозлить меня.
     Уже смеркалось. Неожиданно Хенаро указал  на  мотылька,  висевшего  в
воздухе на уровне глаз. В сумерках он казался большой молью, облетающей то
место, где мы сидели.
     - Будь очень мягок со своей природной склонностью к преувеличениям,
     - Сказал мне дон Хуан. - не напрягайся. Позволь Хенаро  просто  вести
себя. Не отрывай глаз от пятна.
     Мерцающее пятно определенно было мотыльком. Я мог ясно различить  все
его части. Я следил за его витиеватым прерывистым полетом,  пока  не  смог
видеть каждую пылинку на его крыльях.
     Что-то вывело меня из состояния полного поглощения. Я почувствовал за
собой шквал беззвучного шума, если можно так выразиться.  Я  повернулся  и
встретился глазами с целым рядом людей на другой  стороне  скалы,  которая
была немного выше той, где мы сидели. Я предположил,  что  местные  жители
заподозрили нас в чем-то, видя,  как  мы  целый  день  шатаемся  здесь,  и
забрались сюда, чтобы наказать нас. Я мгновенно понял их намерения.
     Дон  Хуан  и  Хенаро  соскользнули  со  скалы  и  велели  мне  спешно
спускаться. Мы сразу пошли не оборачиваясь, чтобы посмотреть,  не  следуют
ли те люди за нами. Дон Хуан и Хенаро отказывались говорить, пока мы шли к
дому Хенаро. Дон Хуан даже велел мне помолчать,  приложив  строгим  жестом
палец к губам. Хенаро не вошел в дом, а стал его обходить, пока  дон  Хуан
затаскивал меня внутрь.
     - Кто были эти люди,  дон  Хуан?  -  спросил  я  его,  когда  мы  оба
очутились в безопасном доме, и он зажег фонарь.
     - Это не люди, - ответил он.
     - Продолжай, дон Хуан, не интригуй меня, - сказал я. - это были люди,
я видел их собственными глазами, - возразил я.
     - Конечно, ты видел их собственными глазами, - возразил он. - но  это
ни о чем не говорит. Твои глаза ввели тебя в заблуждение. Это не  люди,  и
они последовали за тобой. Хенаро должен был отогнать их от тебя.
     - Кто же это, если не люди?
     - О, это тайна, - сказал он.  -  это  тайна  сознания,  и  ее  нельзя
разрешить рассудочно, просто говоря о ней. Можно  быть  только  свидетелем
тайны.
     - Тогда позволь мне стать ее свидетелем, - сказал я.
     - Но ты уже был - дважды за день,  -  ответил  он.  -  ты  теперь  не
помнишь. Но ты будешь им опять, когда воспламенишь вновь эманации, которые
светились, когда ты был свидетелем тайны сознания, о которой я говорил.  А
пока давай вернемся к нашим объяснениям сознания.
     Он опять повторил, что осознание начинается от постоянного  давления,
которое эманации в великом оказывают на те, что пойманы внутри кокона. Это
давление приводит к первому  акту  сознания:  оно  останавливает  движение
пойманных эманаций, которые стремятся разбить кокон, стремятся умереть.
     - Для видящего истина в том,  что  все  живые  существа  стремятся  к
смерти, - продолжал он. - что останавливает смерть, так это сознание.
     Дон Хуан сказал, что новые видящие были глубоко обеспокоены тем,  что
сознание противостоит смерти, в то же время вводя ее, будучи пищей орла. А
поскольку они не смогли объяснить этого, так как нет рассудочного  пути  к
пониманию существования, видящие осознали, что  их  знание  составлено  из
противоречивых построений.
     - Почему же они развили систему противоречий? - спросил я.
     - Ничего они не развили, - ответил он. - они нашли безусловные истины
через  свое  видение.  Эти  истины  были  составлены,   якобы,   в   явном
противоречии - и все..
     Например, видящие  должны  быть  методичными,  рациональными  людьми,
образцами трезвости, и в то же время им надо  оттолкнуться  от  всех  этих
качеств, чтобы стать совершенно свободными и открытыми  тайнам  и  чудесам
существования.
     Его пример запутал меня, но не до конца: я все же понял, что он имеет
в виду. Он сам поддерживал мою рассудочность, но только  для  того,  чтобы
раздавить ее и потребовать полного ее отсутствия.  Я  сказал  ему,  как  я
понял его аргументы.
     - Только чувство величайшей трезвости может соединить противоречия, -
сказал он.
     -  Мог  бы  ты  сказать,  дон  Хуан,  что  искусство  является  таким
соединяющим мостом?
     -  Мост  между  противоречиями  ты  можешь   называть   как   угодно:
искусством, привязанностью, трезвостью, любовью или даже добротой.
     Дон Хуан продолжил свои  объяснения  и  сказал,  что  новые  видящие,
исследуя первое внимание, осознали,  что  все  органические  существа,  за
исключением человека, успокаивают свои взволнованные и пойманные  эманации
таким образом, что те  выстраиваются  так,  чтобы  встретиться  со  своими
внешними партнерами. Люди не делают этого. Вместо этого их первое внимание
перечисляет (каталогизирует) эманации орла внутри кокона.
     - Что это за перечисление, дон Хуан? - спросил я.
     - Люди замечают эманации, которые есть у них внутри кокона, - ответил
он. - ни одно другое  существо  не  делает  этого.  В  тот  момент,  когда
давление эманаций в великом фиксирует внутренние эманации, первое внимание
начинает следить за собой. Оно замечает все о себе, или, по крайней  мере,
стремится к этому, каким бы  странным  путем  это  ни  шло.  Этот  процесс
видящие и называют перечислением.
     Я не хочу сказать, что люди сами избирают этот процесс  или  что  они
могут отказаться от него. Перечислить эманации
     - Это команда орла, однако  то,  что  открыто  волевому  усилию,  это
способ повиновения этой команде.
     Он сказал, что, хотя сам не любит называть  эманации  командами,  это
все  же  то,  чем  они  являются  -  командами,  которым  никто  не  может
противиться. И все же путь выхода из повиновения  командам  -  повиновение
им.
     - В случае с каталогом-перечислением первого  внимания,  -  продолжал
он. - видящие принимают это,  поскольку  не  могут  не  повиноваться,  но,
сделав так, они отбрасывают это: орел не потребовал от нас  почитать  этот
каталог-перечисление - он потребовал только делать это - это все.
     - Как же видят видящие, что люди делают перечисление? - спросил я.
     - Эманации внутри кокона человека не успокаиваются с целью встречи  с
внешними эманациями, - ответил он. - и это очевидно,  когда  увидишь,  что
делают другие  существа.  Успокоившись,  некоторые  из  них  действительно
сливаются с эманациями в великом и движутся с ними. Видящие могут  видеть,
например, как свет эманаций скарабея расширяется до грандиозных размеров.
     Люди же успокаивают свои эманации,  а  потом  размещают  над  ними  -
эманации фокусируются на самих себе.
     Он сказал, что люди доводят команду перечисления  до  ее  логического
предела и пренебрегают всем остальным. А  если  они  глубоко  вовлечены  в
перечисление, могут  случиться  две  вещи:  они  могут  либо  игнорировать
импульсы эманаций в великом, либо использовать их весьма своеобразно.
     Конечным результатом игнорирования этих импульсов,  после  выполнения
перечисления, будет рассудок, а результат использования  каждого  импульса
специализированным образом известен как самопоглощение (нарциссизм).
     Человеческий рассудок предстает перед видящим как необычно однородное
слабое свечение, которое редко отвечает на постоянное давление эманаций  в
великом. Это свечение делает яйцеобразную форму тверже, но более хрупкой.
     Дон Хуан заметил, что разум у человеческого вида должен был бы быть в
изобилии, однако в действительности  он  очень  редок.  Большинство  людей
обращено к самопоглощению.
     Он заверил меня, что  сознание  всех  живых  существ  имеет  какую-то
степень самосознания, нужную для взаимодействия, однако ни одно из них, за
исключением  первого  внимания   человека,   не   обладает   такой   мерой
самопоглощения.  Вопреки  рассудку,  игнорирующему  эманации  в   великом,
самопоглощенные лица используют каждый импульс и превращают  его  в  силу,
возбуждающую пойманные в их коконе эманации.
     Наблюдая все это, видящие пришли к практическим выводам. Они увидели,
что люди рассудка должны  были  бы  жить  дольше,  поскольку,  пренебрегая
импульсами эманаций в великом, они  успокаивают  естественное  возбуждение
внутри кокона. Самопоглощенные, с другой стороны, использующие эманации  в
великом для создания большего возбуждения, укорачивают свою жизнь.
     - Что видят видящие, когда смотрят  на  самопоглощенные  человеческие
существа? - спросил я.
     - Они видят их как перемежающиеся вспышки белого света,  за  которыми
следуют длинные паузы темноты, - ответил он.
     Дон Хуан остановился. У меня не было больше вопросов или, возможно, я
слишком  устал,  чтобы  спрашивать.  Вдруг  громкий  звук  заставил   меня
подскочить. Передняя дверь отворилась, и  вошел  задыхающийся  Хенаро.  Он
повалился на матрац, весь в поту.
     - Я объяснял ему первое внимание, - сказал ему дон Хуан.
     - Первое внимание работает только с известным, - сказал Хенаро. - оно
не даст и ломаного гроша за неведомое.
     - Это  не  совсем  так,  -  возразил  дон  Хуан.  -  первое  внимание
замечательно справляется с неведомым: оно его блокирует, оно отрицает  его
так яростно, что в  конце  концов  неведомое  перестает  существовать  для
первого внимания.
     - Перечисление делает нас неуязвимыми, вот почему перечисление  вошло
в существование прежде всего.
     - О чем вы говорите? - спросил я дона Хуана.
     Он не ответил. Он взглянул на Хенаро, как бы в ожидании ответа.
     - Если я открою дверь, - сказал Хенаро. - будет  ли  первое  внимание
способно справиться с тем, что войдет?
     - Твое и мое нет, а его да, - сказал дон Хуан, указывая  на  меня.  -
давай попробуем.
     - Даже если он в состоянии повышенного сознания? - спросил дон Хенаро
дона Хуана.
     - Да, это безразлично, - ответил дон Хуан.
     Хенаро встал, подошел  к  передней  двери  и  толкнул  ее,  мгновенно
отскочив. Порыв холодного ветра ворвался в комнату. Дон  Хуан  подошел  ко
мне и так же сделал Хенаро. Оба они смотрели на меня с любопытством.
     Я хотел закрыть дверь - холод был неприятен, но когда  я  двинулся  к
двери, дон Хуан и Хенаро бросились передо мной, заслоняя меня.
     - Заметил ты что-нибудь в комнате? - спросил меня Хенаро.
     - Нет, не заметил, - ответил я, и  это  действительно  было  так.  За
исключением холодного ветра, льющегося через открытую дверь,  нечего  было
замечать.
     - Странные существа вошли, когда я  открыл  дверь,  -  сказал  он.  -
неужели ты ничего не заметил?
     В его голосе было что-то, что сказало мне, что  на  этот  раз  он  не
шутит.
     Все втроем - они были у меня по бокам - мы вышли из  дома.  Дон  Хуан
взял керосиновый фонарь, а Хенаро запер переднюю дверь. Мы влезли в машину
через дверцу для пассажиров,  причем  вначале  они  протолкнули  меня.  Мы
уехали в дом дона Хуана в соседнем городе.



                        6. НЕОРГАНИЧЕСКИЕ СУЩЕСТВА

     На следующий день я много раз просил дона  Хуана  объяснить  мне  наш
поспешный отъезд из дома Хенаро. Он отказывался  даже  упоминать  об  этом
инциденте. Хенаро в этом отношении тоже был бесполезен: каждый раз,  когда
я его спрашивал, он подмигивал мне и скалился, как дурак.
     Во второй половине дня дон Хуан вышел на задний дворик  своего  дома,
где я разговаривал с его учениками. Словно по команде, все молодые ученики
сразу же вышли.
     Дон Хуан взял меня за руку, и мы начали ходить по коридору. Он ничего
не говорил. Некоторое время мы ходили так, как если бы гуляли по  площади.
Наконец, дон Хуан остановился и повернулся ко  мне.  Он  прошелся  по  мне
взглядом, словно осматривая все мое тело. Я знал, что это он видит меня. Я
почувствовал странную усталость, лень, которой не было, пока его глаза  не
стали меня обшаривать. Неожиданно он заговорил.
     - Причина, по которой Хенаро и я не хотели  останавливаться  на  том,
что произошло прошлой ночью, - сказал он. - была в том, что ты  был  очень
напуган, пока был в неведомом. Хенаро толкнул тебя, и с тобой началось.
     - Что началось, дон Хуан?
     - Вещи, которые пока трудно, если  вообще  возможно,  объяснить  тебе
сейчас. До сих пор у тебя все еще  нет  достаточного  запаса  энергии  для
входа в неведомое с тем, чтобы это  имело  для  тебя  смысл.  Когда  новые
видящие распределяли порядок  истин  сознания,  они  увидели,  что  первое
внимание потребляет весь  свет  сознания,  который  есть  у  людей,  и  не
остается ни капли свободной энергии. Теперь это твоя проблема. Тогда новые
видящие предложили, чтобы воины, поскольку они должны входить в неведомое,
запасали энергию. Но где взять энергию, если вся она захвачена? Пусть  они
получат ее, сказали новые видящие, путем искоренения ненужных привычек.
     Он прекратил разговор и попросил задавать вопросы. Я спросил его, что
искоренение ненужных привычек дает свету сознания.  Он  ответил,  что  это
отрывает сознание от самоотражения и дает ему  свободу  фокусироваться  на
чем-либо еще.
     Неведомое  всегда  присутствует,  -  сказал  он.  -  однако  оно  вне
возможностей  восприятия  нашего  обыденного  сознания.  Неведомое  -  это
поверхностная часть у обычного человека. И оно  поверхностно  потому,  что
средний человек не имеет достаточно свободной энергии, чтобы схватить его.
     После всего времени, которое ты провел на пути  воина,  у  тебя  есть
достаточно энергии,  чтобы  схватить  неведомое,  но  недостаточно,  чтобы
понять его или хотя бы помнить.
     Он объяснил, что на месте плоской  скалы  я  очень  глубоко  вошел  в
неведомое, но я потакал своей склонности к преувеличениям и устрашился,  а
это худшее, что можно сделать. И я со всех ног выскочил из левой  стороны,
захватив, к несчастью, с собой целый легион странных вещей.
     Я сказал дону Хуану, что он не попал в точку, что он должен собраться
и сказать мне точно, что он подразумевает  под  "целым  легионом  странных
вещей". Он взял меня за руку и мы продолжили наше хождение.
     - При объяснении сознания, - сказал он. - я предположительно поместил
все или почти все на свое место. Давай поговорим  еще  немного  о  древних
видящих. Я говорил тебе, что Хенаро очень похож на них.
     Затем он ввел  меня  в  большую  комнату.  Мы  сели,  он  начал  свои
разъяснения.
     - Новые видящие были просто устрашены теми знаниями, которые накопили
древние в течение многих, многих лет, - сказал дон Хуан. -  новые  видящие
знали, что эти знания ведут лишь к полному уничтожению, но все же они были
зачарованы ими, особенно ритуалами.
     - Как новые видящие узнали о тех ритуалах? - спросил я.
     - Они были наследниками древних  толтеков,  -  ответил  он.  -  новые
видящие узнали о них по мере продвижения.  Они  вряд  ли  использовали  их
когда-нибудь, однако ритуалы остались, как часть их знания.
     - Что это за ритуалы, дон Хуан?
     - Это все очень темные  формулы,  заклинания,  длительные  процедуры,
которые  предназначались  для  управления  очень  таинственной  силой.  По
крайней мере, она была  таинственной  для  древних  толтеков,  которые  ее
маскировали и делали более устрашающей, чем она является на самом деле.
     - Что же это за таинственная сила? - спросил я.
     - Это сила, которая присутствует  повсюду  во  всем  существующем,  -
ответил он. - древние видящие никогда не пытались раскрыть истину об  этой
силе, которая заставляла их  создавать  эти  тайные  ритуалы.  Они  просто
приняли ее, как нечто священное. Однако новые  видящие  взглянули  на  нее
поближе и назвали ее волей - волей эманаций орла, или намерением.
     Далее дон Хуан объяснил, что древние толтеки  разделили  свои  тайные
знания на пять частей, по две категории в каждой: земля и темные  области,
огонь и воды,  верхний  и  нижний,  громкий  и  безмолвный,  движущийся  и
неподвижный. Он пояснил, что при этом могла  накопиться  тысяча  различных
приемов, которые все более и более усложнялись со временем.
     - Тайные знания о земле, - продолжал он. - относились ко  всему,  что
стоит на земле. Были особые наборы движений, слов, мазей и  ядов,  которые
применялись к людям, животным, насекомым, деревьям,  маленьким  растениям,
камням, почве.
     Эти ритуалы превратили древних видящих  в  устрашающие  существа,  их
тайные знания о земле использовались либо для заботы, либо для  разрушения
всего, что стоит на земле.
     Двойником земли было то, что  они  знали,  как  темные  области.  Эти
ритуалы  были  еще  более  опасными:  они  имели  дело  с  существами  без
органической жизни - с  живыми  существами,  присутствующими  на  земле  и
населяющими ее совместно со всеми органическими существами.
     Несомненно, что одной из наиболее  ценных  находок  древних  видящих,
особенно для них самих, было открытие, что органическая  жизнь  -  это  не
единственная форма жизни, присутствующая на земле.
     Я не совсем понял  то,  что  он  сказал,  и  мне  пришлось  подождать
дальнейших объяснений.
     - Органические существа  -  это  не  единственные  существа,  имеющие
жизнь, - сказал он и опять помедлил, как бы давая мне время на обдумывание
его утверждения.
     Я пустился в долгую аргументацию  относительно  определений  жизни  и
того, что значит быть живым. Я говорил о  размножении,  обмене  веществ  и
росте  -  о  тех  процессах,   которые   отличают   живые   организмы   от
неодушевленных предметов.
     - Все это относится к органике, - сказал он. -  но  это  только  одна
возможность. Ты должен выводить все, что хочешь сказать, только  из  одной
категории.
     - Но как же еще может быть, дон Хуан? - спросил я.
     - Для видящих быть живым - значит сознавать,  -  ответил  он.  -  для
обычного человека сознавать - значит  быть  каким-то  организмом.  В  этом
вопросе видящие отличаются: для  них  сознавать  означает,  что  эманации,
вызывающие сознание, заключены во вместилище.
     Органические живые существа имеют  кокон,  заключающий  эманации,  но
есть и другие существа, чьи вместилища для видящего не имеют формы кокона.
И все же они имеют  в  себе  эманации  сознания  и  характеристики  жизни,
отличные от воспроизведения и обмена веществ.
     - Какие же это, дон Хуан?
     - Такие, как эмоциональная зависимость, печаль, радость, гнев, и  так
далее, и тому подобное. Да, я забыл лучшее из всего - любовь! Род любви, о
котором человек не может даже и помыслить!
     - Ты это серьезно, дон Хуан? - спросил я горячо.
     - Совершенно серьезно, - ответил он с  каменным  выражением  лица,  а
затем разразился смехом. -  если  мы  возьмем  за  основу  то,  что  видят
видящие, то жизнь, в самом деле, нечто необычайное.
     - Если те существа живые, почему же они не  дадут  о  себе  знать?  -
спросил я.
     - Они все время это делают, и не только видящим, но и обычным  людям.
Но дело в том, что  вся  наличная  энергия  поглощена  внешним  вниманием.
Перечисления, которыми занимаются люди, не только всю ее  забирают,  но  и
огрубляют оболочку кокона до того,  что  делают  ее  негибкой.  При  таких
обстоятельствах нет возможного взаимодействия.
     Он напомнил мне о тех бесчисленных случаях в процессе моего  обучения
с ним, когда я был сам свидетелем неорганических существ. Я возразил,  что
"объяснил" почти все эти случаи. Я даже сформулировал  гипотезу,  что  это
учение с помощью  галлюциногенных  растений  пытается  выудить  у  ученика
согласие на первобытную интерпретацию мира. Я сказал ему, что формально  я
не   назвал   это   "первобытной   интерпретацией   мира",   а    применил
антропологическое  выражение  "взгляд  на   мир,   свойственный   обществу
охотников и собирателей".
     Дон Хуан смеялся почти до изнеможения.
     - Я даже не могу сказать, в  каком  состоянии  ты  лучше  -  в  своем
нормальном или в состоянии повышенного сознания, - сказал он.  -  в  своем
обычном  состоянии   ты   лишен   подозрительности,   однако   утомительно
рассудочен. Я  думаю,  что  ты  мне  нравишься  больше,  когда  находишься
поглубже в левой части, несмотря на то, что ты ужасно пугаешься всего, как
вчера.
     И, прежде чем я успел сказать что-нибудь, он заявил, что был зрителем
того, что древние видящие делали по  сравнению  с  новыми  видящими,  и  в
качестве контраргумента хочет выступить с этим, чтобы дать мне более ясное
понятие о странностях,  против  которых  я  восстаю.  Затем  он  продолжил
объяснение ритуалов древних видящих.
     Он сказал, что следующая  из  великих  находок  относилась  к  другой
категории тайных знаний: огню и воде. Они открыли, что пламя  имеет  очень
странные особенности: оно может переносить человека телесно, так же как  и
вода.
     Дон Хуан назвал это блестящим открытием. Я отметил, что есть основные
законы физики, которые доказывают, что это невозможно.  Он  попросил  меня
подождать, пока он объяснит все, а  затем  уже  делать  любые  выводы.  Он
заметил, что  мне  следует  контролировать  свою  излишнюю  рассудочность,
поскольку она постоянно влияет на мое состояние повышенного сознания.  Это
не тот случай, когда нужно обязательно реагировать на внешнее  влияние,  а
тот, когда можно попасться в собственные сети.
     Он продолжил и объяснил, что древние толтеки, хотя и  были  видящими,
не понимали того, что видят. Они просто пользовались своими  приемами,  не
заботясь о том, чтобы связать их в более широкой перспективе. В случае  из
категорий огня и воды, они разделили огонь на  жар  и  пламя,  а  воду  на
влажность и текучесть. Они  соотносили  жар  и  влажность  и  называли  их
меньшими качествами. Пламя и текучесть они  считали  высшими,  магическими
качествами, и использовали их как средства телесного перенесения в область
неорганической жизни.  Древние  видящие  увязали  в  болоте  между  своими
знаниями о такого рода неорганической жизни и  своими  методами  работы  с
огнем и водой.
     Дон Хуан заверил меня, что новые видящие  согласились,  что  открытие
неорганических живых существ действительно необычайно, но не в том смысле,
в котором  думали  об  этом  древние  видящие.  Так,  их  положение  из-за
однозначной  связи  с  другого  рода  жизнью  дало   им   ложное   чувство
неуязвимости, которое и определило их судьбу.
     Я хотел, чтобы он объяснил древние методы  работы  с  огнем  и  водой
более подробно. На это он сказал, что  знания  древних  видящих  настолько
сложны, насколько бесполезны, и он только делает обзор их.
     Затем он кратко описал методики для верхнего и нижнего. Верхнее имеет
дело с тайными знаниями о ветре, дожде,  грозе,  облаках,  громе,  дневном
свете и солнце.  Знание  о  нижнем  относится  к  туману,  воде  подземных
источников, болотам, ударам молний, землетрясениям, ночи, лунному свету  и
луне.
     Громкость  и  безмолвие   были   категориями   тайных   знаний,   где
манипулировали звуком и безмолвием,  а  с  подвижным  и  неподвижным  были
связаны приемы работы с движением и неподвижностью.
     Я спросил его, может ли он дать мне хоть  один  пример  описанных  им
методик. Он ответил, что в  течение  многих  лет  дал  мне  десятки  таких
примеров. Но я настаивал на том, что разумно объяснил все то, что  он  мне
демонстрировал.
     Он не ответил. Казалось, что он  либо  рассердился  на  меня  за  эти
вопросы, либо серьезно  искал  такой  пример.  Через  некоторое  время  он
улыбнулся и сказал, что нашел подходящий пример.
     - Методика, которую я имею в виду, должна быть приведена в действие в
мелком потоке, - сказал он. - такой есть вблизи дома Хенаро.
     - Что я должен буду сделать?
     - Ты должен иметь зеркало средних размеров.
     Я удивился такому требованию. Я сказал, что древние толтеки не  знали
зеркал.
     - Они не знали, - согласился он, улыбаясь.  -  это  добавление  к  их
ритуалу моего благодетеля. Все, в чем древние нуждались -  это  отражающая
поверхность.
     Он  пояснил,  что  методика  заключается  в  том,   чтобы   погрузить
отражающую поверхность в воду мелкого  потока.  Такой  поверхностью  может
быть любой плоский  предмет,  обладающий  какой-то  способностью  отражать
изображение.
     - Я хотел бы, - сказал он. - чтобы ты сделал прочную оправу из  листа
металла для зеркала средних размеров. Она должна  быть  водонепроницаемой,
поэтому запечатай ее варом. Ты должен сделать ее сам, своими руками. Когда
ты сделаешь ее, привези, и мы продолжим.
     - И что же случится, дон Хуан?
     - Не опасайся. Ты  же  сам  просил  меня  дать  тебе  пример  древней
практики толтеков. То же самое  я  потребовал  от  своего  благодетеля.  Я
думаю, что в определенный момент каждый  требует  этого.  Мой  благодетель
говорил, что он сделал то же самое. И его благодетель, нагваль Элиас,  дал
ему пример. В свою очередь мой благодетель дал этот же  пример  мне,  а  я
собираюсь дать его тебе.
     В то время, когда мой благодетель дал мне этот пример, я не знал, как
он сделал это. Теперь я знаю. Однажды ты тоже будешь знать,  как  работает
эта методика, и поймешь все, что лежит за всем этим.
     Я подумал, что дон Хуан хочет, чтобы я вернулся домой в Лос-Анжелес и
сделал там оправу для зеркала. Я сказал, что  для  меня  будет  невозможно
вспомнить задание, если я не останусь в состоянии повышенного сознания.
     - В этом замечании не учтены две вещи, - сказал он. -  во-первых,  ты
не можешь оставаться в состоянии повышенного сознания, так как  не  можешь
действовать, если я, или Хенаро,  или  кто-нибудь  еще  из  воинов  партии
нагваля не будет за тобой присматривать каждую минуту,  как  это  делаю  я
теперь. И, во-вторых, мексика - это не лунная поверхность. Здесь тоже есть
хозяйственные магазины. Мы можем поехать в Оаксаку и купить все, что  тебе
нужно.
     На следующий день мы поехали в этот город, и я купил все  необходимые
детали для сборки рамы.  Я  собрал  ее  сам,  в  слесарной  мастерской  за
ничтожную плату. Дон Хуан  велел  мне  положить  все  в  багажник  машины,
взглянув при этом лишь мельком на то, что я сделал.
     Мы выехали к дому Хенаро только к вечеру и прибыли туда рано утром. Я
поискал Хенаро. Его нигде не было, дом казался покинутым.
     - Зачем Хенаро содержит этот дом? - спросил я дона Хуана. -  ведь  он
живет с тобой, не так ли?
     Дон Хуан не ответил. Он как-то  странно  взглянул  на  меня  и  пошел
зажигать керосиновую лампу. Я остался один в комнате в полной  темноте.  Я
чувствовал большую усталость,  которую  приписывал  долгому  утомительному
вождению с подъемом в горы. Мне захотелось  прилечь.  В  темноте  не  было
видно, где Хенаро положил матрацы, и я натолкнулся на целую их кипу. Тогда
я  вдруг  понял,  зачем  Хенаро  содержит  этот  дом:   он   заботится   о
мужчинах-учениках - Паблито, Несторе и Бениньо, которые живут здесь, когда
находятся в состоянии обычного сознания.
     Я почувствовал себя весело - усталость как  рукой  сняло.  Вошел  дон
Хуан с лампой. Я сказал ему о своем  открытии,  но  он  ответил,  что  это
неважно и что я не буду помнить этого слишком долго.
     Он попросил  показать  ему  зеркало.  Он,  казалось,  был  доволен  и
заметил, что хотя оно и легкое, но прочное. Он отметил, что я  использовал
металлические винты для крепления алюминиевой рамы к металлическому листу,
которым я воспользовался, как подложной для зеркала  длиной  18  дюймов  и
шириной 14.
     - Я для своего зеркала сделал деревянную оправу, - сказал он.  -  эта
выглядит гораздо лучше. Моя оправа была слишком громоздкой и в то же время
хрупкой.
     - Позволь мне объяснить, что мы собираемся  делать,  -  продолжал  он
после осмотра зеркала. - или, лучше сказать, что мы попытаемся сделать. Мы
вдвоем собираемся поместить это зеркало на поверхность ручья вблизи  дома.
Он достаточно широкий и довольно мелкий, что нам подходит.
     Смысл в том, чтобы позволить текучести воды оказать на нас давление и
унести нас.
     И до того, как  я  успел  что-либо  сделать  или  задать  вопрос,  он
напомнил мне, что в прошлом я исследовал воду подобного потока и  совершил
необычайные подвиги восприятия. Он напомнил мне последствия приема  внутрь
галлюциногенных  растений,  которые  я  переживал  многократно,  пока  был
погружен в ирригационную канаву позади его дома в северной мексике.
     - Оставь свои вопросы до тех пор, пока я  не  объясню  тебе  то,  что
видящие знают относительно сознания, - сказал он. Тогда  ты  поймешь  все,
что мы делаем, в другом свете, а теперь давай попробуем нашу методику.
     Мы вышли  к  близлежащему  ручью,  и  он  выбрал  место  с  плоскими,
выступающими на поверхность камнями. Он сказал, что  здесь  вода  довольно
мелкая, и это подходит для наших целей.
     -  Что,  по-твоему,  должно  произойти?  -  спросил   я   в   наплыве
захватывающих опасений.
     - Я не знаю. Все, что я знаю, это то, что мы  хотим  попробовать.  Мы
должны держать зеркало очень осторожно и очень крепко.  Мы  мягко  опустим
его на поверхность воды, а затем  позволим  погрузиться.  После  этого  мы
будем придерживать его на дне. Я проверил: здесь достаточно ила, чтобы  мы
могли погрузить наши пальцы под зеркало, чтобы прочно его удерживать.
     Он предложил мне сесть на корточки на плоский  камень,  торчащий  над
поверхностью в середине слабого потока, и заставил держать зеркало  обеими
руками почти что за углы одной  из  сторон.  Сам  он  присел  на  корточки
напротив и взял зеркало так же, как я. Мы позволили зеркалу погрузиться  и
затем держали, опустив руки в воду почти по локоть.
     Он приказал мне освободиться  от  мыслей  и  внимательно  глядеть  на
поверхность зеркала. Он все время повторял, что трюк в том,  чтобы  совсем
не  думать.  Я  пытливо  всматривался  в  зеркало.  Слабое  течение  мягко
волновало  отражения  наших  лиц.  После  нескольких   минут   постоянного
вглядывания в зеркало мне показалось, что постепенно изображения наших лиц
стали гораздо яснее, а зеркало выросло в  размерах,  по  крайней  мере  до
одного ярда. Течение как бы прекратилось, и  зеркало  выглядело  так,  как
если бы было  положено  на  поверхность  воды.  Еще  более  странной  была
четкость наших изображений: казалось,  что  мое  лицо  увеличилось  не  по
размеру, а по фокусу, так что можно было видеть поры на коже лба.
     Дон Хуан тихо прошептал мне не останавливать взгляда на моих или  его
глазах, а позволить ему блуждать по кругу, не  фокусируясь  на  какой-либо
части наших отражений.
     -  Смотри  пристально,  не  останавливая  взгляда!  -   повторял   он
приказание громким шепотом.
     Я делал то,  что  он  требовал,  не  переставая  думать  о  кажущемся
противоречии указания. В этот момент что-то во мне поймалось на зеркале, и
противоречие действительно обрело  смысл:  "можно,  оказывается,  смотреть
пристально, не останавливая взгляда", - подумал я, и в тот  момент,  когда
мысль сформулировалась, рядом с моей головой и головой дон Хуан  появилась
еще одна. Она была видна в нижней части зеркала справа от меня.
     Все мое тело тряслось. Дон Хуан шепотом советовал мне  успокоиться  и
не показывать ни страха, ни удивления. Он опять скомандовал  мне  смотреть
внимательно, не останавливая взгляда на  новом  пришельце.  Я  должен  был
делать неимоверное усилие, чтобы не задохнуться от страха  и  не  упустить
зеркало. Тело мое тряслось с головы до  пят.  Дон  Хуан  опять  прошептал,
требуя держать себя в руках. Он постоянно подталкивал меня локтем.
     Постепенно я взял под контроль свой страх. Я смотрел на третью голову
и  постепенно  понял,  что  это  не  человеческая  голова  и   не   голова
какого-нибудь животного. Фактически это вовсе не  была  голова:  это  была
форма без всякой внутренней  подвижности.  Когда  возникла  эта  мысль,  я
мгновенно понял, что не я ее мыслю. Это осознание тоже не было мыслью. Для
меня возник момент ужасной тревоги,  а  затем  мне  стало  известно  нечто
непостижимое: эти мысли были голосом в моем ухе!
     - Я вижу! - закричал я по-английски, но звука не было слышно.
     - Да, ты видишь, - ответил голос в мое ухо по-испански.
     Я почувствовал, что охвачен силой,  превышающей  меня  самого.  Я  не
чувствовал боли или хотя бы тревоги. Я ничего не чувствовал.  Я  знал  без
тени сомнения, поскольку этот  голос  так  говорил  мне,  что  я  не  могу
разорвать хватку этой силы актом воли или усилия. Я знал,  что  умираю.  Я
автоматически поднял глаза, чтобы взглянуть на дона Хуана, и в тот момент,
когда глаза наши встретились, та сила оставила меня. Я был  свободен.  Дон
Хуан улыбнулся мне так, как если бы знал, через что я прошел.
     Я осознал, что стою. Дон Хуан держал зеркало за край, чтобы позволить
стечь воде.
     Домой возвращались в безмолвии.
     - Древние толтеки были просто загипнотизированы своими  находками,  -
сказал дон Хуан.
     - Могу понять, почему, - сказал я.
     - И я тоже, - ответил он.
     Сила, которая тогда охватила меня,  была  такой  могущественной,  что
лишила меня дара речи, даже мышления, на несколько часов.  Она  заморозила
меня полным безмолвием, и я оттаивал по кусочкам.
     -  Без  всякого  сознательного  вмешательства  с  нашей  стороны,   -
продолжал дон Хуан, - для нас эта древняя методика распалась на две части:
первой было как раз достаточно для того, чтобы ознакомить тебя с тем,  что
происходит. Во второй мы попытаемся  осуществить  то,  к  чему  стремились
древние видящие.
     - Что в действительности произошло там, дон Хуан? - спросил я.
     - Есть две версии. Сначала я дам тебе  версию  древних  видящих.  Они
думали, что отражающая поверхность сияющего предмета, погруженного в воду,
увеличивает власть воды, поэтому обычно они пристально смотрели на  водные
тела, а отражающая поверхность была  помощью  в  ускорении  процесса.  Они
полагали,  что  наши  глаза  являются  ключами  для  входа  в   неведомое.
Пристально глядя в воду, они позволяли глазам отворить путь.
     Дон Хуан заметил, что древние видящие отмечали,  что  влажность  воды
только увлажняет или смачивает, а ее текучесть движет. Она  бежит,  думали
они, в поисках других уровней внизу. Они верили,  что  вода  дана  нам  не
только для жизни, но и как звено связи - дорога к другим нижним уровням.
     - Много ли этих уровней внизу? - спросил я.
     - Древние насчитывали семь, - ответил он.
     - Знаешь ли ты их сам, дон Хуан?
     - Я видящий нового цикла и, следовательно, у меня другие  взгляды,  -
ответил он. - я просто показываю  тебе,  что  делали  древние  видящие,  и
рассказываю, во что они верили.
     Он заверил меня, что только то, что у него другие взгляды, не  делает
негодными методики древних видящих: их интерпретация была ошибочной, но их
истины имели для них практическое значение. В случае методик, связанных  с
водой, они были  убеждены,  что  по-человечески  можно  быть  перенесенным
текучестью воды в любое место между этим нашим  уровнем  и  другими  семью
нижними или же быть перенесенным в сущности в любое место на  этом  уровне
вдоль реки в обоих направлениях. Соответственно они  использовали  текучую
воду для переноса на этом нашем уровне, а воду глубоких озер  или  водяных
провалов для переноса в глубины.
     То, к чему они стремились  с  помощью  показанной  мной  методики,  -
продолжал он. - было  двойственным.  С  одной  стороны,  они  использовали
текучесть воды, чтобы перенестись на первый нижний уровень. С другой - для
встречи лицом к лицу с живыми существами этого первого уровня. Головоподо-
бная  форма  в  зеркале  была  одним  из  этих  существ,  которое  подошло
посмотреть на нас.
     - Так они действительно существуют! - воскликнул я.
     - Да, они, конечно, существуют, - ответил он.
     Он сказал, что древние видящие потерпели урон  из-за  своей  странной
привязанности к их ритуалам, но то, что они нашли, остается  в  силе.  Они
нашли, что самый надежный путь для встречи с одним из этих  существ  лежит
через тело воды. Размеры этого тела не так важны: океан  или  пруд  служат
одинаково хорошо. Он выбрал небольшой ручей потому, что  ему  не  хотелось
промокнуть. Те же результаты мы могли получить в озере или в большой реке.
     - Существа другой жизни подходят, чтобы узнать, что происходит, когда
люди зовут, - продолжал он. - эта толтекская методика  -  как  стук  в  их
дверь. Древние видящие говорили, что сияющая  поверхность  на  дне  служит
приманкой и окном, так что люди и те существа встречаются у этого окна.
     - Это ли случилось там со мной? - спросил я.
     - Древние видящие сказали бы,  что  ты  был  движим  властью  воды  и
властью первого уровня плюс магнетическое влияние существа в окне.
     - А я слышал голос, говоривший мне в ухо, что я умираю, - сказал я.
     - Голос был прав. Ты умирал, и ты бы умер, если бы меня там не  было.
В этом опасность применения методик толтеков: они чрезвычайно  эффективны,
но большей частью и смертельны.
     Я сказал ему, что стыжусь признаться в том, что я в ужасе. Видеть эту
форму в зеркале  и  иметь  ощущение  обволакивающей  силы  было  для  меня
слишком.
     - Я не хочу расстраивать тебя, - сказал он. - но с тобой  еще  ничего
не случилось. Если то, что случилось со мной, считать образцом  того,  что
должно произойти с тобой, то тебе  лучше  приготовиться  к  шоку  в  своей
жизни. Лучше наложить в штаны сегодня, чем умереть завтра.
     Мой страх был настолько ужасающим, что я не мог  выговорить  вопроса,
пришедшего мне на ум. Пришлось долго стоять, делая глотательные  движения.
Дон Хуан хохотал до тех пор, пока не начал кашлять. Его лицо  побагровело.
Хотя я опять обрел дар речи, каждый из моих вопросов вызывал у него  новый
приступ кашляющего смеха.
     - Ты не представляешь, насколько все это мне  смешно,  -  сказал  он,
наконец. - я смеюсь не над тобой, а просто над ситуацией. Мой  благодетель
заставил меня пройти через это же, и, глядя на тебя, я не  мог  не  видеть
себя.
     Я сказал ему, что у  меня  расстроился  живот.  Он  сказал,  что  это
прекрасно, что естественно быть напуганным и что подавлять страх  ошибочно
и бессмысленно. Древние видящие попались из-за  подавления  своего  ужаса,
когда они должны были быть напуганными до безумия. Поскольку они не хотели
оставить свои стремления или отказаться от своих утешительных  построений,
они стали управлять своим страхом.
     - Что еще мы собираемся делать с зеркалом? - спросил я.
     - Это зеркало будет использовано для твоей встречи лицом к лицу с тем
существом, на которое ты только взглянул позавчера.
     - Что случается при встрече лицом к лицу?
     - Что случается? Одна форма жизни  -  человеческая  -  встречается  с
другой формой жизни. Древние видящие говорили, что  в  данном  случае  это
существо с первого уровня текучести воды.
     Он объяснил, что древние видящие допускали, что те семь уровней  ниже
нашего -  это  уровни  текучести  воды.  Для  них  подземные  ключи  имели
несказанное значение, поскольку они думали, что в  этом  случае  текучесть
воды обращена и идет из глубин к поверхности. Они считали  это  средством,
при помощи которого существа с других уровней, существа других форм  жизни
подходят к нашему уровню, чтобы посмотреть на нас, понаблюдать за нами.
     - В этом отношении те древние видящие не ошибались, - продолжал он.
     - Они  попали  прямо  в  яблочко:  сущности,  которых  новые  видящие
называют олли, действительно появляются у водных провалов.
     - Было ли существо в зеркале олли? - спросил я.
     -  Конечно.  Но  не  такое,  какое   можно   использовать.   Традиция
олли-союзников,  с   которой   я   познакомил   тебя   в   прошлом,   идет
непосредственно   от   древних    видящих.    Они    восхищались    своими
союзниками-олли, однако ничто из того, что они делали, не имело  значения,
когда пришли настоящие враги - их собратья-люди.
     - Поскольку эти существа - союзники, они должны быть очень  опасными,
- сказал я.
     - Так же опасны, как и мы, люди, - не больше, не меньше.
     - Могут ли они убить нас?
     - Непосредственно нет, но они могут запугать нас до смерти. Они могут
пересечь границу сами или просто же подойти к окну. Как ты  можешь  понять
теперь, древние толтеки тоже не останавливались  лишь  перед  окнами:  они
нашли странные пути прохода через них.
     Вторая стадия применения методики проходила весьма похоже на  первую,
за тем исключением, что она потребовала от меня,  наверное,  вдвое  больше
времени для расслабления и остановки внутренней суматохи.
     Когда это произошло, то отражение  лица  дона  Хуана  и  моего  стали
мгновенно ясными. Я переходил  от  его  отражения  к  моему,  возможно,  в
течение часа. Я ожидал  появления  олли  в  любой  момент,  но  ничего  не
происходило. Шея болела, спина онемела, ноги затекли.  Я  хотел  стать  на
колени на камне, чтобы уменьшить боль в пояснице, но дон  Хуан  прошептал,
что в тот момент, когда олли покажет свою форму, мое неудобство исчезнет.
     Он был абсолютно прав, шок от того, что  я  стал  свидетелем  круглой
формы на краю зеркала, рассеял все мои неудобства.
     - Что мы делаем сейчас? - прошептал я.
     - Расслабься и не фокусируй взгляда ни на чем, ни на одно  мгновение,
-  ответил  он.  -  следи  за  всем,  что  появляется  в  зеркале.  Смотри
внимательно, не останавливая взгляда.
     Я повиновался.  Я  скользил  взглядом  по  всему  в  пределах  оправы
зеркала. В моих ушах стояло странное жужжание. Дон Хуан прошептал, чтобы я
сделал глазами круговое движение по часовой стрелке, если почувствую,  что
меня охватывает необычная  сила,  однако  ни  при  каких  обстоятельствах,
подчеркнул он, я не должен поднимать головы, чтобы взглянуть на него.
     Через мгновение я заметил, что зеркало отражает  больше,  чем  только
наши лица и круглую форму. Его поверхность потемнела.  Появились  пятнышки
интенсивного фиолетового свечения. Они росли. Кроме них, были здесь  также
пятна предельной черноты. Затем это обратилось во что-то, подобное плоской
картине облачного неба лунной ночью.  Внезапно  вся  поверхность  вошла  в
фокус, как в кино. Новое зрелище было трехмерным,  захватывающим  зрелищем
глубины.
     Я  знал,  что  для  меня  совершенно  невозможно  побороть  ужасающую
притягательность этого видения.  Я  начал  втягиваться  внутрь.  Дон  Хуан
усиленно зашептал, чтобы я повращал глазами, спасая  жизнь.  Это  движение
сразу принесло облегчение. Я смог различить  наши  отражения  и  отражение
олли. Затем олли исчез и  появился  на  другом  конце  зеркала.  Дон  Хуан
скомандовал мне держать зеркало изо  всех  сил.  Он  потребовал,  чтобы  я
держался спокойно и не делал никаких внезапных движений.
     - Что будет? - прошептал я.
     - Олли попытается выйти, - ответил он.
     Как только он сказал это, я почувствовал сильную тягу: что-то  трясло
мои руки. Тянуло  снизу  зеркала.  Это  была  какая-то  всасывающая  сила,
которая действовала равномерно на всю оправу.
     - Держи зеркало крепко, но не сломай его,  -  приказал  дон  Хуан.  -
борись с засасыванием, не позволяй олли погрузить зеркало слишком глубоко.
     Сила, тянущая нас вниз, была громадной. Я чувствовал, что мои  пальцы
сейчас сломаются или будут разбиты о камни на дне. В один из моментов  дон
Хуан и я потеряли равновесие и сошли с плоских камней в  воду.  Вода  была
довольно мелкой, однако всплески силы олли вокруг рамы зеркала были такими
пугающими, как если бы мы были в большой реке. Вода у ног  завихрилась  от
мути, но изображения в зеркале остались незамутненными.
     - Берегись! - закричал дон Хуан. - вот он выходит!
     Тяга превратилась в толчок снизу. Что-то карабкалось на край зеркала:
не на внешний край, за который мы держали, а  изнутри  зеркала.  Это  было
так, как если бы зеркальная поверхность действительно была окном и  что-то
или кто-то влезал через него.
     Дон Хуан и я отчаянно боролись, либо прижимая  зеркало  книзу,  когда
его поднимало, либо толкая его вверх, когда его тянуло вниз.
     В таком наклоненном  положении  мы  медленно  отходили  по  ручью  от
первоначального  места.  Вода  становилась  глубже,  а  дно  было  покрыто
скользкими камнями.
     - Давай вынем зеркало из воды и  потрясем  его,  -  сказал  дон  Хуан
резким голосом.
     Громкие всплески сопровождали это действие. Казалось, что мы  поймали
голыми руками громадную рыбину и она яростно трепыхалась.
     Мне пришло в голову, что зеркало, в сущности,  это  люк,  и  странная
форма пыталась выкарабкаться через него. Она  навалилась  на  край  "люка"
могучим весом и была достаточно большой,  чтобы  закрыть  изображения  лиц
дона Хуана и моего - их больше нельзя было видеть. Я мог различить  только
массу, пытающуюся протиснуться вверх.
     Зеркало не было уже больше на дне, и  мои  пальцы  не  прижимались  к
камням. Зеркало было на  средней  глубине,  удерживаемое  противоположными
силами тяги олли и нашей. Дон Хуан сказал, что собирается  подсунуть  свои
руки под зеркало, а я должен очень  быстро  перехватить  их,  чтобы  иметь
лучший рычаг для подъема зеркала на предплечьях. Когда он наклонил  его  в
свою сторону, я быстро попытался поймать его  руки,  однако  под  зеркалом
ничего не было. Я колебался  секунду,  достаточно  долгую,  чтобы  зеркало
уплыло из моих рук.
     - Хватай его! Хватай! - закричал дон Хуан.
     Я схватил зеркало, когда оно уже было на грани падения  на  камни.  Я
поднял его из воды,  но  недостаточно  быстро  -  вода  казалась  клейкой.
Вытаскивая  зеркало,  я  вытащил  также   часть   тяжелой   резиноподобной
субстанции, которая просто вырвала зеркало из моих рук и нырнула обратно в
воду. Дон Хуан, проявляя необычайное проворство, схватил зеркало и  поднял
его за ребро безо всякого труда.
     Никогда в жизни не было у меня такого приступа меланхолии.  Это  была
тоска, на имевшая ясного основания: у меня она ассоциировалась  с  памятью
глубин, которые я видел в зеркале. Это была смесь чистого томления по  тем
глубинам и абсолютного страха перед их холодным одиночеством.
     Дон Хуан заметил, что в жизни  воина  очень  естественно  чувствовать
печаль безо всякой видимой причины. Видящие говорят, что светящееся  яйцо,
как  поле  энергии,  ощущает  свое  конечное  назначение,  когда   границы
известного разбиты. Простого взгляда на вечность  вне  кокона  достаточно,
чтобы прервать уют, созданный перечислением. Возникающая  от  этого  тоска
может быть столь интенсивной, что приводит почти к смерти.
     Он сказал, что  наилучший  способ  отделаться  от  меланхолии  -  это
пошутить над ней. Он сказал насмешливо, что мое первое внимание делает все
для восстановления порядка, который был нарушен моим контактом с  олли.  А
поскольку невозможно восстановить  его  рассудочно,  мое  первое  внимание
делает это, фокусируясь на печали.
     Я сказал ему, что, несмотря  на  это,  тоска  остается  реальной.  Ни
потакание ей, ни осмеивание ее не  являются  частью  чувства  одиночества,
которое возникает у меня при воспоминании о тех глубинах.
     - Наконец-то что-то дошло и до тебя, - сказал он. - нет ничего  более
одинокого,  чем  вечность,  и  ничего  более  ужасного,  чем  быть  просто
человеческим существом. Это еще  одно  противоречие:  как  может  человек,
сохраняя ограничения своей человечности, все же весело  и  целеустремленно
входить в абсолютное одиночество вечности? Когда ты разрешишь эту загадку,
ты будешь готов к окончательному путешествию.
     Я  знал  теперь  совершенно  определенно  причину  своей  тоски:  это
знакомое мне возвращающееся чувство, которое я  всегда  забываю,  пока  не
осознаю опять то  же  самое  -  беспомощность  человеческого  перед  лицом
грандиозности этой вещи в себе, отражение которой я увидел в зеркале.
     - Человеческие существа действительно ничто, дон Хуан, - сказал я.
     - Я точно знаю, о чем ты думаешь, - сказал он. - конечно,  мы  ничто,
но  именно  это  и  составляет  предельный  вызов:  мы,  ничтожные,  можем
действительно противостоять одиночеству вечности.
     Неожиданно он изменил тему разговора, оставив меня с открытым ртом  и
незаданным следующим вопросом. Он начал обсуждать нашу схватку с олли.  Он
сказал, что, прежде всего, борьба с олли не была шуткой. Она, конечно,  не
была связана с вопросом жизни и смерти, но и не  была  прогулкой  на  лоно
природы.
     - Я выбрал эту методику, - сказал он. - потому  что  мой  благодетель
показал мне ее. Когда я попросил его дать мне пример древней методики,  он
почти раскололся от внутреннего смеха: моя просьба слишком напоминала  ему
его собственный опыт. Его благодетель, нагваль Элиас, тоже дал ему  резкую
демонстрацию этой же методики.
     Дон Хуан сказал, что, поскольку он сам  сделал  деревянную  раму  для
зеркала, он должен был бы попросить меня сделать так же, но ему захотелось
узнать, что же случится, если рама будет прочнее, чем у  него  или  у  его
благодетеля. Обе эти рамы сломались, и каждый раз олли выходил наружу.
     Он объяснил, что  во  время  его  собственной  схватки  с  олли  олли
растерзал раму на части, а он и его благодетель остались  стоять  с  двумя
кусками дерева, в то время как зеркало утонуло и олли вышел из него.
     Его благодетель знал, чего ожидать дальше. При  отражении  в  зеркале
олли не так страшен, поскольку видишь лишь форму, какого-то рода массу, но
когда  олли  выходят,  они,  кроме  того,  что  оказываются  действительно
устрашающими, создают массу забот. Он заметил,  что  если  олли  вышли  со
своего уровня, для них  очень  трудно  вернуться  обратно.  То  же  обычно
случается с людьми: если видящие выходят на  уровень  этих  существ,  есть
шанс никогда больше не увидеть их.
     - Мое зеркало разбилось от силы олли, - сказал он. - так что не  было
больше окна, через которое олли мог бы вернуться, и он последовал за мной.
Он помчался за мной, перекатываясь в себе. Я побежал  на  всех  четырех  с
предельной скоростью, завывая от ужаса. Я бегал по холмам, как  одержимый.
Все время олли сидел у меня на пятках.
     Дон Хуан сказал, что его  благодетель  побежал  за  ним,  но  он  был
слишком стар и не мог  двигаться  так  быстро,  однако  у  него  оказалось
достаточно здравого смысла прокричать дону Хуану, чтобы  тот  вернулся,  и
таким образом принять меры для освобождения  от  олли.  Он  закричал,  что
собирается развести костер и что дон Хуан должен бегать по кругу, пока все
не будет готово. Он отправился для сбора сухих веток, а  дон  Хуан  в  это
время бегал вокруг холма, обезумев от страха.
     Дон Хуан признался, что ему пришло в голову, пока он бегал по  кругу,
что его благодетель в действительности наслаждается всем  случившимся.  Он
знал, что его благодетель был воином, способным прийти в восторг от  любой
жизненной ситуации. Так почему бы и  не  от  этой?  На  мгновение  он  так
разозлился на благодетеля, что олли перестал преследовать его, и дон  Хуан
в  каких-то  непередаваемых  выражениях  обвинил  своего   благодетеля   в
злобности. Его благодетель  ничего  не  ответил,  но,  взглянув  на  олли,
маячившего позади дона Хуана, сделал жест непритворного  ужаса.  Дон  Хуан
забыл о своем гневе и опять начал носиться по кругу.
     - Мой благодетель был просто дьявольский старик, - сказал дон Хуан. -
он научился смеяться внутренне: это не отражалось на его лице, так что  он
мог  притвориться  плачущим  или  гневающимся,  когда  в  действительности
смеялся. В тот день, когда олли гонял меня по кругу, мой благодетель стоял
внутри круга и защищался от моих обвинений.  Я  слышал  только  часть  его
длинной речи, когда пробегал мимо. Итак, пока это продолжалось,  я  слышал
другие части объяснений: что он должен собрать много  дров,  чтобы  костер
был большим, так как олли большой, что маневр, может быть, и не удастся.
     Меня поддерживал только мой безумный страх. Наконец он,  по-видимому,
понял, что я могу упасть мертвым от истощения. Он развел костер и пламенем
оградил меня от олли.
     Дон Хуан стоял у костра всю ночь, худшими моментами которой были  те,
когда его благодетель отлучался поискать еще сухих веток  и  оставлял  его
одного. Он был так напуган, что обещал богу оставить путь  воина  и  стать
фермером.
     - Утром, когда я истощил всю свою энергию, - добавил дон Хуан. - олли
удалось сунуть меня в огонь, и я сильно обжегся.
     - А что стало с олли? - спросил я.
     - Мой благодетель никогда не говорил мне, что стало с ним, -  ответил
он. - но у меня такое чувство, что он все  еще  бродит  бесцельно  вокруг,
пытаясь найти путь возвращения.
     - Ну а что произошло с твоим обетом богу?
     - Мой благодетель сказал,  что  нечего  беспокоиться,  что  это  было
доброе обещание, но что я еще не знаю того, что некому  выслушивать  такое
обещание, так как такого бога нет. Все, что есть, это эманации орла, а  им
не нужны обещания.
     - А что бы случилось, если бы олли поймал тебя?
     - Я мог бы умереть от страха, - ответил он. - если  бы  я  знал,  что
происходит, когда попадешься, я дал бы ему возможность схватить себя. В то
время я был отчаянным человеком. Когда олли схватит тебя, ты либо получишь
разрыв сердца и умрешь, либо будешь бороться с ним. Тогда,  после  момента
особой ярости, энергия олли истощается, так как нет ничего, что олли может
сделать с нами или наоборот - нас разделяет бездна.
     Древние видящие полагали,  что  в  тот  момент,  когда  энергия  олли
иссякает, он отдает свою власть человеку. Господи,  какая  там  власть!  У
древних видящих олли выходили из ушей, а власть их олли не имела  никакого
смысла.
     Дон Хуан объяснил, что в этом вопросе новым  видящим  опять  пришлось
исправлять путаницу. Они нашли  то  единственное,  что  идет  в  расчет  -
безупречность, то есть способ освобождения энергии. Все же  среди  древних
видящих были такие, что были спасены своими олли, но это не имело никакого
отношения  к  власти   олли   -   безупречность   позволила   этим   людям
воспользоваться энергией этих других форм жизни.
     Новые видящие нашли, однако, наиболее важное, связанное с олли -  то,
что делает их полезными или бесполезными для человека.  Бесполезные  олли,
каких несметное количество - это те внутренние эманации,  которые  таковы,
что мы не можем с ними встретиться внутри себя. Они настолько  отличны  от
нас, что совершенно бесполезны. Другие, каких мало, они сродни нам, а  это
означает, что у них есть эманации, подходящие нам.
     - Как же этот род используется человеком? - спросил я.
     - Нам следует применять другое слово вместо слова  "используется",  -
ответил он. - я сказал  бы,  что  в  этом  случае  между  олли  и  видящим
происходит справедливый обмен энергией.
     - Как же этот обмен происходит? - спросил я.
     - Через их встречные эманации, - ответил он. - естественно,  что  эти
эманации относятся  к  левостороннему  сознанию  человека,  к  той  части,
которой средний человек  никогда  не  пользуется.  По  этой  причине  олли
совершенно отделены от  мира  правостороннего  сознания,  или  от  стороны
рассудка.
     Он сказал, что встречные эманации дают обоим общую почву.  Тогда,  по
мере знакомства, устанавливается более  глубокая  связь,  полезная  обоим.
Видящие стремятся воспользоваться эфирными качествами олли: они  сказочные
разведчики и хранители. Олли стремятся к большему полю энергии человека, и
с ее помощью они даже могут материализоваться.
     Он уверил меня,  что  опытные  видящие  играют  с  этими  совместными
эманациями до тех пор, пока не достигнут их  полного  фокусирования.  Этот
обмен происходит во времени. Древние видящие не поняли  этого  процесса  и
развили сложные методики созерцания для спуска в глубины, какие я видел  в
зеркале.
     - У древних видящих были очень усложненные орудия для помощи  им  при
спуске, - продолжал он. - это была веревка особого плетения,  которую  они
привязывали вокруг  талии.  На  ней  было  мягкое  утолщение,  пропитанное
смолой, которое подходило к  самому  пупку,  как  пробка.  У  видящих  был
помощник или несколько, которые держали за веревку, пока те погружались  в
свое созерцание. Естественно, что смотреть  непосредственно  на  отражение
глубины чистого пруда или  озера  -  это  бесконечно  более  переполняющее
зрелище, чем то, что мы выполнили с помощью зеркала.
     - Но действительно ли они спускались телесно? - спросил я.
     - Ты поразился бы, если бы узнал, на что способен  человек,  особенно
управляющий сознанием, - ответил он. - древние видящие были  странными.  В
своих экскурсах в глубины они нашли чудесные вещи. Встреча с олли для  них
была обычной. Теперь-то ты, конечно, понимаешь, что слово "глубины"
     -  Это  только  так  говорится.  Нет  никаких  глубин,  есть   только
управление сознанием, но именно этого так  никогда  и  не  поняли  древние
видящие.
     Я сказал ему, что из того, что он рассказал из своего  опыта  с  олли
плюс мои субъективные впечатления от того, как олли вился в воде, я пришел
к выводу, что олли очень агрессивны.
     - Совсем нет, - ответил он. - и не потому, что  у  них  нет  энергии,
чтобы быть агрессивными, а потому, что  у  них  другой  вид  энергии.  Они
больше похожи на  электрический  ток,  а  органические  существа  ближе  к
тепловым волнам.
     - Но почему же он преследовал тебя так долго? - спросил я.
     - В этом нет тайны, - ответил он. - их  привлекают  эмоции.  Животный
страх - вот что привлекает их больше всего. Он  освобождает  род  энергии,
подходящий для них. Их внутренние эманации сплачиваются животным  страхом,
а поскольку мой страх был безотчетным, олли следовал за  ним,  или,  лучше
сказать, мой страх зацепил олли и не отпускал.
     Он сказал, что никто иной,  как  древние  видящие,  нашли,  что  олли
наслаждаются животным страхом больше, чем еще чем-либо.
     Они доходили даже до крайностей, намеренно поддерживая его для  своих
олли и запугивая человека до смерти. Древние видящие  были  убеждены,  что
олли  имеют  человеческие  чувства,  однако  новые   видящие   видят   это
по-другому.  Они  видят,  что  олли  привлекает   энергия,   освобождаемая
эмоциями: любовь здесь так же эффективна, как ненависть или печаль.
     Дон Хуан добавил, что если бы он чувствовал к олли любовь, олли пошел
бы за ним куда угодно, хотя в этом  случае  преследование  проводилось  бы
несколько в другом настроении. Я спросил его, остановился бы  олли  в  тот
раз, если бы он  контролировал  свой  страх.  Он  сказал,  что  управление
страхом было трюком древних видящих.  Они  могли  управлять  им  до  такой
степени, что могли выделять его. Они захватывали олли собственным страхом,
и распределяя его постепенно, как пищу, держали олли в рабстве.
     - Эти древние видящие были страшными людьми, - продолжал дон Хуан,  -
впрочем, мне не следует  употреблять  прошедшее  время  -  они  страшны  и
сейчас. Они домогаются доминирования, господства над всем и над вся.
     - Даже сегодня, дон Хуан? - спросил  я,  стремясь  получить  от  него
дальнейшие объяснения.
     Он изменил предмет разговора, сказав, что я упустил возможность  быть
напуганным вне всякой меры. Он  сказал,  что  то,  что  я  запечатал  раму
зеркала гудроном, не позволило воде  попасть  за  стекло.  Он  считал  это
решающим фактором того, что олли не удалось разбить зеркало.
     - Очень плохо, - сказал он. - может быть,  тебе  даже  понравился  бы
этот союзник. Между прочим, это был не тот, что приходил за день до  этого
- второй был очень сродни тебе.
     - Нет ли у тебя самого каких-нибудь олли, дон Хуан? - спросил я.
     - Как ты знаешь, у меня есть союзники моего благодетеля, - сказал он.
- я не могу сказать, что у меня по отношению к ним те  же  чувства,  какие
были у моего благодетеля. Он был  тихим,  но  очень  страстным  человеком,
который щедро раздавал все, даже свою энергию, он любил олли. Для него  не
трудно   было   позволить   олли   воспользоваться    его    энергией    и
материализоваться. Среди  них  есть,  в  частности,  олли,  который  может
принимать гротескную человеческую форму.
     Дон Хуан сказал, что, поскольку  он  беспристрастен  по  отношению  к
олли, он никогда не дал мне почувствовать их  настоящего  вкуса,  как  это
делал для него его благодетель, пока он еще поправлялся от раны  в  грудь.
Все это началось с мысли, что его благодетель  -  странный  человек.  Едва
избежав тисков мелочного тирана, дон Хуан  подумал,  что  попал  в  другую
ловушку. Его намерением  было  подождать  несколько  дней,  восстанавливая
силы, и убежать, когда старика не будет дома.
     Но старик, очевидно, прочел его мысли. Однажды он стал шептать ему  в
тоне секрета, что дон Хуан должен скорее поправляться, чтобы они оба могли
скрыться от его поработителя и  мучителя.  Затем,  сотрясаемый  страхом  и
немощью, старик открыл дверь, и чудовищный человек  с  рыбообразным  лицом
вошел  в  комнату,  как  если  бы  он  подслушивал  под  дверью.  Он   был
серозеленый, имел один немигающий глаз и был огромен, как дверь.
     Дон Хуан сказал, что он был так поражен и напуган,  что  сдался:  ему
потребовались годы, чтобы освободиться от проклятия этого страха.



                               7. ТОЧКА СБОРКИ

     После моей схватки с олли дон Хуан прервал на несколько месяцев  свои
объяснения мастерства управления  сознанием.  Однажды  он  возобновил  их.
Странное событие послужило этому началом.
     Дон Хуан был в северной мексике. Время клонилось к вечеру.  Я  только
что прибыл в дом, который он содержал там, и он тотчас же перевел  меня  в
состояние повышенного сознания. Я мгновенно припомнил, что дон Хуан всегда
прибегает к Соноре, как к средству омоложения. Он объяснил,  что  нагваль,
являясь вождем со страшной ответственностью, должен иметь физическую точку
отсчета - место, где имеются  благоприятные  стечения  энергий.  Сонорская
пустыня была для него таким местом.
     Входя в состояние повышенного сознания, я  заметил,  что  кто-то  еще
скрывается в полутьме дома. Я спросил дона Хуана, не Хенаро ли  здесь.  Он
ответил, что он один, а то,  что  я  заметил  -  это  один  из  его  олли,
стерегущий дом.
     Затем дон Хуан сделал странный жест: он изменил свое лицо,  как  если
бы был удивлен или напуган - и мгновенно пугающая форма странного человека
появилась в  двери  комнаты,  где  мы  находились.  Присутствие  странного
человека так напугало меня, что я почувствовал головокружение, и до  того,
как я сумел оправиться от  испуга,  этот  человек  набросился  на  меня  с
холодной жестокостью. Когда он схватил меня за предплечья, я  почувствовал
рывок, подобный разряду электрического тока.
     Я лишился дара речи, охваченный невыразимым ужасом. Дон Хуан улыбался
мне. Я мычал и ворчал, пытаясь позвать на помощь, когда  почувствовал  еще
более сильный удар.
     Этот человек усиливал свой захват, пытаясь повалить  меня  спиной  на
пол. Дон Хуан без поспешности в голосе скомандовал  мне  собраться  и,  не
борясь со своим страхом, катиться вместе с ним: "бойся не  устрашаясь",  -
сказал он, подошел ко мне и, не вмешиваясь в мою борьбу, прошептал, что  я
должен все свое сосредоточение обратить на серединную точку тела.
     В течение многих лет он настаивал, чтобы я  измерил  с  точностью  до
миллиметра свое тело и нашел его среднюю точку, как по  длине,  так  и  по
ширине. Он всегда говорил, что такая точка - истинный центр нашей энергии.
     Как только я  сосредоточил  свое  внимание  на  этой  точке,  человек
отпустил меня. В этот момент я осознал, что то, что  я  считал  человеком,
было чем-то, лишь похожим на человека. В тот момент, когда он потерял свой
человеческий облик, олли стал аморфной  каплей  непрозрачного  света.  Она
удалялась. Я шел за ней, движимый большой силой, которая  заставляла  меня
следовать за этим непрозрачным светом.
     Дон Хуан остановил меня. Он мягко вывел меня в  сени  своего  дома  и
заставил сесть на устойчивый ящик, который служил скамейкой.
     Я был очень расстроен этим переживанием, но еще более меня расстроило
то, что этот парализующий страх исчез так быстро и так бесследно.
     Я рассказал об этом внезапном изменении настроения. Дон Хуан  сказал,
что нет ничего  странного  в  этой  изменчивости  и  что  страх  перестает
существовать, как только свет сознания  перейдет  некоторый  порог  внутри
человеческого кокона.
     Затем он начал объяснения. Он вкратце описал те  истины  относительно
сознания, о которых уже говорилось: нет никакого объективного мира, а есть
вселенная энергетических полей, которые видящие называют эманациями  орла.
Люди  составлены  из  эманаций  орла  и,  в  сущности,  являются   каплями
люминесцирующей  энергии:  каждый  из  нас  окружен  коконом,  заключающим
небольшую долю этих эманаций.
     Он сказал, что  новые  видящие  обратились  к  неисследованным  путям
действия первого внимания, и когда они стремятся объяснить это другим,  то
выделяют порядок истин относительно сознания.  Он  заверил  меня,  что  не
каждый видящий способен  объяснять.  Например,  его  благодетель,  нагваль
Хулиан нимало не заботился  об  объяснениях,  однако  благодетель  нагваля
Хулиана, нагваль Элиас, с которым дону Хуану посчастливилось  встретиться,
заботился об этом.  Из  подробных  и  долгих  объяснений  нагваля  Элиаса,
коротких и редких нагваля Хулиана и своего собственного видения дону Хуану
удалось понять и проверить эти истины.
     Дон Хуан объяснил, что для того, чтобы наше первое внимание  ввело  в
фокус воспринимаемый нами мир, оно  должно  выделить  некоторые  эманации,
выбранные из узкой полосы эманаций, где расположено человеческое сознание.
Отброшенные эманации по-прежнему остаются в пределах  нашей  досягаемости,
однако в спящем состоянии, неизвестные нам всю нашу жизнь.
     Новые  видящие  назвали  выделенные  эманации  "правой   частью"   (в
противоположность современным нейрофизиологам и  психологам,  для  которых
правое полушарие,  а  следовательно,  и  правополушарное  сознание  -  это
носитель неведомого; однако над  правой  стороной  тела  доминирует  левое
полушарие
     - Носитель речевого сознания "нормальным сознанием", "тоналем", "этим
миром",  "известным",  "первым  вниманием".  Средние  люди  называют   это
реальностью, рациональностью, здравым смыслом.
     Выделенные  эманации  составляют  большую  долю  человеческой  полосы
эманаций, однако очень малую часть всего спектра эманаций,  присутствующих
в коконе человека. Эти отброшенные  эманации  внутри  человеческой  полосы
рассматриваются своего рода введением в неведомое, в  то  время  как  само
неведомое состоит из  массы  эманаций,  не  принадлежащих  к  человеческой
полосе и никогда  не  выделявшихся.  Видящие  называют  их  "левосторонним
сознанием", "нагвалем", "другим миром", "неведомым", "вторым вниманием".
     - Этот процесс выделения некоторых эманаций, - продолжал дон Хуан.  -
был  открыт  и  практиковался   древними   видящими.   Они   поняли,   что
нагваль-мужчина и нагваль-женщина благодаря тому, что имеют дополнительную
силу, могут сдвинуть предпочтение с обычных  эманаций  на  соседние.  Этот
сдвиг известен как удар нагваля.
     Дон Хуан сказал, что этот сдвиг  использовался  древними  видящими  в
практических целях: держать в рабстве  своих  учеников.  Этим  ударом  они
вводили своих учеников в  состояние  повышенного,  острейшего  и  наиболее
впечатляемого внимания и, пока те  были  безнадежно  податливыми,  древние
обучали их странным  ритуалам,  которые  превращали  учеников  в  зловещих
людей, совершенно подобных своим учителям.
     Новые видящие  применяют  ту  же  методику,  но  вместо  того,  чтобы
использовать ее для гнусных целей, они пользуются ею,  чтобы  вести  своих
учеников при изучении человеческих возможностей.
     Дон Хуан пояснил, что удар нагваля должен  быть  нанесен  по  нужному
месту, по точке сборки, положение которой слегка меняется  от  личности  к
личности, и что  этот  удар  может  наносить  только  нагваль-видящий.  Он
заверил, что бесполезно иметь силу нагваля и  не  видеть,  так  же  как  и
видеть, но не иметь крепости нагваля. В обоих  случаях  результатом  будет
просто удар. Видящий может бить по нужному месту снова и  снова,  не  имея
крепости, чтобы сдвинуть сознание, а невидящий нагваль не  будет  способен
ударить по нужному месту.
     Он сказал также,  что  древние  видящие  открыли,  что  точка  сборки
находится не в физическом теле, а в светящемся облачке,  в  самом  коконе.
Нагваль находит это место по интенсивности свечения и, скорее, не ударяет,
а толкает его.  Сила  этого  толчка  создает  вмятину  на  коконе,  и  это
ощущается как удар, удар по правой лопатке -  выбивающий  из  легких  весь
воздух.
     - Бывают ли вмятины различных типов? - спросил я.
     - Есть только два типа, - ответил он. - одни вогнутые, другие в  виде
расщелины. Каждый тип вмятины дает свой эффект. Вогнутость - это временная
черта и дает временный сдвиг, а расщелина становится  глубокой  постоянной
чертой кокона и приводит к постоянному сдвигу.
     Он объяснил, что обычно светящийся кокон, отвердевший  под  действием
самоотражения, не поддается удару нагваля, однако  иногда  кокон  человека
оказывается  очень  податливым  и  малейшая  сила  может  создать  на  нем
чашеобразное углубление размером от малой вмятины до трети  всего  кокона.
Он может создать даже расщелину, проходящую по  всей  ширине  яйцеобразной
формы или же по его длине, что делает кокон закрученным в себе.
     Некоторые светящиеся оболочки, получив вмятину, возвращаются к  своей
первоначальной форме мгновенно. Другие  остаются  со  вмятиной  часами,  а
иногда по нескольку дней, но все же возвращаются  к  первоначальной  форме
сами по себе. И еще существуют такие, которые никогда не теряют приобрете-
нную вмятину: вне зависимости от повторных ударов нагваля они  никогда  не
возвращаются к своей яйцеобразной форме.
     Дон Хуан сказал, что вмятина действует  на  первое  внимание,  смещая
свет сознания. Вмятина давит на эманации,  сдвигая  их  внутрь  светящейся
оболочки, и видящие являются свидетелями  того,  как  под  действием  силы
этого давления первое внимание смещает свои предпочтения.  Такая  вмятина,
сдвигая эманации орла внутрь кокона, позволяет свету  сознания  упасть  на
другие эманации из областей, которые обычно недоступны первому вниманию.
     Я спросил его, виден ли свет сознания только на поверхности  оболочки
светящегося кокона. Он ответил мне не сразу,  казалось,  он  погрузился  в
размышления. Минут через десять он ответил на мой вопрос. Он  сказал,  что
обычно свет сознания виден на поверхности кокона всех чувствующих существ,
однако  после  того,  как  человек  разовьет   внимание,   свет   сознания
приобретает глубину. Другими словами, он передается с поверхности кокона к
ряду эманаций внутри него.
     - Древние видящие знали, что делают, когда манипулировали  сознанием,
- продолжал он. - они поняли, что, создавая вмятину  на  коконе  человека,
они могут вынудить свет сознания, поскольку  он  уже  распространяется  на
эманации внутри кокона, перейти на соседние.
     - Ты говоришь так, как будто это физическое тело, - сказал я.  -  как
можно сделать вмятину на чем-то, что является просто свечением?
     - Каким-то необъяснимым образом - делом свечения  является  создавать
вмятину на другом свечении, - ответил он.  -  твой  недостаток  состоит  в
приклеенности к  рассудочному  перечислению.  Рассудок  не  имеет  дела  с
человеком в виде энергии. Рассудок имеет дело с инструментами,  создающими
энергию, но ему никогда не удается уловить то, что мы лучше инструментов
     - Мы организмы, создающие энергию. Мы - капли энергии, поэтому не так
уж сложно понять, что капля энергии может создать вмятину на другой  капле
энергии.
     Он сказал, что свет сознания, созданный вмятиной, правильнее было  бы
назвать временно повышенным вниманием,  поскольку  он  выделяет  эманации,
которые настолько близки к обычным, что изменение минимально, однако сдвиг
создает большую способность понимания и сосредоточения и, превыше всего  -
большую возможность забыть. Видящие точно знают, как воспользоваться  этим
качественным сдвигом.  Они  видят,  что  после  удара  нагваля  неожиданно
становятся  яркими  только  те  эманации,   которые   окружают   эманации,
используемые повседневно. Более отдаленные остаются  несдвинутыми,  а  это
значит, что в состоянии повышенного внимания человеческие  существа  могут
работать так, как если бы они были в мире повседневной жизни.  Потребность
в нагвале, мужчине или женщине, становится для  них  важнейшей,  поскольку
это состояние длится только до тех пор, пока существует вмятина,  а  после
этого весь опыт забывается немедленно.
     - Почему он должен быть забыт? - спросил я.
     - Потому что эманации, ответственные за  большую  ясность,  перестают
действовать, когда воин  выходит  из  состояния  повышенного  сознания,  -
ответил он. - а без этого действия все, что пережито или  свидетелем  чего
ты был, исчезает.
     Дон Хуан сказал, что одно из заданий, созданных новыми  видящими  для
своих учеников, состоит в том,  чтобы  заставить  их  вспомнить,  то  есть
восстановить позднее  действие  тех  эманаций,  которые  использовались  в
состоянии повышенного сознания.
     Он напомнил, что  Хенаро  всегда  рекомендовал  мне  писать  кончиком
пальца вместо карандаша, чтобы не накапливать заметок.  Дон  Хуан  сказал,
что в действительности Хенаро  подразумевал,  что,  находясь  в  состоянии
повышенного  сознания,  я  должен  использовать  некоторые  неиспользуемые
эманации для хранения диалога и опыта и однажды все это вспомнить  заново,
выделив те эманации.
     Далее он объяснил, что состояние повышенного сознания видно не только
как свечение, происходящее глубже  внутри  яйцеобразной  формы  людей,  но
также как более интенсивное свечение на поверхности кокона. И все  же  это
ничто  по  сравнению  со  свечением,  возникающим  при  состоянии  полного
сознания, которое видится как вспышка сознания во  всем  светящемся  яйце.
Это взрыв света такой  интенсивности,  что  границы  оболочки  исчезают  и
внутренние эманации выходят за границы вообразимого.
     - Особые ли это случаи, дон Хуан?
     - Конечно. Это бывает только с видящими. Никакой другой  человек  или
живое  существо  не  вспыхивает  так,  как  они.  Видящие,   преднамеренно
достигшие полного сознания - это зрелище для богов, это момент, когда  они
горят изнутри - внутренний огонь пожирает их, и тогда  в  полном  сознании
они сливаются с эманациями в великом и ускользают в вечность.
     После нескольких дней в Соноре я отвез дона Хуана обратно в  город  в
южной части мексики, где жил он и его партия воинов.
     Следующий день был в горячем мареве. Я чувствовал леность и  какую-то
досаду. В полдень в городе стояло особенно неприятное затишье. Мы с  доном
Хуаном сидели на мягких подушках в большой  комнате.  Я  сказал  ему,  что
жизнь в провинциальном городке мексики  не  для  меня.  Мне  не  нравилось
ощущение, что тишина этого города вынужденная. Единственным шумом, который
здесь  можно  было  услышать,  был  звук  детских  голосов,  слышный   как
отдаленный крик, и я никогда не мог понять, играют ли они  или  кричат  от
боли.
     - Здесь ты всегда находишься  в  состоянии  повышенного  сознания,  -
сказал дон Хуан. - в этом особенность. Но тебе придется освоиться с жизнью
в таком городке, неважно почему. Однажды ты будешь жить в нем.
     - Почему я должен жить в таком городе, дон Хуан?
     - Я объяснил тебе, что цель  новых  видящих  -  стать  свободными,  а
свобода содержит в себе весьма разрушительные предпосылки, и среди них та,
что воины должны искать целенаправленных изменений. Твой выбор до сих  пор
- это жить той жизнью, какую ты ведешь.  Ты  стимулируешь  свой  рассудок,
просматривая свой список-перечисление и сопоставляя его  с  перечислениями
своих  друзей.  Эти  маневры  оставляют  тебе  очень  мало   времени   для
исследования своей жизни и судьбы. Тебе придется  бросить  все  это.  Ведь
если бы ты весь знал якобы мертвое спокойствие этого города, ты постарался
бы найти, рано или поздно, обратную сторону медали.
     - Вы здесь этим заняты, дон Хуан?
     - Наш случай немного другой, потому что мы находимся в  конце  тропы.
Мы ничего не ищем. То, что мы здесь  делаем,  понятно  только  воинам.  Мы
переходим ото дня ко дню, ничего не делая. Мы ждем. Я не устану повторять:
мы знаем, что мы ждем, и мы знаем, чего мы ждем. Мы ждем свободы!
     - Ну а теперь, когда ты знаешь это, - добавил он с усмешкой. -  давай
вернемся к нашей беседе о сознании.
     Обычно, когда мы бывали в этой  комнате,  нас  никто  не  прерывал  и
длительность нашей встречи определял дон Хуан, однако на этот раз раздался
вежливый стук в дверь, и в комнату вошел Хенаро и сел. Я не видел Хенаро с
того дня, когда мы поспешно бежали из его дома. Я обнял его.
     - Хенаро хочет сказать тебе что-то, - сказал дон Хуан.  -  я  говорил
тебе, что он мастер управления сознанием. Теперь я скажу тебе, что все это
означает. Он может заставить точку сборки переместиться глубже в  середину
светящегося яйца после того, как эта точка была выбита из своего положения
ударом  нагваля.  Он  объяснил,  что  после  достижения  мной  повышенного
сознания, Хенаро толкал мою точку сборки бесчисленно много раз. Так, в тот
день, когда мы ходили  для  беседы  к  гигантской  плоской  скале,  Хенаро
заставил мою точку сборки уйти влево настолько сильно, что это стало  даже
опасным.
     Дон Хуан остановился и, казалось, был готов уступить сцену Хенаро. Он
кивнул, как бы давая Хенаро знак сказать что-то. Хенаро встал и подошел ко
мне.
     - Пламя очень важная вещь, - сказал он тихо.  -  помнишь  ли  ты  тот
день, когда я заставил  тебя  смотреть  на  солнечное  отражение  в  куске
кварца, когда мы сидели на той большой плоской скале?
     Когда Хенаро упомянул об этом, я вспомнил. В тот день, сразу же,  как
только дон Хуан перестал говорить, Хенаро указал на  отражение  света  при
прохождении его через полированный кусочек кварца,  который  он  вынул  из
своего кармана и положил на скалу. Сверкание кварца  немедленно  захватило
мое внимание. Следующее, что я помню, это как я полз по скале, а дон  Хуан
стоял поблизости и смотрел на меня встревоженным взглядом.
     Я уже собирался сказать Хенаро, что вспомнил это, когда он заговорил.
Он приложил свои губы к моему уху и указал на одну из керосиновых  ламп  в
комнате.
     - Смотри на пламя, - сказал он. - в нем нет жара. Это  чистое  пламя.
Чистое пламя может взять тебя в глубины неведомого.
     По мере того, как он говорил, я начал чувствовать странное давление -
это была физическая тяжесть. В  ушах  у  меня  гудело,  глаза  наполнились
слезами настолько, что я едва  мог  различать  мебель.  Зрение,  казалось,
вышло из фокуса, и хотя глаза были открыты, я не видел интенсивного  света
керосиновой лампы. Все вокруг  было  темным,  только  волокна  зеленоватой
люминесценции освещали темные движущиеся облака. Затем, так  же  внезапно,
все исчезло, мое зрение возвратилось.
     Я не мог понять, где я нахожусь. Мне казалось, что я парю, как шар. Я
был  один.  Меня  охватил  приступ  страха,   и   мой   рассудок   кинулся
конструировать объяснение, которое имело для  меня  смысл  в  тот  момент:
Хенаро загипнотизировал  меня  с  помощью  пламени  керосиновой  лампы.  Я
почувствовал  себя  почти  удовлетворенным.  Я  тихо  парил,  стараясь  не
тревожиться. Я подумал, что способ избежать тревог состоит  в  том,  чтобы
сосредоточиться на стадиях, через которые  я  должен  буду  пройти,  чтобы
проснуться.
     Первое, что я заметил, так это то, что это не я. Я не мог ни  на  что
посмотреть, так как смотреть было нечем.  Когда  я  попытался  исследовать
свое тело, я понял, что могу только сознавать, но не более, и все же  было
так, как если бы я смотрел  вниз  в  бесконечное  пространство.  Там  были
зловещие облака яркого света и темные массивы, причем все было в движении.
Я ясно видел рябь янтарного сияния, набегавшую  на  меня,  как  медленные,
огромные океанские волны. Я знал  тогда,  что  подобен  бую,  плывущему  в
пространстве, а волны подступают, чтобы поднять меня  и  нести.  Я  принял
это, как неизбежность. Но как раз  перед  тем,  как  они  коснулись  меня,
случилось нечто совершенно неожиданное - ветер унес меня от волн.
     Сила этого ветра несла меня с ужасающей скоростью.  Я  проносился  по
громадному тоннелю интенсивного цветного  света.  Мое  видение  совершенно
смазалось, а затем я почувствовал, что пробуждаюсь,  что  я  видел  сон  -
гипнотический сон, навеянный Хенаро. В следующее мгновение  я  был  уже  в
комнате с доном Хуаном и Хенаро.
     Я спал почти весь следующий день. К вечеру дон Хуан и  я  сели  опять
для  беседы,  и  хотя  Хенаро  был  со  мной  до   этого,   он   отказался
комментировать мой опыт.
     - Прошлым вечером Хенаро опять толкнул твою точку  сборки,  -  сказал
дон Хуан. - толчок, по-видимому, был слишком сильным.
     Я  увлеченно  рассказал  дону  Хуану  содержание  моего  видения.  Он
улыбнулся, очевидно, довольный.
     - Твоя точка сборки отошла от своего нормального положения, -  сказал
он. -  и  это  позволило  тебе  воспринять  эманации,  которые  обычно  не
воспринимаются.  Звучит  не  очень-то,  правда?  И  все  же   это   высшее
достижение, которое новые видящие стремятся довести до сознания.
     Он объяснил, что люди постоянно избирают для  восприятия  все  те  же
эманации по двум причинам. Первая,  наиболее  важная  -  потому,  что  нас
научили тому, что это воспринимаемые эманации. Вторая -  потому  что  наша
точка сборки избирает и приготавливает эти эманации для использования.
     - У каждого живого существа есть точка  сборки,  -  продолжал  он.  -
которая избирает  эманации,  чтобы  выделить  их.  Видящие  могут  видеть,
разделяют ли чувствующие существа тот же  взгляд  на  мир,  путем  видения
эманаций, избранных их точками сборки.
     Он утверждал, что одним из наиболее важных прорывов для новых видящих
было  обнаружение  того,  что  место,  где  расположена  точка  сборки  на
светящемся коконе, не является постоянной чертой, а зависит  от  привычки.
Отсюда  то  огромное  значение,  которое  новые  видящие   придают   новым
действиям, новым затеям. Они отчаянно стремятся прийти  к  новым  методам,
новым привычкам.
     - Удар нагваля имеет громадное значение, - продолжал он. -  поскольку
он сдвигает эту точку, что изменяет ее  положение.  Иногда  он  создает  и
здесь постоянную вмятину.  Точка  сборки  оказывается  выбитой  со  своего
места, и сознание изменяется драматическим образом.  Но  еще  более  важно
точно усвоить истины, излагаемые относительно сознания, чтобы понять,  что
эту точку можно перемещать изнутри. К сожалению, истинным является  и  то,
что люди страдают от невежества: они просто не знают своих возможностей.
     - Как можно произвести это изменение изнутри? - спросил я.
     - Новые видящие говорят, что понимание - это методика, - сказал он. -
они говорят, что прежде всего нужно осознать, что воспринимаемый нами  мир
является результатом того,  что  наша  точка  сборки  находится  в  данном
конкретном месте  кокона.  Как  только  это  понято,  точку  сборки  можно
перемещать почти произвольно вследствие новых привычек.
     Я не вполне понял, что он имеет ввиду под привычками, и попросил  его
разъяснить этот вопрос.
     - Точка сборки человека появляется в определенном месте  кокона,  что
определяется командой  орла,  -  сказал  он.  -  а  точнее,  ее  положение
определяется привычкой - повторными действиями. Сначала мы узнаем, что она
может быть расположена там, а затем сами распоряжаемся именно  так,  чтобы
она была именно там.  Наша  команда  становится  командой  орла,  и  точка
привязывается к этому месту. Вникни в это очень внимательно: "наша команда
становится командой орла". Древние очень дорого заплатили за эту  находку.
Мы еще вернемся к этому.
     Он  подчеркнул  еще  раз,  что  древние  сосредоточили  свои   усилия
исключительно  на  развитии  тысяч  сложнейших  ритуалов  колдовства.   Он
добавил,  что  они  никогда  не  смогли  понять,  что  все  их  сложнейшие
устройства, такие же странные, как и они сами, не имеют  никакого  другого
назначения, как быть лишь средством, нарушающим фиксацию их точки сборки и
заставляющим ее переместиться.
     Я попросил его пояснить то, что он сказал.
     - Я уже говорил тебе, что колдовство - это что-то подобное  тупиковой
улице. Я имел в виду, что колдовские ритуалы не имеют глубинного значения.
Ценность их проявляется косвенно - их реальное  назначение  в  том,  чтобы
сдвинуть точку сборки, заставить первое внимание  ослабить  свой  контроль
над ней.
     Новые видящие поняли истинную роль, какую играли колдовские приемы, и
решили подойти непосредственно  к  процессу,  заставляющему  переместиться
точку сборки, отбросив всю остальную бессмыслицу  ритуалов  и  заклинаний.
Хотя в то или иное время в жизни воина ритуалы могут  быть  необходимы.  Я
лично посвятил тебя во все виды колдовских ритуалов, однако лишь  с  целью
отвлечения твоего  первого  внимания  от  власти  самопоглощения,  которая
держала твою точку сборки жестко фиксированной.
     Он добавил, что чрезмерное удушение первого внимания  самопоглощением
или  рассудочностью  является  мощной  связывающей  силой,  а   ритуальное
поведение,  ввиду  свойств  повторяемости,  заставляет   первое   внимание
освободить часть энергии, отвлекая ее от перечисления, в  результате  чего
положение точки сборки теряет свою жесткость.
     А что происходит с людьми,  у  которых  точка  сборки  потеряла  свою
жесткость? - спросил я.
     - Если они не воины, они думают, что начали терять рассудок, - сказал
он, улыбаясь. - так же, как ты в свое время подумал, что начал  сходить  с
ума. Если же они воины,  они  знают,  что  становятся  безумными,  но  они
терпеливо ждут. Ты знаешь, что быть здоровым и здравым означает, что точка
сборки неподвижна. Когда она  срывается,  это  значит  буквально,  что  ты
чокнулся.
     Он сказал, что для воинов, у которых сдвинулась точка сборки, открыты
две возможности. Одна состоит в том, чтобы признать себя больным  и  вести
себя,  как  сумасшедший,  реагируя  эмоционально  на  те  странные   миры,
свидетелем которых ты становишься из-за этого сдвига. Другая -  оставаться
бесстрастным, незадетым, зная, что точка сборки всегда возвращается в свое
исходное положение.
     - Ну а что, если точка сборки не вернется в свое исходное  положение?
- спросил я.
     - Тогда эти люди потеряны,  -  ответил  он.  -  они  либо  неизлечимо
безумны, поскольку их точка сборки не может собрать тот  мир,  который  мы
знаем, либо становятся несравненными видящими, начинающими свое движение в
неведомое.
     - Что же определяет тот или иной случай?
     - Энергия! Безупречность! Непогрешимые воины не теряют своих шариков,
они остаются бесстрастными. Я не раз говорил тебе,  что  безупречный  воин
может видеть ужасающие миры, и все  же  в  следующее  мгновение  он  будет
шутить, смеяться с друзьями или встречными.
     Я сказал ему то, что многократно говорил прежде: то,  что  заставляло
меня думать, что я болен, было рядом разрозненных чувственных переживаний,
которые были у меня следствием приема внутрь галлюциногенных  растений.  Я
прошел   через   состояние   полного   пространственного   и    временного
расстройства,   очень   досадные   провалы   в   способности   умственного
сосредоточения, действительное видение или галлюцинации мест и  людей,  на
которых я смотрел так, как если бы они действительно  существовали.  Я  не
мог думать, что теряю свой разум.
     - По всем обычным меркам ты действительно терял свой разум, -  сказал
он. - однако, с точки зрения видящих, если  бы  ты  действительно  потерял
его, ты потерял бы  не  слишком  много.  Ум  для  видящего  -  это  только
отражение спискаперечисления человека. Если ты потерял это  самоотражение,
но не лишился фундамента, ты живешь,  в  действительности,  гораздо  более
мощной жизнью, чем когда ты придерживался его.
     Он заметил, что  моим  недостатком  является  эмоциональная  реакция,
которая мешает мне понять, что необычность  моих  чувственных  переживаний
определяется  глубиной,  на  которую  сдвинулась  моя   точка   сборки   в
человеческой полосе эманаций.
     Я сказал ему, что не могу понять того, что  он  объясняет,  поскольку
конфигурация того, что он называет "человеческой  полосой  эманаций",  это
что-то непонятное мне. Я рисовал себе это  в  виде  ленты,  помещенной  на
поверхности шара.
     Он сказал, что название "полоса"  вводит  в  заблуждение  и  что  ему
придется воспользоваться аналогией, чтобы объяснить то,  что  он  имеет  в
виду. Он объяснил, что светоносная  форма  человека  подобна  шару  нового
сыра, внутри  которого  имеется  диск  более  старого  сыра,  темного.  Он
посмотрел на меня и зацокал: он знал, что я не люблю сыр.
     На  маленькой  учебной  доске  он  сделал  диаграмму.  Он   нарисовал
яйцеобразную форму и разделил ее на четыре продольные секции, сказав,  что
ему следует тут же стереть разделяющие линии, поскольку  он  нарисовал  их
только для того, чтобы показать мне, где эта полоса расположена  в  коконе
человека. Затем он провел толстую полосу на линии между  первой  и  второй
секциями и стер разделяющие линии. Он  добавил,  что  эта  полоса  подобна
диску сыра чеддер, вставленному в шар свежего сыра.
     - Теперь, если представить, что этот шар свежего  сыра  прозрачен,  -
продолжал он. - ты получишь точную копию человеческого кокона. Сыр  чеддер
пронизывает весь шар свежего сыра. Это диск, идущий от поверхности с одной
стороны до другой. Точка сборки человека расположена выше, на три четверти
вверх по высоте кокона, на его поверхности. Когда нагваль  надавливает  на
эту точку интенсивной светимости, точка  перемещается  внутрь  диска  сыра
чеддер. Повышенное сознание появляется, когда интенсивное  свечение  точки
сборки освещает спящие эманации,  проходящие  внутри  диска  сыра  чеддер.
Видение того, как свечение точки сборки перемещается внутри  этого  диска,
создает чувство, что оно сдвигается влево по поверхности кокона.
     Он повторил картину своей аналогии три или четыре раза, но я не понял
ее, и ему пришлось продолжать  объяснения.  Он  сказал,  что  прозрачность
светоносного   яйца   создает   впечатление   сдвига   влево,    хотя    в
действительности всякое движение точки сборки происходит вглубь, к  центру
светоносного яйца вдоль толщины человеческой полосы.
     Я заметил, что то, что он говорит, звучит так, как  если  бы  видящие
пользовались глазами, когда видят движение точки сборки.
     - Человек не является непостижимым,  -  ответил  он.  -  человеческую
светимость можно видеть, как если бы ты пользовался только глазами.
     Далее он объяснил, что древние видящие видели движение точки  сборки,
но им никогда не приходило в голову, что это движение вглубь. Вместо этого
они следовали своему впечатлению и ввели в оборот выражение "сдвиг влево",
которое новые видящие оставили, хотя и знали уже, что оно ошибочно.
     Он сказал также,  что  в  процессе  моего  взаимодействия  с  ним  он
бесчисленно много раз заставлял мою точку сборки сдвигаться, как и сейчас,
а поскольку сдвиг точки сборки был  всегда  внутрь,  я  никогда  не  терял
своего  чувства  тождественности  себе,  вопреки  тому,  что   пользовался
эманациями, которые никогда не использовал.
     - Когда нагваль толкает эту точку, - продолжал  он.  -  она  идет  по
любому из путей вдоль человеческой полосы, и совершенно не важно, где, так
как где бы она ни остановилась, это всегда целина.
     Великим   испытанием,   созданным   новыми   видящими    для    своих
учеников-воинов, является задание проследить путь движения  точки  сборки,
которое она совершила под влиянием нагваля. Это прослеживание,  когда  оно
завершено, называется обретением целостности себя.
     Он продолжал, и сказал, что новые видящие  пришли  к  выводу,  что  в
процессе нашего роста, когда свет сознания  фокусируется  на  человеческой
полосе эманаций и избирает некоторые из них преимущественно, он  входит  в
порочный  круг.  Чем  больше  он  подчеркивает  избранные  эманации,   тем
устойчивее становится точка сборки, а это все равно, что сказать, что наша
команда становится командой орла. Само собой разумеется, что,  когда  наше
сознание развивается в  первое  внимание,  эта  команда  становится  такой
сильной, что разбить этот круг и заставить сдвинуться точку сборки  -  это
поистине подвиг.
     Дон Хуан сказал также, что  точка  сборки  ответственна  за  то,  что
восприятие в первом внимании происходит  комплексами.  Примером  комплекса
эманаций, которые выделяются совместно, будет человеческое  тело,  как  мы
его воспринимаем. Другая часть нашего полного бытия - светоносный кокон  -
никогда не выделяется и погружается в забвение,  так  как  свойство  точки
сборки не  только  в  том,  чтобы  заставить  нас  воспринимать  комплексы
эманаций, но и отбрасывать другие.
     Когда я сильно  нажал  на  него,  требуя  объяснений  комплексов,  он
ответил, что точка сборки излучает  свечение,  которое  группирует  связки
эманаций, заключенных в коконе. Эти связки соединяются затем, как  связки,
с эманациями в великом. Такое комплексование происходит даже тогда,  когда
видящие имеют дело с эманациями, никогда  не  использованными.  Когда  они
выделены, мы воспринимаем их так же, как комплексы в первом внимании.
     - Одним из великих моментов для новых  видящих  был  тот,  когда  они
открыли,  что  неведомое  -  это  просто  эманации,   отброшенные   первым
вниманием. Это великое дело, но имей в  виду,  что  это  дело,  в  котором
происходит группировка в комплексы. Непостижимое, с другой стороны  -  это
вечность, где наша точка сборки не имеет путей группировки чего-либо.
     Он объяснил, что точка сборки подобна светоносному  магниту,  который
подбирает эманации и группирует их, когда движется в пределах человеческой
полосы эманаций. Это открытие сделано к славе новых видящих, так  как  оно
осветило неведомое новым светом. Новые видящие заметили, что некоторые  из
навязчивых видений  видящих,  такие,  которые  почти  невозможно  постичь,
совпадают со  сдвигом  точки  сборки  в  ту  область  полосы  человеческих
эманаций, которая диаметрально противоположна той, в  которой  они  обычно
находятся.
     - Это видения темной стороны человека, - заверил он.
     - Почему ты называешь это темной стороной человека? - спросил я.
     - Потому, что она сумрачна и зловеща, - сказал он. -  она  не  только
неведомое, но еще кто знает, что такое.
     - Ну а что можно сказать  относительно  эманаций,  которые  находятся
внутри человеческого кокона, однако  вне  границ  человеческой  полосы?  -
спросил я. - можно ли их воспринять?
     - Да, однако совершенно неописуемым образом, - сказал он.  -  Они  не
человеческое  неведомое,  как  в  случае  с  неиспользованными  эманациями
человеческой полосы, но  почти  неизмеримое  неведомое,  где  человеческие
черты вовсе  не  прослеживаются.  В  действительности  это  область  такой
обезоруживающей  безграничности,  что  даже  лучшие  из  видящих  едва  ли
пустились бы в ее описание.
     Я еще раз попытался настоять на том,  что  мне  кажется,  что  тайна,
очевидно, внутри нас.
     - Тайна вне нас, - сказал он. -  внутри  мы  имеем  только  эманации,
стремящиеся  разрушить  кокон.  И  это,  так  или  иначе,  вводит  нас   в
заблуждение, воины мы или средние люди. Только новые видящие  обошли  это.
Они боролись за то, чтобы увидеть, и путем сдвига своей точки  сборки  они
поняли, что эта тайна проницаема - не в том смысле, что мы  ее  постигаем,
но в том, что заставляет нас постичь ее.
     - Я говорил тебе, что новые видящие верят,  что  наши  органы  чувств
способны воспринимать  все.  Они  верят  в  это  потому,  что  видят,  что
положение точки сборки определяет то, что воспримут наши чувства.


     - Женщина-нагваль сделала это, - сказал дон Хуан,  словно  он  прочел
мои мысли. - она созерцала эти тени после полудня.
     Мысль о ней, созерцающей эти тени  после  полудня,  оказала  на  меня
быстрое  опустошающее  действие.  Интенсивный  желтый  свет  этого   часа,
спокойствие этого города и привязанность, которую я испытывал по отношению
к женщине-нагвалю, в одно мгновение всколыхнули  во  мне  все  одиночество
бесконечного пути воина.
     Дон Хуан определил  пределы  этого  пути,  когда  сказал,  что  новые
видящие  -  это  воины  полной  свободы  и  их  единственное   устремление
направлено к окончательному  освобождению,  которое  приходит,  когда  они
обретают полное сознание. Тут я понял с незамутненной ясностью,  глядя  на
эти  осеняющие  стены  тени,  что  подразумевала  женщина-нагваль,   когда
сказала, что громкое чтение стихов - это  единственное  облегчение,  какое
имеет ее дух.
     Я вспомнил, как за день до этого она читала здесь,  на  этом  дворике
кое-что для меня, но я не понял ее настойчивости, ее  томления.  Это  было
стихотворение Хуана Рамона Хименеса "Ора инманса", о котором она  сказала,
что оно синтезирует для нее одиночество воинов,  вышедших,  чтобы  уйти  к
полной свободе:

     Только птичка и колокол нарушали безмолвие...
     Казалось, они беседуют с заходящим солнцем.
     Золотистое молчание - вечер, сотканный из хрусталя.
     Странствующая чистота развевает прохладные деревья,
     И над всем этим прохладной реке снится,
     Что она, попирая жемчуг,
     Вырывается на свободу,
     И тонет в вечности.

     Дон Хуан и Хенаро подошли ко мне и  смотрели  на  меня  с  выражением
удивления.
     - Что мы действительно делаем, дон Хуан? - спросил я. - возможно  ли,
чтобы воины готовили себя только к смерти?
     - Ни в коем случае, - сказал он, мягко похлопывая меня  по  спине.  -
воины готовят себя, чтобы сознавать, а  полное  сознание  приходит  к  ним
только тогда, когда в них совершенно не останется чувства  самодовольства:
только когда они ничто, они становятся всем.
     Мы помолчали. Затем дон Хуан спросил меня, не нахожусь ли я  в  муках
жалости к себе. Я не ответил, так как не был уверен.
     - Не жалеешь ли ты о том, что находишься здесь? - спросил дон Хуан  с
тонкой улыбкой.
     - Конечно, нет, - заверил его Хенаро. Затем он как бы заколебался. Он
почесал затылок и взглянул  на  меня,  подняв  брови.  -  может  быть,  ты
жалеешь? - спросил он. - или нет?
     - Конечно, нет, - заверил его на этот раз дон Хуан. Он  повторил  тот
же жест: поскреб затылок и поднял брови. - а может  быть,  ты  жалеешь?  -
сказал он, - или нет?
     -  Конечно,  нет!  -  загудел  Хенаро,  и  оба  они   взорвались   от
безудержного смеха.
     Когда они успокоились,  дон  Хуан  сказал,  что  чувство  собственной
важности всегда бывает движущей  силой  всякого  приступа  меланхолии.  Он
добавил, что воины обязаны иметь глубокое чувство печали,  но  эта  печаль
тут только для того, чтобы заставить смеяться.
     - У Хенаро есть что показать тебе, и это более захватывающее зрелище,
чем всякое самосожаление, на которое ты способен, - продолжал дон Хуан.  -
это относится к положению точки сборки.
     Хенаро сразу же стал ходить по  коридору,  выгнув  спину  и  поднимая
колени до груди.
     - Нагваль Хулиан показал ему, как ходить таким образом, - сказал  дон
Хуан шепотом. - это  называется  походкой  силы.  Хенаро  знает  несколько
походок силы. Следи за ним пристально.
     Движения Хенаро были действительно гипнотическими. Оказалось,  что  я
последовал за ним в его походке сначала глазами, а  потом  непреодолимо  и
ногами. Я подражал его походке. Мы обошли двор и остановились.
     Двигаясь, я заметил,  что  каждый  шаг  вносил  в  меня  чрезвычайное
прояснение.  Когда   мы   остановились,   я   был   в   состоянии   острой
пробужденности: я слышал каждый звук, мог заметить любое изменение в свете
и тени вокруг. Я  наполнился  чувством  срочных,  угрожающих  действий.  Я
чувствовал себя  чрезвычайно  агрессивным,  мускулистым,  смелым.  В  этот
момент я увидел перед собой огромные пространства  равнины:  прямо  передо
мной был лес. Громадные деревья вздымались, как стена. Лес был сумрачным и
зеленым, равнина - солнечной и желтой.
     Мое дыхание было глубоким и  странно  ускоренным,  но  не  настолько,
чтобы казаться ненормальным. Все же именно ритм  моего  дыхания  заставлял
меня топтаться на месте. Мне  хотелось  пуститься  в  бег,  вернее,  этого
хотелось моему телу, но как раз тогда, когда я пустился, что-то остановило
меня.
     Дон Хуан и Хенаро неожиданно оказались по бокам у меня. Мы  пошли  по
коридору - Хенаро был справа. Он подталкивал меня плечом: я чувствовал  на
себе вес его тела. Он  мягко  направил  меня  налево,  и  мы  повернули  к
восточной стороне дворика. На мгновение у меня возникло  впечатление,  что
мы  собираемся  пройти  через  эту  стену,  и  я   даже   приготовился   к
столкновению, но мы остановились как раз возле нее.
     Пока мое лицо было обращено к стене, оба  они  тщательно  осматривали
меня. Я знал, что они ищут, - они хотели убедиться, что моя  точка  сборки
сместилась. Я знал, что это так, потому  что  мое  настроение  изменилось.
Они, очевидно, тоже знали это. Они мягко  взяли  меня  за  руки,  и  мы  в
молчании пошли в другую часть галереи, к темному переходу - узкой комнате,
соединяющей дворик с остальной частью дома. Тут же остановились. Дон  Хуан
и Хенаро шли несколько впереди меня.
     Меня оставили лицом к  стене  дома,  которая  была  покрыта  глубокой
тенью. Я взглянул в пустую темную комнату. У меня было чувство  физической
усталости. Я чувствовал себя вялым, безразличным, и  все  же  я  испытывал
чувство духовной крепости. Я понял тогда, что лишился чего-то. В моем теле
не было крепости - я едва мог стоять. Мои ноги подкосились,  и  я  сел,  а
затем лег набок. Пока я так  лежал,  у  меня  были  чудесные,  наполняющие
чувства любви к богу, к добру.
     Затем совершенно неожиданно я оказался перед главным алтарем  церкви.
Барельефы, покрытые позолотой, отражали свет тысяч свечей. Я увидел темные
фигуры мужчин  и  женщин,  несущих  огромное  распятие,  установленное  на
огромном паланкине. Я ушел с их пути и вышел из церкви. Я видел  множество
людей, море свечей, идущих ко мне. Я чувствовал себя возвышенно.  Я  бежал
им навстречу. Мною двигала величайшая любовь: мне хотелось  быть  с  ними,
молиться богу. Я был всего в  нескольких  футах  от  массы  народа,  когда
что-то унесло меня прочь.
     В следующий момент я был с доном Хуаном и  Хенаро.  Они  поддерживали
меня с боков, пока мы медленно обходили двор.
     На другой день, пока мы  завтракали,  дон  Хуан  сказал,  что  Хенаро
толкнул мою точку сборки своей походкой силы, и что он  смог  это  сделать
потому, что я был в  состоянии  внутреннего  молчания.  Он  объяснил,  что
точкой отсчета всего, что делают видящие, является то, о  чем  он  говорит
неустанно  со  дня  нашей  встречи:  остановка  внутреннего  диалога.   Он
подчеркивал снова  и  снова,  что  внутренний  диалог  является  тем,  что
привязывает точку сборки к ее исходному положению.
     - Когда достигнуто безмолвие, все становится возможным, - сказал он.
     Я сказал ему, что ясно осознаю, что в общем я перестал  разговаривать
с собой, однако не  знаю,  как  я  это  сделал.  Если  бы  меня  попросили
объяснить методику, я не знал бы, что сказать.
     - Объяснение этого - сама простота, - сказал он. - ты  повелеваешь  и
так устанавливаешь новое намерение,  новую  команду.  Затем  твоя  команда
становится командой орла.
     В этом одна из необыкновенных вещей, из всего того, что  нашли  новые
видящие:  наша  команда  может  стать  командой  орла.  Внутренний  диалог
останавливается тем же путем, каким он и начинался: актом  воли.  В  конце
концов, мы были вынуждены теми, кто учил нас, заговорить  с  собой.  Когда
они учили нас, они вовлекали свою волю, а мы - свою, в  обоих  случаях  не
зная об этом. Когда мы учились разговаривать с собой, мы учились управлять
волей. Мы повелели  себе  говорить  с  собой,  поэтому,  чтобы  остановить
разговор  с  собой,  нужно  воспользоваться  тем  же  методом,  мы  должны
повелеть, мы должны породить намерение.
     Мы молчали несколько минут, затем я спросил его, о  ком  он  говорил,
когда сказал, что у нас были учителя, которые научили нас разговаривать  с
собой.
     - Я говорил о том, что происходит с людьми в детстве, - ответил он. -
о времени, когда их учит всякий окружающий повторять  о  себе  бесконечный
диалог. Этот диалог становится внутренним, и только  эта  сила  удерживает
точку сборки неподвижной.
     Новые видящие говорят, что дети имеют сотни  учителей,  которые  учат
их, где поместить их точку сборки.
     Он сказал, что видящие видят, что у  детей  вначале  нет  неподвижной
точки  сборки.  Их  внутренние  эманации  находятся  в  состоянии  большой
суматохи, и их  точка  сборки  сдвигается  всюду  по  человеческой  полосе
эманаций, что дает детям великую возможность фокусироваться на  эманациях,
которые позднее будут старательно затушеваны. Затем,  по  мере  их  роста,
старшие  окружающие,  с  помощью  своей  значительной  власти  над   ними,
принуждают детскую точку сборки стать более постоянной благодаря все более
возрастающему по сложности внутреннему диалогу. Внутренний  диалог  -  это
процесс, постоянно  укрепляющий  положение  точки  сборки.  Поскольку  это
положение произвольно и нуждается в постоянном подкреплении.
     - Фактически, многие дети видят, - продолжал он. - однако большинство
из тех, что видят, считаются странными, и прилагаются все  усилия  для  их
исправления - их заставляют укрепить положение их точки сборки.
     - Но можно ли поощрять детей поддерживать их  точку  сборки  в  более
подвижном состоянии? - спросил я.
     - Только если они живут  среди  новых  видящих,  -  сказал  он.  -  в
противном случае они будут пойманы, как  это  было  с  древними  видящими,
сложностями безмолвной части человека. И поверь мне, это  хуже,  чем  быть
пойманным в тиски рациональности.
     Дон Хуан выразил свое глубокое восхищение  человеческой  способностью
вносить порядок в хаос эманаций орла. Он  сказал,  что  все  мы  и  каждый
по-своему, являемся могущественными магами и  что  наша  магия  состоит  в
удержании точки сборки неизменно неподвижной.
     Он сказал, что в свете того, что он объяснил, то, что  Хенаро  сделал
со мной за день до этого - это нечто чрезвычайно сложное и  все  же  очень
простое. Это сложно,  поскольку  требует  строжайшей  дисциплины  от  всех
участников: нужно, чтобы был  остановлен  внутренний  диалог,  чтобы  было
достигнуто состояние повышенного сознания и чтобы кто-то отвел твою  точку
сборки. А объяснение, лежащее за всеми этими  сложными  действиями,  очень
простое. Новые видящие говорят,  что,  поскольку  точное  положение  точки
сборки произвольно и выбрано нами самими или нашими предками, то его можно
изменить с помощью  сравнительно  небольшого  усилия.  Ну  а  когда  точка
сдвинута, это вызывает новую настройку эманаций  и,  следовательно,  новое
восприятие.
     - Я обычно давал тебе растения силы, - продолжал дон  Хуан.  -  чтобы
заставить переместиться твою точку сборки. Растения  силы  обладают  такой
способностью, но голод, усталость, жар и другие подобные вещи оказывают то
же влияние. Недостаток среднего человека состоит в том, что он думает, что
результаты этого чисто умственные, но это не так,  и  ты  сам  можешь  это
подтвердить.
     Он объяснил, что моя точка сборки сдвигалась десятки раз  в  прошлом,
как это было за день до этого, и в большинстве случаев миры,  которые  при
этом собирались, были настолько близкими к миру  повседневной  жизни,  что
были в действительности призрачными мирами.  Он  настойчиво  добавил,  что
видения такого рода настойчиво отвергаются новыми видящими.
     - Такие видения - это продукт  человеческого  списка-перечисления,  -
продолжал он. - они бесполезны воинам, ищущим  полной  свободы,  поскольку
возникают при боковом сдвиге точки сборки.
     Он замолчал и посмотрел на меня. Я знал, что под "боковым сдвигом" он
подразумевает сдвиг точки с одной стороны на другую по ширине человеческой
полосы эманаций, а не вглубь. Я спросил его, так ли это.
     - Это именно то, что я имею в виду, - сказал он.  -  на  обоих  краях
человеческой  полосы  эманаций  находится  громадный  склад   отбросов   -
неисчислимая куча  человеческого  хлама.  Это  очень  сумрачный,  зловещий
склад. Он имел большое значение для древних видящих, но не для нас.
     Одна из простейших вещей, которую можно сделать,  это  попасть  туда.
Вчера Хенаро и я хотели дать тебе небольшие примеры этого бокового сдвига,
вот почему мы водили твою точку  сборки,  но  любой  может  достичь  этого
хранилища  просто  путем  остановки  внутреннего   диалога.   Если   сдвиг
минимален, результаты объясняют  "фантазиями  ума".  Если  сдвиг  большой,
результаты называют "галлюцинациями".
     Я попросил его объяснить акт вождения точки сборки.  Он  сказал,  что
если  воин  достиг  внутреннего  безмолвия  путем  остановки   внутреннего
диалога, то звук шагов походки силы, даже больше, чем ее вид,  захватывает
точку   сборки.   Ритм   приглушенных    шагов    мгновенно    захватывает
настораживающую  силу  эманаций  внутри  кокона,  которые  были  развязаны
внутренним безмолвием.
     - Эта сила немедленно прицепляется к краям полосы, - продолжал он.  -
на  правом  краю  мы  встречаемся  с  бесконечными  видениями   физической
деятельности,  насилия,  убийств,  чувственности.  На  левом  мы   находим
духовность, религию, бога. Хенаро и я провели твою точку  сборки  к  обоим
краям, так, чтобы дать тебе полный обзор этой кучи человеческого хлама.
     Дон Хуан еще раз заявил, как бы между прочим, что одним  из  наиболее
таинственных  аспектов   знания   видящих   является   немыслимый   эффект
внутреннего  безмолвия.  Он  сказал,  что,  если   достигнуто   внутреннее
безмолвие, то оковы, привязывающие точку сборки  к  тому  месту,  где  она
находится, начинают рваться, и точка сборки освобождается для движения.
     Он сказал, что обычно движение идет влево и  что  предпочтение  этого
направления - это естественная реакция для большинства людей, однако  есть
видящие, которые могут направить это движение  ниже  обычного  места,  где
расположена эта точка. Новые видящие называют это "сдвигом вниз".
     - Видящие тоже иногда страдают от случайного сдвига вниз, - продолжал
он. - но точка сборки не остается там долго, и это просто счастье,  потому
что это место зверей. Идти вниз противоречит нашим интересам, хотя  это  и
является простейшей вещью изо всех.
     Дон Хуан сказал также,  что  среди  многих  ошибок  суждения  древних
видящих  одной  из  наиболее  горестных  было  сдвинуть  точку  сборки   в
неизмеримую  область  внизу,  что  сделало  их  специалистами  в  принятии
животных форм. Они избрали различных животных в качестве точки  отсчета  и
назвали их своим нагвалем. Они верили, что, сдвигая свою  точку  сборки  в
это особое место, они приобретают характеристики избранных  ими  животных:
их силу или мудрость, хитрость, коварство или жестокость.
     Дон Хуан  заверил  меня,  что  есть  немало  примеров,  этой  ужасной
практики и среди видящих наших дней. Сравнительная легкость, с какой точка
сборки человека перемещается в  любую  низшую  позицию,  является  великим
искушением для видящих, особенно для  тех,  чьи  наклонности  ведут  их  к
этому. Поэтому долг нагваля испытать своих воинов.
     Он сказал мне, что провел меня через это испытание, когда сдвигал мою
точку сборки вниз при действии на меня растений силы.  Затем  он  вел  мою
точку сборки, пока я не смог выделить полосу эманаций вороны, что  привело
к моему превращению в ворона.
     Я опять задал дону Хуану вопрос, который задавал ему десятки  раз.  Я
хотел знать, действительно ли я физически превратился в ворону, или просто
думал и чувствовал, как она. Он объяснил, что сдвиг точки сборки в  нижнюю
область всегда приводит к полному превращению. Он добавил, что если  точка
сборки переходит некий критический порог, то мир  исчезает:  он  перестает
для нас быть тем, чем является на человеческом уровне.
     Он признался, что мое превращение  было  действительно  ужасающим  по
любым стандартам, однако моя реакция на это переживание показала ему,  что
у меня нет склонности в этом направлении. Если бы это  было  не  так,  мне
пришлось бы приложить немало энергии, чтобы отбиться от тенденции остаться
в этой низшей области, которая некоторым видящим кажется наиболее удобной.
     Далее  он  сказал,  что  непреднамеренный  сдвиг  вниз   периодически
случается с каждым  видящим,  однако  такие  спады  бывают  все  реже  при
продвижении точки сборки  влево.  Но  каждый  раз,  когда  это  случается,
энергия видящего, подпавшего этому, значительно  падает.  Это  отступление
требует времени и значительных усилий для исправления.
     - Эти провалы делают видящих мрачными и узколобыми, - продолжал он. -
а в некоторых случаях излишне рациональными.
     - Как видящие могут избежать этих сдвигов вниз? - спросил я.
     - Это зависит от воина, -  ответил  он.  -  некоторые  из  них  имеют
естественную  склонность  потакать  своим  причудам,  например  ты.  Такие
получают сильные удары. Для подобных тебе я рекомендовал  бы  быть  начеку
двадцать четыре часа в сутки. Дисциплинированным  мужчинам  и  женщинам  я
рекомендовал бы бодрствовать двадцать три часа.
     Он посмотрел на меня сияющими глазами и засмеялся.
     - У женщин-видящих такой сдвиг бывает чаще, чем у  мужчин,  -  сказал
он. - но они могут выбраться из этого положения без всяких  усилий,  в  то
время, как мужчины опасно мешкают.
     Он  сказал  также,  что  женщины-видящие  имеют  особую   способность
удерживать свою точку сборки в любом положении в нижней позиции, а мужчины
- нет. У мужчин есть трезвость и цель, но мало таланта. Вот почему нагвалю
нужно иметь восемь женщин-видящих в своей партии: женщины дают импульс для
пересечения неизмеримых пространств  неведомого.  Вместе  со  способностью
нагваля,  или  как   следствие   ее,   женщины   приобретают   устрашающую
интенсивность. Они могут поэтому воспроизвести животную форму  с  блеском,
легкостью и неповторимой жестокостью.
     - Если ты думаешь о пугающих вещах, -  продолжал  он.  -  о  каком-то
невообразимом  соблазне  во  тьме,  ты   думаешь,   не   зная   этого,   о
женщине-видящей, таящейся в  неизмеримой  области  внизу.  Настоящий  ужас
лежит  как  раз   здесь:   если   ты   когда-нибудь   встретишь   странную
женщину-видящую - беги в горы!
     Я спросил его, способны ли другие  организмы  к  сдвигу  своей  точки
сборки.
     - Их точка сборки может сдвигаться, - сказал он.  -  однако  для  них
этот сдвиг не может быть произвольным.
     -  Значит,  точка  сборки  других   организмов   тоже   натренирована
находиться там, где она находится? - спросил я.
     - Всякий новорожденный организм подвергается тренировке тем или  иным
путем, - ответил он. - мы можем не понимать, как происходит их  тренировка
- в конце концов, мы не понимаем этого и в своем случае -  однако  видящие
видят, что новорожденных заставляют делать то, что создает их  облик.  Как
раз это и происходит с человеческими детьми: видящие видят, что сначала их
точка сборки движется произвольно, а  затем  они  видят,  как  присутствие
взрослых  прикрепляет  ее  к  одному  месту.  То  же  случается  со   всем
организмом.
     Дон Хуан, казалось, размышлял некоторое время, а затем добавил, что у
человеческой точки сборки есть одно  уникальное  свойство.  Он  указал  на
дерево за окном.
     - Когда мы, как серьезные взрослые люди, смотрим на дерево, -  сказал
он.  -  наша  точка  сборки  настраивает  бесконечное  число  эманаций,  и
происходит чудо: наша  точка  сборки  позволяет  нам  воспринять  комплекс
эманаций, который мы называем деревом.
     Он пояснил,  что  точка  сборки  не  только  осуществляет  настройку,
необходимую  для  восприятия,  но  также  освобождает  эту  настройку   от
некоторых эманаций, чтобы достичь большей утонченности восприятия,  своего
рода снятие сливок - хитрое человеческое построение, не знающее аналогий.
     Он сказал, что по наблюдению новых видящих, только  люди  способны  к
дальнейшему  усложнению  комплексных  эманаций.   Он   использовал   здесь
испанское слово "деснате", означающее  снятие  наиболее  вкусных  пенок  с
поверхности  молока  после  его  кипячения  и  остывания.  Подобно  этому,
человеческая точка сборки выбирает, в смысле восприятия,  некоторую  часть
эманаций, уже избранных для настройки, и делает из них  наиболее  приятное
построение.
     - Эти сливки у людей более реальны, чем восприятия других существ,  -
продолжал дон Хуан. - и  в  этом  наша  ловушка.  Они  для  нас  настолько
реальны, что мы забываем, что сами построили их,  приказывая  своей  точке
сборки быть там, где она находится. Мы забываем, что они реальны  для  нас
только потому, что наша команда состоит в том,  чтобы  воспринять  их  как
реальность. У нас есть власть собрать  вершки  настройки,  но  нет  власти
защитить себя от собственного распоряжения. Этому надо  учиться.  Оставить
этому снятию вершков свободные руки, как мы  это  делаем,  значит  сделать
ошибку суждения, за которую мы  заплатим  так  же  дорого,  как  заплатили
древние.



                          8. СДВИГ В НИЖНИЕ ОБЛАСТИ

     Дон Хуан и Хенаро совершили свое  ежегодное  путешествие  в  северную
часть мексики, в пустыню Соноры, чтобы  поискать  лекарственные  растения.
Один из  видящих  партии  нагваля  Висенто  Медрано,  травник  среди  них,
использовал эти растения для составления лекарств.
     Я присоединился к дон Хуану  и  Хенаро  в  Соноре,  в  той  части  их
путешествия, когда должен был отвезти их на юг, обратно к их дому.
     За день до того, как мы  начали  эту  поездку,  дон  Хуан  неожиданно
продолжил свои объяснения о мастерстве управления сознанием. Мы отдыхали в
тени высоких кустов в предгорьях. Был вечер, почти темно.  Каждый  из  нас
нес большой холщевый мешок, наполненный растениями. Как только мы положили
их, Хенаро лег на землю и тотчас уснул, воспользовавшись  своим  сложенным
жакетом, как подушкой.
     Дон Хуан говорил  со  мной  тихим  голосом,  как  если  бы  не  хотел
разбудить Хенаро. Он сказал, что к  настоящему  времени  объяснил  большую
часть истин относительно сознания и что осталось обсудить только  одну  из
них. Последняя истина, заверил  он  меня,  является  лучшей  из  найденных
древними видящими, хотя сами они никогда  этого  не  знали.  Ее  ужасающее
значение было признано века спустя, лишь новыми видящими.
     - Я уже объяснял тебе, что у человека есть точка сборки, -  продолжал
он. - и что точка сборки настраивает эманации для восприятия. Мы обсуждали
также, что эта точка сборки сдвигается из своего  неподвижного  положения.
Последняя истина заключается в том, что  если  точка  сборки  сдвинута  за
некоторый предел, она может собрать миры,  совершенно  отличные  от  мира,
известного нам.
     По-прежнему шепотом он сказал, что некоторые  географические  области
не только помогают случайным движениям точки  сборки,  но  также  избирают
особое  направление  этого  сдвига.  Например,  пустыня  Соноры   помогает
сдвинуть точку сборки вниз от ее обычного положения, к месту зверей.
     - Вот почему в Соноре есть  настоящие  колдуны,  -  продолжал  он.  -
особенно колдуньи. Ты уже знаешь одну, ла Каталину. В  прошлом  я  устроил
схватку между вами. Я хотел сдвинуть твою точку сборки, и ла Каталина,  со
своими колдовскими приемчиками, столкнула ее и сделала более свободной.
     Дон Хуан объяснил, что охлаждающие переживания, которые были у меня с
ней, являлись частью предварительного соглашения между ним и ею.
     - Что ты сказал бы, если бы мы пригласили ее присоединиться к нам?  -
спросил меня Хенаро громким голосом, усаживаясь.
     Неожиданность его вопроса и странность голоса повергли меня в ужас.
     Дон Хуан смеялся и тряс меня. Он  уверил  меня,  что  совершенно  нет
необходимости в тревоге, что ла Каталина - это как двоюродная  сестра  или
тетя для нас: она часть нашего мира, хотя и не вполне следует нашим путям,
поэтому она бесконечно ближе к древним видящим.
     Хенаро улыбнулся и подмигнул мне.
     - Я понял, что ты наложил в штаны от страха перед ней,  -  сказал  он
мне.  -  она  сама  призналась  мне,  что  всякий  раз,  как  у  вас  было
столкновение с ней, чем сильнее был твой  испуг,  тем  горячее  были  твои
штаны.
     Дон Хуан и Хенаро смеялись до истерики.
     Я должен был признать, что каким-то образом ла Каталина казалась  мне
всегда очень  пугающей,  но  в  то  же  время  чрезвычайно  притягательной
женщиной. Что меня больше всего в ней поразило,  так  это  ее  неистощимая
энергия.
     - Она накопила так много энергии, - сказал дон Хуан. -  что  тебе  не
нужно быть в состоянии повышенного сознания, чтобы она могла сдвинуть твою
точку сборки любым способом в глубины левой стороны.
     Дон Хуан снова сказал, что ла Каталина очень тесно  связана  с  нами,
поскольку принадлежит к партии нагваля Хулиана. Он  объяснил,  что  обычно
нагваль и все члены его партии покидали  мир  вместе,  но  бывают  случаи,
когда они покидают мир либо  малыми  группами,  либо  по  одному.  Нагваль
Хулиан и его партия были примером последнего варианта. И хотя  он  покинул
мир около сорока лет назад, ла Каталина по-прежнему здесь.
     Он напомнил мне кое о чем, о чем  упоминал  уже  раньше:  что  партия
нагваля Хулиана состояла из группы трех очень непоследовательных мужчин  и
восьми великолепных женщин. Дон Хуан всегда считал, что такое  неравенство
было одной из причин, почему члены партии  нагваля  Хулиана  покинули  мир
один за другим.
     Он сказал, что ла Каталина была прикреплена к одной  из  великолепных
женщин-видящих партии нагваля Хулиана и  научилась  у  нее  необыкновенным
маневрам сдвига точки сборки вниз. Эта видящая была последней, кто  должен
был покинуть мир. Она дожила до очень преклонного возраста,  и,  поскольку
обе они были родом из Соноры, они вернулись на склоне лет в эту пустыню  и
жили здесь вместе до тех пор, пока видящая не покинула мир.  За  те  годы,
которые они провели вместе, ла Каталина стала ее  ближайшей  помощницей  и
ученицей.
     - Мы совершенно идентичны, - сказал он. -  но  она  более  похожа  на
Хенаро и Сильвио Мануэля.  В  действительности  она  является  их  женским
вариантом, но, конечно, будучи женщиной, она бесконечно более агрессивна и
опасна, чем любой из них.
     Хенаро подтвердил это кивком головы.
     - Бесконечно более эффективна, - сказал он и подмигнул мне.
     - Присоединилась ли она к нашей партии? - спросил я дона Хуана.
     - Я же сказал, что она подобна двоюродной сестре или тете, -  ответил
он. - под этим я подразумеваю, что она принадлежит к  старшему  поколению,
хотя она моложе, чем все мы. Она последняя из той группы. Она редко бывает
в контакте с нами, даже не очень-то любит нас: мы для нее слишком жесткие,
поскольку она привыкла к прикосновениям нагваля Хулиана. Она  предпочитает
захватывающие приключения в неведомом стремлении к поиску свободы.
     - В чем же различие между нами? - спросил я дона Хуана.
     - В последней части моего объяснения истин сознания, - ответил он.  -
мы собираемся обсудить это различие не спеша и тщательно, а то,  что  тебе
важно знать в данный момент, так это то, что ты ревниво стережешь странные
тайны  своего  левостороннего  сознания.  Вот  почему  ла  Каталина  и  ты
нравитесь друг другу.
     Я настаивал на том, что не поэтому  она  мне  нравится,  -  скорее  я
восхищаюсь ее великой крепостью.
     Дон Хуан и Хенаро засмеялись и похлопали меня по спине так, как  если
бы они знали обо мне что-то такое, чего не знал я.
     - Ты нравишься ей, поскольку она знает, что ты подобен ей,  -  сказал
Хенаро и почмокал губами. - она знала нагваля Хулиана очень хорошо.
     Оба  они  посмотрели  на  меня  пристальным  взглядом,  так   что   я
почувствовал себя совсем неловко.
     - К чему вы клоните? - спросил я Хенаро обиженным тоном.
     Он усмехнулся, подвигал бровями вверх и вниз  комическим  жестом,  но
промолчал. Заговорил дон Хуан и нарушил молчание:
     - Есть очень странные точки соприкосновения между нагвалем Хулианом и
тобой, - сказал он. - Хенаро лишь пытался выяснить, осознаешь ли ты это.
     Я спросил обоих, как, в конце-концов я  могу  осознавать  так  далеко
идущие вещи.
     - Каталина думает, что ты сознаешь, - ответил Хенаро. -  она  сказала
так,  поскольку  знала  нагваля  Хулиана  лучше  любого  из   нас,   здесь
находящихся.
     Я ответил на это, что не верится в то, что она знала нагваля Хулиана,
поскольку он оставил мир почти сорок лет назад.
     - Но ла Каталина не весенний цыпленок, - сказал Хенаро. - она  только
выглядит молодой: это часть ее  знаний,  так  же,  как  это  часть  знаний
нагваля Хулиана. Ты видел ее только тогда, когда  она  выглядела  молодой.
Если бы ты увидел ее, когда она выглядит старухой, страх этого  закрыл  бы
от тебя дневной свет.
     - То, что делает ла  Каталина,  -  прервал  его  дон  Хуан.  -  можно
объяснить  только  через  овладение  искусством  трех  видов:   искусством
управления сознанием, искусством следопыта и мастерством намерения.
     Но сегодня мы собираемся изучить то, что она делает, только  в  свете
последней истины относительно сознания: истины, которая гласит, что  точка
сборки может собрать миры, отличные от нашего, если сдвинется относительно
своей исходной позиции.
     Дон Хуан дал мне знак подняться. Хенаро тоже встал.  Я  автоматически
взял  холщевый  мешок,  наполненный  лекарственными   растениями.   Хенаро
остановил меня в тот момент, когда я собирался взвалить его на плечи.
     - Оставь мешок, - сказал он, улыбаясь. - мы должны слегка пробежаться
вверх, чтобы встретиться с ла Каталиной.
     - Где же она? - спросил я.
     - Там наверху, - ответил  Хенаро,  показывая  на  вершину  небольшого
холма. - если ты присмотришься полуприкрытыми глазами, то увидишь ее,  как
очень темное пятно на фоне зеленого кустарника.
     Я изо всех  сил  стремился  увидеть  темное  пятно,  но  не  мог  его
рассмотреть.
     - Почему бы тебе не прогуляться туда, - предложил дон Хуан.
     Я почувствовал головокружение и боль в  животе.  Дон  Хуан  принуждал
меня движением своей руки идти вверх, но я не решался  двинуться.  Наконец
Хенаро взял меня за руку, и мы  оба  полезли  вверх  по  холму.  Когда  мы
добрались туда, я понял, что дон Хуан забрался вместе с нами. Мы все  трое
достигли вершины одновременно.
     Дон Хуан очень спокойно начал говорить с Хенаро. Он  спросил,  помнит
ли тот все многочисленные случаи, когда нагваль Хулиан был на грани  того,
чтобы задушить их обоих насмерть, поскольку они потакали своему страху.
     Хенаро  повернулся  ко  мне  и  заверил,  что  нагваль   Хулиан   был
безжалостным учителем. Он и его учитель, нагваль Элиас, который тогда  был
еще в мире, обычно двигали чью-либо точку сборки за критические пределы  и
заставляли его выбираться оттуда самостоятельно.
     - Я однажды уже говорил тебе, что нагваль Хулиан рекомендовал нам  не
тратить попусту свою половую энергию, - продолжал Хенаро. -  под  этим  он
подразумевал, что для сдвига точки сборки мы нуждаемся в энергии. Если  ее
нет у тебя, то удар нагваля - это не удар свободы, а удар смерти.
     - Без достаточной энергии,  -  сказал  дон  Хуан.  -  сила  настройки
раздавливает. Ты должен иметь энергию, чтобы  выдержать  давление  энергии
настройки, которая никогда не происходит при обычных обстоятельствах.
     Хенаро сказал, что  нагваль  Хулиан  был  вдохновенным  учителем.  Он
всегда находил пути для обучения, которые позволяли  ему  в  то  же  время
позабавить себя. Один из его любимых педагогических приемов состоял в том,
чтобы застать кого-либо  однажды  или  два  раза  в  нормальном  состоянии
сознания врасплох и сдвинуть точку сборки. С этого момента  все,  что  ему
нужно было сделать,  чтобы  иметь  его  нераздельное  внимание,  так  лишь
пригрозить ему неожиданным ударом нагваля.
     Нагваль Хулиан действительно был незабываемым человеком, - сказал дон
Хуан. - у него были большие связи с людьми. Он мог сделать нам худшую вещь
в мире, но сделанная им, она была бы великой. Если бы то же самое совершил
кто-либо другой, то получилось бы грубо и мерзко.
     Нагваль Элиас, с другой стороны, не имел соприкосновений, но  он  был
великим учителем, действительно великим.
     - Нагваль Элиас был очень похож на нагваля  Хуана  Матуса,  -  сказал
Хенаро. - они очень подходили друг  другу,  и  нагваль  Элиас  обучал  его
всему, даже не повышая голоса и не разыгрывая с ним трюков.
     - Но нагваль  Хулиан  был  совершенно  другим,  -  продолжал  Хенаро,
дружески толкнув меня. - я сказал бы, что он ревниво хранил на своей левой
стороне некие тайны, совсем как ты. Не так ли, дон Хуан? - обратился он  к
дону Хуану.
     Дон Хуан не  ответил,  но  кивнул  утвердительно.  Казалось,  что  он
сдерживается, чтобы не рассмеяться.
     - У  него  была  игровая  натура,  -  сказал  дон  Хуан,  и  они  оба
захохотали.
     Тот факт, что они, очевидно, намекали на  что-то,  что  знали  только
они, заставил меня почувствовать еще большую тревогу.
     Дон Хуан сказал, как само  собой  разумеющееся,  что  они  говорят  о
странной колдовской методике, которой нагваль Хулиан обучился  в  процессе
своей жизни.
     Хенаро добавил, что у нагваля Хулиана был уникальный  учитель,  кроме
нагваля Элиаса: учитель, который был чрезвычайно похож на него,  и  научил
его новым комплексным  путям  сдвига  точки  сборки.  В  результате  этого
нагваль Хулиан был чрезвычайно эксцентричным в своем поведении.
     - Кто же был тот учитель, дон Хуан? - спросил я.
     Дон Хуан и Хенаро переглянулись и захихикали, как два школьника.
     - На это очень трудно ответить, - сказал дон Хуан. - все, что я  могу
сказать, это то, что он был учителем, который отклонил путь  нашей  линии.
Он научил нас многому хорошему и плохому, но  из  худшего  он  научил  нас
тому, что делали древние видящие, так  что  некоторые  из  нас  поймались.
Нагваль Хулиан был одним из них, а также ла Каталина. Но мы надеемся,  что
ты не последуешь за ними.
     Я тотчас начал протестовать. Дон Хуан прервал меня. Он сказал, что  я
не знаю, против чего протестую. По мере того,  как  дон  Хуан  говорил,  я
ужасно разозлился на них обоих. Я взбесился, кричал на них  самым  громким
голосом. Моя реакция была такой для меня неожиданной, что  даже  напугала:
казалось, будто я - это кто-то другой. Я остолбенело посмотрел  на  них  в
ожидании помощи. Хенаро положил свои руки на плечи  дону  Хуану  так,  как
если бы он нуждался в поддержке. Оба они падали со смеху.
     Я был так раздосадован, что почти плакал. Дон Хуан подошел ко мне. Он
примиряюще положил руку мне на плечо. Он сказал, что  пустыня  Соноры,  по
причинам, непостижимым для него, возбуждает определенную воинственность  в
человеке и в любом другом организме.
     - Люди сказали бы, что это происходит потому, что воздух тут  слишком
сухой, - продолжал он. - или  потому,  что  он  слишком  горячий.  Видящие
сказали бы, что здесь особенное стечение эманаций орла, которые, как я уже
сказал, помогают сдвигу точки сборки вниз.
     - Как бы там ни было, видящие находятся в мире для  тренировки  себя,
чтобы быть беспристрастными свидетелями, способными понять тайны о себе  и
пережить восхищение от находки того, что же  мы  в  действительности.  Это
высочайшая из целей новых видящих, и  не  каждый  воин  достигает  ее.  Мы
думаем, что нагваль Хулиан не достиг этой  цели.  Он  попался,  и  так  же
попалась Каталина.
     Далее он сказал, что для  того,  чтобы  быть  несравненным  нагвалем,
нужно любить свободу и иметь предельную отрешенность. Он объяснил: то, что
делает путь воина таким опасным, это то, что он  противоположен  жизненной
ситуации современного человека. Он сказал, что современный человек оставил
область неведомого и таинственного и устремился в область функционального.
Он повернулся спиной к миру предчувствий и восхищения и приветствовал  мир
скуки.
     - Получить шанс вернуться опять к миру тайн, - продолжал дон Хуан.  -
это иногда настолько много для воина, что он умирает: он ловится  на  том,
что я назвал бы высоким призывом неведомого. Такие воины  забывают  призыв
свободы, забывают о  беспристрастности,  они  погружаются  в  неведомое  и
влюбляются в него.
     - И ты думаешь, что я подобен им, не так ли? - спросил я дона Хуана.
     - Мы не думаем, мы знаем, - ответил Хенаро. - и ла Каталина знает это
лучше, чем кто-либо из нас.
     - Почему она? - потребовал я объяснений.
     - Потому что она подобна тебе, - ответил Хенаро,  произнося  слова  с
комической интонацией.
     Я уже собирался вступить в серьезные пререкания, но дон Хуан  прервал
меня.
     - Нет необходимости так горячиться, - сказал  он  мне.  -  ты  таков,
каков есть. Битва за свободу труднее для некоторых, и ты - один из них.
     - Для того, чтобы стать беспристрастным свидетелем, - продолжал он. -
нужно начать с понимания того, что закрепление или сдвиг точки сборки
     - Это все, для нас или для мира, каким бы этот мир ни был.
     Новые видящие говорят, что, когда нас учили  разговаривать  с  собой,
нас научили также средствам оболванивания себя для того, чтобы  удерживать
точку сборки неподвижно на одном месте.
     Хенаро  шумно  захлопал  в  ладоши  и  издал   пронзительный   свист,
имитирующий свист футбольного матча.  "Давайте  заставим  двигаться  точку
сборки! - закричал он. Давай, давай, вперед, вперед!"
     Мы  все  еще  смеялись,  когда  кусты  вправо  от   меня   неожиданно
задвигались. Дон Хуан и Хенаро сразу же сели, поджав под себя левую  ногу,
а правую, с поднятым коленом, они держали перед собой, подобно  щиту.  Дон
Хуан подал мне знак сделать то же самое. Он поднял  брови  и  сделал  жест
покорности уголками губ.
     - У колдунов есть собственные причуды, - сказал он шепотом.  -  Когда
точка сборки смещается в нижние области, видение колдунов  ограничивается.
Если они увидят нас стоящими, они могут напасть.
     - Нагваль Хулиан однажды держал меня  два  дня  в  этой  воинственной
позе, - шепнул мне Хенаро. - мне даже пришлось мочиться в этом положении.
     - И какать, - добавил дон Хуан.
     - Точно, - сказал Хенаро, а затем он  прошептал  мне,  как  бы  между
прочим: - я надеюсь, что ты уже сделал а-а? Если твои кишки не опустошены,
то ты наложишь в штаны при появлении ла Каталины, если я не  покажу  тебе,
как их снять. Если тебе придется делать в этой позе, то у тебя  уже  будут
сняты штаны.
     Он показал мне, как действовать с брюками. Он  делал  это  совершенно
серьезно и сосредоточенно. Все мое  внимание  было  сфокусировано  на  его
движениях, и только когда я снял свои штаны, я понял, что дон  Хуан  ревет
от смеха. Я понял, что Хенаро опять разыграл меня. Я уже собирался встать,
чтобы надеть штаны, когда дон Хуан остановил меня. Он так смеялся, что  не
мог выговорить ни единого слова.  Он  велел  мне  подождать,  сказав,  что
Хенаро пошутил только наполовину, и что ла Каталина  действительно  здесь,
за кустами. Его убедительный тон, даже среди смеха, дошел  до  меня,  и  я
замер на месте. Мгновение спустя  хруст  в  кустах  навел  на  меня  такой
панический ужас, что я забыл о своих брюках. Я  взглянул  на  Хенаро:  его
брюки были уже на нем. Он пожал плечами:
     - Прошу прощения, - прошептал он. - у меня уже нет  времени  показать
тебе, как надеть их не вставая.
     А у меня не было времени даже на то, чтобы рассердиться  на  них  или
присоединиться  к  их  веселью.  Неожиданно  прямо   передо   мной   кусты
раздвинулись, и оттуда вышло  совершенно  невиданное  существо.  Оно  было
таким необычным, что я уже больше не боялся. Я был очарован. То, что  было
передо мной, не  было  человеком.  Это  было  что-то,  даже  отдаленно  не
напоминавшее человека. Оно было похоже на пресмыкающееся, или на  огромное
гротескное насекомое, или же на волосатую, предельно отталкивающую  птицу.
Его темное тело было покрыто грубыми рыжеватыми волосками. Я не видел ног,
только  одну  огромную,  рыжеватую  голову.  Нос  был  плоским,  а  ноздри
представляли собой два больших  боковых  отверстия.  У  него  было  что-то
подобное клюву с зубами. Каким бы ужасающим ни было  это  существо,  глаза
его были великолепны:  они  были  похожи  на  два  гипнотизирующих  озерца
немыслимой ясности. В них светилось  знание,  они  не  были  человеческими
глазами, или глазами птицы, или какими-то глазами,  которые  я  когда-либо
видел.
     Существо двигалось справа от меня, шурша кустами.  Когда  я  повернул
голову, чтобы следовать за ним взглядом, я заметил, что дон Хуан и  Хенаро
выглядели  такими  же  зачарованными  его  присутствием,  как  и  я.   Мне
показалось, что и они не видели никогда ничего подобного.
     В одну минуту существо совершенно  скрылось  из  виду,  но  мгновение
спустя раздалось ворчание, и его гигантские формы  опять  замаячили  перед
нами. Я был очарован и одновременно обеспокоен тем,  что  не  напуган  как
следует этим комическим существом: казалось,  что  мою  предыдущую  панику
переживал кто-то другой, а не я.
     Вдруг я почувствовал, что начинаю подниматься. Против моей воли  ноги
мои выпрямились, и я обнаружил себя  стоящим  лицом  к  существу.  Я  едва
осознавал, что снимаю жакет, рубашку, туфли. Так я оказался  нагим.  Мышцы
моих  ног  налились  необычайной  мощью.  Я  подпрыгивал  с   колоссальной
прыгучестью. А затем существо и я помчались в сторону какой-то невыразимой
зелени.
     Существо двигалось передо мной, скручиваясь в себе, как змея. Затем я
догнал его. Пока мы двигались вместе, я осознал  то,  что  уже  знал:  это
существо  действительно  было  ла  Каталиной.  Совершенно  неожиданно   ла
Каталина во плоти была рядом со мной. Мы  двигались  безо  всяких  усилий.
Казалось,  мы  оставались  неподвижными,  лишь  изображая  телесные  жесты
движений, а окружающее двигалось, создавая впечатление громадной скорости.
     Наша гонка прекратилась так же неожиданно, как и началась, я был один
с ла Каталиной в другом мире. В нем не было  ни  одной  узнаваемой  черты.
Было какое-то  интенсивное  свечение  и  тепло,  исходящее  из  того,  что
казалось землей. Она была покрыта громадными камнями или, по крайней мере,
они казались камнями. У них был цвет песчаника, но отсутствовал  вес:  они
были как бы обломками пористого вещества. Я мог раскидывать  их  с  шумом,
только слегка прикасаясь к ним.
     Я был так зачарован своей мощью, что забыл  обо  всем  на  свете.  Во
всяком случае, я оценил, что эти  глыбы,  казавшиеся  невесомой  материей,
оказывали все-таки сопротивление, и только  моя  огромная  мощь  позволяла
разбрасывать их с шумом. Я пытался схватить их руками и осознал,  что  все
мое тело изменилось. Ла Каталина  смотрела  на  меня,  -  она  опять  была
гротескным существом, каким была раньше. И таким же был я. Я не мог видеть
себя, но я знал, что мы оба похожи.  Неописуемая  радость  охватила  меня.
Казалось,  что  эта  сила  приходит  ко  мне  извне.  Ла  Каталина   и   я
отталкивались, переплетались и играли до тех пор, пока у меня не  осталось
никаких мыслей и чувств или какого-либо человеческого сознания  вообще.  И
все же я  определенно  обладал  сознанием.  Моим  сознанием  было  смутное
знание, которое давало мне уверенность. Это  было  беспредельное  доверие,
физическая уверенность в своем существовании. Не  в  смысле  человеческого
чувства индивидуальности, но в смысле вездесущего присутствия.
     Затем сразу все вошло в фокус  человеческого  ощущения.  Ла  Каталина
держала меня за руку, мы шли вместе по пустыне, среди пустынных кустов.  Я
тотчас и болезненно ощутил, что камни пустыни и затвердевшие  куски  грязи
ужасно действуют на мои голые ноги.
     Мы вышли на место, свободное от растительности. Там были дон  Хуан  и
Хенаро. Я сел и оделся.
     Мой опыт с ла Каталиной отсрочил наше возвращение на юг  мексики.  Он
вывел  меня  из  равновесия  в  каком-то  неописуемом  отношении.  В  моем
нормальном состоянии сознания я стал разъединенным.  Казалось,  я  потерял
точку отсчета: я был в состоянии какой-то  безнадежности.  Я  сказал  дону
Хуану, что потерял даже желание жить.
     Мы сидели вокруг стола в доме дона Хуана. Моя машина  была  нагружена
мешками, мы были готовы к отъезду, но чувство  отчаяния  захватило  лучшую
часть меня, и я начал плакать.
     Дон Хуан и Хенаро смеялись до  слез.  Чем  более  безнадежно  я  себя
чувствовал, тем больше они радовались. Наконец, дон Хуан  сдвинул  меня  в
состояние повышенного сознания и объяснил, что их смех - это не отсутствие
доброты с их стороны и не результат какого-то злобного  чувства  юмора,  а
истинное выражение счастья от видения моего продвижения по пути знания.
     - Я скажу тебе то, что  обычно  дон  Хулиан  говорил  нам,  когда  мы
попадали туда, куда ты сейчас вышел, - продолжал дон Хуан. - на этом  пути
ты должен знать, что ты не один. То, что случилось с тобой,  случается  со
всяким,  кто  накапливает  достаточно  энергии,  чтобы  схватить   отблеск
неведомого.
     Он сказал, что нагваль Хулиан обычно говорил им, что они выселены  из
домов, где жили всю свою жизнь. Результатом  накопления  энергии  является
разрыв  с  удобным,  но  предельно  ограниченным  и  унылым  гнездом  мира
повседневной жизни. "Ваша депрессия, - говорил им нагваль Хулиан. - это не
столько печаль от потери своего гнезда, сколько беспокойство от того,  что
приходится искать новые аппартаменты".
     - Новые аппартаменты, - продолжал дон Хуан. - не  такие  удобные,  но
они гораздо более просторные. Твое осознание того, что ты выселен,  пришло
в форме великого уныния, потери желания жить, точно так же, как это было с
нами. Когда ты сказал нам, что не хочешь жить, мы не могли не рассмеяться.
     - Что же будет со мной теперь? - спросил я.
     - Если говорить словами народной мудрости - "поищи,  старушка,  новую
подушку", - ответил дон Хуан.
     Дон Хуан и Хенаро опять вошли в состояние большой эйфории.
     Всякое утверждение и замечание заставляло их истерически смеяться.
     - Все очень просто, - сказал дон Хуан. - твой новый  уровень  энергии
создал новое место для успокоения твоей  точки  сборки.  И  диалог  воина,
который ты всегда ведешь с нами,  когда  мы  вместе,  утвердил  это  новое
положение.
     Хенаро придал своему  лицу  серьезное  выражение  и  гудящим  голосом
спросил меня: "ты уже какал сегодня? "
     Он понуждал меня ответить движением своей головы: "да или нет, да или
нет, - требовал он. - давай продолжим наш диалог воинов".
     Когда они слегка успокоились, Хенаро сказал, что  я  должен  осознать
тот недостаток, что точка сборки время  от  времени  возвращается  в  свое
прежнее положение. Он сказал мне,  что  в  его  собственном  случае  точка
сборки в нормальном положении заставляла его видеть людей, как  угрожающих
и ужасающих существ. К его предельному изумлению, однажды  он  понял,  что
изменился: он стал значительно смелее и уверенно  действовал  в  ситуации,
которая в обычном состоянии привела бы его к хаосу и страху.
     - Я обнаружил себя в постели женщины, -  сказал  Хенаро  и  подмигнул
мне. - обычно я до смерти боялся женщин, но однажды я оказался в постели с
ужасающей женщиной. Это было так непохоже на меня, что когда я понял,  что
я делаю, со мной случился почти сердечный приступ  -  я  чуть  не  получил
разрыв сердца. Этот толчок  заставил  мою  точку  сборки  вернуться  в  ее
несчастное нормальное положение. Я должен был выбежать из дома  и  трясся,
как заяц.
     - Ты лучше следи за тем, чтобы точка сборки не вернулась  обратно,  -
добавил Хенаро. И они опять засмеялись.
     - Положение точки сборки на коконе человека, - объяснил дон  Хуан.  -
поддерживается внутренним диалогом, и поэтому это очень слабое  положение,
мягко говоря. Вот почему мужчины и  женщины  так  легко  теряют  свой  ум,
особенно те, чей внутренний  диалог  -  скучное  и  неглубокое  построение
одного и того же.
     Новые видящие говорят, что наиболее прочными людьми являются те,  чей
внутренний диалог гибок и разнообразен.
     Он сказал, что положение точки сборки воина бесконечно более прочное,
поскольку, как только точка  сборки  начинает  сдвигаться  в  коконе,  она
создает ямку в светимости  -  ямку,  которая  удерживает  точку  сборки  в
дальнейшем.
     - Вот почему мы не  можем  сказать,  что  воины  теряют  свой  ум,  -
продолжал дон Хуан. - если они что-то и теряют, то только эту ямку.
     Дон Хуан и Хенаро нашли это утверждение таким смешным, что покатились
со смеху.
     Я попросил дона Хуана пояснить мой опыт с ла  Каталиной,  и  они  оба
опять завыли от смеха.
     - Женщины, определенно, более странные  существа,  чем  мужчины.  Тот
факт, что у  них  между  ног  есть  дополнительное  отверстие,  делает  их
жертвами странных влияний. Странные мощные  силы  владеют  ими  через  это
отверстие. Это единственный способ, каким я могу объяснить их причуды.
     Он оставался в молчании некоторое время. Я спросил его,  что  он  под
этим подразумевает.
     - Ла Каталина пришла к нам, как гигантская гусеница, - ответил он.
     Выражение лица дона Хуана, когда он говорил это, и взрыв смеха Хенаро
развеселили меня. Я начал смеяться, пока мне не стало почти плохо.
     Дон Хуан сказал, что искусство ла Каталины настолько необычайно,  что
она может сделать все, что захочет,  в  области  зверей.  Ее  несравненное
появление  в  таком  виде  было  мотивировано  ее   сродством   со   мной.
Окончательный результат всего этого тот, сказал он, что ла Каталина сумела
сдвинуть мою точку сборки с помощью своей.
     - Что вы там делали вдвоем, словно черви? - спросил Хенаро и похлопал
меня по спине. Казалось, дон  Хуан  был  близок  к  тому,  чтобы  залиться
смехом.
     Вот почему я сказал,  что  женщины  более  странны,  чем  мужчины,  -
прокомментировал он, наконец.
     - Я не согласен с тобой, - сказал Хенаро  дону  Хуану.  -  у  нагваля
Хулиана не было дополнительного отверстия между ногами, однако он был  еще
более странным, чем ла Каталина. Я думаю, что она  научилась  быть  червем
отчасти у него. Он делал это обычно для нее.
     Дон Хуан подпрыгивал, как ребенок, который намочил в штаны. Когда  он
почти успокоился, он сказал, что  нагваль  Хулиан  имел  дар  создавать  и
использовать совершенно  необычные  ситуации.  Он  сказал  также,  что  ла
Каталина дала  мне  совершенный,  великолепный  пример  сдвига  вниз.  Она
заставила меня увидеть ее в виде  существа,  формы  которого  она  приняла
путем сдвига точки сборки. Затем она помогла мне  сдвинуть  мою  в  то  же
положение, которое придавало ей ее чудовищный вид.
     - Другой учитель, которого имел нагваль Хулиан, - продолжал дон Хуан.
- научил его, как  достичь  особого  места  в  этой  безбрежности  нижнего
пространства. Никто из нас не смог следовать за ним туда, но все члены его
партии делали это, особенно ла Каталина и женщина-видящая,  которая  учила
ее.
     Далее дон Хуан сказал, что сдвиг вниз приводит к  видению,  на  самом
деле, не другого мира, но нашего мира повседневной жизни,  на  который  мы
смотрим в другой перспективе. Он  сказал,  что  для  того,  чтобы  увидеть
другой мир, я должен  воспринять  другую  великую  полосу  эманаций  орла,
другой великий диапазон эманаций.
     Здесь он закончил свои объяснения. Он сказал, что у него нет  времени
дольше останавливаться на этом предмете великих диапазонов, поскольку  нам
пора  двигаться.  Я  хотел  остаться  еще  на  немного,  чтобы  продолжить
разговор, но он сказал, что требуется много времени  для  объяснения  этой
темы, для чего мне понадобится новое сосредоточение.



                        9. ВЕЛИКИЕ ДИАПАЗОНЫ ЭМАНАЦИЙ

     Несколько дней спустя в своем доме на юге мексики дон Хуан  продолжил
эти объяснения. Он ввел меня в большую комнату. Уже наступил  вечер,  и  в
комнате было темно. Я хотел зажечь  керосиновые  лампы,  но  дон  Хуан  не
разрешил мне сделать этого. Он сказал, что я должен  позволить  звуку  его
голоса сдвинуть мою точку сборки так, чтобы она осветила эманации  полного
сосредоточения и полного воспоминания.
     Затем он сказал, что мы  собираемся  говорить  о  великих  диапазонах
эманаций. Он назвал это другим ключевым открытием, которое сделали древние
видящие, но затем оно, из-за их заблуждений, погрузилось в забвение,  пока
новые видящие не извлекли его на свет.
     - Эманации орла сгруппированы в комплексы, - продолжал он. -  древние
видящие назвали эти комплексы "великими полосами эманаций". Это,  конечно,
не "полосы", но название осталось. Например,  есть  неизмеримый  комплекс,
который производит органические  существа.  Эманации  этого  органического
диапазона обладают своего рода "пушистостью". Они прозрачны и  имеют  свою
собственную светимость, особую энергию. Они осознают себя, они прыгают.  В
этом  причина  того,  что  все  органические  существа  наполнены   особой
неотразимой энергией. Другие диапазоны темнее и менее летучи. У  некоторых
из них совсем нет света - им свойственна непрозрачность.
     - Ты хочешь этим сказать, дон Хуан,  что  все  органические  существа
имеют в своем коконе эманации одного и того же вида? - спросил я.
     - Нет, я  не  хочу  сказать  этого.  Все  не  так  просто,  хотя  все
органические существа принадлежат к одному и тому же  великому  диапазону.
Вообрази  это,  как  неизмеримо  широкую  полосу  светящихся   волокон   -
бесконечных  светящихся  струн.  Органические  существа  -  это  пузырьки,
которые вырастают вокруг такой группы светящихся волокон. Вообрази, что  в
этом диапазоне органической жизни некоторые пузырьки сформировались вокруг
светящихся волокон в центре полосы, другие - ближе к ее краям. Эта  полоса
достаточно широкая, чтобы устроить на себе все виды органических  существ,
и еще останется свободное место. При таком устройстве пузырьки, близкие  к
краям, совершенно лишены эманаций, которые имеются  в  середине  полосы  и
разделяются только теми, которые в центре. По этой же причине  пузырьки  в
центре лишены краевых эманаций.
     Как ты можешь понять, органические существа разделяют эманации одного
диапазона, однако видящие видят, что и внутри органической полосы существа
разделяются настолько, насколько это вообще возможно.
     - Много ли таких великих диапазонов? - спросил я.
     - Так же много, как  сама  бесконечность,  -  ответил  он.  -  однако
видящие нашли, что на земле есть только сорок восемь таких полос.
     - Каков смысл этого, дон Хуан?
     - Для видящих это означает, что на  земле  есть  сорок  восемь  типов
организаций, сорок восемь типов объектов или структур. Органическая  жизнь
- одна из них <здесь сразу вспоминаются сорок  восемь  "законов",  которые
управляют процессами на земле, согласно учению Георгия Гурджиева>.
     - Означает ли это, что есть сорок восемь типов неорганической жизни?
     - Нет,  не  совсем  так.  Древние  видящие  насчитывали  семь  полос,
производящих неорганические пузырьки сознания. Другими словами, есть сорок
диапазонов, которые производят  пузырьки,  не  обладающие  сознанием:  это
полосы, задающие только организацию.
     - Думай о великих диапазонах, как о чем-то,  подобном  деревьям.  Все
они дают плоды, создают вместилища, наполненные эманациями, однако  только
восемь из этих деревьев дают съедобные плоды,  т.  е.  пузырьки  сознания.
Семь из них дают кислые плоды, но все же съедобные, а одно  дает  наиболее
сочные, вкуснейшие плоды из всех.
     Он засмеялся и сказал, что в своей аналогии принял точку зрения орла,
для которого наиболее изысканными кусочками являются органические пузырьки
сознания.
     - Что заставляет эти восемь полос давать сознание? - спросил я.
     - Орел наделяет сознанием через свои эманации, - ответил он.
     Его ответ заставил меня спорить с ним. Я сказал  ему,  что  говорить,
что орел наделяет сознанием  через  свои  эманации,  это  все  равно,  как
говорить, как делают верующие,  что  бог  наделяет  жизнью  через  любовь.
Вообще, что это значит?
     - Эти два утверждения не аналогичны, - терпеливо пояснил он. - и  все
же я думаю, что они обозначают одно и то же. Различие только  в  том,  что
видящие видят, как орел наделяет сознанием через свои эманации, а верующие
не видят, как бог наделяет жизнью через любовь.
     Он сказал, что путь, каким орел наделяет сознанием,  идет  через  три
гигантские связки эманаций, проходящие через  восемь  великих  диапазонов.
Эти связки совершенно особые, поскольку для видящих они  наделены  цветом.
Одна  связка  дает  впечатление  бежево-розового,  похожего  на  розоватое
свечение уличных ламп, другая - персикового оттенка,  как  неоновые  лампы
цвета пергамента, а третья вызывает ощущение, подобное цвету янтаря -  как
чистый мед.
     Таким образом, видение видящими того,  как  орел  наделяет  сознанием
через свои эманации, подобно видению оттенков, - продолжал он. -  верующие
не видят божественной любви, а если бы они ее видели, то знали бы, что она
либо розовая, либо персиковая,  либо  янтарная.  <сравн.:  видение  Данте,
сообщенное им в 33-ей  песне  "рая":  "...Три  равномерных  круга,  разных
цветом">.
     - Человек, например, прикреплен к янтарной связке, и  так  же  другие
существа.
     Я захотел узнать, какие существа разделяют  те  же  эманации,  что  и
человек.
     - Подробности, подобные этим, ты обнаружишь сам через свое видение, -
сказал он. - мне говорить об этом  бесполезно:  ты  только  заведешь  себе
новый каталог. Достаточно будет сказать, что найти это  самому  будет  для
тебя наиболее волнующим действием, какое ты когда-либо совершал.
     - А розовая и персиковая  связки  тоже  представлены  в  человеке?  -
спросил я.
     - Никогда. Эти связки принадлежат другим живым существам,  -  ответил
он.
     Я собирался еще что-то спросить его,  но  резким  движением  руки  он
остановил меня. Он погрузился в размышления. Мы долго пребывали в глубоком
безмолвии.
     - Я уже говорил тебе, что свет  сознания  бывает  в  человеке  разных
цветов, - сказал он, наконец. - но тогда я не сказал  тебе,  поскольку  мы
еще не дошли до этого, что это вовсе не цвета, а оттенки янтарного цвета.
     Он сказал, что янтарная полоса сознания делится на бесконечное  число
тонких вариантов, которые отражают различия в качестве сознания. Розоватый
и бледно-зеленый янтарные  оттенки  являются  наиболее  распространенными.
Голубоватый янтарный цвет наиболее необычен, но  еще  более  редок  чистый
янтарный.
     - А что же определяет данный конкретный оттенок янтарного цвета?
     -  Видящие  говорят,  что  этот  оттенок   определяется   количеством
сэкономленной и запасенной энергии. Бесконечное число  воинов  начинало  с
розового оттенка янтарного цвета, а закончило чистейшим  янтарным  цветом.
Примерами этого являются Хенаро и Сильвио Мануэль.
     - А какие формы жизни  соответствуют  розовой  и  персиковой  связкам
сознания? - спросил я.
     - Все эти три связки пересекаются в восьми диапазонах, - ответил  он.
-  в  органическом  диапазоне  розовая  связка  свойственна,  в  основном,
растениям,  персиковая  -  насекомым,  а  янтарная  -  человеку  и  другим
животным.
     Такое же положение преобладает  и  в  неорганическом  диапазоне:  три
связки сознания дают особые виды неорганических существ в каждом  из  семи
великих диапазонов.
     Я   попросил   его   рассказать   поподробнее   о   имеющихся   родах
неорганических существ.
     - Ну, это другая вещь, которую тебе следует увидеть самому, - ответил
он. - семь  диапазонов  и  то,  что  они  дают,  действительно  недоступно
человеческому рассудку, но доступно видению.
     Я сказал ему, что  не  вполне  понял  его  объяснение  великих  полос
эманаций,  поскольку  его  описание  заставило  меня  вообразить  их,  как
независимые связки струн или даже плоских лент, подобных конвейерной.
     Он пояснил, что великие полосы эманаций не плоские и  не  круглые,  а
неописуемым образом переплетены, как  соломинки  в  охапке  сена,  которые
удерживаются схватившими их руками. Таким образом, у эманаций нет порядка:
сказать, что есть центр или края, было бы заблуждением, но это  необходимо
делать для объяснения.
     Продолжая  далее,   он   объяснил,   что   неорганические   существа,
возникающие в семи других диапазонах сознания, характеризуются тем, что их
контейнер не имеет движения: он более похож на бесформенное вместилище  со
слабым свечением. Он не  похож  на  кокон  органических  существ:  у  него
отсутствует упругость, способность раздуваться, что позволяет органическим
существам выглядеть так, словно светящиеся шары, наполненные энергией. Дон
Хуан  сказал,  что  единственное  подобие  неорганических  и  органических
существ заключается в том, что все они имеют  задающие  сознание  розовые,
персиковые или янтарные эманации.
     -  Эти  эманации,  -  продолжал  он.  -   позволяют   при   некоторых
обстоятельствах наладить связь между существами восьми великих диапазонов.
     Он сказал, что обычно органические существа, со своим  большим  полем
энергии, являются  инициаторами  связи  с  неорганическими  существами,  а
тонкое и усложненное следование за ними - это всегда область  деятельности
неорганических  существ.  Ну,  а  когда  барьер  разрушен,  неорганические
существа становятся тем, что видящие  называют  олли-союзниками.  С  этого
момента неорганические  существа  могут  перехватывать  неимоверно  тонкие
мысли, настроения или страхи видящего.
     - Древние видящие были  загипнотизированы  такой  преданностью  своих
олли, - продолжал он. - есть рассказы о том,  как  древние  видящие  могли
заставить своих олли сделать все, что захотят. Это было одним из оснований
их веры в свою неуязвимость. Они обалдели от самодовольства.  Однако  олли
обладают  властью  только   тогда,   когда   видящий   является   образцом
безупречности, а древние такими не были.
     - Неорганических существ так же много, как и органических? -  спросил
я.
     Он ответил, что неорганические существа не так обильно  представлены,
как органические,  однако  это  перекрывается  большим  числом  диапазонов
неорганического   сознания.   Кроме   того,    различия    между    самими
неорганическими существами более  значительны,  чем  различия  организмов,
поскольку последние принадлежат только одному диапазону, а  неорганические
- семи.
     - Учти также, что неорганические существа живут дольше организмов,  -
продолжал он. - это явление заставило древних видящих  сосредоточить  свое
внимание видения на олли, - о причинах этого я расскажу тебе позднее.
     Он сказал, что древние видящие также  пришли  к  сознанию  того,  что
именно повышенная энергия организмов и  последующее  высокое  развитие  их
сознания сделало  их  лакомыми  кусочками  для  орла.  По  мнению  древних
видящих, аппетит орла и является причиной того, что он  стремится  создать
как можно больше органических существ.
     Далее он объяснил, что продуктом деятельности других  сорока  великих
диапазонов является  вовсе  не  сознание,  а  конфигурации  неодушевленной
энергии. Древние видящие для обозначения этого избрали слово  "сосуды".  В
то время как коконы и контейнеры являются полями энергетического сознания,
ответственными за собственную независимую светимость, сосуды - это твердые
вместилища, удерживающие эманации и не являющиеся  полями  энергетического
сознания. Их светимость определяется только энергией эманаций, заключенных
в них.
     - Ты должен иметь в виду, - продолжал он.  -  что  все  на  земле  во
что-нибудь заключено. То, что мы воспринимаем, составлено либо  из  частей
коконов, либо из сосудов с эманациями. Обычно мы  совсем  не  воспринимаем
вместилищ неорганических существ.
     Он посмотрел на меня, ожидая признаков понимания, но, осознав, что  я
не поддался ему, он продолжил объяснение.
     - Весь мир сделан из сорока восьми диапазонов, - сказал он. - а  мир,
который собирает наша точка сборки  в  состоянии  нормального  восприятия,
составлен из двух диапазонов. Один из них -  это  органическая  полоса,  а
другой - полоса структур, не обладающих сознанием. Остальные  сорок  шесть
великих диапазонов не являются частью воспринимаемого нами обычного мира.
     Он опять помедлил, ожидая уместных здесь вопросов. У меня их не было.
     - Существуют и другие завершенные миры,  которые  наша  точка  сборки
может собрать, - продолжал он. - древние видящие  насчитывали  семь  таких
миров - по одному на каждый диапазон сознания. Я добавил бы,  что  два  из
этих миров, кроме мира повседневной  жизни,  собрать  сравнительно  легко.
Другие пять - совсем другое дело.
     Когда мы сели для беседы в следующий раз, дон Хуан  тотчас  же  начал
говорить о моем опыте с ла Каталиной. Он сказал, что сдвиг точки сборки  в
область, расположенную ниже ее обычного места, дает видящему  подробную  и
зауженную картину известного нам мира. Она настолько  детализирована,  что
наш мир кажется совсем другим миром. Это гипнотизирующее  зрелище,  и  оно
слишком соблазнительно, особенно для  видящих  с  приземленным  и  ленивым
духом.
     - Это изменение перспективы очень приятно, - продолжал  дон  Хуан.  -
требуется минимальное усилие, а результаты головокружительны. Если видящий
стремится к скорым достижениям, то нет лучшего маневра, чем сдвиг в нижние
области. Единственной проблемой для этих положений точки  сборки  остается
то, что видящие подвержены угрозе  смерти,  которая  приходит  даже  более
грубо и гораздо быстрее, чем в человеческом положении.
     Нагваль  Хулиан  говорил,  что  это  лучшее  место  для  того,  чтобы
подрыгать ногами, - и не более.
     Он добавил, что истинное изменение  миров  происходит  только  тогда,
когда  точка  сборки  переместится  в  человеческом  диапазоне  достаточно
глубоко, чтобы преодолеть некоторый порог. На  этой  стадии  точка  сборки
может воспользоваться другими великими диапазонами.
     - Как это она ими пользуется? - спросил я.
     Он пожал плечами.
     - Это вопрос наличия энергии, - сказал он. - сила настройки цепляется
за другую полосу при условии, что видящий имеет  достаточно  энергии.  Наш
обычный уровень энергии позволяет нашей точке  сборки  пользоваться  силой
настройки только в одном диапазоне эманаций, и мы воспринимаем, тем самым,
известный  нам  мир,  но  если  у  нас  есть  запас  энергии,   мы   можем
воспользоваться   силой   настройки   других   великих    диапазонов    и,
следовательно, воспринять другие миры.
     Вдруг дон Хуан резко изменил тему беседы и стал говорить о растениях.
     - Тебе может показаться странным, - сказал он. - но  деревья  гораздо
ближе к человеку чем, например, муравьи. Я уже говорил тебе, что деревья и
люди могут развить грандиозные связи, и это  происходит  потому,  что  они
разделяют общие эманации.
     - Насколько велики у них коконы? - спросил я.
     - Коконы гигантских деревьев  ненамного  больше  самих  деревьев,  но
интересно другое: некоторые крошечные растения имеют коконы почти такие же
большие, как человеческое тело, и в три раза шире. Таковы растения силы. У
них больше всего эманаций, родственных человеку -  не  эманаций  сознания,
конечно, а других общих эманаций.
     Другая уникальная особенность  растений  в  том,  что  их  светимость
различается по оттенкам.  В  общем  она  розовая,  поскольку  их  сознание
розоватое, но ядовитые растения бледно-желто-розовые,  а  лекарственные  -
ярко-фиолетоворозовые. И только растения силы бело-розовые:  некоторые  из
них сумрачно-белые, а другие - ярко-белые.
     Однако, реальное различие между растениями  и  другими  органическими
существами состоит в положении их точки сборки: у растений она расположена
в нижней части кокона, а у других органических существ - в верхней.
     - Ну а что в отношении неорганических существ? - спросил я. -  где  у
них находится точка сборки?
     - У некоторых их них она расположена в  нижней  части  вместилища,  -
ответил он. - такие существа очень отличны от людей, но близки  растениям.
Другие имеют ее где-либо в верхней части вместилища - они близки  людям  и
другим органическим существам.
     Он добавил, что древние видящие были убеждены, что у  растений  очень
интенсивно развито общение с неорганическими существами. Они полагали, что
чем ниже точка сборки, тем легче растениям преодолеть барьер восприятия: у
очень  больших  деревьев  и  у  очень  маленьких  растений  точка   сборки
расположена  очень  низко  в  их  коконах.  Поэтому   великое   количество
колдовских ритуалов древних видящих было направлено на то,  чтобы  запрячь
сознание деревьев и маленьких растений и использовать их как проводник для
спуска в глубины темных областей, как они говорили.
     - Ты понимаешь, конечно, -  продолжал  дон  Хуан.  -  что  когда  они
думали, что спускаются в глубины, они  фактически  перемещали  свою  точку
сборки для сборки  других  воспринимаемых  миров  с  теми  семью  великими
диапазонами.
     Они доводили свое  сознание  до  предела  и  собирали  миры  с  пятью
великими диапазонами, доступными видящим только в  том  случае,  если  они
проходят опасную трансформацию.
     - Но преуспели древние видящие в сборке этих миров? - спросил я.
     - Да, преуспели, - сказал он. - в своем заблуждении они  думали,  что
достойно разбить все барьеры восприятия, если даже для этого  нужно  стать
деревом.



                        10. ПОЛОЖЕНИЕ ТОЧКИ СБОРКИ.
                 ИСКУССТВА СЛЕДОПЫТА, НАМЕРЕНИЯ И СНОВИДЕНИЯ

     На следующий день, опять в сумерках, дон Хуан вошел в комнату, где мы
с Хенаро разговаривали. Он взял меня за руку и провел через  весь  дом  на
задний  дворик.  Было   уже   темно.   Мы   начали   ходить   по   крытому
коридору-веранде, окружавшему дворик.
     Пока мы прогуливались так, дон Хуан сказал,  что  хочет  предупредить
меня еще раз о том, что на пути знания очень легко потеряться в сложностях
и патологии. Он  сказал,  что  видящие  восстают  против  великих  врагов,
способных разрушить их  цель,  замутить  намерения  и  ослабить  -  против
врагов, возникающих  на  пути  воина,  а  также  против  чувства  лености,
праздности, самодовольства, являющихся неотъемлемой  частью  повседневного
мира.
     Он добавил, что ошибки, совершенные древними видящими  из-за  чувства
лености, праздности и самодовольства, были так велики и непоправимы, что у
новых видящих не было другого выхода, как только осмеять и  отвергнуть  их
ритуалы.
     Самое главное, что было необходимо новым  видящим,  -  продолжал  дон
Хуан. - это практические  шаги  по  смещению  своей  точки  сборки,  ну  а
поскольку у них таковых не было, то им пришлось начать с развития  острого
интереса к видению света сознания,  и  в  результате  развились  три  типа
методик, которые стали краеугольным камнем обучения.
     Дон Хуан сказал, что через эти три методики новые  видящие  совершили
чрезвычайные и трудные подвиги. Они  преуспели  в  систематическом  сдвиге
точки сборки с ее обычного положения. Он признал, что древние видящие тоже
совершили  тот  же  подвиг,  однако  с  помощью  причудливых,   вывернутых
манипуляций.
     Он пояснил: то, что новые видящие увидели в свете сознания, привело к
последовательности, в которой они разместили истины  древних  относительно
сознания. Это известно,  как  "искусство  управления  сознанием".  Начиная
отсюда, были  развиты  три  системы  методик.  Первой  является  искусство
следопыта, второй - мастерство намерения, третьей - искусство  сновидения.
Он подтвердил, что обучал меня всем  этим  трем  системам  с  первого  дня
нашего знакомства.
     Он сказал, что  обучал  меня  искусству  управления  сознанием  двумя
путями, как и  рекомендуют  новые  видящие.  В  своем  учении  для  правой
стороны, которое он проводил в нормальном состоянии  сознания,  он  достиг
двух целей: обучил меня пути воина и ослабил привязанность точки сборки  к
ее нормальному положению. В учении для левой стороны, которое  проводилось
в состоянии повышенного сознания, достигнуты тоже две  цели:  он  заставил
мою точку сборки сдвигаться в такое число позиций, какое я смог выдержать,
а также дал длинную серию объяснений.
     Дон Хуан остановился и  пристально  посмотрел  на  меня.  Последовало
напряженное молчание, а затем он начал беседу об искусстве  следопыта.  Он
сказал, что у этого искусства было очень странное и случайное начало:  оно
началось  с  наблюдения,  сделанного  новыми  видящими,  что  когда  воины
настойчиво следуют необычному образу поведения, то неиспользованные  ранее
внутри их  кокона  эманации  начинают  светиться,  а  точка  сборки  мягко
смещается гармоническим, едва заметным способом.
     Воодушевленные этим наблюдением, новые  видящие  начали  практиковать
систематическое управление своим  поведением.  Они  назвали  эту  методику
искусством следопыта. Дон Хуан заметил, что, хотя против этого названия  и
можно возразить, оно все  же  приемлемо,  поскольку  выслеживание  требует
особого рода поведения по отношению  к  людям,  которое  можно  отнести  к
тайным методам.
     Вооруженные  этой  методикой,  новые  видящие  взялись  за  известное
трезвым и плодотворным образом. Путем непрерывной практики  они  заставили
свою точку сборки постоянно смещаться.
     - Искусство следопыта - это одно из двух величайших достижений  новых
видящих,  -  сказал  он.  -  они  решили,  что  его  следует   преподавать
современному нагвалю, когда его точка сборки сдвинется достаточно  глубоко
влево. Причина этого решения в том, что нагваль  должен  изучить  принципы
следопыта,  незамутненные  человеческим  перечислением.  В  конце  концов,
нагваль - это вождь группы, а чтобы вести,  он  должен  уметь  действовать
быстро, без предварительного размышления.
     Другие воины могут обучаться  искусству  следопыта,  будучи  в  своем
обычном сознании, хотя желательно, чтобы они практиковали его в повышенном
состоянии сознания, и не  столько  из-за  ценности  повышенного  сознания,
сколько  из-за  ложного  чувства  секретности,  которое  пропитывает   это
искусство, предназначенное просто для общения с обычным миром.
     Он сказал, что я могу теперь понять, что  именно  намерение  сдвинуть
точку  сборки  заставило  новых  видящих  обратить  особое   внимание   на
взаимодействие с мелочными тиранами. Мелочные  тираны  заставляют  видящих
использовать  искусство  следопыта,  а  это  действие  позволяет  видящему
сдвинуть точку сборки.
     Я спросил  его,  знали  ли  древние  видящие  что-либо  из  принципов
следопыта.
     - Искусство следопыта принадлежит только новому поколению видящих,  -
ответил он, улыбаясь. - именно этим видящим пришлось иметь дело с  людьми:
древние видящие были настолько окутаны своим чувством власти, что  даже  и
не знали о существовании обычного люда,  пока  этот  люд  не  раскроил  им
головы дубинкой. Да ты уже знаешь все это.
     Дон Хуан сказал далее, что мастерство намерения, наряду с  искусством
следопыта, - это два шедевра, отметившие пришествие  современных  видящих.
Он объяснил, что в своем усилии приобрести преимущество  над  угнетателями
новые  видящие  исследовали   все   возможности.   Они   знали,   что   их
предшественники совершали необычайные подвиги, манипулируя таинственной  и
чудесной силой, которую они могли описать только  как  "власть".  У  новых
видящих было мало сведений об этой силе, так что им  пришлось  исследовать
ее систематически с помощью видения. Их усилия были обильно вознаграждены,
когда они обнаружили, что энергия настройки и является этой силой.
     Они  начали  с  видения  того,  как  свет  сознания   расширяется   и
усиливается, когда эманации внутри  кокона  настраиваются  на  эманации  в
великом. Они воспользовались этим наблюдением, как трамплином, то есть так
же, как они поступили с  искусством  следопыта,  и  в  дальнейшем  развили
комплексную цепочку методик для управления этой настройкой эманаций.
     Вначале они называли эти методики "мастерством  настройки",  а  потом
поняли, что здесь вовлечено гораздо больше, чем просто настройка: то,  что
проявилось, - это энергия, возникающая от настройки эманаций. Они  назвали
эту энергию волей.
     Воля стала следующим основанием их действий. Новые видящие поняли ее,
как слепой, безличный, непрерывный взрыв энергии, который  заставляет  нас
вести себя так, как мы это делаем. Воля ответственна за  наше  восприятие,
за удержание точки сборки в ее обычном положении.
     Дон Хуан  сказал,  что  новые  видящие  исследовали,  как  происходит
восприятие мира повседневной жизни, и увидели эффект  воли.  Они  увидели,
что  настройка  непрестанно  возобновляется,  чтобы   придать   восприятию
непрерывность.  Для  возобновления  настройки  во  всякое  время   с   той
свежестью, которой она требует для составления живого мира, взрыв энергии,
возникающей от самой этой настройки, должен быть автоматически отведен для
подкрепления избранных настроек.
     Это новое  наблюдение  послужило  новым  видящим  другим  трамплином,
который помог заложить третье основание систем. Они назвали его намерением
и описали, как целеустремленное управление волей - энергией настройки.
     -  Сильвио  Мануэль,  Хенаро  и  Винсенте  были  направлены  нагвалем
Хулианом на изучение этих трех аспектов знания видящих, - продолжал он.  -
Хенаро стал мастером управления сознанием, Винсенте -  мастером  искусства
следопыта, а Сильвио Мануэль - мастером намерения.  Сейчас  мы  занимаемся
окончательным объяснением искусства  управления  сознанием  -  вот  почему
Хенаро помогает тебе.
     Дон Хуан долго беседовал с учениками-женщинами. Женщины слушали его с
серьезным выражением лица. Судя по выражению глубокой сосредоточенности, я
был уверен, что  он  подробно  инструктирует  их  относительно  труднейшей
методики.
     Мне запретили быть на этом собрании, но я мог следить за ними,  когда
они беседовали перед главной дверью  дома  Хенаро.  Я  сидел  за  кухонным
столом, дожидаясь, пока все это кончится.
     Затем женщины собрались уходить, но перед этим  они  вошли  на  кухню
вместе с доном Хуаном.  Он  сел  напротив,  а  женщины  говорили  со  мной
ужасающе любезно. Они, собственно, обнимали меня. Все они были  необычайно
дружелюбными,   даже   разговорчивыми.   Они   сказали,   что   собираются
присоединиться к ученикам-мужчинам, которые ушли с Хенаро несколько  часов
назад: Хенаро собирается показать всем им свое тело сновидения.
     Как только женщины вышли, дон Хуан совершенно  неожиданно  возобновил
свои объяснения. Он сказал, что со временем, когда новые видящие утвердили
свои принципы, они поняли,  что  в  тех  доминирующих  условиях  жизни,  в
которых они живут, одно лишь искусство  следопыта  сдвигает  точку  сборки
очень мало. Для максимального эффекта это искусство нуждается в  идеальной
обстановке, то есть в мелочных тиранах с большой властью и силой. А  новым
видящим было все труднее находить  такие  условия:  задача  найти  их  или
сымпровизировать стала невыносимым бременем.
     Новые видящие нашли настоятельно необходимым видеть эманации орла для
того, чтобы найти другие, более подходящие пути сдвига точки сборки. Когда
они  попытались  видеть  эманации,  они  столкнулись  с  очень   серьезной
проблемой: они обнаружили, что невозможно видеть  их,  не  подвергая  себя
смертельному риску, и все же они должны были их видеть. Именно тогда они и
воспользовались древней методикой сновидения как щитом для защиты себя  от
смертельного удара эманаций орла. Совершая это,  они  осознали,  что  само
сновидение  является  наиболее  эффективной  методикой  для  сдвига  точки
сборки.
     - Одним из строжайших указаний новых видящих, - продолжал дон Хуан. -
стало требование, чтобы воины  изучали  сновидение,  исходя  из  состояния
обычного сознания. Следуя этому требованию, я стал обучать тебя сновидению
почти с первого дня нашего знакомства.
     - Почему  новые  видящие  распорядились,  чтобы  обучение  сновидению
происходило в нормальном состоянии сознания? - спросил я.
     - Потому что сновидение слишком опасно, а сновидение - это немыслимая
власть, оно делает сновидцев уязвимыми, поскольку оставляет их на  милость
непостижимой силы настройки.
     Новые видящие осознали, что в нашем нормальном состоянии  сознания  у
нас есть бесчисленное множество защитных приспособлений, предохраняющих от
сил  неиспользованных  эманаций,  которые   неожиданно   выстраиваются   в
сновидения.
     Дон  Хуан  объяснил,  что  искусство  сновидения,  как  и   искусство
следопыта, начинается с простого наблюдения. Древние видящие  узнали,  что
во сне точка  сборки  сдвигается  слегка  влево,  совершенно  естественным
образом. Эта  точка  в  действительности  освобождается  во  время  сна  и
начинают светиться все виды неиспользованных эманаций. Древние  немедленно
заинтересовались  таким  наблюдением   и   начали   работать   над   таким
естественным сдвигом, пока не научились  им  управлять.  Они  назвали  это
управление сновидением, или искусством управления телом сновидения.
     Он заметил, что едва ли есть средство описать  обширность  их  знаний
относительно  сновидения.  Очень  мало  из  того,   однако,   может   быть
использовано новыми видящими. Так что, когда пришло  время  реконструкции,
новые видящие взяли себе только  голый  скелет  сновидения  для  помощи  в
видении эманаций орла и для сдвига точки сборки.
     Он сказал, что видящие, как новые, так и древние, согласны в том, что
сновидение - это контролирование естественного сдвига, которому подвержена
точка сборки во сне. Он подчеркнул, что контроль этого сдвига  ни  в  коей
мере не означает направления  его,  а  просто  удержание  точки  сборки  в
положении, в которое она естественно приходит во сне - труднейший  маневр,
который   потребовал   от   древних   видящих   чрезвычайных   усилий    и
сосредоточения.
     Дон Хуан  объяснил,  что  сновидцы  должны  удерживать  очень  тонкое
равновесие: в сны не следует вмешиваться или командовать ими  сознательным
усилием, и все же сдвиг точки сборки должен подчиняться командам  сновидца
- противоречие, которое нельзя выразить рационально,  но  можно  разрешить
практически.
     Наблюдая сновидцев  во  время  сна,  древние  видящие  наткнулись  на
решение, позволяющее снам следовать своим естественным путем. Они увидели,
что в некоторых  снах  точка  сборки  сновидца  действует  гораздо  глубже
налево,  чем  в  других.  Это  наблюдение  поставило  перед  ними  вопрос:
действительно ли содержание сновидения заставляет сдвигаться точку сборки,
или же движение точки сборки  само  по  себе  управляет  содержанием  сна,
активизируя неиспользованные эманации.
     Вскоре они поняли, что именно сдвиг  точки  сборки  влево  производит
сновидение: чем левее  сдвиг,  тем  более  живым  и  странным  будет  сон.
Неизбежно они перешли к управлению своими снами  с  целью  заставить  свою
точку сборки сдвигаться глубже влево. Пытаясь сделать  это,  они  открыли,
что, когда сном начинают сознательно  или  подсознательно  манипулировать,
точка сборки незамедлительно возвращается в свое нормальное положение.  Ну
а поскольку они хотели  добиться  ее  сдвига,  они  пришли  к  неизбежному
выводу, что вмешательство в сны - это вмешательство в  естественный  сдвиг
точки сборки.
     Дон Хуан сказал, что с этого момента  древние  видящие  развили  свое
поразительное  знание  этого  предмета  -  знание,   наложившее   глубокий
отпечаток на то, к  чему  стремились  древние  видящие  в  сновидении,  но
малополезное им в своем первоначальном виде.
     Он сказал мне, что до сих пор я  понимал  сновидение  как  управление
снами, но каждое из упражнений,  которое  он  давал  мне  для  исполнения,
например, такое, как найти свои руки во сне,  не  предназначено,  как  это
могло показаться, для обучения командовать своими  снами.  Эти  упражнения
разработаны для удержания точки сборки там, куда она уходит во сне. Именно
там  следует  удерживать  тонкое  равновесие.  Единственное,   что   можно
направлять, так это фиксацию своей точки сборки. Видящие подобны рыбаку  с
удочкой: она закидывается куда попало, поэтому  единственное,  что  рыбаки
могут сделать, - это удерживать грузило там, где оно затонуло.
     - Куда бы не  переместилась  точка  сборки  во  сне,  это  называется
сновиденческой позицией, - продолжал он. - древние  видящие  стали  такими
специалистами в удержании сновиденческой позиции, что были  способны  даже
пробудиться, когда их точка сборки была зафиксирована там.
     Древние видящие назвали это  состояние  телом  сновидения,  поскольку
доводили свое управление до предела создания временного нового тела всякий
раз, когда пробуждались в новой сновидческой позиции.
     Я должен сделать все, чтобы разъяснить тебе, что  у  сновидения  есть
ужасно отрицательная сторона: оно принадлежит древним видящим  и  окрашено
их настроением. Я был очень осторожен, проводя тебя через это,  однако  до
сих пор нельзя быть уверенным.
     - О чем это ты предупреждаешь меня, дон Хуан? - спросил я.
     -  Я  предупреждаю  тебя  относительно  ловушек  сновидения,  которые
поистине  ошеломляющи,  -  ответил  он.  -  в   сновидении   действительно
невозможно направлять точку  сборки,  ее  движение,  и  единственное,  что
направляет этот сдвиг, - это внутренняя крепость  или  слабость  сновидца.
Именно здесь и находится первая ловушка.
     Он сказал, что сначала новые видящие колебались  в  принятии  решения
относительно  использования  сновидения.  Они  полагали,  что  сновидение,
вместо того,  чтобы  укреплять,  делает  воина  более  слабым,  капризным,
импульсивным. Все древние видящие были таковы. И для того, чтобы  заменить
отрицательное влияние сновидения, поскольку не было  другого  выхода,  как
использовать его,  новые  видящие  развили  сложную  и  необычную  систему
поведения, названную "путем воина" или "тропой воина".
     С помощью этой  системы  новые  видящие  укрепили  себя  и  приобрели
внутреннюю крепость, необходимую для сдвига точки сборки во сне. Дон  Хуан
подчеркнул, что крепость, о которой он  говорит,  -  это  не  одно  только
убеждение: никто не может иметь  более  крепких  убеждений,  чем  видящие,
однако они были  слабы  в  самой  своей  сердцевине.  Внутренняя  крепость
означает чувство уравновешенности, почти безразличия, чувство удобства, но
самое главное - естественную  и  глубокую  склонность  к  исследованию,  к
пониманию. Все эти черты характера новые видящие называют трезвостью.
     - Убеждение, которое  разделяют  новые  видящие,  состоит  в  том,  -
продолжал он. - что безупречная жизнь  сама  по  себе  неизбежно  ведет  к
чувству трезвости, а это приводит к движению точки сборки. Я  сказал,  что
новые видящие полагают, что  точку  сборки  можно  сдвигать  изнутри.  Они
сделали еще один шаг и  пришли  к  выводу,  что  безукоризненные  люди  не
нуждаются в том, чтобы их кто-то вел: они могут, сберегая энергию, сами по
себе делать все, что делают видящие. Единственное, в  чем  они  нуждаются,
так это минимальное везение в том,  чтобы  осознать  возможности,  которые
открыты видящим.
     Я сказал, что мы вернулись к тому же положению, в  котором  я  был  в
своем  нормальном  состоянии  сознания:  я  все  еще  был   убежден,   что
безукоризненность  или  сохранение   энергии   -   это   нечто   настолько
неопределенное, что может быть интерпретировано любым,  самым  причудливым
образом.
     Я хотел  сказать  больше,  чтобы  развить  свои  аргументы,  но  мной
овладело странное чувство: это было реальное физическое  ощущение,  что  я
продираюсь через что-то,  а  затем  я  отбросил  свои  аргументы.  Я  знал
совершенно уже  безо  всякого  сомнения,  что  дон  Хуан  прав:  все,  что
необходимо - это безукоризненная  энергия,  а  это  начинается  с  единого
действия, которое должно быть преднамеренным, точным  и  устойчивым.  Если
это  действие  продолжается  достаточно  долго,   ты   обретаешь   чувство
несгибаемого намерения, которое можно приложить к чему-то еще.  Когда  это
выполнено, путь свободен. Одно ведет к другому, пока воин не осознает всех
своих возможностей.
     Когда я сказал дону Хуану о том, что  осознал,  он  явно  восторженно
засмеялся и воскликнул, что это посланный свыше пример крепости, о которой
он говорит. Он объяснил, что моя точка сборки сдвинулась и что ее сдвинула
трезвость в положение, укрепляющее понимание. Она могла, как  это  не  раз
бывало раньше, капризно сдвинуться в положение, которое только подкрепляет
самодовольство.
     - Давай поговорим теперь относительно тела  сновидения,  -  продолжал
он. - древние видящие все свои усилия сосредоточили на  исследовании  тела
сновидения, и они преуспели в его использовании,  как  более  практичного,
что приводит к желанию выразить это, сказав, что они претворяли  себя  все
более странным образом.
     Дон Хуан утверждал, что среди новых видящих общеизвестно,  что  толпы
древних  колдунов  никогда  не  вернулись  обратно  после  пробуждения   в
сновиденческой  позиции,  отвечающей  их  вкусам.  Он  сказал,  что   есть
вероятность, что все они умерли в этих немыслимых мирах  или  же  все  еще
живы и сегодня, и кто знает, в какой искаженной форме или образе.
     Он остановился, посмотрел на меня и захохотал.
     - Ты умираешь от любопытства  узнать  у  меня,  что  древние  видящие
делали со своим телом сновидения, не так ли? - спросил он и заставил  меня
движением подбородка задать этот вопрос.
     Дон Хуан заявил, что Хенаро, будучи  неоспоримым  мастером  сознания,
показывал мне тело сновидения  множество  раз,  пока  я  был  в  состоянии
обычного сознания. Результатом  его  демонстрации  был  сдвиг  моей  точки
сборки  и  не  из  позиции  повышенного  сознания,  а  из  нормального  ее
положения.
     Затем дон Хуан сказал мне, как бы доверяя некий  секрет,  что  Хенаро
ждет нас на полях вблизи дома, чтобы показать мне свое тело сновидения. Он
повторял снова и снова, что теперь я в отличном состоянии сознания,  чтобы
видеть  и  понять,  что  в  действительности   представляет   собой   тело
сновидения.  Затем  он  заставил  меня  подняться,  и  мы   прошли   через
центральную комнату, чтобы выйти наружу. Когда я  уже  собирался  отворить
дверь, я заметил, что кто-то лежит  на  кипе  спальных  матрацев,  которые
использовались учениками в качестве кроватей.
     Я подумал, что это один из его учеников вернулся домой, должно  быть,
пока дон Хуан и я разговаривали на кухне. Я подошел к нему, и тогда понял,
что это Хенаро. Он глубоко спал, мирно посапывая и лежа лицом вниз.
     - Разбуди его, - сказал мне  дон  Хуан.  -  мы  должны  идти,  а  он,
наверное, смертельно устал.
     Я  мягко  потряс  Хенаро.  Он  медленно  повернулся,  издавая   звуки
человека, просыпающегося от глубокого сна. Он вытянул руки, а затем открыл
глаза. Я невольно  вскрикнул  и  отпрянул:  глаза  Хенаро  вовсе  не  были
человеческими глазами - это были две точки интенсивного  янтарного  света.
толчок страха был таким сильным, что у меня закружилась голова.  Дон  Хуан
похлопал меня по спине и восстановил равновесие.
     Хенаро встал и улыбнулся мне. Черты его лица были жесткими.  Двигался
он так, как если бы был пьян или физически нездоров. Он прошел мимо меня и
направился прямо к стене. Я ожидал неизбежного  удара,  однако  он  прошел
сквозь стену, как будто ее там вовсе не было. Он вернулся в комнату  через
кухонную дверь, а затем - на что я смотрел  с  истинным  ужасом  -  Хенаро
пошел по стенам, причем его тело было параллельно  земле,  и  по  потолку,
ногами вверх.
     Я упал на спину, следя за его движениями. Из  этого  положения  я  не
видел его больше: вместо этого я смотрел на пузырь света, который двигался
по потолку надо мной и по стенам, обегая комнату. Казалось, кто-то освещал
гигантским фонариком потолок и стены. Луч света, наконец, погас - он исчез
из виду, уйдя через стену.
     Дон Хуан заметил, что мой животный страх всегда  безмерен,  и  что  я
должен бороться, чтобы контролировать его, но что в этот  раз,  во  всяком
случае, я вел себя очень хорошо. Я увидел тело  сновидения  Хенаро  таким,
каково оно есть на самом деле - в виде пузыря света.
     Я спросил его, откуда он знает, что я  видел  это.  Он  ответил,  что
видел, как моя точка  сборки  сдвинулась  в  нормальное  положение,  чтобы
компенсировать страх, а затем ушла глубже влево, за пределы, где  уже  нет
никаких сомнений.
     - В этой ее позиции можно видеть  только  одно,  -  продолжал  он.  -
пузыри энергии. Но от положения повышенного сознания до этой другой точки,
расположенной глубже слева, очень  недалеко.  Реальным  подвигом  является
сдвинуть точку сборки из ее нормального положения  в  то,  когда  уже  нет
никаких сомнений.
     Он  добавил,  что  у  нас  по-прежнему  назначена  встреча  с   телом
сновидения Хенаро в полях у дома, когда  я  буду  в  нормальном  состоянии
сознания.
     Когда мы вернулись в  дом  Сильвио  Мануэля,  дон  Хуан  сказал,  что
обращение Хенаро с телом сновидения - это очень мало по сравнению  с  тем,
что делали с ним древние видящие.
     - Ты увидишь это вскоре сам, - сказал он угрожающим  тоном,  а  затем
рассмеялся.
     Я расспрашивал его об этом с нарастающим чувством страха, но  у  него
это вызвало только новые приступы смеха. Наконец он успокоился  и  сказал,
что собирается поговорить о  пути,  каким  новые  видящие  дошли  до  тела
сновидения, и о его использовании ими.
     - Древние видящие гнались за совершенной копией тела, - продолжал он.
- и почти преуспели в этом. Единственное, что им не  удалось  скопировать,
так это глаза: вместо глаз у тела  сновидения  только  свет  сознания.  Ты
никогда не осознавал этого раньше, когда Хенаро показывал тебе  свое  тело
сновидения.
     Новые видящие не могли больше заботиться о точной  копии  тела.  Они,
собственно, даже и  не  интересовались  вовсе  такой  копией,  однако  они
сохранили все же название "тело сновидения" для обозначения  чувства  того
источника энергии, который переносится путем движения точки сборки в любое
место этого мира или в любое место семи миров, доступных человеку.
     Затем дон  Хуан  описал  процедуру  достижения  тела  сновидения.  Он
сказал,  что  оно  начинается  с  первоначального  акта,  который,  будучи
поддержан, порождает несгибаемое намерение. Несгибаемое намерение ведет  к
внутреннему безмолвию, а внутреннее безмолвие  -  к  внутренней  крепости,
необходимой для сдвига точки сборки в снах в подходящее положение.
     Он  назвал  эту  последовательность  фундаментом.  Развитие  контроля
наступает после завершения фундамента:  оно  состоит  из  систематического
поддержания позиции сновидения путем собачьего слежения за  видением  сна.
Устойчивая практика ведет к большой легкости удержания позиции  сновидения
на новых снах, и не столько  потому,  что,  практикуясь,  ты  приобретаешь
преднамеренный контроль, но  потому,  что  всегда,  когда  такой  контроль
проявляется, усиливается внутренняя крепость. А усиленная крепость, в свою
очередь, заставляет точку сборки сдвинуться в позицию сновидения, что  все
более и более способствует укреплению трезвости. Другими словами, сами сны
становятся все более и более управляемыми, даже заказываемыми.
     - Развитие сновидца идет косвенно, - продолжал он. - вот почему новые
видящие  полагают,  что  мы  можем  заниматься   сновидением   сами,   без
посторонней помощи.  Поскольку  в  сновидении  используется  естественный,
встроенный сдвиг точки сборки, мы ни в ком не нуждаемся для помощи.
     То, что особенно нужно, это трезвость, и никто не может нам  дать  ее
или помочь нам приобрести ее, кроме самих себя, а без  этого  сдвиг  точки
сборки остается хаотическим, как хаотичны наши обычные сны.
     - Итак, в конце концов, методика достижения тела сновидения состоит в
безупречности в повседневной жизни.
     Дон Хуан объяснил, что когда обретена трезвость, и позиция сновидения
стала неизмеримо крепче, тогда  следующим  шагом  является  пробуждение  в
любой из позиций сновидения. Он заметил, что этот маневр, хотя все  звучит
просто, в действительности очень сложное дело  -  настолько  сложное,  что
требует  присутствия  не   только   трезвости,   но   и   всех   атрибутов
воинственности, особенно намерения.
     Я спросил его, как намерение помогает видящим пробудиться  в  позиции
сновидения. Он ответил, что намерение, являясь самым  сложным  управлением
силы настройки, является тем, что поддерживает - через трезвость  сновидца
- настройку тех эманаций, которые были освещены движением точки сборки.
     Дон Хуан сказал, что имеется еще одна ужасная  ловушка  сновидения  -
сама крепость тела сновидения. Например, в  теле  сновидения  очень  легко
можно смотреть на эманации орла непрерывно длительное  время,  но  так  же
легко, в конце концов, оно может быть поглощено ими. Видящие,  созерцающие
эманации орла, разделяются  на  тех,  кто  созерцает  без  отмирания  тела
сновидения, и тех, чье тело сновидения сгорает от внутреннего огня.  Новые
видящие решили  эту  проблему  путем  видения  целой  группой:  пока  один
созерцает эманации, другие стоят около, готовые прекратить видение.
     - Как это новые видящие видят группой? - спросил я.
     - Они сновидят вместе, - сказал он.  -  как  ты  сам  знаешь,  вполне
возможно  группе  видящих  активизировать  те  же  самые  неиспользованные
эманации. И в этом случае нет известных шагов - это просто случается:  нет
методики, которой можно следовать.
     Он  добавил,  что  при  совместном  сновидении  что-то  в  нас  берет
руководство, и неожиданно мы обнаруживаем себя разделяющими с другими  тот
же образ. Происходит то, что  наши  человеческие  условия  заставляют  нас
автоматически фокусировать свет сознания  на  тех  же  эманациях,  которые
используются и другими: мы приспосабливаем положение  нашей  точки  сборки
так, чтобы сойтись с окружающими. Мы делаем это на своей  правой  стороне,
при обычном восприятии, а также делаем это  и  слева,  это  и  слева,  при
совместном сновидении.



                            11. НАГВАЛЬ ХУЛИАН

     В доме стояло странное  оживление.  Все  видящие  партии  дона  Хуана
казались взволнованными и были почти рассеянны. Такого я никогда здесь  не
видел.  Их  обычно  высокий  уровень  энергии,  казалось,  еще  возрос.  Я
насторожился и спросил дона Хуана о причине этого. Он повел меня на задний
дворик.  Некоторое  время  мы  шли  в  молчании,  затем  он  сказал,   что
приближается время их исхода, он  спешит  со  своими  объяснениями,  чтобы
успеть вовремя.
     - Откуда ты знаешь, что вы близки к исходу? - спросил я.
     - Это  внутреннее  знание,  -  ответил  он.  -  ты  узнаешь  это  сам
когда-нибудь. Понимаешь, нагваль Хулиан  заставлял  сдвигаться  мою  точку
сборки бесчисленное число раз так же, как я делаю это с  тобой.  Затем  он
оставил мне задачу  перенастройки  тех  эманаций,  которые  он  помог  мне
настроить с  помощью  этих  сдвигов.  Такого  рода  задача  оставляется  в
наследство каждому нагвалю.
     Во всяком случае, задача перенастройки всех этих  эманаций  пролагает
дорогу особому маневру воспламенения всех этих эманаций внутри  кокона.  Я
почти сделал это. Я нахожусь на пороге своего  максимума,  а  поскольку  я
нагваль, и мне удалось зажечь все эти эманации  внутри  кокона,  мы  можем
уйти в любое мгновение.
     Я почувствовал, что должен опечалиться и плакать, но  что-то  во  мне
настолько возрадовалось, услышав, что нагваль Хуан Матус близок  к  своему
состоянию освобождения, что я подпрыгнул и закричал в полном  восторге.  Я
знал, что рано или поздно войду в другое состояние сознания и буду плакать
от печали, но в этот день я был наполнен счастьем и оптимизмом.
     Я рассказал дону Хуану о своих чувствах. Он засмеялся и похлопал меня
по плечу.
     - Вспомни, что я говорил уже тебе, -  сказал  он.  -  не  надейся  на
эмоциональное осознание. Позволь своей точке сборки сдвинуться,  и  тогда,
уже годы спустя, у тебя будет осознание.
     Мы прошли в большую комнату и сели для разговора. Дон Хуан  колебался
некоторое время, затем он выглянул в окно. Со своего кресла я  мог  видеть
дворик. Был ранний вечер,  облачный  день.  Казалось,  что  пойдет  дождь:
кучевые облака надвигались с запада. Я любил облачные дни, дон Хуан их  не
любил. Он некоторое время поерзал, пытаясь найти более удобное положение.
     Он  начал  свои  объяснения  с  рассуждения  о  том,  что   трудность
воспоминания всего того, что происходило в состоянии повышенного сознания,
возникает из-за множественности позиций, которые  принимает  точка  сборки
после того, как выйдет из своего нормального положения. С другой  стороны,
легкость  припоминания  всего,  что  происходит  в  нормальном   состоянии
сознания, объясняется тем, что точка сборки находится неподвижно на  одном
месте, где она обычно укреплена.
     Он сказал мне, что свяжется со мной. Он  предложил,  чтобы  я  принял
трудность  воспоминания  и  признал,  что  мне,  быть  может,  не  удастся
выполнить мою задачу никогда и что никогда я не  буду  способен  настроить
все те эманации, которые он помог мне настроить.
     - Думай об этом именно так, - сказал он,  улыбаясь.  -  возможно,  ты
никогда не сможешь вспомнить даже этого нашего разговора, который в данный
момент кажется тебе таким обычным, таким естественным.
     В  этом  действительно  заключается  тайна  сознания.  Люди  окружены
тайной, - мы окружены темнотой, необъяснимыми  вещами.  Смотреть  на  себя
по-другому было бы безумием, поэтому не преуменьшай тайны человека  внутри
себя самого с помощью чувства самосожаления или пытаясь  рационализировать
ее. Пытайся приуменьшить глупость человека в  себе  путем  понимания  этой
глупости, но не оправдывай себя ни  тем,  ни  другим  -  и  то,  и  другое
необходимо.
     Один из величайших маневров следопыта состоит в том,  чтобы  закопать
тайну против глупости в каждом из нас.
     Он объяснил,  что  методы  следопыта  -  это  не  что-то,  чем  можно
наслаждаться: фактически они могут вызвать  массу  возражений.  Зная  это,
новые видящие осознали, что было бы против общих интересов  обсуждать  или
практиковать принципы следопыта в нормальном состоянии сознания.
     Я обратил его внимание на противоречие: он сказал, что для воинов нет
способа действовать в мире, если они  находятся  в  состоянии  повышенного
сознания, и он сказал также, что искусство следопыта - это  просто  особое
поведение по отношению к людям. Так что эти два  утверждения  противоречат
друг другу.
     - Под выражением "не  обучать  в  нормальном  состоянии  сознания"  я
подразумевал обучение только по отношению к нагвалю, - сказал он.  -  цели
искусства следопыта  двойственны.  Первая  -  это  сдвинуть  точку  сборки
последовательно  и  безопасно,  насколько  возможно,  и  ничто  не   может
выполнить эту задачу так хорошо,  как  искусство  следопыта.  И  вторая  -
запечатлеть  эти  принципы  на  таком  глубоком   уровне,   чтобы   обойти
человеческую опись - перечисление, которая является естественной  реакцией
отрицания и осуждения того, что кажется оскорбительным рассудку.
     Я сказал ему, что искренне сомневаюсь, что  буду  осуждать  что-либо,
подобное этому, или отказываться от него. Он засмеялся и сказал, что я  не
являюсь исключением и что я буду реагировать так же, как и всякий  другой,
когда  услышу  о  деяниях  мастера-следопыта,  такого,   каким   был   его
благодетель, нагваль Хулиан.
     Я не  преувеличивал,  когда  сказал  тебе,  что  нагваль  Хулиан  был
чрезвычайным следопытом из всех, кого я когда-либо встречал, - сказал  дон
Хуан. - ты уже слышал о его мастерстве  следопыта  от  кого-нибудь,  но  я
никогда не говорил тебе о том, что он делал со мной.
     Я хотел разъяснить ему, что не слышал никогда ни от кого относительно
нагваля Хулиана, но как раз перед тем, как я хотел выразить  свой  протест
словами, мной овладело странное чувство неуверенности. Казалось,  что  дон
Хуан мгновенно понял, что со мной. Он почмокал восторженно.
     - Ты не можешь вспомнить, поскольку для тебя еще недоступна  воля,  -
сказал он. - ты нуждаешься в целой жизни безупречности и в большом  запасе
энергии, и тогда воля может освободить все эти воспоминания.
     Я собираюсь рассказать тебе историю того, как нагваль Хулиан вел себя
со мной, когда мы впервые встретились. Если ты осудишь его и  найдешь  его
поведение недостойным, хотя сейчас ты в состоянии повышенного сознания, то
подумай о том, как бы ты  взбунтовался,  если  бы  находился  в  состоянии
нормального сознания.
     Я запротестовал и сказал, что он настраивает меня. Он  заверил  меня,
что  все,  чего  он   хочет   добиться   своими   рассказами,   это   лишь
проиллюстрировать способ, каким следопыты  действуют  и  пояснить  причины
этих действий.
     - Нагваль Хулиан был последним из древних следопытов, - сказал он.  -
он был следопытом не столько из-за обстоятельств своей жизни,  сколько  по
склонности своего характера.
     Дон Хуан объяснил, что  новые  видящие  видят  в  людях  две  главные
человеческие группы: тех, кто заботится о других, и тех, кто не заботится.
Между этими двумя предельными случаями они видят бесконечное смешение этих
двух типов. Нагваль Хулиан принадлежал к категории тех, кто не заботится о
других. Себя дон Хуан отнес к противоположной категории.
     - Но разве ты не говорил мне, что нагваль Хулиан был щедрым, и что он
мог отдать последнюю рубашку? - спросил я.
     - Конечно, мог, - ответил дон Хуан. - о, он был не только щедрым,  он
был предельно очаровательным, неподражаемым. Он всегда глубоко и  искренне
интересовался каждым окружающим. Он был добрым и открытым и  отдавал  все,
что имел, каждому, кто в этом нуждался, или всякому, кого  он  полюбит.  В
свою  очередь  его  любили  все,  поскольку,  будучи  мастером   искусства
следопыта, он сумел сообщить им свои истинные чувства, что он не  дает  за
любого из них и ломаного гроша.
     Я не сказал ничего, но дон Хуан понял все  мое  чувство  недоверия  и
даже отчаяния от того, что  он  говорит.  Он  почмокал  губами  и  покачал
головой из стороны в сторону.
     - Да, это искусство следопыта, - сказал он. - видишь, я даже  еще  не
начал своего рассказа о нагвале Хулиане, а ты уже расстроился.
     Он разразился хохотом, когда я попытался объяснить ему мои чувства.
     - Нагваль Хулиан ни о ком не заботился, - продолжал он. - вот  почему
он мог помочь людям, и  он  им  помогал.  Он  отдавал  им  свою  последнюю
рубашку, поскольку ему от них ничего не было нужно.
     - Не хочешь ли ты сказать  этим,  дон  Хуан,  что  только  тот  может
действительно помочь своим собратьям, кому наплевать на них?  -  сказал  я
раздраженно.
     - Именно так говорят следопыты, - сказал он с лучезарной  улыбкой,  -
нагваль Хулиан, например, был сказочным целителем. Он помог тысячам людей,
но  никогда  не  признавал  этого.   Он   позволял   людям   думать,   что
женщинавидящая из его партии исцеляет их.
     Представь себе, если бы он был человеком, который беспокоится о своих
собратьях-людях, он  потребовал  бы  признания.  Тот,  кто  беспокоится  о
других, беспокоится о себе и требует признания, если он достоин его.
     Дон Хуан сказал, что, поскольку он принадлежит к категории  тех,  кто
беспокоится о своих собратьях-людях, то он никогда  никому  не  помог.  Он
чувствует ужас перед щедростью. Он даже не может подумать о том,  что  его
могут любить, как любили нагваля Хулиана, и он почувствовал бы себя глупо,
отдавая кому-то свою последнюю рубашку.
     - Я настолько забочусь о своих собратьях-людях, - продолжал он. - что
ничего не делаю для них. Я просто не знаю, что я мог бы  сделать.  У  меня
всегда было терзающее чувство, что я  налагаю  на  них  свою  волю  своими
подарками.
     Естественно, я преодолел это чувство путем воина.  Любой  воин  может
успешно действовать с людьми, как и нагваль Хулиан, при  условии,  что  он
сдвинет свою точку сборки в положение, когда уже  безразлично,  любят  его
люди, не любят или игнорируют: но это не одно и то же.
     Дон Хуан сказал, что, когда он впервые  осознал  принципы  следопыта,
как это происходит теперь со мной,  он  был  расстроен  так,  как  никогда
раньше. Нагваль Элиас, который был очень похож  на  дона  Хуана,  объяснил
ему, что следопыты, подобные нагвалю Хулиану  -  это  естественные  лидеры
людей. Они могут помочь людям, не делая ничего.
     - Нагваль Элиас сказал, что эти воины могут помочь  людям  вылечиться
или могут помочь им стать больными. Они могут помочь им найти счастье  или
могут помочь им найти горе. Я тогда  сказал  нагвалю  Элиасу,  что  вместо
того, чтобы говорить, что эти воины помогают людям, следовало бы  сказать,
что они воздействуют на людей. Он ответил, что они не просто  воздействуют
на людей, но действительно собирают их вокруг себя толпами.
     Дон Хуан почмокал и посмотрел на меня пристально. В его глазах бегали
лукавые искорки.
     - Странно, не правда ли, - спросил он. - то, как следопыты используют
свое видение людей?
     Затем дон Хуан начал свой рассказ о нагвале Хулиане. Он  сказал,  что
нагваль Хулиан потратил много, много лет в  ожидании  ученика-нагваля.  Он
наткнулся на дона Хуана однажды по пути домой  после  короткого  визита  к
знакомым в близлежащей деревне. Он, собственно, думал  об  ученикенагвале,
когда вышел на дорогу и услышал громкий выстрел и увидел разбегавшихся  во
все стороны людей. Он побежал вместе с ними в придорожные кусты и вышел из
своего укрытия только тогда, когда увидел группу людей, собравшихся вокруг
какого-то раненого, лежащего на земле.
     Раненый был, конечно, дон Хуан,  в  которого  выстрелил  тиранический
надсмотрщик. Мгновенно нагваль Хулиан увидел, что дон Хуан является особым
человеком, чей кокон разделен на четыре секции, а не на  две.  Он  осознал
также, что дон Хуан ранен тяжело. Он понимал, что у него нет  времени  для
того, чтобы мешкать: его желание исполнилось,  но  он  должен  действовать
быстро, прежде чем кто-нибудь поймет, что происходит. Он поднял  голову  и
закричал "они убили моего сына!"
     Он путешествовал с одной из видящих своей партии,  рослой  индианкой,
которая публично всегда представлялась, как его невыносимо сварливая жена.
Они были прекрасной командой следопытов. Он кивнул женщине-видящей, и  она
тоже стала плакать и  завывать  о  сыне,  который  лежит  без  сознания  и
истекает кровью. Нагваль Хулиан попросил  зевак  не  вызывать  властей,  а
лучше помочь ему отнести его сына в его дом в городе, который находится  в
отдалении. Он предложил деньги некоторым сильным молодым людям,  если  они
отнесут его раненого умирающего сына.
     Люди отнесли дон Хуана к дому нагваля Хулиана. Нагваль был очень щедр
с ними и предложил им крупное вознаграждение, но  люди  были  так  тронуты
горем этой пары, которая плакала всю дорогу до дома,  что  они  отказались
принять деньги. Однако нагваль Хулиан настоял, чтобы они взяли деньги  для
того, чтобы обеспечить удачу его сыну.
     В течение нескольких дней дон Хуан и вправду не знал, что и думать  о
доброй паре супругов, которая приняла его  в  свой  дом.  Он  сказал,  что
нагваль Хулиан показался ему едва живым старцем. Он не  был  индейцем,  но
был женат на молодой гневливой толстой индианке,  которая  физически  была
так же сильна, как и сварлива по характеру. Дон Хуан думал, что именно она
является целительницей, судя по тому, как она  обрабатывала  его  рану,  а
также по количеству лекарственных растений, запасенных в комнате, где  его
положили.
     Жена доминировала над стариком и заставляла его ежедневно  заниматься
раной дона Хуана. Они сделали постель для дона Хуана на  толстом  матраце,
положенном на пол, и старик  испытывал  ужасные  трудности,  наклоняясь  к
нему. Дону Хуану приходилось бороться с собой,  чтобы  не  засмеяться  над
комическим зрелищем хрупкого старца, пытающегося стать на колени. Дон Хуан
сказал, что когда старик промывал его рану, то бормотал что-то бессвязное,
взгляд его блуждал, руки дрожали, а тело тряслось с головы до пят.
     Когда он опускался на колени, то никогда не мог  подняться  сам:  ему
приходилось  звать  жену,  выкрикивая  это  сиплым   голосом   с   нотками
сдержанного раздражения, а когда жена входила в комнату,  они  вступали  в
ужасную перебранку.  Часто  она  выходила,  вынуждая  старика  подниматься
самостоятельно.
     Дон Хуан заверил меня, что никогда не чувствовал такого сострадания к
кому-либо, как к бедному доброму старцу. Много раз он пытался подняться  и
помочь ему, но едва мог двинуться. Однажды старик потратил почти  полчаса,
проклиная и ругаясь, отдуваясь  и  ползая,  как  улитка,  чтобы,  наконец,
добраться до двери, где он с трудом поднялся в стоячее положение.
     Он объяснил дону Хуану, что его плохое здоровье связано с  преклонным
возрастом,  сломанными  костями,  которые  не  починили  как  следует,   и
ревматизмом. Дон Хуан сказал, что старик поднял глаза  к  небу  и  сообщил
ему, что он самый несчастный человек на земле: он пришел к целительнице за
помощью, но все кончилось тем, что он женился на ней и стал рабом.
     - Я спросил старика, почему же он не уйдет, - продолжал дон  Хуан.  -
глаза старика расширились от ужаса,  он  захлебнулся  собственной  слюной,
пытаясь остановить меня, а затем грохнулся, как бревно,  на  пол  рядом  с
моей кроватью, пытаясь добиться, чтобы я замолчал. "Ты не  понимаешь,  что
говоришь. Никто не может убежать из этого  места",  -  повторял  старик  с
диким выражением глаз.
     - Я поверил ему. Я был убежден, что он еще  более  жалок,  еще  более
несчастен, чем я. С каждым днем я чувствовал себя в этом доме все более  и
более крепко. Женщине приходилось готовить много пищи и  лечить  людей,  и
она всегда отсутствовала, так что я  оставался  наедине  со  стариком.  Мы
много говорили о моей жизни. Мне нравилось говорить с ним. Я сказал, что у
меня нет денег, чтобы оплатить ему его доброту, но что я сделаю все, чтобы
помочь ему. Он сказал, что не нуждается в помощи и что готов  умереть,  но
если я действительно думаю то, что сказал, то он оценит это, если я женюсь
на его жене после его смерти.
     Тогда я понял, что старик рехнулся, а также  то,  что  должен  бежать
отсюда как можно быстрее.
     Дон Хуан считал, что когда он почувствовал себя достаточно  уверенно,
чтобы ходить без посторонней помощи, его благодетель дал  ему  охлаждающую
демонстрацию своей способности следопыта. Без всякого  предупреждения  или
предисловия,  он  поместил  дона  Хуана  лицом  к  лицу  с  неорганическим
существом. Чувствуя, что дон Хуан  планирует  бегство,  он  воспользовался
возможностью перепугать  его  с  помощью  своего  олли,  который  каким-то
образом походил на чудовищного человека.
     - Вид этого человека довел меня почти до  безумия,  -  продолжал  дон
Хуан. - я не мог поверить своим глазам, и все же чудовище стояло рядом  со
мной, а хрупкий старик стоял рядом, умоляя и упрашивая  чудовище  пощадить
его жизнь.
     Видишь ли, мой благодетель был очень похож  на  древних  видящих:  он
умел выделять страх по частям во времени, и  олли  реагировал  на  это.  Я
этого не знал. Все, что я видел своими глазами, было чудовищное  существо,
надвигающееся на нас, готовое растерзать нас на части, член за членом.
     В тот момент, когда оно бросилось на нас, шипя, как змея,  я  потерял
сознание. Когда я пришел в себя, старик сказал мне, что он заключил сделку
с этим существом. Он объяснил дону  Хуану,  что  этот  человек  согласился
оставить обоих в живых при условии, что дон Хуан будет  ему  служить.  Дон
Хуан спросил с опаской,  что  подразумевается  под  этой  службой.  Старик
ответил, что это будет рабство, но указал при этом, что жизнь  дона  Хуана
почти оборвалась несколько дней назад, когда его ранили, и если  бы  он  и
его жена не подоспели вовремя, чтобы остановить  кровотечение,  дон  Хуан,
безусловно, умер бы, так что действительно разговаривать не стоит, незачем
и не о чем. Чудовищный человек знает, что он в бутылке.  Старик  советовал
дону Хуану оставить свои колебания и принять предложение, поскольку,  если
он откажется, то чудовищный человек, который слушает за дверью, ворвется и
убьет их обоих на месте, чтобы покончить со всем этим.
     У меня  были  достаточно  крепкие  нервы,  чтобы  спросить  немощного
старца, который дрожал, словно лист, как  этот  человек  собирается  убить
нас, - продолжал дон Хуан. - он сказал, что чудовище планирует  переломать
нам все кости, начиная с ног, пока мы будем кричать в невыразимой  агонии,
и что может продлиться даже пять дней.
     Я тут же принял условия этого человека. Старик со слезами  на  глазах
поздравил меня и сказал, что эта сделка, в общем,  не  так  уж  плоха:  мы
будем больше походить на заключенных, чем на рабов  чудовищного  человека.
Нас будут кормить, по крайней мере дважды в день, и поскольку мы  остались
живы, мы  можем  создавать  планы,  работая  для  своего  освобождения,  и
бороться за свободу.
     Дон Хуан улыбнулся, а затем разразился смехом. Он знал заранее, как я
буду реагировать на поведение нагваля Хулиана.
     - Я же говорил тебе, что ты расстроишься, - сказал он.
     - Я действительно не понимаю, дон  Хуан,  в  чем  смысл  всего  этого
усложненного маскарада?
     - Смысл очень прост, - сказал он, все  еще  улыбаясь.  -  это  другой
метод обучения, и очень хороший. Он требует изобретательного воображения и
ужасного контроля со стороны учителя. Мой  метод  ближе  к  тому,  что  ты
считаешь обучением. Он требует огромного количества слов.  Мне  приходится
доходить до предела словесной понятливости, а нагваль  Хулиан  доходил  до
пределов искусства следопыта.
     Дон Хуан сказал, что есть два метода обучения  среди  видящих,  и  он
знаком с обоими. Он предпочитает тот, в котором требуется объяснение всего
и предварительное знание того, что будет дальше. Эта  система  подкрепляет
свободу, выбор, понимание. Метод его благодетеля, с  другой  стороны,  был
более принудительным, и не  позволял  ни  выбора,  ни  понимания,  но  его
великое преимущество в том, что он  заставляет  воина  пережить  концепции
видящих непосредственно, без всякого промежуточного выяснения.
     Дон Хуан объяснил, что все, что его благодетель сделал для него, было
шедевром стратегии. Каждое из слов нагваля Хулиана или его  действий  было
преднамеренно избрано для того, чтобы создать особенное  воздействие.  Его
искусство состояло  в  том,  чтобы  снабдить  слова  и  действия  наиболее
подходящим содержанием, так, чтобы они оказали необходимое воздействие.
     - В этом метод следопыта, - продолжал дон Хуан.  -  он  укрепляет  не
понимание, а полное осознание. Например, мне  потребовалась  целая  жизнь,
чтобы понять то, что он сделал для меня, поставив лицом  к  лицу  с  олли,
хотя я осознал все это безо всякого объяснения, когда пережил этот опыт.
     Я говорил тебе, что  Хенаро,  например,  не  понимает  того,  что  он
делает, но его осознание того, что он делает,  так  остро,  насколько  это
вообще возможно. И все это потому, что его точка сборки  сдвинута  методом
следопыта.
     Он сказал, что если точка сборки  насильственно  выведена  из  своего
положения методом объяснения всего, как в  моем  случае,  то  всегда  есть
потребность в ком-то, чтобы не только помочь  в  действительном  изменении
положения  точки  сборки,  но  и  в  необходимости  объяснения  того,  что
происходит. Но когда точка сборки смещается методами следопыта, как в  его
собственном случае или случае  Хенаро,  то  есть  необходимость  только  в
начальном каталитическом акте, который  выталкивает  точку  сборки  из  ее
убежища.
     Дон Хуан сказал, что когда нагваль Хулиан  заставил  его  встретиться
лицом к лицу с чудовищно выглядевшим олли, его точка сборки сдвинулась под
воздействием  страха.  Такой  сильный  испуг,  как   этот,   обусловленный
столкновением, в сочетании  с  его  физической  слабостью,  был  идеальной
ситуацией для того, чтобы вывести точку сборки из своего положения.
     Чтобы компенсировать вредные воздействия испуга, его действие  должно
быть ослаблено, но не уменьшено. Объяснение того, что случается, уменьшает
страх,  но  то,  чего  хотел  нагваль  Хулиан  -  это  пользоваться   этим
первоначальным каталитическим испугом  так  часто,  как  ему  потребуется.
Однако он хотел также добиться смягчения его разрушительного воздействия -
и в этом причина его маскарада. Чем более содержательной  и  драматической
была рассказанная им история, тем более смягчающее воздействие она  имела.
Если он сам, казалось, находился в том же положении, как и дон Хуан, испуг
не мог быть таким же интенсивным, как если бы дон Хуан был один.
     - С его склонностью к драматизации,  -  продолжал  дон  Хуан.  -  мой
благодетель сумел сдвинуть мою точку сборки  достаточно  для  того,  чтобы
наполнить меня сразу же двумя всеохватывающими чувствами основных  качеств
воина: непрерывным усилием и несгибаемым намерением. Я знал, что для того,
чтобы освободиться однажды, я должен работать упорядоченным  и  устойчивым
образом и в сотрудничестве со старцем, который, по моему мнению,  нуждался
в моей помощи настолько же, насколько я в его. Я знал без  тени  сомнения,
что это то, чего я хочу больше всего в своей жизни.
     Мне не пришлось говорить с доном Хуаном в течение двух дней. Мы  были
в Оаксаке, гуляли по главной площади ранним утром. Дети проходили в школу,
люди шли в церковь, несколько человек  сидели  на  скамейках,  а  водители
такси ожидали туристов у главного отеля.
     - Само собой разумеется, что наиболее трудной  вещью  на  пути  воина
является задача заставить сдвинуться точку сборки, - сказал  дон  Хуан.  -
это движение будет завершением поиска воина. Далее  идет  другой  поиск  -
это, собственно, поиск видящего.
     Он повторил, что на пути воина сдвиг точки сборки - это все.  Древние
видящие совершенно не были способны осознать эту истину. Они  думали,  что
движение этой точки - только индикатор, который определяет их положение на
шкале достоинства. Они никогда не  задумывались  над  тем,  что  само  это
положение определяет то, что они воспринимают.
     - Метод следопыта, - продолжал дон Хуан, - в руках мастера-следопыта,
каким был нагваль  Хулиан,  обеспечивает  удивительный  необходимый  сдвиг
точки  сборки.  Это  очень  прочное   изменение.   Понимаешь   ли,   когда
мастер-следопыт таким образом поддерживает  своего  ученика,  он  получает
полное сотрудничество и полное участие. Это полное сотрудничество и полное
соучастие достигается методом следопыта, и нагваль  Хулиан  был  лучшим  в
достижении и того, и другого.
     Дон Хуан сказал, что  невозможно  описать  то  замешательство,  через
которое он прошел, когда постепенно стал узнавать о богатстве и  сложности
личности нагваля Хулиана и  о  его  жизни.  Пока  дон  Хуан  встречался  с
запуганным старцем, казавшимся беспомощным, он  чувствовал  себя  легко  и
удобно. Но однажды, вскоре после той сделки, о которой дон Хуан думал, что
она совершилась с человекообразным чудовищем,  его  удобства  рассыпались,
когда нагваль Хулиан продемонстрировал ему другую часть своего  мастерства
следопыта.
     К тому времени дон Хуан  был  уже  почти  здоров,  а  нагваль  Хулиан
по-прежнему спал в его комнате, чтобы ухаживать за ним. Когда он проснулся
в тот день, он заявил дону Хуану, что их захватчик ушел на  пару  дней,  а
это означает, что он может уже не действовать, как старик. Он сообщил дону
Хуану, что только притворился,  будто  стар,  для  того,  чтобы  одурачить
человека-чудовище.
     Не дав дону Хуану времени, чтобы  опомниться,  он  вскочил  на  своем
матраце с невыразимой резвостью. Он наклонился, погрузил голову в котел  с
водой и подержал ее там некоторое время. Когда он выпрямился,  его  волосы
были черные, как смоль. Седые волосы смылись, и перед доном  Хуаном  стоял
человек, которого он не видел никогда прежде: ему было около тридцати лет.
Он поигрывал своими мускулами, глубоко  дыша  и  распрямляя  каждую  часть
своего тела так,  как  если  бы  долгое  время  находился  в  смирительной
рубашке.
     - Когда я увидел нагваля Хулиана в виде молодого человека, я подумал,
что он сам дьявол, - сказал дон Хуан. - я закрыл глаза и  понял,  что  мой
конец близок. Нагваль Хулиан смеялся до слез.
     Дон Хуан  сказал,  что  нагваль  Хулиан  помог  ему,  сдвигая  его  в
правостороннее и левостороннее сознание.
     - В течение двух дней молодой человек гоголем ходил  вокруг  дома,  -
продолжал дон Хуан. - он рассказывал мне истории из  собственной  жизни  и
шутил, так что я катался от смеха по полу комнаты, но что было  еще  более
поразительно, так это изменение с его женой:  она  вдруг  стала  тонкой  и
прекрасной. Я думал, что это совершенно другая женщина,  настолько  полным
было ее  изменение  и  красота.  Молодой  человек  сказал,  что  когда  их
захватчик отсутствует, она в действительности совсем другая женщина.
     Дон Хуан рассмеялся и сказал, что его дьявольский  благодетель  тогда
говорил действительно правду: женщина на самом деле была другой видящей из
партии нагваля.
     Дон Хуан спросил молодого человека, зачем они притворяются  тем,  чем
не  являются.  Молодой  человек  посмотрел  на  дона  Хуана,   его   глаза
наполнились слезами, и он сказал, что тайны мира действительно неизмеримы.
Он и его юная жена захвачены необъяснимыми силами, и, чтобы защитить себя,
им приходится притворяться. Причина, почему он  ведет  себя  как  немощный
старик, состоит в том, что их захватчик всегда подсматривает сквозь щели в
двери. Он просил дона Хуана простить его  за  то,  что  ему  пришлось  его
дурачить.
     Дон Хуан спросил, кто же этот чудовищный человек. С глубоким  вздохом
молодой человек признался, что и сам он может лишь догадываться. Он сказал
дону Хуану, что хотя он образованный человек, знаменитый актер  из  театра
города мехико, но все же теряется в  догадках.  Все,  что  он  знает,  это
следующее: он прибыл сюда для лечения от  истощения,  которым  он  страдал
много лет. Он был при смерти, когда его родственники привезли его сюда для
встречи с  целительницей.  Она  помогла  ему  выздороветь,  а  он  безумно
влюбился в молодую индианку и женился на ней. Его планом было взять  ее  в
столицу, чтобы там разбогатеть с помощью ее способности целительства.
     До того, как они отправились в город мехико,  она  предупредила  его,
что они должны замаскировать себя, чтобы избежать колдуна.  Она  объяснила
ему,  что  ее  мать  тоже  целительница  и   была   обучена   целительству
мастером-колдуном, который потребовал, чтобы она и ее дочь остались с  ним
на всю жизнь. Молодой человек сказал, что он не стал расспрашивать жену об
их отношениях. Ему хотелось только освободить ее, так что он  замаскировал
себя под старика, а ее под толстуху.
     Но эта история не кончилась счастливо: ужасный человек  поймал  их  и
держит в качестве заключенных. Они не  осмеливаются  снять  свой  маскарад
перед лицом этого кошмарного человека и в его присутствии ведут себя  так,
как если бы они ненавидели друг друга, но в  действительности  между  ними
существует привязанность,  но  они  могут  любить  друг  друга  только  то
короткое время, когда этот человек отсутствует.
     Дон Хуан сказал, что молодой человек обнял его и сказал, что  комната
дона Хуана, где он спит, является единственным безопасным местом  в  доме.
Не мог бы он выйти, чтобы последить, пока они будут заниматься любовью.
     - Дом сотрясался от их страсти, - продолжал дон Хуан. - в  то  время,
как я сидел под дверью, чувствуя себя  виноватым  в  том,  что  слушаю,  и
запуганным до смерти от того, что тот  человек  может  вернуться  в  любую
минуту. И действительно, я услышал, как он приближается к дому. Я постучал
в дверь и, не услышав ответа, вошел. Молодая женщина спала  обнаженной,  а
молодого человека нигде не было видно. Я  никогда  не  видел  перед  собой
обнаженной  красивой  женщины.  Я  был  еще  очень  слаб.  Я  слышал,  как
чудовищный человек рыскал снаружи. Мое замешательство и мой страх были так
велики, что я упал без чувств.
     История с деяниями нагваля Хулиана расстроила меня вконец.  Я  сказал
дону Хуану,  что  совершенно  не  понимаю  ценности  мастерства  следопыта
нагваля Хулиана. Дон Хуан слушал  меня,  не  делая  никаких  замечаний,  и
позволил мне вновь и вновь возвращаться к тому же самому.
     Когда мы, наконец, сели на скамейку, я чувствовал себя усталым. Я  не
знал, что сказать, когда он спросил  меня,  почему  его  отчет  о  методах
обучения нагваля Хулиана так меня расстроил.
     - Я не могу отделаться от чувства, что он шут, - сказал я, наконец.
     - Но шутники не обучают никого преднамеренно с помощью своих шуток, -
возразил дон Хуан. - нагваль Хулиан  разыграл  магическую  драму,  которая
требовала смещения точки сборки.
     - Он кажется мне очень себялюбивым, - настаивал я.
     - Он кажется тебе таким, поскольку ты его судишь, - ответил дон Хуан.
- ты моралист. Я сам прошел через все это. Если ты чувствуешь  себя  таким
образом, слушая о действиях нагваля Хулиана, подумай о том, как  я  должен
был чувствовать себя, живя в его доме столько лет. Я судил его,  ненавидел
его и завидовал ему - все в этой последовательности.
     - Я также любил его, но моя ненависть  была  больше,  чем  любовь.  Я
завидовал его легкости, его  таинственной  способности  быть  молодым  или
старым по желанию. Я завидовал всей  его  атмосфере  и  больше  всего  его
влиянию на тех, кто оказывался в его  окружении.  Я  готов  был  лезть  на
стену, слушая, как он занимает людей интереснейшей беседой. У него  всегда
было,  что  сказать,  у  меня  -  никогда,  и  я  всегда  чувствовал  себя
некомпетентным и потерянным.
     Откровения дона Хуана заставили меня почувствовать себя  не  в  своей
тарелке. Мне хотелось, чтобы он изменил предмет разговора, поскольку я  не
хотел слушать о том, что он был подобен  мне.  По  моему  мнению,  он  был
действительно несравненным. Он, очевидно, знал, как я  себя  чувствую.  Он
рассмеялся и похлопал меня по спине.
     - То, чего я хочу добиться своим  рассказом  о  моей  ненависти,  это
сказать тебе нечто чрезвычайно важное: что положение точки сборки  диктует
то, как мы ведем себя и что мы чувствуем.
     Моим величайшим недостатком в то время было  то,  что  я  не  понимал
этого принципа. Я был незрелым и жил самодовольством, так же,  как  и  ты,
поскольку в этом месте находилась моя точка сборки. Видишь ли,  я  еще  не
знал, что путь для изменения положения точки  сборки  -  это  установление
новых привычек,  это  волнение  того,  чтобы  она  сдвинулась.  Когда  она
действительно сдвинулась, было так, как если бы я только что  открыл,  что
единственный путь для общения с  такими  несравненными  воинами,  как  мой
благодетель - это отказаться от чувства собственной важности,  чтобы  быть
способным приветствовать их беспристрастно.
     Он сказал, что  осознание  бывает  двух  видов.  Одно  -  это  только
словесное возбуждение, большой эмоциональный взрыв и ничего больше. Другое
- это результат сдвига  точки  сборки:  оно  не  связано  с  эмоциональным
взрывом, но связано с  действием.  Эмоциональное  сознание  приходит  годы
спустя, после того, как воины укрепят путем использования новое  положение
точки сборки.
     - Нагваль Хулиан непосредственно вел нас всех к этого рода сдвигу,  -
продолжал дон Хуан. - он получил от нас полное содействие и полное участие
в его драматических построениях, выходящих за пределы жизни.  Например,  с
помощью своего драматического рассказа о молодом человеке и его жене и  их
захватчике он получил мое нераздельное внимание  и  сочувствие.  Для  меня
рассказ о старике, который был молодым, выглядел  очень  правдоподобно.  Я
своими глазами видел этого  чудовищного  человека,  а  это  означало,  что
молодой человек получил мою неувядающую привязанность.
     Дон Хуан сказал, что нагваль Хулиан был  поистине  маг,  заклинатель,
который мог действовать силой  воли  такой  степени,  что  это  совершенно
непонятно  среднему  человеку.  Его  драматические   построения   включали
магические   характеры,   порожденные   силой   намерения,   такие,    как
неорганическое существо, которое могло принимать  гротескные  человеческие
формы.
     - Власть нагваля Хулиана была такой  непогрешимой,  -  продолжал  дон
Хуан. - что он мог заставить точку сборки любого  сдвинуться  и  настроить
эманации таким образом, чтобы  он  был  вынужден  воспринимать  все,  чего
захотел бы нагваль Хулиан. Например, он мог выглядеть  очень  старым,  или
очень молодым, в зависимости от того, чего он хотел добиться. И  все,  кто
знал нагваля, сказали бы, что его возраст  меняется.  В  течение  тридцати
двух лет, когда я знал его, он временами был не старше, чем ты сейчас, а в
другое время он был таким безнадежно старым, что едва мог двигаться.
     Дон Хуан сказал, что  под  руководством  его  благодетеля  его  точка
сборки сдвигалась незаметно  и  все-таки  глубоко.  Например,  однажды  он
осознал, что у него есть страх, который с одной стороны не имел  для  него
никакого смысла, а с другой - все смыслы в мире.
     - Мой страх был от того, что через свою глупость  я  не  воспользуюсь
возможностью освободить себя и повторю жизнь своего отца.
     В жизни моего отца не было ничего плохого, уверяю тебя, он жил и умер
не хуже и не лучше, чем большинство людей, но  важно  то,  что  моя  точка
сборки сдвинулась, и я осознал однажды, что жизнь моего отца и его  смерть
ничего не добавили - ни в его жизни, ни в жизни других.
     Мой благодетель сказал мне, что мои отец  и  мать  прожили  и  умерли
только для того, чтобы иметь меня, и что их собственные  родители  сделали
то же для них. Он сказал, что воины отличаются в  том,  что  они  сдвигают
свою точку сборки достаточно для того, чтобы осознать  ту  огромную  цену,
которая  была  отдана  за  их  жизни.  Этот  сдвиг  дает  им  уважение   и
благоговейный ужас  по  отношению  к  их  родителям,  которые  никогда  не
почувствовали жизни вообще, ни того чувства,  что  значит  быть  живым,  в
частности.
     Дон  Хуан  сказал,  что  нагваль  Хулиан  не  только   преуспевал   в
руководстве своими учениками в сдвиге точки сборки, но и наслаждался  этим
необычайно, когда делал это.
     - Он, конечно, чрезвычайно развлекал себя со мной,  -  продолжал  дон
Хуан. - когда другие видящие моей партии стали появляться годы  спустя,  я
ожидал этих необычайных ситуаций, которые он создавал и развивал с  каждым
из них. Когда нагваль Хулиан оставил мир, восторг  ушел  вместе  с  ним  и
никогда не возвращался. Хенаро восторгает нас иногда, но  никто  не  может
занять места  нагваля  Хулиана.  Его  драматическое  мастерство  выходило,
действительно, за пределы жизни. Уверяю тебя,  что  мы  не  понимали,  что
такое наслаждение, до тех пор, пока  не  увидели,  что  делает  он,  когда
некоторые из его драматических представлений возвращались к нему же.
     Дон Хуан поднялся со своей любимой скамейки. Он  повернулся  ко  мне,
его глаза сияли и были спокойны.
     - Если  ты  действительно  окажешься  таким  тупым,  что  не  сможешь
выполнить своей задачи, -  сказал  он.  -  у  тебя  должно  быть  все-таки
достаточно энергии, чтобы сдвинуть  свою  точку  сборки  для  того,  чтобы
прийти на эту скамейку. Сядь здесь на мгновение, освободи себя от мыслей и
желаний - и я попытаюсь прийти сюда, где бы я ни был, и  собрать  тебя.  Я
обещаю тебе, что попытаюсь.
     Затем он расхохотался, как если бы его обещание было слишком смешным,
чтобы быть правдоподобным.
     - Эти слова следует произносить поздно вечером, - сказал он, все  еще
смеясь. - но никогда утром: утро наполняет нас оптимизмом, и  такие  слова
утром не имеют смысла.



                             12. ТОЛЧОК ЗЕМЛИ

     - Давай выйдем на дорогу к Оаксаке, - сказал мне дон Хуан.  -  где-то
там нас дожидается Хенаро.
     Его предложение застало меня врасплох.  Я  ждал  его  весь  день  для
продолжения объяснений. Мы вышли из дома и пошли в молчании через город  в
направлении немощеной автодороги. Мы шли  долго  неспеша.  Неожиданно  дон
Хуан начал беседу.
     - Я рассказал тебе не все  относительно  великих  находок,  сделанных
древними видящими, - сказал он. - так же, как они нашли, что  органическая
жизнь - это не единственная форма жизни на земле, они также открыли, что и
сама земля - это живое существо.
     Он помедлил немного перед тем, как продолжить. Он улыбнулся мне,  как
бы приглашая прокомментировать свое замечание. Я не знал, что сказать.
     - Древние видящие видели, что у земли есть кокон, - продолжал  он.  -
они видели, что шар охватывает землю:  светящийся  кокон,  перехватывающий
эманации орла. Земля - это гигантское чувствующее  существо,  подверженное
действию тех же сил, что и мы.
     Он  пояснил,  что  древние   видящие,   обнаружив   это,   сразу   же
заинтересовались практическим  использованием  своих  знаний.  Результатом
явилось то, что наиболее развитая  часть  их  колдовства  была  связана  с
землей. Они считали землю окончательным источником всего, чем мы являемся.
Дон Хуан подтвердил, что древние видящие не ошибались  в  этом  отношении,
поскольку земля действительно наш последний источник.
     Он не сказал больше ничего, пока  мы  не  встретили  Хенаро  примерно
через милю. Тот дожидался нас, сидя на камне в стороне от дороги. Он очень
тепло приветствовал меня и сказал  мне,  что  нам  следует  взобраться  на
вершину небольших пересеченных холмов, покрытых чахлой растительностью.
     - Мы все трое сядем спиной к камню, - сказал мне дон Хуан. - и  будем
смотреть на отражение заката на восточных горах: когда  солнце  зайдет  за
западные пики, земля может позволить тебе увидеть настройку.
     Когда мы достигли вершины  холма,  то  сели,  как  сказал  дон  Хуан:
прислонившись спиной к камню. Дон Хуан посадил меня посередине.
     Я спросил его, что он планирует делать:  его  неясные  утверждения  и
молчание содержали  что-то  угрожающее.  Я  чувствовал  большое  опасение,
однако он не ответил мне: он продолжал говорить так, как если бы я  ничего
не сказал.
     -  Именно  древние  видящие,  -  сказал  он.  -  открывшие,  что  это
восприятие есть настройка, наткнулись  на  нечто  монументальное.  Досадно
только, что их заблуждения опять удержали их от того,  чтобы  понять,  что
они совершили.
     Он указал на  цепь  гор  к  востоку  от  небольшой  долины,  где  был
расположен городок.
     - На этих горах достаточно отблеска,  чтобы  подтолкнуть  твою  точку
сборки, - сказал он мне. - как раз  перед  тем,  как  солнце  скроется  за
западные пики, у тебя будет  достаточно  мгновений,  чтобы  схватить  весь
отблеск, в котором ты нуждаешься:  магическим  ключом,  который  открывает
дверь земли, является безмолвие плюс что-либо сияющее.
     - Что точно я должен делать, дон Хуан? - спросил я.
     Оба они изучающе смотрели на меня. Мне казалось,  что  я  вижу  в  их
глазах смесь любопытства и отвлеченности.
     - Просто отсеки внутренний диалог, - сказал мне дон Хуан.
     Но меня охватило интенсивное чувство тревоги и сомнения, - у меня  не
было уверенности, что  я  смогу  добиться  этого  волевым  усилием.  После
начального  мгновения   унылого   отчаяния,   я   заставил   себя   просто
расслабиться.
     Я осмотрелся  и  заметил,  что  мы  забрались  довольно  высоко,  что
позволяло мне видеть сверху длинную узкую долину. Более половины  ее  было
погружено в вечерние тени. Солнце все еще светило на холмы восточной  цепи
гор по другую сторону долины. Солнечный свет  придавал  выветренным  горам
охристый оттенок, а более далекие пики голубоватых гор приобрели пурпурную
окраску.
     - Осознаешь ли ты, что уже делал это? - спросил дон Хуан шепотом.
     Я ответил ему, что ничего не осознаю.
     - Мы сидели здесь раньше по другому случаю, - настаивал он. - ну,  да
это неважно, потому что только этот случай идет в счет. Сегодня, с помощью
Хенаро, ты собираешься найти  ключ,  который  отворяет  все.  Ты  пока  не
сможешь им пользоваться, но будешь знать, что он такое и где  он.  Видящие
заплатили очень дорого, чтобы знать это. Ты сам платил за это все годы.
     Он объяснил: то, что он называет ключом ко  всему  -  это  знание  из
первых рук о  том,  что  земля  является  чувствующим  существом,  и,  как
таковое, может дать воину мощный толчок, импульс, идущий от сознания самой
земли в то мгновение, когда эманации внутри кокона воина настраиваются  на
соответствующие эманации внутри кокона земли. Ну, а поскольку и  земля,  и
человек - чувствующие существа, их эманации совпадают или, лучше  сказать,
у земли есть все эманации, присутствующие в человеке и во всех чувствующих
существах  -  органических  и  неорганических.   Когда   приходит   момент
настройки, чувствующие  существа  используют  эту  настройку  ограниченным
образом и воспринимают свой мир, однако  воины  используют  эту  настройку
либо для восприятия, как и все, либо как толчок, позволяющий им входить  в
невообразимые миры.
     - Я ждал, пока ты задашь мне единственный осмысленный вопрос,  но  ты
так и не задал его, - продолжал он. - ты обычно  спрашивал,  находится  ли
тайна всего этого в нас или же  она  вне  нас.  Теперь  ты  приблизился  к
разрешению этого.
     Неведомое в действительности не лежит внутри кокона человека, хотя бы
в эманациях, неприкосновенных для  сознания,  и  все  же  оно  здесь,  так
сказать. Это как раз то, чего ты не понял. Когда я  сказал  тебе,  что  мы
сможем собрать семь миров, кроме известного, ты принял это, как внутреннее
мероприятие, поскольку вообще склонен верить,  что  только  в  воображении
происходит то, что ты делаешь с нами.  Поэтому  ты  никогда  не  спрашивал
меня, где же  реально  лежит  неведомое.  Годами  я  вращал  своей  рукой,
указывая на все окружающее, и говорил тебе, что неведомое  -  там,  но  ты
никогда не смог установить связи.
     Хенаро начал смеяться, затем закашлялся и встал: "он до  сих  пор  не
установил связи", - сказал он дону Хуану. Я  сказал  им,  что  если  нужно
установить связь, то мне не удалось сделать этого.
     Дон Хуан утверждал все снова и снова, что доля эманаций внутри кокона
находится там только для сознания,  и  что  сознание  соединяет  эту  долю
эманаций с подобной же долей их в великом. Они  называются  "эманациями  в
великом" потому, что огромны,  так  что  сказать,  что  вне  человеческого
кокона  находится  непостижимое,  все  равно,  что  сказать:  непостижимое
находится внутри кокона земли. Но  внутри  кокона  земли  находится  также
неведомое -  это  эманации,  нетронутые  сознанием.  Когда  свет  сознания
касается их, они активизируются им и могут настроиться на  соответствующие
эманации в великом.  Когда  это  происходит,  неведомое  воспринимается  и
становится известным.
     - Я слишком туп, дон Хуан: тебе следует разбить это на  более  мелкие
части, - сказал я.
     - Хенаро собирается разбить это для тебя, - ответил дон Хуан.
     Хенаро встал и начал изображать ту же походку силы, которую он  делал
раньше, когда кружил около громадной  плоской  скалы  на  кукурузном  поле
вблизи своего дома, а дон Хуан следил за этим с восхищением. На  этот  раз
дон Хуан зашептал мне в ухо, что я  должен  попытаться  услышать  движения
Хенаро, особенно движения его бедер, когда они ударяются об его грудь  при
каждом шаге.
     Я следил за движениями  Хенаро  глазами.  Через  несколько  секунд  я
почувствовал, что какая-то часть меня поймалась на ногах Хенаро.  Движения
его бедер не отпускали меня, я почувствовал, что как бы иду с ним, я  даже
выбился из дыхания. Затем я понял, что действительно следую за  Хенаро:  я
на самом деле шел с ним, удаляясь от места, где мы сидели.
     Я не видел больше дона Хуана, а только Хенаро,  идущего  передо  мной
тем же странным образом. Мы шли так много часов. Моя усталость была такой,
что ужасно разболелась голова, и  внезапно  меня  начало  тошнить.  Хенаро
остановился и подошел ко мне. Вокруг нас было интенсивное сияние,  и  этот
свет отражался на чертах лица Хенаро. Его глаза светились.
     - Не смотри на Хенаро! - приказал мне голос в ухо. - осмотрись!
     Я повиновался. Я подумал, что нахожусь в аду!  Шок  от  того,  что  я
увидел, был таким сильным, что я вскрикнул в ужасе, но  не  услышал  звука
своего голоса. Вокруг простиралась совершенно живая картина всех  описаний
ада моего христианского воспитания. Я увидел красноватый  мир,  горячий  и
подавляющий, темный и пещеристый, без неба, без света, только  в  зловещих
отражениях красноватых отблесков, которые метались вокруг.
     Хенаро опять начал идти, что-то  потянуло  меня  за  ним.  Эта  сила,
заставившая меня следовать за  Хенаро,  удерживала  меня  от  того,  чтобы
оглядываться: мое сознание было приклеено к движениям Хенаро.
     Я видел, как Хенаро шлепнулся, словно он окончательно выдохся. В  тот
момент, когда он коснулся земли и вытянулся  для  отдыха,  что-то  во  мне
освободилось, и я опять был способен оглядеться. Дон Хуан смотрел на  меня
инквизиторским взглядом: я стоял перед ним лицом к нему. Мы были на том же
месте, где сидели: на широком каменистом уступе на вершине небольшой горы.
Хенаро пыхтел и сопел, и то же  делал  я.  Я  покрылся  испариной,  волосы
совершенно намокли, а  одежда  была  мокрой,  хоть  выжимай,  словно  меня
опустили в реку.
     - Боже мой, что же это происходит! - воскликнул я совершенно серьезно
и с беспокойством.
     Это восклицание прозвучало так глупо, что дон Хуан  и  Хенаро  начали
смеяться.
     - Мы пытаемся заставить тебя понять, что такое  настройка,  -  сказал
Хенаро.
     Дон Хуан мягко помог мне сесть и сел рядом.
     - Помнишь ли ты, что произошло? - спросил он меня.
     Я сказал, что помню, и он настоял на том, чтобы я рассказал  ему  то,
что видел. Его требование не соответствовало тому, что он говорил мне: что
единственная ценность моего опыта  -  это  движение  точки  сборки,  а  не
содержание видений.
     Он объяснил, что Хенаро пытался помогать мне и раньше, очень  подобно
тому, как он только что сделал, но что я ничего не помнил. Он сказал,  что
на этот раз Хенаро вел мою точку  сборки  так  же,  как  и  раньше,  чтобы
собрать мир с другими из великих диапазонов эманаций.
     Последовало долгое молчание. Я был нем, поражен, однако мое  сознание
было ясным, как никогда. Я думаю, что понял, наконец, что такое настройка.
Что-то  во  мне,  что  я  активизировал,  сам  не  зная  как,  давало  мне
уверенность, что я понял великую истину.
     - Я думаю, что ты набираешь собственный момент движения, - сказал мне
дон Хуан. - пойдем домой: для одного дня и этого хватит.
     - О нет, продолжай! - сказал Хенаро. - он сильнее быка.  Его  следует
еще подготовить.
     - Нет! - сказал дон Хуан подчеркнуто. - мы должны беречь его силы. Он
и так уже достаточно получил.
     Хенаро  настаивал,  чтобы  мы  остались.  Он  посмотрел  на  меня   и
подмигнул:
     - Взгляни, - сказал он мне, указывая на восточную цепь гор. -  солнце
едва сдвинулось на дюйм на этих горах, а  ты  уже  протопал  в  аду  много
часов. Не кажется ли тебе это чем-то чрезвычайным?
     - Не смейся над ним без необходимости! - запротестовал дон Хуан почти
неистово.
     Тогда-то я и увидел их маневр: в это мгновение голос  видения  сказал
мне, что дон Хуан и Хенаро - это команда великолепных следопытов, играющих
со  мной.  Именно  дон  Хуан  всегда  выталкивал  меня  за  пределы   моих
возможностей, но он всегда позволял Хенаро перевесить. В тот день  у  дома
Хенаро, когда я вошел в  опасное  состояние  истерического  страха,  когда
Хенаро допрашивал дона Хуана, следует ли меня еще  толкнуть,  а  дон  Хуан
уверял  меня,  что   Хенаро   развлекается   за   мой   счет,   Хенаро   в
действительности боялся за меня.
     Мое видение было  настолько  поразительным  для  меня,  что  я  начал
смеяться. Оба они  посмотрели  на  меня  с  удивлением,  затем  дон  Хуан,
казалось, понял, что со мной происходит. Он сказал об этом Хенаро,  и  оба
они засмеялись, как дети.
     - Ты взрослеешь, - сказал мне дон Хуан. - как раз вовремя:  ты  и  не
слишком туп, и не очень-то блистаешь - точно так, как я. Но ты не похож на
меня в своих заблуждениях. Здесь ты больше подобен нагвалю Хулиану, за тем
исключением, что он был блистательным и в этом.
     Он встал и потянулся. Он взглянул  на  меня  совершенно  проницающим,
свирепым взглядом, какой я когда-либо видел. Я встал.
     - Нагваль никогда никому не позволяет узнать, что он начеку, - сказал
он мне. - нагваль приходит и уходит, не оставляя следов: свобода - это то,
что делает его нагвалем.
     Его глаза мгновение горели,  а  затем  закрылись  облаками  мягкости,
доброты, человечности и опять стали глазами дона Хуана.
     Я едва удерживал равновесие: я безнадежно  падал  в  обморок.  Хенаро
прыгнул ко мне и помог сесть. Оба они сели по бокам.
     - Ты собираешься получить толчок земли, - сказал мне дон Хуан в  одно
ухо.
     - Думай о глазах нагваля, - сказал Хенаро в другое.
     - Толчок придет в тот момент, когда ты увидишь  отблеск  на  вершинах
тех гор, - сказал дон Хуан и указал на высочайший пик высочайшей цепи.
     - Ты никогда не увидишь опять глаз нагваля, - прошептал Хенаро.
     - Иди с толчком туда, куда он поведет тебя, - сказал дон Хуан.
     - Если ты подумаешь о глазах нагваля, то поймешь, что у  монеты  есть
две стороны, - шептал Хенаро.
     Я хотел думать о том, что  оба  они  мне  шепчут,  но  мои  мысли  не
повиновались мне. Что-то давило на меня: я  чувствовал,  что  сжимаюсь.  Я
ощутил приступ тошноты. Я видел, как вечерние тени двигались быстро  вверх
по восточным горам: мне казалось, что я бегу за ними.
     - Итак, мы идем, - сказал Хенаро мне в ухо.
     - Следи за большим пиком, следи за отблеском, -  сказал  дон  Хуан  в
другое.
     Там, куда указал дон Хуан, действительно была точка особой яркости  -
на высочайшем пике этой цепи. Я следил за последним отражающимся там лучом
солнца. Я чувствовал дыру  в  ямке  под  ложечкой,  как  если  бы  был  на
плавательной доске на прибое.
     Я  почувствовал,  а  не  услышал,  отдаленный  грохот  землетрясения,
который внезапно охватил меня. Сейсмические волны были такими  громкими  и
такими огромными, что потеряли для меня всякий смысл: я был незначительным
микробом, извивающимся и скручиваемым.
     Постепенно это движение замедлялось. Последовал еще один толчок и все
остановилось. Я попытался осмотреться. У меня не было никакого  ориентира.
Казалось, я был  посажен,  как  дерево.  Надо  мной  был  белый,  сияющий,
немыслимо большой купол. Его присутствие возвышало меня. Я летел  к  нему,
скорее, был выброшен, как снаряд. У меня было чувство покоя, напитанности,
безопасности. Чем ближе я поднимался к куполу, тем интенсивнее становились
эти чувства. Наконец, они переполнили меня, и я  потерял  всякое  ощущение
себя.
     На следующий день дон Хуан, Хенаро и я отправились в Оаксаку. Пока мы
с доном Хуаном гуляли вокруг  главной  площади,  а  время  приближалось  к
вечеру, он внезапно начал говорить о том, что мы делали вчера. Он  спросил
меня, понял ли я, о чем он говорил,  когда  сказал,  что  древние  видящие
столкнулись с чем-то монументальным.
     Я ответил ему, что понял, но не могу объяснить этого в словах.
     - А как ты думаешь, что было главным в том, что мы хотели,  чтобы  ты
нашел на вершине той горы? - спросил он.
     - Настройка! - сказал голос в мое ухо, и в  то  же  мгновение  я  сам
подумал об этом.
     Я обернулся в рефлексивном движении и натолкнулся на Хенаро,  который
шел сразу за мной, следуя по пятам. Скорость моего движения поразила  его.
Он захихикал, а затем обнял меня.
     Мы сели. Дон Хуан сказал, что он очень мало может сказать  о  толчке,
который я получил от земли, и что воины всегда одиноки в таком  случае,  а
истинное осознание приходит гораздо позднее - после многих лет борьбы.
     Я сказал ему, что моя проблема в понимании еще  больше  увеличивается
от того, что они с Хенаро совершают  всю  работу,  а  я  просто  пассивный
субъект, способный только реагировать на их действия. Я никогда в жизни не
смогу начать никакого действия, поскольку не знаю, ни  каким,  собственно,
должно быть это действие, ни того, как его начать.
     - В этом именно вопрос, - сказал дон Хуан. - предполагается,  что  ты
еще не знаешь. Ты останешься здесь, сам по себе, чтобы  реорганизовать  на
собственной основе все, что мы для тебя делаем сейчас:  эта  задача  стоит
перед всяким нагвалем.
     Нагваль  Хулиан  сделал  то  же  самое  для  меня,  и  гораздо  более
безжалостно, чем мы поступаем  с  тобой.  Он  знал,  что  делает:  он  был
блестящим нагвалем, способным реорганизовать в несколько лет то, чему  его
научил  нагваль  Элиас.  Он  сделал,  вне  всякого  времени,  нечто,   что
потребовало бы целой жизни от тебя или от меня. Разница в том, что нагвалю
Хулиану требовалось только легкое указание -  его  сознание  брало  его  и
открывало единственную имеющуюся дверь.
     - Что ты имеешь в виду, дон Хуан, под единственной дверью?
     - Я подразумеваю то,  что  когда  точка  сборки  переходит  некоторый
критический предел, то результат всегда  одинаков  для  всякого  человека.
Методики этого движения могут быть самыми различными, а результаты  всегда
одинаковы, что означает, что точка сборки собирает другие миры  с  помощью
толчка земли.
     - Для всех ли одинаков толчок земли, дон Хуан?
     - Конечно.  Трудностью  для  среднего  человека  является  внутренний
диалог. Только тогда, когда достигается состояние  внутреннего  безмолвия,
ты можешь воспользоваться этим толчком. Ты подтвердишь эту  истину  в  тот
день, когда попытаешься воспользоваться им.
     - Я не стал бы тебе рекомендовать,  чтобы  ты  воспользовался  им,  -
сказал Хенаро искренне. - нужны  годы,  чтобы  стать  безупречным  воином,
чтобы выстоять под воздействием толчка земли, ты должен быть лучше, чем ты
сейчас.
     - Скорость толчка растворит все в тебе, - сказал дон Хуан. - под  его
воздействием мы становимся ничем. Скорость и индивидуальное  существование
несоизмеримы. Вчера на горе я и Хенаро удерживали тебя, как  якоря,  иначе
ты не вернулся бы. Ты был бы подобен тем  людям,  которые  целенаправленно
воспользовались  им  и  до  сих  пор  парят  где-то  в  этой  непостижимой
громадности.
     Я хотел, чтобы он подробнее остановился на  этом,  но  он  отказался.
Внезапно он изменил предмет беседы.
     - Есть еще одно, чего ты не понял относительно земли как чувствующего
существа, - сказал он. - и Хенаро, этот  ужасный  Хенаро,  хотел  толкнуть
тебя, пока ты не поймешь.
     Оба они засмеялись. Хенаро игриво показал  мне,  подмигивая,  как  он
произносит слова: "да, я ужасен".
     - Хенаро -  это  ужасный  натаскиватель,  подлый  и  безжалостный,  -
продолжал дон Хуан. - ему  наплевать  на  твои  страхи,  он  толкает  тебя
безжалостно. Если бы не я...
     Тут  он  изобразил  совершенную  картину  себя:  задумчивый   пожилой
джентльмен. Он опустил глаза и вздохнул. И оба  они  разразились  громовым
хохотом.
     Когда они успокоились, дон Хуан сказал, что Хенаро хочет показать мне
то, чего я еще не понял: что  верховное  сознание  земли  -  это  то,  что
позволяет нам измениться и выйти на другие великие волны эманаций.
     -  Мы,  живые  существа,  восприниматели,  -  сказал  он.  -   и   мы
воспринимаем потому, что некоторые эманации  внутри  человеческого  кокона
настраиваются на другие внешние эманации. Следовательно, настройка  -  это
тот тайный проход, а толчок земли - ключ.
     Хенаро хочет, чтобы ты проследил момент настройки. Следи за ним!
     Хенаро выступал, как цирковой фокусник,  и  сделал  поклон,  а  затем
показал нам, что у него ничего нет в руках или в брюках. Он снял ботинки и
потряс их, чтобы показать, что и там ничего не скрывается.
     Дон Хуан смеялся от души. Хенаро двигал  руками  вверх  и  вниз.  Это
движение сразу же создало во мне какую-то фиксацию.  Я  почувствовал,  что
все мы трое немедленно встали и пошли с площади, причем я был между ними.
     Пока мы шли, у меня  исчезло  периферийное  зрение,  -  я  больше  не
различал  ни  домов,  ни  улиц.  Я  не  заметил  также  никаких  гор   или
растительности. В какое-то мгновение я понял, что  потерял  из  виду  дона
Хуана и Хенаро: вместо этого я видел две  светоносные  связки,  движущиеся
вверх и вниз около меня.
     Меня охватила мгновенная паника, которую я немедленно подавил. У меня
было необычное, неизвестное чувство самого себя, и в то же время я не  был
самим собой. Я, однако, осознавал все окружающее с помощью странной и  все
же очень знакомой способности. Вид мира вернулся ко мне сразу же. Я  вышел
весь: то целое, что в своем нормальном  сознании  я  называл  телом,  было
способно воспринимать, как если бы оно было огромным глазом,  схватывающим
все. То, что я воспринял первым, после того, как увидел два пузыря  света,
был четкий фиолетово-пурпурный мир,  составленный  как  бы  из  того,  что
казалось цветными панелями и диванами. Плоские,  подобные  экранам  панели
неправильных концентрических кругов были повсюду.
     Я  чувствовал  вокруг  большое  давление,  а  затем  услышал   голос,
говорящий мне в ухо. Я "видел". Голос  сказал,  что  давление  обусловлено
движением. Я двигался с доном Хуаном и Хенаро. Тут я  почувствовал  слабый
толчок, как если бы разорвал бумажную преграду, и обнаружил себя  лицом  к
лицу со светящимся миром. Свет исходил отовсюду, но не ослеплял. Было так,
как если бы солнце прорывалось сквозь прозрачные облака. Я  взглянул  вниз
на источник света: зрелище было изумительным. Земли не было видно,  только
легкие пушистые облака и свет - мы шли по облакам.
     Затем что-то опять заключило меня в свои тиски. Я шел в том же ритме,
как и два пузыря света по бокам. Постепенно они начали терять свою яркость
и стали, наконец, доном Хуаном и  Хенаро.  Мы  шли  по  пустынной  боковой
улице, удаляясь от главной площади. Затем повернули обратно.
     - Хенаро только что помог тебе настроить эманации с теми эманациями в
великом, которые принадлежат другой полосе,  -  сказал  мне  дон  Хуан.  -
настройка должна быть очень мирным, незаметным актом - никакого шума.
     Он сказал, что трезвость, необходимая, чтобы позволить  точке  сборки
собрать другие миры, это нечто,  что  нельзя  сымпровизировать.  Трезвость
должна созреть и стать силой в себе, прежде чем воин сможет разбить барьер
восприятия безнаказанно.
     Мы приблизились к главной площади. Хенаро не сказал ни слова. Он  шел
молча, как бы в задумчивости. В тот момент, когда мы выходили  на  главную
площадь, дон Хуан сказал, что Хенаро хочет показать мне еще одну вещь: то,
что позиция точки сборки - это  все  и  что  мир,  который  это  позволяет
воспринять, настолько реален, что не остается места  ни  для  чего,  кроме
реальности.
     - Хенаро позволит своей точке сборки собрать другой  мир  для  твоего
блага, - сказал мне дон Хуан. -  и  тогда  ты  осознаешь,  что,  когда  он
воспринимает его, сила его восприятия  не  оставляет  места  ни  для  чего
другого.
     Хенаро вышел вперед, а дон Хуан приказал мне повращать глазами против
часовой стрелки, пока я смотрю на Хенаро, чтобы избежать увлечения  им.  Я
повиновался. Хенаро был в пяти или шести футах передо мной.  Внезапно  его
формы размылись и в одно мгновение он улетел, как пух по ветру.
     Я подумал о  научно-фантастических  кинокартинах,  которые  видел,  и
удивился, осознаем ли мы свои возможности.
     - Хенаро отделился от нас в данный момент силой восприятия, -  сказал
спокойно дон Хуан. - когда точка сборки собирает мир, этот мир полный. Это
чудо, на которое  натолкнулись  древние  видящие,  но  никогда  не  сумели
понять, что это такое: сознание земли  может  дать  нам  толчок  настроить
другие великие диапазоны эманаций, и сила этой новой настройки  заставляет
исчезнуть этот мир.
     Всякий раз, когда древние видящие делали новую настройку, они верили,
что погружаются в глубины или поднимаются к небесам.  Они  не  знали,  что
этот мир исчезает, как дуновение, когда новая полная настройка  заставляет
нас воспринять другой полный в себе мир.



                           13. НАКАТЫВАЮЩАЯ СИЛА

     Дон Хуан собирался уже  было  начать  свои  объяснения  о  мастерстве
управления сознанием, но передумал и встал. Мы сидели в  большой  комнате,
соблюдая молчание.
     - Я хотел бы, чтобы ты попытался видеть эманации орла, - сказал он. -
но для этого ты должен сначала сдвинуть свою точку сборки, пока не увидишь
кокон человека.
     Мы вышли из дома и направились в центр  города.  Мы  сели  на  пустую
потертую парковую скамейку напротив церкви. День клонился к вечеру. Он был
солнечным и ветреным. Большое число народа мельтешило вокруг.
     Он повторил опять, как если бы хотел вбить это в меня, что  настройка
- уникальная сила, поскольку она либо помогает сдвигу точки  сборки,  либо
приклеивает ее к ее обычному положению.
     - Тот аспект настройки, -  сказал  он.  -  который  удерживает  точку
неподвижной, называется волей, а аспект, сдвигающий ее  -  намерением.  Он
заметил, что одной из самых захватывающих  тайн  является  вопрос  о  том,
каким образом воля, безличная сила настройки, превращается в  намерение  -
личную силу, которая находится в распоряжении каждого.
     - Наиболее странной частью этой тайны, - сказал он.  -  является  то,
что превращение очень легко осуществить. Но гораздо труднее убедить себя в
том, что это возможно. Здесь, и именно здесь, находится наша  спасительная
зацепка.  Нас  следует  убедить  в  этом,  однако  никто  не  хочет   быть
переубежденным.
     Он сказал мне, что я нахожусь  в  самом  остром  состоянии  сознания,
поэтому могу испробовать намерение сдвинуть свою точку сборки глубже влево
в позицию сновидения. Он сказал,  что  воину  никогда  не  следует  делать
попытки видеть без помощи сновидения. Я возразил, что заснуть  на  публике
мне не очень-то улыбается. Он разъяснил свое заявление, сказав, что увести
точку сборки с ее нормального положения и удерживать в новом, это и значит
спать: при соответствующей практике видящие овладевают способностью быть в
состоянии сна и все же  вести  себя  так,  как  будто  с  ними  ничего  не
происходит.
     После незначительной паузы он добавил, что  с  целью  видения  кокона
человека следует смотреть на людей сзади,  когда  они  уходят.  Бесполезно
смотреть на них лицом к лицу,  поскольку  лицевая  часть  кокона  человека
ограждена  щитом,  который  видящие  называют  "лицевой  пластиной".   Она
представляет собой почти непроницаемый несгибаемый экран, который защищает
нас всю нашу жизнь от натиска некоей особенной  силы,  порождаемой  самими
эманациями.
     Он также посоветовал мне не удивляться, если мое тело затвердеет, как
замороженное. Он сказал, что я буду чувствовать себя, как некто, стоящий в
середине комнаты и глядящий в окно  на  улицу,  и  что  существенна  здесь
скорость, так как люди будут проходить перед моими  окнами  очень  быстро.
Затем он велел мне расслабиться,  отсечь  внутренний  диалог  и  позволить
точке сборки отойти под воздействием  внутреннего  безмолвия.  Он  побудил
меня ударять себя мягко, но крепко, по правой  стороне  между  подвздошной
костью и грудной клеткой.
     Я сделал это трижды и  глубоко  уснул.  Это  было  совершенно  особое
состояние сна: тело спало, а я прекрасно осознавал все, что происходило. Я
слышал слова дона Хуана и мог следовать всякому его указанию, как если  бы
не спал, и все же я совершенно не мог двинуть телом.
     Дон Хуан сказал, что сейчас перед моим окном видения пройдет человек,
и что я  должен  попытаться  видеть  его.  Я  сделал  безуспешную  попытку
повернуть голову, и тут появилась сияющая  яйцеобразная  форма.  Она  была
великолепной! Я пришел в благоговейный  ужас  от  этого  зрелища,  но  оно
исчезло до  того,  как  я  сумел  оправиться  от  удивления.  Она  уплыла,
покачиваясь вверх и вниз.
     Все  произошло  так  неожиданно  и  быстро,  что  я  расстроился   от
нетерпения.  Я  почувствовал,  что  начал  пробуждаться.  Дон  Хуан  опять
заговорил, и заставил меня расслабиться. Он сказал,  что  у  меня  нет  ни
времени, ни права для нетерпения.  Внезапно  появилось  другое  светящееся
существо и уплыло. Казалось, оно было  сделано  из  белой  флюоресцирующей
косматой шерсти.
     Дон Хуан прошептал мне на ухо, что,  если  я  захочу,  то  мои  глаза
смогут замедлить все, на чем сфокусированы. Затем он предупредил меня, что
приближается еще один человек. В этот момент я  осознал,  что  слышал  два
голоса. Один из  них,  только  что  говоривший  и  увещевавший  меня  быть
терпеливым, был голосом дона Хуана. Другой, сказавший мне  воспользоваться
глазами для замедления, был голосом видения.
     В  этот  вечер  я  видел  десять  светящихся  существ  в  замедленном
движении. Голос видения вел меня, чтобы я мог увидеть в них все,  что  дон
Хуан рассказал мне о свете сознания. На правой стороне  этих  яйцеобразных
светящихся существ была вертикальная полоса сильного  янтарного  свечения,
толщиной, возможно, в десятую долю от объема кокона. Голос сказал, что это
человеческая полоса сознания, и указал на точку  на  человеческом  полюсе:
эта точка интенсивно сияла. Она  была  расположена  высоко  на  удлиненных
формах, почти на их гребне, на поверхности кокона. Голос сказал,  что  это
точка сборки.
     Когда  я  видел  каждое  из  светящихся  существ   в   профиль,   его
яйцеобразная форма была похожа на гигантский асимметричный котел,  стоящий
на ребре, или на почти круглый горшок с крышкой, поставленной на  бок.  Та
часть которая казалась крышкой, была лицевой пластиной. Она была, пожалуй,
в пятую часть от толщины кокона.
     Мне хотелось продолжать видение этих существ, но дон Хуан сказал, что
я должен теперь смотреть на людей лицом к лицу и удерживать свой взгляд до
тех пор, пока не разобью барьер и не увижу эманаций.
     Я последовал его команде. Почти мгновенно  я  увидел  блистающий  ряд
живых, неотразимых волокон света. Это было ослепляющее зрелище, которое  и
колебало мое равновесие. Я упал на  бок  на  бетонную  дорожку.  Отсюда  я
увидел, что неотразимые волокна света умножились: они раскрылись и мириады
других волокон вышли из них, однако  эти  волокна,  неотразимые,  как  они
были, никак не мешали моему обычному зрению. В церковь шло много народа. Я
уже больше не видел людей. Вблизи скамейки было несколько мужчин и женщин.
Мне хотелось сфокусировать на них свои глаза, но вместо  этого  я  увидел,
как одно из тех  волокон  света  внезапно  раздулось.  Оно  стало  подобно
огненному шару диаметром, возможно, в семь футов. Оно  катилось  на  меня.
Моим первым импульсом было откатиться с его пути, но прежде, чем  я  успел
двинуть хотя бы мускулом, этот шар ударил меня.  Я  почувствовал  это  так
ясно, как если бы кто-то ударил меня  кулаком  в  живот.  Через  мгновение
другой огненный шар ударил меня, на этот раз с гораздо  большей  силой,  а
затем дон Хуан хлопнул меня довольно сильно по щеке  открытой  ладонью.  Я
невольно вскочил и потерял из виду волокна света и шары, ударявшие меня.
     Дон Хуан сказал, что я успешно выдержал свою первую короткую  встречу
с эманациями орла, но что пара толчков наката опасно открыла мой зазор. Он
добавил, что шары, ударившие  меня,  называются  накатывающей  силой,  или
накатом (опрокидывателем).
     Мы вернулись в его дом, хотя и не помню,  как  или  когда.  Я  провел
несколько часов в своего рода полусонном  состоянии.  Дон  Хуан  и  другие
видящие его группы заставляли меня пить много воды. На короткое время  они
также опускали меня в бочку с ледяной водой.
     - Былы те волокна, которые я видел, эманациями орла? - спросил я дона
Хуана.
     - Да, но ты почти не видел их, - ответил он. - как только ты начал их
видеть, накат остановил тебя. Если бы ты остался  так  еще  мгновение,  он
взорвал бы тебя.
     - Что же такое этот накат? - спросил я.
     - Это сила, исходящая из эманаций орла, - ответил он.  -  непрерывная
сила, ударяющая нас во всякое мгновение нашей жизни. Она смертельна, когда
видишь ее, но в других отношениях мы забыли о  ней  в  нашей  повседневной
жизни, поскольку у нас есть защитный  экран:  у  нас  есть  всепоглощающие
интересы, захватившие все наше сознание. Мы постоянно беспокоимся о  своем
положении, о своем состоянии. Эти щиты, однако, не удерживают наката - они
просто сдерживают наше непосредственное видение, предохраняя тем самым  от
поражения страхом, возникающим от видения того, как огненные шары  ударяют
нас. Щиты -  большая  помощь  для  нас,  но  и  большое  препятствие:  они
умиротворяют нас, но в то же время дурачат - они дают нам  ложное  чувство
безопасности.
     Он предупредил меня, что в моей жизни придет время, когда у  меня  не
будет уже никаких щитов непосредственно перед лицом наката. Он сказал, что
это обязательная стадия в жизни воина, известная как "потеря  человеческой
формы".
     Я попросил его объяснить мне раз и навсегда, что такое  "человеческая
форма" и что значит потерять ее.
     Он ответил, что видящие описывают человеческую форму, как неотразимую
силу настройки эманаций, зажженную светом сознания в  строго  определенном
месте, там, где обычно закреплена человеческая точка сборки. Это та  сила,
которая превращает нас в человеческие личности.
     Итак, быть человеческой личностью значит быть принужденным сродниться
с силой настройки, и, следовательно, сродниться с тем местом,  откуда  она
исходит.
     По причине действия воинов в каждый данный  момент  их  точка  сборки
двигается влево. Это  постоянный  сдвиг,  который  приводит  к  необычному
чувству отчуждения, или контроля, или даже  непринужденности.  Этот  сдвиг
точки сборки влечет за собой новую настройку эманаций.  Это  начало  серии
еще больших сдвигов. Видящие очень правильно называют этот  первоначальный
сдвиг "потерей человеческой формы", поскольку он отмечает неумолимый отход
точки сборки от своей первоначальной позиции, что приводит  к  необратимой
потере сродства с силой, которая делает нас человеческими личностями.
     Затем он попросил меня описать  все  детали  того,  что  я  помню  об
огненных шарах. Я сказал ему, что видел их  так  кратко,  что  не  уверен,
смогу ли описать их подробно.
     Он отметил, что видеть - это другой  способ  выразить  словами  сдвиг
точки сборки и что если я сдвину ее чуть-чуть левее, то  у  меня  появится
новая картина  огненных  шаров,  которую  я  смогу  интерпретировать,  как
воспоминание о них.
     Я попытался получить ясную картину, но не смог,  поэтому  описал  то,
что помнил.
     Он объяснил, что эти огненные шары  вещь  чрезвычайной  важности  для
человека, поскольку они являются выражением силы, пронизывающей все детали
жизни и смерти - чего-то, что новые видящие называют накатом.
     Я спросил его, что он  подразумевает  под  "всеми  деталями  жизни  и
смерти".
     - Накатывающая сила - это средство, с помощью которого  орел  раздает
на хранение жизнь и сознание, - ответил он. - но это также, лучше сказать,
сила, собирающая жатву: она заставляет умирать все живые существа. То, что
ты видел сегодня, древние видящие называли накатом.
     Он сказал, что видящие описывают ее в виде вечной линии  разноцветных
колец,  или  огненных   шаров,   которые   непрестанно   накатываются   на
человеческие  существа.   Светящиеся   органические   существа   встречают
накатывающую силу непосредственно, до того дня, когда эта сила оказывается
слишком большой для них, и тогда они  разрушаются.  Древние  видящие  были
загипнотизированы видением того, как накат откатывает  их  затем  к  клюву
орла, чтобы быть поглощенными. Вот почему они назвали это накатом.
     - Ты сказал, что это гипнотическое видение.  Видел  ли  ты  сам,  как
накат раскатывает человека? - спросил я.
     - Конечно, я видел это, - ответил он и после паузы добавил: - ты и  я
видели это совсем недавно в городе мехико.
     Его утверждение было таким несуразным, что я  счел  себя  вынужденным
сказать ему, что на этот раз он ошибается. Он засмеялся  и  напомнил  мне,
что в том случае, когда мы оба сидели на скамейке в парке Аламеда в городе
Мехико, мы оба были  свидетелями  смерти  человека.  Он  сказал,  что  это
событие записано у меня как в повседневной памяти, так и  в  левосторонних
эманациях.
     Пока дон Хуан говорил со мной, ы меня было чувство какого-то  легкого
прояснения внутри, и я смог визуализировать с невыразимой ясностью всю  ту
сцену в парке. Человек лежал на траве, а  трое  полицейских  стояли  около
него, чтобы удерживать на расстоянии зевак. Я четко помнил, как  дон  Хуан
ударил меня по спине, чтобы изменить уровень сознания, а затем я  "видел".
Мое видение  было  несовершенным:  я  не  смог  стряхнуть  видимость  мира
повседневной  жизни.  То,  чем  я  кончил,  было  составлено  из   волокон
великолепнейших оттенков, наложенных на  дома  и  дорожное  движение.  Эти
волокна были, в действительности,  цветными  линиями  света,  приходившими
сверху. Они обладали внутренней жизнью: они сияли и лучились от энергии.
     Когда я взглянул на умирающего, я увидел то, о чем говорил дон  Хуан:
нечто,   что   сначала   казалось   огненными   кругами,   или   радужными
перекати-поле, катилось повсюду, куда я направлял  свой  взор.  Эти  круги
накатывались на людей, на дона Хуана,  на  меня.  Я  чувствовал  их  своим
животом, и мне стало плохо.
     Дон Хуан велел мне сфокусироваться  на  умирающем.  Я  увидел  его  в
какой-то  момент  скручивающимся  так  же,  как   скручиваются   некоторые
насекомые, когда к ним прикасаются. Раскаленные круги отталкивали его, как
если бы они хотели отбросить его  со  своего  величественного  неизменного
пути.
     Мне не понравилось это зрелище, хотя огненные круги не испугали  меня
- в них не было ничего ужасного или зловещего,  и  я  не  чувствовал  себя
мрачным  или  подавленным.  Круги  просто  вызывали  у  меня  тошноту:   я
чувствовал их  в  своей  подложечной  ямке.  В  тот  день  я  почувствовал
внезапное и сильное изменение.
     Воспоминание о них опять вызвало общее чувство неуютности, которое  я
пережил тогда. Когда меня затошнило, дон Хуан смеялся, пока не выдохся.
     - Ты так все преувеличиваешь, - сказал он. - накатывающая сила не так
уж плоха. В действительности она  прекрасна.  Новые  видящие  рекомендуют,
чтобы мы открылись ей. Древние тоже открывались ей, но по причинам  и  для
целей, которые вдохновлялись чувством собственной важности и одержимостью.
     Новые видящие, с другой стороны, подружились с ней. Они  освоились  с
этой силой путем работы с ней  без  чувства  самодовольства.  И  достигнут
поразительный результат по своим следствиям.
     Он сказал, что сдвиг точки сборки - это все, что нужно, чтобы открыть
себя накатывающей силе, и что если эту силу видеть  определенным  образом,
то опасность незначительна. Однако очень опасным является невольный  сдвиг
точки   сборки,   обусловленный,    возможно,    физической    усталостью,
эмоциональным опустошением, болезнью или просто небольшими физическими или
эмоциональными кризисами, такими, как страх или опьянение.
     - Когда точка  сборки  сдвигается  непроизвольно,  накатывающая  сила
раскалывает кокон, - продолжал он. - много раз я говорил о бреши,  которая
есть у человека под пупком. В действительности она не  под  пупком,  а  на
коконе, на высоте пупочной области. Эта брешь весьма похожа на  вмятину  -
естественный дефект на ровном, в основном, коконе. Именно сюда непрестанно
ударяет нас накат, и здесь трескается кокон.
     Продолжая объяснения, он сказал, что при мелком сдвиге  точки  сборки
трещина  очень  мала:  кокон  быстро  восстанавливает  себя,   и   человек
испытывает то, что в разное время случалось  с  каждым:  цветные  пятна  и
искажения форм, которые остаются даже при закрытых глазах.
     Когда же сдвиг значителен, трещина более протяженная, и кокону  нужно
время  для  восстановления,   как   в   случае   воинов,   целенаправленно
использующих  растения  силы  для  выявления  этого  сдвига,  или   людей,
неразумно принимающих  наркотические  средства.  В  этих  случаях  человек
чувствует себя онемелым и холодным, у него возникают трудности с речью или
даже с мышлением: это похоже на то, как  если  бы  человек  был  заморожен
изнутри.
     Дон Хуан сказал, что в тех случаях,  когда  точка  сборки  сдвигается
слишком сильно из-за травмы или  смертельной  болезни,  накатывающая  сила
делает трещину по всей длине кокона: кокон разрушается и сдвигается в себе
- и человек умирает.
     - Может ли сознательный сдвиг  тоже  создать  брешь  такого  рода?  -
спросил я.
     - Иногда да, - ответил он. - в действительности мы хрупки. Если накат
ударяет нас снова и снова, смерть приходит к нам через эту брешь. Смерть -
это накатывающая сила. Когда она обнаруживает слабость в бреши светящегося
существа, она автоматически вскрывает кокон и приводит к его разрушению.
     - У всех ли живых существ есть эта брешь? - спросил я.
     - Конечно, - ответил он. - если бы ее у них не было, они  не  умирали
бы. Однако  брешь  различна  по  размерам  и  конфигурации.  Бреши  других
органических существ очень подобны человеческой:  некоторые  сильнее  нас,
другие слабее. Однако брешь у неорганических  существ  совершенно  другая:
она более походит на длинную нить  -  волосок  светимости,  следовательно,
неорганические существа более долговечны, чем мы.
     В долгой жизни этих существ есть что-то чрезвычайно  привлекательное,
и древние видящие не смогли устоять перед этим соблазном.
     Он сказал, что одна  и  та  же  сила  может  произвести  диаметрально
противоположные действия: древние  видящие  были  порабощены  накатывающей
силой, а новые вознаграждены за свои труды  даром  свободы.  Освоившись  с
накатывающей силой через мастерство  намерения,  новые  видящие  в  нужный
момент вскрывают свой  собственный  кокон,  и  сила  затопляет  их,  а  не
прокатывает, как свернувшееся насекомое. Конечным результатом является  их
полное и мгновенное исчезновение.
     Я задал ему много вопросов  о  выживании  сознания  после  того,  как
светоносное существо поглощается  внутренним  огнем.  Он  не  отвечал.  Он
просто причмокивал и пожимал плечами,  а  затем  сказал,  что  одержимость
древних видящих накатом ослепила их и не позволила увидеть другую  сторону
этой силы. Новые видящие со своим полным отрицанием всяких традиций  дошли
до другой крайности. Вначале они  вообще  отказывались  фокусировать  свое
видение на накате: они говорили, что хотят понять силу эманаций в  великом
в ее аспекте жизнедателя и усилителя сознания.
     - Они осознали, что бесконечно проще разрушить что-то, чем  построить
или поддерживать. Унести жизнь - это ничто по сравнению с  ее  поданием  и
кормлением. Конечно, новые видящие ошибались в своей односторонности, но в
свое время они исправили эту ошибку.
     - В чем они ошибались, дон Хуан?
     - Ошибочно изолировать что-то  для  видения.  Вначале  новые  видящие
делали  прямо  противоположное   тому,   что   их   предшественники:   они
фокусировались с таким же, как те, вниманием, но на другой стороне наката.
Последствия этого были такими же, если не хуже, чем у древних видящих: они
умирали глупой смертью, так же,  как  обычные  люди.  У  них  не  было  ни
таинственности, ни злобности древних видящих, но у них  не  было  и  жажды
свободы современных видящих.
     Эти первые новые видящие служили всем. Поскольку они фокусировались в
своем видении на жизнедеятельной  стороне  эманаций,  они  были  исполнены
доброты и  любви:  они  были  уязвимы  так  же,  как  и  древние  видящие,
наполненные своими гнусностями.
     Он сказал, что для современных  новых  видящих  было  бы  неприемлемо
оказаться выброшенными на мель после  стольких  лет  труда  и  дисциплины,
подобно тому, как это происходит с теми, у кого никогда в  жизни  не  было
сознательного мгновения.
     Дон Хуан сказал, что эти новые видящие  осознали,  после  исправления
своих традиций, что  знание  древних  видящих  о  накатывающей  силе  было
полным.  В  какое-то  время  новые  видящие  пришли  к   выводу,   что   в
действительности у этой силы есть два  аспекта:  аспект  наката  относится
исключительно к разрушению и смерти, а кольцевой, с другой стороны  -  это
то, что поддерживает жизнь и сознание, исполнение и цель.  Они  предпочли,
однако, взаимодействовать только с ее опрокидывающим аспектом.
     -  Созерцая  командой,  новые  видящие  способны  видеть   разделение
опрокидывающего и циклического аспектов, - пояснил он. - они увидели,  что
обе силы слиты, но это не одно и то же: циклическая сила подходит к нам на
мгновение раньше опрокидывающей, но они настолько близки друг к другу, что
кажутся одним.
     Причина, по которой сила называется циклической, состоит в  том,  что
она  подходит   в   виде   колец,   нитеобразных   радужных   обручей:   в
действительности это очень утонченное видение.  И  подобно  опрокидывающей
силе, она непрестанно ударяет все живое, но с другой целью:  она  ударяет,
чтобы дать крепость, направленность, сознание - дать им жизнь.
     Новые видящие открыли, что равновесие этих двух сил во  всяком  живом
существе очень утонченное, -  продолжал  он.  -  если  в  какой-то  момент
существо чувствует, что опрокидывающая сила бьет сильнее, чем циклическая,
то это означает, что равновесие нарушено. С этого  момента  опрокидывающая
сила бьет все сильнее и сильнее, пока не расколет брешь и не умертвит.
     Он добавил, что из того,  что  я  назвал  огненными  шарами,  исходит
радужный обруч, по размеру в точности такой, как и живое существо, будь то
человек, дерево, микроб или олли.
     - Значит, кольца разного размера? - спросил я.
     - Не принимай мои слова буквально, - запротестовал он. - нет  никаких
колец, о которых можно было бы говорить: просто циклическая сила оставляет
видящим впечатление колец, когда они  ее  сновидят.  И  нет  также  разных
размеров:  это  одна  неделимая  сила,  которая  подходит  ко  всем  живым
существам, органическим и неорганическим.
     - Почему же древние  сфокусировались  на  опрокидывающем  аспекте?  -
спросил я.
     - Потому что они верили, что их  жизнь  зависит  от  его  видения,  -
ответил он. - они были уверены, что их видение даст им  ответы  на  вечные
вопросы. Видишь ли, они думали, что  если  раскроют  тайны  опрокидывающей
силы, то станут неуязвимыми и бессмертными.
     Новые видящие все это изменили, осознав, что нет пути  к  бессмертию,
пока человек имеет кокон.
     Дон Хуан пояснил, что древние, очевидно, никогда не осознавали  того,
что человеческий  кокон  -  это  вместилище,  и  что  он  не  может  вечно
выдерживать натиск накатывающей силы.  Несмотря  на  все  накопленные  ими
знания, они, в конце концов, не стали лучше,  а  даже  намного  хуже,  чем
обычные люди.
     - В каком отношении они стали хуже, чем обычные люди? - спросил я.
     - Их громадные знания заставили их принимать,  как  должное,  что  их
выбор непогрешим, - ответил он. - так, что они решили жить любой ценой.
     Дон  Хуан  посмотрел  на  меня  и  улыбнулся.  Было  ясно,  что  этой
театральной паузой он хочет сказать мне что-то, но я не мог понять, что.
     - Они решили жить, - повторил он. -  подобно  тому,  как  они  решили
стать деревьями, чтобы собрать  миры  в  тех  почти  недосягаемых  великих
диапазонах.
     - Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?
     - Я хочу сказать, что  они  воспользовались  накатывающей  силой  для
сдвига своей точки сборки в необратимую позицию сновидения,  вместо  того,
чтобы позволить ей откатить их к клюву орла и быть поглощенными.



                         14. БРОСИВШИЕ ВЫЗОВ СМЕРТИ

     Я прибыл к дону Хенаро около двух часов дня.  Дон  Хуан  и  я  начали
беседу, а затем дон Хуан перевел меня в состояние повышенного сознания.
     - Вот мы опять здесь все  втроем,  как  тогда,  когда  ходили  к  той
плоской скале, - сказал дон Хуан. - этим вечером мы совершим туда еще одну
вылазку. Теперь у тебя  достаточно  знаний,  чтобы  сделать  очень  важные
выводы об этом месте и о его влиянии на сознание.
     - А что особенного в этом месте, дон Хуан?
     - Сегодня вечером  ты  узнаешь  некоторые  ужасные  факты,  собранные
древними видящими относительно накатывающей силы, и ты увидишь, что я имел
в виду, когда сказал, что древние видящие решили жить любой ценой.
     Дон Хуан обратился к Хенаро, который почти уснул. Он подтолкнул его:
     - Не сказал бы ты, Хенаро, что древние видящие были страшными людьми?
- спросил его дон Хуан.
     - Совершенно верно, - сказал  Хенаро  твердым  голосом  и,  казалось,
застыл от усталости.
     Он начал заметно клевать носом. Через мгновение он уже глубоко  спал:
его голова свесилась на грудь, а челюсть отвисла. Он захрапел.
     Я хотел громко рассмеяться, но тут  заметил,  что  Хенаро  пристально
смотрит на меня, как если бы он спал с открытыми глазами.
     - Они были такими страшными людьми, что бросили вызов самой смерти, -
добавил Хенаро между всхрапываниями.
     - Не интересно  ли  тебе  узнать,  -  сказал  дон  Хуан.  -  как  эти
отвратительные люди бросили вызов смерти?
     - Как это они намерением отклонили смерть? - спросил я.
     - Они наблюдали за своими олли, - сказал он.  -  и  увидели,  что  те
являются  живыми  существами  с  гораздо  большей   сопротивляемостью   по
отношению к накатывающей силе, и они исправили себя по образу олли.
     Дон Хуан объяснил, что только  у  органических  существ  брешь  имеет
чашеобразное строение. Ее размеры, форма и хрупкость делают  ее  идеальной
конфигурацией для ускорения раскола и разрушения светоносной оболочки  под
напором опрокидывающей силы. Олли,  с  другой  стороны,  у  которых  брешь
представляет собой  только  линию,  подставляют  накатывающей  силе  такую
маленькую  поверхность,  что  остаются,  практически,   бессмертными.   Их
контейнеры могут  выдерживать  натиск  опрокидывающей  силы  неопределенно
долго,  поскольку  волосяной  зазор  не  представляет  для  нее  идеальной
конфигурации.
     - Древние видящие развили  очень  странную  методику  закрытия  своих
зазоров,  -  продолжал  дон  Хуан.  -  по  существу,  они  были  правы   в
предположении, что волосяной зазор более долговечен, чем чашеобразный.
     - Существует ли эта методика до сих пор? - спросил я.
     - Нет, больше нет, - ответил он. - но есть некоторые видящие, которые
практикуют этот метод.
     По неизвестной мне причине  его  заявление  вызвало  во  мне  приступ
чистого ужаса: мое дыхание мгновенно ускорилось, и я не мог сдержать его.
     - Они ведь живы до сего дня, не так ли, Хенаро? - спросил дон Хуан.
     - Совершенно верно, - пробормотал Хенаро сквозь  очевидное  состояние
глубокого сна.
     Я спросил дона  Хуана,  знает  ли  он  причину  того,  почему  я  так
испугался. Он напомнил мне предыдущий случай в той самой комнате, где  они
спросили меня, заметил ли я странных существ, которые вошли, когда  Хенаро
отворил дверь.
     - В тот день твоя точка сборки ушла очень  глубоко  влево  и  собрала
пугающий мир, - продолжал он. - ну, я уже говорил тебе это: ты не помнишь,
что ты ушел прямо в очень далекий мир и напугался там до полусмерти.
     Дон Хуан повернулся к Хенаро, который мирно  похрапывал,  причем  его
ноги были вытянуты прямо вперед.
     - Не напугался ли он до недержания мочи, Хенаро? - спросил дон Хуан.
     - Точно, до  недержания  мочи,  -  пробормотал  Хенаро,  а  дон  Хуан
засмеялся.
     - Я должен сказать тебе, - продолжал дон Хуан. - что мы  не  упрекаем
тебя за трусость. Мы сами смотрим  с  отвращением  на  некоторые  действия
древних видящих. Я уверен, что теперь ты понял:  то,  чего  ты  не  можешь
вспомнить о той ночи, так это то, что ты видел древних видящих, которые до
сих пор живы.
     Я хотел запротестовать, что ничего еще не понял, но не мог выговорить
своих слов. Я должен был все снова и снова  прочищать  горло,  прежде  чем
смог произнести хоть слово. Хенаро встал и мягко похлопал  меня  по  верху
спины и шее, как если бы я поперхнулся.
     - У тебя жаба в горле, - сказал он.
     Я поблагодарил его высоким попискивающим голосом.
     - Нет, там у тебя, наверное, цыпленок, - добавил он и сел досыпать.
     Дон Хуан сказал, что новые видящие взбунтовались против всех странных
ритуалов древних и объявили их не только бесполезными, но и  вредными  для
всего нашего существа. Они пошли  даже  настолько  далеко,  что  полностью
убрали эти ритуалы из того, что преподавалось всем воинам: много поколений
ничего не знало о них. И только в начале хvi века нагваль себастьян,  один
из членов прямой линии нагвалей дона  Хуана,  вновь  открыл  существование
этих методов.
     - Как ему удалось открыть это вновь? - спросил я.
     - Он был великолепным следопытом, - ответил дон Хуан. -  и  благодаря
своей безупречности получил возможность узнать чудотворное.
     Он сказал, что однажды, когда нагваль себастьян собирался начать свою
ежедневную службу, а он был псаломщиком в соборе того города, где жил,  он
обнаружил индейца средних лет, который,  казалось,  был  в  замешательстве
перед дверью церкви.
     Нагваль себастьян подошел к человеку и спросил его, не  нуждается  ли
он в помощи. "Мне нужно немного  энергии,  чтобы  закрыть  свой  зазор,  -
ответил ему человек громким ясным голосом. - не дашь  ли  ты  мне  немного
своей энергии?"
     Дон Хуан сказал мне, что, согласно этой  повести,  нагваль  себастьян
онемел: он не знал, о чем  этот  человек  говорит.  Он  предложил  индейцу
отвести его к приходскому священнику. Человек потерял терпение  и  яростно
обвинил нагваля себастьяна в притворстве: "мне нужна твоя энергия, так как
ты нагваль, - сказал он. - давай спокойно выйдем."
     Нагваль  себастьян  сдался  перед  магнетической  силой   незнакомца,
послушно пошел за ним  в  горы.  Он  отсутствовал  много  дней.  Когда  он
вернулся, у него был не только новый  взгляд  на  древних  видящих,  но  и
подробное знание их методики. Незнакомец был древним толтеком -  одним  из
последних выживших.
     Нагваль  себастьян  узнал  много  чудесного  о  древних  видящих,   -
продолжал дон Хуан. - он был первым, кто узнал, какими уродливыми они были
и как заблуждались. До него это были только слухи.
     Однажды ночью мой благодетель и нагваль Элиас  показали  мне  образцы
этих заблуждений. На самом деле они  показали  их  нам  с  Хенаро  вместе,
поэтому вполне уместно, что мы с ним покажем их тебе тоже.
     Я хотел поговорить, чтобы уклониться от этого: мне нужно было  время,
чтобы успокоиться и обдумать все, но прежде, чем я смог сказать  что-либо,
дон Хуан и Хенаро буквально вытащили меня из дома. Они направились  к  тем
же выветренным холмам, на которых мы были раньше.
     Мы остановились в  лощине  большого  пересеченного  холма.  Дон  Хуан
указал на какие-то отдаленные горы на юге и сказал, что между местом,  где
мы стоим, и естественным провалом в одной из этих гор,  который  выглядит,
как разинутый рот, есть по крайней мере семь  мест,  где  древние  видящие
сфокусировали всю силу своего сознания.
     Дон Хуан сказал, что те видящие были не только знающими и смелыми, но
и довольно успешными в осуществлении своих намерений. Он сказал,  что  его
благодетель показал ему и Хенаро место,  где  древние  видящие,  загнанные
своей любовью к жизни, погребли  себя  заживо  и  действительно  намеренно
отвергли накатывающую силу.
     - Нет ничего в тех местах, что могло бы остановить взгляд,  -  сказал
он. - древние видящие старались  не  оставить  заметных  следов  -  просто
ландшафт. Нужно видеть, чтобы узнать, что представляют собой эти места.
     Он сказал, что не хочет говорить об удаленных местах, но отведет меня
к ближайшему. Я настаивал на  том,  чтобы  знать,  что  будет  дальше.  Он
сказал, что мы собираемся видеть погребенных видящих и что  для  этого  мы
должны подождать до темноты, укрывшись где-нибудь  в  зеленых  кустах.  Он
указал на такие - они были примерно в полумиле на крутом склоне.
     Мы дошли до группы кустов и устроились насколько можно удобней. Затем
он начал объяснять очень тихим голосом  и  сказал,  что  для  того,  чтобы
получить энергию от земли, древние видящие погребли  себя  на  время  -  в
зависимости от того, чего хотели добиться: чем более трудной была  задача,
тем более длительным было погребение.
     Дон Хуан встал и мелодраматическим жестом показал мне какое-то  место
в нескольких ярдах от того, где мы были.
     - Двое видящих древних погребены там, - сказал  он.  -  они  погребли
себя около двух тысяч лет назад, чтобы избежать смерти - не в том  смысле,
чтобы убежать от нее, но в смысле победить ее.
     Дон Хуан попросил Хенаро показать мне  точное  место,  где  погребены
древние видящие. Я обернулся к Хенаро и увидел, что он сидит рядом и опять
глубоко спит, но к моему совершенному удивлению он  вскочил,  залаял,  как
собака, и побежал на всех четырех к месту, указанному доном Хуаном.  Затем
он обежал это место, в совершенстве подражая манерам собаки.
     Мне его представление показалось забавным. Дон Хуан почти катался  на
земле от смеха.
     - Хенаро показал тебе нечто необычайное,  -  сказал  дон  Хуан  после
того, как Хенаро вернулся туда, где мы сидели, и опять погрузился в сон. -
он показал тебе нечто относительно точки сборки и сновидения. Он  сновидит
сейчас, однако он  может  действовать  так,  как  если  бы  был  полностью
пробужденным, и слышит все, что ты  скажешь.  Из  этой  позиции  он  может
сделать больше, чем если бы он был пробужден.
     Минуту он помолчал, как бы  оценивая,  что  же  еще  сказать.  Хенаро
ритмично похрапывал.
     Дон Хуан заметил, как легко найти дефекты в том, что  делали  древние
видящие, хотя, ради справедливости, он никогда не устанет  повторять,  как
удивительны были их достижения.  Он  сказал,  что  они  понимали  землю  в
совершенстве. Они не только открыли и использовали толчок земли, но  также
обнаружили,  что  если  остаться  погребенными,  то  точка  сборки   может
настроить эманации, которые обычно недоступны, а такая настройка вовлекает
необъяснимую земную способность отклонять непрестанные удары  накатывающей
силы. Вследствие этого они разработали совершенно поразительную и  сложную
методику погребения без всякого вреда  для  себя.  В  своей  битве  против
смерти они научились продлевать эти периоды на тысячелетия.
     День был облачным, и ночь  спустилась  быстро.  Почти  мгновенно  все
погрузилось в темноту. Дон Хуан встал и повел  меня  и  спящего  Хенаро  к
огромному плоскому овальному камню,  который  привлек  мое  внимание,  как
только мы пришли туда. Он был  подобен  той  скале,  на  которой  мы  были
раньше, но был еще больше. Мне пришло в голову, что тот камень,  каким  бы
громадным он ни был, поместили здесь намеренно.
     - Это другое место, - сказал дон Хуан. - эта огромная скала  помещена
здесь как ловушка, чтобы привлекать людей. Вскоре ты узнаешь, зачем.
     Я почувствовал, как дрожь побежала по моему телу: мне казалось, что я
сейчас упаду в обморок. Я знал, что  определенно  преувеличиваю,  и  хотел
сказать об этом, но  дон  Хуан  продолжал  говорить  громким  шепотом.  Он
сказал, что у Хенаро,  поскольку  он  находится  в  состоянии  сновидения,
достаточно контроля за своей точкой сборки, чтобы  сдвинуть  ее,  пока  не
достигнет особых эманаций, которые  могут  пробудить  все,  что  находится
вокруг этой скалы. Он посоветовал, чтобы я попытался  тоже  сдвинуть  свою
точку сборки и последовал за Хенаро. Он сказал, что я  могу  сделать  это,
если, прежде всего, установлю свое несгибаемое намерение  сдвинуть  ее,  а
затем позволю самому содержанию ситуации  продиктовать,  куда  ее  следует
сдвинуть.
     После некоторого размышления он прошептал мне в ухо не  заботиться  о
процедурах,  поскольку  большинство   действительно   необычайных   вещей,
случающихся с видящими или обычными людьми в таких  ситуациях,  происходит
само по себе только путем вмешательства намерения.
     Он помолчал минуту, а затем добавил, что опасностью для меня является
неизбежная попытка погребенных видящих запугать  до  смерти.  Он  увещевал
меня сохранять спокойствие  и  не  поддаваться  страху,  но  следовать  за
Хенаро.
     Я безнадежно боролся с тошнотой. Дон Хуан похлопал меня  по  спине  и
сказал, что я старый воробей, а играю роль невинного свидетеля. Он  уверил
меня, что я не делаю сознательного усилия для удержания точки  сборки,  но
что все люди поступают так автоматически.
     - Что-то собирается заслонить от тебя свет жизни, - прошептал  он.  -
но не сдавайся, поскольку если  сдашься,  то  умрешь,  и  древние  ястребы
отсюда устроят пирушку на твоей энергии.
     - Давай выберемся отсюда, - попросил я. - мне наплевать на отсутствие
примера уродливости древних видящих.
     -  Уже  слишком  поздно,  -  сказал  Хенаро,  теперь  уже   полностью
пробужденный и стоящий рядом со мной. - если мы даже попытаемся  уйти,  те
двое видящих или их олли из другого места сразят тебя.  Они  уже  окружили
нас: шестнадцать сознаний уже сфокусировались на тебе сейчас.
     - Кто они? - прошептал я в ухо Хенаро.
     - Те четверо видящих и их двор, - ответил он. - они  знали  о  нас  с
того момента, как мы пришли сюда.
     Я хотел поджать хвост и бежать, спасая жизнь, но дон Хуан  взял  меня
за руку и указал на небо. Я  заметил,  что  произошло  заметное  изменение
видимости: вместо смоляной черноты, которая стояла до сих  пор,  проявился
приятный сумеречный полусвет. Я быстро сориентировался по сторонам  света:
небо определенно было светлее к востоку.
     Я почувствовал странное давление вокруг головы. В  ушах  гудело.  Мне
было холодно и жарко одновременно. Я был так напуган, как никогда  раньше,
но что досаждало мне особенно, так это унылое чувство поражения, трусости.
Меня подташнивало, и я чувствовал себя несчастным.
     Дон Хуан зашептал мне в ухо. Он сказал, что мне следует быть начеку и
что нападение древних видящих мы почувствуем все трое и в любой момент.
     - Ты можешь перебраться ко мне, если хочешь, - сказал Хенаро  быстрым
шепотом, как если бы что-то подгоняло его.
     Я колебался мгновение. Я не хотел, чтобы дон Хуан поверил, что я  так
напуган, что должен держаться за Хенаро.
     - Вот они идут, - сказал Хенаро громким шепотом.
     Мир перевернулся для меня вверх ногами, когда что-то схватило меня за
левую лодыжку. Я почувствовал смертный холод во всем  теле.  Я  знал,  что
ступил в железный капкан, поставленный, может быть, на  медведя.  Все  это
пронеслось у меня в уме прежде, чем я испустил пронзительный  визг,  такой
же интенсивный, как и мой испуг.
     Дон Хуан и Хенаро громко засмеялись. Они были у меня по  сторонам  не
дальше трех футов, но я был так перепуган, что даже не заметил их.
     - Пой! Пой, спасая жизнь! - слышал я приказание дона Хуана со  звуком
его дыхания.
     Я попытался высвободить ногу и тогда почувствовал  острую  боль,  как
если бы в мою ногу вонзились иглы. Дон Хуан снова и снова настаивал, чтобы
я пел. Он и Хенаро начали известную песню. Хенаро выговаривал слова, глядя
на меня с расстояния едва ли в  два  дюйма.  Они  пели  фальшиво,  сиплыми
голосами, так безнадежно выбиваясь из ритма  и  настолько  выше  диапазона
своих голосов, что я рассмеялся.
     - Пой, или ты погибнешь, - сказал мне дон Хуан.
     - Давай-ка устроим трио, - сказал Хенаро. - запоем-ка болеро.
     Я присоединился к этому фальшивому трио. Мы довольно  долго  пели  на
пределе своих голосов, как пьяные. Я почувствовал, что железный захват  на
моей ноге начал постепенно ослабевать. Я не осмеливался посмотреть вниз на
свою лодыжку, но на мгновение я все же взглянул, и увидел, что там не было
капкана, удерживающего меня: темная головообразная форма кусала меня!
     Только сверхусилие удержало меня от  обморока.  Я  почувствовал,  что
меня рвет, и  автоматически  хотел  наклониться,  но  кто-то  держал  меня
безболезненно и с нечеловеческой силой за локти и затылок  и  не  позволял
двигаться. Я весь обблевался.
     Моя опустошенность была такой полной, что я  начал  терять  сознание.
Дон Хуан брызнул мне в лицо из тыковки, которую  всегда  носил,  когда  мы
уходили в горы. Вода попала за ворот, и это  охлаждение  восстановило  мое
физическое равновесие, но не повлияло на силу, державшую меня за  локти  и
затылок.
     - Я думаю, ты зашел слишком уж далеко в своем страхе,  -  сказал  мне
дон Хуан громко и таким официальным тоном, что  это  сразу  воспринималось
как приказ.
     - Давайте опять запоем,  -  добавил  он.  -  давайте  споем  песню  с
содержанием, я не хочу больше болеро.
     Я мысленно поблагодарил его за трезвость и возвышенный  стиль  и  так
растрогался, когда услышал, как они запели "ла Валентина", что даже  начал
плакать.

               Из-за той страсти,
               Все, говорят,
               С ним те напасти,
               Да наплевать!
               Пусть даже дьявол
               Стучится в дверь -
               Я и без правил
               Готов умереть!
               О, валентина, ты, валентина,
               Меняю себя я на блеск твоих глаз!
               И если я должен
               Погибнуть сегодня,
               То пусть это будет
               Сегодня, сейчас!

     Все  мое  существо  было  потрясено  воздействием  этого  немыслимого
смещения ценностей. Никогда еще песня не значила для меня столько. Когда я
услышал их, распевавших такую незатейливую песенку, какие я всегда  считал
отдающими дешевой сентиментальностью, я почувствовал, что  понял  характер
воина. Дон Хуан вбил в меня, что воины живут рядом со смертью, и из  этого
знания, что смерть с ними, они извлекают мужество для любой  встречи.  Дон
Хуан говорил, что худшее, что с нами  может  случиться,  это  то,  что  мы
должны умереть, ну а раз уж это наша неотвратимая судьба, то мы  свободны:
тому, кто все потерял, нечего бояться.
     Я подошел к дону Хуану и Хенаро  и  обнял  их,  чтобы  выразить  свою
безграничную благодарность и восхищение ими. Тут я понял, что ничто уже не
держит меня больше. Без единого слова дон Хуан взял меня за руку и  повел,
чтобы посадить на плоский камень.
     - Спектакль еще только начинается, - сказал Хенаро весело, усаживаясь
поудобнее. - ты только что оплатил свой входной билет: он весь у  тебя  на
груди.
     Он посмотрел на меня и оба они залились смехом.
     - Не садись слишком близко ко мне, - сказал Хенаро. - мне не нравятся
пукалки. Но и не отходи слишком: древние видящие  еще  не  закончили  свои
трюки.
     Я придвинулся к ним настолько близко, насколько позволяла вежливость.
Мгновение я беспокоился о своем  состоянии,  но  затем  все  мои  приступы
тошноты стали пустяками, потому что к нам шли какие-то люди. Я не мог ясно
видеть их формы, но видел человеческие фигуры, перемещающиеся в полумраке.
У них не было фонарей или фонариков, хотя было ясно, что в  этот  час  они
нуждались в них. Почему-то эта деталь беспокоила  меня.  Мне  не  хотелось
фокусироваться на них и я преднамеренно начал  рассуждать.  Я  представил,
что мы привлекли внимание своим громким пением, и они вышли узнать, в  чем
дело. Дон Хуан положил руку мне на плечо. Он указал  движением  подбородка
на людей, идущих перед группой других:
     - Эти четверо - древние видящие, - сказал он. - остальные - их олли.
     И не успел я сказать, что они кажутся мне местными  крестьянами,  как
услышал свистящий звук у себя за спиной. Я быстро  обернулся  в  состоянии
полной тревоги. Мое движение было таким внезапным, что предупреждение дона
Хуана запоздало:
     - Не оглядывайся! - услышал я его крик,  но  его  слова  были  только
фоном: они уже ничего не значили для меня. Повернувшись, я увидел, что три
чудовищно уродливых человека взбираются на скалу сразу же за моей  спиной:
они крались ко мне, их рты были полуоткрыты в кошмарной  гримасе,  а  руки
простирались, чтобы схватить.
     Я  хотел  крикнуть  во  всю  мощь  своих  легких,  но  вышло   только
агоническое  клокотание,  как  если  бы  что-то  забило  мне  дыхание.   Я
автоматически выкатился из их досягаемости и оказался на земле.
     Когда я остановился,  ко  мне  прыгнул  дон  Хуан  -  как  раз  в  то
мгновение, когда орда людей, возглавляемая теми, на кого  указал  мне  дон
Хуан, устремилась ко мне, как коршуны. Они вскрикивали, как  летучие  мыши
или крысы. Я завопил в ужасе. На этот раз у меня  получился  пронзительный
крик.
     Дон Хуан так проворно, как первоклассный атлет, выхватил меня  из  их
окружения и увлек на скалу. Он велел мне суровым голосом не  оглядываться,
как бы запуган я ни был. Он сказал, что олли совсем не могут толкнуть,  но
они могут запугать меня так, что я упаду на землю, а на земле  олли  могут
прижать кого хочешь, и если бы я упал на месте,  где  были  погребены  эти
видящие, то оказался бы в их власти. Они бы  растерзали  меня,  пока  олли
удерживали. Он  добавил,  что  не  сказал  мне  всего  этого,  потому  что
надеялся, что я буду "видеть" и пойму это сам. Это  его  решение  чуть  не
стоило мне жизни.
     Ощущение,  что  чудовищные   люди   находятся   сзади,   было   почти
невыносимым. Дон Хуан усиленно  приказывал  мне  сохранять  спокойствие  и
сфокусировать  внимание  на  четверых  во  главе  толпы  из   десяти   или
двенадцати. В то мгновение, когда я сфокусировал на них свои  глаза,  они,
как по команде, придвинулись к краю плоской скалы. Там они остановились  и
начали шипеть, как змеи. Они двигались взад и вперед. Их движения казались
синхронными: они были такими единообразными и упорядоченными, что казались
машинальными. Было так, как если бы они повторяли  одно  и  то  же,  чтобы
загипнотизировать меня.
     - Не смотри на них пристально, дорогой, - сказал мне Хенаро, как если
бы он обращался к ребенку.
     Последовавший за этим мой смех был таким же истерическим, как  и  мой
страх. Я смеялся так громко, что  звук  его  перекатывался  по  окружающим
холмам.
     Те люди сразу остановились и оказались, как будто, в  замешательстве.
Я мог различить, как покачивались вверх и вниз формы их голов,  как  будто
они разговаривали между  собой,  обсуждая  ситуацию.  Затем  один  из  них
прыгнул на скалу.
     - Берегись! Это один из видящих! - воскликнул Хенаро.
     - Что мы собираемся делать? - закричал я.
     - Мы можем начать опять петь, - ответил  дон  Хуан,  как  само  собой
разумеющееся.
     Тогда мой страх достиг своего предела. Я начал подпрыгивать и реветь,
как зверь. Тот человек спрыгнул на землю.
     - Не обращай больше внимания на этих клоунов, - сказал  дон  Хуан.  -
давай поговорим как обычно.
     Он сказал, что мы пришли сюда для моего просвещения, а  я  провалился
так несносно. Мне следует реорганизовать себя. Первое, что  надо  сделать,
это понять, что моя  точка  сборки  сдвинулась  и  теперь  затемнила  свет
эманаций, а перевести чувства из моего обычного сознания в мир, который  я
сейчас собрал, это действительно пародия, так как такой  страх  доминирует
только среди эманаций повседневной жизни.
     Я сказал ему, что, если моя  точка  сборки  сдвинулась  так,  как  он
сказал, то у меня для него есть еще новость: мой  страх  бесконечно  более
велик и разрушителен, чем тот, какой я испытывал когда-либо в своей жизни.
     - Ты ошибаешься, - сказал он. - твое первое внимание в замешательстве
и не хочет уступить контроля - вот и все. У меня  такое  чувство,  что  ты
можешь подойти прямо к этим существам лицом к лицу и они не  сделают  тебе
ничего.
     Но  я  настаивал,  что,  безусловно,  не  в  таком  состоянии,  чтобы
пробовать такие нелепые вещи, как эта.
     Он засмеялся мне в лицо и сказал, что рано или поздно, но я  вылечусь
от своего безумия, и что взять на себя инициативу  и  встретиться  с  этой
четверкой видящих бесконечно менее нелепо,  чем  полагать,  что  я  вообще
вижу. Он сказал, что для него  безумием  было  бы  столкнуться  с  людьми,
которые были погребены две тысячи лет назад, и не подумать о том, что  это
верх нелепости.
     Я ясно слышал все, что он говорил, но в действительности  не  обращал
на него никакого внимания. Я был устрашен людьми, окружавшими скалу.  Они,
казалось, готовились прыгнуть на нас, особенно на меня. Они  фиксировались
на мне. Моя правая рука начала подергиваться,  как  если  бы  у  меня  был
мышечный припадок. Затем я осознал, что освещенность неба  изменилась:  до
этого я  не  замечал,  что  уже  рассвет.  Тут  произошла  странная  вещь:
неуправляемый порыв заставил меня  подняться  и  побежать  к  этой  группе
людей.
     У меня в это время было два совершенно  разных  чувства  относительно
одного и того же события. Меньшим  был  просто  ужас.  Другое,  большее  -
полное безразличие: я больше ни о чем не беспокоился.
     Когда я поравнялся с этой группой, я осознал, что дон Хуан был  прав:
это не реальные люди. Только четверо из  них  имели  какое-то  сходство  с
человеком, но они тоже не  были  людьми:  это  были  странные  существа  с
огромными  желтоватыми  глазами.  Другие  были  просто  формами,   которые
управлялись четверкой, напоминавшей людей.
     Я почувствовал чрезвычайное огорчение за этих существ  с  желтоватыми
глазами. Я попытался коснуться их, но не  мог  их  найти.  Какого-то  рода
ветер унес их.
     Я поискал дона Хуана и Хенаро. Их  не  было.  Опять  стало  предельно
темно. Я выкрикивал снова и снова их имена. Несколько минут я барахтался в
темноте. Дон Хуан подошел ко мне и испугал меня. Хенаро не было видно.
     - Пойдем домой, - сказал он. - нам еще далеко идти.
     Дон  Хуан  отметил  то,  как  хорошо  я  выполнил  задание  на  месте
погребения древних видящих, особенно в последней части нашего столкновения
с ними.  Он  сказал,  что  сдвиг  точки  сборки  сопровождался  изменением
освещенности: в дневное время свет становился  мрачным,  а  ночью  темнота
замещалась сумерками. Он добавил, что два сдвига я выполнил сам с  помощью
лишь одного животного страха. Единственное, что он  считал  недостойным  -
это мое потакание своему страху, особенно после того, как я  осознал,  что
воину нечего бояться.
     - Откуда ты знаешь, что я осознал это? - спросил я.
     - Потому что ты освободился: когда исчезает страх,  все,  связывающее
нас, исчезает, - сказал он. - олли уцепился за  твою  ногу,  так  как  был
привлечен твоим животным ужасом.
     Я  сказал  ему,  что  сожалею,  что  не  смог  придерживаться  своего
сознания.
     - Не утруждай себя этим, - засмеялся он.  -  ты  знаешь,  что  такими
осознаниями можно пруд прудить: они ничего не  добавляют  в  жизни  воина,
поскольку вычеркиваются при одном сдвиге точки сборки.
     То, чего хотели добиться мы с Хенаро, так это сдвинуть тебя поглубже.
На этот раз Хенаро был  там  только  для  того,  чтобы  приманить  древних
видящих. Он делал это уже однажды, и ты вошел так далеко налево,  что  для
того, чтобы это вспомнить, тебе придется попотеть. Вчера  твой  страх  был
таким же интенсивным, как  и  в  первый  раз,  когда  видящие  и  их  олли
следовали за тобой до этой комнаты, но твое  твердое  первое  внимание  не
позволило тебе тогда осознать это.
     - Объясни мне, что случилось на месте погребения  древних  воинов?  -
попросил я.
     - Олли вышли, чтобы видеть тебя, - ответил он. - ну,  а  поскольку  у
них был очень низкий уровень энергии, он всегда нуждается в помощи  людей:
четверо видящих собрали двенадцать "союзников".
     Поля мексики, а также некоторые  города  полны  опасностей.  То,  что
случилось с тобой, могло случиться с любым мужчиной и женщиной.  Если  они
натолкнутся на эту гробницу, то могут даже увидеть видящих и их олли, если
они достаточно податливы, чтобы позволить  своему  страху  сдвинуть  точку
сборки. Но одно очевидно: они могут умереть от страха.
     - Но ты действительно веришь, что эти толтекские видящие живы до  сих
пор? - спросил я.
     Он засмеялся и покачал головой в знак недоверия.
     - Как раз настало время, чтобы сдвинуть чуть-чуть твою точку  сборки,
- сказал он. - я не могу беседовать с тобой, когда ты находишься  в  своем
идиотском состоянии.
     Он слегка ударил меня ладонью по трем  точкам:  как  раз  по  выступу
ребер справа от подвздошной кости, по центру спины, пониже лопаток,  и  по
верхней части правой грудной мышцы.
     У меня сразу загудело в ушах. Струя крови потекла из правой ноздри  и
что-то внутри открылось, как пробка. Было так, как если бы  поток  энергии
был блокирован, а затем, неожиданно, преграду убрали.
     - Что же, в  конце  концов,  представляют  собой  эти  видящие  и  их
"союзники"? - спросил я.
     - Ничто, - ответил он. - мы  были  теми,  кто  пришел  за  ними.  Эти
видящие заметили, конечно, твое поле энергии еще в первый раз, когда ты их
видел. Когда ты вернулся, они собирались пообедать за твой счет.
     - Ты говорил, что они живы, дон Хуан, - сказал я. - ты имел  в  виду,
что они живы так, как живы олли, не правда ли ?
     - Точно так, - ответил он. - они, конечно, не могут  быть  живы  так,
как ты или я. Это было бы абсурдно.
     Далее он объяснил,  что  беспокойство  древних  видящих  относительно
смерти заставило их рассмотреть предельно странные возможности. Те из них,
кто  избрал  за  образец  олли,  стремились,  безусловно,  найти  надежное
пристанище, и они нашли его путем фиксации позиции точки сборки в одной из
семи полос неорганического сознания. Те видящие  решили,  что  там  они  в
сравнительной  безопасности:  в  конце  концов,  там   они   отделены   от
повседневного мира почти непреодолимым  барьером  -  барьером  восприятия,
поставленным точкой сборки.
     - Когда эти четверо видящих увидели,  что  ты  можешь  сдвинуть  свою
точку сборки, они вылетели, как  летучие  мыши  из  ада,  -  сказал  он  и
засмеялся.
     - Считаешь ли ты, что я собрал один из семи миров? - спросил я.
     - Нет, ты не собрал в этот раз, - ответил он.  -  но  ты  сделал  это
раньше, когда видящие и их союзники гнались за тобой. В тот день ты совсем
вошел в их мир, но проблема в том, что ты любишь  действовать  глупо,  так
что ты не помнишь этого вообще.
     - Я уверен, - продолжал он. - что присутствие  нагваля  обуславливает
то, что ученики иногда действуют тупо. Когда  нагваль  Хулиан  был  еще  в
мире, я был тупее, чем сейчас. Я уверен, что, когда меня  здесь  не  будет
больше, ты будешь способен помнить все.
     Дон Хуан объяснил, что поскольку им  нужно  было  показать  тех,  кто
бросил вызов смерти, он и Хенаро выманили их на границы нашего  мира.  То,
что я вначале сделал, был глубокий боковой  сдвиг,  который  позволил  мне
увидеть их, как людей, но в конце я правильно сделал нужный сдвиг, который
позволил мне увидеть их так, как они есть.
     На следующий день очень рано в доме Сильвио Мануэля дон  Хуан  вызвал
меня  в  большую  комнату,  чтобы  обсудить  события  предыдущей  ночи.  Я
чувствовал себя опустошенным, мне хотелось отдыхать, спать,  но  дон  Хуан
спешил со временем. Он сразу же начал  свои  объяснения.  Он  сказал,  что
древние  видящие  нашли  способ  использования   накатывающей   силы   для
передвижения. Вместо того, чтобы умереть под напором опрокидывающей  силы,
они оседлали накат и позволили ему сдвинуть свою точку сборки до  пределов
человеческих возможностей.
     Дон Хуан выразил беспристрастное  восхищение  таким  достижением.  Он
признал, что ничто другое не может дать такого толчка  точке  сборки,  как
накат.
     Я попросил объяснить различие между толчком наката и  толчком  земли.
Он сказал, что земной толчок  является  силой  настройки  только  янтарных
эманаций. Этот толчок возвышает сознание до немыслимой степени. Для  новых
видящих это прорыв в неограниченное сознание, которое они называют  полной
свободой.
     Толчок наката, с другой стороны - это сила смерти. Под ударом  наката
точка сборки смещается в новое непредсказуемое положение. Поэтому  древние
видящие были всегда одиноки в своих путешествиях,  хотя  все  предприятия,
которыми они занимались, всегда были общими, но компания других видящих  в
таких  путешествиях  была  случайной,  и   обычно   означала   борьбу   за
превосходство.
     Я признался дону Хуану, что интересы древних видящих, какими  бы  они
ни были, звучат для меня хуже, чем самые отвратительные и страшные сказки.
Он громоподобно расхохотался. Он, видимо, был доволен.
     - Ты все же должен признать, как бы это  ни  было  противно,  что  те
дьяволы были очень смелыми, - продолжал он. - я сам не люблю  их,  как  ты
знаешь, но не могу не  восхищаться  ими.  Их  любовь  к  жизни,  поистине,
непостижима для меня.
     - Какая же это любовь, дон Хуан? Это что-то тошнотворное, - сказал я.
     - Что же еще могло толкнуть этих людей  в  такие  крайности,  как  не
любовь? - ответил он. - они любили жизнь настолько, что не  желали  с  ней
расстаться. Именно так я вижу это. Мой благодетель видел нечто другое:  он
полагал, что они боялись смерти, а это не то же самое, что любовь к жизни.
Я сказал бы, что они боялись умереть потому, что любили жизнь,  и  потому,
что видели чудеса, а не потому, что были мелкими алчными чудовищами. Ни  в
коей мере! Они заблуждались, потому что никто никогда не  остановил  их  и
они испортились, как избалованные дети, но их смелость была безупречной, и
таким же было их мужество.
     - Отправится ли кто-нибудь в неведомое из алчности? Никогда. Алчность
действует только в мире обыденных дел. Чтобы  принять  вызов  устрашающего
одиночества, нужно нечто большее,  чем  алчность  -  нужно  иметь  любовь,
любовь к жизни, к авантюре, к тайне. Нужно иметь неиссякаемое  любопытство
и крепкую кишку. Поэтому не говори мне этой чепухи, что тебе противно. Это
неподражаемо!
     Глаза дона Хуана сияли от внутреннего  смеха.  Он  поставил  меня  на
место, но смеялся и над этим.
     Дон Хуан оставил меня одного в  комнате,  быть  может,  на  час.  Мне
хотелось разобраться в своих мыслях и чувствах, но у меня не было  способа
сделать это. Я знал, вне всякого сомнения, что моя точка сборки  находится
в позиции, где не преобладает рассудок, и все же мной двигало  рассудочное
беспокойство. Дон Хуан сказал, что с методической точки зрения при  сдвиге
точки сборки мы спим. Меня интересовало, например, находился ли я в спящем
состоянии для внешнего наблюдателя, как Хенаро был спящим для меня.
     Как только дон Хуан вернулся, я спросил его об этом.
     - Ты в спящем состоянии, без всякой натяжки, - ответил он. - если  бы
люди в нормальном состоянии сознания увидели тебя теперь, ты показался  бы
им чуточку шатающимся, даже пьяным.
     Он объяснил, что во время нормального сна  сдвиг  точки  сборки  идет
вдоль любого края человеческой полосы. Такой сдвиг всегда связан со сном в
постели, а сдвиг, обусловленный практикой, происходит  в  среднем  сечении
человеческой полосы и не связан со сном в постели, хотя сновидец находится
в состоянии сна.
     - Как раз на этом стыке новые и древние видящие разделились  в  своем
поиске силы, - продолжал он. - древние  желали  иметь  копию  тела,  но  с
большей физической прочностью, так что они заставляли  свою  точку  сборки
скользить вдоль правого края человеческой полосы. Чем глубже  они  уходили
вдоль правого края, тем более странным  становилось  их  тело  сновидения.
Прошлой ночью ты сам был свидетелем чудовищных  результатов  сдвига  вдоль
правого края.
     Он сказал, что новые видящие совершенно  отличны  в  этом  отношении,
потому  что  не  удерживают  свою  точку  сборки  вдоль  среднего  сечения
человеческой полосы. Если сдвиг  неглубок,  как  в  состоянии  повышенного
сознания, то сновидец почти таков, как и любой на  улице,  за  исключением
некоторой уязвимости в отношении  таких  эмоций,  как  страх  и  сомнение.
Однако  при  некоторой  глубине  сновидец,  сдвигающийся  вдоль   среднего
сечения, становится пузырем света. Таким образом, пузырь света - это  тело
сновидения новых видящих.
     Он  сказал  также,  что  такое  безличное   тело   сновидения   более
способствует пониманию и исследованию, а это лежит  в  основе  всего,  что
делают  новые  видящие.  Слишком  очеловеченное  тело  сновидения  древних
видящих заставило их искать такие же слишком личные эгоистические ответы.
     Неожиданно мне показалось, что дон Хуан подыскивает слова. - есть еще
один человек, бросивший вызов смерти, - сказал он кратко. -  настолько  не
похожий на тех  четырех  видящих,  которых  ты  видел,  что  неотличим  от
обычного  прохожего.  Он  совершил  этот  уникальный   подвиг,   приобретя
способность открывать и закрывать свою брешь по желанию.
     Дон Хуан почти нервно перебирал пальцами.
     - Этим  человеком,  бросившим  вызов  смерти,  является  тот  древний
видящий, которого нагваль себастьян  нашел  в  1723  году.  Этот  день  мы
считаем началом нашей линии -  вторым  началом.  Этот  победитель  смерти,
который живет на земле уже тысячи лет, изменял жизнь  каждого  нагваля,  с
которым  встречался  -  у  одних  сильнее,  у  других  слабее,  причем  он
встречался с каждым нагвалем нашей линии с 1723 года.
     Дон Хуан пристально посмотрел на меня. Я  почувствовал  себя  странно
неловко. Я думал, что мое замешательство было результатом дилеммы: у  меня
были очень серьезные сомнения в подлинности этой истории и, в то же время,
у меня была абсолютно несоответствующая этому уверенность в том, что  все,
сказанное им, правда. Я рассказал ему о своем затруднении.
     - Вопрос рационального недоверия  это  не  только  твоя  проблема,  -
сказал дон Хуан. - мой благодетель вначале тоже бился над  этим  вопросом.
Конечно, позднее он вспомнил все, однако это  потребовало  много  времени.
Когда мы встретились, он уже собрал все, так что я никогда не видел его  в
сомнении. Я только слышал о нем.
     Странно то, что те, кто никогда не останавливал взгляда на  человеке,
легче могут принять  то,  что  он  один  из  первоначальных  видящих.  Мой
благодетель говорил, что его затруднения проистекали из того, что  шок  от
встречи с таким существом соединяет вместе рад эманаций. И этим  эманациям
требуется время, чтобы разделяться.
     Продолжая  объяснения,  дон  Хуан  сказал,  что  по  мере  того,  как
сдвигается моя  точка  сборки,  придет  момент,  когда  она  наткнется  на
соответствующую  комбинацию  эманаций:  в   этот   момент   доказательства
существования этого человека станут для меня совершенно очевидными.
     Я почувствовал себя вынужденным еще раз говорить о своем двойственном
состоянии.
     - Мы отклоняемся от нашего предмета, - сказал он. - может показаться,
что  я  пытаюсь  убедить  тебя   в   существовании   этого   человека.   В
действительности я хотел сказать о том, что этот  древний  видящий  знает,
как обращаться с накатывающей силой, ну а то, веришь ты или  не  веришь  в
его существование, не так важно. Однажды ты на  опыте  убедишься,  что  он
действительно преуспел  в  перекрытии  бреши.  Той  энергией,  которую  он
заимствует у нагваля каждого поколения, он  пользуется  исключительно  для
закрытия этой бреши.
     - Как ему удается закрыть ее? - спросил я.
     - Нет пути, чтобы знать это, -  ответил  он.  -  я  говорил  с  двумя
другими нагвалями, которые виделись с ним  лицом  к  лицу,  -  с  нагвалем
Хулианом и нагвалем Элиасом. Никто из  них  не  знал,  как.  Этот  человек
никогда не открывает, как он закрыл зазор. Я надеюсь объяснить  это  через
некоторое время. Нагваль себастьян говорил, что когда  он  впервые  увидел
этого древнего видящего, этот человек был очень  слаб,  он  почти  умирал,
однако мой благодетель нашел  его  лихо  вытанцовываюшим,  словно  он  был
молодой человек.
     Дон Хуан сказал, что  нагваль  себастьян  прозвал  этого  безымянного
человека "арендатором", так как был поражен  методом,  каким  он  получает
энергию, арендуя ее, так  сказать,  а  оплачивает  он  покровительством  и
знаниями.
     - Кто-нибудь пострадал когда-нибудь при этом обмене? - спросил я.
     - Никто из нагвалей, обменивавшихся с ним энергией, не  пострадал,  -
ответил он. - обязательства этого человека состоят в том, что  он  возьмет
от нагваля немного избытка его энергии в обмен на дары в виде  необычайных
способностей. Например, нагваль Хулиан получил походку силы. С ее  помощью
он мог активизировать или усыплять те эманации  в  своем  коконе,  которые
делали его то молодым, то старым - по желанию.
     Дон Хуан объяснил, что в  общем  и  те,  кто  бросает  вызов  смерти,
доходят до того, что усыпляют все эманации в своем коконе, за  исключением
тех, которые соответствуют эманациям  олли.  Таким  образом  они  получают
возможность имитировать в какой-то форме олли.
     Дон Хуан сказал, что каждый из тех "победителей смерти",  которых  мы
встретили у скалы, был способен сдвинуть свою точку сборки в  такое  место
на своем коконе, чтобы выделить эманации, общие с олли, для взаимодействия
с ними. Но все они оказались неспособными вернуть ее обратно в ее  обычную
позицию для  взаимодействия  с  людьми.  "Арендатор",  с  другой  стороны,
способен сдвигать свою точку сборки, чтобы собирать повседневный мир,  как
если бы никогда ничего не случилось.
     Дон Хуан сказал также, что его благодетель был убежден - и он  с  ним
полностью согласен, что во время обмена энергий  древний  колдун  сдвигает
точку сборки нагваля, чтобы выделить эманации олли в коконе  нагваля.  При
этом он использует большой толчок энергии, освобождаемый этими эманациями,
которые внезапно оказываются настроенными после столь глубокого сна.
     Он сказал, что замкнутая в нас энергия, в спящих эманациях,  обладает
громадной силой и  неисчислимым  разнообразием.  Мы  можем  только  смутно
оценить диапазон этой могучей силы, если учтем, что энергия, включенная  в
восприятие и действия в повседневном мире, является результатом  настройки
едва ли десятой доли эманаций, заключенных в коконе человека.
     - В момент смерти вся эта энергия освобождается  сразу,  -  продолжал
он.  -  и  в  этот  момент  живые  существа  бывают  затоплены  совершенно
немыслимой силой. И вовсе не сила наката разбивает их  бреши  -  эта  сила
никогда не входит внутрь кокона, она лишь заставляет его разрушиться.  Что
затопляет их, так это сила всех эманаций, которые  внезапно  настраиваются
после целой жизни  сонного  состояния.  И  для  этой  гигантской  силы  не
остается иного выхода, как через эту брешь.
     Он добавил, что древний колдун нашел способ  для  использования  этой
энергии. Путем настройки ограниченной и очень специфической части  спектра
спящих  эманаций  внутри  кокона  нагваля  он  получает  ограниченный   по
диапазону, но гигантский толчок.
     - Как, по твоему, он принимает энергию внутрь своего тела? -  спросил
я.
     - Разбивая брешь нагваля, - ответил он. - он  сдвигает  точку  сборки
нагваля, пока брешь не откроется немного. Когда энергия вновь  настроенных
эманаций выходит через отверстие, он принимает ее в свой зазор.
     - Зачем этот древний провидец делает это? - спросил я.
     - Мое мнение состоит в том, что он пойман  в  круг,  который  сам  не
может разбить, - ответил дон Хуан. - у нас с  ним  соглашение:  он  делает
все, чтобы его выполнять, так же, как и мы. Мы не судим его, но все же  мы
должны знать, что его тропа не ведет к свободе. Он знает это, но он  знает
также, что ничего не может изменить -  он  пойман  в  созданную  им  самим
ситуацию.  Единственное,  что  он  может  делать,  это   продлевать   свое
олли-подобное существование, насколько удается.



                         15. ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ФОРМА

     Сразу же после обеда дон Хуан и я сели  для  беседы.  Он  начал  безо
всяких предисловий и заявил,  что  его  объяснения  подошли  к  концу.  Он
сказал, что обсудил со мной во  всех  подробностях  все  истины  сознания,
которые были открыты древними видящими. Он подчеркнул, что теперь  я  знаю
порядок, в каком их выстроили новые видящие. Он сказал,  что  в  последних
встречах в связи с его объяснениями он дал  мне  подробный  отчет  о  двух
силах, помогающих сдвигу нашей точки сборки: толчке земли  и  накатывающей
силе. Он объяснил  также  три  методики,  разработанных  новыми  видящими:
искусство следопыта, мастерство намерения и искусство сновидения, а  также
их влияние на движение точки сборки.
     - Теперь, - продолжал он. - для завершения  объяснений  о  мастерстве
управления сознанием тебе осталось сделать  только  одно:  разбить  самому
барьер восприятия. Ты должен сдвинуть свою точку  сборки  без  посторонней
помощи и настроить другой великий диапазон эманаций.
     - Не сделать этого - значит превратить все, чему ты обучался и что ты
делал, просто в беседу, в пустые слова. А слова немного стоят.
     Он объяснил, что после того, как  точка  сборки  сдвинута  со  своего
обычного положения и достигнет  некоторых  глубин,  она  пересекает  некий
барьер, который мгновенно прерывает ее способность  настраивать  эманации.
Мы переживаем это  как  момент  перцептуальной  слепоты.  Древние  видящие
называли этот момент "стеной тумана", поскольку туман  появляется  всегда,
когда нарушается настройка эманаций.
     Он сказал, что при этом есть три способа  действовать:  барьер  можно
принять  абстрактно,   как   препятствие   для   восприятия;   его   можно
почувствовать всем телом, как пересечение тугого бумажного экрана  или  же
его можно увидеть, как стену тумана.
     В процессе моего обучения у дона Хуана он бесчисленное количество раз
приводил меня к видению барьера восприятия.  Вначале  мне  нравилась  идея
стены тумана. Дон Хуан предупредил, что древние тоже предпочитали смотреть
на нее таким образом. Он сказал, что в таком видении барьера есть  большое
утешение и легкость, но за этим кроется серьезная опасность замены чего-то
непостижимого  чем-то   сумрачным   и   многозначительным.   Поэтому   его
рекомендация   состоит   в   том,   чтобы   непостижимые   вещи   оставить
непостижимыми, а не делать частью каталога-описи первого внимания.
     После короткого периода удобства видения стены тумана  я  должен  был
согласиться с доном Хуаном, что лучше этот  переходный  период  удерживать
как непостижимое отвлечение, но тогда я уже не мог  разбить  эту  фиксацию
своего сознания. Каждый раз, когда  я  был  помещен  перед  необходимостью
разбить барьер восприятия, я видел стену тумана.
     Однажды в таком случае я пожаловался дону Хуану и Хенаро, что хотя  я
и хочу видеть это, как что-то другое, я не могу ничего изменить. Дон  Хуан
прокомментировал это и сказал, что все понятно,  поскольку  я  зловещий  и
сумрачный, и что он и я очень различны:  у  него  легкий  характер,  и  он
практичен и не чтит человеческую опись-перечисление. Я  же,  наоборот,  не
желаю выбросить свою опись в окно, а потому тяжел, зловещ и непрактичен. Я
был шокирован и подавлен его резкой критикой и очень опечалился. Дон  Хуан
и Хенаро смеялись, пока по их щекам не потекли слезы.
     Хенаро еще добавил,  что  ко  всему  я  еще  мстителен  и  склонен  к
ожирению. Они так смеялись, что, наконец, и мне пришлось присоединиться  к
ним.
     Затем  дон  Хуан  сказал,  что  упражнения  по  сборке  других  миров
позволяют точке сборки  получить  опыт  в  сдвиге.  Меня,  однако,  всегда
интересовало, как получить первоначальный толчок для вывода  точки  сборки
из ее исходного положения. Когда я спрашивал его об  этом  в  прошлом,  он
указывал, что поскольку настройка - это сила, вовлеченная во все, то точку
сборки заставляет сдвинуться намерение.
     Теперь я опять спросил его об этом.
     - Сейчас ты сам обязан ответить на этот вопрос. Мастерство управления
сознанием дает толчок точке сборки. В конце концов, от нас остается  очень
мало: по существу мы - точка сборки, фиксированная  в  некоторой  позиции.
Наш враг  и  в  то  же  время  наш  друг  -  это  внутренний  диалог,  наш
каталог-перечисление. Будь воином, отсеки свой внутренний  диалог:  сделай
опись и отбрось ее. Новые видящие  составляют  точные  каталоги,  а  затем
осмеивают  их.  Ну,  а  без  описи-перечисления  точка  сборки  становится
свободной.
     Дон Хуан напомнил мне, что он немало говорил о самом стойком  аспекте
нашего каталога-описи: о нашей идее бога.  Этот  его  аспект,  сказал  он,
подобно мощному клею, удерживает точку сборки в ее исходной позиции.  Если
я хочу собрать другой истинный мир на других великих диапазонах  эманаций,
то я должен сделать обязательный шаг и освободить все привязки своей точки
сборки.
     - Этот шаг состоит в том, чтобы видеть человеческий образ,  -  сказал
он. - ты должен сделать это сегодня без посторонней помощи.
     - Что такое человеческий образ? - спросил я.
     - Я помогал тебе видеть его много раз, - ответил он. - ты  знаешь,  о
чем я говорю.
     Я воздержался от того, чтобы сказать, что не знаю.  Если  он  сказал,
что я видел человеческий образ, значит я, видимо, делал это, хотя  у  меня
не было даже отдаленного понимания, что это такое.
     Он знал, что происходит со мной.  Он  улыбнулся  мне  сочувственно  и
покачал головой.
     - Человеческий образ  -  это  громадная  связка  эманаций  в  великом
диапазоне органической жизни, - сказал он. - она  называется  человеческим
образом потому, что эта связка появляется только внутри кокона человека.
     Человеческий образ - это доля эманаций орла,  которую  видящие  могут
видеть непосредственно, не подвергая себя опасности.
     Здесь последовала длинная пауза, прежде чем он заговорил опять.
     -  Разбить  барьер  восприятия  -  это  последняя  задача  мастерства
управления сознанием, - сказал он. - для того, чтобы сдвинуть точку сборки
в эту позицию, ты должен собрать достаточно энергии. Соверши  отрезвляющее
путешествие. Помни, что ты делаешь!
     Я безуспешно пытался припомнить,  что  такое  человеческий  образ.  Я
почувствовал безнадежное отчаяние,  которое  вскоре  сменилось  гневом:  я
негодовал на себя, на дона Хуана, на всех вообще.
     Дона Хуана моя ярость не тронула. Как  само  собой  разумеющееся,  он
сказал, что гнев - это естественная реакция на колебания точки  сборки  на
команду сдвинуться.
     - Пройдет много времени до того, как ты  сможешь  применить  принцип,
что твоя команда - это команда орла,  -  сказал  он.  -  в  этом  сущность
мастерства намерения. А пока дай команду не раздражаться, даже в худшие из
моментов сомнения. Процесс происходит  медленно,  пока  команда  не  будет
услышана и ей не будут повиноваться, как командам орла.
     Он сказал также, что есть неизмеримая область сознания между  обычным
положением точки сборки  и  позицией,  когда  уже  нет  сомнений,  которая
является местом, где проявляется барьер  восприятия.  В  этой  неизмеримой
области воины становятся добычей всевозможных  недоделок.  Он  предупредил
меня быть настороже и не терять уверенности, поскольку время от времени  я
буду попадать в тиски чувства отчаяния.
     - Новые видящие рекомендуют применять очень простое  действие  в  тех
случаях, когда нетерпение, или отчаяние, или гнев, или  печаль  охватывают
воина. Они рекомендуют повращать  глазами,  причем  направление  не  имеет
особого значения: я лично предпочитаю вращать ими против часовой стрелки.
     Движение глазами сразу же сдвигает точку сборки.  Это  движение  дает
освобождение.  Это  временная  замена  для   тебя   истинного   мастерства
намерения.
     Я пожаловался на  то,  что  у  него  нет  достаточно  времени,  чтобы
рассказать мне о намерении.
     - Все это придет к тебе однажды, - заверил он меня, -  одно  ведет  к
другому: одно ключевое слово - и все это вывалится на тебя,  как  если  бы
открылась дверь переполненного шкафа.
     Затем он вернулся к рассуждениям о человеческом  образе.  Он  сказал,
что видеть самому, без помощи другого - это важный шаг, поскольку  у  всех
нас есть некоторые идеи, которые следует разбить, чтобы освободиться,  так
как видящий - путешествующий в неведомое  -  чтобы  увидеть  непостижимое,
должен быть в безукоризненном состоянии бытия.
     Он подмигнул мне и сказал, что для того,  чтобы  быть  в  безупречном
состоянии  бытия,  следует  освободиться  от   рассудочных   допущений   и
рассудочных страхов. Он добавил,  что  рассудочные  страхи  и  рассудочные
допущения в данный момент не позволяют  мне  настроить  эманации,  которые
помогли бы мне вспомнить видение человеческого образа.  Он  заставил  меня
расслабиться и повращать глазами, чтобы вынудить сдвинуться точку  сборки.
Он снова и снова  повторял,  что  действительно  важно  вспомнить  видение
человеческого образа до того, как я увижу его опять. И поскольку он  давил
на  меня  некоторое  время,   не   осталось   места   для   моей   обычной
медлительности.
     Я повращал глазами, как он указал, и почти немедленно забыл все  свои
неудобства, а затем внезапный прилив памяти пришел ко мне, и  я  вспомнил,
что видел человеческий образ. Это случилось несколько лет  назад  в  очень
памятной для меня ситуации,  поскольку  с  точки  зрения  моего  школьного
католического  воспитания,  дон   Хуан   сделал   самые   святотатственные
заявления, какие я когда-либо слышал.
     Все это началось, как случайный разговор, пока мы  путешествовали  по
холмам пустыни Соноры. Он объяснял мне смысл того, что он делает  со  мной
при своем обучении. Мы остановились для отдыха и сели на какие-то  большие
валуны. Он продолжал объяснение своей учебной методики, и  это  вдохновило
меня в сотый раз выразить ему свое отношение к этому. Было  очевидно,  что
он не хочет больше это слышать. Он сдвинул мой уровень сознания и  сказал,
что если бы я увидел человеческий образ, то понял бы все, что он делает, и
что освободило бы от многих лет труда.
     Он дал мне подробное  объяснение  того,  что  же  такое  человеческий
образ. Он говорил тогда о нем не  в  смысле  эманаций  орла,  а  в  смысле
энергетического образа, который служит для печати качеств человечности  на
аморфной капле биологической материи. Наконец я понял это его  объяснение,
особенно после того, как он опять  описал  человеческий  образ,  используя
механическую аналогию. Он сказал,  что  тот  подобен  гигантской  матрице,
штампующей  бесконечно  человеческие  существа,  как  если  бы   заготовки
подходили к нему по конвеерной ленте.  Он  живо  изобразил  этот  процесс,
стискивая свои ладони, как если бы матрица, формирующая  людей,  соединяла
всякий раз две свои половины. Он сказал также, что  все  виды  имеют  свою
собственную форму и что всякий индивид каждого вида формуется в  условиях,
характерных для его рода.
     Затем  он  начал  чрезвычайно  беспокоящее  объяснение   относительно
человеческого образа. Он сказал, что как древние видящие,  так  и  мистики
нашего  мира  имеют  одно  общее  свойство:  они  были   способны   видеть
человеческий образ, но не поняли, что это такое. Веками мистики давали нам
волнующие отчеты о своих переживаниях, однако эти отчеты, как  бы  они  ни
были прекрасны, страдали от большой и безнадежной ошибки в допущении,  что
этот образ - всемогущий и всеведущий творец. Такой же  была  интерпретация
древних видящих,  которые  называли  человеческий  образ  "добрым  духом",
"защитником человека".
     Он сказал, что у новых видящих оказалось достаточно трезвости,  чтобы
видеть человеческий образ и понять, что он такое. То, к чему  они  пришли,
это то, что человеческий образ - не  творец,  а  образ  всех  человеческих
атрибутов, о которых мы можем  думать,  а  о  некоторых  из  них  мы  даже
неспособны и помыслить. Образ - это наш  бог,  поскольку  мы  то,  что  он
изображает на нас, а не потому, что творит из ничего по  своему  образу  и
подобию.
     Дон Хуан сказал, что, по его мнению, падать на колени  в  присутствии
человеческого образа отдает высокомерием и человеческой самоцентричностью.
     Когда я услышал объяснения дона Хуана, я ужасно забеспокоился. Хотя я
и  не  считал   себя   практическим   католиком,   я   был   поражен   его
святотатственными выводами. Я  вежливо  его  выслушал,  но  ждал  паузы  в
заградительном огне его святотатственных суждений, чтобы сменить тему.  Но
он продолжал повторять свое безжалостным образом. Наконец я прервал его  и
сказал: "я верю, что бог существует".
     Он возразил, что мое убеждение  основано  на  вере  и,  как  таковое,
является вторичным, а следовательно, ничего не вносит нового.  Он  сказал,
что мое верование в существование бога, как и каждого другого, основано на
слухах, а не на моем видении.
     Он уверил меня, что если бы я даже мог видеть, то допустил бы тот  же
просчет, какой допустили мистики: каждый, кто  видит  человеческий  образ,
автоматически допускает, что это бог.
     Он назвал мистический опыт случайным видением,  краткосрочным  делом,
которое вообще не  имеет  значения,  поскольку  оно  результат  случайного
движения точки сборки. Он уверял, что только новые  видящие  действительно
являются теми, кто может вынести справедливое суждение по  этому  вопросу,
поскольку они отвергли случайное видение и  способны  видеть  человеческий
образ так часто, как хотят.
     Поэтому они увидели, что то, что  мы  называем  богом  -  это  только
статический прототип человечности без всякой власти, так как  человеческий
образ ни при каких обстоятельствах не может помочь нам, вмешиваясь за нас,
отвергая наши злодеяния или вознаграждая как-либо. Мы просто результат его
печати - мы его отпечаток. Образ человека - это точно то, что говорит  это
слово,  это  образец,  форма,  слепок,  группирующие  связку  нитеобразных
элементов, которую мы называем человеком.
     То, что он сказал, погрузило меня в состояние большого  отчаяния,  но
мои истинные мучения его, казалось, мало трогали. Он продолжал колоть меня
тем, что называл непростительным преступлением случайных видящих,  которые
заставили нас сфокусировать свою  невозместимую  энергию  на  чем-то,  что
совсем не имеет энергии сделать что-либо.
     Чем больше он говорил, тем сильнее была моя досада, и когда я был уже
так расстроен, что мог накричать на него, он заставил  меня  сместиться  в
еще более глубокое состояние повышенного сознания. Он ударил  меня  справа
между подвздошной костью  и  реберной  клеткой.  Этот  удар  ввел  меня  в
состояние парения в лучезарном свете, в  чистом  источнике,  исключительно
мирном и благодатном. Этот свет был небом, оазисом в окружающей темноте.
     По моим субъективным оценкам я  видел  этот  свет  неизмеримо  долго.
Великолепие этого зрелища было выше всего, что я могу сказать, и все же  я
не могу выразить того, что же придавало ему такую  красоту.  Затем  пришла
мысль, что его красота исходит из чувства  гармонии,  из  чувства  мира  и
отдыха,  из  чувства  прибытия  в  гавань  и,  наконец,  безопасности.   Я
чувствовал  себя  совершающим  вдохи  и  выдохи  легко  и  покойно.  Какое
великолепное чувство полноты! Я знал без тени сомнения, что стою  лицом  к
лицу с богом, источником всего, и я знал, что бог любит меня  -  бог  есть
любовь и всепрощение. Этот свет омывал меня, и я чувствовал  себя  чистым,
свободным. Я бесконтрольно плакал, главным образом о себе:  видение  этого
великолепного  света  заставило  меня  почувствовать   себя   недостойным,
мерзким.
     Внезапно я услышал в ухе голос дона Хуана. Он говорил, что мне  нужно
выйти за пределы образа, что образ - это только стадия, остановка, которая
временно дает мир и безмятежность тем, кто отправляется  в  неведомое,  но
что она бесплодна, статична, что это только плоское отражение в зеркале, и
само зеркало - в нем отражается человеческий образ.
     Я страстно отверг то, что сказал дон Хуан. Я взбунтовался против  его
богохульственных, святотатственных слов. Мне хотелось  ответить  ему,  как
следует, но я не мог разорвать связывающую власть своего  видения:  я  был
пойман ею. По-видимому, дон Хуан точно знал, что я чувствую и что  я  хочу
сказать ему.
     - Ты не можешь выругать нагваля, - сказал он  мне  в  ухо.  -  именно
нагваль помог тебе видеть - методика нагваля, власть  нагваля.  Нагваль  -
твой проводник.
     В этом месте я осознал нечто относительно голоса,  который  слышал  в
ухе: это не был голос дона Хуана, хотя он звучал совсем так  же,  как  его
голос. Во всяком случае голос  был  прав:  зачинщиком  этого  видения  был
нагваль Хуан Матус. Его методика и его власть позволили мне  видеть  бога.
Он сказал, что это не бог, а человеческий образ. Я знал, что  он  прав,  и
все же я не мог признать этого, и не от раздражения или  упрямства,  а  из
чувства предельной преданности и любви к  божеству,  которое  было  передо
мной.
     Пока я созерцал этот свет со  всей  страстной  силой,  на  какую  был
способен, свет, казалось, сконденсировался, и я увидел человека,  сияющего
человека, излучавшего благодать, любовь, понимание, искренность, истину  -
человека, который был соединением всего доброго.
     Воспламенение, какое я  почувствовал,  увидев  этого  человека,  было
намного выше всего, что я когда-либо переживал в своей жизни, и я упал  на
колени:  мне  хотелось  поклониться  олицетворенному  богу,  но  дон  Хуан
вмешался и постучал по  верху  левой  части  моей  грудной  клетки  вблизи
ключицы - и я потерял видение бога.
     Я  остался  с  мучительным  чувством,   смесью   угрызений   совести,
возвышенного волнения и сомнений. Дон Хуан осмеивал меня: он называл  меня
набожным и беспечным и сказал, что из меня вышел бы великий священник,  ну
а теперь я смогу стать духовным вождем, у которого был случай видеть бога.
В язвительном тоне он советовал мне начать проповедовать и описывать  всем
то, что я видел.
     Очень небрежно, но очевидно заинтересованно он сделал одно замечание,
которое было полувопросом-полуутверждением:
     - Ну, а человек? - спросил он. - можешь  ли  ты  забыть,  что  бог  -
мужчина?
     Огромность чего-то неопределенного начала прорезываться во мне,  пока
я входил в состояние повышенной ясности.
     - Очень удобно, а? - сказал дон Хуан,  улыбаясь.  -  бог  -  мужчина.
Какое облегчение!
     Рассказав дону Хуану теперь о том, что я вспомнил, я  спросил  его  о
том, что меня так поразило. Чтобы увидеть человеческий образ, я, очевидно,
должен был пройти через сдвиг точки  сборки:  воспоминание  тех  чувств  и
осознание, какие тогда у меня были, оставались  такими  живыми,  что  меня
охватило чувство предельной бесплодности всего. Все, что я тогда  делал  и
чувствовал, я чувствовал и сейчас. И я  спросил  его,  как  это  возможно,
чтобы имея такое  ясное  всеохватывающее  понимание,  я  вдруг  забыл  его
совершенно. Было так, как если бы все, что происходило со мной,  не  имело
значения, так как мне всегда приходилось начинать сначала,  независимо  от
того, как я продвинулся в прошлом.
     - Это только эмоциональное впечатление, -  сказал  он.  -  совершенно
неверная оценка. То, что ты делал годы назад, прочно заключено в некоторых
неиспользуемых эманациях. В тот день,  например,  когда  я  заставил  тебя
видеть человеческий образ, у меня было  свое  собственное  заблуждение:  я
думал, что если ты  увидишь  его,  то  поймешь  его.  Это  было  настоящее
непонимание с моей стороны.
     Дон Хуан объяснил, что он всегда  считал  себя  медлительным  в  деле
понимания,  но  у  него  никогда  не  было  возможности  оценить   это   в
действительности, так как не было точки отсчета. Однако когда появился я и
он стал учителем, что было для него чем-то совершенно новым,  он  осознал,
что нет способа ускорить  понимание  и  что  только  сдвига  точки  сборки
недостаточно. А его учили, что этого  достаточно.  Вскоре  он  понял,  что
поскольку точка сборки обычно сдвигается во время  сна,  иногда  на  очень
отдаленные позиции, то когда мы подвергаемся искусственному сдвигу, мы все
оказываемся экспертами по  немедленной  компенсации  этого.  Мы  постоянно
выходим из равновесия, и все же действуем так, как если бы с  нами  ничего
не случилось.
     Он заметил, что ценность вывода новых видящих не выявляется до  того,
пока не попытаешься  сдвигать  чью-то  еще  точку  сборки.  Новые  видящие
говорят, что в этом отношении идут в  счет  только  усилия  по  укреплению
устойчивости точки сборки в новом положении. Только эту методику  обучения
они считают достойной обсуждения и они знают, что это длительный  процесс,
который можно осуществить лишь постепенно, черепашьими темпами.
     Дон Хуан сказал затем, что  пользовался  вначале  растениями  силы  в
соответствии с рекомендациями новых видящих.  Они  знали  по  опыту  и  из
видения,  что  растения  силы  вытряхивают  точку  сборки  из  ее  обычной
установки. Воздействие растений силы на точку сборки,  в  принципе,  очень
подобно воздействию снов: сны заставляют ее двигаться.  Но  растения  силы
осуществляют   этот   сдвиг   в   большем   и   всепоглощающем   масштабе.
Дезориентирующее влияние такого сдвига  используется  затем  учителем  для
подкрепления  утверждения,  что  восприятие   мира   никогда   не   бывает
окончательным.
     Я вспомнил затем, что видел человеческий образ  за  многие  годы  еще
пять раз. С каждым разом я все больше терял свою страстную привязанность к
нему, однако я никогда не мог преодолеть того факта, что всегда вижу  бога
в виде мужчины. В конце концов это перестало для меня быть богом, а  стало
человеческим образом - не потому, что так говорил дон Хуан, а потому,  что
наличие мужского бога не выдерживало критики. Я понял тогда заявления дона
Хуана об этом: они совсем не были богохульственными или  святотатственными
- он сделал их не на основе контекста повседневного  мира.  Он  был  прав,
когда сказал,  что  новые  видящие  перешли  рубеж  в  способности  видеть
человеческий образ так часто, как захотят, но, что  было  еще  важнее  для
меня, у них было достаточно  трезвости,  чтобы  исследовать  то,  что  они
видели.
     Я спросил его, почему вижу человеческий образ всегда как мужчину.  Он
ответил, что это объясняется тем, что моя точка  сборки  еще  не  обладает
достаточной устойчивостью в новом положении и подвергается боковому сдвигу
в человеческой полосе. Это подобно тому, как мы  видим  барьер  восприятия
как стену тумана. То, что приводит к боковому сдвигу точки сборки, так это
почти неодолимое желание, или необходимость, передать непонятное через то,
что нам вполне знакомо: барьер - как стену, а  человеческий  образ  -  как
человека, поскольку он не может быть, видимо, ничем иным. Он  думал,  что,
если бы я был женщиной, то увидел бы этот образ, пожалуй, в виде женщины.
     Дон Хуан встал и сказал, что пришло время прогуляться  в  город,  так
как мне следует увидеть человеческий образ в гуще народа.  В  молчании  мы
пошли к площади, но до того, как попали туда, я  почувствовал  неудержимый
поток энергии и побежал обратно по улице к  окраине  городка.  Я  вышел  к
мосту и там увидел человеческий образ как  великолепный,  теплый  янтарный
свет.
     Я упал на колени,  не  столько  из  чувства  набожности,  сколько  из
благоговейного ужаса. Вид человеческого образа был более  удивителен,  чем
когда-либо.  Я  почувствовал,  без  всякого  высокомерия,  что   претерпел
огромное изменение с тех пор, когда увидел его впервые,  и,  однако,  все,
что я видел с тех пор и узнал, дало мне только  возможность  еще  лучше  и
глубже понять, что за чудо у меня перед глазами.
     Вначале  человеческий  образ  был  наложен  на  вид  моста,  затем  я
перефокусировал зрение и увидел человеческий образ простирающимся вверх  и
вниз в бесконечность. Мост при этом был просто тощей оболочкой,  крошечным
наброском, наложенным на вечное. И такими же были маленькие фигурки людей,
двигающихся вокруг меня и глядящих на меня с нескрываемым любопытством. Но
я был за пределами их касаний, хотя в этот момент я был уязвим  настолько,
насколько это возможно. Человеческий образ не имел  власти  защитить  меня
или сохранить, и все же я любил его со всей страстью, не знающей предела.
     Я  подумал,  что  понимаю  теперь  то,  что  дон  Хуан  повторял  мне
многократно: что реальную  привязанность  нельзя  положить  в  банк.  Я  с
радостью остался бы рабом человеческого образа, и не за то, что  он  может
мне дать - ему ведь нечего дать - а из чистого чувства, какое я  испытывал
к нему.
     Я почувствовал, что кто-то тянет меня, но прежде,  чем  исчезнуть  из
его присутствия, я выкрикнул обещание человеческому образу, но  гигантская
сила вытащила меня оттуда прежде, чем я успел изложить то,  что  хотел.  Я
оказался стоящим коленопреклоненным на мосту, а группа  крестьян  смотрела
на меня и смеялась. Ко мне подошел дон Хуан, помог подняться и отвел  меня
обратно.
     - Есть два пути видеть человеческий образ,  -  начал  дон  Хуан,  как
только мы уселись. - его можно видеть  как  человека  или  как  свет.  Это
зависит от сдвига точки сборки: если сдвиг будет боковым,  тогда  образ  -
человеческое существо, а если сдвиг идет по среднему сечению человеческого
диапазона, тогда образ будет светом. Единственная ценность  того,  что  ты
сделал сегодня, в том,  что  твоя  точка  сборки  сдвинулась  по  среднему
сечению.
     Он сказал, что позиция, где виден человеческий образ, очень близка  к
позиции, где появляется  тело  сновидения  и  барьер  восприятия.  В  этом
причина  того,  что  новые  видящие  рекомендуют  практиковать  видение  и
понимание человеческого образа.
     - Уверен ли ты в том, что понял, что представляет собой  человеческий
образ? - спросил он с улыбкой.
     -  Уверяю  тебя,  дон  Хуан,  что  совершенно   ясно   осознаю,   что
представляет собой человеческий образ, - сказал я.
     - Я слышал, когда вошел на мост, как ты выкрикивал бессмысленные вещи
человеческому образу, - сказал он с очень озорной улыбкой.
     Я сказал ему, что чувствовал себя, как негодный слуга,  поклоняющийся
бесценному господину, и все же я был движим чистым  чувством,  обещая  ему
неувядающую любовь.
     Он нашел все это очень веселым и смеялся до упаду.
     - Обещание негодного слуги бесценному господину негодно, - сказал  он
и опять захлебнулся смехом.
     Я  не  чувствовал,  что  защищаю  свою   позицию.   Мои   чувства   к
человеческому образу были высказаны без мысли о вознаграждении:  для  меня
не имело значения, что мои обещания негодны.



                       16. ПУТЕШЕСТВИЕ ТЕЛА СНОВИДЕНИЯ

     Дон Хуан сказал мне, что мы оба собираемся поехать в город Оаксаку  в
последний раз. Он очень ясно выразил то, что  мы  уже  никогда  больше  не
будем там  вместе.  Он  сказал,  что  его  чувства,  возможно,  когда-либо
вернутся в это место, но вся совокупность его - никогда.
     В Оаксаке дон Хуан часами всматривался в мирские, тривиальные вещи: в
поблекшие цвета стен, в формы отдаленных гор, в узоры трещин на  асфальте,
в лица людей. Затем мы подошли к площади и сели на его  любимую  скамейку,
которая была не занята, что было всегда, когда он этого хотел.
     Во время нашей долгой прогулки  по  центру  города  я  пытался  всеми
силами вогнать себя в настроение печали и  хмурости,  но  просто  не  смог
этого сделать.  В  его  предстоящем  уходе  было  что-то  праздничное.  Он
объяснил это как неудержимую крепость полной свободы.
     - Свобода подобна заразной болезни, - сказал он. - она передается. Ее
носителем является безупречный нагваль. Люди не ценят  этого,  потому  что
они не хотят быть свободными. Свобода устрашающа, помни  это,  но  не  для
нас. Я готовил себя почти всю мою жизнь к этому моменту. И ты тоже.
     Он снова и снова повторял, что на той стадии, на которой я  нахожусь,
никакие рассудочные допущения не должны  вторгаться  в  мои  действия.  Он
сказал, что тело сновидения и барьер восприятия - позиции точки  сборки  и
что знание также важно для видящих, как письмо и чтение  для  современного
человека. И то, и другое достигается только годами практики.
     - Очень важно, чтобы ты вспомнил прямо сейчас, - сказал он  с  особой
настойчивостью. - время, когда твоя точка сборки достигла этой  позиции  и
это создало твое тело сновидения.
     Затем он улыбнулся и отметил,  что  у  нас  очень  мало  времени.  Он
сказал, что воспоминание о главных путешествиях тела  сновидения  поместит
мою точку сборки в положение  преодоления  барьера  восприятия  для  того,
чтобы собрать другой мир.
     - К телу сновидения прилагают  разные  понятия,  -  сказал  он  после
долгой паузы. - название, которое я люблю больше  всего,  "двойник".  Этот
термин принадлежит древним видящим и окрашен их настроением. Мне нет  дела
до их настроения, но я должен признаться, что  мне  нравится  этот  термин
"двойник": в нем есть таинственность и запрещение, как раз так же,  как  в
древних видящих. Он дает  мне  чувство  темноты,  теней.  Древние  видящие
говорили, что двойник всегда приходит облаченным в ветер.
     В течение многих лет дон Хуан и другие члены  его  партии  стремились
довести до меня, что мы можем быть в двух местах  одновременно  -  что  мы
можем пережить своего рода перцептуальный дуализм.
     Пока дон Хуан говорил, я начал вспоминать нечто, так глубоко забытое,
что вначале казалось, будто я только слышал об  этом.  Но  затем,  шаг  за
шагом, я осознал, что сам пережил этот опыт.
     Я был тогда в двух местах одновременно. Это случилось однажды ночью в
горах северной мексики. Весь день мы с доном Хуаном собирали растения.  Мы
устроились на ночлег, и я уже почти засыпал от усталости, когда внезапно я
почувствовал порыв ветра и из темноты выпрыгнул дон Хенаро как раз  передо
мной и напугал меня до смерти.
     Первая моя мысль была подозрением: я полагал,  что  дон  Хенаро  весь
день прятался в кустах, ожидая, пока  опустится  ночь,  чтобы  осуществить
свое устрашающее появление. Когда я взглянул, как он выхаживает вокруг,  я
заметил, что с ним этой ночью происходит что-то странное: нечто осязаемое,
реальное, и все же нечто, что я не могу ухватить.
     Он шутил со мной и гарцевал вокруг, вытворяя  то,  что  поражало  мой
рассудок. Дон Хуан смеялся над моим страхом, как идиот, когда же он решил,
что подошло время, он сместил меня в состояние повышенного сознания, и  на
мгновение я смог увидеть дона Хуана и дона Хенаро как  два  пузыря  света.
Хенаро не был во плоти и крови,  как  я  знал  его  в  состоянии  обычного
сознания - это было его тело сновидения. Я могу сказать  это,  потому  что
видел его как огненный шар, находящийся над землей. Он  не  был  заземлен,
как дон Хуан. Было так, как если бы Хенаро,  этот  пузырь  света,  был  на
грани взлета - обратно в воздух: он был в двух  футах  от  земли,  готовый
унестись.
     Другое, что я сделал той ночью и что внезапно стало мне ясно по  мере
того, как я вспоминал это событие, а теперь знал уже автоматически:  нужно
повращать глазами, чтобы заставить сдвинуться точку сборки.  Я  мог  своим
намерением настроить эманации, которые позволяли  мне  видеть  Хенаро  как
пузырь света, или же я мог настроить эманации, позволяющие мне видеть  его
просто странным, неведомым, чужим.
     Когда я видел Хенаро в странном  виде,  его  глаза  недоброжелательно
светились, как глаза зверя в темноте, но они, тем не менее, были  глазами:
я не видел их как точки янтарного света.
     В ту ночь дон Хуан сказал, что Хенаро собирается  помочь  моей  точке
сборки сдвинуться особенно глубоко, чтобы я смог подражать ему и следовать
всему, что он делает. Хенаро отставил свой зад, а  затем  двинул  с  силой
вперед своим тазом. Я подумал, что это непристойный жест. Он повторял  его
снова и снова, двигаясь вокруг нас, как в танце.
     Дон Хуан  подтолкнул  меня  локтем,  принуждая  имитировать  движения
Хенаро, и я  стал  это  делать.  Оба  мы  носились  вокруг,  выполняя  это
абсурдное движение. Через некоторое время я  почувствовал,  что  мое  тело
выполняет это движение само по себе без того, что  казалось  мне  реальным
мной. Это разделение моего тела и реального меня стало еще более явным,  а
затем, в какой-то момент, оказалось, что я смотрю на смехотворную сцену, в
которой два человека делали друг за другом похотливые движения.
     Я следил, зачарованный, и осознал, что один из них -  это  я.  В  тот
момент, когда я осознал это, я почувствовал, что что-то тянет  меня,  и  я
опять оказался выпячивающим свой таз взад и вперед вместе с Хенаро.  Почти
тотчас я заметил, что другой человек, стоящий рядом с доном Хуаном, следит
за нами. Его обдувал ветер: я видел, как вздымались  его  волосы.  Он  был
нагим и  казался  в  затруднении.  Ветер  собрался  вокруг  него,  как  бы
предохраняя его, или наоборот, пытаясь его унести.
     Я начал медленно осознавать, что этот другой человек тоже я. Когда  я
это понял, то был потрясен: необъяснимая физическая сила разнесла меня  на
части, как если бы я был составлен  из  волокон,  и  я  опять  смотрел  на
человека, который был мной, скачущего с Хенаро  и  глядящего  на  меня  во
время моего взгляда. И в то же время я глядел на обнаженного, который тоже
был мной, взирающего на меня, когда я делал похотливые движения  вместе  с
Хенаро. Этот толчок был таким сильным, что я сбился с ритма своих движений
и упал.
     Следующее, что я знаю, это то, что дон Хуан помог мне встать.  Хенаро
и другой я, обнаженный, исчезли. Я помню также,  что  дон  Хуан  отказался
тогда обсуждать это событие. Он не объяснил его, сказав только, что Хенаро
- эксперт по созданию своего дубля, или двойника, и что у меня было немало
взаимодействий с дублем Хенаро  в  состоянии  обычного  сознания,  чего  я
никогда не замечал.
     - В ту ночь Хенаро, как он делал это сотни  раз  до  этого,  заставил
свою точку сборки продвинуться очень глубоко влево, - прокомментировал дон
Хуан, после того, как я рассказал ему все, что помнил.
     Его власть была такой, что он загнал твою точку сборки в позицию, где
появляется тело сновидения. Ты увидел свое тело  сновидения,  следящее  за
тобой. Весь трюк в его танце.
     Я попросил его  объяснить,  как  похотливые  движения  Хенаро  смогли
произвести такое сильное воздействие.
     - Ты жеманный, -  сказал  он.  -  выполняя  похотливый  жест,  Хенаро
намеренно воспользовался твоим явным отвращением и замешательством, ну,  а
поскольку он был в теле сновидения, то у него была власть видеть  эманации
орла. Используя это преимущество, было просто  заставить  сдвинуться  твою
точку сборки.
     Он сказал, что то, что помог мне сделать  Хенаро  в  ту  ночь,  очень
немного из того, что Хенаро делал  с  моей  точкой  сборки,  заставляя  ее
создавать тело сновидения много, много раз, но он пока не хочет,  чтобы  я
вспомнил те случаи.
     - Я хочу, чтобы ты перестроил соответствующие эманации и вспомнил  то
время, когда ты действительно проснулся в позиции сновидения, - сказал он.
     Странная волна энергии, казалось, взорвалась во мне, и  я  уже  знал,
что он хочет, чтобы я вспомнил, однако я не мог сфокусировать свою  память
на полном событии: я мог вспомнить его только фрагментарно.
     Я вспомнил, что однажды утром дон Хуан, дон Хенаро и я сидели на  той
самой скамейке, и я тогда  был  в  своем  нормальном  состоянии  сознания.
Совершенно неожиданно дон Хенаро сказал, что он собирается заставить  свое
тело оставить скамейку, не вставая. Это утверждение совершенно выпадало из
контекста нашей беседы, а я  уже  привык  к  упорядоченным,  назидательным
словам  и  действиям  дона  Хуана.  Я  повернулся  к  дону  Хуану,  ожидая
объяснения, но он остался бесстрастным и глядел  прямо  перед  собой,  как
если бы ни меня, ни Хенаро здесь вовсе не было.
     Дон Хенаро толкнул меня, привлекая мое внимание,  а  затем  я  увидел
чрезвычайно тревожащую картину: я увидел Хенаро на другой стороне площади.
Он манил меня к себе, но я также видел Хенаро, сидящего рядом и  глядящего
прямо перед собой, как дон Хуан.
     Я хотел сказать что-то, чтобы выразить свой  благоговейный  ужас,  но
обнаружил, что онемел, охваченный какой-то  силой,  которая  не  позволяла
говорить. Я опять взглянул на Хенаро через парк: он по-прежнему  был  там,
показывая жестом головы, чтобы я присоединился к нему.
     Мое эмоциональное страдание нарастало с каждой  секундой.  Мой  живот
выворачивался, и у меня, наконец, появилось видение тоннеля,  который  вел
прямо к Хенаро на другой стороне площади. А затем великое любопытство, или
великий страх, что в тот момент было одним и тем же, потянуло  меня  туда,
где был он. Он заставил меня повернуться и указал на троих людей,  сидящих
на скамейке в застывших позах, как если бы время остановилось.
     Я чувствовал ужасное беспокойство, какой-то внутренний зуд, как  если
бы мягкие органы моего тела были в огне, а затем я был опять на  скамейке,
а Хенаро ушел. Он помахал мне на прощание  рукой  через  площадь  и  исчез
среди людей, идущих на рынок.
     Дон Хуан очень оживился. Он смотрел на меня непрерывно.  Он  встал  и
обошел меня, затем сел опять и не смог удержать строгого  выражения  лица,
когда смотрел на меня.
     Я понял, почему он действует  таким  образом:  я  вошел  в  состояние
повышенного сознания без помощи дона Хуана, Хенаро самому удалось сдвинуть
мне точку сборки.
     Я невольно засмеялся, видя, как дон Хуан торжественно засовывает  мою
шариковую ручку в свой карман. Он сказал, что  собирается  воспользоваться
моим состоянием повышенного сознания, чтобы показать мне,  что  нет  конца
тайне человека и тайне мира.
     Я сосредоточил все свое внимание на его словах, но он сказал  что-то,
чего я не понял. Я попросил его повторить то, что он  сказал,  но  не  мог
понять ни слова из того, что он говорил: он  либо  говорил  на  чужом  мне
языке, либо просто бормотал. Странным во всем этом  было  то,  что  что-то
поймало мое личное внимание: или ритм его речи, или мое усилие понять его.
У меня появилось чувство, что мой ум отличается от обычного, хотя я не мог
выразить, в чем это отличие. Я тяжело задумался, рассуждая о том,  что  же
происходит.
     Дон Хуан говорил очень тихо мне в ухо. Он  сказал,  что  поскольку  я
вошел в состояние повышенного сознания совсем  без  всякой  помощи  с  его
стороны, то фиксация моей точки сборки очень ослабла, и я  могу  позволить
ей сдвинуться влево путем расслабления, наполовину уснув на этой скамейке.
Он уверял меня, что последит за мной и что мне нечего бояться. Он вынуждал
меня расслабиться и позволить сдвинуться моей точке сборки.
     Мгновенно я почувствовал телесную тяжесть глубокого сна.  В  один  из
моментов я осознал, что вижу сон: я увидел дом, который  видел  раньше.  Я
приближался к нему, как если бы шел по улице. Были и другие дома, но я  не
обращал на них никакого внимания: что-то фиксировало мое сознание  на  том
доме, который я  видел.  Это  был  большой  современный  панельный  дом  с
лужайкой перед парадной дверью.
     Когда я приблизился к дому, у меня появилось чувство сродства с  ним,
как если бы я его уже видел во сне. Я вышел на гравийную дорожку к главной
двери: она была открытой, и я вошел внутрь. Там был большой зал и  большая
жилая  комната  направо  с  темно-красной  кушеткой   и   соответствующими
креслами, стоящими в углу. У меня, очевидно, было тоннельное зрение: я мог
видеть только то, что находилось перед глазами.
     У кушетки стояла молодая женщина,  так,  как  будто  она  только  что
поднялась, когда я вошел. Она  была  тонкой  и  высокой,  и  исключительно
хорошо одета в заказной  костюм.  Ей  было  около  двадцати.  У  нее  были
темно-каштановые волосы, жгучие карие глаза, которые, казалось, улыбались,
и острый тонко очерченный нос. Цвет  лица  был  светлый,  но  с  оливковым
отливом. Мне она показалась восхитительно прекрасной. Очевидно,  она  была
американкой. Она кивнула мне, улыбаясь, и протянула  руки  ладонями  вниз,
как если бы хотела помочь мне подняться.
     Я схватил ее руки самым неуклюжим  образом.  Я  перепугался  и  хотел
отступить, но она держала меня крепко и все же очень нежно. Ее ладони были
длинные и прекрасные. Она говорила со мной по испански с легким  акцентом.
Она умоляла меня расслабиться, почувствовать ее руки,  сосредоточить  свое
внимание на ее лице и следить за движениями ее рта. Я хотел  спросить  ее,
кто она, но не мог вымолвить ни слова.
     Затем я услышал голос дона Хуана в ухе. Он сказал: "а, вот ты где!" -
как если бы он только что нашел меня. Я сидел на парковой скамье. Но я мог
также слышать голос молодой женщины. Она сказала: "иди и сядь со мной".  Я
сделал это, и тут  начался  самый  невероятный  сдвиг  точек  зрения  -  я
попеременно был то с доном Хуаном, то  с  этой  молодой  женщиной.  Я  мог
видеть каждого из них так же ясно, как и все остальное.
     Дон Хуан спросил меня, люблю ли я ее, нахожу ли ее привлекательной  и
утешительной. Я не мог говорить, но как-то сообщил ему свое  чувство:  что
мне безмерно нравится эта девушка. Я думал, без всяких задних мыслей,  что
она образец доброты и что она необходима для того, что дон Хуан делает  со
мной.
     Дон Хуан опять заговорил мне в ухо и сказал, что если я ее так люблю,
то должен проснуться в ее доме: мое горячее чувство и любовь к  ней  будут
мне  проводниками.  Я  чувствовал  себя   весело   и   отважно.   Ощущение
всеохватывающего возбуждения  заструилось  сквозь  мое  тело:  было  такое
чувство, как будто это возбуждение разнимает меня на  части,  но  меня  не
беспокоило то, что со мной происходит. Я радостно  погрузился  в  черноту,
настолько черную, что это превыше всякого словесного  выражения,  а  затем
обнаружил себя в доме молодой женщины. Я сидел с ней на кушетке.
     После мгновения чистой животной паники я осознал, что в чем-то  я  не
полон - во мне не  хватало  чего-то,  однако  я  не  нашел,  что  ситуация
угрожающая. У меня в уме появилась мысль, что я в сновидении и что  сейчас
я собираюсь проснуться на парковой скамье в Оаксаке, с доном Хуаном, где я
действительно был по своей природе.
     Молодая женщина помогла мне подняться и повела в ванную, где  большая
ванна была наполнена водой. Тогда я осознал, что  стою  совершенно  голый.
Она нежно помогла мне залезть в ванну и держала мою голову, пока  я  почти
плавал в ней.
     Через некоторое время она помогла мне выйти из  ванны.  Я  чувствовал
себя слабым и  непрочным.  Я  лег  на  кушетку  в  жилой  комнате,  и  она
приблизилась ко мне. Я мог слышать биение ее сердца и давление крови в  ее
жилах. Ее глаза были, как два источника, излучающих что-то странно среднее
между светом и теплом. Я знал, что вижу силу жизни, исходящую из  ее  тела
через глаза. Все ее тело было как живая печь - она пылала.
     Я почувствовал роковую дрожь, которая пронизывала все  мое  существо.
Было так, как будто мои нервы обнажились и кто-то дергал их. Это  ощущение
было агонизирующим. Затем я либо упал в обморок, либо уснул.
     Когда я пробудился, кто-то положил мокрые холодные полотенца  на  мое
лицо и на затылок. Я увидел молодую женщину, сидящую у изголовья  кровати,
на которой я лежал. На ночном столике стояло ведро воды. В  ногах  у  меня
стоял дон Хуан с моей одеждой в руках. Тогда я полностью проснулся и  сел.
Они закрыли меня одеялом.
     - Ну, как дела, путешественник? - спросил дон  Хуан,  улыбаясь.  -  в
одном ли ты теперь месте?
     Это было все, что я мог  вспомнить.  Я  рассказал  этот  эпизод  дону
Хуану, и пока говорил, вспомнил еще один фрагмент.  Я  вспомнил,  что  дон
Хуан насмехался и допытывался,  как  это  я  попал  обнаженный  в  женскую
кровать. Я тогда ужасно разозлился на его замечания. Я оделся и  в  ярости
выскочил на улицу.
     Дон Хуан догнал меня на лужайке перед домом. Очень серьезным тоном он
сказал мне, что я опять вернулся к своему безобразному глупому "я" и что я
собрал себя путем замешательства, а это показывает, что  нет  конца  моему
чувству самодовольства. Однако он добавил примиряющим тоном, что в  данный
момент это не важно. Важно, фактически,  то,  что  я  сдвинул  свою  точку
сборки  очень  глубоко  влево,  и,  как  следствие,   преодолел   огромное
расстояние. Он говорил о чудесах и тайнах, но я не  был  способен  слушать
его, так как находился под перекрестным огнем страха и чувства собственной
важности. Я почти дымился. Я был уверен,  что  дон  Хуан  загипнотизировал
меня в парке, а затем перенес в дом этой девушки, и что оба они сделали со
мной что-то ужасное.
     Моя ярость прервалась внезапно: что-то там, на улице, было  настолько
устрашающим, настолько шокирующим, что мой гнев  мгновенно  исчез,  но  до
того, как мои мысли успели полностью организоваться, дон Хуан ударил  меня
по спине, и ничего не осталось от того,  что  только  что  происходило.  Я
вошел в блаженное состояние своей повседневной глупости и  обнаружил  себя
весело слушающим дона Хуана и беспокоящимся о том, нравлюсь ли я ему.
     Пока я рассказывал дону Хуану о новом фрагменте, который  только  что
вспомнил, я  осознал,  что  одним  из  его  методов  для  успокоения  моих
эмоциональных  мучений  было  смещение  меня  в   повседневное   состояние
сознания.
     -  Единственная  вещь,  утешительная  для  тех,  кто  путешествует  в
неведомое, это забвение, - сказал он. - какое облегчение оказаться опять в
повседневном мире!
     - В тот день  ты  совершил  великолепный  подвиг.  Для  меня  трезвым
поведением было не дать тебе возможности вообще сфокусироваться  на  этом,
так что когда ты действительно вошел  в  состояние  паники,  мне  пришлось
сместить тебя в обычное состояние сознания: я сдвинул  твою  точку  сборки
туда, где уже нет сомнений. У воина есть две таких ее позиции: в  одной  у
тебя больше нет сомнений, потому что ты  знаешь  все,  в  другой,  которая
соответствует обыденному сознанию, у тебя нет сомнений, так как ты  ничего
не знаешь.
     - Тогда для тебя было слишком  рано  знать,  что  в  действительности
произошло, но я думаю, что теперь как раз наступило нужное время. Глядя на
ту улицу, ты уже был близок к тому, чтобы понять, где  была  твоя  позиция
сновидения. В тот день ты преодолел огромное расстояние.
     Дон Хуан пристально рассматривал меня с выражением радости и  печали,
а я пытался сделать все, что мог,  чтобы  сдержать  странное  возбуждение,
которое охватило меня. Я чувствовал, что потерял что-то  ужасно  для  меня
важное в глубинах своей памяти  или,  как  сказал  бы  дон  Хуан,  "внутри
некоторых неиспользуемых эманаций, которые однажды были настроены".
     Моя борьба за то, чтобы оставаться спокойным, оказалась  бесполезной,
мои колени вдруг задрожали и нервные спазмы прокатились  посередине  моего
тела. Я мямлил, неспособный задать  вопроса.  Мне  пришлось  долго  делать
глотательные движения и глубоко дышать, прежде чем я обрел спокойствие.
     - Когда мы сели здесь для беседы, я сказал, что  никакие  рассудочные
допущения не должны  вмешиваться  в  действие  видящего,  -  продолжал  он
строгим голосом. - я знаю, что для того, чтобы признать то, что ты сделал,
тебе придется расстаться с рассудочностью, но ты можешь сделать это на том
уровне сознания, на котором ты находишься сейчас.
     Он объяснил, что я должен понять, что  рассудочность  -  это  условие
настройки: просто результат положения точки сборки. Он подчеркнул,  что  я
должен понимать это, когда нахожусь в состоянии большей уязвимости, как  в
данный  момент.  Понять  это  тогда,  когда  моя  точка  сборки  достигает
положения, где уже нет сомнений, бесполезно,  поскольку  состояние  такого
рода обычно для этой позиции. Также  бесполезно  понять  это  в  состоянии
обычного сознания: в этом состоянии такое понимание -  это  всегда  только
эмоциональный взрыв, и оно длится, пока не пройдет эта эмоция.
     - Я сказал, что в тот день ты преодолел большое расстояние, -  сказал
он спокойно. - и я сказал это потому, что знаю: это так.  Я  был  там,  ты
помнишь?
     Я вспотел насквозь от нервозности и тревоги.
     -  Ты  переместился,  поскольку  проснулся   в   отдаленной   позиции
сновидения, - продолжал он. - когда Хенаро перетянул тебя  через  площадь,
прямо отсюда, с этой скамьи, он вымостил дорогу  для  твоей  точки  сборки
сдвигаться вообще из нормального состояния сознания в то, когда появляется
тело сновидения. Твое тело  сновидения  в  действительности  пролетело,  в
мгновение ока, невероятное расстояние, но не это важно. Тайна - в  позиции
сновидения. Если она достаточно сильна, чтобы притянуть  тебя,  ты  можешь
дойти до границ этого мира или зайти за них так, как  это  делали  древние
видящие. Они исчезали из этого  мира,  поскольку  пробуждались  в  позиции
сновидения за пределами известного. Твоя позиция  сновидения  в  тот  день
была в этом мире, но на значительном расстоянии от города Оаксака.
     - Как происходит путешествие такого рода? - спросил я.
     - Нет возможности знать, как оно происходит, - ответил он. -  сильная
эмоция,  или   несгибаемое   намерение,   или   большой   интерес   служат
проводниками. Затем точка сборки мощно фиксируется в позиции сновидения  и
остается там достаточно долго, чтобы перетянуть туда все  эманации,  какие
есть внутри кокона.
     Затем дон Хуан сказал, что бесчисленно  много  раз  за  время  нашего
взаимодействия он заставлял меня видеть,  и  это  было  как  в  нормальном
состоянии, так и в состоянии повышенного сознания. Бесчисленно много раз я
видел то, что теперь начинаю понимать более связным образом. Эта связность
не логическая и не рассудочная, однако она, тем не менее, проясняет,  хотя
бы и самым странным образом, все, что я делал, все, что сделано для  меня,
и все, что я видел за эти годы с ним.
     Он сказал, что теперь я нуждаюсь в  одном  последнем  разъяснении:  в
связном, хотя и не рациональном сознании, что все в мире, где мы обучились
восприятию, неразрывно связано  с  позицией,  в  которой  находится  точка
сборки. Если точка сборки выведена из этого положения, мир перестает  быть
тем, чем является для нас.
     Дон Хуан утверждал, что смещение  точки  сборки  за  пределы  средней
линии кокона  человека  заставляет  весь  мир,  известный  нам,  мгновенно
исчезнуть из поля зрения, как если бы он стерся, потому что стабильность и
субстанциональность, которые кажутся принадлежащими  воспринимаемому  нами
миру,  это  только  сила   настройки.   Некоторые   эманации   оказываются
настроенными  рутинно,  и  это  объясняется  фиксацией  точки  сборки   на
определенном месте. Это все, что касается этого мира.
     - Прочность мира - это не мираж, - продолжал он. -  миражем  является
фиксация точки сборки на каком-то месте. Когда видящие сдвигают свою точку
сборки, они встречаются не с иллюзией, они  встречаются  с  другим  миром.
Этот другой мир настолько же реален, как и тот, который мы  видим  сейчас,
однако новая фиксация точки сборки, которая дает этот другой мир, столь же
иллюзорна, как и предыдущая.
     Возьмем, например, тебя: ты теперь в состоянии повышенного  сознания.
То, что ты способен делать в этом состоянии, это не иллюзия: это столь  же
реально, как и мир, с которым ты встретишься завтра в  своей  повседневной
жизни, и все же завтра этот мир, свидетелем которого ты сейчас  являешься,
не будет существовать. Он существует только тогда, когда твоя точка сборки
приходит в особое место, где она сейчас.
     Он добавил, что задача, с которой встречаются воины  после  окончания
своей подготовки, это задача интеграции. В процессе этой подготовки  точка
сборки воинов, особенно нагваля, сдвигается в наибольшее  возможное  число
мест. Он сказал,  что  в  моем  случае  я  был  перемещен  в  бесчисленное
множество позиций, и это я должен буду однажды свести в единое целое.
     - Например, если бы ты  мог  сдвинуть  свою  точку  сборки  в  особую
позицию, то вспомнил бы, кто  та  девушка,  -  продолжал  он  со  странной
улыбкой. - твоя точка сборки была в этом  месте  сотни  раз:  собрать  это
воедино должно быть простейшей вещью для тебя. Было так, как если  бы  мое
воспоминание  зависело  от  его  внушения:  во  мне  зашевелились  смутные
воспоминания,  своего  рода  чувства.   Там   было   чувство   бесконечной
преданности,  которое,  казалось,  влекло   меня.   Приятнейшая   сладость
наполнила воздух, как если бы кто-то подошел сзади и излил  на  меня  этот
аромат. Я даже обернулся, и тут вспомнил: она - Кэрол, -  женщина-нагваль!
Я был с ней только вчера - как я мог ее забыть?
     Возникло неописуемое  состояние,  в  котором,  я  думаю,  через  меня
пронеслись все чувства моего психологического репертуара. "Возможно ли,  -
спросил я себя, - чтобы я проснулся в ее доме в Туксоне, в штате  Оризона,
за две тысячи миль отсюда? И так ли уж изолированы все случаи  повышенного
сознания, что ты не помнишь их?
     Дон Хуан подошел ко мне и положил свои руки мне на плечи. Он  сказал,
что точно знает, что я чувствую. Его благодетель заставил его пройти через
такой же опыт, и то, что он сам пытается делать со мной, с ним сделал  его
благодетель: пытался  словесно  утешить.  Он  оценил  эту  попытку  своего
благодетеля, но он усомнился тогда, как сомневается  и  теперь,  что  есть
способ утешить кого-то, кто осуществил путешествие тела сновидения.
     Теперь в моем уме не было сомнения:  что-то  во  мне  преодолело  это
расстояние между городами Оаксака в Мексике и Таксоном в штате Аризона.  Я
почувствовал странное облегчение, как если бы очистился от вины впервые за
долгие годы.
     В течение тех лет, которые я провел с доном Хуаном, у меня  в  памяти
были разрывы непрерывности. То, что я был с ним в тот день в Таксоне,  это
один из таких разрывов. Я помню, что не мог вспомнить, как попал в Таксон,
однако я не обратил на это какого-либо внимания: я решил, что этот  провал
- результат моей деятельности с  доном  Хуаном.  А  он  всегда  был  очень
осторожен, стремясь не возбуждать моих рассудочных подозрений в  состоянии
нормального сознания,  когда  же  подозрения  были  неизбежны,  он  всегда
вежливо объяснял,  что  природа  нашей  деятельности  порождает  серьезные
несоответствия памяти.
     Я сказал дону Хуану, что, поскольку мы оба оказались  в  тот  день  в
этом месте, то возможно ли двум, или более чем  двум  людям  проснуться  в
одной и той же позиции сновидения.
     - Конечно, - сказал он.  -  именно  так  древние  толтекские  колдуны
отправлялись в неведомое группами.  Они  следовали  один  за  другим.  Нет
способа знать, как ты  следуешь  за  другим,  это  просто  делается:  тело
сновидения делает это. Присутствие другого сновидца  пришпоривает  его.  В
тот день ты потащил меня за собой, и я последовал, так как  хотел  быть  с
тобой.
     У меня было столько  вопросов,  чтобы  задать  их  ему,  но  все  они
казались очень поверхностными.
     - Как это возможно, чтобы я не помнил женщины-нагваль ? - выдавил  я,
и ужасная тревога и томление  охватили  меня.  Я  старался  не  печалиться
больше, но печаль внезапно прокатилась по мне, как боль.
     - Да ты все еще не помнишь ее, - сказал он. - только когда твоя точка
сборки сдвинется, ты сможешь вспомнить ее. Она для тебя словно призрак,  и
таков же ты для нее. Ты видел ее однажды, когда был в нормальном состоянии
сознания, а она никогда не видела тебя в своем  нормальном  состоянии.  Ты
для нее такой же герой, как она для тебя, но только с тем  различием,  что
ты можешь однажды проснуться и воссоединить все  это.  У  тебя,  возможно,
будет достаточно времени, а у нее нет: ее время здесь очень коротко.
     Меня  как   бы   охватило   чувство   протеста   от   такой   ужасной
несправедливости. Я внутренне подготовил целый водопад возражений, но даже
не попытался их выразить. Улыбка дона Хуана  была  лучезарной,  его  глаза
светились чистой радостью и озорством. У меня было чувство, что он ожидает
моих замечаний, поскольку знает, что я собираюсь сказать,  и  это  чувство
остановило меня, или, лучше сказать, моя  точка  сборки  опять  сдвинулась
сама по себе. И я уже знал, что женщина-нагваль не будет сожалеть,  что  у
нее нет времени, ни я не буду радоваться тому, что оно есть.
     Дон Хуан читал меня, как книгу. Он заставил меня покончить  со  всеми
этими постижениями и выразить причину того, почему не  следует  печалиться
об этом или радоваться. На мгновение я почувствовал, что знаю, почему,  но
затем потерял нить.
     - Возбуждение от того, что имеешь время, равно тому, какое  возникает
при его отсутствии, - сказал он. - они равны.
     - Чувствовать печаль - это не то же самое, что сожаление, - сказал я.
- а я чувствую ужасную печаль.
     - Кого беспокоит печаль, - сказал он. - думай только о тайнах:  тайна
- это то, что заслуживает внимания. Мы - живые существа: мы должны умереть
и упустить свое сознание, но если  мы  сможем  изменить  хотя  бы  привкус
этого, то какие тайны могут нас ждать! Какие тайны!



                     17. ПРЕОДОЛЕНИЕ БАРЬЕРА ВОСПРИЯТИЯ

     Позднее к вечеру, все еще в  Оаксаке,  мы  с  доном  Хуаном  медленно
прогуливались  вокруг  площади.  Когда  мы  приблизились  к  его   любимой
скамейке, люди, которые сидели на ней, встали и ушли. Мы поспешили к ней и
сели.
     - Мы подошли к концу моих объяснений о сознании, -  сказал  он.  -  и
сегодня ты должен сам  собрать  другой  мир  и  навсегда  оставить  всякие
сомнения.
     В том, что ты собираешься сделать, не должно быть ошибок. Сегодня,  с
позиции повышенного состояния  сознания,  ты  собираешься  заставить  свою
точку сборки сдвинуться - и в одно мгновение ты настроишь эманации другого
мира.
     Через несколько дней, когда Хенаро и я встретимся с тобой на  вершине
горы, ты должен будешь сделать то  же  самое,  но  уже  с  худшей  позиции
обыденного сознания. Там тебе придется  настроить  эманации  другого  мира
немедленно:  если  ты  не  сделаешь  этого,  ты  умрешь  смертью  обычного
человека, упавшего в пропасть.
     Он намекал  на  тот  акт,  который  он  заставит  меня  сделать,  как
последнее действие в его учениях для правой стороны -  это  акт  прыжка  в
бездну с вершины горы.
     Дон  Хуан  заявил,  что  воины  заканчивают  свою  подготовку,  когда
становятся способными разбить барьер восприятия  без  посторонней  помощи,
исходя из состояния обычного сознания. Нагваль  приводит  воинов  к  этому
порогу, однако успех принадлежит и индивиду: нагваль просто испытывает их,
постоянно подталкивая к способности постоять за себя.
     - Единственная сила, которая может временно отменить  настройку,  это
настройка, -  продолжал  он.  -  тебе  придется  ликвидировать  настройку,
которая удерживает тебя на восприятии мира повседневных действий.  Вызывая
намерение перевести точку сборки в новую позицию и намеренно удерживая  ее
там достаточно долго, ты соберешь другой мир и исчезнешь из этого.
     - Древние видящие до сих пор  отвергают  смерть,  делая  именно  это:
намеренно удерживая свою точку сборки  фиксированной  в  позиции,  которая
помещает их в один из семи других миров.
     - Что произойдет, если мне удастся настроить другой мир? - спросил я.
     - Ты попадешь туда, - ответил он. - как  сделал  это  Хенаро  однажды
вечером на этом же месте, когда показывал тебе тайны настройки.
     - Где же я окажусь, дон Хуан?
     - Ясно, что в другом мире, где же еще?
     - А что будет с окружающими людьми, и  зданиями,  и  горами,  и  всем
остальным?
     - Ты будешь отделен от всего  этого  истинным  барьером,  который  ты
разобьешь - барьером  восприятия,  и  так  же,  как  те  видящие,  которые
погребли себя, чтобы победить смерть, ты не будешь в этом мире.
     Когда я услышал это утверждение, во мне разгорелась  битва:  какая-то
часть меня кричала, что позиция дона  Хуана  нетерпима,  в  то  время  как
другая вне всякого сомнения знала, что он прав.
     Я спросил его, что случится, если я сдвину свою точку сборки прямо на
улице,  посреди  движения  в  Лос-Анжелесе.  И  он  ответил  с   серьезным
выражением лица:
     - Лос-Анжелес исчезнет, как пух по ветру, а  ты  останешься.  В  этом
тайна, которую я пытался объяснить тебе. Ты переживал ее,  но  ты  еще  не
понял ее, а сегодня поймешь.
     Он сказал, что я еще не пользовался толчком земли для сдвига в другой
из  великих  диапазонов  эманаций,  но   поскольку   я   поставлен   перед
настоятельной необходимостью сдвинуться, то эта необходимость послужит мне
пусковым устройством.
     Дон Хуан взглянул вверх на небо. Он вытянул вверх руки, как он делал,
когда долго засиживался и выталкивал  из  тела  физическую  усталость.  Он
приказал мне выключить внутренний диалог и войти в  состояние  внутреннего
безмолвия. Затем он встал и начал уходить с площади:  он  подал  мне  знак
следовать за ним. Он шел по пустынной стороне улицы. Я узнал ее: это  была
та же улица, на которой Хенаро дал мне свою демонстрацию настройки. В  тот
момент, когда я это вспомнил, я обнаружил,  что  иду  с  доном  Хуаном  по
местности, к тому времени уже очень  знакомой  мне:  пустынная  равнина  с
желтоватыми дюнами из того, что казалось серой.
     Я тотчас вспомнил, что дон Хуан заставлял меня воспринимать этот  мир
сотни раз. Я вспомнил также, что позади этого  унылого  дюнного  ландшафта
лежит другой мир, сияющий исключительным, однородным чистым белым светом.
     Когда мы с доном Хуаном вошли в него на этот раз, я почувствовал, что
этот свет, идущий со всех направлений, не был укрепляющим светом,  но  был
таким утомительным, что давал мне чувство священного.
     Пока этот священный свет омывал меня, рассудочная мысль  ворвалась  в
мое внутреннее безмолвие. Я подумал, что вполне возможно,  что  мистики  и
святые совершали это  путешествие  точки  сборки.  Они  видели  бога  -  в
человеческом образе, ад - в серых  дюнах,  а  затем  славу  небес  в  этом
прозрачном свете.
     Мои рассудочные мысли почти тотчас сгорели под напором  того,  что  я
воспринимал. Мое сознание было захвачено множеством  форм,  фигур  мужчин,
женщин и детей всех возрастов и других  непостижимых  проявлений,  сияющих
ослепительным белым светом.
     Я видел дона Хуана, идущего рядом  и  глядящего  на  меня,  а  не  на
видения.  В  следующее  мгновение  я  увидел  его,  как  светоносный  шар,
колеблющийся вверх и вниз в нескольких футах  от  меня.  Этот  шар  сделал
неожиданное и пугающее движение и приблизился ко мне так, что я увидел его
внутренность.
     Дон Хуан работал над своим светом сознания, чтобы показать  мне  это.
Этот свет внезапно засиял у него слева на четырех  или  пяти  нитеобразных
волокнах. Он остался там неподвижным. Все мое сосредоточение было на этом:
что-то медленно потянуло меня, как через трубу, и  я  увидел  олли  -  три
темные удлиненные твердые фигуры, волнуемые дрожью, как листья под ветром.
Их было видно на почти флюоресцирующем розоватом фоне. В тот момент, когда
я сфокусировал  на  них  свой  взгляд,  они  подошли  ко  мне,  причем  не
передвигаясь, скользя  и  перелетая,  а  подтягивая  себя  вдоль  каких-то
беловатых нитей, исходивших из меня. Эта беловатость не  была  светом  или
свечением, а просто линиями,  которые,  казалось,  были  нанесены  тяжелым
меловым порошком. Они быстро рассыпались,  но  недостаточно  быстро:  олли
были уже на мне до того, как линии исчезли.
     Они теснили меня. Мне стало досадно, и олли тотчас отодвинулись,  как
если бы обиделись на меня. Мне стало их жалко, и это мое чувство мгновенно
притянуло их обратно. Они подошли и карабкались по  мне.  Тогда  я  увидел
нечто, что видел в зеркале на ручье: у олли не было внутреннего света -  у
них не было внутренней подвижности. В них не было  жизни  и  все  же  они,
очевидно, были живы.  Это  были  странные  уродливые  формы,  напоминающие
застегнутые  на  молнию  спальные  мешки:  тонкая  линия   посередине   их
удлиненной формы создавала впечатление, что они сшиты.
     Они не были приятными персонажами. От  чувства,  что  они  совершенно
чужды мне, мне стало неуютно - появилось нетерпение. Я увидел, что трое из
олли двигались так, как если  бы  подпрыгивали.  Внутри  них  было  слабое
свечение. Это свечение увеличивалось в интенсивности, пока в последнем  из
них не стало довольно ярким.
     В тот момент, когда я увидел это, я встретился с  черным  миром.  Под
этими словами я не имею ввиду, что он был темным, как темна ночь, нет, все
вокруг меня было смоляно-черным. Я взглянул на небо, но нигде не мог найти
света: небо тоже было черным и буквально покрыто линиями  и  неправильными
кругами разной степени черноты. Небо выглядело, как черный кусок дерева  с
каким-то рельефом.
     Я взглянул вниз на землю. Она была пушистой. Казалось, она сделана из
хлопьев агар-агара. Они не были тусклыми, но  и  не  светились:  это  было
что-то среднее, чего я никогда не видел в жизни - черный агар-агар.
     Я услышал голос видения. Он сказал,  что  моя  точка  сборки  собрала
полный мир с другими великими диапазонами эманаций - черный мир.
     Мне хотелось впитать каждое слово, какое я слышал. Чтобы сделать это,
мне пришлось расщепить свое сосредоточение. Голос прекратился.  Мои  глаза
опять сфокусировались: я стоял с доном Хуаном всего в нескольких кварталах
от площади.
     Я мгновенно почувствовал, что у меня нет времени для отдыха - было бы
бесполезно потакать себе в том, что я слишком поражен. Я собрал  все  свое
мужество и спросил дона Хуана: сделал ли я то, чего он ожидал.
     - Ты  точно  сделал  то,  что  от  тебя  требовалось,  -  ответил  он
утвердительно. - давай выйдем к площади и обойдем ее  еще  раз,  последний
раз в этом мире.
     Я отказывался думать о том, что дон Хуан покидает этот мир, поэтому я
спросил его о черном мире. У меня было смутное воспоминание, что  я  видел
его раньше. Он сказал:
     - Собрать его - это самое простое. Из всего, что ты  пережил,  только
черный  мир  достоин  внимания.  Он  представляет   собой   действительную
настройку другого великого  диапазона,  какую  ты  когда-либо  делал.  Все
остальное  было  боковым  сдвигом  в  человеческой  полосе  по-прежнему  в
пределах все того же великого диапазона: стена тумана, равнина  желтоватых
дюн,  мир  светоносных  явлений  -  все  это  боковые  настройки,  которые
осуществляются нашей точкой сборки при приближении к критической позиции.
     Пока мы шли обратно к площади, он объяснил,  что  одним  из  странных
свойств черного  мира  является  то,  что  в  нем  за  восприятие  времени
ответственны не такие же эманации, как у нас: они отличны и  результат  их
действия другой! Видящие, путешествующие в черный мир, чувствуют, что  они
находятся  там  целую  вечность,  а  в  нашем  мире  этому   соответствует
мгновение. (см. Даниила Андреева "Роза мира" о  слоях  с  другим  течением
времени. /Прим. И. Г. /). - Черный мир - это  ужасный  мир,  -  сказал  он
убежденно. - потому что он старит тело.
     Я попросил его разъяснить это утверждение. Он замедлил шаг и взглянул
на меня. Он напомнил мне, что Хенаро  своим  прямым  методом  однажды  уже
старался обратить на это мое внимание, когда сказал, что  мы  топтались  в
аду целую вечность, хотя в этом  мире,  который  мы  знаем,  на  прошло  и
минуты.
     Дон Хуан сказал, что в молодости  был  одержим  черным  миром.  И  он
поинтересовался у своего благодетеля, что с ним случится, если он войдет в
него и останется там некоторое время, ну а поскольку  его  благодетель  не
был склонен к объяснениям, он просто погрузил дона  Хуана  в  черный  мир,
чтобы он сам это обнаружил.
     - Власть нагваля Хулиана была  такой  необычайной,  -  продолжал  дон
Хуан. - что мне потребовалось несколько дней,  чтобы  вернуться  назад  из
того черного мира.
     - Ты имеешь в виду, что  тебе  потребовалось  несколько  дней,  чтобы
вернуть свою точку сборки в ее нормальное положение? - спросил я.
     - Да, именно это я имею в виду, - ответил он.
     Он объяснил, что за несколько дней, пока он блуждал в черном мире, он
постарел по крайней мере, на десять лет, если не больше:  эманации  внутри
его кокона чувствовали годы борьбы и одиночества.
     С Сильвио Мануэлем был прямо противоположный случай.  Нагваль  Хулиан
погрузил его тоже в неведомое, однако Сильвио Мануэль собрал другой мир  с
другим набором полос и с не нашими эманациями времени, а с такими, которые
оказывают на видящих противоположное действие: он отсутствовал семь лет, а
чувствовал это так, как если бы прошло только мгновение.
     - Собрать другие миры это не только  вопрос  практики,  но  и  вопрос
намерения, - продолжал он. - и это не просто впрыгивание и выпрыгивание из
этих миров, как на резиновой ленте. Понимаешь, видящий должен быть смелым:
если ты разбил барьер восприятия, ты вовсе не обязан  вернуться  в  то  же
самое место этого мира. Понимаешь, о чем я говорю?
     Во мне медленно начало проясняться то, о чем он говорит. У меня  было
почти непреодолимое желание рассмеяться над столь абсурдной мыслью, но  до
того, как она выкристаллизовалась во мне, дон Хуан  заговорил  со  мной  и
прервал то, что я уже готов был вспомнить.
     Он сказал, что для воинов опасность сборки  других  миров  состоит  в
том, что они столь же захватывающи, как и этот  наш  мир.  Сила  настройки
такова, что если точка сборки порвала свою связь  с  нормальной  позицией,
она начинает фиксироваться в других  положениях,  другими  настройками.  И
воины рискуют заблудиться в немыслимом одиночестве.
     Когда я слушал его, инквизиторская рассудочная часть  меня  напомнила
мне, что в черном мире я видел и его, как светящийся шар, следовательно, в
том мире можно быть с другими людьми.
     - Только если люди последуют за тобой,  сдвинув  свои  точки  сборки,
когда ты сдвинешь свою, - ответил он. -  я  сдвинул  свою,  чтобы  быть  с
тобой, иначе бы ты остался там один с олли.
     Мы остановились, и  дон  Хуан  сказал,  что  для  меня  пришло  время
уходить.
     - Я хотел бы, чтобы ты обошел все боковые сдвиги, - сказал  он.  -  и
направился сразу в другой полный мир - черный мир. Через  пару  дней  тебе
придется делать это самому. Тогда  у  тебя  не  будет  времени  заниматься
пустяками - ты должен будешь сделать это, чтобы избежать смерти.
     Он сказал, что преодоление барьера восприятия это кульминация  всего,
что делают видящие. С момента, когда этот барьер разбит, понятие человек с
его судьбой для воина имеет другое значение. Из-за такого трансцендентного
значения преодоления  этого  барьера  новые  видящие  используют  акт  его
преодоления в качестве финального  испытания.  Это  испытание  состоит  из
прыжка с  горной  вершины  в  пропасть,  причем  в  состоянии  нормального
сознания. Если воин, прыгнувший в пропасть, не сотрет повседневный  мир  и
не соберет новый, пока не достигнет дна, он умрет.
     - Что тебе следует сделать, так это заставить этот мир  исчезнуть,  -
сказал он. - но все же в какой-то мере ты останешься  собой.  Это  и  есть
последнее прибежище сознания - то, на которое опираются новые видящие: они
знают, что после того, как сожгут сознание, они каким-то образом сохраняют
способность быть самими собой.
     Он улыбнулся и указал на улицу, которая была  видна  оттуда,  где  мы
сидели: на этой улице Хенаро показал мне тайны настройки.
     - Эта улица, как и любая другая, ведет в вечность,  -  сказал  он.  -
все, что тебе следует сделать, это пойти по ней в полном безмолвии.  Время
пришло - иди! Иди же!
     Он повернулся и пошел прочь от  меня.  Хенаро  ожидал  его  на  углу.
Хенаро помахал мне, а затем сделал жест, вынуждающий меня следовать  своим
путем. Дон Хуан шел, не оборачиваясь. Хенаро присоединился к нему. Сначала
я пошел за ними, но я знал, что это ошибка: вместо этого я должен  идти  в
обратном  направлении.  Улица  была  темной,  пустынной  и  унылой.  Я  не
поддавался  чувству  поражения  или  неадекватности.   Я   шел,   сохраняя
внутреннее безмолвие. Моя точка сборки сдвигалась очень быстро.  Я  увидел
тех трех олли. Их серединная линия создавала впечатление,  что  они  криво
усмехаются. Я почувствовал,  что  фривольничаю,  а  затем  сила,  подобная
ветру, унесла прочь этот мир.



                                  ЭПИЛОГ

     Через пару дней вся партия нагваля и все ученики собрались на плоской
вершине, о которой говорил мне дон Хуан.
     Дон Хуан сказал, что каждый из учеников уже сказал последнее "прости"
каждому и что все мы находимся в состоянии сознания, которое не  допускает
сентиментальностей. Для нас, сказал он, есть только действие: мы - воины в
состоянии тотальной войны.
     Все, за исключением дона  Хуана,  Хенаро,  Паблито,  Нестора  и  меня
отошли  на  некоторое  расстояние  от  плоской  вершины,  чтобы  позволить
Паблито,  Нестору  и  мне  уединиться  и  войти  в  состояние  нормального
сознания, но до того, как мы это сделали, дон Хуан  взял  нас  за  руки  и
повел по кругу на этой плоской вершине.
     - Через минуту вы должны будете намеренно заставить  сдвинуться  свою
точку сборки, - сказал он. - И никто не поможет вам, - теперь вы  одиноки.
Вы должны понять, что намерение начинается с команды.
     - Древние видящие обычно говорили, что если  воины  собираются  иметь
внутренний диалог, они должны иметь соответствующий  диалог.  Для  древних
видящих это означало диалог о колдовстве  и  усилении  самоотражения.  Для
новых видящих это не означает диалога, а отрешенную манипуляцию намерением
посредством трезвых команд.
     Он  все  снова  и  снова  повторял,  что  манипулирование  намерением
начинается с отдачи самому себе команды. Затем команда повторяется до  тех
пор, пока она не станет командой орла, ну а потом точка сборки сдвигается,
когда достигнут момент внутреннего безмолвия.
     Тот факт, что такой момент возможен, сказал  он,  имеет  чрезвычайную
важность для видящих,  как  новых,  так  и  древних,  но  по  диаметрально
противоположным  соображениям.  Знание  этого  позволяло  древним  видящим
сдвигать свою точку сборки в немыслимые позиции сновидения  в  неизмеримом
неведомом. Для новых видящих это означает отказ от того, чтобы быть пищей:
избежать орла путем сдвига  точки  сборки  в  особую  позицию  сновидения,
называемую полной свободой.
     Он объяснил, что древние видящие открыли, что  можно  привести  точку
сборки к пределам известного и удерживать ее там  неподвижно  в  состоянии
первичного повышенного сознания. Из этой позиции  они  видели  возможность
медленно сдвигать точку сборки уже постоянно в другие позиции  за  границы
этого предела - изумительный подвиг смелости, однако  лишенный  трезвости,
поскольку они никогда не могли вернуть  обратно  свою  точку  сборки  или,
возможно, не хотели.
     Дон Хуан сказал, что  эти  авантюристы,  поставленные  перед  выбором
умереть в мире обычных дел  или  в  неведомых  мирах,  неизбежно  избирали
последнее, а новые видящие, осознав, что их предшественники избирали всего
навсего место своей смерти, поняли суетность всего этого: тщетность борьбы
за контроль над своими собратьями-людьми, тщетность сборки других миров и,
самое главное, тщетность довольства собой.
     Он сказал, что одним из наиболее счастливых решений, которое  приняли
новые видящие, было  решение  никогда  не  позволять  своей  точке  сборки
постоянно  сдвигаться  в  какую-либо  другую  позицию,  кроме  повышенного
состояния сознания. Из этой позиции они в действительности разрешили  свою
дилемму тщетности и нашли, что решение состоит  не  просто  в  том,  чтобы
выбрать другой мир, где умереть, но в избрании  полного  сознания,  полной
свободы.
     Дон  Хуан  заметил,  что,  избрав  полную  свободу,   новые   видящие
непреднамеренно продолжили традицию своих предшественников и  стали  ядром
победителей смерти.
     Он объяснил,  что  новые  видящие  открыли,  что  если  точку  сборки
заставлять постоянно сдвигаться до границ неведомого, а затем возвращать к
позиции на границе известного и потом вдруг ее  внезапно  освободить,  она
проносится, как молния, по всему кокону  человека,  сразу  настраивая  все
эманации внутри кокона.
     - Новые видящие зажигаются силой настройки, - продолжал дон  Хуан.  -
силой воли, которую они обратили в силу намерения путем безупречной жизни.
Намерение -  это  настройка  всех  янтарных  эманаций  сознания,  так  что
правильно будет сказать, что полная свобода означает полное сознание.
     - Это то, что все вы собираетесь сделать, дон Хуан? - спросил я.
     - Да, мы, конечно, собираемся,  если  у  нас  достаточно  энергии,  -
ответил он. - свобода - это дар орла человеку.  К  сожалению,  очень  мало
людей  сознает,  что  все,  в  чем  мы  нуждаемся,  чтобы   принять   этот
великолепный дар - это иметь достаточно энергии.
     - Если это все, в чем мы  нуждаемся,  то  мы  должны,  видимо,  стать
скупцами по отношению к энергии.
     После этого дон Хуан перевел нас в  состояние  обычного  сознания.  В
сумерках Паблито, Нестор и я прыгнули в пропасть,  а  дон  Хуан  и  партия
нагваля зажгли себя  внутренним  огнем.  Они  вошли  в  состояние  полного
сознания, поскольку имели достаточно энергии для того, чтобы  принять  дар
свободы, отпугивающий ум.
     Паблито, Нестор и я не умерли на дне этого ущелья,  как  не  умер  ни
один из учеников, которые прыгали раньше, поскольку мы никогда не достигли
его дна: все мы под воздействием такого мощного и непостижимого акта,  как
прыжок смерти, сдвинули свои точки сборки и собрали другие миры.
     Мы знали теперь, что оставлены, чтобы вспомнить повышенное  состояние
сознания и приобрести полноту самих себя, и знали также, что чем больше мы
вспомним, тем возвышенней будет наше настроение,  наше  восхищение,  но  и
наши сомнения и муки будут тоже сильнее.
     До сих пор было так, как если бы нас оставили, чтобы испытывать  муку
тантала под действием самых трудных вопросов в природе и  судьбе  человека
до тех пор, пока придет время и у нас будет достаточно энергии  не  только
для того, чтобы проверить все, чему дон Хуан учил  нас,  но  и  для  того,
чтобы самим принять дар орла.




                             Карлос КАСТАНЕДА

                                 ДАР ОРЛА




                                  ПРОЛОГ

     Хотя я  и  антрополог,  эта  работа  является  не  антропологической.
Однако, она уходит своими корнями  в  антропологию  культуры,  потому  что
много лет назад она была начата как полевые  исследования  именно  в  этой
области. В то время я  интересовался  применением  лекарственных  растений
индейцами Юго-западной и Северной Мексики.
     Со временем мои исследования постепенно перешли  в  нечто  иное,  как
следствие  их  собственной  инерции  и  моего   собственного   роста.   На
исследование  лекарственных  растений  наложилось   исследование   системы
верований, которая пронизывала границы  по  крайней  мере  двух  различных
культур.
     Лицом, ответственным за такое смещение моих интересов в  работе,  был
индеец из племени яки (Северная Мексика) дон Хуан Матус,  который  позднее
представил меня дону Хенаро Флорес, индейцу племени  масатек  (Центральная
Мексика). Оба они практиковали древнее знание, которое в наше время обычно
известно как магия и считается примитивной формой медицины  и  психологии;
фактически  же  оно  является  традицией  исключительно  владеющих   собой
практиков и состоит из чрезвычайно сложных методов.
     Эти  два  человека  стали  скорее   моими   учителями,   чем   просто
информаторами, хотя я и продолжал необоснованно рассматривать свою  задачу
как антропологическую.  Я  затратил  годы,  стараясь  выделить  культурную
матрицу из этой системы, совершенствуя  таксономию,  схему  классификации,
гипотезу происхождения и распространения  системы.  Все  это  было  пустой
затратой сил, ввиду того, что внутренние силы самой этой системы  перевели
мой интерес в другое русло и превратили меня в участника.
     Под влиянием этих двух могучих людей  моя  работа  преобразовалась  в
автобиографию в том смысле, что я был вынужден с  того  момента,  как  сам
стал участником, записывать все, что со  мной  происходило.  Это  странная
биография, поскольку я не пишу о том, что случается со мной в повседневной
жизни обычного человека, как не  пишу  о  своих  субъективных  состояниях,
вызываемых этой жизнью.
     Я пишу скорее о событиях, которые происходят в моей жизни как  прямой
результат принятия чужого набора идей и процедур. Иными  словами,  система
верований, которую я собирался изучать, поглотила меня, и для того,  чтобы
продолжать свой критический обзор, я должен платить ежедневно  необычайной
ценой - своей жизнью как человека в этом мире.
     Благодаря  этим  обстоятельствам  я  столкнулся   теперь   с   особой
проблемой, необходимостью объяснить, что же такое то, что я делал. Я очень
далеко отошел от того, чем я был раньше -  средним  западным  человеком  и
антропологом, - и я должен прежде всего напомнить, что  данная  работа  не
плод фантазии. То, что я описываю, чуждо нам и поэтому кажется нереальным.
     По мере того как я вхожу глубже в  путаницу  магии,  то,  что  раньше
казалось примитивной системой верований  и  ритуалов,  оказывается  теперь
огромным запутанным миром. Для того, чтобы познакомиться с  этим  миром  и
написать о нем, я должен пользоваться самим собой все более сложно  и  все
более утонченно. То, что со мной  происходит,  не  является  более  чем-то
таким,  что  известно  антропологам  о  системе   верований   мексиканских
индейцев. Соответственно, я оказываюсь в трудном положении.
     Все, что мне остается делать при подобных  обстоятельствах,  так  это
представить все так, как оно происходило. Я могу заверить читателя в  том,
что не веду двойной жизни и  что  в  своем  повседневном  существовании  я
следую принципам системы дона Хуана.
     После того, как дон Хуан Матус и  дон  Хенаро  Флорес,  два  мага  из
мексиканских индейцев, которые меня обучали,  объяснили  мне  свое  учение
так, что сами остались удовлетворены, они попрощались и покинули  меня.  Я
понял, что с этих пор моей задачей становится закрепить  самому  то,  чему
они меня научили.
     В ходе этой задачи я вернулся в мексику и обнаружил, что дон  Хуан  и
дон Хенаро имели еще девять  учеников  магии:  пятерых  женщин  и  четырех
мужчин. Старшую звали Соледад, затем была  мария  елена  по  прозвищу  "ла
Горда" (толстая). Остальные три женщины - Лидия, Роза и  Жозефина  -  были
моложе и их называли "сестренками"; четыре мужчины  по  старшинству  были:
Элихио, Бениньо, Нестор и  Паблито,  -  последних  трех  звали  "Хенарос",
поскольку они были учениками дона Хенаро.
     Я уже знал раньше, что Нестор, Паблито и Элихио, которого там  больше
не было, были учениками, но я считал, что  четыре  девушки  были  сестрами
Паблито и что Соледад была их матерью. В  течение  нескольких  лет  я  был
знаком с Соледад и называл ее донья Соледад в знак уважения, потому что по
возрасту она была ближе к дону Хуану. С лидией и розой я был также знаком,
но наши встречи были слишком короткими и случайными, чтобы я  мог  понять,
кем они были в действительности. Жозефину и Горду я знал только по  имени.
Я встречался с Бениньо, но не имел ни малейшего представления о  том,  что
он связан с доном Хуаном и доном Хенаро.
     По непонятным для  меня  причинам  все  они,  казалось,  ждали  моего
возвращения в мексику. Они сообщили мне, что ждут,  чтобы  я  занял  место
дона Хуана как их лидер, их нагваль. Они рассказали мне, что  дон  Хуан  и
дон Хенаро исчезли с лица земли так  же,  как  и  Элихио.  Эти  женщины  и
мужчины считали, что эти трое не умерли, а вошли в другой мир, отличный от
мира нашей повседневной жизни, однако такой же реальный.
     Женщины, особенно Соледад,  яростно  сталкивались  со  мной  с  самой
первой нашей встречи. Тем не менее, они  были  тем  инструментом,  который
меня активизировал.
     Контакт с ними вызвал мистическое  брожение  в  моей  жизни.  С  того
самого момента, как я с ними  встретился,  в  моем  мышлении  и  понимании
произошли  разительные  перемены.  Все  это  произошло,  однако,   не   на
сознательном уровне. Если я что-нибудь и нашел после своего первого визита
к ним, то это еще большую, чем когда бы то ни  было,  путаницу  в  голове.
Однако, в самой глубине этого хаоса я  встретился  с  удивительно  твердой
опорой. В своей стычке с  ними  я  обнаружил  в  себе  такие  ресурсы,  об
обладании которыми я и не подозревал.
     Горда и три сестрички были совершенными сновидящими. Они  добровольно
дали мне всякие указания и показали мне свои собственные  достижения.  Дон
Хуан описывал искусство  сновидения,  как  способность  использовать  свои
обычные сны, превращая их в  контролируемое  сознание  при  помощи  особой
формы внимания, которое он и дон Хенаро называли "вторым вниманием".
     Я ожидал, что трое Хенарос будут обучать  меня  своим  достижениям  в
другом аспекте учения дона Хуана и дона Хенаро, искусству "красться",  или
искусству "сталкера". Искусство сталкера было представлено  мне,  как  ряд
приемов и установок, которые позволяют наилучшим образом выходить из любой
вообразимой ситуации. Но все, что трое Хенарос рассказали мне об искусстве
сталкинга, не имело ни смысла, ни силы по сравнению с тем, чего я  ожидал.
Я сделал вывод, что эти трое мужчин  в  действительности  не  практиковали
этого искусства или же они просто не хотят мне его показывать.
     Я прекратил свои расспросы для того, чтобы дать  каждому  возможность
почувствовать себя со мной легко и расслабленно,  но  все  эти  мужчины  и
женщины отстранились, считая, что раз я не задаю больше вопросов,  значит,
я, наконец, стал вести себя как нагваль.
     Каждый из них стал требовать от меня совета и руководства. Для  того,
чтобы все это выполнить, я должен был сделать  полный  обзор  всего  того,
чему дон Хуан и дон Хенаро обучили меня. Я был вынужден войти еще глубже в
искусство магии.




                          ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВТОРОЕ "Я"


                        1. ФИКСАЦИЯ ВТОРОГО ВНИМАНИЯ

     Был полдень, когда я прибыл туда, где жили Горда и  сестренки.  Горда
была одна, сидя снаружи у двери и глядя на  далекие  горы.  Она  объяснила
мне, что ушла в воспоминания и как раз в данный момент была на грани того,
чтобы вспомнить что-то очень смутное, связанное как-то со мной.
     Тем же вечером, после ужина, Горда, три сестренки, трое Хенарос  и  я
сидели на полу комнаты Горды.
     Женщины сидели рядом.
     По какой-то причине, хотя я и был с каждым из них одинаковое время, я
выделял Горду в качестве доверенной всех моих  забот.  Другие  как  бы  не
существовали для меня. Я считал, что  причиной  было,  вероятно,  то,  что
Горда напоминала мне дона  Хуана  в  отличие  от  остальных.  В  ней  была
какая-то легкость и простота, хотя это не проявлялось никак в ее поступках
и существовало только в моем восприятии ее.
     Все они хотели знать, что я делал и чем занимался.
     Я  рассказал  им,  что  ездил  в  город  Толлан  <столица   толтеков>
(провинция  Идальго),  где  посетил  несколько  археологических  развалин.
Больше всего на меня  произвел  впечатление  ансамбль  из  четырех  фигур,
колоссальных, колоннообразных, называемых  "атланты",  которые  стояли  на
плоской крыше пирамиды.
     Каждая  из  почти  цилиндрических  фигур  высотой  4.5  метра   и   в
поперечнике 0.9 метра. Изготовлены они из четырех отдельных глыб  базальта
и вырезаны в  виде  того,  что,  по  мнению  археологов,  должно  выражать
толтекских воинов, облаченных в воинские доспехи. В  шести  метрах  позади
каждой из этих фигур на вершине пирамиды находился еще один ряд из четырех
прямоугольных колонн той же  высоты  и  ширины,  как  и  первые,  и  также
изготовленных из отдельных каменных глыб.
     Благоговейный  страх,  вызываемый  этими  фигурами,  усилился   после
рассказа о них друга, который водил меня по этим местам. Он рассказал, что
один завсегдатай этих развалин признался ему, что  слышал,  как  "атланты"
ходят по ночам так, что земля трясется под ними.
     Я попросил Хенарос прокомментировать то, что я услышал.
     Они уклонялись от ответа и посмеивались.
     Я обратился к Горде, сидящей  рядом  со  мной,  и  прямо  спросил  ее
мнение.
     - Я никогда не видела этих фигур, - сказала она, - я никогда не  была
в Туле. Одна лишь мысль поехать туда приводит меня в ужас.
     - Почему это пугает тебя, Горда? - спросил я.
     - Что-то случилось со мной в  развалинах  Монте-альбан  в  Оасаке,  -
сказала она. - я обычно бродила по этим развалинам даже  после  того,  как
нагваль дон Хуан Матус запретил мне и ногой туда ступать. Не знаю  почему,
но мне нравилось это место. Каждый раз, бывая  в  Оасаке,  я  отправлялась
туда.
     Поскольку одиноким женщинам часто угрожает опасность,  обычно  я  шла
туда с Паблито, который очень смел.
     Но однажды я пошла туда с Нестором. Он заметил, что на  земле  что-то
поблескивает. Мы немного покопались и вырыли странный камень, который  как
бы влился в мою ладонь. В камне было аккуратно  просверлено  отверстие.  Я
хотела просунуть туда палец, но Нестор остановил меня. Камень был  гладким
и сильно согревал мою руку. Мы не знали, что с ним делать. Нестор  положил
его в свою шляпу, и мы понесли его, как если бы это  была  какая-то  живая
зверюшка.
     Все расхохотались. В том,  что  Горда  рассказывала,  казалось,  была
скрыта какая-то шутка.
     - Куда ты его дела? - спросил я.
     - Мы принесли его сюда, в этот дом, - ответила она, и  это  заявление
вызвало у остальных неудержимый смех. Они кашляли и задыхались от хохота.
     - Шутка обернулась против Горды, - сказал Нестор. - тебе надо понять,
что она упряма, как никто другой.
     Нагваль уже предупреждал ее, чтобы она не шутила с камнями, костями и
другими предметами, которые она может найти зарытыми в землю,  но  за  его
спиной она подбирала всякую чепуху.
     Тогда в оасаке она настояла на том, чтобы нести эту  богом  проклятую
вещь. Мы сели с ней в автобус и привезли камень  прямо  в  этот  город,  а
затем и в эту комнату.
     - Нагваль и Хенаро отправились в какую-то поездку, - сказала Горда. -
я осмелела, просунула палец в отверстие и поняла, что камень обтесан таким
образом, чтобы его держать в руке. Сразу же я смогла ощущать чувства того,
кто раньше держал  этот  камень.  Это  был  камень  силы.  Мое  настроение
изменилось. Я стала бояться. Что-то  ужасное  стало  мелькать  в  темноте,
что-то такое, что не имело ни формы, ни окраски.  Я  не  могла  находиться
одна. Я просыпалась от собственного крика, и уже через пару дней я  совсем
не могла спать. Все по очереди составляли мне компанию днем и ночью.
     - Когда вернулись нагваль и дон Хенаро, - сказал Нестор, - то нагваль
отправил меня и Хенаро положить камень обратно, точно на то место, где  он
был закопан. Хенаро понадобилось три дня, чтобы определить точное место. И
он его нашел.
     - Что с тобой случилось потом, Горда? - спросил я.
     - Нагваль похоронил меня, - сказала она. - девять дней  я  обнаженной
пролежала в земляном гробу.
     Опять последовал приступ всеобщего хохота.
     - Нагваль сказал ей, что она не может  выходить  оттуда,  -  объяснил
Нестор. - Бедной Горде пришлось писать  и  какать  в  свой  гроб.  Нагваль
замуровал ее в ящик, который он сделал из палок,  прутьев  и  земли.  Лишь
сбоку была маленькая дверца, чтобы давать ей воду и  пищу.  Все  остальное
было плотно заделано.
     - Почему он захоронил ее? - спросил я.
     - Это был единственный способ  поместить  ее  под  защиту,  -  сказал
Нестор, - она должна была находиться под землей, чтоб земля  ее  вылечила.
Нет лучшего лекаря, чем  земля.  К  тому  же  нагваль  должен  был  убрать
ощущение этого камня, который был  сфокусирован  на  Горде.  Земля  -  это
экран, она ничего не пропускает сквозь себя ни туда, ни  обратно.  Нагваль
знал, что ей не  станет  хуже  от  того,  что  она  девять  дней  проведет
захороненной. Ей могло стать только лучше. Что и случилось.
     - Горда, что это за чувство - быть захороненной? - спросил я.
     - Я чуть с ума не сошла, - сказала она, -  но  это  было  просто  мое
потакание себе. Если бы нагваль не поместил меня туда, я бы  умерла.  Сила
этого камня была для меня чересчур велика. Его владелец был очень  большим
мужчиной. Могу сказать, что его ладонь была вдвое больше моей. Он держался
за этот камень ради собственной жизни, но в конце концов его кто-то  убил.
Его страх ужаснул меня. Я могла чувствовать, как что-то находит  на  меня,
чтобы есть мое мясо. Именно это чувствовал тот мужчина. Он  был  человеком
силы, но кто-то еще более сильный одолел его.
     Нагваль говорил, что если иметь предмет такого рода, то это  принесет
несчастье, потому что его сила входит в столкновение с другими  предметами
такого рода, и  владелец  становится  или  преследователем,  или  жертвой.
Нагваль говорил, что у таких предметов в самой их природе заключена война,
так как та часть нашего  внимания,  которая  фокусируется  на  них,  чтобы
придать им силу, является очень опасной и воинственной частью.
     - Горда очень жадная, - сказал Паблито. - она рассчитывала, что  если
она найдет что-нибудь такое, что уже имеет  большой  запас  силы,  то  она
станет победителем, так как в наше время уже никто  не  стремится  бросать
вызов.
     Горда согласилась кивком головы.
     - Я знала, что можно поднять что-либо еще, кроме  той  силы,  которую
имеют такие предметы, - сказала она. - когда я впервые  засунула  палец  в
отверстие и зажала в ладони  камень,  моя  рука  стала  горячей  и  начала
вибрировать. Я почувствовала себя большой и сильной. Я скрытная, и поэтому
никто не знал, что я держу в руке камень. После того, как я держала его  в
руке несколько  дней,  начался  настоящий  ужас.  Я  чувствовала,  что  за
владельцем камня гонятся, и чувствовала его  страх.  Он  был,  несомненно,
очень сильным магом, и тот, кто его преследовал,  хотел  не  только  убить
его, но и съесть. Это меня действительно пугало. Мне  бы  следовало  тогда
бросить камень, но то чувство, которое я ощутила,  было  настолько  новым,
что я держала камень зажатым в кулаке, как  проклятая  дура.  Когда  же  я
наконец бросила его, то было уже поздно. Что-то во мне попалось на крючок.
Я стала видеть людей,  подступающих  ко  мне,  людей,  одетых  в  странные
одежды. Я чувствовала, как они кусают меня, отрывая куски мяса с моих  ног
маленькими острыми ножами и просто зубами. Я обезумела!
     - Как эти видения объяснял дон Хуан? - спросил я.
     - Он  сказал,  что  она  больше  не  имела  защиты  и  поэтому  могла
воспринимать фиксацию того человека, его  второе  внимание,  которое  было
влито в тот камень. Когда его убивали, он держался за этот  камень,  чтобы
собрать всю свою концентрацию. Нагваль сказал,  что  сила  этого  человека
ушла из его тела в этот камень; он знал, что делает. Он  не  хотел,  чтобы
его враги получили ее, съев его тело. Нагваль сказал также,  что  те,  кто
его убивал, знали об этом, вот почему они ели его живым, чтобы  заполучить
ту силу, которая еще оставалась в нем. Должно быть, они  закопали  камень,
чтобы избежать беды. Ну, а  Горда  и  я,  как  два  идиота,  нашли  его  и
выкопали.
     Горда кивнула утвердительно два  или  три  раза.  У  нее  было  очень
серьезное выражение лица.
     - Нагваль сказал мне, что второе внимание -  это  самое  свирепое  из
всего существующего, - сказала она. - если оно сфокусировано на предметах,
ничего не может быть хуже.
     - Ужасно здесь то, что мы цепляемся, - сказал Нестор. - тот  человек,
что владел этим камнем, цеплялся за свою жизнь, за свою силу - вот  почему
он пришел в ужас, почувствовав, как съедают его мясо. Нагваль сказал,  что
если бы тот человек отказался от своего чувства обладания и отдал бы  себя
смерти, какая бы она ни была, то в нем не было бы никакого страха.
     Разговор угас. Я спросил у остальных, не имеют ли они какого-либо еще
мнения. Сестрички с удивлением посмотрели  на  меня.  Бениньо  хихикнул  и
прикрыл лицо своей шляпой.
     - Мы с Паблито были в пирамидах Тулы, -  сказал  он,  наконец.  -  мы
посетили все пирамиды, какие только есть в мексике. Они нам нравятся.
     - Почему вы посещаете все пирамиды? - спросил я его.
     - Я, пожалуй, не знаю, зачем мы к ним ездим, - сказал он. -  наверное
потому, что нагваль Хуан Матус запретил нам делать это.
     - А ты, Паблито? - спросил я.
     - Я ездил туда учиться, - ответил он вызывающе и засмеялся. -  я  жил
когда-то в городе Тула и знаю эти пирамиды, как свои пять пальцев. Нагваль
говорил, что он тоже жил там раньше. Он знал о пирамидах все. Он  сам  был
из народа толтек.
     Тут я понял, что на археологические  раскопки  в  Туле  меня  погнало
более, чем любопытство. Основной причиной, по которой я принял приглашение
друга, было то, что во время моего первого визита к Горде и остальным, они
открыли мне такое,  о  чем  дон  Хуан  никогда  мне  не  намекал:  что  он
рассматривал себя потомком племени толтек. Тула  была  древним  эпицентром
империи толтеков.
     - Что ты думаешь об атлантах,  гуляющих  по  ночам?  -  спросил  я  у
Паблито.
     - Конечно по ночам они ходят, - сказал он. - эти штуки были там много
столетий. Никто не  знает,  кто  построил  пирамиды.  Нагваль  Хуан  Матус
говорил мне, что испанцы были не первые, кто обнаружил их. Нагваль сказал,
что до них были другие. Бог знает, сколько их было.
     - Ты не знаешь, что изображают эти каменные фигуры? - спросил я.
     - Это не мужчины, а женщины, - сказал он. - пирамида является центром
устойчивости и порядка. Фигуры представляют 4 ее угла, - это  4  ветра,  4
направления. Они фундамент и основа пирамиды. Они должны  быть  женщинами,
мужеподобными женщинами, если хочешь. Как ты знаешь сам, мы,  мужчины,  не
ахти какие. Мы хорошая связка, клей, чтобы удерживать вещи  вместе,  но  и
только. Нагваль Хуан Матус сказал, что загадка пирамиды - в ее  структуре.
Четыре  угла  были  подняты  до  вершины.   Сама   пирамида   -   мужчина,
поддерживаемый своими четырьмя женскими воинами, мужчина,  который  поднял
своих поддерживательниц до высшей точки. Понимаешь, о чем я говорю?
     Должно быть у меня на лице отразилось изумление.  Паблито  засмеялся.
Это был вежливый смех.
     - Нет, я не понимаю, о чем ты говоришь, Паблито, - сказал я. - но это
потому, что дон Хуан никогда не говорил мне ни о чем подобном. Пожалуйста,
расскажи все, что знаешь.
     - Атланты - это  нагваль.  Они  сновидящие.  Они  представляют  собой
порядок второго внимания, выведенного вперед, поэтому они такие пугающие и
загадочные, они - существа войны, но не  разрушения.  Другой  ряд  колонн,
прямоугольных, представляет собой порядок первого внимания -  тональ.  Они
сталкеры. Вот почему они покрыты надписями. Они очень миролюбивы и  мудры,
в отличие от первого ряда. Паблито остановился и взглянул  на  меня  почти
отчужденно, затем расплылся в улыбке.
     Я думал, что он будет продолжать, объясняя  то,  что  сказал,  но  он
молчал, как бы ожидая моих замечаний.
     Я сказал ему, насколько был заинтригован, и попросил  его  продолжать
рассказывать. Он,  казалось,  был  в  нерешительности,  взглянул  на  меня
пристально  и  глубоко  вздохнул.  Едва  он  начал  говорить,  как  голоса
остальных заглушили его шумом протеста.
     - Нагваль уже объяснил это всем нам, - сказала Горда  нетерпеливо.  -
Зачем заставлять повторять это?
     Я попытался объяснить им, что действительно не имею  представления  о
том, что говорит Паблито. Я настаивал на  том,  чтобы  он  продолжал  свои
объяснения.
     Опять возникла волна голосов, говорящих одновременно. Судя  по  тому,
как смотрели на меня сестрички, они очень сердились, особенно Лидия.
     - Мы не  хотим  говорить  об  этих  женщинах,  -  сказала  мне  Горда
сдержанным тоном. - одна только мысль о женщинах пирамид делает нас  очень
нервными.
     - Что с вами со всеми? - спросил я. - почему вы так себя ведете?
     - Мы не знаем, - ответила Горда. - это просто чувство, которое мы все
разделяем. Очень беспокоящее чувство. Мы чувствовали себя прекрасно,  пока
минуту назад ты не начал задавать вопросы об этих женщинах.
     Заявление Горды было как бы сигналом тревоги. Все стали  и  угрожающе
придвинулись ко мне, говоря в полный голос.
     Мне  потребовалось  долгое  время,  чтобы  их  успокоить  и  усадить.
Сестренки были очень взбешены, и их состояние, казалось, передалось Горде.
     Трое мужчин лучше держали себя в руках.  Я  повернулся  к  Нестору  и
прямо попросил его объяснить, почему женщины были так возбуждены. Очевидно
я ненамеренно делал что-то такое, что раздражало их.
     - Я действительно не знаю, в чем дело, - сказал  он.  -  Уверен,  что
никто из присутствующих не понимает,  что  с  нами  творится,  но  все  мы
чувствуем себя очень нервными и опечаленными.
     - Потому, что мы разговариваем о пирамидах? - спросил я.
     - Должно быть, так, - бесстрастно сказал он. - я и сам не  знал,  что
эти фигуры являются женщинами.
     - Да знал же ты, конечно, идиот, - бросила Лидия.
     Нестор, казалось, был смущен ее выходкой,  однако  он  расслабился  и
посмотрел на меня с глупым видом.
     - Может я и знал, - сдался он. - мы  проходим  через  очень  странный
период в нашей жизни. Никто из нас ничего уже не знает  наверняка.  С  тех
пор, как ты вошел в наши жизни, мы больше не знаем самих себя.
     Возникла  очень  напряженная  атмосфера.  Я  настаивал  на  том,  что
единственным способом рассеять ее -  будет  говорить  об  этих  загадочных
колоннах пирамид.
     Женщины горячо  протестовали.  Мужчины  молчали.  У  меня  был  такое
ощущение, что  в  принципе  они  сочувствуют  женщинам,  но  втайне  хотят
обсудить этот вопрос, так же как и я.
     - Говорил дон Хуан еще что-нибудь о пирамидах, Паблито? - спросил  я.
Моим намерением было отвести разговор от болезненной темы об атлантах,  но
в то же время оставить его рядом.
     - Он сказал, что одна особая пирамида там,  в  Туле,  была  гидом,  -
охотно ответил Паблито.
     По  тону  его  голоса  я  заключил,  что   он   действительно   хочет
разговаривать, а внимание остальных  учеников  убедило  меня  в  том,  что
втайне все они хотели бы обменяться мнениями.
     - Нагваль сказал, что  это  гид  ко  второму  вниманию,  -  продолжал
Паблито, - но эта пирамида была  разграблена  и  все  там  уничтожено.  Он
сказал мне, что некоторые из пирамид были гигантским неделанием. Они  были
не жилищем, а местами, где воины практиковались  в  сновидениях  и  втором
внимании. Все, что они делали было  запечатлено  в  рисунках  и  надписях,
нанесенных на стенах.
     Затем  пришли,  вероятно,  воины  другого  рода.  Такие,  которые  не
одобрили все, что сделали маги пирамиды со своим вторым вниманием,  и  они
разрушили пирамиду, и все, что было в ней. Нагваль считал, что новые воины
были, должно быть, воинами третьего внимания, такими же как он сам; воины,
которых ужаснуло  зло,  заключенное  в  фиксации  второго  внимания.  Маги
пирамиды  были  слишком  заняты  своей  фиксацией,   чтобы   понять,   что
происходит. Когда же они поняли, то было уже слишком поздно.
     Паблито захватил  слушателей.  Все  в  комнате,  включая  меня,  были
зачарованы тем, что он  говорил.  Я  понимал  идеи,  которые  он  излагал,
потому, что дон Хуан объяснял их мне.
     Дон Хуан сказал, что все наше существо состоит из двух воспринимающих
сегментов. Первый - это наше знаковое физическое тело,  которое  мы  можем
ощущать. Второй - светящееся тело, которое является коконом и  может  быть
замечено только видящими. Это кокон, который придает нам  вид  гигантского
светящегося яйца. Он сказал также, что одной из самых важных  задач  магии
является достичь  светящегося  кокона.  Цель,  которая  достигается  путем
сложной системы использования сновидений и путем  жесткой  систематической
практики неделания.
     Он  определил  "неделание"  как  незнакомое  нам  действие,   которое
вовлекает все наше существо,  заставляя  его  осознавать  свою  светящуюся
часть.
     Для того, чтобы объяснить эти  концепции,  дон  Хуан  изобразил  наше
сознание, неравно разделенное на  три  части.  Самую  маленькую  часть  он
назвал первым вниманием и сказал, что это то внимание, которое  развито  в
каждом нормальном человеке для жизни в повседневном мире;  оно  охватывает
сознание физического тела.
     Другую, более крупную часть, он назвал вторым вниманием и описал  его
как то внимание, которое нам  нужно,  чтобы  воспринимать  наш  светящийся
кокон и  действовать  как  светящиеся  существа.  Он  сказал,  что  второе
внимание остается на заднем плане в продолжение всей нашей жизни, если оно
не выводится вперед благодаря специальной тренировке или случайной травме,
и что оно охватывает сознание светящегося тела.
     Последнюю, самую большую  часть  он  назвал  третьим  вниманием;  это
неизмеримое  сознание,  которое  включает  в  себя   необозримые   аспекты
физического и светящегося тел.
     Я спросил его, испытал ли он сам третье внимание. Он сказал, что  был
на его периферии и что если он когда-нибудь войдет  в  него  полностью,  я
узнаю это сразу же, потому что все в нем тотчас же станет тем, чем  оно  в
действительности и является - всплеском  энергии.  Он  добавил,  что  поле
битвы воинов - второе внимание, которое  является  чем-то  вроде  полигона
подготовки к достижению третьего  внимания.  Это  состояние  очень  трудно
достижимо, но крайне плодотворно, если его достигнуть.
     - Пирамиды вредны, - продолжал Паблито, - особенно  для  незащищенных
воинов, подобных нам. Еще  хуже  они  для  бесформенных  воинов,  подобных
Горде. Нагваль говорил, что нет ничего более опасного, чем  злая  фиксация
второго внимания. Когда воины выучиваются фокусироваться на слабой стороне
второго внимания, ничто не  может  устоять  на  их  пути.  Они  становятся
охотниками за людьми, вампирами. Даже если они умерли, они могут добраться
до своей жертвы сквозь время, как  если  бы  они  присутствовали  здесь  и
сейчас, поэтому мы  становимся  жертвой,  когда  входим  в  одну  из  этих
пирамид. Нагваль назвал их ловушками второго внимания.
     - Что в точности случается, как он говорил? - спросила Горда.
     - Нагваль сказал, что мы можем выдержать, пожалуй,  одну  поездку  на
пирамиды. - объяснил Паблито. - при втором посещении мы будем  чувствовать
непонятную печаль. Она будет подобна холодному бризу, который сделает  нас
вялыми и усталыми. Такое утомление очень скоро  превратится  в  невезение.
Через короткое время мы станем носителями  несчастья,  всякого  рода  беды
будут преследовать  нас.  Нагваль  фактически  сказал,  что  наши  неудачи
вызваны своевольными посещениями этих развалин вопреки его рекомендациям.
     Элихио, например, всегда слушался нагваля, его нельзя было  бы  найти
там мертвым. Так же поступал и этот наш нагваль. И им всегда везло,  в  то
время как все остальные носили с собой свое невезение, особенно Горда и я.
Разве нас не кусала всегда одна и та же собака?  И  разве  одни  и  те  же
перекладины, поддерживающие кухонный навес,  не  загорались  дважды  и  не
падали на нас?
     - Нагваль никогда мне этого не объяснял, - сказала Горда.
     - Да объяснял, конечно же, - настаивал Паблито.
     - Я и ногой не ступала бы  в  эти  проклятые  места,  если  бы  знала
насколько это плохо, - запротестовала Горда.
     - Нагваль говорил каждому из нас одни и те же вещи, - сказал  Нестор.
- беда в том, что каждый из нас невнимательно слушал или каждый слушал его
по-своему и слышал только то, что хотел услышать.
     Нагваль сказал, что фиксация на втором внимании имеет две  плоскости.
Первая и самая легкая  плоскость  является  злом.  Так  происходит,  когда
сновидящие используют свое искусство сновидения, чтобы  фокусировать  свое
второе внимание на предметах мира, подобных деньгам и власти над людьми.
     Вторая плоскость крайне трудно  достижима,  и  она  возникает,  когда
сновидящий фокусирует свое второе внимание на  предметах,  которых  нет  в
этом мире, подобно путешествиям в неизвестное.
     Воинам  требуется  бесконечная  безупречность,  чтобы  достичь   этой
плоскости.
     Я сказал им, что уверен в том, что дон Хуан выборочно  открывал  одни
вещи одним, а другие - другим. Я, например, не могу вспомнить,  чтобы  дон
Хуан когда бы  то  ни  было  рассказывал  мне  о  злой  плоскости  второго
внимания.
     Затем я рассказал им, что дон Хуан рассказывал мне о фиксации второго
внимания вообще.
     Он подчеркнул мне,  что  все  археологические  развалины  в  мексике,
особенно пирамиды, были вредными  для  современного  человека.  Он  описал
пирамиды как чуждые выражения мысли и  действия.  Он  сказал,  что  каждая
деталь, каждый рисунок в  них  был  рассчитанным  усилием  выразить  такие
аспекты внимания, которые для нас чужды. Для дона Хуана это были не просто
развалины прошлых культур, но они несли в себе  опасности.  Все,  что  там
было объектом всепоглощающего притяжения, имело вредный потенциал.
     Однажды мы обсуждали это подробно. Вызвано это было его  реакцией  на
мои замечания по поводу затруднения в том, где мне можно было бы безопасно
хранить свои записи. Я смотрел на них с сильным  чувством  собственника  и
был обеспокоен их безопасностью.
     Я спросил его, что мне делать.
     - Хенаро уже раз предлагал тебе решение, - ответил он.  -  ты  думал,
как всегда, что он шутит. Он никогда не шутит.  Он  сказал  тебе,  что  ты
должен был писать не карандашом, а кончиком своего  пальца.  Ты  не  понял
его, потому что не мог вообразить, что это - "неделание" записей.
     Я стал спорить о том, что его предложение должно было быть шуткой.  Я
воображал себя  ученым,  которому  необходимо  записывать  все,  что  было
сказано и сделано, для того, чтобы  вынести  достоверное  заключение.  Для
дона Хуана одно с другим не имело  ничего  общего.  Чтобы  быть  серьезным
исследователем, считал он, совсем не надо делать записей. Лично я  решения
не видел. Предложение дона Хенаро  казалось  мне  забавным,  но  вовсе  не
реальной возможностью.
     Дон Хуан продолжал отстаивать  свою  точку  зрения.  Он  сказал,  что
записывание  является  способом  вовлечения  второго  внимания  в   задачу
запоминания и я записывал для того, чтобы  помнить,  что  было  сказано  и
сделано. Рекомендация дона Хенаро не была шуткой, потому  что  записывание
на бумаге кончиком пальца  как  "неделание"  записей  вынудит  мое  второе
внимание сфокусироваться на запоминании, и тогда я не накапливал бы листов
бумаги. Дон Хуан думал, что конечный результат был бы более точным и более
значительным, чем при обычном записывании. Насколько он знал, это  никогда
не делалось, но сам принцип был хорош.
     Он заставил меня  некоторое  время  записывать  так.  Я  расстроился.
Записывание  действовало  не  только  как  способ  запоминания,  но  также
успокаивало меня. Это была моя наиболее полезная опора.  Накапливая  листы
бумаги, я получал ощущение целенаправленности и устойчивости.
     - Когда ты горюешь о том, что тебе делать с  записями,  объяснил  мне
дон Хуан, ты фокусируешь на них очень опасную часть самого  себя.  Все  мы
имеем эту опасную сторону, эту фиксацию. Чем сильнее  мы  становимся,  тем
губительней становится эта сторона. Воинам рекомендуется не иметь  никаких
материальных  вещей,  на  которых  могла  бы  фокусироваться  их  сила,  а
фокусировать ее на духе, на действительном полете в  неведомое,  а  не  на
тривиальных щитах. В твоем случае твои записи  -  это  твой  щит.  Они  не
позволят тебе жить спокойно.
     Я серьезно  чувствовал,  что  на  земле  нет  ничего,  что  могло  бы
разлучить меня с моими записями. Тогда дон Хуан изобрел  для  меня  задачу
взамен настоящего неделания.
     Он сказал, что для тех, кто охвачен таким чувством собственности, как
я, подходящим способом освободиться от своих записей было бы раскрыть  их,
сделать всеобщим достоянием, написать книгу. В то время я думал,  что  это
еще большая шутка, чем предложение записывать все пальцем.
     - Твои побуждения обладать и держаться за  вещи  -  не  уникальны,  -
сказал он. - каждый, кто хочет следовать тропой воина по пути мага, должен
освободиться от этой мании.
     Мой бенефактор рассказывал мне, что было  время,  когда  воины  имели
материальные предметы и переносили на них свою одержимость.
     Это рождало вопрос, чей предмет более сильный, и чей самый сильный из
всех.
     Остатки этих предметов еще остаются в мире - обломки этой  борьбы  за
власть.  Никто  не  может  сказать,  какого  рода  фиксацию  получили  эти
предметы. Люди бесконечно более сильные, чем ты, вливали в них  все  грани
своего внимания. Ты еще просто начал вливать свои мелочные заботы и  хилую
тревогу в листы своих записей.  Ты  еще  не  добрался  до  других  уровней
внимания. Подумай, как будет ужасно, если к концу  своего  пути  воина  ты
обнаружишь, что все еще тащишь рюкзак с записями на спине. К тому  времени
записи станут живыми, особенно если ты научишься писать кончиком пальца  и
будешь вынужден все еще собирать листы бумаги. При таких условиях меня  не
удивило бы ни в коей мере, если бы кто-нибудь повстречал твои тюки, идущие
сами по себе.
     - Мне легко понять, почему нагваль Хуан  Матус  не  хотел,  чтобы  мы
чем-нибудь владели, - сказал Нестор после того, как я кончил свой рассказ.
- мы все являемся сновидящими. Он не хотел,  чтобы  мы  фокусировали  свое
тело сновидений на слабой стороне  второго  внимания.  В  то  время  я  не
понимал  его  маневров.  Меня  раздражало  то,  что   он   заставил   меня
освободиться от всего, что я имел.
     Мне казалось,  что  он  несправедлив.  Я  считал,  что  он  старается
удержать Бениньо и Паблито от зависти ко мне, потому что у  них  самих  не
было ничего. Я по сравнению с ними был богачом. В то время у меня и  мысли
не было, что он защищает мое тело сновидений.
     Дон Хуан  описывал  мне  искусство  сновидений  по-разному.  Наиболее
туманные из этих описаний, как мне теперь  кажется,  описывают  его  лучше
всего. Он сказал, что  искусство  сновидения  в  сущности  своей  является
неделанием сна. Как  таковое,  искусство  сновидения  дает  тем,  кто  его
практикует, использование той части  их  жизни,  которую  они  проводят  в
хаосе.
     Сновидящие как бы не спят больше. И тем не менее никаких  болезненных
последствий от этого не возникает.
     Не так, чтобы у сновидящих отсутствовал сон,  но  эффект  сновидения,
казалось, увеличивает  время  бодрствования  благодаря  использованию  так
называемого вспомогательного тела - тела сновидений.
     Дон Хуан объяснял мне, что тело сновидений -  это  нечто  такое,  что
иногда называют "дубль", или "другой", потому что это  точная  копия  тела
сновидящего.
     В сущности, это энергия светящегося тела. Дон Хуан объяснил, что тело
сновидений не привидение, а реально настолько, насколько  реально  все,  с
чем мы имеем дело в этом мире вещей.
     Он сказал, что второе внимание неизбежно вынуждено фокусироваться  на
общем нашем существе как поле энергии и трансформировать  эту  энергию  во
что-нибудь подходящее.  Самое  легкое,  конечно,  это  изображение  нашего
физического тела, с которым мы уже близко знакомы  из  нашей  повседневной
жизни и использование своего первого внимания. То,  что  проводит  энергию
нашего общего существа с целью создать  что  бы  то  ни  было  в  границах
возможного, обычно называют волей.
     Дон Хуан не мог сказать, где находятся  эти  границы,  но  только  на
уровне светящихся существ этот диапазон настолько велик, что бесполезно  и
пытаться установить пределы,  поэтому  воля  может  преобразовать  энергию
светящегося существа во что угодно.
     - Нагваль сказал, что тело сновидений включается и цепляется за  все,
что придется, - сказал Бениньо. - это не имеет значения.  Он  рассказывал,
что мужчины в  этом  смысле  слабее  женщин,  потому  что  у  мужчин  тело
сновидений больше стремится к обладанию.
     Сестренки дружно согласились, закивав головами.  Горда  взглянула  на
меня и улыбнулась.
     - Нагваль рассказывал мне, что ты - король собственников,  -  сказала
она мне. - Хенаро сказал, что ты даже со своим дерьмом прощаешься  прежде,
чем спустить его.
     Сестренки попадали от  смеха.  Хенарос  делали  явные  усилия,  чтобы
сдержаться. Нестор, сидевший рядом со мной, погладил мое колено.
     - Нагваль и Хенаро рассказывали о тебе целые истории, - сказал он.  -
они годами развлекали нас рассказами о том, с каким  странным  парнем  они
знакомы. Теперь-то мы знаем, что это был ты.
     Я почувствовал волну раздражения. Выходило так, что дон  Хуан  и  дон
Хенаро предали меня, смеясь надо мной  перед  учениками.  Мне  стало  жаль
себя. Я стал жаловаться. Я сказал громко, что они уже были предрасположены
к тому, чтобы быть против меня и считать меня дураком.
     - Это неверно, - сказал Бениньо. - мы очень рады, что ты с нами.
     - Разве? - бросила Лидия. Между  ними  всеми  начался  горячий  спор.
Мужчины и женщины разделились. Горда не примкнула ни к одной группе.
     Она осталась сидеть сбоку от меня, в то время как остальные встали  и
кричали.
     - Мы переживаем трудное время, - сказала Горда тихим  голосом.  -  мы
уже очень много занимались сновидением и все  же  этого  недостаточно  для
того, что нам надо.
     - Что же вам надо, Горда? - спросил я.
     - Мы не знаем, - ответила она. - мы надеемся, что ты скажешь нам это.
     Сестренки и Хенарос опять уселись, чтобы послушать  то,  что  говорит
мне Горда.
     - Нам нужен руководитель, - продолжала она. - ты нагваль,  но  ты  не
руководитель.
     - Нужно время, чтобы стать безупречным нагвалем, - сказал Паблито.  -
нагваль Хуан Матус говорил, что он и сам был ни рыба ни мясо в  молодости,
пока что-то не вытряхнуло его из его самодовольства.
     - Я этому не верю, - закричала Лидия.  -  мне  он  этого  никогда  не
говорил.
     - Он говорил, что  был  большим  растяпой,  -  добавила  Горда  тихим
голосом.
     -  Нагваль  рассказывал  мне,  что  в  молодости  он  был  таким   же
неудачником, как и я, - сказал Паблито. - его бенефактор тоже говорил ему,
чтобы он не ходил к пирамидам, но из-за этого он чуть ли не жил там,  пока
его не изгнала оттуда толпа призраков.
     Очевидно  никто  из  присутствующих  не  знал  этого  рассказа.   Все
встрепенулись.
     - Я совсем об этом забыл, - объяснял Паблито.  -  я  только  что  это
вспомнил. Это получилось так же, как  с  Гордой.  Однажды,  когда  нагваль
сделался, наконец, бесформенным воином, злые фиксации тех воинов,  которые
совершали свои сновидения и свое неделание в этих  пирамидах,  последовали
за ним. Они  нашли  его  в  тот  момент,  когда  он  работал  в  поле.  Он
рассказывал мне, что увидел  руку,  которая  высовывалась  из  осыпавшейся
земли в свежей борозде. Эта рука схватила его за штанину. Он подумал, что,
видимо кого-то из рабочих,  бывших  с  ним,  засыпало.  Он  попытался  его
выкопать. Затем он понял, что копается в земляном  гробу,  в  котором  был
погребен человек. Нагваль сказал, что человек этот был очень худ, темен  и
не имел волос. Нагваль поспешно пытался починить гроб. Он не хотел,  чтобы
это увидели рабочие, бывшие  с  ним,  и  не  хотел  причинить  вред  этому
человеку, раскопав его против его воли. Он так  усердно  работал,  что  не
заметил даже, как остальные рабочие собрались вокруг него. К тому времени,
говорил нагваль, земляной гроб развалился, и темный человек  вывалился  на
землю совершенно голый. Нагваль попытался помочь ему подняться и  попросил
людей дать ему руку. Они  смеялись  над  ним.  Они  считали,  что  у  него
началась белая горячка от пьянства, потому что в поле не было ни человека,
ни земляного гроба, ни вообще чего-либо подобного.
     Нагваль говорил, что он был потрясен, но не смел рассказать  об  этом
своему бенефактору. Но это не имело значения, так как ночью за ним явилась
целая толпа призраков. Он пошел  открыть  дверь  после  того,  как  кто-то
постучал, и в дом ворвалась куча голых людей с горящими  желтыми  глазами.
Они бросили его на пол и навалились на него. Они  переломали  бы  ему  все
кости, если бы не быстрые действия его бенефактора. Он видел  призраков  и
выдернул нагваля в безопасное место в  глубокую  яму,  которую  он  всегда
держал наготове за домом. Он закопал там нагваля, в то время как  призраки
сновали вокруг, поджидая удобного случая.
     Нагваль рассказал мне, что был тогда очень напуган,  что  даже  после
того, как призраки скрылись окончательно, он еще долгое время  добровольно
отправлялся по ночам спать в яму.
     Паблито замолчал. Все, казалось, готовились разойтись.
     Они нервно шевелились и меняли позы, как бы показывая, что устали  от
сидения.
     Тогда я рассказал им, что  у  меня  вызвало  раздражение  утверждение
моего приятеля, что атланты пирамиды Тулы ходят по ночам. Я не оценил  той
глубины, на которой я принял все, чему меня учили дон Хуан и дон Хенаро. Я
понял, что полностью отбросил суждения, даже несмотря на то, что моему уму
было совершенно ясно, что возможность прогулок этих колоссальных  каменных
фигур не может даже  входить  в  область  хоть  сколько-нибудь  серьезного
обсуждения.
     Моя реакция была для меня сюрпризом.
     Я подробно объяснил им, что моя идея хождения атлантов по ночам  была
ясным примером фиксации второго внимания. К такому заключению я пришел  на
основании следующего:
     Во-первых, мы не являемся тем, чем нас заставляет считать наш здравый
смысл. В действительности мы светящиеся существа, способные осознать  свою
светимость.
     Во-вторых, как светящиеся существа, осознавшие  свою  светимость,  мы
способны  раскрыть  различные  плоскости  нашего  осознания   или   нашего
внимания, как это называл дон Хуан.
     В-третьих,  такое  раскрытие  может  быть  достигнуто   сознательными
усилиями, которые делаем мы сами, или  же  случайно,  вследствие  телесной
травмы.
     В-четвертых, было такое  время,  когда  маги  сознательно  направляли
различные стороны своего внимания на материальные объекты.
     В-пятых, атланты,  судя  по  их  действию,  внушающему  благоговейный
страх, были, должно быть, объектами фиксации магов прежнего времени.
     Я сказал, что  сторож,  рассказавший  мне  и  моему  другу,  раскрыл,
несомненно, другую плоскость своего внимания. Он мог неосознанно, хотя  бы
на момент, стать восприемником проекций второго  внимания  древних  магов.
Тогда мне не казалось столь уж невероятным, что  человек  может  зрительно
воспринимать фиксацию тех магов.
     Если эти маги были членами традиции дона Хуана и дона  Хенаро,  тогда
они должны были быть безупречными практиками, и в этом случае не  было  бы
никаких границ тому, что они могли выполнить при  помощи  фиксации  своего
второго внимания. Если они имели намерение, чтобы атланты ходили по ночам,
тогда атланты станут ходить по ночам.
     По мере того, как я говорил, три сестрички  все  более  сердились  на
меня. Когда я кончил, Лидия обвинила меня в том, что я ничего не делаю,  а
только болтаю. Затем они поднялись и вышли, даже не попрощавшись.
     Мужчины последовали за ними, но остановились в дверях  и  попрощались
со мной за руку.
     - Что-то неладно с этими женщинами, - сказал я.
     - Нет, они просто устали от разговоров, - сказала Горда. -  они  ждут
от тебя каких-нибудь действий.
     - Как же тогда Хенарос не устали от разговоров? - спросил я ее.
     - Они глупее женщин, - ответила она сухо.
     - А что касается тебя, Горда? -  спросил  я.  -  ты  тоже  устала  от
разговоров?
     - Я не знаю ничего про себя, - сказала она бесстрастно. - когда  я  с
тобой, я не устаю, но когда я с сестренками, я устаю  смертельно  так  же,
как и они.
     Я оставался с ними в  течение  еще  нескольких  дней,  не  отмеченных
никакими событиями. Было совершенно ясно, что сестренки были враждебны  ко
мне. Хенарос просто терпели меня кое-как.  Только  Горде,  казалось,  было
легко со мной. Я удивлялся, почему. Перед отъездом в лос-анжелес я спросил
ее об этом.
     - Не знаю, как это может быть, но я привыкла к тебе, -  сказала  она.
Как будто мы с тобой вместе, а сестренки и Хенарос  -  это  совсем  другой
мир.



                           2. СОВМЕСТНОЕ ВИДЕНИЕ

     В  течение  нескольких  недель  после  возвращения  в  Лос-анжелес  я
испытывал легкое недомогание, выражающееся в  головокружении  и  внезапной
потере дыхания при  физическом  напряжении.  Однажды  ночью  это  достигло
кульминационной точки, когда я  проснулся  в  ужасе,  потеряв  способность
дышать. Врач, к  которому  я  обратился,  диагностировал  мои  жалобы  как
гипервентиляцию, вызванную, скорее  всего  напряжением.  Он  прописал  мне
успокаивающее и посоветовал дышать в  бумажный  мешок,  если  приступ  еще
когда-нибудь повторится.
     Я решил вернуться в мексику, чтобы спросить совета у Горды.  Когда  я
рассказал ей о диагнозе доктора, она спокойно заверила меня,  что  никакой
болезни тут нет, а просто я в конце концов сбросил свои щиты и то,  что  я
испытываю,  является  потерей  "человеческой  формы"  и  входом  в   новое
состояние отделенности от человеческих дел.
     - Не борись с этим, - сказала она. - бороться  против  этого  -  наша
естественная  реакция.  Поступая  так,  мы  рассеиваем  то,   что   должно
произойти. Брось свой страх и теряй свою человеческую форму шаг за шагом.
     Она добавила, что в ее случае распад ее человеческой формы начался  у
нее в матке с отчаянной  боли  и  необычного  давления,  которое  медленно
смещалось - вниз  к  ногам  и  вверх  к  горлу.  Она  сказала  также,  что
последствия ощущаются немедленно.
     Я хотел записывать каждый нюанс моего входа в это новое состояние.  Я
приготовился писать детальный отчет обо всем, что станет происходить, но к
моему  великому  разочарованию  ничего  больше   не   происходило.   После
нескольких дней бесплодного ожидания я отбросил объяснение Горды и  решил,
что доктор поставил правильный диагноз.
     Мне это было  совершенно  понятно.  Я  нес  ответственность,  которая
порождала невыносимое напряжение. Я принял лидерство, которое принадлежало
мне, по мнению учеников, но я не  имел  никакого  представления,  как  его
вести.
     Нагрузка проявилась в моей жизни и более серьезным образом.
     Мой обычный уровень энергии непрерывно падал. Дон Хуан сказал бы, что
я теряю личную силу и, значит, обязательно потеряю жизнь.
     Дон Хуан настроил меня жить исключительно личной силой, что я понимал
как состояние  бытия,  отношения  порядка  между  субъектом  и  вселенной,
отношение, которое не может быть разорвано, не приводя субъекта к  смерти.
Поскольку никаких мыслимых способов изменить ситуацию не  предвиделось,  я
заключил, что моя  жизнь  подходит  к  концу.  Мое  чувство  обреченности,
казалось, разъярило всех учеников. Я решил  на  пару  дней  уехать,  чтобы
рассеять свою хандру и их напряжение.
     Когда я вернулся, то обнаружил, что они стоят снаружи у  дверей  дома
сестренок так, как если бы они меня ждали. Нестор подбежал к  моей  машине
прежде, чем я выключил мотор, он прокричал, что Паблито сбежал.  Он  ушел,
чтобы умереть, сказал Нестор, в городе Тула, на месте его предков.
     Я был в ужасе. Я чувствовал себя виновным.
     Горда не  разделяла  моего  отношения  к  происходящему.  Она  сияла,
светясь удовлетворением.
     - Этому красавчику лучше умереть, - сказала  она.  -  все  мы  теперь
будем жить гармонично, как и должны были. Нагваль говорил, что ты  внесешь
перемену в наши жизни. Что ж,  ты  ее  принес  -  Паблито  нам  больше  не
досаждает. Ты от него избавился. Посмотри, как мы счастливы. Нам без  него
лучше живется.
     Я был вне себя от ее  бесчувственности.  Я  сказал  так  жестко,  как
только мог, что дон Хуан дал нам всем форму жизни воина. Я подчеркнул, что
безупречность воина требует, чтобы я не позволил Паблито умереть  вот  так
просто.
     - И что же ты собираешься делать? - спросила Горда.
     - Я собираюсь взять одного из вас, чтобы жить с ним, - сказал я. - до
того дня, когда вы все, включая Паблито, сможете уехать отсюда.
     Они посмеялись надо мной, даже Нестор и  Бениньо,  которых  я  считал
самыми близкими к Паблито. Горда  смеялась  дольше  всех  остальных,  явно
вызывая меня.
     Я обратился за моральной поддержкой к Нестору и Бениньо. Они смотрели
в сторону.
     Я воззвал к высшему пониманию Горды. Я просил ее. Я  использовал  все
доводы, какие только приходили на ум. Она  смотрела  на  меня  с  глубоким
презрением.
     - Не будем вмешиваться, - сказала она остальным.
     Она улыбнулась мне совершенно пустой улыбкой. Она передернула плечами
и поджала губы, как бы чмокая.
     - Мы рады видеть тебя с нами, - сказала она мне, - при  условии,  что
ты не  станешь  задавать  вопросов  и  не  будешь  разговаривать  об  этом
маленьком своднике.
     - Ты, Горда, бесформенный воин,  -  сказал  я,  -  ты  сама  мне  это
говорила. Почему же ты тогда судишь Паблито?
     Горда не ответила. Но она приняла удар. Она поморщилась и отвернулась
от моего взгляда.
     - Горда с нами! - закричала Жозефина высоким визгливым голосом.
     Три сестренки окружили Горду и затолкали ее внутрь дома. Я последовал
за ними. Нестор и Бениньо тоже вошли.
     - Что ты собираешься  делать?  Взять  кого-нибудь  из  нас  силой?  -
спросила Горда.
     Я сказал им всем, что считаю своим долгом помочь Паблито и что я стал
бы делать то же самое для любого из них.
     - Ты действительно думаешь, что осуществишь это? - спросила  Горда  с
глазами, горящими от злости.
     Я хотел яростно закричать, как уже сделал однажды в  их  присутствии.
Но теперь обстоятельства были иными. Я не мог это делать.
     - Я собираюсь взять Жозефину, - сказал я. - я - нагваль.
     Горда собрала маленьких сестренок и прикрыла их своим телом. Они  уже
собирались взяться за руки, но что-то во  мне  знало,  что  если  они  это
сделают, их  объединенная  сила  станет  пугающей  и  мои  усилия  забрать
Жозефину будут тогда напрасными. Моим единственным шансом было ударить  их
прежде, чем они успеют соединиться. Я  толкнул  Жозефину  обеими  ладонями
так, что она волчком вылетела на середину комнаты. Прежде, чем они  смогли
вновь собраться в группу, я ударил лидию и розу. Они  согнулись  от  боли.
Горда бросилась на меня с такой яростью, какой я раньше никогда не видел в
ней. Это было похоже на атаку дикого зверя.
     Вся ее концентрация была в едином броске ее тела. Если  бы  она  меня
ударила, то убила бы. Она промахнулась на дюйм мимо моей груди. Я  схватил
ее сзади в охапку и мы покатились вместе на землю. Мы катались и катались,
пока полностью не выдохлись. Ее  тело  расслабилось.  Она  начала  гладить
тыльную сторону моих рук, которые были крепко сцеплены у нее на животе.
     Тут я заметил,  что  Нестор  и  Бениньо  стоят  у  дверей.  Оба  они,
казалось, были на грани физического обморока.
     Горда смущенно улыбнулась и прошептала мне на ухо, что  рада,  что  я
одолел ее.
     Я увез Жозефину к Паблито. Я чувствовал, что она  -  единственная  из
всех учеников, кто искренне нуждается в том, чтобы за ней кто-то ухаживал,
а Паблито меньше всех раздражал ее. Я чувствовал, что его  чувство  рыцаря
заставит его придти ей на помощь,  поскольку  она  будет  в  такой  помощи
нуждаться.


     Месяц  спустя  я  опять  вернулся  в  мексику.  Паблито  и   Жозефина
вернулись. Они жили вместе в доме Хенарос и делили его с Бениньо и  розой.
Нестор и Лидия жили в доме Соледад, а Горда жила одна в доме сестричек.
     - Тебя не удивляет наша новая аранжировка жилья? - спросила Горда.
     Мое удивление было более, чем очевидным.  Я  хотел  узнать  все,  что
стояло за этой новой организацией.
     Горда сухим тоном дала мне понять, что за  всем  этим,  насколько  ей
известно, не было ничего.
     Они изображали себе жизнь парами, но не как пары в обычном понимании.
Она добавила, что вопреки тому, что я могу думать,  они  были  безупречные
воины.
     Новая  форма  была  довольно  приятной.  Все,   казалось,   полностью
успокоились. Не было больше ни  подначек,  ни  вспышек  конкуренции  между
ними. Они стали одеваться в том стиле, какой был принят у  индейцев  этого
района. Женщины были одеты в длинные широкие юбки в складку, которые почти
касались пола.  Они  одевали  темные  шали  и  заплетали  волосы  в  косы.
Исключением была Жозефина, которая всегда  носила  шляпу.  Мужчины  носили
легкие белые штаны и рубашки, а на голове соломенные шляпы. Все были обуты
в самодельные сандалии.
     Я спросил у Горды о причине их нового одеяния. Она сказала,  что  они
готовились уехать. Раньше или позже с моей помощью или  без  нее,  но  они
собирались покинуть эту долину. Они хотели бы отправиться в новый  мир,  в
новую жизнь. Когда они это сделают, они признают перемену. Чем дольше  они
носят индейскую одежду, тем более резким будет переход на одежду города.
     Она сказала, что их обучали быть текучими, чувствовать себя  легко  в
любой ситуации, в какой бы они ни оказались, и что я был обучен тому же.
     Моей задачей было обращаться с ними с легкостью  вне  зависимости  от
того, как они вели себя по отношению ко мне. Их задачей, с другой стороны,
было покинуть свою долину и поселиться где-либо еще, чтобы убедиться могут
ли они быть такими текучими, какими полагается быть воину.
     Я спросил ее, каково в действительности ее мнение о наших  шансах  на
успех. Она сказала, что на всех наших  лицах  начертано  поражение.  Горда
резко изменила тему разговора, сказав, что в своем сновидении она смотрела
в гигантское узкое ущелье  между  двумя  огромными  круглыми  горами.  Она
считала, что эти круглые горы ей знакомы, и хотела, чтобы  я  отвез  ее  в
город, расположенный неподалеку. Она считала, не зная почему, что эти  две
горы расположены там и  что  указание,  полученное  ею  в  ее  сновидении,
состояло в том, чтобы мы оба отправились туда.
     Мы выехали, когда начало светать. Я уже как-то  проезжал  через  этот
город. Он был очень небольшим, и я не помнил  в  его  окрестностях  ничего
похожего на  видение  Горды.  Вокруг  него  были  только  размытые  холмы.
Оказалось, что двух больших гор там действительно не было или же, если они
и были, мы не смогли их найти.
     Однако в течение двух часов, которые мы провели в этом городе, нас не
оставляло ощущение, что мы знали что-то неопределимое -  чувство,  которое
временами переходило в уверенность, а затем  опять  отступало  во  тьму  и
просто в раздражение и замешательство.  Посещение  этого  города  странным
образом взволновало нас или же, лучше сказать, что по неизвестным причинам
мы стали очень  беспокойными.  Я  глубоко  ушел  в  совершенно  нелогичный
конфликт. Я не помнил, чтобы когда-нибудь останавливался в этом городе,  и
все же я мог поклясться, что я не только бывал тут, но даже какое-то время
жил здесь. Это не было отчетливым воспоминанием. Я  не  помнил  улицы  или
дома. То, что я ощущал, было смутным, но сильным предчувствием, что  нечто
вот-вот прояснится в моем мозгу. Я не знал, что именно, - возможно, просто
какое-то воспоминание.
     Временами это  смутное  предчувствие  было  всепоглощающим,  особенно
когда я увидел один дом.  Я  остановил  машину  перед  ним.  Мы  с  Гордой
смотрели на него из машины наверное час, но  никто  из  нас  не  предложил
выйти из машины и войти в него.
     Мы оба были на грани. Мы стали говорить о ее видении  двух  гор.  Наш
разговор скоро перешел в спор. Она считала, что я не принял ее  сновидения
всерьез. Мы оба разошлись вовсю и кончили тем, что  стали  орать  друг  на
друга не столько от гнева, сколько от нервного напряжения. Я  поймал  себя
на этом и остановился.
     На обратном пути я остановил машину у края грязной дороги.  Мы  вышли
размять ноги. Горда все еще казалась взволнованной. Мы  прошлись  немного,
но было слишком ветрено, чтобы испытывать удовольствие от такой  прогулки.
Мы вернулись к машине и забрались в нее.
     - Если бы ты только привлек свое знание,  -  сказала  Горда  просящим
тоном. - ты бы понял, что потеря человеческой  формы...  Она  остановилась
посреди фразы. Должно быть ее остановила моя гримаса.  Она  знала  о  моей
внутренней борьбе. Если бы у меня было  какое-то  знание,  которое  я  мог
привлечь, то я уже давно сделал бы это.
     - Но ведь мы светящиеся существа, -  сказала  она  тем  же  умоляющим
тоном. - для нас еще так много всего. Ты - нагваль, значит  для  тебя  еще
больше.
     - Что же по твоему мнению мне следует делать? - спросил я.
     - Ты должен оставить свое желание  цепляться  за  все.  То  же  самое
происходило со мной. Я цеплялась  за  такие  вещи,  как  пища,  которую  я
любила, горы, среди  которых  я  жила,  люди,  с  которыми  мне  нравилось
разговаривать. Но больше всего я цеплялась за желание нравиться.
     Я сказал ей, что ее советы для меня бессмысленны,  потому  что  я  не
знаю, за что я цепляюсь. Она настаивала, что где-то, как-то  я  знаю,  что
ставлю барьеры потере своей человеческой формы.
     - Наше внимание натренировано непрерывно быть в фокусе на  чем-то,  -
продолжала она. - именно так мы поддерживаем мир.
     Твое  первое  внимание  было  обучено   фокусироваться   на   чем-то,
совершенно чуждом мне, но очень знакомом для тебя.
     Я  сказал  ей,  что  моя  мысль  гуляет  в  абстракциях;   не   таких
абстракциях, как, например, математика, но скорее, как категории разума.
     - Сейчас самое время уйти от всего этого,  -  сказала  она.  -  чтобы
потерять  человеческую  форму,  ты  должен  освободиться  от  всего  этого
балласта. Ты уравновесил все  так  основательно,  что  парализуешь  самого
себя.
     Я  был  не  в  состоянии  спорить.  То,  что  она  называла   потерей
человеческой  формы,  было  слишком  смутной  концепцией,  чтобы  тут   же
размышлять об этом. Я был поглощен тем, что мы  испытали  в  этом  городе.
Горда не хотела об этом говорить.
     - Единственное,  что  имеет  значение,  так  это  привлечение  твоего
знания, сказала она. - если тебе нужно, ты умеешь это делать,  как  в  тот
день, когда убежал Паблито и я вступила в драку.
     Горда сказала, что происшедшее в тот день было  примером  привлечения
человеком его знания. Не отдавая себе в  точности  отчета  в  том,  что  я
делаю, я выполнил сложные действия, которые требовали способности видеть.
     - Ты не просто напал на нас, - сказала она. - ты видел.
     Она была права в каком-то смысле. В тот раз имело место нечто, совсем
не похожее на обычный ход вещей.  Я  детально  перебирал  воспоминания  об
этом, связывая их, однако, просто с личными размышлениями. У меня не  было
адекватного объяснения всему происшедшему, разве что я  мог  сказать,  что
эмоциональное напряжение  того  момента  повлияло  на  меня  невообразимым
образом.
     Когда я вошел в тот дом и увидел четырех женщин,  я  осознал  в  долю
секунды, что могу сместить свой обычный  способ  восприятия.  Я  увидел  4
аморфных шара, излучавших очень интенсивный желтоватый свет, которые  были
прямо передо мной. Один из них был более спокойным, более приятным. Другие
три были недружелюбные, острыми беловато-желтыми сияниями. Более спокойным
желтоватым сиянием была Горда. И в тот  момент  три  недружелюбных  сияния
угрожающе склонялись над ней.
     Шар беловатого цвета, ближайший ко мне, которым  была  Жозефина,  был
немного неуравновешенным. Он наклонился, поэтому я дал ему толчок  и  пнул
два других в углубления, которые каждый из них имел с  правой  стороны.  У
меня не было сознательной идеи, что я должен  их  пнуть  в  это  место.  Я
просто нашел эту выемку подходящей, она каким-то образом  приглашала  меня
пнуть туда  ногой.  Результат  был  разрушительным.  Лидия  и  Роза  сразу
отключились. Я пнул каждую из них в правое  бедро.  Это  не  было  пинком,
который мог бы сломать какую-нибудь кость. Я  просто  надавил  ногой  или,
вернее, толкнул пузыри света, которые были передо мной. Тем не  менее  все
выглядело так, как будто я нанес им по ужасающему удару в  самое  уязвимое
место на их телах.
     Горда была права:  я  привлек  знание,  об  обладании  которым  и  не
подозревал.  Если  это  называется  видением,  то  для  моего   интеллекта
достаточно логично было сделать вывод, что "видение" - это знание тела.
     Ведущая роль чувства зрения в  нас  воздействует  на  знание  тела  и
создает иллюзию, что оно связано с глазом. То, что я испытал, нельзя  было
назвать чисто зрительным. Я "видел" шары  света  чем-то  еще  помимо  моих
глаз. Поскольку я осознавал, что в поле моего зрения находятся 4  женщины,
то я поэтому имел все время с ними дело. Шары света даже не налагались  на
них. Эти два набора изображений были отделены друг от друга. Что осложняло
для меня все, так это вопрос времени: все было настолько сжато в несколько
секунд, и если бы я переходил взглядом от одной сцены к другой,  то  такой
переход  должен  был   бы   быть   настолько   быстрым,   что   становился
бессмысленным.
     Поэтому  я  могу  вспомнить  только  о  восприятии  двух   совершенно
различных сцен одновременно.
     После того, как я пнул два шара света,  желтоватый  свет  -  Горда  -
бросился на меня. Он бросился не прямо на меня,  но  целясь  в  мою  левую
сторону с того самого момента, как  начался  бросок.  Этот  шар  явно  был
намерен промахнуться. Когда свечение прошло  мимо  меня,  я  схватил  его.
Когда я катался с ним по полу, я почувствовал, что вплавляюсь в него.  Это
был единственный момент, когда я действительно потерял  последовательность
происходившего. Я вновь осознал себя,  когда  Горда  гладила  мне  тыльные
стороны ладоней.
     - В наших сновидениях  сестренки  и  я  научились  сцеплять  руки,  -
сказала Горда. Мы знаем, как образовать цепь. В тот день  нашей  проблемой
было то, что мы никогда не образовывали цепь  вне  нашей  комнаты.  Именно
поэтому они потащили меня внутрь. Твое тело  знало,  что  значит  для  нас
сцепить руки. Если бы мы это сделали, то я была бы под их  контролем.  Они
более свирепы, чем я. Их тела плотно закрыты, они не связаны с  сексом.  Я
связана. Это делает меня более слабой. Я уверена, что твоя зависимость  от
секса затрудняет привлечение твоего знания.
     Она продолжала говорить дальше  о  пагубных  последствиях  того,  что
имеет пол. Я чувствовал неудобство. Я попытался увезти  разговор  от  этой
темы, но она, казалось, была  намерена  возвращаться  все  время  к  этому
вопросу, несмотря на то, что видела, как мне не по себе.
     - Поедем с тобой в город мехико, - сказал я в  отчаянии,  думая,  что
испугаю ее. Она не отвечала. Она поджала губы, скосив глаза. Она  напрягла
мышцы подбородка и вывернула верхнюю губу,  пока  она  не  выпятилась  под
самым носом. Ее лицо так исказились, что я  отшатнулся.  Реагируя  на  мое
удивление, она расслабила мышцы лица.
     - Давай, Горда, поедем в город мехико, - сказал я.
     - Конечно, почему бы и нет, - сказала она. - что мне надо для этого?
     Я не ожидал такой реакции и кончил тем, что сам испугался.
     - Ничего, - сказал я. - мы поедем так, как есть.
     Ничего не говоря, она уселась на  сидение  и  мы  поехали  в  сторону
города мехико. Было еще рано, даже до полудня было еще далеко. Я  спросил,
осмелится ли она ехать со мной  до  Лос-анжелеса.  Минуту  она,  казалось,
думала.
     - Я только что задала этот вопрос своему светящемуся телу, -  сказала
она.
     - И что оно ответило?
     - Оно сказало: если сила это позволит.
     В ее голосе было такое богатство чувства, что я  остановил  машину  и
обнял ее. Моя привязанность к ней в этот момент  была  настолько  глубока,
что я испугался. Она не имела ничего общего с  сексом  или  стремлением  к
психологической поддержке; это чувство превосходило все, что я знал.
     Объятие с Гордой вернуло мне ощущение, которое  было  у  меня  ранее,
будто что-то во мне собиралось вырваться наружу. Что-то  такое,  что  было
отодвинуто в глубину, которую я не мог достичь сознательно. Я почти  знал,
что это такое, но тут же терял это, когда тянулся за ним.
     В город Оаксака мы с Гордой прибыли в начале вечера. Я оставил машину
на одной из боковых улочек, и мы прошли к  площади  в  центре  города.  Мы
искали скамейку, на которой обычно сидели дон Хуан и дон Хенаро. Она  была
не занята. Мы уселись там в благоговейном молчании.
     В конце концов Горда сказала, что она была здесь много  раз  с  доном
Хуаном, и также еще с кем-то, кого она не может вспомнить. Она не уверена,
было это наяву или просто ей снилось.
     - Что вы делали с доном Хуаном на этой скамейке? - спросил я.
     - Ничего. Мы просто ждали автобуса или грузовика,  который  подбросит
нас в горы, - ответила она.
     Я рассказал ей, что когда я сидел с доном Хуаном на этой скамейке, то
мы разговаривали часами.
     Я рассказал ей о той склонности, которую он имел к поэзии,  и  как  я
обычно читал ему стихи, когда нам нечего было  больше  делать.  Он  слушал
стихи, придерживаясь того мнения, что только первую строфу и  лишь  иногда
вторую стоило слушать; остальные строфы он считал индульгированием поэта.
     Лишь очень не много стихов из  сотен,  которые  я  ему  прочитал,  он
прослушал полностью.
     Сначала я читал ему то,  что  мне  нравилось,  а  именно  абстрактные
двусмысленные, идущие от ума стихи. Позднее  он  заставлял  меня  вновь  и
вновь читать то, что нравилось ему. По его  мнению,  стихотворение  должно
быть компактным,  желательно  коротким.  Оно  должно  быть  составлено  из
точных, прямых и очень простых картин.
     В  конце  дня,  на  этой  скамейке,  стихотворение  Цезаря   Бальехо,
казалось, всегда подводило черту под его особое чувство тоски. Я  прочитал
его Горде по памяти не столько ради нее, сколько ради себя.


     Интересно, что она делает в этот час,
     Моя милая рита, девушка анд,
     Мой легкий тростник, дерево дикой вишни,

     Теперь, когда усталость душит меня
     И кровь засыпает, как ленивый коньяк.

     Интересно, что она делает теми руками,
     Которые с постоянной прилежностью
     Гладили крахмальную белизну
     После полудня.

     Теперь, когда этот дождь
     Уносит мое желание идти дальше.

     Интересно, что стало с ее юбкой с каймой,
     С ее вечным трудом, с ее походкой,
     С ее запахом весеннего сахарного тростника,
     Обычным в тех местах.
     Она, должно быть, в дверях
     Смотрит на быстро несущиеся облака.
     Дикая птица на крыше издает свой крик,
     И, вздрогнув, она, наконец, скажет:
     "Господи, как холодно".

     Воспоминания о  доне  Хуане  были  невероятно  живыми.  Это  не  было
воспоминаниями на уровне моей мысли, так же, как они не были и  на  уровне
всех моих осознаваемых чувств.
     Это был неизвестный вид  памяти,  который  заставил  меня  заплакать.
Слезы лились из моих глаз, но они совсем не успокаивали меня.
     Последний час дня всегда имел  особое  значение  для  дона  Хуана.  Я
перенял у него такое отношение к этому часу и его  убеждение  в  том,  что
если что-либо важное должно произойти со мной, то оно произойдет именно  в
этот час.
     Горда положила мне голову на плечо. Какое-то время  мы  оставались  в
таком положении.
     Я чувствовал себя расслабленно. Возбуждение ушло  из  меня.  Странно,
что такой простой акт, как то, что я положил свою голову на голову  Горды,
принес мне такой покой. Я хотел пошутить, сказав ей, что нам следовало  бы
связать наши головы вместе. Но тут же я понял, что  она  сразу  переиначит
мои слова и посмеется надо ними. Тело мое затряслось от смеха, и я  понял,
что сплю, хотя глаза мои были открыты  и  я  мог  легко  встать,  если  бы
захотел. Мне не хотелось двигаться, поэтому я остался в том же  положении,
одновременно бодрствуя, и спя. Я видел, что прохожие глазеют  на  нас,  но
мне не было до них никакого дела. Обычно мне не  нравилось  быть  объектом
внимания. Затем внезапно все  люди  передо  мной  превратились  в  большие
пузыри  белого  света.  Я  смотрел  на  светящиеся  яйца,  не  мельком,  а
непрерывно, впервые в своей жизни. Дон Хуан говорил мне, что  человеческие
существа кажутся видящему светящимися  яйцами.  Я  уже  испытал  проблески
такого восприятия, но никогда не фокусировал своего зрения на них так, как
делал в этот день.
     Пузыри света сначала были аморфными, как если бы мои  глаза  не  были
сфокусированы, но затем, в одну секунду, мое зрение как бы установилось, и
пузыри света стали продолговатыми светящимися яйцами. Они  были  большими,
фактически они были огромными,  наверное,  больше  двух  метров  длиной  и
больше одного метра шириной и даже шире. Один раз  я  заметил  в  какой-то
момент, что яйца  больше  не  двигались,  а  следили  за  мной,  угрожающе
наклоняясь надо мной. Я осторожно пошевелился и сел  прямо.  Горда  крепко
спала у меня на плече. Вокруг нас была группа подростков. Должно быть, они
думали, что мы пьяны. Они передразнивали нас. Самый смелый  из  подростков
касался грудей ла Горды. Я встряхнул ее и разбудил. Мы поспешно  встали  и
ушли.  Они  последовали  за  нами,  насмехаясь  над  нами   и   выкрикивая
оскорбления. Присутствие  полицейского  на  углу  помешало  им  продолжать
преследование. Мы прошли в полном молчании до того места,  где  я  оставил
свою машину. Вечер почти наступил. Внезапно Горда схватила меня  за  руку.
Ее глаза были дикими, рот открыт. Она показала рукой.
     - Смотри, смотри! - закричала она. - там нагваль и Хенаро.
     Я увидел двух людей, поворачивающих за угол длинного квартала впереди
нас. Горда быстро побежала. Я побежал за ней и на ходу спросил, уверена ли
она. Она была вне  себя.  Она  сказала,  что,  когда  она  взглянула,  она
увидела, как оба, и дон Хуан, и дон Хенаро, в упор смотрели на нее. В  тот
момент, когда их глаза встретились с ее глазами, они двинулись прочь.
     Когда мы  достигли  угла,  два  человека  были  все  еще  на  том  же
расстоянии от нас. Я не  мог  различить  их  черт.  Они  были  одеты,  как
мексиканские селяне. Они были в соломенных шляпах. Один был  плотным,  как
дон Хуан, другой был тонким, как дон  Хенаро.  Оба  мужчины  завернули  за
другой угол,  и  мы  опять  помчались  за  ними.  Улица,  на  которую  они
повернули, была пустынной и вела к окраине города. Она слегка поворачивала
влево. Двое мужчин находились как раз там, где улица поворачивала. В  этот
момент  произошло  нечто,  что  заставило  меня  почувствовать,  что   это
действительно могут быть дон Хуан и дон Хенаро. Это было движение, которое
сделал более тонкий человек.
     Он повернулся к нам на три четверти оборота и кивнул головой, как  бы
приглашая следовать за собой; подобный жест дон Хенаро обычно  использовал
по отношению ко мне, когда мы были в лесу. Он  обычно  смело  шел  впереди
меня, движением головы приглашая догнать себя.
     - Горда начала кричать в полный голос:
     - Нагваль! Хенаро! Подождите!
     Она бежала впереди меня.  Они  шли  очень  быстро  по  направлению  к
каким-то хижинам, которые были плохо видны в полутьме. Они,  должно  быть,
вошли в одну из них или повернули в какой-то из нескольких  проходов,  так
как внезапно исчезли из виду.
     Горда стояла на месте и изо всех сил, безо всякого стыда, выкрикивала
их имена. Люди выходили на улицу, чтобы посмотреть, кто орет. Я держал ее,
пока она не успокоилась.
     - Они были как раз передо мной, - сказала она, плача. - меньше, чем в
трех метрах. Когда я закричала, привлекая  твое  внимание,  они  мгновенно
оказались за квартал от нас.
     Я пытался утихомирить ее. Она  была  сильно  возбуждена.  Дрожа,  она
цеплялась за меня. По какой-то причине я был абсолютно уверен, что эти два
человека не были доном Хуаном и доном Хенаро,  а  поэтому  я  не  разделял
возбуждения ла Горды. Она сказала, что нам следует ехать назад, домой, что
сила не позволяет ей ехать в лос-анжелес со мной и даже  в  город  мехико.
Для такого путешествия еще не пришло время. Она была убеждена, что встреча
с ними была указанием. Они исчезли, указав на восток, по направлению к  ее
родному городу.
     У меня не  было  никаких  возражений  против  того,  чтобы  сразу  же
отправиться назад. После всего того, что случилось с нами в этот  день,  я
должен был быть смертельно  усталым.  Вместо  этого  я  ходуном  ходил  от
совершенно непонятного прилива сил. Это  мне  напомнило  времена  с  доном
Хуаном, когда я чувствовал себя готовым пробивать стены плечом.
     На  обратном  пути  в  машине  я  опять  был   полон   очень   нежной
привязанности к Горде. Я никогда не смогу достаточно отблагодарить  ее  за
помощь. Я думал, что бы она там ни сделала  для  того,  чтобы  помочь  мне
видеть светящиеся яйца, это сработало. Она была такой мужественной, рискуя
быть осмеянной и даже затронутой, когда сидела на той скамейке. Я  выразил
ей свою благодарность. Она посмотрела на меня так, будто я  сошел  с  ума,
затем расхохоталась.
     - Я то же самое думала о тебе, - сказала она. - я думала, что это  ты
так сделал для меня. Я тоже видела светящиеся яйца, для меня это тоже было
впервые. Мы одновременно видели вместе! Как это делали  обычно  нагваль  и
Хенаро.
     Когда я открыл дверцу машины, полное значение того, что  мы  сделали,
поразило меня. До этого момента я был  как  бы  онемелый,  что-то  во  мне
замедлилось. Теперь моя эйфория была  столь  же  интенсивной,  как  совсем
недавно - возбуждение Горды. Я хотел выбежать на середину улицы и кричать.
Теперь настала очередь Горды сдерживать меня.
     Она присела на корточки и помассировала мои икры. Как ни  странно,  я
тотчас же успокоился. Я обнаружил, что мне трудно разговаривать. Мои мысли
опережали мою способность обращать их в слова. Теперь я не хотел сразу  же
ехать назад в ее город. Казалось, еще так много надо сделать. Поскольку  я
не мог объяснить ясно, чего я хочу, то я практически  потащил  упирающуюся
Горду назад к площади, но в этот час там не было  пустых  скамеек.  Я  был
голоден, поэтому я повел ее в ресторан. Она думала, что не сможет есть, но
когда нам принесли еду, оказалось, что она так же голодна, как и я.
     Еда полностью расслабила нас.
     Позднее, тем же вечером, мы сидели  на  скамейке.  Я  удерживался  от
разговора о том, что с нами произошло, до тех пор, пока мы не  сможем  там
сесть. Горда сначала ничего не хотела говорить.  Мой  ум  был  в  странном
состоянии возбуждения. У меня были подобные моменты с  доном  Хуаном,  но,
как правило, они были связаны с последствием галлюциногенный действий.
     Я начал с того, что описал Горде то, что я видел.  Что  больше  всего
поразило меня в светящихся яйцах, так это их движения.  Они  не  шли.  Они
двигались плывущим образом, и, однако, они двигались по земле. То, как они
двигались, не было приятным. Их  движения  были  скованными,  деревянными,
порывистыми. Когда они находились в движении, вся форма  яйца  становилась
меньше и круглее. Они, казалось, прыгали или дергались, или  встряхивались
вверх-вниз с большой  скоростью.  Это  вызвало  очень  неприятное  нервное
чувство. Пожалуй,  ближе  всего  я  могу  описать  физическое  неудобство,
вызываемое их движением, сказав, что чувство  у  меня  было  такое,  будто
изображения на экране кино давались с нарастающей скоростью.
     Что еще меня заинтересовало, так это то, что  я  не  заметил  никаких
ног. Я однажды видел балетную постановку,  в  которой  танцоры  изображали
солдат, катающихся по льду на коньках. С этой  целью  они  носили  длинные
туники, которые свисали до  самого  пола.  Их  ног  нельзя  было  увидеть,
поэтому создавалась иллюзия, что они скользят по  льду.  Светящиеся  яйца,
которые парадом шли мимо меня, создавали впечатление, что они скользят  по
пересеченной  местности.  Их  светимость  встряхивалась  вверх-вниз  почти
незаметно для глаза, тем не менее этого было достаточно, чтобы  вызвать  у
меня болезненное  чувство.  Когда  яйца  были  в  покое,  они  становились
удлиненными. Некоторые из них  были  такими  длинными  и  застывшими,  что
невольно рождалась ассоциация с деревянными иконами.
     Еще более беспокоящей чертой светящихся яиц было отсутствие  глаз.  Я
никогда так остро не сознавал, насколько  сильно  мы  привязаны  к  глазам
живых существ. Светящиеся яйца были абсолютно  живыми,  они  наблюдали  за
мной с большим любопытством. Я мог видеть, как они,  дергаясь  вверх-вниз,
перегибались, чтобы посмотреть на меня. Но без всяких глаз.
     Многие из этих светящихся яиц имели на себе  черные  пятна,  огромные
пятна ниже среднего сечения. Другие их не имели. Горда рассказала мне, что
размножение воздействует  на  тела  как  мужчин,  так  и  женщин,  вызывая
появление дыры в нижней части живота, но пятна на этих светящихся яйцах не
казались мне похожими на дыру. Это были участки без светимости, но  в  них
не было глубины. Те, что имели черные  пятна,  казалось,  были  мягкими  и
усталыми. Гребень их яйцевидной формы был поникшим (скорлупа их яйца  была
морщинистой), он казался темным, непрозрачным по сравнению с остальной  их
светимостью. С другой стороны, те, кто не  имел  пятен,  были  раздражающе
яркими. Они казались мне опасными. Они вибрировали, наполненные энергией и
белизной.
     Горда сказала, что в момент, когда я положил свою голову на  ее,  она
тоже  вошла  в   состояние,   напоминающее   состояние   сновидения.   Она
бодрствовала и в то же время  не  могла  двигаться.  Она  осознавала,  что
кругом люди. Затем она увидела, как они превратились в светящиеся  пузыри,
а затем в светящиеся яйцевидные существа. Она не знала, что я  тоже  вижу.
Она думала сначала, что я наблюдаю за ней, но в какой-то  момент  давление
моей головы стало настолько сильным, что она совершенно разумно заключила,
что я, должно быть, тоже  вижу.  Лишь  после  того,  как  я  выпрямился  и
оттолкнул молодого человека, трогавшего ее, пока она спала,  я  сообразил,
что могло случиться с ней.
     То, что мы увидели, различалось,  так  как  она  отличала  мужчин  от
женщин по форме каких-то нитей, которые она называла  "корни".  У  женщин,
сказала она, связки нитей напоминают львиный хвост, они растут  внутрь  от
того места, где находятся гениталии. Она объяснила,  что  эти  корни  были
тем, что дает жизнь. Эмбрион, для того чтобы  расти,  прикрепляет  себя  к
одному из этих питающих "корней" и полностью съедает его, оставляя  только
дыру. Мужчины, с другой стороны, имеют короткие нити, которые очень живы и
плавают почти отдельно от светящейся массы самих тел.
     Я спросил ее, что, по ее мнению,  было  причиной  нашего  совместного
видения. Она уклонилась от каких бы то ни было комментариев, но  попросила
меня продолжать свои рассуждения. Я  сказал  ей,  что,  по  моему  мнению,
единственно очевидным является то, что фактором были эмоции.
     После того, как мы с Гордой уселись на любимую скамейку дона Хуана  в
начале вечера этого дня,  я  прочитал  стихотворение,  которое  ему  очень
нравилось, я был заряжен эмоциями. Мои эмоции,  должно  быть,  приготовили
мое  тело,  но  я  также  должен  был  учесть  тот  факт,  что,  занимаясь
сновидениями, я научился входить в состояние совершенного  спокойствия.  Я
мог отключать свой внутренний диалог и оставаться как  бы  внутри  кокона,
выглядывая через дырочку. В таком состоянии  я  мог  или  отбросить  часть
контроля, который я имел, или же  я  мог  держаться  за  этот  контроль  и
оставаться пассивным без мыслей и желаний. Однако я не  думаю,  чтобы  это
были такие уж  значительные  факторы.  Я  считал  катализатором  Горду.  Я
считал, что именно мои чувства по отношению  к  ней  создали  условия  для
видения.
     Горда смущенно засмеялась, когда я рассказал ей, что думал.
     - Я не согласна с тобой, - сказала она. - я думаю, что случилось так,
что твое тело начало воспринимать.
     - Что ты имеешь в виду, Горда? - спросил я.
     Последовала длинная пауза. Казалось, она  не  то  боролась  с  собой,
чтобы сказать что-то, чего она не хочет говорить,  не  то  пыталась  найти
подходящие слова.
     - Я не знаю так много всего, - сказала она, - и в то же  время  я  не
знаю, что я знаю. Я помню так много, что в конце концов кончаю тем, что не
могу вспомнить ничего. Я думаю, ты в том же положении и сам.
     Я заверил ее, что я этого не осознаю. Она отказалась мне поверить.
     - Временами я действительно верю, что ты не знаешь, но временами  мне
кажется, что ты играешь с нами. Нагваль рассказывал мне,  что  он  сам  не
знал. Мне теперь приходит на память очень  многое  из  того,  что  о  тебе
говорили.
     - Что значит, что мое тело начало вспоминать? - настаивал я.
     - Не спрашивай меня об этом, - сказала она с улыбкой. -  я  не  знаю,
что ты должен вспомнить, и даже что это  за  воспоминание.  Я  сама  этого
никогда не делала. Уж настолько-то я знаю.
     - Есть ли кто-нибудь среди учеников, кто мог  бы  рассказать  мне  об
этом? - спросил я.
     - Никто, - сказала она. - я думаю, что я -  курьер  к  тебе,  курьер,
который на этот раз может принести тебе только половину послания.
     Она поднялась и попросила меня ехать назад, в ее город. Я был слишком
взволнован, чтобы уехать тут же.  По  моему  предложению  мы  походили  по
площади. В конце концов мы сели на другую скамейку.
     - Тебе не кажется странным, что мы с  такой  легкостью  можем  видеть
вместе? - спросила Горда.
     Я не знал, что она имеет в виду, поэтому медлил с ответом.
     - Что бы ты сказал, если бы я тебе сказала, что, по моему мнению,  мы
уже раньше видели вместе? - спросила Горда, отчетливо выговаривая слова.
     Я не мог понять, что она имеет в виду. Она повторила вопрос еще  раз,
и все же я не видел в нем смысла.
     - Когда мы могли видеть вместе раньше? - спросил я. - твой вопрос  не
имеет смысла.
     - В том-то и беда, - заметила она. - он не  имеет  смысла,  в  то  же
время я чувствую, что мы видели вместе раньше.
     Я чувствовал озноб и поднялся. Я опять вспомнил то ощущение,  которое
было у меня в том городе. Горда открыла  рот,  чтобы  что-то  сказать,  но
остановилась на полуслове. Она посмотрела на меня, ошеломленная, приложила
руку к моим губам, а затем буквально потащила меня к машине.
     Я вел машину всю ночь. Я хотел разговаривать, анализировать,  но  она
заснула, как если бы  намеренно  избегала  всякого  обсуждения.  Она  была
права, конечно, из нас двоих она  была  тем,  кто  понимал  ту  опасность,
которая возникала при рассеивании настроения при чрезмерном анализировании
его.
     Когда мы вышли из машины, приехав к ее  дому,  она  сказала,  что  мы
совсем не должны разговаривать о том, что случилось с нами в оасаке.
     - Но почему, Горда? - спросил я.
     - Я не хочу тратить нашу силу,  -  сказала  она.  -  это  путь  мага.
Никогда не растрачивай свои достижения.
     - Но если мы не будем говорить об этом, мы никогда не узнаем,  что  в
действительности случилось с нами, - запротестовал я.
     - Мы должны молчать по крайней мере девять дней, - сказала она.
     - Разве мы не можем поговорить об этом между собой? - спросил я.
     - Разговор между собой - это как раз то, чего мы должны избегать.  Мы
уязвимы. Мы должны дать себе время оправиться.



                      3. КВАЗИВОСПОМИНАНИЯ ДРУГОГО "Я"

     - Не скажешь ли ты, что происходит? - спросил меня Нестор,  когда  мы
собрались вместе в тот вечер. - куда вы вдвоем ездили вчера?
     Я забыл рекомендацию ла Горды не говорить о происшедшем с нами и стал
им рассказывать, что мы поехали сначала в близлежащий городок и обнаружили
там заинтересовавший нас дом. Всех их, казалось, охватила внезапная дрожь.
Они встрепенулись, посмотрели друг на друга, а  затем  на  Горду,  как  бы
ожидая, что она расскажет им дальше об этом.
     - Что это был за дом? - спросил Нестор.
     Прежде  чем  я  начал  говорить,  Горда  прервала  меня.  Она  начала
рассказывать торопливо и  почти  неразборчиво.  Мне  было  ясно,  что  она
импровизирует. Она употребляла слова и даже фразы на  языке  масатек.  Она
бросала на меня украдкой взгляды, которые  передавали  молчаливую  просьбу
ничего не говорить об этом.
     - Как насчет твоих сновидений, нагваль? - спросила она с облегчением,
как человек, который выпутался из трудного положения. -  нам  бы  хотелось
всем знать обо всем том, что ты делаешь. Я думаю, очень  важно,  чтобы  ты
рассказал нам об этом.
     Она наклонилась ко мне и осторожно, как только могла, прошептала  мне
на ухо, что из-за того, что произошло с нами в оасаке, я должен рассказать
им о своем сновидении.
     - Почему это должно быть важным для вас? - спросил я громко.
     - Я думаю, что мы очень близки к концу, - сказала Горда  бесстрастно.
- все, что ты сейчас скажешь или сделаешь,  представляет  для  нас  сейчас
величайшую важность.
     Я  рассказал  им  содержание  того,  что   считал   своим   настоящим
сновидением. Дон Хуан рассказывал мне,  что  нет  смысла  обращать  особое
внимание на наши попытки. Он дал мне эмпирическое  правило.  Если  я  вижу
одно и то же три раза, то  я  должен  уделить  особое  внимание  этому;  в
остальных случаях попытки неофита  будут  простой  ступенью  в  построении
третьего внимания.
     Однажды во сне я увидел, что проснулся, и выскочил из постели, тут же
обнаружив самого себя, спящего в кровати. Я наблюдал себя спящего  и  имел
достаточно самоконтроля, чтобы вспомнить, что  я  нахожусь  в  сновидении.
Тогда я последовал указаниям дона Хуана, которые  состояли  в  том,  чтобы
избегать внезапных встрясок  и  удивлений  и  воспринимать  все  спокойно.
Сновидящий,  говорил  дон  Хуан,  должен  быть  погружен  в   бесстрастное
экспериментирование.
     Вместо того, чтобы рассматривать свое спящее тело, сновидящий выходит
из  комнаты.  Я  внезапно  оказался,  непонятно,  каким  образом,  снаружи
комнаты. И у меня было такое впечатление, что я  оказался  там  мгновенно.
Когда я остановился, то холл и лестница показались  мне  громадными.  Если
что и испугало меня той ночью, так это размеры этих сооружений, которые  в
реальной жизни были вполне нормальными. Холл был около 15 метров длиной, а
лестница - 16 ступенек.
     Я не мог себе представить, как  преодолеть  те  огромные  расстояния,
которые воспринимал. Я находился в неподвижности, а затем что-то заставило
меня двигаться. Однако я не шел, я не чувствовал своих  шагов.  Совершенно
неожиданно  я  оказался  держащимся  за  перила.  Я  мог  видеть  кисти  и
предплечья рук, но не чувствовал их. Я  удерживался  при  помощи  какой-то
силы, которая была никак не связана с моей мускулатурой,  насколько  я  ее
знаю. То же самое произошло, когда я попытался спуститься с лестницы. Я не
знал, как ходить. Я не мог сделать ни шага, будто мои  ноги  были  склеены
вместе. Наклоняясь вперед, я мог видеть мои ноги, но не мог двинуть их  ни
вперед, ни вбок, ни поднять их к груди.
     Казалось, я прирос к верхней  ступеньке.  Я  чувствовал  себя  чем-то
вроде  тех  пластмассовых  кукол,  которые  могут  наклоняться   в   любом
направлении до тех пор, пока не примут горизонтального положения лишь  для
того,   чтобы   вес    тяжелых    оснований    поднял    их    вертикально
<"ванька-встанька">.
     Я предпринимал огромные усилия, чтобы идти и шлепал со  ступеньки  на
ступеньку, как  полунадутый  мяч.  Мне  потребовалось  невероятно  большое
внимание, чтобы добраться до первого этажа. Я  никак  не  могу  иначе  это
описать. Определенное внимание потребовалось, чтобы  сохранить  свое  поле
зрения, чтобы не дать ему распасться на мимолетные картины обычного сна.
     Когда я наконец добрался до входной двери, я не  мог  ее  открыть.  Я
пытался отчаянно, но безуспешно. Затем я вспомнил, что выбрался  из  своей
комнаты, выскользнув из нее, как если  бы  дверь  была  открыта.  От  меня
потребовалось только вспомнить то чувство выскальзывания, и внезапно я был
уже на улице. Было тепло. Особая свинцово-серая темнота не  позволяла  мне
воспринимать никаких цветов.  Весь  мой  интерес  был  тотчас  притянут  к
широкому полю яркого света. Передо мной на уровне глаз я скорее  вычислил,
чем воспринял, что это был уличный фонарь, поскольку я  помню,  что  такой
фонарь находился сразу на углу, в шести метрах над землей.  Тут  я  понял,
что не могу привести свое  восприятие  в  соответствующий  порядок,  чтобы
можно было правильно судить, где есть верх, где низ, где здесь,  где  там.
Все казалось необычным. У меня не было никакого механизма, как  в  обычной
жизни, чтобы построить свое восприятие.
     Все находилось на переднем плане, а у меня не было желания заниматься
необходимой процедурой настройки восприятия.
     Ошеломленный,  я  находился  на  улице,  пока  у  меня  не  появилось
ощущение, что я левитирую.
     Я удерживался за металлический столб,  на  котором  висели  фонарь  и
уличный знак на углу. Сильный ветер поднимал меня вверх. Я скользнул вверх
по столбу, пока не смог ясно разобрать название улицы: Аштон.
     Несколько месяцев спустя, когда я снова оказался в сновидении, у меня
уже был репертуар того, что мне надо было делать,  глядя  на  свое  спящее
тело. В ходе своих регулярных сновидений я узнал, что в  этих  сновидениях
значение имеет волевое усилие, а сама реальность тел значения не имеет.  Я
выскользнул  из  комнаты  без  колебаний,  поскольку  мне  не  нужно  было
открывать дверей, ни ходить, для  того,  чтобы  двигаться.  Именно  память
тормозит сновидящего. Холл и лестница уже не были такими большими,  какими
они показались мне в первый раз. Я  проскользнул  с  большой  легкостью  и
оказался на улице. Где пожелал себе передвинуться на три квартала  дальше.
Я воспринимал фонари, как очень беспокойное зрелище. Если я фокусировал на
них свое внимание, они разливались неизмеримыми озерами  света.  Остальные
элементы  этого  сновидения   контролировать   было   легко.   Дома   были
необыкновенно большими, но очертания были знакомы. Я колебался, что делать
дальше. А затем, совершенно случайно,  я  понял,  что  если  я  не  смотрю
пристально на предметы, а только взглядываю на них, как мы  это  делаем  в
повседневной жизни, то могу приводить в порядок свое  восприятие:  другими
словами, если я буквально следовал советам  дона  Хуана  и  принимал  свое
сновидение, как само собой разумеющееся, то я мог  пользоваться  способами
восприятия,  присущими  повседневной   жизни.   Через   несколько   секунд
окружающее стало контролируемым, хотя и не полностью знакомым.
     В следующий раз, когда у меня было подобное сновидение, я  отправился
в любимую кофейню на углу. Причина, по которой я ее выбрал,  была  в  том,
что я обычно ранним утром шел туда пить кофе. В своем сновидении я  увидел
официантку, работавшую в ночную смену. Я увидел несколько человек, которые
ели за стойкой, а в самом углу стойки я увидел любопытное  лицо  человека,
которого я видел каждый день бродящим по университетскому городку. Он  был
единственным, кто действительно взглянул на меня. В ту же секунду,  как  я
вошел, он, казалось, почувствовал это. Он повернулся и уставился на меня.
     Несколько дней спустя я рано утром, в бодрствующем состоянии,  в  том
же кафе встретил того же самого человека. Он  бросил  на  меня  взгляд  и,
казалось, узнал меня. Он очень испугался и стремглав убежал,  не  дав  мне
возможности заговорить с ним.
     Когда я еще один раз пришел в то кафе, ход моих сновидений изменился.
Пока я наблюдал за этим через улицу, вид стал совершенно иным.
     Я больше не видел знакомых домов. Вместо этого  я  видел  первобытную
картину. Был ясный день, и  я  смотрел  на  заросшую  долину.  Болотистые,
темно-зеленые, похожие на тростник растения покрывали все. Рядом  со  мной
находился уступ скалы двух-трех метров высотой. Громадный саблезубый  тигр
сидел на нем. Я окаменел от ужаса. Мы  долгое  время  пристально  смотрели
друг на друга.
     Размеры зверя были поразительными, однако он не  выглядел  гротескным
или непропорциональным. У него была  великолепная  голова,  большие  глаза
цвета темного меда, массивные лапы, громадная грудная клетка.
     Больше всего на меня произвела впечатление  окраска  его  шкуры.  Она
была  равномерно-коричневая,  почти  шоколадная.   Цвет   меха   напоминал
поджаренные кофейные зерна, только мех еще блестел;  шерсть  была  странно
длинной, но гладкой и чистой. Она не была похожа на мех  пумы,  волка  или
белого медведя. Мех выглядел похожим на что-то, никогда мной не виденное.
     Начиная с этого времени, для меня стало обычным видеть  этого  тигра.
Временами эта местность  была  затянута  облаками  или  накрапывал  дождь.
Иногда я видел в долине дождь крупный, проливной. Временами же долина была
залита солнцем. Довольно часто  я  видел  в  долине  и  других  саблезубых
тигров.  Я  мог  слышать  их  своеобразный  взвизгивающий  рев  -   крайне
отвратительный звук для меня.
     Тигр ни разу не тронул меня. Мы смотрели друг на друга  с  расстояния
2-3 метров. Тем не менее я мог понять, чего он  хочет.  Он  показывал  мне
особый способ дыхания. Я уже дошел в своих сновидениях до такой точки, что
мог настолько хорошо имитировать дыхание тигра, что я начинал чувствовать,
что сам превращаюсь в тигра. Я  рассказал  своим  ученикам,  что  ощутимым
результатом таких сновидений было то,  что  мое  тело  сразу  стало  более
мускулистым.
     Выслушав  мой  отчет,  Нестор  поразился,  насколько  их   сновидения
отличались от моих. У них были определенные задачи сновидения. Его задачей
было находить лекарства от болезней человеческого  тела.  Задачей  Бениньо
было предсказать, предвидеть и найти решение всего, что касалось человека.
Задачей Паблито было учиться строить.
     Нестор сказал, что именно эти  задачи  были  причиной  того,  что  он
занимался лекарственными растениями. Бениньо имел священные книги. Паблито
был плотником. Он добавил, что до сих пор они только касались  поверхности
сновидения и ни о чем существенном они пока говорить не могут.
     - Ты можешь думать, что мы много сделали, - продолжал он, - но это не
так. Хенаро  и  нагваль  все  сделали  для  нас  и  этих  четырех  женщин.
Самостоятельно мы еще ничего не сделали. Похоже на то,  что  нагваль  учил
тебя иначе, чем нас, - сказал Бениньо очень медленно и значительно. -  ты,
должно быть, был тигром и определенно опять в  него  превратишься.  Именно
это произошло с нагвалем.  Он  был  вороной  и  еще  в  этой  жизни  опять
превратился в нее.
     - Проблема в том, что такой род тигра не существует больше, -  сказал
Нестор. - мы никогда не слышали, что бывает в таких случаях,  -  он  повел
головой, как бы приглашая всех присутствующих присоединиться к нему.
     - Я знаю, что происходит, - сказала Горда. -  я  помню,  что  нагваль
Хуан Матус называл это сновидением призрака. Он сказал, что никто  из  нас
не совершал еще сновидения призрака, потому что в  нас  нет  разрушения  и
насилия. Он сам никогда его не совершал. И он сказал,  что  тот,  кто  его
делает, отмечен судьбой иметь помощников среди призраков и Олли.
     - Что это значит, Горда? - спросил я.
     - Это значит, что ты не такой, как мы, - ответила она бесстрастно.
     Горда казалась очень возбужденной. Она поднялась и  четыре  или  пять
раз прошлась по комнате, прежде чем села около меня.
     В   разговоре   наступил   перерыв.   Жозефина    бормотала    что-то
невразумительное.  Она  тоже  казалось  очень  нервной.   Горда   пыталась
успокоить ее, обняв за плечи и поглаживая ее по спине.
     - У Жозефины есть кое-что для тебя об Элихио, - сказала мне Горда.
     Все посмотрели на Жозефину без слов, но вопрошающе.
     - Несмотря на тот факт, что Элихио исчез с лица земли,  -  продолжала
Горда, - он все еще один из нас, и Жозефина все время разговаривает с ним.
     Все посмотрели друг на друга и сразу стали очень  внимательны,  затем
все посмотрели на меня.
     Они встречаются в сновидениях, - сказала Горда выразительно.
     Жозефина глубоко вздохнула. Она казалась воплощением нервозности.  Ее
тело непроизвольно тряслось. Паблито лег на нее и  стал  энергично  дышать
диафрагмой, заставляя ее дышать в унисон с ним.
     - Что он делает? - спросил я Горду.
     - Что он делает? Разве ты не видишь? - резко ответила она.
     Я прошептал, что понимаю, что  он  пытается  ее  расслабить,  но  его
процедура для меня нова. Она сказала, что Паблито передает  Жозефине  свою
энергию, поместив среднюю часть своего тела, где  у  мужчины  ее  избыток,
напротив матки Жозефины, где женщины хранят свою энергию.
     Жозефина  села   и   улыбнулась   мне.   Она   выглядела   совершенно
расслабившейся.
     - Я действительно все время встречаю Элихио, - сказала она. - он ждет
меня каждый день.
     - Как получилось, что ты никогда  об  этом  не  говорила?  -  спросил
Паблито недовольным тоном.
     - Она говорила мне, - прервала ее Горда,  а  затем  вошла  в  длинные
объяснения того, как много для всех нас означает доступность  Элихио.  Она
добавила, что ожидала от меня знака, чтобы передать слова Элихио.
     - Не ходи вокруг да около, женщина! - закричал Паблито. -  скажи  нам
его слова.
     - Они не для тебя! - крикнула ему Горда.
     - Для кого же они тогда? - спросил Паблито.
     - Они для нагваля, - крикнула Горда, указывая на меня.
     Горда извинилась за то, что повысила голос. Она сказала, что все, что
Элихио  говорил,  было  сложным,  загадочным,  и  она  не  может  в   этом
разобраться.
     - Я просто слушала его. Это все, что я могла сделать, слушать его,  -
продолжала она.
     - Ты хочешь сказать, что тоже встречала Элихио? -  тоном,  в  котором
было максимум злости и ожидания, спросил Паблито.
     - Да, - ответила Горда почти шепотом. - я не могла об этом  говорить,
потому что должна была ждать его.
     Она указала на меня, а затем резко толкнула  меня  обеими  руками.  Я
моментально потерял равновесие и шлепнулся на бок.
     - Что это такое?
     - Что ты с ним делаешь? - спросил Паблито тоном очень сердитым.
     - Это что, было проявлением индейской любви? - я повернулся к  Горде.
Она сделала губами знак, чтобы я успокоился.
     - Элихио сказал, что ты - нагваль, но ты не для нас,  -  сказала  мне
Жозефина.
     В комнате  настала  мертвая  тишина.  Я  не  знал,  как  воспринимать
заявление Жозефины, и ждал, пока заговорит кто-нибудь другой.
     - Ты чувствуешь облегчение? - уколола меня Горда.
     Я сказал им всем, что у меня вообще нет  никакого  мнения  по  выбору
того или иного пути. Они выглядели, как рассерженные дети.
     У Горды был вид хозяйки церемонии,  которая  была  очень  недовольна.
Нестор поднялся и посмотрел  на  Горду.  Он  сказал  ей  что-то  на  языке
масатек. Это прозвучало как команда или просьба.
     - Расскажи нам все, что ты знаешь, - продолжал он по-испански.  -  ты
не имеешь права играть с нами и держать при себе нечто столь важное.
     Горда запротестовала. Она сказала, что удалила  все,  что  знала,  по
просьбе Элихио. Кивком головы Жозефина подтвердила ее слова.
     - Он говорил все это тебе или Жозефине? - спросил Паблито.
     - Мы были все вместе, - сказала Горда едва слышным шепотом.
     - Ты хочешь сказать, что вы с Жозефиной были вместе в сновидении? - у
Паблито перехватило дыхание.
     Удивление в его голосе, казалось,  соответствовало  тому  потрясению,
которое, казалось, прокатилось по всем остальным.
     - Что же в точности сказал Элихио вам двоим? - спросил Нестор,  когда
прошел шок.
     - Он сказал, что я должна пытаться помочь нагвалю вспомнить его левую
сторону, - сказала Горда.
     - Ты понимаешь, о чем она говорит? - спросил меня Нестор.
     Было  бы  невероятным,  если  бы  я  понимал.  Я  сказал,  чтобы  они
обратились за ответом к самим себе. Но никто из них  не  высказал  никаких
предположений.
     - Он говорил Жозефине и другие вещи, которые она не может  вспомнить,
- сказала Горда. - поэтому мы действительно в  трудном  положении.  Элихио
сказал, что ты определенно нагваль и что ты должен нам помочь. Но  что  ты
не для нас. Только вспомнив свою левую сторону, ты сможешь взять нас туда,
куда мы должны идти.
     Нестор  заговорил  с  Жозефиной  отеческим   голосом,   побуждая   ее
вспомнить, что сказал Элихио, не настаивая на том, чтобы я  вспомнил  что,
что, вероятно, было каким-то кодом, поскольку никто из нас не видел в этом
никакого смысла.
     Жозефина моргала и гримасничала, как если бы  на  нее  давил  тяжелый
груз - она  и  выглядела  в  действительности  тряпичной  куклой,  которую
расплющили. Я с тревогой наблюдал за ней.
     - Не могу, - сказала наконец она. - когда он со мной разговаривает, я
знаю, что он говорит, но сейчас я не могу сказать, что это было.
     Ты не помнишь каких-нибудь слов? -  спросил  Нестор.  -  каких-нибудь
отдельных слов?
     Она высунула  язык,  потрясая  головой  с  боку  на  бок,  взвизгивая
одновременно.
     - Нет, не могу, - сказала она через секунду.
     - Какого рода сновидениями ты занимаешься? - спросил я.
     - Только теми, которые я знаю, - бросила она.
     - Я рассказывал тебе, как делал их я, - сказал я. -  теперь  расскажи
мне о своих.
     - Я открываю глаза и вижу стену. Она, как стена тумана; там меня ждет
Элихио. Он проводит меня через нее и показывает  мне  разные  вещи.  Я  не
знаю, что мы делаем, но мы что-то делаем вместе, и потом я  возвращаюсь  и
забываю то, что видела.
     - Как оказалось, что ты пошла с Гордой? - спросил я.
     - Элихио сказал, чтобы я привела ее,  -  сказала  она.  -  мы  вдвоем
подождали Горду, и, когда она вошла  в  свое  сновидение,  мы  схватили  и
протолкнули сквозь стену ее. Мы сделали это дважды.
     - Как вы схватили ее? - спросил я.
     - Не знаю, - ответила Жозефина. - но  я  подожду  тебя,  и  тогда  ты
узнаешь.
     - Ты можешь схватить любого? - спросил я.
     - Конечно, - ответила она, улыбаясь. - но я не  делаю  этого  потому,
что это не нужно. Я схватила Горду потому, что Элихио говорил мне, что  он
хочет ей что-то сказать, потому что она умнее меня.
     - Тогда Элихио говорил тебе то же самое, Горда,  -  сказал  Нестор  с
твердостью, какая была мне не знакома.
     Горда сделала необычный жест, опуская голову, приоткрывая  углы  рта,
пожимая плечами и подняв руки над головой.
     - Жозефина рассказала тебе, что происходило, - сказала она.  -  я  не
могу вспомнить, Элихио говорит на другой скорости. Он говорит, но мое тело
не понимает его. Нет. Мое тело не сможет вспомнить, вот в чем дело. Я лишь
знаю: он сказал, что нагваль, который здесь, вспомнит и возьмет нас  туда,
куда нужно идти. Он не мог сказать мне больше,  потому  что  времени  было
мало. Он сказал, что кто-то, но я не помню, кто, ждет именно меня.
     - Это все, что он сказал? - наседал Нестор.
     - Когда я увидела его вторично, он сказал, что все  мы  должны  будем
вспомнить свою левую сторону, рано или поздно, если мы хотим попасть туда,
куда нам надо идти. Но вот он должен вспомнить первым. -  она  указала  на
меня и опять толкнула так же, как прежде. Сила ее  толчка  заставила  меня
покатиться по полу, как мяч.
     - Зачем ты это делаешь, Горда? - спросил я, несколько недовольный.
     - Я пытаюсь помочь тебе вспомнить, -  сказала  она.  -  нагваль  Хуан
Матус говорил мне, что тебя  надо  время  от  времени  толкать,  чтобы  ты
встряхнулся.
     Совершенно внезапно Горда обняла меня:
     - Помоги нам, нагваль, - просила она. - если ты  этого  не  сделаешь,
нам лучше умереть.
     Я был близок к слезам. Не столько из-за ......, сколько  потому,  что
что-то боролось во мне, внутри. Это  было  что-то  такое,  что  все  время
прорывалось наружу  с  тех  пор,  как  мы  посетили  город.  Мольба  Горды
разрывала сердце. У меня опять  начался  приступ  того,  что  походило  на
гипервентиляцию. Холодный пот залил меня. Затем мне стало плохо с животом.
С безграничной нежностью Горда ухаживала за мной.
     Верная  своей  тактике  ожидания,  Горда  не  хотела  обсуждать  наше
совместное видение в оасаке.  Целыми  днями  она  оставалась  замкнутой  и
решительно незаинтересованной. Она не собиралась обсуждать  даже  то,  что
мне стало плохо. Так же поступали и остальные женщины.
     Дон  Хуан   обычно   подчеркивал   необходимость   дождаться   самого
подходящего времени для  того,  чтобы  избавиться  от  чего-либо,  что  мы
держим, и я понял механику действия Горды, хотя был недоволен ее упорством
в выжидании. Это не соответствовало нашим интересам. Я не  мог  находиться
здесь слишком долго, поэтому я потребовал, чтобы мы все собрались вместе и
поделились тем, кто что знает. Она была непреклонна.
     - Мы должны ждать, - сказала она. - мы должны дать шанс  нашим  телам
добраться до решения. Наша задача - это задача вспомнить не умом, а телом.
Все понимают это.
     Она испытующе посмотрела на меня. Она, казалось, высматривала  намек,
который показал бы ей,  что  я  точно  понял  задачу.  Я  признал,  что  я
полностью озадачен, потому что я был чужим. Я был один, в то время как они
поддерживали друг друга.
     - Это молчание воинов,  -  сказала  она,  смеясь,  а  затем  добавила
примирительным тоном:  -  это  молчание  не  означает,  что  мы  не  можем
разговаривать о чем-нибудь другом.
     - Может быть, вернемся назад к нашему разговору о потере человеческой
формы? - спросил я.
     В ее взгляде было недовольство. Я многословно  объяснил,  что  должен
понимать  значение  всего,  в  особенности  когда   участвуют   незнакомые
концепции.
     - Что в точности ты хочешь узнать? - спросила она.
     - Что угодно, что ты захочешь рассказать мне, - сказал я.
     -  Нагваль  говорил  мне,  что  потеря  человеческой  формы  приносит
свободу, - сказала она.
     - Я верю этому, но не ощущаю этой свободы пока что.
     Последовала минута молчания. Она, очевидно, следила за моей реакцией.
     - Что это за свобода, Горда? - спросил я.
     - Свобода вспомнить свое "я", - сказала она. -  нагваль  сказал,  что
потеря человеческой формы подобна спирали. Она дает свободу вспоминать,  а
это, в свою очередь, делает тебя еще более свободным.
     - Почему ты еще не чувствуешь этой свободы? - спросил я.
     Она  щелкнула  языком  и  пожала  плечами.  Казалось,  она   была   в
затруднении или не желала продолжать наш разговор.
     - Я связана с тобой, -  сказала  она.  -  до  тех  пор,  пока  ты  не
потеряешь человеческую форму, чтобы вспомнить,  я  не  смогу  узнать,  что
означает эта свобода. Но, может быть, ты не сможешь потерять  человеческую
форму до тех пор, пока не вспомнишь. Во всяком случае, нам не  следует  об
этом разговаривать. Почему ты не пойдешь и не поговоришь с Хенарос?
     Это прозвучало так, как  будто  мать  посылает  ребенка  погулять.  Я
совсем не обиделся. Если бы так сказал кто-нибудь другой, то я  легко  мог
бы принять это за враждебность или жалость.
     Мне нравилось быть с ней. В этом была разница.
     Я нашел Паблито, Нестора и Бениньо в доме  Хенаро,  занятых  странной
игрой. Паблито болтался в  полутора  метрах  над  землей,  заключенный  во
что-то вроде кожаного корсета или  сбруи,  прикрепленной  к  его  груди  и
запястьям. Корсет напоминал толстый кожаный жилет.
     Посмотрев пристальней, я  заметил,  что  Паблито  в  действительности
стоит на толстых петлях, которые свисали с его жилета  подобно  стременам.
Он был подвешен в центре комнаты на  двух  веревках,  переброшенных  через
толстую круглую потолочную перекладину, которая поддерживала крышу. Каждая
веревка была прикреплена к самому корсету над плечами Паблито  при  помощи
металлического кольца.
     Нестор и Бениньо держали каждый по веревке.  Натягивая  веревку,  они
держали Паблито в воздухе, стоя лицом друг к другу. Паблито изо  всех  сил
держался за два тонких шеста, которые были установлены на  полу  и  удобно
входили в его стиснутые ладони.
     Нестор был слева от Паблито, а Бениньо справа.
     Игра походила на трехстороннее  перетягивание  каната,  на  отчаянную
битву между тем, кто тянул, и тем, кто подвешен.
     Когда я вошел в комнату, было слышно только тяжелое дыхание Нестора и
Бениньо. Мышцы на их руках и шеях вздулись от напряжения.
     Паблито  следил  за  ними  обоими,  взглядывая  на  каждого  из   них
попеременно мгновенным взглядом.
     Все трое настолько ушли в свою  игру,  что  даже  не  заметили  моего
присутствия, а если и заметили, то не могли  прервать  свою  концентрацию,
чтобы приветствовать меня.
     В  течение  десяти-пятнадцати  минут  Нестор  и  Бениньо   пристально
смотрели друг на друга в полном молчании. Затем Нестор притворился,  будто
кусает свою веревку. Бениньо на это не  попался,  а  Паблито  поверил.  Он
усилил свою хватку левой рукой и зацепился ногами за шесты для того, чтобы
усилить свое  положение.  Бениньо  воспользовался  этим  моментом,  сделал
могучий рывок как раз в тот момент, когда Паблито ослабил хватку.
     Рывок Бениньо застал Паблито и Нестора врасплох. Бениньо  всем  своим
весом повис на веревке. Нестор был  перетянут.  Паблито  отчаянно  пытался
уравновесить себя. Это было бесполезно. Бениньо выиграл игру.
     Паблито выбрался из корсета и подошел ко мне. Я  спросил  его  об  их
необычной игре. Ему, казалось, не хотелось рассказывать. Нестор и  Бениньо
примкнули к нам после того, как сняли свои приспособления. Нестор  сказал,
что их игра изобретена Паблито, который  нашел  эту  конструкцию  в  своих
сновидениях, а затем построил ее, как игру. Сначала это  было  устройство,
чтобы напрягать мышцы двоих в одно и то  же  время.  Кто-нибудь  один,  по
очереди, бывал подвешенным, а затем сновидение Бениньо дало им возможность
переделать игру так, чтобы все трое напрягали мышцы. Они  также  обостряли
быстроту реакции зрения, оставаясь в состоянии бдительности иногда  целыми
часами.
     - Теперь Бениньо думает, что это помогает нашим телам  вспоминать,  -
продолжал Нестор. - Горда, например, чертовски здорово играет в эту  игру.
Она выигрывает всегда, в каком бы положении  она  ни  находилась.  Бениньо
думает, что это потому, что ее тело вспоминает.
     Я спросил, есть ли у них правило молчания. Они  рассмеялись.  Паблито
сказал, что Горда больше всего хочет походить на нагваля Хуана Матуса, она
намеренно подражает ему, вплоть до самых нелепых деталей.
     - Вы не будете против, если мы поговорим о том, что произошло прошлой
ночью? - спросил я в замешательстве, поскольку Горда была столь решительно
против этого.
     - Нам все равно, - сказал Паблито. - ты - нагваль.
     - Бениньо тут вспомнил кое-что действительно таинственное,  -  сказал
Нестор, не смотря на меня.
     - Сам-то я думаю, что это был просто запутанный сон, но Нестор думает
иначе.
     Я с нетерпением ждал и кивком головы попросил их продолжать.
     - Прошлой ночью он вспомнил, как ты учил его искать  следы  следы  на
мягкой почве, - сказал Нестор.
     - Должно быть, это был сон, - сказал я. Я хотел рассмеяться над  этим
абсурдом, но они все трое смотрели на меня умоляющими глазами.
     - Чепуха, - сказал я.
     - В любом случае я лучше скажу тебе, что у  меня  тоже  были  похожие
воспоминания, - сказал Нестор.
     - Ты водил меня в какие-то скалы и показывал, как надо  прятаться.  У
меня это не было сном. Я бодрствовал. Я шел  с  Бениньо  за  растениями  и
внезапно вспомнил, как ты учил меня. Поэтому я и спрятался так, как ты мне
показывал, и напугал Бениньо до полусмерти.
     - Я учил тебя?! - вскричал я. - как это может быть? Когда? - я  начал
нервничать. Казалось, они не шутили.
     - Когда? В том-то и дело, - сказал Нестор. -  мы  не  можем  сказать,
когда. Но Бениньо и я знаем, что это был ты.
     Я чувствовал себя глубоко придавленным. Дышать было трудно. Я боялся,
что мне опять станет плохо. Я решился тут же рассказать о нашем  с  Гордой
совместном видении.
     Рассказывая об этом, я расслабился. В конце рассказа я уже опять взял
контроль над собой.
     - Нагваль Хуан Матус оставил нас чуть приоткрытыми, - сказал  Нестор.
- все мы видим немножко. Мы видим дыры в людях, у  которых  были  дети,  а
также время от времени мы видим небольшое сияние в людях. Поскольку ты  не
видишь совсем, похоже на то, что нагваль оставил тебя совсем закрытым  для
того, чтобы ты сам открылся изнутри. Теперь ты помог Горде, и  она  не  то
видит внутри, не то выезжает на тебе.
     Я сказал, что то, что случилось, могло быть случайным.
     Паблито решил, что нам  следует  пойти  на  любимую  скалу  Хенаро  и
посидеть там,  сблизив  головы  вместе.  Двое  остальных  нашли  эту  идею
блестящей. Я не возражал. Хотя мы сидели очень долго, ничего не произошло.
Тем не менее, они неплохо отдохнули.
     Пока мы были на скале, я рассказал им о тех двух людях,  которые,  по
мнению Горды были доном Хуаном и доном Хенаро. Они  соскочили  с  камня  и
буквально потащили меня в дом Горды. Нестор был возбужден больше всех.  Он
был почти невменяем. Единственное, чего я смог от них  добиться,  так  это
то, что все они ожидали этого знака.
     Горда ожидала нас у двери. Она знала, что я все рассказал.
     - Я просто хотела дать своему телу время, прежде чем мы успеем что-то
рассказать. Я должна быть совершенно уверена, и теперь  я  знаю,  что  это
так. Это были нагваль и Хенаро.
     - Что находится в тех хижинах? - спросил Нестор.
     - Они не вошли в них, - сказала Горда. - они ушли в сторону  открытых
полей, в сторону востока, в направлении нашего города.
     Она, казалось, склонна была успокаивать их. Она просила их  остаться,
но они не захотели. Они извинились и вышли. Я был уверен, что они  неловко
себя чувствовали  в  ее  присутствии.  Она  выглядела  очень  сердитой.  Я
наслаждался взрывами ее эмоций, и это было совершенно  несвойственно  моим
обычным реакциям. Я  всегда  чувствовал  себя  взвинченным  в  присутствии
кого-либо, кто был взволнован. Горда была загадочным исключением.
     В начале того вечера мы все собрались в комнате Горды. Все  они  были
задумчивы. Они сидели в молчании, глядя в  пол.  Горда  попыталась  начать
разговор. Она сказала, что  не  бездельничала  и,  сложив  два  плюс  два,
получила некий ответ.
     - Вопрос не в том, чтобы сложить два плюс два,  -  сказал  Нестор.  -
задача состоит в том, чтобы заставить тело вспоминать.
     Похоже было, что  они  говорили  между  собой,  судя  по  тем  кивкам
согласия, которые Нестор получил от остальных. Это поставило меня и  Горду
в положение посторонних.
     - Лидия тоже помнит кое-что, - продолжал Нестор. -  она  считала  это
своей глупостью, но, услышав о том, что вспомнил я,  она  рассказала  нам,
что вот этот нагваль возил ее  к  лекарю  и  оставил  ее  там,  чтобы  она
вылечила глаза.
     Мы с Гордой повернулись  к  лидии.  Она  опустила  голову  как  бы  в
раздражении и что-то бормотала.  Похоже,  что  воспоминание  было  слишком
болезненным для нее. Она сказала, что, когда дон Хуан впервые нашел ее, ее
глаза были поражены инфекцией, что она не могла видеть. Кто-то отвез ее на
машине очень далеко к лекарю,  который  и  вылечил  ее.  Она  всегда  была
убеждена, что это сделал дон Хуан, но услышав мой голос, она  поняла,  что
это именно я возил ее туда. Несоответствие таких воспоминаний бросало ее в
дрожь уже с первого дня, как она меня встретила.
     - Мои уши не лгут мне, - добавила Лидия  после  долгого  молчания.  -
именно ты вез меня туда.
     - Невозможно! Невозможно! - закричал я.
     Мое тело начало неконтролируемо трястись. У  меня  появилось  чувство
раздвоенности. Вероятно то, что я называю своим рассудком, не могло больше
контролировать меня всего и заняло  место  зрителя.  Какая-то  часть  меня
наблюдала за тем, что другая часть меня тряслась.



                     4. ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ГРАНИЦ ПРИВЯЗАННОСТИ

     - Что с нами происходит? - спросил я, когда другие ушли домой.
     - Наши тела вспоминают, но я не могу понять, что  именно,  -  сказала
она.
     - Ты веришь воспоминаниям лидии, Нестора и Бениньо?
     - Конечно, они серьезные люди. Они  ничего  не  говорят  просто  так,
чтобы подурачить нас.
     - Но то, что они говорят - невозможно. Мне-то ты веришь, Горда?
     - Я верю, что ты не помнишь,  но  тогда...  -  она  не  кончила.  Она
подошла ко мне и стала шептать мне на ухо. Она сказала, что имеется  нечто
такое, о чем нагваль дон Хуан Матус взял с нее обещание не говорить,  пока
не придет нужное время. Козырной картой нужно  пользоваться  тогда,  когда
нет другого  выхода.  Драматическим  шепотом  она  добавила,  что  нагваль
предвидел их новое обстоятельство жизни, которое явилось результатом того,
что я взял Жозефину в Тулу, чтобы она была там с Паблито. Она сказала, что
имеется слабенький шанс того, что мы  добьемся  успеха  как  группа,  если
последуем единственному ходу такой организации.
     Горда  объяснила,  что  поскольку  мы  разделены  на  пары,   то   мы
организовали живой организм, мы были змеей, гремучей змеей. У змеи  четыре
отдела, и она разделена на две половины: мужскую и женскую.  Она  сказала,
что  мы  с  ней  образуем  первую  часть  змеи  -  голову.  Это  холодная,
расчетливая, ядовитая голова.
     Вторая часть образована Нестором и лидией. Это твердое, чистое сердце
змеи. Третье, брюхо, - подвижное, переменчивое,  ненадежное  -  образовано
Паблито и Жозефиной. А четвертый отдел - хвост, где расположена  гремучка,
которая  в  реальной  жизни  может  греметь  до  бесконечности  на   своем
цоцыльском наречии, - Бениньо и Роза.
     Горда встала и распрямилась. Она улыбнулась мне и похлопала  меня  по
спине.
     - Элихио сказал еще одно слово, которое вспомнилось мне, - продолжала
она. - Жозефина согласна со мной, что  он  вновь  и  вновь  говорил  слово
"след". Мы поедем по следу.
     Не дав мне возможности задать ей какой-нибудь  вопрос,  она  сказала,
что собирается немного поспать, а затем соберет всех, чтобы отправиться  в
путешествие.
     Мы отправились перед полуночью, при ярком свете луны.  Сначала  никто
не хотел идти, но Горда ловко описала им "дон-Хуановское"  так  называемое
строение змеи. Перед выходом Лидия предложила,  чтобы  мы  позаботились  о
провизии на тот случай, если путешествие затянется.
     Горда сняла ее предложение на том основании, что мы не знаем, что  за
путешествие нас ждет. Она сказала, что  нагваль  дон  Хуан  Матус  однажды
указал ей на начало тропы и сказал,  что  при  удобном  случае  мы  должны
собраться на этом месте  и  позволить  силе  следа  открыться  нам.  Горда
добавила, что это не обычная козья тропа, а естественная линия  на  земле,
которая, по словам нагваля, может дать нам силу и знание, если  мы  сможем
следовать по ней и стать с ней единым целым.
     Мы двигались под смешанным руководством, Горда  дала  нам  толчок,  а
Нестор знал местность. Она привела нас  к  определенному  месту  в  горах.
После этого Нестор взял руководство и нашел тропу. Наше  образование  было
очевидным, то есть голова вела, а остальные  располагались  соответственно
анатомической модели змеи: сердце, брюхо и хвост. Мужчины  шли  справа  от
женщин. Каждая пара шла в полутора метрах позади предыдущей.
     Мы шли так быстро и так неслышно, как только могли. По временам лаяли
собаки, а когда мы поднялись выше в горы, остались только звуки  сверчков.
Мы шли еще какое-то время. Внезапно Горда остановилась и схватила меня  за
руку. Она показала вперед.
     В  сорока-пятидесяти  метрах,  прямо  посередине   тропы,   находился
громоздкий силуэт  огромного  человека,  около  двух  с  половиной  метров
высотой. Он преграждал нам дорогу.  Мы  столпились  плотной  кучкой.  Наши
глаза были прикованы к темной фигуре. Она не  двигалась.  Некоторое  время
спустя Нестор один сделал несколько шагов вперед. Лишь после этого  фигура
двинулась. Она двигалась нам навстречу. Каким бы гигантским  ни  был  этот
человек, но двигался он плавно.
     Нестор бегом вернулся обратно. В тот момент, когда он присоединился к
нам, человек остановился. Горда сделала шаг вперед, а человек  сделал  шаг
по направлению к нам. Было  очевидно,  что  если  мы  продолжим  двигаться
вперед, мы столкнемся с гигантом. Мы были ему не чета, чем бы он ни был. Я
принял инициативу на себя и толкнул всех назад и быстро увел  их  с  этого
места.
     Мы шли обратно к дому Горды в полном молчании. Лишь  через  несколько
часов мы были там. Мы полностью выдохлись. Когда мы благополучно уселись в
ее комнате, Горда заговорила.
     - Мы обречены, - сказала она. - эта  штука,  которую  мы  увидели  на
тропе, была одним из твоих олли; ты не хотел, чтобы мы  двигались  вперед.
Твои олли выскакивают из своих укромных мест, когда ты подталкиваешь их.
     Я не ответил. Не было смысла протестовать. Я вспомнил, как  множество
раз я сам считал, что дон Хуан и дон Хенаро были в заговоре друг с другом.
Я думал, что пока дон Хуан разговаривает со мной  в  темноте,  дон  Хенаро
переодевается для того, чтобы напугать меня, и дон Хуан утверждает  потом,
что меня пугали олли.
     Сама мысль о том, что существуют олли и тому подобное,  что  избегает
нашего повседневного внимания, была  слишком  неприемлемой  для  меня.  Но
затем я в своей жизни убедился, что  олли,  которых  описывает  дон  Хуан,
существуют действительно. В мире, как он говорил, есть всевозможные твари.
     Авторитетным тоном, что редко бывает в  моей  повседневной  жизни,  я
сказал Горде и остальным, что у меня есть для них предложение, которое они
могут принимать или нет. Если они готовы двинуться отсюда, то я могу взять
на себя ответственность и увести их в другое место. Если они не готовы, то
я буду чувствовать себя свободным от каких-либо обязательств перед ними.
     Я чувствовал прилив оптимизма и уверенности. Никто из них  ничего  не
сказал. Они смотрели на меня молча, как бы взвешивая мое заявление.
     - Сколько вам понадобится времени,  чтобы  собрать  ваши  пожитки?  -
спросил я.
     - У нас нет пожиток, - сказала Горда. - мы поедем,  как  есть.  И  мы
можем ехать прямо сию минуту, если  это  необходимо.  Но  если  мы  сможем
подождать еще три дня, то это было бы лучше для нас.
     - Как насчет ваших домов? - спросил я.
     - Об этом позаботится Соледад, - сказала она.
     Впервые с тех пор, как я в последний раз видел  донью  Соледад,  было
упомянуто ее имя.  Я  был  так  заинтересован,  что  моментально  забыл  о
напряжении данного момента. Я сел. Горда  колебалась  с  ответами  на  мои
вопросы о донье Соледад. Нестор  вмешался  и  сказал,  что  донья  Соледад
где-то поблизости, но что  все  они  очень  мало  знают  о  том,  чем  она
занимается. Она  приходит  и  уходит,  никого  не  спрашивая.  Между  ними
существовало соглашение, чтобы они приглядывали за ее домом, а она  за  их
домами. Донья Соледад знала, что им придется уехать рано или поздно, и она
примет на себя  ответственность  и  сделает  все  необходимое,  чтобы  они
избавились от своей собственности.
     - Как вы дадите ей знать? - спросил я.
     - Это дело Горды,  -  сказал  Нестор.  -  она  знает,  где  находится
Соледад.
     - Где донья Соледад, Горда? - спросил я.
     - Откуда я, черт возьми, могу знать это! - бросила мне Горда.
     - Но ведь именно ты всегда зовешь ее, - сказал Нестор.
     Горда посмотрела на меня. Это был мимолетный  взгляд,  но  он  бросил
меня в дрожь. Я узнал этот взгляд. Но откуда?  Все  тело  мое  напряглось.
Солнечное сплетение стало твердым,  каким  я  никогда  не  чувствовал  его
раньше. Моя диафрагма, казалось, давила вверх на самое себя. Я размышлял о
том, не лечь ли мне, но внезапно оказался стоящим.
     - Горда не знает, - сказал я. - только я знаю, где она находится.
     Все были потрясены, и я, пожалуй, больше всех. Я сделал заявление без
какого-либо  разумного  обоснования.  Однако  в  момент,   когда   я   его
произносил, у меня была  абсолютная  уверенность,  что  я  знаю,  где  она
находится. Это было похоже на вспышку света, мелькнувшую в моем  сознании.
Я увидел горный  район  с  очень  зазубренными  сухими  пиками,  пустынную
холодную равнину. Как только я кончил говорить, следующей моей  осознанной
мыслью было то, что я, видимо, видел такой ландшафт в кино и что  нагрузка
от пребывания с этими людьми вызвала у меня такой срыв.
     Я извинился перед ними, что мистифицировал их так прямо,  хотя  и  не
намеренно, и уселся.
     - Ты хочешь сказать, что не знаешь, почему это сказал? - спросил меня
Нестор.
     Он подбирал слова осторожно. Естественно было бы сказать, по  крайней
мере для меня: "значит, ты действительно не знаешь, где она находится?". Я
сказал им, что что-то неизвестное нашло на меня. Я  описал  им  местность,
которую увидел, и ту уверенность, которая у меня была, что  донья  Соледад
находится именно там.
     - Это происходит с нами довольно часто, - сказал Нестор.
     Я повернулся к Горде, и она кивнула головой. Я попросил ее объяснить.
     - Эти сумасшедшие, запутанные вещи все время приходят к нам в голову,
- сказала Горда. - спроси лидию, розу или Жозефину.
     С тех пор, как они перешли  к  новому  распределению  жилья,  Роза  и
Жозефина мало говорили  со  мной.  Они  ограничивались  приветствиями  или
случайными замечаниями о пище или погоде.
     Лидия избегала моих глаз. Она пробормотала, что временами ей кажется,
будто она помнит еще другие вещи.
     - Иногда я могу действительно ненавидеть тебя, - сказала она мне. - я
думаю, что ты притворяешься глупым, но потом  я  вспоминаю,  что  ты  даже
заболел из-за нас. Это был ты?
     - Конечно, это был он, - сказала Роза, - я тоже вспоминаю  разное.  Я
помню даму, которая была добра ко мне.  Она  учила,  как  держать  себя  в
чистоте, а этот нагваль в первый раз подстриг мне волосы,  пока  она  меня
держала, потому что я была  напугана.  Эта  дама  любила  меня.  Она  была
единственным человеком, который действительно заботился обо мне.  Я  бы  с
радостью пошла на смерть из-за нее.
     - Кто была эта дама, Роза? - спросила Горда, сдерживая дыхание.
     Роза указала на меня движением подбородка, жестом, полным  отвращения
и недовольства.
     - Он знает, - сказала она.
     Все уставились на меня, ожидая ответа.  Я  рассердился  и  заорал  на
розу, что не ее дело делать заявления,  которые  в  действительности  были
обвинениями. Я никоим образом не лгал им.
     На  розу  моя  вспышка  не  подействовала.  Она   спокойным   голосом
объяснила, что помнит, как эта дама говорила ей, что я еще вернусь обратно
после того, как оправлюсь от своей болезни. Роза поняла это так, что  дама
заботится обо мне, лечит меня, поэтому я должен знать, кто она такая и где
она, поскольку я явно выздоровел.
     - Что это за болезнь была у меня, Роза? - спросил я.
     - Ты заболел, потому что не смог удержать свой мир, - сказала  она  с
полным убеждением, - кто-то говорил мне, я думаю, очень давно, что  ты  не
создан для нас, точно так же, как Элихио говорил Горде в  сновидениях.  Ты
покинул нас из-за этого, и Лидия так и не простила тебе этого.  Она  будет
ненавидеть тебя и за границами этого мира.
     Лидия запротестовала, сказав, что ее чувства ничего общего не имеют с
тем, что говорит Роза. Она просто очень легко выходит из себя  и  сердится
из-за моей глупости.
     Я спросил Жозефину, помнит ли она меня тоже.
     - Конечно, помню, - сказала она с улыбкой,  -  но  ты  же  знаешь,  я
сумасшедшая. Мне нельзя верить. На меня нельзя положиться.
     Горда настаивала на том, чтобы Жозефина сказала то, что  она  помнит.
Жозефина была настроена не говорить ничего, и они спорили, пока,  наконец,
Жозефина не сказала мне:
     - Какой толк от всех этих разговоров о воспоминании? Они ни  фига  не
стоят.
     Жозефина, казалось, высказалась  за  всех  нас.  Больше  нечего  было
сказать. Они собирались уйти, после того как провели в  вежливом  молчании
несколько минут.
     - Я помню,  ты  покупал  мне  красивые  платья,  -  внезапно  сказала
Жозефина мне. - разве ты не помнишь, как я упала с лестницы в магазине?  Я
чуть не поломала ноги, и тебе пришлось меня вынести.
     Все опять уселись с глазами, прикованными к Жозефине.
     - Я помню также одну сумасшедшую, - сказала она, - она Хотела  побить
меня и гонялась за мной, пока ты не рассердился и не остановил ее.
     Я был растерян. Все, казалось, уцепились за слова Жозефины, хотя  она
сама говорила, чтобы мы ей не верили, так как она  сумасшедшая.  Она  была
права. Ее воспоминания не имели для меня никакого смысла.
     - Я тоже знаю, почему ты заболел, - продолжала она, - я была там,  но
не помню, где. Они взяли тебя через эту стену тумана, чтобы разыскать  эту
глупую Горду. Я полагаю, что она заблудилась. Ты не мог вернуть ее  назад.
Когда же они принесли тебя обратно, ты был почти мертв.
     Молчание, последовавшее за ее словами, было гнетущим.  Я  уже  боялся
что-нибудь спрашивать.
     - Я не могу вспомнить, чего ради она отправилась туда  и  кто  принес
тебя обратно, - продолжала Жозефина. - я помню, что  ты  был  болен  и  не
узнавал меня больше. Эта глупая Горда клянется, что  она  не  знала  тебя,
когда ты впервые вошел в этот дом несколько месяцев назад. Я  узнала  тебя
сразу. Я помнила, что  ты  нагваль,  который  заболел.  Ты  хочешь  что-то
узнать? Я думала, что эти женщины просто развлекаются, и мужчины точно так
же, особенно этот глупый Паблито. Они-то должны  помнить,  ведь  они  были
там.
     - А ты помнишь, где мы были? - спросил я.
     - Не помню, - сказала Жозефина, - однако я узнала бы это место,  если
бы ты меня туда привез,  когда  мы  все  были  там,  нас  обычно  называли
пьяницами, потому что мы там легко хмелели. У меня в  голове  было  меньше
тумана, чем у всех, поэтому я помню довольно хорошо.
     - Кто называл нас пьяницами? - спросил я.
     - Не тебя. Только нас, -  ответила  Жозефина.  -  я  не  помню,  кто,
наверное, нагваль Хуан Матус.
     Я посмотрел на них, и каждый из них отводил глаза.
     - Мы подходим к концу, - пробормотал Нестор,  как  бы  говоря  сам  с
собой, - наш конец уже смотрит нам в глаза.
     Казалось, он был на грани слез.
     - Я должен был бы быть  рад  и  Горд,  что  мы  прибыли  к  концу,  -
продолжал он. - и все же  я  печален.  Не  можешь  ли  ты  это  объяснить,
нагваль?
     Внезапно всех охватила печаль. Даже дерзкая Лидия опечалилась.
     - Что с вами случилось? - спросил я. - о каком конце вы говорите?
     - Я думаю, что каждый знает, что это за конец, - сказал Нестор.  -  в
последнее время у меня странные  ощущения.  Что-то  зовет  нас,  а  мы  не
отпускаемся. Мы цепляемся.
     Паблито, как истинный кавалер, сказал, что Горда, единственная  среди
нас, не цепляется ни за что. Все остальные, заверил он  меня,  безнадежные
эгоисты.
     - Нагваль Хуан Матус сказал, что, когда придет время идти, мы получим
знак, - сказал Нестор, - что-то такое,  что  нам  действительно  нравится,
выступит вперед и позовет нас.
     - Он сказал, что это не обязательно будет что-то большое,  -  добавил
Бениньо, - любое, все, что нам нравится, может сгодиться.
     - Для меня знак придет в форме оловянных солдатиков, которых  у  меня
никогда не было, - сказал мне Нестор, - отряд оловянных солдатиков, конных
гусар, явится, чтобы забрать меня. А чем это явится для тебя?
     Я вспомнил, что дон Хуан говорил мне однажды, что смерть может стоять
позади чего угодно, даже позади точки в моем блокноте, потом  он  дал  мне
некоторую метафору моей смерти.
     Я  рассказал  ему,  что  однажды,  гуляя  по  бульвару  голливуда   в
Лос-анжелесе, я услышал звуки трубы, игравшей старый идиотский  популярный
мотив. Музыка исходила из магазина грампластинок на этой улице. Никогда  я
не слышал более приятного  звука.  Я  был  захвачен  им.  Я  был  вынужден
присесть на паребрик. Медный звук трубы попадал мне прямо в мозг.
     Я его ощущал над своим правым виском.  Он  ласкал  меня,  пока  я  не
опьянел от него. Когда он умолк, я  знал,  что  нет  способа  когда-нибудь
повторить это ощущение, и у меня было достаточно  отрешенности,  чтобы  не
броситься   в   магазин   и   не   купить   эту   пластинку   вместе    со
стереопроигрывателем, чтобы проигрывать ее.
     Дон Хуан сказал, что это было знаком, который  был  дан  мне  силами,
управляющими судьбами людей. Когда придет мое время покинуть  этот  мир  в
какой бы то ни было форме, я услышу тот же самый звук трубы и тот же самый
идиотский мотив, исполняемый тем же самым трубачом.
     Следующий день был суматошным днем для них. Казалось, им  нужно  было
сделать бесчисленное множество дел. Горда сказала, что все их заботы  были
личными и должны выполняться каждым из них без всякой помощи.  Я  был  рад
остаться один. У меня тоже  были  дела.  Я  поехал  в  ближайший  городок,
который так сильно нарушил мое спокойствие. Я подъехал прямо к тому  дому,
который имел такую притягательную силу для меня и для Горды. Я постучал  в
дверь. Открыла дама. Я сочинил историю, что жил в  этом  доме  ребенком  и
хочу  взглянуть  на  этот  дом  опять.  Она  была  очень  доброжелательной
женщиной. Она провела меня в дом, многословно извиняясь за  несуществующий
беспорядок.
     Этот дом был переполнен скрытыми воспоминаниями. Они были там. Я  мог
их чувствовать, но ничего не мог вспомнить. На  следующий  день  Горда  на
рассвете уехала. Я ожидал, что ее не будет  весь  день,  но  к  обеду  она
вернулась. Казалось, она была очень взволнованной.
     - Соледад вернулась и хочет тебя видеть, -  сказала  она  прямо.  Без
единого слова объяснений она отвела меня к  дому  Соледад.  Донья  Соледад
стояла около двери. Она выглядела более молодой и  более  сильной,  чем  в
последний раз, когда я ее видел. С дамой, которую я знал много лет  назад,
у нее осталось самое отдаленное сходство.
     Горда была на грани того, чтобы расплакаться.  То  напряжение,  через
которое мы проходили, делало ее настроение вполне понятным для  меня.  Она
ушла, не сказав ни слова.
     Донья Соледад сказала, что у нее лишь немного времени  для  разговора
со мной, и она собирается использовать каждую минуту  этого  времени.  Она
казалась странно почтительной. В каждом ее слове звучала вежливость.
     Я сделал жест, чтобы прервать ее и задать вопрос. Я хотел знать,  где
она была. Самым деликатным образом она прервала  меня.  Она  сказала,  что
подбирала свои слова очень тщательно и что недостаток времени позволит  ей
сказать лишь то, что существенно. Она секунду пристально  смотрела  мне  в
глаза, и эта секунда показалась мне неестественно длинной. Это  раздражало
меня, она могла бы говорить со мной и ответить на какие-нибудь вопросы  за
это время. Она прервала молчание и заговорила о том, что я воспринял,  как
абсурд. Она сказала, что нападала на меня, поскольку я сам об этом просил,
в тот день, когда мы впервые пересекли параллельные линии, и что она может
лишь надеяться, что ее атака была эффективной и послужила  своей  цели.  Я
хотел закричать, что я никогда не просил ее ни о чем подобном, что  ничего
не знаю о параллельных линиях и то,  что  она  говорит,  бессмыслица.  Она
зажала  мне  губы  ладонью.  Автоматически  я  расслабился.  Она  казалась
печальной. Она сказала, что нет способа, при помощи которого мы  могли  бы
разговаривать,  потому  что  в  данный  момент  мы   находимся   на   двух
параллельных линиях и никто из нас не имеет энергии пересечь их; только ее
глаза могли рассказать мне о ее настроении.
     Без всякой причины я почувствовал себя расслабленным. Что-то  во  мне
опустилось.  Я  заметил,  что  слезы  катятся  по  моим  щекам,  а   затем
невероятнейшее ощущение завладело мной на секунду. На короткий момент,  но
достаточно длинный, чтобы пошатнуть  основание  моего  сознания  или  моей
личности, или того, что, я думал и чувствовал, является  мной.  В  течение
этого короткого времени я знал, что мы были очень  близки  друг  другу  по
целям и темпераменту. Наши обстоятельства были похожими. Я  хотел  сказать
ей, что это была отчаянная битва, что эта  битва  еще  не  закончена.  Она
никогда не закончится.  Она  прощалась,  потому  что,  будучи  безупречным
воином,  каким  она  была,  знала,  что  наши  пути  никогда   больше   не
пересекутся. Мы пришли к концу следа. Запоздалая волна, чувство  общности,
чувство родства вырвалось из какого-то невообразимого  темного  угла  меня
самого. Эта вспышка подобна электрическому разряду внутри  моего  тела.  Я
обнял ее, мои губы двигались, говоря что-то, не имеющее для меня  никакого
смысла. Ее глаза загорелись. Она тоже  говорила  что-то,  чего  я  не  мог
понять. Единственное ощущение, которое было для меня ясно, это то,  что  я
пересек параллельные линии, не имело  никакого  прагматического  значения.
Внутри меня прорывался наружу  какой-то  источник,  какая-то  необъяснимая
сила разрывала меня на части. Я не мог дышать, и все покрылось чернотой.
     Я почувствовал, что кто-то двигает меня и мягко  трясет.  Лицо  Горды
выплыло в фокус. Я лежал на кровати доньи Соледад,  и  около  меня  сидела
Горда. Мы были одни.
     - Где она? - спросил я.
     - Ушла, - ответила Горда.
     Я хотел все рассказать Горде, но она остановила меня и открыла дверь.
Все ученики были снаружи, ожидая меня. Они одели свои лучшие одежды. Горда
объяснила, что они порвали все остальное, что  имели.  Время  клонилось  к
вечеру. Я проспал несколько часов.  Не  разговаривая,  мы  прошли  к  дому
Горды,  где  стояла  моя  машина.  Они  забрались  внутрь,  словно   дети,
собирающиеся на воскресную прогулку.
     Прежде чем забраться в машину, я остановился, глядя  на  долину.  Мое
тело медленно поворачивалось и совершило полный  круг,  как  если  бы  оно
имело собственную волю и свои задачи. Я чувствовал, что схватываю сущность
этого места. Я хотел удержать ее в себе,  потому  что  я  знал  совершенно
точно, что никогда больше в своей жизни его не увижу.
     Другие,  должно  быть,  уже  проделали  это.  Они  были  свободны  от
меланхолии. Они смеялись и шутили друг с другом.
     Я завел машину, и мы поехали. Когда мы достигли  последнего  поворота
дороги, солнце садилось, и  Горда  закричала,  чтобы  я  остановился.  Она
выбралась наружу и побежала на  небольшой  холмик  сбоку  от  дороги.  Она
забралась на него и бросила последний взгляд на свою долину. Она протянула
ей свои руки и вдыхала ее в себя.
     Поездка вниз с этих  гор  была  странно  короткой  и  совершенно  без
событий. Все были спокойны. Я пытался втянуть Горду  в  разговор,  но  она
наотрез отказалась. Она сказала, что горы,  будучи  собственниками,  хотят
завладеть нами и что если мы не сохраним своей энергии, то горы никогда не
отпустят нас.
     Как только мы спустились в долину,  все  они  стали  очень  оживлены,
особенно Горда. Она,  казалось,  кипела  энергией.  Она  даже  добровольно
поделилась информацией без всяких уговоров с моей  стороны.  Одним  из  ее
утверждений было, что  нагваль  дон  Хуан  Матус  говорил  ей,  а  Соледад
подтвердила, что у нас есть другая сторона.  Услышав  это,  все  остальные
выступили с вопросами и замечаниями.  Они  были  в  смущении  из-за  своих
странных воспоминаний о событиях, которые логически не могли иметь  места.
Поскольку некоторые  из  них  встретились  со  мной  несколькими  месяцами
раньше, то воспоминания обо мне в отдаленном прошлом были чем-то выходящим
за границы их понимания.
     Я рассказал им тогда о своей встрече с доньей Соледад.  Я  описал  им
свое чувство, что я очень близко знал ее раньше.  И  то  чувство,  что  я,
несомненно, пересек тогда то, что она называла параллельными  линиями.  Их
реакцией на мое заявление было смущение. Казалось, они слышали этот термин
раньше, но я не был уверен, что все они понимали, что это значит. Для меня
это была метафора. Я не мог поклясться, что для них это было тем же самым.
     Когда мы приехали в город Оасаку, они выразили  желание  посетить  то
место, где, по словам Горды, исчезли дон Хуан и дон Хенаро. Я поехал прямо
туда. Они  высыпали  из  машины  и,  казалось,  принюхивались  к  чему-то,
приглядывались к каким-то признакам. Горда указала направление, в  котором
они ушли.
     - Ты сделала ужасную ошибку, Горда, - сказал Нестор. - это не восток,
это север.
     Горда запротестовала  и  защищала  свое  мнение.  Женщины  и  Паблито
поддерживали ее. Бениньо в разговор  не  вступал,  продолжая  смотреть  на
меня, как если бы я должен был дать ответ, что я и сделал. Я  обратился  к
карте города, которая была в моей машине. Направление,  указанное  Гордой,
было севером.
     Нестор заметил, что наш отъезд из их  города,  как  он  все  время  и
чувствовал, не был преждевременным или насильственным ни в коей мере; срок
был правильным. У других такого чувства  не  было,  и  их  колебания  были
вызваны ошибкой Горды. Они считали, как и она сама, что нагваль указал  на
их родной город, что значило бы, что они должны остаться там. Я признал  с
опозданием, что в конце концов виноват был я,  потому  что,  хотя  и  имел
карту, я не воспользовался ею вовремя.
     Потом я заметил, что забыл им рассказать, как один из  тех  людей,  а
именно тот, которого в тот момент я принимал за дона Хенаро, позвал нас за
собой кивком головы. Глаза Горды раскрылись от  искреннего  удивления  или
даже тревоги. Она не заметила этого жеста.  Приглашение  было  только  для
меня.
     - Вот оно! - воскликнул Нестор. - суд судьбы. -  он  делал  отчаянные
жесты руками, чтобы успокоить их.
     Он повернулся к другим. Все они заговорили одновременно.
     Я  лишь  надеюсь,  что  вы  все  действовали  так,  как  должны  были
действовать, как если бы вы никогда не вернулись обратно, - сказал Нестор.
- потому что мы никогда не вернемся назад.
     - Ты нам правду говоришь? - спросила Лидия со свирепым  выражением  в
глазах, в то время, как другие выжидающе уставились на меня. Я заверил их,
что у меня не было причины выдумывать что-либо. Тот факт, что я видел, как
тот человек кивнул мне головой,  не  имел  для  меня  совершенно  никакого
значения. И к тому же я совсем не был убежден, что  эти  люди  были  доном
Хуаном и доном Хенаро.
     - Ты очень хитрый, - сказала Лидия, - ты, может  быть,  говоришь  нам
это лишь для того, чтобы мы покорно следовали за тобой.
     - Подожди минутку, - сказала Горда, - этот нагваль может  быть  таким
хитрым, как ты хочешь, но он никогда не поступит таким образом.
     Они все заговорили сразу.  Я  попытался  выступить,  и  мне  пришлось
перекрикивать их, чтобы сказать, что то,  что  я  видел,  в  любом  случае
ничего не меняет.
     Нестор очень вежливо объяснил, что  Хенаро  говорил  им,  что,  когда
придет время, чтобы они покинули свою долину, он каким-нибудь образом даст
им знать об этом кивком головы. Они успокоились, когда я сказал, что  если
их судьбы решены благодаря этому событию, то то же самое можно сказать и о
моей судьбе. Все мы отправляемся на север.
     Затем Нестор отвел нас к месту ночевки, к постоялому  двору,  где  он
останавливался, когда у него бывали дела  в  городе.  Их  настроение  было
приподнятым. Даже Лидия обняла меня, извиняясь за  свою  несносность.  Она
объяснила, что верила  Горде  и  поэтому  не  позаботилась  о  том,  чтобы
эффективно оборвать все связи с долиной. Жозефина и  Роза  вновь  и  вновь
гладили меня по спине. Я хотел поговорить с Гордой. Мне надо было обсудить
с ней наши дальнейшие действия. Но этим вечером не представлялось  никакой
возможности остаться с ней наедине.
     Нестор, Паблито и Бениньо ушли рано утром,  чтобы  сделать  кое-какие
дела. Лидия, Роза и Жозефина тоже  ушли  за  покупками.  Горда  попросила,
чтобы я помог ей купить новое платье. Она хотела, чтобы я выбрал  для  нее
платье, которое бы дало ей уверенность в себе, необходимую для того, чтобы
быть гибким воином. Я не только нашел ей такое платье, но и весь набор, то
есть туфли, чулки, белье.
     Мы пошли с ней прогуляться. Мы кружили  по  центру  города,  как  два
туриста, глазея на индейцев в их  местных  одеяниях.  Будучи  бесформенным
воином, она уже совершенно легко себя чувствовала в своем новом элегантном
одеянии. Выглядела она очаровательно. Казалось, она никогда и не одевалась
иначе. Не она, а я не мог никак привыкнуть к ее новой одежде.
     Вопросы, которые я хотел задать Горде  и  которые  прямо  рвались  из
мены, было очень  трудно  сформулировать.  Я  вдруг,  оказалось,  не  имел
представления, о чем ее спросить. Со всей серьезностью я  сказал,  что  ее
новое одеяние воздействует на меня. Очень спокойно она  ответила,  что  на
меня воздействует не это, а пересечение границ.
     - Мы пересекли вчера вечером некие границы, - сказала она. -  Соледад
говорила мне, чего надо ожидать, поэтому я была подготовлена. А ты не был.
     Она начала медленно и  мягко  объяснять,  что  мы  пересекли  границы
привязанности. Она четко выговаривала каждый звук, как если бы говорила  с
ребенком или иностранцем. Я не мог сконцентрироваться. Мы повернули назад,
к нашему жилью. Я нуждался в отдыхе, но кончилось тем, что я опять пошел в
город. Лидия, Роза и Жозефина ничего  не  смогли  найти  и  теперь  хотели
чего-нибудь такого же, как на Горде.
     К полудню я уже вернулся на постоялый двор,  восхищаясь  сестренками.
Розе было немного трудно идти  на  высоких  каблуках.  Мы  шутили  над  ее
ногами, когда дверь медленно открылась, и появился Нестор. Он был  одет  в
сшитый на заказ темно-синий костюм, розовую рубашку и синий  галстук.  Его
волосы были тщательно причесаны и слегка вились, как если бы их специально
так подсушивали. Он смотрел на женщин, а те - на него.  Вошел  Паблито,  а
следом Бениньо. Оба выглядели  ошеломляюще.  Их  туфли  были  ослепительно
новыми, а костюмы сшиты по последней моде.
     Меня поражало, как все они адаптировались  к  городской  одежде.  Это
очень напоминало мне дона Хуана. Я, пожалуй,  был  также  поражен,  увидев
трех Хенарос в городской одежде, как был когда-то  потрясен,  увидев  дона
Хуана в костюме; тем не менее их перемену я воспринял мгновенно. С  другой
стороны, хотя я и не удивлялся преображению женщин, привыкнуть к нему я не
мог.
     Я подумал, что Хенарос, видимо, улыбалась удача магов, раз им удалось
купить  такие  прекрасные  костюмы.   Они   расхохотались,   услышав   мои
рассуждения об их удаче. Нестор объяснил, что костюмы для них сшил портной
еще несколько месяцев назад.
     - Каждый из нас имеет еще по одному костюму. У нас есть даже  кожаные
чемоданы. Мы знали, что время нашей жизни в  горах  подошло  к  концу.  Мы
готовы к отъезду! Конечно, сначала ты должен сказать, куда.  А  также  то,
сколько времени мы будем находиться здесь.
     Он сказал, что у него  есть  старые  деловые  расчеты,  которые  надо
закрыть и которые требуют времени. Горда вышла вперед и сказала, что  этим
вечером  мы  отправляемся  так   далеко,   как   только   позволит   сила.
Следовательно, до конца дня они должны уладить свои дела. Нестор и Паблито
медлили у дверей. Они смотрели на меня,  ожидая  подтверждения.  Я  думал:
наименьшее, что я могу - это быть честным с ними. Но Горда  прервала  меня
как раз  в  тот  момент,  когда  я  решил  сказать,  что  сам  нахожусь  в
затруднительном положении относительно того, куда мы должны  ехать  и  что
нам следует делать.
     - Мы встретимся на скамейке нагваля в  сумерках,  -  сказала  она.  -
оттуда мы и отправимся. Нам следует сделать все, что следует, и  все,  что
мы хотим, до этого времени, зная, что никогда больше в нашей жизни  мы  не
вернемся назад.
     После того, как все уехали, мы  с  Гордой  остались  одни.  Резким  и
неуклюжим движением она села мне на колени. Она была такой легкой,  что  я
мог встряхнуть ее тело, напрягая  мышцы  голени!  Ее  волосы  слабо  пахли
какими-то духами. Я пошутил,  что  запах  невыносим.  Она  сотрясалась  от
смеха, когда из ниоткуда пришло ко мне  чувство-воспоминание.  Внезапно  я
как бы держал другую Горду на коленях.  Жирную,  в  два  раза  толще  той,
которую я знал. Лицо ее было  круглым,  и  я  дразнил  ее,  потешаясь  над
запахом ее волос. У меня было ощущение, что я забочусь о ней.
     Действие этого потрясающего воспоминания заставило меня встать.
     Горда шумно упала на пол. Я описал ей то, что "вспомнил". Я рассказал
ей, что видел ее толстухой только один раз и то так кратко, что не смог бы
описать ее черты, и тем не менее только что я видел  ее  лицо,  когда  она
была еще жирной.
     Она никак этого не комментировала. Она  сняла  свою  одежду  и  вновь
надела старое платье.
     - Я еще не готова к нему, -  сказала  она,  указывая  на  свое  новое
одеяние. - нам еще предстоит  сделать  одну  вещь,  прежде  чем  мы  будем
свободны. Согласно инструкциям дона Хуана, мы все должны посидеть на месте
силы его выбора.
     - Где это место?
     - Где-нибудь поблизости, в горах. Нагваль говорил, что на этом  месте
есть естественная трещина. Он сказал, что определенные места силы являются
дырками в этом мире. Если быть бесформенным, то можно пройти  через  такую
дырку в неизвестное, в другой мир. Тот мир и этот,  в  котором  мы  живем,
находятся на двух параллельных линиях. Есть шансы, что всех нас  в  разное
время брали в другой мир через эти линии, но мы этого  не  помним.  Элихио
находится  в  том,  другом  мире.  Иногда  мы  достигаем  его  при  помощи
сновидения.  Жозефина,  конечно,  самый  лучший  сновидящий  из  нас.  Она
пересекает эти линии ежедневно, но то,  что  она  сумасшедшая,  делает  ее
безразличной, даже туповатой, поэтому Элихио помог мне пересечь эти линии,
считая, что я более разумна, но я оказалась такой же тупой. Элихио  хочет,
чтобы мы вспомнили нашу левую сторону. Соледад  говорила  мне,  что  левая
сторона - это линия, параллельная той, на которой мы сейчас живем.  Потому
что, если он хочет, чтобы мы вспомнили, мы должны были там побывать, и  не
в  сновидении.  Вот  почему  все  мы  время  от  времени  несем   какую-то
чертовщину.
     Ее заключения были логичными, учитывая те исходные  данные,  которыми
она располагала. Я знал, о чем она говорит. Эти случайные,  необоснованные
воспоминания отдавали реальностью повседневной жизни, и тем не  менее,  мы
не способны были для них найти ни временной  последовательности,  ни  хоть
какого-нибудь промежутка в непрерывной последовательности наших жизней.
     Горда села, откинувшись на кровать. В ее глазах была измученность.
     - Что меня беспокоит, так это вопрос, что  делать,  чтобы  найти  это
место силы, - сказала она, - без этого места нет  возможности  для  нашего
путешествия.
     - Что меня заботит, так это то, куда я собираюсь везти всех вас и что
я собираюсь там с вами делать.
     - Соледад говорила мне, что мы поедем на север до  самой  границы,  -
сказала Горда. - а некоторые из нас, пожалуй, еще дальше на север.  Но  ты
не поедешь с нами. У тебя другая судьба.
     Горда на минуту задумалась. Ее лицо скривилось  от  попытки  привести
мысли в порядок.
     - Соледад сказала, что ты  возьмешь  меня,  чтобы  я  выполнила  свое
предназначение. Я - единственная из  всех  нас,  кто  находится  на  твоем
попечении.
     Должно быть, по моему лицу разлилась тревога. Она улыбнулась:
     - Соледад сказала мне также, что ты закрыт  заглушкой,  -  продолжала
Горда, - но что иногда ты бываешь нагвалем. Все остальное время, по словам
Соледад,  ты  подобен  сумасшедшему,  у  которого  временами   проясняется
сознание, а затем он опять возвращается к своему безумию.
     Донья Соледад подыскала очень подходящие слова, чтобы  описать  меня,
такие, которые я мог понять. Должно быть, по ее мнению, у меня  был  такой
проблеск сознания, когда я знал, что пересек параллельные  линии.  Тот  же
самый момент, однако, по моим собственным стандартам, был самым абсурдным.
Мы с доньей Соледад были явно на разных уровнях мышления.
     - Что еще она говорила тебе? - спросил я.
     - Она говорила, что я должна  заставить  себя  вспомнить,  -  сказала
Горда. - она совсем выдохлась, пытаясь поднять на поверхность мою  память,
именно поэтому она не могла поподробнее заняться тобой.
     Горда поднялась. Она была готова к выходу. Я повел ее прогуляться  по
городу. Она, казалось, была очень счастлива. Она ходила с места на  место,
наблюдая за всем, насыщая свои глаза  миром.  Дон  Хуан  давал  мне  такую
картину. Он говорил, что воин ждет и что он знает, чего он ждет, а пока он
ждет, то насыщает свои глаза  миром.  Для  него  окончательное  выполнение
задачи воина было радостью. В тот день в  оасаке  Горда  следовала  учению
дона Хуана буквально.
     В конце дня после захода солнца мы уселись на  скамейке  дона  Хуана.
Первыми показались Паблито, Бениньо и Жозефина, а через несколько минут  к
нам присоединились  и  остальные  трое.  Паблито  уселся  между  лидией  и
Жозефиной, положив свои руки им на плечи. Они  опять  переоделись  в  свою
старую одежду.
     Горда поднялась и начала рассказывать им о месте силы.
     Нестор рассмеялся над ее словами и остальные к нему присоединились.
     - Никогда больше ты не заставишь подпасть нас под твое начальство,  -
сказал Нестор. - мы свободны от тебя. Прошлой ночью мы пересекли границы.
     Горду это не затронуло, но остальные рассердились. Я  громко  сказал,
что хочу поподробнее узнать о тех границах, которые мы  пересекли  прошлой
ночью.  Нестор  объяснил,  что  это  относится  только  к  ним.  Горда  не
согласилась. Казалось, они были  на  грани  схватки.  Я  отвел  Нестора  в
сторону и велел ему рассказать о границах.
     - Наши чувства создают границы вокруг чего угодно, - сказал он. - чем
больше мы любим, тем сильнее границы. В данном случае мы любили свой  дом.
Прежде чем уехать, нам пришлось забрать свои чувства назад. Наши чувства к
своему дому доходили до вершины гор на западе нашей долины. Это была  наша
граница, и когда мы пересекли вершины гор, зная, что никогда  не  вернемся
назад, мы эти границы сломали.
     - Я тоже знал, что никогда не вернусь туда, - сказал я.
     - Ты не любил эти горы так, как любили мы, - сказал Нестор.
     - Это еще нужно посмотреть, - загадочно бросила Горда.
     - Мы были под ее влиянием, - сказал Нестор, поднявшись и указывая  на
Горду. - она держала нас всех за шиворот. Теперь я вижу, насколько мы были
глупы в отношении ее. Мы не можем плакать  над  разлитым  молоком,  но  мы
больше не попадемся.
     Лидия и Жозефина присоединились к Нестору и Паблито. Бениньо  и  Роза
смотрели так, как будто вся стычка их совершенно не касается.
     В этот момент у меня опять был проблеск уверенности  и  авторитетного
предвидения. Я поднялся и без всякого сознательного желания заявил, что  я
беру все руководство на себя и освобождаю Горду от каких-либо обязанностей
делать замечания и представлять свои идеи в дальнейшем,  как  единственное
решение. Когда я закончил, то был шокирован своей  собственной  смелостью.
Все, включая Горду,  были  довольны.  Та  сила,  которая  стояла  за  моей
вспышкой, а затем, что я знал, о чем говорил дон  Хуан,  и  где  находится
место, которое мы должны посетить, прежде  чем  станем  свободными.  Когда
открылись мои лобные пазухи, предо мной встало видение того дома, что  так
меня заинтриговал.
     Я сказал им, куда мы должны  ехать.  Они  приняли  мои  указания  без
каких-либо споров и  замечаний.  Мы  расплатились  с  постоялым  двором  и
отправились поужинать. Затем примерно до одиннадцати часов  мы  гуляли  по
улицам города вокруг площади.  Я  подогнал  машину.  Мы  шумно  уселись  и
поехали. Горда бодрствовала, чтобы составить мне компанию, тогда  как  все
остальные спали. Затем Нестор вел машину, пока мы с Гордой спали.



                        5. ОРДА РАЗГНЕВАННЫХ МАГОВ

     Мы были в городе на рассвете. Тут я занял  место  за  рулем  и  повел
машину прямо к тому дому. Квартала за два до места  Горда  попросила  меня
остановить машину.  Она  вышла  из  машины  и  пошла  пешком  по  высокому
тротуару.
     Один за другим все вышли из машины и последовали за  Гордой.  Паблито
подошел ко мне и сказал, что мне надо оставить машину на площади, в  одном
квартале отсюда. Что я и сделал.
     В тот момент, когда я увидел,  что  Горда  поворачивает  за  угол,  я
понял, что с ней что-то не в порядке.  Она  была  необычайно  бледна.  Она
подошла ко мне и сказала, что собирается пойти послушать  утреннюю  мессу.
Лидия тоже захотела пойти. Они обе пересекли площадь и вошли в церковь.
     Паблито, Нестор и Бениньо были мрачны, какими я  их  еще  никогда  не
видел. Роза была напугана, рот был полуоткрыт, глаза, не мигая, смотрели в
сторону дома. Только Жозефина сияла.  Она  запанибрата  шлепнула  меня  по
спине.
     - Ты все-таки добился своего, негодник! - воскликнула она. -  ты-таки
снял сургуч с этих сукиных детей.
     Она смеялась, пока чуть не задохнулась.
     - Это то место, Жозефина? - спросил я.
     - Конечно, - сказала она. - Горда в то время всегда ходила в церковь.
Она была заядлой богомолкой.
     - Ты помнишь вон тот дом? - спросил я, указывая ей на него.
     - Это дом Сильвио Мануэля, - сказала она.
     Все мы подпрыгнули, услышав это имя. Я почувствовал что-то похожее на
то, как если бы  через  мои  колени  прошел  электрический  ток.  Это  имя
определенно не было мне знакомо, и  тем  не  менее  мое  тело  подскочило,
услышав его. Сильвио Мануэль - такое редкое имя, такой текучий звук.
     Трое Хенарос и Роза были столь же ошеломлены, как и я.
     Я заметил, что они бледны. Судя по тому, что я чувствовал,  я  должен
был быть таким же бледным, как и они.
     - Кто  такой  Сильвио  Мануэль?  -  ухитрился  я,  наконец,  спросить
Жозефину.
     - Теперь ты поймал меня, - сказала она. - я не знаю.
     Она ретировалась, сказав, что она сумасшедшая и ничего из  того,  что
она говорит, нельзя принимать всерьез. Нестор попросил ее рассказать  все,
что она помнит.
     Жозефина попробовала думать, но она была не тем человеком, кто бывает
эффективен, когда на него давят. Я знал, что она куда лучше ответит,  если
ее не спрашивать. Я предложил поискать булочную  или  какое-нибудь  другое
место, где можно поесть.
     - Мне в этом доме не позволяли многого делать, вот  что  я  помню,  -
сказала Жозефина совершенно внезапно.
     Она посмотрела вокруг, как бы ища чего-то и ориентируясь.
     - Чего-то не хватает тут! - воскликнула она.  -  тут  совсем  не  так
бывало.
     Я попытался помочь ей, задавая вопросы, которые  считал  подходящими,
такие, как: не отсутствуют ли какие-нибудь дома,  или  окраска  каких-либо
домов изменилась, или, может быть, новые дома появились;  но  Жозефина  не
могла вспомнить, что именно изменилось.
     Мы пошли в булочную и купили сладких рогаликов. Когда мы возвращались
на площадь, чтобы дождаться Горду и лидию, Жозефина внезапно стукнула себя
по лбу, как если бы ей в голову пришла идея.
     - Я знаю, чего не хватает!  -  крикнула  она.  -  этой  глупой  стены
тумана. Она тогда была все время здесь. Теперь ее нет.
     Тут  все  заговорили  сразу,  расспрашивая  про  стену,  но  Жозефина
беззаботно продолжала говорить свое, как будто нас здесь не было:
     - Это была стена тумана, которая тянулась повсюду, до самого неба,  -
сказала она. - она была прямо здесь. Она сводила меня  с  ума.  Правильно,
черт возьми! Я не была такой уж чокнутой, пока эта стена не свела  меня  с
ума. Я видела ее хоть с закрытыми, хоть с открытыми глазами. Я думала, что
эта стена преследует меня.
     На минуту  Жозефина  потеряла  свое  естественное  оживление.  Взгляд
отчаяния появился в ее глазах. Я  видел  такой  взгляд  у  людей,  которые
проходили через психиатрический стресс. Я поспешил  предложить  ей  съесть
рогалик. Она тотчас же успокоилась и начала его есть.
     - Что ты обо всем этом думаешь, Нестор? - спросил я.
     - Я боюсь, - сказал он мягко.
     - Ты что-нибудь помнишь?
     Он отрицательно потряс головой.  Движением  бровей  я  задал  тот  же
вопрос Паблито и Бениньо. Они также покачали головами, говоря "нет".
     - А как ты, Роза? - спросил я.
     Роза подскочила, услышав, что  я  обращаюсь  к  ней.  Она,  казалось,
потеряла способность разговаривать. Она держала сладкий рогалик в  руке  и
пристально на него смотрела,  как  будто  определяя,  что  с  ним  следует
делать.
     - Конечно, она помнит, - сказала Жозефина, смеясь. - но она до смерти
перепугалась. Разве вы не видите, что она даже глазами и ушами писается.
     Жозефина, казалось, считала свое заявление великолепной  шуткой.  Она
согнулась от смеха пополам и уронила на землю рогалик.  Она  подняла  его,
обтерла и съела.
     - Сумасшедшие едят все, - сказала  она,  похлопывая  меня  по  спине.
Нестору и  Паблито,  казалось,  было  неудобно  за  паясничанье  Жозефины.
Паблито же был доволен. В  его  глазах  светилось  восхищение.  Он  потряс
головой  и  прищелкнул  языком,  как  бы  не  в  силах  поверить  в  такое
великолепие.
     - Пойдем к дому, - подтолкнула нас Жозефина. -  я  расскажу  вам  там
всякое.
     Я сказал, что нам надо подождать Горду и лидию. К тому  же  было  еще
слишком рано беспокоить ту очаровательную даму, которая в этом доме  жила.
Паблито сказал, что уже бывал в этом городе по своим  плотницким  делам  и
знает дом, где проезжих кормят обедом. Жозефина не хотела ждать.  Ей  было
все равно, идти к дому или есть.
     Я высказался за завтрак и попросил розу зайти  в  церковь  и  позвать
Горду и лидию, но Бениньо вызвался галантно подождать их, а затем  отвести
к месту завтрака. Очевидно, он тоже знал, где оно находится.
     Паблито не повел нас туда прямо. Вместо этого, по  моей  просьбе,  он
сделал большой крюк. На окраине города был большой мост,  и  я  хотел  его
осмотреть. Я видел его из машины в тот день, когда приезжал сюда с Гордой.
Его структура была, видимо,  колониальной.  Мы  взошли  на  мост  и  затем
внезапно остановились на середине его. Я  спросил  человека,  который  там
стоял, очень ли старый этот мост. Он сказал, что видит его  всю  жизнь,  а
ему уже за пятьдесят. Я думал, что этот мост лишь для  меня  одного  имеет
столь  притягательную  силу,  но,  наблюдая  за  другими,   вынужден   был
заключить, что на них он воздействует тоже. Нестор и Роза  тяжело  дышали,
им не хватало воздуха. Паблито схватился за Жозефину.  Она  тоже,  в  свою
очередь, цеплялась за меня.
     - Ты что-нибудь помнишь, Жозефина? - спросил я.
     - Этот дьявол, Сильвио Мануэль, находится на  той  стороне  моста,  -
сказала она, показывая на  противоположный  берег  в  каких-нибудь  десяти
метрах от нее.
     Я посмотрел в  глаза  розе,  и  она  утвердительно  кивнула  головой,
прошептав, что однажды она уже пересекала этот мост в великом страхе и что
на том конце что-то ждало ее, чтобы сожрать.
     Оба мужчины не были  помощниками.  Они  смотрели  на  меня  в  полном
замешательстве. Каждый сказал, что он без всяких причин  очень  боится.  Я
должен был согласиться с ними. Я чувствовал, что за все деньги в  мире  не
соглашусь пересечь ночью этот мост. Я не знал, почему.
     - Что ты еще помнишь, Жозефина? - спросил я.
     - Сейчас мое тело очень напугано, - сказала она. - я больше ничего не
могу вспомнить. Этот дьявол, Сильвио Мануэль, всегда находится в  темноте.
Спроси у розы.
     Движением головы  я  попросил  розу  говорить.  Она  три-четыре  раза
утвердительно  кивнула  головой,  но  не  смогла  произнести   ни   слова.
Напряжение, которое я сам испытывал, было беспричинным, но  реальным.  Все
мы стояли на этом мосту, на самой его  середине,  неспособные  сделать  ни
одного  шага  в  том  направлении,  которое  указывала  Жозефина.  Наконец
Жозефина перехватила инициативу и повернула назад. Мы пошли назад в  центр
города. Паблито привел нас к большому дому. Горда,  Лидия  и  Бениньо  уже
ели. Они даже заказали пищу для нас. Я не был голоден. Паблито,  Нестор  и
Бениньо были в оцепенении. Жозефина ела с удовольствием. За столом  царило
мрачное молчание. Каждый избегал моего взгляда,  когда  я  пытался  начать
разговор.
     После завтрака мы прошли к тому дому. Никто не произнес ни  слова.  Я
постучал и, когда дама открыла мне, объяснил, что мне хочется показать  ее
дом своим друзьям. Она секунду колебалась.
     Горда дала ей немного денег и извинилась за то, что мы беспокоим ее.
     Жозефина отвела нас прямо в заднюю половину дома.  Я  не  видел  этой
части дома, когда был здесь в прошлый раз.
     Там был мощеный  дворик  с  комнатами,  расположенными  вокруг  него.
Громоздкий сельскохозяйственный инвентарь хранился в крытых  коридорах.  У
меня было такое чувство, что я уже видел этот дворик, когда  тут  не  было
этого хлама. С каждой стороны дворика было по две комнаты. Нестор, Паблито
и Бениньо, казалось, были на грани того, чтоб  физически  заболеть.  Горда
обливалась потом. Она села с Жозефиной в альков в  одной  из  стен,  в  то
время, как Лидия с розой вошли в одну из комнат.
     Внезапно Нестор, казалось, захотел что-то  найти  и  вошел  в  другую
комнату. Так же сделали и Паблито с Бениньо.
     Я остался один с дамой - хозяйкой дома. Я  хотел  заговорить  с  ней,
задать вопросы, спросить, знала ли она  Сильвио  Мануэля,  но  я  не  смог
наскрести энергии для разговора. Мой живот, казалось, завязывался  узлами.
С моих рук капал пот.
     Что подавляло  меня,  так  это  ощутимая  печаль,  тоска  по  чему-то
отсутствующему, несформулированному.
     Я не мог этого вынести. Я уже собирался попрощаться с дамой  и  выйти
из дома, когда ко мне подошла  Горда.  Она  прошептала,  что  нам  следует
посидеть немного в большой комнате, примыкающей к  холлу,  отделенному  от
дворика. Комната была видна с того места, где мы стояли. Мы пошли  туда  и
вошли внутрь. Это была очень большая комната, пустая, с высоким  сводчатым
потолком, темная и хорошо проветриваемая. Горда позвала  в  комнату  всех.
Дама посмотрела на нас, но сама  внутрь  не  вошла.  Каждый,  казалось,  в
точности знал, где ему следует сидеть. Хенарос уселись справа от  двери  в
одной стороне комнаты, а Горда и сестренки сели слева, с  другой  стороны.
Они уселись вплотную к стенам. Хотя мне хотелось бы сесть рядом с  Гордой,
я сел в центре комнаты. Это место казалось  мне  правильным.  Я  не  знаю,
почему, но наши места, казалось, определял какой-то высший порядок. Пока я
там сидел, волна  странных  чувств  напала  на  меня.  Я  был  пассивен  и
расслаблен.  Я  сам  себе   казался   экраном   движущихся   картин,   где
проецировались чужие чувства печали и тоски. Однако не было ничего, что  я
мог бы узнать, как точную память. Мы оставались в этой комнате более часа.
К концу я уже чувствовал, что готов  открыть  источники  неземной  печали,
заставлявшей  меня  плакать  почти  неконтролируемо.  Но  затем,  так   же
невольно, как мы там уселись,  мы  встали  и  покинули  дом.  Мы  даже  не
поблагодарили даму и не попрощались с нею.
     На  площади  мы  сгрудились  вместе.  Горда  сразу  же  заявила,  что
поскольку она бесформенна, то  она  все  еще  несет  ответственность.  Она
сказала, что занимает такую позицию из-за тех заключений,  к  которым  она
пришла в доме Сильвио Мануэля. Горда, казалось, ждала замечаний.  Молчание
остальных было для меня невыносимо. Я  должен  был  сказать  что-нибудь  в
конце концов.
     - К каким заключениям ты пришла в этом доме, Горда? - спросил я.
     - Думаю, все знают, к каким, - высокомерным тоном сказала она.
     - Мы этого не знаем, - сказал я, - никто пока ничего не сказал.
     - Мы знаем, что нам и не надо разговаривать, - сказала Горда.
     Я настаивал на том, что такие важные  вещи  я  не  могу  принять  так
просто, как само собой разумеющееся. Нам надо поговорить о наших чувствах.
Что касается меня самого, то все, что я оттуда вынес, это  опустошительное
чувство печали и отчаяния.
     - Нагваль Хуан Матус был прав, - сказала  Горда.  -  мы  должны  были
посидеть в том месте, чтобы освободиться. Я свободна теперь.  Я  не  знаю,
что произошло, но что-то было снято с меня, пока я там сидела.
     Трое женщин с ней согласились. Трое мужчин - нет. Нестор сказал,  что
он был на грани того, чтобы вспомнить  действительные  лица,  но  что  вне
зависимости от того, как усердно он старался очистить  свое  поле  зрения,
что-то перекрывало его. Все, что он испытал, было чувством тоски и  печали
оттого, что он все еще находится в этом мире.
     - Видишь, что я имею в виду, Горда? - сказал я.
     Она, казалось, была недовольна. Она так надулась, как никогда на моей
памяти. Или же я видел ее такую надутую когда-то раньше?
     Она выступала перед группой. Я не мог уделять внимания тому, что  она
говорит. Я углубился в воспоминание, которое было бесформенным,  но  почти
достижимым для меня. Чтобы эти  воспоминания  продолжались,  я,  казалось,
нуждался в постоянном потоке слов Горды.  Я  был  прикреплен  к  звуку  ее
голоса, к ее гневу. В какой-то момент, когда она начала остывать, я заорал
на нее, что она строит из себя шишку. Она действительно  взволновалась.  Я
следил за ней какое-то время. Я  вспоминал  другую  Горду,  другое  время:
сердитую толстую Горду, толкавшую меня в грудь кулаками. Я  вспомнил,  как
смеялся над ее гневом, потешаясь над ней, как над  ребенком.  Воспоминание
окончилось в тот момент, когда замолк голос Горды. Она, казалось,  поняла,
что я делал.
     Я обратился  ко  всем  им  и  сказал,  что  мы  находимся  в  опасном
положении: что-то неизвестное нависло над нами.
     - Оно не нависло над нами, -  сухо  сказала  Горда,  -  оно  нас  уже
ударило. Я полагаю, ты знаешь, что это.
     - Я не знаю и полагаю,  что  говорю  не  только  за  себя,  но  и  за
остальных мужчин, - сказал я.
     Трое Хенарос согласились кивком головы.
     - Мы жили в этом доме, пока мы были на  левой  стороне,  -  объяснила
Горда. - я любила сидеть в том алькове и плакать, потому что не знала, что
делать. Я думаю, что если бы осталась  в  этой  комнате  чуть  дольше,  то
вспомнила бы все, но что-то вытолкнуло меня оттуда. Я также сидела  обычно
в той комнате, когда там бывали еще люди. Но я не могу вспомнить их  лица.
Но другие вещи прояснялись, пока я там сидела сегодня. Я бесформенная.  Ко
мне приходит все. И плохое и хорошее. Я, например,  схватила  свое  старое
раздражение и желание браниться. Но также я выхватила  и  кое-что  другое,
хорошее.
     - Я тоже, сказала Лидия хриплым голосом.
     - Что это за хорошие вещи? - спросил я.
     - Я думаю, что неправа в своей ненависти к тебе, - сказала  Лидия.  -
моя неприязнь не дает мне улететь. Так мне говорили все в той  комнате,  и
мужчины, и женщины.
     - Что за мужчины и что за женщины? - спросил Нестор испуганно.
     - Я там была, когда они были там. Это все, что я  знаю,  -  повторила
она.
     - А ты, Горда? - спросил я.
     - Я уже говорила тебе, что не  могу  вспомнить  какие-либо  лица  или
что-либо специфическое, - сказала она, - но одно я  знаю:  что  бы  мы  ни
делали в этом доме - это было на левой стороне. Мы пересекали  или  кто-то
заставлял пересекать нас параллельные линии. Те  непонятные  воспоминания,
что к нам приходят, идут из того времени, из того мира.
     Без  какой-либо  словесной  договоренности  мы  покинули  площадь   и
направились к мосту. Лидия и Горда  побежали  впереди  нас.  Когда  мы  их
нагнали, то обнаружили, что они стоят  на  том  самом  месте,  где  раньше
оставались мы.
     - Сильвио Мануэль - это тьма,  -  прошептала  Горда  мне  с  глазами,
прикованными к противоположной стороне моста.
     Лидия тряслась. Она тоже попыталась заговорить со мной, но я  не  мог
понять, что она бормочет.
     Я подтолкнул их обратно, прочь с моста. Кругом шло  множество  людей,
но никто не уделял нам никакого внимания. Мы сели на  землю  в  нескольких
метрах от моста. Я думал, что если мы сможем собрать по крупицам все,  что
каждый из нас знает об этом месте, то мы сможем  составить  что-либо,  что
поможет нам решить нашу дилемму.
     - Кто такой Сильвио Мануэль? - спросил я Горду.
     - Я никогда до этого не слышала этого имени, - сказала она.  -  я  не
знаю этого человека, и в то же время я знаю его. Что-то похожее  на  волны
находит на меня, когда я слышу это имя.  Жозефина  назвала  мне  это  имя,
когда мы были в доме. С той самой минуты разное стало приходить мне на  ум
и на язык, само собой, как у Жозефины. Никогда не думала,  что  доживу  до
такого, чтобы оказаться похожей на Жозефину.
     - Почему ты говоришь, что Сильвио Мануэль - это темнота? - спросил я.
     - Представления не имею, - сказала она. - однако все мы здесь  знаем,
что это правда.
     Она подтолкнула женщин, чтобы те заговорили.  Никто  не  произнес  ни
слова. Я выбрал розу. Она собиралась что-то сказать  три-четыре  раза.  Ее
тельце содрогнулось.
     - Мы пересекли этот мост и Сильвио Мануэль ждал нас на той стороне, -
сказала она еле слышным голосом. -  я  шла  последней.  Когда  он  пожирал
остальных, я слышала их вопли. Я хотела убежать, но этот  дьявол,  Сильвио
Мануэль, был с обеих сторон моста. Некуда было спастись.
     Горда, Лидия и Жозефина согласились. Я спросил, было ли это прямым  и
точным воспоминанием о чем-то или простым ощущением.  Горда  сказала,  что
для нее это было в  точности  так,  как  сказала  Роза:  совершенно  ясным
воспоминанием. Остальные двое с ней согласились.
     Я недоумевал, что же было с людьми, живущими у  моста.  Если  женщины
кричали так, как рассказывала Роза, то прохожие должны были  это  слышать.
Вопли вызвали бы тревогу. На секунду я почувствовал, что весь город должен
был быть в заговоре. Озноб прошел по моему телу. Я повернулся к Нестору  и
прямо выразил все, что чувствовал.
     Нестор сказал, что нагваль Хуан Матус  и  Хенаро  были  действительно
воинами высших достоинств, и,  как  таковые,  они  были  совсем  одинокими
существами.  Их  контакты  с  людьми  были  один-на-один.  Не  было  такой
возможности, чтобы целый город или хотя бы люди, живущие  около  моста,  с
ними стакнулись. Для того, чтобы это было возможно, все  эти  люди  должны
были бы быть воинами - вероятность крайне ничтожная.
     Жозефина с ухмылочкой начала кружить вокруг меня.
     - У тебя определенно есть нахальство, - сказала она. - притворяешься,
что ничего не знаешь, а сам был здесь. Это ты  привел  нас  сюда!  Это  ты
толкал нас на этот мост! - в глазах женщин зажглась угроза.
     Я повернулся к Нестору за помощью.
     - Я ничего не помню, - сказал он. - это место меня пугает.  Вот  все,
что я знаю.
     С моей стороны обращение к Нестору было блестящим  маневром.  Женщины
набросились на него.
     - Конечно, ты не помнишь! - визжала Жозефина. - все  мы  были  здесь.
Что ты за глупый осел?!
     Мои расспросы требовали порядка. Я увел их прочь от моста.  Я  думал,
что, будучи активными людьми, они смогут более  расслабиться,  если  будут
двигаться и разговаривать на ходу вместо того, чтобы сидеть на месте,  как
предпочел бы я.
     Когда мы пошли, гнев женщин утих так же внезапно, как и возник.
     Лидия и Жозефина стали еще более разговорчивыми. Они  вновь  и  вновь
высказывали свое чувство, что Сильвио Мануэль был пугающей фигурой.
     Тем не менее никто из них  не  припомнил,  чтобы  физически  потерпел
какой-нибудь урон. Они только помнили, что были парализованы страхом. Роза
не сказала ни слова, но  знаками  выражала  свое  согласие  со  всем,  что
говорили другие. Я спросил их,  была  ли  это  ночь,  когда  они  пытались
перейти мост. И Лидия, и Жозефина сказали, что был ясный день.
     Роза прочистила горло и сказала, что это было ночью.  Горда  пояснила
разногласие, сказав, что это были утренние сумерки, может быть, время  как
раз перед ними. Мы  достигли  конца  коротенькой  улочки  и  автоматически
повернули назад, к мосту.
     - Это же так просто, - сказала Горда внезапно, как если  бы  она  это
только что  обдумывала.  -  мы  пересекли  или,  вернее,  Сильвио  Мануэль
заставил нас пересекать параллельные линии. Этот мост - место силы. Дыра в
этом мире. Вход в  другой  мир.  Мы  прошли  в  этот  вход.  Должно  быть,
проходить было больно, так как мое тело боится. Сильвио Мануэль ждал нас с
другой стороны. Никто из нас не помнит его лица, так как Сильвио Мануэль -
это темнота. И он никогда не покажет свое лицо. Мы могли видеть только его
глаза.
     - Один глаз, - спокойно сказала Роза и отвернулась.
     - Все здесь, включая тебя, -  сказала  Горда,  обращаясь  ко  мне,  -
знают, что лицо Сильвио Мануэля находится в темноте. Можно слышать  только
его голос, мягкий, как приглушенное покашливание.
     Горда  перестала  разговаривать  и   начала   так   пристально   меня
рассматривать, что я ощутил всего себя. Ее глаза  были  с  хитринкой,  что
дало мне основание подозревать, что она знает о чем-то, но не  говорит.  Я
спросил  ее.  Она   отрицала.   Но   признала,   что   ощущает   множество
необоснованных чувств, которые она не старается объяснять.  Я  подталкивал
ее, а потом прямо потребовал, чтобы женщины попробовали вспомнить  сообща,
что все-таки случилось с нами на той стороне моста. Каждая  из  них  могла
вспомнить только вопли остальных.
     Трое Хенарос оставались  в  стороне,  и  в  наше  объяснение  они  не
вступали.  Я  спросил  у  Нестора,  не  имеет  ли  он  хоть  какого-нибудь
представления о том, что же все-таки произошло. Его  бесстрастным  ответом
было, что все находится где-то вне его понимания.
     Тогда  я  пришел  к  единственному  решению.  Мне   показалось,   что
единственной открытой для нас дорогой было пересечь этот мост. Я предложил
им вернуться обратно к мосту и перейти  через  него.  Мужчины  согласились
немедленно. Женщины - нет. Истратив все свои  доводы,  я  в  конце  концов
вынужден был толкать и тащить  лидию,  розу  и  Жозефину.  Горда  не  была
расположена идти, но, казалось, она была заинтересована происходящим.  Она
шла рядом, не помогая мне тащить женщин. Хенарос  поступали  так  же.  Они
нервно посмеивались над моими попытками справиться  с  сестричками,  но  и
пальцем не шевельнули, чтобы помочь мне. Так мы дошли до  той  точки,  где
останавливались ранее. Там я  внезапно  почувствовал,  что  слишком  слаб,
чтобы удержать троих женщин. Я заорал на Горду, чтобы она мне помогла. Она
сделала полуискреннюю попытку схватить лидию. Но тут группа  распалась,  и
все, кроме Горды стали пробираться, спотыкаться, отдуваясь, к безопасности
улицы. Мы с Гордой остались как бы приклеенные к мосту, не имея  сил  идти
вперед и не желая возвращаться.
     Горда прошептала мне на ухо, что мне следует совсем не  бояться,  так
как это я ждал их на той стороне моста. Она добавила, что убеждена в  том,
что я знаю, что являлся помощником Сильвио Мануэля, но не смею открыть это
никому.
     Тут мое тело охватила  неконтролируемая  ярость.  Я  чувствовал,  что
Горда не должна соваться, делая такие  замечания  или  испытывая  подобные
чувства. Я схватил ее за волосы и крутанул. В высшей точке своего гнева  я
спохватился и остановился. Я извинился и обнял ее. Мне  на  помощь  пришла
трезвая мысль. Я сказал, что мне действует на  нервы  быть  руководителем.
Напряжение по мере нашего продвижения становится все более острым. Она  со
мной согласилась. Она твердо держалась за свою интерпретацию, что  Сильвио
Мануэль и я были  чрезвычайно  близки,  и  когда  мне  напоминали  о  моем
хозяине, я ответил яростью. Хорошо, что она сказала, что я  должен  о  ней
заботиться, а то бы, наверное, я сбросил ее с моста.
     Мы повернули назад. Остальные были на безопасном расстоянии от моста,
глядя на нас с откровенным страхом. Казалось, превалировало очень странное
состояние безвременья. Словно  мы  были  выброшены  из  привычного  потока
времени. Вокруг нас совсем не было людей. Мы должны были пробыть на  мосту
самое малое пять минут, и ни один человек не  только  не  пересек  за  это
время мост, но даже не показался нигде. Затем, совершенно  внезапно,  люди
опять стали двигаться вокруг нас, как всегда бывает в такое деловое  время
суток.
     Не говоря ни слова, мы  прошли  назад  на  площадь.  Все  мы  ощущали
опасную слабость. У меня было даже смутное желание  задержаться  в  городе
еще немного, но мы сели в машину и поехали  на  восток,  к  атлантическому
побережью. Мы с Нестором вели машину по очереди, останавливаясь только для
того, чтобы заправиться и поесть, пока не достигли Вера-крус. Этот городок
был для нас нейтральной зоной. Я там был только однажды, а  другие  вообще
никогда не бывали. Горда считала,  что  такой  незнакомый  город  является
подходящим местом, чтобы  сбросить  старую  оболочку.  Мы  остановились  в
отеле, и там они приступили к разрыванию на лоскутки своих  старых  одежд.
Волнение нового города творило чудеса с их моралью и самочувствием.
     Наша следующая остановка была в городе мехико. Мы остановились  около
парка Аламеда, там же, где я когда-то останавливался  с  доном  Хуаном.  В
течение двух дней мы были совершенными  туристами.  Мы  делали  покупки  и
посещали столько туристских  мест,  сколько  возможно.  Женщины  выглядели
просто поразительно. Бениньо купил в магазине, где продавались  заложенные
и невостребованные вещи, фотоаппарат. Аппаратом без пленки он  сделал  425
снимков.  В  одном  месте,  пока  мы  любовались  поразительной  настенной
мозаикой, один служитель спросил меня, откуда  приехали  эти  великолепные
иностранки. Я сказал, что из Шри-Ланка. Он мне поверил и  поражался  тому,
что они почти похожи на мексиканок.
     На следующий день в 10 часов утра мы были в авиаагентстве, в  которое
дон Хуан втолкнул меня однажды. Когда он меня втолкнул, я  влетел  в  одну
дверь и вылетел через другую, но уже не на улицу, как должно было быть,  а
на рынок, находящийся примерно в двух километрах отсюда, где я и  наблюдал
тогда за деятельностью людей, там присутствовавших.
     Горда рассуждала, что авиаагентство, так же, как и мост, было  местом
силы, дверью пересечения параллельных линий. Нагваль  толкнул  меня  через
этот проход, но я застрял посередине между двумя мирами, между линиями  и,
таким образом, смог наблюдать за жизнью базара, не будучи сам  ее  частью.
Она сказала, что нагваль, конечно, хотел пропихнуть меня сквозь дверь,  но
мое упрямство помешало ему, и я в конце концов оказался на том  же  месте,
откуда ушел в этом мире.
     Мы прошли от авиаагентства до рынка, а оттуда в парк Аламеда, где  мы
с доном Хуаном сидели после путешествия в авиаагентстве. Я много раз бывал
в  парке  с  доном  Хуаном.  Я  чувствовал,  что  место   будет   наиболее
благоприятным для того, чтобы там обсудить наши дальнейшие действия.
     Моим намерением было подвести итоги всему, что мы сделали  для  того,
чтобы решить, какой следующий шаг нам предпринять.
     После наших попыток намеренно  пересечь  мост  я  безуспешно  пытался
придумать, как удержать моих компаньонов  одной  группой.  Мы  уселись  на
каменные ступеньки, и я начал с того, что для меня знание приходит  обычно
со словами. Я рассказал им, что моя глубочайшая вера состоит  в  том,  что
если опыт или событие не  оформлены  в  концепцию,  то  они  рассеиваются.
Поэтому  я  попросил  их  представить  их  индивидуальные  оценки   нашего
положения.
     Паблито заговорил первым. Я нашел это странным, потому что  обычно  и
вплоть до настоящего момента он был необыкновенно тихим. Он  извинился  за
то, что собирался сказать не что-нибудь из всплывшего в памяти, но  просто
свое заключение, основанное на всем, что он знал. Он сказал,  что  ему  не
трудно понять то, что, по словам женщин, произошло  на  мосту.  Это  было,
утверждал Паблито, делом вынужденного перехода с правой стороны - тоналя -
на левую - нагваль, всех пугал тот факт, что управлял всем этим  переходом
кто-то еще, заставляющий их переходить. Он сказал, что не видит проблемы в
том, чтобы считать, что это именно  я  помог  тогда  Сильвио  Мануэлю.  Он
подтвердил свои заключения заявлением, что всего лишь двумя  днями  раньше
он был свидетелем того, как я делал то  же  самое:  толкал  всех  на  мост
силой. В этот раз, однако, мне никто не  хотел  помочь,  не  было  Сильвио
Мануэля, чтобы тащить всех к себе из-за моста.
     Я попытался сменить тему разговора, сказав, что  такая  забывчивость,
которая имеет место у нас, обычно называется амнезией. Я знаю  об  амнезии
очень мало, чтобы пролить свет на наш случай, однако достаточно,  чтобы  я
мог считать, что мы все не могли так просто и сразу  забыть  все,  как  по
команде. Я сказал им, что кто-то, может быть,  дон  Хуан,  сделал  с  нами
что-то невообразимое. Я хотел точно выяснить, что же именно.
     Паблито настаивал, что очень важно  для  меня,  чтобы  я  понял,  что
именно я был в сговоре с Сильвио Мануэлем. Затем он сказал,  что  Лидия  и
Жозефина разговаривали с ним уже  о  той  роли,  которую  я  играл,  силой
заставляя их пересечь параллельные линии.
     Я не чувствовал особого удобства, обсуждая эти  вопросы.  Я  заметил,
что никогда, вплоть до разговора с Соледад, я  не  слышал  о  параллельных
линиях, однако я не смог возражать против того, что идею этих параллельных
линий я понял мгновенно. Я сказал им, что в каком-то озарении я понял, что
она имеет в виду. Я даже убедился, что  пересек  параллельные  линии  сам,
когда я думал, что вспомнил  ее.  Все  остальные,  за  исключением  Горды,
сказали, что услышали о параллельных линиях впервые, когда я  заговорил  о
них. Горда сказала, что она об этом услышала впервые от доньи Соледад  как
раз передо мной.
     Паблито сделал попытку поднять разговор о моих отношениях  с  Сильвио
Мануэлем. Я прервал его. Я заметил, что пока мы все были на мосту, пытаясь
перейти, я не заметил, что я, а предположительно и все  мы,  находились  в
состоянии необычайной реальности. Я осознал перемену, когда сообразил, что
на мосту совсем нет людей. Только мы ввосьмером находились  там.  Это  был
ясный день, но внезапно небо оказалось  покрыто  облаками,  и  яркий  свет
позднего утра превратился в сумерки. Я был в то  время  так  занят  своими
страхами и личностными интерпретациями, что не заметил пугающие  перемены.
Когда мы сошли с моста, я заметил, что другие люди опять идут вокруг  нас.
Но что происходило с нами, когда мы пытались перейти мост?
     Горда и остальные ничего не заметили, в действительности они ничего и
не знали о переменах, пока я им их не описал. Все смотрели на меня  теперь
со смесью раздражения и страха. Паблито опять взял  инициативу  и  обвинил
меня в попытке вовлечь их во что-то  такое,  чего  они  не  хотят.  Он  не
уточнял, что  это  может  быть  такое,  но  его  ораторского  напора  было
достаточно,  чтобы  все  встали  на  его  сторону.  Внезапно  против  меня
оказалась целая орда разгневанных магов. Мне потребовалась масса усилий  и
времени,  чтобы  объяснить,  почему  мне  необходимо  проверить  со   всех
возможных углов зрения нечто столь странное и всепоглощающее, как  наше  с
ними приключение на мосту. В конце концов они успокоились не столько из-за
того, что я их убедил, сколько из-за  эмоциональной  усталости.  Все  они,
включая Горду, ревностно отстаивали точку зрения Паблито.
     Нестор выдвинул другую линию  рассуждений.  Он  предположил,  что  я,
возможно, был  таким  невольным  соучастником,  который  не  отдавал  себе
полностью отчета в своих действиях. Он добавил, что сам он лично не  может
поверить, как остальные, в то, что я осознавал,  что  оставлен  с  задачей
увести их в сторону от того,  что  они  хотят.  Он  чувствовал,  что  я  в
действительности не знал, что веду их к уничтожению, хотя и  делал  именно
это.
     Он думал, что существуют два способа пересечения параллельных  линий.
Один - при помощи чьей-нибудь силы, а другой - при помощи собственных сил.
Его конечным заключением было то, что Сильвио Мануэль заставил их когда-то
пересечь линии, напугав их так сильно, что некоторые из них даже вообще не
помнят об этом. Задача, оставшаяся им,  была  в  том,  чтобы  сделать  это
своими силами, тогда как моей задачей было помешать им в этом.
     Затем заговорил Бениньо. Он сказал, что  последнее,  что  сделал  дон
Хуан для своих учеников-мужчин,  было  помочь  нам  пересечь  параллельные
линии, заставив нас прыгнуть  в  пропасть.  Бениньо  считал,  что  мы  уже
располагаем очень большим знанием о пересечении этих линий, но пока еще не
пришло время, чтобы сделать это вновь. На мосту они не смогли  сделать  ни
одного шага вперед, потому что не пришло нужное время. Поэтому они  правы,
считая, что я  пытался  их  уничтожить,  заставляя  пересекать  линии.  Он
считал, что перейти через параллельные линии  с  полным  осознанием  будет
конечным шагом для всех них, шагом,  который  должен  быть  сделан  только
тогда, когда они будут готовы исчезнуть с этой земли.
     Затем против меня выступила Лидия. Она не делала никаких  оценок,  но
вызвала меня вспомнить, как я в первый раз заманил ее на мост.  Она  нагло
заявила, что я был учеником не нагваля Хуана Матуса,  а  учеником  Сильвио
Мануэля, и что мы с Сильвио Мануэлем пожрали тела друг друга.
     У меня опять был приступ ярости, как на мосту с Гордой. Но я  вовремя
взял себя в руки. Успокоила меня логичная мысль. Я говорил  себе  вновь  и
вновь, что я заинтересован таким анализом.
     Я объяснил лидии, что бесполезно нападать на меня таким образом.  Она
все же не хотела остановиться. Она кричала, что Сильвио Мануэль мой хозяин
и именно в этом причина того, что  я  не  являюсь  частью  их  всех.  Роза
добавила, что Сильвио Мануэль дал мне все, чем я сейчас являюсь.
     Я попросил розу  выбирать  слова.  Я  сказал  ей,  что  следовало  бы
говорить, что сильвио Мануэль дал мне все, что я имею. Она отстаивала свой
выбор слов. Сильвио Мануэль дал мне то, чем я являюсь.
     Даже Горда поддержала ее, сказав, что она помнит такое время, когда я
так был болен, что у меня больше не осталось сил для  жизни.  Все  во  мне
было истрачено, и тогда именно Сильвио Мануэль взял  все  в  свои  руки  и
накачал новую жизнь в мое тело. Горда сказала, что мне лучше было бы знать
свое происхождение, чем продолжать, как я делал до  сих  пор,  утверждать,
что мне помог нагваль Хуан Матус. Она настаивала на том, что я  фиксирован
на нагвале из-за того,  что  последний  был  предрасположен  (выбран)  все
говорить словами.  Сильвио  Мануэль,  с  другой  стороны,  был  молчаливой
темнотой. Она объяснила, что для того, чтобы за ним следовать, мне было бы
нужно пересечь параллельные линии. Ну а чтобы следовать за нагвалем Хуаном
Матусом, все, что мне надо было делать, так это говорить о нем.
     Все, что они говорили, было ни чем иным для меня, как бессмыслицей. Я
уже собирался сделать то, что считал, будет уместным в отношении  подобной
чепухи, когда линия моего мышления была буквально смята.
     Я не мог уже вспомнить, о чем только что думал, хотя лишь за  секунду
решение было самой ясностью.
     Вместо этого на меня нахлынуло крайне  любопытное  воспоминание.  Это
было не сгущение чего-то, а ясная, чистая память о  событии.  Я  вспомнил,
что однажды был с доном  Хуаном  и  еще  одним  человеком,  лицо  которого
вспомнить не мог. Мы все трое разговаривали о чем-то, что  я  воспринимал,
как одну из черт мира. Это было в 5-7 метрах справа от меня  и  выглядело,
как неосязаемая стена тумана желтоватого цвета, которая, насколько  я  мог
судить, разделяла весь мир надвое.
     Она шла от земли и до неба до бесконечности. Пока  я  разговаривал  с
этими двумя людьми, та половина,  которая  была  слева  от  меня,  была  в
целости, а все, что  справа,  было  скрыто  этим  туманом.  Я  помню,  что
ориентировался по ландшафтным признакам  и  понял,  что  здесь  ось  стены
тумана идет с востока на запад. Все к северу от этой оси было  тем  миром,
который я знал. Помню, что я спросил дона Хуана, что случилось с  миром  к
югу от этой линии. Дон Хуан заставил меня немного подвинуться вправо, и  я
увидел, что стена тумана передвигалась по мере  того,  как  я  поворачивал
голову. Мир был разделен надвое на таком уровне, который моему  интеллекту
был недоступен. Разделение казалось реальным, но граница проходила  не  на
физическом плане. Она была как-то связана со мной самим. Или это не так?
     Был и еще  один  осколок  этого  воспоминания.  Тот,  другой  человек
сказал, что разделить мир  надвое  -  очень  большое  достижение,  но  еще
большим достижением бывает, когда воин имеет невозмутимость и контроль для
того, чтобы остановить вращение этой стены. Он сказал, что  эта  стена  не
находится внутри нас. Она определенно снаружи, в мире, разделяя его на две
части и вращаясь, когда мы поворачиваем  голову,  как  если  бы  она  была
прикреплена к нашим вискам. Великое достижение удержания стены от поворота
позволяет воину повернуться к ней лицом и дает ему силу  проходить  сквозь
нее в любое время, когда он только пожелает.
     Когда я рассказал ученикам, что я только что вспомнил,  женщины  были
убеждены, что этот другой  человек  был  Сильвио  Мануэль.  Жозефина,  как
знаток стены тумана, сказала, что преимущество Элихио перед всеми - в  его
умении останавливать стену тумана так, что по  желанию  он  мог  проходить
сквозь нее.
     Она добавила, что стену тумана легче проходить в  сновидении,  потому
что тогда она не движется.
     Горду,   казалось,   затронула   целая   серия   почти    болезненных
воспоминаний. Ее тело непроизвольно подскакивало, пока в конце концов  она
не разразилась словами.
     Она сказала, что больше не имеет возможности отрицать тот факт, что я
был помощником Сильвио Мануэля. Сам нагваль предупреждал, что  я  порабощу
ее, если она не будет  очень  осторожна.  Даже  Соледад  предупреждала  ее
следить за мной, потому что мой дух берет пленников  и  делает  их  своими
рабами. На такое был способен лишь  один  Сильвио  Мануэль.  Он  поработил
меня, и теперь я буду порабощать  любого,  кто  приблизится  ко  мне.  Она
призналась, что находилась под действием моих чар вплоть до того  момента,
когда она уселась в комнате Сильвио Мануэля и что-то свалилось вдруг с  ее
плеч.
     Я поднялся и буквально зашатался под тяжестью слов Горды. В животе  у
меня был какой-то вакуум. Я был  убежден,  что  могу  рассчитывать  на  ее
поддержку при любых обстоятельствах.  Я  почувствовал  себя  преданным.  Я
подумал, что для них было бы нелишним знать мои чувства, но на помощь  мне
пришло чувство трезвости. Я сказал им вместо этого, что моим  бесстрастным
заключением, как воина, является следующее:  дон  Хуан  изменил  ход  моей
жизни в лучшую сторону. Я оценивал и переоценивал  то,  что  он  для  меня
сделал, и вывод всегда оставался тем же. Он принес мне свободу. Свобода  -
это все, что я знаю, и это все, что я могу принести кому-либо, кто  придет
ко мне.
     Нестор сделал мне  знак  солидарности  со  мной.  Он  убеждал  женщин
бросить свою враждебность по отношению ко мне. Он смотрел на меня  глазами
того, кто не понимает,  но  очень  хочет  понять.  Он  сказал,  что  я  не
принадлежу к ним, потому что я действительно одинокая птица. Они нуждались
во мне на короткий момент, чтобы  порвать  свои  границы  привязанности  и
рутины. Теперь, когда они свободны,  только  небо  является  их  границей.
Оставаться со мной было бы, без сомнения, приятно для них, но убийственно.
     Он, казалось, был глубоко тронут. Он подошел ко  мне  и  положил  мне
руку на плечо. Он сказал, что, судя по его ощущениям, мы никогда не увидим
больше друг друга на этой земле.
     Он  очень  сожалеет,  что  мы  расстаемся,  как   мелочные   людишки,
подкалывая друг друга, жалуясь и обвиняя. Он сказал, что, говоря от  имени
остальных, а не от себя, он просит меня уехать, так как у нас  больше  нет
возможности оставаться вместе. Он добавил, что  посмеялся  над  Гордой  по
поводу ее слов о змее, которую мы  образуем.  Он  изменил  свое  мнение  и
больше не находит эту идею смешной. Это была  наша  последняя  возможность
добиться успеха как цельная группа.
     Дон Хуан учил меня принимать свою судьбу со смирением.
     - Ход жизни воина изменяем, - сказал он мне. -  вопрос  лишь  в  том,
насколько далеко он уйдет по этой узкой дороге, каким неуязвимым он  будет
в этих узких границах. Если на его пути встречаются препятствия,  то  воин
непоколебимо стремится преодолеть их. Если на  своей  тропе  он  встречает
невыносимые трудности и боль, то он  плачет,  но  все  его  слезы,  вместе
взятые, не могут сдвинуть линию его судьбы и на ширину волоса.
     Мое первоначальное решение: позволить силе этого места  решить,  куда
нам сделать следующий  шаг,  -  было  правильным.  Я  поднялся.  Остальные
отвернули лица. Горда подошла ко мне и сказала так, как если бы ничего  не
случилось, что мне следует уехать  и  что  она  свяжется  со  мной  потом,
позднее. Я хотел бросить, что не вижу причины, почему она  должна  ко  мне
присоединиться. Она решила примкнуть к другим. Она, казалось,  прочла  мои
чувства покинутого и преданного. Она спокойно заверила меня, что мы должны
выполнить нашу судьбу вместе,  как  воины,  а  не  как  мелочные  людишки,
которыми мы были.




                     ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИСКУССТВО СНОВИДЕНИЯ


                        6. ПОТЕРЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ФОРМЫ

     Несколько месяцев спустя Горда поселилась в аризоне после  того,  как
помогла всем остальным осесть в разных  частях  мексики.  После  этого  мы
начали развертывать  самую  странную  и  самую  поглощающую  часть  нашего
ученичества. Сначала наши отношения были  довольно  натянутыми.  Мне  было
очень трудно преодолеть свои чувства по  поводу  того,  каким  образом  мы
расстались в парке Аламеда. Хотя Горда  и  знала  о  местонахождении  всех
остальных, мне она ни разу ничего не говорила. Она  чувствовала,  что  для
меня было бы излишним знать об их деятельности.
     Внешне между мной и Гордой  все  было  в  порядке,  но  я  чувствовал
горький осадок из-за того, что в  тот  раз  она  встала  на  сторону  всех
остальных против меня. Я не выражал этого, но осадок все равно остался.  Я
помогал ей и делал для нее все, как если бы ничего не  произошло,  но  это
входило в требования неуязвимости. Это был мой долг. Чтобы его  выполнить,
я с радостью пошел бы на смерть. Я  намеренно  ушел  в  руководство  ею  и
устройство ее во  все  тонкости  современной  городской  жизни;  она  даже
изучала английский язык. Ее успехи были феноменальными.
     Три месяца прошли почти незаметно, но однажды, когда  я  находился  в
Лос-анжелесе, я проснулся в ранний утренний час с невыносимой  тяжестью  в
голове. Это не было головной болью. Скорее это походило на сильную тяжесть
в ушах. Я ощущал эту тяжесть также на своих веках  и  на  небе.  Я  сделал
слабую попытку подняться и сесть. Мелькнула мысль, что у  меня,  вероятно,
удар. Первой моей реакцией было позвать на помощь,  но  я  все  же  как-то
успокоился  и  попытался  отделаться  от  страха.  Через  некоторое  время
давление в голове стало спадать, но оно стало расти в горле. Я  задыхался,
хрипел и кашлял некоторое время, затем давление  постепенно  переместилось
ко мне на грудь, потом на живот, на таз, на ноги, на  ступни  и,  наконец,
оставило мое тело. То, что со мной происходило, чем бы оно ни было, заняло
примерно два часа. В течение этих мучительных двух часов  казалось,  будто
что-то внутри моего тела действительно движется вниз, выходя из меня.  Мне
казалось, что это что-то сворачивается наподобие ковра.  Другое  сравнение
которое  пришло  мне  в  голову,  -  что  это  было  шарообразной  массой,
передвигающейся внутри моего тела. Я отбросил эту картину в пользу первой,
так как чувство больше напоминало что-то,  сворачивающееся  внутри  самого
себя, совсем как скатывают ковер. Оно становилось все тяжелее и тяжелее, а
отсюда нарастала  и  боль,  сделавшись  совсем  нестерпимой  к  коленям  и
ступням, особенно правой ступне, которая оставалась очень горячей  еще  35
минут после того, как вся боль и давление исчезли. Горда сказала,  услышав
мой рассказ, что на этот раз я наверняка потерял свою человеческую  форму,
что я бросил все свои щиты или по крайней мере  большинство  из  них.  Оно
была права. Не зная, как и даже не соображая, что произошло, я оказался  в
крайне незнакомом состоянии. Я чувствовал себя  отрешенным,  не  ощущающим
воздействий со стороны не имело больше значения, что сделала Горда. Это не
означало, что я простил ее за недостойное отношение ко мне; просто чувство
было таким, будто никогда и не было  никакого  предательства.  Во  мне  не
осталось никакой - ни открытой, ни скрытой - неприязни ни к  Горде,  ни  к
кому бы то ни было другому. То, что я ощущал, не было волевым безразличием
или нежеланием действовать; не было это  также  устранением  или  желанием
быть одному. Это скорее было чуждым чувством  отстраненности,  способности
погрузиться в момент и не иметь никаких мыслей ни  о  чем  другом  вообще.
Действия людей больше не воздействовали на меня, потому что  я  больше  не
имел никаких ожиданий вообще. Странный покой стал руководящей силой в моей
жизни. Я чувствовал, что  каким-то  образом  воспринял  все-таки  одну  из
концепций жизни воина - отрешенность. Горда сказала, что я  сделал  больше
чем воспринял ее, - я фактически воплотил ее. С доном Хуаном у нас  бывали
длинные разговоры о том, что когда-нибудь я сделаю именно это. Он  сказал,
что отрешенность не означает автоматически и мудрости, но что тем не менее
она является преимуществом, потому что позволяет воину делать моментальную
паузу для переоценки ситуации и пересмотра позиций, но чтобы  пользоваться
этим лишним моментом сообразно и правильно, необходимо, сказал  он,  чтобы
воин непрестанно сражался за  свою  жизнь.  Я  не  рассчитывал  когда-либо
испытать  это  чувство.  Насколько  я  мог  определить,  не  было  способа
сымпровизировать его. Мне бесполезно было  думать  о  преимуществах  этого
чувства или рассуждать о возможностях его прихода. В течение тех лет,  что
я знал дона Хуана, я явно испытал ослабление личных связей с миром, но это
происходило на интеллектуальном плане; в своей  повседневной  жизни  я  не
изменялся вплоть до того момента,  когда  потерял  человеческую  форму.  Я
рассуждал  с  Гордой  о  том,  что  концепция  потери  человеческой  формы
относится к телесным условиям и происходит  с  учеником  тогда,  когда  он
достигает определенного порога в  ходе  обучения.  Как  бы  там  ни  было,
конечным результатом потери человеческой формы и для меня и для Горды, как
это ни странно, было не только скрытое чувство отрешенности,  но  также  и
выполнение нашей расплывчатой задачи по  воспоминанию.  И  в  этом  случае
интеллект опять играл  минимальную  роль.  Однажды  вечером  мы  с  Гордой
обсуждали кинокартину. Она ходила смотреть  подпольный  кинофильм,  и  мне
хотелось знать ее описание его. Фильм ей  совершенно  не  понравился.  Она
утверждала, что такой опыт ослабляет, так как быть воином  означает  вести
сдержанную жизнь в полном целомудрии, как нагваль Хуан Матус. Я сказал ей,
что знаю наверняка, что Хуан любил  женщин,  не  был  девственником,  и  я
нахожу это великолепным.
     - Ты безумец! - воскликнула она с  оттенком  изумления  в  голосе.  -
нагваль был  совершенным  воином.  Он  не  был  пойман  ни  в  какие  сети
чувственности. Она захотела узнать, почему я считаю, что дон Хуан  не  вел
девственный образ жизни. Я рассказал ей об одном случае, который произошел
в аризоне еще в начале моего ученичества. Я отдыхал однажды  в  доме  дона
Хуана  после  очень  утомительной  прогулки.  Дон  Хуан  казался   странно
нервозным. Он часто подходил к двери, чтобы выглянуть на улицу.  Казалось,
он ждал кого-то. Затем он внезапно сказал мне, что из-за  поворота  дороги
показалась машина, которая направляется к его дому.  Он  сказал,  что  это
девушка, его друг, везет ему одеяла.
     Я никогда не видел дона Хуана раздраженным, и  меня  очень  опечалило
то, что он так взволнован, что не знает, что и делать. По моему мнению  он
не хотел моей встречи с этой девушкой. Я предложил спрятаться,  но  в  его
доме не было такого укромного места, чтобы укрыть меня, поэтому он  уложил
меня на пол и накрыл соломенной циновкой. Я услышал, как подъехала машина,
а затем через щели циновки увидел девушку,  стоящую  в  дверях.  Она  была
высокой, стройной и очень молодой. Мне она показалась очень красивой.  Дон
Хуан что-то говорил ей тихим  интимным  голосом,  затем  он  повернулся  и
показал на меня:
     - Карлос прячется под циновкой, - сказал  он  девушке  громким  ясным
голосом. Поздоровайся с ним.
     Девушка помахала  мне  рукой  и  поздоровалась  со  мной  дружелюбной
улыбкой. Я чувствовал себя очень глупо и сердился на дона Хуана за то, что
он  поставил  меня  в  такое  затруднительное  положение.   Мне   казалось
очевидным, что таким образом он стряхивает свою нервозность или, еще хуже,
рисуется передо мной.
     Когда девушка уехала, я сердито  потребовал  объяснений.  Он  ласково
сказал, что вынужден был так сделать, потому что мои ноги торчали наружу и
он не знал, что тут можно еще сделать.  Когда  я  это  услышал,  весь  его
маневр стал мне ясен. Он просто показывал свою  молодую  подружку  мне.  Я
никак не мог высовывать ноги, потому  что  они  были  у  меня  поджаты.  Я
понимающе рассмеялся, и дон Хуан вынужден  был  объяснить,  что  он  любит
женщин, а особенно эту девушку.
     Я никогда не забывал об этом инциденте. Дон Хуан никогда не  обсуждал
его. Когда бы я ни поднимал этот вопрос, он всегда  меня  останавливал.  Я
надеялся, что когда-нибудь она меня разыщет, прочитав мои книги.
     Горда очень взволновалась. Она ходила по комнате взад и вперед,  пока
я говорил. Она чуть не плакала. Я  воображал  разного  рода  сложные  сети
взаимоотношений, которые оказались здесь затронуты.  Я  думал,  что  Горда
собственница и реагирует, как всякая женщина, когда ей угрожает другая.
     - Ты ревнуешь, Горда? - спросил я.
     - Не будь дураком, - сказала она сердито. - я бесформенный  воин.  Во
мне не осталось ни зависти, ни ревности.
     Я задал вопрос о том, что говорили Хенарос, будто Горда была женщиной
нагваля. Ее голос был едва слышным.
     - Я думаю, что была, - сказала она  с  неясным  взглядом  и  села  на
кровать. - у меня было чувство, что я была ею, хотя я  не  знаю,  как  это
могло бы быть. В этой жизни нагваль Хуан Матус был для меня тем же, чем  и
для тебя, - он не был мужчиной. Он был нагвалем. У него не было  интересов
в сексе.
     Я заверил ее, что сам слышал, как дон Хуан выражал свою привязанность
к той девушке.
     - Он сказал тебе, что у него с  нею  половые  отношения?  -  спросила
Горда.
     - Нет, он так не говорил, но  это  было  очевидно  из  того,  как  он
говорил, - сказал я.
     - Тебе бы хотелось, чтобы нагваль походил  на  тебя,  не  так  ли?  -
спросила она с издевкой. - нагваль был неуязвимым воином.
     Я считал себя правым и не  видел  необходимости  пересматривать  свое
мнение. Просто, чтобы поддеть Горду, я сказал, что та  девушка,  возможно,
была ученицей дона Хуана, а не любовницей.
     Последовала длинная пауза. То, что я  сам  сказал,  оказало  на  меня
беспокоящее  воздействие.  До  тех  пор  я  никогда  не  думал   о   такой
вероятности. Я был закован в  свое  предвзятое  мнение,  не  оставив  себе
никакой возможности пересмотра.
     Горда попросила меня описать ту  молодую  женщину.  Я  не  мог  этого
сделать, в действительности я не смотрел на ее черты. Я был слишком сердит
и раздражен, чтобы присматриваться к деталям.  Она  тоже,  казалось,  была
задета неудобством ситуации и поспешила покинуть дом.
     Горда сказала, что без каких-либо логических оснований она чувствует,
что та молодая женщина была ключевой фигурой в жизни нагваля. Ее заявление
привело нас к разговору об известных нам  друзьях  дона  Хуана.  Мы  очень
долго пытались собрать по крупицам информацию о людях, связанных  с  доном
Хуаном. Я рассказал ей о нескольких случаях,  когда  дон  Хуан  брал  меня
участвовать в пейотной церемонии. Я описал каждого, кто там присутствовал.
Она никого не узнала. Тогда я сообразил что, возможно, знаю больше  людей,
связанных с доном Хуаном, чем она, однако что-то из того,  что  я  сказал,
вызвало у нее воспоминание о том времени, когда она  видела,  что  молодая
женщина подвозила дона Хуана и дона Хенаро в небольшом  белом  автомобиле.
Женщина высадила обоих мужчин у дверей дома Горды и пристально  посмотрела
на нее, прежде чем уехать.  Горда  подумала  тогда,  что  молодая  женщина
просто подвезла нагваля и Хенаро к дому по их просьбе. Тогда  я  вспомнил,
что, выбравшись из-под циновки в доме дона  Хуана,  я  еще  успел  увидеть
белый "фольксваген", уезжающий прочь.
     Я упомянул еще об одном случае с участием другого друга дона Хуана, -
человека, который как-то дал мне несколько растений  пейота  на  городском
базаре в северной мексике. Он также занимал годами  мое  воображение.  Имя
этого человека было Висенте. При звуке этого имени тело Горды  реагировало
так, как если бы  был  затронут  не  нерв.  Голос  у  нее  изменился.  Она
попросила меня повторить имя и описать этого человека. И опять  я  не  мог
дать никакого описания: я видел этого человека только однажды,  в  течение
нескольких минут, десять лет назад.


     Мы с Гордой прошли через период почти злости; злились мы не  друг  на
друга, а на то, что держало нас закрытыми.
     Последний   инцидент,   который   был   связан   с    полномасштабным
воспоминанием, произошел  однажды,  когда  я  простудился  и  оставался  в
постели с насморком и легкой лихорадкой.
     Мысли бесцельно текли у меня в голове.  Весь  день  в  мозгу  у  меня
вертелась мелодия старой мексиканской песни.
     В какой-то момент мне стало сниться, что кто-то играет эту мелодию на
гитаре. Я пожаловался на ее монотонность,  а  тот,  кто  играл  и  кому  я
жаловался, толкнул  меня  гитарой  в  живот.  Я  отскочил,  уклоняясь,  и,
стукнувшись головой о стену, проснулся. Это не  было  живым  сном,  только
мотив все еще преследовал меня,  и  я  не  мог  забыть  звука  гитары:  он
продолжал звучать в моем мозгу. Я оставался полупроснувшись, прислушиваясь
к музыке. Казалось, я вхожу в состояние сновидения -  полная  и  детальная
сцена сновидения появилась перед моими глазами. В этой сцене рядом со мной
сидела молодая женщина. Я мог разглядеть каждую деталь ее черт. Я не знал,
кто она, но то, что я ее вижу, потрясло  меня.  В  один  миг  я  полностью
проснулся. Беспокойство, которое создало  во  мне  это  лицо,  было  столь
интенсивным, что я поднялся и совершенно автоматически стал ходить взад  и
вперед
     Я обливался потом и боялся покинуть комнату.  Я  не  мог  позвать  на
помощь Горду, - она уехала на несколько дней в  мексику,  чтобы  навестить
Жозефину. Чтобы сжать талию, я обвязал вокруг себя простыню.  Это  помогло
утихомирить немного волны нервной энергии, которые прокатывались по мне.
     По мере того, как я ходил взад и вперед, картина в моем мозгу  начала
расплываться не в спокойное забытье, как мне бы хотелось, а в  полноценное
воспоминание. Я вспомнил, что однажды сидел на каких-то мешках  с  зерном,
наваленных в складе для зерна. Молодая женщина  пела  мексиканскую  песню,
которая звучала теперь у меня в мозгу; она подыгрывала себе на гитаре. Там
сидели со мной и другие люди, - Горда и двое мужчин. Я очень  хорошо  знал
этих мужчин, но я все еще не мог вспомнить, кем была  молодая  женщина.  Я
старался, но казалось, это было безнадежным.
     Я улегся опять, весь обливаясь потом. Я  хотел  чуть-чуть  отдохнуть,
прежде чем переодеть мокрую пижаму.
     Как только я положил голову на высокую подушку, моя память, казалось,
еще более прояснилась, и теперь я уже знал, кто именно играл на гитаре.
     Это была женщина-нагваль - самое значительное на земле  существо  для
меня и Горды. Она была женским аналогом нагваля-мужчины, - не  жена  и  не
его женщина, а его противоположная  часть.  Она  обладала  спокойствием  и
властью истинного лидера. Будучи женщиной она вынянчила нас.
     Я не осмеливался слишком далеко подталкивать свою память.  Интуитивно
я знал, что у меня не хватит сил выстоять перед  полным  воспоминанием.  Я
остановился на уровне абстрактных чувств. Я знал, что она была воплощением
чистейшей, ничем не затуманенной  и  глубочайшей  привязанности.  Пожалуй,
наиболее  подходящим  было  бы   сказать,   что   мы   с   Гордой   любили
женщину-нагваль больше чем жизнь.
     Что же такое могло случиться с нами, что мы забыли ее?
     Этой ночью, лежа на кровати, я  настолько  разволновался,  что  начал
опасаться за свою жизнь. Я стал напевать какие-то слова, которые стали для
меня направляющей силой. И лишь когда я успокоился,  то  вспомнил,  что  и
сами слова, которые я повторял вновь и вновь про себя, были воспоминанием,
которое вернулось ко мне той ночью - воспоминанием о формуле,  заклинании,
чтобы провести меня через преграду, подобную той, с которой я столкнулся:
     "Я уже отдан силе,
     Что правит моей судьбой.
     Я ни за что не держусь
     И защищать мне будет нечего.
     Я не имею мыслей,
     Поэтому я увижу.
     Я ничего не боюсь,
     Значит, буду помнить себя."
     Эта формула имела еще строфу,  которая  в  то  время  была  для  меня
непонятной:
     "Отрешенный и с легкой душой,
     Я мимо орла проскочу,
     Чтобы быть свободным."
     Моя болезнь и лихорадка послужили, возможно, своего рода буфером; его
могло быть достаточно, чтобы отвести часть удара того, что я  сделал,  или
скорее того, что нашло на меня, ибо сам я намеренно не сделал ничего.
     Вплоть до этой ночи, если бы был составлен перечень  моего  опыта,  я
мог бы отвечать за непрерывность моего существования.
     Отрывочные воспоминания, которые у меня были о Горде или о том, что я
жил в том горном домике в центральной мексике, были, в определенном смысле
реальной угрозой идее моей непрерывности. Однако это все не шло ни в какое
сравнение с воспоминанием  о  женщине-нагваль.  И  не  столько  из-за  тех
эмоций, которые вызвало это воспоминание, сколько из-за  того,  что  я  ее
забыл. Забыл не так как забывают имя или мотив. До  момента  откровения  в
моем мозгу не было о ней ничего. Ничего!
     Потом что-то нашло на меня или что-то с  меня  свалилось,  и  я  стал
вспоминать самого важного для меня человека, которого, с точки зрения того
"я", который составлен опытом моей жизни, предшествующей этому моменту,  я
никогда не встречал.
     Я вынужден был ждать еще два дня возвращения Горды, прежде  чем  смог
рассказать ей о своем воспоминании. Горда вспомнила женщину-нагваль в  тот
же момент, как только я описал ее ей.
     Ее сознание каким-то образом зависело от моего.
     - Девушка, которую я видела в белом автомобиле, была женщина-нагваль!
-воскликнула Горда. - она возвратилась ко мне, но я  не  смогла  ее  тогда
вспомнить.
     Я слышал слова и понимал их значение, но потребовалось долгое  время,
чтобы мысль сфокусировалась на том, что она говорила.
     Мое внимание колыхалось. Казалось, что перед  глазами  был  поставлен
источник света, который медленно угасал.
     У меня было ощущение, что если я  не  остановлю  угасания,  то  умру.
Внезапно я ощутил рывок и понял, что сложил вместе две части самого  себя,
которые были разделены. Я понял, что  молодая  девушка,  которую  я  видел
тогда в доме дона Хуана, была женщина-нагваль.
     В этот момент эмоционального подъема Горда не могла мне ничем помочь.
Ее настроение было заразительным. Она плакала, не переставая.
     Эмоциональное  потрясение   воспоминания   о   женщине-нагваль   было
травмирующим для нее.
     - Как я могла ее забыть? - вздохнула Горда.
     Я уловил оттенок подозрения в ее взгляде,  когда  она  посмотрела  на
меня.
     - Ты ведь не имел представления о ее существовании, так?  -  спросила
она.
     При любых других обстоятельствах я посчитал бы ее вопрос  неуместным,
оскорбительным, но я точно так же недоумевал по поводу нее. Мне  пришло  в
голову, что она, возможно, знала больше, чем говорила.
     - Нет, не знал, - ответил я. - но как насчет тебя, Горда?  Ты  знала,
что она существует?
     На ее лице была такая невинность  и  такое  замешательство,  что  мои
сомнения рассеялись.
     - Нет, - ответила она. - до  сегодняшнего  дня  не  знала.  Теперь  я
совершенно определенно знаю, что часто сидела с ней и  с  нагвалем  Хуаном
Матусом на той скамейке на площади в Оаксаке. Я всегда помнила об  этом  и
всегда помнила ее черты, но считала что видела все это во сне. Я все знала
и в то же время не знала. Но почему я думала, что это был сон?
     На секунду я поддался панике,  потом  у  меня  появилась  совершенная
физическая уверенность в том, что пока она говорит,  где-то  в  моем  теле
открывается канал. Я внезапно знал, что тоже часто сидел на той скамейке с
доном Хуаном и женщиной-нагваль. Я вспомнил то ощущение,  которое  у  меня
бывало каждый раз в таких  случаях.  Это  было  такое  чувство  физической
удовлетворенности,  счастья,  полноты,  что   его   невозможно   было   бы
вообразить.  Я  думал  о  том,  что  дон  Хуан  и   женщина-нагваль   были
совершенными существами и что быть в их компании действительно большая моя
удача. Сидя на той скамейке между самыми выдающимися людьми  на  земле,  я
испытывал, пожалуй, наивысшую степень своих человеческих чувств.  Однажды,
я сказал дону Хуану именно это, имея  в  виду,  что  хотел  бы  тут  же  и
умереть, чтобы сохранить это чувство чистым, незапятнанным,  свободным  от
искажения.
     Я рассказал о своем воспоминании Горде. Она  сказала,  что  понимает,
что я  имел  в  виду.  Секунду  мы  были  спокойны,  а  затем  груз  наших
воспоминаний опасно по вел нас в сторону печали и отчаяния.
     Мне пришлось удерживать необычайно сильный контроль над собой,  чтобы
не заплакать. Горда всхлипывала, прикрыв лицо рукой.
     Через некоторое время мы стали более спокойны. Горда уставилась мне в
глаза. Я знал, о чем она  думает.  Это  были  те  же  самые  вопросы,  что
осаждали и меня целыми  сутками.  Кто  была  женщина-нагваль?  Где  мы  ее
встретили? Где она готовилась? Знают ли о ней другие тоже?
     Я как раз хотел высказать свои вопросы словами, когда Горда  прервала
меня.
     - Я правда, не знаю, - сказала она, поймав меня на моем же вопросе. -
я рассчитывала, что ты  мне  скажешь  все  это.  Не  знаю,  почему,  но  я
чувствую, что ты можешь объяснить мне, что к чему.
     Она рассчитывала на меня, а я рассчитывал на нее. Мы рассмеялись  над
иронией нашего положения. Я попросил ее рассказать мне все, что она помнит
о женщине-нагваль. Горда сделала 3-4 раза  попытку  что-либо  сказать,  но
казалось, не могла собрать свои мысли.
     - Я правда не знаю, с чего начать, - сказала она. -  я  знаю  только,
что люблю ее.
     Я  сказал  ей,  что  у  меня  такие  же  чувства.  Незаметная  печаль
охватывала меня каждый раз,  когда  я  думал  о  женщине-нагваль.  Пока  я
говорил, тело мое начало содрогаться.
     - Мы с тобой любили ее, - сказала Горда. -  не  знаю,  почему  я  это
говорю, но я знаю, что она владела нами.
     Я попросил ее объясниться, но она не могла определить, почему она так
сказала. Она говорила нервозно, уточняя свои чувства. Я  ощутил  биение  у
себя в солнечном сплетении. Начало формироваться  смутное  воспоминание  о
женщине-нагваль.  Я  попросил  Горду  продолжать  говорить,   пусть   даже
повторять  одно  и  тоже,  если   ей   нечего   будет   сказать,   но   не
останавливаться.  Звук  ее  голоса,  казалось,  действовал  на  меня   как
проводник в другое измерение, в другой вид времени. Как будто кровь бежала
по моим жилам с необычайным давлением. Я почувствовал покалывание со  всех
сторон, а затем возникло странное воспоминание тела. Я знал в  своем  теле
что женщина-нагваль была тем существом, которое сделало  нагваля  цельным.
Она  принесла  нагвалю  мир,  удовлетворенность,   чувство   защищенности,
освобожденности.
     Я сказал Горде, что  у  меня  было  откровение,  что  женщина-нагваль
являлась  партнером  нагваля.  Горда  взглянула  на  меня  изумленно.  Она
медленно покачала из стороны в сторону головой.
     - Она никак не связана с нагвалем Хуаном Матусом,  идиот,  -  сказала
она чрезвычайно авторитетным тоном. - она была для тебя. Вот почему мы оба
принадлежали ей.
     Мы с Гордой уставились друг на друга. Я был уверен, что она  невольно
произносит те мысли, которые рационально для нее ничего не значат.
     - Что ты имеешь в виду, говоря, что  она  была  для  меня,  Горда?  -
спросил я после долгого молчания. - она была твоим  партнером,  -  сказала
она. - вдвоем вы были единой парой. А я была ее подопечной. И она доверила
тебе передать меня ей однажды.
     Я просил Горду рассказать мне все, что она знает, но  она,  казалось,
не знала ничего больше. Я чувствовал себя измотанным.
     - Куда она делась? - высказала внезапно Горда. -  я  просто  не  могу
себе представить этого. Она была с тобой, а не с нагвалем. Она должна была
бы быть сейчас с нами.
     Потом у нее был еще один приступ неверия и страха. Она обвиняла меня,
что я скрываю женщину-нагваль в Лос-анжелесе. Я пытался снять ее  тревогу.
Я сам себе удивлялся, что разговариваю  с  Гордой,  как  с  ребенком.  Она
слушала меня со всеми внешними признаками внимания, однако глаза  ее  были
пустыми, не в фокусе. Тогда мне стало ясно, что она использует звук  моего
голоса точно так же, как я использовал звук ее голоса, - как проводник.  Я
знал, что и она осознает это. Я продолжал говорить, пока не исчерпал все в
границах нашей темы. Тут еще что-то произошло,  и  я  оказался  наполовину
прислушивающимся к звуку  собственного  голоса.  Я  говорил,  обращаясь  к
Горде, без всякого волевого усилия с моей стороны.
     Слова, которые были,  казалось,  запечатаны  внутри  меня,  а  теперь
освободились, достигли небывалого уровня абсурдности. Я говорил и говорил,
пока что-то не остановило меня. Я вспомнил, что дон  Хуан  говорил  мне  и
женщине-нагваль на скамейке в Оаксаке об особом человеческом существе, чья
сущность объединяет для него все, на что он только мог бы  рассчитывать  и
чего ожидать в человеческом сотрудничестве. Эта была женщина, которая  для
него  была  тем  ж,  чем  женщина-нагваль  была  для  меня,  -  партнером,
противоположной частью. Она покинула его, точно так же, как меня  покинула
женщина-нагваль. Его  чувства  по  отношению  к  ней  были  неизменными  и
поднимались на поверхность от меланхолии некоторых стихов, которые я читал
ему.
     Я вспомнил также, что именно женщина-нагваль снабжала и  меня  обычно
книгами стихов. Она держала их целыми пачками в  багажнике  своей  машины.
Именно она побудила меня читать  стихи  дону  Хуану.  Внезапно  физическая
память о женшиненагваль, сидящей со мной на скамейке, стала  такой  ясной,
что я непроизвольно ахнул и  задохнулся.  Давящее  чувство  утраты,  более
сильное, чем любое чувство, которое когда-либо у меня было, овладело мной.
Я согнулся с разрывающей болью в правой лопатке. Было еще  что-то,  что  я
знал, - воспоминание, которое какая-то часть меня не хотела открыть.
     Я занялся тем, что осталось  от  моего  интеллектуального  щита,  как
единственным средством вернуть свое здравомыслие. Я повторял себе вновь  и
вновь, что мы с Гордой все время действовали на двух совершенно  различных
планах. Она помнила намного больше, чем  я,  но  она  не  была  склонна  к
выяснениям. Она не обучалась задавать вопросы другим или  себе.  Но  затем
мне в голову пришла мысль, что и сам я не лучше. Я  все  еще  был  той  же
размазней, как и тогда, когда дон Хуан впервые назвал меня так. Я  никогда
не забывал, что читал стихи дону Хуану, однако мне ни  разу  не  пришло  в
голову проверить тот факт, что у меня  никогда  не  было  книги  испанской
поэзии и что я никогда не возил в машине таких книг.
     Горда вывела меня из моих размышлений. Она была почти в истерике. Она
кричала, что ей только что стало ясно,  что  женщина-нагваль  должна  быть
где-то очень близко от нас. Точно так же, как  мы  были  оставлены,  чтобы
найти друг друга, женщина-нагваль была оставлена чтобы найти нас. Сила  ее
рассуждений почти убедила меня, но тем не менее что-то во мне  знало,  что
это не так. Это была та память, которая находилась внутри меня и которую я
не смел вывести на поверхность.
     Я хотел начать с Гордой спор, но не было  смысла,  так  как  мой  щит
интеллекта и слов был недостаточен для того, чтобы принять на  себя  напор
воспоминаний о женщине-нагваль. Их эффект был потрясающим для меня и  даже
более опустошающим, чем даже страх смерти.
     - Женщина-нагваль потерпела где-то кораблекрушение, - покорно сказала
Горда. - она, вероятно, на необитаемом острове, а  мы  ничего  не  делаем,
чтобы помочь ей.
     - Нет! Нет! - заорал я. - Ее здесь больше нет.
     Я не знал в точности, почему я так сказал, но я знал, что это правда.
На  минуту  мы  погрузились  в  такие  глубины  меланхолии,  которые  было
невозможно измерить рассудком. В  первый  раз  на  своей  памяти  я  знал,
чувствовал искреннюю, безграничную печаль, ужасную незавершенность. Где-то
внутри меня была женщина, которая была заново открыта.
     На этот раз я не мог спрятаться, как делал множество раз  в  прошлом,
за покрывалом загадки и незнания. Не  знать  для  меня  было  избавлением.
Какое-то  время  я  без  надежно  соскальзывал  в   растерянность.   Горда
остановила меня.
     - Воин - это тот, кто ищет свободу, - сказала она мне. - печаль - это
не свобода. Мы должны освободиться от нее.
     Иметь чувство отрешенности, говорил  дон  Хуан,  -  значит  иметь  на
мгновение паузу для переоценки ситуации.
     В глубинах своей  печали  я  понял,  что  имел  в  виду  он.  Я  имел
отрешенность. В моей власти было использовать эту паузу правильно.
     Я не мог быть уверен, сыграло ли здесь какую-нибудь роль мое  волевое
усилие, но моя печаль совершенно внезапно исчезла. Казалось, что она и  не
существовала никогда.
     Скорость  изменения  моего  настроения  и  полнота  этого   изменения
встревожили меня.
     - Вот теперь ты там же, где и я, - воскликнула Горда, когда я  описал
ей то, что произошло. - после стольких лет я еще не научилась обращаться с
бесформенностью. Я беспомощно перемещаюсь мгновенно от  одного  чувства  к
другому. Из-за своей бесформенности я могу помочь сестренкам, но я тоже  в
их власти. Любая из них достаточно сильна, чтобы толкнуть  меня  из  одной
крайности в другую. Проблема была в том, что я потеряла свою  человеческую
форму раньше, чем ты. Если бы мы с  тобой  потеряли  ее  одновременно,  то
могли бы помогать друг другу, ну а в той ситуации я переходила то вверх то
вниз быстрее, чем могла запомнить.
     Я должен признаться, что ее слова о собственной бесформенности всегда
были сомнительным для меня. В моем  понимании  потеря  человеческой  формы
влекла за собой и необходимое следствие -  постоянство  характера,  что  в
свете ее эмоциональных подъемов и спадов было вне  ее  возможности.  Из-за
этого я судил ее резко и несправедливо.
     Потеряв  свою  человеческую  форму,  я  теперь  находился   в   таком
положении, когда мог понять, что бесформенность является по  крайней  мере
разрушителем  трезвости  и  здравомыслия.  Здесь  не   участвует   никакая
автоматическая эмоциональная сила. Быть отрешенным, способным  погружаться
во все, что делаешь - эта  способность  естественно  охватывает  все,  что
делаешь, включая и непостоянство и даже саму мелочность.
     Преимущество  бесформенности  в  том,  что  она  дает  нам  паузу  на
мгновение,  при  условии,  что  мы  имеем   самодисциплину   и   мужество,
необходимые, чтобы воспользоваться ею.
     Наконец-то поведение Горды в прошлом стало  для  меня  понятным.  Она
была  уже   несколько   лет   бесформенна,   но   не   имела   необходимой
самодисциплины,  поэтому  она  оказывалась  во  власти  резких   перепадов
настроения и невероятного несоответствия между ее поступками и задачами.
     После наших первоначальных воспоминаний о женщиненагваль мы с  Гордой
объединили усилия и целыми днями пытались вывести  наружу  еще  какие-либо
воспоминания, но их, казалось, больше не было. Сам я  оказался  опять  там
же, откуда я начал  вспоминать.  Я  догадывался,  что  во  мне,  вероятно,
похоронено еще очень многое, но не мог до  этого  добраться.  Мой  ум  был
свободен даже от самых смутных намеков на какие-либо другие воспоминания.
     Мы с Гордой прошли через период ужасного смущения и сомнений.
     В нашем случае быть  бесформенным  означало  подвергнуться  приступам
самого глубокого неверия, какое только возможно.
     Мы чувствовали себя морскими свинками в руках дона Хуана, - существа,
предположительно похожего на нас,  но  о  котором  мы  в  действительности
ничего не знали. Мы накачивали друг друга  сомнениями  и  страхами.  Самой
серьезной темой была, конечно, женщина-нагваль.
     Когда мы фокусировали  на  ней  свое  внимание,  наша  память  о  ней
становилась настолько четкой, что мы не могли представить себе, как смогли
забыть ее.
     Это  вновь  и  вновь  вызывало  рассуждения   о   том,   что   же   в
действительности сделал с нами дон Хуан.  Эти  предположения  очень  легко
приводили нас к чувству, что мы были использованы. Мы приходили  в  ярость
от  неизбежного  вывода,  что  он  нами   манипулировал,   оставив   затем
беспомощными и неизвестными самим себе.
     Когда выдохлась наша ярость, нас начал охватывать страх,  потому  что
мы были лицом к лицу с  пугающей  возможностью  того,  что  дон  Хуан  мог
сделать с нами и куда более разрушительные вещи.



                          7. СОВМЕСТНОЕ СНОВИДЕНИЕ

     Однажды, чтобы сразу рассеять наше тяжелое  настроение,  я  предложил
заняться сновидением. Как только я произнес свое предложение,  я  осознал,
что тот мрак который целыми  днями  преследовал  меня,  может  быть  резко
отброшен желанием перемены. Я отчетливо понял, что наша с Гордой  проблема
состояла в том, что мы необдуманно сфокусировали свое внимание на страхе и
недоверии, как если бы это были единственно возможные для нас мнения, хотя
мы все время имели, не осознавая этого, возможность сконцентрировать  свое
внимание на противоположном, на той загадке, на том чуде, которое  с  нами
произошло.
     Я рассказал Горде о своих  соображениях.  Она  сразу  согласилась  со
мной. Она тотчас стала оживленной, туча ее хандры  рассеялась  в  какие-то
секунды.
     - Какого рода сновидениями ты предлагаешь нам  заняться?  -  спросила
она.
     - А сколько родов их есть? - спросил я.
     - Мы можем попробовать совместное сновидение, - ответила она.  -  мое
тело говорит что мы уже делали его раньше. Мы уходили в сновидение  парой.
Это будет для нас страховкой, как было в совместном видении.
     - Но ведь мы не знаем, какова  процедура  совместного  сновидения,  -
сказал я.
     - Мы не знали, как видеть совместно, и,  однако,  видели,  -  сказала
она. - я уверена что мы сможем сделать и это, если попробуем,  потому  что
во всем, что делает воин нет ступеней. Есть только личная сила, и как  раз
сейчас она у  нас  имеется.  Мы  должны  начать  наше  сновидение  в  двух
различных точках, отстоящих одна от  другой  настолько  далеко,  насколько
возможно. Тот, кто войдет  в  сновидение  первым,  подождет  другого.  Как
только мы отыщем друг друга, мы  сцепим  наши  руки  и  отправимся  глубже
вместе.
     Я сказал ей, что не имею ни малейшего представления,  как  ждать  ее,
если я войду в сновидение раньше ее. Она и сама не могла  объяснить  всего
этого, но сказала, что ждать другого сновидящего означает то, что Жозефина
называла"схватить" его. Горда была дважды схвачена Жозефиной.  -  Жозефина
называла это схватыванием, потому что один из нас должен ухватить  другого
за руку, - объяснила она.
     Затем она показала процедуру смыкания ее  левого  предплечья  с  моим
правым, когда каждый берет другого за руку пониже локтя.
     - Но как мы сможем это сделать в сновидении? -  спросил  я.  Я  лично
считал  сновидение  одним  из  самых  личных  дел,  какие   только   можно
вообразить.
     - Не знаю, как, но я тебя ухвачу, - сказала Горда. - я  полагаю,  что
мое тело знает, как это сделать. Но чем больше мы об  этом  разговариваем,
тем труднее, кажется, это будет сделать.
     Мы начали наши сновидения в  разных  местах.  Мы  могли  договориться
только о времени, когда ляжем в постель, поскольку вход в сновидение - это
нечто такое, что нельзя было рассчитать точно по часам.
     Возможность того, что именно мне придется ждать Горду, а не ей  меня,
сильно беспокоила меня, и я не мог войти в сновидение с обычной легкостью.
Через 10-15 минут беспокойства мне удалось  наконец,  войти  в  состояние,
которое я называю "спокойное бодрствование".
     Несколько лет назад, когда я достиг определенной степени опытности  в
сновидениях, я спросил дона Хуана, есть ли тут какие-то известные ступени,
которые были бы общими для всех нас. Он сказал, что при  конечном  анализе
каждый сновидящий отличается от всех, но разговаривая с Гордой,  я  открыл
такое сходство в нашем опыте,  что  набросал  возможную  классификационную
схему различных состояний.
     Спокойное бодрствование - предварительное  состояние,  когда  чувства
засыпают, но еще все осознается. В моем случае я всегда воспринимал в этом
состоянии поток красноватого света - примерно такого света, какой  видишь,
когда через плотно закрытые веки смотришь на солнце.
     Второе состояние сновидения я назвал динамичное бодрствование. В этом
случае  красноватый  свет  рассеивается,  как   туман,   и   смотришь   на
какую-нибудь сцену вроде табло,  так  как  сцена  эта  неподвижна.  Видишь
трехмерную  картину.  Застывший  кусочек  чего-то,  пейзаж,  улицу,   дом,
человека, лицо, - все, что угодно.
     Третье состояние я назвал пассивное  присутствие.  В  этом  состоянии
сновидящий уже не смотрит на застывшие осколки мира, но наблюдает, являясь
свидетелем, как событие происходит, как будто главенство наших  зрительных
и слуховых органов чувств делает эту картину главным образом делом глаз  и
ушей.
     Четвертое состояние - это уже то, в котором я оказываюсь  втянутым  в
действие.  Здесь  уже  что-то  предпринимаешь,  делаешь  какие-то  шаги  и
используешь свое время полностью.  Я  назвал  это  состояние  динамическая
инициатива.
     Предложение Горды подождать меня было связано  со  вторым  и  третьим
состоянием.  Когда  я   вошел   во   второе   состояние   -   динамическое
бодрствование, - я увидел сцену сновидения,  где  находились  дон  Хуан  и
другие люди, включая жирную Горду. Прежде чем я успел хотя бы  разобраться
в том, что вижу, я ощутил сильнейший рывок за руку и сообразил, что  рядом
со мной находится "реальная Горда". Она была от меня слева и схватила  мое
правое предплечье своей левой рукой; я ясно ощутил, как  она  подняла  мою
руку к своему предплечью, чтобы мы могли держать друг друга за предплечья.
Потом я оказался в третьем состоянии сновидения - в пассивном присутствии.
Дон Хуан говорил мне, чтобы я смотрел за Гордой и заботился  о  ней  самым
эгоистичным образом, - будто она является мной  самим.  Его  игра  словами
доставляла мне удовольствие.
     Я чувствовал неземное блаженство,  находясь  здесь  вместе  с  ним  и
другими. Дон Хуан продолжал объяснять, что мой эгоизм может быть прекрасно
использован и что запрячь его в работу вполне возможно.
     Общее чувство товарищества царило среди всех собравшихся здесь людей.
Они смеялись тому, что говорил дон Хуан мне, но не высмеивали.
     Дон Хуан сказал, что самый верный способ запрячь наш эгоизм в работу,
-  это  использовать  ту  деятельность,  которой  мы  занимаемся  в  нашей
повседневной жизни. Он сказал, что я был эффективен во  всем,  что  делал,
потому что некому было изгонять из меня беса и  что  у  меня  не  вызывало
сомнений взлетать, подобно стреле, самостоятельно. Однако  если  мне  дать
задачу, подобную заботе о Горде, моя независимая эффективность  разлетится
вдребезги  и  для  того  чтобы  выжить,  мне   придется   расширить   свою
эгоистическую заботу о самом себе настолько, чтобы включить туда и  Горду.
Только через помощь ей, сказал  дон  Хуан  сильно  подчеркивая  это  своим
тоном, я смогу найти ключи к выполнению моей собственной задачи.
     Горда обхватила меня за шею своими  толстыми  руками.  Дон  Хуан  был
вынужден остановиться: он так смеялся, что не мог продолжать говорить. Все
они валились от хохота.
     Я  чувствовал  раздражение  и  недовольство   Гордой.   Я   попытался
освободиться от ее объятий, но ее руки были крепко сомкнуты у меня на шее.
Дон Хуан сделал мне знак рукой, чтобы остановить меня. Он сказал,  что  то
минимальное раздражение, которое я испытываю, - ничто по сравнению с  тем,
что еще ждет меня.
     Смех утихал. Я чувствовал себя счастливым,  хотя  и  огорчался  из-за
того, что придется иметь дело с Гордой, так как я  не  знал,  что  это  за
собой повлечет.
     В этот момент в своем сновидении я изменил точку  зрения  или  вернее
что-то выдернуло меня из сцены, и я стал смотреть вокруг, как зритель.
     Мы находились в доме в северной мексике,  как  я  мог  определить  по
окружающему, которое было частично видно с того места, где я стоял.
     Я мог видеть отдаленные горы. Я вспомнил также обстановку дома и  его
расположение. Мы находились под крышей на открытой веранде,  некоторые  из
присутствующих сидели на громоздких стульях, однако большинство или стояли
или сидели на полу. Я узнавал каждого из них. Там было 16  человек.  Горда
стояла рядом со мной лицом к дону Хуану.
     Тут я осознал, что могу иметь одновременно два различных  чувства:  я
мог или войти  в  сцену  сновидения  и  чувствовать,  что  повторяю  давно
потерянное переживание, или же  я  мог  быть  свидетелем  сцены,  сохраняя
настроение моей теперешней жизни. Когда я погружался в  сцену  сновидения,
то  чувствовал  себя  в  безопасности  и  под  защитой.  Когда  я  был  ее
свидетелем, сохраняя свое настроение этого времени,
     Я чувствовал себя потерянным, беззащитным, встревоженным. Мне это мое
настроение не нравилось, поэтому я нырнул в сцену сновидения.
     Жирная Горда спросила дона Хуана  голосом,  который  перекрывал  смех
всех и каждого, буду ли я ее мужем. Последовала  тишина  на  секунду.  Дон
Хуан, казалось, рассчитывал, что сказать.  Он  погладил  ее  по  голове  и
сказал, что  может  поговорить  со  мной  и  что  я  буду  в  восторге  от
возможности стать ее мужем. Все присутствующие хохотали. Я смеялся  вместе
с ними. Мое тело сотрясалось от самого искреннего удовольствия,  однако  я
не чувствовал себя смеющимся над Гордой. Я не считал  ее  ни  клоуном,  ни
дурой. Она была ребенком. Дон Хуан повернулся  ко  мне  и  сказал,  что  я
должен чтить Горду независимо от того, что она станет делать по  отношению
ко мне, и что я  должен  через  взаимодействие  с  нею  выучить  мое  тело
чувствовать себя легко и свободно в  самых  трудных  обстоятельствах.  Дон
Хуан обратился ко всей группе и сказал,  что  намного  легче  двигаться  в
условиях  максимального   стресса,   чем   быть   неуязвимым   в   обычных
обстоятельствах, таких, как взаимодействие  с  кем-либо  вроде  Горды.  Он
добавил, что я не должен ни при каких условиях сердиться на Горду,  потому
что она будет моим бенефактором на самом деле,  ибо  только  через  нее  я
смогу запрячь в работу мой эгоизм.
     Я настолько глубоко погрузился в сцену сновидения, что забыл  о  том,
что я - сновидящий. Внезапное давление на руку  напомнило  мне,  что  я  в
сновидении.
     Я почувствовал присутствие Горды рядом с собой, но не видел  ее.  Она
была тут только как прикосновение, тактильное ощущение на моем предплечье.
Я перевел на него свое внимание, и это ощущение  стало  чувствоваться  как
хорошая хватка, а затем и вся Горда материализовалась целиком, как если бы
она была сделана из наложенных друг на друга кадров фотопленки.  Это  было
чем-то вроде комбинированных съемок в кино. Сцена сновидения растворилась.
Вместо этого мы с Гордой смотрели друг на друга, взяв друг друга за руки.
     Одновременно мы опять повернулись  к  сцене  сновидения,  свидетелями
которой мы были.
     В этот момент я знал без всякой тени сомнения, что мы оба видим  одно
и то же. Теперь дон Хуан говорил что-то Горде, но я не  мог  его  слышать.
Мое  внимание  скакало  туда-сюда  между  третьим  состоянием  сновидения,
пассивным присутствием, и вторым - динамичным бодрствованием. На  какой-то
момент я оказывался с доном Хуаном, Гордой и другими 16 людьми,  а  уже  в
следующую секунду я оказывался с сегодняшней Гордой, наблюдавшей застывшую
сцену. Затем резкий рывок  моего  тела  перевел  меня  на  другой  уровень
внимания: я ощутил  что-то  как  хруст  кусочка  сухого  дерева.  Это  был
маленький взрыв, но походил он на щелканье сустава пальца.  Я  оказался  в
первом состоянии сновидения - спокойном бодрствовании. Я спал, но в то  же
время все прекрасно осознавал. Я хотел  остаться  на  этой  мирной  стадии
подольше, но еще  один  рывок  заставил  меня  проснуться  моментально.  Я
внезапно осознал, что мы с Гордой были в совместном сновидении.
     Мне очень не терпелось с ней поговорить. Она чувствовала то же самое.
Мы бросились разговаривать друг с другом. Когда мы успокоились, я попросил
ее описать мне все, что произошло с ней в нашем совместном сновидении.
     - Я тебя очень долго ждала, - сказала она. - какая-то  часть  во  мне
думала, что я тебя пропустила, но другая часть думала, что ты  нервничаешь
и у тебя затруднения, поэтому я ждала.
     - Где ты ждала, Горда? - спросил я.
     - Я не знаю, - ответила она. - я знаю, что уже вышла из  красноватого
света, но я ничего не могла видеть. Тут задумаешься - я ничего не  видела,
я ощупывала дорогу кругом, а возможно, я еще  была  в  красноватом  свете,
хотя нет, он не был красноватый. Место, где я находилась, было окрашено  в
светло-персиковый цвет. Затем я открыла глаза, и там был ты. Ты, казалось,
готов был уйти, поэтому я схватила тебя за  руку.  Затем  я  посмотрела  и
увидела нагваля Хуана Матуса, тебя, меня и других людей в доме Висенте. Ты
был моложе, а я была жирная.
     Упоминание о доме Висенте навело меня внезапно на мысль, о которой  я
и рассказал Горде. Однажды, когда я проезжал через  Закатекас  в  Северной
Мексике, у меня появилось странное желание заехать и навестить  одного  из
друзей дона Хуана, Висенте. При этом я не понимал, что,  поступая  так,  я
бездумно врываюсь в другую область, так как дон Хуан никогда  не  знакомил
меня с ним. Висенте, как и женщина-нагваль, принадлежали другому миру.  Не
удивительно, что Горда была так потрясена, когда я  рассказал  ей  о  моем
визите. Мы знали его очень хорошо, он был так же близок  к  нам,  как  дон
Хенаро, а возможно, даже ближе, и тем не менее мы забыли его, так  же  как
забыли женщину-нагваль.
     Здесь мы с Гордой сразу сделали огромный шаг назад в воспоминании. Мы
вспомнили вместе, что Хенаро, Висенте и Сильвио Мануэль были друзьями дона
Хуана, его когортой. Они все были связаны между собой своего рода  обетом.
Мы с Гордой не могли припомнить, в чем именно состояла эта связь.  Висенте
не был индейцем. В молодости он был фармацевтом. Он был  ученым  группы  и
настоящим лекарем, который поддерживал всех их всегда  здоровыми.  У  него
была страсть к ботанике. Я был без всяких сомнений убежден, что он знает о
растениях больше, чем любой из ныне живущих людей.
     Мы с Гордой вспоминали, что именно Висенте обучил всех, в том числе и
дона  Хуана,   пользоваться   лекарственными   растениями.   Он   особенно
интересовался Нестором, и мы все считали, что Нестор будет похож на него.
     - Воспоминание о Висенте заставляет меня задуматься о самой  себе,  -
сказала Горда. - это наводит  меня  на  мысль  о  том,  какой  невыносимой
женщиной я была. Самое плохое, что может произойти с женщиной, - это иметь
детей, иметь дыры в своем  теле,  и  все  же  действовать,  как  маленькая
девочка. В этом и  была  моя  проблема:  я  хотела  быть  умной,  но  была
пустышкой. И мне позволяли строить из себя дуру, помогали мне быть ишачьим
хвостом.
     - Кто, Горда, - спросил я.
     - Нагваль и Висенте и все эти люди, которые были в доме, когда я вела
себя с тобой такой ослицей.
     Мы с Гордой вспомнили одновременно, что ей позволяли  быть  несносной
только со мной. Больше никто не поддерживал ее чепухи, хотя она и пыталась
отыграться на каждом. - Висенте принимал меня, - сказала Горда. -  он  все
время играл со мной. Я даже звала его дядей. Когда  я  попыталась  назвать
дядей Сильвио Мануэля, он чуть не сорвал у меня  кожу  с  запястий  своими
клещеподобными руками.
     Мы попытались сфокусировать наше внимание на Сильвио Мануэле,  но  не
могли вспомнить, как он выглядел. Мы могли ощущать его присутствие в своих
воспоминаниях, но он не был в них личностью, - он был только ощущением.
     Насколько это касалось сцены сновидения, мы  помнили,  что  она  была
точной копией  того,  что  действительно  имело  место  в  нашей  жизни  в
определенном месте и в определенное время, однако  мы  все  еще  не  могли
вспомнить, когда именно. Но  я  знал,  что  принял  заботы  о  Горде,  как
средство самовоспитания и подготовки к трудностям взаимодействия с людьми.
     Совершенно необходимо было воспитать  в  себе  чувство  легкости  при
столкновении с социальными ситуациями, а здесь никто не  мог  быть  лучшим
тренером, чем Горда. Те проблески  памяти,  которые  у  меня  возникали  о
жирной Горде, появлялись именно из этих обстоятельств, так как я буквально
последовал указаниям дона Хуана.
     Горда сказала, что ей понравилось настроение сцены сновидения. Она бы
предпочла просто следить за ней, но я втащил  ее  внутрь  сцены,  заставив
переживать свои старые чувства, которые были  отвратительны  для  нее.  Ее
неудобство было так велико, что она намеренно потащила меня за руку, чтобы
заставить закончить наше участие в чем-либо, столь неприятном для нее.


     На  следующий  день  мы  договорились  о  времени  следующего  сеанса
совместного сновидения. Она начала его из своей спальни,  а  я  из  своего
кабинета, но ничего не произошло. Мы выдохлись  уже  от  попыток  войти  в
сновидение.
     Целыми неделями после этого мы тщетно пытались достичь  эффективности
нашего первого опыта. С каждой  неудачей  мы  становились  ожесточеннее  и
упорнее.
     Перед лицом наших неудач я решил, что нам следует на некоторое  время
отказаться от совместного сновидения  и  пока  подробней  рассмотреть  сам
процесс сновидения и проанализировать его концепции и процедуры.
     Горда сначала не согласилась со мной. Для нее идея обзора всего  того
что мы знаем о сновидении, была как бы еще одним способом сложить  руки  и
сдаться. Она предпочитала продолжать попытки, даже если мы и  не  добьемся
успеха. Я настаивал, и она в конце концов приняла мою точку зрения  просто
из чувства растерянности.
     Однажды вечером мы уселись и так подробно, как  только  могли,  стали
обсуждать все, что мы знали о сновидении.  Быстро  выяснилось,  что  здесь
есть несколько ключевых тем, которым дон Хуан  придавал  особое  значение.
Прежде всего - это сам акт сновидения. Он, видимо,  начинался  как  совсем
особое состояние опознавания,  к  которому  приходишь,  фокусируя  остаток
сознания, который еще имеешь во сне на отдельных чертах или элементах сна.
Остаток сознания, который дон Хуан называл "вторым вниманием", вводился  в
действие или включался в работу через упражнение "не-делания". Мы считали,
что существенной помощью  сновидению  было  состояние  умственного  покоя,
который дон Хуан называл "остановкой внутреннего диалога", или  "неделания
разговора с самим собой".
     Чтобы научить меня выполнять его, он обычно заставлял меня  проходить
целые мили с глазами,  фиксированными  неподвижно  и  сфокусированными  на
уровне чуть выше горизонта, что усиливало периферическое зрение. Его метод
был эффективен сразу в двух направлениях: он позволил мне остановить  свой
внутренний диалог после многих лет попыток и он тренировал  мое  внимание.
Заставляя меня концентрировать внимание на периферии поля зрения, дон Хуан
усиливал мою способность концентрироваться в течение  долгого  времени  на
одной какой-либо деятельности.
     Позднее, когда я добился успеха  в  контролировании  внимания  и  мог
часами заниматься какой-либо нудной работой, не отвлекаясь, на что  раньше
никогда не был способен, он сказал мне, что  наилучшим  способом  войти  в
сновидение было концентрироваться на кончике грудины -  на  верхней  грани
живота. Он сказал, что энергия, нужная для  сновидения,  исходит  из  этой
точки, а та энергия, которая нужна, чтобы двигаться и искать в сновидении,
исходит из области, расположенной на 2-3 см  ниже  пупка.  Он  назвал  эту
энергию волей  или  силой  выбирать  и  собирать  воедино.  У  женщин  как
внимание, так и энергия для сновидения исходят из матки.
     - Сновидение женщины должно исходить из ее матки, потому что  это  ее
центр, сказала  Горда.  -  мне  для  того,  чтобы  начать  сновидение  или
прекратить его, нужно всего лишь сконцентрировать внимание на моей  матке.
Я научилась чувствовать ее  внутреннюю  поверхность.  Я  вижу  красноватое
сияние и тут же выхожу.
     - Сколько времени тебе требуется на  то,  чтобы  увидеть  красноватое
сияние? Спросил я.
     - Несколько секунд. В ту секунду, когда мое внимание окажется на моей
матке, я уже в сновидении, - продолжала она. -  я  никогда  не  мучаюсь  -
обычно не мучаюсь. С женщинами всегда так. Самое трудное для женщины - это
понять,  как  начать.  Мне  потребовалось  два  года,   чтобы   прекратить
внутренний диалог и сконцентрироваться на матке. Возможно, поэтому женщина
всегда нуждается в ком-то, кто бы направлял ее.
     - Нагваль Хуан  Матус  клал  мне  на  живот  холодные  мокрые  речные
камешки, чтобы я почувствовала эту точку, или клал на эту точку грузик.  У
меня было свинцовое  грузило,  которое  он  дал  мне.  Он  заставлял  меня
закрывать глаза и концентрировать внимание на  той  точке,  где  находится
груз. Я каждый раз засыпала, но это его не заботило. Фактически, не  имеет
значения, что делаешь, до  тех  пор,  пока  внимание  сконцентрировано  на
матке. В конце концов я научилась  концентрироваться  на  этой  точке,  не
нагружая ее свинцом.
     Однажды я самостоятельно вошла в сновидение. Я чувствовала свой живот
в том месте, где нагваль так часто клал грузик, когда внезапно я  заснула,
как обычно, но только при этом что-то толкнуло меня  в  матку.  Я  увидела
красноватое сияние, а затем совершенно изумительный сон, но как  только  я
попыталась пересказать его нагвалю, я поняла, что это не был обычный  сон.
Я не могла объяснить ему, что это был за сон, - я просто чувствовала  себя
очень счастливой и сильной. Он сказал, что это было сновидение.
     С этих пор он никогда  не  клал  на  меня  грузик.  Он  позволял  мне
заниматься сновидением и не вмешивался. Время от времени  он  просил  меня
рассказать ему об этом и затем давал указания. Вот  таким  образом  должно
проводиться обучение сновидению.
     Горда сказала, что по словам дона Хуана  облегчить  сновидение  могло
что угодно, как и неделание, при условии, что внимание будет  удерживаться
фиксированным. Например, он заставлял  ее  и  других  учеников  пристально
смотреть на  листья  и  камни  и  поддержал  Паблито,  когда  тот  захотел
сконструировать свое собственное устройство для неделания.
     Паблито начал с неделания ходьбы назад. Он двигался, бросая  короткие
взгляды через плечо, чтобы видеть тропу и избегать препятствий на  ней.  Я
подал ему идею использовать зеркальце заднего обзора, а  он  развил  ее  в
целую конструкцию из деревянного  шлема  с  придатками,  на  которых  были
укреплены два маленьких зеркальца примерно в 15 см от его лица и  в  5  см
ниже уровня его глаз. Два зеркальца  не  мешали  ему  смотреть  вперед,  а
благодаря боковому углу, под которым они были установлены, они  охватывали
все пространство позади него. Паблито хвастал, что имеет  полный  круговой
обзор мира. При помощи  этого  сооружения  он  мог  идти  назад  на  любое
расстояние и в течение любого времени.
     Поза, которую принимаешь  для  сновидения,  тоже  была  очень  важной
темой.
     - Не знаю, почему нагваль не говорил мне с самого начала,  -  сказала
Горда, что лучшей позой для женщины, чтобы начать сновидение -  это  сесть
со скрещенными ногами, а затем дать телу упасть, как оно и  сделает,  если
внимание будет на сновидении.
     Нагваль сказал мне об этом, наверное, через год  после  того,  как  я
начала. Теперь я секунду сижу в этом положении, затем ощущаю свою матку, -
и я уже в сновидении.
     В самом начале я делал сновидение, как и Горда, лежа на  спине,  пока
однажды дон Хуан не сказал мне, что я  добьюсь  лучших  результатов,  если
буду сидеть на тонкой мягкой циновке, сложив ступни ног одна  к  другой  и
положив бедра так, чтобы они касались циновки. Он указал, что поскольку  у
меня гибкие тазобедренные суставы, я должен развить  их  полностью,  ставя
себе задачей, чтобы мои бедра полностью прилегали к циновке.  Он  добавил,
что если я буду входить в сновидение в таком сидячем положении,  мое  тело
не соскользнет и не упадет в сторону, а туловище наклонится вперед  и  лоб
уляжется на ступни ног.
     Другой  очень  важной  темой  было  время,  когда  следует  проводить
сновидение. Дон Хуан говорил нам, что поздний вечер и раннее утро наиболее
благоприятны для этого. Причина, по  которой  он  предпочитал  именно  эти
часы, крылась в том, что он называл практическим применением знания магов.
Он сказал, что поскольку заниматься сновидениями  приходится  в  окружении
людей, следует выбирать  наилучшие  условия  для  уединения  и  отсутствия
вмешательства. Вмешательство, которое он  имел  в  виду,  было  связано  с
вниманием людей, а не с их физическим присутствием. По словам дона  Хуана,
бессмысленно уходить из мира и прятаться, потому  что  если  даже  человек
совсем один в изолированном пустынном месте, вмешательство людей все равно
существует,  потому  что  невозможно  отключить  их  первое  внимание.   В
зависимости от местности, в часы, когда большинство людей  спит,  возможно
отвести часть этого внимания на короткий отрезок  времени.  Именно  в  эти
часы первое внимание окружающих спит.
     Это вело к его описанию второго внимания. Дон Хуан объяснил нам,  что
то внимание, которое необходимо в начале сновидения, должно быть  насильно
остановлено на определенной детали сна. Только путем обездвиживания нашего
внимания возможно превратить обычный сон в сновидение.
     Далее он объяснил, что в сновидении приходится пользоваться  теми  же
механизмами внимания, что и в повседневной  жизни;  наше  первое  внимание
выучено с большей силой фокусироваться на деталях  мира  для  того,  чтобы
превратить аморфное и хаотическое чувство восприятия в  упорядоченный  мир
сознания.
     Дон Хуан сказал нам также,  что  второе  внимание  выполняло  функции
приманки,  притягивающей  шансы.  Чем  более  им  пользуются,  тем  больше
вероятность достичь желаемого результата. Но  это  была  также  и  функция
внимания  вообще,  -  функция,  принимаемая  настолько  как   само   собой
разумеющееся в нашей повседневной жизни, что ее перестали замечать вообще.
Если мы сталкиваемся со счастливой удачей, то  мы  говорим  о  ней  как  о
случае или совпадении, а не в том смысле, что это  наше  внимание  указало
нам на событие.
     Наше  обсуждение  второго  внимания  подготовило  почву  для   другой
ключевой темы - тела сновидения.
     В целях руководства Гордой дон  Хуан  дал  ей  задачу:  постепенно  и
неуклонно мобилизовать свое второе внимание на компоненты ощущения  полета
в сновидении.
     - Как ты училась  летать  в  сновидении?  -  спросил  я  ее.  -  тебя
кто-нибудь учил?
     - Нагваль Хуан Матус учил меня здесь, на этой земле, - ответила  она.
- и в сновидении кто-то, когда я ничего не могла увидеть, учил  меня.  Это
был только голос, говорящий мне, что надо делать. Нагваль дал  мне  задачу
научиться летать в сновидении, а голос учил меня, как это делать. Затем  у
меня ушли годы на то, чтобы научиться переходить из обычного тела, которое
можно потрогать, в мое тело сновидения.
     - Ты должна мне это объяснить, Горда, - сказал я.
     - Ты учился  входить  в  свое  тело  сновидения,  когда  ты  видел  в
сновидении, что выходишь из своего  тела,  но  насколько  я  могу  видеть,
нагваль не дал тебе никакой специальной задачи, поэтому ты отправлялся  по
любой из знакомых дорожек, по какой только мог. Я, с другой стороны, имела
задачу использовать свое тело сновидений. Сестрички имели такую же задачу.
     В моем сне я однажды видела себя, летающей, подобно воздушному  змею.
Я рассказала об этом нагвалю, так как мне понравилось ощущение скольжения.
Он воспринял это очень серьезно и превратил в задачу. Он сказал,  что  как
только выучиваешься сновидению, любой сон, который можешь  запомнить,  уже
не является сном, это сновидение.
     Тогда я стала стараться летать  в  сновидении,  но  я  не  могла  его
создать. Чем больше я старалась воздействовать  на  свое  сновидение,  тем
труднее это становилось. Нагваль в конце концов сказал, чтобы я  перестала
пытаться и позволила ему придти самому по себе. Постепенно я начала летать
в сновидениях. Именно тогда какой-то голос стал  говорить  мне,  что  надо
делать. Это был женский голос, как я всегда чувствовала.
     Когда я научилась летать в  совершенстве,  нагваль  сказал  мне,  что
каждое движение полета,  которому  я  научилась  в  сновидении,  я  должна
повторить наяву. У тебя была такая же возможность, когда  саблезубый  тигр
учил тебя дышать, но ты никогда  не  превращался  в  тигра  в  сновидении,
поэтому  ты  не  мог  правильно  пытаться  делать  это  и   тогда,   когда
бодрствовал. Ну а я научилась летать в сновидении. Сдвигая свое внимание в
тело сновидения, я могла  летать,  как  воздушный  змей,  и  тогда,  когда
бодрствовала. Я однажды показала тебе, как я  летаю,  потому  что  хотела,
чтобы ты увидел, что я научилась пользоваться своим телом  сновидения.  Но
ты не знал, что происходит.
     Она имела в виду тот  раз,  когда  она  напугала  меня  невообразимым
действием реального колыхания  в  воздухе  подобно  воздушному  змею.  Это
событие настолько далеко выходило за рамки моего понимания, что я  не  мог
даже начать обдумывать его хоть сколько-нибудь логично. Как всегда,  когда
я сталкивался с подобными  вещами,  я  относил  их  в  аморфную  категорию
"ощущений в условиях сильного стресса". Я держался мнения, что в  условиях
сильного стресса восприятие очень сильно искажается органами  чувств.  Мое
объяснение ничего не объясняло, но, казалось, удерживало  мой  рассудок  в
умиротворенном состоянии.
     Я сказал Горде, что тут должно  быть  еще  и  многое  другое,  помимо
простого повторения летательных движений, - в том, что она называла  своим
смещением в тело сновидений.
     Прежде, чем ответить, она немного подумала.
     - Я полагаю,  нагваль  тебе  тоже  говорил,  -  сказала  она,  -  что
единственное, что на самом деле имеет значение в  таком  смещении,  -  это
закрепление второго внимания. Нагваль говорил,  что  именно  это  внимание
создает мир. Он был, конечно, абсолютно прав.  У  него  были  причины  так
говорить. Он был мастером внимания. Я думаю, что  он  сознательно  оставил
мне задачу самой найти, что все, что требуется мне, чтобы переместиться  в
мое тело сновидения, - это сфокусировать мое внимание на акте полета.  Что
здесь важно, так это накапливать внимание в сновидении, чтобы наблюдать за
всем, что делаешь во время полета. Это был единственный  способ  ухаживать
за вторым  вниманием.  Как  только  оно  окрепнет,  стоит  лишь  чуть-чуть
сфокусировать его на деталях полета, и чувство полета усиливает сновидение
полета, пока для меня  не  стало  обыденным  "сновидеть",  что  я  парю  в
воздухе.
     Таким образом, в деле полета  мое  второе  внимание  было  обострено.
Когда нагваль дал мне задачу перемещаться в тело  сновидения,  он  имел  в
виду, чтобы я включила свое второе внимание, бодрствуя. Так я это понимаю.
Первое внимание, - внимание которое создает мир, никогда нельзя преодолеть
полностью. Оно лишь может на секунду  быть  выключено  и  замещено  вторым
вниманием,  при  условии,  что  тело  уже  накопило  его   в   достаточном
количестве. Искусство сновидения является, естественно,  путем  накопления
второго внимания, поэтому можно сказать, что для перемещения в  свое  тело
сновидения в бодрствующем состоянии следует практиковать сновидение,  пока
оно у тебя из ушей не польется.
     - Можешь ли ты в любое время, когда захочешь, попадать  в  свое  тело
сновидений? - спросил я.
     - Нет, это не так просто, - ответила она.  -  я  научилась  повторять
движения и ощущения полета в бодрствующем состоянии, но я все же  не  могу
летать всегда, когда пожелаю  всегда  существует  барьер  для  моего  тела
сновидений. Иногда я чувствую, что барьер  снят.  Мое  тело  в  это  время
свободно, и я могу летать, как если бы я была в сновидении.
     Я сказал ей, что в моем случае  дон  Хуан  дал  мне  три  задачи  для
тренировки моего второго внимания. Первая состояла в том, чтобы находить в
сновидении  свои  руки.  Затем  он  рекомендовал  мне  выбрать   место   и
сфокусировать мое внимание на нем, а затем проделать "дневное  сновидение"
и посмотреть, смогу ли я в действительности попасть  туда.  Он  предложил,
чтобы я помещал в таком месте кого-нибудь, кого  я  знаю,  предпочтительно
женщину, преследуя две цели: во-первых
     Отметить слабые  изменения,  которые  могут  указать  на  то,  что  я
действительно был там в сновидении,  и,  во-вторых,  найти  ту  незаметную
деталь, которая окажется как раз тем,  на  что  настраивается  мое  второе
внимание.
     Наиболее серьезной проблемой, с которой  встретится  в  этом  аспекте
сновидящий, является неуклонная фиксация его  второго  внимания  на  такой
детали,  которая  всегда  останется  незамеченной  вниманием  повседневной
жизни, создавая таким образом почти непреодолимое препятствие для  оценки.
То, что ищешь в сновидении,  оказывается  совсем  не  тем,  чему  уделяешь
внимание в повседневной жизни.
     По словам дона Хуана, только в периоде обучения приходится  прилагать
усилия к тому, чтобы сделать  неподвижным  второе  внимание.  После  этого
приходится выдерживать почти неодолимое давление второго внимания  и  лишь
мимоходом  бросать   взгляды   на   окружающее.   В   сновидении   следует
удовлетворяться  самыми  краткими  видениями  всего,  так  как   если   на
чем-нибудь сфокусируешься, то мгновенно теряешь контроль.
     Последней обобщенной задачей, которую он мне дал,  было  выходить  из
тела. Я частично преуспел в этом и все время считал это свои  единственным
реальным достижением в сновидении.
     Дон Хуан исчез прежде, чем я усовершенствовал ощущение в  сновидении,
что я могу обращаться с миром  обычных  вещей,  находясь  тем  временем  в
сновидении. Его уход прервал то, что, по моему мнению,  должно  было  быть
проникновением периода сновидения в мир повседневной жизни.
     Чтобы объяснить контроль второго внимания, дон Хуан ввел  идею  воли.
Он сказал, что воля может быть представлена в виде максимального  контроля
свечения тела как поля энергии, или о ней можно  говорить  как  об  уровне
профессионализма, или как о таком состоянии бытия, которое внезапно входит
в повседневную жизнь воина в определенное время. Она ощущается  как  сила,
излучающая из средней части тела вслед за моментом абсолютной тишины,  или
моментом сильного ужаса, или моментом глубокой печали, но не после момента
счастья, потому что счастье слишком опустошающе и поэтому  не  дает  воину
той концентрации,  которая  нужна,  чтобы  использовать  свечение  тела  и
обратить его в молчание.
     - Нагваль говорил мне,  что  печаль  человеческого  существа  так  же
мощна, как и испуг, -  сказала  Горда.  -  печаль  заставляет  воина  лить
кровавые слезы. И то и другое может привести к моменту  молчания,  или  же
молчание приходит само по себе из-за того, что воин  стремится  к  нему  в
течение всей своей жизни.
     - Ты сама когда-нибудь испытывала такой момент молчания? - спросил я.
     - Испытывала, конечно, но я не могу припомнить  теперь,  на  что  это
похоже, - сказала она. - мы с тобой оба уже испытывали его,  но  никто  из
нас не может теперь ничего об этом вспомнить.  Нагваль  говорил,  что  это
момент печали - момент еще более тихий, чем момент выключения  внутреннего
диалога.
     Эта печаль, эта тишина дали возможность подняться намерению направить
второе внимание, управлять им, заставлять его делать то  или  это.  Именно
поэтому оно называется волей. Намерение и его  результат  являются  волей.
Нагваль говорил, что они связаны вместе. Он говорил мне все это,  когда  я
пыталась  научиться  летать  в  сновидении.  Намерение  летать  производит
результат полета.
     Я рассказал ей,  что  уже  отбросил  всякую  надежду  на  возможность
когда-нибудь испытать волю.
     - Ты ее испытаешь, - сказала Горда. - беда в том, что мы с  тобой  не
обладаем достаточно острым умом, чтобы знать, что же происходит с нами. Мы
не ощущаем нашей воли, потому что  думаем,  что  она  должна  быть  чем-то
таким, о чем мы сможем знать наверняка, как например, злость.  Воля  очень
тиха, незаметна. Воля принадлежит другому "я".
     - Какому другому "я"? - спросил я.
     - Ты знаешь, о чем я говорю, - резко сказала она. -  мы  находимся  в
нашем другом "я", когда выполняем сновидение. К настоящему времени мы  уже
входили в наше другое "я"  бесчисленное  количество  раз,  но  мы  еще  не
являемся цельными.
     Последовала  длинная  пауза.  Я  признался  себе,  что   она   права,
утверждая, что мы еще не цельны. Я понимал это в том значении, что мы были
только учениками неисчерпаемого искусства. Но затем мне  пришла  в  голову
мысль, что, возможно, она имела в виду нечто другое. Это не была  разумная
мысль. Я ощутил сначала нечто вроде щекотки в солнечном сплетении, а затем
была готовая мысль, что она вероятно,  говорит  о  чем-то  совсем  другом.
Затем я также  ощутил  ответ.  Он  пришел  ко  мне  готовым,  своего  рода
отливкой. Я весь целиком ощутил его сначала на кончике  своей  грудины,  а
затем в уме. Моей проблемой было то, что я не  мог  распутать  то,  что  я
знал, чтобы обратить это в слова.
     Горда  не  прерывала  моих  мыслительных  процессов  ни   дальнейшими
комментариями, ни жестами. Она оставалась  совершенно  спокойной,  ожидая.
Она, казалось, была внутренне соединена со мной до такой степени, что  нам
не нужно было говорить словами.
     Мы еще немного поддержали состояние общности друг с другом,  а  затем
оно затопило нас обоих. Постепенно мы с  Гордой  успокоились.  Я  в  конце
концов начал говорить. Не потому, что у меня была необходимость произнести
то, что мы и так знали оба, а просто для того,  чтобы  восстановить  опору
нашей дискуссии. Я ей сказал, что знаю, в  каком  смысле  мы  не  являемся
цельными, но мне трудно перевести это знание в слова.
     - Есть масса и масса вещей, которые мы знаем, - сказала она, - и  все
же мы не можем  заставить  их  работать  на  себя,  потому  что  не  имеем
представления, как вытащить их из себя на поверхность. Ты только что начал
ощущать это давление. Я ощущаю его уже несколько лет. Я знаю  и  в  то  же
время не знаю. Я все время  странствую  по  самой  себе  и  когда  пытаюсь
сказать, что знаю, это звучит идиотски.
     Я понял, что она имеет в виду, и я понял ее на физическом  уровне.  Я
знал что-то чрезвычайно практическое и очевидное о воле и о том, что Горда
назвала другим "я", и в то же время я не мог произнести ни единого слова о
том, что я знал, и не потому, что я был скрытен и смущен, а просто потому,
что я не знал, с чего начать и как организовать мое знание.
     - Воля является настолько полным контролем второго внимания, что  это
называется "другое я", - сказала Горда после длинной паузы. - Несмотря  на
все, что мы сделали, мы знаем лишь ничтожную частицу нашего  другого  "я".
Нагваль предоставил нам самим завершить наше знание. В  этом  наша  задача
воспоминания.
     Она шлепнула себя ладонью по лбу, как  если  бы  ей  что-то  внезапно
пришло в голову.
     - Господи! Мы же вспоминаем другое "я", - воскликнула  она  почти  на
гране истерики. Затем она успокоилась и продолжала  говорить  приглушенным
тоном.
     - Очевидно, мы уже там были, и единственный способ вспомнить,  -  это
тот  способ,  которым  мы  пользуемся,  то  есть  выстреливать  наши  тела
сновидения во время совместного сновидения.
     - Что ты имеешь в виду? Что  это  такое  -  выстреливание  наших  тел
сновидения? - спросил я.
     - Ты и сам был свидетелем того,  как  Хенаро  выстреливал  свое  тело
сновидения, - сказала она. - оно  выскакивает,  как  медленная  пуля.  Оно
фактически приклеивается и отталкивается от  физического  тела  с  громким
треском. Нагваль говорил мне, что у Хенаро тело  сновидения  может  делать
большинство вещей, которых мы можем делать  обычно.  Он  приходил  к  тебе
таким образом, чтобы встряхнуть тебя.
     Я знаю теперь, чего добивались нагваль и Хенаро. Они хотели, чтобы ты
вспомнил, и с этой целью Хенаро совершал невероятные действия перед твоими
глазами, выстреливая свое тело сновидения, но все было напрасно.
     - Но я совсем не знал, что он был в своем теле сновидения,  -  сказал
я.
     - Ты не знал, потому что не следил, - сказала она. -  Хенаро  пытался
дать тебе знать, делая попытки выполнить то, чего тело  сновидений  делать
не может, например, есть, пить и т. п. Нагваль рассказывал мне, что Хенаро
обычно подшучивал над тобой, говоря, что он пойдет срать и  заставит  горы
трястись.
     - Потому что тело сновидения не может делать этих вещей? - спросил я.
     - Потому что тело сновидения не владеет намерениями есть  и  пить,  -
ответила она.
     - Что ты хочешь этим сказать, Горда? - спросил я.
     - Великим достижением Хенаро было  то,  что  в  своем  сновидении  он
обучился намерению тела, - объяснила она. - он закончил то, что  ты  начал
делать. Он может создавать в сновидении свое тело  настолько  совершенным,
насколько оно вообще может быть. Но у тела сновидения и у физического тела
намерения различны.  Например,  тело  сновидения  может  проходить  сквозь
стену, потому что знает намерение растворяться в воздухе. Физическое  тело
знает намерение еды и питья, но не изчезания. Для физического тела  Хенаро
пройти сквозь стену было столь же невозможно, как для его тела  сновидения
поесть.
     Горда немного помолчала, как бы  оценивая  то,  что  она  только  что
сказала; я хотел подождать, прежде чем задавать ей какие-либо вопросы.
     - Хенаро довел до мастерства только намерение своего тела сновидений,
- сказала она мягким голосом. - Сильвио Мануэль,  с  другой  стороны,  был
абсолютным хозяином намерения. Теперь я знаю, что причина, по  которой  мы
не можем припомнить его лица, состоит в том, что он был не таким, как  все
остальные.
     - Что заставляет тебя так говорить, Горда? - спросил я.
     Она начала говорить,  что  она  имела  в  виду,  но  была  неспособна
говорить вразумительно. Внезапно она улыбнулась. Глаза ее зажглись.
     - Поймала! - сказала она. - нагваль говорил мне, что Сильвио  Мануэль
был мастером намерения, потому что он постоянно находился в  своем  другом
"я". Он был настоящим руководителем. Он  стоял  позади  всего,  что  делал
нагваль. Фактически именно благодаря ему нагваль стал заботиться о нас.
     Я испытал большое физическое неудобство, слушая,  как  Горда  говорит
это. У меня чуть не расстроился живот, и я делал  огромные  усилия,  чтобы
она не заметила этого. Я повернулся к  ней  спиной  и  отдувался.  Она  на
секунду остановилась, а затем продолжала,  как  будто  приняв  решение  не
обращать внимание на мое  состояние.  Вместо  этого  она  начала  на  меня
кричать. Она сказала,  что  сейчас  время  развеять  наши  огорчения.  Она
напомнила мне о моих чувствах отстраненности после того, что  произошло  в
городе мехико. Она сказала, что горечь я чувствовал  не  потому,  что  она
примкнула к другим ученикам, встав против меня, а потому, что она  приняла
участие в срывании с меня маски. Я объяснил ей, что все эти чувства у меня
уже прошли. Она была непреклонна. Она настаивала на том,  что  если  я  не
встречусь с этими чувствами лицом к лицу, они обязательно вернутся ко  мне
снова, но только как-нибудь иначе. Она настаивала на том, что мои  близкие
отношения с Сильвио Мануэлем были причиной всего этого.
     Я сам не мог поверить тем сменам настроения, через которые я  прошел,
услышав  такое  заявление.  Я  как  бы  стал  сразу  двумя  людьми:   один
разъяренный, с пеной у рта, другой -  спокойный,  наблюдающий.  Последовал
последний, конечный спазм живота, и мне стало  плохо.  Однако  этот  спазм
вызвала не тошнота, это скорее была неудержимая ярость.
     Когда я, наконец, успокоился, я  был  раздражен  своим  поведением  и
горевал по тому поводу, что подобный  инцидент  может  случиться  со  мной
вновь и вновь, в другое время.
     - Как только ты воспримешь свою истинную природу, ты освободишься  от
ярости, - сказала Горда равнодушным тоном.
     Я хотел с ней поспорить, но видел тщетность этого;  кроме  того,  мой
приступ ярости оставил меня совсем без энергии. Я  рассмеялся  при  мысли,
что буду знать, что делать, если окажется, что она права. Затем мне пришла
в голову мысль, что все было  бы  возможным,  если  бы  я  смог  забыть  о
женщине-нагваль. У  меня  было  странное  ощущение  не  то  тепла,  не  то
раздражения к Горде, как если бы я поел очень острой пищи.
     Я ощутил в теле тревогу, как если бы я увидел, что кое-кто крадется у
меня за спиной, и в тот момент я  уже  знал  нечто  такое,  чего  не  знал
моментом раньше: Горда была права -  ответственным  за  меня  был  Сильвио
Мануэль.
     Горла громко рассмеялась, когда я рассказал ей это. Она сказала,  что
тоже вспомнила кое-что о Сильвио Мануэле.
     - Я не помню его как личность, - так, как я помню женщину-нагваль,  -
продолжала она, - но я помню, что мне говорил о нем нагваль.
     - Что он тебе говорил? - спросил я.
     - Он говорил, что когда Сильвио Мануэль был на  этой  земле,  он  был
такой, как Элихио. Он исчез однажды, не оставив следа, и  вошел  в  другой
мир. Он  отсутствовал  много  лет,  а  затем,  однажды  вернулся.  Нагваль
говорил, что Сильвио Мануэль не помнил ни где он был, ни что он делал,  но
его тело не изменилось: он вернулся назад в этот мир, но вернулся в  своем
другом "я".
     - Что еще он говорил, Горда? - спросил я.
     - Я не могу больше вспомнить, - ответила она.  -  это  так,  будто  я
смотрю сквозь туман.
     Я знал, что если бы достаточно сильно напряглись,  то  вспомнили  бы,
кем же был Сильвио Мануэль. Я сказал ей об этом.
     - Нагваль говорил, - сказала она, - что намерение присутствует всюду.
     - Что это значит? - спросил я.
     - Не знаю, - ответила она. - я просто произношу то, что приходит  мне
в голову. Нагваль сказал также, что именно намерение создает мир.
     Я знал, что уже слышал эти слова раньше. Я  подумал,  что  дон  Хуан,
видимо, говорил мне эти слова тоже, но я просто забыл.
     - Когда дон Хуан говорил тебе это? - спросил я.
     - Не могу вспомнить, когда, - сказала она, - но он говорил  мне,  что
люди и все живые существа являются рабами намерения. Мы  находимся  в  его
клещах. Оно заставляет нас делать все, что  захочет.  Оно  заставляет  нас
действовать в этом мире. Оно даже заставляет нас умирать. Он  сказал,  что
когда мы  становимся  воинами,  намерение  становится  нашим  другом.  Оно
позволяет на м секунду быть свободными, иногда даже приходит  к  нам,  как
если бы оно поджидало поблизости. Он сказал мне, что  сам  он  был  только
другом намерения. Сильвио Мануэль был хозяином его.
     Целые громады скрытых воспоминаний бились  во  мне,  чтобы  вырваться
наружу. Казалось, они вот-вот выйдут на поверхность. Я испытал  на  минуту
ужасное  замешательство,  а  затем  что-то  во  мне  внезапно  сдалось.  Я
успокоился. Я больше не интересовался открытиями о Сильвио Мануэле.
     Горда интерпретировала мою смену настроений как признак того, что  мы
не готовы лицом к лицу встретить воспоминания о Сильвио Мануэле.
     -  Нагваль  всем  нам  показывал,  что  он  может  делать  со  своими
намерениями, - внезапно сказала она. - он мог заставлять вещи  появляться.
Он говорил мне, что если я хочу летать, то должна призвать намерение  акта
полета. Он затем сам показал мне, как он может его  призывать,  прыгнув  в
воздух и пролетев круг надо мной, как огромный воздушный змей. Или  же  он
заставлял предметы появляться в его руке. Он сказал,  что  знал  намерение
многих вещей и мог вызывать эти вещи, направляя на них намерение. Различие
между ним и Сильвио Мануэлем было  в  том,  что  Сильвио  Мануэль,  будучи
хозяином намерения, знал намерение всего.
     Я сказал ей, что ее объяснение требует  дальнейших  объяснений.  Она,
казалось, из из всех сил пыталась организовать слова в своем мозгу.
     - Я научилась  намерению  летать,  -  сказала  она,  -  повторяя  все
чувства, которые имела, летая в сновидении. Это было только одно.  Нагваль
за всю свою жизнь научился  намерению  сотен  вещей,  но  Сильвио  Мануэль
пришел к самому источнику, он коснулся  его,  ему  не  надо  было  учиться
намерению чего бы то ни было. Он был одним целым  с  намерением.  Проблема
была в том, что у него не осталось больше желаний, потому что намерение не
имеет собственных желаний, поэтому  ему  пришлось  положиться  на  желания
нагваля. Иными словами, Сильвио Мануэль мог делать все,  чего  нагваль  ни
захотел. Нагваль направлял намерение Сильвио Мануэля, но поскольку нагваль
тоже не имел желаний, они большую часть времени не делали вообще ничего.



                    8. ПРАВАЯ И ЛЕВАЯ СТОРОНА ОСОЗНАНИЯ

     Наше обсуждение сновидения оказалось очень полезным не только потому,
что вывело нас из тупика с нашим совместным сновидением, но и потому,  что
вывело его концепции на интеллектуальный уровень.  Разговор  о  сновидении
давал нам занятость и позволил нам воспользоваться короткой паузой,  чтобы
снять свое возбуждение.
     Однажды, когда я был по делам в городе, я позвонил Горде из автомата.
Она сказала, что была в универмаге и у нее там возникло  ощущение,  что  я
прячусь среди манекенов в витрине. Она была уверена, что я  ее  специально
разыгрываю, и рассердилась. Она бросилась  через  магазин,  чтобы  поймать
меня и показать мне, насколько она  сердита.  Затем  она  сообразила,  что
действительно вспоминает нечто такое, что она очень часто  делала  в  моем
присутствии, когда сердилась.
     Тогда  мы  оба  высказали  предположение   опять   попробовать   наше
совместное сновидение. Пока мы  разговаривали,  мы  ощутили  новый  прилив
оптимизма. Я немедленно поехал домой.
     Я очень легко вошел в состояние спокойного  бодрствования.  Это  было
ощущение  телесного  удовольствия,  приятного  излучения   из   солнечного
сплетения,  которое  преобразовалось  в  мысль,  что  мы  сейчас  добьемся
прекрасных результатов. Эта мысль превратилась в  нервное  возбуждение.  Я
обнаружил, что мысли мои идут от точки покалывания в  центре  моей  груди,
однако, в то  мгновение,  как  я  обратил  на  это  внимание,  покалывание
прекратилось. Это было похоже на электрический ток, который я мог включать
и выключать.
     Покалывание началось опять, даже еще более  сильное,  чем  раньше,  и
внезапно я оказался лицом к лицу с Гордой. Это было так,  как  если  бы  я
завернул за угол и натолкнулся на нее. Я погрузился в наблюдение  за  ней.
Она была настолько реальной, настолько  сама  собой,  что  меня  подмывало
прикоснуться  к  ней.  Предельно  чистая,  неземная  привязанность  к  ней
вырвалась из меня в эту минуту; я непроизвольно  стал  всхлипывать.  Горда
быстро попыталась сцепить наши руки и тем прекратить мое  индульгирование,
но она совсем не могла двигаться. Мы осмотрелись кругом. Не  было  никакой
застывшей картины и никаких объектов. Меня внезапно  осенило  и  я  сказал
Горде, что мы пропустили появление сцены сновидения, потому что  приковали
внимание друг к другу.
     Лишь окончив говорить, я понял, что мы уже  в  новой  ситуации.  Звук
моего голоса испугал меня. Это был чужой голос -  резкий,  неприятный;  он
вызывал у меня физическое отвращение.
     Горда ответила, что мы ничего не пропустили, что наше второе внимание
захвачено чем-то еще. Она  улыбнулась  и  подвигала  губами  с  выражением
удивления и недовольства звуками собственного голоса.
     Я нашел совершенно очаровательным разговаривать во сне,  ибо  нам  не
снились  сцены,  где  мы  разговариваем,  а  мы  в  действительности  вели
разговор. Это потребовало совсем особых усилий,  вроде  тех,  которые  мне
потребовались в моей первоначальной попытке спуститься по лестнице.
     Я спросил ее, смешно ли звучит мой голос по ее мнению. Она кивнула  и
громко рассмеялась. Звуки ее смеха  были  потрясающими.  Я  вспомнил,  как
Хенаро производил  чрезвычайно  странные  и  пугающие  звуки.  Смех  Горды
относился к той же категории. Меня потрясло сознание того, что мы с Гордой
совсем спокойно вошли в свои тела сновидений.
     Я хотел взять ее за руку, но не смотря на попытки, не смог двинуться.
Поскольку у меня был какой-то опыт в  движениях  при  таком  состоянии,  я
пожелал себе передвинуться к Горде.  Моим  желанием  было  обнять  ее,  но
вместо этого я передвинулся настолько близко,  что  наши  тела  слились  в
одно. Я осознавал себя как индивидуальное существо, но в то же  время  был
частью Горды. Мне  это  ощущение  бесконечно  понравилось.  Мы  оставались
слитыми, пока что-то не разорвало нашу связь. Я  ощутил  приказ  осмотреть
окрестности. Посмотрев, я ясно вспомнил, что уже видел все это раньше. Нас
окружали небольшие круглые холмики, очень походившие на песчаные дюны. Они
были вокруг нас во всех направлениях, насколько охватывал глаз.  Казалось,
они  состояли  из  чего-то  вроде  светло-желтого  песчаника  или  круглых
крупинок серы. Небо было того же цвета и выглядело очень низким,  давящим.
В некоторых местах с неба свисали клочья желтоватого тумана  или  каких-то
желтых испарений.
     Тут я заметил, что мы с Гордой дышим как-будто нормально.  Я  не  мог
пощупать свою грудь руками, но чувствовал, как она вздымалась  при  вдохе.
Желтые испарения, очевидно, не вредили нам.
     Мы вместе начали  двигаться.  Медленно,  осторожно.  Через  несколько
шагов я очень  устал.  Горда  тоже.  Мы  скользили  над  самой  землей,  и
очевидно, подобный способ передвижения был очень утомительным  для  нашего
второго внимания - он требовал чрезвычайной степени  концентрации.  Мы  не
подражали намеренно нашей обычной ходьбе,  но  результат  был  такой,  как
будто именно этим мы и занимались.  Движение  требовало  зарядов  энергии,
чего-то вроде микровзрывов, с паузами между ними. У  нас  не  было  другой
цели, кроме самого движения, поэтому в конце концов мы остановились.
     Горда заговорила со мной  таким  слабым  голосом,  что  он  был  едва
слышен. Она сказала, что мы неразумно идем в сторону большей тяжести и что
если мы будем продолжать идти туда, то давление станет столь  велико,  что
мы погибнем.
     Автоматически мы повернулись и пошли в том направлении,  откуда  шли,
но чувство усталости нас не оставляло. Мы  оба  настолько  выдохлись,  что
больше не могли удерживаться в стоячем положении. Мы повалились на землю и
непроизвольно приняли позу сновидения.
     Я мгновенно проснулся у себя в комнате. Горда  проснулась  у  себя  в
спальне.
     Первое, что я сказал ей после пробуждения, это что я уже бывал в этой
пересеченной местности несколько раз раньше. Я видел ее по крайней мере  в
двух аспектах: совершенно  плоской  и  покрытой  маленькими  дюноподобными
холмиками. Пока я разговаривал, мне пришло в голову, что я  даже  не  стал
уточнять, видели ли мы одну и ту же картину. Остановившись, я сказал,  что
позволил себе увлечься собственным возбуждением, и  приступил  к  описанию
того, что видел, как если бы мы сравнивали свои впечатления от  совместной
воскресной прогулки.
     - Слишком поздно, чтобы мы вели между  собой  подобные  разговоры,  -
сказала она со вздохом, - но если это сделает тебя счастливым, я  расскажу
тебе то, что я видела.
     Она терпеливо описала все, что мы  видели,  говорили  и  делали.  Она
сказала, что тоже бывала раньше в этой пустынной местности и что она знает
наверняка - эта земля не принадлежит людям, - это пространство между  этим
миром и тем, другим.
     - Это пространство между параллельными линиями, - продолжала  она.  -
мы можем приходить туда в сновидении, но для того, чтобы покинуть этот мир
и пройти в тот, нам надо пройти через эту  область  со  всем  своим  телом
целиком.
     Я ощутил озноб при мысли о том, чтобы войти в это  странное  место  в
этом физическом теле.
     - Мы с тобой  уже  были  там  вместе  в  наших  физических  телах,  -
продолжала Горда. - разве ты не помнишь?
     Я сказал, что все, что могу вспомнить, так это что я дважды видел уже
этот ландшафт под руководством дона Хуана.
     Оба раза я отбрасывал этот опыт потому, что он  следовал  за  приемом
внутрь галлюциногенных растений. Следуя своему  рассудку,  я  рассматривал
этот опыт как совершенно частные видения, а не как достоверные явления.  Я
не помнил,  чтобы  когда-нибудь  при  других  обстоятельствах  видел  этот
ландшафт.
     - Когда мы с тобой попадали туда в наших телах? - спросил я.
     - Не знаю, - сказала она, - смутная память об этом просто мелькнула у
меня в голове, когда ты сказал, что видел этот ландшафт раньше. Я полагаю,
что теперь твоя очередь помочь мне закончить то, что я начала  вспоминать.
Я не могу пока на этом сфокусироваться, но припоминаю, что Сильвио Мануэль
брал женщину-нагваль, тебя и меня в это пустынное место,  но  я  не  знаю,
зачем он брал нас туда. Мы не были тогда в сновидении.
     Я уже не слышал, что она говорила дальше. Мой ум  стал  настраиваться
на что-то, пока еще не произносимое. Я постарался привести  свои  мысли  в
порядок. Они бесцельно разбредались.  На  секунду  я  почувствовал,  будто
вновь вернул годы и то время, когда не мог останавливать  свой  внутренний
диалог. Затем туман стал рассеиваться. Мои  мысли  пришли  в  порядок  без
моего сознательного вмешательства,  и  в  результате  всплыли  законченные
воспоминания о событии, которое я уже частично припоминал в одной из  трех
бесформенных вспышек памяти, которые у меня бывали. Горда была права:  нас
уже брали однажды в область, которую дон Хуан называл  "чистилищем",  взяв
этот термин, как очевидно, из религиозной догмы. Я знал,  что  Горда  была
права и в том, что мы были там не в сновидении.
     В  тот  раз  по  просьбе  Сильвио  Мануэля  дон  Хуан  собрал  вместе
женщину-нагваль, Горду и меня. Дон Хуан объяснил мне, что причиной  нашего
сбора послужило то, что я  своими  собственными  средствами,  неосознанно,
вошел в особое состояние осознания, которое явилось  самой  тонкой  формой
внимания. Я уже входил в это состояние, которое дон  Хуан  называл  "левое
левой стороны", но на слишком короткое время и всегда с его помощью. Одной
из основных его черт, - той, которая представляла наибольшее значение  для
всех нас, связанных с доном Хуаном, было то, что в этом состоянии мы могли
воспринимать колоссальную массу желтоватого тумана, нечто такое,  что  дон
Хуан называл "стеной тумана".
     Всегда, когда я мог ее воспринимать, она находилась справа  от  меня,
распространяясь вперед от горизонта и вверх до бесконечности, разделяя мир
надвое.
     Стена  тумана  поворачивалась  или  направо  или  налево,   когда   я
поворачивал голову, поэтому я никогда не имел  возможности  повернуться  к
ней лицом.
     В тот день, о котором идет  речь,  и  дон  Хуан,  и  Сильвио  Мануэль
говорили со мной о стене тумана. Я помню, что, окончив  говорить,  Сильвио
Мануэль схватил Горду за загривок, как если бы она была котенком, и  исчез
с ней в  массе  тумана.  У  меня  была  доля  секунды,  чтобы  увидеть  их
исчезновение, потому что дон Хуан каким-то образом добился того, что я был
повернут лицом к туману, и уже следующее,  что  я  видел,  была  пустынная
равнина. Дон Хуан, Сильвио Мануэль, женщинанагваль и Горда тоже были  там.
Меня не  интересовало,  что  они  делают;  я  был  занят  неприятнейшим  и
угрожающим   ощущением   придавленности,   усталости,   сводящей   с   ума
затрудненностью дыхания. Я ощущал, что стою внутри душной желтой пещеры  с
низким потолком. Физическое ощущение давления стало таким сильным,  что  я
больше  не  мог  дышать.  Казалось,  что  все   мои   физические   функции
остановились. Я уже не мог чувствовать ни одну из частей своего  тела,  но
все еще мог двигаться, ходить,  поднимать  руки,  поворачивать  голову.  Я
положил руки на бедра, но ни бедра, ни ладони ничего не  чувствовали.  Мои
руки и ноги зрительно были здесь, но наощупь отсутствовали.
     Движимый  безграничным  страхом,  который   я   ощущал,   я   схватил
женщину-нагваль за руку и сбил ее с ног, но толкнула ее не моя  мускульная
сила. Это была сила, которая хранилась не в моих мышцах, не в скелете, а в
центре моего тела.
     Захотев опробовать эту силу еще раз, я схватил Горду. Она  повалилась
на землю от моего рывка. Тут я понял, что  энергия,  которой  я  их  сбил,
исходит  из  стержневого  протуберанца,  который  действует  на  них,  как
щупальце. Оно балансировало у центра  моего  тела.  Все  это  заняло  лишь
секунду. В следующий момент я уже  опять  вернулся  к  своему  физическому
дискомфорту и страху.
     Я посмотрел на  Сильвио  Мануэля  с  молчаливой  просьбой  о  помощи.
Ответный его взгляд показал мне, что я пропал: его глаза  были  холодны  и
безразличны.
     Дон Хуан отвернулся от меня, и я  затрясся  изнутри  от  невыразимого
физического ужаса. Мне казалось, что кровь в моем теле кипит, - не потому,
что я чувствовал жару, а потому, что внутреннее  давление  приближалось  к
точке взрыва.
     Дон Хуан приказал мне расслабиться и отдаться смерти. Он сказал,  что
я останусь здесь, пока не умру, и что у меня есть шанс умереть мирно, если
я сделаю сверхусилие и позволю своему страху завладеть мною, или я умру  в
агонии, если стану с ним бороться.
     Сильвио Мануэль заговорил со мной,  что  он  делал  очень  редко.  Он
сказал, что энергия, необходимая мне для того,  чтобы  принять  мой  ужас,
находится в центре  моего  тела,  и  что  единственным  способом  добиться
успеха, будет сдаться, не сдаваясь.
     Женщина-нагваль  и  Горда  были  совершенно  спокойны.  Я   был   тут
единственным умирающим. Сильвио Мануэль сказал, что судя по  тому,  как  я
теряю энергию, мой конец отделяют какие-то мгновения и что я могу  считать
себя уже мертвым.
     Дон Хуан сделал знак женщине-нагваль и Горде следовать  за  ним.  Они
повернулись ко мне спиной. Я не видел, что еще они делали. Я  почувствовал
мощную вибрацию, идущую  сквозь  меня.  Я  решил,  что  это  мои  смертные
судороги. Моя борьба  окончилась.  Меня  больше  ничего  не  тревожило.  Я
отдался  тому  неодолимому  ужасу,  который  меня  убивал.  Мое  тело  или
образование, которое  я  считал  своим  телом,  расслабилось,  отдав  себя
смерти. Как только я позволил давящему ужасу войти, или пожалуй, выйти  из
меня, я почувствовал и увидел, как давящий  тяжелый  туман  или  беловатое
испарение на фоне сернисто-желтого окружения покидает мое тело.
     Дон Хуан вернулся ко мне обратно и с любопытством осмотрел мое тело.
     Сильвио Мануэль отошел, опять схватил Горду за  загривок,  и  я  ясно
видел, как он швырнул ее, словно огромную тряпичную куклу, в массу тумана.
Затем он вошел туда сам и исчез.
     Женщина-нагваль сделала мне жест, приглашая меня  войти  в  туман.  Я
двинулся к ней, но прежде, чем я подошел, дон Хуан дал мне мощный толчок в
спину,  который  понес  меня  через  толстую  стену  тумана.  Я  нигде  не
задержался и, проскочив стену, упал на землю в повседневном мире.
     Горда вспомнила все это событие, когда я рассказывал  ей  его.  Затем
она добавила еще детали.
     - Мы с женщиной-нагваль не боялись за твою жизнь, -  сказала  она.  -
нагваль говорил нам, что тебя надо заставить  отпустить  все,  за  что  ты
держишься, но что тут  ничего  нет  нового.  Каждого  воина-мужчину  нужно
заставлять страхом.
     Сильвио Мануэль уже протаскивал меня через эту стену трижды, чтобы  я
научилась расслабляться. Он сказал, что если ты увидишь,  что  я  чувствую
себя там свободно, то на тебя это  окажет  впечатление.  Так  и  было:  ты
сдался и расслабился.
     - Тебе тоже было трудно научиться расслабляться? - спросил я.
     - Нет,  у  женщин  с  этим  проще,  -  сказал  она.  -  в  этом  наше
преимущество. Проблема лишь в том, что нас надо протаскивать сквозь туман,
- мы не можем сделать это самостоятельно.
     - Но почему, Горда? - спросил я.
     - Надо быть очень тяжелым, чтобы пройти туман, а  женщина  легкая,  -
сказала она. - фактически, слишком легкая.
     - А как насчет женщины-нагваль?  Я  не  видел,  чтобы  ее  кто-нибудь
протаскивал, спросил я.
     - Женщина-нагваль была особенной, - сказала Горда. -  она  все  могла
самостоятельно. Она могла взять туда меня или тебя. Она могла пройти через
ту долину, которая, как говорил нагваль, обязательна для путников,  идущих
в неизвестное.
     - Почему женщина-нагваль пошла туда со мной? - спросил я.
     - Сильвио Мануэль взял нас, чтобы поддержать тебя, - сказала  она.  -
Он  считал,  что  тебе  нужна  защита  двух   женских   и   двух   мужских
сопровождающих от тех сущностей, которые рыскают там. Они приходят из этой
пустынной долины. И олли приходят  из  этой  пустынной  долины.  И  другие
твари, еще более свирепые.
     - Ты тоже была защищена? - спросил я.
     - Я не нуждаюсь в защите, - сказала она. - Я женщина. Я  свободна  от
всего этого. Но все мы считали, что ты находишься в ужасном положении.  Ты
был нагваль и очень глупый нагваль. Мы считали, что все эти свирепые  олли
или, если хочешь, называй их демонами, могут разорвать тебя на части.
     - Так именно сказал Сильвио Мануэль. Он взял нас, чтобы замкнуть тебя
с четырех сторон, но забавным моментом было то, что ни нагваль, ни Сильвио
Мануэль не знали, что ты в нас не нуждаешься.
     Предполагалось, что пройдет немного времени,  пока  ты  не  потеряешь
свою энергию. Затем Сильвио Мануэль собирался напугать тебя, показав  тебе
олли и пригласив их напасть на тебя. Он  и  нагваль  планировали  помогать
тебе понемножку. Таково правило. Но что-то нарушилось. В ту же минуту, как
ты попал туда, ты взбесился. Ты не сдвинулся ни на дюйм и уже  умирал.  Ты
был до смерти напуган, даже не увидев олли.
     - Сильвио Мануэль рассказывал  мне,  что  он  не  знал,  что  делать,
поэтому сказал тебе на ухо то, что должен был сказать  в  самую  последнюю
очередь, - отдаться, сдаться, не сдаваясь. Ты успокоился сразу, сам собой,
и им не понадобилось делать всего того, что  они  планировали.  Нагвалю  и
Сильвио Мануэлю ничего не оставалось делать, как забрать нас оттуда.
     Я рассказал Горде, что когда я вернулся назад в этот мир,  то  кто-то
был рядом со мной, кто помог мне подняться. Это все, что я мог вспомнить.
     - Мы были в доме Сильвио Мануэля, - сказала  она.  -  сейчас  я  могу
очень многое вспомнить об этом доме. Кто-то говорил мне,  не  помню,  кто,
что Сильвио Мануэль нашел этот  дом  и  купил  его,  потому  что  дом  был
построен на месте силы. Но еще кто-то говорил, что Сильвио  Мануэль  нашел
этот дом, полюбил его, купил, а потом перенес в него место силы.  Лично  я
чувствую,  что  Сильвио  Мануэль  принес  силу.  Я   чувствую,   что   его
неуязвимость удерживала место силы на этом доме, пока он и его  компаньоны
жили там.
     - Когда им пришло время уходить, место силы исчезло вместе с  ними  и
дом стал таким же, каким он был до того, как Сильвио Мануэль купил его,  -
обычным домом.
     Пока Горда говорила, мой ум прояснился, казалось, еще больше,  но  не
настолько, чтобы открыть, что случилось с нами  в  этом  доме  такое,  что
наполняло меня такой печалью. Не зная,  почему,  я  был  уверен,  что  это
связано с женщинойнагваль. Где она?
     Горда не ответила, когда  я  спросил  ее  об  этом.  Она  извинилась,
сказав, что должна приготовить завтрак. Уже было утро. Она  оставила  меня
наедине с самим собой с очень болезненным, тяжелым сердцем.  Я  позвал  ее
назад. Она рассердилась и побросала кастрюли на пол. Я ее понимал.
     =====================
     В следующей серии  совместного  сновидения  мы  пошли  еще  глубже  в
тонкости второго внимания. Это  произошло  несколько  дней  спустя.  Мы  с
Гордой без особых усилий и ожиданий оказались  стоящими  вместе.  Она  3-4
раза безрезультатно пыталась сцепить наши руки. Она заговорила со мной, но
речь ее была невнятной, однако, я  знал,  -  она  говорит,  что  мы  опять
находимся в своих телах сновидения. Она предупредила меня о том,  что  все
движения должны делаться из средней точки тела.
     Никакой сцены сновидения, как при нашей последней попытке, для нашего
обследования  не  появилось,  однако,  я,  казалось,  узнавал   физическую
местность, которую я видел в сновидениях почти ежедневно в  течение  года.
Это была долина саблезубого тигра.
     Мы прошли несколько метров, и на этот раз наши движения  не  были  ни
порывистыми, ни дергаными. Мы действительно шли из  животах,  не  напрягая
никаких мышц. Трудность была только в  отсутствии  у  меня  практики.  Это
походило на первую поездку на велосипеде. Я легко уставал  и  терял  ритм,
стал нерешительным и неуверенным  в  себе.  Мы  остановились.  Горда  тоже
потеряла синхронность движения.
     Тут мы начали осматривать то, что нас окружало.
     Все имело неоспоримую реальность, по  крайней  мере,  для  глаза.  Мы
находились в пересеченной местности с пышной  растительностью.  Я  не  мог
определить вид  тех  странных  кустов,  которые  видел.  Они  походили  на
маленькие  деревья.  У  них  было  немного  листьев,  плоских  и  толстых,
зеленоватокоричневого цвета, и  огромные  темно-коричневые  с  золотистыми
полосками цветы.  Стебли  не  были  одеревенелыми  и  казались  легкими  и
упругими,  как  водоросли.  Они  были   покрыты   длинными,   устрашающими
угловидными шипами.
     Несколько погибших растений, которые высохли и упали на  землю,  дали
мне впечатление, что стебли были пустотелыми.
     Почва была очень темной и  казалась  сырой.  Я  попытался  нагнуться,
чтобы потрогать ее, но мне не удалось двинуться.  Горда  показала  знаком,
чтобы я использовал среднюю  часть  тела.  Когда  я  это  сделал,  мне  не
понадобилось нагибаться, чтобы коснуться земли, - во мне было что-то вроде
щупальца, которым я мог чувствовать,  однако,  я  не  мог  разобрать,  что
именно я чувствую. Не было каких-либо ощутимых качеств, на  которых  можно
было бы основывать различия. Земля, которой я коснулся,  казалась  почвой,
черноземом, но не наощупь, а по зрительному восприятию. Тут я погрузился в
интеллектуальную дилемму.
     Почему сновидение кажется  продуктом  моих  зрительных  способностей?
Может быть, потому, что зрение доминирует  у  нас  в  повседневной  жизни?
Вопросы были бессмысленны, я не был в том состоянии, когда мог бы отвечать
на них, и все, к чему мои размышления привели,  -  поколебали  мое  второе
внимание.
     Горда выбила меня из моих рассуждений, хорошенько  боднув.  Я  ощутил
как бы удар. Дрожь пробежала по всему моему телу. Она показала вперед. Как
обычно, саблезубый тигр лежал на каменном выступе, на котором я его всегда
видел. Мы приблизились, пока не оказались в каких-то двух метрах от камня,
так что нам приходилось поднимать головы,  чтобы  смотреть  на  тигра.  Мы
остановились. Он поднялся. Его размеры были поразительны, особенно ширина.
Я знал, что Горда хочет пройти со мной  вокруг  тигра  на  другую  сторону
холма. Я хотел ей сказать, что это может быть опасно, но не мог придумать,
как передать ей это. Тигр казался сердитым,  возбужденным.  Он  присел  на
задние ноги, как бы готовясь прыгнуть на нас. Я испугался.
     Горда повернулась ко мне, улыбаясь. Я понял, что она говорит, чтобы я
не поддавался панике, потому,  что  тигр  был  только  картиной,  подобной
привидению. Движением головы она подталкивала меня идти вперед, однако  на
неизмеримо более глубоком уровне я  знал,  что  тигр  является  сущностью,
возможно, не в таком фактическом смысле, как в нашем повседневном мире, но
тем не менее реальной, а поскольку мы  с  Гордой  были  в  сновидении,  то
потеряли нашу собственную реальность - от мира. В этот момент мы с  тигром
были на равных: наше существование тоже было призрачным.
     Мы сделали еще один шаг  из-за  неуклонных  наставлений  Горды.  Тигр
прыгнул с камня. Я видел, как  в  воздухе  метнулось  его  огромное  тело,
направляясь прямо на меня. Я потерял ощущение, что я в сновидении,  -  для
меня тигр был реальным, а сам я через мгновение должен был быть  разорван.
Какой каскад огней, картин и самых интенсивных спектральных цветов,  какие
только я либо видел, замелькал вокруг меня! Я проснулся в своем кабинете.
     После того, как мы добились большого искусства в наших сновидениях, у
меня появилась уверенность, что мы ухитрились сохранить свою  отрешенность
и более никуда не торопились.  Нас  заставили  действовать  не  результаты
наших усилий, это скорее было какое-то всеохватывающее побуждение, которое
давало нам толчок действовать  неуязвимо  и  без  мысли  о  награде.  Наши
последующие сеансы  были  такими  же,  как  и  первый,  кроме  быстроты  и
легкости, с которыми мы теперь входили во второе  состояние  сновидения  -
динамическое бодрствование.
     Наше мастерство в совместном сновидении было таким, что мы с  успехом
повторяли его каждую ночь. Без всякого подобного намерения с нашей стороны
наше  совместное  сновидение  сфокусировалось  наугад  на  трех  областях:
песчаные дюны, место обитания саблезубого тигра  и,  самое  важное,  -  на
забытых прошлых событиях.
     Когда перед  нами  появлялись  сцены,  имевшие  отношение  к  забытым
событиям, в которых я и Горда играли важную роль, она  без  всякого  труда
сцепляла свою руку с моей. Это действие давало  мне  обоснованное  чувство
безопасности. Горда объяснила, что этот  акт  необходим  для  того,  чтобы
рассеять абсолютное одиночество, которое  вызывает  второе  внимание.  Она
сказала, что смыкание рук вызывает чувство объективности  и  в  результате
этого мы можем следить за действиями, происходящими в каждой сцене.
     Временами мы были склонны принимать участие в  этой  деятельности.  В
другое время мы бывали полностью объективны и  наблюдали  за  сценой,  как
если бы мы находились в кинотеатре.
     Когда мы посещали песчаные дюны или саблезубого тигра,  мы  не  могли
сомкнуть рук. В этих случаях наши действия  никогда  не  повторялись;  они
никогда  не  бывали  предусмотренными,  но  всегда  казались   спонтанными
реакциями на новые ситуации.
     Согласно Горде большинство наших совместных сновидений распадались на
три категории. Первая и самая большая состояла  из  повторного  участия  в
событиях, которые  мы  уже  когда-то  пережили.  Вторая  -  когда  мы  оба
наблюдали  за  действиями,  которые   один   когда-то   "прожил";   страна
саблезубого тигра была в этой категории. Третья - действительное посещение
области, которая существовала такой, какой мы ее видели  в  момент  нашего
посещения. Она утверждала, что эти желтые холмы существуют здесь и  сейчас
и что именно так  они  выглядят  и  так  расположены  для  воина,  который
приходит туда.
     В одном пункте мне хотелось с ней поспорить. Мы с ней имели  странные
встречи с людьми, которых мы забывали по непонятным для нас  причинам,  но
которых мы, тем не менее,  знали  наверняка.  Саблезубый  тигр,  с  другой
стороны, был существом из моего сновидения. Я не мог воспринимать и его  и
тех людей, как относящихся к одной и той же категории.
     Прежде, чем я успел произнести свой вопрос,  я  уже  имел  ее  ответ.
Казалось она действительно находится в моем мозгу,  читая  его  как  текст
книги.
     - Они все одного класса, - сказала она и нервно засмеялась. -  мы  не
можем найти объяснения, почему мы забыли или почему вспоминаем теперь.  Мы
ничего не можем объяснить. Саблезубый тигр  там,  где-то.  Мы  никогда  не
узнаем, где  именно,  но  почему  мы  должны  горевать  из-за  придуманных
несоответствий? Сказать, что это факт, а вот это - сновидение, не имеет ни
малейшего смысла для другого "я".
     ==========================
     Мы с Гордой обычно занимались совместным  сновидением  как  средством
достижения невообразимого мира скрытых воспоминаний. Совместное сновидение
позволяло нам поднимать на поверхность события, до которых  мы  неспособны
были добраться при помощи нашей повседневной памяти. Когда  мы  перебирали
эти события  в  часы  бодрствования,  это  вызывало  еще  более  детальные
воспоминания.  Подобным  способом  мы   освободили   массу   воспоминаний,
погребенных в нас.  Почти  два  года  невероятных  усилий  и  концентрации
потребовалось от нас, чтобы добраться до самого начала понимания того, что
с нами произошло.
     Дон Хуан говорил нам,  что  человеческое  существо  поделено  надвое.
Правая часть,  которую  он  называл  тональ,  охватывает  все,  что  может
воспринимать интеллект.
     Левая сторона, называемая  нагваль,  -  это  область,  черты  которой
неописуемы, это мир, который невозможно заключить в слова. Левая  сторона,
пожалуй воспринимается, если восприятие имеет место, нашим телом  целиком,
отсюда и ее сопротивление построению концепций.
     Дон Хуан говорил  нам  также,  что  все  способности,  возможности  и
достижения магии от самых простых до наиболее  поразительных  -  это  само
человеческое тело.
     Взяв за основу концепцию, что мы разделены надвое и  что  все  вообще
заключено в самом теле, Горда предложила объяснение наших воспоминаний.
     Она считала, что в течение времени  нашей  связи  с  нагвалем  Хуаном
Матусом наше время было разделено между состояниями нормального  осознания
в правой части, тонале, где преобладает  первое  внимание,  и  состояниями
повышенного осознания в левой  части,  нагвале,  или  на  стороне  второго
внимания.
     Горда считала, что усилия нагваля Хуана Матуса были направлены на то,
чтобы привести нас  к  другому  "я"  при  помощи  самоконтроля  и  второго
внимания путем сновидения, однако, он  вводил  нас  в  прямой  контакт  со
вторым вниманием через манипуляции  с  телом.  Горда  припомнила,  что  он
заставлял ее переходить от одного края к другому, толкая ее  в  спину  или
массируя ей спину. Она говорила, что он иногда наносил ей сильный  удар  в
правую лопатку или около нее.
     Результатом бывало вхождение ее в состояние необычной ясности.  Горде
казалось, что в этом состоянии все идет быстрее и в то же время  ничего  в
мире не меняется
     Прошли недели после того, как Горда рассказала мне это, и я вспомнил,
что точно так же бывало со мной: в любой определенный момент дон Хуан  мог
нанести мне сильный удар в спину. Я всегда ощущал этот удар между  лопаток
и чуть выше.
     За ударом следовала необычайная ясность. Мир  оставался  тем  же,  но
более четким. Все остальное само по себе, но мои способности рассуждать  и
резонировать, видимо, оглушались ударом дона Хуана и не мешали мне  больше
воспринимать мир.
     Я мог оставаться с ясным восприятием неопределенно долго или  до  тех
пор, пока дон Хуан не наносил мне другого  удара  в  то  же  место,  чтобы
вернуть мне  нормальное  состояние  осознания.  Он  никогда  не  толкал  и
массировал меня, это всегда был прямой и сильный удар - не удар кулаком, а
скорее шлепок, который на секунду останавливал мое дыхание.
     Я в таких условиях обычно задыхался и  начинал  мелко  часто  дышать,
пока дыхание не восстанавливалось.
     Горда рассказала мне о таком же эффекте: весь воздух вылетал у нее их
легких от удара нагваля, и она была вынуждена дышать сверхусиленно,  чтобы
наполнить их вновь. Горда считала, что основным по важности фактором здесь
было дыхание; по ее мнению, те  судорожные  глотки  воздуха,  которые  она
делала, получив удар, были именно тем, что вызывало перемену,  однако  она
не могла объяснить, каким  образом  дыхание  могло  воздействовать  на  ее
восприятие и осознание.
     Она сказала также, что ей никогда не наносили удар, чтобы вернуть  ее
назад  к  нормальному   состоянию.   Она   возвращалась   обратно   своими
собственными средствами, хотя и не знала как.
     Ее замечания казались мне уместными. Будучи ребенком и даже взрослым,
я иногда испытывал ощущение, что весь воздух сразу выходит из груди, когда
я нечаянно падал на  спину,  но  последствия  удара  дона  Хуана,  хотя  и
оставляли меня бездыханным, были совсем другими. Тут не было никакой боли;
вместо этого возникало  ощущение,  описать  которое  невозможно.  Пожалуй,
наиболее точно будет сказать, что внутри меня возникала внезапно  сухость.
Удары в мою спину, казалось, высушивали мои легкие  и  затягивали  туманом
все вокруг. Затем как наблюдала Горда, все, что затуманивалось после удара
нагваля,  становилось  кристально  чистым  одновременно  с  возобновлением
дыхания, как если бы дыхание было катализатором,  фактором  первостепенной
важности.
     То  же  самое  происходило  со  мной  на  пути  обратно  к  осознанию
повседневной  жизни.  Воздух  бывал   у   меня   выбит,   мир   становился
затуманенным, а затем он прочищался, когда я наполнял воздухом легкие.
     Еще одной чертой этих состояний повышенного осознания было ни  с  чем
не сравнимое богатство личностных взаимодействий - богатство, которое наше
тело понимало, как ощущение ускорения. Наши двусторонние перемещения между
правой и левой сторонами облегчали  нам  понимание  того,  что  на  правой
стороне  слишком  много  энергии  и  времени  поглощалось   поступками   и
взаимодействиями нашей повседневной жизни.  На  левой  стороне,  напротив,
существует врожденная потребность в экономии и скорости.
     Горда не могла описать, чем в действительности была эта скорость;  не
мог и я. Лучше всего я мог сказать, что на левой стороне я мог  схватывать
значение всего с отличной точностью и направленностью.
     Любая грань деятельности была свободна от отступлений или введений. Я
действовал и отдыхал. Я шел вперед  и  отступал  без  всяких  мыслительных
процессов. Столь обычных для меня. Именно это мы  с  Гордой  понимали  как
ускорение.
     В  какой-то  момент  мы  с  Гордой  выяснили,  что  богатство  нашего
восприятия на левой  стороне  проявлялось  "пост  фактум",  то  есть  наши
взаимодействия оказывались  такими  богатыми  в  свете  нашей  возможности
запоминать их. Мы поняли, что в этих состояниях повышенного  осознания  мы
все воспринимали одним цельным куском, одной монолитной массой неотделимых
деталей.   Мы   называли   эту   способность   воспринимать   все    сразу
"интенсивностью". Мы  годами  считали  невозможным  рассмотреть  отдельные
составляющие части этих монолитных кусков опыта; мы не  могли  расположить
эти  части  в  такую  непрерывную  последовательность,  которая  имела  бы
какой-нибудь смысл для интеллекта. Поскольку мы были неспособны  на  такой
синтез, мы  не  могли  и  вспомнить.  Наша  неспособность  вспомнить  была
фактически нашей неспособностью расположить наши воспоминания  в  линейной
последовательности. Мы не могли разложить наши воспоминания, так  сказать,
перед собой и собрать их последовательно одно за другим.  Полученный  опыт
был доступен для нас, но  в  то  же  самое  время  мы  не  могли  до  него
добраться, так как он был замурован стеной интенсивности.
     Следовательно, задачей  воспоминания  была  задача  соединения  наших
левой и правой сторон в объединение этих двух различных форм восприятия  в
единое целое. Это была  задача  по  закреплению  нашей  целостности  путем
преобразования интенсивности в линейную последовательность.
     Для нас стало ясно, что  та  деятельность,  в  которой  мы  принимали
участие, могла занимать очень мало времени по  часам.  По  причинам  нашей
неспособности воспринимать в терминах интенсивности мы могли иметь  только
подсознательное восприятие больших отрезков времени.  Горда  считала,  что
если бы мы смогли расположить интенсивность в линейной последовательности,
то могли бы честно считать, что прожили тысячу лет.
     Тот прагматический шаг, который предпринял дон Хуан, чтобы  облегчить
нам задачу воспоминания, состоял в том, что он вводил  нас  в  контакты  с
различными людьми, пока мы находились в состоянии повышенного осознания.
     Он тщательно следил за тем, чтобы  мы  не  видели  этих  людей,  пока
находились в  состоянии  обычного  осознания;  так  он  создал  подходящие
условия для воспоминания.
     Закончив наши  воспоминания,  мы  с  Гордой  вошли  в  очень  смутное
состояние. У нас  было  детальное  знание  о  социальных  взаимодействиях,
которые мы разделяли с доном Хуаном и его компаньонами.
     Это не были воспоминания в том смысле, как я мог бы вспомнить  эпизод
из своего детства; это были более чем живые  детальнейшие  воспоминания  о
событиях. Мы восстановили разговоры, которые, казалось, еще звучали у  нас
в ушах, как если бы мы одновременно слушали это.
     Мы оба чувствовали, что излишним было бы стараться разобраться в том,
что с нами происходило.
     Все то, что мы вспоминали с точки зрения  нашего  опыта,  происходило
прямо сейчас. Таков был  характер  наших  воспоминаний.  Наконец-то  мы  с
Гордой могли ответить на те вопросы, что так нас мучили. Мы вспомнили, кем
была женщина-нагваль, какое место она среди нас занимала, какова  была  ее
роль.  Мы  скорее  вычислили,  чем  вспомнили,  что   провели   одинаковое
количество времени с доном Хуаном и доном Хенаро в  состоянии  нормального
осознания - и с доном  Хуаном  и  его  другими  компаньонами  в  состоянии
повышенного осознания. Мы восстановили каждый нюанс этих  взаимоотношений,
которые были скрыты интенсивностью.
     После вдумчивого обзора всего того, что мы обнаружили, мы  соединили,
хоть и в минимальной  степени,  две  стороны  своего  существа.  Затем  мы
обратились к другим темам и новые вопросы встали на месте старых.
     Существовало три предмета, три вопроса, которые суммировали  все  то,
что нас волновало. Кто такой был дон Хуан и кем были его  компаньоны?  Что
они в действительности делали с нами? И куда все они ушли?




                          ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДАР ОРЛА


                            9. ПРАВИЛО НАГВАЛЯ

     Дон Хуан был очень скупым на  информацию  о  своем  прошлом  и  своей
личной  жизни.  Его  сдержанность  была  главным   образом   дидактическим
средством; насколько это касалось его самого, то его  время  начиналось  с
того момента, когда он стал воином. Все, что случилось с ним раньше, имело
очень мало значения.
     Все, что мы с Гордой знали о его ранней жизни, - это что он родился в
аризоне от родителей  индейских  племен  яки  и  юма.  Когда  он  был  еще
ребенком, его родители перевезли его  жить  к  индейцам  яки,  в  северную
мексику. В 10-летнем возрасте он был вовлечен в водоворот  войн  яки.  Его
мать была убита, а отец захвачен в плен мексиканской армией. И дон Хуан, и
его отец были сосланы в центр для перемещенных лиц  на  крайний  юг  штата
Юкатан. Там он и вырос.
     О том, что происходило с ним в течение этого периода, он нам  никогда
не рассказывал.
     Дон Хуан считал, что нет необходимости говорить нам об этом. Я считал
иначе. То значение, которое я придавал этому отрезку его  жизни,  исходило
из моего убеждения, что все отличительные черты и характер  его  лидерства
закладывались в том опыте, который он приобрел именно в то время.
     Однако не этот опыт, каким бы важным  он  ни  был,  делал  его  столь
неизмеримо  важной  фигурой  в  наших  глазах  и  в  глазах   его   других
компаньонов.
     Его выдающееся положение  покоилось  на  том  случайном  акте,  путем
которого он вошел в "правило".
     Быть вовлеченным в правило все равно, что жить в мифе. Дон Хуан и жил
мифом - мифом, который поймал его и сделал нагвалем. Он сказал, что  когда
правило поймало его, он был агрессивным и ненадежным человеком, живущим  в
изгнании, как тысячи других индейцев яки северной мексики жили в то время.
Он работал на табачной плантации в южной мексике. Однажды после работы  во
время чуть ли не роковой стычки из-за денег со своим товарищем  по  работе
он получил пулевое ранение в грудь. Когда он пришел в себя, над ним  стоял
старый индеец, ощупывающий ранку в  его  груди.  Пуля  застряла  в  мышцах
ребра, не пробив грудь. Дон Хуан 2-3 раза терял сознание от  шока,  потери
крови и, как он говорил, от  страха  перед  смертью.  Старик-индеец  вынул
пулю, и поскольку дону Хуану некуда было идти, взял его  к  себе  домой  и
выхаживал в течение месяца.
     Старый индеец  был  добрым,  но  жестким.  Однажды,  когда  дон  Хуан
достаточно окреп и почти выздоровел, старик дал ему сильный удар в спину и
заставил войти  в  состояние  повышенного  осознания.  Затем,  без  всяких
дальнейших церемоний, он открыл дону Хуану часть  правила,  относящуюся  к
нагвалю и его роли.
     Дон Хуан проделал в точности ту же самую вещь со мной  и  Гордой:  он
заставил нас смещать уровни осознания и рассказал нам  правило  нагваля  в
следующей форме:
     Сила, которая правит судьбой всех живых существ, называется орлом, но
не потому, что это орел, или имеет что-либо общее с орлом,  или  как-то  к
нему относится, а потому, что для видящего она выглядит,  как  неизмеримый
иссиня-черный орел,  стоящий  прямо,  как  стоят  орлы,  высотой  достигая
бесконечности.
     Когда видящий смотрит на черноту, которая является орлом,  4  вспышки
света освещают то, чем  он  является.  Первая  вспышка,  подобная  молнии,
помогает видящему охватывать контуры тела орла. Тогда можно  видеть  белые
мазки,  которые  выглядят,  как  перья.  Вторая  вспышка  молнии  освещает
колышущуюся, создающую ветер черноту, которая выглядит, как крылья орла. С
третьей вспышкой света видящий замечает пронзительный нечеловеческий глаз.
А четвертая и последняя вспышка открывает то, что орел делает.
     Орел пожирает осознание всех существ, которые жили на земле мгновение
назад, а сейчас мертвые прилетели к клюву орла, словно  бесконечный  поток
мотыльков, летящих на огонь, чтобы встретить  своего  хозяина,  и  причину
того,  что  они  жили.  Орел  разрывает  эти  маленькие  осколки  пламени,
раскладывает их, как скорняк шкурки, а затем съедает всех  живых  существ,
видит все эти существа сразу и совершенно одинаково, поэтому нет  никакого
способа человеку молить  орла,  просить  у  него  милостей,  надеяться  на
жалость. Человеческая часть  орла  слишком  мала  и  незначительна,  чтобы
тронуть целое.
     Только судя по действиям  орла,  видящий  может  сказать,  чего  орел
хочет. Хотя орла и  не  затрагивают  обстоятельства  жизни  любого  живого
существа, он каждому из них дал дар.
     По-своему и своими средствами каждое из  них,  если  пожелает,  имеет
власть сохранить огонь сознания, власть не повиноваться призыву  смерти  и
тому, чтобы быть пожранным. Каждой живой твари была дарована власть,  если
она того пожелает, искать лазейку к свободе и пройти сквозь нее. Для  того
видящего, который видит эту лазейку, и для тех существ, которые сквозь нее
прошли, совершенно очевидно,  что  орел  дар  этот  дал  для  того,  чтобы
увековечить сознание.
     С целью проводить живых существ к этой лазейке орел  создал  нагваля.
Нагваль - это двойное существо, которому было открыто правило. Будь  он  в
форме человека, животного, растения или чего угодно живого, нагваль уже по
своей природе стремится искать этот проход.
     Нагваль приходит в двух частях - мужской и женской. Двойник-мужчина и
двойник-женщина становятся нагвалем только после того,  как  правило  было
открыто каждому из них и каждый из них понял и принял его полностью.
     Глазу  видящего  нагваль-мужчина  или  нагваль-женщина  видится   как
светящееся яйцо с четырьмя отделами. В  отличие  от  обычных  человеческих
существ, которые имеют только два отдела, левый и правый, у нагваля  левая
сторона разделена на две длинных секции и точно так  же  надвое  разделена
правая сторона.
     Орел создал  первых  нагваля-мужчину  и  нагваля-женщину  видящими  и
тотчас отправил их в мир видеть.
     Он снабдил их четырьмя женскими  воинами,  которые  были  сталкерами,
тремя мужскими воинами и одним мужским курьером, которых они  должны  были
питать, заботиться о них и вести их к свободе.
     Женские воины  называются  четырьмя  направлениями,  четырьмя  углами
квадрата, четырьмя темпераментами, четырьмя ветрами,  четырьмя  различными
женскими личностями, которые существуют в человеческой расе.
     Первая - это  восток.  Она  называется  порядком.  Она  оптимистична,
беззаботна, бдительна, постоянна, как устойчивый бриз.
     Вторая - это север. Она называется силой. Она находчива, невозмутима,
пряма, несгибаема, как сильный ветер.
     Третья - это запад.  Она  называется  чувством.  Она  интроспективна,
совестлива, артистична, лукава, подобно холодному порыву ветра.
     Четвертая - это юг. Она называется ростом.  Она  питает.  Она  шумна,
застенчива, тепла, как горячий ветер.
     Три мужских воина и курьер представляют  собой  четыре  типа  мужской
деятельности и темперамента.
     Первый тип - это познающий человек, ученый, благородный, на  которого
можно положиться, спокойный, полностью преданный выполнению своей  задачи,
какая бы она ни была.
     Второй тип - человек действия, очень переменчивый, большой юморист  и
ненадежный компаньон.
     Третий  тип  -  организатор  за  сценой,  загадочный,  неосознаваемый
человек. О нем ничего нельзя сказать, так как сам он никакой информации  о
себе не открывает.
     Курьер - четвертый тип. Он помощник,  неразговорчивый,  бесстрастный,
тот кто действует очень хорошо, если его должным образом направить, но  не
может действовать совсем самостоятельно.
     Чтобы   облегчить   задачу,   орел    показал    мужчине-нагвалю    и
женщине-нагвалю, что каждый из этих типов мужчин и женщин на  земле  имеет
особые черты в своем светящемся теле.
     Ученый  имеет  своего  рода  небольшую  зазубрину,  яркую  вмятину  у
солнечного сплетения. У некоторых людей она выглядит лужицей  интенсивного
свечения, иногда гладкой и сияющей, как зеркало без отражения.
     У человека действия есть волокна, выходящие из точки воли. Количество
волокон варьирует от 3 до 5,  их  толщина  бывает  от  простой  струны  до
толстого кнутовидного щупальца и до 2,5 метра длины. У некоторых  в  такие
щупальца развивается до 3 волокон.
     Человека за сценой можно узнать не по отличительным чертам, а по  его
способности создавать совершенно непроизвольно  вспышки  энергии,  которые
эффективно блокируют внимание  видящего.  Находясь  в  присутствии  такого
человека видящий оказывается погруженным скорее во внешние детали,  чем  в
виденье.
     Помощник  не  имеет  явных  очертаний.  Видящему  он  кажется   ясным
свечением в безукоризненной оболочке свечения.
     В женском царстве восток узнается по  почти  непроницаемым  пятнам  в
светимости, что-то вроде небольших обесцвеченных пятен.
     Север  имеет  всестороннее  излучение.   Она   излучает   красноватое
свечение, почти как жар.
     Запад охвачена вся как  бы  тонкой  пленкой,  которая  заставляет  ее
казаться темнее остальных.
     Юг имеет перемежающееся сияние. Она секунду светится, а затем тухнет,
чтобы вспыхнуть опять.
     У нагваля-мужчины и нагваля-женщины заметны два различных движения  в
их светящихся телах. Их правые стороны колышутся, а левые вращаются.
     В личностном смысле нагваль-мужчина  является  опорой  -  постоянным,
неизменным. Женщина-нагваль всегда воюет и  в  то  же  время  расслаблена;
всегда осознает, но без напряжения. Оба они отражают 4 типа их пола, как 4
характера поведения.
     Первой командой, которую дал орел нагвалю-мужчине и  нагвалю-женщине,
было разыскать своими силами другой набор четырех женских воинов,  четырех
направлений, которые были бы точной копией сталкеров, но которые  были  бы
сновидящими.
     Сновидящие кажутся видящему как бы с передничком волосовидных волокон
средней части своего тела.  У  сталкеров  такое  же  похожее  на  передник
образование, но состоит оно  не  из  волокон,  а  из  бесчисленных  мелких
округлых протуберанцев.
     Восемь женских воинов  делятся  на  две  группы,  которые  называются
правой и левой планетами. Правую планету составляют 4 сталкера, а левую  -
4  сновидящих.  Воины  каждой  планеты  были  обучены  орлом  правилу   их
конкретной задачи; сталкеры обучались  искусству  красться;  сновидящие  -
искусству сновидения. Два женских воина живут вместе. Они так похожи,  что
являются зеркальным отражением друг друга и лишь через безупречность могут
они найти утешение и опознать в отражении друг друга.
     Четыре сновидящих и 4 сталкера собираются вместе только тогда,  когда
им надо  выполнить  очень  трудную  задачу,  но  лишь  при  исключительных
обстоятельствах станут эти четверо соединять  свои  руки,  потому  что  их
прикосновение сливает их в единое существо и должно совершаться  только  в
случае крайней нужды или в момент покидания этого мира.
     Два женских воина каждого направления связаны с  одним  из  мужчин  в
любой необходимой комбинации, таким образом они образуют 4  дома,  которые
способны включать в себя столько воинов, сколько необходимо.
     Мужские воины и курьер тоже могут  образовывать  независимую  единицу
или же действовать как отдельные существа в зависимости от обстоятельств.
     Следующий приказ, полученный нагвалем и его партией  состоял  в  том,
чтобы найти еще трех курьеров. Они могли все быть женщинами или  мужчинами
или же составлять смешанную  группу,  но  все  мужчины  должны  были  быть
четвертого типа - помощниками, а женщины должны были быть югом.
     Чтобы быть уверенным,  что  мужчина-нагваль  поведет  свою  партию  к
свободе, а не отклонится от пути и не окажется совращенным, орел  поместил
женщину-нагваль в другой мир, чтобы она служила маяком, ведя всю партию  к
выходу.
     Затем нагвалю и его воинам было приказано забыть. Они были брошены  в
тьму и им были даны новые задачи: вспомнить самих себя и вспомнить орла.
     Приказ забыть был настолько сильным, что все разделились. Они уже  не
помнили, кто они такие. В намерение орла входило, что  если  они  окажутся
способными вспомнить самих себя вновь, то  они  найдут  целостность  самих
себя. Только тогда у них была бы  сила  и  отрешенность,  необходимые  для
того, чтобы искать и встретить лицом к лицу свое конечное путешествие.
     Их последней задачей - после того, как  они  восстановят  целостность
самих себя, было добыть новую пару двойных существ и  преобразовать  их  в
нового нагваля-мужчину и новую женщину-нагваль, открыв им правило. И точно
так же, как первый нагваль-мужчина и первая женщина-нагваль были  снабжены
минимальной партией, они должны были снабдить новую пару нагвалей четырьмя
женскими воинами, которые были бы сталкерами,  тремя  мужскими  воинами  и
одним курьером.
     Когда первый нагваль и его партия были готовы  пройти  через  проход,
первая женщина-нагваль ждала, чтобы провести их. Потом им  было  приказано
взять новую женщину-нагваль с собой в  другой  мир  для  того,  чтобы  она
служила маяком людям, оставляющим нового  нагваля-мужчину  в  мире,  чтобы
повторить цикл.
     В мире минимальное количество воинов под руководством  нагваля  равно
16:8 женских воинов, 4 мужских воина,  считая  нагваля,  и  4  курьера.  В
момент покидания мира, когда новая женщина-нагваль с  ними,  число  партии
нагваля 17. Если его личная сила позволяет ему  иметь  больше  воинов,  то
должно быть добавлено число, кратное четырем.
     Я потребовал у дона Хуана ответ, как стало правило известно человеку.
Он объяснил, что правило бесконечно и охватывает  каждую  грань  поведения
воина. Интерпретация и накопление подтверждений правила  является  работой
видящих, чьей единственной  задачей  из  века  в  век  было  видеть  орла,
наблюдать  за  его  бесконечным  потоком.  Из  своих  наблюдений   видящие
заключили,  что  при  условии,  если  светящаяся   скорлупа,   заключающая
человечность, будет сломана, появится  возможность  найти  в  орле  слабое
отражение  человека.  Непроизнесенные  указания  орла  могут  тогда   быть
восприняты видящими, правильно истолкованы ими и  собраны  в  форме  свода
правил.
     Дон Хуан объяснил, что правило - это не сказка и  что  перескочить  к
свободе не означает вечную жизнь  в  том  смысле,  как  обычно  понимается
вечность, то есть жить всегда. Правило утверждает только то, что  возможно
сохранить сознание, которое обычно распадается в момент умирания. Дон Хуан
не мог объяснить, что это значит - сохранить такое сознание, возможно,  он
даже не понимал этого.
     Его бенефактор говорил ему, что в момент перехода  входишь  в  третье
внимание и тело во всей его  полноте  вспыхивает  знанием.  Каждая  клетка
мгновенно осознает саму себя и также осознает целостность тела.
     Его бенефактор говорил ему также, что это сознание  бессмысленно  для
нашего многокомнатного ума, поэтому критическая точка борьбы воина состоит
не столько в том, чтобы осознать, что переход, о котором говорит  правило,
означает переход к третьему вниманию, сколько в том, что существует  такое
осознание вообще.
     Дон Хуан сказал, что сначала правило было для него чем-то таким,  что
находится исключительно в  царстве  слов.  Он  не  мог  вообразить,  каким
образом правило может входить в фактический мир и его законы,  однако  под
эффективным руководством его бенефактора и после очень большой работы он в
конце концов ухватил  истинную  природу  правила  и  принял  его  как  ряд
прагматических указаний, а не как миф. С этого  момента  у  него  не  было
проблем во всем, что касалось третьего внимания. Единственная преграда  на
его пути выросла из его полной убежденности, что правило -  это  карта,  с
которой он должен сверяться, чтобы найти в буквальном смысле проход в мир,
лазейку. Каким-то образом он без всякой надобности  задержался  на  первом
уровне развития воина.
     В результате собственная работа дона Хуана как лидера и учителя  была
направлена на то, чтобы  помочь  ученикам,  в  особенности  мне,  избежать
повторения его ошибки. В чем он добился успеха, работая с нами, так это  в
том, что он пробовал  нас  через  три  стадии  развития  воина,  не  делая
чрезмерного ударения ни на одной из них.
     Сначала он вел нас к принятию правила как карты, затем он вел  нас  к
пониманию  того,  что  можно  достичь  всеобщего  осознания,  если   такое
осознание существует, и, наконец, он провел нас к фактическому  проходу  в
другой скрытый мир осознания.
     Чтобы провести нас через первую стадию принятия  правила  как  карты,
дон Хуан взял раздел, относящийся к нагвалю и его роли, и показал нам, что
там все соответствует неоспоримым фактам.
     Он добился этого, позволив нам иметь, пока мы находились в  состоянии
повышенного осознания, неограниченные контакты с членами  его  собственной
группы, которые были  живым  воплощением  восьми  типов  людей,  описанных
правилом. Пока мы с ними общались, нам были открыты еще  более  сложные  и
содержательные аспекты правила, и, наконец,  мы  поняли,  что  включены  в
работу чего-то такого, что мы сначала рассматривали  как  миф,  но  что  в
действительности было картой.
     Дон Хуан рассказал нам, что в этом аспекте его случай  был  идентичен
нашему. Его бенефактор помог ему пройти через  эту  стадию,  разрешив  ему
точно такое же общение. С этой целью он непрестанно  переводил  его  то  в
левое, то в правое осознание, так же как поступал дон Хуан с нами.
     На левой стороне он познакомил его с членами своей группы - с восемью
женскими, тремя мужскими воинами и четырьмя курьерами, которые  были,  как
полагается, точнейшими образцами типов, описанных правил.
     Эффект знакомства и общения с ними был потрясающим для дона Хуана.
     Это не только заставило его  рассматривать  правило  как  фактическое
руководство, но и дало ему понять масштаб наших неизвестных возможностей.
     Он сказал, что к тому  времени,  когда  все  члены  его  группы  были
собраны, он уже настолько основательно стоял на пути воина, что  воспринял
как само собой разумеющееся тот факт, что без каких-либо особых  усилий  с
чьей-нибудь стороны они оказались копией воинов  партии  его  бенефактора.
Сходство  их  личных  вкусов,  приязней  и  т.  П.  Не  было   результатом
подражания. Дон Хуан сказал, что они принадлежали, как отмечено  правилом,
к особым группам людей, которые  имеют  одни  и  те  же  входы  и  выходы.
Единственным различием среди членов одной и той же группы  были  высота  и
тембр голоса и звук их смеха.
     Стараясь объяснить мне последствия общения с воинами его бенефактора,
дон Хуан затронул момент очень значительной разницы между его бенефактором
и им самим и то, как они истолковывали правило, а также то, как они вели и
учили других воинов принимать его как карту.
     Он сказал, что существует два типа интерпретации  -  универсальная  и
индивидуальная. Универсальное  толкование  принимает  установки  основного
отдела правила такими, как они есть. Для примера можно сказать,  что  орлу
нет никакого дела  до  человеческих  действий  и  все  же  он  предоставил
человеку лазейку к свободе.
     Индивидуальная  интерпретация,  с  другой   стороны,   является   тем
заключением,  к  которому  приходят   видящие,   используя   универсальные
интерпретации как исходные данные.
     Для примера можно сказать, что, поскольку орлу нет до  меня  никакого
дела, я должен убедиться в том, что мои шансы  достичь  свободы  возросли,
благодаря, возможно, моей самоотверженности.
     Согласно дону Хуану, он и его бенефактор были  совершенно  разными  в
отношении тех  методов,  которыми  они  пользовались,  чтобы  вести  своих
подопечных. Дон Хуан сказал, что  основной  чертой  его  бенефактора  была
жестокость. Он вел железной рукой и следуя своему убеждению, что  с  орлом
ни о каких послаблениях не может быть и речи, он ничего  никому  не  делал
прямо. Вместо этого он активно помогал каждому действовать самостоятельно.
Он считал, что дар свободы, пожалованный орлом - не исполненная благодать,
а только шанс иметь это.
     Дон Хуан, хотя и признавал достоинства метода своего бенефактора,  не
соглашался с ним. Позднее,  когда  он  уже  был  самостоятельным,  он  сам
увидел, что при этом методе тратится драгоценное  время.  Для  него  более
уместным было поставить каждого перед определенной ситуацией  и  заставить
его  принять  ее,  а  не  ожидать,  пока  он  будет   готов   принять   ее
самостоятельно. В этом состоял его метод со мной и другими учениками.
     Пример, когда эта разница в руководстве  сказалась  наиболее  сильно,
был для дона Хуана в той обязательной  встрече,  которая  у  него  была  с
воинами своего бенефактора. Заповедь  правила  состояла  в  том,  что  его
бенефактор должен был найти для  него  сначала  женщину-нагваль,  а  затем
четырех женщин и четырех мужчин, которые составляли бы его группу  воинов.
Его бенефактор видел, что дон Хуан еще не имеет достаточной  личной  силы,
чтобы принять на  себя  ответственность  за  женщину-нагваль.  Поэтому  он
изменил последовательность и  попросил  женщин  своей  группы  найти  дону
Хуану, сначала четырех женщин, а затем четырех мужчин.
     Дон Хуан признался, что был захвачен идеей такой перестановки. В  его
понимании эти женщины предназначались  ему,  а  в  его  уме  это  означало
сексуальные  отношения.   Он,   однако,   необдуманно   поделился   своими
предвкушениями с бенефактором и тот немедленно ввел дона Хуана в контакт с
мужчинами и женщинами своей партии, оставив его одного общаться с ними.
     Для дона Хуана встреча с этими воинами была настоящим испытанием и не
только потому, что они намеренно контактировали с трудом, но и потому, что
сама природа такой встречи должна быть прорывом.
     Дон Хуан сказал, что  взаимодействия  в  левостороннем  осознании  не
произойдет, если не все ученики разделяют это состояние. Именно поэтому он
переводил нас в левостороннее осознание только в  тех  случаях,  когда  мы
должны были взаимодействовать с его воинами. Этой процедуре следовал и его
бенефактор с ним.
     Дон Хуан кратко рассказал мне о  том,  что  произошло  во  время  его
первой встречи с  членами  группы  его  бенефактора.  Он  считал,  что  я,
возможно, смогу использовать его  опыт,  хотя  бы  как  пример  того,  что
ожидать.  Он  сказал,  что   мир   его   бенефактора   имел   изумительную
правильность. Членами его партии  были  индейские  воины  со  всех  концов
мексики. В то время когда он их встретил, они  жили  в  отдаленном  горном
районе южной мексики.
     Когда дон Хуан добрался  до  их  дома,  его  встретили  две  одинокие
женщины - самые крупные индейские женщины, каких он когда-либо видел.  Они
были угрюмыми, мрачными, но с  очень  приятными  чертами  лица.  Когда  он
попытался пройти  между  ними,  они  зажали  его  между  своими  огромными
животами, схватили его за руки и стали избивать. Они бросили его на  землю
и уселись на него, чуть не раздавив ему грудную клетку. Они продержали его
без движения почти 12 часов, тут же на месте торгуясь с его  бенефактором,
который должен был без остановки говорить всю ночь, пока, наконец, они  не
отпустили дона Хуана в середине утра. По  его  словам,  больше  всего  его
испугала непреклонность в глазах этих женщин. Он уже думал, что с ним  все
кончено, что они будут сидеть на нем, пока он не умрет, это, по их  словам
они и собирались делать.
     В нормальных условиях после этого должен был  последовать  перерыв  в
несколько недель, прежде чем знакомиться с другими воинами, но из-за того,
что бенефактор хотел  оставить  его  в  их  среде  одного,  дон  Хуан  был
немедленно отведен на встречу с другими. Он встретился  со  всеми  в  один
день и все они относились к нему, как к  грязи.  Они  утверждали,  что  он
человек, не подходящий для работы, что он слишком неотесан и  глуп,  молод
годами, но уже некоторым образом  одряхлел  и  износился.  Его  бенефактор
блестяще выступал в его защиту. Он говорил им, что они мо гут изменить эти
условия и, что, как для них, так и  для  дона  Хуана  должно  быть  высшим
удовольствием принять такой вызов.
     Дон Хуан сказал, что его первое впечатление было правильным. Для него
с этих пор была только работа и нескончаемые  трудности.  Женщины  видели,
что дон Хуан был ненадежным и что  ему  нельзя  было  доверить  выполнение
такой сложной и деликатной задачи, как вести четырех женщин. Поскольку они
сами были видящими, они создали свою собственную интерпретацию  правила  и
решили, что дону Хуану будут вначале полезны четыре мужчины, а  затем  уже
четыре женщины.
     Дон Хуан сказал, что их видение было верным,  потому  что  для  того,
чтобы иметь дело с женскими воинами, нагваль должен находиться в состоянии
всепоглощающей личной силы, в  состоянии  возвышенности  и  контроля,  где
человеческие чувства играют  минимальную  роль,  а  это  такое  состояние,
которое в то время было невообразимо для него.
     Его бенефактор поместил  его  под  непосредственное  наблюдение  двух
западных женщин - самых свирепых и бескомпромиссных воинов  из  всех.  Дон
Хуан сказал, что западные  женщины,  в  полном  соответствии  с  правилом,
безумствуют и о них надо заботиться.
     Под нагрузкой искусства сновидения и искусства сталкинга  они  теряют
свою правую сторону - свой рассудок.  Их  ум  легко  воспламеняется  из-за
того, что их левостороннее осознание необыкновенно обострено. Потеряв свою
рассудочную сторону, они становятся безупречными сновидящими и сталкерами,
поскольку их не тормозит  и  не  сдерживает  больше  никакой  рациональный
балласт.
     Дон Хуан сказал, что эти женщины излечили его от похоти. В течение  6
месяцев он большую часть времени проводил в корсете, подвешенный к потолку
их  сельской  кухни,  как  коптящийся  окорок,  пока   он   не   очистился
основательно от мыслей о достижениях и личном удовлетворении.
     Дон Хуан объяснил, что кожаный корсет -  превосходное  приспособление
для излечения некоторых заболеваний, которые не являются физическими.
     Идея состоит в том, что чем выше человек подвешен и чем дольше он  не
имеет  возможности  коснуться  земли,  болтаясь  в  воздухе,  тем   больше
возможность по-настоящему очищающих последствий. В то время как  дон  Хуан
очищался западными воинами, остальные женщины были заняты розысками мужчин
и женщин для его партии. Чтобы выполнить это, потребовались годы.
     Тем временем дон Хуан был вынужден  самостоятельно  взаимодействовать
со всеми воинами своего бенефактора. Присутствие этих воинов и его контакт
с ними оказались настолько подавляющими для дона Хуана, что он уже считал,
что никогда не выберется из-под их гнета. Результатом явилось его полное и
буквальное принятие правила. По словам дона Хуана, он тратил невосполнимое
время, размышляя о существовании действительного прохода в другой мир.  Он
считал это ошибкой, которую следует  избегать,  во  всяком  случае,  чтобы
уберечь меня от нее, он позволил, чтобы требуемое взаимодействие с членами
его группы проходило тогда, когда я был  защищен  присутствием  Горды  или
любого другого ученика.
     В моем случае встреча с воинами дона Хуана была конечным  результатом
длительного процесса. Они никогда не упоминались в случайных разговорах  с
доном Хуаном.
     Я знал об их присутствии единственно из требований  правила,  которые
дон Хуан открывал мне по частям. Позднее он признал, что они существуют  и
что в должное время мне будет нужно встретиться с ними. Он подготовил меня
к столкновению с ними, дав общие инструкции и указания.
     Он предупредил меня против общей ошибки в  переоценке  левостороннего
осознания - в ослеплении его ясностью и силой. Он сказал, что находиться в
левостороннем осознании совсем не означает  немедленного  освобождения  от
собственной  глупости.  Оно  означает   только   расширенную   способность
воспринимать, большую  легкость  понимания  и  обучения  и  превыше  всего
большую возможность забывать.
     Когда приблизилось мое время встретиться с воинами дона Хуана, он дал
мне общее описание партии своего бенефактора, опять в виде вех, которые  я
мог бы использовать сам. Он сказал, что для внешнего наблюдателя  мир  его
бенефактора казался бы временами состоящим из четырех домов.
     Первый был образован южными женщинами и курьером  нагваля,  второй  -
восточными женщинами,  ученым  и  мужчиной-курьером,  третий  -  северными
женщинами, человеком действия  и  другим  мужчиной-курьером,  четвертый  -
западными женщинами, человеком за сценой и третьим мужским курьером.
     В другое время этот мир мог бы казаться состоящим из групп. Там  была
группа совершенно непохожих друг на друга пожилых  мужчин,  которыми  были
бенефактор дона Хуана и его три мужские воина. Затем была  группа  четырех
очень похожих друг  на  друга  мужчин,  которые  были  курьерами,  группа,
состоящая из двух пар внешне  идентичных  женщин-близнецов,  которые  жили
вместе и являлись южными и восточными женщинами, и  две  другие  пары,  по
внешности сестер, которые были северными и западными женщинами.
     Эти женщины не были родственниками - они просто  выглядели  одинаково
из-за того огромного количества личной силы,  которой  обладал  бенефактор
дона Хуана.
     Дон Хуан описывал южных женщин как двух мастодонтов  пугающего  вида,
но очень дружелюбных и теплых.
     Восточные женщины были очень красивы,  свежи  и  забавны  -  истинное
наслаждение для глаз и ушей.
     Северные   женщины   были   исключительно   женственными,    пустыми,
кокетливыми, озабоченными своим возрастом, но в то же самое  время  ужасно
прямыми и нетерпеливыми.
     Западные женщины временами бывали безумны, но  в  другое  время  были
воплощением  жесткости  и  целенаправленности.  Именно  они  больше  всего
беспокоили дона Хуана, потому что он не мог совместить тот факт, что  они,
будучи столь трезвы, добры и дружелюбны, могут  в  любой  момент  потерять
свою выдержку и буквально обезуметь.
     Мужчины, с другой  стороны,  ничем  не  запомнились  дону  Хуану.  Он
считал, что в них не было ничего столь замечательного. Он, казалось,  были
целиком поглощены потрясающей силой устремленности женщин и всеподавляющей
личностью его бенефактора.
     Насколько  это  касалось  его  собственного  пробуждения,  дон   Хуан
говорил, что, будучи брошенным  в  мир  своего  бенефактора,  он  осознал,
насколько легко и удобно ему было идти по миру без всяких ограничений.  Он
понял, что его ошибкой было считать, будто его цели  являются  единственно
стоящими из всех, какие  может  иметь  человек.  Всю  свою  жизнь  он  был
марионеткой и поэтому его всепоглощающая амбиция  состояла  в  том,  чтобы
иметь материальные блага, чтобы быть кем-нибудь. Он  был  настолько  занят
своим желанием вырваться вперед и своим  отчаянием,  оттого,  что  это  не
удается,  что  у  него  не  было  времени  осмотреться  и  проверить  хоть
что-нибудь. Он с радостью примкнул к своему бенефактору, потому что понял,
что ему предоставляется возможность что-то  сделать  из  самого  себя.  Он
думал, что тут по крайней мере есть возможность научиться быть магом, если
уж ничего нет иного.
     Он признался, что погружение в мир своего бенефактора для  него  было
подобно эффекту воздействия испанского завоевания на индейскую культуру  -
оно разрушило все, но в то же время заставило сделать  перепроверку  самих
себя.
     Моей реакцией на подготовку к встрече с  партией  воинов  дона  Хуана
были,  как  это  ни  странно,  не  благоговение  и   страх,   а   мелочная
интеллектуальная озабоченность по двум вопросам.  Первое  было  заявление,
что в мире существует только четыре типа мужчин и четыре  типа  женщин.  Я
возражал дону  Хуану,  что  размах  индивидуальной  изменчивости  в  людях
слишком велик для такой простой схемы. Он не согласился со мной.
     Он сказал, что правило  окончательно  и  что  в  нем  нет  места  для
определенного числа типов людей.
     Вторым вопросом была культурная подоплека знания дона Хуана. Он и сам
не  знал  ее.  Он  рассматривал  это  знание  как  продукт   своего   рода
всеиндейский. Его предположение относительно  происхождения  этого  знания
было то, что в какое-то время в  мире  индейцев,  задолго  до  завоевания,
ожило искусство управления вторым вниманием. Оно, вероятно, развивалось  в
течение тысячелетий без всяких помех  и  развилось  до  такой  точки,  что
потеряло свою силу.
     Практики того времени не могли испытывать надобности  в  контроле  и,
таким образом, не имея препятствия, второе внимание,  вместо  того,  чтобы
становиться  сильнее,  становилось   слабее   в   силу   своей   возросшей
усложненности. Затем явились испанские завоеватели и  своей  превосходящей
технологией уничтожили индейский мир. Дон Хуан сказал, что его  бенефактор
был убежден, что лишь горстка этих воинов  выжила,  смогла  вновь  собрать
свое знание и изменить свою тропу. Все, что  дон  Хуан  и  его  бенефактор
знали  о  втором  внимании,  было  лишь  реставрированной  версией,  новой
версией, которая имеет встроенные ограничения, потому что она выковывалась
в условиях жесточайшего угнетения.



                          10. ПАРТИЯ ВОИНОВ НАГВАЛЯ

     Когда дон Хуан решил, что мне пришло время впервые столкнуться с  его
воинами, он изменил у меня  уровень  осознания,  затем  он  дал  мне  ясно
понять, что он сам никак не будет влиять на  то,  как  меня  встретят.  Он
предупредил меня, что если они решат меня  избить,  то  он  не  сможет  их
остановить. Они могут делать все, что хотят, только не могут  меня  убить.
Он вновь и вновь подчеркивал, что воины его партии являются точной  копией
тех, что были у его бенефактора, с тем исключением, что некоторые  женщины
более свирепы, а все мужчины уникальны и могущественны, поэтому моя первая
встреча с ними может походить на падение вниз головой.
     Я был встревожен и нервничал  с  одной  стороны,  но  с  другой  меня
одолевало любопытство. У меня в  уме  бешено  сменяли  друг  друга  мысли,
главным образом о том, как будут выглядеть эти воины.
     Дон Хуан сказал, что  у  него  есть  выбор:  или  направить  меня  на
запоминание ритуала, как было сделано с ним  самим,  или  сделать  встречу
предельно  произвольной.  Он  ожидал  знака,  чтобы  решить,  какой  выбор
принять. Его бенефактор делал нечто подобное, только он настоял, чтобы дон
Хуан научился ритуалу раньше, чем показался знак. Когда  дон  Хуан  открыл
свои мечты о том, как он будет спать с четырьмя женщинами, его  бенефактор
истолковал это как знак, избрал ритуал и кончил тем, что  торговался,  как
свиноторговец, из-за жизни дона Хуана.
     В моем случае дон Хуан хотел получить знак прежде, чем он научит меня
ритуалу. Этот знак пришел, когда мы с доном Хуаном  проезжали  пограничный
городок в аризоне и полицейский остановил машину. Полицейский решил, что я
незаконно въехавший иностранец. Лишь после того, как я  показал  ему  свой
паспорт, который он заподозрил в подделке, и другие документы, он разрешил
мне ехать дальше. Все это время дон Хуан  находился  на  переднем  сиденье
рядом со мной, и полицейский не уделил ему ни одного взгляда. Он был занят
только мной. Дон Хуан решил, что этот случай и есть тот знак, которого  он
ждал. Его  интерпретацией  было  то,  что  для  меня  будет  очень  опасно
привлекать к себе внимание, и он заключил, что мой мир должен  быть  миром
совершенной простоты и открытости. Сложный  ритуал  и  помпезность  должны
быть  в  данном  случае  изъяты.  Он  заметил,  однако,  что   минимальное
соблюдение ритуальных правил будет в порядке вещей при моем  знакомстве  с
его воинами. Я должен начать с приближения к ним со  стороны  юга,  потому
что именно в этом направлении идет непрекращающийся поток энергии.
     Жизненная сила течет к нам с юга и оставляет нас, уходя на север.  Он
сказал, что единственный вход в мир  нагваля  идет  с  юга  и  что  ворота
образованы двумя женскими воинами, которые  будут  приветствовать  меня  и
позволят мне пройти, если они того захотят.
     Он привел меня к дому на окраине городка в центральной мексике. Когда
мы приблизились к нему пешком со стороны  юга,  я  увидел  двух  массивных
индианок, стоящих в полутора метрах  от  дверей  дома,  стоя  на  твердой,
спекшейся почве грунтовой дороги.
     Эти две женщины были необыкновенно мускулисты и крепко сбиты. У обеих
были  длинные  иссиня-черные  волосы,  собранные  в  одну  толстую   косу.
Выглядели они как сестры.  Они  были  примерно  одного  роста  и  веса,  я
прикинул, что их рост был примерно 160 см, а вес около 75 кг. Одна была  с
исключительно темным лицом, другая намного светлее.  Одеты  они  были  как
типичные индейские женщины из  центральной  мексики  -  длинное  свободное
платье, шаль и самодельные сандалии.
     Дон Хуан остановил меня в метре от них. Он повернулся к женщине слева
от нас и заставил меня повернуться к ней. Он сказал, что ее зовут  Сесилия
и что она сновидящая. Затем  он  резко  повернулся,  не  дав  мне  времени
что-нибудь сказать и заставил меня обратиться лицом к более темной женщине
он сказал, что ее имя Делия и что она сталкер. Женщины кивнули мне. Они не
улыбались,  не  двигались  пожать  мне  руку  и  не  сделали   ни   одного
приглашающего жеста.
     Дон Хуан прошел между ними, как если бы  они  были  двумя  колоннами,
отмечающими ворота. Он сделал пару шагов и обернулся, как бы  ожидая,  что
женщины  пригласят  меня  пройти  между  ними.  Женщины  секунду  спокойно
смотрели на меня, затем Сесилия попросила меня войти, как если бы я был на
пороге настоящего дома.
     Дон Хуан показывал дорогу к дому.  У  передней  двери  мы  обнаружили
мужчину. Он был очень худощав. На первый взгляд он  казался  исключительно
молодым, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что ему,  видимо,  около
60.  Он  казался  мне  старым  ребенком  небольшого  роста,  худощавым,  с
проникновенными темными глазами. Он был подобен альфу, подобен  тени.  Дон
Хуан представил его мне как Эмилито, сказав, что это его курьер и помощник
во всех делах, который будет рад приветствовать меня сам.
     Мне казалось, что Эмилито действительно наиболее подходящее  существо
для того, чтобы приветствовать кого бы то ни  было.  Его  улыбка  излучала
радушие, его мелкие зубы были  совершенно  ровными.  Он  пожал  мне  руку,
вернее он скрестил свои руки, схватив ими обе мои. Казалось,  что  он  был
переполнен удовольствием. Можно было  поклясться,  что  он  в  экстазе  от
радости видеть меня. Его голос был очень мягким, а глаза сверкали.
     Мы прошли в большую комнату. Там была  еще  одна  женщина.  Дон  Хуан
сказал, что ее имя Тереза и что она является курьером Сесилии и Делии.
     Ей, вероятно, было слегка за 20 и выглядела она определенно как дочка
Сесилии.
     Она была очень спокойна и молчалива, но очень дружелюбна.  Мы  прошли
за доном Хуаном в заднюю часть дома, где находилась крытая веранда. Там мы
сели  за  стол  и  после  скудного  обеда  разговаривали,  пока  время  не
перевалило за полночь.
     Эмилито был  за  хозяина.  Он  очаровывал  и  развлекал  всех  своими
экзотическими  рассказами.  Женщины  раскрылись.   Они   были   для   него
прекрасными  слушателями.  Слушать   смех   женщин   было   исключительным
удовольствием.   Они   были   поразительно   мускулистыми,    смелыми    и
материальными. В одном месте, когда Эмилито сказал, что  Сесилия  и  Делия
являются для него двумя матерями, а  Тереза  дочкой,  они  подняли  его  и
подкинули в воздух, как ребенка.
     Из двух женщин Делия казалась более рассудительной, более  близкой  к
земле. Сесилия была, наверное, более "не от мира сего", но она,  казалось,
имела  большую  внутреннюю  силу.   Она   дала   мне   впечатление   более
трудновыносимой или более неспокойной. Ее, казалось, раздражали  некоторые
из рассказов Эмилито.
     Тем не менее, она определенно настораживалась, когда  он  рассказывал
свои  так  называемые  "легенды  вечности".  Перед  каждым  рассказом   он
вставлял: "а знаете ли  вы,  дорогие  друзья,  что...".  Рассказ,  который
оказал на меня наибольшее впечатление, был о неких существах, которые, как
он сказал, существуют во вселенной и которые теснейшим образом  напоминают
человеческие существа, но  людьми  не  являются,  существа,  все  интересы
которых захвачены движением и которые способны заметить малейшее колыхание
внутри себя или снаружи. Эти существа настолько чувствительны к  движению,
что все их устремления направлены на поиски покоя.
     Эмилито пересыпал свои сказки вечности самыми неприличными,  грязными
анекдотами. Из-за его необычайного дара рассказчика я  понимал  каждую  из
его историй как метафору или притчу, которой он учил нас чему-нибудь.
     Дон Хуан сказал, что дон Эмилито просто докладывает о  том,  чему  он
был  свидетелем  в  своих  путешествиях  по  бесконечности.  Роль  курьера
состояла в том, чтобы путешествовать впереди нагваля, подобно лазутчику  в
военных операциях. Эмилито уходил за границы второго внимания и все,  чему
он был свидетелем, он передавал остальным.


     Моя вторая встреча с воинами дона Хуана прошла так же без осложнений,
как и первая.
     Однажды дон Хуан сместил у меня уровень осознания и сказал  мне,  что
меня ждет вторая встреча.
     Он велел мне ехать в г. Закатекас в Северной Мексике. Мы прибыли туда
очень рано утром. Дон Хуан сказал, что здесь у нас будет просто  остановка
и что нам надо передохнуть до завтрашнего дня, когда нам предстоит прибыть
на  мою  вторую  формальную  встречу,  чтобы  познакомиться  с  восточными
женщинами и воином-ученым из его партии. Потом он объяснил  мне  тонкий  и
запутанный момент выбора. Он сказал, что  мы  встретили  юг  и  курьера  в
середине  второй  половины  дня,  потому  что  он  сделал   индивидуальную
интерпретацию правила  и  выбрал  этот  час  как  отражающий  ночь.  Юг  в
действительности был ночью - теплой, дружественной,  уютной  ночью,  и  по
правилам мы должны были идти на встречу  с  теми  двумя  южными  женщинами
после полуночи, это оказалось бы для меня нежелательным,  потому  что  моя
общая направленность была к свету, к оптимизму - тому  оптимизму,  который
гармонично сам собой перерабатывается  в  загадку  тьмы.  Он  сказал,  что
именно это мы и проделали в тот день: мы наслаждались компанией друг друга
и разговаривали, пока не стало совершенно темно. Я  еще  удивлялся  тогда,
почему никто не зажег лампу.
     Дон Хуан сказал, что восток,  напротив,  является  утром,  светом,  и
восточных женщин мы будем встречать завтра в середине утра.
     Перед завтраком мы пошли на площадь и  сели  на  скамейку.  Дон  Хуан
сказал мне, что он оставит меня здесь подождать его, пока он  сделает  еще
кое-какие свои дела. Он ушел, а вскоре после его ухода подошла  женщина  и
села на другой конец скамейки. Я не обратил на  нее  никакого  внимания  и
стал читать газету. Через минуту еще одна женщина присоединилась к первой.
Я хотел пересесть на другую скамейку, но вспомнил, что дон Хуан специально
подчеркнул, чтобы я сидел  здесь  и  никуда  не  уходил.  Я  повернулся  к
женщинам спиной и уже позабыл даже  об  их  существовании,  так  тихо  они
сидели, когда с ними поздоровался какой-то мужчина и остановился лицом  ко
мне. Из разговора я понял, что женщины ждали  его.  Мужчина  извинился  за
опоздание. Он явно хотел сесть. Я отодвинулся, давая ему место.  Он  пышно
меня поблагодарил и извинился, что причинил мне беспокойство.  Он  сказал,
что они, будучи сельскими жителями, совершенно теряются в  городе,  и  что
однажды, когда они ездили в  город  мехико,  они  чуть  не  погибли  из-за
транспорта. Он спросил меня, живу ли я в Эакатекасе. Я сказал "нет" и  уже
хотел оборвать всякий  разговор,  когда  заметил  в  его  улыбке  какую-то
хитринку. Он был пожилым человеком, замечательно сохранившимся для  своего
возраста.  Он  не  был  индейцем.  Выглядел  он  благородным  фермером  из
какого-нибудь сельского местечка. На нем был костюм  и  соломенная  шляпа.
Черты его  лица  были  очень  тонкими,  кожа  казалась  почти  прозрачной,
окаймленной  тщательно   подстриженной   бородкой.   Здоровье,   казалось,
переполняло его, и в то же самое время он казался хрупким.  Роста  он  был
среднего, но казался худощавым, почти тощим.
     Он поднялся и представился, сказав, что его зовут Висенте  Медрано  и
что он приехал в город по делам только на один день. Затем  он  указал  на
женщин и сказал, что это его сестры. Женщины встали и повернулись  к  нам.
Они были очень худенькими, а их лица темнее, чем у брата. Они  были  также
намного моложе его. Одна из них могла бы быть его дочерью.
     Я заметил, что кожа у них не такая, как у него: у них она была сухой.
Обе женщины были очень хорошенькими. Как и у мужчины, у  них  были  тонкие
черты лица, а глаза их были чистыми и спокойными. Рост обеих был около 160
см. Одеты они были в прекрасно сшитые платья, но со своими шалями, туфлями
на низком каблуке  и  темными  хлопчато-бумажными  чулками  они  выглядели
зажиточными селянками. Старшей, казалось, было уже  за  50,  а  младшей  -
между 40 и 50.
     Мужчина  представил  их  мне.  Старшую  звали  Кармела,   а   младшею
Гермелинда. Я поднялся и пожал им руки. Я спросил, есть  ли  у  них  дети.
Обычно этот вопрос я употреблял  как  верную  завязку  разговора.  Женщины
засмеялись и одновременно провели  руками  по  своим  животам,  показывая,
какие они стройные. Мужчина спокойно объяснил мне, что его сестры - старые
девы, а он сам старый холостяк. Он поведал мне полушутливым тоном, что его
сестры, к сожалению,  слишком  мужеподобны,  не  имея  той  женственности,
которая делает женщин желанными, они не смогли найти себе мужей.
     Я сказал, что тут они выгадали, если  учесть  роль  женщины  в  нашем
обществе, как полуприслуги. Женщины не соглашались со  мной,  сказав,  что
они ничего не имели бы против того, чтобы быть служанками, как  полагается
женщинам. Мужчина со вздохом пожаловался, что их отец был просто деспотом,
что даже ему помешал жениться тем, что намеренно не  учил  его,  как  быть
женихом. Они все трое вздохнули и помрачнели. Мне хотелось засмеяться.
     После долгого молчания мы опять уселись и мужчина сказал, что если  я
посижу немного на этой скамейке, то у меня будет  шанс  встретиться  с  их
отцом, который еще очень бодр для своего преклонного возраста. Он  добавил
смущенным тоном, что их отец собирается повести их позавтракать, так как у
них самих никогда не бывает никаких денег. Тесемки кошелька всегда были  в
руках их отца.
     Я  опешил.  Эти  старые  люди,  которые  выглядели   так   бодро,   в
действительности были подобны слабым зависимым детям. Я попрощался с ними,
чтобы уйти. Мужчина и его сестры настаивали, чтобы я остался. Они заверили
меня, что их отцу будет приятно, если я составлю им компанию за завтраком.
Я не хотел встречаться  с  их  отцом  и  в  то  же  время  меня  одолевало
любопытство. Я сказал им, что сам жду кое-кого. При  этих  словах  женщины
начали посмеиваться, а затем разразились  хохотом.  Мужчина  тоже  всецело
отдался хохоту. Я чувствовал себя  в  глупом  положении.  Я  хотел  отсюда
убраться. В этот момент показался дон Хуан, и я  понял  их  маневр.  Я  не
находил его забавным.
     Мы все поднялись. Они еще продолжали смеяться, когда дон Хуан говорил
мне, что эти женщины были востоком, что Кармела - сталкер, а Гермелинда  -
сновидящая  и  что  Висенте  является  воином-ученым   и   его   старейшим
компаньоном.
     Когда мы покидали площадь, к нам присоединился  еще  один  человек  -
высокий, темный индеец, его возраст был, вероятно, больше 40 лет.  Он  был
одет в джинсы и ковбойскую шляпу. Выглядел он ужасно  сильным  и  мрачным.
Дон Хуан представил  его  мне  как  Хуана  Туму,  курьера  и  помощника  в
изысканиях Висенте.
     Мы прошли несколько кварталов  до  ресторана.  Женщины  держали  меня
между собой. Кармела сказала, что надеется, что я не обиделся на их шутку,
так как у них был  выбор  прямо  представиться  мне  или  подурачить  меня
немного.
     К последнему варианту их склонило мое снобистское к ним  отношение  и
то, что я повернулся к  ним  спиной  и  даже  хотел  пересесть  на  другую
скамейку.
     Гермелинда добавила, что следует быть предельно смиренным и не  иметь
ничего,  что  требовалось  бы  защищать,  -  даже  собственную   личность.
Собственная личность должна быть защищенной, но не защищаемой. Проявляя  к
ним высокомерие, я не был защищенным, а просто защищался.
     Я был в склочном настроении. Их маскарад вышиб меня из колеи. Я  стал
спорить, но прежде, чем успел высказать свое мнение, ко  мне  подошел  дон
Хуан. Он сказал женщинам, что им следует простить  мою  задиристость,  так
как  нужно  очень  много  времени,  чтобы  счистить  те  отбросы,  которые
прилипают к светящемуся яйцу в мире.
     Хозяин ресторана, куда мы  пришли,  знал  Висенте  и  приготовил  нам
изысканный завтрак. Все были в прекрасном настроении, но я  никак  не  мог
освободиться от своего недовольства. Тогда, по просьбе  дона  Хуана,  Хуан
Тума начал рассказывать о своих путешествиях. Он был очень детален. Я  был
загипнотизирован его сухими отчетами о вещах, выходивших за границы  моего
понимания. Мне наиболее захватывающим показалось его описание неких  лучей
света  или  энергии,  которые,  пересекаясь,  постоянно  держат  в   точке
пересечения землю. Он сказал, что эти лучи не колеблются и не  изменяются,
как вообще все во вселенной, но фиксированы в определенном  порядке.  Этот
порядок совпадает с сотнями точек светящегося тела. Гермелинда поняла так,
что все эти  точки  находятся  в  нашем  физическом  теле,  но  Хуан  Тума
объяснил, что поскольку светящееся тело относительно велико, некоторые  из
точек удалены чуть ли не на метр от физического тела.  В  каком-то  смысле
они вне нас, но в то же самое время это не так: они находятся на периферии
нашей светимости и, таким образом, все еще относятся к общему телу.  Самая
важная из этих точек находится  в  30  см  от  живота,  на  40  вправо  от
воображаемой линии, идущей прямо вперед. Хуан Тума  сказал  нам,  что  это
центр сбора второго внимания и  что  этим  центром  можно  манипулировать,
мягко похлопывая воздух ладонями рук. Слушая Хуана Туму, я забыл  о  своем
гневе.


     Моей следующей встречей с миром дона Хуана был запад.  Он  пространно
меня предупредил, что встреча с западом - наиболее важное событие,  потому
что именно западу решать так или иначе, что я буду делать впоследствии. Он
также насторожил меня, сказав, что  это  будет  испытанием,  особенно  для
меня, поскольку я такой негибкий и чувствую себя столь важной персоной. Он
сказал, что к западу естественно приближаться  в  сумерках  -  время  дня,
трудное само по себе, и что его воины запада очень могущественны, отважны,
но временами безумны. В то же  самое  время  я  встречусь  там  с  мужским
воином, который является человеком  за  сценой.  Дон  Хуан  призывал  меня
сохранять крайнюю осторожность и крайнее терпение, потому что там  женщины
не только безумствовали временами, но как они, так и тот мужчина  являлись
самыми могущественными воинами, каких он когда-либо знал. По  его  мнению,
они были совершеннейшими авторитетами во втором внимании. Дальше эту мысль
дон Хуан не развивал.
     Однажды, как бы под  влиянием  внезапного  решения,  он  сказал,  что
теперь самое время для нас отправиться в поездку для встречи  с  западными
женщинами. Мы доехали до какого-то городка в северной мексике.
     Как раз перед тем, как стемнело, дон Хуан велел мне остановить машину
перед большим неосвещенным домом на окраине города. Мы вышли из  машины  и
подошли к главной двери. Дон Хуан несколько  раз  постучал,  но  никто  не
ответил. У меня было ощущение, что мы приехали  не  вовремя.  Дом  казался
пустым.
     Дон Хуан продолжал  стучать,  пока  не  устал.  Он  сказал,  чтобы  я
продолжал стучать без остановки, потому что люди, которые там живут, плохо
слышат. Я спросил его, не будет ли лучше вернуться позже или на  следующий
день. Он велел мне продолжать барабанить в дверь.
     После  бесконечного,  казалось,  ожидания,  дверь   начала   медленно
растворяться.
     Какая-то невообразимо мрачная женщина высунула голову и спросила,  не
является ли моим намерением проломить дверь или разбудить всех  соседей  и
собак.
     Дон Хуан сделал шаг  вперед,  чтобы  что-то  сказать.  Женщина  вышла
наружу и с силой отмела его в сторону.  Она  стала  грозить  мне  пальцем,
вопя, что я веду себя так, будто весь мир принадлежит только мне  и  будто
никто, кроме меня, и не  существует  вовсе.  Я  запротестовал,  что  делал
только то, что велел мне дон Хуан. Женщина спросила, было  ли  мне  велено
проламывать дверь. Дон Хуан попытался вмешаться, но опять  был  отметен  в
сторону.
     Женщина выглядела так, будто только что встала с постели. Она была  в
полном беспорядке. Наш стук, наверное, разбудил ее и она,  видимо,  надела
платье из корзины с грязным бельем. Она  была  босая.  Волосы  ее  были  с
сединой и страшно всклокоченные. У нее  были  красные  глаза,  похожие  на
пуговки.  Она  была  домашней  женщиной,  но  каким-то   образом   страшно
внушительной и довольно  высокой,  около  170  см,  темной  и  ненормально
мускулистой. Ее голые руки были покрыты буграми мышц. Я заметил, что у нее
очень красивой формы колени. Она мерила меня  глазами  с  ног  до  головы,
возвышаясь надо мной, и кричала, что не слышит моих  извинений.  Дон  Хуан
прошептал, что мне следует извиниться громко и ясно.
     Как только я это сделал, женщина улыбнулась и,  повернувшись  к  дону
Хуану, обняла его, как  ребенка.  Она  укоряла  его,  что  не  нужно  было
разрешать  мне  стучать,  так  как  мои  прикосновения  к  двери   слишком
скользящие и беспокоящие. Она взяла дона Хуана за руку и повела его в дом,
помогая  ему  перешагнуть  высокий  порог.  Она  называла  его  "миленький
старикашка". Дон Хуан смеялся. Мне было страшно видеть, что он ведет  себя
так, будто ему приятен тот вздор, что говорит  эта  ужасная  женщина.  Как
только она завела "милейшего старикашку" внутрь дома, она  повернулась  ко
мне и сделала знак рукой, как бы  отгоняя  прочь  приблудную  собаку.  Она
рассмеялась над моим  удивлением,  ее  зубы  были  большими,  неровными  и
грязными. Затем она, казалось, переменила свое решение и сказала, чтобы  я
вошел.
     Дон Хуан направился к двери,  которую  я  едва  мог  видеть  в  конце
темного зала. Женщина выбранила его за то, что он идет, куда  не  следует.
Она провела нас через другой темный холл. Дом казался огромным, и во  всем
доме не было света нигде. Женщина открыла дверь в очень  большую  комнату,
почти пустую,  кроме  двух  старых  кресел  в  центре  под  самой  тусклой
электрической лампочкой, какую я когда-либо видел.  Это  была  старомодная
длинная лампочка.
     Еще одна женщина сидела в одном из кресел.  Первая  женщина  села  на
маленький соломенный половичок на полу и  прислонилась  спиной  к  другому
креслу, затем она прижала колени к груди, совершенно при этом обнажившись.
Она не носила трусов. Я уставился на нее, совершенно ошеломленный.
     Отвратительно грубым  тоном  женщина  спросила  меня,  почему  я  так
уставился в  ее  влагалище.  Я  не  знал,  что  сказать,  и  поэтому  стал
отнекиваться. Она поднялась и,  казалось,  собиралась  ударить  меня.  Она
требовала, чтобы я признался, что глазел на нее с разинутым  ртом,  потому
что никогда в своей жизни не видел влагалища. Я чувствовал себя виноватым.
Я был страшно раздражен и в то же время недоволен тем, что меня поймали  в
такой ситуации.
     Женщина спросила дона Хуана, что это я за нагваль,  если  никогда  не
видел влагалища. Она повторяла это вновь и вновь, выкрикивая это  во  весь
голос. Она обежала вокруг комнаты и остановилась около  той  женщины,  что
сидела. Она потрясла ее за плечи и, указывая на меня,  сказала,  что  я  -
мужчина, который ни разу  не  видел  влагалища  за  всю  свою  жизнь.  Она
смеялась надо мной и преследовала меня.
     Я был обижен. Я  чувствовал,  что  дон  Хуан  должен  был  что-нибудь
сделать, чтобы спасти меня от этого посмешища. Я вспомнил, как он  говорил
мне, что эти женщины бывают совершенно безумны. Он еще недооценил их:  эта
женщин была готова  для  психбольницы.  Я  взглянул  на  дона  Хуана,  ища
поддержки и совета. Он смотрел в сторону. Он казался таким же растерянным,
хотя мне показалось, что я поймал  злорадную  улыбку,  которую  он  быстро
скрыл, отвернув голову. Женщина легла на спину и  задрала  юбку,  приказав
мне смотреть, сколько моей душе угодно, вместо того, чтобы бросать взгляды
украдкой. Должно быть, лицо у меня покраснело, судя по тому,  каким  жаром
облило мне голову и шею. Я был так раздражен, что чуть не потерял контроль
над собой. Мне хотелось разбить  ей  голову.  Та  женщина,  что  сидела  в
кресле, внезапно поднялась и, схватив первую за волосы,  рывком  поставила
ее на ноги, совершенно без видимых усилий. Она уставилась  на  меня  через
полуприкрытые глаза, придвинув свое лицо на расстояние 5-7 см от моего. Ее
запах был на удивление свежим. Очень высоким голосом она сказала,  что  мы
должны перейти к делу.  Обе  женщины  стояли  теперь  рядом  со  мной  под
электрической лампочкой. Они не были похожими. Вторая женщина была  старше
и ее лицо было покрыто толстым слоем косметической пудры, что придавало ей
вид клоуна. Ее волосы были ровно уложены в шиньон. Она казалось спокойной,
разве что у нее постоянно дрожала нижняя губа и  подбородок.  Обе  женщины
были одинаково высокими и сильными на вид.  Они  угрожающе  нависали  надо
мной и долгое время пристально  на  меня  смотрели.  Дон  Хуан  ничего  не
предпринимал, чтобы прервать их пристальное разглядывание. Старшая женщина
кивнула головой, и дон Хуан сказал мне, что  ее  имя  Зулейка  и  что  она
сновидящая. Женщину, которая открыла нам дверь, звали  Зойла  и  она  была
сталкером. Зулейка повернулась ко мне и голосом попугая спросила, верно ли
то, что я  никогда  еще  не  видел  влагалища.  Дон  Хуан  не  мог  больше
сдерживаться и начал хохотать. Жестом я дал ему знать, что  не  знаю,  как
отвечать. Он прошептал мне на ухо, что для меня будет лучше, если я скажу,
что не видел, а иначе я должен быть готов описать  влагалище,  потому  что
именно это Зулейка потребует от меня затем. Я так  и  ответил,  и  Зулейка
сказала, что ей  жалко  меня.  Затем  она  приказала  Зойле  показать  мне
влагалище.  Зойла  улеглась  на  спину  под  электрической   лампочкой   и
раздвинула ноги. Дон Хуан смеялся и кашлял от смеха.  Я  попросил  вывести
меня из этого сумасшедшего дома. Он прошептал мне на ухо,  что  мне  лучше
будет  смотреть  хорошенько   и   казаться   при   этом   внимательным   и
заинтересованным, потому  что  иначе  нам  придется  оставаться  здесь  до
прихода  царствия  небесного.  После  моего  тщательного  и  внимательного
осмотра Зулейка сказала, что я знаток,  и  что  если  я  когда-нибудь  еще
натолкнусь на женщину без трусов, то не буду настолько грубым  и  грязным,
чтобы позволять своим глазам выскакивать на лоб, потому  что  я  теперь-то
видел влагалище. Зулейка очень тихо провела нас во внутренний дворик.  Она
прошептала, что тут есть некто, ожидающий встречи со мной. Во дворике было
совершенно темно. Я едва различал силуэты остальных. Затем я видел  темные
очертания человека, стоящего в нескольких футах от меня. Мое тело испытало
непроизвольный толчок. Дон Хуан заговорил с  этим  человеком  очень  тихим
голосом, говоря, что привел меня  для  встречи  с  ним.  Он  назвал  этому
человеку мое имя. После секундного молчания дон Хуан сказал мне,  что  имя
этого человека Сильвио Мануэль и что он воин темноты  и  фактически  лидер
всей партии воинов. Затем Сильвио Мануэль заговорил со  мной.  Я  подумал,
что у него, видимо, какой-то дефект речи. Его  голос  был  приглушенным  и
слова вылетали зарядами,  словно  мягкое  покашливание.  Он  приказал  мне
подойти поближе. Когда я попытался приблизиться к нему, он отделился  так,
будто висел в воздухе. Он провел меня  в  еще  более  темный  конец  зала,
двигаясь неслышно назад. Он пробормотал что-то, чего я не  мог  понять.  Я
хотел заговорить, но в горле першило и пересохло. Он еще 2-3 раза повторил
мне что-то, пока до меня не дошло, что  он  велит  мне  раздеться.  В  его
голосе и в  окружающей  темноте  было  что-то  могущественное;  я  был  не
способен ослушаться. Сняв с себя одежду, я стоял совершенно голый, трясясь
от холода и страха. Было настолько темно, что я не мог сказать,  здесь  ли
дон Хуан и те две женщины. Я  услышал  тихое  продолжительное  шипение  из
какого-то источника в нескольких футах от меня и, ощутив холодный ветерок,
понял, что Сильвио Мануэль, выдыхая воздух,  обдувает  им  все  мое  тело.
Затем он попросил меня сесть на мою одежду  и  смотреть  на  яркую  точку,
которую я легко  мог  различать  в  темноте  -  точку,  которая,  как  мне
казалось, излучала  слабый  желтоватый  свет.  Я  смотрел  на  эту  точку,
по-моему, бесконечно долго, пока не сообразил внезапно, что точкой яркости
был левый глаз Сильвио Мануэля. После этого я уже  мог  различить  контуры
его лица и тела. В холле не было настолько темно,  как  казалось.  Сильвио
Мануэль приблизился ко мне и помог мне подняться. Мысль о том, что можно с
такой ясностью видеть в темноте, захватила меня. Мне даже было все  равно,
что я раздет, или, то, что, как я теперь видел, обе женщины  наблюдали  за
мной. Очевидно, они тоже могли видеть  в  темноте,  так  как  они  в  упор
смотрели на меня. Я хотел надеть штаны, но Зойла вырвала их у меня из рук.
Обе женщины и Сильвио Мануэль долгое время смотрели  на  меня,  затем  дон
Хуан, подойдя из ниоткуда, вручил мне мои туфли, и Зойла  провела  нас  по
коридору к  открытому  дворику  с  деревьями.  Я  различил  темный  силуэт
женщины, стоящей в центре дворика. Дон Хуан заговорил с ней, и она  что-то
пробормотала в ответ. Он сказал мне, что она южная  женщина,  что  ее  имя
Марта и что она является курьером двух западных женщин. Марта сказала, что
она могла бы поспорить, что я никогда еще не знакомился с женщиной, будучи
голым,  и  что  нормальным  является  сначала  знакомиться,  а  уже  потом
раздеваться. Она громко рассмеялась. Ее смех  был  таким  приятным,  таким
чистым и молодым, что по мне пошла дрожь. Этот смех перекатывался по всему
дому, усиливаясь темнотой и тишиной вокруг. Я взглянул на дона Хуана,  ища
его поддержки, но его не было; не было и Сильвио Мануэля. Я остался один с
тремя женщинами. Забеспокоившись, я спросил у Марты, не знает ли она, куда
ушел дон Хуан.  Как  раз  в  этот  момент  кто-то  схватил  кожу  на  моих
запястьях; я взвыл от боли. Я знал, что это был Сильвио Мануэль. Он поднял
меня так, будто я вообще ничего не весил, и стряхнул с меня  туфли.  Затем
он поставил меня в низкий бак с ледяной водой и опустился к моим  коленям.
Я оставался в баке долгое время, пока все  они  пристально  меня  изучали.
Затем Сильвио Мануэль опять поднял меня и поставил рядом с моими  туфлями,
которые кто-то аккуратно установил рядом с баком. Дон Хуан опять вышел  из
ниоткуда и вручил мне мою одежду. Он прошептал, что мне следует одеться  и
оставаться еще некоторое время, чтобы  быть  вежливым.  Марта  подала  мне
полотенце вытереться. Я оглянулся, ища остальных  двух  женщин  и  Сильвио
Мануэля, но их нигде не было видно. Марта,  дон  Хуан  и  я  оставались  в
темноте, разговаривая долгое время. Она, видимо, говорила в основном  дону
Хуану, но мне казалось, что именно я был ее действительным  слушателем.  Я
ждал,  что  дон  Хуан  подаст  знак,  когда  уходить,  но  он,   казалось,
наслаждался оживленным разговором Марты. Она рассказала ему, что  Зойла  и
Зулейка в этот день были в высшей точке своего безумия. Затем она добавила
для меня, что почти все  время  они  бывают  совершенно  разумны.  Как  бы
открывая секрет, Марта рассказала нам, что причиной того, что волосы Зойлы
были в таком растрепанном виде, было то, что по крайней мере треть их была
волосами Зулейки. Случилось так, что обе они прониклись вдруг друг к другу
исключительными  дружескими  чувствами  и  помогали  друг   другу   делать
прическу. Зулейка укладывала волосы Зойлы так же, как она уже делала сотни
раз, но находясь теперь вне контроля, она  вплела  волосы  Зойлы  в  свои,
Марта сказала, что когда они поднялись, то тут же повалились  наземь.  Она
бросилась им на помощь, но  пока  она  успела  войти  в  комнату,  Зулейка
одержала верх и, будучи более  рассудительной,  чем  Зойла  в  этот  день,
решила отрезать ту часть волос Зойлы, которая была сплетена с ее волосами.
В путанице волос она ошиблась и вместо Зойлиных обрезала  свои.  Дон  Хуан
смеялся так, будто это было забавнейшей вещью  в  мире.  Я  слышал  мягкий
кашель, подобный смеху, из темноты в дальнем конце двора. Марта  добавила,
что ей придется импровизировать шиньон до тех пор, пока у Зулейки отрастут
волосы. Я смеялся вместе с доном Хуаном. Мне нравилась Марта.  Две  другие
женщины были мне отвратительны.  Они  вызывали  у  меня  чувство  тошноты.
Марта, с другой стороны, казалось, была проводником спокойной и молчаливой
целенаправленности. Я не мог видеть черты ее лица, но воображал  ее  очень
красивой. Звук ее голоса увлекал. Очень вежливо она  осведомилась  у  дона
Хуана, не хочу ли я поесть что-нибудь. Я ответил,  что  не  чувствую  себя
удобно в присутствии Зулейки и Зойлы и у  меня  может  разболеться  живот.
Марта заверила меня, что обе женщины ушли и, взяв меня  за  руку,  провела
через абсолютно темный зал в неожиданно хорошо освещенную кухню.  Контраст
оказался слишком сильным для моих глаз. Я остановился  в  дверях,  пытаясь
привыкнуть к  свету.  Кухня  имела  очень  высокий  потолок,  была  вполне
современной и удобной. Мы уселись. Марта была молодой и очень  сильной.  У
нее была полная чувственная фигура, круглое лицо, небольшие нос и рот.  Ее
иссиня-черные волосы были заплетены в косу  и  уложены  вокруг  головы.  Я
подумал, что ей, наверно, так же любопытно было посмотреть  на  меня,  как
мне на нее. Мы сидели, ели и разговаривали очень долго. Я был очарован ею.
Она была необразованной женщиной, но своим  разговором  очаровывала  меня.
Она развлекала  нас  подробными  отчетами  о  тех  необычайных  поступках,
которые совершали Зойла и  Зулейка,  когда  были  сумасшедшими.  Когда  мы
отъехали, дон Хуан выразил свое восхищение Мартой.  Он  сказал,  что  она,
пожалуй, наилучший пример из всего, что он знает,  как  целеустремленность
может влиять на человеческое существо. Без опыта и без всякой  подготовки,
благодаря лишь несгибаемому намерению, Марта успешно справлялась  с  самой
трудной из всех вообразимых задач, взяв на себя заботу о Зулейке, Зойле  и
Сильвио Мануэле. Я спросил дон Хуана, почему Сильвио Мануэль  не  пожелал,
чтобы я взглянул на него  при  свете.  Он  ответил,  что  Сильвио  Мануэль
находился в своей среде, в темноте, и что у меня  еще  будут  бесчисленные
возможности увидеть его. Во время первой встречи,  чтобы  он  оставался  в
границах своей силы, полагается, однако, ему быть в темноте ночи.  Сильвио
Мануэль и эти две женщины жили вместе,  потому  что  они  являлись  слитой
группой потрясающих шагов. Дон Хуан посоветовал мне не делать  скороспелых
выводов о западных женщинах. Я встретил их в тот момент,  когда  они  были
вне контроля, но это  отсутствие  контроля  относится  только  к  внешнему
поведению. У них есть внутреннее ядро, которое, неизменно, поэтому даже  в
минуты  самого  глубокого  безумия  они  способны   смеяться   над   своим
поведением, как будто идет представление, поставленное  кем-то  другим.  С
Сильвио Мануэлем дело обстоит иначе. Он не  был  сумасшедшим  ни  в  какой
степени. Фактически, именно его глубокая трезвость давала ему  возможность
столь эффективно действовать с  этими  женщинами,  потому  что  он  и  они
находились на разных полюсах. Дон Хуан сказал, что Сильвио  Мануэль  таким
родился, и  все  окружающие  признавали  его  отличие  от  них.  Даже  его
бенефактор, который был жестким и  непреклонным  со  всеми,  уделял  очень
много внимания Сильвио  Мануэлю.  Дону  Хуану  потребовались  годы,  чтобы
понять причину такого  предпочтения.  Благодаря  чему-то  необъяснимому  в
своей природе Сильвио Мануэль, войдя однажды  в  левостороннее  осознание,
уже никогда  оттуда  не  вышел.  Его  постоянное  нахождение  в  состоянии
повышенного осознания вместе с руководством его бенефактора позволило  ему
придти прежде, чем кому-либо другому, не только к заключению, что  правило
является картой, но  также  и  к  действительному  проходу  в  другой  мир
осознания. Дон Хуан сказал,  что  Сильвио  Мануэль  неуязвимейшим  образом
уравновесил свои чрезмерные достижения тем,  что  поставил  их  на  службу
общей цели. Он стал молчаливой силой за спиной дона Хуана.
     Последняя моя вводная встреча была с северными  воинами  дона  Хуана.
Чтобы провести эту встречу, дон Хуан поехал со мной в  город  Гуадалахара.
Он сказал, что место встречи  находится  рядом  с  центром  города  и  что
встреча должна иметь место в полдень, потому что север был серединой  дня.
Мы вышли из гостиницы примерно в 11 часов утра и не торопясь  пошли  через
центр города.
     Я шел не глядя, куда  иду,  озабоченный  предстоящей  встречей,  и  с
размаху налетел на какую-то даму, которая выходила из магазина. Она  несла
кучу пакетов  с  покупками,  которые  разлетелись  по  всему  тротуару.  Я
извинился и стал помогать ей собирать их. Дама, казалось еще не  пришла  в
себя от моего могучего толчка. Я поддержал ее  за  руку.  Она  была  очень
худенькой, высокой женщиной, вероятно  в  возрасте  около  60  лет,  очень
элегантно одетая. Она казалось  дамой  из  общества.  Она  была  изысканно
вежлива и приняла вину на себя, сказав, что  была  отвлечена,  высматривая
своего слугу. Она спросила, не могу ли я помочь ей отыскать его в толпе. Я
повернулся к дону Хуану. Он сказал, что наименьшее,  что  я  могу  сделать
после того, как чуть не убил ее, это помочь ей.
     Я взял ее покупки, и мы вернулись в универмаг. Неподалеку  я  заметил
индейца, который с растерянным видом стоял в толпе, жалкий  и  неуместный.
Дама окликнула его, и он подошел к ней, как потерявшийся щенок. Вид у него
был такой, будто он собирался лизать ей руки.
     Дон Хуан ожидал нас у магазина. Он объяснил даме, что мы торопимся, а
затем назвал ей мое имя.  Дама  мило  улыбнулась  и  протянула  мне  руку,
здороваясь. Я подумал, что в молодости она была, вероятно,  восхитительна,
если даже сейчас она так красива и привлекательна. Дон Хуан повернулся  ко
мне и внезапно сказал, что ее имя Нелида, что она с севера  и  сновидящая.
Затем он повернул меня к слуге и сказал, что его зовут Хенаро Флорес и что
он человек действия, - воин действия в партии. Мое удивление было  полным.
Они все трое расхохотались. Чем больше было мое замешательство, тем больше
оно их, видимо, забавляло.
     Дон Хенаро роздал покупки детям,  сказав  им,  что  его  хозяйка,  та
добрая леди, которая разговаривает, купила это все как подарки для  них  -
это ее добрый поступок на  этот  день.  Затем  мы  молча  прошли  примерно
половину квартала. У меня язык не повиновался. Внезапно Нелида указала  на
магазин и попросила нас минутку подождать,  потому  что  она  выбрала  там
коробку нейлоновых чулок, которые для нее отложили. Она  посмотрела  прямо
на меня, улыбаясь, с сияющими глазами, и сказав мне,  что  если  отбросить
шутки в сторону, то магия там или не магия, но ей нужно носить  нейлоновые
чулки и тонкие трусики. Дон Хуан и дон Хенаро засмеялись, как два  идиота.
Я уставился на Нелиду, потому что ничего больше делать не мог. В ней  было
что-то чрезвычайно земное  и  в  то  же  время  она  была  почти  небесным
созданием.
     Ребячась, она попросила дона Хуана  поддержать  меня,  потому  что  я
собираюсь шлепнуться в обморок. Затем  она  попросила  Хенаро  забежать  в
магазин и взять ее заказ у такого-то клерка, но когда он  входил,  Нелида,
казалось, изменила свое решение и позвала его обратно, но он,  видимо,  не
услышал и исчез внутри магазина. Она извинилась и побежала за ним.
     Дон Хуан нажал мне на спину, чтобы вывести из ступора. Он сказал, что
я встречусь с другой северной женщиной, чье  имя  Флоринда,  наедине  и  в
другое время, потому что она будет звеном, связующим меня с другим циклом,
с другим настроением. Он описал Флоринду как негативную копию  Нелиды  или
наоборот.
     Я заметил, что Нелида  настолько  избалована  и  стильна,  что  я  не
удивился бы, встретив ее в салоне мод. Тот факт, что  она  так  красива  и
изящна и, вероятно, родом из франции или  северной  италии,  удивил  меня.
Хотя  Висенте  тоже  не  был  индейцем,  его  сельская  внешность  не  так
выделялась. Я спросил  у  дона  Хуана,  почему  в  его  мире  присутствуют
неиндейцы. Он сказал, что воинов партии нагваля выбирает сила, а ее  планы
узнать невозможно.
     Мы ожидали у дверей магазина  около  получаса.  Дон  Хуан,  казалось,
потерял  терпение  и  попросил  меня  пройти   внутрь   и   попросить   их
поторопиться. Я вошел в магазин. Это было небольшое помещение,  в  котором
не было никакого заднего хода, и все же их нигде не было видно. Я  спросил
у приказчиков, но и они ничем не могли мне помочь. Я бросился к дону Хуану
и потребовал объяснений того,  что  произошло.  Он  сказал,  что  они  или
испарились в воздухе, или улизнули, пока он похлопывал меня по спине.
     Я разъярился, сказав ему, что большинство его людей шуты и фокусники.
Он смеялся до тех пор, пока у него по щекам не потекли слезы.  Он  сказал,
что я идеальный объект для розыгрышей. Моя собственная важность сделала из
меня презабавнейшего субъекта. Он так хохотал над моим  раздражением,  что
вынужден был прислониться к стене.
     Горда дала мне описание своей первой встречи с  членами  партии  дона
Хуана. Ее версия отличалась только содержанием, - форма была одной  и  той
же. Воины были с нею, пожалуй, чуточку  жестче,  но  она  поняла  это  как
попытку их стряхнуть с нее ее сон, а также как естественную реакцию на то,
что она считала своей отвратительной личностью.
     Когда мы пересмотрели мир дона Хуана, то поняли, что  он  был  копией
мира его бенефактора. Его можно было рассматривать состоящим или из групп,
или из домов. Была группа из четырех независимых пар, по внешности сестер,
которые жили и работали вместе; другая группа  из  трех  мужчин  одного  с
доном Хуаном возраста, которые были очень близки к нему;  группа  из  двух
явно более молодых мужчин, курьеров Эмилито  и  Хуана  Тумы;  и,  наконец,
группа молодых южных женщин, которые казались родственницами  друг  друга,
Марты и Терезы. В другое время  этот  мир  казался  состоящим  из  четырех
отдельных домов, расположенных весьма далеко один от другого  в  различных
районах мексики. Один был составлен из  двух  западных  женщин  Зулейки  и
Зойлы, Сильвио Мануэля и их курьера Марты.  Второй  состоял  из  восточных
женщин Кармелы и Гермелинды, Висенте и их курьера Хуана Тумы. Еще один  из
южных женщин Сесилии и Делии, курьера дона Хуана Эмелито и курьера Терезы.
Последний - из северных женщин Нелиды и Флоринды и дона Хенаро.
     Согласно дону Хуану, его мир не имел такой гармонии и равновесия, как
у  его  бенефактора.   Единственные   две   женщины,   которые   полностью
уравновешивали друг  друга  и  выглядели,  как  две  двойняшки,  были  его
северные воины Нелида и Флоринда. Нелида  однажды  в  случайном  разговоре
рассказала  мне,  что  они  так  похожи,  что  даже  группа  крови  у  них
одинаковая.
     Для меня одним из самых приятных сюрпризов в  наших  взаимоотношениях
явилась трансформация  Зулейки  и  Зойлы,  которые  показались  мне  столь
отвратительными при первом знакомстве. Они оказались, как  и  говорил  дон
Хуан, самыми трезвыми и преданными своему делу воинами, каких только можно
было себе представить. Я не мог поверить своим  глазам,  когда  увидел  их
вновь.  Их  период  безумия  прошел  и  они   выглядели   хорошо   одетыми
мексиканскими дамами, высокими, темными  и  мускулистыми,  со  сверкающими
темными глазами, подобными  осколкам  блестящего  черного  обсидиана.  Они
смеялись и подшучивали надо мной по поводу  того,  что  произошло  в  ночь
нашей первой встречи, как если бы участниками там были другие, а сами  они
не имели к этому никакого отношения. Я легко мог представить  себе  кошмар
дона Хуана с западными воинами его бенефактора. Я абсолютно  не  мог  себе
поверить, что  Зулейка  и  Зойла  могут  превращаться  в  тех  невыносимых
тошнотворных существ, которых я встретил в первый раз. Мне пришлось  потом
неоднократно быть свидетелем их метаморфоз, однако я никогда не мог судить
о них так сурово, как делал это  при  нашей  первой  встрече.  Их  выходки
вызывали у меня потом главным образом печаль.
     Но самым большим сюрпризом  для  меня  оказался  Сильвио  Мануэль.  В
темноте нашей первой встречи я представлял его себе внушительным мужчиной,
сверхсильным гигантом. На самом деле он был малюткой, хотя и ширококостным
малюткой.  Его   тело   было   телом   жокея   -   небольшое,   но   очень
пропорциональное. Мне он показался похожим  на  гимнаста.  Его  физический
контроль над телом был таким  замечательным,  что  он  мог,  как  лягушка,
раздуться почти вдвое толще, чем был на самом  деле,  сокращая  все  мышцы
своего  тела.  Он  делал  поразительные  демонстрации  того,  как  он  мог
разъединять свои суставы и ставить их  на  место  без  малейших  признаков
боли. Глядя на Сильвио Мануэля, я  всегда  испытывал  глубокое,  в  чем-то
незнакомое чувство страха. Мне он казался похожим на  выходца  из  другого
времени. Окраска его кожи была темной, как у бронзовой статуи.  Черты  его
лица были острыми; его горбатый нос, толстые губы и  широко  расставленные
щелочки глаз делали его похожим  на  стилизованную  фреску  майя.  Большую
часть дня он был дружелюбным и теплым, но как только сгущались сумерки, он
становился неизмеримо далеким. Его голос изменялся. Он  садился  в  темном
углу и позволял темноте поглотить себя. Все, что оставалось от него видно,
- это его левый глаз, который оставался  открытым  и  приобретал  странное
сияние, подобно глазам кошек.
     Второй темой, которая всплыла в процессе наших общений с воинами дона
Хуана, был вопрос о контролируемой глупости.  Дон  Хуан  однажды  дал  мне
краткие объяснения, когда рассказывал о двух  категориях,  на  которые  по
правилу делятся все женские воины, сновидящие и сталкеры. Он  сказал,  что
все члены его партии применяют искусство сновидения и  искусство  красться
как часть своей  повседневной  жизни,  но  те  женщины,  которые  являются
светилом сновидящих, и те, что являются светилом сталкеров, - это  главные
авторитеты в соответствующей деятельности. Сталкеры - это те, кто берет на
себя заботы повседневного мира. Они ведут все дела и именно они имеют дело
с людьми. Все, что как-либо относится к миру обычных дел,  проходит  через
них.  Сталкеры  практикуют  контролируемую  глупость  точно  так  же,  как
сновидящие   практикуют    искусство    сновидения.    Другими    словами,
контролируемая глупость является  основой  искусства  сталкеров,  как  сны
являются основой искусства сновидения. Дон Хуан сказал, что  вообще  самое
большое достижение воина во втором внимании - это искусство сновидения,  а
самое большое его достижение в первом внимании - это  искусство  красться,
искусство сталкинга. Я неправильно понял то, что делали  по  отношению  ко
мне воины дона Хуана при нашей первой встрече. Я  принял  их  действия  за
трюкачество и это мнение так бы и осталось у меня до сего дня, если бы  не
идея контролируемой глупости. Дон Хуан сказал, что  их  действия  со  мной
были мастерскими уроками в искусстве сталкинга. Он сказал мне,  что  этому
искусству обучал его  бенефактор  раньше,  чем  чему-либо  другому.  Чтобы
выжить среди воинов своего  бенефактора,  ему  приходилось  учиться  этому
искусству быстро. В моем случае, по его словам, поскольку мне не  пришлось
сталкиваться постоянно с его  воинами,  я  был  вынужден  сначала  учиться
сновидению. Когда настанет нужный момент, на свет выйдет Флоринда и введет
меня в сложности искусства красться. Никто другой не  может  разговаривать
со  мной  об  этом  обдуманно,  -  они  могут  только  давать  мне  прямые
демонстрации, что они и делали при нашей первой встрече. Дон Хуан подробно
объяснил мне, что Флоринда является одним из  самых  выдающихся  практиков
искусства красться, поскольку  она  была  обучена  каждой  тонкости  этого
искусства его бенефактора  и  его  четырьмя  женскими  воинами-сталкерами.
Флоринда была первым женским воином, попавшим в мир дона  Хуана,  и  из-за
этого она станет моим личным проводником не только в  искусстве  красться,
но и в загадку третьего внимания, если я  когда-нибудь  туда  попаду.  Дон
Хуан не углублялся далее в этот вопрос. Он сказал, что все это подождет до
тех пор, пока я не буду готов сначала учиться искусству красться, а  затем
войти в третье внимание. Он говорил, что его бенефактор тратил  добавочное
время с ним и с  другими  воинами  на  все,  что  относилось  к  овладению
мастерством  сталкинга.  Он  применял  сложные  розыгрыши,  чтобы  создать
подходящий контекст для гармоничного соответствия между буквой  правила  и
поведением воина в повседневном мире, когда он взаимодействует  с  людьми.
Он считал это единственным способом убедить их в том, что  при  отсутствии
самомнения есть только один способ, которым воин может взаимодействовать с
социальной  средой  -  это  контролируемая  глупость.  Разрабатывая   свои
ситуации, бенефактор дона Хуана сталкивал обычно действия людей и действия
воинов с требованиями правила,  а  затем  отходил  в  сторону  и  позволял
естественной  драме   разворачиваться   самостоятельно.   Глупость   людей
некоторое время занимает  главенствующее  положение  и  вовлекает  в  свое
течение воинов, как и полагается по естественному ходу событий, но в конце
обязательно бывает побеждена более широким планом правила.
     Дон Хуан рассказывал,  что  сначала  он  противился  контролю  своего
бенефактора над игроками в ситуациях. Он даже высказывал это ему  в  лицо.
Его бенефактора это не задело. Он возразил, что его контроль -  не  более,
как иллюзия, созданная орлом. Он только неуязвимый воин, и его действия  -
не более, как смиренная попытка отразить, как в зеркале, орла.
     Дон Хуан сказал, что та сила, с которой  его  бенефактор  приводил  в
исполнение свои разработки, исходила из его знания того, что орел реален и
конечен и что все, что делают люди, является абсолютной  глупостью.  То  и
другое  вместе  составляет  источник  контролируемой   глупости,   которую
бенефактор дона Хуана описывал как  единственный  мостик  между  глупостью
людей и тем, что диктует орел.



                           11. ЖЕНЩИНА-НАГВАЛЬ

     Дон Хуан говорил, что когда он был помещен под надзор  двух  западных
женщин, чтобы те его очистили, он  был  также  поставлен  под  руководство
северной женщины, сравнимой с Флориндой, - сталкером номер  один,  которая
обучала его принципам этого искусства.  Она  и  его  бенефактор  дали  ему
настоящие средства для того,  чтобы  взять  его  под  опеку  трех  мужских
воинов, одного курьера и четырех  воинов-сталкеров,  которые  должны  были
составить его партию.
     Восемь  женщин-видящих   из   группы   его   бенефактора   выискивали
отличительные конфигурации светимости и не встретили никаких затруднений в
поисках мужских и  женских  воинов  для  партии  дона  Хуана.  Дону  Хуану
оставалось применять на практике принципы сталкинга и взять  их  под  свое
крыло.
     Первым воином явился Висенте. У дона Хуана не  хватало  мастерства  в
искусстве красться, чтобы завлечь его. Его бенефактор и северный  сталкинг
были вынуждены проделать основную работу. Затем  пришел  Сильвио  Мануэль,
потом Хенаро и наконец Эмилито, курьер.
     Флоринда была первым женским  воином,  за  ней  последовали  Зойла  и
Делия, а потом Кармела.
     Дон Хуан сказал, что его бенефактор непреклонно настаивал, чтобы  все
взаимодействие с миром шло в терминах  контролируемой  глупости.  Конечным
результатом явилась  потрясающая  команда  воинов,  которая  обдумывала  и
выполняла самые сложные задачи.
     Когда все они достигли определенного мастерства в искусстве красться,
его бенефактор решил время найти для  них  женщину-нагваль.  Придерживаясь
своей политики - помогать каждому действовать самостоятельно, он не спешил
вводить  ее  в  их  мир  не  только  до  тех  пор,  пока  они   не   стали
мастерами-сталкерами, но и пока дон Хуан не научился видеть. Хотя дон Хуан
и жалел  о  времени,  потраченном  на  выжидание,  он  признавал,  что  их
совместное усилие в том, чтобы заполучить ее, создало  более  крепкие  узы
между ними. Оно влило вторую жизнь в  их  решение  посвятить  себя  поиску
собственной свободы.
     Его бенефактор начал развертывать  свою  стратегию  по  вовлечению  в
группу  женщины-нагваль  с  того,  что  стал   преданным   католиком.   Он
потребовал, чтобы дон Хуан, будучи наследником его знания, вел  себя,  как
его сын, и ходил в церковь вместе с  ним.  Он  водил  его  к  мессе  почти
ежедневно.  Дон  Хуан  говорил,   что   его   бенефактор,   будучи   очень
привлекательным и разговорчивым, знакомил  его  в  церкви  со  всеми,  как
своего сына, продолжателя рода.
     Дон  Хуан,  по  его  собственным  словам,  в  то  время   неотесанный
деревенщина, был подавлен тем, что оказавшись  в  обществе,  был  вынужден
разговаривать и рассказывать о себе. Он утешал  себя  мыслью,  что  у  его
бенефактора должны быть высшие  причины  для  всего,  что  он  делает.  Он
попытался, наблюдая за ним, определить, что это за причины.  Действия  его
бенефактора были постоянны и казались совершенно открытыми. Как образцовый
католик, он завоевал расположение множества людей,  в  особенности  самого
ксендза, который оказывал ему  большое  доверие,  считая  своим  другом  и
доверенным лицом. Дон Хуан не мог себе  представить,  зачем  ему  все  это
нужно. Ему даже пришла в  голову  мысль,  что,  возможно,  его  бенефактор
искренне принял католицизм. Он еще не понимал того, что  воин  никогда  не
теряет ума, - ни при каких обстоятельствах.
     Недовольство дона Хуана вынужденным посещением церкви  прошло,  когда
его бенефактор стал знакомить его с дочерьми тех людей, с которыми он  уже
был знаком. Это ему понравилось, хотя он и  чувствовал  себя  не  в  своей
тарелке. Дон Хуан решил, что его бенефактор  помогает  ему  улучшить  свою
речь. Он не был ни привлекательным, ни  разговорчивым,  а  его  бенефактор
говорил ему, что нагваль должен быть и тем, и другим.
     Однажды в воскресенье во время мессы, после почти целого года чуть ли
не  ежедневного  хождения   в   церковь,   дон   Хуан   узнал,   зачем   в
действительности они ходили сюда. Он стоял на коленях рядом с девушкой  по
имени Олинда, дочерью одного из знакомых его бенефактора.  Он  повернулся,
чтобы обменяться с  ней  взглядом,  что  стало  уже  обычным  после  почти
месячного контакта. Их глаза встретились, и внезапно дон Хуан стал  видеть
ее как светящееся существо и тут же увидел  ее  двойное  строение.  Олинда
была двойной женщиной. Его бенефактор знал  об  этом  с  самого  начала  и
избрал  труднейший  путь  для  того,   чтобы   привести   дона   Хуана   в
соприкосновение с ней. Дон Хуан признался нам, что тот момент был для него
ошеломляющий. Его бенефактор знал, что дон  Хуан  увидел.  Его  миссия  по
сведению двойных существ вместе была закончена успешно  и  безупречно.  Он
поднялся и  его  глаза  пробежали  по  всей  церкви.  Затем  он  вышел  не
оглядываясь: там ему больше нечего было делать.
     Дон Хуан сказал, что когда его бенефактор вышел  посреди  мессы,  все
головы повернулись. Дон Хуан хотел последовать за  ним,  но  Олинда  смело
схватила его за руку и удержала на месте. Тогда он понял, что сила виденья
принадлежала не ему  одному.  Что-то  пробежало  через  них  обоих  и  они
оказались связанными. Дон Хуан вдруг сообразил, что не  только  месса  уже
окончилась, но что  они  уже  были  вне  церкви.  Его  бенефактор  пытался
успокоить мать Олинды, которая была оскорблена и опозорена их  неожиданным
и непозволительным проявлением привязанности.
     Дон Хуан не представлял себе, что делать дальше.  Он  знал,  что  его
заботой является разработать план. У него были для этого  возможности,  но
важность события заставила его потерять  уверенность  в  своих  силах.  Он
забыл о своей тренировке сталкера и ушел  в  интеллектуальную  проблему  о
том,  следует  или  нет  обращаться  с  Олиндой  в  рамках  контролируемой
глупости. Его бенефактор сказал, что ничем помочь ему не может. Его долгом
было только столкнуть их, и на этом его ответственность кончалась.  Теперь
делом дона  Хуана  было  предпринять  необходимые  шаги  для  того,  чтобы
вытащить ее из социума. Он предложил, чтобы дон Хуан учел возможность даже
женитьбы на ней, если это будет то, что здесь поможет. Только после  того,
как она сама, по своей воле, придет к нему, он сможет  помочь  дону  Хуану
тем, что вступит  с  ней  в  контакт  как  нагваль.  Дон  Хуан  попробовал
формальное ухаживание. Он не был хорошо принят ее родителями,  которые  не
могли и подумать о ком-либо из другого общественного класса,  как  о  паре
для своей дочери. Олинда не была индеанкой. Ее  родители  были  горожанами
среднего достатка, хозяевами небольшого дела. У  отца  были  другие  планы
относительно своей дочери. Он пригрозил отослать  ее  подальше,  если  дон
Хуан не бросит своего желания жениться на ней.
     Дон Хуан сказал, что двойные существа, а особенно женщины, необычайно
консервативны,  даже  робки.  Олинда  не  была   исключением.   После   их
первоначальной вспышки в церкви, она была охвачена осторожностью, а  затем
страхом. Ее собственные реакции испугали ее.  В  качестве  стратегического
маневра  его  бенефактор  велел  дону  Хуану  отступать  так,  чтобы   это
выглядело, будто он  уступает  желанию  своего  отца,  которому  поведение
девушки не понравилось, это было общим убеждением всех, бывших свидетелями
инцидента в церкви.  Люди  сплетничали,  что  их  выходки  были  настолько
неприятны его отцу, что будучи столь  ярым  католиком,  он  даже  перестал
ходить в церковь.
     Его бенефактор сказал дону Хуану,  что  воин  не  бывает  осажденным.
Находиться в осаде означает, что имеешь  какую-то  собственность,  которую
могут  подвергнуть  осаде.  У  воина  ничего  в  мире   нет,   кроме   его
безупречности, а безупречности ничем нельзя угрожать. Тем не менее в битве
за собственную жизнь вроде той, которую вел  дон  Хуан,  чтобы  заполучить
женщину-нагваль, воин  должен  стратегически  использовать  все  доступные
средства.  Поэтому  дон  Хуан  решил  использовать  все  крупинки   знания
искусства сталкинга, какие он имел, чтобы получить эту  девушку.  В  конце
концов он привлек Сильвио Мануэля, чтобы тот применил свое искусство мага,
которое даже на  той  ранней  стадии  было  поразительно,  чтобы  вытащить
девушку.
     Сильвио Мануэль и Хенаро, которые были двумя отчаянными  смельчаками,
пробрались в дом девушки, переодевшись старухами-прачками.  Была  середина
дня и в доме все готовили пищу для большой группы родственников и  друзей,
собиравшихся  приехать  к  обеду.  Должны  были  состояться  неофициальные
проводы  Олинды.  Сильвио  Мануэль  рассчитал,  что  люди,   увидев   двух
незнакомых прачек с узлами  белья,  решат,  что  это  связано  с  отъездом
Олинды, и ничего не заподозрят. Дон  Хуан  снабдил  его  предварительно  и
Хенаро всей необходимой информацией  относительно  расположения  комнат  в
доме. Он рассказал им, что прачки обычно  несут  узлы  выстиранного  белья
внутрь  дома  и  оставляют  их  в  кладовой  комнате  для  глаженья.  Неся
здоровенные узлы белья, Сильвио  Мануэль  и  Хенаро  прошли  прямо  в  эту
комнату, зная, что Олинда в это время будет там.
     Дон  Хуан  рассказывал,  что  Сильвио  Мануэль,  подойдя  к   Олинде,
использовал свои гипнотические силы, заставив ее тут же потерять сознание.
Они положили ее в мешок, обернули мешок простынями с ее постели  и  вышли,
оставив тот узел, который принесли. В дверях они столкнулись с  ее  отцом.
Тот не обратил на них никакого внимания.
     Бенефактор дона Хуана чуть не вышел из  себя  из-за  их  маневра.  Он
приказал дону Хуану немедленно  вернуть  девушку  домой.  Он  сказал,  что
совершенно обязательно, чтобы двойная женщина пришла в дом бенефактора  по
своей свободной воле, пусть без мысли присоединиться к  ним,  но  хотя  бы
из-за любопытства. Дон Хуан считал, что все пропало. Вероятность  пронести
ее назад в ее дом назамеченными была слишком мала, однако Сильвио  Мануэль
нашел решение. Он предложил, чтобы 4 женщины из партии дона Хуана  понесли
девушку по пустынной дороге, где  дон  Хуан  спасет  ее.  Сильвио  Мануэль
хотел,  чтобы  женщины  притворились,  будто  похищают  ее  ради   выкупа.
Где-нибудь  на  дороге  кто-либо  увидит   их   и   бросится   в   погоню.
Преследователь нагонит их, и они бросят мешок с достаточной  силой,  чтобы
это было  убедительным.  Преследователем,  конечно  же,  будет  дон  Хуан,
который чудесным образом окажется как раз в нужном месте и в нужное время.
     Сильвио Мануэль  требовал  действий  предельно  жизненных.  Он  велел
женщинам заткнуть девушке рот, так как к тому времени  она,  конечно,  уже
очнется и будет верещать в мешке, а затем бежать несколько миль по дороге,
неся мешок. Наконец после действительно  утомительной  гонки,  они  должны
бросить мешок таким образом, чтобы девушка могла быть свидетелем отчаянной
схватки между доном Хуаном и четырьмя женщинами.  Сильвио  Мануэль  сказал
женщинам, что все должно  быть  предельно  реалистичным.  Он  вооружил  их
палками и велел побить дона Хуана поубедительней прежде, чем тот  прогонит
их прочь. Среди женщин  Зойла  особенно  легко  поддавалась  истерии.  Как
только они начали колотить дона Хуана, она вошла в роль,  и  представление
получилось дух захватывающим. Она наносила дону Хуану такие могучие удары,
что у того на плечах и спине все  тело  стало  раной.  В  какой-то  момент
казалось, что похитители одержат  победу.  Сильвио  Мануэль  был  вынужден
выйти из своего укрытия и, притворившись прохожим, напомнить им,  что  это
лишь розыгрыш и им пора  убегать.  Так  дон  Хуан  оказался  спасителем  и
защитником Олинды. Он сказал ей, что не сможет сам отвести ее назад  к  ее
дому, так как сильно ранен, но он пошлет ее туда со своим набожным  отцом.
Она сама помогла ему дойти до дома его бенефактора.
     Дон Хуан рассказывал, что ему не требовалось изображать раненого:  он
весь  обливался  кровью  и  еле  дошел  до  дверей  дома.   Когда   Олинда
рассказывала его бенефактору о том, что произошло, его желание рассмеяться
было  столь  сильным,  что  ему  пришлось  скрывать  смех,   притворившись
рыдающим.
     Дону  Хуану  перевязали  раны  и  уложили  в  постель.  Олинда  стала
объяснять, почему ее отец был против него,  но  не  закончила.  Бенефактор
дона Хуана вошел в комнату и сказал ей, что ему ясно, судя по походке, что
похитители повредили ей спину.  Он  предложил  выправить  ее,  прежде  чем
возникнут осложнения. Олинда колебалась. Бенефактор  дона  Хуана  напомнил
ей, что похитители не шутили, - они чуть не убили его сына. Это  замечание
подействовало. Она прошла на половину бенефактора и позволила ему  нанести
ей хороший удар по лопатке. Лопатка щелкнула,  Олинда  вошла  в  состояние
повышенного осознания. Он открыл ей правило, и она приняла его  полностью,
так же как дон Хуан. Не было ни сомнений, ни колебаний.
     Женщина-нагваль и  дон  Хуан  нашли  друг  в  друге  завершенность  и
спокойствие. Дон Хуан говорил, что то чувство, которое они испытывали друг
к другу, не имело ничего общего ни с привязанностью,  ни  с  потребностью.
Это было скорее разделяемое физическое ощущение, что некий конечный барьер
сломан внутри них и они являются одним и тем же существом.
     Дон Хуан и его женщина-нагваль несколько  лет  работали  вместе,  как
предписывало правило, чтобы собрать группу из  четырех  женщин-сновидящих,
которыми оказались Нелида, Зулейка, Сесилия и Гермилинда, и трех курьеров:
Хуана-Тумы,  Терезы  и  Марты.  Это  явилось  еще  одним  случаем,   когда
прагматическая природа стала ясной для дона Хуана: все они  были  как  раз
такими, какими они должны  были  оказаться  согласно  правилу.  Их  приход
означал новый цикл для каждого,  включая  бенефактора  дона  Хуана  и  его
партию. Для дона Хуана и его воинов это означало цикл  сновидения,  а  для
его бенефактора и его воинов - период ни с чем не сравнимой  безупречности
в поступках.
     Его бенефактор объяснил дону Хуану, что когда он был  молодым  и  был
впервые познакомлен с правилом, как средством освобождения, то он  был  на
седьмом небе - весь переполнен радостью. Свобода была для него реальностью
за ближайшим углом. Когда он  дорос  до  понимания  природы  правила,  как
карты, его надежды и оптимизм удвоились. Позднее  трезвость  затопила  его
жизнь. Чем старше он становился, тем меньше шансов  он  видел  для  своего
успеха и успеха  своей  партии.  В  конце  концов  он  убедился,  что  вне
зависимости от того, что они делают, шансы  против  были  слишком  велики,
чтобы их скованное человеческое сознание когда-нибудь полетело  свободным.
Он смирился с самим собой и со своей судьбой и сдался поражению. Он сказал
орлу из самой глубины, что он рад и Гордится тем, что его осознание  будет
съедено. Он приглашает орла к этому. Дон Хуан рассказывал нам,  что  такое
же настроение разделялось всеми членами партии его бенефактора. Свобода, о
которой  говорилось  в  правиле,  была  чем-то  таким,  что  они   считали
недостижимым. Они уловили отблески  той  уничтожающей  силы,  которой  был
орел, и чувствовали, что у них нет ни единого шанса выстоять  против  нее.
Все они, тем не менее, согласились, что проживут свои жизни безупречно без
всяких причин, кроме самой безупречности.
     Дон Хуан сказал, что его бенефактор со  своей  партией,  несмотря  на
чувство своей неадекватности или, может быть, по причине  такого  чувства,
нашли свою свободу. Они вошли в третье внимание, хотя и не группой, а один
за другим. Тот факт, что они нашли  проход,  был  конечным  подтверждением
истины,  содержащейся  в  правиле.   Последним   покидал   мир   осознания
повседневной жизни его бенефактор. Действуя в соответствии с правилом,  он
взял с собой и  женщину-нагваль.  Когда  они  оба  растворились  в  полном
осознании, дон Хуан и все его воины как бы взорвались изнутри, - он не мог
найти другого сравнения, чтобы описать чувство при насильственном забвении
всего, чему они были свидетелями в мире его бенефактора.
     Кто никогда ничего не забывал, так это  Сильвио  Мануэль.  Именно  он
привлек дона Хуана к непосильному труду по вторичному сведению вместе всех
членов их группы, которые рассеялись, кто куда. Затем  он  погрузил  их  в
задачу отыскания целостности самих себя. У них  ушли  годы  на  то,  чтобы
выполнить обе эти задачи.
     Дон Хуан очень много говорил на тему о забывании, но только в связи с
их огромными трудностями в том, чтобы  вновь  собраться  и  начать  все  с
начала уже без своего бенефактора. Он никогда не  объяснял  нам,  что  это
значит - забыть или найти целостность самого себя. В этом отношении он был
верен  учению  своего  бенефактора  -  только  помогать  нам   действовать
самостоятельно. Для этого он обучил Горду и  меня  совместному  видению  и
сумел показать нам, что хотя  человеческие  существа  и  кажутся  видящему
светящимися яйцами,  яйцевидная  форма  -  лишь  внешний  кокон,  скорлупа
светимости, которая скрывает в  себе  крайне  интригующую,  захватывающую,
гипнотизирующую сердцевину, состоящую из концентрических колец  желтоватой
светимости, цвета пламени свечи. Во  время  нашего  последнего  сеанса  он
позволил нам видеть людей, снующих вокруг церкви.  Был  конец  дня,  почти
сумерки, но существа внутри своих  прочных,  светящихся  коконов  излучали
достаточно света, чтобы предельно ясно освещать все вокруг.  Зрелище  было
чудесным.
     Дон Хуан объяснил, что та яйцевидная скорлупа, которая казалась такой
яркой, на самом  деле  была  тусклой.  Светимость  исходила  из  блестящей
сердцевины. Фактически скорлупа, наоборот, притупляла их  светимость.  Дон
Хуан сказал  нам,  что  скорлупа  должна  быть  сломана  для  того,  чтобы
освободить существо. Она должна быть сломана изнутри  и  в  нужное  время,
точно так же, как проламывают свою скорлупу те существа, что выводятся  из
яйца.
     Если им не удается этого сделать, они задыхаются и  погибают.  И  так
же, как существа, которые вылупливаются из яйца, воин не  может  проломить
скорлупу своей светимости раньше положенного срока.
     Дон  Хуан  сказал  нам,  что  потеря  человеческой   формы   является
единственным средством проломить эту  скорлупу  -  единственным  средством
освобождения  той  захватывающей,  светящейся  сердцевины   -   сердцевины
осознания, которая является пищей  орла.  Сломить  эту  скорлупу  означает
вспомнить другого себя и придти к целостности самого себя.
     Дон Хуан и  его  воины  пришли  к  целостности  самих  себя  и  затем
обратились к своей последней задаче, которая состояла в том,  чтобы  найти
новую пару светящихся двойных существ.
     По словам дона Хуана, они считали это простым делом, - все  остальное
было пока для них относительно  легким.  Они  не  представляли  себе,  что
кажущаяся легкость их достижений была следствием мастерства и личной  силы
бенефактора.
     Их попытки найти новую пару двойных существ оказались бесплодными. Во
всех своих поисках они ни разу не натолкнулись  на  двойную  женщину.  Они
нашли несколько двойных мужчин, но  все  они  были  хорошо  обеспеченными,
занятыми, процветающими и настолько  довольными  своей  жизнью,  что  было
бесполезно и подходить к ним. Им не было нужды  искать  целей  жизни:  они
считали, что уже нашли ее. Дон Хуан сказал, что однажды понял,  что  и  он
сам и его группа старятся и казалось, что у них не  было  никакой  надежды
выполнить свою задачу.  Это  было  первый  раз,  когда  они  ощутили  жало
отчаяния и бессилия.
     Сильвио Мануэль настоял на том, что им следует взять себя  в  руки  и
жить  безупречно  без  надежды  найти  свою  свободу.  Дон   Хуан   считал
допустимым, что это действительно может  быть  ключом  ко  всему.  В  этом
аспекте он оказался идущим по  следам  своего  бенефактора.  Он  пришел  к
признанию того, что неодолимый пессимизм побеждает  воина  в  определенной
точке его пути. Чувство поражения или, может быть, более точно  -  чувство
своей недостойности - находит на него почти незаметно.
     Дон Хуан сказал, что раньше он, бывало, посмеивался  над  намерениями
своего бенефактора и никак не мог поверить, что тот горюет всерьез.
     Несмотря на протесты  и  предупреждения  Сильвио  Мануэля,  дон  Хуан
считал все это гигантским розыгрышем, призванным научить их чему-то.
     Поскольку он не мог поверить, что сомнения его  бенефактора  реальны,
то не мог поверить и тому, что решение его бенефактора жить безупречно без
надежды на свободу было искренним.
     Когда  до  него,  наконец,  дошло,  что  его   бенефактор   со   всей
серьезностью признал свое поражение, то ему стало ясно и то,  что  решение
воина жить безупречно,  несмотря  ни  на  что,  нельзя  рассматривать  как
стратегию, направленную на достижение успеха. Дон Хуан и его  партия  сами
подтвердили эту истину, когда они поняли, как непреложный факт, что  шансы
против  них  неимоверны.  Он  сказал,  что  в  такие  моменты  верх  берет
тренировка в течение всей жизни, и воин  входит  в  состояние  абсолютного
смирения.
     Когда  истинная   нищета   его   человеческих   ресурсов   становится
неоспоримой, воину не остается  ничего  другого,  как  отступить  назад  и
склонить голову. Дон Хуан  поражался,  что  такое  решение  не  оказывало,
казалось,  никакого  влияния  на  женских  воинов  партии.  Казалось,  что
поражение оставляло их незатронутыми. Он сказал нам,  что  заметил  это  в
партии своего бенефактора: женщины никогда не были  так  озабочены  и  так
мрачны  из-за  своей   судьбы,   как   мужчины.   Они,   казалось   просто
присоединились к суждению бенефактора дона Хуана и последовали за ним,  не
показывая ни эмоциональной усталости, ни измотанности. Если женщины и были
задеты на каком-то  уровне,  они  оставались  к  этому  безразличны.  Быть
занятыми - вот все, что имело для них значение. Казалось,  только  мужчины
бросали вызов свободе и ощутили ответный удар.
     В своей группе дон Хуан наблюдал такой же  контраст.  Женщины  охотно
согласились с ним, когда он сказал, что ресурсов у него  недостаточно.  Он
мог сделать единственное заключение: что  женщины,  хотя  они  никогда  не
упоминали об этом, с самого начала никогда и не верили,  что  у  них  есть
какие-либо ресурсы. Как следствие этого, они никак  не  могли  чувствовать
разочарование или отчаяние, обнаружив, что они бессильны. Они знали это  с
самого начала.
     Он рассказал нам, что причина, по которой орел требовал вдвое  больше
женских воинов, чем мужских,  была  как  раз  в  том,  что  женщины  имеют
врожденное равновесие, которого нет у мужчин. В критический момент  именно
мужчины впадают в истерику и совершают самоубийство, если они  решат,  что
все потеряно. Женщина может убить себя из-за направления  к  цели,  но  не
из-за падения той системы, к которой она окажется принадлежащей.
     После того, как дон Хуан и его партия воинов  отказались  от  надежды
или скорее, как  это  выразил  дон  Хуан,  когда  мужские  воины  достигли
каменистого дна, а женщины нашли  подходящие  способы  успокоить  их,  дон
Хуан, наконец, наткнулся на двойного мужчину, к которому он  мог  подойти.
Этим двойным мужчиной был я.  Он  сказал,  что  поскольку  никто  в  своем
здравом уме не пойдет добровольно на такое противоестественное  дело,  как
битва за свободу, ему пришлось последовать  учению  своего  бенефактора  в
истинном стиле сталкинга заманить меня, так же как он заманил членов своей
партии. Ему нужно было быть со мной одному в таком месте, где бы он мог бы
применить  физическое  давление  на  мое  тело,  причем  было   совершенно
необходимо, чтобы я пришел туда по своей воле. Он заманил меня в свой  дом
с большой легкостью. Как он говорил, захватить двойного мужчину никогда не
бывает большой проблемой. Трудность состоит в  том,  чтобы  найти  такого,
который был бы доступен.
     Этот первый визит в его дом прошел, с моей повседневной точки зрения,
без всяких событий. Дон Хуан был очарователен и шутил со мной.  Он  привел
разговор к теме усталости, которую испытывает  тело  водителя,  когда  тот
долго пробудет за рулем; эта тема мне, как студенту-антропологу,  казалась
совсем посторонней. Затем он бросил случайное  замечание,  что  моя  спина
выглядит чуть искривленной, и, не говоря больше ни слова, положил руку мне
на грудь, выпрямил меня и нанес мне мощный хлопок по спине. Он застал меня
настолько врасплох, что я потерял сознание. Когда я вновь открыл глаза,  я
чувствовал так, как если бы он сломал мне спину, но я знал, что я  другой.
Я был кем-то другим, а не тем мной, которого я знал. С этих пор, когда  бы
я ни встречал его, он смещал меня из правостороннего осознания в левое,  а
затем раскрывал мне правило. Почти сразу же после того, как он нашел меня,
дон Хуан встретился с двойной женщиной.  Он  не  приводил  меня  с  ней  в
соприкосновение путем какой-либо схемы, как поступил с ним его бенефактор,
а изобрел розыгрыш, такой  же  эффективный  и  разработанный,  как  у  его
бенефактора, путем которого он сам заманил и вовлек  двойную  женщину.  Он
взял на себя этот труд, потому что считал обязанностью бенефактора вовлечь
обоих двойных существ сразу после нахождения, а уж затем свести их вместе,
как партнеров по невообразимому предприятию.
     Он рассказывал  мне,  что  однажды,  живя  в  аризоне,  он  пришел  в
правительственное учреждение, чтобы заполнить какое-то  прошение.  Дама  в
справочном окне отправила его к служащей в другом  секторе  и,  не  глядя,
показывала налево. Он проследил за направлением ее вытянутой руки и увидел
двойную женщину. Когда он принес свое прошение к ней, то  понял,  что  это
еще совсем молоденькая девушка. Она  сказала,  что  к  прошениям  никакого
отношения не имеет, однако из  симпатии  к  бедному  старому  индейцу  она
уделила  время,  чтобы   помочь   ему   оформить   прошение.   Требовались
определенные юридические документы - документы, которые находились у  дона
Хуана в кармане, но он изобразил полное невежество и беспомощность. По его
поведению выходило, что  бюрократическая  организация  является  для  него
полной загадкой. По словам дона Хуана, ему совсем нетрудно было изображать
полную безмозглость: все, что для этого требовалось, так это  вернуться  к
тому, что когда-то было его нормальным сознанием.
     В его задачи входило продлить контакт с этой  девушкой  столь  долго,
сколько удастся. Его наставник говорил  ему,  что  двойные  женщины  очень
редки, и он убедился в этом сам в своих поисках.  Он  предупреждал  также,
что такие женщины имеют внутренние ресурсы, делающие их очень изменчивыми.
Дон Хуан опасался, что если не станет вести свою игру мастерски, она может
просто сбежать.
     Он играл на ее симпатии, чтобы выиграть время. Он  создал  дальнейшие
отсрочки, притворившись, что юридические документы потеряны. Почти  каждый
день он приносил ей разные бумажки; она  прочитывала  их  и  с  сожалением
говорила ему, что эти справки не  те,  какие  нужны.  Она  была  настолько
тронута его жалким положением,  что  вызвалась  даже  заплатить  адвокату,
чтобы тот оформил удостоверение об утрате документов.
     Через 3 месяца таких  хождений  дон  Хуан  решил,  что  пришло  время
извлечь документы на свет. К этому времени она уже привыкла к нему и  чуть
ли не ждала его появления каждый день. Он пришел в  последний  раз,  чтобы
выразить свою благодарность и попрощаться.  Он  сказал,  что  был  бы  рад
преподнести ей подарок, чтобы выразить свою признательность, но у него нет
денег даже на еду. Она была тронута его прямотой и пригласила его к ленчу.
Пока  они  ели,  он  говорил,  что  подарок  не  обязательно  должен  быть
предметом, который покупают; это может быть нечто такое, что  дают  только
глазам получателя, - нечто, о чем скорее можно помнить, чем владеть  этим.
Она была заинтригована его словами.
     Он  напомнил  ей,  что  она  выразила  сочувствие  к  индейцам  и  их
нищенскому существованию. Он спросил ее, не  хочет  ли  она  взглянуть  на
индейцев в другом свете - не как на нищих, а как на  артистов.  Он  сказал
ей, что знаком с одним стариком, который  является  последним  в  династии
танцоров силы. Он заверил ее, что этот человек станцует  для  нее  по  его
просьбе и, более того, пообещал ей, что она  никогда  в  жизни  не  видела
ничего подобного и не  увидит  вновь.  Этот  танец  -  нечто  такое,  чему
свидетелями бывают лишь индейцы.
     Ей такая идея понравилась. Она  посадила  его  в  свою  машину  после
работы и они поехали к холмам, где, по словам дона Хуана, жил тот  индеец.
Он направил ее к своему дому; он попросил ее остановить машину в отдалении
и остаток пути они пошли пешком.
     Прежде чем они достигли дома, он остановился  и  начертил  на  мягкой
песчаной дорожке носком ноги линию. Он сказал ей, что эта линия граница  и
стал уговаривать ее перейти ее. Сама женщина-нагваль рассказывала мне, что
вплоть  до  этого  момента  она  была  очень  заинтересована  возможностью
посмотреть на  настоящего  индейского  танцора,  но  когда  старый  индеец
начертил на земле линию и назвал ее границей, она стала колебаться.  Затем
она уже действительно встревожилась, когда он сказал ей, что  эта  граница
для  нее  одной  и  что  однажды  переступив  через  нее,  теряешь  всякую
возможность вернуться.
     Индеец явно видел ее  напряженность  и  попытался  успокоить  ее.  Он
вежливо погладил ее по  руке,  заверив,  что  с  ней  не  случится  ничего
плохого,  пока  он  рядом.  Границу  можно  считать,  сказал  он,  как  бы
символической платой танцору, потому что он не хочет денег. Ритуал заменил
деньги и требовал, чтобы она по своему желанию переступила границу. Старый
индеец весело переступил линию и  сказал  ей,  что  для  него  это  просто
индейская чепуха, но что танцору, наблюдавшему за нами  из  дома,  следует
польстить, если она хочет увидеть его танец.
     Она  говорила,  что  внезапно  ощутила  такой  испуг,  что  не  могла
двинуться с места, чтобы переступить линию. Старый индеец  сделал  попытку
убедить  ее,  говоря,  что  переступание  через  эту  границу  благотворно
сказывается на теле: переступая ее, он не только чувствует себя моложе, но
и действительно делается моложе, - такую силу имеет эта граница.
     Чтобы продемонстрировать это, он перешел обратно - и  немедленно  его
плечи  опустились,  углы   рта   упали,   глаза   потеряли   свой   блеск.
Женщина-нагваль не могла отрицать тех различий, которые производил переход
линии. Дон Хуан перешел линию в третий раз. Он глубоко  дышал,  расправляя
грудь, его движения стали смелыми и четкими.
     Женщина-нагваль сказала, что тут ей пришла в голову мысль,  не  стоят
ли за всем этим  какие-либо  сексуальные  намерения.  Ее  машина  осталась
слишком далеко позади, чтобы броситься бежать к ней. Единственное, что она
могла  сделать,  так  это  убеждать  саму  себя,  что  глупо  так  бояться
старика-индейца. Тогда старик еще раз воззвал к ее  разуму  и  ее  чувству
юмора. Заговорщицким тоном, как бы  с  неохотой  открывая  ей  секрет,  он
сказал ей, что просто притворился молодым, чтобы сделать приятное танцору,
и что если она не поможет ему, перейдя линию,  он  может  в  любую  минуту
свалиться без сил от того перенапряжения, которое от  него  потребовалось,
чтобы ходить, не сгорбившись.
     Он прошел туда и  обратно  через  линию,  чтобы  показать  ей,  каких
неимоверных усилий требует от него такая пантомима.
     Женщина-нагваль говорила, что в его умоляющих глазах отражалась боль,
которую испытывало старое тело, подражая молодости. Она перешагнула линию,
чтобы помочь ему и разделаться со всем этим; она хотела ехать домой.
     В тот момент, когда она пересекла линию, дон Хуан сделал  невероятный
прыжок и заскользил над  крышей  дома.  Женщина-нагваль  сказала,  что  он
летел, как огромный бумеранг. Когда он приземлился рядом с ней, она  упала
на спину. Ее испуг превосходил все,  что  она  когда-либо  испытывала,  но
таким же было и ее возбуждение от того, что она была свидетельницей такого
чуда. Она даже не спрашивала, каким образом он выполнил такой великолепный
подвиг. Ей хотелось побежать обратно  к  своей  машине  и  мчаться  домой.
Старик помог ей подняться и извинился за  то,  что  подшутил  над  ней.  В
действительности, сказал он, танцором являлся он сам и его полет над домом
как раз и был его танцем. Он спросил  ее,  обратила  ли  она  внимание  на
направление его полета.  Она  повела  рукой  против  часовой  стрелки.  Он
отечески погладил ее по голове и сказал, что это очень примечательно,  что
она была столь внимательна.
     Затем он сказал, что она, возможно, повредила себе спину при  падении
и он не может отпустить ее просто так, не убедившись, что все  в  порядке.
Он смело распрямил ей плечи,  поднял  ее  подбородок  и  затылок,  как  бы
указывая, как распрямить спину. Затем он  нанес  ей  мощный  шлепок  между
лопатками, буквально выбив весь воздух у нее из легких. Какое-то мгновение
она не могла дышать и потеряла сознание.
     Придя в себя, она увидела, что оказалась внутри его дома. Из  носа  у
нее шла кровь, в ушах звенело, дыхание было ускоренным, глаза она не могла
сфокусировать. Он посоветовал ей делать глубокие  вдохи  на  счет  8.  Чем
дольше она дышала, тем больше все прояснялось.
     Она рассказывала мне, что в какой-то момент вся комната  засветилась.
Все засияло желтоватым светом.  Она  застыла  и  больше  не  могла  дышать
глубоко; желтый свет к тому времени так  сгустился,  что  стал  напоминать
туман, затем туман превратился в желтоватую паутину.  В  конце  концов  он
рассеялся, но весь мир оставался еще некоторое время однородно желтоватым.
     Затем дон Хуан заговорил с ней. Он вывел ее из дома и показал ей, что
весь мир разделен на две половины: левая сторона  была  чистой,  а  правая
затянута желтоватым туманом. Он сказал ей, что чудовищно думать, будто мир
познаваем или что мы сами являемся познаваемыми. Он сказал ей, что то, что
она воспринимает, загадка, неразрешимая задача, которую можно воспринимать
лишь со смирением и почтением. Затем он  открыл  ей  правило.  Ее  ясность
мысли была столь интенсивной, что она поняла все, что он говорил.  Правило
казалось ей само собой разумеющимся и очевидным. Он объяснил ей,  что  две
половины человеческого существа полностью отдельны и чтобы сорвать  печать
и пройти с одной  стороны  на  другую,  требуется  огромная  дисциплина  и
целеустремленность.  Двойные   существа   имеют   огромное   преимущество:
состояние двойственности позволяет легко передвигаться между  отделами  на
правой стороне. Невыгодность положения двойственных существ  в  том,  что,
имея два отдела, они оседлы, консервативны и  боятся  перемены.  Дон  Хуан
сказал ей, что его  намерением  было  заставить  ее  передвинуться  из  ее
крайнего правого отдела в ее более светлый и  острый  левый  отдел  правой
стороны, но вместо этого по какой-то необъяснимой причине его удар  послал
ее через всю ее двойственность из ее повседневного крайнего правого отдела
в ее крайний левый отдел. Он 4 раза пытался вернуть ее  назад  к  обычному
состоянию осознания, но безуспешно, однако его удары помогли ей включать и
выключать по желанию свое восприятие стены тумана.
     Хотя у дона Хуана и не было такого намерения, он  был  прав,  говоря,
что та линия была односторонней границей для нее. Перейдя ее однажды, она,
точно так же как и Сильвио Мануэль, уже никогда не вернулась.
     Когда дон Хуан свел женщину-нагваль и меня лицом к лицу, никто из нас
не знал о существовании другого, однако мы  мгновенно  почувствовали,  что
знакомы друг с другом.
     Дон Хуан знал  по  своему  опыту,  что  равновесие,  которое  двойные
существа испытывают  в  компании  друг  друга,  неописуемо  и  уж  слишком
коротко. Он сказал нам, что мы были сведены вместе силой,  невосприемлимой
для нашего разума, и что единственное, чего мы не имеем,  -  это  времени.
Каждая  минута  может  быть   последней,   поэтому   проживать   ее   надо
одухотворенно.
     После того, как дон Хуан свел нас вместе, все, что оставалось  ему  и
воинам, - найти четырех женщин-сталкеров, трех  мужских  воинов  и  одного
мужчину-курьера, чтобы создавать нашу партию. Для  этого  дон  Хуан  нашел
Лидию, Жозефину, Горду, Розу, бениньо, Нестора, Паблито и курьера  Элихио.
Каждый из них был копией в недоразвитой форме  членов  собственной  партии
дона Хуана.



                        12. НЕДЕЛАНИЕ СИЛЬВИО МАНУЭЛЯ

     Дон Хуан и его воины отстранились, дав место  женщине-нагвалю  и  мне
претворить  в  действие  правило,  то  есть  вести  к  свободе,  питать  и
поддерживать 8 воинов. Все, казалось, было в совершенном порядке и  то  же
время что-то было не так.
     Первая  группа  женских  воинов,  которых  нашел   дон   Хуан,   была
сновидящими, тогда как им полагалось быть  сталкерами.  Он  не  знал,  чем
объяснить такую аномалию. Он  мог  только  сделать  заключение,  что  сила
поставила его на тропу  этих  воинов  так,  что  отказаться  от  них  было
невозможно.
     Была еще одна поразительная аномалия, которая еще больше  озадачивала
дона Хуана  и  его  воинов:  трое  женских  и  трое  мужских  воинов  были
неспособны  войти  в   состояние   повышенного   сознания,   несмотря   на
титанические усилия дона Хуана. У них замутнялось сознание, сбивался фокус
зрения,  но  они  не  могли  сломать  печать,  мембрану,  разделяющую  две
половины. Их прозвали пьяницами, потому что они начинали  качаться,  теряя
мышечную координацию. Только курьер Элихио  и  Горда  были  с  необычайной
степенью осознания, особенно Элихио, который был  на  равных  с  любым  из
людей дона Хуана.
     Трое  девушек  сблизились  между  собой  и  образовали  непоколебимую
единицу. Так же сделали трое мужчин.
     Группы из трех человек, когда правило предписывало 4, -  были  чем-то
зловещим. Число 3 - это символ  динамики,  изменения  движения  и  превыше
всего символ ревитализации.
     Правило не служило больше картой, и  тем  не  менее  было  совершенно
невообразимым, чтобы где-то вкралась ошибка. Дон Хуан и его воины считали,
что правило не делает ошибок. Они пытались  решить  этот  вопрос  в  своих
сновидениях и в своем виденьи. Они думали и над тем,  что,  возможно,  они
были слишком торопливы и просто не видели, что  эти  трое  женщин  и  трое
мужчин были непригодными.
     Дон Хуан признался мне, что он видел тут два взаимосвязанных вопроса.
Первый - прагматическая проблема  нашего  присутствия  среди  них,  второй
касался надежности правила. Его бенефактор привел их  к  уверенности,  что
правило охватывает все, с чем может столкнуться воин. Он не подготовил  их
к такому случаю, когда правило может оказаться неприложимым.
     Горда сказала, что у женщин из партии  дона  Хуана  никогда  не  было
проблем со мной, только мужчины были  в  растерянности:  для  мужчин  было
непонятным и неприемлемым, что правило  могло  быть  неприменимым  в  моем
случае.
     Женщины, однако, были уверены, что раньше  или  позже  причина  моего
появления среди них станет ясной. Я  наблюдал,  как  женщины  держались  в
стороне  от  эмоционального  замешательства  и,  кажется,  были  полностью
безразличны к тому, чем все кончится.  Они,  казалось,  знали  без  всяких
разумных оснований, что и мой случай каким-то образом входит в правило.  В
конце концов я определенно помог им тем, что принял свою  роль.  Благодаря
женщине-нагваль и мне, дон Хуан и его партия завершили свой  цикл  и  были
почти свободны.
     Ответ пришел к ним,  наконец,  через  Сильвио  Мануэля.  Его  видение
открыло, что 3 сестренки и Хенарос не были непригодными, скорее я  был  не
тем нагвалем, который был им нужен. Я был неспособен вести их, потому  что
имел никем не заподозренную конфигурацию, которая не укладывалась в схему,
данную правилом, конфигурацию, которую дон Хуан, как  видящий,  проглядел.
Мое  светящееся  тело  давало  видимость  четырех  отделов,  тогда  как  в
действительности их было только 3. Существовало другое правило  для  того,
что называлось  "трехзубчатым  нагвалем".  Я  подпадал  под  это  правило.
Сильвио Мануэль сказал, что я  подобен  птице,  которую  вывели  теплом  и
заботой птицы другого вида. Все они, все же, должны были  помочь  мне  так
же, как и я был обязан сделать все возможное для них, хотя я и не подходил
им.
     Дон Хуан взял ответственность за меня на себя, поскольку это он  ввел
меня в их среду, но мое присутствие  среди  них  вынудило  их  максимально
выкладываться в поисках двух ответов: объяснение того, что я  делаю  среди
них, и решения проблемы, что им в связи с этим нужно делать.
     Сильвио Мануэль очень быстро нашел решение, как вывести  меня  из  их
среды. Он взял на себя задачу руководить планом, но поскольку  у  него  не
было ни терпения, ни энергии, чтобы иметь дело со мной лично,  он  поручил
дону Хуану действовать вместо него.
     Целью Сильвио Мануэля было подготовить меня  к  тому  моменту,  когда
курьер, несущий правило, применимое к  "трехзубчатому  нагвалю",  будет  у
меня. Он сказал, что в его задачу не входит раскрывать эту часть  правила.
Я должен ждать, как должны ждать и все остальные, пока  не  придет  нужное
время.
     Существовала  еще  одна  серьезнейшая  проблема,  которая   усиливала
путаницу. Она касалась Горды и в конечном счете - меня. Горда была принята
в мою партию как южная женщина. Дон Хуан и его видящие  подтверждали  это.
Она, казалось, относится к той же категории, что Сесилия, Делия  и  другие
женщины-курьеры. Сходство было неоспоримым. Затем Горда потеряла весь свой
излишний вес и как бы вдвое уменьшилась. Перемена была столь радикальной и
глубокой, что она превратилась уже во что-то иное.
     Она долгое время оставалась  незамеченной,  просто  потому,  что  все
другие воины были заняты моими трудностями,
     Однако ее перемена была настолько разительной, что они были вынуждены
сфокусироваться на ней, и тут они увидели, что она вовсе не является южной
женщиной. Объемы ее тела обманули их предыдущее  видение.  Они  припомнили
тогда, что уже с первого момента, как она появилась у них,  она  не  могла
близко сойтись с Сесилией, Делией и другими южными женщинами.
     С другой стороны, она была прямо таки очарована и на короткой ноге  с
Нелидой и Флориндой, потому что она в действительности всегда была подобна
им. Это означало, что в моей группе  имеются  две  северные  сновидящие  -
Горда и Роза, а это грубое нарушение правила.
     Дон Хуан и его воины  были  более,  чем  озадачены.  Они  поняли  все
случившееся как знак, как указание на то,  что  весь  ход  событий  принял
какой-то непредвиденный оборот. Поскольку они не могли принять идею  того,
что человеческая ошибка способна пересилить правило, они решили, что  были
вынуждены ошибиться в результате высшей команды, по причинам, которые были
трудны для понимания, но тем не менее реальны.
     Они рассматривали вопрос о том, что же делать дальше, но прежде,  чем
кто-либо из них наткнулся на ответ, истинно южная женщина, донья  Соледад,
вышла на сцену с такой силой, что для них оказалось совершенно  невозможно
отказаться от нее. Она подходила под правило. Она была сталкером.
     Ее присутствие на какое-то  время  сбило  нас  с  толку,  потому  что
некоторое время казалось, что она  собирается  вытолкнуть  нас  на  другую
платформу. Флоринда взяла ее под свое крыло,  чтобы  проинструктировать  в
искусстве сталкинга, но какую бы  пользу  это  ни  приносило,  этого  было
недостаточно, чтобы остановить  ту  странную  потерю  энергии,  которую  я
чувствовал, - опустошенность, которая, казалось, увеличилась.
     Затем, однажды, Сильвио Мануэль сказал, что в  своих  сновидениях  он
получил великолепный план. Он был оживленным  и  отправился  обсудить  его
детали с доном Хуаном и другими воинами. Женщина-нагваль была  включена  в
их обсуждение, а я нет, это заставило меня заподозрить, что они не  хотят,
чтобы я узнал о том, что же Сильвио Мануэль открыл относительно меня.
     Я выложил каждому из них свои подозрения. Все они смеялись надо мной,
кроме женщины-нагваль, которая сказала мне, что я прав.
     Сновидения Сильвио Мануэля открыли причину  моего  присутствия  среди
них, но мне придется покориться своей судьбе, а  это  значит  -  не  знать
природы моей задачи до тех пор, пока я не буду готов к этому.
     В ее тоне была такая бесповоротность, что я мог только  безоговорочно
принять все, что она сказала. Я думаю, что если бы дон  Хуан  или  Сильвио
Мануэль сказали мне то же самое, я не принял бы это так легко. Она сказала
также, что не соглашалась с доном Хуаном и остальными,  она  считала,  что
меня следовало проинформировать об общей цели их действий, хотя бы  только
для того, чтобы избежать ненужных трений и сопротивления.
     Сильвио Мануэль намеревался подготовить меня  к  моей  задаче,  введя
непосредственно во второе внимание. Он  планировал  ряд  смелых  действий,
которые должны были стимулировать мое осознание.
     В присутствии всех остальных он сказал, что берет на себя руководство
мною и что он перемещает меня в свою область силы -  в  ночь.  Объяснения,
которые он дал, заключались в том, что в его сновидении ему  предстал  ряд
неделаний. Эти неделания предназначались для меня и Горды как исполнителей
и женщины-нагваль в качестве наблюдателя.
     Сильвио Мануэль испытывал благоговейный страх перед женщиной-нагваль,
и у него были о ней только слова восхищения. Он сказал, что она  обучается
сама собой. Она могла во всем действовать на равных  с  ним  самим  или  с
любым из членов партии воинов.
     У нее не было опыта, но  она  могла  манипулировать  своим  вниманием
любым образом, как ей было нужно. Он признавался, что ее совершенство было
для него не меньшей загадкой, чем мое присутствие  среди  них,  и  что  ее
чувство цели и ее убежденность были настолько остры, что я был ей не пара.
     Он, фактически, попросил Горду оказывать мне особую поддержку,  чтобы
я мог выдержать контакт с женщиной-нагваль.
     Для  нашего  первого   неделания   Сильвио   Мануэль   сконструировал
деревянную клетку, достаточно большую, чтобы вместить Горду и  меня,  если
мы сядем спиной к  спине  с  прижатыми  к  груди  коленями.  Клетка  имела
решетчатую крышку, чтобы обеспечить приток воздуха.  Мы  с  Гордой  должны
были забраться внутрь и сидеть в полной темноте и в  полном  молчании,  не
засыпая. Он начал с того, что отправлял нас  в  ящик  на  короткое  время;
затем, когда мы привыкли к процедуре, он стал увеличивать время,  пока  не
смогли проводить в ней целую ночь, не двигаясь и не засыпая.
     Женщина-нагваль оставалась около нас, чтобы следить за тем, как бы мы
не сменили уровень осознания от усталости.  Сильвио  Мануэль  сказал,  что
нашей обычной тенденцией в необычных стрессовых  условиях  является  смена
состояния повышенного сознания на нормальное или же наоборот.
     Общим эффектом этого неделания каждый раз, как мы его выполняли, было
ни с чем не сравнимое чувство отдыха, что было полной загадкой  для  меня,
поскольку мы ни минуты не спали в течение всего нашего ночного бдения.
     Я связал это чувство  отдыха  с  тем  фактом,  что  мы  находились  в
состоянии повышенного сознания, но Сильвио  Мануэль  сказал,  что  одно  с
другим никак не  связано,  что  чувство  отдыха  возникает  от  сидения  с
поднятыми коленями.
     Второе неделание состояло  в  том,  что  надо  было  лечь  на  землю,
свернувшись по-собачьи почти в утробную позу, лежа на левом  боку  и  лбом
упираясь в сложенные руки. Сильвио Мануэль  настаивал,  чтобы  мы  держали
глаза закрытыми как можно дольше,  открывая  их  только  тогда,  когда  он
командовал нам сменить позу, и лечь на правый бок.  Он  говорил  нам,  что
цель  этого  неделания  состоит  в  том,  чтобы  позволить  нашему   слуху
отделиться  от  зрения.   Как   и   раньше,   он   постепенно   увеличивал
продолжительность такого лежания, пока мы не смогли  проводить  так  целую
ночь в слуховом бодрствовании.
     После этого Сильвио Мануэль был готов перевести  нас  в  другое  поле
деятельности. Он объяснил, что в первых двух неделаниях мы  сломали  некие
барьеры в восприятии, пока были прикованы к земле. По аналогии он  сравнил
человеческие чувства с деревьями.
     Мы подобны подвижным деревьям. Мы определенным образом укоренились  в
земле. Наши корни транспортабельны, но это не освобождает нас  от  грунта.
Он сказал, что для установления  равновесия  мы  должны  выполнить  третье
неделание, вися в воздухе. Если мы добьемся успеха в том, чтобы направлять
свое намерение, пока  будем  свисать  с  дерева  в  кожаных  корсетах,  то
сформируем своим  намерением  треугольник,  основание  которого  будет  на
земле, а вершина в воздухе.  Сильвио  Мануэль  считал,  что  мы  до  такой
степени собрали свое внимание первыми  двумя  неделаниями,  что  сможем  в
совершенстве выполнять третье с самого начала.
     Однажды ночью он подвесил меня и Горду  в  двух  отдельных  корсетах,
подобных плетенным стульям.
     Мы сели в них, и он поднял нас через блок  к  самым  высоким  толстым
ветвям высокого дерева. Он хотел, чтобы мы обратили внимание на  осознание
дерева, которое, как он сказал, будет давать нам сигналы, поскольку мы его
гости. Он оставил женщину-нагваль на земле, чтобы  она  время  от  времени
окликала нас по имени в течение всей ночи.
     Будучи подвешенными к дереву бесчисленное  количество  раз,  пока  мы
занимались этим неделанием, мы испытали могучий поток физических ощущений,
подобных слабым уколам электрического импульса.
     В течение первых 3-4 попыток  дерево,  казалось,  противилось  нашему
вторжению. Затем, когда  это  прошло,  импульсы  стали  сигналами  мира  и
равновесия. Сильвио Мануэль рассказал нам, что осознание дерева берет свое
питание из глубин  земли,  а  осознание  подвижных  существ  берет  его  с
поверхности.
     В дереве отсутствует чувство конфликта, тогда как движущиеся существа
наполнены им до краев.
     Он исходил из того, что восприятие  испытывает  глубокое  потрясение,
когда мы оказываемся в состоянии  покоя  в  темноте.  Наш  слух  при  этом
занимает ведущее положение и сигналы от всех живых и  существующих  тварей
могут быть замечены не только при помощи нашего слуха,  но  и  при  помощи
комбинации слуховых и зрительных чувств, расположенных в этом порядке.  Он
сказал, что  в  темноте,  особенно,  когда  ты  подвешен,  глаза  занимают
подчиненное положение по отношению к ушам.
     Как мы с Гордой убедились, он был абсолютно прав. При помощи третьего
неделания он дал нашему восприятию окружающего мира третье измерение.
     Затем  он  сказал  нам  с  горой,  что  следующий  комплекс  из  трех
упражнений неделания будет существенно иным и  более  сложным.  Они  будут
иметь отношение к поведению в другом мире. Обязательным требованием  здесь
было доводить до максимума эффект  этих  упражнений  перемещением  времени
действия на вечерние или предрассветные сумерки. Он сказал нам, что первое
неделание второго комплекса состоит из двух стадий. На  первой  стадии  мы
должны провести себя в самое обостренное из  наших  состояний  повышенного
сознания,  чтобы  можно  было  заметить  стену  тумана,  когда  это  будет
достигнуто, наступит вторая стадия, на которой мы должны  заставить  стену
тумана  перестать  вращаться  для  того,  чтобы  проникнуть  в  мир  между
параллельными линиями. Параллельными линиями.
     Он предупредил нас, что его целью в конце концов  является  поместить
нас прямо во второе внимание без всякой  интеллектуальной  подготовки.  Он
хотел, чтобы мы учились его тонкостям без разумного понимания того, что мы
делаем. Он исходил из того, что  магический  олень  или  магический  койот
управляются вторым вниманием вообще без интеллекта. Благодаря  вынужденной
практике путешествий через стену тумана мы подвергаемся  рано  или  поздно
стойкому изменению всего нашего существа, -  изменению,  которое  заставит
нас принять как должное то, что мир между  параллельными  линиями  реален,
ибо он является частью общего мира,  как  наше  светящееся  тело  является
частью всего нашего существа.
     Сильвио Мануэль сказал тоже, что он использует Горду  и  меня,  чтобы
проверить возможность того,  что  мы  сможем  когда-нибудь  помочь  другим
ученикам, сопровождая их в другой мир; тогда они  смогли  бы  сопровождать
нагваля Хуана Матуса и его партию в их последнем путешествии. Он  говорил,
что поскольку женщина-нагваль должна покинуть этот мир с  нагвалем  Хуаном
Матусом и его воинами, ученики должны последовать  за  ней,  так  как  она
остается их единственным лидером в отсутствии нагваля-мужчины.  Он  сказал
нам, что она рассчитывает на нас и что именно в этом причина того, что она
наблюдает всю нашу работу.
     Сильвио Мануэль усадил Горду и меня на пол в задней половине его дома
- там, где мы выполняли все неделание. Нам  не  понадобилась  помощь  дона
Хуана для того, чтобы войти в наше самое обостренное состояние сознания.
     Почти сразу я увидел стену тумана,  Горда  тоже,  однако  как  мы  ни
пытались, мы не могли остановить ее вращения. Каждый раз, когда  я  двигал
головой, стена двигалась тоже.
     Женщина-нагваль могла остановить ее и пройти на ту сторону, но как бы
она ни старалась, она не могла тащить за собой и нас двоих. В конце концов
дон Хуан и Сильвио Мануэль были  вынуждены  остановить  стену  для  нас  и
физически толкнуть нас через нее. Ощущение, которое я испытал, входя в эту
стену, сравнимо с тем, как если бы мое  тело  скручивали,  словно  волокна
веревки.
     На другой стороне находилась ужасная пустынная равнина  с  небольшими
круглыми песчаными дюнами. Вокруг нас были очень низкие желтые облака,  но
ни неба, ни горизонта не было видно. Клочья бледно-желтого  тумана  мешали
видимости. Очень трудно было  ходить.  Давление,  казалось,  было  намного
больше того, к которому привыкло мое тело. Мы с Гордой шли  бесцельно,  но
женщина-нагваль, казалось, знала куда она идет. Чем дальше мы  уходили  от
стены тумана, тем темнее становилось и тем труднее было  двигаться.  Мы  с
Гордой не могли больше идти выпрямившись;  мы  были  вынуждены  ползти.  Я
потерял всю силу, и так же  Горда.  Женщине-нагваль  пришлось  тащить  нас
волоком обратно к стене и вытаскивать затем оттуда.
     Мы повторяли это путешествие бесчисленное число раз. На первых  порах
дон Хуан и Сильвио Мануэль помогали нам,  останавливая  стену  тумана,  но
затем я и Горда сами добились в этом чуть ли не такого же мастерства,  как
женщина-нагваль.
     Мы научились останавливать вращение этой стены. Произошло это для нас
совершенно естественно. Например, я однажды вообразил, что ключом является
мое намерение - особый аспект моего намерения, потому что это не было моим
волевым действием, несколько я его знаю.  Это  было  интенсивное  желание,
которое фокусировалось в центре моего тела. Была  непонятная  нервозность,
от которой по мне пробегала  дрожь,  а  затем  она  превратилась  в  силу,
которая в действительности не остановила стену, а заставила какую-то часть
моего тела непроизвольно повернуться вправо на 90 градусов.
     Результатом было то, что на секунду у меня было два  поля  зрения:  я
смотрел на мир, разделенный на две половины и в тоже время я смотрел прямо
на гущу желтоватого испарения. Последнее поле зрения взяло верх  и  что-то
толкнуло меня в туман и за него.
     Другое, чему мы научились, это  смотреть  на  ту  местность,  как  на
реальность. Наши путешествия приобрели для нас  такую  же  материальность,
как экскурсия в горы или морская поездка  на  яхте.  Пустынная  равнина  с
подобными песчаным дюнам буграми стала столь же реальна  для  нас,  как  и
любая другая часть мира.
     У нас с Гордой было такое чувство, будто мы втроем провели уже  целую
вечность между параллельными линиями. Однако мы не могли  припомнить,  что
же в действительности там испарялось. Мы могли только вспоминать ужасающие
моменты, когда нам надо было покидать  эту  местность.  Это  всегда  бывал
момент страшной тревоги и неуверенности.
     Дон Хуан и все его воины с  большим  любопытством  следили  за  всеми
нашими  попытками;  единственным,  кто  никак  не  соприкасался  с   нашей
деятельностью, был Элихио.
     Хотя он и сам был безупречным воином, сравнимым с воинами дона Хуана,
он не принимал участия в нашей  борьбе  и  никак  не  помогал  нам.  Горда
сказала, что Элихио удалось прилепиться к Эмилито и этим  прямо  к  партии
дона Хуана. Он никогда не был частью нашей проблемы, потому что ему  войти
во второе внимание  и  путешествовать  там  было  все  равно,  что  глазом
моргнуть.
     Горда напомнила  мне  тот  день,  когда  необычайные  таланты  Элихио
позволили ему обнаружить, что я - не их  человек,  Задолго  до  того,  как
кто-либо еще хотя бы заподозрил истину.
     Я сидел на заднем крыльце  дома  Висенте,  когда  внезапно  появились
Эмилито и Элихио.  Все  принимали  за  должное,  что  Эмилито  должен  был
исчезать на долгие периоды времени, когда же он вновь появлялся, то каждый
опять-таки считал само собой разумеющимся, что он вернулся из путешествия.
Никто не задавал ему никаких вопросов.  Он  докладывал  о  своих  находках
сначала дону Хуану, а затем любому, кто хотел его слушать.
     В тот день все выглядело так, будто Эмилито и Элихио только что вошли
через заднюю дверь. Эмилито, как всегда, кипел. Элихио,  как  обычно,  был
спокойным и бесстрастным. Я всегда  думал,  когда  видел  их  вместе,  что
утонченность личности Эмилито подавляла Элихио  и  делала  его  еще  более
замкнутым.
     Эмилито вошел внутрь, разыскивая дона Хуана, а  Элихио  приветствовал
меня. Он улыбнулся и сел рядом со мной. Он положил руку  мне  на  плечи  и
шепотом сказал, что сломал печать параллельных линий и может теперь ходить
в такое место, которое Эмилито назвал великолепным.
     Элихио стал объяснять мне что-то насчет этого великолепия, чего я  не
мог понять. Казалось, мой ум способен фокусироваться только  на  периферии
этого события. Кончив объяснять мне, Элихио взял меня за руку  и  поставил
среди дворика так,  что  чтобы  я  смотрел  на  небо  со  слегка  поднятым
подбородком. Он стоял справа от меня в той же позе. Он велел мне отбросить
контроль и падать назад под тяжестью своей макушки. Что-то  схватило  меня
сзади и потянуло вниз. Позади меня была пропасть. Я упал в  нее,  а  затем
внезапно оказался на пустынной равнине с дюноподобными холмиками.
     Элихио хотел, чтобы я следовал  за  ним.  Он  сказал  мне,  что  край
великолепия находится за холмами. Я шел с ним, пока не устал так,  что  не
мог больше идти. Он бежал  впереди  меня  совсем  без  усилий,  будто  был
воздушным. Остановившись на вершине большого холма, он указал на него.  Он
сбежал обратно ко мне и попросил меня заползти на этот холм, который и был
краем великолепия. Он был не дальше 30 м от меня, но я  не  мог  двинуться
дальше и на сантиметр. Он попытался затащить меня на холм, но не мог  меня
сдвинуть. Мой вес увеличился в сотни раз. В конце концов  Элихио  пришлось
позвать дона Хуана и его партию.
     Сесилия подняла меня к себе на плечи и вынесла оттуда.
     Горда говорила, что это Эмилито подтолкнул Элихио на  такие  действия
со  мной.  Эмилито  действовал  в  согласии   с   правилом.   Мой   курьер
путешествовал в великолепие. Правило требовало, чтобы он показал мне его.
     Я мог припомнить, с каким нетерпением и страстью на лице Элихио делал
последнее усилие, чтобы помочь мне стать  свидетелем  великолепия.  Я  мог
припомнить также его печаль и разочарование, когда  мне  это  не  удалось.
После этого он никогда со мной не заговаривал.
     Мы с Гордой так увлеклись путешествиями на стену тумана,  что  совсем
забыли о следующей серии неделаний Сильвио Мануэля. Он сказал нам, что это
неделание может быть опустошительным, и что  оно  состоит  из  пересечения
параллельных линий с тремя сестренками и тремя Хенарос прямо  ко  входу  в
мир полного осознания.
     Сильвио Мануэль добавил, что ждет от нас, чтобы  мы  познакомились  с
третьим вниманием после того, как он будет помещать нас вновь  и  вновь  у
подножия  орла.  Он  подготовил  нас  к  потрясению.  Он   объяснил,   что
путешествия воина в пустынную долину с  дюнами  являются  подготовительным
шагом для действительного пересечения границ. Чтобы проходить через  стену
тумана, требуется очень небольшая часть нашего  полного  осознания,  тогда
как чтобы телесно перейти в другой мир нужно все наше существо полностью.
     Сильвио  Мануэль  решил  использовать  мост  как  символ   настоящего
пересечения. Он говорил, что мост находится рядом с местом силы,  а  места
силы являются расщелинами, проходами в другой мир.  Он  считал  возможным,
что мы с Гордой получили достаточно силы, чтобы выдержать взгляд орла.
     Он заявил, что моим личным долгом является собрать этих 3 женщин и  3
мужчин и помочь им войти в их самое обостренное  состояние  сознания.  Это
самое малое, что я мог сделать для них, поскольку  я,  возможно,  был  тем
инструментом, который разрушает их шансы на свободу.
     Он перенес наше время действия на предрассветный  час,  или  утренние
сумерки. Я старательно пытался заставить их сменить уровни осознания,  как
это делал со мной дон Хуан. Поскольку я не имел представления о  том,  как
управлять их телами или о том, что я должен делать с  ними,  то  я  кончил
тем, что стал бить их по спине. После нескольких  убийственных  попыток  с
моей стороны, дон Хуан, наконец, вмешался.
     Он подготовил их настолько, насколько  это  вообще  было  возможно  с
ними, и передал их мне, чтобы я загонял их, как коров, на мост. Место силы
было с юга от нас - очень благоприятный знак. Сильвио  Мануэль  планировал
перейти первым, подождать, пока я передам их ему,  а  затем  толкнуть  нас
всей группой в неведомое.
     Сильвио Мануэль прошел на мост в сопровождении Элихио,  который  даже
не взглянул на меня. Я  удерживал  шестерых  учеников  тесной  группой  на
северной стороне моста. Они были перепуганы. Они вырвались из моей  хватки
и бросились бежать в разные стороны.
     Мне удалось одну за другой поймать троих женщин и передать их Сильвио
Мануэлю. Он держал их у входа в трещину между  мирами.  Троих  мужчин  мне
поймать не удалось. Я слишком устал, гоняясь за ними. Я посмотрел на  дона
Хуана через мост, ища совета. Вся остальная его партия  и  женщина-нагваль
стояли тесной группой, глядя на меня. Она подбадривала меня жестами, чтобы
я дальше гонялся за мужчинами, смеясь над моими попытками.
     Дон Хуан сделал мне знак головой, чтобы  я  не  обращал  внимания  на
мужчин и переходил к Сильвио Мануэлю с Гордой.
     Мы перешли. Сильвио Мануэль и Элихио удерживали стороны  вертикальных
щелей в рост человека. Женщины побежали и спрятались позади Горды. Сильвио
Мануэль велел нам всем шагнуть в отверстие.
     Я повиновался, женщины нет. Позади входа не  было  ничего  и  тем  не
менее все там было до краев заполнено тем, что было ничем. Мои глаза  были
открыты, все чувства обострены. Я напрягся, пытаясь видеть перед собой, но
передо мной не было ничего.  Мои  чувства  не  имели  деления  на  отделы,
которые я научился рассматривать как имеющие значение. Все пришло  ко  мне
сразу или же это ничто пришло ко мне в такой степени, какой я не испытывал
никогда раньше. Я чувствовал, что мое тело разрывается на части.
     Сила из середины меня рвалась наружу. Я разрывался - не в  переносном
смысле. Внезапно я почувствовал,  как  человеческая  рука  выхватила  меня
оттуда, прежде чем я распался.
     Женщина-нагваль прошла туда и спасла меня. Элихио не  мог  двинуться,
потому что он удерживал створки входа. Я полагал, что все  событие  должно
было занять четверть часа, но в то время мне ни разу не  пришло  в  голову
подумать о людях на мосту. Время, казалось, каким-то образом остановилось,
точно так же, как оно остановилось, когда мы вернулись  на  этот  мост  по
пути в город мехико.
     Сильвио Мануэль сказал, что хотя попытка и  казалась  неудачной,  она
была полным успехом: 4 женщины увидели  отверстие  и  через  него  увидели
другой мир, а то, что испытал я, было истинным чувством смерти.
     - Нет ничего ужасного или спокойного в смерти, - сказал он, -  потому
что настоящий ужас начинается после умирания. С той же неизмеримой  силой,
которую ты испытал там,  орел  вытянет  из  тебя  каждую  искру  сознания,
которую ты когда-либо имел.
     Сильвио  Мануэль  подготовил  Горду  и  меня  к  другой  попытке.  Об
объяснил, что места силы были в действительности дырами в покрове, который
не дает миру потерять свою форму. Место силы может быть  использовано  так
долго, пока хватит силы, собранной во втором внимании. Он сказал нам,  что
ключом  к  тому,  чтобы  выстоять  в  присутствии  орла,   является   сила
собственного намерения. Без намерения ничего нет. Он сказал мне, что  меня
там чуть не убила моя неспособность изменить свое  намерение.  Но  он  был
уверен, что путем усиленной практики все мы  придем  к  тому,  что  сможем
удлинить свое намерение. Он пошутил, что только нагваль Хуан Матус мог  бы
объяснить это, но его-то и нет поблизости.
     К сожалению, наша следующая  попытка  не  состоялась,  потому  что  я
оказался без энергии. Это было  быстрой  и  опустошительной  потерей  сил.
Внезапно я так ослабел, что потерял сознание.
     Я спросил у Горды,  знает  ли  она,  что  произошло  потом,  и  Горда
сказала, что Сильвио Мануэль рассказал всем присутствующим о том, что орел
отделил меня от их группы и что  я,  наконец,  готов  к  тому,  чтобы  они
подготовили меня к выполнению предназначенного  мне  судьбой.  Его  планом
было взять меня в мир между двумя параллельными линиями, пока  я  нахожусь
без сознания, и позволить тому миру вытащить из моего тела всю  оставшуюся
и  бесполезную  энергию.  Его  идея  имела  смысл,  по  мнению  всех   его
компаньонов, потому что туда можно входить только с осознанием. Войти туда
без него означает смерть, поскольку  при  отсутствии  осознания  жизненная
сила растрачивается из-за воздействия давления того мира.
     Горда добавила, что они не брали ее со мной  вместе,  однако  нагваль
Хуан Матус рассказывал ей, что  после  того,  как  я  остался  совсем  без
жизненной энергии, практически мертвым, все они по очереди  вдули  в  меня
новую энергию. В том мире  любой,  кто  обладает  жизненной  силой,  может
отдавать ее другим, дуя на них. Они вливали свое дыхание во все те  точки,
где находятся хранилища энергии.
     После того, как  они  вдули  в  меня  свою  энергию,  женщина-нагваль
принесла меня из тумана в дом Сильвио Мануэля. Она положила меня на  землю
головой к юго-востоку. Горда сказала, что я выглядел мертвецом.
     Женщина-нагваль объяснила, что  я  заболел,  но  что  когда-нибудь  я
вернусь, чтобы помочь им найти свободу, потому что я не буду свободен сам,
пока не сделаю этого. Потом Сильвио Мануэль дал мне свое дыхание и  вернул
меня к жизни, вот почему она запомнила, что он - мой хозяин. Он отнес меня
в постель и оставил спать, будто ничего не случилось.
     После того, как я проснулся,  я  уехал  и  не  вернулся.  Дальше  она
забыла, потому что никто больше не переводил  ее  на  левую  сторону.  Она
уехала жить в тот город, где я нашел ее вместе  с  другими.  Нагваль  Хуан
Матус и Хенаро образовали два равных дома: Хенаро заботился о мужчинах,  а
Хуан - о женщинах.


     Я отправился  спать,  чувствуя  себя  подавленным,  слабым.  Когда  я
проснулся,  то  отлично  контролировал  себя,   был   оживленным,   полным
необычайной и незнакомой мне энергии.  Мое  прекрасное  самочувствие  было
омрачено только словами дона Хуана о том, что я должен  покинуть  Горду  и
стремиться в одиночестве совершенствовать свое второе внимание  вплоть  до
того дня, когда я смогу вернуться, чтобы помочь ей. Он сказал  мне  также,
чтобы я не боялся и не отчаивался, потому что носитель правила со временем
покажется мне, чтобы раскрыть мне мою истинную задачу.
     После этого я не видел дона Хуана долгое время. Когда я вернулся,  он
продолжал перемещать меня из правой стороны сознания  в  левую  ради  двух
целей: во-первых, чтобы я мог продолжать свои отношения с  его  воинами  и
женщиной-нагваль,  а  во-вторых,  чтобы  он   мог   поставить   меня   под
непосредственное наблюдение Зулейки, с  которой  у  меня  были  постоянные
взаимодействия в течение всех оставшихся лет моей связи с доном Хуаном.
     Он говорил мне, что причина, по  которой  он  вручает  меня  Зулейке,
состоит в том, что согласно мастерскому плану Сильвио  Мануэля,  я  должен
был получить два рода инструкций: один для правой стороны,  другой  -  для
левой. Инструкции для правой стороны относились  к  состоянию  нормального
сознания и были направлены на то, чтобы привести меня к  интеллектуальному
убеждению, что в человеческих существах  существует  другой,  скрытый  тип
сознания. Ответственным за этот инструктаж был дон  Хуан.  Инструктаж  для
левой стороны был поручен Зулейке. Он был связан с состоянием  повышенного
сознания и касался исключительно обращения со вторым вниманием. Так каждый
раз, когда я приезжал в мексику,  половину  моего  времени  я  проводил  с
Зулейкой, а другую половину с доном Хуаном.



                      13. ТОНКОСТИ ИСКУССТВА СНОВИДЕНИЯ

     Задачу введения меня во второе внимание дон Хуан начал  с  того,  что
говорил мне так, будто я уже  имею  большой  опыт  по  вхождению  в  него.
Сильвио Мануэль подводил меня к самому входу. Упущением тогда было то, что
мне не были даны соответствующие разумные обоснования.
     Мужским воинам необходимо предъявить серьезные  причины  прежде,  чем
они рискнут отправиться в неизвестное.
     Женские воины не подвержены этому и могут идти без всяких  колебаний,
при том условии, что они полностью доверяют тому, кто их ведет.
     Он сказал мне, что начать я должен  с  того,  что  научусь  тонкостям
искусства сновидения; после этого он поместит меня под наблюдение Зулейки.
Он предупреждал меня следить за тем, чтобы быть безупречным и  обязательно
практиковать  все,  чему  я  научусь,  но  главное  -  быть  осторожным  и
сознательным в своих поступках, чтобы не растратить  свою  жизненную  силу
понапрасну.
     Он сказал, что предварительным требованием для входа  в  любую  из  3
стадий внимания является обладание жизненной силой,  потому  что  без  нее
воин не может иметь ни направления, ни цели. Он объяснил, что сразу  после
смерти наше сознание тоже входит в третье внимание, но только на мгновение
- в виде процесса очистки перед тем, как орел проглотит его.
     Горда сказала, что нагваль Хуан Матус заставил  каждого  из  учеников
научиться сновидениям. Она считала, что  всем  им  была  дана  эта  задача
одновременно со мной. Их инструктаж тоже делился на левый  и  правый.  Она
сказала далее, что инструкции для состояния  нормального  сознания  давали
нагваль и Хенаро. Когда они решили, что ученики готовы,  нагваль  заставил
их изменить сознание на повышенное и  оставил  каждого  с  соответствующим
напарником.
     Висенте учил Нестора, Сильвио Мануэль - бениньо,  Хенаро  -  Паблито,
Лидию - Гермелинда, а Розу - Нелида.
     Горда добавила,  что  Жозефина  и  она  сама  были  доверены  заботам
Зулейки, чтобы они вместе  научились  более  тонким  моментам  сновидения,
чтобы когда-нибудь они смогли придти мне на помощь.
     Более того, Горда сделала собственное заключение, что мужчин отдавали
также  на  обучение  Флоринде,  чтобы  они  изучали  искусство  сталкинга.
Доказательством этого была поразительная  перемена  в  их  поведении.  Она
сказала, что знала еще прежде, чем что-либо вспомнила, что  и  ее  обучали
принципам искусства сталкинга, но очень  поверхностным  образом  -  ее  не
готовили для практики, в  то  время  как  мужчинам  давалось  практическое
знание и задачи. Изменение в их поведении было доказательством. Они  стали
беззаботными и веселыми. Они наслаждались своей жизнью в то время, как она
и другие женщины становились из-за своих занятий  сновидениями  все  более
мрачными и замкнутыми.
     Горда считала, что мужчины не могли вспомнить своих инструкций, когда
я просил их рассказать мне о том, что они знают  об  искусстве  сталкинга,
потому что они, применяя его, не знали, что именно делают. Их  тренировка,
однако, была заметна, когда они общались с людьми.  Они  были  прекрасными
артистами, когда нужно было склонить людей  к  своему  желанию.  Благодаря
своей политике искусства сталкинга мужчины даже  научились  контролируемой
глупости. Например, они вели себя так, как если бы  Соледад  была  матерью
Паблито. Для любого наблюдателя они показались бы матерью и  сыном,  очень
жалеющими друг друга, тогда как в действительности они играли  свои  роли.
Они убедили всех. Иногда Паблито давал такие  представления,  что  мог  бы
убедить даже самого себя.
     Горда призналась,  что  все  они  были  более,  чем  озадачены,  моим
поведением. Они не знали, то ли я сошел с  ума,  то  ли  являюсь  мастером
контролируемой глупости. Внешне по всему моему поведению, было видно,  что
я верил в их маскарад. Соледад сказала, чтобы они не  поддавались  на  эту
удочку, потому что я действительно  сумасшедший.  Внешне  кажется,  что  я
контролирую себя, но на самом деле я настолько идиот, что  не  могу  вести
себя как нагваль. Она уговорила каждую из женщин,  чтобы  та  нанесла  мне
смертельный удар. Она сказала им, что я сам просил об этом однажды,  когда
был в своем уме.
     Горда  сказала,  что  ей  потребовалось  несколько  лет,  чтобы   под
руководством Зулейки научиться сновидению. Когда нагваль Хуан Матус решил,
что  она  добилась  мастерства,  он  свел  ее,  наконец,  с  ее  настоящей
напарницей - Нелидой. Именно Нелида показала ей, как  вести  себя  в  мире
людей. Она заботилась не столько о том, чтобы Горда чувствовала себя легко
в западной одежде, но и прививала ей хороший вкус, потому  что  когда  она
надела свою одежду в оасаке и изумила меня своим  очарованием  и  грацией,
она была уже опытна в таких превращениях.
     Как мой гид, Зулейка была мне очень полезна, проводя меня  во  второе
внимание. Она настояла на том, чтобы наши взаимодействия имели место ночью
в полной темноте. Для меня Зулейка была только голосом в темноте, голосом,
который начинал каждый контакт из всех, которые у нас были,  с  того,  что
велел мне сфокусировать внимание на ее словах и ни на чем больше. Ее голос
был тем  женским  голосом,  который,  как  думала  Горда,  она  слышала  в
сновидениях.
     Зулейка  говорила  мне,  что  если  сновидение  должно  состояться  в
закрытом помещении, то лучше всего проводить его в  полной  темноте,  лежа
или сидя на узкой кровати или еще лучше сидя внутри гробоподобного ящика.
     Она считала, что сновидение  вне  помещений  должно  проводиться  под
защитой пещеры в песчаных районах, у бухт или сидя у  скалы  в  горах,  но
никогда на плоских равнинах рядом с реками,  озерами,  морем,  потому  что
плоские районы, точно так же, как и вода, противоположны второму вниманию.
     Каждая из моих сессий была полна мистических обертонов.
     Она говорила, что самый прямой ход ко второму  вниманию  лежит  через
ритуальные действия, монотонное пение, сложные повторяющиеся движения.
     Ее учение не касалось предварительных  ступеней  сновидения,  которым
меня уже обучил дон Хуан. Она исходила из  того,  что  любой,  кто  к  ней
приходит,  уже  знает,  как  делать  сновидения,  поэтому   она   касалась
исключительно эзотерических моментов левостороннего сознания.
     Инструкции Зулейки начались в тот день, когда дон Хуан привел меня  в
ее дом. Мы приехали туда в конце дня. Дом казался  пустым,  хотя  передняя
дверь открылась, когда мы  приблизились.  Я  ожидал  появления  Зойлы  или
Марты, но в дверях никого  не  было.  У  меня  было  такое  ощущение,  что
открывший нам дверь сразу же убрался с нашего пути. Дон Хуан провел меня в
крытую веранду и посадил  на  ящик,  к  которому  была  приделана  спинка,
превратившая его в скамейку. Сидеть на ящике было очень жестко и неудобно.
Я запустил руку под тонкое покрывало, и обнаружил там  острые  камни.  Дон
Хуан сказал, что мое положение  неудобно  потому,  что  я  должен  изучить
тонкости сновидения, совершаемого в спешке. Сидение на жесткой поверхности
должно было напоминать  моему  телу,  что  оно  находится  в  ненормальной
ситуации. За несколько минут до прибытия к этому дому дон Хуан изменил мне
уровень сознания. Он сказал, что инструкции Зулейки должны  проводиться  в
таком состоянии для того, чтобы я имел ту скорость, которая мне нужна.  Он
предупредил меня, чтобы я забыл себя и полностью доверился Зулейке.
     Затем он приказал, чтобы я сфокусировал взгляд со всей концентрацией,
на какую способен, и запомнил каждую деталь веранды,  находящуюся  в  поле
моего зрения. Он настаивал, чтобы я запомнил и такую деталь, как  ощущение
моего сидения здесь.
     Чтобы удостовериться, что я все  понял,  он  еще  раз  повторил  свои
инструкции и затем ушел.
     Быстро стало очень темно, и сидя там, я начал сильно дрожать. У  меня
было достаточно времени, чтобы сконцентрироваться на  деталях  веранды.  Я
услышал какой-то шуршащий звук позади себя, а затем голос Зулейки заставил
меня вздрогнуть. Громким шепотом она сказала, чтобы я поднялся и  следовал
за ней. Я автоматически повиновался. Лица ее я не  мог  видеть,  она  была
только темной фигурой, идущей в двух шагах передо мной. Она привела меня к
алькову в самом темном зале ее дома. Хотя мои глаза привыкли к темноте,  я
все еще не мог ничего видеть. Я споткнулся обо что-то и она приказала  мне
сесть на узкую детскую кровать и опереться спиной на что-то, что я  принял
за жесткую подушку.
     Вслед за тем я ощутил, как она отошла на несколько шагов сзади  меня,
что меня крайне озадачило, потому что я думал,  что  моя  спина  находится
лишь в нескольких сантиметрах от стены. Находясь позади меня,  она  мягким
голосом приказала мне сфокусировать внимание на ее словах и  позволить  им
вести меня. Она сказала, чтобы я держал глаза открытыми  и  фиксированными
на точке, находящейся прямо передо мной на уровне глаз, и  что  эта  точка
превратится в яркий и приятный оранжевый свет.
     Зулейка говорила очень мягко и монотонно. Я слышал  каждое  сказанное
ею слово.
     Темнота вокруг меня, казалось, эффективно подавляла любые отвлекающие
внешние стимулы. Я слышал слова Зулейки в пустоте, а затем до меня  дошло,
что внутри меня царит такая тишина, как и в зале.
     Зулейка объяснила,  что  сновидящий  должен  начинать  с  цвета,  ибо
интенсивный свет или ничем ненарушенная темнота бесполезны для сновидящего
на первых порах.
     Такие цвета, как пурпурный, или светло-зеленый, или  насыщенно-желтый
являются прекрасными стартовыми точками. Сама  она  предпочитала,  однако,
оранжево-красный цвет, потому что, согласно большому  опыту,  он  является
таким цветом, который давал ей самое большое ощущение отдыха. Она заверила
меня, что как только мне удастся войти в оранжево-красный  цвет,  я  смогу
постоянно вызывать свое второе внимание при условии, что смогу  осознавать
последовательность физических событий.
     Мне потребовалось несколько сеансов с голосом Зулейки,  чтобы  понять
своим телом, чего она от меня хочет. Преимущество пребывания  в  состоянии
повышенного сознания состояло в том, что я мог следить за своим  переходом
из состояния бодрствования в состояние сновидения. В  нормальных  условиях
этот переход расплывчат, но в этих особых обстоятельствах я  действительно
ощутил во время одной из сессий, как берет контроль мое второе внимание.
     Первым шагом была необычайная трудность дыхания; не так,  чтобы  было
трудно вдыхать и выдыхать и не так, чтобы мне не хватало  воздуха,  просто
мое дыхание внезапно изменило ритм. Моя  диафрагма  начала  сокращаться  и
вынудила среднюю часть моего  живота  двигаться  с  большой  скоростью.  В
результате получилось самое быстрое дыхание, какое я когда-нибудь знал.  Я
дышал нижней частью легких  и  ощущал  сильное  давление  на  кишечник.  Я
попытался безуспешно прервать  судорожные  движения  моей  диафрагмы.  Чем
усиленней я пытался, тем бесполезней это  становилось.  Зулейка  приказала
мне позволить телу делать все, что нужно, и даже не думать  о  том,  чтобы
направлять или контролировать его. Я хотел послушаться ее, но не знал как.
Спазмы, которые длились, наверно, от 10 до 15 минут, утихли так же быстро,
как  и  появились,  сменившись  внезапно  другим  странным  и  потрясающим
ощущением. Я ощутил его вначале как очень странную щекотку, как физическое
чувство, которое нельзя было назвать приятным или неприятным, -  это  было
что-то, похожее на нервную дрожь. Она стала настолько интенсивна, что  это
заставило меня сфокусировать свое внимание на  ней,  чтобы  определить,  в
какой части тела она имеет место. Я был  поражен,  когда  понял,  что  она
отсутствует в моем физическом теле, а находится снаружи  его,  но  тем  не
менее, я все же ее чувствую.
     Не  слушая  приказа  Зулейки  войти  в  окрашенное   пятно,   которое
образовалось прямо на уровне моих глаз, я полностью  отдался  исследованию
этого странного ощущения, находящегося вне моего тела.
     Зулейка, видимо, увидела, что со мной происходит. Она внезапно начала
мне объяснять, что второе внимание принадлежит светящемуся  телу  так  же,
как первое внимание принадлежит телу физическому. Та точка, где собирается
второе внимание, распложена как раз там, где указывал Хуан Тума при  нашей
первой встрече, приблизительно в полутора футах  перед  серединной  точкой
между желудком и пупком и в 10 См вправо.
     Зулейка приказала мне массировать это место,  двигая  пальцами  обеих
рук по этой точке, как будто я играю на лютне. Она заверила меня, что рано
или поздно я почувствую, как мои  пальцы  проходят  через  что-то  густое,
подобное воде, и что в конце концов я нащупаю свою светящуюся оболочку.
     Продолжая двигать пальцами, я ощутил, как воздух становится все  гуще
до тех пор, пока не стал какой-то густой массой.
     Неопределенное физическое  наслаждение  распространилось  по  мне;  я
подумал, что прикасаюсь к нерву своего тела, и тут же понял глупость такой
мысли и абсурдность всего этого. Я остановился.
     Зулейка предупредила меня, что если я не буду двигать  пальцами,  она
ударит меня по голове. Чем дольше я продолжал волнообразные движения,  тем
ближе к телу я чувствовал почесывание. В  конце  концов  оно  оказалось  в
20-15 см от моего тела. Во мне как будто  что-то  осело.  Я  действительно
считал, что могу чувствовать впадину. Затем последовало еще одно  неземное
ощущение. Я засыпал и тем не менее был в полном сознании. В  ушах  у  меня
звенело, а затем я почувствовал, как  какая-то  сила  опрокинула  меня  на
левый бок, не разбудив. Эта же сила меня скатала, очень туго, как  сигару,
и  вмяла  внутрь  щекочущего  углубления.  Мое  осознание  осталось   там,
неспособное проснуться, но в то же время  так  туго  накрученное  на  само
себя, что уснуть я тоже не мог.
     Я услышал, как голос Зулейки велит мне осмотреться. Я не мог  открыть
глаза, но чувство осязания говорило мне, что я нахожусь во  впадине,  лежа
на спине. Я чувствовал себя удобно и в  безопасности.  В  моем  теле  была
такая плотность, такая компактность, что мне совсем не хотелось  вставать.
Голос Зулейки приказал мне подняться и  открыть  глаза.  Я  не  мог  этого
сделать.  Она  сказала,  что  я  должен  пожелать,  чтобы   мои   движения
совершались, и  что  для  того,  чтобы  подняться,  мне  не  нужно  больше
сокращать мышцы.
     Я подумал, что она сердится за мою медлительность. Тут я  понял,  что
нахожусь в полном сознании, пожалуй, в более ясном сознании,  чем  у  меня
когда-нибудь было. Я мог разумно думать и в то же время я крепко  спал.  У
меня мелькнула мысль, что  Зулейка  привела  меня  в  состояние  глубокого
гипноза. Секунду это меня заботило, затем перестало иметь значение. Я весь
отдался чувству свободного плавания в подвешенном состоянии.
     Больше я не слышал ничего из  того,  что  она  говорила.  То  ли  она
перестала говорить со мной, то ли я отключил звуки ее голоса. Я  не  хотел
покидать это место. Я никогда не чувствовал себя так спокойно и  цельно  и
продолжал лежать, не желая ни подниматься, ни  что-нибудь  менять.  Я  мог
чувствовать ритм своего дыхания. Внезапно я проснулся.
     Во время моей следующей сессии  с  Зулейкой,  она  сказала,  что  мне
удалось сделать впадину в моей светимости самостоятельно, а  это  означает
приближение отделенной точки моей светящейся оболочки ближе к  физическому
телу, а значит и ближе к контролю. Она несколько раз повторила, что с того
момента,  как  тело  научилось  делать  эту  впадину,  легче   входить   в
сновидение. Я с ней согласился. У меня был странный импульс или  ощущение,
что мое физическое тело внезапно научилось раздваиваться. Это  была  смесь
ощущений легкости, безопасности, сна, подвешенности, без чувства  осязания
и в то же время полное бодрствование и осознание всего.
     Горда сказала, что нагваль Хуан Матус несколько лет старался  создать
эту впадину у нее, у всех трех сестричек, а также  у  Хенарос  и  дать  им
постоянную способность фокусировать свое второе внимание. Он  говорил  им,
что обычно такая впадина создается сновидящим под влиянием момента,  когда
он  в  этом  нуждается,  а  затем  светящаяся  оболочка   принимает   свою
первоначальную форму.
     Но  в  случае  с  этими  учениками  из-за  того,  что  они  не  имели
лидера-нагваля, впадина была образована снаружи и была  постоянной  чертой
их светящихся тел - большая помощь, но и слабое место.
     Она сделала их всех уязвимыми в  этой  точке  и  влияла  на  перемены
настроения.
     Я вспомнил, что однажды я  увидел  и  пнул  углубление  в  светящейся
оболочке Лидии и Розы.  Я  думал,  что  впадина  была  на  высоте  верхней
наружной части их правого бедра. Горда  объяснила,  что  я  тогда  пнул  в
углубление их второго внимания и чуть не убил их.
     По словам Горды, она с  Жозефиной  жила  в  доме  Зулейки  в  течение
нескольких месяцев.
     Нагваль Хуан Матус передал их ей однажды после того, как  сместил  им
уровни осознания. Он не говорил им, что они будут там  делать  и  чего  им
ожидать; он просто оставил их одних в зале ее дома и ушел. Они сидели там,
пока не стемнело. Тогда к ним пришла Зулейка. Они никогда не видели ее,  а
только слышали ее голос.
     Зулейка  была  очень  требовательна  с  того  момента,  как   приняла
руководство. Она приказала им  раздеться  и  залезть  в  толстые  пушистые
ватные мешки. Эти мешки покрыли их от шеи до кончиков пальцев  ног.  Затем
она приказала им сесть на циновки спиной к спине в  том  же  алькове,  где
обычно сидел я. Она сказала им, что их задача - глядеть в темноту, пока та
не начнет окрашиваться.  После  многих  сессий  они  действительно  начали
видеть цвета в темноте.
     С этого момента Зулейка заставила их сидеть бок-о-бок  и  смотреть  в
одну и ту же точку.
     Горда сказала, что Жозефина училась очень быстро и однажды ночью  она
эффектно вошла в оранжево-красное пятно. Горда думала,  что  или  Жозефина
дотянулась до цветного пятна, или оно дотянулось до нее.
     Результатом было то, что Жозефина мгновенно исчезла, с этого  момента
Зулейка разделила их и Горда начала свое медленное одинокое обучение.
     Рассказ Горды напомнил мне, что Зулейка и меня заставляла залезать  в
пушистое одеяние.
     Те команды, которые она  применяла,  чтобы  приказать  мне  забраться
внутрь, открыли мне разумность использования такого мешка.  Она  говорила,
чтобы я почувствовал его пушистость своей обнаженной кожей, особенно кожей
икр.
     Если кожу в  этом  месте  заставить  расслабиться,  то  объем  нашего
восприятия  увеличится  такими  путями,  которые  невозможно   исследовать
рассудком. Мешок был  очень  мягким  и  теплым  и  производил  необычайные
ощущения приятного расслабления в  ногах.  Деятельность  нервов  моих  икр
очень повысилась.
     Горда рассказывала о таких же ощущениях физического удовольствия. Она
даже сказала,  что  именно  сила  такого  мешка  помогла  ей  найти  пятно
оранжево-красного цвета. Это одеяние произвело на нее  такое  впечатление,
что она даже сшила такой же мешок, копию с оригинала, но его эффект не был
таким же, хотя  он  давал  ей  все  же  блаженное  спокойствие  и  хорошее
самочувствие. Она сказала, что они с  Жозефиной  проводили  все  свободное
время в своих мешках, которые она сшила им обоим.
     Лидию и Розу тоже помещали в такое одеяние,  но  оно  им  никогда  не
нравилось, точно также как и мне.
     Горда объясняла, что привязанность к таким мешкам ее и Жозефины  была
прямым следствием того, что  они  нашли  свой  цвет  сновидений,  находясь
внутри мешков. Она сказала, что причиной моего безразличия к нему было то,
что я вообще не входил в окраску, скорее окраска  приходила  ко  мне.  Она
была права.  Что-то  еще,  помимо  голоса  Зулейки  диктовало  исход  этой
подготовительной фазы. По всем показателям,  Зулейка  вела  меня  по  тому
пути, что и Горду с Жозефиной.
     В  течение  многих  сессий  я  смотрел  на  темноту   и   был   готов
визуализировать пятно окрашивания.
     Я даже был свидетелем всей метаморфозы от однородной темноты до четко
очерченного пятна интенсивной яркости, а  затем  меня  уносило  в  сторону
появления щекотки, на которой я фокусировал свое внимание до тех пор, пока
не входил в состояние спокойного бодрствования.  Именно  тогда  я  впервые
погрузился в оранжево-красное состояние.
     После того, как  я  научился  оставаться  подвешенным  между  сном  и
бодрствованием, Зулейка, казалось, ослабила свой контроль. Я  даже  решил,
что она не торопится выводить меня из этого состояния. Она оставляя меня в
нем, не вмешиваясь и никогда не спрашивая меня о нем потому, что ее  голос
был только для команд, а не для вопросов.
     Мы действительно никогда не разговаривали.
     Находясь в состоянии спокойного бодрствования, я понял  однажды,  что
мне нет пользы оставаться там, потому что независимо  от  того,  насколько
это приятно, ограничения были очевидны. Затем я почувствовал дрожь в  теле
и открыл глаза или мои глаза сами открылись. На меня смотрела  Зулейка.  Я
испытал момент замешательства. Я думал,  что  я  проснулся,  и  совсем  не
ожидал увидеть Зулейку во плоти. Я привык слушать только  ее  голос.  Меня
удивило также то, что ночь прошла. Я оглянулся вокруг. Мы не были  в  доме
Зулейки. Тут я внезапно сообразил, что я был  в  сновидении  и  в  нем  же
проснулся.
     После этого Зулейка взялась за другой отдел своего учения. Она  стала
учить меня двигаться. Она начала свой  инструктаж,  скомандовав,  чтобы  я
поместил свое осознание в среднюю точку тела. В моем случае средняя  точка
находится ниже среднего края пупка. Она сказала, чтобы я подметал ею  пол,
т.е. делала качающиеся движения животом. В течение бесчисленных  сессий  я
пытался выполнить то, что приказывал  мне  голос.  Она  не  позволяла  мне
уходить в состояние спокойного бодрствования, ее намерением было  привести
меня к ясному восприятию подметания пола  своей  средней  точкой,  пока  я
нахожусь в пробужденном состоянии. Она сказала,  что  находиться  в  левой
стороне  сознания  -  достаточное  преимущество  для  того,  чтобы  хорошо
выполнять упражнение.
     Однажды по непонятной для  меня  причине  мне  удалось  почувствовать
странные ощущения в  этой  области  своего  живота.  Это  не  было  чем-то
определенным, а когда я сфокусировал в нем свое внимание,  то  понял,  что
это мягкое покалывание внутри полости моего тела - не точно в моем животе,
а чуть повыше него. Чем внимательнее я его исследовал, тем больше  деталей
замечал. Расплывчатость ощущения вскоре перешла в определенность. Странная
связь существовала между нервозностью или покалыванием  в  моем  солнечном
сплетении и моей правой икрой.
     Когда это ощущение стало более острым, я непроизвольно прижал  правое
бедро к груди, таким образом  эти  две  точки  сблизились  одна  с  другой
настолько, насколько  это  позволяла  анатомия.  Секунду  меня  трясло  от
необычайной нервозности, а затем я ясно почувствовал, что мету  пол  своей
серединной точкой. Это было осязательное  ощущение,  которое  возвращалось
вновь и вновь, как только я принимал то же сидячее положение.
     Во время моего  следующего  сеанса  Зулейка  позволила  мне  войти  в
состояние спокойного бодрствования, на этот  раз  это  состояние  было  не
совсем таким, как всегда.  Во  мне  присутствовал  своего  рода  контроль,
который мешал мне свободно наслаждаться этим состоянием, как я  делал  это
прежде. Контроль заставил меня также сфокусироваться на тех шагах, которые
я предпринял, чтобы в это состояние войти. Сначала  я  заметил  щекотку  в
точке второго внимания на моей светящейся  оболочке;  я  помассировал  эту
точку, двигая пальцами так, будто я играл на лютне, и точка  опустилась  к
моему животу.
     Я ощущал ее почти на своей  коже.  Я  ощутил  мягкое  покалывание  на
наружной части моей правой икры.  Это  была  смесь  удовольствия  и  боли.
Ощущение распространилось по всей ноге, а затем по нижней части  спины.  Я
чувствовал, что мои ягодицы  трясутся.  Все  тело  было  охвачено  нервной
дрожью. Я подумал, что тело было поймано в сеть вверх ногами.  Мой  лоб  и
носки ног соприкасались. Я был  похож  на  подкову  со  сведенными  вместе
концами, затем я почувствовал, что меня как бы сложили вдвое и закатали  в
простыню. Мои нервные спазмы заставляли простыню скатываться  в  рулон  со
мной в центре этого рулона. Когда скатывание окончилось, я уже  больше  не
мог ощущать  своего  тела.  Я  был  просто  аморфным  осознанием,  нервным
спазмом, обернутым вокруг самого себя.
     Я понял тогда невозможность описать то, что происходит в  сновидении.
Зулейка сказала, что правая и левая стороны сознания сворачиваются вместе.
И обе успокаиваются единым клубком во впадине, вдавленном  центре  второго
внимания. Чтобы делать сновидение, нужно  манипулировать  как  светящимся,
так и физическим телом.
     Во первых, центр сбора второго внимания должен быть сделан  доступным
благодаря тому, что он будет вдавлен кем-нибудь снаружи, или втянут  самим
сновидящим. Во-вторых, чтобы отделить первое внимание, центры  физического
тела, которые расположены в серединной точке и в икрах, особенно в правой,
должны быть стимулированы и сдвинуты как можно ближе один к другому. Тогда
получается ощущение скатанности  в  клубок,  и  верх  берет  автоматически
второе внимание.
     Объяснение Зулейки, которое давалось в  виде  команд,  было  наиболее
подходящим для описания происходящего, потому что  ни  одно  из  сенсорных
ощущений,  имеющих  место  в  сновидении,  не   является   частью   нашего
нормального  опыта  сенсорных  ощущений.  Все   они   приводили   меня   в
замешательство.   Источник   щекочущего,   покалывающего   ощущения    был
локализован, поэтому беспокойство от того, что  мое  тело  чувствует  его,
было минимальным. С другой стороны, ощущение, что  накручиваешься  сам  на
себя, было куда более беспокоящим. Сюда входил целый ряд ощущений, которые
приводили мое тело в шоковое состояние.
     Я был убежден, что в один из моментов носки моих  ног  касались  лба,
поза, принять которую я не способен. В  то  же  время  я  знал  совершенно
несомненно, что находился внутри сетки, вися вниз головой с носками у лба.
На физическом плане я сидел, прижав бедра к груди.
     Зулейка сказала также, что ощущение скатанности подобно сигаре и  то,
что я помещен во впадину  второго  внимания  было  результатом  соединения
воедино моего левого и правого внимания, при котором переключается порядок
доминирования и ведущее положение занимает левая  сторона.  Она  призывала
меня быть достаточно внимательным, чтобы заметить обратный переход,  когда
оба внимания занимают свои старые места, и где правое вновь берет верх.
     Я ни разу не уловил того чувства,  о  котором  она  говорила,  но  ее
призыв настолько меня захватил, что я застрял в своих  попытках  наблюдать
за всем вообще.
     Она  была  вынуждена  отменить  свое   распоряжение,   приказав   мне
прекратить эту скрупулезность, так как у меня еще много других дел.
     Зулейка сказала, что прежде всего я должен  добиться  совершенства  в
движениях посредством воли. Свои инструкции она начала с того, что вновь и
вновь приказывала мне открывать глаза в то  время,  пока  я  находился  на
стадии спокойного бодрствования. Мне потребовались большие  усилия,  чтобы
добиться  этого.  Однажды  мои  глаза  внезапно  открылись  и   я   увидел
склонившуюся надо мной Зулейку. Я лежал, но не мог определить, где именно.
Свет был исключительно ярким, будто я находился прямо  под  электролампой,
но свет не бил мне прямо в глаза. Я без  всяких  усилий  мог  смотреть  на
Зулейку.
     Она приказала мне встать, применив  для  движений  желание  двигаться
волей. Она сказала, что я должен толкнуть себя вверх своей средней  частью
тела, потому что у меня там имеются три толстых щупальца, которые  я  могу
использовать как костыли, чтобы поднять свое тело.
     Я пытался подняться всеми способами. Ощущение отчаяния  и  физической
тревоги  напоминало  о  ночных  кошмарах  детства,  в  которых  я  не  мог
проснуться и в то же время был полностью бодрствующим.
     В конце концов, Зулейка заговорила со мной. Она сказала, что я должен
соблюдать известную последовательность и  что  совершенно  бессмысленно  и
глупо  робеть  и  приходить  в  возбуждение,  как  будто  я  имею  дело  с
повседневным миром.
     Робость уместна только в первом внимании;  второе  внимание  является
самим спокойствием. Она хотела, чтобы я повторил ощущение, которое у  меня
было, когда я подметал пол средней частью тела. Я подумал, что  для  того,
чтобы я мог повторить его, мне надо  сидеть.  Без  всяких  размышлений  со
своей стороны я принял ту позу, в которой мое тело  впервые  получило  это
ощущение. Что-то во мне перекатилось - и  я  уже  стоял.  Я  не  мог  себе
представить, что именно я сделал, чтобы двинуться.  Я  подумал,  что  если
начну все заново, то смогу уловить последовательность.
     Как только у меня мелькнула об этом мысль, я опять  лежал  на  земле.
Встав вторично, я сообразил, что никакие процессы сюда не входят, и  чтобы
двигаться, я должен иметь желание  двигаться  на  очень  глубоком  уровне.
Иными словами, мне для этого надо быть совершенно убежденным, что  я  хочу
двигаться или более точно будет сказать, что я должен быть убежден в  том,
что мне нужно двинуться.
     Как только я понял этот принцип, Зулейка заставила  меня  изучать  на
практике все  вообразимые  аспекты  волевых  передвижений.  Чем  больше  я
практиковал их, тем яснее мне становилось, что фактически сновидение - это
разумное состояние. Зулейка объяснила это так: во время сновидения  правая
сторона - разумное сознание - завернута внутрь левостороннего сознания для
того,   чтобы   дать   сновидящему   возможность    чувствовать    трезвую
рациональность, но воздействие рациональности должно  быть  минимальным  и
использоваться лишь как сдерживающий механизм, чтобы защитить  сновидящего
от эксцессов и путаницы в понимании.
     Следующим шагом было научиться  управлять  телом  сновидения.  Еще  в
самый первый раз, когда я пришел к Зулейке, дон Хуан  предложил,  чтобы  я
глядел на детали веранды, пока сижу на ящике. Я послушно глядел на веранду
иногда целыми часами. В доме Зулейки я всегда был  один.  Казалось,  в  те
дни, когда я  был  там,  все  куда-то  уезжали  или  прятались.  Тишина  и
одиночество помогали мне и я добился того, что отчетливо помнил все детали
веранды.
     Зулейка дала мне, соответственно, задачу  открывать  глаза,  когда  я
нахожусь в состоянии спокойного бодрствования,  и  видеть  веранду.  Чтобы
выполнить это, потребовалось немало сеансов. Сначала я  открывал  глаза  и
видел Зулейку: тогда она рывком своего тела отбрасывала меня обратно,  как
если бы я был мячиком, в состояние спокойного бодрствования. При одном  из
таких возвратов я ощутил интенсивную  дрожь.  Что-то  из  моих  ног  будто
пробивалось в грудь, и я выкашлянул это. Вся  веранда  появилась  внезапно
передо мной,  будто  вылетев  из  моих  бронхов,  в  сопровождении  звука,
подобного рычанию зверя.
     Я услышал, как голос Зулейки долетел до меня, подобно слабому шепоту.
Я не мог понять, что она говорит. Мельком я заметил, что сижу на ящике.  Я
хотел встать, но почувствовал, что во мне нет плотности, как  будто  ветер
мог вот-вот меня унести. Затем я очень ясно услышал, как Зулейка велит мне
не  двигаться.  Я  попытался  оставаться  неподвижным,  но  какая-то  сила
толкнула меня и я проснулся в  своем  алькове.  На  меня  смотрел  Сильвио
Мануэль.
     После каждого сеанса с Зулейкой дон Хуан  ожидал  меня  в  совершенно
темном холле. Он выводил меня из дома и менял у меня уровень сознания.  Но
на этот раз тут был Сильвио Мануэль. Не говоря ни слова, он поместил  меня
в корсет и поднял к притолоке. Он продержал меня там до полудня, пока  дон
Хуан не  пришел  спустить  меня  на  пол.  Он  сказал,  что  нахождение  в
подвешенном состоянии без соприкосновения с полом настраивает тело  и  что
это необходимо перед опасными путешествиями вроде того, которое ждет меня.
     Мне потребовалось  еще  много  сеансов  сновидения,  чтобы,  открывая
глаза, видеть или Зулейку, или  неосвещенную  веранду.  Я  понял  к  этому
времени, что и сама она бывала только в сновидении. Она  никогда  не  была
лично позади меня в алькове. В ту первую ночь я был  прав,  когда  считал,
что  моя  спина  опирается  на  стену.  Зулейка  была  просто  голосом  из
сновидения.
     Во время одного  из  сеансов  сновидения,  когда  я  открыл  глаза  с
намерением увидеть Зулейку, я был потрясен, увидев рядом  с  ней  Горду  и
Жозефину. Затем началась последняя грань ее обучения.  Зулейка  учила  нас
всех троих путешествовать вместе с  ней.  Она  сказала,  что  наше  первое
внимание привязано к эманациям земли, а  второе  внимание  -  к  эманациям
вселенной. При этом она имела в виду, что сновидящий уже по своей  природе
находится вне границ всего, что  касается  повседневной  жизни.  Последней
задачей Зулейки было так настроить второе внимание Горды, Жозефины и  мое,
чтобы мы могли следовать за ней в ее путешествиях в неизвестное.
     Во  время  следующих  сеансов  голос  Зулейки  сказал  мне,  что   ее
"одержимость" приведет меня на  встречу  с  ней,  потому  что  когда  дело
касается второго внимания, одержимость сновидящего  служит  проводником  и
что ее мысль фиксирована на определенном месте за  пределами  этой  земли.
Оттуда она и собирается позвать меня, а я должен  использовать  ее  голос,
как путеводную нить, которая потянет меня.
     В течение двух сеансов ничего не произошло. Голос Зулейки  становился
все слабее и слабее, пока она говорила, и я горевал, что я не могу за  ней
последовать. Она не сказала  мне,  что  надо  делать.  Я  испытывал  также
необычайную  тяжесть.  Я  не  мог  разорвать  силу  вокруг  меня,  которая
связывала и мешала мне выйти из состояния спокойного бодрствования.
     Во время третьего сеанса я внезапно открыл глаза, даже  не  сделав  к
этому никакой попытки. На меня смотрели Зулейка, Горда и Жозефина. Я стоял
рядом с ними. Я тут же понял,  что  мы  находимся  в  каком-то  совершенно
неизвестном мне месте. Первое, что бросалось  в  глаза,  это  очень  яркий
непрямой свет. Все вокруг было залито  белым,  мощным  "неоновым"  светом.
Зулейка улыбалась, как бы приглашая нас оглядеться. Горда и Жозефина  были
в такой же нерешительности, как и я. Они украдкой бросали взгляды на  меня
и на Зулейку.
     Зулейка дала нам знак двигаться. Мы  находились  на  открытом  месте,
стоя в середине полыхающего светом круга. Грунт  казался  твердым,  темным
камнем, однако он отражал очень  много  слепящего  белого  света,  который
лился  сверху.  Странным  было  то,  что  я,  понимая,  что  свет  слишком
интенсивен для моих глаз, не был ослеплен, когда поднял голову и посмотрел
на его источник. Это было солнце. Я смотрел прямо на  солнце,  которое  по
причине того, что я был в сновидении, выглядело интенсивно белым.
     Горда с Жозефиной тоже смотрели на солнце без всякого для себя вреда.
Внезапно я ощутил испуг. Свет был чужим для  меня.  Это  был  безжалостный
свет, он падал на нас, создавая ветер, который я мог ощущать, однако  жары
я не чувствовал. Я считал этот свет вредным. Одновременно Горда,  Жозефина
и я бросились к Зулейке и сбились вокруг нее кучкой, как испуганные  дети.
Она придержала нас, а затем белый палящий свет стал постепенно терять свою
интенсивность, пока не исчез совсем.  Вместо  него  теперь  все  оказалось
залитым очень приятным желтоватым светом.
     Тут я осознал, что мы находимся уже в другом мире.  Грунт  был  цвета
мокрой терракорты. Гор не было, но ту местность, где мы находились, нельзя
было  назвать  и  равниной.   Все   кругом   казалось   бурным   застывшим
терракортовым морем. Повсюду вокруг себя я мог видеть одно и  то  же,  как
если бы находился в центре океана. Я взглянул вверх. Небо не было  безумно
палящим. Оно было темным, но не синим.  Яркая  лучистая  звезда  висела  у
горизонта. Тут мне стало ясно, что мы находимся в мире с двумя солнцами  -
двумя звездами: одна была огромной и только что  скрылась  за  горизонтом,
вторая меньше и, вероятно, более отдаленная.  Я  хотел  задавать  вопросы,
пройтись по окрестностям, посмотреть, что тут есть  еще.  Зулейка  сделала
нам знак расслабиться и терпеливо ждать, но что-то, казалось, толкало нас.
Внезапно Горда с Жозефиной исчезли, а потом я проснулся.
     С этого времени я больше не ездил в дом Зулейки. Дон Хуан смещал  мне
уровни сознания у себя дома или в том месте, где мы были,  и  я  входил  в
сновидение. Зулейка, Горда и Жозефина всегда поджидали меня.  Мы  вновь  и
вновь отправлялись на то неземное  место,  пока  не  познакомились  с  ним
хорошенько. Мы всегда старались попасть туда не во время слепящего сияния,
не днем, а ночью, чтобы следить за восходом над  горизонтом  колоссального
небесного тела, столь величественного, что когда  оно  прорезало  зубчатый
горизонт, то покрывало около половины  обзора  в  180  град.  Перед  нами.
Небесное тело было очень красиво, а его подъем над  горизонтом  был  столь
захватывающим, что я мог бы оставаться там целую  вечность,  чтобы  только
наблюдать это зрелище. Это небесное тело  в  зените  занимало  почти  весь
небесный свод. Мы всегда ложились на спину,  чтобы  следить  за  ним.  Оно
имело последовательные конфигурации, которые Зулейка научила нас узнавать.
Я понял, что это не звезда. Его свет  был  отраженным;  видимо,  оно  было
матовым, так как отраженный от  него  свет  был  очень  мягким  при  таких
колоссальных размерах. На его оранжево-желтой поверхности  были  громадные
не меняющиеся коричневые пятна.
     Зулейка постоянно брала нас с собой в неописуемые путешествия.  Горда
сказала, что Зулейка брала Жозефину еще дальше  и  глубже  в  неизвестное,
потому что Жозефина была, как и сама Зулейка, немного безумна: ни одна  из
них  не  имела  того  ядра  рассудительности,  которое  дает   сновидящему
трезвость, поэтому у них не было барьеров  и  не  было  интереса  находить
разумные причины чего бы то ни было.
     Единственное, что мне сказала о  наших  путешествиях  Зулейка  и  что
звучало как объяснения, это что сила  сновидящих  превращала  их  в  живые
гарпуны. Чем сильнее и чем безупречнее сновидящий,  тем  дальше  он  может
проецировать свое второе внимание в неизвестное и тем  дольше  длится  его
проекция сновидения.
     Дон Хуан сказал, что мои путешествия с Зулейкой не  были  иллюзией  и
что все, что я делал с ней, являлось шагом к  контролю  второго  внимания;
другими словами, Зулейка обучала меня тонкостям  восприятия  того  другого
царства. Он, однако, не мог объяснить точную природу этих  путешествий,  а
может быть, не хотел. Он сказал,  что  если  попытается  объяснить  детали
восприятия  второго  внимания  в  терминах  деталей   восприятия   первого
внимания, то лишь безнадежно запутается в словах. Он хотел,  чтобы  я  сам
сделал свое заключение, и чем больше я обо всем этом думал, тем яснее  мне
становилось, что он был совершенно прав.
     Под руководством Зулейки во время ее инструктажа по второму  вниманию
я совершал фактические посещения загадок, которые были явно  за  пределами
моего разума, но явно в пределах возможностей моего полного  осознания.  Я
научился путешествовать во что-то непонятное и закончил тем, что мог  сам,
как Эмилито и Хуан Тума, рассказывать собственные сказки вечности.



                                14. ФЛОРИНДА

     Мы с Гордой были в полном согласии  относительно  того,  что  к  тому
времени, когда Зулейка обучила нас точностям сновидения,  мы  приняли  как
безоговорочный факт, что правило - это карта,  что  в  нас  скрыто  другое
сознание и что есть возможность входить в это сознание.
     Дон  Хуан  выполнил  то,  что  предписывалось  правилом.  По  правилу
полагалось,  чтобы  следующим  шагом  было  мое  знакомство  с  Флориндой,
единственным из воинов, кого я не встречал. Дон Хуан сказал, что я  должен
войти в ее дом сам, без него, потому что все, что будет между Флориндой  и
мной, не касается никого другого.  Он  сказал,  что  Флоринда  будет  моим
личным гидом, как если бы я был таким же нагвалем, как  он.  У  него  были
такие  же  отношения  с  воином  из  партии   его   бенефактора,   который
соответствовал Флоринде.
     Однажды дон Хуан оставил меня у  двери  дома  Нелиды.  Он  велел  мне
войти, сказав, что Флоринда ждет меня внутри.
     - Имею честь с  вами  познакомиться,  -  сказал  я  женщине,  которая
встретила меня в холле.
     - Я Флоринда, - сказала она. Мы молча смотрели друг на друга.  Я  был
поражен. Мое осознание было острым,  как  никогда.  Никогда  больше  я  не
испытывал подобного чувства.
     - Красивое имя, - ухитрился я сказать, желая сказать больше.
     Мягкое и длинное произношение испанских гласных делало ее имя текучим
и звучным, особенно "и" после "р". Имя не было редким, просто я никогда не
встречал никого, вплоть до этого дня, кто бы  был  самой  сущностью  этого
имени. Женщина передо мной подходила к нему, будто это  имя  было  сделано
для нее или как если бы она сама подогнала  свою  личность  под  это  имя.
Физически она выглядела в точности как Нелида, разве  что  казалась  более
уверенной в себе,  более  могущественной.  Она  была  довольно  высокой  и
худощавой; кожа у нее была оливковой, как у людей средиземноморья: испанка
или, возможно, француженка. Она была старой,  но  не  дряхлой  и  даже  не
начала дряхлеть. Ее  тело  казалось  гибким  и  собранным.  Длинные  ноги,
угловатые черты лица, маленький рот, красиво очерченный нос, темные  глаза
и светлые волосы, заплетенные в косу. Никаких складок, никаких морщинок ни
на лице, ни на шее. Она была старой так, будто притворялась старой.
     Вспоминая задним числом первую встречу с ней, мне пришло на ум  нечто
совершенно не связанное, но уместное  здесь.  Однажды  я  видел  в  газете
двадцатилетней  давности  фотографию  молодой  в  то  время   голливудской
актрисы, которая была снята с роли, где она должна была  выглядеть  на  20
лет старше. Рядом в газете с той  фотографией  был  напечатан  современный
снимок той же самой актрисы, как она стала выглядеть через 20 лет  тяжелой
жизни.  Флоринда,  по  моему  субъективному  суждению,  была  как   первая
фотография той актрисы - молодая девушка, играющая старую.
     - Ну, и что мы имеем? - сказала  она,  осматривая  меня.  -  судя  по
твоему виду, не много. Мягкий. Индульгирующий до мозга костей, без всякого
сомнения.
     Ее прямота напомнила мне дона Хуана, так же как внутренняя  жизнь  ее
глаз. Оглядываясь на мою жизнь с доном Хуаном, мне приходит в голову,  что
его глаза всегда были расслабленными. Никакого напряжения  в  них  увидеть
было нельзя. Это не значит, что глаза дона Хуана были красивы на взгляд. Я
видел и очень красивые глаза, но никогда не находил слов, чтобы что-нибудь
сказать о них. Глаза Флоринды, так же как глаза  дона  Хуана,  давали  мне
ощущение,  что  они  были  свидетелями  всего,  чему  только  можно   быть
свидетелем, они были спокойными, но  не  безразличными.  Возбуждение  было
направлено внутрь и превратилось во  что-то  такое,  я  могу  описать  как
внутреннюю жизнь.
     Флоринда провела меня через жилую комнату дальше, на крытую  веранду.
Мы сели в удобные мягкие кресла. Ее глаза, казалось, что-то искали на моем
лице.
     - Ты знаешь, кто я такая и что я должна для тебя сделать? -  спросила
она.
     Я сказал, что все, что я знаю о ней и о ее отношении ко мне, это лишь
то, что набросал мне дон Хуан.  В  ходе  объяснений  я  назвал  ее  доньей
Флориндой.
     - Не называй меня доньей Флориндой, - сказала она  с  детским  жестом
недовольства и раздражения, - я еще не настолько стара и даже не настолько
респектабельна.
     Я спросил ее, как же мне к ней обращаться.
     - Подойдет просто Флоринда, - сказала она, - а относительно того, кто
я такая, могу рассказать тебе прямо сейчас, что я - женский воин,  знающий
искусства сталкинга. А относительно того, что я для тебя должна сделать, я
могу  тебе  сказать,  что  собираюсь  обучить  тебя  первым  7   принципам
сталкинга, первым 5 принципам правила для сталкеров и  первым  3  маневрам
искусства сталкинга.
     Она добавила, что для каждого воина является нормальным все забывать,
когда взаимодействия происходят на левой стороне, и  что  мне  потребуются
годы, чтобы потом вернуться к тому, чему она собирается  меня  учить.  Она
сказала, что ее инструктаж - только начало и что когда-нибудь она закончит
мое обучение, но при других обстоятельствах.
     Я спросил, не будет ли она против того, чтобы я задавал вопросы.
     - Делай, что хочешь, - сказала она. - все, что мне от тебя требуется,
- это согласие на практику. В конце концов, ты знаешь  обо  всем,  что  мы
собираемся обсуждать. Твоим недостатком является твоя неуверенность в себе
и то, что ты  не  хочешь  признать  свое  знание  силой.  Нагваль,  будучи
мужчиной, загипнотизировал тебя. Ты не можешь действовать  самостоятельно.
Только женщина может освободить  тебя  от  этого.  Я  начну  с  того,  что
расскажу тебе историю своей жизни и по ходу этого многое станет тебе ясно.
Мне придется рассказывать ее тебе по частям, поэтому ты  будешь  приходить
сюда довольно часто.
     Ее явное желание рассказать мне о  своей  жизни  поразило  меня,  как
несоответствующее  сдержанности  всех  остальных  относительно  их  личной
жизни. После многих лет общения с ними я перенял у них  безоговорочно  это
правило, и теперь ее добровольное желание раскрыть свою личную жизнь  было
совершенно непонятно мне. Ее заявление сразу же насторожило меня.
     - Извините, пожалуйста, - сказал я, - вы  говорите,  что  собираетесь
раскрыть мне свою личную жизнь?
     - А почему бы и нет? - сказала она.
     Я ответил ей длинными объяснениями о том, что дон Хуан говорил мне об
обволакивающей силе личной истории и о том, как каждому  воину  необходимо
стереть ее. Я закончил, сказав ей, что он запретил мне когда-либо говорить
о моей жизни.  Она  рассмеялась  высоким  фальцетом.  Казалось,  она  была
довольна.
     - Это относится только к мужчинам, - сказала она. -  неделание  твоей
личной жизни состоит в рассказывании бесконечных историй, в которых нет ни
единого слова о тебе реальном. Видишь ли,  быть  мужчиной  означает  иметь
позади себя солидную историю. У тебя есть  семья,  друзья,  знакомые  и  у
каждого из них есть своя определенная идея о тебе. Быть мужчиной означает,
что ты должен отчитываться - ты не  можешь  исчезнуть  так  просто;  чтобы
стереть самого себя, тебе потребовалась масса работы. Мой случай другой. Я
женщина,  а  это  дает  мне  великолепное  преимущество.   Мне   не   надо
отчитываться. Знаешь ли ты, что женщинам не надо отчитываться?
     - Я не знаю, что вы имеете в виду под необходимостью отчитываться,  -
сказал я.
     - Я хочу сказать, что женщина может легко исчезнуть, - сказала она, -
во всяком случае, женщина может выйти замуж, женщина принадлежит  мужу.  В
семье, где много детей, дочерей очень рано сбрасывают со счетов - никто не
рассчитывает на них, и есть шансы, что какая-нибудь исчезнет,  не  оставив
следа. Их исчезновение принимается легко. Сын, с  другой  стороны,  -  это
некто, на  кого  делается  ставка.  Сыну  не  так  легко  ускользнуть  или
исчезнуть. И если даже он сделает это, то оставит позади себя  следы.  Сын
чувствует вину за свое исчезновение, дочь - нет. Когда нагваль  учил  тебя
держать язык за зубами относительно твоей личной жизни,  он  хотел  помочь
тебе преодолеть чувство того, что ты поступил плохо по отношению  к  своей
семье и друзьям, которые так или иначе рассчитывали на тебя.  После  целой
жизни борьбы мужчина-воин кончает, конечно, тем, что стирает себя, но  эта
борьба оставляет свои следы на мужчине. Он становится скрытым,  всегда  на
страже  против  самого  себя.  Женщине  не  приходится  преодолевать   эти
трудности, женщина уже готова раствориться в воздухе; фактически,  это  от
нее и ожидается. Будучи женщиной, я не склонна к скрытности,  мне  нет  до
нее дела. Скрытность - это та  цена,  которую  вам,  мужчинам,  приходится
платить за то, что вы важны для общества. Эта борьба  только  для  мужчин,
потому что они не  хотят  стирать  самих  себя  и  найдут  разные  смешные
способы, чтобы когда-нибудь и  где-нибудь  высунуться.  Возьми,  например,
самого себя: ты ездишь повсюду и читаешь лекции.
     Флоринда заставила меня нервничать очень  интересным  образом.  В  ее
присутствии  я  чувствовал  странное  беспокойство.  Я  бы  без  колебаний
признал, что дон Хуан и  Сильвио  Мануэль  заставляют  меня  нервничать  и
тревожиться, но там  чувство  совсем  другое.  Фактически,  я  боялся  их,
особенно Сильвио Мануэля. Он ужасал меня, и все же я научился уживаться со
своим ужасом.  Флоринда  меня  не  пугала.  Моя  нервозность  скорее  была
результатом того, что я был раздражен, опасаясь ее духовной  живости.  Она
не смотрела на меня пристально, как это делали дон  Хуан  и  Мануэль.  Они
всегда фиксировали на мне свой взгляд, пока  я  не  отводил  свое  лицо  с
жестом покорности. Флоринда только поглядывала на меня. Ее глаза постоянно
переходили с одного на другое. Она, казалось, рассматривала не только  мои
глаза, но каждый сантиметр моего тела. Разговаривая, она  бросала  быстрые
взгляды то на мое лицо, то на мои руки, то на свои ноги, то на крышу.
     - Я вызываю у тебя чувство неловкости, не так ли? - спросила она.
     Ее  вопрос  застал  меня  врасплох.  Я  засмеялся.  Ее  тон  не   был
угрожающим.
     - Да, - сказал я.
     - О, это  совершенно  понятно,  -  сказала  она,  -  ты  привык  быть
мужчиной, женщина для тебя - это нечто созданное для твоей выгоды. Женщина
для тебя глупа, а тот факт, что  ты  мужчина  и  нагваль,  еще  более  все
усложняет.
     Я почувствовал необходимость защититься. Я  думал,  что  она  слишком
скорая на мнения дама, и хотел ей это сказать. Я начал длинную  фразу,  но
сорвался почти немедленно, услышав ее смех. Это был веселый, молодой смех.
Дон Хуан и дон Хенаро все время смеялись надо мной, и  смех  их  тоже  был
молодой, но у Флоринды была другая вибрация. В ее смехе не было  спешки  и
не было давления.
     - Я думаю, нам лучше войти внутрь, - сказала  она,  -  там  не  будет
никаких отвлечений. Дон Хуан уже водил тебя повсюду, показывая  тебе  мир;
это было важно для того,  что  он  должен  был  тебе  говорить.  Я  должна
говорить о других вещах, которые требуют другой обстановки.
     Мы  сели  на  кожаную  кушетку  в  нише  у  веранды.  В  помещении  я
почувствовал себя лучше. Она сразу начала рассказывать свою жизнь.
     Она сказала, что родилась в довольно большом  мексиканском  городе  в
богатой семье. Поскольку она была единственным ребенком, родители  портили
ее с самого рождения. Без малейшей ложной  скромности  Флоринда  признала,
что она всегда сознавала свою красоту. Она  сказала,  что  красота  -  это
демон, который множится и процветает при наличии поклонения. Она  заверила
меня, что может сказать без  тени  сомнения,  что  побороть  этого  демона
труднее всего и если я посмотрю вокруг на тех,  кто  красив,  то  обнаружу
самые изуродованные существа, которых только можно вообразить.
     Я не хотел с ней спорить, но имел очень сильное желание  сказать  ей,
что она все же догматична. Видимо, уловив мое чувство, она подмигнула мне.
     - Они изуродованы, лучше проверь их, - продолжала она, - испытай  их.
Не соглашайся с их идеей, что они красивы и из-за  этого  важны,  -  и  ты
сразу увидишь, что я имею в виду.
     Она сказала, что вряд ли может винить своих родителей или  саму  себя
за  свое  поведение.  Все  вокруг  нее,  будто  сговорившись,   с   самого
младенчества давали ей возможность чувствовать себя важной и уникальной.
     - Когда мне было 15, - продолжала  она,  -  я  считала,  что  являюсь
величайшим, что когда-либо было  на  земле.  Все  так  говорили,  особенно
мужчины.
     Она призналась, что в отроческие годы она  наслаждалась  вниманием  и
связями с несколькими любовниками.  В  18  лет  она  обстоятельно  выбрала
наилучшего мужа из не менее чем 11 серьезных ухажеров. Она вышла замуж  за
Селестино - человека с большими средствами и старше ее на 15 лет.
     Флоринда описывала свою замужнюю жизнь  как  рай  на  Земле.  К  тому
огромному кругу друзей, которых она имела, она добавила друзей  Селестино,
и в результате получился большой и непрекращающийся праздник.
     Блаженство  ее  продолжалось,  однако,  всего  6   месяцев,   которые
пролетели незаметно. Все пришло к внезапному и жестокому концу, когда  она
заразилась загадочной и уродующей болезнью. Ее левая стопа, колено и  икра
начали раздуваться. Очертание ее прекрасной ноги  исчезло.  Опухоль  стала
такой сильной, что воспаленные кожные ткани разрывались. Вся  ее  нога  от
колена и вниз покрылась болячками и гнойными выделениями. Кожа  отвердела,
заболевание было диагностировано  как  слоновая  болезнь.  Доктор  пытался
облегчить ее состояние, но его попытки были  неуклюжи  и  болезненны  и  в
конце концов было решено, что только европа, где медицинские центры  более
развиты, может излечить ее. За каких-то 3 месяца рай Флоринды  превратился
в ад. В отчаянии, искренне страдая, она  хотела  лучше  умереть,  чем  так
продолжать.   Ее   страдания   были   так   трогательны,    что    однажды
девушкаслужанка, будучи не в силах их больше выносить, призналась ей,  что
была подкуплена прежней любовницей Селестино, чтобы добавить  определенный
состав в пищу - яд, приготовленный магами. Служанка для  искупления  своей
вины  пообещала  отвести  ее  к  знахарке,  которая  по  слухам   является
единственным человеком, способным обезвредить яд.
     Флоринда усмехнулась, вспомнив свои затруднения. Она  была  воспитана
набожной католичкой. Она  не  верила  ни  в  колдовство,  ни  в  индейских
знахарей. Боль ее была,  однако,  столь  интенсивной,  а  положение  столь
серьезным, что она была готова идти на все.  Селестино  был  категорически
против. Он хотел передать служанку властям. Флоринда вмешалась не  столько
из жалости, сколько из опасения, что сама не найдет знахарку.
     Внезапно Флоринда встала. Она сказала,  что  мне  пора  уезжать.  Она
взяла меня за руку и проводила до двери,  как  если  бы  я  был  старым  и
дорогим другом. Она объяснила, что я  выдохся,  потому  что  находиться  в
левостороннем сознании, это значит быть в особом и неустойчивом состоянии,
пользоваться которым нужно с перерывами. Это, конечно, не состояние  силы.
Доказательством этого было хотя бы то, что я чуть не умер,  когда  Сильвио
Мануэль попытался подстегнуть мое второе внимание,  заставляя  меня  смело
входить в него. Она сказала,  что  нет  такого  способа  на  земле,  путем
которого мы могли бы приказать кому бы то ни было или самим себе  набирать
знания.  Это  дело  медленное,  и  тело  в  должное  время  и  в   должных
обстоятельствах  безупречности  само  ускоряет  накопление   знаний,   без
вмешательства желания.
     Некоторое время мы стояли  у  входной  двери,  обмениваясь  приятными
замечаниями и тривиальностями.  Внезапно  она  сказала,  что  причина,  по
которой нагваль Хуан Матус привел меня к ней, в том, что он знает, что его
время на земле подходит к концу. Две формы инструктажа, которые  я  должен
был  получить,  согласно  мастерскому  плану  Сильвио  Мануэля,  были  уже
завершены. Все,  что  осталось  еще  не  сделанным,  -  это  то,  что  она
собирается сказать мне.
     Она подчеркнула, что это в действительности не совсем  инструктаж,  а
скорее установленные связи между ею и мной.
     В следующий раз дон  Хуан  привел  меня  к  Флоринде  и  прежде,  чем
оставить меня у двери, он повторил мне то, что я уже слышал от нее, -  что
приближается то время, когда он и его партия  войдут  в  третье  внимание.
Прежде, чем я успел задать ему вопрос, он толкнул меня  внутрь  дома.  Его
толчок перенес меня не только в  дом,  но  также  и  в  мое  самое  острое
состояние сознания. Я увидел стену тумана.
     Флоринда стояла в холле, как бы ожидая, когда дон Хуан втолкнет меня.
Она взяла меня за руку и спокойно провела в  жилую  комнату.  Мы  сели.  Я
хотел начать разговор, но не  мог  говорить.  Она  объяснила,  что  толчок
безупречного  воина,  подобного  нагвалю  Хуану  Матусу,   может   вызвать
перемещение в другую область сознания. Она сказала, что моей ошибкой  было
считать, что важна сама  эта  процедура.  Процедура  вталкивания  воина  в
другое состояние сознания применима только лишь тогда, когда оба воина,  в
особенности тот, кто толкает, безупречны и обладают личной силой.
     Тот факт, что я видел стену  тумана,  заставлял  меня  нервничать  на
физическом плане. Мое тело неудержимо дрожало. Флоринда сказала,  что  мое
тело дрожит потому, что оно привыкло к активности во  время  нахождения  в
этом  состоянии  сознания,  но  что  мое  тело   может   также   научиться
фокусировать свое самое острое внимание на все, что говорится, а не на том
что делается.
     Она  сказала  мне,  что  быть  помещенным  в  левостороннее  сознание
является  своего  рода  ставкой  на  будущее.  Заставляя  меня  входить  в
состояние повышенного сознания и позволяя мне взаимодействовать со  своими
воинами только тогда, когда я нахожусь  в  этом  состоянии,  нагваль  Хуан
Матус получает уверенность, что в  будущем  у  меня  будет  ступенька,  на
которую я смогу встать. Она сказала, что  его  стратегией  было  вырастить
небольшую часть другого  меня,  намеренно  наполняя  ее  воспоминаниями  о
взаимодействии. Воспоминания забудутся, чтобы потом пробиться когда-нибудь
на поверхность и послужить  рациональной  исходной  точкой,  откуда  можно
отправиться в неизмеримую безбрежность другого "я".
     Из-за того, что я так нервничал, она предложила успокоить  меня  тем,
что  продолжит  рассказ  о  своей  жизни,   который,   пояснила   она,   в
действительности не является рассказом о ее жизни, как  светской  женщины,
но рассказом о том, как избалованной, богатой  никчемности  помогли  стать
воином.
     Она сказала, что как только решила навестить знахарку, остановить  ее
было уже нельзя. Она отправилась на носилках, которые несли служанка  и  4
мужчины, в двухдневное путешествие, которое изменило ход ее жизни.  Дороги
не было. Это были горы, и иногда мужчинам приходилось нести ее на спине.
     В дом знахарки они прибыли в сумерках. Место было хорошо освещено и в
доме было много людей. Флоринда  сказала,  что  какой-то  вежливый  старик
рассказал ей, что знахарка поехала лечить пациента и вернется через  день.
Этот человек, казалось, много знал о  деятельности  знахарки,  и  Флоринде
было легко с ним разговаривать. Он был заботлив и признался ей, что он сам
пациент.  Он  описал  свою  болезнь  как  неизлечимое  состояние,  которое
заставляет его забыть весь мир.
     Они дружески болтали допоздна. Старик  был  так  заботлив,  что  даже
уступил Флоринде свою постель, чтобы она могла отдохнуть  и  подождать  до
следующего дня, пока вернется знахарка.
     Утром Флоринда пробудилась внезапно от острой боли в  ноге.  Какая-то
женщина двигала ей ногу, нажимая на нее кусочком полированного дерева.
     - Знахарка была очень симпатичной женщиной, -  говорила  Флоринда,  -
она взглянула на мою ногу и покачала головой.
     - Я знаю, кто это сделал, - сказала она. - ему, видимо, очень  хорошо
заплатили или же он был убежден, что ты - совсем бесполезное  человеческое
существо. Как ты думаешь, что из двух?
     Флоринда засмеялась. Она  сказала,  что  приняла  тогда  знахарку  за
сумасшедшую или грубую невоспитанную бабу. Она представить себе не  могла,
что хоть кто-нибудь в мире мог поверить, что она -  бесполезное  существо.
Несмотря на то, что она  испытывала  жуткую  боль,  она  многословно  дала
понять этой женщине, что является богатой  и  значительной  персоной,  над
которой никому не придет в голову посмеяться.
     Флоринда вспомнила, что знахарка сразу же изменила свое  отношение  к
ней. Она, казалось, испугалась и начала уважительно говорить ей  "миссис",
встала со стула и всех выпроводила из комнаты. Когда  они  остались  одни,
знахарка уселась ей на грудь и перегнула ее  голову  через  край  кровати.
Флоринда отбивалась. Она думала, что ее  собираются  убить.  Она  пыталась
закричать, чтобы услышали слуги, но знахарка быстро накинула ей на  голову
одеяло и заткнула ей нос. Чтобы не задохнуться, Флоринде  пришлось  дышать
открытым ртом. Чем больше знахарка нажимала ей  на  грудь  и  чем  сильнее
зажимала ей нос, тем шире Флоринда открывала рот. Когда  она  поняла,  что
знахарка  делает  в  действительности,  она  уже  выпила  гадко  пахнувшую
жидкость, содержащуюся в большой бутылке, которую  знахарка  сунула  в  ее
открытый рот. Флоринда заметила, что знахарка так хорошо маневрировала ею,
что она даже не захлебнулась, несмотря на то, что голова ее свисала с края
кровати.
     - Я выпила так много  жидкости,  что  мне  чуть  не  стало  плохо,  -
продолжала Флоринда. - она усадила меня и,  не  мигая,  посмотрела  мне  в
глаза. Я  хотела  сунуть  пальцы  в  рот,  чтобы  вызвать  рвоту,  но  она
отхлестала меня по щекам, пока у меня губы не начали кровоточить. Индеанка
бьет меня по щекам! Разбивает до крови мои губы! Ни отец, ни мать  никогда
пальцем не тронули меня. Мое удивление было настолько велико, что я забыла
о неудобстве в желудке. Она позвала моих людей и сказала, чтобы они унесли
меня домой, затем она склонилась надо мной к самому моему уху, чтобы никто
не услышал.
     - Если ты не вернешься назад  через  9  дней,  ты,  ишачья  дыра,  то
раздуешься, как жаба, и будешь просить смерти у бога.
     Флоринда сказала, что жидкость  вызвала  раздражение  в  ее  горле  и
гортани. Она не могла сказать ни слова, однако это было наименьшим  из  ее
огорчений. Когда она прибыла домой, Селестино уже был вне себя, ожидая ее.
Не имея  возможности  говорить,  Флоринда  могла  наблюдать  за  ним.  Она
заметила, что его злость никак не связана с огорчениями из-за ее здоровья,
а связана с тем высоким положением, которое он занимал в обществе.  Он  не
мог перенести того, что его влиятельные друзья узнают, что он обращался  к
индейским знахарям. Он был в ярости.  Он  кричал,  что  собирается  подать
жалобу  армейскому  начальству,  взять  солдат,  поймать  эту  знахарку  и
привести в город, чтобы ее отхлестали кнутом и бросили в  тюрьму.  Это  не
было пустой угрозой: он действительно надавил на военное начальство, чтобы
за знахаркой выслали  наряд.  Несколько  дней  спустя  солдаты  вернулись,
сказав, что женщина сбежала.
     Служанка успокоила Флоринду, сказав, что  знахарка  будет  ее  ждать,
если она захочет вернуться назад.
     Воспаление в горле было столь сильным, что она не могла есть  твердой
пищи и едва дождалась того дня, когда ей нужно  было  навестить  знахарку.
Лекарство облегчило боль в ее ноге.
     Когда она дала знать  Селестино  о  своих  намерениях,  он  настолько
разъярился, что нанял себе помощников, чтобы самому  положить  конец  всей
этой чепухе. Он и трое его  людей  отправились  на  лошадях  впереди  нее.
Флоринда сказала, что когда она прибыла к дому знахарки, то ожидала  найти
ее  мертвой,  но  вместо  этого  обнаружила  Селестино,  который  сидел  в
одиночестве. Он послал  своих  людей  в  три  разных  ближайших  местечка,
приказав привести знахарку назад силой. Флоринда увидела  того  же  самого
старика, которого она встречала в прошлый раз;  он  пытался  успокоить  ее
мужа, уверял его, что кто-нибудь из посланных вот-вот  вернется  вместе  с
женщиной.
     Как только Флоринду положили на крыльцо в переднем дворике,  знахарка
сразу же вышла из дома. Она  начала  оскорблять  Селестино,  обзывая  его,
выкрикивая ему всякие обидные вещи, пока он не пришел в такую ярость,  что
бросился, чтобы избить ее. Старик стал удерживать его и упрашивать не бить
ее. Он встал на колени, указывая, что это старуха, но Селестино  ничто  не
трогало. Он сказал, что собирается отхлестать ее нагайкой, несмотря на  ее
возраст. Он подошел, чтобы схватить ее, но внезапно  застыл  на  месте:  6
страшного  вида  мужчин  вышли  из  кустов,  размахивая  мачете.  Флоринда
сказала, что страх  приковал  Селестино  к  месту.  Он  посерел.  Знахарка
подошла к нему и сказала, что или он добровольно позволит ей отстегать его
по ягодицам нагайкой, или ее помощники разрубят  его  на  мелкие  кусочки.
Несмотря на свою Гордость, он покорно склонился, чтобы  его  наказали.  За
несколько секунд знахарка превратила  его  в  беспомощного  человека.  Она
смеялась ему в лицо, так как знала, что он  на  крючке,  и  позволяла  ему
тонуть. Он зашел в ее ловушку, как беззаботный  дурак,  каким  он  и  был,
пьяный от собственных раздутых идей о своей значимости.
     Флоринда взглянула на меня и улыбнулась. Она немного помолчала.
     - Первым принципом искусства сталкинга  является  то,  что  воин  сам
выбирает место для  битвы,  он  никогда  не  вступает  в  битву,  не  зная
окружающей обстановки. Знахарка показала  мне  своей  битвой  с  Селестино
первый принцип сталкинга. Затем она подошла туда, где я лежала. Я плакала.
Это было единственное, что я могла делать.  Она,  казалось,  сочувствовала
мне. Она подоткнула одеяло вокруг моих плеч, улыбнулась и подмигнула мне.
     - Дело еще не окончено, ишачья дырка, - сказала  она,  -  возвращайся
так быстро, как только сможешь, если хочешь жить, но не  приводи  с  собой
своего хозяина, ты, маленькая  потаскушка.  Приходи  только  с  теми,  кто
абсолютно необходим.
     Флоринда на несколько секунд остановила глаза на мне. По ее  молчанию
я понял, что она ждет моих замечаний.
     - Отбросить все,  что  не  является  необходимым,  -  второй  принцип
сталкинга, - сказала она, не дав мне времени открыть рта.
     Ее рассказ так сильно захватил меня, что я не заметил, когда  исчезла
стена тумана. Я просто осознавал, что ее больше нет.
     Флоринда поднялась со стула и провела меня к двери;  некоторое  время
мы еще постояли, так же как после нашей первой встречи. Флоринда  сказала,
что злость Селестино позволила знахарке указать также не ее рассудку, а ее
телу, первые 3 принципа правила для сталкеров. Несмотря на то, что  ее  ум
был полностью сфокусирован на ней самой, поскольку для нее не существовало
ничего, кроме ее физической боли и страха потерять свою красоту,  ее  тело
все же запомнило все, что произошло,  и  в  дальнейшем  нуждалось  лишь  в
напоминании для того, чтобы расставить все по местам.
     - Для воинов мир не является подушкой, чтобы смягчать толчки, поэтому
они должны иметь правила, - продолжала она, -  однако  правило  сталкингов
приложимо ко всем. Раздражение Селестино было его развенчиванием и началом
моего обучения и освобождения. Его собственная важность,  которая  была  в
той же мере и моей, заставляла нас обоих верить в  то,  что  мы  находимся
выше практически всех и всего. Знахарка свела нас вниз к тому, чем мы были
в действительности - к нулю.
     Первый принцип правила состоит в том,  что  все,  что  окружает  нас,
является неизмеримой загадкой.
     Второй принцип правила в том, что мы  должны  пытаться  раскрыть  эту
загадку, но даже не надеясь выполнить это.
     Третий  принцип  в  том,  что  воин,  зная  о  неизмеримой   загадке,
окружающей его, и зная о своем долге раскрыть ее, занимает  свое  законное
место  среди  загадок  и  сам  себя  рассматривает  как   одну   из   них,
следовательно, для воина нет конца загадке бытия, будь  то  загадка  бытия
камешка, муравья или его самого. В этом смирение воина. Каждый равен всему
остальному.
     Последовало длинное вынужденное молчание. Флоринда улыбнулась,  играя
концом своей длинной косы. Она сказала, что с меня довольно.
     Когда я в третий раз приехал к Флоринде, дон Хуан не оставил  меня  у
дверей, а вошел вместе со мной. Все члены его партии были собраны  в  этом
доме и приветствовали меня, будто я вернулся из долгого  путешествия.  Это
было исключительное событие. Оно соединило Флоринду со всеми ними  в  моих
чувствах, поскольку первый раз она была вместе с ними в моем присутствии.
     Когда я в следующий раз пришел к дому Флоринды, дон  Хуан  неожиданно
толкнул меня, как он это  делал  раньше.  Мое  потрясение  было  огромным.
Флоринда ожидала меня в холле. Я мгновенно вошел в то состояние, в котором
была видна стена тумана.
     - Я рассказывала тебе,  как  мне  были  показаны  принципы  искусства
сталкинга, - сказала она, как только мы уселись  на  кушетке  в  ее  жилой
комнате. - теперь ты должен сделать то же самое для меня. Как их показывал
тебе нагваль Хуан Матус?
     Я сказал ей, что так сразу вспомнить не могу; мне нужно  подумать  об
этом, а думать я не могу - мое тело испугано.
     - Не усложняй, - сказала она голосом  приказа,  -  стремись  к  тому,
чтобы быть простым. Приложи всю концентрацию, которая у тебя  есть,  чтобы
решить: вступать или не вступать в битву, потому что  любая  битва  -  это
битва за собственную жизнь. Это третий принцип искусства  сталкинга:  воин
должен хотеть и быть готовым стоять до конца здесь и сейчас, но не  спустя
рукава.
     Я просто не мог собрать свои  мысли.  Я  вытянул  ноги  и  прилег  на
кушетку. Я глубоко вздохнул,  чтобы  расслабить  середину  тела,  которая,
казалось, была связана в узлы.
     - Хорошо, - сказала Флоринда, - я вижу, что ты  применяешь  четвертый
принцип искусства сталкинга. Расслабься,  отступись  от  себя,  ничего  не
бойся, только тогда силы, которые ведут нас, откроют нам дорогу и  помогут
нам. Только тогда.
     Я попытался вспомнить, как дон Хуан показывал мне принципы  искусства
сталкинга.  По  каким-то  необъяснимым  причинам  моя  мысль  отказывалась
фокусироваться  на  образе  прошлого.   Дон   Хуан   был   очень   смутным
воспоминанием.
     Я поднялся и  стал  смотреть  вокруг  себя.  Комната,  в  которой  мы
находились, была хорошо обставлена, пол был покрыт желтыми изразцами. В их
расположении было заметно изумительное мастерство. Я  собирался  осмотреть
мебель и пошел в направлении красивого темно-коричневого  стола.  Флоринда
подбежала и сильно встряхнула меня.
     - Ты правильно применил пятый принцип искусства сталкинга, -  сказала
она, - не давай себе уйти в сторону.
     - Что это за пятый принцип? - спросил я.
     - Встречаясь с неожиданным и непонятным и не зная, что с этим делать,
воин на какое-то время отступает, - сказала она. Он позволяет своим мыслям
бродить бесцельно. Воин занимается чем-нибудь другим. Подойти  может  все,
что угодно. Ты сделал как раз это, а теперь, когда  ты  это  выполнил,  ты
можешь применить шестой принцип: воин сжимает время - даже мгновение  идет
в счет. В битве за собственную жизнь секунда  -  это  вечность;  вечность,
которая может решить исход  битвы.  Воин  нацелен  на  успех,  поэтому  он
сжимает время. Воин не теряет ни мгновения.
     Внезапно шквал воспоминаний ворвался в мое  сознание.  Я  возбужденно
сказал Флоринде, что могу вспомнить, когда  дон  Хуан  впервые  познакомил
меня с этими принципами. Она приложила пальцы к губам с жестом,  требующим
молчания. Она сказала, что была заинтересована только свести меня лицом  к
лицу с принципами, но она не хочет, чтобы я рассказывал свои воспоминания.
     Флоринда продолжила свой рассказ. Она сказала, что знахарка велела ей
вернуться опять без Селестино и дала ей выпить состав, который уменьшил ее
боль почти мгновенно, а затем она  прошептала  ей  на  ухо,  что  Флоринда
должна сама принять мгновенное решение, что она должна успокоить свой  ум,
делая что угодно, но как только  решение  будет  принято,  она  не  должна
терять ни секунды. Дома она  заявила  о  своем  желании  вернуться  назад.
Селестино  ничего  не  мог  ей  возразить,  потому  что  ее  решение  было
непоколебимо.
     - Почти сразу я отправилась к знахарке,  -  продолжала  Флоринда.  На
этот раз мы ехали на лошадях. Я  взяла  с  собой  самых  доверенных  слуг:
девушку, которая дала мне яд, и мужчину, чтобы присматривать за  лошадьми.
Нам трудно пришлось при переходе через эти горы. Лошади  нервничали  из-за
запаха моей ноги, но мы кое-как добрались. Сама не сознавая,  я  применила
третий принцип искусства сталкинга. Я подвела свою жизнь или  то,  что  от
нее осталось, к новому рубежу. Я хотела и была готова  умереть.  Для  меня
это не было таким уж трудным решением,  поскольку  я  все  равно  умирала.
Верным является то, что когда умираешь и уже наполовину мертв, как в  моем
случае, и когда в этом больше неудобства, чем боли, появляется  склонность
к лени и слабости, когда невозможно никакое усилие.
     - Я оставалась в доме знахарки в течение 6 дней. На второй день я уже
чувствовала  себя  лучше.  Опухоль  начала  спадать.  Выделения  из   ноги
прекратились, боль прошла. Я была лишь немного  слабой  в  коленях,  когда
пыталась ходить.
     - На шестой день знахарка взяла меня в свою комнату. Она  была  очень
заботлива ко мне и, оказывая всяческое внимание, усадила на постель и дала
кофе. Она уселась на полу у моих ног лицом ко мне.  Я  могу  вспомнить  ее
точные слова: "ты очень и очень больна и только я могу тебя вылечить; если
я  этого  не  сделаю,  ты  умрешь  такой  смертью,  которую  и  вообразить
невозможно. Поскольку ты глупая, ты предпочтешь горький  конец.  С  другой
стороны, я могу вылечить тебя в один день, но не сделаю этого.  Ты  будешь
приходить сюда до тех пор, пока не поймешь, что я показываю  тебе,  только
тогда я вылечу тебя полностью; если я сделаю  иначе,  ты,  будучи  глупой,
никогда сюда не придешь".
     Флоринда сказала, что знахарка  с  огромным  терпением  объяснила  ей
очень тонкие моменты своего решения помочь ей. Она  не  поняла  ни  одного
слова. Это объяснение  заставило  ее  еще  больше  увериться  в  том,  что
знахарка несколько ненормальна.
     Когда знахарка сообразила, что до Флоринды  ничего  не  доходит,  она
стала более суровой и заставляла Флоринду, как ребенка, повторять вновь  и
вновь, что без помощи знахарки ее  жизнь  кончена  и  что  знахарка  может
решить прекратить лечение и заставить ее умирать. В конце  концов  женщина
потеряла терпение, когда Флоринда  стала  просить,  чтобы  та  кончила  ее
лечить и отослала домой к ее  с  семье;  она  подняла  бутыль,  содержащую
лекарство, разбила ее о землю и сказала Флоринде, что больше ее  знать  не
хочет.
     Флоринда сказала, что тогда она заплакала  -  единственные  настоящие
слезы в ее жизни. Она сказала знахарке, что хочет одного - быть здоровой и
что она более чем согласна  платить  за  это.  Женщина  сказала,  что  для
денежной платы слишком поздно и что от Флоринды она хочет ее  внимания,  а
не ее денег.
     Флоринда призналась мне, что за свою жизнь она  научилась  добиваться
всего, чего захочет. Она знала,  что  значит  быть  упрямой,  поэтому  она
заговорила о том, что к знахарке  приходили  тысячи  пациентов,  таких  же
полумертвых, как она, и что знахарка брала их деньги. Почему же ее  случай
другой? Флоринде ничего не объяснил ответ знахарки, что,  будучи  видящей,
она видела светящееся тело Флоринды и это  тело  точно  такое  же,  как  у
знахарки. Флоринда решила, что женщина сошла с ума, если не понимает,  что
между  ними  целый  мир  различий:   знахарка   была   грубой   индеанкой,
необразованной и примитивной,  в  то  время  как  Флоринда  была  богатой,
красивой и белой. Флоринда спросила женщину,  что  она  собирается  с  ней
делать. Знахарка сказала, что ей поручено вылечить  ее,  а  затем  обучить
чему-то очень важному. Флоринда хотела  знать,  кто  ей  поручил.  Женщина
ответила, что поручил орел - ответ, который убедил Флоринду,  что  женщина
абсолютно  безумна.  И  все  же  Флоринда  не  видела   никакого   способа
противиться требованиям женщины. Она сказала ей, что согласна делать  все,
что угодно.
     Женщина  мгновенно  изменила  свое  враждебное  отношение;  она  дала
Флоринде с собой лекарства  и  велела  ей  возвращаться,  как  только  она
сможет.
     - Как ты знаешь сам, - продолжала она, - учитель должен  использовать
трюк с учеником; знахарка использовала трюк  с  моей  болезнью.  Она  была
права. Я была такой идиоткой, что если бы она сразу меня  вылечила,  то  я
вернулась бы обратно к своей глупой жизни, будто со мной никогда ничего не
случалось. Разве все мы не делаем так же?
     Флоринда вернулась на  следующей  неделе.  Когда  она  подъехала,  ее
приветствовал старик, которого она встречала раньше. Он разговаривал с ней
так, будто они были старыми друзьями. Он сказал, что знахарка на несколько
дней уехала и что она оставила ему лекарство для нее, если  она  появится.
Он сказал Флоринде очень дружески, но с командой в голосе, что  отсутствие
знахарки оставляет ей лишь  две  альтернативы:  она  может  или  вернуться
домой,  возможно,  в  худшем  физическом  состоянии,  чем  раньше,   из-за
утомительного путешествия, или она может следовать тщательно разработанным
инструкциям знахарки. Он добавил, что если она  решит  остаться  и  начать
свое лечение прямо сейчас,  то  через  3-4  месяца  она  будет  совершенно
здорова. Здесь, однако, было одно затруднение: если она решит остаться, ей
придется пробыть в доме знахарки 8  следующих  дней  и  поэтому  отправить
своих слуг домой. Флоринда сказала, что решать тут нечего - ей  приходится
остаться.  Старик  немедленно  дал  ей  настой  трав,  который   знахарка,
очевидно, оставила для нее. Он просидел  с  ней  большую  часть  ночи.  Он
поддерживал ее беседой и его легкий разговор зажигал во Флоринде  оптимизм
и доверие.
     Ее двое слуг уехали на следующее утро после завтрака. Флоринда совсем
не боялась. Она  глубоко  доверяла  старику.  Он  сказал  ей,  что  должен
построить ящик для ее лечения в соответствии с инструкциями  знахарки.  Он
усадил ее на низкий стулик, который был установлен в центре  голого  места
без растительности. Пока она там сидела,  старик  познакомил  ее  с  тремя
молодыми людьми, которые, как он сказал, были его помощниками.  Двое  были
индейцами, а один белый. Им  четверым  потребовалось  меньше  часа,  чтобы
соорудить ящик  вокруг  стула,  на  котором  сидела  Флоринда.  Когда  они
закончили, Флоринда оказалась замурованной в ящик, крышка  которого  имела
решетку для вентиляции. Одна из  его  сторон  была  на  петлях  и  служила
дверью. Старик открыл дверь и помог Флоринде выйти оттуда. Он провел ее  в
дом и попросил помочь приготовить для нее лекарство, чтобы иметь  его  под
рукой к тому времени, когда вернется знахарка.
     Флоринда была поражена тем,  как  он  работал.  Он  сделал  отвар  из
растений с  затхлым  запахом  и  приготовил  ведро  горячей  жидкости.  Он
предложил, чтобы она для удобства погрузила  ногу  в  ведро  и,  если  она
пожелает,  то  ей  лучше,  может  быть,  выпить  лекарство,   которое   он
приготовил, прежде, чем оно потеряет свою силу. Флоринда повиновалась  ему
без  всяких  расспросов.  Облегчение,  которое  она  почувствовала,   было
значительным.
     Затем старик выделил ей комнату и велел молодым людям поставить  ящик
внутрь комнаты. Он сказал ей,  что  пройдет  несколько  дней,  прежде  чем
вернется  знахарка,  а  тем  временем  ей  следует   тщательно   выполнять
оставленные ею инструкции.
     Она согласилась с ним, и он  вытащил  список  заданий.  Туда  входило
очень много ходьбы, чтобы собирать лекарственные растения, необходимые для
ее снадобья, и ее помощь в их практическом приготовлении.
     Флоринда сказала, что провела 12 дней вместо 8, потому что  ее  слуги
задерживались из-за проливных дождей. Только на 10-й день она  обнаружила,
что женщина никуда не уезжала и что  старик  фактически  и  был  настоящим
знахарем. Флоринда смеялась, описывая свое потрясение. Старик заманил ее в
активное участие в лечении самой себя. Более того, под тем предлогом,  что
этого требует знахарка, он держал ее в ящике ежедневно по крайней  мере  6
часов для  того,  чтобы  выполнить  особое  задание,  которое  он  называл
"перепросмотром".
     В этом месте своего рассказа Флоринда внимательно  осмотрела  меня  и
заключила, что мне достаточно и время уходить.
     При  нашей  следующей  встрече  она  объяснила,  что  старик  был  ее
бенефактором и что она была первым сталкером, которого женщины  из  партии
ее бенефактора нашли для нагваля Хуана Матуса, но тогда ничего этого ей не
было известно. Хотя ее бенефактор сместил ей уровень сознания и открыл  ей
это, все было бесполезно. Она была выращена, чтобы быть  красивой,  и  это
создавало вокруг нее такой  непроницаемый  щит,  что  она  не  поддавалась
перемене.
     Ее бенефактор заключил, что ей нужно время. Он разработал план, чтобы
вывести Селестино на поле битвы Флоринды. Он дал ей возможность увидеть  в
личности Селестино такие вещи, о которых она сама знала наверняка,  но  не
имела мужества открыто посмотреть на них. У Селестино было сильное чувство
собственности, относящееся ко всему, чем он владел. Среди его владений его
богатство  и  Флоринда  занимали  очень  высокие  места.   Его   заставили
проглотить свою Гордость, когда он попался в руки  знахарки;  из-за  того,
что знахарка была нужной, а Флоринда действительно поправлялась,  он  ждал
времени, ждал той минуты, когда лечение будет закончено, чтобы  отомстить.
Флоринда сказала, что по словам ее бенефактора, в  случае  ее  быстрого  и
полного выздоровления была опасность, что Селестино  решит,  поскольку  он
принимал все решения в доме, что Флоринде больше не  нужно  видеть  своего
лекаря. Ее бенефактор дал ей тогда особый настой, чтобы мазать  им  другую
ногу. Настой был очень терпким и  вызывал  раздражение  на  коже,  которое
напоминало  распространение  болезни.   Ее   бенефактор   посоветовал   ей
пользоваться раствором  каждый  раз,  когда  она  захочет  приехать  вновь
повидать его, даже если ей не  надо  будет  никакого  лечения.  По  словам
Флоринды, на излечение  потребовался  год.  За  это  время  ее  бенефактор
познакомил ее с правилом и  муштровал  ее,  словно  солдата,  в  искусстве
сталкинга. Он заставил ее применять принципы сталкинга ко всему,  что  она
делала ежедневно, начиная с малого и вплоть до всего в ее жизни.  За  этот
год ее бенефактор познакомил ее также с нагвалем Хуаном Матусом,  которого
она описала как очень умного и вдумчивого, но все еще самого ненадежного и
ужасающего молодого человека, какого она когда-либо встречала.
     Она сказала, что  именно  нагваль  Хуан  Матус  помог  ей  бежать  от
Селестино. Он и Сильвио Мануэль контрабандой вывели  ее  из  города  через
полицейские и военные кордоны. Селестино  подал  жалобу  в  суд  из-за  ее
побега и, будучи влиятельным человеком, использовал все  свои  возможности
для того, чтобы помешать ей покинуть его. Из-за этого ее бенефактор должен
был переехать в другую  часть  мексики,  а  она  должна  была  оставаться,
спрятавшись  в  его  доме,  в  течении  нескольких  лет.  Такое  положение
устраивало  Флоринду,  поскольку  она   должна   была   выполнить   задачу
перепросмотра,  а  для  этого  она  нуждалась  в   абсолютной   тишине   и
одиночестве.  Она  объяснила,  что  пересмотр  является   основной   силой
сталкеров, так же  как  тело  сновидения  является  силой  сновидящих.  Он
состоит из пересмотра собственной жизни  вплоть  до  самых  незначительных
деталей.
     Ее бенефактор дал ей ящик как средство и символ, которое должно  было
помочь ей научиться концентрации, потому что ей пришлось сидеть там долгие
годы, пока вся жизнь не прошла перед ее глазами, и в то же время  это  был
символ узости границ нашей личности. Ее бенефактор сказал  ей,  что  когда
она закончит свой перепросмотр, она разломает ящик, символизируя этим, что
она больше не связана ограничениями собственной личности.
     Она сказала, что сталкеры пользуются ящиками или  земляными  гробами,
чтобы  закрываться  в  них,  пока  они  вновь  переживают,  а  не   просто
пересматривают каждый момент своей жизни.  Причина,  по  которой  сталкеры
должны пересматривать свою жизнь таким подробным образом  состоит  в  том,
что дар  орла  человеку  включает  в  себя  его  согласие  принять  вместо
настоящего сознания суррогат, если этот суррогат будет совершенной копией.
     Флоринда объяснила, что поскольку сознание является  пищей  орла,  он
может  удовлетвориться  в  совершенстве  выполненным  пересмотром   вместо
сознания.
     Затем Флоринда дала мне основу пересмотра. Она  сказала,  что  первая
стадия - это краткий учет всех случаев нашей жизни, которые явным  образом
подлежат пересмотру. Вторая стадия - это более полный  пересмотр,  который
начинается систематически с точки, когда сталкер сел в ящик и теоретически
может простираться вплоть до момента  рождения.  Она  заверила  меня,  что
совершенный пересмотр может изменить воина настолько же, если  не  больше,
как и полный контроль над телом сновидения. В этом  смысле  как  искусство
сновидения, так и искусство сталкинга вели к одному  и  тому  же  концу  -
входу в третье внимание. Для воина важно, однако, знать и практиковать как
то, так и другое. Она сказала, что женщинам требуются разные  конфигурации
светящегося тела, чтобы добиться мастерства в одном или в другом. Мужчины,
с другой стороны, могут делать и  то  и  другое  довольно  легко,  но  они
никогда не способны достичь такого уровня мастерства,  которого  достигают
женщины в каждом искусстве.
     Флоринда объяснила, что ключевым моментом  пересмотра  было  дыхание.
Для нее дыхание было магическим,  потому  что  это  была  функция,  дающая
жизнь. Она сказала,  что  пересматривать  легко,  если  сможешь  уменьшить
область возбуждения вокруг тела. В этом и был смысл ящика.  Затем  дыхание
будет выносить все  более  и  более  глубокие  воспоминания.  Теоретически
сталкеры должны вспомнить каждое чувство, которое было у них  в  жизни,  а
этот процесс начинается у них с дыхания.
     Она предупредила меня, что те вещи, которым она меня  учит,  являются
лишь предварительными и что в другое  время  и  в  другой  обстановке  она
обучит меня тонкостям. Она сказала, что ее бенефактор  велел  ей  написать
список тех событий, которые ей надо пережить. Он сказал  ей,  что  процесс
начинается с первоначального дыхания. Сталкер начинает  с  того,  что  его
подбородок  лежит  на  правом  плече  и  по  мере  медленного   вдоха   он
поворачивает голову по дуге в 180 град. Вдох заканчивается на левом плече.
После того, как закончен вдох, голова возвращается обратно в расслабленное
положение. Выдыхает сталкер, глядя прямо перед собой. Затем сталкинг берет
событие, которое у него стоит первым по списку и остается  с  ним  до  тех
пор, пока не будут учтены все чувства, затраченные в этом  событии.  Когда
сталкер вспомнит все чувства, которые он испытал в том, что он вспоминает,
он медленно вдыхает, двигая голову с правого плеча на левое.  Смысл  этого
вдоха -  восстановить  энергию.  Флоринда  сказала,  что  светящееся  тело
постоянно создает паутиновидные нити, которые выходят из светящейся  массы
под действием разных эмоций, поэтому каждая  ситуация  взаимодействия  или
любая ситуация, где участвует  чувство,  потенциально  опустошительна  для
светящегося тела. Вдыхая справа налево при воспоминании чувства,  сталкер,
используя магию дыхания, подбирает те нити, которые он оставил позади.  За
этим  сразу  следует  выдох  слева  направо.  При   его   помощи   сталкер
освобождается от тех нитей, которые оставили в нем другие светящиеся тела,
участвовавшие в том событии, которое вспоминается.
     Она сказала, что это обязательная предварительная  ступень  искусства
сталкинга, через которую прошли все члены ее партии как через  введение  в
более сложные упражнения этого искусства. Если  сталкеры  не  прошли  этой
предварительной ступени, чтобы вернуть те нити,  которые  они  оставили  в
мире, а в особенности чтобы выбросить нити, оставленные в них другими, нет
никакой возможности практиковать контролируемую глупость, потому  что  эти
чужие  нити  являются   основой   для   безграничной   возможности   роста
самосознания. Чтобы практиковать контролируемую глупость, поскольку это не
является способом дурачить людей или чувствовать превосходство  над  ними,
нужно быть способным смеяться над самим собой. Она сказала, что  одним  из
результатов детального пересмотра является искренний смех при столкновении
лицом к лицу с надоевшим повторением  самовлюбленности,  которая  является
сущностью всех человеческих взаимодействий.
     Флоринда подчеркнула, что правило определило  искусство  сталкинга  и
искусство сновидения именно  как  виды  искусства,  поэтому  они  являются
чем-то таким, что люди исполняют. Она сказала, что  дающая  жизнь  природа
дыхания является тем, что дает в то же время способность очищаться. Именно
эта способность превращает пересмотр в практическое дело.
     При нашей следующей встрече  Флоринда  подвела  итог  тому,  что  она
назвала последними указаниями. Она сказала, что поскольку общее заключение
нагваля Хуана Матуса и его воинов было то, что мне не придется иметь  дело
с миром повседневной жизни, они обучили меня искусству  сновидения  вместо
искусства сталкинга. Она объяснила, что  это  заключение  было  радикально
изменено и что они оказались в  неудобном  положении.  У  них  больше  нет
времени  обучить  меня   искусству   сталкинга.   Ей   придется   отстать,
задержавшись на периферии третьего внимания для того, чтобы выполнить свою
задачу позднее, когда я буду готов. С другой стороны, если  я  покину  мир
вместе с ними, эта обязанность будет с нее снята.
     Флоринда сказала, что  ее  бенефактор  считал  три  основные  техники
сталкинга - ящик, список событий  для  пересмотра  и  дыхание  сталкера  -
пожалуй, самыми важными задачами, которые может выполнить воин. Он считал,
что  глубокий  пересмотр  является  самым  действенным  средством,   чтобы
потерять человеческую форму.  Поэтому  сталкерам  легче  после  пересмотра
своей жизни использовать все неделания самого себя,  такие,  как  стирание
личной истории, потеря самомнения, ломка ритуалов и т.п.
     Флоринда сказала, что ее бенефактор дал им всем пример того, о чем он
говорил, сначала действуя, исходя из собственных предпосылок, а затем  дав
им разумные основания воина относительно своих поступков. В ее собственном
случае он, будучи мастером искусства сталкинга, разыграл  представление  с
ее болезнью и излечением, которое не только совпадало с  путем  воина,  но
было мастерским введением в  7  основных  принципов  искусства  сталкинга.
Сначала он затащил Флоринду на свое поле битвы, где она была в его  руках;
он заставил ее отбросить то, что не было существенным; он научил  ее,  как
поставить ее жизнь на новый рубеж при помощи решения; он  научил  ее,  как
расслабиться; для того, чтобы помочь ей заново собрать  свои  ресурсы,  он
заставил ее войти в совершенно новое настроение оптимизма и уверенности  в
себе; он научил ее сжимать время; и наконец, он показал  ей,  что  сталкер
никогда не выставляет себя вперед. На Флоринду большое впечатление  оказал
последний принцип. По ее мнению, он сводил  вместе  все,  что  она  хотела
сказать мне в своих последних указаниях.
     - Мой бенефактор был вождем, - сказала Флоринда, - и в то  же  время,
глядя на него, никто бы  этому  не  поверил.  Он  всегда  выдвигал  вперед
кого-нибудь из своих женщин-воинов, в то время как сам свободно смешивался
с пациентами, притворяясь одним  из  них  или  изображая  дурака,  который
постоянно подметает сухие листья самодельной метлой.
     Флоринда объяснила, что для того,  чтобы  применять  седьмой  принцип
искусства сталкинга, необходимо применять остальные 6.  Таким  образом  ее
бенефактор всегда смотрел из-за кулис. Благодаря  этому  он  мог  избегать
конфликтов или отражать их. Если имел место какой-нибудь нажим, он  всегда
был направлен не на него, а на его переднюю линию - на женщину-воина.
     - Я надеюсь,  теперь  ты  понял,  -  продолжала  она,  -  что  только
мастер-сталкер  может  быть  мастером  контролируемой  глупости.  Она   не
означает дурачить людей. Это означает, как объяснял  мой  бенефактор,  что
воин применяет 7 основных принципов искусства сталкинга ко всему,  что  он
делает, начиная с самых тривиальных поступков до ситуаций жизни и  смерти.
Применение этих принципов приводит к трем  результатам.  Первый  тот,  что
сталкер  выучивается  никогда  не  принимать  самого  себя   всерьез.   Он
выучивается смеяться над самим собой. Если он не боится быть  дураком,  он
может  одурачить  другого.  Второй  тот,  что  сталкер  выучивается  иметь
бесконечное терпение, он никогда не спешит, никогда не  дрожит.  И  третий
тот, что сталкер выучивается иметь бесконечные способности к импровизации.
     Флоринда поднялась. Мы сидели, как обычно,  в  ее  жилой  комнате.  Я
немедленно заключил, что наш разговор окончен. Она сказала, что у нее есть
еще  одна  тема,  с  которой  она  хочет  меня  познакомить  прежде,   чем
попрощаться. Она провела меня на другую веранду ее дома. Я никогда  раньше
не был в этой части ее дома. Она мягко позвала кого-то и из комнаты  вышла
женщина. Сначала я не узнал ее. Женщина назвала меня по имени и только тут
я сообразил, что это была донья Соледад. Ее перемена была потрясающей. Она
стала намного моложе и сильнее. Флоринда сказала, что  Соледад  провела  в
ящике пересмотра  5  лет  и  что  орел,  приняв  ее  пересмотр  вместо  ее
осознания, отпустил ее  на  свободу.  Соледад  подтвердила  это  движением
головы. Флоринда  резко  прервала  нашу  встречу,  сказав,  что  мне  пора
уходить, потому что у меня не осталось больше энергии.
     После этого много раз бывая в доме Флоринды, я каждый  раз  видел  ее
лишь несколько секунд. Она сказала мне, что решила не учить  меня  больше,
потому что мне выгоднее иметь дело только с доньей Соледад.
     Мы с доньей Соледад встречались несколько раз, но то, что происходило
между нами во время этих встреч, осталось чем-то абсолютно непонятным  для
меня. Каждый раз, когда мы были вместе, она  усаживала  меня  у  двери  ее
комнаты лицом на восток. Сама она садилась справа, касаясь меня. Затем  мы
останавливали вращение стены тумана и оставались оба в ее комнате лицом  к
югу.
     Я уже научился с Гордой останавливать вращение стены. Донья  Соледад,
казалось, помогала мне понять другой аспект этой способности восприятия  я
правильно заметил с Гордой, что лишь какая-то часть  останавливает  стену,
как-будто я внезапно делился надвое. Часть всего меня  смотрела  вперед  и
видела неподвижную стену справа, тогда как  другая,  более  крупная  часть
более цельного меня, поворачивалась на 90 $ вправо и  смотрела  на  стену.
Каждый раз, когда мы с доньей Соледад останавливали стену,  мы  оставались
смотреть на нее, но никогда не входили в пространство между  параллельными
линиями, как я делал множество раз  с  женщиной-нагваль  и  Гордой.  Донья
Соледад заставляла меня каждый раз вглядываться в туман, как  если  бы  он
был отражающим стеклом. Каждый раз я при этом испытывал  крайне  необычное
нарушение  ассоциаций.   Это   было   так,   как   если   бы   несясь   на
головокружительной скорости, я мог видеть осколки ландшафта, формирующиеся
в тумане, и внезапно оказывался в другой физической  реальности.  Это  был
горный район, каменистый и неприветливый. Там всегда была донья Соледад  в
компании с милой женщиной, которая громко смеялась мне.
     Моя неспособность запомнить, что мы делали после этого момента,  была
еще более острой, чем  моя  неспособность  помнить,  что  женщина-нагваль,
Горда и я делали в районе между параллельными линиями. Казалось, что мы  с
доньей Соледад входили в другую область сознания, неизвестную мне.  Я  уже
был в том состоянии, которое считал самым острым, однако было  что-то  еще
более острое.
     Этот  аспект  второго  внимания,  который  донья  Соледад,  очевидно,
показывала мне, был  более  сложным  и  недоступным,  чем  все,  с  чем  я
встречался до сих пор. Все, что я  мог  вспомнить,  это  чувство  большого
количества движений - физическое ощущение, подобное тому,  когда  пройдешь
пешком несколько миль или вернешься с горной прогулки. У меня  также  была
ясная телесная уверенность, хотя я и не мог  сказать,  почему,  что  донья
Соледад, эта женщина и я обменивались словами, мыслями, чувствами, но я не
мог вспомнить их.
     После  каждой  встречи  с   доньей   Соледад,   Флоринда   немедленно
выпроваживала меня. Словами донья  Соледад  передавала  минимальную  часть
информации. Мне показалось, что нахождение в состоянии такого  повышенного
сознания оказало на нее столь глубокое воздействие,  что  она  едва  могла
говорить. Было что-то такое, что мы видели в этой горной местности, помимо
той милой женщины, или  что-то  такое,  что  мы  делали  там  вместе,  что
оставляло нас буквально бездыханными. Она не могла ничего вспомнить,  хотя
и пыталась.
     Я попросил Флоринду разъяснить  природу  моих  путешествий  с  доньей
Соледад. Она сказала, что часть ее последних занятий состояла в том, чтобы
заставить меня войти во второе внимание так, как это  делают  сталкеры,  и
что донья Соледад была более способна, чем она  сама,  вталкивать  меня  в
пространство сталкеров.
     На той встрече, которая должна была быть нашей  последней,  Флоринда,
так же как она делала в начале наших занятий, ожидала меня  в  холле.  Она
взяла меня за руку и провела в жилую комнату. Мы  сели.  Она  предупредила
меня, чтобы я пока  не  пытался  осмысливать  свои  путешествия  с  доньей
Соледад.  Она  объяснила,  что  сталкеры  в  своей  основе  отличаются  от
сновидящих в том, как они используют мир вокруг себя, и что донья  Соледад
занималась тем, что пыталась помочь мне повернуть голову.
     Когда дон Хуан описывал концепцию поворота  головы  воина  для  того,
чтобы увидеть новое измерение, я  понял  это  как  метафору,  под  которой
подразумевал изменение установки. Флоринда сказала, что описание верно, но
это не метафора. Сталкеры действительно поворачивают головы, но делают это
не для того, чтобы видеть новое направление, а для того, чтобы  по-другому
взглянуть на время. Сталкеры  повернуты  навстречу  наступающему  времени.
Обычно мы смотрим на время, уходящее от нас. Только сталкеры могут  менять
направление  и  поворачиваться  лицом  к  набегающему  времени.   Флоринда
объяснила, что поворачивание головы не означает, что смотришь  в  будущее;
это означает, что видишь время как нечто конкретное,  хоть  и  непонятное,
поэтому для меня было излишне пытаться обдумывать  то,  что  мы  делали  с
доньей Соледад. Все  это  будет  иметь  смысл,  если  я  смогу  воспринять
целостность самого себя и буду иметь в таком случае  энергию,  необходимую
для того, чтобы разрешить загадку. Флоринда сказала  мне  тоном  человека,
вручающего награду, что донья Соледад  является  сталкером  экстра-класса;
она назвала ее величайшей из всех них.  Она  сказала,  что  донья  Соледад
может пересекать параллельные линии в любое время. Более  того,  никто  из
воинов партии Хуана Матуса не был способен сделать то,  что  сделала  она.
Она благодаря своей безупречной технике сталкинга нашла свое  параллельное
существо.
     Флоринда объяснила, что все, что я испытал с нагвалем Хуаном Матусом,
или Сильвио Мануэлем, или Зулейкой, или Хенаро, было лишь мельчайшей долей
второго внимания; то, что помогала испытать мне донья  Соледад,  было  еще
одной  мельчайшей,  но  совсем  другой  долей.  Донья  Соледад  не  только
заставила меня повернуться к набегающему времени, но она  привела  меня  к
своему  параллельному   существу.   Флоринда   определила   существо   как
противовес, который имеют все живые твари благодаря тому  факту,  что  они
являются  светящимися  существами,  наполненными  необъяснимой   энергией.
Параллельное существо любой личности - это другая личность того  же  пола,
которая тесно и нераздельно соединена с первой. Они существуют  в  мире  в
одно и то же время. Два параллельных  существа  являются  как  бы  концами
одной и той же палки.  Воину  почти  невозможно  найти  свое  параллельное
существо, потому что в его жизни  слишком  много  отвлекающих  факторов  и
других первостепенных вещей, но тот, кто способен  выполнить  эту  задачу,
найдет в своем параллельном  существе,  как  это  сделала  донья  Соледад,
бесконечный источник молодости и энергии.
     Флоринда резко поднялась и  отвела  меня  в  комнату  доньи  Соледад.
Возможно потому, что я знал, что это наша последняя встреча, я был охвачен
странной тревогой. Донья Соледад улыбнулась мне, когда я  сказал  ей,  что
мне только что рассказала Флоринда.  Она  сказала  с  истинным,  по-моему,
смирением воина, что она не учит меня ничему, что все, что  она  надеялась
сделать, так это показать  мне  свое  параллельное  существо,  потому  что
именно туда она отступит, когда нагваль Хуан Матус  и  его  воины  покинут
этот мир. Однако случилось что-то еще, что было вне ее внимания.  Флоринда
объяснила ей что мы увеличивали энергию друг друга, а  это  заставило  нас
встретить наступающее время не в малых  дозах,  как  планировала  для  нас
Флоринда, а невосприемлемыми глотками, как того хотела  моя  беспорядочная
натура.
     Результат нашей последней встречи был еще более  ошеломляющий.  Донья
Соледад, ее параллельное существо и я оставались вместе в течение необычно
долгого времени. Я видел  каждую  черту  лица  параллельного  существа.  Я
чувствовал, что она пытается сказать мне, кто она  такая.  Она,  казалось,
тоже  знала,  что  это  наша  последняя  встреча.   В   ее   глазах   было
всепобеждающее чувство слабости, затем сила, подобная  ветру,  унесла  нас
прочь во что-то такое, что не имело для меня значения.
     Внезапно Флоринда помогла мне встать. Она взяла меня за руку и повела
меня к двери. Донья Соледад пошла с нами. Флоринда сказала, что мне трудно
придется, вспоминая  все,  что  произошло,  потому  что  я  потакал  своей
рассудительности - состояние, которое может только ухудшиться, потому  что
они скоро уйдут и не останется никого, кто помог бы  мне  сместить  уровни
сознания. Она добавила, что мы с доньей Соледад  еще  встретимся  опять  в
мире повседневной жизни. Тогда я повернулся к  донье  Соледад  и  попросил
вывести меня из моего потворства себе. Я сказал ей, что  если  это  ей  не
удастся,  то  пусть  она  убьет  меня.  Я  не  хочу  жить  в  путах  своей
рассудительности.
     - Неправильно так говорить, - сказала Флоринда. - мы  -  воины,  а  у
воинов в уме только одна мысль - их  свобода.  Умереть  и  быть  съеденным
орлом - это не вызов. С другой  стороны,  проскочить  мимо  орла  и  стать
свободным - исключительная доблесть.



                            15. ОПЕРЕННЫЙ ЗМЕЙ

     Закончив все, что было определено правилом, дон Хуан со своей партией
воинов были готовы к своей конечной задаче  -  покинуть  мир  повседневной
жизни. Все, что оставалось  Горде,  другим  ученикам  и  мне  -  это  быть
свидетелями их ухода. Оставалась только  одна  проблема  -  что  делать  с
учениками. Дон Хуан сказал, что они должны были  бы  уйти  вместе  с  ним,
влившись в их группу, но они не  были  готовы.  Те  реакции,  которые  они
проявили, пытаясь пересечь мост, продемонстрировали ему,  в  чем  были  их
слабости.
     Дон Хуан сказал, что выбор его бенефактора ожидать годами, прежде чем
собрать партию воинов, был мудрым выбором и дал положительные  результаты,
тогда как его собственное решение быстро свести меня с женщиной-нагваль  и
моей группой чуть не оказалось для нас фатальным. Я понял, что он  говорит
это не как выражение сожаления, а как подтверждение свободы воина выбирать
и принимать свой выбор. Более того, он  сказал,  что  серьезно  думал,  не
последовать ли примеру своего бенефактора и что если бы он так сделал,  то
довольно скоро обнаружил бы, что я не такой же  нагваль,  как  он  сам,  и
никто другой, кроме меня, не продвинулся бы дальше  этой  точки.  Пока  же
Лидия, Роза, бениньо, Нестор и Паблито имеют серьезные недостатки; Горде и
Жозефине нужно время, чтобы усовершенствовать себя;  только  с  Соледад  и
Элихио все  было  в  порядке,  поскольку  они  пожалуй,  были  даже  лучше
подготовлены, чем воины его собственной  группы.  Дон  Хуан  добавил,  что
теперь девяти из них придется принять  свои  счастливые  или  несчастливые
обстоятельства и без сожалений и отчаивания или похлопывания друг друга по
спине превратить свое проклятие или благословление в живой вызов.
     Дон Хуан указал, что не все у нас является неудачей, -  та  небольшая
роль, которую мы играли среди его воинов, была полным триумфом,  поскольку
правило подходило к каждому  из  моей  партии,  кроме  меня.  Я  полностью
согласился  с  ним.  Начиная  с  женщины-нагваль,  все  было  таким,   как
предписывало правило. Она имела выдержку и контроль; она была на войне и в
то же время в покое; без всякой внешней подготовки она справлялась и  вела
всех одаренных воинов дона Хуана, даже несмотря на то, что они были  вдвое
старшее. Эти мужчины и женщины признавали,  что  она  была  копией  другой
женщинынагваль, которую  они  знали.  Она  в  совершенстве  воспроизводила
каждую из женщин-воинов, а следовательно, она могла  воспроизводить  также
тех пятерых женщин, которых дон Хуан нашел для моей партии, потому что они
были копией старших женщин. Лидия была  как  Гермелинда,  Жозефина  -  как
Зулейка, Роза и Горда - как Нелида, а Соледад - как  Делия.  Мужчины  тоже
были копиями воинов дона Хуана:  Нестор  был  копией  висенте,  Паблито  -
Хенаро, Бениньо - Сильвио  Мануэля,  а  Элихио  был  подобен  Хуану  Туме.
Правило действительно было голосом всеохватывающей силы, которая  сплавила
этих людей в однородное целое. Лишь благодаря  странному  повороту  судьбы
они были оставлены беспризорными, без вожака, который  нашел  бы  для  них
проход в другое сознание. Дон Хуан сказал, что  всем  членам  моей  партии
придется войти в другое сознание самостоятельно и что он не знает,  каковы
их шансы, потому что это зависит от  каждого  из  них  в  отдельности.  Он
безупречно помог каждому, поэтому его дух свободен от огорчений и  заботы,
а его ум свободен от пустых рассуждений. Все, что  ему  осталось  сделать,
так это показать нам прагматически, что это значит - пересечь параллельные
линии внутри самого себя.
     Дон Хуан сказал мне, что в лучшем случае я смогу помочь только одному
из учеников и что он выбрал Горду из-за ее восприимчивости и  из-за  того,
что я уже знаком с ней. Он сказал,  что  у  меня  не  хватит  энергии  для
остальных, поскольку я должен буду выполнить другие обязанности, пройти по
другим тропам действия, которые соответствуют моей  истинной  задаче.  Дон
Хуан объяснил мне, что каждый  из  его  собственных  воинов  знал,  в  чем
состоит эта задача, но не открыл ее мне, потому  что  мне  еще  предстояло
доказать, что я ее достоин. Тот факт, что они находились  в  конце  своего
пути,  а  также  то,  что  я  точно  следовал  всем  инструкциям,  сделали
необходимым открыть мне эту задачу, хотя бы только частично.
     Когда дону Хуану пришло время уходить, он дал мне об этом знать, пока
я находился в состоянии нормального сознания. Я не  понял  важности  того,
что он сказал. Дон Хуан до самого конца пытался научить меня соединять оба
моих состояния сознания. Все это было бы очень просто, если бы я  оказался
способен сделать это. Поскольку и я  не  оказался  способным  и  был  лишь
интеллектуально  затронут  его  откровением,  он  заставил  меня  сместить
уровень сознания для того, чтобы дать мне возможность  воспринять  события
более  полно.  Он  многократно  предупреждал  меня,   что   находиться   в
левостороннем сознании является преимуществом только в том смысле, что там
мы быстрее все схватываем.  В  то  же  время  это  невыгодно,  потому  что
позволяет нам с невероятной ясностью фокусироваться каждый раз  только  на
одном предмете; это делает нас зависимыми и уязвимыми. Мы  не  можем  быть
сами собой, пока находимся в левостороннем сознании и поэтому  нас  должны
оберегать воины, которые достигли целостности  самих  себя  и  знают,  как
управлять собой в этом состоянии.
     Горда сказала, что однажды нагваль Хуан Матус и Хенаро  собрали  всех
учеников в ее доме. Нагваль сместил им уровень сознания и сказал  им,  что
его время на земле пришло к  концу.  Сначала  она  не  поверила  ему.  Она
решила, что он пытается напугать их, чтобы они действовали, как воины,  но
затем до нее дошло, что в глазах его было такое сияние,  которого  она  не
видела раньше. Изменив им уровни сознания, он  разговаривал  с  каждым  по
отдельности  и  заставил  их  вспомнить  и  суммировать  все  концепции  и
процедуры, с которыми он их познакомил.
     То же самое он проделал со мной. Моя встреча состоялась  за  день  до
того, как я видел его в последний раз. В моем случае  он  продолжал  такой
обзор в обоих состояниях сознания. Фактически, он перемещал  меня  туда  и
обратно несколько раз, как бы желая  убедиться,  что  в  обоих  случаях  я
получил все полностью.
     Сначала я не мог  вспомнить,  что  происходило  после  этого  обзора.
Однажды Горде в конце концов удалось  сломать  барьеры  моей  памяти.  Она
сказала, что находилась внутри моего ума, как если  бы  читала  меня.  Она
утверждала, что мою память держит взаперти страх вспомнить свою боль.  То,
что произошло в доме Сильвио Мануэля вечером перед тем, как они ушли, было
нераздельно переплетено с моим страхом. Она сказала, что у  нее  абсолютно
ясное ощущение, что я боюсь, но что она не знает причины этого страха. Она
также не могла вспомнить, что в точности  происходило  в  том  доме,  а  в
особенности  в  той  комнате,  где  мы  сидели.  Пока  Горда  говорила,  я
почувствовал, что как бы падаю в бездну. Я сообразил, что  что-то  во  мне
пытается  создать  связь  между  двумя  отдельными  событиями,  свидетелем
которых  я  был  в  двух  своих  состояниях  сознания.  На  левой  стороне
находились запертые воспоминания о доне Хуане и его  партии  воинов  в  их
последний день на земле, на правой стороне у меня была память о том, как я
прыгнул в тот день в бездну. Пытаясь объединить эти две своих  стороны,  я
испытывал общее чувство физического падения. Колени мои  подогнулись  и  я
упал на пол. Когда я описал свой опыт  и  свою  интерпретацию  его,  Горда
сказала, что в мое  правостороннее  сознание  пробивается,  без  сомнения,
воспоминание, которое всплыло у  нее,  пока  я  говорил.  Она  только  что
вспомнила, что мы сделали еще одну  попытку  пересечь  параллельные  линии
вместе с нагвалем Хуаном Матусом и его партией. Она сказала,  что  мы  оба
вместе с остальными учениками попытались еще один раз перейти мост.
     Я  не  мог  сосредоточиться  на  этом   воспоминании.   Существовала,
казалось, какая-то ограничивающая сила, которая мешала  мне  собрать  свои
мысли и чувства относительно этого события.  Горда  сказала,  что  Сильвио
Мануэль велел нагвалю Хуану Матусу приготовить  меня  и  всех  учеников  к
переходу. Он не хотел оставлять меня в мире, потому что считал, что у меня
нет ни одного шанса выполнить свою задачу. Нагваль был с ним не  согласен,
но провел нашу подготовку независимо от своих чувств.
     Горда сказала мне, что помнит,  как  я  подъехал  к  ее  дому,  чтобы
отвести ее и других учеников к дому Сильвио Мануэля. Они остались там, а я
вернулся назад к нагвалю Хуану Матусу  и  Хенаро,  чтобы  приготовиться  к
переходу.  Я  не  помнил  этого  совершенно.  Она  настаивала,   чтобы   я
использовал ее как проводника, поскольку мы были так  тесно  связаны.  Она
уверяла меня, что я могу читать у нее в уме и найти  там  что-нибудь,  что
разбудит у меня полное воспоминание.
     Мой  ум  был  в  состоянии  хаоса.   Чувство   тревоги   мешало   мне
сфокусироваться даже на том, что она  говорит.  Она  продолжала  говорить,
описывая то, что она вспоминала о нашей второй попытке перейти  мост.  Она
сказала, что Сильвио Мануэль обратился к ним с речью. Он говорил, что  они
имеют достаточную подготовку, чтобы  попытаться  перейти  еще  раз;  чтобы
полностью войти в другое "я", им  необходимо  только  отбросить  намерение
своего первого внимания. Как только они окажутся в осознании другого  "я",
сила нагваля Хуана Матуса и его партии возьмет  их  и  подымет  с  большой
легкостью в третье внимание, чего они  не  смогут  сделать,  если  ученики
будут находиться в своем нормальном сознании.
     В какой-то момент я перестал слушать Горду; звук ее  голоса  был  для
меня действительно помощью. Внезапно память о всем событии всплыла у  меня
в уме. Я согнулся под грузом воспоминаний. Горда перестала говорить. Когда
я рассказал ей о том, что вспомнил, она тоже  вспомнила  все.  Мы  сложили
вместе последние кусочки отдельных воспоминаний из  наших  двух  состояний
сознания.
     Я вспомнил, что дон Хуан и дон Хенаро подготовили  меня  к  переходу,
пока я находился в состоянии нормального сознания. Я разумно  считал,  что
они готовят меня к прыжку в бездну.
     Горда  вспомнила,  что  Сильвио  Мануэль,  чтобы  подготовить  их   к
переходу, подвешивал каждого к  потолочной  балке  в  кожаном  корсете.  В
каждой комнате его дома висело по ученику. Они провисели так  почти  целый
день. Горда заметила, что иметь такой корсет в комнате  отлично.  Хенарос,
не   зная   в   действительности,   что   они   делают,   наткнулись    на
квазивоспоминания о тех корсетах, в которых их подвешивали, и создали свою
игру.
     Эта игра соединяла в себе  лечебные  и  очищающие  эффекты,  так  как
удерживала от соприкосновения с землей при возможности упражняться  еще  в
координации, которая необходима для перемещения из правой в левую  сторону
сознания. Их  игра  была  действительно  средством,  которое  помогало  им
вспомнить.
     Горда сказала, что после того, как она и все ученики провисели  целый
день, Сильвио Мануэль опустил их в сумерках на землю. Все они пошли вместе
с ним на мост и ждали там с основной партией, пока не  показались  нагваль
Хуан Матус, Хенаро и я. Нагваль Хуан  Матус  объяснил  всем,  что  на  мою
подготовку ему понадобилось больше времени, чем он рассчитывал.
     Я вспомнил, что дон Хуан и его воины пересекли мост прежде нас. Донья
Соледад и Элихио  автоматически  пошли  с  ними.  Женщина-нагваль  перешла
последней. С другой стороны моста Сильвио Мануэль сделал нам знак начинать
переход. Не говоря ни слова, все мы пошли сразу. На середине моста  Лидия,
Роза и Паблито, казалось, не способны были сделать больше ни шагу. Бениньо
и Нестор дошли почти до конца и там  остановились.  Туда,  где  стоял  дон
Хуан, прибыли только я, Горда и Жозефина.
     То, что произошло потом, очень походило на то,  что  происходило  при
нашей первой попытке перехода. Сильвио Мануэль  и  Элихио  держали  что-то
открытым, что показалось мне действительно щелью. У меня  было  достаточно
энергии, чтобы фокусировать на ней свое внимание. Это не было отверстием в
стене тумана, хотя я мог различить туманоподобные испарения  вокруг  щели.
Это было таинственное отверстие, стоявшее  само  по  себе  вне  остального
мира. Оно было размером в рост человека, но  узкое.  Дон  Хенаро  пошутил,
назвав его "космическим влагалищем"; замечание, которое  вызвало  хохот  у
его друзей. Горда и Жозефина держались за меня и мы вошли туда.
     Я тут же почувствовал себя раздавленным. Та же неизмеримая сила,  что
чуть не взорвала меня в первый раз, охватила меня  вновь.  Я  ощущал,  как
Горда и Жозефина сливаются со мной. Я, казалось, был шире, чем они, и  эта
сила расплющивала меня поверх их обеих.
     Затем помню, что я лежал на земле, а Жозефина и Горда на мне. Сильвио
Мануэль помог нам встать. Он сказал мне, что мы не  имеем  возможности  на
этот раз присоединиться к ним в их путешествии, но что, возможно, позднее,
когда мы доведем себя до совершенства, орел позволит нам пройти.
     Пока мы возвращались к его дому, Сильвио Мануэль рассказал мне  почти
шепотом, что этой ночью моя и их тропы  разошлись.  Он  сказал,  что  наши
тропы никогда не сольются вновь и что я остаюсь в одиночестве. Он  убеждал
меня быть экономным и использовать каждую крошку энергии, ничего не  теряя
зря. Он заверил меня, что если я смогу достичь целостности самого себя без
чрезмерной утечки энергии,  то  у  меня  ее  останется  достаточно,  чтобы
выполнить свою задачу. Если я чрезмерно опустошу себя, прежде чем  потеряю
свою человеческую форму, то на мне можно поставить крест. Я  спросил  его,
есть ли способ избежать утечки энергии. Он покачал  головой.  Он  заметил,
что такой способ есть, но он не для меня. То, добьюсь я  успеха  или  нет,
никак не связано с моими волевыми усилиями. Затем он рассказал мне о  моей
задаче, но он не сказал мне, как выполнить ее. Он сказал, что когда нибудь
орел поставит на мою тропу кого-нибудь, кто расскажет, как это сделать,  и
до тех пор, пока я не добьюсь в этом успеха, я не буду свободен.
     Когда мы вернулись в дом, все собрались в большой комнате.  Дон  Хуан
сидел в центре комнаты лицом к юго-востоку, 8 женщин-воинов окружали  его.
Они сели парами по  сторонам  света.  Затем  трое  мужчин  воинов  создали
треугольник  снаружи  этого  круга,  где  Сильвио  Мануэль  был   вершиной
треугольника, указывающего на юго-восток.
     Две женщины-курьера сели по бокам от него, а два мужчины-курьера сели
перед ним прямо у стены.
     Женщина-нагваль  усадила  учеников  мужчин  против  восточной  стены,
женщин против западной стены, затем она провела меня к месту сразу  позади
дона Хуана. Мы сели там вместе.
     Мы просидели, как мне показалось, только мгновение, однако я ощущал в
своем теле прилив необычной энергии. Я считал, что  мы  сели  и  сразу  же
поднялись. Когда я спросил у женщины-нагваль, почему мы встали так быстро,
она ответила, что мы просидели там несколько  часов  и  что  когда-нибудь,
прежде чем я войду в третье внимание, все это вернется ко мне.
     Горда подтвердила, что у нее тоже было ощущение, что мы сидели в  той
комнате лишь секунду, и ей никто не сказал, что все  было  иначе.  Нагваль
Хуан Матус сказал ей после этого, что на ней  лежит  обязанность  помогать
всем ученикам, особенно Жозефине, и  что  когда-нибудь  я  вернусь,  чтобы
полностью перейти в другое "я". Она была связана со мной и Жозефиной.
     Во время наших  совместных  сновидений  под  наблюдением  Зулейки  мы
обменялись огромным количеством нашей светимости, именно поэтому мы смогли
выстоять вместе давление другого "я", когда входили  в  него  телесно.  Он
сказал ей также, что только сила воинов его партии сделала переход на этот
раз таким легким и что когда ей придется  переходить  самостоятельно,  она
должна быть готова сделать это в сновидении.
     После того, как мы поднялись, ко мне подошла Флоринда. Она взяла меня
за руку и прошлась  со  мной  по  комнате,  пока  дон  Хуан  и  его  воины
разговаривали с учениками.
     Она сказала, что я не должен позволять событиям этой  ночи  на  мосту
смущать меня. Я не должен считать, как считал когда-то нагваль Хуан Матус,
что существует какой-то действительный физический  проход  в  другое  "я".
Цель, которую я видел, была просто тем воплощением их  намерения,  которое
было смесью одержимости  нагваля  Хуана  Матуса  относительно  проходов  и
странного чувства юмора Сильвио Мануэля;  смесь  того  и  другого  создала
"космическое влагалище". Насколько она  знает,  проход  из  одного  "я"  в
другое не имеет физической материальности.  "Космическое  влагалище"  было
физическим выражением власти двух людей над "колесом времени".
     Флоринда объяснила, что когда она или ее друзья  говорят  о  времени,
они не имеют в виду  чего-то  такого,  что  измеряется  движением  часовой
стрелки. Время является  сущностью  внимания;  эманации  орла  состоят  из
времени, и по существу, когда входишь  в  любой  аспект  другого  "я",  то
знакомишься со временем.
     Флоринда заверила меня,  что  той  самой  ночью,  пока  мы  сидели  в
комнате, у них был последний шанс помочь  мне  и  ученикам  повернуться  к
колесу  времени.  Она  сказала,  что  колесо  времени  подобно   состоянию
повышенного сознания, которое является частью  другого  "я",  так  же  как
левостороннее сознание является частью нашего повседневного "я" и что  его
физически можно описать как туннель бесконечной длины и ширины - туннель с
соответствующими   разветвлениями.   Каждое   ответвление   бесконечно   и
бесконечно число этих ответвлений. Живые твари созданы  силой  жизни  так,
что смотрят только в одно  ответвление;  смотреть  в  него  означает  быть
пойманным им и жить им, этим ответвлением.
     Она сказала, что то, что воин  называет  волей,  относится  к  колесу
времени. Это похоже на усик виноградной лозы или на неосязаемые  щупальца,
которыми мы все обладаем. Она сказала, что конечная цель воина - научиться
фокусировать волю на колесе времени для того, чтобы повернуть его.  Воины,
которые  сумели  повернуть  колесо  времени,  могут   смотреть   в   любое
ответвление  и  извлекать  оттуда   все,   что   пожелают,   вроде   этого
"космического влагалища".
     Быть пойманным в ответвление времени означает  видеть  картины  этого
ответвления только по  мере  того,  как  они  уходят.  Быть  свободным  от
зачаровывающей силы этих желобов означает, что  можешь  смотреть  в  любом
направлении на то, как картины уходят, или на то, как они приближаются.
     Флоринда перестала разговаривать и обняла меня, потом прошептала  мне
на ухо, что вернется назад  когда-нибудь,  когда  я  достигну  целостности
самого себя, чтобы закончить свой инструктаж.
     Дон Хуан подозвал всех  ко  мне.  Меня  окружили.  Сначала  дон  Хуан
обратился ко мне. Он сказал, что я не могу идти с ними в  их  путешествие,
потому  что  меня  невозможно  оторвать  от  моей   задачи.   В   подобных
обстоятельствах единственное, что можно  сделать,  так  это  пожелать  мне
всего хорошего. Он добавил, что воины не имеют своей собственной жизни.  С
того  момента,  как  они  поймут  природу  сознания,  они  перестают  быть
личностями и человеческие условия больше не являются частью их взглядов. У
меня есть мой долг как у воина, и ничто другое не является важным,  потому
что я остаюсь позади для того,  чтобы  выполнить  крайне  неясную  задачу.
Поскольку я уже освободился от своей жизни, им нечего больше сказать  мне,
разве что пожелать действовать так хорошо, как только могу. Мне тоже  было
нечего сказать им кроме того, что я понял и принял мою судьбу.
     Висенте подошел ко  мне  следующим.  Он  заговорил  очень  мягко.  Он
сказал, что вызовом для воина является придти к очень  тонкому  равновесию
между положительными и отрицательными силами. Этот вызов не означает,  что
воин стремится все взять под  контроль.  Это  означает,  что  воин  должен
стремиться встретить любую вообразимую ситуацию, ожидаемую и  неожиданную,
с   одинаковой   эффективностью.   Быть    совершенным    в    совершенных
обстоятельствах значит - быть бумажным воином. Мой вызов  состоял  в  том,
что я остаюсь позади; их вызов - в том,  чтобы  идти  в  неизвестное.  Оба
вызова были захватывающими. Для воинов восхищение от того, что  остаешься,
равно восхищению отправления в путешествие.  Оба  равны,  потому  что  оба
состоят из выполнения святого долга.
     Сильвио Мануэль подошел ко мне следующим; он заботился о практических
моментах. Он дал мне формулу, заклинание на те случаи,  когда  моя  задача
будет свыше моих сил. Это был тот напев, который пришел мне на ум, когда я
в первый раз вспомнил женщину-наваль:

               Я уже отдан силе,
               Что правит моей судьбой.
               Я ни за что не цепляюсь,
               Значит, мне нечего защищать.
               У меня нет мыслей,
               Поэтому я буду видеть.
               Я ничего не боюсь,
               Значит, я запомню себя.
               Отрешенный и с легким сердцем
               Я проскользну мимо орла,
               Чтобы стать свободным.

     Он сказал мне, что собирается  показать  практическое  маневрирование
вторым вниманием и тут же превратился в светящееся яйцо.  Он  вернул  себе
нормальную внешность опять, а затем повторил такие  превращения  3  или  4
раза. Я отлично понял, что он делает; ему не  понадобилось  объяснять  мне
это, но тем не менее я не мог выразить словами то, что я узнал.
     Сильвио Мануэль улыбнулся,  понимая  мою  проблему.  Он  сказал,  что
требуется  огромная  сила  для  того,  чтобы  освободиться  от   намерения
повседневной жизни. Тот секрет, который он только что открыл мне,  состоял
в том, как отходить от  такого  намерения.  Чтобы  выполнить  то,  что  он
сделал, нужно перенести свое внимание на светящуюся оболочку.
     Он еще раз превратился в светящееся яйцо, и тогда мне стало ясно все,
что я знал и так. Глаза Сильвио Мануэля на какую-то секунду фокусировались
на точке второго внимания. Голова  его  была  повернута  прямо,  будто  он
смотрел прямо перед собой; только глаза его смотрели косо. Он сказал,  что
воин  должен  вызвать  намерение,  а  взгляд  является   секретом.   Глаза
выманивают намерение.
     На меня нашла эйфория. В  конце  концов  я  теперь  имел  способность
думать о чем-то таком, что я знал, в  действительности  не  зная.  Причина
того. Что видение является зрительным, состоит в том, что глаза нам нужны,
чтобы фокусироваться на намерении. Дон Хуан и его партия воинов знали, как
использовать свои глаза для того, чтобы поймать другой  аспект  намерения.
Они называли это действие видением. То, что показал мне  Сильвио  Мануэль,
являлось истинной функцией глаз, ловцов намерения.
     Затем  я  применил  свои  глаза,   чтобы   приманить   намерение.   Я
сфокусировал их на точке второго внимания. Внезапно дон Хуан,  его  воины,
донья Соледад и Элихио стали светящимися яйцами, но это  не  относилось  к
Горде, трем сестричкам и троим Хенарос. Я продолжал перемещать глаза  туда
и обратно между парами света и людьми, пока не услышал щелчок в  основании
шеи, и тогда все в комнате стали светящимися яйцами. Секунду я думал,  что
не смогу их различать, но затем мои глаза, казалось, привыкли и я  удержал
два аспекта намерения, две картины сразу. Я мог видеть их физические тела,
а также их светимости. Две сцены не были наложены одна на другую, они были
отдельны и все же я мог понять, каким образом. У меня определенно было два
канала зрения, где видение совершалось моими глазами и в то же время  было
независимо от них. Закрывая глаза, я продолжал видеть светящиеся яйца,  но
уже не видел физических тел.
     В какой-то момент у меня было острейшее  чувство,  что  я  знаю,  как
перемещать свое внимание на собственную  светимость.  Я  знал  также,  что
стоит мне сфокусировать глаза на моем теле, как я возвращусь на физический
уровень.
     Дон Хенаро подошел ко мне следующим и сказал, что нагваль Хуан  Матус
дал мне долг как прощальный подарок, Висенте подарил  мне  вызов,  Сильвио
Мануэль подарил мне магию, а он хочет подарить мне юмор. Он осмотрел  меня
снизу доверху и заметил, что с виду я  самый  наипечальнейший  нагваль  из
всех, каких он когда-нибудь видел. Он оглядел учеников и заключил, что нам
ничего не остается, как  быть  оптимистами  и  смотреть  на  положительные
стороны вещей. Он рассказал нам анекдот  о  деревенской  девушке,  которая
была соблазнена и покинута городским ухажером. Когда в день ее свадьбы  ей
сказали, что жених удрал, она взяла себя  в  руки  благодаря  той  трезвой
мысли, что еще не все потеряно. Она потеряла свою девственность, но еще не
зарезала поросенка для свадебного пира.
     Дон Хенаро  сказал  нам,  что  единственное,  что  может  помочь  нам
выбраться из нашей ситуации, которая похожа на ситуацию брошенной невесты,
так это держаться за своих поросят, чем бы они ни были, и глупо  хохотать.
Только путем смеха сможем мы изменить свое положение.
     Жестами головы и рук он приглашал нас сказать  ему  сердечное  ха-ха.
Зрелище учеников, пытающихся смеяться, было таким же смешным,  как  и  мои
собственные попытки. Внезапно я рассмеялся с доном Хуаном и его воинами.
     Дон Хенаро,  который  всегда  сочинял  анекдоты  о  моих  поэтических
дарованиях, попросил меня громко прочитать мои  произведения.  Он  сказал,
что хочет суммировать свои сантименты и свои рекомендации  стихотворением,
которое прославляет жизнь, смерть и смех. Он имел в виду отрывок из  поэмы
Хосе Горотиса "Смерть без конца".
     Женщина-нагваль вручила мне книгу и я  прочел  тот  отрывок,  который
всегда нравился дону Хуану и дону Хенаро.

               О, какая слепая радость,
               Какое огромное желание
               Пользоваться воздухом, которым мы дышим,
               Ртом, глазом, рукой.
               Какое горячее нетерпение
               Потратить абсолютно всего себя
               В одном единственном взрыве смеха.
               О, эта оскорбительная выскочка смерть,
               Которая убивает нас издалека,
               Дотянувшись к нам через удовольствие,
               Которое мы находим
               В ничтожной ласке
               В чашке чая...

     Обстановка для стихотворения была захватывающей. Я ощутил  озноб.  Ко
мне подошли Эмилито и курьер Хуан Тума. Они не сказали ни слова. Их  глаза
сияли, как черный мрамор. Все их чувства, казалось, были  сфокусированы  в
их глазах. Курьер Хуан Тума очень мягко сказал, что когда-то в своем  доме
он ввел меня в мистику мескалито и что это было  предшественником  другого
случая в колесе времени,  когда  он  хотел  бы  ввести  меня  в  полную  и
окончательную тайну.
     Эмилито сказал, как если бы его голос был эхом Хуана  Тумы,  что  они
оба уверены, что я выполню  свою  задачу.  Они  будут  ждать,  потому  что
когда-нибудь я присоединюсь к ним. Курьер Хуан Тума добавил, что орел свел
меня с партией нагваля Хуана Матуса  как  со  спасительной  командой.  Они
обняли меня еще раз и оба прошептали, что я должен верить в  самого  себя.
После курьеров ко  мне  подошли  женщины-воины.  Каждая  обнимала  меня  и
шептала мне на ухо свои лучшие пожелания. Женщина-нагваль подошла  ко  мне
последней. Она села и держала меня между колен, будто я был  ребенок.  Она
излучала привязанность и чистоту. У меня перехватило дыхание.
     Мы поднялись и обошли комнату. Мы  разговаривали  относительно  нашей
судьбы.  Силы,  которые  невозможно  измерить,   привели   нас   к   этому
кульминационному  моменту.  Преклонение,  которое   я   чувствовал,   было
неизмеримым, и такова же была моя печаль. Затем она открыла  мне  частичку
правила, которое относится к трехзубчатому нагвалю. Она была  в  состоянии
крайнего возбуждения и в то же время она была спокойна. Ее  интеллект  был
безупречен и в то же время она не пыталась рассуждать о чем бы то ни было.
Ее  последний  день  на  земле  поглощал  ее.  Она  наполнила  меня  своим
настроением. Казалось, что вплоть до этого момента  я  не  вполне  понимал
финальность нашей ситуации. Пребывание на левой стороне обуславливало так,
что непосредственный текущий момент заслонял все остальное, и  это  делало
практически невозможным для меня предвидеть дальше этого  момента,  однако
воздействие  ее  настроения   захватило   значительную   часть   и   моего
правостороннего сознания вместе  с  его  способностью  предчувствовать  те
ощущения, которые придут потом.  Я  сообразил,  что  больше  не  увижу  ее
никогда. Это было невыносимо.
     Дон Хуан говорил мне, что на левой стороне нет слез и воин  не  может
больше плакать и единственным  выражением  боли  является  дрожь,  которая
приходит откуда-то из самых глубин вселенной, как если бы одна из эманаций
орла  была   болью.   Дрожь   воина   бесконечна.   Пока   женщина-нагваль
разговаривала со мной и держала меня, я ощутил эту дрожь. Она обняла  меня
руками за шею и прижала свою голову к моей. Я думал, что  она  выкручивает
меня, как тряпку. Я почувствовал, как что-то выходит из моего тела или  из
ее тела в мое. Моя боль была столь интенсивной и затопила меня так быстро,
что я взбесился.  Я  упал  на  пол  вместе  с  женщиной-нагваль,  все  еще
обнимавшей меня. Я подумал, как во сне, что, видимо, ушиб ей лоб при нашем
падении. Наши лица были покрыты кровью. Кровь залила ей глаза.
     Дон Хуан и дон Хенаро быстро подняли меня. Они держали меня.  По  мне
проходили неудержимые судороги, подобные схваткам. Женщины-воины  окружили
женщину-нагваль; они выстроились в один  ряд  посередине  комнаты;  к  ним
присоединились мужчины. Через  мгновение  между  ними  образовалась  явная
энергетическая цепь. Этот ряд проходил передо мной. Каждый из них подходил
на секунду и останавливался передо мной, не разрывая ряда при этом,  будто
они находились на конвейере, который нес  их  и  останавливал  каждого  на
секунду передо мной.
     Мужчины-курьеры   ушли   первыми.   Затем   женщины-курьеры,    затем
воины-мужчины,  сновидящие,  сталкеры  и,  наконец,  женщина-нагваль.  Они
проходили мимо меня и останавливались в полной видимости на 1-2 секунды  -
достаточно долго, чтобы Сказать  "прощай",  а  затем  исчезали  в  темноте
таинственной щели, которая появилась в комнате.  Дон  Хуан  нажал  мне  на
спину и снял часть моей невыносимой боли. Он сказал, что понимает мою боль
и что та близость, которая связывает нагваля-мужчину  с  нагвалем-женщиной
является чем-то таким,  что  нельзя  сформулировать.  Она  существует  как
результат эманаций орла. После того, как эти двое людей сведены вместе,  а
затем разъединены, нет никакого способа заполнить пустоту, потому что  это
не социальная пустота, а движение этих эманаций. Дон Хуан сказал мне,  что
он собирается переместить меня в мое крайнее правое сознание.  Он  сказал,
что маневр  этот  милосердный,  хотя  и  временный:  он  позволит  мне  на
некоторое время забыть, но не успокоит меня, когда  я  вспомню.  Дон  Хуан
также сказал мне, что акт воспоминания является  абсолютно  непознаваемым.
Фактически, это акт воспоминания  самого  себя,  который  не  прекращается
после того, как вспомнишь все взаимодействия, которые имел на своей  левой
стороне сознания. Напротив, воспоминание самого себя продолжает  поднимать
на свет каждое воспоминание, которое  светящееся  тело  хранит  с  момента
рождения. Те систематические взаимодействия, через которые воины  проходят
в состоянии повышенного сознания, являются лишь средством заставить другое
"я" раскрыть себя в  воспоминаниях.  Этот  акт  воспоминания,  хотя  он  и
кажется относящимся только к воинам, касается в  действительности  каждого
человеческого существа: каждый из нас может идти  прямо  в  память  нашего
светящегося тела, достигая неимоверных результатов.
     Затем дон Хуан сказал, что  в  этот  день  в  сумерках  они  уйдут  и
единственное, что им осталось сделать для меня, так это создать отверстие,
разрыв в континууме моего времени. Они собирались заставить меня  прыгнуть
в бездну для того, чтобы прервать эманации орла, из-за которых у меня есть
ощущение, что я цельный и непрерывный. Прыжок должен быть сделан,  пока  я
буду находиться в состоянии нормального сознания. Идея состояла в том, что
мое второе внимание возьмет  верх;  вместо  того,  чтобы  умереть  на  дне
бездны, я полностью войду в свое другое "я". Дон Хуан сказал, что я  через
некоторое время выйду из второго "я" после того,  как  моя  энергия  будет
израсходована, но выйду я  не  на  той  же  самой  вершине,  с  которой  я
собираюсь прыгать. Он предсказал, что я материализуюсь  на  своем  любимом
месте, где бы оно ни  было.  Это  и  будет  разрывом  в  континууме  моего
времени.  Затем  он  полностью  выпихнул  меня  из  моего   левостороннего
сознания, и я забыл свою боль, свою цель, свою задачу.
     В сумерках того же вечера Паблито, Нестор и я  прыгнули  в  пропасть.
Расчет нагваля был столь точным и столь милосердным, что ничего из события
их прощания не проникло через границы другого события, когда  мы  остались
живы после прыжка в верную смерть. Каким  бы  поразительным  ни  было  это
событие, оно бледнело в сравнении с тем, что происходило в  другой  сфере.
Дон Хуан заставил меня прыгнуть как раз в тот момент, когда он и  все  его
воины воспламеняли свое сознание. У меня было подобное  сну  видение  ряда
людей, смотрящих на меня. Впоследствии я разумно решил, что  это  одно  из
длинной серии видений или галлюцинаций,  которые  прошли  передо  мной  во
время прыжка.  Такова  была  жалкая  интерпретация  моего  правостороннего
сознания, подавленного чудовищностью всего этого события. На  своей  левой
стороне я понял, однако, что вошел в свое другое "я" и этот вход  не  имел
никакого отношения к моей рациональности. Воины партии дона Хуана удержали
меня на бесконечный момент, прежде чем исчезнуть во всеобщем свете, прежде
чем орел пропустил их. Я знал, что они находятся в  сфере  эманаций  орла,
которой я не мог достичь. Они ждали дона Хуана и дона Хенаро. Я видел, как
Дон Хуан занял место впереди, а затем это была только линия  ослепительных
огней в небе.  Что-то  подобное  ветру,  казалось,  заставляло  ряд  огней
сокращаться и сжиматься. В одном  месте,  там,  где  находился  дон  Хуан,
появилось сильное сияние. Я  подумал  об  оперенном  змее  из  тольтекской
легенды. А затем огни исчезли.




                             Карлос КАСТАНЕДА

                            ВТОРОЕ КОЛЬЦО СИЛЫ




                                  ПРОЛОГ

     Плоская и бесплодная вершина горы на западных склонах Сьерра-мадрс  в
Центральной Мексике была остановкой для моей  последней  встречи  с  доном
Хуаном и доном Хенаро и их двумя другими учениками - Паблито  и  Hестором.
Торжественность и масштаб того, что имело там место не  оставляло  в  моем
уме никакого сомнения, что ученичество подошло  к  своему  заключительному
моменту, и что я действительно вижу дона Хуана и дона Хенаро  в  последний
раз. В самом конце мы все попрощались друг с другом, а затем я  и  Паблито
прыгнули вместе с вершины горы в пропасть.
     Перед этим  прыжком  дон  Хуан  сформулировал  некий  фундаментальный
принцип для всего, что должно было случиться  со  мной.  Согласно  ему  я,
прыгнув в пропасть, должен был стать чистым восприятием и двигаться туда и
сюда между тоналем и нагвалем, двумя  внутренне  присущими  сферами  всего
творения.
     Во время моего прыжка мое восприятие прошло через семнадцать  упругих
отскоков между тоналем и нагвалем. Во время своих  движений  в  Hагваль  я
воспринимал свое тело как распавшееся.  Я  не  мог  думать  и  чувствовать
связным унифицированным образом так, как я делал  это  обычно,  однако,  я
как-то думал и чувствовал. Во время своих движений в тональ я прорывался в
единство. Я был целостным. Мое восприятие имело  связность.  У  меня  было
видение порядка. Их непреодолимая сила была такой интенсивной, их  живость
такой реальной, их  сложность  такой  огромной,  что  я  не  был  способен
объяснить их для себя удовлетворительно. Сказать, что они были  видениями,
живы грезами или даже галлюцинациями  -  значит  не  сказать  ничего,  что
пояснило бы их природу.
     После самого тщательного и внимательного исследования и анализа своих
ощущений, восприятий и интерпретаций того прыжка в  пропасть  я  пришел  к
пункту, где неразумно верить в то, что он имел место в действительности. И
все же другая часть меня непоколебимо настаивала на том ощущении,  что  он
действительно произошел, что я действительно прыгнул.
     Дон Хуан и дон Хенаро больше недоступны, и их отсутствие  вызвало  во
мне  настоятельную  необходимость  пробить  путь  в   гущу,   по-видимому,
неразрешимых противоречий.
     Я вернулся в Мексику, чтобы повидать Паблито и Hестора и найти у  них
помощь в разрешении моих конфликтов. Но то, с чем я  столкнулся  во  время
своей  поездки,  нельзя  охарактеризовать  иначе,  кроме   как   финальным
нападением на мой разум, концентрированной атакой, замышленной самим доном
Хуаном.  Его  ученики,  направленные  им,   при   его   отсутствии   самым
методическим и  точным  образом  разрушили  за  несколько  дней  последний
бастион моего разума. За эти несколько дней они раскрыли мне один из  двух
практических аспектов своей магии, искусство сновидений, которое  является
ядром данной работы.
     Искусство выслеживания - другой практический аспект их магии  и  тоже
венец учений дона Хуана и дона Хенаро - было представлено  мне  в  течение
последующих визитов и было гораздо более сложной гранью их существования в
мире, как магов.



                       1. ПРЕОБРАЖЕНИЕ ДОНЬИ СОЛЕДАД

     У меня возникло предчувствие, что Паблито и  Hестора  дома  нет.  Эта
уверенность была такой глубокой, что я остановил свою машину в том  месте,
где асфальт кончился, и я хотел заново рассмотреть вопрос, стоит  или  нет
продолжать в тот день долгую и трудную езду по  крутой,  покрытой  гравием
дороге в городок, где они жили, в горах центральной мексики.
     Я опустил окошко в своей машине. Было довольно ветрено и  холодно.  Я
вышел, чтобы размять ноги. В результате напряжения  от  многочасовой  езды
шея и спина у меня одеревенели. Я прошелся по краю мощеной  дороги.  Земля
была сырой от недавнего ливня. Сильный дождь все еще шел на склонах гор  к
югу, недалеко от того места, где я находился. Однако справа впереди  меня,
в  сторону  востока  и  также  в  сторону  севера,  небо  было  чистым.  В
определенных местах на извилистой дороге были видны синеющие  пики  горных
цепей, сияющие вдали в солнечном свете.
     После небольшого обдумывания я решил вернуться назад и пойти в город,
так как у меня было очень своеобразное ощущение, что я найду дона Хуана на
базаре. В конце концов я всегда  так  поступал,  находя  его  на  базарной
площади, с самого начала моей связи с ним. Как правило, если я не  находил
его в соноре, я обычно ехал в центральную мексику, шел  на  базар  в  этом
определенном городе и раньше или позже дон Хуан объявлялся. Самое  большое
время, которое я когда-либо  ожидал  его,  было  два  дня.  Я  так  привык
встречаться с ним таким образом, что у меня была  абсолютная  уверенность,
что я найду его снова, как всегда.
     Я ждал на базаре всю вторую половину дня. Я прохаживался туда и  сюда
по проходам, изображал собою человека, желающего сделать покупку. Затем  я
ждал около парка. В сумерках я знал, что он не придет. У меня  было  ясное
чувство, что он был здесь, но уже ушел. Я сел на  скамейку  в  парке,  где
обычно сидел с ним и попытался проанализировать свои ощущения. По прибытии
в город я был в приподнятом настроении, имел твердое знание, что дон  Хуан
был где-то там на улицах. То, что я ощущал,  было  больше,  чем  память  о
нахождении его бесчисленное число раз прежде; мое тело знало, что он  ждет
меня. Но тогда, когда я сидел на скамейке, у меня был другой род  странной
уверенности. Я знал, что его там больше не было. Он ушел, и я упустил его.
Я стал делаться иррациональным; это всегда случалось  со  мною  в  прошлом
после нескольких дней, проведенных в этой местности.
     Я пошел в свой номер в отеле,  чтобы  отдохнуть  несколько  часов,  а
потом я вышел снова побродить по улицам. У меня не было того  предвкушения
встречи с доном Хуаном, какое было во второй половине  дня.  Я  сдался.  Я
вернулся обратно в отель, чтобы хорошенько выспаться.
     Утром, прежде чем направиться в  горы,  я  проехал  туда  и  сюда  по
главным улицам в своей машине, но каким-то образом я  знал,  что  напрасно
теряю время. Дона Хуана там не было.
     Все утро я потратил на то, чтобы добраться до маленького городка, где
жили Паблито и Hестор. Я  прибыл  около  полудня.  Дон  Хуан  научил  меня
никогда не заезжать прямо в город, чтобы не привлекать любопытства  зевак.
Каждый раз, когда я бывал тут, я всегда съезжал с  дороги  как  раз  перед
самым городом, на ровное поле, где подростки обычно играли в футбол. Почва
была хорошо утрамбована на всем пути до пешеходной тропинки, которая  была
достаточно широка для машины и которая  проходила  мимо  домов  Паблито  и
Hестора в предгорьях к югу  от  города.  Когда  я  достиг  края  поля,  то
обнаружил, что пешеходная тропа превратилась в гравиевую дорогу.
     Я раздумывал, идти ли мне к дому Паблито или Hестора.  Ощущение,  что
их там нет, все еще упорно сохранялось. Я решил идти  к  дому  Паблито;  я
рассуждал, что Hестор жил один, в  то  время  как  Паблито  жил  со  своей
матерью и четырьмя сестрами. Если его там не окажется, эти  женщины  могут
помочь мне найти его. Когда я приблизился ближе к его дому, я заметил, что
тропа, ведущая вверх к его  дому,  расширена.  Грунт  казался  твердым,  и
поскольку там было достаточно места для моей машины, я  подъехал  почти  к
самой передней двери. К старому  дому  была  пристроена  новая  галерея  с
крышей, покрытой  черепицей.  Собачьего  лая  не  было,  однако  я  увидел
огромного пса, сидящего спокойно за загородкой и внимательно  наблюдающего
за мной. Выводок цыплят, кормившихся перед домом, рассеялся  в  стороны  с
писком. Я выключил мотор  и  вытянул  руки  над  головой.  Мое  тело  было
оцепеневшим.
     Дом казался безлюдным. У  меня  мелькнула  мысль,  что,  по-видимому,
Паблито и его семья выехали,  и  в  доме  живет  кто-то  другой.  Внезапно
передняя дверь с шумом открылась и  оттуда  выскочила  мать  Паблито,  как
будто ее оттуда кто-то вытолкнул. Она мельком рассеянно взглянула на меня.
Когда я вылез из машины, она, кажется, увидела меня.  По  ее  телу  прошла
грациозная дрожь, и она подбежала ко мне. Я подумал, что она, должно быть,
вздремнула и что шум машины пробудил ее и когда она вышла  посмотреть  кто
приехал, она сначала не узнала меня. Несообразное зрелище старой  женщины,
бегущей ко мне, заставило меня улыбнуться. Когда она  приблизилась,  я  на
мгновение засомневался. Каким-то образом она двигалась так  проворно,  что
вообще не походила на мать Паблито.
     - Боже мой, вот так сюрприз! - воскликнула она.
     - Донья Соледад? - спросил я недоверчиво.
     - Ты не узнаешь меня? - ответила она, смеясь.
     Я сделал какие-то глупые замечания о ее удивительной живости.
     - Почему ты всегда  смотришь  на  меня,  как  на  беспомощную  старую
женщину? - спросила она, глядя на меня насмешливо и вызывающе.
     Она прямо обвиняла  меня  в  том,  что  я  дал  ей  прозвище  "миссис
пирамида". Я вспомнил, что  однажды  сказал  Hестору,  что  по  форме  она
напоминает мне пирамиду. У  нее  был  очень  широкий  и  массивный  зад  и
маленькая остроконечная голова. Длинные платья, носимые ею, усиливали этот
эффект.
     - Посмотри на меня, - сказала она, - похожа я на пирамиду?
     Она улыбнулась, но ее глаза заставили меня чувствовать себя неудобно.
Я попытался отшутиться, но она оборвала меня и заставила признаться, что я
никогда не имел ничего такого ввиду, и что, как бы  это  ни  было,  она  в
данный момент была такой худощавой, что ее форма не имела ничего общего  с
пирамидой.
     -  Что  случилось  с  тобой,  донья  Соледад,  -  спросил  я,  -   ты
преображена.
     - Ты сам сказал это, - ответила она мгновенно, - я была  преображена.
Я выразился фигурально. Однако в результате более тщательного рассмотрения
я должен был признать, что метафора  здесь  неуместна.  Она  действительно
была измененной личностью. Я  внезапно  почувствовал  сухой  металлический
привкус во рту. Я был испуган.
     Она уперла свои кулаки в бедра и стояла, слегка расставив ноги врозь,
глядя мне в лицо. Она была одета в светло-зеленую юбку и беленькую блузку.
Ее юбка короче тех, что она обычно носила. Я не мог видеть ее  волос.  Она
подвязала их толстой лентой наподобие тюрбана. Она была босая  и  ритмично
постукивала своими большими ногами по  земле,  улыбаясь  с  чистосердечием
юной девушки. Я никогда не видел никого, кто распространял бы вокруг  себя
столько  силы,  сколько  она.  Я  заметил  странный  блеск  в  ее  глазах,
волнующий, но не пугающий. Я подумал, что я, наверное, никогда  не  изучал
ее внешности внимательно. Среди прочего я чувствовал себя виноватым в том,
что поверхностно относился ко многим людям в течение  лет,  проведенных  с
доном Хуаном.  Сила  его  личности  делала  всех  других  людей  серыми  и
незначительными.
     Я сказал ей, что никогда не представлял себе,  что  она  может  иметь
такую колоссальную жизненную силу, что моя  невнимательность  тому  виной,
что я не знал ее на самом  деле  и  что  я,  несомненно,  исправлю  это  в
будущем.
     Она подошла ко мне ближе. Она улыбнулась и положила  правую  руку  на
мое левое предплечье, мягко схватив его.
     - Непременно, - прошептала она мне на ухо.
     Ее улыбка застыла и глаза остекленели. Она была так близко  от  меня,
что я ощущал прикосновение ее грудей к моему левому плечу. Мое  неудобство
возросло, когда я попытался убедить себя, что не было никаких  причин  для
тревоги. Я повторял себе снова и снова, что я в  действительности  никогда
не знал матери Паблито и что, несмотря  на  ее  странное  поведение,  оно,
по-видимому, было обычным для  нее.  Но  какая-то  испуганная  часть  меня
знала, что это были лишь успокоительные мысли, не имеющие ничего общего  с
действительностью, потому что независимо от  того,  как  я  приукрасил  ее
личность, я в действительности не только помнил ее очень хорошо, но и знал
ее так же хорошо. Она представляла для меня архетип матери; я  думал,  что
ей было лет под шестьдесят или даже больше. Ее слабые мускулы  двигали  ее
массивное тело с трудом.  В  ее  волосах  было  много  седины.  Она  была,
насколько я помнил ее, грустной и печальной женщиной с мягкими и красивыми
чертами лица, преданной и страдающей  матерью,  вечно  занятой  на  кухне,
вечно усталой. Я также помнил ее как очень добрую бескорыстную  женщину  и
очень робкую - вплоть до полной подчиненности любому, кому случалось  быть
около нее. Вот такое представление было у меня о ней, подкрепленное годами
случайных контактов. В тот  день,  к  моему  ужасу,  было  что-то  другое.
Женщина, лицом к  лицу  с  которой  я  стоял,  вообще  не  укладывалась  в
представление, которое у меня было о матери Паблито, и тем не  менее,  она
была той же самой личностью, более стройной и более  сильной,  выглядевшей
на двадцать лет моложе, чем в последний раз, когда я ее  видел.  Я  ощутил
дрожь в своем теле.
     Она сделала пару шагов передо мной и обратилась ко  мне  лицом:  "дай
мне посмотреть на тебя, - сказала  она,  -  Hагваль  сказал  нам,  что  ты
дьявол."
     Тут я вспомнил, что все они - Паблито, его  мать,  сестры  и  Hестор,
казалось, никогда не хотели произносить имя  дона  Хуана  и  называли  его
Hагваль, и это выражение я привык употреблять и сам, разговаривая с ними.
     Она смело положила руки мне на плечи - нечто такое, чего  она  раньше
никогда не делала. Мое тело  напряглось.  Я  действительно  не  знал,  что
сказать.  Наступила  долгая  пауза,  которая  позволила   мне   критически
взглянуть на себя со стороны. Ее появление и поведение  испугало  меня  до
такой степени, что я забыл спросить о Паблито и Hесторе.
     - Скажи мне, где Паблито? - спросил я ее, внезапно ощутив опасение.
     - О, он ушел в горы, - ответила она уклончиво и пошла прочь от меня.
     - А где Hестор?
     Она закатила глаза, как если бы хотела показать свое безразличие.
     - Они вместе в горах, - сказала она тем же тоном. Я испытал искреннее
облегчение и сказал ей без тени сомнения, что я знаю, что  с  ними  все  в
порядке.
     Она взглянула на  меня  и  улыбнулась.  Волна  счастья  и  радостного
возбуждения охватила меня и я обнял ее. Она ответила мне горячим объятием;
это так поразило меня, что я онемел. Ее тело было твердым. Я чувствовал  в
нем необычайную силу. Мое сердце начало колотиться. Я постарался осторожно
отодвинуть ее и спросил, видится ли Hестор еще  с  доном  Хенаро  и  доном
Хуаном. Во время нашей прощальной встречи дон Хуан выражал сомнение в том,
что Hестор готов был закончить свое ученичество.
     - Хенаро ушел навсегда, - сказала она,  позволяя  мне  высвободиться.
Она нервно теребила край своей блузы.
     - Как насчет дона Хуана?
     - Нагваль ушел тоже, - сказала она, поджав губы.
     - Давно они ушли?
     - Ты хочешь сказать, что ты не знаешь?
     Я рассказал ей, как они распрощались со мной два года тому  назад,  и
что все, что я знал, это то, что они ушли в то  время.  Я  не  отваживался
спекулировать на тему, куда они ушли, они никогда не говорили мне о  своем
местонахождении в прошлом, и я смирился с тем, что если  бы  они  захотели
исчезнуть из моей жизни, то все, что им надо было сделать - это отказаться
от встреч со мной.
     - Их нет поблизости, это точно, - сказала она, нахмурившись. - и  они
не собираются возвращаться  обратно,  это  тоже  точно.  -  ее  голос  был
предельно бесстрастным. Она начала раздражать меня. Я захотел удалиться.
     - Но зато ты здесь, - сказала она, переменив нахмуренное выражение на
улыбку. - ты должен подождать Паблито и Hестора. Они жаждут увидеть тебя.
     Она схватила мою руку и потянула прочь от машины. По сравнению с тем,
что было в прошлом, ее смелость была удивительной.
     - Но сначала разреши мне показать тебе моего друга, - сказала  она  и
силой повлекла меня в сторону дома.
     Там была огорожена площадка, нечто вроде  маленького  домика.  В  ней
находился огромный кобель. Первое, что бросилось мне  в  глаза,  была  его
отличная, блестящая, желтовато-коричневая  шерсть.  Он  не  был  похож  на
обычную собаку. Цепи на нем не было, а изгородь была недостаточно  высока,
чтобы удержать его там. Пес остался безразличным, когда мы подошли к  нему
ближе, даже не шевельнул хвостом. Донья Соледад указала на большую  клетку
сзади. В ней, свернувшись, лежал койот.
     - Это мой друг, - сказала она. -  пес  -  нет.  Он  принадлежит  моим
девочкам.
     Пес посмотрел на меня и зевнул. _О_н _м_н_е _п_о_н_р_а_в_и_л_с_я_.  У
меня было нелепое ощущение сродства с ним.
     - Пошли теперь в дом, - сказала она, подталкивая меня рукой.
     Я заколебался. Какая-то часть меня была крайне встревожена  и  хотела
немедленно удалиться отсюда, и тем не менее другая часть меня ни за что не
хотела уходить.
     - Ты не боишься меня, не так ли? - спросила она обвиняющим тоном.
     - Да, безусловно! - воскликнул я.
     Она хихикнула и самым располагающим тоном  заявила,  что  она  грубая
примитивная женщина, которая очень неуклюже владеет речью, и что она  едва
ли знает, как обращаться с людьми. Она посмотрела  мне  прямо  в  глаза  и
сказала, что дон Хуан поручил ей помочь мне, так как  он  беспокоится  обо
мне.
     - Он сказал нам, что ты несерьезный и ходишь  везде,  причиняя  много
неприятностей невинным людям.
     До сих пор ее утверждения были понятны мне, но я не  мог  представить
дона Хуана, говорящего такие вещи обо мне.
     Мы вошли внутрь дома. Я захотел сесть на скамейку, где  Паблито  и  я
обычно вместе сидели. Она остановила меня.
     - Это не место для тебя и  меня,  -  сказала  она,  -  пойдем  в  мою
комнату.
     - Я лучше буду сидеть здесь, - сказал я твердо. - я знаю это место  и
чувствую себя удобно на нем.
     Она чмокнула губами с неодобрением. Она вела себя как  разочарованный
ребенок. Она сжала свою верхнюю губу так, что она стала напоминать плоский
клюв утки.
     - Происходит какая-то ужасная ерунда, - сказал я. - я думаю, что  мне
лучше уехать, если ты не расскажешь мне, что происходит.
     Она стала очень возбужденной и стала доказывать мне, что  ее  беда  в
том, что она не знает как разговаривать со мной. Я поставил ее перед лицом
ее очевидного преображения и потребовал,  чтобы  она  рассказала  мне  что
случилось. Я должен знать, как произошло это изменение.
     - Если я  расскажу  тебе,  ты  останешься?  -  спросила  она  детским
голосом.
     - Должен буду остаться.
     - В таком случае я расскажу тебе все,  но  это  должно  быть  в  моей
комнате.
     Я был в панике. Я сделал крайнее усилие, чтобы успокоить себя,  и  мы
направились в ее комнату. Она жила в задней комнате, где Паблито  построил
спальню для нее. Я однажды был в этой  комнате,  когда  она  строилась,  а
также после того, как она была закончена, перед ее вселением туда. Комната
выглядела такой же пустой, какой я видел ее раньше, не  считая  кровати  в
самом центре ее и  двух  скромных  комодов  у  двери.  Побелка  на  стенах
поблекла и приобрела очень успокаивающий желтовато-белый цвет.  Деревянный
потолок также подвергся действию времени. Глядя на гладкие чистые стены, я
подумал, что их каждый день мыли губкой. Комната была больше всего  похожа
на монашескую келью, очень скромную и  аскетичную.  Там  не  было  никаких
украшений. Она  имела  толстые  подвижные  панели,  закрепленные  железной
щеколдой. Там не было ни кресел, ни вообще чего-нибудь, чтобы сидеть.
     Донья Соледад забрала у меня блокнот, засунула его к себе за пазуху и
затем села на кровать, которая была сделана из двух толстых  матрацев  без
каких-либо пружин. Она показала, что я должен сесть рядом с ней.
     - Ты и я - одно и то  же,  -  сказала  она,  когда  вручила  мне  мою
записную книжку.
     - Прости, я не понял.
     - Ты и я - одно и то же, - повторила она, не глядя на меня.
     Я не мог постигнуть, что она имеет в виду. Она  уставилась  на  меня,
как будто ожидая моей реакции.
     - Но что же это означает, донья Соледад? - спросил я.
     Мой вопрос, казалось, озадачил ее. Очевидно, она ожидала от меня, что
я знаю, что она подразумевала. Сначала она засмеялась, но затем,  когда  я
стал настаивать, что не понимаю, рассердилась. Она выпрямилась и  обвинила
меня, что я неискренен с нею. Ее глаза  пылали  гневом,  рот  скривился  в
очень уродливую гримасу ярости, что сделало ее очень старой.
     Я искренне находился в недоумении и ощущал, что во всем, что я сказал
ей, не было лжи. Она, казалось, тоже находилась в таком же затруднительном
положении. Ее  рот  двигался,  чтобы  сказать  что-то,  но  ее  губы  лишь
подрагивали. Наконец она  пробормотала,  что  я  действовал  не  наилучшим
образом в такой серьезный момент. Она повернулась ко мне спиной.
     - Посмотри на меня, донья Соледад! - сказал я с  силой.  -  Я  никоим
образом не ввожу тебя в заблуждение. Ты, должно быть, знаешь что-то такое,
чего я совершенно не знаю.
     - Ты слишком много разговариваешь, - резко ответила  она.  -  Нагваль
говорил мне, чтобы я никогда  не  позволяла  тебе  разговаривать.  Ты  все
перекручиваешь.
     Она вскочила на ноги и встала на полу, как  избалованный  ребенок.  Я
стал сознавать в этот момент, что комната имела другой пол. Я помнил,  что
он  был   земляным,   сделанным   из   темной   земли.   Новый   пол   был
рыжевато-розовый. Я тут же прекратил стычку с ней и обошел вокруг комнаты.
Я не мог представить, как же я не обратил внимания  на  пол,  когда  зашел
сюда. _О_н_ б_ы_л_ в_е_л_и_к_о_л_е_п_е_н_. Сначала я подумал, что это была
красная глина, уложенная наподобие цемента, пока она еще мягкая и влажная,
но потом я заметил, что на нем  не  было  трещин.  Глина  должна  была  бы
высохнуть, скрутиться, растрескаться и распасться на куски. Я наклонился и
острожно провел пальцами по полу. Он был твердым, как кирпич.  Глина  была
обожжена. Мне стало понятно, что  пол  сделан  из  очень  больших  плоских
плиток глины, уложенных на подстилку из мягкой глины, служившей  матрицей.
Плитки образовывали самый запутанный и завораживающий узор, но  совершенно
незаметный, если не обратить специального внимания на него.  Искусство,  с
которым были размещены плитки, указывало мне на очень  хорошо  продуманный
план. Я  хотел  знать,  как  такие  большие  плитки  были  обожжены  и  не
покоробились. Я  повернулся,  чтобы  спросить  донью  Соледад,  но  быстро
спохватился. Она, скорее всего, не знала ответа на вопрос, который я хотел
задать. Я снова стал расхаживать по полу. Глина была немного  шероховатая,
почти  как  песчаник.  Она  образовывала  совершенно   устойчивую   против
скольжения поверхность.
     - Этот пол выложил Паблито? - спросил я.
     Она не ответила.
     - Великолепная работа, - сказал я. - вы должны очень гордиться им.
     Я не сомневался, что это сделал Паблито. Ни у кого не  могло  найтись
воображения и способности задумать это. Я сообразил, что он, должно  быть,
сделал это в то время, когда меня здесь не было. Но тут же  мне  в  голову
пришла другая мысль, что я никогда не бывал в комнате доньи Соледад с  тех
пор, как она была построена шесть или семь лет назад.
     - Паблито! Паблито! Вот еще! - воскликнула она сердитым  раздраженным
тоном. - по-твоему, он единственный, кто способен делать вещи?
     Мы обменялись пристальным взглядом, и вдруг  я  понял,  что  это  она
сделала пол и что на это ее подбил дон Хуан.  Мы  спокойно  стояли,  глядя
друг  на  друга  некоторое  время.  Я  чувствовал,  что  было  бы  излишне
спрашивать у нее, прав ли я.
     - Я сделала его сама, - наконец сказала она сухим  тоном.  -  Нагваль
рассказал мне, как.
     Ее утверждения повергли меня в эйфорию. Я заключил  ее  в  объятия  и
приподнял. Я кружил ее вокруг себя. Все, до чего я мог додуматься, так это
забросать ее вопросами. Я  хотел  знать,  как  она  отделала  плитки,  что
означали узоры, где  она  брала  глину.  Однако  она  не  разделяла  моего
возбуждения. Она оставалась спокойной и безучастной,  поглядывая  на  меня
искоса время от времени.
     Я прошелся по полу снова. Кровать была расположена в самом  эпицентре
некоторых сходящихся линий.  Глиняные  плитки  были  обрезаны  под  острым
углом, создавая  сходящиеся  линии,  которые,  казалось,  выходили  из-под
кровати.
     - У меня нет слов, чтобы сказать тебе, как я впечатлен, - сказал я.
     - Слова! Кому нужны слова? Резко сказала она.
     У меня вспыхнуло  подозрение.  Мой  разум  продал  меня.  Был  только
один-единственный способ объяснения ее замечательной метаморфозы: дон Хуан
должен был сделать ее своей ученицей. Как иначе старая  женщина,  подобная
донье Соледад, могла обратиться в такое таинственное сильное существо? Это
должно было быть мне ясно с того самого момента, когда я бросил взгляд  на
нее, но моя совокупность  ожидания  относительно  нее  не  включала  такую
возможность.
     Я сделал заключение, что все, что сделал дон Хуан с ней, должно  было
иметь место в течение двух лет, в которые я не видел ее,  хотя  два  года,
казалось, едва ли были достаточны для такого замечательного изменения.
     - Мне кажется, я теперь знаю, что  произошло  с  тобой,  -  сказал  я
небрежным и бодрым тоном. - кое-что прояснилось у меня в уме прямо сейчас.
     - О, вот как? - сказала она совершенно незаинтересованно.
     - Нагваль научил тебя, и ты стала магом, не правда ли?
     Она свирепо посмотрела на меня. Я  ощутил,  что  я  сказал  наихудшую
возможную вещь. На ее лице было выражение  настоящего  презрения.  Она  не
собиралась мне ничего говорить.
     - Какой же ты ублюдок! -  внезапно  воскликнула  она,  сотрясаясь  от
ярости.
     Я подумал, что ее гнев был неоправданным.  Я  сидел  на  одном  конце
кровати, а она нервно постукивала по полу пяткой. Затем она села на другой
конец, не глядя на меня.
     - Чего ты на самом деле хочешь, чтобы я сделал? - спросил  я  твердым
угрожающим тоном.
     - Я уже сказала тебе! - ответила она криком. - ты и я - одно и тоже.
     Я попросил ее объясниться, что она имеет в виду, так как не мог и  на
мгновение допустить, что я что-нибудь знаю. Эти утверждения рассердили  ее
еще больше. Она резко вскочила и сбросила свою юбку на пол.
     - Вот то, что я имею в виду! - завопила она, проводя рукой по области
лона.
     Мой рот непроизвольно  открылся.  До  меня  начало  доходить,  что  я
уставился на нее, как идиот.
     - Ты и я являемся одним здесь! - сказала она.
     Я был ошеломлен. Донья Соледад, старая индейская женщина, мать  моего
друга Паблито, стояла полуобнаженной в нескольких футах от меня, показывая
свои гениталии. Я уставился на  нее,  неспособный  сформулировать  никакой
мысли. Единственное, что я знал, это то, что ее тело не было телом  старой
женщины. У нее были прекрасные мускулистые бедра, темные и лишенные волос.
Костная структура ее боков  была  широкой,  но  на  них  не  было  жировых
отложений.
     Она, должно  быть  заметила  мой  изучающий  взгляд  и  бросилась  на
постель.
     - Ты не знаешь, что делать, - сказала она, указывая на свое  лоно.  -
мы являемся одним здесь.
     Она обнажила свои крепкие груди.
     - Донья Соледад, я тебя  умоляю!  -  воскликнул  я.  -  что  с  тобой
происходит? Ты же мать Паблито!
     - Нет! - отрезала она. - я ему не мать.
     Она села и посмотрела на меня горящими глазами.
     - Я, как и ты, часть Нагваля, -  сказала  она.  -  нам  предназначено
соединиться.
     Она раздвинула свои ноги и я отскочил.
     - Подожди немного, донья Соледад, - сказал я. - давай поговорим.
     У меня был приступ дикого страха и возникла внезапно сводящая  с  ума
мысль. Почему не может быть так, спросил я себя, что  дон  Хуан  спрятался
где-нибудь поблизости, смеясь до упаду?
     - Дон Хуан! - заорал я.
     Мой вопль был таким громким и глубоким, что донья Соледад соскочила с
постели и поспешно натянула на себя юбку. Я видел, как  она  надевала  ее,
когда я закричал снова.
     - Дон Хуан!
     Я побежал через дом, выкрикивая имя дона Хуана до  тех  пор,  пока  у
меня не заболело горло. Донья Соледад тем временем тоже выбежала из дому и
стала около моей машины, смущенно глядя на меня.
     Я шагнул к ней и спросил ее, не дон ли Хуан сказал  ей  сделать  это.
Она кивнула утвердительно. Я  спросил  ее,  нет  ли  его  поблизости.  Она
сказала, что нет.
     - Расскажи мне все, - сказал я.
     Она рассказал мне, что она только следовала распоряжениям дона Хуана.
Он велел ей изменить свое существо в воина, чтобы помочь мне. Она заявила,
что она ожидала годы, чтобы выполнить это обязательство.
     - Я очень сильная сейчас, - сказала она мягко. - как раз для тебя. Но
ты невзлюбил меня в моей комнате, не так ли?
     Я пустился в объяснения, что дело не в этом, что я учитывал лишь свои
чувства к Паблито; затем я осознал, что я не отдаю себе никакого отчета  в
том, что я говорю.
     Донья Соледад, казалось, поняла мое замешательство и сказала, что наш
инцидент должен быть забыт.
     - Ты, должно быть, голоден, - сказала она оживленно, -  я  приготовлю
тебе что-нибудь поесть.
     - Ты мне ничего не объяснила, - сказал я.  -  я  буду  откровенным  с
тобой, - я не хотел бы оставаться здесь ни за что  на  свете.  Ты  пугаешь
меня.
     - Ты обязан принять мое гостеприимство, раз речь идет только о  чашке
кофе, - сказала она спокойно. - ну, давай забудем то, что случилось.
     Она сделала жест, приглашающий идти в дом. В этот  момент  я  услышал
громкое рычание. Пес стоял, глядя на нас, как будто понимая,  о  чем  идет
речь.
     Донья Соледад фиксировала на мне самый пугающий  пристальный  взгляд.
Затем она смягчила его и улыбнулась.
     - Не допускай, чтобы мои глаза беспокоили тебя, - сказала она.  -  по
правде говоря, я старая. В последнее время у меня бывают головокружения. Я
думаю, что мне нужны очки.
     Она разразилась смехом и  стала  дурачиться,  глядя  через  свернутые
кольцом пальцы, как будто они были очками.
     - Старая индейская женщина в очках! Это будет  посмешище,  -  сказала
она, хихикая.
     Тогда я принял решение грубо удалиться отсюда без всяких  объяснений.
Но перед отъездом отсюда я хотел оставить некоторые вещи для Паблито и его
сестер. Я открыл багажник машины, чтобы достать подарки, которые я  привез
им. Я наклонился глубоко в него, чтобы достать сначала два пакета, которые
были уложены против стенки заднего сидения, за запасной  камерой.  Я  взял
один и уже приготовился взять другой, как вдруг я ощутил  легкую  пушистую
лапу на затылке. Я непроизвольно вскрикнул и стукнулся головой об открытую
крышку. Я обернулся, чтобы посмотреть. Давление пушистой лапы не позволяло
мне повернуться полностью, но я смог мельком заметить серебристую руку или
лапу, нависающую над моей шеей. Я изогнулся в панике,  метнулся  прочь  от
багажника и упал ни сидение с пакетом в руке. Все тело у меня сотрясалось,
мускулы ног, сжались и я непроизвольно вскочил и побежал прочь.
     - Я не собиралась напугать тебя, - сказала донья Соледад извиняющимся
тоном, когда я наблюдал за ней с расстояния десяти футов.
     Она показала мне ладони своих рук в жесте капитуляции, как бы заверяя
меня, что то, что я ощутил, не было ее рукой.
     - Что ты сделала со мной? - спросил я, пытаясь  говорить  спокойно  и
отрешенно.
     Она казалась совершенно озадаченной и растерянной.  Она  пробормотала
что-то и встряхнула головой, словно не могла сказать это или не  знала,  о
чем я говорю.
     - Ну ладно, донья Соледад, сказал  я,  подойдя  ближе  к  ней,  -  не
разыгрывай трюков со мной.
     Казалось, она вот-вот расплачется. Я хотел утешить  ее,  но  какая-то
часть меня сопротивлялась. После краткой паузы я сказал ей, что я ощущал и
видел.
     - Это действительно ужасно!  -  сказала  она  пронзительным  голосом.
Очень детским жестом она закрыла свое лицо правым предплечьем. Я  подумал,
что она плачет. Я подошел к ней и попытался было  обнять  своей  рукой  ее
плечо. Я не мог заставить себя сделать это.
     Я остановился перед ней, чтобы посмотреть ей в лицо. Я мог видеть  ее
черные сияющие глаза и часть  ее  лица  за  рукой.  Она  не  плакала.  Она
улыбалась.
     Я отскочил назад.  Ее  улыбка  ужасала  меня.  Мы  оба  долго  стояли
неподвижно. Она продолжала закрывать свое лицо, но я мог видеть ее  глаза,
которые наблюдали за мной.
     Когда я стоял там, почти парализованный  страхом,  я  ощущал  крайнюю
подавленность. Я оказался в  безвыходном  положении.  Донья  Соледад  была
колдуньей. Мое тело знало это, и все же я не мог реально поверить в это. Я
хотел верить в то, что донья Соледад стала сумасшедшей и содержится в этом
доме как в психушке.
     Я не отважился двинуться или отвести свои глаза от  нее.  Мы,  должно
быть, стояли в этом положении пять или шесть минут. Она держала свою  руку
поднятой и, несмотря на это, неподвижной. Она стояла  около  задней  части
машины, прислонившись почти к левому крылу. Крышка багажника все еще  была
открыта. Я задумал сделать бросок к правой двери. Ключи были в зажигании.
     Я немного расслабился, чтобы набрать импульс для бега. Она, казалось,
немедленно заметила изменение моего положения.  Ее  рука  двинулась  вниз,
открывая все ее лицо. Ее зубы были стиснуты. Глаза свои она фиксировала на
мне. Взгляд  их  был  суров  и  неприветлив.  Внезапно  она,  пошатываясь,
направилась ко мне. Она ступила вперед правой  ногой  и  протянула  вперед
скрюченные  кисти,  пытаясь  схватить   меня   за   талию,   и   испустила
пронзительный крик.
     Мое тело отпрыгнуло назад из пределов ее досягаемости.  Я  побежал  к
машине, но она с непостижимой ловкостью бросилась к моим ногам  и  сделала
мне подножку. Я упал лицом вниз, и она быстро схватила меня за левую ногу.
Я поджал свою правую ногу  и  стал  колотить  ее  в  лицо  подошвой  моего
ботинка, пока она не отпустила меня и не отпрыгнула назад.  Я  вскочил  на
ноги и попытался открыть дверь машины. Она была заперта.  Я  бросился  над
капотом к другой стороне, но каким-то образом донья Соледад оказалась  там
раньше меня. Я попытался перекатиться назад над  капотом,  но  на  полпути
ощутил резкую боль в своей правой икре. Она схватила меня за  ногу.  Я  не
мог ударить ее левой ногой,  она  прижала  мои  обе  ноги  к  капоту.  Она
потащила меня к себе, и я упал на нее сверху. Мы  продолжали  бороться  на
земле. Ее сила была поразительной, а ее вопли были ужасными.  Я  едва  мог
двигаться под действием гигантского давления ее тела. Дело было не в весе,
а скорее в напряжении, и оно у нее было.  Внезапно  я  услышал  рычание  и
огромный пес прыгнул ей на спину и отшвырнул ее от меня. Я встал. Я  хотел
попасть в машину, но женщина и  пес  боролись  около  двери.  Единственным
спасением было пойти в дом.  Я  сделал  это  за  одну-две  секунды.  Я  не
обернулся, чтобы посмотреть на них, а бросился внутрь и захлопнул дверь за
собой, закрыв ее железной щеколдой, которая находилась на ней. Я побежал в
заднюю часть дома и сделал то же самое с другой дверью.
     Изнутри я мог слышать яростное рычание  пса  и  нечеловеческие  вопли
женщины. Затем вдруг лай и рычание пса превратились в вой и скуление,  как
будто ему было больно или как будто что-то напугало его. Я ощутил дерганье
под ложечкой. Уши у меня начали гудеть.  Я  понял,  что  попал  в  ловушку
внутри дома. У меня был приступ полнейшего ужаса. Я клял себя за идиотскую
идею - забежать в дом. Атака женщины  привела  меня  в  такое  интенсивное
замешательство, что я потерял всякое стратегическое чутье и вел себя  так,
как будто убегал от обычного противника, которому  можно  было  преградить
дорогу, просто закрыв дверь. Я слышал, как кто-то подошел к двери и  налег
на нее, пытаясь открыть. Затем послышались громкие стуки и  сильные  удары
по ней.
     - Открой дверь, - сказала донья Соледад твердым  тоном.  -  проклятая
собака покалечила меня.
     Я взвешивал, впустить ее или нет. Тут мне на ум пришло воспоминание о
столкновении, которое у  меня  было  несколько  лет  тому  назад  с  одной
женщиной-магом, которая, если верить  дону  Хуану,  приняла  его  обличье,
чтобы обмануть меня и нанести смертельный удар. Очевидно, донья Соледад не
была такой, какой я ее знал, но у меня были причины сомневаться,  что  она
была магом. Паблито, Нестор и я находились в контакте  с  доном  Хуаном  и
доном Хенаро в течение целого ряда лет, и мы не были  хоть  сколько-нибудь
магами, как же им могла быть донья  Соледад?  Независимо  от  того,  сколь
сильно она изменилась, она  не  могла  импровизировать  нечто  такое,  что
потребовало бы целой жизни для своего осуществления.
     - Почему ты нападаешь на меня? - спросил я, говоря громко,  чтобы  ей
было слышно меня через толстую дверь.
     Она не ответила; вместо этого она стала яростно колотить по двери,  а
я с такой же силой отражал удары. Мы продолжали стук  по  двери  несколько
минут. Она остановилась и стала просить меня открыть дверь. Я почувствовал
прилив нервной энергии. Я знал, что если я открою дверь, то у  меня  будет
шанс спастись бегством. Я снял щеколду с двери. Она вошла пошатываясь.  Ее
блуза была разорвана. Лента, удерживающая волосы, свалилась, и ее  длинные
волосы рассыпались по всему лицу.
     - Посмотри, что этот сын суки сделал со  мной!  -  закричала  она.  -
посмотри! Посмотри!
     Я глубоко вздохнул. Она казалась несколько ошеломленной. Она села  на
скамейку и начала снимать свою порванную  блузу.  Я  воспользовался  этим,
чтобы выбежать из дома и рвануться  к  машине.  С  быстротой,  порожденной
исключительно страхом, я заскочил внутрь, захлопнул  дверь,  автоматически
включил мотор и дал задний ход. Я нажал на педаль газа и повернул  голову,
чтобы посмотреть назад через заднее стекло. Когда я повернулся,  я  ощутил
горячее дыхание на своем лице; я услышал  устрашающее  рычание  и  в  одно
мгновение увидел демонические глаза пса. Я увидел его ужасные зубы почти у
своих глаз. Я быстро наклонил голову. Его зубы схватили мои волосы. Я весь
изогнулся на  сидении  и,  делая  это,  смог  включить  сцепление.  Резкая
остановка машины заставила пса  потерять  равновесие.  Я  открыл  дверь  и
выскочил. Голова пса выглядывала из двери. Я услышал клацанье его огромных
зубов, когда его пасть  захлопнулась,  промахнувшись  всего  на  несколько
дюймов от моих каблуков. Машина начала  выруливать  обратно,  и  я  сделал
другой бросок к дому. Достигнув двери, я остановился.
     Там стояла донья  Соледад.  Она  снова  подвязала  свои  волосы.  Она
накинула шаль себе на плечи. Она быстро взглянула на меня, а затем  начала
смеяться, сначала очень мягко, словно ее раны причиняли ей боль,  а  потом
громко. Она указывала на меня пальцем и придерживала  живот,  конвульсивно
содрогаясь от смеха. Она выгнулась и  потянулась,  по-видимому  для  того,
чтобы задержать дыхание. Она была обнажена выше талии. Мне были  видны  ее
груди, сотрясающиеся от смеха.
     Я почувствовал, что все было потеряно. Я обернулся,  чтобы  взглянуть
на  машину.  Она  проехала  4  -  5  футов  и  остановилась;  дверь  снова
захлопнулась, закрыв пса внутри. Мне было видно  и  слышно,  как  огромный
зверь грызет спинку переднего сидения и скребет окно.
     Я встал лицом к лицу в этот момент перед очень своеобразным решением.
Я не знал, кто перепугал меня больше, донья  Соледад  или  ее  пес.  После
короткого размышления я решил, что собака была всего лишь глупым животным.
     Я побежал обратно к машине и взобрался на крышу. Шум разъярил пса.  Я
слышал, как он разрывал обивку. Лежа на крыше, я ухитрился  открыть  дверь
водителя. Моей идеей было открыть обе двери, а затем соскользнуть с  крыши
в машину через одну из дверей после того, как пес выскочит через другую. Я
наклонился вниз, чтобы  открыть  правую  дверь.  Я  забыл,  что  она  была
заперта. В этот момент голова пса высунулась из  открытой  двери.  У  меня
возник приступ слепой паники при мысли, что собака собирается выскочить из
машины и прыгнуть на крышу.
     Менее чем за секунду я соскочил на землю и очутился стоящим  у  двери
дома.
     Донья Соледад подвязывалась в дверном проеме.  Смех  выходил  из  нее
отдельными приступами, которые казались почти болезненными.
     Пес остался внутри машины, все еще пуская пену от  ярости.  Очевидно,
он был чересчур велик и не мог пропихнуть свое массивное тело над передним
сиденьем. Я подошел к машине и осторожно закрыл  дверь  снова.  Я  поискал
длинную палку, чтобы открыть замок правой двери.
     Я занимался поисками на площадке  перед  домом.  Вокруг  не  было  ни
единого куска дерева. Тем временем  донья  Соледад  ушла  внутрь  дома.  Я
оценил свою ситуацию. У  меня  не  было  другой  альтернативы,  кроме  как
обратиться к ее помощи. С большим беспокойством я переступил порог, смотря
во все стороны на тот случай, если она  прячется  за  дверью,  подстерегая
меня.
     - Донья Соледад! - выкрикнул я.
     - Какого черта тебе надо? - крикнула она из своей комнаты.
     - Пожалуйста, выйди и забери свою собаку из моей машины, - сказал я.
     - Ты шутишь? - ответила  она.  -  это  не  моя  собака.  Я  тебе  уже
говорила, что она принадлежит моим девочкам.
     - А где твои девочки? - спросил я.
     - Они в горах, - ответила она.
     Она вышла из своей комнаты и уставилась на меня.
     - Хочешь увидеть, что этот проклятый пес сделал со мной?  -  спросила
она сухим тоном. - смотри!
     Я не нашел никаких видимых отметин зубов на ее спине, там было только
несколько  длинных  глубоких  царапин,  которые  она  могла   получить   в
результате трения о твердую почву. В конце концов она могла  поцарапаться,
нападая на меня.
     - Там ничего нет, - сказал я.
     - Пойди и посмотри на свету, - сказала она и подошла к двери.
     Она настаивала, чтобы я искал глубокие  раны  от  собачьих  зубов.  Я
чувствовал себя глупо. Я  чувствовал  тяжесть  вокруг  глаз,  особенно  на
бровях. Вместо этого я вышел. Пес не двигался и начал гавкать, как  только
я вышел из дома.
     Я проклинал себя. Мне некого было  обвинять,  кроме  самого  себя.  Я
попал в эту ловушку, как дурак. Затем тут же я решил сходить в  город.  Но
мой бумажник, мои документы, все, что  у  меня  было,  находилось  в  моем
портфеле на  полу  машины,  как  раз  под  ногами  собаки.  Меня  охватило
отчаяние. В город идти было бесполезно.  Денег,  которые  были  у  меня  в
кармане, не хватило  бы  даже  на  чашку  кофе.  У  меня  не  было  другой
альтернативы, кроме как выгнать пса из машины.
     - Какой пищей питается эта собака? - закричал я, стоя у двери.
     - Почему бы тебе не попробовать дать ей свою ногу? -  крикнула  донья
Соледад в ответ из своей комнаты и захихикала.
     Я поискал немного приготовленной пищи в доме. Горшки были пустыми. Не
оставалось ничего другого,  как  снова  обратиться  к  ней.  Мое  отчаяние
сменилось гневом. Я ворвался в ее комнату, готовый к борьбе до конца.  Она
лежала на своей кровати, укрытая шалью.
     - Пожалуйста, прости меня за все, что я тебе сделала, -  сказала  она
напрямик, глядя в потолок.
     Ее решительность погасила мой гнев.
     - Ты должен понять мое положение, - продолжала  она.  -  я  не  могла
позволить тебе уйти.
     Она мягко засмеялась и  ясным  спокойным  голосом  сказала,  что  она
виновата в том, что была алчной и грубой, что она почти достигла успеха  в
том, что бы напугать меня  своим  шутовством,  но  что  ситуация  внезапно
изменилась. Она сделала паузу и села в постели, прикрыв свои груди  шалью,
а затем добавила, что в ее тело снизошла странная уверенность. Она подняла
взгляд к потолку и начала двигать руками странным ритмическим образом, как
ветряная мельница.
     - Для тебя не существует способа уехать сейчас, - сказала она.
     Она изучающе смотрела на меня без всякого смеха. Мой внутренний  гнев
утих, но отчаяние было сильнее, чем когда бы то ни было.  Я  действительно
знал, что в отношении фактической силы я не мог сравниться ни с ней, ни  с
псом.
     Она сказала, что наша встреча была предрешена годы  тому  назад,  что
никто  из  нас  не  имел  достаточно   силы,   чтобы   ускорить   ее   или
воспрепятствовать ей.
     - Не борись с собой, пытаясь уехать, - сказала  она.  -  это  так  же
бесполезно, как моя попытка удержать тебя здесь. Нечто помимо  твоей  воли
вызволит тебя отсюда, и нечто помимо моей воли удержит тебя здесь.
     Каким-то образом ее уверенность не только смягчило ее, но и  дала  ей
большую власть над словами. Ее утверждения были неотразимыми и  кристально
ясными. Дон Хуан уже говорил, что  я  был  доверчивой  душой,  когда  дело
доходило до слов. Когда она говорила, я обнаружил, что думаю, будто она  в
действительности не была такой угрожающей, как  я  думал.  Она  больше  не
производила  ощущения,  как  будто  она  готова  к  нападению.  Мой  разум
чувствовал себя почти свободно, но другая часть меня -  нет.  Все  мускулы
моего тела были как натянутая проволока, и, тем не  менее,  я  должен  был
признаться самому себе, что хотя она испугала меня до потери  сознания,  я
нашел ее очень притягательной. Она наблюдала за мной с блеском  в  глазах.
Ее маленькие белые зубы придавали ее улыбке дьявольский вид. Круглое  лицо
ее было странно гладким и совершенно лишенным морщин. Две глубокие  линии,
сбегающие с обеих сторон носа к уголкам рта, придавали ее  лицу  выражение
зрелости,  но  не  возраста.  Когда  она  вставала  с  постели,  ее   шаль
соскользнула вниз, обнажив  ее  полные  груди.  Она  не  дала  себе  труда
накрыться снова. Вместо этого она выпятила грудную клетку и подняла груди.
     - О, ты уже заметил, да? - сказала  она  и  повернула  свое  тело  из
стороны в сторону, как будто была довольна собой. -  я  всегда  подвязываю
свои волосы за головой. Нагваль сказал мне сделать так.  Натяжение  делает
мое лицо моложе.
     Я был уверен, что она собирается говорить о своих грудях.  Ее  уловка
поразила меня.
     - Я не  имею  в  виду,  что  натяжение  моих  волос  заставляет  меня
выглядеть моложе, - продолжала она с чарующей улыбкой,  -  натяжение  моих
волос делает меня моложе.
     - Как это возможно? - спросил я.
     Она ответила мне вопросом.  Она  поинтересовалась,  понял  ли  я  как
следует дона Хуана, когда он говорил, что любая вещь становится возможной,
если человек хочет ее с непреклонной настойчивостью. Я желал более точного
объяснения. Я хотел знать, что она  еще  делает,  кроме  стягивания  своих
волос, чтобы выглядеть такой молодой. Она сказала, что она ложится в своей
постели и опустошает себя от всех мыслей и  ощущений,  а  затем  позволяет
линиям своего тела изгладить все морщины прочь. Я добивался от нее  больше
деталей: какие ощущения, чувствования, восприятия она испытывала,  лежа  в
своей постели. Она настаивала, что она  не  ощущала  ничего,  что  она  не
знала, как действуют линии ее тела, что она знала только то, что  не  надо
позволять своим мыслям вторгаться.
     Она сложила руки на мою грудь и очень мягко подтолкнула меня. Это был
жест, что с нее довольно моих  вопросов.  Мы  вышли  наружу  через  заднюю
дверь. Я сказал ей, что мне нужна длинная палка. Она сразу  пошла  к  куче
дров, но там не было длинных палок. Я спросил ее, не может ли она дать мне
пару гвоздей, чтобы скрепить два куска из  дровяной  кучи.  Мы  безуспешно
обыскали весь дом в поисках гвоздей. Наконец, мне удалось  вытащить  самую
длинную палку, какую я мог найти, из клетки для  цыплят,  которую  Паблито
построил за домом. Эта палка, хотя  и  была  немного  хрупкой,  показалась
подходящей для моей цели.
     Донья Соледад не улыбалась и не шутила во время  наших  поисков.  Она
казалась полностью поглощенной своей задачей помочь мне.  Ее  концентрация
была такой интенсивной, что я ощутил, что она желала мне успеха.
     Я пошел к своей машине, вооруженный длинной палкой, а также  короткой
из дровяной кучи. Донья Соледад стояла у передней двери.
     Я стал дразнить собаку короткой палкой в правой руке и в то же  время
пытался освободить замок длинной палкой, находящейся в  другой  руке.  Пес
едва не цапнул меня за правую руку и заставил  выпустить  короткую  палку.
Ярость и сила огромного зверя были такими  неизмеримыми,  что  я  чуть  не
потерял длинную палку тоже. Пес готовился перекусить ее надвое, как  донья
Соледад вдруг пришла мне на помощь; колотя по заднему окошку, она отвлекла
на себя внимание пса, и он позволил забрать палку.
     Воодушевленный ее отвлекающим  маневром,  я  нырнул  головой  вперед,
проскользнул по всей длине переднего сидения и сумел освободить  замок.  Я
попытался немедленно отступить назад, но пес набросился на меня всей своей
мощью и фактически  его  массивные  плечи  и  передние  лапы  нависли  над
передним сиденьем, прежде чем я успел вернуться назад. Я ощущал  его  лапы
на своем плече. Я съежился от страха. Я  знал,  что  он  хочет  растерзать
меня. Пес наклонил свою голову, собираясь прикончить меня, но вместо того,
чтобы укусить меня, он ударился о рулевое колесо. Я стремительно  рванулся
и одним движением выскочил на капот, а затем на крышу. Все мое  тело  было
избито.
     Я открыл правую дверь. Я попросил донью Соледад  подать  мне  длинную
палку и ею нажал  на  рычаг,  чтобы  освободить  спинку  из  вертикального
положения. Я полагал, что если я буду дразнить пса, он свалит ее вперед  и
тем самым проложит себе путь к выходу из машины. Но  он  не  двигался.  Он
лишь яростно грыз палку.
     В этот момент донья Соледад вскочила на крышу и легла рядом со  мной.
Она хотела помочь мне дразнить собаку. Я  сказал  ей,  что  она  не  может
оставаться на крыше, так как, когда пес вылезет, я собираюсь  забраться  в
машину и уехать. Я поблагодарил ее за помощь  и  сказал,  что  ей  следует
вернуться в дом. Она пожала плечами, спрыгнула  вниз  и  пошла  обратно  к
двери. Я нажал на защелку снова и своей  фуражкой  стал  дразнить  пса.  Я
хлопал около его глаз прямо перед его мордой. Ярость пса была неописуемой,
однако он не собирался покидать сидение. Наконец его массивные лапы выбили
палку из моей руки. Я спустился вниз,  чтобы  поднять  ее  из-под  машины.
Внезапно я услышал пронзительный крик доньи Соледад.
     - Осторожно! Он вылезает!
     Я взглянул на машину. Пес протискивался над сиденьем. Его задние лапы
застряли в рулевом колесе. За исключением этого он был почти вне машины.
     Я бросился к дому и оказался внутри как раз вовремя для  того,  чтобы
это животное не успело настигнуть меня. Его разгон был таким сильным,  что
он с размаху налетел на дверь.
     Заперев дверь на щеколду, донья Соледад сказала, хихикая:
     - Я говорила тебе, что это было бесполезно.
     Она прочистила свое горло и повернулась, чтобы посмотреть на меня.
     - Ты можешь связать его веревкой? - спросил я.
     Я был уверен, что она даст мне ничего не значащий ответ, но, к  моему
удивлению, она сказала, что  мы  должны  испробовать  все,  даже  заманить
собаку в дом и закрыть ее там.
     Ее идея привлекла меня. Я осторожно открыл переднюю  дверь.  Пса  там
больше не было. Я рискнул высунуться немного больше. Его не было видно.  Я
надеялся на то, что пес ушел обратно в свой кораль.  Я  собирался  немного
подождать и затем сделать бросок к машине, как  вдруг  я  услышал  сильное
рычание и увидел массивную голову зверя внутри своей машины.  Он  забрался
опять на переднее сидение.
     Донья Соледад была права,  было  бесполезно  пытаться.  Волна  уныния
охватила меня. Каким-то образом я  знал,  что  мой  конец  был  близок.  В
приступе полнейшего отчаяния я сказал донье Соледад, что  собираюсь  взять
нож из кухни и убить пса, либо быть убитым им, и я сделал бы это, если  бы
не оказалось, что во всем доме нет ни одного металлического предмета.
     - Разве Нагваль не учил тебя принимать свою судьбу? - спросила  донья
Соледад, следуя по пятам за мной. - этот пес не обычная собака.  Этот  пес
имеет силу. Он воин. Он сделает то, что должен сделать. Даже убьет тебя.
     У меня был момент неконтролируемого срыва, я схватил ее  за  плечи  и
зарычал. Она не казалась удивленной или тронутой моим  внезапным  взрывом.
Она повернулась ко мне спиной и сбросила свою шаль на пол. Ее  спина  была
очень сильной и красивой. У меня было непреодолимое желание ударить ее, но
вместо этого я провел рукой по ее плечам. Ее кожа была мягкой  и  гладкой.
Ее руки и плечи были мускулистыми, не будучи большими. У нее, по-видимому,
был минимальный слой жира, который окружал ее мускулы и  придавал  верхней
части ее тела видимость гладкости, и тем не менее, когда я  надавливал  на
любую часть  ее  тела  кончиками  пальцев,  я  мог  чувствовать  твердость
невидимых мускулов под гладкой поверхностью. Я не  хотел  смотреть  на  ее
груди.
     Она пошла на крытую площадку в задней  части  дома,  которая  служила
кухней. Я последовал за ней. Она села на скамейку и спокойно помыла ноги в
бадье. Когда она обувала сандалии, я  пошел  в  большой  тревоге  в  новую
постройку, которая была сделана в большой части  дома.  Она  стояла  около
двери, когда я выходил.
     - Ты любишь говорить, - сказала  она  мимоходом,  ведя  меня  в  свою
комнату. - торопиться некуда, теперь мы можем говорить вечно.
     Она достала мой блокнот с верхушки своего комода,  куда  она,  должно
быть, сама положила его, и вручила его мне с  преувеличенной  любезностью.
Затем она сняла покрывало, аккуратно сложила его и положила верхушку  того
же  комода.  Тут  я  заметил,  что  оба  комода  были   под   цвет   стен,
желтовато-белыми, а постель  без  покрывала  рыжевато-красной,  более  или
менее  под  цвет  пола.  Покрывало  с  другой  стороны   темно-коричневым,
наподобие дерева потолка и деревянных панелей окон.
     - Давай поговорим, - сказала она, сняв сандалии и  удобно  усаживаясь
на постели.
     Она поместила свои колени напротив своих обнаженных грудей. У нее был
вид молодой девушки. Ее  агрессивность  и  властная  манера  смягчились  и
сменились обаянием. В этот момент она была полной противоположностью тому,
чем она была раньше. Я вынужденно рассмеялся над  тем,  как  она  убеждала
меня писать. Она напомнила мне дона Хуана.
     - Теперь у нас есть время, -  сказала  она.  -  ветер  изменился.  Ты
заметил это?
     Я  заметил.  Она  сказала,  что  новое  направление  ветра  было   ее
собственным благоприятным направлением, и таким образом, ветер превратился
в ее помощника.
     - Что ты знаешь о ветре, донья Соледад? - спросил я,  когда  спокойно
уселся в ногах ее постели.
     - Только то, чему Нагваль научил меня, - сказала  она.  -  каждая  из
нас, то  есть  женщин,  имеет  специфическое  направление,  особый  ветер.
Мужчины не имеют. Я северный ветер; когда  он  дует,  яд  делаюсь  другой.
Нагваль сказал, что женщина-воин может использовать свой особый ветер  для
всего, чего она захочет. Я использовала его, чтобы привести в порядок свое
тело и переделать его. Смотри на меня! Я -  северный  ветер.  Ощути  меня,
когда я вхожу через окно.
     Сильный ветер дул через окно, которое  было  стратегически  размещено
так, чтобы быть обращенным к северу. - почему ты думаешь, что  мужчины  не
имеют ветра? - спросил я.
     Она на мгновение задумалась, а затем ответила, что Нагваль никогда не
упоминал почему.
     Ты хочешь знать, кто  сделал  этот  пол?  -  сказала  она,  закутывая
одеялом плечи. - я сделала  его  сама.  Я  потратила  четыре  года,  чтобы
выложить его. Теперь этот пол подобен мне самой.
     Когда она говорила, я заметил, что  сходящиеся  линии  на  полу  были
ориентированы так,  что  начинались  с  севера.  Однако  комната  не  была
расположена совершенно  в  соответствии  со  странами  света;  поэтому  ее
постель располагалась под некоторым углом к стенам, и так  же  шли  линии,
образованные глиняными плитками.
     - Почему ты сделала пол красным, донья Соледад?
     - Это мой цвет. Я красная, подобно красной  почве.  Я  нашла  красную
глину в горах поблизости отсюда. Нагваль сказал  мне,  где  искать,  и  он
также помогал мне носить ее,  и  то  же  делали  все  остальные.  Они  все
помогали мне.
     - Как ты обжигала глину?
     - Нагваль вырыл мне яму. Мы заполнили ее топливом,  а  потом  сложили
штабелем глиняные плитки, переложив их плоскими кусочками камня. Я закрыла
яму крышкой из почвы и проволоки и подожгла деревянные дрова.  Они  горели
несколько дней.
     - Как ты уберегла плитки от искривления?
     - Это не я. Это делал ветер, который дул все время, пока горел огонь.
Нагваль показал мне, как копать яму,  чтобы  она  была  обращена  лицом  к
северу и северному ветру. Он также заставил меня оставить четыре дыры  для
северного ветра, чтобы он дул в яму. Потом он велел мне оставить одну дыру
в центре крышки, чтобы мог выходить  дым.  Ветер  заставил  гореть  дерево
несколько дней; когда  яма  остыла,  я  открыла  ее  и  начала  чистить  и
выравнивать  плитки.  Мне  потребовалось  больше   года,   чтобы   сделать
достаточное количество плиток и закончить пол.
     - Как ты придумала узор?
     - Ветер научил меня этому. Когда  я  делала  свой  пол,  Нагваль  уже
научил меня не сопротивляться ветру. Он показал мне, как  поддаться  моему
ветру и позволять ему руководить мною. На это он потратил  много  времени,
годы и годы. Я  была  очень  очень  упрямой,  неразумной  старой  женщиной
вначале; он сказал мне это сам, и он был прав. Но я училась очень  быстро.
Наверное потому, что я старая и мне больше нечего терять. В самом начале у
меня  были  большие  трудности  со  страхом,  который  у  меня  был.  Одно
присутствие Нагваля заставляло меня заикаться и робеть. Нагваль производил
такой же эффект на всех остальных.  Это  была  его  судьба  -  быть  таким
устрашающим.
     Она перестала говорить и устремила на меня взгляд.
     - Нагваль не человеческое существо, - сказала она.
     - Что заставляет говорить тебя это?
     - Нагваль - дьявол, кто знает с какого времени.
     Ее утверждения бросили  меня  в  озноб.  Я  ощутил,  что  мое  сердце
колотится. Она, безусловно, не могла бы найти  лучшего  слушателя.  Я  был
заинтересован в высшей степени. Я попросил ее объяснить, что она  имеет  в
виду.
     - Контакт с ним изменил людей, - сказала она. - ты знаешь это.
     Он изменил твое тело. В твоем случае ты даже не знаешь, что он сделал
это. Но он вошел в твое старое тело. Он что-то вложил в него. То же  самое
он сделал со мной. Он оставил нечто во мне и это нечто взяло верх.  Только
дьявол может сделать это. Теперь я северный ветер и я не  боюсь  никого  и
ничего. Однако, до того, как он изменил меня, я  была  слабой  безобразной
старой женщиной, которая робела от одного упоминания его  имени.  Паблито,
конечно, не мог помочь мне, так как он боялся Нагваля пуще смерти.
     Однажды Нагваль и Хенаро пришли в дом, когда я была одна.  Я  слушала
их за дверью, словно подкрадывающихся ягуаров. Я перекрестилась; для  меня
они были двумя демонами, однако, я вышла, чтобы посмотреть,  что  я  смогу
сделать для них. У меня были миски, сделанные из тыквы,  и  я  дала  обоим
мужчинам по миске супа. Нагваль, по-видимому, не был признателен  за  еду;
он не хотел есть пищу, приготовленную такой слабой  женщиной,  ссылающейся
на свою неуклюжесть, и бросил миску  со  стола  взмахом  руки.  Но  миска,
вместо того, чтобы перевернуться и вылить содержимое на пол, силой Нагваля
соскользнула и упала на мою ногу, не пролив ни капли. Миска  действительно
приземлилась на мою ногу и стояла там, пока я не наклонилась и не  подняла
ее. Я поставила ее на стол перед ним и сказала ему, что я слабая женщина и
всегда боялась его, моя пища имеет добрые чувства.
     С этого самого момент Нагваль изменился  по  отношению  ко  мне.  Тот
факт, что миска супа упала на мою ногу и не разлилась,  показал  ему,  что
сила укала на меня. Я не знала этого тогда и думала, что он  изменился  по
отношению ко мне потому, что ему было стыдно за отказ от моей пищи.  Я  не
придала значения этой перемене. Я все еще боялась его и не могла  смотреть
ему в глаза. Но он начал все больше и больше обращать на меня внимание. Он
даже принес мне подарки: шаль, гребенку, платье и другие вещи. Я пришла  в
ужас. Я стыдилась, так как думала,  что  он  был  мужчиной,  который  ищет
женщину. У Нагваля были юные  девушки,  чего  он  хотел  от  такой  старой
женщины, как я? Сначала я не хотела носить и даже смотреть на его подарки,
но Паблито уговорил меня, и я начала носить их. Кроме того,  я  стала  еще
больше бояться его и не хотела оставаться наедине с ним. Я знала,  что  он
был дьявольским мужчиной. Я знала, что он сделал со своей женщиной.
     Я ощутил необходимость перебить ее. Я сказал ей, что никогда не  знал
ни о какой женщине в жизни дона Хуана.
     Ты знаешь, кого я имею в виду, - сказала она.
     - Поверь мне, донья Соледад, я не знаю.
     - Не говори мне этого. Ты знаешь, что я говорю о ла Горде.
     Единственная  "ла  Горда",  которую  я  знал,  была  сестра  Паблито,
чрезвычайно тучная девушка, по прозвищу Горда-толстуха. Я чувствовал, хотя
об этом не говорил, что она на самом деле не была дочерью доньи Соледад. Я
не хотел нажимать на нее для получения дальнейшей информации.  Я  внезапно
вспомнил, что эта толстая девушка внезапно исчезла из дому и никто не  мог
или не осмеливался сказать мне, что случилось с ней.
     - Однажды я была одна перед домом, - продолжала донья  Соледад.  -  я
расчесывала  свои  волосы  гребнем,  который  дал  мне   Нагваль;   я   не
догадывалась, что он прибыл и стоит позади меня. Внезапно я  ощутила,  что
его руки охватили меня около подбородка. Я услышала, как он мягко  сказал,
что я не должна двигаться, иначе моя шея может сломаться. Он повернул  мою
голову налево. Не совсем, а немного. Я  очень  испугалась  и  завизжала  и
попыталась освободиться от его хватки, но  он  держал  мою  голову  твердо
долгое, долгое время.
     Когда он отпустил мой подбородок, я потеряла сознание.  Я  не  помню,
что случилось потом. Когда я пришла в себя, я лежала на земле, прямо  там,
где я сидела. Нагваль уже ушел. Мне не было так стыдно, что  я  не  хотела
никого видеть, особенно ла Горду. Долгое время я даже думала, что  Нагваль
никогда не поворачивал мою шею и что у меня был кошмар.
     Она остановилась.  Я  ожидал  объяснения  того,  что  случилось.  Она
казалась отсутствующей, может быть, задумчивой.
     - Что на самом деле случилось, донья Соледад? - спросил я,  не  сумев
сдержать себя. - он действительно что-то сделал с тобой?
     - Да, он повернул мою шею, чтобы изменить направление  моих  глаз,  -
сказала она и громко засмеялась, увидев мое удивление.
     - Я имею в виду, не сделал ли он?..
     - Да, он изменил  мое  направление,  -  продолжала  она,  не  обращая
внимания на мои расспросы. Он сделал это тебе и всем остальным.
     - Правильно, он сделал это со мной. Но  почему  ты  думаешь,  что  он
сделал это?
     - Он должен был. Это самая важная вещь, которую надо сделать.
     Она имела в виду  своеобразное  действие,  которое  дон  Хуан  считал
абсолютно необходимым. Я никогда ни с кем не говорил об этом.  Фактически,
я почти забыл о нем. В начале моего  ученичества  он  однажды  развел  два
небольших костра в горах северной мексики. Они были,  наверное,  разделены
двадцатью футами. Он велел мне стать на том же расстоянии  двадцати  футов
от них, удерживая свое тело и особенно  голову  в  самом  расслабленном  и
естественном положении. Затем он велел мне стать лицом к  одному  огню,  и
зайдя сзади, повернул шею налево и расположил мои глаза, но не мои  плечи,
по направлению второго огня. Он удерживал мою голову в  этом  положении  в
течении нескольких часов, пока огонь  не  погас.  Новое  направление  было
юго-восточным,  точнее,  он  расположил  второй  огонь   в   юго-восточном
направлении. Я понял все это дело, как одно из загадочных  чудачеств  дона
Хуана, один из его ничего не значащих ритуалов.
     - Нагваль сказал мне, что все мы развиваем на протяжении своей  жизни
одно направление  для  смотрения,  -  продолжала  она.  -  это  становится
направлением  глаз  духа.  С  течением  лет  это   направление   чрезмерно
используется и  становится  слабым  и  непривлекательным,  а  так  как  мы
привязаны к этому  особому  направлению,  мы  сами  становимся  слабыми  и
непривлекательными. В тот день, когда Нагваль повернул мне  шею  и  держал
ее, пока я не упала в обморок от страха, он дал мне новое направление.
     - Какое направление он дал тебе?
     - Почему ты спрашиваешь это? - сказала она с чрезмерной силой.  -  ты
думаешь, что может быть Нагваль дал мне не сходное направление?
     - Я могу сказать тебе, какое направление он дал мне, - сказал я.
     - Не надо, - отрезала она. - он сказал мне это сам.
     Она казалась возбужденной. Она изменила положение и легла на живот. У
меня спина заболела от писания. Я спросил ее, могу ли я  сесть  на  пол  и
использовать кровать в качестве стола. Она встала и вручила мне  сложенное
покрывало для использования в качестве подкладки.
     - Что еще Нагваль сделал с тобой? - спросил я.
     -  После  изменения  моего  направления  Нагваль  по-настоящему  стал
беседовать со мной о силе, - сказала  она,  ложась  снова.  -  сначала  он
говорил об этих вещах от случая к случаю, т.к. он не знал  точно,  что  со
мной делать. Однажды он взял меня на короткую прогулку в  горы.  В  другой
раз он повез меня на автобусе в свои родные края в пустыню. Мало-помалу  я
стала привыкать уходить с ним.
     - Он когда-нибудь давал тебе растения силы?
     - Он однажды дал мне мескалито, когда мы были в пустыне. Но так как я
была пустая женщина, мескалито не принял меня. У меня была с  ним  ужасная
встреча.  Именно  тогда  Нагваль  понял,  что  он  должен   вместо   этого
познакомить меня с ветром. Это было, конечно, после того, как  он  получил
знак. Он снова и снова повторял в тот день, что хотя он был магом, который
научился видеть, если он получил знак, у него  нет  способа  знать,  каким
путем надо идти. Он  уже  ожидал  несколько  дней  определенного  указания
относительно меня. Но сила  не  хотела  дать  его.  Будучи  в  безвыходном
положении, я думаю, он привел меня к своему гуахе, и я увидела мескалито.
     Я перебил ее. Ее употребление слова "гуахе", тыква,  привело  меня  в
замешательство. Рассматриваемое в контексте того, что она мне сказала, это
слово  не  имело  смысла.  Я  подумал,  что   по-видимому,   она   говорит
метафорически или что тыква была эвфемизмом.
     - Что такое гуахе, донья Соледад?
     В ее глазах  появилось  удивление.  Она  сделала  паузу,  прежде  чем
ответить.
     - Мескалито - гуахе Нагваля, - наконец сказала она.
     Но ответ привел меня в еще большее замешательство. Я был удивлен тем,
что она, кажется, на самом деле пыталась  объяснить  мне  смысл.  Когда  я
попросил ее дальнейших объяснений, она настаивала на том, что я  все  знаю
сам. Это было излюбленным приемом дона Хуана, чтобы пресечь мои расспросы.
Я сказал ей, что дон Хуан говорил мне, что мескалито  был  божеством,  или
силой, содержащейся в батонах пейота.  Говорить,  что  мескалито  был  его
тыквой, было абсолютно бессмысленно.
     - Нагваль мог познакомить тебя с чем угодно посредством своей  тыквы,
- сказала она после паузы. - это ключ к его силе. Любой  может  дать  тебе
пейот, но только маг, благодаря своей  тыкве,  может  познакомить  тебя  с
мескалито.
     Она перестала говорить и уставилась на меня. Ее взгляд был свирепым.
     - Почему ты заставляешь повторять то, что уже знаешь? - спросила  она
сердито.
     Я был совершенно захвачен  врасплох  ее  внезапной  переменой.  Прямо
перед этим она была почти мягкой.
     - Не обращай внимания на изменения моего настроения,  -  сказала  она
снова улыбаясь. - я северный ветер. Я очень нетерпима. Всю свою жизнь я не
осмеливалась говорить то, что думаю. Теперь я не боюсь  никого.  Я  говорю
то, что ощущаю. Чтобы противостоять мне, ты должен быть сильным.
     Она подползла ближе ко мне на животе.
     - Итак, Нагваль познакомил меня с мескалито,  который  вышел  из  его
тыквы, - продолжала она. -  однако  он  не  мог  предполагать,  что  могло
случиться со мной. Он ожидал нечто вроде твоей собственной встречи  элихио
с мескалито. В обоих случаях он был в  затруднении  и  предоставлял  своей
тыкве решать, что делать дальше. В обоих случаях его тыква  помогала  ему.
Со мной было иначе. Мескалито не сказал ему  ничего,  чтобы  вывести  меня
куда-то: Нагваль и я покинули это место  с  большой  поспешностью.  Вместо
того, чтобы вернуться домой, мы поехали на  север.  Мы  сели  на  автобус,
идущий в Мехикали, но вышли среди пустыни. Было уже очень  поздно.  Солнце
садилось за горы. Нагваль хотел перейти дорогу и идти  к  югу  пешком.  Мы
ожидали, пока проедут какие-то  быстро  мчавшиеся  машины,  как  вдруг  он
похлопал меня по плечу и указал на дорогу перед нами.  Я  увидела  спираль
пыли. Порыв ветра вздымал пыль в стороне  дороги.  Мы  наблюдали  как  она
движется к нам. Нагваль перебежал через дорогу, и ветер  окутал  меня.  Он
действительно заставил меня очень легко кружиться, а потом он  исчез.  Это
был знак, которого ожидал Нагваль. С тех  пор  мы  ходили  в  горы  или  в
пустыню, чтобы искать ветер. Ветер сначала не любил меня, потому  что  это
было мое старое я. Поэтому Нагваль постарался изменить меня. Я уже  видела
его в тот день, как он кружился в кустах, но на этот раз он появился  надо
мной и остановился. Он ощущался  как  птица,  которая  очутилась  на  моем
животе. Нагваль велел мне снять все мои одежды; я была  совершенно  голая,
но мне не было холодно, так как ветер согревал меня.
     - Ты боялась, донья Соледад?
     - Боялась? Я оцепенела. Ветер был живой, он облизывал меня  с  головы
до моих пяток. А  затем  он  вошел  внутрь  моего  тела.  Я  была  подобна
воздушному шару, и ветер выходил из моих ушей и моего рта и  других  мест,
которые я не хочу упоминать. Я думала, что нахожусь на пороге умирания,  и
я бы удрала, если бы Нагваль не прижал меня к скале. Он говорил мне на ухо
и успокаивал меня. Я спокойно легла и позволила ветру делать со мной  все,
что угодно. Именно тогда он сказал мне, что делать.
     - Что делать с чем?
     - С моей жизнью,  моими  вещами,  моей  комнатой,  моими  ощущениями.
Сначала это было неясно. Я думала, что это мои мысли. Нагваль сказал,  что
все мы делали это. Однако, когда мы спокойны, мы понимаем, что есть  нечто
еще, говорящее нам разные вещи.
     - Ты слышала голос?
     - Нет. Ветер движется внутри тела женщины. Нагваль говорит,  что  это
потому, что женщины имеют матку. Когда ветер находится  внутри  матки,  он
просто учит тебя и говорит тебе делать разные вещи. Чем более  спокойна  и
расслабленна  женщина,  тем  лучше  результаты.  Ты  можешь  сказать,  что
внезапно  женщина  оказывается  делающей  вещи,  которые  раньше  она   не
представляла, как делать.
     С того момента ветер приходил ко мне все время. Он говорил мне в моей
матке и рассказывал все, что  я  хотела  знать.  Нагваль  видел  с  самого
начала, что я была северным ветром. Другие ветры никогда не  разговаривали
со мной, как он, хотя я научилась различать их.
     - Сколько есть разновидностей ветров? - есть  четыре  ветра,  подобно
тому, как есть четыре направления. Это конечно относится к магам и к тому,
что маги делают. Четыре является числом силы для них. Первый ветер - бриз,
утренний ветер. Он приносит надежду и радость: он является вестником  дня.
Он приходит и уходит и входит во все. Иногда он  мягкий  и  незаметный;  в
другое время он надоедливый и докучливый.
     Другой ветер - суровый ветер, холодный или горячий, либо то и  другое
вместе. Это полуденный ветер. Губительный, полный энергии, но полный также
безрассудства. Он вламывается в двери  и  рушит  стены.  Маг  должен  быть
ужасно сильным, чтобы справиться с этим суровым ветром.
     Затем есть холодный послеполуденный  ветер.  Унылый  и  утомительный,
который ни за что не оставит тебя в  покое.  Он  будет  приводить  тебя  в
уныние и заставит тебя плакать. Однако Нагваль сказал, что  в  этом  такая
глубина, что она заслуживает особого внимания, чтобы искать ее.
     И наконец, есть горячий ветер. Он согревает и  защищает  и  окутывает
все. Это ночной ветер магов. Его сила приходит вместе с темнотой.
     Таковы четыре ветра. Они также связаны с четырьмя направлениями. Бриз
- это восток. Холодный ветер - запад. Горячий - юг. Суровый ветер - север.
     Четыре ветра имеют также  личности.  Бриз  -  игривый,  вкрадчивый  и
переменчивый. Холодный ветер -  угрюмый,  тоскливый  и  всегда  печальный.
Горячий ветер - довольный,  безудержный  и  хвастливый.  Суровый  ветер  -
энергичный, властный и нетерпеливый.
     Нагваль сказал мне,  что  четыре  ветра  являются  женщинами.  Именно
поэтому женщины-воины ищут их. Ветры и женщины родственны друг другу.  Это
также причина того, что женщины лучше, чем  мужчины.  Я  сказала  бы,  что
женщины учатся быстрее, если они верны своему специфическому ветру.
     - Как может женщина узнать, какой ветер является ее специфическим?
     - Если женщина успокоилась и не разговаривает сама с собой, ее  ветер
научит ее, какой это ветер.
     Она сделала охватывающий жест.
     - Должна ли она лежать обнаженной?
     - Это помогает. Особенно, если она застенчивая. Я была толстой старой
женщиной. Я никогда в жизни не снимала  свои  одежды.  Я  спала  в  них  и
купалась всегда накрывшись. Для меня показать свое жирное тело ветру  было
смерти подобно. Нагваль знал это и шутил над этим вовсю. Он знал о  дружбе
женщин с ветром, однако он привел меня к  мескалито,  т.к.  был  введен  в
заблуждение мною.
     После того, как Нагваль повернул мою  голову  в  тот  первый  ужасный
день, он почувствовал ответственность за меня. Он говорил мне, что не имел
никакого понятия, что со мной делать. Одно было для него несомненно -  ему
не нужна была толстая старая женщина, шныряющая вокруг его  мира.  Нагваль
сказал, что он находился со мной в таком же положении, как и с  тобой.  Он
был в растерянности. Оба мы не должны быть здесь. Ты не индеец, а я старая
корова. Мы оба бесполезны. Что-то должно было измениться.
     Женщина, конечно,  гораздо  податливее  мужчины.  Женщина  изменяется
очень легко под воздействием силы мага. Особенно  силы  такого  мага,  как
Нагваль. Ученик-мужчина, согласно Нагвалю, крайне  упрямый.  Например,  ты
сам не изменился так сильно, как ла Горда, а она  вступила  на  свой  путь
ученичества после тебя. Женщина мягче и более  послушна,  а  сверх  всего,
женщина подобна тыкве: она воспринимает. Но так или иначе, мужчина имеет в
своем распоряжении больше силы. Впрочем, Нагваль никогда не  соглашался  с
этим. Он также считал, что я ощущала, что мужчины лучше только потому, что
я пустая женщина. Он, должно быть, был прав. Я была пустой так долго,  что
я не могу вспомнить, как ощущать, будучи полной. Нагваль сказал, что  если
я когда-нибудь стану полной, мои ощущения на этот счет изменятся.  Однако,
если бы он был прав, то его Горда сделала бы также хорошо, как  Горда,  а,
как ты знаешь, это не так.
     Я  не  мог  следить  за   течением   ее   повествования,   т.к.   она
подразумевала, что я знаю, что она имеет в виду. В данном случае я не имел
никакого понятия о том, что сделали элихио или ла Горда.
     - Чем ла Горда отличалась от элихио?
     Она на миг взглянула на меня, как бы оценивая что-то  во  мне.  Затем
она села, подтянув колени к груди.
     - Нагваль рассказал мне все, - сказала она, оживившись, - Нагваль  не
имел секретов от меня. Элихио был самым лучшим, поэтому его теперь  нет  в
мире. Он не вернулся. Фактически, он был таким  безупречным,  что  ему  не
было необходимости прыгать с обрыва, когда его ученичество было закончено.
Он был подобен Хенаро; в один день, когда он работал в поле, что-то пришло
и забрало его отсюда.
     У меня возникло желание спросить ее,  действительно  ли  я  прыгал  с
обрыва в пропасть. Я некоторое время колебался,  прежде  чем  задать  свой
вопрос. В конце концов я приехал увидеть Паблито и Нестора,  чтобы  задать
им этот вопрос. Любая информация, которую я мог получить на  эту  тему  от
любого человека, вовлеченного в мир дона Хуана, была действительно полезна
для меня.
     Она засмеялась на мой вопрос, как я и предвидел.
     - Ты имеешь в виду, что не знаешь, что ты сам делал? - спросила она.
     - Это слишком необычно, чтобы быть реальным, - сказал я.
     - Это, несомненно, мир Нагваля.  Ни  одна  вещь  в  нем  не  является
реальной. Но тем не менее ученики-мужчины должны  прыгнуть.  Если  они  не
являются такими поистине замечательными, как элихио.
     Нагваль взял нас, меня и ла Горда, на ту гору и  велел  нам  смотреть
вниз на ее подножие. Там он показал нам вид летающего  Нагваля,  каким  он
был. Но только ла Горда могла следовать за ним. Она тоже хотела прыгнуть в
пропасть.  Нагваль  сказал  ей,  что  это  бесполезно.  Он   сказал,   что
женщины-воины должны делать вещи более трудные и болезненные, чем это.  Он
сказал нам также, что прыжок был предназначен только для вас четверых. Так
оно и случилось, вы четверо прыгнули.
     Она сказала, что мы четверо прыгнули,  но  я  знал  только,  что  это
сделали Паблито и я. В свете ее утверждений я сделал вывод, что  за  нами,
должно быть, последовали дон Хуан и дон  Хенаро.  Это  не  показалось  мне
странным, это было довольно приятно и трогательно.
     - О чем ты говоришь? - спросила она,  когда  я  высказал  вслух  свои
мысли. - я имела ввиду тебя и трех учеников Хенаро. Ты, Паблито  и  Нестор
прыгнули в один и тот же день.
     - А кто третий ученик Хенаро? Я знаю только Паблито и Нестора.
     - Ты хочешь сказать, что Бениньо не был учеником Хенаро?
     - Нет, не знаю.
     - Он был самым старым учеником Хенаро. Он прыгнул до  того,  как  это
сделал ты, и он прыгнул сам.
     Бениньо был  одним  из  пяти  индейских  юношей,  которых  я  однажды
встретил, когда однажды бродил с доном Хуаном  в  Сокорской  пустыне.  Они
искали предметы силы. Дон Хуан сказал мне,  что  все  они  были  учениками
магии. Я завязал особую дружбу с Бениньо за  те  несколько  раз,  когда  я
видел его после того дня. Он был из южной мексики. Он мне очень  нравился.
По какой-то неизвестной причине, он,  по-видимому,  наслаждался,  создавая
дразнящую тайну вокруг своей личности. Я никогда не мог выяснить,  чем  он
был или что он делал. Каждый раз, когда я разговаривал с ним, он сбивал  с
толку обезоруживающей прямотой,  с  которой  он  отклонял  мои  расспросы.
Однажды дон Хуан по своему почину дал некоторую  информацию  о  Бениньо  и
сказал, что он был очень удачлив, найдя учителя и  бенефактора.  Я  принял
утверждения дона Хуана как случайное замечание, которое ничего  особенного
не означало. Донья Соледад прояснила мне загадку 10-летней давности.
     - Как ты думаешь, почему дон Хуан никогда не  говорил  мне  ничего  о
Бениньо?
     - Кто знает? Должно быть у него была причина. Нагваль никогда  ничего
не делал необдуманно.
     Я должен был откинуть свою ноющую спину  к  ее  постели,  прежде  чем
продолжать писание.
     - Что случилось с Бениньо?
     С ним все в порядке. По-видимому, его положение лучше, чем у кого  бы
то ни было другого. Ты увидишь его. Он вместе с Паблито и Нестором. Сейчас
они неразлучны. На них печать Хенаро. То же самое случилось  с  девочками;
они неразлучны, так как на них печать Нагваля.
     Я должен был  ее  перебить  снова  и  попросить  объяснить,  о  каких
девочках она говорит.
     - О моих девочках, - сказала она.
     - О твоих дочерях? Я имел в виду - о сестрах Паблито?
     - Они не сестры Паблито. Они ученицы Нагваля.
     Ее сообщение шокировало меня. С  тех  пор,  как  я  встретил  Паблито
несколько лет тому назад,  я  был  склонен  верить,  что  четыре  девушки,
которые жили в его доме, были его сестрами. Дон Хуан сам говорил мне  это.
У меня был внезапный рецидив ощущения отчаяния, которое  я  испытывал  всю
вторую половину дня. Донье Соледад не следовало верить,  она  подстраивала
какую-то каверзу. Я был убежден, что дон Хуан не мог ни при каких условиях
так грубо обмануть меня. Донья Соледад изучала меня с явным любопытством.
     - Ветер только что сказал мне, что ты не веришь в то, что  я  сказала
тебе, - сказала она и засмеялась.
     - Ветер прав, - сказал я сухо.
     - Девочки, которых ты  видел  на  протяжении  ряда  лет,  принадлежат
Нагвалю. Они были его ученицами. Теперь, когда Нагваль ушел, они  являются
самим Нагвалем. Но они также являются моими девочками. Моими!
     Ты имеешь в виду, что  ты  не  являешься  матерью  Паблито  и  они  в
действительности являются твоими дочерьми?
     - Я имею в виду, что они мои. Нагваль дал  мне  их  на  хранение.  Ты
всегда ошибаешься, так как полагаешься на слова, чтобы объяснить все.  Так
как я мать Паблито, и ты слышал, что они мои девочки, ты сделал вывод, что
они должны быть братом  и  сестрами.  Девочки  являются  моими  настоящими
детьми. Паблито, хотя и является ребенком, вышедшим из моей утробы, -  мой
смертельный враг.
     Моя реакция на ее утверждения  была  смесью  отвращения  и  гнева.  Я
подумал, что она не только ненормальная, но и  опасная  женщина.  Так  или
иначе, часть меня знала это с самого момента моего прибытия сюда.
     Она долго наблюдала за мной. Чтобы не глядеть на нее, я снова сел  на
покрывало.
     - Нагваль предупреждал меня о твоих причудах, - сказала она внезапно,
но я не могла понять, что он имеет в виду. Теперь я  понимаю.  Он  говорил
мне, чтобы я была осторожной и не сердила тебя, так как  ты  отчаянный.  Я
извиняюсь, что не была такой осторожной, какой должна была быть. Он так же
сказал, что когда ты пишешь, ты игнорируешь это и даже не ощущаешь  этого.
Я не  беспокоила  тебя  на  счет  этого.  Затем  он  сказал  мне,  что  ты
недоверчив, так как слова запутывают тебя. Я и тут не беспокоила  тебя.  Я
заговорилась до умопомрачения, пытаясь не запутать тебя.
     В ее тоне было молчаливое обвинение. Я чувствовал себя сбитым с толку
и раздосадованным.
     В это, что ты говоришь трудно поверить, - сказал я. - либо  ты,  либо
дон Хуан ужасно обманули меня.
     - Никто из нас не обманывал. Ты понимаешь только то,  что  ты  хочешь
понять. Нагваль сказал, что это обусловлено твоей пустотой. Девочки - дети
Нагваля, подобно тому, как ты и элихио - его дети. Он сделал шесть  детей,
четырех женщин и двух мужчин. Хенаро сделал трех мужчин. Всего  получается
девять. Один из них, Элихио, уже сделал это, так что теперь  вас  осталось
восемь пытающихся...
     - Куда ушел Элихио?
     - Он ушел, чтобы присоединиться к Нагвалю и Хенаро.
     - А куда они ушли?
     - Ты знаешь, куда они ушли. Ты сейчас дурачишь меня, не так ли?
     - Но это главное, донья Соледад, я не дурачу тебя.
     - Тогда я скажу тебе. Я не могу ни в чем  отказать  тебе.  Нагваль  и
Хенаро ушли обратно в то самое место, из которого они пришли в другой мир.
Когда пришло их время, они просто вступили во  тьму,  а  так  как  они  не
собирались возвращаться обратно, то тьма ночи поглотила их.
     Я чувствовал, что было бесполезно расспрашивать ее дальше. Я собрался
сменить тему, но она заговорила первая.
     - Ты схватил проблеск другого мира, когда прыгнул, - продолжала  она.
- но, наверное, прыжок привел тебя в замешательство. Очень плохо.  С  этим
ничего не поделаешь. Это твоя судьба - быть мужчиной. Женщины лучше мужчин
в этом смысле.  Им  не  нужно  прыгать  в  пропасть.  Женщины  имеют  свои
собственные  пути.  Они   имеют   свою   собственную   пропасть.   Женщины
менструируют. Нагваль говорил мне, что это  является  дверью  для  них.  В
течение своего женского периода они становятся чем-то еще. Я знаю, что это
было время, когда он учил моих девочек. Мне уже было слишком поздно; я уже
слишком стара, поэтому я на самом деле не знаю, как  выглядит  эта  дверь.
Однако, Нагваль настаивал на том, чтобы девочки  уделяли  внимание  всему,
что происходит с ними в течение этого времени. Он обычно брал их в течение
этих дней в горы и оставался там с ними до тех пор,  пока  они  не  видели
трещину между мирами.
     Так как Нагваль не колебался  и  не  боялся  делать  любые  вещи,  он
безжалостно нажимал на них,  чтобы  они  сами  смогли  обнаружить,  что  в
женщинах есть трещина, которую они очень хорошо маскируют. В течение этого
периода, независимо от того, как бы хорошо не была сделана маскировка, она
спадает, и женщины становятся разоблаченными. Нагваль  оказывал  нажим  на
моих девочек до полусмерти, чтобы открыть эту трещину. Они сделали это. Он
заставил их сделать это, но это потребовало от них несколько лет.
     - Как они стали ученицами?
     - Лидия была его первой ученицей. Он нашел ее  однажды  утром,  когда
остановился в одной разрушенной хижине в горах. Нагваль говорил  мне,  что
там не было никого видно, и тем не менее были знаки, звавшие  его  в  этот
дом с раннего утра. Бриз причинял ему большое беспокойство. Он сказал, что
он даже не мог открыть свои глаза всякий раз, когда он  пытался  удалиться
от этого места. Поэтому, когда он нашел дом, он знал, что там что-то было.
Он посмотрел под кучу соломы и хвороста и нашел девочку.  Она  была  очень
больная. Она едва могла говорить, но тем не менее она сказала ему, что  не
нуждается ни в чьей помощи. Она собиралась продолжать спать,  и  если  она
больше не проснулась бы, никто бы ничего  от  этого  не  потерял.  Нагвалю
понравился ее дух и он заговорил с ней на ее  языке.  Он  сказал,  что  он
собирается вылечить ее и заботится о ней до тех пор,  пока  она  не  будет
сильной снова. Она отказалась. Она была индианкой,  которая  знала  только
огорчения и страдания. Она сказала Нагвалю,  что  она  уже  принимала  все
лекарства, которые ее родители дали ей, но ничто не помогло.
     Чем больше она говорила, тем больше Нагваль понимал, что знак  указал
на нее самым своеобразным способом. Знак больше был похож на команду.
     Нагваль поднял девушку и положил на свои плечи, как ребенка, а  потом
отнес ее к Хенаро. Хенаро приготовил лекарство  для  нее.  Она  больше  не
могла открыть глаза. Ее веки слиплись. Они были припухшими и  на  них  был
желтоватый налет. Они гноились. Нагваль ухаживал за ней, пока ей не  стало
хорошо. Он нанял меня смотреть за ней и готовить ей  еду.  Я  помогала  ей
поправиться с помощью моей пищи. Она  -  мой  первый  ребенок.  Когда  она
поправилась, а на это потребовался почти год, Нагваль захотел вернуть ее к
ее родителям, но девушка отказалась уйти и осталась с ним.
     Спустя короткое время после того, как он нашел Лидию, и в  то  время,
когда она еще была слабой и находилась на моем  попечении,  Нагваль  нашел
тебя. Тебя привел к нему один  человек,  которого  он  никогда  раньше  не
видел. Нагваль видел, что смерть этого человека витает над его головой,  и
ему показалось очень странным, что этот человек указывает ему  на  тебя  в
такое время. Ты заставил Нагваля смеяться, и он  немедленно  устроил  тебе
испытание. Он не взял тебя, он сказал тебе, чтобы ты пришел и  нашел  его.
Он испытывал тебя всегда так, как  он  не  испытывал  никого  другого.  Он
сказал, что это был твой путь.
     В течение трех лет он имел только двух учеников - Лидию и тебя. Затем
однажды, когда он был в  гостях  у  своего  друга  Виснете,  исцелителя  с
севера, какие-то  люди  привели  помешанную  девочку,  которая  не  делала
ничего, кроме как кричала. Эти люди приняли Нагваля за Виснете и  положили
девочку ему в руки. Нагваль сказал мне, что  девочка  побежала  к  нему  и
ухватилась за него, как будто она знала его. Нагваль сказал ее  родителям,
что они должны оставить ее с ним. Они беспокоились  о  плате,  но  Нагваль
заверил  их,  что  это  будет  бесплатно.  Я  полагаю,  что  девочка   так
осточертела им, что они не знали, как от нее избавиться.
     Нагваль привел ее ко мне. Это  был  сущий  ад.  Она  и  вправду  была
помешанной. Это была Жозефина. Нагвалю потребовалось несколько лет,  чтобы
вылечить ее. Но даже и по  сей  день  она  глупее  бревна.  Она,  конечно,
помешалась на Нагвале, и на этой почве была ужасная борьба между Лидией  и
Жозефиной. Они ненавидели друг друга. Но я любила их  обеих.  Но  Нагваль,
когда увидел, что они не могут ладить, стал очень твердым с ними.  Как  ты
знаешь, Нагваль может вывести из себя кого угодно. Поэтому он  напугал  их
до полусмерти. В один день Лидия не выдержала и  ушла.  Она  решила  найти
себе молодого мужа. На дороге она нашла крошечного цыпленка. Он только что
вылупился и потерялся среди дороги. Лидия подобрала его,  а  так  как  она
была в пустынной местности, и вокруг не было никаких  домов,  она  решила,
что цыпленок ничей. Она засунула его за  свою  блузку  и  поместила  между
грудей, чтобы согреть его. Лидия рассказала  мне,  что  она  бежала,  и  в
результате маленький цыпленок начал  перемещаться  набок.  Она  попыталась
вернуть его обратно вперед, но не могла поймать его. Цыпленок очень быстро
бегал вокруг по ее бокам и  спине  внутри  блузы.  Ноги  цыпленка  сначала
щекотали ее, а потом довели до помешательства. Когда она осознала, что  не
может вытащить его, она вернулась обратно  ко  мне,  вопя  без  памяти,  и
попросила меня вытащить проклятое создание из ее блузы. Я раздела  ее,  но
это оказалось бесполезно. Там не было никакого цыпленка, и  тем  не  менее
она продолжала ощущать, как его ноги бегают по ее коже.
     Нагваль тогда перехитрил  ее  и  сказал  ей,  что  только  когда  она
отпустит свое старое "я", бег цыпленка прекратится. Лидия была  помешанной
три дня и три ночи. Нагваль велел мне связать ее. Я кормила ее, чистила  и
давала ей воду. На четвертый день  она  стала  очень  мирной  и  тихой.  Я
развязала ее, и она стала одевать свои одежды, и когда  она  оделась  так,
как была одета в тот день, когда убежала, маленький  цыпленок  вышел.  Она
взяла его в руки, целовала и благодарила его и вернула его в то место, где
она нашла его. Я провожала ее часть пути.
     С того времени Лидия никогда никого не беспокоила. Она  приняла  свою
судьбу. Ее судьба - Нагваль, без него она уже умерла  бы.  Так  что  какой
смысл был пытаться отвергать  или  изменять  вещи,  которые  можно  только
принимать?
     Затем сбежала Жозефина. Она уже была напугана тем,  что  случилось  с
Лидией, но вскоре  забыла  об  этом.  Однажды  в  воскресенье,  во  второй
половине дня, когда она шла за дом, сухой лист зацепился за нити ее  шали.
Ее шаль была соткана рыхло. Она попыталась  вытащить  листик,  но  боялась
испортить шаль. Поэтому, когда она вошла в дом, то  немедленно  попыталась
высвободить его, но это не получилось, т.к. он застрял. Жозефина в  порыве
гнева стиснула шаль и лист и  раскрошила  его  рукой.  Она  подумала,  что
маленькие кусочки легче будет вытащить. Я услышала  иступленный  вопль,  и
Жозефина упала на землю. Я подошла к ней и обнаружила, что  она  не  может
открыть руку. Лист изрезал ее руку, словно  кусочками  бритвенных  лезвий.
Лидия и я помогали ей и нянчились с ней семь дней. Жозефина была  упрямей,
чем кто бы то ни было. Она  почти  умирала.  В  конце  концов  она  сумела
раскрыть свою руку, но только после того,  как  она  в  своем  уме  решила
оставить свои старые пути. У нее все еще бывают боли в  теле,  особенно  в
руке, из-за плохого  настроения,  которое  все  еще  возвращается  к  ней.
Нагваль сказал им обеим, что они не должны полагаться на свою победу,  так
как каждый из нас всю свою жизнь ведет борьбу против своих старых "я".
     Лидия и Жозефина никогда не боролись снова. Я не думаю, что они любят
друг друга, но они, безусловно, ладят. Я люблю этих двух больше всего. Они
были со мной все эти годы. Я знаю, что они любят меня тоже.
     - Как насчет двух других девушек?
     - Годом позже пришла елена, она и есть ла Горда. Она была  в  гораздо
худшем состоянии, чем ты можешь себе вообразить. Она  весила  220  фунтов.
Она была доведенной до отчаяния. Паблито дал ей приют в своей  лавке.  Она
занималась стиркой и утюжкой, чтобы содержать себя. Нагваль пришел однажды
ночью к Паблито и заметил работавшую толстую девушку,  над  которой  летал
круг мотыльков. Он говорил, что мотыльки  образовывали  совершенный  круг,
какой он мог только наблюдать. Он видел, что женщина была близка  к  концу
своей  жизни,  однако  мотыльки  давали  ему  несомненный  знак.   Нагваль
действовал быстро и взял ее с собой.
     Она была хорошей некоторое время, но  дурные  привычки,  которые  она
усвоила, были слишком глубоко укоренившимися, и она не могла отказаться от
них. Поэтому однажды Нагваль послал ветер помочь ей.  Вопрос  был  в  том,
чтобы помочь ей, либо прикончить ее. Ветер начал дуть на нее, пока  он  не
вывел ее из дома, в  тот  день  она  была  одна  и  никто  не  видел,  что
происходило. Ветер толкал ее в холмы и ущелья, пока она не  упала  в  ров,
яму в земле вроде могилы.  Ветер  держал  ее  там  несколько  дней.  Когда
Нагваль наконец нашел ее там, она сумела остановить ветер, но была слишком
слаба, чтобы идти.
     - Как девушкам удавалось остановить то, что действовало на них?
     -  Ну,  в  первую  очередь,  то,  что  действовало   на   них,   была
тыква-горлянка, которую Нагваль носил привязанной к своему поясу.
     - А что было в горлянке?
     - Олли, которых Нагваль носит с собой. Он говорил, что  олли  выходят
через его горлянку. Не спрашивай больше меня, так как я больше  ничего  не
знаю об  олли.  Все,  что  я  могу  сказать  тебе,  это  то,  что  Нагваль
распоряжается двумя олли и заставляет  их  помогать  ему.  В  случае  моих
девочек олли возвращается назад, когда они  были  готовы  измениться  либо
умереть. Но этот случай произошел со всеми ними тем или иным путем.  И  ла
Горда изменилась больше, чем кто-либо еще.
     Она была пустой, в действительности  более  пустой,  чем  я,  но  она
обработала свой дух, пока она не стала самой силой. Я не люблю ее. Я боюсь
ее. Она знает меня. Она проникает в меня и мои ощущения,  и  это  тревожит
меня. Но никто не может с ней ничего сделать, потому что  она  никогда  не
теряет бдительности. Она  ненавидит  меня,  но  она  думает,  что  я  злая
женщина. Может быть она права. Я думаю,  что  она  знает  меня  достаточно
хорошо, и я не такая неуязвимая,  какой  я  хотела  бы  быть,  но  Нагваль
советовал мне не  беспокоиться  о  моих  ощущениях  относительно  ее.  Она
подобна элихио, мир более не затрагивает ее.
     - Что особого Нагваль сделал с ней?
     - Он учил ее вещам, которым он не учил больше никого. Он  никогда  не
баловал ее или что-нибудь в этом роде. Он доверял ей, она  знает  все  обо
всех.  Нагваль  также  рассказал  мне  обо  всем,  за  исключением  вещей,
касающихся ее. Может быть, это потому, что я не люблю ее. Нагваль велел ей
быть моим надзирателем. Куда бы я не пошла, я нахожу ее.  Она  знает  все,
что делаю я. Например, я не удивлюсь, если она появится прямо сейчас.
     - Ты думаешь, она может появиться?
     - Сомневаюсь. Сегодня вечером ветер со мной...
     - Как  ты  считаешь,  что  она  должна  делать?  Имеет  она  какое-то
специальное задание?
     - Я уже сказала тебе достаточно о ней.  Я  боюсь,  что  если  я  буду
продолжать разговор о ней, она заметит оттуда, где она находится, а  я  не
хочу, чтобы это случилось.
     - Тогда расскажи мне о других.
     - Некоторое время спустя после того, как он нашел ла Горду.
     Нагваль нашел элихио. Он рассказывал мне, что прибыл с тобой  в  свои
родные места. Элихио пришел посмотреть на тебя, так как  ты  возбудил  его
любопытство. Нагваль не обратил внимания на него. Он знал  его  с  детских
лет. Но однажды утром, когда Нагваль шел к дому, где  ты  ожидал  его,  он
столкнулся с элихио на дороге. Они прошли вместе небольшое  расстояние,  а
потом сухой кусок чольи упал на верх левого башмака элихио.  Он  попытался
отшвырнуть его, но ее колечки были словно когти, они глубоко  вонзились  в
подошву башмака. Нагваль сказал, чтобы элихио ткнул своим пальцем в небо и
встряхнул своей ногой, и  чолья  сорвалась,  словно  пуля,  и  взвилась  в
воздух. Элихио подумал, что  это  была  хорошая  шутка  и  рассмеялся,  но
Нагваль понял, что он имеет силу, хотя сам элихио не подозревал  об  этом.
Вот почему он без всяких помех стал совершенным неуязвимым воином.
     Моей удачей было то, что я была знакома с ним. Нагваль думал, что  мы
были с ним сходны в одном отношении. Однажды мы за что-то  ухватываемся  и
не отпускаем этого. Счастливый случай знать элихио был удачей,  которую  я
не делила ни с кем другим, даже с ла  Гордой.  Она  встретила  элихио,  но
фактически так и не узнала его, также, как и ты сам. Нагваль знал с самого
начала, что элихио был исключительным, и он изолировал его. Он  знал,  что
ты и девочки были на одной стороне монеты, а элихио - сам  по  себе  -  на
другой стороне. Нагваль и Хенаро фактически очень повезло, что  они  нашли
его.
     Я впервые встретилась с ним, когда Нагваль  привел  его  в  мой  дом.
Элихио не ладил с моими девочками. Они ненавидели  его,  а  также  боялись
его. Но он был совершенно индифферентными. Мир не трогал его.  Нагваль  не
хотел, чтобы, в частности, ты часто имел дело с  элихио.  Нагваль  сказал,
что представляешь собой род мага, от которого надо держаться в стороне. Он
сказал, что твое касание не умиротворяет, а наоборот, причиняет  вред.  Он
сказал мне, что твой дух берет в плен. Ты был  каким-то  образом  противен
ему и в то же время он любил тебя. Он сказал, что ты  был  более  помешан,
чем Жозефина, когда он нашел тебя, и что ты все еще помешанный.
     Было беспокоящее ощущение в том, чтобы  слышать,  как  кто-то  другой
говорит мне, что дон Хуан думал обо мне. Сначала  я  пытался  игнорировать
то, что говорила донья Соледад, но затем я ощутил,  что  это  была  крайне
дурацкая неуместная попытка защищать свое эго.
     - Он возился с тобой, - продолжала она, - потому что сила приказывала
ему делать это. И он, будучи неуязвимым воином, каким он  был,  подчинялся
своему хозяину и охотно делал то, что сила велела ему делать с тобой.
     Наступила пауза. Мне не терпелось спросить ее еще об  ощущениях  дона
Хуана относительно меня. Вместо этого я попросил ее рассказать  мне  о  ее
другой девочке.
     - Месяц спустя после того, как он нашел элихио, Нагваль нашел Розу, -
сказала она. - Роза была последней. Найдя ее, он знал, что его число  было
полным.
     - Как он нашел ее?
     - Он отправился повидать Бениньо в свои родные края. Он приближался к
дому, как вдруг из кустарника со стороны дороги, выбежала Роза,  преследуя
свинью, которая сорвалась с привязи и убегала. Свинья  бежала  значительно
быстрее Розы. Она столкнулась с Нагвалем  и  не  смогла  схватить  свинью.
Тогда она повернулась к Нагвалю и стала кричать на него. Он  сделал  жест,
как бы хватая ее, а она была готова сражаться с ним.  Она  набросилась  на
него и вынудила его поднять на нее руку.  Нагваль  немедленно  полюбил  ее
дух, но тут не было знака. Нагваль сказал, что он немного подождал, прежде
чем  уйти,  и  тут  свинья  побежала  в  противоположном   направлении   и
остановилась около него. Это был знак. Роза привязала свинью  на  веревку.
Нагваль прямо спросил, довольна ли она своей  работой.  Она  сказала,  что
нет. Она была служанкой, живущей у хозяев. Нагваль спросил,  не  хочет  ли
она пойти с ним, и она сказала, что если для того, что  она  предполагает,
то она не согласна. Нагваль сказал, что он приглашает ее работать,  и  она
захотела узнать сколько он будет платить. Он назвал ей цифру, и тогда  она
спросила, какая работа имеется в виду. Нагваль сказал ей,  что  она  будет
работать с ним на табачных полях на Велакрусе. Тогда она сказала ему,  что
она испытывала его, если бы он сказал, что хочет  пригласить  ее  работать
горничной, то она знала бы, что  он  лгун,  потому  что  он  выглядит  как
человек, который никогда в жизни не имел дома.
     Нагваль был восхищен ею и сказал ей, что если она хочет вырваться  из
ловушки, в которой она находится,  она  должна  прийти  в  дом  Бениньо  к
полудню. Он также сказал ей, что будет ждать не более чем  до  двенадцати;
если она придет, она должна быть готова к трудной жизни и  обилию  работы.
Она спросила его, как далеко находятся табачные поля. Нагваль сказал,  что
в трех днях езды в автобусе. Роза сказала, что раз  это  так  далеко,  она
безусловно будет готова ехать, как только отведет свинью обратно  в  хлев.
Так она и сделала. Она приехала сюда, и все полюбили ее.  Она  никогда  не
была вредной или надоедливой. Нагваль не был вынужден  заставлять  ее  или
хитростью вовлекать во что-нибудь. Она совсем  не  любит  меня  и  все  же
заботится обо мне лучше, чем кто-либо другой. Я доверяю ей, и тем не менее
я совсем не люблю ее, но когда я уезжаю, я  скучаю  по  ней  больше  всех.
Можешь себе представить это?
     Я увидел печальный  блеск  в  ее  глазах.  Я  не  мог  удержать  свои
подозрения. Она вытерла свои глаза непреднамеренным движением руки. Тут  в
разговоре наступил естественный перерыв. К этому времени начало темнеть, и
писать было очень трудно; кроме того, мне нужно было сходить в туалет. Она
настояла, чтобы я воспользовался уборной во дворе прежде нее,  как  обычно
делал сам Нагваль.
     После этого  она  принесла  две  круглые  бадьи  размером  с  детскую
ванночку, наполнила их наполовину теплой водой и добавила немного  зеленых
листьев, предварительно размяв их тщательно своими руками. Она  предложила
мне авторитетным тоном помыться в одной бадье, в то время как она  сделает
то же самое в другой. Вода имела почти благоухающий  запах.  Она  вызывала
ощущение щекотки. На лице и руках она давала ощущение слабого ментола.
     Мы  вернулись   в   ее   комнату.   Она   положила   мои   письменные
принадлежности, которые я оставил на ее постели, наверх одного из комодов.
Окна были открыты и было все еще светло.  Должно  быть,  было  около  семи
часов.
     Донья Соледад легла на спину. Она улыбалась мне. Я подумал,  что  она
была воплощением теплоты. Но в то же самое время, несмотря на  ее  улыбку,
ее глаза выдавали ощущение безжалостности и непреклонной силы.
     Я спросил ее, как долго она была с доном Хуаном как его  женщина  или
ученица. Она посмеялась над моей осторожностью  в  наклеивании  ярлыка  на
нее. Ее ответ был - семь лет. Потом она напомнила мне, что я не видел ее в
течение пяти лет. До этого момента я был убежден, что я ее видел года  два
назад. Я попытался вспомнить последнее время, но не смог.
     Она сказала мне лечь на постель с ее стороны.  Очень  мягким  голосом
она спросила меня, боюсь ли я. Я сказал - нет, что  было  правдой.  В  тот
момент в ее  комнате  я  столкнулся  со  своей  старой  реакцией,  которая
появлялась  бесчисленные  разы,  как  смесь  любопытства   и   губительной
индифферентности.
     Почти шепотом она сказала, что она должна быть неуязвимой со мной,  и
сообщила мне, что наша встреча была решающей для нас обоих.  Она  сказала,
что Нагваль дал прямые  и  детальные  приказания  что  делать.  Когда  она
говорила, я не мог удержаться от смеха, глядя на ее поразительную  попытку
говорить  как  дон  Хуан.  Я  прислушался  к  ее  утверждениям  и  не  мог
предсказать, что она скажет дальше.
     Внезапно она села. Ее лицо было в несколько дюймах от моего, мне были
видны е белые зубы, блещущие в полутьме комнаты. Она обвила меня руками  и
повалила на себя.
     Мой ум был очень ясным и все же что-то вело меня глубже и глубже, как
в трясину. Я испытывал в себе что-то такое,  о  чем  я  не  имел  понятия.
Внезапно я понял, что каким-то образом я все время ощущаю ее ощущения. Она
была очень странной. Она загипнотизировала меня словами. Она была холодной
старой женщиной. И ее замыслы не были замыслами, идущими  от  молодости  и
бодрости, несмотря на ее жизненность и крепость. Я  знал  тогда,  что  дон
Хуан не поворачивал ее голову в том же направлении, что и мою.  Эта  мысль
была бы нелепой в любом другом контексте; тем не  менее  в  тот  момент  я
принял ее за подлинное прозрение. Ощущение опасности охватило мое тело.  Я
хотел выбраться из постели. Однако, казалось, меня охватывала  необычайная
сила, которая  удерживала  меня  и  не  давала  возможности  уйти.  Я  был
парализован.
     Дон Хуан всегда говорил мне, что нашим большим  врагом  является  то,
что мы никогда не верим в то, что случается с нами. В этот  момент,  когда
донья Соледад накинула тряпку, как петлю, вокруг моего горла, я понял, что
он  имел  в  виду.  Но  даже  после  того  как   у   меня   возникла   эта
интеллектуальная рефлексия, мое тело реагировало. Я оставался вялым, почти
индифферентным к тому, что, по-видимому, было моей смертью.
     Я ощущал усилие ее рук и плеч, когда она затягивала ленту вокруг моей
шеи. Она душила меня с большой силой и ловкостью. Я начал  задыхаться.  Ее
глаза уставились на меня с исступленным блеском. Я  знал  тогда,  что  она
собирается убить меня.
     Дон Хуан говорил, что когда  мы,  осознаем,  что  происходит,  обычно
бывает слишком поздно для того, чтобы повернуть назад. Он  утверждал,  что
это интеллект всегда оставляет нас  в  дураках,  потому  что  он  получает
известие  первым,  но  вместо  того,  чтобы  поверить  ему  и   немедленно
действовать, он забавляется им и попусту тратит время.
     Затем я услышал или, может быть, ощутил щелкающий  звук  в  основании
своей шеи, прямо позади трахеи. Я знал, что она сломала мою шею. У меня  в
ушах  зашумело,  а  потом  зазвенело.  Я  испытал  исключительную  ясность
слышания. Я  подумал,  что  я,  должно  быть,  умираю.  Я  ненавидел  свою
неспособность  сделать  что-нибудь  для  своей  защиты.  Я  не  мог   даже
пошевелить ни одним мускулом, чтобы ударить  ее.  Мое  тело  задрожало,  и
внезапно я встал и освободился от ее смертельной хватки. Я посмотрел  вниз
на постель. Казалось, я смотрел  вниз  с  потолка.  Я  увидел  свое  тело,
неподвижное и вялое, лежащее на ней. Я увидел ужас в ее глазах. Я захотел,
чтобы она отпустила петлю. Меня охватила ярость  из-за  того,  что  я  был
таким бестолковым, и я ударил ее кулаком прямо  в  лоб.  Она  пронзительно
вскрикнула, схватилась за голову и потеряла сознание, но перед этим передо
мной промелькнула призрачная сцена.  Я  увидел,  как  донья  Соледад  была
выброшена из постели силой моего удара. Я увидел, как она бежит к стене  и
прижимается к ней, как испуганный ребенок. Следующее впечатление,  которое
у меня было, это ужасная трудность дыхания.  Моя  шея  болела.  Мое  горло
казалось так сильно пересохшим, что я не мог  глотать.  Мне  потребовалось
много  времени,  чтобы  собрать  достаточно  сил  и  подняться.  Затем   я
рассмотрел донью Соледад. Она лежала на постели без сознания. На лбу у нее
была большая красная шишка. Я взял воду и брызгал на ее лицо,  как  всегда
со мной поступал дон  Хуан.  Когда  она  пришла  в  себя,  я  заставил  ее
пройтись, поддерживая ее за подмышки. Она была мокрая от пота.  Я  положил
ей на лоб полотенце, смоченное холодной водой. Ее вырвало, и я  был  почти
уверен, что она получила сотрясение мозга. Ее трясло. Я попробовал  укрыть
ее одеждой и одеялами, чтобы она согрелась, но она сбросила все  одежды  и
повернулась лицом к ветру. Она попросила оставить ее одну и  сказала,  что
если бы ветер изменил направление, то это было бы знаком, что  она  должна
выздороветь. Она задержала мою руку в кратком рукопожатии и  сказала  мне,
что это судьба стравила нас друг с другом.
     - Я думаю, что одному из нас было предназначено  умереть  сегодняшним
вечером, - сказала она.
     -  Не  говори  глупостей.  Ты  ведь  не  убита,  -  сказал  я,  и   я
действительно имел это в виду.
     Что-то заставляло меня верить, что с ней было все в порядке. Я  вышел
из дому, подобрал палку и пошел к своей машине. Пес зарычал.  Он  все  еще
был там, свернувшись на сидении. Я велел ему выйти. Он покорно  выпрыгнул.
В его поведении  что-то  изменилось.  Я  увидел,  как  его  огромное  тело
затрусило в темноте рысью. Он пошел в свой кораль.
     Я был свободен. Я сел в машину и  немного  подумал.  Нет,  я  не  был
свободен. Что-то толкало меня обратно в дом. У меня там было незаконченное
дело. Я больше не  боялся  доньи  Соледад.  Действительно,  мною  овладело
необычное беспристрастие. Я  ощущал,  что  она  дала  мне,  намеренно  или
бессознательно, крайне важный урок. Под ужасным давлением ее попытки убить
меня я, фактически, действовал на нее с уровня, который был бы  недостижим
при нормальных обстоятельствах. Я был почти удушен; что-то в ее  проклятой
комнате сделало меня беспомощным, и  все  же  я  выкарабкался.  Я  не  мог
вообразить, что произошло. По-видимому, как  всегда  утверждал  дон  Хуан,
дело было в  том,  что  мы  имеем  дополнительный  потенциал,  нечто,  что
находится в  нас,  но  редко  используется.  Я  действительно  ударил  ее,
находясь в позиции фантома.
     Я взял из машины свой фонарик, вернулся в дом, зажег все  керосиновые
лампы, которые я смог найти, и сел  у  стола  в  передней  комнате,  чтобы
писать. Писание расслабило меня.
     На рассвете донья Соледад вышла, спотыкаясь, из своей комнаты. Она  с
трудом удерживала равновесие. Она была совершенно обнаженной. У  двери  ей
стало нехорошо и она упала. Я дал ей воды и попытался укрыть одеялом.  Она
отказалась от него. Я стал беспокоиться, что  она  может  замерзнуть.  Она
пробормотала, что должна быть обнаженной,  чтобы  ветер  исцелил  ее.  Она
сделала пластырь из размятых листьев и наложила  его  на  лоб  и  обвязала
тюрбаном. Она закуталась в одеяло, подошла к столу, где я  писал,  и  села
лицом ко мне.  Глаза  у  не  были  красные.  Она  действительно  выглядела
больной.
     - Я должна тебе кое-что сказать, -  сказала  она  слабым  голосом.  -
Нагваль оставил меня ждать тебя; я должна была ждать,  даже  если  бы  это
потребовало двадцать лет. Он  дал  мне  инструкции,  как  завлечь  тебя  и
похитить твою силу. Он знал, что рано или поздно ты должен приехать, чтобы
увидеть  Паблито  и  Нестора,  поэтому  он  велел  мне  использовать   эту
возможность, чтобы околдовать тебя и взять все,  что  ты  имеешь.  Нагваль
сказал, что если я буду жить неуязвимой жизнью, моя сила  должна  привести
тебя сюда тогда, когда в доме больше никого не  будет.  Моя  сила  сделала
это. Ты пришел, когда все остальные ушли. Моя  неуязвимая  жизнь  помогала
мне. Все, что оставалось мне сделать, было взять твою силу и  потом  убить
тебя.
     - Но зачем тебе нужно делать такую ужасную вещь?
     - Потому  что  я  нуждаюсь  в  твоей  силе  для  своего  собственного
путешествия. Нагваль устроил это таким образом. Ты одинок, в конце концов,
я, фактически, не знаю тебя. Ты ничего не значишь для меня. Так почему  бы
мне не взять то, в чем я так отчаянно нуждаюсь, у кого-то,  кто  не  имеет
никакого значения? Это были собственные слова Нагваля.
     - Почему Нагваль хочет причинить мне вред? Ведь ты сама говорила, что
он заботился обо мне.
     - То, что я сделала с тобой ночью,  не  имеет  никакого  отношения  к
тому, что он чувствует по отношению к тебе или ко мне.  Это  исключительно
наше с тобой дело. Не было никаких свидетелей того, что произошло  сегодня
между нами, так как оба мы  являемся  частью  самого  Нагваля.  Но  ты,  в
частности, получил от него и владеешь  чем-то  таким,  чего  нет  у  меня,
что-то, в чем я отчаянно нуждаюсь, - специальной  силой,  которую  он  дал
тебе. Нагваль сказал, что он дал что-то каждому из своих шести детей. Я не
могу достичь элихио.  Я  не  могу  взять  это  у  своих  девочек,  поэтому
остаешься ты, как моя жертва. Я увеличила силу, которую дал  мне  Нагваль,
и, увеличившись, она изменила мое тело. Ты также увеличил  эту  силу.  Мне
нужна была твоя сила и поэтому я должна была убить тебя.  Нагваль  сказал,
что даже если ты не умрешь, ты должен пасть жертвой моих чар и стать  моим
пленником на всю жизнь, если я захочу. В любом  случае  твоя  сила  должна
была стать моей.
     - Но какая тебе могла быть польза от моей смерти?
     - Не от твоей смерти, а от твоей силы. Я сделала это, т.к. я нуждаюсь
в поддержке, без нее мое путешествие будет адски трудным. У меня не хватит
выдержки. Именно поэтому я не люблю  ла  Горду.  Она  молодая  и  обладает
большой выдержкой. Я старая и у меня есть задние мысли и сомнения. Если ты
хочешь знать правду, то действительная борьба происходит между  Паблито  и
мной. Он мой смертельный враг, а не ты.  Нагваль  сказал,  что  твоя  сила
могла бы сделать мое путешествие более легким и помочь  мне  получить  то,
что мне нужно.
     - Каким образом Паблито может быть твоим врагом?
     - Когда Нагваль изменил меня, он знал к  чему  это  должно  привести.
Прежде всего он установил меня так, чтобы мои глаза смотрели на  север,  и
хотя ты и мои девочки - одно и то же, я противоположна вам. Я иду в другом
направлении. Паблито, Нестор и Бениньо - с тобой, направление  глаз  такое
же, как и у тебя. Все вы будете идти вместе в сторону Юкатана.
     Паблито  мой  враг  не   потому,   что   его   глаза   устремлены   в
противоположном направлении, а потому, что он мой сын. Вот  что  я  должна
была рассказать тебе, даже если ты не понимаешь, о чем я говорю. Я  должна
войти в другой  мир.  Туда,  где  сейчас  находится  Нагваль,  где  сейчас
находятся Хенаро и элихио. Даже я должна уничтожить Паблито, чтобы сделать
это.
     - Что ты говоришь, донья Соледад? Ты сошла с ума!
     - Нет, не сошла. Нет ничего более важного для нас, живых существ, чем
войти в тот мир. Видишь ли, для меня это смысл жизни. Чтобы попасть в  тот
мир, я живу так, как научил меня Нагваль. Без надежды на тот мир я  ничто,
ничто.  Я  была  старой  жирной  коровой.  Теперь  мне  эта  надежда  дает
путеводную нить, направление, и хотя я не  могу  взять  твою  силу,  я  не
оставила своей цели.
     Она  положила  голову  на  руки,  облокотившись  на  стол.  Сила   ее
утверждений ошеломила меня. Я не понял, что в точности она имеет  в  виду,
но почти сочувствовал ее доводам,  хотя  это  была  самая  странная  вещь,
которую я услышал от нее ночью. Ее цель была - целью  воина,  в  стиле,  в
терминах дона Хуана. Однако, я никогда не  знал,  что  для  ее  выполнения
нужно уничтожать людей.
     Она подняла голову и посмотрела на меня через полуприкрытые веки.
     - Вначале все складывалось сегодня благоприятно для меня,  -  сказала
она. - я была немного испугана, когда ты приехал. Я  ждала  этого  момента
годы. Нагваль сказал  мне,  что  ты  любишь  женщин.  Он  сказал,  что  ты
являешься легкой добычей для них, поэтому я сыграла на этом ради  быстрого
финала. Я рассчитывала, что ты пойдешь на это. Нагваль научил меня, как  я
должна захватить тебя в момент, когда ты будешь наиболее  слабым.  Я  вела
тебя к этому моменту с моим телом.  Но  ты  заподозрил  неладное.  Я  была
слишком нерасторопной. Я взяла тебя в свою комнату, как мне велел  сделать
Нагваль, где линии моего пола должны были заманить  тебя  и  сделать  тебя
беспомощным. Но ты одурачил мой пол, т.к. он тебе понравился,  и  ты  стал
внимательно рассматривать его линии. Он не имел никакой силы,  когда  твои
глаза были направлены на его линии. Твое тело знало что делать.  Затем  ты
отпугнул мой пол, завопив так, как ты сделал. Внезапные шумы, вроде этого,
губительны, особенно голос мага. Сила моего  пола  умерла,  как  пламя.  Я
знала это, а ты нет.
     Тогда ты был близок к тому,  чтобы  уехать,  поэтому  я  должна  была
задержать тебя. Нагваль показал мне, как  использовать  свою  руку,  чтобы
охватить тебя. Я попыталась сделать это, но у меня было слишком мало силы.
Мой пол был перепуган. Твои глаза заставили  оцепенеть  его  линии.  Никто
другой никогда не бросил взгляда на  них.  Поэтому  я  потерпела  неудачу,
пытаясь схватить твою шею. Ты выскользнул из моей  хватки  прежде,  чем  я
успела стиснуть тебя. Тогда я поняла, что ты  ускользнешь,  и  предприняла
еще одну  попытку,  еще  одну  завершающую  атаку.  Я  использовала  ключ,
который, как говорил Нагваль, больше всего воздействует на тебя - страж. Я
напугала тебя своими  воплями  и  это  дало  мне  достаточно  силы,  чтобы
подчинить тебя. Я думала, что ты в моих руках, но мой дурацкий пес  пришел
в возбуждение. Он сдурел и сбросил меня с тебя, когда ты уже  почти  попал
под власть моих чар. Как я теперь думаю, возможно, мой пес и не был  таким
дурным. Может быть, он заметил твоего  дубля  и  набросился  на  него,  но
вместо этого свалил меня.
     - Ты говорила, что это не твой пес.
     - Я обманывала. Он был моей козырной картой. Нагваль научил меня, что
я должна иметь козырную карту,  какой-нибудь  неожиданный  трюк.  Каким-то
образом я знала, что мой пес может понадобиться мне. Когда  я  взяла  тебя
посмотреть моего друга, это был на  самом  деле  он;  койот  -  друг  моих
девочек. Я хотела, чтобы мой пес принюхался к тебе.  Когда  ты  побежал  в
дом, я была вынуждена грубо обойтись с ним. Я запихнула его  внутрь  твоей
машины, заставив его  визжать  от  боли.  Он  очень  крупный  и  едва  мог
протиснуться над сиденьем. Прямо тогда я  велела  ему  разорвать  тебя  на
куски. Я знала, что если ты будешь сильно искусан моим  псом,  ты  станешь
беспомощным, и я смогу без труда прикончить тебя. Ты снова ускользнул,  но
ты не мог покинуть дом. Я знала тогда, что  я  должна  быть  терпеливой  и
дождаться темноты. Затем ветер изменил направление, и  я  была  уверена  в
своем успехе.
     Нагваль сказал, что он знал без сомнения,  что  ты  любишь  меня  как
женщину. Все дело в том,  чтобы  дождаться  подходящего  момента.  Нагваль
сказал, что ты убил бы себя, если бы осознал, что я захватила  твою  силу.
Но в случае, если бы мне не удалось захватить ее или если бы я не захотела
оставить тебя в живых, как своего пленника,  я  должна  была  использовать
свою головную ленту, чтобы задушить тебя насмерть.  Он  даже  показал  мне
место, куда я должна бросить твой труп; бездонная яма, расщелина в  горах,
не очень далеко отсюда, где всегда исчезают козы. Однако  Нагваль  никогда
не упоминал о твоей устрашающей стороне. Я уже сказала тебе, что  один  из
нас должен был умереть вечером. Я не знаю, не случиться ли  это  со  мной.
Нагваль сообщил мне уверенность, что я одержу победу. Как  жестоко  с  его
стороны не рассказать мне все о тебе.
     - Представь себе, донья Соледад, я знаю еще меньше, чем ты.
     - Это не одно и то же. Нагваль несколько лет готовил меня к этому.  Я
знала каждую деталь. Ты был у меня в ловушке.  Нагваль  даже  показал  мне
листья, которые я всегда должна была держать свежими  у  себя  под  рукой,
чтобы сделать тебя оцепенелым. Я  положила  их  в  бадью,  как  будто  для
аромата. Ты не заметил, что для  своей  бадьи  я  воспользовалась  другими
листьями. Ты попадался во все, что я подготовила для тебя. И тем не менее,
твоя устрашающая сторона в конце концов взяла верх.
     - Что ты имеешь в виду под моей устрашающей стороной?
     - Того, кто ударил меня и убьет сегодня вечером. Твой ужасный  дубль,
который вышел, чтобы прикончить меня. Я никогда не забуду его,  и  если  я
выживу, в чем я сомневаюсь, я никогда не буду той же самой.
     - Он был похож на меня?
     - Это был ты, конечно, не такой как ты выглядишь сейчас. Я не могу на
самом деле сказать, на что он был похож. Когда я хочу подумать о нем,  мне
делается дурно
     Я рассказал ей о моем мимолетном восприятии, что она вышла из  своего
тела под действием моего удара. Я намеревался прощупать ее не без причины.
Мне показалось, что причиной, лежащей позади  всего  этого  события,  было
вынудить нас  извлечь  источники,  которые  обычно  закрыты  для  нас.  Я,
несомненно, нанес ей смертельный удар, я  нанес  глубокое  повреждение  ее
телу, и все же я не мог сделать этого сам. Я действительно ощущал,  что  я
ударил ее своим левым кулаком - об этом свидетельствовала огромная красная
шишка у нее на лбу, - и тем не  менее,  суставы  мои  не  опухли  и  я  не
чувствовал в них ни малейшей боли или  неприятного  ощущения.  Удар  такой
силы мог бы сломать мне руку.
     Услышав мое описание того, как я видел ее прижавшейся к  стенке,  она
пришла в полное отчаяние.  Я  спросил  ее,  было  ли  у  нее  какое-нибудь
ощущение того, что я видел, такое, как чувство выхода из своего тела,  или
мимолетное восприятие комнаты.
     - Я знаю теперь, что я обречена, -  сказала  она.  -  очень  немногие
остаются в живых после касания дубля.  Если  моя  душа  уже  вышла,  я  не
останусь в живых. Я буду делаться все слабее и слабее, пока не умру.
     Ее глаза дико блестели. Она поднялась, и по-видимому, была  на  грани
того, чтобы ударить меня, но упала обратно.
     - Ты забрал мою душу, - сказала она. - ты, должно  быть,  держишь  ее
теперь у себя в кармане. Хотя, разве ты должен был говорить мне все это?
     Я поклялся ей, что  не  имел  намерений  причинить  ей  вред,  что  я
действовал любым способом исключительно ради самозащиты и поэтому не  таил
зла против нее.
     - Если моей души нет у тебя в кармане, это еще хуже, - сказала она. -
она, должно быть, скитается  бесцельно  поблизости.  Тогда  я  никогда  не
получу ее обратно.
     Донья Соледад казалась лишенной энергии.  Ее  голос  стал  слабее.  Я
захотел, чтобы она пошла и легла. Она отказалась покинуть стол.
     - Нагваль сказал мне, что если я потерплю полную  неудачу,  я  должна
тогда передать тебе его сообщение, - сказала она. - он велел  мне  сказать
тебе, что он давно заменил твое тело. Ты теперь являешься им самим.
     - Что он хотел этим сказать?
     - Он маг. Он вошел в твое  старое  тело  и  заменил  его  светимость.
Теперь ты сияешь, как сам Нагваль. Ты больше не сын твоего отца. Ты -  сам
Нагваль.
     Донья  Соледад  встала.  Она  нетвердо  держалась  на   ногах.   Она,
по-видимому, хотела сказать что-то еще, но  издавала  ужасные  звуки.  Она
пошла в свою комнату. Я помогал ей  до  двери.  Она  не  хотела,  чтобы  я
входил. Она сбросила  одеяло,  которое  покрывало  ее,  и  легла  на  свою
постель. Она спросила очень мягким голосом, не могу ли я сходить  недалеко
на холм и понаблюдать оттуда, чтобы узнать, не приближается ли ветер.  Она
добавила самым небрежным тоном, что я должен взять  ее  пса  с  собой.  Ее
требование показалось мне неуместным. Я сказал, что я  лучше  взберусь  на
крышу и посмотрю оттуда. Она повернулась ко  мне  спиной  и  сказала,  что
самое лучшее, что я смогу сделать для нее, это взять собаку на холм, чтобы
она смогла приманить ветер. Я сильно рассердился  на  нее.  Ее  комната  в
полутьме производила самое жуткое впечатление. Я пошел в кухню,  взял  две
лампы и пошел обратно. При виде света она  истерически  завопила.  Я  тоже
издал вопль, но по другой причине.  Когда  свет  попал  в  ее  комнату,  я
увидел, что пол свернулся, как кокон, вокруг ее  постели.  Мое  восприятие
было таким мимолетным, что в следующий момент я мог  поклясться,  что  эту
призрачную  сцену  вызвала  тень  проволочных  защитных  сеток  ламп.  Это
иллюзорное восприятие привело меня в ярость. Я встряхнул ее за плечи.  Она
заплакала, как ребенок, и обещала больше не  устраивать  своих  трюков.  Я
поставил лампы на комод и она мгновенно уснула.
     Утром ветер изменился. Я ощущал сильные  порывы,  бьющие  в  северное
окно. Около полудня донья Соледад  снова  вышла.  Она,  казалось,  немного
пошатывалась.  Краснота  в  ее  глазах  исчезла,  и  припухлость  на   лбу
уменьшилась, там была едва заметная шишка.
     Я почувствовал, что мне пора уезжать. Я сказал ей, что хотя я записал
сообщение, которое она передала  мне  от  дона  Хуана,  оно  не  прояснило
ничего.
     - Ты больше не сын своего отца. Ты теперь сам Нагваль, - сказала она.
     Со мной творилось что-то невообразимое. Несколько часов тому назад  я
был беспомощным и донья Соледад действительно пыталась убить  меня,  но  в
этот момент, когда она говорила мне, я забыл ужас  этого  происшествия.  И
тем не менее, была другая часть меня, которая могла проводить  целые  дни,
обдумывая бессмысленные конфронтации с людьми относительно моей личности и
моей работы. Эта часть казалась реальным мной, которого я  знал  всю  свою
жизнь. А та часть меня, которая  прошла  через  схватку  со  смертью  этой
ночью, а затем забыла об этом, не была реальной. Она была мною  и  все  же
мною не была. В  свете  таких  несообразностей  заявления  дона  Хуана  не
казались такими надуманными, но были пока еще неприемлемыми.
     Донья Соледад казалась рассеянной. Она мирно улыбалась.
     - О, она здесь! - сказала она внезапно. - какая удача для  меня.  Мои
девочки здесь. Теперь они позаботятся обо мне.
     Она, казалось, изменилась к худшему. Она выглядела такой же  сильной,
как прежде, но ее поведение было раздвоенным. Мои страхи  возросли.  Я  не
знал, оставить ее здесь или взять ее  в  больницу  в  город  в  нескольких
сотнях миль отсюда.
     Внезапно она  вскочила,  как  маленьких  ребенок,  и  побежала  через
переднюю дверь и вниз по подъездной дороге по направлению к шоссе. Ее  пес
побежал за ней. Я поспешно забрался в свою машину,  чтобы  догнать  ее.  Я
должен был ехать вниз задним ходом, потому что не было места развернуться.
Когда я достиг шоссе, я увидел через  заднее  окошко,  что  донья  Соледад
окружена четырьмя молодыми женщинами.



                                2. СЕСТРИЧКИ

     Донья Соледад, казалось, что-то объясняла четырем  женщинам,  которые
окружали ее. Она делала драматические жесты руками и держала свою голову в
руках. Было очевидно, что она рассказывала им обо мне. Я поехал  вверх  по
подъездной дороге к месту прежней стоянки. Я собирался  ждать  их  там.  Я
взвешивал, оставаться ли мне в машине или небрежно сесть на левое крыло. Я
решил стоять около дверцы машины, готовый вскочить в нее  и  уехать,  если
будут намеки на повторение чего-либо вроде происшествия предыдущего дня.
     Я был уставшим. Я  не  смыкал  глаз  более  24  часов.  Я  планировал
раскрыть молодым женщинам сколько возможно об инциденте с доньей  Соледад,
чтобы они могли  принять  необходимые  меры  для  помощи  ей,  а  затем  я
собирался уехать. Их  присутствие  произвело  определенную  перемену.  Все
казалось заряженным новой мощью и энергией. Я ощутил эту  перемену,  когда
увидел донью Соледад, окруженную ими.
     Откровение доньи Соледад, что они были ученицами дона Хуана,  придало
им такую мучительную притягательность, что я с трудом мог  ожидать,  чтобы
встретиться с ними. Я задавал себе  вопрос,  были  ли  они  подобны  донье
Соледад. Она сказала, что они были подобны мне самому,  и  что  мы  шли  в
одном и том же направлении. Это легко можно  было  бы  интерпретировать  в
положительном смысле. Я хотел верить в это больше, чем во что-либо еще.
     Дон Хуан обычно  называл  их  "лас  эрманитас",  сестрички,  -  Самое
подходящее наименование, по крайней мере, для двух,  которых  я  встречал,
Лидии и Розы, -  двух  легких,  похожих  на  фей,  очаровательных  молодых
женщин. Я вычислил, что им должно было быть чуть больше двадцати, когда  я
впервые встретил их, хотя Паблито и Нестор всегда отказывались говорить об
их возрасте. Две другие, Жозефина и елена, были полной загадкой для  меня.
Я обычно слышал, как их имена  упоминались  время  от  времени,  всегда  в
каком-то неблагоприятном  контексте.  Из  случайных  замечаний,  сделанных
доном Хуаном, я заключил, что они были какими-то причудливыми,  одна  была
помешанной, другая - тучной,  вследствие  этого  их  держали  в  изоляции.
Однажды я столкнулся с Жозефиной, когда шел в дом вместе с  доном  Хуаном.
Он представил меня ей, но она закрыла лицо и убежала прочь прежде,  чем  я
успел поздороваться с ней. В другой раз я застал елену,  стиравшую  белье.
Она была огромных размеров. Я подумал,  что  она,  должно  быть,  страдает
расстройством желез. Я приветствовал ее, но она не обернулась.  Я  никогда
не видел ее лица.
     После рекламы, которую  им  сделала  донья  Соледад  во  время  своих
разоблачений, я ощущал желание побеседовать с загадочными "эрманитас" и  в
то же самое время почти боялся их.
     Я вскользь глянул вниз на  подъездную  дорогу,  собираясь  с  силами,
чтобы сразу встретиться со всеми ими. На дороге было пусто.  Там  не  было
никого приближающегося, а только минуту тому назад они были не больше, чем
в 30 ярдах от дома. Я взобрался на крышу машины, чтобы посмотреть. Там  не
было никого идущего, даже собаки. Я запаниковал. Я соскользнул вниз и  был
готов вскочить в машину и уехать, как вдруг я услышал, как кто-то  сказал:
"эй, посмотри, кто здесь".
     Я быстро обернулся и оказался лицом к лицу с двумя девушками, которые
только что вышли из дома. Я сделал вывод, что они, должно быть,  прибежали
впереди меня и вошли через заднюю дверь. Я вздохнул с облегчением.
     Две молодые девушки подошли ко мне. Я должен  был  признаться  самому
себя, что раньше я никогда по-настоящему не замечал их. Они были красивые,
темные и очень худощавые, но не  тощие.  Их  длинные  черные  волосы  были
завязаны  лентой.  Они   были   одеты   в   незамысловатые   юбки,   синие
хлопчатобумажные жакеты и коричневые башмаки и с низким каблуком и  мягкой
подошвой. Они были без чулок, их ноги  были  стройные  и  мускулистые.  Их
рост, должно быть, был 5 футов и 3-4 дюйма. Они казались  физически  очень
развитыми, они двигались с большим изяществом. Одна  из  них  была  Лидия,
другая - Роза.
     Я приветствовал их, и тогда они  в  унисон  протянули  мне  руки  для
рукопожатия. Они встали по обе стороны от меня. Они выглядели здоровыми  и
бодрыми. Я попросил их помочь мне достать пакеты из  багажника.  Когда  мы
несли их в дом, я услышал сильное рычание такое сильное и близкое, что оно
больше походило на рык льва.
     - Что это такое? - спросил я Лидию.
     - Ты не знаешь? - спросила она недоверчиво.
     - Это должно быть пес, - сказала Роза,  когда  они  побежали  в  дом,
практически увлекая меня за собой.
     Мы разместили пакеты на столе и сели на  две  скамейки.  Обе  девушки
были обращены лицом ко мне. Я сказал им, что донья Соледад очень больна  и
что я готовился забрать ее в больницу в город, т.к. я  не  знал,  что  еще
сделать, чтобы помочь ей.
     Когда я говорил, я осознал, что вступил на опасную почву. У  меня  не
было никакого способа оценить, сколько информации я должен раскрыть  им  о
подлинном характере моего сражения с доньей Соледад.  Я  начал  наблюдать,
чтобы найти ключ к этому. Я думал, что если буду внимательно наблюдать, их
голоса или выражение  их  лиц  обнаружит  как  много  они  знают.  Но  они
продолжали молчать и предоставили мне самому вести весь разговор. Я  начал
сомневаться в том, должен ли я вообще выдавать  какую-либо  информацию  по
своей инициативе. Пытаясь рассчитать, что мне делать, чтобы  не  допустить
промах, я кончил тем, что стал говорить чепуху. Лидия оборвала меня. Сухим
тоном она сказала, что мне нечего беспокоиться о здоровье  доньи  Соледад,
потому что они уже приняли меры, чтобы оказать ей помощь. Это  утверждение
заставило меня спросить ее, знает ли она, что случилось с доньей Соледад.
     - Ты забрал ее душу, - сказала она обвиняюще.
     Моей первой реакцией было защищать себя. Я начал горячо говорить,  но
кончил тем, что запутался в  противоречиях.  Они  пристально  смотрели  на
меня. Я пришел в полное замешательство. Я попытался сказать  то  же  самое
другими словами. Мое утомление было таким интенсивным, что я с трудом  мог
собраться с мыслями. Наконец я сдался.
     - Где Паблито и Нестор? - спросил я после длинной паузы.
     - Они скоро будут здесь, - мгновенно ответила Лидия.
     - Вы были с ними? - спросил я.
     - Нет! - воскликнула она и уставилась на меня.
     - Мы никогда не бываем вместе, - объяснила Роза.  -  эти  бездельники
отличаются от нас.
     Лидия сделала повелительный жест своей ногой,  чтобы  она  замолчала.
По-видимому, она была тем, кто отдавал приказы. Уловив движение ее ног,  я
вспомнил один очень своеобразный аспект моих отношений с доном Хуаном.  Во
время наших бесчисленных скитаний он успешно, без всяких  заметных  усилий
обучил  меня  системе  тайной  коммуникации   посредством   закодированных
движений ног. Я заметил, что Лидия делала Розе сигнал  опасности,  который
подавался   тогда,   когда   что-либо   происходящее   в    поле    зрения
сигнализирующего является нежелательным или опасным. В данном случае -  я.
Я засмеялся. Я вспомнил, что дон Хуан дал мне этот сигнал, когда я впервые
встретил дона Хенаро.
     Я сделал вид, что не  понимаю  происходящего,  чтобы  посмотреть,  не
смогу ли расшифровать их сигналы. Роза сделала знак,  что  она  собирается
наступать на меня. Лидия ответила повелительным знаком, запрещающим это.
     Согласно дону Хуану, Лидия была очень талантлива. С его точки  зрения
она была более чувствительной и алертной, чем Паблито, Нестор и я сам. Мне
никогда не удавалось завязать с ней дружбу. Она была отчужденная  и  очень
резкая. У нее были огромные черные неподвижные глаза, которые  никогда  ни
на кого не смотрели прямо, широкие скулы и точеный  нос,  который  немного
уплощался  и  расширялся  на  переносице.  Я  вспомнил,  что  у  нее  были
воспаленные красные веки, за что все насмехались над ней. Краснота ее  век
исчезла, но она продолжала тереть свои глаза и часто  моргала.  В  течение
лет моей связи с доном Хуаном и доном Хенаро, я видел Лидию чаще всего, и,
несмотря на это, мы, вероятно, не обменялись  друг  с  другом  больше  чем
дюжиной слов. Паблито считал ее  очень  опасным  существом.  Я  же  всегда
думал, что она была просто чересчур застенчивой.
     Роза, с другой стороны, была очень бойкой. По моему мнению, она  была
самой младшей. У нее были открытые и сияющие глаза. Она  никогда  не  была
изворотливой, но  была  очень  раздражительной.  Я  разговаривал  с  Розой
больше, чем с остальными. Она была  дружелюбной,  очень  дерзкой  и  очень
забавной.
     - Где остальные? - спросил я Розу.
     - Они скоро придут, - ответила Лидия.
     Мне было ясно, что несмотря на внешнее дружелюбие, на уме у них  было
другое. Судя по их сигналам ногами, они были столь же  опасны,  как  донья
Соледад, и все же, когда я сидел там, глядя на них, мне казалось, что  все
было  великолепно.  Я  испытывал  самые   теплые   ощущения   к   ним.   В
действительности, чем более пристально  они  смотрели  мне  в  глаза,  тем
интенсивнее становилось ощущение. В  один  момент  я  даже  ощутил  к  ним
настоящую страсть. Они были такими привлекательными, что я мог сидеть  там
часами, глядя на них, но одна отрезвляющая мысль заставила меня  вскочить.
Я не собирался повторять свою ошибку прошлой ночи.  Я  решил,  что  лучшей
защитой будет выложить свои карты на стол. Твердым тоном я сказал, что дон
Хуан подстроил  некоторого  рода  испытание  для  меня,  пользуясь  доньей
Соледад, или наоборот. Была вероятность того, что он и  их  тоже  настроил
таким же образом, и нам предстоит сражаться друг против друга в некоторого
рода битве, которая может причинить вред кому-нибудь из нас. Я  воззвал  к
их воинскому духу. Если они настоящие наследницы дона Хуана, то они должны
быть неуязвимы со мной, раскрыть свои планы и не вести себя,  как  обычные
алчные человеческие существа.
     Я повернулся в Розе и спросил у нее  о  причине,  из-за  которой  она
хотела  наступать  на  меня.  Она  на  мгновение  растерялась,   а   потом
рассердилась. Ее глаза пылали гневом, а маленький рот сжался.
     Лидия очень ясно объяснила мне, что мне нечего бояться их, и что Роза
сердится на меня потому, что я причинил вред донье  Соледад.  Ее  ощущения
были исключительно личной реакцией.
     Тогда я сказал, что мне пора уходить. Лидия жестом  остановила  меня.
Она, казалось, испугалась или сильно обеспокоилась. Она начала  возражать,
но тут меня отвлек шум, доносящийся из-за двери. Две  девушки  прыгнули  в
мою сторону. Что-то тяжелое прислонилось к двери или  толкало  ее.  Тут  я
заметил, что девушки закрыли ее на щеколду. Я ощутил раздражение. Все  это
дело собиралось повториться снова, а я утомился и устал от всего этого.
     Девушки взглянули друг на друга, потом взглянули  на  меня,  а  потом
снова друг на друга.
     Я услышал скуление и тяжелое  дыхание  какого-то  большого  животного
возле дома. Это мог быть пес. Изнеможение помрачило мой ум в этот  момент.
Я бросился к двери, снял щеколду и  стал  открывать  ее.  Лидия  испуганно
метнулась к двери и снова закрыла ее.
     - Нагваль был прав, -  сказала  она,  запыхавшись.  -  ты  думаешь  и
думаешь. Ты тупее, чем я думала.
     Она подтолкнула меня обратно к столу. Я приготовился в  уме  в  самых
подходящих выражениях сказать им раз и навсегда, что  с  меня  достаточно.
Роза села рядом со мной, касаясь меня, я  мог  ощущать  ее  ногу,  которая
нервно соприкасалась с моей. Лидия стояла лицом ко мне, глядя  на  меня  в
упор. Ее горящие глаза, казалось, говорили что-то такое,  чего  я  не  мог
понять.
     Я начал говорить, но не кончил. У меня  возникло  внезапное  и  очень
глубокое  ощущение.  Мое  тело  осознавало  зеленоватый   свет,   какую-то
флюоресценцию снаружи дома. Я не  видел  и  не  слышал  ничего.  Я  просто
осознавал свет, как если бы я внезапно уснул и мои  мысли  превратились  в
образы, наложенные  на  мир  обыденной  жизни.  Свет  двигался  с  большой
скоростью. Я мог чувствовать его своим животом. Я следовал  за  ним,  или,
скорее, фокусировал на нем свои внимание на мгновение, которое он двигался
поблизости. Фокусирование моего внимания на свет привело к большой ясности
ума. Я знал тогда,  что  в  этом  доме,  в  присутствии  этих  людей  было
неправильно и опасно вести себя как наивный наблюдатель.
     - Ты не боишься? - спросила Роза, указывая на дверь.
     Ее голос нарушил мою концентрацию.
     Я согласился, что то, что там было, испугало меня на  очень  глубоком
уровне, достаточным для того, чтобы я умер от страха. Я хотел сказать еще,
но тут меня охватила ярость и я захотел  увидеть  и  поговорить  с  доньей
Соледад. Я не верил ей. Я пошел прямо в ее комнату. Ее там не было. Я стал
звать ее, выкрикивая ее имя. В доме была еще  одна  комната.  Я  распахнул
дверь и ворвался туда. Там никого не было. Мой  гнев  возрос  в  такой  же
пропорции, как и мой страх.
     Я вышел через заднюю дверь и прошел к передней. В поле зрения не было
видно даже пса. Я яростно застучал в переднюю дверь. Лидия открыла  ее.  Я
вошел. Я заорал на нее, чтобы  она  сказала  мне,  куда  все  делись.  Она
опустила глаза и не ответила. Она хотела закрыть дверь, но я  не  позволил
ей. Она быстро вышла и пошла в другую комнату.
     Я снова сел у стола. Роза не двигалась.  Она,  казалось,  застыла  на
месте.
     Мы - одно и то же, - сказала она внезапно. - Нагваль сказал нам это.
     - Скажи в таком случае, кто рыскал вокруг дома? - спросил я.
     - Олли, - сказала она.
     - Где оно сейчас?
     - Оно все еще здесь. Оно не уйдет. В  тот  момент,  когда  ты  будешь
слабым, оно сомнет тебя. Однако мы не можем ничего рассказать тебе.
     - Кто же тогда может рассказать мне?
     - Ла Горда! - воскликнула Роза, открывая свои глаза так  широко,  как
могла. - она та, кто может. Она знает все.
     Роза спросила меня, можно ли закрыть  дверь,  на  всякий  случай.  Не
дожидаясь моего ответа, она медленно пошла к двери и  с  шумом  захлопнула
ее.
     - Пока мы здесь, нам ничего другого не остается, кроме как  ждать,  -
сказала она.
     Лидия вернулась в комнату с каким-то пакетом, в котором был  какой-то
предмет, обернутый  в  кусок  темно-желтой  материи.  Она  казалась  очень
расслабленной. Я заметил, что она имеет очень  властные  черты  характера.
Каким-то образом она сообщила свое расположение духа Розе и мне.
     - Ты знаешь, что здесь у меня? - спросила она.
     Я не имел ни малейшего понятия. Она начала неторопливо  разворачивать
сверток. Потом она остановилась  и  посмотрела  на  меня.  Она,  казалось,
колебалась. Она усмехнулась, как будто очень стеснялась показать, что было
в свертке.
     - Этот пакет Нагваль оставил для тебя, - пробормотала  она,  -  но  я
думаю, что нам лучше подождать ла Горду. Я настаивал, чтобы она развернула
его. Она свирепо взглянула на меня и унесла пакет из комнаты, не сказав ни
слова.  Я  наслаждался  игрой  Лидии.  Она  исполняла  нечто  такое,   что
находилось   в   полном   согласии   с   поручением   дона   Хуана.    Она
продемонстрировала мне, как извлечь небольшую пользу из обычной  ситуации.
Принеся пакет ко мне  и  сделав  вид,  что  она  собирается  открыть  его,
уведомив меня, что дон  Хуан  оставил  его  для  меня,  она  действительно
создала тайну, которая была почти невыносимой. Она знала, что  я  вынужден
остаться, если хочу  узнать  содержимое  этого  пакета.  Я  мог  думать  о
множестве вещей, которые могли быть в этом свертке. По-видимому, это  была
трубка, которую дон Хуан использовал,  когда  имел  дело  с  психотропными
грибами. Он как-то заметил, что эта трубка будет отдана мне  на  хранение.
Либо это мог быть его нож, или кожаный  кисет,  или  даже  его  магические
предметы силы. С другой стороны, это могла быть уловка со  стороны  Лидии;
дон Хуан был слишком изощрен, слишком отвлечен, чтобы оставлять  мне  свои
личные вещи.
     Я сказал Розе, что я едва держусь на ногах и  ослабел  от  голода.  У
меня была идея поехать в город, отдохнуть пару  дней,  а  потом  вернуться
назад, чтобы увидеть Паблито и Нестора. Я сказал, что  к  тому  времени  я
смогу встретиться даже с двумя другими девушками.
     Тут вернулась Лидия, и Роза сказала ей о моем намерении уехать.
     - Нагваль дал нам  приказания  слушаться  тебя,  как  его  самого,  -
сказала Лидия. - мы все являемся самим Нагвалем, но ты являешься им больше
всего по какой-то причине, которую никто не понимает.
     Обе они тотчас же заговорили со мной и гарантировали всеми способами,
что ни одна не собирается предпринимать  ничего  против  меня,  как  донья
Соледад. У обеих в глазах светилась такая горячая  искренность,  что  даже
мое тело поверило. Я поверил им.
     - Ты должен остаться, пока не вернется ла Горда, - сказала Лидия.
     - Нагваль сказал, что ты должен спать в его постели, - добавила Роза.
     Я начал ходить  по  комнате,  мучаясь  каверзной  дилеммой.  С  одной
стороны, я хотел остаться и отдохнуть, я чувствовал себя физически легко и
счастливо в их присутствии, чего я не ощущал днем раньше с доньей Соледад.
С другой стороны, моя разумная  часть  вообще  не  расслабилась.  На  этом
уровне я был таким же испуганным, как  все  время.  У  меня  были  моменты
слепого отчаяния, когда  я  действовал  смело,  но  после  того,  как  эти
действия заканчивались, я чувствовал себя таким же уязвимым, как всегда.
     Я погрузился в самоанализ, почти неистово вышагивая по  комнате.  Обе
девушки оставались неподвижными,  с  волнением  наблюдая  за  мной.  Затем
загадка внезапно разрешилась: я знал, что что-то во мне лишь  делало  вид,
что оно боится. Я познакомился с этим способом реагировать  в  присутствии
дона Хуана. На протяжении лет нашей связи я всецело полагался  на  него  в
отношении представления  мне  успокоительных  мер  от  моего  страха.  Моя
зависимость от него давала мне утешение и безопасность. Но теперь это было
неразумно. Дон Хуан ушел. Его ученики не имели его терпеливости,  или  его
искушенности, или его  абсолютной  власти.  Искать  у  них  утешения  было
очевидной глупостью.
     Девушки повели меня в другую комнату. Окно  выходило  на  юго-восток,
там же была расположена и постель, которая представляла собой толстый мат,
вроде матраца. Большой, длиной в два фута стебель агавы был разрезан таким
образом, что пористая ткань служила подушкой или опорой для шеи. В средней
части его была мягкая выемка. Поверхность агавы была  очень  мягкой.  Она,
по-видимому, была отполирована вручную. Я испробовал  постель  и  подушку.
Удобство  и   телесное   удовлетворение,   которое   я   испытывал,   были
необыкновенными. Лежа на постели  дона  Хуана  я  ощущал  безмятежность  и
удовлетворенность. Несравнимый покой охватил мое тело.  Однажды  раньше  у
меня уже было подобное ощущение, когда дон  Хуан  сделал  мне  постель  на
вершине холма в пустыне северной мексики. Я заснул.
     Я проснулся с наступлением вечера. Лидия и Роза лежали почти  наверху
меня, погруженные в глубокий сон. Я лежал неподвижно 1-2 секунды, а  затем
обе одновременно проснулись.
     Лидия зевнула и сказала, что они должны спать вместе со  мной,  чтобы
защитить меня и позволить мне отдохнуть. Я был смертельно  голоден.  Лидия
послала Розу в кухню приготовить еды. Она тем временем засветила все лампы
в доме. Когда еда была готова, мы сели за стол. У меня было ощущение,  как
будто я знал их или был с ними всю жизнь. Мы ели молча. Когда Роза убирала
стол, я спросил Лидию, спят  ли  они  все  в  постели  Нагваля;  это  была
единственная постель в доме, кроме постели доньи  Соледад.  Лидия  сказала
прозаическим тоном, что они выехали из этого дома несколько  лет  назад  в
свое собственное место недалеко отсюда, и что Паблито уехал одновременно с
ними и живет с Нестором и Бениньо.
     - Но что с вами случилось? Я думал, вы все живете вместе, - сказал я.
     - Больше нет, ответила Лидия. С тех пор, как Нагваль ушел,  мы  имеем
отдельные задания. Нагваль соединил нас и Нагваль разделил нас.
     - А где сейчас Нагваль? - спросил  я  самым  небрежным  тоном,  каким
только смог.
     Они посмотрели на меня, а затем взглянули друг на друга.
     - О, мы не знаем, - сказала Лидия. - он и Хенаро покинули нас.
     Они, кажется, говорили правду,  но  я  еще  раз  настоял,  чтобы  они
рассказали мне то, что они знают.
     - Мы действительно ничего не знаем, - отрезала мне  Лидия,  очевидно,
возбужденная моими вопросами. - они ушли в другое место. Ты должен  задать
этот вопрос ла Горде. Она должна что-то рассказать тебе. Она знала  вчера,
что ты приехал, чтобы попасть сюда.  Мы  боялись,  что  ты  умер.  Нагваль
сказал, что ты единственный, кому мы должны помогать и верить. Он  сказал,
что ты - это он сам.
     Она закрыла свое лицо и захихикала,  а  потом  добавила:  "но  в  это
трудно поверить".
     - Мы не знаем тебя, - сказала Роза. - вот  в  чем  дело.  Мы  четверо
чувствуем одинаково. Мы боялись, что ты умер, а когда мы увидели тебя,  мы
рассердились на тебя за то, что ты не умер. Соледад для нас  словно  мать,
может быть, даже больше, чем мать.
     Они обменялись заговорщецким взглядом друг  с  другом.  Я  немедленно
интерпретировал его как сигнал опасности. Они  задумали  что-то  недоброе.
Лидия  заметила  мое  внезапное  недоверие,  которое,  должно  быть,  было
написано у меня на  лице.  Она  отреагировала  серией  утверждений  об  их
желании помогать мне. Я, фактически, не имел основания  сомневаться  в  их
искренности. Если бы они хотели причинить мне вред, они могли  бы  сделать
это тогда, когда я спал. Они говорили так убедительно, что я  ощутил  себя
мелочным. Я решил распределить подарки, которые я привез для них. Я сказал
им, что в пакетах находятся кое-какие безделушки и что они могут  выбирать
то, что им понравится. Лидия сказала, что они предпочли бы,  чтобы  я  сам
вручил подарки. Очень  любезным  тоном  она  добавила,  что  они  были  бы
благодарны, если бы я также вылечил Соледад.
     - Что по-твоему я должен сделать, чтобы вылечить ее? - спросил  я  ее
после долгого молчания.
     - Использовать свой дубль, - сказала она сухим тоном.
     Я тщательно объяснил, что донья Соледад едва  предательски  не  убила
меня, и что я остался в живых благодаря чему-то во мне,  что  не  было  ни
моим умением, ни моим знанием. Что касается меня,  то  неуловимое  что-то,
что кажется, нанесло ей  удар,  было  реальным,  но  недостижимым.  Короче
говоря, я мог помочь донье Соледад не больше, чем сходить на луну.
     Они   слушали   меня   внимательно,   оставаясь   неподвижными,    но
возбужденными.
     - Где донья Соледад сейчас? - спросил я Лидию.
     - Она вместе с ла Гордой, - сказала она  унылым  тоном.  -  ла  Горда
забрала ее и пытается вылечить ее, но мы не знаем, где они на самом деле.
     - А где Жозефина?
     - Она пошла искать свидетеля. Он  единственный,  кто  может  вылечить
Соледад. Роза считает, что ты знаешь больше, чем  свидетель,  но  т.к.  ты
рассердился на Соледад, ты желаешь ее смерти. Мы не виним тебя.
     Я заверил их, что я не рассержен на нее, уж во  всяком  случае  я  не
желаю ее смерти.
     - Тогда вылечи ее, - сказала Роза сердитым пронзительным  голосом.  -
свидетель сказал нам, что ты всегда знаешь, что  делать,  а  свидетель  не
может ошибаться.
     - А кто такой, черт побери, свидетель?
     - Нестор - свидетель, - сказала Лидия, как будто она  была  вынуждена
произнести его имя. - ты знаешь это. Ты должен знать. Я вспомнил,  что  во
время нашей последней встречи дон Хенаро  называл  Нестора  свидетелем.  Я
подумал тогда, что это прозвище было шуткой или  уловкой,  которую  Хенаро
использовал, что ослабить охватившее всех напряжение и боль тех  последних
совместных минут.
     - Это была не шутка, -  сказала  Лидия  твердым  тоном.  -  Хенаро  и
Нагваль вели свидетеля по иному пути. Они брали его с  собой  всюду,  куда
они ходили. Я имею в виду - всюду! И свидетель был свидетелем  всего,  что
надо было засвидетельствовать.
     Очевидно, между  нами  было  ужасное  отсутствие  взаимопонимания.  Я
понял, что я был практически чужим для них. Дон Хуан держал меня вдали  от
всех, включая Паблито и Нестора.  Кроме  случайных  "здравствуйте"  и  "до
свидания",  которыми  мы  обменивались  на  протяжении  лет,  мы   никогда
по-настоящему не разговаривали.  Я  знал  их  всех,  главным  образом,  по
описаниям, которые дон Хуан давал мне. Хотя я однажды встретил Жозефину, я
не помнил, как она выглядела, и все, что  я  видел  у  ла  Горды,  это  ее
гигантский зад. Я сказал им, что я даже не знал,  вплоть  до  сегодняшнего
дня, что они четверо были ученицами дона Хуана  и  что  Бениньо  тоже  был
членом группы.
     Они обменялись друг с другом смущенными взглядами. Роза открыла  рот,
собираясь что-то сказать, но Лидия дала ей команду ногами. Я полагал,  что
после длинного и  откровенного  объяснения  они  больше  не  будут  тайком
сообщаться друг с другом. Мои нервы были так  взвинчены,  что  их  скрытые
движения ног привели меня в ярость. Я заорал на них во всю мочь и  грохнул
по  столу  правой  рукой.  Роза  встала  с   невероятной   скоростью,   и,
по-видимому, в ответ на ее внезапное движение мое тело само по  себе,  без
участия разума, отступило  назад,  как  раз  вовремя,  чтобы  избежать  на
несколько дюймов удара массивной палкой или  каким-то  тяжелым  предметом,
который Роза держала в своей левой руке. Он упал на стол  с  оглушительным
шумом.
     Я снова услышал, как и предыдущей ночью, когда донья  Соледад  душила
меня, очень своеобразный и  загадочный  звук,  подобный  звуку  ломающейся
трубки, прямо за трахеей в основании своей шеи. Мои глаза вытаращились и с
быстротой молнии моя левая рука опустилась на верхушку резиновой  палки  и
уничтожила ее. Я сам видел эту сцену так, как если бы наблюдал кинофильм.
     Роза завопила, и я тогда осознал, что  я  наклонился  вперед  и  всей
своей тяжестью ударил оборотную сторону ее ладони своим левым  кулаком.  Я
был потрясен. То,  что  произошло,  показалось  мне  нереальным.  Это  был
кошмар. Роза продолжала вопить. Лидия увела ее в  комнату  дона  Хуана.  Я
слышал ее крики боли еще некоторое время, а затем они прекратились. Я  сел
у стола. Мои мысли были хаотическими и бессвязными.
     Своеобразный звук в основании своей шеи я осознал  очень  остро.  Дон
Хуан охарактеризовал его как звук, который  производит  человек  в  момент
изменения скорости. Я  смутно  помнил,  что  испытывал  этот  звук  в  его
компании. Хотя я начал сознавать его прошлой ночью,  я  не  признавал  его
полностью, пока это не случилось с Розой. Затем я осознал, что  этот  звук
вызвал особое чувствование тепла на небе и в ушах. Сила  и  сухость  звука
заставили меня подумать о звоне большого треснувшего колокола.
     Немного погодя  вернулась  Лидия.  Она  казалась  более  спокойной  и
собранной. Она даже улыбалась. Я попросил  ее  помочь  мне  распутать  эту
загадку и рассказать мне, что случилось. После длительного  колебания  она
рассказала мне, что  когда  я  заорал  и  грохнул  по  столу,  Роза  стала
возбужденной и нервной и подумала, что я собираюсь причинить  ей  вред,  и
она попыталась ударить меня своей "сновидной рукой".  Я  увернулся  от  ее
удара и стукнул ее по тыльной стороне ее руки  таким  же  образом,  как  я
ударил донью Соледад. Лидия сказала, что рука Розы будет беспомощной, пока
я не найду способа помочь ей.
     Затем в комнату пришла Роза. Ее рука была замотана в  кусок  материи.
Она взглянула на меня. Ее глаза были подобны глазам ребенка. Мои  ощущения
были в полном смятении. Но другая часть оставалась невозмутимой.  Если  бы
не эта часть, то я не остался бы в живых после нападения доньи Соледад или
сокрушительного удара Розы.
     После долгого молчания я сказал им, что с моей стороны  было  мелочно
раздражаться их сообщениями посредством ног, но что нельзя сравнить орание
и стучание по столу с тем, что сделала Роза. В виду того,  что  я  не  был
знаком с их практикой, она могла сильно повредить мою руку своим ударом.
     Я потребовал самым угрожающим тоном,  чтобы  она  показала  мне  свою
руку. Она с неохотой развернула ее. Рука была опухшая и  красная.  В  моем
уме  не  оставалось  никакого  сомнения,   что   эти   люди   осуществляли
определенного рода испытания, которые дон Хуан подстроил  мне.  Вступая  в
конфронтацию с ним, я  был  ввергнут  в  сферу,  которую  невозможно  было
достичь или постигнуть в разумных терминах. Он повторял снова и снова, что
моя разумность охватывает  только  очень  маленькую  часть  того,  что  он
называл  целостностью  самого  себя.  Под  напором  непривычной  и  вполне
реальной опасности моего физического уничтожения,  мое  тело  должно  было
воспользоваться своими скрытыми ресурсами, либо умереть.  Трюк,  казалось,
заключался в принятии возможности, что такие ресурсы  существуют  и  могут
быть достигнуты. Годы тренировки были шагами для  того,  чтобы  прибыть  к
этому  понятию.  Согласно  своей  предпосылке  о   невозможности   никаких
компромиссов, дон Хуан добивался полной победы или полного  поражения  для
меня. Если бы тренировка потерпела неудачу, чтобы привести меня в контекст
с моими скрытыми ресурсами, то  испытание  сделало  бы  это  очевидным,  в
каковом случае я практически ничего не смог бы сделать.  Дон  Хуан  сказал
донье Соледад, что я убил бы самого себя. Будучи столь  глубоким  знатоком
человеческой природы, он, вероятно, был прав.
     Было пора переменить направление действий. Лидия сказала, что  я  мог
бы помочь Розе и донье Соледад той же  самой  силой,  которая  причина  им
вред; проблема, следовательно, была в том, чтобы воспроизвести  правильную
последовательность ощущения, или мыслей, или чего-то еще, чтобы  заставить
мое тело высвободить эту силу. Я взял руку Розы и стал трогать  ее,  чтобы
она излечилась. Я испытывал к ней только наилучшие ощущения. Я  гладил  ее
руку, сжимал ее (Розу) в объятиях долгое время. Я гладил ее голову, и  она
уснула на моем плече, однако, краснота и опухлость ее руки  не  претерпела
никаких изменений.
     Лидия наблюдала за мной, не говоря ни слова.  Она  улыбалась  мне.  Я
хотел сказать ей, что потерпел фиаско как исцелитель. Ее глаза,  казалось,
поймали мое настроение и удерживали его до тех пор, пока оно не застыло.
     Роза хотела спать. Она была смертельно усталая  либо  больная.  Я  не
хотел доискиваться, какая из двух причин имела место. Я поднял ее на руки,
она была легче, чем я мог вообразить. Я отнес ее к постели  дона  Хуана  и
осторожно уложил ее. Лидия укрыла  ее.  В  комнате  было  очень  темно.  Я
выглянул из окна и увидел безоблачное небо, усыпанное звездами. Вплоть  до
этого момента я упускал из виду тот факт, что мы  находились  на  довольно
большой высоте.
     Когда я взглянул на небо, я ощутил прилив  оптимизма.  Казалось,  что
звезды каким-то образом рады мне.  Смотреть  в  юго-восточном  направлении
было действительно восхитительно.
     Внезапно  у  меня  возникло  ощущение,  которое  я  ощущал  обязанным
удовлетворить. Я захотел посмотреть, насколько отличался вид неба из  окна
доньи Соледад, которое было обращено на север. Я  взял  Лидию  за  руку  с
намерением повести туда, но  щекочущее  чувство  на  макушке  моей  головы
остановило меня. Оно прошло, как волна ряби по спине к пояснице, а  оттуда
к подложечной ямке. Я сел на мат. Я попробовал  вспомнить  свои  ощущения.
Казалось, в тот самый момент, когда  я  ощутил  щекочущее  раздражение  на
своей голове, мои мысли уменьшились по силе и по количеству. Я пытался, но
не мог вовлечь себя  в  обычный  ментальный  процесс,  который  я  называл
думанием. Мои размышления заставили меня забыть о Лидии. Она опустилась на
колени на пол лицом ко мне. Я начал  осознавать,  что  ее  огромные  глаза
внимательно  рассматривают  меня  на  расстоянии  в  несколько  дюймов.  Я
автоматически взял ее руку и снова пошел в комнату доньи Соледад. Когда мы
подошли к двери, я ощутил,  что  все  ее  тело  оцепенело.  Я  должен  был
потянуть ее. Я  уже  собрался  переступить  через  порог,  как  вдруг  мне
бросилась в глаза громадная черная масса  человеческого  тела,  лежащая  у
стенки напротив двери. Зрелище было  таким  неожиданным,  что  я  ахнул  и
выпустил руку Лидии. Это была донья Соледад.  Ее  голова  покоилась  около
стены. Я  обернулся  к  Лидии.  Она  отскочила  на  пару  шагов.  Я  хотел
прошептать, что донья Соледад вернулась, но никаких звуков  моих  слов  не
было, хотя я был уверен, что прошептал их. Я попытался  заговорить  снова,
но не смог. Было так, как если бы слова требовали слишком много времени, а
мне его не хватало. Я вступил в комнату  и  направился  к  донье  Соледад.
По-видимому, ей было очень больно.  Я  присел  около  нее  и  прежде,  чем
спросить ее о чем-нибудь, я поднял ее голову, чтобы посмотреть на  нее.  Я
увидел, что на ее лбу что-то, это  выглядело,  как  пластырь  из  листьев,
который она сделала себе.  Он  был  темный,  липкий  на  ощупь.  Я  ощутил
повелительную необходимость снять его со лба. Очень уверенным движением  я
обхватил ее голову, откинул ее назад и сорвал пластырь. Он  был  похож  на
облезшую резину. Она не двигалась и не жаловалась на боль.  Под  пластырем
было желтовато-зеленое пятно. Оно двигалось, как если бы  оно  было  живое
или насыщено энергией. Я посмотрел на  него  на  мгновение,  не  будучи  в
состоянии ничего сделать. Я ткнул в него пальцем, и оно пристало  к  нему,
как клей. Я не впал в панику, как я обычно делаю;  эта  штука  мне  скорее
понравилась. Я помешал ее кончиками пальцев, и вся она  сошла  со  лба.  Я
встал. Липкая субстанция давала ощущение тепла. Мгновение она была  похожа
на пасту, а затем высохла между моими пальцами и на ладони руки.  Затем  я
получил другой толчок озарения и побежал в комнату дона Хуана.  Я  схватил
розину руку и стер то же самое флюоресцирующее желтовато-зеленое  вещество
с ее руки, которое я стер со лба доньи Соледад.
     Мое сердце колотилось так сильно, что я едва мог стоять на  ногах.  Я
захотел лечь, но что-то во мне толкнуло меня к окну и заставило  стряхнуть
пятно.
     Я не могу вспомнить, как долго я стряхивал его.  Внезапно  я  ощутил,
что что-то трется о мою шею и плечи. Тут я начал  осознавать,  что  я  был
практически голым и сильно вспотел. Лидия обернула  мои  плечи  тряпкой  и
вытирала пот с  моего  лба.  Ко  мне  сразу  же  вернулся  мой  нормальный
мыслительный процесс. Я оглядел комнату.  Роза  была  в  глубоком  сне.  Я
побежал в комнату доньи Соледад. Я ожидал найти ее  тоже  спящей,  но  там
никого не было. Лидия пришла вслед за мной. Я рассказал ей, что случилось.
Она бросилась к Розе и стала ее будить, в то время как я одевался. Роза не
хотела просыпаться. Лидия схватила ее за здоровую руку  и  встряхнула  ее.
Одним пружинящим движением Роза встала и полностью проснулась.  Они  стали
носиться по дому, гася лампы. Они, казалось, готовы были удирать. Я  хотел
спросить их почему они так торопятся, как вдруг я сам осознал, что я  тоже
оделся с большой  поспешностью.  Мы  носились  вместе,  более  того,  они,
казалось, ожидали моих прямых указаний.
     Мы выбежали из дома, неся все пакеты, которые  я  привез.  Лидия  мне
посоветовала их  не  оставлять,  я  не  распределил  их,  и  они  все  еще
принадлежали мне. Я швырнул их на заднее сиденье машины, в то  время,  как
две девушки примостились на переднем. Я завел  машину  и  медленно  поехал
назад, нащупывая путь в темноте.
     Когда мы были на дороге, я  вплотную  столкнулся  с  самой  настоящей
проблемой. Обе они заявили в унисон, что я являюсь их лидером; их действия
зависят от моих решений. Я был Нагвалем. Мы не могли выбежать  из  дома  и
уезжать бесцельно. Я должен руководить ими. Но я,  по  правде  говоря,  не
имел ни малейшего понятия куда ехать или что делать. Я случайно повернулся
посмотреть на них. Фары бросали отблеск внутрь машины,  и  их  глаза  были
подобны зеркалам, отражающим его. Я вспомнил, что глаза дона Хуана  делали
то же самое, они, казалось, отражали больше света, чем глаза обыкновенного
человека.
     Я знал, что обе девушки осознавали мое безвыходное  положение.  Лучше
было бы пошутить насчет него, чтобы прикрыть мою несостоятельность,  но  я
прямолинейно возложил ответственность за решение на них. Я сказал,  что  я
еще не привык к роли Нагваля и буду признателен им, если они  сделают  мне
предложение или указание, куда нам  следует  ехать.  Они,  казалось,  были
недовольны мною.  Они  щелкнули  языком  и  покачали  головой.  Я  наскоро
перебрал в уме различные варианты действия, ни  один  из  которых  не  был
подходящим, - такие, как отвезти их в город, или взять их в  дом  Нестора,
или даже взять их в мехико.
     Я остановил машину. Я двигался по пути к городу. Мне больше  всего  в
мире хотелось поговорить с девушками откровенно. Я открыл  рот,  собираясь
начать, но они отвернулись от меня, повернувшись  лицом  друг  к  другу  и
положили свои руки друг другу на плечи. Это,  по-видимому,  означало,  что
они отключились и не слушали меня.
     Мое расстройство было огромным. Чего я жаждал в  этот  момент  -  это
умения  дона  Хуана  владеть   любой   ситуацией,   его   интеллектуальной
способности дружеского общения, его юмора.  Вместо  этого  я  находился  в
компании двух дурочек.
     Я подметил выражение подавленности в  лице  Лидии  и  это  остановило
лавину колкостей к самому себе. Я впервые начал отчетливо осознавать,  что
нашим взаимным разочарованиям не было конца. Очевидно, они тоже  привыкли,
хотя и в другой манере, к владению дона Хуана. Для  них  сдвиг  от  самого
Нагваля ко мне был катастрофическим. Я долго сидел с  включенным  мотором.
Затем внезапно у меня снова возникла телесная дрожь, которая  началась  на
верхушке моей головы, как щекочущее ощущение, и тут я знал, что случилось,
когда я недавно вошел в комнату доньи Соледад. Я не  видел  ее  в  обычном
смысле. То, что, как я думал, было доньей Соледад, лежащей у стены, было в
действительности памятью о ней, оставившей свое тело  в  момент  удара.  Я
также знал, что когда я коснулся той липкой флюоресцирующей субстанции,  я
вылечил ее, и что это была некоторого сорта энергия, которую я  оставил  в
ее голове и в руке Розы благодаря своим ударам.
     В моем уме мелькнуло видение  одного  определенного  ущелья.  Я  стал
убежден, что донья Соледад и ла Горда находятся там. Мое  знание  не  было
лишь предположением, оно скорее  было  истиной,  которая  не  нуждалась  в
дополнительном подтверждении. Ла Горда взяла донью Соледад  на  дно  этого
определенного ущелья и в этот самый момент пыталась вылечить ее.  Я  хотел
сказать ей, что не нужно было лечить опухоль на лбу доньи Соледад и что им
не было необходимости оставаться там.
     Я описал свое виденье девушкам.  Обе  они  сказали  мне,  как  обычно
говорил дон Хуан, чтобы я не индульгировал. У  них,  однако,  эта  реакция
была более подходящей. Я никогда  не  принимал  всерьез  его  критику  или
насмешки, но в случае двух девушек это было иначе. Я ощутил обиду.
     - Я отвезу вас домой, - сказал я. - где вы живете?
     Лидия повернулась ко мне  и  яростно  сказала,  что  обе  они  -  мои
подопечные, и что я  должен  позаботиться  об  их  безопасности,  т.к.  по
требованию Нагваля они отказались от  своей  свободы  действий  для  того,
чтобы помогать мне. Тут у меня вспыхнул гнев. Я захотел шлепнуть  девушек,
но тут я ощутил странную дрожь, которая пробежала по моему телу. Она снова
началась, как щекочущее раздражение на верхушке  головы,  прошла  вниз  по
спине и достигла  пупочной  области,  и  тогда  я  знал,  где  они  живут.
Щекочущее ощущение было подобно щиту, мягкому теплому слою пленки.  Я  мог
чувствовать его физически,  как  оно  покрывает  участок  между  лобковыми
костями и краем ребер. Мой гнев  исчез  и  сменился  странной  трезвостью,
отрешенностью и в то же  время  желанием  смеяться.  Я  знал  тогда  нечто
трансцендентальное. Под натиском действий доньи Соледад  и  сестричек  мое
тело прекратило составление мнений; в терминах дона Хуана я остановил мир.
Я сочетал два разобщенных чувствования,  щекочущее  раздражение  на  самой
верхушке голове и сухой треснувший звук в основании шеи: в  их  соединении
заключается способ к этому прекращению составления мнений.
     Когда я сидел в машине с двумя девушками  на  краю  пустынной  горной
дороги, я знал как факт, что я  первый  имел  полное  осознание  остановки
мира. Это ощущение привело на ум мне воспоминание о другом подобном, самом
первом телесном осознании, которое я  имел  годы  тому  назад.  Оно  имело
отношение к щекочущему раздражению на верхушке головы.  Дон  Хуан  сказал,
что маги должны культивировать такое чувствование, и  он  подробно  описал
его. Согласно ему, это было нечто вроде зуда, которые не был ни  приятным,
ни болезненным и который появлялся на верхушке головы.  Чтобы  познакомить
меня с ним на интеллектуальном уровне, он  описал  и  проанализировал  его
особенности.  Затем  в  практическом  отношении  он   предпринял   попытку
руководить  мною  в  развитии  необходимого   телесного   ознакомления   и
запоминания этого телесного ощущения, заставляя меня бегать  по  веткам  и
скалам, которые выдавались в горизонтальной плоскости на несколько  дюймов
над моей головой.
     На протяжении нескольких лет я пытался следовать его указаниям, но  с
одной стороны я не смог понять то, что он имел в виду своим описанием, а с
другой  стороны,  я  не  смог  снабдить  тело  адекватной  памятью,  путем
следования его  прагматическим  мерам.  Я  никогда  ничего  не  ощущал  на
верхушке своей головы, когда я бегал под ветками  и  скалами,  которые  он
избрал для своих демонстраций. Но однажды мое тело само собой открыло  это
чувствование,  когда  я  заводил  высокую  грузовую  тележку   в   высокий
трехъярусный гараж. Я въехал в ворота гаража с той же скоростью, с какой я
обычно въезжал на своем  маленьком  двухдверном  седане;  в  результате  с
высокого сиденья тележки я почувствовал,  как  поперечная  бетонная  балка
крыши скользит по моей голове. И не  смог  остановить  тележку  вовремя  и
получил ощущение, что бетонная балка содрала с черепа кожу. Я никогда  еще
не водил такой высокий транспорт,  как  эта  тележка,  поэтому  я  не  мог
соответствующим образом  настроить  восприятие.  Промежуток  между  верхом
тележки и крышей гаража, как мне казалось, отсутствовал.  Я  ощущал  балку
кожей своего черепа.
     В тот вечер я ездил часами внутри своего гаража,  давая  своему  телу
накопить память об этом щекочущем чувстве.
     Я повернулся лицом к двум девушкам и хотел сказать им, что  я  только
что выяснил, что я знаю, где они живут. Я воздержался от  этого.  Не  было
никакого  способа  описать  им,  что  щекочущее  чувство  заставило   меня
вспомнить случайное замечание, которое дон Хуан сделал мне однажды,  когда
мы проходили мимо одного дома по пути к Паблито. Он  указал  на  необычные
особенности окружения и сказал, что этот  дом  был  идеальным  местом  для
успокоения, но не был местом для отдыха. Я повез их туда.
     Их дом довольно большой. Это  была  такая  же  саманная  постройка  с
деревянной крышей, как дом доньи Соледад. Он имел одну длинную  комнату  в
передней части, крытую открытую кухню в задней части дома, огромный  патио
(внутренний дворик) рядом с кухней  и  участок  для  цыплят  за  пределами
патио. Однако самой важной частью их дома была закрытая  комната  с  двумя
дверями, одна из которых выходила в переднюю комнату, а  другая  -  назад.
Лидия сказала, что они построили ее сами. Я захотел посмотреть на нее,  но
они сказали, что сейчас не время, т.к. Жозефины  и  ла  Горды  нет,  чтобы
показать мне части комнаты, принадлежащие им. В углу передней комнаты была
большая встроенная кирпичная платформа. Она  была  примерно  13  дюймов  в
высоту и была сооружена как кровать, одним  концом  примыкающая  к  стене.
Лидия положила несколько соломенных матов на ее плоский верх и  пригласила
меня лечь и спать, пока они будут наблюдать за мной.
     Роза засветила лампу и повесила  ее  на  гвоздь  над  постелью.  Было
достаточно света для писания. Я объяснил им,  что  писание  ослабляет  мое
напряжение и спросил, не помешает ли оно им.
     - Почему ты должен спрашивать? - остановила меня Лидия. - делай это и
все.
     В стиле легкого объяснения я сказал им, что я всегда делал  некоторые
вещи, такие как писание заметок,  которые  казались  странными  даже  дону
Хуану и дону Хенаро и тем более будут казаться странными им.
     - Мы все делаем странные вещи, - сказала Лидия сухо.
     Я сел на постели под лампой, прислонившись спиной к стене. Они  легли
рядом со мной, по обе стороны от меня. Роза укрылась одеялом  и  собралась
спать, как будто все, что ей нужно было, лежать. Лидия сказала, что теперь
подходящее место и время для нас поговорить, хотя она предпочла бы,  чтобы
я погасил свет, потому что он делает ее сонной.
     Наш разговор во тьме был  сосредоточен  вокруг  местонахождения  двух
других девушек. Она сказала, что не может представить,  где  находится  ла
Горда, но что  Жозефина  сейчас,  безусловно,  в  горах,  ожидая  Нестора,
несмотря даже на темноту. Она объяснила, что  Жозефина  была  больше  всех
способна позаботиться о себе во  всякого  рода  случайностях,  таких,  как
пребывание в пустынном месте во тьме. Именно  по  этой  причине  ла  Горда
избрала ее, чтобы отправить с этим поручением.
     Я заметил, что слушая, как они говорят о ла Горде, я составил мнение,
что ла Горда действительно была их старшей, и что Нагваль сам поставил  ее
во главе. Она добавила, что если бы даже он  не  сделал  этого,  ла  Горда
раньше или позже взяла бы верх, потому что она самая лучшая.
     В этом месте мне захотелось  засветить  лампу,  чтобы  писать.  Лидия
недовольно сказала, что свет не позволяет ей оставаться бодрствующей, но я
настоял на своем.
     - Что делает ла Горду самой лучшей? - спросил я.
     - Она имеет больше личной силы, - сказала она. - она знает все. Кроме
того, Нагваль научил ее, как контролировать людей.
     - Ты завидуешь ла Горде за то, что она самая лучшая?
     - Раньше завидовала, а теперь нет.
     - Почему ты изменилась?
     - Я в конце концов приняла свою судьбу, как сказал мне Нагваль.
     - А какова твоя судьба?
     - Моя судьба... Моя судьба -  быть  бризом.  Быть  видящей  сны.  Моя
судьба - быть воином.
     - А Роза и Жозефина завидуют ла Горде?
     - Нет, не завидуют. Все мы приняли свою судьбы. Нагваль  сказал,  что
сила придет только после того, как мы  примем  свои  судьбы  без  взаимных
упреков. Я часто возмущалась и испытывала ужас, т.к. я любила  Нагваля.  Я
думала, что я женщина. Но он показал, что это не так. Он сказал мне, что я
воин. Моя жизнь окончилась, когда я встретила его. Это  тело,  которое  ты
здесь видишь, новое. То же самое произошло со всеми нами. По-видимому,  ты
был не такой как мы, но нам Нагваль дал новую жизнь.
     Когда он говорил нам, что собирается покинуть  нас,  потому  что  ему
надо заниматься другими делами, мы думали, что мы умрем. А посмотри на нас
сейчас. Мы живы, и ты знаешь, почему? Потому что Нагваль показал нам,  что
мы являемся им самим. Он здесь с нами. Он всегда будет здесь. Мы суть  его
тело и его дух.
     - Вы четверо чувствуете одно и то же?
     - Мы не четверо, мы суть одно. Это наша судьба. Мы должны  поддержать
друг друга. И ты такой же самый. Все мы суть одно  и  тоже.  Даже  Соледад
такая же самая, хотя она идет в другом направлении.
     - А Паблито, Нестор и Бениньо, как обстоит дело с ними?
     - Мы не знаем. Мы не любим их.  Особенно  Паблито.  Он  трус.  Он  не
принял свою судьбу и хочет увильнуть от нее. Он даже хочет  отказаться  от
своих шансов как маг и жить как обычный человек. Это будет великолепно для
Соледад. Но Нагваль приказал нам помочь ему. Хотя мы устали помогать  ему.
Может быть в один из этих дней ла Горда отшвырнет его навсегда.
     - Может ли она сделать это?
     - Может ли она сделать это! Конечно, может. Она получила  от  Нагваля
больше, чем остальные из нас. Может быть, даже больше, чем ты.
     - Как ты думаешь, почему Нагваль никогда не говорил мне, что  вы  его
ученицы?
     - Потому, что ты пустой.
     - Это он сказал, что я пустой?
     - Всякий знает, что ты пустой. Это написано у тебя на теле.
     - Как ты можешь утверждать это?
     - У тебя в середине дыра.
     - В середине моего тела? Где?
     Она очень легко  коснулась  одного  места  на  правой  стороне  моего
живота. Она очертила круг своим пальцем, словно  обводила  край  невидимой
дыры диметром 4-5 дюймов.
     - А ты сама пустая, Лидия?
     - Ты шутишь? Я полная. Разве ты не можешь _в_и_д_е_т_ь_?
     Ее ответы на мои вопросы приняли оборот, которого я не ожидал.  Я  не
хотел раздражать ее своим невежеством. Я утвердительно кивнул головой.
     - Как ты думаешь, почему у  меня  здесь  дыра,  которая  делает  меня
пустым? - спросил я, решив, что это самый невинный вопрос.
     Она не ответила. Она повернула свою голову ко мне и пожаловалась, что
свет лампы  мешает  ее  глазам.  Я  настаивал  на  ответе.  Она  вызывающе
посмотрела на меня.
     - Я не хочу больше разговаривать с тобой, - сказала она. - ты глупый.
Даже Паблито не такой глупый, а он самый худший.
     Я не хотел попасть в другой тупик, делая вид,  что  знаю  о  чем  она
говорит, поэтому я спросил ее снова, что вызвало мою пустоту. Я уговаривал
ее  сказать,  горячо  уверяя  ее,  что  дон  Хуан  никогда  не  давал  мне
разъяснений на эту тему. Он повторял мне снова и снова, что я пустой, а  я
понимал его так, как любой западный человек понял бы  это  утверждение.  Я
думал, что он имел ввиду, что я был каким-то образом лишен  решительности,
воли, устремленности или даже разумности. Он никогда не говорил мне о дыре
в моем теле.
     - У тебя на правой стороне есть дыра, - сказала она, как  само  собой
разумеющееся. - дыра, которую сделала женщина, которая опустошала тебя.
     - Ты знаешь, кто эта женщина?
     - Только ты  можешь  сказать  это.  Нагваль  сказал,  что  мужчины  в
большинстве случаев не могут сказать,  кто  опустошил  их.  Женщины  более
удачливы, они знают точно, кто опустошил их.
     - Твои сестры тоже пустые, как я?
     - Не говори глупостей. Как они могут быть пустыми?
     - Донья Соледад сказала, что она пустая. Выглядит ли она подобно мне?
     - Нет. Дыра в ее животе огромна. Она находится по  обе  стороны,  что
означает, что ее опустошили мужчина и женщина.
     - Что сделала донья Соледад с этими мужчиной и женщиной?
     - Она отдала им свою полноту.
     Я на мгновение заколебался, прежде чем  задать  следующий  вопрос.  Я
хотел оценить все следствия из ее утверждения.
     - Ла Горда была еще хуже, чем  Соледад,  -  продолжала  Лидия.  -  ее
опустошили две женщины. Дыра в ее животе была похожа на пещеру. Но  теперь
она закрыла ее. И снова полная.
     - Расскажи мне об этих двух женщинах.
     - Я больше не могу тебе рассказывать  ничего,  -  сказала  она  очень
повелительным тоном. - только ла Горда  может  рассказать  тебе  об  этом.
Подождем, когда она придет.
     - Почему только ла Горда?
     - Потому что она знает все.
     - Она единственная, кто знает все?
     - Свидетель знает столько же, может быть даже больше, но он  является
самим Хенаро и поэтому с ним очень трудно ладить. Мы не любим его.
     - Почему вы не любите его?
     - Эти три дурня ужасны. Они такие же ненормальные, как  Хенаро.  Ведь
они являются самим Хенаро. Они постоянно борются с нами, т.к. они  боялись
Нагваля и теперь они мстят нам... Во всяком случае, так говорит ла Горда.
     - Что заставляет ла Горду говорить это?
     - Нагваль рассказывал ей вещи, о  которых  он  не  говорил  нам.  Она
в_и_д_и_т_. Нагваль сказал, что ты тоже _в_и_д_и_ш_ь_. Жозефина, Роза и  я
не видим, и тем не менее, мы пятеро суть одно и то же. Мы - одно и то же.
     Фраза "мы одно и то же", которой пользовалась донья  Соледад  прошлой
ночью, вызвала лавину мыслей и страхов. Я убрал свой блокнот. Я  вгляделся
вокруг. Я находился в странном мире, лежал в странной постели между  двумя
молодыми женщинами, которых я не знал. И все же я  чувствовал  себя  здесь
легко. Мое тело испытывало непринужденность и нейтральность. Я верил им.
     - Ты собираешься спать здесь? - спросил я.
     - А где же еще?
     - А как насчет твоей собственной комнаты?
     - Мы не можем оставить тебя одного. Мы ощущаем так же, как и  ты;  ты
для нас чужой, если не считать того, что  мы  обязаны  помогать  тебе.  Ла
Горда сказала, что независимо  от  того,  насколько  ты  глуп,  мы  должны
заботиться о тебе. Она сказала, что мы должны  спать  в  одной  постели  с
тобой, как если бы ты был сам Нагваль.
     Лидия погасила лампу. Я остался  сидеть  спиной  к  стене.  Я  закрыл
глаза, чтобы подумать и немедленно уснул.
     Лидия, Роза и я сидели  на  плоской  площадке  сразу  перед  передней
дверью около двух часов с восьми  часов  утра.  Я  пытался  вовлечь  их  в
беседу,   но   они   отказались   разговаривать.   Они   казались    очень
расслабленными, почти сонными. Однако  их  отрешенное  состояние  не  было
заразительным. Сидение там в этом вынужденном молчании привело меня в  мое
собственное настроение. Их дом стоял на вершине небольшого холма, передняя
дверь была обращена на восток. Оттуда, где  я  сидел,  можно  было  видеть
целиком узкую долину, которая пролегала с востока на запад. Городок мне не
был виден, но я мог  видеть  зеленые  участки  возделанных  полей  на  дне
долины. На другой стороне и примыкая к долине во  всех  направлениях  были
гигантские выветрившиеся холмы. Высоких гор в окрестностях долины не было,
только эти огромные выветренные круглые холмы, зрелище которых производило
во мне самое интенсивное ощущение угнетенности. Я имел  чувство,  что  эти
холмы собирались перенести меня в другое место.
     Лидия внезапно заговорила со мной, и ее голос нарушил мои грезы.  Она
подтолкнула мой рукав.
     - Сюда идет Жозефина, - сказала она.
     Я посмотрел на извилистую тропинку, которая вела из долины к дому.  Я
увидел женщину, медленно поднимающуюся по тропинке, на расстоянии примерно
50 ярдов. Я немедленно отметил заметную разницу в возрасте между Лидией  и
Розой и приближающейся женщиной. Я посмотрел на нее опять. Я никогда бы не
подумал, что Жозефина такая старая. Судя по ее медленной походке и позе ее
тела, ей было где-то между 50 и 60.  Она  была  тонкая,  одета  в  длинную
темную юбку и несла на спине связку хвороста.  К  ее  поясу  был  привязан
какой-то узел; было похоже на то,  что  она  несла  на  своем  левом  боку
завернутого ребенка. Казалось, что она кормила его грудью во время ходьбы.
Ее поступь была почти немощной. Она  с  трудом  одолела  последний  крутой
подъем перед домом. Когда она, наконец, встала  перед  нами  на  отдалении
нескольких ярдов, она дышала так тяжело, что я сделал  попытку  помочь  ей
сесть. Она сделала жест, по-видимому, означавший, что все в порядке.
     Я слышал, как Лидия и Роза хихикали. Я не смотрел на  них,  т.к.  мое
внимание  было  целиком  захвачено.  Женщина  передо   мной   была   самым
отвратительным и мерзким существом, какое я когда-либо видел. Она отвязала
связку хвороста  и  сбросила  его  с  грохотом  на  пол.  Я  непроизвольно
подпрыгнул, отчасти из-за сильного шума, а  отчасти  потому,  что  женщина
чуть не упала на мои колени под тяжестью дров.
     Она  на  мгновение  взглянула  на  меня  и  затем   опустила   глаза,
по-видимому смущенная моей неловкостью. Она выпрямила спину и вздохнула  с
явным облегчением. Очевидно, охапка была слишком тяжелой  для  ее  старого
тела.
     Когда она потягивала руки,  ее  волосы  частично  высвободились.  Она
носила грязную головную повязку, завязанную  надо  лбом.  Ее  волосы  были
длинными и седыми и казались грязными и спутанными.  Я  мог  видеть  белые
волосы возле темно-коричневой повязки.  Она  улыбнулась  мне  и  вроде  бы
кивнула своей головой. Все ее зубы,  по-видимому,  выпали,  я  мог  видеть
черную дыру ее беззубого рта. Она закрыла лицо  рукой  и  засмеялась.  Она
сбросила сандалии и пошла в дом, не дав мне времени ничего  сказать.  Роза
направилась за ней.
     Я был ошарашен. Донья Соледад дала мне понять, что Жозефина такого же
возраста, как Лидия и Роза. Я повернулся  к  Лидии.  Она  всматривалась  в
меня.
     - Я не имел понятия, что она такая старая, - сказал я.
     -  Да,  она  довольно  старая,  -  сказала  она,   как   само   собой
разумеющееся.
     - У нее есть ребенок? - спросил я.
     - Да, и она всюду берет его с собой. Она никогда не оставляет  его  с
нами. Она боится, что мы съедим его.
     - Это мальчик?
     - Мальчик.
     - Сколько ему лет?
     - Он у нее уже некоторое  время.  Но  я  не  знаю  его  возраста.  Мы
считали, что она не должна иметь ребенка в ее возрасте. Но она не обратила
на нас никакого внимания.
     - Чей это ребенок?
     - Жозефины, конечно.
     - Я имел в виду, кто его отец?
     - Нагваля, кого же еще?
     Я подумал, что эта ситуация совершенно нелепая и очень нервирующая.
     - Я полагаю, что все возможно в мире Нагваля, - сказал я.
     Я высказал это скорее  как  соображение  для  самого  себя,  чем  как
утверждение, обращенное к Лидии.
     - Разумеется, - сказала она и рассмеялась.
     Гнетущая атмосфера этих выветренных холмов стала невыносимой. В  этой
местности было что-то, вызывающее отвращение,  а  Жозефина  была  поистине
завершающим ударом.  Вдобавок  к  уродливому  старому  зловонному  телу  и
отсутствию зубов, она так же имела, по-видимому,  какой-то  паралич  лица,
мышцы левой стороны ее лица, судя по всему, были повреждены,  что  вызвало
самое неприятное искажение ее левого глаза и левой  стороны  ее  рта.  Мое
угнетенное настроение опустилось до сущей муки. Некоторое время я  тешился
идеей, к тому времени ставшей очень реальной, вскочить в машину и уехать.
     Я пожаловался Лидии, что я чувствую себя нехорошо. Она  засмеялась  и
сказала, что Жозефина, несомненно, устрашила меня.
     - Она оказывает это действие на людей, - сказала она. - она противнее
таракана.
     - Я помню, что видел ее однажды, - сказал я. - но она была молодой.
     - Все меняется, - сказала Лидия философски, -  тем  или  иным  путем.
Посмотри на Соледад. Какая перемена, а? И ты сам изменился.  Ты  выглядишь
более массивным, чем я помню тебя. Ты  становишься  все  больше  и  больше
похожим на Нагваля.
     Я хотел сказать, что перемена  Жозефины  была  отвратительной,  но  я
боялся, что она могла услышать меня.
     Я посмотрел на обветренные холмы через долину. Я чувствовал себя так,
словно я спасался бегством от них.
     - Нагваль дал нам этот дом, - сказала она, - но он не является  домом
для отдыха. У нас был другой дом, прежде чем этот  не  стал  действительно
превосходным. Это место для воспарения. Эти  горы  там  наверху  подгоняют
тебя что надо.
     Ее уверенность в чтении моих мыслей выбила меня из колеи. Я не  знал,
что сказать.
     - Мы  все  по  натуре  ленивы,  -  продолжала  она.  -  мы  не  любим
напрягаться. Нагваль знал это, поэтому он, должно быть, рассчитывал на то,
что это место будет нас поджимать.
     Она резко встала и сказала, что хочет что-нибудь поесть. Мы  пошли  в
кухню, полуогороженный участок только с двумя стенами. В  открытом  конце,
справа от двери, была глиняная  печь;  в  другом  конце,  где  две  стенки
смыкались, была большая  обеденная  площадка  с  длинным  столом  и  тремя
скамейками. Пол был вымощен гладкими речными камнями. плоская  крыша  была
примерно 10 футов высотой и опиралась на две толстые стены  и  на  толстые
подпирающие столбы с открытых сторон.
     Лидия положила мне миску бобов с мясом из горшка,  который  готовился
на очень малом огне. Она подогрела на  огне  несколько  маисовых  лепешек,
вошла Роза, села рядом со мной и  попросила  Лидию  подать  ей  еды.  Меня
поглотило наблюдение за  Лидией,  как  она  набирает  мясо  и  бобы.  Она,
казалось, на глаз отмеряет точную порцию. Она, должно быть, заметила,  что
я любуюсь ее манипуляциями. Она взяла два или три боба из розиной миски  и
вернула их в горшок.
     Уголком своего глаза я увидел Жозефину, входящую в кухню.  Однако,  я
не посмотрел на нее. Она села лицом ко  мне  с  другой  стороны  стола.  В
животе у меня было нехорошее ощущение. Я  чувствовал,  что  не  мог  есть,
когда эта женщина смотрела на меня.  Чтобы  ослабить  свое  напряжение,  я
пошутил Лидии, что в розиной миске было еще два лишних боба,  которые  она
не заметила. Она отделила черенком два боба с точностью, которая заставила
меня открыть рот от изумления. Я нервно засмеялся, зная,  что  как  только
Лидия сядет, я вынужден буду переместить свои глаза от печки и очутиться в
присутствии Жозефины.
     В конце  концов  я  неохотно  должен  был  взглянуть  через  стол  на
Жозефину. Наступила мертвая тишина. Я недоверчиво уставился  на  нее.  Рот
мой открылся. Я услышал громкий смех Лидии и Розы. Мне потребовалось много
времени, чтобы привести свои мысли и ощущения в какой-то порядок. Лицом ко
мне сидела не Жозефина, которую я только что видел, а прелестная  девушка.
Она не имела индейских черт лица, как Роза и Лидия. Она больше походила на
европейку, чем на индианку. У нее был светло-оливковый  цвет  лица,  очень
маленький рот и прекрасный точеный нос, маленькие белые  зубы  и  короткие
черные вьющиеся волосы. На левой половине лица у нее была ямочка,  которая
придавала ее улыбке определенную дерзость.
     Это была  девушка,  которую  я  несколько  лет  тому  назад  встречал
несколько раз. Она выдерживала мое внимательное изучение.  Ее  глаза  были
дружескими.   Мною   постепенно   овладела    какая-то    неконтролируемая
нервозность. Я кончил тем, что стал строить из себя клоуна, изображая свое
неподдельное замешательство.
     Они смеялись, как дети. После того,  как  их  смех  утих,  я  захотел
узнать, какова была цель артистического представления Жозефины.
     - Она практикует искусство выслеживания, - сказала Лидия.  -  Нагваль
учил нас вводить в заблуждение людей, чтобы не обращали на  нас  внимания.
Жозефина очень хорошенькая, и если она идет одна  ночью,  никто  не  будет
приставать к ней, когда она безобразная и вонючая, а если покажется такой,
какова она есть, ну ты сам можешь сказать, что тогда может случиться.
     Жозефина утвердительно кивнула, а потом исказила свое  лицо  в  самую
мерзкую гримасу.
     - Она может удерживать свое лицо таким весь день, - сказала Лидия.
     Я стал спорить, что если бы я жил вокруг  этих  мест,  я  определенно
обратил бы внимание на Жозефину с ее обманчивой внешностью скорее, чем без
нее.
     - Эта обманчивая внешность была рассчитана на тебя, - сказала Лидия и
все трое рассмеялись. - и посмотри, как она ввела тебя в  заблуждение.  Ты
обратил больше внимания на ее ребенка, чем на нее.
     Лидия пошла в их комнату, вынесла сверток тряпок,  который  выглядел,
как завернутый ребенок и бросила его на  пол  передо  мной.  Я  разразился
смехом вместе с ними.
     - Вы все имеете особые обманчивые внешности? - спросил я.
     -  Нет,  только  Жозефина.  Никто  вокруг  не  знает,  какая  она   в
действительности, - ответила Лидия.
     Жозефина кивнула и улыбнулась,  но  оставалась  молчаливой.  Она  мне
ужасно понравилась. В ней чувствовалось что-то такое невинное и милое.
     - Скажи что-нибудь, Жозефина, - сказал  я,  беря  ее  за  предплечье.
Жозефина с ужасом посмотрела на меня и отпрянула. Я  подумал,  что  я  был
захвачен своим воодушевлением и, по-видимому, схватил ее чересчур  сильно.
Я отпустил ее. Она выпрямилась. Она искривила свой маленький рот и  тонкие
губы и разразилась самыми невероятными ворчаниями и визгами. Все  ее  лицо
неожиданно изменилось. Серия безобразных непроизвольных спазм исказила  ее
лицо, только что имевшее спокойное выражение.
     Я посмотрел на нее, ужаснувшись. Лидия толкнула меня локтем.
     - Чего ты испугался, дурень? - прошептала она. - разве ты не  знаешь,
что она стала немой и вообще не может говорить?
     Жозефина, очевидно, поняла ее и, казалось,  стала  протестовать.  Она
погрозила Лидии кулаком и снова разразилась очень громкими и  устрашающими
воплями, а потом задохнулась и закашлялась.  Роза  начала  гладить  ее  по
спине. Лидия пыталась сделать то же самое, но Жозефина чуть не ударила  ее
в лицо.
     Лидия села рядом со мной и сделала  жест  беспомощности.  Она  пожала
плечами.
     - Она расстроилась, - прошептала мне Лидия.
     Жозефина повернулась к ней. Ее лицо исказилось  в  очень  безобразной
гримасе гнева. Она открыла рот и стала издавать во всю мощь какие-то самые
пугающие гортанные звуки.
     Лидия соскользнула со скамейки и незаметно удалилась из кухни.
     Роза   держала   Жозефину   за   руку.   Жозефина,   казалось,   была
олицетворением ярости.  Она  двигала  ртом  и  искривляла  свое  лицо.  За
считанные  минуты  она  потеряла  всю  прелесть  и  простодушие,   которые
очаровали меня. Я не знал, что делать. Я попытался попросить прощения,  но
нечеловеческие звуки Жозефины заглушили мои слова. Наконец, Роза увела ее.
     Лидия вернулась и села за стол напротив меня.
     - У нее что-то не в порядке, - сказала она, прикасаясь к голове.
     - Когда это случилось? - спросил я.
     - Давно. Нагваль, должно  быть,  что-то  сделал  с  ней,  потому  что
внезапно она перестала разговаривать.
     Лидия казалась печальной. У меня было даже впечатление, что ее печаль
обнаруживалась помимо ее желания. Я даже почувствовал искушение сказать ей
не бороться так сильно, скрывая свои эмоции.
     - Как Жозефина сообщается с вами? - спросил я. - она пишет?
     - Пожалуйста, не говори глупостей. Она не пишет. Она  -  не  ты.  Она
пользуется своими руками и ногами, чтобы сообщить нам, что она хочет.
     Жозефина и Роза вернулись в кухню. Они стали около меня.  Я  подумал,
что Жозефина снова  была  картиной  простодушия  и  доброжелательства.  Ее
чарующее выражение на давало ни малейшего намека на то, что она могла быть
такой безобразной, такой яростной. Глядя на нее, я внезапно понял, что  ее
невероятная способность к жестикуляции, несомненно, была тесно  связана  с
потерей  речи.  Я  рассуждал,  что  только  личность,   которая   утратила
способность произносить слова, могла быть такой искусной в мимике.
     Роза сказала мне, что Жозефина поверила, что если  она  захочет,  она
сможет заговорить, т.к. она очень сильно полюбила меня.
     - Пока ты не приехал, она была довольна  тем,  что  есть,  -  сказала
Лидия резким тоном.
     Жозефина  утвердительно  кивнула  головой,  подтверждая  высказывание
Лидии, и издала ряд кротких звуков.
     - Мне хотелось бы, чтобы здесь была ла Горда, - сказала Роза. - Лидия
всегда раздражает Жозефину.
     - Я делаю это ненамеренно! - запротестовала Лидия.
     Жозефина улыбнулась. Казалось, будто она собирается просить прощения.
Лидия оттолкнула ее руку.
     - Ну тебя, немая идиотка, - пробормотала она.
     - Жозефина не рассердилась. Она казалась отсутствующей. В  ее  глазах
было так много печали, что я не хотел смотреть на нее. Я ощутил побуждение
вмешаться с целью примирения.
     - Она думает, что она единственная женщина в  мире,  у  которой  есть
проблемы, - бросила Лидия. - Нагваль велел нам обращаться с  ней  круто  и
без снисхождения, пока она не перестанет ощущать жалость к самой себе.
     Роза взглянула на меня и подтвердила заявление Лидии кивком головы.
     Лидия повернулась к Розе и приказала  ей  отойти  от  Жозефины.  Роза
покорно отошла и села на скамейку рядом со мной.
     - Нагваль сказал, что в один из этих  дней  она  заговорит  снова,  -
сказала Лидия мне.
     - Эй! - сказала Роза, дергая меня за рукав.  -  может  быть,  это  ты
заставишь ее говорить?
     - Ха! - воскликнула Лидия, как будто у нее возникла та  же  мысль.  -
может быть, это ты, почему мы должны были ждать тебя.
     - Совершенно верно! - добавила Роза с выражением подлинного озарения.
     Обе они вскочили на ноги и обняли Жозефину.
     - Ты будешь говорить снова! - воскликнула Роза, встряхнув Жозефину за
плечи.
     Жозефина открыла глаза и стала вращать их. Она  стала  делать  слабые
приглушенные вздохи, как будто она всхлипывала и кончила  тем,  что  стала
метаться из стороны в сторону, крича, как животное.  Ее  возбуждение  было
таким большим, что она, казалось, разинула рот. Я искренне думал, что  она
находится на грани нервного срыва. Лидия и Роза подбежали к ней и  помогли
закрыть рот. Но они не пытались успокоить ее.
     - Ты снова будешь говорить! Ты снова будешь говорить! - кричали они.
     Жозефина всхлипывала и стонала так, что  у  меня  по  спине  пробегал
озноб.
     Я  был  совершенно  сбит  с  толку.  Я  пытался  поговорить  с   ними
по-существу. Я взывал к их разуму. Но тут я осознал, что его у  них  -  по
моим стандартам - было очень мало. Я расхаживал взад и вперед перед  ними,
пытаясь сообразить, что делать.
     - Ты поможешь ей, не так ли? - настоятельно спросила Лидия.
     - Пожалуйста, сэр, ну пожалуйста, - умоляла меня Роза.
     Я сказал им, что они сошли с ума, я просто не знаю, что делать. И тем
не менее, когда я говорил,  я  заметил,  что  в  глубине  моей  души  было
любопытное ощущение оптимизма и уверенности.  Сначала  я  хотел  отбросить
его, но оно завладело мною.  Однажды  раньше  у  меня  уже  было  подобное
ощущение в связи с моей близкой подругой, которая была смертельно  больна.
Я думал, что мог помочь ей  выздороветь  и  выйти  из  больницы,  где  она
умирала. Я даже консультировался об этом с доном Хуаном.
     - Безусловно, ты можешь вылечить ее и вырвать ее  из  рук  смерти,  -
сказал он.
     - Как? - спросил я его.
     - Это очень простая процедура, - сказал он.  -  все,  что  ты  должен
сделать - это напомнить ей, что она неизлечимо больна.  Т.к.  это  крайний
случай, то она имеет силу. Ей нечего больше терять. Она уже все  потеряла.
Когда человеку нечего терять, он  становится  мужественным.  Мы  малодушны
только тогда, когда есть что-то, за что мы еще можем цепляться.
     - Но разве достаточно лишь напомнить ей об этом?
     - Нет. Это даст ей поддержку, в  которой  она  нуждается.  Затем  она
должна оттолкнуть болезнь прочь своей  левой  рукой.  Она  должна  толкать
вперед перед собой свою левую руку, сжатую  в  кулак,  словно  она  держит
ручку двери. Она должна с усилием толкать и толкать ее, говоря  болезни  -
вон, вон. Скажи ей, что т.к. ей больше нечего делать, она должна посвятить
каждую секунду оставшейся ей жизни выполнению этого  движения.  Я  заверяю
тебя, что она может выкарабкаться, если захочет.
     - Это звучит так просто, - сказал я.
     Дон Хуан фыркнул.
     - Это кажется просто, - сказал он, - но это  не  так.  Чтобы  сделать
это, твоей подруге необходим неуязвимый дух.
     Он долго смотрел на меня. Он, казалось, оценивал  тревогу  и  печаль,
которые я ощущал по отношению к моей подруге.
     - Конечно, - добавил он, - если бы твоя подруга имела неуязвимый дух,
то начнем с того, что она бы там не оказалась.
     Я сообщил своей подруге то, что дон Хуан сказал мне. Но она была  уже
слишком слабой даже для того, чтобы пытаться двигать своей рукой.
     В случае с Жозефиной основанием для моей тайной уверенности  был  тот
факт, что она была воином с неуязвимым  духом.  Я  молча  спрашивал  себя,
нельзя ли применить то же самое движение руки к ней.
     Я  сказал  Жозефине,  что  ее  неспособность  говорить  была  вызвана
каким-то блоком.
     - Да, да, это блок, - повторила Лидия и Роза вслед за мной.
     Я объяснил Жозефине движение  рукой  и  сказал  ей,  что  она  должна
вытолкнуть свой блок, двигая рукой этим образом.
     Глаза Жозефины застыли.  Она,  казалось,  находилась  в  трансе.  Она
двигала своим ртом, производя едва слышные звуки. Она  попыталась  двигать
своей рукой, но ее возбуждение было таким интенсивным, что она  махала  ею
без всякой координации. Я попытался скорректировать ее движения,  но  она,
по-видимому, была  в  таком  помраченном  состоянии,  что  не  могла  даже
услышать, что я говорю. Ее глаза вышли  из  фокуса,  и  я  знал,  что  она
находится  на  грани  потери   сознания.   Роза,   по-видимому,   осознала
происходящее, она отпрыгнула в сторону, схватила чашку с водой и  плеснула
ее на лицо Жозефины. Глаза Жозефины закатились, обнаружив белки. Она много
раз моргала, прежде чем смогла сфокусировать свои глаза снова. Она двигала
ртом, но не производила никаких звуков.
     - Коснись ее горла! - закричала мне Роза.
     - Нет! Нет! - в ответ закричала Лидия. - коснись ее головы. Это у нее
в голове, тупица!
     Она схватила мою руку, и я вынужден был позволить ей поместить ее  на
голове Жозефины.
     Жозефина дрожала и мало-помалу она издала серию  слабых  звуков.  Они
казались мне каким-то образом более мелодичными, чем нечеловеческие звуки,
которые она производила раньше.
     Роза тоже, должно быть, заметила разницу.
     - Ты слышишь это? Ты слышишь это? - спросила она меня шепотом.
     Но, несмотря на эту разницу, Жозефина  издала  другую  серию  звуков,
более чудовищных, чем раньше. Когда она  успокоилась,  она  всхлипнула  на
момент, а потом вошла в другое состояние эйфории. Лидия  и  Роза  в  конце
концов успокоили ее. Она плюхнулась на скамейку, по-видимому, изможденная.
Она с трудом могла поднять свои веки, чтобы взглянуть на меня. Она  кротко
улыбалась.
     - Я очень, очень огорчен, - сказал я и взял ее за руку. Все  ее  тело
вибрировало. Она опустила голову и снова начала плакать.  Я  ощутил  волну
горячего сочувствия к ней. В тот момент  я  отдал  бы  свою  жизнь,  чтобы
помочь ей.
     Она неконтролируемо всхлипнула, пытаясь заговорить со мной.  Лидия  и
Роза были, по-видимому, так захвачены ее драмой, что делали  те  же  самые
гримасы своими ртами.
     - Ради всего святого, сделай что-нибудь! - воскликнула Роза умоляющим
тоном.
     Я испытывал невыносимую тревогу. Жозефина встала и заключила  меня  в
объятия или, скорее, вцепилась в меня и рванула меня  прочь  от  стола.  В
этот момент Лидия и Роза с  удивительной  проворностью  схватили  меня  за
плечи обеими руками и в то же самое время подцепили пятки моих ног своими.
Вес тела Жозефины и ее  объятия,  плюс  быстрота  маневра  Лидии  и  Розы,
застали меня врасплох. Они все двигались  одновременно  и  прежде,  чем  я
понял, что случилось, они положили меня на пол с Жозефиной сверху меня.  Я
ощущал ее сердцебиение. Она вцепилась в меня с такой силой,  что  стук  ее
сердца отдавался в моих ушах. Я ощутил  его  биение  в  своей  собственной
груди. Я попытался оттолкнуть ее, но она держалась крепко.  Роза  и  Лидия
прижали меня к полу своей тяжестью на мои руки и ноги. Роза хихикнула, как
ненормальная, и начала  покусывать  мой  бок.  Ее  маленькие  острые  зубы
лязгали, когда ее рот кусал, открываясь и закрываясь от нервных спазм.
     У меня одновременно  было  чувство  боли,  физического  отвращения  и
ужаса. Я задыхался. Мои глаза не могли сфокусироваться. Я  знал,  что  мне
пришел конец. Тут я услышал сухой  треснувший  звук  ломающейся  трубки  в
основании своей шеи и ощутил щекочущее чувство на верхушке  своей  головы,
пробежавшее подобно дрожи по всему телу. Следующая вещь, которую  я  знал,
была та, что я  смотрел  на  них  с  другой  стороны  кухни.  Три  девушки
пристально смотрели на меня, лежа на полу.
     - Чем это бы занимаетесь? - услышал  я,  как  кто-то  сказал  громким
строгим властным тоном.
     Тут у меня возникло невероятное ощущение, как Жозефина отпустила меня
и встала. Я лежал на полу и тем не  менее,  я  также  стоял  на  некотором
расстоянии от них, глядя на женщину, которую никогда раньше не видел.  Она
находилась возле двери. Она пошла по направлению ко мне и  остановилась  в
6-7  футах.  На  мгновение   она   пристально   взглянула   на   меня.   Я
непосредственно знал, что это была ла Горда. Она потребовала объяснить ей,
что происходит.
     - Мы как раз разыгрывали с ним небольшую шутку, -  сказала  Жозефина,
прочищая горло. - я изображала из себя немую.
     Три девушки прижались друг  к  другу  и  начали  смеяться.  Ла  Горда
оставалась бесстрастной, глядя на меня.
     Они разыгрывали меня! Моя глупость и доверчивость казались мне такими
непростительными, что у меня начался приступ истерического смеха,  который
был почти неконтролируемым. Мое тело дрожало.
     Я знал, что Жозефина не шутила, как она только что заявила. Они  трое
преследовали какую-то цель. Я  действительно  ощущал  тело  Жозефины,  как
какую-то силу, которая на самом деле стремилась попасть внутрь моего тела.
Покусывание моего бока Розой  для  отвлечения  моего  внимания  совпало  с
возникшим у меня чувством, что сердце Жозефины колотится у меня в груди.
     Я слышал, как ла Горда убеждала меня успокоиться.
     У меня возник нервный трепет в средней части тела, а  затем  на  меня
накатил тихий гнев. Я ненавидел их. С меня было  достаточно.  Я  собирался
подобрать куртку и блокнот и уйти из  дому  невзирая  на  то,  что  я  еще
полностью не пришел в себя. Мне было немного дурно,  и  мои  чувства  явно
были расстроены. У меня уже было чувство, что когда я впервые взглянул  на
девушек через кухню, я действительно смотрел  на  них  из  положения  выше
уровня моих глаз, из какого-то места недалеко от  потолка.  Но  еще  более
сбивало с  толку  то,  что  я  действительно  воспринимал,  что  щекочущее
ощущение на верхушке моей головы было то,  что  вырвало  меня  из  объятий
Жозефины. Это было так, как будто бы что-то вышло из верхушки моей головы.
     Несколько лет тому назад дон Хуан и дон  Хенаро  манипулировали  моим
восприятием, и у меня было невероятное двойное чувствование, я ощущал, что
дон Хуан опустился на меня и прижимает меня к земле и  в  то  же  время  я
ощущал, что я продолжал стоять. Я был действительно  в  нескольких  местах
сразу. На языке магов я мог сказать, что мое тело сохранило память об этом
двойном восприятии и, по-видимому, повторило ее.  Тут  были,  однако,  две
новые вещи, которые добавились к моей телесной памяти на этот раз. Одна  -
это было то щекочущее чувство, которое я начал осознавать во  время  своих
столкновений с этими женщинами, и которое было средством прибытия к  этому
двойному восприятию. А вторая  была  тем  звуком  в  основании  моей  шеи,
высвобождающим во мне нечто, что было способным выходить из верхушки  моей
головы.
     Спустя 1-2 минуты я совершенно определенно ощутил, что я спускаюсь  с
потолка, пока не  оказался  стоящим  на  полу.  Моим  глазам  понадобилось
некоторое время, чтобы  приспособиться  к  смотрению  на  моем  нормальном
уровне глаз.
     Когда я посмотрел на четырех женщин, я  ощутил  себя  незащищенным  и
ранимым. Тут у меня возник  момент  разобщения  или  потери  непрерывности
восприятия, как будто я закрыл глаза и какая-то  сила  внезапно  заставила
меня крутнуться пару раз. Когда  я  открыл  свои  глаза,  девушки  стояли,
уставившись на меня с открытыми ртами. Но каким-то  образом  я  снова  был
самим собой.



                                3. ЛА ГОРДА

     Первое, что я заметил у ла Горды, были ее глаза: темные и  спокойные.
Она, кажется, изучала меня с головы до ног. Ее  глаза  прошлись  по  моему
телу, как делал дон Хуан. В самом деле, ее глаза имели то же спокойствие и
силу. Я знал, почему она была самой лучшей. Мне пришла в голову мысль, что
это потому, что дон Хуан, должно быть, оставил ей свои глаза.
     Она была чуть выше трех  остальных  девушек.  У  нее  было  худощавое
темное тело и великолепная спина. Я отметил изящные линии ее широких плеч,
когда она сделала полуоборот верхней частью тела, чтобы повернуться к трем
девушкам.
     Она дала им неразборчивую команду, и  они  сели  на  скамейку,  прямо
позади нее. Фактически она заслоняла их от меня своим телом.
     Она  снова  повернулась  лицом  ко  мне.  У  нее  было  исключительно
серьезное  выражение,  но  без  капли  мрачности  или  суровости.  Она  не
улыбалась и, однако, она была дружественной. У  нее  были  очень  приятные
черты лица: хорошей формы лицо, ни круглое, ни угловатое, маленький рот  с
тонкими губами, широкий нос, широкие  скулы  и  длинные  блестящие  черные
волосы.
     Я не мог не заметить ее  прекрасные  мускулистые  руки,  которые  она
сцепила перед собой, над своей пупочной областью. Тыльной стороной ее руки
были  повернуты  ко  мне.  Мне  было  видно,  что  ее  мускулы  ритмически
сокращались, когда она сжимала ладони.
     Она была одета в длинное полинявшее оранжевое хлопчатобумажное платье
с  длинными  рукавами  и  коричневую  шаль.  В  ней  было  что-то   ужасно
успокаивающее и завершенное. Я ощутил присутствие  дона  Хуана.  Мое  тело
расслабилось.
     - Сядь, сядь, - сказала она мне успокаивающим тоном.
     Я пошел назад к столу. Она указала мне место, где сесть, но я остался
стоять.
     Она в первый раз улыбнулась, и ее глаза стали мягче и более сияющими.
Она была такая хорошенькая, как Жозефина. Она  была  самой  прекрасной  из
всех них.
     Мы минуту молчали. Как объяснение, она сказала,  что  они  не  щадили
своих усилий с тех пор, как Нагваль ушел, и что благодаря своей самоотдаче
они привыкли к задаче, которую он им оставил для выполнения.
     Я совершенно не понимал, о чем она говорит, но когда она  заговорила,
я более, чем когда-либо ощутил присутствие дона Хуана. Дело было не в том,
что она копировала его манеры  или  модуляции  его  голоса.  Она  обладала
внутренним контролем, который заставлял ее действовать так, как дон  Хуан.
Их схожесть шла изнутри.
     Я сказал ей, что я приехал, т.к. нуждаюсь в помощи Паблито и Нестора.
Я сказал, что я был довольно тупым  или  даже  глупым  в  понимании  путей
магов, но что я был искренним, и тем не менее все они обращались  со  мной
злонамеренно и вероломно.
     Она начала оправдываться, но я не дал ей кончить. Я поднял свои  вещи
и вышел через переднюю дверь. Она побежала за мной. Она не  препятствовала
мне уезжать, а вместо этого говорила очень быстро, как будто ей нужно было
сказать все, что она хотела до моего отъезда.
     Она сказала, что я должен выслушать ее, и что она собирается  сказать
мне все, что Нагваль поручил ей сообщить мне.
     - Я еду в Мехико, - сказал я.
     - Я поеду с тобой в Лос-Анжелес, если необходимо, - сказала она, и  я
знал, что она говорит правду.
     - Прекрасно, - тут же сказал я, чтобы испугать ее, садясь в машину.
     Она мгновение колебалась, затем молча села  в  машину  и  повернулась
лицом к своему дому. Она поместила свои сложенные руки как раз ниже пупка.
Она повернулась и обратила лицо к долине и сделала то  же  самое  движение
своими руками.
     Я знал,  что  она  делает.  Она  прощалась  со  своим  домом  и  теми
величественными круглыми холмами, которые окружали его.
     Дон Хуан обучил  меня  этому  жесту  несколько  лет  тому  назад.  Он
подчеркивал, что это был очень мощный жест, и что воин должен использовать
его экономно. У меня были очень редкие случаи использовать его самому.
     Прощальное движение, которое выполнила ла Горда, было вариантом того,
которому научил меня дон Хуан. Он сказал, что руки складываются,  как  при
молитве, либо тихо, либо с большой быстротой,  в  любом  случае  производя
хлопающий звук. Выполненное тем или иным способом складывание  рук  должно
было уловить ощущение, которое воин  не  хотел  забыть.  Когда  руки  были
сложены и захватили это ощущение,  они  направлялись  с  большой  силой  к
середине груди, на уровне сердца. Там это ощущение становилось кинжалом, и
воин вонзал его в себя, как бы вонзая кинжал двумя руками.
     Дон Хуан сказал мне, что воин прощается таким способом только  тогда,
когда у него есть основание считать, что он может не вернуться назад.
     Прощание ла Горды увлекло меня.
     - Ты прощаешься? - спросил я из любопытства.
     - Да, - сказала она сухо.
     - Почему ты не прикладываешь руки к груди? - спросил я.
     - Это делают мужчины, женщины имеют матку. Они запасают свои ощущения
там.
     - Ты  учитываешь,  что  так  прощаются  только  тогда,  когда  ты  не
вернешься назад? - спросил я.
     - Есть шансы, что я могу не вернуться, - ответила она. - я  уезжаю  с
тобой.
     Мною овладела беспричинная печаль, беспричинная в том смысле,  что  я
не знал эту женщину вообще. У меня  насчет  нее  были  только  сомнения  и
подозрения. Но когда  я  всмотрелся  в  ее  ясные  глаза,  я  почувствовал
максимальное сродство с ней. Мой гнев исчез, сменившись странной  печалью.
Я посмотрел вокруг и знал, что эти таинственные  круглые  холмы  разрывают
меня на части.
     - Эти холмы там вокруг - живые, - сказала она, читая мои мысли.
     Я повернулся к ней  и  сказал,  что  как  местность,  так  и  женщины
повлияли на меня на каком-то очень глубоком уровне, уровне, которого  я  в
обычных условиях не постигал. Я не знал, что было  более  опустошительным,
местность или женщины. Атаки женщин были прямыми и ужасными, а эффект этих
холмов был постоянным, неотступным, вызывающим опасения и желание спастись
бегством от них. Когда я рассказал об этом ла Горде, она  сказала,  что  я
точно оценил эффект этого места, что Нагваль оставил их здесь ввиду  этого
эффекта и что я не должен никого винить в том, что случилось,  потому  что
Нагваль сам дал этим женщинам приказание попытаться разделаться со мной.
     - Тебе он тоже дал такие приказания? - спросил я.
     - Нет, мне не дал. Я не такая, как они, - сказала она. - Они  сестры.
Они суть одно и то же. Так же, как Паблито, Нестор и Бениньо - одно  и  то
же. Только ты и я можем быть одними и теми же. Сейчас это не  так,  потому
что ты еще не полный. Но в один прекрасный день мы станем одним и тем  же,
в точности одним и тем же.
     - Мне сказали, что ты единственная, кто знает, где сейчас  Нагваль  и
Хенаро, - сказал я.
     Она минуту  всматривалась  в  меня,  а  потом  утвердительно  кивнула
головой.
     - Верно, - сказала она. - я знаю, где они. Нагваль  велел  мне  взять
тебя туда, если я смогу.
     Я сказал ей, чтобы она  не  ходила  вокруг  да  около,  а  немедленно
открыла мне их полное местонахождение. Мое требование,  казалось,  ввергло
ее в растерянность. Она извинилась и вновь  заверила  меня,  что  позднее,
когда мы будем в пути, она раскроет мне все.  Она  попросила  меня  больше
ничего не спрашивать о  них,  т.к.  она  получила  строгие  приказания  не
говорить ничего вплоть до подходящего момента.
     Лидия и Жозефина подошли к двери и уставились  на  меня.  Я  поспешно
забрался в машину. Ла Горда последовала за мной, и, когда она делала  это,
я не мог не заметить, что она вошла в машину так, как если  бы  входила  в
тоннель. Она словно заползала в нее. Дон Хуан обычно делал то же самое.  Я
однажды шутя сказал ему после того, как видел его делающим это много  раз,
что было бы более действенно входить так, как это делаю я.  Я  думал,  что
этот его странный  способ  входить  был  обусловлен  его  незнакомством  с
автомобилями. Тогда он объяснил, что  машина  является  пещерой  и  что  в
пещеры  следует  входить  таким  образом,  как  если  бы   мы   собирались
использовать их. Пещерам, будь они естественные или  сделанные  человеком,
свойственен особый дух и к этому духу следует  приближаться  с  уважением.
Ползание было единственным способом показать это уважение.
     Я колебался, спросить или  нет  ла  Горду  о  том,  не  дон  ли  Хуан
проинструктировал ее о  таких  деталях,  но  она  заговорила  первая.  Она
сказала, что Нагваль дал ей специальные инструкции насчет того, что делать
в том случае, если я останусь в живых после атаки  доньи  Соледад  и  трех
девушек. Затем она вскользь добавила, что перед тем, как поехать в Мехико,
мы должны поехать в одно специальное место в горах,  куда  дон  Хуан  и  я
обычно ходили, и что там  она  выложит  всю  информацию,  которую  Нагваль
никогда не открывал мне.
     Я имел момент неуверенности, а затем что-то во мне, что не было  моим
разумом, заставило меня ехать в  горы.  Мы  ехали  в  полном  молчании.  Я
пытался  в  разные  благоприятные  моменты  завязать  разговор,   но   она
останавливала  меня  всякий  раз,  резко  качая  головой.   Наконец   она,
по-видимому, устала от моих попыток и сказала мне с силой, что то, что она
должна сказать, требует места силы, и пока мы  не  прибудем  на  него,  мы
должны воздерживаться от опустошения себя бесполезным разговором.
     После долгой езды и утомительной ходьбы  в  сторону  от  дороги,  мы,
наконец, достигли своего места назначения. Было уже далеко за полдень.  Мы
были в глубоком каньоне. Его дно было уже темным, хотя солнце еще освещало
вершины гор  над  нами.  Мы  шли,  пока  не  пришли  к  небольшой  пещере,
углубляющейся на несколько  футов  в  северную  сторону  каньона,  который
пролегал с востока на запад. Я обычно проводил здесь много времени с доном
Хуаном.
     Перед тем, как мы вошли ы пещеру,  ла  Горда  тщательно  подмела  пол
ветками, как обычно это делал дон Хуан, чтобы очистить камни от  клещей  и
паразитов. Затем она нарезала большую охапку  маленьких  веток  с  мягкими
листьями с окружающих кустов и разложила их на каменном  полу  в  качестве
подстилки.
     Жестом она пригласила меня войти. Я всегда  предоставлял  дону  Хуану
войти первым в знак  уважения.  Я  хотел  сделать  то  же  самое,  но  она
отклонила мое предложение. Она сказала, что я - Нагваль. Я вполз в  пещеру
таким же способом, как она заползла в мою машину. Я  засмеялся  над  своей
непоследовательностью. Я никогда не был в состоянии  обращаться  со  своей
машиной, как с пещерой.
     Она уговорила меня расслабиться и устроиться удобно.
     - Причина, по которой Нагваль не мог раскрыть тебе все  свои  замыслы
заключается в том, что ты не полный, - внезапно сказала ла Горда. - ты все
еще остаешься таковым, но сейчас, после схваток с Соледад и с сестрами, ты
сильнее, чем раньше.
     - Что значит быть неполным? Все говорили мне, что  только  ты  можешь
объяснить это, - сказал я.
     - Это очень простая вещь, - сказала она. - полный человек - тот,  кто
никогда не имел детей.
     Она сделала паузу, как бы давая время записать то, что она сказала. Я
поднял глаза от своих записей. Она внимательно смотрела на меня,  оценивая
эффект своих слов.
     - Я знаю, что Нагваль говорил тебе то же самое, что я тебе только что
сказала, - продолжала она. - ты не обратил никакого внимания на его слова,
и ты, по-видимому, на мои слова тоже не обратил внимания.
     Я  громко  прочел  заметки  и  повторил  то,  что  она  сказала.  Она
хихикнула.
     - Нагваль сказал, что неполный человек - это  человек,  который  имел
детей, - сказала она, как если бы диктовала мне.
     Она изучающе  смотрела  на  меня,  по-видимому,  ожидая  вопроса  или
замечания. Я безмолвствовал.
     - Теперь я сказала тебе все о том, что значит быть полным и неполным,
- сказала она. - и я сказала тебе это точно так же,  как  Нагваль  говорил
мне. Это не имело никакого  значения  для  меня  тогда,  и  это  не  имеет
никакого значения для тебя сейчас.
     Я поневоле рассмеялся над тем, как она копирует дона Хуана.
     - Неполный человек имеет дыру в своем животе, - продолжала она. - маг
может _в_и_д_е_т_ь_ ее так же ясно, как ты можешь видеть мою голову. Когда
дыра находится в левой стороне живота, ребенок, который произвел эту дыру,
имеет тот же самый пол. Если она находится с правой стороны, ребенок имеет
противоположный  пол.  Дыра  на  левой  стороне  черная,   на   правой   -
темно-коричневая.
     - Ты можешь видеть эту дыру у тех, кто имел детей?
     -  Безусловно.  Есть  два  способа  _в_и_д_е_т_ь_   ее.   Маг   может
в_и_д_е_т_ь_   ее   в   _с_в_о_е_м_   с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_,   либо   глядя
непосредственно на человека. Маг, который _в_и_д_и_т_, глядя на светящееся
существо, без всякого труда обнаруживает, есть ли дыра  в  светимости  его
тела. Но даже если маг не знает, как _в_и_д_е_т_ь_, он может посмотреть  и
действительно различить темноту дыры через одежды.
     Она остановилась. Я побуждал ее продолжать.
     - Нагваль сказал мне, что ты записываешь, а потом не помнишь то,  что
записал, - сказала она обвиняющим тоном.
     Я запутался в словах, пытаясь защитить себя. Тем не  менее  что,  что
она сказала, было правдой.  Слова  дона  Хуана  всегда  оказывали  двоякое
действие на меня: одно - когда я слушал в первый раз, что  он  говорит,  и
другое - когда я читал дома то, что я записал и о чем забыл.
     Разговор с ла Гордой, однако,  существенно  отличался.  Ученики  дона
Хуана ни в какой степени не были такими поглощающими,  каким  был  он.  Их
откровения, хотя и необычные, были лишь недостающими  кусочками  составной
головоломки.  Из-за  необычного  характера  этих   кусочков   картина   не
становилась более ясной, а становилась все более и более сложной.
     -  Ты  имел  коричневую  дыру  с  правой  стороны  твоего  живота,  -
продолжала она. - это означает, то  тебя  опустошила  женщина.  Ты  сделал
ребенка женского пола.
     - Нагваль сказал, что я имела сама огромную черную дыру, потому что я
произвела на свет двух женщин. Я никогда не видела эту дыру, но  я  видела
других людей с такой дырой, какая была у меня.
     - Ты сказала, что я имел дыру, у меня ее больше нет?
     - Нет, она залатана. Нагваль помог тебе залатать ее. Без  его  помощи
ты был бы еще более пустой, чем сейчас.
     - Что это за латка?
     - Латка в твоей светимости. Нет другого  способа  говорить  об  этом.
Нагваль сказал, что маг вроде него самого может в  любое  время  заполнить
дыру. Но что эти заполнения - это только латка без светимости. Любой,  кто
в_и_д_и_т_ или _д_е_л_а_е_т_ с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_, может сказать, что  это
выглядит, как свинцовая латка на желтой светимости остальных частей тела.
     Нагваль залатал тебя, меня и Соледад. Но  он  предоставил  нам  самим
вернуть обратно сияние, светимость.
     - Как он залатал нас?
     - Он маг, он что-то положил в ваши тела. Он заменил нас. Мы больше не
являемся теми же самыми. Латка - это то, что он положил туда сам.
     - Но как он положил это туда и что это такое?
     - То, что он положил в наши тела, была его собственная светимость,  и
он сделал это при помощи своей руки. Он просто  проникал  в  наши  тела  и
оставлял там свои волокна. Он сделал это со всеми своими шестью детьми и с
Соледад. Все мы - одно и тоже. За исключением Соледад, она - нечто другое.
     Ла Горда, казалось, не желала продолжать. Она заколебалась  и  начала
запинаться.
     - Что собой представляет донья Соледад? - настаивал я.
     -  Это  очень  трудно  объяснить,  -  сказала  она  после  длительных
уговоров. - она такая же, как ты и я, и тем не менее, она отличается.  Она
имеет  такую  же  самую  светимость,  но  она  не  с  нами.  Она  идет   в
противоположном направлении. Прямо сейчас она больше всего  подобна  тебе.
Оба вы имеете латки, которые выглядят, как свинец. Моя латка исчезла, и  я
снова полное светящееся яйцо. Поэтому я и сказала, что  ты  и  я  будем  в
точности такие же самые в один прекрасный день,  когда  ты  снова  станешь
полным. То, что делает нас в данный момент почти такими же  самыми  -  это
светимость Нагваля и тот факт, что оба мы идем в том же направлении и  то,
что мы оба были пустыми.
     - Как полный человек выглядит для мага? - спросил я.
     - Как светящееся яйцо, состоящее из волокон, -  сказала  она.  -  все
волокна являются полными, они выглядят, как струны, туго натянутые струны.
Это выглядит так, как если бы струны были тугие, как барабан.
     С другой стороны, у пустого человека волокна оборваны на краях  дыры.
Если у него было много детей, то волокна вообще не похожи на волокна.  Эти
люди выглядят, как  два  светящихся  участка,  разделенных  чернотой.  Это
ужасное зрелище. Нагваль заставил меня _в_и_д_е_т_ь_ таких людей, когда мы
однажды были в городе в парке.
     - Как ты думаешь, почему Нагваль никогда  не  говорил  мне  обо  всем
этом?
     - Он говорил тебе все, но ты никогда не понимал его точно.  Когда  он
осознал, что ты не понимаешь его, того, что он говорит, он бывал  вынужден
изменять тему. Твоя пустота препятствует твоему пониманию. Нагваль сказал,
что для тебя совершенно естественно не понимать. Когда человек  становится
неполным, он действительно пуст; как  тыква-горлянка,  из  которой  вынуть
внутренности. Для тебя не имело значения, сколько раз он говорил тебе, что
ты пустой, настолько не имело значения, что он даже разъяснял это тебе.  А
ты никогда не знал, то он имеет в виду, или, еще хуже, ты не хотел знать.
     Ла Горда вступила на опасную почву. Я  попытался  отвлечь  ее  другим
вопросом, но она отклонила его.
     - Ты любишь одного маленького мальчика и  ты  не  хочешь  понять,  то
Нагваль имеет в виду, - сказала она обвиняюще. - Нагваль сказал  мне,  что
ты имеешь дочь, которую  ты  никогда  не  видел,  и  что  ты  любишь  того
маленького мальчика. Одна взяла твое  острие,  другой  захватил  тебя.  Ты
сплотил их вместе.
     Я должен был прекратить писание. Я выполз из пещеры и встал. Я  начал
спускаться вниз по крутому уклону к дну  лощины.  Ла  Горда  следовала  за
мной. Она спросила меня, не расстроился ли я из-за ее прямоты. Я не  хотел
врать.
     - А как ты думаешь? - спросил я.
     -  Ты  кипишь  от  злости!  -   воскликнула   она   и   хихикнула   с
непосредственностью, которую я наблюдал только у дона Хуана и дона Хенаро.
     Она, по-видимому, едва не потеряла равновесия  и  ухватилась  за  мою
левую руку. Чтобы помочь ей спуститься на  дно  лощины,  я  поднял  ее  за
талию. Я думал, что она не могла весить больше  100  фунтов.  Она  поджала
свои губы, как обычно делал дон Хенаро и сказала, что ее вес  115  фунтов.
Мы оба одновременно рассмеялись. Это был момент прямого  непосредственного
общения.
     - Почему ты даешь себе труд так  много  говорить  о  таких  вещах?  -
спросила она.
     Я сказал ей, что когда-то у меня был маленький  мальчик,  которого  я
безмерно любил. Я ощутил повелительную нужду рассказать ей о нем. Какая-то
крайняя необходимость, выше моего понимания, заставила меня открыться этой
женщине, которая была совершенно неизвестна мне.
     Когда я начал рассказывать об этом маленьком мальчике, меня  охватила
волна ностальгии, по-видимому, это было влияние места, или  ситуации,  или
времени дня. Каким-то образом я слил память о маленьком мальчике с памятью
о доне Хуане и в первый раз за все это время я не видел  его  помимо  дона
Хуана. Лидия сказала, что они никогда не забывали его, он был их  телом  и
их духом. В это мгновение я знал, что они имеют в виду. То же самое ощущал
я сам. Однако в этой лощине неведомое ощущение преобладало  надо  мной.  Я
сказал ла Горде, что я никогда не  забывал  дона  Хуана  вплоть  до  этого
момента. Она не ответила. Она смотрела в сторону.
     По-видимому, мое ощущение тоски по  этим  двум  людям  обусловил  тот
факт, что оба они произвели катарсис в моей жизни. И оба они  ушли.  Я  не
осознавал вплоть до этого момента, каким окончательным было расставание. Я
сказал ла Горде, что этот маленький мальчик был больше, чем кто-либо  еще,
моим другом и что  в  один  день  его  забрали  силы,  которые  я  не  мог
контролировать. Это  был,  по-видимому,  один  из  самых  сильных  ударов,
которые я когда-либо получал. Я даже приехал к дону Хуану, чтобы попросить
его о помощи. Это был единственный раз, когда я просил его помочь мне.  Он
выслушал мою просьбу и разразился громким хохотом. Его реакция была  такой
неожиданной, что  я  не  мог  даже  разгневаться.  Я  мог  сделать  только
критические замечания о том, что, как я думал, было его бесчувственностью.
     - Что ты хочешь, чтобы я сделал? - спросил он.
     Я сказал, что т.к. он маг, он мог, по-видимому,  помочь  вернуть  мне
моего маленького друга, ради моего утешения.
     - Ты не прав, воин не ищет ничего для своего утешения,  -  сказал  он
тоном, не допускающим возражения.
     Затем он приступил к разгрому моих аргументов. Он сказал, что воин не
может  в  любом  случае  оставлять  на  волю  случая  ничего,   что   воин
действительно влияет на исход случаев  силой  своего  осознания  и  своего
несгибаемого намерения..  Он  сказал,  что  если  бы  я  имел  несгибаемое
намерение  защищать  и  помогать  этому  ребенку,  я   бы   принял   меры,
обеспечивающие его пребывание со мной. Но фактически моя  любовь  является
всего лишь пустым звуком, бесполезной вспышкой пустого человека. Затем  он
сказал что-то о пустоте и полноте, но я не хотел слушать его. Все,  что  я
ощущал, было чувство утраты и пустота, о которой  он  упомянул,  по  моему
убеждению относилась к ощущению утраты кого-то незаменимого.
     - Ты любил его, ты чтил его дух, ты желал ему блага, теперь ты должен
забыть его, - сказал он.
     Но я не был в состоянии сделать  так.  В  моих  эмоциях  было  что-то
ужасно живое, несмотря на то, что время смягчило их. Одно время  я  думал,
что  забыл,  но  один  ночной  инцидент  произвел   во   мне   глубочайший
эмоциональный переворот. Я шел к себе в офис, как  вдруг  ко  мне  подошла
молодая мексиканка. Она сидела на скамейке, ожидая  автобуса.  Она  хотела
узнать, идет ли этот автобус в детскую больницу. Я не знал. Она объяснила,
что у ее малыша давно высокая температура и она мучилась, потому что у нее
не было денег. Я подошел к скамейке и увидел маленького мальчика,  который
стоял на скамейке, прислонившись головой к спинке скамейки. Он был одет  в
куртку, короткие штанишки и шапочку. Ему  было  не  больше  двух  лет.  Он
должно быть увидел меня, потому что подошел к краю  скамейки  и  приблизил
свою голову к моей руке.
     - Моя головка болит, - сказал он мне по-испански.
     Его голос был таким тонким и его темные глаза такими  грустными,  что
на меня нахлынула волна неудержимой жалости. Я взял его на  руки  и  отвез
его и его мать в ближайшую больницу. Я оставил их там  и  дал  его  матери
достаточно денег, чтобы оплатить  счет.  Но  я  не  хотел  оставаться  или
узнавать о них больше что-нибудь. Мне хотелось верить, что я  помог  им  и
что, сделав это, я отплатил духу человека.
     Я научился магическому акту "оплаты духу человека" у  дона  Хуана.  Я
спросил его однажды, потрясенный сознанием того,  что  я  никогда  не  мог
отплатить ему за все, что он сделал для меня,  потому  что  вряд  ли  было
что-то такое, что я мог сделать, чтобы сравнять счет. Мы как раз  выходили
из банка после размена мексиканской валюты.
     - Я не нуждаюсь в том, чтобы ты мне отплатил, - сказал он, - но  если
ты все еще хочешь отплатить, сделай свой вклад в дух человека. Это  всегда
очень малый счет, и что бы  ты  ни  вложил  туда,  это  будет  более,  чем
достаточно.
     Помогая этому больному мальчику, я лишь  отплатил  духу  человека  за
любую помощь, которую мой маленький мальчик может получить  от  незнакомых
людей на своем пути.
     Я сказал ла Горде, что моя любовь к нему будет оставаться  живой  всю
мою жизнь, несмотря на то, что я никогда  не  увижу  его  снова.  Я  хотел
сказать ей, что память, которая осталась  у  меня  о  нем,  коренится  так
глубоко, что ничто не может коснуться ее, но я  воздержался.  Кроме  того,
стало темно, и я хотел выбраться из этой лощины.
     - Давай уйдем отсюда, - сказал я. - я отвезу тебя домой. Может  быть,
в какое-нибудь другое время мы сможем поговорить об этих вещах снова.
     Она засмеялась, как обычно смеялся надо мной дон Хуан. По-видимому, я
сказал что-то очень смешное.
     - Почему ты смеешься, Горда? - спросил я.
     - Потому что ты знаешь сам, что мы не можем покинуть  это  место  так
просто, - сказала она. - у тебя здесь назначено свидание с силой. И у меня
тоже.
     Она пошла обратно к пещере и вползла в нее.
     - Иди сюда! - закричала она оттуда. - нет способа покинуть это место.
     Я отреагировал самым несообразным способом. Я вполз в  пещеру  и  сел
снова около нее. Было очевидно, что она тоже разыгрывала со мной  трюк.  Я
залез туда не  для  того,  чтобы  противостоять  ей.  Я  должен  был  быть
разъяренным. Вместо этого я был безразличным. Я не  мог  обманывать  себя,
что я сделал здесь всего лишь остановку на пути в Мехико. Я приехал  сюда,
принуждаемый чем-то выше моего понимания.
     Она вручила мне блокнот и жестом предложила мне писать. Она  сказала,
что если я буду писать, я не только расслаблюсь сам, но расслаблю так же и
ее.
     - Что это за свидание с силой? - спросил я.
     - Нагваль сказал мне, что ты и я имеем здесь  свидание  с  чем-то  из
этих мест. Ты сначала имел свидание с Соледад, а затем с сестричками.  Они
были предназначены уничтожить тебя. Нагваль сказал, что если ты останешься
в живых после обоих нападений, я  должна  привести  тебя  сюда,  чтобы  мы
вместе остались для третьего свидания.
     - Какого рода это свидание?
     - Я действительно не знаю. Как и все остальное, это зависит  от  нас.
Прямо теперь здесь есть нечто, в этих местах, что ожидает нас.  Я  говорю,
что оно ожидает нас, потому что я прихожу сюда сама все время и ничего еще
не случилось. Но сегодня вечером иное. Ты здесь, и это нечто придет.
     - Почему Нагваль пытается уничтожить меня? - спросил я.
     - Он не пытается уничтожить  никого,  -  протестующе  воскликнула  ла
Горда. - ты его дитя. Он хочет, чтобы теперь ты был им  самим.  В  большей
степени им самим, чем любой из нас. Но чтобы быть настоящим  Нагвалем,  ты
должен утвердить свою силу. Иначе он не заботился бы так тщательно о  том,
чтобы подстроить Соледад и сестричек преследовать тебя. Он научил Соледад,
как изменить свой вид и омолодить себя. Он заставил ее сделать дьявольский
пол в ее комнате. Пол, которому никто не  может  противиться.  Видишь  ли,
Соледад пустая, так что Нагваль подстроил ее сделать  нечто  колоссальное.
Он дал ей задание, очень  трудное  и  опасное  задание,  но  единственное,
которое было приспособленное для нее, и  это  задание  было  -  прикончить
тебя. Он сказал ей, что не может быть  ничего  труднее,  чем  одному  магу
убить другого. Легче обычному человеку убить мага или магу убить  обычного
человека, а в случаях двух магов ситуация вообще  очень  трудная.  Нагваль
сказал Соледад, что ее лучший шанс был застать тебя врасплох  и  напугать.
Это она и сделала. Нагваль подучил ее сделаться желанной  женщиной,  чтобы
она могла заманить тебя в свою комнату, а там ее пол  околдовал  бы  тебя,
потому  что,  как  я  уже  сказала,  никто,  решительно  никто  не   может
противостоять этому полу. Пол был шедевром  Нагваля  для  Соледад.  Но  ты
сделал что-то с ее полом, и Соледад  была  вынуждена  изменить  тактику  в
соответствии с инструкциями  Нагваля.  Он  сказал  ей,  что  если  ее  пол
потерпит неудачу, и она не сможет напугать и застать  тебя  врасплох,  она
должна разговаривать с тобой  и  рассказать  тебе  все,  что  ты  захочешь
узнать. Нагваль научил ее говорить очень хорошо в качестве  ее  последнего
ресурса. Но Соледад не смогла пересилить тебя даже в этом.
     - Почему это было так важно - пересилить меня?
     Она сделала паузу и внимательно посмотрела на  меня.  Она  прочистила
горло и села прямо. Она взглянула вверх на низкий потолок пещеры  и  шумно
выдохнула через нос.
     - Соледад женщина, подобно мне самой, - сказала  она.  -  я  расскажу
тебе нечто из моей собственной жизни, и, может быть, ты поймешь ее.
     - Однажды я имела мужчину. Он сделал меня беременной,  когда  я  была
очень молодой, и у нас с ним было две дочери. Одна за  другой.  Моя  жизнь
была адом. Этот мужчина был  пьяницей  и  бил  меня  днем  и  ночью.  И  я
ненавидела его, и он ненавидел меня. И я стала жирной, как свинья. Однажды
мимо проходил другой мужчина, он сказал, что я понравилась ему,  и  хотел,
чтобы я поехала с ним в другой город работать в качестве платной служанки.
Он знал, что я была работящая женщина и хотел лишь  эксплуатировать  меня.
Но моя жизнь была такой убогой, что я попалась на эту  удочку  и  пошла  с
ним. Он был хуже, чем первый мужчина -  подлый  и  мерзкий.  По  истечении
недели или около того, он не мог терпеть меня. И он привык  избивать  меня
так, что ты не можешь себе представить. Я думала, что он собирается  убить
меня, а он не был даже пьяным, и все потому, что я  не  нашла  работу.  Он
послал меня нищенствовать на улицах с больным ребенком. Из денег,  которые
я приносила, он что-то платил матери ребенка, а потом он обычно  бил  меня
за то, что  я  мало  приносила.  Ребенок  становился  все  более  и  более
болезненным, и я знала, что если он умрет,  когда  я  буду  нищенствовать,
этот мужчина убьет меня. Поэтому однажды, когда я знала, что  его  там  не
было, я пошла к матери ребенка и дала  ей  ее  ребенка  и  немного  денег,
которые я заработала в тот день. Этот день был удачным для  меня.  Ребенок
заграничной леди дал мне 50 песо на покупку лекарств для ребенка.
     Я была у этого ужасного мужчины три месяца, а я думала, что прошло 20
лет. Я воспользовалась деньгами, чтобы вернуться назад в свой дом. Я снова
была беременной. Тот мужчина хотел, чтобы  у  меня  был  свой  собственный
ребенок, чтобы он не должен был платить за ребенка. Когда  я  вернулась  в
свой родной город, я попыталась увидеть своих детей, но их забрала  оттуда
семья отца. Все семейство собралось вместе под предлогом,  что  они  хотят
поговорить со мной, но вместо этого они отвели  меня  в  пустынное  место,
избили меня палками и камнями и оставили меня умирать.
     Ла Горда показала мне множество шрамов на своей голове.
     - И по сей день я не знаю, как мне удалось возвратиться  в  город.  Я
даже потеряла ребенка, которого имела в  своем  чреве.  Я  пошла  к  своей
тетке, которая у меня осталась, мои родители уже умерли. Она ухаживала  за
мной, бедной душой, в течение двух месяцев, пока я не встала на ноги.
     Потом однажды моя тетя сказала мне, что тот мужчина прибыл в город  и
разыскивает меня. Он обратился в полицию и сообщил, что уплатил мне деньги
за работу вперед и что я сбежала, украв  деньги,  после  того,  как  убила
ребенка одной женщины. Я знала, что пришел  мой  конец.  Но  судьба  снова
повернулась ко мне  лицом,  и  мне  удалось  уехать  на  грузовике  одного
американца. Я увидела грузовик, едущий по дороге, в отчаянии подняла руку,
шофер остановился и позволил мне сесть. Он вез меня всю дорогу в эту часть
Мексики. Он высадил меня в городе, где я не знала ни души. Я слонялась  по
всему этому месту целыми днями, как паршивая собака, питаясь  отбросами  с
улицы. Как раз тогда судьба повернулась ко мне лицом в последний раз.
     Я встретила Паблито, перед которым я  нахожусь  в  неоплатном  долгу.
Паблито взял меня в свою плотницкую мастерскую и выделил мне там угол  для
постели. Он сделал это потому, что почувствовал жалость ко мне.  Он  нашел
меня  на  базаре,  когда  споткнулся  и  упал  на  меня.  Я  сидела   там,
попрошайничая. Мотылек или пчела, не знаю что, налетело на него  и  попало
ему в глаз. Он повернулся кругом на пятках, споткнулся и полетел прямо  на
меня. Я думала, что он так разозлится, что ударит меня, но вместо этого он
дал мне немного денег. Я спросила его, не может ли он дать мне  работу.  И
тогда он взял меня в свою мастерскую и снабдил меня  утюгом  и  гладильной
доской, чтобы я занималась стиркой.
     Мне жилось очень хорошо. Не  считая  того,  что  я  сделалась  толще,
потому что большинство людей, которых я обстирывала, кормили  меня  своими
остатками. Иногда я ела 16 раз в день. Я ничего не делала, кроме как  ела.
Уличные дети обычно дразнили меня, крались за мной, ступая по моим следам,
а затем кто-нибудь толкал меня, и я падала. Эти дети доводили меня до слез
своими жестокими шутками, особенно когда они нарочно пачкали мое белье.
     Однажды поздно  вечером  один  странный  старик  пришел  увидеться  с
Паблито. Я никогда не видела этого человека раньше. Я  никогда  не  знала,
что Паблито был связан с таким жутким устрашающим человеком. Я повернулась
к нему спиной и продолжала работать. Я была там одна. Внезапно  я  ощутила
его ладони на своей шее. Мое сердце остановилось. Я не могла  крикнуть,  я
не могла даже дышать. Я упала, и этот ужасный человек держал  мою  голову,
наверное, в течение  часа.  Потом  он  ушел.  Я  была  так  напугана,  что
оставалась там, где упала, до утра. Паблито нашел меня там, он засмеялся и
сказал, что я должна быть очень Горда и счастлива, потому что этот  старик
- могучий маг и является одним из его учителей. Я  была  огорошена.  Я  не
могла поверить, чтобы Паблито был магом. Он сказал, что его учитель увидел
совершенный круг мотыльков, летающих над моей головой. Он видел также  мою
смерть, кружащуюся вокруг меня. И поэтому он действовал с быстротой молнии
и изменил  направление  моих  глаз.  Паблито  также  сказал,  что  Нагваль
возложил свои руки на меня и проник в мое тело, и что скоро я буду другой.
Я не имела никакого понятия, о  чем  он  говорит.  Я  также  не  имела  ни
малейшего понятия, что сделал этот ненормальный старик. Но  это  не  имело
значения для меня. Я была подобна собаке,  которую  каждый  вокруг  пинал.
Паблито был единственным человеком,  который  был  дружественный  ко  мне.
Сначала я думала, что он хотел, чтобы я была его женщиной. Но я была очень
безобразная, толстая и вонючая. Он именно хотел быть дружественным ко мне.
     Ненормальный старик пришел снова другой ночью и  снова  схватил  меня
сзади за шею. Он причинил мне ужасную боль. Я  плакала  и  кричала.  Я  не
понимала, что он делает. Он не говорил мне ни слова. Я смертельно  боялась
его. Затем позже он начал разговаривать со мной и сказал мне,  что  делать
со своей жизнью. Мне понравилось то, что он сказал. Он брал меня  всюду  с
собой. Но моя пустота была моим наихудшим врагом. Я не могла  принять  его
путей, поэтому однажды ему надоело, он устал цацкаться со мной и наслал на
меня ветер. Я была одна в тот день позади дома Соледад и я ощутила  ветер,
который стал очень сильным. Он дул через забор. Он попадал в мои глаза.  Я
хотела войти в дом, но мое тело было испугано и вместо того, чтобы  пройти
через дверь, я вышла через ворота в заборе. Ветер толкал меня и  заставлял
кружиться. Я попыталась войти обратно в дом, но это  было  невозможно.  Он
гнал меня в холмы прочь от дороги, и я в конце  концов  упала  в  глубокую
яму, вроде могилы. Ветер держал меня там в течение многих дней, пока я  не
приняла решение измениться и принять свою судьбу. Тогда ветер остановился,
и Нагваль нашел меня и взял меня обратно в дом. Он сказал  мне,  что  моей
задачей было отдать то, что я не отдала - любовь и привязанность, и что  я
должна заботиться о сестрах, Лидии и Жозефине, лучше, чем если бы они были
моими. Я поняла тогда, что Нагваль говорил мне в течение многих  лет.  Моя
жизнь кончилась много времени тому назад. Он обеспечивал мне новую  жизнь,
и эта жизнь должна быть совершенно новой. Я не могла принести в эту  новую
жизнь свои старые уродливые пути. В ту первую ночь, когда он  нашел  меня,
мотыльки указали ему на меня, я не имела  права  восставать  против  своей
судьбы.
     Я начала свое изменение, заботясь о Лидии и  Жозефине  лучше,  чем  о
самой себе. Я делала все, что Нагваль говорил мне, и однажды ночью в  этой
самой лощине и в этой самой пещере я обрела свою полноту. Я заснула  прямо
здесь, где теперь сижу, а затем меня  разбудил  шум.  Я  подняла  глаза  и
увидела себя такой, какой я когда-то была - стройной, юной, цветущей.  Это
был мой дух, который возвращался ко мне. Сначала  он  не  хотел  подходить
ближе, потому что я выглядела  довольно  страшной.  Но  потом  он  не  мог
противиться и пришел ко мне. Я поняла прямо тогда,  причем  внезапно,  то,
что Нагваль пытался в течение многих лет объяснить  мне.  Он  сказал,  что
когда человек имеет ребенка, этот ребенок забирает острие  его  духа.  Для
женщины иметь девочку означает конец этого  острия.  Иметь  двух,  как  я,
означает конец меня. Лучшие мои силы и иллюзии перешли  к  этим  девочкам.
Они похитили мое острие, сказал Нагваль,  тем  же  самым  путем,  каким  я
похитила его у своих  родителей.  Такова  наша  судьба.  Мальчик  похищает
большую часть своего острия у отца, а девочка - у  своей  матери.  Нагваль
сказал, что люди, которые имеют детей, могли бы сказать, если  бы  они  не
были  такими  упрямыми,  что  в  них   чего-то   не   хватает.   Некоторая
помешанность, некоторая нервозность, некоторая  сила,  которую  они  имели
раньше, ушли. Они обычно имели это, но где оно теперь? Нагваль сказал, что
оно в маленьком ребенке,  бегающем  около  дома,  полном  энергии,  полном
иллюзии. Другими словами - полном. Он сказал, что если мы  понаблюдаем  за
детьми, мы можем сказать, что они отважны, они двигаются прыжками. Если мы
понаблюдаем за их родителями, мы можем увидеть, что они осторожны и робки.
Они больше не прыгают. Нагваль сказал мне, что мы  объясним  это,  говоря,
что родители взрослые и имеют обязанности. Но  это  не  правильно.  Истина
здесь в том, что они потеряли свое острие.
     Я спросил ла Горду, не рассказывал ли ей Нагваль, что я говорил  ему,
что я знаю родителей, у которых гораздо больше духа и  острия,  чем  у  их
детей.
     Она засмеялась, закрыв лицо жестом притворного замешательства.
     - Ты можешь спросить меня,  -  сказала  она,  хихикая,  -  ты  хочешь
слышать мое мнение?
     - Конечно, я хочу слышать его
     - Эти люди не имеют больше духа, у  них  было,  прежде  всего,  много
решительности и они приучили своих детей быть послушными и  смирными.  Они
всю жизнь запугивали своих детей, вот и все.
     Я описал ей случай человека, которого я  знал,  отца  четырех  детей,
который в возрасте 58 лет полностью изменил свою жизнь.  В  результате  он
оставил свою жену и административную работу в  большой  корпорации,  после
того, как более 25 лет строил карьеру и семью. Он  решительно  бросил  все
это и отправился жить на остров в тихом океане.
     - Ты хочешь сказать, что он  отправился  туда  исключительно  сам  по
себе? - спросила ла Горда тоном удивления.
     Она разрушила мой аргумент. Я должен был признать, что  этот  человек
отправился туда со своей 23-летней невестой.
     - Которая, несомненно, является полной, - добавила ла Горда.
     - Я вынужден был согласиться с ней снова.
     - Пустой мужчина все время пользуется полнотой женщины. -  Продолжала
она. - полная женщина опасна в своей  полноте  больше,  чем  мужчина.  Она
ненадежная, изменчивая, нервная, но  вместе  с  тем  способна  на  большие
изменения. Подобные женщины могут  научиться  и  пойти  куда  угодно.  Они
ничего там не сделают,  но  это,  прежде  всего,  потому,  что  им  некуда
стремиться. Пустые люди, с другой стороны, не могут больше так прыгать, но
они более надежны. Нагваль сказал,  что  пустые  люди  подобны  гусеницам,
которые оглядываются вокруг  прежде,  чем  продвинуться,  потом  они  дают
задний ход  и  затем  снова  немножко  продвигаются.  Полные  люди  всегда
прыгают, кувыркаются, и почти всегда приземляются на  голову,  но  это  не
беспокоит их.
     Нагваль сказал, что для того, чтобы войти в  другой  мир,  надо  быть
полным. Чтобы быть магом, надо иметь всю  свою  светимость:  никаких  дыр,
никаких латок и  все  острие  духа.  Поэтому  маг,  который  пуст,  должен
восстановить полноту. Будь он мужчина или женщина, он должен быть  полным,
чтобы войти в тот мир, там, во сне, в ту вечность, где  Нагваль  и  Хенаро
ожидают нас.
     Она остановилась и долго изучающе смотрела на меня. Света  было  едва
достаточно для того, чтобы писать.
     - Но как ты восстановила свою полноту? - спросил я.
     Она подпрыгнула при звуке моего голоса. Я повторил свой  вопрос.  Она
уставилась на потолок пещеры, прежде чем ответила мне.
     - Я должна была отказаться от этих двух девочек,  -  сказала  она.  -
Нагваль однажды говорил тебе, как это сделать, но ты  не  захотел  слушать
его. Суть его утверждений в том, что надо похитить обратно это острие.  Он
сказал, что мы получили его трудным путем, похитив его, и  что  мы  должны
возвратить его тем же самым трудным путем.
     Он вел меня к тому, чтобы я сделала это, и первое,  что  он  заставил
меня сделать, это отказаться от своей любви к  своим  тем  двум  детям.  Я
должна была это сделать в сновидении. Мало-помалу я  научилась  не  любить
их, но Нагваль сказал, что это бесполезно, надо научиться не заботиться  и
не ненавидеть. Когда эти девочки не  стали  ничего  значить  для  меня,  я
должна была увидеть их снова, обратить свои глаза на них и положить на них
свои руки. Я должна была мягко погладить их по голове  и  позволить  своей
левой стороне вытащить острие из них.
     - Что случилось с ними?
     - Ничего. Они никогда ничего не ощущали. Они пошли домой и теперь они
подобны двум взрослым людям. Пустые, как большинство людей вокруг них. Они
не любят компанию детей, потому что они не нуждаются в них. Я сказала  бы,
что им стало лучше. Я взяла их ненормальность. Они не нуждаются в ней, а я
нуждаюсь. Я не знала, что делала, когда давала ее им. Кроме того, они  все
еще сохраняют острие, которое они похитили  у  своего  отца.  Нагваль  был
прав:  никто  не  заметил  пропажи,  а  я  действительно   заметила   свое
приобретение. Когда я  выглянула  из  этой  пещеры,  я  увидела  все  свои
иллюзии, выстроившиеся в ряд, как шеренга солдат. Мир был ярким  и  новым.
Тяжесть моего  тела  и  моего  духа  исчезли,  и  я  поистине  была  новым
существом.
     - Ты знаешь, как ты забрала острие у своих детей?
     - Они не мои дети! Я никогда не имела никакого ребенка.  Посмотри  на
меня.
     Она выползла из пещеры, подняла юбку и показала мне  свое  обнаженное
тело. Первое, что я заметил, это то, какая она стройная и мускулистая.
     Она заставила меня подойти поближе и исследовать  ее.  Ее  тело  было
таким  худым  и  твердым,  что  я  должен  был  сделать  вывод,  что  она,
по-видимому, не могла иметь детей.  Она  поставила  свою  правую  ногу  на
высокий камень и показала мне свое влагалище. Ее стремление доказать  свое
изменение было таким интенсивным, что я вынужден  был  рассмеяться,  чтобы
скрыть свою нервозность. Я сказал, что я не  доктор,  и  поэтому  не  могу
ничего сказать, но что я уверен, что она, должно быть, права.
     - Конечно, я права! - сказала она, когда вползла обратно в пещеру.  -
ничто никогда не выходило из этой матки.
     После минутной паузы она ответила на мой вопрос, который я уже  забыл
под натиском ее показа.
     - Моя левая сторона забрала мое острие обратно, - сказала она. - все,
что я сделала, это пошла и навестила девочек. Я  ходила  туда  четыре  или
пять раз, чтобы дать им время чувствовать себя легко  со  мной.  Они  были
большими девочками и ходили в школу. Я  думала,  что  я  буду  бороться  с
собой, чтобы не любить их, но Нагваль сказал, что суть не в этом, что если
я хочу, то я могу любить их. Поэтому я любила их. Но моя любовь к ним была
совсем такая же, как любовь чужого человека. Мой ум был  подготовлен,  мой
замысел был несгибаем. Я хочу войти в  другой  мир,  пока  я  еще  остаюсь
живой, как сказал мне Нагваль. Для того, чтобы сделать это, мне нужно  все
острие моего духа. Мне нужна моя полнота. Ничто не может отвратить меня от
того мира! Ничто!
     Она вызывающе уставилась на меня.
     - Ты должен отказаться от обоих  -  от  женщины,  которая  опустошила
тебя, и от маленького мальчика, которого ты любишь, если ты  стремишься  к
своей полноте. От женщины ты можешь отказаться легко. Маленький мальчик  -
это нечто иное. Ты думаешь, что твоя  бесполезная  привязанность  к  этому
ребенку настолько ценная, чтобы удержать тебя от вхождения в ту среду?
     Мне нечего было ответить. Дело было не в том, что  я  хотел  обдумать
это. Дело было скорее в том, что я пришел в полное замешательство.
     - Соледад должна забрать свое острие у Паблито, если она хочет  войти
в Нагваль, - продолжала она.
     - Как, черт побери, она собирается сделать это? Паблито, как бы  слаб
он ни был, все-таки маг.
     -  Но  Нагваль  дал  Соледад  уникальный  шанс.  Он  сказал,  что  ее
единственный момент наступит, когда ты вступишь в ее  дом,  и  ради  этого
момента он не только заставил нас выехать в другой дом, но и заставил  нас
расширить тропу к дому, чтобы ты мог подъехать на машине к самой двери. Он
сказал ей, что если она будет жить неуязвимой жизнью, она захватит тебя  и
высосет всю твою светимость, которая представляет собой всю силу,  которую
Нагваль оставил внутри твоего тела. Ей не было бы трудно сделать это, т.к.
она идет в противоположном направлении, она могла бы выжать  тебя  досуха.
Ее великим искусством было довести тебя до момента беспомощности.
     Если бы она убила тебя, твоя светимость увеличила бы ее силу,  и  она
тогда пришла бы за  нами.  Я  была  единственной,  кто  знал  это.  Лидия,
Жозефина и Роза любили ее. Я нет. Я знала ее планы. Она взяла бы нас  одну
за другой в свое время, т.к. ей нечего было терять, а приобрести она могла
все. Нагваль сказал мне, что для нее  нет  другого  пути.  Он  вверил  мне
девушек и сказал, что делать в случае, если Соледад убьет тебя и придет за
нашей светимостью. Он рассчитал, что у меня был шанс спасти тебя и,  может
быть, одну из  трех  девушек.  Ты  видишь,  что  Соледад  вообще  неплохая
женщина, она просто делает то, что делал  бы  неуязвимый  воин.  Сестрички
любят ее больше, чем собственных матерей. Она настоящая мать для них.  Как
сказал Нагваль, в этом было ее преимущество. Что бы я ни делала, я не была
в состоянии оттолкнуть сестричек от нее. Так что, если бы она убила  тебя,
то затем взяла бы, по крайней мере, две из этих доверчивых душ. Тогда  при
отсутствии тебя Паблито был бы ничто. Соледад раздавила бы его, как клопа.
А затем со всей своей полнотой и силой она вошла бы в тот мир, там во сне.
Если бы я была на ее месте, я действовала бы точно таким же  образом,  как
она.
     Так что ты видишь, для нее это было все или ничего. Когда  ты  только
приехал, все ушли. Это казалось концом для тебя и для некоторых из нас. Но
потом в конце это было ничто для нее и шанс для сестричек. В  тот  момент,
когда я знала, что ты одержал победу,  я  рассказала  трем  девушкам,  что
теперь была их очередь. Нагваль говорил, что  они  должны  ждать  тебя  до
утра,  чтобы  застать  тебя  врасплох.  Он  сказал,  что  утро   не   было
благоприятным временем для тебя. Он приказал мне оставаться в стороне и не
мешать сестрам и войти только в том случае, если ты попытаешься  повредить
их светимость.
     - Им тоже было предназначено убить меня?
     - Ну да. Ты являешься мужской  стороной  их  светимости.  Их  полнота
временами бывает их недостатком. Нагваль управлял  ими  железной  рукой  и
уравновешивал  их,  но  теперь,  когда  он  ушел,  у   них   нет   способа
выравнивания. Твоя светимость могла бы сделать это для них.
     - А как насчет тебя, ла Горда? Ты тоже предназначена прикончить меня?
     - Я уже сказала тебе, что я  другая.  Я  уравновешена.  Моя  пустота,
которая была моим недостатком, является теперь моим  преимуществом.  Когда
маг восстанавливает свою пустоту, он уравновешен, в то  время,  как  магу,
который всегда был полным, немного недостает равновесия. Таким был Хенаро.
Нагваль же был уравновешен, т.к. он был неполный, подобный тебе  и  мне  и
даже больше тебя и меня. Он имел трех сыновей и одну дочь.
     Сестричкам,  подобно  Хенаро,  не  хватает  уравновешенности.   И   в
большинстве случаев так сильно, что они не знают меры.
     - Как насчет меня, ла Горда? Должен ли я последовать их примеру?
     - Нет. Только они могли извлечь пользу, высосав твою  светимость.  Ты
не  можешь  извлечь  пользы  ни  из  чьей  смерти.  Нагваль  оставил  тебе
специальную силу, некоторого рода равновесие, которого нет ни у  одной  из
нас.
     - Могут они научиться этому равновесию?
     - Безусловно, могут. Но это не  имеет  отношения  к  задаче,  которую
должны выполнить сестрички. Их задача была - похитить твою силу. Для этого
они стали такими едиными, что сейчас они составляют одно единое  существо.
Они тренировались, чтобы выпить тебя, как стакан содовой.  Нагваль  сделал
из них обманщиц высшего порядка, особенно  Жозефину.  По  сравнению  с  их
искусством попытка Соледад  была  детской  игрой.  Она  топорная  женщина.
Сестрички же - настоящие маги. Все из них завоевали  твое  доверие,  в  то
время, как  третья  привела  тебя  в  шоковое  состояние  и  сделала  тебя
беспомощным.  они  разыграли  свою  игру  в  совершенстве.  Ты   полностью
включился в нее и чуть не погиб. Единственным слабым местом было  то,  что
ты предыдущей ночью повредил и излечил светимость розы, и это  сделало  ее
нервной. Если бы не ее нервозность и то, что она покусывала твой  бок  так
сильно, то ты не имел бы шансов присутствовать сейчас здесь. Я видела  все
из двери. Я вошла точно в тот момент, когда ты был близок  к  тому,  чтобы
уничтожить их.
     - Но что я мог сделать, чтобы уничтожить их?
     - Откуда я могу знать это? Я - не ты.
     - Я имею в виду, что ты видела, что я делал?
     - Я видела твоего дубля, выходящего из тебя.
     - Как он выглядит?
     - Он выглядит как ты, как же еще? Но он был очень большой и  грозный.
Твой дубль убил бы их. Поэтому я и вмешалась.
     Мне потребовалась вся моя сила, чтобы  успокоить  тебя.  Сестры  были
беспомощны. Они  проиграли.  Им  грозила  гибель.  А  ты  был  яростным  и
неистовым. Ты изменял цвет прямо перед нами дважды. Один  цвет  был  таким
неистовым, что я боялась, что ты убьешь меня тоже.
     - Какой это был цвет, Горда?
     - Белый, какой же еще. Дубль - белый, желтовато-белый, как солнце.
     Я уставился на нее. Ее улыбка была совсем незнакомой для меня.
     - Да, - продолжала  она.  -  мы  являемся  кусочками  солнца.  Именно
поэтому мы - светящиеся существа.  Но  наши  глаза  не  могут  видеть  эту
светимость, т.к. она очень тусклая. Только глаза мага  могут  _в_и_д_е_т_ь
ее, а это случается только после целой жизни борьбы.
     Ее откровение было для меня полным сюрпризом. Я попытался привести  в
порядок свои мысли, чтобы задать самый подходящий вопрос.
     - Нагваль говорил тебе когда-нибудь что-нибудь о солнце? - спросил я.
     - Да, все мы  подобны  солнцу,  но  очень-очень  тусклому.  Наш  свет
чересчур слабый, но, как бы то ни было, это свет.
     - Но может быть он говорил, что солнце является Нагвалем? - настаивал
я упорно.
     Ла Горда не ответила. Она произвела серию непроизвольных шумов своими
губами. По-видимому, она соображала, как ответить на мой вопрос. Я ожидал,
готовый записать все это. После длинной паузы она выползла из пещеры.
     - Я покажу тебе свой тусклый свет, -  сказала  она,  как  само  собой
разумеющееся.
     Она пошла к центру узкой лощины впереди пещеры и  села  на  корточки.
Отсюда, где я находился, я не мог видеть, что она делает, так что  я  тоже
был вынужден выбраться из пещеры. Я стоял на  расстоянии  10-12  футов  от
нее. Она засунула руки под юбку, все еще сидя на корточках.  Внезапно  она
встала. Ее руки были неплотно сжаты в кулаки, она подняла их над головой и
щелкнула пальцами, открывая. Я услышал резкий  лопающийся  звук  и  увидел
искры, вылетающие из пальцев. Она снова сжала свои ладони и затем щелкнула
ими, открывая, и из них вырвался другой залп  гораздо  больших  искр.  Она
присела на корточки и еще раз залезла  под  юбку.  Она,  казалось,  что-то
вытаскивала из своего лона. Она  повторила  пальцами  щелкающие  движения,
когда подняла руки над головой,  и  я  увидел  побеги  длинных  светящихся
волокон, вылетающих из ее пальцев. Я должен  был  наклонить  голову  вниз,
чтобы видеть их на фоне уже  темного  неба.  Они  выглядели,  как  длинные
тонкие нити красноватого цвета.  Спустя  некоторое  время  они  угасали  и
исчезали.
     Она присела на  корточки  снова,  а  когда  позволила  своим  пальцам
открыться, от  них  эманировала  самая  удивительная  серия  светов.  Небо
наполнилось толстыми лучами света. Это  было  увлекательное  зрелище.  Оно
меня поглотило, мои глаза застыли. Я не обращал внимания на  ла  Горду.  Я
смотрел на света.  Я  услышал  внезапный  выкрик,  который  заставил  меня
взглянуть на нее как раз вовремя, чтобы увидеть, как она ухватилась  одной
из линий, которые она создала и выпустила, за самую верхушку каньона.  Она
висела так мгновение, подобно темной гигантской тени на фоне неба, а затем
опустилась на дно лощины рывками или небольшими скачками или как  если  бы
она сползла вниз по лестнице на брюхе.
     Внезапно я увидел, что она стоит передо мной. Я не осознал, что  упал
на свой  зад.  Я  встал.  Она  промокла  от  пота  и  задыхалась,  пытаясь
отдышаться. Она долго не могла говорить. Она начала трястись на  месте.  Я
не  осмеливался  коснуться  ее.  Наконец  она,  по-видимому,   успокоилась
достаточно, чтобы заползти обратно в пещеру. Она отдыхала несколько минут.
     Ее действия были такими быстрыми, что мне едва хватило времени, чтобы
оценить то, что случилось. В момент ее демонстрации я  ощущал  невыносимую
щекочущую боль в области сразу под пупком. Я  сам  не  затрачивал  никаких
физических усилий и тем не менее, я тоже запыхался.
     - Я думаю, что время идти на наше свидание, - сказала  она,  переводя
дыхание. - мой полет открыл нас обоих. Ты ощутил мой полет в своем животе,
это значит, что ты открыт и готов встретить четыре силы.
     - О каких четырех силах ты говоришь?
     - О четырех олли Нагваля и Хенаро. Ты уже видел их. Они  устрашающие.
Сейчас они высвободились из горлянок Нагваля и Хенаро. Ты слышал одного из
них вокруг дома Соледад в прошлую ночь. Они ожидают тебя. В момент,  когда
наступит темнота дня, они бывают неудержимы. Один из них пришел  за  тобой
даже в дневное время в дом Соледад. Эти олли  теперь  принадлежат  тебе  и
мне. Мы возьмем по два олли каждый. Я не знаю, каких. И я также  не  знаю,
как. Все, что Нагваль сказал мне, это то, что я и ты должны  овладеть  ими
своими силами.
     - Подожди, подожди! - воскликнул я.
     Она не позволила мне разговаривать. Она мягко положила свою  руку  на
мой рот. Я ощутил приступ ужаса под ложечкой. Я уже сталкивался в  прошлом
с какими-то  необъяснимыми  явлениями,  которые  дон  Хуан  и  дон  Хенаро
называли своими олли. Их было четверо, и они  были  сущностями  такими  же
реальными, как все в мире. Их присутствие было таким необычным, что каждый
раз производило во мне состояние беспримерного страха, когда я воспринимал
их. Первый, с которым я столкнулся, был олли дона Хуана: это  была  темная
прямоугольная масса, 8-9 футов высотой и  4-5  футов  в  поперечнике.  Она
двигалась с сокрушительной тяжестью огромного валуна и дышала так, что это
напоминало мне шум кузнечных мехов. Я всегда сталкивался с  ней  ночью,  в
темноте. Я представлял  ее  себе  похожей  на  дверь,  которая  двигалась,
поворачиваясь сначала на одном углу, а потом на другом.
     Второй олли, которого я встретил,  был  олли  дона  Хенаро.  Это  был
длиннолицый плешивый  чрезвычайно  высокий  пылающий  человек  с  толстыми
губами и огромными опущенными глазами. Он всегда был одет в штаны, слишком
короткие для его длинных тощих ног.
     Я уже видел этих олли много раз,  когда  находился  в  компании  дона
Хуана и дона Хенаро. Зрелище их неизменно вызывало непримиримое разобщение
между моим разумом  и  моим  восприятием.  С  одной  стороны,  я  не  имел
абсолютно никакого рационального основания верить, что то,  что  случается
со мной, действительно имеет место, а с другой стороны, не  было  никакого
возможного пути отбрасывать правдивость моего восприятия.
     Так как они всегда появлялись в то время, когда поблизости  были  дон
Хуан и дон Хенаро, я относил их за счет того могучего влияния, которое эти
два человека оказывали на мою внушаемую личность. В  моем  понимании  дело
было в этом, либо в том, что дон Хуан и дон Хенаро владели силами, которые
они называли своими олли, силами, которые были способны показываться  мне,
как эти ужасные сущности.
     Характерной чертой олли было то, что они  никогда  не  позволяли  мне
тщательно исследовать их. Я пытался в разное  время  фокусировать  на  них
свое нераздельное внимание, но каждый раз  я  испытывал  головокружение  и
раздвоение.
     Другие два олли были неуловимыми.  Я  видел  их  только  один  раз  -
гигантского черного ягуара с желтыми горящими глазами и огромного  хищного
койота. Эти два зверя были предельно агрессивными и неодолимыми. Ягуар был
олли дона Хенаро, а койот - олли дона Хуана.
     Ла Горда выползла из пещеры. Я последовал за ней. Она  вела  меня  за
собой. Мы вышли из лощины  и  достигли  длинной  каменистой  равнины.  Она
остановилась и предоставила мне идти  впереди.  Я  сказал,  что  если  она
собирается мне предложить вести нас, то я собираюсь попробовать  добраться
до машины. Она утвердительно кивнула головой и прижалась  ко  мне.  Я  мог
ощущать только ее холодную  влажную  кожу.  Она,  казалось,  находилась  в
состоянии большого возбуждения. До того места,  где  мы  оставили  машину,
была примерно миля, и чтобы достичь его, мы должны были пересечь пустынную
каменную равнину. Дон Хуан показал мне  открытую  тропу  среди  нескольких
больших валунов, почти со стороны горы,  которая  примыкала  к  равнине  с
востока. Я направился к этой тропе. Какое-то  незнакомое  побуждение  вело
меня, иначе я пошел бы по той же самой тропинке, по которой мы шли раньше,
когда пересекли равнину по ровному месту.
     Ла Горда, казалось, предчувствовала нечто устрашающее.  Она  внезапно
схватила меня. Ее глаза были дикими.
     - Мы идем по правильному пути? - спросил я.
     Она не ответила. Она сняла свою шаль и скрутила ее, пока она не стала
выглядеть, как длинная толстая  веревка.  Она  опоясала  ее  вокруг  меня,
скрестила концы и опоясала вокруг себя. Она завязала ее на  узел  и  таким
образом связала нас вместе поясом, который выглядел, как цифра 8.
     - Для чего ты это сделала? - спросил я.
     Она потрясла головой. Ее зубы стучали, но она  не  могла  сказать  ни
слова. Она, по-видимому, была крайне испугана. Она подтолкнула меня, чтобы
я продолжал идти. Я не мог не удивляться, почему сам  не  был  испуган  до
потери сознания.
     Когда  мы  достигли  высокой  тропинки,  на  мне  начало  сказываться
физическое напряжение. Я запыхался и  вынужден  был  дышать  ртом.  Я  мог
видеть очертания больших валунов. Луны не было, но небо было таким  ясным,
что было достаточно света для  того,  чтобы  различать  очертания.  Я  мог
слышать, что ла Горда тоже пыхтит.
     Я попросил остановиться, чтобы перевести дыхание, но она отрицательно
потрясла головой и подтолкнула меня. Я  хотел  пошутить,  чтобы  разрушить
напряжение, как вдруг я услышал странный шум тяжелых  ударов.  Моя  голова
непроизвольно повернулась вправо, чтоб позволить  левому  уху  сканировать
местность. Я на секунду остановил дыхание и  тогда  я  ясно  услышал,  что
кто-то еще, кроме меня и ла Горды тяжело дышал. Я  снова  проверил,  чтобы
убедиться в этом,  прежде,  чем  сказать  ей.  Было  несомненно,  что  эта
массивная фигура находилась там среди валунов. Когда мы снова двинулись, я
положил свою руку на рот ла Горды и  дал  ей  знак  задержать  дыхание.  Я
сказал ей, что массивная фигура была очень близко. Казалось, она скользила
так тихо, как только было возможно. Она мягко пыхтела.
     Ла Горда была встревожена. Она присела на корточки и потянула меня за
собой вниз шалью, завязанной вокруг моего пояса. Она  на  минуту  засунула
свои руки под юбку, а затем встала; ее ладони  были  сжаты,  и  когда  она
щелкнула пальцами, открывая их, из них вылетел сноп искр.
     - Помочись в свои руки, - прошептала ла Горда через стиснутые зубы.
     - Что? - сказал я, не способный понять, что она хочет от меня.
     Она прошептала  свой  приказ  три  или  четыре  раза  с  возрастающей
настойчивостью. Она, должно быть, осознала, что я не знаю, чего она хочет,
потому что она присела снова и показала, что  она  выделяла  мочу  в  свои
руки. Я уставился на нее  ошеломленный,  когда  она  заставила  свою  мочу
лететь подобно красноватым искрам.
     Мой ум был пуст. Я не знал, что было более поглощающим -  Зрелище  ла
Горды, выделяющей свою мочу, или пыхтение приближающейся  сущности.  Я  не
мог решить, на каком из двух стимулов фокусировать свое внимание, оба были
захватывающими.
     - Быстро! Делай это в свои руки! - процедила ла Горда сквозь зубы.
     Я слышал ее, но мое внимание  было  нарушено.  Умоляющим  голосом  ла
Горда добавила, что искры заставят приближающееся существо, что бы это  ни
было, отступить.
     Она начала хныкать, а я начал  ощущать  отчаяние.  Я  мог  не  только
слышать, но и чувствовать всем своим существом приближающуюся сущность.  Я
попытался помочиться в свои руки, но мои усилия не  имели  успеха.  Я  был
слишком смущенным и нервным. Мною начало овладевать возбуждение ла  Горды,
и я делал отчаянные попытки, чтобы помочиться. Наконец, я  сделал  это.  Я
щелкнул пальцами три или четыре раза, но из них ничего не вылетело.
     - Делай это снова, - сказала ла Горда. - требуется  некоторое  время,
чтобы сделать искры.
     Я сказал, что израсходовал  всю  мочу,  которую  имел.  В  ее  глазах
сквозила самая интенсивная безнадежность.
     В этот момент я увидел массивную прямоугольную фигуру, движущуюся  по
направлению к нам. Каким-то образом она не казалась мне  угрожающей,  хотя
ла Горда была на грани обморока от страха.
     Внезапно она  развязала  свою  шаль,  вскочила  на  небольшую  глыбу,
которая была позади меня, и  крепко  ухватилась  за  меня  сзади,  положив
подбородок на мою голову. Она фактически вскарабкалась на мои плечи. В тот
момент, когда  мы  приняли  эту  позу,  фигура  перестала  двигаться.  Она
продолжала пыхтеть примерно в 20 футах от нас.
     Я   ощутил   колоссальное   напряжение,   которое,   казалось,   было
сосредоточено в средней части моего тела. Спустя некоторое  время  я  знал
без тени сомнения, что если мы останемся в этом положении, наша  жизненная
энергия истощится, и мы падем жертвой того, что нас преследовало.
     Я сказал ей, что нам следует бежать ради спасения своих  жизней.  Она
отрицательно потрясла головой. Она, казалось, вновь приобрела свою силу  и
уверенность. Она сказала, что мы должны спрятать  свои  головы  и  руки  и
лечь, прижав бедра к животу. Тут я вспомнил, что дон  Хуан  несколько  лет
тому назад заставил  меня  сделать  эту  вещь  однажды  ночью  в  Северной
Мексике, когда я в пустынном поле был настигнут чем-то таким же незнакомым
и тем не менее таким же реальным для моих чувств.  В  то  время  дон  Хуан
сказал, что спасаться бегством было бесполезно и единственное,  что  можно
было сделать -  это  оставаться  на  месте  в  позе,  которую  только  что
предложила ла Горда.
     Я  готовился  опуститься  на  колени,  как  вдруг  у  меня   возникло
неожиданное ощущение, что мы сделали ужасную ошибку,  покинув  пещеру.  Мы
должны вернуться в нее любой ценой.
     Я закрепил шаль ла Горды петлей над своими руками и  под  плечами.  Я
попросил ее положить концы шали над моей головой, взобраться на мои  плечи
и встать на них, держась за  концы  шали  и  натягивая  ее,  как  поводья.
Несколько лет тому назад дон Хуан сказал мне, что нужно встречать страшные
события,  такие,  как  прямоугольная  фигура  впереди   нас   неожиданными
действиями. Он сказал,  что  сам  однажды  столкнулся  с  оленем,  который
разговаривал с ним, и он стоял на  своей  голове  в  продолжении  события,
чтобы наверняка остаться в живых и ослабить напряжение от этой неожиданной
встречи.
     У меня была идей попытаться обойти вокруг этой  прямоугольной  фигуры
назад к пещере с ла Гордой, стоящей на моих плечах.
     Она прошептала, что о пещере не может быть и речи. Нагваль сказал  ей
ни за что не оставаться там. Я стал доказывать, когда  закрепил  шаль  для
нее, что мое тело имеет уверенность, что в  пещере  с  нами  будет  все  в
порядке. Она ответила, что это правда и это сработало бы, если бы не  одно
обстоятельство, что у нас нет никаких способов  контролировать  эти  силы.
Нам необходимо специальное вместилище, своего рода  горлянка,  вроде  тех,
которые я видел висящими на поясе у дона Хуана и дона Хенаро.
     Она сняла башмаки, вскарабкалась на мои плечи и встала там. Я  держал
ее за икры. Когда она натянула концы шали, я ощутил натяжение петли у себя
подмышками. Я ждал, пока она не добилась равновесия. Идти в темноте,  неся
113 фунтов на плечах, было незаурядным делом. Я шел медленно.  Я  отсчитал
23 шага и был вынужден опустить ее вниз. Боль в лопатках была невыносимой.
Я сказал ей, что хотя она и очень стройная, ее вес сминал мои ключицы.
     Однако самое странное было то, что прямоугольной  фигуры  не  было  в
виду. Наша стратегия сработала. Ла Горда предложила, что она понесет  меня
на плечах некоторое время. Я нашел эту идею смешной, мой  вес  был  больше
того, что могло выдержать ее слабое телосложение. Мы решили идти некоторое
время и смотреть, что случится.
     Вокруг нас была мертвая тишина. Мы шли медленно, привязавшись друг  к
другу. Мы продвинулись не больше, чем на  несколько  ярдов,  как  я  снова
начал слышать странные дышащие шумы, мягкое длительное  шипение,  подобное
шипению животных из семейства кошачьих. Я поспешно помог ей  забраться  на
мои плечи и прошел еще шагов 10.
     Я знал, что мы должны придерживаться тактики неожиданного, если хотим
выбраться из этого места. Я пытался  придумать  другую  серию  неожиданных
действий, которые мы могли использовать вместо стояния ла  Горды  на  моих
плечах, как вдруг  она  сорвала  свое  длинное  платье.  Однимединственным
движением она обнажилась. Она соскочила  на  землю,  что-то  отыскивая.  Я
услышал треснувший звук, и она встала, держа ветку от низкого  куста.  Она
разместила шаль около моих плеч и шеи и устроила  нечто  вроде  опоры  для
езды верхом, где она могла  бы  сесть,  обхватив  меня  ногами  за  талию,
подобно ребенку, едущему верхом на спине. Затем она просунула ветку внутрь
своего платья  и  подняла  ее  над  головой.  Она  начала  махать  веткой,
заставляя платье совершать странные скачки. К этому эффекту  она  добавила
свист, имитирующий своеобразный крик ночной совы.
     После сотни ярдов или около того, я услышал  такие  же  самые  звуки,
доносящиеся позади нас и со стороны. Она переменила крик на птичий  зов  -
пронзительный звук вроде того, который производит павлин. Спустя несколько
минут такие же птичьи крики стали вторить со всех сторон.
     Я был свидетелем подобного феномена ответных птичьих криков много лет
тому назад с доном Хуаном. В то время я думал, что, по-видимому, эти звуки
производил сам дон Хуан, который прятался поблизости в темноте,  или  даже
кто-то, тесно связанный с ним, такой, как дон Хенаро, который помогал  ему
в создании неудержимого страха  во  мне,  страха,  который  заставил  меня
бежать в полной темноте, совсем не спотыкаясь. Дон Хуан называл это особое
действие бега в темноте бегом силы.
     Я спросил ла Горду, знает ли  она,  как  выполняется  бег  силы.  Она
сказала, что знает. Я сказал, что мы должны попробовать его, хотя я не был
уверен, смогу ли я вообще  выполнить  его.  Она  сказала,  что  для  этого
неподходящее место и время и показала вперед. Мое сердце, которое  стучало
все это время,  начало  бешено  колотиться  в  груди.  Прямо  перед  нами,
примерно в 10 футах и прямо посреди тропы  находился  один  из  олли  дона
Хенаро, странный пылающий человек с  длинным  лицом  и  лысой  головой.  Я
услышал вопль ла Горды, доносившийся словно издалека. Она бешено  колотила
кулаками по моим бокам. Ее действие нарушило мою фиксацию на человеке. Она
повернула мою голову налево, потом направо. С левой стороны, почти касаясь
моей ноги, была черная масса гигантской кошки с  яркими  желтыми  глазами.
Справа от себя я увидел огромного  фосфорицирующего  койота.  Позади  нас,
почти касаясь спины ла Горды, была темная прямоугольная фигура.
     Человек повернулся к нам спиной и  начал  двигаться  по  тропинке.  Я
также  начал  идти.  Ла  Горда  продолжала  издавать  вопли  и   скуление.
Прямоугольная масса чуть не  хватала  ее  за  спину.  Я  слышал,  как  она
двигалась с сокрушающими тяжелыми  ударами.  Звук  ее  шагов  отдавался  в
холмах вокруг нас. Я мог ощущать ее холодное дыхание на своей шее. Я знал,
что ла Горда была близка к умопомешательству. Я тоже. Кошка и койот  почти
соприкасались с моими ногами. Я мог слышать их шипение и ворчание, которые
нарастали.  В  этот  момент  у  меня  возникло  иррациональное  побуждение
произвести определенный звук, которому меня научил дон Хуан. Олли ответили
мне. Я неистово повторил этот звук, и они отвечали мне  снова.  Напряжение
постепенно спадало, и когда мы приближались к  дороге,  я  был  участником
очень экстравагантной сцены. Ла Горда сидела верхом, счастливо  размахивая
своим платьем над головой, словно ничего не произошло, в ритм  со  звуком,
который я производил, а четыре создания другого мира отвечали мне,  следуя
за мной в ногу и примыкая к нам со всех четырех сторон.
     Мы таким  образом  выбрались  на  дорогу.  Но  я  не  хотел  уезжать.
Казалось, что чего-то не хватает. Я остался неподвижным  с  ла  Гордой  на
спине и произвел один очень специальный звук,  которому  дон  Хуан  научил
меня. Он сказал, что это был  зов  бабочек.  Чтобы  произвести  его,  надо
использовать край левой ладони и губы.
     Как только я произвел его, все, казалось, стало мирно  успокаиваться.
Четыре сущности ответили, и когда они это сделали, я знал,  какие  из  них
были теми, которые будут действовать со мной.
     Затем  я  направился  к  машине,  спустил  ла  Горду  со   спины   на
водительское место и передвинул ее на ее сиденье.  Что-то  коснулось  меня
где-то и мои мысли были выключены.
     Ла Горда предложила ехать к местечку, где жил  Хенаро,  вместо  того,
чтобы ехать к ее дому. Она сказала, что Бениньо,  Нестор  и  Паблито  жили
там, но они были вне города. Ее предложение заинтересовало меня.
     Когда мы прибыли в дом, ла Горда засветила лампу. Это место выглядело
так же, как и в последний раз, когда я был у дона Хенаро. Мы сели на  пол.
Я подвинул скамейку и положил на нее блокнот. Я не устал и  хотел  писать,
но не мог этого сделать. Я совсем не мог писать.
     - Что Нагваль рассказывал тебе об олли? - спросил я.
     Мой вопрос, по-видимому,  застал  ее  врасплох.  Она  не  знала,  что
отвечать.
     - Я не могу думать, - наконец сказала она.
     Казалось, она никогда  не  испытывала  этого  состояния  прежде.  Она
расхаживала взад и вперед передо мной.  Мелкие  капли  пота  выступили  на
кончике ее носа и верхней губе.
     Внезапно она схватила меня за руку и  практически  вытащила  меня  из
дома. Она повела меня в ближайший овраг и там ее стошнило.
     В моем животе появилось ощущение тошноты. Она сказала, что напряжение
от олли было чрезмерным и что я должен заставить себя вырвать. Я уставился
на нее, ожидая дальнейшего объяснения. Она взяла мою голову в свои руки  и
засунула свой палец с решительностью  няни,  имеющей  дело  с  ребенком  и
действительно, заставила меня вырвать.
     Я почувствовал себя лучше, но еще не успокоился. У меня было  чувство
усталости, вокруг глаз была тяжесть. Мы пошли  обратно  в  дом.  Когда  мы
достигли двери, ла Горда понюхала воздух, как собака и  сказала,  что  она
знает, какие олли являются моими. Ее утверждение, которое обычно не  имело
другого значения, помимо того, что она имела в виду, или того,  которое  я
вложил в него, имело специальное качество катарсистического свойства.  Оно
заставило  меня  разразиться  мыслями.  Сразу   включились   мои   обычные
интеллектуальные размышления. Я ощутил, что я подскочил в воздух, как если
бы мысли сами по себе имели энергию.
     Первая мысль, которая пришла мне в голову, была та, что олли являются
реальными существами, как я предчувствовал, не смея сознаться даже  самому
себе. Я видел их, ощущал их и общался с ними. Я впал в эйфорию. Я обнял ла
Горду и стал объяснять ей свою интеллектуальную дилемму. Я видел олли  без
помощи дона Хуана и дона Хенаро, и этот  акт  все  перевернул  во  мне.  Я
рассказал ла Горде, что однажды, когда я сообщил дону Хуану, что  я  видел
одного из олли, он засмеялся и настоятельно посоветовал мне  не  принимать
себя так серьезно и не придавать значения тому, что я видел.
     Я никогда не хотел верить в то, что я галлюцинирую,  но  я  также  не
хотел  допускать  существования  олли.   Моя   разумная   подоплека   была
непреклонной. Я не мог заполнить этот пробел. На  этот  раз,  однако,  все
было иначе, и мысль, что на этой  земле  действительно  имеются  существа,
которые принадлежат другому миру и вместе с тем не чужды земле, была более
того, что я мог вынести. Я сказал ла Горде, полушутя,  что  тайно  я  буду
считать все сумасшествием. Это  освободило  бы  некоторую  часть  меня  от
сокрушительной  ответственности  за  перестройку  своего  понимания  мира.
Ирония заключалась в том, что я не мог бы более желать  перестройки  моего
понимания мира, а именно, на  интеллектуальном  уровне.  Но  это  не  было
достаточным. И это было моим непреодолимым препятствием всю  дорогу,  моим
ужасным изъяном. Я желал заигрывать с миром дона Хуана, будучи  убежденным
наполовину, поэтому я был квази-магом. Все мои усилия были не больше,  чем
бессмысленным стремлением отгородиться интеллектом, словно я  находился  в
академии, где можно заниматься этим самым занятием от  8.00  до  17.00,  а
потом, основательно устав, идешь домой. Дон Хуан  обычно  говорил  в  виде
шутки, что расположив мир самым прекрасным и понятным образом, грамотей  в
5 часов вечера уходит домой, чтобы забыть свои прекрасные построения.
     Когда ла Горда готовила для нас еду, я лихорадочно работал над своими
заметками. После еды я ощущал себя еще более расслабленным. Ла Горда  была
в наилучшем расположении  духа.  Она  паясничала,  как  обычно  делал  дон
Хенаро, имитируя мои жесты во время писания.
     - Что ты знаешь об олли? - спросил я.
     - Только то, что говорил мне Нагваль, - ответила она.  -  он  сказал,
что олли являются силами, которые  маг  научится  контролировать.  У  него
внутри горлянки было два олли, так же и Хенаро.
     - Как они держали их в своих горлянках?
     - Никто не знает этого. Все, что Нагваль знал, это  что  прежде,  чем
обуздать  олли,  надо  найти  очень  маленькую  безупречную   горлянку   с
горлышком.
     - Где можно найти такую горлянку?
     - Где угодно. Нагваль оставил мне указания, что если мы  останемся  в
живых после нападения олли, мы должны начать искать безупречную  горлянку,
которая должна быть величиной с большой палец  левой  руки.  Такой  размер
имела горлянка Нагваля.
     - Ты видела его горлянку?
     - Нет. Никогда. Нагваль сказал, что горлянка такого рода не находится
в мире людей. Она подобна маленькому узелку,  который  сложно  распознать,
свисающему с их поясов. Но если  ты  смотришь  на  нее  преднамеренно,  то
ничего не увидишь.
     За горлянкой, как только она найдена,  следует  ухаживать  с  большой
заботой. Обычно маги находят горлянки, подобные тем,  что  на  виноградных
лозах в лесах. Они снимают их и высушивают, а затем выдалбливают. А  потом
маги сглаживают их и полируют. Как только у мага появляется  горлянка,  он
должен подсунуть ее олли и заманить их, чтобы  они  жили  там.  Если  олли
соглашаются,  то  горлянка  исчезает  из  мира  людей  и  олли  становятся
помощниками мага. Нагваль и Хенаро могли заставить своих олли сделать все,
что требовалось. Вещи сами  по  себе  не  могут  ничего  сделать.  Такова,
например, посылка ветра, чтобы он гнал меня, или посылка  цыпленка,  чтобы
он бегал внутри блузы Лидии.
     Я услышал своеобразный длительный шипящий звук, который  я  слышал  в
доме доньи Соледад двумя днями раньше. На этот раз я знал, что это  ягуар.
Звук не напугал меня. Фактически, я вышел бы посмотреть на ягуара, если бы
ла Горда не остановила меня.
     - Ты все еще не полный, - сказала она. - олли поглотят тебя, если  ты
выйдешь сам. Особенно этот красавец, который сейчас там рыскает.
     - Мое тело ощущает себя очень безопасно, - сказал я.
     Она похлопала меня по спине и удержала около скамейки, на  которой  я
писал.
     - Ты еще не полный маг, - сказала она. - ты имеешь огромную  латку  в
середине твоего тела, и сила этих олли сорвет ее с места. Они не шутка.
     - Что ты предполагаешь делать, когда какой-нибудь олли придет к  тебе
таким образом?
     - Я в любом случае не буду волноваться  насчет  них.  Нагваль  научил
меня быть уравновешенной. Сегодня вечером, например, я знала,  какие  олли
перейдут  к  тебе,  если  ты  когда-нибудь  сможешь  достать  горлянку   и
обработать ее. Ты можешь страстно стремиться получить. Я - нет. Есть шансы
за то, что сама я их никогда не получу. С ними много хлопот.
     - Почему?
     - Потому что они - силы, и, как таковые, могут выпить тебя до  конца.
Нагваль сказал, что лучше пожертвовать всем, кроме своей цели  и  свободы.
Однажды, когда ты будешь полным, мы  должны  будем,  по-видимому,  сделать
выбор, иметь их или не иметь.
     - Я сказал ей, что мне лично понравился ягуар, несмотря на то, что  в
нем было что-то подавляющее.
     Она  воззрилась  на  меня.  В  ее   глазах   сквозило   удивление   и
замешательство.
     - Он мне действительно понравился, - сказал я.
     - Расскажи мне, что ты видел, - попросила она.
     В этот момент я осознал, что я  автоматически  предполагаю,  что  она
видела то же самое, что и я. Она слушала меня более чем внимательно.  Она,
казалось, была захвачена моим изложением.
     - Олли не имеют формы, - сказала она, когда я кончил. -  они  подобны
некоему присутствию, подобно ветру, подобно пламени. Первый,  которого  мы
обнаружили сегодня вечером, был чернотой, которая  хотела  попасть  внутрь
моего тела. Именно поэтому я завопила. Я ощущала, как  она  поднимает  мои
ноги. Другие олли были  просто  цвета.  Их  пылание,  однако,  было  таким
сильным, что оно осветило тропинку, как днем.
     Ее утверждения поразили меня. Я в конечном счете принял после  многих
лет борьбы и исключительно на основании нашего свидания с ними этой ночью,
что   олли   имели   общепринятую   форму,   субстанцию,   которая   могла
восприниматься одинаково чувствами каждого человека.
     Я шутливо сказал ла Горде, что я уже записал в  своих  заметках,  что
они были творениями, имеющими форму.
     - Что же мне теперь делать? - задал я риторический вопрос.
     - Это очень просто, - сказала она. - напиши, что они не такие.
     Я подумал, что она абсолютно права.
     - Почему же я видел их, как чудовищ? - спросил я.
     - В этом нет  тайны,  -  сказала  она.  -  ты  еще  не  потерял  свою
человеческую форму. То же самое случилось со мной. Я обычно  видела  олли,
как людей, все они были индейцами с ужасными лицами  и  злобным  взглядом.
Они  обычно  ожидали  меня  в  пустынных  местах.  Я   думала,   что   они
интересовались мной, как женщиной. Нагваль обычно  смеялся  до  упаду  над
моими опасениями. Но тем не менее, я была напугана до полусмерти. Один  из
них обычно приходил, садился на мою постель и тряс ее до тех пор,  пока  я
не просыпалась. Страх, который нагнал на меня этот олли, был такой, что  я
не хотела бы, чтобы он повторился, даже  теперь,  когда  я  изменилась.  Я
думаю, что сегодня вечером я боялась олли так же, как боялась раньше.
     - Ты имеешь в виду, что ты больше  не  видишь  их,  как  человеческие
существа?
     - Нет. Больше не вижу. Нагваль говорил тебе, что олли бесформенно. Он
прав. _О_л_л_и_ - это только некое присутствие, _п_о_м_о_щ_н_и_к_, который
представляет собой пустоту, и тем не менее, он так же реален, как я и ты.
     - Сестрички видели олли?
     - Каждый видел их в то или иное время.
     - Является ли для них олли просто силой?
     - Нет. Они похожи на тебя, они  не  потеряли  еще  свою  человеческую
форму. Никто из них. Для всех них - сестричек,  Хенаро,  Соледад,  -  олли
являются устрашающей вещью,  с  ними  олли  являются  злобными,  страшными
созданиями ночи. Одно упоминание об олли сводит с ума и Лидию, и Жозефину,
и Паблито. Роза и Нестор не так боятся их, но и они тоже не хотят иметь  с
ними ничего общего. Бениньо имеет свои собственные планы, так  что  он  не
интересуется ими. Они не беспокоят ни его, ни  меня  по  этой  причине.  А
другие являются легкой добычей для олли, особенно теперь, когда олли вышли
из горлянки Нагваля и Хенаро. Они приходят все время искать тебя.
     Нагваль сказал мне, что когда кто-то цепляется за человеческую форму,
он может отражать только эту форму, а т.к. олли  питаются  непосредственно
нашей жизненной силой из середины нашего живота, нас обычно мутит от  них,
и тогда мы видим их, как тяжелые безобразные создания.
     - Можем мы что-нибудь  сделать,  чтобы  защитить  себя  или  изменить
очертания этих созданий?
     Все, что мы должны сделать, это потерять свою человеческую форму.
     Что ты имеешь в виду?
     - Мой вопрос, по-видимому, показался ей не имеющим  никакого  смысла.
Она безучастно уставилась на меня, как бы ожидая от меня объяснения  того,
что я сказал. Она на минуту закрыла свои глаза.
     - Ты не знаешь о человеческом шаблоне и человеческой  форме,  не  так
ли? - спросила она.
     Я уставился на нее.
     - Я только что _в_и_д_е_л_а_, что  ты  ничего  не  знаешь  о  них,  -
сказала она и улыбнулась.
     - Ты абсолютно права, - сказал я.
     - Нагваль говорил мне, что человеческая форма - это сила,  -  сказала
она. - а человеческий шаблон - это... Ну, шаблон. Он сказал, что все имеет
определенный шаблон. Растения имеют шаблоны, животные имеют шаблоны, черви
имеют  шаблоны.  Ты  уверен,  что  Нагваль  никогда  не   показывал   тебе
человеческий шаблон?
     Я рассказал ей, что  он  обрисовал  это  понятие,  но  очень  кратко,
однажды, когда он пытался объяснить нечто относительно сна, который у меня
был. В этом сне я увидел человека, который, казалось, скрывался в  темноте
узкой лощины. Заметив его там, я испугался. Я некоторое время  смотрел  на
него, а потом человек выступил вперед  и  сделался  видимым  мне.  Он  был
обнажен и его тело пылало.  Он  казался  утонченным,  почти  хрупким.  Мне
понравились его глаза. Они были дружескими и проникновенными.  Я  подумал,
что они были очень доброжелательными. Но потом он отступил назад в темноту
лощины и его глаза стали подобны глазам свирепого животного.
     Дон Хуан сказал, что  я  столкнулся  в  "сновидении"  с  человеческим
шаблоном.  Он  объяснил,  что  маги  располагают  таким   средством,   как
"сновидение", чтобы вступить в контакт  с  шаблоном,  и  что  _ш_а_б_л_о_н
л_ю_д_е_й_ является  определенно  некоей  сущностью,  которая  может  быть
в_и_д_н_а_ некоторым из нас в _о_п_р_е_д_е_л_е_н_н_о_е_ в_р_е_м_я_,  когда
мы _н_а_с_ы_щ_е_н_ы_ с_и_л_о_й_, и,  безусловно,  _в_с_е_м_и_  н_а_м_и_  в
м_о_м_е_н_т_  с_м_е_р_т_и_.  Он  описал  шаблон,  как   источник,   начало
человека, т.к. без шаблона, группирующего вместе силу жизни, эта  сила  не
имеет способа собраться в человеческое очертание.
     Он  истолковал  мой  сон,  как  краткий  и   чрезвычайно   упрощенный
мимолетный взгляд на шаблон. Он сказал, что мой сон подтверждает тот факт,
что я схематичный и приближенный человек.
     Ла Горда засмеялась и сказала, что она  сама  хотела  сказать  то  же
самое. Видеть шаблон, как обычного нагого человека, а затем как животное -
действительно было очень упрощенным видением шаблона.
     - Наверно, это был просто бестолковый  заурядный  сон,  -  сказал  я,
пытаясь защитить себя.
     - Нет, сказала она с нажимом. - видишь ли, человеческий шаблон пылает
и он всегда находится в водяных дырах и в узких лощинах.
     - Почему в лощинах и в водяных дырах? - спросил я.
     - Он питается водой. Без воды нет шаблона, - ответила она. - я  знаю,
что Нагваль регулярно водил тебя к водяным дырам в надежде  показать  тебе
шаблон. Но твоя пустота не позволила тебе  ничего  увидеть.  То  же  самое
случилось со мной. Он обычно заставлял меня ложиться  нагой  на  камень  в
самом центре высохшей водяной дыры, но все, что  я  сделала,  это  ощутила
присутствие чего-то, что напугало меня до потери сознания.
     - Почему пустота мешает увидеть шаблон?
     - Нагваль сказал, что все в мире является силой, толканием или тягой.
Для того, чтобы нас толкали или тянули, нам нужно быть похожими  на  парус
или воздушный змей на ветру. Но если у нас  в  середине  нашей  светимости
есть дыра, сила пройдет через нее и никогда не подействует на нас.
     - Нагваль говорил мне, что Хенаро очень полюбил тебя и пытался помочь
тебе осознать дыру в середине тебя. Он запустил летать свое сомбреро,  как
змея, чтобы растормошить тебя, он даже вытягивал тебя из этой  дыры,  пока
не доводил до поноса, но ты никогда не схватывал того, что он делает.
     - Почему они не говорили так понятно, как говоришь ты?
     - Они говорили, но ты пропускал их слова мимо ушей.
     Я нашел,  что  в  ее  утверждение  трудно  поверить.  Было  немыслимо
допустить, чтобы они говорили мне об этом, а до меня это не доходило.
     - Ты когда-нибудь видела шаблон, Горда? - спросил я.
     - Конечно, когда я снова стала полной. Я пошла  однажды  сама  к  той
особой водяной дыре, и он там был. Это было лучистое светящееся  существо.
Я не могла смотреть на него. Оно слепило меня. Но быть в  его  присутствии
было достаточно. Я ощутила счастье и подъем сил. И ничто другое  не  имело
значения, ничто. Просто быть там - было все, что я хотела. Нагваль сказал,
что иногда, если мы  имеем  достаточно  личной  силы,  мы  можем  схватить
проблеск шаблона, даже если мы не являемся магами; когда это случается, мы
говорим, что видели  _б_о_г_а_.  Он  сказал,  что  если  мы  называем  его
б_о_г_о_м_, то это правда. _Ш_а_б_л_о_н_ я_в_л_я_е_т_с_я_ б_о_г_о_м_.
     У меня был почти приступ ужаса, когда я слушала Нагваля, потому что я
была очень религиозной женщиной. У меня не было  ничего  на  свете,  кроме
моей религии. Поэтому, когда я слышала то, что Нагваль обычно говорил, это
бросало меня в дрожь. Но потом я стала полной и силы  мира  стали  толкать
меня, и поняла, что Нагваль был прав. Шаблон - это б_о_г_. Как ты думаешь?
     - Когда я увижу его, я скажу тебе.
     Она засмеялась и сказала, что Нагваль обычно шутил надо мной, говоря,
что  в  тот   день,   когда   я   увижу   шаблон,   я,   наверное,   стану
монахом-францисканцем, потому что в глубине моей души я очень религиозен.
     - Шаблон, которого ты видела, был мужчиной или женщиной? - спросил я.
     - Ни то, ни  другое.  Это  был  просто  светящийся  человек.  Нагваль
сказал, что я могла бы спросить что-нибудь о себе самой. Что воин не может
упускать такой шанс. Но я не могла ни о чем думать, чтобы  задать  вопрос.
Так было лучше всего. Я храню самое прекрасное воспоминание о нем. Нагваль
сказал,  что  воин  с  достаточной  силой   может   _в_и_д_е_т_ь_   шаблон
много-много раз. Какая это, должно быть, удача.
     - Но если человеческий шаблон - это то, что скрепляет нас вместе,  то
что такое человеческая форма?
     - Нечто клейкое, клейкая сила, которая делает нас людьми,  какими  мы
являемся. Нагваль говорил мне, что  человеческая  форма  не  имеет  формы.
Подобно олли, которых он носил в своей горлянке, это все, что  угодно,  но
несмотря на отсутствие формы, она владеет нами в течение нашей жизни и  не
покидает нас, пока мы не умрем. Я никогда не видела человеческую форму, но
я ощутила ее в своем теле.
     Затем она описала очень сложную серию чувствований, которые она имела
в течение ряда лет и  которые  кульминировали  в  серьезное  расстройство,
апогеем которого было телесное состояние, напомнившее  мне  читанные  мною
описания тяжелого  сердечного  приступа.  Она  сказала,  что  человеческая
форма, являясь силой, каковая она есть, покинула ее тело  после  серьезной
внутренней битвы, которая проявилась, как расстройство.
     - Похоже на то, что у тебя был сердечный приступ, - сказал я.
     - Может быть, это так, - сказала она, - но одно я знаю точно.  В  тот
день, когда у меня было это, я потеряла свою человеческую форму.  Я  стала
такой слабой, что целыми днями я не могла даже встать с  постели.  С  того
дня я уже не имела энергии  быть  своим  старым  я.  Время  от  времени  я
пыталась вернуться к своим старым  привычкам,  но  у  меня  не  было  силы
наслаждаться ими так, как я  делала  обычно.  В  конце  концов  я  бросила
попытки.
     - В чем смысл потери твоей формы?
     - Воин должен сбросить человеческую форму для того, чтобы измениться,
действительно измениться. Иначе будут только разговоры об изменении, как в
твоем случае. Нагваль сказал, что бесполезно полагать или  надеяться,  что
человек может изменить свои привычки. Человек не может  измениться  ни  на
йоту, он держится за человеческую форму.  Нагваль  сказал  мне,  что  воин
знает, что он не может измениться,  и  все  же  занят  тем,  что  пытается
измениться, хотя  и  знает,  что  он  не  в  состоянии  сделать  это.  Это
единственное преимущество, которое имеет  воин  перед  средним  человеком.
Воин никогда не  испытывает  разочарования,  когда  он  терпит  неудачу  в
изменении.
     - Но ты все еще являешься самой собой, Горда, не так ли?
     - Нет. Больше нет. Единственная вещь, которая заставляет тебя считать
себя самим собой - это форма. Когда она уходит, ты ничто.
     - Но ведь ты все еще разговариваешь, и ощущаешь, и думаешь  так,  как
всегда делала, разве не так?
     - Ни в коей мере. Я новая.
     Она засмеялась и крепко обняла меня, словно утешала ребенка.
     - Только Элихио и я потеряли свою форму, - продолжала она. - это была
наша большая удача, что мы потеряли ее тогда, когда Нагваль был с нами.  У
вас же будет ужасный  период.  Это  ваша  судьба.  Тот,  кто  потеряет  ее
следующим, будет пользоваться только  моей  поддержкой.  Я  уже  испытываю
жалость к тому, кто это будет.
     - Что ты ощущала, Горда, когда  потеряла  свою  форму,  кроме  упадка
энергии?
     - Нагваль сказал мне, что воин без  формы  начинает  видеть  глаз.  Я
видела глаз перед собой каждый раз, когда закрывала глаза.  Это  было  так
плохо, что я не могла отдыхать, глаз следовал за мной всюду, куда бы я  ни
пошла. Я чуть не сошла с ума. В конце концов, я думаю, я стала привыкать к
нему. Сейчас я даже не замечаю его, потому что он стал частью меня.
     Бесформенный  воин  использует  этот   глаз,   чтобы   приступить   к
сновидению. Если ты не имеешь формы, то  тебе  не  нужно  засыпать,  чтобы
д_е_л_а_т_ь_ сновидение. Глаз перед тобой тащит тебя всякий раз туда, куда
ты хочешь отправиться.
     - Где в точности находится этот глаз, Горда?
     Она закрыла свои глаза и провела рукой из стороны  в  сторону,  прямо
перед своими глазами, очертив интервал ширины своего лица.
     - Иногда глаз очень маленький,  а  в  другое  время  он  огромный,  -
продолжала она. - когда он маленький, твое _с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_  является
точным. Если он большой,  твое  _с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_  подобно  полету  на
высоте выше гор, когда ты фактически много не  видишь.  Я  еще  не  делала
достаточно с_н_о_в_и_д_е_н_и_й_, однако Нагваль сказал мне, что этот  глаз
является моей  козырной  картой.  Однажды,  когда  я  стану  по-настоящему
бесформенной, я больше не буду видеть глаза, глаз, так же, как и я, станет
ничто, и все же он будет  там,  подобно  олли.  Нагваль  сказал,  что  все
просеивается через нашу человеческую форму. Если мы не имеем формы,  тогда
ничто не имеет формы и все же все присутствует. Я не могла понять, что  он
хотел этим сказать, но теперь я вижу, что он был абсолютно прав. Олли суть
лишь присутствие, и таким же будет глаз. Но в данное время этот глаз  есть
все для меня. Фактически, имея этот глаз, я больше ни в чем  не  нуждаюсь,
чтобы вызвать свои _с_н_о_в_и_д_е_н_и_я_, даже когда я бодрствую. Пока что
я  не  сумела  сделать  этого.  По-видимому,  я,  подобно  тебе,  немножко
неподатливая и ленивая.
     - Как ты выполнила полет, который ты показала мне сегодня вечером?
     - Нагваль научил меня, как использовать  мое  тело  для  того,  чтобы
произвести света, ведь мы во всяком случае  являемся  светом,  так  что  я
сделала искры и света, а они, в свою очередь, привлекли  линии  мира.  Как
только я _у_в_и_д_е_л_а_ одну, мне было нетрудно прицепиться к ней.
     - Как ты прицепилась?
     - Я схватила ее.
     Она сделала жест руками. Она сложила ладони когтеобразно и  соединила
их на запястьях, образовав нечто вроде чашки  со  скрюченными  обращенными
вверх
     - Ты должен схватить линию, как ягуар, - продолжала она, - и  никогда
не размыкать свои запястья. Если ты сделаешь это, то  упадешь  и  сломаешь
себе шею.
     Она сделала паузу и это заставило меня взглянуть на  нее,  ожидая  от
нее дальнейших объяснений.
     - Ты не веришь мне, правда? - спросила она.
     - Не давая мне времени на ответ, она присела  на  корточки  и  начала
снова демонстрировать свои искры.  Я  был  спокойным  и  собранным  и  мог
уделить свое  нераздельное  внимание  ее  действиям.  Когда  она  щелкнула
пальцами, открывая их, каждое волокно ее мышц, казалось, сразу напряглось.
Это напряжение, казалось, фокусировалось на самых кончиках  ее  пальцев  и
выпускалось, как лучи света. Влага в кончиках ее пальцев была  практически
носителем некоторого сорта энергии, эманировавшей из ее тела.
     - Как ты делаешь это, Горда? - спросил  я,  действительно  изумленный
ею.
     - Я действительно не знаю, - сказала она. - я просто делаю это. Я уже
делала это много раз, и однако, я не знаю, как я делаю это. Когда я хватаю
один из этих лучей, я ощущаю, что меня что-то  тянет.  Я,  фактически,  не
делаю ничего другого, кроме того, что позволяю линиям, которые я схватила,
тянуть меня. Когда я хочу вернуться назад, я ощущаю, что  линия  не  хочет
отпускать меня, и я впадаю в панику. Нагваль сказал, что это моя наихудшая
черта. Я делаюсь такой перепуганной, что когда-нибудь могу повредить  свое
тело. Но я рассчитываю, что скоро я буду еще более бесформенной, и тогда я
не буду пугаться, так что со мной все в порядке.
     - Тогда расскажи мне, Горда, как ты позволяешь линиям тянуть тебя?
     -  Мы  снова  вернулись  к  тому  же  самому.  Я  не  знаю,   Нагваль
предостерегал меня насчет тебя.  Ты  хочешь  знать  вещи,  которые  нельзя
узнать.
     Я изо всех сил старался сделать ясным  для  нее,  что  то,  что  меня
интересовало, были процедуры. Я действительно отказался искать  объяснений
у всех них, т.к. их объяснения ничего не объясняли  мне.  Описать  же  мне
шаги, которым нужно было следовать - это было нечто совершенно иное.
     - Как ты научилась позволять своему телу держаться на линиях мира?  -
спросил я.
     - Я научилась этому в _с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_, - сказала она,  -  но  я
действительно  не  знаю,  как.  Для  женщины  воина   все   начинается   в
с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_. Нагваль сказал мне также, как  он  говорил  тебе,  -
сначала надо найти свои руки в своих снах. Я не могла найти их  вообще.  В
своих снах я не имела рук. Я все пыталась и пыталась несколько  лет  найти
их. Каждую ночь я обычно давала себе приказание найти свои  руки,  но  все
было напрасно. Я никогда ничего не находила  в  своих  снах.  Нагваль  был
беспощаден со мною. Он сказал,  что  я  должна  найти  их  или  погибнуть.
Поэтому я соврала ему, что нашла свои руки в своих снах. Нагваль не сказал
ни слова. А Хенаро бросил свою шляпу на пол и  стал  плясать  на  ней.  Он
погладил меня по голове и сказал, что я действительно  великий  воин.  Чем
больше он превозносил меня, тем хуже я себя чувствовала. Я была  близка  к
тому, чтобы сказать Нагвалю правду, как вдруг ненормальный Хенаро  нацелил
свой зад на меня и пустил такой длинный и громкий звук, какого  я  никогда
не слышала. Он практически оттолкнул  меня  назад  им.  Он  был  похож  на
горячий вонючий ветер, омерзительный и зловонный,  как  раз  подобный  мне
самой. Нагваль смеялся до потери сознания.
     Я побежала в дом и спряталась там. Я  была  тогда  очень  толстая.  Я
привыкла есть очень много и у меня были обильные газы.  Поэтому  я  решила
некоторое время вообще не есть ничего. Лидия и Жозефина помогали мне. Я не
ела ничего 23 дня, и тогда однажды ночью я нашла свои  руки  во  сне.  Они
были старые, безобразные и зеленые, но они  были  моими.  Так  что  начало
положено. Остальное было легко.
     - А что было остальное, Горда?
     - Следующая  вещь,  которую  Нагваль  хотел,  чтобы  я  сделала,  это
попытаться найти дома и постройки в своих снах и смотреть на них,  пытаясь
не разрушать эти образы. Он сказал, что искусство видящего сны заключается
в том, чтобы удерживать образ своего сна. Потому что это то, что мы делаем
тем или иным путем всю свою жизнь.
     - Что он имел в виду под этим?
     - Наше искусство, как обычных людей, состоит в том, что мы знаем, как
удерживать образ того, на что мы смотрим. Нагваль сказал,  что  мы  делаем
это, но не знаем, как. Мы просто  делаем  это,  иначе  говоря,  наши  тела
делают это. В _с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_ мы должны делать то  же  самое,  кроме
того, в _с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_ мы должны еще научиться, как делать это.  Мы
должны стараться изо всех сил не смотреть, а только мельком взглядывать  и
тем не менее удерживать образ.
     Нагваль велел мне в своих снах найти повязку  для  моего  пупка.  Это
потребовало много времени, потому что я не понимала, что он имел  в  виду.
Он   сказал,   что    в    _с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_    мы    _о_б_р_а_щ_а_е_м
в_н_и_м_а_н_и_е_ п_у_п_к_о_м_, поэтому он должен быть защищен.  Нам  нужно
небольшое тепло или ощущение, что что-то давит на пупок, чтобы  удерживать
образы в своих снах.
     Я нашла в своих снах гальку, которая была прилажена к моему пупку,  и
Нагваль заставил меня искать ее день за днем в водных  дырах  и  каньонах,
пока я не нашла ее. Я сделала пояс для нее, и я до сих пор ношу ее днем  и
ночью. Это помогает мне удерживать образы в своих снах.
     Затем Нагваль дал мне задание отправляться к  определенным  местам  в
своих  _с_н_о_в_и_д_е_н_и_я_х_.  Я  действительно  хорошо  выполняла   эти
задания, но в это время я теряла свою форму и  начала  видеть  глаз  перед
собой. Нагваль сказал,  что  глаз  все  изменил,  и  приказал  мне  начать
использовать глаз, чтобы отрываться. Он сказал, что у меня не было времени
получить дубль в сновидении, но что глаз был  даже  лучше.  Я  чувствовала
себя обманутой. Я теперь не беспокоюсь. Я использовала этот глаз наилучшим
образом,   каким   могла.   Я   позволила   ему   тянуть   меня   в    мое
с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_. Я закрывала глаза и засыпала  с  легкостью,  даже  в
дневное время и где угодно. Глаз тянет  меня  и  я  вхожу  в  другой  мир.
Большую часть времени я брожу в нем. Нагваль сказал мне и сестричкам,  что
в течение наших менструальных  периодов  _с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_  становится
силой. Я для начала стала немножко сумасшедшей. Я стала более отважной. И,
как показал нам Нагваль,  перед  нами  в  течение  этих  дней  открывается
трещина. Ты не женщина, так что это не может  иметь  никакого  смысла  для
тебя, но, тем не менее, за день до своего периода  женщина  может  открыть
эту трещину и вступить через нее в другой мир.
     Своей  левой  рукой  она  обвела  контур  какой-то  невидимой  линии,
которая, кажется, пролегла вертикально перед ней на расстоянии руки.
     - В течение этого периода женщина, если она  хочет,  может  позволить
приходить образам "мира", - продолжала  ла  Горда.  -  это  трещина  между
мирами и, как сказал  Нагваль,  она  находится  прямо  перед  всеми  нами,
женщинами.
     Причина, по которой Нагваль считал,  что  женщины  лучшие  маги,  чем
мужчины, заключается в том, что они всегда имеют трещину перед собой, в то
время, как мужчина должен делать ее.
     -  Итак,   именно   во   время   своих   периодов   я   научилась   в
с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_ летать с помощью линий мира. Я научилась делать искры
с помощью своего тела, чтобы привлекать линии, а затем я научилась хватать
их. И это все, чему я научилась до сих пор в _с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_.
     Я  засмеялся  и  сказал,  что  мне  нечем  похвастаться  после   моих
нескольких лет "сновидения".
     - Ты научился в _с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_, как призывать олли, -  сказала
она с большой уверенностью.
     Я сказал, что эти  звуки  меня  научил  производить  дон  Хуан.  Она,
казалось, не поверила мне.
     - Тогда олли должны приходить  к  тебе  потому,  что  они  ищут  твою
светимость, - сказала она. -  светимость,  которую  он  оставил  тебе.  Он
сказал мне, что каждый маг имеет так много  светимости  только  для  того,
чтобы отдавать ее. Поэтому он выделяет ее всем своим детям, в соответствии
с  приказом,  который  приходит  к  нему  откуда-то  оттуда,  из-за  этого
простора. В твоем случае он даже дал тебе свой собственный зов.
     Она щелкнула языком и подмигнула мне.
     - Если ты не веришь мне, - продолжала она, - то  почему  бы  тебе  не
сделать тот звук, которому научил тебя Нагваль, и посмотреть, не придут ли
к тебе олли.
     Мне не хотелось делать этого. Не потому, что я верил,  что  мой  звук
привел бы к чему-то, а потому, что я не хотел потакать ее прихоти.
     Она минуту ожидала, а когда убедилась, что я не собираюсь  пробовать,
приложила свою ладонь ко рту и в  совершенстве  имитировала  мой  стучащий
звук. Она  делала  это  5-6  минут,  останавливаясь  только  затем,  чтобы
передохнуть.
     - Видишь, что я имею  в  виду?  -  спросила  она,  улыбаясь.  -  Олли
наплевать на мой призыв, не взирая на то, сколь близок он к твоим.  Теперь
попробуй ты сам.
     Я попробовал. Через несколько секунд я услышал ответный зов. Ла Горда
вскочила на ноги. У меня было ясное впечатление,  что  она  была  удивлена
больше, чем я. Она поспешно заставила меня остановиться, погасила лампу  и
подобрала мои заметки.
     Она собиралась открыть переднюю дверь, но вскоре остановилась:  прямо
из-за двери донесся самый пугающий звук. Он послышался мне,  как  рычание.
Он был такой ужасающий и зловещий, что заставил нас обоих отпрыгнуть назад
прочь от двери. Моя физическая тревога была такой интенсивной, что я удрал
бы, если бы было куда бежать.
     На дверь напирало что-то очень тяжелое, оно заставило дверь скрипеть.
Я взглянул на ла Горду. Она, казалось, была встревожена  еще  больше.  Она
все еще стояла с протянутой рукой, словно для того, что открыть дверь.  Ее
рот был открыт. Она, казалось, застыла в нерешительности.
     Дверь была готова распахнуться в любой момент. Ударов по ней не было,
было именно ужасное давление и не только на дверь, но и везде вокруг дома.
     Ла Горда встала и велела мне быстро схватить ее сзади,  сомкнув  свои
ладони вокруг ее талии на ее пупке. Затем она выполнила странное  движение
своими руками. Это выглядело так, словно она махала полотенцем, держа  его
на уровне глаз. Она сделала это четыре  раза.  Затем  она  сделала  другое
странное движение. Она поместила свои  руки  у  середины  груди,  ладонями
вверх, одну над другой без соприкосновения друг с другом.  Ее  локти  были
распрямлены в стороны. Она сжала свои руки, словно она  внезапно  схватила
два невидимых стержня. Она медленно перевернула руки, пока ладони не стали
обращены вниз, а затем сделала  очень  красивое  напряженное  движение,  в
котором, казалось, приняли участие все мышцы ее тела. Это  выглядело  так,
словно она открывала тяжелую раздвижную дверь, которая  оказывала  большое
сопротивление. Ее тело дрожало от напряжения. Ее руки двигались  медленно,
словно открывали очень, очень тяжелую дверь, пока они  не  были  полностью
вытянуты в стороны.
     У меня было ясное впечатление, что как только она открыла эту  дверь,
через нее ринулся ветер. Этот ветер тащил нас, и  мы,  фактически,  прошли
сквозь стену или, скорее, стены ее дома прошли сквозь нас, или,  вероятно,
все трое - ла Горда, дом и  я  сам  -  прошли  через  дверь,  которую  она
открыла. Внезапно я очутился снаружи в открытом поле. Я мог видеть  темные
очертания окружающих гор и деревьев. Я  больше  не  держался  за  пояс  ла
Горды. Шум надо мной заставил меня взглянуть вверх, и я увидел ее  парящей
примерно в 10 футах надо мной, подобно черной фигуре гигантского  змея.  Я
ощути ужасный зуд в пупке, и тогда ла  Горда  ринулась  вниз  на  землю  с
предельной скоростью, но вместо того, чтобы грохнуться, она сделала мягкую
полную остановку.
     В момент приземления ла Горды зуд в моей пупочной области превратился
в ужасно  мучительную  нервную  боль.  Было  так,  словно  ее  приземление
вытягивало мои внутренности наружу. Я во весь голос завопил от боли.
     Затем ла Горда стояла около меня, отчаянно переводя дыхание. Я сидел.
Мы были снова в комнате дона Хенаро, где мы были раньше.
     Ла Горда, казалось, не могла сдержать дыхание. Она промокла от пота.
     - Мы должны убираться отсюда, - невнятно сказала она.
     Затем была короткая  поездка  к  дому  сестричек.  Ни  одной  из  них
поблизости не было. Ла  Горда  засветила  лампу  и  повела  меня  прямо  в
открытую кухню в задней части дома. Там она  разделась  и  попросила  меня
искупать ее, как лошадь, поливая воду на ее тело. Я взял  небольшой  ушат,
наполнил его водой и начал лить ее понемногу  на  нее,  но  она  захотела,
чтобы я облил ее.
     Она объяснила, что контакт с олли, подобный тому, который  мы  имели,
вызвал очень вредную испарину, которую надо  было  немедленно  смыть.  Она
заставила меня сбросить одежду и затем облила водой,  холодной,  как  лед.
Затем она  вручила  мне  чистый  кусок  материи  и  мы  насухо  вытерлись,
вернулись в дом. Она села на большую постель в передней  комнате,  повесив
над ней лампу на стену. Ее колени были опущены и я мог видеть каждую часть
ее тела. Я сжал ее в объятии и  тогда  я  понял,  что  имела  ввиду  донья
Соледад,  когда  сказала,  что  ла  Горда  -  женщина  Нагваля.  Она  была
бесформенной, подобно дону Хуану. Я, наверное, не смог бы  думать  о  ней,
как о женщине.
     Я стал одевать свою одежду. Она забрала ее у меня. Она  сказала,  что
прежде, чем я смогу одеть ее снова, я должен высушить ее  на  солнце.  Она
дала мне одеяло, чтобы набросить на плечи, и взяла себе другое одеяло.
     - Эта атака олли была действительно жуткой, - сказала она, - когда мы
сели на постель. - нам, фактически, повезло, что мы смогли вырваться из их
хватки. Я не имела понятия, почему  Нагваль  велел  мне  идти  с  тобой  к
Хенаро. Теперь я знаю. Этот дом является местом, где олли  сильнее  всего.
Мы чудом вырвались от них. Нам повезло, что я знала, как выйти.
     - Как ты сделала это, Горда?
     - Я действительно не знаю, - сказала она. - я просто сделала  это.  Я
полагаю, мое тело знало, как, но когда я хотела продумать, как  я  сделала
это, я не смогла.
     Это было большое испытание для  нас  обоих.  Вплоть  до  сегодняшнего
вечера я не знала, что я могу открывать глаз, но посмотри, что я  сделала.
Я действительно открыла глаз, как Нагваль и говорил, что я могу. Я никогда
не могла сделать этого до твоего прихода. Я пыталась,  но  он  никогда  не
срабатывал. На этот раз страх перед теми олли заставил меня схватить  глаз
точно так, как говорил мне Нагваль: встряхнув его четыре  раза  в  четырех
направлениях. Он сказал мне, что я должна встряхнуть его,  как  постельную
простыню, а затем я должна открыть его, как  дверь,  держа  его  прямо  за
середину. Остальное было очень легко. Когда дверь была открыта, я  ощутила
сильный ветер, тянущий меня, вместо того, чтобы  унести  меня.  Трудность,
как сказал Нагваль, состоит в  том,  чтобы  вернуться.  Нужно  быть  очень
сильным, чтобы сделать это. Нагваль,  Хенаро  и  Элихио  могли  входить  и
выходить из этого глаза запросто. Для них глаз не  был  даже  глазом,  они
сказали, что он был оранжевым светом, подобно солнцу. И поэтому Нагваль  и
Хенаро были оранжевым светом, когда они летали. Я все еще стою  на  низкой
ступени. Нагваль сказал, что когда я выполняю свой полет, я растягиваюсь и
выгляжу, как куча коровьего помета  в  небе.  У  меня  нет  света,  именно
поэтому возвращение так страшно для меня. Сегодня  вечером  ты  помог  мне
дважды и вытащил меня назад. Причина, по  которой  я  показала  тебе  свой
полет сегодня вечером, - это приказ Нагваля позволить тебе  _у_в_и_д_е_т_ь
это, невзирая на то, как бы это ни было трудно и  опасно.  Предполагалось,
что я помогу тебе своим полетом точно так же,  как  ты,  предположительно,
должен был помочь мне, когда показал мне своего дубля. Я _в_и_д_е_л_а весь
твой маневр из двери. Ты был так поглощен чувством жалости к Жозефине, что
твое тело не заметило моего присутствия. Я _в_и_д_е_л_а_, как  твой  дубль
вышел из верхушки твоей головы.  Он  выполз,  как  червь.  Я  _в_и_д_е_л_а
дрожь, которая показалась в твоих ногах и прошла по всему твоему  телу,  и
тогда твой дубль вышел. Он был похож на тебя, но  очень  сияющий.  Он  был
похож на самого Нагваля. Именно поэтому сестры оцепенели. Я знала, что они
думали, что это был сам Нагваль. Однако я не могла _у_в_и_д_е_т_ь_  всего.
Я пропустила звук, потому что я не обращала на него внимания.
     - Прости, не понял.
     - Дубль требует огромного внимания. Нагваль дал это внимание тебе, но
не мне. Он сказал мне, что он истощил бы меня.
     Она сказала что-то еще об определенном роде внимания, но я был  очень
уставшим. Я заснул так внезапно, что не успел даже отложить в сторону свои
заметки.



                                4. ХЕНАРОС

     Я проснулся около 8 часов следующего утра и обнаружил, что  ла  горда
высушила на солнце мою одежду и приготовила завтрак. Мы ели на  кухне,  на
обеденной площадке. Когда мы закончили, я  спросил  ее  о  Лидии,  Розе  и
Жозефине. Они, казалось, исчезли из дому.
     - Они помогают Соледад, - сказала она. - она готовится к отъезду.
     - Куда она собирается уезжать?
     - Куда-нибудь из этого места. У нее больше нет причин оставаться. Она
ждала тебя, а ты уже приехал.
     Сестрички собираются вместе с ней?
     - Нет. Они просто не хотят сегодня быть  здесь.  Похоже  на  то,  что
сегодня им здесь находится уже не стоит.
     - Почему не стоит?
     - Сегодня приходят хенарос, чтобы увидеть тебя, а девочки не ладят  с
ними. Если все они соберутся здесь вместе,  между  ними  произойдет  самая
ужасная борьба.  В  последний  раз,  когда  это  случилось,  они  чуть  не
поубивали друг друга.
     - Они борются физически?
     - Будь уверен, что да. Все они сильные,  и  никто  из  них  не  хочет
занимать второе место. Нагваль говорил, что это случится, но  я  бессильна
остановить их; более того, я вынуждена принимать чью-либо сторону, так что
получается страшная кутерьма.
     - Откуда ты знаешь, что хенарос придут сегодня?
     - Я не разговаривала с ними. Я просто знаю,  что  они  будут  сегодня
здесь, вот и все.
     - Ты знаешь это, потому что ты _в_и_д_и_ш_ь_, Горда?
     - Совершенно верно. Я _в_и_ж_у_ их идущими. И один из них идет  прямо
к тебе, потому что ты тянешь его.
     Я заверил ее, что я никого в особенности не тяну. Я  сказал,  что  не
открывал никому цели своей поездки, но что эта поездка имела  отношение  к
чему-то такому, что я хотел спросить у Паблито и Нестора.
     Она сдержанно  улыбнулась  и  сказала,  что  судьба  спарила  меня  с
Паблито,  что  мы  очень  похожи  и  что,  несомненно,  он  прежде   всего
рассчитывает увидеть меня. Она добавила, что все,  случающееся  с  воином,
можно  интерпретировать,  как  знак,  следовательно,  мое  столкновение  с
Соледад было знаком того, что мне  предстоит  выполнить  в  течение  моего
визита. Я попросил ее объяснить суть ее заявления.
     - Мужчины дадут тебе очень мало в данное время, - сказала она. -  это
женщины разорвут тебя на клочки, как сделала Соледад. Вот то, что я хотела
тебе сказать, если я правильно прочитала знак. Ты ожидаешь Хенарос, но они
мужчины, подобно тебе. И обрати внимание на  другой  знак:  они  чуть-чуть
позади. Я сказала бы, на пару дней позади. Это твоя, а  также  их  судьба,
как мужчин - быть всегда на пару дней позади.
     - Позади чего, Горда?
     - Позади всего. Позади нас, женщин, например.
     Она засмеялась и погладила меня по голове.
     - Неважно, что ты неподатлив, - продолжала она, - ты должен признать,
что я права. Жди и наблюдай.
     - Это Нагваль сказал тебе, что мужчины позади женщин? - спросил я.
     - Разумеется, он, - ответила она. - все, что ты  должен  делать,  это
смотреть вокруг.
     - Я делаю это, Горда. Но я не  вижу  ничего  такого.  Женщины  всегда
позади. Они зависят от мужчин.
     Она засмеялась. Ее смех не был пренебрежительным или язвительным:  он
был скорее выражением чистого веселья.
     - Ты знаешь мир людей лучше, чем я, - сказала она  с  силой,  но  вот
сейчас я уже бесформенная, а ты нет. Я говорю  тебе  -  женщины  как  маги
лучше, потому что перед нашими глазами есть трещина,  а  перед  вашими  ее
нет.
     Она не казалась сердитой, но я почувствовал себя обязанным объяснить,
что я задавал вопросы и делал замечания  не  потому,  что  я  нападал  или
защищал какой-либо данный пункт, а потому что я хотел, чтобы она говорила.
     Она сказала, что ничего другого не делает, как говорит,  с  тех  пор,
как мы встретились, и что Нагваль научил ее разговаривать, потому  что  ее
задание было такое же, как и мое - находиться в мире людей.
     - Все, что мы говорим, - продолжала она, - является  отражением  мира
людей. Ты обнаружишь, прежде чем твой визит окончится, что ты  говоришь  и
действуешь таким путем, как ты это делаешь, потому что  ты  цепляешься  за
человеческую  форму,  так  же  как  Хенарос  и  сестрички   цепляются   за
человеческую форму, когда они борются, чтобы убить друг друга.
     - Но разве вы все не  обязаны  сотрудничать  с  Паблито,  Нестором  и
Бениньо?
     - Хенаро и Нагваль сказали всем нам, что мы должны жить  в  гармонии,
помогать и защищать друг друга, потому что мы одиноки в мире.  Мы  четверо
были оставлены на попечение Паблито, но он трус. Если бы это  зависело  от
него, предоставил бы нам подыхать, как собакам. Впрочем, когда Нагваль был
здесь, Паблито был очень любезен с нами и очень много заботился о нас. Все
обычно поддразнивали его и шутили, что он заботится о нас так,  словно  мы
его жены. Нагваль и Хенаро сказали ему незадолго до своего ухода,  что  он
имеет реальный шанс стать когда-нибудь Нагвалем, потому что  мы  могли  бы
стать его четырьмя ветрами, его четырьмя  странами  света.  Паблито  понял
так, что это его задание, и с того дня он изменился. Он стал  невыносимым.
Он начал командовать нами, словно мы действительно были его женами.
     Я спросила Нагваля о шансах Паблито, и он сказал мне,  что  я  должна
знать, что все в мире воина зависит от личной силы, а личная сила  зависит
от безупречности. Если бы Паблито был безупречным,  он  имел  бы  шанс.  Я
засмеялась, когда он сказал мне это. Я слишком  хорошо  знаю  Паблито.  Но
Нагваль  объяснил  мне,  что  я  не  должна   относиться   к   этому   так
легкомысленно.  Он  сказал,  что  воины  всегда  имеют  шанс,  пусть  даже
незначительный. Он заставил меня увидеть, что я сама являюсь воином и  что
я не должна препятствовать Паблито своими мыслями он сказал, что я  должна
устранить их и предоставить Паблито самому себе; что  безупречным  образом
действий для меня является помогать Паблито, невзирая на то, что я  о  нем
знаю.
     Я  поняла,  что  сказал  Нагваль.  Кроме  того,  у  меня  есть   свой
собственный долг к Паблито, я всегда пользовалась случаем помочь ему. Но я
также знала, что, несмотря на всю  мою  помощь,  он  обязательно  потерпит
неудачу. Я всегда знала, что он не имеет того,  что  требуется  для  того,
чтобы стать подобным Нагвалю. Паблито очень инфантилен и не хочет признать
свое поражение. Он жалок, потому что он не безупречен, и все же он еще  не
оставляет мысли стать подобным Нагвалю.
     - Как он потерпел неудачу?
     - Как только Нагваль ушел, у Паблито произошла смертельная схватка  с
лидией. Несколько лет тому назад  Нагваль  дал  ему  задание  стать  мужем
лидии, только для видимости. Здешние люди вокруг думали, что она его жена;
лидии это было очень неприятно. Она очень резкая. Подоплека этого  дела  в
том, что Паблито всегда боялся ее до смерти. Они никогда не  могли  ладить
друг с другом и терпели друг друга только потому, что рядом  был  Нагваль.
Но когда тот ушел, Паблито сделался еще более ненормальным, чем он уже был
и пришел к убеждению, что имеет достаточно личной силы, чтобы сделать  нас
своими женами.
     Трое Хенарос собрались вместе, обсудили, что Паблито следует  делать,
и решили, что он должен сперва взяться за самую несговорчивую  из  женщин,
лидию. Они подождали, пока она останется одна, а затем все трое  пришли  в
дом, схватили ее за руки и повалили на постель. Паблито взобрался на  нее.
Сначала она думала, что Хенарос шутят. Но когда  она  поняла,  что  у  них
серьезные намерения, она ударила Паблито головой в середину его лба и чуть
не убила его. Хенарос убежали, и Нестору пришлось несколько месяцев лечить
рану Паблито.
     - Могу я что-нибудь сделать, чтобы помочь им понять?
     - Нет. К несчастью, их проблема заключается не в непонимании. Все они
шестеро понимают очень хорошо. Фактическая  трудность  в  чем-то  ином,  в
чем-то очень угрожающем, в чем никто не может помочь им. Они  индульгируют
в попытке не измениться. Так как они  знают,  что  не  добьются  успеха  в
изменении, сколько бы они ни пытались, или ни хотели бы, или ни  нуждались
бы, они  вообще  отказались  от  попыток.  Это  так  же  неправильно,  как
чувствовать себя обескураженным своими неудачами. Нагваль говорил  каждому
из них, что воины - как мужчины, так и женщины - должны быть  безупречными
в своих усилиях измениться, чтобы вспугнуть человеческую форму и стряхнуть
ее. Как сказал Нагваль, после многих лет  безупречности  наступит  момент,
когда форма не может больше выдержать и уходит, так же, как  она  покинула
меня. Конечно, делая это, она повреждает тело и  может  даже  сделать  его
мертвым, но безупречный воин всегда выживает.
     Внезапный стук в переднюю дверь прервал ее. Ла Горда встала и  вышла,
чтобы отпереть дверь. Это была Лидия. Она очень  формально  приветствовала
меня и попросила ла Горду пойти с ней. Они вместе ушли.
     Я был рад  остаться  один.  Несколько  часов  я  работал  над  своими
заметками.  На  открытой  обеденной  площадке  было  прохладно  и   вполне
достаточно света.
     Ла Горда вернулась около полудня. Она спросила меня, хочу ли я  есть.
Я не был голоден, но она настояла, чтобы я поел. Она сказала, что контакты
с олли были очень изнурительными и что она чувствует себя очень слабой.
     После еды я сел вместе с ла Гордой и собрался было расспросить  ее  о
"сновидениях", как вдруг передняя дверь с шумом открылась и вошел Паблито.
Он часто и тяжело дышал. Очевидно, он бежал и,  по-видимому,  находился  в
состоянии большого возбуждения. Он минуту стоял у двери, переводя дыхание.
Он мало изменился. Он выглядел немного старше и грузнее, или, может  быть,
только более мускулистым. Однако он все еще оставался  очень  худощавым  и
жилистым. Цвет его лица был бледным, словно он долго  не  был  на  солнце.
Коричневый цвет  его  глаз  контрастировал  с  едва  заметными  признаками
утомления на лице.
     Я помнил очаровательную улыбку Паблито; когда он стоял там, глядя  на
меня, его улыбка была такой же чарующей, как всегда. Он подбежал туда, где
я сидел, и на минуту схватил меня за руки, не говоря ни  слова.  Я  встал.
Тогда он слегка встряхнул меня и обнял. Я тоже был очень  счастлив  видеть
его. Я подпрыгивал с  детской  радостью.  Я  не  знал,  что  сказать  ему.
Наконец, он нарушил молчание.
     - Маэстро, - сказал он ласково, слегка наклоняя свою голову, как бы в
знак преклонения передо мной. Титул "маэстро" - учитель  -  захватил  меня
врасплох.  Я  обернулся  вокруг,  словно  высматривая  кого-то  еще,   кто
находился прямо позади меня. Я умышленно утрировал  свои  движения,  чтобы
дать ему понять, что я в недоумении.  Он  улыбался,  и  единственное,  что
пришло мне в голову, это спросить у него, как он узнал, что я здесь.
     Он сказал, что Нестор и Бениньо были принуждены вернуться ввиду очень
необычного предчувствия, которое заставило  их  бежать  день  и  ночь  без
передышки. Нестор  пошел  в  их  собственный  дом  выяснить,  нет  ли  там
чего-нибудь такого,  что  объяснило  бы  ощущение,  которое  двигало  ими.
Бениньо пошел в городок к Соледад, а он сам пришел к дому девушек.
     - Ты попал в десятку, Паблито, - сказала ла Горда и засмеялась.
     Паблито не ответил. Он свирепо посмотрел на нее.
     - Я готов дать голову на отсечение, что ты намереваешься вывести меня
из себя, - сказал он очень гневно.
     - Не борись со мной, Паблито, - спокойно сказала ла Горда.
     Паблито повернулся ко мне и извинился, а затем добавил очень  громким
голосом, словно хотел, чтобы кто-то еще в доме услышал его, что он  принес
с собой свой собственный стул, чтобы сидеть на нем, и что он может ставить
его, где ему заблагорассудится.
     - Здесь вокруг нет никого, кроме нас, -  мягко  сказала  ла  Горда  и
фыркнула от смеха.
     - Я в любом случае внесу свой стул, - сказал Паблито. - ты ничего  не
имеешь против, маэстро?
     Я взглянул на ла Горду. Она дала  мне  едва  заметный  утвердительный
знак кончиком своей ноги.
     - Вноси его. Вноси все, что хочешь, - сказал я.
     Паблито вышел из дома.
     - Они такие все, - сказала ла Горда, - все трое.
     Спустя минуту Паблито вернулся, неся на плечах необычный на вид стул.
Форма стула совпадала с очертаниями его спины, так что когда он нес его на
спине в перевернутом положении, он был похож на рюкзак.
     - Можно мне поставить его? - спросил он меня.
     - Конечно, - ответил я, отодвигая скамейку, чтобы освободить место.
     - Он засмеялся с деланной непринужденностью.
     - Разве ты не Нагваль? - спросил он меня,  а  затем  взглянул  на  ла
Горду и добавил: "или ты должен ожидать распоряжений?"
     - Я Нагваль, - сказал я шутливо, чтобы ублажить его.
     Я чувствовал, что он ищет повод для ссоры с ла  Гордой;  она,  должно
быть, тоже почувствовала это, потому что извинилась и вышла в заднюю часть
дома.
     Паблито поставил свой стул и  медленно  обошел  вокруг  меня,  словно
исследуя мое тело. Затем он взял свой узкий, с низкой спинкой стул в  одну
руку, развернул его и сел, заложив руки за спинку стула, что позволяло ему
сидеть  на  нем  с  максимальным  удобством.  Я  сел  напротив  него.  Его
настроение совершенно переменилось в тот момент, когда ла Горда ушла.
     - Я должен попросить у тебя прощения за свое поведение, - Сказал  он,
улыбаясь. - но мне нужно было отделаться от этой ведьмы.
     - Неужели она такая плохая, Паблито?
     - Можешь не сомневаться в этом.
     Чтобы переменить тему, я сказал ему, что  он  выглядит  прекрасным  и
процветающим.
     - Ты сам выглядишь очень прекрасно, маэстро, - сказал он.
     - Какого черта ты называешь меня  "маэстро"?  -  спросил  я  шутливым
тоном.
     - Ситуация изменилась, - ответил он. - мы находимся в новых условиях,
и  свидетель  говорит,  что  ты  теперь  маэстро,  а  свидетель  не  может
ошибаться. Но он сам расскажет тебе всю эту историю. Он скоро будет  здесь
и он будет рад видеть тебя снова.  Я  думаю,  что  он  уже,  должно  быть,
ощутил, что ты здесь. Когда мы возвращались обратно, все мы  ощущали,  что
ты, наверное, уже в пути, но никто из нас не ощутил, что ты уже прибыл.
     Тут я сказал ему, что приехал с единственной целью -  увидеть  его  и
Нестора, что они - единственные два человека в мире, с которыми я  мог  бы
поговорить о нашей последней встрече с доном Хуаном и доном Хенаро и что я
больше всего нуждаюсь в  том,  чтобы  рассеять  неопределенность,  которую
вызвала во мне эта последняя встреча.
     - Мы связаны друг с другом, - сказал он. - я сделаю все, что  в  моих
силах, чтобы помочь тебе. Ты знаешь это.  Однако,  я  должен  предостеречь
тебя, что я не такой сильный, каким бы ты хотел меня видеть.  По-видимому,
было бы лучше, если бы мы не разговаривали вообще. Но с другой  стороны  -
если мы не поговорим, мы никогда ничего не поймем.
     Тщательным и  обдуманным  образом  я  сформулировал  свой  вопрос.  Я
объяснил, что мое рациональное затруднение коренится в  одной-единственной
проблеме.
     - Скажи мне, Паблито, - сказал я, - мы действительно прыгнули  вместе
со своими телами в пропасть?
     - Я не знаю, - сказал он. - я действительно не знаю.
     - Но ты был там со мной.
     - В том-то и дело. Был ли я реально там?
     Я был раздражен его загадочными ответами. У меня  было  чувство,  что
если бы я встряхнул его или стиснул, то нечто в нем высвободилось бы.  Мне
казалось, что он намеренно  утаивает  нечто  важное.  Я  заявил,  что  он,
по-видимому, решил быть скрытным со мной, хотя нас и связывают узы полного
доверия.
     Паблито  качнул  головой,  как  будто  молча  возражал  против  моего
обвинения.
     Я попросил его подробно изложить мне все его переживания,  начиная  с
момента, предшествовавшего нашему прыжку, когда  дон  Хуан  и  дон  Хенаро
готовили нас вместе к заключительному натиску.
     Ответ Паблито был путанным и  непоследовательным.  Все,  что  он  мог
вспомнить о последних минутах перед нашим прыжком в пропасть, было то, как
дон Хуан и дон Хенаро попрощались с нами обоими и скрылись в темноте,  его
сила иссякла, он был на грани фиаско, но я держал его за руку и подвел его
к краю пропасти, и там он отключился.
     - Что случилось после того, как ты отключился, Паблито?
     - Я не знаю.
     - Были ли у тебя сны или видения? Что ты видел?
     - Что касается меня, то у меня не было  никаких  видений,  а  если  и
были, я не мог уделить им никакого внимания. Мое отсутствие  безупречности
препятствует мне вспомнить их.
     - А потом что случилось?
     - Я проснулся в прежнем доме Хенаро. Я не знаю, как я туда попал.
     Он замолчал, а я лихорадочно искал в своем уме  какой-нибудь  вопрос,
комментарий, критическое замечание или что-нибудь другое, что добавило  бы
больше широты его утверждениям. Фактически, ничто в  утверждениях  Паблито
не помогало подкреплению того, что случилось со мной.  Я  чувствовал  себя
обманутым. Я почти рассердился на него. Я ощущал смесь жалости к Паблито и
к себе самому и в то же время очень интенсивное разочарование.
     - Мне жаль, что я так разочаровал тебя, - сказал Паблито.
     Моей немедленной реакцией на его слова было скрыть  свои  ощущения  и
заверить его, что я вовсе не разочарован.
     - Я маг, - сказал он, смеясь, - скверный маг, но этого достаточно для
того, чтобы знать, что мое тело говорит мне. И сейчас оно говорит мне, что
ты сердишься на меня.
     - Я не сержусь, Паблито! - воскликнул я.
     - Это то, что говорит твой разум, а не твое тело, - сказал он. - твое
тело сердится. Твой разум, однако, не находит причины  сердится  на  меня,
так что ты попал под перекрестный огонь. Самое малое, что я  могу  сделать
для тебя, так это распутать это. Твое тело сердится, т.к. оно знает, что я
не безупречен и что только безупречный воин может помочь тебе.  Твое  тело
сердится потому, что оно ощущает, что я опустошаю себя. Оно знало об  этом
в ту же минуту, когда я вошел через эту дверь.
     Я не знал,  что  сказать.  Я  ощутил  прилив  запоздалого  осознания.
По-видимому, он был прав, говоря, что мое тело знало все  это.  Во  всяком
случае, его прямота, с которой он выступил против моих ощущений, притупила
остроту моего расстройства. Я задал  себе  вопрос,  не  играет  ли  сейчас
Паблито в какую-нибудь игру со мной.  Я  сказал  ему,  что,  будучи  таким
прямым и уверенным, он, по-видимому,  не  мог  быть  таким  слабым,  каким
обрисовал себя мне.
     - Моя слабость довела меня до того, что у меня появилось томление,  -
сказал он почти шепотом. - я дошел даже до такого состояния,  что  томлюсь
по жизни обыкновенного человека. Можешь ты поверить в это?
     - Этого не может быть, Паблито! - воскликнул я.
     - Может, - ответил он. - я тоскую по  великой  привилегии  ходить  по
земле, как обычный человек, без этого ужасного бремени.
     Я нашел его позицию просто  невозможной  и  принялся  снова  и  снова
восклицать, что этого не может быть. Паблито посмотрел на меня и вздохнул.
Внезапно мною овладело понимание. Он, по-видимому, готов был  разрыдаться.
Мое понимание повлекло за собой интенсивное сочувствие. Никто  из  нас  не
мог помочь друг другу.
     В этот момент в кухню вернулась ла Горда. Паблито, казалось,  испытал
мгновенное оживление. Он вскочил на ноги и затопал по полу.
     - Какого дьявола тебе здесь надо? - завопил он  визгливым  и  нервным
голосом. - почему ты шныряешь вокруг?
     Ла Горда обратилась ко мне, словно его не существовало.  Она  вежливо
сказала, что собирается пойти в дом Соледад.
     - На кой черт нам беспокоиться, куда ты идешь? - завопил он. - можешь
отправляться хоть к чертовой матери.
     Он затопал по полу, как капризный ребенок, в то время, как  ла  Горда
стояла, улыбаясь.
     - Давай уйдем из этого дома, маэстро, - сказал он громко.
     Его внезапный сдвиг от печали к гневу заворожил меня. Я целиком  ушел
в наблюдение за ним. Одна из его характерных черт,  которой  я  изумлялся,
была его легкость движений; даже  когда  он  топал  ногами,  его  движения
обладали грацией.
     Внезапно он протянул руку над столом и чуть  не  вырвал  у  меня  мой
блокнот. Он схватил его большим и  указательным  пальцами  левой  руки.  Я
вынужден был удерживать его обеими ладонями, прилагая всю свою силу. В его
тяге была такая огромная сила, что, если бы он действительно хотел забрать
его, он легко вырвал бы его из  моей  хватки.  Он  отпустил  его  и  когда
забирал свою руку обратно, у меня возникло мимолетное ощущение, что из нее
что-то торчит. Это случилось так быстро, что я мог бы объяснить  это,  как
обман зрения, следствие встряски,  когда  я  был  вынужден  привстать  под
действием его силы тяги. Но я уже был научен тому, что с этими людьми я не
могу вести себя привычным образом и не  могу  объяснить  ничего  привычным
образом, поэтому я даже не стал делать этих попыток.
     - Что у тебя в руке, Паблито? - спросил я.
     Он отпрянул в изумлении и спрятал свою руку за  спину.  У  него  было
смущенное выражение и он пробормотал, что хочет, чтобы  мы  покинули  этот
дом, потому что ему становится дурно.
     Ла Горда стала громко  смеяться  и  сказала,  что  Паблито  такой  же
хороший притворщик, как Жозефина, может быть даже лучше, и что если я буду
нажимать на него, чтобы он сказал мне, что у него в руке, то он  упадет  в
обморок и Нестору придется выхаживать его несколько месяцев.
     Паблито начал задыхаться. Его лицо стало  почти  багровым.  Ла  Горда
сказала ему безразличным тоном прекратить представление, потому что у него
нет аудитории; она  уходит,  а  у  меня  не  хватит  терпения.  Затем  она
повернулась ко мне и сказала очень повелительным тоном, чтобы я  оставался
здесь и не ходил к Хенарос.
     - Почему, к дьяволу, нет? - завопил Паблито и подскочил к ней, словно
пытаясь помешать ей уйти. - какое нахальство!  Говорить  маэстро,  что  он
должен делать!
     - У нас была стычка с олли в вашем доме прошлой ночью, -  Сказала  ла
Горда Паблито, как само собой разумеющееся. - Нагваль и я еще не пришли  в
себя от этого. Я бы на твоем месте, Паблито, уделила бы  внимание  работе.
Ситуация изменилась. Все изменилось с тех пор, как приехал он.
     Ла Горда вышла через переднюю дверь. Тут я начал осознавать, что  она
действительно  выглядит  очень  усталой.  По-видимому,  ее  башмаки   были
чересчур тесными, либо, может быть, она  была  такой  слабой,  что  слегка
волочила ноги. Она казалась маленькой и хрупкой.
     Я подумал, что и я, должно быть, выгляжу усталым. Так как в  их  доме
не было зеркал, мне захотелось выйти наружу и посмотреть на себя в боковое
зеркальце моей машины. Я, наверное, так и сделал бы,  но  Паблито  помешал
мне. Он попросил меня самым искренним тоном не верить ни  слову  из  того,
что она сказала о нем, как о  притворщике.  Я  сказал  ему,  чтобы  он  не
беспокоился об этом.
     - Ты совершенно не любишь ла Горду, не так ли? - спросил я.
     - Ты можешь повторить это еще раз, - ответил он с лютым  взглядом.  -
ты знаешь лучше, чем кто-либо другой, какие эти женщины чудовища.  Нагваль
сказал нам, что в один прекрасный день ты должен будешь  приехать  сюда  и
попасть к ним в лапы. Он умолял нас быть начеку и предостеречь тебя об  их
замыслах. Нагваль сказал, что у тебя имеется один из четырех шансов.  Если
бы наша  сила  была  велика,  то  мы  смогли  бы  привести  тебя  к  себе,
предостеречь и спасти тебя; если бы у нас было мало силы, то  мы  приехали
бы сюда как раз для того, чтобы увидеть твой  труп;  третьим  шансом  было
найти тебя пленником  ведьмы  Соледад  или  пленником  этих  омерзительных
мужеподобных женщин; четвертый шанс, самый  сомнительный  из  всех  -  был
найти тебя здесь живым и здоровым.
     - Нагваль сказал нам, что в случае, если ты останешься  в  живых,  ты
становишься тогда Нагвалем и мы должны верить тебе, потому что  только  ты
можешь помочь нам.
     - Я сделаю все для тебя, Паблито. Ты знаешь это.
     - Не только для меня. Я не один. Со мной - свидетель  и  Бениньо.  Мы
вместе и ты должен помочь нам всем.
     - Конечно, Паблито. Нечего об этом говорить.
     - Люди здесь вокруг никогда не беспокоились насчет нас. Наши проблемы
связаны с этими мерзкими мужеподобными уродками. Мы не знаем, что делать с
ними. Нагваль приказал нам оставаться около них, невзирая ни  на  что.  Он
дал мне личное задание, но я потерпел неудачу в нем. Раньше  я  был  очень
счастлив. Ты помнишь. Теперь я,  кажется,  не  могу  никак  наладить  свою
жизнь.
     - Что случилось, Паблито?
     - Эти ведьмы выжили меня из дому. Они взяли верх  и  выбросили  меня,
как мусор. Теперь я живу в доме Хенаро вместе с Нестором  и  Бениньо.  Нам
даже приходится самим себе готовить  еду.  Нагваль  знал,  что  это  может
случиться и дал ла Горде задание быть посредником между нами и этими тремя
суками. Но ла Горда все еще остается такой, как Нагваль обычно называл  ее
- двести двадцать задниц. Это прозвище она носила много  лет,  потому  что
она весила 220 фунтов.
     Паблито фыркнул от смеха при своем воспоминании о ее...
     - Она была самой жирной и вонючей недотепой, какую ты  только  можешь
себе представить, - продолжал он. - сейчас она весит вполовину меньше,  но
по своему уму она  все  еще  остается  той  же  самой  толстой  и  ленивой
женщиной, и она не может ничего сделать  для  нас.  Но  теперь  здесь  ты,
маэстро, и наши беды позади. Теперь нас четверо против четырех.
     Я хотел вставить замечание, но он остановил меня.
     - Позволь мне закончить то, что я  должен  сказать,  прежде  чем  эта
ведьма вернется обратно,  чтобы  вышвырнуть  меня,  -  сказал  он,  нервно
поглядывая на дверь.
     - Я знаю, что они сказали тебе, что вы пятеро - одно и то же, т.к. вы
- дети Нагваля. Это ложь! Ты так  же  подобен  нам,  Хенарос,  потому  что
Хенаро  помогал  сформировать  твою  светимость.  Ты  один  из  нас  тоже.
Понимаешь, что я имею в виду? Так что не верь тому, что они говорят  тебе.
Ты так же принадлежишь нам. Ведьмы не знают, что Нагваль  рассказывал  нам
все. Они думают, что они  единственные,  кто  знает.  Чтобы  сделать  нас,
потребовалось два толтека. Мы - дети обоих. Эти ведьмы...
     - Подожди, подожди, Паблито, - сказал я, кладя руку ему на рот.
     Он остановился, очевидно, испуганный моим внезапным жестом.
     - Что ты имеешь в виду, говоря, что потребовалось два толтека,  чтобы
сделать нас?
     - Нагваль сказал нам, что мы толтеки. Все мы -  толтеки.  Он  сказал,
что толтек - это получатель и хранитель тайн. Нагваль и Хенаро -  толтеки.
Они дали нам специальную светимость и свои тайны. Мы получили их  тайны  и
теперь храним их.
     Его употребление слова "толтек" озадачило меня. Я был знаком только с
его антропологическим значением. В этом контексте оно всегда  относится  к
культуре людей,  говорящих  на  языке  нагуатль,  в  центральной  и  южной
мексике, которая уже угасла ко времени завоевания.
     - Почему он назвал нас толтеками? -  спросил  я,  не  зная,  что  еще
сказать.
     - Потому что мы ими являемся. Вместо того, чтобы называть нас  магами
или колдунами, он говорил, что мы - толтеки.
     - Если это так, то почему ты называешь сестричек ведьмами?
     - О, это потому, что я ненавижу их. Это не имеет никакого отношения к
тому, чем мы являемся.
     - Нагваль говорил это всем?
     - Ну да, конечно. Все знают это.
     - Но он никогда не говорил этого мне.
     -  О,  это  потому,  что  ты  очень  образованный  человек  и  всегда
обсуждаешь разные глупости.
     Он засмеялся сильным пронзительным смехом и похлопал меня по спине.
     - Нагваль случайно не говорил тебе, что толтеки были древними людьми,
жившими в этой части мексики? - спросил я.
     - Видишь, куда тебя заносит. Вот поэтому он и не говорил тебе. Старый
ворон, наверное, и не знал, что они были древними людьми.
     Он стал качаться  на  своем  стуле,  смеясь.  Он  смеялся  с  большим
удовольствием и очень заразительно.
     - Мы толтеки, маэстро, - сказал он. - будь уверен, что это  так.  Это
все, что я знаю. Но ты можешь спросить об  этом  свидетеля.  Он  знает.  Я
давно потерял интерес к этому.
     Он встал и прошел к кухонной плите. Я следовал за ним. Он  исследовал
содержимое горшка, готовившегося на медленном огне. Он  спросил  меня,  не
знаю ли я, кто приготовил эту еду. Я был совершенно уверен, что  это  дело
рук ла Горды, но ответил, что не  знаю.  Он  принюхался  к  нему  4-5  раз
короткими вздохами, как собака. Затем он провозгласил, что его нос  сказал
ему, что это готовила ла Горда. Он спросил меня,  пробовал  ли  я  это,  и
когда я сказал, что закончил есть как раз  перед  его  приходом,  он  взял
миску с полки  и  положил  себе  огромную  порцию.  Он  очень  убедительно
порекомендовал мне, чтобы я ел еду, приготовленную  только  ла  Гордой,  и
чтобы пользовался только ее миской, как делает он сам.
     Я сказал ему, что ла Горда и сестрички  подавали  мне  еду  в  темной
миске, которую они держали на полке отдельно от других. Он сказал, что эта
миска принадлежала Нагвалю. Мы вернулись к столу. Он ел очень  медленно  и
совершенно не разговаривая. Его полная поглощенность едой  заставила  меня
осознать, что все они делали точно так же: они ели в полном молчании.
     - Ла Горда - великая повариха, - сказал он, когда кончил есть. -  она
обычно кормила меня. Это было много лет  тому  назад,  когда  она  еще  не
ненавидела меня, до того, как она стала ведьмой, я имею в виду - толтеком.
     Он взглянул на меня с искоркой в глазах и подмигнул.
     Я  почувствовал  себя  обязанным  объяснить  ему,  что  ла  Горда  не
производит на меня впечатления человека, способного ненавидеть кого бы  то
ни было. Я спросил его, знает ли он, что она потеряла свою форму.
     - Это полный вздор! - воскликнул он.
     Он уставился на меня, как бы оценивая мой удивленный взгляд, а  затем
закрыл лицо рукой и захихикал, как смущенный ребенок.
     - Ну хорошо, она действительно сделала  это,  -  добавил  он.  -  она
просто великолепна.
     - Почему же тогда ты не любишь ее?
     - Я собираюсь рассказать тебе кое-что, маэстро,  потому  что  я  верю
тебе. Неверно, что я совершенно не люблю ее. Она -  Самая  лучшая.  Она  -
женщина Нагваля. Просто я действую таким  образом  с  нею,  потому  что  я
люблю, чтобы  она  баловала  меня,  и  она  делает  это.  Она  никогда  не
раздражает меня. Я могу делать, что угодно. Иногда меня захватывает,  мною
овладевает физическое возбуждение, и  я  хочу  отколотить  ее.  Когда  это
случается, она просто отходит в сторону, как это обычно делал  Нагваль.  В
следующий  момент  она  даже  не  помнит,  что  я  сделал.  Это  настоящий
бесформенный воин для тебя. Она ведет себя  точно  так  же  со  всеми.  Но
остальные все мы - сущий кошмар. Мы по-настоящему плохие.  Те  три  ведьмы
ненавидят нас, а мы в ответ ненавидим их.
     -  Вы  маги,  Паблито,  неужели  вы  не  можете  прекратить  все  эти
пререкания?
     - Безусловно, мы можем, но мы не хотим. Чего ты  ожидаешь  от  нас  -
чтобы мы были братьями и сестрами?
     Я не знал, что сказать.
     - Они были женщинами Нагваля, - продолжал он. - и, тем не менее,  все
ожидали, что я возьму их. Как, к дьяволу, я должен  был  сделать  это?!  Я
сделал попытку с одной из них и вместо того, чтобы помочь мне,  ублюдочная
ведьма чуть не убила меня. В результате теперь все эти  бабы  остерегаются
меня, словно я совершил преступление. Все, что я сделал, было  выполнением
инструкции Нагваля. Он сказал мне, что я должен вступить в интимную  связь
с каждой из них, по очереди, пока я не смогу владеть всеми ими вместе.  Но
я не смог вступить в интимную связь даже с одной.
     Я хотел спросить его о матери, донье Соледад, но я не смог  придумать
способа, чтобы вовлечь его в разговор на эту тему. Мы минуту молчали.
     - Ты ненавидишь их за  то,  что  они  пытались  сделать  с  тобой?  -
внезапно спросил он.
     Я увидел свой шанс.
     - Нет, ничуть, - сказал я. - ла Горда объяснила мне их мотивы. Однако
нападение доньи Соледад было очень жутким. Ты часто видишься с ней?
     Он не ответил. Он смотрел в потолок. Я повторил свой  вопрос.  Тут  я
заметил, что его глаза полны  слез.  Его  тело  беззвучно  сотрясалось  от
конвульсивных рыданий.
     Он сказал, что у него когда-то была прекрасная мать,  которую  я  мог
еще, несомненно, помнить. Ее имя было Мануэлита, святая  женщина,  которая
поставила на ноги двух детей, работая, как мужчина, чтобы поддерживать их.
Он испытывал самое глубокое благоговение к той матери,  которая  любила  и
растила его. Но в один ужасный день  его  судьба  исполнилась  и  он  имел
несчастье встретить Хенаро и Нагваля и, действуя совместно, они  разрушили
его жизнь.
     Очень эмоциональным тоном Паблито сказал, что эти два  дьявола  взяли
его душу и душу его матери. Они убили его Мануэлиту и уставили вместо  нее
эту устрашающую ведьму Соледад. Он посмотрел  на  меня  глазами,  залитыми
слезами и сказал, что эта отвратительная женщина - не его мать. Она  ни  в
коем случае не могла быть его Мануэлитой.
     Он неудержимо рыдал. Я не знал, что сказать. Его эмоциональный  взрыв
был таким неподдельным, а его заявления такими  правдивыми,  что  на  меня
нахлынула  волна  сентиментальности.  Мысля,  как  средний  цивилизованный
человек, я должен был согласиться с ним.  Это  безусловно  выглядело,  как
несчастье, для Паблито, что его путь пересекся с путем дона Хуана  и  дона
Хенаро.
     Я положил руку ему на плечо и сам чуть  не  заплакал.  После  долгого
молчания он встал и вышел в заднюю часть дома. Я услышал, как он прочищает
свой нос и умывает лицо в  бадье  с  водой.  Когда  он  вернулся,  он  был
спокойнее. Он даже улыбался.
     - Не пойми меня неправильно, маэстро, - сказал он. - я никого не виню
за то, что случилось со мной.  Это  была  моя  судьба.  Хенаро  и  Нагваль
действовали, как безупречные воины, какими они и были. Я просто слаб,  вот
и все. Я потерпел неудачу при выполнении своего задания.  Нагваль  сказал,
что моим единственным шансом избежать нападения  этой  устрашающей  ведьмы
было овладеть четырьмя ветрами  и  сделать  их  своими  четырьмя  странами
света. Но я потерпел неудачу. Эти женщины были в сговоре  с  этой  ведьмой
Соледад и не захотели помочь мне. Они хотели моей смерти.
     Нагваль также сказал мне, что, если я потерплю неудачу, у тебя самого
не останется никаких шансов. Он сказал, что если она убьет тебя, я  должен
спасаться бегством ради спасения своей жизни. Он сомневался, что  я  успею
добраться даже до дороги. Он сказал, что, располагая твоей  силой  и  тем,
что эта  ведьма  уже  знает,  она  будет  бесподобной.  Поэтому,  когда  я
почувствовал, что потерпел неудачу в попытке овладеть четырьмя ветрами,  я
считал себя пропащим.  И,  разумеется,  я  возненавидел  этих  женщин.  Но
сегодня, маэстро, ты принес мне новую надежду.
     Я сказал ему, что его чувства к его матери  очень  глубоко  затронули
меня. Я был, фактически, сильно потрясен тем, что случилось, но  я  сильно
сомневаюсь, что принес ему какую-то надежду.
     - Принес! - воскликнул он с большой  убежденностью.  -  я  чувствовал
себя ужасно все это время. Кому угодно станет не по себе, если тебя начнет
преследовать собственная мать с топором в руках. Но теперь она  выбыла  из
игры благодаря тебе и тому, что ты сделал.
     - Эти женщины ненавидят меня, потому что они убеждены, что я трус.  В
их тупой башке не укладывается, что мы разные. Ты  и  эти  четыре  женщины
отличаетесь от меня, свидетеля и Бениньо в одном важном отношении. Все  вы
пятеро были практически мертвыми  до  того,  как  Нагваль  нашел  вас.  Он
говорил нам, что однажды ты даже пытался покончить с  собой.  Мы  были  не
такие.  Мы  были  благополучными,  жизнерадостными   и   счастливыми.   Мы
противоположны вам. Вы отчаявшиеся люди, мы  -  Нет.  Если  бы  Хенаро  не
встретился на моем пути, я был бы сегодня счастливым плотником. Или  может
быть, я уже умер бы. Это не имеет значения. Я делал бы то, что мог, и  это
было бы прекрасно.
     Его слова ввергли меня в любопытное состояние. Я должен был признать,
что он прав в отношении того, что эти женщины и я сам  действительно  были
отчаявшимися людьми. Если бы я не встретил дона Хуана, я, несомненно, умер
бы, но я не мог сказать, как Паблито, что чувствовал бы себя  прекрасно  в
любом случае. Дон Хуан дал жизнь и энергию  моему  телу  и  свободу  моему
духу.
     Утверждения Паблито заставили меня  вспомнить  нечто,  что  дон  Хуан
сказал мне однажды, когда мы  говорили  об  одном  старом  человеке,  моем
друге. Дон Хуан сказал очень выразительно,  что  жизнь  или  смерть  этого
старого человека не имеют абсолютно никакого  значения.  Я  ощутил  легкое
раздражение, т.к. подумал, что дон Хуан хватил через край. Я  сказал  ему,
что само собой разумеется, что жизнь и  смерть  этого  человека  не  имеют
никакого  значения,  т.к.,  по-видимому,  ничто  в  мире  не  может  иметь
какого-либо значения, кроме как лично для каждого из нас самих.
     - Ты сам сказал это! - воскликнул он и засмеялся. -  это  в  точности
то, что я имел в виду. Жизнь и смерть  этого  старого  человека  не  имеют
значения для него лично. Он мог бы умереть в 1929 или в 1950, или  мог  бы
жить до 1995 года. Это не имеет значения. Все  одинаково  неинтересно  для
него.
     Моя жизнь до встречи с доном Хуаном протекала по этому пути. Ничто не
было никогда важным для меня.  Я  привык  действовать  так,  как  если  бы
определенные вещи волновали меня, но это была только рассчитанная  уловка,
чтобы казаться чувствительным человеком.
     Паблито заговорил со мной и нарушил мои размышления. Он хотел узнать,
не задел ли он  мои  чувства.  Я  заверил  его,  что  это  пустяки.  Чтобы
возобновить разговор, я спросил его, где он встретился с доном Хенаро.
     - Случилось так, что мой  хозяин  заболел,  -  сказал  он.  -  и  мне
пришлось отправиться на городской базар вместо него, чтобы построить новую
секцию мануфактурных лавок. Я работал там два месяца. Там я встретил  дочь
владельца одной из лавок. Мы слюбились. Я сделал стойку  ее  отца  немного
больше, чем другие, так что я мог заниматься с ней любовью под  прилавком,
в то время, как ее сестра обслуживала покупателей.
     Однажды  Хенаро  принес  торговцу,  располагавшемуся  напротив  через
проход, мешок лекарственных  растений  и  во  время  разговора  с  ним  он
заметил, что мануфактурная стойка трясется. Он  внимательно  посмотрел  на
стойку, но увидел только полусонную сестру, сидящую на стуле. Тот  человек
сказал Хенаро, что каждый  день  примерно  в  это  время  стойка  вот  так
сотрясается. На следующий день Хенаро привел Нагваля посмотреть трясущуюся
стойку, и она действительно в тот день сотрясалась. Они  пришли  опять  на
следующий день, и она тряслась снова. Тогда они стали  ждать,  пока  я  не
вышел.
     В тот день я познакомился с ними, а вскоре после этого Хенаро  сказал
мне, что он травник и предложил изготовить мне снадобье,  против  которого
не устоит ни одна женщина. Я любил женщин, так что  попался  на  это.  Он,
конечно, сделал снадобье для меня, но на это ему понадобилось  10  лет.  В
течение этого времени я успел  узнать  его  очень  хорошо  и  полюбил  его
больше, чем если бы он был  моим  родным  братом.  А  теперь  мне  его  не
хватает, как дьявола. Так что ты видишь - он поймал меня на крючок. Иногда
я рад, что он сделал это, однако, чаще я негодую на это.
     - Дон Хуан говорил мне, что маги должны  получить  знак,  прежде  чем
избрать кого-то. В твоем случае было что-нибудь подобное, Паблито?
     - Да. Хенаро сказал, что сначала он с любопытством смотрел на стойку,
которая трясется, а потом он _у_в_и_д_е_л_, что  два  человека  занимаются
любовью под прилавком. Тогда он сел, чтобы подождать людей, которые выйдут
оттуда, он хотел посмотреть, кто они  такие.  Спустя  некоторое  время  за
стойкой появилась девушка, но меня он пропустил. Он подумал, что это очень
странно, что он пропустил меня, т.к. он принял решение обязательно увидеть
меня. На следующий день он пришел опять с Нагвалем. Тот тоже  _в_и_д_е_л_,
что два человека занимаются любовью, но когда наступило  время  застигнуть
меня, они оба пропустили меня. Они снова пришли на следующий день,  Хенаро
обошел вокруг и стал за стойкой, а Нагваль остался стоять перед ней.
     Когда я выползал, я наткнулся на Хенаро. Я подумал, что он не  увидел
меня, потому что я был еще скрыт  куском  материи,  закрывавшем  маленькое
квадратное отверстие, которое я сделал в боковой стенке. Я начал  тявкать,
чтобы он подумал,  что  за  занавеской  находится  маленькая  собачка.  Он
зарычал и залаял на меня, и я действительно поверил, что с другой  стороны
была огромная свирепая собака. Я так перепугался,  что  выбежал  с  другой
стороны и с размаху налетел на Нагваля. Если бы он был обычным  человеком,
я опрокинул бы его на землю, потому что я бежал прямо на него,  но  вместо
этого он подхватил меня, как ребенка.
     Я был  изумлен  до  предела.  Для  такого  старого  человека  он  был
невероятно сильным. Я подумал, что  мог  бы  использовать  такого  силача,
чтобы он носил строительные материалы для меня. Кроме  того,  я  не  хотел
терять лица перед человеком, который видел, как я выбегал из-под прилавка.
Я спросил его, не хочет ли он работать на меня. Он согласился.  В  тот  же
самый день он пришел в мастерскую  и  стал  работать  моим  подручным.  Он
работал там ежедневно в течение двух месяцев. Эти два дьявола не  оставили
мне ни одного шанса.
     Несообразный  образ  дона  Хуана,  работающего  на  Паблито,   сильно
рассмешил  меня.  Паблито  начал  имитировать,  как  дон  Хуан   переносил
стройматериалы на своих плечах. Я должен был согласиться с ла Гордой,  что
Паблито такой же хороший актер, как Жозефина.
     - Почему они пошли на все эти хлопоты, Паблито?
     - Они должны были трюком заманить меня. Не думаешь ли ты, что я пошел
бы за ними, как ты? Я всю свою жизнь  слышал  о  магах  и  исцелителях,  о
колдунах и духах, и я не верил ни на йоту этому. Те, кто говорили о  таких
вещах, были просто ничтожными людьми. Если бы Хенаро сказал мне, что он  и
его друг являются магами, я бы распрощался с ними.  Но  они  были  слишком
умны для меня. Эти два лиса действительно были хитрыми.  Они  не  спешили.
Хенаро сказал, что он ждал  бы  около  меня,  даже  если  бы  на  это  ему
понадобилось бы 20 лет. Поэтому Нагваль и пошел работать на меня. Об  этом
попросил его я, так что, фактически, это я сам дал им ключ.
     - Нагваль был усердным работником. Я был  тогда  немного  плутоват  и
думал, что я один разыгрываю трюк с ним. Я верил,  что  Нагваль  -  просто
старый глупый индеец, поэтому я сказал ему, что собираюсь представить  его
хозяину, как своего дедушку, иначе его не возьмут работать, но  за  это  я
должен получить какую-то долю его заработка. Нагваль сказал, что  это  его
вполне устраивает. Он отдавал мне кое-что из нескольких песо,  которые  он
зарабатывал каждый день. Мой хозяин был очень восхищен моим дедушкой,  что
тот был такой выносливый работник. Но другие парни потешались над ним. Как
ты знаешь, он имел привычку время от времени  трещать  всеми  связками.  В
мастерской  он  трещал  ими  всякий  раз,  когда  что-нибудь  нес.   Люди,
естественно, думали, что он такой старый, что когда  несет  что-нибудь  на
спине, то все его тело скрипит.
     Я выглядел довольно жалко  по  сравнению  с  Нагвалем  в  роли  моего
дедушки. Но к тому времени Хенаро уже возобладал над  моей  личностью.  Он
сказал мне, что дает Нагвалю принимать  особый  состав,  изготовленный  из
растений, и что это делает его сильным, как быка. Каждый день он  приносил
небольшой сверток размятых зеленых листьев и  скармливал  ему  их.  Хенаро
сказал, что его друг ничего собой не представляет без его стряпни, и чтобы
доказать мне это, он не давал ему ее два дня. Без зелени  Нагваль  казался
просто обычным, заурядным старым человеком. Хенаро сказал мне, что я  тоже
могу воспользоваться его снадобьем, чтобы заставить женщин полюбить  себя.
Я очень заинтересовался этим и он сказал, что мы могли бы быть партнерами,
если я буду помогать ему готовить его состав  и  давать  этот  состав  его
другу.
     Однажды он показал мне  немного  американских  денег  и  сказал,  что
продал свою первую партию американцу. Этим он поймал меня на удочку,  и  я
стал его партнером.
     Мой партнер Хенаро и я имели большие замыслы. Он сказал, что мне надо
иметь свою мастерскую,  потому  что  с  деньгами,  которые  мы  собирались
заработать на его снадобье, я мог позволить себе все, что угодно. Я  купил
мастерскую,  а  мой  партнер  уплатил  за  нее.  Так  я  ввязался  в   эту
сумасбродную затею. Я знал, что мой партнер предложил стоящее  дело,  и  я
начал работать, изготавливая его зеленую смесь.
     В этом месте у меня было странное убеждение, что дон  Хенаро,  должно
быть, использовал психотропные растения для приготовления своего снадобья.
Я рассуждал, что он должен был хитростью заставить Паблито принимать  его,
чтобы добиться его податливости.
     - Он давал тебе растения силы, Паблито? - спросил я.
     - Разумеется, - ответил он. - он давал мне свою зеленую массу.  Я  ел
ее тоннами.
     Он описал и имитировал, как дон Хуан сидит у передней двери дома дона
Хенаро в состоянии глубокой апатии, а затем внезапно оживает,  как  только
его губы прикасаются к  снадобью.  Паблито  сказал,  что  глядя  на  такое
преображение, он был вынужден попробовать его сам.
     - Что было в этом составе?
     - Зеленые листья, - ответил он. - любые зеленые листья, какие он  мог
достать. Вот таким дьяволом был Хенаро. Он обычно говорил о своем  составе
и заставлял  меня  смеяться,  доводя  до  большого  возбуждения.  Боже,  я
действительно люблю то время.
     Я засмеялся от нервозности.  Паблито  качнул  головой  из  стороны  в
сторону и 2-3 раза прочистил горло. Он, казалось,  сдерживался,  чтобы  не
заплакать.
     - Как я уже сказал, маэстро, - продолжал он, - мною двигала жадность.
Я тайно надеялся отделаться от своего партнера, когда научусь  сам  делать
зеленую смесь. Хенаро, должно быть, всегда знал о моих замыслах в те дни и
как раз перед уходом он крепко обнял меня и сказал,  что  наступило  время
выполнить мое желание, это было время для того, чтобы отделаться от  моего
партнера, потому что я уже научился делать зеленую смесь.
     Паблито встал. Его глаза были увлажнены слезами.
     - Этот негодяй Хенаро, - сказал он тихо. - этот проклятый  дьявол.  Я
по-настоящему любил его, и если бы я не был таким  трусом,  я  бы  сегодня
делал его зеленую смесь.
     Мне не хотелось больше писать. Чтобы рассеять свою печаль,  я  сказал
Паблито, что нам нужно пойти отыскать Нестора.
     Я приводил в порядок свои заметки, чтобы  уйти,  как  вдруг  передняя
дверь с большим шумом распахнулась. Паблито и я непроизвольно  вскочили  и
быстро повернулись, чтобы посмотреть. У двери стоял Нестор.  Я  побежал  к
нему. Мы встретились посреди передней комнаты. Он чуть ли  не  вскочил  на
меня и потряс меня за плечи. Он выглядел выше и сильнее, чем  в  последний
раз, когда я его видел. Его длинное худощавое тело приобрело почти кошачью
гибкость. Каким-то образом человек, который стоял лицом к  лицу  со  мной,
уставившись на меня, не был Нестором, которого я знал. Я помнил  его,  как
очень застенчивого человека, доверенного на попечение Паблито.
     Нестор, который глядел на меня, был смесью дона Хуана и дона  Хенаро.
Он был жилистым и проворным, как дон  Хенаро,  но  вместе  с  тем  обладал
магнетической властью, как дон Хуан. Я собирался  индульгировать  в  своем
замешательстве, но все, что смог сделать, это рассмеяться вместе с ним. Он
похлопал меня по спине, снял свою шляпу.  Только  тут  я  осознал,  что  у
Паблито шляпы не было. Я заметил так же, что Нестор был намного  темнее  и
имел более крупные черты. Рядом с ним Паблито выглядел почти хрупким.  Оба
они носили американскую одежду леви <дешевая одежда фирмы  Леви  Штрауса>,
толстые куртки и башмаки с каучуковыми подошвами.
     Присутствие Нестора в доме мгновенно подняло подавленное  настроение.
Я пригласил его присоединиться к нам в кухне.
     - Ты пришел как раз вовремя,  -  сказал  Паблито  Нестору  с  широкой
улыбкой, когда мы сели.  -  маэстро  и  я  прослезились  здесь,  вспоминая
дьяволов-толтеков.
     - Ты действительно  плакал,  маэстро?  -  спросил  Нестор  с  ехидной
усмешкой на лице.
     - Можешь быть в этом уверен, - ответил Паблито.
     Очень тихий  треск  у  передней  двери  заставил  Паблито  и  Нестора
прекратить разговор. Если бы я был сам,  я  бы  ничего  не  заметил  и  не
услышал. Паблито и Нестор встали, я сделал то же  самое.  Мы  смотрели  на
переднюю дверь, она очень осторожно открывалась. Я подумал, что, наверное,
вернулась ла Горда и тихо открывает дверь, чтобы не беспокоить нас.  Когда
дверь достаточно  широко  открылась,  чтобы  через  нее  мог  пройти  один
человек, вошел Бениньо, двигаясь так, словно он крался в  темную  комнату.
Его глаза были закрыты и он шел на цыпочках. Он напоминал  мне  подростка,
прокрадывающегося в кинотеатр через  незакрытую  дверь,  чтобы  посмотреть
фильм, не осмеливающегося производить шум и в  то  же  время  не  могущего
ничего видеть в темноте.
     Все молча смотрели на Бениньо. Он открыл один глаз  ровно  настолько,
чтобы посмотреть им и  сориентироваться,  а  затем  пошел  через  переднюю
комнату в кухню. Он минуту стоял у стола с закрытыми  глазами.  Паблито  и
Нестор сели и  сделали  мне  знак  сделать  то  же  самое.  Затем  Бениньо
опустился рядом со мной на скамейку.  Он  мягко  пихнул  мое  плечо  своей
головой, это был легкий толчок, означающий, что мне  надо  отодвинуться  и
освободить ему место на скамейке, затем он уселся  со  все  еще  закрытыми
глазами.
     Он был одет в одежду леви, как  Паблито  и  Нестор.  Его  лицо  стало
немного полнее с тех пор, как я видел его в последний раз,  несколько  лет
тому назад, и линия его волос отличалась, но я не смог бы сказать, как.  У
него было более светлое лицо, чем я помнил, очень маленькие  зубы,  полные
губы, широкие скулы, небольшой нос и большие уши. Он  всегда  казался  мне
ребенком, чьи черты так и не стали зрелыми.
     Паблито и Нестор, которые прервали свой разговор, чтобы наблюдать  за
входом Бениньо,  возобновили  беседу,  когда  он  сел,  словно  ничего  не
произошло.
     - Разумеется, он плакал вместе со мной, - сказал Паблито.
     - Он не плакса, как ты, - сказал Нестор Паблито.
     Затем он повернулся ко мне.
     - Я очень рад, что ты жив, - сказал он. - мы только что разговаривали
с ла Гордой и она сказала, что ты - Нагваль, но она не рассказала нам, как
ты остался в живых. Как ты остался живым, маэстро?
     В этом месте у меня был странный выбор. Я  мог  бы  следовать  своему
разумному пути, как я всегда делал, и сказать, что я не имею ни  малейшего
понятия, и я был бы прав в  этом.  Либо  я  мог  сказать,  что  мой  дубль
вызволил меня из лап этих женщин. Я взвешивал в уме возможный эффект обеих
альтернатив, как вдруг меня отвлек Бениньо. Он немножко открыл один глаз и
посмотрел на меня, а потом захихикал и спрятал голову в руки.
     - Бениньо, ты не хочешь разговаривать со мной? - спросил я.
     Он отрицательно качнул головой.
     Я чувствовал себя неловко рядом с ним и решил  спросить,  что  с  ним
такое.
     - Что он делает? - тихо спросил я Нестора.
     Нестор похлопал Бениньо по голове и  встряхнул  его.  Бениньо  открыл
свои глаза, а потом закрыл их снова.
     - Он такой всегда, ты же знаешь, - сказал мне  Нестор.  -  он  крайне
застенчив. Раньше или позже он откроет глаза. Не обращай на него  никакого
внимания. Если ему надоедать, то он заснет.
     Бениньо утвердительно кивнул головой, не открывая глаз.
     - Ну хорошо, как ты выкарабкался? - настаивал Нестор.
     - Ты не хочешь рассказать нам? - спросил Паблито.
     Я осторожно сказал, что мой дубль выходил  наружу  из  верхушки  моей
головы три раза. Я дал им отчет о случившемся.
     Они не казались  нисколько  удивленными  и  приняли  мой  отчет,  как
должное. Паблито стал смаковать свои спекуляции о том, что  донья  Соледад
могла не поправиться и в конце концов умереть. Он хотел знать, стукнул  ли
я точно так же Лидию. Нестор сделал  ему  категорический  жест,  чтобы  он
замолчал, и Паблито остановился не середине фразы.
     - Я извиняюсь, маэстро, - сказал Нестор, - но это не был твой дубль.
     - Но все говорили, что это был мой дубль.
     - Я знаю наверняка, что ты неправильно понял  ла  Горду,  потому  что
когда Бениньо и я шли в дом Хенаро, ла Горда перехватила нас по  дороге  и
сказала нам, что ты и Паблито находитесь здесь, в этом доме.  Она  назвала
тебя Нагвалем. Ты знаешь, почему?
     Я засмеялся и сказал, что по моему мнению, это  было  обусловлено  ее
замечанием, что я получил большую часть светимости Нагваля.
     - Один из нас здесь  дурак!  -  сказал  Бениньо  гулким  голосом,  не
открывая глаз.
     Звук его голоса был таким диковинным, что я отпрыгнул  от  него.  Его
совершенно неожиданное заявление плюс моя реакция на него  заставили  всех
смеяться. Бениньо открыл один глаз, посмотрел на  меня  секунду,  а  затем
спрятал голову в руки.
     - Ты знаешь, почему мы назвали Хуана Матуса Нагвалем? - спросил  меня
Нестор.
     Я сказал,  что  всегда  думал,  что  это  был  их  осторожный  способ
называния дона Хуана магом.
     Бениньо засмеялся так  громко,  что  звук  его  смеха  заглушил  всех
остальных. Казалось, он беспредельно наслаждается. Он опустил свою  голову
на мое плечо, словно это был тяжелый предмет, который  он  больше  не  мог
поддерживать.
     - Причина, по которой мы называли его Нагвалем, - продолжал Нестор, -
заключается в том, что он был расщеплен на двоих. Другими словами, всегда,
когда ему было нужно, он мог попасть в другую колею, чего мы сами не можем
делать: из него выходило нечто, что-то такое, что было не  его  дублем,  а
какой-то устрашающей грозной фигурой, которая выглядела, как он,  но  была
вдвое больше по величине. Мы называли эту фигуру Нагвалем, и  каждый,  кто
имеет ее, является, конечно, Нагвалем.
     - Нагваль сказал нам, что все мы можем иметь эту фигуру, выходящую из
головы, если захотим ее, но обстоятельства складываются так, что никто  не
хочет ее. Хенаро не хотел ее, так что, я  думаю,  мы  не  хотим  ее  тоже.
Поэтому, кажется, ты единственный, кому всучили ее.
     Они захохотали и завопили, словно загоняли стадо скота. Бениньо обвил
руками мои плечи, не открывая глаз, и смеялся до  тех  пор,  пока  по  его
щекам не покатились слезы.
     - Почему ты говоришь, что мне всучили ее? - спросил я Нестора.
     - Она требует слишком много энергии, - сказал  он,  -  слишком  много
труда. Я не знаю, как ты еще держишься на ногах.
     - Нагваль и Хенаро расщепили тебя однажды в  эвкалиптовой  роще.  Они
взяли тебя туда, потому что эвкалипты - Твои деревья. Я присутствовал  там
сам и был свидетелем того, как они расщепили тебя и вытащили твой  Нагваль
наружу. Они тащили тебя врозь за уши, пока не расщепили твою светимость, и
ты больше не был яйцом, а был двумя длинными  светящимися  кусками.  Затем
они сложили тебя вместе снова, но любой маг,  который  _в_и_д_и_т_,  может
сказать, что там, в середине, есть огромный пробел.
     - В чем заключается преимущество быть расщепленным?
     - Ты имеешь одно ухо,  которое  слышит  все,  и  один  глаз,  который
в_и_д_и_т_ все, и ты всегда будешь способным пройти лишнюю милю  в  случае
необходимости. Это расщепление является также причиной, почему они сказали
нам, что ты - маэстро.
     - Они пытались  расщепить  Паблито,  но,  судя  по  всему,  потерпели
неудачу. Он слишком избалован и всегда индульгировал, как ублюдок.  Именно
поэтому он теперь такой взвинченный.
     - Что же тогда такое дубль?
     -  Дубль  -  это  другой,  это  тело,  которое  человек  получает   в
с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_. Он в точности выглядит, как сам человек.
     - Вы все имеете дубль?
     Нестор удивленно воззрился на меня.
     - Эй, Паблито, скажи  маэстро  насчет  наших  дублей,  -  сказал  он,
смеясь.
     Паблито протянул руки через стол и встряхнул Бениньо.
     - Скажи ему ты, Бениньо, - сказал он. - или, еще  лучше,  покажи  ему
его.
     Бениньо встал, открыл глаза как можно  шире  и  посмотрел  на  крышу,
затем сдернул штаны и показал мне свой пенис.
     Хенарос засмеялись, как сумасшедшие.
     - Когда ты спрашивал об этом,  ты  действительно  имел  в  виду  это,
маэстро? - спросил меня Нестор с нервным выражением.
     Я заверил его, что я был совершенно серьезным, желая знать  все,  что
относится к их знанию. Я пустился в длинные объяснения того, как дон  Хуан
держал меня вдали от них по причинам, которых я не постигал, не давая  мне
возможности знать о них больше.
     - Подумай вот о чем, - сказал я. - еще три дня тому назад я не  знал,
что те четыре девушки были ученицами Нагваля или что Бениньо был  учеником
дона Хенаро.
     Бениньо открыл глаза.
     - Подумай об этом сам, - сказал он. - я не знал до сих  пор,  что  ты
такой глупый.
     Он снова закрыл глаза  и  все  они  безумно  захохотали.  Мне  ничего
другого не оставалось, как присоединиться к ним.
     - Мы сейчас дразним тебя, маэстро, - сказал Нестор в виде оправдания.
- мы думали, что ты разыгрываешь нас, растравляя нас. Нагваль сказал  нам,
что ты _в_и_д_и_ш_ь_.  Если  ты  действительно  _в_и_д_и_ш_ь_,  ты  можешь
сказать, что мы жалкая компания. Мы не имеем  тела  _с_н_о_в_и_д_е_н_и_я_.
Никто из нас не имеет дубля.
     В очень серьезной и откровенной манере Нестор рассказал,  что  что-то
пролегло между ними и их желанием иметь дубля. Я  понял  его  высказывание
так, что возник некий барьер с тех пор, как ушли дон Хуан и дон Хенаро. Он
думал, что это могло быть результатом  того,  что  Паблито  провалил  свое
задание. Паблито добавил, что с  тех  пор,  как  Нагваль  и  Хенаро  ушли,
что-то, казалось, преследовало их, и даже Бениньо, который в то время  жил
на южной оконечности мексики, должен был вернуться. Только когда они  трое
были вместе, они чувствовали себя действительно легко.
     - Как ты думаешь, что это такое? - спросил я Нестора.
     - Есть что-то там, во сне, в той безбрежности,  что  толкает  нас,  -
ответил он. - Паблито думает, что это его  неудачная  попытка  вступить  в
борьбу с этими женщинами.
     Паблито повернулся ко мне. Его глаза ярко сияли.
     - Они наложили на меня проклятие, маэстро, - сказал он. - я знаю, что
причина всех наших неприятностей лежит во мне. Я хотел  скрыться  из  этих
мест после моей борьбы с Лидией, и, спустя несколько месяцев,  я  удалился
на беракруо. Я был там действительно счастлив с одной девушкой, на которой
хотел жениться. Я нашел работу и все было прекрасно до того дня,  когда  я
пришел домой и обнаружил,  что  эти  четыре  мужеподобные  уродки,  словно
хищные звери, нашли меня по моему следу. Они были в моем доме,  мучая  мою
женщину. Эта сука Роза положила свою мерзкую руку на живот моей женщины  и
заставила ее нагадить в постель. Их лидер, двести двадцать задниц, сказала
мне, что они прошли через весь континент, разыскивая меня.
     Тут же она схватила меня за пояс и потащила прочь. Они толкали меня к
автобусной станции, чтобы привезти  сюда.  Я  осатанел  хуже  дьявола,  но
ничего не мог поделать с 220 задниц. Она посадила меня в  автобус.  Но  по
дороге сюда я сбежал. Я бежал через кусты и холмы, пока мои ноги не опухли
так, что я не мог снять башмаки. Я почти умирал. Я был  болен  9  месяцев.
Если бы свидетель не нашел меня, я бы уже умер.
     - Я не находил его, - сказал мне Нестор. - его нашла  ла  Горда.  Она
взяла меня туда, где он был, и мы вдвоем отнесли его на автобус и привезли
сюда. Он был в бреду, и нам пришлось доплатить,  чтобы  водитель  автобуса
разрешил посадить его в автобус.
     Очень драматическим тоном Паблито сказал, что  он  не  изменил  своих
намерений, он все еще хочет умереть.
     - Но почему? - спросил я его.
     Вместо него ответил Бениньо гулким гортанным голосом.
     - Потому что его член не работает, - сказал он.
     Звук его голоса был таким необычным, что на секунду у  меня  возникло
ощущение, что он говорит изнутри пещеры. Это было одновременно  пугающе  и
несообразно. Я почти бесконтрольно засмеялся.
     Нестор  сказал,  что  Паблито  пытался  выполнить  свое   задание   -
установить  половые  отношения  с  женщинами,  согласно  инструкции   дона
Нагваля. Он сказал Паблито, что 4 страны  света  уже  приведены  в  нужное
положение, и все, что он должен сделать, это заявить свои права на них. Но
когда Паблито пошел, чтобы заявить права на свою  первую  сторону,  Лидию,
она чуть не убила его. Нестор добавил, что  по  его  личному  мнению,  как
свидетеля этого события, Лидия ударила Паблито и ушибла его своей  головой
не потому, что была возмущена этим происшествием,  а  скорее  потому,  что
Паблито оказался несостоятельным, как мужчина.
     - Паблито действительно заработал болезнь в  результате  этого  удара
или он делал вид? - спросил я полушутя.
     Бениньо ответил снова тем же гулким голосом.
     - Он просто делал вид! - сказал он. - все, что он получил, была шишка
на голове!
     Паблито и Нестор захохотали и завопили.
     - Мы не виним Паблито за то, что он  боится  этих  женщин,  -  Сказал
Нестор. - они все, подобно самому Нагвалю,  жуткие  воины.  Они  подлые  и
ненормальные
     - Ты действительно думаешь, что она такие, - спросил я его.
     - Сказать, что они плохие, будет лишь одной  частью  всей  истины,  -
сказал Нестор. - они точно такие же, как Нагваль. Они серьезные и  хмурые.
Когда Нагваль был  рядом,  они  обычно  сидели  около  него  и  пристально
смотрели вдаль полуприкрытыми глазами целыми часами, иногда днями.
     - Это  правда,  что  Жозефина  когда-то  давно  была  на  самом  деле
ненормальной?
     - Чушь, - сказал Паблито. - не давно, она  ненормальная  сейчас.  Она
самая сумасшедшая из всей этой компании.
     Я сказал им, что она сделала со мной. Я думал, что они оценят юмор ее
великолепного представления. Но мой рассказ, по-видимому,  оказал  на  них
дурное впечатление. Они слушали меня, как испуганные  дети,  даже  Бениньо
открыл глаза, слушая мой отчет.
     - Вот! - воскликнул Паблито. - эти суки действительно ужасны. И ты не
знаешь, что их лидер - двести двадцать задниц. Она швырнет в тебя  камень,
а потом спрячет руку и сделает вид невинной девочки. Будь осторожен с ней,
маэстро.
     - Нагваль тренировал Жозефину, чтобы она могла быть всем, кем угодно,
- сказал Нестор. - она может делать все, что захочет:  плакать,  смеяться,
сердиться и все, что угодно.
     - А какая она, когда не прикидывается? - спросил я Нестора.
     - Тогда она просто помешанная, - ответил Бениньо мягким голосом.
     - Я встретился с Жозефиной впервые, когда она прибыла.  Мне  пришлось
внести ее в дом. Нагваль и я обычно привязывали ее к  постели  все  время.
Однажды она начала плакать о своей  подруге,  девочке,  с  которой  обычно
играла. Она плакала три дня, Паблито утешал ее и кормил, как ребенка.  Она
похожа на него. Оба они не знают, как остановиться, когда начнут что-то.
     Бениньо внезапно начал нюхать воздух. Он встал и подошел к плите.
     - Он действительно застенчивый? - спросил я Нестора.
     - Он застенчивый и эксцентричный, - ответил Паблито. - он будет таким
до тех пор, пока не потеряет свою форму. Хенаро сказал нам, что мы  раньше
или позже потеряем свою форму, так что нет смысла  делать  жалкие  потуги,
пытаясь изменить себя так, как говорил нам  Нагваль.  Хенаро  сказал  нам,
чтобы мы наслаждались и ни  о  чем  не  заботились.  Ты  и  женщины  -  вы
заботитесь и пытаетесь, мы с другой стороны, наслаждаемся. Ты  не  знаешь,
как наслаждаться вещами, а мы не знаем, как сделать себя жалкими.  Нагваль
называл делание себя жалким - безупречностью, мы называем  это  глупостью,
правда?
     - Говори за себя, Паблито, - сказал Нестор.  -  Бениньо  и  я  мыслим
иначе.
     Бениньо положил в миску еды и поставил передо мной. Он обслужил всех.
Паблито изучил миски и спросил Бениньо, где он нашел их.  Бениньо  сказал,
что они были в ящике, где, как сказала ему  ла  Горда,  она  спрятали  их.
Паблито доверительно сказал мне, что эти миски принадлежали им до разрыва.
     - Мы должны быть осторожны, - сказал Паблито  нервным  тоном.  -  эти
миски, несомненно, заколдованны. Те суки вложили что-то  в  них.  Я  лучше
буду есть из миски ла Горды.
     Нестор и Бениньо начали есть. Тут я  заметил,  что  Бениньо  дал  мне
коричневую миску. Паблито, судя по всему, был в большой тревоге. Я захотел
успокоить его, но Нестор остановил меня.
     - Не принимай его так серьезно, - сказал он. - он любит  быть  таким.
Он сядет и будет есть. Это место, где ты и женщины  потерпели  неудачу.  У
тебя нет способа понять Паблито таким, каков он есть. Ты ожидаешь, что все
будут похожи на Нагваля. Ла  Горда  единственная,  кто  относится  к  нему
спокойно, но не потому, что она понимает, а потому, что она потеряла  свою
форму.
     Паблито сел кушать и вчетвером мы  прикончили  весь  горшок  с  едой.
Бениньо помыл миски и тщательно спрятал их обратно в ящик, а затем все  мы
удобно уселись вокруг стола.
     Нестор предложил, чтобы все мы, когда стемнеет, пошли  в  близлежащую
лощину, куда обычно ходили дон Хуан, дон Хенаро и  я.  Я  ощутил  какое-то
нежелание. Я не чувствовал достаточной уверенности в их  компании.  Нестор
сказал, что они привыкли ходить в темноте и что искусство мага заключается
в том, чтобы оставаться незамеченным даже в гуще людей. Я сказал ему,  что
дон Хуан сказал  мне  однажды  перед  тем,  как  оставить  меня  одного  в
пустынном месте в горах не слишком далеко отсюда. Он потребовал,  чтобы  я
полностью сконцентрировался на попытке не быть заметным.  Он  сказал,  что
люди в этой местности знают друг друга на вид. Там  было  не  очень  много
людей, но те, кто там жили, постоянно ходили вокруг и могли засечь  чужака
за несколько  миль.  Он  сказал  мне,  что  многие  из  этих  людей  имеют
огнестрельное оружие и им ничего не стоит подстрелить меня.
     - Не беспокойся насчет существ  другого  мира,  -  сказал  дон  Хуан,
смеясь. - это по-моему правильно, -  сказал  Нестор.  -  это  всегда  было
правильно. Именно поэтому Нагваль и  Хенаро  были  такими  артистами.  Они
научились  быть  незаметными  среди  всего  этого.  Они  знали   искусство
выслеживания.
     Было еще слишком  рано  для  нашей  прогулки  в  темноте.  Я  захотел
воспользоваться этим  временем,  чтобы  задать  Нестору  свои  критические
вопросы.  Я  избегал  этого  все   время,   какое-то   странное   ощущение
предотвращало меня от этого. Было так, словно мой интерес истощился  после
ответа Паблито. Однако  Паблито  сам  пришел  мне  на  помощь  и  затронул
внезапно эту тему, словно прочитав мои мысли.
     - Нестор тоже прыгнул в пропасть в тот же день, что и  мы,  -  сказал
он. - в результате этого он стал свидетелем, ты стал  маэстро,  а  я  стал
деревенским идиотом.
     В небрежной манере я попросил Нестора рассказать мне о его  прыжке  в
пропасть. Я постарался, чтобы в моих словах звучал лишь умеренный интерес.
Но Паблито осознал подоплеку моего деланного безразличия. Он  засмеялся  и
сказал Нестору, что я так осторожен потому, что я был глубоко  разочарован
его собственным отчетом об этом событии.
     - Я бросился после того, как вы оба сделали это, -  сказал  Нестор  и
взглянул на меня, словно ожидая следующего вопроса.
     - Ты прыгнул непосредственно после нас? - спросил я.
     - Нет. Мне потребовалось некоторое время для подготовки, - сказал он.
- Хенаро и Нагваль не сказали мне, что делать. Тот день был  пробным  днем
для всех нас.
     Паблито казался подавленным. Он встал со своего стула и  прошелся  по
комнате. Затем он снова сел, качая головой в жесте отчаяния.
     - Ты действительно видел, как  мы  бросились  с  края?  -  спросил  я
Нестора.
     - Я свидетель, - сказал он. - быть свидетелем  -  это  был  мой  путь
знания, рассказывать вам безупречно  то,  чему  я  был  свидетелем  -  мое
задание.
     - А что же ты на самом деле видел? - спросил я.
     - Я видел, как вы, держа друг друга за  руки,  подбежали  к  краю,  -
сказал он. - а затем я видел  вас  обоих,  как  воздушных  змеев  в  небе.
Паблито двигался дальше по прямой линии, а потом  упал  вниз.  Ты  немного
поднялся, а затем продвинулся на небольшое расстояние от края, после  чего
упал.
     - Но мы действительно прыгнули в своих телах? - спросил я.
     - Ну да, я не думаю, что это можно сделать другим способом, -  сказал
он и засмеялся.
     - Может быть, это была иллюзия? - спросил я.
     - Что ты хочешь выяснить, маэстро? - спросил он сухим тоном.
     - Я хочу узнать, что в действительности случилось, - сказал я.
     - На тебя, случайно, не нашло помрачение, как на  Паблито?  -  сказал
Нестор с блеском в глазах.
     Я попытался объяснить ему природу моего недоумения в связи с прыжком.
Он не выдержал и перебил меня. Паблито  вмешался,  чтобы  призвать  его  к
порядку, и они стали пререкаться. Паблито прекратил  спор,  обойдя  вокруг
стола, полусидя на своем стуле.
     - Нестор не видит дальше своего носа, - сказал он мне. - То же  самое
и Бениньо. Ты ничего не получишь от них. По  крайней  мере,  мои  симпатии
остались на твоей стороне.
     Паблито захохотал, заставив свои плечи дрожать, и  закрыл  свое  лицо
шляпой Бениньо.
     Что касается меня, то вы оба прыгнули, - сказал мне Нестор,  внезапно
взорвавшись. - Хенаро и Нагваль не оставили вам другого выбора.  Это  было
их искусство - загнать вас и затем подвести вас  к  единственным  воротам,
которые были открыты. Так вы двое бросились через край. Это было то,  чему
я  был  свидетелем.  Паблито  говорит,  что  он  ничего  не  ощущал,   это
сомнительно. Я знаю, что он прекрасно все сознавал, но он избрал ощущать и
говорить, что он не сознавал.
     - Я действительно не сознавал, - сказал мне Паблито тоном оправдания.
     - Возможно, - сказал Нестор сухо. - но я сам сознавал и я видел,  как
ваши тела сделали то, что они должны были сделать - прыгнули.
     - Утверждения Нестора вовлекли меня в странное умонастроение. Все это
время я искал подтверждения того, что я испытал сам. Но  когда  я  получил
его, я осознал, что оно ничего не меняет. Одно  дело  было  знать,  что  я
прыгнул, и был испуганным  тем,  что  я  воспринимал,  и  другое  -  найти
согласованное подтверждение. Я понял тогда, что одно не имеет  необходимой
корреляции с другим. Я думал все это время, что наличие  кого-то  другого,
кто подтвердит, что я испытал этот прыжок, освободит мой интеллект от  его
сомнения и страхов. Я ошибся. Вместо этого я стал еще более беспокоен, еще
более вовлечен в эту проблему.
     Я начал объяснять Нестору, что я  приехал,  чтобы  увидеть  их  обоих
специально для того, чтобы получить их подтверждение того, что я  прыгнул,
- мое умонастроение изменилось и  я  в  действительности  не  хочу  больше
разговаривать об этом. Оба они начали  говорить  одновременно,  и  в  этот
момент мы вступили в трехсторонний спор. Паблито доказывал, что он  ничего
не сознавал, Нестор кричал, что Паблито индульгирует, а я говорил, что  не
хочу больше ничего слышать о прыжке.
     Мне  впервые  стало  совершенно  ясно,  что  никто  из  нас  не  имел
спокойствия и самоконтроля. Никто из нас не  хотел  уделить  другому  свое
нераздельное внимание, как делали дон Хуан и дон Хенаро.  Так  как  я  был
неспособен поддерживать какой-либо порядок  в  нашем  обмене  мнениями,  я
погрузился в свои собственные размышления.
     Я всегда думал, что единственным изъяном, который мешал мне полностью
войти в мир дона Хуана было мое настаивание на разумном объяснении  всего,
но присутствие Нестора и Паблито дало мне новое  прозрение  внутрь  самого
себя. Другим моим изъяном была моя неуверенность. Как только  я  сходил  с
надежных рельсов здравого смысла, я не мог верить самому себе и становился
устрашенным внушительностью того, что раскрывалось передо мной. Поэтому  я
оказался не в состоянии поверить в то, что я прыгнул в пропасть.
     Дон Хуан настаивал на том, что центральной  проблемой  мага  является
восприятие, и в соответствии с  этим  он  и  дон  Хенаро  во  время  нашей
последней  встречи  инсценировали  великолепную  катароическую  драму   на
вершине  горы.  После  того,  как  они  заставили  меня  произнести  слова
благодарности в громких ясных выражениях каждому, кто  когда-либо  помогал
мне, меня пронизало воодушевление. В этом пункте  они  захватили  все  мое
внимание и повели мое тело к восприятию единственного  возможного  акта  в
пределах своей системы соотношений: прыжка в пропасть.  Этот  прыжок  был,
практически, свершением моего восприятия не как обычного человека,  а  как
мага.
     Я так ушел в записывание своих мыслей, что не заметил, что  Нестор  и
Паблито перестали говорить и что все трое смотрят на меня. Я объяснил  им,
что у меня нет способа понять, что произошло в связи с этим прыжком.
     - Здесь нечего понимать, - сказал Нестор. - события просто случаются,
и никто не может сказать, как. Спроси Бениньо, хочет ли он понять.
     - Ты хочешь понять? - спросил я шутливо Бениньо.
     - Будь уверен, что хочу! - воскликнул  он  глубоким  низким  голосом,
так, что все рассмеялись.
     - Ты индульгируешь, говоря, что хочешь понять, - продолжал Нестор.  -
так же как Паблито индульгирует, говоря, что он ничего не помнит.
     Он взглянул на Паблито и подмигнул мне. Паблито опустил голову.
     Нестор спросил  меня,  не  заметил  ли  я  чего-нибудь  в  настроении
Паблито, когда мы собирались прыгать. Я вынужден был признать, что был  не
в состоянии обращать внимание на такие тонкости, как настроение Паблито.
     - Воин должен замечать все, - сказал  он.  -  это  его  специфическая
черта и, как Нагваль, в этом заключается его преимущество.
     Он улыбнулся и сделал нарочитый жест замешательства, закрыв свое лицо
шляпой.
     - Что именно я упустил в настроении Паблито? - спросил я его.
     - Паблито уже прыгнул, прежде, чем он переступил край, - Сказал он. -
ему больше ничего не нужно было делать. Он мог с таким же успехом сесть на
краю вместо прыжка.
     - Что ты имеешь в виду? - спросил я.
     - Паблито был уже распавшимся, - ответил  он.  -  именно  поэтому  он
думает, что потерял сознание. Паблито лжет. Он что-то скрывает.
     Паблито начал говорить со мной. Он бормотал какие-то невразумительные
слова, затем махнул рукой и плюхнулся обратно на свой  стул.  Нестор  тоже
начал что-то говорить. Я остановил его. Я не был  уверен,  что  понял  его
правильно.
     - Было ли тело Паблито распавшимся? - спросил я.
     Он долго всматривался в меня, не говоря ни слова. Он сидел справа  от
меня. Он молча пересел на скамейку напротив меня.
     - Ты должен серьезно отнестись к тому, что я говорю, - сказал  он.  -
нет способа повернуть назад колесо времени  к  тому,  чем  мы  были  перед
прыжком. Нагваль сказал, что быть воином - это честь и удовольствие, и что
судьба воина - делать то, что он должен делать. Я должен  рассказать  тебе
безупречно то, чему я был свидетелем. Паблито был  распавшимся.  Когда  вы
подбежали к краю, только ты был плотным. Паблито был похож на  облако.  Он
думает, что был близок к тому, чтобы упасть  ничком,  а  ты  думаешь,  что
держал его за руку, чтобы помочь ему добежать до края.  Никто  из  вас  не
прав, и я не сомневаюсь, что для вас обоих было бы лучше, если  бы  ты  не
поддерживал Паблито.
     Я ощущал еще большее замешательство, чем прежде.  Я  искренне  верил,
что он правдиво излагает то, что он воспринял, но я помнил, что  я  только
держал Паблито за руку.
     - Что случилось бы, если бы я не вмешался? - спросил я.
     - Я не могу ответить на это, - ответил Нестор. - но я  знаю,  что  вы
повлияли на светимость друг друга. В тот момент, когда ты подал ему  руку,
Паблито стал более плотным,  но  ты  потратил  свою  драгоценную  силу  на
пустяки.
     - Что ты делал после того, как мы прыгнули? - спросил я Нестора после
долгого молчания.
     - Сразу после того, как вы оба исчезли, - сказал он, - мои нервы были
так потрясены, что я не мог дышать, и я тоже потерял сознание, не знаю, на
какое время. Я думал, что это длилось один момент. Когда я снова пришел  в
себя, я оглянулся вокруг, ища Нагваля и Хенаро. Они ушли. Я бегал  взад  и
вперед по верхушке той горы, зовя их, пока не сорвал голос. Тогда я понял,
что остался один.
     Я подошел к краю утеса и попытался отыскать знак, который дает земля,
когда воин не собирается возвращаться, но я уже  пропустил  его.  Я  понял
тогда, что  Хенаро  и  Нагваль  ушли  навсегда.  До  этого  момента  я  не
осознавал, что обращаясь ко мне, когда прощались с вами, когда вы побежали
к краю, они помахали руками и попрощались со мной.
     Обнаружить себя одного в то время дня на  том  пустынном  месте  было
больше того, что я мог вынести. Одним махом я потерял всех друзей, которых
имел в мире. Я сел и заплакал. А когда я испугался  еще  больше,  я  начал
вопить во всю мочь. Я во все горло выкрикивал имя Хенаро. К  тому  времени
стало очень темно. Я больше не мог различить окружающих предметов. Я знал,
что,  как  воин,  я  не  должен  индульгировать  в  своей  печали.   Чтобы
успокоиться, я начал выть, как койот, так, как меня научил Нагваль. Спустя
некоторое время после начала вытья, я почувствовал себя немного лучше, так
что я забыл свою печаль. Я забыл о существовании мира. Чем дольше  я  выл,
тем легче было ощущать тепло и защиту земли.
     Так прошло, должно быть, несколько часов. Внезапно  я  ощутил  внутри
себя толчок позади горла и  колокольный  звон  в  ушах.  Я  вспомнил,  что
Нагваль сказал Элихио и Бениньо перед  их  прыжком.  Он  сказал,  что  это
ощущение в горло  приходит  как  раз  перед  тем,  как  человек  готовится
изменить свою  скорость,  и  что  звук  колокольчика  является  средством,
которое  человек  может  использовать  для  выполнения  всего,   что   ему
потребуется. Тогда я захотел стать койотом.  Я  посмотрел  на  свои  руки,
которые были на земле передо мной. Они изменили форму и  стали  похожи  на
лапы койота. Я увидел койотную шерсть на руках и груди. Я был койотом! Это
наполнило меня таким счастьем, что я  стал  кричать,  как  должен  кричать
койот. Я ощущал у себя зубы койота, его длинную заостренную морду и  язык.
Каким-то образом я знал, что я умер, но это не тревожило меня. Для меня не
имело значения - превратиться в койота или умереть, или остаться живым.  Я
пошел на четырех лапах, как койот, к краю обрыва и  прыгнул  туда.  Ничего
другого мне не оставалось делать.
     Я ощутил, что я падаю и мое койотное тело  перевернулось  в  воздухе.
Затем я снова стал самим собой, кружащимся высоко над землей.  Но  прежде,
чем упасть на дно, я стал таким легким, что  больше  не  падал,  а  парил.
Воздух проходил через меня. Я был таким легким! Я поверил, что моя смерть,
наконец, входит внутрь  меня.  Что-то  размешало  мои  внутренности,  и  я
распался, как сухой песок. Там, где я был, было  мирно  и  превосходно.  Я
каким-то образом знал, что я был там, и тем не менее, я там не был. Я  был
ничто.
     Это все, что я могу сказать об этом. Затем совершенно внезапно то  же
самое, что сделало меня подобным  сухому  песку,  собрало  меня  снова.  Я
вернулся обратно к  жизни  и  обнаружил,  что  я  сижу  в  хижине  старого
масатекского мага. Он сказал мне, что его зовут Порфирио. Он  сказал,  что
рад видеть меня  и  стал  обучать  меня  определенным  вещам  относительно
растений, которым дон Хуан не учил меня. Он взял меня с  собой  туда,  где
растения растут, и показал мне шаблон  растений  и  особенно  отметины  на
шаблонах. Он сказал, что если я буду наблюдать эти отметины на шаблонах, я
смогу легко сказать, на что они годятся, даже если  я  никогда  раньше  не
видел этих растений. Затем, когда он  знал,  что  я  изучил  отметины,  он
попрощался, но пригласил меня приходить снова к  нему.  В  этот  момент  я
ощутил сильный толчок и я распался, как раньше. Я стал миллионом кусочков.
     Затем я снова был втянут в самого себя и пошел увидеться с  Порфирио.
Все-таки он приглашал меня. Я знал, что могу  пойти,  куда  захочу,  но  я
избрал хижину Порфирио, потому что он был дружелюбен ко мне и учил меня. Я
не хотел рисковать, встретившись вместо этого с чем-то  ужасным.  На  этот
раз Порфирио взял меня, чтобы посмотреть шаблоны животных.  Там  я  увидел
свое собственное животное-Нагваль. Мы узнали друг друга на  вид.  Порфирио
был восхищен, видя такую дружбу. Я видел также Нагваль Паблито и твой,  но
они не захотели разговаривать со  мной.  Они  казались  печальными.  Я  не
настаивал на разговоре с ними. Я не знал, что произошло с  вами  во  время
вашего прыжка.
     Я знал, что сам я мертв, но мой Нагваль сказал мне, что я не  умер  и
что вы оба также живы. Я спросил об Элихио, и мой Нагваль сказал,  что  он
ушел навсегда. Тут я вспомнил, что, когда был свидетелем прыжка  Элихио  и
Бениньо, я слышал, как Нагваль сказал ему, чтобы  он  изучал  только  свой
собственный мир, потому что, делая так, он найдет  единственную  доступную
для него форму силы. Нагваль дал  им  специальные  инструкции,  чтобы  они
позволили своим кусочкам вырваться  как  можно  дальше,  чтобы  возвратить
обратно их силы. Я сам сделал то же самое.  Я  прошел  взад  и  вперед  от
тоналя к нагвалю 11 раз. Однако каждый раз меня встречал Порфирио, который
давал мне дальнейшие инструкции. Каждый раз, когда мои  силы  иссякали,  я
восстанавливал их в Нагвале, вплоть до того времени, когда  я  восстановил
ее так много, что я очутился обратно на земле.
     - Донья Соледад сказала мне, что  Элихио  не  должен  был  прыгать  в
пропасть, - сказал я.
     - Он прыгнул вместе с Бениньо, - сказал  Нестор.  -  спроси  его,  он
скажет тебе своим излюбленным голосом.
     Я повернулся к Бениньо и спросил его насчет его прыжка.
     - Будь уверен, что мы  прыгнули  вместе!  -  ответил  он  дребезжащим
голосом, - но я никогда не говорю об этом.
     - Что Соледад сказала насчет Элихио? - спросил Нестор.
     Я рассказал им, как донья Соледад сказала, что Элихио закружил  ветер
и он покинул мир, когда работал в открытом поле.
     - Она совершенно перепутала, -  сказал  Нестор.  -  Элихио  закружили
олли. Но он не захотел ни одного из них, поэтому они оставили его в покое.
Это не имеет никакого отношения к прыжку. Ла Горда сказала, что  вы  имели
стычку с олли прошлой ночью, я не знаю, что вы делали, но если  вы  хотели
захватить их или завлечь, чтобы  они  остались  с  вами,  вы  должны  были
кружиться с ними. Иногда они по собственному  почину  приходят  к  магу  и
кружат его. Элихио был наилучшим воином, какие только есть, так  что  олли
пришли к нему по своему почину. Если бы кто-нибудь из  нас  захотел  иметь
олли, мы должны были бы домогаться  их  много  лет,  но  даже  и  тогда  я
сомневаюсь, чтобы олли согласились помогать нам.
     - Элихио должен был прыгнуть подобно всем остальным. Я был свидетелем
его прыжка. Он был в паре с Бениньо. Многое из того, что случается с нами,
как с магами, зависит от того, что делает твой партнер. У Бениньо  немного
не хватает винтиков в голове, потому что его партнер не вернулся.  Не  так
ли, Бениньо?
     - Будь уверен, что это  так!  -  ответил  Бениньо  своим  излюбленным
голосом.
     Тут я не устоял перед сильным любопытством,  которое  мучило  меня  с
самого начала, как только я услышал, как Бениньо говорит. Я  спросил  его,
как он делает свой гудящий голос. Он повернулся лицом ко мне. Он сел прямо
и указал на свой рот, как будто хотел,  чтобы  я  внимательно  смотрел  на
него.
     - Я не знаю! - прогудел он. - я просто открываю  рот,  и  этот  голос
выходит из меня.
     Он сократил мышцы лба, скривил губы и издал  глубокий  гудящий  звук.
Тут я увидел, что  у  него  на  висках  были  потрясающие  мышцы,  которые
придавали его голове другой контур. У него была  другой  не  только  линия
волос, но и вся верхняя передняя часть головы.
     - Хенаро оставил ему свои  шумные  звуки,  -  сказал  мне  Нестор.  -
подожди, пока он пернет.
     Мне  показалось,  что  Бениньо  готовится   продемонстрировать   свои
способности.
     - Подожди, подожди, Бениньо, - сказал я. - в этом нет необходимости.
     - Ах, черт возьми, - воскликнул Бениньо тоном разочарования. - у меня
был как раз самый лучший звук для тебя.
     Паблито и Нестор засмеялись так сильно, что даже Бениньо утратил свое
надменное выражение и захохотал вместе с ними.
     - Расскажи мне, что еще случилось с Элихио,  -  попросил  я  Нестора,
когда они успокоились.
     - Когда Элихио и  Бениньо  прыгнули,  -  ответил  Нестор,  -  Нагваль
заставил меня быстро взглянуть через край,  чтобы  уловить  знак,  который
дает земля, когда воины прыгают в пропасть. Если там  будет  что-то  вроде
облачка или слабого порыва ветра, то время пребывания воина не  земле  еще
не истекло. В тот день, когда прыгнули Элихио и Бениньо, я ощутил  дыхание
воздуха с той стороны, с которой прыгнул Бениньо, и я знал,  что  его  час
еще не пробил. А со стороны Элихио все было безмолвно.
     - Как ты думаешь, что случилось с Элихио? Он умер?
     Все трое уставились на меня. Они с  минуту  молчали.  Нестор  почесал
виски обеими руками.  Бениньо  хихикнул  и  потряс  головой.  Я  попытался
объяснить, но Нестор сделал мне жест руками, чтобы остановить меня.
     - Ты серьезно задаешь нам вопросы? - спросил он меня.
     Бениньо ответил за  меня.  Когда  он  не  паясничал,  его  голос  был
глубоким и мелодичным. Он сказал, что Нагваль и Хенаро подстроили все так,
что каждый из нас имел такие кусочки информации, которые не имели другие.
     - Хорошо, раз так, мы расскажем тебе, что к чему,  -  сказал  Нестор,
улыбаясь, словно у него гора свалилась с плеч. - Элихио не умер. Ни в коем
случае.
     - Где он теперь? - спросил я.
     Они снова переглянулись. У меня было ощущение, что они  сдерживались,
чтобы не засмеяться. Я сказал им, что все, что я знаю об Элихио, было  то,
что сообщила мне донья Соледад. Она рассказала, что Элихио ушел  в  другой
мир, чтобы присоединиться к Нагвалю и Хенаро. Для меня  это  звучало  так,
словно все трое умерли.
     - Почему ты так  разговариваешь,  маэстро?  -  спросил  Нестор  тоном
глубокого участия. - даже Паблито не разговаривает подобным образом.
     Мне показалось, что  Паблито  собирается  протестовать.  Он  чуть  не
встал, но потом, по-видимому, переменил свое намерение.
     - Да, это правильно, - сказал он. - даже я не разговариваю так.
     - Ну ладно, если Элихио не умер, то где же он? - спросил я.
     - Соледад уже сказала тебе, - мягко сказал  Нестор.  -  Элихио  ушел,
чтобы соединиться с Нагвалем и Хенаро.
     Я решил, что будет лучше не задавать никаких вопросов. Я не собирался
быть агрессивным в своих расспросах, но  они  всегда  оборачивались  таким
образом. Кроме того, я имел ощущение, что  они  знали  не  намного  больше
меня.
     Нестор внезапно встал и начал расхаживать взад и вперед передо  мной.
Наконец, он потащил меня прочь от стола за подмышки. Он не хотел, чтобы  я
писал. Он спросил меня, действительно ли я выключился  подобно  Паблито  в
момент прыжка и ничего не помню. Я сказал, что у меня был ряд  живых  грез
или видений, которые я не могу объяснить, и что я приехал для того,  чтобы
увидеть их и добиться ясности. Они  захотели  узнать  обо  всех  видениях,
которые у меня были.
     После того, как они выслушали  мой  отчет,  Нестор  сказал,  что  мои
видения были очень причудливыми и только первые два имели большое значение
и относились к этой  земле,  остальные  были  видениями  чужих  миров.  Он
объяснил, что мое первое видение имело  особое  значение,  т.к.  оно  было
подлинным знаком. Он сказал, что маги всегда рассматривают первое  событие
из любой  серии  как  программу  или  карту  того,  что  должно  произойти
впоследствии.
     В этом конкретном видении я обнаружил, что смотрю на диковинный  мир.
Прямо перед моими глазами была огромная скала, расщепленная надвое.  Через
широкую щель в ней я мог видеть бескрайнюю фосфорицирующую равнину, своего
рода долину, залитую зеленовато-желтым светом. На  одной  стороне  долины,
справа, частично скрытое  от  моего  зрения  огромной  скалой,  находилось
невероятное куполообразное строение. Оно было темное, почти угольно-серое.
Если там я имел те же размеры, что и в  мире  обыденной  жизни,  то  купол
должен был иметь около 50 тысяч футов в высоту  и  много  миль  в  ширину.
Такие  колоссальные  размеры  ошеломили  меня.  У  меня  возникло  чувство
головокружения и я погрузился в состояние распада.
     Я снова вернулся из него и  ощутился  на  очень  неровной  и  все  же
плоской поверхности. Это  была  сияющая  безграничная  поверхность,  точно
такая же, как равнина, которую я видел прежде.  Она  простиралась  до  тех
пор, пока хватало глаз. Вскоре я осознал, что могу поворачивать  голову  в
любом желаемом  направлении  в  горизонтальной  плоскости,  но  я  не  мог
взглянуть на себя. Однако  я  имел  возможность  исследовать  окрестности,
вращая голову слева направо и в обратном направлении. Тем не менее,  когда
я хотел повернуться кругом, чтобы посмотреть  сзади  на  себя,  я  не  мог
сдвинуть свой корпус.
     Равнина простиралась с монотонным однообразием как  на  лево,  так  и
направо.  В  поле  зрения  не  было  ничего  другого,  кроме  бесконечного
беловатого сияния. Я хотел посмотреть на почву под своими ногами,  но  мои
глаза не могли двигаться вниз. Я поднял голову вверх, чтобы посмотреть  на
небо, все, что я увидел, была  другая  безграничная  поверхность,  которая
казалась связанной с той, на которой я стоял. Тут  у  меня  возник  момент
постижения, и я ощутил, что что-то прямо сейчас готово раскрыться мне.  Но
внезапный опустошающий толчок распада остановил мое  откровение.  Какая-то
сила потянула меня вниз. Было так, словно беловатая поверхность  поглотила
меня.
     Нестор сказал, что мое видение купола  имело  колоссальное  значение,
потому что эта особая форма была выделена Нагвалем и Хенаро,  как  видение
того места, где, как предполагается, все мы когда-нибудь встретим их.
     В этом месте со мной заговорил Бениньо  и  сказал,  что  слышал,  как
Элихио инструктировали, чтобы он нашел тот особый купол.  Он  сказал,  что
Нагваль и Хенаро настаивали на  том,  чтобы  Элихио  понял  их  объяснения
точно. Они всегда считали Элихио самым лучшим, поэтому они направляли его,
что он находил этот купол и входил под его беловатые своды снова и снова.
     Паблито сказал, что они трое получили инструкции  найти  этот  купол,
если они смогут, но ни один из них  не  нашел  его.  Тут  я  сказал  тоном
жалобы, что ни дон Хуан, ни дон Хенаро никогда не упоминали при мне  ни  о
чем подобном. Мне не давали никаких инструкций, касающихся купола.
     Бениньо, который сидел напротив меня через  стол,  внезапно  встал  и
пошел в мою сторону. Он сел слева от меня и очень мягко  прошептал  мне  в
ухо, что, по-видимому, два старика инструктировали меня, но я не  запомнил
или же они не сказали мне ничего об  этом,  чтобы  я  не  фиксировал  свое
внимание на нем, если найду его.
     - Почему этот купол так важен? - спросил я Нестора.
     - Потому что это то место, где сейчас находятся Нагваль и  Хенаро,  -
ответил он.
     - А где находится этот купол? - спросил я.
     - Где-то на этой земле, - сказал он.
     Я вынужден был детально объяснить им, что было невозможно,  чтобы  на
нашей планете могло существовать строение такой величины.  Я  сказал,  что
мое видение было больше похоже на грезу и что купола  такой  высоты  могут
существовать только в фантазии. Они засмеялись и мягко похлопали  меня  по
спине, словно ублажая ребенка.
     - Ты хочешь знать, где находится Элихио, - внезапно сказал Нестор.  -
ну так вот, он находится под белыми сводами  этого  купола  с  Нагвалем  и
Хенаро.
     - Но этот купол был видением, - возразил я.
     - Тогда Элихио находится в видении, -  сказал  Нестор.  Вспомни,  что
Бениньо только что сказал тебе. Нагваль и Хенаро не говорили  тебе,  чтобы
ты нашел этот купол и приходил к нему обратно снова и снова. Если  бы  они
сказали, то тебя не было бы здесь. Ты был бы, как Элихио,  в  куполе  того
видения. Так что ты видишь, что Элихио не умер,  как  умирает  человек  на
улице. Он просто не вернулся из своего прыжка.
     Его заявление ошеломило  меня.  Я  не  мог  отрицать  воспоминания  о
живости видений, которые у меня были, но по какой-то странной причине  мне
хотелось спорить с ними. Нестор, не давая мне  времени  что-либо  сказать,
продвинул свои утверждения на ступень дальше. Он напомнил мне одно из моих
видений: предпоследнее. Это  видение  было  самым  кошмарным  из  всех.  Я
обнаружил, что меня преследует какое-то странное  невиданное  создание.  Я
знал, что оно находится там, но я не мог видеть его, не  потому,  что  оно
было невидимым, а потому, что  мир,  в  котором  я  находился,  был  таким
неправдоподобно чужим, что я не мог сказать, чем там что является.  Каковы
бы ни были элементы моего видения, они, безусловно, были не с этой  земли.
Эмоциональное потрясение, которое я  испытал,  обнаружив,  что  затерян  в
таком месте, было едва ли не больше того, что я мог выдержать. В  один  из
моментов поверхность, на которой я стоял, начала  сотрясаться.  Я  ощутил,
что она оседает под моими ногами, и ухватился за  нечто  вроде  ветки  или
отростка какого-то предмета, напоминавшего мне дерево, который  висел  как
раз над моей головой в горизонтальном положении.
     В тот момент, когда я коснулся его, этот предмет обвился вокруг моего
запястья, словно он обладал  чувствующими  нервами.  Я  почувствовал,  что
поднят на огромную высоту. Я посмотрел вниз и увидел невероятное животное;
я знал, что это была  невидимая  тварь,  которая  преследовала  меня.  Она
вылезала из-под поверхности, которая выглядела, как земля. Я мог видеть ее
огромный рот, открытый, как пещера. Я услышал леденящий,  совсем  неземной
рев,  нечто  вроде  пронзительного,  звенящего  металлического  вздоха,  и
щупальце, схватившее меня, разжалось, и я упал  в  пещерообразный  рот.  Я
видел каждую деталь этого рта, когда падал в него. Затем  он  захлопнулся,
со мной внутри. Я ощутил моментальное  давление,  которое  расплющило  мое
тело.
     - Ты уже умер,  -  сказал  Нестор.  -  то  животное  съело  тебя.  Ты
отважился выйти за пределы этого мира и нашел сплошной ужас. Наша жизнь  и
наша смерть не больше и не менее реальны, чем твоя короткая  жизнь  в  том
месте и твоя смерть во рту того чудовища.  Эта  жизнь,  которую  мы  ведем
сейчас, есть всего лишь длительное видение. Разве ты не видишь этого?
     Нервные спазмы пробежали по моему телу.
     - Я не выходил за пределы этого мира, - продолжал он. - но я знаю,  о
чем я говорю. У меня не было ужасных историй, как у тебя. Все, что я делал
- это посетил Порфирио 10 раз. Если бы это зависело от  меня,  я  бы  ушел
туда навсегда, но мой  одиннадцатый  прыжок  был  такой  сильный,  что  он
изменил мое направление. Я ощутил, что пролетел мимо  хижины  Порфирио,  и
вместо того, чтобы очутиться у его  двери,  я  очутился  в  городе,  очень
близко от местонахождения моего друга.  Мне  показалось  это  странным.  Я
знал, что между Нагвалем и тоналем я путешествую. Никто  не  говорил  мне,
что эти путешествия должны быть какого-то особого рода. Поэтому мне  стало
любопытно, я и решил увидеть своего друга. Я заинтересовался, увижу  ли  я
его реально. Я подошел к его дому и постучал в его дверь точно так же, как
я делал уже это множество раз. Его жена  впустила  меня,  как  она  всегда
делала, и мой друг действительно был дома. Я  сказал  ему,  что  пришел  в
город по делу, и он даже вернул мне деньги, которые был должен. Я  положил
деньги в карман. Я знал, что мой друг и его жена, и деньги, и его  дом,  и
город были видением, точно так же, как и  хижина  Порфирио.  Я  знал,  что
сила, которая выше меня, может распылить меня на  части  в  любой  момент.
Поэтому я уселся,  чтобы  насладиться  своим  другом  в  полной  мере.  Мы
смеялись и  шутили.  Я  осмелился  сказать,  что  был  смешным,  легким  и
очаровательным.  Я  долго  оставался  там,  ожидая  толчка;  так  как   он
действительно не приходил, я решил уйти. Я попрощался и  поблагодарил  его
за деньги и за его дружелюбие.  Я  ушел  оттуда.  Я  хотел  увидеть  город
прежде, чем сила заберет меня оттуда. Я бродил вокруг всю ночь.
     Я ходил все время по холмам,  возвышавшимся  над  городом,  и  в  тот
момент, когда взошло солнце, меня пронзило осознание, как вспышка  молнии.
Я вернулся обратно в мир и сила, которая распылит меня, отступила и решила
позволить мне остаться еще в течение некоторого времени. Мне было  суждено
увидеть мои родные края и эту чудесную землю немного дольше. Какая великая
радость, маэстро! Но я не могу  сказать,  что  я  не  наслаждался  дружбой
Порфирио. Оба видения равны, но я предпочитаю видение своей формы и  своей
земли. Возможно, это мои причуды.
     Нестор  кончил  говорить,  и  все  они  стали  смотреть  на  меня.  Я
чувствовал угрозу, которой не было никогда прежде.  Некоторая  часть  меня
трепетала перед тем, что он сказал, а другая  хотела  бороться  с  ним.  Я
начал спорить с ним  без  всякого  смысла.  Мое  бессмысленное  настроение
длилось несколько минут, когда я начал осознавать, что Бениньо смотрит  на
меня с очень неприветливым  выражением.  Я  ощутил,  что  что-то  зловещее
внезапно стало давить на мое сердце. Он фиксировал глаза на моей груди.  Я
начал потеть, словно прямо перед моим лицом находился обогреватель. У меня
в ушах начало шуметь.
     В этот самый  момент  ко  мне  подошла  Горда.  Она  появилась  самым
неожиданным образом. Я был уверен, что Хенарос почувствовали  то  же.  Они
прекратили делать то, что они делали, и стали смотреть на нее. Паблито был
первым, кто опомнился от удивления.
     - Почему ты  так  вошла?  -  спросил  он  просительным  тоном.  -  ты
подслушивала из другой комнаты, да?
     Она сказала, что находилась в доме всего несколько минут  и  вошла  в
кухню только что. И причина, по которой она вошла тихо, не столько в  том,
что она хотела подслушать, сколько в том, чтобы испытать свою  способность
быть незаметной.
     Ее присутствие вызвало странную передышку. Я хотел окунуться снова  в
поток откровений Нестора, но прежде, чем я смог  сказать  что-либо,  Горда
сказала, что сестрички находятся на пути к дому и могут войти через  дверь
в любой момент. Хенарос сразу встали, словно их  потянула  одна  и  та  же
пружина. Паблито взгромоздил свой стул на плечо.
     - Давай отправимся на прогулку  в  темноте,  маэстро,  -  сказал  мне
Паблито.
     Ла Горда сказала  очень  повелительным  тоном,  что  я  еще  не  могу
отправиться с ними, потому что она еще не окончила рассказывать  мне  все,
что Нагваль велел ей рассказать мне.
     Паблито повернулся ко мне и подмигнул.
     - Я уже говорил тебе, - сказал он. - они командующие угрюмые суки.  Я
искренне надеюсь, что ты не такой, маэстро.
     Нестор и Бениньо пожелали спокойной ночи и обняли меня.  Паблито  как
раз выходил, неся свой стул, как рюкзак.  Они  вышли  через  заднюю  дверь
дома.
     Несколько секунд спустя ужасно громкий стук в переднюю дверь заставил
ла Горду и меня вскочить на ноги. Паблито вошел, снова неся свой стул.
     - Ты подумал, что я не собираюсь пожелать тебе спокойной ночи, не так
ли? - спросил он меня и удалился, хохоча.



                          5. ИСКУССТВО СНОВИДЕНИЯ

     На следующий день я был предоставлен самому себе все утро. Я  работал
над своими заметками. В полдень я помог ла Горде и сестричкам перевезти на
машине обстановку из дома доньи Соледад в их дом.
     С наступлением вечера ла Горда и я сидели одни на обеденной  площадке
. Некоторое время мы молчали. Я был очень уставшим.
     Ла Горда нарушила молчание  и  сказала,  что  все  они  были  слишком
самоуверенными с тех пор, как Нагваль и Хенаро ушли.  Каждый  из  них  был
поглощен своим особым заданием. Она сказала, что Нагваль приказал ей  быть
бесстрастным воином и следовать любому пути, какой ее судьба  изберет  для
нее. Если бы Соледад захватила мою силу, ла Горда должна была бы спасаться
бегством и попытаться спасти сестричек, а  затем  присоединить  Бениньо  и
Нестора, единственных двух Хенарос, которые остались бы в живых.  Если  бы
сестрички убили бы меня, она должна была присоединиться к Хенарос,  потому
что сестрички больше не нуждались бы в том, чтобы быть с ней. Если бы я не
остался в живых после нападения олли, а она осталась, то она  должна  была
покинуть эту местность и быть сама по себе. Она сказала мне  с  блеском  в
глазах, что была уверена, что никто из нас не выживет и именно поэтому она
попрощалась со своими сестрами, с домом и холмами.
     - Нагваль сказал мне, что в случае, если ты и я выживем после олли, -
продолжала она, - я должна делать все для тебя, потому что это  будет  мой
путь воина. Именно поэтому я вмешалась в то, что  делал  с  тобой  Бениньо
вчера вечером. Он давил на твою грудь своими глазами.  Это  его  искусство
как выслеживателя. Перед этим ты вчера _в_и_д_е_л_ руку Паблито, это  тоже
было частью того же искусства.
     - Что это за искусство, Горда?
     - Искусство выслеживателя. Это было  предрасположением  Нагваля  и  в
этом Хенарос являются его истинными детьми. Мы, с другой стороны, являемся
сновидцами. Твой дубль является _с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_м_.
     То, что она рассказала, было новостью для меня. Я  хотел,  чтобы  она
разъяснила свои утверждения. Я  сделал  минутную  паузу,  чтобы  прочитать
записанное мной и выбрать самый подходящий вопрос. Я сказал ей, что прежде
всего я хотел бы выяснить, что она знает о моем дубле,  а  затем  я  хотел
узнать об искусстве выслеживания.
     - Нагваль сказал мне, что твой дубль - это нечто такое,  что  требует
много силы для выхода, - сказала она. - он рассчитывал, что у  тебя  может
хватить энергии на то, чтобы  выпустить  его  дважды.  Именно  поэтому  он
настроил Соледад и сестричек, чтобы они  либо  убили  тебя,  либо  помогли
тебе.
     Ла Горда сказала, что я имел больше энергии, чем думал Нагваль, и что
мой дубль выходил три раза. По-видимому, нападение Розы не было  случайным
действием, напротив, она очень хитро рассчитала, что если она причинит мне
вред, то я  буду  беспомощным,  это  такая  же  уловка,  которую  пыталась
применить донья Соледад со своим псом. Я дал Розе шанс ударить меня, когда
заорал на нее, но она потерпела неудачу,  пытаясь  повредить  мне.  Вместо
этого вышел мой дубль и причинил вред ей. Ла Горда сказала, что по  словам
Лидии, Роза не хотела просыпаться, когда удирали из дома Соледад,  поэтому
Лидия стиснула поврежденную руку. Роза не ощутила никакой боли и мгновенно
сообразила, что я исцелил ее, что дало им знать, что я истощил свою  силу.
Ла Горда утверждала,  что  сестрички  были  очень  хитрыми  и  планировали
выпустить из меня силу, для этого они настаивали на том, чтобы  я  исцелил
Соледад. Когда Роза осознала, что я исцелил также и ее, она подумала,  что
я непоправимо ослабил себя. Все, что им осталось  сделать,  это  подождать
Жозефину, чтобы прикончить меня.
     - Сестрички не знали, что когда ты исцелил Розу с Соледад,  ты  также
наполнился, - сказала ла Горда и засмеялась,  словно  это  была  шутка.  -
именно поэтому ты имел достаточно энергии,  чтобы  извлечь  свой  дубль  в
третий раз, когда сестрички пытались взять твою светимость.
     Я рассказал ей о видении доньи Соледад, съежившейся  у  стенки  своей
комнаты, и как это видение сочеталось с моими осязательными  ощущениями  и
завершилось ощущениями вязкой субстанции на ее лбу.
     - Это было настоящее _в_и_д_е_н_и_е_, - сказала ла Горда. - ты  видел
Соледад в ее комнате, хотя она была со мной недалеко  от  дома  Хенаро,  а
затем ты _в_и_д_е_л_ свой Нагваль на ее лбу.
     Здесь я ощутил необходимость перечислить ей детали всего моего опыта,
особенно возникшее у меня осознание, что  я  действительно  исцелил  донью
Соледад и Розу прикосновением вязкой  субстанции,  которую  я  ощущал  как
часть самого себя.
     В_и_д_е_т_ь_  эту  вещь  на  руке  Розы   -   было   также   истинным
в_и_д_е_н_и_е_м_, - сказала она. - и ты абсолютно прав, что эта субстанция
твоя. Она вышла из твоего тела и это был  твой  Нагваль.  Прикоснувшись  к
ней, ты втянул его обратно.
     Затем ла Горда сказала мне, как будто разоблачая тайну,  что  Нагваль
приказал ей не раскрывать того факта, что поскольку все мы имеем одну и ту
же светимость, то если мой Нагваль коснется одного  из  них,  я  не  стану
слабее, как было бы обычно в случае, если бы мой Нагваль коснулся рядового
человека.
     - Если твой Нагваль касается нас, - сказала  она,  давая  мне  легкий
шлепок по голове, - твоя светимость остается  на  поверхности.  Ты  можешь
забрать ее снова и ничего не будет потеряно.
     Я сказал ей, что мне представляется невозможным поверить  в  суть  ее
объяснения. Она пожала плечами, словно хотела этим сказать, что это ее  не
касается. Я спросил ее тогда об ее употреблении слова"Нагваль". Я  сказал,
что дон Хуан объяснил  мне  Нагваль,  как  неописуемый  принцип,  источник
всего.
     - Разумеется, - сказала она. - я знаю, что он имел  в  виду.  Нагваль
находится во всем.
     Я указал ей с некоторой иронией на  то,  что  можно  так  же  сказать
противоположное - что тональ находится во всем. Она  тщательно  объяснила,
что здесь нет противоположения, что мое  утверждение  правильно  -  тональ
тоже находится во всем. Она сказала,  что  тональ,  находящийся  во  всем,
обнаруживается  легко  нашими  чувствами,  в  то   время,   как   Нагваль,
находящийся во всем виден только глазу мага. Она добавила,  что  мы  можем
натолкнуться на самые диковинные виды тоналя и быть напуганными  ими,  или
потрясенными ими, или быть безразличными к ним, потому что  все  мы  можем
обозревать  эти   виды.   Вид   Нагваля,   с   другой   стороны,   требует
специализированных чувств мага, чтобы быть видимым вообще.
     И тем не менее, как тональ, так  и  Нагваль  присутствуют  всегда  во
всем.  Поэтому  магу  свойственно  говорить,  что  "смотрение"  состоит  в
обозрении тоналя, находящегося во всем, а "видение"  с  другой  стороны  в
обозрении Нагваля, также находящегося во всем. Соответственно этому,  если
воин наблюдает мир, как человеческое существо, то он смотрит,  а  если  он
наблюдает его как миг, то он "видит", и то, что  он  "видит",  и  следует,
собственно говоря, называть Нагвалем.
     Затем она повторила мне  причину,  которую  уже  сообщил  мне  раньше
Нестор, почему дона Хуана назвали Нагвалем, и  подтвердила,  что  я  также
являюсь Нагвалем ввиду фигуры, которая выходит из моей головы.
     Я захотел узнать, почему  они  называют  фигуру,  выходящую  из  моей
головы, дублем. Она сказала, что они думали, что разыгрывали тайную  шутку
со мной. Они всегда называли эту фигуру дублем, потому  что  она  была  по
величине вдвое больше того человека, который имел ее.
     Нестор сказал мне, что эта фигура не настолько  хорошая  вещь,  чтобы
иметь ее, - сказал я.
     - Она ни хорошая, ни плохая, - сказала она. - ты  имеешь  ее,  и  это
делает тебя Нагвалем. Вот и все. Один из нас восьми должен быть  Нагвалем,
и им являешься ты. Им мог бы быть Паблито или я или кто-нибудь другой.
     - Расскажи мне теперь, что такое искусство выслеживания?  -  попросил
я.
     - Нагваль был выслеживателем, - сказала она и уставилась на  меня.  -
ты должен знать это. Он учил тебя, как выслеживать, с самого начала.
     Мне показалось, что она имеет в виду то, что дон Хуан называл охотой.
Он, безусловно, учил меня, как быть охотником. Я  рассказал  ей,  что  дон
Хуан показывал мне, как охотиться и делать ловушки. Однако ее употребление
слова "выслеживатель" было более точным.
     - Охотник просто охотится, - сказала она. - выслеживатель выслеживает
все, включая самого себя.
     - Как он делает это?
     - Безупречный выслеживатель может  обратить  все  в  жертву.  Нагваль
говорил мне, что мы можем выслеживать даже собственные слабости.
     Я прекратил писать и попытался вспомнить, знакомил ли меня  дон  Хуан
когда-нибудь с такой новой возможностью: выслеживать свои слабости.  Я  не
мог припомнить, чтобы он когда-либо описывал это такими словами.
     - Как может человек выследить свои слабости, Горда?
     -  Таким  же  точно  способом,  как  ты   выслеживаешь   жертву.   Ты
разбираешься в своем установившемся порядке жизни, пока  не  будешь  знать
все действия своих слабостей, а затем ты приходишь за ними  и  ловишь  их,
как кроликов, в клетку.
     Дон Хуан научил меня делать то же самое  с  моим  распорядком,  но  в
русле общего принципа, что охотники должны осознавать это. Ее понимание  и
применение было, однако, более прагматическим, чем у меня.
     Дон  Хуан  говорил,  что  любая  привычка  является,   по   существу,
"деланием"  и  что  делание  нуждается  во  всех   своих   частях,   чтобы
функционировать. Если некоторые части отсутствуют, делание расстраивается.
Под   деланием   он   подразумевал   любую   связанную    и    осмысленную
последовательность действий, другими словами, привычка нуждается  во  всех
своих собственных действиях, чтобы быть живой деятельностью.
     Затем ла Горда описала, как она выслеживала свою собственную слабость
- чрезмерное едение. Она сказала, что Нагваль предложил, чтобы она сначала
занялась наибольшей частью этой привычки,  связанной  с  ее  работой,  как
прачки; она всегда ела, когда ее клиенты угощали ее, в то  время  как  она
ходила по домам, разнося белье. Она ожидала, что Нагваль  скажет  ей,  что
делать, но он только смеялся и высмеял ее, сказав, что стоит  ему  сделать
какое-нибудь замечание насчет того, что ей надо  сделать,  как  она  будет
сопротивляться, чтобы не делать этого. Он сказал, что  такова  особенность
человеческих существ: они любят, чтобы им говорили что делать, но они  еще
больше любят сопротивляться  и  не  делать  того,  что  им  сказано,  и  в
результате, они вовлекаются в основном в ненависть к тому, кто сказал им.
     В течение многих лет она не могла ничего придумать, что  ей  сделать,
чтобы выследить свою слабость однако однажды она сделалась такой больной и
усталой от того, что она толстая, что отказалась принимать пищу 3 дня. Это
было начальное действие,  которое  разрушило  ее  фиксацию.  Затем  у  нее
возникла идея засунуть в рот губку, чтобы ее клиенты поверили, что  у  нее
испорченные зубы и она не может есть. Эта уловка  сработала  не  только  с
клиентами, которые перестали давать ей пищу, но и с ней  самой,  поскольку
она имела ощущение еды, когда  жевала  губку.  Ла  Горда  смеялась,  когда
рассказывала мне, как она ходила  везде  с  губкой,  засунутой  в  рот,  в
течение  нескольких  лет,  пока  ее   привычка   чрезмерного   едения   не
разрушилась.
     - Тебе нужно было только уничтожить свою привычку? - спросил я.
     - Нет. Мне нужно было научиться также есть, как воин.
     - А как ест воин?
     - Воин ест молча, медленно и понемногу за раз. Я  привыкла  говорить,
когда ела и ела очень быстро, и съедала огромное количество пищи  за  один
прием. Нагваль сказал мне, что воин делает 4 глотка за один  раз.  Немного
спустя он делает следующие 4 глотка и т.д.
     Воин также совершает многомильные прогулки каждый день. Моя  слабость
к еде никогда не позволяла мне делать прогулки.
     - Как может человек выследить свои слабости, Горда?
     Таким же точно способом, каждый день. Моя слабость к еде  никогда  не
позволяла мне делать прогулки. Я сломила ее тем, что  ела  4  глотка  пищи
каждый час и тем, что делала прогулки. Иногда я ходила  весь  день  и  всю
ночь. Так я согнала жир с моих ягодиц.
     Она засмеялась, вспомнив прозвище, которое ей дал дон Хуан.
     - Но выследить свои  слабости  еще  не  достаточно  для  того,  чтобы
утратить их, - сказала она. -  ты  можешь  выслеживать  их  с  теперешнего
момента до судного дня и это  не  дает  никакой  разницы.  Именно  поэтому
Нагваль не хотел говорить мне что делать. В  действительности,  для  того,
чтобы быть безупречным выслеживателем, воин должен иметь цель.
     Ла Горда перечислила, как она жила день за днем прежде, чем встретила
Нагваля, не имея впереди никакой перспективы. Она не имела ни  надежд,  ни
желаний чего-либо. Однако возможность есть всегда  была  доступна  ей,  по
какой-то причине, которую она не могла постичь. У  нее  каждый  день  было
обилие еды в ее распоряжении: фактически так много еды,  что  однажды  она
весила 236 фунтов.
     - Еда была единственной вещью,  которой  я  наслаждалась  в  жизни  -
сказала ла Горда. - кроме того,  я  никогда  не  считала  себя  жирной.  Я
думала, что довольно привлекательна и что люди любят меня такой,  какая  я
есть. Все говорили, что я выгляжу цветущей.
     Нагваль сказал мне нечто очень  странное.  Он  сказал,  что  я  имела
огромное количество личной силы и благодаря  этому  мне  всегда  удавалось
получить еду от друзей, в то время как мои домашние оставались голодными.
     Каждый имеет достаточно личной силы для чего-нибудь.  В  моем  случае
фокус состоял в том, чтобы оттолкнуть свою личную силу от еды и  направить
ее к моей цели воина.
     - А что это за цель, ла Горда? - спросил я полушутя.
     - Войти в другой мир, - ответила она с ухмылкой, и сделала  вид,  что
собирается ударить меня костяшками пальцев по верхушке головы,  -  способ,
который использовал дон Хуан, когда думал, что я индульгирую.
     Света для писания больше не  было.  Я  захотел,  чтобы  она  принесла
лампу, но она объяснила, что очень устала и должна немного  поспать  перед
прибытием сестричек.
     Мы пошли в переднюю комнату. Она дала мне одеяло, затем  укуталась  в
другое и мгновенно уснула. Я сел спиной к стенке. Кирпичное  ложе  постели
было жестким даже при наличии 4 соломенных матов. Удобнее было лежать. Как
только я сделал это, я уснул.
     Я проснулся с невыносимой жаждой. Я  захотел  пойти  в  кухню,  чтобы
выпить воды, но не смог сориентироваться в темноте. Рядом с  собой  я  мог
ощущать ла Горду, завернувшуюся в одеяло. Я тряхнул ее 2-3 раза и попросил
ее помочь мне  достать  воды.  Она  ответила  невразумительным  ворчанием.
Видимо она так глубоко спала, что не хотела просыпаться.  Я  встряхнул  ее
снова и внезапно она пробудилась, только это была не ла Горда. Тот, кого я
тряс, заорал на меня грубым мужским голосом, посылая меня к черту.  Вместо
ла Горды был мужчина! У меня возник мгновенный и неконтролируемый страх. Я
спрыгнул с постели и побежал к передней  двери.  Но  моя  ориентация  была
нарушена и в результате я оказался в кухне. Я схватил лампу  и  как  можно
скорее засветил ее. В этот момент из уборной, находящейся в  задней  части
дома, вышла ла Горда и спросила меня, в чем дело. Я нервно  рассказал  ей,
что случилось. Она тоже была слегка сбита с толку. Ее рот  открылся  и  ее
глаза потеряли свой обычный блеск. Она  решительно  встряхнула  головой  и
это, кажется, восстановило ее алертность. Она взяла лампу, и  мы  пошли  в
переднюю комнату.
     В  постели  никого  не  было.  Ла  Горда  засветила  еще   3   лампы.
По-видимому, она была встревожена. Она велела мне оставаться  там,  где  я
был, затем открыла дверь в их комнату. Я заметил, что оттуда шел свет. Она
закрыла  дверь  снова  и  сказала,  как  само  собой   разумеющееся,   что
тревожиться нечего, что это был пустяк, и что она  собирается  приготовить
нам  чего-нибудь  поесть.  С  быстротой  и  расторопностью  буфетчицы  она
приготовила еду. Она сделала также горячий шоколадный напиток с кукурузной
мукой. Мы сели друг напротив друга и ели  в  полном  молчании.  Ночь  была
холодной. Было похоже на то, что собирается дождь. Три керосиновые  лампы,
которые она  принесла  на  обеденную  площадку,  давали  желтоватый  свет,
который был очень умиротворяющим. Она взяла несколько досок, которые  были
сложены штабелем на полу у стенки, и разместила их вертикально, засунув  в
глубокий паз поперечной поддерживающей балки крыши. На полу  была  длинная
щель, параллельная балке, которая служила для того, чтобы удерживать доски
на месте. В результате получилась  передвижная  стенка,  которая  окружила
обеденную площадку.
     - Кто был в постели? - спросил я.
     - В постели рядом с тобой была Жозефина, кто же еще? - ответила  она,
словно смакуя свои слова, а затем засмеялась. - Она мастер на шутки  вроде
этой. На минуту я подумала, что это был кто-то другой, но затем я  уловила
запах, который имеет тело Жозефины, когда она  устраивает  одну  из  своих
проделок.
     - Что она пыталась сделать? Напугать меня до смерти? - спросил я.
     - Ты знаешь, что не являешься любимцем,  -  ответила  она.  -  Им  не
нравится, что их сворачивают с пути, с  которым  они  свыклись.  Им  очень
жалко, что Соледад уезжает.  Они  не  хотят  понять,  что  все  мы  должны
покинуть эту местность. Похоже на то, что наш час  пробил.  Я  поняла  это
сегодня. Когда я ушла из дома, я ощутила, что эти скудные холмы там  вовне
делают меня усталой. Я никогда не ощущала  этого  вплоть  до  сегодняшнего
дня.
     - Куда вы собираетесь уходить?
     - Я еще не знаю. Похоже на то, что это  зависит  от  тебя.  От  твоей
силы.
     - От меня? Каким образом, Горда?
     - Позволь мне объяснить. За день до  твоего  приезда  сестрички  и  я
пошли в город. Я хотела найти тебя  в  городе,  потому  что  у  меня  было
странное видение в моем _с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_. В этом  видении  я  была  в
городе с тобой. Я видела тебя в своем видении так же четко, как вижу  тебя
сейчас. Ты не знал, кто я такая, но ты  заговорил  со  мной.  Я  не  могла
разобрать, что ты сказал. Я возвращалась к  тому  же  самому  видению  три
раза, но я не была достаточно сильной в своем _с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_, чтобы
выяснить, что ты говоришь мне. Я сделала вывод, что  мое  видение  говорит
мне, что я должна пойти в город и ввериться твоей силе, чтобы  найти  тебя
там. Я была уверена, что ты находишься в пути.
     - Сестрички знали, зачем ты взяла их в город? - спросил я.
     - Я не сказала им ничего, - ответила она. - я просто взяла  их  туда.
Мы бродили по улицам все утро.
     Ее утверждение ввергло меня в  очень  странное  умонастроение.  Спазм
нервного возбуждения пробежал по всему  моему  телу.  Я  вынужден  был  на
минуту встать и пройтись. Затем я снова сел и сказал ей, что я  в  тот  же
день был в городе, и что бродил по базарной площади  всю  вторую  половину
дня, разыскивая дона Хуана. Она уставилась на меня с раскрытым ртом.
     - Должно быть, мы разминулись, - сказала она и вздохнула. -  мы  были
на базаре и в парке. Мы сидели большую часть второй половины на ступеньках
церкви, чтобы не привлекать к себе внимания.
     Отель, в котором я остановился, был практически, рядом с церковью.  Я
вспомнил, что долго стоял, глядя на людей  на  ступеньках  церкви.  Что-то
толкало меня изучать их. У меня было абсурдное убеждение, что дон  Хуан  и
дон Хенаро должны быть среди этих людей, сидя, как попрошайки просто чтобы
удивить меня.
     - Когда ты покинула город? - спросил я.
     - Мы ушли около пяти часов и направились к месту Нагваля в  горах,  -
ответила она.
     У меня тоже  была  уверенность,  что  дон  Хуан  ушел  в  конце  дня.
Ощущения, которые я имел в течение всего эпизода разыскивания дона  Хуана,
стали мне совершенно ясными. В свете  того,  что  она  рассказала  мне,  я
должен был пересмотреть свою позицию. Я объяснял свою уверенность, что дон
Хуан был там на улицах города, как иррациональное ожидание, результат ряда
моих  нахождений  его  там  в  прошлом.  Но  в  городе  была   ла   Горда,
действительно разыскивая меня, и она  была  существом,  самым  близким  по
темпераменту к дону  Хуану.  Я  все  время  ощущал  там  его  присутствие.
Утверждение ла Горды лишь подтвердило нечто, что мое тело знало  без  тени
сомнения.
     Я заметил нервный трепет в ее теле, когда  я  рассказывал  ей  детали
своего состояния в тот день.
     - Что случилось бы, если бы ты нашла меня? - спросил я.
     - Все изменилось бы, - ответила она, - для меня найти  тебя,  значило
бы, что я имею достаточно силы, чтобы двигаться вперед. Поэтому я взяла  с
собой сестричек. Все мы - ты, я и сестрички уехали  бы  вместе  в  тот  же
день.
     - Куда, Горда?
     - Кто знает? Если бы я имела силу найти тебя,  то  я  имела  бы  силу
также узнать это. Теперь  твоя  очередь.  По-видимому,  ты  теперь  имеешь
достаточно силы, чтобы знать, куда мы должны идти. Понимаешь, что я имею в
виду?
     В этот момент меня охватила  глубокая  печаль.  Я  более  остро,  чем
когда-бы то ни было, ощутил отчаяние от своей человеческой  непрочности  и
долговечности. Дон Хуан  всегда  утверждал,  что  единственным  средством,
содержащим наше  отчаяние,  является  осознание  нашей  смерти  -  ключ  к
имеющейся у мага схеме вещей. Его идея состояла в том, что осознание нашей
смерти является единственной вещью, которая может дать нам  силу  выстоять
тяжесть и боль нашей жизни и нашей боязни неизвестного. Но он  никогда  не
мог рассказать мне, как вынести это осознание  на  передний  план.  Каждый
раз, когда я спрашивал его, он настаивал на том, что единственным решающим
фактором является мой волевой акт, иначе  говоря,  я  должен  сделать  это
осознание свидетелей своих действий.  Я  думал,  что  я  сделал  это.  Но,
столкнувшись с решимостью ла Горды найти меня и уехать со мной, я осознал,
что если бы она нашла меня в городе в тот день, я никогда не вернулся бы к
себе домой, никогда не увидел бы снова тех, кто был мне дорог.
     Я не был готов к этому. Я приготовился к смерти, но не к исчезновению
на оставшуюся часть моей жизни, будучи при этом  в  полном  сознании,  без
гнева и разочарования, оставив позади лучшие свои чувства.
     Я в большом затруднении рассказал ла Горде, что  не  являюсь  воином,
достойным иметь тот род силы,  который  требуется  для  выполнения  такого
действия, как оставить навсегда и знать, куда идти и что делать.
     - Мы - человеческие существа, - сказала она. - кто знает, что ожидает
нас или какого рода силу мы можем иметь.
     Я сказал, что моя печаль от оставления вроде  этого  слишком  велика.
Перемены,  которым  подвергаются  маги,  слишком  радикальны   и   слишком
окончательны.  Я  пересказал  ей  то,  что  сказал  мне  Паблито  о  своей
невыносимой печали от утраты своей матери.
     - Этими ощущениями питается человеческая форма, - сказала она сухо. -
я жалела себя и своих маленьких детей в течение многих  лет.  Я  не  могла
понять, как Нагваль может быть таким жестоким, говоря мне сделать то,  что
я сделала: оставить своих детей, разрушить и забыть их.
     Она сказала, что ей потребовались годы,  чтобы  понять,  что  Нагваль
также должен был избрать оставить  свою  человеческую  форму.  Он  не  был
жестоким. Он просто больше не имел никаких человеческих ощущений. Для него
все было равно. Он принял свою судьбу. Проблема с Паблито и со мной в этом
отношении состояла в том, что никто из нас не принял свою судьбу. Ла Горда
сказала с пренебрежительным видом,  что  Паблито  плакал,  вспоминая  свою
мать, свою мануэлиту, главным образом тогда, когда он должен был  готовить
себе еду. Она побудила меня вспомнить мать Паблито такой, какой она  была:
старой бестолковой женщиной, которая не знала  ничего  кроме  того,  чтобы
быть прислугой Паблито. Она  сказала,  что  все  они  считают  его  трусом
потому, что он стал несчастлив от того, что его прислуга  Мануэлита  стала
ведьмой Соледад, которая могла бы убить его, раздавив, как клопа.
     Ла Горда драматически встала и склонясь над столом, пока ее лоб почти
не коснулся моего.
     - Нагваль сказал, что у Паблито необычная судьба, -  сказала  она.  -
мать и сын борются за одно и то же. Если бы он не  был  таким  трусом,  он
принял бы свою судьбу и  противостоял  Соледад  как  воин,  без  страха  и
ненависти. В конце концов наилучший победил  бы  и  забрал  все.  Если  бы
победителем была Соледад,  Паблито  должен  был  бы  быть  счастлив  своей
судьбой и желать ей блага. Но только подлинный воин может  ощущать  такого
рода счастье.
     - Как донья Соледад относится ко всему этому?
     - Она не индульгирует в своих ощущениях, - ответила ла горла и  снова
села. - она приняла свою судьбу с большой готовностью, чем любой  из  нас.
Прежде, чем Нагваль помог ей, она была хуже, чем я,  по  крайней  мере,  я
была молодой, она была старой коровой, жирной  и  измученной  и  молила  о
приходе смерти. Теперь смерть должна будет бороться,  чтобы  заявить  свои
права на нее.
     Фактор времени в преображении доньи  Соледад  был  моментом,  который
озадачивал меня. Я сказал ла Горде, что я помнил, что видел донью  Соледад
не больше двух лет тому назад, и она  была  такой  же  старухой,  какую  я
всегда знал. Ла Горда сказала, что в последний раз, когда  я  был  в  доме
Соледад, находясь под впечатлением, что это все еще дом  Паблито,  Нагваль
настроил их действовать так, словно ничего не  изменилось.  Донья  Соледад
приветствовала меня, как она делала это всегда, из кухни и я фактически не
видел ее в лицо. Роза, Паблито, Лидия и Нестор в совершенстве играли  свои
роли для того, чтобы удержать меня от раскрытия их подлинной деятельности.
     - Зачем Нагваль пошел на все эти хлопоты, Горда?
     - Он берег тебя для чего-то такого, что еще  не  ясно.  Он  намеренно
держал тебя вдали  от  всех  нас.  Он  и  Хенаро  велели  мне  никогда  не
показывать свое лицо, когда ты был поблизости.
     - Велели ли они то же самое Жозефине?
     - Да. Она ненормальная  и  ничего  не  может  с  собой  поделать.  Ей
хотелось разыгрывать свои штучки с тобой. Она обычно  следовала  за  тобой
недалеко и ты никогда не знал об этом. Однажды ночью, когда  Нагваль  взял
тебя в горы, она в темноте чуть не столкнула тебя вниз в  ущелье.  Нагваль
заметил ее как раз вовремя. Она делает эти вещи не со злобы, а потому, что
они доставляют ей удовольствие. Это ее человеческая форма. Жозефина  будет
такой, пока не потеряет ее. Я уже  говорила  тебе,  что  все  они  шестеро
немного недоделанные. Ты должен понять это, чтобы не попасть в их сети.  А
если поймаешься, не гневайся. Они не могут сдержать себя.
     Она некоторое время молчала. Я заметил едва уловимый признак  трепета
в ее теле. Ее глаза, казалось, вышли из фокуса, а рот отвис, словно  мышцы
ее нижней челюсти опустились. Я полностью ушел в наблюдение  за  ней.  Она
встряхнула головой 2-3 раза.
     - Я только что видела кое-что, - сказала она. - ты в  точности  такой
же, как сестрички и Хенарос.
     Она начала тихо смеяться. Я ничего не  сказал.  Я  хотел,  чтобы  она
объяснила свои слова без моего понуждения.
     - Все сердятся на тебя, потому что до них еще не  дошло,  что  ты  не
отличаешься от них, - продолжала она. - они смотрят на тебя как на Нагваля
и не понимают, что ты индульгируешь своим способом точно так же,  как  они
индульгируют по-своему.
     Она сказала, что Паблито ноет, и  жалуется,  и  играет  слабовольного
человека. Бениньо играет застенчивого  человека,  который  не  может  даже
открыть глаза. Нестор играет мудреца, того кто  все  знает.  Лидия  играет
крутую женщину, которая может сокрушить  взглядом  кого  угодно.  Жозефина
была ненормальной, на которую нельзя положиться. Роза была раздражительной
девушкой, которая терзает москитов, кусающих ее. А я был дураком,  который
приехал из Лос-Анжелеса с блокнотом и кучей нелепых  вопросов.  И  все  мы
любили вести себя так, как мы это делаем.
     - Я была раньше толстой зловонной женщиной, -  продолжала  она  после
паузы. - я не обращала внимания на то, что другие пинали меня, как собаку.
Это была моя форма.
     Я должна буду рассказать всем,  что  я  _у_в_и_д_е_л_а_  относительно
тебя, чтобы они не ощущали раздражения от твоих действий.
     Я не знал, что сказать. Я ощущал, что она была  неопровержимо  права.
Для меня существенным фактором не столько безошибочность  ее  утверждений,
сколько тот факт, что я сам был свидетелем того, как она пришла  к  своему
неоспоримому заключению.
     - Как ты увидела все это? - спросил я.
     - Оно просто пришло ко мне, - ответила она.
     - Как оно пришло к тебе?
     - Я ощутила ощущение  _в_и_д_е_н_и_я_,  пришедшее  на  верхушку  моей
головы, а затем я знала то, что рассказала тебе.
     Я  настаивал,  чтобы  она  описала   мне   каждую   деталь   ощущения
в_и_д_е_н_и_я_, о котором она упомянула.  После  минутного  колебания  она
уступила и описала мне такое же самое щекочущее  чувствование,  которое  я
стал так осознавать  во  время  своих  столкновений  с  доньей  Соледад  и
сестричками. Ла Горда сказала, что это чувствование начинается на верхушке
ее головы, а затем спускается вниз по  спине  к  матке.  Она  ощутила  его
внутри  своего  тела  как  захватывающее  щекочущее  раздражение,  которое
превратилось в знание, что я цепляюсь за свою человеческую  форму  подобно
всем остальным,  за  исключением  того,  что  мой  конкретный  способ  был
непонятен им.
     - Ты слышишь голос, который говорит все это? - спросил я.
     - Нет. Я просто _в_и_д_е_л_а_ все это, что  рассказала  тебе  о  тебе
самом, - ответила она.
     Я хотел спросить ее, имела  ли  она  видение  меня,  цепляющегося  за
что-то, но передумал. Я не хотел индульгировать в своем обычном поведении.
Кроме того, я знал, что она имеет в виду когда говорит, что "видит". То же
самое со мной, когда я был с Розой и Лидией. Я внезапно  "знал",  где  они
жили. У меня не было видения их дома, я просто ощутил, что знаю это.
     Я спросил ее, ощутила ли она  также  сухой  звук  деревянной  трубки,
сломавшейся в основании ее шеи.
     - Нагваль учил нас всех, как получить ощущение на верхушке головы,  -
сказала она. - но не каждый из нас может произвести его. Звук позади горла
- еще более трудная вещь. Никто из нас до  сих  пор  еще  не  ощутил  его.
Странно, что у тебя он есть, хотя ты все еще пустой.
     - Как этот звук действует? - спросил я. - и что это такое?
     - Ты знаешь это лучше, чем я. Что еще я могу тебе сказать? - ответила
она резко.
     По-видимому, она поймала себя на  раздражительности.  Она  сконфужено
улыбнулась и опустила голову.
     - Я чувствую себя глупо, рассказывая тебя то, что ты  уже  знаешь,  -
сказала она. - ты задаешь  мне  вопросы,  вроде  этого,  чтобы  проверить,
действительно ли я потеряла форму?
     Я сказал ей, что нахожусь  в  недоумении,  потому  что  у  меня  было
ощущение, что я знал, что это был за звук. И тем не менее  было  так,  как
будто я не знал ничего о нем, потому что мне для того, чтобы знать  что-то
на самом деле, нужно было вербализировать  и  свое  знание.  В  данном  же
случае я даже не знал, как приступить к вербализации. Поэтому единственной
вещью, которую я мог делать, было задавать ей вопросы в надежде на то, что
ее ответы могли бы помочь мне.
     - Я не могу помочь тебе с твоим звуком, - сказала она.
     Я испытал внезапное и огромное неудобство. Я сказал  ей,  что  привык
иметь дело с доном Хуаном и что теперь нуждаюсь в нем больше, чем когда бы
то ни было, чтобы он разъяснил мне все.
     - Тебе недостает Нагваля? - спросила она.
     Я сказал что да, и что я не осознавал, как мне сильно недостает  его,
пока не оказался снова в его родных местах.
     -  Тебе  недостает  его  потому,  что  ты  еще  цепляешься  за   свою
человеческую форму, - сказала она и захихикала,  словно  наслаждаясь  моей
печалью.
     - А тебе самой недостает его, Горда?
     - Нет. Мне - нет. Я - его. Вся моя светимость была изменена, как  мне
может недоставать чего-то такого, что есть я сама?
     - Чем отличается твоя светимость?
     -  Человеческое  существо  или  любое  другое  живое  создание  имеет
бледно-желтое сияние. Животные больше желтые, люди больше белые. Но маг  -
янтарно-желтый, как чистый мед на солнечном свету. Некоторые  женщины-маги
зеленоватые. Нагваль сказал, что они самые могущественные и самые опасные.
     - Какой цвет у тебя, Горда?
     - Янтарный, так же как у тебя и у  остальных  из  нас.  Это  то,  что
сказали мне Нагваль и Хенаро.  Я  никогда  не  _в_и_д_е_л_а_  себя.  Но  я
в_и_д_е_л_а_ всех других. Все мы янтарные. И все мы, за исключением  тебя,
похожи на надгробный камень. Средние человеческие существа похожи на яйца,
именно поэтому Нагваль называл их светящимися  яйцами.  Маги  изменяют  не
только цвет своей светимости, но и  очертание.  Мы  похожи  на  надгробные
камни, только мы закруглены с обоих концов.
     - А я имею до сих пор очертание яйца, Горда?
     - Нет. Ты имеешь очертания надгробного камня,  за  исключением  того,
что у тебя имеется уродливая тусклая латка в середине. Пока  у  тебя  есть
эта латка, ты не будешь способен летать так, как летают маги, как летала я
прошлой  ночью  для  тебя.  Ты  даже  не  будешь  способен  сбросить  свою
человеческую форму.
     Я втянулся в страстный спор не столько с ней, сколько с самим  собой.
Я настаивал на том, что их точка зрения  на  то,  как  вновь  обрести  эту
гипотетическую  полноту,  просто  абсурдна.  Я   сказал   ей,   что   она,
по-видимому, не смогла бы убедительно доказать мне, что нужно  повернуться
спиной к своему ребенку, чтобы осуществить самую смутную из всех  мыслимых
целей: войти в мир нагваля. Я был так глубоко убежден,  что  я  прав,  что
вышел из себя и стал  сердито  кричать  на  нее.  Она  нисколько  не  была
затронута моим взрывом.
     - Не каждый должен сделать это, -  сказала  она,  -  а  только  маги,
которые хотят войти в другой  мир.  Есть  немало  хороших  магов,  которые
в_и_д_я_т_ и являются неполными. Быть полным нужно только нам, толтекам.
     Возьми Соледад, например. Она наилучшая колдунья, которую  ты  можешь
отыскать, но она неполная. Она  имела  двоих  детей,  одним  из  них  была
девочка. К счастью для Соледад, ее дочь умерла. Нагваль сказал, что острие
духа человека, который  умирает,  возвращается  обратно  к  дателям,  т.е.
родителям. Если эти датели умерли и человек имеет ребенка, острие уходит к
ребенку, который является полным. А если все дети полные, то острие уходит
к тому, кто обладает силой, причем он не обязательно самый лучший и  самый
усердный. например, когда мать Жозефины умерла, то  острие  ушло  к  самой
ненормальной, Жозефине. Казалось,  оно  должно  бы  пойти  к  ее  брату  -
работящему и достойному человеку, но у Жозефины  больше  силы,  чем  у  ее
брата.  Дочь  Соледад  умерла,  не  оставив  детей,  и  Соледад   получила
поддержку,  в  результате  чего  закрыла  половину  своей   дыры.   Теперь
единственная надежда закрыть ее  полностью  связана  для  нее  со  смертью
Паблито.  В  свою  очередь,  для  Паблито  великая  надежда  на  получение
поддержки связанна со смертью Соледад.
     Я сказал ей в очень сильных выражениях,  что  то,  что  она  говорит,
вызывает отвращение и ужасает меня.  Она  согласилась,  что  я  прав.  Она
подтвердила, что одно  время  и  сама  так  считала,  что  эта  конкретная
установка  магов  -  самая  мерзкая  вещь,  какую  можно  вообразить.  Она
взглянула на меня сияющими глазами. В ее усмешке было что-то коварное.
     - Нагваль сказал мне, что ты  понимаешь  все,  но  не  хочешь  ничего
делать в соответствии с этим, - сказала она мягким голосом.
     Я начал спорить снова. Я сказал ей, что то, что  Нагваль  сказал  обо
мне, не  имеет  никакого  отношения  к  моему  отвращению  к  той  частной
установке, которую мы обсуждаем. Я объяснил, что люблю детей, что я  очень
глубоко чту их и очень глубоко сочувствую их беспомощности в окружающем их
устрашающем мире. Я не мог помыслить о причинении вреда ни в каком смысле,
ни по какой причине.
     - Это правило придумал не Нагваль,  -  сказала  она.  -  это  правило
создано не человеком, а где-то там, вовне.
     Я защищался, говоря, что я не сержусь на нее или Нагваля,  но  что  я
спорю вообще, потому что не могу постигнуть смысл всего этого.
     - Смысл в том, что нам нужно все наше  острие,  вся  наша  сила,  вся
полнота, чтобы войти в тот мир,  -  сказала  она.  -  я  была  религиозной
женщиной. Я могу рассказать тебе, что я обычно повторяла, не зная,  что  я
подразумеваю. Я хотела, чтобы моя душа вошла в царствие  небесное.  Я  все
еще хочу этого, несмотря на то, что я нахожусь на другом пути. Мир Нагваля
и есть царствие небесное.
     Я из принципиальных соображений возразил против религиозного  акцента
ее утверждений. Я был приучен доном Хуаном никогда не  рассуждать  на  эту
тему. Она очень спокойно объяснила, что не видит никакой  разницы  в  том,
что  касается  образа  жизни  между  нами   и   истинными   монахинями   и
священниками. Она указала,  что  они  те  только  являются,  как  правило,
полными, но они еще никогда не ослабляют себя половыми актами.
     - Нагваль сказал, что в этом заключается причина, почему они  никогда
не будут искоренены, независимо от того, кто  пытается  искоренить  их,  -
сказала она. - те, кто стоят за ними, всегда пустые, они не  имеют  такого
мужества, как истинные монахини и священники. Я полюбила  Нагваля  за  то,
что он говорил это. Я всегда буду восхищаться монахинями  и  священниками.
Мы похожи. Мы отказались от мира и тем не менее, мы находимся в гуще него.
Священники и монахини сделались бы  великими  летающими  магами,  если  бы
кто-нибудь сказал им, что они могут сделать это.
     Мне пришло на ум восхищение моего  отца  и  деда  перед  мексиканской
революцией. Они больше всего восхищались попыткой искоренить  духовенство.
Мой отец унаследовал это восхищение от своего отца, я унаследовал  его  от
них обоих. Это было своего рода  членство,  которое  мы  имели.  Одной  из
первых вещей,  которые  дон  Хуан  подорвал  в  моей  личности,  было  это
членство.
     Я однажды сказал дону Хуану,  словно  провозглашая  свое  собственное
мнение, нечто такое, что я слышал всю жизнь, - а именно,  что  излюбленной
уловкой церкви было держать  нас  в  невежестве.  Дон  Хуан  сделал  очень
серьезное  выражение  лица.  Было  так,  словно  мое  заявление  затронуло
глубокую струнку в его душе. Я немедленно подумал  о  веках  эксплуатации,
которой подвергались индейцы.
     - Эти грязные ублюдки, - сказал он. - они держали меня в  невежестве,
да и тебя тоже.
     Я сразу уловил его иронию, и мы оба рассмеялись. Я в действительности
никогда не исследовал это положение. Я не верил в него, но мне нечего было
делать, кроме как принять его. Я рассказал дону Хуану о своем дедушке и  о
своем отце и об их либеральных взглядах на религию.
     - Не имеет значения, что кто-либо говорит или делает, - сказал он.  -
ты сам должен быть безупречным человеком. Битва происходит прямо здесь,  в
этой груди.
     Он мягко постучал по моей груди.
     - Если бы твой дедушка и отец попытались быть безупречными воинами, -
продолжал дон Хуан, - у них не было бы времени на  пустяковые  битвы.  Нам
требуется все наше время и вся наша энергия,  чтобы  победить  идиотизм  в
себе. Это и есть то,  что  имеет  значение.  Остальное  не  имеет  никакой
важности. Ничто из того, что твой дед и отец говорили о церкви, не дало им
благополучия. С другой стороны, если быть безупречным воином  -  это  дает
тебе мужество, молодость и силу. Так  что  тебе  надлежит  сделать  мудрый
выбор.
     Мой выбор был - безупречность  и  простота  жизни  воина.  Вследствие
этого выбора я ощутил, что должен принять слова ла Горды  самым  серьезным
образом, и это было еще более угрожающим для меня, чем даже действия  дона
Хенаро. Он обычно пугал меня на очень глубоком уровне. Его действия,  хотя
и ужасающие, были, однако, ассимилированы в связный континуум  их  учений.
Слова и действия ла Горды угрожали  мне  иным  образом,  каким-то  образом
более конкретно и реально.
     Тело ла Горды на минуту задрожало. По  нему  прошла  рябь,  заставляя
сокращаться мышцы ее плеч и рук. Она схватилась за край стола с  неуклюжей
жесткостью. Затем она расслабилась, пока не приняла свой обычный вид.
     Она улыбнулась мне.  Ее  глаза  и  улыбка  были  ослепительными.  Она
сказала небрежным тоном, что только что _в_и_д_е_л_а_ мою дилемму.
     - Бесполезно закрывать свои глаза и делать  вид,  что  ты  не  хочешь
делать ничего или что ты не знаешь ничего, -  сказала  она.  -  ты  можешь
делать это с людьми, но не со мной. Я знаю теперь, почему Нагваль  поручил
мне рассказать тебе все это. Я - никто. Ты восхищаешься  великими  людьми,
Нагваль и Хенаро были величайшими из всех.
     Она остановилась  и  изучающе  посмотрела  на  меня.  Она,  казалось,
ожидала моей реакции на свои слова.
     - Ты боролся против того, что тебе  говорил  Нагваль  и  Хенаро,  все
время, - сказала она. - именно поэтому ты позади.  И  ты  боролся  с  ними
потому, что они были великими. Это твой особый  способ  бытия.  Но  ты  не
можешь бороться против того, что я сказала тебе, потому что ты  не  можешь
смотреть на меня уважительно вообще. Я ровня  тебе,  я  нахожусь  в  твоем
кругу. Ты любишь бороться с теми, кто лучше тебя. В борьбе с моей позицией
для тебя нет вызова. Итак, те два дьявола в конце концов взяли тебя в плен
через посредство меня. Бедный Нагвальчик, ты проиграл игру.
     Она приблизилась ко мне и прошептала мне на ухо,  что  Нагваль  также
сказал ей, что она никогда не должна пытаться забрать от меня мой блокнот,
потому что это так же  опасно,  как  пытаться  выхватить  кость  из  пасти
голодной собаки.
     Она  обвила  меня  руками,  положив  свою  голову  мне  на  плечо,  и
засмеялась тихо и мягко.
     Ее "видение" сразило меня. Я знал, что она была абсолютно права.  Она
раскусила меня в совершенстве. Она долго держала меня в объятиях,  склонив
голову  ко  мне.  Близость   ее   тела   каким-то   образом   была   очень
умиротворяющей. В этом отношении она была в точности подобна  дону  Хуану.
Она излучала силу, уверенность и твердость. Она ошибалась, говоря,  что  я
не восхищаюсь ею.
     - Давай оставим это, - сказала она внезапно. - давай поговорим о том,
что мы должны делать сегодня вечером.
     - Что же именно мы собираемся делать сегодня вечером, Горда?
     - Нам предстоит наше последнее свидание с силой.
     - Это снова будет ужасная битва с кем-то?
     - Нет. Сестрички просто собираются показать  тебе  нечто  такое,  что
завершит твой визит сюда. Нагваль сказал мне, что после  этого  ты  можешь
уехать и никогда не вернуться, или что ты можешь избрать остаться с  нами.
В любом случае они должны показать тебе свое искусство. Искусство видящего
сон.
     - А что это за искусство?
     - Хенаро говорил мне, что  он  снова  и  снова  тратил  время,  чтобы
ознакомить тебя с искусством сновидца. Он показал тебе свое  другое  тело,
свое тело _с_н_о_в_и_д_е_н_и_я_; однажды он даже заставил тебя быть в двух
местах одновременно, но твоя пустота не позволяла тебе  _в_и_д_е_т_ь_  то,
на что  он  указывал  тебе.  Это  выглядит  так,  словно  все  его  усилия
провалились через дыру в твоем теле.
     - Теперь, кажется, дело обстоит иначе. Хенаро сделал сестричек такими
сновидцами, какие они есть, и сегодня вечером они покажут  тебе  искусство
Хенаро. В этом отношении сестрички являются истинными детьми Хенаро.
     Это напомнило мне то, о чем Паблито говорил раньше - что мы  являемся
детьми  обоих,  и  что  мы  являемся  толтеками.  Я  спросил  ее,  что  он
подразумевал под этим.
     - Нагваль говорил мне, что  на  языке  его  бенефактора  маги  обычно
назывались толтеками, - ответила она.
     - А что это был за язык, Горда?
     - Он никогда не говорил мне. Но он и Хенаро обычно  разговаривали  на
языке, которого никто из нас не мог понять. А мы здесь все вместе знаем  4
индейских языка.
     - Дон Хенаро тоже говорил, что он толтек?
     - У него был тот же самый бенефактор, так что он говорил то же самое.
     Из ответов ла Горды я мог подозревать, что она либо не знает  многого
на эту тему, либо не хочет говорить со мной об этом. Я поставил  ее  перед
фактом своих заключений. Она призналась, что никогда не  уделяла  большого
внимания этому, и удивилась, почему я придаю так много значения  этому.  Я
фактически прочел ей лекцию по этнографии центральной мексики.
     - Маг является  толтеком,  когда  он  получил  тайны  выслеживания  и
с_н_о_в_и_д_е_н_и_я_, - сказала она небрежно. - Нагваль и Хенаро  получили
эти тайны от своего бенефактора и потом они держали их в своих  телах.  Мы
делаем то же самое, и  вследствие  этого  мы  являемся  толтеками  подобно
Нагвалю и Хенаро.
     - Нагваль учил тебя и равным образом меня быть бесстрастными. Я более
бесстрастна, чем ты, потому что я бесформенна.  Ты  все  еще  имеешь  свою
форму и ты пуст, поэтому ты цепляешься за каждый сучок. Однако, однажды ты
снова будешь полным и тогда ты поймешь, что Нагваль был прав.  Он  сказал,
что мир людей поднимается и опускается, и люди  поднимаются  и  опускаются
вместе со своим миром, как магам,  нам  нечего  следовать  за  ними  в  их
подъемах и спусках.
     Искусство  магов  состоит  в  том,  чтобы  быть  вне  всего  и   быть
незаметными. И больше, чем что-либо другое, искусство магов состоит в том,
чтобы никогда не  расточать  свою  силу.  Нагваль  сказал  мне,  что  твоя
проблема состоит в том, что ты всегда попадаешь в  ловушку  идиотских  дел
вроде того, которое ты делаешь  сейчас.  Я  уверена,  что  ты  собираешься
спрашивать всех нас о толтеках, но ты не собираешься спрашивать никого  из
нас о нашем внимании.
     Ее смех был чистым и заразительным. Я согласился с ней, что она  была
права. Мелкие проблемы всегда пленяли меня. Я также  сказал  ей,  что  был
озадачен ее употреблением слова "внимание".
     - Я уже говорила тебе то, что Нагваль рассказывал мне о  внимании,  -
сказала она. - мы удерживаем  образы  мира  своим  вниманием.  Мужчина-маг
очень труден для тренировки,  потому  что  его  внимание  всегда  закрыто,
сфокусировано на чем-то другом. Женщина, с другой стороны, всегда открыта,
потому что большую  часть  времени  она  ни  на  чем  не  фокусирует  свое
внимание. Особенно в течение менструального периода. Нагваль рассказал мне
и затем показал, что в течение этого периода я действительно могу  отвлечь
свое внимание от образов мира. Если я не фокусирую свое внимание на  мире,
мир рушится.
     - Как это делается, ла Горда?
     -  Это  очень  просто.  Когда  женщина  менструирует,  она  не  может
фокусировать свое внимание. Это та трещина, о которой говорил мне Нагваль.
Вместо того, чтобы бороться за фокусирование, женщина должна отвлечься  от
образов, глядя пристально на отдаленные холмы или на  воду,  например,  на
реку, или на облака.
     Если ты  пристально  смотришь  открытыми  глазами,  у  тебя  начинает
кружиться голова и глаза утомляются, но если ты полуприкроешь их и немного
мигнешь и передвинешь их от одной горы к другой или от облака к облаку, ты
сможешь созерцать часами или днями, если это  необходимо.  Нагваль  обычно
заставлял нас сидеть у двери и пристально смотреть  на  круглые  холмы  на
другой стороне долины. Иногда мы сидели там  в  течение  нескольких  дней,
пока не откроется трещина.
     Я хотел еще послушать об этом, но она прекратила говорить и  поспешно
села очень близко ко мне. Она дала мне рукой  сигнал  слушать.  Я  услышал
слабый шелестящий звук и внезапно в кухню быстро вошла Лидия.  Я  подумал,
что она, должно быть, спала в комнате и звук наших голосов разбудил ее.
     Она сменила западную одежду, которую  носила,  когда  я  видел  ее  в
последний раз, и надела длинное платье, вроде того, какие  носили  местные
индейские женщины. На плечах у нее была шаль и она была босая. Ее  длинное
платье, вместо того, чтобы сделать ее на вид старше и  массивнее,  сделало
ее похожей на ребенка, одетого в одежду взрослой женщины.
     Она прошла к столу и  приветствовала  ла  Горду  формальным  образом:
"добрый вечер, Горда". Затем она повернулась ко  мне  и  сказала:  "добрый
вечер, Нагваль".
     Ее приветствие было таким неожиданным и ее тон таким серьезным, что я
готов был засмеяться. Я уловил предостережение ла Горды. Она сделала  вид,
что скребет верхушку своей головы тыльной  стороной  левой  руки,  которая
была скрючена.
     Я ответил Лидии так же, как ответила ла Горда: "добрый вечер, Лидия".
     Она села в конце стола, справа от меня. Я не  знал,  начинать  беседу
или нет. Я собирался что-нибудь сказать, как вдруг ла Горда легко стукнула
мою ногу своим коленом и еле заметным движением  бровей  дала  мне  сигнал
слушать.  Я   снова   услышал   приглушенный   шелест   длинного   платья,
соприкасавшегося с полом. Жозефина секунду  стояла  у  двери,  прежде  чем
направиться к столу. Она приветствовала Лидию, ла Горду и  меня  таким  же
образом. Я не мог оставаться серьезным, глядя на нее. Она также была одета
в длинное платье, шаль и была без обуви, но  у  нее  платье  было  на  3-4
размера больше и она положила в него толстую подкладку. Ее внешность  была
совершенно несообразной, ее лицо было худое  и  юное,  но  тело  выглядело
гротескно раздутым.
     Она взяла скамейку, поставила ее с левого конца стола и села. Они все
трое выглядели чрезвычайно серьезными. Они сидели, сдвинув ноги  вместе  и
держа спины очень прямо.
     Я еще раз услышал шуршанье платья и вошла Роза. Она  была  одета  так
же, как и другие,  и  тоже  была  босая.  Ее  приветствие  было  таким  же
формальным и, естественно, включало Жозефину. Она ответила ей тем же самым
формальным тоном. Она села напротив  через  стол  лицом  ко  мне.  Все  мы
довольно долго оставались в абсолютном молчании.
     Ла  Горда  внезапно  заговорила,  и  звук  ее  голоса  заставил  всех
остальных подскочить.
     Она сказала, указывая на меня, что  Нагваль  собирается  показать  им
свои олли, и что он собирается воспользоваться  своим  специальным  зовом,
чтобы вызвать их в комнату.
     Я попытался обратить это в шутку и сказал, что Нагваля здесь нет, так
что он не  может  вызвать  никаких  олли.  Я  думал,  что  они  собираются
засмеяться. Ла Горда закрыла лицо, а  сестрички  уставились  на  меня.  Ла
Горда положила руку на мой рот и прошептала мне на ухо, что мне  абсолютно
необходимо воздерживаться от идиотских  высказываний.  Она  взглянула  мне
прямо в глаза и сказала, что должен вызвать олли, делая зов бабочек.
     Я неохотно начал. Но как только я  принялся  за  это,  мной  овладело
увлечение, и я обнаружил, что спустя считанные секунды я  уделяю  максимум
концентрации произведению это звука. Я модулировал его излияние и управлял
воздухом, выталкиваемым из моих легких, таким  образом,  чтобы  произвести
наидлиннейшее возможное постукивание. Это звучало очень мелодично.
     Я набрал огромную порцию воздуха, чтобы начать новую серию.  Внезапно
я остановился. Что-то снаружи дома откликалось на мой  зов.  Постукивающие
звуки шли со всех сторон вокруг дома, даже с  крыши.  Сестрички  встали  и
столпились, как испуганные дети, вокруг ла Горды и меня.
     - Пожалуйста, Нагваль, не вызывай ничего в дом, - умоляла меня Лидия.
     Даже ла Горда казалась немного испуганной. Она дала мне рукой  резкую
команду остановиться. Я в любом случае не собирался продолжать производить
звук. Однако олли - или как бесформенные силы, или как  существа,  которые
шныряли за дверью - не были зависимыми от моего  постукивающего  звука.  Я
снова ощутил, как две ночи тому назад  в  доме  дона  Хенаро,  невыносимое
давление, тяжесть, навалившуюся на весь дом. Я мог чувствовать ее в  своем
пупке,  как  зуд,  нервозность,  которая  вскоре  обратилась  в  настоящее
физическое страдание.
     Три сестрички были вне себя от страха, особенно Лидия и Жозефина. Они
обе скулили, как раненые собаки. Все они окружили меня, а потом  уцепились
за меня. Роза заползла под стол и засунула голову между моими  ногами.  Ла
Горда стояла позади меня так спокойно, как только могла.  Через  несколько
секунд истерия и страх этих трех девушек возросли до огромных размеров. Ла
Горда наклонилась и прошептала, что я должен издать противоположный  звук,
который  рассеет  их.  У  меня  был  момент  крайней  неопределенности.  Я
действительно не знал никакого другого  звука.  Но  затем  у  меня  быстро
возникло щекочущее чувствование на верхушке моей головы, дрожь в теле и  я
неизвестно почему вспомнил особый свист, который дон Хуан обычно  выполнял
ночью и которому постарался обучить  меня.  Он  представил  мне  его,  как
средство удерживать свое равновесие во время ходьбы, чтобы не  отклониться
с пути в темноте.
     Я начал издавать свой свист,  и  давление  в  моей  пупочной  области
прекратилось. Ла Горда улыбнулась и вздохнула с облегчением,  а  сестрички
отодвинулись от меня, хихикая так, словно все это было всего лишь  шуткой.
Я захотел индульгировать в самокритических размышлениях о резком  переходе
от довольно приятного  общения  с  ла  Гордой  к  этой  сверхъестественной
ситуации. Секунду я размышлял над тем, не было  ли  все  это  происшествие
розыгрышем с их стороны. Но я был слишком слабым. Я  ощущал,  что  был  на
грани обморока. В ушах у  меня  шумело.  Напряжение  в  окрестности  моего
живота было таким интенсивным, что я подумал,  что  прямо  сейчас  скажусь
больным. Я положил голову на край стола. Однако спустя несколько  минут  я
снова был достаточно отпущен, чтобы сидеть прямо.
     Три девушки, казалось, уже забыли о том, как они были  напуганы.  Они
смеялись и толкали друг друга, повязывая свои шали вокруг боков. Ла  Горда
не казалась ни нервной, ни расслабленной. В  какой-то  момент  две  другие
девушки столкнули Розу и она упала со скамейки, где они все  трое  сидели.
Она приземлилась на зад. Я подумал, что она разъярится, но она захихикала.
Я взглянул на ла Горду за ее указаниями. Она  сидела,  держа  спину  очень
прямо. Ее глаза были полуприкрыты, фиксированы на Розе. Сестрички смеялись
очень громко, как нервные школьницы. Лидия толкнула Жозефину  и  заставила
ее свалиться со скамейки и упасть рядом с Розой  на  пол.  В  тот  момент,
когда Жозефина оказалась на полу, их смех  прекратился.  Роза  и  Жозефина
встряхнули  телами,  сделав  непонятное  движение  своими  ягодицами,  они
двигали ими из стороны в сторону, словно растирая что-то  на  полу.  Затем
они бесшумно вскочили, как два ягуара, и взяли Лидию за руки. Все трое, не
производя ни малейшего шума, покружились пару раз. Роза и Жозефина подняли
Лидию за подмышки и пронесли ее, идя на цыпочках, 2-3 раза  вокруг  стола.
Затем все трое рухнули, словно у  них  в  коленях  были  пружины,  которые
одновременно сократились.  Их  длинные  платья  вздулись,  придав  им  вид
огромных шаров.
     Как только они очутились на полу, они стали еще более безмолвными. Не
было никаких других звуков, кроме легкого шуршания их платьев,  когда  они
вертелись и ползали. Было так, словно я наблюдал стереофильм с выключенным
звуком.
     Ла Горда, которая молча сидела со мной, наблюдая  за  ними,  внезапно
встала и с акробатическим проворством побежала к двери их комнаты  в  углу
обеденной площадки. Прежде, чем достигнуть двери, она упала на правый  бок
и плечо, сразу перевернувшись, затем встала,  увлекаемая  инерцией  своего
вращения, и распахнула дверь. Она выполнила все эти движения в  абсолютном
молчании.
     Три девушки вертелись и ползали по полу, как гигантские  шарообразные
жуки. Ла Горда подала мне сигнал подойти  туда,  где  они  находились;  мы
вошли в комнату, и она усадила меня на полу спиной  к  дверной  раме.  Она
села справа от меня тоже спиной к  раме.  Она  заставила  меня  переплести
пальцы и разместила мои руки под пупком.
     Сначала я был вынужден делить внимание между ла Гордой, сестричками и
комнатой. Но, как только ла  Горда  устроила  меня  в  сидячей  позе,  мое
внимание было поглощено комнатой. Три девушки лежали  в  середине  большой
белой квадратной комнаты с кирпичным полом. Там было 4  газолиновых  лампы
по  одной  на  каждой  стене,  размещенных  на  встроенных  поддерживающих
полочках в 6 футах над полом. Комната  не  имела  потолка.  Опорные  балки
крыши были затемнены и это создавало эффект огромной  комнаты  без  верха.
Две двери располагались в углах друг напротив друга. Когда я  взглянул  на
закрытую дверь через комнату с того места, где я  сидел,  я  заметил,  что
стены  комнаты  были  сориентированы  по  странам  света.  Дверь,  где  мы
находились, была в северо-западном углу.
     Роза, Лидия и Жозефина несколько раз обернулись вокруг комнаты против
часовой стрелки. Я напрягался,  чтобы  слышать  шуршание  их  платьев,  но
тишина была абсолютной. Я мог слышать только дыхание ла Горды.  Сестрички,
наконец, остановились и сели спиной к стене, каждая под лампой. Лидия села
у восточной стены, Роза - у северной, а Жозефина - у западной.
     Ла Горда встала, затворила дверь позади нас и закрыла ее на  щеколду.
Она заставила меня отодвинуться на несколько дюймов, не меняя позы, пока я
не оказался спиной к двери. Затем она молча пересекла комнату и  села  под
лампой у южной стены; когда она оказалась в  сидячей  позе,  это,  видимо,
послужило сигналом.
     Лидия встала и начала ходить на цыпочках по краю комнаты около  стен.
Это, собственно, была не  ходьба,  а,  скорее,  беззвучное  скольжение.  С
увеличением скорости она начала двигаться, словно скользя,  останавливаясь
на стыке пола и стен. Она подпрыгивала над Розой, Жозефиной, ла  Гордой  и
мной всякий раз, когда она добиралась  до  тех  мест,  где  мы  сидели.  Я
ощущал, как  ее  длинное  платье  задевало  меня  всякий  раз,  когда  она
проносилась мимо. Чем быстрее она бегала, тем выше она казалась на стенах.
     Наступил момент, когда Лидия, фактически, безмолвно бегала  вокруг  4
стен комнаты в 7-8 футах над полом. Зрелище ее, бегающей перпендикулярно к
стенам, было таким невероятным,  что  смахивало  на  гротеск.  Ее  длинное
облачение делало это зрелище еще  более  жутким.  Казалось,  тяготение  не
оказывало никакого влияния на Лидию, но  оно  действовало  на  ее  длинную
юбку:  она  волочилась  внизу.  Я  ощущал  ее  каждый  раз,  когда   Лидия
проносилась над моей головой и проводила  по  моему  лицу  словно  висячей
портьерой.
     Она захватила мое внимание на уровне, которого я не мог и вообразить.
Напряжение от уделения ей нераздельного внимания было таким большим, что у
меня начались конвульсии в животе, я ощущал  ее  бег  своим  животом.  Мои
глаза вышли из фокуса. На пределе оставшейся концентрации  я  увидел,  как
Лидия сошла вниз по восточной стене и остановилась в середине комнаты.
     Она запыхалась, выбилась из дыхания и обливалась потом, как ла  Горда
после своей демонстрации полета. Она с трудом могла сохранять  равновесие.
Через секунду она пошла к своему месту у восточной стены и рухнула на пол,
как мокрая тряпка. Я подумал, что она потеряла сознание, но затем заметил,
что она дышит через рот не спеша.
     После нескольких минут  спокойствия,  вполне  достаточных  для  того,
чтобы Лидия окрепла и села  прямо,  встала  Роза,  беззвучно  пробежала  к
центру комнаты, повернулась на пятках и побежала обратно к тому месту, где
она сидела. Ее бег дал ей возможность набрать нужный разгон, чтобы сделать
диковинный прыжок. Она  подпрыгнула  в  воздух,  как  баскетболист,  вдоль
вертикального пролета стены, и ее руки поднялись выше стен,  которые  были
около 10 футов высотой. Я увидел, как ее тело  действительно  ударилось  о
стену, хотя  соответствующего  звука  удара  не  было.  Я  ожидал,  что  в
результате столкновения ее отбросит назад на пол, но она  осталась  висеть
там, прикрепленная  к  стене,  как  маятник.  Оттуда,  где  я  сидел,  это
выглядело так, словно она держала какой-то крючок в левой руке. Она минуту
молча раскачивалась наподобие маятника, а затем увлекла себя на  3-4  фута
влево, оттолкнув свое тело от стены правой рукой в  момент,  когда  размах
колебания был максимальным. Она повторила раскачивание и катапультирование
30-40 раз. Она обошла вокруг всей комнаты, а  затем  взобралась  на  балки
крыши, где рискованно болталась, вися на невидимом крючке.
     Когда она находилась на балках, я начал осознавать, что то, что,  как
я думал, было крючком в ее левой руке, в  действительности  было  какое-то
свойство ее руки, которое позволяло ей висеть на ней. Это была та же самая
рука, которой она атаковала меня две ночи тому назад.
     Ее демонстрация завершилась  свисанием  с  балок  над  самым  центром
комнаты. Внезапно она потеряла сцепление. Она упала с высоты 15-16  футов.
Ее длинное платье поднялось и собралось  вокруг  ее  головы.  На  секунду,
перед тем, как она беззвучно  приземлилась,  она  выглядела,  как  зонтик,
вывернутый силой ветра; ее тонкое обнаженное тело  выглядело,  как  палка,
прикрепленная к темной массе ее платья.
     Мое тело ощутило толчок ее падения, возможно, больше, чем  она  сама.
Она приземлилась, присев на  корточки,  и  осталась  неподвижной,  пытаясь
перевести дыхание. Я растянулся на полу, испытывая  болезненные  спазмы  в
животе.
     Ла Горда пересекла комнату, взяла свою шаль и повязала ее вокруг моей
пупочной области, как пояс, обмотав ее вокруг моего  тела  2-3  раза.  Она
вернулась обратно к южной стене, как тень.
     Когда она располагала шаль вокруг моего  пояса,  я  потерял  из  виду
Розу. Когда я поднял глаза, она снова  сидела  у  северной  стены.  Спустя
секунду  Жозефина  молча  направилась  в  центр  комнаты.   Она   бесшумно
расхаживала взад и вперед между местом, где сидела Лидия, и своим местом у
западной стены. Она все время была обращена лицом  ко  мне.  Внезапно  она
приблизилась к своему месту, подняла  левое  предплечье  и  поместила  его
прямо перед своим лицом, словно хотела заслониться от меня. Она на секунду
закрыла половину своего лица за предплечьем. Она опустила  его  и  подняла
снова, на этот раз закрыв все лицо. Она бесчисленное число  раз  повторяла
движение  поднимания  и  опускания  своего  левого  предплечья,  беззвучно
расхаживая по комнате из одного конца в  другой.  Каждый  раз,  когда  она
поднимала предплечье, все большая часть ее тела  исчезала  из  поля  моего
зрения. Наступил момент, когда она закрыла все свое тело, раздутое за счет
одежд, своим тонким предплечьем.
     Было так, словно заслоняя мое тело, сидящее в 10-12 футах от нее,  от
своего взора - вещь, которую она легко могла бы  сделать  за  счет  ширины
предплечья - она также заслонила от моего взора свое тело - вещь, которая,
очевидно, не могла быть сделана только за счет ширины ее предплечья.
     Когда она  закрыла  все  свое  тело,  все,  что  я  был  в  состоянии
различать, был  силуэт  предплечья,  висящего  в  воздухе,  двигающийся  с
покачиванием с одной стороны комнаты в другую, а в один момент я с  трудом
мог разглядеть и саму руку.  Я  ощутил  отвращение,  невыносимую  дурноту.
Двигающееся  и  покачивающееся  предплечье   истощило   мою   энергию.   Я
соскользнул на бок, не будучи в состоянии сохранять равновесие. Я  увидел,
как рука падает на землю.  Жозефина  лежала  на  полу,  укрытая  одеждами,
словно ее раздувшиеся одежды взорвались. Она лежала на спине, распростерши
руки.
     Мне  потребовалось  много  времени,  чтобы   вернуть   обратно   свое
физическое равновесие. Мои одежды промокли от  пота.  Это  действовало  не
только на меня. Все  они  были  истощены  и  взмокли  от  пота.  Ла  Горда
держалась лучше всех, но ее контроль, по-видимому, был на грани  срыва.  Я
мог слышать, как все они, включая ла Горду, дышат ртом.
     Когда я снова полностью пришел в себя, все сидели  на  своих  местах.
Сестрички пристально смотрели на меня. Я видел уголком глаза, что глаза ла
Горды были полуприкрыты. Внезапно она бесшумно перекатилась в мою  сторону
и прошептала мне на ухо, что  я  должен  производить  свой  бабочкин  зов,
продолжая делать это до тех пор, пока олли  не  ворвутся  в  дом  и  будут
готовы взять нас.
     Я  минуту  колебался.  Она  прошептала,  что  нет  способа,  изменить
направление и что мы должны закончить то, что начали. Отвязав  свою  шаль,
от моего пояса, она перекатилась обратно на свое место и села.
     Я поднес левую руку к губам и попытался издать постукивание. Поначалу
это оказалось очень трудным. Губы были сухими, а руки  потными,  но  после
первой неудачи мною овладело ощущение бодрости и хорошего тонуса. Я  издал
самый  великолепный  постукивающий  шум,  какой  я  когда-либо  делал.  Он
напомнил мне постукивающий шум, который я слышал всегда в  ответ  на  свой
зов. Когда я  остановился,  чтобы  передохнуть,  я  мог  слышать  ответный
постукивающий звук со всех направлений.
     Ла Горда дала мне сигнал продолжать. Я выдал еще три серии. Последняя
из них была совершенно  гипнотической.  Мне  не  пришлось  набирать  много
воздуха и выпускать его небольшими толчками, как я  делал  все  время.  На
этот раз постукивающий звук выливался из моего рта свободно. Мне  даже  не
нужно было использовать край ладони, чтобы издать его. Внезапно  ла  Горда
бросилась ко мне, подняла мое тело за подмышки и потащила меня в  середину
комнаты. Ее действие нарушило мою абсолютную концентрацию. Я заметил,  что
Лидия держит меня за правую руку, Жозефина -  за  левую,  а  Роза  пятится
назад впереди меня и поддерживает меня за пояс вытянутой рукой.  Ла  Горда
была позади меня. Она приказала мне протянуть мои руки назад и  схватиться
за ее шаль, которую она повязала вокруг своей шеи и плеч, как упряжь.
     В этот момент я заметил, что в комнате кроме нас было что-то еще,  но
я не мог сказать, что  это  было.  Сестрички  дрожали.  Я  знал,  что  они
осознают что-то, чего я не был в состоянии различить. Я тоже знал, что  ла
Горда собирается попробовать сделать то,  что  она  сделала  в  доме  дона
Хенаро. Внезапно я ощутил ветер из глаза-двери, толкающий нас. Я  со  всей
силой уцепился за шаль ла Горды, а сестрички схватились за меня. Я ощутил,
что мы кружимся, кувыркаемся и раскачиваемся из  стороны  в  сторону,  как
гигантский невесомый лист.
     Я открыл глаза и увидел, что мы похожи на пучок. Мы  или  стояли  или
горизонтально лежали в воздухе. Что именно, я не мог сказать,  потому  что
не имел точки опоры для чувств. Затем, так же внезапно, как поднялись,  мы
стали опускаться. Я чувствовал наше падение в своей середке. Я завопил  от
боли и мои вопли слились с воплями сестричек. Мои колени испытали боль.  Я
ощутил невыносимый толчок своими ногами,  я  подумал,  что,  должно  быть,
сломал их.
     Следующее мое впечатление было, что  что-то  проникает  внутрь  моего
носа. Было очень темно. Я лежал на спине. Я сел. Тут я понял, что  это  ла
Горда щекочет мой нос веточкой.
     Я не ощущал ни изнеможения, ни даже легкой усталости.  Я  вскочил  на
ноги и только тогда я был поражен, осознав, что мы находимся не в доме. Мы
были на холме, каменистом, бесплодном холме. Я сделал шаг и чуть не  упал.
Я споткнулся о тело. Это была Жозефина. Она была очень горячая  на  ощупь.
Казалось, у нее был жар. Я попытался  заставить  ее  сесть,  но  она  была
вялой. Роза была рядом с ней. По контрасту, ее  тело  было  холодным,  как
лед. Я положил одну поверх другой и потряс их. Это движение привело  их  в
себя.
     Ла Горда нашла Лидию и заставила ее идти. Спустя несколько  минут  мы
все были на ногах. Мы были, по-видимому, в полумиле к востоку от дома.
     Несколько  лет  тому  назад  дон  Хуан  вызвал  у  меня   аналогичное
переживание, но с помощью психотропного растения. По всей вероятности,  он
заставил меня летать, и я приземлился на некотором расстоянии от его дома.
В то  время  я  попытался  объяснить  это  событие  разумным  образом,  но
оснований для разумных объяснений не было, и, принимая факт полета, я  был
вынужден пойти по одному из двух возможных путей: я мог объяснить все это,
утверждая, что дон Хуан транспортировал меня на удаленное поле, в то время
как я находился еще в бессознательном состоянии под влиянием  психотропных
алкалоидов того растения, или утверждать, что под  влиянием  алкалоидов  я
поверил в то, во что приказал мне поверить дон Хуан, т.е., что я летал.
     На этот раз я не имел другого выхода, кроме как набраться мужества  и
признать за чистую монету тот факт, что я летал. Я хотел индульгировать  в
сомнениях и начал обдумывать возможность того, что 4 девушки принесли меня
на  этот  холм.  Я  громко  засмеялся,  будучи  не  в  состоянии  сдержать
непонятный восторг. У меня был рецидив моей  старой  болезни.  Мой  разум,
который был временно блокирован, снова начал захватывать власть надо мной.
Я хотел отстоять его. Или будет, по-видимому, более подходящим  сказать  в
свете диковинных  действий,  которые  я  свидетельствовал  и  выполнял  со
времени моего приезда, что мой разум отстаивал себя, независимо  от  более
сложного целого, которое, казалось, было "мною", которого  я  не  знал.  Я
свидетельствовал почти в манере  заинтересованного  наблюдателя,  как  мой
разум борется, чтобы найти подходящие разумные основания, в то время,  как
другая,  гораздо  большая  часть  меня,  могла  больше  не  заботиться  об
объяснении чего бы то ни было.
     Ла Горда выстроила трех девушек в линию. Затем она  потянула  меня  в
свою сторону. Все они сложили руки за  спиной.  Ла  Горда  заставила  меня
сделать то же самое. Она вытянула мои руки как можно дальше назад и  затем
велела мне согнуть их и схватить свои предплечья как можно  крепче  и  как
можно ближе к локтям. Это создало большое мышечное напряжение  в  суставах
моих плеч. Она нажимала на мое туловище вперед до тех пор, пока я чуть  не
согнулся. Затем она издала особый  птичий  крик.  Это  был  сигнал.  Лидия
начала идти. В темноте ее движения напоминали  мне  движения  конькобежца.
Она шла быстро и молча и за несколько секунд исчезла из виду.
     Ла Горда издала еще два птичьих крика,  один  за  другим,  и  Роза  и
Жозефина удалились тем же способом, что  и  Лидия.  Ла  Горда  велела  мне
следовать рядом с  ней.  Она  издала  еще  один  птичий  крик,  и  мы  оба
тронулись.
     Я был удивлен легкостью, с которой я шел.  Все  мое  равновесие  было
сосредоточено  в  ногах.  То,  что  мои  руки  находились  за  спиной,  не
препятствовало моим  движениям,  а  помогало  мне  поддерживать  необычное
равновесие. Но что удивило меня больше всего,  так  это  спокойствие  моих
шагов.
     Когда мы достигли дороги, мы начали идти нормально.  Мы  прошли  мимо
двух человек, идущих в противоположном направлении. Ла Горда поздоровалась
с ними, и они ответили. Когда  мы  пришли  к  дому,  мы  нашли  сестричек,
которые стояли у двери, не решаясь войти. Ла Горда сказала им, что, хотя я
не мог управлять олли, я мог или призывать их, или заставить  их  уйти,  и
что олли больше не будут беспокоить нас. Девушки поверили ей, чего  я  сам
не мог бы сделать в этот момент.
     Мы вошли внутрь. Очень  спокойно  и  расторопно  все  они  разделись,
облили себя холодной водой и надели новую смену одежды.  Я  сделал  то  же
самое. Я одел старую одежду, которую обычно держал в доме дона  Хуана.  Ла
Горда принесла мне ее в коробке.
     Все мы были в приподнятом настроении. Я попросил ла  Горду  объяснить
мне, что мы делали.
     - Мы поговорим об этом позже, - сказала она твердым тоном.
     Тут я вспомнил, что пакеты, которые я  привез  им,  все  еще  были  в
машине.  Я  подумал,  что  пока  ла   Горда   готовит   нам   еду,   можно
воспользоваться этой благоприятной возможностью и  вручить  их.  Я  вышел,
взял их и принес в дом.  Я  положил  их  на  стол.  Лидия  спросила  меня,
распределил ли я уже подарки, как она предложила. Я сказал ей,  что  хочу,
чтобы они сами  отобрали  то,  что  им  понравится.  Она  отказалась.  Она
сказала, что у меня, несомненно, было что-то особое для Паблито и  Нестора
и груда безделушек для них, которые я высыплю на стол  с  тем,  чтобы  они
дрались из-за них.
     - Кроме того, ты не привез  ничего  для  Бениньо,  -  сказала  Лидия,
подойдя ко мне сбоку и глядя на меня с напускной  серьезностью.  -  ты  не
можешь оскорбить чувства Хенарос, дав два подарка на троих.
     Они все засмеялись. Я ощутил замешательство. Она была права во  всем,
что сказала.
     - Ты беззаботный, именно потому ты никогда не нравился мне, - сказала
Лидия, погасив улыбку и нахмурившись. - ты никогда не приветствовал меня с
расположением или уважением. Каждый раз,  когда  мы  виделись,  ты  только
делал вид, что рад видеть меня.
     Она имитировала мое, очевидно надуманное, шумное приветствие, которым
я встречал ее много раз в прошлом.
     - Почему ты никогда не спрашивал меня, как мои дела? - спросила  меня
Лидия.
     Я прекратил писание, чтобы рассмотреть  ее  вопрос.  Мне  никогда  не
приходило в голову спрашивать ее о чем-нибудь. Я сказал ей,  что  мне  нет
оправдания. Ла Горда вступилась и  сказала,  что  причина,  по  которой  я
никогда не сказал больше двух слов ни Лидии, ни Розе каждый раз,  когда  я
их  видел,  заключается  в  том,  что  я  привык  разговаривать  только  с
женщинами, которыми  я  был  увлечен  тем  или  иным  способом.  Ла  Горда
добавила, что Нагваль сказал им, что если я буду  прямо  спрашивать  их  о
чем-нибудь, они  должны  были  отвечать  на  мои  вопросы,  а  если  я  не
спрашивал, они не должны были ничего говорить.
     Роза сказала, что не любит  меня,  потому  что  я  всегда  смеялся  и
пытался потешать всех. Жозефина добавила, что, т.к. я никогда не видел ее,
она невзлюбила меня как раз за эти бесцельные потехи.
     - Я хочу, чтобы ты знал, что я  не  принимаю  тебя,  как  Нагваля,  -
сказала мне Лидия. - ты очень тупой. Ты не знаешь ничего. Я  знаю  больше,
чем ты. Как я могу уважать тебя?
     Лидия добавила: что касается ее, я  могу  убираться  обратно,  откуда
пришел или хоть провалиться в преисподнюю.
     Роза и Жозефина не сказали ни слова. Однако,  судя  по  серьезному  и
неприветливому выражению их лиц, они, по-видимому, были согласны с Лидией.
     - Как этот человек может вести нас? - спросила Лидия Горду. -  он  не
настоящий Нагваль. Он человек. Он  собирается  сделать  из  нас  таких  же
идиотов, как он сам.
     Когда она говорила, я мог видеть, как выражение лиц Розы  и  Жозефины
становились еще неприветливей.
     Горда вмешалась и объяснила им, что она _в_и_д_е_л_а_  раньше  насчет
меня. Она добавила, что так как она рекомендовала мне не попадаться  в  их
западню, она рекомендует то же самое и им - не попадаться в мои.
     После того,  как  Лидия  сначала  продемонстрировала  неподдельную  и
обоснованную враждебность, я был изумлен, увидев, как легко она  поддалась
замечаниям Горды. Она улыбнулась мне. Она даже подошла  и  села  рядом  со
мной.
     - Ты действительно такой же, как мы, да?  -  спросила  она  смущенным
тоном.
     Я не знал, что сказать. Я боялся допустить промах.
     Лидия, очевидно, была лидером сестричек.  В  тот  момент,  когда  она
улыбнулась мне, две другие, казалось,  были  немедленно  охвачены  тем  же
самым настроением.
     Горда сказала им, чтобы они не обращали  на  мой  карандаш  и  бумагу
внимания, и на мое задавание вопросов и что в свою  очередь  я  не  должен
тревожиться, когда они занимаются  тем,  что  они  любят  больше  всего  -
развлекаются сами с собой.
     Все трое сели около меня. Горда  подошла  к  столу,  взяла  пакеты  и
отнесла их в машину. Я попросил Лидию извинить меня за мои непростительные
промахи в прошлом и  попросил  всех  их  рассказать  мне,  как  они  стали
ученицами дона Хуана. Чтобы побудить их чувствовать себя непринужденно,  я
дал им отчет в том, как я встретился с доном Хуаном. Их отчеты сводились к
тому, что мне уже рассказала донья Соледад.
     Лидия сказала, что все они имели свободу оставить мир дона Хуана,  но
их выбором было - остаться. Она,  в  частности,  будучи  первой  ученицей,
имела возможность уйти. После того, как  Нагваль  и  Хенаро  вылечили  ее.
Нагваль указал ей на дверь и сказал ей, что если она не пройдет через  нее
теперь, то дверь закроет ее и никогда не откроется снова.
     - Моя судьба была решена окончательно, когда эта дверь  закрылась,  -
сказала мне Лидия. - в точности то же самое  случилось  с  тобой.  Нагваль
говорил мне, что после того, как он наложил латку на тебя,  ты  имел  шанс
покинуть его, но ты не захотел воспользоваться им.
     Я вспомнил это особое решение более  живо,  чем  что-либо  другое.  Я
рассказал им, как дон Хуан хитростью заставил меня поверить,  что  за  ним
охотится женщина-маг, а затем он предоставил мне выбор - или покинуть  его
навсегда, или остаться, чтобы помогать ему вести войну против  его  врага.
Оказалось, что его мнимый враг был одним  из  его  сообщников.  Вступив  в
конфронтацию с ней - как я думал, защищая дона  Хуана,  -  я  направил  ее
против себя и она стала тем, кого он называл моим "стоящим противником". Я
спросил Лидию, были ли к них самих стоящие противники.
     - Мы не такие тупые, как ты, - сказала она. - мы никогда не нуждались
в ком-нибудь, чтобы пришпорить нас.
     - Паблито как раз такой тупица, - сказала  Роза.  -  его  противником
является Соледад. Впрочем, я не  знаю,  насколько  она  стоящая.  Но,  как
говорит пословица, на безрыбье и рак рыба.
     Они засмеялись и заколотили по столу.
     Я спросил их, знал ли кто-нибудь  из  них  Каталину  -  женщину-мага,
которую дон Хуан натравил на меня.
     Они отрицательно покачали головами.
     - Я знаю ее, - сказала мне ла Горда от кухонной плиты. Она  из  цикла
Нагваля, но выглядит так, словно ей 30 лет.
     - Что такое цикл, Горда? - спросил я.
     Она подошла к столу,  положив  ногу  на  скамейку,  положив  руку  на
колено, подперла ею подбородок.
     - Маги, подобные Нагвалю и Хенаро, имеют два цикла, - сказала она.  -
первый - это когда они человеческие существа, подобно нам. Мы находимся  в
своем первом цикле. Каждому из  нас  было  дано  задание,  и  это  задание
вынуждает нас оставить человеческую форму. Элихио,  мы  пятеро  и  Хенарос
относимся к одному и тому же циклу.
     Второй  цикл  наступает  тогда,  когда   маг   больше   не   является
человеческим существом, подобно Нагвалю и Хенаро. Они пришли учить нас,  и
после того, как они научили нас, они ушли. Мы являемся вторым  циклом  для
них.
     - Нагваль и Каталина подобны тебе и Лидии. Они находятся в  таком  же
отношении. Она жуткий маг, в точности, как Лидия.
     Ла Горда вернулась к кухонной плите, сестрички, казалось, нервничали.
     - Эта женщина, должно быть, знает растения силы, - сказала  Лидия  ла
Горде.
     Ла Горда сказала, что так оно и есть. Я спросил их, давал ли  Нагваль
когда-нибудь им растения силы.
     - Нам троим не давал, - ответила Лидия. - растения силы даются только
пустым людям, таким, как ты и ла Горда.
     - Нагваль давал тебе растения силы, Горда? -  спросил  я  громко.  Ла
Горда подняла два пальца над своей головой.
     - Нагваль давал ей свою трубку дважды, - сказала Лидия. - и оба  раза
она становилась сумасшедшей.
     - Что случалось, Горда? - спросил я.
     - Я становилась сумасшедшей, - сказала  ла  Горда.  -  растения  силы
давались нам потому, что  Нагваль  накладывал  латки  на  наши  тела.  Моя
пристала быстро, а у тебя это протекало трудно. Нагваль сказал, что ты был
более ненормальным, чем Жозефина и такой же невыносимый, как Лидия,  и  он
должен был давать растения огромное количество раз.
     Ла Горда объяснила, что растения силы использовали  только  те  маги,
которые в совершенстве овладели этим искусством. Эти растения  были  таким
могущественным делом, что для того, чтобы  правильно  обращаться  с  ними,
требовалось самое безупречное внимание со стороны мага. Требовалась  целая
жизнь, чтобы натренировать свое внимание до требуемой  степени.  Ла  Горда
сказала, что полный человек  не  нуждается  в  растениях  силы  и  что  ни
сестрички, ни Хенарос никогда не принимали их, но что когда-то, когда  они
усовершенствуют свое сновидческое искусство, им придется использовать  их,
чтобы получить завершающий их тотальный толчок такой  силы,  что  нам  его
невозможно представить.
     - А тебе и мне тоже придется принимать их? - спросил я ла Горду.
     - Всем нам, - ответила она. - Нагваль сказал, что ты должен принимать
лучше, чем любой из нас.
     Я на минуту ушел в изучение этого вопроса. Психотропные  растения  на
самом деле оказывали на меня ужасное действие.  Они,  казалось,  достигали
какого-то обширного резервуара во мне  и  извлекали  из  него  целый  мир.
Препятствие в принятии их заключалось в нарушении моего физического тонуса
и в невозможности управлять их действием.  Мир,  в  который  они  ввергали
меня, был неподатливым и хаотическим. Мне не хватало контроля  -  силы,  в
терминах дона Хуана - чтобы воспользоваться таким миром. Однако, если бы я
имел контроль, то открылись бы потрясающие возможности.
     - Я принимала их,  -  внезапно  сказала  Жозефина.  -  когда  я  была
помешанной, Нагваль давал мне свою трубку, чтобы исцелить меня или  убить.
И она исцелила меня!
     - Нагваль действительно давал Жозефине свой дым, - сказала  ла  Горда
от кухонной плиты и затем подошла к столу. - Он знал, что она делает  вид,
что она более сумасшедшая, чем была на самом деле. Она всегда была немного
чокнутой, она очень отчаянная и индульгирует в себе, как никто другой. Она
всегда хотела жить там, где никто не будет надоедать ей,  где  она  сможет
делать все, что ей захочется. Поэтому Нагваль дал ей ...... и отправил  ее
жить в мир в ее расположении на ...... пока она так не пресытилась им, что
излечилась.  Она  пресекла  свое  индульгирование.  В  этом  состояло   ее
исцеление.
     Ла Горда вернулась к кухонной плите.  Сестрички  смеялись  и  хлопали
друг друга по спинам.
     Тут я вспомнил, что в доме доньи Соледад Лидия не только сделала вид,
что дон Хуан оставил мне какой-то пакет, но она на самом деле показала мне
сверток, который напомнил мне футляр, в котором  дон  Хуан  обычно  держал
свою трубку. Я напомнил Лидии, что она сказала, что они отдадут  мне  этот
пакет в присутствии ла Горды.
     Сестрички переглянулись, а затем повернулись к ла Горде. Она  сделала
жест головой. Жозефина  встала  и  пошла  в  комнату.  Спустя  минуту  она
вернулась со свертком, который показывала мне Лидия.
     У меня  появилось  внезапно  острое  ощущение  ......  под  ложечкой.
Жозефина заботливо поместила сверток на стол передо мной.  Все  столпились
вокруг. Она стала развязывать его так же чинно, как в  первый  раз  делала
Лидия. Когда пакет был полностью развернут, она вывалила его содержимое на
стол. Это было тряпье для менструаций.
     Я на секунду пришел в возбуждение. Но  смех  ла  Горды,  который  был
громче,  чем  у  других,  был  таким  веселым,  что  я  сам  вынужден  был
рассмеяться.
     - Это личный сверток  Жозефины,  -  сказала  ла  Горда.  -  это  была
блестящая идея - сыграть на твоей жажде получить  дар  дона  Хуана,  чтобы
вынудить тебя остаться.
     - Ты должен признать, что это была хорошая идея, - сказала Лидия.
     Она имитировала  жадный  вид  моего  лица,  когда  она  разворачивала
сверток, и затем вид моего разочарования, когда  она  не  закончила  этого
делать.
     Я сказал Жозефине, что ее идея действительно была блестящей, что  она
сработала, как она и ожидала, и что я хотел заполучить этот пакет  больше,
чем хотел признаться.
     - Ты можешь получить его, если хочешь, - сказала Жозефина  и  вызвала
общий смех.
     Ла Горда сказала, что Нагваль знал с самого начала,  что  Жозефина  в
действительности не была больной, и что именно по этой  причине  ему  было
так  трудно  вылечить  ее.  Люди,  которые  действительно  больны,   более
податливы. Жозефина отдавала себе  полный  отчет  во  всем  и  была  очень
строптивой, и он должен был курить ее великое множество раз.
     Дон Хуан сказал то же самое насчет меня, что он курил меня. Я  всегда
считал, что он имеет в виду использование психотропных  грибов  для  того,
чтобы представить себе видимое представление обо мне.
     - Как он курил тебя? - спросил я Жозефину.
     Она пожала плечами и не ответила.
     - Так же, как он курил тебя, -  сказала  Лидия.  -  он  вытянул  твою
светимость и высушил ее дымом от огня, который он развел.
     Я был убежден, что дон Хуан никогда не объяснял мне этого. Я попросил
Лидию рассказать мне, что она знала об этом. Она повернулась к ла Горде.
     - Дым имеет очень большое значение для магов, - сказала ла  Горда.  -
дым подобен густому туману. Туман, конечно, лучше, но с ним слишком трудно
обращаться. Он не такой удобный для использования, как дым. Поэтому,  если
маг хочет _в_и_д_е_т_ь_ и знать кого-то, кто  всегда  скрытен,  как  ты  и
Жозефина, кто своенравен и упрям, маг  разводит  огонь  и  позволяет  дыму
окутать этого человека. Все, что они скрывают, выходит в дым.
     Ла Горда сказала, что Нагваль использовал дым  не  только  для  того,
чтобы "видеть" и узнавать людей, но также для исцеления. Он давал Жозефине
дымные ванны. Он заставлял ее стоять или сидеть около огня в той  стороне,
куда дул ветер. Дым обычно окутывал ее и заставлял давиться и плакать. Это
неудобство было лишь  временным  и  без  последствий,  с  другой  стороны,
положительным эффектом было постепенное очищение светимости.
     - Нагваль всем нам давал дымные ванны, - сказала ла Горда. - тебе  он
давал даже больше ванн, чем Жозефине. Он сказал, что ты был невыносимым, а
ведь ты даже не притворялся, как она.
     Все стало мне ясным. Она была права, дон Хуан заставлял  меня  сидеть
перед огнем сотни раз. Дым обычно раздражал мое горло  и  глаза  до  такой
степени, что содрогался, когда  видел,  что  он  начинает  собирать  сухой
хворост и ветки. Он говорил, что я должен контролировать  свое  дыхание  и
ощущать дым с закрытыми глазами,  таким  способом  я  мог  бы  дышать  без
удушья.
     Ла Горда сказала, что дым помог Жозефине  стать  бесплотной  и  очень
неуловимой  и  что,  несомненно,  он  помог   мне   излечиться   от   моей
ненормальности, в чем бы она ни заключалась.
     - Нагваль сказал, что дым все  забирает  из  тебя,  -  продолжала  ла
Горда. - он делает тебя чистым и прямым.
     Я спросил ее, знает ли она, как вместе с дымом  извлечь  из  человека
то, что он скрывает. Она сказала, что может легко делать это,  потому  что
потеряла свою форму, но что сестрички и Хенарос сами еще не  могут  делать
этого, хотя они десятки раз видели, как Нагваль и Хенаро делали это.
     Мне было любопытно узнать, почему дон Хуан никогда не упоминал мне об
этом, хотя он дымил меня, как сухую рыбу, сотни раз.
     - Он упоминал, - сказала ла Горда со своей обычной  убежденностью.  -
Нагваль даже учил тебя пристальному созерцанию тумана. Он говорил нам, что
однажды ты дымил целое место в горах и в  и  д  е  л  то,  что  скрыто  за
обстановкой. Он сказал, что он сам был поражен.
     Я вспомнил острое нарушение восприятия,  особого  рода  галлюцинацию,
которая у меня была, и которая, как я думал,  была  продуктом  игры  между
очень густым туманом и случившимся в то  время  электрическим  штормом.  Я
описал им этот эпизод и добавил, что дон Хуан никогда  в  действительности
прямо не учил меня ничему о тумане или дыме. Его процедура состояла в том,
что он устраивал костры или брал меня в полосы тумана.
     Ла Горда не сказала ни слова. Она встала и пошла обратно  к  кухонной
плите. Лидия покачала головой и прищелкнула языком.
     - Ты действительно тупой, - сказала она. - Нагваль учил  тебя  всему.
Как, по твоему мнению, ты _в_и_д_е_л_ то, что только что рассказал нам?
     Между нашим пониманием того, как  учить  чему-то,  была  пропасть.  Я
сказал, что если бы я учил их чему-то,  что  я  знаю,  например,  вождению
машины, то я шел бы шаг за шагом, удостоверяясь,  что  они  поняли  каждую
деталь процедуры.
     Ла Горда вернулась к столу.
     - Это только в том случае, если маг учит чему-то относительно тоналя,
- сказала она.  -  когда  маг  имеет  дело  с  Нагвалем,  он  обязан  дать
инструкцию, которая должна показать воину тайну. И это все, что ему  нужно
сделать. Воин, который получает тайны, должен утвердить знание, как  силу,
делая то, что ему показано.
     Нагваль показал тебе больше тайн, чем всем нам вместе взятым.  Но  ты
ленив, подобно  Паблито,  и  предпочитаешь  находиться  в  замешательстве.
Тональ и Нагваль суть два различных мира. В одном ты разговариваешь,  а  в
другом ты действуешь.
     В тот момент, когда она говорила, ее слова были абсолютно ясными мне.
Я знал, о чем она говорит. Она пошла обратно к плите, размешала  что-то  в
горшке и снова вернулась.
     - Почему ты такой тупой? - бесцеремонно спросила Лидия.
     - Он пустой, - ответила Роза.
     Она заставили меня встать и, глядя искоса, стали обшаривать мое  тело
глазами. Все они коснулись моей пупочной области.
     - Но почему ты все еще пустой? - спросила Лидия.
     - Ты знаешь, что делать, не так ли? - добавила Роза.
     - Он был ненормальным, - сказала Жозефина.  -  он  и  сейчас,  должно
быть, ненормальный.
     Ла Горда пришла ко мне на помощь и сказала им, что я все  еще  пустой
по той же причине, по какой все они еще имеют свою форму. Все мы  в  тайне
не желаем мира нагваля. Мы боимся и имеем  задние  мысли.  Короче  говоря,
никто из нас не лучше Паблито.
     Они  не  сказали  ни  слова.  Все  трое,  казалось,  были  в   полном
замешательстве.
     - Бедный Нагвальчик, - сказала мне Лидия тоном подлинного участия.  -
ты так же напуган,  как  и  мы.  Я  делаю  вид,  что  я  резкая,  Жозефина
притворяется ненормальной. Роза притворяется сварливой, а ты притворяешься
тупым.
     Они засмеялись, и в первый раз со времени моего приезда, сделали жест
дружеского расположения ко мне. Они обняли меня и прислонили свои головы к
моей.
     Ла Горда села лицом ко мне,  а  сестрички  сели  вокруг  нее.  Я  был
обращен лицом ко всем четырем девушкам.
     - Теперь мы можем поговорить о том, что случилось сегодня вечером,  -
сказала ла Горда. - Нагваль сказал мне, что  если  мы  останемся  в  живых
после последнего контакта с олли, мы не будем теми же самыми. Олли  что-то
сделали с нами этой ночью. Они дали нам сильную встряску.
     Она мягко коснулась моего блокнота.
     - Эта ночь была особой ночью для нас, - продолжала она. - Этой  ночью
все мы, включая олли, энергично взялись за то, чтобы помочь тебе.  Нагвалю
понравилось бы это. Этой ночью ты все время _в_и_д_е_л_.
     - Я _в_и_д_е_л_? - спросил я.
     - Опять ты взялся за свое? - сказала Лидия и все засмеялись.
     - Расскажи мне о своем _в_и_д_е_н_и_и_, Горда, - настаивал  я.  -  ты
знаешь, что я тупой. Между нами не должно быть неправильного понимания.
     - Хорошо, - сказала она. - я понимаю, что  ты  имеешь  в  виду.  Этой
ночью ты _в_и_д_е_л_ сестричек.
     Я сказал  им,  что  я  был  также  свидетелем  невероятных  действий,
выполненных доном Хуаном и доном Хенаро. Я видел их так же ясно, как видел
сестричек, и все же дон Хуан и дон Хенаро всегда приходили к выводу, что я
не _в_и_д_е_л_. Таким образом, я не в состоянии был определить, чем  могли
отличаться действия сестричек.
     - Ты имеешь в виду, что ты  не  _в_и_д_е_л_,  как  они  держались  на
линиях мира? - спросила она.
     - Нет, не _в_и_д_е_л_.
     - Ты не _в_и_д_е_л_, как они проскользнули в трещину между мирами?
     Я изложил им то, чему я был свидетелем. Они  слушали  меня.  В  конце
моего отчета ла Горда, казалось, готова была расплакаться.
     - Какая жалость, - воскликнула она.
     Она вошла, обошла вокруг стола и обняла меня. Ее глаза были ясными  и
утешительными. Я знал, что она не питает ко мне зла.
     - Это твоя судьба, что ты так закупорен, - сказала она. - но  ты  все
еще остаешься нагвалем для нас. Я не буду питать к тебе  недобрых  чувств.
Ты можешь в любом случае быть уверен в этом.  Я  знал,  что  она  говорила
искренне. Она говорила со мной на уровне, который я наблюдал только у дона
Хуана. Она неоднократно объяснила свое умонастроение, как следствие потери
ее человеческой формы, она действительно  была  бесформенным  человеческим
воином. Волна глубокого расположения к ней нахлынула на меня.  Я  едва  не
заплакал. Как раз в этот момент я ощутил, что она была чудесным воином, со
мной  случилась  чрезвычайно  интригующая  вещь.  Точнее  всего  ее  можно
описать, сказав, что я ощутил, что мои уши внезапно лопнули. Кроме того, я
ощутил лопание в середине своего тела, как раз под  моим  пупком,  причем,
более резко, чем в ушах. Сразу после лопания все стало  более  отчетливым:
звуки, виды, запахи. Затем я  ощутил  интенсивный  шум,  который,  как  ни
странно, не мешал мне слушать: шум был сильным,  но  не  заглушал  никаких
других звуков. Было так, словно я слышал шум какой-то частью  меня,  иной,
чем мои уши. Через мое тело прокатилась горячая волна. И тогда я  вспомнил
нечто такое, что я никогда не видел. Было так, будто мной  овладела  чужая
память.
     Я вспомнил, как Лидия подтягивалась на  двух  горизонтальных  красных
веревках, когда она  ходила  по  стене.  Она  фактически  не  ходила.  Она
фактически скользила на толстом пучке линий, которые  она  держала  своими
ногами. Я вспомнил, что видел, как она часто и тяжело дышала открытым ртом
после усилий, затраченных на подтягивание красноватых веревок. Причина, по
которой я не смог  удержать  свое  равновесие  в  конце  ее  демонстрации,
состояла в том, что я _в_и_д_е_л_ ее, как  свет,  который  носился  вокруг
комнаты так быстро, что у меня закружилась голова, он тянул меня в области
около пупка.
     Я вспомнил действия Розы и Жозефины. Роза в действительности  висела,
держась своей левой рукой за  длинные  вертикальные  красноватые  волокна,
которые выглядели, как лозы, ниспадающие с темной крыши. Правой рукой  она
так же держалась за какие-то вертикальные волокна,  которые,  по-видимому,
придавали ей устойчивость. Она также держалась за те же  волокна  пальцами
ног. В конце своей демонстрации  она  была  похожа  на  фосфоресценцию  на
крыше. Линии ее тела перестали выделяться.
     Жозефина  прятала  себя  за  какими-то  линиями,  которые,  казалось,
выходили из пола. Своим поднятым предплечьем она  сдвигала  линии  вместе,
чтобы они расположились на такой ширине,  чтобы  скрыть  ее  туловище.  Ее
раздутые одежды играли роль большой подпорки, они каким-то  образом  сжали
ее светимость. Одежды были громоздки только для глаза, который смотрел.  В
конце своей демонстрации Жозефина,  подобно  Лидии  и  Розе,  была  просто
пятном света. Я мог в уме переключаться с одного воспоминания на другое.
     Когда я рассказал им о своих  существующих  вилах  памяти,  сестрички
посмотрели на меня с недоумением. Ла  Горда  была  единственная,  которая,
по-видимому,  поняла,  что  случилось  со   мной.   Она   с   неподдельным
удовольствием засмеялась и сказала, что Нагваль был прав,  говоря,  что  я
слишком ленив, чтобы помнить,  что  я  _в_и_д_е_л_,  поэтому  я  заботился
только о том, на что я смотрел.
     Возможно и это, думал я про себя, что я  бессознательно  отобрал  то,
что мне помнить? Или все это дело рук ла Горды? Если это  было  правильно,
что я сначала отобрал то, что запомнил, а затем высвободил  то,  что  было
подвергнуто цензуре, тогда, должно быть, так же  истинно,  что  я,  должно
быть, воспринял намного больше из действий дона Хуана и дона Хенаро. И тем
не менее, я  мог  припомнить  только  отобранную  часть  моего  целостного
восприятия тех событий.
     - Трудно поверить, - сказал я ла Горде, - что я могу вспомнить теперь
нечто такое, что я вообще не помнил некоторое время тому назад.
     - Нагваль сказал, что каждый из нас может  _в_и_д_е_т_ь_,  и  тем  не
менее, мы избираем не помнить того, что мы _в_и_д_и_м_, - сказала  она.  -
теперь я понимаю, как он был прав. Все мы можем  _в_и_д_е_т_ь_,  некоторые
больше, чем остальные.
     Я сказал ла Горде, что некоторая часть меня знала, что  я  наконец-то
нашел трансцендентальный ключ. Недостающий  кусочек  был  вручен  мне  ими
всеми. Но было трудно разобрать, что это такое.
     Она заявила, что только что  "увидела",  что  я  практически  овладел
значительной частью искусства "сновидения" и что я развил свое внимание и,
тем не менее, я был одурачен, сам на себя напускал видимость, что я ничего
не знаю.
     - Я уже пыталась рассказать тебе о внимании, - продолжала она,  -  но
ты знаешь об этом столько же, сколько знаем мы.
     Я заверил ее, что мое знание, по сути, отличается от  их,  их  знание
было бесконечно более эффективным, чем мое. Поэтому  любая  вещь,  которую
они могли сказать мне в связи со своей практикой, была полезна для меня.
     - Нагваль велел нам показать тебе, что с помощью своего  внимания  мы
можем удерживать образы таким же способом, как мы удерживаем образы  мира,
- сказала ла Горда. - искусство сновидца - это искусство внимания.
     Мысли лавиной нахлынули на меня. Я должен был встать  и  пройтись  по
кухне. Затем я снова сел. Мы долго пребывали в молчании. Я знал,  что  она
имела в виду, когда сказала,  что  искусство  сновидцев  -  это  искусство
внимания. Я знал далее, что дон Хуан рассказал и показал мне все, что мог.
Однако я не был способен осознать предпосылки его  знания  в  своем  теле,
когда он был рядом. Он сказал, что мой  разум  является  демоном,  который
держит меня в оковах, и что я должен победить его, если я хочу  постигнуть
его учение. Проблема, следовательно, заключалась в том, как  победить  мой
разум. Мне никогда не приходило в голову потребовать от  него  определения
того, что он  подразумевал  под  разумом.  Я  все  время  считал,  что  он
подразумевает   способность   уразумевать,   умозаключать   или    мыслить
упорядоченным и рациональным образом. Из того, что  сказала  ла  Горда,  я
понял, что для него разум означает внимание.
     Дон  Хуан  говорил,  что   ядром   нашего   существа   является   акт
воспринимания и что тайной нашего существа  является  акт  осознания.  Для
него   восприятие   и   осознание   были   обособленной    функционирующей
нерасчленимой единицей, которая имела две области. Первая была  "вниманием
тоналя", т.е. это способность средних  людей  воспринимать  и  накладывать
свое осознание на обычный мир обыденной жизни. Дон Хуан называл также  эту
сферу влияния нашим "первым кольцом силы", и характеризовал ее,  как  нашу
ужасную, но принимаемую за само собой разумеющееся, способность  придавать
порядок нашему восприятию нашего каждодневного мира.
     Второй областью  было  "внимание  Нагваля",  т.е.  способность  магов
накладывать свое осознание  на  необычный  мир.  Он  называл  эту  область
внимания   "вторым   кольцом   силы",   или   совершенно    необыкновенной
способностью, которую все мы имеем, но  которую  используют  только  маги,
чтобы придавать порядок необычному миру.
     Ла Горда и сестрички, демонстрируя мне, что искусством сновидцев было
удерживать образы  своих  снов  своим  вниманием,  вскрыли  прагматический
эффект системы дона Хуана. Они были практиками, которые вышли  за  пределы
теоретического аспекта его  учения.  Чтобы  дать  мне  демонстрацию  этого
искусства, они должны были воспользоваться своим "вторым кольцом силы" или
"вниманием Нагваля". Мне для того, чтобы свидетельствовать  их  искусство,
нужно было сделать то же самое. Фактически было очевидно, что я  разместил
свое  внимание  в  обеих  областях.   По-видимому,   все   мы   непрерывно
воспринимали обоими способами, но избрали выделить одно для воспоминания и
отвергнуть другое или, возможно, мы затушевали его, как сделал я сам.  При
определенных условиях стресса или предрасположения,  подвергнутое  цензуре
воспоминание  выходит  на  поверхность  и  мы  можем   тогда   иметь   два
отличающихся воспоминания об одном событии.
     То, с чем дон Хуан боролся, чтобы победить, или, скорее, подавить  во
мне, был  не  мой  разум,  как  способность  рационально  мыслить,  а  мое
"внимание тоналя", или мое созерцание мира здравого смысла.  Его  желание,
чтобы я сделал это, было объяснено  ла  Гордой,  когда  она  сказала,  что
каждодневный мир существует потому,  что  мы  знаем,  как  удерживать  его
образы,  следовательно,   если   выключить   внимание,   необходимое   для
поддержания этих образов.
     - Нагваль сказал нам, что то, что идет  в  счет  -  это  практика,  -
внезапно сказала ла Горда. - когда ты отдаешь свое внимание образам своего
сна, твое внимание изменяется к лучшему.  В  результате  ты  можешь  стать
таким, как Хенаро, который мог удерживать образы любого сна.
     - Каждая из нас имеет 5  других  снов,  -  сказала  Лидия,  -  но  мы
показали тебе первый, потому что это сон, который дал нам Нагваль.
     - Вы можете входить в  _с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_  в  любое  время,  когда
захотите? - спросил я.
     - Нет, - ответила ла Горда. - сновидение забирает слишком много силы.
Ни одна из нас не имеет так много  силы.  Причина,  по  которой  сестрички
должны были так много раз кататься по полу, заключается  в  том,  что  при
катании  земля  дает   им   энергию.   Может   быть   ты   сможешь   также
в_с_п_о_м_н_и_т_ь_ их, как светящихся существ, получающих энергию от света
земли. Нагваль сказал, что самый  лучший  путь  получения  энергии  -  это
пустить солнце в глаза, особенно в левый глаз.
     Я сказал ей, что не знал ничего об этом,  и  она  описала  процедуру,
которой дон Хуан обучил их. Когда  она  говорила,  я  вспомнил,  что  этой
процедуре дон Хуан обучил также и меня. Она состояла в том, что  я  должен
медленно двигать голову из стороны в сторону,  когда  я  поймал  солнечный
свет полуприкрытым левым глазом. Он  сказал,  что  можно  пользоваться  не
только солнцем, но и любым видом света, который может светить в глаза.
     Ла Горда сказала, что Нагваль рекомендовал им  повязывать  свои  шали
ниже талии, чтобы предохранить тазовые кости, когда они вращаются.
     Я сделал замечание, что дон Хуан никогда не говорил мне  о  вращении.
Она сказала, что у них есть матка и энергия поступает прямо в матку; путем
вращения они распределяют эту энергию  по  остальной  части  своего  тела.
Мужчина, чтобы зарядиться энергией, должен лечь на  спину,  согнув  колени
так, чтобы подошвы его ног соприкасались друг с другом.  Его  руки  должны
быть вытянуты в стороны, предплечья вертикально подняты, а пальцы скрючены
в вертикальном положении.
     - Мы делали в _с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_ эти сны несколько лет, -  сказала
ла Горда. - эти сны - наши самые лучшие, потому что мы уделяем  им  полное
внимание. В других снах, которые мы имеем, наше внимание еще не прочное.
     Ла Горда сказала, что удерживание образов  снов  является  толтекским
искусством. Затратив  несколько  лет  на  практику,  каждая  из  них  была
способна выполнить одно действие в любом сне. Лидия могла ходить  по  чему
угодно, Роза могла свободно висеть на чем угодно, Жозефина могла  скрыться
за чем угодно, а она сама могла летать. Но они  были  только  начинающими,
ученицами этого искусства. Они обладали полным вниманием только для  одной
деятельности. Она добавила, что Хенаро был  мастером  "сновидения"  и  мог
делать удивительные вещи, обладая вниманием для стольких действий, сколько
мы совершаем в нашей каждодневной  жизни,  и  что  для  него  обе  области
внимания были равнозначны.
     Я ощутил потребность задать им свой обычный вопрос: я должен знать их
процедуры, посредством которых они удерживают образы своих снов.
     - Ты знаешь это так  же  хорошо,  как  мы,  -  сказала  ла  Горда.  -
единственное, что я могу сказать, это то, что когда мы приходим в  один  и
тот же сон снова и снова, мы начинаем ощущать линии мира. С их помощью  мы
сделали то, что ты _в_и_д_е_л_.
     Дон Хуан говорил, что наше "первое кольцо силы" очень рано включается
в нашу жизнь и что мы живем под впечатлением того, что это все, что у  нас
есть. Наше "второе кольцо силы", "внимание Нагваля", остается скрытым  для
подавляющего большинства из  нас  и  только  в  момент  нашей  смерти  оно
открывается нам. Однако, есть путь  к  достижению  его,  который  доступен
каждому из нас, но который принимают только маги, и  этот  путь  пролегает
через "сновидение". "Сновидение",  в  сущности,  является  преобразованием
обычных снов в дело, включающее  волевой  акт.  Сновидцы,  привлекая  свое
"внимание Нагваля" и  фокусируя  его  на  темах  и  событиях  своих  снов,
изменяют эти сны в "сновидении".
     Дон Хуан говорил, что нет никаких процедур, чтобы прибыть к "вниманию
Нагваля". Он дал мне только указания. Найти свои руки в снах  было  первым
указанием, затем упражнение с уделением внимания расширялось до нахождения
предметов, отыскания специальных особенностей, таких, как здания, улицы  и
т.п.  Отсюда  делался  прыжок  к  "сновидению"  о  специальных  местах   в
специальное время дня. Заключительной стадией было  привлечение  "внимания
Нагваля" для фокусирования его полностью на самом себе. Дон Хуан  говорил,
что этой заключительной стадии обычно предшествует сон, который  у  многих
из нас был в то или иное время, в котором человек смотрит на самого  себя,
сидящего в постели. К тому времени, когда у мага появляется такой сон, его
внимание развивается до такой степени, что вместо того, чтобы  проснуться,
как делают многие из нас в такой ситуации, он разворачивается и приступает
к какой-либо деятельности, словно бы он действовал в мире обыденной жизни.
С этого момента появляется  брешь,  разграничение  в  до  сих  пор  единой
личности. Результатом "привлечения внимания Нагваля"  и  развития  его  до
высоты и усложненности нашего  обыденного  внимания  к  миру  является,  в
системе дона Хуана, другое "я", существо, идентичное самому  человеку,  но
созданное в "сновидении".
     Дон Хуан сказал мне, что не существует определенных стандартных шагов
для обучения этому дублю, так же как нет никаких  определенных  шагов  для
нас для достижения  нашего  обыденного  сознания.  Мы  просто  делаем  его
посредством практики. Он настаивал на  том,  что  в  процессе  привлечения
нашего "внимания Нагваля" мы найдем эти шаги. Он убеждал меня практиковать
"сновидения", не позволяя своим страхам ставить палки в колеса.
     Он сделал то же самое с ла Гордой и сестричками, но, очевидно,  нечто
в них сделало их более восприимчивыми к идее другого уровня внимания.
     - Хенаро большую часть времени был в твоем теле _с_н_о_в_и_д_е_н_и_я,
- сказала ла Горда. - ему это больше  нравилось.  Именно  поэтому  он  мог
делать самые невероятные вещи и  пугал  тебя  до  полусмерти.  Хенаро  мог
входить и выходить через трещину между мирами, как ты и я можем входить  и
выходить через дверь.
     Дон Хуан тоже подробно рассказывал мне  о  трещине  между  мирами.  Я
всегда считал, что он говорит метафорически и тонком различии между миром,
который воспринимает средний человек, и миром, который воспринимает маг.
     Ла Горда и сестрички показали мне,  что  трещина  между  мирами  была
больше, чем метафора. Это была скорее способность менять уровень внимания.
Одна часть меня великолепно понимала ла Горду,  в  то  время,  как  другая
часть меня была еще более испуганной, чем прежде.
     - Ты спрашивал, куда ушли Нагваль и Хенаро, -  сказала  ла  Горда.  -
Соледад довольно туповата и сказала тебе, что они ушли в другой мир; Лидия
сказала тебе, что они покинули эту местность; Хенарос  были  бестолковы  и
испугали тебя. Истина заключается в том, что Нагваль и Хенаро прошли через
эту трещину.
     По какой-то причине, не поддающейся моему определению, ее утверждения
ввергли меня в глубокий хаос. Я все время ощущал, что их уход к лучшему. Я
знал, что они не ушли в обычном смысле, но я держал это ощущение в области
метафоры. Хотя я даже сообщил об этом близким друзьям, я думаю, что сам  я
никогда в действительности не верил в это. В глубине  души  я  всегда  был
рациональным человеком. Но  ла  Горда  и  сестрички  обратили  мои  темные
метафоры в реальные возможности. Ла Горда  действительно  транспортировала
нас на полмили с помощью энергии своего "сновидения".
     Ла Горда встала и сказала, что я уже понял все и что нам  пора  есть.
Она подала еду, которую приготовила. У меня не было  аппетита.  После  еды
она встала и подошла ко мне сбоку.
     - Я думаю, тебе пора уезжать, - сказала она мне.
     По-видимому, это послужило сигналом для сестричек. Они тоже встали.
     - Если ты останешься  после  этого  момента,  ты  не  сможешь  больше
покинуть нас, - продолжала ла Горда. - Нагваль  однажды  предоставил  тебе
свободу выбора, но ты выбрал остаться с ним. Он сказал мне, что,  если  мы
останемся в живых после последнего контакта с  олли,  я  должна  накормить
тебя, добиться, чтобы ты себя хорошо чувствовал,  а  затем  попрощаться  с
тобой. Я полагаю, что мне и сестричкам некуда идти,  так  что  у  нас  нет
выбора. Но ты - другое дело.
     Сестрички окружили меня и попрощались со мной.
     В этой ситуации была чудовищная ирония. Я был свободен уехать, но мне
некуда было ехать. У меня тоже не было выбора. Много лет тому назад, когда
дон Хуан дал мне шанс вернуться обратно, я остался, потому что  уже  тогда
мне некуда было идти.
     - Мы выбираем только однажды, - сказал он тогда. - мы  выбираем  либо
быть воинами, либо быть обычными людьми. Другого выбора не существует.  Не
на этой земле.



                            6. ВТОРОЕ ВНИМАНИЕ

     - Ты должен уехать сегодня через какое-то время,  -  сказала  мне  ла
Горда сразу после завтрака. - так как ты решил  идти  с  нами,  ты  обязан
помочь нам выполнить наше новое задание. Нагваль  оставил  меня  во  главе
только до твоего приезда. Как ты уже знаешь, он поручил мне сообщить  тебе
известные вещи. Большинство из них я рассказала тебе, пока  ты  не  сделал
свой выбор. Сегодня мы займемся ими. Сразу после этого ты  должен  уехать,
чтобы дать нам время подготовиться. Нам нужно несколько  дней,  чтобы  все
уладить и приготовиться покинуть эти горы навсегда.  Мы  находились  здесь
очень долго. Порвать трудно. Но все пришло  к  внезапному  концу.  Нагваль
предупреждал нас о полном изменении, которое ты принесешь,  независимо  от
исхода твоих сражений, но  я  думаю,  что  никто  не  принимал  его  слова
всерьез.
     - Я никак не могу понять, почему вам надо менять что-либо,  -  сказал
я.
     - Я уже объяснила тебе, возразила она.  -  мы  утратили  нашу  старую
цель. Теперь у нас есть новая цель и она требует, чтобы мы стали такими же
легкими, как бриз. Бриз - это наше новое  настроение.  Оно  обычно  бывает
горячим ветром. Ты изменил наше направление.
     - Ты говоришь загадками, ла Горда.
     - Да, но это потому, что ты пустой. Я могу сделать это  более  ясным.
Когда ты вернешься, Хенарос покажут тебе искусство  выслеживания  и  сразу
после этого мы все уедем. Нагваль сказал, что если ты решишь быть с  нами,
то первое, что я должна сказать тебе, это что  ты  должен  вспомнить  свои
сражения с Соледад и сестричками и исследовать каждое  отдельное  событие,
которое случилось с тобой у них, потому что все это является знаком  того,
что  случится  с  тобой  на  твоем  пути.  Если  ты  будешь  внимателен  и
безупречен, ты обнаружишь, что эти сражения были дарами силы.
     - Что теперь собирается делать донья Соледад?
     - Она уезжает. Сестрички уже помогли  ей  убрать  ее  пол.  Этот  пол
помогал ей достигать ее внимания Нагваля. Линии  пола  имели  силу  делать
это. Каждая из них помогала ей собрать кусочек этого  внимания.  Неполнота
не является препятствием к достижению этого внимания у  некоторых  воинов.
Соледад преобразилась, потому что достигла  этого  внимания  быстрее,  чем
остальные из нас. Ей больше не нужно пристально созерцать свой пол,  чтобы
войти в тот другой мир, и, т.к. теперь больше нет нужды в этом  поле,  она
вернула его земле, откуда она добыла его.
     - Вы действительно решили уехать, Горда?
     - Да, все мы, именно поэтому я прошу тебя уехать на  несколько  дней,
чтобы дать нам время сбыть все, что мы имеем.
     - Должен ли я найти место для вас всех, Горда.
     - Если бы ты был безупречным воином, то ты бы как раз это  и  сделал.
Но ты не являешься безупречным воином, и мы тоже.  Но  тем  не  менее,  мы
должны будем сделать лучшее, на что  мы  способны,  чтобы  встретить  свой
новый вызов.
     Я ощущал давящее чувство рока. Я никогда не был человеком,  способным
нести ответственность.  Я  подумал,  что  обязанность  вести  их  является
тяжелым бременем, с которым я не могу справиться.
     - Может быть, нам не нужно ничего делать? - сказал я.
     - Да, это правда, - сказала она и засмеялась. -  почему  бы  тебе  не
твердить это, пока ты ощущаешь себя благополучно? Нагваль  снова  и  снова
говорил тебе, что единственная свобода, которую  имеют  воины,  это  вести
себя безупречно.
     Она рассказала мне, как Нагваль  настаивал  на  том,  чтобы  все  они
поняли, что безупречность является не только свободой, но  и  единственным
путем спугнуть человеческую форму.
     Я описал ей способ, каким дон Хуан заставил меня понять, что  имеется
в виду под безупречностью. Он и я шли однажды через очень  крутое  ущелье,
как вдруг громадная глыба отделилась от каменной стены, покатилась вниз  с
огромной силой и грохнулась на дно каньона в 20-30 ярдах  от  того  места,
где мы стояли. Ввиду ее величины, падение  этой  глыбы  было  впечатляющим
событием. Дон Хуан  увидел  возможность  извлечь  драматический  урок.  Он
сказал, что сила, которая правит нашими судьбами, находится вне нас  самих
и не обращает внимания на наши действия  или  волеизъявления.  Иногда  эта
сила заставляет нас  остановиться  на  нашем  пути  и  наклониться,  чтобы
завязать шнурки наших ботинок, как только что сделал  я.  И  заставив  нас
остановиться,  эта  сила  заставляет  нас  приобрести  точно  определенный
момент. Если бы мы продолжали идти, этот огромный валун самым определенным
образом раздавил бы нас насмерть. Однако в некоторый другой день, в другом
ущелье та же самая руководящая сила снова заставит нас остановиться, чтобы
нагнуться и завязать шнурки, в то время,  как  другая  глыба  отделится  в
точности над тем местом, где мы будем стоять. Заставив  нас  остановиться,
эта сила заставит нас потерять точно определенный момент. В этот раз, если
бы мы продолжали идти, то мы спаслись бы. Дон Хуан сказал, что ввиду моего
полного отсутствия контроля над своими силами, которые решают мою  судьбу,
моя единственная свобода в этом ущелье состоит  в  моем  завязывании  моих
ботинок безупречно.
     Ла Горда, по-видимому, была тронута моим отчетом. Минуту она  держала
мое лицо в своих руках, протянутых через стол.
     - Безупречность для меня состоит в том,  чтобы  рассказывать  тебе  в
надлежащее время то, что Нагваль велел мне рассказывать  тебе,  -  сказала
она. - но сила должна приурочить к  должному  времени  то,  что  я  должна
открыть тебе, иначе оно не окажет никакого действия.
     Она драматически сделала паузу. Ее задержка была очень обдуманной, но
страшно эффективной в отношении меня.
     - Что это такое? - спросил я в отчаянии.
     Она не ответила. Она  взяла  меня  за  руку  и  повела  на  площадку,
находящуюся снаружи сразу за передней дверью. Она усадила меня  на  плотно
утрамбованную землю спиной к  толстому  столбу  высотой  около  1.5  фута,
который выглядел, как деревянный пень, всаженный в  землю  почти  напротив
стены дома. Там был ряд из пяти таких столбов, всаженных на удалении около
2  футов  друг  от  друга.  Я  собирался  спросить  ла  Горду,  каково  их
назначение. Мое первое впечатление было таково, что  прежний  хозяин  дома
привязывал к ним животных. Однако, мое  предположение  было,  по-видимому,
нелепым, потому что площадка перед передней дверью представляла собой  род
крытого крыльца.
     Я высказал ла Горде свою гипотезу, когда она была рядом слева от меня
спиной  к  другому  столбу.  Она  засмеялась   и   сказала,   что   столбы
действительно использовались для привязывания своего рода животных, но  не
прежним хозяином, и что она чуть не сломала спину, выкапывая ямы для них.
     - Для чего ты используешь их? - спросил я.
     - Разреши сказать, что мы привязываемся к ним, - ответила  она.  -  и
это приводит меня к следующей вещи, которую Нагваль просил меня рассказать
тебе. Он сказал, что т.к. ты пустой, то он должен был собирать твое второе
внимание, твое внимание Нагваля, способом, отличным от нашего. Мы собирали
это внимание посредством _с_н_о_в_и_д_е_н_и_я_, а ты делал это  с  помощью
своих растений  силы.  Нагваль  сказал,  что  его  растения  силы  собрали
угрожающую сторону твоего внимания в одну  глыбу  и  что  это  и  есть  та
фигура, которая выходит из твоей головы. Он сказал, что  это  случается  с
магами, когда им дают растения силы. Если они не умирают, то растения силы
закручивают их второе внимание в ту устрашающую фигуру, которая выходит из
их голов.
     - Теперь мы подходим к тому,  что  он  хотел,  чтобы  ты  сделал.  Он
сказал, что ты должен теперь изменить направление и начать  собирать  свое
второе внимание другим способом, больше  похожим  на  наш.  Ты  не  можешь
удержаться на пути знания, пока ты не уравновесишь свое  второе  внимание.
До сих пор это твое внимание выезжало на силе Нагваля, но теперь ты  один.
Это то, что он хотел, чтобы я сказала тебе.
     - Как мне уравновесить свое второе внимание?
     - Ты должен делать _с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_  так,  как  делаем  его  мы.
С_н_о_в_и_д_е_н_и_е_ - это единственный способ собрать второе внимание, не
повреждая его, не делая его угрожающим и устрашающим. Твое второе внимание
фиксировано на устрашающей стороне мира, наше - на его красоте. Ты  должен
поменять стороны и идти с нами. Это то, что ты избрал прошлой ночью, когда
ты решил идти с нами.
     - Может эта фигура выходить из меня в любое время?
     - Нет. Нагваль сказал, что она не будет выходить снова,  пока  ты  не
достигнешь его возраста. Твой Нагваль уже  выходил  столько  раз,  сколько
было необходимо.  Нагваль  и  Хенаро  позаботились  об  этом.  Они  обычно
выдразнивали его из тебя. Нагваль сказал, что иногда ты бывал  на  волосок
от смерти, потому что твое второе внимание очень любит индульгировать.  Он
сказал, что однажды ты даже напугал его, твой Нагваль напал на него, и  он
должен был ублажать его, чтобы он успокоился. Но самое худшее случилось  с
тобой в Мехико; там дон Хуан однажды толкнул тебя, ты влетел в один офис и
в этом офисе ты прошел в  трещину  между  мирами.  Он  намеревался  только
рассеять твое внимание тоналя, ты терзался какими-то  глупыми  вещами.  Но
когда он пихнул тебя, весь твой тональ сжался и все твое  существо  прошло
через трещину. Ему было чертовски трудно найти тебя. Он сказал мне, что на
минуту он подумал, что ты ушел дальше пределов его деятельности. Но  затем
он _у_в_и_д_е_л_ тебя, бесцельно слоняющегося  поблизости  и  забрал  тебя
назад. Он сказал мне, что ты прошел через трещину около 10 часов утра. Так
что с того дня 10 часов утра стало твоим новым временем.
     - Моим временем для чего?
     - Для чего угодно. Если ты останешься человеком, ты умрешь примерно в
это время. Если ты  станешь  магом,  ты  покинешь  этот  мир  около  этого
времени.
     - Элихио также шел по другому пути, по пути, о котором никто  из  нас
не знает. Мы встретились с ним как раз перед его уходом. Элихио был  самым
удивительным сновидцем. Он был таким хорошим, что Нагваль и Хенаро  обычно
брали его с собой, проходя через трещину, и он имел силу, чтобы  выдержать
это, словно это были пустяки. Он даже не запыхался. Нагваль и Хенаро  дали
ему последний толчок с помощью растений силы. Он  имел  контроль  и  силу,
чтобы управиться с этим толчком. И это то, что послало его  туда,  где  он
теперь находится.
     - Хенарос сказали мне, что Элихио прыгнул  вместе  с  Бениньо.  Верно
это?
     - Конечно. К тому времени, когда  Элихио  должен  был  прыгнуть,  его
второе внимание уже пребывало в том, другом мире. Нагваль сказал, что твое
тоже было там, но что для тебя это был кошмар, потому  что  ты  не  имеешь
контроля. Он сказал, что его растения силы скособочили тебя, они заставили
тебя прорваться через твое внимание тоналя и доставили тебя прямо в  сферу
твоего второго внимания. Нагваль не давал Элихио растения силы  вплоть  до
самого конца.
     - Нагваль никогда не говорил этого.  Он  думал,  что  ты  был  опасно
ненормальным, но это не имеет ничего общего с растениями силы. Он  сказал,
что оба твои  внимания  с  трудом  поддаются  контролю.  Если  ты  сможешь
победить их, ты будешь великим воином.
     Я хотел, чтобы она рассказала больше мне на эту  тему.  Она  положила
руку на мой блокнот и сказала, что нам предстоит очень напряженный день  и
нам нужно запасти энергию, чтобы выдержать его. Поэтому мы должны зарядить
себя энергией с  помощью  солнечного  света.  Она  сказала,  что  ситуация
требует, чтобы мы  принимали  солнечный  свет  левым  глазом.  Она  начала
медленно двигать свою голову из стороны в сторону, мельком глядя прямо  на
солнце через свои полуприкрытые глаза.
     Через минуту к нам присоединились Лидия, Роза и Жозефина. Лидия  села
справа от меня, Жозефина села рядом с ней, а Роза - рядом с ла Гордой. Все
они прислонились спиной к столбам. Я находился в середине ряда.
     Был ясный день. Солнце стояло как раз над удаленной  цепью  гор.  Они
стали двигать головы с совершенной синхронностью. Я присоединился к ним  и
у меня возникло ощущение, что я тоже синхронизировал свои действия  с  их.
Они продолжали делать это в течение примерно минуты, а затем остановились.
У всех них были одеты шляпы, полями которых они  пользовались  для  защиты
своих лиц от солнечного света, когда они не купали в нем  свои  глаза.  Ла
Горда дала мне одеть мою старую шляпу.
     Мы сидели там около получаса. В течение этого  времени  мы  повторяли
это упражнение бесчисленное число раз. Я собрался было  делать  отметку  в
своем блокноте каждый раз, но  ла  Горда  очень  небрежно  отшвырнула  мой
блокнот за пределы досягаемости.
     Лидия внезапно встала,  бормоча  что-то  невразумительное.  Ла  Горда
наклонилась ко мне и прошептала, что  вверх  по  дороге  идет  Хенарос.  Я
напряг зрение, но никого не было видно. Роза и  Жозефина  тоже  встали,  а
потом пошли вместе с Лидией внутрь дома.
     Я сказал ла Горде, что я не вижу, чтобы кто-нибудь  приближался.  Она
ответила, что Хенарос были видны в одном  месте  дороги  и  добавила,  что
страшится того момента, когда все мы должны были собраться вместе, но  что
она уверена, что я сумею совладать с ситуацией. Она посоветовала мне  быть
чрезвычайно осторожным с Жозефиной и Паблито,  потому  что  они  не  имеют
контроля над собой. Она сказала, что наиболее разумной вещью для меня было
бы забрать Хенарос прочь по истечение часа или около того.
     Я продолжал глядеть на  дорогу.  Не  было  никаких  признаков,  чтобы
кто-нибудь приближался.
     - Ты уверена, что они идут? - спросил я.
     Она сказала, что не видела их, но Лидия видела.  Хенарос  были  видны
именно Лидии, потому что она пристально созерцала, одновременно купая свои
глаза. Я не был уверен,  что  правильно  понял  ла  Горду  и  попросил  ее
объяснить.
     - Мы созерцатели, - сказала она. - точно так же, как ты сам.  Мы  все
одинаковы. Не нужно доказывать, что ты не созерцатель. Нагваль рассказывал
нам о твоих великих подвигах пристального созерцания.
     - Мои подвиги созерцания! О чем ты говоришь, Горда?
     Она поджала рот  и,  по-видимому,  была  на  грани  раздражения  моим
вопросом, кажется, она сдерживалась. Она  улыбнулась  и  дала  мне  мягкий
толчок.
     В этот момент у нее по телу  прошел  трепет.  Она  уставилась  пустым
взглядом мимо меня. Затем энергично встряхнула головой. Она  сказала,  что
только что "видела", что Хенарос пока не придут, им было еще слишком  рано
приходить.  Они  собираются  подождать  некоторое   время,   прежде,   чем
появиться. Она улыбнулась, словно эта отсрочка доставила ей облегчение.
     - Как бы то ни было, нам еще чересчур рано встречаться с ними  здесь,
- сказала она. - и они ощущают то же самое по отношению к нам.
     - Где они сейчас?
     - Они, должно быть, сидят где-то в стороне от дороги, - ответила она.
- Бениньо, несомненно, пристально посмотрел  на  дом,  когда  они  шли,  и
увидел, что мы  сидим  здесь,  и  именно  поэтому  они  решили  подождать.
Превосходно. Это дает нам время.
     - Ты пугаешь меня, Горда. Время для чего?
     - Ты должен собрать сегодня вместе свое второе внимание, именно  ради
нас четверых.
     Как я могу сделать это?
     - Я не знаю. Ты очень загадочен для нас. Нагваль  сделал  кучу  вещей
для тебя с помощью своих растений силы, но ты не можешь провозгласить это,
как знание. Это именно то, что я пыталась объяснить тебе. Только  если  ты
овладеешь своим вторым вниманием, ты сможешь орудовать им, иначе ты всегда
останешься фиксированным на полпути между  двумя,  как  сейчас.  Все,  что
случилось с тобой со времени твоего приезда, было направлено на то,  чтобы
заставить это внимание действовать. Я давала тебе инструкции понемногу,  в
точности, как велел мне делать Нагваль. Так как ты принял другой путь,  ты
не знаешь вещей, которые знаем мы, точно так же, как мы ничего не знаем  о
растениях силы. Соледад знает немного больше, потому что Нагваль брал ее в
свои родные края. Нестор знает о лекарственных растениях, но никого из нас
не обучали тем путем, каким обучали тебя. До сих пор  мы  не  нуждались  в
твоем знании, но когда-нибудь, когда мы будем готовы, ты будешь  тем,  кто
будет знать, что надо сделать, чтобы дать нам толчок  с  помощью  растений
силы. Одна я знаю, где спрятана трубка Нагваля, в ожидании того дня.
     Приказание Нагваля состоит в том, что ты должен переменить свой  путь
и   идти   с   нами.   Это   означает,   что    ты    должен    заниматься
с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_м_ вместе с нами и выслеживанием вместе с Хенарос.  Ты
больше не можешь себе позволить быть там, где ты находишься, на  ужасающей
стороне своего второго внимания. Если твой Нагваль снова выйдет  из  тебя,
эта встряска может  убить  тебя.  Нагваль  сказал  мне,  что  человеческие
существа  являются  хрупкими  созданиями,  состоящими  из   многих   слоев
светимости. Когда ты _в_и_д_и_ш_ь_ их, кажется,  что  они  имеют,  но  эти
волокна являются слоями, как у луковицы. Встряски  любого  рода  разделяют
эти слои и могут даже вызвать смерть человеческих существ.
     Она встала и повела меня обратно в кухню. Мы сели лицом друг к другу.
Лидия, Роза и Жозефина были заняты во дворе. Я не мог видеть их, но я  мог
слышать, как они разговаривают и смеются.
     - Нагваль сказал, что мы умираем потому,  что  наши  слои  становятся
разделенными, - сказала ла Горда. - встряски всегда разделяют  их.  Однако
иногда встряска является такой сильной, что слои высвобождаются  и  больше
не могут собраться вместе.
     - Ты когда-нибудь видела слои, Горда?
     - Конечно. Я _в_и_д_е_л_а_ человека,  умиравшего  на  улице.  Нагваль
сказал мне, что ты тоже нашел умиравшего человека,  но  ты  не  для  того,
чтобы   обучить   _с_н_о_в_и_д_е_н_и_ю_,   Нагваль   научил   пристальному
созерцанию. Он никогда не говорил нам, что он в действительности делает  с
нами. Он просто учил нас пристально созерцать. Мы никогда  не  знали,  что
пристальное созерцание было способом  уловить  наше  второе  внимание.  Мы
думали, что пристальное созерцание было просто для  забавы.  Это  было  не
так. Сновидцы должны стать  пристальными  созерцателями  прежде,  чем  они
смогут уловить второе внимание.
     - Первая вещь, которую сделал Нагваль, это  положил  на  землю  сухой
лист и заставил меня смотреть на него часами. Каждый день он приносил лист
и клал его передо мной. Сначала я думала, что это был один и тот же  лист,
который он убивал каждый день,  но  потом  я  заметила,  что  листья  были
разные. Нагваль сказал, что когда мы осознали это, мы больше не смотрим, а
пристально созерцаем.
     Затем он положил  передо  мной  кучу  сухих  листьев.  Он  велел  мне
разбрасывать их левой рукой и ощущать их, пристально созерцая их. Сновидец
движет листья по спирали, пристально созерцая их, а затем сновидит  узоры,
которые образуют листья. Нагваль сказал, что сновидец может  считать,  что
он овладел пристальным созерцанием листьев, если он сновидит сначала узоры
листьев и затем находит те же самые узоры на следующий день в своей  груде
сухих листьев.
     Нагваль сказал, что пристальное созерцание  сухих  листьев  укрепляет
второе внимание. Если пристально созерцать груду сухих листьев часами, как
он обычно заставлял делать меня, твои мысли утихают. Без  мыслей  внимание
тоналя утихает и становится чем-то  еще.  Нагваль  называл  момент,  когда
второе внимание за что-то зацепляется, остановкой мира. И это  точно,  мир
останавливается. По этой причине рядом всегда должен быть  кто-то  другой,
когда ты пристально созерцаешь. Мы никогда  не  знаем  о  фокусах  второго
внимания. Т.к. мы никогда не использовали его, мы должны  познакомиться  с
ним, прежде чем мы сможем одни отважиться на пристальное созерцание.
     Трудность в пристальном созерцании состоит  в  том,  чтобы  научиться
утихомиривать мысли. Нагваль сказал, что предпочитает  обучать  нас  этому
посредством кучи сухих  листьев,  т.к.  мы  в  любое  время,  когда  хотим
пристально созерцать, можем найти все необходимые листья. Но той  же  цели
может служить любая другая вещь.
     Когда  ты  можешь  останавливать  мир,   ты   являешься   пристальным
созерцателем. А т.к. единственный  способ  остановки  мира  заключается  в
постоянных попытках, то Нагваль заставлял всех нас созерцать сухие  листья
годы и годы. Я думаю, что это  наилучший  способ  достичь  нашего  второго
внимания.
     Он комбинировал пристальное созерцание сухих  листьев  и  отыскивание
наших рук в _с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_. Мне  потребовалось  около  года,  чтобы
найти свои руки и 4 года, чтобы остановить мир. Нагваль сказал, что  когда
ты уловил свое  второе  внимание  с  помощью  сухих  листьев,  ты  делаешь
пристальное созерцание и _с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_, чтобы расширять его. И это
все, что касается пристального созерцания.
     - У тебя это звучит так просто, Горда.
     - Все, что делают толтеки, очень просто. Нагваль сказал, что все, что
нам нужно делать, чтобы уловить наше второе  внимание  -  это  пытаться  и
пытаться. Все  мы  остановили  мир  путем  пристального  созерцания  сухих
листьев. Ты и Элихио были другими. Ты сделал это с помощью растений  силы,
но я не знаю, по какому пути следовали Нагваль с  Элихио.  Он  никогда  не
хотел рассказывать мне. Он рассказывал мне о тебе,  потому  что  мы  имеем
одно и то же задание.
     Я вспомнил, что записал в своих заметках, что я впервые  имел  полное
осознание остановки мира лишь несколько дней тому назад. Она засмеялась.
     - Ты остановил мир раньше нас всех, -  сказала  она.  -  что  же,  по
твоему мнению, ты делал, когда принимал все эти растения силы? Ты  никогда
не делал этого путем пристального созерцания, как это  делали  мы,  вот  и
все.
     - Была ли груда сухих листьев  единственной  вещью,  которую  Нагваль
заставлял тебя пристально созерцать?
     - Когда сновидцы знают, как  остановить  мир,  они  могут  пристально
созерцать другие вещи; и, наконец, когда они совершенно теряют свою форму,
они могут пристально созерцать все, что угодно. Я делаю это. Я могу  войти
во все, что угодно. Впрочем,  он  заставлял  нас  следовать  определенному
порядку в пристальном созерцании.
     Сначала  мы  пристально   созерцали   небольшие   растения.   Нагваль
предостерег  нас,  что  маленькие   растения   очень   опасны.   Их   сила
сконцентрирована; они  имеют  очень  интенсивный  свет  и  ощущают,  когда
сновидцы пристально созерцают их, они немедленно приводят в движение  свой
свет и выбрасывают его на созерцателя. Сновидцы должны  избрать  один  вид
растений для созерцания.
     -  Затем  мы  пристально  созерцали  деревья.  Сновидцы  также  имеют
определенный сорт дерева для созерцания. В этом отношении ты и  я  сходны:
мы оба являемся эвкалиптовыми созерцателями.
     Взглянув на мое лицо, она, должно быть, угадала мой следующий вопрос.
     - Нагваль сказал, что с помощью его дыма ты смог очень легко привести
в действие свое второе внимание, - продолжала она. - ты  фокусировал  свое
внимание много раз на предрасположении Нагваля, на воронах. Он сказал, что
однажды твое второе внимание так совершенно фокусировалось на вороне,  что
ты улетел,  как  летает  ворона,  к  единственному  эвкалиптовому  дереву,
которое было поблизости.
     На протяжении нескольких лет я размышлял об  этом  опыте.  Я  не  мог
рассматривать его иначе,  кроме  как  невообразимо  сложное  гипнотическое
состояние, вызванное психотропными грибами,  содержащимися  в  курительной
смеси  дона  Хуана,  в  сочетании  с  его  искусством,  как   манипулятора
поведения. Он внушил мне перцептуальный катарсис, как будто я  превратился
в ворону  и  воспринимал  мир,  как  ворона.  Результат  был  тот,  что  я
воспринимал мир таким образом, который, по-видимому, не  мог  быть  частью
моего багажа опытов. Объяснение ла Горды каким-то образом упростило его.
     Она сказала, что  Нагваль  затем  заставил  их  пристально  созерцать
движущиеся живые создания. Он сказал  им,  что  маленькие  насекомые  были
гораздо лучше. Их подвижность делала их  безопасными  для  созерцателя,  в
противоположность растениям, которые извлекали свет прямо из земли.
     Следующий шаг был пристальное созерцание  камней.  Она  сказала,  что
камни являются очень  старыми  и  сильными  и  имеют  специфический  свет,
который был скорее зеленоватым  в  отличие  от  белого  света  растений  и
желтоватого света подвижных живых  существ.  Камни  не  легко  открываются
созерцателям, но созерцателям стоит проявить упорство,  т.к.  камни  имеют
особые секреты, скрытые в их сердцевине, которые могут помочь магам  в  их
"сновидении".
     - Что это за вещи, которые раскрывают тебе камни? - спросил я.
     - Когда я пристально смотрю в самую сердцевину камня, - сказала  она,
- я всегда улавливаю дуновение  особого  запаха,  присущего  этому  камню.
Когда я странствую в своем "сновидении", я знаю, где  я  нахожусь,  потому
что я руководствуюсь этими запахами.
     Она сказала, что  время  дня  было  важным  фактором  при  созерцании
деревьев и камней. Рано утром деревья и камни являются уснувшими и их свет
тусклый. Около полудня они находятся в самой лучшей форме,  и  пристальное
созерцание в это время выполняется для  заимствования  их  света  и  силы.
Поздно после полудня и рано вечером деревья и  камни  тихие  и  печальные,
особенно деревья. Ла Горда сказала, что в этот час деревья дают  ощущение,
что они сами созерцают созерцателя.
     Второй серией в последовательности  созерцаний  является  пристальное
созерцание  циклических  явлений:  дождя  и  тумана.  Она   сказала,   что
созерцатели могут фокусировать свое  второе  внимание  на  самом  дожде  и
двигаться вместе с ним или фокусировать его на задний план и  использовать
дождь,  как  своего  рода  увеличительное  стекло  для  раскрытия  скрытых
особенностей. Места силы, или места, которые следует  избегать,  находятся
посредством пристального созерцания через дождь. Места силы  желтоваты,  а
неблагоприятные места интенсивно зеленые.
     Ла Горда сказала, что туман, безусловно, является самой  таинственной
вещью на земле для созерцателя, и что его можно использовать теми же двумя
способами, что и дождь. Но он нелегко поддается  женщинам,  и  даже  после
того, как она потеряла свою человеческую форму, он  остается  недостижимым
для нее. Она сказала, что Нагваль заставил ее однажды "видеть" зеленоватую
дырку посреди полосы тумана, и сказал ей, что  это  было  второе  внимание
одного созерцателя тумана, который жил в тех  горах,  где  она  и  Нагваль
находились, и что он движется вместе с туманом. Она  добавила,  что  туман
используется для того, чтобы обнаруживать  души  вещей,  которых  там  уже
больше  не  было,  и  что  настоящее  мастерство   туманных   созерцателей
заключается в том, чтобы позволить своему второму вниманию войти  во  все,
что ни раскроет им их созерцание.
     Я сказал ей, что однажды, когда я был вместе с доном Хуаном, я  видел
мост, образованный из полосы тумана. Я был поражен  яркостью  и  точностью
деталей этого моста. Для меня он был более, чем реален. Картина была такой
интенсивной и живой, что я не мог забыть  ее.  Дон  Хуан  заметил,  что  я
когда-нибудь должен буду пересечь этот мост.
     - Я знаю  об  этом,  -  сказала  она.  -  Нагваль  говорил  мне,  что
когда-нибудь, когда ты овладеешь своим  вторым  вниманием,  ты  пересечешь
этот мост своим вниманием точно так же, как ты летал,  как  ворона,  своим
вниманием. Он сказал, что если ты станешь магом, для тебя образуется  мост
из тумана и ты пересечешь его и исчезнешь из этого  мира  навсегда.  Точно
так же, как сделал он сам.
     - Он и исчез точно так же, через мост?
     - Нет, не через мост. Но ты был свидетелем  того,  как  он  и  Хенаро
вступили в трещину между мирами прямо перед вашими глазами. Нестор сказал,
что только  Хенаро  помахал  рукой  на  прощание  напоследок,  Нагваль  не
попрощался, потому что он открывал трещину. Нагваль говорил мне, что когда
требуется собрать второе внимание, то все, что необходимо, - это  движение
открывания этой двери. Это секрет толтековсновидцев, когда они  становятся
бесформенными.
     Я хотел расспросить о том, как дон Хуан и  дон  Хенаро  прошли  через
трещину. Она заставила меня остановиться  легким  касанием  своей  руки  к
моему рту.
     Она сказала,  что  следующей  серией  было  пристальное  глядение  на
облака.  В  обоих  случаях  усилие  созерцателей  состояло  в  том,  чтобы
позволить своему второму вниманию войти в место, на которое они пристально
смотрели. Таким образом они покрывали  большие  расстояния  или  плыли  на
облаках. В случае облачного созерцания  Нагваль  никогда  не  разрешал  им
пристально созерцать грозовые тучи. Он сказал  им,  что  они  должны  быть
бесформенными, прежде чем решиться на этот подвиг,  и  что  они  могли  бы
"ехать верхом" не только на грозовой туче, но и на самой молнии.
     Ла Горда засмеялась и  спросила  меня,  кто,  по  моему  мнению,  был
достаточно дерзким и ненормальным, чтобы на самом деле пытаться  созерцать
грозовые тучи. Я считал, что это не может быть никто, кроме  Жозефины.  Ла
Горда сказала, что Жозефина пыталась пристально созерцать грозовые тучи во
всякий удобный случай, когда Нагваля не было рядом, пока однажды  ее  чуть
не убила молния.
     - Хенаро был молниевым магом, - продолжала она.  -  Его  двух  первых
учеников, Бениньо и Нестора, ему  собрала  дружественная  ему  молния.  Он
говорил, что искал растения в очень удаленной местности, где индейцы очень
замкнуты и не любят никаких посетителей. Они разрешили  Хенаро  находиться
на их земле,  т.к.  он  говорил  на  их  языке.  Хенаро  собирал  какие-то
растения, и вдруг начался дождь. Там поблизости было несколько  домов,  но
люди  были  недружелюбные,  и  ему  не  хотелось  беспокоить  их,  он  уже
приготовился залезть в одну яму, как вдруг увидел юношу, едущего по дороге
на велосипеде, тяжело нагруженном товарами. Это был  Бениньо,  человек  из
города, который имел дело с этими индейцами. Его велосипед увяз в грязи, и
прямо там его ударила молния. Хенаро подумал, что он убит.  Люди  в  домах
увидели,  что  случилось,  и  вышли.  Бениньо  был  больше  испуган,   чем
поврежден, но его велосипед и все товары были уничтожены. Хенаро остался с
ним на неделю и вылечил его.
     Почти то же самое случилось с Нестором. Он обычно  покупал  у  Хенаро
лекарственные растения и однажды пошел с ним в горы, чтобы посмотреть, где
он собирал свои растения, чтобы ему не нужно было больше платить  за  них.
Хенаро специально пошел очень далеко, он хотел, чтобы  Нестор  заблудился.
Дождя не было, но сверкали молнии, и  внезапно  одна  ударила  в  землю  и
заструилась по сухой земле, как змея. Она пробежала между ногами Нестора и
ударила в камень в 10 ярдах.
     Хенаро сказал, что молния обуглила ноги  Нестора  изнутри.  Его  ноги
опухли и он стал очень болен. Хенаро пришлось лечить его в течение  недели
прямо в горах.
     К тому времени, когда Бениньо и Нестор были вылечены, они были  также
пойманы на крючок. Женщины  не  нуждаются  в  этом.  Мужчины  должны  быть
пойманы на крючок. Женщины добровольно идут на все. В этом их сила, и в то
же самое время их недостаток. Мужчин надо вести, а женщин надо сдерживать.
     Она захихикала и сказала, что, несомненно,  в  ней  немало  мужского,
потому что ее пришлось вести, а во мне, должно быть, немало женственности,
потому что меня приходится сдерживать.
     Последней серией было пристальное созерцание огня, дыма и теней.  Она
сказала, что для созерцателя огонь не яркий, а черный,  и  такой  же  дым.
Тени, с другой стороны, сверкают и имеют цвет и в них есть движение.
     Были еще две вещи, которые стояли  отдельно:  пристальное  созерцание
звезд и воды. Созерцание звезд выполнялось магами, которые  потеряли  свою
человеческую форму. Она сказала, что  созерцание  звезд  у  нее  протекало
очень хорошо, но она не могла  управиться  с  созерцанием  воды,  особенно
текущей воды, которая использовалась бесформенными магами,  чтобы  собрать
свое второе внимание и транспортировать его в любое место, куда  им  нужно
было отправиться.
     - Все мы страшимся воды, - продолжала она.  -  вода  собирает  второе
внимание и уносит его, и нет способа остановиться. Нагваль рассказывал мне
о твоих подвигах по части созерцания воды. Но он  также  сказал  мне,  что
однажды ты чуть не распался в воде одной мелкой речки и  что  тебе  теперь
нельзя даже купаться.
     Дон Хуан заставлял меня много  раз  пристально  смотреть  на  воду  в
оросительной канаве позади своего дома, когда я был под  воздействием  его
курительной смеси. Я испытывал различные невероятные чувствования. Однажды
я видел себя самого зеленого, как будто я был  покрыт  водорослями.  После
этого он рекомендовал, чтобы я избегал воды.
     - Мое второе внимание было повреждено водой? - спросил я.
     - Да, было, - ответила она. - ты очень любил индульгировать.  Нагваль
предостерегал тебя, чтобы ты был осторожным,  но  вышел  за  свои  границы
вместе с текущей водой. Нагваль сказал, что ты мог бы пользоваться  водой,
как никто другой, но это не было твоей судьбой - быть умеренным.
     Она подтянула свою скамью ближе к моей.
     - Это все, что касается пристального созерцания, - сказала она. -  но
есть другие вещи, которые я должна рассказать тебе прежде, чем ты уедешь.
     - Какие вещи, Горда?
     - Во-первых, прежде, чем я скажу что-нибудь, ты должен  собрать  свое
второе внимание для сестричек и для меня.
     - Я не думаю, что я смогу сделать это.
     Ла Горда встала и пошла в дом. Спустя  минуту  она  вышла  обратно  с
небольшой  круглой  подушкой,  сделанной  из  тех  же   волокон,   которые
применяются при изготовлении сетей. Не говоря ни слова, она повела меня  к
переднему крыльцу. Она сказала, что сделала эту подушку  сама,  когда  она
училась пристальному созерцанию, потому что положение тела при  созерцании
имеет большое значение. Сидеть нужно  на  земле  на  мягкой  подстилке  из
листьев или на подушке, сделанной  из  натуральных  волокон.  Спину  нужно
прислонить к дереву, пню или ровному камню. Тело  должно  быть  совершенно
расслаблено. Глаза никогда не фиксируются на объекте,  чтобы  избежать  их
утомления. Пристальное созерцание состоит в очень  медленном  сканировании
созерцаемого объекта против часовой стрелки, но без движения  головы.  Она
добавила, что Нагваль заставил их вкопать эти толстые  столбы,  чтобы  они
могли прислоняться к ним.
     Она усадила меня на свою подушку и прислонила мою спину к столбу. Она
сказала мне, что собирается руководить мною  при  созерцании  пятна  силы,
которое было у Нагваля по ту сторону долины. Она надеялась, что,  созерцая
его, я получу необходимую энергию для собирания своего второго внимания.
     Она села очень близко ко мне слева от меня и стала давать инструкции.
Почти шепотом она велела мне держать веки полуприкрытыми и  уставиться  на
то место, где два огромных круга сходятся. Там  был  узкий  крутой  водный
каньон.  Она  сказала,  что  это  особое  созерцание  состоит  из  четырех
отдельных действий. Первое действие было использовать поля моей шляпы  как
козырек, чтобы заслонить им излишнее сияние солнца и  пропустить  к  своим
глазам лишь минимальное количество солнца;  второй  шаг  был  полуприкрыть
веки; третий шаг был  удерживать  их  так,  чтобы  обеспечить  равномерный
приток света; и четвертый шаг был отличить водный каньон  на  прочем  фоне
через сетку световых волокон на моих ресницах.
     Сначала я не мог выполнить ее  инструкции.  Солнце  было  высоко  над
горизонтом и мне пришлось запрокинуть голову  назад.  Я  поворачивал  свою
шляпу до тех пор, пока  не  закрыл  большую  часть  солнечного  сияния  ее
полями. Кажется, это было все, что требовалось. Когда я полуприкрыл глаза,
часть света, который казался исходящим от верхушки моей  шляпы,  буквально
взорвалась на моих ресницах, которые служили фильтром, создававшим светлое
кружево. Я держал свои веки полуприкрытыми и  играл  со  светлым  кружевом
некоторое время, пока не смог различить точный вертикальный контур водного
каньона на фоне.
     Затем ла Горда  велела  мне  пристально  смотреть  на  среднюю  часть
каньона, пока я не смогу  засечь  очень  туманное  коричневое  пятно.  Она
сказала, что это дыра в каньоне, которая присутствует там  не  для  глаза,
который смотрит, а только для глаза,  который  "видит".  Она  предупредила
меня, что я должен проявлять свой контроль, как только я выделю это пятно,
чтобы оно не притянуло меня к себе. Я скорее должен "ввинтиться"  в  него.
Она предложила, чтобы в момент, когда я найду дыру, я нажал на нее плечом,
чтобы дать ей знать об этом. Она подвинулась боком, пока  не  прислонилась
ко мне.
     Я минуту боролся,  чтобы  скоординировать  и  сделать  устойчивыми  4
действия, и вдруг  в  середине  каньона  сформировалось  темное  пятно.  Я
немедленно заметил, что вижу его не так, как я обычно вижу.  Темное  пятно
было скорее впечатлением, своего рода зрительным искажением. В тот момент,
когда мой  контроль  ослаб,  оно  исчезло.  Оно  находилось  в  моем  поле
восприятия только в том случае, если я держал 4  действия  под  контролем.
Тут я вспомнил,  что  дон  Хуан  бесчисленное  число  раз  заставлял  меня
заниматься аналогичной деятельностью. Он обычно вешал  небольшой  лоскуток
на низкую  ветку  куста,  который  был  стратегически  размещен  так,  что
находился на одной линии с определенными  геологическими  образованиями  в
горах на заднем плане, такими, как водные каньоны  или  склоны.  Заставляя
меня сидеть примерно в 50 футах от этого лоскутка  и  пристально  смотреть
через низкие ветки куста, где висел лоскут, он пользовался этим для  того,
чтобы создавать во мне особый  перцептуальный  эффект.  Лоскуток,  которые
всегда был темнее по оттенку, чем то геологическое образование, на которое
я пристально смотрел, был прежде всего  деталью  этого  образования.  Идея
заключалась  в  том,  чтобы  допустить  игру  светового   восприятия,   не
анализируя ее. Я каждый раз терпел неудачу, т.к. был совершенно неспособен
воздержаться от оценок в моем уме, и  мой  ум  всегда  входил  в  какое-то
рациональное спекулирование о механизме моего иллюзорного восприятия.
     На этот раз  я  не  ощущал  необходимости  в  каких  бы  то  ни  было
спекуляциях. Ла Горда не была сильно впечатляющей  фигурой,  с  которой  я
бессознательно испытывал нужду бороться, каковой  фигурой,  очевидно,  для
меня был дон Хуан.
     Темное пятно в моем поле восприятия стало почти черным. Я прислонился
к плечу ла Горды, чтобы дать ей знать. Она посоветовала мне на ухо, что  я
должен изо всех сил стараться удержать свои веки в  том  же  положении,  в
каком они находятся, и тихо дышать животом. Я не  должен  позволять  пятну
притягивать  меня,  но  постепенно  входить  в  него.  Следовало  избегать
позволять дыре вырасти и поглотить меня. В случае, если это произойдет,  я
должен немедленно открыть глаза.
     Я начал дышать, как она предписала, и таким образом я мог  удерживать
веки  фиксированными  сколь  угодно  долго  при  соответствующей   степени
раскрытия.
     Я оставался в этом положении в течение некоторого  времени.  Затем  я
заметил, что начал дышать нормально и что это не нарушило моего восприятия
темного пятна. Но внезапно темное пятно начало двигаться,  пульсировать  и
прежде, чем я снова смог дышать тихо, чернота двинулась вперед и обволокла
меня. Я пришел в ужас и открыл глаза.
     Ла Горда сказала, что я выполнял пристальное созерцание вдаль, а  для
этого нужно было дышать способом, который она рекомендовала. Она  побудила
меня начать все сначала. Она сказала,  что  Нагваль  обычно  заставлял  их
сидеть целыми днями, собирая свое второе внимание посредством пристального
созерцания того пятна. Он неоднократно предостерегал их об опасности  быть
поглощенными ввиду встряски, от которой тело при этом пострадает.
     Мне потребовалось около часа пристального созерцания,  чтобы  сделать
то, что она обрисовала. "Ввинчивание" в  коричневое  пятно  и  пристальное
всматривание в него привели к тому, что  коричневая  латка  на  моем  поле
восприятия совершенно неожиданно  вспыхнула.  Когда  она  стала  яснее,  я
осознал, что во мне выполняется какое-то невероятное действие.  Я  ощутил,
что я действительно приближаюсь к тому пятну; отсюда было возникшее у меня
впечатление, что оно прояснилось. Затем я был так близко к нему,  что  мог
различить детали, вроде камней и растительности. Я приблизился еще  больше
и мог посмотреть на особое образование на одном камне. Оно выглядело,  как
грубо вырезанный стул.  Он  мне  очень  понравился;  по  сравнению  с  ним
остальные камни казались бледными и неинтересными.
     Я не знаю, как долго я пристально созерцал его. Я мог  фокусироваться
на каждой детали. Я ощущал, что мог вечно глядеть на  его  детали,  потому
что им не было конца. Но что-то рассеяло мое видение; на камень  наложился
другой странный образ, и снова другой, и еще  другой.  Я  стал  обеспокоен
помехами. В тот момент, когда я стал обеспокоен, я также осознал,  что  ла
Горда движет мою  голову  из  стороны  в  сторону,  стоя  сзади  меня.  За
считанные секунды концентрация моего  пристального  созерцания  совершенно
рассеялась.
     Ла Горда сказала, что поняла, почему я причинял Нагвалю такую большую
заботу. Она убедилась сама, что я индульгирую  выше  своих  пределов.  Она
села у столба рядом со мной и сказала,  что  она  и  сестрички  собираются
пристально созерцать место силы Нагваля. Затем  она  издала  пронзительный
птичий крик. Спустя минуту сестрички вышли из дома и сели созерцать вместе
с ней.
     Их  мастерство  пристального  созерцания  было  очевидным.  Их   тела
приобрели необычайную  жесткость.  Казалось,  они  не  дышали  вообще.  Их
неподвижность была такой заразительной, что я  поймал  себя  на  том,  что
полуприкрыл глаза и уставился на холмы.
     Пристальное созерцание было настоящим откровением для меня.  Выполняя
его, я подтвердил некоторые важные спорные моменты учения дона  Хуана.  Ла
Горда очертила это задание, безусловно,  смутным  образом.  "Ввинтиться  в
него" было больше командой, чем описанием процесса,  и  все  же  оно  было
описанием, при условии, что было выполнено одно  существенное  требование;
дон  Хуан  называл  это  требование  остановкой  внутреннего  диалога.  Из
утверждений  ла  Горды  относительно  пристального  созерцания  мне   было
очевидно, что результатом, который имел в  виду  дон  Хуан,  заставляя  их
пристально созерцать, было научить их останавливать внутренний диалог.  Ла
Горда выразила это, как "утихание" мыслей. Дон Хуан уже обучил меня делать
ту же самую вещь, хотя он заставлял меня следовать противоположному  пути;
вместо  того,  чтобы  учить  меня  фокусировать  свой  взор,  как   делали
созерцатели, он научил меня открывать его,  наполнять  свое  сознание,  не
фокусируя взгляда ни на чем. Я должен был как бы вроде слушать глазами все
в 180-градусном секторе перед собой, держа  глаза  несфокусированными  как
раз над линией горизонта.
     Мне  было  очень  трудно   созерцать,   потому   что   это   означало
переворачивание  той  тренировки.  Когда  я  пытался  созерцать,  у   меня
возникало стремление раскрыться. Однако усилие держать  это  стремление  в
узде заставило меня отключить свои  мысли.  Как  только  я  выключил  свой
внутренний диалог, было нетрудно созерцать так, как предписала ла Горда.
     Дон Хуан утверждал снова и снова, что существенным моментом его магии
является отключение внутреннего диалога.  В  терминах  объяснения  о  двух
сферах внимания, которое дала мне ла Горда, остановка внутреннего  диалога
была рабочим способом описания акта отвлечения внимания тоналя.
     Дон Хуан говорил также, что как только мы остановили  наш  внутренний
диалог, мы также остановили мир. Это было рабочее  описание  непостижимого
процесса фокусирования нашего второго внимания. Он говорил, что  некоторая
часть нас всегда находится под запором, потому что мы боимся ее, и что для
нашего разума эта часть нас подобна сумасшедшему родственнику, которого мы
держим взаперти в темнице. Эта часть была,  в  терминах  ла  Горды,  нашим
вторым вниманием, и когда оно в  конце  концов  может  сфокусироваться  на
чем-нибудь, мир остановлен.  т.к.  мы,  как  средние  люди,  знаем  только
внимание тоналя, то не будет большой натяжкой сказать, что как только  это
внимание гасится, мир  действительно  должен  остановиться.  Фокусирование
нашего  необузданного,  нетренированного  второго  внимания  должно   быть
неизбежно ужасной вещью. Дон  Хуан  был  прав,  говоря,  что  единственным
способом удержать этого сумасшедшего родственника, чтобы он не  набросился
на нас, было защитить себя  с  помощью  нашего  нескончаемого  внутреннего
диалога.
     Ла Горда и сестрички встали после примерно  30-минутного  созерцания.
Ла Горда дала мне сигнал рукой следовать за ними. Они пошли  в  кухню.  Ла
Горда указала мне сесть на скамейку. Она сказала, что  выйдет  на  дорогу,
чтобы встретить Хенарос и привести их. Она вышла через переднюю дверь.
     Сестрички сели вокруг меня. Лидия предложила ответить на все,  что  я
захочу спросить у нее. Я попросил  ее  рассказать  мне  о  ее  пристальном
созерцании пятна силы дона Хуана, но она не поняла меня.
     - Я созерцатель вдаль и созерцатель теней, -  сказала  она.  -  после
того, как я стала созерцателем, Нагваль  заставил  начать  все  сначала  и
созерцать на этот раз тени листьев, растений, деревьев и камней. Теперь  я
больше никогда не смотрю ни на какие вещи, я просто  смотрю  на  их  тени.
Даже если совсем нет света, то тени есть, даже ночью  есть  тени.  т.к.  я
являюсь созерцателем теней, то я являюсь также созерцателем вдаль, я  могу
созерцать тени даже вдали.
     Рано утром тени много не говорят. В это время тени отдыхают.  Поэтому
бесполезно созерцать очень рано днем. Около 6 часов утра тени  просыпаются
и они находятся в наилучшей форме  около  6  часов  пополудни.  Тогда  они
полностью пробужденные.
     - Что же тени говорят тебе?
     - Все, что я хочу знать. Они говорят мне  тем,  что  они  теплые  или
холодные, или двигаются, или имеют цвета. Я не знаю пока что  всех  вещей,
которые означают цвета, тепло и холод. Нагваль предоставил изучать это мне
самой.
     - Как ты изучаешь?
     -  В  своем   _с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_.   Сновидцы   должны   пристально
созерцать, чтобы сделать _с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_, а затем они должны  искать
свои сны в своем созерцании. Например, Нагваль заставлял меня смотреть  на
тени камней, а затем в своем _с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_я_ обнаружила,  что  эти
тени имеют свечение, поэтому я до тех пор стала искать свечение  в  тенях,
пока не нашла его. Созерцание и _с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_ идут рука  об  руку.
Мне  потребовалось  долго  заниматься   созерцанием   теней,   чтобы   мое
с_н_о_в_и_д_е_н_и_е теней получалось.  А  затем  мне  потребовалось  долго
заниматься _с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_м_ и  созерцанием,  чтобы  сочетать  их  и
действительно  _в_и_д_е_т_ь_  в   тенях   то,   что   я   вижу   в   своем
с_н_о_в_и_д_е_н_и_и_. Понимаешь, что я имею в виду? Каждый из  нас  делает
то же самое. _С_н_о_в_и_д_е_н_и_е_ Розы связано с  деревьями,  потому  что
она - созерцатель деревьев, а у Жозефины связано с  облаками,  потому  что
она - созерцатель  облаков.  Они  созерцают  деревья  и  облака,  пока  не
достигают согласования со своими _с_н_о_в_и_д_е_н_и_я_м_и_.
     Роза и Жозефина согласно кивнули головами.
     - Как насчет ла Горды? - спросил я.
     - Она созерцатель блох, - сказала Роза и все они засмеялись.
     - Ла Горда не любит, когда ее кусают блохи, - объяснила Лидия. -  она
бесформенная и может созерцать все,  что  угодно,  но  она  привыкла  быть
созерцателем дождя.
     - Как насчет Паблито?
     - Он созерцает  женские  промежности,  -  ответила  Роза  с  каменным
выражением лица.
     Они засмеялись. Роза хлопнула меня по спине.
     - Я полагаю, что т.к. он твой партнер, то  он  примется  за  тебя,  -
сказала она.
     Они захохотали, тряся скамейки ногами и колотя по столу.
     -  Паблито  -  созерцатель  камней,  -  сказала  Лидия.  -  Нестор  -
созерцатель дождя и растений, а Бениньо - созерцатель  вдаль.  Однако,  не
спрашивай меня больше ничего о созерцании, потому что я потеряю свою силу,
если расскажу тебе больше.
     - Почему же тогда Горда рассказывает мне все?
     - Ла Горда потеряла свою форму, - ответила Лидия. - когда  я  потеряю
свою, я тоже буду рассказывать тебе все. Но к тому  времени  тебя  это  не
будет беспокоить. Ты беспокоишься только потому, что ты такой  же  глупый,
как мы. В тот день, когда мы потеряем свою форму, мы все  перестанем  быть
глупыми.
     - Почему ты задаешь так много вопросов, если ты  знаешь  все  это?  -
спросила Роза.
     - Потому что он похож на нас, - сказала  Лидия.  -  он  не  настоящий
Нагваль. Он пока еще человек.
     Она повернулась лицом ко мне. Минуту ее лицо было твердым, а ее глаза
колючими и холодными, но  ее  выражение  внезапно  смягчилось,  когда  она
заговорила со мной.
     - Ты и Паблито - партнеры, - сказала она. - ты  действительно  любишь
его?
     Я подумал минуту, прежде, чем ответить. Я сказал ей, что  я  так  или
иначе полностью доверял ему. Без всякой видимой причины  я  имел  ощущение
сродства с ним.
     - Ты  любишь  его  так  сильно,  что  испортил  его,  -  сказала  она
обвиняющим тоном.  -  на  той  вершине  горы,  где  вы  прыгнули,  он  сам
подбирался к своему второму вниманию, а ты вынудил его прыгнуть  вместе  с
тобой.
     - Я только держал его за руку, - возразил я.
     - Маг не держит другого мага за руку, - сказала она. - каждый из  нас
очень способный. Ты не нуждаешься в том, чтобы  кто-нибудь  из  нас  троих
помогал тебе. Только маг,  который  видит,  является  бесформенным,  может
помогать. На той вершине горы, где вы прыгнули, ты был обязан идти первым.
Теперь Паблито привязан к тебе. Я думаю, ты намеревался помогать нам таким
же самым образом. Боже, чем больше я думаю о тебе, тем больше  я  презираю
тебя.
     Роза  и  Жозефина  ответили  согласным  бормотанием.  Роза  встала  и
посмотрела мне в лицо с яростью в глазах. Она потребовала  отчета  в  том,
что я собирался сделать с ними. Я сказал, что я собираюсь  скоро  покинуть
их. Мое заявление, видимо, возмутило их. Они все одновременно  заговорили.
Голос Лидии возвысился над другими. Она сказала, что время уехать было еще
предыдущей ночью, и что она возненавидела меня в тот момент, когда я решил
остаться. Жозефина стала орать мне непристойности.
     Я ощутил внезапное содрогание, встал и не своим  голосом  заорал  им,
чтобы они успокоились. Они  с  ужасом  посмотрели  на  меня.  Я  попытался
принять небрежный вид, но я сам испугался так же, как испугал их.
     В этот момент  в  кухню  вступила  Горда,  словно  она  скрывалась  в
передней  комнате,  ожидая,  когда  мы  начнем  драку.  Она  сказала,  что
предупреждала нас, чтобы мы не попались в сети друг друга. Я был  вынужден
рассмеяться над тем, что она журит нас, как детей.  Она  сказала,  что  мы
обязаны уважать друг друга,  что  уважение  среди  воинов  является  очень
деликатным предметом. Сестрички знали, как вести себя  как  воины  друг  с
другом, то же делали Хенарос между собой, но стоит мне придти  в  одну  из
этих групп, или двум группам сойтись вместе, как все они  игнорируют  свое
воинское знание и ведут себя, как недотепы.
     Мы сели. Горда села около меня. После минутной паузы Лидия объяснила,
что она боится, что я собираюсь сделать с ними то, что я сделал с Паблито.
Горда засмеялась и сказала, что  она  никогда  не  позволит  мне  помогать
кому-либо из них таким способом. Я сказал ей, что не могу  понять,  что  я
такое неправильно сделал с Паблито. Я не осознавал того, что я  сделал,  и
если бы Нестор не рассказал мне, я бы никогда не знал,  что  я  фактически
подтолкнул Паблито. Я даже спрашивал себя, случайно, не  преувеличивал  ли
немного Нестор или, может быть, он ошибся.
     Горда сказала, что свидетель не допустил бы такую глупую ошибку,  тем
более не преувеличил, и что свидетель является  самым  совершенным  воином
среди них.
     - Маги не помогают друг другу так, как ты помог Паблито, - продолжала
она. - ты вел себя, как человек с улицы.  Нагваль  научил  нас  всех  быть
воинами. Он говорил, что воин не имеет сочувствия  ни  к  кому.  Для  него
иметь сочувствие значило, что ты желаешь, чтобы другой человек  был  похож
на тебя, был в твоей шкуре, и ты протягивал ему руку помощи  как  раз  для
этой цели. Ты сделал это с Паблито. Самая трудная для воина вещь в мире  -
предоставить других самим себе. Когда я была толстая, я беспокоилась,  что
Лидия и Жозефина едят недостаточно. Я боялась, что они заболеют и умрут от
недоедания. Я не щадила сил, чтобы откармливать их, и я имела самые лучшие
намерения. Безупречность воина состоит в том, чтобы предоставить их  самим
себе и поддерживать их в том, что они являются безупречными воинами.
     - А что, если они не являются безупречными воинами?
     - Тогда твой долг - быть безупречным самому и не говорить ни слова, -
ответила она. - Нагваль сказал, что только маг, который видит  и  является
бесформенным, может позволить  себе  помогать  кому-либо.  Вот  почему  он
помогал нам и сделал нас такими, какие мы есть. Не думаешь же ты,  что  ты
можешь ходить всюду, подбирая людей на улице, чтобы помогать им.
     Дон Хуан поставил меня  лицом  к  лицу  с  дилеммой,  что  я  никаким
способом не мог помогать моим близким существам. Фактически, согласно  его
мнению,  каждое  наше  усилие  помогать   является   произвольным   актом,
руководимым исключительно нашим своекорыстием.
     Однажды я был вместе с ним в городе, я поднял улитку, которая  лежала
посреди тротуара, и бережно отнес ее под какой-то виноградный куст. Я  был
уверен, что если бы я оставил ее посреди тротуара, люди  рано  или  поздно
наступили бы на нее. Я думал, что убрав ее в безопасное место, я спас ее.
     Дон Хуан указал, что мое допущение было неточным,  потому  что  я  не
принял во внимание две важные возможности. Одна была та, что улитка, может
быть, ускользнула от верной смерти,  от  яда  на  виноградных  листьях,  а
другая возможность та, что улитка  имела  достаточно  личной  силы,  чтобы
пересечь тротуар. Своим вмешательством я не спас улитку, а только заставил
ее утратить то, что она с таким трудом достигла.
     Я захотел, конечно, положить улитку обратно туда, где я нашел ее,  но
он не позволил мне. Он сказал, что это была судьба  улитки,  что  какой-то
идиот пересечет ее путь и заставит ее прекратить ее  продвижение.  Если  я
оставлю ее там, куда я положил ее, она,  может  быть,  будет  в  состоянии
снова  собрать  достаточно  личной  силы,  чтобы  пойти  туда,  куда   она
собиралась пойти.
     Я  думал,  что  понял  его  мысль.  Очевидно,  я  лишь   поверхностно
согласился с ней. Самой трудной вещью для меня  было  предоставить  других
самим себе.
     Я рассказал им эту историю. Ла Горда погладила меня по спине.
     - Мы все очень плохие, - сказала она. - мы все пятеро - ужасные люди,
которые не хотят ничего понимать. Я освободилась от  большей  части  своей
безобразной стороны, но все еще не ото всей. Мы довольно  туповатые  и  по
сравнению с Хенарос мы упрямые и апатичные. Хенарос, со своей стороны, все
похожи на Хенаро, в них очень мало ужасного.
     Сестрички согласно кивнули головой.
     - Ты самый безобразный среди нас, - сказала мне Лидия. - Я думаю, что
мы не такие уж плохие по сравнению с тобой. Ла Горда  захихикала  и  легко
стукнула мою ногу, словно велела мне согласиться с Лидией. Я так и сделал,
и все они засмеялись, как дети.
     Мы долго пребывали в молчании.
     - Я подхожу теперь к концу того, что  я  должна  рассказать  тебе,  -
внезапно сказала ла Горда.
     Она заставила нас  всех  встать.  Она  сказала,  что  они  собираются
показать мне стойку воинов-толтеков. Лидия стала справа от меня, лицом  ко
мне. Она схватила мою правую руку своей правой рукой ладонью к ладони,  но
не переплетая пальцев. Затем она просунула  свою  руку  прямо  над  локтем
своей левой руки и прижала меня плотно к своей груди. Жозефина сделала  то
же самое слева от меня. Роза стала лицом к лицу со  мной,  просунула  свои
руки под моими подмышками и схватила меня за плечи. Ла Горда  зашла  сзади
меня и схватила меня за пояс, переплетя свои пальцы над моим пупком.
     Все мы были примерно одного и того же роста и они смогли прижать свои
головы к моей голове. Ла Горда заговорила позади моего  левого  уха  очень
мягко, но достаточно громко, чтобы все мы слышали ее. Она сказала, что все
мы попытаемся перенести наше второе внимание  в  место  силы  Нагваля  без
вмешательства кого или чего бы то ни было. На этот раз  не  было  учителя,
чтобы помочь нам или олли, чтобы пришпорить нас. Мы собираемся отправиться
туда просто силой нашего внимания.
     У меня возникло неодолимое  побуждение  спросить  ее,  что  я  должен
делать. Она сказала,  что  я  должен  позволить  своему  второму  вниманию
сфокусироваться на том, что я пристально созерцал.
     Она объяснила,  что  та  особая  позиция,  в  которой  мы  находимся,
является толтекским расположением силы. Я был в данный  момент  центром  и
связующим звеном четырех  сторон  света.  Лидия  была  востоком,  оружием,
которое воин-толтек держит в своей правой руке; Роза была севером,  щитом,
заслоняющим воина впереди, Жозефина была  западом,  ловцом  духа,  который
воин держит в своей левой руке, а ла Горда была  югом,  корзиной,  которую
воин несет на спине и где он держит свои объекты силы.  Она  сказала,  что
естественной  позицией  каждого воина  является обратиться лицом к северу,
т.к.  он должен держать  оружие,  восток,  в  своей  правой  руке.  Однако
направление, в котором мы должны обратиться лицом,  было  югом,  слегка  в
сторону от востока, таким образом действие силы, которое  Нагваль  оставил
нам для выполнения, заключалось в перемене направления.
     Она напомнила мне, что одна из первых вещей, которую Нагваль сделал с
нами, было повернуть наши глаза  лицом  к  юго-востоку.  Это  был  способ,
которым он завлек наше второе внимание для  выполнения  дела,  которое  мы
сейчас намереваемся сделать. Было две возможности выполнить это дело. Одна
заключалась в том, что все мы развернулись лицом к востоку, используя меня
в качестве оси, и таким способом переменили базисное  значение  и  функцию
каждого из нас. Лидия стала бы западом, Жозефина - востоком, Роза -  югом,
а она - севером. Другая возможность состояла в том, чтобы мы изменили свое
направление и обратились лицом к югу, не поворачиваясь  вокруг.  Это  была
альтернатива силы и она была  связана  с  приведением  в  действие  нашего
второго лица.
     Я сказал ла Горде, что не понимаю, что такое наше  второе  лицо.  Она
сказала, что Нагваль поручил ей попытаться собрать воедино второе внимание
каждого из нас, и что каждый воин-толтек имеет два лица и смотрит лицом  в
двух противоположных направлениях. Второе лицо было вторым вниманием.
     Ла Горда внезапно отпустила свою хватку. Все  другие  сделали  то  же
самое. Она снова села и показала мне жестом  сесть  около  нее.  Сестрички
остались стоять. Ла Горда спросила, все ли мне ясно. Мне было ясно и в  то
же самое время не было ясно. Прежде, чем я  успел  сформулировать  вопрос,
она выпалила, что одна из последних вещей, которую Нагваль поручил сказать
мне, заключается в том, что я должен изменить свое  направление,  суммируя
свое второе внимание  с  их  и  включая  лицо  силы,  чтобы  увидеть,  что
находится позади меня.
     Ла Горда встала и пригласила меня следовать за ней. Она повела меня к
двери комнаты. Она мягко толкнула меня в их комнату.  Когда  я  переступил
порог, Лидия, Роза, Жозефина и она присоединились ко мне, а затем ла Горда
закрыла дверь.
     В комнате было очень темно. Казалось, что в ней не было никаких окон.
Ла Горда взяла меня за руку и поместила меня, по-моему, в центре  комнаты.
Все они окружили меня. Я вообще не мог видеть их; я  мог  только  ощущать,
что они расположились с четырех сторон от меня.
     Спустя некоторое время мои глаза стали привыкать к  темноте.  Я  смог
увидеть, что комната имеет два окна, которые были закрыты ставнями.  Через
них просачивалось немного света, и я смог различить всех.  Затем  все  они
обхватили меня таким же способом,  как  делали  это  несколькими  минутами
раньше, и совершенно в унисон, поместили свои головы  около  моей.  Я  мог
ощущать их горячее дыхание со всех сторон вокруг  меня.  Я  закрыл  глаза,
чтобы произвести образ своего созерцания. Я не мог сделать этого. Я ощущал
себя очень утомленным и сонным. Мои глаза ужасно зудели, я хотел  потереть
их, но Лидия и Жозефина крепко держали мои руки.
     Мы пробыли в этой позиции очень долго. Моя усталость была невыносимой
и я, наконец, обмяк. Я подумал, что мои колени не выдержали. У  меня  было
ощущение, что я рухну на пол и прямо там засну. Фактически  подо  мной  не
было ничего. Когда я осознал это, у меня возник такой  интенсивный  страх,
что я мгновенно и полностью пробудился,  однако  сила,  большая,  чем  мой
страх, толкала меня обратно в то сонное состояние. Я сдался. Я плыл вместе
с ними, как воздушный шар. Было так, словно я заснул, видел сон и  в  этом
сне я видел серию несвязанных образов. Мы больше  не  были  в  темноте  их
комнаты. Было так много света, что он слепил меня. Временами я мог  видеть
лицо Розы напротив моего; уголком глаза я мог также видеть  лица  Лидии  и
Жозефины. Я мог ощущать их лбы, плотно прижатые к моим ушам. А затем образ
менялся и вместо этого я видел лицо ла Горды напротив моего.  Каждый  раз,
когда это случалось, она прикладывала свой рот к моему и дышала.  Мне  это
очень не понравилось. Какая-то  сила  во  мне  пыталась  высвободиться.  Я
ощутил ужас. Я попытался  оттолкнуть  всех  их  от  себя.  Чем  сильнее  я
пытался, тем сильнее они держали меня. Это  убедило  меня,  что  ла  Горда
вовлекла меня в трюк и в конце концов заведет меня в глубокую западню,  но
в противоположность остальным ла Горда была безупречным  артистом.  Мысль,
что она направляла меня безупречной рукой,  доставила  мне  облегчение.  В
один из моментов я не стал больше бороться.  Мне  стало  любопытно,  когда
наступит моя смерть, которую я считал неизбежной, и  я  опустился.  Тут  я
испытал несравнимую радость, избыток чувств, которые, как  я  думал,  были
предвестником моего конца, если не  самой  смертью.  Я  притянул  Лидию  и
Жозефину еще ближе к себе. В этот момент ла Горда была впереди меня.  Меня
не беспокоило, что она дышала в мой рот; фактически я был удивлен, что она
прекратила это. В тот же момент все они прекратили так же  прижимать  свои
головы к моей. Они начали оглядываться и тем самым освободили также и  мою
голову. Я мог двигать ею. Лидия, ла Горда и Жозефина были  так  близко  от
меня, что я мог видеть только через щель  между  их  головами.  Я  не  мог
сообразить, где мы находимся. В одном я был уверен - мы не стоим на земле.
Мы были в воздухе. Другое, что я  знал  наверняка,  это  что  наш  порядок
изменился. Лидия была слева от меня, а Жозефина справа. Лица  ла  Горды  а
также Лидии и Жозефины были покрыты  потом.  Розу  я  мог  только  ощущать
позади себя. Я мог видеть  ее  руки,  выходящие  из-под  моих  подмышек  и
держащие мои плечи.
     Ла Горда что-то говорила, что я не мог  расслышать.  Она  произносила
свои слова очень медленно, словно желая мне дать возможность  прочесть  по
ее губам, но мое внимание было  захвачено  деталями  ее  рта.  В  какой-то
момент я ощутил, что они четверо движут меня, они неторопливо  раскачивали
меня. Это вынудило меня уделить внимание беззвучным словам  ла  Горды.  На
этот раз я отчетливо прочел  по  ее  губам.  Она  велела  мне  повернуться
вокруг. Я попытался, но моя голова, казалось, была закреплена.  Я  ощутил,
что кто-то кусает мои губы. Я взглянул на ла Горду. Она не кусала меня, но
она смотрела на меня, когда произносила ртом свою  команду  мне  повернуть
голову. Когда она говорила, я также ощущал, что она фактически  лижет  все
мое лицо или кусает мои губы и щеки.
     Лицо  ла  Горды  было  как-то  искажено.  Оно  выглядело  большим   и
желтоватым. Я подумал, что,  по-видимому,  потому,  что  все  вокруг  было
желтоватым, на ее лице отражалось это сияние. Я мог почти слышать, как она
приказывает мне повернуть голову  вокруг.  В  конце  концов  беспокойство,
которое мне причиняло покусывание, заставило  меня  встряхнуть  голову.  И
внезапно звук голоса ла Горды стал ясно слышен. Она  была  позади  меня  и
кричала на меня, чтобы я повернул свое внимание вокруг.  Роза  лизала  мое
лицо. Я оттолкнул ее от своего лица своим лбом. Роза плакала. Ее лицо было
покрыто потом. Я мог слышать голос ла Горды позади себя. Она сказала,  что
я опустошил их, борясь с ними, и что  она  не  знает,  что  делать,  чтобы
уловить наше первоначальное внимание. Сестрички скулили.
     Мои мысли были кристально ясными. Однако мои рациональные процессы не
были дедуктивными. Я знал все быстро и непосредственно, причем в моем  уме
не было никаких сомнений. Например, я непосредственно знал,  что  я  снова
должен впасть в сон и что это заставит нас опуститься  вниз.  Но  я  также
знал, что я должен позволить им привести  нас  к  их  дому.  Здесь  я  был
беспомощен. Если я мог вообще сфокусировать свое второе внимание,  то  это
должно происходить на одном и том же месте в Северной Мексике, которое дал
мне дон Хуан. Я всегда был способен представить его себе в уме, как  нечто
другое в мире. Я не решился воспроизвести это видение. Я знал, что там нам
будет конец.
     Я подумал, что я должен рассказать ла Горде то, что я знаю, но  я  не
мог говорить. Тем не менее какая-то часть меня знала, что  она  поняла.  Я
полностью вверился ей и за считанные секунды впал в сон.  В  своем  сне  я
смотрел на кухню в их доме.  Там  были  Паблито,  Нестор  и  Бениньо.  Они
выглядели чрезвычайно большими и сияли. Я не мог фокусировать  свои  глаза
на них, потому что между ними и мной была пелена  прозрачного  пластичного
материала. Затем я осознал, что было так, словно  я  гляжу  на  них  через
оконное стекло, в то время, как кто-то  поливает  стекло  водой.  Наконец,
стекло разбилось вдребезги и вода попала мне в лицо.
     Паблито поливал меня из бадьи, Нестор и Бениньо также  стояли  здесь.
Ла Горда, сестрички и я лежали на земле  во  дворе  позади  дома.  Хенарос
поливали нас водой из бадей.
     Я вскочил на ноги. Либо холодная вода,  либо  необычное  переживание,
через которое я только что  прошел,  придали  мне  бодрости.  Ла  Горда  и
сестрички надели новую одежду, которую Хенарос, должно быть, разложили  на
солнце. Моя одежда также была аккуратно разложена на земле. Я  переоделся,
не  говоря  ни  слова.  Я  испытывал   своеобразное   ощущение,   которое,
по-видимому,  сопутствовало  фокусированию  второго  внимания:  я  не  мог
говорить, или, скорее, я мог бы говорить,  но  не  хотел.  Мой  живот  был
расстроен. Ла Горда, по-видимому, почувствовала это и мягко потянула  меня
на площадку у задней части забора. Мне стало плохо. Ла Горда  и  сестрички
испытывали то же самое.
     Я вернулся на кухонную площадку и умыл лицо. Холодная вода,  кажется,
восстановила мое самочувствие. Паблито, Нестор  и  Бениньо  сидели  вокруг
стола. Паблито принес с собой свой стул. Он встал и пожал мне руку.  Затем
то же самое сделали Нестор и Бениньо, к  ним  присоединились  ла  Горда  и
сестрички.
     Казалось, со мною было что-то неладно. Мои уши гудели,  я  чувствовал
головокружение. Жозефина встала и схватилась за Розу, чтобы  опереться.  Я
повернулся к ла Горде, чтобы спросить, что делать. Лидия падала спиной  на
скамейку. Я подхватил ее, но ее вес увлек меня и я упал вместе с ней.
     Со мной, должно быть, случился обморок. Внезапно я очнулся.  Я  лежал
на соломенном мате в передней комнате. Лидия, Роза и Жозефина спали  рядом
со мной. Мне пришлось проползти над ними, чтобы встать. Я задел их, но они
не проснулись. Я вышел в кухню.  Ла  Горда  вместе  с  Хенарос  сидела  за
столом.
     - Добро пожаловать обратно, - сказал Паблито.
     Он добавил, что ла Горда проснулась незадолго до меня. Я ощущал,  что
я снова был своим прежним "я". Я был голоден. Ла Горда дала  мне  миску  с
едой. Она сказала,  что  они  уже  поели.  После  еды  я  чувствовал  себя
превосходно во всех отношениях, за исключением того, что я не мог  думать,
как обычно. Мои мысли чрезвычайно утихомирились. Мне  не  понравилось  это
состояние. Тут я заметил, что было уже далеко за полдень. У меня появилось
внезапно побуждение бежать на месте лицом к солнцу, так, как  меня  обычно
заставлял делать дон Хуан. Я встал  и  ла  Горда  присоединилась  ко  мне.
По-видимому, у нее возникла та же самая идея. В результате этих движений я
вспотел. Я очень быстро запыхался и вернулся к столу. Ла Горда последовала
за мной. Мы снова сели. Хенарос глазели на нас. Ла Горда вручила  мне  мой
блокнот.
     - Нагваль собирается здесь умереть, - сказала она.
     В тот момент, когда она говорила, на меня лавиной  нахлынули  обратно
мои мысли. Это, должно быть, отразилось на выражении  моего  лица,  потому
что Паблито обнял меня и то же сделали Нестор и Бениньо.
     - Нагваль собирается жить! - громко сказал Паблито.
     - Ла Горда, казалось, тоже обрадовалась. Она потерла свой лоб в жесте
облегчения. Она сказала, что я чуть не убил всех их и  самого  себя  своей
ужасной склонностью индульгировать.
     - Фокусировать второе внимание - не шутка, - сказал Нестор.
     - Что случилось с нами, Горда? - спросил я.
     - Мы потерялись, - сказала она. - ты  начал  индульгировать  в  своем
страхе и мы потерялись в той безбрежности. Мы больше не могли фокусировать
свое внимание тоналя. Но мы успешно связали наше второе внимание с  твоим,
и ты имеешь теперь два лица.
     В этот момент в кухню вошли Лидия, Роза и Жозефина. Они  улыбались  и
казались такими же свежими и бодрыми, как всегда. Они взяли себе еды.  Они
сели и пока они ели, никто не произнес  ни  слова.  В  тот  момент,  когда
последняя из них окончила есть, ла Горда продолжала говорить с того места,
на котором она остановилась.
     - Теперь ты воин с двумя лицами. Нагваль сказал, что  все  мы  должны
иметь два лица, чтобы благополучно  пребывать  в  обоих  вниманиях.  Он  и
Хенаро помогли нам собрать наше второе внимание  и  повернули  нас  вокруг
так, чтобы мы могли быть обращенными лицом в двух направлениях, но они  не
оказали помощи тебе, потому что для того, чтобы быть  настоящим  Нагвалем,
ты должен только сам провозгласить свою силу. Тебе еще далеко до этого, но
позволь сказать, что теперь ты не ползаешь, а ходишь  прямо,  а  когда  ты
восстановишь свою полноту и потеряешь свою человеческую форму,  ты  будешь
парить.
     Бениньо сделал жест рукой, изображая летящий самолет и имитировал рев
двигателя своим гудящим голосом. Звук был поистине оглушительным.
     Все засмеялись, сестрички, по-видимому, были в восторге.
     До этого момента я вполне осознавал, что было уже далеко за  полдень.
Я сказал ла Горде, что мы, должно быть, проспали несколько  часов,  потому
что мы вошли в их комнату перед полуднем. Она сказала, что мы вообще долго
не спали, что большую часть времени мы были потеряны в другом мире  и  что
Хенарос по-настоящему были испуганы и подавлены, потому что они ничего  не
могли сделать, чтобы вернуть нас.
     Я повернулся к Нестору и спросил его, что в  действительности  делали
или видели они, когда мы были ушедшими. Он внимательно взглянул  на  меня,
прежде чем ответить.
     - Мы принесли  немного  воды  во  двор,  -  сказал  он,  указывая  на
некоторые пустые бочки из-под масла. - затем вы все приковыляли во двор  и
мы вылили воду на вас, вот и все.
     - Мы вышли из комнаты? - спросил я его.
     Бениньо  громко  засмеялся.  Нестор  взглянул  на  ла  Горду,  словно
спрашивая разрешения или совета.
     - Мы вышли из комнаты? - спросила ла Горда.
     - Нет, - ответил Нестор.
     Ла Горда, кажется, жаждала узнать так же, как и я, и это  встревожило
меня. Она даже уговаривала Нестора рассказывать.
     - Вы пришли из ниоткуда, - сказал Нестор. - я должен сказать, что это
было страшно. Все вы были похожи на туман. Паблито увидел вас первым.  Вы,
может быть, были во дворе долго, но мы не знали,  где  искать  вас.  Затем
Паблито завопил, и все  мы  увидели  вас.  Мы  никогда  не  видели  ничего
подобного.
     - На что мы были похожи? - спросил я.
     Хенарос  взглянули  друг  на  друга.  Наступило   невыносимо   долгое
молчание. Сестрички уставились на Нестора, раскрыв рты.
     - Вы были похожи на клочья тумана, зацепившиеся за паутину, -  сказал
Нестор. - когда мы вылили воду на вас, вы снова стали твердыми.
     Я хотел, чтобы он продолжал рассказывать, но ла  Горда  сказала,  что
осталось очень мало времени, потому что я должен уехать в конце дня,  а  у
нее еще есть, что рассказать мне. Хенарос встали и пожали руки  сестричкам
и ла Горде. Они обняли меня и сказали мне, что им потребуется  всего  лишь
несколько дней, чтобы приготовиться к отъезду. Паблито положил свой стул в
перевернутом виде себе на  спину.  Жозефина  побежала  на  площадку  около
кухонной плиты, подняла  сверток,  который  они  принесли  из  дома  доньи
Соледад, и поместила его между ножками  стула  Паблито,  который  оказался
идеальным приспособлением для переноски.
     - Так как ты идешь домой, то ты свободно  можешь  взять  вот  это,  -
сказала она. - это принадлежит тебе, во всяком случае.
     Паблито пожал плечами и передвинул стул, чтобы уравновесить груз.
     Нестор дал Бениньо сигнал взять сверток, но Паблито не позволил им.
     - Все в порядке, - сказал он. - я прекрасно могу быть  в  роли  осла,
пока несу этот проклятый стул.
     - Почему ты носишь его, Паблито? - спросил я.
     - Я должен копить свою силу, - ответил он. - я не могу ходить  везде,
сидя на чем попало. Кто знает, какая ползающая  дрянь  сидела  там  передо
мной?
     Он захохотал и потряс плечами, заставив сверток качаться.
     После ухода Хенарос ла Горда объяснила мне, что  Паблито  начал  свое
ненормальное выкаблучивание со стулом, чтобы подразнить Лидию. Он не хотел
сидеть там, где сидела она, но его заносит на поворотах, и т.к.  он  любит
индульгировать, то теперь он не сидит нигде, за исключением своего стула.
     - Он способен нести его через всю жизнь, - сказала  мне  ла  Горда  с
большой уверенностью. - он почти так же плох, как ты. Он -  твой  партнер;
ты будешь нести свой блокнот через всю жизнь, а он будет нести свой  стул.
Какая здесь разница? Оба вы индульгируете больше, чем остальные из нас.
     Сестрички окружили меня и засмеялись, хлопая меня по спине.
     - Очень трудно войти в наше второе внимание, - продолжала ла Горда, -
а овладеть им, индульгируя так, как ты, еще труднее. Нагваль  сказал,  что
ты должен знать, как трудно это овладение, лучше всех нас. С  помощью  его
растений силы ты научился входить очень  далеко  в  тот  другой  мир.  Вот
почему сегодня ты тянул нас так сильно, что мы чуть не умерли.  Мы  хотели
собрать наше второе внимание на месте Нагваля, а ты погрузил нас  в  нечто
такое, чего мы не знаем. Мы не  готовы  для  этого,  но  и  ты  не  готов.
Впрочем, ты ничего не можешь с собой поделать, растения силы сделали  тебя
таким. Нагваль был прав: все  мы  должны  помогать  тебе  сдерживать  твое
второе внимание, а ты должен помогать нам выталкивать  наше.  Твое  второе
внимание может зайти очень далеко, но оно бесконтрольно; наше может пройти
только маленький кусочек, но мы имеем абсолютный контроль над ним.
     Ла Горда и сестрички, одна за другой, рассказали мне, каким  пугающим
было переживание быть потерянным в другом мире.
     - Нагваль рассказывал мне, - продолжала ла  Горда,  -  что  когда  он
собирал твое второе внимание с помощью своего дыма, ты сфокусировал его на
комаре, и тогда маленький комар стал для тебя стражем другого мира.
     Я сказал  ей,  что  это  было  верно.  По  ее  просьбе  я  описал  им
переживание, которое дон  Хуан  заставил  меня  испытать.  С  помощью  его
курительной смеси я воспринял комара, как ужасающее чудовище высотой в 100
футов,  которое   двигалось   с   невероятной   скоростью   и   ловкостью.
Безобразность этого создания была отвратительной, и тем не  менее,  в  нем
было внушительное величие.
     Я также не имел способа уложить это переживание в  свою  рациональную
схему вещей. Единственной опорой для моего интеллекта  была  моя  глубокая
уверенность, что одним из эффектов  психотропной  курительной  смеси  было
вызвать у меня галлюцинации насчет величины комара.
     Я  представил  им,   особенно   ла   Горде,   свое   рациональное   и
причинно-обусловленное объяснение того, что имело место. Они засмеялись.
     - Здесь нет галлюцинаций, - сказала ла Горда твердым  тоном.  -  если
кто-то неожиданно видит что-то отличное, что-то, чего раньше не  было,  то
это потому, что второе внимание этого человека собралось и  он  фокусирует
его на чем-то. Так вот, то, что собирает внимание  этого  человека,  может
быть чем угодно  -  это  может  быть  спиртной  напиток,  или  может  быть
сумасшествие, или может быть курительная смесь Нагваля.
     Ты _у_в_и_д_е_л_ комара, и он стал стражем другого мира для  тебя.  А
знаешь ли ты, что такое другой мир?  Тот  другой  мир  -  это  мир  нашего
второго внимания. Нагваль думал, что, может  быть,  твое  второе  внимание
было достаточно сильным, чтобы пройти стража и войти в тот мир. Но оно  не
было сильным. Если бы оно было сильным, ты  мог  бы  войти  в  тот  мир  и
никогда не вернуться. Нагваль сказал мне, что он приготовился следовать за
тобой. Но страж не позволил тебе пройти  и  чуть  не  убил  тебя.  Нагваль
вынужден был прекратить заставлять тебя фокусировать твое второе  внимание
с помощью его растений силы, потому что ты мог  фокусироваться  только  на
устрашающей  стороне  вещей.  Вместо  этого  он   заставил   тебя   делать
с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_, чтобы ты мог собрать его другим способом. Но он  был
уверен, что твое _с_н_о_в_и_д_е_н_и_е_ также будет устрашающим. Он  ничего
не мог поделать с этим. Ты следовал по его стопам, а  он  имел  ужасающую,
устрашающую сторону.
     Они  пребывали  в  молчании.  Было  так,  словно  они  ушли  в   свои
воспоминания.
     Ла Горда сказала, что  Нагваль  указал  мне  однажды  на  одно  очень
специальное красное насекомое в горах в его родных  краях.  Она  спросила,
помню ли я его.
     Я помнил  его.  Несколько  лет  тому  назад  дон  Хуан  взял  меня  в
неизвестную  мне  местность  в   горах   Северной   Мексики.   С   крайней
осторожностью он показал мне каких-то красных насекомых размером  с  божью
коровку. Их спины были блестяще-красными. Я хотел опуститься  на  землю  и
изучить их, но он не позволил мне. Он сказал мне, что я  должен  наблюдать
их, не устремляя пристального взгляда, пока я не запомню их форму,  потому
что я обязан помнить их всегда. Затем он объяснил  некоторые  замысловатые
детали их поведения, причем это звучало у него, как метафора. Он рассказал
мне  о  произвольной  значимости  наших  наиболее   лелеямых   нравов.   В
подтверждение  этого  он  указал  на  некоторые  нравы  этих  насекомых  и
противопоставил  их  нашим.  Это  сравнение  заставило  значимость   наших
верований выглядеть смешной.
     - Как раз перед тем, как он и Хенаро ушли, - продолжала ла  Горда,  -
Нагваль взял меня в то место в горах, где обитают эти маленькие  жучки.  Я
уже была там однажды, и другие тоже. Нагваль убедился, что  все  мы  знаем
этих маленьких созданий,  хотя  он  никогда  не  позволял  нам  пристально
созерцать их.
     Когда я была там вместе с ним, он сказал мне, что делать  с  тобой  и
что я должна рассказать тебе. Я уже рассказала тебе  большую  часть  того,
что он просил меня сообщить тебе, кроме этой последней вещи. Она связана с
тем, о чем ты спрашиваешь каждого: где находятся Нагваль и Хенаро.  Сейчас
я скажу тебе в точности, где они.  Нагваль  сказал,  что  ты  поймешь  это
лучше, чем любой из нас. Никто из нас никогда не _в_и_д_е_л_ стража. Никто
из нас никогда не был в том зеленовато-желтом мире, где он обитает.  Ты  -
единственный из нас, кто испытал все это.
     Нагваль сказал, что он последовал  за  тобой  в  тот  мир,  когда  ты
сфокусировал свое внимание на страже. Он намеревался уйти  туда  вместе  с
тобой, может быть, навсегда,  если  бы  ты  был  достаточно  силен,  чтобы
пройти. Именно тогда  он  впервые  узнал  о  мире  тех  маленьких  красных
букашек. Он сказал, что их мир был самой прекрасной и  совершенной  вещью,
какую можно вообразить. Поэтому, когда пришло время ему и Хенаро  покинуть
этот мир, они собрали все свое второе внимание и сфокусировали его на  том
мире. Затем Нагваль открыл трещину, как ты  сам  свидетельствовал,  и  они
проскользнули через  нее  в  тот  мир,  где  они  ожидают  нас,  чтобы  мы
присоединились к ним когда-нибудь. Нагваль и Хенаро  любили  красоту,  они
пошли туда исключительно ради наслаждения.
     Она взглянула на меня. Мне  нечего  было  сказать.  Она  была  права,
говоря, что сила должна сама назначить время для ее откровений, чтобы  они
были эффективными. Я ощущал муку, которую я не мог выразить. Было так, как
будто я хотел плакать, и тем не менее, я не был печальным  и  грустным.  Я
страстно жаждал чего-то невыразимого, но эта страсть не была моей. Подобно
моим ощущениям и чувствованиям, которые были у меня с момента приезда, она
была чужда мне.
     Мне на ум пришли утверждения  Нестора  об  Элихио.  Я  пересказал  ла
Горде, что он говорил, и она попросила изложить им видения во время  моего
путешествия между тоналем и нагвалем, которые были у меня после  прыжка  в
пропасть. Когда  я  закончил,  все  они  казались  испуганными.  Ла  Горда
немедленно выделила мое видение купола.
     -  Нагваль  сказал  нам,  что  наше  второе   внимание   когда-нибудь
сфокусируется на этом куполе, - сказала она. - в тот день мы будем целиком
вторым вниманием, точно так же, как  Нагваль  и  Хенаро,  в  тот  день  мы
присоединимся к ним.
     - Ты имеешь в виду, Горда, что мы пойдем такими, каковы  мы  есть?  -
спросил я.
     - Да, мы пойдем такими, каковы мы есть. Тело - это  первое  внимание,
внимание тоналя. Когда оно становится вторым вниманием, оно просто  входит
в другой мир. Прыжок в пропасть на некоторое время собрал все твое  второе
внимание. Но Элихио был сильнее и его второе внимание  было  сфокусировано
этим прыжком. Вот что случилось с ним, а он был в точности таким  же,  как
все мы. Однако нет способа говорить о том,  где  он  находится.  Даже  сам
Нагваль не знал. Но если он где-то находится, то он в том куполе.  Или  он
переходит от одного видения к другому, может  быть,  на  протяжении  целой
вечности.
     Ла Горда сказала, что в своем путешествии между тоналем и нагвалем  я
подтвердил в большом масштабе возможность  того,  что  все  наше  существо
становится целиком вторым вниманием, а в значительно меньших  масштабах  -
когда я сегодня довел всех их до затерянности в  мире  этого  внимания,  а
также когда она транспортировала нас всех  на  полмили,  чтобы  удрать  от
олли. Она добавила, что Нагваль оставил нам в качестве их вызова  проблему
- способны мы или нет развить свою волю, или силу своего второго внимания,
чтобы фокусироваться неограниченно на всем, на чем мы захотим.
     Мы некоторое время молчали. Кажется, мне было пора уезжать, но  я  не
мог двинуться. Мысль о судьбе Элихио парализовала меня. Очутился ли  он  в
куполе  нашей  встречи,  или  задержался  в  необъятности  -   образ   его
путешествия  был  сводящим  с  ума.  Мне  не  составляло  никакого   труда
представить  его,  потому  что  у  меня  был   опыт   моего   собственного
путешествия.
     Другой мир, на который дон  Хуан  ссылался,  практически,  с  момента
нашей встречи, всегда был метафорой, смутным способом  наклеить  ярлык  на
некоторое перцептуальное искажение или, в лучшем случае, способом говорить
о некоторых неопределимых состояниях существования. Хотя дон Хуан заставил
меня воспринимать неописуемые черты мира,  я  не  мог  рассматривать  свои
переживания, как нечто, стоящее  по  ту  сторону  игры  моего  восприятия,
своего рода управляемого миража, который ухитрился он меня  испытать,  или
посредством психотропных растений, или путем средств,  которые  я  не  мог
рационально проследить. Каждый раз, когда это случалось, я заслонялся, как
щитом, мыслью, что единство "меня",  которого  я  знал  и  с  которым  был
знаком,   было   лишь   временно    вытеснено.    Когда    это    единство
восстанавливалось, мир  неизбежно  снова  становился  убежищем  для  моего
незыблемого рационального "я". Замысел, который  ла  Горда  открыла  своим
откровением, был ужасающ.
     Она встала и стащила меня со скамейки.  Она  сказала,  что  я  должен
уехать до наступления сумерек. Все они прошли вместе со мной к моей машине
и мы попрощались.
     Ла Горда дала мне последнее приказание. Она сказала мне, что, когда я
вернусь, я должен ехать прямо к дому Хенарос.
     - Мы не должны тебя видеть, пока ты не будешь знать,  что  делать,  -
сказала она с лучезарной улыбкой. - но не задерживайся слишком долго.
     Сестрички кивнули.
     - Эти горы не собираются  позволить  нам  оставаться  здесь  чересчур
долго, - сказала она, и легким движением подбородка  указала  на  зловещие
обветренные холмы по ту сторону долины.
     Я задал ей еще  один  вопрос.  Я  хотел  знать,  имеет  ли  она  хоть
какое-нибудь понятие о том, куда Нагваль и Хенаро пойдут после  того,  как
мы осуществим наше свидание. Она подняла глаза  к  небу,  подняла  руки  и
сделала ими неописуемый жест.




                            Карлос  КАСТАНЕДА

                              СКАЗКА О СИЛЕ


                               Пять условий для одинокой птицы:
                               первое - до высшей точки она долетает,
                               второе - по компании она не страдает,
                               даже таких же птиц, как она,
                               третье - клюв ее направлен в небо,
                               четвертое - нет у нее окраски определенной,
                               и пятое - поет она очень тихо.

                                               Сан Хуан де ля Крус
                                               "Разговоры о свете и любви"



                 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СВИДЕТЕЛЬ ДЕЙСТВИЙ СИЛЫ


                         1. СВИДАНИЕ СО ЗНАНИЕМ

     Я не видел дона Хуана несколько месяцев. Была осень 1971 года. У меня
была уверенность, что он  находится  в  доме  дона  Хенаро  в  центральной
Мексике,   поэтому   я   сделал   все   необходимые   приготовления    для
шести-семидневной поездки к нему. Однако, на второй день моего путешествия
я интуитивно остановился в месте жительства дона Хуана в Соноре в середине
дня. Я оставил свою машину и пошел к его дому. К своему удивлению я  нашел
его там.
     - Дон Хуан! Я не ожидал найти тебя здесь, - сказал я.
     Он засмеялся. Мое удивление, казалось, доставило ему удовольствие. Он
сидел перед дверью на пустой молочной фляге. Казалось, он ожидал  меня.  В
той легкости, с которой он встретил меня, был  оттенок  завершенности.  Он
снял шляпу и помахал ею перед собой комическим жестом. Затем он опять одел
ее и отдал мне честь по-военному он опирался о стену, сидя на  фляге,  как
если бы он был в седле.
     - Садись, садись, - сказал он веселым тоном, - рад тебя видеть вновь.
     - Я собирался ехать всю дорогу до центральной Мексики ни  за  что  ни
про что. А затем мне пришлось бы ехать обратно в лос-анжелес.  То,  что  я
нашел тебя здесь, сэкономило мне несколько дней езды."
     - Каким-либо образом ты бы нашел меня, - сказал он загадочным  тоном.
- скажем, однако, что ты должен мне шесть дней, которые ты используешь  на
нечто более интересное, чем нажимание на педаль газа в своей автомашине.
     Было  что-то  обещающее  в  улыбке  дона  Хуана.  Его  теплота   была
заразительной.
     - Где твои орудия письма?
     Я сказал ему, что забыл их в автомашине. Он сказал,  что  без  них  я
выгляжу неестественно и заставил меня пойти и взять их.
     - Я закончил писать книгу, - сказал я.
     Он бросил на меня долгий странный взгляд, который вызвал  раздражение
в центре моего живота. Казалось, он толкает меня в живот  каким-то  мягким
предметом. Я ощущал себя так, словно мне вот-вот станет плохо, но затем он
отвернул голову в сторону, и я восстановил свое хорошее самочувствие.
     Я хотел поговорить о моей книге,  но  он  сделал  мне  знак,  который
означал, что он не хочет, чтобы я что-либо говорил о  ней.  Он  улыбнулся.
Настроение его было легким и обворожительным, и он тотчас же вовлек меня в
незначительный разговор о людях и  текущих  событиях.  В  конце  концов  я
ухитрился направить разговор на ту тему, которая меня интересовала.  Начал
я, заметив, что пересмотрел свои первичные заметки и понял то, что он  мне
давал детальное описание мира магов с первой нашей встречи. В свете  того,
что он сказал мне на этих начальных стадиях, я стал расспрашивать  о  роли
галлюциногенный растений.
     - Почему ты заставлял меня использовать эти  сильные  растения  столь
много раз? - спросил я.
     Он засмеялся и очень тихо пробормотал: "потому что ты нем."
     Я расслышал его с первого раза, но хотел быть уверенным в том, что он
сказал, и притворился, что не понял.
     - Извини, я не расслышал, - сказал я.
     - Ты знаешь, что я сказал, - ответил он и встал.
     Он похлопал меня по голове и прошел мимо.
     - Ты довольно медлительный, - сказал он. - и не было никакого другого
способа встряхнуть тебя.
     - Значит ничего из этого не было абсолютно необходимо? - спросил я.
     - В твоем случае - было. Однако  есть  другие  типы  людей,  которые,
кажется, не нуждаются в этом.
     Он стоял рядом со мной, глядя на  верхушки  кустов  с  левой  стороны
дома. Затем он опять сел и заговорил об элихио, своем другом  ученике.  Он
сказал, что элихио воспользовался психотропными растениями только один раз
с тех пор, как стал его учеником,  и  однако  он  продвинулся  даже  более
далеко, чем я.
     - Быть чувствительным - естественное  состояние  некоторых  людей,  -
сказал он. - ты, также как и я, в эту категорию не входишь. В конце концов
чувствительность значит очень мало.
     - Но что же тогда значит много? - спросил я.
     Казалось, он искал подходящий ответ.
     - Имеет значение то, чтобы воин был неуязвим, - сказал он наконец.  -
но это лишь способ говорить. Способ вертеться  вокруг  да  около.  Ты  уже
выполнил ряд задач магии, и я верю, что  пришло  время  отметить  источник
всего того, что имеет значение. Поэтому  я  скажу,  что  для  воина  имеет
значение прибытие к целостности самого себя.
     - Что такое целостность самого себя, дон Хуан?
     - Я сказал, что собираюсь только отметить  это.  В  твоей  жизни  еще
очень много свободных концов, которые ты  должен  связать  прежде,  чем  я
должен поговорить о целостности самого себя.
     Здесь он закончил наш разговор. Он сделал знак руками,  показав,  что
хочет  остановить  мои  разговоры.  Кто-то  или  что-то  явно   находилось
поблизости. Он склонил голову налево, как бы прислушиваясь. Я  мог  видеть
белки его глаз, когда он остановил их на  кустах,  находившихся  слева  за
домом. Несколько секунд он внимательно слушал, а затем  поднялся,  подошел
ко мне и прошептал мне на ухо, что нам нужно уйти из дому и отправиться на
прогулку.
     - Здесь что-нибудь не так? - спросил я шепотом.
     - Нет, все так. Все совершенно в порядке.
     Он повел меня в пустынный чапараль.  Мы  шли  около  получаса,  затем
пришли к небольшому круглому участку, на котором не  было  растительности.
Пятнышко около четырех метров в диаметре, где красноватая земля ссохлась и
была совершенно ровной. Не было однако никаких признаков, что  это  машины
очистили и выровняли участок. Дон Хуан сел в центре того участка  лицом  к
юго-востоку. Он указал на место в полутора метрах от него и попросил  меня
сесть там лицом к нему.
     - Что мы собираемся сделать? - спросил я.
     - Сегодня вечером у нас здесь свидание, - ответил он.
     Быстрым взглядом он осмотрелся в окрестностях, поворачиваясь на месте
до тех пор, пока не стал вновь смотреть на юго-восток.
     Его движения испугали меня. Я спросил его, с кем же это свидание?
     - Со знанием, - сказал он. - скажем так,  что  знание  кружит  вокруг
нас.
     Он не дал мне уцепиться за такой загадочный ответ. Он быстро  изменил
тему, и шутливым тоном велел мне быть естественным, то есть  записывать  и
разговаривать так, как если бы мы были у него дома.
     Что больше всего давило мне на ум на  этот  раз,  так  это  то  живое
ощущение, которое я имел шестью месяцами раньше, разговаривая  с  койотом.
Это событие означало для меня,  что  я  впервые  мог  визуализировать  или
воспринять через свои органы чувств и  в  трезвом  состоянии  то  описание
мира, которое делают маги.
     - Мы не собираемся уходить в рассуждения о занятиях подобного рода, -
сказал  дон  Хуан,  услышав  мой  вопрос.  -  тебе   нельзя   посоветовать
индульгироваться, концентрируя свое внимание на прошлых событиях. Мы можем
касаться их, но только поверхностно.
     - Но почему это так, дон Хуан?
     - У  тебя  еще  недостаточно  личной  силы  для  того,  чтобы  искать
объяснения магов.
     - Значит, есть объяснение магов?
     - Конечно, маги - люди. Мы - создания мысли. Мы ищем разъяснений.
     У меня было такое впечатление, что  основным  моим  недостатком  было
искать объяснения.
     - Нет. Твой недостаток в том, что  ты  ищешь  подходящих  объяснений.
Объяснений, которые подойдут к твоему миру, против чего  я  возражаю,  так
это против твоей рассудочности. Маг тоже объясняет все вещи в своем  мире,
но он не такой окаменелый, как ты.
     - Каким образом я мог, прийти к объяснению магов?
     - Накапливая личную силу. Личная сила  заставляет  тебя  очень  легко
соскользнуть в объяснение магов. Это объяснение не является  тем,  что  ты
называешь объяснением. Тем не менее оно делает мир и его чудеса,  если  не
ясными, то по крайней мере менее  пугающими.  Это  должно  быть  сущностью
объяснения. Но это не то, чего ты ищешь. Ты ищешь отражения своих идей.
     Я  потерял  инерцию  в  задавании   вопросов.   Однако   его   улыбка
подталкивала меня к тому, чтобы  я  продолжал  разговаривать  и  следующей
темой, представляющей для меня большую важность, был его друг Хенаро и  то
необычное действие, котороеимели на меня его поступки. Каждый раз, когда я
приходил с ним в контакт,  я  испытывал  абсолютно  неземные  расстройства
органов чувств.
     - Хенаро поразителен, - сказал он. - но  пока  что  не  имеет  смысла
говорить о нем или о том, что он делает с тобой.  Опять  же,  у  тебя  нет
достаточно личной силы, чтобы поднимать эту тему.  Подожди,  когда  она  у
тебя будет, тогда и поговорим.
     - Что если ее у меня никогда не будет?
     - Если у тебя ее никогда не будет, то мы никогда не поговорим.
     - Однако с той скоростью, с которой я продвигаюсь,  будет  ли  она  у
меня? - спросил я.
     - Это зависит от тебя. Я дал тебе всю необходимую информацию.  Теперь
ты отвечаешь за то, чтобы получить достаточно личной силы, чтобы потрогать
чешуйки.
     - Ты говоришь метафорами, - сказал я. - скажи мне  прямо,  скажи  мне
точно, что я должен делать. Если ты мне уже это говорил, предположим,  что
я уже это забыл.
     Дон Хуан усмехнулся и лег, положив руки под голову.
     - Ты отлично знаешь, что тебе нужно, - сказал он.
     Я сказал ему, что иногда мне кажется, что  я  знаю,  но  что  большей
частью у меня нет такой уверенности в себе.
     - Боюсь, что ты путаешь темы, - сказал он. - самоуверенность воина не
является  самоуверенностью  среднего  человека.   Средний   человек   ищет
определенности  в  глазах  того,  кто  на  него  смотрит  и  называет  это
самоуверенностью. Воин ищет неуязвимости  в  своих  собственных  глазах  и
называет это смирением. Средний человек сцеплен с окружающими его  людьми,
в то время как воин сцеплен только с самим собой. Может быть ты  охотишься
за радугами, ты гонишься за самоуверенностью среднего человека, тогда  как
тебе следовало бы стремиться к смирению воина. Разница между тем и этим  -
значительная. Самоуверенность обозначает, что ты знаешь что-то  наверняка.
Смирение включает в себя  то,  что  ты  неуязвим  ни  в  поступках,  ни  в
чувствах.
     - Я старался жить в согласии с твоими предложениями, -  сказал  я.  -
возможно я делал не все самое лучшее, но самое лучшее, что я мог сам.  Это
неуязвимость?
     - Нет.  Ты  должен  делать  лучше,  чем  это.  Ты  все  время  должен
выталкивать себя за собственные границы.
     - Но это будет безумие, дон Хуан. Никто не может этого.
     - Есть масса вещей, которые ты сейчас делаешь, и которые казались  бы
тебе безумными десять лет назад. Эти вещи  сами  по  себе  не  изменились.
Изменилась твоя идея относительно самого себя. То,  что  было  невозможным
тогда, совершенно возможно сейчас. Может быть твой полный успех в перемене
самого себя, это только  дело  времени  и  в  этом  отношении  единственно
возможным курсом, который есть у воина, это  действовать  неуклонно  и  не
оставляя места для отступления. Ты достаточно знаешь о пути  воина,  чтобы
действовать соответственно. Но на твоем пути стоят твои старые привычки  и
твой распорядок жизни.
     Я понял, что он хотел сказать.
     - Ты думаешь, что записывание - одна из моих старых привычек, которую
я должен изменить? Может мне следует уничтожить мою новую рукопись?
     Он не ответил. Он поднялся и посмотрел на край  чапараля.  Я  сказал,
что  получил  письма  от  различных  людей,  говорящих  мне  о  том,   что
неправильно писать о своем ученичестве. Как прецедент, они цитировали  то,
что  мастера  восточных   эзотерических   доктрин   требовали   абсолютной
секретности. Насчет своих учений.
     - Может быть, эти мастера просто индульгируют в том, что они мастера?
- сказал дон Хуан, глядя на меня.
     - Я не мастер. Я только воин. Поэтому я действительно  не  знаю,  что
чувствует мастер.
     - Но может быть я говорю о тех вещах, о которых мне не  следовало  бы
говорить, дон Хуан?
     - Неважно, что человек открывает или что он удерживает про себя. Все,
что мы делаем, все, чем мы являемся, основывается на  нашей  личной  силе.
Если у нас ее достаточно, то одно сказанное слово может  быть  достаточным
для того, чтобы изменить весь ход нашей жизни. Но если у нас  недостаточно
личной силы, то прекраснейшие и чудеснейшие  отделы  мудрости  могут  быть
раскрыты нам, и это раскрытие ни черта нам не даст.
     Затем он снизил голос, как бы говоря мне что-то секретное.
     - Я собираюсь произнести, пожалуй, величайший момент знания,  который
кто-либо может произнести, - сказал он. - посмотрю я, что ты с ним сможешь
сделать. Знаешь ли ты, что в этот самый момент ты окружен вечностью,  если
пожелаешь?
     После долгой  паузы,  во  время  которой  он  подталкивал  меня  едва
заметными движениями глаз сделать заключение, я сказал, что не понимаю,  о
чем он говорит.
     Затем он указал в зенит. Или там, или мы можем сказать, что  вечность
вроде этого, - и он расставил руки, указывая на восток и запад.
     Мы взглянули друг на друга. В его глазах был вопрос.
     - Что ты на это скажешь? - спросил он, подзуживая меня  подумать  над
его словами.
     Я не знал, что сказать.
     - Знаешь ли ты, что ты можешь растянуть  себя  навсегда  в  любом  из
направлений, в котором я указал, - продолжал он, - знаешь ли ты, что  один
момент может быть вечностью? Это не загадка, это факт. Но только  если  ты
оседлаешь  этот  момент  и  используешь  для  того,  чтобы  ухватиться  за
целостность самого себя навсегда и в любом направлении.
     Он смотрел на меня.
     - У тебя не было этого знания раньше, - сказал он улыбаясь. -  теперь
ты его имеешь.  Но  это  не  делает  никакой  разницы,  поскольку  у  тебя
недостаточно личной силы для  того,  чтобы  использовать  мое  откровение.
Однако, если бы у тебя было достаточно личной силы,  то  одни  только  мои
слова были бы достаточны  для  тебя,  чтобы  сконцентрировать  целостность
самого себя и вывести критическую часть себя за те границы, в которых  она
заключена.
     Он подошел ко мне сбоку, и постукал меня по  груди.  Это  было  очень
легкое постукивание.
     - Там границы, о которых я говорю, - сказал он. - можно выйти из них.
Мы - это чувства, осознание, заключенное здесь.
     Он хлопнул меня по плечам обеими руками  и  мои  блокнот  и  карандаш
полетели на землю. Дон Хуан поставил ногу на блокнот и уставился  на  меня
смеясь.
     Я спросил его, не возражает ли он, что я  делаю  заметки.  Он  сказал
"нет" ободряющим тоном и убрал ногу.
     - Мы - светящиеся существа, - сказал он, ритмично покачивая  головой.
- а для светящегося существа только личная сила имеет значение. Но если ты
спросишь меня, что такое личная сила, то я должен сказать  тебе,  что  мои
объяснения не объяснять этого.
     Дон Хуан взглянул на западный горизонт и  сказал,  что  еще  осталось
несколько часов дневного света.
     - Нам придется здесь быть долго, - объяснил он. -  поэтому  мы  будем
или  спокойно  сидеть,  или  говорить.  Для  тебя  неестественно  молчать,
поэтому, продолжим разговаривать. Это место является местом силы, и прежде
чем придет ночь, оно должно быть использовано для нас.  Ты  должен  сидеть
как можно более естественно, без страха и без нетерпения.  Похоже  на  то,
что тебе легче всего расслабиться, делая заметки.  Поэтому  пиши,  сколько
твоей душе угодно. А теперь, предположим, что ты расскажешь мне что-нибудь
о своих сновидениях.
     Его внезапный переход застал меня врасплох. Он повторил свою просьбу.
Много  нужно  было  сказать  об   этом.   Сновидения   включали   в   себя
культивирование особого контроля над собственными снами до такой  степени,
что опыт, испытанный в них, и то, что испытываешь во время  бодрствования,
приобретает одинаковую практическую ценность. Подход магов состоял в  том,
что под воздействием сновидения обычный критерий в том, чтобы отличить сон
от реальности, становится недействующим.
     Практика сновидения состояла в  том  упражнении,  в  которое  входило
нахождение  собственных  рук  во  время  сна.  Иными  словами,   следовало
намеренно увидеть во сне, что смотришь на собственные руки и можешь  найти
их, поднимая на уровень глаз во время сна.
     После нескольких лет безуспешных попыток я, наконец, выполнил задачу.
Оглядываясь назад, мне становится очевидным, что  я  добился  успеха  лишь
после того, как добился  контроля  в  какой-то  степени  над  миром  своей
повседневной жизни.
     Дон Хуан захотел узнать всю подноготную. Я стал рассказывать ему, что
трудность устанавливать  команду  смотреть  на  руки  очень  часто  бывает
совершенно  непреодолимой.  Он  предупредил  меня,   что   ранние   стадии
подготовительной работы, которую он называл настройка сновидения, состояли
из смертельной игры, которую  ум  человека  играет  сам  с  собой,  и  что
какая-то часть меня  самого  будет  делать  все  возможное  к  тому,  чтоб
воспрепятствовать выполнению этой задачи.
     - Сюда может входить, - сказал дон Хуан, - раздумывание о бессмыслице
всего  этого,  наплывы  меланхолии  или  даже  депрессия   с   позывом   к
самоубийству.
     Я однако так далеко  не  зашел.  Мой  опыт  был  скорее  на  светлой,
комической   стороне.   Тем   не   менее   результат    бывал    одинаково
разочаровывающим. Каждый раз, когда я собирался взглянуть на руки во  сне,
случалось  что-нибудь  необычное.  Я  или  начинал  летать,  или  мой  сон
превращался в ночной  кошмар,  или  же  просто  приходило  очень  приятное
ощущение телесного возбуждения.  Все  во  сне  выходило  далеко  за  рамки
"нормального",  если  говорить  о  живости  сна,  и  поэтому  сон   ужасно
затягивал. Мое первоначальное намерение наблюдать за своими руками  бывало
забыто в свете новой ситуации.
     Однажды ночью, совершенно неожиданно, я нашел свои  руки  во  сне.  Я
видел во сне, что иду по незнакомой улице иностранного города и внезапно я
поднял руки и поместил их перед лицом. Казалось, что  что-то  внутри  меня
самого сдалось и позволило мне смотреть на тыльную сторону своих рук.
     Инструкции дона Хуана состояли в том, что как  только  вид  моих  рук
станет расплываться или меняться на что-либо еще, я должен перевести  свой
взгляд с рук на любой другой  элемент  окрестности  в  моем  сне.  В  этом
конкретном сне я перенес свой взгляд на здание в конце  улицы.  Когда  вид
здания  начал  туманиться,  я  сконцентрировал  свое  внимание  на  других
элементах, входящих в мой сон. Конечным результатом была невероятно  ясная
и стройная картина пустынной  улицы  в  каком-то  неизвестном  заграничном
городе.
     Дон Хуан заставил меня продолжать  рассказывать  о  других  опытах  в
сновидении. Мы разговаривали долгое время.
     В конце моего отчета он поднялся и пошел в кусты. Я тоже поднялся.  Я
нервничал. Это было ничем не обоснованное  ощущение,  поскольку  ничто  не
возбуждало ни страха, ни заботы. Дон Хуан вскоре вернулся, он заметил  мое
возбуждение.
     - Успокойся, - сказал он, слегка взяв меня за руку.
     Он усадил меня и положил мне на колени блокнот.  Он  уговаривал  меня
писать. Его аргументом было то, что я  не  должен  беспокоить  место  силы
ненужными чувствами страха или колебания.
     - Почему я стал так нервничать? - спросил я.
     - Это естественно, - сказал он. - чему-то внутри тебя  угрожает  твоя
деятельность в  сновидениях.  До  тех  пор,  пока  ты  не  думал  об  этой
деятельности, с тобой было  все  в  порядке.  Но  теперь,  когда  ты  свои
действия раскрыл, ты готов упасть в обморок.
     - У каждого воина свой собственный способ сновидения.  Каждый  способ
различен. Единственно, что у нас есть у всех общее, так  это  то,  что  мы
разыгрываем хитрые трюки для того, чтобы заставить самих себя отступиться.
Противоядием будет настойчиво продолжать  попытки,  несмотря  на  все  эти
барьеры и разочарования.
     Он спросил меня затем, могу ли я  выбирать  тему  для  сновидения.  Я
сказал, что не имею ни малейшей идеи относительного того, как это сделать.
     -  Объяснение  магов,  относительно  того,  как  отбирать  тему   для
сновидения, -  сказал  он,  -  состоит  в  том,  что  воин  выбирает  тему
сознательно, удерживая  изображение  в  своем  уме,  в  то  время  как  он
выключает свой внутренний диалог. Другими словами,  если  он  способен  на
какое-то время о том, что он хочет в сновидении, даже если это ему удается
лишь на секунду, желаемая тема придет. Я уверен, что ты это сделал, хотя и
не осознавал этого.
     Последовала длинная пауза, а затем  дон  Хуан  начал  нюхать  воздух.
Казалось, он прочищает свой нос. Три или четыре раза он с  силой  выдохнул
через  ноздри,  мышцы  его  живота   сокращались   рывками,   которые   он
контролировал делая короткие, маленькие вдохи.
     - Мы больше не будем говорить о сновидении, - сказал он. - Это  может
стать у тебя навязчивой мыслью. Если в чем-нибудь можно  добиться  успеха,
то успех должен приходить легко, с небольшим количеством  усилий,  но  без
стресса или навязчивых идей.
     Он поднялся и прошел к  краю  кустов.  Нагнувшись,  он  всмотрелся  в
листву. Казалось, он что-то рассматривает в  листьях,  не  подходя  к  ним
слишком близко.
     -  Что  ты  делаешь?  -  спросил  я,  не  способный   сдержать   свое
любопытство.
     Он повернулся ко мне, улыбнулся и поднял брови.
     - Кусты полны странных вещей, - сказал он и сел снова.
     Его тон был таким спокойным, что он испугал меня больше, чем если  бы
он крикнул. Мой блокнот и карандаш упали у  меня  из  рук.  Он  засмеялся,
изобразил мои движения и сказал, что мои преувеличенные  реакции  являются
одним из тех свободных концов, которые еще существуют в моей жизни.
     Я хотел поговорить об этом, но он мне не позволил.
     - Осталось совсем немножко дневного света, - сказал он. - есть другие
вещи, которых мы должны коснуться, прежде чем наступят сумерки.
     Затем он добавил, что, судя по моим успехам в  сновидении,  я  должно
быть научился останавливать по желанию свой внутренний  диалог.  Я  сказал
ему, что это так.
     В начале нашей связи дон Хуан  разработал  другую  процедуру:  делать
длинные переходы, не фокусируя глаза ни на чем. Его рекомендацией было  не
смотреть ни на что  прямо,  но,  слегка  раскашивая  глаза,  удерживать  в
боковом зрении все, что попадается на глаза. Он настаивал, хотя в то время
я этого и не понимал, на том, что если будешь удерживать несфокусированные
глаза в точке слегка выше горизонта, то  возможно  замечать  сразу  все  в
почти полном 180-градусном секторе перед глазами. Он заверил меня, что это
упражнение является единственным способом прекратить внутренний диалог. Он
обычно  расспрашивал  меня   о   моем   прогрессе,   но   потом   перестал
интересоваться этим.
     Я сказал дону Хуану, что практиковал эту технику в течение нескольких
лет, не замечая никаких изменений. Однако однажды я с  потрясением  понял,
что только что шел в течение десяти  минут,  не  сказав  себе  ни  единого
слова.
     Я заметил дону Хуану, что осознал тот факт, что остановка внутреннего
диалога - это не просто удерживание слов, которые я говорил себе. Весь мой
мыслительный процесс остановился, и я ощутил себя  как  бы  в  подвешенном
состоянии, парящим. Чувство паники, которое возникло  из  этого  осознания
заставило меня восстановить свой внутренний диалог как противоядие.
     - Я говорил себя, что внутренний диалог это то, что прижимает  нас  к
земле, - сказал дон Хуан. - мир то-то и  то-то  или  такой-то  и  такой-то
только потому, что мы говорим сами себе о том, что он то-то и такой-то.
     Дон Хуан объяснил, что проход в мир магов открывается после того, как
воин научится выключать внутренний диалог.
     - Сменить нашу идею мира - является ключом  магии,  -  сказал  он.  -
остановка внутреннего диалога - единственный путь к тому, чтобы  выполнить
это. Все остальное просто продвижение. Сейчас ты в  таком  положении,  что
знаешь о том, что ничто из того, что ты видел или слышал,  за  исключением
остановки внутреннего диалога не могло само по себе  изменить  что-либо  в
тебе или в  твоей  идее  мира.  Следует  оговориться,  однако,  что  такое
изменение не может быть вызвано силой. Теперь ты  сможешь  понять,  почему
учитель не  обрушивается  на  своего  ученика.  Это  родит  в  нем  только
мрачность и навязчивые идеи.
     Он спросил о деталях других опытов, которые у меня были в  выключении
внутреннего диалога. Я рассказал все, что мог вспомнить.
     Мы разговаривали, пока  не  стало  темно,  и  я  уже  не  мог  удобно
записывать. Мне  пришлось  уделять  меньше  внимания  записыванию,  а  это
изменяло мою концентрацию. Дон Хуан понял это и стал смеяться.  Он  указал
на то, что я выполнил еще одну задачу магии - записывать, не  концентрируя
внимания.
     В тот момент, когда он это сказал, я понял,  что  на  самом  деле  не
уделяю никакого внимания действию  записывания,  казалось,  это  отдельная
деятельность, с которой я не имею ничего общего. Я был озадачен. Дон  Хуан
попросил меня сесть рядом с ним в  центре  круга.  Он  сказал,  что  стало
слишком темно, и  что  мне  уже  небезопасно  сидеть  так  близко  к  краю
чапараля. Я почувствовал на спине озноб и прыгнул к нему.
     Он велел мне сесть лицом к юго-востоку  и  скомандовать  самому  себе
быть тихим без всяких мыслей.
     Сначала я не мог этого сделать и испытал момент нетерпения. Дон  Хуан
повернулся ко мне спиной и сказал, чтобы я облокотился  о  его  плечо  для
поддержки. Он сказал, что как только я  остановлю  свои  мысли,  я  должен
удерживать глаза открытыми и смотреть на кусты в направлении  юго-востока.
Загадочным тоном он добавил, что поставил передо мной задачу, и что если я
решу ее, то буду готов к другому сегменту мира магов.
     Я выставил слабый вопрос о природе этой задачи. Он мягко  усмехнулся.
Я ждал его вопроса и затем что-то во мне включилось. Я  почувствовал  себя
подвешенным. Казалось, что из моих ушей выпали затычки, и миллионы  звуков
чапараля стали слышны, их было  так  много,  что  я  не  мог  их  отличать
индивидуально. Я чувствовал, что засыпаю и затем внезапно что-то привлекло
мое внимание. Это не было что-то такое, что вовлекало бы мой  мыслительный
процесс. Это не было видением или чертой окрестностей,  и  однако  же  мое
сознание было чем-то захвачено. Я был абсолютно  бодрствующим.  Глаза  мои
были сфокусированы на пятне у края чапараля, но я не смотрел, не  думал  и
не говорил сам с собой. Мои чувства были чисто телесными ощущениями. Слова
им  не  требовались.   Я   чувствовал,   что   прорываюсь   через   что-то
неопределенное. Может быть то, что  в  обычном  состоянии  было  бы  моими
мыслями, прорывалось. Во всяком случае, у меня было такое ощущение, что  я
попал в снежный обвал, и что-то теперь рушилось, имея меня в своем центре.
Я почувствовал жжение в своем животе. Что-то тянуло меня в чапараль. Я мог
различать темную массу кустов прямо  перед  собой.  Однако,  это  не  было
недифференцированной темнотой, которой  она  была  обычно.  Я  мог  видеть
каждый отдельный куст, как если бы  смотрел  на  них  в  темных  сумерках.
Казалось, они двигаются. Масса  их  листьев  выглядела  как  черные  юбки,
летящие ко мне, как если бы их нес ветер. Но ветра не было. Я погрузился в
их  гипнотизирующее  движение.  Какая-то  пульсирующая  дрожь,   казалось,
подтаскивала их все ближе и ближе ко мне. А затем я заметил более  светлый
силуэт,  который,  казалось,  накладывался  на  темную  форму  кустов.   Я
сфокусировал свои глаза сбоку от светлого силуэта и  смог  увидеть  в  нем
слабое сияние. Затем я взглянул на него не фокусируясь и мне пришло  ясное
убеждение, что светлый силуэт - это человек, прячущийся под кустами.
     В этот момент я находился в крайне необычном  состоянии  сознания.  Я
осознавал окружающее и тот умственный процесс, который это  окружающее  во
мне вызывало. Однако я ничего не думал,  как  я  думаю  обычно.  Например,
когда я понял, что силуэт, наложенный  на  кусты  -  человек,  я  вспомнил
другой случай в пустыне. Я  заметил  тогда,  во  время  прогулки  с  доном
Хенаро, что в ночном чапарале  позади  нас  прячется  человек.  Но  в  тот
момент, как я пытался разумно объяснить явление,  я  потерял  человека  из
виду. На  этот  раз,  однако,  я  чувствовал  себя  хозяином  положения  и
отказался объяснять что-либо или думать вообще. На  секунду  у  меня  было
впечатление, что я могу удержать человека и заставить его оставаться  там,
где он есть. Затем я испытал странную боль в центре своего живота. Что-то,
казалось,  вырывалось  изнутри  меня,  и  я  уже  не  мог  больше  держать
напряженными  мышцы  брюшного  пресса.  В  тот  самый  момент,   когда   я
отступился,  темная  фигура  громадной  птицы  или   какого-то   летающего
животного бросилась на меня из  чапараля.  Казалось,  что  форма  человека
превратилась в форму  птицы.  У  меня  было  ясное  осознанное  восприятие
страха. Я ахнул, затем издал громкий крик и упал на спину.
     Дон Хуан помог мне подняться. Его  лицо  было  вплотную  с  моим.  Он
смеялся.
     - Что это было? - заорал я.
     Он заставил меня замолчать, приложив мне руку ко  рту.  Приложив  мне
губы к уху, он прошептал, что нам нужно  покинуть  это  место  спокойно  и
собранно, как будто бы ничего не произошло. Мы шли бок о бок. Его  походка
была расслабленная и равномерная.  Пару  раз  он  быстро  оборачивался.  Я
сделал то же  самое  и  дважды  уловил  какую-то  темную  массу,  которая,
казалось, следовала за нами. Позади себя  я  услышал  громкий  и  какой-то
неземной крик. На секунду я был объят чистым ужасом. Судороги  прошлись  у
меня по мышцам живота. Они начинались  спазматически  и  их  интенсивность
росла до тех пор, пока они просто не заставили мое тело бежать.
     Единственно, как можно говорить о  моей  реакции,  так  это  применяя
терминологию дона Хуана. Поэтому я могу сказать, что мое тело  из-за  того
испуга, который я испытал, смогло выполнить то, что он называл "бег силы",
техника, которой он обучил меня несколькими годами  раньше,  состоящая  из
бега в темноте не спотыкаясь и не ударяясь ни обо что.
     Я не полностью осознавал, что я сделал или как я сделал.  Внезапно  я
оказался опять у дома дона Хуана. Очевидно он тоже бежал, и мы прибежали в
одно и то же время.  Он  зажег  свою  керосиновую  лампу,  повесил  ее  на
потолочную балку и спокойно сказал, чтобы я сел и расслабился.
     Некоторое время я лежал на одном месте, пока моя нервозность не стала
более управляемой.  Затем  я  сел.  Он  подчеркнуто  сильно  приказал  мне
действовать так, словно ничего не произошло и вручил мне мой блокнот. Я не
заметил в своей спешке, что обронил его.
     - Что там произошло, дон Хуан? - спросил я наконец.
     - У тебя было свидание со знанием, - сказал  он,  указывая  движением
подбородка на темный край пустынного чапараля. - я повел тебя туда, потому
что я мельком  заметил  ранее,  что  знание  бродило  вокруг  дома.  Можно
сказать, что знание знало о том, что ты приезжаешь и ожидало тебя.  Вместо
того, чтобы  встречаться  с  ним  здесь,  я  считал,  что  с  ним  следует
встретиться  на  месте  силы.  Затем  я  сделал  тебе   испытание,   чтобы
посмотреть, достаточно ли у тебя личной силы, чтобы изолировать ее от всех
остальных окружающих нас вещей. Ты сделал прекрасно.
     - Подожди минутку, - запротестовал я.  -  я  видел  силуэт  человека,
прячущегося за кустом, а затем я видел огромную птицу.
     - Ты не видел человека! - сказал он с ударением.  -  не  видел  ты  и
птицы. Силуэт в кустах и то, что полетело к нам,  была  бабочка.  Если  ты
хочешь быть точным, употребляя термины магов, но  очень  смешным  в  своих
собственных терминах, то ты  можешь  сказать,  что  сегодня  у  тебя  было
свидание с бабочкой. Знание - это бабочка.
     Он взглянул на меня пристально. Свет лампы создавал странные тени  на
его лице. Я отвел глаза.
     - Возможно, у тебя будет достаточно личной силы, чтобы разгадать  эту
загадку сегодня ночью, - сказал он. - если не сегодня ночью, то может быть
завтра. Вспомни, ты мне еще должен шесть дней.
     Дон Хуан поднялся и прошел на кухню в  задней  части  дома.  Он  взял
лампу и поставил ее  к  стене  на  короткий  круглый  чурбан,  который  он
использовал как табурет. Мы уселись на полу  друг  против  друга  и  поели
бобов с мясом из  горшка,  который  он  поставил  перед  нами.  Ели  мы  в
молчании.
     Время от времени он бросал на меня отрывистые  взгляды  и,  казалось,
готов был засмеяться. Его глаза были как две щелки. Когда  он  смотрел  на
меня, то слегка приоткрывал их, и влага в  уголках  отражала  свет  лампы.
Казалось,  он  использовал  свет  для  того,  чтобы  создавать  зеркальные
отражения. Он играл с этим, покачивая головой почти незаметно каждый  раз,
когда останавливал глаза на мне. Эффектом была захватывающая игра света. Я
осознал его маневры после того, как он использовал  их  пару  раз.  Я  был
убежден, что он действует так, имея в уме определенную цель я почувствовал
себя обязанным спросить об этом.
     - Для этого у меня есть далеко идущая причина, - сказал он ободряюще.
- я успокаиваю тебя своими глазами. Ты уже больше не нервничаешь,  не  так
ли?
     Я должен был признать, что  чувствую  себя  очень  хорошо.  Мелькание
света в его глазах не было угрожающим и ни в коей мере не раздражало и  не
пугало меня.
     - Как ты успокаиваешь меня своими глазами? - спросил я.
     Он повторил незаметные покачивания головы.  Его  глаза  действительно
отражали свет керосиновой лампы.
     - Попробуй сделать это сам, - сказал он спокойно и положил  себе  еще
еды. - ты сможешь успокаивать сам себя.
     Я попробовал качать головой. Мои движения были неуклюжи.
     - Болтая головой таким  образом  ты  себя  не  успокоишь.  Скорее  ты
добьешься головной боли. Секрет состоит не в  качании  головой,  а  в  том
чувстве, которое приходит к глазам из  района  внизу  живота.  Именно  оно
заставляет голову качаться.
     Он потер район живота. Когда я закончил есть, я прислонился  к  груде
дров и пустых мешков. Я попытался имитировать  его  качание  головой.  Дон
Хуан, казалось, забавлялся бесконечно. Он смеялся и хлопал себя по ляжкам.
     Затем внезапный звук прервал его смех. Я  услышал  странный  глубокий
звук, подобный постукиванию по дереву, который исходил  из  чапараля.  Дон
Хуан поднял свой подбородок, сделав мне знак оставаться алертным.
     - Это бабочка зовет тебя, - сказал он без всяких эмоций в голосе.
     Я вскочил на ноги. Звук тотчас прекратился. Я посмотрел на дона Хуана
в поисках объяснений. Он сделал  комический  жест  беспомощности,  пожимая
плечами.
     - Ты еще не закончил своего свидания, - добавил он.
     Я сказал ему, что чувствую себя недостойным и что лучше я уеду  домой
и вернусь тогда, когда буду чувствовать себя сильнее.
     - Ты говоришь чепуху, - бросил он. - воин берет  свою  судьбу,  какой
она бы ни была, и принимает  ее  в  абсолютном  смирении.  Он  в  смирении
принимает то, чем он является не для того, чтобы сожалеть, не  как  основу
для сожаления, а как живой вызов.
     - Для каждого  из  нас  нужно  время,  чтобы  понять  этот  момент  и
использовать его в жизни.  Я,  например,  ненавидел  само  звучание  слова
"смирение". Я - индеец, а мы, индейцы, всегда были смиренны  и  ничего  не
делали, только опускали свои головы. Я думал, что смирение не  по  пути  с
воином. Я  ошибался.  Сейчас  я  знаю,  что  смирение  воина  не  является
смирением нищего. Воин ни перед кем не опускает головы, но в то  же  время
он не позволит никому опускать свою голову перед ним. Нищий, напротив, уже
при падении шляпы падает на колени и метет пол перед любым,  кого  считает
выше себя. Но в то же время он требует,  чтобы  кто-то,  находящийся  ниже
его, мел пол перед ним.
     Вот почему я говорил тебе  сегодня  ранее,  что  я  не  понимаю,  что
чувствуют мастера. Я знаю только смирение воина, а оно никогда не позволит
мне быть чьим-либо мастером.
     Мы некоторое  время  молчали.  Его  слова  вызвали  во  мне  глубокое
волнение. Я был тронут ими и в то  же  время  озабочен  тем,  чему  я  был
свидетелем в чапарале. Моим сознательным заключением было то, что дон Хуан
что-то скрывает от  меня  и  что  он  на  самом  деле  должен  знать,  что
происходит.
     Я ушел в эти размышления, когда тот же самый  странный  стучащий  шум
вывел  меня  из  задумчивости.  Дон  Хуан   улыбнулся,   а   затем   начал
посмеиваться.
     - Ты любишь смирение нищего, - сказал он мягко. - ты опускаешь голову
перед разумом.
     - Я всегда думаю, что меня разыгрывают, - сказал я.  -  это  основной
момент моей проблемы.
     - Ты прав. Тебя разыгрывают, - заметил он с обезоруживающей  улыбкой.
- это не может быть твоей проблемой. Реальной проблемой в  этом  отношении
является то, что ты чувствуешь, будто я сознательно тебя  обманываю.  Прав
я?
     - Да, есть во мне что-то, что  не  дает  мне  поверить  в  реальность
происходящего.
     - Ты опять прав. Ничего из происходящего не является реальным.
     - Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?
     -  Вещи  являются  реальными  только  после   того,   как   научишься
соглашаться с их реальностью. То, что происходит сегодня ночью,  например,
вероятно не может быть  для  тебя  реальным,  потому  что  никто  с  тобой
согласиться не может относительно этого.
     - Ты хочешь сказать, что не видел того, что произошло?
     - Конечно, видел, но я не в  счет.  Вспомни,  что  я  тот,  кто  тебя
обманывает.
     Дон Хуан смеялся, пока не закашлялся и не  выбился  из  дыхания.  Его
смех был дружественным, даже несмотря на то, что он смеялся надо мной.
     - Не обращай так много внимания на ту чушь, которую я несу, -  сказал
он ободряюще.  -  я  просто  стараюсь  расслабить  тебя  и  знаю,  что  ты
чувствуешь себя в своей тарелке только тогда, когда ты в смущении.
     Его выражение было рассчитано комичным, и  мы  оба  расхохотались.  Я
сказал ему, что меня еще более испугало то, что он сейчас сказал.
     - Ты боишься меня? - спросил он.
     - Не тебя, но того, что ты представляешь.
     - Я представляю собой свободу воина. Ты этого боишься?
     - Нет, но я боюсь устрашительности твоего знания. В нем нет для  меня
утешения. Нет гавани, куда бы приткнуться.
     - Ты опять все путаешь. Утешение, гавань, страх - все это настроения,
которым ты научился, даже не спрашивая об их ценности. Как  видно,  черные
маги уже завладели всей твоей преданностью.
     - Кто такие черные маги?
     - Окружающие нас люди являются черными магами. А поскольку ты с ними,
то ты тоже черный маг. Подумай на секунду, можешь ли ты уклониться  с  той
тропы, которую они для тебя проложили. Нет. Твои  мысли  и  твои  поступки
навсегда зафиксированы  в  их  терминологии.  Это  рабство.  Я,  с  другой
стороны, принес тебе свободу.  Свобода  дорога,  но  цена  не  невозможна.
Поэтому бойся своих тюремщиков, своих мастеров. Не трать своего времени  и
своей силы, боясь меня.
     Я знал, что он был прав, но все же несмотря на мое искреннее согласие
с ним, я знал также, что привычки моей  жизни  обязательно  заставят  меня
тянуться к моей старой тропе. Я действительно себя чувствовал рабом.
     После долгого молчания дон Хуан спросил меня, достаточно  ли  у  меня
силы чтобы еще раз столкнуться со знанием.
     - Ты хочешь сказать, с бабочкой? - спросил я полушутя.
     Его тело согнулось от смеха. Казалось, что я только  что  сказал  ему
самую смешную шутку в мире.
     - Что ты в действительности имеешь в виду, когда говоришь, что знание
- это бабочка? - спросил я.
     - Я ничего другого не имею в виду,  -  ответил  он.  -  бабочка  есть
бабочка. Я думал, что к настоящему времени со всеми твоими достижениями  у
тебя будет достаточно  силы,  чтобы  "видеть".  Вместо  этого  ты  мельком
заметил человека. А это не было истинным "видением".
     С самого начала моего ученичества дон Хуан ввел концепцию  "видения",
как  особой  способности,  которую  можно  развить,  и  которая   позволит
воспринимать "истинную" природу вещей.
     За несколько лет нашей связи у меня развилось мнение, что то, что  он
имеет в виду под "видением", является интуитивным восприятием  вещей,  или
же  способностью  понимать  что-то  сразу,  или,  возможно,   способностью
насквозь видеть человеческие поступки  и  раскрывать  скрытые  значения  и
мотивы.
     - Я  могу  сказать,  что  сегодня  вечером,  когда  ты  встретился  с
бабочкой, ты наполовину смотрел, наполовину видел, - продолжал дон Хуан. -
В этом состоянии, хотя ты и не был полностью самим собой, как обычно,  ты,
тем не менее, смог находиться в полном  сознании,  чтобы  управлять  своим
знанием мира.
     Дон Хуан остановился и взглянул на  меня.  Сначала  я  не  знал,  что
сказать.
     - Как я управлял своим знанием мира? - спросил я.
     - Твое знание мира сказало тебе, что  в  кустах  можно  найти  только
подкрадывающихся животных или людей, прячущихся за листвой. Ты удержал эту
мысль и естественно тебе пришлось найти способ сделать мир таким, чтобы он
отвечал этой мысли.
     - Но я совсем не думал, дон Хуан.
     - Тогда не будем называть это думанием. Скорее это привычка иметь мир
таким,  чтобы  он  всегда  соответствовал  нашим  мыслям,  когда   он   не
соответствует,  мы  просто  делаем  его  соответствующим.  Бабочки,  такие
большие, как человек, не могут быть даже мыслью. Поэтому для тебя то,  что
находилось в кустах, должно было быть человеком.
     -  Такая  же  вещь  случилась  и  с  койотом.  Твои  старые  привычки
определили природу этой встречи также.  Что-то  произошло  между  тобой  и
койотом. Но это не был разговор. Я сам бывал в  такой  переделке.  Я  тебе
рассказывал, что однажды я говорил с оленем. Теперь  ты  разговариваешь  с
койотом. Но ни ты, ни я никогда не узнаем, что на самом деле имело место в
этих случаях.
     - Что ты мне говоришь, дон Хуан?
     - Когда объяснение магов стало  ясным  для  меня,  уже  было  слишком
поздно узнавать, что именно сделал  для  меня  олень.  Я  сказал,  что  мы
разговаривали, но это было не  так.  Сказать,  что  между  нами  произошел
разговор, это только способ представить все таким образом, чтобы я смог об
этом говорить. Олень и я что-то делали, но в то  время,  когда  это  имело
место,  мне  нужно  было  заставлять  мир  соответствовать   моим   идеям,
совершенно так же, как это делал ты. Так же, как  ты,  я  всю  свою  жизнь
разговаривал. Поэтому мои привычки взяли верх и распространились на оленя.
Когда олень подошел ко мне и сделал то, что он сделал, то я  был  вынужден
понимать это как разговор.
     - Это объяснение магов?
     - Нет, это мое объяснение тебе. Но  оно  не  противоречит  объяснению
магов. Его заявление бросило меня в состояние умственного возбуждения.  На
некоторое время я забыл о крадущейся бабочке и даже  забыл  записывать.  Я
попытался перефразировать его заявление, и мы ушли  в  длинное  обсуждение
рефлексирующей природы нашего  мира.  Мир,  согласно  дону  Хуану,  должен
соответствовать его описанию. Это описание отражает себя.
     Другим моментом его разъяснения было то, что мы научились  соотносить
себя с нашим описанием мира в терминах того, что я  назвал  "привычки".  Я
ввел то, что считал более всеобъемлющим термином "намеренность" - свойство
человеческого сознания посредством которого  соотносятся  с  объектом  или
намереваются иметь этот объект в таком именно виде.
     Наш   разговор   вызвал   крайне   интересное   рассуждение.   Будучи
рассмотренным в свете объяснений дона  Хуана,  мой  "разговор"  с  койотом
приобретал  новые  черты.  Я  действительно  намеренно  вызвал   "диалог",
поскольку я никогда не знал другого пути намеренной коммуникации. Я  также
преуспел в том, чтобы  заставить  его  отвечать  описанию,  соответственно
которому  коммуникация  происходит  через  диалог.  И,  таким  образом,  я
заставил описание отразиться.
     Я испытал момент огромного подъема. Дон Хуан засмеялся и сказал,  что
быть до такой степени тронутым словами, это другой аспект  моей  глупости.
Он сделал комический жест разговора без звуков.
     - Мы все проходим через одни и  те  же  фокусы,  -  сказал  он  после
длинной паузы. - единственный способ преодолеть их состоит  в  том,  чтобы
продолжать действовать как воин. Остальное придет само собой и посредством
себя самого.
     - А что остальное, дон Хуан?
     - Знание и сила. Люди знания обладают и тем и другим. И в то же время
никто из них  не  сможет  сказать,  каким  образом  они  их  приобрели  за
исключением  того,  что  они  неуклонно  действовали  как   воины,   и   в
определенный момент все изменилось.
     Он взглянул на меня. Казалось, он был  в  нерешительности.  Затем  он
быстро встал и сказал, что у меня нет иного выхода.  Как  продолжить  свое
свидание со знанием.
     Я ощутил озноб. Мое сердце начало колотиться. Я поднялся, и дон  Хуан
обошел вокруг меня, как бы рассматривая мое тело со всех возможных  углов.
Он сделал мне знак сесть и продолжать писать.
     - Если ты будешь слишком испуган, то  ты  не  сможешь  провести  свое
свидание. Воин должен быть спокоен и собран и никогда не  ослаблять  своей
хватки.
     - Я действительно испуган, - сказал я. - бабочка  или  что  иное,  но
что-то там лазает по кустам.
     - Конечно, - воскликнул он, - мое возражение состоит в  том,  что  ты
настойчиво считаешь это человеком, точно также, как ты настойчиво думаешь,
что разговаривал с койотом.
     Какая-то часть меня полностью поняла,  что  он  хочет  сказать.  Был,
однако, другой аспект меня самого, который не отступался  и,  несмотря  на
очевидное, накрепко прицеплялся к рассудку.
     Я сказал дону Хуану, что его объяснения не удовлетворяют мои чувства,
хотя интеллектуально я полностью согласен с ним.
     - В этом слабая сторона слов, - сказал он подбадривающе. - Они всегда
заставляют нас чувствовать себя просвещенными, но когда мы  оборачиваемся,
чтобы посмотреть на мир, то они всегда предают нас, и мы кончаем тем,  что
смотрим на мир так же, как всегда это делали, без всякого просветления. По
этой причине  маг  старается  больше  действовать,  чем  говорить.  И  как
следствие этого, он получает новое  описание  мира.  Новое  описание,  где
разговор не является очень уж важным, и где  новые  поступки  имеют  новые
отражения.
     Он сел  рядом  со  мной,  посмотрел  мне  в  глаза  и  попросил  меня
рассказать о том, что я действительно видел в чапарале.
     На секунду меня охватила  полная  неопределенность.  Я  видел  темную
фигуру человека, но в то же время, я видел, как эта фигура превратилась  в
птицу. Таким образом я видел больше, чем мой рассудок давал мне  возможным
считать  вероятным.  Но  вместо  того,  чтобы  отбрасывать  свой  рассудок
совершенно, что-то во мне выбрало отдельные части моего опыта,  такие  как
размер и  общие  очертания  темной  фигуры  и  удержало  их  как  разумную
возможность, выбрасывая в то же время другие части, вроде того, что темная
фигура превратилась в птицу.  Таким  образом  я  убедил  себя,  что  видел
человека.
     Дон Хуан расхохотался, когда я выразил свои затруднения.  Он  сказал,
что рано или поздно объяснение магов придет ко мне на помощь и  тогда  все
сразу  станет  совершенно  ясным.  Без  необходимости  быть  разумным  или
неразумным.
     - А пока все, что я могу для тебя сделать, это гарантировать, что это
не был человек, - сказал он.
     Взгляд дона Хуана стал нервирующим. Мое тело невольно  задрожало.  Он
заставил меня почувствовать раздражение и нервозность.
     - Я ищу отметки на твоем теле, - объяснил он. - ты  можешь  этого  не
знать, но сегодня вечером ты был в хорошенькой переделке.
     - Что за отметки ты ищешь?
     - Не настоящие, физические отметки на твоем теле, но знаки,  указания
в твоих светящихся волокнах, в районах яркости. Мы - светящиеся  существа,
и все, что мы есть, и все, что мы чувствуем бывает видно в наших волокнах.
Люди имеют  яркость,  свойственную  только  им.  Это  единственный  способ
отличить их от других светящихся живых существ.
     Если бы ты "видел" сегодня вечером, то ты заметил бы,  что  фигура  в
кустах не была светящимся живым существом.
     Я хотел спрашивать дальше, но он приложил мне руку ко рту и  заставил
замолчать. Затем он нагнулся мне к уху и прошептал, что я должен слушать и
попытаться услышать мягкое шуршание, мягкие приглушенные шаги  бабочки  по
сухим листьям и ветвям на земле.
     Я ничего не мог расслышать. Дон Хуан резко  поднялся,  взял  лампу  и
сказал, что мы будем сидеть под навесом у его двери. Он вывел  меня  через
заднюю дверь и обвел меня вокруг дома по краю чапараля. Вместо того, чтобы
пройти  через  комнату  и  выйти  из  передней  двери.  Он  объяснил,  что
необходимо было сделать наше присутствие явным. Мы наполовину обошли дом с
его  левой  стороны.  Шаг  дона  Хуана  был  исключительно   медленным   и
неуверенным. Его рука тряслась, когда он держал лампу.
     Я спросил его, что с ним случилось. Он мне подмигнул и прошептал, что
большая  бабочка,  которая  рыскает  вокруг,  имеет  свидание  с   молодым
человеком, и что медленная походка слабого  старика  была  явным  способом
показать, с кем она встречается.
     Когда мы наконец пришли к передней части дома, дон Хуан повесил лампу
на балку и усадил меня спиной к стене. Сам он сел справа.
     - Мы собираемся сидеть здесь, - сказал он. - а  ты  будешь  писать  и
разговаривать со мной очень нормальным образом. Бабочка, которая бросилась
на тебя сегодня, находится поблизости в кустах. Через некоторое время  она
подойдет поближе взглянуть на тебя. Вот почему я повесил  лампу  на  балку
прямо над тобой. Свет поможет бабочке найти тебя.  Когда  она  подойдет  к
краю кустов, она позовет тебя. Это очень специфический звук. Звук  сам  по
себе может помочь тебе.
     - Что это за звук, дон Хуан?
     - Это песня, навязчивый зов, который производят бабочки.  Обычно  его
нельзя услышать, но бабочка, которая  находится  там  в  кустах  -  редкая
бабочка. Ты будешь ясно слышать ее зов,  и  при  условии,  что  ты  будешь
неуязвимым, он останется с тобой до конца твоей жизни.
     - Чем он мне поможет?
     - Сегодня ночью ты попытаешься закончить то,  что  ты  начал  раньше.
"Видение"  случается  только  тогда,  когда  воин  способен  останавливать
внутренний диалог.
     Сегодня ты своей волей остановил его там, в кустах. И ты "видел". То,
что ты "видел", не было ясным. Ты думал, что это человек.  Я  говорю,  что
это была бабочка. Никто из нас не является правым, но это потому, что  нам
приходится говорить. Я, однако же, взял верх, потому что я  "вижу"  лучше,
чем ты, поэтому я знаю, хотя  это  и  не  совершенно  точно,  что  фигура,
которую ты "видел" этим вечером, была бабочкой.
     А сейчас ты останешься молчаливым и ничего не думающим  и  дашь  этой
бабочке прийти к тебе опять.
     Я едва мог записывать. Дон Хуан засмеялся и попросил меня  продолжать
записывать, как если бы меня ничего не беспокоило. Он взял меня за руку  и
сказал, что делание заметок является самым лучшим защитным щитом,  который
у меня есть.
     - Мы никогда не говорили про бабочек, -  продолжал  он.  -  время  не
соответствовало до сих пор. Как ты знаешь уже, твой дух был неуравновешен.
Чтобы уравновесить его, я научил тебя жить способом воина. Воин начинает с
уверенности, что его дух неуравновешен. Затем, живя в полном контроле и  с
сознанием, но без спешки или порывистости, он делает лучшее, чтобы достичь
этого равновесия.
     - В твоем случае, как в случае каждого  человека,  твое  неравновесие
было вызвано общей суммой всех твоих поступков. К настоящему времени  твой
дух, кажется, находится в надлежащем свете, чтобы говорить о бабочках.
     - Откуда ты узнал, что это время, подходящее для того, чтобы говорить
о бабочках?
     - Я заметил отблеск бабочки, рыскавшей вокруг, когда ты приехал.  Она
в первый раз была дружелюбна и открыта. Я "видел" ее прежде, в горах около
дома Хенаро. Но только как угрожающую фигуру, отражающую отсутствие у тебя
порядка.
     В этот момент я услышал странный звук. Он был похож  на  приглушенный
треск ветвей, трущихся одна о другую, или как работа небольшого моторчика,
который слышишь с  отдаления.  Он  менял  масштабы  как  музыкальный  тон,
создавая неуловимый ритм. Затем он прекратился.
     - Это была бабочка, - сказал дон Хуан. - может быть, ты уже  заметил,
что хотя свет лампы достаточно яркий, чтобы привлекать бабочек, но ни одна
из них не летает вокруг нее.
     Я не обращал на это внимания, но после того, как дон Хуан указал  мне
на это, я также заметил невероятную тишину в пустыне вокруг дома.
     - Не становись непоседливым, - сказал он. - в мире нет ничего такого,
что воин не мог бы принять в расчет. Видишь ли,  воин  рассматривает  себя
уже мертвым, поэтому ему  уже  нечего  терять.  Самое  худшее  с  ним  уже
случилось, поэтому он ясен и спокоен. Судя о нем по его поступкам  или  по
его словам, никогда нельзя заподозрить, что он замечает все.
     Слова дон Хуана, а еще больше все его настроение были для меня  очень
успокаивающими. Я рассказал ему, что в  своей  повседневной  жизни  я  уже
больше не  испытывал  того  захватывающего  страха,  который  я  испытывал
когда-то. Но что мое тело содрогается от испуга при одной мысли о том, что
находится там в темноте.
     - Там есть только знание, - сказал он как само собой разумеющееся.  -
знание пугающее, правда. Но если воин принимает пугающую  природу  знания,
то он отбрасывает то, что оно пугает.
     Странный ворчащий звук раздался снова. Он казался ближе и  громче.  Я
внимательно слушал. Чем больше внимания я ему  уделял,  тем  более  трудно
было определить его  природу.  Он  не  походил  на  крик  птицы  или  крик
животного. Оттенок  каждого  воркующего  звука  был  богатым  и  глубоким.
Некоторые звуки производились в низком ключе,  другие  -  в  высоком.  Они
имели ритм и особую длительность. Некоторые были длинными. Я слышал их как
отдельные звуковые единицы. Другие  были  короткими  и  сливались  вместе,
словно звуки пулеметной очереди.
     - Бабочки являются глашатаями или лучше сказать стражами вечности,  -
сказал дон Хуан после того, как звук прекратился. - по  какой-то  причине,
или может быть вообще без всякой причины, они являются хранителями золотой
пыли вечности.
     Метафора была для меня незнакомой. Я попросил объяснить ее.
     - Бабочки несут пыль на своих крыльях, - сказал он.  -  темно-золотую
пыль. Эта пыль является пылью знания.
     Его объяснение сделало метафору еще более смутной. Я некоторое  время
раздумывал, пытаясь наилучшим образом подобрать слова для вопроса,  но  он
начал говорить вновь.
     - Знание - это весьма особая вещь, - сказал он. - особенно для воина.
Знание для воина является чем-то таким, что приходит сразу, поглощает  его
и проходит.
     - Но какая связь между знанием и пылью на крыльях бабочек? -  спросил
я после долгой паузы.
     - Знание приходит, летя как крупицы золотой  пыли,  той  самой  пыли,
которая покрывает крылья бабочек. Поэтому для воина знание похоже на прием
душа, или нахождение под дождем из крупиц темно-золотой пыли.
     Так вежливо, как я только мог, я заметил, что его объяснения  смутили
меня еще больше. Он засмеялся и заверил меня в  том,  что  говорит  вполне
осмысленные вещи, разве что мне мой  рассудок  не  позволяет  хорошо  себя
почувствовать.
     - Бабочки были близкими друзьями и помощниками магов  с  незапамятных
времен. Я не касался этого предмета раньше, потому что ты не  был  к  нему
готов.
     - Но как может быть пыль на их крыльях знанием?
     - Ты увидишь. Он положил руку на мой блокнот и сказал, чтобы я закрыл
глаза и замолк, ни о чем не думая. Он сказал,  что  зов  бабочки  чапараля
поможет мне. Если я уделю ему внимание, то он расскажет  мне  о  необычных
вещах. Он подчеркнул, что не знает, каким образом будет установлена  связь
между мной и бабочкой. Точно так же он не знает, каковы будут условия этой
связи. Он велел мне чувствовать себя легко и уверенно и верить моей личной
силе.
     После первоначального периода беспокойства и  нервозности  я  добился
того, что замолчал, мои мысли стали уменьшаться в количестве до  тех  пор,
пока ум не стал совершенно чистым. Когда я стал  более  спокоен,  звуки  в
пустынном чапарале, казалось, включились.
     Странный звук, который по  словам  дона  Хуана  производила  бабочка,
появился вновь. Он воспринимался как ощущение в моем теле, а не как  мысль
в уме. Я увидел, что он не является угрожающим или злым. Он  был  милым  и
простым. Он был похож на зов ребенка. Он вызвал воспоминание  о  маленьком
мальчике, которого я когда-то знал. Длинные  звуки  напомнили  мне  о  его
круглой белой головке, короткое стаккато  звуков  -  о  его  смехе.  Очень
сильное чувство охватило меня, и все же в голове у меня не было мыслей.  Я
чувствовал беспокойство в своем теле. Я не мог больше оставаться сидеть  и
соскользнул на пол на бок. Моя печаль была так велика, что я начал думать.
Я взвесил свою боль и печаль и внезапно оказался в самой  гуще  внутренних
споров о маленьком мальчике. Воркующий звук исчез. Мои глаза были закрыты.
Я услышал, как дон Хуан поднялся, а затем почувствовал,  как  он  помогает
мне сесть. Разговаривать мне не хотелось. Он тоже не говорил ни  слова.  Я
слышал его движения рядом со мной и открыл глаза. Он встал передо мной  на
колени и рассматривал мое лицо, держа  около  него  лампу.  Он  велел  мне
положить руки на живот, а затем поднялся, пошел на кухню  и  принес  воды.
Часть ее он плеснул мне в лицо, а остальное дал выпить.
     Он сел рядом со мной и вручил мне мои записки. Я рассказал  ему,  что
звук увел меня в очень болезненные воспоминания.
     - Ты индульгируешь выше  собственных  пределов,  -  сказал  он  сухо.
Казалось, он погрузился в мысли, как бы подыскивая подходящую фразу.
     - Проблема сегодняшней ночи в "видении" людей, - сказал он наконец. -
сначала ты должен остановить  свой  внутренний  диалог.  Затем  ты  должен
вызвать изображение того лица, которое ты хочешь  "видеть".  Любая  мысль,
которую держишь в уме в состоянии молчания, равносильна команде, поскольку
там нет других мыслей, чтобы конкурировать с ней. Сегодня ночью бабочка  в
кустах хочет помочь тебе, поэтому она будет петь тебе. Эта песня  принесет
тебе золотую пыль, и ты "увидишь" человека, которого ты выберешь.
     Я захотел узнать подробности, но он оборвал меня  жестом  и  приказал
мне продолжать.
     После нескольких минут борьбы за остановку внутреннего диалога я стал
совершенно тихим. Затем я  произвольно  задержал  короткую  мысль  о  моем
друге. Я закрыл мои глаза, как мне показалось, всего лишь на  мгновение  и
после этого я понял, что кто-то  трясет  меня  за  плечи.  Я  осознал  это
медленно. Я открыл глаза и понял, что  я  лежу  на  левом  боку.  По  всей
видимости, я заснул так глубоко, что даже не заметил, как упал  на  землю.
Дон Хуан помог мне вновь сесть. Он засмеялся. Он изобразил мое храпение  и
сказал, что если бы он сам не видел, как это произошло, он никогда  бы  не
поверил, что возможно так быстро заснуть. Он сказал, что  для  него  очень
забавно находиться рядом со мной в тот момент, когда я делаю что-либо, что
мой рассудок не был способен понять. Он вырвал у меня  записную  книжку  и
сказал, что мы должны начать снова.
     Я прошел необходимые ступени.  Вновь  я  услышал  странный  воркующий
звук. На этот раз, однако,  он  исходил  не  из  чапараля,  он,  казалось,
исходит изнутри меня, словно мои губы, мои ноги или руки издают его. Звук,
казалось, поглотил меня. Я чувствовал, как будто  какие-то  мягкие  шарики
летели не то в меня, не то от меня. Это было успокаивающее,  захватывающее
ощущение, как будто тебя бомбардируют тяжелыми ватными мячиками.  Внезапно
я услышал, как ветер распахнул дверь, и опять начал думать. Я думал о том,
как я испортил еще один шанс. Я открыл глаза  и  увидел,  что  нахожусь  в
своей комнате. Все предметы на письменном столе лежали так же,  как  я  их
оставил. Дверь была открыта. Снаружи  дул  сильный  ветер.  Мне  пришла  в
голову  мысль,  что  нужно  проверить   кипятильник.   Затем   я   услышал
постукивание на окне. Которое я сам закрыл и  которое  плохо  прилегало  к
раме. Это был отчаянный стук, как если бы кто-то  хотел  войти.  Я  ощутил
потрясение испуга. Я поднялся с кресла и почувствовал,  что  кто-то  тащит
меня. Я закричал.
     Дон Хуан тряс меня  за  плечи.  Я  возбужденно  пересказал  ему  свое
видение. Оно было столь живым, что я еще дрожал. Я ощущал  себя  так,  как
будто бы только что перенесся из-за своего письменного стола  во  плоти  и
крови.
     Дон Хуан покачал головой с недоверием и сказал, что я гениален в том,
как я себя дурачу. Его, казалось, не поразило то, что я сделал. Он  просто
отказался это обсуждать и приказал мне смотреть вновь.
     Тогда я опять услышал мистический звук. Он приходил  ко  мне,  как  и
сказал дон Хуан в виде дождя золотых крупинок. Я не ощущал, чтобы это были
плоские  пластинки  или  чешуйки,  как  он  их  описывал,  а  скорее   как
сферические пузырьки. Они плыли ко мне. Один из них разорвался, и я увидел
сцену. Казалось,  что  она  прыгнула  пред  моими  глазами  и  раскрылась,
открывая странный предмет. Он был похож на гриб. Я определенно смотрел  на
него, и то, что я испытывал, не было сном. Грибоподобный предмет оставался
неизменным в поле моего зрения, а затем он подскочил, как  если  бы  свет,
который заливал его, был выключен. Последовал перерыв  темноты.  Я  ощутил
дрожь, очень неприятный толчок, а затем я внезапно понял, что меня трясут.
Чувства мои сразу же включились. Дон Хуан сильно меня тряс, а я смотрел на
него. Должно быть я только что открыл глаза в этот момент.
     Он брызнул мне в лицо водой.  Холод  воды  был  очень  резким.  После
секундной паузы он захотел узнать, что случилось. Я пересказал ему  каждую
деталь моего видения.
     - Но что я "видел"? - спросил я.
     - Твоего друга, - ответил он.
     Я засмеялся и терпеливо объяснил, что  я  видел  грибовидную  фигуру,
хотя у меня нет никаких критериев, чтобы судить о размерах,  у  меня  было
ощущение, что ее длина была около фута.
     Дон Хуан подчеркнул, что только чувства здесь идут в счет. Он сказал,
что мои чувства, которые настроили то состояние существа предмета, которое
я видел.
     - По твоему описанию и по твоим чувствам я могу заключить,  что  твой
друг должен быть очень красивым человеком, - сказал он. Я был озадачен его
словами.
     Он сказал,  что  грибовидные  образования  были  существенной  формой
человеческих существ, когда маг "видит" их на большом расстоянии. Но когда
маг прямо смотрит  на  человека,  которого  он  "видит",  то  человеческие
качества проявляются как яйцевидное образование светящихся волокон.
     - Ты не был лицом к лицу со своим другом, - сказал он, -  поэтому  он
показался тебе грибом.
     - Почему это так, дон Хуан?
     - Никто не знает. Просто это тот способ, каким люди являются  в  этом
особом виде "видения".
     Он добавил, что каждая черта в грибовидном образовании  имеет  особое
значение, что для начинающего невозможно  точно  истолковать,  что  и  что
значит.
     Затем у меня было озадачившее меня воспоминание.  Несколькими  годами
ранее в состоянии необычной  реальности,  вызванном  приемом  психотропных
растений, я испытал или ощутил, глядя на водный поток, что  ко  мне  плыли
пузырьки, которые заглатывали меня. Те золотые пузырьки, которые я  только
что видел, летели ко  мне  и  охватывали  меня  точно  таким  же  образом.
Фактически я мог сказать, что и те  и  другие  пузырьки  имели  одинаковую
структуру и одинаковый паттерн.
     Дон Хуан выслушал мои комментарии без интереса.
     - Не трать свою силу на мелочи, - сказал  он.  -  ты  имеешь  дело  с
бесконечностью тем.
     Движением руки он указал в сторону чапараля. - Если ты превратишь это
величие в разумность, то ничего из этого не получишь. Здесь окружающее нас
- сама вечность. И  заниматься  тем,  чтоб  уменьшать  ее  до  управляемой
чепухи, не только глупо, но и вредно.
     Затем он настоял на том, чтобы я попытался "увидеть" другого человека
из круга моих знакомых. Он сказал, что когда видение закончится, я  должен
постараться раскрыть глаза сам  и  пробиться  на  поверхность  до  полного
осознания окружающего.
     Я добился успеха в том, чтоб удержать вид другой грибообразной формы,
но в то время,  как  первая  была  желтоватая  и  небольшая,  вторая  была
беловатой, крупнее и более плотной.
     К тому времени, как мы закончили разговор о тех двух формах,  которые
я "видел", я позабыл о "бабочке в кустах", которая настолько меня занимала
совсем недавно до этого. Я сказал дону Хуану, что  меня  удивляет,  что  я
способен с такой легкостью отбрасывать нечто действительно необыкновенное.
Казалось, я стал не тем лицом, которого я знал всегда.
     - Не понимаю, почему ты устраиваешь из этого такой шум, - сказал  дон
Хуан.
     - Всегда, когда диалог  прекращается,  мир  разрушается  и  необычные
грани нас самих выходят на поверхность, как если бы они где-то содержались
под усиленной охраной наших слов. Ты такой, какой ты есть, потому  что  ты
говоришь это себе.
     После короткого отдыха дон Хуан попросил меня  продолжать  "вызывать"
друзей. Он сказал, что важным пунктом здесь является постараться  "видеть"
так много раз, как только возможно для того, чтобы установить  мостик  для
чувства.
     Я вызвал тридцать двух человек по очереди. После  каждой  попытки  он
требовал тщательного и детального описания всего, что  я  ощутил  в  своем
видении. Однако, он изменил эту процедуру  когда  я  стал  более  удачливо
выполнять ее. Судя по  тому,  что  я  останавливал  внутренний  диалог  на
несколько секунд, и потому, что я восстанавливал обычную деятельность  без
всякого перехода, я заметил это изменение в  то  время  как  мы  обсуждали
окраску грибовидных образований. Он уже указал на то, что окраска,  как  я
ее называл, была не окраской, а сиянием  различной  интенсивности.  Я  уже
собирался описать желтоватое сияние, которое только что  видел,  когда  он
прервал меня и точно  описал,  что  именно  я  "видел".  Начиная  с  этого
момента, он описывал содержание каждого видения не так,  как  если  бы  он
понял, что я сказал, но как если бы он "видел" его сам. Когда  я  попросил
его прокомментировать это, он просто отказался говорить об этом вообще.
     К тому времени, как я закончил  вызывать  тридцать  двух  человек,  я
сообразил, что "видел" большое разнообразие грибовидных форм и  сияний,  и
испытал большое разнообразие чувств по отношению к ним, начиная от  тихого
восхищения, кончая откровенным отвращением.
     Дон Хуан объяснил, что люди наполнены  образованиями,  которые  могут
быть желаниями, печалями, заботами и т.д.  Он  сказал,  что  только  очень
могучий маг может расшифровать значения этих образований и  что  я  должен
быть доволен тем, что просто вижу общую форму людей.
     Я устал. Было  что-то  утомительное  в  этих  странных  формах.  Моим
ощущением в целом была неприятная усталость. Она  мне  не  нравилась.  Она
заставляла меня чувствовать себя пойманным и обреченным.
     Дон Хуан скомандовал мне писать для  того,  чтобы  рассеять  ощущение
мрачного настроения. После долгого молчания, в течение которого я  не  мог
ничего писать, он попросил меня вызвать тех людей, которых  он  сам  будет
выбирать.
     Появилась новая серия форм. Они не были похожи на  грибы,  но  похожи
более на японские чашечки для сакэ, перевернутые вверх дном.  У  некоторых
было образование, похожее на голову, как ножка у чашечки для сакэ,  другие
были  более  округлыми.  Их  очертания  были  приятными  и  спокойными.  Я
чувствовал, что в них заключалось какое-то врожденное чувство счастья  или
что-то вроде этого. Они парили, как бы не связанные с  земным  тяготением,
которое приковывало к себе предыдущие формы.  Каким-то  образом  уже  один
этот факт ослабил мою усталость.
     Среди тех людей, которых он выбрал, был его ученик  элихио.  Когда  я
вызвал видение элихио, я ощутил толчок, который выбросил меня из состояния
наблюдения.  Элихио  был  длинной  белой  формой,  которая  дернулась,  и,
казалось,  прыгнула  на  меня.  Дон  Хуан  объяснил,  что   элихио   очень
талантливый ученик и что он без сомнения заметил, что кто-то "видит" его.
     Другим  в  выборе  дона  Хуана  был  Паблито,  ученик  дона   Хенаро.
Потрясение, которое  дало  мне  видение  Паблито,  было  еще  больше,  чем
потрясение от элихио.
     Дон Хуан так сильно смеялся, что слезы потекли у него по щекам.
     - Почему эти люди имеют другую форму? - спросил я.
     - У них больше личной силы, - заметил он. - как ты мог заметить,  они
не привязаны к земле.
     - Что им дало такую легкость? Они что такими родились?
     -  Мы  все  рождаемся  такими  легкими  и  парящими.  Но   становимся
прикованными к земле и застывшими. Мы сами  себя  делаем  такими.  Поэтому
можно, пожалуй, сказать, что эти люди имеют другую форму, потому  что  они
живут как воины. Однако это не важно. Что сейчас важно, так это то, что ты
подошел к грани. Ты вызвал сорок семь человек.  И  тебе  осталось  вызвать
только одного, чтобы завершить полностью первоначальные сорок восемь.
     В этот момент я вспомнил, что несколько лет назад он рассказывал  мне
в разговоре о магии зерна и о колдовстве, что  количество  ядрышек  зерна,
которые имеет маг, составляет сорок восемь. Он никогда не объяснял почему.
Я спросил его вновь, почему сорок восемь.
     - Сорок восемь - это наше число, - сказал он. - именно оно делает нас
людьми. Я не знаю, почему. Не трать свою силу на идиотские вопросы.
     Он поднялся и потянулся руками и ногами. Он сказал,  чтобы  я  сделал
так же. Я заметил, что на востоке появилась светлая полоска неба. Затем мы
сели и он приложил свой рот мне к уху.
     - Последний человек, которого ты  собираешься  вызвать,  это  Хенаро,
настоящая звезда, - прошептал он.
     Я почувствовал волну любопытства и возбуждения. Я  прошел  через  все
требуемые ступени. Странный звук с края чапараля  стал  живым  и  приобрел
новую силу. Я почти забыл о нем. Золотые пузырьки охватили меня, а  затем,
в одном из них я увидел самого дона Хенаро. Он стоял  передо  мной,  держа
шляпу в руке. Он улыбался.  Я  поспешно  раскрыл  глаза  и  уже  собирался
заговорить с доном Хуаном, но прежде чем я успел сказать слово,  мое  тело
отвердело как доска. Все волосы у меня поднялись торчком, и я долгое время
не знал, что делать или что сказать. Дон Хенаро стоял прямо  передо  мной.
Лично!
     Я повернулся  к  дону  Хуану.  Он  улыбался.  Потом  они  оба  громко
расхохотались. Я тоже попытался смеяться, но не смог и поднялся.
     Дон Хуан дал мне чашку воды. Автоматически я выпил ее. Я  думал,  что
он плеснет мне воды в лицо, но вместо этого он опять наполнил мне чашку.
     Дон Хенаро почесал голову и скрыл усмешку.
     - Разве ты не собираешься поздороваться с Хенаро? - спросил дон Хуан.
     От меня потребовались грандиозные усилия для того, чтобы организовать
свои мысли и чувства. В конце концов я пробормотал  дону  Хенаро  какие-то
приветствия. Он поклонился.
     - Ты звал меня, не так ли? - спросил  он  улыбаясь.  Я  выразил  свое
удивление от того, что вижу его стоящим тут.
     - Он звал тебя, - вставил дон Хуан.
     - Что ж, вот и я, - сказал дон Хенаро. - что я могу тебе сделать?
     Медленно мой ум, казалось, организовался. И, наконец, ко  мне  пришло
внезапное озарение. Мои мысли стали кристально чистыми, и я понял,  что  в
действительности произошло. Я рассуждал, что  дон  Хенаро  гостил  у  дона
Хуана. И как только они услышали, что моя машина приближается, дон  Хенаро
убежал в кусты и оставался  там,  прячась,  пока  не  стемнело.  Я  считал
доказательства убедительными. Дон Хуан, поскольку это  он,  без  сомнения,
подстроил все дело, время от времени давал мне намеки,  развертывая  таким
образом спектакль. В  нужное  время  дон  Хенаро  дал  мне  заметить  свое
присутствие, а когда дон Хуан и я шли обратно к дому, он  шел  позади  нас
самым очевидным образом, чтобы увеличить мой  страх.  Затем  он  ожидал  в
чапарале и производил странные звуки,  когда  дон  Хуан  делал  ему  знак.
Последний сигнал выйти из кустов должно быть был дан  доном  Хуаном  в  то
время как мои глаза были закрыты, когда он попросил  меня  "вызвать"  дона
Хенаро. Тогда дон Хенаро, должно быть, поднялся на веранду и ждал, пока  я
открою свои глаза, чтобы испугать меня до потери сознания.
     Единственным несоответствием в моей логической схеме объяснения  было
то,  что  я  действительно  видел,  как  человек,  прятавшийся  в   кустах
превратился в птицу и что в первый раз я  увидел  дона  Хенаро  в  золотом
пузыре. В моем видении он был одет точно так же, как  в  действительности.
Поскольку я не находил логического способа объяснить  все  несоответствия,
то я заключил, как я всегда делал в подобных  случаях,  что  эмоциональный
стресс мог сыграть важную роль в определении  того,  что  "я  считал,  что
видел".
     Совершенно невольно я стал смеяться  при  мысли  об  их  рассчитанной
шутке. Я рассказал им о моих умозаключениях. Они  раскатисто  хохотали.  Я
честно считал, что их смех их выдает.
     - Ты прятался в кустах, не так ли? - спросил я дона Хенаро.
     Дон Хуан сел, держа свою голову обеими руками.
     - Нет, я не прятался, - сказал дон Хенаро терпеливо.  -  я  находился
далеко отсюда, а потом ты позвал, и я пришел повидаться с тобой.
     - Где ты был, дон Хенаро?
     - Далеко.
     - Как далеко?
     Дон Хуан прервал меня и сказал, что дон Хенаро оказал мне  любезность
и что я не могу спрашивать его, где он был, потому что он был нигде.
     Дон Хенаро стал на мою защиту и сказал, что все в порядке, и  я  могу
его спрашивать о чем угодно.
     - Но если ты не прятался около дома, то где ты  был,  дон  Хенаро?  -
спросил я.
     - Я был в моем доме, - сказал он с большой важностью.
     - В центральной Мексике?
     - Да. Это единственный дом, который у меня есть. Они  взглянули  друг
на друга и опять расхохотались. Я знал, что они дурачат меня, но решил  не
копаться в этом вопросе дальше. Я подумал, что у них должна быть  причина,
чтобы производить такие сложные действия. Я сел.
     Я чувствовал, что я поистине раздвоился. Одна часть  меня  совсем  не
была шокирована и могла принимать  любые  поступки  дона  Хуана  или  дона
Хенаро за  чистую  монету.  Но  была  также  другая  часть  меня,  которая
совершенно  отказывалась.  Это  была  моя  самая   сильная   часть.   Моим
сознательным заключением было то,  что  я  принял  описание  мира  магами,
которое мне дал дон Хуан, только на интеллектуальной основе,  в  то  время
как мое тело, как целостность, отказывалось от него. В  этом  и  была  моя
дилемма. Но затем, с годами моей связи с доном Хуаном и  доном  Хенаро,  я
испытал  необычайные  явления,  и  это   уже   был   опыт   тела,   а   не
интеллектуальный опыт. Немного ранее,  этой  же  ночью,  я  выполнил  "бег
силы", который с  точки  зрения  моего  интеллекта  являлся  невообразимым
достижением, и более того, у меня были невероятные  видения,  появлявшиеся
по моему желанию без всяких подручных средств.
     Я объяснил им природу своей болезненной и в то же  время  оправданной
затрудненности.
     - Этот парень - гений, - сказал дон Хуан дону Хенаро, качая головой в
недоверии - ты ужасный гений,  Карлитос,  -  сказал  дон  Хенаро,  как  бы
передавая мне поручение.
     Они уселись по сторонам от меня, дон Хуан справа, а дон Хенаро слева.
Дон Хуан заметил, что скоро будет утро. В этот момент я опять услышал  зов
бабочки. Он передвинулся.  Звук  шел  с  противоположного  направления.  Я
посмотрел на них обоих, выдерживая их взгляд. Моя логическая схема  начала
распадаться. Звук обладал гипнотизирующей глубиной и богатством  оттенков.
Затем я услышал приглушенные  шаги.  Мягкие  ноги,  наступающие  на  сухую
подстилку. Воркующий звук раздался ближе, и я прижался к  дону  Хуану.  Он
сухо велел мне "видеть" это. Я сделал огромное усилие  не  столько,  чтобы
угодить ему, сколько чтобы угодить себе. Я был уверен,  что  бабочкой  был
дон Хенаро, но дон Хенаро сидел рядом со мной. Но  что  же  тогда  было  в
кустах? Бабочка? Воркующий звук эхом отдавался у меня в  ушах.  Я  не  мог
совершенно  прекратить  внутренний  диалог.  Я  слышал  звук,  но  не  мог
чувствовать его в своем теле, как делал это раньше.  Я  слышал  отчетливые
шаги. Что-то приближалось в темноте. Послышался громкий треск,  как  будто
кто-то наступил на сухую ветку и внезапно ужасающее воспоминание  охватило
меня. Несколько лет назад я провел ужасную ночь в диких горах и  подвергся
нападению чего-то очень легкого и мягкого, которое вновь и вновь наступало
мне на шею, в то время  как  я  лежал,  скорчившись  на  земле.  Дон  Хуан
объяснил это событие как встречу с "олли", мистической силой, которую  маг
выучивается воспринимать как существо.
     Я плотнее прислонился к дону Хуану и прошептал о том, что я вспомнил.
Дон Хенаро на четвереньках подполз к нам, чтобы быть поближе.
     - Что он сказал? - спросил он дона Хуана шепотом.
     - Он сказал, что там в кустах олли, - ответил тот тихо.
     Дон Хенаро отполз обратно и сел. Затем он повернулся ко мне и  сказал
громким шепотом: "ты - гений".
     Они тихонько засмеялись. Движением подбородка дон Хенаро  показал  на
чапараль.
     - Пойди туда и схвати  ее.  Сними  одежду  и  изгони  из  этого  олли
дьявола.
     Они затряслись от смеха. Звук тем временем исчез. Дон  Хуан  приказал
мне прекратить мысли, но оставить  глаза  открытыми,  сфокусированными  на
крае чапараля передо мной. Он сказал, что бабочка  меняет  свое  положение
из-за того, что тут находится  дон  Хенаро,  и  что  если  она  собирается
показаться мне, то она выберет для этого место прямо передо мной.
     После секундной борьбы успокоить мысли я опять услышал звук.  Он  был
богаче, чем когда-либо. Сначала  я  услышал  приглушенные  шаги  по  сухим
веткам, а затем я ощутил их на своем теле. В этот момент я различил темную
массу прямо перед собой на краю чапараля.
     Я чувствовал, что меня трясут. Дон Хуан и дон  Хенаро  стояли  передо
мной, а я находился  на  коленях,  как  если  бы  я  заснул  в  скорченном
положении. Дон Хуан дал мне воды, и я сел опять,  прислонившись  спиной  к
стене. Вскоре рассвело. Чапараль, казалось,  проснулся.  Утренний  холодок
был освежающим и бодрящим.
     Бабочка не была доном Хенаро. Мое разумное построение распадалось.  Я
больше не хотел задавать вопросы, но и молчать я не хотел. В конце  концов
мне пришлось заговорить.
     - Но если ты был в центральной Мексике, дон Хенаро, то как  ты  попал
сюда?
     Дон Хенаро сделал какой-то непонятный и невероятно смешной жест ртом.
     - Прости, - сказал он мне. - мой рот не хочет разговаривать.
     Затем он повернулся к дону Хуану и сказал улыбаясь:
     - Почему ты не расскажешь ему?
     Дон Хуан поколебался, а затем сказал, что дон Хенаро  как  прекрасный
артист магии способен на невероятные дела.
     Грудь дона Хенаро выпятилась, как будто слова дона Хуана надували ее.
Казалось, он вдохнул так много воздуха, что грудная  клетка  стала  в  два
раза больше. Он, казалось вот-вот взлетит. Он подпрыгнул в воздух. У  меня
было такое ощущение, что воздух внутри его легких заставил  его  прыгнуть.
Он прошелся взад-вперед по земляному полу до тех  пор,  пока,  видимо,  не
овладел своей грудной клеткой. Он погладил ее и с большой  силой  пробежал
ладонями рук от грудных мышц к животу,  как  будто  выжимая  воздух  через
внутреннюю трубу.  Наконец,  он  уселся.  Дон  Хуан  улыбался.  Его  глаза
светились откровенным удовольствием.
     - Пиши свои заметки, - приказал  он  мягко.  -  пиши,  пиши,  или  ты
умрешь!
     Затем он заметил, что даже дон  Хенаро  больше  не  воспринимает  мое
записывание как нечто столь неземное.
     - Это верно, - бросил дон Хенаро. - я подумал  о  том,  чтобы  начать
писать самому.
     - Хенаро - человек знания,  -  сказал  дон  Хуан  сухо.  -  а  будучи
человеком  знания,  он  вполне  способен  переносить  себя   на   огромные
расстояния.
     Он напомнил мне, что однажды, несколько лет назад,  мы  трое  были  в
горах, и дон Хенаро, в попытке помочь мне преодолеть свой глупый рассудок,
совершил огромный прыжок на вершины гор, находившихся в  десяти  милях  он
нас. Я помнил это событие, но я помнил также, что  не  мог  даже  признать
того, что он прыгнул.
     Дон Хуан добавил,  что  в  определенное  время  дон  Хенаро  способен
выполнять необычные задачи.
     - В определенное время Хенаро - это не Хенаро, а его дубль.
     Он повторил это три-четыре раза. Затем они оба стали следить за мной,
как бы ожидая моей запоздалой реакции. Я не понял, что он имел в виду  под
словами "его дубль". Он никогда  не  упоминал  этого  раньше.  Я  попросил
разъяснений.
     - Есть другой Хенаро, - объяснил он. Мы все трое посмотрели  друг  на
друга. Я очень встревожился. Движением глаз дон Хуан велел мне  продолжать
разговаривать.
     - У тебя есть брат-двойник? - спросил я, поворачиваясь к дону Хенаро.
     - Конечно, - сказал он, - у меня есть двойник.
     Я не мог определить, шутят они надо мной или нет. Оба они хихикали  с
беззаботностью детей, которые делают какую-то шалость.
     - Можно сказать, - продолжал дон  Хуан,  -  что  в  настоящий  момент
Хенаро - это его двойник.
     Это заявление повалило их обоих на землю  от  хохота.  Но  я  не  мог
примкнуть к их веселью. Мое тело невольно дрожало. Дон Хуан сказал жестким
тоном, что я слишком тяжел и слишком ощущаю важность самого себя.
     - Отпустись, - скомандовал он сухо. - ты знаешь,  что  Хенаро  маг  и
неуязвимый воин, поэтому он  способен  выполнять  дела,  которые  были  бы
немыслимы для среднего человека. Его двойник - другой Хенаро - одно из его
дел.
     Я был бессловесен. Я не мог воспринять,  что  они  просто  надо  мной
шутят.
     - Для воина, подобного Хенаро, - продолжал он, -  произвести  другого
не такая уж далеко идущая задача.
     После долгих раздумий, что сказать теперь, я спросил:
     - А тот, другой, такой же как он сам?
     - Другой и есть он сам, - ответил дон Хуан.
     Его объяснение приняло невероятный поворот и, однако же, оно не  было
более невероятным, чем все то, что они делали.
     - А из чего сделан другой? - спросил  я  дона  Хуана  после  минутной
нерешительности.
     - Этого невозможно знать, - сказал он.
     - Он реален или просто иллюзия?
     - Реален, конечно.
     - Можно ли тогда сказать, что он сделан из плоти и крови?
     - Нет это было бы невозможно, - ответил дон Хенаро.
     - Но если он такой же реальный, как я...
     - Такой же реальный как ты, - дон Хуан и дон Хенаро вставили  в  один
голос они взглянули друг на друга и смеялись, пока я не  подумал,  что  им
станет плохо. Дон Хенаро бросил свою шляпу на пол и танцевал  вокруг  нее.
Его танец был сложным, грациозным и по  какой-то  совершенно  необъяснимой
причине   очень   смешным.   Наверное    юмор    был    в    исключительно
"профессиональных"движениях,  которые  он  выполнял.  Несоответствие  было
столь тонким и в то же время было  столь  заметным,  что  я  скорчился  от
смеха.
     - Беда с тобой, Карлитос, - сказал он после того, как  сел  вновь,  -
состоит в том, что ты гений.
     - Я должен узнать о дубле, - сказал я.
     - Невозможно узнать, состоит ли он из плоти и  крови,  -  сказал  дон
Хуан, - потому что он не такой же реальный как и ты. Дубль Хенаро такой же
реальный как Хенаро, видишь, что я имею в виду?
     - Но ты должен признать, дон Хуан, что должен быть способ узнать.
     - Дубль - это он сам. Это объяснение должно удовлетворять. Если бы ты
"видел" однако, то ты бы знал, что есть очень большая разница между Хенаро
и его дублем. Для мага, который "видит", дубль ярче.
     Я чувствовал себя слишком  слабым,  чтобы  задавать  еще  вопросы.  Я
положил блокнот и на  мгновение  мне  показалось,  что  я  сейчас  потеряю
сознание. Поле зрения мое сузилось, став как бы туннелем. Все вокруг  было
темно за исключением круглого пятна ясной видимости прямо перед глазами.
     Дон Хуан сказал, что мне надо поесть. Я не был  голоден.  Дон  Хенаро
заявил, что он умирает от голода, встал и отправился в заднюю часть  дома.
Дон Хуан тоже поднялся и сделал мне знак идти следом. На кухне дон  Хенаро
положил себе еды, а  затем  погрузился  в  крайне  комическое  изображение
человека, который хочет есть, но не может проглотить.  Я  думал,  что  дон
Хуан сейчас умрет. Он рычал, брыкал ногами, кричал, кашлял и задыхался  от
смеха. Мне казалось, что я тоже сейчас надорву себе бока. Игра дона Хенаро
была бесценной.
     Наконец он отказался от своих попыток и взглянул по очереди  на  дона
Хуана и на меня. Его блестящие глаза излучали улыбку.
     - Не помогает, - сказал он, пожимая плечами.
     Я съел огромное количество пищи так же, как и дон Хуан. Затем все  мы
вернулись на веранду перед домом. Солнечный свет  был  очень  яркий,  небо
было чистым и утренний  ветерок  освежал.  Я  чувствовал  себя  сильным  и
счастливым. Мы сели треугольником лицом  друг  к  другу.  После  вежливого
молчания я попросил их прояснить мою проблему. Я опять чувствовал  себя  в
отличной форме и хотел использовать свою силу.
     - Расскажи мне еще о дубле, дон Хуан, - попросил я.
     Дон Хуан указал на дона Хенаро, и дон Хенаро поклонился.
     - Вот он, - сказал дон Хуан. - тут  нечего  говорить.  Он  здесь,  ты
можешь смотреть на него.
     - Но он - дон Хенаро, - сказал я и пожал  плечами.  -  Что  же  тогда
дубль, дон Хенаро? - спросил я.
     - Спроси его, - сказал он указывая на  дона  Хуана.  -  он  тот,  кто
разговаривает, а я - немой.
     - Дубль - это сам маг, развившийся через его сновидения,  -  объяснил
дон Хуан. - Дубль - это действие силы для мага, но только  сказка  о  силе
для тебя. В случае с Хенаро его дубль не отличим от оригинала. Это потому,
что его неуязвимость как воина - наивысшая.  Поэтому  сам  ты  никогда  не
замечал разницы.  Но  за  те  годы,  которые  ты  его  знаешь,  ты  был  с
оригинальным Хенаро только дважды.  Все  остальное  время  ты  был  с  его
дублем.
     - Но это противоестественно! - воскликнул я.
     Я чувствовал, что в груди у меня растет тревога,  я  так  возбудился,
что уронил блокнот, и мой карандаш  куда-то  закатился.  Дон  Хуан  и  дон
Хенаро практически нырнули на землю и  начали  чрезвычайно  преувеличенные
поиски  его.  Я  никогда  не  видел  более  поразительного   представления
театрального фокусника с ассистентом. Разве что здесь не  было  сцены  или
декорации, или  любого  типа  реквизита  и  скорее  всего  исполнители  не
применяли при этом хитрость рук.
     Дон Хенаро, главный фокусник и его ассистент  дон  Хуан  в  несколько
секунд извлекли поразительное разнообразие  самых  невероятных  предметов,
которые они находили под или за, или над любым  объектом,  находящимся  на
веранде.
     В стиле эстрадного фокусника ассистент раскладывал предметы,  которые
в данном случае были несколькими вещами на  грязном  полу:  камни,  мешки,
куски дерева, молочная фляга, лампа  и  мой  пиджак.  Затем  фокусник  дон
Хенаро приступал к поискам предмета,  который  он  выбрасывал  как  только
убеждался, что это не мой карандаш. Коллекция найденных предметов включала
одежду, парики, очки, игрушки, поварешку, шестерни машин,  женское  нижнее
белье, человеческие зубы, сэндвичи и религиозные предметы. Один из них был
совершенно отвратителен - это был кусок плотных человеческих экскрементов,
который дон Хенаро извлек из-под моего пиджака. Наконец, дон Хенаро  нашел
мой карандаш и вручил его мне после того, как  обтер  с  него  пыль  полой
своей рубашки. Они отметили свою клоунаду криками  и  смехом.  Я  оказался
наблюдающим, который не мог к ним присоединиться.
     - Не принимай вещи так серьезно, Карлитос,  -  сказал  дон  Хенаро  с
оттенком участия. - иначе ты сделаешь...
     Он сделал смешной жест, который мог означать все, что хочешь.
     После того, как утих их смех, я спросил  у  дона  Хенаро,  что  дубль
делает или что маг делает своим дублем. Дон Хуан ответил. Он  сказал,  что
дубль имеет силу и что она используется для того, чтобы выполнять  задачи,
которые были бы невообразимы в обычных условиях.
     - Я уже неоднократно говорил тебе, что мир  неизмерим,  -  сказал  он
мне. - И точно также мы, и точно также каждое существо, которое существует
в мире. Поэтому невозможно представить дубля разумом,  однако,  тебе  было
позволено смотреть на него, и это должно быть более чем достаточно.
     - Но есть же какой-нибудь способ говорить о нем? - сказал я.
     - Ты сам говорил мне, что ты объяснил  свой  разговор  с  оленем  для
того, чтобы говорить со мной. Не можешь  ли  ты  то  же  самое  сделать  с
дублем?
     Он помолчал. Я упрашивал его. Нетерпение, которое я  испытывал,  было
несравнимо ни с чем, через что я прошел.
     - Что же, маг может раздвоиться, - сказал дон Хуан. -  это  все,  что
можно сказать.
     - Но осознает ли он, что он раздвоился?
     - Конечно, он осознает это.
     - Он знает, что он одновременно в двух местах?
     Они оба посмотрели на меня и обменялись взглядами.
     - Где другой дон Хенаро? - спросил я.
     Дон Хенаро наклонился ко мне и уставился мне в глаза.
     - Я не знаю, - сказал он мягко. - ни один маг не знает, где находится
его другой.
     - Хенаро прав, - сказал дон Хуан. - у мага нет данных о том,  что  он
находится в двух местах сразу. Ощущать это было бы равносильно тому, чтобы
встретиться со своим дублем лицом к  лицу,  а  маг,  который  сталкивается
лицом к лицу с самим собой - мертвый маг. Таков закон. Таким образом  сила
расположила вещи. И никто не знает почему.
     Дон Хуан объяснил, что к тому времени, как воин победит сновидение  и
видение и разовьет дубля, он должен  также  преуспеть  в  стирании  личной
истории, важности самого себя и распорядка жизни. Он сказал,  что  вся  та
техника, которой он меня  обучил  и  которую  я  рассматривал  как  пустой
разговор, являлась в сущности  средствами  для  устранения  непрактичности
существования дубля в обычном мире, и заключалась  в  том,  чтобы  сделать
меня самого и мир текучим, поместив все это за пределы предсказания.
     - Текучий воин не может больше иметь мир в хронологическом порядке, -
объяснил дон Хуан.  -  и  для  него  мир  и  он  сам  не  являются  больше
предметами. Он - светящееся  существо  в  светящемся  мире.  Дубль  -  это
простое дело для мага, потому что он знает, что делает. Записывание -  это
простое дело для тебя, но ты все еще пугаешь Хенаро своим карандашом.
     Может ли  сторонний  наблюдатель,  глядя  на  мага,  видеть,  что  он
находится в двух местах одновременно? - спросил я дона Хуана.
     - Конечно, это было бы единственным способом узнать.
     - Но разве нельзя логически заключить, что маг тоже  может  заметить,
что он находится в двух местах?
     - Ага! - воскликнул дон Хуан. - на этот раз  ты  прав.  Маг  конечно,
может заметить впоследствии, что он был в двух местах сразу. Но это только
регистрация, и она  никак  не  соотносится  с  тем  фактом,  что  пока  он
действует, он не ощущает свою двойственность.
     Мои мысли путались. Я чувствовал, что если я перестану писать,  то  я
взорвусь.
     - Подумай вот о чем, - продолжал он. - мир  не  отдается  нам  прямо.
Между ним и нами находится описание мира.  Поэтому  правильно  говоря,  мы
всегда  на  один  шаг  позади,  и  наше  восприятие  мира  всегда   только
воспоминание о его восприятии. Мы вечно  вспоминаем  тот  момент,  который
только что прошел. Мы вспоминаем, вспоминаем,  вспоминаем  -  он  покрутил
рукой, давая мне почувствовать, что он имеет в виду.
     - Но если весь наш опыт мира -  это  воспоминание,  тогда  совсем  не
будет странно заключить, что маг может быть в двух местах  сразу.  Не  то,
чтобы с точки зрения его собственного восприятия,  потому  что  для  того,
чтобы воспринимать  мир,  маг  подобно  любому  другому  человеку,  должен
вспоминать поступок, который он только что совершил,  события,  свидетелем
которых он был, опыт, который только что пережил. В  его  сознании  только
одно воспоминание, но для стороннего наблюдателя смотрящего на мага, может
казаться, что маг действует одновременно в двух различных  эпизодах.  Маг,
однако, вспоминает два отдельных единых мгновения,  потому  что  клей  его
описания времени не связывает его больше!
     Когда  дон  Хуан  закончил  говорить,  я  был  уверен,  что  у   меня
поднимается температура.
     Дон Хенаро рассмотрел меня любопытными глазами.
     - Он прав, - сказал он. - мы всегда на один прыжок позади.
     Он стал двигать руками так, как перед этим делал дон Хуан.  Его  тело
начало дергаться, и он отпрыгнул назад сидя. Казалось, у него была икота и
каждый ик заставлял его тело прыгнуть назад.  Он  начал  двигаться  назад,
прыгая на заду, и пропрыгал до конца веранды, а потом обратно.
     Вид дона Хенаро, прыгающего назад на ягодицах вместо того, чтобы быть
забавным, как это должно было быть, привел меня в  такой  ужас,  что  дону
Хуану пришлось меня несколько раз ударить костяшками пальцев по лбу.
     - Я просто не могу ухватить всего этого, - сказал я.
     - И я тоже не могу, - ответил дон Хуан, пожимая плечами.
     - И я тоже не могу, дорогой Карлитос, - добавил дон Хенаро.
     Моя усталость,  весь  объем  чувственных  восприятий,  то  настроение
легкости и юмора, которое  превалировало,  и  клоунада  дона  Хенаро  были
слишком большой нагрузкой для моих нервов. Я не мог прекратить возбуждения
в мышцах моего живота.
     Дон Хуан заставил меня покататься по земле до  тех  пор,  пока  я  не
восстановил свое спокойствие. Затем я опять сел, глядя на них.
     - Дубль материален? - спросил я дона Хуана после долгого молчания.
     Они посмотрели на меня.
     - Есть ли у дубля материальное тело? - спросил я.
     - Определенно, - сказал дон Хуан. - плотность, материальность  -  это
воспоминания. Поэтому, как и все остальное, что мы  ощущаем  в  мире,  они
являются той памятью, которую мы накапливаем. Память об описании.  У  тебя
есть память о коммуникации посредством слов.  Поэтому  ты  разговаривал  с
койотом и ощущаешь меня, как материального.
     Дон Хуан пододвинул ко мне свое плечо и слегка толкнул меня.
     - Потрогай меня, - сказал он.
     Я похлопал, а затем обнял его. Я был близок к слезам.
     Дон Хенаро поднялся и  подошел  ко  мне  поближе.  Он  был  похож  на
маленького ребенка с блестящими шаловливыми глазами. Он надул губы и долго
смотрел на меня.
     - А как же я? - спросил он, пытаясь скрыть  улыбку.  -  разве  ты  не
собираешься меня тоже обнять?
     Я поднялся и вытянул руки, чтоб коснуться его.  Мое  тело,  казалось,
застыло на месте, у меня не было сил  двинуться.  Я  попытался  свои  руки
заставить коснуться его, но моя борьба была  напрасной.  Дон  Хуан  и  дон
Хенаро стояли  рядом,  наблюдая  за  мной.  Я  чувствовал,  что  мое  тело
сотрясается под неизвестной тяжестью.
     Дон Хенаро сел и притворился обиженным, потому что я его не обнял. Он
скреб землю пятками и пинал ее ногами, затем оба они покатились со смеху.
     Мышцы моего живота дрожали, заставляя сотрясаться все мое  тело.  Дон
Хуан отметил, что я двигаю головой так, как он рекомендовал мне  ранее.  И
что это шанс успокоиться,  отражая  луч  света  уголками  глаз.  Он  силой
вытащил меня из-под крыши веранды на открытый участок и повернул мое  тело
в такое положение,  чтобы  на  глаза  попадал  солнечный  свет,  идущий  с
востока. Но к тому времени, как он установил мое тело, я перестал дрожать.
Я заметил, что сжимаю свой блокнот, только  после  того,  как  дон  Хенаро
сказал, что тяжесть бумаги заставляет меня дрожать.
     Я сказал дону Хуану, что мое тело  толкает  меня  уехать.  Я  помахал
рукой дону Хенаро. Я не хотел дать им времени уговорить себя.
     - До свидания, дон Хенаро, - закричал я. - мне сейчас нужно ехать.
     Он помахал мне в ответ. Дон Хуан прошел со мной  несколько  метров  к
машине.
     - У тебя тоже есть дубль, дон Хуан? - спросил я.
     - Конечно! - воскликнул он.
     В этот миг мне  пришла  в  голову  сводящая  с  ума  мысль.  Я  хотел
отбросить ее и поспешно уехать, но что-то внутри меня не давало  покоя.  В
течение многих лет нашей связи для меня стало  обычным,  что  каждый  раз,
когда я хотел видеть дона Хуана, мне нужно было просто приехать  в  сонору
или в центральную Мексику, и я  всегда  находил  его,  ожидающим  меня.  Я
научился принимать это как само собой  разумеющееся,  и  до  сих  пор  мне
никогда не приходило в голову что-либо думать об этом.
     - Скажи мне что-нибудь, дон Хуан, - сказал я полушутя. -  ты  -  сам,
или ты - твой дубль?
     Он наклонился ко мне улыбаясь. "Мой дубль", - прошептал он.
     Мое тело взметнулось в воздух, как будто меня подбросили с  ужасающей
силой. Я помчался к своей машине.
     - Я просто пошутил, - сказал дон Хуан громким голосом. -  ты  еще  не
можешь уехать, ты еще должен мне пять дней.
     Они оба побежали к моей машине, пока  я  выруливал.  Они  хохотали  и
подпрыгивали.
     - Карлитос, вызывай меня в любое время, - закричал дон Хенаро.



                      2. ВИДЯЩИЙ СОН И ВИДИМЫЙ ВО СНЕ

     Я подъехал к дому дона Хуана и  прибыл  туда  ранним  утром.  Ночь  я
провел в мотеле так, чтобы выехать с рассветом и приехать к  его  дому  до
полудня. Дон Хуан был в задней части дома и вышел  ко  мне,  когда  я  его
позвал. Он тепло меня приветствовал и выразил, что  рад  видеть  меня.  Он
сделал замечание,  которое,  как  я  думал,  должно  было  заставить  меня
почувствовать себя легко, но произвело противоположное действие.
     - Я слышал, что ты подъезжаешь, - сказал он и улыбнулся. - и убежал в
заднюю часть дома. Я боялся, что если я останусь здесь, то ты испугаешься.
Он заметил, что я мрачен и тяжел. Он сказал, что я напоминаю  ему  элихио,
который был достаточно угрюм, чтобы быть хорошим магом, но слишком  угрюм,
чтобы  стать  человеком  знания.  Он  сказал,  что  единственным  способом
отразить разрушающее действие мира магов, будет смеяться над ним.
     Он был прав в своей оценке  моего  настроения.  Я  действительно  был
озабочен и  испуган.  Мы  отправились  в  длинную  прогулку.  Понадобилось
несколько часов, чтобы мои чувства успокоились. Прогулка с  ним  дала  мне
более хорошее самочувствие, чем если бы он попытался  разговором  развеять
мою мрачность.
     Мы вернулись к его дому в конце дня. Я был голоден. Поев, мы  уселись
на его веранде. Небо было чистым, дневной  свет  навевал  покой,  я  хотел
разговаривать.
     - Я несколько месяцев чувствовал себя не в своей тарелке, - сказал я.
- было что-то очень пугающее в  том,  что  делали  вы  с  доном  Хенаро  в
последний раз, когда я здесь был
     Дон Хуан ничего не сказал. Он поднялся и обошел вокруг веранды.
     - Я должен поговорить об этом, - сказал я. - это ставит меня в тупик,
и я не могу перестать размышлять об этом.
     - Ты боишься? - спросил он.
     Я не боялся, но  был  ошеломлен,  перегружен  тем,  что  я  увидел  и
услышал. Дыры в моем рассудке были такими гигантскими, что  я  должен  был
или чинить их или выбросить свой рассудок совершенно.
     Мои замечания рассмешили его.
     - Не выбрасывай пока что свой рассудок, - сказал он. - не  время  для
этого. Хотя это и произойдет, но я  не  думаю,  что  сейчас  как  раз  тот
момент.
     - Нужно ли мне пытаться найти объяснение тому, что случилось?
     - Конечно, - ответил он. - это твой долг - успокоить свой  ум.  Воины
выигрывают свои битвы не потому, что  они  бьются  головой  об  стенку,  а
потому что они берут эти стены. Они не преуменьшают их.
     - Как же я могу перепрыгнуть через эту? - спросил я.
     - Рассматривать все таким образом, - сказал он, садясь рядом со мной.
- Есть три рода плохих привычек, которыми мы  пользуемся  вновь  и  вновь,
когда встречаемся с необычными жизненными ситуациями. Во-первых, мы  можем
отрицать то, что происходит или произошло, и чувствовать, что этого как бы
вообще никогда не было.
     Это путь фанатика. Второе - мы можем все принимать за чистую  монету,
как будто мы знаем, что происходит. Это путь набожного человека. Третье  -
мы можем приходить в замешательство перед событием, потому  что  мы  и  не
можем его отбросить, и не можем чистосердечно принять.  Это  путь  дурака.
Твой путь - есть четвертый: правильный - путь воина. Воин  действует  так,
как если бы никогда и ничего не случалось, потому что  он  ни  во  что  не
верит. И однако же, он принимает все за чистую монету.  Он  принимает,  не
принимая, и отбрасывает, не  отбрасывая.  Он  никогда  не  чувствует  себя
знающим и в то же время он никогда себя не  чувствует  так,  как  если  бы
никогда ничего не случалось. Он действует  так,  как  будто  он  в  полном
контроле, даже хотя у него может быть сердце ушло в пятки. Если действуешь
таким образом, то замешательство рассеивается. Мы  долгое  время  молчали.
Слова дона Хуана были для меня подобны бальзаму.
     - Могу я говорить о доне Хенаро и его дубле? - спросил я.
     - Это зависит от того, что ты хочешь сказать о нем, - ответил  он.  -
ты хочешь индульгировать в том, что ты в замешательстве?
     -  Я  хочу  индульгировать  в  объяснениях,  -  сказал  я.  -   я   в
замешательстве потому, что не смел прийти тебя увидеть и не мог поговорить
о своих затруднениях и сомнениях с кем-либо.
     - Разве ты не говоришь со своими друзьями?
     - Я говорю, но как они могут мне помочь?
     - Я никогда не думал, что тебе нужна помощь. Ты должен культивировать
чувство, что воин не нуждается ни в  чем.  Ты  говоришь,  что  тебе  нужна
помощь.  Помощь  в  чем?  У   тебя   есть   все   необходимое   для   того
экстравагантного путешествия,  которым  является  твоя  жизнь.  Я  пытался
научить тебя тому, что реальным опытом должен быть человек, и что то,  что
важно, так  это  быть  живым.  Жизнь  -  маленькая  прогулка,  которую  мы
предпринимаем сейчас, жизнь сама по себе достаточна, сама себя объясняет и
заполняет.
     Воин понимает это и живет соответственно. Поэтому можно сказать,  без
предвзятости, что опыт всех опытов - это быть воином.
     Казалось, он ждал, что я что-нибудь скажу.  Я  секунду  колебался.  Я
хотел тщательно подобрать слова.
     - Если воину нужно утешение, - продолжал он.  -  он  просто  выбирает
любого и выражает этому человеку все детали своего замешательства. В конце
концов воин не ищет того, чтобы его поняли или помогли. Говоря, он  просто
снимает с себя свой груз. Но это при том условии, что у воина есть  талант
к разговору. Если у него нет такого таланта, то он не говорит ни с кем. Но
ты живешь не совсем как воин, по крайней мере пока что. И провалы, которые
ты  встречаешь,  должны  действительно  быть   монументальными.   Я   тебе
сочувствую.
     Он не был рассеянным или поверхностным. Судя по участию в его глазах,
казалось, он находился здесь сам собой. Он поднялся  и  погладил  меня  по
голове. Пройдя взад-вперед  по  веранде,  он  спокойно  осмотрел  чапараль
вокруг дома. Его движения пробудили во мне чувство беспокойства.
     Для того, чтобы расслабиться, я начал говорить о  своей  проблеме.  Я
чувствовал, что  для  меня  уже  абсолютно  поздно  притворяться  невинным
наблюдателем. Под его руководством  я  натренировался  достигать  странных
восприятий, таких как "остановка внутреннего  диалога"  и  контролирование
своих снов. Это были такие моменты, которые  нельзя  было  подстроить  или
сбросить с весов. Я следовал его советам, хотя и не  всегда  буквально,  и
частично преуспел в разрушении распорядка дня, принятия ответственности за
свои поступки, стирании личной истории и,  наконец,  пришел  к  тому,  что
несколько лет назад приводило меня в ужас.  Я  смог  оставаться  один  без
нарушения моего физического или эмоционального самочувствия. Пожалуй,  это
был мой единственный наиболее поразительный триумф. С точки  зрениях  моих
прежних предположений и настроений, находиться в одиночестве и "не сойти с
ума" было немыслимым состоянием. Я остро чувствовал все изменения, которые
произошли в моей жизни и в моем взгляде на мир. И я осознавал  также,  что
быть настолько затронутым откровением дона Хуана и дона  Хенаро  о  дубле,
является в какой-то мере чрезмерным.
     - Что со мной не так, дон Хуан? - спросил я.
     - Ты индульгируешь, - бросил он. - ты считаешь, что индульгировать  в
сомнениях и размышлениях, это признак  чувствительного  человека.  Что  ж,
истина состоит в том, что ты дальше всего находишься от того,  чтобы  быть
чувствительным. Поэтому зачем же притворяться? Я говорил тебе в тот  день,
что воин принимает в смирении то, что он есть.
     - Твои слова звучат так, как  если  бы  я  намеренно  вводил  себя  в
заблуждение, - сказал я.
     - Мы намеренно вводим себя в заблуждение, - сказал он. - мы  осознаем
свои поступки. Наш умишко намеренно превращает себя в монстра, которым  он
себя считает. Однако, он слишком мал для такой большой формы.
     Я объяснил ему, что моя проблема, пожалуй, более сложна, чем  то,  во
что он ее превращает.
     Я сказал, что до тех пор, пока он и дон Хенаро были людьми, подобными
мне,  их  высший  контроль  делал  их  моделями  для  моего   собственного
поведения. Но если они являются людьми в сущности совершенно отличными  от
меня, то я не могу  больше  воспринимать  их  как  модели,  а  только  как
странности, которым я, конечно, не могу подражать.
     - Хенаро - человек, - сказал дон Хуан ободряющим тоном. - правда,  он
уже больше не такой же человек как ты, но это  его  достижение  и  это  не
должно возбуждать в тебе страх. Если  он  другой,  то  тем  больше  причин
восхищаться им.
     - Но его отличие, это нечеловеческое отличие, - сказал я.
     - А что же, ты думаешь, это есть? Различие между человеком и лошадью?
     - Не знаю, но он не такой как я.
     - Однако, одно время он был таким.
     - Не могу ли я понять его изменения?
     - Конечно, ты сам меняешься.
     - Ты хочешь сказать, что я разовью дубля?
     - Никто не развивает дубля. Это просто способ говорить  об  этом.  Ты
из-за всех своих разговоров, являешься  мешком  слов.  Ты  -  в  сетях  их
значений. Сейчас ты  думаешь,  что  дубля  развивают  какими-нибудь  злыми
чарами, я полагаю. Все мы, светящиеся существа, имеем дубля. Все мы!  Воин
учится  осознавать  это,  и  все.  Есть,  видимо,  непереходимые  барьеры,
охраняющие это  осознание,  но  этого  можно  было  ожидать.  Эти  барьеры
являются тем, что делает такое осознание уникальной задачей.
     - Почему я этого так боюсь, дон Хуан?
     - Потому что ты  думаешь,  что  дубль  это  то,  что  говорят  слова.
Двойник, или другой ты. Я выбираю эти слова, чтобы описать  это.  Дубль  -
это ты сам. И к нему нельзя подходить никаким другим образом.
     - Что если я не хочу его иметь?
     - Дубль - это не дело личного выбора. Точно также, как не от  личного
выбора зависит, кто отбирается  учиться  знанию  магов,  которое  ведет  к
такому осознанию. Ты когда-нибудь задавал себе вопрос, почему именно ты?
     - Все время. Я сотни раз задавал тебе этот вопрос, но  ты  так  и  не
ответил.
     - Я не имел в виду, что ты должен задавать этот вопрос как  требующий
ответа. А в смысле размышления воина над его огромной  удачей.  Удачей  от
того, что он нашел вызов.
     - Превратить  это  в  обыкновенный  вопрос  -  это  средство  обычных
рассудительных людей, которые хотят, чтобы ими или восхищались, или  чтобы
их жалели. Я не интересуюсь такого рода вопросом, потому что  нет  способа
ответить на него. Решение выбрать тебя было решением силы. Никто не  может
изменить планов силы. Теперь, когда ты выбран, ты  уже  ничего  не  можешь
сделать, чтобы остановить выполнение этого плана.
     - Но ты сам мне говорил, дон Хуан, что всегда можно упасть.
     - Это верно. Всегда можно упасть. Но я думаю, что ты  имеешь  в  виду
что-то другое. Ты хочешь найти путь к отступлению. Ты хочешь иметь свободу
упасть и закончить все на собственных условиях. Слишком поздно для  этого.
Воин находится в руках силы и его единственная свобода заключается в  том,
чтобы избрать неуязвимую жизнь. Нет никакого способа разыграть победу  или
поражение. Твой рассудок может хотеть, чтобы  ты  упал  и  проиграл  битву
совершенно, чтобы отказаться  от  целостности  себя.  Но  есть  контрмера,
которая не позволит тебе провозгласить ложную победу или ложное поражение.
Если ты думаешь, что можешь отступить в гавань поражения, то ты не в своем
уме. Твое тело будет стоять на страже и не позволит тебе пойти этим путем.
Он начал мягко смеяться.
     - Почему ты смеешься? - спросил я.
     - Ты в ужасном положении, - сказал он.  -  Для  тебя  слишком  поздно
возвращаться, но слишком рано действовать. Все, что ты можешь - это только
наблюдать. Ты в жалком положении ребенка, который  не  может  вернуться  в
материнское чрево, но в то же  время  не  может  ни  побегать  вокруг,  ни
действовать. Все, что может ребенок, это наблюдать и слушать поразительные
рассказы о действиях, которые ему рассказывают. Ты сейчас как раз в  таком
положении. Ты не можешь вернуться в чрево своего прежнего мира, но в то же
время ты и не можешь действовать с силой. Для тебя есть только  наблюдение
за поступками силы и выслушивание сказок, сказок о силе.
     - Дубль - это одна из этих сказок. Ты это  знаешь  и  именно  поэтому
твой рассудок этим настолько захвачен. Ты бьешься головой  о  стену,  если
притворяешься  понимающим.  Все,  что  я  могу  об  этом  сказать  в  виде
объяснения,  так  это  то,  что  дубль,  хотя  к  нему  и  приходят  через
сновидения, настолько реален, насколько это только может быть.
     - Согласно  тому,  что  ты  мне  рассказал,  дон  Хуан,  дубль  может
совершать поступки. Может ли в таком случае дубль?..
     Он не дал мне  закончить  мою  линию  мысли.  Он  напомнил  мне,  что
неуместно говорить, что это он рассказал мне о дубле, если я могу сказать,
что видел его сам.
     - Конечно, дубль может совершать поступки, - сказал я.
     - Конечно! - ответил он.
     - Но может ли дубль действовать от самого себя?
     - Это он сам, проклятие! Мне было очень трудно объяснить свою  мысль.
Я хотел сказать, что если маг может совершать два  поступка  одновременно,
то его способность  к  утилитарному  производству  удваивается.  Он  может
работать на двух работах, быть в двух местах, видеть  двух  людей  и  т.д.
сразу. Дон Хуан терпеливо слушал.
     - Позволь мне сказать так, - продолжал я. - гипотетически,  может  ли
дон Хенаро убить, позволив это сделать своему дублю?
     Дон Хуан смотрел на меня. Он покачал головой и отвел глаза в сторону.
     - Ты набит сказками о насилии, - сказал он. - Хенаро никого не  может
убить, просто потому что у него более  не  осталось  заинтересованности  в
окружающих его людях. К тому времени, когда воин способен победить видение
и сновидение, и  осознает  свое  свечение,  в  нем  не  остается  подобных
интересов.
     Я указал на то, что в начале моего ученичества он  заявил,  что  маг,
направляемый своим олли может быть перенесен за сотни миль, чтобы  нанести
удар своему врагу.
     - Я ответственен в твоем замешательстве, - сказал он, - но ты  должен
вспомнить, что в другой раз я рассказывал тебе, что с тобой  я  не  следую
той последовательности, которую мне предписывал мой  собственный  учитель.
Он был магом, и мне следовало бы на самом деле толкнуть тебя в тот мир.  Я
этого не сделал, потому что меня  не  заботят  больше  подъемы  и  падения
окружающих меня людей. Однако, слова моего учителя  запали  в  меня.  И  я
неоднократно разговаривал с тобой в  той  манере,  в  которой  он  сам  бы
говорил со мной. Хенаро человек знания.  Самый  чистый  из  всех  их.  Его
поступки неуязвимы. Он вне обычных людей и вне  магов.  Его  дубль  -  это
выражение его радости и его юмора. Таким образом он,  пожалуй,  не  сможет
использовать  его  для  создания  или  разрешения   ординарных   ситуаций.
Насколько я знаю, дубль  это  сознание  нашего  состояния  как  светящихся
существ. Он может делать все, что угодно и тем не  менее  он  предпочитает
быть ненавязчивым и мягким.
     -  Моей  ошибкой  было  ввести  тебя  в  заблуждение  заимствованными
словами. Мой учитель был  не  способен  производить  те  эффекты,  которые
создает Хенаро. Для моего учителя, к несчастью, некоторые  вещи  были  так
же, как и для тебя, только сказками о силе.
     Я почувствовал себя обязанным отстаивать свою точку зрения. Я сказал,
что говорил в гипотетическом смысле.
     - Не существует гипотетического смысла,  когда  ты  говоришь  о  мире
людей знания. Человек знания, пожалуй, не может действовать по отношению к
окружающим людям каким-либо вредным образом. Гипотетически или как бы  там
ни было иначе.
     -  Но  что  если  окружающие  люди  замышляют   что-то   против   его
безопасности и здоровья. Может ли он тогда использовать своего  дубля  для
собственной защиты?
     Он щелкнул языком в неодобрении.
     - Что за невероятное насилие в твоих мыслях, - сказал он. - никто  не
может замышлять против безопасности и здоровья человека знания. Он  видит,
поэтому он предпримет шаги, чтобы избежать всего подобного.
     - Хенаро, например, предпринял рассчитанный риск, встречаясь с тобой.
Однако  нет  ничего  такого,  что  ты  мог  бы  сделать,  угрожающее   его
безопасности. Если что-то такое есть,  то  его  видение  даст  ему  знать.
Наконец, если есть в тебе что-либо  врожденно  вредное  для  него,  и  его
видение не может до этого добраться, тогда это его судьба, и ни Хенаро, ни
кто другой не сможет избежать этого. Так что, как видишь,  человек  знания
все контролирует, не контролируя ничего.
     Мы помолчали. Солнце почти коснулось верхушек густых высоких кустов с
западной стороны дома. До захода солнца еще оставалось около двух часов.
     - Почему ты не позовешь Хенаро? - спросил дон Хуан невзначай.
     Мое тело подпрыгнуло. Моей первоначальной реакцией было бросить все и
бежать к машине. Дон Хуан расхохотался. Я сказал ему, что  не  нуждаюсь  в
том, чтобы доказывать что-либо самому себе, и что  я  вполне  удовлетворен
тем, что разговариваю с ним. Дон Хуан не мог перестать  смеяться.  Наконец
он сказал, что это позор,  что  дон  Хенаро  не  может  насладиться  такой
великолепной сценой.
     - Видишь ли, если тебе не интересно позвать Хенаро, то мне интересно,
- сказал он решительным тоном. - мне нравится его компания.
     Во рту у меня появился ужасно кислый привкус. Капли пота  побежали  у
меня с бровей и с верхней губы. Я хотел  что-нибудь  сказать,  но  сказать
было действительно нечего.
     Дон Хуан бросил на меня долгий изучающий взгляд.
     - Давай, - сказал он. - воин всегда готов. Быть воином это не  значит
просто желать им быть. Это скорее бесконечная битва, которая будет длиться
до последнего момента нашей жизни. Никто не рождается  воином.  Точно  так
же, как никто не рождается разумным существом. Мы сами себя делаем тем или
другим. Подтянись, я не хочу, чтобы Хенаро увидел тебя таким дрожащим.
     Он поднялся и прошелся взад-вперед по чистому полу веранды. Я не  мог
остаться бесстрастным. Моя нервозность была настолько интенсивной,  что  я
не мог больше писать и вскочил на ноги.
     Дон Хуан заставил меня бежать на месте, обратясь лицом к  западу.  Он
заставлял меня делать такие же движения ранее в различных обстоятельствах.
Идея состояла в том, чтобы извлечь силу  из  сгущающихся  сумерек,  подняв
руки к небу с расставленными пальцами как  веер,  а  затем  сжимать  их  с
силой, когда руки находятся в средней точке между горизонтом и зенитом.
     Упражнение подействовало, и я почти сразу  успокоился  и  подтянулся.
Однако я не мог не удивиться тому, что случилось со "старым мной", который
никогда не мог  расслабиться  настолько  полно,  выполняя  эти  простые  и
идиотские движения.
     Я хотел сконцентрировать все свое внимание на той процедуре,  которой
дон Хуан, без сомнения, последует, чтобы вызвать  дона  Хенаро.  Я  ожидал
каких-нибудь потрясающих поступков. Дон Хуан встал на краю веранды лицом к
юго-востоку, прижал руки ко рту и закричал: "Хенаро! Приди сюда!"
     Секундой  спустя  Хенаро  вышел  из  чапараля.  Оба  они  сияли.  Они
практически  танцевали  передо   мной.   Дон   Хенаро   очень   приветливо
приветствовал меня, а затем уселся на молочную флягу.
     Что-то было ужасно не так  со  мной.  Я  был  спокоен,  не  озадачен,
какое-то невероятное состояние безразличия и оцепенения охватило  все  мое
существо. Казалось, я сам наблюдаю за собой из какого-то укромного  места.
Бесцеремонным образом я стал рассказывать дону Хенаро, что во время своего
последнего визита он испугал меня чуть ли не до  смерти,  и  что  даже  во
время моего опыта с психотропными растениями я не бывал в состоянии такого
полного хаоса. Они оба приветствовали мои заявления как будто я делал  их,
чтобы намеренно рассмешить. Я засмеялся вместе с ними.
     Очевидно они сознавали состояние моей эмоциональной  онемелости.  Они
наблюдали за мной, подшучивали надо мной, как если бы я был пьяным. Что-то
во мне отчаянно билось, чтобы обратить ситуацию во  что-либо  знакомое.  Я
хотел быть озабоченным и испуганным.
     В конце концов дон Хуан плеснул мне в лицо воды и сказал, чтобы я сел
и записывал. Он сказал, как делал это и раньше, что или я буду записывать,
или я умру. Простое действие записывания нескольких слов вернуло назад мое
знакомое настроение.  Казалось,  что-то  опять  стало  кристально  чистым.
Что-то такое, что секундой ранее было мутным и немым.
     Пробуждение моего  обычного  меня  означало  также  пробуждение  моих
обычных страхов.  Как  ни  странно,  я  менее  боялся  бояться,  чем  быть
неиспуганным. Знакомость моих старых привычек  в  независимости  от  того,
какими неприятными они были, была восхитительным лекарством.
     Я полностью сообразил тогда, что дон Хенаро просто вышел из чапараля.
Мои обычные процессы начали функционировать. Я начал с того, что отказался
думать или рассуждать о событии. Я пришел к  решению,  ни  о  чем  его  не
расспрашивать. На этот раз я собирался быть молчаливым свидетелем.
     - Хенаро прибыл опять исключительно для тебя, - сказал дон Хуан.  Дон
Хенаро опирался о стену дома, прислонившись к ней спиной, в то  время  как
сидел на прогнутой молочной фляге. Он выглядел так, как будто ехал  верхом
на лошади. Руки его находились перед ним,  создавая  впечатление,  что  он
держит уздечку коня.
     - Это правда, Карлитос, - сказал он и  остановил  молочную  флягу  на
землю.
     Он спешился, перекинув правую ногу через воображаемую шею  лошади,  а
затем прыгнул на землю. Его движения были столь совершенны, что  дали  мне
безусловное впечатление, будто он прибыл верхом. Он подошел ко мне  и  сел
слева.
     - Хенаро пришел, потому что он хочет  рассказать  тебе  о  другом,  -
сказал дон Хуан. Он сделал так, будто уступал  дону  Хенаро  трибуну.  Дон
Хенаро поклонился. Он слегка повернулся, чтобы быть лицом ко мне.
     - Что ты хочешь знать, Карлитос? - спросил он высоким голосом.
     - Хорошо, если ты собираешься рассказать мне о дубле, то  рассказывай
мне все, - сказал я, разыгрывая беззаботность.
     Они оба покачали головой и посмотрели друг на друга.
     - Хенаро собирается рассказать тебе о видящем сон и видимом во сне, -
сказал дон Хуан.
     - Как ты знаешь, Карлитос,  -  сказал  дон  Хенаро  в  тоне  оратора,
делающего разминку, - дубль начинается в сновидении.
     Он бросил на меня долгий взгляд и улыбнулся. Его глаза  скользнули  с
моего лица на записную книжку и карандаш.
     - Дубль - это сон, - сказал он, вытягивая руки,  а  затем  встал.  Он
прошел к краю веранды и  вошел  в  чапараль.  Он  стоял  рядом  с  кустом,
повернувшись к нам на три четверти  профиля.  Видимо,  он  мочился.  Через
секунду я заметил,  что  с  ним  что-то  неладно.  Казалось,  он  отчаянно
пытается помочиться и не может. Смех дона Хуана был намеком на то, что дон
Хенаро опять шутит. Дон Хенаро изгибал свое тело таким комическим образом,
что привел меня и дона Хуана в настоящую истерику.
     Дон Хенаро вернулся обратно на веранду и  сел.  Его  улыбка  излучала
редкую теплоту.
     - Когда ты не можешь, то уж просто не можешь, -  сказал  он  и  пожал
плечами. Затем, после секундной паузы он добавил, вздохнув: "да, Карлитос,
дубль - это сон."
     - Ты хочешь сказать, что он нереален? - спросил я.
     - Нет. Я хочу сказать, что он сон, - ответил он.
     Дон Хуан вмешался  и  объяснил,  что  дон  Хенаро  говорит  о  первом
появлении осознания, что мы являемся светящимися существами.
     - Все мы различны, поэтому детали нашей борьбы различны, - сказал дон
Хуан. - однако ступени, по которым мы следуем, чтобы прибыть к дублю, одни
и те же. Особенно первые ступени, которые еще не прочны и не уверенны.
     Дон Хенаро согласился и сделал замечание о неопределенности,  которую
маг имеет на этой стадии.
     - Когда это первый  раз  случилось  со  мной,  я  не  знал,  что  это
произошло, - объяснил он. - однажды я собирал растения в горах. Я добрался
до места, которое уже было обработано  другими  собирателями  растений.  У
меня было два огромных мешка растений. Я решил уже идти домой, но  сначала
захотел немножко отдохнуть. Я прилег  рядом  с  тропой  в  тени  дерева  и
заснул. Затем я услышал, что с холма спускаются люди и проснулся. Я быстро
побежал прятаться в укрытие за кустами на небольшом расстоянии от  дороги,
где заснул. Пока я прятался там, у меня было беспокойное впечатление,  что
я что-то забыл. Я посмотрел, захватил ли я свои мешки с растениями. У меня
их не было. Я посмотрел на то место через дорогу, где я спал, и от  испуга
чуть не потерял штаны. Я все еще спал там! Это  был  я!  Я  потрогал  свое
тело. Я был я сам!
     В это время люди, которое спускались с холма, уже подходили  ко  мне,
который спал. В то время как я, который не спал, беспомощно выглядывал  из
укрытия. Черт бы все это побрал! Это был сон!
     Дон Хенаро остановил свой рассказ и взглянул на меня, как  бы  ожидая
вопроса или замечания.
     - Расскажи ему, где ты проснулся во второй раз, - сказал дон Хуан.
     - Я проснулся у дороги, - сказал дон Хенаро. - там, где заснул. Но на
какой-то один момент я не знал полностью, где я был в действительности.  Я
почти могу сказать, что я все еще смотрел на  себя  просыпающегося,  затем
что-то дернуло меня к краю дороги, и я оказался протирающим глаза.
     Последовала долгая пауза. Я не знал, что сказать.
     - И что ты сделал потом? - спросил дон Хуан.
     Когда они оба начали смеяться, я сообразил, что они оба поддразнивают
меня. Он подражал моим вопросам.
     Дон Хенаро продолжал говорить. Он сказал, что на  секунду  застыл,  а
затем пошел все проверить.
     - Место, где я прятался, было в точности таким, каким я его видел,  -
сказал он. - и люди, которые прошли мимо меня, удалялись  мимо  дороги  на
небольшом расстоянии. Я знаю это, потому что сбежал за ними с  холма.  Это
были те самые люди, которых я видел. Я следовал за ними, пока они не дошли
до города. Должно быть, они считали меня сумасшедшим. Я  расспрашивал  их,
не видели ли они моего друга, спящего у дороги. Все они  сказали,  что  не
видели.
     - Видишь, - сказал дон Хуан, - все мы проходим через  одни  и  те  же
сомнения. Мы боимся сойти с ума. К несчастью для нас, конечно, все мы  уже
сумасшедшие.
     - Ты капельку более сумасшедший, чем мы, все же, - сказал дон  Хенаро
мне и подмигнул. - и более подозрителен.
     Они стали дразнить меня из-за  моей  подозрительности,  а  затем  дон
Хенаро стал рассказывать дальше.
     - Все мы - твердые существа,  -  сказал  он.  -  ты  не  один  такой,
Карлитос. Пару дней я был несколько потрясен  своим  сном,  но  затем  мне
пришлось работать для заработка и заботиться о слишком многих вещах.  И  я
действительно не имел времени, чтобы раздумывать над загадкой своих  снов.
Поэтому я очень скоро забыл обо всем этом. Я был очень похож на тебя.
     Но однажды, несколько месяцев спустя, после ужасно утомительного дня,
я заснул как бревно после обеда. Как раз пошел  дождь,  и  течь  на  крыше
разбудила меня. Я вскочил с  постели  и  забрался  на  крышу  дома,  чтобы
зачинить щель, прежде чем нальет  много  воды.  Я  чувствовал  себя  таким
бодрым и сильным, что закончил работу в одну минуту, даже не  намокнув.  Я
подумал, что это небольшой сон, который я имел, подействовал на меня очень
хорошо. Когда я все закончил и вернулся в дом, чтобы поесть что-нибудь,  я
обнаружил, что не могу глотать. Я подумал, что заболел. Я намял  корней  и
листьев и привязал их к шее, а затем отправился в постель. И тогда  опять,
когда я подошел к своей постели, я чуть не уронил  штаны.  Я  был  там,  в
постели, и спал! Я хотел потрясти меня и разбудить, но знал, что это не та
вещь, которую я должен делать. Поэтому я выбежал из дому.  Я  был  охвачен
паникой. Бесцельно я бродил среди холмов. У  меня  не  было  ни  малейшего
представления, куда я иду, и, хотя я там жил всю жизнь,  я  заблудился.  Я
шел под дождем и даже не замечал его. Похоже было, что я не  могу  думать.
Затем молния и гром стали настолько интенсивными, что я проснулся опять.
     На секунду он сделал паузу.
     - Ты хочешь узнать, где я проснулся? - спросил он.
     - Конечно, - ответил дон Хуан.
     - Я проснулся в холмах под дождем, - сказал он.
     - Но как ты знал, что проснулся? - спросил я.
     - Мое тело знало это, - ответил он. - Это был глупый вопрос,  вставил
дон Хуан. - ты сам знаешь, что  что-то  в  воине  всегда  осознает  каждую
перемену, и в точности это является целью пути воина. То-есть  укрепить  и
поддержать это осознанно. Воин чистит его, драит его  и  поддерживает  его
работу.
     Он  был  прав.  Я  вынужден  был  согласиться  с  ним,  что   понимаю
существование во мне чего-то такого, что регистрировало и осознавало  все,
что я делал.
     И однако же, оно не имело ничего общего с моим ординарным  осознанием
меня самого. Это было что-то другое, что может  я  не  мог  обозначить.  Я
сказал им, что возможно дон Хенаро может описать это лучше, чем я.
     - Ты отлично все делаешь и сам, - сказал дон Хенаро. - это внутренний
голос, который говорит тебе что есть что. И в тот раз он сказал мне, что я
проснулся во второй раз. Конечно, как только я проснулся, я стал  убежден,
что я, должно быть, в сновидении. Очевидно, это не было  ординарным  сном,
но это и не было настоящим сновидением, поэтому я остановился на  чем-либо
еще. Что я ходил во сне, полупроснувшись, может  быть.  Я  не  мог  понять
этого иначе.
     Дон Хенаро сказал, что его бенефактор объяснил ему, что испытанное им
совсем не было  сном,  и  что  он  не  должен  настаивать  на  том,  чтобы
рассматривать это как хождение во сне.
     - Он тебе сказал, что это что? - спросил я.
     Они обменялись взглядами.
     - Он  сказал,  что  это  был  бука,  -  ответил  дон  Хенаро  голосом
маленького ребенка.
     Я объяснил им, что хочу знать, объяснил ли все  это  бенефактор  дона
Хенаро точно так же, как объясняют они это сами.
     - Конечно, так же, - сказал дон Хуан.
     - Мой бенефактор объяснил, что тот сон, в котором человек смотрит  на
себя спящего, - продолжал  дон  Хенаро,  -  является  временем  дубля.  Он
рекомендовал, чтобы вместо того, чтобы тратить свою силу на размышление  и
задавание  себе   вопросов,   я   должен   использовать   представляющуюся
возможность для действия, и что когда у меня будет другой шанс,  я  должен
быть к нему готов.
     Следующий случай произошел в доме бенефактора. Я помогал ему в работе
по дому. Затем я лег отдохнуть и как обычно крепко  заснул.  Его  дом  был
определенно местом силы для меня и помог  мне.  Я  внезапно  проснулся  от
громкого  шума.  Дом  моего  бенефактора  был  большим.  Он  был   богатым
человеком, на него работало много людей.  Звук  походил  на  звук  лопаты,
которой копают гравий. Я сел прислушаться,  а  затем  поднялся.  Звук  еще
очень беспокоил меня, но я не мог понять, почему.. Я раздумывал  над  тем,
не пойти ли и не посмотреть, что это такое, когда заметил, что я  сплю  на
полу. На этот раз я знал, чего  ожидать  и  что  делать  и  последовал  за
звуком. Я прошел в заднюю часть дома. Там никого не было. Звук,  казалось,
исходил из-за дома. Я продолжал следовать за ним. Чем дальше я за ним шел,
тем быстрее я мог двигаться. Кончилось тем, что я  оказался  в  отдаленном
месте, наблюдая невероятные вещи.
     Он объяснил, что во время этих событий,  он  находился  на  начальных
стадиях своего ученичества, и в области сновидения сделал еще очень  мало.
Но что он обладал непринужденной легкостью видеть во сне, что  он  смотрит
на самого себя.
     - Куда ты пошел, дон Хенаро? - спросил я.
     - Это был первый раз, когда я действительно двигался в сновидении,  -
сказал он. - однако  я  знал  о  нем  уже  достаточно,  чтобы  вести  себя
правильно. Я ни на что не смотрел  прямо  и  в  конце  концов  оказался  в
глубоком овраге, где у моего бенефактора были некоторые  из  его  растений
силы.
     - Как ты думаешь, может все  это  действует  лучше,  если  сновидений
очень мало? - спросил я.
     - Нет! - вставил дон Хуан.  -  У  каждого  из  нас  есть  способность
что-нибудь делать с особой легкостью. У Хенаро - талант к сновидению.
     - Что ты видел в овраге, дон Хенаро? - спросил я.
     - Я видел, как мой бенефактор выполняет опасные маневры с  людьми.  Я
думал, что нахожусь здесь для  того,  чтобы  помочь  ему  и  спрятался  за
деревьями. Однако, я не знал, как помочь. Тем не менее я не был  застывшим
и сообразил, что эта сцена для того, чтобы я наблюдал ее, а не  для  того,
чтобы я участвовал в ней.
     - Где, как и когда ты проснулся?
     - Я не знаю, когда я проснулся. Должно быть, прошло несколько  часов.
Все, что я знаю, так это что я последовал за моим бенефактором  и  другими
людьми, когда они были готовы войти  в  дом  моего  бенефактора,  то  шум,
который они произвели, поскольку они громко спорили, разбудил меня. Я  был
на том месте, где видел себя спящим.
     По пробуждении я сообразил, что все, что я видел и делал, было  сном.
Я действительно уходил на какое-то расстояние, ведомый звуком.
     - Знал ли твой бенефактор о том, что ты делаешь?
     - Он делал звук лопатой, чтобы помочь мне выполнить мою задачу. Когда
он вошел в дом, он притворился, что ругает меня за то,  что  я  заснул.  Я
знал, что он видел меня. Позднее, когда его друзья ушли, он рассказал мне,
что заметил мое сияние, скрывающееся за деревьями.
     Дон Хенаро  сказал,  что  эти  три  случая  поставили  его  на  тропу
сновидения, и что у него ушло 15 лет на  то,  чтобы  дождаться  следующего
случая.
     - Четвертый раз был более сложным видением, - сказал он. - я оказался
спящим посредине вспаханного поля. Я обнаружил себя спящим там на  боку  в
борозде. Я знал, что я в сновидении, потому что каждую ночь  я  настраивал
себя на сновидение. Обычно, каждый раз,  когда  я  видел  себя  спящим,  я
находился на том же месте, где заснул. На этот раз  я  не  был  у  себя  в
постели, хотя я знал, что вечером ложился в постель. В этом сновидении был
день. Поэтому я начал исследовать. Я двинулся с того места, где я лежал, и
ориентировался. Я знал, где нахожусь. Я был фактически недалеко от  своего
дома. Пожалуй, в каких-нибудь двух милях.  Я  прошелся  вокруг,  глядя  на
каждую деталь этого  места.  Я  встал  в  тени  большого  дерева,  росшего
неподалеку  и  посмотрел  через  небольшую  равнину  на  кукурузные  поля,
расположенные по склону холма. Что-то совершенно необычное  поразило  меня
тогда. Детали окружающего не менялись и не исчезали, как бы долго я на них
не смотрел. Я испугался и побежал обратно к тому месту, где я спал. Я  был
еще там, точно также, как и раньше. Я стал рассматривать себя. У меня было
странное ощущение безразличия по отношению к телу, на которое я смотрел.
     Затем я услышал звуки приближающихся людей.  Люди,  казалось,  всегда
крутились вокруг меня. Я взбежал на небольшой холм и  осторожно  посмотрел
оттуда. Десять человек приближались к тому полю, на котором  я  находился.
Все они были молодые люди. Я побежал обратно к тому месту, где я  лежал  и
пережил ужаснейшие моменты в своей жизни, пока  смотрел  на  самого  себя,
лежащего тут и храпящего как свинья. Я знал, что должен разбудить меня, но
не имел представления, как это сделать. Я знал также, что  смерти  подобно
для меня разбудить меня самого. Но если эти юноши найдут  меня  здесь,  то
они очень обеспокоятся. Все эти размышления, которые проходили  через  мой
ум, на самом деле не были мыслями. Они скорее были сценами  у  меня  перед
глазами. Моя озабоченность была, например, сценой, в которой я смотрел  на
самого себя, ощущая при этом, как будто меня лупят кулаками. Я называю это
озабоченностью.  После  этого  первого   раза   такое   бывало   со   мной
неоднократно.
     Что ж, поскольку я не знал, что  предпринять,  стоял  я,  глядя,  что
предпринять  и  ожидая  самого  худшего.  Калейдоскоп  мелькающих   картин
пронесся у меня перед глазами. В особенности я уцепился за одну. Вид моего
дома и моей постели. Картина была очень ясной. О, как  я  хотел  оказаться
опять в своей постели! Тогда меня что-то встряхнуло. Я  почувствовал,  как
будто меня кто-то стукнул и проснулся. Я был у себя в постели! Очевидно, я
был  в  сновидении.  Я  выскочил  из  постели  и  побежал  к  месту  моего
сновидения. Все было в точности таким, каким я  его  видел.  Молодые  люди
работали там. Я долгое время  наблюдал  за  ними.  Они  были  теми  самыми
молодыми людьми, которых я видел.
     Я вернулся назад, к тому самому месту в конце дня, после того как все
ушли, и остановился на том месте, где видел себя спящим.
     Кто-то лежал здесь.
     Земля была примята.
     Дон Хуан и дон  Хенаро  наблюдали  за  мной.  Они  походили  на  двух
неизвестных животных. Я почувствовал мурашки у себя на  спине.  Я  был  на
грани  индульгирования  в  очень  разумном  страхе,  что  они  не  были  в
действительности людьми, такими же как я, но дон Хенаро рассмеялся.
     - В те дни, - сказал  он,  -  я  был  совершенно  таким  же  как  ты,
Карлитос. Я хотел все проверить. Я был таким же подозрительным, как ты.
     Он остановился, поднял палец и погрозил мне, затем повернулся к  дону
Хуану. - ты не был таким подозрительным, как этот парень? - спросил он.
     - Нисколько, - сказал дон Хуан. - он - чемпион.
     Дон Хенаро повернулся ко мне и изобразил жест извинения.
     - Кажется, я ошибся, - сказал он. - я не  был  таким  подозрительным,
как ты.
     Они мягко засмеялись,  как  бы  не  желая  шуметь.  Тело  дона  Хуана
сотрясалось от приглушенного смеха.
     - Это место силы для тебя, - сказал дон  Хенаро  шепотом.  -  ты  уже
исписал до костей все пальцы на том месте,  где  сидишь.  Ты  когда-нибудь
делал здесь какое-либо могучее сновидение?
     - Нет, он не делал, - сказал дон Хуан тихим голосом.  -  но  зато  он
делал могучее писание.
     Они скорчились. Казалось, что они не хотят громко смеяться.  Их  тела
сотрясались. Тихий смех был похож на ритмическое покашливание.
     Дон Хенаро выпрямился и подсел  ко  мне  поближе.  Он  несколько  раз
похлопал меня по плечу, говоря, что я негодяй, а затем  с  огромной  силой
дернул меня за левую руку к себе. Я  потерял  равновесие  и  упал  вперед.
Лицом я чуть не ударился  о  землю,  автоматически  выбросив  руку,  чтобы
смягчить свое падение. Один из них прижимал меня, нажимая на шею. Я не был
уверен, кто. Державшая меня рука походила на руку дона Хенаро.  Я  испытал
момент опустошительной паники. Я чувствовал, что проваливаюсь  в  обморок,
возможно, что я это и сделал. Давление у  меня  в  животе  было  настолько
интенсивным, что меня вырвало. Следующим ясным ощущением было, что  кто-то
помогает мне сесть. Дон Хенаро был передо мной на корточках. Я повернулся,
разыскивая дона Хуана. Его нигде не было видно. Дон Хенаро  сиял  улыбкой.
Его глаза блестели. Он пристально смотрел мне в глаза. Я спросил его,  что
он со мной сделал, и он сказал, что я разбит на части. Судя по  его  тону,
он, казалось, был раздражен или недоволен мною. Несколько раз он повторил,
что я разбит на части, и  что  я  должен  собраться  вновь.  Он  попытался
разыграть суровый тон, но засмеялся  в  середине  своего  предложения.  Он
сказал, что это совершенно ужасно, что я рассыпан по всему этому месту,  и
что ему понадобится метла, чтобы смести все части в одну  кучу.  Потом  он
добавил, что какие-нибудь части у меня могут оказаться не на тех местах, и
все кончится тем, что мой пенис окажется на том  месте,  где  должен  быть
большой палец. В этом месте он засмеялся. Я  хотел  засмеяться  и  получил
совершенно необычное ощущение.  Мое  тело  развалилось!  Казалось,  я  был
механической заводной игрушкой, которая просто  рассыпалась  на  части.  У
меня совсем не было физических ощущений. Точно также, как я  не  испытывал
никакого страха  или  озабоченности.  Распадение  на  части  было  сценой,
которую я наблюдал с точки зрения постороннего, и при  этом  не  испытывал
никаких ощущений.
     Следующее, что я осознал,  это,  что  дон  Хенаро  манипулирует  моим
телом.  Тут  у  меня  были  физические  ощущения  -   вибрация   настолько
интенсивная, что заставила меня потерять из виду все окружающее.
     Я еще раз почувствовал, что кто-то помогает мне сесть. Я опять увидел
дона Хенаро, сидящего на корточках передо мной. Он поднял меня за подмышки
и помог мне идти. Я не мог понять, где я нахожусь. У меня  было  ощущение,
что я во сне, и однако же было полное  чувство  непрерывности  времени.  Я
остро осознавал, что только что находился с доном Хуаном и с доном  Хенаро
на веранде дома дона Хуана.
     Дон Хенаро шел со мной, поддерживая меня за левую подмышку. Ландшафт,
который я наблюдал, постоянно менялся. Я не мог однако определить  природу
того, что я  наблюдаю.  То,  что  находилось  перед  моими  глазами  более
походило на чувство или настроение, и центр, из которого исходили все  эти
изменения, определенно был моим животом. Я  определил  эту  связь  не  как
мысль или соображение, но как телесное ощущение,  которое  внезапно  стало
фиксированным и подавляющим.  Изменения  вокруг  меня  исходили  из  моего
живота. Я создавал мир, бесконечный поток ощущений и картин. Тут было все,
что я знал. Это само по себе было чувством, а не мыслью и не  сознательным
заключением.
     На секунду я попытался что-нибудь регистрировать  из-за  своей  почти
неискоренимой привычки все отмечать, но в определенный момент мой  процесс
регистрации исчез и безымянное что-то обволокло меня,  чувства  и  картины
всякого рода.
     В какой-то момент что-то внутри меня опять принялось за  регистрацию,
и я заметил, что одна картина  все  время  повторяется:  дон  Хуан  и  дон
Хенаро, которые пытаются пробраться ко мне. Картина была  мимолетной,  она
быстро пронеслась мимо. Это можно было сравнить  с  тем,  как  если  бы  я
увидел их из окошка быстро движущегося транспорта. Казалось, они  пытались
поймать меня в то время, как я  проходил  мимо.  По  мере  того,  как  эта
картина возвращалась, она становилась более ясной и длилась  более  долгое
время.  В  какой-то  момент  я  понял,  что  намеренно  изолирую   ее   из
бесчисленного множества других картин. Я вроде как  проносился  через  все
остальные именно к этой сцене. Наконец я смог удерживать ее, думая о  ней.
Как только я начал думать, мои обычные процессы взяли верх.  Они  не  были
столь определенными как в  моей  ординарной  деятельности,  но  достаточно
ясными, чтобы знать, что та сцена или чувство, которое я выделил, состояли
в том, что дон Хуан и дон Хенаро находились на веранде дома дона  Хуана  и
поддерживали меня за подмышки. Я  хотел  продолжать  лететь  через  другие
картины и чувства, но они мне  этого  не  давали.  Секунду  я  боролся.  Я
чувствовал себя очень легким и счастливым. Я знал, что оба они  мне  очень
нравятся и я знал также, что не боюсь их. Я хотел пошутить с ними,  но  не
знал как, и продолжал смеяться, похлопывая их по плечам.  У  меня  было  и
другое любопытное осознание. Я был уверен, что  я  в  сновидении.  Если  я
фокусировал глаза на чем-нибудь, оно тут же начинало расплываться.
     Дон Хуан и дон Хенаро что-то говорили мне. Я не мог удержать их слова
и не мог различить, кто именно из них говорит. Затем дон Хуан повернул мое
тело вокруг и указал на груду, лежащую на земле. Дон  Хенаро  нагнул  меня
пониже и заставил меня обойти ее. Груда была человеком, лежащим на  земле.
Он лежал на животе, повернувшись лицом вправо. Они  продолжали  показывать
мне на человека, что-то говоря. Они нагибали меня и заставляли меня ходить
вокруг него. Я совсем не мог сфокусировать на нем глаза, но наконец у меня
появилось чувство спокойствия и трезвости, и я взглянул  на  человека.  Во
мне медленно пробудилось сознание, что человек, лежащий на земле -  это  я
сам. Мое сознание не принесло мне ни ужаса, ни неудобства. Я просто принял
это без всяких эмоций. В этот момент я не был полностью спящим, но в то же
время я и не был полностью бодрствующим, в здравом уме. Я также стал лучше
осознавать дона Хуана и дона Хенаро и смог отличать их от  того,  что  они
говорили мне. Дон Хуан сказал, что мы собираемся пойти  к  круглому  месту
силы в чапарале. Как только он это сказал, картина того места появилась  у
меня в уме. Я  увидел  темную  массу  кустов  вокруг  него.  Я  повернулся
направо. Дон Хуан и дон Хенаро  тоже  были  тут.  Я  ощутил  потрясение  и
чувство, что боюсь их, может  быть  потому,  что  они  выглядели  как  две
угрожающие тени. Они подошли ко мне поближе. Как  только  я  разглядел  их
черты, мои страхи исчезли. Я опять их любил. Казалось, я был пьян и не мог
ни за что твердо ухватиться. Они схватили меня за подмышки и стали  трясти
вместе. Они приказали мне проснуться. Я  мог  слышать  их  голоса  ясно  и
отдельно. Затем я пережил  уникальный  момент.  У  меня  в  уме  были  две
картины, два  сна.  Я  чувствовал,  что  что-то  во  мне  глубоко  спит  и
пробуждается и обнаружил себя, лежащим на полу на веранде, а  дон  Хуан  и
дон Хенаро трясли меня. Но я также находился и на месте силы, и дон Хуан и
дон Хенаро трясли меня там. Было одно критическое мгновение,  когда  я  не
находился ни на том месте, ни на другом. Скорее я был в двух  местах,  как
наблюдатель, видящий две сцены сразу. У меня  было  невероятное  ощущение,
что в этот момент я мог пойти в любую сторону. Все,  что  мне  нужно  было
сделать в этот момент, это  изменить  перспективу  и  вместо  того,  чтобы
наблюдать сцену извне, почувствовать ее с точки зрения субъекта.
     Было что-то очень теплое относительно дома дона  Хуана.  Я  предпочел
эту сцену.
     Затем я испытал ужасающую схватку, такую  потрясающую,  что  все  мое
ординарное сознание вернулось ко мне мгновенно.
     Дон Хуан и дон Хенаро лили ведрами на меня воду.  Я  был  на  веранде
дома дона Хуана.
     Несколько часов спустя мы сидели на кухне. Дон Хуан настаивал,  чтобы
я действовал так, как будто ничего не случилось. Он дал мне какой-то еды и
сказал, чтобы я ел побольше, чтобы компенсировать свой расход энергии.
     Уже шел десятый час вечера, когда я взглянул на  часы,  садясь  есть.
Мой опыт длился несколько часов. Однако, с точки  зрения  моей  памяти,  я
заснул, казалось, лишь очень ненадолго.
     Несмотря на то,  что  я  был  полностью  сам  собой,  я  все  же  был
застывшим. Мое обычное сознание вернулось ко мне  только  тогда,  когда  я
начал делать записки.  Меня  поразило,  что  записывание  может  мгновенно
возвращать мне трезвость. В тот же момент, когда я опять стал самим собой,
поток разумных мыслей немедленно пришел мне на ум. Они предназначались для
объяснения того явления, которое я испытал.  Я  "знал"  тот  же,  что  дон
Хенаро загипнотизировал меня в тот момент, когда  прижал  к  земле.  Но  я
пытался понять, как он это сделал.
     Оба они истерически хохотали, когда  я  выразил  свои  мысли.  Хенаро
осмотрел мой карандаш  и  сказал,  что  карандаш  является  тем  ключиком,
которым заводится моя основная  пружина.  Я  чувствовал  себя  в  каком-то
замешательстве. Я был  усталым  и  раздражительным.  Оказалось,  что  я  в
действительности ору на них в то время как их тела сотрясаются от смеха.
     Дон Хуан сказал, что позволительно наступить мимо лодки, но уж не  на
такое большое расстояние, и что дон Хенаро прибыл исключительно для  того,
чтобы помочь мне и показать мне загадку видящего сон и видимого во сне.
     Моя раздражительность достигла вершины. Дон  Хуан  сделал  знак  дону
Хенаро движением головы. Они оба поднялись и повели меня за дом.  Там  дон
Хенаро продемонстрировал свой огромный репертуар рычаний и  криков  разных
животных. Он сказал, чтобы я выбрал какой-нибудь, и  он  научит  меня  его
воспроизводить.
     После очень длительной практики я добился того, что смог  имитировать
его  довольно  хорошо.  Конечным  результатом  было  то,  что   они   сами
наслаждались моими неуклюжими попытками и смеялись буквально до слез. А  я
сбросил свое напряжение, воспроизводя громкий крик животного. Я сказал им,
что  в  моем  крике  есть   что-то   действительно   пугающее.   Спокойная
расслабленность моего тела была ни с чем не сравнима. Дон Хуан сказал, что
если я усовершенствую этот крик, то смогу превратить его в дело  силы  или
же просто смогу использовать для того,  чтобы  сбросить  свое  напряжение,
когда мне это нужно. Он предложил, чтобы я пошел спать, но я боялся спать.
Я сидел рядом с ними у кухонного очага некоторое  время,  а  затем  совсем
ненамеренно провалился в глубокий сон.
     Проснулся я на рассвете. Дон Хенаро спал около  двери.  Казалось,  он
проснулся одновременно со мной. Меня укрыли и  подложили  под  голову  мой
жакет как подушку. Я чувствовал себя очень спокойным и хорошо отдохнувшим.
Я заметил дону Хенаро, что прошлой ночью я очень утомился. Он сказал,  что
он тоже. И прошептал, как бы доверяясь мне, что дон Хуан устал еще больше,
потому что он старше.
     - Мы с тобой молоды, - сказал он с блеском в глазах, - а он  -  стар.
Сейчас ему наверное уж около трехсот.
     Я поспешно сел. Дон Хенаро прикрыл лицо одеялом и захохотал.  В  этот
момент в комнату вошел дон Хуан.
     Я ощущал собранность и покой. Хоть один раз ничего в действительности
не имело значения. Мне было так легко, что я хотел плакать.
     Дон Хуан сказал, что прошлой ночью я начал осознавать свое  свечение.
Он предупредил меня, чтобы я не индульгировал в хорошем самочувствии,  как
я это делаю, потому что оно обратится в недовольство.
     - В данный момент, - сказал я, - я ничего не хочу объяснять. Не имеет
никакого значения, что дон Хенаро сделал со мной прошлой ночью.
     - Я ничего не делал с тобой, - бросил дон Хенаро. -  смотри,  это  я,
Хенаро. Твой Хенаро! Потрогай меня!
     Я обнял дона Хенаро, и мы смеялись как два ребенка. Он спросил  меня,
не кажется ли мне странным, что я могу обнять его,  тогда  как  в  прошлый
раз, когда я его видел, я был неспособен к нему  прикоснуться.  Я  заверил
его, что эти вопросы меня больше не трогают.
     Замечанием дона Хуана  было,  что  я  индульгирую  в  широкомыслии  и
хорошем самочувствии.
     - Берегись, - сказал он. - воин никогда не снимает свою стражу.  Если
ты будешь  продолжать  быть  таким  же  счастливым,  то  ты  выпустишь  ту
последнюю маленькую силу, которая в тебе еще осталась.
     - Что я должен делать? - спросил я.
     - Быть самим  собой,  -  сказал  он.  -  сомневаться  во  всем,  быть
подозрительным.
     - Но мне не нравится быть таким, дон Хуан.
     - Не имеет никакого значения, нравится тебе  это  или  нет.  Значение
имеет то, что ты можешь использовать как щит. Воин должен использовать все
доступное ему для того, чтобы прикрыть свой смертельный просвет, когда  он
откроется. Поэтому неважно, что  на  самом  деле  тебе  не  нравится  быть
подозрительным или задавать вопросы. Сейчас это твой единственный щит.
     Пиши, пиши,  или  ты  умрешь.  Умереть  в  восторженном  состоянии  -
чепуховый способ умирания.
     - Тогда, как должен умирать воин? - спросил  дон  Хенаро  в  точности
моим тоном голоса.
     - Воин умирает трудно, - сказал дон Хуан. - смерть должна бороться  с
ним. Воин не отдается ей.
     Дон Хенаро раскрыл свои глаза до огромных размеров, а затем мигнул.
     - То, что Хенаро показывал тебе вчера - крайне важно, - продолжал дон
Хуан. - ты не должен разрушать этого своей набожностью.  Вчера  ты  сказал
мне, что тебя с ума свела идея дубля. В этом-то и беда с  людьми,  которые
сходят с ума. Они сходят с ума в обе стороны. Вчера ты был  весь  вопросы,
сегодня ты весь - приятие.
     Я указал,  что  он  всегда  находит  дыру  в  том,  что  я  делаю,  в
независимости от того, как я это делаю.
     - Это неверно, - воскликнул он. - в пути воина нет дыр. Следуй ему, и
твои поступки никто никогда  не  сможет  критиковать.  Возьмем,  например,
вчерашний день. Путем воина было бы во-первых, задавать вопросы без страха
и без подозрения, а затем позволить Хенаро показать тебе загадку  видящего
сон, не сопротивляясь ему и не опустошая себя. Сегодня путем воина было бы
собрать все то, чему ты научился без предвзятости и без набожности.  Делай
так, и никто не найдет в этом никаких дыр.
     Я подумал, судя  по  его  тону,  что  дон  Хуан  должно  быть  ужасно
раздражен моей неуклюжестью. Но он улыбнулся мне, а затем рассмеялся,  как
если бы его собственные слова его рассмешили.
     Я сказал ему, что я просто сдерживаюсь, потому что не хочу  загружать
их своими допросами. Я действительно переполнен впечатлениями от того, что
дон Хенаро со мной сделал. Я был убежден,  хотя  это  больше  и  не  имеет
значения, что дон Хенаро ожидал в кустах, пока дон  Хуан  не  позвал  его.
Затем, позднее, он воспользовался моим испугом и  использовал  его,  чтобы
ошеломить меня. После того, как я был  прижат  к  земле,  я  без  сомнения
потерял сознание, и тогда дон Хенаро, должно быть, загипнотизировал меня.
     Дон Хуан возразил, что я слишком силен, чтобы поддаться так легко.
     - Что же тогда имело место?
     -  Хенаро  пришел  навестить  тебя,  чтобы  рассказать   тебе   нечто
исключительное, -  сказал  он.  -  когда  он  вышел  из  кустов,  он  быль
Хенаро-дубль. Есть другой способ говорить об этом, который бы объяснил все
это лучше, но сейчас я не могу им воспользоваться.
     - Почему же нет, дон Хуан?
     - Потому что ты еще не готов говорить о целостности самого себя. Пока
что я скажу лишь, что вот этот Хенаро здесь - не дубль сейчас.
     Он показал кивком головы на дона Хенаро. Тот пару раз моргнул.
     - Хенаро прошлой ночи был дублем, и как я  тебе  уже  говорил,  дубль
имеет невообразимую силу. Он  показал  тебе  очень  важный  момент.  Чтобы
сделать это, он вынужден был коснуться тебя. Дубль просто  коснулся  твоей
шеи в том месте, где  наступило  на  тебя  олли  несколько  лет  назад.  И
естественно, что  ты  выключился  как  свет.  Естественно  также,  что  ты
индульгировал как сукин сын.  Нам  потребовалось  несколько  часов,  чтобы
раскрутить тебя. Таким образом ты рассеял свою силу, и когда пришло  время
выполнять задачу воина, в твоем мешке ее не хватало.
     - Что это была за задача воина, дон Хуан?
     - Я говорил тебе, что Хенаро  пришел  показать  тебе  нечто,  загадку
светящихся существ как видящих сны. Ты хотел узнать о дубле, он начинается
в снах. Но затем ты спросил: "что такое дубль?" И я сказал, что дубль  это
ты сам, человек сам видит во сне дубля. Это должно бы быть простым,  разве
что нет ничего простого относительно нас.  Может  быть  обычные  сны  тебя
самого просты, но это не значит, что ты  сам  прост.  Как  только  ты  сам
научаешься  видеть  во  сне  дубля,  то  прибываешь  на  этот   колдовской
перекресток, и приходит момент, когда осознаешь, что это  дубль  видит  во
сне тебя самого.
     Я записал все, что он сказал. Я также обращал внимание на то, что  он
говорит, но не смог его понять.
     Дон Хуан повторил свои заявления.
     - Урок прошлой ночи, как я сказал тебе, был относительно видящего сон
и видимого во сне, или относительно того, кто кого видит во сне.
     - Извини, я не разобрал, - сказал я. - я не расслышал.
     Оба они расхохотались.
     - Прошлой ночью, - продолжал дон Хуан, - ты почти  избрал  проснуться
на месте силы.
     - Что ты хочешь сказать, дон Хуан?
     - Это был бы поступок. Если бы ты  не  индульгировал  своими  глупыми
способами, то у тебя было бы достаточно силы, чтобы потрогать  чешуйки,  и
ты, без сомнения, перепугался бы до смерти. К счастью, или к несчастью, но
как бы то ни было, но  силы  у  тебя  было  недостаточно.  Фактически,  ты
растратил свою силу в бесполезном замешательстве до такой степени,  что  у
тебя едва хватило ее, чтобы выжить.
     Поэтому, как ты очень хорошо можешь понять,  индульгировать  в  своих
маленьких повадках не только глупо и убыточно, но также и вредно.
     Воин, который опустошает  себя,  не  может  жить.  Тело  не  является
неразрушимым. Ты мог тяжело заболеть. Не заболел ты только потому, что  мы
с Хенаро отклонили часть твоей чепухи.
     Полный смысл его слов начал доходить до меня.
     - Прошлой ночью Хенаро провел тебя через сложности дубля, - продолжал
дон Хуан. - только он смог  это  сделать  для  тебя.  И  это  не  было  ни
видением, ни галлюцинацией, когда ты увидел себя, лежащим на земле. Ты мог
бы понять это с  бесконечной  ясностью,  если  бы  не  потерялся  в  своем
индульгировании. И ты знал бы тогда, что ты сам являешься сном,  что  твой
дубль видит тебя во сне, точно также, как ты  его  видел  во  сне  прошлой
ночью.
     - Но как это может быть возможным?
     - Никто не знает, как  это  происходит.  Мы  знаем  только,  что  это
случается. В этом загадка нас как светящихся существ. Прошлой ночью у тебя
были два сна, и ты мог проснуться в любом из них.  Но  силы  у  тебя  было
недостаточно даже для того, чтобы понять это.
     Секунду они пристально смотрели на меня.
     - Я думаю, он понимает, - сказал дон Хенаро.



                        3. СЕКРЕТ СВЕТЯЩИХСЯ СУЩЕСТВ

     Дон Хенаро развлекал меня очень долгое  время  какими-то  предвзятыми
наставлениями о том, как я должен управляться со своим повседневным миром.
Дон Хуан сказал, что я должен относиться  очень  тщательно  и  серьезно  к
рекомендациям, которые делает Хенаро, потому что, хотя они и забавны,  они
не являются шутками.
     Около полудня дон Хенаро поднялся и, не  сказав  ни  слова,  пошел  в
кусты. Я тоже собирался подняться, но дон Хуан  слегка  придержал  меня  и
бесстрастным голосом заявил, что дон Хенаро попытается сделать со мной еще
одну вещь.
     - Что он задумал? - спросил я. - что он собирается делать со мной?
     Дон Хуан заверил меня, что мне не нужно беспокоиться.
     - Ты  приближаешься  к  перекрестку,  -  сказал  он.  -  определенный
перекресток, к которому приходит каждый воин.
     У меня мелькнула мысль, что он говорит о моей смерти.  Он,  казалось,
отбросил мой вопрос и сделал мне знак ничего не говорить.
     - Мы не будем обсуждать этот предмет, - сказал  он.  -  удовлетворись
тем, что перекресток, о котором  я  говорю,  является  объяснением  магов.
Хенаро считает, что ты к нему готов.
     - Когда ты собираешься рассказать мне о нем?
     - Я не знаю. Ты воспринимаешь, поэтому это зависит от тебя. Ты должен
решить когда.
     - А чем плохо, если прямо сейчас?
     - Решить - не значит выбрать время наугад. Решить  означает,  что  ты
отрегулируешь свой дух, чтобы он  был  неуязвимым  и  что  ты  сделал  все
возможное, чтобы быть достойным знания и силы.
     Сегодня, однако, ты должен решить маленькую загадку для дона  Хенаро.
Он ушел перед нами, и он будет ожидать где-то в чапарале. Никто  не  знает
места, где он будет находиться, или того времени, когда нужно идти к нему.
Если ты способен определить правильное время для того, чтобы покинуть дом,
то ты будешь способен также провести нас туда, где он находится.
     Я сказал дону Хуану, что не могу даже  вообразить,  чтобы  кто-нибудь
был способен решить такую задачу.
     - Как может уход из дома в определенное время привести меня туда, где
находится дон Хенаро? - спросил я.
     Дон Хуан улыбнулся и стал мурлыкать мелодию. Казалось, он наслаждался
моим возбуждением.
     - Это проблема, которую дон Хенаро поставил перед тобой, - сказал он.
- если у тебя  достаточно  личной  силы,  то  ты  с  абсолютной  точностью
определишь правильное время, чтобы выйти из  дома.  Каким  образом  точное
время будет вести тебя куда-либо, не знает никто. И однако же, если у тебя
личной силы достаточно, то ты сам установишь, что это так.
     - Но каким образом меня будет что-то вести, дон Хуан?
     - Этого тоже никто не знает.
     - Мне кажется, дон Хенаро разыгрывает меня.
     - Тогда лучше поберегись, - сказал он. - если Хенаро  тебя  надувает,
что вполне возможно, то ты лопнешь.
     Дон Хуан  рассмеялся  своей  собственной  шутке.  Я  не  мог  к  нему
присоединиться. Мой страх относительно той опасности, которая  свойственна
манипуляциям дона Хенаро, был слишком реален.
     - Не можешь ли ты дать мне какие-нибудь намеки? - спросил я.
     - Здесь нет намеков! - сказал он отрывисто.
     - Почему дон Хенаро хочет это сделать?
     - Он хочет испытать тебя, - ответил он. - скажем так, что  ему  очень
важно узнать, можешь ли  ты  принять  объяснение  магов.  Если  ты  решишь
загадку, то выводом будет, что ты накопил достаточно личной силы, и что ты
готов. Но если ты провалишься на ней, то это будет потому, что личной силы
у тебя недостаточно, и в таком случае объяснение магов не будет иметь  для
тебя никакого смысла. Я думаю, что мы  должны  дать  тебе  объяснение  вне
зависимости от того, поймешь ты его или нет. Это моя мысль.  Хенаро  более
консервативный воин. Он хочет, чтобы все было  в  должном  порядке,  и  не
хочет давать тебе его до тех пор, пока не посчитает, что ты готов.
     - Почему ты просто сам не расскажешь мне объяснение магов?
     - Потому что Хенаро должен быть тем, кто помогает тебе.
     - Почему это так, дон Хуан?
     - Хенаро не хочет, чтобы я рассказывал тебе почему, пока что.
     - Разве мне повредит, если я узнаю объяснение магов?
     - Я так не думаю.
     - Прошу тебя, дон Хуан, расскажи мне тогда.
     - Ты должно быть шутишь. У Хенаро есть твердые мысли по этому поводу,
и мы должны чтить и уважать их.
     Он сделал повелительный жест, чтобы утихомирить  меня.  После  долгой
успокаивающей паузы я вставил вопрос: "ну как я смогу решить эту  загадку,
дон Хуан?"
     - Я действительно не знаю этого, поэтому не могу дать тебе совет, что
делать, что делать, - сказал он. - Хенаро бесконечно  эффективен  в  своих
поступках. Он разработал эту загадку специально  для  тебя.  Поскольку  он
делает это для твоей пользы, то он настроен только на тебя одного. Поэтому
только ты сможешь выбрать точное  время,  чтобы  выйти  из  дому.  Он  сам
позовет тебя и будет вести тебя посредством этого зова.
     - Каким будет его зов?
     - Я не знаю, его зов для тебя, а не для меня. Он будет касаться твоей
воли непосредственно. Иными словами, ты  должен  использовать  свою  волю,
чтобы узнать зов.
     - Хенаро считает, что он должен сейчас удостовериться в том,  что  ты
накопил достаточно личной силы и что он может заставить тебя включить твою
волю, обратив ее в действующую единицу.
     "Воля" - была другой концепцией, которую  дон  Хуан  очень  тщательно
обрисовал, но не сделал ее ясной. Я понял  из  его  объяснений,  что  воля
являлась  силой,  которая  исходила  из  района  живота  через   невидимое
отверстие ниже  пупка.  Отверстие,  которое  он  называл  "просвет".  Воля
намеренно культивировалась только магами. Она  приходила  к  практикующим,
окруженная загадкой и предположительно  давала  им  способность  выполнять
необычные поступки.
     Я заметил дону Хуану, что нет ни малейшего шанса, чтобы  нечто  столь
неясное могло стать действующей единицей в моей жизни.
     - Здесь ты ошибаешься, - сказал  он.  -  воля  развивается  в  воине,
несмотря на любое сопротивление разума.
     - Разве не мог дон Хенаро, будучи магом, узнать, готов я или нет,  не
проверяя меня? - спросил я.
     - Конечно, мог, - сказал он. - но такое знание не  имело  бы  никакой
ценности или последствий, потому что оно никак не связано с  тобой.  Ты  -
тот, кто учится. Поэтому ты сам должен провозгласить знание  силой,  а  не
Хенаро. Хенаро интересует не столько его знание, сколько твое  знание.  Ты
должен обнаружить работает или нет твоя воля. Это  очень  трудно  сделать.
Несмотря на то, что Хенаро или я знаем  о  тебе,  ты  должен  самому  себе
доказать, что находишься  в  том  положении,  когда  можешь  провозгласить
знание силой. Другими словами, ты сам  должен  быть  убежден,  что  можешь
использовать свою волю. Если это не так, значит ты должен убедиться в этом
сегодня. Если ты не сможешь выполнить эту задачу, тогда  заключением  дона
Хенаро будет то, что, несмотря на все, что он видит относительно тебя,  ты
еще не готов.
     Я испытывал переполняющее меня волнение.
     - Нужно ли все это? - спросил я.
     - Это просьба Хенаро, и  она  должна  быть  выполнена,  -  сказал  он
твердым но дружелюбным тоном.
     - Но какое отношение имеет ко мне дон Хенаро?
     - Может быть сегодня ты это обнаружишь.
     Я упрашивал дона Хуана, чтобы он вывел  меня  из  этого  невыносимого
положения и объяснил все эти загадочные слова. Он засмеялся, похлопал меня
по груди и пошутил насчет  мексиканского  грузчика,  у  которого  огромные
грудные мускулы, но  он  не  может  выполнять  тяжелой  физической  работы
потому, что его спина слаба.
     - Следи за теми мышцами, - сказал он. - они должны быть не просто для
вида.
     - Мои мышцы не имеют никакого отношения к тому, что  ты  говоришь,  -
сказал я в скверном настроении.
     - Имеют, - ответил он. - тело должно быть совершенством до того,  как
воля станет действующей единицей.
     Дон Хуан опять отклонил направление  моих  расспросов.  Я  чувствовал
беспокойство и раздражение. Поднявшись, я пошел на кухню и попил воды. Дон
Хуан последовал за мной и предложил мне попрактиковаться в воспроизведении
крика животного, которому дон Хенаро обучил меня. Мы пошли за дом,  я  сел
на поленницу дров и ушел в воспроизведение этого крика.  Дон  Хуан  сделал
несколько  поправок  и  дал  мне  несколько  указаний  относительно  моего
дыхания. Конечным результатом было состояние полной физической релаксации.
     Мы вернулись на веранду и  сели  опять.  Я  сказал  ему,  что  иногда
чувствую раздражение к самому себе из-за того, что я так беспомощен.
     - Ничего нет неправильного в  чувстве  собственной  беспомощности,  -
сказал он. - все мы больше всего знакомы с ним. Вспомни,  что  мы  провели
целую вечность как беспомощные младенцы. Я уже говорил тебе,  что  в  этот
самый момент ты похож  на  младенца,  который  не  может  вылезти  сам  из
колыбели и уж тем более действовать самостоятельно. Хенаро  вынимает  тебя
из  твоей  колыбели,  скажем,  беря  тебя  на  руки.  Но   ребенок   хочет
действовать, а поскольку он не может, он жалуется на  жизнь.  В  этом  нет
ничего плохого, но индульгировать, протестуя и жалуясь - это совсем другое
дело.
     Он потребовал, чтобы я держался расслабленно и чтобы  я  задавал  ему
некоторое время вопросы до тех пор, пока не буду в лучшем состоянии ума.
     На мгновение я потерялся и не мог  решить,  что  спросить.  Дон  Хуан
развернул соломенную циновку и сказал,  чтобы  я  сел  на  нее.  Затем  он
наполнил водой большую тыквенную флягу и положил ее  в  переносную  сетку.
Казалось, он готовился к путешествию. Он уселся опять и  движением  бровей
велел мне задавать вопросы.
     Я попросил его еще раз  рассказать  о  бабочке.  Он  бросил  на  меня
изучающий взгляд и усмехнулся.
     - Это олли, - сказал он. - ты знаешь это.
     - Но что такое олли? - спросил я. - что это в действительности?
     - Невозможно сказать, чем в  действительности  является  олли.  Точно
также, как невозможно сказать, чем точно является дерево.
     - Дерево - это живой организм, - сказал я. - Мне это говорит немного,
- сказал он. - я могу сказать также, что олли это сила, напряжение, я  уже
говорил тебе это. Но это мало что тебе сказало об олли. Точно также, как в
случае с деревом, узнать, что такое олли, значит воспринять его. Несколько
лет я старался подготовить тебя  к  монументальной  встрече  с  олли.  Ты,
возможно,  не  понимаешь  этого,  но  тебе  потребовалось  несколько   лет
подготовки для того, чтобы встретиться с деревом. Встретиться с олли - это
то же самое. Учитель должен знакомить своего ученика с  олли  мало-помалу,
крупица за крупицей. Ты с годами накопил большой запас знаний  об  этом  и
теперь ты способен собрать это знание вместе, чтобы  ввести  в  свой  опыт
олли также, как ввел в свой опыт дерево.
     - У меня нет ни малейшего понятия, что я делаю это, дон Хуан.
     - Твой рассудок не осознает этого, потому что  он  не  может  принять
возможность олли, начнем с этого. К счастью, совсем не разум собирает олли
вместе. Это делает тело. Ты воспринял олли в большой степени и много  раз.
Каждое из этих восприятий откладывалось в твоем  теле.  Суммой  всех  этих
кусочков является олли. Я не знаю никакого другого способа описать его.
     Я сказал, что не могу осознать, как это мое тело  действует  само  по
себе, как если бы это было существо, отдельное от моего рассудка.
     - Они не разделены, но мы их сделали  такими,  -  сказал  он.  -  наш
рассудок мелочен, и он всегда в разногласии с нашим телом.  Это,  конечно,
только способ говорить, но триумф человека знания состоит в  том,  что  он
объединил эти две  части  вместе.  Поскольку  ты  не  являешься  человеком
знания, то твое тело сейчас делает такие вещи, которые  твой  рассудок  не
способен воспринять. Олли - это одна из этих вещей. Ты не был безумен и ты
не спал, когда воспринимал олли в ту ночь прямо здесь. Я спросил его о той
пугающей идее, которую он с доном Хенаро поселил в меня, что олли является
существом, ожидающим меня  на  краю  маленькой  долины  в  горах  северной
Мексики. Они сказали мне, что рано или  поздно  я  должен  прийти  на  это
свидание с олли и бороться с ним.
     - Это все способы говорить о тех загадках, для которых не  существует
слов. Хенаро и я сказали, что на краю той равнины тебя  ожидал  олли.  Это
заявление было правильным, но оно  не  имело  того  значения,  которое  ты
хочешь ему придать. Олли ждет тебя, это совершенно верно. Но  не  на  краю
какой-либо долины, а прямо здесь или вон там, или в  любом  другом  месте.
Олли ждет тебя точно также, как ждет тебя смерть повсюду и нигде.
     - Зачем олли ждет меня?
     - Затем же, зачем ждет тебя смерть, - сказал он. - потому что ты  был
рожден. В  данный  момент  невозможно  объяснить,  какой  смысл  под  этим
скрывается.  Сначала  ты  должен  ввести  олли  в  свой  опыт,  ты  должен
воспринять его в полную силу. Тогда объяснение магов сможет бросить на это
свет. До сих пор у тебя было достаточно силы, чтобы прояснить  по  крайней
мере один момент - то, что олли - это бабочка.
     Несколько лет назад  мы  с  тобой  ходили  в  горы,  и  у  тебя  было
столкновение с  чем-то.  Тогда  я  не  мог  тебе  рассказать,  что  именно
происходит. Ты видел странную тень, летающую взад и вперед перед огнем. Ты
сам сказал, что она выглядела как бабочка. Хотя  ты  не  знал,  о  чем  ты
говоришь, ты был абсолютно прав.  Тень  была  бабочкой.  Затем,  в  других
обстоятельствах, что-то до безумия испугало тебя после того, как ты заснул
опять-таки перед огнем. Я предупреждал тебя, чтобы ты не спал,  но  ты  не
обратил внимания на мои предупреждения. Этот поступок отдал тебя  на  волю
олли, и бабочка наступила тебе на шею. Почему ты остался  живой,  навсегда
останется для меня загадкой. Тогда ты этого не знал, но я уже считал  тебя
мертвым. Настолько серьезной была твоя оплошность.
     С тех пор каждый раз, когда мы бывали с тобой в горах или в  пустыне,
даже если ты не замечал этого, бабочка всегда следовала за нами. Так что в
общем и целом мы можем сказать, что для тебя олли - это бабочка. Но  я  не
могу сказать, что на самом деле это бабочка в том  понимании,  которое  мы
вкладываем в бабочку. Называть олли бабочкой -  опять-таки  только  способ
разговора. Способ сделать эту безбрежность вокруг нас понятной.
     - А для тебя олли тоже бабочка? - спросил я.
     - Нет. То, как каждый понимает олли - это личное его дело.
     Я заметил, что мы опять вернулись  к  тому,  с  чего  начали.  Он  не
рассказал мне, чем в действительности является олли.
     - Нет необходимости  приходить  в  замешательство,  -  сказал  он.  -
замешательство - это настроение, в которое входишь, но из него можно также
и выйти. В данный  момент  нет  способа  прояснить  что-либо.  Может  быть
позднее сегодня мы сможем рассмотреть эти вещи детально.  Все  зависит  от
тебя, или скорее от твоей личной силы.
     Он отказался произнести еще хоть слово. Я стал очень  озабочен  из-за
страха, что провалю испытание. Дон Хуан отвел меня  за  дом  и  усадил  на
циновку около оросительной канавки. Вода текла так медленно, что  казалась
почти застывшей. Он скомандовал мне сесть спокойно,  выключить  внутренний
диалог и смотреть на воду. Несколько лет назад он раскрыл, по его  словам,
что у меня есть какая-то привязанность к водным массам. Чувство, которое в
высшей степени было удобно для тех предприятий, в которые я был  вовлечен.
Я заметил, что у меня нет никакой особой любви к водоемам,  но  и  нелюбви
тоже нет. Он сказал, что как раз поэтому вода благоприятна для меня. Я был
безразличен по  отношению  к  ней.  В  условиях  стресса  вода  не  сможет
захватить меня, но не сможет также и оттолкнуть меня.
     Он сел слегка позади меня справа и велел мне отдаться и  не  бояться,
потому что он тут, рядом со мной, и поможет, если возникнет нужда.
     Я  испытал  секундный  страх,  а  затем  посмотрел  на  него,  ожидая
дальнейших инструкций. Он насильно повернул мою голову в направлении  воды
и приказал мне  начинать.  У  меня  не  было  ни  малейшего  представления
относительно того, что он от меня хочет,  поэтому  я  просто  расслабился.
Когда я смотрел на воду, я заметил бурунчики на  противоположной  стороне.
Бессознательно я остановил свои несфокусированные глаза на них.  Медленное
течение заставляло их дрожать.  Вода  имела  окраску  пустынной  почвы.  Я
заметил, что складки вокруг бурунчиков были похожи на развилки или  овраги
на гладкой поверхности. В какой-то момент эти складки стали гигантскими, и
вода превратилась в гладкую плоскую охристую поверхность,  а  затем  через
доли секунды я крепко спал или может быть я вошел в состояние  восприятия,
для которого у меня нет параллели. Самым подходящим описанием  этого  было
бы сказать, что я заснул и увидел очень ясный сон.
     Я  чувствовал,  что  могу  продолжать  оставаться  в  этом  состоянии
бесконечно, если  захочу.  Но  я  намеренно  закончил  его,  включив  свой
внутренний диалог. Я раскрыл глаза. Я лежал  на  соломенной  циновке,  дон
Хуан был в нескольких футах от меня. Мой сон  был  настолько  великолепен,
что я начал рассказывать ему его. Он  сделал  мне  знак  молчать.  Длинной
веточкой он указал на две  длинные  тени,  которые  какие-то  сухие  ветки
пустынного чапараля отбрасывали на землю. Конец его  прутика  прошелся  по
очертаниям одной из теней, как бы рисуя ее. Затем он перепрыгнул к  другой
тени и сделал то же самое. Тени  были  примерно  по  тридцать  сантиметров
длиной  и  по  три  шириной.  Они   находились   в   двенадцати-пятнадцати
сантиметрах одна от другой. Движения прутика выбили мои глаза из фокуса, и
я обнаружил, что смотрю раскошенными глазами на четыре тени. Внезапно  две
тени в середине слились в одну и создали необычайное ощущение  глубины.  В
тени, образовавшейся таким образом, была какая-то необъяснимая  округлость
и объем. Она почти походила на призрачную трубу,  круглую  балку  какой-то
неизвестной субстанции. Я знал, что мои глаза раскошены, и  тем  не  менее
они казались сфокусированными на одном месте. Поле зрения  на  этом  месте
было кристально ясным. Я мог двигать глазами не нарушая картины.
     Я продолжал наблюдать, но оставался при этом настороженным. Я  ощутил
любопытный порыв отступиться и погрузиться в наблюдаемую сцену.  Что-то  в
том, что  я  наблюдал,  казалось,  тянуло  меня.  Но  что-то  внутри  меня
пробилось  на  поверхность,  и  я  начал  полусознательный  диалог.  Почти
мгновенно я осознал окружающее в мире повседневной жизни.
     Дон Хуан наблюдал за мной. Он, казалось, был озадачен. Я спросил его,
все ли в порядке, но он не ответил, а помог  мне  сесть.  Только  тогда  я
сообразил, что лежу на спине, глядя в небо, а дон Хуан  склонился  у  меня
над лицом.
     Моим первым порывом было рассказать ему,  что  я  в  действительности
видел тени на земле в то время, как смотрел на небо, но  он  приложил  мне
руку ко рту. Некоторое время мы сидели в молчании. У меня не было  мыслей.
Я испытывал редкое ощущение мира, покоя, а  затем  совершенно  внезапно  я
почувствовал непреодолимое желание подняться и пойти поискать  в  чапарале
дона Хенаро.
     Я сделал попытку заговорить с доном Хуаном, он вздернул подбородок  и
сжал губы, как молчаливая команда не говорить.  Я  попытался  организовать
свои ощущения разумным образом, но моя тишина мне так  нравилась,  однако,
что я не захотел трудиться над логическими соображениями.
     После минутной паузы я опять почувствовал повелительную нужду  встать
и пойти в кусты. Я пошел по тропинке. Дон Хуан шел позади меня,  как  если
бы я был вожаком.
     Мы шли около часа. Я преуспел в том, что оставался без всяких мыслей.
Затем мы пришли к склону холма. Дон Хенаро был там,  сидя  вблизи  вершины
каменной скалы. Он приветствовал меня с большим воодушевлением и  вынужден
был кричать свои слова. Он  находился  примерно  в  пятнадцати  метрах  от
земли. Дон Хуан усадил меня и сел рядом. Дон Хенаро объяснил, что я  нашел
то место, где он прятался, потому что он направлял  меня  звуком,  который
издавал. Когда он произнес свои  слова,  я  сообразил,  что  действительно
слышал какой-то звук, который считал звоном в ушах. Казалось, он имел вну-
треннее происхождение, зависел от состояния тела  и  был  ощущением  звука
столь  неопределенного,  что  был  вне  области  сознательных   оценок   и
интерпретаций. Я считал, что в руке  у  дона  Хенаро  находится  маленький
инструмент. С того места, откуда я смотрел, я не мог различить  его  ясно.
Он выглядел подобно еврейской лютне. С его помощью  он  производил  мягкий
неземной звук, который был практически неразличим.  Он  продолжал  на  нем
играть некоторое время, как бы давая мне возможность осознать, то  что  он
мне сказал. Затем он показал мне свою руку. В ней ничего не  было.  Он  не
держал никакого инструмента. Мне показалось, что  он  играет  на  каком-то
инструменте из-за того, каким образом он прикладывал  свою  руку  ко  рту.
Фактически звук производился с помощью его губ и края ладони между большим
и указательным пальцем.
     Я повернулся к  дону  Хуану,  чтобы  пояснить  ему,  что  дон  Хенаро
одурачил меня своими движениями. Тот сделал быстрое движение и  велел  мне
не разговаривать, а обращать полное внимание на то, что делает дон Хенаро.
Я повернулся, чтобы взглянуть на дона Хенаро,  но  того  уже  не  было.  Я
подумал, что он должно  быть,  уже  спустился  вниз.  Несколько  секунд  я
ожидал, что он появится из-за кустов. Скала, на  которой  он  стоял,  была
любопытным образованием. Она более походила на огромную лестницу сбоку  от
еще большей скальной стены. Я должно быть отвел глаза  от  него  всего  на
пару секунд. Если бы он забрался наверх,  то  я  бы  успел  заметить  его,
прежде чем он достиг верха каменной стены. А если он  спустился  вниз,  то
его тоже можно было бы видеть с того места, где я сижу.
     Я спросил дона Хуана о местонахождении дона Хенаро. Он  ответил,  что
тот все еще стоит на каменной лестнице. Насколько я  мог  судить,  на  ней
никого не было, но дон Хуан опять и опять утверждал, что  дон  Хенаро  все
еще стоит на скале.
     Казалось, он не шутил. Его глаза были твердыми  и  смотрели  в  упор.
Отрывистым тоном он сказал, что мои чувства находятся не на том проспекте,
чтобы видеть, что делает дон Хенаро. Он приказал мне  оборвать  внутренний
диалог. Я мгновение пытался это сделать и начал закрывать глаза. Дон  Хуан
бросился ко мне и потряс за плечи. Он прошептал, чтобы я  удерживал  глаза
на каменной лестнице.
     Я ощущал сонливость, и слова дона Хуана как бы  доносились  издалека.
Автоматически я взглянул на лестницу. Дон Хенаро опять был там.  Это  меня
не заинтересовало. Полубессознательно я отметил, что мне трудно дышать, но
прежде чем я смог подумать об этом, дон  Хенаро  прыгнул  на  землю.  Этот
поступок тоже не возбудил моего интереса. Он подошел ко мне  и  помог  мне
подняться, держа меня за руку. Дон Хуан поддерживал меня за  другую  руку.
Они зажали меня между собой.
     Затем один только дон Хенаро помогал мне идти. Он  прошептал  мне  на
ухо что-то, чего я не понял, и я внезапно ощутил, что он дернул  мое  тело
каким-то странным образом. Он ухватил  меня  так  сказать  за  кожу  моего
живота и затащил меня на лестницу или может быть на другую скалу. Я  знал,
что какую-то секунду я был на скале. Я мог бы поклясться, что это каменная
скала. Однако картина была столь мимолетна, что я  не  мог  оценить  ее  в
деталях. Затем я ощутил, что что-то во мне поднялось, и я полетел назад. Я
испытал особое чувство  тревоги  или,  возможно,  физического  неудобства.
Следующее, что я понял - это что дон  Хуан  говорит  мне.  Я  не  мог  его
понимать и сконцентрировал свое внимание на его губах. Ощущение, которое я
испытывал, было подобно сну. Я пытался  разорвать  изнутри  обволакивающий
меня пленкоподобный экран, который охватывал меня целиком, в то время  как
дон Хуан пытался разорвать его снаружи. Наконец я действительно лопнул,  и
слова дона Хуана стали действительно слышны, а их значение предельно ясно.
Он  командовал  мне  выйти  на  поверхность  самому.  Я  отчаянно  пытался
восстановить свою трезвость, но  безуспешно.  Совершенно  автоматически  я
удивлялся тому, что это так трудно. Я старался заговорить сам с собой.
     Дон Хуан, казалось, осознавал мою трудность. Он просил меня приложить
больше усилий. Что-то мешало  мне  вступить  в  свой  знакомый  внутренний
диалог.  Казалось,  какая-то  странная  сила  делала   меня   сонливым   и
безучастным.
     Я вновь боролся с ней до тех пор, пока не начал выдыхаться. Я слышал,
как дон Хуан говорит с мной. Мое тело невольно дернулось от напряжения.  Я
чувствовал себя так, как будто я был схвачен и втянут в смертельную  битву
с чем-то таким, что не давало мне дышать. У  меня  даже  не  было  страха.
Скорее какая-то неконтролируемая ярость овладела мной. Моя ярость достигла
такой степени, что я рычал и визжал как  животное.  Затем  мое  тело  было
охвачено. Я испытал потрясение, которое мгновенно остановило меня. Я опять
мог нормально дышать и сообразил тогда, что дон Хуан льет из  своей  фляги
воду мне на живот и на шею. Смачивая меня.
     Он помог мне сесть. Дон Хенаро стоял на лестнице. Он позвал  меня  по
имени, а затем прыгнул на землю. Я увидел его падение на  землю  с  высоты
около пятнадцати метров и испытал невыносимое ощущение  в  районе  живота.
Такое же ощущение у меня бывало когда я падал во сне.
     Дон Хенаро подошел ко мне и улыбаясь спросил, понравился ли  мне  его
прыжок. Я безуспешно пытался что-либо сказать. Он  опять  позвал  меня  по
имени.
     - Карлитос! Следи за мной! - сказал он.
     Он взмахнул руками в стороны четыре-пять раз, как бы набирая инерцию,
а затем прыгнул и исчез из виду, или я подумал, что  он  так  сделал,  или
может быть он сделал что-то еще, для чего у меня не было описания. Он  был
в шести-пяти футах от меня, а  затем  исчез,  как  будто  бы  его  втянула
какая-то неконтролируемая сила.
     Я чувствовал себя утомленным и  безучастным.  У  меня  было  ощущение
безразличия, и я не хотел ни думать, ни говорить сам с собой. Я чувствовал
не испуг, а необъяснимую печаль. Я хотел плакать. Дон Хуан  несколько  раз
ударил костяшками пальцев меня по голове и засмеялся, как если бы все, что
случилось, было бы шуткой. Затем он потребовал, чтобы я разговаривал сам с
собой. Потому что на этот раз внутренний  диалог  был  отчаянно  нужен.  Я
слышал, как он приказывает мне: "разговаривай, разговаривай".
     Я чувствовал невольные судороги в мышцах губ. Мой  рот  двигался  без
единого звука. Я вспомнил, как дон Хенаро двигал своим  ртом  подобным  же
образом, когда устраивал свою клоунаду и хотел бы сказать, также как хотел
сказать он: "мой рот  не  хочет  разговаривать".  Я  попытался  произнести
какие-нибудь слова, и мои губы болезненно искривились. Дон Хуан, казалось,
вот-вот свалится от смеха.  Его  радость  была  заразительна,  и  я  также
засмеялся. Наконец он помог мне подняться. Я спросил  его,  собирается  ли
дон Хенаро вернуться. Он сказал, что дон Хенаро достаточно общался со мной
сегодня.
     - Ты почти добился этого, - сказал дон Хуан.
     Мы сидели у огня у глиняного очага. Он  настаивал  на  том,  чтобы  я
поел. Я не был ни голоден, ни утомлен. Необычная меланхолия охватила меня.
Я чувствовал себя оторванным от всех событий дня. Дон Хуан вручил мне  мой
блокнот. Я сделал отчаянное усилие восстановить  свое  обычное  состояние,
выдавив несколько замечаний. Мало-помалу я вернул себя назад в свой старый
паттерн. Казалось, покрывало было поднято. Внезапно  я  вновь  оказался  в
знакомом состоянии заинтересованности и ошеломленности.
     - Хорошо, хорошо, - сказал дон Хуан, гладя меня по голове. -  я  тебе
рассказывал, что настоящим искусством воина является уравновешивать ужас и
удивление.
     Настроение дона Хуана было необычным. Казалось, он почти был  нервен,
тревожен. Казалось, он хочет разговаривать по своему собственному желанию.
Я решил, что он готовит меня к объяснению магов, и сам стал  неспокоен.  В
его глазах был странный отблеск, который ранее я видел лишь несколько раз.
После того, как я рассказал ему, что я думаю о его собственном  состоянии,
он сказал, что счастлив за меня. Что как воин он может  разделять  радость
побед окружающих его людей, если это были победы духа. Он добавил,  что  к
сожалению я еще не готов к объяснению магов, несмотря на то, что я успешно
решил загадку дона Хенаро. Его замечание было то, что когда  он  вылил  на
мое тело воду, я уже практически умирал и все мое достижение  было  стерто
моей неспособностью отразить последний из выпадов дона Хенаро.
     - сила Хенаро была подобно приливу, который поглотил тебя, сказал он.
     - Разве дон Хенаро хочет принести мне вред? - спросил я.
     - Нет, сказал он. - Хенаро хочет помочь  тебе.  Но  сила  может  быть
встречена только силой. Он испытывал тебя, и ты не выдержал испытания.
     - Но я решил его загадку, разве не так?
     - Ты сделал прекрасно, - сказал он. - настолько прекрасно, что Хенаро
должен был поверить, что ты способен и к настоящей задаче воина. Ты  почти
выполнил  ее.  Что  приковало  тебя  на  этот  раз,   было,   однако,   не
индульгирование.
     - Что же тогда это было?
     - Ты слишком нетерпелив, и в тебе слишком много насилия. Вместо того,
чтобы расслабиться и идти с Хенаро, ты  стал  сопротивляться  ему.  Ты  не
можешь победить его. Он сильнее тебя.
     Затем дон Хуан по собственному почину дал  мне  несколько  советов  и
предупреждений относительно моих личных отношений с людьми. Его  замечания
были серьезным добавлением к тому, что шутя говорил мне дон Хенаро  ранее.
Он был в разговорчивом настроении и без всякий упрашиваний с моей  стороны
стал объяснять, что имело место во время моих двух последних визитов сюда.
     - Как ты знаешь, - сказал он,  -  ключевым  моментом  магии  является
внутренний диалог. Это ключ ко всему. Когда  воин  научится  останавливать
его, все  становится  возможным.  Самые  далеко  идущие  планы  становятся
достижимыми. Проходом ко всякому колдовству и волшебному опыту, который ты
имел недавно, был тот факт, что ты мог остановить разговор с самим  собой.
Ты в полной трезвости  ума  видел  олли,  дубля  Хенаро,  видящего  сон  и
видимого во сне, а сегодня ты почти узнал о целостности самого  себя.  Это
было задачей воина, которую, как ожидал Хенаро, ты мог выполнить. Все  это
было возможно из-за того  количества  личной  силы,  которое  ты  накопил.
Началось это в прошлый раз, когда ты был здесь, и  когда  я  уловил  очень
отличительный знак. Когда ты приехал, я слыхал, что  олли  бродит  вокруг.
Сначала я слышал его мягкие шаги, а затем я видел  бабочку,  смотрящую  на
тебя, когда ты выходил из своей машины. Наблюдая тебя, олли  не  двигался.
Это для меня было лучшим знаком. Если  бы  олли  был  возбужден,  двигаясь
вокруг, как бы недовольный твоим присутствием, как это бывало  всегда,  то
ход событий был бы совсем другим. Много раз я замечал олли в недружелюбном
состоянии по отношению к тебе. На этот раз знак был хорошим, и я знал, что
олли имеет для тебя кусок знания. Это и было причиной,  почему  я  сказал,
что тебе назначено свидание  со  знанием,  свидание  с  бабочкой,  которое
откладывалось очень долгое время. По причинам  для  нас  непонятным,  олли
избрал форму бабочки, чтобы явить себя тебе.
     - Но ты сказал, что олли бесформенен, и что о нем можно судить только
по его эффектам, - сказал я.
     -  Верно,  -  сказал  он.  -  но  олли  являются  бабочкой  для   тех
наблюдателей, которые связаны с тобой, Хенаро и меня. Для тебя олли -  это
только эффект, ощущение в твоем теле или звук, или золотые крупицы знания.
Тем не менее остается фактом, что избрав форму бабочки, олли говорит  этим
мне и Хенаро нечто очень важное. Бабочки это  те,  кто  дают  знание.  Они
друзья и помощники магов. Именно потому, что олли,  находясь  около  тебя,
избрал быть бабочкой, дон Хенаро сделал на тебя такую большую ставку.
     В ту ночь, когда ты встретил бабочку, эта встреча, как  я  и  ожидал,
была верным знакомством со знанием для тебя. Ты узнал зов бабочки,  ощутил
золотую пыльцу ее крыльев, но самое главное, той ночью  ты  в  первый  раз
осознал, что ты "видел", а твое тело узнало, что мы - светящиеся существа.
Ты еще не полностью оценил  это  монументальное  событие  в  твоей  жизни.
Хенаро продемонстрировал тебе с поразительной силой  и  ясностью,  что  мы
являемся чувством, ощущением, а то, что мы  называем  нашим  телом  -  это
комок светящихся волокон, которые имеют сознание.
     Прошлой ночью ты вновь находился под добрым влиянием  олли.  Я  вышел
посмотреть на тебя, когда ты  приехал  и  понял,  что  мне  нужно  позвать
Хенаро, чтобы он смог объяснить тебе загадку видящего сон  и  видимого  во
сне. Ты считал тогда, как ты всегда это делаешь, что я тебя разыгрываю, но
Хенаро не прятался в кустах, как ты думал. Он прибыл для тебя,  даже  если
твой рассудок отказывается в это поверить.
     Эта часть разъяснений дона Хуана была  действительно  самой  трудной,
чтобы принять ее за чистую монету. Я не мог с ней согласиться.  Я  сказал,
что дон Хенаро реальный и относится к этому миру.
     - Все, чему ты был свидетелем до сих пор, было реальным и  относилось
к этому миру, - сказал он.  -  нет  никакого  другого  мира.  Твой  камень
преткновения  это  особая  настойчивость  с  твоей  стороны,  и  эту  твою
особенность  нельзя  вылечить   объяснениями.   Поэтому   сегодня   Хенаро
обращается непосредственно к твоему телу. Тщательный просмотр того, что ты
сделал сегодня, покажет тебе, что твое тело  смогло  объединить  отдельные
части мозаики прекрасным  образом.  Каким-то  образом  ты  воздержался  от
индульгирования в своих  видениях  у  оросительной  канавы.  Ты  удерживал
редкий контроль и отрешенность, как это должен делать воин. Ты  ничему  не
верил и все же ты действовал эффективно, и  поэтому  смог  последовать  за
зовом Хенаро. Ты действительно нашел его без всякой помощи с моей стороны.
Когда мы пришли к каменной лестнице, ты был наполнен силой и увидел Хенаро
стоящим там, где стояли другие маги по той же самой причине. Он подошел  к
тебе после того, как спрыгнул с лестницы. Сам он был силой  целиком.  Если
бы ты продолжал так же, как действовал ранее у оросительной канавы, то  ты
бы "увидел" его таким, какой  он  есть  в  действительности  -  светящимся
существом. Вместо этого ты испугался, в особенности когда Хенаро  заставил
тебя прыгнуть. Одного этого прыжка  должно  было  быть  достаточно,  чтобы
вывести тебя из твоих собственных границ. Но у тебя не было сил, и ты упал
обратно  в  мир  своего  разума.  После  этого  ты,  конечно,  вступил   в
смертельную битву с самим собой. Что-то в тебе - твоя воля - хотела идти с
Хенаро, в то время как твой рассудок противился этому. Если бы я  тебе  не
помог, то ты сейчас лежал бы мертвый, похороненный на месте силы. Но  даже
с моей помощью исход в какой-то момент был сомнительным.
     Несколько минут мы молчали. Я  ждал,  что  он  заговорит.  Наконец  я
спросил: "дон Хенаро заставлял меня действительно прыгнуть на эту каменную
лестницу?"
     - Не принимай этот прыжок в том смысле, в каком ты понимаешь  прыжок.
Повторяю еще раз, что это только способ говорить.  До  тех  пор,  пока  ты
думаешь, что ты - твердое тело, ты не сможешь воспринять  того,  о  чем  я
тебе говорю.
     Затем он высыпал на землю пепел около лампы, покрыв участок  примерно
в два квадратных фута,  и  пальцем  нарисовал  диаграмму,  имевшую  восемь
точек, соединенных между собой линиями. Это была геометрическая фигура.
     Такую  же  фигуру  он  рисовал  мне  несколько  лет  назад,   пытаясь
объяснить, что когда я наблюдал четыре раза подряд падение одного  и  того
же дерева, это не было иллюзией. Диаграмма на пепле имела  два  эпицентра.
Один он называл "разум", другой  -  "воля".  "Разум"  был  непосредственно
соединен с точкой, названной "разговор".  Через  "разговор",  "разум"  был
косвенно соединен с тремя  другими  точками:  "ощущение",  "сновидение"  и
"видение". Другой  эпицентр  -  "воля",  был  непосредственно  соединен  с
"ощущением", "сновидением" и "видением", но только  косвенно  с  "разумом"
через "разговор". Я отметил, что диаграмма отличалась от  той,  которую  я
видел несколько дет назад.
     - Внешняя  форма  не  имеет  значения,  -  сказал  он.  -  эти  точки
представляют собой человеческое существо и  могут  быть  нарисованы  любым
способом, каким захочешь.
     - Представляют ли они собой тело человеческого существа? - спросил я.
     - Не называй это телом,  -  сказал  он.  -  на  волокнах  светящегося
существа имеется восемь точек. Маг говорит, как ты можешь видеть  на  этой
диаграмме, что человеческое существо является прежде всего  волей,  потому
что воля непосредственно соединена с тремя точками: ощущением, сновидением
и видением. Затем  человеческое  существо  является  разумом.  Этот  центр
действительно меньше, чем воля. Он соединен только с разговором.
     - А что такое другие две точки, дон Хуан?
     Он взглянул на меня и улыбнулся.
     - Ты намного сильнее теперь, чем был тогда, когда мы впервые говорили
об этой диаграмме, но ты еще недостаточно силен, чтобы  знать  все  восемь
точек. Когда-нибудь Хенаро покажет тебе две другие.
     - Каждый человек имеет эти восемь точек, или только маги?
     - Мы можем сказать, что каждый из нас приносит в  мир  восемь  точек.
Две из них - разум и разговор, известны каждому. Ощущение - всегда смутно,
как бы оно ни было знакомо. Но только в мире магов  полностью  знакомишься
со  сновидением,  видением  и  волей.  И,  наконец,  на  краю  этого  мира
встречаешься с другими двумя. Восемь точек дают целостность самого себя.
     Он  показал  мне  на  диаграмме,  что  в  сущности  все  точки  могут
соединяться одна с другой косвенно.
     Я опять спросил его о двух загадочных оставшихся точках. От ощущения,
сновидения и видения, и намного более далеки от  разговора  и  разума.  Он
ткнул пальцем, указывая, что они изолированы от всех остальных и  одна  от
другой.
     - Эти две точки никогда не  бывают  доступны  разговору  или  разуму.
Только воля может иметь с ними дела. Разум настолько удален  от  них,  что
совершенно бесполезно пытаться осмыслить их. Это одна из труднейших  задач
для понимания. В конце концов силой разума является все осмысливать.
     Я спросил его, соответствуют ли восемь точек  участкам  человеческого
существа или определенным органам.
     - Соответствуют, - ответил он сухо и стер диаграмму.
     Он коснулся моей головы и сказал, что это центр разума  и  разговора.
Конец моей грудины был центром  ощущения.  Район  ниже  пупка  был  волей.
Сновидение было с правой стороны против  ребер.  Видение  -  с  левой.  Он
сказал, что иногда у некоторых воинов и сновидение и видение были с правой
стороны.
     - А где остальные две точки? - спросил я.
     Он дал мне совершенно неудобоваримый ответ и расхохотался.
     - Ты очень хитрый, - сказал он. - ты думаешь,  что  я  сонный  старый
козел, не так ли?
     Я объяснил ему, что мои вопросы создали свою собственную инерцию.
     - Не пытайся спешить, - сказал  он.  -  в  соответствующее  время  ты
будешь это знать, и тогда ты будешь сам по себе.
     - Ты хочешь сказать, что я больше тебя не увижу, дон Хуан?
     - Никогда, - сказал он. - Хенаро и я будем тогда тем, чем  мы  всегда
были - пылью на дороге.
     Я ощутил толчок у себя в животе.
     - О чем ты говоришь, дон Хуан?
     - Я говорю о том, что все мы  неизмеримые  существа  -  светящиеся  и
безграничные. Ты, Хенаро и я связаны вместе  целью,  которая  не  является
нашим решением.
     - О какой цели ты говоришь?
     - Об учении пути воина. Ты не можешь уйти с него, но точно так же  не
можем и мы. До тех пор, пока наше достижение впереди, ты  будешь  находить
меня или Хенаро. Но когда оно будет  выполнено,  ты  полетишь  свободно  и
никому неизвестно, куда сила твоей жизни понесет тебя.
     - Что в этом делает дон Хенаро?
     - Пока что этот предмет не для тебя, - сказал он. - сегодня я  должен
углубить тот коготок, который вонзил в тебя Хенаро - тот факт, что мы есть
светящиеся существа.  Мы  -  восприниматели.  Мы  -  осознание.  Мы  -  не
предметы, мы не имеем твердости, мы безграничны. Мир предметов и твердости
- это только способ  сделать  легким  наш  проход  по  земле.  Это  только
описание, которое мы создали, чтобы оно помогало нам. Мы, или  вернее  наш
разум забывает, что описание  это  только  описание  и  таким  образом  мы
заключаем целостность нас самих в заколдованный круг, из которого мы редко
вырываемся в течение нашей жизни.
     В данный момент, например, ты занят тем,  что  вытаскиваешь  себя  из
клещей разума. Для тебя является невероятным и немыслимым то,  что  Хенаро
вдруг появляется на краю чапараля, и тем не менее ты  не  можешь  отрицать
то, что был свидетелем этого. Ты воспринял это событие как таковое.
     Дон Хуан усмехнулся. Он тщательно нарисовал другую диаграмму на пепле
и накрыл ее своей шляпой прежде, чем я успел ее скопировать.
     - Мы - восприниматели, - продолжал он, - хотя  тот  мир,  который  мы
воспринимаем  является  иллюзией.  Он  был   создан   описанием,   которое
рассказывалось нам с момента нашего рождения.
     Мы - светящиеся существа - рождены  с  двумя  кольцами  силы.  Но  мы
пользуемся  только  одним,  чтобы  создавать  мир.  Это  кольцо,   которое
прицепляется очень скоро после рождения, есть  разум  и  его  компаньон  -
разговор. Они сотрудничают друг с другом и создают мир.
     Поэтому, по существу, тот мир, который твой разум хочет поддерживать,
является миром, созданным описанием  и  его  догматическими  и  нерушимыми
законами, которые разум выучивается принимать и защищать.
     Секрет светящихся существ состоит в том, что у них есть другое кольцо
силы, которым они никогда не пользуются - воля. Трюк мага это тот же самый
трюк среднего человека.  Оба  имеют  описание.  Один  -  средний  человек,
поддерживает его своим разумом. Другой - маг - своей волей.  Оба  описания
имеют свои законы, и эти законы объективны. Но преимуществом мага является
то, что воля более захватывающа, чем разум. Предложение,  которое  я  хочу
сделать в данный момент состоит в том, чтобы с этого времени  ты  позволил
себе воспринимать, поддерживать описание твоим разумом  или  твоей  волей.
Чувствую,  что  это  единственный  способ  для  тебя   использовать   свой
повседневный мир как вызов и средство  накопить  достаточно  личной  силы,
чтобы получить целостность самого себя.
     Может быть в следующий раз,  когда  ты  приедешь,  у  тебя  будет  ее
достаточно. Во всяком случае, жди до тех пор, пока  не  почувствуешь,  что
внутренний голос говорит тебе делать так. Если ты приедешь в любом  другом
духе, то это будет тратой времени и опасностью для тебя.
     Я заметил, что если я должен ждать такого внутреннего  голоса,  то  я
никогда не увижу его вновь.
     - Ты бы удивился тому, насколько хорошо можно действовать, когда тебя
припрут к стене - сказал он.
     Он поднялся и поднял охапку дров. Несколько сухих палок он положил на
глиняную печь. Пламя отбрасывало на землю желтоватые  отблески.  Затем  он
потушил лампу и сел на корточки перед своей шляпой, которая накрывала  тот
рисунок, что он сделал на пепле.
     Он скомандовал мне сесть спокойно, выключить свой внутренний диалог и
удерживать мои глаза на его шляпе. Несколько секунд я боролся с  собой,  а
затем почувствовал ощущение парения или падения со скалы.  Казалось,  меня
ничего не поддерживало, или я как бы не сидел вообще, или не имел тела.
     Дон Хуан поднял свою шляпу. Под ней были спирали пепла. Я смотрел  на
них, не думая. Я видел, что спирали двигаются и ощущал их в своем  животе.
Пепел, казалось, собирался в  груду,  затем  он  взметнулся,  развеялся  и
внезапно дон Хуан оказался сидящим передо мной.
     Это зрелище мгновенно вернуло мой внутренний диалог. Я  подумал,  что
должно быть заснул. Я начал прерывисто дышать и попытался  открыть  глаза,
но мои глаза были открыты.
     Я слышал, как дон Хуан говорит мне встать и подвигаться. Я вскочил  и
побежал на веранду. Дон Хуан и дон  Хенаро  побежали  за  мной.  Дон  Хуан
принес свою лампу. Я не мог перевести  дыхание.  Я  попытался  успокоиться
так, как я это делал раньше, выполняя бег на  месте  и  обратясь  лицом  к
западу. Я поднял руки и начал дышать. Дон Хуан  подошел  ко  мне  сбоку  и
сказал, что эти движения делаются только в сумерках. Дон Хенаро  закричал,
что для меня это сумерки, и они оба начали смеяться. Дон Хенаро побежал  к
кустам, а затем прыгнул обратно на веранду, как если бы он был привязан  к
огромной  резиновой  ленте,  которая  растянулась,  а  затем  дернула  его
обратно. Он повторил это движение три-четыре раза, а затем подошел ко мне.
Дон Хуан смотрел на меня пристально, хихикая как ребенок.
     Они обменялись незаметными взглядами. Дон Хуан громким голосом сказал
дону Хенаро, что мой разум опасен и что он может убить меня,  если  он  не
усмирен.
     - Бога ради! - воскликнул дон Хенаро ревущим  голосом.  -  убери  его
разум!
     Они подпрыгивали и смеялись как два ребенка. Дон Хуан усадил меня под
лампой и вручил мне мой блокнот.
     - Сегодня мы действительно дурачим тебя  -  сказал  он  заговорщицким
тоном. - не бойся, Хенаро прятался под моей шляпой.




                     ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ТОНАЛЬ И НАГВАЛЬ


                                    4

     Я шел к центру города по улице Пасео де ля реформа.  Я  был  утомлен.
Высота города мехико без сомнения была с этим  связана.  Я  мог  сесть  на
автобус или такси, но каким-то образом, несмотря  на  мою  усталость,  мне
хотелось пройтись. Это был воскресный день. Движение  было  минимальным  и
все же выхлопные газы  автобусов  и  автомашин  с  дизельными  двигателями
делали узкие улочки центрального района города похожими на ущелья смога.
     Я пришел к Сокале и заметил, что кафедральный собор мехико, казалось,
более обветшал за последнее время с тех пор, как я его видел. Я  несколько
углубился в огромные холлы. Циничная мысль мелькнула у меня в голове.
     Оттуда я направился на  базар  Лагунилья.  У  меня  не  было  никакой
определенной цели. Я  шел  бесцельно,  но  хорошим  шагом,  ни  к  чему  в
особенности не приглядываясь. Кончил я тем,  что  остановился  у  прилавка
старых монет и подержанных книг.
     - Привет, привет!  Смотри-ка,  кто  здесь!  -  сказал  кто-то  слегка
хлопнув меня по плечу.
     Голос и восклицания заставили меня повернуться. Я  быстро  повернулся
направо и от удивления разинул рот.  Человек,  заговоривший  со  мной  был
доном Хуаном.
     - Боже мой, дон Хуан! - воскликнул я и дрожь прошла у меня по телу  с
головы до ног. - что ты делаешь тут?
     - Что ты делаешь тут? - ответил он как эхо.
     Я  сказал,  что  остановился  в  городе  на  пару  дней,  прежде  чем
отправиться в горы центральной Мексики на поиски его.
     - Что ж, скажем тогда, что я спустился  с  этих  гор  найти  тебя,  -
сказал он улыбаясь.
     Он несколько раз похлопал меня по плечу.
     Казалось, он был рад меня видеть. Он положил руки на бедра  и  раздув
грудную клетку спросил меня, нравится ли мне его внешний вид. Только тут я
заметил, что он одет в костюм. Весь груз такой несообразности обрушился на
меня. Я был оглушен.
     - Как тебе нравятся мои такуче? - спросил он,  сияя.  Он  использовал
жаргонное слово "такучо" вместо стандартного испанского  слова  "трахэ"  -
костюм. - Сегодня я в костюме,  сказал  он,  как  бы  объясняя,  а  затем,
указывая на мой рот, добавил, - закрой, закрой.
     Я рассеянно смеялся. Он заметил мое смущение, его  тело  тряслось  от
смеха, когда он поворачивался, чтобы я мог его видеть со всех сторон.  Его
выправка была невероятной. На нем были одеты  светло-коричневый  костюм  с
бритвенно острыми складками, коричневые ботинки, белая рубашка и  галстук!
Это заставило меня раздумывать над тем, есть на нем носки или же он  надел
свои туфли прямо без них.
     К моему ошеломлению добавлялось то безумное ощущение, которое я имел,
когда дон Хуан хлопнул меня по плечу, и я повернулся. Мне казалось  тогда,
что я вижу его в его штанах цвета хаки, в рубашке, сандалиях и  соломенной
шляпе. А затем, когда он заставил меня осознать его  одеяние,  и  когда  я
остановил свое внимание на каждой детали его, целостность его одежды стала
фиксированной, как если бы я создал ее своими мыслями. Мой рот,  казалось,
был таким участком моего тела, который был наиболее поражен удивлением. Он
открывался непроизвольно. Дон Хуан слегка коснулся моего  подбородка,  как
бы помогая мне закрыть его.
     -  Ты  определенно  развиваешь  второй  подбородок,  -  сказал  он  и
рассмеялся прерывисто. Тут я понял, что он без шляпы и  что  его  короткие
белые волосы расчесаны справа на пробор. Он выглядел  старым  мексиканским
джентльменом, безупречно одетым городским жителем.
     Я сказал ему, что, обнаружив его тут, я так разнервничался,  что  мне
необходимо сесть. Он хорошо меня понимал и  предложил  пойти  в  ближайший
парк.
     Мы прошли несколько кварталов в полном молчании, а  затем  пришли  на
площадь Гаррибальди, место, где музыканты предлагают свои  услуги.  Своего
рода биржа труда музыкантов.
     Дон Хуан и я смешались с толпой  зрителей  и  туристов  и  прошли  по
парку. Через некоторое время он остановился, облокотился о стену и  слегка
поддернул свои брюки на коленях. На нем были  светло-коричневые  носки.  Я
попросил  его  объяснить  мне   значение   его   загадочного   вида.   Его
неопределенным ответом было, что просто ему необходимо быть  в  костюме  в
этот день по причинам, которые будут ясны для меня позднее.
     То, что я обнаружил дона Хуана в костюме, было  столь  неземным,  что
мое возбуждение было почти неуправляемым. Я не видел его несколько месяцев
и больше всего на свете  хотел  поговорить  с  ним,  но  каким-то  образом
обстановка была неподходящей,  и  мое  внимание  разбредалось.  Дон  Хуан,
должно быть заметил мою нервозность и предложил, чтобы мы прошли по  парку
Ля Алямеда, более спокойному месту в нескольких кварталах отсюда.
     В этом парке было  поменьше  людей,  и  мы  без  труда  нашли  пустую
скамейку. Мы сели. Моя нервозность уступила место чувству неловкости. Я не
смел посмотреть на дона Хуана.
     Последовала длинная напряженная пауза. Все еще не глядя  на  него,  я
сказал, что внутренний голос в конце концов погнал меня искать его, что те
поразительные события, свидетелем  которых  я  был  в  его  доме,  глубоко
повлияли на мою жизнь и что мне необходимо поговорить о них.
     Он сделал жест нетерпения своей рукой и сказал, что  в  его  политику
никогда не входит жить прошедшими событиями.
     - Что сейчас важно, так это то, что ты выполнил  мое  предложение,  -
сказал он. - ты принял свой повседневный мир как вызов, и  доказательством
того, что ты накопил достаточное  количество  личной  силы,  является  тот
неоспоримый факт, что ты нашел меня без всякой  трудности  именно  в  этом
месте, где предполагал.
     - Очень сомневаюсь, чтобы я смог в это поверить, - сказал я.
     - Я ждал тебя, а затем ты показался, - сказал он. - это  все,  что  я
знаю. Это все, что захочет знать любой воин.
     - Что будет теперь, когда я нашел тебя? - спросил я.
     - Во-первых, - сказал он, - мы не  будем  обсуждать  проблемы  твоего
разума. Этот опыт относится к другому  времени  и  к  другому  настроению.
Правильно говоря они являются  только  ступеньками  бесконечной  лестницы.
Делать на них ударение означало бы уходить прочь от того, что имеет  место
сейчас. Воин, пожалуй, не сможет себе этого позволить.
     У меня было почти неодолимое желание жаловаться. Не то, что я сожалел
о чем-либо, что случилось со мной, но я искал утешения и  сочувствия.  Дон
Хуан,  видимо,  знал  мое  настроение  и  говорил  так,  как  если  бы   я
действительно произнес свои мысли вслух.
     - Только в качестве воина можно выстоять путь знания, - сказал он.  -
воин  не  может  жаловаться  или  сожалеть  о  чем-нибудь.  Его  жизнь   -
бесконечный вызов, а вызовы не могут быть плохими или хорошими.  Вызовы  -
это просто вызовы.
     Его  тон  был  сухим  и  суровым,  но  его  улыбка  была   теплой   и
обезоруживающей.
     - Теперь, когда ты здесь, что мы будем делать, так это ждать знака, -
сказал он.
     - Какого рода знака? - спросил я.
     - Мы должны узнать, может ли твоя сила стоять на своем, - сказал  он.
- прошлый раз ты жалко мелочился, на этот раз обстоятельства твоей  личной
жизни, видимо, дали тебе по крайней мере на поверхности  все  необходимое,
чтобы иметь дело с объяснением магов.
     - А что есть шанс, что ты сможешь рассказать мне о нем?
     - Это зависит от твоей личной силы, - сказал он. - как всегда  бывает
в делании и неделании воинов, личная сила - это  единственное,  что  имеет
значение. Пока что я могу сказать, что ты действуешь неплохо.
     После секундного молчания, как бы желая сменить предмет, он  поднялся
и указал на свой костюм.
     - Я надел свой костюм для тебя, - сказал он загадочным тоном. -  этот
костюм - мой вызов. Смотри, как я хорошо выгляжу  в  нем!  Как  легко!  А?
Ничего не скажешь!
     Дон Хуан выглядел исключительно хорошо в своем костюме. Все, о чем  я
мог подумать как отдушина для сравнения, это о том, как мой дедушка обычно
выглядел в своем тяжелом английском фланелевом костюме. У меня всегда было
ощущение, что он  чувствует  себя  неестественно,  не  на  своем  месте  в
костюме. Дон Хуан, напротив, выглядел очень естественно.
     - Ты думаешь для  меня  легко  выглядеть  естественно  в  костюме?  -
спросил он.
     Я не знал, что сказать. Для себя я однако заключил, судя по его  виду
и по тому, как он себя вел, что для него это самая легкая вещь в мире.
     - Носить костюм - это вызов для меня, - сказал он. - вызов  такой  же
трудный, как для тебя было бы носить  сандалии  и  пончо.  Однако  у  тебя
никогда не было необходимости рассматривать это как вызов.
     Мой случай другой. Я - индеец.
     Мы посмотрели друг на друга. Он поднял брови  в  молчаливом  вопросе,
как бы ожидая моих замечаний.
     - Основным различием между обычным человеком и  воином  является  то,
что воин все принимает как вызов, в то время как обычный человек принимает
все или как благословение, или как проклятие. Тот  факт,  что  ты  сегодня
здесь, указывает, что ты потрогал чешуйки в пользу пути воина.
     Его  пристальный  взгляд  волновал  меня.  Я  попытался  подняться  и
пройтись, но он усадил меня.
     - Ты будешь сидеть здесь и не елозить до тех пор, пока мы не окончим.
Мы ожидаем знака, мы не можем продолжать без него, потому что того, что ты
меня нашел недостаточно, как было недостаточно того, что ты нашел Хенаро в
тот день в пустыне. Пружина твоей воли должна завестись и дать указание.
     - Я не могу понять, чего ты хочешь, - сказал я.
     - Я видел что-то кружащее вокруг парка, - сказал он.
     - Это был олли? - спросил я.
     - Нет, не был. Поэтому мы должны сидеть здесь и  обнаружить,  что  за
знак накручивает твоя воля.
     Затем он попросил меня дать ему детальный отчет о том, как я выполнил
те  рекомендации,  которые  дали  дон  Хенаро  и  он   относительно   моей
повседневной жизни и моих взаимоотношений с людьми. Я ощутил  себя  слегка
раздраженным. Он снял с меня напряжение тем доводом, что мои  личные  дела
не были личными, поскольку они включались в задачу магии, которую он и дон
Хенаро встраивали в меня. Я шутя заметил, что  моя  жизнь  была  разрушена
из-за этой задачи магии и пересказал ему трудности в  поддерживании  моего
повседневного мира.
     Я говорил долго. Дон Хуан смеялся над моим отчетом до тех  пор,  пока
слезы не потекли у него по щекам. Он несколько раз хлопал себя по  ляжкам,
и этот жест, который я видел в его исполнении сотни раз,  был  определенно
не на месте, когда он исполнялся  на  костюмных  брюках.  Я  был  наполнен
тревогой, которую был обязан выразить словами.
     - Твой костюм пугает меня более всего остального,  что  ты  делал  со
мной, - сказал я.
     - Ты привыкнешь к нему, - сказал он. - воин  должен  быть  текучим  и
должен смещаться в гармонии с миром, его окружающим, будь это  мир  разума
или мир воли.
     Самый опасный аспект такого смещения выходит  на  поверхность  каждый
раз, когда воин обнаруживает, что мир ни то и ни другое. Мне говорили, что
единственным  способом  преуспеть  в  этом   критическом   смещении,   это
продолжать свои действия как если ты веришь. Другими словами, секрет воина
в том, что он верит, не веря. Очевидно однако, что воин  не  может  просто
сказать, что он верит. И на этом все оставить. Это было бы слишком  легко.
Простая вера устранила бы его от анализа ситуации. Воин во  всех  случаях,
когда он должен связать себя с верой, делает это по  собственному  выбору,
как выражение своего внутреннего предрасположения.  Воин  не  верит,  воин
должен верить.
     Несколько секунд он смотрел на меня. Пока я записывал в свой блокнот.
Я молчал. Я не мог сказать, что я понял разницу, но я не хотел спорить или
задавать вопросы. Я хотел подумать над тем, что он сказал,  но  моя  мысль
разбегалась, когда я смотрел вокруг. На улице позади  нас  стояла  длинная
очередь автомобилей и автобусов, гудящих своими сигналами. На  краю  парка
метрах в сорока в стороне на одной линии  со  скамейкой,  где  мы  сидели,
стояла группа  людей  около  семи  человек,  включая  трех  полицейских  в
светло-серых униформах. Они сгрудились над человеком,  неподвижно  лежащим
на траве. Казалось, он был пьян или может быть серьезно болен. Я  взглянул
на дона Хуана. Он тоже смотрел на человека. Я сказал ему, что по  какой-то
причине я не способен сам разобраться в том, что он только что мне сказал.
     - Я не хочу больше задавать вопросы, - сказал я. - но если я не прошу
тебя объяснить, я не понимаю. Не задавать вопросов очень  ненормально  для
меня.
     - Прошу тебя  быть  нормальным  любыми  средствами,  -  сказал  он  с
наигранной серьезностью.
     Я сказал, что я не понимаю разницы между тем, когда человек  верит  и
должен  верить.  Для  меня  это  одно  и  то  же.  Воспринимать,  что  эти
утверждения различны было бы все равно, что расщеплять волосы.
     - Помнишь историю, которую ты рассказывал мне о своей  подруге  и  ее
кошках? - спросил он спокойно.
     Он взглянул на небо и откинулся на скамейке, вытянув  ноги.  Руки  он
заложил за голову и сократил мышцы всего тела, как это бывало всегда,  его
кости издали громкий трещащий звук.
     Он имел в виду историю, которую я однажды  рассказывал  ему  о  своей
подруге, которая нашла двух котят почти мертвых в сушилке  прачечной.  Она
привела их в нормальное состояние, вернула  им  жизнь  и  путем  отличного
кормления и заботы вырастила их  в  двух  гигантских  котов  -  черного  и
рыжего.
     Два года спустя она продала свой дом. Поскольку она  не  могла  взять
своих котов с собой и неспособна была найти для них другой дом,  все,  что
она  могла  сделать  в  подобных  обстоятельствах  -  это  отнести  их   в
ветеринарную лечебницу, чтобы их усыпили.
     Я помогал ей отвозить их.  Коты  никогда  не  бывали  в  машине.  Она
пыталась их  успокоить.  Они  царапались  и  кусали  ее,  особенно  рыжий,
которого она назвала макс. Когда мы наконец прибыли  к  ветлечебнице,  она
взяла черного кота первого и, держа его в руках ни слова не говоря,  вышла
из машины. Кот играл с ней, трогая ее слегка лапкой,  когда  она  толкнула
стеклянную дверь входа в лечебницу. Я взглянул на макса. Он сидел  позади.
Движение моей головы, должно быть испугало его, потому что он  нырнул  под
сиденье водителя. Я откинул сидение, так как не хотел  лезть  за  ним  под
него, боясь, что он оцарапает  мне  руки.  Кот  лежал  в  углублении  пола
машины. Он, казалось, был очень возбужден. Дыхание его было ускоренным, он
взглянул  на  меня.  Наши  глаза  встретились  и  захватывающее   ощущение
завладело мной. Что-то охватило мое тело, какая-то тревога, отчаяние,  или
может быть раздражение из-за того, что я участвую в происходящем.
     Я чувствовал необходимость объяснить максу,  что  это  было  решением
моей подруги, и я только помогаю ей. Кот продолжал смотреть на  меня,  как
бы понимая мои слова.
     Я посмотрел, не идет ли она. Через стеклянную дверь я мог видеть, что
она разговаривает с приемщицей. Тело мое  ощутило  странный  толчок,  и  я
автоматически открыл дверцу машины. "Беги, макс, беги! - сказал я коту. Он
выпрыгнул из машины и промчался через улицу, стелясь телом по  земле,  как
настоящая кошка. Противоположная сторона улицы была пустой. Там не  стояло
автомашин, и я мог видеть как макс  бежит  по  улице  вдоль  тротуара.  Он
добежал до угла большого бульвара, а затем нырнул в водосточное  отверстие
канализационного люка.
     Моя подруга вернулась. Я сказал ей, что макс убежал. Она забралась  в
машину, и мы уехали, не сказав ни единого слова.
     В последующие месяцы  этот  инцидент  стал  для  меня  символом.  Мне
казалось, а может я видел,  отчаянный  блеск  в  глазах  макса,  когда  он
взглянул на меня, прежде чем выпрыгнуть из машины, и я верил в то, что  на
какой-то  момент  это   кастрированное,   перекормленное   и   бесполезное
животное-игрушка стало котом.
     Я сказал дону Хуану, что убежден, что макс перебежал улицу и нырнул в
канализационный люк, когда его "кошачий дух" был  неуязвим,  и  что  может
быть ни в какое другое время своей жизни не  была  его  "кошачесть"  столь
очевидной.  Впечатление,  которое  этот  случай  произвел  на  меня   было
незабываемым.  Я  рассказал  эту  историю  всем   своим   друзьям.   После
рассказывания и перессказывания ее мое отождествление с этим  котом  стало
очень приятным.
     Я считал себя похожим на Макса, сверхиндульгированного, одомашненного
многими способами и, однако же, я  не  мог  не  думать,  что  всегда  была
возможность одного момента, в который дух человека может овладеть всем его
существом, точно  так  же,  как  дух  "кошачести"  овладел  разжиревшим  и
бесполезным телом макса.
     Дону Хуану понравилась  история,  и  он  сделал  несколько  замечаний
насчет нее. Он сказал, что  не  так  уж  трудно  позволить  духу  человека
взлететь и взять верх. Удержать его, однако, это нечто  такое,  что  может
сделать только воин.
     - Что насчет истории с кошками? - спросил я.
     - Ты рассказывал мне, что, по твоему мнению,  ты  пользуешься  своими
возможностями, как макс, - сказал он.
     - Я считаю, что это так.
     - Что я пытался тебе рассказать, так это что, как воин, ты не  можешь
просто поверить в это и все это так оставить. Должен  верить  в  случае  с
максом означает, что ты принимаешь  тот  факт,  что  его  побег  мог  быть
бесполезным порывом.  Он  мог  прыгнуть  в  канализационный  люк  и  сразу
погибнуть. Он мог утонуть или умереть  от  голода,  или  мог  быть  съеден
крысами. Воин принимает в расчет все эти вероятности, а затем он  выбирает
верить в соответствии со своим внутренним предрасположением.
     Как воин, ты должен верить, что макс сделал это.  Что  он  не  только
убежал, но что он сохранил свою силу. Ты должен верить в это. Скажем  так,
что без этой веры ты не имеешь ничего.
     Различие стало очень  ясно.  Я  думал,  что  я  действительно  избрал
верить, что макс выжил, зная, что он избалован жизнью мягкого  подушечного
воспитания.
     - Верить - легко и спокойно, - продолжал дон Хуан. - должен верить  -
нечто другое. В этом случае, например, сила дала тебе  великолепный  урок.
Ты использовал лишь часть его. Предпочел  использовать.  Однако,  если  ты
должен верить, то ты должен использовать все события.
     - Я понимаю, что ты имеешь в виду, - сказал я.
     Мой ум находился в состоянии ясности, и мне казалось, что я схватываю
его концепции совсем без всяких усилий.
     - Боюсь, что ты еще не понимаешь, - сказал он почти шепотом.
     Он посмотрел на меня. Секунду я выдерживал его взгляд.
     - Как насчет другого кота? - спросил он.
     - А? Другого кота? - повторил я невольно.
     Я забыл о нем. Мой символ крутился вокруг макса. Другой кот  не  имел
для меня никаких последствий. Он не имел ко мне никакого отношения.
     - Но он имеет! - воскликнул дон Хуан, когда я выразил свои  мысли.  -
должен верить означает, что ты должен брать в расчет и другого кота, того,
который пошел, играя и облизывая руки несущей его к его року. Это был  тот
кот,  который  пошел  к  своей  смерти  доверчиво,  полный  своих  кошачих
суждений.
     Ты думаешь, что ты похож на макса, поэтому ты забыл о другом коте. Ты
даже не знаешь его имени. Должен верить означает, что ты должен  учитывать
все и прежде чем решить, что ты похож на макса, ты должен взять в  расчет,
что ты может быть похож на  другого  кота.  Вместо  того,  чтобы  убегать,
спасая свою жизнь  и  пользуясь  своими  возможностями,  ты,  может  быть,
радостно идешь к своему року, наполненный своими суждениями.
     В его словах была непонятная печаль. Или может быть печаль была моей.
Долгое время мы молчали. Мне никогда не приходило в  голову,  что  я  могу
походить на другого кота. Мысль была очень неприятной для меня.
     Какое-то замешательство  и  приглушенный  звук  голосов  вывели  меня
внезапно из моих умственных рассуждений.
     Полицейские разгоняли людей, собравшихся вокруг человека, лежащего на
траве. Кто-то подложил ему под  голову  скатанный  пиджак.  Человек  лежал
параллельно улице лицом к востоку. С того места, где я сидел, я почти  мог
наверняка сказать, что его глаза были открыты.
     Дон Хуан вздохнул.
     - Какой прекрасный день, сказал он, глядя на небо.
     - Я не люблю город Мехико, - сказал я.
     - Почему?
     - Я ненавижу смог.
     Он покачал ритмично головой, как бы соглашаясь со мной.
     - Я бы лучше был с тобой в пустыне или в горах, - сказал я.
     - Если бы я был тобой, я бы этого не сказал, - сказал он.
     - Я не имел в виду ничего плохого, дон Хуан.
     - Мы оба знаем это. Имеет значение,  однако,  не  то,  что  ты  хотел
сказать. Воин или любой другой человек  в  данном  случае  определенно  не
может хотеть быть где-либо еще. Воин, потому что живет по вызову.  Обычный
человек
     - Потому что он не знает, где его найдет его смерть. Взгляни на  того
человека, что лежит на траве. Как ты думаешь, что с ним неладно?
     - Он или пьян или болен, - сказал я.
     - Он умирает! - сказал дон Хуан с абсолютной уверенностью.  Когда  мы
сели здесь, я уловил отблеск его смерти, когда она  кружила  вокруг  него.
Вот почему я велел тебе не вставать. Дождь или солнце,  но  ты  не  должен
вставать в этой скамейки пока все не кончится. Это тот знак,  которого  мы
ожидали. Сейчас конец дня, как раз сейчас солнце почти садится.  Это  твой
час силы. Взгляни! Вид этого человека только для нас.
     Он указал, что с того места, где мы сидели, нам  ничто  не  заслоняло
вида этого человека. Группа зевак собралась полукругом с другой стороны от
него, противоположной нам.
     Вид человека, лежащего на траве, был для меня очень  беспокоящим.  Он
был сухой телом, темный кожей, еще молодой. Его черные волосы были коротки
и вились. Рубашка его была расстегнута,  и  грудь  не  покрыта.  Он  носил
оранжевую кофту с дырами на  локтях  и  какие-то  старые,  избитые,  серые
босоножки. Он был напряжен.  Я  не  мог  сказать,  дышит  он  или  нет.  Я
раздумывал над тем, умирает он или не умирает, как сказал  дон  Хуан.  Или
может быть просто дон Хуан использует событие, чтобы сделать  свою  точку.
Мой прошлый опыт с ним придавал мне уверенность, что он  каким-то  образом
заставлял все укладываться в свои загадочные схемы.
     Поле долгого молчания я повернулся к нему. Его глаза были закрыты. Он
начал говорить, не раскрывая их.
     - Этот человек сейчас умрет, - сказал он. - хотя ты не веришь  этому,
не так ли? - он открыл глаза и секунду смотрел на  меня.  Глаза  его  были
столь пронзительны, что я застыл.
     - Нет, не верю, - сказал я.
     Я действительно чувствовал, что все это  слишком  просто.  Мы  пришли
посидеть в парк и прямо в тот, как если бы все это  было  подстроено,  где
был умирающий человек.
     - Мир подстраивает себя к себе самому, - сказал  дон  Хуан,  выслушав
мои сомнения. - это не подстроено. Это - знак, действие силы.
     Мир, поддерживаемый разумом, делает  все  это  событием,  которое  мы
можем понаблюдать секунду на своем пути к более важным делам. Все, что  мы
можем сказать об этом -  так  это,  что  человек  лежит  на  траве  парка,
вероятно, пьяный.
     Мир, поддерживаемый волей, превращает это в действие силы, которое мы
можем "видеть".  Мы  можем  видеть  смерть,  кружащуюся  вокруг  человека,
погружающую свои крючки все глубже и глубже в его светящиеся  волокна.  Мы
можем "видеть", как светящиеся волокна теряют свою натянутость и  исчезают
одна за другой.
     Это  две  возможности,  открытые  для  нас,  светящихся  существ.  Ты
находишься где-то посередине, все еще  желая,  чтобы  все  находилось  под
рубрикой разума, и тем не менее, ты можешь отбросить тот  факт,  что  твоя
личная сила выдвинула знак. Мы пришли в этот парк после того, как ты нашел
меня, там, где я тебя ждал. Ты нашел меня, просто наткнувшись на меня,  не
думая, не планируя, и не  используя  намеренно  свой  разум.  А  затем  мы
садимся здесь и ждем знака. Мы осознаем присутствие этого человека. Каждый
замечает его по-своему. Ты своим разумом, я - своей волей.
     Этот умирающий один из кубических  сантиметров  шанса,  которых  сила
воина всегда делает доступными для воина. Искусство воина состоит  в  том,
чтобы быть текучим для того, чтобы схватить его. Я его схватил, а ты?
     Я не мог ответить. Я осознал бесконечную пропасть внутри  себя  и  на
мгновение ощутил те два мира, о которых он говорил.
     - Какой это исчерпывающий знак! - продолжал он. -  и  все  для  тебя.
Сила показывает тебе, что смерть неизменная добавка к  долгу  верить.  Без
осознания  смерти  все  обычно,  тривиально.  Только  потому,  что  смерть
подкарауливает нас, мир является неизмеримой загадкой. Сила показала  тебе
это. Все, что я сделал сам, так это развернул  детали  знака,  чтобы  тебе
было ясно направление. Но, развертывая детали, я показал тебе  также,  что
все, мною сказанное сегодня тебе, это то, во  что  я  должен  верить  сам,
потому что это - продолжение моего духа.
     Мгновение мы смотрели друг другу в глаза.
     - Я помню стихотворение, которое ты читал мне, -  сказал  он,  отводя
глаза в сторону, - о человеке, который давал обет умереть  в  париже.  Как
оно там?
     Это было стихотворение Цезаря Вольхео "Черный камень на белом камне".
Я очень много раз читал и перечитывал дону Хуану по его просьбе первые две
строфы:

               Я умру в Париже,  когда идет дождь,
               В тот день,  который я уже помню,
               Я умру в париже,  и не убегу прочь
               Может быть осенью,  как сегодня,  в среду.

               Это будет среда,  потому что сегодня,
               Когда я пишу эти строки -  среда.
               Мои кости чувствуют поворот
               И никогда настолько как сегодня за весь мой путь
               Я не видел себя настолько одиноким.

     Стихотворение нагнало на меня неописуемую меланхолию.
     Дон Хуан сказал, что он должен верить, что умирающий имел  достаточно
личной силы, чтобы иметь возможность выбрать улицу города мехико как место
своей смерти.
     - Мы опять возвращаемся к рассказу о двух котах, - сказал  он.  -  мы
должны верить, что макс осознал то, что над ним нависло,  и  подобно  тому
человеку на траве имел достаточно  силы  по  крайней  мере  выбрать  место
своего конца. Но затем там был другой кот. Также, как  есть  другие  люди,
чья смерть обовьет их тогда, когда они одиноки, не осознают ее  и  смотрят
на стены и потолок безобразной загроможденной комнаты.
     Тот человек, с другой стороны, умирает там, где  он  всегда  жил,  на
улицах. Три полицейских  -  его  почетный  караул.  И  когда  он  потеряет
сознание,  его  глаза  уловят  последний  отблеск  огней  в  магазинах  на
противоположной стороне улицы, машины, деревья и вереницы  людей,  снующих
вокруг, а его уши будут наполнены в последний  раз  звуками  транспорта  и
голосами проходящих мимо мужчин и женщин.
     Так что видишь, без осознания присутствия нашей смерти - нет  никакой
силы и никакой мистики.
     Я долгое время смотрел на человека. Он был неподвижен. Может быть  он
был мертв, но мое неверие больше не имело никакого значения. Дон Хуан  был
прав. Долг верить, что мир загадочен и неизмерим, было  выражением  самого
глубокого предрасположения воина. Без него он не имел ничего.



                              5. ОСТРОВ ТОНАЛЯ

     Мы с доном Хуаном встретились на следующий день в том же самом  парке
около полудня. На нем все еще был его  коричневый  костюм.  Он  снял  свой
пиджак, сложил его тщательно, но с оттенком высшей небрежности, и  положил
на скамейку. Его небрежность была очень  рассчитанной  и  в  то  же  время
полностью естественной. Я поймал себя на том,  что  глазею  на  него.  Он,
казалось,  осознавал  тот  парадокс,  перед  которым  меня   поставил,   и
улыбнулся. Он поправил галстук. На нем была  бежевая  рубашка  с  длинными
рукавами. Она очень хорошо на нем сидела.
     - Я все еще имею на себе свой костюм, потому что хочу рассказать тебе
кое-что имеющее огромную важность, - сказал он, похлопав меня по плечу.  -
вчера  для  тебе  было  хорошее  представление,  сейчас  время  прийти   к
каким-нибудь окончательным соглашениям.
     Он сделал долгую паузу. Казалось, он  подготавливает  фразу.  У  меня
было странное ощущение в животе. Моим немедленным заключением было то, что
он собирается рассказать мне объяснение магов. Он пару  раз  поднимался  и
прохаживался передо мной, как если бы ему было трудно выразить словами то,
что у него на уме.
     - Пойдем в ресторан напротив и перекусим, - сказал он наконец.
     Он развернул свой пиджак и прежде чем надеть его показал мне, что тот
отлично отглажен. "Все сделано согласно существующему порядку, - сказал он
и улыбнулся как бы гордый этим, как если бы это имело значение.
     - Я вынужден обратить на это твое  внимание  или  бы  ты  не  заметил
этого. А сейчас очень важно, чтобы ты это осознал. Ты осознаешь все только
тогда, когда ты думаешь, что тебе это нужно. Условие воина однако  состоит
в том, чтобы осознавать все во всякое время.
     Мой костюм и все эти аксессуары важны, потому  что  они  представляют
мое положение в жизни, или скоре одну из  двух  частей  моей  целостности.
Этот разговор давно ожидал своей очереди. Я чувствую, что сейчас для  него
пришло время. Однако должен он был быть проведен как  следует  или  же  он
совсем не будет иметь смысла. Мне нужен был мой костюм,  чтобы  дать  тебе
первый намек. Я считаю, что он его дал. Теперь время разговаривать, потому
что, что касается этой  темы,  то  тут  невозможно  полное  понимание  без
разговора.
     - Что это за тема, дон Хуан?
     - Целостность самого себя.
     Он резко поднялся и повел меня в ресторан в большом  отеле  напротив.
Хозяйка довольно недружелюбно дала нам  столик  в  заднем  углу.  Очевидно
избранные места были вдоль окон.
     Я сказал дону Хуану, что эта женщина напомнила мне другую  хозяйку  в
Аризоне, где мы с ним когда-то  ели,  которая  спросила  нас,  прежде  чем
вручила нам меню, хватит ли у нас денег.
     - Я не виню эту бедную женщину  тоже,  -  сказал  дон  Хуан,  как  бы
симпатизируя ей. - она также, как и та, другая, боится мексиканцев.
     Он мягко засмеялся. Пара людей за соседними столами повернула  головы
и посмотрела на нас.
     Дон Хуан сказал, что не зная, а может быть даже вопреки себе, хозяйка
дала нам самый лучший столик в доме. Столик, где мы можем разговаривать, а
я могу писать от всего сердца.
     Я только что вытащил свой блокнот из кармана и положил его  на  стол;
когда к нам внезапно подлетел официант. Казалось, он  тоже  был  в  плохом
настроении. Он стоял над нами с вызывающим видом.
     Дон Хуан начал заказывать очень сложный обед для себя. Он  заказывал,
не глядя на меню, как если бы знал его наизусть.  Я  растерялся.  Официант
появился неожиданно, и я не успел прочитать меню, потому я сказал ему, что
хочу то же самое.
     Дон Хуан прошептал мне на ухо: "даю тебе честное  слово,  у  них  нет
того, что я заказал.
     Он вытянул руки и ноги и сказал мне,  чтобы  я  расслабился  и  сидел
удобно, потому что пока приготовят обед пройдет вечность.
     - Ты на очень примечательном перекрестке, - сказал он. -  может  быть
последнем, и может быть также самом трудном для  понимания.  Некоторые  из
тех вещей, которые я собираюсь указать тебе сегодня, наверное  никогда  не
станут ясными. Во всяком случае от них и не ожидается  этого.  Поэтому  не
раздражайся и не разочаровывайся. Все мы немые существа, когда вступаем  в
мир магии. А вступление в него ни в коем случае не гарантирует нам, что мы
изменимся. Некоторые из нас остаются немыми до самого конца.
     Мне понравилось, когда он включил себя в среду идиотов. Я  знал,  что
сделал это не из доброты, а как дидактическое средство.
     - Не теряйся, если ты не улавливаешь того, что я буду тебе  говорить,
- продолжал он. - учитывая твой темперамент, я боюсь, что ты сможешь сбить
самого себя с ног, пытаясь понять. Не надо! То, что я  собираюсь  сказать,
предназначается только для того, чтобы указать направление.
     У меня появилось  внезапное  ощущение  тревоги.  Предупреждение  дона
Хуана  бросило  меня  в  бесконечные  рассуждения.  В  других  случаях  он
предупреждал меня точно таким же образом, и каждый раз после того, как  он
это делал, то, о чем он меня  предупреждал,  оборачивалось  разрушительным
событием.
     - Я становлюсь очень нервным, когда ты разговариваешь со  мной  таким
образом, - сказал я.
     - Я знаю это, - ответил он спокойно. -  я  намеренно  заставляю  тебя
подняться на цыпочки. Мне нужно твое внимание, твое нераздельное внимание.
     Он сделал паузу и взглянул на меня.
     Я рассмеялся нервно  и  неприязненно.  Я  знал,  что  он  растягивает
драматические возможности ситуации настолько, насколько может.
     - Я не говорю тебе это для эффекта, - сказал он как бы  прочитав  мои
мысли. - я просто даю тебе время сделать необходимую настройку.
     В этот момент к нашему столу подошел официант и заявил, что у них нет
ничего из того, что мы заказали.  Дон  Хуан  громко  засмеялся  и  заказал
кукурузные блинчики с мясом и  бобы.  Официант  укоризненно  усмехнулся  и
сказал, что они такого не готовят, предложив бифштекс или курицу. Мы дого-
ворились о супе.
     Ели мы в молчании. Мне суп не понравился, и я не мог  его  докончить,
но дон Хуан съел свой весь.
     - Я надел свой пиджак, - сказал он внезапно, - чтобы рассказать  тебе
о том, что ты уже знаешь, но то, что следует разъяснять, чтобы  оно  стало
эффективным. Я ждал до сих пор, потому что Хенаро  чувствует,  что  ты  не
только должен хотеть пойти по дороге знания, но сами твои  усилия,  должны
быть достаточно неуязвимы, чтобы сделать тебя  стоящим  этого  знания.  Ты
действовал хорошо. Теперь я расскажу тебе объяснение магов.
     Он опять сделал паузу, потер щеки и поиграл языком внутри рта, как бы
ощупывая зубы.
     - Я собираюсь рассказать тебе о тонале  и  нагвале,  -  сказал  он  и
взглянул на меня пронзительно.
     Это был первый раз за время нашего знакомства, чтобы  он  использовал
эти  два  термина.  Я  был  смутно  знаком  с  ними  из  антропологической
литературы о культурах центральной Мексики. Я знал, что  тональ  считается
своего рода сторожевым духом, обычно животным,  которого  ребенок  получал
при рождении и с которым он был связан  интимными  узами  до  конца  своей
жизни. Нагваль - было название, дававшееся животному, в  которое  маг  мог
превращаться, или же тому магу, который практиковал такие превращения.
     - Это мой тональ, - сказал дон Хуан, потерев руками грудь.
     - Твой костюм?
     - Моя личность.
     Он похлопал по груди, по коленям по ребрам.
     - Мой тональ - все это. Он  мне  объяснил,  что  каждое  человеческое
существо имеет две стороны, два отдельных  существа,  две  противоположные
стороны,  которые  становятся  действующими  в   момент   рождения.   Одна
называется "тональ", другая - "нагваль". Я рассказал ему, что  антропологи
знали об этих двух концепциях. Он позволил мне говорить, не прерывая.
     - Ну, что бы ты там ни думал или знал о них,  это  чистая  чепуха,  -
сказал он. - я основываю это заявление на том факте, что то,  что  я  тебе
говорю о тонале и нагвале, не могло быть сказано тебе раньше. Любой  идиот
знал бы, что ты ничего об этом не знаешь, потому что, чтобы  познакомиться
с этим, тебе следует быть магом, а ты не  маг.  Или  тебе  нужно  было  бы
говорить об этом с магом, а ты не говорил. Поэтому отбрось все то, что  ты
слышал об этом раньше, потому что это неприложимо.
     - Это было только замечанием, - сказал я.
     Он поднял брови с комическим жестом.
     - Твои замечания неуместны, - сказал он. - на этот раз мне нужно твое
нераздельное внимание, поскольку я собираюсь познакомить тебя с тоналем  и
нагвалем. Маги имеют особый и уникальный интерес  к  этому  знанию.  Я  бы
сказал, что тональ и нагваль находятся исключительно в сфере людей знания.
В твоем случае это заслонка, которая закрывает все то, чему я тебя обучал.
Поэтому я ожидал до сих пор, чтобы заговорить о них.
     - Тональ - это животное, которое  охраняет  человека.  Я  бы  сказал,
пожалуй, что это хранитель, который может быть представлен  как  животное,
но это не важный момент.
     Он улыбнулся и подмигнул мне.
     - Теперь я использую твои собственные слова, - сказал он. - тональ  -
это общественное лицо.
     Он засмеялся, я полагаю, при  виде  моего  замешательства.  -  Тональ
является по праву  защитником,  хранителем.  Хранителем,  который  большей
частью превращается в охранника.
     Я путался со своим блокнотом. Я старался уделять внимание  тому,  что
он говорит. Он засмеялся и скопировал мои нервные движения.
     - Тональ - это организатор мира, - продолжал он. - может быть  лучшим
способом описания его монументальной работы  будет  сказать,  что  на  его
плечах  покоится  задача  приведения  хаоса  мира  в  порядок.  Но   будет
чрезмерным заявлять, как это делают маги, что все то,  что  мы  знаем  как
люди, является работой тоналя.
     В данный момент, например, все, что участвует в попытке найти смысл в
нашем  разговоре,  является  твоим  тоналем.  Без  него  были  бы   только
бессмысленные звуки и гримасы, и ты не понял бы  ничего  из  того,  что  я
говорю.
     Скажу далее, что тональ является хранителем, который  охраняет  нечто
бесценное, нас самих. Поэтому врожденным качеством  тоналя  является  быть
консервативным и ревнивым относительно своих  действий.  А  поскольку  его
деяния являются самой что ни на есть важнейшей частью нашей жизни,  то  не
удивительно, что он постепенно изменяется в каждом из нас из  хранителя  в
охранника.
     Он  остановился  и  спросил  меня,  понял  ли  я.   Я   автоматически
утвердительно кивнул головой, и он улыбнулся с видом недоверия.
     - Хранитель мыслит широко и все понимает, - объяснил он. -  охранник,
с другой стороны, бдительный, узко мыслящий и большей частью деспот. Скажу
далее, что тональ во всех нас был превращен  в  мелочного  и  деспотичного
охранника в то время, как он должен бы быть широко мыслящим хранителем.
     Я определенно не улавливал нити его объяснения. Я расслышал и записал
каждое  слово  и  однако  же,  я  был,  казалось,  забит  каким-то   своим
собственным внутренним диалогом.
     - Мне очень трудно следить за тобой, - сказал я.
     - Если бы ты не цеплялся за разговоры с самим собой,  то  у  тебя  не
было бы неприятностей, - сказал он резко.
     Его замечание ввергло меня  в  длинное  объяснительное  заявление.  В
конце концов я спохватился и извинился за свою настойчивость защищаться.
     Он улыбнулся и сделал знак, который, казалось, показывал, что его это
действительно не раздражает.
     - Тональ - это все, что мы есть, - продолжал он. - назови  его!  Все,
для чего у нас есть слово - это тональ. А поскольку  тональ  является  его
собственным деянием, тогда все, очевидно, попадает в его границы.
     Я напомнил ему, что он сказал, будто "тональ" был общественным лицом.
Термин, который сам я использовал с  ним,  чтобы  обозначить  человеческое
существо как конечный  результат  процесса  социализации.  Я  указал,  что
тональ был продуктом. Он не мог быть всем, как он сказал, потому  что  мир
вокруг нас не является продуктом социализации.
     Дон Хуан напомнил мне, что мой аргумент не имеет под собой основы для
него, и что намного ранее он уже отмечал, что не существует никакого  мира
в  широком  смысле,  а  только  описание  мира,   которое   мы   научились
визуализировать и принимать как само собой разумеющееся.
     - Тональ - это все, что мы знаем, - сказал он. -  я  думаю,  что  это
само по себе уже достаточная причина для  того,  чтобы  тональ  был  таким
сверхсильным делом.
     Он на секунду остановился. Казалось, он определенно ожидает замечаний
или вопросов, но у меня их не было, однако же, я чувствовал себя обязанным
задать вопрос и старался сформулировать  подходящий.  Мне  не  удалось.  Я
чувствовал, что предупреждения, которыми он открыл наш разговор, являлись,
возможно, детергентом для любых вопросов с моей стороны. Я чувствовал себя
странно онемевшим. Я не мог сконцентрироваться и привести в  порядок  свои
мысли. Фактически я чувствовал и знал без тени сомнения, что я не способен
думать, и в то же время я знал это не думая, если только это возможно.
     Я взглянул на дона Хуана. Он глядел на среднюю часть моего  тела.  Он
поднял глаза, и ясность мысли вернулась ко мне мгновенно.
     - Тональ - это все, что мы знаем, - повторил он  медленно,  -  и  это
включает не только нас, как  личности,  но  и  все  в  нашем  мире.  Можно
сказать, что тональ это все, что встречает глаз.
     Мы начинаем растить его с момента рождения. В тот  момент,  когда  мы
делаем первый вдох воздуха, мы вдыхаем  также  силу  для  тоналя.  Поэтому
правильно сказать, что тональ человеческого существа интимно связан с  его
рождением.
     Ты должен запомнить этот момент. Очень важно понимание  всего  этого.
Тональ начинается с рождения и заканчивается со смертью.
     Я хотел пересмотреть все, что он сказал.  Я  уже  было  раскрыл  рот,
чтобы попросить его повторить неясные точки нашего разговора, но к  своему
изумлению я не смог произнести свои слова. Я  испытывал  очень  любопытную
неспособность. Мои слова были тяжелыми, и я не имел никакого контроля  над
этим ощущением.
     Я взглянул на дона Хуана, чтобы показать ему, что не  могу  говорить.
Он опять смотрел на мой живот.
     Он поднял глаза и спросил, как я себя  чувствую.  Слова  полились  из
меня, как будто прорвало  плотину.  Я  рассказал  ему,  что  у  меня  было
любопытное ощущение, будто я не могу ни говорить ни  думать,  и  в  то  же
время мои мысли были кристально ясными.
     - Твои мысли были кристально ясными? - спросил он.
     Я сообразил тогда, что ясность не относилась к моим мыслям, а  только
к моему восприятию мира.
     - Ты что-нибудь делаешь со мной, дон Хуан? - спросил я.
     - Я пытаюсь убедить тебя в том, что твои замечания не нужны, - сказал
он и засмеялся.
     - Значит ты не хочешь, чтобы я задавал вопросы?
     - Нет, нет, задавай, все, что хочешь. Но не давай отвлекаться  своему
вниманию.
     Я вынужден был признать, что был рассеян из-за безбрежности темы.
     - Я все еще не могу понять, дон Хуан, что ты имеешь в  виду  под  тем
заявлением, что тональ это все, - сказал я после секундной паузы.
     - Тональ это то, что делает мир.
     - Тональ является создателем мира?
     Дон Хуан почесал виски.
     - Тональ создает мир только образно говоря. Он не может  создать  или
изменить ничего, и тем не менее он делает  мир,  потому  что  его  функция
состоит в том, чтобы судить, свидетельствовать и оценивать. Я говорю,  что
тональ делает мир, потому что он свидетельствует и оценивает его  согласно
своим тональным законам. Очень странным образом тональ  является  творцом,
который не творит ни единой вещи другими словами, тональ  создает  законы,
по которым он воспринимает мир, так что, образно говоря, он творит мир.
     Он мурлыкал популярную мелодию, отбивая ритм пальцами на краю  стула.
Его глаза сияли. Казалось, они искрятся. Он усмехнулся и покачал головой.
     - Ты не слушаешь меня, - сказал он улыбаясь.
     - Слушаю, у меня нет  никаких  проблем,  -  сказал  я,  но  не  очень
убежденно.
     - Тональ - это остров, - объяснил он. - лучший  способ  описать  его,
это сказать, что тональ - вот это.
     Он очертил рукой середину стола.
     - Мы можем сказать, что тональ как вершина этого стола, остров, и  на
этом острове мы имеем все. Этот остров фактически мир.
     Есть личные тонали для каждого из нас и есть коллективный тональ  для
всех нас в любое данное время, который мы можем назвать тоналем времен.
     Он показал на ряд столов в ресторане. - Взгляни,  каждый  стол  имеет
одни и те же очертания. Определенные  предметы  есть  на  каждом  из  них.
Индивидуально они, однако, отличаются один от другого. За  одними  столами
больше людей, чем за другими, на них разная пища, разная посуда, различная
атмосфера, и однако мы должны согласиться, что все столы в ресторане очень
похожи. Та же самая вещь происходит  с  тоналем.  Мы  можем  сказать,  что
тональ времен это то, что делает нас похожими. Точно также, как все  столы
в этом ресторане похожи. Каждый стол, тем  не  менее,  это  индивидуальный
случай, точно так же, как личный тональ каждого из  нас.  Однако,  следует
иметь в виду тот важный момент, что все, что мы знаем  о  нас  самих  и  о
нашем мире, находится на острове тоналя. Понимаешь, о чем я говорю?
     - Если тональ это все, что мы знаем о нас и нашем мире, что же  такое
нагваль?
     - Нагваль - это та часть нас, с которой мы вообще не  имеем  никакого
дела.
     - Прости, я не понял.
     - Нагваль - это та часть нас, для которой нет никакого описания.  Нет
слов, нет названий, нет чувств, нет знания.
     - Но это противоречие, дон Хуан. По моему мнению, если это  не  может
быть почувствовано, описано или названо, то оно не может существовать.
     - Это противоречие только  по  твоему  мнению.  Я  предупреждал  тебя
ранее, чтобы ты не пытался сбить самого себя с ног, стараясь понять это.
     - Не говоришь ли ты, что нагваль это ум?
     - Нет, ум - это предмет на столе, ум - это часть тоналя. Скажем  так,
что ум - это чилийский соус.
     Он взял бутылку соуса и поставил ее передо мной.
     - Может нагваль - душа?
     - Нет, душа тоже на столе. Скажем, душа - это пепельница.
     - Может это мысли людей?
     - Нет, мысли тоже на столе. Мысли как столовое серебро. Он взял вилку
и положил ее рядом с чилийским соусом и пепельницей.
     - Может быть это состояние блаженства, неба?
     - И не это тоже. Это, чем бы оно ни было,  есть  часть  тоналя.  Это,
скажем, бумажная салфетка.
     Я продолжал перечислять возможные способы описания  того,  о  чем  он
говорит: чистый интеллект, психика, энергия, жизненная  сила,  бессмертие,
принцип жизни. Для всего, что я называл, он нашел  предмет  на  столе  как
противовес и ставил его передо мной, пока все предметы на  столе  не  были
собраны в одну кучу.
     Дон Хуан, казалось, наслаждался бесконечно. Он хихикал, потирал  руки
каждый раз, когда я называл другую вероятность.
     - Может быть нагваль - высшее существо, всемогущий бог? - спросил я.
     - Нет, бог тоже на столе. Скажем так, что  бог  -  это  скатерть.  Он
сделал шутливый жест для того, чтобы скомкать  ее  и  положить  с  другими
предметами передо мной.
     - Но значит ты говоришь, что бога не существует?
     - Нет, я не сказал этого. Все, что я сказал, так это что нагваль - не
бог, потому что бог является предметом  нашего  личного  тоналя  и  тоналя
времен. Тональ является, как я уже сказал, всем тем, из  чего  мы  думаем,
состоит мир, включая бога, конечно.
     Бог не более  важен,  чем  что-либо  другое,  будучи  тоналем  нашего
времени.
     - В моем понимании, дон Хуан, - бог - это все. Разве мы не говорим об
одной и той же вещи?
     - Нет, бог это только  все  то,  о  чем  мы  можем  думать,  поэтому,
правильно говоря, он только другой предмет на этом  острове.  Бога  нельзя
посмотреть по собственному желанию, о нем можно только говорить.  Нагваль,
с другой стороны, к услугам воина. Можно быть его  свидетелем,  но  о  нем
нельзя поговорить.
     - Если  нагваль  не  является  ни  одной  из  тех  вещей,  которые  я
перечислил, то может быть ты сможешь рассказать мне о его  местоположении.
Где он?
     Дон Хуан сделал широкий жест и показал на область за границами стола.
Он провел рукой, как если  бы  ее  тыльной  стороной  очищал  воображаемую
поверхность, которая продолжалась за краями стола.
     - Нагваль там, - сказал он. - там, окружающий  остров.  Нагваль  там,
где обитает сила.
     Мы чувствуем с самого момента рождения, что есть две части нас самих.
В момент рождения и некоторое время спустя мы являемся  целиком  нагвалем.
Мы чувствуем затем, что для того, чтобы  функционировать,  нам  необходима
противоположная часть того, что мы имеем. Тональ отсутствует, и  это  дает
нам с самого начала ощущение неполноты. Затем тональ начинает  развиваться
и становится совершенно необходимым для нашего функционирования. Настолько
необходимым, что он замутняет сияние нагваля. Он захлестывает его. С  того
момента как мы становимся целиком тоналем, мы уже ничего больше не  делаем
как только взращиваем наше старое ощущение неполноты, которое сопровождало
нас с момента нашего рождения и которое постоянно нам  говорит,  что  есть
другая часть, которая дала бы нам цельность.
     С того момента, как мы становимся целиком тоналем, мы начинаем делать
пары. Мы ощущаем наши две стороны, но мы всегда представляем их предметами
тоналя. Мы говорим, что две наши части  -  это  душа  и  тело,  или  ум  и
материя, или добро и зло, бог или дьявол. Мы никогда не осознаем,  однако,
что просто спариваем вещи на одном и том же острове,  точно  так  же,  как
спаривать кофе и чай, хлеб и лепешки, или чилийский  соус  и  горчицу.  Мы
странные животные, говорю тебе. Нас унесло в сторону, но в  своем  безумии
мы считаем, что имеем совершенный смысл.
     Дон Хуан поднялся и обратился ко мне, как если бы он был оратором. Он
ткнул в меня указательным пальцем и заставил свою голову задрожать.
     - Человек движется не между  добром  и  злом,  -  сказал  он  смешным
риторическим тоном, хватая солонку и перечницу в обе руки. - его  истинное
движение состоит между отрицательностью и положительностью.
     Он уронил солонку и перечницу и схватил нож и вилку.
     - Вы не правы! Никакого движения тут нет,  -  продолжал  он,  как  бы
отвечая самому себе. - человек - это только ум!
     Он взял бутылку соуса и поднял ее. Затем он опустил ее.
     - Как ты можешь видеть, - сказал он тихо, - мы легко  можем  заменить
ум чилийским соусом  и  закончить  все,  сказав:  "человек  -  это  только
чилийский соус" такой поступок не делает нас  более  психически  больными,
чем мы есть.
     - Боюсь, что я задал не тот вопрос, -  сказал  я.  -  может  быть  мы
пришли бы к лучшему пониманию, если я бы  спросил,  что  особенного  можно
найти в районе за островом.
     - Нет способа ответить на это. Если я скажу "ничего", я только сделаю
нагваль частью тоналя. Все,  что  я  могу  сказать  так  это  то,  что  за
границами острова находишь нагваль.
     - Но когда ты называешь его нагваль, разве ты  не  помещаешь  его  на
острове?
     - Нет. Я назвал его только  потому,  чтобы  дать  тебе  осознать  его
существование.
     - Хорошо! Но разве то, что я осознаю это, не является той ступенькой,
которая превращает нагваль в новый предмет моего тоналя?
     - Боюсь, что ты не понимаешь. Я назвал тональ и нагваль как  истинную
пару. Это все, что я сделал.
     Он  напомнил  мне,  что   однажды,   пытаясь   объяснить   ему   свою
настойчивость в том, чтобы во всем улавливать смысл, я  говорил  об  идее,
что дети, может быть, не способны воспринимать  разницу  между  "отцом"  и
"матерью", пока  они  не  разовьются  достаточно  в  смысле  обращения  со
значениями, и что они, возможно, верят, что отец  -  это  тот,  кто  носит
штаны, а "мать" - юбки,  или  учитывает  какие-нибудь  другие  различия  в
прическе, размере тела или предметах одежды.
     - Мы явно делаем то же самое с нашими двумя частями, - сказал  он.  -
мы  чувствуем,  что  есть  другая  сторона  нас,  но  когда  мы  стараемся
определить эту  сторону,  тональ  захватывает  рычаги  управления,  а  как
директор он крайне  мелочен  и  ревнив.  Он  ослепляет  нам  глаза  своими
хитростями и  заставляет  нас  забыть  малейшие  намеки  на  другую  часть
истинной пары - нагваль.



                              6. ДЕНЬ ТОНАЛЯ

     Когда мы покинули ресторан, я сказал дону Хуану,  что  он  был  прав,
предупреждая меня о трудности  темы,  и  что  мой  интеллектуальный  багаж
оказался несоответствующим для того, чтобы я смог ухватить его концепции и
объяснения. Я предположил, что может быть, если я пойду в свою гостиницу и
прочитаю свои  записки,  мое  восприятие  предмета  может  улучшиться.  Он
постарался успокоить меня, сказав, что  я  тревожусь  о  словах.  Пока  он
говорил, я испытал озноб и на мгновение  почувствовал,  что  действительно
есть какая-то другая часть меня самого.
     Я заметил дону Хуану, что испытываю какое-то  необъяснимое  ощущение.
Мое заявление явно  возбуждало  его  любопытство.  Я  рассказал  ему,  что
подобные ощущения бывали у меня  и  раньше,  и  что  они,  казалось,  были
секундными провалами,  перерывами  в  моем  потоке  сознания.  Они  всегда
проявлялись как толчок в моем теле, за которым следовало ощущение,  что  я
как бы зависаю.
     Мы направились в центр  города,  идя  неторопливым  шагом.  Дон  Хуан
попросил меня изложить ему все детали моих провалов. Мне было очень трудно
описать их, разве что называть их моментами забывчивости или неслежения за
тем, что я делаю.  Он  терпеливо  остановил  меня,  указав,  что  я  очень
требовательная персона, имею отличную память  и  бываю  очень  тщателен  в
своих действиях. Сначала мне показалось, что эти любопытные  провалы  были
связаны с остановкой внутреннего диалога, но они бывали у  меня  и  тогда,
когда я разговаривал сам с  собою  вовсю.  Казалось,  они  происходили  из
области, независимой от всего того, что я знаю.
     Дон Хуан похлопал меня по спине. Он улыбался с явным удовольствием.
     - В конце-концов, ты начинаешь устанавливать реальные связи, - сказал
он.
     Я попросил его  объяснить  это  загадочное  заявление.  Но  он  резко
прервал наш разговор и сделал мне знак следовать за ним в  небольшой  парк
перед церковью.
     - Это конец нашего путешествия в центр города, - сказал он и  сел  на
скамью. - здесь мы имеем идеальное место  для  того,  чтобы  наблюдать  за
людьми. Тут идут прохожие по  улице  и  другие,  которые  возвращаются  из
церкви. Отсюда мы можем видеть каждого.
     Он указал на широкую деловую улицу и на дорожку, посыпанную  гравием,
ведущую к церкви. Наша скамья находилась на  полдороге  между  церковью  и
улицей.
     - Это моя очень любимая скамейка, - сказал он, глядя на дерево.
     Он подмигнул мне и добавил с улыбкой: "она любит меня, вот почему  на
ней никто не сидит. Она знала, что я приду".
     - Скамейка знала это?
     - Нет! Не скамейка. Мой нагваль.
     - Разве нагваль имеет сознание, он осознает предметы?
     - Конечно. Он осознает все. Вот почему меня  интересует  твой  отчет.
То, что ты называешь провалами  и  ощущениями,  является  нагвалем.  Чтобы
говорить об этом, мы должны заимствовать с острова тоналя  слова,  поэтому
удобнее будет ничего не объяснять, а просто перечислить его эффекты.
     Я хотел сказать еще что-нибудь об этих любопытных  ощущениях,  но  он
заставил меня замолчать.
     - Хватит. Сегодня не день нагваля. Сегодня день тоналя. Я надел  свой
костюм, потому что я сегодня целиком тональ.
     Он смотрел на меня. Я собирался сказать  ему,  что  предмет,  похоже,
становится более трудным, чем все, что он объяснял мне  до  сих  пор.  Он,
казалось, предвидел мои слова.
     - Это трудно, - продолжал он, - я знаю это. Но учитывая то,  что  это
последняя заслонка, последний этап  того,  чему  я  тебя  учил,  не  будет
чрезмерным сказать, что она охватывает все, о чем я говорю с  первого  дня
нашей встречи.
     Долгое время мы молчали. Я чувствовал, что мне нужно подождать,  пока
он завершит  свое  объяснение,  но  ощутил  внезапный  приступ  тревоги  и
поспешно спросил.
     - Нагваль и тональ внутри нас?
     Он взглянул на меня пристально.
     - Очень трудный вопрос, - сказал он. - сам  ты  сказал  бы,  что  они
внутри нас. Я сказал бы, что они не внутри, но никто  из  нас  не  был  бы
прав. Тональ твоего времени призывает тебя утверждать,  что  все,  имеющее
отношение к твоим мыслям и чувствам, находится внутри тебя.  Тональ  магов
говорит противоположное: все снаружи. Кто прав?  Никто.  Внутри,  снаружи,
это в действительности не имеет значения.
     Я не отступал. Я сказал, что когда он говорил о тонале и нагвале,  то
это звучало так, как будто бы существует и третья часть.  Он  сказал,  что
тональ "заставляет нас" совершать поступки. Я попросил его сказать мне,  о
ком он говорил, кого заставляют.
     Он не ответил мне прямо. - Объяснить это не так просто, - сказал  он.
- вне зависимости  от  того,  насколько  умными  являются  ключевые  точки
тоналя, дело в том, что нагваль  берет  верх.  Его  выход  на  поверхность
однако  всегда  ненамеренный.  Величайшим   искусством   тоналя   является
подавлять любое проявление  нагваля  таким  образом,  что  даже  если  его
присутствие  будет  самой  очевидной   вещью   в   мире,   оно   останется
незамеченным.
     - Для кого оно незаметно?
     Он усмехнулся, покачивая головой вверх-вниз. Я нажал на него,  требуя
ответа.
     - Для тоналя, - сказал он. - я говорю исключительно  о  нем.  Я  могу
ходить кругами, но это не  должно  ни  удивлять,  ни  раздражать  тебя.  Я
предупредил о трудности понимания того, о чем я рассказываю. Я пошел через
все эти перипетии, потому что мой тональ осознает, что он говорит о  себе.
Другими словами, мой тональ использует себя  для  того,  чтобы  понять  ту
информацию, которую я хочу сделать ясной для твоего  тоналя.  Скажем  так,
что тональ, поскольку он остро осознает, насколько это приятно говорить  о
себе, создал термин "я", "меня" и так далее, как баланс, и благодаря им он
может разговаривать с другими тоналями или сам с собой о самом себе.
     Когда я говорю, что тональ заставляет нас делать что-нибудь, я имею в
виду, что есть какая-то третья часть. Очевидно он заставляет  самого  себя
следовать своим суждениям. В некоторых случаях, однако, или при  некоторых
обстоятельствах, что-то  внутри  самого  тоналя  осознает,  что  есть  еще
какая-то часть нас. Это вроде голоса, который приходит из  глубин,  голоса
нагваля.  Видишь  ли,  целостность   нас   самих   является   естественным
состоянием, и этот факт тональ не может терпеть совершенно. Поэтому бывают
моменты, особенно в жизни воина, когда  целостность  становится  явной.  В
этот момент можно ощутить  и  заключить  то,  чем  мы  в  действительности
являемся.
     Я заинтересовался этими толчками, которые у  тебя  были,  потому  что
именно так нагваль выходит на поверхность. В эти моменты  тональ  осознает
целостность самого  себя.  Это  всегда  потрясение,  потому  что  сознание
разрывает радужную пелену. Я называю это осознанием целостности  существа,
которое умрет. Идея состоит  в  том,  что  в  момент  смерти  другой  член
истинной пары - нагваль - становится полностью оперативным, и то сознание,
те воспоминания, то восприятие, которое накопилось в наших икрах и бедрах,
в нашей спине и плечах и шее,  начинает  расширяться  и  распадаться.  Как
бусинки  бесконечного  разорванного  ожерелья,   они   раскатываются   без
связующей силы жизни.
     Он взглянул на меня.  Его  глаза  были  мирными.  Я  чувствовал  себя
нехорошо, глупо.
     - Целостность самого себя - очень  экономичное  дело,  -  сказал  дон
Хуан. - нам нужна лишь очень маленькая ее часть для того, чтобы  выполнять
сложнейшие задачи  жизни.  И  однако,  когда  мы  умираем,  мы  умираем  с
целостностью нас самих. Маг задает вопрос, если мы  умрем  с  целостностью
нас самих, то почему бы тогда не жить с этой целостностью?
     Он сделал мне знак головой, чтобы я следил  за  вереницей  проходящих
мимо людей.
     - Они являются целиком тоналем, - сказал он. - я  собираюсь  выделить
некоторых из них, чтобы твой тональ оценил их, и оценивая их, он  оценивал
бы себя.
     Он направил мое внимание на двух старых дам, которые вышли из церкви.
Они  стояли  наверху  гранитной  лестницы  какую-то  секунду,  а  затем  с
бесконечной осторожностью начали спускаться, отдыхая на каждой ступеньке.
     - Следи за этими двумя женщинами очень внимательно, - сказал он. - но
смотри на них не как на личности или людей, имеющих общее с  нами.  Смотри
на них как на тонали.
     Две женщины дошли до нижних ступенек. Они двигались так, как будто бы
грубый гравий  был  шариками,  на  которых  они  вот-вот  поскользнутся  и
потеряют равновесие. Шли они под руку, подпирая одна  другую  весом  своих
тел.
     - Смотри на них, - сказал дон Хуан тихим голосом. - это самый  жалкий
тональ, какой только можно найти.
     Я заметил, что обе женщины были тонкокостными, но жирными.  Им  было,
пожалуй, слегка за пятьдесят. На лицах  их  был  болезненный  взгляд,  как
будто бы идти вниз по ступенькам церкви было выше их сил.
     Они были перед нами. Секунду они поколебались и  затем  остановились.
На дорожке была еще одна ступенька.
     -  Смотрите  под  ноги,  дамы,  -  закричал  дон  Хуан,  драматически
поднявшись. Женщины  взглянули  на  него,  явно  смущенные  его  внезапным
выпадом.
     - Моя мама сломала здесь однажды свое  правое  бедро,  -  сказал  он,
подскакивая к ним, чтобы помочь.
     Они многословно его поблагодарили, а он им посоветовал, что если  они
когда-нибудь потеряют равновесие и упадут, оставаться  неподвижными,  пока
не приедет скорая помощь. Его тон был искренним. Женщины перекрестились.
     Дон Хуан сел опять. Его глаза сияли. Он тихо заговорил.
     - Эти женщины не настолько стары и тела  их  не  настолько  слабы  и,
однако же, они - инвалиды. Все вокруг них пропитано опасением - их одежда,
их запах, их отношение ко всему. Почему ты думаешь, это так?
     - Может быть они родились такими? - сказал я.
     - Никто таким не рождается. Мы сами себя делаем такими.  Тональ  этих
женщин слаб и боязлив.
     Я сказал, что сегодня будет день тоналя. Я имел в виду, что сегодня я
только с ним исключительно хочу иметь дело. Я сказал также, что  для  этой
специальной цели я надел свой костюм. При  помощи  его  я  хотел  показать
тебе, что воин обращается со своим тоналем совсем особым образом. Я указал
тебе, что мой костюм сделан по моде, и что все, что на мне  одето  сегодня
облегает меня и  идет  мне  до  совершенства.  Не  свою  пустоту  я  хотел
показать, но мой дух воина, мой тональ воина.
     Эти две женщины дали тебе первый  взгляд  на  тональ  сегодня.  Жизнь
может быть такой же безжалостной с тобой, как она безжалостна с ними, если
ты небрежен со своим тоналем. Я выдвинул себя как противопоставление. Если
ты понимаешь правильно, то мне не нужно развивать этот момент.
     Я ощутил внезапный приступ  неуверенности  и  испросил  его  выразить
словами то, что я должен понять. Должно быть в моем голосе было  отчаяние.
Он громко засмеялся.
     - Смотри на  того  молодого  человека  в  зеленых  штанах  и  розовой
рубашке, - прошептал дон Хуан  и  указал  на  очень  тощего  темноволосого
человека с острыми чертами лица, который стоял почти против нас. Казалось,
он был в нерешительности относительно того, куда ему идти - к церкви или к
улице. Дважды он поднимал руку в направлении к церкви, как бы разговаривая
сам с сбой и собираясь двинуться в ее направлении. Затем он  посмотрел  на
меня с отсутствующим выражением.
     - Взгляни на то, как он одет, - сказал дон Хуан шепотом.  -  посмотри
на эти ботинки.
     Одежда молодого человека была  потрепана  и  помята,  а  его  ботинки
абсолютно износились.
     - Он, очевидно, очень болен, - сказал я.
     - Это все, что ты можешь о нем сказать? - спросил он.
     Я перечислил  ряд  причин,  которые  могли  вызвать  нищету  молодого
человека: плохое здоровье, невезение, безразличие к своему  внешнему  виду
или может быть его просто только что выпустили из тюрьмы.
     Дон Хуан сказал, что я просто спекулирую, и что он не заинтересован в
том, чтобы оправдывать что-либо, предполагая, что молодой  человек  явился
жертвой стечения обстоятельств.
     - Может быть он секретный агент, который должен выглядеть оборванцем?
- сказал я шутя.
     Молодой человек пошел в направлении улицы разболтанной походкой.
     - Он не должен выглядеть оборванцем, он и есть  оборванец,  -  сказал
дон Хуан. - посмотри, как слабо его тело. Его руки и ноги тонки,  он  едва
может идти. Никто не может притворяться настолько, чтобы иметь такой  вид.
С ним что-то определенно неладно, однако не его  обстоятельства.  Я  опять
подчеркиваю, что хочу, чтобы ты видел этого человека как тональ.
     - Что под этим скрывается, видеть человека как тональ?
     -  Это  означает  перестать  судить  его  в  нормальном  смысле   или
оправдывать его на том основании, что он похож на лист, отданный  на  волю
ветра. Другими словами, это значит видеть человека, не думая о том, что он
безнадежен или беспомощен.
     Ты абсолютно точно знаешь, о чем я говорю. Ты  можешь  оценить  этого
человека не обвиняя его и не прощая.
     - Он слишком много пьет, - сказал я.
     Мое  заявление  не  было  преднамеренным.  Я  просто  сделал  его,  в
действительности не зная почему. На какое-то мгновение я даже  чувствовал,
что кто-то стоящий сзади меня произнес эти слова. Мне хотелось  объяснить,
что мое заявление было еще одой из моих спекуляций.
     - Это не спекуляция, - сказал дон Хуан. - в тоне твоего  голоса  была
уверенность, которой не  было  раньше.  Ты  не  сказал:  "может  быть,  он
пьяница."
     Я чувствовал раздражение, хотя и не знал в точности, почему. Дон Хуан
рассмеялся.
     - Ты  видел  этого  человека  насквозь,  -  сказал  он.  -  это  было
"видение".  "Видение"  такое  и  есть.  Заявления   делаются   с   большой
уверенностью, и не знаешь, как это произошло. Ты знаешь, что поймал тональ
этого молодого человека, но ты не знаешь, откуда ты это узнал.
     Я должен был признаться, что  каким-то  образом  у  меня  было  такое
ощущение.
     - Ты прав, - сказал дон Хуан. - в действительности не имеет  никакого
значения, что он молод. Он калека, как те две  женщины.  Молодость  никоим
образом не является барьером против разрушения тоналя.
     Ты думал, что должно быть очень много  причин  для  такого  состояния
этого человека. Я нахожу, что причина только одна - его тональ. И  не  то,
чтобы его тональ был слаб из-за  того,  что  он  пьет.  Тут  как  раз  все
наоборот. Он пьет, потому что его тональ слаб. Эта слабость заставляет его
быть тем, что он есть. Но то же самое происходит со всеми нами в  той  или
иной форме.
     - Но разве ты так же не судишь его  поведение,  говоря  что  это  его
тональ?
     - Я даю тебе объяснение, с которым ты никогда раньше  не  встречался.
Однако это не оправдание и не осуждение. Тональ  этого  молодого  человека
слаб и боязлив. И однако же, он не одинок. Все мы более ил менее в одной и
той же лодке.
     В этот момент очень крупный мужчина прошел перед нами, направляясь  к
церкви. На нем был дорогой темно-серый костюм и  в  руке  он  нес  костюм.
Воротник его рубашки был расстегнут, а галстук  расслаблен.  Он  обливался
потом. Кожа у него  была  очень  светлая,  и  это  делало  пот  еще  более
заметным.
     - Следи за ним, - приказал дон Хуан.
     Шаги  мужчины  были  короткими,  но  тяжелыми.  В  походке  его  было
покачивание. Он не стал подниматься к церкви, но обошел ее и исчез за ней.
     - Нет никакой необходимости  обращаться  с  телом  таким  образом,  -
сказал дон Хуан с ноткой укора. - но печальный факт состоит в том, что все
мы научились в совершенстве тому, как делать наш тональ слабым.  Я  назвал
это индульгированием.
     Он положил руку на мой  блокнот  и  не  дал  мне  больше  писать.  Он
объяснил это тем, что  до  тех  пор,  пока  я  записываю,  я  не  способен
сконцентрироваться. Он предложил, чтобы я расслабился, выключил внутренний
диалог, отпустился и сливался с тем человеком, которого наблюдаю.
     Я попросил его объяснить, что он имеет  в  виду  под  "слиянием".  Он
сказал, что нет способа это объяснить, что  это  что-то  такое,  что  тело
ощущает или делает, когда его ставят в наблюдательный  контакт  с  другими
телами. Затем он прояснил этот момент, сказав что  в  прошлом  он  называл
этот процесс "видение", и что он состоял из  истинной  тишины  внутри,  за
которой следует внешнее удлинение чего-то внутри нас.  Удлинение,  которое
встречается и сливается с другим телом или с чем угодно еще в поле  нашего
осознания.
     В этом месте я захотел вернуться к своему блокноту, но  он  остановил
меня и начал выделять из толпы, которая проходила мимо, отдельных людей.
     Он указал десятки людей, составивших  широкий  диапазон  типов  среди
мужчин, женщин и детей  различного  возраста.  Дон  Хуан  сказал,  что  он
выбирал лиц, чей слабый тональ может подойти к схеме  категорий,  и  таким
образом он познакомил меня с большим разнообразием индульгирования.
     Я  не  запомнил  всех  людей,  которых  он  указывал  и  обсуждал.  Я
пожаловался на то, что если бы я делал заметки, то смог бы по крайней мере
набросать намеки к его схеме индульгирования. Однако,  он  не  захотел  ее
повторить или может быть он тоже ее не помнил.
     Он засмеялся и сказал, что не помнит ее, потому что в жизни  мага  за
творчество отвечает нагваль.  Он  взглянул  на  небо  и  сказал,  что  уже
становится поздно и что с этого момента  мы  изменим  направление.  Вместо
слабых тоналей мы будем ожидать появление правильного тоналя. Он  добавил,
что только воин имеет правильный тональ, и что средний  человек  в  лучшем
случае может иметь хороший тональ.
     После  нескольких  минут  ожидания  он  хлопнул  себя  по  ляжкам   и
усмехнулся.
     - Посмотри, кто идет сейчас, - сказал он, указывая на улицу движением
подбородка. - это как если б они следовали какой-нибудь очереди.
     Я увидел трех индейцев, приближающихся к нам. На  них  были  короткие
коричневые шерстяные пончо, белые накидки  с  длинными  рукавами,  грязные
изношенные сандалии и старые соломенные шляпы. Каждый  из  них  нес  узел,
привязанный на спине.
     Дон Хуан поднялся и пошел их приветствовать.  Он  заговорил  с  ними.
Они, казалось, удивились и окружили его. Они улыбались ему.  Очевидно,  он
им рассказывал что-то обо мне. Все трое повернулись и улыбнулись мне.  Они
были в трех-четырех метрах. Я слушал внимательно, но не мог разобрать, что
они говорят.
     Дон Хуан полез  в  карман  и  вручил  им  несколько  ассигнаций.  Они
казались довольными. Ноги их нервно двигались. Мне они очень  понравились.
Они походили на детей. У всех  у  них  были  мелкие  белые  зубы  и  очень
приятные мягкие черты лица. Один, по всему виду  старший,  имел  усы.  Его
глаза были усталыми и очень добрыми. Он  снял  шляпу  и  подошел  ближе  к
скамейке. Остальные последовали  за  ним.  Все  трое  приветствовали  меня
хором. Мы пожали друг другу руки. Дон Хуан сказал  мне,  чтобы  я  дал  им
денег. Они поблагодарили меня и после вежливого молчания попрощались.  Дон
Хуан сел опять на скамейку, и мы смотрели, как они исчезли в толпе.
     Я сказал дону Хуану, что по какой-то непонятной причине они мне очень
понравились.
     -  Это  не  так  уж  странно,  -  сказал  он.  -  ты,  должно   быть,
почувствовал, что их тональ очень хороший. Это правильно, но не для нашего
времени.
     Ты, должно быть, почувствовал, что они похожи на детей.  Они  и  есть
дети. И это очень трудный момент. Я понимаю их лучше, чем  ты,  поэтому  я
смог почувствовать привкус печали. Индейцы, как собаки - у них ничего нет.
Но это природа их судьбы и я не должен был чувствовать печали. Моя печаль,
конечно, это мой собственный способ индульгировать.
     - Откуда они, дон Хуан?
     - С гор. Они  пришли  сюда  искать  свое  счастье.  Они  хотят  стать
торговцами. Они - братья. Я сказал им, что я тоже пришел с гор,  и  что  я
сам торговец. Я сказал  им,  что  ты  являешься  моим  партнером.  Деньги,
которые мы им дали, были амулетом. Воин должен давать подобные амулеты все
время. Им без сомнения нужны  деньги,  но  необходимость  не  должна  быть
существенным соображением в деле амулета.  Смотреть  следует  на  чувство.
Лично я был тронут этими тремя.
     Индейцы - это те, кто теряют в наше  время.  Их  падение  началось  с
испанцами, а теперь под владычеством их потомков, индейцы потеряли все. Не
будет преувеличением сказать, что индейцы потеряли свой тональ.
     - Это метафора, дон Хуан?
     - Нет, это факт. Тональ очень уязвим. Он не может  выдержать  плохого
обращения. Белый человек  с  того  дня,  как  он  вступил  на  эту  землю,
систематически разрушал не только индейский тональ  времен,  но  и  личный
тональ каждого индейца. Легко можно представить, что для бедного  среднего
индейца владычество белого человека было чистым адом. И однако же,  ирония
состоит в том, что для другого вида индейцев оно было чистым благом.
     - О ком ты говоришь? Что это за вид индейцев?
     - Маги. Для магов оккупация была вызовом жизненного времени. Они были
единственными,  кто  не  был  уничтожен  ею,  но  адаптировался  к  ней  и
использовал ее к полной своей выгоде.
     - Как это было возможно, дон  Хуан?  У  меня  было  впечатление,  что
испанцы не оставили камня на камне.
     - Скажем  так,  они  перевернули  все  камни,  которые  находились  в
границах их собственного тоналя.  В  жизни  индейца,  однако,  были  вещи,
являвшиеся невосприемлимыми для белого человека. Этих  вещей  он  даже  не
заметил. Может быть это было чистой удачей магов,  а  может  быть  это  их
знание спасло их. После того, как тональ времени и личный  тональ  каждого
индейца был уничтожен, маги обнаружили, что удерживаются  за  единственную
вещь, которая осталась незавоеванной - нагваль. Другими словами, их тональ
нашел убежище в их нагвале. Этого  не  могло  бы  произойти,  если  бы  не
мучительное положение побежденных  людей.  Люди  знания  сегодняшнего  дня
являются продуктами этих условий. И единственными  знакомыми  с  нагвалем,
потому что они остались там совершенно одни. Туда белый человек никогда не
заглядывал. Фактически он даже мысли не имел, что это существует.
     Я почувствовал необходимость в этом месте вставить довод. Я  искренне
утверждал, что европейская мысль знакома с тем, что он называл нагвалем. Я
привел концепцию трансцендентального эго или  ненаблюдаемого  наблюдателя,
присутствующего во всех наших мыслях, восприятиях и ощущениях. Я  объяснил
дону Хуану, что индивидуум может воспринимать или интуитивно ощущать себя,
как себя самого, через трансцендентальное эго, потому что это единственная
вещь, которая способна судить. Способна раскрывать  реальность  в  царстве
нашего сознания.
     На дона Хуана это не повлияло. Он засмеялся.
     - Раскрывание реальности, - сказал он, подражая мне, - это тональ.
     Я настаивал на том, что тоналем может быть названо эмпирическое  эго,
находящееся в проходящем потоке сознания или опыта человека,  в  то  время
как трансцендентальное эго находится позади этого потока.
     - Наблюдая, я полагаю, - сказал он насмешливо.
     - Правильно, наблюдая само себя, - сказал я.
     - Я слышу как ты говоришь, - сказал он, - но ты не  говоришь  ничего.
Нагваль это не опыт,  не  интуиция  и  не  сознание.  Эти  термины  и  все
остальное, что бы ты ни сказал, являются только предметами острова тоналя.
Нагваль,  с  другой  стороны,  это  только  эффект.  Тональ  начинается  с
рождением и кончается со смертью. Но нагваль не кончается никогда. Нагваль
не имеет предела. Я сказал, что нагваль это то, где обитает сила. Это  был
только способ упомянуть его. По причине его  эффектов,  возможно,  нагваль
лучше  всего  может  быть  понят  в  терминах  силы.  Например,  когда  ты
почувствовал себя онемевшим и не мог говорить сегодня утром, я  фактически
успокаивал тебя, то-есть на тебя действовал мой нагваль.
     - Как это было возможно, дон Хуан?
     - Ты не поверишь, но никто не знает как. Все, что я знаю, так это то,
что я хотел твоего нераздельного внимания, а затем мой нагваль приступил к
работе над тобой. До этих пор я знаю, потому что я мог видеть его  эффект,
но я не знаю, как он работает.
     Некоторое время он молчал. Я хотел продолжить разговор на ту же  тему
и попытался задать ему вопрос. Он заставил меня замолчать.
     - Можно сказать, что нагваль ответственен за творчество, - сказал  он
наконец и посмотрел на меня пристально. -  нагваль  -  единственная  часть
нас, которая может творить.
     Он оставался  спокойным,  глядя  на  меня.  Я  почувствовал,  что  он
определенно ведет меня в ту область, которую мне  хотелось  бы,  чтобы  он
осветил получше. Он  сказал,  что  тональ  не  создает  ничего,  а  только
является свидетелем и оценщиком. Я спросил его, как он объясняет тот факт,
что мы конструируем суперсооружения и машины.
     - Это не творчество, - сказал он. - это только  спаивание.  Мы  можем
спаять все, что угодно, нашими  руками  лично  или  объединяясь  с  руками
других  тоналей.  Группа   тоналей   может   спаять   все,   что   угодно.
Суперсооружения, как ты сказал.
     - Но что же такое тогда творчество, дон Хуан?
     Он посмотрел на меня, скосив глаза.  Мягко  усмехнувшись,  он  поднял
правую руку  над  головой  и  резким  движением  повернул  кисть,  как  бы
поворачивая дверную ручку.
     - Творчество вот, - сказал он и понес  свою  ладонь  на  уровне  моих
глаз.
     Мне  потребовалось  невероятно   долгое   время   для   того,   чтобы
сфокусировать глаза на его руке. Я ощущал, что прозрачная мембрана держала
все мое тело в фиксированном положении, и что мне нужно прорвать ее, чтобы
остановить свой взгляд на его руке. Я старался, пока капли пота не  попали
мне в глаза. Наконец, я услышал или ощутил  хлопок,  и  мои  глаза  и  моя
голова дернулись, освободившись.
     На его правой ладони находился  самый  любопытный  грызун,  какого  я
когда-либо видел. Он был похож на белку  с  пушистым  хвостом.  Однако,  в
шерсти его хвоста были жесткие щетинки.
     - Потрогай его, - сказал дон Хуан тихо.
     Я автоматически повиновался и погладил пальцем по мягкой спинке.  Дон
Хуан поднес руку ближе к моим глазам, и тогда я заметил нечто, что бросило
меня в нервные судороги. У белки были очки и большие зубы.
     - Он похож на японца, - сказал я и начал истерически смеяться.
     Затем грызун стал расти на ладони дона Хуана, и в то время,  как  мои
глаза были еще полны слез от  смеха,  грызун  стал  таким  громадным,  что
исчез. Он буквально вышел за границы моего поля зрения. Это произошло  так
быстро, что застало меня во время раската смеха. Когда я  взглянул  вновь,
или когда я вытер глаза и сфокусировал их должным образом,  я  смотрел  на
дона Хуана. Он сидел на скамейке, а я стоял перед ним, хотя и  не  помнил,
когда встал. На мгновение  моя  нервозность  была  неудержимой.  Дон  Хуан
спокойно  поднялся,  заставил  меня  сесть,  зажал  мой  подбородок  между
бицепсом и локтем левой руки и ударил меня по макушке  костяшками  пальцев
правой руки. Эффект был подобен удару электрического тока, он  моментально
меня успокоил. Было так много вещей, которые  я  хотел  спросить.  Но  мои
слова не могли пробиться через все эти вопросы. Затем я остро осознал, что
потерял контроль над своими голосовыми связками.  Стараться  говорить  мне
однако не хотелось, и я откинулся на скамейку. Дон Хуан  с  силой  сказал,
что я должен собраться и перестать индульгировать. У меня слегка кружилась
голова. Он повелительно приказал мне  писать  мои  заметки  и  вручил  мне
блокнот и карандаш, подобрав их из-за скамейки.
     Я сделал сверхусилие, чтобы сказать что-нибудь и вновь  ясно  ощутил,
что меня обволакивает мембрана. Я пыхтел и стонал  некоторое  время  в  то
время, как дон Хуан хохотал, пока я  не  услышал  или  не  ощутил  другого
хлопка. Я немедленно начал писать. Дон Хуан заговорил, как бы диктуя мне.
     - Одно из действий воина состоит  в  том,  чтобы  никогда  не  давать
ничему воздействовать на себя, - сказал он. - поэтому  воин  может  видеть
самого дьявола, но он никому не дает знать об этом. Контроль воина  должен
быть неуязвимым.
     Он подождал, пока я закончу писать,  а  затем  спросил  меня  смеясь:
"уловил ли ты все это?"
     Я предложил пойти в ресторан и поужинать. Я был голоден.  Он  сказал,
что мы должны оставаться, пока не появится  правильный  тональ.  Серьезным
тоном он добавил, что если правильный тональ не появится в этот  день,  то
мы должны будем оставаться на скамейке до тех пор,  пока  он  не  вздумает
появиться.
     - Что такое правильный тональ? - спросил я.
     - Тональ, который  совершенно  правилен,  уравновешен  и  гармоничен.
Предполагается, что один  ты  сегодня  найдешь,  или,  скорее,  твоя  сила
приведет его к нам.
     - Но как я смогу отличить его от других тоналей?
     - Об этом не думай, я покажу его тебе.
     - На что он похож, дон Хуан?
     - Трудно сказать, это зависит от тебя. Это  представление  для  тебя.
Поэтому ты сам и поставишь эти условия.
     - Как? - Я не знаю этого. Твоя сила, твой нагваль сделают это.  Грубо
говоря, у каждого тоналя есть  две  стороны.  Одна  -  внешняя  сторона  -
бахрома,  поверхность  острова.  Эта   часть   связана   с   действием   и
действованием,  беспорядочная  сторона.  Другая  часть  -  это  решения  и
суждения, внутренний тональ, более мягкий, более нежный и более сложный.
     Правильный тональ это такой тональ, где эти два  уровня  находятся  в
совершенной гармонии и равновесии.
     Дон Хуан перестал разговаривать. К этому времени стало довольно темно
и мне было трудно делать заметки. Он велел мне вытянуться и  расслабиться.
Он сказал, что сегодня день был весьма утомительным, но очень полезным.  И
что он уверен в том, что правильный тональ появится.
     Десятки людей прошли мимо. Мы сидели в расслабленном  молчании  10-15
минут. Затем дон Хуан резко поднялся.
     - Клянусь небом, ты это сделал. Посмотри, что идет там девушка!
     Кивком головы он указал на молодую женщину, которая пересекала парк и
приближалась к нашей скамейке. Дон Хуан сказал, что молодая  женщина  была
правильным тоналем и что если она остановится и заговорит с любым  и  нас,
то это будет необычайный знак, и мы должны будем  сделать,  все,  что  она
захочет.
     Я не мог ясно различить черты лица молодой женщины, хотя  света  было
еще достаточно. Она прошла в полуметре от нас, но не оглянулась. Дон  Хуан
шепотом велел мне ее догнать и заговорить с ней.
     Я побежал за ней и спросил какое-то  направление.  Я  подошел  к  ней
очень близко. Она была молода, наверное лет двадцати пяти, среднего роста,
очень привлекательная и хорошо одетая. Ее глаза были ясными и  спокойными.
Она улыбалась мне, когда я говорил. Было в ней  какое-то  очарование.  Она
мне очень понравилась, так же, как мне понравились те три индейца.
     Я вернулся назад на скамейку и сел.
     - Она воин? - спросил я.
     - Не совсем, -  сказал  дон  Хуан.  -  твоя  сила  еще  не  настолько
отточена, чтобы привести воина. Но у  нее  очень  хороший  тональ.  Такой,
который может стать правильным тоналем. Воины получаются из этого теста.
     Его заявления возбудили мое любопытство.  Я  спросил  его,  могут  ли
женщины быть воинами. Он посмотрел на меня явно пораженный моим вопросом.
     - Конечно, могут, - сказал он. - и они  даже  лучше  экипированы  для
пути знания. Мужчины, правда, чуть более устойчивы. Тем не менее я  скажу,
что в конечном счете женщины имеют небольшое преимущество. Я  сказал,  что
меня удивляет, почему мы никогда не говорили о женщинах в отношении к  его
знанию.
     - Ты - мужчина, - сказал он. - поэтому  я  использовал  мужской  род,
когда говорил с тобой. Это все. Остальное то же самое.
     Я хотел расспрашивать его дальше, но он  сделал  знак,  закрывая  эту
тему. Он взглянул наверх. Небо было почти черным. Груды облаков  выглядели
исключительно черными. Были, однако, такие участки, где облака были слегка
оранжевыми.
     - Конец дня - твое лучшее время, - сказал дон Хуан. - появление  этой
молодой женщины на самом краю дня  является  знаком.  Мы  разговаривали  о
тонале, поэтому этот знак относится к твоему тоналю.
     - Что этот знак означает, дон Хуан?
     -  Он  означает,  что  у  тебя  очень  мало  времени  на  то,   чтобы
организовать свой порядок. Любые расстановки, которые  ты  мог  соорудить,
должны быть жизненными сооружениями, потому что у тебя нет времени сделать
новые. Твои сооружения должны  работать  сейчас,  или  же  они  вообще  не
сооружения.
     Я  предлагаю,  чтобы  вернувшись  домой,  ты  подтянул  свои  нити  и
убедился, что они крепки. Они тебе понадобятся.
     - Что со мной произойдет?
     - Годы назад ты сделал ставку на  силу.  Ты  прошел  через  трудности
учения верно, без ерзанья, без отступления и без спешки. Сейчас ты на краю
дня.
     - Что это означает?
     - Для правильного тоналя все, что есть на  острове  тональ,  является
вызовом. Иначе говоря, все, что есть в мире, является вызовом  для  воина.
Величайший вызов из всех, конечно, является его ставка на  силу.  Но  сила
приходит из нагваля, и когда воин оказывается на краю дня,  это  означает,
что нагваль приближается. Час силы воина приближается.
     - Я все еще не понимаю значения всего этого, дон  Хуан.  Означает  ли
это, что я вскоре умру?
     - Если ты глуп, то умрешь, - ответил он  отрывисто.  -  но  выражаясь
более мягкими терминами, это означает, что ты скоро наложишь в  штаны.  Ты
однажды сделал заявку на силу, и эта заявка необратима. Я не могу сказать,
что ты вот-вот выполнишь свое  предназначение,  потому  что  нет  никакого
предназначения. Все, что здесь можно сказать, так это  то,  что  ты  готов
выполнить свою силу. Знак был ясным. Эта молодая женщина пришла к тебе  на
краю дня. У тебя осталось мало времени и совсем не  осталось  для  ерунды.
Отличное  состояние.  Я  бы  сказал,  что  лучшее,  на  что  мы  способны,
проявляется, когда мы прижаты к стене. Когда мы ощущаем меч, нависший  над
головой. Лично я не хотел бы, чтобы было иначе.



                             7. СЖАТИЕ ТОНАЛЯ

     В среду утром я покинул свой отель примерно без  четверти  десять.  Я
шел медленно, дав себе около пятнадцати минут, чтобы достичь места, где мы
с доном Хуаном договорились встретиться.
     Он выбрал угол на улице Нассео де ля реформа в пяти-шести кварталах в
стороне, перед кассами аэрофлота.
     Я только что закончил завтрак со своим другом. Он хотел  пройтись  со
мной, но я притворился, что иду на свидание с девушкой. Я намеренно шел по
противоположной  стороне  улицы,  а  не  по  той,  где  находились   кассы
аэрофлота. У меня было неприятное подозрение, что мой друг, который всегда
хотел, чтобы я его познакомил с доном Хуаном, догадывается, что я  иду  на
встречу с ним, и может быть следует за мной. Я боялся,  что  повернувшись,
обнаружу его позади себя.
     Я увидел дона Хуана у витрины магазина на  другой  стороне  улицы.  Я
начал пересекать дорогу, но должен был остановиться посреди улицы и ждать,
пока она не  будет  безопасной  для  перехода.  Осторожно  обернувшись,  я
увидел, что мой друг следует за мной. Он стоял на  углу  позади  меня.  Он
улыбался как овца и размахивал рукой, как  бы  говоря  мне,  что  не  смог
удержаться. Я бросился через улицу, не давая ему времени догнать меня.
     Дон Хуан видимо понимал мое положение. Когда я достиг его, он  бросил
взгляд через мое плечо.
     - Он подходит, - сказал он. - нам лучше свернуть в боковую  улицу.  -
он указал на улицу, которая по диагонали сливалась с Пассео де ля  реформа
в том месте, где мы стояли.
     Я быстро сориентировался. На этой улице я никогда не  был,  но  двумя
днями ранее я был в кассах аэрофлота. Я знал  расположение  этого  здания.
Контора находилась на узком углу,  образуемом  этими  двумя  улицами.  Она
имела по двери, открывающейся на каждую улицу, и  расстояние  между  двумя
дверьми должно было быть около трех-четырех метров. В конторе  был  проход
от одной двери к другой и можно  было  легко  перейти  с  одной  улицы  на
другую. Сбоку от этого прохода находились кассы и большая круглая конторка
с клерками и кассирами за ней. В этот день, когда  я  там  был,  там  было
полно народу.
     Я хотел спешить, может быть  даже  бежать,  но  шаг  дона  Хуана  был
расслабленным. Когда мы достигли двери конторы на  диагональной  улице,  я
знал, не оглядываясь назад, что мой друг тоже перебежал  через  бульвар  и
вот-вот повернет на улицу, по которой мы идем. Я взглянул на  дона  Хуана,
надеясь, что у него есть какое-то решение. Он пожал плечами. Я  чувствовал
раздражение и ничего не мог придумать сам, разве что стукнуть моего  друга
по носу. Должно быть я вздохнул или выдохнул в этот самый  момент,  потому
что следующее, что я  ощутил,  это  внезапная  потеря  воздуха,  вызванная
ужасающим толчком, который дал мне дон Хуан, и который послал меня волчком
через дверь конторы.  Брошенный  его  чудовищным  толчком,  я  практически
влетел в комнату. Дон Хуан застал меня настолько врасплох, что мое тело не
оказывало  никакого  сопротивления.  Мой  испуг  слился  с  действительным
потрясением от его толчка. Я  автоматически  выставил  перед  собой  руки,
чтобы защитить лицо. Сила толчка, который дал мне дон Хуан, была настолько
большой, что слюна летела из моего рта, и я испытал  слабое  помутнение  в
глазах, когда ворвался в комнату. Я чуть не потерял равновесие и  вынужден
был делать чрезвычайные усилия, чтобы не  упасть.  Пару  раз  я  крутнулся
вокруг себя. Видимо скорость моего движения сделала всю сцену  неясной.  Я
смутно заметил  толпу  посетителей,  занимающихся  своим  делом  и  ощутил
огромное раздражение. Я знал, что все смотрят на меня, пока я тут  кручусь
по комнате. Мысль о том, что я выгляжу дураком, была более чем  неудобной.
Ряд мыслей мелькнул у меня в голове. У меня была уверенность, что я  упаду
лицом вниз, или налечу на посетителя, может быть на старую  даму,  которая
покалечится от столкновения. Или еще  хуже,  стеклянная  дверь  на  другом
конце будет закрыта и я разобьюсь о нее
     В помутненном состоянии я достиг двери на пассео де ля  реформа.  Она
была открыта, и я вышел из нее. Мое отождествление  с  прошедшим  моментом
было таково, что я должен был успокоиться, повернуться направо и  идти  по
бульвару в направлении центра. Как если бы  ничего  не  случилось.  Я  был
уверен, что дон  Хуан  присоединится  ко  мне  и  что  возможно  мой  друг
продолжает идти по диагональной улице.
     Я раскрыл глаза, или вернее сфокусировал их на местности перед собой.
Прежде чем я полностью сообразил, что случилось, я испытал длинную  минуту
онемения. Я не был на пассео де ля реформа,  как  я  должен  был  быть,  а
находился на базаре Лагунилья в полутора милях в стороне.
     В момент подобного осознания, все, что я мог делать - это остолбенело
смотреть.
     Я оглянулся,  чтобы  сориентироваться,  и  понял,  что  фактически  я
нахожусь очень близко от того места, где я  встретил  дона  Хуана  в  свой
первый день в городе мехико. Может быть я был даже на том же самом  месте.
Прилавки, где продавались старые монеты, были от меня в полутора метрах. Я
сделал  огромное  усилие,  чтобы   взять   себя   в   руки.   Очевидно   я
галлюцинировал. Ничем иным это не могло быть. Я быстро  повернулся,  чтобы
пройти обратно через дверь  в  контору,  но  сзади  меня  был  только  ряд
прилавков с подержанными книгами и журналами. Дон Хуан стоял рядом со мной
справа. На лице у него была огромная улыбка.
     Я почувствовал тяжесть в голове и мурашки, как  будто  бы  углекислый
газ от газированной воды вырывался у меня через нос. Я был бессловесен.  Я
попытался что-либо сказать, но безуспешно. Я явно расслышал, что дон  Хуан
велел мне не пытаться говорить или думать, но я хотел сказать  что-нибудь,
все равно что. Ужасная нервозность росла у меня в груди. Я чувствовал, что
слезы катятся у меня по щекам.
     Дон Хуан не  встряхнул  меня,  как  он  делал  это  обычно,  когда  я
становился  жертвой  неконтролируемого  страха.  Вместо  этого  он   мягко
погладил меня по голове.
     - Ну, ну, маленький карлос, - сказал он, - не теряй своих шариков.
     Мгновение он держал мое лицо в своих руках.
     - Не пытайся разговаривать, - сказал  он.  Он  отпустил  мое  лицо  и
указал на то, что находилось вокруг меня. - это не для разговора, - сказал
он. - это только для того, чтобы следить. Следи! Следи за всем!
     Я действительно плакал. Моя реакция на мой плач была очень  странной,
однако. Я продолжал плакать, не заботясь об этом. В этот момент  для  меня
не имело значения, кажусь я дураком или нет.
     Я оглянулся. Прямо передо мной находился средних лет мужчина,  одетый
в розовую рубашку с короткими рукавами и темно-серые штаны.  Казалось,  он
был американцем. Мужчина перебирал монеты, в то время  как  мальчик  13-14
лет, вероятно, сын владельца, смотрел на него. Мальчик  следил  за  каждым
движением, которое делал этот  мужчина.  Наконец  мужчина  положил  монеты
обратно на стол. И мальчик немедленно расслабился.
     - Следи за всем, - опять потребовал дон Хуан.
     Кругом не было ничего необычного, за чем можно было бы следить.  Люди
проходили мимо в различных направлениях. Я повернулся.  Мужчина,  который,
казалось, был владельцем магазинчика, смотрел на меня. Он все время мигал,
как если бы хотел спать. Он казался  утомленным  или  больным  и  выглядел
обмякшим.
     Я чувствовал, что здесь не за чем следить,  по  крайней  мере  ничего
действительно стоящего. Я смотрел  на  сцену.  Оказалось,  что  невозможно
сконцентрировать внимание на чем-нибудь.  Дон  Хуан  обошел  вокруг  меня.
Казалось, он оценивает что-то во мне. Он покачал головой и выпятил губы.
     - Идем, идем, - сказал он, беря меня за руку.
     - Время пройтись.
     Как только мы двинулись, я заметил, что мое тело было  очень  легким.
Фактически  я  ощущал,  что  подошвы  моих  ног  подпрыгивают.  Они  имели
любопытную резиновую прыгучесть.
     Дон Хуан должно быть осознавал мои ощущения. Он держал  меня  твердо,
как бы не давая мне убежать. Он прижимал меня книзу, как бы боясь,  что  я
взлечу вверх, подобно воздушному шару, и он меня не достанет.
     Ходьба дала мне более хорошее самочувствие. Моя нервозность  уступила
место приятной легкости.
     Дон Хуан вновь настаивал, чтобы я наблюдал за всем. Я сказал ему, что
тут нет ничего, что я хотел бы наблюдать, и что  какая  мне  разница,  что
люди делают на базаре. Что я не хочу чувствовать себя идиотом, старательно
наблюдая обычную деятельность кого-то, покупающего монеты и старые  книги,
в то время как настоящая вещь уходит у меня сквозь пальцы.
     - Что такое настоящая вещь? - спросил он. Я перестал идти и убежденно
сказал ему, что важным является то, что он заставил меня ощутить, будто бы
я покрыл расстояние между кассами аэрофлота и рынком в считанные секунды.
     В этом месте я начал дрожать и почувствовал, что  мне  сейчас  станет
плохо. Дон Хуан заставил меня приложить руки к животу.
     Он обвел рукой вокруг себя  и  опять  сказал  убежденным  тоном,  что
повседневная деятельность вокруг нас является единственно важной вещью.
     Я чувствовал раздражение к нему.  У  меня  было  физическое  ощущение
вращения. Я глубоко вздохнул.
     - Что ты сделал, дон Хуан? - спросил я с насильственной небрежностью.
     Ободряющим тоном он сказал, что он может мне  рассказать  об  этом  в
любое время, но что то, что происходит вокруг меня, никогда не повторится.
С этим я не спорил. Деятельность, которую я наблюдал,  очевидно  не  может
быть повторена опять во всей своей сложности. Моей  точкой  зрения  однако
было, что очень подобную деятельность я могу наблюдать в  любое  время.  С
другой стороны, тот факт, что я был перенесен через пространство  в  какой
бы то ни было форме, имел неизмеримое значение.
     Когда я выразил эти мнения дон Хуан заставил свою  голову  задрожать,
как если бы то, что он от меня услышал, действительно причинило ему боль.
     Секунду мы шли в молчании. Мое тело лихорадило. Я заметил, что ладони
моих рук и подошвы моих ног горят. Та же самая необычная  жара  появилась,
казалось, у меня в ноздрях и на веках.
     - Что ты сделал, дон Хуан? - просил я умоляюще.
     Он не ответил, но похлопал меня по груди и засмеялся. Он сказал,  что
люди очень хрупкие существа, которые своим  индульгированием  делают  себя
еще более хрупкими. Очень серьезным тоном он  велел  мне  бросить  чувство
того, что я вот-вот сгину. Но вытолкнуть себя  за  собственные  границы  и
просто остановить внимание на окружающем меня мире.
     Мы  продолжали  идти  очень  медленным  шагом.  Моя  занятость   была
всепоглощающей. Я ничему не мог уделять внимание. Дон Хуан остановился  и,
казалось, колебался, говорить ему или нет. Он  открыл  рот,  чтобы  что-то
сказать, но потом он, казалось, передумал, и мы пошли вновь.
     - Случилось, что ты пришел сюда, - сказал он, резко  поворачиваясь  и
глядя на меня.
     - Как это произошло?
     Он сказал, что не знает, и что единственное, что он  знает,  так  это
то, что я выбрал это место сам.
     Наше непонимание стало еще более  безнадежным,  когда  мы  продолжили
разговор. Я хотел знать все этапы, а он настаивал на том, что выбор  места
был единственной вещью, которую мы можем обсуждать, а поскольку я не знаю,
почему я его выбрал, то и говорить в сущности не о чем. Он критиковал,  не
сердясь,   мое   желание   рассматривать   все   разумно,   как   ненужное
индульгирование. Он сказал, что более просто  и  более  эффективно  просто
действовать, не подыскивая объяснения, и что разговаривая о моем  опыте  и
думая о нем, я его рассеиваю.
     Через несколько моментов он сказал, что нам нужно покинуть это место,
потому что я его испортил, и что оно  становится  все  более  вредным  для
меня.
     Мы покинули рынок  и  прошли  до  парка  Алядема.  Я  был  утомлен  и
плюхнулся на скамейку. Только тогда мне пришло в голову взглянуть на  свои
часы.  Было   двадцать   минут   одиннадцатого.   Мне   пришлось   сделать
действительное усилие, чтобы сконцентрировать свое внимание. Я  не  помнил
точного времени, когда я встретился с доном Хуаном. Я подсчитал,  что  это
было, должно быть, около десяти, никак не более десяти минут заняло у  нас
пройти от рынка до парка. Неуточненными оставались только десять минут.
     Я рассказал дону Хуану о своих подсчетах. Он улыбнулся. У  меня  была
уверенность, что его улыбка скрывала его недовольство мною, однако на  его
лице не было ничего, что бы могло выдать такое чувство.
     - Ты считаешь меня безнадежным идиотом, не правда ли, дон Хуан?
     - Ага, - сказал он и вскочил на ноги.
     Его реакция была столь неожиданной, что я тоже вскочил одновременно с
ним.
     - Расскажи мне в точности, какие по твоему мнению я имею  чувства,  -
сказал он с ударением.
     Я ощущал, что знаю его чувства. Казалось, я чувствую их сам. Но когда
я попытался высказать их, я ощутил, что понял, что не могу о них говорить.
Разговор требовал громадных усилий.
     Дон Хуан сказал, что у меня еще  недостаточно  сил  для  того,  чтобы
"видеть" его. Но я определенно могу видеть достаточно, чтобы самому  найти
подходящее объяснение того, что случилось.
     - Не смущайся, сказал он, - расскажи мне в точности, что ты "видишь".
     У меня была внезапная странная мысль,  очень  похожая  на  те  мысли,
которые мне обычно приходили в голову перед тем,  как  заснуть.  Это  была
более чем мысль. Полная картина - было бы лучшим  названием  ее.  Я  видел
табло, на котором были различные персонажи.  Один  был  мужчина,  сидевший
прямо передо мной на подоконнике.  Пространство  позади  подоконника  было
расплывчатым, но сам подоконник  и  мужчина  были  кристально  ясными.  Он
смотрел  на  меня.  Его  голова  была  слегка  повернута  влево,  так  что
фактически он смотрел на меня искоса. Я  видел  как  движутся  его  глаза,
чтобы удерживать меня в фокусе. Правым локтем он  опирался  о  подоконник.
Рука его была сжата в кулак, а мышцы  напряжены.  Слева  от  мужчины  была
другая картина на табло. Это был летающий лев. То-есть голова и грива были
львиными,  а  нижняя  часть  его  тела   принадлежала   курчавому   белому
французскому пуделю.
     Я уже готов был остановить свое внимание на нем, когда мужчина  издал
чмокающий звук губами и высунул голову и туловище из окна.  Появилось  все
его тело, как будто что-то его выталкивало. Секунду он висел, цепляясь  за
раму кончиками пальцев, раскачиваясь как маятник, затем он отпустился.
     Я испытал в своем собственно  теле  ощущение  падения.  Это  не  было
кувырканьем вниз, а было  мягким  снижением,  а  затем  плавным  парением.
Человек ничего не весил. Некоторое время он оставался на  месте,  а  затем
исчез из виду, как если бы неконтролируемая сила всосала его через трещину
в табло. Секунду спустя он опять появился в окне, искоса  глядя  на  меня.
Правая рука его опиралась о раму, только на этот  раз  он  помахивал  мне,
прощаясь.
     Замечанием дона Хуана было, что мое "видение" было слишком сложным.
     - Ты можешь действовать лучше, - сказал он.  -  ты  хочешь,  чтобы  я
объяснил тебе, что случилось. Что ж, я хочу,  чтобы  ты  использовал  свое
"видение" для этого. Ты видел, но видел ерунду. Информация подобного  рода
бесполезна для воина. Слишком много времени уйдет на то, чтобы разобраться
что есть что. "Видение" должно быть  прямым,  потому  что  воин  не  может
тратить своего времени на то, чтобы  расшифровывать  увиденное  им  самим.
Видение это видение, потому что оно прорывается через всю эту ерунду.
     Я  спросил  его,  не  думает  ли  он,  что   мое   видение   было   в
действительности только  галлюцинацией.  Он  был  убежден,  что  это  было
видением  из-за  сложности  деталей,  но  что  к  данному  случаю  оно  не
подходило.
     - Ты думаешь, что мое видение объясняет что-нибудь? - спросил я.
     - Наверняка. Но я не стал бы пытаться расшифровывать его, если  бы  я
был тобой. В начальных этапах видение смущает, и легко в  нем  потеряться.
По мере того, как воин становится туже,  однако,  его  видение  становится
тем, чем оно должно быть - прямым знанием.
     Пока дон Хуан говорил,  у  меня  произошел  один  из  тех  любопытных
провалов в ощущении, и я ясно почувствовал, что я вот-вот сниму  завесу  с
чего-то такого, что я уже знал. Но это мне  не  удалось,  потому  что  все
стало очень туманным. Я понял, что погрузился в борьбу с самим собой.  Чем
больше я старался  определить  или  достичь  этого  ускользающего  кусочка
знания, тем глубже оно тонуло.
     - Это видение было слишком... Слишком зрительным, - сказал дон Хуан.
     Звук его голоса встряхнул меня.
     - Воин задает вопрос и через свое видение он получает ответ. Но ответ
прост. Он никогда не осложняется до степени летающих французских пуделей.
     Мы посмеялись над этой картиной, и полушутя  я  сказал  ему,  что  он
слишком прям, что любой проходящий сквозь то, через что я  прошел  сегодня
утром, заслуживает крошки снисхождения.
     - Это легкий выход, - сказал  он.  -  это  путь  индульгирования.  Ты
навешиваешь мир на то чувство, что все  для  тебя  слишком  много.  Ты  не
живешь как воин.
     Я сказал ему, что есть слишком много граней  того,  что  он  называет
путем воина, и что невозможно выполнять их все. И что значение этого стало
ясно только тогда, когда я встретился с новыми моментами, где  должен  был
прилагать его.
     - Правилом большого пальца для воина, - сказал он, - является то, что
он делает свои решения столь тщательно, что  ничего  из  того,  что  может
произойти в результате их, не может его удивить, а уж тем  более  истощить
его силу.
     Быть воином означает быть  смиренным  и  алертным.  Сегодня  от  тебя
ожидалось, что ты будешь следить за сценой, которая разворачивалась у тебя
перед глазами, а не размышлять о  том,  каким  образом  это  возможно.  Ты
сконцентрировал свое внимание не на той вещи. Если бы я хотел быть с тобой
снисходительным, то я легко мог бы сказать, что поскольку это произошло  с
тобой впервые, ты не был готов.. Но это недопустимо, поскольку  ты  пришел
сюда как воин, готовый умереть. Поэтому то, что произошло с тобой сегодня,
не должно было застать тебя со спущенными штанами.
     Я заключил, что  моей  тенденцией  было  индульгировать  в  страхе  и
замешательстве.
     - Скажем, что правилом большого пальца  для  тебя  должно  быть,  что
когда ты приходишь встречаться  со  мной,  ты  должен  приходить,  готовый
умереть, - сказал он. - если ты приходишь  сюда  готовый  умереть,  то  не
будет никаких падений и никаких незваных  сюрпризов,  и  никаких  ненужных
поступков. Все должно мягко укладываться на свое место. Потому что  ты  не
ожидаешь ничего.
     - Это легко сказать, дон  Хуан.  Однако  я  нахожусь  на  том  конце,
который принимает. Я должен жить со всем этим.
     - Это не означает, что ты должен жить со всем этим. Ты являешься всем
этим. Ты не просто терпишь это на какое-то время. Твое решение  объединить
силы с этим злым миром магии  должно  было  сжечь  все  тянущиеся  чувства
замешательства и дать тебе силы, чтобы провозгласить все это своим миром.
     Я  чувствовал  раздражение  и  печаль.  Действия   дона   Хуана   вне
зависимости от того, насколько я был подготовлен, воздействовали  на  меня
таким образом, что каждый раз, когда я приходил с ним в  контакт,  мне  не
оставалось никаких отступлений, а только действовать и чувствовать подобно
полуразумному существу. На меня нахлынула волна  ярости,  и  я  больше  не
хотел писать. В этот момент я хотел разорвать свои записки и  бросить  все
это в урну. И я сделал бы так, если бы не дон Хуан,  который  засмеялся  и
схватил меня за руку, останавливая меня.
     Насмешливым голосом  он  сказал,  что  мой  тональ  опять  собирается
одурачить сам себя. Он порекомендовал, чтобы я пошел к фонтану  и  плеснул
себе воды на шею и уши.
     Вода успокоила меня. Долгое время мы молчали.
     - Пиши, пиши, - подтолкнул меня дон Хуан дружеским тоном.
     - Скажем так, что твоя записная  книжка  -  это  единственная  магия,
которая у тебя есть. Разорвать ее это еще один способ открыть  себя  своей
смерти. Это будет еще одним  твоим  взрывом,  шикарным  взрывом  в  лучшем
случае, но не изменением.
     Воин никогда не покидает острова тональ. Он использует его.
     Он указал вокруг меня быстрым движением руки, а затем  коснулся  моей
записной книжки.
     - Это твой мир, ты не можешь этого отрицать. Бесполезно  сердиться  и
разочаровываться в самом себе. Все, что в данном случае происходит это то,
что тональ ушел во внутреннюю битву. Битва внутри собственного тоналя одно
из самых нежелательных состояний, о каких я  могу  подумать.  Тугая  жизнь
воина предназначается для того, чтобы закончить эту битву.  Для  начала  я
обучил тебя как избегать изношенности и измотанности. Теперь  в  тебе  нет
больше войны. Нет в том смысле, в каком она была. Потому  что  путь  воина
это гармония между действиями и решениями сначала, а затем гармонии  между
тоналем и нагвалем.
     В течение всего того времени, как я тебя знаю, я  говорил,  обращаясь
как к твоему тоналю, так и к твоему нагвалю. Именно таким способом  должны
вестись наставления.
     В начале следует разговаривать с тоналем. Потому  что  именно  тональ
должен уступить контроль. Но он должен это сделать с  радостью.  Например,
твой тональ уступил часть контроля без особой борьбы, потому что для  него
стало ясно, что если бы все осталось так, как было, то целостность тебя  к
этому времени погибла бы. Иными словами, тональ настраивают так, чтобы  он
должен  был  отдать  ненужные  вещи,  подобные  важности  самого  себя   и
индульгированию, которые только приводят его в беспорядок. Вся беда в том,
что тональ цепляется за эти вещи в то время, как он должен был бы быть рад
освободиться от этой ерунды. Задача поэтому состоит в том,  чтобы  убедить
тональ стать свободным и  подвижным.  Вот  что  нужно  магу  прежде  всего
остального - сильный свободный тональ. Чем  сильнее  он  становиться,  тем
менее он приникает к своим деяниям, и тем легче его сжать. Поэтому то, что
произошло этим утром, заключалось в следующем. Я увидел возможность  сжать
твой тонналь. На мгновение ты был рассеян, спешил, не думая, и я схватился
за этот момент, чтобы толкнуть тебя.
     В определенные моменты тональ сжимается, особенно когда он раздражен.
В   действительности   одной   из   особенностей   тоналя   является   его
застенчивость. Его застенчивость в  действительности  не  является  важным
делом; но есть определенные моменты, когда тональ застают врасплох, и  его
застенчивость неизбежно заставляет его сжаться.
     Этим утром я  схватил  мой  кубический  сантиметр  шанса.  Я  заметил
открытую дверь той конторы и толкнул тебя. Толчок  тут  был  техникой  для
сжатия тоналя. Толкнуть следует в точный момент. Для этого, конечно, нужно
знать, как видеть.
     Когда человека толкнули, и его тональ сжался, его  нагваль,  если  он
уже в движении, вне зависимости от того, как мало это  движение,  захватит
власть и произведет необычайные дела. Твой нагваль  захватил  власть  этим
утром, и ты оказался на рынке.
     Секунду он молчал. Казалось, он ожидал вопросов. Мы взглянули друг на
друга.
     - Я действительно не знаю как, - сказал он, как бы читая мою мысль. -
нагваль способен на невообразимые дела, это все, что я знаю.
     Этим утром я просил тебя следить. Сцена перед тобой, чем  бы  она  ни
была,  имела  неизмеримую  важность  для  тебя.  Но  вместо  того,   чтобы
последовать моему совету, ты индульгировал  в  жалости  к  самому  себе  и
замешательстве и не следил.
     Некоторое время ты был целиком нагвалем и не мог говорить.  Это  было
временем, чтобы следить. Затем, мало-помалу, твой тональ опять взял верх и
вместо того, чтобы ввергнуть тебя в смертельную битву между твоим  тоналем
и нагвалем, я привел тебя сюда.
     - Что там было, в этой сцене, дон Хуан? Что там было такого важного?
     - Я не знаю. Это случилось не со мной.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Это был твой опыт, а не мой.
     - Но ты же был со мной, правда?
     - Нет, не был. Ты был один. Я неоднократно  говорил  тебе,  чтобы  ты
следил за всем, потому что сцена была только для тебя.
     - Но ты же был рядом со мной, дон Хуан.
     - Нет не был. Но бесполезно говорить об этом. Что бы я ни сказал,  не
будет иметь смысла, потому что в эти  моменты  мы  находились  во  времени
нагваля. Дела нагваля можно наблюдать только телом, но не разумом.
     - Если ты не был со мной, то кем или  чем  был  тот,  кого  я  считал
тобой?
     - Это был я, и в то же время меня там не было.
     - Где же ты был тогда?
     - Я был с тобой, но не там. Скажем так, что я был рядом с  тобой,  но
не в том именно месте, куда нагваль тебя перенес.
     - Ты хочешь сказать, что не знал о том, что мы находились на базаре?
     - Нет, не знал. Я просто тащился рядом, чтобы не потерять тебя.
     - Но это действительно страшно,  дон  Хуан.  -  Мы  были  во  времени
нагваля, и в этом нет ничего страшного. Мы способны на куда  большее,  чем
это. Такова наша природа как светящихся существ. Нашей пробоиной  является
то,  что  мы  настойчиво  стремимся   оставаться   на   своем   монотонном
утомительном, но удобном острове. Тональ это обыватель,  а  он  не  должен
таким быть.
     Я описал то немногое, что запомнил. Он  хотел  знать,  заметил  ли  я
какие-нибудь особенности неба, как например, дневной свет, облака, солнце,
или не слышал ли я каких-нибудь необычных  людей  или  события.  Он  хотел
узнать, не было ли там драк или  может  быть  люди  кричали,  а  если  они
кричали, то что именно.
     Я не мог ответить ни на один из  его  вопросов.  Совершенной  правдой
было то, что я воспринял  все  событие  за  чистую  монету,  принимая  как
трюизм, что я "пролетел" значительное расстояние в одну-две секунды, и что
благодаря знанию дона Хуана, чем бы оно ни было,  я  приземлился  во  всем
своем материальном теле посреди базара.
     Мои реакции были  прямым  следствием  такой  интерпретации.  Я  хотел
узнать процедуру,  членское  знание,  "как  сделать  это".  Поэтому  я  не
старался наблюдать  за  тем,  что  по  моему  убеждению  было  ординарными
событиями, не имеющими никакого значения.
     - Как ты думаешь, люди видели меня на базаре? - спросил я.
     Дон Хуан не ответил. Он засмеялся и слегка толкнул меня кулаком.
     Я  попытался  вспомнить,  был  ли  у  меня  действительно  какой-либо
физический контакт с людьми. Моя память подвела меня.
     - Что видели люди в конторе  аэрофлота,  когда  я  ворвался  туда?  -
спросил я.
     - Вероятно, они видели, как человек побежал от одной двери к другой.
     - Но видели ли они, как я растаял в воздухе?
     - Об этом позаботился нагваль. Я не знаю как. Все, что  я  могу  тебе
сказать, так это, что мы  -  текучие  светящиеся  существа,  состоящие  из
волокон. Согласие с тем, что мы плотные объекты - действие  тоналя.  Когда
тональ сжимается, возможны необычные вещи.  Но  они  необычны  только  для
тоналя.
     Для нагваля двигаться  таким  образом,  как  ты  двигался,  -  ничто.
Особенно для твоего нагваля, который уже способен к трудным действиям.  На
самом деле он окунулся во что-то ужасно неясное. Ты не ощущаешь, что это?
     Миллион вопросов и ощущений хлынули на меня тут  же.  Казалось  порыв
ветра унес мою накидку спокойного владения собой.  Я  задрожал.  Мое  тело
ощутило  себя  на  краю  бездны.  Я  боролся  с  каким-то  непонятным,  но
конкретным отделом знания. Казалось, мне вот-вот что-то покажут, но  в  то
же время, какая-то упрямая часть меня настаивала на  том,  чтобы  прикрыть
все облаком. Борьба постепенно сделала меня онемевшим до тех пор,  пока  я
не перестал ощущать тело. Мой рот был открыт, а глаза полуприкрыты. У меня
было ощущение, что я могу видеть свое лицо, как оно становится все тверже,
тверже, пока оно ни  стало  лицом  высохшего  трупа  с  желтоватой  кожей,
накрепко присохшей к черепу.
     Следующее, что я ощутил, это потрясение. Дон Хуан стоял рядом со мной
держа пустое ведро. Он облил меня с ног до головы. Я кашлял и вытирал воду
с лица, чувствуя озноб на спине. Я  вскочил  со  скамейки.  Дон  Хуан  еще
плеснул мне воды на шею. Группа детей смотрела на  меня  и  хохотала.  Дон
Хуан улыбнулся мне. Он держал мою записную книжку и сказал, что мне  лучше
пойти в отель, чтобы сменить одежду. Он вывел меня  из  парка.  Минуту  мы
стояли у тротуара, пока не подошло такси.
     Несколько часов спустя после ленча и отдыха дон Хуан и  я  пришли  на
его любимую скамейку в парке у церкви. Обходным образом мы подошли к  теме
моей странной реакции. Казалось, он был очень  насторожен.  Он  не  ставил
меня прямо перед ней.
     - Известно, что подобные вещи происходят, -  сказал  он.  -  нагваль,
научившись однажды выходить на поверхность, может причинить  большой  вред
тоналю, выходя наружу без всякого контроля. Однако твой случай - особый. У
тебя талант индульгировать в такой преувеличенной манере, что ты бы умер и
даже не сопротивлялся бы этому. Или еще хуже, ты даже бы не  осознал,  что
умираешь.
     Я сказал ему, что  моя  реакция  началась,  когда  он  спросил  меня,
чувствую ли я, что сделал мой нагваль. Я подумал, что я в точности знаю, о
чем он говорит, но когда я попытался описать то, чем это было,  оказалось,
что я не могу мыслить ясно. Я испытал ощущение  пустоты  в  голове,  почти
безразличия. Как если бы мне на самом деле ни до чего не было дела.  Затем
это ощущение переросло в гипнотизирующую концентрацию, казалось весь я был
медленно высосан.  То,  что  привлекло  и  захватило  мое  внимание,  было
ощущением, что передо мной вот-вот раскроется огромный секрет, и что я  не
хочу, чтобы что-либо мешало такому раскрытию.
     - Что собиралось быть раскрыто тебе, так это твоя  смерть,  -  сказал
дон Хуан. - в этом опасность индульгирования. Особенно  для  тебя.  Потому
что ты естественно настолько все преувеличиваешь.  Твой  тональ  настолько
талантлив в индульгировании, что он угрожает целостности тебя самого.  Это
ужасное состояние существа.
     - Что я могу сделать?
     - Твой тональ должен быть убежден разумом, твой нагваль - действиями.
Пока они не сравняются друг с другом, как я тебе говорил, тональ правит  и
тем не менее он очень уязвим. Нагваль, с другой стороны, никогда или почти
никогда не действует, но когда он действует, он ужасает тональ.
     Этим утром твой тональ испугался и стал сжиматься сам собой, и  тогда
твой нагваль стал захватывать верх.
     Мне пришлось одолжить ведро  у  фотографов  в  парке,  чтобы  загнать
твоего нагваля как плохую собаку обратно на его место. Тональ должен  быть
защищен любой ценой. Корона должна быть с него  снята,  однако  он  должен
оставаться как защищенный, поверхностный наблюдатель.
     Любая угроза тоналю обычно оканчивается его смертью.  А  если  тональ
умирает, то умирает и весь человек. Из-за его врожденной слабости,  тональ
легко уничтожить, и поэтому одним из искусства равновесия  воина  является
вывести на поверхность нагваль для  того,  чтобы  уравновесить  тональ.  Я
говорю, что это искусство, потому  что  маги  знают,  что  путем  усиления
тоналя может появиться нагваль.  Видишь,  что  я  имею  в  виду?  Усиление
называется личной силой.
     Дон  Хуан  поднялся,  потянулся  руками  и  выгнул  спину.  Я   начал
подниматься сам, но он мягко толкнул меня обратно.
     - Ты должен оставаться на этой скамье до сумерек, - сказал он. -  мне
нужно сейчас уйти. Хенаро ждет меня в горах. Поэтому приходи  к  его  дому
через три дня, и мы встретимся там.
     - Что мы будем делать у дома дона Хенаро? - спросил я.
     - В зависимости от того, будет ли  у  тебя  достаточно  силы,  Хенаро
может показать тебе нагваль.
     Была еще одна вещь, которую мне хотелось выразить  словами.  Я  хотел
знать, был ли его костюм потрясающим средством для меня одного, или же  он
был действительно частью его жизни. Никогда ни один из  его  поступков  не
делал внутри меня столько беспорядка, как то,  что  он  носит  костюм.  Не
только сам по себе этот факт был пугающим для меня, но тот факт,  что  дон
Хуан был элегантным. Его ноги имели юношескую  стройность.  Казалось,  что
ботинки сместили точку его равновесия, и его шаги стали более  длинными  и
более твердыми, чем обычно.
     - Ты носишь костюм все время? - спросил я.
     - Да, - ответил он с очаровательной улыбкой. - у меня есть другие, но
я не стал сегодня одевать другой костюм, потому что это испугало  бы  тебя
еще больше.
     Я не знал, что подумать. Я  чувствовал,  что  прибыл  к  концу  своей
тропы. Если дон Хуан может носить костюм  и  быть  в  нем  элегантным,  то
значит все возможно.
     Ему, казалось, понравилось мое смущение, и он засмеялся.
     - Я владелец мануфактурной базы, - сказал загадочным, но безразличным
тоном и пошел прочь.
     На следующее утро в четверг, я попросил своего друга пройти от дверей
конторы, где дон Хуан толкнул меня, до базара лагунилья. Мы выбрали  самый
прямой маршрут. Это у нас заняло  35  минут.  Когда  мы  прибыли  туда,  я
попытался сориентироваться. Мне это не удалось. Я зашел в  магазин  одежды
на самом углу широкой улицы, где мы стояли.
     - Простите меня,  -  сказал  я  молодой  женщине,  которая  осторожно
чистила шляпу щеткой. - где прилавки с монетами и подержанными книгами?
     - У нас таких нет, - сказала она отвратительным тоном.
     - Но я видел их где-то на этом базаре вчера.
     - Не балуйтесь, - сказала она и вошла за конторку.
     Я побежал за ней и умолял ее сказать  мне,  где  они  находятся.  Она
осмотрела меня сверху донизу.
     - Вы не могли  их  видеть  вчера,  -  сказала  она.  -  эти  прилавки
устанавливаются только по воскресеньям прямо здесь, вдоль  этой  стены.  В
другие дни недели у нас их нет.
     - Только по воскресеньям? - повторил я механически.
     - Да, только по воскресеньям. Таков порядок. Всю остальную неделю они
мешали бы движению.
     Она указала на широкий проспект, наполненный машинами.



                           8. ВО ВРЕМЕНИ НАГВАЛЯ

     Я взбежал на склон перед домом дона Хенаро и увидел, что дон  Хуан  и
дон Хенаро сидят на чистом участке перед дверью. Они улыбались мне.  В  их
улыбках было такое тепло и  такая  невинность,  что  мое  тело  немедленно
испытало чувство ужаса. Я автоматически перешел на  шаг.  Я  приветствовал
их.
     - Как поживаешь? - спросил дон Хенаро таким участливым тоном, что  мы
все засмеялись.
     - Он в очень хорошей форме, - вставил дон Хуан, прежде  чем  я  успел
ответить.
     - Я могу это видеть, - ответил дон Хенаро. - взгляни на этот  двойной
подбородок! И взгляни на эти бугры окорочного жира на его ягодицах!
     Дон Хуан засмеялся, держась за живот.
     - Твое лицо округлилось, - продолжал дон Хенаро. - чем ты  занимался?
Ел?
     Дон Хуан шутливо заверил его, что стиль моей жизни требует,  чтобы  я
ел очень много. Самым дружеским образом они дразнили меня,  но  по  поводу
моей жизни, а затем дон Хуан попросил меня сесть между  ними.  Солнце  уже
село за высоким гребнем гор на западе.
     - Где твоя знаменитая записная книжка? - спросил дон Хенаро.
     А когда я вытащил ее из кармана, он вскрикнул "ип!" и выхватил  ее  у
меня из рук.
     Очевидно он наблюдал за мной очень тщательно и знал все мои манеры  в
совершенстве. Он держал блокнот обеими руками и нервно им  поигрывал,  как
если бы не знал, что с ним делать. Дважды он, казалось, был на грани того,
чтобы выбросить его прочь, но, казалось, сдерживался. Затем он прижал  его
к коленям и притворился, что лихорадочно пишет в нем, как это делал я.
     Дон Хуан смеялся так, что чуть не задохнулся.
     - Что ты делал после того, как я покинул тебя?  -  спросил  дон  Хуан
после того, как они притихли.
     - Я пошел на базар в четверг, - сказал я.
     - Что ты там делал? Повторял свои шаги? - бросил он.
     Дон Хенаро повалился назад и губами сделал сухой звук головы, упавшей
на твердую землю. Он искоса взглянул на меня и подмигнул.
     - Я должен был это сделать, - сказал я. - и обнаружил, что по  будним
дням там нет прилавков, на которых продают монеты и подержанные книги.
     Оба они засмеялись. Затем дон Хуан сказал, что задавание вопросов  не
сможет ничего нового открыть.
     - Что же в действительности произошло, дон Хуан? - спросил я.
     - Поверь мне, что нет способа узнать это, - сказал он сухо. - в  этих
делах мы с тобой на равных. В данный момент мое преимущество перед тобой в
том, что я знаю, как пробираться к нагвалю, а ты  нет.  Но  как  только  я
попадаю туда, я не имею там ни больше преимуществ, ни больше  знания,  чем
ты.
     - Так я в действительности приземлился на базаре, дон Хуан? - спросил
я.
     - Конечно, я рассказывал тебе, что нагваль подчиняется  воину.  Разве
это не так, Хенаро?
     - Правильно, - воскликнул дон  Хенаро  громовым  голосом  и  поднялся
одним единым движением. Это произошло так, как если бы  его  голос  поднял
его из лежачего положения в совершенно вертикальное.
     Дон  Хуан,  смеясь,  практически  катался  по  земле.  Дон  Хенаро  с
недружелюбным видом комически наклонился и попрощался.
     - Хенаро увидит тебя завтра утром, - сказал дон  Хуан.  -  сейчас  ты
должен сидеть здесь в полном молчании.
     Мы не сказали больше не  слова.  Через  несколько  часов  молчания  я
заснул.
     Я взглянул на свои часы. Было около шести  утра.  Дон  Хуан  осмотрел
могучую массу тяжелых белых облаков над восточным горизонтом  и  заключил,
что день будет сумрачным. Дон Хенаро понюхал  воздух  и  добавил,  что  он
будет также жарким и безветренным.
     - Мы далеко пойдем? - спросил я.
     - Вон к тем эвкалиптам, - ответил дон Хенаро,  указывая  на  то,  что
казалось рощей деревьев примерно на расстоянии мили.
     Когда мы достигли деревьев,  я  сообразил,  что  это  была  не  роща.
Эвкалипты были посажены прямыми линиями,  чтобы  отметить  границы  полей,
засаженных различными культурами. Мы прошли по краю кукурузного поля вдоль
линии огромных деревьев, тонких и прямых, около тридцати метров высотой, и
пришли к пустому полю. Я подумал, что урожай должно быть собран. Там  были
только сухие стебли и листья каких-то растений,  которых  я  не  узнал.  Я
нагнулся, чтобы поднять листик, но дон Хенаро остановил меня.  Он  удержал
мою руку с огромной силой. Я взвился от  боли  и  заметил  тогда,  что  он
только слегка коснулся пальцем моей руки.
     Он определенно сознавал, что он сделал и что  я  испытал.  Он  быстро
поднял пальцы, а затем опять слегка коснулся ими моей  руки.  Он  повторил
это еще раз и рассмеялся как довольный ребенок, видя, как  я  гримасничаю.
Затем он повернулся ко мне в профиль. Его горбатый нос делал  его  похожим
на птицу. Птицу со странными длинными белыми зубами.
     Тихим голосом дон Хуан сказал, чтобы я ничего не  трогал.  Я  спросил
его, не знает  ли  он,  какие  посевы  выращивались  здесь.  Казалось,  он
собирался мне ответить, но дон Хенаро вмешался и сказал, что это было поле
червей.
     Дон Хуан посмотрел на меня  пристально,  не  улыбаясь.  Бессмысленный
ответ дона Хенаро, казалось, был шуткой. Я подождал какого-нибудь  намека,
чтобы начать смеяться, но они смотрели на меня.
     - Поле гигантских червей, - сказал дон Хенаро. - да,  то,  что  здесь
росло, было самыми очаровательными червями, которых ты когда-либо видел.
     Он повернулся к дону Хуану. Секунду они смотрели друг на друга.
     - Разве это не так? - спросил он.
     - Абсолютно верно, - сказал дон Хуан и, повернувшись ко мне,  добавил
тихим голосом, - сегодня Хенаро держит бразды правления. Только  он  может
сказать что есть что. Поэтому делай все в точности, как он говорит.
     Мысль, что дон Хенаро держит бразды правления наполнила меня  ужасом.
Я повернулся к дону Хуану, чтобы сказать ему об  этом,  но  прежде  чем  я
успел произнести свои слова, дон Хенаро издал длинный поразительный  крик.
Крик настолько громкий и пугающий, что я упал на спину, и у меня судорогой
свело шею, и мои волосы взлетели вверх, как будто бы их вздуло  ветром.  Я
испытал момент полной бессвязности и остался бы приклеенным к месту,  если
бы не дон Хуан, который с невероятной скоростью и контролем перевернул мое
тело таким  образом,  чтобы  мои  глаза  стали  свидетелем  невообразимого
поступка. Дон Хенаро стоял горизонтально примерно в  тридцати  метрах  над
землей на стволе эвкалипта, который находился примерно  в  сто  метрах  от
нас. То-есть он стоял, расставив ноги примерно на метр  перпендикулярно  к
дереву. Казалось, у него были крючки на подошвах и при помощи их  он  смог
обмануть гравитацию. Руки его были сложены на груди, а спина повернута  ко
мне.
     Я смотрел на него. Я не хотел моргать из страха потерять его из виду.
Я сделал быстрый подсчет и заключил, что если я смогу удержать его в  поле
своего зрения, то я смогу заметить намек, движение, жест или что-либо еще,
что поможет мне понять происходящее.
     Я ощутил голову дона Хуана около своего правого  уха  и  услышал  его
шепот о том, что любая попытка найти объяснение, бесполезна и идиотична. Я
услышал как он повторяет: "втяни свой живот, глубже, глубже".
     Это была техника, которой он меня обучил  несколькими  годами  ранее,
чтобы ею пользоваться в минуты большой опасности, страха или стресса.  Она
состояла из того, чтобы толкнуть диафрагму вниз, делая четыре резких вдоха
воздуха через рот, за которыми следовали четыре вдоха и выдоха через  нос.
Он объяснил, что короткие вдохи воздуха  должны  ощущаться  как  толчки  в
средней части живота и что плотное удерживание  сцепленных  рук  на  пупке
давало силу брюшному прессу и помогало контролировать короткие и  глубокие
вдохи. Глубокие вдохи должны были удерживаться в течение счета до восьми в
то время, как диафрагма нажималась вниз. Выдохи делались дважды через  нос
и дважды через рот, медленно и быстро в зависимости от предпочтения.
     Я автоматически повиновался  дону  Хуану.  Однако  я  не  осмеливался
отвести  глаза  от  дона  Хенаро.  Пока  я  продолжал  дышать,  мое   тело
расслабилось, и я смог осознать,  что  дон  Хуан  поворачивает  мои  ноги.
Очевидно, когда он повернул меня вокруг, моя  правая  нога  зацепилась  за
кусок  земли  и  была  неудобно  подогнута.  Когда  он  выпрямил  меня,  я
сообразил, что мое потрясение от того, что я увидел дона Хенаро стоящим на
стволе дерева, заставило меня забыть о своем неудобстве.
     Дон Хуан прошептал мне на ухо, чтобы я  не  смотрел  на  дона  Хенаро
пристально. Я услышал, как он говорит: "моргай, моргай".
     На секунду я чувствовал, что сопротивляюсь. Дон Хуан скомандовал  мне
вновь. Я был убежден, что все это дело было как-то связано со мной как  со
зрителем, и если я,  как  единственный  свидетель  поступка  дона  Хенаро,
перестану на него смотреть, то он упадет на землю или может быть вся сцена
исчезнет.
     После мучительно длинного периода неподвижности дон Хенаро повернулся
на пятках на сорок пять градусов  вправо  и  пошел  по  стволу.  Его  тело
дрожало. Я видел, как он делал один маленький шаг за другим  до  тех  пор,
пока не сделал восемь. Он даже обогнул ветку.  Затем  с  руками,  все  еще
скрещенными на груди, он сел на ствол спиной ко мне. Его  ноги  болтались,
как если бы он сидел на стуле, как если бы гравитация  не  имела  на  него
никакого действия. Затем он как бы прошелся  на  заду  немножко  вниз.  Он
достиг ветки, которая была параллельна его телу и облокотился на нее своей
левой рукой и головой на несколько  секунд.  Видимо  он  облокачивался  не
столько для  поддержки,  сколько  для  драматического  эффекта.  Затем  он
продолжил движение на заду, переместившись со ствола  на  ветку,  пока  не
изменил своего положения  и  не  оказался  сидящим  на  ней  в  нормальном
положении, как можно сидеть на ветке.
     Дон Хуан хихикал. У меня был ужасный вкус во рту. Я хотел повернуться
и посмотреть на дона Хуана, который был слегка позади меня справа, но я не
смел пропустить какого-либо из действий дона Хенаро.  Некоторое  время  он
болтал ногами, затем скрестил их и слега покачал.  А  затем  он  скользнул
вперед опять на ствол. Дон Хуан мягко взял  мою  голову  обеими  руками  и
согнул мне шею налево,  пока  линия  моего  зрения  не  стала  параллельно
дереву, а не перпендикулярно ему. Когда я смотрел на дона Хенаро  с  этого
угла, он уже казалось не нарушал гравитации. Он  просто  сидел  на  стволе
дерева. Я заметил тогда, что если я смотрю  пристально  и  не  моргаю,  то
задний фон становится смутным и  размытым,  а  ясность  тела  дона  Хенаро
становится более интенсивной. Его форма стала  доминантной,  как  если  бы
ничего больше не существовало.
     Дон Хенаро быстро скользнул назад на ветку. Он  сел,  болтая  ногами,
как гимнаст на трапеции. Смотреть на него из измененной перспективы давало
возможность видеть оба положения, особенно его сидение  на  стволе  дерева
одинаково возможным.
     Дон Хуан перемещал мою голову направо до тех пор, пока она  не  легла
на мое плечо. Поза дона Хенаро, казалось, совершенно нормальна,  но  когда
он передвинулся на ствол опять, я не смог сделать необходимого уточнения в
восприятии и увидел  его  как  бы  перевернутым  вверх  ногами  с  головой
повернутой к земле.
     Дон Хенаро двигался взад-вперед несколько раз, и дон Хуан смещал  мою
голову с боку на бок каждый раз, как дон Хенаро  перемещался.  Результатом
их манипуляций  было  то,  что  я  полностью  потерял  чувство  нормальной
перспективы, а без него действия дона Хенаро были не такими пугающими.
     Дон Хенаро оставался на ветке долгое время. Дон Хуан выпрямил мою шею
и прошептал, что дон Хенаро сейчас спустится. Я услышал повелительный  тон
в его шепоте. "Поджимай глубже, глубже".
     Я был занят быстрым выдохом, когда тело дона Хенаро,  казалось,  было
отпущено какого-то рода тягой. Оно засветилось, стало  неясным,  качнулось
назад и повисло на коленях на секунду. Его  ноги,  казалось,  были  такими
восковыми, что не могли остаться согнутыми и он упал на землю.
     В тот момент, когда он начал свое падение  назад,  я  тоже  испытывал
ощущение падения через бесконечное пространство.  Все  мое  тело  испытало
болезненное и в то же время исключительно приятное внутреннее  напряжение.
Напряжение такой интенсивности и длительности,  что  мои  ноги  не  смогли
больше поддерживать вес моего тела, и я упал на мягкую землю. Я  едва  мог
двинуть руками, чтобы смягчить свое  падение.  Я  дышал  так  тяжело,  что
мягкая земля попала мне в ноздри и  заставила  их  чесаться.  Я  попытался
подняться. Мои мышцы, казалось, потеряли свою силу.
     Дон Хуан и дон Хенаро подошли ко мне  и  остановились.  Я  слышал  их
голоса, как если бы они были где-то далеко от меня. И  в  то  же  время  я
чувствовал, как они меня поднимают. Они, должно быть, подняли меня, каждый
держа за одну руку и за одну  ногу,  и  короткое  расстояние  несли.  Я  в
совершенстве осознавал неудобное положение своей  шеи  и  головы,  которые
буквально свисали и болтались. Мои глаза были открыты. Я мог видеть  землю
и пучки травы, проходящие подо мной. Наконец,  я  ощутил  схватку  холода.
Вода попала мне в рот и нос и заставила меня  кашлять.  Мои  руки  и  ноги
отчаянно задвигались. Я начал плыть, но вода была недостаточно глубокой, и
оказалось, что я стою в мелкой речке, куда они меня окунули.
     Дон Хуан и дон Хенаро глупо смеялись. Дон Хуан закатал свои  штаны  и
подошел ко мне поближе. Он посмотрел мне в глаза и, сказав, что я  еще  не
готов, слегка толкнул меня обратно в воду. Мое тело  не  оказало  никакого
сопротивления. Я не хотел окунаться снова, но  не  было  никакого  способа
передать мое желание моим мышцам, и я упал, откинувшись назад.  Холод  был
даже еще более интенсивным. Я быстро вскочил и вылетел на  противоположный
берег по ошибке. Дон Хуан и дон Хенаро улюлюкали  и  свистели,  и  бросали
камни в кусты передо мной, как если бы они загоняли бычка, отбившегося  от
стада. Я пересек речку обратно и уселся на камень рядом с ними. Дон Хенаро
вручил мне мою одежду с меня текла вода, и  я  не  хотел  одеваться  прямо
сразу. Дон Хуан повернулся к дону Хенаро и громким голосом  сказал:  "бога
ради, дай человеку полотенце!". Мне понадобилась пара секунд, чтобы понять
абсурдность этого.
     Я чувствовал себя очень хорошо. Фактически я был так счастлив, что не
хотел даже разговаривать. У меня  однако  была  уверенность,  что  если  я
выкажу свою эйфорию, то они окунут меня в воду опять.
     Дон Хенаро следил за мной. В его  глазах  был  блеск,  как  у  дикого
животного. Они пронизывали меня насквозь
     - Прекрасно, - сказал дон Хуан внезапно. - теперь ты собран.  Но  под
эвкалиптами ты индульгировал как сукин сын.
     Я хотел  истерически  рассмеяться.  Слова  дона  Хуана  казались  мне
необычайно забавными, и мне понадобилось  чрезвычайное  усилие  сдерживать
себя.  А  затем  какая-то  часть  меня  издала  команду.  Неконтролируемое
раздражение в средней части моего  тела  заставило  меня  снять  одежду  и
плюхнуться обратно в воду. Я оставался в  реке  около  пяти  минут.  Холод
восстановил мое чувство трезвости. Когда я вышел, я был опять самим собой.
     - Хорошо показано, - сказал дон Хуан, похлопывая меня по плечу.
     Они повели меня назад к эвкалиптам. По дороге дон Хуан объяснил,  что
мой тональ был опасно уязвимым и что несоответствие поступков дона Хенаро,
казалось, было для него слишком большим испытанием.  Он  сказал,  что  они
решили не трогать его больше и возвращаться к дому  дона  Хенаро.  Но  тот
факт, что я знал, что мне нужно залезть в речку опять, изменил все. Однако
он не сказал, что они намереваются делать.
     Мы стояли в середине поля на том же самом месте, где мы были  раньше.
Дон Хуан был справа от  меня,  а  дон  Хенаро  слева.  Оба  они  стояли  с
напряженными  мышцами  в  состоянии  алертности.  Они  выдерживали   такую
напряженность около десяти минут. Я перевел глаза с одного на  другого.  Я
думал, что дон Хуан даст мне намек относительно того, что  делать.  Я  был
прав. В какой-то момент он  расслабил  свое  тело  и  пнул  ногой  твердые
комочки земли. Не глядя на меня он сказал: "я думаю, нам лучше  пойти".  Я
автоматически решил, что дон Хенаро должно быть имел  намерение  дать  мне
еще одну демонстрацию нагваля, но решил не делать  этого.  Я  почувствовал
облегчение. Я ждал еще чего-нибудь для полного подтверждения.  Дон  Хенаро
тоже расслабился, а затем оба они сделали шаг вперед. Тогда я  понял,  что
на этом мы все закончили. Но в этот же  момент,  как  я  расслабился,  дон
Хенаро опять издал свой невероятный вопль.
     Я начал отчаянно дышать. Я оглянулся:  дон  Хенаро  исчез.  Дон  Хуан
стоял передо мной. Его тело тряслось от смеха. Он повернулся ко мне.
     - Я прошу прощения, - сказал он шепотом, - но другого способа нет.
     Я хотел спросить насчет дона Хенаро, но почувствовал, что если  я  не
буду продолжать дышать и отжимать вниз свою диафрагму, то я умру. Дон Хуан
указал подбородком на какое-то место позади меня. Не сдвигая ног  я  начал
поворачивать голову через левое плечо. Но прежде чем я смог увидеть на что
он указывает, дон Хуан  прыгнул  и  остановил  меня.  Сила  его  прыжка  и
скорость с которой он меня схватил, заставили  меня  потерять  равновесие.
Когда я падал на спину, у меня было ощущение, что моей испуганной реакцией
было схватиться за дона Хуана и следовательно я увлекаю его вместе с собой
на землю, но когда я  взглянул  вверх,  впечатление  моих  осязательных  и
зрительных чувств оказались в полном несоответствии.  Я  увидел,  что  дон
Хуан стоит надо мной и смеется в то время как мое тело безошибочно ощущало
вес и давление другого тела поверх меня, почти пригвоздившее меня к земле.
Дон Хуан вытянул руку и помог мне подняться. Моим телесным ощущением  было
то, что он поднимает два тела. Он понимающе  улыбнулся  и  прошептал,  что
никогда нельзя  поворачиваться  налево,  когда  смотришь  на  нагваль.  Он
сказал, что нагваль смертельно опасен и что нет необходимости делать  риск
более опасным, чем он уже есть. Затем он мягко перевернул меня  и  обратил
лицом к огромному эвкалипту. Наверное это было самое старое дерево  здесь.
Его ствол был почти вдвое толще, чем у любого другого. Он  указал  глазами
на вершину. Дон Хенаро сидел на ветке. Он был лицом ко мне. Я  мог  видеть
его глаза как два огромные зеркала, отражающие свет. Я не хотел  смотреть,
но дон Хуан настаивал, чтобы  я  не  отводил  глаза.  Очень  повелительным
шепотом  он  приказал  мне   моргать   и   не   поддаваться   испугу   или
индульгированию.
     Я заметил, что если я постоянно  моргаю,  то  глаза  дона  Хенаро  не
кажутся такими пугающими. Только тогда, когда я смотрю пристально,  взгляд
его глаз становится сводящим с ума.
     Он сидел на корточках на ветке  долгое  время.  Затем  совершенно  не
двигаясь телом, он  спрыгнул  на  землю  и  приземлился  в  том  же  самом
положении на корточках  в  четырех  метрах  от  меня.  Я  наблюдал  полную
последовательность его прыжка и знал, что  я  воспринял  больше,  чем  мои
глаза позволили мне ухватить. Дон Хенаро не  прыгнул  в  действительности.
Казалось,  что-то  толкнуло  его  сзади  и  заставило  его  скользить   по
параболической кривой. Ветка, на которой  он  примостился  была,  пожалуй,
метрах в тридцати над землей, а дерево располагалось метрах в 50 от  меня.
Таким образом его тело должно было описать параболу  и  приземлиться  там,
где оно это сделало. Но сила, необходимая, чтобы покрыть такое расстояние,
не была продуктом мышц дона Хенаро. Его  тело  было  "сдуто"  с  ветки  на
землю. Какой-то момент я мог видеть подошвы его ботинок и  зад  его  тела,
описывающий параболу. Затем он мягко приземлился хотя его вес разбил сухие
комки почвы и даже поднял немного пыли.
     Дон Хуан засмеялся позади меня. Дон  Хенаро  поднялся,  как  если  бы
ничего не случилось, и потянул за рукав моей рубашки, чтобы дать мне знак,
что мы уходим.
     Никто не говорил до дома дона Хенаро. Я чувствовал в себе собранность
и ясность. Пару раз  дон  Хуан  останавливался  и  осматривал  мои  глаза,
заглядывая в них. Он казался удовлетворенным. Как только мы  прибыли,  дон
Хенаро ушел за дом. Было еще начало дня. Дон Хуан сел на пол около двери и
указал место, где сесть мне. Я был утомлен. Я лег и выключился как свет.
     Я проснулся, когда дон  Хуан  потряс  меня.  Я  попытался  посмотреть
время, но моих часов не было. Дон Хуан  вынул  их  из  кармана  рубашки  и
вручил мне. Был час дня. Я взглянул вверх, и наши глаза встретились.
     - Нет, тут нет объяснений, - сказал он отворачиваясь от меня, - можно
быть только свидетелем нагваля.
     Я обошел дом, разыскивая дона Хенаро. Его там  не  было.  Я  вернулся
назад к фасаду. Дон Хуан приготовил мне поесть. После того, как  я  кончил
есть, он начал говорить.
     - Когда имеешь дело с нагвалем, никогда не следует смотреть  на  него
прямо, - сказал он. - ты смотрел на него пристально этим утром, и  поэтому
из тебя ушли все соки. Единственный способ, как можно смотреть на нагваль,
так это как если бы  он  был  обычным  явлением.  Следует  моргать,  чтобы
прервать пристальный взгляд. Наши глаза - это глаза тоналя,  или  пожалуй,
более точным будет сказать, что наши глаза  были  выдрессированы  тоналем.
Поэтому  тональ  считает   их   своими.   Одним   из   источников   твоего
замешательства и неудобства является то, что твой тональ не отступается от
твоих глаз. В тот день,  когда  он  это  сделает,  твой  нагваль  выиграет
великую битву. Твоей помехой или лучше сказать помехой  каждого,  является
стремление подстроить мир согласно правилам тоналя.  Поэтому  каждый  раз,
когда мы сталкиваемся с нагвалем, мы сходим с дороги, чтобы  сделать  наши
глаза застывшими и бескомпромиссными. Я должен взывать к той части  твоего
тоналя, которая понимает эту дилемму, и ты должен  сделать  усилие,  чтобы
освободить свои глаза. Тут нужно убедить тональ, что есть и  другие  миры,
которые могут проходить перед теми же самыми окнами. Нагваль показал  тебе
это сегодня утром. Поэтому отпусти свои глаза на свободу. Пусть они  будут
настоящими окнами. Глаза могут быть окнами, чтобы заглядывать в  хаос  или
заглядывать в эту бесконечность.
     Дон Хуан сделал  метущее  движение  левой  рукой,  показывая  на  все
окружающее. В его глазах был блеск,  и  его  улыбка  была  одновременно  и
пугающей и обезоруживающей.
     - Как я могу это сделать? - спросил я.
     - Я говорю, что это очень простое дело. Может быть я говорю, что  это
просто, потому что я уже так  долго  делал  это.  Все,  что  тебе  следует
делать, так это  расставить  свое  намерение  в  духе  таможни.  Когда  ты
находишься в мире тоналя, ты должен быть тоже неуязвимым. Никакого времени
для разумной муры. Для воина намерение это ворота между этими  двумя.  Они
полностью закрываются позади него, когда он проходит туда или сюда.
     Что нужно делать, когда обращаешься лицом к нагвалю, так это время от
времени смещать линию глаз, чтобы разорвать  очарование  нагваля.  Сегодня
утром я заметил, что ты был исключительно уязвимым, и я изменил  положение
твоей головы. Если ты находишься в  подобных  вещах,  то  ты  должен  быть
способен смещать ее сам. Смещение  должно  делаться,  однако,  только  как
облегчение, а не как  еще  один  способ  ограждать  себя,  чтобы  охранить
порядок  тоналя.  Я  бы  дал  честное  слово,  что  ты  спасаешь  его   от
уничтожения. Этот страх плохо обоснован.
     Больше нет ничего, что я мог бы тебе сказать,  за  исключением  того,
что ты должен следить за каждым движением, которое делает дон  Хенаро,  не
опустошая  себя.  Сейчас  ты   испытываешь   загружен   ли   твой   тональ
несущественными деталями. Если на твоем  острове  слишком  много  ненужных
вещей, ты не сможешь выстоять встречу с нагвалем.
     - Что со мной случится тогда?
     - ты можешь умереть. Никто не способен выжить в намеренной встрече  с
нагвалем без долгой тренировки. Требуются годы, чтобы подготовить тональ к
этой встрече. Обычно, если средний человек сталкивается  лицом  к  лицу  с
нагвалем, то шок бывает столь большим, что  он  умирает.  Цель  тренировки
воина состоит в таком случае не в том, чтобы  обучать  его  колдовать  или
очаровывать, а чтобы подготовить его тональ к тому, чтобы он не отключался
на ерунду. Труднейшее достижение. Воин должен быть обучен быть  неуязвимым
и полностью пустым, прежде чем он сможет воспринять встречу с нагвалем.
     В твоем случае, например, тебе следует  перестать  рассчитывать.  То,
что ты делал этим утром, было абсурдным. Ты называешь это  объяснением.  Я
называю это бесплодной и назойливой настойчивостью тоналя  иметь  все  под
своим контролем.
     - Что делает человека готовым для того, чтобы сила  предоставила  ему
учителя?
     - Никто не знает этого. Мы только люди.  Некоторые  из  нас  -  люди,
которые научились видеть и использовать нагваль, но ничто из того, что  мы
смогли достичь в нашей жизни, не может раскрыть нам планов  силы.  Поэтому
не у каждого ученика есть бенефактор. Сила решает это.
     Я спросил его, был ли у него самого  и  учитель  и  бенефактор,  и  в
первый раз за тринадцать лет он свободно разговаривал о  них.  Он  сказал,
что как его учитель, так и его бенефактор были из центральной  Мексики.  Я
всегда считал, что информация о доне Хуане будет ценна для моих антрополо-
гических исследований. Но в момент его  откровения  это  как-то  не  имело
значения.
     Дон Хуан взглянул на меня. Я подумал, что это взгляд  участия.  Затем
он резко изменил тему и попросил пересказать ему каждую деталь того, что я
испытал этим утром.
     - Внезапный испуг всегда сжимает тональ, - сказал он, как комментарий
к моему описанию того, что я ощутил, когда завопил дон Хенаро. -  проблема
здесь в том, чтобы не позволить тоналю сжаться совсем в  ничто.  Серьезным
вопросом для воина бывает знать в точности, когда позволить своему  тоналю
сжаться, а когда  остановить  его.  Это  великое  искусство.  Воин  должен
бороться, как демон, чтобы сжать свой тональ. И однако  же,  в  тот  самый
момент, когда его тональ сжимается, воин должен перевернуть всю эту битву,
чтобы немедленно остановить это сжатие.
     - Но, делая это, разве он не возвращается назад к тому,  чем  он  уже
был? - спросил я.
     - Нет, после того, как тональ  сжимается,  воин  закрывает  ворота  с
другой стороны. До тех пор, пока его тональ находится не под угрозой и его
глаза настроены только на мир тоналя, воин с безопасной стороны ограды. Он
на знакомой земле и знает все законы. Но когда его тональ сжимается  -  он
на  ветреной  стороне,  и  это  отверстие  должно  быть  закрыто  накрепко
немедленно,  иначе  он  будет  унесен  прочь.  И  это  не  просто   способ
разговаривать. За воротами  глаз  тоналя  бушует  ветер,  я  имею  в  виду
реальный ветер. Это не метафора. Ветер, который может унести  твою  жизнь.
Фактически, это тот самый ветер, который несет все живые существа на  этой
земле. Несколько лет назад я познакомил тебя  с  этим  ветром,  однако  ты
воспринял это как шутку.
     Он обращался к тому времени, когда он взял меня в горы и объяснил мне
некоторые особенности ветра. Однако я  никогда  не  думал,  что  это  была
шутка.
     - Не имеет значения, воспринял ты это всерьез или нет, -  сказал  он,
выслушав мои протесты. - как закон,  тональ  должен  защищать  себя  любой
ценой каждый раз, когда ему угрожают. Поэтому в действительности не  имеет
никакого значения, как тональ реагирует для  того,  чтобы  выполнить  свою
защиту. Единственно важным моментом является то, что тональ  воина  должен
быть  знаком  с  другими  возможными  выборами.  В  этом  случае   учитель
направляет свои усилия на полный вес этих возможностей.  Именно  вес  этих
новых возможностей помогает сжать тональ. Точно таким же образом  этот  же
самый вес помогает остановить тональ, чтобы он не сжался совсем в ничто.
     Он сделал мне знак продолжить свой пересказ событий утра.  И  прервал
меня, когда я подошел к той части, где  дон  Хенаро  скользил  взад-вперед
между стволом дерева и веткой.
     - Нагваль может выполнять необычайные  вещи,  -  сказал  он  -  вещи,
которые могут казаться невозможными. Вещи, которые немыслимы  для  тоналя.
Но необычной вещью является то, что сам выполняющий не  может  знать,  как
эти вещи происходят. Иными словами, Хенаро не знает,  как  он  делает  все
это. И он только знает, что он делает их. Секрет мага в том, что он знает,
как добраться до нагваля, но  когда  он  туда  попадает,  то  его  догадки
относительно  того,  что  там  происходит,  так  же   хороши,   как   твои
собственные.
     - Но чувствуешь, когда делаешь все это?
     - Чувствуешь, как будто что-то делаешь.
     - Чувствует ли дон Хенаро так, как будто он ходит по стволу дерева?
     Дон Хуан секунду смотрел на меня, а затем отвернул голову.
     - Нет, - сказал он усиленным шепотом, - не в том смысле, как  ты  это
понимаешь.
     Он не сказал ничего больше. Я практически удерживал  дыхание,  ожидая
его объяснение. Наконец, я вынужден был спросить: "но что он чувствует?"
     - Я не могу сказать не потому, что это личное дело, а потому, что нет
способа описать это.
     - Ну давай, - уговаривал я его. - нет ничего такого, что нельзя  было
бы объяснить или осветить словами. Я считаю, что если  даже  и  невозможно
описать что-либо прямо, то всегда  возможно  говорить  об  этом  косвенно,
ходить вокруг.
     Дон Хуан засмеялся. Его смех был дружеским и добрым. И однако, в  нем
был оттенок насмешки и какое-то явное предательство.
     - Я должен сменить тему,  -  сказал  он.  -  удовлетворись  тем,  что
нагваль был нацелен на тебя утром. Что бы Хенаро ни делал, это была  смесь
его и тебя. Его нагваль был оттенен твоим тоналем.
     Я продолжал попытки и спросил его: "когда ты показываешь нагваль  для
Паблито, что ты чувствуешь?"
     - Я не могу объяснить этого, - сказал  он  мягким  голосом.  -  и  не
потому, что не хочу, а потому, что не  могу.  Мой  тональ  останавливается
здесь.
     Я не хотел на него давить дальше. Некоторое время мы молчали, а затем
он начал говорить опять.
     - Можно сказать, что воин выучивается настраивать свою волю. И  хочет
направлять ее с точностью иголки. Фокусировать ее,  где  он  захочет,  как
если бы его воля, которая выходит из средней части его  тела,  была  одной
единственной светящейся нитью. Нитью, которую он может направить  в  любое
вообразимое место. Эта нить - дорога к нагвалю.  Или  же  я  могу  сказать
также, что воин тонет в нагваль через эту нить.
     Как  только  он  утонул,  выражение  нагваля  -  дело   его   личного
темперамента. Если воин забавен, его нагваль забавен.  Если  воин  мрачен,
его нагваль мрачен, если воин зол, его нагваль зол.
     Хенаро всегда смешит меня до упаду, потому что он  -  один  из  самых
приятных существ. Я никогда не знаю, с чем он приходит.  Для  меня  это  -
абсолютная сущность магии.  Хенаро  такой  подвижный  воин,  что  малейшее
фокусирование его воли заставляет  его  нагваль  действовать  невероятными
способами.
     - А ты сам наблюдал, что дон Хенаро делал на деревьях? - спросил я.
     - Нет. Я просто  знал,  потому  что  я  видел,  что  нагваль  был  на
деревьях. Все остальное представление было для тебя одного.
     - Ты хочешь сказать, дон Хуан, что подобно  тому  времени,  когда  ты
толкнул меня, и я оказался на базаре, тебя со мной не было?
     - Было что-то вроде этого. Когда  встречаешься  с  нагвалем  лицом  к
лицу, ты всегда вынужден быть один. Я был поблизости только чтобы защищать
твой тональ. Это моя обязанность.
     Дон Хуан сказал, что мой тональ чуть не разлетелся  на  куски,  когда
дон Хенаро спустился с дерева. И не потому, что в  нагвале  было  какое-то
внутреннее качество опасности, а потому, что мой  тональ  индульгировал  в
своем замешательстве. Он  сказал,  что  одна  из  задач  тренировки  воина
состоит в том, чтобы удалить замешательство тоналя до тех пор,  пока  воин
не станет настолько текучим,  что  он  сможет  принять  все,  не  принимая
ничего.
     Когда я описал прыжок дона Хенаро на дерево и его прыжок с него,  дон
Хуан сказал, что вопль воина является одним из  наиболее  важных  моментов
магии, и что дон Хенаро был способен фокусировать  свой  вопль,  используя
его как двигатель.
     - Ты прав, - сказал он. - Хенаро взлетел,  будучи  притянут  частично
своим воплем и частично деревом.  Это  было  настоящим  видением  с  твоей
стороны.  Это  было  настоящей  картиной   нагваля.   Воля   Хенаро   была
сфокусирована на этом вопле, и его личное прикосновение  заставило  дерево
притянуть нагваль. Линии были протянуты туда и сюда - от Хенаро к дереву и
от дерева к Хенаро.
     Что ты должен увидеть, когда Хенаро прыгнул с дерева, так это то, что
он был сфокусирован на месте перед тобой, а потом дерево толкнуло его.  Но
это только  казалось  толчком.  В  сущности,  это  было  более  похоже  на
освобождение от дерева.  Дерево  отпустило  нагваль,  и  нагваль  вернулся
обратно в мир тоналя на то место, на котором он сфокусировался.
     Во второй раз, когда дон Хенаро опустился с дерева,  твой  тональ  не
был так ошеломлен. Ты не индульгировал столь усердно, и поэтому из тебя не
были выжаты соки, как это было в первый раз.
     Около четырех часов дня дон Хуан прекратил наш разговор.
     - Мы идем назад к эвкалиптам, - сказал он. - нагваль ждет нас там.
     - Не рискуем ли мы, что нас увидят люди? - спросил я.
     - Нет, нагваль будет держать все взвешенным, - сказал он.



                             9. ШЕПОТ НАГВАЛЯ

     Когда мы приблизились к эвкалиптам, я увидел дона Хенаро, сидящего на
пне. Он помахал рукой, улыбаясь. Мы присоединились  к  нему.  На  деревьях
была стая ворон. Они каркали, как если бы их  что-то  пугало.  Дон  Хенаро
сказал, что мы должны оставаться неподвижными и  спокойными  до  тех  пор,
пока не успокоятся вороны.
     Дон Хуан прислонился спиной к дереву и сделал мне знак, чтобы я  тоже
прислонился к дереву рядом с ним, в нескольких футах слева от него. Мы оба
были лицом к дону Хенаро, который находился от нас в шести-восьми метрах.
     Едва заметным движением глаз дон Хуан дал мне знак поменять ноги.  Он
стоял твердо, слегка расставив  ступни  и  касаясь  ствола  дерева  только
верхней частью лопаток и затылком головы. Его руки висели по бокам.
     Мы стояли так, наверное, около часа. Я удерживал  пристальный  взгляд
на них обоих, особенно на доне Хуане. Какой-то момент он мягко соскользнул
по стволу дерева и сел, все  еще  удерживая  контакт  с  деревом  теми  же
точками своего тела. Его колени были подняты, и руки он положил на них.  Я
воспроизвел его движение. Мои ноги крайне устали, и перемена позы дала  им
более приятное чувство.
     Вороны  постепенно  перестали  каркать,  и,  наконец,   в   поле   не
раздавалось ни одного звука. Тишина для меня была более  нервирующей,  чем
шум ворон.
     Дон Хуан заговорил со мной спокойным тоном. Он сказал, что сумерки  -
мой лучший час. Он взглянул на небо. Должно быть, уже было больше шести. Я
слышал далекие крики гусей и, может быть, индюков. Но на поле,  где  росли
эвкалипты, не было никакого  шума.  Очень  долгое  время  не  слышно  было
посвиста птиц или звука крупных насекомых. День был сумрачный, и я не  мог
определить положение солнца.
     Тела дона Хуана и дона Хенаро оставались в совершенной неподвижности,
насколько я мог судить, за исключением тех нескольких  секунд,  когда  они
меняли позу, чтобы отдохнуть.
     После того, как мы с доном Хуаном скользнули  на  землю,  дон  Хенаро
сделал внезапное движение. Он поднял ступни и  сел  на  пне  на  корточки.
Затем он повернулся на 45 градусов, и я смог видеть его левый  профиль.  Я
посмотрел на дона Хуана в поисках объяснения. Он дернул  подбородком.  Это
была команда смотреть на дона Хенаро.
     Ужаснейшее  возбуждение  начало  охватывать  меня.  Я  не  мог   себя
сдержать.  Мои  кишки  судорожно  двигались.   Я   абсолютно   точно   мог
чувствовать, что ощущал Паблито, когда он увидел сомбреро  дона  Хуана.  Я
испытал такое кишечное расстройство, что вынужден был вскочить и помчаться
в кусты. Я слышал, как они взвыли от смеха.
     Я не смел вернуться туда,  где  они  находились.  Некоторое  время  я
колебался, размышляя о том, что очарование должно было быть разорвано моей
внезапной выходкой. Однако мне не пришлось размышлять слишком  долго.  Дон
Хуан и дон Хенаро пришли туда, где я находился. Они зажали меня с боков, и
мы пошли на другое место в поле. Мы остановились в самом центре, и я узнал
то место, на котором мы были утром.
     Дон Хуан заговорил со мной. Он сказал, что я должен  быть  текучим  и
молчаливым  и  должен  прекратить  свой  внутренний   диалог.   Я   слушал
внимательно. Дон Хенаро, должно быть, осознавал,  что  мое  внимание  было
приковано к наставлениям дона Хуана, и он  воспользовался  этим  моментом,
чтобы сделать то, что он делал утром. Он опять издал свой с  ума  сводящий
вопль. Он застал меня врасплох, но не неподготовленным. Я почти немедленно
восстановил свое равновесие дыханием. Потрясение  было  ужасающим,  однако
оно не имело на меня того длительного эффекта, и я смог проследить за дви-
жениями дона Хенаро глазами. Я видел,  как  он  прыгнул  на  нижнюю  ветку
дерева. Я проследил за его прыжком на  расстояние  двадцати  пяти-тридцати
метров и испытал странное зрительное расстройство. Не то, чтобы он прыгнул
посредством пружинящего  действия  своих  мышц.  Он  скорее  скользнул  по
воздуху, частично катапультированный своим  ужасным  криком  и  притянутый
какими-то смутными линиями, эманированными  из  дерева.  Казалось,  дерево
втянуло его своими линиями.
     Дон Хенаро  оставался  на  нижней  ветке  какую-то  секунду.  Он  был
повернут ко мне левым профилем. Затем он  стал  выполнять  серию  странных
движений. Его голова болталась, тело дрожало. Несколько раз  он  засовывал
голову между колен. Чем больше он двигался и елозил, тем труднее мне  было
фокусировать глаза на его теле. Он,  казалось,  растворялся,  я  мигнул  в
отчаянии, а затем сместил свою линию зрения, поворачивая голову направо  и
налево, как научил меня дон Хуан. Из левой перспективы я увидел тело  дона
Хенаро так, как я  никогда  его  не  видел.  Казалось,  он,  переодевшись,
переменил свою внешность. На нем был меховой костюм. Окраска меха была как
у сиамской кошки: светло-дымчато-коричневая со  слегка  темно-шоколадно  -
-коричневым на ногах и спине. У него был  длинный  толстый  хвост.  Костюм
дона Хенаро  делал  его  похожим  на  мохнатого  коричневого  длинноногого
крокодила. Я не мог различить его головы и очертаний лица.
     Я выпрямил голову в ее нормальное положение. Вид  переодетого  Хенаро
остался неизмененным.
     Руки  дона  Хенаро  задрожали.  Он  встал  на  ветке,  вроде  как  бы
переступил и прыгнул к земле. Ветка находилась в  трех-четырех  метрах  от
земли. Насколько я мог судить, это был обычный прыжок человека, одетого  в
костюм. Я видел, как тело дона  Хенаро  почти  коснулось  земли,  а  затем
толстый хвост его костюма завибрировал, и вместо того, чтобы приземлиться,
он взлетел вверх, как бы под действием беззвучного реактивного  двигателя.
Он делал это вновь и вновь. Временами он  хватался  за  ветку  и  крутился
вокруг дерева или как угорь извивался между ветвей. А затем  он  скользнул
вниз и кружился вокруг нас или хлопал в ладоши, касаясь верхушек  деревьев
животом.
     Пилотаж дона Хенаро наполнил меня испугом. Мои глаза следили за  ним,
и два-три раза я ясно различил, что он  пользуется  какими-то  сверкающими
нитями, как если бы они были тяжами для того, чтобы переносить его с места
на место. Затем он промчался над вершинами деревьев к югу и исчез за ними.
Я попытался предугадать то место, откуда  он  появится  вновь,  но  он  не
появился совсем.
     Тут я заметил, что лежу на спине, хотя  я  и  не  осознавал  перемены
перспективы. Мне все время казалось, что  я  смотрел  на  дона  Хенаро  из
стоячего положения.
     Дон Хуан помог мне сесть, а затем я увидел дона Хенаро, который шел к
нам с безразличным видом. Он игриво улыбнулся  и  спросил  меня,  как  мне
понравились  его  полеты.  Я  попытался   что-нибудь   сказать,   но   был
бессловесен.
     Дон Хенаро обменялся странным взглядом с доном Хуаном и опять сел  на
корточки. Он наклонился и зашептал мне что-то в левое ухо. Я  слышал,  как
он говорит мне: "почему ты не пойдешь полетать со мной?" Он  повторил  это
пять или шесть раз. Дон Хуан подошел ко мне и зашептал в мое  правое  ухо:
"не разговаривай, просто следуй за Хенаро".
     Дон Хенаро заставил меня сесть на корточки и зашептал  мне  опять.  Я
слышал его с кристально  ясной  точностью.  Он  повторял  свои  слова  раз
десять. Он сказал: "доверься нагвалю. Нагваль возьмет тебя".
     Затем дон Хуан зашептал мне на правое ухо другую  фразу.  Он  сказал:
"перемени свои чувства".
     Я мог слышать, как оба они говорят мне сразу, но  я  мог  слышать  их
также и индивидуально. Каждое из заявлений дона Хенаро имело  отношение  к
общему контексту скольжения по воздуху. Фразы, которые он повторил десятки
раз, казалось, были фразами, выгравированными в моей  памяти.  Слова  дона
Хуана, с другой стороны, имели отношение к  особым  командам  бесчисленное
количество  раз.  Эффект  такого  двойного  нашептывания  был   совершенно
необычным. Казалось, звук их индивидуальных слов расщеплял меня пополам. В
конце концов бездна между двумя моими глазами стала настолько велика,  что
я потерял чувство единства. Было что-то, что являлось несомненно мною,  но
оно не было твердым. Оно  было  скорее  светящимся  туманом,  темно-желтой
дымкой, которая имела ощущения.
     Дон Хуан сказал мне, что он  собирается  склеить  меня  для  летания.
Ощущение, которое я тогда имел, было похоже но  то,  что  слова  эти,  как
щипцы, скручивали и скрепляли мои "ощущения".
     Слова дона Хенаро были приглашением последовать за ним. Я чувствовал,
что хотел, но не мог. Расщепление было настолько большим, что я был  лишен
всех возможностей.  Затем  я  услышал  то  же  самое  короткое  заявление,
бесконечно повторяемое или обоими: "взгляни  на  эту  прекрасную  летающую
форму. Прыгай, прыгай! Твои  ноги  достигнут  вершин  деревьев,  эвкалипты
похожи на зеленые точки. Черви - это свет".
     В какой-то момент что-то во мне, должно быть,  исчезло.  Может  быть,
мое осознание того, что мне говорят. Я ощущал, что дон Хенаро все  еще  со
мной, однако с точки зрения своего  восприятия,  я  мог  только  различать
огромную массу совершенно  необычных  источников  света.  По  временам  их
сияние  уменьшалось,   а   по   временам   источники   света   становились
интенсивными. Я испытывал также движение. Эффект был похож на то, что меня
втягивает вакуум, и я несусь без всякой  остановки.  Когда  мое  движение,
казалось, спадало, и я мог действительно сфокусировать  свое  сознание  на
источниках света, вакуум опять уносил меня прочь.
     В какой-то момент, будучи между двумя рывками туда и сюда, я  испытал
крайнее замешательство. Мир вокруг меня, чем бы он ни был,  приближался  и
удалялся в одно и то же время.  Отсюда  и  вакуумподобный  эффект.  Я  мог
видеть два отдельных мира: один, который уходил от меня, а другой, который
приближался ко мне. Я  не  осознавал  этого,  так  как  осознаешь  обычно,
то-есть я не понял это так, как это было бы ранее скрытым. Скорее  у  меня
были два осознания без объединяющего заключения.
     После этого мое восприятие стало смутным. В нем или не было точности,
или же восприятий было слишком  много,  и  я  не  мог  их  рассортировать.
Следующим набором различимых восприятий была серия звуков,  которая  имела
место в конце длинного трубовидного  образования.  Трубой  был  я  сам,  а
звуками были слова дона Хенаро и дона Хуана, которые опять говорили мне  в
уши. Чем более они говорили, тем короче становилась труба, пока  звуки  не
оказались в тех границах, которые я понимал. Иначе говоря, звуки слов дона
Хуана и дона Хенаро достигли моего нормального спектра восприятий. Сначала
звуки осознавались как шумы, затем  как  слова,  которые  выкрикивают,  и,
наконец, как слова, которые мне шепчут на уши.
     Затем я заметил предметы знакомого мира. Очевидно я лежал лицом вниз.
Я мог различить комочки почвы, маленькие камешки и сухие листья, а затем я
осознал поле с эвкалиптами.
     Дон Хуан и дон Хенаро стояли  рядом  со  мной.  Было  еще  светло.  Я
чувствовал что мне нужно забраться в воду,  чтобы  стать  самим  собой.  Я
дошел до реки, разделся и оставался  в  холодной  воде  достаточно  долго,
чтобы восстановить равновесие в своих ощущениях.
     Дон Хенаро ушел, как только мы добрались до  его  дома.  Он  небрежно
потрепал меня  по  плечу,  когда  уходил,  я  отскочил,  как  рефлекторная
реакция. Я  думал,  что  его  прикосновение  будет  болезненным.  К  моему
изумлению, это было просто мягкое похлопывание по плечу.
     Дон Хуан и дон Хенаро смеялись как два ребенка, празднующие шалость.
     - Не будь таким прыгучим, - сказал дон Хенаро, - нагваль не все время
преследует тебя.
     Он чмокнул губами, как бы не одобряя  мою  повышенную  реакцию,  и  с
видом доброжелательства и товарищества протянул свои руки. Я обнял его. Он
похлопал меня по спине очень дружеским теплым жестом.
     - Твое внимание должно быть на нагвале только в определенные моменты.
Все остальное время мы такие же люди, как все остальные на этой земле.
     Он повернулся к дону Хуану и улыбнулся ему.
     - Разве это не так, Хуанчо? - спросил он, подчеркивая слово Хуанчо  -
забавное уменьшительное имя от Хуан.
     - Это так, Хенарчо, - ответил дон Хуан, образовывая слово Хенарчо.
     Они оба расхохотались.
     - Должен предупредить тебя, -  сказал  мне  дон  Хуан,  -  ты  должен
развить совершеннейшую бдительность, чтобы быть уверенным,  когда  человек
это нагваль, а когда человек это просто человек. Ты можешь  умереть,  если
придешь в прямой физический контакт с нагвалем.
     Дон Хуан повернулся к дону Хенаро и с сияющей улыбкой спросил: "разве
это не так, Хенарчо?
     - Это так, абсолютно так, Хуанчо, - ответил дон  Хенаро,  и  они  оба
засмеялись.
     Их ребячество очень трогало меня. События дня были утомительными, и я
был очень эмоционален. Волна жалости к самому себе охватывала меня. Я  уже
готов был заплакать, повторяя  самому  себе,  что  то,  что  они  со  мной
сделали, было необратимым и скорее  всего  вредным.  Дон  Хуан,  казалось,
читал мои мысли и покачал головой с жестом  недоверия.  Он  усмехнулся.  Я
сделал попытку остановить свой внутренний диалог, и моя жалость  к  самому
себе исчезла.
     - Хенаро очень теплый, - заметил дон Хуан, когда дон Хенаро  ушел.  -
планом силы было, что ты нашел мягкого бенефактора.
     Я не знал, что сказать. Мысль о том,  что  дон  Хенаро  являлся  моим
бенефактором, интриговала меня до бесконечности. Я хотел, чтобы  дон  Хуан
побольше рассказал  мне  об  этом.  Он,  казалось,  не  был  расположен  к
разговору. Он посмотрел на небо и  на  вершины  темных  силуэтов  деревьев
сбоку от дома. Он уселся, прислонившись к  толстому  раздвоенному  столбу,
вкопанному почти перед дверью, и сказал, чтобы я сел рядом с ним слева.  Я
сел рядом. Он пододвинул меня за руку поближе, пока я не коснулся его.  Он
сказал, что это время ночи опасно для  меня,  особенно  в  данном  случае.
Очень спокойным голосом он дал мне ряд  наставлений.  Мы  не  должны  были
сдвигаться с этого места, пока он не увидит, что  это  сделать  можно.  Мы
должны были поддерживать разговор без  перерывов.  И  я  должен  дышать  и
моргать, как если бы я видел перед собой нагваль.
     - Разве нагваль поблизости? - спросил я.
     - Конечно, - сказал он и усмехнулся.
     Я  практически  навалился  на  дона  Хуана.  Он  начал   говорить   и
практически вытягивал из меня каждый вопрос. Он даже вручил мне блокнот  и
карандаш, как если бы я мог писать в темноте. Он  заметил,  что  я  должен
быть настолько спокоен и нормален, насколько это возможно, и  нет  лучшего
способа укрепить мой тональ, как делая заметки. Все это дело  он  повернул
на особый уровень. Он сказал, что делать заметки - мое предрасположение, а
раз так, то я должен быть способен их  делать  в  полной  темноте.  В  его
голосе был оттенок вызова, когда он сказал, что я могу превратить  делание
заметок  в  задачу  воина,  а  в  этом  случае  темнота  никак  не   будет
препятствием.
     Каким-то образом он, должно быть, убедил меня, потому что я ухитрился
записать часть нашего разговора. Основной темой был  дон  Хенаро  как  мой
бенефактор.  Мне  было  любопытно  узнать,  когда  дон  Хенаро  стал  моим
бенефактором.  И  дон  Хуан  предложил  мне   вспомнить   предположительно
необычное событие, которое произошло в тот день,  когда  я  встретил  дона
Хенаро, и которое послужило правильным знаком. Я ничего не  мог  вспомнить
подобного рода. Я начал пересказывать события. Насколько  я  мог  помнить,
это была ничем не замечательная и  случайная  встреча,  которая  произошла
весной 1968 года. Дон Хуан прервал меня.
     - Если ты достаточно туп, чтобы не вспомнить, мы  лучше  оставим  все
так.  Воин  следует  указаниям  силы.  Ты  вспомнишь  это,  когда   придет
необходимость.
     Дон Хуан сказал, что иметь бенефактора это  очень  трудное  дело.  Он
использовал как пример случай своего собственного ученика элихио,  который
был с ним много лет. Он сказал, что элихио не смог  найти  бенефактора.  Я
спросил, найдет ли элихио когда-нибудь, и он ответил, что нет  возможности
предсказывать повороты силы. Он  заметил  мне,  что  однажды,  несколькими
годами ранее, мы встретились  с  группой  молодых  индейцев,  бродящих  по
пустыне северной Мексики. Он сказал, что видел, что никто из них  не  имел
бенефактора, и что общая обстановка и настроение момента  были  совершенно
правильными для того, чтобы протянуть им руку и показать  им  нагваль.  Он
говорил об одной ночи, когда четверо юношей сидели у огня в то время,  как
дон Хуан, по моему мнению, показал интересное представление, в котором  он
явно виделся каждому из нас в различной одежде.
     - Эти парни знали очень много, - сказал он.  -  ты  был  единственным
новичком среди них.
     - Что случилось с ними потом? - спросил я.
     - Некоторые из них нашли бенефактора, - ответил он.
     Дон Хуан сказал, что долгом бенефактора является отдать долг силе,  и
что бенефактор передает новичку свое личное прикосновение в той  же  мере,
если не в большей, чем учитель.
     Во время короткой паузы в нашем разговоре я услышал странный шуршащий
звук позади дома. Дон Хуан прижал меня книзу. Я почти встал,  как  реакция
на него. Прежде чем раздался шум, наш разговор был обычным  для  меня.  Но
когда произошла пауза и последовал момент молчания, странный звук  прыгнул
сквозь него. В этот момент у  меня  была  уверенность,  что  наш  разговор
является необычным событием. У меня было ощущение, что звук  слов  моих  и
дона Хуана был подобен листу, который  разорвался,  и  что  шуршащий  звук
намеренно ожидал удобного шанса, чтобы прорваться сквозь этот лист.
     Дон Хуан скомандовал мне сидеть неподвижно и не обращать внимания  на
окружающее. Шуршащий звук напомнил мне звук,  который  производит  суслик,
копая сухую землю. Как только я подумал о похожести, у меня сразу возникло
зрительное изображение грызуна вроде того, которого мне дон  Хуан  показал
на ладони. Я как бы заснул и мои мысли превращались в видение снов.
     Я начал дыхательные упражнения и удерживал  эго  сцепленными  руками.
Дон Хуан продолжал говорить,  но  я  его  не  слушал.  Мое  внимание  было
приковано к мягкому шуршанию чего-то змееподобного, скользящего  по  сухой
листве. Я испытал момент паники и физического отвращения при мысли, что ко
мне подкрадывается змея. Невольно я запихал свои ноги  под  дона  Хуана  и
стал отчаянно дышать и моргать.
     Я услышал звук так близко, что он, казалось, находился в полуметре от
меня. Моя паника росла. Дон Хуан спокойно сказал, что единственный  способ
отразить нагваль - это остаться неизменным. Он приказал мне вытянуть  ноги
и не концентрировать внимания на звуке. Повелительно он потребовал,  чтобы
я писал или задавал вопросы и не делал никаких попыток поддаться страху.
     После большой борьбы я спросил его, дон Хенаро ли это делает звук. Он
сказал, что это нагваль, и я не должен их  смешивать.  Хенаро  был  именем
тоналя. Затем он сказал что-то еще, но я  не  понял  его.  Что-то  кружило
вокруг дома,  и  я  не  мог  сконцентрироваться  на  нашем  разговоре.  Он
скомандовал мне сделать высшее усилие. В какой-то момент я обнаружил,  что
бормочу какие-то идиотские фразы о своей непригодности.  Я  ощутил  толчок
страха и вырвался в состояние огромной ясности. Затем дон Хуан сказал мне,
что теперь можно слушать. Но звуков больше не было.
     - Нагваль ушел, - сказал дон Хуан и, поднявшись, пошел внутрь дома.
     Он зажег керосиновую лампу дона Хенаро и приготовил еду. Мы  поели  в
тишине. Я спросил его, не вернется ли нагваль.
     - Нет, - сказал он с серьезным выражением.  -  он  просто  испытывает
тебя. В это время ночи, сразу после сумерек, ты  всегда  должен  вовлекать
себя в занятие чем-нибудь. Подойдет все, что угодно. Это  только  короткий
период, один час, может быть. Но в твоем случае, самый опасный час.
     Сегодня нагваль  старался  заставить  тебя  споткнуться,  но  ты  был
достаточно силен, чтобы отразить его нападения. Однажды ты поддался ему, и
я вынужден был поливать воду на твое тело. На этот раз ты прошел отлично.
     Я заметил, что слово  "нападение"  дает  всему  этому  событию  очень
опасное звучание.
     - Опасное звучание? Это неправильный способ выражаться, - сказал  он.
- Я не стараюсь испугать тебя. Действия нагваля смертельно опасны.  Я  уже
говорил тебе об  этом,  и  это  не  означает,  что  дон  Хенаро  старается
повредить тебе. Наоборот, его забота о тебе  неуязвима.  Но  если  у  тебя
достаточно силы, чтобы отразить нападение нагваля вне зависимости от  моей
помощи или участия Хенаро.
     После того, как мы закончили еду,  дон  Хуан  сел  рядом  со  мной  и
заглянул через мое плечо в блокнот. Я заметил, что мне пожалуй потребуются
годы, чтобы рассортировать все то, что произошло со мной в  течение  этого
дня. Я знал, что был захлестнут  восприятиями,  которые  я  даже  не  могу
надеяться понять.
     - Если ты не можешь понять, то ты в прекрасной форме, - сказал он.  -
это когда ты понимаешь, ты находишься в каше. Конечно,  это  точка  зрения
мага. С точки зрения среднего человека, если ты не можешь  понять,  то  ты
идешь ко дну. В твоем случае я сказал бы, что средний человек подумал  бы,
что ты распался или что ты начинаешь распадаться.
     Я засмеялся его выбору слов. Я знал, что он бросает концепцию распада
мне назад. Когда-то я упоминал ее в связи с моими страхами. Я заверил его,
что на этот раз я не собираюсь  ничего  спрашивать  о  том,  через  что  я
прошел.
     - Я никогда не ставил запрета на разговор, - сказал он.  -  мы  можем
говорить о нагвале, сколько душе угодно. Если ты точно помнишь, я  сказал,
что нагваль только для того, чтобы свидетельствовать его. Поэтому мы можем
говорить  о  том,  чему  мы  были  свидетели,  и  о  том,   как   мы   это
свидетельствовали. Однако ты хочешь найти объяснение  тому,  как  это  все
возможно, а это отвратительно. Ты  хочешь  объяснить  нагваль  при  помощи
тоналя, а это глупо, особенно в  твоем  случае,  поскольку  ты  больше  не
прячешься за своим невежеством.  Ты  очень  хорошо  знаешь,  что  в  нашем
разговоре есть  смысл  только  потому,  что  мы  остаемся  в  определенных
границах, а эти границы неприложимы к нагвалю.
     Я попытался объяснить свою точку зрения. Я не просто хотел  объяснить
все с разумной точки зрения, но моя необходимость объяснить проистекала из
необходимости поддерживать порядок при проходе через все эти поразительные
и громадные хаотические стимулы восприятия, которые у меня были.
     Дон Хуан заметил, что я пытаюсь защитить точку зрения, с  которой  не
согласен.
     - Ты чертовски хорошо знаешь, что ты индульгируешь, -  сказал  он.  -
поддерживать порядок - значит быть совершенным тоналем, а быть совершенным
тоналем означает осознавать все, что происходит на острове тоналя.  Но  ты
им не являешься. Поэтому твое возражение  насчет  поддержания  порядка  не
имеет внутри истины. Ты пользуешься им только для  того,  чтобы  отвоевать
довод.
     Я не знал, что сказать. Дон Хуан вроде бы как успокоил меня,  сказав,
что требуется гигантская борьба, чтобы очистить остров  тональ.  Затем  он
попросил пересказать меня все то, что  я  ощутил  во  время  своей  второй
встречи с нагвалем. Когда я закончил, он сказал, что то,  что  я  наблюдал
как мохнатого крокодила было вершиной чувства юмора дона Хенаро.
     -  Жалко,  что  ты  такой  тяжелый,  -  сказал  он.  -  тебя   всегда
останавливает ошеломление, и ты не видишь настоящего искусства Хенаро.
     - А ты осознавал его внешний вид, дон Хуан?
     - Нет. Представление было только для тебя.
     - Что ты видел?
     - Сегодня все, что я видел, было движением нагваля, скользящим  между
деревьями и кружащим вокруг нас. Любой, кто видит, может  быть  свидетелем
этого.
     - А как насчет того, кто не видит?
     - Он не заметит ничего. Может быть, только  что  деревья  сотрясаются
бешеным ветром. Мы истолковываем неизвестное проявление нагваля как что-то
такое, что мы знаем. В этом  случае  нагваль  может  быть  истолкован  как
ветер, потрясающий листья, или даже как какой-то  непонятный  свет,  может
быть светящийся жук необычных  размеров.  Если  на  человека,  который  не
видит, поднажать, то он скажет, что, по его мнению, он видел что-то, но не
может вспомнить, что. И это естественно. Человек будет хвататься за смысл.
В конце концов его глаза  не  могут  заметить  ничего  необычного.  Будучи
глазами тоналя, они должны быть ограничены миром тоналя, а в этом мире нет
ничего  поразительного  нового,  ничего  такого,  что   глаза   могли   бы
воспринять, а тональ не мог бы объяснить.
     Я  спросил  его  о  непонятных  восприятиях,  которые   произошли   в
результате того, что они шептали мне в уши.
     - Это было лучшей частью всего события,  -  сказал  он.  -  остальное
можно опустить, но это было венцом дня. Закон требует, чтобы бенефактор  и
учитель сделали эту последнюю настройку. Самое трудное из  всех  искусств.
Оба - и учитель, и бенефактор, должны быть неуязвимыми  воинами  даже  для
того, чтобы попытаться расщепить человека. Ты не знаешь этого потому,  что
это все еще за границами твоего царства, но сила опять была благосклонна к
тебе. Хенаро самый безупречный воин из всех, какие тут есть.
     - Почему расщепление человека такая большая задача?
     - Потому что это опасно. Ты можешь умереть, как маленький жучок.  Или
еще хуже. Мы могли не смочь собрать тебя опять, и ты так бы и  остался  на
том плато чувства.
     - Зачем нужно было это делать со мной, дон Хуан?
     - Есть определенный  момент,  когда  нагваль  должен  шептать  в  ухо
ученика и расщепить его.
     - Что это значит, дон Хуан?
     -  Для  того,  чтобы  быть  средним  тоналем,  человек  должен  иметь
единство. Все его существо должно принадлежать к острову тоналя. Без этого
единства человек взбесится. Маг, однако, должен разорвать это единство. Но
при этом не подвергнуть опасности его бытие.  Задача  мага  в  том,  чтобы
ждать. То-есть он не предпринимает ненужного риска. Поэтому он тратит годы
на то, чтобы вымести свой остров до тех  пор,  пока  не  приходит  момент,
когда он может, образно говоря, ускользнуть с него.  Расщепление  человека
надвое является воротами для такого побега.
     Расщепление, которое является самой опасной вещью из всего, через что
ты прошел, прошло гладко и  просто.  Нагваль  мастерски  руководит  тобой.
Поверь мне, только неуязвимый воин может сделать это. Я очень рад за тебя.
     Дон Хуан положил мне руку на плечо, и  у  меня  появилось  гигантское
желание заплакать.
     - Подхожу ли я к той точке,  когда  ты  не  увидишь  меня  больше?  -
спросил я.
     Он засмеялся и покачал головой.
     - Ты индульгируешь, как сукин сын. Однако мы все это делаем.  Мы  все
это делаем по-разному, только и всего.  Иногда  я  индульгирую  тоже.  Мой
способ состоит в том, что я ощущаю, будто я избаловал тебя и  сделал  тебя
слабым.
     Я знаю, что Хенаро думает точно также о Паблито. Он  балует  его  как
ребенка. Но так все разметила  сила.  Хенаро  дает  Паблито  все,  что  он
способен дать,  и  нельзя  желать,  чтобы  он  делал  что-то  еще.  Нельзя
критиковать вина за то, что он неуязвимо делает лучшее, что может.
     Он минуту молчал.
     Я был слишком нервен, чтобы сидеть в молчании.
     - Что по твоему мнению происходило со мной, когда я ощущал, что  меня
засасывает вакуум? - спросил я.
     - Ты летал, - сказал он как само собой разумеющееся.
     - По воздуху?
     - Нет, для нагваля нет ни земли, ни воздуха, и воды. С этим ты можешь
согласиться сам. Дважды ты был в этом состоянии, а ты был только  у  двери
нагваля. Ты мне сказал, что все, с чем ты встретился,  нельзя  нанести  на
карту. Поэтому нагваль скользит или летает или делает  то,  что  он  может
делать во времени нагваля, которое не  имеет  ничего  общего  со  временем
тоналя. Эти две вещи не перехлестываются.
     Пока дон Хуан говорил, я почувствовал дрожь в своем теле. Моя челюсть
отвисла, и рот невольно раскрылся. Из ушей моих как бы вынули  вату,  и  я
мог слышать даже едва ощутимые оттенки  вибрации.  Пока  я  описывал  свои
ощущения дону Хуану, я заметил, что, когда я говорю, это звучит  так,  как
если бы говорил кто-то еще. Это было сложным ощущением,  проистекавшим  из
моего слуха, из того, что я слышал то, что я собираюсь сказать прежде, чем
я говорил это.
     Мое левое ухо было источником необычайных ощущений. Я чувствовал, что
оно более сильно и более точно, чем мое правое ухо.  Было  в  нем  что-то,
чего в нем не было раньше. Когда я повернулся, чтобы  посмотреть  на  дона
Хуана, который находился справа, я осознал, что у меня есть  район  ясного
слухового восприятия вокруг этого уха. Это было  физическое  пространство.
Сектор,  в  котором  я  мог  слышать  все  с  невероятной  достоверностью.
Поворачивая голову, я мог сканировать окружающее своим ухом.
     - Шепот нагваля сделал это с тобой, - сказал дон Хуан, когда я описал
ему свои ощущения. - временами это приходит и  затем  исчезает.  Не  бойся
этого, а также любых других необычных ощущений, которые могут появиться  с
этого времени. Но превыше всего не индульгируй  и  не  становись  в  тупик
перед этими ощущениями. Я знаю, что ты добьешься успеха. Время для  твоего
расщепления было правильным. Сила установила все это. Теперь  все  зависит
от тебя. Если ты достаточно силен, то ты выстоишь огромное  потрясение  от
того, что  ты  был  расщеплен.  Но  если  ты  не  сможешь  удержаться,  то
пропадешь.  Ты  начнешь  сохнуть,   терять   вес,   становиться   бледным,
рассеянным, раздражительным, застывшим.
     - Может быть, если бы ты сказал мне это несколько лет назад, - сказал
я, - что ты и дон Хенаро делаете, то у меня было достаточно...
     Он поднял руку и не дал мне закончить.
     - Это бессмысленное заявление, - сказал он.  -  ты  когда-то  говорил
мне, что если бы не тот факт,  что  ты  упрям  и  цепляешься  за  разумные
объяснения, то ты был бы уже магом к этому времени. Но быть магом в  твоем
случае означает, что ты должен  преодолеть  упрямство  и  необходимость  в
разумных объяснениях,  которые  стоят  на  твоем  пути.  Более  того,  эти
недостатки являются твоей дорогой к силе. Ты не можешь сказать,  что  сила
потекла бы к тебе, если бы твоя жизнь была бы другой.
     Хенаро и я должны действовать точно так же, как  ты,  в  определенных
границах. Сила ставит эти границы,  и  воин  является,  скажем,  пленником
силы. Пленником, у которого есть один свободный выбор. Действовать или как
неуязвимый воин, или как осел. В конечном  счете  может  быть  воин  и  не
пленник, а раб силы, потому что этот выбор уже не выбор для  него.  Хенаро
не может  действовать  каким-либо  другим  образом,  а  только  неуязвимо.
Действовать как осел для него будет равносильно смерти.  Это  вызовет  его
опустошение и конец.
     Причина, по которой ты боишься Хенаро, состоит в том, что  ты  должен
использовать проспект страха, чтобы сжимать твой тональ. Твое  тело  знает
это, хотя твой разум может быть и не знает. Но поэтому твое тело  и  хочет
каждый раз убежать, когда Хенаро поблизости.
     Я заметил, что мне любопытно узнать, намеренно ли дон  Хенаро  взялся
пугать меня он сказал, что нагваль делает странные  вещи,  которые  нельзя
предвидеть. Он привел в пример то, что случилось между  нами  в  то  утро,
когда он не дал мне повернуться налево и посмотреть на дона  Хенаро  и  на
дерево. Он сказал, что осознавал то, что делал его нагваль. Хотя он  никак
не мог предвидеть этого заранее. Он объяснил все это событие так, что  мой
внезапный поворот налево был шагом  к  моей  смерти,  который  мой  тональ
сделал намеренно, как рывок к самоубийству.  Это  движение  выпустило  его
нагваль, и в результате какая-то часть его самого упала на меня.
     Я сделал невольный жест замешательства.
     - Твой разум опять говорит тебе, что ты бессмертен.
     - Что ты этим хочешь сказать, дон Хуан?
     -  Бессмертное  существо  имеет  все  время  в  мире  для   сомнений,
замешательства и страхов. Воин, с другой стороны, не  может  цепляться  за
значения, сделанные во владениях тоналя, потому что он знает как факт, что
целостность самого себя имеет очень мало времени на земле.
     Я  хотел  выдвинуть  серьезный  довод.   Мои   страхи,   сомнения   и
замешательства находились не на сознательном уровне. И вне зависимости  от
того, как усердно  я  старался  контролировать  их  каждый  раз,  когда  я
встречался с доном Хуаном и доном Хенаро, я ощущал себя беспомощным.
     Воин не может быть беспомощным, - сказал он. - или в  замешательстве,
или испуганным ни при каких обстоятельствах. Воин имеет время  только  для
своей  неуязвимости.  Все  остальное  вытягивает  его  силу.  Неуязвимость
восполняет ее.
     - Мы опять возвращаемся к моему старому вопросу, дон Хуан. Что  такое
неуязвимость?
     - Да, мы опять возвращаемся к твоему старому вопросу, и следовательно
мы опять возвращаемся к моему старому ответу. Неуязвимость означает делать
лучшее, что можешь во всем, во что ты вовлечен.
     - Но, дон Хуан, я считаю, что я всегда  делаю  самое  лучшее,  что  я
могу, и очевидно, что это не так.
     - Это не так сложно, каким ты заставляешь  это  казаться.  Ключом  ко
всем этим делам неуязвимости является чувство того, имеешь ты время или ты
не имеешь времени. Как правило большого  пальца,  когда  ты  чувствуешь  и
действуешь подобно бессмертному  существу,  в  распоряжении  которого  все
время н  земле,  ты  не  являешься  неуязвимым.  В  это  время  ты  должен
повернуться, осмотреться вокруг, и тогда ты поймешь,  что  твое  ощущение,
будто у тебя есть время - идиотизм. Нет бессмертных на этой земле!



                           10. КРЫЛЬЯ ВОСПРИЯТИЯ

     Весь день мы просидели с доном Хуаном в горах. Ушли мы  на  рассвете.
Он провел меня по четырем местам силы и на каждом из них давал мне  особую
инструкцию  относительно  того,  каким  образом  выполнить  ту  конкретную
задачу, которую он наметил для меня  несколько  лет  назад  как  жизненную
ситуацию. Возвратились мы к концу дня. Поев, дон Хуан ушел  из  дома  дона
Хенаро. Он сказал, что следует подождать Паблито, который принесет керосин
для лампы и что мне следует поговорить с ним.
     Я полностью ушел в работу над  своими  заметками  и  не  слышал,  как
пришел Паблито до тех пор, пока он не  оказался  рядом  со  мной.  Паблито
заметил, что он практиковал походку силы и  из-за  этого  я,  конечно,  не
слышал его и не мог услышать, разве что я могу видеть.
     Мне всегда нравился Паблито.  Однако  в  прошлом  у  меня  было  мало
возможности побыть с ним  наедине,  хотя  мы  и  были  хорошими  друзьями.
Паблито всегда поражал меня, будучи очаровательнейшей личностью.  Его  имя
было конечно Пабло, но уменьшительное Паблито подходило к нему  лучше.  Он
был тонкокостным, но жилистым.  Подобно  дону  Хенаро,  он  был  поджарым,
неожиданно мускулистым и  сильным.  Ему  наверное  было  около  30-ти,  но
выглядел он так, как будто ему 18. Он был темным  и  среднего  роста.  Его
коричневые глаза были чистыми и ясными, и также, как  у  дона  Хенаро,  на
лице у него сияла покоряющая улыбка с дьявольским оттенком.
     Я расспросил его о его друге Несторе, другом ученике дона  Хенаро.  В
прошлом я всегда их видел вместе, и у меня всегда  возникало  впечатление,
что они отлично понимают друг друга даже без слов. Однако по внешнему виду
и характерам они были противоположностями. В  то  время  как  Паблито  был
веселым и прямым, Нестор был мрачноватым и себе на уме. Он был также выше,
тяжелее и темнее товарища.
     Паблито сказал, что Нестор,  наконец,  привлекся  к  работе  с  доном
Хенаро, и что он изменился совершенно в другую  личность  по  сравнению  с
тем, что я видел в последний раз.  Он  не  захотел  углубляться  дальше  в
разговоры о работе Нестора или перемене его личности и резко  сменил  тему
разговора.
     - Как я понимаю, нагваль кусает тебя за пятки, - сказал он.
     Я был удивлен, что он это знает и спросил, как он об этом догадался.
     - Хенаро говорит мне все, - сказал он.
     Я заметил, что он не говорит о доне Хенаро в той же  учтивой  манере,
как я. Он просто называл его фамильярно Хенаро. Он сказал, что дон  Хенаро
был ему как брат и что им очень легко друг с другом, как если бы они  были
одной семьи. Он открыто признался, что очень  любит  дона  Хенаро.  Я  был
глубоко тронут его простотой и  непредвзятостью.  Разговаривая  с  ним,  я
понял, насколько я не был близок по темпераменту дону Хенаро, поэтому наши
взаимоотношения были формальными и строгими по сравнению с таковыми  между
доном Хенаро и Паблито.
     Я  спросил  у  Паблито,  почему  он  боится  дона  Хуана.  Его  глаза
сверкнули. Казалось, уже одна мысль о  доне  Хуане  испугала  его.  Он  не
ответил. Казалось, он загадочным образом оценивает меня.
     - Ты не боишься его? - спросил он.
     Я сказал ему, что боюсь дона Хенаро, и он засмеялся, как будто меньше
всего мог этого ожидать. Он сказал, что разница между доном Хенаро и доном
Хуаном была подобна разнице между днем и ночью. Дон Хенаро был  день,  дон
Хуан был ночь, и как таковой, он был самым пугающим  существом  на  земле.
Описание своего  страха  перед  доном  Хуаном  заставило  Паблито  сделать
некоторые  замечания  относительно  своего  собственного  состояния,   как
ученика.
     - Я в самом жалком состоянии, - сказал он. - если бы ты  мог  видеть,
что делается в моем доме, то ты бы понял, что я  знаю  слишком  много  для
обычного человека, но если бы ты увидел меня с нагвалем, то ты бы  увидел,
что я знаю недостаточно.
     Он быстро сменил тему и стал смеяться над тем, что я  делаю  заметки.
Он сказал, что дон Хенаро доставлял ему массу удовольствия, имитируя меня.
Он сказал, что дону Хенаро я очень нравлюсь, несмотря на  странности  моей
личности, и что он выразил это в том, что я являюсь его "протехидо".
     Это был первый раз, когда я услышал такой термин.  Он  соответствовал
другому термину, введенному доном Хуаном в начале нашей связи.  Он  сказал
мне, что я являлся его "эскохидо" - избранный. Слово "протехидо"  означает
защищаемый.
     Я спросил Паблито о его  встрече  с  нагвалем,  и  он  рассказал  мне
историю своей первой встречи с ним. Он сказал, что однажды  дон  Хуан  дал
ему корзину, которую он посчитал подарком доброй воли. Он  повесил  ее  на
крюк над дверью своей комнаты, и, поскольку он не мог  придумать  для  нее
никакого использования в то время, то весь день и не вспоминал о  ней.  Он
сказал, что, по его мысли, корзина была даром  силы  и  должна  была  быть
использована для чего-нибудь особенного.
     В начале вечера, который по словам Паблито,  был  и  для  него  самым
опасным часом, он вошел в комнату, чтобы надеть пиджак. Он был один дома и
собирался идти в гости к другу. В комнате было темно. Он схватил пиджак и,
когда уже подходил к двери, корзина упала перед ним  и  покатилась  к  его
ногам. Паблито сказал, что  он  смехом  прогнал  свой  испуг,  как  только
увидел, что это просто корзина, которая упала с крючка. Он нагнулся, чтобы
поднять ее, и вся его жизнь содрогнулась. Корзина  отпрыгнула  от  него  и
начала трястись и визжать, как если бы кто-нибудь крутил  ее  и  давил  на
нее. Паблито сказал, что из кухни в  комнату  попадало  достаточно  света,
чтобы все кругом можно было хорошо  различать.  Мгновение  он  смотрел  на
корзину, хотя чувствовал, что этого делать не  нужно.  По  корзине  прошли
конвульсии, как будто она тяжело дышала. Паблито  утверждал,  пересказывая
свой опыт, что он действительно видел и слышал, как корзина дышала, и  что
она была живой и гонялась за ним по всей комнате, загораживая  ему  выход.
Он сказал, что затем корзина начала расти, раздуваясь. Все кольца  бамбука
разошлись, и корзина превратилась в гигантский шар, подобно  сухому  кусту
перекати-поля, который покатился к нему. Он упал назад на пол, а шар начал
взбираться по его ногам. Паблито сказал, что к этому времени  он  уже  был
без ума и истерически визжал. Шар пригвоздил его и двигался по его  ногам,
как бы пронзая их иглами. Он попытался оттолкнуть его,  и  тогда  заметил,
что шар - это лицо дона Хуана с открытым ртом, готовым пожрать его. В этом
месте он не смог выдержать ужаса и потерял сознание.
     Паблито очень  прямо  и  открыто  пересказал  мне  серию  устрашающих
встреч, которые он  и  члены  его  семьи  имели  с  нагвалем.  Мы  провели
несколько часов, разговаривая. Оказалось, что  он  находится  в  таком  же
положении, как и я. Однако он был определенно более чувствительным, чем я,
в обращении с терминологией магов.
     В какой-то момент он поднялся и сказал, что он чувствует  приближение
дона Хуана и не хочет оказаться тут. Он  исчез  с  невероятной  скоростью.
Казалось, что-то выбросило его  из  комнаты.  Я  не  успел  закончить  "до
свидания".
     Вскоре пришли дон Хуан и дон Хенаро. Они смеялись.
     - Паблито бежал по дороге, как душа, преследуемая дьяволом, -  сказал
дон Хуан.
     - Интересно, почему?
     - Я полагаю, он испугался,  когда  увидел  как  Карлитос  срабатывает
пальцы до костей, - ответил дон Хенаро, насмехаясь над моим писанием.
     Он подошел ко мне поближе.
     - Эй, у меня есть идея, - сказал он почти  шепотом.  -  поскольку  ты
любишь так много писать, почему бы тебе не научиться писать твоим  пальцем
вместо карандаша? Вот это было бы да!
     Дон Хуан и дон Хенаро сели у меня по бокам и смеялись, разговаривая о
возможности писать пальцем.  Дон  Хуан  серьезным  тоном  сделал  странное
замечание. Он сказал:
     - Нет сомнения, что он может писать пальцем, но сможет ли он прочесть
это?
     Дон Хенаро согнулся от смеха и добавил:
     - Я уверен, что он может прочесть все, что угодно.
     А затем он начал рассказывать совершенно не  связанную  с  предыдущим
историю о деревенском простачке, который стал важным чиновником  во  время
политического переворота. Дон Хенаро сказал, что  герой  его  истории  был
полномочным министром или губернатором или даже президентом, потому что он
не может сказать, что именно люди делают в  своей  глупости.  Из-за  этого
назначения он поверил в то, что он действительно важное  лицо  и  научился
определенному действию.
     Дон Хенаро сделал паузу и посмотрел на меня  с  видом  драматического
актера, переигрывающего свою роль. Он мигнул мне и сдвинул брови  вверх  и
вниз. Он сказал, что герой его  рассказа  был  очень  хорош  на  публичных
сборищах и мог выдать длинную речь без  всяких  затруднений,  но  что  его
положение требовало, чтобы он читал свои речи по бумажке. А  этот  человек
был неграмотный.  Поэтому  он  использовал  свои  мозги  для  того,  чтобы
перемудрить всех. У него был лист бумаги, на котором было что-то написано,
и он размахивал им, когда говорил речь. И таким образом его  эффективность
и хорошие качества  были  несомненными  для  всех  простачков  страны.  Но
однажды грамотный иностранец проходил мимо и  заметил,  что  герой  читает
свою речь, держа бумажку вверх ногами. Он засмеялся и всем указал на ложь.
Дон Хенаро опять сделал паузу  и  посмотрел  на  меня,  скашивая  глаза  и
спрашивая: "ты думаешь, что герой попался?  Нисколько.  Он  спокойно  всех
осмотрел и сказал: "вверх ногами? Но какое значение может иметь  положение
бумаги, если ты знаешь, как читать?" И все простачки с ним согласились.
     И дон Хуан и дон Хенаро расхохотались. Дон Хенаро мягко похлопал меня
по спине.  Казалось,  что  я  был  героем  его  рассказа.  Я  почувствовал
раздражение и нервно засмеялся. Я подумал, что  может  быть  в  этом  есть
скрытый смысл, но не посмел спросить.
     Дон Хуан пододвинулся ко мне поближе. Он наклонился и  прошептал  мне
на правое ухо: "тебе не кажется это забавным?" Дон Хенаро тоже  наклонился
и прошептал мне на левое ухо: "что он сказал?" У меня была  автоматическая
реакция на оба вопроса, и я сделал невольный синтез.
     - Да, я полагаю, он сказал это забавно, - сказал я.
     Они оба очевидно осознавали эффект своего маневра. Они смеялись, пока
слезы не потекли у них  по  щекам.  Дон  Хенаро,  как  обычно,  был  более
преувеличен в своих проявлениях, чем дон Хуан. Он упал на спину и  отъехал
на спине на несколько метров от меня. Затем он  лег  на  живот,  разбросав
руки и ноги и стал крутиться на животе, как если бы  он  был  стрелкой  на
иголочке. Он крутился до тех пор, пока не приблизился ко мне, и  его  нога
не коснулась моей. Он рывком сел и по-овечьи улыбнулся.
     Дон Хуан держался за бока. Он смеялся очень сильно и,  казалось,  что
его живот заболел.
     Через некоторое время они оба наклонились и стали шептать мне в  уши.
Я пытался запомнить последовательность того,  что  они  говорили  мне,  но
после бесплодной попытки я сдался. Там было слишком много всего.
     Они шептали мне в уши до тех пор,  пока  у  меня  опять  не  возникло
ощущение, что я расщеплен надвое.  Я  стал  дымкой  как  предыдущим  днем,
желтым туманом, который ощущал все прямо.  То-есть  я  мог  "знать"  вещи.
Мысли здесь не участвовали. Была только уверенность. И когда  я  пришел  в
контакт с мягким губчатым пружинящим чувством, которое было вне меня  и  в
то же время было частью меня, я "знал", что это дерево. Я ощущал, что  это
дерево, по его аромату. Оно не пахло  как  какое-либо  из  тех  конкретных
деревьев, которые я мог вспомнить. Тем не менее что-то во мне "знало", что
этот особый запах был "сущностью"  дерева.  У  меня  не  было  в  точности
чувства, что я знаю. Точно также мне не нужно было обсуждать  свое  знание
или придавать ему признаки. Я просто знал, что тут есть что-то в  контакте
со мной, всюду вокруг меня. Дружественное, теплое, всеохватывающий  запах,
выходящий из чего-то, что не было ни твердым, ни жидким, но неопределенным
чем-то еще, что как я знал, было деревом. Я чувствовал, что зная его таким
образом, я касаюсь его  сущности.  Я  не  отталкивался  этим.  Оно  скорее
приглашало меня слиться с ним. Оно захлестывало  меня  или  я  захлестывал
его. Между нами была связь, которая не была ни натянутой, ни неприятной.
     Следующее ощущение, которое я мог вспомнить с  ясностью  -  это  была
волна удивления и экзальтации. Все составляющее меня вибрировало, как если
бы заряды электричества проходили сквозь меня. Они не  были  болезненными.
Они были приятными, но в такой неопределенной форме, что не было  никакого
способа категоризировать это. Тем не менее,  я  знал,  что  то,  с  чем  я
нахожусь в  контакте,  было  землей.  Какая-то  часть  меня  признавала  с
совершенной уверенностью, что это была земля. Но в тот же  момент,  как  я
попытался выделить бесконечность прямых  восприятий,  которые  я  имел,  я
потерял всякую способность дифференцировать свои восприятия.
     Затем совершенно внезапно я стал опять самим собой. Я думал. Это  был
такой резкий переход, что мне показалось, будто я проснулся. Однако в том,
что я ощущал, было что-то такое, что не было полностью мной. Я  знал,  что
чего-то недостает уже прежде, чем открыл глаза. Я оглянулся. Я все еще был
во сне или имел какое-то видение, но и имел необычайную ясность. Я  сделал
быструю оценку. У меня не было сомнений, что дон Хуан и дон Хенаро вызвали
мое сноподобное состояние для какой-то специальной цели. Я, казалось, вот-
-вот пойму, чем эта цель является, но в  этот  момент  что-то  внешнее  по
отношению  ко  мне  заставило  меня  уделить  внимание  окружающему.   Мне
понадобилось долгое время, чтобы сориентироваться. Я явно лежал на полу на
животе, и то, на чем  я  лежал,  было  захватывающим  полом.  Пока  я  его
рассматривал, я не мог преодолеть чувство испуга и  удивления.  Я  не  мог
сообразить, из чего он сделан. Нерегулярные  полосы  какой-то  неизвестной
субстанции были уложены вместе, но не примыкали  ни  к  полу,  ни  одна  к
другой. Они были эластичными и поддавались, когда я пытался раздвинуть  их
своими пальцами, но как только я расслабил пальцы, они сразу  вернулись  в
свое первоначальное положение.
     Я попытался встать и был охвачен совершенно невероятным расстройством
органов чувств. Я не имел контроля над своим телом. Фактически, мое  тело,
казалось, не было моим. Оно было инертным. Я не имел связи ни с  одной  из
его частей, и когда я попытался подняться, я  не  смог  двинуть  руками  и
беспомощно раскачивался на животе, перекатываясь  на  бок.  Инерция  моего
вращения  чуть  не  заставила  меня  опять  перевернуться  на  живот.  Мои
вытянутые ноги и руки не дали мне перевернуться, и  я  остался  лежать  на
спине. В этом положении я уловил  две  странно  сложенные  ноги  и  крайне
нарушенные ступни из всех, которые я когда-либо видел. Это было мое  тело!
Я, казалось, был завернут  в  тунику.  Мне  пришла  на  ум  мысль,  что  я
испытываю сцену самого себя как калеки или инвалида какого-либо  сорта.  Я
попытался согнуть спину и взглянуть на свои ноги, но смог только дернуться
телом. Я смотрел прямо на желтое небо, глубокое ярко-лимонно-желтое  небо.
На нем были борозды или канавы более темного желтого  тона  и  бесконечное
количество протуберанцев, которые висели подобно каплям воды. Общий эффект
этого невероятного неба был потрясающим. Я не мог определить были  ли  эти
протуберанцы облаками. Там были также районы теней и районы  других  тонов
желтого цвета, которые я обнаружил, двигая головой из стороны в сторону.
     Затем еще что-то  привлекло  мое  внимание.  Солнце  в  самом  зените
желтого неба прямо над моей головой. Слабое солнце, судя  по  тому  факту,
что  я  мог  смотреть  прямо  на  него,  которое   отбрасывало   спокойный
однообразный беловатый свет. Прежде чем я  успел  поразмыслить  над  всеми
этими неземными картинами, я был жестоко потрясен. Моя голова дернулась  и
закачалась взад-вперед. Я почувствовал,  что  меня  поднимают.  Я  услышал
резкий голос и смех и увидел перед собой потрясающее зрелище -  гигантская
босоногая женщина. Ее  лицо  было  круглым  и  огромным.  Ее  волосы  были
расчесаны, как у мальчика. Ее руки и ноги были  гигантскими.  Она  подняла
меня и положила к себе на плечи, как если бы я был куклой. Мое  тело  вяло
свесилось. Я смотрел вниз на ее сильную спину. На ее плечах и вниз  по  ее
спине была сеть мелких волокон. Глядя вниз  с  ее  плеча  я  опять  увидел
великолепный пол. Я  мог  слышать,  как  он  эластично  поддается  под  ее
огромным весом и мог видеть следы, которые давление ее  ног  оставляло  на
нем.
     Она положила меня на живот перед каким-то  сооружением,  своего  рода
зданием. Тут я заметил, что у меня что-то было не  так  с  моим  ощущением
глубины. Я не мог определить  размеров  здания,  глядя  на  него.  То  оно
казалось до смешного маленьким, то, после  того,  как  я  настраивал  свое
восприятие, я поражался его монументальным пропорциям.
     Гигантская девица уселась рядом со мной, и пол скрипнул. Я прикасался
к ее огромному колену. Она пахла не то конфетами, не  то  земляникой.  Она
заговорила  со  мной,  и  я  понял  все,  что  она  сказала.  Указывая  на
сооружение, она сказала, что я тут буду жить.
     Моя способность наблюдать, казалось, увеличилась, когда  я  преодолел
первоначальное потрясение, оказавшись здесь. Я заметил тогда,  что  здание
имеет четыре огромных никчемных колонны. Они ничто  не  поддерживали,  они
находились на крыше здания. Их форма была сама простота. Они были длинными
и грациозными выступами, которые, казалось, достигали до этого  пугающего,
невероятно желтого неба.  Эти  перевернутые  колонны  казались  мне  самой
красотой. Эстетическое чувство перехватило мне дыхание.
     Колонны, казалось, были сделаны целиком,  а  не  собраны.  Я  не  мог
понять, каким образом. Две колонны впереди соединялись тонкой перекладиной
- монументально длинной полосой, которая, как  я  подумал,  может  служить
каким-нибудь проходом или верандой, выходящей с фасада.
     Гигантская  девица  заставила  меня  скользнуть  на   спине   в   это
сооружение. Крыша было черной и плоской и покрыта  симметричными  дырками,
которые пропускали сквозь себя желтоватый свет неба, образуя очень сложный
рисунок. Я был действительно поражен совершенной  красотой,  которая  была
достигнута этими точками желтого неба, видными сквозь эти точные  дырки  в
крыше, а также тем рисунком тени, который они создавали на великом сборном
полу. Структура была квадратной, и помимо ее выдающейся красоты,  все  тут
было непонятно мне.
     Мое состояние экзальтации было таким интенсивным,  что  на  мгновение
мне захотелось заплакать или остаться здесь навсегда. Но какая-то сила или
тяга, или что-то неодолимое начало тащить меня. Внезапно  я  оказался  вне
структуры, все еще лежа на спине. Гигантская девица была тут, но тут же  с
ней находилось и другое существо - женщина такая  большая,  что  достигала
неба, и головой была на одном  уровне  с  солнцем.  По  сравнению  с  ней,
гигантская девица была маленькой девочкой. Большая женщина  была  сердита.
Она ухватила сооружение за одну из  колонн,  подняла  его,  перевернула  и
поставила на пол. Это был стул!
     Это соображение явилось как бы катализатором. Оно выпустило  какие-то
захлестывающие другие восприятия. Я прошел  через  серию  картин,  которые
были разъединены, но могли быть установлены в  порядке.  Последовательными
вспышками я увидел  или  понял,  что  великолепный  необъяснимый  пол  был
соломенной  циновкой,  желтое  небо  -  -  потолком  комнаты,   солнце   -
электрической лампочкой, а сооружение, которое  так  захватило  меня  было
стулом, который ребенок перевернул вверх ногами, чтобы поиграть в домик.
     Передо мной мелькнуло еще одно осмысленное и последовательное видение
другого загадочного архитектурного  сооружения  монументальных  пропорций.
Оно стояло само по себе. Оно было похоже на раковину улитки, которая стоит
вверх  хвостом.  Стены  ее  были  сделаны  из  вогнутых  плиток  какого-то
странного алого материала. Каждая плитка имела бороздки, которые  казались
более функциональными, чем просто для украшения.
     Я рассмотрел сооружение пристально и детально и  обнаружил,  что  оно
было как и в случае с предыдущим  совершенно  необъяснимым.  Я  ждал,  что
внезапно  настрою  свое  восприятие,  чтобы  раскрыть  "истинную"  природу
сооружения. Но ничего подобного не произошло. Затем у меня последовал  ряд
перепутанных и необъяснимых "осознаний"  или  "находок"  о  здании  и  его
функции, которые не имели смысла, поскольку я не имел рамок, с которыми их
соотнести.
     Внезапно я обрел свое обычное сознание. Дон Хуан и  дон  Хенаро  были
рядом со мной. Я был утомлен. Я взглянул на свои часы - их  не  было.  Дон
Хуан и дон Хенаро хихикнули хором. Дон Хуан сказал,  что  мне  не  следует
беспокоиться о времени, и что я должен концентрировать  свое  внимание  на
том, чтобы следовать определенным рекомендациям, которые  дон  Хенаро  мне
дал. Я повернулся к дону Хенаро, и он пошутил. Он сказал, что самая важная
рекомендация состояла в том, что мне  следует  научиться  писать  пальцем,
чтобы сэкономить на карандашах и показать себя. Они  еще  некоторое  время
дразнили меня моими заметками, а затем я пошел спать.
     Дон Хуан и дон Хенаро выслушали детали моего  отчета  о  моем  опыте,
которые я изложил по просьбе дона Хуана после  того  как  я  проснулся  на
следующий день.
     - Хенаро чувствует, что с тебя достаточно на этот раз, -  сказал  дон
Хуан, когда я закончил свой рассказ.
     Дон Хенаро отозвался кивком.
     - Какое значение имело то, что я испытал прошлой ночью? - спросил я.
     - Ты бросил взгляд на важнейший момент магии, - сказал  дон  Хуан.  -
прошлой ночью ты заглянул  в  целостность  самого  себя.  Но  это  конечно
бессмысленное  заявление  для  тебя  в  настоящий   момент.   Прибытие   в
целостность самого себя очевидно не является  делом  собственного  решения
или согласия, или собственного желания учиться.
     Хенаро считает, что твоему телу  нужно  время,  чтобы  шепот  нагваля
погрузился в него.
     Дон Хенаро опять кивнул.
     - Массу времени, - сказал он, качая головой вверх  вниз.  -  двадцать
или тридцать лет, может быть.
     Я не знал, как реагировать. Я взглянул на дона Хуана, ища объяснения.
Они оба смотрели серьезно.
     - У меня действительно есть 20 или 30 лет? - спросил я.
     - Конечно, нет! - закричал дон Хенаро, и они оба расхохотались.
     Дон Хуан сказал, что мне следует вернуться как только мне это  скажет
мой внутренний голос, и что пока что я должен  собрать  все  те  внушения,
которые они мне сделали, пока я был расщеплен.
     - Как я могу это сделать? - спросил я.  -  Выключай  свой  внутренний
диалог и позволяй чему-то в тебе вытекать  и  расширяться,  -  сказал  дон
Хуан. - это что-то - твое восприятие, но не  пытайся  разобраться,  что  я
имею в виду. Просто позволь шепоту нагваля вести тебя.
     Затем он сказал, что прошлой ночью у меня было два набора  совершенно
различных  взглядов.  Один   был   необъясним,   другой   был   совершенно
естественным, и последовательность, в которой они произошли, указывала  на
условие, свойственное всем нам.
     - Один взгляд был нагваль, другой - тональ, - добавил дон Хенаро.
     Я захотел, чтобы он объяснил свое заявление. Он посмотрел на  меня  и
похлопал меня по спине.
     Дон Хуан вмешался и сказал, что первые два взгляда  были  нагваль,  и
что дон Хенаро выбрал дерево и землю как точки ударения. Другие  два  были
видами тоналя, которые он сам выбрал. Одно из них  было  моим  восприятием
мира как ребенка.
     - Он казался тебе чужим миром, потому что твое восприятие еще не было
отстругано настолько, чтобы входить в желаемые формы, - сказал он.
     - Именно таким образом я видел действительно мир? - спросил я.
     - Конечно, - сказал он, - это была твоя память.
     Я спросил дона  Хуана,  было  ли  чувство  эстетического  восхищения,
которое захватило меня, тоже частью моей памяти.
     - Мы входим в эти точки зрения такими, как мы есть сегодня, -  сказал
он. - ты видел эти сцены так, как ты их видел бы  сегодня,  и  однако  же,
упражнение было упражнением восприятия. Это было сценой времени, когда мир
стал для тебя тем, что он есть сейчас. Временем, когда стул стал стулом.
     Он не захотел обсуждать другую сцену.
     - Это не было воспоминанием моего детства, - сказал я.
     - Правильно, - сказал он. - это было что-то еще.
     - Было ли это чем-то таким, что я увижу в будущем? - спросил я.
     - Будущего нет, - воскликнул он отрывисто. -  будущее  -  это  только
способ разговаривать. Для мага есть только здесь и сейчас.
     Он сказал, что об этом, в сущности, нечего сказать, потому что  целью
упражнения было открыть крылья моего  восприятия,  и  что,  хотя  я  и  не
полетал на этих крыльях, я тем не менее, коснулся четырех  точек,  которых
было бы немыслимо достичь с точки зрения обычного восприятия.
     Я начал собирать вещи к отъезду. Дон Хенаро помогал  мне  упаковывать
блокнот. Он положил его на дно моего саквояжа.
     - Ему будет там тепло и удобно, - сказал он и подмигнул. - во  всяком
случае, ты можешь быть уверен, что он не простудится.
     Затем дон Хуан, казалось, переменил свое намерение относительно моего
отъезда и начал говорить о моем опыте. Я автоматически попытался  схватить
свой саквояж из рук дона Хенаро, но он уронил его на пол прежде, чем  я  к
нему  прикоснулся.  Дон  Хуан  говорил,  повернувшись  ко  мне  спиной.  Я
расстегнул саквояж и стал поспешно рыться в поисках своего  блокнота.  Дон
Хенаро действительно запаковал его так туго, что мне было  страшно  трудно
добраться до него. Наконец, я вынул его и начал писать.  Дон  Хуан  и  дон
Хенаро смотрели на меня.
     - Ты в ужасной форме, - сказал дон Хуан,  смеясь.  -  ты  тянешься  к
своему блокноту, как пьяница тянется к бутылке.
     - Как любящая мать тянется к своему дитяти, - бросил дон Хенаро.
     - Как священник хватается за свое распятие, - добавил дон Хуан.
     - Как женщина хватается за свои трусы, - закричал дон Хенаро.
     Они продолжали и продолжали, приводя сравнения и  завывая  от  смеха,
пока провожали меня к машине.




                       ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ОБЪЯСНЕНИЕ МАГОВ


                          11. ТРИ СВИДЕТЕЛЯ НАГВАЛЯ

     По возвращении домой  я  опять  столкнулся  с  задачей  приведения  в
порядок своих полевых записок. То, что дон Хенаро  и  дон  Хуан  заставили
меня испытать,  стало  еще  более  явным,  когда  я  просмотрел  прошедшие
события. Я заметил, однако, что моя обычная  реакция,  состоявшая  в  том,
чтобы месяцами находиться в ошеломлении или испуге от того, сквозь  что  я
прошел, не была столь интенсивной, какой она была в прошлом. Несколько раз
я намеренно старался подключить сюда свои чувства, как я делал это раньше,
спекулируя и даже жалея самого себя, но чего-то недоставало. У меня  также
было намерение записать ряд вопросов, чтобы задать  их  дону  Хуану,  дону
Хенаро или даже Паблито. Проект отпал, прежде чем я за него принялся. Было
во мне что-то, что препятствовало моему вхождению в настроение вопросов  и
сложностей.
     Я не намеревался возвращаться  назад  самому  к  дону  Хуану  и  дону
Хенаро, но в то же время я и не укрывался от такой  возможности.  Однажды,
однако, без всяких предвидений с моей стороны я просто  почувствовал,  что
время их повидать.
     В прошлом каждый раз, когда я собирался поехать  в  мексику,  у  меня
всегда было ощущение, что  я  хочу  задать  дону  Хуану  тысячу  важных  и
неотложных вопросов. На этот раз в голове у меня ничего не было. Обработав
свои заметки, я как бы опустошил себя от прошлого и стал готов для  "здесь
и сейчас" мира дона Хуана и дона Хенаро.
     Мне пришлось ждать лишь несколько часов, прежде чем дон Хуан  "нашел"
меня на базаре маленького городка  центральной  Мексики.  Он  очень  тепло
приветствовал меня и как бы невзначай сделал предложение.
     Он сказал, что прежде,  чем  мы  поедем  к  месту  дона  Хенаро,  ему
хотелось бы навестить учеников дона Хенаро - Паблито и  Нестора.  Когда  я
свернул с шоссе, он сказал, чтобы я пристально следил за  любым  необычным
явлением или предметом у дороги или на самой дороге. Я попросил  его  дать
более точные объяснения того, что он имеет в виду.
     - Не могу, - сказал он. - нагваль не нуждается в точных объяснениях.
     Я затормозил, как бы автоматически реагируя на его ответ.  Он  громко
засмеялся и сделал мне знак движением руки, чтобы я продолжал ехать. Когда
мы приблизились к городу, где жили Паблито  и  Нестор,  дон  Хуан  сказал,
чтобы я остановил машину. Он незаметно  двинул  подбородком  и  указал  на
группу среднего размера валунов с краю дороги.
     - Там нагваль, - сказал он шепотом. Вокруг никого не было.  Я  ожидал
увидеть дона Хенаро. Я посмотрел н валуны опять,  а  затем  осмотрел  весь
участок вокруг них. В виду ничего не было.
     Я  напрягал  глаза,  чтобы  различить  хоть   что-нибудь:   маленькое
животное,  насекомое  тень,  странное  образование  камней  -   что-нибудь
необычное. Через минуту я сдался и повернулся к дону  Хуану.  Он  выдержал
мой вопросительный взгляд не улыбаясь, а  затем  мягко  толкнул  мою  руку
тыльной стороной ладони, чтобы я опять взглянул на валуны. Я уставился  на
них. Потом дон Хуан вышел из машины и сказал,  чтобы  я  вышел  за  ним  и
осмотрел их. Мы медленно поднялись по пологому склону около 100-150 метров
до подножия скал. Там он остановился на секунду и прошептал мне на  правое
ухо, что нагваль ждет меня прямо на этом месте.  Я  сказал  ему,  что  вне
зависимости от того, как я пытаюсь, все, что я  могу  различить,  так  это
камни, несколько пучков травы и кактус. Однако, он настаивал, что  нагваль
был тут, ожидая меня.
     Он приказал мне сесть, выключить свой внутренний диалог и  удерживать
свои несфокусированные глаза на вершине булыжника. Он сел рядом со мной  и
приложив рот к моему правому уху прошептал, что нагваль видел меня, что он
здесь, хотя я не могу его визуализировать,  и  что  моя  проблема  состоит
только в том, что  я  не  способен  полностью  выключить  свой  внутренний
диалог. Я слышал каждое слово,  которое  он  говорил  в  состоянии  полной
тишины. Я понял все и тем не менее не мог  ответить.  Усилие,  необходимое
для того, чтобы думать и говорить, было невозможным. Моей реакцией на  его
замечания были не мысли в прямом смысле,  но  скорее  законченные  единицы
ощущений, которые имели все оттенки значения, которые я обычно связывал  с
мышлением.
     Он  прошептал,  что  очень  трудно  самому  по  себе  начать  путь  в
направлении нагваля, и что я действительно был очень удачлив  в  том,  что
повстречался с бабочкой и ее песней. Он сказал, что вызвав  в  памяти  зов
бабочки, я могу вернуть ее назад, чтобы она мне помогла.
     Его слова были  то  ли  сверхсильным  внушением,  или  может  быть  я
вспомнил перцептивное явление, которое он называл  "зов  бабочки",  потому
что как только  он  прошептал  мне  свои  слова,  стали  слышны  необычные
воркующие  звуки.  Богатство   оттенков   этого   звука   заставило   меня
чувствовать, что я нахожусь в огромной пустой зале. По мере того, как звук
возрастал в громкости или приближении, я  обнаружил  также  в  сноподобном
состоянии, что нечто движется на вершине валунов. Движение  испугало  меня
так сильно, что я немедленно восстановил свое кристально чистое  сознание.
Мои глаза остановились на валунах. Наверху одного из них сидел дон Хенаро!
Его ноги болтались, и пятками своих ботинок он стучал по камню,  производя
ритмический  звук,  который,  казалось,  был  синхронизирован   с   "зовом
бабочки". Он улыбнулся и помахал мне рукой. Я хотел думать разумно. У меня
было чувство, желание осознать, каким образом он там обосновался или каким
образом я его вижу там. Но я не мог привлечь свой разум совсем. Все, что я
мог делать в данных обстоятельствах, это смотреть на него, как  он  сидит,
улыбаясь и помахивая своей рукой.
     Через секунду он, казалось, приготовился соскользнуть  по  валуну.  Я
увидел как он напряг ноги, подготовив  ступни  к  приземлению  на  твердую
землю и выгнул спину, пока не стал почти касаться поверхности камня, чтобы
развить скользящую инерцию. Но посередине спуска  его  тело  остановилось.
Мне показалось, что оно примерзло. Он пару раз брякнул обеими ногами,  как
бы плавая в воде. Казалось,  он  пытается  освободиться  от  чего-то,  что
поймало его за зад штанов. Он отчаянно тер свои ягодицы обеими  руками.  И
действительно,  он  мне  дал  такое  впечатление,  что  он  схвачен  очень
болезненно. Я хотел бежать к нему и помочь, но дон Хуан  схватил  меня  за
руку. Я услышал, как он говорит мне, полузадохнувшись от смеха: "следи  за
ним, следи".
     Дон Хенаро брыкался, извивался всем телом и раскачивался из стороны в
сторону, как будто бы вытаскивая гвоздь. Затем я услышал громкий хлопок  и
он соскользнул или был брошен туда, где  мы  стояли  с  доном  Хуаном.  Он
приземлился на ноги в четырех-пяти футах от меня. Он тер  свои  ягодицы  и
танцевал от боли, выкрикивая ругательства.
     - Скала не хотела меня отпускать и схватила меня за жопу, - сказал он
блеющим тоном.
     Я испытал ощущение ни с чем не сравнимой радости. Я  громко  смеялся.
Мое веселье, как я заметил, было равно моей ясности мысли. В этот момент я
был схвачен общим чувством  огромного  осознания.  Все  вокруг  меня  было
совершенно ясным. До этого  я  был  сонным  или  рассеянным  из-за  своего
внутреннего молчания, но затем что-то в внешнем виде дона  Хенаро  создало
состояние, где все освещено.
     Дон Хенаро продолжал тереть ягодицы и прыгать  еще  некоторое  время.
Затем он бросился к моей  машине,  открыл  дверцу  и  забрался  на  заднее
сиденье. Я автоматически повернулся, чтобы заговорить с доном  Хуаном,  но
его нигде не было видно. Я начал громко звать его.  Дон  Хенаро  вышел  из
машины, начал бегать вокруг нее кругами и тоже выкрикивать имя дона  Хуана
высоким отчаянным голосом. Только тогда, когда я увидел его, я  сообразил,
что он подражает мне. У меня был приступ такого интенсивного страха, когда
я оказался один на один с доном Хенаро, что  я  совершенно  бессознательно
бежал вокруг машины, выкрикивая его имя.
     Дон Хенаро сказал, что мы захватим Паблито и Нестора, и что дон  Хуан
будет ждать нас где-нибудь по пути.
     После того, как я преодолел свой первоначальный испуг, я сказал  ему,
что рад его видеть. Он дразнил меня относительно моей реакции. Он  сказал,
что дон Хуан для  меня  не  отец,  а  скорее  мать.  Он  сделал  несколько
замечаний и шуток относительно "матерей", которые были крайне забавными. Я
смеялся так сильно, что не заметил, как мы прибыли  к  дому  Паблито.  Дон
Хенаро велел мне остановиться и вышел из машины. Паблито  стоял  у  дверей
своего дома. Он подбежал и забрался в машину рядом  со  мной  на  переднее
сиденье.
     - Поехали к дому Нестора, - сказал он, как если бы мы очень  спешили.
Я оглянулся посмотреть, где дон Хенаро, но его не было. Паблито уговаривал
меня умоляющим голосом спешить.
     Мы подъехали к дому Нестора. Он тоже  ждал  у  дверей.  Мы  вышли  из
машины. У меня было такое ощущение, что они оба знают, что происходит.
     - Куда мы едем? - спросил я.
     - Разве Хенаро не сказал тебе? -  спросил  меня  Паблито  с  оттенком
недоверия.
     Я заверил их, что ни дон Хуан, ни дон Хенаро ничего мне не говорили.
     - Мы едем к месту силы, - сказал Паблито.
     - Что мы собираемся там делать? - спросил я.
     Они оба в один голос сказали, что не знают. Нестор добавил,  что  дон
Хенаро велел ему проводить меня к этому месту.
     - Ты едешь из дома дона Хуана? - спросил Паблито.
     Я заметил, что я был с доном Хуаном и что мы  нашли  дона  Хенаро  по
дороге, и что дон Хуан оставил меня с ним.
     - Куда делся дон Хенаро? - спросил я Паблито.
     Но Паблито не знал, о чем я говорю. Он не видел дона  Хенаро  в  моей
машине.
     - Он ехал со мной до твоего дома, - сказал я.
     - Я думаю,  что  у  тебя  в  машине  был  нагваль,  -  сказал  Нестор
испуганным тоном.
     Он не захотел сесть сзади и примостился вместе с Паблито спереди.
     Мы  ехали  в  молчании  за  исключением   коротких   команд   Нестора
относительно того, куда ехать.
     Я хотел подумать о событиях этого утра, но каким-то образом  я  знал,
что любая попытка объяснить их была  бесплодным  индульгированием  с  моей
стороны. Я постарался вовлечь в разговор Нестора и Паблито.  Они  сказали,
что  они  очень  нервничают  внутри  машины  и  не   могут   говорить.   Я
довольствовался их ответом и не нажимал на них больше.
     После более чем часовой езды мы оставили машину у дороги и  забрались
по склону крутой горы. Мы шли в молчании около часа с Нестором во главе, а
затем остановились у основания огромного утеса, который вероятно был свыше
шестидесяти метров высотой и почти совершенно вертикальный. Полуприкрытыми
глазами Нестор сканировал, отыскивая  подходящее  место,  чтобы  сесть.  Я
болезненно осознавал, что он неуклюж в  движениях  сканирования.  Паблито,
который находился рядом со мной, несколько раз,  казалось,  был  на  грани
того,  чтобы  выступить  вперед  и  поправить  его.   Но   удерживался   и
расслаблялся. Затем,  после  минутного  колебания,  Нестор  выбрал  место.
Паблито вздохнул с облегчением. Я знал, что место, которое Нестор  выбрал,
было правильным, но я не мог понять, откуда я это знаю.  Таким  образом  я
вовлек себя в псевдопроблему, воображая, какое бы место я выбрал сам, если
бы вел их. Однако я не смог даже начать спекулировать над этой процедурой,
так как Паблито очевидно осознавал, что я делаю.
     - Ты не можешь этого делать, - прошептал он мне.
     Я засмеялся с раздражением, как  если  бы  меня  поймали  на  занятии
чем-то неприличным. Паблито засмеялся и  сказал,  что  дон  Хенаро  всегда
ходил по горам с ними обоими и время от времени давал кому-нибудь  из  них
вести, поэтому он знал, что нет никакого способа вообразить, каким был  бы
собственный выбор.
     - Хенаро сказал, что причина, почему нет никакого способа так делать,
состоит в том, что есть только плохой и хороший выборы,  -  сказал  он.  -
если ты сделал неправильный выбор, твое тело  знает  это,  и  точно  также
знает это тело каждого другого. Но если ты  сделал  правильный  выбор,  то
тело это знает и расслабляется и вообще забывает  о  том,  что  здесь  был
выбор. Ты перезарядил свое тело,  видишь  ли,  как  ружье  для  следующего
выбора. Если ты хочешь использовать свое тело вновь, чтобы оно сделало тот
же самый выбор, то оно не сработает.
     Нестор посмотрел на меня. Он явно любопытствовал насчет моих заметок.
Он утвердительно кивнул, как бы соглашаясь с Паблито, а затем в первый раз
улыбнулся. Два его передних зуба были кривые. Паблито объяснил, что Нестор
не был ни злым, ни мрачным, а стыдился своих зубов, и это была причина, по
которой он никогда не улыбался. Нестор засмеялся, прикрывая  свой  рот.  Я
сказал ему, что могу послать его к дантисту, который  выправит  его  зубы.
Они решили, что мое предложение шутка, и засмеялись, как два ребенка.
     - Хенаро говорит, что он  должен  преодолеть  чувство  стыда  сам,  -
сказал Паблито. - кроме того Хенаро говорит, что ему повезло: в  то  время
как все кусают одинаково,  Нестор  может  расщеплять  кости  вдоль  своими
сильными кривыми зубами, и он может прокусить дырку  в  твоем  пальце  как
гвоздем.
     Нестор раскрыл рот и показал мне свои зубы. Левый резец и клык  росли
боком. Он заставил свои зубы постукивать и клацать и  завыл  по-собачьему.
Он сделал смешных два-три выпада ко мне. Паблито смеялся.
     Я никогда не видел Нестора таким легким. Те несколько  раз,  когда  я
бывал с ним в прошлом, он дал мне впечатление человека среднего  возраста.
Когда он сидел здесь, улыбаясь своими  кривыми  зубами,  я  поражался  его
молодому виду. Он выглядел как юноша, которому только что за двадцать.
     Паблито опять прочел мои мысли в совершенстве.
     - Он теряет важность самого себя,  -  сказал  он.  -  вот  почему  он
моложе.
     Нестор утвердительно кивнул и не говоря ни слова очень громко пернул.
Я испугался и уронил свой карандаш.
     Паблито и Нестор чуть  не  умерли,  смеясь.  Когда  они  успокоились,
Нестор подошел ко мне и показал мне самодельную игрушку, которая  издавала
особый звук, когда ее  сдавливали  рукой.  Он  объяснил,  что  дон  Хенаро
показал  ему,  как  ее  делать.  Она  имела  маленькие  меха,  а  вибратор
изготовлялся из любого листика, который  помещался  в  щелку  между  двумя
кусочками дерева, которые были зажимами. Нестор сказал, что звук,  который
он производит, зависит от типа листа, который используют как вибратор.  Он
хотел, чтобы я испытал ее и показал мне как нажимать на компрессор,  чтобы
производить определенного типа звук и как открывать их, чтобы  производить
другой звук.
     - Для чего ты это используешь? - спросил я.
     Они оба обменялись взглядами.
     - Это ловец духов, дурень, - сказал Паблито отрывисто.
     Его тон был резким, но улыбка дружеской. Оба они имели в  себе  очень
странную нервирующую смесь дона Хуана и дона Хенаро.
     Я погрузился в страшную мысль. Может  быть  дон  Хуан  и  дон  Хенаро
разыгрывают меня? Я испытал момент высшего ужаса.  Но  что-то  щелкнуло  у
меня в животе, и я мгновенно опять стал спокоен. Я  знал,  что  Паблито  и
Нестор используют дона Хенаро и дона Хуана как  модели  для  поведения.  Я
также обнаружил, что веду себя все больше и больше подобно им.
     Паблито сказал, что Нестору повезло в том, что тот имеет ловца  духов
и что сам он не имеет такого.
     - Что мы будем здесь делать? - спросил я Паблито.
     Нестор ответил, как если бы я обращался к нему.
     - Хенаро сказал мне, что нам нужно здесь ждать, и что пока  мы  ждем,
мы должны смеяться и развлекать друг друга, - сказал он.
     - Как долго по твоему мнению нам придется ждать? - спросил я.
     Он не ответил, он покачал головой  и  взглянул  на  Паблито,  как  бы
спрашивая его.
     - Представления не имею, - сказал Паблито.
     Затем мы увлеклись живым разговором о сестрах Паблито. Нестор дразнил
его, что его старшая сестра имеет такой злой взгляд, что способна  глазами
убивать клопов. Он сказал, что Паблито  боится  ее,  потому  что  она  так
сильна, что однажды в порыве злости она вырвала клок его волос,  как  если
бы это были куриные перья.
     Паблито заключил, что его старшая сестра была зверем, но что  нагваль
остановил ее и привел в норму. После того, как он рассказал мне историю  о
том, как ее заставили вести себя хорошо, я сообразил, что Паблито и Нестор
ни разу не упомянули имя дона Хуана, а обращались к нему как к  "нагвалю".
Очевидно дон Хуан вмешался в жизнь Паблито и  привел  всех  его  сестер  к
гармоничной жизни. Паблито сказал, что после того,  как  нагваль  закончил
все с ними, они стали как святые.
     Нестор захотел узнать, что я делаю со своими  заметками.  Я  объяснил
ему  свою  работу.  У  меня  было  странное  ощущение,  что  они  искренне
заинтересованы в том, что я говорю, и в конце концов я начал  говорить  об
антропологии и философии. Я чувствовал себя смешным и хотел  остановиться.
Но оказался погруженным в свои  просветленные  речи  и  неспособным  сразу
оборвать их. У меня было неприятное ощущение, что они оба вместе  каким-то
образом заставляют меня делать  эти  длинные  объяснения.  Их  глаза  были
фиксированы на мне. Казалось, их это не утомляло и не раздражало.
     Я находился посреди фразы, когда услышал слабый звук "зова  бабочки".
Мое тело напряглось, и я так и не окончил своего предложения.
     -  Нагваль  здесь,  -  сказал  я  автоматически.  Нестор  и   Паблито
обменялись взглядами,  которые  по  моему  мнению  были  чистым  ужасом  и
прыгнули ко мне по бокам. Их рты были раскрыты, они  казались  испуганными
детьми.
     Затем  я  испытал  невообразимое  ощущение.  Мое  левое  ухо   начало
двигаться.  Я  чувствовал  как  будто  оно  крутится  само  по  себе.  Оно
практически повернуло мою голову на полоборота  до  тех  пор,  пока  я  не
оказался лицом к тому, что я считал востоком. Моя голова дернулась  слегка
вправо. В этой позе я был способен  замечать  богатство  рокочущего  звука
"зова бабочки". Он звучал, как если  бы  был  где-то  далеко,  доносясь  с
северо-востока. Как только я установил его направление,  мое  ухо  уловило
невероятное количество  звуков,  однако  я  не  мог  знать,  были  ли  это
воспоминания звуков, которые я слышал  ранее,  или  действительные  звуки,
которые производились тогда.
     Место, где мы находились, было пересеченным западным склоном  горного
хребта. К северо-востоку были рощи деревьев и  пятна  горного  кустарника.
Мое ухо, казалось, улавливало звук чего-то тяжелого, движущегося по камням
и идущего с того направления. Нестор и Паблито то ли  реагировали  на  мои
действия, то ли они сами слышали такие же звуки. Мне хотелось бы  спросить
их, но я не смел, или может быть я был не способен нарушить концентрацию.
     Нестор и Паблито прижались ко мне по бокам, когда звук стал громче  и
громче.  На  Нестора,  казалось,  он  влиял   больше   всего.   Его   тело
непроизвольно дрожало. В какой-то момент моя левая  рука  начала  дрожать.
Она поднялась помимо моей воли до тех пор, пока  не  оказалась  на  уровне
моего лица, а затем она указала на район  кустов.  Я  услышал  вибрирующий
звук или рев. Для меня это был знакомый звук. Я слышал его много лет назад
под воздействием психотропного растения. В кустах  я  различил  гигантскую
черную форму. Казалось, сами кусты становились темнее постепенно, пока они
не превратились в совершенную черноту. Эта чернота не  имела  определенных
очертаний, но она двигалась. Она, казалось, дышала. Я услышал  потрясающий
вопль, который смешался с криками ужаса Паблито и  Нестора,  и  кусты  или
черная форма, в которую они превратились, полетела прямо на нас.
     Я не мог удержать своего равновесия. Каким-то образом что-то  во  мне
сдало. Темная форма сначала накрыла  нас,  а  затем  поглотила  нас.  Свет
вокруг стал тусклым. Казалось, солнце село, или как если бы вдруг внезапно
наступили сумерки. Я чувствовал  головы  Нестора  и  Паблито  у  себя  под
мышками. Я опустил руки на их головы несознательным  защищающим  движением
и, вертясь, полетел на землю.
     Однако я не достиг каменистой земли, потому что  мгновение  спустя  я
оказался стоящим с  Паблито  и  Нестором  по  бокам.  Оба  они,  казалось,
сжались, несмотря на то, что были выше меня. Согнув ноги и спины так,  что
подходили мне под мышки.
     Дон Хуан и дон Хенаро стояли перед нами. Глаза дона  Хенаро  блестели
как глаза кошки ночью. Глаза дона Хуана светились точно так же. Я  никогда
не видел, чтобы дон Хуан выглядел  таким  образом.  Он  был  действительно
устрашающим. Еще более пугающим, чем  дон  Хенаро.  Он  казался  моложе  и
сильнее, чем обычно.
     Глядя на них, я испытал безумное чувство, что они не были людьми  как
я. Паблито и  Нестор  тихо  скулили.  Тогда  дон  Хенаро  сказал,  что  мы
представляем собой картину святой троицы. Я был отец,  Паблито  -  сын,  а
Нестор - дух  святой.  Дон  Хуан  и  дон  Хенаро  рассмеялись  грохочущими
голосами. Паблито и Нестор жалко улыбнулись.
     Дон Хенаро сказал, что мы должны разорвать свои объятия,  потому  что
объятия  позволительны  только  между  мужчинами  и  женщинами  или  между
мужчиной и его осликом.
     Тут я сообразил, что стою на том же месте,  где  был  раньше,  что  я
очевидно не падал назад, как  мне  казалось.  И  действительно,  Нестор  и
Паблито тоже были на том же месте, где раньше.
     Дон Хенаро сделал знак Паблито и Нестору движением головы,  дон  Хуан
дал знак мне следовать за ним. Нестор пошел впереди и  указал  место,  где
сидеть мне, а другое - для Паблито. Мы сели по прямой линии примерно в ста
метрах от того места, где неподвижно  стояли  дон  Хуан  и  дон  Хенаро  у
подножия утеса. Пока я продолжал на них смотреть, мои глаза невольно вышли
из фокуса. Я определенно знал, что  раскосил  их,  потому  что  увидел  их
четверых. Затем картина дона Хуана в левом  глазу  наложилась  на  картину
дона Хенаро в правом глазу. Результатом такого смещения  было  то,  что  я
увидел радужное светящееся существо, стоящее между доном  Хуаном  и  доном
Хенаро. Это не был человек, каким я обычно видел людей. Скорее это был шар
белого огня.  Что-то  вроде  волокон  света  покрывало  его.  Я  встряхнул
головой. Двойное изображение рассеялось, и все же вид дона  Хуана  и  дона
Хенаро, как светящихся существ, остался. Я видел два  странных  удлиненных
светящихся предмета. Они походили на два белых радужных футбольных мяча  с
нитями, которые имели свой собственный свет. Встряхнулись их нити, а затем
они исчезли из виду.  Они  были  втянуты  наверх  длинной  нитью-паутиной,
которая, казалось, вылетела с вершины утеса. У меня было  такое  ощущение,
что длинный луч свете или светящаяся нить упала со скалы и подняла  их.  Я
воспринял событие и своими глазами и своим телом.
     Я смог также заметить огромные расхождения в своем образе восприятия.
Но я был не способен рассуждать об этом, как я  бы  сделал  обычно.  Таким
образом я осознавал, что смотрю прямо на основание утеса и в то же время и
видел дона Хуана и дона Хенаро на вершине, как если бы задрал голову на 45
градусов.
     Я хотел испугаться, закрыть лицо руками,  но,  казалось,  что  я  был
заперт. Мои желания не могли  пробудить  эмоциональный  ответ,  который  я
привык возводить в себе.
     Дон Хуан и дон Хенаро прыгнули на землю. Я чувствовал,  что  они  это
сделали, судя по всепоглощающему чувству  падения,  которое  я  испытал  в
своем животе.
     Дон Хенаро остался на том месте, где  он  приземлился,  но  дон  Хуан
подошел к нам и сел позади меня справа. Нестор  находился  в  скорчившемся
положении. Его ноги были подтянуты к  животу,  подбородок  он  положил  на
сцепленные ладони. Его локти служили как  поддержки,  опираясь  о  колени.
Паблито сидел, слегка наклонившись телом вперед, прижав руки к животу. Тут
я заметил, что прижал руки к животу и держу сам себя за кожу по  бокам.  Я
схватил себя так сильно, что мои бока болели.
     Дон Хуан заговорил сухим шепотом, обращаясь ко всем нам.
     - Вы должны фиксировать свой взгляд на нагвале, - сказал он. - все
     Он  повторил  это  пять  или  шесть  раз.  Его  голос  был  странным,
неизвестным мне. Он давал  мне  действительное  ощущение  чешуек  на  коже
ящерицы. Это сходство было чувством, а не сознательной мыслью. Каждое  его
слово отделялось как чешуйка. И в словах был какой-то волшебный ритм.  Они
были приглушенными  и  сухими  как  тихое  покашливание.  Ритмичный  шепот
превращался в команду.
     Дон Хуан стоял неподвижно.  Когда  я  смотрел  на  него,  я  не  смог
воспрепятствовать превращению изображения, и мои глаза невольно скосились.
В этом состоянии я опять заметил странное свечение в теле дона Хенаро. Мои
глаза начали закрываться или разрываться. Дон Хуан пришел мне на помощь. Я
услышал, как он дает мне команду не скашивать глаза. Я почувствовал мягкий
удар по голове. Очевидно он бросил в меня галькой. Я  увидел  как  камешек
качнулся пару раз на скале около меня. Точно также он должно быть  стукнул
Нестора и Паблито. Я слышал звук двух других галек, упавших на траву.  Дон
Хенаро принял странную танцевальную позу. Его колени были подогнуты,  руки
были расставлены по бокам; пальцы  растопырены.  Казалось,  он  собирается
вертеться. Действительно, он  крутнулся  вокруг  себя,  а  затем  поднялся
вверх. У  меня  было  ясное  восприятие,  что  он  был  скреплен  с  нитью
гигантской гусеницы, и эта нить подняла его тело на самую  вершину  утеса.
Мое  восприятие,  движения  вверх  было  сложнейшей  смесью  зрительных  и
телесных ощущений. Я наполовину видел, наполовину чувствовал его полет  на
скалу. Было что-то, что выглядело или ощущалось подобно  линии  или  почти
незаметной линии света, которая тащила его. Я не видел его полета вверх  в
том смысле, в каком я наблюдал бы глазами за полетом птицы. В его движении
не было линейной последовательности. Мне не нужно было  поднимать  голову,
чтобы удерживать его в поле своего зрения. Я увидел,  как  нить  поднимает
его. Затем я ощутил его движение  в  своем  теле  или  своим  телом,  и  в
следующее мгновение он был на самой вершине утеса в сотнях футов от земли.
Через несколько минут он спикировал  вниз.  Я  чувствовал  его  падение  и
невольно застонал.
     Дон Хенаро повторил свое действие три-четыре раза. С каждым разом мое
восприятие  настраивалось.  Во  время  его  последнего  прыжка   вверх   я
действительно мог различить серию линий, выходящих из  средней  части  его
тела. И я знал, когда он собирается  подняться  или  опуститься,  судя  по
тому, как двигались линии его тела. Когда  он  собирался  прыгнуть  вверх,
линии изгибались вверх. Противоположное происходило,  когда  он  собирался
прыгнуть вниз. Линии изгибались наружу и вниз.
     После своего четвертого прыжка дон Хенаро  подошел  к  нам  и  уселся
позади Паблито и Нестора. Затем дон Хуан вышел вперед и  остановился  там,
где был дон Хенаро. Некоторое время он стоял неподвижно.  Дон  Хенаро  дал
несколько коротких наставлений Паблито и  Нестору.  Я  не  понял,  что  он
сказал. Я взглянул на них и увидел, что он заставил каждого из  них  взять
камень и приложить его к району своего пупка. Я  не  знал,  нужно  ли  мне
делать это тоже, когда он сказал мне, что это  предупреждение  ко  мне  не
относится, но тем не менее, мне следует приготовить камень, чтобы  я  смог
его схватить, если я почувствую себя плохо. Дон Хенаро выставил подбородок
вперед, чтобы показать, что я должен смотреть  на  дона  Хуана.  Затем  он
сказал что-то неразборчивое. Он опять повторил это, и, хотя я не понял его
слов, я понял, что это примерно та же самая формула, которую  говорил  дон
Хуан. Слова действительно не имели значения. Значение имели ритм,  сухость
тона, покашливающий характер фразы. У меня была убежденность, что какой бы
там язык дон Хенаро не  использовал,  но  он  был  более  подходящим,  чем
испанский, из-за отрывистого ритма.
     Дон Хуан делал все так же, как вначале дон Хенаро, но  затем,  вместо
того, чтобы прыгнуть вверх, он стал вращаться как гимнаст. Полуосознано  я
ожидал, что он опять приземлится на ноги, но он этого не сделал. Его  тело
оставалось раскачивающимся в нескольких футах над  землей.  Вначале  круги
были очень быстрыми, затем они замедлились. С того места, где я находился,
я мог видеть, что тело дона Хуана висит,  подобно  телу  дона  Хенаро,  на
нитевидном свете. Он  медленно  вращался,  как  бы  давая  нам  хорошенько
рассмотреть его. Затем он начал подъем. Он набирал высоту до тех пор, пока
не достиг вершины утеса. Дон Хуан действительно парил, как если бы не имел
веса. Его повороты  были  медленными  и  напоминали  движения  космонавта,
вращающегося в космосе в состоянии невесомости.
     Пока я следил за ним, у меня закружилась  голова.  Это  мое  чувство,
казалось подхлестнуло его, и он начал  кружить  на  большой  скорости.  Он
отлетел от  утеса,  и  когда  он  набрал  скорость,  я  почувствовал  себя
совершенно нехорошо. Я схватил камень и прижал его к животу. Я вжимал  его
в свое тело так сильно, как только мог. Его прикосновение чуточку улучшило
мое состояние. Действие взятия камня и удерживания его у своего тела  дало
мне секундный перерыв, хотя я не отводил глаз от дона Хуана, тем не  менее
я нарушил свою концентрацию. Перед  тем  как  я  потянулся  за  камнем,  я
чувствовал, что скорость, которую набрало его парящее тело, делала неясным
его очертания. Он был похож на вращающийся диск,  а  затем  на  кружащийся
огонь. После того, как  я  прижал  камень  к  своему  телу,  его  скорость
уменьшилась. Он походил на шляпу, порхающую в воздухе, на воздушного змея,
ныряющего вверх и вниз.
     Движения  воздушного  змея  были  особенно  беспокоящими.  Мне  стало
неконтролируемо плохо. Я услышал, как птица захлопала  крыльями,  и  после
секундной неуверенности я понял, что событие закончилось.
     Я чувствовал себя так плохо, таким усталым,  что  лег  спать.  Должно
быть я какое-то время вздремнул. Я открыл глаза, потому  что  кто-то  тряс
меня за руку. Это был Паблито. Он заговорил со мной  отчаянным  голосом  и
сказал, что я не могу засыпать, потому что, если я это сделаю, то  мы  все
погибнем. Он настаивал на том, чтобы мы сейчас же покинули это место, даже
если нам придется тащиться на четвереньках.  Он  тоже  казался  измученным
физически. У меня в действительности была мысль, что  мы  должны  провести
ночь здесь.  Перспектива  идти  к  моей  машине  в  темноте  казалась  мне
ужаснейшей. Я попытался убеждать Паблито, который пришел от  этого  в  еще
большее отчаяние. Нестору было так плохо, что он был ко всему безразличен.
     Паблито  сел  в  состоянии  полного  отчаяния.   Я   сделал   попытку
организовать свои мысли. К этому времени было уже совсем темно, хотя света
было еще достаточно,
     Тишина была полной и успокаивающей. Я наслаждался полностью моментом,
когда внезапно мое тело подскочило. Я услышал  отдаленный  звук  сломанной
ветки. Автоматически я повернулся к Паблито. Казалось,  он  знал,  что  со
мной произошло. Мы подхватили Нестора под мышки и практически подняли его.
Мы бежали и волокли его. Он явно был единственным, кто знал дорогу.  Время
от времени он давал нам короткие команды. Я не ощущал того, что мы делаем.
Мое внимание было сконцентрировано на моем  левом  ухе,  которое  казалось
единицей, независимой от всего остального меня. Какое-то  чувство  во  мне
заставило меня часто останавливаться и сканировать окружающее своим  ухом.
Я знал, что нас что-то преследует. Это было что-то массивное. Приближаясь,
оно дробило мелкие камни.
     Нестор в какой-то мере обрел контроль над собой  и  шел  сам,  иногда
держась за руку Паблито. Мы дошли до группы деревьев. К этому времени было
совершенно темно. Я услышал резкий и исключительно громкий ломающий  звук.
Как будто щелкнул гигантский  бич,  обрушившись  на  вершины  деревьев.  Я
почувствовал что-то вроде какой-то волны,  разрывающей  все  над  головой.
Паблито и Нестор взвизгнули и помчались прочь на полной скорости. Я  хотел
остановить их. Я не был уверен, что смогу бежать в темноте. Но  в  тот  же
момент я услышал и ощутил серию тяжелых выдохов справа от меня. Мой  испуг
был неописуемым. Мы все втроем побежали и достигли машины. Нестор вел  нас
каким-то неизвестным путем.
     Я думал, что оставлю их в их домах и затем вернусь в свою гостиницу в
городе. Я бы не поехал к дому дона Хенаро ни за что на свете. Но Нестор не
хотел вылезать из машины, не хотел Паблито и не хотел  я.  Кончилось  тем,
что мы остановились у дома  Паблито.  Он  послал  Нестора  купить  пива  и
содовой воды в то время как его мать и сестры  готовили  нам  еду.  Нестор
пошутил и спросил, не сможет ли его сопровождать старшая сестра на случай,
если на него нападут собаки или пьяницы. Паблито засмеялся и  сказал  мне,
что Нестор был ему доверен.
     - Кем он был тебе доверен? - спросил я.
     - Силой, конечно, - ответил он. - одно время Нестор был старше  меня,
но Хенаро с ним что-то сделал, и теперь он намного моложе. Ты заметил это,
не так ли?
     - Что сделал дон Хенаро? - спросил я.
     - Ты знаешь, он опять сделал его ребенком. Он  был  слишком  важен  и
тяжел. Он бы умер, если бы не стал опять молодым.
     Что-то было действительно милое и приятное в  Паблито.  Простота  его
объяснения поразила меня. Нестор был действительно моложе.  Он  не  только
выглядел моложе, но он и действовал как наивный ребенок. Я знал без всякой
тени сомнения, что он искренне чувствует себя таким.
     - Я забочусь о нем, - продолжал Паблито. Хенаро сказал,  что  почетно
заботиться о воине. Нестор - прекрасный воин.
     Его глаза сияли, как у дона Хенаро. Он  энергично  похлопал  меня  по
спине и засмеялся.
     - Пожелай ему всего хорошего, Карлитос, - сказал он.  -  пожелай  ему
всего хорошего.
     Я очень устал. Я ощущал странный прилив счастливой печали.  Я  сказал
ему, что прибыл из такого места, где люди редко,  если  вообще  когда-либо
желают друг другу хорошего.
     - Я знаю, - сказал он. - такая же вещь произошла и со мной. Но сейчас
я воин, и я могу позволить себе желать ему хорошего.



                            12. СТРАТЕГИЯ МАГА

     Дон Хуан находился в доме дона Хенаро, когда я добрался туда  поздним
утром. Я приветствовал его.
     - Эй, что с тобой произошло? Мы с Хенаро ждали вас всех всю  ночь,  -
сказал он.
     Я знал, что  он  шутит.  Я  чувствовал  себя  легко  и  счастливо.  Я
систематически отказывался размышлять о чем бы то ни было из того, чему  я
был  свидетелем  вчера.  Однако  в  этот  момент  мое   любопытство   было
неуправляемым, и я спросил его об этом.
     - О, это было простой демонстрацией всего того, что ты должен  знать,
прежде чем получишь объяснение магов, - сказал он. -  то,  что  ты  сделал
вчера, заставило Хенаро почувствовать,  что  ты  скопил  достаточно  силы,
чтобы  взяться  за  действительную  вещь.  Очевидно  ты   последовал   его
рекомендациям. Вчера ты дал крыльям своего восприятия развернуться. Ты был
застывшим, но ты воспринял все приходы и уходы нагваля.  Другими  словами,
ты "видел". Ты также закрепил нечто такое, что в данный момент даже  более
важно, чем видение, и это тот факт, что ты можешь удерживать непоколебимое
внимание  на  нагвале.  А  именно  это  решит  исход  последнего   момента
объяснения магов.
     Паблито и ты пройдете сквозь него в одно и то же время. Находиться  в
сопровождении такого прекрасного воина - это подарок силы.
     Казалось, это все, что он хочет  сказать.  Через  некоторое  время  я
спросил о доне Хенаро.
     - Он поблизости, - сказал он. - он  пошел  в  кусты,  чтобы  потрясти
горы.
     В этот момент я услышал отдаленный грохот, как бы приглушенный  гром.
Дон Хуан посмотрел на меня и засмеялся.
     Он усадил меня и спросил, ел ли я. Я уже поел, поэтому он вручил  мне
мой блокнот и отвел к любимому месту  дона  Хенаро,  к  большому  камню  с
западной стороны дома, с которого открывался вид на глубокий овраг.
     - Сейчас пришел  такой  момент,  когда  мне  необходимо  твое  полное
внимание, - сказал дон Хуан. -  внимание  в  том  смысле,  в  каком  воины
понимают внимание. Настоящая пауза для того,  чтобы  позволить  объяснению
магов полностью впитаться в тебя. Мы находимся в конце своей  задачи.  Все
необходимые инструкции были тебе даны, и сейчас  ты  должен  остановиться,
оглянуться  назад  и  пересмотреть  свои  шаги.  Маги  говорят,  что   это
единственный способ утвердить свои достижения. Я определенно предпочел  бы
рассказать тебе все это на твоем собственном месте силы, но  Хенаро  может
оказаться для тебя более благоприятным.
     То, о чем он говорил, как о моем "месте силы", было вершиной холма  в
пустыне северной Мексики, который он несколько лет  назад  показал  мне  и
отдал мне как мой собственный.
     - Должен ли я в таком случае слушать, не записывая? - спросил я.
     - Это действительно хитрый маневр, - сказал он. - с одной стороны мне
необходимо твое полное  внимание,  а  с  другой  -  тебе  необходимо  быть
спокойным и уверенным  в  себе.  Единственный  способ  чувствовать  легко,
который у тебя есть - это писать. Поэтому пришло время  собрать  всю  твою
личную силу и выполнить эту  непосильную  задачу:  быть  самим  собой,  не
будучи самим собой.
     Он хлопнул себя по ляжкам и засмеялся.
     - Я уже говорил тебе, что я ответственен за твой тональ,  и  что  дон
Хенаро ответственен за твой нагваль, - продолжал он. -  моим  долгом  было
помогать тебе во всем, что относится к твоему тоналю. И все, что я делал с
тобой или для тебя, делалось для выполнения одной  единственной  задачи  -
задачи чистки и приведения в порядок твоего острова тоналя. Это моя работа
как твоего учителя. Задачей Хенаро, как твоего бенефактора, является  дать
тебе бесспорные демонстрации нагваля и показать, как в него входить.
     - Что ты имеешь в виду под чисткой и приведением  в  порядок  острова
тоналя? - Спросил я.
     - Я имею в виду полное изменение, о котором я говорил тебе с  первого
дня нашей встречи, -  сказал  он.  -  я  много  раз  говорил  тебе  о  той
абсолютной перемене, которая нам нужна, если мы хотим добиться  успеха  на
пути  к  знанию.  Эта  перемена  не  является  переменой  настроения   или
отношения, или взглядов.  В  эту  перемену  входит  трансформация  острова
тоналя. Ты выполнил эту задачу.
     - Ты думаешь, что я изменился? - спросил я.
     Он поколебался и затем громко рассмеялся.
     - Ты такой же идиот, как всегда, - сказал он. - и все же ты не тот же
самый. Понимаешь, что я имею в виду?
     Он засмеялся над моим записыванием и пожалел, что  нет  дона  Хенаро,
который бы порадовался абсурдности того, что я записываю объяснение магов.
     В этой конкретной точке учитель обычно говорит  своему  ученику,  что
они прибыли на последний перекресток, - продолжал он. - говорить  подобную
вещь, однако, значит вводить в заблуждение. По моему мнению, нет  никакого
последнего перекрестка и никакого последнего шага к чему-либо. А поскольку
нет никакого последнего шага к чему бы то ни было, то  не  должно  быть  и
никакого секрета относительно любого момента нашей судьбы  как  светящихся
существ. Личная сила решает, кто может, а кто не может получить выгоду  от
обновления. Мой опыт с окружающими людьми показывает мне, что  очень  мало
из них захотят слушать. А из тех немногих, которые  захотят  слушать,  еще
меньше захотят действовать в соответствии тому, что они услышали. А из тех
немногих, кто хочет действовать, еще меньше имеет достаточно личной  силы,
чтобы получить пользу от своих действий. Поэтому вся  эта  секретность  об
объяснении магов выкипает до рутины. Вероятно такой же пустой рутины,  как
и любая другая.
     - Во всяком случае ты знаешь  теперь  о  тонале  и  нагвале,  которые
являются вершиной  объяснения  магов.  Узнать  о  них  кажется  совершенно
безвредным. Мы сидим здесь, невинно разговаривая о них, как  если  бы  это
была просто обычная тема разговора. Ты спокойно записываешь,  как  ты  это
делал много лет. Пейзаж вокруг нас - картина  спокойствия.  Сейчас  начало
дня, день прекрасен, горы вокруг нас создают нам защитный кокон, но  нужно
быть магом, чтобы понять.
     Которое говорит о силе  Хенаро  и  его  неуязвимости  является  самым
подходящим фоном для открытия двери, потому что именно это я делаю сегодня
- открываю для  тебя  дверь.  Но  прежде  чем  мы  переступим  эту  черту,
необходимо честное  предупреждение.  Предполагается,  что  учитель  должен
убежденными  словами  предупредить  своего  ученика,  что  безвредность  и
спокойствие этого момента -  мираж.  Что  перед  ним  находится  бездонная
бездна и что если дверь открыта, то нет никакого способа закрыть ее вновь.
     Он на мгновение замолчал. Я чувствовал  себя  легко  и  счастливо.  С
места расположения дона Хенаро передо мной  открывался  захватывающий  дух
вид. Дон Хуан был прав, и день, и пейзаж были более,  чем  прекрасными.  Я
хотел стать озабоченным его предупреждениями и увещеваниями,  но  каким-то
образом спокойствие вокруг меня  оттесняло  все  мои  попытки,  и  я  стал
надеяться, что он говорит только о метафорических опасностях.
     Внезапно дон Хуан начал говорить опять.
     - Годы тяжелого учения только подготовка  к  опустошительной  встрече
воина с...
     Он  опять  сделал  паузу  и  взглянул  на  меня,   скосив   глаза   и
усмехнувшись.
     - ...С тем, что лежит там, за этой чертой, - сказал он.
     Я попросил его объяснить, что он имеет в виду.
     - Объяснение магов, которое совсем не похоже на объяснение,  является
летальным, - сказал он. - оно кажется безвредным и очаровательным, но  как
только воин откроется ему, оно  наносит  удар,  который  никто  не  сможет
отразить.
     Он громко рассмеялся.
     - Поэтому будь готов к худшему,  но  не  торопись  и  не  паникуй,  -
продолжал он.
     - У тебя совсем нет времени и в то же время ты окружен вечностью. Что
за парадокс для твоего разума!
     Дон Хуан поднялся. Он вытер пыль и  мусор  с  гладкого  чашеподобного
углубления и очень удобно уселся спиной к камню и лицом  к  северо-западу.
Он показал мне другое место, где я мог удобно сесть. Я был слева  от  него
тоже лицом к  северо-западу.  Камень  был  теплый  и  давал  мне  ощущение
спокойствия и защищенности. День  был  теплым.  Мягкий  ветер  делал  жару
полуденного солнца более приятной. Я снял  шляпу,  но  дон  Хуан  настоял,
чтобы я надел ее.
     - Сейчас ты обращен лицом в сторону собственного места силы, - сказал
он. - это момент, который может защитить  тебя.  Сегодня  тебе  нужны  все
зацепки, которые ты сможешь использовать. Твоя шляпа может быть  одной  из
них.
     - Почему ты предупреждаешь  меня?  Что  действительно  произойдет?  -
спросил я.
     - Что произойдет сегодня, будет зависеть от  того,  достаточно  ли  у
тебя личной силы, чтобы сконцентрировать свое  непоколебимое  внимание  на
крыльях своего восприятия, - сказал он.
     Его глаза блеснули. Он казался более возбужденным, чем  я  его  видел
когда-либо раньше. Я подумал, что в  его  голосе  есть  что-то  необычное.
Может быть, непривычная нервозность.
     Он  сказал,  что  случай  требует,  чтобы  прямо  здесь,   на   месте
расположения моего бенефактора, он пересказал мне каждый шаг,  который  он
предпринял в своей борьбе за то, чтобы очистить и привести в  порядок  мой
остров тональ. Его пересказ был подробным  и  занял  у  него  пять  часов.
Блестящим и ясным образом он дал мне детальный  отчет  обо  всем,  что  он
делал со мной со времени нашей первой встречи.  Казалось,  была  разрушена
плотина. Его откровение застало меня совершенно врасплох.  Я  привык  быть
агрессивным исследователем, и поэтому то, что дон Хуан, который всегда был
отвечающей стороной, освещал все точки своего учения в такой академической
манере, было также поразительно, как то, что  он  носил  костюм  в  городе
мехико. Его владение языком, его драматические паузы и его выбор были  так
необычайны, что я не мог их разумно  объяснить.  Он  сказал,  что  в  этот
момент учитель должен говорить  с  индивидуальным  воином  в  определенных
терминах.  Что  тот  способ,  как  он  со  мной  говорит,  и  ясность  его
объяснения, были частью его последнего трюка. И что только  в  конце  все,
что он делал  со  мной,  приобрело  бы  для  меня  смысл.  Он  говорил  не
останавливаясь, пока не закончил весь свой пересказ, и я записал  все  без
всяких усилий со своей стороны.
     - Позволь мне начать с того, что учитель никогда не ищет учеников.  И
что никто не может распространять учение,  -  сказал  он.  -  только  знак
всегда указывает на ученика. Тот воин, который может оказаться в положении
учителя, должен быть алертным для того,  чтобы  схватить  свой  кубический
сантиметр шанса. Я видел тебя как раз перед тем,  как  мы  встретились.  У
тебя был хороший тональ, как у той девушки, которую мы встретили в  городе
мехико. После того, как я увидел тебя, я подождал, точно так  же,  как  мы
сделали с той девушкой той ночью в парке. Девушка прошла мимо, не  обратив
на  нас  внимания.  Но  тебя  подвел  ко  мне  человек,  который   убежал,
пробормотав какие-то бессвязности. Я знал, что должен действовать быстро и
зацепить тебя. Тебе самому пришлось бы делать что-либо подобное,  если  бы
та девушка заговорила с тобой. То, что я сделал, так  это  что  я  схватил
тебя своей волей.
     Дон Хуан обращался к тому необычному способу, каким  он  взглянул  на
меня в день нашей встречи. Он фиксировал на мне свой взгляд, и у меня было
необъяснимое ощущение пустоты или онемелости.  Я  не  мог  найти  никакого
логического объяснения для своей реакции и всегда считал, что после  нашей
первой встречи я  отправился  его  разыскивать  только  потому,  что  меня
озадачил этот взгляд.
      -  для меня это был самый быстрый способ зацепить тебя. Это
был  прямой  удар по твоему тоналю. Я сковал его,  сфокусировав на нем свою волю.
Взгляд воина помещается на правый глаз другого человека, - сказал он.
-  При  этом  воин  останавливает  внутренний  диалог.  Тогда  нагваль
выходит на поверхность. Отсюда  опасность  этого  маневра.  Когда  нагваль
наверху даже на короткое мгновение,  то невозможно  описать  тех  ощущений,
которые испытывает тело. Я знаю,  что ты потратил бесконечные часы,  пытаясь
подобрать объяснение тому,  что ты почувствовал,  и что до сегодняшнего  дня
ты не смог этого сделать. Однако я добился  того,   что  хотел.  Я  зацепил
тебя.
     Я сказал ему, что все еще помню, как он на меня смотрел.
     - Взгляд в правый глаз не является смотрением, - сказал он. -  скорее
ты при этом насильно хватаешь что-то сквозь глаз другого человека. Другими
словами, хватаешь что-то, что находится за глазом. При этом  действительно
испытываешь физическое ощущение, что удерживаешь что-то своей волей.
     Он почесал голову, сдвинув шляпу вперед на лицо.
     - Естественно, это только способ говорить,  -  сказал  он.  -  способ
объяснять непонятные физические ощущения.
     Он приказал мне перестать писать и посмотреть на него. Он сказал, что
собирается слегка схватить мой тональ своей  волей.  Ощущение,  которое  я
испытал было повторением того, что я ощущал  в  день  нашей  встречи  и  в
других случаях, когда дон Хуан заставлял меня чувствовать, что  его  глаза
касаются меня в физическом смысле.
     - Но каким образом ты заставляешь меня  чувствовать,  что  касаешься,
дон Хуан? Что ты в действительности делаешь? - спросил я.
     - Нет способа в точности описать, что тут делаешь. Что-то  вырывается
вперед из какого-то места ниже живота.  Это  что-то  имеет  направление  и
может быть сфокусировано на чем угодно.
     Я опять ощутил что-то похожее на мягкие щупальца, схватившие какую-то
неопределенную часть меня.
     - Это действует только тогда, когда воин научится  фокусировать  свою
волю,
     - Объяснил дон Хуан  после  того,  как  отвел  свои  глаза.  -  этого
невозможно практиковать,  поэтому  я  не  рекомендовал  и  не  вводил  его
использование. В определенный момент жизни воина  это  просто  происходит.
Никто не знает как.
     Некоторое время он  оставался  совершенно  спокойным.  Я  был  крайне
взволнован. Внезапно дон Хуан начал говорить опять.
     -  секрет  заключается  в  левом  глазе.  По  мере  того,  как   воин
продвигается по тропе  знания,  его  левый  глаз  приобретает  возможность
схватывать все. Обычно левый глаз воина  имеет  странный  вид.  Иногда  он
становится постоянно скошенным или становится меньше другого  или  больше,
или каким-либо образом отличается.
     Шутливым образом он посмотрел на меня, притворяясь, что рассматривает
левый глаз. Он покачал головой с насмешливым неодобрением и усмехнулся.
     - После того, как ученик зацеплен, начинается инструкция, - продолжал
он.
     - Первым действием учителя является поселить в него  мысль,  что  тот
мир, который, как мы думаем, мы видим, является  только  видом,  описанием
мира. Каждое усилие учителя направлено на то, чтобы доказывать этот момент
своему ученику.
     Однако принятие этого является, кажется, самым  трудным,  что  только
можно сделать. Мы полностью  захвачены  своим  частным  взглядом  на  мир,
который заставляет нас чувствовать и действовать так, как если мы знаем  о
мире все.  Учитель  с  самого  первого  поступка,  который  он  совершает,
нацеливается на то,  чтобы  остановить  этот  взгляд.  Маги  называют  это
остановкой внутреннего диалога,  и  они  убеждены,  что  это  единственная
важнейшая техника, которой может научиться ученик.
     Для  того,  чтобы  остановить  вид  мира,  который  поддерживаешь   с
колыбели, недостаточно просто желать этого или сделать решение. Необходима
практическая  задача.  Эта  практическая  задача   называется   правильным
способом ходьбы.  Она  кажется  безвредной  и  бессмысленной.  Как  и  все
остальное, что имеет силу в себе или вокруг себя, правильный способ ходьбы
не привлекает внимания. Ты понял это и рассматривал это по крайней мере  в
течение  нескольких  лет,  как  любопытный  способ  поведения.  До  самого
последнего времени  тебе  не  приходило  в  голову,  что  это  было  самым
эффективным способом остановить твой внутренний диалог.
     - Как правильный способ ходьбы  останавливает  внутренний  диалог?  -
спросил я.
     - Ходьба в этой определенной манере насыщает тональ, - сказал  он.  -
она переполняет его. Видишь ли, внимание тоналя должно удерживаться на его
творениях. В действительности именно  это  внимание  и  создает  в  первую
очередь  порядок  в  мире.  Поэтому  тональ  должен  быть  внимательным  к
элементам своего мира для того, чтобы поддерживать их и превыше  всего  он
должен поддерживать взгляд на мир, или внутренний диалог.
     Он сказал, что правильный способ ходьбы являлся обманным ходом.  Воин
сначала, подгибая свои пальцы, привлекает внимание к своим рукам, а затем,
глядя и фиксируя глаз на любую  точку  прямо  перед  собой  на  той  дуге,
которая начинается у концов его ступней и заканчивается над горизонтом, он
буквально затопляет свой тональ информацией. Тональ без своих с  глазу  на
глаз  отношений   с   элементами   собственного   описания   не   способен
разговаривать с собой, и таким образом он становится молчалив.
     Дон Хуан объяснил, что положение пальцев никакого значения не  имеет,
что единственным соображением было привлечь внимания к рукам сжимая пальцы
разными непривычными способами. И что важным здесь  является  тот  способ,
посредством которого глаза, будучи не сфокусированными, замечали  огромное
количество штрихов мира, не имея ясности относительно них. Он добавил, что
глаза в этом  состоянии  способны  замечать  такие  детали,  которые  были
слишком мимолетными для нормального зрения.
     - Вместе с правильным  способом  ходьбы,  -  продолжал  дон  Хуан,  -
учитель должен обучить своего  ученика  другой  возможности,  которая  еще
более мимолетна - способности  действовать  не  веря,  не  ожидая  наград.
Действовать только ради самого действия. Я не преувеличу, если скажу тебе,
что успех дела учителя зависит  от  того,  насколько  хорошо  и  насколько
гармонично он ведет своего ученика в этом особом отношении.
     Я сказал дону Хуану, что не помню,  чтобы  он  когда-нибудь  обсуждал
действие ради  самого  действия  как  особую  технику.  Все,  что  я  могу
вспомнить, так это его постоянные, но ни с чем не связанные  замечания  об
этом.
     Он засмеялся и сказал, что его маневр был таким  тонким,  что  прошел
мимо моего внимания до  сего  дня.  Затем  он  напомнил  мне  о  всех  тех
бессмысленных шутливых задачах, которые он мне обычно задавал каждый  раз,
когда я бывал у него дома. Абсурдные работы, типа аранжировки дров  особым
образом, окружения его  дома  непрерывной  цепью  концентрических  кругов,
нарисованных моим пальцем, переметание мусора с одного  угла  в  другой  и
тому подобное. В эти задачи входили также поступки, которые я  должен  был
выполнять дома сам, такие как носить  белую  шапку  или  всегда  в  первую
очередь завязывать свой левый ботинок, или застегивать пояс всегда  справа
налево.
     Причина, по которой я никогда не воспринимал ни одно из этих  заданий
иначе как шутку, состояла в том, что он всегда  велел  мне  забыть  о  них
после того, как я выводил их в регулярный распорядок.
     После того, как он пересказал все те задания, которые  давал  мне,  я
сообразил что заставляя меня придерживаться бессмысленных распорядков,  он
пришел к тому, что воплотил  в  меня  идею  действовать  действительно  не
ожидая ничего взамен.
     - Остановка внутреннего  диалога  является,  однако,  ключом  к  миру
магов, - сказал он. - вся остальная деятельность только зацепки. Все,  что
они делают, так это ускоряют эффект остановки внутреннего диалога.
     Он сказал, что имеются два основных вида  деятельности  или  техники,
используемые для ускорения остановки внутреннего диалога: стирание  личной
истории и  сновидение.  Он  напомнил  мне,  что  на  первых  этапах  моего
ученичества он дал  мне  целый  ряд  особых  методов  для  изменения  моей
"личности". Я занес их в свои заметки и забыл о них на несколько лет, пока
не понял их важности. Эти особые  методы  были  на  первый  взгляд  крайне
эксцентричными способами соблазнить меня изменить мое поведение.
     Он объяснил, что искусство учителя состоит  в  том,  чтобы  отклонить
внимание ученика от основных моментов. Наглядным примером такого искусства
был тот факт, что я не понимал до этого дня важнейшего момента  того,  что
он трюком завлек меня в учение - действовать не ожидая наград. Он  сказал,
что параллельно с этим  он  переключил  мой  интерес  на  идею  "видения",
которая,  если  ее  правильно  понять,  была   действием   непосредственно
связанным с нагвалем. Действием, являющимся неизбежным результатом учения,
но недостижимой задачей, как задача сама по себе.
     - Какой был смысл такого трюка со мной? - спросил я.
     - Маги убеждены, что все мы являемся грудой никчемности, - сказал он.
- мы никогда не сможем по своей воле  отдать  свой  бесполезный  контроль.
Поэтому с нами нужно действовать путем трюков. Он рассказал, что  заставив
меня сконцентрировать свое внимание на псевдозадаче обучения "видеть",  он
успешно выполнил две вещи. Во-первых  он  наметил  прямое  столкновение  с
нагвалем, не  упоминая  о  нем,  а  во-вторых,  он  трюком  заставил  меня
рассмотреть реальные  моменты  его  учения  как  несущественные.  Стирание
личной истории и сновидения никогда не были для меня настолько важными как
"видение". Я рассматривал их как  очень  развлекательную  деятельность.  Я
даже считал, что эта такая  практика,  которая  дается  мне  с  наибольшей
легкостью.
     - Наибольшая легкость, - сказал он насмешливо, когда он  услышал  мое
замечание. - учитель ничего не должен оставлять случаю.  Я  тебе  говорил,
что ты прав в том смысле, что тебя надувают. Проблема состояла в том,  что
ты был убежден, что надувательство было направлено на то, чтобы  одурачить
твой разум. Для меня этот трюк означал отвлечь твое внимание  или  уловить
его как это требовалось.
     Он взглянул на меня, скосив глаза  и  указал  на  окружающее  широким
движением руки.
     - Секрет всего этого - это наше внимание, - сказал он.
     - Что ты имеешь в виду, дон Хуан?
     - Все это существует только из-за нашего внимания. Тот самый  камень,
где мы сидим, является камнем потому, что мы были  вынуждены  уделить  ему
внимание как камню.
     Я хотел, чтобы он объяснил мне эту мысль. Он засмеялся и погрозил мне
пальцем.
     - Это пересказ, - сказал он. - мы вернемся к этому позднее.
     Он убедительно объяснил, что  из-за  его  обходного  маневра  я  стал
заинтересованным в стирании личной истории и сновидении.  Он  сказал,  что
эффекты  этих  двух  техник  были  совершенно  разрушительными,  если  они
практикуются полностью, и что тут его забота, как забота каждого  учителя,
была не дать своему ученику сделать  что-либо  такое,  что  бросит  его  в
сторону или в мрачность.
     - Стирание личной истории и сновидения должны быть только  помощью  -
сказал он. - для смягчения каждому ученику необходимы сила и  умеренность.
Вот почему учитель вводит путь воина или способ жить, как воин. Это  клей,
который соединяет все в мире мага. Мало-помалу учитель должен выковывать и
развивать его. Без устойчивости и способности держать  голову  над  водой,
которыми характеризуется путь воина, невозможно выстоять на пути знания.
     Дон Хуан сказал, что обучение пути воина было таким  моментом,  когда
внимание ученика скорее улавливалось, чем отклонялось. И что он уловил мое
внимание тем, что сбивал меня с моих обычных  обстоятельств  жизни  каждый
раз, когда я навещал его.  Наши  хождения  по  пустыне  и  горам  являлись
средством выполнить это. Его маневр  изменения  контекста  моего  обычного
мира путем вождения меня на прогулки и на охоту был  другим  моментом  его
системы, которого  я  не  заметил.  Сопутствовавшая  перестановка  в  мире
означала, что я не знал концов, и мое внимание  было  сконцентрировано  на
всем, что делал дон Хуан.
     - Каков трюк, а? - сказал он и засмеялся.
     Я засмеялся с испугом. Я никогда не подозревал, что он настолько  все
осознает.
     Затем  он  перечислил  свои  шаги  в  руководстве  моим  вниманием  и
уловлении его. Когда он закончил  свой  отчет,  он  добавил,  что  учитель
должен брать в соображение личность ученика, и что в моем случае он должен
был быть осторожным из-за того, что в моей природе было много насилия, и я
в отчаянии не смог бы ничего лучшего придумать, как убить самого себя.
     - Что ты за противоестественный человек, дон Хуан? - сказал я шутя, и
он расхохотался.
     Он объяснил, что для того, чтобы помочь стереть личную историю, нужно
было обучить еще трем техникам. Они состояли  из  потери  важности  самого
себя, принятия ответственности за свои поступки и использование смерти как
советчика. Идея состояла в том, что без благоприятного эффекта  этих  трех
техник стирание личной истории вызовет в ученике неустойчивость,  ненужную
и вредную двойственность относительно самого себя и своих поступков.
     Дон Хуан попросил меня сказать ему, какова была наиболее естественная
реакция, которую я имел в моменты стресса и замешательства, прежде  чем  я
стал учеником. Он сказал, что его  собственной  реакцией  была  ярость.  Я
сказал ему, что моей была жалость к самому себе.
     - Хотя мы и не осознаем этого, но ты должен отключать свою голову для
того, чтобы это чувство было естественным, - сказал он. - сейчас ты уже не
имеешь возможности вспомнить те  бесконечные  усилия,  которые  тебе  были
нужны для того, чтобы установить жалость к самому себе  как  отличительную
черту на своем острове. Жалость к самому себе была  постоянным  свидетелем
всего, что ты делал.
     Она была прямо на кончиках твоих пальцев, готовая давать тебе советы.
Воин рассматривает смерть как более подходящего советчика,  которого  тоже
можно привести свидетелем ко всему, что делаешь, точно также, как  жалость
к самому себе или ярость. Очевидно, после несказанной борьбы  ты  научился
чувствовать жалость к самому себе. Но ты можешь  также  научиться  тем  же
самым способом чувствовать свой нависший конец, и таким образом ты сможешь
научиться иметь идею своей  смерти  на  кончиках  пальцев.  Как  советчик,
жалость к самому себе - ничто, по сравнению со смертью.
     Затем дон Хуан указал, что здесь, казалось бы,  было  противоречие  в
идее перемены. С одной стороны, мир магов призывал к полной трансформации.
С другой стороны, объяснение магов говорит,  что  остров  тональ  является
цельным, и не один элемент его не может быть передвинут. Перемена в  таком
случае не означает уничтожения чего бы то ни было, а  скорее  изменение  в
использовании, которое связано с этими элементами.
     - Жалость к самому себе,  например,  -  сказал  он.  -  нет  никакого
способа с пользой освободиться от нее.  Она  имеет  определенное  место  и
определенный  характер  на  твоем  острове.  Определенный  фасад,  который
издалека видно. Поэтому каждый раз, когда представляется случай, жалость к
самому себе становится активной. Она имеет историю. Если ты затем  сменишь
фасад жалости к самому себе, то ты сместишь место ее применения.
     Я попросил его объяснить значение его метафор,  особенно  идею  смены
фасадов. Я понял  это,  как,  может  быть,  играть  более  чем  одну  роль
одновременно.
     - Фасады меняешь, изменяя использование элементов острова,  -  сказал
он. - возьмем опять жалость к самому себе. Она  была  полезной  для  тебя,
потому что ты или чувствовал свою важность, или что ты заслуживаешь лучших
условий,  лучшего  обращения,  или  потому  что  ты  не  хотел   принимать
ответственности за свои  поступки,  которые  приводили  тебя  в  состояние
возбуждения жалости к самому  себе,  или  потому  что  ты  был  неспособен
принять идею своей  нависшей  смерти,  чтобы  она  была  свидетелем  твоих
поступков и советовала тебе.
     Стирание личной истории  и  три  сопутствующие  ей  техники  являются
средствами  магов  для  перемены  фасада  элементов   острова.   Например,
стиранием своей личной истории ты отрицал использование жалости  к  самому
себе. Для того, чтобы жалость к самому себе работала, тебе необходимо быть
важным, безответственным  и  бессмертным.  Когда  эти  чувства  каким-либо
образом изменены, то ты уже не имеешь возможности жалеть самого себя.
     То же самое справедливо относительно двух других  элементов,  которые
ты изменил на своем острове. Без использования этих четырех техник, ты  бы
никогда не добился успеха в перемене их. Смена фасадов означает только то,
что отводишь второстепенное место  первоначально  важным  элементам.  Твоя
жалость к самому себе все еще предмет на твоем острове. Она будет там,  на
заднем плане точно так же,  как  идея  твоей  нависшей  смерти  или  твоей
смиренности, или твоей ответственности за свои поступки уже находились там
без всякого использования.
     Дон  Хуан  сказал,  что  после  того,  как  все  эти   техники   были
предоставлены, ученик прибывает  на  перекресток.  В  зависимости  от  его
чувствительности, ученик делает одну  из  двух  вещей.  Он  или  принимает
рекомендации и предложения,  сделанные  его  учителем  за  чистую  монету,
действуя не ожидая наград, или же он все принимает за шутку и за  то,  что
его уводят в сторону.
     Я заметил,  что  в  моем  собственном  случае  я  путаюсь  со  словом
"техника". Я всегда ожидал ряда точных указаний, но он  давал  мне  только
неопределенные предложения, и я не был способен принять  их  серьезно  или
действовать в соответствии с его наметками.
     - В этом была твоя ошибка, - сказал он. - мне пришлось решать  тогда,
использовать или  нет  растения  силы.  Ты  мог  бы  воспользоваться  теми
четырьмя техниками для того, чтобы очистить  и  привести  в  порядок  свой
остров тональ. Они привели бы тебя  к  нагвалю.  Но  не  все  мы  способны
реагировать на простые рекомендации. Ты и я в этом отношении  нуждались  в
чем-либо еще, что бы потрясло нас. Нам нужны были эти потрясения силы.
     Мне действительно потребовались годы для того, чтобы понять  важность
этих ранних предложений, сделанных доном Хуаном. Тот  необычайный  эффект,
который психотропные  растения  оказали  на  меня,  явился  основой  моего
заключения, что их использование является ключевым моментом  в  учении.  Я
держался за это убеждение и лишь в последние  годы  своего  ученичества  я
сообразил, что  все  осмысленные  трансформации  и  находки  магов  всегда
делаются в состоянии трезвого сознания.
     - Что произошло бы, если бы я принял твои  рекомендации  серьезно?  -
спросил я.
     - Ты бы достиг нагваля, - ответил он.
     - Но разве бы я достиг нагваля без бенефактора?
     - Сила дает нам согласно нашей неуязвимости, - сказал он. -  если  бы
ты серьезно использовал эти четыре техники, то ты  накопил  бы  достаточно
личной силы, чтобы найти бенефактора. Ты был бы неуязвимым, и сила открыла
бы тебе все нужные проспекты. Это закон.
     - Почему ты не дал мне больше времени? - спросил я.
     - У тебя было времени столько, сколько нужно,  -  сказал  он.  -  так
показала мне сила. Однажды ночью я дал тебе  загадку,  чтобы  ты  над  ней
поработал. Ты должен был найти благоприятное для тебя место  перед  дверью
моего дома. Этой ночью ты действовал чудесно под  давлением,  и  утром  ты
заснул на том самом камне, который я поставил туда. Сила показала мне, что
тебя следует безжалостно толкать, иначе ты не шевельнешь пальцем.
     - Помогли ли мне растения силы? - спросил я.
     - Определенно, - сказал он.  -  они  раскрыли  тебя,  остановив  твой
взгляд на мир. В этом отношении растения силы имеют тот же самый эффект на
тональ, как и правильный способ ходьбы. И  то  и  другое  переполняет  его
информацией, и сила внутреннего диалога приходит к концу. Растения отличны
для этого, но слишком дорогостоящи. Они наносят непередаваемый вред  телу.
Это их недостаток, особенно дурмана.
     - Но если ты знал, что они были так опасны, зачем ты давал их мне так
много и так много раз? - спросил я.
     Он заверил меня,  что  детали  процедуры  решались  самой  силой.  Он
сказал, что несмотря на то, что учение должно было представить ученику  те
же самые моменты, порядок был различным для  каждого.  И  что  он  получал
неоднократные  указания,  что  я  нуждаюсь  в  очень  большом   количестве
убеждений для того, чтобы принять что-либо во внимание.
     - Я имел дело с изнеженным бессмертным существом,  которому  не  было
никакого дела до его жизни или его смерти, - сказал он смеясь.
     Я выдвинул тот  факт,  что  он  описал  и  обсуждал  эти  растения  в
антропоморфическом смысле. Он всегда обращался к  ним  так,  как  если  бы
растения были персонажем. Он заметил, что это были  предписанные  средства
для отвлечения внимания ученика в сторону от действительной темы,  которая
заключалась в остановке внутреннего диалога.
     -  Но  если  они  используются  только  для  того,  чтобы  остановить
внутренний диалог, то какую связь они имеют с олли? - спросил я.
     - Этот момент трудно объяснить, - сказал он. - эти растения  подводят
ученика непосредственно к нагвалю, а олли является одним из аспектов  его.
Мы действуем исключительно в центре разума вне зависимости от того, кем мы
являемся и откуда мы пришли. Разум естественно так или иначе может брать в
расчет все, что происходит в его виде на мир. Олли это  нечто  такое,  что
находится вне его вида, вне царства разума. Это может наблюдаться только в
центре воли в те моменты, когда наш  обычный  взгляд  остановлен.  Поэтому
правильно говоря, это нагваль. Маги, однако, могут научиться  воспринимать
олли крайне сложным образом, и,  поступая  так,  они  оказываются  слишком
глубоко погруженными в новый вид. Поэтому для того, чтобы защитить тебя от
такой судьбы, я не представлял тебе олли так, как это обычно делают  маги.
Маги научились после многих поколений использования растений силы,  давать
в своем взгляде на мир отчет обо всем, что происходит с ними. Я сказал бы,
что маги, используя свою волю, добились того, что расширили  свои  взгляды
на мир. Мой учитель и мой бенефактор были ярчайшими примерами  этого.  Они
были люди огромной силы, но они не  были  людьми  знания.  Они  так  и  не
разорвали границ своего огромного мира и  поэтому  никогда  не  прибыли  к
целостности самих себя. Тем не менее они знали об этом. Не то,  чтобы  они
жили однобокой жизнью, говоря о вещах, находящихся вне их достижения.  Они
знали, что они шагнули мимо лодки и что только  в  момент  их  смерти  вся
загадка полностью будет раскрыта  им.  Магия  дала  им  только  мимолетный
взгляд, но не реальное средство, чтобы достичь целостности самого себя.
     Я дал тебе достаточно из взгляда магов, не позволив  тебе  зацепиться
за это. Я сказал, что только тогда, когда  помещаешь  один  взгляд  против
другого и можешь переходить из одного в другой, можно прибыть к  реальному
миру. Я имею в виду, что можно прибыть к целостности  самого  себя  только
тогда,  когда  полностью  понимаешь,  что  мир  это  просто  взгляд,   вне
зависимости от того, принадлежит этот взгляд магу или обычному человеку.
     Именно здесь я уклонился от традиции.  После  целой  жизни  борьбы  я
знал, что действительно важным является не просто выучить новое  описание,
а прибыть к  целостности  самого  себя.  Следует  прибыть  к  нагвалю,  не
покалечив тоналя и превыше всего не покалечив своего тела. Ты принимал эти
растения, следуя точным этапам, через какие  я  прошел  сам.  Единственным
отличием  было  то,  что  вместо  того,  чтобы  окунуть  тебя  в  них,   я
остановился, когда  ты  решил,  что  ты  накопил  достаточно  взглядов  на
нагваль. В этом причина, почему я никогда не хотел обсуждать с тобой  твои
встречи с растениями силы и не позволял тебе обескуражено говорить о  них.
Не было смысла строить схемы над тем, о  чем  нельзя  говорить.  Это  были
настоящие экскурсии в нагваль, в неизвестное.
     Я заметил, что моей потребностью говорить о тех восприятиях,  которые
были  вызваны  влиянием  психотропных  растений,   был   мой   интерес   в
подтверждении своей собственной гипотезы. Я был убежден,  что  при  помощи
таких растений он снабжал меня  воспоминаниями  о  невообразимых  способах
восприятия.  Эти  восприятия,  которые  я  по  временам  испытывал,  могли
казаться отвлеченными и не связанными с чем-либо осмысленным.  Но  позднее
собрались в единицы смысла. Я знал, что дон Хуан искусно ведет меня каждый
раз  и,  что  то,  какой  именно  смысл  я  собираю,  делалось   под   его
руководством.
     - Я не хочу подчеркивать эти события, чтобы объяснять их, - сказал он
сухо. - прозябание в объяснениях возвратит нас назад туда, где мы быть  не
хотим. То-есть это отбросит нас назад в вид  мира.  На  этот  раз  намного
более крупного.
     Дон Хуан сказал, что после того, как внутренний  диалог  ученика  был
остановлен действием растений силы, наступал неизбежный момент. У  ученика
начинали возникать задние мысли относительно всего ученичества. По  мнению
дона Хуана даже самые большие энтузиасты в  этой  точке  ощутят  серьезную
потерю заинтересованности.
     - Растения силы потрясают тональ и угрожают прочности всего  острова,
- сказал он. - именно в этот момент ученик отступает и  мудро  делает.  Он
хочет выбраться из всей этой каши. Точно так  же  в  этот  момент  учитель
устанавливает  свою  наиболее  искусную  ловушку  -  стоящего  противника.
Ловушка имеет две цели. Во-первых, она позволяет учителю  удержать  своего
ученика, а во-вторых, она позволяет ученику иметь точку соотнесения, чтобы
пользоваться ею в дальнейшем. Ловушка - это  маневр,  который  выводит  на
арену стоящего противника.  Без  помощи  стоящего  противника,  который  в
действительности является не врагом, а  совершенно  преданным  помощником,
ученик не имеет  возможности  продолжать  путь  знания.  Лучшие  из  людей
сдались бы на этой границе, если бы решение было оставлено им. Я подвел  к
тебе стоящего противника, прекраснейшего воина, которого можно найти -  ля
Каталину.
     Дон Хуан говорил о том времени несколькими годами  раньше,  когда  он
ввел меня в затяжную битву с колдуньей-индеанкой.
     - Я привел тебя в непосредственный контакт с ней, и я выбрал женщину,
потому что ты доверяешь женщинам. Разрушить это доверие было очень трудным
делом для нее. Через несколько лет она мне призналась, что ей хотелось  бы
отступить, потому что ты ей нравился, но она - великий воин, и несмотря на
ее чувства она чуть не стерла тебя  с  лица  планеты.  Она  нарушила  твой
тональ так интенсивно, что он уже никогда не был тем же самым  опять.  Она
действительно изменила очертания на лице твоего острова настолько глубоко,
что ее поступки послали тебя в другое царство. Можно было бы сказать,  что
она сама могла бы быть твоим бенефактором, если бы ты был вылеплен не  для
того, чтобы быть магом, таким как  она.  Чего-то  недоставало  между  вами
двумя. Ты был не способен ее бояться. Однажды ночью ты  чуть  не  растерял
свои шарики, когда она напала на тебя, но несмотря на это  тебя  влекло  к
ней. Для тебя она была желанной женщиной вне зависимости от того,  как  ты
ее боялся. Она знала это. Однажды я уловил как в городе ты смотрел на нее,
трясясь до подошв от страха и пуская слюни на нее одновременно.
     Из-за  поступков  стоящего  противника,  далее,  ученик   может   или
разлететься на куски или радикально измениться.  Действия  ля  Каталины  с
тобой, поскольку они тебя не убили, не потому, что она недостаточно хорошо
пыталась,  а  потому,  что   ты   оказался   достаточно   стойким,   имели
благоприятное действие на тебя, а также снабдили тебя решением.
     Учитель пользуется стоящим  противником  для  того,  чтобы  заставить
ученика сделать выбор в своей жизни. Ученик  должен  сделать  выбор  между
миром воина и своим обычным миром. Но никакое решение  невозможно  до  тех
пор,  пока  ученик  не  понимает  выбора.  Поэтому  учитель  должен   быть
совершенно терпелив и  в  совершенстве  понимать  и  должен  вести  своего
ученика уверенной рукой к такому выбору. А превыше всего  он  должен  быть
уверенным, что его ученик изберет мир и  жизни  воина.  Я  добился  этого,
попросив тебя помочь мне победить ля каталину.  Я  сказал  тебе,  что  она
собирается меня убить, и что мне нужна твоя помощь, чтобы освободиться  от
нее. Я честно предупредил тебя относительно последствий  твоего  выбора  и
дал тебе массу времени, чтобы решить принимать его или нет.
     Я ясно помнил, что дон Хуан отпустил меня в тот день. Он сказал  мне,
что если я не  хочу  ему  помочь,  то  я  свободен  уехать  и  никогда  не
возвращаться назад. Я ощущал в тот момент, что  я  свободен  выбрать  свой
собственный курс и не имею по отношению к нему никаких обязанностей.
     Я покинул его дом и уехал со смесью печали и радости. Мне было жалко,
что я покидаю дона Хуана и все же я был счастлив, что разделался  со  всей
его деятельностью, которая приведет  меня  в  расстройство.  Я  подумал  о
Лос-Анжелесе, о своих друзьях  и  обо  всем  том  распорядке  повседневной
жизни, который ожидал меня. О тех маленьких распорядочках, которые  всегда
давали мне так много приятного.  На  некоторое  время  я  ощутил  эйфорию.
Запутанность дона Хуана и его жизни была позади, и я был свободен.
     Однако  мое  счастливое  настроение  длилось  недолго.  Мое   желание
покинуть мир дона Хуана было нестойким. Моя рутина потеряла свою  силу.  Я
попытался подумать о чем-нибудь, что я хотел бы делать в Лос-Анжелесе,  но
там не было ничего. Дон Хуан однажды говорил мне,  что  я  боюсь  людей  и
научился защищаться тем, что ничего не желал. Он  сказал,  что  не  желать
ничего было прекраснейшим достижением воина. В  моей  глупости  однако,  я
расширил чувство нежелания ничего и заставил его проникнуть в чувство, что
мне все нравится. Поэтому моя жизнь была пустой и нудной.
     Он был прав. И пока я ехал на север по шоссе весь груз моего  безумия
совершенно неожиданно в конце концов свалился на меня.  Я  начал  понимать
масштаб  моего  выбора.  Я  в  действительности  покидал   волшебный   мир
непрерывного обновления для своей тихой и нудной жизни в  Лос-Анжелесе.  Я
начал вспоминать свои пустые  дни,  особенно  ясно  мне  вспомнилось  одно
воскресенье. Весь день я чувствовал беспокойство от того, что  было  нечем
заняться. Никто из моих  друзей  не  пришел  ко  мне  в  гости,  никто  не
пригласил меня на  вечеринку.  Те  люди,  к  которым  я  хотел  пойти,  не
оказались дома, и, что хуже всего, я уже успел  пересмотреть  все  фильмы,
которые шли в городе. К концу дня в полном отчаянии я еще  раз  просмотрел
список  кинофильмов  и  нашел  один,  который  мне  никогда  не   хотелось
посмотреть. Он шел в городке, находящемся в 35 милях отсюда. Я поехал  его
смотреть. Он мне совершенно не понравился, но даже  это  было  лучше,  чем
полное ничегонеделание.
     Под грузом мира дона Хуана я изменился. Так, например, с тех пор, как
я встретился с ним, у меня не было времени, чтобы горевать.  Одного  этого
было для меня достаточно. Дон Хуан действительно правильно был уверен, что
я изберу мир воина. Я развернулся и поехал назад к его дому.
     - Что случилось бы, если бы я выбрал ехать  назад  в  лос-анжелес?  -
спросил я.
     - Это было бы  невозможностью,  -  сказал  он.  -  такого  выбора  не
существовало. Все, что от тебя требовалось - это позволить  твоему  тоналю
осознать, что это он решил вступить в  мир  магов.  Тональ  не  знал,  что
решение находится в царстве нагваля. Все, что мы делаем, когда мы  решаем,
так это признаем, что что-то вне нашего понимания установило рамки  нашего
так называемого решения, м все, что мы делаем, так это идем туда.
     В жизни воина  есть  только  одна  вещь.  Один  единственный  вопрос,
который действительно не решен: насколько далеко  можно  пройти  по  тропе
знания и силы. Этот вопрос остается открытым, и никто не может предсказать
его исход. Я однажды говорил тебе, что свобода воина состоит в том,  чтобы
или  действовать   неуязвимо,   или   действовать   как   никчемность.   В
действительности неуязвимость - единственное действие, которое свободно, и
таким образом оно является единственной мерой духа воина.
     Дон Хуан сказал, что после того,  как  ученик  сделает  свое  решение
вступить в мир магов, учитель даст  ему  прагматическое  задание,  задачу,
которую он должен выполнить в своей повседневной жизни. Он  объяснил,  что
та задача, которая должна подходить  к  личности  ученика,  обычно  бывает
своего рода  растянутой  жизненной  ситуацией,  в  которую  ученик  должен
попасть и которая будет являться средством,  постоянно  воздействующим  на
его взгляд на мир. В моем собственном случае я понимал такую задачу скорее
как жизненную шутку, чем как серьезную жизненную  ситуацию.  Со  временем,
однако, мне наконец стало ясно,  что  я  должен  быть  очень  усердным  по
отношению к ней.
     - После того,  как  ученику  была  дана  его  магическая  задача,  он
становится готовым к другому типу наставлений, - продолжал он. - здесь  он
уже воин. В твоем случае, поскольку ты уже не был учеником, я обучил  тебя
трем техникам, которые помогали сновидению: разрушение  распорядка  жизни,
бег силы и неделание.  Ты  был  очень  инертен,  онемевший  как  ученик  и
онемевший как воин. Ты старательно записывал все, что я  тебе  говорил,  и
все, что с тобой происходило, но ты не действовал в точности  так,  как  я
говорил тебе. Поэтому мне все еще приходилось подстегивать тебя растениями
силы.
     Затем дон Хуан шаг за шагом  представил  мне  картину  того,  как  он
отвлек мое внимание от сновидения,  заставив  меня  поверить,  что  важным
моментом является очень трудная деятельность, которую он назвал  неделание
и которая состояла из перцептивной игры  фокусирования  внимания  на  трех
чертах мира, которые обычно проходили мимо него, таких как тени предметов.
Дон Хуан сказал, что его стратегией было отделить неделание,  окружив  его
самой строгой секретностью.
     - Неделание, как и все остальное - очень важная техника.  Но  она  не
была основным моментом, - сказал он. - ты попался  на  секретность.  Ты  -
балаболка, и вдруг тебе доверили секрет!
     Он засмеялся и сказал, что может себе вообразить те трудности,  через
которые я прошел, чтобы держать рот закрытым.
     Он объяснил,  что  разрушение  рутины,  бег  силы  и  неделание  были
проспектами к обучению новым способам восприятия мира, и  что  они  давали
воину намек на невероятные возможности действия. По идее дона Хуана знание
отдельного  и   прагматического   мира   сновидения   делалось   возможным
посредством использования этих техник.
     Сновидение - это практическая помощь, разработанная магами. Они знали
то, что делают и  искали  полезности  нагваля,  обучая  свой  тональ,  так
сказать, отходить на секунду в  сторону,  а  затем  хвататься  вновь.  Это
утверждение не имеет для тебя смысла. Но этим ты и  занимался  все  время.
Обучал себя отпускаться не  теряя  при  этом  своих  шариков.  Сновидение,
конечно, является венцом усилий магов. Полным использованием нагваля.
     Он прошелся по всем упражнениям  неделания,  которые  заставлял  меня
выполнять, по всем рутинным вещам  моей  повседневной  жизни,  которые  он
выделил для искоренения и по всем тем  случаям,  когда  он  вынуждал  меня
пользоваться бегом силы.
     - Мы подходим к концу моего пересказа, -  сказал  он.  -  теперь  нам
нужно поговорить о Хенаро.
     Дон Хуан сказал, что в тот день, когда я  встретился  с  Хенаро,  был
очень важный знак. Я сказал ему, что не могу вспомнить ничего  необычного.
Он напомнил мне, что в тот день мы сидели на скамейке в парке. Он  сказал,
что ранее упомянул мне, что собирается встретиться с  другом,  которого  я
никогда раньше не видел, и потом, когда этот друг появился,  я  узнал  его
без всяких колебаний в гуще большой  толпы.  Это  был  тот  знак,  который
заставил их понять, что Хенаро - мой бенефактор.
     Когда он об этом сказал, я вспомнил, что мы сидели и разговаривали, а
потом я повернулся и увидел небольшого поджарого человека, который излучал
необыкновенную жизненность или грацию, или просто самобытность. Он  только
что повернул из-за угла в парк. В шутливом настроении я сказал дону Хуану,
что его друг приближается к нам, и что, судя по тому, как он выглядит,  он
наверняка является магом.
     - С того дня и далее Хенаро рекомендовал, что мне с тобой делать. Как
твой гид в нагваль, он представил  тебе  безукоризненные  демонстрации,  и
каждый раз, когда он  выполнял  действие  как  нагваль,  ты  оставался  со
знанием, которое противоречило твоему разуму и выходило за его границы. Он
разобрал твою картину мира, хотя ты не осознаешь этого. Опять же,  в  этом
случае ты вел себя так же, как в случае с растениями силы. Тебе нужно было
больше, чем было необходимо. Несколько выпадов нагваля было бы достаточно,
чтобы разрушить картину мира. Но даже до сего дня после  всех  выступлений
нагваля твоя картина кажется неуязвимой.  Как  ни  странно,  но  это  твоя
лучшая черта.
     - в целом, затем, работа Хенаро должна была подвести тебя к  нагвалю.
Но здесь мы  встречаемся  со  странным  вопросом:  что  должно  было  быть
подведено к нагвалю?
     Он подтолкнул меня движением глаз ответить на этот вопрос.
     - Мой разум? - спросил я.
     - Нет, разум здесь не имеет  значения.  Разум  выключается  в  ту  же
секунду, как только оказывается за своими узкими границами.
     - Тогда это был мой тональ, - сказал я.
     - Нет, тональ и нагваль  являются  двумя  естественными  частями  нас
самих, - сказал он сухо. - они не могут вести одна в другую.
     - Мое восприятие? - спросил я.
     - Вот тут ты попал, - закричал  он,  как  если  бы  я  был  ребенком,
который дал правильный ответ. - теперь мы подходим к объяснению  магов.  Я
уже предупреждал тебя, что оно ничего не объясняет и все же...
     Он остановился и взглянул на меня сияющими глазами.
     - Это еще один из трюков магов, - сказал он.
     - О чем ты говоришь? Какой еще трюк? - спросил я с оттенком тревоги.
     - Объяснение магов, конечно, - ответил он. - ты увидишь это  сам.  Но
давай продолжим. Маги говорят, что мы находимся  внутри  пузыря.  Это  тот
пузырь, в который мы были  помещены  в  момент  своего  рождения.  Сначала
пузырь открыт, но затем он  начинает  закрываться,  пока  не  запаяет  нас
внутри себя. Этот пузырь является нашим восприятием. Мы живем внутри этого
пузыря всю свою жизнь. А то, что мы видим на его круглых стенах,  является
нашим собственным отражением.
     Он наклонил голову и взглянул на меня искоса. Он хихикнул.
     - Ты с ума сошел, - сказал он. - тебе полагается задать здесь вопрос.
     Я засмеялся. Как бы то ни  было,  его  предупреждение  об  объяснении
магов плюс осознание  пугающих  масштабов  его  понимания  начали  наконец
оказывать на меня свое действие.
     - Что за вопрос мне полагается задать? - спросил я.
     - Если то, что мы видим на стенах, является нашим  отражением,  тогда
то, что отражается должно быть реальной вещью, - сказал он улыбаясь.
     - Это хороший довод, - сказал я шутливым тоном. Мой разум  мог  легко
следить за этим аргументом.
     - Та вещь, которая отражается, является нашей картиной мира, - сказал
он. - эта картина - сначала  описание,  которое  давалось  нам  с  момента
нашего рождения, пока все наше внимание не оказывается захваченным  им,  и
описание становится видом на мир.
     Задачей учителя является перестроить этот вид, подготовить светящееся
существо к тому времени, когда бенефактор откроет  пузырь  снаружи,  -  он
сделал еще одну рассчитанную  паузу  и  еще  одно  замечание  относительно
отсутствия у меня внимания, судя по моей неспособности вставить подходящее
замечание или вопрос.
     - Каким должен бы быть мой вопрос? - спросил я.
     - Зачем нужно открывать пузырь? - ответил он. Он громко рассмеялся  и
похлопал меня по спине, когда я сказал: "это хороший вопрос".
     - Конечно, - воскликнул он. - он должен быть хорошим для тебя, потому
что он один из твоих собственных
     Пузырь открывается для того,  чтобы  позволить  светящемуся  существу
увидеть свою целостность, - продолжал  он.  -  естественно  все  это  дело
называния этого пузыря, это только способ говорить, но в данном случае это
точный способ.
     Осторожный маневр введения светящегося  существа  в  целостность  его
самого  требует,  чтобы  учитель  работал  изнутри  пузыря,  а  бенефактор
снаружи. Учитель перестраивает вид на мир.  Я  назвал  этот  вид  островом
тональ. Я сказал, что все, чем мы являемся,  находится  на  этом  острове.
Объяснение магов говорит, что  остров  тональ  создан  нашим  восприятием,
которое было выучено концентрироваться на определенных  элементах.  Каждый
из этих элементов и все они вместе  взятые  образуют  нашу  картину  мира.
Работа учителя, насколько  это  касается  восприятия  ученика,  состоит  в
перенесении всех элементов острова на одну половину пузыря.  К  настоящему
времени ты должно быть понял, что  чистка  и  перестройка  острова  тоналя
означает перегруппировку  всех  его  элементов  на  сторону  разума.  Моей
задачей  было  расчленить  твой  обычный  взгляд,  не  уничтожить  его,  а
заставить его перекатиться на сторону разума. Ты  сделал  это  лучше,  чем
любой, кого я знаю.
     Он нарисовал воображаемый  круг  на  камне  и  разделил  его  пополам
вертикальным диаметром. Он сказал, что искусством учителя  было  заставить
своего ученика сгруппировать всю свою  картину  мира  на  правой  половине
пузыря.
     - Почему правая половина? - спросил я.
     - Это сторона тоналя, - сказал он. - учитель всегда обращается к этой
стороне и, сталкивая своего ученика с одной  стороны  с  путем  воина,  он
заставляет его быть разумным и трезвым, и  сильным  душой  и  телом.  А  с
другой стороны, с немыслимыми, но реальными ситуациями, с которыми  ученик
не может сладить, он заставляет его понять,  что  его  разум,  хотя  он  и
является чудеснейшим центром, может охватить лишь очень небольшой участок.
Как только воин столкнулся со своей невозможностью охватить  разумом  все,
он сойдет со своей дороги, чтобы поддержать и  защитить  свой  поверженный
разум. А чтобы добиться этого, он сгрудит все, что  у  него  есть,  вокруг
него. Учитель следит за этим, безжалостно подхлестывая его, пока  вся  его
картина мира не окажется на одной половине пузыря. Другая половина пузыря,
та, которая очистилась, может тогда быть названа тем,  что  маги  называют
волей.
     Мы лучше объясним это, сказав, что  задача  учителя  состоит  в  том,
чтобы начисто отмыть одну половину пузыря и заново  сгруппировать  все  на
другой половине. Задача бенефактора состоит затем в открытии пузыря на той
стороне, которая была очищена. После того, как печать  сорвана,  воин  уже
никогда не бывает тем же самым. Он имеет после  этого  команду  над  своей
целостностью. Половина пузыря является абсолютным центром воли,  нагвалем.
Вот  какой  порядок  должен  превалировать.   Любая   другая   аранжировка
бессмысленна и мелочна, потому что она будет идти  против  нашей  природы.
Она крадет у нас наше магическое наследство и низводит нас до ничего.
     Дон Хуан поднялся и потянулся руками  и  спиной,  а  затем  прошелся,
чтобы расправить мускулы. К этому времени слегка похолодало.
     Я спросил его, закончили ли мы.
     - Ну, представление  еще  даже  не  начиналось,  -  воскликнул  он  и
засмеялся. - это было только началом.
     Он взглянул на небо и указал на запад небрежным движением руки.
     - Примерно через час нагваль будет здесь, - сказал он и улыбнулся. Он
опять уселся.
     - У нас осталась еще одна вещь, - продолжал он. -  маги  называют  ее
секретом светящихся существ. И это тот факт, что  восприниматель,  то-есть
наш пузырь - это пузырь восприятия. Наша ошибка  состоит  в  том,  что  мы
считаем, что единственное стоящее восприятие - это  то,  которое  проходит
через наш разум. Маги считают, что разум - это только один  из  центров  и
что он не должен так много принимать, как само собой разумеющееся.  Хенаро
и я учили тебя о восьми точках, которые образуют целостность нашего пузыря
восприятия. Ты знаешь шесть точек. Сегодня мы с Хенаро еще больше почистим
твой пузырь восприятия и после этого ты узнаешь две оставшиеся точки.
     Он резко сменил тему и попросил меня дать ему детальный отчет о  моих
восприятиях предыдущего дня, начиная с того момента,  когда  я  увидел  на
камне у  дороги.  Он  не  делал  никаких  замечаний  и  не  прерывал  меня
совершенно. Когда я закончил,  то  добавил  свое  собственное  наблюдение.
Утром я  говорил  с  Нестором  и  Паблито,  и  они  пересказали  мне  свои
восприятия, которые были похожи на мои. Я указывал на то, что он  сам  мне
говорил, будто нагваль  был  индивидуальным  опытом,  свидетелем  которого
может  быть  только  один  наблюдатель.  Предыдущим  днем  там  было   три
наблюдателя, и все мы были свидетелями более или  менее  одной  и  той  же
вещи.  Разница  выражалась  только  в  смысле  того,  что  каждый  из  нас
чувствовал или как реагировал на отдельные моменты общего явления.
     - То, что случилось вчера, было демонстрацией нагваля для  тебя,  для
Нестора и для Паблито. Я - их бенефактор.  Мы  с  Хенаро  выключили  центр
разума у всех трех вас. Хенаро и я имеем достаточно силы, чтобы  заставить
вас согласиться между собой относительно того, свидетелями чего  вы  были.
Несколько лет назад мы с  тобой  находились  с  группой  учеников  однажды
ночью. Однако у одного меня было недостаточно силы,  чтобы  заставить  вас
видеть одну и ту же вещь.
     Он сказал, что судя по тому, что я ему рассказал о своих  восприятиях
предыдущего дня и из того, что он увидел во мне, его заключением было, что
я готов к объяснению магов. Он добавил, что также готов и Паблито.  Но  он
не был уверен относительно Нестора.
     - Быть готовым к объяснению  магов  -  очень  трудное  достижение,  -
сказал  он.  -  оно  бы  не  должно  быть  таким,  но  мы  настаиваем   на
индульгировании в наших привычных взглядах на мир. В этом отношении и  ты,
и Нестор, и Паблито  одинаковы.  Нестор  прячется  за  своим  смущением  и
застенчивостью. Паблито позади своего обезоруживающего очарования, а ты за
своим духом противоречия и словами. Все это взгляды,  которые  кажутся  не
угрожающими, но до тех  пор,  пока  вы  трое  настаиваете  на  том,  чтобы
пользоваться ими, ваши пузыри восприятия  еще  не  очищены,  и  объяснение
магов не будет иметь смысла.
     В виде шутки я  сказал,  что  я  в  замешательстве  перед  знаменитым
объяснением магов уже долгое время, но чем ближе я к нему подхожу, тем оно
дальше удаляется.  Я  собирался  добавить  шутливое  замечание,  когда  он
выхватил эти слова прямо у меня изо рта.
     - Не кажется ли в конце концов, что объяснение  магов  -  это  просто
шутка? - спросил он хохоча.
     Он похлопал меня по спине и,  казалось,  был  доволен,  как  ребенок,
приветствующий приятное событие.
     - Хенаро цепляется за закон,  -  сказал  он  доверительным  тоном.  -
ничего не поделаешь с этим пресловутым объяснением. Моя бы воля, так я  бы
дал тебе его давным давно. Не делай на него таких больших ставок.
     Он поднял голову и осмотрел небо. - Теперь  ты  готов,  -  сказал  он
драматическим и мрачным тоном. - пора идти. Но прежде чем мы  покинем  это
место, я должен сказать тебе  одну  последнюю  вещь.  Загадка  или  секрет
объяснения магов состоит в том,  что  оно  имеет  дело  с  разворачиванием
крыльев восприятия.
     Он положил руку на мою записную книжку  и  сказал,  что  мне  следует
пойти в кусты и позаботиться о своих  телесных  функциях,  после  этого  я
должен снять свою одежду и оставить ее в узле прямо тут, где мы находимся.
Я посмотрел на него вопросительно, и он объяснил,  что  мне  следует  быть
нагим, но что я могу оставить свои ботинки и шляпу.
     Я настаивал на том, чтобы узнать, почему я  должен  быть  нагим.  Дон
Хуан засмеялся и сказал, что причина эта довольно личного характера и  что
она связана с моим собственным удобством,  и  что  я  сам  должен  бы  был
сказать ему, что хочу этого. Его объяснение озадачило меня. Я  чувствовал,
что он разыгрывает со мной какую-то шутку или что  в  подтверждение  того,
что он мне открыл, он просто отводит мое внимание. Я хотел знать, зачем он
так делает.
     Он  начал  говорить  о  том  инциденте,  который  произошел  со  мной
несколько лет назад, когда мы находились в горах северной Мексики с  доном
Хенаро. В тот раз они объяснили мне, что  разум  явно  не  может  охватить
всего, что происходит в  мире.  Для  того,  чтобы  дать  мне  убедительную
демонстрацию этого, дон Хенаро выполнил великолепный прыжок как нагваль  и
"удлинил" себя так, что достиг пиков гор в пятнадцати милях в стороне. Дон
Хуан сказал, что я просмотрел это событие и что настолько,  насколько  это
касается убеждения моего разума, демонстрация дона Хенаро  была  неудачей.
Но с точки зрения моей телесной реакции это было событием.
     Телесная реакция, о которой  говорил  дон  Хуан,  была  такой  вещью,
которая была очень жива в моей памяти. Я видел, как  дон  Хенаро  исчез  у
меня перед глазами, как если бы ветер сдул его. Его прыжок или то, что  он
сделал, оказало на меня такой глубокий эффект, что я ощутил  как  если  бы
его движение порвало что-то у меня в кишечнике. Мои кишки  освободились  и
мне пришлось сбрасывать свои штаны и рубашку. Мое неудобство и раздражение
не знали предела. Мне пришлось идти голым, одев только  шляпу  по  дороге,
где было большое движение, пока я добрался до своей машины. Дон Хуан напо-
мнил мне, что именно тогда я сказал ему, чтобы  он  не  давал  мне  больше
портить свою одежду.
     После того, как я разделся, мы прошли несколько  сот  футов  к  очень
большой скале, нависшей над каким-то оврагом. Он заставил  меня  заглянуть
вниз. Отвесная скала была больше 30 метров. Затем он сказал мне,  чтобы  я
выключил свой внутренний диалог и прислушался к звукам вокруг нас.
     Через несколько мгновений  я  услышал  звук  камешка,  задевающего  о
скалу, по пути на дно оврага. Я слышал каждый отдельный удар с невероятной
ясностью. Затем я услышал, как еще одна галька была  брошена  вниз,  затем
еще  одна.  Я  поднял  голову,  чтобы  направить  свое  левое  ухо  в  том
направлении, откуда исходил звук и увидел дона Хенаро, сидящего на вершине
скалы в пяти метрах от нас. Он небрежно бросал камни в овраг.
     Он закричал и засмеялся, когда увидел что я его вижу, и  сказал,  что
прятался  здесь  и  ожидал,  когда  я  его   найду.   Я   испытал   момент
замешательства. Дон Хуан прошептал мне на ухо несколько раз, что мой разум
не приглашен на это событие, и что я должен бросить несносное желание  все
контролировать. Он сказал, что нагваль был восприятием только для  меня  и
что именно по этой причине Паблито не видел  нагваля  в  моей  машине.  Он
добавил, как бы читая мои невысказанные чувства, что хотя один я мог  быть
свидетелем нагваля, это все же был сам дон Хенаро.
     Дон Хуан взял меня за руку и в игривой  манере  подвел  меня  к  тому
месту, где сидел дон Хенаро. Дон Хенаро поднялся и подошел ближе  ко  мне.
Его тело излучало жар, который я мог видеть. Сияние, от  которого  у  меня
кружилась голова. Он подошел ко мне сбоку и, не  касаясь  меня,  приблизил
рот к моему левому уху и стал шептать. Дон Хуан также начал шептать мне  в
другое ухо. Их голоса слились. Они  оба  стали  повторять  одни  и  те  же
заявления. Они говорили, что я не должен бояться и что у меня есть длинные
мощные нити, которые существовали не для того, чтобы защищать меня, потому
что защищать было нечего, и не для того, чтобы от них обороняться. Но  что
они были здесь для того, чтобы руководить восприятием моего нагваля  точно
таким же образом,  как  мои  глаза  руководили  моим  обычным  восприятием
тоналя. Они сказали мне, что мои нити находятся повсюду вокруг меня, и что
благодаря им, я могу воспринимать все сразу и что одной единственной  нити
достаточно, чтобы прыгнуть в овраг или чтобы прыгнуть из оврага на скалу.
     Я слушал все, что они шептали. Каждое слово, казалось, имело для меня
свое особое значение. Я мог ухватить каждый его оттенок, а затем  отложить
обратно, как если бы я был записывающим  аппаратом.  Они  оба  уговаривали
меня прыгнуть на дно оврага. Они сказали, что  я  сначала  должен  ощутить
свои нити, затем изолировать одну, которая  идет  вниз  на  дно  оврага  и
следовать ей.  Когда  они  говорили  свои  команды,  я  действительно  мог
соотносить их слова с соответствующими ощущениями. Я ощутил во  всем  себе
почесывание, крайне интересное ощущение, которое само по себе  невыразимо,
но приближается к ощущению "длинного почесывания". Мое тело  действительно
могло ощущать дно оврага, и я ощущал это чувство, как щекотку  в  каком-то
неопределенном месте своего тела.
     Дон Хуан и дон Хенаро продолжали уговаривать меня скользнуть по этому
чувству, но я не знал, как это сделать. Затем я услышал один только  голос
дона Хенаро. Он сказал, что собирается прыгнуть вместе со мной. Он схватил
меня, толкнул меня или обнял меня и бросился вместе со мной  в  бездну.  У
меня было общее ощущение физического "захвата духа", как будто  мой  живот
пережевывали  и  пожирали.  Это  была  смесь  боли  и  удовольствия  такой
интенсивности и длительности, что все, что я мог делать,  это  кричать,  и
кричать, насколько у меня хватало легких. Когда это чувство уменьшилось, я
увидел набор искр и темных масс, лучей света и облаковидных образований. Я
не мог  сказать,  открыты  мои  глаза  или  закрыты,  или  где  мои  глаза
находятся, или даже где находится мое тело. Затем я  ощутил  то  же  самое
физическое чувство, хотя и не так выраженное, как в первый раз, а потом  у
меня было такое ощущение, будто я проснулся и оказался  стоящим  на  скале
вместе с доном Хуаном и доном Хенаро.
     Дон Хуан сказал, что я  опять  сходил  с  ума,  что  бесполезно  было
прыгать, если мое восприятие прыжка собиралось быть таким хаотическим. Оба
они бесчисленное количество раз шептали мне в уши, что нагваль сам по себе
был бесполезен, что он должен  усмиряться  тоналем.  Они  сказали,  что  я
должен прыгнуть охотно и осознавать свой поступок.
     Я колебался не  столько  потому,  что  боялся,  сколько  потому,  что
сопротивлялся. Я ощущал свои колебания, как если бы мое тело болталось  из
стороны  в  сторону,  как  маятник.  Затем  какое-то  странное  настроение
овладело мной, и я прыгнул всем своим физическим телом. Я хотел думать  во
время прыжка, но не смог. Я видел,  как  бы  сквозь  туман,  стены  узкого
ущелья и острые камни на дне оврага.  У  меня  не  было  последовательного
восприятия моего  спуска.  Вместо  этого  у  меня  было  ощущение,  что  я
действительно нахожусь на земле на дне. Я различал каждую деталь камней  в
небольшом кругу вокруг себя. Я заметил, что мой взгляд не был направленным
и стереоскопичным с уровня глаз, но плоским и повсюду вокруг  меня.  Через
секунду я испугался и что-то дернуло меня вверх подобно мячику на резинке.
     Дон Хуан и дон Хенаро заставляли меня выполнить прыжок вновь и вновь.
После каждого прыжка дон Хуан уговаривал меня, чтобы я был менее  напряжен
и меньше сопротивлялся. Он повторял вновь и  вновь,  что  секрет  магов  в
использовании нагваля заключался  в  нашем  восприятии.  Что  прыжки  были
просто упражнением в восприятии, и что упражнение закончится только тогда,
когда я добьюсь того, что смогу воспринимать как  совершенный  тональ  то,
что находится на дне оврага.
     В какой-то момент у меня возникло невообразимое ощущение. Я полностью
и трезво осознавал, что стою на краю скалы, и  дон  Хуан  с  доном  Хенаро
шепчут мне на уши. А затем, в следующее мгновение я смотрел на дно оврага.
Все было абсолютно нормально. К этому времени уже почти стемнело, но света
было еще достаточно, чтобы можно было все в совершенстве узнавать,  как  в
мире моей повседневной жизни. Я смотрел на какие-то кусты,  когда  услышал
внезапный звук  -  камень,  падающий  вниз.  Я  мгновенно  увидел  хороших
размеров камень, несущийся вниз по скале  прямо  ко  мне.  Как  вспышку  я
увидел также дона Хенаро, сбрасывающего его. Я испытал чувство  паники,  и
мгновение спустя я был втянут обратно на вершину скалы.
     Я оглянулся, дона  Хенаро  больше  нигде  не  было.  Дон  Хуан  начал
смеяться и сказал, что дон Хенаро нас покинул, потому что  не  мог  больше
выносить моей вони. Тут у меня появилось неприятное осознание того, что  я
действительно находился в отвратительном виде. Дон Хуан  был  прав,  когда
заставил  меня  снять  одежду.  Он  провел  меня  к  ручью,  который   тек
поблизости, и отмывал меня как лошадь, поливая меня водой из моей шляпы  и
бросаясь  ею  в  меня,  в  то  время,  как  он  делал  смешные   замечания
относительно того, что спас мои штаны.



                           13. ПУЗЫРЬ ВОСПРИЯТИЯ

     Я провел целый день один в доме дона  Хенаро.  Большую  часть  дня  я
спал. Дон Хуан вернулся к концу дня,  и  мы  пошли  прогуляться  в  полном
молчании до ближайшей цепи гор. В сумерках мы остановились и сели на  краю
глубокого провала, пока совсем не стемнело. Тогда дон Хуан подвел  меня  к
другому месту поблизости - монументальному утесу с совершенно вертикальной
каменной стеной. Утес нельзя было заметить с той тропинки, которая к  нему
вела. Дон Хуан, однако, показывал его мне несколько раз ранее. Он заставил
меня заглянуть через край  и  сказал,  что  весь  утес  был  местом  силы,
особенно его основание, которое было в каньоне  на  несколько  сантиметров
ниже. Каждый раз, когда я смотрел на него, я испытывал  неприятный  озноб.
Каньон всегда был темным и угрожающим. Прежде чем мы достигли этого  места
дон Хуан сказал, что дальше  мне  следует  идти  одному  и  встретиться  с
Паблито на краю утеса. Он рекомендовал, чтобы я расслабился и исполнял бег
силы для того, чтобы смыть свою нервную усталость.
     Дон Хуан шагнул в сторону влево от тропы, и темнота просто  поглотила
его. Я хотел остановиться посмотреть,  куда  он  делся,  но  мое  тело  не
повиновалось. Я начал бежать, хотя был усталым  настолько,  что  едва  мог
держаться на ногах. Когда я  достиг  утеса,  я  никого  там  не  увидел  и
продолжал  бежать  на  месте,  тяжело  дыша.  Через  некоторое   время   я
расслабился. Я стоял неподвижно, прислонившись спиной  к  камню,  и  тогда
заметил фигуру человека в нескольких футах от меня.  Казалось,  он  прятал
голову в руках. Я испытал момент интенсивного  испуга  и  развернулся  как
пружина, но затем я объяснил самому себе, что этот человек,  должно  быть,
Паблито, и без всяких колебаний я подошел к нему. Я громко позвал  Паблито
по имени. Я считал, что он, должно быть, не уверен, кто  я  такой,  и  так
испугался, что прикрыл голову, чтобы не видеть. Но прежде чем  я  коснулся
его, какой-то необъяснимый страх овладел мной. Мое тело застыло на месте с
протянутой правой рукой, уже готовой коснуться его. Человек поднял голову.
Это был не Паблито! Его глаза были два огромных зеркала как  глаза  тигра.
Мое тело отскочило назад. Мои мускулы напряглись, а затем сняли напряжение
без малейшего влияния со стороны моего желания. И я выполнил прыжок  назад
такой быстрый и такой большой, что при  нормальных  обстоятельствах  я  бы
погрузился в грандиозную спекуляцию по поводу этого. Как бы  то  ни  было,
однако мой страх был настолько вне всяких пропорций, что у меня не было ни
малейшей склонности к размышлениям, и я убежал бы отсюда, если  бы  кто-то
крепко не схватил меня за руку. Ощущение, что кто-то держит меня за  руку,
бросило меня в полную панику. Я закричал. Однако мой  крик,  вместо  того,
чтобы быть визгом, как я думал он будет,  был  длинным  дух  захватывающим
воплем.
     Я повернулся лицом к своему нападающему.  Это  был  Паблито,  который
трясся еще больше меня. Моя нервозность была на  самом  верху.  Я  не  мог
разговаривать, мои зубы  стучали,  и  мурашки  бежали  у  меня  по  спине,
заставляя меня дергаться непроизвольно. Я вынужден был дышать  через  рот.
Паблито сказал, между щелканьем зубов, что нагваль поджидал его и  что  он
едва спасся из его когтей, когда наткнулся на меня и что я  чуть  не  убил
его своим воплем. Я хотел засмеяться и издал самые адские  звуки,  которые
только можно вообразить. Когда я восстановил свое спокойствие, я рассказал
Паблито, что, очевидно, та же  самая  вещь  произошла  со  мной.  Конечным
результатом явилось в моем случае то, что усталость  моя  исчезла.  Вместо
этого я ощущал неудержимую волну силы и  хорошего  самочувствия.  Паблито,
казалось, испытывал те  же  самые  ощущения.  Мы  начали  глупо  и  нервно
хихикать.
     Я услышал звук мягких и осторожных шагов в отдалении. Я различил этот
звук раньше Паблито. Он, казалось, прореагировал на то, что  я  застыл.  У
меня была уверенность, что  кто-то  приближается  к  тому  месту,  где  мы
находились. Мы повернулись в направлении звука. Секунду спустя  показались
силуэты дона Хуана и дона  Хенаро.  Они  шли  медленно  и  остановились  в
полутора--двух метрах от нас. Дон Хуан лицом ко мне, а дон Хенаро лицом  к
Паблито. Я хотел рассказать  дону  Хуану,  что  что-то  испугало  меня  до
безумия, но Паблито схватил меня за руку. Я знал, что  он  имеет  в  виду.
Что-то странное было в доне Хуане и доне Хенаро. Когда я посмотрел на них,
мои глаза начали выходить из фокуса.
     Дон Хенаро дал резкую команду. Я не понял, что он сказал, но я  знал,
что он говорит, чтобы мы не раскрывали глаза.
     - Темнота опустилось на мир, - сказал дон Хуан, глядя на небо.
     Дон Хенаро начертил ущербный месяц на твердой земле. На мгновение мне
казалось,  что  он  использовал  какой-то  светящийся  мел,  но  затем   я
сообразил, что он ничего не держит в  руках.  Я  воспринимал  воображаемый
полумесяц, который он нарисовал своим пальцем.  Он  велел  мне  и  Паблито
сесть на внутреннюю кривую вогнутого края в то время как  дон  Хуан  и  он
сели на концы полумесяца, скрестив ноги в полутора-двух метрах от нас.
     Первым заговорил дон Хуан. Он сказал, что они собираются показать нам
свои олли. Он сказал, что если мы будем смотреть слева от них между бедром
и ребрами, то мы сможем "увидеть" что-то вроде тряпки или носового платка,
подвешенного к их поясам. Дон Хенаро добавил, что помимо тряпочек у них на
поясах были две круглых, похожих на  пуговицы  штучки,  и  что  мы  должны
смотреть на их пояса до тех пор, пока мы не "увидим" тряпочек и пуговиц.
     Прежде чем дон Хенаро  договорил,  я  уже  заметил  какой-то  плоский
предмет, подобно куску материи, и один круглый камешек,  который  висел  у
каждого из них на  поясе.  Олли  дона  Хуана  был  более  темным  и  более
угрожающим, чем у дона Хенаро. Моей  реакцией  была  смесь  любопытства  и
страха мои реакции испытывались в животе,  поскольку  я  ничего  не  судил
разумным образом.
     Дон Хуан и дон Хенаро достигли своих  поясов  и,  казалось,  отцепили
темные кусочки материи. Они  взяли  их  своими  левыми  руками.  Дон  Хуан
подбросил свой в воздух у себя над головой, но дон Хенаро дал своему мягко
опуститься  на  землю.  Кусочки  материи   распахнулись,   как   если   бы
подбрасывание вверх и бросание вниз  заставило  их  расстелиться,  подобно
совершенно гладким носовым платкам. Они  опускались  медленно,  ныряя  как
воздушные змеи. Движение олли дона Хуана были точным повторением того, что
я воспринимал как его действие, когда  он  кружил  несколько  дней  назад.
Когда кусочки материи стали ближе к земле, они стали твердыми, круглыми  и
массивными. Сначала они свернулись, как бы упав на  дверную  ручку,  затем
они расширились. Платок дона Хуана вырос в объемистую тень. Она  выступила
вперед и двинулась к нам, дробя мелкие камни и твердые  куски  земли.  Она
подошла к нам на один-полтора метра до самого углубления полумесяца  между
доном Хуаном и доном Хенаро. В  какой-то  момент  мне  казалось,  что  она
собирается перекатиться по нам и растереть нас в пух и прах.  Мой  ужас  в
этот момент был подобен пылающему огню. Тень передо мной была  гигантской,
наверное около пяти метров в диаметре, и она двигалась,  как  бы  ощупывая
свою дорогу без всяких глаз. Она дергалась и раскачивалась.  Я  знал,  что
она разыскивает меня. Паблито в этот момент  прижал  свою  голову  к  моей
груди. Ощущение, которое его  движение  вызвало  во  мне,  рассеяло  часть
пугающего внимания, которое я сфокусировал на тени. Тень, казалось,  стала
рассыпаться, судя по ее беспорядочным рывкам, а затем  скрылась  из  вида,
слившись в окружающей темноте. Я потряс Паблито. Он поднял свою  голову  и
издал сдавленный крик. Я взглянул вверх.  Незнакомый  человек  смотрел  на
меня. Он, должно быть, был сразу позади тени, может быть,  прячась  позади
нее. Он был довольно высоким и стройным. У него было длинное лицо,  совсем
не было волос, и вся левая сторона его головы была  покрыта  болячкой  или
экземой какого-то рода. Его глаза  были  дикими  и  горели.  Его  рот  был
полуоткрыт. На нем был какой-то странный пижамообразный костюм. Его  штаны
были ему слишком коротки. Я не мог различить, был ли он  обут.  Он  стоял,
глядя на нас, казалось, долгое время, как бы  ожидая  просвета  для  того,
чтобы броситься на нас и разорвать на части. Так много было ярости  в  его
глазах. Это не была ненависть или жестокость, а какого-то  сорта  животное
чувство недоверия. Я не мог выдержать напряжения больше. Я  хотел  принять
боевую позицию, которой дон Хуан обучил меня несколько лет назад. И я  так
бы и сделал, еслибы не Паблито, который прошептал, что олли не может пере-
сечь линию, которую Хенаро нарисовал на земле. Тогда я сообразил, что  там
действительно была яркая линия, которая, казалось, отделяла все, что  было
перед нами.
     Через секунду человек двинулся прочь, налево, точно  так  же,  как  и
тень ранее. У меня было ощущение, что дон Хуан и дон  Хенаро  отозвали  их
назад.
     Последовала короткая спокойная пауза. Я больше не мог видеть ни  дона
Хуана, ни дона Хенаро. Они уже не сидели на концах полумесяца. Внезапно  я
услышал звук двух маленьких камешков, упавших на твердую каменистую землю,
где мы сидели, и в мгновение ока  весь  участок  перед  нами  был  освещен
расплывчатым желтоватым светом, который как бы включился. Прямо перед нами
находилось огромное прожорливое животное, отвратительно  выглядящий  койот
или волк. Все его тело было покрыто белым  выделением,  подобно  поту  или
слюне. Его шерсть была взлохмачена и мокра.  Глаза  его  были  дикими.  Он
взвыл со слепой яростью,  которая  прогнала  по  мне  дрожь.  Его  челюсти
дрожали и клочья слюны разлетались вокруг. Он загребал ногами  землю,  как
бешеная собака, пытающаяся сорваться с цепи. Затем он поднялся  на  задние
ноги и стал быстро двигать передними лапами и челюстями. Вся  его  ярость,
казалось, была сконцентрирована на  том,  чтобы  сломать  какой-то  барьер
перед нами.
     Я осознал, что мой страх перед  этим  бешеным  животным  был  другого
сорта, чем страх перед теми двумя привидениями, которых я видел раньше.  К
этому животному я испытывал физическое  отвращение  и  ужас.  Я  продолжал
смотреть в полном бессилии на его ярость. Внезапно он,  казалось,  потерял
свою дикость и убежал из виду.
     Затем я услышал, что что-то еще приближается к нам. Или может быть, я
почувствовал это. Совершенно внезапно фигура колоссальной кошки  появилась
перед нами. Сначала я видел ее глаза  в  темноте.  Они  были  огромными  и
неподвижными как два озера воды, отражающие свет. Она  тихо  всхрапнула  и
зарычала. Она выдохнула воздух и  двинулась  взад-вперед  перед  нами,  не
отрывая от нас глаз. Она не обладала тем  электрическим  свечением,  каким
обладал  койот.  Я  не  мог  ясно  различить  ее  детали,  и,  однако,  ее
присутствие было бесконечно более опасным, чем присутствие другого  зверя.
Она, казалось, собирала силу. Я чувствовал, что этот зверь настолько смел,
что он превзойдет свои границы. У  Паблито,  должно  быть,  было  подобное
чувство, потому что он прошептал, что мне следует пригнуть голову  и  лечь
почти вплотную к земле. Через секунду кошка прыгнула. Она побежала к  нам,
а затем прыгнула с лапами, вытянутыми вперед. Я  закрыл  глаза  и  спрятал
голову в руках, прижавшись к  земле.  Я  ощутил,  что  животное  разорвало
защитную линию, которую дон Хенаро начертил вокруг  нас,  и  что  оно  уже
находится сверху нас. Я чувствовал ее вес, прижимающий меня к  земле.  Мех
ее брюха терся о мою шею. Казалось, ее передние ноги в чем-то завязли, она
дергалась, чтобы освободиться. Я ощущал ее рывки и дерганья  и  слышал  ее
дьявольское пыхтение и сопение. Тогда я понял, что я пропал. У  меня  было
смутное чувство разумного выбора, и я хотел спокойно отдаться своей судьбе
в том, что я умру здесь. Но я боялся физической боли  умирания  при  таких
ужасных обстоятельствах. Затем какая-то странная сила вырвалась  из  моего
тела. Казалось, что мое тело отказалось умирать и собрало всю свою силу  в
мою левую руку. Я почувствовал неодолимую волну,  идущую  по  ней.  Что-то
неконтролируемое охватывало мое тело. Что-то  такое,  что  заставило  меня
столкнуть массивный и опасный груз животного  с  нас.  Паблито  реагировал
точно также, и мы оба поднялись сразу. Так много энергии было создано нами
обоими, что животное отлетело как тряпичная кукла. Усилие было свыше меня.
Я свалился на землю, хватая воздух. Мышцы моего живота были так напряжены,
что я не мог дышать. Я не обращал внимания на Паблито  и  на  то,  что  он
делает. Наконец, я заметил, что дон Хуан и дон Хенаро помогают мне  сесть.
Я увидел Паблито, распростертого на  земле  лицом  вниз  с  распростертыми
руками. Казалось, он потерял сознание. После того, как они  усадили  меня,
дон Хуан и дон Хенаро помогли Паблито.  Оба  они  растирали  его  живот  и
спину. Они помогли ему подняться и через  некоторое  время  он  мог  снова
сесть сам.
     Дон Хуан и дон Хенаро уселись  на  концах  полумесяца,  а  затем  они
начали двигаться перед нами, как если бы между двумя концами был  какой-то
рельс. Рельс,  который  они  использовали  для  того,  чтобы  менять  свое
положение туда и сюда с одного конца на другой.  От  их  движения  у  меня
закружилась голова. Они, наконец, остановились рядом с  Паблито  и  начали
шептать ему на ухо. Через секунду они поднялись все трое сразу и пошли  по
краю утеса. Дон Хенаро поднял Паблито как если бы тот был  ребенком.  Тело
Паблито было твердым как доска. Дон Хуан держал Паблито за щиколотки.  Они
раскачали его, видимо, чтобы набрать инерцию и силу,  а  затем  отпустили,
забросив его тело в бездну через край куста. Я видел тело Паблито на  фоне
темного западного неба. Оно описывало круги точно так же, как  раньше  это
делало тело дона Хуана. Круги были медленными. Паблито, казалось,  набирал
высоту вместо того, чтобы падать вниз. Затем круги  стали  ускоряться.  На
секунду тело Паблито завертелось как диск, а затем растаяло.  Я  воспринял
это так, как будто он исчез в воздухе. Дон Хуан и дон  Хенаро  подошли  ко
мне, опустились на корточки и начали шептать мне  в  уши.  Каждый  из  них
говорил разное, однако я не имел затруднений в  том,  чтобы  следовать  их
командам. Казалось, я был расщеплен в тот же момент, когда они издали свои
первые слова. Я чувствовал, что они делают со мной то же  самое,  что  они
делали с  Паблито.  Дон  Хенаро  раскрутил  меня,  а  затем  у  меня  было
совершенно сознательное ощущение вращения или парения на какой-то  момент.
Затем я несся сквозь воздух, падая вниз на  землю  с  огромной  скоростью.
Падая, я чувствовал, что моя одежда  срывается  с  меня,  затем  мое  мясо
слетело с меня, и, наконец, что мое  тело  расчленилось.  Я  потерял  свой
чрезмерный вес, и таким образом мое падение потеряло свою инерцию,  а  моя
скорость уменьшилась. Мое  снижение  было  больше  пикированием.  Я  начал
двигаться взад-вперед, как листик, затем моя голова лишилась своего  веса,
и все, что  осталось  от  "меня",  был  квадратный  сантиметр  огорченного
тонкого галькоподобного осадка.  Все  мое  чувство  было  сконцентрировано
здесь.
     Затем неприятный осадок, казалось, взорвался на тысячи кусков. Я знал
или что-то где-то знало, что я осознаю тысячи кусочков  как  один.  Я  был
самим осознанием. Затем какая-то часть моего осознания начала  собираться.
Она росла, увеличивалась. Она стала локализованной, и мало по малу я обрел
чувство границ сознания или чего бы то ни  было.  И  внезапно  тот  "я"  с
которым я был знаком, превратился в  захватывающий  вид  всех  вообразимых
комбинаций "прекрасных" видов. Это было, как если бы я смотрел  на  тысячи
картин мира, людей и вещей.
     Затем  сцена  стала  туманной.  У  меня  было  ощущение,  что   сцены
проносятся перед моими глазами на более высокой скорости, пока я  ни  одну
из них не мог уже выделить для рассмотрения. Наконец, стало так, как будто
бы я рассматриваю всю организацию  мира,  катящуюся  перед  моими  глазами
неразрывной бесконечной цепью.
     Внезапно я опять оказался стоящим с доном Хуаном и  доном  Хенаро  на
скале. Они прошептали, что выдернули меня назад, и что  я  был  свидетелем
неизвестного, о котором никто не сможет разговаривать.  Они  сказали,  что
собираются швырнуть  меня  в  него  еще  раз  и  что  я  должен  позволить
развернуться  крыльям  своего  восприятия   так,   чтобы   они   коснулись
одновременно и тоналя и нагваля, а не бросались от одного к другому.
     У меня опять было ощущение, что меня  раскрутили,  бросили,  ощущение
падения, вращения на огромной скорости. Затем  я  взорвался,  я  распался.
Что-то во мне поддалось. Оно освободило что-то такое, что я всю свою жизнь
держал замкнутым. Я полностью осознавал тогда, что затронут мой  секретный
резервуар и что  он  неудержимо  хлынул  наружу.  Больше  не  существовало
сладкого единства, которое я называл "я". Не было ничего, и, тем не менее,
это ничто было наполнено. Это не была темнота или свет. Это не  был  холод
или жара. Это не было приятное или неприятное. Не то, чтобы я двигался или
парил, или был неподвижен. И не был я также единой единицей, самим  собой,
которым я привык быть. Я был миллиардами частиц, которые  все  были  мной.
Колонии раздельных единиц, которые имели особую  связь  одна  с  другой  и
могли объединиться, чтобы неизбежно  сформировать  единое  осознание,  мое
человеческое осознание. Не то, чтобы я "знал" вне  тени  сомнений,  потому
что мне нечем было "знать", но все мое единое осознание "знало", что "я" и
"меня"  знакомого  мира  было   колонией,   конгломератом   раздельных   и
независимых ощущений, которые имели неразрывную связь одно с другим. Нера-
зрывная связь моих бесчисленных осознаний, то отношение, которое эти части
имели одна к другой, были моей жизненной силой.
     Способом описать это объединенное ощущение было бы сказать,  что  эти
крупинки осознания были рассеяны. Каждая из них осознавала себя, и ни одна
не была  более  важной,  чем  другая.  Затем  что-то  согнало  их,  и  они
объединились в одно облако, в "меня", которого я знал. Когда "я", "я  сам"
оказывался таким, то я мог быть свидетелем связных сцен деятельности мира,
или сцен, которые относились к другим мирам  и  которые,  я  считаю,  были
чистым воображением, или сцен, которые относились  к  "чистому  мышлению",
то-есть я видел интеллектуальные системы или идеи,  стянутые  вместе,  как
словесные выражения. В некоторых сценах  я  от  души  разговаривал  сам  с
собой. После каждой из этих связных картин "я" распадался опять в ничто.
     Во время одной из этих экскурсий в  связную  картину  я  оказался  на
скале с доном Хуаном. Я мгновенно сообразил,  что  я  -  это  тот  "я",  с
которым я  знаком.  Я  ощущал  себя  физически  как  реального.  Я  скорее
находился в мире, чем просто смотрел на него.
     Дон Хуан обнял меня, как ребенок. Он посмотрел на меня. Его лицо было
очень близко. Я  мог  видеть  его  глаза  в  темноте.  Они  были  добрыми.
Казалось, в них был  вопрос.  Я  знал,  что  это  за  вопрос.  Невыразимое
действительно было невыразимым.
     - Ну? - сказал он тихо, как если бы ему нужно было мое подтверждение.
     Я был бессловесен. Слова "онемелый",  "ошеломленный",  "смущенный"  и
так далее ни в коей мере не могли описать моих чувств в данный  момент.  Я
не был твердым. Я знал, что дону Хуану пришлось схватить меня и удерживать
меня силой на земле, иначе бы я взлетел в воздух  и  исчез.  Я  не  боялся
исчезнуть. Меня страстно тянуло в "неизвестное", где мое осознание не было
объединенным.
     Наваливаясь на мои плечи, дон Хуан медленно привел меня к тому месту,
где находился дом дона Хенаро. Он заставил меня лечь, а затем покрыл  меня
мягкой землей из кучи, которая, казалось, была  приготовлена  заранее.  Он
засыпал меня до шеи. Из листьев он сделал мягкую подушку, на которой могла
лежать моя голова, и велел мне не двигаться  и  совершенно  не  спать.  Он
сказал, что собирается сидеть тут же и составлять мне компанию до тех пор,
пока земля вновь не затвердит мою форму.
     Я чувствовал себя очень удобно и почти  необоримо  хотел  спать.  Дон
Хуан не позволял мне. Он требовал, чтобы я разговаривал о чем  угодно  под
солнцем, коме того, что я испытал. Сначала я  не  знал,  о  чем  говорить,
затем я спросил о доне Хенаро. Дон Хуан  сказал,  что  дон  Хенаро  забрал
Паблито и зарыл его где-то поблизости, делая с ним то  же  самое,  что  он
делает со мной.
     У меня было желание поддерживать разговор,  но  что-то  во  мне  было
нецельным. У меня было необычное безразличие,  усталость,  которая  больше
походила на душевное утомление. Дон Хуан, казалось, знал, что я  чувствую.
Он начал говорить о Паблито и о том, как  взаимосвязаны  наши  судьбы.  Он
сказал, что стал бенефактором Паблито в  то  же  самое  время,  когда  дон
Хенаро стал его учителем, и что сила  спаривала  меня  и  Паблито  шаг  за
шагом. Он заметил, что единственным различием между Паблито  и  мною  было
то, что в то время, как мир Паблито как воина находился в царстве  насилия
и страха, мой мир управлялся восхищением и свободой.  Дон  Хуан  объяснил,
что такая разница вызвана совершенно различными  личностями  бенефакторов.
Дон Хенаро был мягким, привлекательным и забавным, в то время как  сам  он
был сухим, строгим и прямым. Он сказал, что моя личность требовала сильно-
го учителя, но нежного бенефактора, и что Паблито был  противоположностью.
Ему нужен был добрый учитель и суровый бенефактор.
     Мы продолжали еще некоторое  время  разговаривать,  а  затем  настало
утро. Когда над восточными пиками гор  показалось  солнце,  он  помог  мне
подняться из-под земли.
     После того, как я проснулся во второй половине дня, мы с доном Хуаном
сидели у дверей дона Хенаро. Дон Хуан  сказал,  что  дон  Хенаро  все  еще
находится с Паблито, подготавливая его к последней встрече.
     - Завтра ты и Паблито отправитесь в неизвестное, -  сказал  он.  -  я
должен подготовить тебя к этому сейчас. Вы  пойдете  туда  самостоятельно.
Прошлой ночью вы были, как мячики на резинке, и  мы  вас  дергали  взад  и
вперед. Завтра вы будете в своих собственных руках.
     У меня появился зуд  любопытства,  и  вопросы  о  том,  что  со  мной
произошло прошлой ночью, хлынули из меня. Мой поток не затронул его.
     - Сегодня я должен выполнить самый критический маневр, - сказал он. -
я должен в последний раз разыграть с тобой трюк. И ты  должен  клюнуть  на
мой трюк.
     Он засмеялся и хлопнул себя по ляжкам.
     - То, что Хенаро хотел показать вам первым упражнением прошлой ночью,
было то, как маги используют  нагваль,  -  продолжал  он.  -  нет  способа
подобраться к объяснению магов, если по своей воле не используешь нагваль,
или, скорее, если по своей воле не используешь тональ для того, чтобы твои
действия в нагвале обрели смысл. Еще один способ прояснить все это  -  это
сказать,  что  вид   тоналя   должен   превалировать,   если   собираешься
использовать нагваль так, как это делают маги.
     Я сказал ему, что нахожу несоответствие в  том,  что  он  только  что
сказал. С одной стороны, два дня назад он  дал  мне  невероятный  пересказ
своих поразительных действий в течение ряда лет. Действий,  нацеленных  на
то, чтобы повлиять на мою картину мира. А с другой стороны, он хочет, что-
бы эта же самая картина превалировала.
     - Одно с другим никак не связано, - сказал  он.  -  порядок  в  нашем
восприятии относится исключительно к  тоналю.  Только  там  наши  действия
могут иметь последовательность.  Только  там  они  являются  лесенкой,  на
которой можно пересчитать  ступеньки.  В  нагвале  ничего  подобного  нет.
Поэтому картина тоналя - это инструмент,  а  как  таковой,  он  не  только
лучший инструмент, но и единственный, который мы имеем.
     Прошлой ночью  пузырь  твоего  восприятия  раскрылся,  и  его  крылья
развернулись. Больше нечего сказать об этом. Невозможно объяснить,  что  с
тобой произошло, поэтому я не собираюсь пытаться, и тебе не следует  тоже.
Достаточно сказать, что крылья твоего восприятия были  сделаны  для  того,
чтобы коснуться твоей целостности. Прошлой ночью ты вновь и вновь двигался
между нагвалем и тоналем. Тебя  дважды  забрасывали  для  того,  чтобы  не
осталось возможности ошибок. Во второй раз  ты  испытал  свое  путешествие
полностью, путешествие в неизвестное. И твое  восприятие  развернуло  свои
крылья, когда что-то внутри  тебя  поняло  свою  истинную  природу.  Ты  -
клубок.
     - Это объяснение магов. Нагваль невыразим. Все возможные  ощущения  и
существа и личности плавают в нем, как баржи,  мирно,  неизменно,  всегда.
Затем клей жизни связывает их вместе. Ты сам обнаружил это прошлой  ночью.
А также Паблито. И также Хенаро,  когда  он  первый  раз  путешествовал  в
неизвестное. И также я. Когда клей жизни  связывает  эти  чувства  вместе,
создается существо, которое  теряет  ощущение  своей  истинной  природы  и
становится ослепленным сиянием и суетой того  места,  где  оно  оказалось,
тоналем. Тональ - это то, где существует всякая объединенная  организация.
Существо впрыгивает в тональ, как только сила жизни свяжет все необходимые
ощущения вместе. Я однажды говорил тебе, что тональ начинается с рождением
и кончается смертью. Я сказал это, потому что знаю, что  как  только  сила
жизни оставляет тело, все эти единые осознания распадаются и  возвращаются
назад, туда,  откуда  они  пришли  -  в  нагваль.  То,  что  делает  воин,
путешествуя в неизвестное, очень похоже на умирание, за исключением  того,
что его клубок единых ощущений не распадается, а расширяется  немного,  не
теряя своей целостности. В смерти, однако, они тонут глубоко и более неза-
висимо, как если бы они никогда не были единым целым.
     Я хотел сказать ему, насколько точно совпадали его заявления  с  моим
опытом, но он не дал мне говорить.
     - Нет способа говорить о неизвестном,  -  сказал  он.  -  можно  быть
только свидетелем его. Объяснение магов говорит, что каждый из  нас  имеет
центр, из которого можно быть свидетелем  нагваля  -  волю.  Поэтому  воин
может отправляться в нагваль и  позволить  своему  клубку  складываться  и
перестраиваться всевозможными образами. Я уже говорил тебе, что  выражение
нагваля - это личное дело. Я имел в виду,  что  от  самого  воина  зависит
направлять перестройки этого клубка. Человеческая форма  или  человеческое
чувство являются первоначальными. Может быть, это  самая  милая  форма  из
всех для нас. Есть, однако, бесконечное количество  других  форм,  которые
может принять клубок. Я говорил тебе, что маг может принять  любую  форму,
какую хочет. Это правда. Воин, который владеет целостностью  самого  себя,
может направить  частицы  своего  клубка,  чтобы  они  объединились  любым
вообразимым образом. Смысл жизни - это то, что  делает  такие  объединения
возможными. Когда сила жизни выдохнется, то уже нет никакого способа вновь
собрать клубок.
     Я назвал этот клубок пузырем  восприятия.  Я  сказал  также,  что  он
запечатан, закрыт накрепко и что он  никогда  не  открывается  до  момента
нашей смерти. Тем не менее, его можно открыть. Маги, очевидно, узнали этот
секрет, и хотя не все они достигли целостности самих  себя,  они  знали  о
возможности этого. Они знали, что пузырь открывается только  тогда,  когда
погружаешься в нагваль. Вчера я дал тебе пересказ всех тех шагов,  которые
ты сделал, чтобы прибыть к этой точке.
     Он пристально посмотрел на меня, как бы ожидая замечания или вопроса.
То, что он сказал, было вне всяких замечаний. Я понял тогда, что  если  бы
он сказал мне все это четырнадцать лет назад, что все бы  это  прошло  без
последствий. Или же, если бы он сказал мне все это в любой момент учениче-
ства. Важным являлся тот факт, который я испытал своим  телом  или  внутри
него, опыт, который явился основой его объяснения.
     - Я жду твоего обычного вопроса. - сказал он, медленно произнося свои
слова.
     - Какого вопроса? - спросил я.
     - Того, который не терпится задать твоему разуму.
     - Сегодня я устраняюсь от всех вопросов. У меня действительно нет  ни
одного, дон Хуан.
     - Это нечестно, - сказал  он  смеясь.  -  есть  один  особый  вопрос,
который мне нужно, чтобы ты задал.
     Он сказал, что если я выключу внутренний диалог просто на  мгновение,
то я смогу понять, что это за  вопрос.  Ко  мне  пришла  внезапная  мысль,
моментальное озарение, и я знал, чего он хочет.
     - Где находилось мое тело в то время,  как  все  это  происходило  со
мной? - спросил я, и он схватился за живот от хохота.
     - Это последний из трюков магов, - сказал он. -  скажем  так,  что  я
собираюсь тебе раскрыть, является последней крупинкой объяснения магов. До
этого момента твой разум наобум следовал за моими поступками.  Твой  разум
хочет принять, что мир не такой, каким его рисует описание, что в мире еще
очень много всякого помимо того, что  встречает  глаз.  Твой  разум  почти
хочет и готов признать, что твое восприятие гуляло вверх и  вниз  по  тому
утесу и что что-то в тебе или, может быть, весь ты прыгал на дно ущелья  и
осматривал глазами тоналя то, что там находится, как если бы ты  спускался
туда с помощью веревки и лестницы. Этот акт осмотра дна ущелья был  венцом
всех этих лет тренировки. Ты сделал это хорошо. Хенаро  увидел  кубический
сантиметр шанса, когда он бросил камень в тебя, который находился  на  дне
оврага. Ты видел все. Мы с Хенаро поняли тогда без всяких сомнений, что ты
готов к тому, чтобы тебя забросить в  неизвестное.  В  тот  момент  ты  не
только видел, но ты и знал все о дубле, другом.
     Я прервал его и сказал, что он оказывает мне незаслуженное доверие  в
чем-то таком, что находится вне моего понимания. Его ответом было, что мне
нужно время для того, чтобы все эти впечатления осели и что, как только  я
это сделаю, ответы польются на меня точно  так  же,  как  лились  из  меня
вопросы в прошлом.
     - Секрет дубля заключается  в  пузыре  восприятия,  который  в  твоем
случае той ночью был на вершине скалы и на дне  ущелья  в  одно  и  то  же
время, - сказал он. - клубок чувств можно мгновенно собирать всюду.  Иными
словами, можно воспринимать здесь и там одновременно.
     Он уговаривал меня подумать и вспомнить  последовательность  событий,
которые, как он сказал, являлись столь же обычными, что я почти забыл их.
     Я не знал, о чем он говорит. Он уговаривал меня попытаться еще.
     - Думай о своей шляпе, - сказал он. И подумай о том, что Хенаро с ней
сделал.
     Я   испытал   потрясающий   момент   воспоминания.   Я   забыл,   что
действительно, Хенаро хотел, чтобы я снял свою шляпу, потому что  она  все
время спадала, сдуваемая ветром, но я  не  хотел  с  ней  расставаться.  Я
чувствовал себя глупо, будучи голым. То, что на мне была шляпа, которую  я
обычно не носил, давало мне незнакомое ощущение. Я  был  действительно  не
самим собой, а в этом случае быть без одежды не казалось столь  неудобным.
Дон Хенаро попытался поменяться со мной шляпами, но его была слишком  мала
для моей головы. Он отпускал  шутки  по  поводу  размеров  моей  головы  и
пропорций моего тела и в конце концов снял мою шляпу и обмотал мою  голову
старым пончо наподобие тюрбана.
     Я сказал дону Хуану, что я забыл об этих событиях, которые, я уверен,
произошли где-то между моими так называемыми прыжками, и  однако  же,  мое
воспоминание об этих прыжках было как единое непрерывное целое.
     - Они действительно были непрерывным целым  и  таким  же  целым  было
шутовство Хенаро с твоей шляпой, -  сказал  он.  -  эти  два  воспоминания
нельзя уложить одно за другим, потому что они происходили одновременно.
     Он заставил пальцы своей левой руки двигаться так, как будто  бы  они
не могли пройти между пальцами его правой руки.
     - Эти воспоминания были только  началом,  -  продолжал  он.  -  затем
пришла твоя настоящая экскурсия в неизвестное. Прошлой  ночью  ты  испытал
невыразимое - нагваль. Твой разум не может бороться с физическим  знанием,
что ты являешься безыменным клубком ощущений.  Твой  разум  в  этой  точке
может  даже  признать,  что  есть  другой  центр  -  воля,  через  который
невозможно судить,  или  оценивать,  или  использовать  необычные  эффекты
нагваля. Твоему разуму, наконец, стало ясно, что  нагваль  можно  отражать
через волю, хотя его никогда нельзя объяснить.
     Но затем приходит твой вопрос. Где я находился, когда все  это  имело
место. Где было мое тело? Убеждение в том, что есть реальный ты,  является
следствием того факта, что ты перекатил все, что у  тебя  было  поближе  к
разуму. В данный момент твой разум  признает,  что  нагваль  невыразим  не
потому, что доказательства его убедили в этом, но потому,  что  признавать
это для него безопасно. Твой  разум  на  безопасной  земле.  Все  элементы
тоналя на его стороне.
     Дон Хуан сделал паузу и осмотрел меня. Его улыбка была доброй.
     - Пойдем к месту предрасположения дона Хенаро, - сказал он отрывисто.
     Он поднялся, и мы пошли к тому камню, на котором мы разговаривали два
дня назад. Мы удобно уселись на тех же самых местах, прислонившись спинами
к камню.
     -  Постоянной  задачей  учителя  является  делать  все,  чтобы  разум
чувствовал себя в безопасности, - сказал он. - я трюком подвел твой  разум
к тому, что он поверил, будто бы тональ понятен и объясним.  Мы  с  Хенаро
трудились для того, чтобы дать тебе впечатление, будто бы  только  нагваль
находится за границами объяснения. Доказательством того, что наши  маневры
были успешными, является то, что в настоящий момент ты, несмотря  на  все,
жив.
     Через что прошел, считаешь, что есть еще какой-то участок, который ты
можешь  назвать  своим  собственным,  своим  разумом.  Это   мираж.   Твой
драгоценный  разум  является  только  центром  сбора,  зеркалом,   которое
отражает все то, что находится вне его. Прошлой ночью, ты  был  свидетелем
не только неописуемого нагваля, но также неописуемого тоналя.
     Последний пункт объяснения магов говорит, что разум  просто  отражает
наружный порядок и что разум ничего не знает об этом порядке. Он не  может
объяснить его так же, как он  не  может  объяснить  нагваль.  Разум  может
только свидетельствовать эффекты тоналя, но никогда он  не  сможет  понять
его или разобраться в нем. Уже то, что мы думаем и говорим,  указывает  на
какой-то порядок, которому мы следуем, даже  не  зная,  того  как  мы  это
делаем, или того, чем является этот порядок.
     Тогда я привел идею исследований западного  человека  в  работах  над
мозгом и над возможностью объяснения того, чем этот порядок  является.  Он
указал, что все эти исследования сводятся к  тому  чтобы  признавать,  что
что-то происходит.
     - Маги делают то же самое своей волей, - сказал он.  -  они  говорят,
что через волю  они  могут  быть  свидетелями  эффектов  нагваля.  Я  могу
добавить теперь, что через разум, вне зависимости от того, что  мы  делаем
или как мы это делаем, мы просто свидетельствуем эффекты тоналя.  В  обоих
случаях нет никакой надежды когда-либо понять или объяснить,  чему  именно
мы являемся свидетелями.
     Прошлой ночью ты в первый раз взлетел на крыльях  своего  восприятия.
Ты был еще очень боязлив.  Ты  отправился  только  в  полосу  человеческих
восприятий. Маг может использовать  эти  крылья,  чтобы  коснуться  других
ощущений.
     Например, вороны, койота, сверчка или порядка  других  миров  в  этом
бесконечном пространстве.
     - Ты имеешь в виду другие планеты, дон Хуан?
     -  Конечно,  крылья  восприятия  могут  унести  нас  в   удаленнейшие
пространства нагваля или в невообразимые миры тоналя.
     - А может ли маг, например, отправиться на луну?
     - Конечно, может, - ответил он. Но он не сможет оттуда принести мешок
камней. Мы посмеялись и пошутили об этом, но его заявление было сделано  с
совершенной серьезностью.
     - Мы прибыли к последней части  объяснения  магов,  -  сказал  он.  -
прошлой ночью мы с Хенаро  показали  тебе  две  последние  точки,  которые
образуют целостность человека - нагваль и тональ. Я однажды говорил  тебе,
что эти точки находятся вне нас и в то же время, это не так. Это  парадокс
светящегося существа. Тональ каждого из  нас  является  просто  отражением
того неописуемого и неизвестного, что наполнено порядком. Нагваль  каждого
из  нас  является  только  отражением  той  неописуемой  пустоты,  которая
содержит все.
     Теперь ты должен посидеть на месте расположения Хенаро до сумерек.  К
тому времени ты поместишь объяснение магов на место.  Так  как  ты  сидишь
сейчас здесь, ты не  имеешь  ничего,  за  исключением  силы  своей  жизни,
которая связывает клубок ощущений.
     Он поднялся.
     - Задача завтрашнего дня состоит в том, чтобы броситься в неизвестное
самому, в то время как мы с Хенаро будем следить за тобой не вмешиваясь, -
сказал он. - сядь здесь  и  выключи  свой  внутренний  диалог.  Ты  можешь
собрать  силу,  необходимую  для  того,  чтобы  развернуть  крылья  своего
восприятия и полететь в эту бесконечность.



                       14. РАСПОЛОЖЕНИЕ ДВУХ ВОИНОВ

     Дон Хуан разбудил меня на самом рассвете. Он  вручил  мне  переносную
флягу с водой и сумку с сухим мясом. Пару миль мы шли в молчании  до  того
места, где я оставил свою машину двумя днями раньше.
     - Это путешествие - наше последнее путешествие вместе,  -  сказал  он
спокойным голосом, когда мы прибыли к моей машине. Я ощутил сильный толчок
в моем животе. Я знал, что он имеет в виду.
     Он прислонился к переднему бамперу, пока я открывал дверцу, и смотрел
на меня с таким чувством, какого я никогда раньше в  нем  не  замечал.  Мы
сели в машину, но прежде чем я завел мотор, он  сделал  несколько  неясных
замечаний, которые я тоже понял в совершенстве. Он сказал, что у нас  есть
несколько минут, чтобы посидеть в  машине  и  коснуться  некоторых  чувств
очень личного характера.
     Я сидел спокойно, но на душе у меня было беспокойство. Я хотел что-то
сказать ему, что-то такое, что существенно успокоило бы меня.  Я  напрасно
искал подходящих слов, той формулы, которая, как я знал, выразила  бы  то,
что я "знал" и без слов. Дон Хуан заговорил о маленьком мальчике, которого
я когда-то знал, и о том, как мои чувства к  нему  неизменны  с  годами  и
расстоянием. Дон Хуан сказал, что он уверен, что всегда, когда я думаю  об
этом мальчике, моя душа радостно подпрыгивает, и я без следа  эгоизма  или
мелочности желаю ему всего лучшего.
     Он напомнил мне о той истории, которую я  ему  когда-то  рассказал  о
маленьком мальчике. Историю,  которая  ему  понравилась  и  в  которой  он
находил глубокое значение. Во время одной из наших прогулок в горах вблизи
Лос-Анжелеса маленький мальчик устал идти и я вынужден был посадить его  к
себе на плечи. Волна бесконечного счастья охватила нас  тогда,  и  мальчик
выкрикивал свои благодарности солнцу и горам.
     - Это был  его  способ  прощания  с  тобой,  -  сказал  дон  Хуан.  Я
почувствовал боль от того, что у меня перехватило горло.
     - Есть много способов прощания, -  сказал  он.  -  наилучший  способ,
пожалуй, это удержать конкретное воспоминание радости. Например,  если  ты
живешь, как воин, то тепло, которое ты  ощущал,  когда  маленький  мальчик
ехал на твоих плечах, будет свежим и неизменным все время, пока ты живешь.
Это способ прощания воина.
     Я поспешно включил мотор и поехал быстрее, чем обычно, по  каменистой
почве до тех пор, пока мы не попали на грунтовую дорогу.
     Небольшое расстояние мы ехали, а затем прошли остальной путь  пешком.
Примерно через час мы прибыли к  роще  деревьев.  Дон  Хенаро,  Паблито  и
Нестор были там, ожидая нас. Я поздоровался с  ними.  Все  они,  казалось,
были счастливы и полны энергии. Когда я посмотрел на них и на дона  Хуана,
меня охватило чувство глубокой привязанности ко всем ним. Дон Хенаро обнял
меня и похлопал меня ласково по спине. Он сказал Нестору и Паблито, что  я
прекрасно выполнил прыжки на дно ущелья. Держа руку все еще на моем плече,
он обратился к ним громким голосом:
     - Да, господа, - сказал он, глядя на них. - я  его  бенефактор,  и  я
знаю, что это было действительно достижением. Это было венцом  многих  лет
жизни воина.
     Он повернулся ко мне и положил мне на плечо другую  руку.  Его  глаза
были блестящими и спокойными.
     - мне нечего сказать тебе, Карлитос, - сказал он, медленно  произнося
слова,  -  за  исключением  того,  что  у  тебя   необычайное   количество
экскрементов в кишках.
     При этом он и дон Хуан взвыли от смеха так, что казалось, он  вот-вот
потеряют сознание. Паблито и Нестор нервно хихикали, не  зная  в  точности
что делать.
     Когда дон Хуан и дон Хенаро успокоились, Паблито сказал мне,  что  он
не уверен в своей способности пойти в неизвестное самому.
     - Я действительно не имею ни малейшей идеи, как это сделать, - сказал
он. - Хенаро говорит, что ничего  не  нужно  кроме  неуязвимости,  как  ты
думаешь?
     Я сказал ему, что знаю еще меньше, чем он. Нестор  вздохнул,  будучи,
казалось, действительно озабоченным. Он подвигал руками и ртом нервно, как
бы собираясь вот-вот сказать что-то важное и не зная, как это сделать.
     - Хенаро говорит, что вы оба сделаете это, наконец сказал он.
     Дон Хенаро сделал знак рукой, что мы уходим. Он с  доном  Хуаном  шел
впереди в нескольких метрах от нас. Мы шли по одной и той же горной  тропе
почти целый день. Мы шли в полном молчании и ни разу  не  останавливались.
Все мы несли с собой сухое мясо и флягу воды.  Отсюда  следовало,  что  мы
будем есть, пока идем. В каком-то месте тропа определенно  стала  дорогой.
Она обогнула гору и внезапно перед нами открылся вид долины. Это  был  дух
захватывающий  вид.  Длинная  зеленая  долина,  отсвечивающая  под  лучами
солнца. Над ней нависли две великолепные радуги, и повсюду над  окрестными
холмами были видны участки дождя.
     Дон Хуан перестал идти и  вздернул  подбородок,  указывая  на  что-то
внизу в долине дону Хенаро. Дон Хенаро покачал  головой.  Это  не  был  ни
отрицательный, ни положительный жест, он больше походил  просто  на  кивок
головы. Оба они стояли неподвижно долгое время, глядя в долину.
     Тут мы  покинули  дорогу  и,  казалось,  стали  срезать  угол,  пойдя
напрямик. Мы начали спускаться по более узкой и  неровной  тропе,  которая
вела к северной части долины.
     Когда мы достигли равнины, был  уже  полдень.  Меня  охватил  сильный
запах речных ив и мокрой почвы. На какое-то мгновение на деревьях слева от
меня был виден дождь, подобный мягкому зеленому шороху.  Затем  он  только
поколыхивал листья. Я слышал журчание  ручья.  На  секунду  я  остановился
послушать. Я взглянул на вершины деревьев.  Высокие,  слоистые  облака  на
западном горизонте выглядели, как клочья ваты, рассеянные по небу. Я стоял
там, наблюдая за облаками довольно долго,  так,  что  все  остальные  ушли
далеко вперед. Я побежал за ними.
     Дон Хуан и дон Хенаро остановились  и  повернулись  сразу.  Их  глаза
двигались и застыли на мне  с  такой  точностью  и  таким  единством,  что
казалось, они были единым лицом. Это был  короткий  поразительный  взгляд,
который вызвал озноб у меня на спине. Затем дон Хенаро засмеялся и сказал,
что я бегу, топая, как трехсотфунтовый плоскостопый мексиканец.
     - Почему мексиканец? - спросил дон Хуан.
     - Плоскостопый трехсотфунтовый индеец не бегает, - сказал дон Хенаро,
объясняя.
     - О, - сказал дон Хуан, как если бы дон Хенаро действительно объяснил
ему что-то.
     Мы пересекли узкую сочную  зеленую  долину  и  забрались  на  горы  с
востока. В конце дня мы, наконец, пришли к остановке на  вершине  плоского
загроможденного камнями утеса, нависшего над долиной с юга. Растительность
резко изменилась. Всюду вокруг нас находились выветренные  горы.  Земля  в
долине и по бокам холмов была размежевана и обработана, и, однако же, весь
ландшафт давал мне чувство отдаленности.
     Солнце уже было низко над юго-западным горизонтом.  Дон  Хуан  и  дон
Хенаро позвали  нас  на  северный  край  утеса.  С  этого  места  ландшафт
открывался более гористый. Тут были бесконечные долины и горы к  северу  и
гребень высоких гор  на  западе.  Солнечный  свет,  отражаясь  на  далеких
северных горах, делал их оранжевыми, таким  же,  как  окраска  облаков  на
западе. Пейзаж, несмотря на свою красоту, был печальным и одиноким.
     Дон Хуан вручил мне мой блокнот, но я не  чувствовал  желания  делать
заметки. Мы сели полукругом с доном Хуаном и доном Хенаро по бокам.
     - Ты начал путь знания, записывая, и  ты  закончишь  его  так  же,  -
сказал дон Хуан.
     Все они уговаривали меня писать, как если бы это было существенно.
     - Ты на самом краю, Карлитос, - сказал дон Хенаро внезапно. - и ты, и
Паблито, - вы оба.
     Его голос был мягким. Без своих шутливых оттенков он звучал добрым  и
озабоченным.
     - Другие воины, путешествуя в неизвестность, останавливались на  этом
самом месте, - сказал он. Все они желают вам двоим добра.
     Я чувствовал, как что-то рвется вокруг меня, как если бы  воздух  был
наполовину твердым, и что-то  создало  волну,  которая  прорвалась  сквозь
него.
     - Все мы здесь желаем вам всего хорошего, - сказал он.  Нестор  обнял
Паблито и меня, а затем сел в стороне от нас.
     - У нас еще есть время, - сказал дон Хенаро, глядя на небо.  А  затем
повернувшись к Нестору, он добавил: - чем мы пока будем заниматься?
     - Мы должны смеяться  и  развлекать  друг  друга,  -  ответил  Нестор
быстро.
     Я сказал дону Хуану, чтоя боюсь того,  что  меня  ожидает,  и  что  я
определенно был трюком вовлечен во все это. Я, который даже  не  воображал
ситуации, подобной той, в которой мы с Паблито сейчас оказались. Я сказал,
что что-то действительно пугающее овладело мной и мало-помалу подталкивало
меня, пока я не оказался лицом к  лицу  с  чем-то,  что  может  быть  хуже
смерти.
     - Ты жалуешься, - сказал дон  Хуан  сухо.  Ты  чувствуешь  жалость  к
самому себе до последней минуты.
     Они все рассмеялись. Он был прав. Что  за  необоримая  тяга!  А  я-то
думал, что изгнал ее из своей жизни.  Я  попросил  их  всех  простить  мой
идиотизм.
     - Не извиняйся, - сказал мне дон Хуан. - извинения - это чепуха.  Что
действительно имеет значение,  так  это  быть  неуязвимым  воином  в  этом
уникальном месте силы. На этом месте были лучшие  воины.  Будь  таким  же,
какими были они.
     Затем он обратился к Паблито и ко мне, к обоим.
     - Вы уже знаете, что это последняя задача, в которой мы будем вместе,
- сказал он. - вы войдете в нагваль и  тональ  путем  одной  своей  личной
силы. Хенаро и я находимся здесь только  для  того,  чтобы  попрощаться  с
вами. Сила определила, чтобы Нестор был свидетелем. Да будет так.
     Это будет также последним перекрестком  у  вас,  свидетелем  которого
будем мы с Хенаро. Как только вы войдете в неизвестное  сами,  вы  уже  не
сможете зависеть от нас в том, чтобы  возвратиться,  поэтому  это  решение
спорное. Вы можете решить, возвращаться или нет. Мы  уверены,  что  у  вас
двоих хватит силы вернуться, если вы решите это сделать. Прошлой ночью  вы
смогли в совершенстве вместе или по отдельности отшвырнуть  олли,  который
иначе раздавил бы вас до смерти. Это было испытанием вашей силы.
     Я могу добавить также, что мало воинов остаются живыми после  встречи
с неизвестным, которое сейчас ждет вас. Не столько потому, что это трудно,
но потому, что нагваль привлекателен вне всяких  слов,  и  воины,  которые
отправляются в него, находят, что возвращаться к тоналю или к миру порядка
шума и боли неприятнейшее дело.
     Решение остаться или вернуться делается чем-то  внутри  нас,  что  не
является ни нашим разумом, ни  нашим  желанием,  а  нашей  волей.  Поэтому
невозможно заранее узнать исход.
     Если вы выберете не возвращаться, то вы исчезнете, ка если  бы  земля
поглотила вас. Но если вы выберете вернуться на эту землю,  то  вы  должны
будете ждать, как истинные воины, они  будут  закончены  или  успехом  или
неудачей, вы обретете власть над целостностью самих себя.
     Дон Хуан на секунду остановился.  Дон  Хенаро  посмотрел  на  меня  и
подмигнул.
     -  Карлитос  хочет  узнать,  что  это  значит,  обрести  власть   над
целостностью самого себя? - сказал он, и все засмеялись.
     Он был прав. При любых  других  обстоятельствах  я  бы  спросил  это,
однако ситуация была слишком мрачной для вопросов.
     - Это означает, что воин в конце концов встретился с силой, -  сказал
дон Хуан.
     - Никто не может сказать, что каждый воин будет с ней  делать.  Может
быть вы двое будете бродить мирно и незаметно по  лицу  земли,  или  может
быть  вы  вернетесь  чтобы  стать  ненавидимыми  людьми,  а   может   быть
почитаемыми или добрыми. Все это зависит от неуязвимости и свободы  вашего
духа.
     Важной вещью, однако, является ваша задача. Это дар,  который  делает
учитель и бенефактор  своим  ученикам.  Я  надеюсь,  что  вы  оба  успешно
доведете свои задачи до их кульминации.
     - Ожидание,  чтобы  выполнить  эту  задачу,  является  весьма  особым
ожиданием, - сказал дон  Хенаро  совершенно  внезапно.  -  и  я  собираюсь
рассказать вам историю о племени воинов, которое жило в другие времена  на
горах где-то в том направлении, - он небрежно указал на восток, но  затем,
после секундного колебания  он,  казалось,  изменил  решение,  поднялся  и
указал на далекие северные горы.
     - Нет, они жили в том направлении, -  сказал  он,  глядя  на  меня  и
улыбаясь со знающим видом. - в точности в 135 километрах отсюда.
     Дон  Хенаро,  должно  быть,  изображал  меня.  Его  рот  и  лоб  были
наморщенными, его руки были плотно прижаты  к  груди,  удерживая  какой-то
воображаемый предмет, который,  должно  быть,  был  записной  книжкой.  Он
принял очень смешную позу.  Я  однажды  встретился  с  немецким  студентом
синологом, который выглядел в точности так.  Мысль  о  том,  что  все  это
время, может быть, бессознательно я подражал гримасам немецкого  синолога,
была забавной для меня. Я засмеялся про себя.  Казалось,  эта  шутка  была
прямо для меня.
     Дон Хенаро уселся опять и начал свой рассказ.
     - В  тех  случаях,  когда  член  племени  воинов  совершал  поступок,
который, как считалось, шел против их законов, то его судьба решалась  ими
всеми. Обвиняемый должен был объяснить причины, по которым он  сделал  то,
что  сделал.  Его  товарищи  должны  были  выслушать  его,  а  затем   они
расходились, потому что находили его причины  убедительными,  или  же  они
выстраивались со своим оружием на самом краю плоской горы,  очень  похожей
на ту гору, на которой мы сидим сейчас, готовые привести в исполнение  его
смертный приговор, потому что они находили его  причины  неприемлемыми.  В
этом случае приговоренный воин должен был попрощаться  со  своими  старыми
товарищами, и его казнь начиналась.
     Дон Хенаро взглянул на меня и Паблито, как бы ожидая  от  нас  знака.
Затем он повернулся к Нестору.
     - Может быть, свидетель может сказать нам,  что  общего  эта  история
имеет с этими двумя? - сказал он Нестору.
     Нестор улыбнулся застенчиво и,  казалось,  на  секунду  погрузился  в
глубокое раздумье.
     - Свидетель не имеет никакого представления, - сказал он и  засмеялся
нервным смешком.
     Дон Хенаро попросил каждого подняться и пройти вместе с ним взглянуть
через западный край утеса.
     Там был пологий склон до дна равнинного образования. Затем  там  была
узкая полоска земли, заканчивавшаяся пропастью,  которая,  казалось,  была
естественным каналом для стока дождевой воды.
     - Как раз там, где находится эта расщелина рос  ряд  деревьев  в  тех
горах, о которых рассказывается, - сказал он. - за этой чертой был  густой
лес. Попрощавшись со  своими  товарищами  приговоренный  воин  должен  был
начать спускаться по склону к деревьям.  Его  товарищи  затем  брали  свое
оружие и нацеливались на него. Если  никто  не  стрелял,  или  если  воин,
пережив свои ранения, достигал края деревьев, он был свободен.
     Мы вернулись назад к тому месту, где мы сидели.
     - Как теперь, свидетель, - спросил он у Нестора, - можешь ты сказать?
     Нестор был самой нервозностью. Он снял свою шляпу и  почесал  голову.
Затем он закрыл лицо руками.
     - Откуда может бедный свидетель знать? - бросил он наконец вызывающим
тоном и засмеялся вместе со всеми.
     - Говорили, что там были люди, которые  прорывались  без  ранения,  -
продолжал дон Хенаро. - скажем так,  что  их  личная  сила  влияла  на  их
товарищей. Волна проходила по ним, когда они целились,  и  никто  не  смел
использовать своего оружия. Или может быть они боялись его смелости  и  не
могли причинить ему вреда.  Дон  Хенаро  взглянул  на  меня,  а  затем  на
Паблито.
     - Там было одно условие для этой ходьбы к краю деревьев, -  продолжал
он, - воин должен был идти спокойно, ни на что не  обращая  внимания.  Его
шаги должны быть уверенными и твердыми. Его  глаза  должны  были  смотреть
вперед спокойно. Он должен был спускаться не спотыкаясь, не  оборачиваясь,
чтобы посмотреть назад и превыше всего не пускаясь бежать.
     Дон Хенаро сделал паузу. Паблито отозвался на его слова кивком.
     - Если вы двое решите вернуться на эту землю, - сказал он,  -  то  вы
должны будете ждать как истинные воины до тех пор, пока не будут выполнены
ваши задачи. Это ожидание очень похоже на спуск воина в этом рассказе.
     Видите  ли,  воин  вышел  из  человеческого  времени,  и  вы   также.
Единственная разница заключается в  том,  кто  целится  в  вас.  Тем,  кто
целились в воина, были его товарищами-воинами. Но то, что  целится  в  вас
двоих  -  это  неизвестное.  Единственным  вашим  шансом   является   ваша
неуязвимость. Вы должны ждать, не ожидая наград. И вы должны направить всю
вашу личную силу на выполнение ваших задач.
     Если вы не будете действовать неуязвимо, если вы  начнете  елозить  и
станете беспокойными,  отчаетесь,  то  вы  будете  безжалостно  застрелены
меткими стрелками из неизвестного.
     С другой стороны, ваша неуязвимость и  личная  сила  таковы,  что  вы
способны выполнить ваши задачи. Тогда вы достигнете обещания силы.  А  что
это за обещание, можете вы спросить? Это то обещание,  которое  сила  дает
людям как светящимся существам.
     Каждый воин имеет различную судьбу, поэтому невозможно  сказать,  чем
именно будет это обещание для каждого из вас.
     Солнце почти село. Светло-оранжевая окраска на далеких северных горах
потемнела. Пейзаж давал мне ощущение выметенного ветром одинокого мира.
     - Вы узнали, что законом воина является быть смиренным и эффективным,
- сказал дон Хенаро, и его голос заставил меня подпрыгнуть. - вы научились
действовать, не ожидая ничего в награду. Теперь я скажу вам, что для того,
чтобы выстоять то, что лежит за границами этого дня, вам понадобится  ваша
абсолютная выносливость.
     Я испытал потрясение в своем животе. Паблито начал тихонько дрожать.
     - Воин должен быть всегда готовым, - сказал он.  -  судьба  всех  нас
здесь состояла в том, чтобы знать, что мы являемся пленниками силы.  Никто
не может сказать, почему именно мы. Но какая великая удача!
     Дон Хенаро перестал говорить и опустил голову, как бы  утомившись.  В
первый раз я услышал, чтобы он говорил подобными словами.
     - Здесь принято, чтобы воин попрощался со всеми присутствующими и  со
всем тем, кого он оставляет позади себя, - сказал дон Хуан.  -  он  должен
сделать это своими собственными словами и  громко  так,  чтобы  его  голос
всегда оставался на этом месте силы.
     Дон Хуан своим голосом ввел еще одно  измерение  в  мое  состояние  в
данный момент. Наш разговор в машине стал еще более обостренным. Как  прав
он был, когда сказал, что умиротворенность окружающего  нас  пейзажа  была
только миражем, и что объяснение магов наносит такой удар,  который  никто
не способен парировать.  Я  слышал  объяснение  магов,  и  я  испытал  его
основные моменты, и теперь я  находился  тут,  более  обнаженным  и  более
беспомощным, чем за всю свою  жизнь.  Ничто  из  того,  что  я  когда-либо
сделал, ничто из того, что я когда-либо воображал не  могло  сравниться  с
болью и одиночеством этого момента.
     Объяснение магов содрало с меня даже мой разум. Дон  Хуан  опять  был
прав, когда говорил, что воин не может избежать боли и печали, а  избегает
только индульгирования в них. В этот момент моя печаль не вмещалась  ни  в
какие рамки. Я не мог вынести  прощания  с  теми,  кто  разделял  со  мной
повороты моей судьбы. Я сказал дону Хуану и  дону  Хенаро,  что  я  обещал
одному человеку умереть вместе, и что мой дух не может вынести  того,  что
остается один.
     - Мы совершенно одиноки, Карлитос, - сказал дон Хенаро мягко.  -  это
наше условие.
     Я ощутил в своем горле боль своей привязанности к жизни и к тем,  кто
был близок мне. Я не хотел прощаться с ними.
     - Мы одиноки, - сказал дон Хуан. - но умереть одному - это не  значит
умереть в одиночестве.
     Его голос звучал приглушенно и сухо, как покашливание.  Паблито  тихо
плакал. Затем он поднялся и  заговорил.  Это  не  было  набором  слов  или
исповедью. Чистым голосом поблагодарил он дона Хуана и дона Хенаро  за  их
доброту. Он повернулся к Нестору и поблагодарил его за то, что тот дал ему
возможность заботиться о нем. Он вытер свои глаза рукавом.
     - Что за прекрасная штука было быть в этом  прекрасном  мире!  В  это
чудесное  время!  -  воскликнул  он  и  вздохнул.  Его   настроение   было
захлестывающим.
     - Если я не вернусь, то я прошу вас, как о высшем благодеянии  помочь
тем, кто делил мою судьбу, - сказал он дону Хенаро.
     Затем он повернулся к западу в направлении своего дома. Его  поджарое
тело сотрясалось от слез. Он подбежал к краю утеса  с  вытянутыми  руками,
как бы собираясь обнять кого-то. Его губы двигались,  он  как  бы  говорил
тихим голосом.
     Я отвернулся. Я не хотел слышать, что говорит  Паблито.  Он  вернулся
назад туда, где мы сидели, плюхнулся рядом со мной и повесил голову.
     Я не мог сказать ничего. Но затем какая-то внешняя сила овладела мной
и заставила меня встать, и я  тоже  высказал  свои  благодарности  и  свою
печаль.
     Мы затихли снова. Северный ветер тихо посвистывая дул мне в лицо. Дон
Хуан посмотрел на меня. Я никогда не видел в его глазах  столько  доброты.
Он сказал мне, что воин прощается, благодаря  всех  тех,  кто  сделал  ему
что-то  доброе  или  оказал  участие.  И  что  я  должен   выразить   свою
благодарность не только им, но также  и  тем,  кто  заботился  обо  мне  и
помогал мне на моем пути.
     Я повернулся на северо-запад к Лос-Анжелесу, и вся  сентиментальность
моего  духа  вылилась  наружу.  Что  за  очистительное   облегчение   было
произнести свои благодарности!
     Я сел опять. Никто не смотрел на меня. - воин признает свою боль,  но
не индульгирует в ней, - сказал дон Хуан,  -  поэтому  настроением  воина,
который входит в неизвестное, не  является  печаль.  Напротив,  он  весел,
потому что он чувствует смирение перед своей удачей,  уверенность  в  том,
что его дух неуязвим и превыше всего полное осознание своей эффективности.
Радость воина исходит из его признания своей судьбы  и  из  его  правдивой
оценки того, что лежит перед ним.
     Последовала  долгая  пауза.  Моя  печаль  была  чрезмерной.  Я  хотел
что-нибудь сделать, чтобы вырваться из этой подавленности.
     - Свидетель, пожалуйста, сдави свой ловец духов, - сказал дон  Хенаро
Нестору. Я услышал громкий и очень смешной звук игрушки  Нестора.  Паблито
истерически рассмеялся и точно так же дон Хуан с доном Хенаро.  Я  заметил
характерный запах и сообразил тогда, что Нестор перднул. Что  было  ужасно
смешным, так это выражение совершеннейшей  серьезности  на  его  лице.  Он
пернул не для шутки, а потому что у него не было при себе его ловца духов.
Он помогал нам наилучшим образом, как только мог.
     Все они отрешенно смеялись. Что за легкость была у них в смещении  из
грустной ситуации в совершенно смешную.
     Паблито повернулся ко мне внезапно. Он захотел узнать, не поэт ли  я.
Но прежде, чем я успел ответить, Хенаро составил строфу:
     - Карлитос спокоен и верно он  немного  поэт  и  дурак  примерный,  -
сказал он.
     Все они опять расхохотались.
     - Вот это настроение лучше, - сказал дон Хуан. - а сейчас, прежде чем
мы с Хенаро попрощаемся с вами, вы двое можете сказать  все,  что  угодно.
Может быть это последний раз, когда вы можете что-либо сказать.
     Паблито отрицательно покачал головой, но у меня было кое-что. Я хотел
выразить свое восхищение, свое поражение исключительностью духа воина дона
Хуана и дона Хенаро, но я запутался в  своих  словах  и  кончил  тем,  что
ничего не сказал, или хуже того, я  кончил  тем,  что  я  вроде  бы  опять
жаловался.
     Дон Хуан покачал головой и чмокнул губами в насмешливом  неодобрении.
Я невольно  засмеялся.  Не  имело  значения  однако  то,  что  я  не  смог
воспользоваться  своим  шансом  сказать  им  о  моем   восхищении.   Очень
любопытное ощущение начало овладевать мной. У меня было  чувство  радости,
веселья, абсолютной свободы, которая заставляла меня  смеяться.  Я  сказал
дону Хуану и дону Хенаро, что мне нет никакого дела до исхода моей встречи
с неизвестным, что я счастлив и собран, и что  буду  ли  я  жив  или  умру
совершенно не важно для меня в данный момент.
     Дон Хуан и дон Хенаро, казалось, порадовались моим словам еще больше,
чем я. Дон Хуан хлопнул себя по ляжкам и засмеялся. Дон Хенаро бросил свою
шляпу на землю и закричал, как будто бы он объезжает дикую лошадь.
     Внезапно дон Хенаро сказал:
     - Мы развлекались и смеялись во время ожидания  совершенно  так,  как
рекомендовал свидетель. Но естественным условием порядка является то,  что
это всегда приходит к концу.
     Он посмотрел на небо.
     - Уже почти пришло время нам разойтись, как делали воины в  рассказе,
- сказал он. - но прежде чем мы пойдем нашими различными путями, я  должен
сказать вам двоим одну последнюю вещь: я хочу раскрыть вам  секрет  воина.
Может быть, вы можете назвать его предрасположением воина.
     Он обернулся в особенности  ко  мне  и  сказал,  что  я  когда-то  им
говорил, что жизнь воина холодна  и  одинока  и  лишена  чувств.  Он  даже
закончил, что как раз в этот момент я убежден, что это так.
     - Жизнь воина ни в коем случае не может быть холодной,  одинокой  или
лишенной чувств, - сказал  он,  -  потому  что  она  основывается  на  его
привязанности, его стремлении, на том, что он посвятил себя тому, кого  он
любит. И вы можете спросить, кто это тот, кого  он  любит.  Я  покажу  вам
сейчас.
     Дон Хенаро поднялся и медленно отошел на совершенно  плоский  участок
как раз перед нами, в  3-4  метрах  в  стороне.  Там  он  сделал  странное
движение. Он двигал своими руками, как бы очищая  пыль  с  своей  груди  и
живота. Затем произошла  странная  вещь.  Поток  почти  неощутимого  света
прошел сквозь него. Он исходил из земли и, казалось обнял все его тело. Он
сделал что-то  вроде  заднего  пируэта,  нырок  назад,  точнее  говоря,  и
приземлился на грудь и на  руки.  Его  движение  было  выполнено  с  такой
точностью и легкостью, что он казался невесомым  существом,  червеобразным
существом, которое перевернулось. Когда он оказался на земле, он  исполнил
ряд неземных движений. Он скользил всего в нескольких дюймах  над  землей,
или катался на ней, как если бы он  лежал  на  шарикоподшипниках,  или  же
плавал, описывая круги и  поворачиваясь  с  быстротой  и  ловкостью  угря,
плывущего в океане.
     Мои глаза начали успокаиваться в какой-то момент и затем без  всякого
перехода я уже следил за шаром света, скользящим взад и вперед по чему-то,
что, казалось, было поверхностью катка с тысячами лучей света, сияющими на
ней.
     Картина была ясной. Затем шар огня остановился и остался неподвижным.
Голос встряхнул меня и рассеял  мое  внимание.  Это  заговорил  дон  Хуан.
Сначала я не мог понять, что он говорит. Я опять взглянул на шар  огня.  Я
мог различить только дона Хенаро, лежащего на земле с разбросанными руками
и ногами. Голос дона  Хуана  был  очень  ясным.  Он,  казалось,  нажал  на
какой-то курок во мне, и я начал писать.
     - Любовь Хенаро - это этот мир, сказал он. - он  только  что  обнимал
эту огромную землю, но поскольку он такой маленький,  все,  что  он  может
делать, только плавать в ней. Но земля знает, что он любит ее, и заботится
о нем. Именно поэтому жизнь Хенаро наполнена до краев,  и  его  состояние,
где бы он ни был, будет изобильным. Хенаро бродит по тропам своей любви, и
где бы он ни находился, он цельный.
     Хенаро сел перед нами на корточки. Он мягко погладил землю.
     - Это предрасположение двух воинов, - сказал он. -  эта  земля,  этот
мир. Для воина не может быть большей любви.
     Дон Хенаро поднялся и минуту сидел на корточках рядом с доном Хуаном,
пока они оба пристально смотрели на нас.  Затем  они  оба  сели,  скрестив
ноги.
     -  Только  если  любишь  эту  землю  с  несгибаемой  страстью,  можно
освободиться от печали, - сказал дон Хуан. - воин всегда весел, потому что
его любовь неизменна и предмет его любви - земля - обнимает его и  осыпает
его невообразимыми дарами. Печаль принадлежит только тем, кто ненавидит ту
самую вещь, которая дает укрытие всем своим существам.
     Дон Хуан опять с нежностью погладил землю.
     - Это милое существо, которое является живым до последней  крупицы  и
понимает каждое чувство, успокоило меня. Оно вылечило мои боли и, наконец,
когда я полностью понял мою любовь к нему, оно научило меня свободе.
     Он сделал паузу. Тишина  вокруг  нас  была  пугающей.  Ветер  свистел
мягко, а затем я услышал далекий лай одинокой собаки.
     - прислушайся к этому лаю, - продолжал дон Хуан.  -  именно  так  моя
любимая земля помогает мне представить вам этот последний момент. Этот лай
- самая печальная вещь, которую можно услышать.
     Минуту мы молчали. Лай этой одинокой собаки был настолько печален,  а
тишина вокруг нас настолько интенсивной, что я ощутил  щемящую  боль.  Она
заставила меня думать о моей собственной жизни, о моей собственной печали,
о моем собственном незнании куда идти и что делать.
     - Лай этой собаки - это ночной голос человека, - сказал дон Хуан.
     - Он исходит из дома в той долине к югу. Человек  кричит  через  свою
собаку, поскольку они являются  компаньонами  по  рабству  на  всю  жизнь,
выкрикивая свою печаль и свою запутанность. Он просит свою смерть прийти и
освободить его от мрачных и ужасных цепей его жизни.
     Слова дона  Хуана  затронули  во  мне  самую  беспокойную  струну.  Я
чувствовал, что он говорит, обращаясь прямо ко мне.
     - Этот лай и то одиночество, которое он создает, - говорят о чувствах
людей, - продолжал он. - людей,  для  которых  вся  жизнь  была  как  один
воскресный вечер. Вечер, который не был  совершенно  жалким,  но  довольно
жалким, нудным и неудобным. Они много попотели и попыхтели, они не  знали,
куда пойти и что делать. Этот  вечер  оставил  им  только  воспоминания  о
мелочных раздражениях и нудности. А  затем  внезапно  все  кончилось.  Уже
наступила ночь.
     Он  пересказал  историю,  которую  я  когда-то  рассказывал   ему   о
семидесятидвухлетнем старике, который жаловался, что его жизнь была  такой
короткой, что ему казалось, будто всего день назад он был мальчиком.  Этот
человек сказал мне: "я помню ту пижаму, которую я обычно носил, когда  мне
было десять лет от роду. Кажется прошел всего один день. Куда ушло время?"
- Противоядие, которое убивает этот яд - здесь, - сказал дон Хуан,  лаская
землю. - взгляните на вас двоих. Вы  добрались  до  объяснения  магов,  но
какая разница  от  того,  что  вы  знаете  его?  Вы  более  уединены,  чем
когда-либо, потому что без непреклонной любви  к  тому  существу,  которое
дает вам укрытие, уединенность кажется одиночеством.
     Только любовь к этому великолепному существу может дать свободу  духу
воина. А свобода это есть  радость,  эффективность  и  отрешенность  перед
лицом любых препятствий. Это последний  урок.  Он  всегда  оставляется  на
самый  последний  момент,  на  момент  полного  уединения,  когда  человек
остается лицом к лицу со своей смертью и своим  уединением.  Только  тогда
этот урок имеет смысл.
     Дон Хуан и дон Хенаро поднялись и потянулись  руками  и  спиной,  как
если бы от сидения их тела онемели. Мое сердце начало  быстро  колотиться.
Они заставили меня и Паблито подняться.
     - Сумерки - это трещина между мирами, - сказал дон Хуан. - это  дверь
в неизвестное.
     Он указал широким движением руки на утес, где мы стояли.
     - Это плато находится перед дверью.
     Он указал на северный край утеса.
     - Там дверь. За ней - бездна. А за бездной - неизвестное.
     Затем дон Хуан и дон Хенаро повернулись к  Паблито  и  попрощались  с
ним. Глаза Паблито были влажными и неподвижными. Слезы катились у него  по
щекам. Я услышал голос дона Хенаро, прощавшегося со  мной,  но  не  слышал
дона Хуана.
     Дон Хуан и дон Хенаро подошли к Паблито и коротко что-то шепнули  ему
на уши. Затем они  подошли  ко  мне.  Но  еще  прежде,  чем  они  что-либо
прошептали, я ощутил то особое чувство расщепленности.
     - Мы теперь будем просто пылью на дороге, - сказал  Хенаро.  -  может
быть, когда-нибудь она опять попадет в твои глаза.
     Дон Хуан и дон  Хенаро  отошли  в  сторону  и,  казалось,  слились  с
темнотой. Паблито взял меня за руку и мы попрощались друг с другом.  Затем
странный порыв силы заставил меня бежать вместе с  ним  к  северному  краю
утеса. Я ощущал его руку, когда мы прыгнули, а затем я был один.




                            Карлос  КАСТАНЕДА

                          ПУТЕШЕСТВИЕ В ИКСТЛЭН




                                 ВВЕДЕНИЕ

     В субботу, 22 мая 1971 года  я  приехал  в  Сонору  "Мексика",  чтобы
увидеться с Хуаном Матусом, индейцем-магом из племени яки, с которым я был
связан с 1961 года. Я думал, что мой визит в  этот  день  никак  не  будет
отличаться от множества других визитов, которые я делал за те десять  лет,
пока я был его учеником. События, которые имели  место  в  тот  день  и  в
последующие дни были для меня поворотными. На  этот  раз  мое  ученичество
пришло к  концу.  Это  не  было  каким-либо  моим  уходом,  а  законченным
окончанием учения.
     Я уже представил мое ученичество в двух  предыдущих  книгах:  "учение
дона Хуана" и "отделенная реальность".
     Моим основным положением  в  обеих  книгах  было  то,  что  основными
моментами  в  учении  на  мага  были   состояния   необычной   реальности,
производимые приемом психотропных растений.
     В этом отношении дон Хуан был экспертом в  использовании  трех  таких
растений: daturа inохiа,  известной,  как  дурман;  lернорнеса  williамвi,
известной, как пейот; и галлюциногенный гриб из рода рsilесyве.
     Мое восприятие мира под воздействием этих психотропных  веществ  было
таким запутанным и внушительным, что  я  был  вынужден  предположить,  что
такие состояния являлись единственной дорогой к передаче и обучению  тому,
чему дон Хуан пытался научить меня.
     Это заключение было ошибочным.
     Чтобы избежать любого недопонимания в моей работе с доном  Хуаном,  я
хотел бы прояснить следующие моменты.
     До сих пор  я  не  делал  никаких  попыток  поместить  дона  Хуана  в
культурные рамки. Тот факт, что он считает себя индейцем яки не  означает,
что его знания магии известны индейцам яки  в  основном  или  практикуются
ими.
     Все разговоры, которые мы провели  с  доном  Хуаном  во  время  моего
ученичества велись на испанском языке, и лишь  благодаря  его  отчетливому
владению этим языком я смог получить полные объяснения системы верований.
     Я сохранил название этой системы - "магия",  и  я  также  по-прежнему
называю дона  Хуана  магом,  потому  что  это  те  категории,  которые  он
использовал сам.
     Поскольку я был способен  записать  большинство  из  того,  что  было
сказано на его позднейших фазах, я собрал большую кучу записок. Для  того,
чтобы  сделать  эти  записки  читабельными  и  в  то  же  время  сохранить
драматическое единство учения дона Хуана, я должен был издать, а то, что я
выпустил, является, я считаю не относящимся к тем вопросам, которые я хочу
поднять.
     В моей работе с  доном  Хуаном  я  ограничивал  свои  усилия  рамками
видения его, как мага, и получения ч л е н с т в а в его знании.
     Для того, чтобы  выразить  свою  мысль,  я  должен  прежде  объяснить
основные моменты магии так, как дон Хуан представил их мне. Он сказал, что
для мага мир повседневной жизни не является реальным или "вокруг нас", как
мы привыкли верить. Для мага реальность,  или  тот  мир,  который  мы  все
знаем, является только описанием.
     Для того,  чтобы  упрочить  этот  момент,  дон  Хуан  сконцентрировал
основные свои усилия на том, чтобы подвести меня к  искреннему  убеждению,
что тот мир, который я имею в уме, как окружающий,  был  просто  описанием
мира; описанием, которое было накачено  в  меня  с  того  момента,  как  я
родился.
     Он указал, что любой, кто  входит  в  контакт  с  ребенком,  является
учителем, который непрерывно описывает ему мир, вплоть  до  того  момента,
пока ребенок не будет  способен  воспринимать  мир  так,  как  он  описан.
Согласно дону Хуану мы  не  сохраняем  памяти  этого  поворотного  момента
просто  потому,  что,  пожалуй,  никто  из  нас  не  имел  никакой   точки
соотнесения для того, чтобы сравнить его с чем-либо еще. Однако,  с  этого
момента и дальше ребенок становится _ч_л_е_н_о_м_. Он знает описание  мира
и его членство становится полноправным, я  полагаю,  когда  он  становится
способным  делать   все   должные   интерпретации   восприятия,   которые,
подтверждая это описание, делают его достоверным.
     Для дона Хуана в таком случае, реальность  нашей  повседневной  жизни
состоит из бесконечного потока интерпретаций восприятия, которым мы,  т.е.
индивидуумы,  которые  разделяют   особое   членство,   научились   делать
одинаково.
     Ты идея, что интерпретации  восприятия,  которые  делают  мир,  имеют
недостаток, соответствует тому факту, что они текут  непрерывно  и  редко,
если вообще когда-либо, ставятся под вопрос. Фактически, реальность  мира,
который  мы  знаем,  считается  настолько  сама  собой  разумеющейся,  что
основной момент магии состоящий в том, что наша реальность является просто
одним из многих  описаний,  едва  ли  может  быть  принят,  как  серьезное
заключение.
     К счастью, в случае  моего  ученичества,  дона  Хуана  совершенно  не
заботило, могу я или нет понимать то, что он говорит. Таким  образом,  как
учитель магии, дон Хуан взялся описывать мне мир со времени нашего первого
разговора. Моя трудность в понимании его концепции и  методов  проистекала
из того факта, что  его  описание  было  чуждым  и  несовпадающим  с  моим
собственным описанием.
     Его  утверждением  было  то,  что  он  учит  меня,  как  "видеть",  в
противоположность просто "смотрению", и что "остановка мира"  была  первым
шагом к "видению".
     В течение многих лет я рассматривал идею "останавливания  мира",  как
загадочную метафору, которая на самом деле ничего не значит. И только лишь
во время неофициального  разговора,  который  имел  место  к  концу  моего
ученичества, я полностью понял ее объем и важность, как одного из основных
моментов в знании дона Хуана.
     Дон  Хуан  и  я  разговаривали  о  различных  вещах  в  свободной   и
непринужденной манере. Я рассказал ему о моем  друге  и  его  проблеме  со
своим девятилетним  сыном.  Ребенок,  который  жил  с  матерью  в  течение
последних четырех лет, и теперь жил с моим другом, и проблема  состояла  в
том, что с ним делать. Согласно  моему  другу,  ребенок  был  негоден  для
школы. У него не хватало концентрации, и он  ничем  не  интересовался.  Он
всему оказывал сопротивление, против любого контакта восстает и убегает из
дома.
     "У твоего друга действительно проблема", - сказал дон Хуан, смеясь.
     Я хотел продолжать рассказывать ему обо всех "ужасных" вещах, которые
сделал ребенок, но он прервал меня.
     "Нет нужды говорить дальше об этом бедном мальчике", - сказал  он.  -
"нет нужды ни для тебя, ни для меня рассматривать  его  поступки  так  или
иначе в наших мыслях".
     Его манера была прямой, и его голос был тверд, но затем он улыбнулся.
     - Что может сделать мой друг? - спросил я.
     - Наихудшая вещь, которую он может  сделать,  это  заставить  ребенка
согласиться с ним, - сказал дон Хуан.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Я имею в виду, что отец ребенка не должен его шлепать или пугать  в
тех случаях, когда тот ведет себя не так, как хотелось бы отцу.
     - Но как он может научить его чему-либо,  если  он  не  будет  с  ним
тверд?
     - Твой друг должен найти кого-нибудь другого, кто бы шлепал ребенка.
     - Но он не может позволить никому тронуть своего мальчика!  -  сказал
я, удивленный его предложению.
     Дону Хуану, казалось, понравилась моя реакция, и он засмеялся.
     - Твой друг не воин, - сказал он. - если бы он был воином, то  он  бы
знал, что наихудший вещью, которую можно сделать,  будет  противопоставить
себя человеку прямо.
     - Что делает воин, дон Хуан?
     - Воин действует стратегически.
     - Я все же не понимаю, что ты имеешь в виду.
     - Я имею в виду, что если бы твой друг был воином,  то  он  бы  помог
своему ребенку остановить мир.
     - Но как мой друг может сделать это?
     - Ему нужна была бы личная сила. Ему нужно было бы быть магом.
     - Но он не маг.
     - В таком случае он должен использовать обычные  средства  для  того,
чтобы помочь своему сыну изменить идею мира. Это не  останавливание  мира,
но это подействует так же.
     Я попросил его объяснить свои слова.
     - Если бы я был твой друг, - сказал дон Хуан, - то я бы начал с того,
что нанял бы кого-нибудь, кто бы шлепал маленького мальчика. Я пошел бы  в
городские трущобы  и  нанял  бы  наиболее  страшно  выглядящего  человека,
которого бы смог найти.
     - Чтобы испугать маленького мальчика?
     - Не просто для того, чтобы испугать мальчика, дурень, этот  парнишка
должен быть _о_с_т_а_н_о_в_л_е_н_. Но этого не произойдет, если его  будет
бить собственный отец.
     - Если кто-либо хочет остановить других людей, то  он  всегда  должен
быть в стороне от того круга, который нажимает на них. Таким  образом,  он
всегда сможет управлять давлением.
     Идея была необычной, но каким-то образом она находила во мне отклик.
     Дон Хуан подпирал подбородок  левой  ладонью.  Его  левая  рука  была
прижата к груди, опираясь на деревянный  ящик,  который  служил  низеньким
столом.  Его  глаза  были  закрыты,  его  глазные  яблоки   двигались.   Я
чувствовал, что он смотрит на меня через закрытые веки. Эта мысль испугала
меня.
     - Расскажи мне еще, что должен делать мой друг со своим мальчиком.
     - Скажи ему, пусть он пойдет в городские трущобы  и  очень  тщательно
выберет мерзко выглядящего подонка, - продолжал он. - скажи ему, пусть  он
берет молодого, такого, в котором еще осталась какая-то сила.
     Дон  Хуан  обрисовал  затем  странную   стратегию.   Я   должен   был
проинструктировать  своего  друга  о  том,  что  нанятый  человек   должен
следовать за ним или ждать его в том месте, куда он придет со своим сыном.
Этот человек в ответ на условный сигнал, который будет  дан  после  любого
неправильного поведения  со  стороны  ребенка,  должен  был  выскочить  из
укромного места, схватить ребенка и отшлепать его так, чтоб тот  света  не
взвидел.
     - После того, как человек  испугает  его,  твой  друг  должен  помочь
мальчику восстановить его уверенность любым  способом,  каким  он  сможет.
Если он проведет эту процедуру три-четыре раза,  то  я  уверяю  тебя,  что
ребенок будет иметь другие чувства по отношению ко всему. Он изменит  свою
идею мира.
     - Но что, если испуг искалечит его?
     -  Испуг  никогда  никого  не  калечит.  Что  калечит  дух,  так  это
постоянное имение кого-нибудь у себя на спине, кто колотит тебя и  говорит
тебе, что следует делать, а чего не следует делать.
     - Когда этот мальчик  станет  более  сдержанным,  ты  должен  сказать
своему другу, чтобы тот сделал для  него  еще  одну,  последнюю  вещь.  Он
должен найти какой-либо способ, чтобы получить доступ к мертвому  ребенку,
может быть в больнице или в  конторе  доктора.  Он  должен  привести  туда
своего сына и показать ему мертвого ребенка.  Он  должен  дать  ему  разок
дотронуться до трупа левой рукой в любом месте, кроме живота трупа.  После
того, как мальчик это сделает, он будет обновлен. Мир никогда не будет тем
же самым для него.
     Я понял тогда, что за  все  годы  нашей  связи  с  доном  Хуаном,  он
осуществлял со мной, хотя и  в  другом  масштабе,  ту  же  самую  тактику,
которую он предлагал моему другу для сына.  Я  спросил  его  об  этом.  Он
сказал, что он все время пытался научить меня, как "остановить мир".
     - Ты еще не сделал этого, - сказал он, улыбаясь. - ничто, кажется, не
срабатывает, потому что ты очень  упрям.  Если  бы  ты  был  менее  упрям,
однако, то к этому времени ты, вероятно, остановил бы мир при помощи любой
из техник, которым я обучил тебя.
     - Какие техники, дон Хуан?
     - Все, что я говорил тебе, было техникой останавливания мира.
     Через несколько месяцев после этого разговора дон Хуан  выполнил  то,
что он намеревался сделать: обучить меня "остановить мир".
     Это монументальное событие в моей жизни заставило  меня  пересмотреть
детально всю мою  десятилетнюю  работу.  Для  меня  стало  очевидным,  что
первоначальное заключение о роли психотропных растений было ошибочным. Они
не были существенной чертой описания мира магом,  но  должны  были  только
помочь сцементировать, так сказать, части того описания, которое я не  был
способен воспринять иначе. Моя настойчивость в  том,  чтобы  держаться  за
свою стандартную версию реальности делала меня почти  слепым  и  глухим  к
целям дона Хуана.  Поэтому,  просто  отсутствие  у  меня  чувствительности
вызывало необходимость  их  применения.  Пересматривая  все  свои  полевые
заметки, я понял, что дон Хуан дал мне  основу  нового  описания  в  самом
начале нашей связи, в том, что он  называл  "техникой  для  останавливания
мира". В своих прежних работах я выпустил эти части моих полевых  заметок,
потому что они не относились к использованию психотропных растений. Теперь
я на законном основании восстановил их в общем объеме учения дона Хуана, и
они составили первые семнадцать глав этой книги. Первые три главы являются
полевыми  заметками,  охватывающими  события,  которые  вылились   в   мое
"останавливание мира".
     Подводя итоги, я могу сказать,  что  в  то  время,  когда  я  начинал
ученичество, была другая реальность.  Иначе  говоря,  было  описание  мира
магами, которого я не знал.
     Дон Хуан, как маг и учитель, научил меня этому описанию. Десятилетнее
ученичество, которое я прошел, состояло, поэтому,  в  устанавливании  этой
неизвестной реальности через развертывание ее описания. И  добавление  все
более и более сложных частей по мере моего продвижения в учении.
     Окончание ученичества означало, что я научился новому  описанию  мира
убедительным и ясным образом и что я стал  способен  к  новому  восприятию
мира, которое совпадало с его новым описанием. Другими словами,  я  достиг
ч_л_е_н_с_т_в_а_.
     Дон Хуан утверждал, что для того, чтобы  достичь  "видения",  следует
"остановить мир". "Останавливание мира" действительно было нужным моментом
определенных состояний сознания, в которых реальность  повседневной  жизни
изменяется,  поскольку   поток   интерпретаций,   который   обычно   течет
непрерывно, был остановлен рядом обстоятельств,  чуждых  этому  потоку.  В
моем  случае  рядом  обстоятельств,  чуждых   моему   нормальному   потоку
интерпретаций,  было  описание  мира  магами.  У  дона  Хуана  необходимым
условием для остановки мира было то, что следует быть убежденным.  Другими
словами, нужно научиться новому описанию в полном смысле, для того,  чтобы
наложить  его  на  старое  и,   таким   образом,   сломать   догматическую
уверенность, которую мы все разделяем, что достоверность наших  восприятий
или нашей реальности мира не может ставиться под вопрос. После  "остановки
мира" следующим шагом было "видение". Под этим дон Хуан  подразумевал  то,
что  я  хотел  бы  категоризовать,  как  "реагирование  на  перцептуальные
установки о мире, находящемся вне  того  описания,  которое  мы  научились
называть реальностью".
     Я убежден в том, что все эти шаги могут  быть  поняты  единственно  в
терминах того описания, к которому они относятся.  А  поскольку  это  было
описание, которое дон Хуан взялся мне давать с самого начала, я должен,  в
таком случае, позволить его учению быть единственным  источником  входа  в
него. Таким образом, я оставляю слова дона Хуана говорить самим за себя.




                    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. "ОСТАНАВЛИВАНИЕ МИРА"


                   1. ПОДТВЕРЖДЕНИЯ ИЗ ОКРУЖАЮЩЕГО МИРА

     - Как я понимаю, вы очень много знаете о растениях, сэр? -  сказал  я
старому индейцу, который был передо мной. Мой друг просто свел нас  вместе
и покинул комнату, и мы представлялись друг другу сами. Старик сказал мне,
что его зовут Хуан Матус.
     - Это твой друг сказал тебе так? - спросил он.
     - Да, это он сказал.
     - Я собираю растения или, скорее, они позволяют мне  собирать  их,  -
сказал он мягко.
     Мы находились в зале ожидания автобусной станции в Аризоне. Я спросил
его  на  очень  официальном  испанском  языке,  не  позволит  ли  он   мне
расспросить его. Я сказал:
     - Не позволит ли мне  джентльмен  "кабальеро"  задать  ему  некоторые
вопросы?
     "Кабальеро" - производное слово от "кабальо" - лошадь,  первоначально
означало всадника или знатного человека на лошади. Он  посмотрел  на  меня
инквизиторски.
     - Я всадник без лошади, - сказал он с широкой улыбкой. Затем добавил:
- я сказал тебе, что меня зовут Хуан Матус.
     Мне понравилась его улыбка. Я подумал, что, очевидно,  он  был  таким
человеком, которому нравится прямота, и я решил смело обратиться к нему  с
просьбой.
     Я сказал  ему,  что  интересуюсь  сбором  и  изучением  лекарственных
растений.  Я  сказал,  что  мой  особый  интерес  лежит  в   использовании
галлюциногенного кактуса - пейота, который я много изучал в университете в
Лос-Анжелесе.
     Я думал, что мое представление очень серьезно, мои слова  были  очень
сдержанными и звучали совершенно достоверно для меня.
     Старик медленно покачал  головой,  и  я,  ободренный  его  молчанием,
добавил, что, без сомнения, было  бы  полезным  для  нас  обоих  собраться
вместе и поговорить о пейоте.
     Именно в этот момент он поднял голову и взглянул мне прямо  в  глаза.
Это был  ужасный  взгляд.  И  однако  же  он  не  был  никоим  образом  ни
угрожающим, ни устрашающим. Это был взгляд, который прошел сквозь меня.  Я
сразу же онемел и не мог продолжать говорить. Это был конец нашей встречи.
И однако же он оставил крупицу надежды. Он сказал, что может быть я  смогу
когда-нибудь навестить его у него дома.
     Было бы трудно установить воздействие взгляда дона Хуана, если бы  не
сопоставить мой предыдущий опыт с уникальностью  этого  события.  Когда  я
начал изучать антропологию, и, таким образом, встретил дона Хуана,  я  уже
был экспертом в том, что называется "умей вертеться". Я покинул  свой  дом
много лет назад, и это  означало  по  моей  оценке,  что  я  был  способен
позаботиться о самом себе. Всегда, когда я бывал отвергнут, я  обычно  мог
проложить себе путь лестью, тем, что шел на компромисс,  спорил,  сердился
или, если ничего не  помогало,  то  я  хлюпал  носом  и  жаловался.  иными
словами, всегда было что-то такое, что, как я знал,  я  могу  сделать  при
данных обстоятельствах.  И  никогда  в  моей  жизни  ни  один  человек  не
останавливал моей инерции так легко и настолько полностью, как сделал  дон
Хуан в этот день. Дело было не только в том, что меня заставили замолчать.
Бывали времена, когда я не мог сказать ни  слова  своему  оппоненту  из-за
какого-то врожденного уважения, которое я чувствовал к нему. И  все  же  в
таких случаях моя злость или  замешательство  выражались  в  моих  мыслях.
Взгляд дона Хуана, однако, сделал меня  немым  до  такой  степени,  что  я
перестал связно думать.
     Я был полностью заинтригован  этим  поразительным  взглядом  и  решил
искать встречи с ним.
     Я готовился в течение шести месяцев после этой первой встречи,  читая
об использовании пейота среди американских  индейцев,  особенно  о  культе
пейота индейцев равнины. Я познакомился  с  каждой  доступной  работой  и,
когда я почувствовал, что готов, я вернулся назад в Аризону.

     Суббота, 17 декабря 1960 года
     Я нашел его  дом  после  длинных  и  дорогостоящих  расспросов  среди
местных индейцев. Была середина дня, когда я подъехал к дому и остановился
перед ним. Я увидел дона Хуана, сидящего на деревянной молочной фляге. Он,
казалось, узнал меня и приветствовал меня, когда я вылезал из машины.
     В течение некоторого времени  мы  обменивались  пустыми  стандартными
фразами, а затем я прямо признался ему, что был очень неоткровенен с  ним,
когда мы встретились в первый раз. Я хвастался, что  знал  очень  много  о
пейоте, в то время, как на самом деле я не знал о нем ничего.  Он  смотрел
на меня, его глаза были очень добрыми.
     Я  сказал  ему,  что  в  течение  шести  месяцев   я   читал,   чтобы
подготовиться к нашей встрече, и что на  этот  раз  я  действительно  знаю
намного больше.
     Он засмеялся. Очевидно, в моем  заявлении  было  что-то  смешное  для
него. Он смеялся надо мной, и  я  чувствовал  себя  немножко  смущенным  и
задетым.
     Он, очевидно, заметил мое неудобство и заверил меня, что, хотя у меня
были  добрые  намерения,  на  самом  деле   не   было   никакого   способа
подготовиться к нашей встрече.
     Я подумал о том, будет ли удобным спросить, имеет  ли  это  заявление
какой-либо скрытый смысл, но не сделал этого. Однако же он, казалось,  был
подстроен к моим чувствам и продолжал объяснять, что он имел  в  виду.  Он
сказал, что мои усилия напомнили ему сказку о неких людях, которых  король
обвинил и казнил когда-то. Он сказал, что в сказке наказанные  люди  никак
не отличались от тех, кто их  наказывал,  за  исключением  того,  что  они
произносили некоторые слова  особым  образом,  присущим  только  им.  Этот
недостаток, конечно, и выдавал их. Король поставил заставы  на  дорогах  в
критических  точках,  где  чиновники  требовали   от   каждого   прохожего
произнести ключевое слово. Те, кто могли произнести его  так,  как  король
его произносил, оставались жить, но тех,  кто  этого  не  мог,  немедленно
казнили. Основой  сказки  было  то,  что  однажды  молодой  человек  решил
подготовиться к тому, чтобы пройти через заставу,  научившись  произносить
испытательное слово так, как это нравилось королю.
     Дон Хуан сказал с широкой улыбкой,  что,  фактически,  это  заняло  у
молодого человека "шесть месяцев"  -  столько  времени  ему  понадобилось,
чтобы добиться правильного произношения.  И  затем  пришел  день  великого
испытания. Молодой человек очень уверенно подошел к заставе и стал  ждать,
пока чиновник потребует у него произнести слово.
     В этом месте дон Хуан  очень  драматично  остановил  свой  рассказ  и
взглянул на меня. Его пауза была очень рассчитанной  и  немножко  казалась
мне ловушкой, но я продолжал игру. Я уже слышал тему  сказки  раньше.  Там
дело было с евреями в германии и с  методом,  путем  которого  можно  было
сказать, кто еврей по тому, как они произносили определенные слова. Я знал
также основную нить рассказа: молодой  человек  должен  был  быть  схвачен
из-за того, что чиновник забыл ключевое слово и  попросил  его  произнести
другое слово, которое было очень похожим, но которое  молодой  человек  не
научился произносить правильно.
     Дон Хуан, казалось, ждал от меня, чтобы я спросил, что случилось. Так
я и сделал.
     -  Что  с  ним  случилось?  -  спросил  я,  пытаясь  быть  наивным  и
заинтересованным в сказке.
     - Молодой человек, который был действительно хитрым,  сообразил,  что
чиновник забыл ключевое слово и прежде, чем  этот  человек  успел  сказать
что-либо еще, он признался ему  в  том,  что  готовился  в  течение  шести
месяцев.
     Он сделал долгую паузу и взглянул на меня с предательским  блеском  в
глазах. На этот раз он подменил карты. Признание  молодого  человека  было
новым элементом, и я уже не знал, чем закончится история.
     -   Ну,   что   случилось   потом?   -   спросил   я,   действительно
заинтересованный.
     - Молодой человек был немедленно  казнен,  конечно,  -  сказал  он  и
расхохотался.
     Мне очень понравился способ,  каким  он  захватил  мой  интерес.  Еще
больше мне понравился способ, которым он связал сказку с моим  собственным
случаем. Фактически, он, казалось, составил ее для меня, он потешался надо
мной очень тонко и артистично. Я засмеялся вместе с ним.
     После этого я сказал ему, что  вне  зависимости  от  того,  насколько
глупо это может звучать, я действительно заинтересован в том, чтобы узнать
что-либо о растениях.
     - Я очень люблю гулять, - сказал он.
     Я подумал, что он намеренно меняет тему разговора для того, чтобы  не
отвечать мне. Я не хотел его настраивать против себя своей настойчивостью.
     Он спросил меня, не хочу ли я пойти вместе с ним на короткую прогулку
в пустыню. Я с энтузиазмом сказал, что мне понравилось бы  прогуляться  по
пустыне.
     - Это не пикник, - сказал он тоном предупреждения.
     Я сказал ему, что я очень серьезно хочу работать с ним. Я сказал, что
нуждаюсь  в  информации,   любого   рода   информации   об   использовании
лекарственных растений, и что я собираюсь  платить  ему  за  его  время  и
труды.
     - Ты будешь работать на меня, а я буду платить тебе зарплату.
     - Как много ты будешь платить мне? - спросил он.
     Я уловил в его голосе нотку жадности.
     - Сколько ты найдешь нужным, - сказал я.
     - Плати мне за мое время... Своим временем, - сказал он.
     Я подумал, что он - любопытнейшая личность. Я сказал ему,  что  я  не
понимаю, что он имеет в виду. Он заметил, что о растениях нечего  сказать,
поэтому взять мои деньги было бы немыслимо для него.
     - Что ты делаешь у себя в кармане? - спросил он, делая гримасу. -  ты
что, играешь со своим хером? - он говорил о моем незаметном записывании  в
миниатюрный блокнот, который находился в огромном кармане моей штормовки.
     Когда я рассказал ему, что я делаю, он сердечно рассмеялся.
     Я сказал, что не хотел беспокоить его, записывая прямо перед ним.
     - Если ты хочешь записывать - записывай, ты не  обеспокоишь  меня,  -
сказал он.
     Мы гуляли по окружающей пустыне, пока не стало почти совсем темно. Он
не  показывал  мне  никаких  растений  и  не  говорил  о  них  совсем.  Мы
остановились на минуту отдохнуть у больших кустов.
     - Растения очень любопытные вещи, - сказал он, не глядя  на  меня.  -
они живые, и они чувствуют.
     В тот самый момент, как он сделал это заявление, сильный порыв  ветра
потряс пустынный чапараль вокруг нас. Кусты издали гремящий звук.
     - Ты слышишь это? - спросил он меня, приставляя правую руку к  своему
уху, как бы помогая своему слуху. - листья и ветер соглашаются со мной.
     Я засмеялся. Друг,  который  свел  нас,  уже  предупреждал,  чтобы  я
держался настороже, потому что старик был очень эксцентричен.  Я  подумал,
что "соглашение с листьями" было одной из его эксцентричностей.
     Мы еще гуляли некоторое время, но он все еще не показывал мне никаких
растений, и не сорвал ни одного из них. Он просто шел через кусты,  слегка
их касаясь. Затем он остановился, сел на  камень  и  сказал  мне,  чтоб  я
отдохнул и осмотрелся.
     Я настаивал на разговоре. Я еще раз дал ему  знать,  что  очень  хочу
учиться о растениях, особенно о пейоте. Я просил его, чтобы он  стал  моим
информатором в обмен на какое-либо денежное вознаграждение.
     - Тебе не нужно платить мне, - сказал он. - ты можешь спрашивать меня
все, что хочешь. Я буду рассказывать тебе все,  что  я  знаю,  а  потом  я
расскажу тебе, что делать с этим.
     Он спросил меня, согласен ли я с его планом. Я был в восторге.  Затем
он добавил загадочное замечание:
     - Возможно, нет ничего такого, что можно учить  о  растениях,  потому
что о них нечего сказать.
     Я не понял того, что он сказал или того, что он под этим имел в виду.
     - Что ты сказал? - спросил я.
     Он повторил это замечание трижды, и затем  весь  район  был  потрясен
ревом военного реактивного самолета.
     - Вот! Мир только что согласился со мной,  -  сказал  он,  приставляя
левую ладонь к уху.
     Я находил его очень приятным. Его смех был заразительным.
     - Ты из Аризоны, дон Хуан? - спросил я, пытаясь удержать  разговор  в
рамках того, чтобы он был моим информатором.
     Он взглянул на меня и утвердительно кивнул. Его глаза, казалось, были
уставшими, я мог видеть белки его глаз вдоль нижних век.
     - Ты был рожден в этой местности?
     Он  кивнул  головой,  опять  не  отвечая   мне.   Это   походило   на
утвердительный жест, но это  походило  также  и  на  нервное  потряхивание
головой человека, который задумался.
     - А откуда ты сам? - спросил он.
     - Я приехал из южной америки, - сказал я.
     - Это большое место. Ты приехал из нее из всей?
     Его глаза были опять пронзительными, когда он посмотрел  на  меня.  Я
начал объяснять ему обстоятельства своего рождения, но он прервал меня.
     - В этом отношении мы похожи, - сказал он. - я живу здесь сейчас,  но
на самом деле я яки из Соноры.
     - И это все! Я сам приехал из...
     Он не дал мне закончить.
     - Знаю, знаю, - сказал он. - ты есть тот, кто ты есть, оттуда, откуда
ты есть. Так же как я - яки из Соноры.
     Его глаза были очень яркими,  а  его  смех  странно  беспокоящим.  Он
заставлял меня чувствовать так, как если бы поймал меня на какой-то лжи. Я
испытал любопытное ощущение вины.  У  меня  было  чувство,  что  он  знает
что-то, чего я не знаю или не хочу говорить.
     Мое странное раздражение росло. Он, должно быть, заметил его,  потому
что спросил, не хочу ли я поесть в ресторане в городе.
     По пути назад к его дому и затем ведя машину в город, я  почувствовал
себя лучше, но полностью не расслабился. Каким-то  образом  я  чувствовал,
что мне что-то угрожает, хотя и не мог найти причину.
     Я хотел ему купить пиво в ресторане. Он сказал, что никогда не  пьет,
даже пиво. Я засмеялся про себя. Я не поверил ему. Друг, который свел нас,
говорил мне, что "старик большую часть времени находится не в  себе".  Мне
действительно не было дела до того, лжет он или  нет  о  выпивке.  Он  мне
нравился. Было что-то умиротворяющее в его личности.
     Должно быть, на лице у меня отразилось сомнение, потому что затем  он
стал объяснять мне, что он пил в молодости, но затем однажды просто бросил
это.
     - Люди вряд ли даже понимают, что мы можем выбросить из  нашей  жизни
все что угодно в любое время. Просто вот так. - он щелкнул пальцами.
     - Ты думаешь, что можно бросить курить или пить так легко? -  спросил
я.
     - Конечно! - сказал он с большим убеждением. - курение и  пьянство  -
это ничто, совсем ничто, если мы хотим их бросить.
     В этот момент автоматическая кофеварка, в которой кипела вода, издала
громкий пронзительный звук.
     - Слышишь это! - воскликнул дон Хуан с сиянием в  глазах.  -  кипяток
согласен со мной.
     Затем он добавил после паузы:
     - Человек может получать согласие от всего вокруг него.
     В этот критический момент кофеварка издала поистине  гортанный  звук.
Он взглянул на кофеварку и сказал: - благодарю вас, -  кивнул  головой,  а
потом расхохотался.
     Я опешил. Его смех был немножко чересчур громкий, но мне искренне все
это нравилось.
     Затем моя первая реальная сессия с моим "информатором" закончилась. Я
сказал ему, что мне нужно навестить некоторых друзей, и что я был  бы  рад
повидать его снова в конце следующей недели.
     - Когда ты будешь дома? - спросил я.
     Он пристально рассматривал меня.
     - Когда ты приедешь, - заметил он.
     - Я не знаю точно, когда я приеду.
     - Тогда просто приезжай, не заботься.
     - Но что, если тебя не будет дома?
     - Я буду там, - сказал он, улыбаясь, и пошел прочь.
     Я побежал за ним и спросил его, не будет  ли  он  возражать,  если  я
привезу с собой фотоаппарат, чтобы сфотографировать его и его дом.
     - Об этом не может быть и речи, - сказал он с гримасой.
     - А как насчет магнитофона? Будешь ты возражать против этого?
     - Боюсь, что и такой возможности тоже нет.
     Я почувствовал себя раздраженным и стал горячиться. Я сказал, что  не
вижу логической причины его отказа.
     Дон Хуан отрицательно покачал головой.
     - Забудь это, - сказал он с силой. - и  если  ты  еще  хочешь  видеть
меня, никогда не говори об этом опять.
     Я выставил последнее слабое возражение. Я сказал,  что  фотоснимки  и
магнитофонные записи являлись бесценными для моей работы. Он  сказал,  что
есть только одна вещь, которая бесценна  для  всего,  что  мы  делаем.  Он
назвал ее "дух".
     - Нельзя обойтись без духа, - сказал он. - а у тебя его нет. Горюй об
этом, а не о фотоснимках.
     - Что ты?..
     Он прервал меня движением головы и вернулся на несколько шагов.
     - Обязательно возвращайся,  -  сказал  он  мягко  и  помахал  мне  на
прощание.



                         2. СТИРАНИЕ ЛИЧНОЙ ИСТОРИИ

     Четверг, 22 декабря 1960 года
     Дон Хуан сидел на полу около двери своего дома  спиной  к  стене.  Он
перевернул  деревянную  молочную  флягу  и  попросил   меня   садиться   и
чувствовать себя, как дома. Я  предложил  ему  пачку  сигарет,  которую  я
привез. Он сказал, что не курит, но подарок принял. Мы поговорили о холоде
ночей в пустыне и на другие обычные темы.
     Я спросил его, не мешаю ли я его нормальному распорядку. Он  взглянул
на меня с какой-то гримасой и сказал, что у него нет никакого распорядка и
что я могу оставаться с ним до вечера, если хочу.
     Я приготовил  несколько  опросных  листов  по  генеалогии  и  родовым
отношениям, и я хотел заполнить их с его  помощью.  Я  составил  также  по
этнографической литературе длинный список культурных  черт,  которые,  как
считалось, присущи индейцам этого  района.  Я  хотел  пройтись  по  списку
вместе с ним и отметить все вопросы, которые были знакомы для него.
     Я начал с опросных карт родовых отношений.
     Как ты называл своего отца? - спросил я.
     - Я называл его папа, - сказал он с очень серьезным лицом.
     Я почувствовал легкое раздражение, но продолжал,  думая,  что  он  не
понял.
     Я показал ему опросный лист и объяснил, что один пропуск там оставлен
для отца, а один - для матери. Я привел  пример  различных  слов,  которые
используются в английском и испанском языках для того, чтобы называть отца
и мать.
     Я подумал, что, может быть, мне следовало начать с матери.
     - Как ты называл свою мать? - спросил я.
     - Я называл ее мама, - заметил он очень наивным тоном.
     - Я имею в виду, какие другие слова ты использовал  для  того,  чтобы
назвать своего отца или мать? Как ты звал их? -  сказал  я,  пытаясь  быть
терпеливым и вежливым. Он почесал голову и  посмотрел  на  меня  с  глупым
выражением.
     - Ага, - сказал он. - тут ты меня поймал. Дай-ка мне подумать.
     После минутного замешательства он, казалось,  вспомнил  что-то,  и  я
приготовился записывать.
     - Ну, сказал он, как если бы он был захвачен серьезной мыслью. -  как
еще я звал их? Я звал их эй-эй, папа! Эй-эй, мама!
     Я рассмеялся против своего желания. Его выражение было  действительно
комичным, и в этот момент я не знал, то ли он  был  очень  хитрый  старик,
который морочил  мне  голову,  то  ли  он  был  действительно  простачком.
Используя все свое терпение, я  объяснил  ему,  что  это  очень  серьезный
вопрос и что для моей работы очень  важно  заполнить  все  эти  бланки.  Я
старался, чтобы он понял идею генеалогии и личной истории.
     - Как звали твоего отца и твою мать? - спросил я. Он взглянул на меня
ясными и добрыми глазами.
     - Не трать время на эту муру, - сказал он  мягко,  но  с  неожиданной
силой.
     Я не знал, что сказать. Казалось, кто-то другой произнес  эти  слова.
За секунду до этого он был  ошарашенным  глупым  индейцем,  чесавшим  свою
голову, и уже через мгновение он сменил роль. Я был глупым, а  он  смотрел
на меня неописуемым  взглядом,  в  котором  не  было  ни  раздражения,  ни
неприязни, ни ненависти, ни сожаления. Его глаза были  добрыми,  ясными  и
пронизывающими.
     - У меня нет никакой личной истории, - сказал он после длинной паузы.
- однажды я обнаружил, что не нуждаюсь больше в личной истории, также  как
пьянство, бросил ее.
     Я не совсем понял, что он хотел сказать.  Неожиданно  я  почувствовал
себя неловко, под угрозой. Я напомнил ему, что он заверил меня в том,  что
я могу задавать ему вопросы. Он  повторил,  что  он  совсем  не  возражает
против этого.
     - У меня больше нет личной истории, - сказал он и  взглянул  на  меня
испытующе. - я бросил ее однажды, когда почувствовал, что в ней нет больше
необходимости.
     Я уставился на него, пытаясь найти скрытое значение его слов.
     - Но как можно бросить свою личную историю? - спросил я в  настроении
поспорить.
     - Сначала нужно иметь желание бросить ее, -  сказал  он,  -  А  затем
следует действовать гармонично, чтобы обрубить ее мало-помалу.
     - Но зачем кто-либо будет иметь такое желание? - воскликнул я.
     У меня была ужасно сильная привязанность к моей личной  истории.  Мои
семейные корни были глубоки. Я честно чувствовал, что без них моя жизнь не
имела бы ни цели, ни длительности.
     - Может быть, тебе следует рассказать мне, что ты имеешь в  виду  под
словами бросить личную историю, - сказал я.
     - Разделаться с ней, вот что  я  имею  в  виду,  -  заметил  он,  как
отрезал.
     Продолжал настаивать, что не понимаю этого.
     - Ну, возьмем тебя, например. Ты - яки, ты не можешь изменить этого.
     - Разве я - яки? - спросил он, улыбаясь. - откуда ты знаешь это?
     - Правда! - сказал я. - я не могу этого знать наверняка. Это так.  Но
ты знаешь это, и именно это  имеет  значение.  Именно  это  делает  личную
историю. - я чувствовал, что загнал его в угол.
     - Тот факт, что я знаю, являюсь я яки или нет, не делает  его  личной
историей, - заметил он. - лишь тогда, когда еще кто-либо знает о  нем,  он
становится личной историей. И уверяю тебя,  что  никто  никогда  этого  не
узнает наверняка.
     Я кое-как записал, что он сказал. Я перестал записывать и взглянул на
него. Я не мог составить представления о нем. Мысленно  я  пробежал  через
свои впечатления о нем. Загадочным и беспрецедентным образом  он  взглянул
на меня во время нашей первой встречи. Очарование, с которым он утверждал,
что получает согласие от всего, что его окружает, его раздражающий юмор  и
его алертность, его явно глупый вид, когда я расспрашивал его о его отце и
матери, а затем  эта  неожиданная  сила  его  утверждений,  которые  сразу
отбросили меня.
     - Ты не знаешь, что я такое, не так ли? -  сказал  он,  как  если  бы
читал мои мысли. - ты никогда не узнаешь, кто или что я есть, потому что я
не имею личной истории.
     Он спросил у меня, был ли у меня отец. Я сказал, что да.  Он  сказал,
что мой отец был примером  того,  о  чем  он  говорит.  Он  попросил  меня
вспомнить, что мой отец думал обо мне.
     - Твой отец знал о тебе все, - сказал  он,  -  поэтому  он  полностью
распланировал тебя. Он знал, кто ты есть, и что ты делаешь.  И  нет  такой
силы на земле, которая могла бы заставить его изменить его мнение о тебе.
     Дон Хуан сказал, что каждый, кто знал меня, имел обо мне свою идею, и
что я питал эту идею всем, что я делал.
     - Разве ты  не  видишь?  -  спросил  он  драматически.  -  ты  должен
обновлять свою личную историю, говоря своим родителям, своим родственникам
и своим друзьям обо всем, что ты делаешь. С другой стороны,  если  у  тебя
нет личной истории, то никаких объяснений не требуется, никто не сердится,
никто не разочаровывается в твоих  поступках.  И,  более  того,  никто  не
пришпиливает тебя своими мыслями.
     Внезапно идея стала ясной у меня в уме. Я почти знал это  сам,  но  я
никогда  не  рассматривал  таких   мыслей.   Не   иметь   личной   истории
действительно было  очень  заманчивой  концепцией,  по  крайней  мере,  на
интеллектуальном уровне. Однако, это дало мне чувство одиночества, которое
я нашел угрожающим и отвратительным. Мне хотелось обговорить с ним  вопрос
об этих моих чувствах, но я держался начеку. Что-то было ужасно неуместным
в этой ситуации. Я чувствовал неловкость в том, что вступаю в  философский
спор со старым индейцем, который, очевидно, не имеет  "интеллектуальности"
студента университета. Каким-то образом он увел меня в  сторону  от  моего
первоначального намерения расспросить о его генеалогии.
     - Я не знаю, каким образом мы разговариваем об этом, тогда  как  все,
что я хотел узнать, так это несколько имен для моих бланков, -  сказал  я,
пытаясь повернуть разговор к той теме, которую я хотел.
     - Это очень просто, - сказал он. - способ, каким мы  пришли  к  этому
разговору, заключается в том, что я сказал, что задавать вопросы о прошлом
человека - это явная ерунда.
     Его тон был твердым. Я чувствовал, что  нет  способа  уговорить  его,
поэтому я изменил свою тактику.
     - Что же, эта идея не иметь личной истории, это то, что делают яки? -
спросил я.
     - Это то, что делаю я.
     - Где ты научился этому?
     - Я научился этому в течение своей жизни.
     - Это твой отец научил тебя этому?
     - Нет, скажем, что  я  научился  этому  сам,  а  теперь  я  собираюсь
передать секрет этого тебе, чтобы ты не ушел сегодня с пустыми руками.
     Он понизил голос до  драматического  шепота.  Я  рассмеялся  над  его
трюками. Я вынужден был признать, что он совсем  не  глуп.  Мне  пришла  в
голову мысль, что я нахожусь в присутствии врожденного актера.
     - Записывай, - сказал он покровительственно. -  почему  бы  нет.  Ты,
кажется, чувствуешь себя более удобно в то время, когда пишешь.
     Я  взглянул  на  него,  и  мои  глаза,  должно   быть,   выдали   мое
замешательство. Он хлопнул себя по ляжкам и с удовольствием расхохотался.
     - Самое лучшее, стереть всю личную историю, - сказал он, как бы давая
мне  время  записывать,  -  потому  что  это  сделает  нас  свободными  от
обволакивающих мыслей других людей.
     Я не мог поверить, что он действительно сказал это. У меня был  очень
затруднительный момент. Он, должно быть,  прочитал  у  меня  на  лице  мое
внутреннее замешательство и немедленно его использовал.
     - Возьмем тебя, например, - продолжал он говорить. - как  раз  сейчас
ты не знаешь, то ли ты приходишь, то ли уходишь, и это потому, что я  стер
свою личную историю. Мало-помалу я создал туман вокруг себя и вокруг своей
жизни. И сейчас никто не знает наверняка, кто я есть и что я делаю.
     - Но ты сам знаешь, кто ты есть, разве не так? - вставил я.
     - Я, честное слово... Не знаю! - воскликнул он и  покатился  на  пол,
смеясь над моим удивленным взглядом.
     Он довольно долго молчал, чтобы заставить меня  поверить  в  то,  что
сейчас он скажет "я знаю", как я этого ожидал. Его неожиданный поворот был
очень угрожающим для меня. Я действительно испугался.
     - Это маленький секрет, который я  собирался  дать  тебе  сегодня,  -
сказал он тихим голосом, - никто не знает моей личной  истории.  Никто  не
знает, кто я есть и что я делаю. Даже я не знаю.
     Он скосил глаза. Он не смотрел на меня, а куда-то выше моего  правого
плеча. Он сидел, скрестив ноги, спина его была прямой, и все же он казался
расслабленным. В этот  момент  он  был  самим  воплощением  яростности.  Я
представил себе его индейским вождем, "краснокожим воином" в романтических
легендах моего детства.  Мой  романтизм  увел  меня  в  сторону  и  крайне
отчетливое чувство раздвоенности захватило меня. Я мог  искренне  сказать,
что он мне очень нравится, и в то же самое время  я  мог  сказать,  что  я
смертельно боюсь его.
     Он сохранял этот странный взгляд в течение долгого времени.
     - Как я могу знать, кто я есть, когда я есть все это,  -  сказал  он,
указывая на  окружающее  жестом  головы.  Затем  он  взглянул  на  меня  и
улыбнулся.
     - Мало-помалу ты должен создать туман вокруг себя. Ты должен  стереть
все вокруг себя до тех пор, пока ничего нельзя будет  считать  само  собой
разумеющимся. Пока ничего уже не останется наверняка или  реального.  Твоя
проблема сейчас в том, что ты слишком реален. Твои усилия слишком реальны.
Твои настроения слишком реальны. Не принимай  вещи  настолько  сами  собой
разумеющимися. Ты должен начать стирать себя.
     - Для чего? - спросил я ошеломлено.
     Мне стало ясно, что он предписывает мне поведение. Всю свою  жизнь  я
подходил к переломному моменту, когда кто-либо пытался  сказать  мне,  что
делать. Простая мысль о том, что мне будут говорить, что делать,  вызывала
во мне немедленно активный протест.
     - Ты сказал мне, что хочешь изучать растения, - сказал он спокойно. -
ты хочешь что-то получить даром? Что ты думаешь об  этом?  Мы  условились,
что ты будешь задавать мне вопросы, и я буду говорить тебе то, что я знаю.
Если тебе это не нравится, то нам больше нечего сказать друг другу.
     Его ужасная прямота вызывала во мне чувство протеста, но внутри  себя
я сознавался, что он прав.
     - Давай тогда сделаем так, - продолжал он. - если ты  хочешь  изучать
растения и поскольку о них действительно  нечего  сказать,  то  ты  должен
среди прочих вещей стереть свою личную историю.
     - Как? - спросил я.
     - Начни с простых вещей. Таких, как не  говорить  никому,  что  ты  в
действительности делаешь. Затем ты должен оставить всех, кто  тебя  хорошо
знает. Таким образом, ты создашь туман вокруг себя.
     - Но ведь это абсурдно! - протестовал я.  -  почему  люди  не  должны
знать обо мне? Что в этом плохого?
     - Плохое здесь то, что, если они  однажды  тебя  узнали,  то  ты  уже
становишься чем-то таким, что само собой разумеется, и,  начиная  с  этого
момента, ты уже не можешь порвать связь с их мыслями. Лично я люблю полную
свободу - быть неизвестным. Никто не знает меня с застывшей  уверенностью,
так, как люди знают тебя, например.
     - Но это было бы ложью.
     - Мне нет дела до лжи или правды, - сказал он  жестко.  -  ложь  есть
ложь, только если ты имеешь личную историю.
     Я стал возражать, что мне не нравится намеренно мистифицировать людей
или вводить их в заблуждение. Его ответом было то, что я и так всех  ввожу
в заблуждение.
     Старик затронул больное место в моей жизни. Я  не  примкнул  спросить
его, что он имел в виду под этим, или откуда он узнал,  что  я  все  время
ввожу людей в  заблуждение.  Я  просто  прореагировал  на  его  заявления,
защищаясь при помощи объяснения. Я сказал, что я с болью сознаю,  что  моя
семья  и  мои  друзья  считают  меня  ненадежным,  в  то  время,   как   в
действительности я никогда в своей жизни не солгал.
     - Ты всегда знал, как лгать, - сказал  он.  -  и  единственная  вещь,
которая отсутствовала, это то, что ты не знал, зачем это делать. Теперь ты
знаешь.
     Я запротестовал.
     - Разве ты не видишь, что я действительно очень устал  от  того,  что
люди считают меня ненадежным, - сказал я.
     - А ты действительно ненадежен, - заметил он с убеждением.
     - Черт подери, это не так! - воскликнул я.
     Мое  настроение  вместо  того,  чтобы  подвести  его  к  серьезности,
заставило его истерически смеяться. Я действительно терпеть не  мог  этого
старика за все его ужимки. К несчастью, он  был  прав  относительно  меня.
Через некоторое время я успокоился, и он продолжал говорить.
     Когда не имеешь личной истории, - объяснил он, - то ничего, что бы ты
ни сказал, не может быть принято за ложь. Твоя беда в том, что ты вынужден
объяснять все любому, импульсивно, и в то же  время  ты  хочешь  сохранить
свежесть и новизну того, что ты делаешь. Что ж,  поскольку  ты  не  можешь
быть восхищенным после того, как ты объяснил все, что ты  делаешь,  то  ты
лжешь для того, чтобы продолжить эти чувства.
     Я был действительно ошеломлен масштабом нашего разговора.  Я  записал
все его детали наилучшим образом как только смог, концентрируя внимание на
том,  что  он  говорит,  вместо  того,  чтобы  размышлять  о   собственной
предвзятости или о его значении.
     - С этого момента, - сказал он, - ты должен просто  показывать  людям
все, что ты найдешь нужным им показывать, но при этом никогда не  говорить
точно, как ты это сделал.
     - Я не могу держать секреты! - воскликнул я. - то, что  ты  говоришь,
бесполезно для меня.
     - Тогда изменись! - сказал он отрывисто, с яростным блеском в глазах.
     Он выглядел, как странное дикое животное, и в то же время его мысли и
слова были предельно связанными. Мое раздражение уступило место  состоянию
неприятного замешательства.
     - Видишь, - продолжал он, - у нас есть  только  два  выбора.  Мы  или
принимаем все, как реальное, наверняка, или мы этого не  делаем.  Если  мы
следуем первому, то мы кончаем тем, что до смерти устаем от самих  себя  и
от мира. Если мы последуем второму и сотрем личную  историю,  мы  создадим
туман вокруг нас, очень восхитительное и мистическое состояние, в  котором
никто не знает, откуда выскочит заяц, даже мы сами.
     Я стал говорить о том, что стирание личной истории лишь увеличит наше
чувство незащищенности.
     - Когда ничего нет наверняка,  мы  остаемся  алертными,  навсегда  на
цыпочках, - сказал он. - не знать, за каким кустом  прячется  заяц,  более
восхитительно, чем вести себя так, как если бы мы знали все.
     Он больше ни слова не говорил в течение очень долгого времени.  Может
быть, час прошел в полном молчании. Я не знал, что спрашивать. Наконец, он
поднялся и попросил меня подвезти его в ближайший город.
     Я не знал, почему, но наш разговор опустошил меня. У меня было  такое
чувство, будто бы я вот-вот засну. Он попросил меня остановиться по пути и
сказал, что если я захочу расслабиться, то я должен забраться  на  плоскую
вершину небольшого холма в стороне от дороги и лечь  на  живот  головой  к
востоку. В его голосе, казалось, ощущалась спешка. Я не хотел спорить или,
может быть, я просто был настолько усталым, что не мог  даже  говорить.  Я
забрался на холм и сделал так, как он предписывал.
     Я спал только две или три минуты, но этого было достаточно, чтобы моя
энергия возобновилась. Мы приехали к центру города, где он  попросил  меня
ссадить его.
     -  Возвращайся,  -  сказал  он,  выходя  из  машины.  -   обязательно
возвращайся.



                    3. УТРАЧИВАНИЕ ВАЖНОСТИ САМОГО СЕБЯ

     У меня была возможность обсудить свои два предыдущие  визита  к  дону
Хуану с тем другом, который свел нас вместе. Его мнением было  то,  что  я
теряю свое время. Я изложил ему до последней детали все наши разговоры. Он
считал, что я преувеличиваю и  создаю  романтический  ореол  тупой  старой
развалине.
     Однако,  во  мне  было  очень   мало   откликов   для   того,   чтобы
романтизировать такого необычного старика. Я искренне чувствовал, что  его
критика моей личности была серьезной подоплекой того, что он мне нравился.
Однако же, я должен был признать, что эта критика всегда была  апропо  /"к
месту"/ резко очерчена и правильна до последней буквы.
     Стержнем моей проблемы на этот раз было нежелание  признать  то,  что
дон Хуан способен разрушить все мои предубеждения о мире, и мое  нежелание
согласиться с другом, который считал, что "старый индеец просто дурень".
     Я чувствовал  себя  обязанным  еще  раз  навестить  его,  прежде  чем
составить о нем свое мнение.

     Среда, 28 декабря 1960 года.
     Как только я приехал к нему, он взял меня  на  прогулку  в  пустынный
чапараль. Он даже не взглянул на мешок с продуктами, которые я привез ему.
Казалось, он ожидал меня.
     Мы шли в течение нескольких часов. Он не собирал,  не  показывал  мне
никаких растений. Он учил меня, однако, "правильному способу  ходьбы".  Он
сказал, что я должен слегка подогнуть пальцы, когда я иду, для того, чтобы
я мог обращать внимание на дорогу и на  окружающих.  Он  заявил,  что  мой
обычный способ ходьбы является уродующим, и что никогда не следует  ничего
носить  в  руках.  Если  нужно  нести  какие-нибудь   вещи,   то   следует
пользоваться рюкзаком или заплечной сумкой, или заплечным мешком. Его идея
состояла в том, что заставляя руки находиться  в  определенном  положении,
можно иметь большую выносливость и лучше осознавать окружающее.
     Я не видел причины спорить и подогнул  пальцы  так,  как  он  сказал,
продолжая идти. Мое осознавание окружающего нисколько не изменилось, то же
самое  было  с  моей  выносливостью.  Мы  начали  нашу  прогулку  утром  и
остановились отдохнуть после полудня. Я обливался потом и  хотел  напиться
из фляжки, но он остановил меня, сказав, что лучше проглотить только  один
глоток. Он сорвал немного листьев с небольшого желтого куста и пожевал. Он
дал немного листьев мне и заметил, что они прекрасны, а  если  я  буду  их
медленно жевать, то моя жажда исчезнет. Жажда не исчезла, но в то же время
я не чувствовал неудобств.
     Он, казалось, прочел мои мысли и  объяснил,  что  я  не  почувствовал
выгоды "правильного способа ходьбы" или  же  выгоды  от  жевания  листьев,
потому что я молод и силен, а мое тело ничего не замечает, потому что  оно
немного глупо.
     Он засмеялся. Я не был  в  смешливом  настроении,  и  это,  казалось,
позабавило его еще больше. Он поправил свое предыдущее заявление,  сказав,
что мое тело не то чтобы на самом деле глупое, но оно как бы спит.
     В этот момент огромная ворона пролетела прямо над нами  с  карканьем.
Это меня испугало, и я начал смеяться. Я думал, что обстоятельства требуют
смеха, но, к моему великому удивлению, он  сильно  встряхнул  мою  руку  и
заставил меня замолчать. У него было крайне серьезное выражение.
     - Это была не шутка, - сказал он жестко, как если бы я знал, о чем он
говорит. Я попросил объяснения. Я сказал ему, что это неправильно, что мой
смех над вороной рассердил его, в то время,  как  мы  ранее  смеялись  над
кофеваркой.
     - То, что ты видел, была не просто ворона! - воскликнул он.
     - Но я видел ее, и это была ворона, - настаивал я.
     - Ты ничего не видел, дурак, - сказал он грубым голосом.
     Его грубость была беспричинной. Я сказал ему, что я  не  люблю  злить
людей, и, может быть, будет лучше, если я уйду, поскольку он, видимо, не в
настроении поддерживать компанию. Он неудержимо расхохотался, как если  бы
я был клоун, разыгрывающий перед ним  представление.  Мое  недовольство  и
раздражение пропорционально росли.
     - Ты очень жесток, - комментировал он. - ты  принимаешь  самого  себя
слишком серьезно.
     - Но разве ты не делаешь того же самого,  -  вставил  я,  -  принимая
самого себя серьезно, когда ты рассердился на меня?
     Он сказал, что сердиться на меня было самое далекое,  что  он  только
мог придумать. Он взглянул на меня пронзительно.
     - То, что ты видел, не было согласием мира, - сказал  он.  -  летящая
или каркающая ворона никогда не бывает согласием. Это был знак!
     - Знак чего?
     - Очень важное указание насчет тебя, - заметил он загадочно.
     В этот самый момент ветер бросил сухую ветку прямо к нашим ногам.
     - Вот это было согласием!  -  воскликнул  он,  и,  взглянув  на  меня
сияющими глазами, залился смехом.
     У меня было такое чувство, что  он  дразнит  меня,  создавая  правила
странной игры по мере того, как мы  продвигаемся.  Поэтому,  ему-то  можно
было смеяться, но не мне. Мое  недовольство  опять  полезло  наверх,  и  я
сказал ему все, что думаю о нем. Он совсем не был  задет  или  обижен.  Он
хохотал, и его смех вызывал во мне еще больше недовольства и  раздражения.
Я подумал, что он намеренно ставит меня в дурацкое  положение.  Я  тут  же
решил, что с меня довольно такой "полевой работы".
     Я встал и сказал, что хочу идти назад к его дому, потому что я должен
ехать в Лос-Анжелес.
     - Сядь, - сказал он повелительно. - ты обидчив, как старая  леди.  Ты
не можешь сейчас уехать, потому что мы еще не кончили.
     Я ненавидел его. Я подумал, что он неприятнейший человек.
     Он начал напевать идиотскую  мексиканскую  народную  песню.  Он  явно
изображал какого-то  популярного  певца.  Он  удлинял  некоторые  слоги  и
сокращал  другие  и  превратил  песню  в  совершеннейший  фарс.  Это  было
настолько комично, что я расхохотался.
     - Видишь, ты смеешься над глупой  песней,  -  сказал  он.  -  но  тот
человек, который поет ее таким образом и те люди, которые  платят  за  то,
чтобы его послушать, не смеются. Они считают это серьезным.
     - Что ты имеешь в виду? -  спросил  я.  Я  думал,  что  он  намеренно
подобрал пример, чтобы сказать мне, что я смеялся над вороной из-за  того,
что я не принимал ее серьезно, точно так  же,  как  я  не  принимаю  песню
серьезно. Но он опять надул меня. Он сказал, что я похож на этого певца  и
тех людей, которым нравится его песня, мнительный и смертельно серьезный в
отношении всякой чепухи, за которую никто в здравом уме не даст ни  гроша.
Он затем возвратился назад, как если бы  для  того,  чтобы  освежить  свою
память. Повторив все, что он сказал раньше на тему "изучать растения",  он
подчеркнул, с ударением, что если  я  действительно  хочу  учиться,  то  я
должен переделать большую часть своего поведения.
     Мое  чувство  недовольства  росло  до  такой  степени,  что  мне  уже
приходилось делать огромные усилия даже, чтобы делать заметки.
     - Ты слишком серьезно себя принимаешь, - сказал  он  медленно.  -  ты
слишком чертовски важен  в  своих  собственных  глазах.  Это  должно  быть
изменено!  Ты  так  чертовски  важен,  что  ты  чувствуешь   себя   вправе
раздражаться всем. Ты так чертовски важен, что ты  можешь  себе  позволить
уйти, если вещи не складываются так, как тебе бы хотелось. Я  полагаю,  ты
думаешь, все это показывает, что ты имеешь характер. Это чепуха! Ты слаб и
мнителен!
     Я попытался изобразить протест, но он не поддался. Он указал, что  за
всю мою жизнь я  никогда  ничего  не  закончил  из-за  чувства  неуместной
важности, которую я связал с самим собой.
     Я был ошеломлен уверенностью, с которой он делал свои заявления.  Они
были правильны, конечно,  и  это  заставило  меня  чувствовать  не  только
злость, но еще и угрозу.
     - Важность самого себя - это другая вещь,  которую  следует  бросить,
точно так же, как личную историю, - сказал он драматическим тоном.
     Я действительно не хотел с ним спорить. Было очевидно, что я нахожусь
в ужасно невыгодном положении. Он не собирался идти назад к  дому  до  тех
пор, пока не будет готов, а я не знал дорогу. Я вынужден был оставаться  с
ним.
     Он сделал странное и внезапное движение, как бы понюхал воздух вокруг
себя. Его голова слегка вздрагивала медленно и ритмично. Он, казалось, был
в состоянии необычайной алертности. Он  повернулся  и  посмотрел  на  меня
взглядом, в котором были удивление и любопытство. Его глаза прошлись вверх
и вниз по моему телу, как бы разыскивая что-либо особенное. Затем он резко
поднялся и быстро пошел. Он почти бежал. Я следовал за ним. Он  выдерживал
очень ускоренный шаг примерно в течение часа. Наконец,  он  остановился  у
скалистого холма, и мы уселись в тени куста. Бег трусцой совершенно утомил
меня, хотя мое настроение улучшилось. Было очень странно, как я изменился.
Я чувствовал почти подъем в то время, как, когда мы  начали  бег  трусцой,
после нашего спора, я был в ярости на него.
     - Это очень странно, - сказал я, - но я действительно  чувствую  себя
хорошо.
     Я услышал вдалеке карканье вороны. Он поднял палец к  правому  уху  и
улыбнулся.
     - Это был знак, - сказал он.
     Небольшой камень покатился вниз, издав хрустящий звук, когда он  упал
в чапараль.
     Он громко рассмеялся и указал пальцем в сторону звука.
     -  А  это  было  согласие,  -  сказал  он.  Затем  он  спросил  меня,
действительно ли я готов к  разговору  о  моей  важности  самого  себя.  Я
рассмеялся. Мое чувство злости, казалось, было  настолько  далеко,  что  я
даже не мог понять, каким образом я рассердился на него.
     - Я не могу понять, что случается со мной, - сказал я. - то я  злюсь,
а теперь я не знаю, почему я больше не злюсь.
     - Мир вокруг нас очень загадочен, - сказал он. -  он  нелегко  выдает
свои секреты.
     Мне нравились  его  загадочные  заявления.  Они  были  вызывающими  и
непонятными. Я не  мог  определить,  то  ли  они  были  заполнены  скрытым
смыслом, то ли они были просто откровенной чепухой.
     - Если ты когда-нибудь приедешь назад, сюда в пустыню, - Сказал он, -
держись подальше от того каменистого холма, где мы  остановились  сегодня.
Беги от него, как от чумы.
     - Почему? В чем дело?
     - Сейчас не время объяснять это.  Сейчас  мы  озабочены  утрачиванием
важности самого себя. До тех пор, пока ты  чувствуешь,  что  ты  являешься
самой важной вещью в мире, ты не можешь  в  действительности  воспринимать
мир вокруг себя. Ты как лошадь с шорами. Все, что ты видишь, - это ты  сам
вне всего остального.
     Он рассматривал меня секунду.
     - Я собираюсь поговорить с моим дружком здесь, - сказал он,  указывая
на небольшое растение. Он встал на  колени  и  начал  ласкать  растение  и
говорить с ним. Сначала я не понимал, что он говорит, но затем он  поменял
языки и стал говорить с растением на испанском. Некоторое время он говорил
всякую бессмыслицу. Затем он поднялся.
     - Не имеет значения, что ты говоришь растению,  -  сказал  он.  -  ты
можешь даже просто придумывать слова. Что важно, так это чувство  симпатии
к нему и обращение с ним, как с равным.
     Он объяснил, что  человек,  который  собирает  растения,  каждый  раз
должен извиняться за то, что он  берет  их,  и  должен  заверить  их,  что
когда-нибудь его собственное тело будет служить для них пищей.
     - Так что в общем, растения и мы сами равны, - сказал он. - ни мы, ни
они не являются ни более важными, ни менее важными.
     - Давай поговорим с маленьким растением, - сказал он.  -  скажи  ему,
что ты не чувствуешь больше собственной важности.
     Я пошел настолько далеко, что встал перед растением на колени.  Я  не
мог заставить себя говорить с ним. Я ощутил  себя  смешным  и  рассмеялся.
Однако, я не был сердит.
     Дон Хуан погладил меня по спине и сказал, что все в порядке, что,  по
крайней мере, я сохранил свое хорошее настроение.
     - Начиная с этого времени, разговаривай с  маленькими  растениями,  -
сказал он. - разговаривай до тех пор, пока ты не потеряешь всякое  чувство
важности. Разговаривай с ними до тех пор, пока ты не сможешь этого  делать
в присутствии других.
     - Иди вон в те холмы и попрактикуйся сам.
     Я спросил, будет ли правильным говорить с растениями молча, в уме.
     Он засмеялся и погладил меня по голове.
     - Нет, - сказал он. - ты должен говорить им громким и чистым голосом,
если ты хочешь, чтобы они тебе ответили.
     Я пошел в то место, которое  он  указал,  смеясь  про  себя  над  его
эксцентричностью. Я даже попытался  разговаривать  с  растениями,  но  мое
чувство, что я смешон, пересиливало все.
     После того, как я думал, что прошло достаточно  времени  ожидания,  я
вернулся назад туда, где находился дон Хуан. У меня была уверенность,  что
он знает, что я не говорил с растениями.
     Он не смотрел на меня. Он сделал мне знак сесть с ним рядом.
     - Следи за мной внимательно, - сказал он. - я сейчас буду говорить  с
моим маленьким другом.
     Он стал на колени перед небольшим растением и  в  течение  нескольких
минут он двигал и раскачивал свое тело, говоря и смеясь при этом.
     Я думал, что он сошел с ума.
     - Это маленькое растение сказало мне, чтобы я рассказал тебе, что оно
пригодно для еды, - сказал он, поднимаясь с  колен.  -  оно  сказало,  что
горсть таких растений сохраняет человеку здоровье. Оно сказало также,  что
целая полянка таких растений растет вон там.
     Дон Хуан указал в сторону склона холма примерно в четырехстах  метрах
в стороне.
     - Пойдем, посмотрим, - сказал он.
     Я рассмеялся над его  странностями.  Я  был  уверен,  что  он  найдет
растения, потому что он был экспертом  в  знании  местности  и  знал,  где
растут съедобные и лекарственные растения.
     По пути к этому месту он сказал мне невзначай, что мне  следовало  бы
заметить это растение, потому что оно одновременно являлось как пищей, так
и лекарством.
     Я спросил его полушутя, уж не растение ли ему  сказало  об  этом.  Он
покачал головой из стороны в сторону.
     - Ах! - воскликнул он, смеясь.  -  твоя  умность  делает  тебя  более
глупым, чем я думал. Как может маленькое растение сказать мне  сейчас  то,
что я знал всю жизнь?
     Затем он продолжал  объяснять,  что  он  знал  досконально  различные
особенности этого растения, и что это растение только что сказало ему, что
в том месте, на которое он указал, их растет целая полянка, и что  оно  не
имеет ничего против, если он мне это расскажет.
     Прибыв на склон холма, я обнаружил целые заросли таких же растений. Я
хотел  рассмеяться,  но  он  не  дал  мне  времени.  Он  хотел,  чтобы   я
поблагодарил эти заросли растений. Я мучительно чувствовал самого  себя  и
не мог заставить себя это сделать.
     Он доброжелательно улыбнулся и сделал еще одно  из  своих  загадочных
заявлений. Он повторил его три или четыре раза, как  бы  давая  мне  время
уловить его значение.
     - Мир вокруг нас - загадка, - сказал он. - и люди  ничуть  не  лучше,
чем что-либо еще. Если маленькое  растение  искренне  с  нами,  мы  должны
поблагодарить его, или оно, возможно, не даст нам уйти.
     То, как он на меня взглянул, говоря мне это, бросило меня в озноб.  Я
поспешно наклонился над растениями и сказал "спасибо" громким голосом.
     Он начал смеяться контролируемыми и спокойными раскатами.  Мы  ходили
еще целый час, а затем направились назад к его дому. Один раз я отстал,  и
он был вынужден меня  ждать.  Он  проверил  мои  пальцы:  держу  ли  я  их
подогнутыми? Я этого не делал. Он сказал  мне  повелительно,  что  всегда,
когда я гуляю с ним, я должен соблюдать и копировать его манеры или же  не
приходить вовсе.
     - Я не могу ждать тебя, как будто ты ребенок, - сказал  он  укоряющим
тоном.
     Это заявление бросило меня в глубины  раздражения  и  замешательства.
Как это может быть  возможным,  что  такой  старый  человек  может  ходить
намного лучше, чем я? Я считал себя сильным и атлетом, и,  однако  же,  он
действительно должен был ждать, чтобы я догонял его.
     Я подогнул  мои  пальцы  и,  как  это  ни  странно,  я  был  способен
выдерживать его ужасающий шаг без всяких усилий.  Фактически  временами  я
чувствовал, что мои руки тащат меня вперед.
     Я  чувствовал  подъем.  Я  ощущал  себя  счастливо,  оттого  что  иду
беззаботно со странным старым индейцем. Я начал разговаривать и  несколько
раз спросил его, не покажет ли он мне растение пейота. Он взглянул на меня
и не сказал ни слова.



                            4. СМЕРТЬ - СОВЕТЧИК

     Среда, 25 января 1961 года
     - Ты меня когда-нибудь будешь учить о пейоте? - спросил я.
     Он не ответил, а также, как он делал и раньше,  просто  посмотрел  на
меня, как будто я был безумец.
     Я уже поднимал эту тему в случайных разговорах с ним несколько раз  и
раньше, и каждый раз он  делал  гримасу  и  качал  головой.  Это  не  было
утвердительным или отрицательным жестом, скорее, это был жест  отчаяния  и
неверия.
     Он резко  поднялся.  Мы  сидели  на  земле  перед  его  домом.  Почти
незаметный кивок его головы был приглашением следовать за ним.
     Мы пошли в пустынный чапараль в южном направлении. Пока  мы  шли,  он
неоднократно упоминал о том, что я должен  осознавать  бесполезность  моей
важности самого себя и моей личной истории.
     - Твои друзья, - сказал он, резко поворачиваясь ко  мне,  -  Те,  кто
знал тебя долгое время, ты должен их бросить, и быстро.
     Я подумал, что он сумасшедший, и его настойчивость - это идиотизм, но
ничего не сказал. Он пристально посмотрел на меня и стал смеяться.
     После долгой прогулки мы,  наконец,  остановились.  Я  уже  собирался
сесть и отдохнуть, но он сказал, чтобы я еще прошел 50 метров и  поговорил
с  полянкой  растений  громким  и  ясным  голосом.  Я  чувствовал  в  себе
неловкость и сопротивление. Его чудные требования были более,  чем  я  мог
вынести, и я сказал ему еще раз, что я  не  могу  говорить  с  растениями,
потому что я чувствую себя смешным. Его единственным замечанием  было  то,
что мое чувство важности самого себя безгранично. Он,  казалось,  внезапно
что-то решил и сказал, что мне не надо разговаривать с растениями  до  тех
пор, пока я не почувствую, что для меня это легко и естественно.
     - Ты хочешь изучать их и в то же время ты не  хочешь  делать  никакой
работы, - обвинил он. - что ты стараешься делать?
     Моим объяснением было то,  что  я  хотел  достоверной  информации  об
использовании растений, и поэтому я просил его быть моим  информатором.  Я
даже предложил платить ему за его время и его труды.
     - Тебе следовало бы взять деньги, - сказал я. - таким образом мы  оба
чувствовали себя бы лучше. Я мог бы тебя спрашивать обо всем, чего я хочу,
потому что ты бы работал на меня, и я  бы  платил  тебе  за  это.  Что  ты
думаешь на этот счет?
     Он взглянул на меня с возражением и издал отвратительный  звук  своим
ртом, заставив нижнюю губу и язык вибрировать с огромной силой при выходе.
     - Вот что я думаю об этом, - сказал он и  засмеялся  истерически  при
виде моего крайнего изумления, которое, по всей видимости,  отразилось  на
моем лице.
     Мне было ясно, что он не тот  человек,  с  которым  я  мог  бы  легко
справиться. Несмотря на свой возраст, он был энергичен и невероятно силен.
У меня ранее была идея, что, будучи таким старым, он мог бы быть идеальным
"информатором" для меня. Старики, как я всегда считал,  бывают  наилучшими
информаторами, поскольку они слишком слабы,  чтобы  делать  что-либо  еще,
кроме как говорить.  Однако  же  дон  Хуан  не  был  жалким  субъектом.  Я
чувствовал, что он неуправляем и опасен. Друг, который нас свел, был прав.
Он был эксцентричным старым индейцем, и,  хотя  и  не  был  большую  часть
времени вне себя, как рассказывал мой  друг,  он  был  еще  хуже,  он  был
сумасшедший. Я почувствовал опять ужасное сожаление и тревогу,  которые  я
испытывал раньше. Я уж думал, что преодолел это, и на самом деле у меня не
было никаких трудов совершенно уговорить себя, что я  хочу  навестить  его
опять. Мне в голову проникла мысль, однако, что, может  быть,  я  сам  был
немножко сумасшедший, когда я решил, что мне нравится быть с ним. Его идея
о  том,  что  мое  чувство  собственной  важности  являлось  препятствием,
действительно сильно повлияло  на  меня.  Но  все  это  было  явно  только
интеллектуальным упражнением с моей стороны. Я ту же секунду, как только я
столкнулся с его странным поведением, я ощутил тревогу и захотел уехать.
     Я сказал, что считаю, что мы  настолько  различны,  что  нет  никакой
возможности для наших с ним отношений.
     - Один из нас должен измениться, - сказал он, уставясь в землю.  -  и
ты знаешь, кто.
     Он стал мурлыкать мексиканскую народную песню, а затем поднял  голову
и взглянул на меня. Его глаза были яростными и горящими. Я хотел взглянуть
в сторону или закрыть глаза, но, к своему великому  изумлению,  я  не  мог
прервать его взгляда.
     Он попросил меня рассказать ему, что я видел в его глазах. Я  сказал,
что ничего не видел, но он настаивал, чтобы я выразил словами то, что  его
глаза заставили меня  почувствовать  и  вспомнить.  Я  старался  дать  ему
понять, что единственное, о чем мне его глаза напомнили, так  это  о  моем
замешательстве. Что то, как он на меня смотрит, очень неудобно.
     Он не отступал. Он по-прежнему пристально смотрел. Это не  был  прямо
угрожающий  или  злой  взгляд.  Это  скорее  был  мистический   неприятный
пристальный взгляд.
     Он спросил меня, не напоминает ли он мне птицу.
     - Птицу? - воскликнул я.
     Он рассмеялся, как ребенок, и отвел свои глаза от меня.
     - Да, - сказал он мне мягко. - птицу, очень необыкновенную птицу!
     Он опять поймал меня взглядом и скомандовал мне вспоминать. Он сказал
мне с необыкновенным убеждением, что он "знает", что  я  уже  видел  такой
взгляд раньше.
     В этот момент у меня было такое чувство, что старик провоцирует  меня
вопреки всем моим честным желаниям каждый раз, как только он открывал рот.
Я опять взглянул на  него  с  явным  сопротивлением.  Вместо  того,  чтобы
рассердиться, он начал смеяться. Он хлопал себя по ляжкам и  завывал,  как
если бы он объезжал дикую лошадь. Затем он опять стал  серьезен  и  сказал
мне, что чрезвычайно важно, чтобы я перестал с ним бороться и вспомнил  ту
необыкновенную птицу, о которой он мне говорит.
     - Посмотри мне в глаза.
     Его глаза были необыкновенно яростными. Они вызывали  такое  чувство,
которое действительно напомнило мне о чем-то, но я не был  уверен,  о  чем
именно. Я секунду задержался на этом чувстве и затем внезапно  понял.  Это
была не форма его глаз и не форма его головы, но именно какая-то  холодная
ярость в его взгляде - вот что напомнило мне взгляд  глаз  сокола.  В  тот
самый момент, когда я это понял, он смотрел на меня вскользь, и на секунду
у меня был полный хаос в мыслях. Я подумал, что я  вижу  очертания  сокола
вместо очертаний дона Хуана. Картина была  слишком  мимолетной,  и  я  был
слишком взволнованный, чтобы обратить на нее больше внимания.
     Очень взволнованным тоном я рассказал ему, что я мог  бы  поклясться,
что видел очертания сокола в его лице. У него был еще один приступ смеха.
     Я видел такой взгляд в глазах соколов.  Я  часто  охотился  за  ними,
когда был мальчиком, и, по мнению дедушки, я был хорошим охотником. У него
была ферма лекгорнских кур, и соколы были угрозой его делам. Охота за ними
была не только настоящим, но еще и "правильным"  делом.  Вплоть  до  этого
момента я никогда не вспоминал ярости их глаз и о том, что эта  яростность
преследовала меня в течение многих лет. Но это было  так.  Далеко  в  моем
прошлом, которое, как я думал, уже изгладилось в моей памяти.
     - Я когда-то охотился на соколов.
     - Я знаю, - заметил дон Хуан, как  само  собой  разумеющееся.  В  его
голосе была такая уверенность, что я начал смеяться.  Я  подумал,  что  он
чудаковатый субъект. Он  имел  привычку  говорить  так,  как  если  бы  он
действительно знал, что  я  охотился  на  соколов.  Я  чувствовал  крайнее
нерасположение к нему.
     - Почему ты так рассердился? - спросил он тоном искреннего участия.
     Я не знал, почему. Он стал испытывать меня очень  необычным  образом.
Он  попросил  меня  опять  смотреть  на  него  и  рассказать   об   "очень
необыкновенной птице", которую он мне напоминал. Я продолжал  упорствовать
и из духа сопротивления сказал,  что  тут  не  о  чем  говорить.  Затем  я
почувствовал себя обязанным спросить его, почему он сказал, что он  знает,
что я охотился на соколов. Вместо того, чтобы ответить мне, он опять  стал
комментировать мое поведение. Он сказал, что я очень злой  парень,  и  что
даже при падении шляпы у меня появляется пена у рта. Я запротестовал,  что
это не так. У меня всегда была такая идея, что я очень уживчив и мирен.  Я
сказал, что это его  вина  в  том,  что  он  вывел  меня  из  себя  своими
неожиданными словами и поступками.
     - Но почему же гнев? - спросил он.
     Я проанализировал свои чувства и реакции. Действительно,  у  меня  не
было нужды гневаться на него.
     Он опять стал настаивать на том,  чтобы  я  смотрел  в  его  глаза  и
рассказал ему о "необыкновенном соколе". Он  переменил  слова.  Раньше  он
говорил  "очень   необыкновенная   птица",   теперь   он   стал   говорить
"необыкновенный сокол". Перемена слов вызвала изменение в моем собственном
настроении. Я внезапно стал чувствовать печаль.
     Он прищурил глаза, пока они не превратились в  две  щелки,  и  сказал
сверхдраматическим голосом, что он  "видит"  очень  странного  сокола.  Он
повторил свое заявление три раза, как если бы он действительно  видел  его
прямо перед собой.
     - Разве ты не помнишь его? - спросил он.
     Я ничего подобного не помнил.
     - Что же с этим соколом необыкновенного? - спросил я.
     - Это ты должен сказать мне это, - заметил он.
     Я настаивал на том, что я никаким способом не могу узнать, о  чем  он
говорит, поэтому я не могу рассказать ему ничего.
     - Не борись со мной, - сказал  он.  -  борись  со  своей  вялостью  и
вспомни.
     Я серьезно пытался на секунду понять его. Мне не приходило в  голову,
что я точно так же мог пытаться и вспомнить.
     - Было время, когда ты видел множество птиц,  -  сказал  он,  как  бы
настраивая меня.
     Я сказал ему, что, когда я жил на ферме мальчиком, то  я  охотился  и
убивал сотни птиц.
     Он сказал, что если  это  так,  то  у  меня  не  может  быть  никакой
трудности,  чтобы  вспомнить  всех  необыкновенных  птиц,  на  которых   я
охотился.
     Он взглянул на меня с вопросом в глазах, как если бы  он  только  что
дал мне последний ключ.
     - Но я охотился очень на многих птиц, - сказал я. - поэтому я  ничего
не могу вспомнить о них.
     - Эта птица особенная, - заметил он шепотом. - эта птица - сокол.
     - Я снова ушел в размышления над тем,  на  что  он  клонит.  Что,  он
дразнит меня? Или  он  это  серьезно?  После  долгого  перерыва  он  опять
попросил меня вспомнить. Я почувствовал, что бесполезно для меня  прервать
его игру. Единственное, что я еще  мог  сделать,  это  участвовать  в  ней
вместе с ним.
     - Ты говоришь о соколе, на которого я охотился? - спросил я.
     - Да, - прошептал он с закрытыми глазами.
     - Так это произошло, когда я был мальчиком?
     - Да.
     - Но ты говорил, что ты видишь сокола прямо перед собой сейчас.
     - Вижу.
     - Что ты пытаешься заставить меня сделать?
     - Я пытаюсь заставить тебя вспомнить.
     - Что? Бога ради!
     - Сокол, быстрый как свет, - сказал он, глядя мне в глаза.
     Я почувствовал, что у меня остановилось сердце.
     - Теперь взгляни на меня, - сказал он.
     Но я не взглянул. Я слышал  его  голос,  как  слабый  звук,  какое-то
ошеломляющее воспоминание захватило меня полностью.
     Белый сокол!
     Все началось со вспышки гнева моего  дедушки,  когда  он  подсчитывал
своих лекгорнских кур. Они исчезали  странным  и  непонятным  образом.  Он
лично организовал и осуществлял тщательные вахты и после  нескольких  дней
неустанного наблюдения мы, наконец, увидели большую белую птицу, улетающую
с молодой лекгорнской курицей в когтях. Птица была быстрой  и  явно  знала
свою дорогу. Она вылетела откуда-то  из-за  деревьев,  схватила  курицу  и
улетела прочь через просвет между двумя ветвями. Это произошло так быстро,
что мой дед едва успел заметить это. Но я заметил, и я знал, что  это  был
действительно сокол. Мой дед сказал, что это, должно быть, альбинос.
     Мы начали кампанию против сокола-альбиноса и дважды мне казалось, что
я попал в него. Он даже выронил свою жертву, но  улетел.  Он  был  слишком
быстрым для меня. Он был также слишком умен.  Он  уже  больше  никогда  не
возвращался охотиться на ферму моего деда. Я бы забыл о нем, если  бы  мой
дед не подначивал меня охотиться за этой птицей. В течение двух месяцев  я
преследовал сокола-альбиноса по всей долине,  где  я  жил.  Я  изучил  его
повадки, и я  почти  интуитивно  находил  пути  его  полета.  Однако,  его
скорость и внезапность появления  всегда  ставили  меня  в  тупик.  Я  мог
хвастаться, что помешал ему обхватить его жертву, как  это  бывало  каждый
раз, когда мы встречались, но убить его я никак не мог.
     За  все  два  месяца,  пока  я  вел   эту   странную   войну   против
сокола-альбиноса, я лишь однажды был близко от  него.  Я  преследовал  его
весь день и устал. Я сел  отдохнуть  и  заснул  под  высоким  эвкалиптовым
деревом. Внезапный крик сокола разбудил меня. Я открыл  глаза,  не  сделав
никакого другого движения, и увидел беловатую птицу,  усевшуюся  на  самых
высоких ветвях эвкалипта. Это был сокол-альбинос.  Охота  окончилась.  Это
должен был быть трудный выстрел. Я лежал на спине, а птица была  повернута
ко мне спиной.  Я  использовал  внезапный  порыв  ветра  для  того,  чтобы
заглушить поднимание своего длинного ружья 22 калибра  и  прицеливания.  Я
хотел подождать, пока птица повернется,  или  пока  она  начнет  взлетать,
чтобы не промахнуться. Но птица-альбинос оставалась неподвижной. Для того,
чтобы лучше прицелиться, мне бы нужно было передвинуться на другое  место,
а сокол был слишком быстрым, чтобы мне позволить это. Я думал,  что  лучше
всего мне будет  подождать,  что  я  и  делал  долгое  бесконечное  время.
Возможно, что на меня и повлияло, так это долгое ожидание, или, может, это
было одиночество того места, где я и птица находились. Я  внезапно  ощутил
озноб на спине, и как совершенно беспрецедентный поступок, я встал и ушел.
Я даже не оглянулся посмотреть - взлетела ли птица.
     Я никогда не придавал  никакого  особого  значения  моему  последнему
поступку с соколом-альбиносом, и, однако же, было ужасно странно, что я не
застрелил его. Я застрелил десятки соколов раньше. На  той  ферме,  где  я
вырос, охота за птицами или любыми другими животными была в порядке вещей.
     Дон  Хуан  внимательно  слушал,  пока  я  ему   рассказывал   историю
сокола-альбиноса.
     - Откуда ты узнал о соколе-альбиносе? - спросил я, закончив.
     - Я видел его, - ответил он.
     - Где?
     - Прямо тут, перед тобой.
     Я больше не был в настроении спорить.
     - Что все это значит? - спросил я.
     Он сказал, что белая птица, подобно  этой,  была  знаком,  и  что  не
стрелять в нее было единственно правильным поступком, который  можно  было
сделать.
     - Твоя  смерть  дала  тебе  маленькое  предупреждение,  -  сказал  он
загадочным тоном. - она всегда приходит, как озноб.
     - О чем ты говоришь? - спросил я нервно.
     Он действительно расстроил мои нервы своим колдовским разговором.
     - Ты многое знаешь о птицах, - сказал он. - многих из них ты убил. Ты
знаешь, как ждать. Ты терпеливо ждал часами. Я знаю это. Я вижу это.
     Его слова вызвали у меня большое  волнение.  Я  подумал  о  том,  что
больше всего меня в нем раздражала его уверенность. Я не мог выносить  его
догматической убежденности относительно моментов моей собственной жизни, в
которых я сам не был уверен. Я ушел в свое  чувство  отторжения,  и  я  не
видел, как он склонился  надо  мной,  пока  он  не  прошептал  мне  что-то
буквально в самое ухо. Сначала я не понял, и он повторил это.
     Он сказал, чтобы я осторожно повернулся и взглянул на булыжник  слева
от меня. Он сказал, что там находится моя смерть, которая смотрит на меня,
и если я повернусь в тот момент, когда он даст мне сигнал, то я увижу ее.
     Он сделал мне знак глазами. Я повернулся, и  мне  кажется,  я  увидел
мелькнувшее движение над булыжником. Озноб пробежал по моему  телу,  мышцы
живота непроизвольно сократились, и я испытал  потрясение,  спазмы.  Через
секунду я восстановил равновесие и  объяснил  сам  себе  ощущение  видения
мелькнувшей тени,  как  оптическую  иллюзию,  вызванную  резким  поворотом
головы.
     - Смерть - это наш вечный компаньон,  -  сказал  дон  Хуан  серьезным
тоном. - она всегда  слева  от  нас  на  расстоянии  вытянутой  руки.  Она
наблюдала за тобой тогда, когда ты следил за белым соколом. Она шепнула  в
твое ухо, и ты почувствовал озноб так же, как ты почувствовал его сегодня.
Она всегда наблюдала за тобой, и она всегда будет наблюдать до  того  дня,
когда она тебя похлопает.
     Он вытянул левую руку и слегка дотронулся до моего плеча и  в  то  же
самое время издал глубокий щелкающий звук языком.  Эффект  был  ужасающим.
Мне чуть не стало плохо.
     - Ты тот мальчик, который преследовал дичь и  терпеливо  ожидал,  как
смерть ждет. Ты хорошо знаешь, что смерть слева от нас, точно так же,  как
ты был слева от белого сокола.
     Его слова имели странную силу, которая погрузила меня в непреоборимый
ужас. Единственной моей защитой был порыв записывать все, что он говорит.
     - Как может кто-либо чувствовать себя столь важным, когда  мы  знаем,
что смерть преследует нас, - спросил он.
     У меня было чувство, что ответа  от  меня  не  требуется.  Во  всяком
случае, я не мог ничего сказать. Новое настроение овладело мной.
     - Когда ты неспокоен, то следует повернуться налево и спросить совета
у своей смерти. Необъятное количество мелочей свалится с тебя,  если  твоя
смерть сделает тебе знак, или если ты заметишь отблеск ее, или если просто
у тебя появится чувство, что твой компаньон здесь и ждет тебя.
     Он опять наклонился вперед  и  прошептал  в  мое  ухо,  что,  если  я
внезапно повернусь налево по его сигналу, то я вновь  смогу  увидеть  свою
смерть на булыжнике.
     Его глаза дали  мне  почти  неуловимый  сигнал,  но  я  не  осмелился
посмотреть.
     Я сказал ему, что верю ему и что ему не стоит нажимать на этот вопрос
в дальнейшем, потому что я боюсь. У него был опять один из  его  приступов
раскатистого смеха.
     Он заметил, что вопрос о нашей смерти никогда не поднимают достаточно
глубоко. Но я стал спорить, что для меня будет бессмысленным думать о моей
смерти, поскольку такие мысли принесут неудобство и страх.
     - Ты полон всякой чуши! - воскликнул он. - смерть - это  единственный
мудрый советчик, которого мы имеем. Когда бы ты ни  почувствовал,  как  ты
это чувствуешь обычно, что все идет не так, как надо,  и  что  ты  вот-вот
пропадешь, повернись к своей смерти и спроси ее - так ли это? Твоя  смерть
скажет тебе, что ты не прав,  что  в  действительности  ничего,  кроме  ее
прикосновения, не имеет значения. Твоя  смерть  скажет  тебе:  "я  еще  не
коснулась тебя".
     Он качнул головой и, казалось, ожидал моего ответа. Но у меня его  не
было. Мои  мысли  неслись  наперегонки.  Он  нанес  ужасающий  удар  моему
себялюбию. Мелочность того, чтобы быть недовольным им,  была  ужасающей  в
свете моем смерти.
     У меня было такое чувство, что он полностью осознает  перемену  моего
настроения. Он  повернул  поток  в  свою  пользу.  Он  улыбнулся  и  начал
мурлыкать мексиканский мотив.
     - Да, - сказал он мягко после долгой  паузы.  -  один  из  нас  здесь
должен измениться, и быстро. Один из нас здесь должен узнать, что смерть -
это охотник, и что она всегда находится слева от него. Один из  нас  здесь
должен спросить совета у смерти и бросить  проклятую  мелочность,  которая
принадлежит людям, проживающим свои жизни так, как если бы смерть  никогда
не тронула их.
     Мы сидели молча более часа. Затем мы пошли опять. Мы  блуждали  среди
пустынного чапараля часами. Я не спрашивал его, была ли какая-либо причина
этому. Это не имело значения. Каким-то  образом  он  заставил  меня  вновь
уловить старое чувство,  что-то  такое,  что  я  давно  совершенно  забыл.
Спокойную радость от того, что просто движешься,  не  привязывая  к  этому
никакой интеллектуальной цели.
     Я хотел бы, чтобы он дал мне уловить отблеск того, что  я  увидел  на
булыжнике.
     - Дай мне увидеть ту тень снова, - сказал я.
     - Ты имеешь в виду свою смерть, не так ли? - ответил  он  с  оттенком
иронии в голосе. Какое-то время я никак не мог сказать об этом.
     - Да, - наконец, сказал я. - дай мне увидеть мою смерть еще раз.
     - Не сейчас, - сказал он. - ты слишком цельный.
     - Извини, я не расслышал.
     Он начал смеяться, и по какой-то неизвестной причине его смех не  был
больше раздражающим или мешающим, как он был раньше. Я не думаю, чтобы  он
был другим, с точки зрения его высоты или его  громкости,  или  его  духа.
Новым элементом было мое настроение. В свете моей поджидающей  смерти  мои
страхи и мое раздражение были чепухой.
     - Позволь мне тогда поговорить с растениями, - сказал я.
     Он зарычал от смеха.
     - Ты слишком хорош  сейчас,  -  сказал  он,  все  еще  смеясь.  -  Ты
ударяешься из одной  крайности  в  другую.  Успокойся.  Нет  необходимости
разговаривать с растениями, если ты не хочешь узнать  их  секреты.  И  для
этого тебе требуются самые несгибаемые намерения. Поэтому  не  растрачивай
своих добрых желаний. Нет нужды видеть твою смерть тоже. Достаточно  того,
что ты чувствуешь ее присутствие рядом с собой.



               5. ПРИНИМАНИЕ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА СВОИ ПОСТУПКИ

     Вторник, 11 апреля 1961 года
     Я приехал к дому дона Хуана ранним утром в воскресенье 9 апреля.
     - Доброе утро, дон Хуан, - сказал я. - рад тебя видеть!
     Он взглянул на меня и мягко рассмеялся. Он  подошел  к  моей  машине,
пока я ее устанавливал и подержал дверь открытой, пока я собирал  какие-то
свертки с едой, которые я привез для него.
     Мы подошли к дому  и  сели  перед  дверью.  Впервые  я  действительно
осознавал, что я тут делаю. В течение трех месяцев  я  фактически  смотрел
вперед лишь в том  смысле,  чтобы  вернуться  назад  к  "полевой  работе".
Казалось,  бомба  замедленного  действия,   установленная   внутри   меня,
разорвалась, и я внезапно вспомнил нечто трансцендентальное  для  меня.  Я
вспомнил, что  когда-то  в  моей  жизни  я  был  очень  терпелив  и  очень
эффективен.
     Прежде, чем дон Хуан успел что-либо  сказать,  я  задал  ему  вопрос,
который  твердо  засел  у  меня  в  уме.  В  течение  трех  месяцев   меня
преследовало воспоминание о соколеальбиносе. Как он узнал об этом, если  я
сам забыл о нем.
     Он засмеялся, но не ответил. Я упрашивал его сказать мне.
     - Это было ничто, - сказал он со своей обычной убежденностью. - любой
может сказать, что ты странный. Ты онемевший, и это все.
     Я почувствовал, что он снова меня сбивает с рельс и загоняет в  угол,
в который мне совсем не хочется идти.
     - Разве можно видеть нашу смерть? - спросил я, пытаясь не уходить  от
темы.
     - Конечно, - сказал он, смеясь. - она здесь, с нами.
     - Откуда ты знаешь об этом?
     - Я старик, с возрастом узнаешь всякого рода вещи.
     Я знаю массу старых людей, но они никогда об этом не знали. Откуда же
ты знаешь?
     - Что ж, скажем, что я знаю всякого рода вещи, потому что я  не  имею
личной истории и потому что я не чувствую себя более важным, чем  кто-либо
еще и потому что моя смерть сидит здесь же.
     Он вытянул свою левую руку и пошевелил пальцами так, как если  бы  он
действительно что-то трогал.
     Я засмеялся.  Я  знал,  куда  он  заводит  меня.  Старый  черт  опять
собирается оглушить меня, возможно, моей собственной важностью, но на этот
раз меня это не заботило. Воспоминание о том, что когда-то давно я обладал
превосходным терпением наполнило меня странной спокойной эйфорией, которая
рассеивала  большую  часть  моих  чувств  нервозности  и  нетерпимости  по
отношению к дону Хуану. Вместо этого я ощущал удивление по отношению к его
поступкам.
     - Кто ты есть на самом деле? - спросил я. Он казался  удивленным.  Он
открыл глаза до огромных размеров и мигнул, как птица, закрывая веки  так,
как если бы они были пленкой. Веки опустились и  поднялись  вновь,  а  его
глаза остались в фокусе. Этот маневр испугал меня, и я  отшатнулся,  а  он
засмеялся с детской беззаботностью.
     - Для  тебя  я  Хуан  Матус,  я  к  твоим  услугам,  -  сказал  он  с
преувеличенной вежливостью.
     Затем я задал другие вопросы, которые вертелись у меня на языке.
     - Что ты со мной сделал в первый день, когда мы встретились? - я имел
в виду тот взгляд, которым он меня наградил.
     - Я? Ничего, - ответил он невинным тоном.
     Я описал ему, что я почувствовал, когда он взглянул на  меня,  и  как
это неестественно было для меня онеметь от этого взгляда.
     Он  смеялся,  пока  слезы  не  потекли  у  него  по  щекам.  Я  опять
почувствовал волну враждебности по отношению к нему. Я думал, что я был  с
ним таким серьезным и таким вдумчивым, а он со своими  грубыми  привычками
был таким "индейцем".
     Он  явно  заметил  мое  настроение  и  совершенно  внезапно  перестал
смеяться.
     После долгого колебания я сказал ему, что его  смех  раздражал  меня,
поскольку я серьезно пытался понять то, что со мной случилось.
     - Тут нечего понимать, - ответил он спокойно.
     Я повторил для него перечень необычных событий, которые имели место с
тех пор, как я его встретил, начиная с того колдовского  взгляда,  которым
он на меня взглянул, до  воспоминания  о  соколе-альбиносе  и  видения  на
булыжнике тени, о которой он сказал, что это моя смерть.
     - Зачем ты все это делаешь со мной? - спросил я его. В  моем  вопросе
не было никакой укоризны.  Мне  было  просто  любопытно  при  чем  тут,  в
частности, я.
     - Ты просил меня рассказать тебе то, что я знаю о растениях.
     Я заметил нотку сарказма в его голосе. Он говорил так, как  будто  он
подсмеивался надо мной.
     - Но то, что  до  сих  пор  ты  говорил  мне,  никакого  отношения  к
растениям не имело, - запротестовал я.
     Он ответил, что для того, чтобы узнать, нужно время.
     У меня было такое чувство, что с ним бесполезно спорить. Я  сообразил
тогда полный идиотизм легких и абсурдных выводов, который я сделал. Пока я
не был дома, я обещал себе, что я никогда не буду терять голову и не  буду
чувствовать  раздражение  по   отношению   к   дону   Хуану.   Однако,   в
действительной ситуации в ту же  минуту,  как  только  он  привел  меня  в
замешательство,  я  испытал  новый  приступ   мелочного   раздражения.   Я
чувствовал, что нет никакого способа для меня взаимодействовать с  ним,  и
это меня сердило.
     - Думай о своей смерти сейчас, - сказал дон Хуан внезапно. Она у тебя
на расстоянии вытянутой руки.  Она  может  дотронуться  до  тебя  в  любой
момент. Поэтому, у тебя  дома  действительно  нет  времени  для  ерундовых
мыслей и мелочного раздражения. Ни у кого из нас нет времени для этого.
     - Ты хочешь знать, что я сделал с  тобой  в  первый  день,  когда  мы
встретились? Я "увидел тебя", и я "видел", что ты думаешь,  что  ты  лжешь
мне. Но ты не лгал, но на самом деле лгал.
     Я сказал ему,  что  его  объяснения  поставили  меня  в  еще  большее
замешательство. Он сказал, что в этом и есть причина того, что он не хочет
объяснять своих поступков, и что в объяснении  их  нет  необходимости.  Он
сказал, что единственная вещь, которая идет в счет, это действия, действия
вместо думания.
     Он вытащил соломенную циновку и улегся,  подперев  голову  узлом.  Он
устроился поудобнее, а затем сказал мне, что есть еще одна вещь, которую я
должен выполнить, если я действительно хочу изучать растения.
     -  Что  было  неправильно  в  тебе,  когда  я  "увидел"  тебя  и  что
неправильно в тебе  сейчас,  так  это  то,  что  ты  не  любишь  принимать
ответственности за то, что ты делаешь, - сказал он медленно, как бы  давая
мне время понять, что он говорит.  -  когда  ты  говорил  мне  все  это  в
автобусной станции, ты сознавал, что все это ложь. Почему ты лгал?
     Я объяснил, что моей задачей было найти "ключевого  информатора"  для
своей работы.
     Дон Хуан улыбнулся и начал мурлыкать мексиканскую мелодию.
     - Когда человек решает что-либо делать, он должен идти  до  конца,  -
сказал он. - но он должен принимать ответственность за то, что он  делает.
Вне зависимости от того, что именно он  делает,  он  должен  прежде  всего
знать, почему он это делает, и затем он должен выполнять свои действия, не
имея уже никаких сомнения или сожалений о них.
     Он посмотрел на меня внимательно. Я не знал, что сказать.  Наконец  я
выразил мнение, почти как протест.
     - Но это невозможно, - сказал я.
     Он спросил меня, почему,  и  я  сказал,  что,  может  быть,  было  бы
идеальным, чтобы все думали так, как совпадало бы с тем, что  они  делают.
На практике, однако, нет никакого способа избежать сомнений и сожалений.
     - Конечно же, есть способ, - ответил он с убеждением.
     - Смотри на меня, - сказал он. - у меня нет сомнений  или  сожалений.
Все,  что  я  делаю,  является  моим  решением  и  моей  ответственностью.
Простейшая вещь, которую я  делаю,  взять  тебя  на  прогулку  в  пустыню,
например, очень просто может быть моей смертью.  Смерть  преследует  меня,
поэтому у меня нет места для сомнений или сожалений. Если я должен умереть
в результате того, что я возьму тебя на прогулку, значит я должен умереть.
     Ты, с другой  стороны,  чувствуешь,  что  ты  бессмертен.  А  решения
бессмертного человека могут быть изменены, или о них  можно  сожалеть  или
подвергать их сомнению.  Время  имеется  только  для  того,  чтобы  делать
решения.
     Я искренне возражал,  что  по-моему  мнению,  это  не  реальный  мир,
поскольку он спорным образом создан на идеальной  форме  поведения,  и  на
том, что есть еще какой-то путь для того, чтобы куда-то идти.
     Я рассказал ему историю  о  своем  отце,  который  обычно  читал  мне
бесконечные лекции о чудесах здорового ума в здоровом теле и  о  том,  как
молодые  люди  должны  закалять  свои  тела  трудностями  и  атлетическими
соревнованиями. Он был молодым человеком. Когда мне было 8 лет, ему  всего
только 27. В летнее время, как правило,  он  возвращался  из  города,  где
преподавал в школе, на ферму моего деда, где я жил, чтобы провести со мной
по крайней мере месяц. Для меня это был адский  месяц.  Я  рассказал  дону
Хуану, например, о поведении моего  отца,  которое,  как  я  думал,  очень
подходит к настоящей ситуации.
     Почти сразу по прибытии на ферму мой отец настаивал на том,  чтобы  я
совершил с ним длинную прогулку  так,  чтобы  мы  могли  с  ним  обо  всем
поговорить. И во время нашего разговора он составлял планы о том,  как  мы
будем ходить купаться  каждый  день  в  6  часов  утра.  Ночью  он  ставил
будильник на пол шестого, чтобы иметь достаточно времени, потому что ровно
в шесть мы должны быть уже в воде. А когда звонок начинал  звенеть  утром,
он выскакивал из постели, надевал очки и подходил к окну, чтобы посмотреть
наружу.
     Я даже запомнил следующий монолог:
     - М-м-м... Немножко облачно сегодня. Послушай, я сейчас прилягу всего
минуток на пять, оъкей?  Не  больше,  чем  на  пять!  Я  просто  собираюсь
распрямить свои мышцы и полностью проснуться.
     И он всегда без исключения спал после этого до десяти, а иногда и  до
полудня.
     Я рассказал дону Хуану, что меня раздражало его нежелание  отказаться
от явно надуманных решений. Он повторял этот ритуал каждое утро,  пока  я,
наконец, не оскорбил его чувства, отказавшись заводить будильник.
     - Это не были надуманные решения, - сказал дон  Хуан,  явно  принимая
сторону моего отца. - он просто не знал, как встать из постели, вот и все.
     - Во всяком случае, - сказал я. - я всегда с  сожалением  отношусь  к
нереальным решениям.
     - Какое же решение  будет  тогда  реальным?  -  спросил  дон  Хуан  с
улыбкой.
     - Если бы мой отец сказал себе, что он не может идти плавать в  шесть
утра, а может, возможно, и в три пополудни.
     - Твое решение ранит его душу, - сказал дон Хуан с  оттенком  большой
серьезности.
     Я подумал, что уловил нотку печали в его голосе. Некоторое  время  мы
молчали. Моя задиристость испарилась, я думал о своем отце.
     - Разве ты не видишь, - сказал дон Хуан, - он не хотел плавать в  три
часа пополудни.
     Его слова заставили меня подпрыгнуть.
     Я сказал ему, что мой отец был слаб, и таким же был его мир идеальных
поступков, которые он никогда не совершал. Я почти кричал.
     Дон Хуан не сказал ни слова.  Он  медленно  в  каком-то  ритме  качал
головой. Я чувствовал ужасную печаль. Когда я думал  о  своем  отце,  меня
всегда охватывало такое всепоглощающее чувство.
     - Ты думаешь, что ты был сильнее, не так ли? - спросил он меня как бы
невзначай.  Я  сказал,  что  да,  и  начал  рассказывать  ему   обо   всей
эмоциональной путанице, которую  мой  отец  вносил  в  меня,  но  он  меня
прервал.
     - Он был злой с тобой? - спросил он.
     - Нет.
     - Он был мелочен с тобой?
     - Нет.
     - Делал ли он для тебя все, что мог?
     - Да.
     - Тогда что же в нем неправильно?
     Опять я начал кричать, что он был слабый, но  спохватился  и  понизил
голос. Я чувствовал себя несколько в странном положении, что дон Хуан меня
допрашивает.
     - Для чего ты все это делаешь? - спросил я.  -  ведь  предполагалось,
что мы будем говорить о растениях? -  я  чувствовал  себя  раздраженным  и
подавленным более, чем когда-либо. Я сказал ему, что ему нет дела,  что  у
него нет даже малейшего права судить о моем  поведении.  И  он  разразился
животным смехом.
     - Когда ты сердишься, ты всегда чувствуешь себя правым? - сказал он и
мигнул, как птица.
     Он был прав. У меня была тенденция к  тому,  чтобы  чувствовать  себя
оправданным в том, что я сержусь.
     - Давай не будем говорить о моем отце, - сказал я, борясь за  хорошее
настроение. - давай будем говорить о растениях.
     - Нет, давай поговорим о твоем отце, - настаивал он. - это  то  самое
место, с которого следует начать сегодня. Если  ты  думаешь,  что  ты  был
настолько сильнее, чем он, почему ты не ходил плавать в шесть  часов  утра
вместо него?
     Я сказал ему, что я не мог поверить в то, что он серьезно просит меня
об этом. Я всегда считал, что плавание в шесть часов утра - это дело моего
отца, а не мое.
     - Это было также и твоим делом с того  момента,  как  ты  принял  его
идею, - бросил в меня дон Хуан.
     Я сказал, что я никогда не принимал ее, что я всегда  знал,  что  мой
отец неискренен сам с собой. Дон  Хуан  поинтересовался,  как  само  собой
разумеющимся, почему я не высказал своего мнения в тот раз.
     - Ты же не говорил своему отцу подобных вещей, - сказал я, как слабое
объяснение.
     - Почему же нет?
     - В моем доме так не делалось, вот и все.
     - Ты делал в своем доме еще худшие вещи, - заявил он,  как  судья  со
своего кресла. - единственная вещь, которую ты  никогда  не  делал  -  это
почтить свой дух.
     В его словах была такая разрушительная сила, что слова его вызывали у
меня в уме отклик. Он разрушил все мои защиты, я не мог с ним  спорить.  Я
нашел спасение в записывании своих заметок.
     Я попытался выставить последние слабые объяснения и сказал,  что  всю
мою жизнь мне встречались люди такого же сорта, как мой отец, которые  так
же, как мой отец, вовлекали меня в свои схемы, и, как  правило,  я  всегда
оставался болтаться ни при чем.
     - Ты жалуешься, - сказал он мягко. - ты  жаловался  всю  свою  жизнь,
потому что ты не принимаешь ответственности за свои решения.  Если  бы  ты
принял ответственность в отношении идеи твоего отца в том, чтобы плавать в
шесть часов утра, то ты бы плавал сам, если нужно. Или же бы ты послал его
к черту в первый же раз после того, как ты узнал  его  уловки.  Но  ты  не
сказал ничего, поэтому ты был такой же слабый, как твой отец.
     - Принимать ответственность за свои  решения  означает,  что  человек
готов умереть за них.
     - Подожди, подожди, - сказал я, - тут ты все переворачиваешь.
     Он не дал мне закончить. Я собирался сказать ему, что своего  отца  я
взял просто как пример нереального способа  действовать,  и  что  никто  в
здравом уме не захочет умирать за такую идиотскую вещь.
     - Не имеет никакого значения, что это за  решение,  -  сказал  он.  -
ничто не может быть более или менее серьезным, чем что-либо другое.  Разве
ты не видишь? В том мире, где смерть-охотник, нет  маленьких  или  больших
решений. Есть только те решения,  которые  мы  делаем  перед  лицом  нашей
неминуемой смерти.
     Я ничего не мог сказать.  Прошел,  может  быть,  час.  Дон  Хуан  был
совершенно неподвижен на своей циновке, хотя он не спал.
     - Почему ты рассказал мне все это, дон Хуан? - спросил я. - почему ты
все это делаешь со мной?
     - Ты пришел ко мне, - сказал он. - нет,  это  было  не  так,  ты  был
приведен ко мне, и я сделал с тобой свой уговор.
     - Что ты говоришь?
     - Ты мог иметь свой уговор с твоим отцом, плавая вместе с ним, но  ты
это не сделал, может быть потому, что ты был слишком молод. Я  жил  дольше
тебя. На мне ничего не висит. В моей жизни нет спешки, и  поэтому  я  могу
должным образом делать с тобой уговор.
     После обеда мы отправились на прогулку. Я легко выдерживал его шаг  и
опять восхищался его поразительной физической выносливостью. Он шагал  так
легко и такими уверенными шагами, что рядом с ним я был похож на  ребенка.
Мы пошли в восточном  направлении.  Я  заметил  тогда,  что  он  не  любит
разговаривать, пока идет. Если я заговаривал  с  ним,  то  он  должен  был
остановиться для того, чтобы мне ответить. Через пару часов  мы  пришли  к
холму. Он сел и сделал мне знак, чтобы  я  сел  рядом  с  ним.  Он  заявил
насмешливодраматическим тоном, что собирается рассказать мне сказку.
     Он сказал, что давным-давно жил-был молодой человек, по происхождению
индеец, который жил среди белых людей в городе. У него не было ни дома, ни
родственников, ни друзей. Он пришел в город искать свое счастье,  а  нашел
только нищету и боль.  Время  от  времени  он  получал  несколько  центов,
работая, как мул, которых едва хватало на кусок хлеба. Все остальное время
он вынужден был выпрашивать или воровать пищу.
     Дон Хуан сказал, что однажды молодой человек пошел на базар. Он ходил
взад и вперед по улице очарованный. Его  были  тут  собраны.  Он  был  так
захвачен этим, что не смотрел, куда идет, и кончил тем, что, споткнувшись,
через корзины упал на какого-то старика.
     Старик нес четыре огромных кувшина, сделанных из тыквы и  только  что
присел, чтобы отдохнуть и поесть. Дон Хуан улыбнулся знающе и сказал,  что
старик нашел крайне странным тот факт,  что  молодой  человек  налетел  на
него. Он не рассердился, что его потревожили, но  поразился  тому,  почему
именно этот молодой человек упал ему на голову. Молодой человек, напротив,
был рассержен и сказал ему, чтобы он убирался с дороги. Ему совершенно  не
было дела до глубоких причин их  встречи.  Он  не  заметил,  что  их  пути
фактически пересеклись.
     Дон Хуан мимикой изобразил движения кого-то,  кто  старается  поймать
что-то укатывающееся прочь. Он сказал, что кувшины старика упали и  теперь
катились вниз по улице. Когда молодой человек увидел кувшины, он  подумал,
что нашел себе пищу на этот день.
     Он помог старику, настоял на том,  чтобы  помочь  ему  нести  тяжелые
кувшины. Старик сказал ему, что он собирается домой  в  горы,  но  молодой
человек настаивал на том, чтобы идти вместе с ним, по крайней мере,  часть
пути.
     Старик пошел по дороге к горам, и, пока  они  шли,  он  дал  молодому
человеку немного пищи из той, которую он купил на базаре. Молодой  человек
досыта наелся и, когда он был удовлетворен полностью,  то  стал  замечать,
какие тяжелые кувшины и покрепче обхватил их.
     Дон Хуан открыл свои глаза и улыбнулся с дьявольской гримасой, сказав
затем, что молодой человек спросил:  "что  ты  несешь  в  этих  кувшинах?"
Старик  не  ответил,  но  сказал  ему,  что  он  собирается  показать  ему
компаньона или друга, который сможет развеять его печали и дать ему  совет
и мудрость относительно жизни в мире.
     Дон Хуан сделал величественное движение обеими руками и  сказал,  что
старик подозвал прекраснейшего  оленя,  какого  когда-либо  видел  молодой
человек. Олень был такой ручной, что он подошел  к  нему  и  ходил  вокруг
него. Он переливался и сиял. Молодой  человек  был  очарован  и  сразу  же
понял, что это был "олень-дух". Старик сказал ему тогда, что если он хочет
иметь этого друга и его мудрость, то все, что он для этого должен сделать,
так это отдать кувшины.
     Гримаса дона  Хуана  изобразила  амбицию.  Он  сказал,  что  мелочные
желания молодого человека были возбуждены при такой  просьбе.  Глаза  дона
Хуана стали маленькими и дьявольскими, когда он произносил вопрос молодого
человека: "что у тебя там в этих четырех огромных кувшинах?"
     Дон Хуан сказал, что старик очень искренне ответил, что он несет пищу
и воду. Он перестал рассказывать сказку и прошелся пару раз по кругу. Я не
знал, что он делает, очевидно, это была часть сказки. Кружение  на  месте,
видимо, изображало размышления молодого человека.
     Дон Хуан сказал, что, конечно  же,  молодой  человек  не  поверил  ни
единому слову. Он  посчитал,  что  если  старик,  который  был,  очевидно,
волшебником, хочет дать "оленя-духа" за свои кувшины,  то  кувшины  должны
быть наполнены совершенно невероятным могуществом.
     Дон Хуан опять искривил свое лицо в дьявольскую гримасу, сказав,  что
молодой человек заявил о своем  желании  иметь  кувшины.  Тут  последовала
долгая пауза, которая, казалось, означала конец сказки. Дон Хуан оставался
спокойным, однако, я был уверен, что он хочет, чтобы я спросил о ней,  что
я и сделал. "что случилось с молодым человеком?" - Глаза были  дикими  при
виде всех тех хороших вещей, которые...
     Последовала еще одна длинная пауза. Я засмеялся. Я подумал,  что  это
была настоящая "индейская сказка".
     Глаза дона Хуана сияли, когда он  улыбался  мне.  Его  вид  был  сама
невинность. Он начал смеяться тихими раскатами и спросил меня:
     - Разве ты не хочешь узнать, что было в кувшинах?
     - Конечно, хочу знать. Я думал, что это уже конец сказки.
     - О, нет, - сказал он с предательским  светом  в  глазах.  -  Молодой
человек взял свои кувшины и, убежав в укромное место, открыл их.
     - Что же он нашел? - спросил я.
     Дон Хуан посмотрел на меня, и я почувствовал,  что  он  осознает  мою
умственную гимнастику. Он покачал головой и усмехнулся.
     - Ну, - спросил я, - кувшины были пустыми?
     - Там была только пища и вода внутри  кувшинов,  -  сказал  он.  -  и
молодой человек в порыве гнева разбил их о камни.
     Я сказал, что его реакция была вполне естественна. Любой на его месте
сделал бы то же самое.
     Дон Хуан сказал, то молодой человек был дурак, который не  знал,  что
он ищет. Он не знал, каким бывает "могущество", поэтому он не мог сказать,
нашел он его или нет. Он не  принял  ответственности  за  свои  решения  и
поэтому был рассержен своим промахом. Он ожидал что-то получить, но вместо
этого не получил ничего. Дон Хуан предположил, что, если  бы  я  был  этим
молодым человеком, и если бы я следовал своим склонностям, то  у  меня  бы
тоже кончилось злостью и сожалением, и я бы без  сомнения  провел  остаток
своей жизни, жалея о самом себе и о том, что я потерял.
     Затем он  объяснил  поведение  старика.  Он  умно  накормил  молодого
человека,  чтобы  дать  ему  "смелость  удовлетворенного  живота".   Таким
образом, молодой человек, найдя в кувшинах только пищу, разбил их в порыве
гнева.
     - Если бы он осознал свое решение и брал на себя  ответственность  за
него, - сказал дон Хуан, - то он бы взял пищу  и  был  бы  ею  более,  чем
удовлетворен. А, может быть, он смог бы даже понять, что  пища  тоже  была
могуществом.



                          6. СТАНОВЛЕНИЕ ОХОТНИКОМ

     Пятница, 23 июня 1961 года.
     Как только я уселся, я забросал дона Хуана вопросами. Он  не  ответил
мне и сделал нетерпеливый жест рукой, чтобы меня унять. Он, казалось,  был
в серьезном настроении.
     - Я думаю, что ты совсем не  изменился  за  все  то  время,  пока  ты
пытался научиться чему-нибудь о растениях, - сказал он с укором.
     Он начал громким  голосом  перечислять  все  те  изменения  личности,
которые он мне рекомендовал предпринять. Я сказал, что  я  все  это  очень
серьезно рассмотрел и нашел, что я, пожалуй, не смогу их выполнить, потому
что каждое из них идет вразрез с моими убеждениями. Он заметил, что просто
рассматривать их недостаточно, и то, что он мне сказал,  было  сказано  не
для забавы. Я стал опять настаивать, что, хотя я и мало  сделал  в  смысле
приспособления моей личной жизни к его идеям,  но  я  действительно  хотел
научиться использованию растений.
     После долгого неловкого молчания я смело спросил его:
     - Будешь ли ты учить меня о пейоте, дон Хуан?
     Он сказал, что одного  моего  намерения  недостаточно  и  что  узнать
что-либо о пейоте,  он  назвал  его  "мескалито",  в  первый  раз  -  дело
серьезное. Казалось, сказать было больше нечего.
     Однако, в начале вечера он устроил для меня  испытание.  Он  поставил
передо  мной  проблему,  не  дав  никаких  ключей  к  ее  решению:   найти
благоприятное место или пятно на участке прямо перед его  дверью,  где  мы
обычно сидели и разговаривали. Пятно, где я мог бы всегда себя чувствовать
счастливым и полным энергии. В течение ночи, пока я пытался найти "пятно",
катаясь по земле, я дважды заметил перемену  окраски  однообразно  темного
грязного поля на указанном участке.
     Проблема меня утомила, и  я  заснул  на  том  месте,  где  я  заметил
перемену в окраске. Утром дон Хуан разбудил меня и заявил,  что  мой  опыт
был очень удачным. Я не только нашел благоприятное место,  которое  искал,
но я также нашел противоположное ему - враждебное или отрицательное  пятно
и окраски, связанные с тем и другим.

     Суббота, 24 июня 1961 года.
     Ранним утром мы отправились в пустынный чапараль. Пока  мы  шли,  дон
Хуан объяснил мне, что нахождение "благоприятного" или "враждебного" пятна
было очень важной потребностью человека, находящегося  в  диком  месте.  Я
хотел перевести  разговор  на  тему  о  пейоте,  но  он  просто  отказался
разговаривать об этом. Он предупредил  меня,  что  об  этом  не  должно  и
упоминаться до тех пор, пока он сам не поднимет эту тему.
     Мы уселись отдохнуть в тени высоких кустов в районе, поросшем  густой
растительностью. Пустынный чапараль вокруг нас еще не  совсем  высох.  Это
был теплый день, и  мухи  совсем  замучили  меня  в  то  время,  как  они,
казалось, совсем не беспокоили дона Хуана. Я думал, что  он,  может  быть,
просто игнорирует их, но потом я заметил, что они совершенно не садятся на
его лицо.
     - Иногда  бывает  необходимо  найти  благоприятное  место  быстро  на
открытой местности, - продолжал дон Хуан. - или,  может  быть,  необходимо
быстро  определить,  не  является  ли  плохим  то  место,  куда  как   раз
собираешься сесть. Однажды мы сели отдохнуть около холма, и ты стал  очень
сердитым и беспокойным. Это место было  враждебным  тебе.  Малышка  ворона
дала тебе предупреждение - помнишь?
     Я вспомнил, что он предупреждал меня избегать этого места в  будущем.
Я вспомнил также,  что  рассердился  из-за  того,  что  он  не  давал  мне
смеяться.
     - Я думал, что ворона, которая пролетела над головой, была знаком для
меня одного, - сказал он. - я бы никак не заподозрил,  чтобы  вороны  были
дружественными по отношению к тебе тоже.
     - О чем ты говоришь?
     - Ворона была знаком, - сказал он. - если бы ты знал о воронах, то ты
бы избегал этого места, как чумы.  Однако  вороны  не  всегда  бывают  под
рукой, чтобы дать предупреждение,  и  ты  должен  сам  научиться  находить
подходящее место для ночлега или отдыха.
     После долгой паузы дон Хуан внезапно повернулся ко мне и сказал,  что
для того, чтобы найти подходящее место для  отдыха,  все,  что  мне  нужно
сделать,  так  это  скосить  глаза.  Он  понимающе  взглянул  на  меня   и
конфиденциальным тоном сказал, что я  сделал,  должно  быть,  именно  это,
когда катался по его двору, и таким образом смог  найти  два  пятна  и  их
окраски. Он дал мне понять, что его поразило мое достижение.
     - Я в самом деле не знаю, что я сделал, - сказал я.
     - Ты скосил свои глаза, -  сказал  он  с  ударением.  -  это  и  есть
техника. Ты, должно быть, сделал это, хотя и не помнишь.
     Дон Хуан затем описал технику, совершенное владение которой,  как  он
сказал, потребует годы практики и которая состояла в том, чтобы постепенно
заставлять глаза видеть раздельно одно и  то  же  изображение.  Отсутствие
совпадения изображений  вызывало  двойное  восприятие  мира.  Это  двойное
восприятие, согласно дону Хуану, давало возможность судить об изменениях в
окружающем, которые глаза обычно не способны воспринять.
     Дон Хуан стал подбивать меня попробовать это. Он  заверил  меня,  что
для зрения это не вредно. Он сказал, что я должен  начать  с  того,  чтобы
смотреть короткими взглядами, почти уголками глаз. Он  указал  на  большой
куст и показал мне, как. У меня было  очень  странное  ощущение,  когда  я
видел, как глаза дона Хуана бросали на куст  невероятно  быстрые  взгляды.
Его глаза напомнили  мне  тех  непоседливых  зверьков,  которые  не  могут
смотреть прямо. Мы прошли, наверное, час, в то время, как  я  старался  не
фокусировать свой взгляд ни на чем. Затем дон Хуан  попросил  меня  начать
разделять изображения, воспринимаемые каждым из моих глаз. Еще  через  час
или  около  того  у  меня  ужасно  заболела  голова,  и  я  вынужден   был
остановиться.
     - Ты думаешь, что ты сам  сможешь  найти  для  нас  подходящее  место
отдохнуть? - спросил он меня. У меня не было никакого представления о том,
что скрывается под критерием "подходящее место".  Он  терпеливо  объяснил,
что смотрение короткими взглядами позволяет глазам поймать необычные виды.
     - Как это? - спросил я.
     - Это не виды на самом деле, - сказал он.  -  это  больше  похоже  на
чувство. Если ты посмотришь  на  куст  или  дерево,  или  камень,  где  ты
собираешься отдохнуть,  то  твои  глаза  могут  дать  тебе  почувствовать,
является ли это место лучшим местом для отдыха.
     Я опять стал упрашивать его описать на что похожи эти чувства. Но  он
то ли просто не мог их описать, то ли просто не  хотел  этого  делать.  Он
сказал, что я должен попрактиковаться  в  выборе  места  и  затем  он  мне
скажет, подействовали мои глаза или нет.
     Один раз я уловил вид того, что, как мне  показалось,  было  галькой,
отражавшей свет. Я не мог увидеть этого света, если бы я сфокусировал  мои
глаза на ней, но если я охватывал участок быстрыми  взглядами,  то  я  мог
уловить какого-то рода слабый отблеск. Я указал это место дону Хуану.  Оно
находилось на середине открытой  незатененной  площадки,  лишенной  густых
кустов. Он громко расхохотался и  затем  спросил  меня,  почему  я  выбрал
именно это место. Я объяснил, что увидел отблеск.
     - Мне нет дела до того, что ты  видел,  -  сказал  он.  -  ты  можешь
увидеть слона. Что ты почувствовал, вот что важно.
     Я не чувствовал ничего совсем. Он бросил на меня загадочный взгляд  и
сказал, что он хотел бы составить мне компанию и сесть отдохнуть вместе со
мной там. Но он собирается сесть где-нибудь еще, пока  я  буду  испытывать
свой выбор.
     Я сел, а он смотрел на меня с любопытством с расстояния 10-15 метров.
Через несколько минут он начал громко смеяться. Каким-то образом его  смех
нервировал  меня.  Он  выводил  меня  из  себя.  Я  почувствовал,  что  он
насмехается надо мной  и  рассердился.  Я  начал  сам  у  себя  спрашивать
мотивировки к тому, чтобы находиться здесь. Что-то было  явно  неладным  в
том, как протекали наши взаимоотношения с доном  Хуаном.  Я  почувствовал,
что я просто пешка в его когтях. Внезапно дон Хуан бросился ко мне со всей
быстротой и потащил меня за руку волоком 3-4 метра. Он помог мне подняться
и вытер пот со лба. Тут я заметил, что он выдохся до  последнего  предела.
Он похлопал меня по спине, и сказал, что я выбрал  неправильное  место,  и
ему пришлось спасать меня действительно срочно, потому что он увидел,  что
место, где  я  сидел,  готово  было  уже  захватить  все  мои  чувства.  Я
засмеялся. Картина того,  как  дон  Хуан  бросился  на  меня,  была  очень
забавной. Он действительно бежал, как юноша. Его ноги двигались  так,  как
если бы он захватывал мягкую красноватую землю  пустыни  для  того,  чтобы
катапультироваться через меня. То я видел, что он надо мной смеется, а  то
через секунду он уже тащил меня за руку.
     Через некоторое время он  стал  уговаривать  меня  продолжить  поиски
подходящего для отдыха места. Мы продолжали идти, но я  не  замечал  и  не
"чувствовал"  совершенно  ничего.  Может  быть,  если  бы  я   был   более
расслаблен, то  я  бы  заметил  или  почувствовал  что-нибудь,  однако,  я
перестал сердиться на него. Наконец, он указал на  какие-то  камни,  и  мы
остановились.
     - Не разочаровывайся, - сказал дон Хуан. - нужно долгое время,  чтобы
правильно натренировать глаза.
     Я ничего не сказал. Я не собирался  разочаровываться  из-за  чего-то,
чего я совсем не понимал. Однако, я был вынужден признать, что уже трижды,
с тех пор как я начал навещать дона Хуана, я  становился  очень  сердит  и
бывал разъярен до такой степени, что чуть ли не  заболевал,  сидя  на  тех
местах, которые он называл плохими.
     - Трюк состоит в том, чтобы  чувствовать  глазами,  -  сказал  он.  -
сейчас твоя проблема в том, что не знаешь, что чувствовать. Однако же  это
придет к тебе с практикой.
     - Может быть, ты скажешь мне, дон Хуан, что я должен чувствовать?
     - Это невозможно.
     - Почему?
     - Никто не может тебе сказать, что ты будешь ощущать. Это не тепло  и
не свет, и не сияние, и не окраска. Это что-то еще.
     - Можешь ты описать это?
     - Нет. Все, что я могу сделать, так это дать тебе технику. Как только
ты научишься  разделять  изображения  и  видеть  все  вдвойне,  ты  должен
фокусировать свое внимание на участке  между  этими  двумя  изображениями.
Любое изменение, стоящее внимания, будет происходить именно  там,  в  этом
районе.
     - Какого рода эти изменения?
     - Это неважно. Важно чувство, которое ты будешь  получать.  Все  люди
различны. Ты видел отблеск сегодня, но это ничего не  значит,  потому  что
отсутствовало чувство. Я не могу  тебе  рассказать,  как  чувствовать,  ты
должен научиться этому сам.
     В течение некоторого времени мы отдыхали в молчании. Дон Хуан  закрыл
свое лицо шляпой и оставался неподвижным, как  если  бы  спал.  Я  ушел  в
записывание своих заметок, пока он не сделал внезапного движения,  которое
заставило меня подскочить.  Он  резко  сел  и  посмотрел  на  меня,  делая
гримасу.
     - У тебя есть склонность к охоте, - сказал  он.  -  именно  этому  ты
должен учиться охоте. Ты больше не будешь говорить о растениях.
     Он выставил на секунду вперед свою челюсть, затем хитро добавил:
     - Во всяком случае, я не  думаю,  что  нам  придется  это  когда-либо
делать. Не так ли? - и засмеялся.
     Остаток дня мы провели, бродя в разных направлениях, в то время,  как
он давал мне невероятно детальные объяснения о гремучих змеях. То, как они
гнездятся, то, как они двигаются, их сезонное поведение, их  уловки  и  их
привычки. Затем он продолжал  разрабатывать  каждый  из  пунктов,  которые
заметил и, наконец, он поймал и убил большую змею. Он отрезал  ей  голову,
вычистил внутренности, ободрал, а мясо пожарил. В его движениях была такая
грация и ловкость, что чистым удовольствием было просто находиться рядом с
ним. Я слушал его и следил за ним очарованно. Концентрация внимания у меня
была настолько полной, что весь остальной мир практически исчез.
     Есть змею было грубым возвращением в мир обычных дел. Я  почувствовал
тошноту, как только начал жевать кусочек змеиного мяса.  Это  было  ложное
отвращение, поскольку мясо было прекрасно. Но мой желудок,  казалось,  был
независимой единицей. Я едва смог проглотить кусочек. Я думал, что у  дона
Хуана будет сердечный приступ из-за того, как он смеется.
     После этого мы уселись для ленивого  отдыха  в  тени  скал.  Я  начал
работать над своими заметками, и их объем заставил меня понять, что он дал
мне поразительно большое количество информации о гремучих змеях.
     - Твой охотничий дух вернулся к тебе, - сказал дон Хуан  с  серьезным
видом. - теперь ты попался.
     - Прошу прощения?
     Я хотел, чтобы он уточнил свое заявление  относительно  того,  что  я
попался, но он только смеялся и повторял его.
     - Как я попался? - настаивал я.
     - Охотники всегда будут охотиться, - сказал он. - я сам охотник.
     - Ты хочешь сказать, что охотишься для того, чтобы жить.
     - Я охочусь для того, чтобы жить. Я могу жить повсюду на земле.
     Он указал рукой на все окружение.
     - Быть охотником значит, что ты много  знаешь.  Это  значит,  что  ты
можешь видеть мир по-разному. Для того, чтобы быть охотником, нужно быть в
совершенном равновесии  со  всем  остальным.  Иначе  охота  превратится  в
бессмысленное повседневное занятие. Например, сегодня мы поймали змейку. Я
вынужден был извиниться перед ней за то, что прервал ее жизнь так внезапно
и так окончательно. Я сделал то, что я сделал, зная, что  моя  собственная
жизнь так же будет оборвана однажды тем же  самым  образом  -  внезапно  и
окончательно. Так что в целом мы и змеи на одной ступеньке.  Одна  из  них
накормила нас сегодня.
     - Я никогда не понимал такого равновесия, когда я охотился, -  сказал
я.
     - Это неправда, ты не просто убивал животных. Ты  и  твоя  семья  ели
дичь.
     Его заявление несло в себе уверенность  человека,  который  был  там.
Разумеется, он был прав. Были времена, когда  я  снабжал  случайным  мясом
дичи всю мою семью.
     После колебания я спросил:
     - Откуда ты узнал об этом?
     - Определенные вещи я просто знаю, - сказал он. - хотя я не могу тебе
сказать, как.
     Я рассказал ему, что мои тетки и дядья очень серьезно  называли  всех
птиц, каких я приносил, "фазаны".
     Дон Хуан сказал, что он очень легко себе может представить,  как  они
называют "маленьким фазаном", и добавил  с  комической  мимикой,  как  они
будут жевать его. Необычные движения его челюстей вызвали во мне ощущение,
что он действительно пережевывает птицу вместе с костями и перьями.
     - Я действительно думаю, что у тебя есть склонность к охоте, - сказал
он, глядя на меня. - а мы с тобой не за тот конец взялись. Может быть,  ты
захочешь изменить свой образ жизни для того, чтобы стать охотником.
     Он напомнил мне, что я нашел  с  очень  малой  затратой  сил  с  моей
стороны, что в мире есть для меня  хорошие  и  плохие  места.  Он  добавил
также, что я обнаружил специфические окраски, связанные с ними.
     - Это означает, что у тебя склонность к охоте, - провозгласил  он.  -
не всякий, кто попытается, найдет свои места и их окраску в одно и  то  же
время.
     - Быть охотником звучало очень красиво и романтически.  Но  для  меня
это  был  абсурд,  поскольку  я  не  интересовался   охотой   как-либо   в
особенности.
     - Тебе не нужно заботиться о том, чтобы охотиться или любить охоту, -
ответил он на мою  жалобу.  -  у  тебя  есть  естественная  склонность.  Я
полагаю, что самые лучшие охотники никогда не любили охотиться. Они делают
это хорошо и в этом все.
     У меня было ощущение, что дон Хуан способен любой спор  перевести  на
свою дорожку,  и  в  то  же  время  он  утверждал,  что  совсем  не  любит
разговаривать.
     - Это так же, как то, что я тебе рассказывал об охотниках,  -  сказал
он. - совсем не обязательно, чтобы я любил разговаривать.  У  меня  просто
есть склонность к этому, и я делаю это хорошо. Вот и все.
     Я нашел его умственную подвижность действительно необыкновенной.
     -  Охотники  должны  быть  исключительно  жесткими  индивидуумами,  -
продолжал он. - охотник очень мало оставляет случаю.
     Я все время пытался убедить тебя, что ты  должен  научиться  жить  по
другому. До сих пор я не добился успеха. тебе не за что  было  ухватиться.
Теперь все по-другому. Я вернул назад твой дух охотника. Может быть, через
него ты переменишься.
     Я протестовал, что не хочу быть охотником.  Я  напомнил  ему,  что  в
самом начале я хотел,  чтобы  он  мне  просто  рассказал  о  лекарственных
растениях,  но  он  заставил  меня   уйти   настолько   далеко   от   моей
первоначальной цели, что я уже не могу ясно вспомнить, действительно ли  я
хотел учиться о растениях.
     - Хорошо, - сказал он. - действительно хорошо. Если у тебя нет  такой
ясной картины того, что ты хочешь, ты можешь стать более смиренным.
     - Давай скажем так. Для твоих целей, в  действительности,  не  важно,
будешь ли ты учиться о растениях или об охоте. Ты сказал мне это  сам.  Ты
интересуешься всем, что тебе кто-либо может сказать. Правда?
     Я сказал ему действительно так, пытаясь описать тематику антропологии
и для того, чтобы привлечь его, как своего информатора.
     Дон Хуан усмехнулся, очевидно, осознавая свой контроль над ситуацией.
     - Я охотник, - сказал он, как бы читая мои  мысли.  -  я  очень  мало
оставляю случаю. Может быть, мне следует  объяснить  тебе,  что  я  учился
тому, чтобы быть охотником. Я не всегда жил так, как живу сейчас. В  одной
из точек своей жизни я должен  был  измениться.  Теперь  я  указываю  тебе
направление. Я веду тебя. Я знаю, что я говорю. Кто-то научил  меня  всему
этому, я не выдумал этого сам.
     - Ты хочешь сказать, что у тебя был учитель, дон Хуан?
     - Скажем так, что некто учил меня охотиться так, как я  хочу  научить
теперь тебя, - сказал он и быстро переменил тему.
     - Я думаю, что когда-то охота  была  одним  из  величайших  действий,
которые мог выполнять человек. Все охотники были могущественными людьми. И
на самом деле охотник был вынужден быть могущественным,  для  того,  чтобы
выстоять напор той жизни.
     Внезапно меня охватило любопытство. Уж не говорит ли  он  о  времени,
предшествующем завоеванию? Я начал прощупывать его.
     - Когда было то время, о котором ты говоришь?
     - Давным-давно.
     - Когда? Что означает давным-давно?
     -  Это  означает  давным-давно,  или,  может,  это  означает  сейчас,
сегодня. Это не имеет значения. Однажды люди знали, что  охотник  является
лучшим  из  людей.  Теперь  не  каждый  это  знает.  Но  есть  достаточное
количество людей, которые знают. Я это  знаю.  Однажды  ты  будешь  знать.
Понимаешь, что я имею в виду?
     - Что, это индейцы-яки думают так об охотниках?  Именно  это  я  хочу
узнать.
     - Не обязательно.
     - А индейцы пима?
     - Не все они, но некоторые.
     Я назвал различные соседние группы, я хотел подбить его к  заявлению,
что охота была разделяемым  поверьем  и  практикой  особых  людей.  Но  он
избегал прямого ответа, поэтому и переменил тему.
     - Зачем ты все это делаешь для меня, дон Хуан? - спросил я.  Он  снял
свою шляпу и почесал виски с разыгранным замешательством.
     - Я имею уговор с тобой, - сказал он мягко. -  у  других  людей  есть
такой же уговор с тобой. Когда-нибудь у тебя у самого будет такой уговор с
другими. Скажем, что сейчас мой черед. Однажды я обнаружил,  что,  если  я
хочу быть охотником, достойным самоуважения, то  я  должен  изменить  свой
образ жизни. Обычно я очень много хлюпал носом и жаловался.  У  меня  были
веские причины к тому, чтобы чувствовать себя обделенным. Я  индеец,  а  с
индейцами обращаются, как с собаками.  Я  ничего  не  мог  сделать,  чтобы
исправить такое положение. Поэтому все, что мне оставалось,  так  это  моя
печаль. Но  затем  фортуна  сжалилась  надо  мной,  и  некто  научил  меня
охотиться. И я понял, что то, как я жил, не  стоило  того,  чтобы  жить...
Поэтому я изменился.
     - Но я счастлив своей жизнью, дон Хуан. Зачем я должен менять ее?
     Он начал петь мексиканскую песню очень мягко, а затем стал  мурлыкать
ее мотив. Его голова покачивалась вверх и вниз, следуя ритму песни.
     - Ты думаешь, что ты и я равны? - спросил он резким голосом.
     Его вопрос застал меня врасплох. Я ощутил странное  гудение  в  ушах,
как если бы он действительно выкрикнул свои слова, чего он на  самом  деле
не сделал. Однако в его голосе был металлический звук, который отозвался у
меня в ушах.
     Я поковырял в левом ухе мизинцем левой руки.  Мои  уши  чесались  все
время, и я постоянно и нервно протирал их изнутри мизинцами. Эти  движения
были подрагиваниями моих рук целиком.
     Дон Хуан следил за моими движениями с явной заинтересованностью.
     - Ну... Равны мы? - спросил он.
     - Конечно, мы равны, - сказал я.
     В действительности, я оказывал  снисхождение.  Я  чувствовал  к  нему
очень большое тепло, несмотря на то, что временами я просто не знал, что с
ним делать. И все же я держал в уголке своего мозга,  хотя  никогда  и  не
произносил этого,  веру  в  то,  что  я,  будучи  студентом  университета,
человеком цивилизованного западного мира, был выше, чем индеец.
     - Нет, - сказал он спокойно. - мы не равны.
     - Но почему же, мы действительно равны, - запротестовал я.
     - Нет, - сказал он мягким голосом, - мы не равны. Я охотник и воин, а
ты - паразит.
     У меня челюсть отвисла. Я не мог поверить, что дон Хуан действительно
сказал это. Я уронил записную книжку  и  оглушено  уставился  на  него,  а
затем, конечно, я разъярился.
     Он взглянул на меня спокойными и собранными глазами. Я отвел глаза, и
затем он начал говорить. Он выражал свои слова ясно. Они  текли  гладко  и
смертельно. Он сказал, что я паразитирую за  счет  кого-либо  другого.  Он
сказал, что я не сражаюсь в своих собственных битвах, но в битвах каких-то
неизвестных людей, что я не хочу учиться о растениях или об  охоте  или  о
чем-нибудь еще, и что его мир точных поступков и  чувств,  и  решений  был
бесконечно более эффективен, чем  тот  разболтанный  идиотизм,  который  я
называю "моя жизнь".
     После того, как он окончил  говорить,  я  был  нем.  Он  говорил  без
агрессивности или недовольства, но с такой силой и в то же время  с  таким
спокойствием, что я даже не сердился больше.
     Мы молчали. Я чувствовал раздражение и не мог думать ни о  чем  и  не
мог ничего подходящего сказать. Я ждал, пока он нарушит тишину.  Проходили
часы. Дон  Хуан  постепенно  становился  неподвижным,  пока  его  тело  не
приобрело странную, почти пугающую застывшесть. Его  силуэт  стало  трудно
различать по мере того, как темнело. И, наконец,  когда  стало  совершенно
темно вокруг нас, он слился с чернотой камней. его состояние неподвижности
было таким полным, что,  казалось,  он  не  существует  больше.  Была  уже
полночь, когда  я,  наконец,  понял,  что  он  может  и  будет  оставаться
неподвижным в этой глуши в этих скалах, может быть, всегда, если  ему  так
нужно. Его мир точных поступков и чувств и решений был действительно  выше
моего.
     Я тихо дотронулся до его руки, и слезы полились у меня.



                            7. БЫТЬ НЕДОСТИЖИМЫМ

     Четверг, 29 июня 1961 года.
     Опять дон Хуан, как он это делал каждый день в течение почти  недели,
держал меня под очарованием  всяческих  особых  деталей  насчет  поведения
дичи. Сначала он объяснил,  а  затем  разработал  ряд  охотничьих  тактик,
основанных на том,  что  он  называл  "повороты  куропаток".  Я  настолько
полностью ушел в его объяснения, что прошел целый день, а  я  не  заметил,
как бежит время. Я даже  забыл  съесть  лэнч.  Дон  Хуан  сделал  шутливое
замечание, что это совершенно необычное для меня - пропустить еду.
     К концу дня он поймал пять куропаток  в  крайне  хитроумную  ловушку,
которую он научил меня собирать.
     - Двух нам хватит, - сказал он и отпустил троих.
     Затем  он  научил  меня,  как  жарить  куропаток.  Я  хотел  наломать
кустарника и сделать жаровню так, как делал это мой дед, перекладывая дичь
веточками и обмазывая ее глиной. Но дон Хуан сказал, что нет никакой нужды
калечить кустарник, поскольку мы уже убили куропаток.
     Окончив есть, мы очень лениво пошли в направлении  скалистого  места.
Мы уселись на склон песчаникового холма, и я шутливо сказал, что  если  бы
он поручил все это дело мне, то я бы зажарил все пять куропаток, и что мой
шашлык был бы не хуже, чем его жаркое.
     - Без сомнения, - сказал он. - но если бы ты все это сделал,  то  мы,
быть может, никогда не смогли бы покинуть это место в целости.
     - Что ты имеешь в виду? - спросил я. - что бы нам помешало?
     - Кусты, куропатки, все вмешалось бы.
     - Я никогда не знаю, когда ты говоришь серьезно, - сказал я.
     Он сделал мне знак раздраженного нетерпения и чмокнул губами.
     - У тебя ошибочное мнение насчет того, что значит говорить  серьезно,
- сказал он. - я много смеюсь, потому что я люблю смеяться. И, однако  же,
все, что я говорю, смертельно серьезно, даже если ты этого  не  понимаешь.
Почему ты думаешь, что мир только такой, каким ты его  считаешь?  Кто  дал
тебе право так говорить?
     - Но нет никаких доказательств, что мир иной, - сказал я.
     Темнело. Я думал о том, что не пора ли поворачивать к  дому.  Но  он.
Казалось, не торопился, и я благодушествовал.
     Ветер был холодным. Внезапно он сказал,  что  нам  следует  встать  и
забраться на вершину холма и встать там на участке, не поросшем кустами.
     - Не бойся, - сказал он. - я твой друг, и я позабочусь о  том,  чтобы
ничего плохого с тобой не случилось.
     - Что ты имеешь в виду? - спросил я, встревоженный.
     У дона Хуана было  крайне  неприятное  свойство  перемещать  меня  из
спокойного благодушествования в испуг.
     - Мир очень необыкновенный в это время дня, - сказал он. - вот что  я
имею в виду. Что бы ты ни увидел, не пугайся.
     - Что я такое увижу?
     - Я еще не знаю, - сказал он, глядя вдаль в сторону юга.
     Он,  казалось,  не  тревожился.  Я  также  смотрел  в  том  же  самом
направлении.
     Внезапно он встрепенулся и  указал  левой  рукой  в  сторону  темного
пустынного кустарника.
     - Это там, - сказал он, как если бы он чего-то ждал, и  оно  внезапно
появилось.
     - Что там? - спросил я.
     - Вон оно там, - повторил он. - смотри! Смотри!
     Я ничего не видел, просто кусты.
     - Теперь оно здесь, - сказал он со спешкой в голосе. - оно здесь.
     Неожиданный порыв ветра ударил меня в этот момент, и  у  меня  начало
жечь глаза. Я смотрел в ту сторону, о  которой  говорилось.  Там  не  было
абсолютно ничего, только все обычное.
     - Я ничего не вижу, - сказал я.
     - Ты только что ощутил это, - сказал он. - прямо сейчас. Оно попало в
твои глаза и помешало тебе видеть.
     - О чем ты говоришь?
     - Я намеренно привел тебя на вершину холма, - сказал он. -  мы  здесь
очень заметны, и что-то подходит к нам.
     - Что? Ветер?
     - Не просто ветер, - сказал он  резко.  -  тебе  это  может  казаться
ветром, потому что кроме ветра ты ничего не знаешь.
     Я напрягал свои глаза, глядя в пустынные кусты. Дон Хуан стоял  молча
рядом со мной, а затем пошел  в  ближайший  чапараль  и  начал  отламывать
большие ветки от окружающих кустов. Он собрал восемь веток и сделал из них
охапку. Он велел мне сделать то же самое  и  извиниться  перед  растениями
громким голосом за то, что я их калечу.
     Когда у нас было две охапки, он велел мне вбежать с ними  на  вершину
холма и лечь на спину между двумя большими камнями. С  огромной  скоростью
он расположил ветки моей охапки так, чтобы они покрыли все мое тело. Затем
он таким же образом покрыл самого себя и прошептал сквозь  листья,  что  я
должен следить, как так называемый ветер перестанет дуть после  того,  как
мы стали незаметными.
     В этот момент, к моему изумлению, ветер действительно прекратил дуть,
как предсказывал дон Хуан. Это произошло так постепенно, что  я  пропустил
бы перемену, если бы  сознательно  не  ожидал  ее.  В  течение  некоторого
времени ветер свистел сквозь листья над моим лицом, а затем постепенно все
вокруг нас стихло.
     Я прошептал дону Хуану, что ветер перестал, и он прошептал  в  ответ,
что я не должен делать никаких резких звуков и движений,  потому  что  то,
что я называю ветром, было совсем не ветром, а  чем-то  таким,  что  имеет
свою собственную волю и действительно может нас узнать.
     От нервозности я засмеялся.
     Приглушенным голосом дон Хуан обратил мое внимание на  тишину  вокруг
нас и прошептал, что он собирается встать, и что я должен  последовать  за
ним, сложив ветви осторожно слева от себя. Мы поднялись одновременно.  Дон
Хуан некоторое время смотрел вдаль в сторону юга, а затем резко повернулся
и обратился лицом на запад.
     - Ищейка, действительно, ищейка, - пробормотал он, указывая в сторону
юго-запада.
     - Смотри, смотри! - подтолкнул он меня.
     Я смотрел со всей интенсивностью, на какую  был  только  способен.  Я
хотел увидеть то, что он говорит, но  не  видел  совершенно  ничего.  Или,
скорее, я не видел ничего такого, чего бы я  не  видел  раньше.  Там  были
только кусты, которые шелестели от мягкого ветра.
     - Это здесь, - сказал дон Хуан. В этот  момент  я  почувствовал  удар
ветра прямо в лицо. Казалось, что ветер  действительно  начал  дуть  после
того,  как  мы  встали.  Я  не  мог  в  это  поверить.  Должно  было  быть
какое-нибудь логическое объяснение этому.
     Дон Хуан мягко усмехнулся и сказал, чтобы я не утруждал  свои  мозги,
пытаясь подвести под это разумную причину.
     - Давай соберем еще веток, - сказал он. - я терпеть  не  могу  делать
это с маленькими растениями, но мы должны остановить тебя.
     Он поднял ветки, которые мы использовали для того, чтобы  укрываться,
и навалил на них камней и земли.  Затем,  повторив  все  те  же  движения,
которые мы делали раньше, каждый из нас наломал по восемь новых веток. Тем
временем ветер продолжал  дуть  непрерывно.  Я  мог  чувствовать,  как  он
топорщит волосы у меня на висках. Дон Хуан прошептал, что после того,  как
он меня покроет, я не должен делать ни малейшего движения  или  звука.  Он
очень быстро разложил ветки поверх моего тела, а затем лег и  покрыл  себя
тоже.
     В таком положении  мы  оставались  минут  двадцать  и  за  это  время
произошло  необычайное  явление.  Ветер  опять  изменился  с   резкого   и
порывистого до едва заметной вибрации.
     Я задерживал дыхание,  ожидая  сигнала  дона  Хуана.  В  определенный
момент он мягко снял с себя ветви. Я сделал то  же  самое,  и  мы  встали.
Вершина  холма  была  совершенно  спокойна.  Лишь  едва  заметные   мягкие
колыхания листьев наблюдались в  окружающем  чапарале.  Глаза  дона  Хуана
пристально смотрели на кусты, находящиеся к югу от нас.
     - Снова он там! - воскликнул он громким голосом.
     - Я невольно подпрыгнул, чуть не потеряв равновесия,  а  он  приказал
мне громким и повелительным голосом смотреть.
     - Что я должен увидеть? - спросил я в отчаянии.
     Он сказал, что это ветер или что бы там ни было, было как облако  или
как смерч,  который  находится  на  некотором  расстоянии  поверх  кустов,
прокладывая себе путь на вершину холма, где мы находились.
     Я увидел колыхание кустов в отдалении.
     - Вон он идет, - сказал дон Хуан мне в ухо. -  смотри,  как  он  ищет
нас.
     Как раз в это время сильный устойчивый порыв ветра ударил мне в лицо,
как он ударял меня раньше. На этот раз, однако, моя реакция была другой. Я
был перепуган. Я не видел того, о чем говорил дон Хуан, но я видел  весьма
загадочную волну, колыхавшую кусты. Я не хотел поддаваться своему страху и
намеренно придумывал всякого рода подходящие  объяснения.  Я  говорил  сам
себе, что здесь должны быть постоянные воздушные течения в этом районе,  и
дон Хуан, будучи в совершенстве знаком со всей этой местностью, не  только
знал о них, но и был способен умственно рассчитать их появление. Все,  что
ему оставалось делать, это лечь, считать и ждать, пока  ветер  стихнет.  А
как только он вставал, то ему опять-таки оставалось ждать его появления.
     Голос дона Хуана сбил меня с моих умственных рассуждений. Он  говорил
мне, что время уходить. Я заупрямился. Я хотел остаться, чтобы  убедиться,
что ветер стихнет.
     - Я ничего не видел, дон Хуан, - сказал я.
     - И все же ты заметил что-то необычное.
     - Может быть, тебе опять следует рассказать мне,  что  я  должен  был
заметить.
     - Я уже рассказывал тебе, - сказал он. - нечто, что прячется в  ветви
и выглядит, как смерч, облако, туман, лицо, которое все время вращается.
     Дон Хуан сделал жест своими руками, чтобы изобразить горизонтальное и
вертикальное движения.
     - Оно движется в определенном направлении, - продолжал он. - оно  или
перекатывается или вращается. Охотник должен все это знать для того, чтобы
двигаться правильно.
     Я хотел посмеяться над ним, но он,  казалось,  так  упорно  отстаивал
свою точку зрения, что я не посмел. Он взглянул на меня на  секунду,  и  я
отвел глаза.
     - Верить в то, что мир вокруг  нас  только  такой,  как  ты  думаешь,
глупо, - сказал он. - мир - это загадочное место, особенно в сумерках.
     Он кивнул в сторону ветра движением подбородка.
     - Этот может следовать за нами, - сказал он. - он может утомить  нас,
или он может даже убить нас.
     - Это ветер?
     - В это время дня, в сумерках, нет ветра. В  это  время  есть  только
сила.
     Мы сидели на вершине холма в течение часа. Все это  время  ветер  дул
сильно и непрерывно.

     Пятница, 30 июня 1961 года.
     Во второй половине дня, после еды мы с доном  Хуаном  вышли  во  двор
перед его дверью. Я сел  на  свое  "пятно"  и  начал  работать  над  моими
записками. Он лег на спину, сложив руки на животе. Мы  оставались  дома  в
течение всего дня из-за "ветра". Дон Хуан объяснил,  что  мы  побеспокоили
ветер намеренно и что лучше не валять с этим  дурака.  Мне  даже  пришлось
спать, покрытым ветками.
     Внезапный порыв ветра заставил дона Хуана подняться одним  невероятно
бодрым прыжком.
     - Проклятие, - сказал он. - ветер ищет тебя.
     -  На  это  я  не  покупаюсь,  дон  Хуан,  -  сказал  я,  смеясь,   -
действительно, нет.
     Я не был упрям. Я просто считал невозможным принять  идею  того,  что
ветер имеет свою собственную волю и ищет меня, или  что  он  действительно
замечал нас и бросался к нам на вершину холма. Я сказал, что идея  "ветра,
имеющего свою волю", была идеей из мира, который был довольно упрощенным.
     - Что же тогда такое ветер? - спросил он вызывающим тоном.
     Я терпеливо объяснил ему, что  массы  горячего  и  холодного  воздуха
продуцируют различные давления и что  давление  заставляет  массы  воздуха
двигаться вертикально  и  горизонтально.  У  меня  заняло  довольно  много
времени объяснение всех деталей основ метеорологии.
     - Ты считаешь, что все, что можно сказать о  ветре,  так  это  только
горячий и холодный воздух? - спросил он тоном замешательства.
     - Боюсь, что  это  так,  -  сказал  я,  молчаливо  наслаждаясь  своим
триумфом.
     Дон Хуан казался оглушенным. Но затем он  взглянул  на  меня  и  стал
громко хохотать.
     - Твои мнения всегда окончательные мнения, -  сказал  он  с  оттенком
сарказма. - они всегда твое последнее слово, разве не так?  Для  охотника,
однако, твое мнение сплошная чушь. Нет никакой разницы, будет ли  давление
один, два или десять. Если бы ты жил среди дикой природы, то ты  бы  знал,
что в сумеречное время ветер  становится  силой.  Охотник,  который  стоит
своей воли, знает это и действует соответственно.
     - Как он действует?
     - Он использует сумерки и силу, скрытую в ветре.
     - Как?
     - Если ему это удобно,  охотник  прячется  от  силы,  накрыв  себя  и
оставаясь неподвижным, пока сумерки не минуют. И сила окутывает его  своей
защитой.
     Дон Хуан сделал знак, как бы обертывая что-то своими руками.
     - Ее защита похожа на...
     Он сделал паузу, подыскивая слово, и я предложил "кокон".
     - Правильно, - сказал он. - защита  силы  окутывает  тебя  как  бы  в
кокон. Охотник может оставаться на открытом месте и никакая пума и никакой
койот, и никакой звук не сможет потревожить его. Горный лев может  подойти
к  самому  носу  охотника  и  обнюхать  его,  и  если  охотник   останется
неподвижен, горный лев уйдет. Могу тебе это гарантировать.
     Если охотник, с другой стороны, хочет быть замеченным, то все, что он
должен делать,  заключается  в  том,  чтобы  встать  на  вершине  холма  в
сумерках, и сила будет следовать за ним и искать его  всю  ночь.  Поэтому,
если охотник хочет всю ночь путешествовать или если  он  хочет  оставаться
бодрствующим, он должен сделать себя доступным ветру.
     В этом заключается  секрет  великих  охотников.  Быть  доступным  или
недоступным на нужном повороте дороги.
     Я ощутил легкое замешательство и попросил  его  повторить.  Дон  Хуан
очень терпеливо объяснил, что он использовал сумерки  и  ветер  для  того,
чтобы  указать  на  исключительную  важность  переходов  от  того,   чтобы
спрятаться, к тому, чтобы показывать себя.
     Ты должен научиться сознательно становиться доступным и  недоступным,
- сказал он. - так, как твоя жизнь течет сейчас, ты  безрассудно  доступен
во всякое время.
     Я запротестовал. У меня было такое чувство, что моя жизнь  становится
все более и более секретной. Он сказал, что я не  понял  того,  о  чем  он
говорит, и что быть недоступным не означает прятаться или быть  секретным,
а значит быть недостижимым.
     - Давай я это скажу по-другому,  -  продолжал  он  терпеливо.  -  нет
никакой  разницы,  прячешься  ты  или  нет,  если  каждый  знает,  что  ты
прячешься.
     Твои проблемы как раз сейчас исходят из этого.  Когда  ты  прячешься,
всякий знает, что ты прячешься, а когда ты не прячешься, то ты доступен, и
любой может ткнуть в тебя.
     Я начал чувствовать какую-то угрозу и поспешил защитить себя.
     - Не беспокойся, - сухо сказал дон Хуан, - в этом  нет  нужды.  Мы  -
дураки, все мы, и ты не можешь быть другим. Однажды в моей жизни я так же,
как и ты, сделал себя доступным и делал это вновь и  вновь,  пока  во  мне
ничего не осталось, кроме плача. И все это я делал точно так же, как и ты.
     Дон Хуан на секунду обхватил меня, а затем громко вздохнул.
     - Я был моложе тебя, однако, - продолжал он. - но однажды с меня было
довольно, и  я  переменился.  Скажем,  что  однажды,  когда  я  становился
охотником, я узнал секрет того, как быть доступным или недоступным.
     Я сказал ему,  что  все,  что  он  говорит,  проходит  мимо  меня.  Я
действительно  не  могу  понять,  что  он  хочет  сказать,  говоря   "быть
доступным". Он использовал испанские идиоматические выражения "понерсе аль
альканс" и "понерсе эн эль медио дель самино", "поместить себя в  пределах
досягаемости" и "поместить себя на середине шоссе". Уйти с середины шоссе,
по которому идут машины. Ты весь там, поэтому нет пользы  от  того,  чтобы
прятаться. Ты весь там,  поэтому  ты  будешь  только  воображать,  что  ты
спрятался. Находиться на середине дороги означает, что каждый  прохожий  и
проезжающий наблюдает за тем, как ты приходишь и уходишь.
     Его метафора была интересна, но в то же время она была расплывчатой.
     - Ты говоришь загадками, - сказал я.
     Он секунду  пристально  смотрел  на  меня,  а  затем  стал  мурлыкать
мелодию. Я выпрямил спину и насторожился. Я уже знал, что когда  дон  Хуан
мурлычет мексиканскую мелодию, он собирается чем-нибудь оглушить меня.
     - Эй, - сказал он, улыбаясь и уставясь на меня, - что стало  с  твоей
подружкой блондинкой? С той девушкой, которая когда-то тебе  действительно
нравилась?
     Должно быть, я взглянул на него, как поставленный в тупик  идиот.  Он
рассмеялся с большим облегчением. Я не знал, что сказать.
     - Ты рассказал мне о ней, - сказал он ободряюще.
     Но я не помнил, чтобы я когда-нибудь рассказывал ему о ком-либо, а уж
тем более о блондинке.
     - Никогда ничего подобного я тебе не говорил, - сказал я.
     - Ну, конечно, говорил, - сказал он, как бы отказываясь от спора.
     Я хотел возразить,  но  он  остановил  меня,  сказав,  что  не  имеет
значения, откуда он о ней узнал, и что важным является тот момент, что она
мне понравилась.
     Я ощутил волну враждебности по отношению к нему из-за  того,  что  он
лезет внутрь меня.
     - Не упрямься, - сказал дон Хуан  сухо.  -  пришло  время,  чтобы  ты
порвал свое чувство важности.
     - У тебя когда-то была женщина, очень дорогая женщина, и  однажды  ты
ее потерял.
     Я стал раздумывать, когда же это я рассказал  о  ней  дону  Хуану,  и
пришел к выводу, что никогда такой возможности не было. И однако же я мог.
Каждый раз, когда  он  ехал  со  мной  в  машине,  мы  всегда  непрестанно
разговаривали с ним. Я не помню всего, о чем мы с ним говорили, потому что
не мог записывать, ведя  машину.  Каким-то  образом  я  почувствовал  себя
спокойнее, прийдя к таким заключениям. Я сказал ему,  что  он  прав.  Была
очень важная блондинка в моей жизни.
     - Почему она не с тобой? - спросил он.
     - Она ушла.
     - Почему?
     - Было много причин.
     - Не так много было причин. Была только одна. Ты сделал себя  слишком
доступным.
     Я очень хотел узнать, что он имеет в виду. Он опять зацепил меня. Он,
казалось,  понимал  эффект  своих  слов  и  сложив  губы  бантиком,  скрыл
предательскую улыбку.
     - Всякий знал о вас двоих, - сказал он с непоколебимым убеждением.
     - Разве это было неправильно?
     - Это было смертельно неправильно. Она была прекрасным человеком.
     Я  испытал  искреннее  чувство,  что  его  угадывание  впотьмах  было
неприятным мне, особенно тот факт, что он всегда делает свои  заявления  с
такой уверенностью, как если бы он сам был там и все это видел.
     - Но это правда, - сказал  он  с  обезоруживающей  невинностью.  -  я
"видел" все это. Она  была  прекрасной  личностью.  Я  знал,  что  спорить
бессмысленно, но сердился на него за то, что он коснулся больного места  в
моей жизни, и сказал, что девушка, о которой мы говорим,  совсем  не  была
таким прекрасным человеком, в конце-концов, и, что, по моему  мнению,  она
была скорее слабой.
     - Как и ты, - сказал он спокойно. - но это не важно. Что здесь важно,
так это то, что ты ее всюду искал. Это делает ее особой личностью в  твоем
мире. А для особых личностей мы должны иметь только прекрасные слова.
     Я был раздражен. Огромная печаль начала охватывать меня.
     - Что ты делаешь со  мной,  дон  Хуан?  -  спросил  я.  -  ты  всегда
добиваешься успеха, стараясь сделать меня грустным, зачем?
     - Теперь ты индульгируешь, ударяясь в сентиментальность, - сказал  он
с обвинением.
     - В чем тут все-таки дело, дон Хуан?
     - Быть недостижимым, вот в чем дело, - заявил он. - я вызвал  в  тебе
воспоминания об этой личности только как средство прямо показать тебе  то,
что я не мог показать тебе с помощью ветра.
     - Ты потерял ее потому, что ты был достижим. Ты всегда был достижимым
для нее и твоя жизнь была сплошным размеренным распорядком.
     -  Нет,  -  сказал  я.  -  ты  неправ.  Моя  жизнь  никогда  не  была
распорядком.
     - Она была распорядком и есть сейчас, - сказал он догматично.  -  это
не обычный распорядок, поэтому возникает впечатление, что его  нет  и  что
это не распорядок, но уверяю тебя, что он есть.
     Я хотел уйти в хандру и погрузиться в печальные  мысли.  Но  каким-то
образом его глаза беспокоили меня. Они, казалось, все время толкали меня.
     - Искусство охотника состоит в том, чтобы быть недостижимым, - сказал
он. - в случае с блондинкой это  значило  бы,  что  ты  должен  был  стать
охотником и встречать ее осторожно, не так, как ты это делал. Ты оставался
с ней день за днем, пока  единственное  чувство,  которое  осталось,  была
скука, правда?
     Я не отвечал. Я чувствовал, что ответа не требуется. Он был прав.
     - Быть недостижимым означает, что ты касаешься  мира  вокруг  себя  с
осторожностью. Ты не съедаешь пять куропаток, ты ешь одну. Ты не  калечишь
растения только для того, чтобы сделать жаровню. Ты не  подставляешь  себя
силе ветра, если это не является оправданным. Ты не используешь людей и не
давишь на них, пока они не сморщиваются в ничто, особенно те люди, которых
ты любишь.
     - Я никогда никого не использовал, - сказал я искренне.
     Но дон Хуан утверждал, что я это делал и поэтому я могу  теперь  тупо
утверждать, что я устал от людей, и они мне надоели.
     - Быть недоступным означает, что ты намеренно избегаешь  того,  чтобы
утомлять себя и других, - продолжал он. - это означает, что ты не  голоден
и не в отчаянии, как тот несчастный выродок, который чувствует, что он уже
больше никогда не будет есть и поэтому пожирает всю пищу,  которую  только
может, пять куропаток.
     Дон Хуан определенно  бил  меня  ниже  пояса.  Я  засмеялся,  и  это,
казалось, доставило ему удовольствие. Он слегка коснулся моей спины.
     - Охотник знает, что он заманит  дичь  в  свои  ловушки  еще  и  еще,
поэтому он  не  тревожится.  Тревожиться,  значит  становиться  доступным,
безрассудно доступным.  И  как  только  ты  начинаешь  тревожиться,  ты  в
отчаянии цепляешься за что-нибудь. А как только ты за что-нибудь уцепился,
то ты уже обязан устать или утопить того или то, за что ты цепляешься.
     Я рассказал ему, что в моей повседневной жизни совершенно  невозможно
быть недоступным. Я доказывал, что  для  того,  чтобы  функционировать,  я
должен быть в пределах досягаемости всякого, у кого есть ко мне дело.
     - Я уже говорил тебе, что быть недоступным не означает прятаться  или
быть секретным, - сказал он спокойно. - точно так же это не означает,  что
ты не можешь иметь  дела  с  людьми.  Охотник  пользуется  своим  миром  с
осторожностью и с нежностью, вне зависимости от того, будь это мир  вещей,
растений, животных, людей или силы. Охотник интимно  обращается  со  своим
миром, и все же он недоступен для этого самого мира.
     - Это противоречиво, - сказал я. - он не может быть недоступен,  если
он там, в своем мире, час за часом, день за днем.
     - Ты не понял, - сказал дон Хуан терпеливо. - он  недоступен,  потому
что он не выжимает свои мир из его формы. Он касается его слегка, остается
там столько, сколько ему нужно и затем быстро уходит, не оставляя следов.



                          8. ЛОМКА РАСПОРЯДКА ЖИЗНИ

     Воскресенье, 16 июля 1961 года.
     Все утро мы провели, наблюдая за грызунами, которые  были  похожи  на
жирных белок. Дон Хуан называл их водяными крысами.  Он  указал,  что  они
очень быстры, когда убегают от опасности. Но после того, как они  спасутся
от хищника, они имеют ужасную привычку остановиться или даже забраться  на
камень. Подняться на задние ноги, осмотреться и начать чиститься.
     - У них очень хорошие глаза, - сказал дон Хуан. - ты должен двигаться
только тогда, когда они бегут, поэтому ты должен научиться  предугадывать,
когда и где они остановятся так, чтобы ты мог остановиться в то  же  самое
время.
     Я был погружен в наблюдение за ними и имел то, что охотники  называют
полевым днем, так много я выследил. И, наконец,  я  мог  предсказывать  их
движения почти каждый раз. Затем дон Хуан показал мне, как делать  ловушки
для того, чтобы ловить их. Он объяснил, что охотнику нужно время для того,
чтобы понаблюдать за тем, как они едят или за местами их  гнездований  для
того, чтобы определить, где  расставить  свои  ловушки.  Затем  он  должен
расставить их ночью и все, что ему останется сделать  на  следующий  день,
так это вспугнуть их так, чтобы они помчались в его ловчие приспособления.
     Мы  собрали  разные  палочки  и  приступили  к  постройке  охотничьих
ловушек. Я уже почти закончил свою и возбужденно думал над тем,  будет  ли
она работать.
     Когда  внезапно  дон  Хуан  остановился  и  взглянул  на  свое  левое
запястье, как если бы смотря на часы, которых у него никогда  не  было,  и
сказал, что, согласно его хронометру, уже время лэнча.  Я  держал  длинную
палку, которую старался согнуть  в  кольцо.  Автоматически  я  положил  ее
вместе с остальными охотничьими принадлежностями.
     Дон Хуан взглянул на меня с выражением любопытства.  Затем  он  издал
звук завывающей фабричной сирены, призывающей на обед. Я  засмеялся.  Звук
его сирены был совершенен. Я подошел к нему и заметил, что он  смотрит  на
меня. Он покачал головой с боку на бок.
     - Будь я проклят, сказал он.
     - Что такое? - спросил я.
     Он опять издал долгий воющий звук фабричной сирены.
     - Лэнч кончился, - сказал он. - иди назад работать.
     На секунду я почувствовал смущение, но затем подумал, что  он  шутит,
наверное потому, что у нас и в самом деле нечего было есть. Я так  увлекся
грызунами, что позабыл, что у нас нет никакой  провизии.  Я  снова  поднял
палку и попытался согнуть ее. Через секунду дон Хуан опять  продудел  свою
"сирену".
     - Время идти домой, - сказал он. Он посмотрел  на  свои  воображаемые
часы, затем взглянул на меня и подмигнул.
     - Уже пять часов, - сказал он тоном  человека,  выдающего  секрет.  Я
подумал, что он внезапно стал сыт охотой и  решил  оставить  все  дело.  Я
просто положил все на землю и стал готовиться уходить.  Я  не  смотрел  на
него. Я считал, что он тоже собирает свое имущество. Когда я был готов,  я
увидел, что он сидит, скрестив ноги в нескольких футах от меня.
     - Я готов, - сказал я. - мы можем идти в любое время.
     Он встал и взобрался на скалу. Он стоял там  в  полутора-двух  метрах
над землей и глядя на меня. Приложив руку ко рту, он издал очень длинный и
пронизывающий звук.  Это  как  бы  была  усиленная  фабричная  сирена.  Он
повернулся вокруг себя, издавая завывающий звук.
     - Что ты делаешь, дон Хуан? - спросил я.
     Он сказал, что он дает сигнал всему миру идти домой. Я был совершенно
ошеломлен. Я не мог понять, шутит он или нет, или  он  просто  так  трепет
языком. Я внимательно следил за ним и пытался связать то, что он делает  с
чем-нибудь, что он сказал ранее. Мы почти не говорили все это утро, и я не
мог вспомнить что-либо важное.
     Дон Хуан все еще стоял на скале. Он взглянул  на  меня,  улыбнулся  и
опять подмигнул. Внезапно я встревожился. Дон Хуан приложил руки ко рту  и
издал еще один сиреноподобный звук.
     Он сказал, что уже восемь часов утра и что мне нужно  собирать  опять
свое приспособление, потому что впереди у нас целый день.
     К этому времени я был в полном замешательстве. За какие-то минуты мой
страх вырос до непреодолимого желания удрать со сцены. Я  думал,  что  дон
Хуан сошел с ума. Я уже готов был бежать, когда он соскользнул с  камня  и
подошел ко мне, улыбаясь.
     Ты думаешь, я сошел с ума, да? - спросил он.
     Я  сказал  ему,  что  он  испугал  меня  до  потери  сознания   своим
неожиданным поведением.
     Он сказал, что мы постоянны. Я не  понял,  что  он  имел  в  виду.  Я
глубоко был погружен в мысли о том, что его  поступки  кажутся  совершенно
безумными. Он объяснил, что намеренно старался  испугать  меня  до  потери
сознания тяжестью своего неожиданного поведения, потому что он  сам  готов
на стену лезть из-за тяжести моего неожиданного поведения. Он сказал,  что
мой распорядок настолько же безумен, насколько его дудение сиреной.
     Я был шокирован и стал утверждать,  что  я  на  самом  деле  не  имею
никакого распорядка. Я рассказал ему, что практически  считаю  свою  жизнь
сплошной кашей из-за отсутствия здорового распорядка.
     Дон Хуан засмеялся и сделал мне жест сесть рядом с ним. вся  ситуация
опять волшебно переменилась. Мой страх  испарился,  как  только  он  начал
говорить.
     - Что это за мой распорядок? - спросил я.
     - Все, что ты делаешь, это распорядок.
     - Но разве мы не все такие же?
     - Не все из нас. Я ничего не делаю, исходя из распорядка.
     - Чем все это вызвано, дон Хуан? Что я сделал или что я сказал, чтобы
заставить тебя действовать так, как ты это делал?
     - Ты беспокоился о лэнче.
     - Но я ничего не говорил тебе, откуда ты знаешь, что я беспокоился  о
лэнче?
     - Ты беспокоишься о еде каждый день примерно около  полудня  и  около
шести вечера, и около восьми утра, - сказал он со зловещей гримасой.  -  в
это время ты беспокоишься о еде, даже если ты не голоден.
     -  Все,  что  мне   нужно   было   сделать,   чтобы   показать   твой
распорядоченный дух, так это продудеть тебе сигнал. Твой дух выдрессирован
работать по сигналу.
     Он посмотрел на меня с вопросом в глазах. Я не мог защищаться.
     - Теперь ты собираешься превратить охоту в распорядок, - Сказал он. -
ты  уже  шагнул  в  охоту  и  установил  там  свои  шаги.  Ты  говоришь  в
определенное время, ешь в определенное время, и засыпаешь  в  определенное
время.
     Мне нечего  было  сказать.  То,  как  дон  Хуан  описал  мои  пищевые
привычки, было характерной чертой, которую я использовал во всем  в  своей
жизни.  И,  однако  же,  я  сильно  ощущал,  что  моя  жизнь  была   менее
упорядочена, чем жизнь большинства моих друзей и знакомых.
     - Ты очень много знаешь об охоте, - продолжал дон Хуан. - тебе  легко
будет понять, что хороший охотник превыше всего знает одну вещь - он знает
распорядок своей жертвы. Именно это делает его хорошим охотником.
     Теперь я хочу обучить тебя последней и очень  намного  более  трудной
части. Возможно, пройдут годы, прежде чем ты сможешь сказать, что ты понял
ее и что ты охотник.
     Дон Хуан помолчал, как бы давая мне  время.  Он  снял  свою  шляпу  и
изобразил, как расчесывают себя грызуны, за  которыми  мы  наблюдали.  Мне
показалось это очень забавным. Его круглая голова делала  его  похожим  на
одного из этих грызунов.
     - Быть охотником, это не значит просто поймать дичь, - продолжал  он.
- охотник, который стоит своей соли, ловит дичь не потому, что  он  ставит
свои ловушки, или потому, что он знает распорядок своей жертвы, а  потому,
что он сам не имеет распорядка. В этом  его  преимущество.  Он  совсем  не
таков, как те животные, за  которыми  он  охотится,  закабаленные  прочным
распорядком   и   предсказуемыми   поворотами.   Он    свободен,    текуч,
непредсказуем.
     То,  что  говорил  дон  Хуан,   звучало   для   меня,   как   спорная
нерациональная  идеализация.  Я  не  мог  себе   представить   жизнь   без
распорядка. Я хотел быть с ним честен, а  не  просто  соглашаться  или  не
соглашаться с ним. Я чувствовал, что то, что он имеет в  виду,  невозможно
было выполнить ни мне, ни кому-либо другому.
     - Мне нет дел до того, что ты чувствуешь, - сказал он.  -  Для  того,
чтобы стать охотником,  ты  должен  сломать  распорядок  своей  жизни.  Ты
добился хороших успехов в охоте. Ты научился быстро, и  теперь  ты  можешь
видеть, что ты такой же, как и твоя жертва - легко предсказуемый.
     Я спросил у него уточнений, чтобы он дал мне конкретные примеры.
     - Я говорю об охоте, - сказал он спокойно. - поэтому я говорю о  том,
что делают животные. О местах, где они едят, месте, манере  и  времени  их
сна, о том, где они гнездятся и как они ходят. Именно  этот  распорядок  я
указываю тебе, чтобы ты осознал его в себе самом.
     - Ты наблюдал повадки  животных  в  пустыне.  Они  едят  или  пьют  в
определенных местах. Они гнездятся в особых  местах.  Они  оставляют  свои
следы особым способом. Фактически все, что  они  делают,  хороший  охотник
может предвидеть или воссоздать.
     Как я уже говорил тебе, в моих глазах ты ведешь себя так же, как твоя
жертва. Однажды в моей жизни некто указал такую же вещь мне, поэтому ты не
одинок в этом. Все мы ведем себя так же, как и та жертва,  за  которой  мы
гонимся. Это, разумеется, делает нас жертвой чего-нибудь  или  кого-нибудь
еще. Отсюда цель охотника, который знает все это,  состоит  в  том,  чтобы
перестать самому быть жертвой. Понимаешь, что я имею в виду?
     Я опять выразил мнение, что его предложение недостижимо.
     - Это требует времени, - сказал дон Хуан. Ты можешь  начать  с  того,
чтобы не есть лэнч через день в 12 часов.
     Он взглянул на меня и доброжелательно улыбнулся. Его  выражение  было
очень забавным и рассмешило меня.
     - Есть, однако, некоторые животные, которых невозможно  выследить,  -
продолжал  он.  -  есть  определенные  типы  оленей,   например,   которых
счастливый охотник, может быть, способен путем простого везения  встретить
однажды в жизни.
     Дон Хуан сделал драматическую паузу и пронзительно посмотрел на меня.
Казалось, он ждал вопроса, но у меня их не было.
     - Как ты думаешь, что их делает такими уникальными и  почему  их  так
трудно найти? - спросил он.
     - Я пожал плечами, потому что я не знал, что сказать.
     - У них нет распорядка, - сказал он тоном откровения. -  вот  что  их
делает магическими.
     - Олень должен спать ночью, - сказал я. - разве это не распорядок?
     - Конечно, если олень спит каждую  ночь  в  определенное  время  и  в
определенном месте. Но эти волшебные существа не ведут себя таким образом.
Когда-нибудь ты, возможно, сможешь проверить это  сам.  Может  быть  твоей
судьбой станет охотиться за каким-нибудь из них до конца твоей жизни.
     - Что ты под этим имеешь в виду?
     - Ты любишь охотиться. Может быть, когда-нибудь в каком-нибудь  месте
мира твоя тропа может  пересечься  с  волшебным  существом,  и  ты  можешь
погнаться за ним.
     Магическое существо - это то, что  дух  захватывает.  Мне  достаточно
повезло, что моя тропа пересеклась с одним из них. Наша встреча  произошла
после того, как я научился и на практике освоил очень много из  того,  что
относится к охоте. Однажды я был в  густом  лесу  в  центральной  мексике,
когда внезапно я услышал тихий свист. Он был неизвестен  мне.  Никогда  за
все годы жизни в  диких  местах  я  не  слышал  такого  звука.  Я  не  мог
определить места, откуда он исходит. Казалось, он шел сразу из  нескольких
мест.. Я подумал, что, возможно, я окружен стаей или  стадом  каких-нибудь
неизвестных животных.
     Еще раз я услышал этот захватывающий  свист.  Казалось,  он  приходил
отовсюду. Я понял тогда, что это моя удача.  Я  знал,  что  это  волшебное
существо - олень. Я знал, что волшебный олень осознает распорядок  обычных
людей и распорядок охотников.
     Очень  легко  рассчитать,  что  бы  стал  делать  обычный  человек  в
ситуации, подобной этой. Прежде всего его страх немедленно превратит его в
жертву. Как только он станет жертвой, у него останутся два пути  действия.
Или он убежит, или останется на месте. Если он не вооружен, то  он  обычно
побежит на открытое место, спасая свою жизнь.  Если  он  вооружен,  то  он
приготовит свое оружие и затем или застынет на месте, или ляжет на землю.
     Охотник, с другой стороны, когда он останется в диком месте,  никогда
не пойдет без того, чтобы не  наметить  себе  точек  укрытия.  Поэтому  он
немедленно укроется. Он может бросить свое пончо на землю или же он  может
повесить его на сук, как отвлечение, а затем спрячется и будет ждать, пока
дичь не сделает свой следующий шаг.
     Поэтому, в присутствии волшебного оленя я не стал вести себя  ни  как
тот, ни как другой. Я быстро  встал  на  голову  и  начал  тихо  завывать.
Фактически, я плакал горючими слезами и всхлипывал в течение столь долгого
времени, что уже готов был потерять сознание.  Внезапно  я  ощутил  мягкое
дыхание. Кто-то обнюхивал волосы у  меня  над  правым  ухом.  Я  попытался
повернуть голову и посмотреть, что это  такое,  но  упал,  и  сев,  увидел
переливающееся существо, уставившееся на меня. Олень взглянул на меня, и я
сказал ему, что не причиню ему вреда, и олень заговорил со мной.
     Дон Хуан остановился и взглянул на меня. Я невольно улыбнулся.  Мысль
о говорящем олене была настолько невероятной, что  я  не  мог  принять  ее
спокойно.
     - Он заговорил со мной, - сказал дон Хуан с гримасой.
     - Олень заговорил?
     - Заговорил.
     Дон Хуан встал и поднял свою связку охотничьих принадлежностей.
     - Он что, действительно заговорил? - спросил я в замешательстве.
     Дон Хуан расхохотался.
     - Что он сказал? - спросил я полушутя.
     Я думал, что он дурачит меня. Дон Хуан секунду молчал, как бы пытаясь
вспомнить, затем его глаза просветлели,  и  он  сообщил  мне,  что  сказал
олень.
     - Волшебный олень сказал: "хелло, друг!", - продолжал дон Хуан. - и я
ответил: "хелло!" Затем он спросил меня: "почему ты плачешь?" И я  сказал:
"потому что мне грустно". Тогда волшебное существо наклонилось к моему уху
и сказало так ясно, как я сейчас тебе говорю: "не грусти".
     Дон Хуан посмотрел мне в глаза. В них  был  совершенно  предательский
отблеск. Он начал громко хохотать.
     Я сказал, что его диалог с оленем был все равно, что вообще молчание.
     - Но чего же ты хочешь? - спросил  он,  все  еще  смеясь.  -  ведь  я
индеец.
     Его чувство юмора было  настолько  неземным,  что  я  ничего  не  мог
сделать, как только рассмеяться вместе с ним.
     - Ты не веришь, что волшебный олень разговаривал, так?
     - Извини, но я не  могу  поверить  в  то,  что  вещи,  подобно  этому
происходят, - сказал я.
     - Я не виню тебя,  -  сказал  он  ободряюще.  -  это  одна  из  самых
заковыристых вещей.



                        9. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА НА ЗЕМЛЕ

     Понедельник, 24 июля 1961 года.
     Около полудня после того, как мы несколько часов бродили  в  пустыне,
дон Хуан выбрал для отдыха место в тени. Как только мы уселись,  он  начал
говорить. Он сказал, что я уже очень многое узнал об охоте, но  я  еще  не
изменился настолько, насколько он хотел.
     - Недостаточно знать, как делать и ставить ловушки, -  сказал  он.  -
охотник должен жить, как  охотник  для  того,  чтобы  извлекать  из  жизни
максимум. К несчастью, изменения трудны и случаются очень  редко  и  очень
медленно. Иногда уходят годы для того, чтобы человек  пришел  к  убеждению
необходимости меняться. У меня это заняло годы, но, может, у меня не  было
склонности  к  охоте.  Я  думаю,  что  для  меня  самым  трудным  было   в
действительности захотеть измениться.
     Я заверил его, что я понимаю его мысли. В самом деле, с тех пор,  как
он начал учить меня охотиться, я тоже стал пересматривать  свои  поступки.
Может быть, самым драматическим  открытием  для  меня  было  то,  что  мне
нравился образ жизни дона Хуана. Мне нравился дон Хуан, как личность. Было
что-то солидное в его поведении. То, как он вел себя не оставляло  никаких
сомнений относительно его мастерства  и  в  то  же  время  он  никогда  не
использовал своего превосходства для того, чтобы потребовать  что-либо  от
меня. Его интерес в перемене моего образа жизни, я чувствовал,  выливается
большей частью в безличные внушения  или  же,  пожалуй,  он  выливается  в
авторитетный  комментарий  моих  неудач.  Он  заставил  меня  очень   ясно
осознавать мои неудачи, и все же я никак не мог понять, каким образом  его
образ жизни сможет что-либо исправить во мне.  Я  искренне  верил,  что  в
свете того факта, что я хочу сделать  с  своей  жизнью,  его  образ  жизни
принесет мне только печаль и трудности.  Отсюда  и  вся  моя  пассивность.
Однако, я научился уважать его мастерство,  которое  всегда  выражалось  в
терминах красоты и точности.
     - Я решил изменить свою тактику, - сказал он.
     Я попросил у него объяснений. Его заявление было расплывчатым, и я не
был уверен в том, что оно относится как-либо ко мне.
     - Хороший охотник меняет свои пути так часто, как ему этого нужно,  -
ответил он. - ты знаешь это сам.
     - Что ты задумал, дон Хуан?
     - Охотник не только должен знать привычки  своей  жертвы,  он  должен
знать также, что на земле имеются силы, которые ведут людей и  животных  и
все живое.
     Он замолчал. Я подождал, но он, казалось, закончил фразу или то,  что
он хотел сказать.
     - Что это за силы, о которых ты говоришь? - спросил  я  после  долгой
паузы.
     - Силы, которые ведут наши жизни и наши смерти.
     Дон Хуан замолчал и, казалось, испытывал огромную  трудность  в  том,
чтобы решить, что сказать. Он тер руки  и  качал  головой,  надувая  щеки.
Дважды он сделал мне знак, чтобы я замолчал, когда я просил его  объяснить
свои загадочные заявления.
     - Ты не сможешь легко остановиться, - наконец, сказал он. -  я  знаю,
что ты упрям, но это не имеет значения. Чем  более  ты  упрям,  тем  будет
лучше, когда ты, наконец, преуспеешь в том, чтобы изменить себя.
     - Я стараюсь, как только могу, - сказал я.
     - Нет, я не согласен. Ты не стараешься так, как ты можешь. Ты  сказал
это просто потому, что это просто хорошо для тебя звучит. На самом деле ты
так говорил обо  всем,  что  ты  делаешь.  Нужно  что-либо  делать,  чтобы
исправить это.
     Я почувствовал себя обязанным,  как  обычно,  защищаться.  Дон  Хуан,
казалось, метил, как всегда, в мои самые слабые  места.  Я  вспомнил,  что
каждый раз, когда я пытался защищаться против его  критики,  то  кончалось
всегда тем, что я чувствовал себя дураком. И я прекратил на середине  свою
длинную объяснительную речь.
     Дон Хуан с любопытством осмотрел меня и засмеялся.  Он  сказал  очень
добрым тоном, что говорил уже мне о том, что все мы дураки, и я не являюсь
исключением.
     - Ты всегда чувствуешь себя обязанным объяснять  свои  поступки,  как
если  бы  ты  был  единственным  на  земле   человеком,   который   делает
неправильно, - сказал он. - это твое старое чувство собственной  важности.
У тебя ее слишком много. У тебя также  слишком  много  личной  истории.  С
другой стороны, ты не принимаешь ответственности за свои поступки.  Ты  не
пользуешься своей смертью, как  советчиком  м  превыше  всего  ты  слишком
достижим. Другими словами, твоя жизнь такая же каша, как она была до того,
как я тебя встретил.
     Опять я ощутил искреннее чувство ущемленной гордости и хотел спорить,
что это не так. Он сделал мне знак успокоиться.
     - Следует принимать ответственность за  то,  что  находишься  в  этом
заколдованном мире. Мы находимся в заколдованном мире, знаешь?
     Я утвердительно кивнул головой.
     - Мы говорим не об одном и том же, - сказал дон Хуан. - для тебя  мир
заколдованный, потому что, если ты не утомлен от него, то ты не находишься
с ним в согласии. Для меня  мир  является  заколдованным,  потому  что  он
поразителен, страшен, волшебен и неизмерим. Я  был  заинтересован  в  том,
чтобы убедить тебя, что ты должен принять  ответственность  за  нахождение
здесь, в этом чудесном мире, в  этой  чудесной  пустыне,  в  это  чудесное
время. Я хотел убедить тебя в том, что ты должен научиться  делать  каждый
поступок идущим в счет, поскольку ты будешь здесь только  короткое  время.
Фактически слишком короткое для того, чтобы посмотреть  все  чудеса  этого
мира.
     Я настаивал на том, что быть утомленным  миром  или  же  быть  с  ним
несогласным, это общечеловеческое состояние.
     - Так перемени его, - ответил он сухо. - если ты не ответишь на  этот
вызов, то ты все равно что уже мертв.
     Он велел мне назвать тему или момент в моей жизни, который захватывал
все мои мысли. Я сказал: "искусство". Я всегда хотел  быть  артистом  и  в
течение многих лет я пытался им быть. У меня еще  сохранилось  болезненное
воспоминание о моем провале.
     - Ты никогда не брал на себя ответственности за то, что находишься  в
этом неизмеримом мире, - сказал он тоном приговора. - поэтому  ты  никогда
не был артистом и, может быть, никогда не будешь охотником.
     - Но это наибольшее, что я могу, дон Хуан.
     - Нет, ты не знаешь наибольшего, что ты можешь.
     - Я делаю все, что могу.
     - Ты опять ошибаешься. Ты можешь  делать  лучше.  Есть  одна  простая
вещь, которая в тебе неправильна. И ты думаешь, что у тебя масса времени.
     Он остановился и взглянул на меня, как бы ожидая моей реакции.
     - Ты думаешь, что у тебя масса времени, - повторил он.
     - Масса времени для чего, дон Хуан?
     - Ты думаешь, что твоя жизнь будет длиться всегда.
     - Нет, я так не думаю.
     - Тогда, если ты не думаешь, что твоя  жизнь  будет  длиться  всегда,
чего же ты ждешь. Почему ты тогда колеблешься в том, чтобы измениться?
     - А не приходило ли тебе когда-либо в голову, дон Хуан, что я могу не
хотеть изменяться?
     - Да, мне приходило это в голову. Я тоже не хотел  меняться,  совсем,
как ты. Однако мне не нравилась моя жизнь. Я устал от нее  точно  так  же,
как ты. Теперь мне ее не хватает.
     Я с убеждением стал утверждать, что его настойчивость  в  том,  чтобы
изменить мой образ жизни,  была  пугающей  и  спорной.  Я  сказал,  что  в
действительности согласен с ним на определенном уровне, но  уже  один  тот
факт, что он всегда является хозяином положения, делает всю  эту  ситуацию
невыносимой для меня.
     - Дурак, у тебя нет времени для  этой  игры,  -  сказал  он  жестоким
тоном. - то, что  ты  сейчас  делаешь,  может  оказаться  твоим  последним
поступком на земле. Это вполне может оказаться твоей последней битвой. Нет
такой силы, которая бы могла тебе гарантировать, что ты проживешь еще одну
минуту.
     - Я знаю это, - сказал я со сдерживаемым гневом.
     - Нет, ты этого не знаешь, - сказал он. - если бы ты это знал, то  ты
был бы охотником.
     Я утверждал, что осознаю наивысшую  смерть,  но  об  этом  бесполезно
разговаривать или думать, потому что я ничего не смогу тут сделать,  чтобы
избежать ее. Дон Хуан засмеялся и  сказал,  что  я  похож  на  комедианта,
который механически следует написанной для него роли.
     - Если бы это была твоя последняя битва на земле, то я бы сказал, что
ты идиот, - сказал он спокойно. - ты тратишь свой  последний  поступок  на
земле на глупые мысли.
     Минуту мы молчали. Мои мысли бежали хаотично. Он был прав, конечно.
     - У тебя нет времени, мой друг, нет времени. Ни у  кого  из  нас  нет
времени, - сказал он.
     - Я согласен, дон Хуан, но...
     Не просто соглашайся со мной, - оборвал он. - вместо того, чтобы  так
легко соглашаться, ты должен  действовать  согласно  этому.  Прими  вызов,
изменись.
     - Только и всего?
     - Правильно. Перемена, о которой  я  говорю,  никогда  не  происходит
постепенно. Она случается  внезапно.  А  ты  не  готовишь  себя  к  такому
внезапному действию, которое принесет перемену.
     Я считал, что он говорит противоречие и объяснил ему, что если  бы  я
готовился к перемене, то я наверняка менялся бы постепенно.
     - Ты не изменился совершенно, - сказал он. - вот  почему  ты  веришь,
что ты меняешься мало-помалу. И, однако же, возможно, что ты сам удивишься
когда-нибудь, изменившись внезапно, без единого  предупреждения.  Я  знаю,
что это так, и поэтому я не теряю  своей  заинтересованности  в  том,  что
именно я хотел сказать. После секундной паузы дон Хуан продолжал объяснять
свою мысль.
     - Возможно, мне следовало бы сказать иначе, - сказал он. - то, что  я
рекомендовал тебе делать, заключается в том, чтобы ты заметил, что  у  нас
нет никакой уверенности относительно бесконечного течения наших жизней.  Я
только что сказал, что изменение приходит внезапно и неожиданно.  И  точно
так же приходит смерть. Как ты думаешь, что мы можем поделать с этим?
     Я решил, что он задает риторический  вопрос,  но  он  сделал  бровями
знак, подталкивая меня к ответу.
     - Жить так счастливо, как только возможно, - сказал я.
     - Правильно, но знаешь ли ты кого-либо, кто живет счастливо?
     Моим первым побуждением было сказать "да". Мне казалось, что я могу в
качестве примера привести целый ряд людей, которых я знал. Однако затем  я
подумал, что такая моя попытка  будет  только  пустой  попыткой  оправдать
себя.
     - Нет, - сказал я, - я действительно не знаю.
     - Я знаю, - сказал  дон  Хуан.  -  есть  такие  люди,  которые  очень
осторожны относительно природы своих поступков. Их счастье состоит в  том,
чтобы действовать с полным знанием того, что у них нет времени, поэтому их
поступки имеют особую силу. В их поступках есть чувство...
     Дон  Хуан,  казалось,  потерял  нужное  слово.  Он  почесал  виски  и
улыбнулся. Затем он внезапно  поднялся,  как  если  бы  наш  разговор  был
закончен. Я остановил его, чтобы он закончил то, о чем он говорил мне.  Он
уселся и сложил губы бантиком.
     - Поступки есть сила, - сказал он. - особенно  тогда,  когда  человек
действует,  зная,  что  эти  поступки  являются  его   последней   битвой.
Существует особое всепоглощающее счастье в том, чтобы действовать с полным
сознанием того, что этот поступок вполне может быть твоим самым  последним
поступком на земле. Я  рекомендую,  чтобы  ты  пересмотрел  свою  жизнь  и
рассматривал свои поступки в этом свете.
     Я  не  согласился  с  ним.  Для  меня  счастье  было  в  том,   чтобы
предполагать, что имеется наследуемая непрерывность моих поступков и что я
смогу продолжать их совершать по желанию, совершать  то,  что  я  делаю  в
данный момент, особенно если это мне  нравится.  Я  сказал  ему,  что  мое
несогласие было  не  просто  банальностью,  но  оно  проистекает  из  того
убеждения, что этот мир и я сам имеем определенную длительность.
     Дона Хуана,  казалось,  забавляли  мои  попытки  придать  смысл  моим
мыслям. Он смеялся, качал головой, почесывал волосы и,  наконец,  когда  я
говорил об "определенной длительности",  бросил  на  землю  свою  шляпу  и
наступил на нее.
     Я кончил тем, что рассмеялся над его клоунадой.
     - У тебя нет времени, мой друг, -  сказал  он.  -  в  этом  несчастье
человеческих существ. Никто из нас не имеет  достаточно  времени.  И  твоя
длительность не имеет смысла в этом страшном волшебном мире.
     - Твоя длительность лишь делает тебя боязливым, - сказал он.  -  твои
поступки не могут иметь того духа,  той  силы,  той  всеохватывающей  силы
поступков, выполняемых человеком, который знает, что он сражается в  своей
последней битве на земле. Иными словами твоя длительность не  делает  тебя
счастливым или могущественным.
     Я признал, что боюсь думать о том, что я умру, и обвинил его  в  том,
что он вызывает огромное беспокойство во мне своим постоянным разговором о
смерти и заботой о ней.
     - Но мы все умрем, - сказал он.
     Он указал в направлении холмов вдали.
     - Там есть нечто, что ожидает меня наверняка, и я присоединюсь к нему
также наверняка, но, может быть, ты другой, и смерть не ждет тебя совсем?
     Он засмеялся над моим жестом отчаяния.
     - Я не хочу думать об этом, дон Хуан.
     - Почему?
     - Это бессмысленно. Если она ждет меня, то почему я  должен  об  этом
заботиться?
     - Я не сказал, что ты должен об этом заботиться.
     - Что же тогда я должен делать?
     - Используй ее, сфокусируй свое внимание на связи между тобой и твоей
смертью.  Без  сожалений,  без  печали,  без  горевания.  Сфокусируй  свое
внимание на том факте, что у тебя нет времени, и пусть твои поступки текут
соответственно. Пусть каждый из  твоих  поступков  будет  твоей  последней
битвой на земле. Только при  таких  условиях  твои  поступки  будут  иметь
законную силу. В этом случае сколько бы ты ни жил,  они  будут  поступками
боязливого человека.
     - Разве это так ужасно быть боязливым человеком?
     - Нет. Это не  так,  если  ты  бессмертен.  Но  если  ты  собираешься
умереть, то у тебя нет времени  для  того,  чтобы  быть  боязливым  просто
потому, что твоя боязливость заставляет тебя хвататься за что-либо  такое,
что существует только в твоих мыслях. Это убаюкивает тебя в то время,  как
все вокруг спит. Но затем страшный и волшебный мир разинет  на  тебя  свой
рот, как он откроет его на каждого из нас. И тогда ты  поймешь,  что  твои
проверенные пути совсем не являются проверенными. Быть боязливым  не  дает
нам рассмотреть и использовать нашу судьбу, как судьбу людей.
     - Но это неестественно - жить с постоянной мыслью о своей смерти, дон
Хуан.
     - Наша смерть ждет, и вот этот самый поступок, который  мы  совершаем
сейчас, вполне может быть нашей последней битвой на земле,  -  ответил  он
бесстрастным голосом. - я называю его битвой  потому,  что  это  сражение,
борьба. Большинство людей переходит от  поступка  к  поступку  без  всякой
борьбы и без всякой мысли. Охотник, напротив, отмеряет каждый поступок. И,
поскольку он обладает глубоким знанием своей смерти, он совершает поступки
взвешено, как если бы каждый поступок был  его  последней  битвой.  Только
дурак не сможет заметить преимуществ охотника  перед  окружающими  людьми.
Охотник  оказывает  своей  последней  битве  должное   уважение,   и   это
естественно, потому что его последний поступок на земле  должен  быть  его
лучшим поступком. Это приятно. Это сглаживает грани его испуга.
     - Ты прав, - согласился я. - это просто трудно принять.
     - Это потребует у тебя многих лет, чтобы  убедить  себя,  потом  тебе
потребуется еще много лет, чтобы  соответственно  действовать.  Я  надеюсь
только на то, что у тебя осталось достаточно времени.
     - Я пугаюсь, когда ты так говоришь, - сказал я.
     Дон Хуан окинул меня взглядом с серьезным выражением на лице.
     - Я уже говорил тебе, что это заколдованный мир, - сказал он. - силы,
которые руководят людьми, непредсказуемы, ужасны, и, однако,  великолепны.
Тут есть на что посмотреть.
     Он перестал  говорить  и  опять  посмотрел  на  меня.  Он,  казалось,
собирался что-то сказать мне, но передумал и улыбнулся.
     - Разве есть что-либо, что руководит нами? - спросил я.
     Разумеется, есть силы, которые ведут нас.
     - Можешь ты описать их?
     - Нет, не могу, разве что назвать их силами, духами, ветрами или  чем
угодно вроде этого.
     Я хотел допрашивать его дальше, но прежде, чем я  смог  спросить  его
что-либо еще, он поднялся. Я смотрел на него ошеломленный. Он встал  одним
движением, его тело просто дернулось, а он уже был на ногах.
     Я все еще размышлял над тем, какая  необычайная  ловкость  нужна  для
того, чтобы двигаться с таком скоростью, когда он сказал мне  сухим  тоном
команды, чтобы я выследил кролика, поймал его, убил  и  поджарил  мясо  до
захода солнца.
     Он взглянул на небо и сказал, что времени у меня достаточно.
     Я автоматически принялся за дело, так как я это делал уже много  раз.
Дон Хуан шел рядом со  мной  и  следил  за  моими  движениями  пристальным
взглядом. Я был очень спокоен, двигался осторожно, и у меня совсем не было
никаких трудностей в том, чтобы поймать кролика-самца.
     - Теперь убей его, - сказал сухо дон Хуан.
     Я потянулся в ловушку, чтобы ухватиться за кролика. Я взял его за уши
и тащил его наружу, когда внезапное ощущение ужаса охватило меня. Впервые,
как дон Хуан начал учить меня охотиться, я подумал о том, что  он  никогда
не учил меня, как убивать дичь. За много раз, когда мы ходили по  пустыне,
сам он убил только одного кролика, двух куропаток и одну гремучую змею.
     Я уронил кролика обратно и взглянул на дона Хуана.
     - Я не могу убить его, - сказал я.
     - Почему?
     - Я никогда этого не делал.
     - Но ты убил сотни птиц и других животных.
     - Из ружья, а не голыми руками.
     - Но какая разница? Время кролика истекло.
     Тон дона Хуана шокировал  меня.  Он  был  таким  авторитетным,  таким
знающим, что не оставлял у меня в уме никаких сомнений относительно  того,
что время кролика истекло.
     - Убей его! - скомандовал он с жестким взглядом в глазах.
     Я не могу.
     Он закричал на меня, что кролик должен умереть. Он  сказал,  что  его
блуждание по прекрасной пустыне пришло к  концу,  мне  нечего  упрямиться,
потому что сила или дух, который ведет кроликов,  подвел  именно  этого  к
моей ловушке как раз перед заходом солнца.
     Целый ряд смущенных мыслей и чувств охватили меня, как  если  бы  все
эти чувства только меня и ждали.  Я  почувствовал  с  предельной  ясностью
трагедию кролика, который  вынужден  был  попасть  в  мою  ловушку.  Через
какие-то  секунды  мой  ум  перешагнул  через  критические  моменты   моей
собственной жизни. Много раз я сам был кроликом.
     Я взглянул на него, и он взглянул на меня. Кролик прижался  к  задней
стенке клетки. Он почти  свернулся,  очень  спокойный  и  неподвижный.  Мы
обменялись странными взглядами и этот взгляд,  который  я  воспринял,  как
молчаливое  отчаяние,  вызвал  полную  идентификацию  с  моей  собственной
участью.
     - Черт с ним, - сказал я громко. - я никого  не  хочу  убивать.  Этот
кролик пойдет на свободу.
     Сильная эмоция заставила меня задрожать. Мои руки тряслись,  когда  я
пытался схватить кролика за уши. Он двигался быстро, и  я  промахнулся.  Я
снова  попытался  и  еще  раз  промахнулся.  Меня  охватило  отчаяние.   Я
почувствовал приступ тошноты и быстро пнул клетку для того, чтобы  сломать
ее и выпустить кролика на свободу. Клетка неожиданно оказалась  крепкой  и
не сломалась так, как я  ожидал.  Мое  отчаяние  выросло  до  невыносимого
чувства нетерпения. Используя всю свою силу, я пнул в край  клетки  правой
ногой. Палки громко сломались. Я вытащил кролика наружу. Я испытал  момент
облегчения, который в следующий момент разбился на мелкие кусочки.  Кролик
вяло висел у меня в руке. Он был мертв.
     Я не знал, что делать. Я был занят попытками додуматься, почему же он
умер. Я повернулся к дону Хуану. Он смотрел на меня. Чувство ужаса ознобом
прошло по моему телу. Я уселся рядом с какими-то камнями. У  меня  страшно
болела голова. Дон Хуан положил мне на голову руку и прошептал мне на ухо,
что я должен ободрать кролика и поджарить  его,  прежде  чем  не  кончатся
сумерки.
     Меня поташнивало. Он очень терпеливо разговаривал со мной, как  будто
разговаривал с ребенком. Он сказал мне, что те силы, которые  ведут  людей
или животных, привели именно этого кролика ко мне, точно так же,  как  они
приведут меня к моей собственной смерти. Он  сказал,  что  смерть  кролика
была подарком мне  совершенно  так  же,  как  моя  смерть  будет  подарком
чему-нибудь или кому-нибудь еще.
     У меня кружилась голова. Простейшие события этого дня сокрушили меня.
Я старался думать, что это всего лишь кролик. И, однако же, я никак не мог
стряхнуть с себя то отождествление, которое я имел с ним.
     Дон Хуан сказал, что мне нужно  съесть  немного  его  мяса,  хотя  бы
только кусочек для того, чтобы придать ценность моей находке.
     - Я не могу этого сделать, - запротестовал я пассивно.
     - Мы мусор в руках этих сил, - бросил он мне, - поэтому останови свою
собственную важность и используй подарок должным образом.
     Я поднял кролика. Он был теплым.
     Дон Хуан наклонился и прошептал мне на ухо:
     - Твоя ловушка была его последней битвой на земле.  Я  говорил  тебе,
что у него уже  больше  не  было  времени,  чтобы  прыгать  по  прекрасной
пустыне.



                           10. СТАТЬ ДОСТУПНЫМ СИЛЕ

     Четверг, 17 августа 1961 года.
     Как только я вылез из машины, я пожаловался  дону  Хуану,  что  плохо
себя чувствую.
     - Садись, садись, - сказал он мне мягко и почти за руку подвел меня к
своему порогу. Он улыбнулся и похлопал меня по спине.
     За две недели до того, 4 августа, дон Хуан, как он говорил, переменил
свою тактику со мной и позволил мне съесть несколько батончиков пейота. Во
время моего последнего галлюцинаторного опыта я играл с  собакой,  которая
жила в том доме, где проходила пейотная сессия. Дон  Хуан  истолковал  мои
взаимодействия с собакой, как совершенно особенное событие. Он  утверждал,
что в момент силы,  вроде  того,  в  котором  я  тогда  жил,  мир  обычных
поступков не существует, и ничего не может  быть  принято  наверняка.  Что
собака  была  не  собакой,  а  воплощением  мескалито,   силы   или   духа
содержащегося в пейоте.
     Последующие  эффекты  опыта  были  в  общем   смысле   усталостью   и
меланхолией, а также исключительно живыми снами и кошмарами.
     - Где твои письменные принадлежности? - спросил  дон  Хуан,  когда  я
уселся на порог.
     Я оставил свои записные книжки в машине. Дон Хуан вернулся  к  машине
и, осторожно вытащив мой портфель, принес и положил его рядом со мной.  Он
спросил, ношу ли я обычно свой портфель, когда я хожу. Я сказал, что да.
     - Это безумие, - сказал он. - я сказал тебе, чтобы ты ничего не носил
в руках, когда идешь. Заведи рюкзак.
     Я засмеялся. Мысль о том, чтобы носить свои заметки в  рюкзаке,  была
смешной. Я сказал ему, что обычно я ношу костюм, и рюкзак поверх костюма с
жилетом будет слишком необычным зрелищем.
     - Одевай свой пиджак поверх рюкзака, - сказал он. - пусть лучше  люди
думают, что ты горбат, чем калечить свое тело, таская все это.
     Он  сказал,  чтобы  я  вытащил  свою  записную  книжку  и  записывал.
Казалось, он делал сознательное усилие к тому, чтобы успокоить меня.
     Я опять пожаловался, что чувствую физическое  неудобство  и  странные
ощущения несчастности.
     Дон Хуан засмеялся и сказал:
     - Ты начинаешь учиться.
     Затем у нас был очень долгий  разговор.  Он  сказал,  что  мескалито,
позволив мне играть с ним, указал на меня, как на "избранного" человека. И
что, хотя он был ошеломлен этим знаком, поскольку я не  был  индейцем,  он
собирается, тем не менее, передать мне некое секретное знание. Он  сказал,
что он  сам  имел  "бенефактора",  который  научил  его  тому,  как  стать
"человеком знания".
     Я почувствовал, что должно случиться что-то ужасное. Откровение,  что
я был его избранным человеком плюс совершенно прямая чуждость его жизни  и
тот разрушительный эффект, который пейот имел на меня,  создали  состояние
невыносимого сопротивления и нерешительности. Однако, дон Хуан не  обратил
внимания на мои чувства и порекомендовал, чтобы я думал только о том чуде,
что мескалито играл со мной.
     - Ни о чем больше не думай, - сказал он. - все остальное придет само.
     Он поднялся и мягко погладил меня по голове,  а  затем  сказал  очень
тихим голосом:
     - Я собираюсь учить тебя тому, как быть воином. Точно так же,  как  я
учил тебя охотиться. Однако, я  должен  предупредить  тебя,  что  изучение
того, как  охотиться,  не  сделало  тебя  охотником,  точно  так  же,  как
изучение, как стать воином, не сделает тебя им.
     Я испытал чувство  замешательства,  физического  неудобства,  которое
граничило с нетерпением. Я  пожаловался  на  слишком  живые  сновидения  и
ночные кошмары. Он, казалось, минуту раздумывал, а затем снова сел.
     - Это заколдованные сновидения, - сказал я.
     - У тебя всегда были заколдованные сновидения, - бросил он в ответ.
     - Говорю тебе, что на этот раз они  действительно  более  колдовские,
чем я когда-либо видел.
     - Не заботься о том, это просто сны. Точно так  же,  как  сны  любого
обычного спящего, они не имеют силы. Поэтому, что пользы заботиться о  них
или говорить о них.
     - Они заботят меня, дон Хуан. Разве нет чего-нибудь такого, что бы  я
мо г сделать, что остановить их?
     Ничего. Дай им пройти, - сказал  он.  -  теперь  пришло  время  стать
доступным силе, и ты начнешь с того, что ухватишься за с н о в и д е н и я
.
     Тон его голоса, когда он сказал "сновидения", заставил  меня  думать,
что он использует это слово каким-то особым манером. Я раздумывал над тем,
какой вопрос ему следует задать, когда он вдруг начал говорить.
     - Я никогда не рассказывал тебе о видении снов. Потому что до сих пор
я был озабочен лишь тем, чтобы научить тебя, как стать охотником, - сказал
он. - охотнику нет дела до манипуляции  с  силой,  поэтому  его  сны,  это
просто сны. Они могут глубоко затрагивать, но остаются только снами, а  не
сновидением.
     Воин, с другой стороны, ищет силу, и одна из  широких  дорог  к  силе
есть сновидение. Можно сказать, что это различие между охотником и  воином
состоит в том, что воин находится на своем пути к силе  в  то  время,  как
охотник ничего о ней не знает или почти ничего.
     Решение относительно того, кто может быть воином, а  кто  может  быть
только охотником - не наше. Это решение находится в царстве  сил,  которые
руководят людьми. Вот почему твоя  игра  с  мескалито  была  таким  важным
знаком. Эти силы привели тебя ко мне. Они привели тебя  на  ту  автобусную
станцию, помнишь? Какой-то клоун подвел  тебя  ко  мне.  Отличный  знак  -
клоун, указывающий на тебя. Поэтому я учил тебя,  как  быть  охотником.  А
затем еще один отличный знак - сам мескалито, играющий с тобой. Понимаешь,
о чем я говорю.
     Его колдовская логика подавляла. Его слова  создавали  зрелище  меня,
поддающегося чему-то страшному и неизвестному. Чему-то такому, чего  я  не
добивался и  о  существовании  чего  не  подозревал  даже  в  самых  диких
фантазиях.
     - Что ты полагаешь, мне следует делать.
     Стать доступным силе. Уцепиться за свои  сны,  -  ответил  он.  -  ты
называешь их сны, потому что у тебя  нет  силы.  Воин,  будучи  человеком,
который ищет силу, не называет их сны. Он зовет их реальным.
     - Ты хочешь сказать, что он воспринимает свои сны, как реальность?
     - Он  не  воспринимает  ничего,  как  что-либо  другое.  То,  что  ты
называешь снами, является реальностью для воина.  Ты  должен  понять,  что
воин не дурак. Воин - это не  запятнанный  охотник,  который  охотится  за
силой. Он не пьян, не безумен, у него нет  ни  времени,  ни  расположения,
чтобы передергивать или лгать себе, или делать  неправильный  ход.  Ставки
слишком высоки для этого. Ставки,  это  его  разграниченная  упорядоченная
жизнь, на которую у него ушло так много  времени,  чтобы  подтянуть  ее  и
сделать  совершенной.  Он  не  собирается  отбрасывать  все   это,   делая
какой-нибудь глупый неправильный расчет,  принимая  что-либо  за  что-либо
еще.
     Сновидения -  реальность  для  воина,  потому  что  в  них  он  может
действовать сознательно. Он может  выбирать  или  отказываться.  Он  может
выбирать среди различных моментов, которые ведут к силе, и затем он  может
манипулировать с ними и использовать их, тогда как в  обычном  сне  он  не
может действовать сознательно.
     - В таком случае ты хочешь сказать, дон Хуан, что сновидения реальны?
     - Конечно, реальны.
     - Так же реальны, как то, что мы делаем сейчас?
     - Если ты хочешь сравнивать одно с другим, что ж, они, пожалуй, более
реальны. В сновидениях ты имеешь силу. Ты можешь изменять вещи, ты  можешь
находить бесчисленные скрытые факты. Ты можешь контролировать все то,  что
ты хочешь.
     Утверждение дона Хуана отзывалось во мне на  определенном  уровне.  Я
легко мог понять его любовь к той идее, что можно делать все во сне. Но  я
не мог принять его серьезно. Прыжок был слишком велик.
     Секунду мы смотрели друг на друга. Его заявления были безумны, и, тем
не менее, он был, согласно  всему  моему  знанию  о  нем,  один  из  самых
здравомыслящих людей, которых я когда-либо встречал.
     Я сказал ему, что не могу поверить в то, что он принимает свои сны за
реальность. Он усмехнулся, как если бы  знал  размеры  моей  непоколебимой
позиции. Затем он поднялся и, ни слова не говоря, вошел в  дом.  Я  долгое
время сидел в состоянии отупения, пока он не позвал меня  к  задней  части
дома. Он приготовил какую-то кашу и дал мне чашку.
     Я спросил его о  том  времени,  когда  человек  бодрствует.  Я  хотел
узнать, называет ли он как-нибудь его особенно, но  он  не  понял  или  не
захотел ответить.
     - Как ты называешь это, вот то, что мы делаем сейчас?  -  спросил  я,
имея в виду, что то, что мы делаем, было реальностью  в  противоположность
снам.
     - Я называю это едой, - сказал он, удерживая смех.
     - Я называю это реальностью, потому что еда наша действительно  имеет
место.
     - Сновидение тоже имеет место, - ответил он, посмеиваясь. - точно так
же охота, хождение, смех.
     Я не настаивал на споре, однако я не мог, даже если  бы  я  вышел  из
себя, принять его идею. Он, казалось, был доволен моим отчаянием.
     Как только мы кончили  есть,  он  заметил,  что  мы  отправляемся  на
прогулку. Но мы не будем бродить  по  пустыне,  так,  как  мы  это  делали
раньше.
     - На этот раз по-другому, - сказал он. - с  этого  времени  мы  будем
ходить на места силы. Ты должен научиться делать себя доступным силе.
     Я опять выразил свое замешательство. Я  сказал,  что  я  недостаточно
квалифицирован для такого дела.
     - Продолжай,  ты  оправдываешь  глупый  страх,  -  сказал  он  низким
голосом,  поглаживая  меня  по  спине  и  доброжелательно  улыбаясь.  -  я
подбираюсь к твоему охотничьему духу. Ты любишь бродить со  мной  по  этой
прекрасной пустыне. Слишком поздно выбывать из игры.
     Он пошел в пустынный чапараль. Головой он сделал мне  знак  следовать
за ним. Я мог бы пойти спиной к своей  машине  и  уехать,  но  только  мне
нравилось бродить по прекрасной пустыне вместе с  ним,  мне  нравилось  то
ощущение, которое я испытывал только в его компании, что это действительно
пугающий, волшебный и все же прекрасный мир. Как он  сказал,  я  сидел  на
крючке.
     Дон Хуан отвел меня  к  холмам,  находящимся  на  востоке.  Это  была
длинная прогулка. Был жаркий день. Жара, однако, хотя она обычно  казалась
невыносимой для меня, каким-то образом была незаметной.
     Мы прошли большое расстояние и вошли в  каньон,  пока,  наконец,  дон
Хуан не остановился и не уселся в тени каких-то камней. Я вынул  несколько
галет из рюкзака. Но он сказал, чтобы я не беспокоился о них.
     Он сказал, что я  должен  сидеть  в  определенном  месте;  указав  на
одинокий почти круглый валун в трех-четырех метрах от  нас,  и  помог  мне
забраться на его вершину. Я думал, что он тоже собирается сидеть  там,  но
вместо этого он забрался только на половину его  высоты  для  того,  чтобы
передать мне какие-то кусочки сухого мяса. С очень серьезным выражением он
сказал, что это мясо обладающее силой и его нужно жевать очень медленно  и
его нельзя мешать ни с какой другой пищей. Затем он отошел назад в тень  и
сел, прислонившись спиной к камню. Он казался расслабленным, почти сонным.
В таком положении он оставался до тех пор, пока я не кончил есть. Тогда он
выпрямился и склонил голову направо.  Казалось,  он  внимательно  слушает.
Два-три раза он взглянул на меня, выпрямился и начал обшаривать окружающее
глазами так, как это делает охотник. Я автоматически  застыл  на  месте  и
двигал глазами только для того, чтобы следить  за  его  движениями.  Очень
осторожно он зашел за камни, как если бы ожидал, что на то место, куда  мы
пришли, сейчас выйдет дичь. Тут я понял, что мы находились в сухом  водном
каньоне, в круглом его расширении, окруженном песчаниковыми валунами.
     Неожиданно дон Хуан вышел из-за камней и улыбнулся мне. он потянулся,
зевнул и подошел к валуну,  на  котором  я  находился.  Я  переменил  свою
напряженную позицию и уселся.
     - Что случилось? - спросил я шепотом.
     Он ответил  мне  чуть  не  криком,  что  вокруг  ничего  нет,  о  чем
беспокоиться. Я почувствовал тотчас же потрясение в животе. Его ответ  был
неподходящим к обстановке, и я не мог представить себе, чтобы  он  кричал,
если для этого нет специальной причины.
     Я начал слезать с камня, но он заорал, чтобы я оставался там еще.
     - Что ты делаешь? - спросил я.
     Он сел, укрывшись между двумя камнями у  основания  того  валуна,  на
котором я находился, а затем сказал очень громким голосом, что  он  просто
осматривался, потому что ему показалось, что он слышит что-то.
     Я спросил его, крупное ли животное он услышал. Он приложил руку к уху
и заорал, что не может меня расслышать и что я должен кричать свои  слова.
Я чувствовал очень большое неудобство в том, чтобы кричать, но он  громким
голосом велел мне говорить. Я закричал, что хочу знать, что происходит.  И
он крикнул в ответ, что вокруг ничего нету. Он орал, спрашивая, не вижу ли
я чего-нибудь особенное с вершины валуна. Я сказал,  нет,  и  он  попросил
меня описать ему местность, лежащую к югу от нас.
     Некоторое время мы  перекрикивались,  а  затем  он  сделал  мне  знак
спуститься вниз. Я присоединился к нему, и он прошептал мне  на  ухо,  что
кричать было необходимо для того, чтобы наше  присутствие  было  известно,
потому что я должен сделать себя доступным  той  силе,  которая  находится
именно в этой водяной дыре.
     Я оглянулся, но не мог нигде увидеть водяной дыры. Он указал, что  мы
стоим на ней.
     - Здесь есть вода, - сказал он шепотом. - и также есть сила. Тут есть
дух, которого мы должны выманить. Может быть, он польстится на тебя.
     Я хотел узнать побольше об этом непонятном духе,  но  он  настоял  на
полном молчании.  Он  велел  мне  оставаться  совершенно  неподвижным,  не
произносить ни слова и не делать ни малейшего движения,  чтобы  не  выдать
нашего присутствия.
     Для него, очевидно,  было  легко  оставаться  неподвижным  в  течение
нескольких часов. Для меня, однако, это  была  сплошная  пытка.  Мои  ноги
затекли, моя спина болела и у меня  ломило  шею  и  плечи.  Все  мое  тело
онемело и замерзло. Я ощущал страшное неудобство, когда дон Хуан, наконец,
поднялся. Он просто вскочил на ноги и  протянул  руку,  чтобы  помочь  мне
подняться.
     Когда я пытался распрямить свои ноги, я понял непостижимую  легкость,
с которой вскочил дон Хуан после нескольких часов неподвижности. Для  моих
мышц понадобилось довольно много времени, чтобы восстановить эластичность,
необходимую для ходьбы.
     Дон Хуан направился  обратно  к  дому.  Он  шел  очень  медленно.  Он
установил для меня расстояние в три шага, и на этом  расстоянии  я  должен
был вести наблюдения, следуя за ним. Он шел, петляя, вдоль нашего обычного
пути и пересек его четыре-пять раз в  различных  направлениях.  Когда  мы,
наконец, подошли к его дому, день клонился к вечеру.
     Я попытался расспросить его о событиях дня. Он объяснил, что разговор
не является необходимым. На  некоторое  время  я  должен  воздержаться  от
вопросов, пока мы находимся на месте силы.
     Мне до смерти хотелось узнать, о чем он говорит, и я пытался задавать
ему вопросы шепотом, но он напомнил мне с холодным и жестким взглядом, что
он говорит серьезно.
     Мы сидели на его веранде в течение нескольких часов.  Я  работал  над
своими записками, время от времени  он  давал  мне  кусочек  сухого  мяса.
Наконец, стало слишком темно, чтобы писать. Я  попытался  думать  о  новом
развитии событий, но какая-то часть меня самого воспротивилась этому, и  я
заснул.

     Суббота, 19 августа 1961 года
     Вчера утром мы с доном Хуаном  съездили  в  город  и  позавтракали  в
ресторане. Он посоветовал мне не менять мои пищевые привычки очень резко.
     - Твое тело не привыкло к мясу силы, - сказал  он.  -  ты  заболеешь,
если не будешь есть свою пищу.
     Сам он ел с удовольствием. Когда я пошутил об этом, он просто сказал:
     - Мое тело любит все.
     Около полудня мы опять пошли в водный каньон. Мы начали с  того,  что
стали делать себя заметными для духа при  помощи  "шумного  разговора",  а
затем насильственной тишиной, которая длилась часами.
     Когда мы покинули это место, то вместо того, чтобы направиться домой,
дон Хуан повернул в сторону гор. Мы достигли каких-то  пологих  склонов  и
затем забрались на вершину высокого холма. Там дон Хуан  выбрал  место  на
открытом незатененном участке. Он сказал  мне,  что  мы  должны  ждать  до
темноты, и что я должен вести  себя  наиболее  естественным  образом,  что
включает в себя задавание вопросов, которые я хочу задать.
     - Я знаю, что дух шныряет тут, - сказал он очень тихим голосом.
     - Где?
     - Вон там, в кустах.
     - Какого сорта этот дух?
     Он взглянул на меня с испытующим выражением и заметил:
     - А сколько сортов всего есть?
     Мы оба расхохотались. Я задавал вопросы из-за своей нервозности.
     - Он вернется в сумерках, - сказал он. - нам нужно только ждать.
     Я замолк, вопросы у меня кончились.
     - Это время, когда мы должны поддерживать разговор, -  сказал  он.  -
человеческий голос привлекает духов. Один тут шныряет  вокруг.  Мы  делаем
себя доступными ему, поэтому продолжай говорить.
     Я испытал идиотское чувство пустоты. Я не мог придумать, что бы такое
сказать. Он засмеялся и похлопал меня по спине.
     -  Ты,  действительно,  штучка,  -   сказал   он.   -   когда   нужно
разговаривать, ты проглатываешь свой язык. Давай, трепи языком.
     Он сделал поразительный жест  шлепанья  губами,  путем  открывания  и
закрывания своего рта с большой скоростью.
     - Есть ряд вещей, о которых мы с этого времени сможем говорить только
в местах силы, - продолжал он. - я привел тебя сюда, потому что  это  твое
первое испытание. Здесь находится место силы и  здесь  мы  можем  говорить
только о силе.
     - Я действительно не знаю, что такое сила, - сказал я.
     - Сила - это нечто такое, с чем имеет  дело  воин,  -  сказал  он.  -
сначала это невозможное дело, настолько, что о  нем  даже  трудно  думать.
Именно это сейчас происходит с  тобой.  Затем  сила  становится  серьезным
делом. Можно не иметь ее, или можно даже полностью не  понимать,  что  она
существует, и однако же знать, что что-то такое есть. Что-то такое, что не
было  заметным   раньше.   Затем   сила   проявляет   себя,   как   что-то
неконтролируемое, которое приходит само по себе.  Я  не  имею  возможности
сказать, как она приходит или что это такое в действительности. Это  ничто
и в то же время это творит чудеса прямо  перед  твоими  глазами.  Наконец,
сила это  что-то  такое  прямо  внутри  себя  самого.  Что-то  такое,  что
контролирует твои поступки и в то же время послушно твоей команде.
     Наступила пауза. Дон Хуан спросил меня, понял ли  я.  Я  почувствовал
себя смешным, говоря, что я понял. Он, казалось, заметил мое неудобство  и
усмехнулся.
     - Я собираюсь научить тебя прямо здесь первому шагу к силе, -  сказал
он, как бы диктуя мне письмо. -  я  хочу  научить  тебя,  как  настраивать
сновидения.
     Он взглянул на меня и вновь спросил меня, понимаю  ли  я,  о  чем  он
говорит. Я не понимал. Я вообще еле-еле мог следить за ним.  Он  объяснил,
что настраивать сновидения означает иметь  сознательный  и  прагматический
контроль над общей ситуацией сна, сопоставимый с  тем  контролем,  который
имеешь при любом выборе в пустыне,  как  например,  забраться  на  вершину
холма или остаться в тени водного каньона.
     - Ты должен начать с того, чтобы делать  что-либо  очень  простое,  -
сказал он. - сегодня в своих снах ты должен смотреть на руки.
     Я громко рассмеялся. Его тон был таким утвердительным, как если бы он
говорил мне о чем-то совсем обычном.
     - Почему ты смеешься? - спросил он с удивлением.
     - Как я смогу смотреть на свои руки во сне?
     - Очень просто, сфокусируй свои глаза на них, вот так, - Он  наклонил
голову вперед и уставился на свои руки с  разинутым  ртом.  Его  жест  был
таким комичным, что я рассмеялся.
     - Серьезно, как ты хочешь, чтобы я это сделал? - спросил я.
     - Так, как я рассказал тебе, - оборвал  он.  -  ты,  конечно,  можешь
смотреть на все, что тебе, черт возьми, захочется: на свои ноги,  на  свой
живот, на свой хер, - это все равно. Я сказал "твои руки", потому что  для
меня проще всего смотреть на них. Не считай это шуткой. Сновидение так  же
серьезно, как "видение"  или  умирание,  или  любая  другая  вещь  в  этом
пугающем волшебном мире.
     Думай об этом, как о чем-нибудь развлекательном. Представь  себе  все
те невообразимые вещи, которые ты сможешь выполнить.  Человек,  охотящийся
за силой, почти не имеет границ в своих сновидениях.
     Я попросил его дать мне какие-нибудь ключики.
     - Тут нет никаких ключиков, просто смотри на свои руки.
     - Но тут должно быть что-то большее, чем ты  мог  мне  рассказать,  -
настаивал я.
     Он покачал головой и скосил глаза, глядя на меня короткими взглядами.
     - Каждый из нас  различен,  -  сказал  он,  наконец.  -  то,  что  ты
называешь ключиками, было бы лишь тем, что я сам делал, когда  учился.  Но
мы не одинаковы. Мы даже примерно не одинаковы.
     - Возможно, что-нибудь из того, что ты мне скажешь, помогло бы мне.
     - Для тебя было  бы  проще  начать  смотреть  на  свои  руки,  -  он,
казалось, организовывал свои мысли и покачивал головой вверх и вниз.
     - Каждый раз, когда ты смотришь на что-либо во сне, оно  меняет  свою
форму, - сказал он после долгого молчания. - трюк  того,  чтобы  научиться
настраивать сновидения, очевидно, не в том, чтобы просто смотреть на вещи,
но в том,  чтобы  сохранять  их  изображения.  Сновидения  реальны,  когда
добьешься того, что сможешь приводить все в фокус. Тогда не будет  разницы
между тем, что ты делаешь, когда спишь, и тем, что ты  делаешь,  когда  не
спишь. Понимаешь, что я имею в виду?
     Я признался, что, хотя я  и  понял  то,  что  он  сказал,  но  я  был
неспособен ухватить его идею. Я привел пример, что в  цивилизованном  мире
есть масса людей, которые имеют различные иллюзии  и  неспособны  отличить
того, что происходит в реальном  мире  от  того,  что  имеет  место  в  их
фантазиях. Я сказал, что такие люди несомненно  умственно  больны,  и  мое
чувство неловкости возрастает каждый раз, когда он  рекомендует,  чтобы  я
поступал, как сумасшедший человек.
     После  моих  долгих  объяснений  дон  Хуан  сделал  комический   жест
отчаяния, приложив ладони к щекам и громко вздыхая.
     - Оставь свой цивилизованный мир в покое, - сказал  он.  -  Пусть  он
будет, как он есть! Никто не просит тебя вести себя так,  как  безумец.  Я
уже говорил тебе, что воин должен быть совершенен для  того,  чтобы  иметь
дело с теми силами, за которыми он охотится. Как ты  можешь  предполагать,
что воин будет неспособен отличить одну вещь от другой.
     С другой стороны, мой друг, ты, который  знает,  что  такое  реальный
мир, споткнешься  и  погибнешь  через  очень  короткое  время,  если  тебе
придется зависеть от своей  способности  различать,  что  реально,  а  что
нереально.
     Очевидно, я не выразил того, что я хотел сказать. Каждый раз, когда я
протестовал, я просто выражал словами невыносимое замешательство от  того,
что нахожусь в ужасном положении.
     - Я не собираюсь превращать тебя в больного сумасшедшего человека,  -
продолжал дон Хуан. - это ты можешь сделать и сам, без моей помощи. Но  те
силы, которые ведут нас, привели тебя ко мне, и  я  принял  решение  учить
тебя. Изменить твой глупый образ жизни,  жить  сильной  и  чистой  жизнью.
Затем силы привели тебя  ко  мне  снова  и  сказали  мне,  что  ты  должен
научиться жить неуязвимой жизнью воина. Очевидно, ты не можешь  так  жить.
Но кто может  сказать  наверняка?  Мы  такие  же  загадочные  и  такие  же
пугающие, как этот неизмеримый мир. Поэтому, кто сможет сказать наверняка,
на что ты способен?
     В голосе дона Хуана был оттенок грусти. Я  хотел  извиниться,  но  он
начал говорить снова.
     - Тебе нет нужды обязательно смотреть на свои руки, -  сказал  он.  -
как я уже сказал, выбери все, что угодно. Но выбери одну  вещь  заранее  и
найди ее в своих снах. Я сказал "твои руки", потому что они  всегда  будут
рядом с тобой.
     Когда они начнут изменять форму, ты должен отвести от  них  взгляд  и
выбрать что-либо другое, а затем взглянуть на свои руки опять. Нужно много
времени, чтобы усовершенствовать эту технику.
     Я настолько ушел в записывание, что не заметил, как стемнело.  Солнце
уже исчезло за горизонтом. Небо было облачным, и сумерки были густыми. Дон
Хуан поднялся и бросил несколько взглядов украдкой в сторону юга.
     - Пойдем, - сказал он. - мы должны идти на юг до тех  пор,  пока  дух
водной дыры не покажет себя.
     Мы шли наверное, полчаса. Ландшафт резко изменился,  и  мы  вышли  на
сильно пересеченную местность. Тут были круглые  большие  холмы  на  месте
выгоревшего чапараля. Один холм выглядел, как лысая  голова.  Мы  пошли  к
нему. Я думал, что дон Хуан собирается взбираться по пологому  склону,  но
он вместо этого остановился и остался в очень внимательной позе. Его тело,
казалось, напряглось, как монолитный предмет,  и  на  секунду  вздрогнуло.
Затем он вновь расслабился и так стоял. Я не мог понять, каким образом его
тело остается прямым, когда все мышцы у него настолько расслаблены.
     В этот момент очень сильный порыв ветра ударил меня. Тело дона  Хуана
повернулось в сторону ветра на запад. Он не пользовался своими мышцами для
того, чтобы повернуться. Или, по крайней мере, он не пользовался ими  так,
как я пользовался бы ими для поворота. Тело дона Хуана  скорее,  казалось,
было повернуто извне.  Это  произошло  так,  как  если  бы  кто-то  другой
повернул его тело в новом направлении. Я пристально смотрел  на  него.  Он
взглянул на меня уголком глаза.  На  его  лице  была  написана  решимость,
целенаправленность. Все его существо было внимательным,  и  я  смотрел  на
него в удивлении. Я никогда не бывал  ни  в  какой  ситуации,  которая  бы
требовала такой странной концентрации. Внезапно  его  тело  передернулось,
как если бы на него пролился внезапно поток  холодной  воды.  Он  еще  раз
вздрогнул, а затем пошел, как если бы ничего не случилось. Я последовал за
ним. Мы направлялись в сторону голых холмов на востоке, пока не  оказались
среди них. Там он остановился, повернувшись лицом на запад.
     Оттуда, где мы стояли, вершина холма уже не  была  такой  округлой  и
гладкой, как она казалась мне с расстояния. Там была пещера или дыра рядом
с вершиной. Я пристально смотрел на нее, потому что дон Хуан делал  то  же
самое. Еще один сильный порыв ветра вызвал озноб у меня на спине. Дон Хуан
повернулся к югу и обшарил местность своими глазами.
     - Там, - сказал он шепотом и показал на предмет на земле.
     Я напрягал глаза, чтобы увидеть. На  земле  что-то  лежало  метрах  в
шести от меня. Оно было светло-коричневым, и, пока я смотрел на него,  оно
задрожало. Я сфокусировал на нем все  свое  внимание.  Предмет  был  почти
круглым и казался свернувшимся. В самом деле, он походил  на  свернувшуюся
собаку.
     - Что это? - прошептал я дону Хуану.
     - Не знаю, - прошептал он в ответ, глядя на предмет. - а чем это тебе
кажется?
     Я сказал ему, что это похоже на собаку.
     -  Слишком  велика  для  собаки,  -  сказал  он,   как   само   собой
разумеющееся.
     Я сделал в этом направлении пару шагов, но дон  Хуан  остановил  меня
мягко. Я опять стал всматриваться. Это определенно было какое-то  животное
или спящее, или мертвое. Я  почти  мог  разглядеть  его  голову.  Его  уши
торчали, как уши волка. К этому времени я был уже определенно уверен,  что
это свернувшееся животное.  Я  подумал,  что  это  может  быть  коричневый
теленок. Я прошептал об этом  дону  Хуану.  Он  ответил,  что  он  слишком
компактен, чтобы быть теленком, кроме того, у него  уши  острые.  Животное
опять задрожало, и тогда я заметил опять, что оно живое. И в самом деле, я
мог видеть, что оно дышит. Однако, его дыхание не было  ритмичным.  Вдохи,
которые оно делало, больше походили на нерегулярные вздрагивания.  В  этот
момент мне пришла внезапная мысль.
     - Если это животное, то оно умирает, - прошептал я дону Хуану.
     - Ты прав, - прошептал он в ответ. - но что это за животное?
     Я не мог различить его характерных признаков. Дон  Хуан  сделал  пару
осторожных шагов в направлении него. Я последовал за ним. К этому  времени
было уже совершенно темно, и нам пришлось сделать еще два шага  для  того,
чтобы видеть животное.
     - Осторожно, - сказал дон  Хуан  шепотом  на  ухо  мне.  -  если  это
умирающее животное, то оно может прыгнуть на нас из последних сил.
     Животное, кем бы оно ни  было,  было  при  последнем  издыхании.  Его
дыхание было нерегулярным. Его тело спазматически вздрагивало, но  оно  не
меняло  своего  свернутого  положения.  В  определенный  момент,   однако,
страшная судорога приподняла животное с земли.  Я  услышал  нечеловеческий
вскрик и животное вытянуло свои ноги. Его когти были более, чем пугающими.
От их вида кружилась голова. Животное свалилось на бок,  вытянув  ноги,  а
затем перекатилось на спину. Я услышал ужасный стон, а  затем  голос  дона
Хуана прокричал:
     - Беги ради своей жизни!
     И именно это я в точности и сделал. Я  помчался  к  вершине  холма  с
невероятной скоростью и ловкостью. Когда я был на  полпути  к  вершине,  я
оглянулся и увидел, что дон Хуан стоит на том же самом  месте.  Он  сделал
мне знак спуститься. Я сбежал вниз с холма.
     - Что случилось? - спросил я, совершенно выдохшись.
     - Мне кажется, что животное умерло, - сказал он.
     Мы осторожно приблизились к животному.  Оно  лежало,  вытянувшись  на
спине. Когда я подошел к нему ближе, то я  чуть  не  завыл  от  страха.  Я
понял, что оно еще не совсем мертво.  Его  тело  еще  дрожало.  Его  ноги,
которые были вытянуты в воздух, дико дергались, животное находилось явно в
последней агонии. Еще одна судорога передвинула тело животного, и  я  смог
увидеть его голову. Я в ужасе повернулся к дону Хуану. Судя по  его  телу,
животное явно было млекопитающим, однако, у него был клюв, как у птицы.
     Я смотрел на него в полном абсолютном ужасе. Мой рассудок отказывался
этому верить. Я был оглушен. Я даже не мог ни слова произнести. Никогда за
все свое существование  я  не  был  свидетелем  ничего  подобного.  Что-то
невосприемлимое было перед моими глазами. Я хотел, чтобы дон Хуан объяснил
мне, что это за невероятное животное, но не мог произнести  ни  слова.  Он
смотрел на меня. Я взглянул на него, взглянул на животное и  затем  что-то
во мне перестроило мир, и я  сразу  же  знал,  чем  являлось  животное.  Я
подошел к нему и поднял. Это была большая ветка куста.  Она  обгорела,  и,
вероятно, ветер нанес на него всякие обгоревшие обломки и  мусор,  которые
зацепились во всяких ветвях и создали вид крупного и округлого  животного.
Окраска обгоревшего мусора придавала ему коричневый цвет  по  контрасту  с
зеленой растительностью вокруг.
     Я засмеялся над своим идиотизмом и возбужденно объяснил  дону  Хуану,
что ветер, который продувал эту ветку насквозь, делал ее похожей на  живое
животное. Я думал, что он будет доволен тем, как я разрешил загадку, но он
повернулся и пошел вверх  на  вершину  холма.  Я  последовал  за  ним.  Он
забрался внутрь углубления, похожего  на  пещеру.  Это  была  не  дыра,  а
неглубокая выемка в песчанике. Дон Хуан взял несколько небольших  веток  и
использовал  их  для  того,  чтобы  вымести  сор,  накопившийся   на   дне
углубления.
     - Нам нужно вымести отсюда клещей, - сказал он. Он  сделал  мне  знак
сесть и сказал, чтобы я располагался поудобнее,  потому  что  мы  проведем
здесь ночь.
     Я начал говорить о ветке, но он заставил меня замолчать.
     - То, что ты сделал, это не победа,  -  сказал  он.  -  ты  растратил
прекрасную силу, силу, которая вдувала жизнь в сухую ветку.
     Он сказал, что для  меня  было  бы  реальной  победой  отступиться  и
следовать за силой, пока мир не перестал бы существовать. Он не был сердит
на меня и не был разочарован своими поступками. Он несколько раз повторил,
что это все только начало, что требуется время для того,  чтобы  управлять
силой. Он похлопал меня по плечу и пошутил, что всего одним днем раньше  я
был человеком, который знал, что реально, а что нет.
     Я почувствовал раздражение. Я  начал  извиняться  за  свою  тенденцию
всегда быть уверенным в своих поступках и своем образе жизни.
     - Это не имеет значения, - сказал  он.  -  эта  ветка  была  реальным
животным, и она была такой живой в тот  момент,  когда  сила  тронула  ее.
Поскольку то, что ее делало живой, было силой, фокус состоял в том,  чтобы
как в сновидении сохранить его вид. Понимаешь, о чем я говорю?
     Я хотел спросить что-то еще, но он велел мне замолчать и сказал,  что
я должен оставаться совершенно молчаливым, но бодрствующим всю ночь и  что
он один будет говорить в течение некоторого времени.
     Он сказал, что дух, который знает его голос, может поддаться  на  его
звук и оставить нас одних. Он сказал, что идея того,  чтобы  сделать  себя
доступным силе, имеет серьезные обертона. Сила была опустошительной силой,
которая легко может привести человека к его смерти, поэтому  обращаться  с
ней нужно с большой  осторожностью.  Становиться  доступным  силе  следует
систематически, но всегда с большой осторожностью.
     Сюда входило то, чтобы сделать свои присутствие очевидным  розыгрышем
громкого разговора или другого рода шумной активности, а затем оправданным
было соблюдать продолжительную и полную тишину. Контролируемая разрядка  и
контролируемая тишина были знаками воина. Он сказал, что  нужно  было  бы,
чтобы я  сохранял  вид  живого  монстра  несколько  дольше  контролируемым
образом, не теряя головы и не сходя с  ума  от  возбуждения  и  страха,  я
должен был стремиться "остановить мир". Он указал, что после моего  побега
на холм ради спасения своей дорогой жизни, я был в отличном состоянии  для
того, чтобы "остановить мир". В этом состоянии были  слиты  вместе  страх,
испуг, сила и смерть. Он сказал, что такое состояние будет довольно трудно
повторить.
     Я прошептал ему на ухо:
     - Что ты имеешь в виду под остановкой мира?
     Он дал мне яростный взгляд, прежде  чем  ответил,  что  это  техника,
практикуемая теми, кто охотится за  силой.  Техника,  при  помощи  которой
можно заставить мир, как мы его знаем, рухнуть.



                            11. НАСТРОЕНИЕ ВОИНА

     Я подъехал к дому дона Хуана в четверг 31 августа 1961  года,  и  еще
прежде, чем я успел приветствовать его, он просунул  голову  через  окошко
моей машины и сказал, улыбнувшись:
     - Мы должны проехать довольно большое расстояние к месту силы, а  уже
почти полдень.
     Он открыл дверцу машины, сел рядом со  мной  на  переднем  сиденье  и
показал, чтобы я ехал на юг примерно 70 миль. Затем мы повернули на восток
по грунтовой дороге и ехали по ней,  пока  не  достигли  подножия  гор.  Я
остановил машину у дороги в углублении, которое выбрал  дон  Хуан  потому,
что оно было достаточно глубоко для того, чтобы  скрыть  машину  из  вида.
Отсюда мы направились прямо вниз к  вершине  низких  холмов,  пересекающих
широкую, плоскую пустынную местность.
     Когда стемнело, дон Хуан выбрал место для  сна.  Он  требовал  полной
тишины.
     На следующий день мы  перекусили  и  продолжили  наше  путешествие  в
восточном направлении. Растительность уже не была  пустынным  кустарником.
Это была сочная зелень горных кустов и деревьев.
     Около полудня мы забрались на вершину гигантского утеса  неоднородной
скалы, которая была похожа на стену. Дон Хуан сел и сделал мне знак, чтобы
я сел также.
     - Это место силы, - сказал он после секундной паузы. - это место, где
давным-давно были захоронены воины.
     В этот момент ворона пролетела  прямо  над  нами,  каркая.  Дон  Хуан
пристально следил за ее полетом. Я рассматривал скалу и размышлял над тем,
где тут могут быть зарыты воины, когда он похлопал меня по плечу.
     - Не здесь, дурень, - сказал он, улыбаясь. - там, внизу.
     Он указал на поле прямо под нами на дне лощины к востоку и  объяснил,
что поле, о котором он говорит, окружено естественной  каменной  изгородью
из валунов. С того места, где я сидел, я  увидел  участок,  который  может
быть был метров двести в диаметре и  выглядел  правильным  кругом.  Густые
кусты покрывали его поверхность, маскируя  валуны.  Я  бы  не  заметил  ее
совершенной округлости, если бы дон Хуан не указал мне на это.
     Он сказал, что существует множество таких мест, разбросанных в старом
мире индейцев, они не обязательно являлись  местами  силы,  как  некоторые
холмы или горные  образования,  которые  были  жилищем  духов,  но  скорее
местами просветления, где человек может научиться, где можно найти решения
проблем.
     - Мы собираемся провести здесь всю ночь?
     - Я так думал, но маленькая ворона только что сказала мне  не  делать
этого.
     Я хотел разузнать побольше о воронах, но он сделал  мне  нетерпеливый
знак замолчать.
     - Посмотри на тот круг валунов, - сказал он. - зафиксируй его в своей
памяти и потом, когда-нибудь, ворона приведет тебя к другому такому месту.
Чем совершеннее его округлость, тем больше его сила.
     - И что же, кости воинов все еще зарыты здесь?
     Дон  Хуан  сделал  смешной  жест  замешательства,  а   затем   широко
улыбнулся.
     - Это не кладбище, - сказал он. - никто не закопан здесь.  Я  сказал,
что воины когда-то были похоронены здесь. Я имел в виду, что они приходили
сюда, чтобы схорониться здесь на ночь,  на  два  дня  или  на  тот  период
времени, какой им было нужно. Я не подразумевал, что кости  мертвых  людей
захоронены здесь. Мне нет дела до кладбищ. В них нет силы. В костях  воина
есть сила, однако. Но они никогда не бывают похоронены на  кладбищах.  Еще
больше  силы  в  костях  человека  знания,  однако  было  бы   практически
невозможно найти их.
     - Кто такой человек знания, дон Хуан?
     - Любой может стать человеком знания. Как я уже  говорил  тебе,  воин
является неуязвимым охотником, который охотится за силой. Если он добьется
успеха в своей охоте, то он может стать человеком знания.
     - Что ты...
     Он оборвал мой вопрос движением головы. Он встал и, сделав  мне  знак
следовать за ним, начал спускаться  с  крутой  восточной  стороны  утесов.
Почти незаметная тропинка вела в направлении круглого участка. Мы медленно
пробирались по опасной тропе, и  когда  мы  достигли  дна,  то  дон  Хуан,
совершенно не останавливаясь, повел меня через густой чапараль на середину
круга. Там он при помощи толстых сухих веток подмел и  очистил  место  для
нас. Это место, на которое мы сели, также было совершенно круглым.
     - Я собирался похоронить тебя здесь на всю ночь, но  сейчас  я  знаю,
что еще не время. У тебя нет силы. Я собираюсь похоронить тебя  только  на
короткое время.
     Я стал очень нервозен при мысли о том, что меня похоронят, и спросил,
как он планирует это сделать. Он хихикнул, как ребенок, и  начал  собирать
сухие ветки. Он не позволил мне помочь ему, сказав, чтобы я сидел и ждал.
     Собранные ветки он бросил на  середину  очищенного  круга.  Затем  он
заставил меня лечь головой к востоку, подложил мне под голову мой пиджак и
построил вокруг моего тела клетку. Он соорудил ее,  втыкая  кусочки  веток
длиной около 90 сантиметров в мягкую землю. Те  ветки,  которые  кончались
развилкой, служили поддержкой для длинных палок, которые образовали основу
клетки и придали ей вид открытого гроба. Он закрыл коробкообразную клетку,
поместив небольшие ветки и листья поверх длинных  палок,  закрыв  меня  от
плечей и вниз. Он оставил мою голову высовываться наружу с пиджаком вместо
подушки.
     Затем он взял толстый  кусок  сухого  дерева  и,  пользуясь  им,  как
копательным приспособлением, наковырял  вокруг  меня  земли  и  покрыл  ею
клетку.
     Решетка была настолько прочной и листья были так хорошо положены, что
ни крупинки земли не свалилось внутрь. Я свободно  мог  двигать  ногами  и
фактически мог бы влезать и вылезать.
     Дон  Хуан  сказал,  что  обычно   воин   строит   клетку,   а   затем
проскальзывает в нее и заделывает ее изнутри.
     - А как насчет животных? - спросил я. - не  могут  ли  они  раскопать
поверхностную землю, пробраться в клетку и поранить человека?
     - Нет, это не забота для воина. Это забота для  тебя,  потому  что  у
тебя нет силы. Воин,  с  другой  стороны,  руководимый  своей  несгибаемой
целеустремленностью, может отразить все, что угодно. Ни крыса, ни змея, ни
горный лев не смогут побеспокоить его.
     - Для чего они закапывают себя, дон Хуан?
     - Для просветления и для силы.
     Я испытывал исключительно приятное чувство мира и  удовлетворенности.
Мир в этот момент казался спокойным. Спокойствие было исключительным  и  в
то же время облегчающим. Я не привык к такого  рода  тишине.  Я  попытался
заговорить, но он оборвал меня. Через некоторое  время  спокойствие  места
подействовало на мое настроение. Я начал думать о своей жизни  и  о  своей
личной истории и испытал знакомое чувство печали и  угрызения  совести.  Я
сказал ему, что не заслуживаю того, чтобы быть здесь. Что его мир силен  и
честен, а я слаб, и что мой дух был искажен обстоятельствами моей жизни.
     Он засмеялся и пригрозил  укрыть  мою  голову  землей,  если  я  буду
продолжать говорить в таком же духе. Он  сказал,  что  я  человек,  и  как
всякий человек заслуживаю всего, что  есть  в  судьбе  человека.  Радость,
боль, печаль  и  борьба,  и  что  природа  поступков  не  важна,  если  он
действует, как воин.
     Понизив свой голос почти до шепота, он сказал, что  если  я  в  самом
деле чувствую, что мой дух искажен, то я должен  просто  фиксировать  его,
собрать его, сделать его совершенным, потому что во всей нашей  жизни  нет
никакой другой задачи, которая была бы более стоящей. Не фиксировать  дух,
означает искать смерть, а это то же самое, что ничего не искать, поскольку
смерть собирается схватить нас вне зависимости от чего-либо.
     Он сделал паузу на долгое  время,  а  затем  сказал  тоном  глубокого
убеждения.
     - Искать совершенства духа воина - это единственная  задача,  стоящая
нас, как людей.
     Его слова  действовали,  как  катализатор.  Я  чувствовал  груз  моих
прошлых поступков, как независимую и тянущую назад ношу.  Я  признал,  что
для меня нет никакой надежды. Я начал плакать, говоря  о  своей  жизни.  Я
сказал, что я болтаюсь уже так долго, что я стал нечувствительным к боли и
печали за исключением тех редких случаев, когда я осознаю свое одиночество
и свою бесполезность.
     Он не сказал ничего. Он ухватил меня за подмышки и вытащил из клетки.
Я  сел,  когда  он  меня  отпустил.  Он  тоже  уселся.   Неловкая   тишина
установилась между нами. Я думал, что он дает мне время прийти в  себя.  Я
вытащил  записную  книжку  и  от  нервозности  начал  строчить  в  нее.  Я
чувствовал...
     - Ты чувствуешь себя, как лист, отданный на волю ветра, не так ли?  -
сказал он, глядя на меня.
     Именно так я себя и чувствовал. Он, казалось, был слит  со  мной.  Он
сказал, что мое настроение напомнило ему  песню  и  начал  петь  ее  тихим
голосом. Его поющий голос был очень приятен, и слова песни захватили меня:
     Я так далеко от  неба,  где  я  был  рожден.  Бесконечная  ностальгия
затопляет мои мысли. Сейчас, когда я так одинок и печален, как  листик  на
ветру, я хочу иногда плакать, иногда я хочу смеяться от  тоски  /ке  лехос
эстой дель сьелло донде э насидо. Именса ностальхиа инваде ми пенсамьенто.
Аора кээстой там соло и тристэ  куаль  оха  аль  вьенто,  сисьера  льорар,
кисьера рэир дэ сентимьенто/.
     Мы не говорили в течение долгого времени. Наконец, он прервал тишину.
     - С того времени, как ты был рожден, так  или  иначе,  но  кто-нибудь
что-нибудь делал для тебя, - сказал он.
     - Это верно, - сказал я.
     - И они делали что-то для тебя против твоей воли.
     - Верно.
     - А теперь ты беспомощен, как лист на ветру.
     - Это верно. Все так и есть.
     Я  сказал,   что   обстоятельства   моей   жизни   временами   бывали
опустошительными. Он слушал внимательно, но я не  мог  понять,  то  ли  он
просто соглашается,  или  искренне  заинтересован  до  тех  пор,  пока  не
заметил, что он старается скрыть улыбку.
     - Как бы сильно тебе ни нравилось чувство жалости к самому  себе,  ты
должен изменить это, - сказал он мягким голосом. - это не подходит к жизни
воина.
     Он засмеялся и еще раз спел песню,  но  изменил  интонацию  некоторых
слов. В результате получился плачущий  куплет.  Он  указал,  что  причиной
того, что мне понравилась песня, было то, что в своей собственной жизни  я
не делал ничего другого, как только находил во всем недостатки и плакал. Я
не мог с ним спорить. Он был прав. Я, однако же,  я  считал,  что  у  меня
достаточно причин, оправдывающих мое чувство  того,  что  я  как  лист  на
ветру.
     - Самая трудная вещь в мире - принять настроение воина, - сказал  он.
- нет пользы в том, чтобы  печалиться,  жаловаться  или  чувствовать  себя
оправданным в том, что ты так делаешь, и верить в то,  что  кто-то  всегда
что-то делает для нас. Никто и ничего никому  не  делает,  а  менее  всего
воину.
     Ты здесь со мной, потому что ты хочешь быть здесь. Ты должен  принять
полную ответственность за свои поступки к настоящему времени.  Так,  чтобы
мысль о том, что ты находишься в воли ветра, была неприемлема.
     Он поднялся и начал разбирать клетку. Он ссыпал землю  обратно  туда,
откуда он ее взял и тщательно рассовал все  палки  в  чапараль.  Затем  он
покрыл чистое место мусором, оставив место таким, как если бы его  никогда
ничто не касалось.
     Я сделал  замечание  относительно  его  скрытности.  Он  сказал,  что
хороший охотник узнает, что мы были здесь вне зависимости от того,  какими
осторожными мы будем, потому что  следы  людей  не  могут  быть  полностью
стерты.
     Он сел, скрестив ноги, и велел мне сесть как можно  удобнее  лицом  к
тому месту, где он закапывал меня, и оставаться в  таком  состоянии,  пока
мое настроение печали не рассеется.
     - Воин закапывает себя для того, чтобы найти силу,  а  не  для  того,
чтобы плакать от жалости к самому себе.
     Я сделал попытку  объясниться,  но  он  остановил  меня  нетерпеливым
движением головы. Он сказал, что должен был вытащить меня из  клетки,  как
можно быстрее, потому что мое настроение было невыносимым, и он  побоялся,
что место воспользуется моей мягкотелостью и причинит мне вред.
     - Жалость к самому  себе  не  уживается  с  силой,  -  сказал  он.  -
настроение воина призывает к контролю над самим собой  и  в  то  же  самое
время оно призывает к отрешенности.
     - Как это может быть? - спросил я.  -  как  он  может  контролировать
самого себя и быть отрешенным в одно и то же время?
     - Это трудная техника, - сказал он.
     Он,  казалось,  раздумывал,  продолжать  ли  говорить.   Дважды   он,
казалось, собирался что-то сказать, но останавливал себя и улыбался.
     - Ты еще не преодолел своей  печали,  -  сказал  он.  -  ты  все  еще
чувствуешь себя слабым, и поэтому нет возможности  говорить  о  настроении
воина сейчас.
     Почти час прошел в полном молчании. Затем он внезапно  спросил  меня,
как мои успехи в изучении техники сновидения, которой он  научил  меня.  Я
практиковал ее очень усердно и  после  монументальных  усилий  получил  до
какой-то степени способность контролировать свои сны. Дон Хуан  был  очень
прав, говоря, что эти упражнения  можно  рассматривать,  как  развлечения.
Впервые в моей жизни меня еще что-то ждало впереди, когда я ложился спать.
     Я дал ему детальный отчет о своих успехах.
     Довольно легко оказалось научиться удерживать изображение  своих  рук
после того, как я научился командовать самому себе смотреть  на  них.  Мои
видения, хотя и не всегда моих собственных рук, длились по-видимому долгое
время, пока я, наконец, не терял над  ними  контроля  и  не  погружался  в
обычные непредсказуемые сны. У меня совсем не было воли над тем,  когда  я
дам себе команду смотреть на свои руки или же смотреть на  другие  моменты
сна. Это просто происходило, и все. В какой-то момент я вспоминал,  что  я
должен посмотреть на свои руки, а затем на окружающее. Были ночи,  однако,
когда я не мог припомнить, чтобы я что-либо делал совершенно.
     Он,  казалось,  был  удовлетворен  и  захотел  узнать,   какие   темы
сновидений я обычно находил в своих видениях. Я не мог подумать ни  о  чем
конкретном и стал пересказывать кошмарный сон, который я видел  предыдущей
ночью.
     - Не будь таким заинтересованным, - сказал он сухо.
     Я рассказал ему, что я записывал все детали моих снов. С тех пор, как
я  начал  практиковать  смотрение  на  свои  руки,  мои  сны  стали  очень
впечатляющими, и  моя  способность  вспоминать  их  увеличилась  до  такой
степени, что я мог помнить малейшие детали. Он сказал, что следить за ними
было пустой тратой времени, потому что детали и их живость ни коим образом
не были важны.
     - Обычные сны  становятся  очень  живыми,  как  только  ты  начинаешь
настраивать сновидение, - сказал он. -  эта  живость  и  ясность  являются
ужасающим барьером, и с тобой  тут  дело  обстоит  хуже,  чем  с  кем-либо
вообще, кого я  встречал  в  своей  жизни.  У  тебя  наихудшая  мания.  Ты
записываешь все, что можешь.
     Со всей честностью я считал,  что  делаю  то,  что  нужно.  Составляя
подробнейшие отчеты о своих снах, я получал до  какой-то  степени  ясность
относительно природы явлений, которые проходили передо мной во сне.
     - Брось это, - сказал он повелительно. - это ничему не помогает. Все,
что ты при этом делаешь, это отвлекаешь себя от цели  сновидения,  которая
состоит в контроле и силе.
     Он лег и закрыл глаза шляпой и говорил, не глядя на меня.
     - Я собираюсь напомнить  тебе  всю  ту  технику,  которую  ты  должен
практиковать, - сказал он. - прежде всего, как исходная точка,  ты  должен
фокусировать свой взгляд на руках. Затем переноси свой  взгляд  на  другие
предметы и смотри на них короткими взглядами. Фокусируй свой взгляд на как
можно большем  количестве  вещей.  Помни,  что  если  ты  бросаешь  только
короткий взгляд, то изображение не смещается. Затем возвращайся обратно  к
своим рукам.
     Каждый раз, когда ты смотришь на свои руки,  ты  возобновляешь  силу,
необходимую для сновидения. Поэтому вначале не  смотри  на  слишком  много
вещей. Четырех предметов будет достаточно на один раз. Позднее ты  сможешь
увеличить их количество, пока не сможешь охватывать все, что ты хочешь. Но
как только изображения начнут смещаться и ты почувствуешь, что ты  теряешь
контроль - возвращайся к своим рукам.
     Когда ты почувствуешь, что  можешь  смотреть  на  вещи  неопределенно
долгое время, ты будешь готов к тому, чтобы приступить к новой технике.  Я
собираюсь тебя научить этой  новой  технике  сейчас,  но  ожидаю,  что  ты
применишь ее только тогда, когда будешь готов.
     Он молчал примерно четверть часа. Наконец, он сел и взглянул на меня.
     - Следующий шаг в настройке сновидений состоит в том, чтобы научиться
путешествовать, - сказал он. - точно так же, как ты научился  смотреть  на
свои руки, ты должен заставить себя двигаться,  перемещаться  в  различные
места. Сначала ты должен установить то  место,  куда  ты  хочешь  попасть.
Выбери хорошо известное место. Может быть, школу или парк, или дом  твоего
друга. Затем заставь себя отправиться туда.
     Эта техника очень трудна. Ты должен выполнить две задачи.  Ты  должен
заставить себя переместиться  в  определенное  место  и  затем,  когда  ты
добьешься совершенства в этой технике, ты должен научиться  контролировать
точное время своих путешествий.
     Записывая его заявления, я чувствовал, что  я  действительно  штучка.
Действительно, я записываю безумные инструкции, сшибая самого себя  с  ног
для того, чтобы следовать им. Я испытал волну угрызений и раздражения.
     - Что ты делаешь со мной, дон Хуан? - спросил я, на этот раз  имея  в
виду действительно то, что говорил.
     Он казался удивленным. Секунду он смотрел на меня, затем улыбнулся.
     - Этот же самый вопрос ты задавал мне уже множество раз. Я  ничего  с
тобой не делаю. Ты делаешь себя доступным силе, ты охотишься, а  я  просто
веду тебя.
     Он наклонил голову набок и изучающе смотрел на  меня.  Он  взял  меня
одной рукой за подбородок, а другой  за  голову,  а  затем  подвигал  моей
головой взад и вперед. Мышцы моей шеи были  очень  напряжены,  и  движение
головы сняло напряжение. Дон Хуан взглянул  вверх  на  небо  и,  казалось,
рассматривал там что-то.
     - Время уходить, - сказал он сухо и поднялся. Мы  пошли  в  восточном
направлении до тех пор, пока не пришли к роще невысоких деревьев в  долине
между двумя большими холмами. К этому времени было уже  почти  пять  часов
вечера. Он сказал, что мы, возможно,  проведем  ночь  на  этом  месте.  Он
указал на деревья и сказал, что где-то здесь рядом есть вода.
     Он напряг свое тело и, как  животное,  начал  нюхать  воздух.  Я  мог
видеть,  как  мышцы  его  живота  сокращались  очень  быстрыми   короткими
толчками, когда он вдыхал и выдыхал воздух через нос короткими движениями.
Он велел мне делать то же самое, и самому найти, где есть вода.  Я  охотно
попытался  подражать  ему.  Через  5-6  минут  быстрого  дыхания  у   меня
закружилась голова,  но  ноздри  необычайным  образом  прочистились,  и  я
действительно ощутил запах речной ивы. Однако я не мог сказать, откуда  он
идет.
     Дон Хуан сказал, чтобы я несколько  минут  отдохнул,  а  затем  вновь
включил мое нюханье. Второй раунд был более  интенсивен.  Я  действительно
мог выделять запах речной ивы, доносившийся справа от меня. Мы отправились
в этом направлении и примерно в четверти мили обнаружили болотистое  место
со стоячей водой. Мы прошли вокруг него к несколько более высокой  плоской
площадке. Над этой площадкой и вокруг нее чапараль был очень густой.
     - Это место кишмя  кишит  горными  львами  и  другими  более  мелкими
кошками, - сказал дон Хуан невзначай, как если бы это было совсем  обычным
наблюдением. Я подбежал к нему, и он расхохотался.
     - Обычно я сюда не прихожу совсем, - сказал он. - но ворона указала в
этом направлении. В этом должно быть что-либо особенное.
     - Нам действительно нужно быть здесь, дон Хуан?
     - Да, мы здесь будем, иначе бы я избегал этого места..
     Я стал исключительно нервозен. Он велел мне внимательно  слушать  то,
что он мне скажет.
     - Единственная вещь, которую можно делать в таком месте, - сказал он,
- это охотиться на горных львов. Поэтому я собираюсь научить тебя, как это
делать.
     Есть особых способ конструирования ловушки для водяных крыс,  которые
живут вокруг водяных дыр. Они служат приманкой. Бока клетки падают и очень
острые шипы высовываются  с  обеих  сторон.  Когда  клетка  собрана,  шипы
скрыты, и они ничего не могут поранить до тех пор, пока что-либо не упадет
на клетку. В этом случае боковые стороны клетки падают,  а  шипы  пронзают
то, что ударилось в ловушку.
     Я не мог понять, что он имеет в виду, но он  нарисовал  диаграмму  на
земле и показал мне, что если боковые палки клетки поместить на обманчивых
пустых местах рамы, то клетка сломается  с  обеих  сторон,  если  что-либо
обрушится на ее вершину.
     Шипами  были  заостренные  палочки  из   твердого   дерева,   которые
размещались вокруг рамы и хорошенько укреплялись.
     Дон Хуан сказал, что обычно тяжелый груз  камней  размещается  поверх
клетки на полках, которые соединялись  клеткой  и  нависали  на  некотором
расстоянии над ней. Когда  горный  лев  приходил  к  ловушке,  приманенный
водяными крысами, то он обычно старался сломать ее, ударив лапами со  всей
силой. При этом шипы проткнут его  лапы,  и  кошка  с  испугу  подпрыгнет,
обрушив на себя каскад камней.
     - Когда-нибудь тебе может понадобиться поймать горного льва, - сказал
он. - у них есть особые силы. Они очень осторожны, и  единственный  способ
поймать их, - это обманув их при помощи боли и запаха речных ив.
     С поразительной скоростью и  ловкостью  он  собрал  ловушку  и  после
долгого ожидания поймал трех толстых белкоподобных грызунов.
     Он велел мне нарвать пучок ивы у края  болота  и  натереть  ими  свою
одежду. Сам он сделал то же самое.  Затем  быстро  и  ловко  он  сплел  из
прутьев две простые сетки, нагреб из болота большую кучу зеленых  растений
и грязи и принес их обратно на площадку, на которой укрылся. В  это  время
грызуны, похожие на белок, начали очень громко верещать.
     Дон Хуан заговорил со мной из  своего  убежища  и  сказал,  чтобы  я,
воспользовавшись другой сеткой, собрал побольше ила и растений и  грязи  и
забрался на  нижние  ветки  деревьев  рядом  с  ловушкой,  где  находились
грызуны.
     Дон Хуан сказал, что он не хочет поранить кошку или грызунов, поэтому
он собирается облить льва грязью, как только  тот  явится  к  ловушке.  Он
сказал, чтобы я находился  в  алертном  состоянии  и  ударил  кошку  своим
свертком после того, как это сделает он, для того, чтобы прогнать  ее.  Он
посоветовал мне быть особенно осторожным, чтобы не свалиться с дерева. Его
последние наставления заключались в том, чтобы я сидел так  спокойно,  что
слился бы с ветвями.
     Я не мог видеть того места, где был  дон  Хуан.  Визг  грызунов  стал
особенно громким, и, наконец, стемнело настолько, что я едва мог различать
общие очертания рельефа. Я услышал внезапно близкий звук  мягких  шагов  и
приглушенное кошачье урчание. Затем очень мягкий рык, и  грызуны,  похожие
на белок, перестали визжать. Именно в это  время  я  увидел  темную  массу
животного прямо под тем деревом, на котором я сидел. Прежде,  чем  я  смог
разобраться, горный это лев или нет, он прыгнул на ловушку. Но еще прежде,
чем он ее достиг, что-то ударило его и заставило взвиться. Я швырнул  свой
сверток, как советовал мне дон Хуан. Я  промахнулся,  однако  его  падение
вызвало очень громкий звук. В то же самое мгновение дон Хуан  издал  целую
серию пронизывающих воплей, которые вызвали у меня озноб на спине, и кошка
с необычайной живостью спрыгнула на площадку и исчезла.
     Дон Хуан продолжал издавать пронизывающие звуки еще некоторое  время,
а затем велел мне спуститься с дерева, взять клетку с  белками,  забраться
на площадку и присоединиться к нему так быстро, как только смогу.
     В невероятно короткий период времени я был уже рядом с доном  Хуаном.
Он велел мне имитировать свои завывания как можно лучше  для  того,  чтобы
удерживать льва в отдалении, пока он не  разберет  клетку  и  не  выпустит
грызунов.
     Я стал завывать, но не мог произвести  того  же  самого  эффекта.  От
возбуждения мой голос был грубым.
     Он сказал, что нужно нужно кричать с действительным чувством и  в  то
же самое время отрешиться от самого себя, потому что лев все еще находится
поблизости. Внезапно  я  действительно  понял  всю  ситуацию.  Лев-то  был
реален. Я издал целую серию великолепных пронзительных воплей.
     Дон Хуан покатился со смеху. Он дал мне повопить, а затем сказал, что
мы должны убраться с этого места как можно тише, потому что лев не дурак и
уже, наверное, возвращается туда, где мы были.
     - Он наверняка последует за нами. -  вне  зависимости  от  того,  как
осторожны мы будем, мы оставляем за  собой  след  такой  же  широкий,  как
панамериканская шоссейная дорога.
     Я шел вплотную к дону Хуану. Время от  времени  он  останавливался  и
слушал. Однажды он бросился бежать в  темноте,  и  я  последовал  за  ним,
выставив руки перед глазами для того,  чтобы  защитить  глаза  от  ветвей.
Наконец, мы добрались до основания утеса, у которого были ранее.
     Дон Хуан сказал, что если нам удастся забраться на вершину и  нас  не
стащит вниз лев, то мы будем в безопасности. Он  полез  первый,  показывая
нам дорогу. Мы начали карабкаться в темноте. Не знаю, как, но  я  следовал
за ним совершенно уверенными шагами.  Когда  мы  были  уже  у  вершины,  я
услышал особый крик животного. Он был похож немножко на мычание коровы, но
длиннее и более грубый.
     - Наверх, наверх! - взревел дон Хуан. Когда он достиг плоской вершины
утеса, я уже сидел, переводя дыхание.
     Он покалился на землю. На секунду я подумал, что это  от  напряжения,
которое оказалось слишком велико для него, но он хохотал над моим  быстрым
карабканьем.
     Мы сидели в полной тишине в течение двух часов, а  затем  отправились
обратно к моей машине.

     Воскресенье, 3 сентября, 1961 года.
     Дона Хуана не было дома, когда я  проснулся.  Я  работал  над  своими
заметками, и у меня не было времени для того, чтобы еще  собрать  немножко
топлива в окружающем чапарале до того, как он вернулся. Он начал  смеяться
над тем, что он называл моим распорядком  питания  в  полдень.  Но  и  сам
подсел к моим сэндвичам.
     Я сказал ему,  что  случившееся  с  горным  львом  озадачивает  меня.
Оглядываясь назад, все это казалось мне нереальным, как  будто  бы  кто-то
все подстроил для  моей  пользы.  Последовательность  событий  была  такой
быстрой, что у меня на самом деле не было  времени,  чтобы  испугаться.  У
меня было достаточно времени для того, чтобы действовать, но  недостаточно
для того,  чтобы  размышлять  над  обстоятельствами.  Пока  я  делал  свои
заметки, мне на ум пришел вопрос: действительно ли я видел горного льва?
     - Это был горный лев, - сказал дон Хуан повелительно.
     - Это что, было действительно настоящее животное в плоти и крови?
     - Конечно.
     Я сказал ему, что мои подозрения возникли из-за легкости всего  этого
события. Все было так, как будто лев ждал где-то в сторонке и  был  выучен
поступать именно так, как планировал дон Хуан.
     Его не затронул каскад моих скептических замечаний. Он стал  смеяться
надо мной.
     - Ты забавный парень, - сказал он. - ты видел и слышал этого кота. Он
был как раз под тем деревом, где ты находился. Он  не  почуял  тебя  и  не
прыгнул на тебя из-за речных ив. Они отбивают любой другой запах, даже для
кошек. И на коленях у тебя была целая куча их.
     Я сказал, что не то, чтобы сомневаюсь в нем, но  все,  что  случилось
той ночью, было совершенно чуждым для событий дней повседневной жизни.  На
некоторое время, пока я делал свои заметки, у меня даже было чувство,  что
это дон Хуан сам разыграл роль льва. Однако, мне  пришлось  отбросить  эту
идею, поскольку я действительно видел в  темноте  очертания  четырехногого
животного, бросившегося на клетку, а потом прыгнувшего на платформу.
     - Почему ты устраиваешь такой шум? - спросил он.  -  это  был  просто
большой кот. Там в горах таких котов должны быть тысячи. Большое дело. Ты,
как обычно, фокусируешь свои внимание совершенно не на  том.  Нет  никакой
разницы в том, был это лев или мои штаны. Твои чувства в этот момент - вот
что считается.
     За всю жизнь я никогда не видел и не слышал большого дикого  кота  на
охоте. Когда я подумал об этом, то я не смог перешагнуть через  тот  факт,
что один из них был всего в нескольких футах от меня.
     Дон Хуан терпеливо слушал, пока  я  рассказывал  ему  обо  всем,  что
случилось.
     -  Почему  такой  страх  перед  большим  котом?  -   спросил   он   с
инквизиторским выражением. - ты  бывал  вблизи  от  большинства  животных,
которые живут в этой местности, и ты никогда не был напуган ими  до  такой
степени. Ты любишь кошек?
     - Нет, не люблю.
     - Ну и забудь тогда о ней. Во всяком случае, урок состоял не  в  том,
как охотиться на львов.
     - А в чем же он был?
     - Маленькая ворона указала именно на это место мне, и на этом месте я
"увидел" возможность заставить тебя  понять,  как  действуют,  находясь  в
настроении воина.
     Все,  что  ты  делал  прошлой  ночью,  было  сделано   в   правильном
настроении. Ты контролировал себя и в то же самое время  ты  был  отрешен,
когда ты спрыгнул с дерева, чтобы поднять клетку и подбежал ко мне. Ты  не
был парализован страхом. И потом, у вершины  утеса,  когда  лев  взвизгнул
сзади, ты двигался очень хорошо. Я уверен, что ты не поверил бы в то,  что
ты сделал, если бы взглянул  на  тот  утес  в  дневное  время.  Ты  был  в
достаточной степени отрешен и в то же время  имел  в  достаточной  степени
контроль над собой. Ты не оступился и не намочил в штаны, и в то же  время
ты забрался на эту стену в полной темноте. Ты мог  оступиться  и  убиться;
чтобы лезть на эту стену в темноте, требуется держаться за самого  себя  и
отступиться от самого себя в одно и то же  время.  Именно  это  я  называю
настроением воина.
     Я сказал, что что бы там я ни  делал  прошлой  ночью,  все  это  было
продуктом  моего  страха,  а  не  результатом   настроения,   контроля   и
отрешенности.
     - Я это знаю, - сказал он, улыбаясь. - и я хотел показать  тебе,  что
ты способен подстегнуть себя к тому, чтобы выйти из своих границ, если  ты
находишься в соответствующем настроении. Страх загнал  тебя  в  настроение
воина, но сейчас, когда ты знаешь об этом, все, что угодно, может  служить
тебе, чтобы войти в него.
     Я хотел с ним спорить, но  мои  мысли  не  были  достаточно  ясны.  Я
чувствовал необъяснимое раздражение.
     - Удобно всегда действовать в таком настроении, - продолжал он. - оно
проносит тебя через всякую чушь и оставляет очищенным.  Это  было  большое
чувство, когда ты достиг вершины утеса, разве не так?
     - Я сказал, что понял то, о чем он говорит, и, однако  же,  чувствую,
что было бы глупым пытаться приложить его учение к повседневной жизни.
     - Настроение воина  требуется  для  каждого  отдельного  поступка,  -
сказал он. - иначе становишься рассеянным и неуклюжим. В жизни  нет  такой
силы, в которой отсутствовало бы это настроение.  Посмотри  на  себя.  Все
обижает и огорчает тебя. Ты хнычешь и жалуешься, и чувствуешь, что  каждый
заставляет тебя плясать под свою дудку. Ты  -  листик,  отданный  на  волю
ветра. В твоей жизни нет силы. Что за отвратительное чувство, должно быть!
     Воин, с другой стороны, является охотником. Он рассчитывает все.  Это
контроль. Но после того,  как  его  расчеты  окончены,  он  действует.  Он
отступается. Это отрешение. Воин не является листиком,  отданным  на  волю
ветра. Никто не может его толкнуть. Никто не может заставить его поступать
против самого себя или против того, что он считает нужным.  Воин  настроен
на выживание. И он выживает наилучшим способом из всех возможных.
     Мне нравились его мысли, хотя я думал,  что  они  нереалистичны.  Для
того сложного мира, в котором я жил, они казались слишком упрощенными.
     Он рассмеялся над моими возражениями,  а  я  настаивал  на  том,  что
настроение воина, вероятно, не сможет мне помочь преодолеть чувство  обиды
или действительного вреда, наносимого поступками  окружающих  меня  людей.
Как, например,  в  том  гипотетическом  случае,  когда  на  тебя  нападает
жестокий и злобный человек, по своему положению обладающий властью.
     Он взревел от смеха и согласился, что мой пример уместен.
     - Воину может быть нанесен физический  вред,  но  он  не  может  быть
обижен, -  сказал  он.  -  для  воина  нет  ничего  обидного  в  поступках
окружающих людей. До тех пор, пока он сам находится и действует  в  нужном
настроении.
     Предыдущей ночью ты сам не был обижен львом. Тот факт, что он  гнался
за нами, не рассердил тебя. Я не слышал,  чтобы  ты  ругал  его,  и  я  не
слышал, чтобы ты говорил, что он не имеет права следовать за  нами.  А  по
всему тому, что ты о нем знаешь, он мог быть жестоким и злобным львом.  Но
это не входило  в  твои  соображения,  когда  ты  старался  избежать  его.
единственная вещь, которая удерживалась в твоем уме - это выжить. И это ты
сделал очень хорошо.
     Если бы ты был один, и  лев,  поймав  тебя,  изуродовал  бы  тебя  до
смерти, то тебе бы и в голову не пришло жаловаться на него или чувствовать
себя оскорбленным его поступками.
     Настроение воина не так легко переходит в твой или чей-либо еще  мир.
Оно нужно тебе для того, чтобы прорваться через всю болтовню.
     Я  объяснил  свой  ход  рассуждений.  Лев  и  окружающие  меня   люди
находились не на одной доске, потому что я знал интимные побуждения  людей
в то время, как я ничего не знал о таковых у  льва.  Что  обижало  меня  в
поступках окружающих людей, это то, что они действовали злобно и знающе.
     - Знаю, знаю, - сказал дон Хуан терпеливо. - достичь настроения воина
- не простое дело. Это революция. Рассматривать  льва  и  водяных  крыс  и
окружающих нас людей, как равных,  является  великолепным  поступком  духа
воина. Для этого нужна сила.



                                12. БИТВА СИЛЫ

     Четверг, 28 декабря 1961 года.
     Мы начали свое путешествие очень рано утром. Мы ехали на юг, а  затем
на восток к горам. Дон Хуан принес тыквенные фляги с  пищей  и  водой.  Мы
поели в моей машине, прежде чем отправились в поход.
     - Держись ближе ко мне, - сказал он. - это неизвестный для тебя район
и здесь нет нужды рисковать. Ты идешь  на  поиски  силы,  и  все,  что  ты
делаешь, идет в счет. Следи за ветром, особенно к концу дня. Следи за тем,
когда он меняет направление и меняет свое положение таким образом, чтобы я
всегда заслонял тебя от него.
     - Что мы собираемся делать в этих горах, дон Хуан?
     - Ты охотишься за силой.
     - Я имею в виду, что мы в частности будем делать?
     - Когда дело идет об охоте за силой, не может  быть  никакого  плана.
Охотиться за силой или охотиться за дичью - это  одно  и  то  же.  Охотник
охотится на то,  что  подставляет  себя  ему,  поэтому  он  всегда  должен
находиться в состоянии готовности.
     Ты знаешь о ветре, и сейчас ты можешь охотиться за силой, находящейся
в ветре, самостоятельно. Но есть другие вещи,  о  которых  ты  не  знаешь,
которые, как и ветер, являются центром  силы  в  определенное  время  и  в
определенных местах.
     Сила - очень любопытная штука, - сказал он. - невозможно взять  ее  и
сказать, что  это  действительно  есть.  Это  чувство,  которое  имеют  об
определенных местах. Сила является  личной.  Она  принадлежит  кому-нибудь
одному. Мой бенефактор, например, мог сделать человека смертельно больным,
просто посмотрев на него. Женщины дурнели, если он бросит на  них  взгляд.
Однако же, он не делал людей больными все время, но  только  тогда,  когда
его личная сила в этом участвовала.
     - Как он выбирал того, кого он собирался сделать больным?
     - Этого я не знаю. Он сам не знал. С силой всегда так. Она  командует
тобой, и в то же время она повинуется тебе.
     Охотник на силу ловит ее, а затем накапливает  ее,  как  свое  личное
достояние. Таким образом личная сила растет и можно  найти  такие  случаи,
когда воин имеет так много личной силы, что становится человеком знания.
     - Как накапливают силу, дон Хуан?
     - Это опять-таки другое чувство. Оно зависит от  того,  какого  сорта
личностью обладает воин. Мой бенефактор  был  человеком  жесткой  природы.
Через это чувство он и накапливал силу. Все, что он делал, было сильным  и
прямолинейным. Он оставил мне  память  о  чем-то,  проламывающимся  сквозь
вещи. И все, что с ним случалось, происходило таким же манером.
     Я сказал ему, что  не  могу  понять,  как  сила  накапливается  через
чувства.
     - Нет никакого способа объяснить это, - сказал он после долгой паузы.
- ты должен делать это сам.
     Он поднял фляги с пищей и привязал их себе  на  спину.  Протянув  мне
бечевку с восемью кусочками сухого мяса, он велел мне повесить ее на шею.
     - Это пища, обладающая силой, - сказал он.
     - Что делает ее пищей, обладающей силой, дон Хуан?
     - Это мясо животного, которое имело силу. Оленя,  уникального  оленя.
Моя личная сила привела его  ко  мне.  Это  мясо  будет  поддерживать  нас
недели, месяцы, если нужно. Жуй медленно маленькие кусочки  его  время  от
времени и пережевывай основательно. Пусть сила медленно тонет в твое тело.
     Мы пошли. Было  почти  одиннадцать  утра,  когда  дон  Хуан  еще  раз
напомнил мне о процедуре, которой я должен следовать.
     - Следи за ветром, - сказал он. - не позволяй ему сбивать тебя с шага
и не давай ему утомлять тебя. Жуй свою пищу силы и  прячься  от  ветра  за
моим телом. Ветер не нанесет мне вреда. Мы хорошо знаем друг друга.
     Он привел меня к тропинке, которая шла прямо к  высоким  горам.  День
был облачным, и похоже  было,  что  пойдет  дождь.  Я  мог  видеть  низкие
дождевые облака, и туман высоко в горах, спускающихся в  ту  местность,  в
которой мы находились.
     В полной тишине мы шли до трех часов дня. Пережевывание  сухого  мяса
действительно  придавало  силы.  А  следить  за   внезапными   изменениями
направления ветра было до такой степени мистическим  делом,  что  все  мое
тело,  казалось,  ощущало  изменения   прежде,   чем   они   действительно
происходили. У меня было такое чувство, что я могу определять волны ветра,
как своего рода давление на верхнюю часть груди,  на  бронхи.  Каждый  раз
перед порывом ветра я чувствовал раздражение у себя в груди и в горле.
     Дон  Хуан  остановился  на   момент   и   оглянулся.   Казалось,   он
ориентировался, а затем повернул направо. Я  заметил,  что  он  тоже  жует
сухое мясо. Я чувствовал себя очень  свежим  и  совсем  не  был  уставшим.
Задание осознавать перемены ветра было  таким  всепоглощающим,  что  я  не
ощущал хода времени. Мы вошли в глубокий овраг, а затем по  одной  из  его
сторон поднялись на небольшое плато на ровной стороне  огромной  горы.  Мы
были довольно высоко, почти у самой вершины.
     Дон Хуан забрался на большую скалу в конце плато и помог мне  залезть
на нее. Скала располагалась таким образом, что выглядела  куполом  наверху
обрывистых стен. Мы медленно обошли ее. В  конце  концов  я  вынужден  был
передвигаться по скале на своем заду, придерживаясь за поверхность пятками
и ладонями. Я обливался потом,  и  несколько  раз  мне  пришлось  вытирать
ладони.
     С противоположной стороны я мог видеть просторную  неглубокую  пещеру
вблизи вершины горы. Она была похожа на зал, который был вырублен в скале.
Это был песчаник, который ветры превратили в своего рода  балкон  с  двумя
колоннами.
     Дон Хуан сказал, что мы собираемся там расположиться и что это  очень
безопасное место, потому что оно слишком  неглубоко,  чтобы  быть  логовом
льва или других хищников. Очень открыто,  чтобы  там  гнездились  крысы  и
очень ветрено для насекомых. Он засмеялся  и  сказал,  что  это  идеальное
место для людей, поскольку никакое другое живое существо его не потерпит.
     Он взлетел туда, как горный козел.  Я  восхищался  его  поразительной
энергичностью.
     Я медленно сполз со скалы на заду, а затем попытался взбежать на гору
для того, чтобы достичь  карниза.  Последние  несколько  метров  полностью
утомили меня. Я ребячески спросил дона Хуана, сколько же ему на самом деле
лет. Я считал, что для того, чтобы достичь карниза так, как это делал  он,
следует быть исключительно сильным и молодым.
     -  Я  настолько  молод,  насколько  я  хочу,  -  сказал  он.  -  это,
опять-таки, дело личной силы. Если ты накопишь силу в своем теле,  то  оно
сможет  выполнять  невероятные  задачи.  С   другой   стороны,   если   ты
растрачиваешь силу, то через  совсем  короткое  время  ты  будешь  толстым
старым человеком.
     Балкон был расположен в направлении  с  востока  на  запад.  Открытая
часть балконообразного образования выходила на юг. Я  прошел  на  западный
конец. Вид был великолепен. Дождь окружал нас. Он  казался  занавеской  из
прозрачного материала, повисшей над низкой землей.
     Дон Хуан сказал,  что  у  нас  достаточно  времени  для  того,  чтобы
построить укрытие. Он велел мне собрать груду камней, таких, какие  только
я смогу занести на балкон, в то время, как он сам собирал сучья для крыши.
     Через  час  он  построил  стену  сантиметров  тридцать  толщиной   на
восточном краю выступа. Она была около шестидесяти  сантиметров  длиной  и
около метра в высоту. Он сплел и связал несколько охапок  сучьев,  которые
собрал, и сделал крышу, подперев ее двумя длинными палками с развилками на
концах. Еще одна такая палка была прикреплена к самой крыше и поддерживала
ее на противоположной стороне стены. Все сооружение было похоже на высокий
стол с тремя ножками.
     Дон Хуан сел под ним,  скрестив  ноги,  на  самом  краю  балкона.  Он
сказал, чтобы я сел рядом с ним справа. Некоторое время мы молчали.
     Дон  Хуан  нарушил  тишину.  Он  сказал  шепотом,  что  нам   следует
действовать так, как будто бы ничего необычного не происходит. Я  спросил,
что конкретно я должен делать. Он сказал, что я должен заняться писанием и
делать это точно так же, как если бы я писал за своим  письменным  столом,
не имея никаких забот в мире, кроме  писания.  В  определенный  момент  он
подтолкнет меня, и тогда я должен взглянуть в  ту  сторону,  куда  он  мне
укажет глазами. Он предупредил меня, что в независимости от  того,  что  я
увижу, я не должен издавать ни единого слова.  Только  он  может  свободно
разговаривать, потому что он известен всем силам этих гор.
     Я последовал его инструкциям и больше  часа  писал.  Я  ушел  в  свое
занятие с головой. Внезапно я почувствовал  мягкое  постукивание  по  моей
руке и увидел, что глаза и голова дона Хуана движутся,  указывая  на  клок
тумана, примерно в 400-х метрах от нас, который спускается с вершины горы.
Дон Хуан прошептал мне в ухо голосом, едва слышным даже на  таком  близком
расстоянии:
     - Передвигай свои глаза взад и вперед по облаку тумана, - сказал  он,
- но не смотри на него прямо. Моргай и не давай глазам сфокусироваться  на
тумане. Когда увидишь на облаке зеленое пятно, укажи мне его глазами.
     Я провел глазами слева направо по  облаку  тумана,  которое  медленно
спускалось  к  нам.  Прошло,  наверное,  около  получаса.  Темнело.  Туман
двигался исключительно медленно. вдруг в какой-то момент у меня  появилось
внезапное чувство,  что  я  заметил  слабое  сияние  справа.  Сначала  мне
показалось, что я вижу пятно зеленого кустарника  сквозь  туман.  Когда  я
смотрел на него прямо, я  ничего  не  замечал.  Но  когда  я  смотрел,  не
фокусируя взгляда, то я мог заметить неясный зеленоватый участок.
     Я показал его дону Хуану. Он скосил глаза и стал смотреть на него.
     - Сфокусируй свои глаза на этом пятне, - прошептал он мне  в  ухо.  -
смотри, не мигая, пока не будешь видеть.
     Я хотел спросить, что я должен увидеть, но он взглянул на  меня,  как
бы напоминая, что я не должен разговаривать.
     Я посмотрел опять. Кусок тумана, который спустился  сверху,  нависал,
как если бы это был кусок плотного вещества. Он был сглажен как раз в  том
месте, где я заметил зеленый оттенок. Когда мои глаза устали  опять,  и  я
скосил их, то я увидел сначала  кусок  тумана,  наложенный  поверх  облака
тумана, а затем я увидел тонкую тесемку тумана, соединяющую эти два куска,
которая выглядела, как тонкое, ничем  не  поддерживаемое  сооружение,  как
мостик, соединяющий гору надо мной и облако тумана передо мной. На секунду
я подумал, что могу видеть прозрачный туман, который сдувается  с  вершины
горы  и  проходит  по  мостику,  не  нарушая  его.  Казалось,  что  мостик
действительно твердый. В какое-то мгновение мираж стал  настолько  полным,
что  я  действительно  смог  различать  черноту  под   этим   мостиком   в
противоположность светлой окраске песчаника по его сторонам.
     Я смотрел на мост ошеломленный, а затем я то ли сам поднялся  до  его
уровня, то ли мост снизился до моего. Внезапно я стал смотреть  на  прямую
дорожку прямо перед собой. Она была бесконечно длинной  твердой  дорожкой,
узкой и без поручней, но достаточно широкой, чтобы по ней можно было идти.
     Дон Хуан энергично стал трясти меня  за  руку.  Я  почувствовал,  что
голова у меня болтается вверх и вниз, а затем заметил, что  глаза  у  меня
сильно  воспалились.  Совершенно  бессознательно  я  потер  их.  Дон  Хуан
продолжал трясти меня до тех пор, пока я не открыл глаза вновь.  Из  своей
фляги он налил немного воды на ладонь и плеснул ее мне  в  лицо.  Ощущение
было очень неприятным. Холод воды был  настолько  исключительным,  что  ее
капли ощущались на коже, как боль. Тут  я  заметил,  что  мое  тело  очень
теплое. Я был как в лихорадке.
     Дон Хуан поспешно дал мне воды напиться, а затем плеснул мне воды  на
уши и на шею.
     Я услышал очень громкий, длинный и какой-то неземной птичий крик. Дон
Хуан секунду внимательно слушал, а затем толкнул ногой  стену  и  разрушил
крышу. Он забросил крышу в кусты и раскидал по сторонам все камни один  за
другим.
     Он прошептал мне на ухо:
     - Выпей воды и жуй свое сухое мясо. Мы  не  можем  здесь  оставаться.
Этот крик был не птичий.
     Мы спустились вниз с карниза и пошли в восточном  направлении.  Очень
скоро стало так темно, что перед моими глазами как бы повис  полог.  Туман
был, как непроходимый барьер. Я никогда не думал, что  туман  ночью  может
быть таким густым. Я не мог понять, как дон Хуан идет. Сам я  держался  за
его руку, как будто был слепой.
     Каким-то образом у меня было  такое  ощущение,  что  я  иду  по  краю
пропасти. Мои ноги  отказывались  двигаться.  Мой  рассудок  доверял  дону
Хуану, и умом  я  хотел  идти,  но  мое  тело  не  хотело.  И  дону  Хуану
приходилось тащить меня в полной темноте.
     Должно быть,  он  знал  эту  местность  до  полного  совершенства.  В
определенном месте он остановился и усадил меня. Я не смел  выпустить  его
руку. Мое тело чувствовало без малейшей  тени  сомнения,  что  я  сижу  на
куполообразной горе, и, если я сдвинусь хотя  бы  на  дюйм  вправо,  то  я
полечу через край в бездну. Я был абсолютно уверен, что сижу на  изогнутом
склоне горы, потому что  мое  тело  бессознательно  сдвигалось  вправо.  Я
думал, что оно делает это для того, чтобы остаться вертикальным, поэтому я
попытался компенсировать наклон, склоняясь влево, к дону Хуану,  насколько
мог дальше.
     Дон Хуан внезапно отодвинулся от меня и без поддержки его тела я упал
на землю. Прикосновение к земле восстановило  мое  чувство  равновесия.  Я
лежал на плоском месте. Я начал  осознавать  то,  что  меня  окружает,  на
ощупь, и нащупал сухие листья и сучки.
     В это время внезапно блеснула молния, осветившая весь этот  район,  и
раздался ужасный удар грома. Я увидел, что дон Хуан стоит слева от меня. Я
увидел огромные деревья и пещеру в нескольких футах за ними.
     Дон Хуан велел мне забраться в пещеру. Я  забрался  в  нее  и  уселся
спиной к скале.
     Я почувствовал, как дон Хуан наклонился  и  прошептал,  чтобы  я  был
совершенно молчалив.
     Последовали еще три вспышки молнии одна за другой. Мельком я  увидел,
что дон Хуан сидит, скрестив ноги, слева от  меня.  Пещера  была  вогнутым
образованием, достаточно большим,  чтобы  я  нем  могли  сидеть  двое-трое
людей. Выемка образовалась, казалось, у основания валуна. Я  почувствовал,
что  с  моей  стороны  было  действительно  умным  залезать   в   нее   на
четвереньках, потому что если бы я шел во весь рост, то я бы разбил голову
о скалу. Блеск молнии вызвал у меня мысль о  том,  насколько  густым  было
облако тумана. Я заметил стволы огромных деревьев, как темные  силуэты  на
фоне белесоватосветло-серой массы тумана.
     Дон Хуан прошептал, что туман и молнии были в сговоре один с  другим,
и я должен был держаться исключительно алертно,  поскольку  я  вовлечен  в
битву силы. В этот момент потрясающая  вспышка  молнии  волшебным  образом
осветила всю местность. Туман  как  бы  являлся  белым  фильтром,  который
замораживал свет электрического разряда и однообразно рассеивал его. Туман
был, как плотная беловатая субстанция, висевшая между высоких деревьев. Но
прямо передо мной, на уровне земли, туман редел. Я ясно различал очертания
местности. Это было в основном в лесу. Высокие деревья окружали  нас.  Они
были так исключительно высоки, что я мог бы поклясться, что мы  находились
в секвойевом лесу, если бы я до этого не знал, где мы находимся.
     Последовал целый каскад молний,  длившийся  несколько  минут.  Каждая
вспышка делала те очертания, которые я  уже  заметил,  более  отчетливыми.
Прямо перед собой я видел хорошо заметную дорогу. На ней не  было  никакой
растительности.  Казалось,  она  оканчивается  на  участке,  свободном  от
деревьев.
     Вспышек молний было так много, что я не мог  проследить,  откуда  они
исходят. Вся местность, однако, так хорошо освещалась, что я  почувствовал
себя более легко. Мои страхи и неуверенность  исчезли,  как  только  стало
достаточно света, чтобы приподнять тяжелый занавес темноты. Поэтому, когда
между  вспышками  молний  были  длинные  паузы,  я  уже  больше   не   был
дезориентирован чернотой вокруг меня.
     Дон Хуан прошептал, что я, пожалуй, уже достаточно понаблюдал, и  что
я должен сфокусировать свое внимание на звуке грома. К своему изумлению  я
понял, что не обращал внимания на гром совершенно, несмотря на  тот  факт,
что он действительно был грандиозным.  Дон  Хуан  добавил,  что  я  должен
следить за звуком и смотреть в том направлении, откуда, мне покажется, что
он исходит.
     Длинных  каскадов  молний  и  грома  больше  не   было.   Были   лишь
спорадические вспышки интенсивного света и звука. Звук  всегда,  казалось,
приходил справа от меня. Туман поднимался, и я,  уже  привыкнув  к  полной
темноте, мог различать массу растительности. Молнии и гром продолжались  и
внезапно вся правая сторона открылась, и я смог видеть небо.
     Электрический шторм, казалось, двигался вправо. Была еще одна вспышка
молнии, и на краю справа я увидел отдаленные горы. Свет, осветивший  даль,
проявил силуэты массивной группы гор. Я видел деревья на их вершинах.  Они
казались тонкой черной аппликацией, наложенной на ослепительно белое небо.
Я даже увидел кучевые облака над горами.
     Туман полностью рассеялся вокруг нас. Дул постоянный ветер, и  я  мог
слышать шелестение листьев  в  кронах  высоких  деревьев  слева  от  меня.
Электрический шторм был слишком далек для того, чтобы осветить деревья, но
их темные массы оставались различимыми. Свете грозы позволил мне,  однако,
установить, что справа от меня расположены хребты далеких гор, и  что  лес
находится только слева. Казалось, что я смотрел в темную долину, которую я
совсем не мог видеть.  Местность,  над  которой  происходил  электрический
шторм, находилась на противоположной стороне долины.
     Затем пошел дождь. Я вжался  в  скалу,  как  мог  дальше.  Шляпа  моя
служила хорошей защитой. Я сидел, прижав колени  к  груди,  и  только  мои
щиколотки и ступни мокли под дождем.
     Дождь шел долго. Он был довольно  теплый.  Я  чувствовал  это  своими
ногами, и затем я заснул.
     Голоса птиц разбудили меня. Я оглянулся, ища дона Хуана. Его  тут  не
было. Обычно я стал бы раздумывать над тем, не бросил  ли  он  меня  здесь
одного,  но  потрясение  от  того,  что  я  увидел  вокруг   себя,   почти
парализовало меня. Я поднялся. Ноги у  меня  были  совершенно  мокрыми.  С
полей шляпы текло, и в ней еще накопилась какая-то вода, которая  вылилась
на меня. Я был совсем не в пещере, но под каким-то густым кустом. Я ощутил
момент ни с чем не сравнимого замешательства. Я стоял  на  ровном  участке
долины между двумя небольшими земляными холмами, покрытыми кустами.  Слева
от меня не было никаких деревьев, а справа не было никакой  долины.  Прямо
передо мной, там, где я видел дорогу, ведущую в лес, рос гигантский куст.
     Я отказывался поверить в то, что увидел.  Несовместимость  двух  моих
версий реальности заставила меня хвататься за какого-либо рода объяснения.
Мне пришло в голову, что весьма возможно, что я спал так крепко,  что  дон
Хуан мог отнести меня на спине куда-нибудь в  другое  место,  не  разбудив
меня.
     Я осмотрел то место, где спал. Земля там была сухой точно так же, как
земля на соседнем пятне рядом, где спал дон Хуан.
     Я позвал его пару раз, а затем в приступе тревоги заорал его имя  так
громко, как только мог. Он вышел из-за каких-то кустов. Я тотчас же понял,
что он знает о том, что происходит. Его улыбка была  такой  предательской,
что я улыбнулся и сам. Я не хотел тратить время на то, чтобы играть с  ним
в разные игры. Я тут же излил ему то, что со мной  случилось.  Я  объяснил
ему так тщательно, как мог, каждую деталь  моих  ночных  галлюцинаций.  Он
слушал не прерывая. Однако, он не мог выдержать серьезное лицо, и пару раз
начинал смеяться,  но  восстанавливал  серьезное  выражение  сразу  же.  Я
попросил у него комментариев три или четыре раза. Он только качал  головой
так, словно все дело было непонятно ему.
     Когда я закончил свой пересказ, он взглянул на меня и сказал:
     - Ты выглядишь ужасно, может быть, тебе следует сходить в кусты?
     Он усмехнулся и добавил, что мне следует снять одежду и развесить ее,
чтобы она высохла. Солнечный свет был сверкающим. Облаков почти  не  было,
был ясный ветреный день.
     Дон Хуан ушел, сказав мне, что он идет поискать какие-то растения,  и
что я должен прийти в себя и чего-нибудь поесть и не звать его, пока я  не
стану спокойным и сильным.
     Моя одежда действительно была мокрой. Я  сел  на  солнце  сохнуть.  Я
чувствовал, что единственный способ расслабиться для  меня,  было  достать
записную книжку и начать записывать. Я ел, пока работал над заметками.
     Через пару часов я был более  расслаблен  и  позвал  дона  Хуана.  Он
ответил откуда-то рядом с вершины горы. Он велел мне собрать фляги и лезть
туда, где он находится. Когда я добрался до места, то увидел, что он сидит
на гладкой скале.
     Я не знал, с чего начать. Так  много  было  вещей,  которые  я  хотел
спросить. Он, казалось,  понимал  мое  настроение  и  засмеялся  с  полным
удовольствием.
     - Как ты себя чувствуешь? - спросил он отсутствующим тоном.
     Я ничего не хотел сказать. Я все еще был удручен. Дон Хуан велел  мне
усесться на плоский булыжник. Он сказал, что этот камень является объектом
силы, и что я почувствую себя обновленным, побыв там некоторое время.
     - Садись! - скомандовал он сухо.
     Он не улыбался. Его глаза  были  пронзительными,  и  я  автоматически
уселся. Он сказал, что я  был  неосторожен  с  силой,  действуя  в  плохом
настроении, и что мне следует положить этому конец, иначе  сила  обернется
против нас обоих, и мы никогда не уйдем с этих  пустынных  холмов  живыми.
После секундной паузы он как бы невзначай спросил:
     - Как твои сновидения?
     - Я объяснил ему, как трудно мне стало давать себе  команду  смотреть
на руки. Сначала это было  относительно  легко,  вероятно,  из-за  новизны
концепции. У меня не было никаких  затруднений  совершенно  в  том,  чтобы
вспоминать, что я должен смотреть на свои руки. Однако, восторг прошел,  и
в некоторые ночи я уже не мог этого делать совершенно.
     - Ты должен носить головную повязку, отправляясь спать, - Сказал  он.
- носить головную повязку - это хитрый маневр. Я не могу тебе  дать  такую
повязку, потому что ты должен сам ее сделать из ленты. Но ты не можешь  ее
сделать до тех пор, пока не увидишь ее в сновидении. Понимаешь, что я имею
в виду? Головная повязка должна быть сделана согласно особому  видению,  и
она должна иметь поперечную ленту, которая плотно прилегает к темени.  Или
же она может быть, как тугая шапка. Сновидения более легки,  когда  носишь
объект силы на голове. Ты можешь носить свою шляпу или одевать колпак, как
фраер, и отправляться спать. Но все эти вещи  вызовут  только  интенсивные
сны, а не сновидения.
     Секунду он молчал, а затем продолжал рассказывать мне быстрым потоком
слов, что видение головной повязки происходит не только в  сновидении,  но
может произойти также  в  состоянии  бодрствования,  как  результат  любых
проникающих и совершенно не связанных  событий.  Таких,  как  слежение  за
полетом птиц, движение воды, облаков и так далее.
     - Охотник на силу следит за всем, - продолжал он. - и все говорит ему
какой-нибудь секрет.
     - Но как можно быть уверенным, что вещи говорят секреты?
     Я думал, что он имеет особую формулу, которая  позволяет  ему  делать
"правильные" интерпретации.
     -  Единственный  способ  быть  уверенным,  это  следовать  всем   тем
инструкциям, которые я давал тебе, начиная с первого дня, когда ты  пришел
ко мне. Для того, чтобы иметь силу, нужно жить с силой.
     Он доброжелательно улыбнулся. Он, казалось, потерял свою  яростность.
Он даже слегка толкнул меня в руку.
     - Ешь свою пищу силы, - подтолкнул он меня.
     Я начал жевать сухое мясо, и  в  этот  момент  мне  пришло  внезапное
соображение, что, может быть, сухое  мясо  содержит  в  себе  какую-нибудь
психотропную субстанцию, отсюда и галлюцинации. На секунду я  почувствовал
почти облегчение. Если он что-то положил в мясо, то мои миражи  становятся
совершенно понятными. Я попросил его сказать мне,  было  ли  что-нибудь  в
"мясе, обладающем силой".
     Он засмеялся, но не ответил мне прямо. Я настаивал, заверял его,  что
я не сержусь и не чувствую даже недовольства, но что я  должен  знать  для
того, чтобы я мог объяснить события прошлой  ночи  к  своему  собственному
удовлетворению. Я  его  спрашивал,  уговаривал,  и,  наконец,  просил  его
сказать мне истину.
     - Ты действительно с изъяном, - сказал он,  качая  головой  с  жестом
недоверия. - у тебя предательская тенденция. Ты  настаиваешь  на  попытках
все объяснить к своему собственному удовлетворению.  В  мясе  нет  ничего,
кроме силы.  Сила  не  была  туда  положена  мной  или  каким-либо  другим
человеком, но только самой силой. Это мясо оленя, и этот олень  был  даром
мне, точно так же, как совершенно определенный кролик был  даром  тебе  не
так давно. Ни я, ни ты не вкладывали ничего в кролика. Я  не  просил  тебя
высушить мясо кролика, потому что это действие требует больше силы, чем  у
тебя есть. Однако, я  говорил  тебе,  чтобы  ты  поел  мясо.  Из-за  своей
собственной глупости ты ел немного.
     То, что случилось с тобой прошлой ночью, не было шуткой или шалостью.
У тебя была встреча с силой. Туман, темнота, молнии,  гром  и  дождь  были
частями великой битвы силы. Тебе повезло, как дураку. Воин все  бы  отдал,
чтобы иметь такую битву.
     Моим возражением было, что все происходившее  не  могло  быть  битвой
силы, потому что этого не было в реальности.
     - А что реально? - спросил дон Хуан очень спокойно.
     - Вот это, на что мы  смотрим,  реально,  -  сказал  я,  указывая  на
окружающее.
     - Но такими же реальными были и мост, который ты видел прошлой ночью,
и лес, и все остальное.
     - Но если они были реальны, то где же они сейчас?
     - Они здесь. Если бы у тебя было достаточно силы, ты мог  бы  позвать
их обратно. Прямо сейчас  ты  не  можешь  этого  сделать,  потому  что  ты
считаешь очень полезным продолжать сомневаться и цепляться за все. Это  не
так, мой друг, это не так. Есть миры  внутри  миров,  прямо  здесь,  перед
нами. Прошлой ночью, если бы я не схватил тебя за руку, то ты бы пошел  по
мосту, хотел бы ты того или нет. И еще ранее я должен был защищать тебя от
ветра, который искал тебя.
     - Что бы случилось, если бы ты не защищал меня?
     - Поскольку у тебя недостаточно силы, ветер заставил бы тебя потерять
тропу и, может быть, даже убил бы тебя, столкнув в пропасть. Но туман  был
действительной вещью прошлой ночью. Две вещи могли  с  тобой  случиться  в
тумане. Ты мог пройти по мосту на другую сторону  или  же  ты  упал  бы  и
убился. Исход зависел бы от силы. Одна вещь, однако, была явной. Если бы я
не защитил тебя, то тебе пришлось бы идти по этому мосту  в  независимости
от чего-либо. Такова природа силы. Как я  уже  говорил  тебе  раньше,  она
командует тобой и в  то  же  время  она  подчинена  тебе.  Прошлой  ночью,
например, сила заставила бы тебя перейти через мост, и тогда в твоей  воле
было бы удерживаться, пока идешь. Я остановил тебя, потому что я знал, что
у тебя нет средств для того, чтобы использовать силу, а без силы  мост  бы
разрушился.
     - А ты сам видел мост, дон Хуан?
     - Нет, я просто "видел" силу. Она может быть чем угодно. Для тебя  на
этот раз сила была мостом. Я не знаю, почему мостом. Мы  самые  загадочные
существа.
     - А ты когда-нибудь видел мост в тумане, дон Хуан?
     - Никогда. Но это потому, что я не похож  на  тебя.  Я  видел  другие
вещи. Мои битвы силы очень отличались от твоих.
     - Что ты видел, дон Хуан? Можешь ты мне рассказать?
     - Я видел своих врагов во время первой битвы силы в  тумане.  У  тебя
нет  врагов.  Ты  не  ненавидишь  людей.  Я  в  то  время   ненавидел.   Я
индульгировал в ненависти к людям. Больше я этого не делаю. Я избавился от
своей ненависти, но в то же время моя ненависть почти уничтожила меня.
     Твоя битва силы, с другой стороны, была тонкой. Она  поглотила  тебя.
Ты  поглощаешь  себя  сейчас  своими  собственными  чепуховыми  мыслями  и
сомнениями. Это твой способ индульгировать себя.
     Туман был неуязвим с тобой. Ты был с ним в дружеских  отношениях.  Он
дал тебе поразительный мост, и этот мост будет там, в  тумане,  начиная  с
этих пор. Он будет открываться перед тобой снова и снова до тех пор,  пока
ты когда-нибудь не перейдешь по нему.
     Я очень рекомендую, чтобы, начиная с этого дня, ты не  ходил  один  в
туманные местности до тех пор, пока не будешь знать, что ты делаешь.
     Сила является очень колдовским делом. Для  того,  чтобы  иметь  ее  и
управлять ею, нужно сначала уже иметь силу. Возможно, однако, накопить  ее
мало-помалу, пока ее не будет достаточно, чтобы выстоять в битве силы.
     - Что такое битва силы?
     - То, что произошло с тобой прошлой ночью, было началом  битвы  силы.
Сцены, которым ты был свидетелем, были основанием силы.  Когда-нибудь  они
приобретут для тебя смысл. Эти сцены в высшей степени значительны.
     - Можешь ли ты сам мне рассказать их смысл, дон Хуан?
     - Нет. Эти сцены - твое  личное  завоевание.  Но  то,  что  произошло
прошлой  ночью,  было  лишь  началом,  только  краешком.  Настоящая  битва
произойдет, когда ты пересечешь мост. Что на  другой  стороне,  только  ты
будешь знать. И только ты будешь знать, что находится на конце той дороги,
которая вела в лес. Но все  это  нечто  такое,  что  может  или  не  может
случиться с тобой. Для того,  чтобы  путешествовать  по  этим  неизвестным
дорогам или мостам, нужно иметь достаточно собственной силы.
     - Что случится, если не будешь иметь достаточной силы?
     - Смерть всегда ждет, и когда  сила  воина  исчезает,  смерть  просто
дотрагивается до него. Таким образом отправиться в неизвестное без  всякой
силы - глупо. Найдешь только смерть.
     Я не слушал на самом деле. Я продолжал забавляться с идеей, что сухое
мясо могло  быть  причиной,  вызвавшей  галлюцинации.  Меня  удовлетворяло
индульгировать в этой мысли.
     - Не утруждай себя, пытаясь прояснить все это, - сказал  он,  как  бы
читая мои мысли. - мир - это загадка. То, на что ты смотришь, это  еще  не
все, что здесь есть. В мире есть намного  больше.  Очень  намного  больше.
Фактически до бесконечности. Поэтому, когда ты  пытаешься  прояснить  себе
все это, то на самом деле ты пытаешься сделать мир  знакомым.  И  я  и  ты
прямо здесь, в мире,  который  ты  называешь  реальным,  находимся  просто
потому, что мы оба знаем его. Ты не знаешь мира силы, поэтому ты не можешь
включить его в знакомую сцену.
     - Ты знаешь, что я в самом деле не могу оспорить твою  точку  зрения,
но в то же время мой ум отказывается принять ее.
     Он засмеялся и слегка коснулся моей головы.
     - Ты действительно безумен, - сказал он. - но все в порядке. Я  знаю,
как это трудно жить, как воин. Если бы  ты  следовал  моим  инструкциям  и
выполнял все те действия, которым я тебя научил,  то  ты  бы  в  настоящее
время имел достаточно силы, чтобы пересечь мост.  Достаточно  силы,  чтобы
остановить мир.
     - Но почему я должен хотеть силы, дон Хуан?
     - Сейчас ты не можешь придумать  причин,  однако,  если  ты  накопишь
достаточно силы, то сама  сила  найдет  в  тебе  хорошую  причину.  Звучит
странно, не так ли?
     - Почему ты сам хочешь силы, дон Хуан?
     - Я похож на тебя. Я не хотел. Я не  могу  найти  причину,  чтобы  ее
иметь. У меня были все те же сомнения, которые имеешь ты, и я  никогда  не
следовал тем инструкциям, которые мне давались, или же я никогда не думал,
что следую  им.  И,  однако  же,  несмотря  на  мою  глупость,  я  накопил
достаточно силы, и однажды моя личная сила заставила мир разрушиться.
     - Но зачем кто-либо будет хотеть остановить мир.
     - Никто не хочет, в том-то все и дело. Это просто случается. А  когда
ты уже знаешь, что это такое - остановить мир, то ты  понимаешь,  что  для
этого есть причины. Видишь ли, одним из  искусств  воина  является  умение
заставить мир разрушиться по особой  причине,  а  затем  восстановить  его
вновь для того, чтобы продолжить жить.
     Я сказал ему, что, может быть, самый верный способ помочь мне был  бы
дать мне пример особой причины для разрушения мира.
     Некоторое время он молчал. Казалось, он обдумывает, что сказать.
     - Я не могу сказать тебе этого, - сказал он. -  нужно  слишком  много
силы для того, чтобы знать это. Когда-нибудь ты  будешь  жить,  как  воин,
несмотря на самого себя. Тогда, может быть, ты накопишь достаточно  личной
силы, чтобы самому ответить на этот вопрос.
     Я обучил тебя почти всему тому, что нужно знать воину,  чтобы  начать
жить в мире, накапливая силу самому. Однако я знаю, что ты не можешь этого
делать, и я должен быть терпелив с тобой. Я знаю наверняка, что для  того,
чтобы быть самим собой в мире силы, нужна целая жизнь борьбы.
     Дон Хуан взглянул на небо и на горы. Солнце уже клонилось к западу, и
на горах быстро собирались дождевые облака. Я не знал, сколько времени.  Я
забыл завести свои часы. Я спросил его, не может ли  он  сказать,  сколько
времени, и у него был такой приступ смеха,  что  он  скатился  с  камня  в
кусты.
     Он встал и потянулся, зевая.
     - Еще рано, - сказал он. - мы должны ждать, пока туман  не  соберется
на вершине горы, а затем ты должен встать на этот камень  и  поблагодарить
туман за его одолжение. Пусть он придет и  обнимет  тебя.  Я  буду  рядом,
чтобы помочь, если понадобится.
     Каким-то образом перспектива того,  чтобы  стоять  одному  в  тумане,
перепугала меня. Я чувствовал себя идиотски из-за того, что реагирую таким
нерациональным образом.
     - Ты не можешь уйти из этих  уединенных  гор,  не  выразив  им  своей
благодарности, - сказал он твердым тоном. - воин никогда  не  поворачивает
спины к силе без того, чтобы отдать должное за полученное одолжение.
     Он лег на спину, положив руки под голову, и накрыл лицо шляпой.
     - Как я должен ждать тумана, что я должен делать? - спросил я.
     - Пиши, - сказал он сквозь  шляпу.  -  но  не  закрывай  глаза  и  не
поворачивайся спиной.
     Я попытался писать, но не мог  сконцентрироваться.  Я  встал  и  стал
беспокойно ходить. Дон Хуан поднял  свою  шляпу  и  посмотрел  на  меня  с
оттенком раздражения
     - Садись! - приказал он мне.
     Он сказал, что битва силы еще не окончена и что я должен научить свой
дух не быть пассивным. Ничего из того, что я  делаю,  не  должно  выдавать
моих чувств, разве что я хочу остаться пойманным в этих горах.
     Он сел и шевельнул рукой с выражением срочности.  Он  сказал,  что  я
должен действовать так, как если бы все было  обычным,  потому  что  места
силы, как то, в котором  мы  находимся,  имеют  потенциальную  возможность
опустошать людей, если они беспокойны, и  поэтому  человек  может  развить
странные и вредные узы с этим местом.
     - Эти узы приковывают человека к месту силы иногда на  всю  жизнь,  -
сказал он. - а это не твое место. Ты не нашел  его  сам,  поэтому  подтяни
свой пояс и не теряй штанов.
     Его предупреждение подействовало на меня, как заговор.  Я  работал  в
течение нескольких часов без передышки.
     Дон Хуан отправился обратно спать и не просыпался до  тех  пор,  пока
туман не приблизился на каких-то двести метров. Он поднялся и посмотрел на
окрестности. Я оглянулся, не поворачивая спины. Туман уже залепил  низину,
спускаясь с гор справа от меня. Слева от меня ландшафт был чистым.  Однако
ветер начинал дуть справа и гнал туман в низину, как бы окружая  нас.  Дон
Хуан прошептал, что я должен оставаться бесстрастным стоя там, где я есть,
и не закрывая глаз, и что я не должен поворачиваться до тех пор, пока я не
буду полностью окружен туманом. Только тогда можно будет начать спуск.
     Он укрылся у основания скал в нескольких футах от меня.
     Тишина этих гор была какой-то величественной и в то  же  самое  время
пугающей. Мягкий ветер, который нес туман, давал мне ощущение,  что  туман
свистит у меня в ушах. Большие  клочки  тумана  спускались  с  холма,  как
плотные образования беловатого вещества, катящиеся на меня.  Я  чувствовал
запах тумана. Это была любопытная смесь сырости и свежести,  затем  я  был
охвачен туманом полностью.
     У меня было такое ощущение, что туман действует на  веки  моих  глаз.
Они отяжелели, и я хотел  закрыть  глаза.  Мне  было  холодно,  горло  мое
воспалилось. Я хотел кашлянуть, но не смел. Я поднял подбородок и  вытянул
шею для того, чтобы не кашлянуть. И когда я поднял свой  взгляд  вверх,  у
меня было  такое  ощущение,  что  я  действительно  мог  видеть  плотность
туманного образования. Как будто бы мои глаза могли оценить  его  толщину,
проходя сквозь него. Мои глаза начали  закрываться,  и  я  не  мог  больше
бороться с желанием заснуть. Я чувствовал, что сию минуту упаду на  землю.
В этот момент дон Хуан подскочил ко  мне,  встряхнул  за  руки  и  потряс.
Потрясение было достаточным, чтобы восстановить ясность.
     Он прошептал мне на ухо, что я должен бежать  вниз  так  быстро,  как
только смогу. Он сказал, что последует сзади, потому  что  не  хочет  быть
поражен теми камнями, которые я спихну  на  своем  пути.  Он  сказал,  что
ведущий - я, поскольку это моя битва силы, и  что  я  должен  иметь  ясную
голову и быть отрешенным для того, чтобы благополучно вывести нас отсюда.
     - Это так, - сказал он громким  голосом.  -  если  у  тебя  не  будет
настроения воина, мы никогда не покинем тумана.
     Секунду я колебался. Я не был уверен, смогу ли я найти  путь  с  этих
гор.
     - Беги, кролик, беги! - завопил дон Хуан и слегка толкнул  меня  вниз
по склону.



                         13. ПОСЛЕДНЯЯ СТОЯНКА ВОИНА

     Воскресенье, 28 января 1962 года.
     Около 10 часов утра дон Хуан вошел в дом. Он уходил  на  рассвете.  Я
приветствовал его. Он усмехнулся и шутовским  манером  пожал  мне  руку  и
приветствовал меня.
     - Мы собираемся отправиться в небольшое путешествие, - сказал  он.  -
ты собираешься отвести нас в весьма особое место в поисках силы.
     Он развернул две переметные сумы и положил в каждую  из  них  по  две
тыквенные фляги, наполненные едой, связал их тонкой веревкой и вручил мне.
     Мы спокойно ехали на север каких-нибудь 400 миль, а затем свернули  с
панамериканской шоссейной дороги  и  поехали  по  грунтовой  к  западу.  В
течение многих часов моя машина казалась единственной на дороге.  Пока  мы
ехали, я заметил, что не могу видеть сквозь ветровое  стекло.  Я  отчаянно
старался взглянуть на окружающее, но было слишком темно, а ветровое стекло
было заляпано раздавленными насекомыми и пылью.
     Я сказал дону Хуану, что должен остановиться  и  прочистить  ветровое
стекло. Он велел мне продолжать ехать, даже если мне придется тащиться  со
скоростью две мили в час, высовывая голову из окна, чтобы видеть  впереди.
Он сказал мне, что мы не можем остановиться, пока не достигнем того места,
куда едем.
     В определенном месте он велел мне повернуть направо. Было так темно и
пыльно, что даже фары  мало  помогали.  Я  съехал  с  дороги  с  дрожью  в
коленках. Я боялся мягких кюветов. Но почва была слежавшейся.
     Я проехал около двухсот метров на самой тихой скорости, держа  дверцу
открытой,  чтобы  можно  было  выглядывать.  Наконец,  дон   Хуан   сказал
остановиться. Он сказал, чтобы  я  остановился  как  раз  позади  огромной
скалы, которая скроет машину из виду.  Я  вышел  из  машины  и  обошел  ее
вокруг, ориентируясь на свет фар. Я хотел рассмотреть окрестности,  потому
что не имел никакого представления, где мы находимся, но дон Хуан выключил
фары. Он громко сказал, что мы не можем терять  времени  и  что  я  должен
запереть машину, потому что мы отправимся в путь.
     Он вручил мне мою сумку с флягами. Было так темно, что я споткнулся и
чуть не уронил их. Дон Хуан мягким и повелительным  голосом  приказал  мне
сесть, пока мои глаза не привыкнут к темноте. Но с глазами моими  проблемы
не было. Как только я вышел из  машины,  я  мог  видеть  довольно  хорошо.
Неладно  было  с  моей  особой  нервозностью,   которая   заставила   меня
действовать так,  как  совершенно  рассеянного.  Я  все  пытался  выразить
словами.
     - Куда мы идем? - спросил я.
     - Мы собираемся прогуляться в полной темноте к особому месту.
     - Для чего?
     - Чтобы определить наверняка, способен ли ты охотиться за силой.
     Я спросил его, является ли то, что он предлагает мне,  испытанием,  и
если я провалюсь на этом испытании, будет ли  он  продолжать  рассказывать
мне о своем знании и разговаривать со мной.
     Он слушал, не прерывая. Он сказал, что то, что мы делаем, не является
испытанием, но что мы ждем  знака,  и  если  знака  не  будет,  то  отсюда
последует, что я не добился успеха в охоте на силу. И в этом случае я буду
свободен в дальнейшем от всяких обязательств. Свободен быть таким  глупым,
каким хочу. Он сказал, что в независимости от того, что случится, он - мой
друг, и всегда будет разговаривать со мной.
     Каким-то образом я знал, что провалюсь.
     - Знак не появится, - сказал я шутя.  -  я  знаю  это,  у  меня  есть
маленькая сила.
     Он засмеялся и похлопал меня по спине.
     - Не горюй, - ответил он. - знак появится. Я знаю это,  у  меня  силы
больше, чем у тебя.
     Он нашел свое заявление забавным. Он хлопнул  себя  по  ляжкам,  сжал
ладони и расхохотался.
     Дон Хуан привязал мою переносную суму мне на спину и  сказал,  что  я
должен идти на один шаг позади него и, насколько  возможно,  наступать  на
его следы. Очень драматическим тоном он прошептал:
     - Это поход за силой, так что все идет в счет.
     Он сказал, что если я буду идти по его следам, то та сила, которую он
рассеивает во время ходьбы, будет передаваться мне.
     Я взглянул на часы. Было одиннадцать часов вечера.
     Он заставил меня выпрямиться, как солдата по стойке смирно, затем  он
толкнул мою правую ногу вперед и установил меня так, как если бы я  только
что шагнул. Он встал передо мной в такую же позу, а затем пошел,  повторив
предварительно наставление, что я должен стараться идти по его следам  как
можно лучше. Он сказал ясным шепотом, что я не должен ни о чем  заботиться
и смотреть только за тем,  чтобы  наступать  в  его  следы.  Я  не  должен
смотреть ни вперед, ни по сторонам, но только на землю, где он шел.
     Он отправился очень спокойным шагом. Мне совсем не составляло  трудов
следовать за ним.  Мы  шли  по  довольно  твердому  грунту.  Метров  60  я
выдерживал его шаг и точно наступал  в  его  следы.  Затем  я  на  секунду
взглянул в сторону и в тот же момент наткнулся на него.
     Он засмеялся и заверил меня, что я совсем не поранил его пятку, когда
наступил на нее своими  большими  сапогами,  но  если  я  буду  продолжать
натыкаться, то к утру один из нас будет калекой. Он сказал, смеясь,  очень
тихим, но твердым голосом, что  не  намерен  получать  увечья  из-за  моей
глупости и отсутствия концентрации, и если я еще раз наступлю на него,  то
мне придется идти босиком.
     - Я не могу идти без сапог, - сказал я громким хриплым голосом.
     Дон Хуан согнулся вдвое от смеха, и мы вынуждены были ждать, пока  он
кончит.
     Он заверил меня опять, что действительно имел в виду то, что сказал.
     -  Мы  путешествуем,  чтобы  коснуться  силы,  и  все   должно   быть
совершенным поэтому.
     Перспектива идти по пустыне без сапог испугала меня до невероятности.
Дон Хуан пошутил, что моя семья, наверное,  была  фермерами  такого  типа,
которые не снимают своих сапог, даже ложась в  постель.  Конечно,  он  был
прав. Я никогда не ходил босиком, и идти по пустыне без сапог было бы  для
меня самоубийственно.
     - Эта пустыня излучает силу, - прошептал дон Хуан мне на ухо.  -  для
того, чтобы быть боязливым, нет времени.
     Мы опять пошли. Дон Хуан выдерживал легкий шаг, через некоторое время
я заметил, что мы сошли с твердого грунта и идем по  мягкому  песку.  Ноги
дона Хуана тонули в нем и оставляли глубокие следы.
     Мы шли несколько часов,  прежде  чем  дон  Хуан  остановился.  Он  не
остановился  внезапно,  а  предупредил  меня   заранее,   что   собирается
остановиться и чтобы я не налетел на него.  Почва  снова  была  твердой  и
казалось, что мы движемся вверх по склону.
     Дон Хуан сказал, что если мне нужно сходить в кусты, то  мне  следует
это сделать, потому что в дальнейшем у нас будет солидный участок пути без
единой остановки. Я взглянул на часы. Был час ночи.
     После 10-15 минутного отдыха дон Хуан опять установил меня в позицию,
и мы пошли. Он был прав. Это был ужасный отрезок пути. Я никогда не  делал
ничего, что требовало бы такой концентрации. Походка дона Хуана была такой
быстрой, и напряжение от того, что я следил за каждым  шагом,  выросло  до
таких высот, что в какой-то момент я уже не мог больше ощущать, что я иду,
я не мог больше чувствовать своих ног.  Казалось,  я  иду  по  воздуху,  и
какая-то сила несет и несет меня вперед. Моя концентрация  была  настолько
полной, что я не заметил постепенной смены освещения. Внезапно я  осознал,
что могу видеть дона Хуана перед собой. Я мог  видеть  его  ступни  и  его
следы, вместо того, чтобы полуугадывать их, как я это делал большую  часть
ночи.
     В какой-то момент он неожиданно отпрыгнул в сторону,  а  моя  инерция
протащила меня еще метров  сорок.  Когда  я  сбросил  скорость,  мои  ноги
ослабели и стали дрожать, и в конце концов я свалился на землю.
     Я взглянул на дона Хуана,  который  спокойно  меня  рассматривал.  Он
совсем не казался уставшим. Я мучился одышкой и обливался холодным потом.
     Дон Хуан покатал меня в лежачем положении, таская меня  за  руку.  Он
сказал, что если я хочу восстановить свою силу, то я должен лечь головой к
востоку. Мало-помалу я расслабил свое больное  тело.  Наконец,  энергии  у
меня хватило для того, чтобы подняться. Я хотел посмотреть на часы, но  он
помешал мне, положив свою руку на мое запястье. Очень  мягко  он  повернул
меня лицом к востоку и сказал, что нет  никакой  нужды  в  моем  проклятом
хронометре, что мы находимся в  магическом  времени  и  собираемся  узнать
наверняка, способен ли я преследовать силу.
     Я оглянулся. Мы находились на вершине очень большого высокого  холма.
Я хотел пойти в направлении чего-то похожего на край или  выступ  скалы  и
посмотреть, что это, но дон Хуан подскочил и опустил меня на землю.
     Он повелительно приказал мне оставаться на месте, где я упал, до  тех
пор, пока солнце не выйдет из-за черных пиков гор и не поднимется  от  них
на какое-то расстояние.
     Он указал на восток и привлек мое внимание к  тяжелой  гряде  облаков
над горизонтом. Он сказал,  что  это  будет  хорошим  знаком,  если  ветер
разгонит облака к тому времени, когда первые лучи солнца осветят мое  тело
на вершине холма.
     Он сказал, чтобы я спокойно стоял, выставив правую ногу  вперед,  как
если я иду, и смотрел на  горизонт  не  пристально,  а  без  фокусирования
взгляда.
     Мои ноги были очень напряжены и  щиколотки  болели.  Это  была  очень
неудобная поза, и мышцы  моих  ног  были  слишком  уставшими,  чтобы  меня
поддерживать. Я держался,  сколько  мог.  Я  уже  почти  падал.  Мои  ноги
непроизвольно дрожали, когда дон Хуан все это отменил. Он помог мне сесть.
     Гряда облаков не сдвинулась, и мы не  видели  солнца,  поднимающегося
из-за горизонта.
     Единственным комментарием дона Хуана было: "слишком плохо".
     Я не хотел сразу же спрашивать, каковы осложнения  моей  неудачи,  но
зная дона Хуана, я был уверен, что он последует указаниям своих знаков,  а
этим утром знаков не было. Боль в щиколотках  исчезла,  и  я  почувствовал
прилив хорошего самочувствия. Я  начал  бег  на  месте,  чтобы  расслабить
мышцы. Дон Хуан мягко сказал мне, чтобы я сбегал на соседний холм,  нарвал
немножко листьев с особого  куста  и  натер  свои  ноги  для  того,  чтобы
избавиться от мышечной боли.
     С того места, где я стоял, я очень ясно мог видеть большой  и  сочный
зеленый куст. Листья  казались  очень  влажными.  Я  уже  пользовался  ими
раньше. Я никогда не ощущал, чтобы они помогали мне, но дон Хуан настаивал
на том, что воздействие действительно дружественных  растений  было  таким
незаметным, что его едва отмечаешь. Однако оно всегда  приносит  ожидаемый
результат.
     Я сбежал с холма и поднялся на соседний. Когда я уже был на  вершине,
я сообразил, что напряжение оказалось чуть ли не непосильным для меня. Мне
понадобилось некоторое время, чтобы успокоить дыхание, и в животе  у  меня
было неспокойно. Я присел на корточки до тех  пор,  пока  не  расслабился.
Затем я поднялся и пошел, чтобы нарвать листьев, о которых он меня просил,
но я не мог найти куста. Я  оглянулся,  я  был  уверен,  что  нахожусь  на
правильном месте, но на всей вершине этого холма не  было  ничего  такого,
что хотя бы отдаленно напоминало нужное растение.  Однако  же  это  должно
быть то самое место, где я его видел. Любое другое место не попадало бы  в
поле зрения, если смотреть с того места, где стоит дон Хуан.
     Я отказался от поисков и пошел  обратно  на  другой  холм.  Дон  Хуан
доброжелательно улыбнулся, когда я объяснил ему свою ошибку.
     - Почему ты называешь это ошибкой? - спросил он.
     - Но куста там явно нет, - сказал я.
     - Но ты его видел, не так ли?
     - Мне казалось, что да.
     - Что ты видишь на его месте сейчас?
     - Ничего.
     На том месте, где, как я думал, видел  растение,  не  было  абсолютно
никакой растительности.  Я  попытался  объяснить  то,  что  я  видел,  как
зрительное расстройство, своего рода мираж. Я действительно был утомлен, и
из-за своего утомления я мог легко поверить, что вижу  что-то  такое,  что
ожидал увидеть там, но чего там в действительности не было.
     Дон Хуан мягко засмеялся и на короткую секунду посмотрел на меня.
     - Я не вижу никакой ошибки, - сказал он. - растение там,  на  вершине
холма.
     Теперь пришла моя очередь  смеяться.  Я  осмотрел  весь  район  очень
тщательно. Нигде в виду не было таких растений и то, что я  испытал,  было
просто галлюцинацией, по всему тому, что я знал.
     Дон Хуан очень спокойно начал спускаться с холма и  сделал  мне  знак
следовать за ним. Мы вместе забрались на другой холм и  остановились  там,
где, как я думал, видел растение.
     Я посмеивался в абсолютной уверенности, что я прав.  Дон  Хуан  также
посмеивался.
     - Сходи на противоположную сторону холма, - сказал он. -  ты  найдешь
растение там.
     Я сказал, что другая сторона холма находилась вне поля моего  зрения.
Что растение может там быть, но это ничего не означает.
     Дон Хуан сделал мне знак движением головы следовать за ним. Он обошел
вершину холма вместо того, чтобы идти  прямо  через  нее,  и  драматически
остановился перед зеленым кустом,  не  глядя  на  него.  Он  повернулся  и
посмотрел на меня. Это был пронизывающий взгляд.
     - В окрестности должны быть сотни таких кустов, - сказал я.
     Дон Хуан терпеливо спустился с противоположной стороны  холма  вместе
со мной. Мы повсюду искали такой же куст, но нигде в виду его не было.  Мы
прошли около четверти мили, прежде чем наткнулись на другое растение.
     Мы стояли там секунду, а затем он повел меня  в  еще  одну  экскурсию
поискать растение в противоположном направлении. Мы прочесали весь район и
нашли еще  два  куста  на  расстоянии  около  мили.  Они  росли  вместе  и
выделялись,  как  пятно  интенсивно  богатой  зелени,  более  сочной,  чем
окружающие кусты.
     - Дон Хуан взглянул на меня с серьезным выражением. Я не знал, что об
этом думать.
     - Это очень странный знак, - сказал он.
     Мы вернулись на вершину холма, сделав широкий круг, чтобы  подойти  к
нему с нового направления. Он, казалось, нарочно идет другим путем,  чтобы
доказать мне, что в окрестностях редко встречаются такие растения. По пути
мы не встретили ни одного из них. Когда  мы  достигли  вершины  холма,  мы
уселись в полном молчании. Дон Хуан развязал свои фляги.
     - После еды ты будешь чувствовать себя лучше, - сказал он.
     Он  не  мог  скрыть  свое  удовольствие.  Он   лучезарно   улыбнулся,
поглаживая меня по голове. Я  чувствовал  себя  дезориентированным.  Новое
развитие событий было беспокоящим, но я  был  слишком  голоден  и  слишком
устал, чтобы действительно раздумывать над этим.
     После еды меня сильно потянуло  в  сон.  Дон  Хуан  сказал,  чтобы  я
использовал технику смотреть, не фокусируя взгляда, для того, чтобы  найти
подходящее место для сна на той вершине, где я видел куст.
     Я выбрал такое место. Он убрал мусор оттуда  и  выложил  им  круг  по
размеру моего тела. Очень осторожно он сорвал несколько веток с  кустов  и
подмел ими землю внутри круга. Фактически, он не коснулся  земли  ветками.
Он  только  делал  подметающие  движения.  Затем  он  убрал  все  камни  с
поверхности земли внутри круга и положил  их  в  центре  после  тщательной
сортировки по размеру на две кучки равного количества.
     - Что ты делаешь с этими камнями? - спросил я.
     - Это не камни, - сказал он. - это струны. Они будут удерживать  твое
место подвешенным.
     Он взял маленькие камешки и  разложил  их  по  окружности  круга.  Он
разложил их через равные промежутки  и  с  помощью  палки  твердо  укрепил
каждый камень в земле, как если бы он был каменщиком.
     Он не позволил мне войти внутрь  круга,  но  сказал,  чтобы  я  ходил
вокруг  и  следил,  что  он  делает.  Он  отсчитал  восемнадцать   камней,
располагая их против часовой стрелки.
     - Теперь сбеги к подножию холма и жди, - сказал он. - а я  подойду  к
краю и посмотрю, на подходящем ли месте ты стоишь.
     - Что ты собираешься делать?
     - Я собираюсь сбросить тебе  каждую  из  этих  струн,  -  сказал  он,
указывая на кучу более крупных камней. - а ты должен поместить их в  земле
на том месте, где я скажу, тем же способом, как я поместил эти камни.
     Ты должен быть бесконечно внимательным. Когда имеешь  дело  с  силой,
следует быть совершенным. Ошибки здесь смертельны. Каждый из  этих  камней
является струной. Струной, которая может убить нас,  если  мы  оставим  ее
валяться незакрепленной,  поэтому  ты  просто  не  можешь  делать  никаких
ошибок. Ты должен остановить свой пристальный взгляд на том месте, куда  я
брошу струну. Если  ты  хоть  чем-нибудь  отвлечешься,  то  струна  станет
обычным камнем, и ты не сможешь отличить ее от других  камней,  валяющихся
вокруг.
     Я предложил, было бы проще, если бы я перетаскал "струны" к  подножию
холма по одной. Дон Хуан засмеялся и отрицательно покачал головой.
     - Это струны, - настаивал он. - и они  должны  быть  брошены  мною  и
подняты тобой.
     Несколько часов потребовалось, чтобы выполнить  эту  задачу.  Степень
концентрации, которая требовалась при этом,  была  мучительной.  Дон  Хуан
каждый раз напоминал мне, чтобы я  был  внимательным  и  фокусировал  свой
взгляд. Делая это, он был прав. Поднять  нужный  камень,  который  катился
вниз, захватывая  по  пути  другие  камни,  действительно  было  занятием,
сводящим с ума. Когда я полностью закрыл круг и взошел на холм,  я  думал,
что сейчас упаду мертвым. Дон Хуан поднял  какие-то  маленькие  веточки  и
устлал ими круг. Он вручил мне несколько листьев и сказал, чтобы я положил
их под штаны на кожу живота. Он сказал, что они будут меня согревать и что
мне не нужно будет одеяла для сна. Я свалился внутри круга.  Ветки  делали
постель довольно мягкой, и я заснул моментально.
     Была вторая половина дня,  когда  я  проснулся.  Дул  ветер,  и  было
облачно. Нависшие тучи состояли из плотных кучевых облаков,  но  к  западу
они становились тонкими перистыми облаками,  и  солнце  время  от  времени
проглядывало на землю.
     Сон обновил меня. Я ощущал оживленность и счастье. Ветер не беспокоил
меня. Мне не было холодно. Я подпер голову руками и осмотрелся.  Раньше  я
этого не заметил, но холм  был  довольно  высоким.  Вид,  открывавшийся  к
западу, был внушительным. Я мог видеть широкую панораму низких  холмов,  а
за ними пустыню. К северу и востоку  были  видны  гребни  темно-коричневых
гор, а на юг - бесконечная протяженность холмов и низин  и  далекие  синие
горы.
     Я сел. Дона Хуана нигде  не  было  видно.  Я  почувствовал  внезапный
приступ страха. Я подумал, что он, может быть, покинул меня одного, а я не
знаю дорогу обратно к своей машине. Я лег обратно на подстилку из  сучьев,
и,  как  ни  странно,  моя  тревога  исчезла.  Я  вновь  испытал   чувство
спокойствия и исключительное чувство хорошего самочувствия. Для  меня  это
было совершенно новое ощущение. Мои мысли, казалось, были выключены. Я был
счастлив. Я чувствовал себя здоровым. Очень спокойная  бодрость  наполняла
меня. С запада дул мягкий ветер и прокатывался по  всему  моему  телу,  не
охлаждая меня. Я чувствовал его на своем лице и вокруг  ушей,  как  нежную
волну теплой воды, которая купала меня, затем отступала  и  купала  снова.
Это было очень странное состояние, не имевшее  никакой  параллели  в  моей
занятой и неустроенной жизни. Я начал плакать. Не от печали или жалости  к
самому себе, но от какой-то огромной необъяснимой радости.
     Я хотел остаться на этом месте навсегда, и я мог бы это сделать, если
бы не пришел дон Хуан и не сдернул меня с него.
     - Ты отдохнул достаточно, - сказал он, сталкивая меня.
     Он очень  спокойно  прогулял  меня  по  окрестностям  холма.  Мы  шли
медленно и в полном молчании. Он, казалось, был заинтересован в том, чтобы
я осмотрел ландшафт, окружающий нас. Движением глаз и движением подбородка
он указал на облака и горы.
     Пейзаж во второй половине дня был великолепен. Он пробуждал  ощущение
испуга и отчаяния во мне. Он напоминал мне сцены моего детства.
     Мы забрались на самую высокую точку  холма,  на  вершину  заостренной
скалы и удобно уселись, прислонившись  спиной  к  камню  и  глядя  на  юг.
Бесконечная протяженность земли к югу поистине была величественной.
     - Зафиксируй все это в своей памяти, - прошептал мне дон Хуан на ухо.
- это место - твое. Этим утром ты "видел", и это был знак.  Ты  нашел  это
место при помощи "видения". Знак был неожиданным, но  он  был.  Ты  будешь
охотиться за силой, хочешь ты этого или нет. Это не человеческое решение и
не твое, и не мое.
     Теперь, правильно говоря, вершина этого  холма  -  твое  место,  твое
любимое место. Все, что находится вокруг тебя, подлежит твоей  заботе.  Ты
должен здесь смотреть за всем, и все, в свою очередь,  будет  смотреть  за
тобой.
     Я шутливо спросил, действительно ли все мое. Очень серьезным тоном он
сказал "да". Я засмеялся и сказал ему, что то, что  мы  делаем,  напомнило
мне историю о том, как испанцы, которые завоевали новый мир, делили  землю
именем  своего  короля.  Они  обычно  забирались   на   вершину   горы   и
провозглашали своей всю землю, которую  они  могли  увидеть  в  каком-либо
направлении.
     - Это хорошая мысль, - сказал он.  -  я  собираюсь  отдать  тебе  всю
землю, которую ты сможешь увидеть не в одном направлении, а повсюду вокруг
тебя.
     Он поднялся и указал вытянутой  рукой,  поворачиваясь  вокруг,  чтобы
охватить полный круг.
     - Вся эта земля - твоя, - сказал он.
     Я громко засмеялся.
     Он усмехнулся и спросил меня:
     - Почему бы нет? Почему я не могу дать тебе всю эту землю?
     - Ты не владеешь этой землей, - сказал я.
     - Ну так что ж, испанцы тоже не владели ею, однако они  делили  ее  и
отдавали ее. Поэтому, почему я не могу отдать тебе ее во владение  тем  же
самым способом?
     Я  пристально  его   рассматривал,   стараясь   обнаружить,   что   в
действительности скрывается за его улыбкой. На него накатил приступ смеха,
и он чуть не упал со скалы.
     - Вся эта земля, насколько ты ее видишь - твоя, - продолжал  он,  все
еще улыбаясь. - не для пользования, а для того, чтобы  запомнить.  Вершина
этого холма, однако, является твоей, чтобы  ты  ею  пользовался  до  конца
твоей жизни. Я отдаю ее тебе, потому что ты сам  нашел  ее.  Она  -  твоя.
Принимай ее.
     Я засмеялся, но дон Хуан казался очень серьезным. Если исключить  его
странную улыбку, то он, казалось, действительно верил, что он может отдать
мне вершину этого холма.
     - Почему же нет? - спросил он, как будто читая мои мысли.
     - Я принимаю ее, - сказал я, наполовину шутя.
     Его улыбка исчезла. Он скосил глаза, глядя на меня.
     - Каждый камень и  каждая  галька,  и  каждый  куст  на  этом  холме,
особенно на его вершине, находятся под  твоей  заботой,  -  Сказал  он.  -
каждый червяк, который здесь  живет,  является  твоим  другом.  Ты  можешь
использовать их, и они могут использовать тебя.
     Несколько минут мы молчали. У  меня  было  необычно  мало  мыслей.  Я
смутно чувствовал, что его внезапное  изменение  настроения  являлось  мне
предупреждением, но не был испуган  или  встревожен.  Я  просто  не  хотел
больше разговаривать. Слова каким-то  образом  казались  неточными,  и  их
значение трудно было вычленить. У меня никогда  не  было  такого  ощущения
относительно разговора, и, поняв свое  необычное  настроение,  я  поспешно
начал говорить.
     - Но что я могу делать с этим холмом, дон Хуан?
     - Зафиксируй каждую его черту в своей  памяти.  Это  место,  куда  ты
будешь приходить в сновидениях. Это место, где  ты  будешь  встречаться  с
силами, где когда-нибудь тебе будут раскрыты секреты.
     - Ты охотишься за силой, и это  твое  место.  Место,  где  ты  будешь
хранить свои ресурсы.
     Сейчас это не имеет для тебя смысла, поэтому пусть на какое-то  время
это будет оставаться бессмыслицей.
     Мы спустились со скалы, и он провел  меня  к  небольшому  чашевидному
углублению на западной стороне вершины. Там мы сели и поели.
     Без сомнения, было что-то неописуемо приятное  для  меня  на  вершине
этого холма. Еда, как и отдых, были неизвестным поглощающим ощущением.
     Свет заходящего солнца бросал богатый  почти  медный  отсвет,  и  все
вокруг, казалось, было покрашено  золотой  краской.  Я  полностью  отдался
любованию пейзажем. Я даже не хотел думать.
     Дон Хуан заговорил со мной почти шепотом. Он сказал, чтобы  я  следил
за каждой деталью вокруг, в независимости от того, какой бы маленькой  или
тривиальной она мне ни  казалась.  Особенно  за  чертами  того  ландшафта,
который простирался в западном направлении. Он сказал, чтобы я смотрел  на
солнце, не фокусируя на нем взгляда до тех пор, пока оно  не  исчезнет  за
горизонтом.
     Последние минуты света как раз перед тем, как  солнце  спряталось  за
одеялом низких туч или  тумана,  были  в  полном  смысле  величественными.
Солнце, казалось,  подожгло  землю,  превратив  ее  в  большой  костер.  Я
почувствовал красный отсвет у себя на лице.
     - Встань! - крикнул дон Хуан и дернул меня  вверх.  Он  отпрыгнул  от
меня и приказал мне повелительным, но срочным голосом бежать на том месте,
где я стоял.
     Пока я бежал на  одном  и  том  же  месте,  я  начал  ощущать  тепло,
заполняющее мое тело. Это была какая-то медная теплота. Я чувствовал ее на
небе и на "крыше" моих глазниц. Казалось, верхняя часть моей головы  горит
холодным огнем и излучает медный свет.
     Что-то внутри меня заставило меня бежать все быстрее и быстрее, когда
солнце  начало   исчезать.   В   определенный   момент   я   действительно
почувствовал, что стал таким легким, что мог бы улететь.  Дон  Хуан  очень
твердо ухватил меня за правое запястье. Ощущение, вызванное давлением  его
руки, вернуло чувство трезвости и собранности. Я повалился на землю, и  он
сел рядом со мной. Через несколько  минут  отдыха  он  спокойно  поднялся,
похлопал меня по плечу и сделал мне знак следовать за собой.
     Мы опять забрались на вершину заостренной скалы, где сидели до этого.
Скала заслоняла нас от холодного ветра. Дон Хуан нарушил тишину.
     - Это был прекрасный знак, - сказал он. - как странно! Это  произошло
в конце дня. Мы с тобой такие  различные.  Ты  более  ночное  существо.  Я
предпочитаю молодое сияние утра или  скорее  сверкание  утреннего  солнца,
ищущего меня. Но оно скрывается  от  тебя.  С  другой  стороны,  садящееся
солнце искупало тебя. Его пламя охватило тебя и не обожгло. Как странно!
     - Почему это странно?
     - Я никогда не видел, чтобы это бывало. Знак,  когда  он  происходит,
всегда бывает в царстве молодого солнца.
     - Почему это так, дон Хуан?
     - Сейчас не время говорить об этом, - сказал он отрывисто. - знание -
это сила. Нужно долгое время для того,  чтобы  накопить  достаточно  силы,
чтобы даже говорить о нем.
     Я попытался настаивать, но он резко переменил тему. Он спросил меня о
моем прогрессе в "сновидениях".
     Я начал видеть сны о различных местах,  таких,  как  университет  или
дома нескольких друзей.
     - Ты бывал в этих местах в дневное или ночное время? - спросил он.
     Мои сны соответствовали времени дня. То есть тому  времени,  когда  я
привык посещать эти места: в университете в дневное время, дома друзей - в
вечернее.
     Он  предложил,  чтобы  я  попытался  совершать  сновидения  во  время
короткого  дневного  сна,  и  посмотрел,  не  могу  ли   я   действительно
визуализировать выбранное место, как это было в то время, когда у меня шли
"сновидения". Если "сновидения" бывали ночью,  то  мое  видение  местности
должно относиться к ночному времени. Он сказал, что то, что испытываешь  в
"сновидении", должно соответствовать тому времени дня, когда  "сновидение"
имеет место.  В  противном  случае  видения  будут  не  "сновидениями",  а
обычными снами.
     - Для того, чтобы  помочь  самому  себе,  ты  должен  избрать  особый
предмет,  относящийся  к  тому  месту,  куда  ты  хочешь  отправиться,   и
сфокусировать свое внимание на нем, -  продолжал  он.  -  здесь,  на  этой
вершине, например, у тебя есть особый куст, который ты сможешь  наблюдать,
пока у тебя в памяти есть для него место. Ты можешь возвращаться  сюда  во
время сновидения, просто вспомнив этот куст  или  же  эту  скалу,  где  мы
сидим,  или  вспомнив  любую  другую  вещь  здесь.  Во  время   сновидений
путешествовать легче, когда ты фокусируешь свое внимание  на  месте  силы,
таком, как это место. Но если ты  не  хочешь  сюда  приходить,  ты  можешь
выбрать любое другое место.  Может  быть,  университет,  куда  ты  ходишь,
является для тебя местом силы. Используй его. Сфокусируй свое внимание  на
любом предмете там и затем найди его в сновидении.
     От  этого  особого  предмета,  который  ты   вспомнишь,   ты   должен
возвратиться обратно к своим рукам, затем к другому предмету и так далее.
     Но сейчас ты должен фокусировать свое внимание на всем, что находится
на этом холме, потому что это самое важное место в твоей жизни.
     Он взглянул на меня, как бы судя об эффекте своих слов.
     - Это место, где ты умрешь, - сказал он мягким голосом.
     Я нервно отпрянул, меняя положение, и он улыбнулся.
     - Я вместе с тобой буду приходить на эту вершину  вновь  и  вновь,  -
сказал он. - а затем ты должен приходить сюда сам, пока ты  не  насытишься
ею. До тех пор, пока вершина не пропитает тебя.  Ты  будешь  знать  время,
когда вершина наполнит тебя. Вершина этого холма так, как она есть сейчас,
будет тогда местом твоего последнего танца.
     - Что ты имеешь в виду под моим последним танцем, дон Хуан?
     - Это место твоей последней стоянки, - сказал он. - ты умрешь  здесь,
независимо от того, где ты будешь находиться. У каждого воина есть  место,
чтобы умереть. Место его предрасположения, которое пропитано незабываемыми
воспоминаниями, где могущественные события оставили свой след. место,  где
он был свидетелем чудес, где ему  были  открыты  секреты,  место,  где  он
хранил свою личную силу.
     Воин имеет обязательство возвращаться  назад  к  этому  месту  своего
предрасположения каждый раз, как он коснется силы, для того, чтобы хранить
ее здесь. Он идет туда или пешком или при помощи сновидения.
     И, наконец, однажды,  когда  его  время  на  земле  окончится,  и  он
почувствует, что смерть хлопнула его по левому  плечу,  его  дух,  который
всегда готов, летит к месту его предрасположения, и там воин  танцует  для
своей смерти.
     Каждый воин имеет специальную  позу  силы,  которую  он  развивает  в
течение всей жизни. Это своего рода танец. Движения, которые он  исполняет
под влиянием своей личной силы.
     Если у умирающего воина сила ограничена, то его танец  короток,  если
его сила грандиозна, его танец величественен. Но в независимости от  того,
мала его  сила  или  величественна,  смерть  должна  остановиться  и  быть
свидетелем его последней стоянки на земле. Смерть не может одолеть  воина,
который пересчитывает оружие своей жизни  в  последний  раз,  пока  он  не
закончит свой танец.
     Слова  дона  Хуана   вызвали   у   меня   озноб.   Тишина,   сумерки,
величественный пейзаж, все, казалось, было помещено здесь, как иллюстрация
картины последнего танца силы воина.
     - Можешь ты научить меня этому танцу, хотя я и не воин? - спросил я.
     - Любой человек, который охотится за силой, должен знать этот  танец,
- сказал он. - однако, я не могу тебя научить ему  сейчас.  Скоро  у  тебя
будет стоящий противник, и я покажу тебе тогда первые  движения  силы.  Ты
должен сам добавить другие движения  в  ходе  своей  жизни.  Каждое  новое
движение должно быть достигнуто в битве силы, поэтому, точно говоря, поза,
форма воина, является историей его жизни, танцем, который растет  по  мере
роста его личной силы.
     - И смерть действительно останавливается для того,  чтобы  посмотреть
на танец воина?
     - Воин - только человек, смиренный  человек.  Он  не  может  изменить
планов своей смерти, но его неуязвимый дух,  который  накопил  силу  после
поразительных трудностей, действительно может удержать смерть на  какое-то
время. Время, достаточно долгое, чтобы он мог в последний  раз  порадовать
себя использованием своей силы. Мы можем сказать,  что  это  тот  договор,
который имеет смерть с людьми неуязвимого духа.
     Я ощутил захватывающее любопытство и говорил просто для  того,  чтобы
удовлетворить его. Я спросил его, не знал ли он воинов, которые умерли,  и
каким образом их последний танец повлиял на их умирание.
     - Выбрось это  из  головы,  -  сказал  он  сухо.  -  умирание  -  это
монументальное дело. Это больше, чем подрыгать ногами и застыть.
     - Буду ли я тоже танцевать до своей смерти, дон Хуан?
     - Наверняка. Ты охотишься за личной силой, даже несмотря на  то,  что
еще не живешь, как воин. Сегодня солнце дало тебе свой знак.  Лучшее,  что
ты сделаешь в работе своей жизни, будет сделано к концу дня. Очевидно,  ты
не любишь молодого сверкания раннего света. Утреннее путешествие не  зовет
тебя. Твоей чашкой чая является заходящее  солнце,  старое,  желтоватое  и
таящее. Ты не любишь жара, ты любишь тепло.
     И поэтому ты будешь танцевать перед своей смертью здесь,  на  вершине
этого холма, в конце дня, и в своем последнем танце ты расскажешь о  своей
борьбе, о тех битвах, которые выиграл,  и  о  тех,  которые  проиграл.  Ты
расскажешь о своей радости и замешательстве при встрече  с  личной  силой.
такой танец расскажет тебе о секретах и чудесах,  которые  ты  накопил.  И
твоя смерть будет сидеть здесь и следить за тобой.
     Заходящее солнце будет заливать тебя, не  обжигая,  как  это  сделано
было сегодня. Ветер будет мягким и тающим, и твоя вершина  будет  дрожать.
Когда ты подойдешь к концу твоего танца, ты взглянешь  на  солнце,  потому
что больше ты его никогда не увидишь ни в  бодрствующем  состоянии,  ни  в
сновидениях. А затем твоя смерть покажет на юг, в бесконечность.



                                 14. БЕГ СИЛЫ

     Суббота, 8 апреля 1962 года.
     - Смерть - это личность, дон Хуан? - спросил я,  как  только  сел  на
веранду.
     Во взгляде дона Хуана был оттенок замешательства. Он держал  мешок  с
продуктами, который я ему привез. Он осторожно положил его на  пол  и  сел
передо мной. Я почувствовал себя ободренным и объяснил, является ли смерть
личностью или в роде личности, когда она наблюдает за танцем воина.
     - Ну, какая тебе разница? - спросил дон Хуан.
     Я сказал ему, что эта картина была очень захватывающей для меня, и  я
захотел узнать, каким образом он к ней пришел. Откуда он  узнал,  что  это
так.
     - Все это очень просто, - сказал он.  -  человек  знания  знает,  что
смерть является последним свидетелем, потому что он видит.
     - Ты хочешь сказать, что ты сам наблюдал последний танец воина?
     - Нет, нельзя быть таким свидетелем. Только смерть может  это.  Но  я
видел, как моя собственная смерть наблюдала за мной, и я танцевал для нее,
как будто умирая. В конце  моего  танца  смерть  не  указала  ни  в  каком
направлении, и место моего предрасположения не дрожало, прощаясь со  мной.
Так что мое время на земле еще не окончилось, и я не умер. Когда  все  это
имело место, у меня была ограниченная сила, и я не  понимал  планов  своей
собственной смерти, поэтому я считал, что умираю.
     - Была ли твоя смерть похожа на личность?
     - Ты забавная птичка. Ты  думаешь,  что  ты  можешь  понять,  задавая
вопросы. Я не думаю, что ты поймешь, но кто я такой, чтобы говорить?
     Смерть не похожа на личность, это скорее присутствие. Но можно  также
сказать, что это ничто, и в то же время это все. И так и так будешь  прав.
Смерть - все, что захочешь.
     Мне легко с людьми, поэтому для  меня  смерть  -  личность.  Я  также
склонен к мистике, поэтому для меня у смерти пустые глаза. Я могу смотреть
сквозь них. Они как два окошка,  но  в  то  же  время  они  движутся,  как
движутся глаза. И поэтому я могу сказать, что смерть с ее пустыми  глазами
смотрит, пока воин танцует в последний раз на земле.
     - Но является ли это только для тебя  так,  дон  Хуан?  Или  это  для
каждого воина так же?
     - Это точно так же для каждого воина, у которого есть танец силы, и в
то же время это не так. Смерть наблюдает за последним танцем воина, но то,
как воин видит свою смерть, является личным делом. Это может быть все, что
угодно. Птица, свет, личность, куст, галька или неизвестное присутствие.
     Картины смерти, нарисованные доном Хуаном, встревожили меня. Я не мог
найти подходящих слов, чтобы задать свои вопросы, и замолчал.  Он  смотрел
на меня, улыбаясь, и уговаривал меня говорить дальше.
     Я спросил его, является ли то, как воин видит свою смерть,  зависящим
от условий, в которых он вырос. Как пример, я привел индейцев юма  и  яки.
Моей собственной мыслью было то, что культура определяет манеру, в которой
видят смерть.
     - Не имеет никакого значения, где  человек  вырос,  -  сказал  он.  -
определяющим в том, как человек делает  что-либо,  является  личная  сила.
Человек является только суммой своей личной силы. И эта  сила  определяет,
как он живет, и как умирает.
     - Что такое личная сила?
     - Личная сила - это чувство, - сказал он. - что-то  вроде  того,  как
быть удачливым. Или это можно назвать настроением. Личная сила - это нечто
такое, что приобретаешь в независимости от  своего  происхождения.  Я  уже
говорил тебе, что воин - это охотник за силой,  и  что  я  учу  тебя,  как
охотиться за ней и хранить ее. Трудность с тобой, что является  трудностью
и со всеми нами, состоит в том, чтобы тебя убедить. Ты должен верить,  что
личная сила может быть использована, и что ее можно хранить, но до сих пор
ты не был в этом убежден.
     Я сказал ему, что он доказал свою  точку  зрения,  и  что  я  убежден
настолько, насколько я вообще могу быть убежденным. Он засмеялся.
     - Это не тот тип убеждения, о котором я говорю, - сказал он.
     Он два-три раза слегка похлопал меня по плечу с усмешкой.
     - Меня не требуется смешить, ты же знаешь.
     Я почувствовал себя обязанным заверить его, что говорю серьезно.
     - Я не сомневаюсь в этом, - сказал он. - но быть убежденным означает,
что ты можешь действовать сам. От тебя еще потребуются огромные усилия для
того, чтобы делать это. Намного больше еще должно быть сделано. Ты  только
начал.
     Секунду он был спокоен. Его лицо приобрело застывшее выражение.
     - Забавно,  насколько  ты  мне  иногда  напоминаешь  меня  самого,  -
продолжал он. - я тоже не хотел избирать тропу воина. Я  считал,  что  вся
эта работа ни к чему, и поскольку  мы  все  так  или  иначе  умрем,  какая
разница - быть воином или не быть им. Я ошибался. Но я  должен  был  найти
это сам. Как только ты поймешь, что ты ошибаешься и что тут  действительно
есть целый мир разницы, тогда только ты сможешь сказать, что ты убежден. И
тогда ты сможешь идти дальше сам. И самостоятельно ты даже  сможешь  стать
человеком знания.
     Я просил его объяснить, что он имеет  в  виду  под  словами  "человек
знания".
     - Человек знания - это тот, кто правдиво прошел трудности  учения,  -
сказал он. - человек, который без спешки и медлительности прошел настолько
далеко, насколько смог, в раскрытии секретов личной силы.
     В кратких словах он очертил эту концепцию, а  затем  бросил  ее,  как
тему разговора, сказав,  что  мне  следует  заботиться  лишь  о  том,  как
сохранять личную силу.
     - Но это совершенно непонятно, - запротестовал я. -  я  действительно
не могу сообразить, к чему ты ведешь.
     - Охота за силой - любопытное явление, - сказал  он.  -  сначала  она
должна быть идеей, затем она должна быть установлена шаг за шагом, а затем
- бомц! - она происходит.
     - Как она происходит?
     - Дон Хуан поднялся. Он стал вытягивать руки и  выгибать  спину,  как
кот. Его кости, как обычно, издали серию хрустящих звуков.
     - Пойдем, - сказал он. - впереди у нас длинное путешествие.
     - Но я хочу тебя спросить еще так много вещей, - сказал я.
     - Мы идем к месту силы, - сказал он, входя в  дом.  -  почему  ты  не
побережешь свои вопросы до того времени, как мы  туда  войдем?  Нам  может
представиться случай поговорить.
     Я думал, что мы поедем, поэтому поднялся и подошел к машине,  но  дон
Хуан отозвал меня из дома и велел мне взять мою сетку с флягами.  Он  ждал
меня за домом на краю пустынного чапараля.
     - Нам нужно спешить, - сказал он.
     Мы достигли нижних склонов гор Сьерра Мадре  около  трех  часов  дня.
День был теплый, но во второй половине дня ветер похолодал. Дон  Хуан  сел
на камень и сделал мне знак сделать так же.
     - Что мы собираемся здесь делать на этот раз, дон Хуан?
     - Ты очень хорошо знаешь, что мы здесь для того, чтобы  охотиться  за
силой.
     - Это я знаю. Но что именно мы собираемся здесь делать?
     - Ты знаешь, что я не имею ни малейшей идеи.
     -  Ты  хочешь  сказать,  что  ты  никогда  не  следуешь   какому-либо
определенному плану?
     - Охота за силой - это очень серьезное  дело,  -  сказал  он.  -  нет
никакого способа распланировать ее наперед. Именно это  в  ней  интересно.
Тем не менее, воин действует так, как будто бы у него  есть  план,  потому
что он доверяет своей личной силе. Он знает наверняка,  что  она  заставит
его действовать наиболее подходящим способом.
     Я указал, что его заявления были до какой-то  степени  противоречивы.
Если у воина уже есть личная сила, то зачем ему охотиться за ней?
     Дон Хуан поднял брови и сделал жест подчеркнутого отвращения.
     - Ты - человек, который охотится за личной силой, - сказал он. - а  я
- воин, который уже ее имеет. Ты спросил меня, был ли у  меня  план.  И  я
сказал, что я доверяю своей личной силе в том, чтобы она руководила  мной,
и что мне не нужно иметь плана.
     Мы помолчали, а затем пошли дальше.  Склоны  были  очень  крутыми,  и
забираться на них было весьма трудным  и  исключительно  утомительным  для
меня. С другой стороны, выносливости дона Хуана, казалось, не будет конца.
Он не бежал и не спешил,  его  ходьба  была  постоянной  и  неустанной.  Я
заметил, что он даже  не  вспотел.  Даже  после  того,  как  взобрался  на
огромный почти вертикальный склон. Когда я достиг вершины,  дон  Хуан  уже
был там, ожидая меня. Когда я уселся рядом с ним, я почувствовал, что  мое
сердце готово разорваться и выскочить из моей груди. Я лег на спину, и пот
буквально фонтаном потек у меня из бровей.
     Дон Хуан расхохотался и некоторое время  катал  меня  туда-сюда.  Это
движение помогло мне восстановить дыхание.
     Я сказал, что просто испуган его физической энергией.
     - Я все время старался привлечь твое внимание к этому, - сказал он.
     - Ты совсем не стар, дон Хуан!
     - Конечно, нет, я старался, чтобы ты заметил это.
     - Как ты это делаешь?
     - Я ничего не делаю. Мое тело прекрасно себя чувствует,  и  это  все.
Поэтому я хорошо с собой обхожусь. У меня нет никакой причины  чувствовать
себя усталым или больным. Секрет совсем не в том, что ты делаешь с  собой,
но скорее в том, чего ты не делаешь.
     Я ждал объяснения. Он, казалось, понимал мою неспособность понять. Он
знающе улыбнулся и встал.
     -  Это  место  силы,  -  сказал  он.  -  найдем  нам   место,   чтобы
расположиться на этой вершине.
     Я запротестовал. Я хотел, чтобы он объяснил, чего я не должен  делать
со своим телом. Он сделал повелительный знак.
     - Прекрати болтовню, - сказал он мягко. - на этот раз просто действуй
для разнообразия. Неважно, сколько времени  у  тебя  займет,  чтобы  найти
подходящее место для отдыха. Может быть, у тебя уйдет  на  это  вся  ночь.
Точно так же неважно, найдешь ли ты это место.  Важным  моментом  является
то, что ты попытаешься его найти.
     Я отложил свой блокнот и поднялся. Дон  Хуан  напомнил  мне,  как  он
делал бесчисленное множество  раз,  когда  просил  меня  найти  место  для
отдыха,  что  я  должен  смотреть,  не  фокусируя  взгляда  ни  на   каком
определенном месте и скашивая глаза до тех пор,  пока  предметы  не  будут
расплываться.
     Я пошел, обшаривая  землю  полузакрытыми  глазами.  Дон  Хуан  шел  в
нескольких футах справа и на пару шагов позади меня. Сначала я  прошел  по
всей периферии вершины холма. Моим  намерением  было  продолжить  путь  по
спирали к центру, но после того, как я завершил круг на вершине, дон  Хуан
остановил меня.
     Он сказал, что я позволяю своему предпочтению к распорядку одерживать
надо мной верх. С сарказмом он добавил, что  я  наверняка  охватываю  весь
район систематически, но таким определенным образом, что не смогу  ощутить
подходящего места. Он добавил,  что  сам  он  знает,  где  оно  находится,
поэтому для меня нет никакой возможности импровизировать.
     - Что же я должен делать вместо этого? - спросил я.
     Дон Хуан заставил меня сесть. Затем  он  сорвал  по  одному  листу  с
нескольких кустов и дал их мне. Он велел мне лечь  на  спину,  расстегнуть
пояс и положить листья на кожу живота. Он наблюдал за моими  движениями  и
указал, чтобы я прижимал листья к телу обеими руками.  Затем  он  приказал
мне закрыть глаза и предупредил, что, если я хочу совершенных результатов,
то я не должен ни отпускать листьев, ни открывать глаза, ни пытаться сесть
в то время, как он будет поворачивать мое тело в положение силы.
     Он взял меня за правую подмышку и развернул. У меня  было  неодолимое
желание взглянуть сквозь полуприкрытые  веки,  но  дон  Хуан  положил  мне
ладонь на глаза. Он скомандовал мне, чтобы я сконцентрировал свое внимание
только на том чувстве тепла, которое будет исходить из листьев.
     Секунду я лежал неподвижно,  а  затем  почувствовал  странное  тепло,
исходящее из листьев. Сначала я его почувствовал ладонями рук, затем тепло
распространилось на мой живот и, наконец, оно буквально затопило  все  мое
тело. Через несколько минут мои ноги горели от жара, который мне напоминал
те времена, когда у меня была высокая температура.
     Я сказал дону Хуану о неприятном ощущении и  о  своем  желании  снять
обувь. Он сказал, что собирается помочь мне подняться и что  я  не  должен
открывать глаз до тех пор, пока  он  мне  не  скажет,  а  также  я  должен
прижимать листья к животу до тех пор, пока не найду подходящее место.
     Когда я был на ногах, он  прошептал  мне  на  ухо,  что  мне  следует
открыть глаза и идти без всякого плана, позволяя силе листьев подталкивать
и вести меня.
     Я начал бесцельно ходить. Жар моего тела был неудобен. Мне  казалось,
что у меня поднимается высокая температура, и я  ушел  в  попытки  понять,
каким способом дон Хуан вызвал ее.
     Дон Хуан шел позади меня. Внезапно  он  издал  такой  вопль,  который
почти  парализовал  меня.  Он  объяснил,  смеясь,  что   внезапные   звуки
отпугивают неприятных духов. Я скосил глаза и ходил взад  и  вперед  около
получаса. За это время неприятная жара в моем теле превратилась в приятную
теплоту. Я ощутил чувство легкости, прохаживаясь по вершине холма. Однако,
я  чувствовал  разочарование.  Каким-то  образом  я  ожидал,  что   замечу
какого-то рода зрительное явление, но на периферии моего  зрения  не  было
никаких изменений: ни необычной окраски, ни сияния, ни темных масс.
     Наконец, я устал от скашивания  глаз  и  открыл  их.  Я  стоял  перед
маленькой площадкой песчаника, которая была одним из  каменистых  выступов
на вершине холма. Все остальное было просто землей с  широко  раскиданными
небольшими кустами. Казалось, что ранее растительность  время  от  времени
выгорала, и что новый подрост еще не созрел. В течение некоторого  времени
я стоял перед площадкой песчаника, по какой-то причине  она  казалась  мне
прекрасной, а затем я просто сел на нее.
     - Хорошо, хорошо, - сказал дон Хуан и похлопал меня по спине.
     Затем он сказал, чтобы я  осторожно  вынул  листья  из-под  одежды  и
положил их на камень.
     Как только я снял листья с кожи, я начал  остывать.  Я  пощупал  свой
пульс. Казалось, он был нормальным.
     Дон Хуан рассмеялся и назвал меня "доктор Карлос", и спросил, не могу
ли я пощупать его пульс тоже. Он сказал, что то, что я ощущал, было  силой
листьев, что эта сила очистила меня и дала мне возможность выполнить  свою
задачу.
     Я очень искренне убеждал его, что не сделал ничего особенного и что я
сел на это место, потому что устал и потому, что находил окраску песчаника
очень призывной.
     Дон Хуан ничего не сказал. Он  стоял  в  нескольких  футах  от  меня.
Внезапно он отпрыгнул назад с невероятной энергией, побежал и  перепрыгнул
какие-то кусты, вскочив на высокий гребень скальной породы в стороне.
     - В чем дело? - спросил я испуганно.
     - Следи за направлением, в  котором  ветер  понесет  твои  листья,  -
сказал он. - быстро пересчитай их. Ветер  приближается.  Половину  листьев
возьми и опять приложи к своему животу.
     Я насчитал двадцать листьев. Десять я засунул  себе  под  рубашку,  а
затем сильный порыв ветра бросил остальные десять в западном  направлении.
У меня было странное ощущение, когда я наблюдал  за  улетающими  листьями,
что реальное существо вещей намеренно бросило их в аморфную массу  зеленой
растительности.
     Дон Хуан прошел назад к тому месту, где я находился, и сел  рядом  со
мной лицом к югу.
     Долгое время мы не говорили ни слова. Я не знал, что сказать.  Я  был
измучен. Я хотел закрыть глаза, но не смел. Дон Хуан, должно быть, заметил
мое состояние и сказал, что все в порядке, и я могу  заснуть.  Он  сказал,
чтобы я положил руки на живот поверх листьев и  постарался  почувствовать,
что я лежу подвешенный на постели "струн", которые он сделал для  меня  на
"месте моего предрасположения". Я закрыл глаза и воспоминания  о  покое  и
полноте ощущения, которые я испытал во время сна на  вершине  того  холма,
наполнили  меня.  Я  хотел  понять,  действительно  ли  я  чувствую   себя
подвешенным, но заснул.
     Проснулся я как раз перед заходом солнца.  Сон  освежил  меня  и  дал
бодрости. Дон Хуан тоже спал. Он открыл глаза в одно время со  мной.  Было
ветрено, но холода я не  чувствовал.  Листья  на  моем  животе,  казалось,
действовали, как печка, своего рода грелка.
     Я осмотрел окрестности. Место, которое  я  выбрал  для  отдыха,  было
похоже на небольшой постамент. Тут действительно можно было сидеть как  на
длинной веранде. Сзади было достаточно камня,  чтобы  служить  спинкой.  Я
увидел так же, что дон Хуан принес мой  блокнот  и  положил  его  мне  под
голову.
     - Ты нашел правильное место, - сказал  он,  улыбаясь.  -  и  все  это
произошло так, как я тебе о  нем  говорил.  Сила  привела  тебя  сюда  без
всякого плана с твоей стороны.
     - Что это за листья ты мне дал? - спросил я.
     Теплота, которая исходила из листьев  и  поддерживала  меня  в  таком
удобном состоянии без одеяла и теплой  одежды  была  явлением  естественно
поглощавшим мои мысли.
     - Это были просто листья, - сказал дон Хуан.
     - Ты хочешь сказать, что я могу нарвать листья с любого куста, и  они
будут оказывать тот же эффект на меня?
     - Нет. Я не говорю, что ты сам это можешь сделать. У тебя нет  личной
силы. Я говорю, что любые листья  помогут  тебе  при  условии,  что  лицо,
которое их дает, имеет силу. Сегодня тебе помогли не листья, а сила.
     - Твоя сила, дон Хуан?
     - Ты, я думаю, можешь сказать, что это была моя  сила,  хотя  это  не
будет совсем точным. Сила не принадлежит никому. Некоторые  из  нас  могут
собрать ее, а затем она может быть прямо передана кому-нибудь еще.  Видишь
ли, ключом к запасенной силе является то, что она может быть  использована
только для того, чтобы помочь еще кому-нибудь накопить силу.
     Я спросил, означает ли это, что его сила лимитирована только  помощью
другим. Дон Хуан терпеливо объяснил, что он может использовать свою личную
силу когда захочет и на что сам захочет. Но когда дело  доходит  до  того,
чтобы передать ее непосредственно другому лицу, то это невозможно  сделать
за исключением тех случаев, когда это лицо использует ее на  поиски  своей
собственной личной силы.
     - Все, что человек делает, связано с его личной  силой,  -  Продолжал
дон Хуан. - поэтому для того,  у  кого  ее  нет,  дела  сильного  человека
кажутся невероятными. Сила нужна даже для того, чтобы  понять,  что  такое
сила. Вот что я все время пытался тебе объяснить. Но я  знаю,  что  ты  не
понимаешь, и не потому, что не хочешь, но потому, что у  тебя  очень  мало
личной силы.
     - Что я должен делать, дон Хуан?
     - Ничего. Просто продолжай то, что ты  делаешь  сейчас.  Сила  найдет
путь.
     Он поднялся и повернулся вокруг себя, глядя на все, что его окружало.
Его тело двигалось одновременно с движением его глаз. Впечатление было как
от  заводной  игрушки,  которая  повернулась  вокруг  себя  одним   точным
нераздельным движением.
     Я смотрел на  него  с  разинутым  ртом.  Он  улыбнулся,  понимая  мое
удивление.
     - Сегодня ты будешь охотится за силой в темноте дня, -  сказал  он  и
уселся.
     - Извини, я не понял.
     - Этой ночью ты отправишься в эти неизвестные холмы. В темноте они не
являются холмами.
     - А что они такое?
     - Они нечто  другое.  Нечто  невообразимое  для  тебя,  поскольку  ты
никогда не был свидетелем их существования.
     - Что ты хочешь сказать, дон  Хуан?  Ты  всегда  пугаешь  меня  своим
загадочным разговором.
     Он засмеялся и легка лягнул мою щиколотку.
     - Мир - это загадка, - сказал он. - и он совсем не такой, как ты  его
себе рисуешь.
     Он, казалось, задумался на минуту. Его голова двигалась вверх и  вниз
в ритмичном покачивании. Затем он улыбнулся и добавил: "что ж, он в то  же
время и такой, как ты его рисуешь себе. Но это еще не весь мир.  Есть  еще
очень многое. Ты все время находил это  и  может  быть  сегодня  ночью  ты
добавишь еще  кусочек".  Его  тон  вызвал  озноб  в  моем  теле.  "Что  ты
планируешь делать?" - спросил я.
     - Я ничего не планирую.  Все  решено  той  же  самой  силой,  которая
позволила тебе найти это место.
     Дон Хуан поднялся и указал на что-то в отдалении.  Я  решил,  что  он
хочет, чтобы я встал и посмотрел. Я попытался вскочить на ноги, но прежде,
чем я полностью встал, дон Хуан с большой силой толкнул меня вниз.
     - Я не просил тебя следовать за мной, -  сказал  он  резким  голосом.
Затем он смягчил свой тон и добавил. - у тебя сегодня будет трудная  ночь,
и тебе понадобится вся личная сила, какую  ты  можешь  собрать.  Оставайся
там, где находишься и побереги себя для дальнейшего.
     Он объяснил, что ни на что не  указывал,  а  просто  удостоверялся  в
местонахождении некоторых вещей. Он заверил меня,  что  все  в  порядке  и
сказал, что я должен сидеть спокойно и быть занятым,  потому  что  у  меня
есть масса времени для записи, прежде  чем  полная  темнота  опустится  на
землю. Его улыбка была выразительной и очень приятной.
     - Но что мы собираемся делать, дон Хуан?
     Он покачал головой с боку на бок в преувеличенном жесте недоверия.
     - Пиши, - скомандовал он и  повернулся  ко  мне  спиной.  Мне  больше
нечего было делать. Я работал над своими заметками пока не  стало  слишком
темно, чтобы писать.
     Все время, пока я писал, дон Хуан сохранял одну и  ту  же  позу.  Он,
казалось, ушел в наблюдения за далью на западе. Но как только  я  окончил,
он повернулся ко мне и сказал  шутливым  тоном,  что  единственный  способ
заткнуть мне рот, это  дать  мне  что-нибудь  поесть  или  заставить  меня
писать, или уложить меня спать.
     Он вынул небольшой сверток из рюкзака и церемониально открыл его. Там
были кусочки сухого мяса. Кусок он дал мне, а другой  взял  себе  и  начал
жевать его. Он сообщил, что это мясо, обладающее силой, в которой в данном
случае мы оба нуждаемся.  Я  был  слишком  голоден,  чтобы  думать  о  той
возможности, что сухое мясо может содержать психотропное вещество. Мы  ели
в полной тишине, пока не было съедено все мясо, и к  этому  времени  стало
совсем темно.
     Дон Хуан поднялся и потянулся руками и спиной. Он предложил, чтобы  я
сделал то же самое.
     - Распрямить все тело после  сна,  сидения  или  хождения  -  хорошая
практика, - сказал он.
     Я последовал его совету и некоторые из листьев, которые  я  держал  у
себя под рубашкой, упали через штанины моих брюк. Я раздумывал, следует ли
мне поднять их, но он сказал, чтобы я забыл о них, что в  них  нет  больше
никакой нужды, и что я должен дать им падать так, как они падают.
     Затем дон Хуан очень близко подошел ко мне и прошептал мне на  правое
ухо, что я должен следовать вплотную за ним  и  подражать  всему,  что  он
будет делать. Он сказал, что мы находимся в безопасности на том месте, где
стоим, потому что мы были, так сказать, на краю ночи.
     - Это не ночь, - прошептал он, топнув по камню, на котором мы стояли.
- ночь там.
     Он указал на темноту вокруг нас.
     Затем  он  проверил  мою  переносную  сетку,  посмотрев,  хорошо   ли
закреплены фляги и мой блокнот и мягким голосом сказал, что все  находится
в полном порядке не потому, что он верит в то, что останется живым  в  том
деле, которое  собирается  предпринять,  но  потому,  что  это  часть  его
неуязвимого поведения.
     Вместо того,  чтобы  дать  мне  чувство  облегчения,  его  объяснения
создали во мне полную уверенность, что мой рок приближается. Я хотел выть.
     Дон Хуан, я уверен, полностью осознавал эффект своих слов.
     - Доверяй своей личной силе, - сказал он мне на ухо. - это  все,  что
человек имеет в этом волшебном мире.
     Он слегка подтолкнул меня, и мы пошли. Он шел впереди  меня  примерно
на два шага. Я следовал за ним, устремив глаза на землю. Каким-то  образом
я не смел смотреть вокруг. А  то,  что  я  фокусировал  взгляд  на  земле,
придавало мне чувство странного  спокойствия.  Это  почти  гипнотизировало
меня.
     После короткого перехода дон  Хуан  остановился.  Он  прошептал,  что
полная темнота рядом и что он собирается двигаться впереди  меня,  вернее,
собирался, а теперь собирается уступить свое  место  мне,  подражая  крику
особой маленькой совы. Он напомнил мне,  что  я  знаю  его  имитацию,  как
хриплую вначале, а затем становящуюся такой же звучной, как крик настоящей
совы. Он предупредил меня, чтобы я очень строго отличал крики других  сов,
в которых нет этой отметки.
     К тому времени, как дон Хуан окончил давать мне все эти инструкции, я
практически был охвачен паникой. Я схватил его за руку и не отпускал.  Мне
понадобилось две-три минуты, чтобы успокоиться достаточно для того,  чтобы
что-либо произнести. Нервная  дрожь  сотрясала  мой  живот,  и  я  не  мог
говорить внятно.
     Спокойным мягким голосом он попросил меня взять себя в  руки,  потому
что темнота была такой же, как и ветер -  неизвестным  существом,  которое
может одурачить меня, если я не буду осторожен. А я должен быть совершенно
спокоен, чтобы иметь с ней дело.
     - Ты должен отступить от себя, чтобы твоя личная сила слилась с силой
ночи, - сказал он мне на ухо.
     Он сказал, что собирается пойти впереди меня и на меня напал еще один
приступ нерационального страха.
     - Это безумие, - запротестовал я.
     Дон Хуан не рассердился и не потерял терпения. Он спокойно  засмеялся
и сказал мне на ухо что-то такое, что я не совсем расслышал.
     - Что ты сказал? - спросил я громко сквозь стучащие зубы.
     Дон Хуан приложил мне ко рту руку и  прошептал,  что  воин  действует
так, как если бы он знал, что он делает, тогда как на  самом  деле  он  не
знает ничего. Он повторил одно и то же заявление три или четыре раза,  как
если бы хотел, чтобы я его запомнил. Он сказал:
     - Воин неуязвим, если он доверяет своей личной силе  вне  зависимости
от того, маленькая она или громадная.
     Немного подождав, он спросил меня, пришел ли я в себя. Я кивнул, и он
быстро исчез из  виду  совершенно  беззвучно.  Я  постарался  осмотреться.
Казалось, я стою среди густой растительности. Все, что  я  мог  различить,
была  темная  масса  кустов  или,  может  быть,  небольших   деревьев.   Я
сконцентрировал свое внимание на звуках, но ничего  выдающегося  не  было.
Гудение ветра заглушало  все  остальные  звуки  за  исключением  отдельных
пронзительных криков крупных сов и посвистывания других птиц.
     Некоторое время я ждал в состоянии величайшей внимательности. И затем
послышался хриплый и длительный  крик  небольшой  совы.  У  меня  не  было
сомнения, что это дон Хуан. Он донесся сзади меня. Я повернулся и пошел  в
том направлении. Я двигался медленно, потому что чувствовал  себя  глубоко
погруженным и опутанным темнотой.
     Я  шел,  наверное,  минут  десять.  Внезапно  какая-то  темная  масса
выпрыгнула передо мной. Я взвизгнул и упал  на  ягодицы.  В  ушах  у  меня
звенело. Испуг был так велик, что у меня перехватило дыхание. Мне пришлось
открыть рот, чтобы вдохнуть.
     - Встань, - сказал дон Хуан мягко. - я не собирался  пугать  тебя.  Я
просто пошел встретить тебя.
     Он сказал, что наблюдал  за  моей  ходьбой  калеки,  и  что  когда  я
двигался в темноте, то я был  похож  на  хромую  старую  леди,  пытающуюся
пройти между грязных луж. Эта картина ему показалась забавной, и он громко
засмеялся.
     - Затем он приступил к демонстрации особого способа ходьбы в темноте.
Способа, который он назвал "бег силы". Он встал  передо  мной  и  заставил
меня провести руками по его спине и коленям, чтобы иметь  представление  о
положении его тела. Туловище дона Хуана было  слегка  согнуто  вперед,  но
спина оставалась прямой. Его колени также были слегка согнуты.
     Он медленно прошелся  передо  мной  так,  чтобы  я  отметил,  что  он
поднимает колени каждый раз почти  до  груди,  а  затем  он  действительно
убежал из виду и вернулся снова. Я не мог понять, как он бегает  в  полной
темноте.
     - Бег силы существует для беганья ночью, - прошептал он мне на ухо.
     Он сказал, чтобы я попробовал это сам. Я сказал  ему,  что  уверен  в
том, что сломаю ноги, упав в расщелину или стукнувшись о скалу.  Дон  Хуан
совершенно спокойно сказал, что "бег силы" совершенно безопасен.
     Я указал, что единственно, каким способом я могу понять его поступки,
так это предположив, что он  знает  эти  холмы  в  совершенстве,  и  таким
образом избегает рытвин.
     Дон Хуан взял мою голову в руки и с силой прошептал:
     - Это ночь! И это сила!
     Он выпустил мою голову и затем мягким голосом добавил, что ночью  мир
совсем иной и что его способность бегать в темноте ничего общего не  имеет
с его знанием этих холмов. Он сказал, что ключ к этому лежит  в  том,  что
твоя собственная личная сила вытекает свободно так, что она может  слиться
с силой ночи, и что как только  эта  сила  берет  верх,  уже  не  остается
никакого шанса для того, чтобы оступиться. Он добавил  тоном  чрезвычайной
серьезности, что, если я  сомневаюсь  в  этом,  то  я  должен  на  секунду
представить себе то, что происходит. Для человека его  возраста  бегать  в
этих холмах в этот час было бы самоубийственным, если бы сила ночи не вела
его.
     - Смотри, - сказал он и быстро убежал  в  темноту  и  затем  вернулся
назад.
     То, как двигалось его  тело,  было  столь  необычно,  что  я  не  мог
поверить в то, что я вижу. Он вроде как топтался на одном  месте  секунду.
Манера,  в  которой  он  поднимал  свои  ноги,  напомнила  мне  спринтера,
делающего предварительные разминочные упражнения.
     Затем он велел мне следовать за ним. Я сделал  это  с  очень  большой
скованностью и трудом. С исключительным старанием я пытался смотреть, куда
ступаю, но невозможно было определить  расстояния.  Дон  Хуан  вернулся  и
бежал сбоку от меня. Он прошептал, что  я  должен  отрешиться  от  себя  и
отдаться силе ночи, и доверять тому маленькому клочку личной силы, которой
я имел, иначе я никогда не буду способен свободно двигаться.  Что  темнота
связывает только потому, что я полагаюсь на свое зрение  во  всем,  что  я
делаю, не зная, что другим способом двигаться - было позволить  силе  быть
вожатым.
     Я  пытался  несколько  раз  без  всякого  успеха.  Я  просто  не  мог
отступиться от себя. Страх покалечить ноги был  всепобеждающим.  Дон  Хуан
приказал мне двигаться на одном и том же месте и попытаться почувствовать,
что я будто бы действительно пользуюсь "бегом силы".
     Затем он сказал, что собирается бежать впереди и что я  должен  ждать
его совиного крика. Он исчез  в  темноте  прежде,  чем  я  успел  что-либо
сказать. Я временами закрывал глаза и бежал на одном  и  том  же  месте  с
согнутым туловищем и коленями, пожалуй, в течение  часа.  Мало-помалу  мое
напряжение начало слабеть, пока я не почувствовал себя, наконец,  довольно
удобно. Тогда я услышал крик дона Хуана.
     Я пробежал десять-двенадцать метров в том направлении, откуда донесся
крик, пытаясь "отрешиться от себя", как советовал дон Хуан. Но то,  что  я
наткнулся на куст, немедленно вернуло мое чувство опасности.
     Дон Хуан ждал меня и поправил мою позу. Он настоял,  чтобы  я  прежде
всего прижал пальцы к ладоням, вытянув большие и  указательные  пальцы  на
каждой руке. Затем он сказал, что, по его мнению, я просто  индульгирую  в
своем чувстве неприспособленности, поскольку я знаю как факт, что я всегда
могу хорошо видеть в независимости от того, как темна ночь. Если я не буду
ни на чем останавливать взгляд, а буду сканировать землю перед собой. "Бег
силы" был похож на поиски места  для  отдыха.  И  то  и  другое  требовало
чувства отрешенности и чувства веры. "Бег силы" требовал, чтобы глаза были
направлены на землю перед собой,  потому  что  даже  мимолетный  взгляд  в
сторону дает изменение потока движения. Он объяснил, что  наклон  туловища
вперед необходимо для того, чтобы опустить  глаза,  а  причина  поднимания
коленей до груди была в том,  что  шаги  должны  быть  очень  короткими  и
безопасными. Но предупредил меня, что сначала я буду много спотыкаться, но
заверил, что с практикой я смогу бегать так же быстро и так же  безопасно,
как могу бегать в дневное время.
     Несколько часов я пытался подражать его  движениям  и  попасть  в  то
настроение, которое он рекомендовал. Он то очень терпеливо бежал на  месте
передо мной, то отбегал на небольшие расстояния и возвращался туда, где  я
стоял, так, чтобы я мог увидеть, как он движется. Иногда  он  даже  толкал
меня и заставлял пробежать несколько метров. Затем он убежал и позвал меня
серией  совиных  криков.  Каким-то  необъяснимым  способом  я  двигался  с
неожиданной степенью уверенности в себе. Насколько я  знал,  я  ничего  не
сделал для того, чтобы пробудить это чувство. Но мое тело, казалось, знало
о существовании разных предметов, не думая о них. Например,  я  не  мог  в
действительности видеть расщелин в скале на своем пути, но мое тело всегда
ухитрялось  наступать  на  края  и  никогда  в  трещины.  За   исключением
нескольких неудач, когда я терял равновесие из-за того,  что  рассеивался.
Концентрация, необходимая, для  сканирования  участка  земли  прямо  перед
собой, должна была быть совершенной. Как и  предупреждал  меня  дон  Хуан,
малейший взгляд в сторону или слишком далеко вперед изменял бег.
     После долгих поисков я нашел дона Хуана.  Он  сидел  вблизи  каких-то
темных очертаний, которые казались деревьями. Когда я приблизился к  нему,
он сказал, что я делаю хорошие успехи, но сейчас время с  этим  закончить,
потому что он уверен,  что  он  уже  достаточно  долго  пользовался  своим
свистом и к этому времени ему уже могут подражать другие.
     Я согласился, что время остановиться.  Я  был  почти  совсем  измучен
своими попытками. Почувствовав облегчение,  я  спросил  его,  кто  мог  бы
подражать его крику.
     - Силы, олли, духи, кто знает, - сказал он шепотом.
     Он объяснил, что  "существа  ночи"  обычно  издают  очень  мелодичные
звуки,  но  находясь  в  невыгодном   положении,   воспроизводя   хриплоту
человеческих криков или птичьего свиста.  Он  предупредил  меня,  чтобы  я
всегда останавливался, если услышу такой звук и держал в уме все,  что  он
сказал, потому что  когда-нибудь  в  другой  раз  мне  может  понадобиться
сделать точное определение. Ободряющим тоном он сказал, что у меня  теперь
очень хорошее представление относительно того, что такое "бег силы" и  что
для того, чтобы в совершенстве освоить его, мне нужен лишь легкий  толчок,
который я смогу получить в другой раз, когда мы вновь отправимся  в  ночь.
Он похлопал меня по плечу и заявил, что собирается покинуть меня.
     - Давай уберемся отсюда, - сказал он и побежал.
     - Подожди, подожди, - взвизгнул я испуганно, - давай пойдем шагом.
     Дон Хуан остановился и снял шляпу.
     - Черт возьми, - сказал он тоном  замешательства,  -  мы  с  тобой  в
пиковом положении. Ты знаешь, что я не  могу  ходить  в  темноте.  Я  могу
только бежать. Я сломаю себе ноги, если я буду идти шагом.
     У меня было такое чувство, что он улыбается, когда говорит это,  хотя
я не мог видеть его лица. Доверительным тоном он добавил, что уже  слишком
стар для того, чтобы ходить шагом, и что то немногое в "беге силы", чему я
научился этой ночью, должно быть растянуто, раз есть такой случай.
     - Если мы не используем "бег  силы",  то  нас  сомнут  как  траву,  -
прошептал он мне на ухо.
     - Кто?
     - В ночи есть вещи, которые действуют на людей, - прошептал он  таким
тоном, который послал дрожь по всему моему телу.
     Он сказал, что не важно, буду ли я поспевать за ним, потому,  что  он
будет давать повторяющиеся сигналы четырех совиных  криков  за  раз,  так,
чтобы я мог следовать за ним.
     Я предложил, чтобы мы остались в этих холмах до рассвета, а затем уже
покинули их. Очень драматическим тоном он отметил,  что  оставаться  здесь
будет самоубийством. И даже если мы выберемся живыми, то ночь высосет нашу
личную силу до такой степени, что мы станем жертвами первой  же  опасности
дня.
     - Давай не  будем  больше  терять  времени,  -  сказал  он  с  ноткой
срочности в голосе. - давай убираться отсюда.
     Он вновь заверил меня,  что  будет  двигаться  как  можно  медленнее.
Последним его  наставлением  было,  что  я  не  должен  пытаться  издавать
какой-нибудь звук, даже ахнуть, что бы ни случилось. Он указал  мне  общее
направление,  в  котором  мы  собираемся  двигаться,  и  побежал   заметно
замедленным шагом. Я последовал за ним, но как бы медленно он не двигался,
я не мог за ним поспеть, и скоро он исчез в темноте впереди меня.
     Оставшись один, я осознал, что уже приспособился к довольно  быстрому
движению, не отдавая себе в этом отчета, и это меня  потрясло.  Я  пытался
выдерживать такой шаг так долго, как только смогу и затем услышал зов дона
Хуана немножко справа от меня. Он просвистел четыре раза подряд.
     Через очень короткий промежуток я опять услышал его совиный  крик  на
этот раз совсем справа. Для того, чтобы следовать за  ним,  я  должен  был
повернуться на 45 градусов. Я начал двигаться в новом направлении, ожидая,
что остальные три крика из сигнала дадут мне более хорошую ориентацию.
     Я услышал новый свист,  который  поместил  дона  Хуана  почти  в  том
направлении, откуда  мы  отправились.  Я  остановился  и  прислушался.  На
небольшом расстоянии я услышал очень резкий звук, что-то вроде  того,  как
если бы две скалы стукнулись вместе. Я напряженно прислушивался и  отметил
серию мягких звуков, как если бы  две  скалы  слегка  постукивали  друг  о
дружку. Послышался еще один крик совы, и тогда я понял, что дон Хуан  имел
в виду.  Было  что-то  действительно  мелодичное  в  этом  крике.  Он  был
значительно длиннее и даже более звонкий, чем крик настоящей совы.
     Я ощутил странное чувство испуга. Мой  живот  сжался,  как  будто  бы
что-то давило меня вниз из  средней  части  моего  тела.  Я  повернулся  и
полубегом отправился в противоположном направлении.
     Я услышал слабый крик совы на расстоянии. За ним  быстро  последовали
еще три крика. Это были крики дона Хуана. Я побежал в  их  направлении.  Я
почувствовал, что он, должно быть, уже находится в добрых четверти мили от
меня, и если он продолжит так же бежать, то я  скоро  останусь  безысходно
один в этих холмах. Я не мог понять, зачем дону Хуану понадобилось убегать
вперед, если он мог бегать вокруг меня,  раз  ему  нужно  выдерживать  эту
скорость.
     Тут я заметил, что слева от меня, кажется, что-то двигается. Я  почти
мог это видеть, по крайней периферии своего поля зрения. Я  уже  собирался
удариться в панику, но отрезвляющая мысль пришла мне на  ум.  Я  наверняка
ничего не могу видеть в темноте. Я хотел посмотреть в том направлении,  но
боялся потерять свою инерцию.
     Еще один крик совы выбил меня из моих размышлений. Он пришел слева. Я
последовал за ним, потому что он был без всякого сомнения самым  нежным  и
мелодичным криком, какой я когда-либо слышал. Однако он не  напугал  меня.
Было что-то очень привлекательное или зовущее, или даже печальное в нем.
     Затем очень быстро темная масса пересекла  мой  путь  слева  направо.
Внезапность ее движения заставила меня  взглянуть  вперед,  и  я,  потеряв
равновесие, с шумом упал на какие-то кусты. Я свалился на  бок  и  услышал
мелодичный крик в нескольких шагах слева. Я поднялся,  но  прежде,  чем  я
смог начать движение вперед, послышался другой крик, более  требовательный
и захватывающий, чем первый. Казалось, что-то  хотело,  чтобы  я  стоял  и
слушал. Звук совиного крика был таким длительным и нежным, что он  ослабил
мои страхи. Я бы действительно остановился, если бы как раз в этот  момент
не услышал четырех хриплых криков дона Хуана. Я  вскочил  и  отправился  в
этом направлении.
     Через секунду я опять заметил какое-то мелькание или волну в  темноте
слева. Нельзя было даже сказать,  что  это  видение,  скорее  чувство,  и,
однако же, я был почти уверен, что я воспринимаю его своими  глазами.  Оно
двигалось быстрее меня и вновь пересекло мой путь слева направо,  заставив
меня потерять равновесие. На этот раз я не упал, и, как  ни  странно,  то,
что я не упал, вызвало во мне волну раздражения. Я внезапно рассердился, и
неуместность моих чувств бросила меня  в  настоящую  панику.  Я  попытался
ускорить свой шаг. Я хотел сам  крикнуть  совой,  чтобы  дать  дону  Хуану
знать, где я нахожусь, но не посмел ослушаться его инструкций.
     В этот момент какая-то ужасающая вещь привлекла мое  внимание.  Слева
от меня, почти меня касаясь, действительно было что-то вроде животного.  Я
невольно подпрыгнул, отскочив направо. Испуг прервал мое  дыхание.  Я  был
настолько сильно охвачен страхом, что в голове  у  меня  не  было  никаких
мыслей, когда я двигался в темноте так быстро, как только мог. Мой  страх,
казалось, был  телесным  ощущением,  которое  ничего  общего  не  имело  с
мыслями. Я нашел такое состояние очень необычным. В ходе своей  жизни  мои
страхи  всегда  нагромождались  на  умственную  матрицу   и   усугублялись
общественными ситуациями или же людьми, ведущими себя определенным образом
в отношении  меня.  Однако,  на  этот  раз  мой  страх  был  действительно
новостью. Он исходил из неизвестной части мира и ударил меня в неизвестную
часть меня самого.
     Я услышал совиный крик очень близко и слегка слева. Я не мог  уловить
детали его оттенков, но, казалось, это был  крик  дона  Хуана,  поэтому  я
двинулся быстрее. Третий крик пришел с очень короткого расстояния,  я  мог
различить темную массу камней или, возможно, деревьев. Я услышал еще  один
крик совы и подумал, что дон Хуан, должно быть, меня ждет, потому  что  мы
уже находимся вне поля опасности. Я уже был почти на краю темного участка,
когда пятый крик заставил меня застыть на месте. Я попытался всмотреться в
темный участок, но внезапный  шелестящий  звук  слева  от  меня,  как  раз
вовремя, чтобы заметить черный предмет, более черный, чем все  окружающее,
не то катящийся, не то скользящий сбоку от меня. Я ахнул  и  отпрыгнул.  Я
услышал щелкающий звук, как если бы кто-то чмокнул губами, а  затем  очень
большая  темная  масса  выметнулась  из  затемненного  участка.  Она  была
квадратной, вроде двери, вероятно, около трех метров высотой.
     Внезапность ее появления заставила меня  завизжать.  На  секунду  мой
испуг был вне всяких масштабов, но еще  через  секунду  я  обнаружил  себя
пугающе спокойным, смотрящим на темную массу.
     Моя реакция была, насколько это касалось меня,  еще  одной  новостью.
Какая-то часть меня, казалось, подталкивала меня к тому участку с неуемной
настойчивостью, в то время, как другая моя часть сопротивлялась. Казалось,
с одной стороны, я хотел во всем наверняка убедиться, а с другой  стороны,
я хотел истерически бежать отсюда.  Я  едва  услышал  совиные  крики  дона
Хуана. Они, казалось, были недалеко и,  казалось,  были  испуганными.  Они
были более длинными и более хриплыми, как если бы он свистел во время бега
в моем направлении.
     Внезапно я обрел  над  собой  контроль,  смог  повернуться  кругом  и
какое-то время я бежал точно так, как дон Хуан хотел от меня.
     - Дон Хуан, - заорал я, когда нашел его.
     Он приложил мне руку ко рту и сделал мне знак следовать за собой.  Мы
вместе побежали очень  удобным  шагом  до  тех  пор,  пока  не  прибыли  к
песчаниковой плите, где находились раньше.
     В абсолютном молчании мы сели на плиту и сидели около часа до восхода
солнца. Затем мы поели пищу из фляг. Дон  Хуан  сказал,  что  нам  следует
оставаться на этом камне до полудня и что мы совсем не будем спать и будем
разговаривать так, как будто ничего необычного не произошло.
     Он попросил меня детально изложить ему все, что со мной  случилось  с
того момента, как он меня покинул.  Когда  я  закончил  свой  рассказ,  он
некоторое время молчал. Казалось, он погрузился в очень глубокие думы.
     - Не очень-то хорошо это выглядит, - сказал он, наконец. - то, что  с
тобой случилось прошлой ночью, было очень серьезным. Таким серьезным,  что
ты не можешь больше бродить ночью один. С этого времени существа  ночи  не
оставят тебя в покое.
     - Что со мной случилось прошедшей ночью, дон Хуан?
     Ты наткнулся на каких-то существ  из  тех,  которые  есть  в  мире  и
которые действуют подобно людям. Ты о них ничего не знаешь, потому  что  с
ними никогда не встречался. Пожалуй, самым  правильным  будет  назвать  их
существа гор. В действительности, они не принадлежат ночи.  Я  называю  их
существа ночи, потому что воспринимать их можно только в темноте с большой
легкостью. Они тут, вокруг нас во всякое время.  Днем,  однако,  их  более
трудно воспринимать, просто потому что мир знаком нам. А то, что  знакомо,
имеет прецеденты. В темноте, напротив, все  одинаково  незнакомо  и  очень
мало вещей имеют прецеденты. Поэтому ночью мы более чувствительны  к  этим
существам.
     - Но они реальны, дон Хуан?
     - Конечно! Они настолько  реальны,  что  обычно  они  убивают  людей,
особенно тех, кто заблудится в дикой местности и не имеет личной силы.
     - Если ты знал, что они так опасны, почему ты оставил меня одного?
     - Есть только один способ учиться. И этот способ  -  войти  самому  в
дело. Один только разговор о силе бесполезен, если ты хочешь  узнать,  что
такое сила, и если ты хочешь накапливать ее, ты должен сам все пощупать.
     - Дорога знания и силы очень трудна и очень длинна.  Может  быть,  ты
заметил, что я не позволял тебе до сих пор одному отправляться  в  темноту
вплоть до последней ночи. Для этого у тебя  недостаточно  силы.  Теперь  у
тебя ее достаточно, чтобы заработать хорошую битву, но недостаточно, чтобы
самому оставаться в темноте.
     - Что случится, если я останусь?
     - Ты умрешь. Существа ночи раздавят тебя, как букашку.
     - Означает ли это, что я не могу один провести ночь?
     - Ты можешь один провести ночь в своей постели, но не в горах.
     - А как насчет равнин?
     - Это относится только к диким местам, тем, где нет людей поблизости.
Особенно к диким местам в высоких  горах.  Поскольку  естественным  местом
обитания существ ночи являются скалы и трещины, то с этих пор ты не можешь
ходить в горы, если не накопишь достаточно личной силы.
     - Но как я могу накопить личную силу?
     - Ты делаешь это, живя так, как я тебе рекомендовал.  Мало-помалу  ты
затыкаешь все свои течи. Тебе не нужно об  этом  раздумывать,  потому  что
сила всегда находит путь. Возьми, например, меня. Я  не  знал,  что  коплю
силу, когда впервые начал учиться образу жизни воина. Так же, как и ты,  я
считал, что ничего особенного не делаю. Но это было  не  так.  Особенность
силы в том, что она незаметна, когда ее накапливают.
     Я попросил его объяснить, как он пришел к заключению, что мне  опасно
одному оставаться в темноте.
     - Существа ночи двигались слева от тебя. Они пытались слиться с твоей
смертью. Особенно та дверь, которую ты видел. Это было отверстие,  знаешь?
И оно тянуло бы тебя, пока ты не был бы вынужден войти в него, а это  было
бы твоим концом.
     Я заметил, как мог осторожно, что  мне  кажется  очень  странным  тот
факт, что со мной все случается, когда он находится где-то  неподалеку,  и
что все это похоже на то, что он сам создал и  подстроил  события.  В  тех
случаях, когда я  бывал  в  диких  местах  один  ночью,  все  всегда  было
нормально и обычно. Я никогда не испытывал ни встреч с тенями, ни странных
звуков. И в самом деле ничто меня никогда не пугало.
     Дон  Хуан  мягко  засмеялся  и   сказал,   что   все   это   является
доказательством, что у него достаточно личной силы для того, чтобы вызвать
себе на помощь миллиарды всяких вещей.
     У меня мелькнуло чувство, что он, возможно, намекнет на  то,  что  он
действительно пригласил нескольких человек, как своих доверенных.
     Дон Хуан, казалось, прочел мои мысли и громко расхохотался.
     - Не обременяй себя объяснениями, - сказал он. - то, что я сказал, не
имеет для тебя смысла просто потому, что у тебя  еще  недостаточно  личной
силы. Однако у тебя ее сейчас больше, чем тогда, когда ты начинал. Поэтому
с тобой начали случаться разные вещи. У тебя уже  была  мощная  встреча  с
туманом и молниями. Неважно, что ты не понял того, что случилось  с  тобой
той ночью. Важно то, что ты приобрел память об этом. Мост и все остальное,
что ты видел той  ночью,  повторится  когда-нибудь,  когда  у  тебя  будет
достаточно личной силы.
     - С какой целью все это будет повторено, дон Хуан?
     - Я не знаю. Я не ты. Только  ты  можешь  ответить  на  это.  Мы  все
различны. Вот почему я должен был оставить тебя одного прошлой ночью, хотя
я знал, что это смертельно опасно. Ты должен был сам испытать себя  против
этих существ. Причина, по которой я выбрал крик совы, состояла в том,  что
совы являются посланницами этих существ, имитируя крик совы,  выводишь  их
наружу. Они стали опасными для тебя не потому, что они  по  природе  своей
зловредны, но потому, что ты не был неуязвимым.  Есть  в  тебе  что-то  от
дешевки. И я знаю, что это такое. Ты просто смеешься надо мной. Ты смеялся
над всеми всегда, что, конечно, автоматически помещало тебя  выше  всех  и
выше всего. Но ты сам знаешь, что это не может быть  так.  Ты  всего  лишь
человек, и твоя жизнь слишком коротка, чтобы ухватить  все  чудеса  и  все
ужасы этого чудесного мира. Поэтому твоя насмешка - дешевка. Она уменьшает
тебя до пустяковых размеров.
     Я хотел возражать. Дон Хуан поймал меня, как он это делал десятки раз
раньше. На какой-то момент я рассердился. Но так  же,  как  это  случалось
раньше, писание отвлекло меня настолько, что я смог остаться бесстрастным.
     - Я думаю, что у меня есть от этого лекарство, - продолжал  дон  Хуан
после длинного перерыва. -  даже  ты  можешь  согласиться  со  мной,  если
вспомнишь, что ты делал прошлой ночью. Ты побежал так  же  быстро,  как  и
любой маг, лишь после того, как твой противник стал  невыносимым.  Мы  оба
это знаем, и я полагаю, что уже нашел для тебя стоящего противника.
     - Что ты собираешься делать, дон Хуан?
     Он не ответил. Он поднялся  и  потянулся  всем  телом.  Казалось,  он
потягивается каждой мышцей. Мне он велел делать то же самое.
     - В течение дня ты должен много раз растягивать свое тело,  -  сказал
он. - чем больше, тем лучше. Но только после длинных периодов  работы  или
длинных периодов отдыха.
     - Что это за противника ты собираешься найти для меня? - спросил я.
     -  К  несчастью,  только  окружающие  нас  люди   являются   стоящими
противниками. Все другие существа не имеют  собственных  желаний  и  нужно
идти встречать их и выманивать. Окружающие нас люди, напротив, злопамятны.
     - Мы достаточно долго поговорили, - сказал дон Хуан  резким  тоном  и
повернулся ко мне. - прежде, чем мы уйдем,  ты  должен  сделать  еще  одну
вещь, самую важную из всех. Я собираюсь кое-что сказать тебе прямо  сейчас
для того, чтобы успокоить твой ум относительно того, для  чего  ты  здесь.
Причина, по которой ты продолжаешь приезжать и встречаться со мной,  очень
проста. Каждый раз, когда ты видишь меня, твое тело научается определенным
вещам, даже против твоего  желания.  И  теперь,  наконец,  твое  тело  уже
нуждается в том, чтобы возвращаться ко мне и учиться дальше.  Скажем  так,
что твое тело знает, что оно умрет, даже несмотря на то, что ты никогда не
думаешь об этом. Поэтому я рассказывал твоему телу, что я  тоже  умру.  Но
прежде, чем я умру, мне хотелось бы показать твоему телу  некоторые  вещи,
такие вещи, которых сам ты не можешь твоему телу  дать.  Например,  твоему
телу нужен испуг, оно любит его. Твоему телу нужны темнота и  ветер.  Твое
тело теперь знает бег силы и не может  дождаться  возможности  попробовать
его. Твое тело нуждается в личной силе и не может дождаться того  времени,
когда она у него будет. Поэтому скажем так,  что  твое  тело  возвращается
навещать меня, поскольку я его друг.
     Дон Хуан долгое время молчал. Казалось, он боролся со своими мыслями.
     - Я уже говорил тебе, что секрет сильного  тела  не  в  том,  что  ты
делаешь для него, а в том, чего ты не делаешь, -  сказал  он,  наконец.  -
теперь для тебя пришло время не делать того, что ты делаешь всегда. Садись
здесь, пока мы не уйдем, и _н_е _д_е_л_а_й_.
     - Я не понял тебя, дон Хуан.
     Он положил руки на мои записки и забрал  их  от  меня.  Он  осторожно
сложил страницы  блокнота,  прихватил  их  резиновой  ленточкой,  а  затем
забросил блокнот, как метательный диск, далеко в чапараль.
     Я был шокирован и начал протестовать. Но он  приложил  руку  к  моему
рту. Он указал на большой куст и  сказал,  чтобы  я  сконцентрировал  свое
внимание не на листьях, а на тени от листьев. Он сказал, что бег в темноте
не обязательно  должен  вызваться  страхом,  но  он  может  также  быть  и
естественной реакцией здорового тела, которое знает, как "не  делать".  Он
повторял вновь и вновь шепотом мне на правое ухо, что "не делать" то,  что
я знал, как делать, является ключом к силе. В случае наблюдения за деревом
то, что я знал, как делать, было  немедленным  фокусированием  взгляда  на
листве. Тени от листьев или же промежутки между листьями никогда  меня  не
заботили. Его последним наставлением  было,  чтобы  я  начал  фокусировать
взгляд на  тени  листьев  одной-единственной  ветви,  а  затем  постепенно
расширил охват до всего дерева. Чтобы  я  не  возвращал  глаза  обратно  к
листьям, потому что первым осмысленным шагом к накоплению личной силы было
позволить телу "не делать".
     Возможно, из-за соей усталости или моего нервного возбуждения  я  так
погрузился в тени от листьев, что к тому времени, когда дон Хуан поднялся,
я уже почти мог воспринимать группу темных масс тени  так  же  эффективно,
как  в  нормальных  условиях  я  группировал  листву.  Общий  эффект   был
поразительным. Я сказал дону Хуану,  что  я  хотел  бы  остаться  еще.  Он
засмеялся и похлопал меня по шляпе.
     - Я же сказал тебе, - сказал он, - телу нравятся подобные вещи.
     Затем он сказал, что я должен  позволить  своей  накопленной  энергии
провести меня через кусты к  моему  блокноту.  Он  мягко  толкнул  меня  в
чапараль. Какое-то время я шел бесцельно и  затем  наткнулся  на  него.  Я
подумал, что, должно быть, бессознательно запомнил направление, в  котором
дон Хуан бросил его. Он объяснил  события,  сказав,  что  я  шел  прямо  к
блокноту, потому что мое тело долгое время пропитывалось "неделанием".



                                15. НЕДЕЛАНИЕ

     Среда, 11 апреля 1962 года.
     Возвратившись к своему дому, дон Хуан  посоветовал,  чтоб  я  занялся
своими записками, как будто бы со мной ничего не произошло, и чтобы  я  не
думал и не упоминал ни об одном из тех событий, которые я испытал.
     После дневного отдыха он заявил, что нам следует покинуть  это  место
на несколько дней, потому что желательно иметь какое-то  расстояние  между
нами и "теми существами". Он сказал, что они  глубоко  на  меня  повлияли,
хотя я еще и не заметил их  эффекта,  потому  что  мое  тело  недостаточно
чувствительно. Однако, через короткое время я серьезно  заболею,  если  не
поеду к "месту своего предрасположения", чтобы укрепиться  и  восстановить
силы.
     Мы уехали перед восходом, держа путь на север, и  после  утомительной
езды и быстрой ходьбы мы прибыли на вершину того холма во второй  половине
дня.
     Дон Хуан, как он делал это раньше, покрыл то место, где я уже однажды
спал, веточками и листьями. Затем он дал мне горсть листьев,  чтобы  я  их
положил на кожу живота, и велел лечь и  отдохнуть.  Он  подготовил  другое
место для себя немножко слева от меня, примерно в полутора метрах от  моей
головы и тоже лег.
     Через какие-то минуты я начал ощущать растекающуюся теплоту и чувство
превосходного самочувствия. Это было ощущение физического удобства.  Такое
ощущение, будто я был подвешен в воздухе. Я полностью  мог  согласиться  с
доном Хуаном, что "постель из струн" будет поддерживать  меня  парящим.  Я
сказал о невероятном  качестве  своих  чувственных  восприятий.  Уверенным
тоном дон Хуан заявил, что для этой самой цели и сделана была "постель".
     - Я не мог поверить, что это возможно! - воскликнул я.
     Дон Хуан принял мое заявление буквально и укорил меня. Он сказал, что
устал от того, что я действую, как крайне важное существо, которому  вновь
и вновь следует давать доказательства того, что мир неизвестен и чудесен.
     Я попытался объяснить, что  мое  риторическое  восклицание  не  имело
значения. Он заявил, что если бы это было  так,  то  я  бы  выбрал  другое
замечание. Казалось, он был серьезно раздражен из-за  меня.  Я  наполовину
сел и стал извиняться. Но он засмеялся и, подражая своей манере  говорить,
предложил целый ряд высокопарных риторических восклицаний, которые  я  мог
бы использовать. В конце концов я засмеялся над рассчитанной  абсурдностью
некоторых из предлагаемых им альтернатив.
     Он усмехнулся и мягким тоном напомнил мне, что я должен отрешиться от
себя и отдаться ощущению парения.
     Убаюкивающее чувство мира и полноты,  которое  я  испытывал  на  этом
заколдованном месте пробудило какие-то глубоко погребенные эмоции во  мне.
Я начал говорить о своей жизни. Я признался, что я никогда не уважал и  не
любил никого, даже самого себя, и что я всегда чувствовал  себя  врожденно
злым, поэтому мое отношение  к  другим  всегда  прикрывалось  определенной
бравадой и наглостью.
     - Верно, - сказал дон Хуан. - ты не любишь себя совершенно.
     Он хохотнул и сказал, что он видел в то время,  как  я  говорил.  Его
рекомендацией было, что я не должен сожалеть ни  о  чем  из  того,  что  я
сделал, потому что выделять чьи-то поступки, как  плохие,  некрасивые  или
злые, значило принимать на себя ничем не обоснованную важность.
     Я нервно шевельнулся, и постель из листьев издала шуршащий звук.  Дон
Хуан сказал, что если я хочу отдохнуть, я не должен раздражать свои листья
и что я должен подражать ему, то есть лежать и не делать никаких движений.
Он сказал, что в своем видении  наткнулся  на  одно  из  моих  настроений.
Какое-то время он колебался, видимо подыскивая подходящее  слово  и  затем
сказал, что то настроение, о котором он говорит, являлось  рамкой  ума,  в
которую я постоянно впрыгиваю. Он объяснил это,  как  своего  рода  ловчую
дверь, которая неожиданно открывается и проглатывает меня.
     Я попросил его быть более точным.  Он  сказал,  что  невозможно  быть
конкретным, говоря о "видении".
     Прежде, чем я смог сказать еще что-либо, он велел  мне  расслабиться,
но не засыпать, и находиться в состоянии  внимательности  так  долго,  как
только смогу. Он сказал, что постель из струн  сделана  исключительно  для
того, чтобы позволить воину  прийти  к  определенному  состоянию  покоя  и
хорошего самочувствия.
     Драматическим  тоном  дон  Хуан  заявил,  что  хорошее   самочувствие
являлось состоянием, за которым следует ухаживать, которое следует холить.
Состояние, с которым следует познакомиться для того, чтобы искать его.
     - Ты не знаешь, что такое хорошее самочувствие, потому что ты никогда
не испытывал его, - сказал он.
     Я не согласился с  ним,  но  он  продолжал  настаивать,  что  хорошее
самочувствие является достижением, которое ищут  сознательно.  Он  сказал,
что единственная вещь, которую я умел  искать,  -  чувство  дезориентации,
плохого самочувствия и замешательства.
     Он издевательски засмеялся  и  заверил  меня,  что  для  того,  чтобы
выполнить задачу, состоящую в том, чтобы сделать себя жалким,  я  вынужден
был работать самым интенсивным образом, и что  большим  абсурдом  является
то, что я не понял возможности работать  точно  так  же  для  того,  чтобы
сделать себя цельным и сильным.
     - Трюк состоит в том, на что человек делает ударение, - сказал он.  -
мы или делаем себя жалкими, или мы делаем себя сильными. Количество работы
одно и то же.
     Я закрыл глаза и опять расслабился, почувствовав, что парю.  Какое-то
время мне действительно казалось, что я двигаюсь сквозь пространство,  как
лист; хотя это было бесконечно приятным, ощущение напомнило  мне  каким-то
образом те времена, когда я бывал больным, когда у меня кружилась голова и
я  испытывал  ощущение  вращения.  Я  подумал,  что  я  чего-нибудь   съел
нехорошее.
     Я слышал, что дон Хуан говорит  мне,  но  не  делал  никакого  усилия
прислушаться. Я  пытался  умственно  перебрать  все  то,  что  я  съел  за
сегодняшний день, но не смог заинтересоваться этим. Казалось, что  это  не
имеет значения.
     - Следи за тем, как меняется солнечный свет, - сказал он.
     Его голос был ясным. Я подумал, что  он  похож  на  воду,  текучий  и
теплый.
     К западу небо было совершенно свободным от облаков, и солнечный  свет
был захватывающим. Возможно, тот факт, что дон Хуан настроил меня,  сделал
желтоватый отблеск вечернего солнца поистине величественным.
     - Пусть этот отсвет купает тебя, - сказал дон  Хуан.  -  прежде,  чем
солнце  зайдет  сегодня,  ты   должен   стать   совершенно   спокойным   и
восстановленным, потому что завтра или послезавтра ты собираешься  учиться
"неделанию".
     - Учиться не делать что? - спросил я.
     - Не думай об этом сейчас,  -  сказал  он.  -  подожди,  пока  мы  не
окажемся вон в тех горах.
     Он  указал  на  какие-то   далекие,   зубчатые,   темные,   угрожающе
выглядевшие пики на севере.

     Четверг, 12 апреля 1962 года.
     Мы достигли горной пустыни вблизи гор во второй половине дня. Вдалеке
темно-коричневые горы выглядели почти враждебными. Солнце было очень низко
над горизонтом и отсвечивало на  западной  поверхности  отвердевшей  лавы,
отсвечивая  ее  темную   коричневатость   раздражающими   бликами   желтых
отражений.
     Я не мог отвести глаз. Эти пики были действительно гипнотизирующими.
     К концу дня нижние склоны гор показались в  виду.  В  горной  пустыне
было очень мало растительности. Все, что я видел, были кактусы и  какая-то
высокая трава, которая росла кустиками.
     Дон Хуан остановился отдохнуть. Он уселся, осторожно  прислонил  свои
фляги с пищей к скале, и сказал, что на этом месте мы собираемся  провести
ночь. Он выбрал довольно высокое место. С того места, где я стоял,  я  мог
видеть очень далеко кругом.
     День был  облачный,  и  сумерки  быстро  охватили  местность.  Я  был
погружен в наблюдения за той скоростью, с которой розовые облака на западе
меняли свою окраску на однообразную темно-серую.
     Дон Хуан поднялся и пошел в кусты. К тому времени, когда он вернулся,
силуэт лавовых гор был темной массой. Он уселся рядом со  мной  и  привлек
мое внимание к тому, что, казалось, было естественным образованием в горах
к северо-востоку. Это было место, окраска которого  была  намного  светлее
окружающего. В то время, как весь гребень лавовых гор выглядел в  сумерках
однообразно темнокоричневым, место, на которое он указывал,  действительно
было желтоватым или темно-бежевым. Я не мог понять, что  это  может  быть.
Долгое время я смотрел. Казалось, оно двигалось, мне показалось,  что  оно
пульсирует. Когда я скосил глаза, оно  действительно  стало  дрожать,  как
если бы его колыхал ветер.
     - Смотри на него пристально, - скомандовал дон Хуан.
     В какой-то момент, когда я уже довольно долго выдерживал  пристальный
взгляд, я почувствовал, что  весь  горный  хребет  движется  ко  мне.  Это
чувство  сопровождалось  необычным  возбуждением   внизу   моего   живота.
Неудобство было таким острым, что я поднялся.
     - Садись! - крикнул дон Хуан, но я уже был на ногах. С  моего  нового
положения желтоватое образование оказалось ниже, на  предгорьях.  Я  вновь
уселся, не отрывая глаз, и  образование  переместилось  на  более  высокое
место. Секунду я смотрел на него,  а  затем  внезапно  восстановил  все  в
правильной перспективе. Я сообразил, что то, на что я смотрел,  находилось
не в горах, а было в действительности  куском  желтовато-зеленой  материи,
свисавшей с кактуса прямо передо мной.
     Я громко рассмеялся  и  объяснил  дону  Хуану,  что  сумерки  помогли
создать оптическую иллюзию. Он поднялся и, подойдя к тому месту, где висел
лоскут, снял его, сложил и положил в свою сумку.
     - Для чего ты это делаешь? - спросил я.
     - Потому что этот лоскут имеет силу, - сказал он спокойно. - какое-то
время у тебя с ним шло неплохо, и нельзя сказать, что бы  случилось,  если
бы ты остался сидеть.

     Пятница, 13 апреля 1962 года.
     На рассвете мы направились в горы. Они  были  удивительно  далеко.  К
полудню мы вошли в один из каньонов. В неглубоких лужах там была вода.  Мы
сели отдохнуть в тени нависшей скалы.
     Горы были с латками монументального лавового потока.  За  тысячелетия
отвердевшая лава превратилась в  пористый  темно-коричневый  камень.  Лишь
несколько чахлых травинок росло между камней в трещинах.
     Глядя вверх, на почти отвесные стены  каньона,  я  ощутил  неприятное
чувство внизу живота.  Стены  были  сотни  метров  высотой  и  давали  мне
ощущение, что они  замыкаются  надо  мной.  Солнце  находилось  почти  над
головой, слегка клонясь к юго-западу.
     - Стань тут, - сказал дон Хуан и  повернул  мое  тело  так,  чтобы  я
смотрел в направлении солнца.
     Он велел мне пристально смотреть на стены горы надо мной.
     Вид был ошеломляющим. Величественная высота лавового потока захватила
мое воображение. Я стал думать о том, каково же  должно  быть  извержение.
Несколько раз я просмотрел стены каньона сверху  донизу.  Я  погрузился  в
богатство  красок  каменной  стены.  Там  были  краски  всех   вообразимых
оттенков. Были пятна светло-зеленого мха или лишайника на каждой скале.  Я
посмотрел прямо вверх и заметил, что  солнечный  свет  продуцирует  крайне
захватывающие отражения, когда касается блестящей поверхности  отвердевшей
лавы.
     Я смотрел на тот участок гор, где отражался солнечный свет.  По  мере
движения  солнца  интенсивность  его  уменьшалась  и,   наконец,   пропала
полностью.
     Я взглянул через каньон  и  увидел  еще  один  участок  с  такими  же
захватывающими  отражениями  света.  Я  сказал  дону  Хуану  о  том,   что
происходит, и затем заметил еще один  участок  света,  затем  еще  один  в
различных местах. И еще, пока весь каньон не был захвачен большими пятнами
света.
     У меня закружилась голова. Даже если я закрывал  глаза,  я  продолжал
видеть блестящий свет. Я сжал  голову  руками  и  попытался  заползти  под
нависший гребень, но дон Хуан твердо схватил меня  за  руку,  повелительно
сказав, чтобы я смотрел на стену горы и попытался выделить  пятна  тяжелой
темноты среди полей света.
     Я не хотел смотреть,  потому  что  сияние  беспокоило  мои  глаза.  Я
сказал, что то, что со мной происходит, похоже на то, как если смотришь на
солнечную улицу через окно, а затем видишь оконную раму, как черный силуэт
повсюду.
     Дон Хуан покачал головой сбоку набок и начал  смеяться.  Он  выпустил
мою руку, и мы опять уселись под  нависшим  гребнем.  Я  переваривал  свои
впечатления  от  окружающего,  когда  дон  Хуан  после  долгого   молчания
заговорил внезапно драматическим тоном.
     - Я привел тебя сюда для того,  чтобы  научить  тебя  одной  вещи,  -
сказал он и остановился. - ты собираешься учиться неделанию. Мы точно  так
же можем начать говорить об этом, потому что  для  тебя  никак  невозможно
иначе начать. Я думал, что ты не можешь схватиться за неделание без  того,
чтобы я говорил об этом. Я ошибался.
     - Я не понимаю, о чем ты говоришь, дон Хуан.
     - Это не имеет значения, - сказал он. - я тебе собираюсь рассказать о
том,  что  очень  просто,  но  очень  трудно  в  выполнении.  Я  собираюсь
рассказать тебе о неделании.  Несмотря  на  тот  факт,  что  нет  никакого
способа говорить об этом, потому что делает его тело.
     Он бросил на меня несколько взглядов и сказал  затем,  что  я  должен
уделить особое внимание тому, что он собирается сказать.
     Я закрыл свой блокнот, но к моему изумлению он настоял на том,  чтобы
я продолжал писать.
     - Неделание столь трудно и столь  могущественно,  что  ты  не  должен
говорить об этом, - сказал он. - до тех пор, пока  ты  не  остановил  мир.
Только после этого ты можешь свободно говорить об этом,  если  это  именно
то, что ты хочешь делать.
     Дон Хуан оглянулся и указал на большую скалу.
     - Эта скала является скалой из-за делания, - сказал он.
     Мы взглянули друг на друга, и он улыбнулся. Я ждал объяснения, но  он
молчал. Наконец, я вынужден был сказать, что не понимаю того, что он имеет
в виду.
     - Это является деланием! - воскликнул он.
     - Извини меня?
     - Это тоже делание.
     - О чем ты говоришь, дон Хуан?
     - Делание является тем, что  делает  скалу  скалой,  а  куст  кустом.
Делание является тем, что делает тебя тобой, а меня мной.
     Я сказал ему, что его объяснения ничего не объясняют. Он засмеялся  и
почесал виски.
     -  С  разговором  тут  всегда  проблема.  Он  всегда  заставляет  все
перепутать. Если начинаешь  говорить  о  неделании,  то  всегда  кончаешь,
говоря о чем-нибудь другом. Лучше просто действовать.
     Возьмем, например, эту скалу. Смотреть на нее - делание, но видеть ее
- неделание.
     Я хотел признаться, что его слова не имеют для меня смысла.
     - О, конечно, они имеют! - воскликнул он. Но ты убежден, что  они  не
имеют смысла, потому что  это  твое  делание.  Именно  таким  способом  ты
действуешь в отношении меня и в отношении мира.
     Он опять указал на скалу.
     - Эта скала является скалой из-за всего того, что ты знаешь о ней,  -
сказал он. - и то, что с ней можно делать. Я называю это деланием. Человек
знания, например, знает, что скала является скалой только  из-за  делания.
Поэтому, если он хочет, чтобы скала не была скалой, то все, что ему  нужно
для этого - это неделание. Понимаешь, что я имею в виду?
     Я не понимал его совершенно. Он засмеялся и сделал еще  одну  попытку
объяснить.
     - Мир является миром, потому что ты знаешь то делание, которое делает
его таким, - сказал он. - если бы ты не знал его делания, то  мир  был  бы
другим.
     Он с любопытством осмотрел меня. Я перестал писать.  Я  хотел  просто
слушать его. Он продолжал объяснять, что без этого некоего делания  ничего
бы знакомого вокруг не осталось бы.
     Он наклонился и поднял небольшой камешек двумя пальцами  левой  руки,
подержав его перед моими глазами.
     - Это галька, потому что ты знаешь делание, нужное  для  того,  чтобы
делать его галькой, - сказал он.
     -  О  чем  ты  говоришь?  -  спросил  я  с   чувством   неподдельного
замешательства.  Дон  Хуан  улыбнулся.   Казалось,   он   пытался   скрыть
предательское удовольствие.
     - Не знаю, почему ты так смущен, - сказал он.  -  слова  -  это  твое
предрасположение, ты должен быть на седьмом небе.
     Он бросил на меня загадочный взгляд  и  два-три  раза  поднял  брови.
Затем опять указал  на  маленький  камешек,  который  держал  перед  моими
глазами.
     - Я говорю, что ты превращаешь его в гальку, потому что ты знаешь  то
делание, которое нужно для этого. Ну а для того, чтобы остановить мир,  ты
должен остановить делание.
     Он, казалось, знал, что я все еще ничего не понял и  улыбался,  качая
головой. Затем он взял прутик и указал на неровный край гальки.
     - В случае этого маленького камешка, - продолжал он,  -  первое,  что
делает с ним делание, так  это  сжимает  его  до  этих  размеров.  Поэтому
правильной вещью, которую делает  воин,  если  он  хочет  остановить  мир,
является увеличить камешек или любую другую вещь неделанием.
     Он поднялся и,  положив  камешек  на  валун,  попросил  меня  подойти
поближе и рассмотреть его. Он  сказал,  чтобы  я  взглянул  на  дырочки  и
вмятины на камне и постарался заметить мельчайшие детали в них. Он сказал,
что если я смогу остановиться на деталях, то поры и вмятины исчезнут, и  я
пойму, что означает неделание.
     - Эта проклятая галька сведет тебя сегодня с ума, - сказал он.
     Должно быть, на лице у меня отразилось замешательство. Он взглянул на
меня и громко расхохотался. Затем он притворился, что рассержен на  гальку
и два-три раза ударил ее шляпой.
     Я упрашивал его прояснить, что он имеет в виду. Я уговаривал его, что
если он только сделает усилие, то он сможет объяснить все, что угодно.  Он
бросил на меня взгляд и  покачал  головой,  как  если  бы  положение  было
безнадежным.
     - Конечно, я могу все объяснить, - сказал он, смеясь. - но сможешь ли
ты это понять?
     Я опешил от его выпада.
     Делание заставляет  тебя  отделять  гальку  от  большего  по  размеру
валуна. Если ты хочешь научиться неделанию, то ты, скажем, должен слить их
вместе.
     Он показал на маленькую тень, которую  галька  бросала  на  валун,  и
сказал, что это не тень, а клей,  который  сливает  их  вместе.  Затем  он
повернулся и отошел, сказав, что позднее придет проведать меня.
     Долгое время я смотрел на гальку. Я не мог остановить  свое  внимание
на мельчайших деталях и дырочках и углублениях, но небольшая тень, которую
галька отбрасывала на валун, стала очень интенсивной вещью. Дон  Хуан  был
прав. Она была, как клей. Она двигалась и смещалась. У меня было ощущение,
что она вытекает из гальки.
     Когда вернулся дон Хуан, я изложил ему все, что наблюдал и что увидел
в тени.
     - Неплохое начало, - сказал он. - по тени воин может сказать  всякого
рода вещи.
     Затем он сказал,  что  мне  следует  взять  гальку  и  похоронить  ее
где-нибудь.
     - Почему? - спросил я.
     - Ты долгое время следил за ней. В ней теперь есть  что-то  от  тебя.
Воин всегда пытается повлиять на  силу  делания,  меняя  ее  в  неделание.
Оставить гальку валяться было бы деланием, потому что это просто маленький
камешек. Неделанием будет обращение с галькой, как если  бы  она  являлась
далеко не простым камнем. В этом случае галька пропиталась тобой за долгий
период времени и сейчас это ты, и как таковую ты  не  можешь  оставить  ее
валяться, но должен похоронить ее.  Если  бы  у  тебя  была  личная  сила,
однако, то неделанием было бы превратить эту гальку в объект силы.
     - Могу я сделать это сейчас?
     - Для этого твоя жизнь недостаточно туга. Если бы ты видел, то ты  бы
знал, что твое пристальное внимание изменило эту  гальку  в  нечто  весьма
некрасивое, поэтому лучшее, что ты можешь сделать, так это выкопать  ямку,
похоронить ее и дать земле впитать ее тяжесть.
     - И все это правда?
     - Ответить на твой вопрос да или нет будет деланием, но, поскольку ты
учишься неделанию, то я  должен  сказать  тебе,  что  фактически  никакого
значения не имеет то, правда все это или  нет.  Именно  здесь  воин  имеет
точку преимущества перед средним человеком. Среднему человеку есть дело до
того, правильны вещи или ложны, а воину до этого дела нет. Средний человек
особым образом обращается с теми вещами, которые он знает, как  правдивые,
и совсем другим образом с вещами, которые он знает,  как  ложные.  Если  о
вещах сказано, что они правдивы, он действует и верит в то, что он делает.
Но если о вещах сказано, что они ложны, то он  не  старается  действовать,
или же он не верит в то, что делает. Воин, с другой стороны,  действует  в
обоих  случаях.  Если  о  вещах  известно,  как  об  истинных,  он   будет
действовать для того, чтобы делать делание, если о вещах известно, что они
не истинны, то он все равно  будет  действовать  для  того,  чтобы  делать
неделание. Понимаешь, о чем я говорю?
     - Нет, я совсем не понимаю, что ты говоришь, - сказал я.
     Высказывания дона Хуана нагнали на меня склочное настроение. Я не мог
взять в толк, о чем он говорит. Я сказал ему, что все это  бессмыслица,  и
он засмеялся надо мной, сказав, что у меня даже  нет  неуязвимого  духа  в
том, что я люблю делать больше  всего  -  в  говорении.  Он  действительно
потешался  над  моей  способностью  говорить  и  находил  ее  ошибочной  и
неадекватной.
     - Если ты хочешь быть целиком языком, то будь воином языком, - сказал
он и покатился со смеху.
     Я чувствовал себя отверженным. В ушах у  меня  звенело.  В  голове  я
испытывал неприятный жар. Лицо у меня было красное, и я действительно  был
раздражен.
     Я поднялся, пошел в чапараль и похоронил гальку.
     - Я немножко дразнил тебя, - сказал дон  Хуан,  когда  я  вернулся  и
уселся. - но в то же время я знаю, что если  ты  не  говоришь,  то  ты  не
понимаешь. Разговор является деланием  для  тебя.  Но  разговор  здесь  не
подходит. Если ты хочешь знать, что я имею в виду под неделанием, то  тебе
надо сделать простое упражнение. Поскольку мы говорим о неделании,  то  не
имеет никакого значения, сделаешь  ты  это  упражнение  сейчас  или  через
десять лет.
     Он заставил меня лечь, взял мою правую руку  и  согнул  ее  в  локте.
Затем он поворачивал мою ладонь до тех пор, пока  она  не  стала  смотреть
вперед. Он поджал мои пальцы так, что поза руки стала выглядеть, будто  бы
я держусь за дверную ручку. Затем он стал двигать моей  рукой  взад-вперед
круговыми движениями, которые напоминали толкание педали, прикрепленной  к
колесу.
     Дон Хуан сказал, что воин выполняет это движение  каждый  раз,  когда
хочет вытолкнуть что-то из  своего  тела.  Что-нибудь  вроде  болезни  или
незваного  ощущения.  Идея  состояла  в  том,  чтобы  толкать   и   тянуть
воображаемую противную силу, пока  не  ощутишь  тяжелый  объект,  солидное
тело, препятствующее свободному движению руки.
     В случае упражнения неделание состояло в повторении его до  тех  пор,
пока не почувствуешь  рукой  тяжелое  тело,  несмотря  на  тот  факт,  что
невозможно поверить в возможность такого ощущения.
     Я начал двигать своей рукой и через некоторое время рука у меня стала
холодной, как лед. Я почувствовал какую-то вязкость вокруг руки. Казалось,
я гребу через какую-то тяжелую вязкую грубую материю.
     Дон Хуан сделал внезапное движение и, схватив меня за руку, остановил
упражнение. Все тело у меня дрожало, как бы потрясаемое  невидимой  силой.
Он осмотрел меня, когда я уселся, а затем обошел меня прежде, чем сесть на
прежнее место.
     - Ты сделал достаточно, - сказал  он.  -  это  упражнение  ты  можешь
делать когда-нибудь в другой раз, когда у тебя будет больше личной силы.
     - Я сделал что-нибудь неправильно?
     - Нет. Неделание только для сильных воинов, а у тебя еще недостаточно
силы, чтобы обращаться с этим. Сейчас ты будешь только захватывать  разные
пугающие вещи своей рукой. Поэтому делай это упражнение  понемножку,  пока
твоя рука не перестанет остывать. Когда твоя рука будет оставаться теплой,
то ты сможешь на самом деле ощущать ею линии мира.
     Он остановился, как бы давая мне время задать  вопрос  о  линиях.  Но
прежде, чем я  смог  это  сделать,  он  начал  объяснять,  что  существует
бесконечное количество линий, присоединяющих нас к вещам. Он  сказал,  что
упражнение в неделании, которое  он  только  что  описал,  поможет  любому
ощутить линии, которые выходят из движущейся руки.  Линию,  которую  можно
поместить или забросить куда хочешь. Дон Хуан сказал, что это было  только
упражнение,  потому  что  линии,  образованные  рукой,  были   нестойкими,
недостаточно  стойкими  для  того,  чтобы  иметь   реальную   ценность   в
практической ситуации.
     - Человек знания использует другие части своего тела для того,  чтобы
создавать устойчивые линии, - сказал он.
     - Какие части тела, дон Хуан?
     - Самые устойчивые линии, какие человек знания  продуцирует,  исходят
из середины его тела. Но он их также может создавать глазами.
     - И они реальные линии?
     - Конечно.
     - Их можно увидеть и потрогать?
     - Скажем так, что их ты можешь почувствовать. Самое трудное, что есть
на пути воина, так это  понять,  что  мир  является  чувствованием.  Когда
делаешь неделание, то чувствуешь мир и чувствуешь его через линии.
     Он остановился и с любопытством посмотрел на меня. Он  поднял  брови,
широко раскрыл глаза, а затем мигнул. Эффект был такой, как будто  мигнули
глаза птицы. Почти  мгновенно  я  ощутил  чувство  неудобства  и  тошноты.
Казалось, кто-то действительно надавил мне на живот.
     - Видишь, что я имею в виду? - спросил дон Хуан и отвел глаза.
     Я сказал, что почувствовал тошноту, и он заметил, как будто это  само
собой разумелось, что знает это и что он старается дать мне  почувствовать
линии мира своими глазами. Я не мог принять его заявления о  том,  что  он
сам заставил меня таким образом чувствовать. Я выразил сомнения. Я вряд ли
мог воспринять идею, что он заставил меня чувствовать  тошноту,  поскольку
никаким физическим способом он на меня не воздействовал.
     - Неделание очень  просто,  но  и  очень  сложно.  Дело  здесь  не  в
понимании,  а  в  овладении  этим.  Видение,  конечно,  является  конечным
достижением человека знания. И видение достигается только тогда, когда  он
остановил мир. Пользуясь техникой неделания.
     Я невольно улыбнулся. Я не понял, что он имеет в виду.
     - Когда кто-либо что-либо делает с людьми, - сказал  он  тихо,  -  то
заботиться следует лишь о том, чтобы предоставить все это дело  их  телам.
Именно это я и делал с тобой до сих пор, давая  твоему  телу  знать.  Кому
какое дело до того, понимаешь ты или нет.
     - Но это не честно, дон Хуан. Я хочу  все  понимать.  В  ином  случае
приезжать сюда будет тратой моего времени.
     Он подвел меня к тому месту,  где  находились  два  пика  размером  с
человека, стоящие параллельно один другому в четырех или пяти  футах.  Дон
Хуан остановился в двадцати метрах от них,  глядя  на  запад.  Он  отметил
место, где мне нужно стоять и сказал, чтобы я смотрел на  тени  пиков.  Он
сказал, что мне следует наблюдать за ними и скашивать глаза точно так  же,
как я обычно скашивал, осматривая землю в поисках  места  для  отдыха.  Он
пояснил свои наставления, сказав, что когда ищешь  место  для  отдыха,  то
следует смотреть, не фокусируя взгляда, но  наблюдая  за  тенями,  следует
скосить глаза и все же удерживать изображение в фокусе. Мысль  состояла  в
том, чтобы дать одной  тени  наложиться  на  другую,  скашивая  глаза.  Он
объяснил,  что  благодаря  этому  процессу  можно  получить   определенное
ощущение, которое исходит  из  тени.  Я  стал  говорить  о  неясности  его
указаний, но он заверил меня, что нет никакого способа описать то, что  он
имеет в виду.
     Моя попытка выполнить упражнение была неудачной. Я напрягался до  тех
пор, пока у меня голова не заболела. Дон Хуан был совершенно  не  озабочен
моей неудачей. Он забрался на куполообразный пик и  прокричал  с  вершины,
чтобы я посмотрел на два небольших длинных и узких куска скалы. Он показал
руками размер камней, которые требуются.
     Я нашел два таких куска и вручил их  ему.  Дон  Хуан  положил  каждый
камень в трещину на  расстоянии  тридцати  сантиметров  один  от  другого.
Поставил меня над ними лицом к  западу  и  велел  проделать  то  же  самое
упражнение с их тенями.
     На этот раз это было исключительно другим делом. Почти сразу  я  смог
скосить глаза и воспринимать их индивидуальные тени, как если бы они  были
слиты в одну. Я заметил, что процесс смотрения не сближая изображения дает
одну единственную тень, необыкновенной глубины и прозрачности. Я уставился
на нее  пораженный.  Каждая  ямка  в  камне  на  том  участке,  куда  были
устремлены мои глаза, была четко различима. И та составная  тень,  которая
была наложена на эти ямки, походила на пленку неописуемой прозрачности.
     Я не хотел моргать, боясь потерять изображение,  которое  я  с  такой
осторожностью удерживал. Наконец, глаза у меня заболели, и я вынужден  был
ими моргнуть, но я не потерял из поля зрения никаких деталей совершенно. В
действительности то, что мои глаза были смочены слезой, сделало  их  более
ясными. Я заметил теперь, что смотрю как будто бы из неизмеримых высот  на
мир, который я ранее никогда не видел. Точно так же я  заметил,  что  могу
осматривать окружающие тени не теряя фокуса моего зрительного  восприятия.
Затем на какое-то мгновение я потерял ощущение, что смотрю  на  камень.  Я
почувствовал, что опускаюсь в мир более просторный, чем я  когда-либо  мог
ощущать. Секунду длилось  это  необычное  восприятие,  а  затем  все  было
выключено. Я автоматически поднял глаза  и  увидел  дона  Хуана,  стоящего
прямо над камнями лицом ко мне. Он заслонил солнечный свет своим телом.
     Я описал необычное ощущение, которое у меня было, и он объяснил,  что
вынужден был прервать его, потому что увидел, что я  вот-вот  потеряюсь  в
нем.  Он  добавил,  что  для   всех   нас   это   естественная   тенденция
индульгировать, когда проявляются подобные  ощущения.  И  что  индульгируя
себя в них, я почти превратил неделание в свое старое  привычное  делание.
Он сказал, что мне следовало удерживать  изображение,  не  отдаваясь  ему,
потому что в некотором роде делание является одной из форм поддавания.
     Я недовольно заявил, что ему следовало мне сказать об  этом  заранее,
что я должен был ожидать и что делать, но он  сказал,  что  никак  не  мог
знать, добьюсь я успеха в сливании теней или нет.
     Я вынужден был признаться, что я еще более озадачен, чем когда-либо в
связи с этим неделанием. Комментарием дона Хуана  было,  что  мне  следует
быть удовлетворенным тем, что я сделал, потому что хоть раз  я  действовал
правильно, что уменьшив мир, я расширил его, и что хотя я был очень далеко
от  того,  чтобы  чувствовать  линии  мира,  тем  не  менее  я   правильно
воспользовался тенью камней, как дверью в неделание.
     Заявление о том, что я увеличил мир, уменьшив его, заинтриговало меня
до бесконечности. Детали пористого камня на том  маленьком  участке,  куда
были устремлены мои глаза, были такими живыми и так точно очерченными, что
вершина этого округлого пика стала для меня бесконечным миром; и в  то  же
время это было действительно уменьшенным движением камня. Когда  дон  Хуан
заслонил свет и я оказался смотрящим так, как я делал это  обычно,  точные
детали стали расплывчатыми, маленькие отверстия  в  пористом  камне  стали
больше, коричневая окраска сухой лавы стала белесой, и все вокруг потеряло
сияющую прозрачность, которая превращала камень в реальный мир.
     Дон Хуан затем взял эти два камня, осторожно положил  их  в  глубокую
трещину и уселся, скрестив ноги, лицом к западу на то место, где до  этого
лежали камни. Он похлопал ладонью по месту слева от себя и сказал, чтобы я
сел.
     Мы долгое время не разговаривали. Затем мы поели  также  в  молчании.
Лишь после того, как солнце село, он внезапно повернулся и  спросил  меня,
каково мое продвижение в сновидении.
     Я сказал ему, что в начале это было легко, но что в настоящий  момент
я совершенно перестал находить свои руки во сне.
     - Когда ты впервые взялся за сновидения, ты  использовал  мою  личную
силу. Сейчас ты пуст, но ты должен продолжать  попытки,  пока  у  тебя  не
будет достаточно своей собственной  силы.  Видишь  ли,  сновидения  -  это
неделание снов.  И  по  мере  твоего  прогресса  в  неделании,  ты  будешь
продвигаться также и в сновидении. Трюк состоит в том, чтобы не  перестать
искать свои руки, даже если ты не веришь, что то, что  ты  делаешь,  имеет
какой-либо смысл. Фактически, как я уже говорил  тебе  раньше,  воину  нет
необходимости верить. Поскольку до тех пор, пока он продолжает действовать
без веры, он делает неделание.
     На секунду мы посмотрели друг на друга.
     - Мне больше нечего сказать тебе о сновидении, - продолжал он. - все,
что я могу тебе сказать, было бы  просто  неделанием.  Но  если  ты  прямо
коснешься неделания, ты сам будешь знать, что делать в сновидении. Однако,
на этот раз существенно находить свои руки, и я уверен, ты это сделаешь.
     - Не знаю, дон Хуан, я не верю самому себе.
     - Здесь дело состоит не в том, чтобы верить кому бы то ни  было.  Все
это дело является частью борьбы воина, и ты  будешь  продолжать  бороться,
если и не из-за своей  собственной  силы,  то  может  быть  под  давлением
стоящего противника или, может быть, с помощью  каких-нибудь  олли,  вроде
того, который сейчас следует за тобой.
     Правая рука у меня невольно дернулась. Дон Хуан сказал мне,  что  мое
тело знает намного больше, чем я подозреваю, потому что та  сила,  которая
нас преследует, находится справа от меня. Тихим голосом  он  сообщил  мне,
что дважды за сегодняшний день олли приближался ко мне так близко, что ему
приходилось вмешиваться и останавливать его.
     - В дневное время тени являются дверями в неделание, - сказал  он.  -
но ночью, поскольку в темноте остается очень мало  делания,  все  является
тенью, включая олли. Я уже говорил тебе об  этом,  когда  учил  тебя  бегу
силы.
     Я громко рассмеялся, и мой собственный смех испугал меня.
     - Все, чему я тебя до сих пор учил, было аспектом  неделания,  однако
же я не могу сказать тебе об этом больше, чем сказал  сегодня.  Ты  должен
сам позволить своему собственному телу открыть силу и ощущение неделания.
     У меня начался приступ нервного покашливания.
     - Глупо с твоей стороны хаять загадки  мира  просто  потому,  что  ты
знаешь делание охаивания, - сказал он с серьезным лицом.
     Я заверил его, что никого и ничего не охаивал, но что я более  нервен
или некомпетентен, чем он думает.
     - Со мной всегда  так  бывало,  -  сказал  я.  -  и  все  же  я  хочу
измениться, но я не знаю, как. Я так неприспособлен.
     - Я уже знаю, что ты считаешь себя прогнившим, -  сказал  он.  -  это
твое делание. Теперь для того, чтобы воздействовать на это делание, я хочу
порекомендовать тебе научиться  другому  деланию.  С  этого  момента  и  в
течение восьми дней я хочу, чтобы ты лгал самому себе. Вместо того,  чтобы
говорить самому себе правду, что ты отвратителен, насквозь прогнил,  ни  к
чему не приспособлен, ты  будешь  говорить  самому  себе,  что  ты  прямая
противоположность, зная в то же время, что ты лжешь  и  что  ты  абсолютно
безнадежен.
     - Но какой смысл в подобной лжи, дон Хуан?
     - Она может прицепить тебя к другому  деланию,  и  тогда  ты  сможешь
понять, что и то, и другое делание лживо и нереально  и  что  цепляться  к
любому из них - трата времени, потому что единственная реальная вещь - это
то существо в тебе, которое  умрет.  Достигнуть  этого  существа  является
неделанием самого себя.



                               16. КОЛЬЦО СИЛЫ

     Суббота, 14 апреля 1962 года.
     Дон Хуан попробовал тяжесть наших фляг и заключил, что  мы  истратили
наше продовольствие, и время возвращаться домой. Я осторожно заметил,  что
у нас уйдет по крайней мере два дня для того, чтобы добраться до дома.  Он
сказал, что не собирается ехать обратно в Сонору, а поедет  в  пограничный
городок, где у него было какое-то дело.
     Я подумал, что он собирается начать наш спуск по водному каньону,  но
дон Хуан  направился  на  северо-запад,  на  высокое  плато  лавовых  гор.
Примерно через час ходьбы он подвел  меня  к  глубокому  провалу,  который
оканчивался в той точке, где два пика  почти  сходились.  Тут  был  склон,
идущий почти к вершине гребня, странный склон, похожий на слегка  погнутый
мост между двумя пиками. Дон Хуан показал на участок, находящийся на  этом
склоне.
     - Смотри туда пристально, - сказал он. - солнце почти над головой.
     Он объяснил, что в полдень свет солнца может помочь мне с неделанием.
Затем он дал мне ряд указаний.  Расслабить  все  тугие  места  на  одежде,
которая была на мне, сесть скрестив  ноги  и  пристально  смотреть  на  то
место, которое он мне указал. На небе было очень мало облаков и ни  одного
не было на западе. Был жаркий день, и солнечный свет лился на  отвердевшую
лаву. Я очень внимательно наблюдал за участком, о котором говорилось.
     После  долгого  наблюдения  я  спросил,  что  именно  я  там   должен
разглядеть. Он велел мне замолчать нетерпеливым движением руки.
     Я устал, я хотел спать. Я полуприкрыл глаза. Они болели,  и  я  потер
их. Но руки мои были неуклюжими, и пот, попав мне в глаза, стал раздражать
их. Я взглянул на лавовые пики, полуприкрыв  веки,  и  внезапно  вся  гора
зажглась.
     Я сказал дону Хуану, что если я скашиваю глаза, то я могу видеть  всю
горную цепь, как сложное переплетение нитей света.
     Он велел мне дышать как можно меньше,  чтобы  сохранить  вид  волокон
света и не смотреть на них  пристально,  а  как  бы  невзначай  на  точку,
находящуюся на горизонте справа над склоном. Я последовал его указаниям  и
смог удерживать картину бесконечной дали, покрытой паутиной света.
     Дон Хуан очень  мягким  голосом  сказал,  что  мне  нужно  попытаться
выделить  участки  темноты  внутри  волокон  света,  и  что  сразу   после
нахождения темного пятна я должен раскрыть глаза  и  определить,  где  это
пятно находилось на поверхности склона.
     Я не мог ощутить никаких темных участков. Несколько раз я то скашивал
глаза, то опять открывал их. Дон Хуан  приблизился  ко  мне  и  указал  на
участок справа, а затем на другой прямо передо мной. Я попытался  изменить
положение  своего  тела.  Я  думал,  что,  может  быть,  если   я   сдвину
перспективу, то я смогу воспринять тот  участок  темноты,  на  который  он
указывает. Но дон Хуан встряхнул мою руку и сказал жестким тоном, чтобы  я
сидел спокойно и был терпелив.
     Я опять скосил глаза и еще раз увидел паутину из нитей света. Секунду
я смотрел на них, затем раскрыл глаза шире. В этот момент я услышал слабое
погромыхивание.  Это  вполне  могло  быть  объяснено   отдаленным   звуком
реактивного самолета. И затем, широко раскрытыми  глазами  я  увидел  весь
горный район  перед  собой,  как  огромное  поле  маленьких  точек  света.
Казалось,  на  какой-то  короткий  момент  металлические   поверхности   в
затвердевшей  лаве  стали  одновременно  отражать  солнечный  свет.  Затем
солнечный свет стал туманиться и  внезапно  исчез,  и  горы  стали  массой
мрачных, темнокоричневых скал. В то же время стало ветрено и холодно.
     Я хотел обернуться и посмотреть, зашло ли солнце за  облако,  но  дон
Хуан удержал мою голову, не позволяя мне двинуться. Он сказал, что если  я
повернусь, то смогу заметить существо гор, олли, которое  преследует  нас.
Он сказал мне, что у меня нет достаточно  силы,  чтобы  устоять  при  виде
такого зрелища, а затем рассчитанным тоном он  добавил,  что  тот  грохот,
который я слышал, был особым  способом,  которым  олли  заявляет  о  своем
присутствии.
     Затем он поднялся и заявил, что мы собираемся лезть вверх по склону.
     - Куда мы идем? - спросил я.
     Он указал на один из участков, который он выделил, как пятно темноты.
Он объяснил, что неделание позволило ему выделить это место, как возможный
центр силы или, может быть, где могут быть найдены предметы силы.
     Мы достигли этого места, которое он  наметил,  после  очень  трудного
лазанья по скалам. Секунду он стоял неподвижно в нескольких футах от меня.
Я  попытался  подойти  к  нему  ближе,  но  он  сделал  мне   рукой   знак
остановиться.  Казалось,  он  ориентируется.  Я  видел,  что  голова   его
движется, как если бы он  обшаривал  глазами  горы  сверху  донизу.  Затем
уверенными шагами он прошел к краю. Он уселся и  стал  вытирать  мусор  со
скалы рукой. Пальцем он покопал вокруг небольшого камешка, выступавшего из
грунта, расчищая вокруг него землю, затем велел мне выкопать его.
     Когда я освободил камешек, он велел мне тотчас  же  положить  его  за
пазуху, потому что это объект силы  и  принадлежит  мне.  Он  сказал,  что
отдает его мне на сохранение и что должен я чистить его и следить за ним.
     Сразу после этого мы начали свой спуск в водный каньон  и  через  два
часа уже были в горной пустыне  у  подножия  лавовых  гор.  Дон  Хуан  шел
примерно в трех метрах впереди меня очень быстрым  шагом.  Мы  шли  на  юг
почти до захода солнца. Тяжелая гряда облаков  на  западе  не  давала  нам
видеть солнце, но мы подождали, пока оно предположительно  не  исчезло  за
горизонтом.
     После этого дон Хуан изменил направление и пошел  на  юго-восток.  Мы
перевалили через холм, и когда мы  были  на  вершине,  я  заметил  четырех
человек, идущих в нашу сторону с юга.
     Я взглянул на дона Хуана. В своих экскурсиях мы никогда не  встречали
людей, и я не знал, что делать в случаях, подобных этому. Но он, казалось,
не обращал на это внимания. Он продолжал идти,  как  будто  бы  ничего  не
случилось. Люди двигались, как будто бы никуда не  спешили.  Они  спокойно
пробирались к тому месту, где мы находились.  Когда  они  приблизились,  я
заметил, что это четыре молодых индейца. Казалось, они узнали дона  Хуана.
Говорил он с ними на испанском. Они говорили очень мягко  и  обращались  с
ним с большим уважением. Только один из них заговорил со мной.  Шепотом  я
спросил дона Хуана, могу ли я тоже говорить с  ними,  и  он  утвердительно
кивнул головой.
     После того, как я втянул их в разговор, они стали очень общительны  и
дружественны, особенно тот, кто первый заговорил со мной.  Они  рассказали
мне, что находятся здесь в поисках кристалла  кварца,  обладающего  силой.
Они сказали, что они уже несколько дней бродят вокруг лавовых гор,  но  до
сих пор им не везло.
     Дон  Хуан  оглянулся  и  указал  на  каменистый  участок  примерно  в
полукилометре в стороне.
     - Это хорошее место, чтобы ненадолго расположиться, - сказал он.
     Он пошел в этим камням, и все мы последовали за ним.
     Местность, которую он выбрал, была очень пересеченной. Кустов на  ней
не было. Мы сели на камни. Дон Хуан сказал,  что  собирается  вернуться  в
чапараль и собрать сухих веток для костра.  Я  хотел  помочь  ему,  но  он
прошептал мне, что это особый костер для этих смелых молодых людей, и  моя
помощь ему не нужна.
     Юноши сели вокруг меня тесной кучкой. Один из них сел ко мне  спиной.
Я почувствовал легкое раздражение.
     Когда дон Хуан вернулся с охапкой сучьев, он отметил их  осторожность
и сказал мне, что юноши являются учениками мага и что это правило,  делать
круг, в центре  которого  двое  человек  сидят  спина  к  спине  во  время
охотничьих экспедиций за объектами силы.
     Один из молодых людей спросил меня, находил  ли  я  сам  когда-нибудь
кристаллы. Я сказал ему, что дон Хуан никогда не брал меня искать их.
     Дон Хуан выбрал место вблизи большого  валуна  и  принялся  разводить
костер. Никто из молодых людей не тронулся с места, чтобы помочь  ему,  но
все внимательно следили за ним. Когда  все  сучья  горели,  дон  Хуан  сел
спиной к валуну. Костер был справа от него.
     Молодые люди, очевидно, знали,  что  происходит,  но  я  не  имел  ни
малейшего представления относительно того, что нужно делать, когда  имеешь
дело с учениками мага.
     Я следил за  молодыми  людьми.  Они  сидели,  глядя  на  дона  Хуана,
образовав правильный полукруг. Я заметил тогда, что дон Хуан смотрел прямо
на меня и что двое молодых людей сели слева  от  меня,  а  другие  двое  -
справа.
     Дон Хуан стал рассказывать им, что я был в лавовых  горах  для  того,
чтобы научиться неделанию, и что олли следовал за нами. Я подумал, что это
очень драматическое начало и был прав. Юноши изменили позы и  каждый  сел,
поджав под себя левую ногу.  Я  не  заметил,  как  они  сидели  раньше.  Я
полагал, что они сидели так же, как и я, скрестив ноги.  Случайный  взгляд
на дона Хуана показал мне, что он тоже сидит с поджатой  левой  ногой.  Он
сделал едва уловимый жест подбородком, указывая  на  ту  позу,  в  которой
сидел я. Я осторожно заправил под себя левую ногу.
     Однажды дон Хуан уже рассказывал мне, что это является позой  мага  в
тех случаях, когда обстоятельства неопределенны. Однако, эта  поза  всегда
оказывалась для меня  утомительной.  Я  чувствовал,  что  для  меня  будет
ужасной мукой все  время  сидеть  в  таком  положении  в  продолжении  его
разговора. Дон Хуан, казалось, вполне  осознает  мое  состояние  и  сжатым
образом объяснил молодым людям, что кристаллы кварца можно  найти  в  ряде
определенных мест этого района, и что как только  они  будут  найдены,  им
придется покинуть свое местонахождение при помощи особой техники. Кристалл
тогда становится самим человеком, а  их  сила  выходит  из  границ  нашего
понимания.
     Он сказал, что обычно кристаллы находят в грозди, и человек,  который
их нашел, волен выбрать нить самых  длинных  и  наиболее  красивых  лезвий
кварца и отделить их от грозди.  Человек,  который  нашел  кристаллы,  был
ответственным за то, чтобы обработать их и отполировать,  заострить  их  и
сделать в совершенстве  соответствующими  размерам  и  форме  пальцам  его
правой руки.
     Затем  он  сказал  нам,  что  кристаллы  кварца   являлись   оружием,
используемым в магии. Что они применяются обычно для того, чтобы убить,  и
что они проникают в тело врага, а затем возвращаются в руку владельца, как
если бы никогда не покидали ее. Затем он рассказал о поисках духа, который
превратил бы обычные кристаллы в оружие, и заявил, что самое  первое,  что
следует  сделать,  это  разыскать  благоприятное  место  для  того,  чтобы
выманить духа. Это место должно  быть  на  вершине  холма  и  должно  быть
найдено движениями руки с рукой, повернутой к земле и как бы  водящей  над
нею до тех пор, пока ладонь не ощутит какое-то тепло. На этом месте должен
быть разведен костер. Дон Хуан объяснил, что олли привлекается пламенем  и
проявляет себя серией вполне определенных звуков.  Человек,  ищущий  олли,
должен пойти в направлении этих звуков до тех пор, пока олли не  появится,
а затем бороться с ним и повалить  на  землю  для  того,  чтобы  победить.
Именно в это время можно заставить  олли  прикоснуться  к  кристаллам  для
того, чтобы зарядить их силой.
     Он предупредил нас, что в этих лавовых горах есть много  других  сил,
которые не похожи на  олли,  они  не  делают  звуков,  а  появляются,  как
мелькающие тени, и что у них нет никакого могущества совершенно.
     Дон Хуан добавил, что  блестяще  окрашенное  перышко  или  какой-либо
хорошо отполированный кристалл кварца может привлечь олли,  но  в  широком
смысле любой объект будет одинаково эффективен, поскольку важным  моментом
является не нахождение этих  объектов,  а  нахождение  той  силы,  которая
зарядит их могуществом.
     - Какой толк иметь  красиво  отполированные  кристаллы,  если  вы  не
найдете духа, дающего силу? - сказал он. - с другой стороны,  если  у  вас
нет кристаллов, но вы нашли духа, то вы можете ему подсунуть под  нос  что
угодно, чтобы он коснулся. Вы можете подсунуть ему свои пиписки,  если  вы
не найдете ничего другого.
     Молодые люди засмеялись. Самый смелый из них, тот, который  заговорил
со мной, засмеялся громче всех.
     Я заметил, что дон Хуан скрестил ноги и сидел расслабленно. Все юноши
тоже скрестили ноги. Я попытался потихоньку перейти в более  расслабленную
позу, но в ноге у меня то ли перехватило  какой-то  нерв,  то  ли  стянуло
какую-то мышцу, и мне пришлось встать и  несколько  минут  потоптаться  на
одном месте.
     Дон Хуан сделал шутливое замечание. Он сказал, что у  меня  давно  не
было практики коленопреклонения, потому что я целую  вечность  не  был  на
исповеди, пожалуй, с тех пор, как начал болтаться с ним.
     Это   вызвало   большое   оживление   среди   юношей.   Они    начали
пересмеиваться. Некоторые из них закрыли лицо и нервно захихикали.
     - Я собираюсь, ребята, вам кое-что показать, - сказал дон Хуан, когда
юноши перестали смеяться.
     Я считал, что он собирается показать нам какие-нибудь  объекты  силы,
которые были у него в сумке. На мгновение  я  подумал,  что  молодые  люди
собираются обступить его, потому что  они  все  вместе  сделали  внезапное
движение. Все они слегка нагнулись вперед, как будто собирались подняться.
Но затем они все  подобрали  под  себя  левую  ногу  и  сели  опять  в  ту
мистическую позу, которая была так трудна для моих колен.
     Я подвернул свою левую ногу как мог осторожнее. Я обнаружил, что если
я не сажусь на левую ступню, то есть если я нахожусь в  коленопреклоненном
положении, то колени у меня болят не так сильно.
     Дон Хуан поднялся и зашел за большой валун, пока не скрылся из виду.
     Должно быть, прежде, чем встать, он подбросил сучьев в огонь, пока  я
подворачивал  свою  ногу,  потому  что  новые  сучья  стали  потрескивать,
выбрасывая длинные языки пламени. Эффект был исключительно  драматическим.
Пламя выросло  в  два  раза.  Внезапно  дон  Хуан  вышел  из-за  валуна  и
остановился на том  месте,  где  он  сидел  прежде.  Я  испытал  секундное
замешательство. Дон Хуан надел забавную черную шляпу.  Она  имела  выступы
около ушей и была круглой наверху. Мне пришло в голову, что это фактически
пиратская шляпа. На нем было длинное черное пальто с фалдами,  застегнутое
на единственную блестящую металлическую пуговицу, и у него была деревянная
нога.
     Я засмеялся про себя. В своем пиратском  костюме  дон  Хуан  выглядел
действительно глупо. Я стал раздумывать над тем, откуда  он  достал  такой
костюм в этой глуши и пришел  к  выводу,  что  дону  Хуану  требуется  еще
повязка на глаз и попугай на плечо, чтобы выглядеть типичным пиратом.
     Дон Хуан посмотрел на каждого члена  группы,  ведя  глазами  медленно
справа налево. Затем он взглянул поверх нас и стал смотреть в  темноту  за
нами. Секунду он оставался в этой позе, а затем обошел валун и исчез.
     Я не заметил, как он шел. Очевидно, у него должна была быть согнута в
колене нога для того, чтобы изображать человека с деревянной ногой.  Когда
он поворачивал, чтобы зайти за валун, я должен был заметить  его  согнутую
ногу, но я был так заинтригован его действиями, что не обратил внимания на
детали.
     Пламя потеряло свою силу в тот же самый момент, как дон Хуан  скрылся
за валуном. Я подумал, что его  расчет  времени  превосходен.  Он,  должно
быть, подсчитал, сколько времени понадобится на то, чтобы  сгорели  сучья,
которые он подбросил в костер, и подстроил свое появление и уход  согласно
этому расчету.
     Изменение интенсивности огня очень сильно  подействовало  на  группу.
Среди юношей прокатилась дрожь  нервозности.  Когда  пламя  уменьшилось  в
размере, молодые люди все вместе  вернулись  в  положение  со  скрещенными
ногами.
     Я ожидал, что дон Хуан выйдет сразу же  из-за  валуна  и  сядет,  как
раньше, но его  не  было.  Я  нетерпеливо  ждал.  Молодые  люди  сидели  с
бесстрастными выражениями на лицах.
     Я не мог понять, чего дон Хуан добивался  этими  своими  розыгрышами.
После долгого ожидания я повернулся к юноше и тихим голосом  спросил  его,
имеют для него какое-нибудь значение хоть какие-нибудь из  тех  предметов,
что он надел на себя - забавное пальто с фалдами, шляпа и тот факт, что он
стоял на деревянной ноге.
     Молодой человек посмотрел на меня с выражением забавного ошеломления.
Казалось, он был смущен. Я повторил свой вопрос, и юноша, сидевший рядом с
ним, внимательно посмотрел на меня, прислушиваясь. Они взглянули  друг  на
друга явно в крайнем замешательстве. Я сказал, что  для  меня  эта  шляпа,
деревяшка и пальто превращали его в пирата.
     К этому времени все четверо юношей подсели ко мне поближе.  Они  тихо
хихикали и нервно поеживались. Казалось, они не  находили  слов.  Наконец,
самый смелый из них заговорил со мной. Он сказал, что  на  доне  Хуане  не
было шляпы, что он не носил черного пальто и  уж  наверняка  не  стоял  на
деревяшке. Что у него на голове была повязана чалма или шаль, что одет  он
был в одноцветную тунику вроде монашеской рясы, которая ниспадала до самой
земли.
     - Нет! - воскликнул мягко другой юноша. - на нем не было чалмы.
     - Правильно, - сказали другие.
     Молодой  человек,  который  заговорил  первым,  взглянул  на  меня  с
выражением полного недоверия. Я сказал им, что нам следует  разобраться  в
том, что случилось, очень тщательно и очень спокойно. Что  я  уверен,  что
дон Хуан хотел, чтобы мы так и сделали и поэтому он оставил нас одних.
     Молодой человек, который был совсем справа от меня, сказал,  что  дон
Хуан был в лохмотьях. На нем было изношенное пончо или какая-то  индейская
накидка и крайне потасканное сомбреро. В  руке  у  него  была  корзина  со
всякими вещами, но он не может точно сказать, что это  были  за  вещи.  Он
сказал, что дон Хуан был в действительности одет не как нищий,  а  скорее,
как  человек,   возвращающийся   из   бесконечно   длинного   путешествия,
нагруженный всякими странными вещами.
     Молодой человек, который видел дона Хуана в черной чалме, сказал, что
в руках у него ничего не было, но что его волосы были длинные и спутанные,
как если бы он был диким человеком, который только что убил монаха и надел
на себя его одежду, но не смог скрыть своей дикости.
     Молодой человек слева от меня мягко засмеялся и прокомментировал чушь
всего этого. Он сказал, что дон Хуан был одет, как  важная  личность,  как
будто бы он только что сошел  с  коня.  На  нем  были  кожаные  краги  для
верховой езды, большие шпоры, кнут, которым он постукивал  себя  по  левой
ладони,  небольшая  шапочка  с  коническим  верхом  и  два  автоматических
пистолета 45 калибра. Он сказал,  что  дон  Хуан  был  прямо  иллюстрацией
преуспевающего владельца ранчо.
     Молодой человек крайний слева  застенчиво  засмеялся,  но  не  сделал
попыток рассказать то, что он видел. Я стал уговаривать его, но  остальным
было, казалось, неинтересно. Этот юноша казался  слишком  застенчивым  для
того, чтобы говорить.
     Огонь уже погасал, когда дон Хуан вышел из-за валуна.
     - Оставь лучше этих юношей их делу, - сказал он мне. -  попрощайся  с
ними.
     Он не взглянул на них. Он  медленно  пошел  прочь,  давая  мне  время
попрощаться.
     Молодые люди по очереди обняли меня. Костер больше не горел, но  угли
давали достаточно освещения. Дон Хуан казался темной  тенью  в  нескольких
футах вдали,  а  молодые  люди  были  кружком  ясно  очерченных  застывших
силуэтов. Они казались рядом черных статуй на фоне темноты.
     Именно в этот момент все это событие сказалось на  мне.  По  спине  у
меня пробежал озноб. Я догнал дона Хуана. Он сказал  мне  очень  серьезным
тоном, чтобы я не поворачивался и не смотрел больше на юношей, потому  что
в этот момент они были кругом тени.
     Животом я ощущал какую-то силу, идущую  снаружи.  Казалось,  какая-то
рука схватила меня. Я невольно вскрикнул. Дон  Хуан  сказал,  что  в  этом
районе слишком много силы,  и  поэтому  мне  легко  будет  воспользоваться
"бегом силы".
     Мы бежали несколько часов. Пять раз я упал. Дон  Хуан  громко  считал
каждый раз, когда я терял равновесие. Затем он остановился.
     - Садись, прижмись к камням и закрой свой живот руками,  -  прошептал
он мне на ухо.

     Воскресенье, 15 апреля 1962 года.
     Как только света стало достаточно, утром мы  пошли  опять.  Дон  Хуан
привел меня к тому месту, где мы оставили машину.  Я  был  голоден,  но  в
остальных смыслах чувствовал бодрость и не был уставшим.
     Мы съели несколько галет и напились минеральной воды, которая была  у
меня в машине. Я хотел задать ему вопросы, которые переполняли меня, но он
приложил палец к губам. К полудню мы были в пограничном  городке,  где  он
собирался меня покинуть. Мы пошли в ресторан пообедать. Мы сели за  столом
у окна, глядя на шумную главную улицу города, и заказали пищу.
     Дон Хуан казался расслабленным.  Его  глаза  светились  предательским
блеском. Я почувствовал себя ободренным и открыл  поток  вопросов.  Больше
всего я хотел узнать о его переодевании.
     - Я показал тебе крошечку моего неделания, - сказал он, и глаза  его,
казалось, светились.
     - Но никто из нас не видел одного и того же костюма на тебе, - сказал
я. - как ты это сделал?
     - Это очень просто, - ответил он. -  это  было  просто  переодевание,
потому что все, что мы делаем, в какой-то мере переодевание. Все,  что  мы
делаем, как я уже говорил  тебе,  относится  к  области  делания.  Человек
знания может прицепиться к деланию любого другого и появиться с волшебными
вещами. Но они не волшебные на самом-то деле.  Они  волшебные  только  для
тех, кто увяз в делании.
     Те четверо юношей и ты сам еще не осознают неделания,  поэтому  легко
было одурачить всех вас.
     - Но как ты нас одурачил?
     - Для тебя это не будет иметь смысла. Никаким способом ты не  сможешь
понять этого.
     - Прошу тебя, дон Хуан, испытай меня.
     - Скажем так, что когда каждый из нас родится, он приносит с собой на
свет  маленькое  колечко  силы.  Это  колечко  почти   тут   же   начинает
использоваться. Поэтому каждый из нас уже с самого рождения на  крючке,  и
наши кольца силы соединяются с кольцами любого другого.  Другими  словами,
наши кольца силы прицеплены к деланию мира для того, чтобы делать мир.
     - Дай мне пример, чтобы я мог это понять, - сказал я.
     - Например, наши кольца силы, твое и мое, прямо сейчас  прицеплены  к
деланию в этой комнате. Мы создаем эту комнату. Наши кольца  силы  в  этот
самый момент дают этой комнате существование.
     - Подожди, подожди, - сказал я. - эта комната здесь сама по  себе.  Я
ее не создаю, у меня нет с ней никаких дел.
     Дону Хуану, казалось, дела не было до моих возражений и протестов. Он
очень спокойно заверил, что эта комната, в которой мы находимся, создана и
удерживается в неизменности из-за силы тех колец силы, которые имеют нас.
     - Видишь, - продолжал он. -  каждый  из  нас  знает  делание  комнат,
потому что так или иначе мы провели большую часть своих жизней в комнатах.
Человек знания, с другой стороны, развивает другое кольцо силы.  Я  назову
его кольцом неделания, потому что оно сцеплено с  неделанием.  При  помощи
этого кольца он, поэтому, может создавать другой мир.
     Молодая официантка  принесла  нам  еду  и,  казалось,  в  чем-то  нас
подозревала. Дон Хуан сказал, что  я  должен  сразу  заплатить  ей,  чтобы
показать, что у меня денег хватит.
     - Я не виню ее за то, что  она  не  доверяет  тебе,  -  сказал  он  и
расхохотался. - у тебя вид, как из преисподней.
     Я заплатил женщине и дал ей чаевые, а когда она оставила нас одних  я
посмотрел на дона Хуана, стараясь найти способ восстановить порванную нить
разговора. Он пришел мне на помощь.
     - Твоя трудность заключается в том,  что  ты  еще  не  развил  своего
второго кольца силы, и твое тело не знает неделания, - сказал он.
     Я не понял того, что он сказал. Мой  ум  был  захвачен  прозаическими
мыслями. Все, чего я хотел, так это узнать, одевал он  на  себя  пиратский
костюм или не одевал.
     Дон Хуан  не  ответил,  но  раскатисто  расхохотался.  Я  просил  его
объяснить.
     - Но я же только что объяснил тебе, - ответил он.
     - Ты имеешь в виду, что не одевал никакой одежды? - сказал я.
     - Все, что я сделал, так это  прицепил  свое  кольцо  силы  к  твоему
собственному деланию, - сказал он. - ты сам сделал все остальное, так  же,
как это сделали другие.
     - Это невероятно! - воскликнул я.
     - Всех нас обучили соглашаться насчет делания, - сказал он  мягко.  -
ты не  имеешь  ни  малейшего  представления  о  той  силе,  которую  такое
соглашение несет с собой. Но, к счастью,  неделание  одинаково  чудесно  и
могущественно, как и та сила.
     Я  почувствовал  неуправляемую  судорогу   в   животе.   Между   моим
собственным опытом и его объяснением пролегала  непроходимая  бездна.  Как
последнюю защиту, я, как делал это обычно, выдвинул с оттенком сомнения  и
недоверия вопрос: "а что если дон Хуан был на самом деле в сговоре с этими
юношами, и сам все это подстроил?"
     Я изменил тему и спросил его о четырех учениках.
     - Ты сказал мне, что они были тенями? - спросил я.
     - Правильно.
     - Они были олли?
     - Нет. Они были учениками человека, которого я знаю.
     - Почему ты их назвал тенями?
     - Потому что в  тот  момент  они  были  тронуты  силой  неделания.  А
поскольку они не так глупы, как ты,  то  они  сместились  в  нечто  совсем
отличное от того, что ты знаешь. По этой причине  я  не  хотел,  чтобы  ты
смотрел на них, т.к. это только причинило бы тебе вред.
     У меня не было больше вопросов. Голоден я тоже  больше  не  был.  Дон
Хуан ел за обе щеки и, казалось, был в  отличном  настроении.  Я,  однако,
чувствовал себя отверженным. Внезапно огромная усталость овладела мной.  Я
сообразил, что путь дона Хуана был слишком трудным для  меня.  Я  заметил,
что у меня нет данных, чтобы быть магом
     - Возможно другая встреча с мескалито, поможет тебе, - сказал он.
     Я заверил его, что об этом я думаю меньше всего и что  не  хочу  даже
рассматривать подобной возможности.
     - Сильные потрясения должны с тобой  произойти  для  того,  чтобы  ты
позволил своему телу получать выгоду от того, чему ты научился,  -  сказал
он.
     Я вставил свое мнение, что поскольку я не являюсь индейцем, то у меня
действительно нет данных, чтобы вести необычайную жизнь мага.
     Возможно, если бы я смог развязаться со всеми затруднениями, то я  бы
более успешно продвигался в твой мир, - Сказал я. - или если  бы  я  пошел
жить с тобой в глуши. Но так как дело обстоит  сейчас,  тот  факт,  что  я
одной ногой  стою  в  одном  мире,  а  другой  -  в  другом,  делает  меня
бесполезным в любом из них.
     Он долго смотрел на меня.
     - Это твой мир, - сказал он, указывая на деловую улицу за окном. - ты
- человек этого мира. И именно там, в том мире, находятся твои угодья. Нет
способа убежать от делания  нашего  мира.  Поэтому  воин  делает  то,  что
превращает свой мир в свои охотничьи угодья. Как охотник, воин знает,  что
мир сделан для того, чтобы им пользоваться, поэтому он  использует  каждый
кусочек его. Воин подобен пирату, у которого нет  запретов  в  том,  чтобы
взять и использовать  все,  что  он  хочет.  Разве  что  воин  никогда  не
заботится о таких вещах и не чувствует себя ими обиженным за то,  что  его
самого используют и берут.



                           17. СТОЯЩИЙ ПРОТИВНИК

     Вторник, 11 декабря 1962 года.
     Мои ловушки были совершенны. Установка их была  правильной,  я  видел
кроликов, белок и других грызунов, куропаток и птиц, но  в  течение  всего
дня я не мог поймать ничего.
     Дон Хуан сказал мне, когда мы выходили из дома рано утром, что в этот
мне нужно ждать "дара силы", исключительного животного, которое может быть
заманено в мои ловушки,  и  все  его  мясо  я  могу  высушить  для  "пищи,
обладающей силой".
     Дон Хуан, казалось, был в задумчивом  настроении.  Он  не  сделал  ни
одного замечания или предложения. К концу дня он, наконец, заявил:
     - Кто-то вмешался в твою охоту, - сказал он.
     - Кто? - спросил я, искренне удивленный.
     Он взглянул на меня, улыбнулся и покачал головой с жестом недоверия.
     - Ты действуешь так, как будто ты не знаешь,  кто,  -  сказал  он,  -
тогда как ты весь день знал, кто это.
     Я собирался запротестовать, но не видел в этом смысла. Я знал, что он
собирается сказать "ля Каталина", и если это было то знание, о котором  он
говорит, то он был прав. Я знал, кто это.
     - Мы или пойдем сейчас домой, -  продолжал  он,  -  или  подождем  до
темноты и используем сумерки, чтобы поймать ее.
     Казалось, он ждал  моего  решения.  Я  хотел  уходить.  Я  уже  начал
собирать бечевки, которыми пользовался, но прежде, чем я успел  произнести
свое желание, он остановил меня прямой командой.
     - Сядь, - сказал он. - уйти прямо сейчас  было  бы  более  простым  и
более трезвым решением, но это особый случай, и я  думаю,  что  мы  должны
остаться. Это представление как раз для тебя.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Кто-то вмешивается  в  твои  дела,  в  частности  поэтому  все  это
становится твоим представлением. Я знаю, кто это, и ты тоже знаешь, кто.
     - Ты пугаешь меня, - сказал я.
     - Не я, - ответил он, смеясь,  -  пугает  тебя  та  женщина,  которая
находится тут поблизости.
     Он остановился, как бы ожидая эффекта  своих  слов.  Я  вынужден  был
признать, что перепуган.
     Более, чем месяц назад у меня была  ужасающая  встреча  с  колдуньей,
называемой "ля Каталина". Я встретился с ней, рискуя своей жизнью,  потому
что дон Хуан убедил меня в том, что она покушается на его жизнь и  что  он
не может отразить ее нападок. После того, как я вошел с ней в контакт, дон
Хуан открыл мне, что в действительности она никогда  не  представляла  для
него опасности, и что все это дело  было  трюком,  не  в  смысле  жестокой
шалости, а в смысле того, чтобы уловить меня и  заставить  действовать.  Я
был в ярости на него, до такой степени его метод казался мне неэтичным.
     Прослушав мой сердитый выпад, дон  Хуан  стал  напевать  мексиканские
мелодии. Он имитировал популярных певцов, и его подражание было  настолько
комичным, что я кончил тем, что смеялся, как ребенок.  Он  развлекал  меня
очень долго. Я никогда не подозревал, что у него такой  большой  репертуар
идиотских песен.
     - Позволь мне сказать тебе кое-что, - сказал он, наконец, в тот  раз.
- если нас не обдуривать, то мы никогда  не  научимся.  Подобная  же  вещь
случалась со мной, и она будет случаться со всяким. Искусство  бенефактора
состоит в том, чтобы вывести нас на край. Бенефактор может только  указать
путь и применить трюк. Я применил  трюк  к  тебе  раньше.  Помнишь,  каким
образом я возродил твой охотничий дух, а?  Ты  сам  мне  рассказывал,  что
охота заставила тебя забыть о растениях. Ты был готов делать  массу  вещей
для того, чтобы стать охотником. Вещей, которые  ты  бы  не  стал  делать,
чтобы узнать что-либо о растениях. Теперь ты должен делать намного больше,
чтобы выжить.
     Он посмотрел на меня и расхохотался.
     - Но это все безумие, - сказал я. - мы же разумные существа.
     - Ты - разумное, - ответил он. - я - нет.
     - Ну конечно же, и ты, - настаивал я. - ты  один  из  самых  разумных
людей, каких я когда-либо встречал.
     - Хорошо! - воскликнул он. - давай не будем спорить.  Я  -  разумный,
что из этого?
     Я втянул его в спор относительно того, было ли необходимым  для  двух
разумных существ действовать таким безумным образом, как мы действовали  с
этой леди-ведьмой.
     - Ты - разумен, хорошо, - сказал он яростно. - а это означает, что ты
веришь в  то,  что  ты  знаешь  очень  многое  о  мире.  Но  так  ли  это?
Действительно ли ты знаешь? Ты видел  только  поступки  людей.  Твой  опыт
ограничен только тем, что делают люди по отношению к  тебе  и  другим.  Ты
ничего не знаешь об этом волшебном неизвестном мире.
     Он дал мне знак следовать за ним к  своей  машине,  и  мы  поехали  в
небольшой мексиканский городок поблизости.
     Я не спрашивал  о  том,  что  мы  собираемся  делать.  Он  велел  мне
поставить машину у ресторана, а  затем  мы  обошли  автобусную  станцию  и
универмаг. Дон Хуан шел справа, ведя меня. Внезапно я осознал, что  кто-то
еще идет рядом со мной слева. Но прежде, чем я  успел  повернуться,  чтобы
посмотреть, дон Хуан сделал  быстрое  внезапное  движение.  Он  наклонился
вперед, как если бы хотел что-то поднять с земли, а затем схватил меня  за
запястье, когда я чуть не упал через него. Он потащил меня к моей машине и
не отпускал руку даже  для  того,  чтобы  позволить  мне  отпереть  дверь.
Секунду я возился с ключами. Он мягко втолкнул меня в машину, а затем  сел
сам.
     - Поезжай медленно, и остановись перед универмагом, - сказал он.
     Когда я остановился, дон Хуан кивком головы сделал мне знак смотреть.
"Ля Каталина" стояла на том месте, где дон Хуан схватил меня.  Я  невольно
отшатнулся.  Женщина  сделала  пару  шагов  в  направлении  к   машине   и
остановилась угрожающе в каких-нибудь трех метрах от  нас.  Мы  посмотрели
друг на друга. В этот момент я не чувствовал  ничего  грозного  в  ней.  Я
улыбнулся и помахал ей. Она хихикнула, как маленькая застенчивая  девочка,
и прикрыла рот. Каким-то образом я почувствовал удовольствие. Я повернулся
к дону Хуану, чтобы прокомментировать ее внешний вид и  поведение,  но  он
испугал меня чуть не до смерти криком:
     - Не поворачивайся к этой женщине спиной, черт возьми!
     Я быстро повернулся, чтобы взглянуть на женщину. Она сделала еще пару
шагов к машине и стояла в каких-нибудь  полутора  метрах  от  дверцы.  Она
улыбалась. Зубы у нее были большие, белые и очень  чистые.  Однако,  в  ее
улыбке было что-то колдовское. Улыбка  не  была  дружественной.  Это  была
надетая маска. Только ее рот улыбался. Глаза ее были  черные,  холодные  и
пристально смотрели на меня.
     У меня дрожь прошла по  телу.  Дон  Хуан  стал  смеяться  ритмическим
покашливанием. После секундного ожидания  женщина  медленно  попятилась  и
исчезла среди толпы.
     Мы поехали прочь, и дон Хуан стал говорить  о  том,  что  если  я  не
подтяну свою жизнь и не стану учиться, то она наступит  не  меня,  как  на
беззащитного жука.
     - Она тот стоящий оппонент, которого я нашел для тебя, как говорил, -
сказал он.
     Дон Хуан сказал, что нам следует подождать знака, прежде чем мы будем
знать, что делать с женщиной, которая вмешивается в мою охоту.
     Если мы увидим или услышим ворону, то мы наверняка будем  знать,  что
мы можем ждать. И мы будем знать  также,  где  ждать,  -  добавил  он.  Он
медленно повернулся, сделав круг, осматривая окрестности.
     - Это не место для ожидания, - сказал он шепотом.
     Мы пошли к востоку. Было уже  довольно  темно.  Внезапно  две  вороны
вылетели из-за каких-то высоких кустов  и  исчезли  за  холмом.  Дон  Хуан
сказал, что этот холм и является тем, что нам нужно.
     Как только мы прибыли туда, он обошел его и выбрал место, открытое  с
юго-востока, у подножия холма. Он очистил сухие  ветки,  листья  и  прочий
мусор с круглого пятна пяти-шести футов в  диаметре.  Я  попытался  помочь
ему, но он отказал мне сильным движением руки. Приложив палец к губам,  он
сделал знак молчания. Когда мы окончили, он подтолкнул меня к центру круга
и заставил обратиться лицом к югу в сторону от  холма,  прошептав  мне  на
ухо, что я должен подражать его движениям. Он  начал  своего  рода  танец,
делая  ритмичные  потоптывания  правой  ногой.  Они   состояли   из   семи
равномерных ударов, перемежающихся набором трех быстрых ударов.
     Я попытался приспособиться к его ритму, и после нескольких  неудачных
попыток стал более или менее способен воспроизводить такое же топанье.
     - Для чего это? - прошептал я ему на ухо.
     Он сказал мне тоже шепотом, что я топаю, как кролик, и что раньше или
позже преследователь будет привлечен звуком и покажется, чтобы посмотреть,
что происходит.
     Как только я скопировал ритм, дон Хуан перестал топать сам, но  велел
мне продолжать, отмеряя ритм движениями своей руки.
     Время от времени он внимательно прислушивался, слегка склонив  голову
направо, видимо, улавливая звуки в чапарале. Один раз он сделал  мне  знак
остановиться и остался в крайне алертной  позе.  Казалось,  он  был  готов
прыгнуть или броситься на неизвестного и невидимого противника.
     Затем он сделал мне знак продолжать топанье и через  некоторое  время
остановил меня опять. Каждый раз, когда я останавливался, он прислушивался
с  такой  концентрацией,  что  все  волокна  его   тела,   казалось,   так
напрягались, что готовы были порваться.
     Внезапно он прыгнул ко мне  и  прошептал  мне  на  ухо,  что  сумерки
находятся в полной силе.
     Я оглянулся. Чапараль был темной массой так же, как  холмы  и  скалы.
Небо было темно-синим, и я уже не видел больше облаков. Весь  мир  казался
однообразной массой темных силуэтов, которые не имели каких-нибудь видимых
границ.
     Я услышал душераздирающий  отдаленный  крик  животного,  койота  или,
может быть, ночной птицы. Он раздался так внезапно, что я  не  обратил  на
него внимания, но тело дона Хуана слегка дернулось. Я ощущал его вибрации,
поскольку он стоял рядом со мной.
     - Вот мы и тут, - прошептал он. -  топай  опять  и  будь  готов,  она
здесь.
     Я начал бешено топать, но дон Хуан наступил  мне  на  ногу  и  сделал
отчаянный знак, чтобы я расслабился и топал ритмично.
     - Не отпугни ее, - прошептал он мне на ухо. - успокойся и не  потеряй
свои шарики.
     Он опять стал отмечать ритм моего топанья и после второго раза, когда
он остановил меня, я вновь услышал такой же крик. На этот раз  он  казался
криком птицы, которая летает над холмом.
     Дон Хуан еще раз заставил меня топать,  и  как  раз  тогда,  когда  я
остановился, я услышал  особый  шуршащий  звук  слева.  Такой  звук  могло
производить тяжелое животное, пробираясь сквозь сухой кустарник. Мне на ум
пришла мысль о медведе, но затем я сообразил, что в пустыне нет  медведей.
Я ухватился за руку дона Хуана, и он улыбнулся мне, приложив палец ко  рту
в знак молчания. Я таращился в темноту слева от себя, он сделал  мне  знак
не делать так. Несколько раз он указал прямо  надо  мной  вверх,  а  затем
заставил меня повернуться так, чтобы  я  оказался  лицом  к  темной  массе
холма. Пальцем дон Хуан указывал на какую-то определенную точку  холма.  Я
удерживал глаза на этом месте, и внезапно, как в  ночном  кошмаре,  темная
тень прыгнула на меня. Я взвыл и упал на землю на спину. На секунду темный
силуэт был наложен на черно-синее небо,  а  затем  он  пронесся  дальше  и
приземлился за нами в кустах. Я  услышал  звук  падения  тяжелого  тела  в
кусты, а затем неземной выкрик.
     Дон Хуан помог мне подняться и провел меня в темноте  к  тому  месту,
где я оставил свои ловушки. Он велел мне собрать их вместе и разобрать  на
части, а затем разбросал эти  части  во  всех  направлениях.  Все  это  он
выполнил, не говоря ни слова. По дороге  к  дому  мы  не  говорили  совсем
ничего.
     - Что ты хочешь мне сказать? - спросил дон Хуан  после  того,  как  я
неоднократно просил его объяснить те события,  свидетелем  которых  я  был
несколько часов назад.
     - Что это было? - спросил я.
     - Ты знаешь чертовски хорошо,  что  это  было,  -  сказал  он.  -  не
размазывай все это своим "что-это-было". Кто это был? - вот что важно.
     Я разработал объяснение, которое, казалось, меня устраивало.  Фигура,
которую я видел, весьма  походила  на  воздушного  змея,  которого  кто-то
пустил над холмом, в то время, как кто-то другой притащил его на землю  за
нами. Отсюда и эффект силуэта. Отсюда  и  темный  силуэт,  пронесшийся  по
воздуху, пожалуй, 30 или 40 метров.
     Он внимательно выслушал мое объяснение, а затем смеялся до  тех  пор,
пока слезы не полились у него по щекам.
     - Перестань ходить вокруг да около, - сказал он. - отвечай на  вопрос
прямо. Разве не женщина это была?
     Я должен был признать, что когда я упал и смотрел вверх, то  я  видел
темный силуэт женщины в  длинной  юбке,  прыгнувшей  через  меня  в  очень
медленном движении. Затем что-то, казалось, дернуло силуэт, и он  пролетел
меня с большой скоростью, обрушившись затем в  кусты.  В  действительности
именно это движение дало мне идею воздушного змея.
     Дон Хуан отказался обсуждать прецедент дальше. На следующий  день  он
ушел выполнять какое-то мистическое поручение, а  я  отправился  навестить
друзей индейцев из племени яки в другой деревне.

     Среда, 12 декабря 1962 года.
     Как только я прибыл в селение  яки,  мексиканец,  владелец  магазина,
сказал, что он взял напрокат проигрыватель и двадцать пластинок  в  городе
Обригоне для "фиесты", которую он собирается устроить следующим вечером  в
честь Гваделупской девы.  Он  уже  всем  сказал,  что  сделал  необходимые
приготовления благодаря Хулио,  бродячему  продавцу,  который  приезжал  в
селение яки дважды в месяц, чтобы собирать платежи за дешевую мануфактуру,
которую он ухитрялся продавать в кредит некоторым индейцам-яки.
     Хулио принес проигрыватель в начале дня и  подключил  его  к  динамо,
которое снабжало электричеством магазин. Он убедился, что оно работает,  а
затем, повернув громкость до  максимума  и  напомнив  владельцу  магазина,
чтобы тот не трогал никаких кнопок, начал отбирать двадцать пластинок.
     - Я знаю, сколько царапин на каждой из них, - сказал Хулио  владельцу
магазина.
     - Скажи это моей дочери, - ответил владелец магазина.
     - Отвечаешь ты, а не твоя дочь.
     - Это одно и то же, потому что она будет менять пластинки.
     Хулио настаивал на том, что для него нет никакой  разницы,  будет  ли
она или кто-нибудь еще обращаться с проигрывателем, если владелец магазина
будет платить за каждую пластинку, которой будет  причинен  ущерб.  Хозяин
начал спорить с Хулио. Лицо  у  Хулио  покраснело.  Время  от  времени  он
поворачивался к большой группе индейцев яки, собравшихся перед магазином и
делал знаки отчаяния или замешательства, двигая руками  и  корча  гримасы.
Очевидно, как последний выход, он требовал аванса.  Это  явилось  причиной
другого длинного спора относительно того, что считать пластинкой,  которой
причинен вред. Хулио с авторитетом заявил, что любая  сломанная  пластинка
должна быть оплачена  полностью,  как  если  бы  она  была  новой.  Хозяин
магазина еще больше рассердился и начал выдергивать свой  шнур-удлинитель.
Он, казалось, был склонен к тому, чтобы отключить проигрыватель и отменить
вечеринку. Он дал понять своим клиентам, собравшимся перед магазином,  что
сделал все, что мог, чтобы договориться с Хулио. На секунду казалось,  что
вечеринка провалится, еще не начавшись.
     Блас, старый индеец яки, в чьем доме я остановился, сделал  несколько
мрачных замечаний мрачным голосом о печальном состоянии дел яки,  что  они
не могут даже отпраздновать свой самый  почитаемый  религиозный  праздник,
день Святой девы Гваделупской.
     Я хотел вмешаться и предложить свою помощь, но Блас  остановил  меня.
Он сказал, что если я буду платить аванс, то хозяин магазина разобьет  все
пластинки.
     - Он хуже, чем кто-либо, - сказал он. - пусть сам он платит аванс. Он
сосет из нас кровь, почему бы ему не заплатить.
     После долгого спора, в котором, как ни странно, каждый присутствующий
был на стороне Хулио, хозяин магазина добился условий,  которые  оказались
приемлемыми.  Он  не  платил  ни  аванса,  ни  залога,  но  брал  на  себя
ответственность за пластинки и за проигрыватель.  Мотоцикл  Хулио  оставил
след пыли, когда он уехал к отдаленным домам  селения.  Блас  сказал,  что
Хулио старается добраться до своих  клиентов  прежде,  чем  они  пришли  в
магазин и растратили все свои деньги на  напитки.  Когда  он  это  кончил,
группа индейцев вышла из-за магазина. Блас взглянул на них и стал смеяться
так же, как все кругом. Блас сказал мне, что эти  индейцы  были  клиентами
Хулио и прятались позади магазина, ожидая, пока он уедет.
     Вечеринка началась рано. Дочь хозяина магазина положила пластинку  на
диск и опустила адаптер. Раздался ужасающе громкий  визг,  а  затем  звуки
трубы и гитар.
     Вечеринка состояла из проигрывания пластинок на полную громкость. Тут
были четыре молодых мексиканца, которые танцевали с двумя дочерьми хозяина
магазина, и тремя другими молодыми мексиканками. Яки не танцевали.  Они  с
явным удовольствием следили за каждым движением танцующих. Они,  казалось,
наслаждались просто  наблюдением  и  глотанием  дешевой  текильи  /крепкий
напиток/. Я заказал выпивку для каждого, кого я  знал.  Я  хотел  избежать
любых  чувств  недоброжелательства.  Я  курсировал  между  многочисленными
индейцами, говорил  с  ними,  а  затем  предлагал  им  выпить.  Мой  стиль
поведения действовал до тех пор, пока они не  сообразили,  что  я  не  пью
совсем. Это, казалось, вызвало раздражение у  всех  сразу.  Как  будто  бы
коллективно они раскрыли, что я к этому обществу  не  принадлежу.  Индейцы
стали очень мрачными и стали бросать на меня косые взгляды.
     Мексиканцы, которые были такими же пьяными,  как  индейцы,  в  то  же
самое время поняли, что я не танцую.  И  это,  казалось,  обидело  их  еще
больше. Они, казалось, стали очень агрессивными. Один из них силой потащил
меня за руку поближе к проигрывателю, другой налил полную чашку текильи  и
хотел, чтобы я ее полностью выпил одним глотком и доказал, что я "мачо".
     Я  пытался  отбиться  от  них  и  идиотски  смеялся,  как  будто  мне
действительно нравилась ситуация. Я сказал, что хочу сначала танцевать,  а
потом  пить.  Один  из  молодых  людей  назвал  название  песни.  Девушка,
отвечающая  за  проигрыватель,  начала  рыться  в  груде  пластинок.  Она,
казалось, была немного пьяна, хотя никто из женщин открыто не  пил,  и  ей
трудно было поставить пластинку  на  диск.  Молодой  человек  сказал,  что
пластинка, которую она выбрала, - не твист. Она стала возиться  с  грудой,
пытаясь найти подходящую, и все сомкнулись вокруг нее, оставив  меня.  Это
дало мне время убежать с освещенного участка и с глаз долой.
     Я стоял примерно в шестидесяти  метрах  в  темноте  каких-то  кустов,
стараясь решить, что делать.  Я  был  утомлен.  Я  чувствовал,  что  время
забраться в машину и ехать домой. Я пошел к дому  Бласа,  где  стояла  моя
машина. Я рассчитывал, что если я поеду медленно, то никто не заметит, что
я уезжаю.
     Люди, занятые проигрывателем, казалось, все еще ищут пластинку.  Все,
что я мог слышать, это гудение  громкоговорителя.  Затем  раздались  звуки
твиста. Я громко засмеялся, думая, что они,  вероятно,  повернулись  туда,
где я был, и обнаружили, что я исчез.
     Я увидел темные силуэты людей, идущих в противоположном направлении -
к магазину. Мы прошли друг мимо друга, и они пробормотали "буэнос  ночес".
Я  узнал  их  и  заговорил  с  ними.  Я  сказал  им,  что  вечеринка  была
великолепна. Прежде, чем я подошел к изгибу дороги, я встретил  еще  двоих
людей, которых я не  знал,  но  все  равно  приветствовал.  Ревущие  звуки
проигрывателя были здесь на дороге почти такими же громкими, как  и  перед
магазином. Ночь была  темной  и  беззвездной,  но  отсвет  огней  магазина
позволял мне довольно  хорошо  видеть  окружающее.  Дом  Бласа  был  очень
близко, и я ускорил шаг. Затем я заметил темную фигуру человека,  сидящего
на корточках слева от меня на повороте дороги. Я подумал на  секунду,  что
это, может быть, кто-нибудь из тех, кого я видел на вечеринке, прежде  чем
ушел оттуда. Человек, казалось, оправлялся на краю  дороги.  Это  казалось
странным, люди селения ходили в густой  кустарник,  чтобы  справлять  свои
телесные функции. Я подумал, что кто бы он ни был,  но  он,  должно  быть,
пьян.
     Я подошел к повороту и сказал "буэнос  ночес".  Человек  ответил  мне
грубым, дух захватывающим, нечеловеческим завыванием. Все волосы  на  моем
теле встали буквально вертикально. На секунду я был парализован.  Затем  я
быстро пошел. Я бросил короткий взгляд. Я увидел, что темный силуэт  стоял
на полпути ко мне. Это была  женщина.  Она  была  полусогнута,  наклоняясь
вперед. В таком положении она прошла несколько метров, а затем прыгнула. Я
бросился бежать, в то время, как женщина прыгала подобно  птице  сбоку  от
меня, не отставая. К тому времени,  когда  я  прибыл  к  дому  Бласа,  она
заступила мне дорогу, и мы почти столкнулись.
     Я перепрыгнул через небольшую сухую канаву перед домом и  вломился  в
двери.
     Блас был уже дома, и его, казалось, не озаботила моя история.
     - Хорошую шутку они с тобой сыграли, - сказал он. -  индейцы  находят
большое удовольствие в том, чтобы дразнить иностранцев.
     Пережитое так расстроило мои нервы, что на следующий день я поехал  к
дому дона Хуана вместо того, чтобы ехать домой, как я раньше собирался.
     Дон Хуан вернулся после обеда. Я не дал ему времени ничего сказать, а
тут же изложил ему всю мою историю, включая комментарий Бласа.  Лицо  дона
Хуана стало хмурым. Может, это  было  только  моим  воображением,  но  мне
показалось, что он огорчен.
     - Поменьше верь тому, что Блас сказал тебе,  -  сказал  он  серьезным
тоном. - он ничего не знает о битвах между врагами.
     Ты должен был знать, что это что-то серьезное уже в тот момент, когда
заметил, что тень находится слева от тебя. Точно так же ты не  должен  был
бежать.
     - Что же мне полагалось делать? Стоять там?
     - Правильно. Когда воин встречает своего противника, и  противник  не
является  ординарным  человеком,  он  должен  сделать  свою  стоянку.  Это
единственное, что делает его неуязвимым.
     - О чем ты говоришь, дон Хуан?
     -  Я  говорю,  что  у  тебя  была  третья  встреча  с  твоим  стоящим
противником. Она следует за тобой  кругом,  поджидая  момента  слабости  с
твоей стороны. На этот раз она чуть тебя не раздавила.
     Я ощутил приступ тревоги и обвинил его в том, что он толкнул  меня  в
ненужную опасность. Я жаловался, что та игра, которую он со мной играет  -
жестока.
     - Она была бы жестока, если бы случилась со средним человеком.  Но  с
того момента, как человек начинает жить, как  воин,  он  уже  не  является
больше ординарным. К тому же, я не искал для тебя стоящего оппонента  ради
того, чтобы играть с тобой или дразнить тебя, или раздражать тебя. Стоящий
оппонент может пришпорить тебя. Под  влиянием  противника,  подобного  "ля
Каталине", ты вынужден использовать все, чему я  тебя  учил.  У  тебя  нет
никакого другого выбора.
     Некоторое время  мы  молчали.  Его  слова  подняли  во  мне  огромную
тревогу.
     Затем он захотел, чтобы я проимитировал как  можно  ближе  тот  крик,
который я услышал после того, как сказал "буэнос ночес".
     Я попытался  воспроизвести  звук  и  выдал  какое-то  такое  странное
завывание, что оно испугало меня самого. Дон Хуан, должно  быть,  посчитал
мою попытку смешной. Он смеялся почти без удержу.
     После этого он попросил меня воспроизвести  общую  последовательность
событий, расстояние, на которое я бежал, расстояние, на котором находилась
женщина, когда я ее встретил, расстояние, на котором она находилась, когда
я достиг дома, и место, с которого она начала прыгать.
     - Ни одна жирная индеанка не может прыгать таким  образом,  -  сказал
он, рассмотрев все условия. - они даже не смогут столько пробежать.
     Он заставил меня прыгать. Я не мог покрыть за один раз более  четырех
футов, а если мое восприятие меня не обманывало, то женщина  покрывала  по
крайней мере десять футов одним прыжком.
     - Конечно, ты знаешь, что с этого времени ты должен быть настороже, -
сказал он с выражением огромной серьезности. -  она  постарается  хлопнуть
тебя по левому плечу в тот момент, когда ты будешь слаб или не настороже.
     - Что мне следует делать? - спросил я.
     - Бесполезно жаловаться, - сказал он. - важно, чтобы с этого  момента
у тебя была твердая стратегия жизни.
     Я совершенно не  мог  сконцентрироваться  на  том,  что  он  говорит.
Записывал я автоматически. После долгого молчания он спросил, не  чувствую
ли я боли за ушами или у основания шеи. Я сказал, нет, и он объяснил,  что
если бы я испытывал неприятные ощущения в  любом  из  этих  мест,  то  это
означало бы, что я неуклюж и что "ля Каталина" нанесла мне вред.
     - Все, что ты делал прошлой ночью, было неуклюжим,  -  сказал  он.  -
прежде всего ты отправился на вечеринку, чтобы убить время,  как  если  бы
было какое-то время, которое можно убивать. Это ослабило тебя.
     - Ты хочешь сказать, что мне не нужно ходить на вечеринки?
     - Нет, я не это хочу сказать. Ты можешь идти туда,  куда  хочешь,  но
если ты идешь, ты должен принимать на себя  полностью  ответственность  за
свой  поступок.  Воин   стратегически   живет   свою   жизнь.   Он   будет
присутствовать на вечеринке или на собрании подобного  рода,  только  если
это входит в его стратегию. Разумеется,  это  означает,  что  он  будет  в
полном контроле  и  будет  выполнять  все  те  поступки,  которые  считает
необходимыми.
     Он пристально взглянул на меня и  улыбнулся.  Затем  прикрыл  лицо  и
мягко кашлянул.
     - Ты в ужасном узле, - сказал  он.  -  впервые  в  твоей  жизни  твой
противник идет по твоему следу, и ты не можешь тебе позволить  действовать
абы как. На этот раз тебе придется  учиться  совершенно  другому  деланию,
деланию стратегии. Думай об этом  так:  если  ты  останешься  живым  после
покушения "ля Каталины", то тебе нужно будет поблагодарить ее когда-нибудь
за то, что она заставила тебя изменить твое делание.
     - Что за ужасный способ представлять все это так! - воскликнул я. - а
если я не останусь живой?
     - Воин никогда не индульгирует в подобных  мыслях,  -  сказал  он.  -
когда он должен действовать с окружающими  людьми,  воин  следует  деланию
стратегии, и в этом делании нет ни побед, ни  поражений.  В  этом  делании
есть только действие.
     Я спросил его, что входит в делание стратегии.
     - Это состоит в том, что  ты  не  полагаешься  на  милость  людей,  -
ответил он. - на этой вечеринке, например, ты был клоуном не  потому,  что
это отвечало твоей цели быть клоуном, а потому, что ты отдался на  милость
этих людей. У тебя не было никакого контроля и  поэтому  ты  был  вынужден
бежать от них.
     - Что мне следовало делать?
     - Не ходить туда совсем, или идти  туда  для  того,  чтобы  выполнить
особое действие.
     - После  карусели  с  мексиканцами  ты  был  слаб,  и  "ля  Каталина"
воспользовалась этой возможностью. Поэтому она  расположилась  на  дороге,
чтобы ожидать тебя.
     Ты все же заговорил с ней, хотя твое тело  знало,  что  что-то  не  в
порядке. Это было ужасно. Ты не должен  произносить  своему  оппоненту  ни
единого слова во время подобных встреч. Затем ты повернулся к ней  спиной.
Это было еще хуже. Потом ты побежал от нее, и это было самое  худшее,  что
ты только мог сделать. Очевидно, она неуклюжа. Маг, который  стоит  своего
хлеба, раздавил бы тебя в ту  же  секунду,  как  ты  повернулся  спиной  и
побежал.
     Пока что единственной твоей защитой является оставаться  на  месте  и
исполнять свой танец.
     - О каком танце ты говоришь? - спросил я.
     Он сказал, что "кроличье топанье",  которому  он  научил  меня,  было
первым движением танца, который воин исполняет и расширяет в течение своей
жизни и в конце концов танцует его на своей последней стоянке на земле.
     Я ощутил момент странной трезвости. И целая серия мыслей  возникла  у
меня. На одном уровне было ясно, что то, что имело место между мной и  "ля
Каталиной" в первый раз, когда я с  ней  встретился,  было  реальным.  "Ля
Каталина" была реальной, и я не мог сбросить со  счетов  той  возможности,
что она действительно преследует меня. На другом уровне я не  мог  понять,
каким образом она преследует меня, и это давало основу слабому подозрению,
что дон Хуан, может быть, шутит надо мной,  и  что,  может  быть,  он  сам
каким-нибудь образом производит те мистические эффекты, свидетелем которых
я был.
     Внезапно дон Хуан взглянул на небо и сказал мне, что еще  есть  время
поехать и проверить колдунью. Он заверил меня, что мы  подвергаемся  очень
небольшой опасности, поскольку собираемся просто проехать мимо ее дома.
     - Ты должен сопоставить ее формы, - сказал дон Хуан. - тогда у тебя в
уме не останется никаких сомнений ни так, ни эдак.
     Ладони у меня  стали  так  сильно  потеть,  что  я  был  вынужден  их
несколько раз вытереть полотенцем. Мы забрались в мою машину, и  дон  Хуан
направил меня на главное шоссе, а затем на  широкую  грунтовую  дорогу.  Я
ехал по ее середине. Тяжелые грузовики и тракторы промяли глубокие  колеи,
а моя машина была слишком низка для того, чтобы ехать по левой или  правой
стороне дороги. Мы медленно ехали в густом облаке  пыли.  Гравий,  который
использовали для починки дороги, смешался с  глиной  во  время  дождей,  и
куски сухих грязных камней стучали по металлу под  моей  машиной,  издавая
громкий взрывоподобный звук.
     Дон Хуан сказал, чтобы я  снизил  скорость,  когда  мы  подъезжали  к
небольшому мосту. Там сидели четверо индейцев,  и  они  помахали  нам.  Мы
переехали через мост, и дорога плавно повернула.
     - Вот дом этой женщины, - прошептал дон  Хуан,  указывая  глазами  на
белый дом с высокой бамбуковой оградой вокруг.
     Он сказал, чтобы  я  развернулся  и  остановился  посередине  дороги,
ожидая, не будет ли женщина настолько подозрительной, чтобы показать  свое
лицо.  Мы  стояли  там,  наверно,  минут  десять.   Время   мне   казалось
бесконечным. Дон Хуан не сказал ни слова. Он сидел  неподвижно,  глядя  на
дом.
     - Вот она, - сказал он, и его тело сделало внезапный прыжок.
     Я увидел темный силуэт женщины, стоящей внутри дома и смотрящей через
открытую дверь. В комнате было  тесно,  и  это  только  усиливало  темноту
женского силуэта.
     Через  несколько  минут  женщина  вышла   из   темноты   комнаты   и,
остановившись в дверях, смотрела на нас. Секунду мы  смотрели  на  нее,  а
затем дон Хуан сказал, чтобы я ехал.  У  меня  не  было  слов.  Я  мог  бы
присягнуть, что она была именно той женщиной, которую я видел прыгающей  у
дороги в темноте.
     Примерно полчаса спустя, когда мы вернулись  на  мощеное  шоссе,  дон
Хуан заговорил со мной.
     - Ну, что ты скажешь? - спросил он. - узнал ты эту форму?
     Прежде, чем ответить, я долго колебался. Я боялся  последствий  того,
что я скажу да. Я тщательно разработал свой ответ и сказал, что  я  думаю,
тогда было очень темно и поэтому я не могу быть абсолютно уверен.
     Он засмеялся и слегка похлопал меня по голове.
     - Она была той самой, не так ли? - спросил он.
     Он не дал мне времени ответить.  Он  приложил  палец  ко  рту  знаком
молчания и прошептал мне на ухо, что говорить что-либо бессмысленно и  что
для того, чтобы выжить в покушениях "ля Каталины", я вынужден использовать
все, чему он меня научил.




                     ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПУТЕШЕСТВИЕ В ИКСТЛЭН


                             18. КОЛЬЦО СИЛЫ МАГА

     11 мая 1971 года я в последний раз за свое ученичество навестил  дона
Хуана. В этот раз я приехал к нему с тем же настроением, с каким  приезжал
к нему в течение десяти лет нашей  связи.  Иначе  говоря,  я  опять  искал
дружелюбия его компании.
     Его друг, дон Хенаро, маг из индейцев сакатэка, находился  с  ним.  Я
видел их обоих во время своего предыдущего визита шестью месяцами ранее. Я
раздумывал, спросить их или не спросить о том, были ли они все  это  время
вместе, когда дон Хенаро  объяснил,  что  он  так  сильно  любит  северную
пустыню, что вернулся как раз во-время, чтобы повидаться со мной. Они  оба
засмеялись, как будто бы знали секрет.
     - Я вернулся специально для тебя, - сказал дон Хенаро.
     - Это верно, - отозвался дон Хуан.
     Я напомнил дону Хенаро, что в последний раз, когда  я  тут  был,  его
попытки помочь мне "остановить мир" были катастрофичны для меня.  Это  был
дружеский способ дать ему знать, что я его боюсь. Он  смеялся  безудержно,
трясясь всем телом и взбрыкивая ногами,  как  ребенок.  Дон  Хуан  избегал
смотреть на меня и тоже смеялся.
     - Ты больше не будешь пытаться помогать мне, дон Хенаро? - спросил я.
     Мой вопрос вызвал у них обоих судороги  смеха.  Дон  Хенаро,  смеясь,
катался по земле. Затем он лег на живот и поплыл по полу. Когда я  увидел,
что он делает, я понял, что  пропал.  В  этот  момент  мое  тело  каким-то
образом осознало, что я прибыл к концу. Я не знал, что это за  конец.  Моя
личная склонность к драматизации и мой  предыдущий  опыт  с  доном  Хенаро
заставляли меня думать, что это может быть конец моей жизни.
     Во время моего последнего визита к ним, дон Хенаро попытался толкнуть
меня на грань "остановки мира". Его усилия были столь головокружительны  и
столь прямолинейны, что дон  Хуан  сам  велел  мне  уехать.  "Демонстрация
силы",  показанная  доном  Хенаро,  была   такой   необычайной   и   такой
ошеломляющей, что вызвала у меня полную переоценку самого  себя.  Я  уехал
домой, пересмотрел  записки,  которые  я  сделал  в  самом  начале  своего
ученичества, и совершенно новое чувство загадочно пришло ко мне, хотя я  и
не осознавал его до тех пор, пока не  увидел  дона  Хенаро,  плывущего  по
полу.
     Акт плавания  по  полу,  который  соответствовал  другим  странным  и
ошеломляющим поступкам, которые он выполнял перед  самыми  моими  глазами,
начался с того, что он вроде бы  лежал  лицом  вниз.  Сначала  он  смеялся
настолько сильно, что его тело тряслось  в  конвульсиях,  затем  он  начал
брыкать ногами, и, наконец, движения его  ног  стали  координированными  с
гребущими движениями его рук, и дон Хенаро стал скользить  по  земле,  как
если бы лежал на доске, поставленной на подшипниковые колеса. Он несколько
раз менял направление и покрыл весь участок перед домом дона Хуана, плавая
вокруг меня и дона Хуана.
     Дон Хенаро устраивал свою клоунаду передо мной  и  раньше,  и  каждый
раз, когда он это делал, дон  Хуан  говорил,  что  я  находился  на  грани
"видения". Моя неудача "видеть" была результатом того,  что  я  настойчиво
старался объяснить любой из поступков дона Хенаро с разумной точки зрения.
На этот раз я был настороже,  и  когда  он  поплыл,  я  не  делал  попыток
объяснить или понять события. Я просто следил за ним.  Однако,  я  не  мог
уйти от ощущения ошеломленности. Он действительно  скользил  на  животе  и
груди. Мои глаза начали скашиваться, когда  я  следил  за  ним.  Я  ощутил
прилив тревоги. Я  был  убежден,  что  если  не  объясню  себе  того,  что
происходит, то я смогу "видеть", и эта мысль  наполняла  меня  необычайным
нетерпением. Мое нервное  напряжение  было  столь  большим,  что  каким-то
образом я опять оказался в исходной точке, еще раз  замкнутый  в  разумные
рассуждения.
     Дон Хуан, должно быть, следил за  мной.  Внезапно  он  хлопнул  меня.
Автоматически я повернулся к нему лицом и на секунду отвел  глаза  с  дона
Хенаро. Когда я опять взглянул на него, он стоял рядом со мной  со  слегка
склоненной головой так, что подбородок почти касался моего правого  плеча.
Я испытал запоздалую реакцию испуга. Секунду я смотрел на  него,  а  затем
отпрыгнул назад.
     Его выражение неподдельного изумления  было  столь  комичным,  что  я
истерически рассмеялся. Однако  я  не  мог  не  сознавать,  что  мой  смех
необычен. Мое тело сотрясалось от  нервных  спазм,  исходящих  из  средней
части живота. Дон Хенаро приложил свою руку к моему животу,  и  судорожный
смех прекратился.
     - Этот маленький карлос во всем так  чрезмерен!  -  воскликнул  он  с
видом очень сдержанного человека.
     Затем он добавил, подражая голосу и манерам дона Хуана:
     - Разве ты не знаешь, что воин никогда не смеется таким образом?
     Его карикатура дона Хуана была столь совершенна, что я рассмеялся еще
сильнее.
     Затем они оба ушли вместе и отсутствовали около двух часов, почти  до
полудня.
     Когда они вернулись, то сели перед домом дона Хуана. Они не  говорили
ни слова. Они казались сонными,  усталыми,  почти  отсутствующими.  Долгое
время они оставались неподвижными, однако  казалось,  что  им  было  очень
удобно и незатруднительно это. Рот дона Хуана слегка приоткрылся, как если
бы он действительно спал, но его руки были сцеплены на коленях  и  большие
пальцы ритмично шевелились. Я нервничал и несколько раз менял положение.
     Затем через некоторое время на меня нашла приятная дремота. Я, должно
быть, заснул. Смех дона Хуана разбудил меня.  Я  раскрыл  глаза.  Они  оба
стояли и смотрели на меня.
     - Если ты не разговариваешь, то ты  засыпаешь,  -  сказал  дон  Хуан,
смеясь.
     - Боюсь, что так, - ответил я.
     Дон Хенаро лег на спину и стал дрыгать ногами в воздухе. На секунду я
подумал, что он опять  начинает  свою  беспокойную  клоунаду,  но  он  уже
вернулся в свое обычное сидячее положение со скрещенными ногами.
     - Есть еще одна вещь, которую ты должен теперь осознать, - сказал дон
Хуан. - я называю ее кубический сантиметр шанса. Все мы,  в  независимости
от того, воины мы или нет, имеем кубический сантиметр шанса, который время
от времени  выскакивает  у  нас  перед  глазами.  Различие  между  средним
человеком и воином состоит в том, что воин осознает это,  и  одна  из  его
задач - быть алертным, намеренно ожидая,  так  что  когда  его  кубический
сантиметр выскакивает, он  обладает  необходимой  скоростью  и  гибкостью,
чтобы поднять его.
     Шанс, удача, личная сила или как ты это ни  назови,  является  особым
состоянием дел. Это как очень маленькая палочка, которая появляется  прямо
перед нами и приглашает нас схватиться за нее. Обычно  мы  слишком  заняты
или слишком загружены, или слишком глупы и ленивы для того, чтобы  понять,
что это наш кубический сантиметр удачи. Воин,  с  другой  стороны,  всегда
алертен, всегда подтянут и имеет пружинистость  и  цепкость,  необходимые,
чтобы схватить ее.
     - Твоя жизнь очень туга? - спросил внезапно меня дон Хенаро.
     - Я думаю, да, - сказал я с убеждением.
     - Ты думаешь, что можешь ухватить свой кубический сантиметр удачи?  -
спросил меня дон Хуан тоном недоверия.
     - Я считаю, что делаю это все время, - сказал я.
     Я думаю, что  ты  алертен  только  относительно  тех  вещей,  которые
знаешь, - сказал дон Хуан.
     - Может быть, я  дурачу  себя,  но  я  считаю,  что  сейчас  я  более
сознателен,  чем  в  любое  другое  время  своей  жизни,   -   сказал   я,
действительно имея это в виду.
     Дон Хенаро кивнул головой в подтверждение.
     - Да, - сказал он мягко, как бы говоря про себя, -  маленький  карлос
действительно подтянут и абсолютно алертен.
     Я почувствовал, что они подсмеиваются надо мной. По моему мнению, мое
заявление о своем  подтянутом  состоянии  и  алертности,  возможно,  могло
раздражить их.
     - Я не собирался хвастаться, - сказал я.
     Дон Хенаро вытянул брови  и  расширил  ноздри.  Он  взглянул  на  мой
блокнот и притворился, что пишет.
     - Я думаю, что карлос более подтянут, чем всегда, - сказал  дон  Хуан
дону Хенаро.
     - Может быть, он слишком подтянут? - бросил дон Хенаро.
     - Вполне может быть, - заключил дон Хуан.
     Я не знал, что тут вставить, поэтому молчал.
     - Ты помнишь тот случай, когда я заморозил твою машину? - спросил дон
Хуан, как бы невзначай.
     Его вопрос был внезапен и не связан с тем,  о  чем  мы  говорили.  Он
относился к тому времени, когда я не мог завести мотор машины до тех  пор,
пока он не сказал, что я могу.
     - Это было ничто, -  заверил  дон  Хуан  с  оттенком  уверенности.  -
совершенно ничто. Правильно, Хенаро?
     - Правильно, - безразлично сказал дон Хенаро.
     - Что ты имеешь в виду? - сказал я с протестом. - то, что ты сделал в
тот день, было действительно вне границ моего понимания.
     - Это о многом не говорит, - сказал дон Хенаро.
     - Они оба громко рассмеялись, а  затем  дон  Хуан  похлопал  меня  по
спине.
     - Хенаро может сделать  кое-что  намного  лучшее,  чем  замораживание
твоей машины, - продолжал он. - верно, Хенаро?
     - Верно, заметил дон Хенаро, оттопыривая губы, как ребенок.
     -  Что  он  может  сделать?  -  спросил  я,  стараясь   не   показать
беспокойства.
     - Хенаро может всю твою машину убрать прочь! -  воскликнул  дон  Хуан
громовым голосом. И затем добавил тем же самым тоном: - верно, Хенаро?
     - Верно! - ответил дон Хенаро  самым  громким  человеческим  голосом,
какой я когда-либо слышал.
     Я невольно подскочил.  По  телу  у  меня  прошли  три-четыре  нервные
спазма.
     - Что ты хочешь сказать тем, что он хочет взять мою машину  прочь?  -
спросил я.
     - Что я хочу сказать, Хенаро? - спросил дон Хуан.
     - Ты хочешь сказать, что я могу забраться в его машину  и  уехать,  -
сказал дон Хенаро с неубедительной серьезностью.
     - Забери машину прочь, Хенаро, - подтолкнул  его  дон  Хуан  шутливым
тоном.
     - Сделано! - сказал Хенаро, гримасничая и глядя на меня искоса.
     Я заметил, что когда он гримасничал, его брови топорщились, делая его
взгляд предательским и пронзительным.
     - Хорошо, - спокойно сказал  дон  Хуан.  -  пойдем  туда  и  проверим
машину.
     - Да, - эхом отозвался Хенаро. - пойдем туда и проверим машину.
     Очень медленно они поднялись. Секунду я не знал, что делать,  но  дон
Хуан жестом поднял меня.
     Мы отправились к небольшому холмику перед домом дона Хуана. Дон  Хуан
шел справа от меня. Дон Хенаро - слева.  Они  находились  в  полутора-двух
метрах впереди меня, все время в поле моего зрения.
     - Давай проверим машину, - сказал Хенаро опять.
     Дон Хуан двигал руками, как если бы сучил невидимую нить. Дон  Хенаро
сделал так же и повторил: - давай проверим машину.
     Они шли, немножко приседая. Их шаги были длиннее, чем  обычно,  и  их
руки двигались так, как если  бы  они  вытирали  или  полировали  какие-то
невидимые предметы перед  собой.  Я  никогда  не  видел,  чтобы  дон  Хуан
паясничал таким образом, и, глядя на него я чувствовал почти раздражение.
     Мы достигли вершины, и я посмотрел вниз,  к  подножию  холма,  где  в
каких-нибудь ста метрах я поставил свою машину. Желудок у  меня  судорожно
сжался! Машины не было!
     Я сбежал с холма. Машины нигде не было видно. На  секунду  я  испытал
огромное замешательство. Я был дезориентирован.
     Моя машина стояла  здесь  с  тех  пор,  как  я  приехал  рано  утром.
Наверное, получасом раньше я приходил сюда, чтобы взять новую пачку писчей
бумаги. Я еще подумал, чтобы оставить открытыми окна,  т.к.  было  слишком
жарко, но количество комаров и  других  летающих  насекомых,  заполонивших
весь этот район, заставило меня изменить свое решение, и я оставил  машину
запертой, как обычно.
     Я оглянулся. Я отказывался верить в то, что  моя  машина  исчезла.  Я
прошелся по краю чистой площадки. Дон Хуан и дон Хенаро присоединились  ко
мне и стояли рядом, в точности делая то, что делал я. Вглядываясь в  даль,
не видно ли где-нибудь машины,  на  секунду  я  испытал  эйфорию,  которая
уступила место чувству ни с чем не связанного раздражения. Они,  казалось,
заметили это и стали ходить  вокруг  меня,  двигая  руками,  как  если  бы
раскатывали тесто.
     - Как ты думаешь, что случилось с машиной, Хенаро? - спросил дон Хуан
наигранно.
     - Я угнал ее, - сказал  Хенаро  и  сделал  поразительнейшее  движение
переключения передач и выруливания. Он согнул ноги, как если  бы  сидел  и
оставался в этом положении несколько секунд, очевидно, удерживаясь в  этом
положении мышцами ног. Затем он перенес  вес  на  правую  ногу  и  вытянул
левую, имитируя выжимание сцепления.  Губами  он  издал  звук  мотора,  и,
наконец, он притворился, что наехал на ухаб и стал  подпрыгивать  вверх  и
вниз, давая мне полное ощущение неопытного водителя, который  подскакивает
на ухабах, не выпуская рулевого колеса.
     Пантомима дона Хенаро поражала. Дон Хуан смеялся, пока не выбился  из
дыхания. Я хотел присоединиться к их веселью, но не  мог  расслабиться.  Я
чувствовал себя нехорошо, под угрозой.  Тревога,  беспрецедентная  в  моей
жизни, овладела мной. Я почувствовал, что  горю  изнутри  и  начал  пинать
камешки  на  земле,  и  закончил  тем,  что  стал  их   переворачивать   с
бессознательной и непредсказуемой яростью. Казалось, ярость  действительно
находилась вне меня и внезапно меня обволокла. Потом раздражение  покинуло
меня так же мистически, как и нашло. Я  глубоко  вздохнул  и  почувствовал
себя лучше.
     Я не смел взглянуть на дона  Хуана.  Моя  вспышка  злости  раздражала
меня, но в то же самое время мне хотелось смеяться. Дон  Хуан  подошел  ко
мне сбоку и погладил по спине. Хенаро положил руку мне на плечо.
     - Правильно, - сказал дон Хенаро, - индульгируй себя. Ударь  себя  по
носу, чтобы потекла кровь. Потом ты можешь взять камень  и  вышибить  себе
зубы. Это очень помогает! А если и это не поможет, то ты можешь расплющить
свои яйца тем же самым камнем на большом булыжнике вот здесь.
     Дон Хуан засмеялся. Я сказал, что мне стыдно за то, что  я  себя  так
плохо вел. Я не знаю, что на меня нашло. Дон Хуан сказал, что он уверен, я
точно знаю, что происходит, что я притворяюсь, будто бы не знаю, и что сам
акт притворства рассердил  меня.  Дон  Хенаро  необычно  был  приятен.  Он
неоднократно поглаживал меня по спине.
     - Это бывает со всеми нами, - сказал дон Хуан.
     - Что ты имеешь в виду? - спросил дон Хенаро, имитируя  мой  голос  и
мою привычку задавать дону Хуану вопросы.
     Дон Хуан сказал какие-то абсурдные вещи типа "когда мир вверх ногами,
то мы вниз ногами, а когда мир вниз ногами, то мы  вверх  ногами.  Теперь,
когда и мир и мы вниз ногами, то мы думаем,  что  мы  наружу  ногами".  Он
продолжал и продолжал говорить чушь в то время, как дон  Хенаро  изображал
мое делание заметок. Он писал на невидимом  блокноте,  раздувая  ноздри  в
такт движению руки, держа глаза  широко  открытыми,  прикованными  к  дону
Хуану. Дон Хенаро ухватился за мои попытки писать, не глядя в блокнот  для
того,  чтобы  избежать  нарушения  естественного   хода   разговора.   Его
подражание было поистине смешным.
     Внезапно я почувствовал себя легко и счастливо. Их  смех  успокаивал.
На какой-то момент я отступился и расхохотался. Но затем мой мозг вошел  в
новое состояние тревоги, смущения и раздражения. Я подумал, что что бы тут
ни происходило, но это невозможно. И действительно, это было  неприемлемо,
согласно  тому  логическому  порядку,  по  которому  я  привык  судить  об
окружающем мире. И, однако же, органами чувств я ощущал, что  моей  машины
тут нет. Мне пришла в голову мысль, как это всегда бывало, когда дон  Хуан
ставил передо мной необъяснимые явления, что надо мной подшутили  обычными
средствами. Под стрессом мой ум невольно и настойчиво всегда повторял одну
и ту же конструкцию. Я стал рассчитывать,  сколько  доверенных  лиц  нужно
дону Хуану и дону Хенаро, чтобы поднять мою машину и перенести ее  с  того
места, где я ее оставил. Я был абсолютно уверен, что запер дверцы.  Ручной
тормоз был затянут, и машина была на скорости. Рулевое колесо  также  было
заперто. Чтобы передвинуть ее, нужно было бы поднять ее руками. Эта задача
потребовала бы такой рабочей силы, которую, я был уверен, ни один  из  них
не смог бы собрать вместе. Другой возможностью было, что кто-то в согласии
с ними отмычкой открыл мою машину, подсоединил к зажиганию провода и угнал
ее. Чтобы это сделать, требовались специальные знания, которые не  были  в
их средствах. Единственным другим объяснением было то, что они,  возможно,
гипнотизируют  меня.  Их  движения  были  столь  новы  для  меня   и   так
подозрительны, что я вошел в штопор рациональных размышлений. Я думал, что
если они  меня  гипнотизируют,  то  я  нахожусь  в  состоянии  измененного
сознания. В своем опыте с доном Хуаном я заметил, что в  таких  состояниях
невозможно удерживать постоянное умственное слежение за ходом времени. При
этом никогда не было  порядка  в  воспринимаемом  ходе  времени,  во  всех
состояниях необычной реальности, которые я  испытал.  И  моим  заключением
было, что если я буду держаться алертно, то придет момент, когда я потеряю
порядок последовательности времени. Как, например, я смотрел бы на гору  в
данный момент, а в следующий момент сознания оказалось бы, что я смотрю на
долину в противоположном направлении  и  не  помню,  когда  повернулся.  Я
считал, что если что-нибудь подобного рода произойдет со мной, то я  тогда
смогу объяснить то, что происходит с моей машиной, может быть, как  случай
гипноза. Я решил, что единственное, что я  могу  сделать,  это  как  можно
тщательнее следить за каждой деталью.
     - Где моя машина? - спросил я, обращаясь к ним обоим.
     - Где  машина,  Хенаро?  -  спросил  дон  Хуан  с  видом  необычайной
серьезности.
     Дон Хенаро начал переворачивать маленькие камешки и  заглядывать  под
них. Он работал лихорадочно по всему тому  участку,  где  я  оставил  свою
машину. Фактически, он перевернул каждый камень. Временами он  притворялся
сердитым и забрасывал камень в кусты.
     Дон Хуан, казалось, наслаждался сценой вне всяких слов. Он смеялся  и
хмыкал, почти забыв о моем присутствии.
     Дон Хенаро только что закончил  переворачивание  камней  и  застыл  в
наигранном  замешательстве,   когда   наткнулся   на   крупный   булыжник,
единственный большой и тяжелый  камень  на  месте  стоянки.  Он  попытался
перевернуть его, но камень был слишком тяжел  и  слишком  глубоко  ушел  в
землю. Он старался и пыхтел, пока не  покрылся  потом.  Потом  он  сел  на
камень и позвал дона Хуана на помощь.
     Дон Хуан повернулся ко мне с лучезарной улыбкой и сказал:
     - Пойдем, поможем Хенаро.
     - Что он делает? - сказал я.
     - Он ищет твою машину, - сказал дон Хуан, как  будто  это  в  порядке
вещей.
     - Но бога ради! Как он может найти ее под камнями? - запротестовал я.
     - Но бога ради! Почему бы нет? - откликнулся дон Хенаро,  и  оба  они
покатились со смеху.
     Мы не смогли приподнять камень. Дон Хуан предложил, чтобы мы  сходили
к нему домой и взяли хорошее бревнышко, чтобы использовать его, как рычаг.
     По дороге к дому я говорил им, что их поступки абсурдны,  и  что  то,
что они делают, не нужно. Дон Хуан уставился на меня.
     -  Хенаро  очень  последовательный  человек,  -  сказал  дон  Хуан  с
серьезным выражением. - он такой же последовательный и  пунктуальный,  как
ты.  Ты  сам  сказал,  что  никогда  не  оставляешь  ни  одного  камня  не
перевернутым. Он делает то же самое.
     Дон Хенаро похлопал меня по плечу и сказал, что  дон  Хуан  абсолютно
прав, и что ему действительно хочется походить на  меня.  Он  взглянул  на
меня с безумным блеском в глазах и раздул ноздри.
     Дон Хуан хлопнул в ладоши и бросил на землю свою шляпу.
     После долгих поисков вокруг дома дон Хенаро нашел длинное и  довольно
толстое бревно - часть конька крыши. Он взвалил его себе на  плечи,  и  мы
пошли назад к тому месту, где была моя машина.
     Когда мы поднимались на небольшой холм и уже почти достигли  поворота
тропинки, откуда я мог видеть плоский участок стоянки,  на  меня  внезапно
нашло озарение. Я подумал, что найду свою машину, если взгляну прежде  их,
но когда я посмотрел вниз, у подножия холма моей машины не оказалось.
     Дон Хуан и дон Хенаро, должно быть, поняли, что я имел  в  мыслях,  и
бежали за мной, громко смеясь. Когда мы достигли подножия холма, они сразу
принялись за работу. Я следил за ними несколько секунд. Их  поступки  были
совершенно  непонятны.  Они  не  притворялись,  что  они   работают.   Они
действительно  ушли  целиком  в  задачу  переворачивания   валуна,   чтобы
посмотреть, нет ли под ним моей машины. Для меня это  было  слишком,  и  я
присоединился к ним. Они пыхтели и кричали, а дон Хенаро выл,  как  койот.
Они насквозь пропитались потом. Я отметил, как невероятно сильны  были  их
тела, особенно у дона Хуана. Рядом с ними я был неженным юношей.
     Очень скоро я тоже обливался потом. В  конце  концов  мы  перевернули
валун, и дон Хенаро исследовал под ним землю со сводящим с ума терпением и
тщательностью.
     - Нет, ее здесь нет, - заявил он.
     Это заявление повалило их обоих от смеха на землю.
     Я нервно смеялся. У дона Хуана, казалось, были настоящие спазмы боли,
и он лежал на земле, прикрыв  руками  лицо,  в  то  время,  как  его  тело
тряслось от смеха.
     - В каком направлении мы пойдем теперь? - спросил  дон  Хенаро  после
долгого отдыха.
     Дон Хуан указал кивком головы.
     - Куда мы идем? - спросил я.
     - Искать твою машину, - сказал дон Хуан и даже не улыбнулся.
     Они опять шли по бокам от меня, когда мы вошли  в  кусты.  Мы  прошли
лишь несколько метров, когда дон Хенаро сделал нам знак  остановиться.  Он
на цыпочках подкрался к круглому  кусту  в  нескольких  шагах  в  стороне.
Несколько секунд всматривался между веток, а затем сказал, что машины  там
нет.
     Мы шли некоторое время, а затем дон Хенаро  сделал  мне  знак  тишины
своей рукой. Он выгнул  спину,  стоя  на  цыпочках,  и  вытянул  руки  над
головой. Его пальцы согнулись, как когти. С того места, где я стоял,  тело
дона Хенаро имело форму латинской буквы s. Секунду он был в этой  позе,  а
затем буквально головой вперед прыгнул на длинную ветку с сухими листьями.
Он осторожно поднял ее, осмотрел, а затем заметил, что машины там нет.
     Пока мы шли в густом чапарале, он заглядывал в  кусты,  забирался  на
небольшие деревья  и  всматривался  в  их  листву  лишь  для  того,  чтобы
заключить, что машины там тоже нет.
     Тем временем я выдерживал подробнейший умственный отчет всего, что  я
вижу и чего касаюсь. Мой последовательный и упорядоченный  взгляд  на  мир
вокруг себя был таким же непрерывным, как бывал всегда. Я касался  камней,
кустов, деревьев, и перемещал свой взгляд с  одного  предмета  на  другой,
смотрел то одним глазом, то другим. По всем расчетам я шел в чапарале: так
же, как я делал это десятки раз во время обычной жизни.
     Потом дон Хенаро лег на живот и  попросил  нас  сделать  так  же.  Он
положил подбородок на сомкнутые руки. Дон Хуан сделал то же самое. Оба они
уставились на серию  маленьких  выступов  земли,  которые  выглядели,  как
микроскопические холмы. Внезапно дон Хенаро сделал  хватательное  движение
правой рукой и что-то поймал. Он поспешно  поднялся  и  также  сделал  дон
Хуан. Держа сомкнутую в кулак руку перед нами, он сделал нам знак  подойти
поближе и посмотреть. Затем он стал медленно открывать ладонь.  Когда  она
наполовину приоткрылась, из нее вылетел и улетел большой  черный  предмет.
Движение было столь внезапным,  а  летящий  предмет  столь  велик,  что  я
отпрыгнул назад и чуть не потерял равновесия. Дон Хуан поддержал меня.
     - Это была не машина, - пожаловался дон Хенаро. - это была  проклятая
муха. Извините.
     Оба они пристально рассматривали меня. Они стояли передо  мной  и  не
смотрели прямо на меня, а только уголками глаз. Взгляд был длительный.
     - Это была муха, не так ли? - спросил меня дон Хенаро.
     - Я думаю, что так, - сказал я.
     - Не думай, - приказал дон Хуан величественно. - что ты видел?
     - Я видел что-то величиной с ворону, вылетающее у  него  из  руки,  -
сказал я.
     Мое  заявление  соответствовало  тому,  что  я  ощутил,  и  не   было
рассчитано, как шутка, но они восприняли его, как самое смешное заявление,
которое кто-либо сказал за этот день. Они оба стали прыгать вверх и вниз и
хохотать, пока не выбились из дыхания.
     - Я полагаю, с Карлоса достаточно,  -  сказал  дон  Хуан.  Его  голос
звучал хрипло от смеха.
     Дон  Хенаро  сказал,  что  он  вот-вот  найдет  мою  машину,  и   что
чувствуется все горячее и горячее. Дон Хуан сказал,  что  мы  находимся  в
очень пересеченной местности, и что найти машину здесь было  нежелательной
вещью. Дон Хенаро снял свою шляпу и привязал к ней кусок нитки  из  своего
пончо.  Затем  он  прикрепил  свой  шерстяной  пояс  к  желтой   ленточке,
закрепленной на полях шляпы с краю.
     - Я делаю из своей шляпы воздушного змея, - сказал он мне.
     Я следил за ним, зная, что он шутит. Я всегда считал  себя  экспертом
по воздушным змеям. Будучи ребенком, я строил сложнейшие змеи и знал,  что
поля шляпы слишком ветхи для того, чтобы устоять перед ветром. Верх шляпы,
с другой стороны, был слишком высок, и ветер будет  циркулировать  внутри,
не давая шляпе приподняться с земли.
     - Ты думаешь, она не полетит, так? - спросил дон Хуан.
     - Я знаю, что не полетит, - сказал я.
     Дону Хенаро, казалось, не было до этого дела, и он закончил тем,  что
привязал длинную бечевку к своей шляпе-змею.
     День был ветреным, и дон Хенаро побежал вниз с холма в то время,  как
дон Хуан держал его шляпу. Затем дон Хенаро дернул за бечевку, и проклятая
штуковина действительно полетела.
     - Смотри, смотри на  змея!  -  заорал  дон  Хенаро.  Шляпа  пару  раз
нырнула, но осталась в воздухе.
     - Не отводи глаз от змея, - сказал дон Хуан твердо.
     На мгновение я почувствовал головокружение. Глядя на змея, я  испытал
полное воспоминание другого случая. Казалось, что я сам запускаю змея, как
я когда-то делал в ветреные дни на холмах моего родного города.
     На короткое мгновение воспоминание поглотило меня, и я  потерял  свое
осознание хода времени.
     Я услышал, что дон Хенаро  кричит  что-то  и  увидел  шляпу,  которая
ныряла вверх и вниз, а затем стала падать на  землю  туда,  где  была  моя
машина. Все это произошло с такой скоростью, что у  меня  не  было  ясного
представления  о  том,  что  произошло.  Я  чувствовал  головокружение   и
рассеянность. Мой ум удержал только смущающую картину. Я увидел, что то ли
шляпа дона Хенаро превратилась в мою машину, то ли шляпа  упала  на  крышу
моей  машины.  Мне  хотелось  верить  последнему,  что  дон  Хенаро  хотел
использовать свою шляпу, чтобы указать мне мою машину, используя шляпу. Не
то, чтобы  это  имело  значение,  поскольку  один  вариант  был  такой  же
пугающий, как и второй, но в то же время мой ум цеплялся  за  эту  спорную
деталь для того, чтобы удержать мое первоначальное умственное равновесие.
     - Не борись с этим, - услышал я слова дона Хуана.
     Я  чувствовал,  что  что-то  внутри   меня   вот-вот   прорвется   на
поверхность. Мысли и видения накатывались безудержными волнами,  как  если
бы я засыпал. Я остолбенело смотрел на машину. Она  стояла  на  каменистом
участке примерно в тридцати метрах. Она действительно выглядела  так,  как
если бы кто-то только что поставил ее туда. Я подбежал к ней  и  начал  ее
осматривать.
     - Проклятие! - воскликнул дон Хуан. - не смотри на  машину,  останови
мир!
     Затем, как во сне, я услышал его крик: "шляпа Хенаро! Шляпа Хенаро!"
     Я посмотрел на них. Они пристально смотрели на меня.  Их  глаза  были
пронзительными. Я почувствовал боль в животе.  Внезапно  у  меня  заболела
голова, и мне стало плохо.
     Дон Хуан и дон Хенаро смотрели  на  меня  с  любопытством.  Некоторое
время я сидел рядом с машиной, а затем совершенно  автоматически  я  отпер
дверцу и пустил дона Хенаро на заднее сиденье. Дон Хуан последовал за  ним
и сел рядом. Мне показалось это странным, поскольку он обычно  садился  на
переднее сиденье.
     Я погнал свою машину к дому дона Хуана в каком-то тумане.  Я  не  был
сам собой. В животе у меня было неспокойно, и ощущение  тошноты  вытеснило
мою трезвость. Я вел машину механически. Я слышал,  как  дон  Хуан  и  дон
Хенаро подобно детям смеялись и хихикали на заднем сидении. Я слышал,  как
дон Хуан спросил меня: "мы подъезжаем?"
     Тут я увидел, что  только  сейчас  обращаю  внимание  на  дорогу.  Мы
действительно были очень близко от его дома.
     - Сейчас мы будем там, - пробормотал я.
     Они взвыли от смеха. Они хлопали в ладоши и себя по ляжкам.
     Когда мы подъехали к дому,  я  автоматически  выскочил  из  машины  и
открыл перед ними дверцу. Дон Хенаро вышел первым и поздравил меня с  тем,
что он назвал самой приятной и гладкой поездкой, которая когда-либо была у
него в жизни. Дон Хуан сделал то же самое.  Я  почти  не  обратил  на  них
внимание.
     Я запер машину и едва  добрался  до  дому.  Прежде,  чем  заснуть,  я
слышал, как хохотали дон Хуан и дон Хенаро.



                          19. ОСТАНАВЛИВАНИЕ МИРА

     На следующий день, как только я  проснулся,  я  начал  задавать  дону
Хуану вопросы. Он рубил дрова за домом, а дона Хенаро нигде не было видно.
Он сказал, что говорить не о чем. Я указал  на  то,  что  добился  успеха,
оставаясь без мыслей в то время, как  наблюдал  "плавание  на  полу"  дона
Хенаро, что я не хотел и не требовал никаких объяснений совсем, но что моя
сдержанность не помогла мне понять того, что  имело  место.  Затем,  после
исчезновения  машины,  я  автоматически  замкнулся  в  поиске  логического
объяснения, но это тоже не помогло мне.  Я  сказал  дону  Хуану,  что  моя
настойчивость в том, чтобы находить объяснения, не была чем-то таким,  что
я изобрел сам, только для того, чтобы со мной было  трудно.  Но  это  было
нечто настолько глубоко вросшее в  меня,  что  преодолевало  любое  другое
соображение.
     - Это вроде болезни, - сказал я.
     - Тут нет никаких болезней, - спокойно ответил дон Хуан. -  тут  есть
только индульгирование. Ты индульгируешь себя, пытаясь  все  объяснить.  В
твоем случае объяснение больше не нужно.
     Я настаивал на том,  что  могу  функционировать  только  при  условии
порядка и понимания. Я напомнил ему о том, что я коренным образом  изменил
свою личность за время  нашей  связи.  И  что  условием,  которое  сделало
возможной такую перемену, было то, что я имел возможность  объяснить  себе
причины для такой перемены.
     Дон Хуан мягко засмеялся. Долгое время он ничего не говорил.
     - Ты очень умен, - сказал он, наконец, - ты возвращаешься  туда,  где
ты всегда был. Однако, на этот раз с  этим  покончено.  Тебе  некуда  идти
назад. Я не буду больше тебе всего объяснять. Что бы там Хенаро  ни  делал
тебе вчера, он делал это для твоего  тела,  поэтому  позволь  своему  телу
решать, что есть что.
     Тон дона Хуана был  дружественным,  но  необычно  отрешенным,  и  это
заставило меня почувствовать всепоглощающее одиночество.  Я  выразил  свое
чувство печали. Он улыбнулся. Его пальцы мягко обхватили мою руку у локтя.
     - Мы оба - существа, которые умрут, - сказал он мягко. -  Нет  больше
времени для того, что мы привыкли делать. Сейчас  ты  должен  использовать
все неделание, которому я тебя научил, и остановить мир.
     Он  опять  сжал  мою  руку.  Его   прикосновение   было   твердым   и
дружественным. Оно было вроде подтверждения тому, что он заботится обо мне
и имеет ко мне привязанность. И в то же время оно давало  мне  впечатление
непоколебимой целенаправленности.
     - Это мой договор с  тобой,  -  сказал  он,  удерживая  мою  руку  на
секунду. - теперь ты должен самостоятельно пойти в эти дружественные горы.
     Он указал подбородком на далекий гребень гор на юго-востоке.
     Он сказал, что я должен оставаться там до тех пор, пока мое  тело  не
скажет, что хватит, а затем возвращаться к нему домой. Он дал мне  понять,
что не хочет, чтобы  я  что-либо  говорил  или  медлил,  тем,  что  слегка
подтолкнул меня в направлении машины.
     - Что мне полагается делать там? - спросил я.
     Он не ответил, но покачал головой, глядя на меня.
     - Хватит этого, - сказал он, наконец.
     - Затем он указал пальцем на юго-восток.
     - Поезжай туда, - сказал он отрывисто.
     Я ехал на юг, а затем на восток по  тем  дорогам,  по  которым  ездил
всегда вместе с доном Хуаном. Неподалеку от того  места,  где  закончилась
грунтовая дорога, я остановил свою машину, а  затем  шел  знакомым  путем,
пока не достиг высокого плато. Я не имел никакого представления о том, что
здесь делать. Я начал бродить, выискивая место для  отдыха.  Внезапно  мое
внимание остановилось на небольшом участке слева от  меня.  Казалось,  что
химический состав  почвы  был  другим  на  этом  месте.  Однако,  когда  я
остановил на нем пристальный взгляд, то не заметил ничего,  что  могло  бы
выделять  его.  Я  стоял  в  нескольких  футах  в   стороне   и   старался
"почувствовать", как всегда рекомендовал мне делать дон Хуан.
     Я стоял неподвижно, наверное, в течение около часа. Количество мыслей
у меня постепенно уменьшалось, пока я  не  перестал  разговаривать  сам  с
собой. Затем ко мне пришло ощущение раздражения. Ощущение, казалось,  было
связано с моим животом и было более острым, если я смотрел на сомнительное
место. Оно меня отталкивало, и я почувствовал себя обязанным уйти от  него
прочь. Я начал водить глазами по этому району и почувствовал необходимость
уйти от него. Затем, после  короткого  перехода  я  наткнулся  на  широкую
плоскую скалу. Я остановился перед  ней.  В  этом  камне  не  было  ничего
особенного, что бы привлекало меня. Я не заметил никакого  особого  цвета,
никакого сияния, но все же он мне  нравился.  Мое  тело  чувствовало  себя
хорошо. Я испытал ощущение физического комфорта и сел немного отдохнуть.
     Я бродил среди высоких плато и окружающих гор весь день, не зная, что
делать или чего ожидать. В сумерках я вернулся обратно к плоской скале.  Я
знал, что если я проведу ночь здесь, то я буду в безопасности.
     На следующий день я отправился далее на восток  в  высокие  горы.  Во
второй половине дня я пришел к другому,  еще  более  высокому  плато.  Мне
показалось, что я уже был здесь ранее. Я осмотрелся, что  ориентироваться,
но не смог узнать ни одного из окружающих горных пиков. После  тщательного
выбора подходящего места я уселся отдохнуть на  краю  каменистого  района.
Мне было очень тепло и мирно там. Я постарался извлечь  какую-нибудь  пищу
из своей фляги, но она была пуста. Тогда я попил воды. Она была  теплой  и
затхлой. Я подумал, что мне больше нечего делать,  как  вернуться  к  дому
дона Хуана и начал размышлять над тем, не  начать  ли  мне  обратный  путь
прямо сейчас. Я лег на живот и положил голову на руки. Я почувствовал себя
нехорошо и несколько раз менял положение, пока не оказался лицом к западу.
Солнце было уже низко. Мои глаза устали и  я  взглянул  на  землю,  и  мой
взгляд поймал крупного черного жука. Он вылез  из-за  маленького  камешка,
толкая перед собой шар навоза в два своих собственных  размера.  Некоторое
время я следил за его движениями. Насекомое, казалось, на  замечало  моего
присутствия и продолжало толкать свой груз через камни, корни,  вмятины  и
выступы не земле. Настолько, насколько я  знал,  насекомое  не  осознавало
моего присутствия. Мне пришла в голову мысль, что я, пожалуй, наверняка не
могу быть уверенным в том, что насекомое  не  знает  обо  мне.  Эта  мысль
произвела  ряд  разумных  оценок  по  поводу  природы  мира  насекомого  в
противоположность моему собственному миру. Насекомое и я были  в  одном  и
том же мире, и, очевидно, мир не был одним и тем же для нас. Я  погрузился
в наблюдения за ним и поразился гигантской силе, которая  требовалась  для
того, чтобы тащить его груз через камни и земляные трещины.
     Я наблюдал за насекомым  долгое  время,  и  наконец,  заметил  тишину
вокруг нас. Только  ветер  свистел  между  веток  и  листьев  чапараля.  Я
посмотрел наверх, повернулся налево быстрым и невольным движением и поймал
изображение слабой тени или  мелькания  на  камне  в  нескольких  футах  в
стороне. Сначала я не обратил на нее внимания, но затем я  сообразил,  что
это мелькание было слева от меня. Я еще раз  повернулся  внезапно  и  смог
ясно увидеть тень на скалу. У меня  было  непонятное  ощущение,  что  тень
внезапно соскользнула  на  землю,  и  почва  впитала  ее,  как  промокашка
впитывает чернильную кляксу. Озноб пробежал у меня по спине, мне пришла  в
голову мысль, что смерть караулит и меня, и жука.
     Я еще раз посмотрел на насекомое, но не смог его  найти.  Я  подумал,
что оно, должно быть, прибыло к месту своего назначения  и  сбросило  свой
груз в земляную норку. Я приложил лицо к гладкой скале.
     Жук вылез из глубокой норы и остановился в нескольких дюймах от моего
лица. Он, казалось, смотрел на меня, и на секунду я почувствовал,  что  он
осознал мое присутствие.  Наверное  так  же,  как  я  осознал  присутствие
собственной смерти. Я испытал озноб. В конце концов жук и  я  не  очень-то
отличались. Смерть, как тень, подкарауливала каждого из нас из-за камня. Я
ощущал момент необычайного подъема. И жук, и я были на одной  чаше  весов,
никто из нас не был лучше другого. Наша смерть делала нас равными.
     Мой подъем и радость были столь захватывающими, что я начал  плакать.
Дон Хуан был прав. Он всегда был прав. Я жил в самом мистическом мире,  и,
как любой другой, я был самое мистическое существо. И, тем не менее, я  не
был более важным, чем жук. Я вытер  свои  глаза,  и,  вытирая  их  тыльной
стороной руки, я увидел человека или что-то, имеющее форму  человека.  Это
находилось справа от меня, примерно в ста метрах в стороне. Я выпрямился и
постарался всмотреться. Солнце было почти на горизонте, и  его  желтоватые
отблески мешали мне ясно видеть. В этот миг я услышал  какой-то  особенный
грохот. Он был похож  на  звук  далекого  реактивного  самолета.  Когда  я
остановил свое внимание на нем, звук  усилился  до  длительного  визга,  а
затем ослаб,  пока  не  превратился  в  гипнотизирующий  мелодичный  звук.
Мелодия была подобна колебаниям электрического тока. Мне пришло  при  этом
на ум, что две электрические сферы  сходятся  вместе  или  два  квадратных
куска наэлектризованного металла трутся один о другой, а затем остаются  в
покое, когда их рывком  отодвинут  один  от  другого.  Я  вновь  попытался
увидеть, не смогу ли  я  рассмотреть  того  человека,  который,  казалось,
прятался от меня, но смог различить лишь темный силуэт  против  кустов.  Я
прикрыл глаза, приложив к ним руку. Блеск солнца изменился в этот  момент,
и тут я понял, что то, что я вижу, было лишь  оптической  иллюзией,  игрой
тени и листвы. Я отвел глаза и  увидел  койота,  спокойно  бегущего  через
поле. Койот находился примерно в том  месте,  где  я  видел  человека.  Он
пробежал примерно сто метров в южном направлении, а  затем  остановился  и
побежал в моем направлении. Я крикнул пару раз, чтобы испугать его, но  он
продолжал бежать. Я испытал тревожный момент. Я  подумал,  что  он,  может
быть, бешеный, и что мне неплохо было бы собрать камней  для  того,  чтобы
защититься  в  случае,  если  он  нападет.  Когда  животное  находилось  в
трех-четырех метрах от меня, я заметил, что оно нисколько не  взволновано.
Наоборот, оно казалось очень спокойным и не испуганным. Оно замедлило свой
шаг и остановилось в полутора-двух метрах от меня. Мы посмотрели  друг  на
друга, а  затем  койот  подошел  еще  ближе.  Его  коричневые  глаза  были
дружественными и ясными. Я уселся на камни, и койот почти касался меня.  Я
был  ошеломлен.  Я  никогда  не  видел  дикого  койота   так   близко,   и
единственное, что мне пришло в голову в этот момент, это заговорить с ним.
Я начал так, как человек заговорил бы с дружественной собакой. И  затем  я
подумал, что койот  "заговорил"  мне  в  ответ.  У  меня  была  абсолютная
уверенность, что он сказал мне что-то. Я был смущен, но  у  меня  не  было
времени разбираться в своих чувствах, потому что койот "заговорил"  вновь.
Не то, чтобы животное произносило слова так, как я привык  слышать  слова,
произносимые людьми. Скорее это было "ощущение", что он говорил. Но это не
было тем ощущением, которое  имеешь,  когда  домашнее  животное,  кажется,
общается со своим хозяином. Койот фактически что-то сказал.  Он  передавал
мысль, и эта связь вылилась во что-то весьма  похожее  на  предложение.  Я
сказал: "как поживаешь, маленький койот?" И мне показалось, что я  услышал
ответ животного: "я хорошо, а как ты?" Затем койот повторил предложение, и
я вскочил на ноги. Животное не сделало ни единого движения.  Оно  не  было
испугано моим внезапным прыжком. Его глаза оставались дружескими и ясными.
Оно наклонило голову, легло на живот и спросило: "чего  ты  испугался?"  Я
сел, и, глядя на него, повел самый колдовской  разговор,  который  у  меня
когда-либо бывал. В конце концов оно спросило меня, что я тут делаю,  и  я
сказал, что я пришел сюда, чтобы  "остановить  мир".  Койот  сказал:  "как
здорово!" Я тут я сообразил, что это был койот, владеющий  двумя  языками.
Существительные и глаголы в его предложении были на английском, но союзы и
восклицания - на испанском. Мне пришла в голову мысль, что  я  нахожусь  в
присутствии сказочного /чикано/ койота. Я стал смеяться  над  абсурдностью
всего этого и смеялся так сильно, что почти впал в  истерику.  Затем  весь
груз невозможности того, что происходит, обрушился на меня,  и  мой  разум
заколебался. Койот поднялся на ноги и наши глаза встретились. Я пристально
смотрел в них. Я чувствовал, что они тянут меня, и внезапно животное стало
радужным. Оно начало испускать сияние. Казалось, что мой мозг  проигрывает
воспоминание другого события, которое имело место десять лет ранее,  когда
под воздействием пейота я был  свидетелем  превращения  обычной  собаки  в
незабываемое радужное существо. Казалось,  койот  вызвал  воспоминание,  и
память этого предыдущего  события  собралась  и  наложилась  на  очертания
койота. Койот стал текучим, жидким, светящимся существом. От его  свечения
кружилась голова. Я хотел закрыть глаза руками, чтобы защитить их,  но  не
мог   двинуться.   Светящееся   существо   коснулось   меня   в   какой-то
неопределенной части  меня  самого,  и  мое  тело  испытало  такую  полную
неописуемую теплоту и  такое  хорошее  самочувствие,  что,  казалось,  это
прикосновение заставило меня взорваться. Я  стал  разобщенным.  Я  не  мог
больше чувствовать свои ноги, или  свои  ступни  или  любую  другую  часть
своего тела, однако, что-то удерживало меня в прямом положении.
     Я не представлял себе, как долго я оставался в таком  положении.  Тем
временем светящийся койот и вершина холма, на котором я стоял, исчезли  из
виду. У меня не было ни  мыслей,  ни  чувств.  Все  было  выключено,  и  я
свободно парил.
     Внезапно я почувствовал, что  мое  тело  испытало  удар,  и  затем  я
почувствовал, что что-то обволокло меня. Тут я понял,  что  солнце  залило
меня. Я едва мог различать отдаленные гребни гор на западе.  Солнце  почти
касалось горизонта. Я смотрел на него  и  потом  увидел  "линии  мира".  Я
действительно ощутил крайне необычное глубокое восприятие  флюоресцирующих
белых линий, которые соединяли все вокруг меня. На секунду я подумал, что,
возможно, я ощущаю солнечный свет, отраженный от моих ресниц. Я моргнул  и
оглянулся опять. Линии были устойчивы и были  наложены  на  или  проходили
через все вокруг. Я повернулся вокруг себя и осмотрел необычный новый мир.
Линии  были  хорошо  заметны  и  постоянны,  даже   если   я   смотрел   в
противоположную от солнца сторону.
     Я стоял на вершине холма в состоянии экстаза,  казалось,  бесконечное
время, однако,  все  это  событие  могло  длиться  лишь  несколько  минут,
пожалуй,  не  дольше,  чем  светило  солнце  до  того,  как  оно  достигло
горизонта, но мне это показалось бесконечным временем. Я чувствовал что-то
теплое и успокаивающее, исходящее из мира и из моего собственного тела.  Я
знал, что раскрыл секрет. Он был таким простым. Я испытал неведомый  поток
чувств. Никогда в моей жизни не было у меня  такой  божественной  эйфории,
такого покоя и такого всеобъемлющего чувства, и, тем не менее,  я  не  мог
перевести раскрытый секрет в слова или хотя бы в мысли, но  мое  тело  его
знало.
     Затем то ли я заснул, то ли потерял сознание. Когда я опять пришел  в
себя, я лежал на камнях. Я поднялся. Мир был таким,  каким  я  его  всегда
видел. Уже темнело, и автоматически я отправился назад к своей машине.
     Дон Хуан был один в доме, когда я прибыл на следующее утро. Я спросил
о доне Хенаро, и он сказал, что тот был где-то поблизости, занимаясь своим
делом. Я немедленно стал пересказывать ему необычные  события,  свидетелем
которых я был. Он слушал с явным интересом.
     - Ты просто "остановил мир", - прокомментировал он,  когда  я  кончил
свой рассказ.
     Секунду мы молчали, а затем он сказал, что мне следует  поблагодарить
дона Хенаро за помощь, оказанную мне. Казалось,  он  был  необычайно  мною
доволен. Несколько раз он похлопывал меня по спине и посмеивался.
     - Но это невероятно, чтобы койот говорил, - сказал я.
     - Это не было разговором, - сказал дон Хуан.
     - Что же это было тогда?
     - Впервые твое тело поняло, но ты не смог понять  того,  что  это  не
койот для начала, и что это уж конечно был не разговор в том виде, как  ты
и я разговариваем.
     - Но койот действительно говорил, дон Хуан!
     - Смотри, кто теперь говорит, как идиот. После стольких лет учения ты
должен знать лучше. Вчера  ты  остановил  мир,  и  ты,  может  быть,  даже
"видел". Волшебное существо сказало тебе что-то, и твое  тело  смогло  это
понять, потому что мир разрушился.
     - Мир был таким же, как сегодня, дон Хуан.
     - Нет, он не был таким же. Сегодня койоты тебе ничего не  говорят,  и
ты не можешь видеть линии мира. Вчера ты  это  делал  просто  потому,  что
что-то остановилось в тебе. И естественно, что у нас нет выбора, кроме как
видеть мир таким, каким люди его нам представляют.
     Мы взглянули друг на друга.
     Вчера мир стал таким, каким его тебе представляют маги,  -  Продолжал
он. - в этом мире койоты разговаривают и точно так же разговаривают олени,
как я однажды рассказывал тебе, и точно так же разговаривают гремучие змеи
и деревья, и все другие живые существа. Но то, чему я хочу  тебя  обучить,
это "видение". Возможно, ты  теперь  знаешь,  что  "видение"  имеет  место
только тогда, когда проскальзываешь между мирами: миром  обычных  людей  и
миром магов. Ты сейчас втиснут в самую середину между этими мирами.  Вчера
ты считал, что койот с тобой разговаривал. Любой маг, которые не  "видит",
считал бы так же. Но тот, кто "видит", считает, что верить в  это,  значит
быть пригвожденным в мире магов. Точно так же, не верить в то, что  койоты
разговаривают, значит быть пригвожденным в мире обычных людей.
     - Ты хочешь сказать, дон Хуан, что ни мир обычных людей, ни мир магов
не являются реальными?
     - Это реальные миры. Они  могут  воздействовать  на  тебя.  Например,
этому койоту ты мог задать любой вопрос, который тебя интересует, и он был
бы обязан дать тебе ответ. Единственной печальной частью является то,  что
на койотов нельзя полагаться. Они шутники. Твоя судьба не иметь  животного
друга, на которого можно положиться.
     Дон Хуан объяснил, что койот будет моим другом на всю жизнь, и что  в
мире магов иметь койота другом - нежелательное положение вещей. Он сказал,
что для меня было бы идеальным разговаривать с гремучей  змеей,  поскольку
они были поразительно надежными друзьями.
     - Если бы я был тобой, - добавил он, - то я  никогда  бы  не  доверял
койоту. Но ты другой. И ты, может быть, станешь койотным магом.
     - Что это такое, койотный маг?
     - Это тот, кто извлекает массу сведений от своих братьев-койотов.
     Я хотел  продолжать  задавать  вопросы,  но  он  сделал  знак,  чтобы
остановить меня.
     - Ты видел линии мира, - сказал он. - ты видел  светящееся  существо.
Теперь ты почти готов встретиться с олли. Ты,  конечно,  знаешь,  что  тот
человек, которого ты видел в кустах,  был  олли.  Ты  слышал  его  грохот,
похожий на звук реактивного  самолета.  Он  будет  ожидать  тебя  на  краю
долины, к которой я подведу тебя сам.
     Долгое время мы молчали. Дон Хуан держал руки сцепленными на  животе.
Большие пальцы у него двигались почти незаметно.
     - Хенаро тоже пойдет с нами к этой долине, - внезапно сказал он. - он
тот, кто тебе помог остановить мир.
     Дон Хуан посмотрел на меня пронзительными глазами.
     - Я скажу тебе еще одну вещь, - сказал он и засмеялся.
     -  Сейчас  это  действительно  имеет  значение.  Хенаро  никогда   не
перемещал твою машину из мира обычных людей в тот день. Он просто заставил
тебя смотреть на мир так, как смотрят маги, и твоей машины не было в  этом
мире. Хенаро хотел ослабить твою уверенность. Его шутовство сказало твоему
телу об абсурдности  попыток  понять  все.  А  когда  он  запустил  своего
воздушного змея, ты почти "видел". Ты нашел свою  машину  и  был  в  обоих
мирах. Причина, по которой мы чуть не надорвали животы,  состояла  в  том,
что ты действительно считал, что везешь нас обратно с того места, где, как
ты думал, ты нашел свою машину.
     - Но каким образом он заставил меня видеть мир  так,  как  его  видят
маги?
     - Я был с ним. Мы оба знаем этот мир. Если этот мир знаешь,  то  все,
что нужно для того, чтобы ввести его в действие, так это  использовать  то
добавочное кольцо силы, которое, как я тебе говорил,  имеют  маги.  Хенаро
может это сделать так же легко, как щелкнуть пальцами. Он  удерживал  тебя
занятым перевертыванием камней для  того,  чтобы  рассеять  твои  мысли  и
позволить твоему телу "видеть".
     Я сказал ему, что события последних трех дней причинили  непоправимый
вред моей идее мира. Я сказал, что в течение десяти  лет,  которые  я  был
связан с ним, я никогда не продвигался настолько, даже в те времена, когда
я принимал психотропные растения.
     - Растения силы  являются  только  помощью,  -  сказал  дон  Хуан.  -
реальная же вещь, это когда тело поймет, что оно  может  "видеть".  Только
тогда возможно знать, что мир, на который мы смотрим каждый день, является
только описанием. Мое намерение состояло только в том, чтобы показать тебе
это. К сожалению, у тебя осталось слишком мало времени,  прежде  чем  олли
пощупает тебя.
     - Разве олли должен пощупать меня?
     -  Нет  никакого  способа,  чтобы  избежать  этого.  Для  того,   что
"увидеть", нужно знать те способы, посредством которых маги "видят" мир. А
отсюда олли должно быть призвано. А когда это сделано, оно приходит.
     - А ты не мог бы научить меня "видеть", не призывая олли?
     - Нет для того, чтобы  "видеть",  нужно  научиться  смотреть  на  мир
каким-то другим образом. А единственный другой способ, который я знаю, это
способ магов.



                         20. ПУТЕШЕСТВИЕ В ИКСТЛЭН

     Дон Хенаро вернулся около полудня, и по предложению дона Хуана мы все
трое поехали к тому гребню гор, где я был предыдущим днем. Мы шли  тем  же
путем, которым шел я, но вместо того, чтобы остановиться на высоком плато,
как сделал я, мы продолжали  взбираться  до  тех  пор,  пока  не  достигли
вершины нижнего гребня гор. Затем мы стали спускаться в плоскую долину.
     На вершине высокого холма мы остановились  отдохнуть.  Место  выбирал
дон Хенаро. Автоматически я уселся, как всегда делал это  в  их  компании,
образовав треугольник, с доном Хуаном справа от  себя  и  доном  Хенаро  -
слева.
     Пустынный  чапараль  приобрел  исключительно  мокрый  блеск.  Он  был
блистающе-зеленым после короткого весеннего дождя.
     - Хенаро собирается кое-что рассказать тебе, -  внезапно  сказал  мне
дон Хуан. - он собирается рассказать тебе историю своей первой встречи  со
своим олли. Разве не так, Хенаро?
     В голосе дона Хуана был оттенок уговаривания. Дон Хенаро посмотрел на
меня и сжимал губы до тех пор, пока его рот не стал выглядеть, как круглая
дырка. Он прижал язык к небу, а затем открывал и закрывал рот, как бы имея
судороги.
     Дон Хуан взглянул на него и громко рассмеялся. Я  не  знал,  как  это
понимать.
     - Что он делает? - спросил я дона Хуана.
     - Он курица, - сказал тот.
     - Курица?
     - Смотри, смотри на его рот. Это куриная попка,  она  сейчас  отложит
яйцо.
     Спазмы рта дона Хенаро, казалось, увеличились. У него был  непонятный
безумный взгляд  в  глазах.  Его  рот  раскрылся,  как  если  бы  судороги
образовали круглую дыру. В горле у него раздался  трещащий  звук.  Руки  у
него сложились на  груди  с  ладонями,  вывернутыми  наружу,  а  затем  он
бесцеремонно выплюнул мокроту.
     - Проклятие! Это было не яйцо, - сказал он  с  озабоченным  видом  на
лице.
     Поза его тела и выражение его лица были столь необычными,  что  я  не
смог не засмеяться.
     - Теперь, когда Хенаро почти снес яйцо, может быть, он расскажет тебе
о своей первой встрече со своим олли, - настаивал дон Хуан.
     - Может быть, - сказал дон Хенаро незаинтересованно.
     Я стал просить, чтобы он рассказал.
     Дон Хенаро поднялся и потянулся руками и  спиной.  Его  кости  издали
хрустящий звук. Затем он опять сел.
     - Когда я впервые коснулся своего олли, я был  молод,  -  сказал  он,
наконец. - я помню, что это было сразу после полудня. С рассвета я работал
в поле и возвращался домой. Внезапно из-за куста вышел  олли  и  загородил
мне дорогу. Он ожидал меня и приглашал меня  побороться  с  ним.  Я  начал
отворачиваться для того, чтобы оставить его в  покое,  на  ум  мне  пришла
мысль, что я достаточно силен для того, чтобы коснуться его. Тем не менее,
я был испуган. Озноб пробежал вверх по моей спине,  и  шея  у  меня  стала
твердой, как доска. Кстати, это всегда является признаком, что ты готов. Я
хочу сказать, что это когда твоя шея становится твердой.
     Он расстегнул рубашку и показал мне свою спину. Он напряг мышцы  шеи,
спины и рук. Я отметил превосходное качество  его  мускулатуры.  Казалось,
воспоминание о той встрече активизировало каждую мышцу в его теле.
     - В подобной ситуации ты должен всегда закрыть рот.
     Он повернулся к дону Хуану и сказал:
     - Разве не так?
     - Да, - спокойно ответил дон Хуан. - потрясение, которое  испытываешь
от того, что схватишь олли, настолько велико, что можно откусить язык  или
вышибить себе зубы. Тело должно быть прямым, хорошо уравновешенным, а ноги
должны держаться за землю.
     Дон Хенаро поднялся и показал мне правильное  положение.  Колени  его
были слегка согнуты, руки со слегка подогнутыми пальцами висели по  бокам.
Он казался расслабленным, и, тем не менее, твердо стоял на земле.  Секунду
он оставался в этом положении, и,  когда  я  полагал,  что  он  собирается
сесть, он внезапно бросился вперед одним поразительным прыжком,  как  если
бы у него под пятками были пружины. Его движение было столь внезапным, что
я упал на спину. Но пока я падал, у меня было ясное ощущение того, что дон
Хенаро схватил человека  или  что-то,  имеющее  форму  человека.  Я  вновь
уселся.
     Дон Хенаро все еще сохранял колоссальное  напряжение  во  всем  теле.
Затем он резко расслабил все свои мышцы и вернулся на то самое место,  где
сидел раньше.
     - Карлос только что  видел  твоего  олли  прямо  сейчас,  -  спокойно
заметил дон Хуан. - но он еще слаб и упал.
     - Ты заметил? - спросил дон Хенаро наивным голосом и расширил ноздри.
     Дон Хуан заверил его, что я "видел" олли.
     Дон Хенаро опять прыгнул вперед с такой силой, что я упал на бок.  Он
выполнил свой прыжок так быстро, что я действительно не мог сказать, каким
образом он вскочил на ноги, чтобы прыгнуть вперед из сидячего положения.
     Они оба громко засмеялись, а затем дон Хенаро  сменил  свой  смех  на
вой, не отличимый от воя койота.
     - Не думай, что тебе нужно прыгать так же  хорошо,  как  Хенаро,  для
того, чтобы схватить своего олли, - сказал дон Хуан предупреждающим тоном.
- Хенаро прыгает так хорошо, потому что его олли помогает  ему.  Все,  что
тебе  нужно,  это  цепко  стоять  на  земле,  для  того,  чтобы   выстоять
столкновение. Ты должен стоять  так,  как  стоял  Хенаро,  прежде  чем  он
прыгнул. Затем ты должен броситься вперед и схватить олли.
     - Ему нужно сначала поцеловать свой медальон, - вставил дон Хенаро.
     Дон Хуан  с  наигранной  яростью  сказал,  что  у  меня  нет  никаких
медальонов.
     - А как насчет его блокнотов? - настаивал дон  Хенаро.  -  ему  нужно
что-то сделать со своими блокнотами. Положить их, прежде чем  он  прыгнет.
Или, может быть, он использует  свои  блокноты  для  того,  чтобы  ударить
своего олли.
     - Будь я проклят, - сказал дон Хуан, кажется, с искренним изумлением.
- я совсем не подумал об этом. Клянусь, это будет первый раз,  когда  олли
свалят на землю, побив блокнотами.
     Когда замолк смех дона Хуана и койотный вой дона Хенаро, все мы  были
в очень хорошем настроении.
     - Что случилось, когда ты схватил своего олли? - спросил я.
     - Это было ложное потрясение, - сказал дон  Хенаро  после  секундного
колебания. Казалось, он приводил свои мысли в порядок.
     - Я никогда и не воображал, что это будет так, - продолжал он. -  это
было что-то такое, такое, такое... Как ничто, что я  могу  сказать.  После
того,  как  я  схватил  его,  мы  начали  кружиться.  Олли  заставил  меня
вертеться, но я не отступался. Мы штопором ввинтились  в  воздух  с  такой
скоростью и силой, что я уже ничего не мог  видеть.  Все  было  в  тумане.
Верченье продолжалось далее и далее. Внезапно я  почувствовал,  что  вновь
стою на земле. Я взглянул на себя. Олли не убил меня. Я  был  цел,  я  был
самим собой! Тогда я понял, что достиг успеха. После долгих  стремлений  я
имел олли. От радости я запрыгал. Что за чувство! Что это было за чувство!
     Затем я оглянулся, чтобы установить, где я нахожусь. Окружающее  было
неизвестно мне. Я подумал, что олли, должно быть, пронес меня по воздуху и
опустил  очень  далеко  от  того  места,  где  мы  начали   кружиться.   Я
ориентировался. Я решил, что мой дом должен быть  на  востоке,  поэтому  я
пошел в этом направлении. Было еще рано. Встреча  с  олли  отняла  немного
времени. Очень скоро я нашел тропинку, а  затем  увидел  группу  мужчин  и
женщин, идущих мне навстречу. Это были индейцы  из  племени  масатэк.  Они
окружили меня и спросили, куда я иду.
     - Я иду домой, в икстлэн, - сказал я им.
     - Ты что, заблудился? - спросил меня кто-то.
     - Я заблудился? - сказал я. - почему?
     - Потому что икстлэн не здесь, икстлэн в противоположном направлении.
     - Мы сами идем туда, - сказал кто-то.
     - Присоединяйся к нам, - сказали они все. - у нас есть пища.
     Дон Хенаро перестал говорить  и  взглянул  на  меня,  как  бы  ожидая
вопроса.
     - Ну, и что произошло? - спросил я. - ты присоединился к ним?
     - Нет, не присоединился, - сказал  он.  -  потому  что  они  не  были
реальными. Я понял это в ту же минуту, как они подошли ко мне. Было что-то
в их голосах, в их  дружелюбии,  что  выдавало  их,  особенно,  когда  они
попросили меня присоединиться к ним. Поэтому я  убежал  прочь.  Они  звали
меня и просили вернуться.  Их  призывы  стали  преследовательскими,  но  я
продолжал убегать от них.
     - Кем они были? - спросил я.
     - Людьми, - ответил дон Хенаро отрывисто. - за исключением того,  что
они не были реальными.
     - Они были как привидения, - объяснил дон Хуан. - как фантомы.
     - Пройдя некоторое время, - продолжал дон  Хенаро,  -  я  стал  более
уверен в себе. Я знал, что икстлэн находится в той стороне, куда я иду.  И
затем я увидел двух человек, идущих по тропинке ко мне. Казалось, они тоже
были индейцами из племени масатэк. С ними был осел,  нагруженный  дровами.
Они прошли мимо меня, пробормотав: "добрый день".
     - Добрый день, - сказал я, продолжая идти. Они не  обратили  на  меня
внимания, продолжая свой путь. Я замедлил свой бег и осторожно повернулся,
чтобы взглянуть  на  них.  Они  уходили,  не  обращая  на  меня  внимания.
Казалось, они были реальными. Я побежал за ними  и  закричал:  "подождите,
подождите!" Они придержали своего  осла  и  остановились  с  обеих  сторон
животного, как бы охраняя груз.
     - Я заблудился в этих горах, - сказал я им.  -  в  каком  направлении
находится икстлэн?
     Они указали в том направлении, куда шли сами.
     - Ты далеко зашел, - сказал один из них. - это с другой  стороны  вон
тех гор. Чтобы добраться туда, тебе потребуется четыре-пять дней.
     Затем они повернулись и продолжали  идти.  Я  почувствовал,  что  эти
индейцы реальны и попросил, чтобы они взяли меня с собой.
     Мы шли вместе некоторое время, а затем один из них снял свой мешок  с
провизией и предложил немного мне. Я застыл на месте. Было  что-то  ужасно
странное в том, как он предлагал мне свою пищу. Мое  тело  ощутило  испуг,
поэтому я прыгнул назад и бросился бежать. Они оба сказали, что я  умру  в
этих горах, если не  пойду  вместе  с  ними,  и  пытались  уговорить  меня
присоединиться к ним. Их призывы были  также  очень  преследующими,  но  я
также убегал от них изо всех сил.
     Я продолжал идти. Теперь я знал, что я на правильном пути в  икстлэн,
и что эти фантомы пытались сбить меня с пути.
     Мне встретилось  восемь  таких.  Должно  быть,  они  знали,  что  мое
намерение непоколебимо. Они стояли на дороге и смотрели на меня  просящими
глазами. Большинство из них не говорило ни слова.  Однако,  женщины  среди
них  были  более  смелыми  и  упрашивали  меня.  Некоторые  из  них   даже
раскладывали пищу и  другие  предметы,  которые,  казалось,  продают,  как
невинные торговцы у дороги. Я не остановился и не взглянул на них.
     К концу дня и пришел в долину, которую я, казалось, узнал,  что-то  в
ней было знакомое. Мне казалось, что я был в ней раньше, но если это  было
так, то я действительно находился  к  югу  от  икстлэна.  Я  начал  искать
знакомые предметы, чтобы ориентироваться  и  выправить  свой  путь,  когда
увидел маленького индейского мальчика, пасущего коз. Ему  было,  наверное,
семь лет, и одет он был также, как я был одет в его возрасте.  Фактически,
он мне напомнил меня самого, пасущего двух коз моего отца.
     Некоторое время я следил за ним. Мальчик  разговаривал  сам  с  собой
так, как обычно это делал я. Затем он стал разговаривать со своими козами.
Из того, что я знал об ухаживании за козами, он хорошо знал свое дело.  Он
делал его тщательно и осторожно. Он не баловал коз, но в то же время он не
был с ними жесток.
     Я решил окликнуть его. Когда я заговорил с ним  громким  голосом,  он
подпрыгнул, и, бросившись к скале, стал смотреть  на  меня  из-за  камней.
Казалось, он был готов бежать,  спасая  свою  жизнь.  Он  понравился  мне.
Казалось, он был испуган, и все же он нашел время отозвать  своих  коз  из
поля моего зрения.
     Я разговаривал с ним долго. Я сказал, что заблудился и не знаю дорогу
в икстлэн. Я спросил, как называется место, где мы находимся, и он сказал,
что это место, которое я считал. Это очень меня обрадовало. Я  понял,  что
уже больше не потерян и раздумывал о той силе, которую  должен  был  иметь
мой олли, чтобы перенести все мое тело за время меньшее, чем взмах ресниц.
     Я поблагодарил мальчика и начал уходить. Он осторожно вышел из своего
укрытия и  погнал  своих  коз  по  почти  незаметной  тропинке.  Тропинка,
казалось, вела в долину. Я позвал мальчика, и он  не  убежал.  Я  пошел  к
нему, и когда был слишком близко от него, он прыгнул в кусты.  Я  похвалил
его за то, что он так осторожен, и начал задавать ему вопросы.
     - Куда ведет эта тропинка? - спросил я.
     - Вниз, - сказал он.
     - Где ты живешь?
     - Там, внизу.
     - Там, внизу, много домов?
     - Нет, только один.
     - Где остальные дома?
     Мальчик указал на другую сторону долины с безразличием,  свойственным
мальчикам его возраста. Затем он со своими козами пошел вниз по тропинке.
     - Подожди, - сказал я мальчику. - я очень  устал  и  голоден.  Возьми
меня к своим.
     - У меня нет своих, - сказал маленький мальчик, и это потрясло  меня.
Я не знаю почему, но его голос заставил меня колебаться. Мальчик,  заметив
мое колебание, остановился и повернулся ко мне.
     - У меня дома никого нет, - сказал он. - мой дядя уехал, а его жена -
в поле. Там полно еды, полно. Пойдем со мной.
     Я чувствовал почти печаль. Мальчик тоже был фантомом. Тон его  голоса
и его настойчивость выдали его.  Фантомы  были  повсюду,  чтобы  захватить
меня, но я не боялся. Я все еще был онемевший после своей встречи с  олли.
Я хотел взбеситься на олли или на фантомов, но каким-то образом я  не  мог
рассердиться, как я обычно это делаю, поэтому я перестал пытаться. Затем я
захотел опечалиться, потому что мне понравился этот маленький мальчик,  но
не смог. Поэтому я бросил это тоже.
     Внезапно я сообразил, что у меня есть олли, и что нет ничего  такого,
что могли бы мне сделать фантомы. Я последовал за мальчиком  по  тропинке.
Другие фантомы быстро выскочили и  попытались  заставить  меня  шагнуть  в
пропасть, но моя воля была сильнее их. Они, должно быть, чувствовали  это,
потому что перестали осаждать меня.  Спустя  некоторое  время  они  просто
стояли у моей тропы. Время от времени кто-нибудь из них прыгал ко мне,  но
я останавливал их своей волей.  И  тогда  они  перестали  беспокоить  меня
совершенно.
     Долгое время дон Хенаро молчал. Дон Хуан взглянул на меня.
     - Что произошло после этого, дон Хенаро? - спросил я.
     - Я продолжал идти, - сказал он, как само собой разумеющееся.
     Казалось, что он кончил свой рассказ, и не было ничего, что он  хотел
бы добавить.
     Я спросил их, почему тот  факт,  что  они  предлагали  ему  пищу  был
указанием на то, что они фантомы. Он не ответил. Я  допытывался  дальше  и
спросил, является ли обычаем среди индейцев племени масатэк  отрицать  то,
что у них есть какая-либо пища, или же быть очень  озабоченным  всем,  что
касается пищи.
     Он сказал, что тон их голосов, их желание выманить его и та манера, в
которой фантомы говорили о пище, были указаниями. И что он знал это  из-за
того, что его олли помогал ему. Он заверил меня в том, что один он  бы  не
заметил этих тонкостей.
     - Эти фантомы были олли, дон Хенаро? - спросил я.
     - Нет, они были людьми.
     - Людьми? Но ты сказал, что они были фантомами.
     - Я сказал, что они больше не были реальными. После  моей  встречи  с
олли ничего больше не было реальным.
     Долгое время мы молчали.
     - Каков был конечный исход этого события, дон Хенаро? - спросил я.
     - Конечный исход?
     - Я хочу сказать, когда и как ты, наконец, достиг икстлэна?
     Оба они тут же расхохотались.
     - Так это значит, это для тебя конечный исход? - заметил дон Хуан.  -
давай тогда скажем это так.  Для  путешествия  Хенаро  не  было  конечного
исхода. И н и к о г д а не будет никакого конечного исхода. Хенаро все еще
в пути в икстлэн!
     Дон Хенаро взглянул на меня пронзительными глазами, а затем  повернул
голову и посмотрел вдаль в сторону юга.
     - Я никогда не достигну икстлэна, - сказал он. Его голос был твердым,
но тихим, почти шепотом.
     - Однако, в моих чувствах... В моих чувствах мне иногда кажется,  что
остался лишь один шаг, чтобы достигнуть его. И все же,  этого  никогда  не
будет. В своем путешествии я даже не встречаю знакомых примет,  которые  я
когда-то знал. Ничего уже больше не является тем же самым.
     Дон Хуан и дон Хенаро взглянули друг  на  друга.  Было  что-то  очень
печальное в их взгляде.
     - В моем путешествии в икстлэн я нашел  только  путников-фантомов,  -
сказал он тихо.
     Я взглянул на дона Хуана. Я не понял, что имел в виду дон Хенаро.
     - Каждый, кого Хенаро встречает  на  своем  пути  в  икстлэн,  только
эфемерное существо, - объяснил дон Хуан. - возьмем тебя,  например.  Ты  -
фантом. Твои чувства и твоя настойчивость те же, что у людей.  Вот  почему
он говорит, что он встречает только  путников-фантомов  на  своем  пути  в
икстлэн.
     Внезапно я понял, что путешествие дона Хенаро было метафорой.
     - В таком случае твое путешествие в икстлэн - нереально? - сказал я.
     - Оно реально! - вставил дон Хенаро. - путники нереальны.
     Кивком головы он указал на дона Хуана и сказал с ударением:
     - Он - единственный, кто реален. Мир реален только тогда, когда  я  с
ним.
     Дон Хуан улыбнулся.
     - Хенаро рассказывал тебе свою историю, - сказал дон Хуан,  -  потому
что ты вчера остановил мир. И он думал, что ты  также  и  "видел".  Но  ты
такой дурень, что ты не знаешь этого сам. Я неустанно говорю ему,  что  ты
очень странный, и что рано или поздно, но  ты  будешь  видеть.  Во  всяком
случае, во время твоей следующей встречи  с  олли,  если  для  тебя  будет
следующий раз, тебе придется бороться  с  ним  и  усмирить  его.  Если  ты
переживешь потрясение, что,  как  я  уверен,  ты  сделаешь,  поскольку  ты
сильный и жил, как воин, то ты окажешься живым в неизвестной земле. Затем,
что естественно для всех нас, первое,  что  ты  захочешь  сделать,  -  это
вернуться  назад,  к  себе  в  Лос-Анжелес,  но  не  будет  назад  пути  в
Лос-Анжелес. То, что ты там оставил, потеряно навсегда. Конечно,  к  этому
времени ты будешь магом, но это не поможет. Что важно для всех нас в такое
время, так это то, что все, что мы любили, ненавидели или желали, осталось
позади. Однако, чувства в человеке не  умирают  и  не  изменяются.  И  маг
отправляется в дорогу домой, зная, что дома он никогда не достигнет, зная,
что нет такой силы на земле, которая принесет его  к  тому  месту,  к  тем
вещам и к тем людям, которых он любил. Даже его собственная смерть. Именно
об этом тебе рассказывал Хенаро.
     Объяснение дона Хуана было подобно катализатору. Весь  груз  рассказа
дона Хенаро обрушился на меня внезапно, когда я  начал  сопоставлять  этот
рассказ со своей собственной жизнью.
     - Как насчет людей, которых я люблю? - спросил я дона  Хуана.  -  что
случится с ними?
     - Они все останутся позади, - сказал он.
     - Но разве нет никакого способа, которым я бы мог вернуть их? Могу ли
я вызволить их и взять с собой?
     - Нет. Твой олли бросит тебя одного в неизвестные миры.
     - Но я могу вернуться обратно в Лос-Анжелес, разве  не  так?  Я  могу
сесть на автобус или на самолет и отправиться туда? Лос-анжелес  останется
на месте, не так ли?
     - Конечно, - смеясь,  сказал  дон  Хуан.  -  а  также  и  монтека,  и
тэмикула, и туксон.
     - И текат, - добавил дон Хенаро с большой серьезностью.
     - И пьедрас неграс, и транкитас, - сказал дон Хуан, улыбаясь.
     Дон Хенаро добавил еще несколько названий, так же сделал дон Хуан.  И
они ушли в перечисление целой серии крайне смешных и невероятных  названий
городов и местечек.
     - Вращение с твоим олли изменит твою идею мира, - сказал дон Хуан.  -
эта идея есть все. И когда она меняется, меняется сам мир.
     Он напомнил мне, что однажды я читал  ему  стихотворение  и  захотел,
чтобы я рассказал его. Он настроил меня несколькими словами на него,  и  я
вспомнил, что читал ему стихи Хуана Рамона  Хименеса.  То,  о  котором  он
говорил, называлось "окончательное путешествие". Я прочел его.
     ...И я уйду, но птицы останутся, распевая, и мой сад останется с  его
зелеными деревьями, с его глубокими колодцами.  Много  дней  небеса  будут
синими и ясными, и колокола в отдалении будут звонить так, как они  звонят
сегодня днем. Люди, которые любили меня, уйдут, и город  будет  расцветать
заново ежегодно, но мой дух, одержимый ностальгией, будет вечно бродить  в
том же самом забытом углу моего цветущего сада.
     - Это то чувство, о котором говорит Хенаро, - сказал дон Хуан. -  для
того, чтобы быть магом, человек должен быть страстным.  Страстный  человек
имеет земные привязанности и вещи, дорогие  ему.  Хотя  бы  та  тропа,  по
которой он ходит.
     То, что Хенаро рассказал тебе в своем рассказе,  именно  это.  Хенаро
оставил свою страсть в икстлэне. Его дом,  его  людей,  все  те  вещи,  до
которых ему было дело. И теперь он  бродит  вокруг  в  своих  чувствах,  и
иногда, как он говорит, он почти достигает икстлэна.  У  нас  у  всех  это
одинаково. Для Хенаро - это икстлэн, для тебя это будет  Лос-Анжелес,  для
меня - ...
     Я не хотел, чтобы дон Хуан рассказывал мне о  себе.  Он  остановился,
как бы прочитав мои мысли.
     Хенаро вздохнул и перефразировал первую строчку стихотворения:
     - Я ушел, а птицы остались, распевая.
     На мгновение  я  ощутил  волну  агонии  и  неописуемого  одиночества,
охватывающего нас троих. Я взглянул на дона Хенаро и понял, что он, будучи
страстным человеком, имел очень много сердечных уз, очень много вещей,  до
которых ему было дело  и  которые  остались  позади.  У  меня  было  ясное
ощущение, что в этот момент сила его воспоминания готова обрушиться горным
обвалом, и что Хенаро находится на грани рыдания.
     Я поспешно отвел глаза. Страсть дона Хенаро, его  высшее  одиночество
заставили меня плакать.
     Я взглянул на дона Хуана. Он смотрел на меня.
     - Только как воин можно выжить на тропе знания, - сказал он. - потому
что искусством воина является находить равновесие между  ужасом  от  того,
что ты человек, и восхищением от того, что ты человек.
     Я взглянул на них обоих, на каждого по очереди. Их глаза были мирными
и ясными.  Они  вызвали  волну  захватывающей  ностальгии,  и  когда  они,
казалось, были на грани того, чтобы разразиться  страстными  слезами,  они
повернули  эту  волну.  На  мгновение  я,  казалось,  "видел".  Я  "видел"
одиночество человека, как гигантскую волну, которая застыла  передо  мной,
отброшенная назад невидимой стеной метафоры.
     Моя печаль была столь захватывающа, что я ощутил эйфорию. Я обнял их.
     Дон Хенаро улыбнулся и поднялся. Дон Хуан тоже встал и мягко  положил
руку мне на плечо.
     - Мы собираемся покинуть тебя здесь, - сказал он.  -  делай  то,  что
найдешь нужным. Олли будет ждать тебя на краю той долины.
     Он указал на темную долину вдали.
     - Если ты чувствуешь, что это еще  не  твое  время,  то  откажись  от
своего свидания, - сказал он. - ничего нельзя достигнуть насилием. Если ты
хочешь выжить, ты должен быть кристально чистым и совершенно  уверенным  в
себе.
     Дон Хуан ушел, не глядя на меня. Но дон Хенаро пару раз повернулся  и
подмигиваниями и  движениями  головой  подталкивал  меня  идти  вперед.  Я
смотрел на них, пока они не исчезли вдали, а затем пошел к своей машине  и
уехал. Я знал, что это еще не мое время.




                               Карлос КАСТАНЕДА

		            ОТДЕЛЕННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ




                                  ВВЕДЕНИЕ

     Десять лет назад мне посчастливилось встретиться в западной Мексике с
одним индейцем из племени яки. Я назвал его "дон Хуан". В испанском  языке
д_о_н - это обращение, выражающее уважение.
     Мое   знакомство   с   доном   Хуаном   состоялось   при    следующих
обстоятельствах. Я  сидел  с  Биллом,  своим  другом,  в  автобусном  депо
пограничного городка в аризоне. Мы были очень спокойны. Во второй половине
дня летняя жара казалась за плечо.
     - Вон человек, о котором  я  тебе  рассказывал,  -  сказал  он  тихим
голосом.
     Он значительно кивнул в сторону входа.  Старик  только  что  вошел  в
помещение.
     - Что ты мне рассказывал о нем? - спросил я.
     - Это тот  самый  индеец,  который  знает  о  пейоте,  помнишь?  -  я
вспомнил, как мы с Биллом как-то проездили весь день на машине, разыскивая
дом "эксцентричного индейца", который жил в том районе. Мы  не  нашли  его
дом, и у меня возникло ощущение, что индейцы, которых мы спрашивали о нем,
намеренно давали нам неверное направление. Билл сказал, что  человек  этот
был "травник" (человек, собирающий и продающий лекарственные  растения)  и
что он очень много знает о галлюциногенном кактусе  -  пейоте.  Он  сказал
также, что мне стоило бы встретиться с ним. Билл был моим  гидом  по  этим
местам в то время, когда я  собирал  различные  сведения  о  лекарственных
травах, используемых индейцами.
     Билл поднялся и подошел к человеку поздороваться. Индеец был среднего
роста. Его волосы были седыми и короткими и немного  нависали  над  ушами,
подчеркивая округлость головы. Он был очень темным.  Глубокие  морщины  на
лице придавали ему вид глубокого старца, однако его тело,  казалось,  было
сильным и собранным. Я  с  минуту  наблюдал  за  ним.  Он  передвигался  с
легкостью, которую я считал бы невозможной для старика.  Билл  сделал  мне
знак подойти к ним.
     - Он хороший парень, - сказал мне Билл, - но я не могу понимать  его.
Его  испанский,  по-моему,  исковеркан  и   полон   сельских   разговорных
выражений.
     Старик глянул на Билла и улыбнулся. А Билл, который  знал  по-испаски
лишь несколько слов, произнес на этом языке какую-то абсурдную  фразу.  Он
посмотрел на меня, как бы  спрашивая,  имеет  ли  эта  фраза  какой-нибудь
смысл, но я не знал, что он хотел сказать; тогда он смущенно  улыбнулся  и
отошел. Старик взглянул на меня и начал смеяться. Я объяснил ему, что  мой
друг иногда забывает, что он не говорит по-испански.
     - Я думаю также, что он забыл представить нас друг другу, - сказал  я
и назвал свое имя.
     - А я, Хуан матус, к вашим услугам, - сказал он.
     Мы пожали друг другу  руки  и  некоторое  время  молчали.  Я  нарушил
молчание и рассказал о стоящей передо мной задаче. Я сказал ему,  что  ищу
любого рода информацию о растениях, особенно о пейоте. Я  некоторое  время
продолжал напористо говорить и, хотя я был почти полным  невеждой  в  этом
вопросе, тем не менее я сказал ему, что уже очень многое знаю о пейоте.  Я
считал, что если я похвастаюсь  своим  знанием,  то  ему  будет  интересно
разговаривать со мной. Но он не сказал ничего. Он терпеливо слушал.  Затем
он медленно кивнул и уставился на меня:  его  глаза,  казалось,  светились
своим собственным светом. Я избегал его взгляда. Я чувствовал  неудобство.
У меня была уверенность в тот момент, что он знает, что я говорю чепуху.
     - Заходи как-нибудь ко мне домой, - сказал он,  наконец  отведя  свои
глаза от меня. - может быть мы сможем там поговорить более легко.
     Я не знал, что еще сказать. Я чувствовал неудобство. Через  некоторое
время Билл возвратился в зал. Он  понял  мое  неудобство  и  ни  слова  не
сказал. Некоторое время мы сидели в  напряженном  молчании.  Затем  старик
поднялся. Его автобус прибыл. Он попрощался.
     - Не очень хорошо пошло? - спросил Билл. - Да. Невыносимой.  Внезапно
Билл наклонился ко мне и тронул меня - ты спрашивал его о растениях?
     - Да, спрашивал, но я думаю, что спросил не так.
     -  Я  же  говорил  тебе,  что  он  очень  эксцентричен.   Индейцы   в
окрестностях знают его, но они  никогда  о  нем  не  говорят.  А  это  уже
кое-что.
     - Все же он сказал, что я могу зайти к нему домой.
     - Он надул тебя. Конечно, ты можешь зайти к нему домой,  но  что  это
значит? Он никогда ничего тебе не скажет. Даже, если ты  попросишь  его  о
чем-то, он замнется, как если б ты был идиотом, несущим околесицу.
     Билл убежденно говорил, что он  встречал  ранее  людей  такого  рода,
которые производят впечатление очень знающих. На его  взгляд,  сказал  он,
такие люди не стоят забот, так как рано или поздно можно  получить  ту  же
информацию от кого-нибудь еще, кто не строит из себя труднодоступного.  Он
сказал, что у него нет ни времени, ни терпения,  чтобы  распутывать  туман
стариков, и что, возможно, старик только делает вид, что  знает  что-то  о
травах, тогда как в действительности он знает не больше любого другого.
     Билл продолжал говорить, но я не  слушал.  Мои  мысли  все  еще  были
заняты старым индейцем. Он знал, что я лгу.  Я  вспомнил  его  глаза.  Они
действительно сияли.
     Через пару месяцев я вернулся, чтобы навестить его,  не  столько  как
студент антропологии, интересующийся  лекарственными  растениями,  сколько
как человек с необъяснимым любопытством. То,  как  он  тогда  взглянул  на
меня, было беспрецедентным явлением в  моей  жизни.  Я  хотел  знать,  что
скрывалось  под  этим  взглядом.  Это  стало   для   меня   почти   точкой
преткновения. Я размышлял об этом,  и,  чем  дольше  я  думал,  тем  более
необычным мне это казалось.
     Мы стали с доном Хуаном друзьями, и в течение  года  я  навестил  его
бесчисленное количество раз. Я нашел его манеры очень  уверенными,  а  его
чувство юмора превосходным; но прежде всего я чувствовал, что было скрытое
содержание  в  его  поступках,  содержание,  которое  являлось  для   меня
совершенно  невидимым.  Я   чувствовал   странное   удовольствие   в   его
присутствии, и, в то же самое время, я испытывал странное неудобство. Одно
только его  общество  заставляло  меня  делать  огромную  переоценку  моих
моделей поведения. Я был воспитан, пожалуй, как и любой другой,  принимать
человека, как, в сущности своей, слабое и подверженное ошибкам существо. В
доне Хуане меня поражало то, что он не производил  впечатления  слабого  и
беззащитного, и простое нахождение рядом  с  ним  рождало  неблагоприятное
сравнение между  его  образом  жизни  и  моим.  Пожалуй,  одним  из  самых
поразительных утверждений, которые  он  сделал  в  этот  период,  касалось
нашего врожденного различия. Перед одним из моих визитов я чувствовал себя
очень несчастно из-за общего течения своей  жизни  и  из-за  ряда  давящих
личных конфликтов, которые я имел. Когда я прибыл в его дом, я  чувствовал
себя в плохом настроении и очень нервно.
     Мы говорили о моем интересе к знанию, но, как обычно, мы шли по  двум
разным дорогам. Я имел в виду академическое знание, которое передает опыт,
в то время как он говорил о прямом знании мира.
     - Знаешь ли ты что-нибудь об окружающем тебя мире? - спросил он.
     - Я знаю всякого рода вещи, - сказал я.
     - Я имею в виду, ты когда-нибудь ощущаешь мир вокруг тебя?
     - Я ощущаю в мире столько, сколько могу.
     - Этого не достаточно. Ты должен чувствовать все,  иначе  мир  теряет
свой смысл.
     Я высказал классический довод, что мне не  нужно  пробовать  суп  для
того,  чтобы  узнать  его  рецепт,  и  не  нужно  подвергать  себя   удару
электротока для того, чтобы узнать об электричестве.
     - Ты заставляешь это звучать глупо, - сказал он. - насколько я  вижу,
ты хочешь цепляться за свои доводы, несмотря на тот факт, что  они  ничего
тебе  не  дают.  Ты  хочешь  остаться  тем  же  самым  даже  ценой  своего
благополучия.
     - Я не знаю, о чем ты говоришь.
     - Я говорю о том факте, что ты не цельный. У тебя  нет  мира.  -  это
утверждение раздражило меня. Я почувствовал себя задетым. Я  подумал,  что
он недостаточно квалифицирован, чтобы судить о моих поступках или  о  моей
личности.
     - Ты заражен проблемами, - сказал он, - почему?
     - Я всего лишь  человек,  дон  Хуан,  -  сказал  я,  как  само  собой
разумеющееся. Я сделал это утверждение  с  теми  же  интонациями,  которые
делал мой отец, когда произносил его. Когда он говорил, что он всего  лишь
человек, то он всегда подразумевал,  что  он  слаб  и  беззащитен,  и  его
утверждение, также, как и все, было полно безмерного чувства отчаяния.
     Дон Хуан уставился на меня так же, как  и  тогда,  когда  мы  впервые
встретились.
     - Ты думаешь о себе слишком много, - сказал он и улыбнулся. -  а  это
дает тебе странную  усталость,  которая  заставляет  тебя  закрываться  от
окружающего мира и цепляться за свои аргументы.  Поэтому  проблемы  -  это
все, что у тебя есть. Я всего лишь человек тоже, но не имею здесь  в  виду
того, что имеешь ты.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Я избавился от своих проблем. Очень плохо, что жизнь  так  коротка,
что я не могу ухватиться за  все  вещи,  за  которые  мне  понравилось  бы
схватиться. Но это не проблема. Это просто сожаление.
     Мне понравился тон его высказывания.  В  нем  не  было  отчаяния  или
жалости к самому себе.
     В 1961 году, через год после нашей первой встречи,  дон  Хуан  открыл
мне, что он обладает секретным знанием по лекарственным травам. Он  сказал
мне, что является "брухо". Испанское слово б_р_у_х_о можно перевести,  как
м_а_г_, з_н_а_х_а_р_ь_, к_о_л_д_у_н_. С этого момента отношения между нами
изменились. Я стал его учеником, и в  течение  следующих  четырех  лет  он
пытался учить меня тайнам магии. Об  этом  ученичестве  я  написал  книгу:
"учение дона Хуана: путь знания индейцев племени яки".
     Наши разговоры проходили на испанском языке, и, благодаря  тому,  что
дон Хуан блестяще владел  этим  языком,  я  получил  детальные  объяснения
сложных значений его системы поверий.  Я  называл  эту  сложную  и  хорошо
систематизированную ветвь знания магией, а его самого - магом, потому  что
именно такие категории  он  сам  использовал  в  неофициальном  разговоре.
Однако, в контексте более  серьезного  освещения  он  использовал  термины
"знание", чтоб обозначить магию, и "человек знания", или "тот, кто знает",
чтоб обознаяить мага.
     Для того, чтоб учить и передавать свое знание, дон  Хуан  использовал
три хорошо известных психотропных растения: пейот lернорноru  williамuеil;
дурман dатurа inохiа и вид грибов, относящийся к роду рsylоsеве.
     Путем раздельного принятия внутрь каждого из этих галлюциногенов,  он
продуцировал во мне, как своем  ученике,  некоторые  любопытные  состояния
нарушенного  восприятия  или  измененного  сознания,  которые  я   называл
"состояние    необычайной     реальности".     Я     использовал     слово
р_е_а_л_ь_н_о_с_т_ь_, потому что в системе верований дона  Хуана  основным
пунктом было то, что состояния сознания, продуцируемые принятием любого из
этих трех растений, были не галлюцинациями, а цельными, хотя и необычными,
аспектами реальности повседневной жизни. Дон Хуан вел себя по отношению  к
этим состояниям необычной реальности не так,  как  если  бы  они  не  были
раельны, но как к реальным.
     Классифицировать  эти  растения,  как  галлюциногены,  а   состояния,
которые они продуцируют, как необычную  реальность,  было,  конечно,  моим
собственным изобретением. Дон Хуан понимал и объяснял  эти  растения,  как
транспортные средства, которые должны приводить и  доставлять  человека  к
неким  безличным  силам,  а  состояние,  которое  они   продуцируют,   как
"встречи", которые маг должен иметь с этими силами для того, чтоб получить
над ними контроль.
     Он  называл  пейот  -  "мескалито",  и  объяснил,  что  он   является
добровольным учителем  и  защитником  людей.  Мескалито  учит  тому,  "как
правильно жить". Пейот обычно принимается на  собрании  магов,  называемых
"митоты", где участники собираются с определенной целью  получить  урок  в
том, как правильно жить.
     Дон Хуан считал дурман и грибы силами другого  рода.  Он  называл  их
"олли" и сказал, что ими можно управлять;  фактически,  маг  получал  свою
силу, манипулируя олли. Из этих двух сил дон Хуан  предпочитал  грибы.  Он
утверждал, что сила, содержащаяся в грибах, была его  личным  олли,  и  он
называл ее "дым" или "дымок".
     Процедцра использования грибов у дона Хуана  состояла  в  том,  чтобы
дать  им  высохнуть  в  мельчайший  порошок,  пока  они  находятся  внутри
небольшого кувшина. Он держал кувшин запечатанным в  течение  года,  затем
смешивал получившийся порошок с пятью другими сухими растениями и  получал
смесь для курения в трубке.
     Для того, чтобы стать человеком знания нужно "встретиться" с олли как
можно большее количество раз. Нужно стать "знакомым" с  олли.  Эта  задача
состояла, конечно, в том, чтобы курить галлюциногенную смесь очень  часто.
Процесс "курения" заключался в проглатывании мелкого порошка,  который  не
сгорал,  и  вдыхания  дыма  других  пяти  растений,   которые   составляли
курительную смесь.
     Дон  Хуан  объяснял  глубокий  эффект,  который  вызывали   грибы   в
способностях восприятия, как то, что "олли убирает тело".
     Метод учения  дона  Хуана  требовал  необычайных  усилий  со  стороны
ученика. Фактически, необходимая  степень  участия  и  вовлеченности  была
столь велика и напряженна, что к концу 1965 года я  вынужден  был  бросить
ученичество. Теперь, когда прошло уже 5 лет с тех пор, я могу сказать, что
в то время учение дона Хуана начало представлять  собой  серьезную  угрозу
моей "идее мира". Я стал терять уверенность, которую все мы имеем, в  том,
что реальность повседневной жизни является  чем-то  таким,  что  мы  можем
считать гарантированным и само собой разумеющимся.
     Во время ухода я был убежден в том, что мое решение окончательное;  я
не хотел более видеть дона Хуана. Однако в  апреле  1968  года  я  получил
первую копию своей книги и почувствовал себя обязанным показать ее ему.  Я
навестил его. Наша связь учитель - ученик загадочно  восстановилась,  и  я
могу сказать, что с того времени я начал второй цикл  своего  ученичества,
очень отличающийся от первого.
     Мой страх не  был  столь  острым,  каким  он  был  в  прошлом.  Общее
настроение учения дона Хуана было расслабленным. Он очень много смеялся  и
смешил меня. Казалось, с его стороны было сознательное намерение свести  к
минимуму общую серьезность. Он шутил в действительно  критические  моменты
этого второго цикла и таким образом помог мне пройти такие опыты,  которые
легко могли стать препятствием.
     Его отправной точкой было  то,  что  необходимо  легкое  и  спокойное
расположение духа для  того,  чтобы  усвоить  напор  и  чужеродность  того
знания, которому он меня учил.
     - Причина того, что ты испугался и  удрал,  состоит  в  том,  что  ты
чувствовал себя чертовски важным, - сказал  он,  объясняя  мой  предыдущий
уход. - чувство собственной важности делает человека тяжелым, неуклюжим  и
пустым (напрасным). Для того, чтобы  стать  человеком  знания,  надо  быть
легким и текучим.
     Особый интерес дона Хуана во втором цикле моего ученичества состоял в
том, чтобы научить меня "видеть". Очевидно,  в  его  системе  знания  была
возможность провести семантическое различие между "видеть"  и  "смотреть",
как между двумя различными способами восприятия. "Смотреть"  означало  тот
обычный способ, которым мы привыкли ощущать мир, в то время  как  "видеть"
заключало в себе  сложный  процесс,  путем  которого  человек  знания  мог
непосредственно воспринимать сущность вещей мира.
     Для того, чтобы представить запутанность этого  учебного  процесса  в
удобоваримой форме, я сжал длинные цепочки вопросов  и  ответов  и,  таким
образом, издал мои оригинальные полевые записи. Однако я верю, что на этот
раз мое изложение не расходится со значением  дона  Хуана.  Редакция  была
направлена на то, чтоб мои записи текли,  как  течет  разговор,  чтоб  они
имели то содержание, которое я желал; иначе  говоря,  я  хотел  средствами
репортажа передать читателю драматизм и направленность  полевой  ситуации.
Каждый из разделов, который я обозначал главой, является сессией  с  доном
Хуаном. Как правило, он всегда заканчивал наш разговор на оборванной ноте;
таким образом драматический тон окончания каждой главы не мое  собственное
литературное изобретение, это было  свойственно  разговорной  манере  дона
Хуана. По-видимому, это было аппаратом для  запоминания,  который  помогал
мне удерживать драматический характер и важность уроков.
     Однако, для того, чтобы сделать  мой  репортаж  понятным,  необходимы
некоторые объяснения, поскольку ясность излагаемого материала  зависит  от
освещения ключевых концепций или ключевых единиц, которые мне хотелось  бы
подчеркнуть. Этот выбор ударения основан на моем интересе  к  общественным
наукам. Весьма возможно, что другой человек,  с  другим  набором  целей  и
ожиданий выделял бы концепции полностью отличные от тех, которые выбрал  я
сам.
     В период второго цикла ученичества дон Хуан сделал упор на том, чтобы
убедить меня, что использование  курительной  смеси  являлось  необходимым
условием для "виденья". Поэтому я должен курить ее как можно чаще.
     - Только дым может дать тебе необходимую  скорость  для  того,  чтобы
уловить отблеск того текущего мира, - сказал он.
     С помощью психотропной смеси он продуцировал во мне  серии  состояний
необычайной реальности. Основной чертой  таких  состояний  в  отношении  к
тому, чем, казалось, занимался дон Хуан, было состояние  "неприложимости".
То,  что  я  ощутил  в  этих   состояниях   измененного   сознания,   было
невосприемлимым  и  невозможным   для   истолкования   средствами   нашего
повседневного  метода   понимания   мира.   Другими   словами,   состояние
неприложимости   влекло   за   собой   исчезновение   связности   в   моем
мировоззрении.
     Дон Хуан использовал  это  состояние  неприложимости,  или  состояние
необычной  реальности,  для  того,  чтобы  ввести   серию   предварительно
усвоенных новых "единиц значения". Единицами значения были  все  отдельные
элементы, характерные для того знания, которому  дон  Хуан  старался  меня
обучить. Я назвал их единицами значения  потому,  что  они  были  основным
конгломератом   сенсорных   данных   и   их   объяснений,    из    которых
конструировались более сложные значения. Одним из  примеров  таких  единиц
значения является способ, по которому  понимается  физиологический  эффект
психотропной  смеси.  Она  продуцирует  онемение  и  потерю  двигательного
контроля, что переводилось в системе дона Хуана, как действие, выполняемое
дымком, который в этом случае назывался олли, для того, чтоб "убрать  тело
участника".
     Единицы значения были особым образом  объединены  вместе,  и  каждая,
созданная таким образом группа, являлась тем, что  я  назвал  "чувственная
интерпретация". Очевидно, что могло  существовать  бесконечное  количество
таких возможных чувственных интерпретаций, существенных в  магии,  которые
маг должен научиться создавать. В нашей повседневной жизни мы сталкиваемся
с бесчисленным количеством чувственных интерпретаций,  связанных  с  этим.
Простой  пример,  который  мы  более  не  используем,   как   сознательную
интерпретацию, - это структура, которую мы называем  "комната".  Очевидно,
что мы научились истолковывать структуру  "комната"  в  терминах  комнаты;
таким образом, комната является чувственной интерпретацией, потому что она
требует, чтобы в тот момент, когда мы ее называем, мы тем или иным образом
осознавали бы все те элементы, которые входят в  это  построение.  Система
чувственных интерпретаций является, иными словами, процессом,  при  помощи
которого практикующий осознает все единицы значения, необходимые для того,
чтобы сделать заключения, выводы, предсказания и т.п. Обо всех  ситуациях,
связанных с его активностью.
     Под "практикующим"  я  подразумеваю  участника,  имеющего  адекватное
знание обо всех или почти обо  всех  единицах  значения,  входящих  в  его
конкретную систему чувственных интерпретаций. Дон Хуан  был  практикующим.
То есть он был магом, который знал все шаги своей магии.
     Как практикующий,  он  попытался  сделать  свою  систему  чувственных
интерпретаций доступной для меня. Такая доступность  в  этом  случае  была
равносильна процессу десоциализации,  в  котором  прививались  новые  пути
интерпретирования информации, получаемой через органы чувств.
     Я был "чужим", то есть тем, кто не имел способности делать разумные и
связанные интерпретации единиц значения, относящихся к магии.
     Задача дона Хуана, как практикующего делающего свою систему доступной
для меня, было разрушить определенную уверенность, которую  я  разделяю  с
любым другим: уверенность в том, что наши, основанные на "здравом  смысле"
взгляды на мир  окончательны.  Используя  психотропные  растения  и  точно
направленные столкновения между  мною  и  чуждыми  системами,  он  добился
успеха в том, что показал мне, что  мои  взгляды  на  мир  не  могут  быть
конечными, так как это только интерпретация.
     Для американских индейцев, возможно, в течение тысячелетий тот пустой
феномен, который  мы  называем  магией,  является  серьезной,  достоверной
практикой, занимавшей примерно то  же  положение,  которое  занимает  наша
наука. Наши трудности в понимании ее без сомнения  проистекают  из  чуждых
нам единиц значения, с которыми она имеет дело.
     Однажды дон Хуан сказал мне, что человек  имеет  предрасположения.  Я
попросил его объяснить мне это утверждение.
     - Мое предрасположение _в_и_д_е_т_ь_, - сказал он.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Мне нравится _в_и_д_е_т_ь_, - сказал он, - потому  что  только  при
помощи _в_и_д_е_н_и_я_ человек знания может знать.
     - Какого рода вещи ты _в_и_д_и_ш_ь_?
     - Все.
     - Но я тоже вижу все, а я не человек знания.
     - Нет, ты не _в_и_д_и_ш_ь_.
     - Я считаю, что вижу.
     - Говорю тебе, что ты _н_е _в_и_д_и_ш_ь_.
     - Что тебя заставляет так говорить, дон Хуан?
     - Ты только смотришь на поверхность вещей.
     - Ты хочешь сказать, что каждый человек  знания  действительно  видит
насквозь все, на что смотрит?
     - Нет, это не то, что я имел в виду. Я сказал, что у человека  знания
есть свои собственные предрасположения. Мое состоит в  том,  чтобы  просто
в_и_д_е_т_ь_ и знать; другие делают другие вещи.
     - Ну, например, какие другие вещи?
     - Возьмем сакатеку, он  человек  знания,  и  его  предрасположение  -
танцевать. Поэтому он танцует и знает.
     - Значит, предрасположение человека знания - это нечто такое, что  он
делает для того, чтобы знать?
     - Да, это правильно.
     - Но как может танец помочь сакатеке знать?
     - Можно сказать, что сакатека танцует всем, что у него есть.
     - Он танцует так же, как я? Я хочу сказать, так, как танцуют?
     - Скажем, что он танцует так же, как я _в_и_ж_у_, а не  так,  как  ты
можешь танцевать.
     - В_и_д_и_т_ ли он тоже так же, как ты?
     - Да, но он также и танцует.
     - Как танцует сакатека?
     - Это трудно объяснить. Это особого рода танец, который он исполняет,
когда он хочет знать. Но все, что я могу об этом сказать тебе  -  это  то,
что, если ты не понимаешь путей человека, который знает, то  невозможно  и
говорить о _в_и_д_е_н_ь_и_ или танце.
     - А ты _в_и_д_е_л_, как он танцует свой танец?
     - Да. Однако, это невозможно для любого, кто смотрит  на  его  танец,
в_и_д_е_т_ь_, что это его особый способ познания.
     Я знал сакатеку или, по крайней  мере,  я  знал,  кто  он  такой.  Мы
встречались, и однажды я покупал ему пиво. Он был очень вежлив  и  сказал,
что я могу свободно останавливаться в его доме, когда мне это понадобится.
Я долго забавлял себя мыслью о том, чтобы  посетить  его,  но  дону  Хуану
ничего об этом не говорил.

     В полдень 14 мая 1962 года я подъехал к дому сакатеки.  Он  рассказал
мне, как до него добраться, и я легко нашел этот дом. Он стоял на  углу  и
был со всех сторон окружен изгородью. Ворота были закрыты.  Я  обошел  дом
кругом, выискивая, нельзя ли где-нибудь заглянуть  внутрь.  Казалось,  что
дом пуст.
     - Дон Эльяс, - крикнул я громко.
     Куры перепугались и рассыпались по двору, ужасно  кудахча.  Небольшая
собачка подошла к забору. Я ожидал, что она залает на меня;  вместо  этого
она просто уселась, наблюдая за мной. Я позвал еще раз, и куры разразились
новым кудахтаньем. Старая женщина вышла из дому.  Я  попросил  ее  позвать
дона Эльяса.
     - Его здесь нет, - сказала она.
     - Где я могу его найти?
     - Он в полях.
     - Где в полях?
     - Я не знаю. Приходите к вечеру. Он будет дома около пяти.
     - Вы жена дона Эльяса?
     - Да, я его жена, - сказала она и улыбнулась.
     Я попытался расспросить ее о сакатеке, но она извинилась  и  сказала,
что плохо знает испанский язык. Я сел в машину и уехал.
     Вернулся я около шести часов. Я подъехал  к  двери  и  выкрикнул  имя
сакатеки. На этот рах он вышел из дома. Я включил свой магнитофон, который
в  коричневой  кожаной  сумке  свисал  с  моего  плеча,  как  фотоаппарат.
Казалось, он узнал меня.
     - О, это ты, - сказал он, улыбаясь. - как Хуан?
     - Он здоров. А как ваше здоровье, дон Эльяс?
     Он не отвечал. Казалось, что  он  нервничает.  Внешне  он  был  очень
собран, но я чувствовал, что ему было не по себе.
     - Хуан прислал тебя сюда с каким-нибудь делом?
     - Нет, я сам приехал.
     - Но чего же ради?
     Его вопрос, казалось, выдавал очень искреннее удивление.
     - Я просто хотел поговорить с  вами,  -  сказал  я,  стараясь,  чтобы
вопрос звучал так естественно, как только можно. -  дон  Хуан  рассказывал
мне о вас чудесные вещи, я заинтересовался и захотел задать вам  несколько
вопросов.
     Сакатека стоял передо мной. Его тело было тощим и жилистым. Он  носил
рубашку и брюки цвета хаки. Его глаза были полузакрыты. Он казался  сонным
или, может быть, пьяным. Его рот  был  слегка  приоткрыт,  и  нижняя  губа
отвисала. Я заметил, что он глубоко дышит и, казалось, почти  похрапывает.
Мне пришла мысль, что сакатека несомненно  выжил  из  ума.  Но  эта  мысль
казалась очень неуместной, потому что лишь несколько минут назад, когда он
вышел из дома, он был очень алертен и вполне осознавал мое присутствие.
     - О чем ты хочешь говорить? - сказал он наконец.
     У него был очень усталый голос. Казалось, что он выдавливает из  себя
слова одно за другим. Я почувствовал себя очень неловко. Казалось, что его
усталость была заразной и охватывала меня.
     - Ничего особенного, - отчетил я. - я просто приехал поболтать с вами
по-дружески. Вы однажды приглашали меня к себе домой.
     - Да, приглашал, но сейчас это не то.
     - Но почему же не то?
     - Разве ты не говорил с Хуаном?
     - Да, говорил.
     - Но тогда чего же ты хочешь от меня?
     - Я думал, что, может, я смогу задать вам несколько вопросов.
     - Задай их Хуану. Разве он не учит тебя?
     - Он учит, но все равно мне хотелось бы спросить вас о том,  чему  он
меня учит и узнать ваше мнение. Таким образом я бы знал, что мне делать.
     - Почему ты хочешь сделать это? Ты не веришь Хуану?
     - Я верю.
     - Тогда почему ты не попросишь его рассказать  тебе  о  том,  что  ты
хочешь узнать?
     - Я так и делаю. И он мне рассказывает. Но если  вы  тоже  расскажете
мне о том, чему он меня учит, то, может быть, я лучше это пойму.
     - Хуан может рассказать тебе обо всем. Только он может  сделать  это.
Разве ты этого не понимаешь?
     - Понимаю. Но я также хочу поговорить с людьми,  подобными  вам,  дон
Эльяс. Не каждый день встречаешься с человеком знания.
     - Хуан - человек знания.
     - Я знаю это.
     - Тогда почему ты говоришь со мной?
     - Я сказал, что я приехал, чтоб мы были друзьями.
     - Нет, ты не для этого приехал.  На  этот  раз  в  тебе  есть  что-то
другое.
     Я хотел объяснить, но все, что я смог сделать, так это - неразборчиво
бормотать. Сакатека молчал. Казалось, он  внимательно  слушал.  Его  глаза
были вновь полузакрыты. Но я чувствовал, что он смотрит на меня.  Он  едва
уловимо кивнул. Затем его веки  раскрылись  и  я  увидел  его  глаза.  Он,
казалось, смотрел мимо меня. Он бессознательно потоптывал по  полу  носком
правой ноги как раз позади левой пятки. Его ноги были слегка согнуты, руки
безжизненно висели вдоль тела. Затем он поднял  правую  руку;  его  ладонь
была открыта и перпендикулярна земле; пальцы были расставлены и  указывали
на меня. Он позволил своей руке пару раз колыхнуться прежде, чем вывел  ее
на уровень моего лица. В таком положении он держал ее с секунду,  а  затем
сказал мне несколько слов. Его голос был очень ясным, и все же я  слов  не
разобрал.
     Через секунду он уронил руку вдоль тела и остался неподвижен,  приняв
странную позу. Он стоял, опираясь на щиколотку левой ноги. Его правая нога
огибала пятку левой ноги, и ее носок мягко и ритмично потопывал по полу.
     Меня охватило неожиданное ощущение - своего  рода  беспокойство.  Мои
мысли,  казалось,  были  несвязными.  Я  думал  о  неотносящихся  к   делу
бессмысленных вещах, не имеющих  никакого  отношения  к  происходящему.  Я
заметил  свое  неудобство  и  попытался  выправить  мысли,  вернув  их   к
реальности,  но  не  мог  этого  сделать,  несмотря  на  огромные  усилия.
Казалось, что какая-то сила мешала  мне  концентрировать  мысли  и  думать
связно.
     Сакатека не сказал ни слова,  и  я  не  знал,  что  еще  сказать  или
сделать. Совершенно автоматически повернулся и ушел.
     Позднее я почувствовал себя обязанным рассказать дону  Хуану  о  моей
встрече с сакатекой. Дон Хуан расхохотался.
     - Что же в действительности тогда произошло? - спросил я.
     - Сакатека танцевал, - сказал он. - он _у_в_и_д_е_л_ тебя, а затем он
танцевал.
     - Что он сделал со мной? Я чувствовал холод и дрожь.
     - Очевидно, ты ему не понравился, и он остановил тебя, бросив на тебя
слово.
     - Каким образом он смог это сделать? - воскликнул я недоверчиво.
     - Очень просто. Он остановил тебя своей волей.
     - Что ты сказал?
     - Он остановил тебя своей волей.
     Объяснение было неудовлетворительным. Его заключение звучало для меня
белибердой. Я попытался еще порасспрашивать его, но он не  смог  объяснить
этот случай так, чтобы я был удовлетворен.
     Очевидно, что этот случай, как и любой случай в этой  чуждой  системе
чувственных интерпретаций может быть объяснен или понят только в  терминах
единиц значения, относящихся к этой  системе.  Таким  образом,  эта  книга
является репортажем, и ее следует читать, как репортаж. Система, которую я
записывал, была  для  меня  невосприемлема,  таким  образом  претензия  на
что-либо иное, кроме репортажа, была бы обманчива и несостоятельна. В этом
отношении я придерживался феноменологического метода и старался обращаться
в своих записях с магией только как с явлениями, с которыми я  столкнулся.
Я,  как  воспринимающий,  записал  то,  что  я  воспринимал,  и  в  момент
записывания я старался удерживаться от суждений.



                   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРЕДДВЕРИЕ К ВИДЕНЬЮ


                                    1

     2 апреля 1968 г.
     Дон Хуан на секунду взглянул и, казалось, совсем не был удивлен  тем,
что увидел меня, несмотря на то, что прошло уже более двух лет с тех  пор,
как я последний раз приезжал  к  нему.  Он  положил  руку  мне  на  плечо,
улыбнулся и сказал, что я изменился и выгляжу толстым и мягким.
     Я привез экземпляр своей книги. Безо всяких вступлений я вынул ее  из
портфеля и вручил ему.
     - Это книга о тебе, дон Хуан, - сказал я.
     Он взял ее и провел рукой по страницам, как если бы это  была  колода
карт. Ему понравился зеленый оттенок переплета и высота книги.  Он  ощупал
переплет ладонями, пару раз повернул его и затем вручил мне книгу обратно.
Я чувствовал большой прилив гордости.
     - Я хочу, чтобы ты оставил ее себе, - сказал я.
     Он потряс головой в беззвучном смехе.
     - Я лучше не буду, - сказал он и затем добавил с широкой  улыбкой:  -
ты знаешь, что мы делаем с бумагой в Мексике.
     Я рассмеялся. Мне показалась прекрасной его легкая ирония.
     Мы сидели на скамейке парка  в  небольшом  городке  в  горном  районе
центральной Мексики. У меня не было абсолютно никакой возможности дать ему
знать о моем намереньи посетить его, но я был уверен, что найду его,  и  я
нашел. Я очень недолго прождал в этом городе прежде, чем дон Хуан прибыл с
гор, и я нашел его на базаре у прилавка одного из его друзей.
     Дон Хуан сказал мне, как само собой разумеющееся, что я тут  как  раз
во-время, чтобы доставить его обратно в сонору;  и  мы  уселись  в  парке,
чтобы подождать его друга, масатекского индейца, у которого он жил.
     Мы ждали около трех часов. Мы говорили о разных неважных вещах,  и  к
концу дня, как раз перед тем, как пришел  его  друг,  я  рассказал  ему  о
нескольких случаях, свидетелем которых я был несколько дней назад.
     Во время моей поездки у меня сломалась машина на окраине города  и  в
течение трех дней мне пришлось  оставаться  в  нем,  пока  длился  ремонт.
Напротив автомастерской был мотель, но пригород всегда действовал на  меня
удручающе, поэтому  я  остановился  в  восьмиэтажной  гостинице  в  центре
города.
     Мальчик-курьер сказал мне, что в отеле  есть  ресторан,  и,  когда  я
спустился туда поесть, я обнаружил, что там  имеются  столики  снаружи  на
улице. Они  довольно  красиво  располагались  на  углу  улицы  под  низкой
кирпичной аркой современных линий.  Снаружи  было  прохладно  и  там  были
свободные столики, однако я предпочел сидеть в душном помещении.  Входя  я
заметил,  что  на  бревне  перед  рестораном  сидит  группа  мальчишек   -
чистильщиков обуви, и я был уверен, что они станут преследовать меня, если
я сяду за один из наружных столиков.
     С того места, где я сидел, мне была видна  через  стекло  эта  группа
мальчишек. Пара молодых людей заняла столик и мальчишки окружили их, прося
почистить их обувь. Молодые люди отказались, и я был удивлен, увидев,  что
мальчтшки не стали настаивать, а вернулись и сели  на  свое  место.  Через
некоторое время трое мужчин  в  деловых  костюмах  поднялись  и  вышли,  и
мальчишки,  подбежав  к  их  столику,  начали  есть  остатки  пищи.  Через
несколько секунд тарелки были чистыми. То же самое повторилось с объедками
на всех остальных столах.
     Я заметил, что дети были весьма аккуратны; если они  проливали  воду,
то они промокали ее своими собственными фланельками для чистки  обуви..  Я
также отметил тотальность их уборки съестного.  Они  съедали  даже  кубики
льда, оставшиеся в стаканах, лимонные дольки из чая, кожуру и т.п. Не было
совершенно ничегою что бы они оставляли.
     За то время, что я был в отеле,  я  обнаружил,  что  между  детьми  и
хозяином   ресторана   существует   соглашение:   детям   было   позволено
околачиваться  у  заведения  с  тем,  чтобы  заработать  немного  денег  у
посетителей, а также доедать остатки пищи на столиках с тем условием,  что
они никого не рассердят и ничего не разобьют. Их было одиннадцать  человек
в возрасте от пяти  до  двенадцати  лет,  однако  самый  старший  держался
особняком от остальной группы. Они намеренно отталкивали его,  дразня  его
частушкой, что у него есть  лобковые  волосы  и  он  слишком  стар,  чтобы
находиться среди них.
     После трех дней наблюдения  за  тем,  как  они  подобно  стервятникам
бросались на самые непривлекательные объедки,  я  искренне  расстроился  и
покинул город с чувством, что нет никакой надежды для этих детей, чей  мир
был уже раздавлен их каждодневной борьбой из-за куска пищи.
     - Ты их жалеешь? - воскликнул дон Хуан вопрошающим тоном.
     - Конечно, жалею, - сказал я.
     - Почему?
     - Потому что я озабочен благосостоянием окружающих  меня  людей.  Эти
мальчики - дети, а их мир так некрасив и мелок.
     -  Подожди.  Подожди.  Как   ты   можешь   говорить,   что   их   мир
н_е_к_р_а_с_и_в_ и _м_е_л_о_к_?  -  сказал  дон  Хуан,  передразнивая  мое
выражение. - Ты думаешь, что твой мир лучше, не так ли?
     Я сказал, что так и думаю, и он спросил меня, почему. И я сказал ему,
что по сравнению с миром этих детей мой мир бесконечно более  разнообразен
и  богат  развлечениями  и  возможностями  для  личного  удовлетворения  и
развития. Смех дона Хуана был искренним и  дружеским.  Он  сказал,  что  я
неосторожен с тем, что я говорю,  что  у  меня  нет  возможности  измерить
богатство и возможности мира этих детей.
     Я подумал, что Хуан просто упрямится. Я действительно думал,  что  он
становится  на  противоположную  точку  зрения  просто  для  того,   чтобы
раздражать меня. Я искренне верил, что у этих детей нет ни малейшего шанса
для интеллектуального роста.
     Я еще некоторое время отстаивал свою точку зрения, а затем  дон  Хуан
спокойно спросил меня:
     - Разве ты не говорил мне однажды, что по  твоему  мнению  величайшим
достижением для человека будет стать человеком знания?
     Я говорил так и повторил вновь, что, по-моему, стать человеком знания
- это одно из величайших интеллектуальных достижений.
     - Так ты думаешь, что твой очень  богатый  мир  когда-нибудь  поможет
тебе стать человеком знания? - спросил дон Хуан с легким сарказмом.
     Я не ответил, и тогда он  задал  тот  же  вопрос  другими  словами  -
оборот, который я  всегда  применял  к  нему,  когда  считал,  что  он  не
понимает.
     - Другими словами, - сказал он, широко улыбаясь и очевидно видя,  что
я осознаю его игру, - могут ли твоя свобода и твои возможности помочь тебе
стать человеком знания?
     - Нет, - сказал я с ударением.
     - Тогда как же ты можешь чувствовать жалость к этим детям? -  спросил
он серьезно. - любой из них может стать человеком знания. Все люди знания,
которых я знаю, были детьми, подобными тем, которых ты видел, подъедающими
объедки и вылизывающими столики.
     Аргумент дона Хуана дал мне  неприятное  ощущение.  Я  не  чувствовал
жалости к этим обделенным привелегиями детям оттого,  что  им  не  хватает
пищи, но жалел их за то, что по моим расчетам  мир  уже  приговорил  их  к
интеллектуальной неадекватности. И, однако же,  по  расчетам  дона  Хуана,
каждый из них  мог  достичь  того,  что  я  считал  вершиной  человеческих
интеллектуальных достижений - стать человеком знания. Мои причины к  тому,
чтобы жалеть их, были необоснованы. Дон Хуан точно поддел меня.
     - Может быть, ты и прав, - сказал я. - но как можно избежать желания,
искреннего желания помочь окружающим тебя людям?
     - Как же, ты думаешь, им можно помочь?
     - Облегчая их ношу. Самое маленькое, что можно сделать для окружающих
нас людей, так это попытаться изменить их. Ты ведь и сам занимаешься этим.
Разве не так?
     - Нет. Этого я не делаю. Я  не  знаю,  что  менять,  и  зачем  менять
что-либо в окружающих меня людях.
     - А как насчет меня, дон Хуан? Разве ты не учил меня для того,  чтобы
я изменился?
     - Нет. Я не пытаюсь изменить тебя. Может случиться,  что  однажды  ты
станешь человеком знания - этого никак нельзя узнать - но это  не  изменит
тебя. Когда-нибудь ты, возможно, сможешь _у_в_и_д_е_т_ь_  людей  в  другом
плане, и тогда ты поймешь, что нет способа изменить что-либо в них.
     - Что это за другой план виденья людей, дон Хуан?
     - Люди выглядят по-другому, если их  _в_и_д_и_ш_ь_.  Маленький  дымок
поможет тебе _у_в_и_д_е_т_ь_ людей, как нити света.
     - Нити света?
     - Да,  нити,  как  тонкая  паутина.  Очень  тонкие  волокна,  которые
циркулируют от головы к пупку. Таким образом, человек выглядит,  как  яйцо
из  циркулирующих  волокон.  А  его  руки  и   ноги   подобны   светящимся
протуберанцам, вырывающимся в разные стороны.
     - И так выглядит каждый?
     - Каждый. Кроме того, человек находится в контакте со всем остальным,
не через руки, правда, а через  пучок  длинных  волокон,  вырывающихся  из
центра его живота. Эти волокна присоединяют человека ко всему окружающему;
они сохраняют его равновесие; они придают ему устойчивость.  Поэтому,  как
ты сможешь _у_в_и_д_е_т_ь_ когда-нибудь, человек -  это  светящееся  яйцо,
будь он нищим или королем, и нет способа изменить что-либо,  или,  вернее,
что можно изменить в светящемся яйце, а?



                                    2

     Мое посещение  дона  Хуана  положило  начало  новому  циклу.  Мне  не
потребовалось никаких усилий для того, чтобы вновь попасть в старое  русло
удовольствия от его чувства драматизма, его юмора и терпения  со  мной.  Я
определенно чувствовал, что мне нужно посещать его более часто. Не  видеть
дона Хуана было действительно большой жертвой для меня, кроме того, у меня
было кое-что, представляющее для меня определенный интерес, что я хотел  с
ним обсудить.
     После того, как я закончил книгу о его учении, я начал перебирать  те
свои полевые записи, которые я не использовал в книге. Я выпустил из книги
очень много данных, потому что мое внимание было направлено  на  состояния
необычной  реальности.  Просматривая  свои  старые  записки,  я  пришел  к
заключению, что умелый маг может создать  самый  специализированный  ареал
восприятия в своем ученике, просто  манипулируя  "общественными  ключами".
Все мое построение,  касающееся  природы  этих  манипуляционных  процедур,
основывалось на предположении, что для  того,  чтобы  создать  необходимый
ареал восприятия, необходим ведущий. Как конкретный  тест  я  взял  случай
пейотных собраний магов. Я соглашался с тем, что на  этих  собраниях  маги
приходили к соглашению относительно  природы  реальности  без  какого-либо
обмена словами или знакаи, и  поэтому  я  пришел  к  заключению,  что  тут
использовался очень мудреный код для того, чтобы участники пришли к такому
соглашению. Я разработал сложную систему для  того,  чтобы  объяснить  эти
коды и процедуры, и поэтому я  вернулся,  чтобы  навестить  дона  Хуана  и
спросить его личное мнение и совет относительно моей работы.

     21 мая 1968г.
     Ничего необычного не произошло во  время  моего  путешествия  к  дону
Хуану. Температура в пустыне превышала 100 и была очень утомительна. После
обеда жара стала спадать, и, когда я в начале вечера подъехал к дому  дона
Хуана, подул прохладный ветерок. Я не очень устал, поэтому мы сидели в его
комнате и разговаривали. Это был не тот разговор, который мне хотелось  бы
записывать; фактически, я не пытался вкладывать в свои слова большой смысл
или значение. Мы говорили о  погоде,  урожае,  его  внуке,  индейцах  яки,
мексиканском правительстве. Я сказал дону Хуану, как сильно  мне  нравится
то особое ощущение, которое получаешь, когда разговариваешь в темноте.
     Он сказал, что  это  мое  удовольствие  основано  на  моей  болтливой
натуре; что мне легко любить болтовню в темноте, потому что болтовня - это
единственное, что я могу делать  в  такое  время,  сидя  рядом  с  ним.  Я
возразил, что это  больше,  чем  простой  акт  разговора  -  то,  что  мне
нравится. Я сказал, что меня наслаждает убаюкивающее тепло темноты  вокруг
нас. Он спросил меня, что я делаю дома, когда становится темно. Я ответил,
что всегда включаю свет или выхожу на освещенные улицы до тех пор, пока не
придет время спать.
     - О... -  сказал  он  с  недоверием.  -  я  думал,  что  ты  научился
использовать темноту.
     - Для чего ее можно использовать? - спросил я.
     Он сказал, что темнота (он назвал ее  "темнота  дня")  -  это  лучшее
время для того, чтобы _в_и_д_е_т_ь_. Он подчеркнул слово  _"_в_и_д_е_т_ь_"
особой интонацией. Я захотел узнать, что он  хочет  этим  сказать.  Но  он
ответил, что уже слишком поздно, чтобы вдаваться в этот вопрос.

     22 мая 1968 г.
     Как только я утром проснулся, я безо всяких вступлений рассказал дону
Хуану, что сконструировал систему, объясняющую  то,  что  имеет  место  на
пейотном собрании - митоте. Я взял  свои  записи  и  прочел  ему  то,  что
разработал. Он терпеливо слушал, пока я старался разъяснить свою схему.
     Я считал, что необходим тайный дирижер для того, чтобы таким  образом
настроить всех участников, что они придут к любому заданному соглашению. Я
указал, что люди присутствуют на митоте для того, чтобы найти мескалито  и
его уроки относительно правильного образа жизни. При этом все эти люди  не
обмениваются между собой ни  единым  словом  или  жестом,  и  все  же  они
находятся  в   согласии   относительно   присутствия   мескалито   и   его
специфического урока. По крайней мере именно так было на  том  митоте,  на
котором я присутствовал: все согласились,  что  мескалито  появился  перед
ними и дал им урок. В своем личном опыте я нашел, что  та  форма,  которую
принимает индивидуальное появление мескалито, и его последующий урок  были
поразительно однообразны, хотя варьировали по  содержанию  от  человека  к
человеку. Я не мог иначе  объяснить  такой  гомогенности,  как  приняв  ее
результатом скрытой и сложной настройки.
     У меня ушло почти два часа на то, чтобы  прочесть  и  объяснить  дону
Хуану ту схему, что я  конструировал.  Кончил  я  тем,  что  попросил  его
сказать своими словами,  какова  действительно  процедура  для  приведения
участников митота к соглашению.
     Когда я закончил, он скривился.  Я  подумал,  что  он,  должно  быть,
считает мои объяснения вызывающими; он,  казалось,  был  глубоко  поглощен
размышлениями. После благопристойного  молчания  я  спросил  его,  что  он
думает о моей идее.
     Мой вопрос внезапно  изменил  его  гримасу  на  улыбку,  а  затем  на
раскатистый хохот. Я тоже попытался засмеяться и нервно спросил,  что  тут
такого смешного.
     - Ты ушел в сторону, - воскликнул он. - зачем кто-то будет  стараться
кого-то настраивать в такое важное  время,  как  митот?  Ты  думаешь,  что
всегда дурачат с мескалито?
     На секунду я подумал, что он уклончив; он, фактически, не отвечал  на
мой вопрос.
     - Зачем кому-либо настраивать? - спросил упрямо дон Хуан. - Ты был на
митотах. Ты должен знать, что никто не объяснял тебе, как чувствовать  или
что делать; никто, кроме самого мескалито.
     Я настаивал на том, что такое объяснение невозможно, и вновь попросил
его рассказать мне, каким образом достигается соглашение.
     - Я знаю, зачем ты приехал, - сказал дон Хуан загадочным тоном.  -  я
не могу помочь тебе в твоем затруднении, потому что не существует  никакой
системы настройки.
     -  Но  как  же  все  эти  люди  соглашаются  с  тем,  что   мескалито
присутствует?
     -  Они  соглашаются  потому,  что  _в_и_д_я_т_,  -  сказал  дон  Хуан
драматически. - Почему бы тебе не поприсутствовать еще на одном  митоте  и
не _у_в_и_д_е_т_ь_ самому?
     Я почувствовал, что это была ловушка. Я не сказал  ничего  и  отложил
свои записи. Он не настаивал.
     Некоторое время спустя он попросил меня отвезти его к дому одного  из
его друзей. Большую часть дня мы провели там. В ходе  разговора  его  друг
Джон спросил меня, что стало с моим интересом к пейоту. Почти  восемь  лет
назад Джон давал мне батончики пейота при  моем  первом  опыте.  Дон  Хуан
пришел мне на помощь и сказал, что я делаю успехи.
     По пути назад к дому дон Хуана я почувствовал себя обязанным  сделать
замечание  относительно  вопроса,  заданного  Джоном,  и  я  сказал  среди
прочего, что у меня нет намеренья учиться чему-либо далее о пейоте, потому
что это требует мужества такого сорта, которого  у  меня  нет,  и  что  я,
сказав о своем решении кончить учение, действительно это имел в виду.  Дон
Хуан улыбнулся и ничего не  сказал.  Я  продолжал  говорить,  пока  мы  не
подъехали к дому.
     Мы сели на чистое место перед  дверью.  Был  теплый  ясный  день,  но
вечером был достаточно ощутимый ветерок, чтобы чувствовать себя приятно.
     - Почему тебе надо так усердно настаивать на этом? - внезапно  сказал
дон Хуан. - сколько лет ты уже говоришь, что не хочешь больше учиться?
     - Три.
     - Почему ты так беспокоишься насчет этого?
     - Я чувствую, что предаю тебя, дон Хуан. Наверно, поэтому я все время
об этом говорю.
     - Ты меня не предаешь.
     - Ты обманулся во мне. Я убежал. Я чувствую, что я побежден.
     - Ты делаешь то, что можешь. Кроме того, ты еще не был побежден.  То,
чему мне надо тебя учить, очень трудно. По  крайней  мере,  я  нашел  это,
пожалуй, еще более трудным, чем ты.
     - Но ты держался за это, дон Хуан. Мой же случай иной.  Я  сдался,  и
пришел тебя навестить не потому, что я хочу учиться, но лишь потому, что я
хотел попросить тебя прояснить некоторые моменты в моей работе.
     Дон Хуан секунду смотрел на меня, а затем отвел взгляд.
     - Ты должен позволить дымку увести тебя, - сказал он с нажимом.
     - Нет, дон Хуан, я не могу больше использовать твой дымок.  Я  думаю,
что я выдохся уже.
     - Ты еще даже не начал.
     - Я слишком боюсь.
     - Значит, ты боишься. Нет ничего нового в страхе. Не думай о том, что
ты боишься. Думай о чудесах _в_и_д_е_н_ь_я_.
     - Я искренне хотел бы думать об этих чудесах, но я не могу.  Когда  я
думаю о твоем дымке, то я чувствую своего рода тьму, наплывающую на  меня.
Это как если бы  на  земле  не  было  больше  людей,  никого,  к  кому  бы
повернуться. Твой дымок показал мне бездонность одиночества, дон Хуан.
     - Это неверно. Возьми, например, меня. Дымок  -  мой  олли,  а  я  не
ощущаю такого одиночества.
     - Но ты другой. Ты победил свой страх.
     Дон Хуан нежно похлопал меня по плечу.
     - Ты не боишься, - сказал он мягко. Его голос  нес  в  себе  странное
обвинение.
     - Разве я лгу о своем страхе, дон Хуан?
     - Мне нет дела до лжи, -  сказала  он  резко.  -  мне  есть  дело  до
кое-чего иного. Причина того, что ты не хочешь учиться, лежит  не  в  том,
что ты боишься. Это что-то другое.
     Я настойчиво подталкивал его сказать мне, что же это такое. Я  спорил
с ним, но он ничего не сказал; он просто тряс головой, как бы не  в  силах
поверить, что я не знаю это сам.
     Я сказал ему, что, может, это инерция удерживает меня от  учения.  Он
захотел узнать значение слова инерция. Я прочел ему в словаре:  "тенденция
материи сохранять покой,  если  она  в  покое,  или,  если  она  движется,
сохранять движение  в  том  же  направлении,  если  на  нее  не  действует
какая-нибудь посторонняя сила".
     - Если на нее не действует какая-нибудь посторонняя сила, -  повторил
он. - Это, пожалуй, лучшие слова, которые ты нашел. Я  уже  говорил  тебе,
что только дырявый горшок может  взять  на  себя  задачу  стать  человеком
знания своими собственными силами. Человека с трезвой головой надо завести
в учение хитростями (трюками).
     - Но я уверен, нашлась бы масса людей, которые с радостью взяла бы на
себя такую задачу, - сказал я.
     - Да, но все они не в счет. Они обычно уже с  трещиной.  Они  подобны
глиняным хумам  (большие  кувшины  для  воды),  которые  снаружи  выглядят
целыми, но потекут в ту же минуту, как только приложить  к  ним  давление,
как только наполнить их водой. Мне однажды пришлось ввести тебя  в  учение
хитростью, тем же самым  способом,  каким  мой  бенефактор  ввел  меня.  В
противном случае ты не научился бы и тому, что знаешь сейчас. Может  быть,
пришло время вновь применить к тебе хитрость.
     Хитрость, о которой он напомнил,  была  одним  из  самых  напряженных
этапов моего ученичества. Это произошло уже несколько лет назад, но в моем
мозгу все это еще столь живо, как если  бы  случилось  только  что.  Путем
очень искусных манипуляций дон Хуан заставил меня однажды войти в прямое и
ужасное столкновение с женщиной, имевшей репутацию колдуньи.  Столкновение
привело к глубокой враждебности с ее стороны. Дон  Хуан  пользовался  моим
страхом этой женщины, как мотивировкой для того, чтобы продолжать  учение,
утверждая, что я должен учиться дальше магии для того, чтобы защищать себя
от ее магических нападений. Конечный результат его  "хитрости"  был  столь
убедительным, что я искренне почувствовал, что не  имею  никакого  другого
выхода, как только учиться все больше и больше, если только хочу  остаться
в живых.
     - Если ты хочешь пугать меня опять этой  женщиной,  то  я  просто  не
приеду больше, - сказал я.
     Смех дон Хуана был очень веселым.
     - Не горюй, - сказал он ободряюще.  -  Трюки  со  страхом  больше  не
пройдут с тобой. Ты больше не боишься. Но  если  понадобится,  то  к  тебе
можно применить хитрость где угодно. Тебе даже не надо присутствовать  при
этом.
     Он заложил руки за голову и лег спать. Я работал над своими записями,
пока он не проснулся через пару часов. К этому времени стало почти  темно.
Заметив, что я писал, он сел прямо и, улыбаясь, спросил меня, выписался ли
я из своей проблемы.

     23 мая 1968 г.
     Мы разговаривали об Оаксаке. Я рассказал дону Хуану,  что  однажды  я
прибыл в этот город в базарный день, день, когда толпы  индейцев  со  всей
округи стекаются в город, чтобы продавать пищу и разного рода мелочи.
     Я  упомянул,   что   особо   заинтересовался   человеком,   продающим
лекарственные растения. Он носил деревянный лоток, в котором был целый ряд
баночек, маленьких, с сухими толчеными растениями; он стоял посреди улицы,
держа одну баночку и выкрикивая очень забавную песенку:

     "Состав против мух, комаров и клещей.
     Составы для коз, коров, лошадей и свиней.
     Лекарства от всех болезней людей.
     Исцеляют кашель, прострел, ревматизм и угри.
     Есть лекарства для печени, сердца, желудка, груди.
     Подходите ближе, леди и джентельмены.
     Состав против мух, блох, комаров и клещей."

     Я долгое время слушал его. Его реклама состояла из  длинного  перечня
человеческих болезней, против которых,  как  он  утверждал,  у  него  есть
целебные средства; для того, чтобы придать ритм своей  песенке,  он  делал
паузу после перечисления каждых четырех болезней.
     Дон Хуан тоже продавал лекарственные растения в  Оаксаке,  когда  был
молодым. Он сказал, что еще помнит свою рекламную песенку, и прокричал  ее
мне. Он сказал, что со своим другом Висентом они обычно составляли дуэты.
     Я рассказал дону Хуану, что  во  время  одной  из  своих  поездок  по
Мексике, я встретил его друга Висента. Дон Хуан, казалось, был  удивлен  и
захотел узнать об этом побольше.
     Я ехал через дуранго в тот раз и вспомнил, что дон  Хуан  рассказывал
мне однажды, что когда-нибудь мне надо будет повидать его  друга,  который
жил в этом городке. Я  поискал  его  и  нашел  и  некоторое  время  с  ним
разговаривал.  Перед  моим  отъездом  он  дал  мне  сетку  с   несколькими
растениями и серию наставлений относительно того, как посадить их.
     По пути в город агуас кальентес я остановил машину. Я  убедился,  что
вокруг никого нет. По крайней мере в течение 10 минут я следил за  дорогой
и окружностью. В виду не было ни одного дома и никакого скота,  пасущегося
вблизи дороги. Я остановился на вершине небольшого  холма,  отсюда  я  мог
наблюдать всю дорогу впереди и позади меня.  Она  была  пустынна  в  обоих
направлениях настолько, насколько я мог ее видеть.
     Я  подождал  несколько  минут,  чтобы  сориентироваться  и  вспомнить
инструкции дона Висента.
     Я взял одно из растений, прошел на кактусовое поле на краю  дороги  и
посадил его там, как сказал мне дон Висент. У меня была  с  собой  бутылка
минеральной воды, которой  я  намеревался  полить  растение.  Я  попытался
открыть ее, отбив горлышко железкой, которой я копал яму, и осколок стекла
задел мою верхнюю губу, заставив ее кровоточить.
     Я пошел назад к машине за другой бутылкой минеральной воды.  Когда  я
вынимал ее из багажника, около меня остановился автомобиль  "фольксваген",
и водитель спросил, не нужна ли мне помощь. Я сказал, что все в порядке, и
он уехал. Я вернулся полить растение, а затем сразу пошел  назад  к  своей
машине.
     Когда я был от нее  метрах  в  30,  то  внезапно  услышал  голоса.  Я
поспешил по склону на шоссе и увидел около машины троих мексиканцев - двух
мужчин и одну женщину. Один из мужчин  сидел  на  переднем  бампере.  Ему,
пожалуй, было около 40 лет; он был  среднего  роста  с  черными  вьющимися
волосами. На спине он нес сверток; на нем были старые брюки  и  изношенная
розоватая рубашка. Его ботинки были не завязаны и, пожалуй, слишком велики
для него. Они казались хлябающими и неудобными. Он обливался потом. Другой
мужчина стоял метрах в шести от машины. Он  был  более  тонкокостный,  чем
первый, и ниже его. Его волосы были прямые и зачесаны  назад.  Он  нес  за
спиной сверток поменьше и был  старше,  пожалуй,  лет  под  пятьдесят.  Он
совсем не вспотел и казался отрешенным и незаинтересованным.
     Женщине, казалось, тоже было за сорок. Она  была  толстая  и  темная.
Одета она была в черную юбку, белый свитер и остроконечные туфли. У ней не
было свертка, но был транзисторный приемник. Она казалась очень усталой  и
лицо ее было покрыто каплями пота.
     Когда я подошел, то женщина и мужчина помоложе обратились ко мне. Они
хотели, чтоб их подвезли. Я сказал им, что у меня в машине  нет  места.  Я
показал им, что  заднее  сиденье  у  меня  полностью  загружено,  и  места
действительно совсем не оставалось. Мужчина предложил, что  если  я  поеду
медленно, то они могут примоститься на заднем бампере или ехать,  лежа  на
переднем капоте. Я посчитал эту идею невыполнимой. Однако,  в  их  просьбе
была такая срочность, что я почувствовал себя очень  неудобно.  Я  дал  им
денег на автобусные билеты.
     Мужчина  помоложе  взял  деньги,  поблагодарив  меня,  но  старший  с
неприязнью повернулся ко мне спиной.
     - Я хочу, чтоб меня подвезли, - сказал он. -  я  не  заинтересован  в
деньгах.
     Затем он повернулся ко мне:
     - Можете вы дать нам немного пищи и воды? - спросил он.
     У меня действительно нечего было им дать. Они постояли немного, глядя
на меня, а затем пошли прочь.
     Я залез в машину и попытался завести мотор. Жара была очень  сильной,
и я, видимо,  перекачал  бензин.  Мужчина  помоложе  остановился,  услышав
скрежет  стартера,  вернулся  назад  и  встал   позади   машины,   готовый
подтолкнуть ее. Я чувствовал огромное неудобство. Я начал загнанно дышать.
Наконец, мотор заработал, и я укатил.
     После того, как я окончил свой рассказ, дон Хуан долго молчал.
     - Почему ты не рассказал мне об этом раньше? - спросил он,  не  глядя
на меня.
     Я не знал, что сказать. Я пожал плечами и сказал ему, что никогда  не
считал, что тут есть что-либо важное. - это чертовски важно, - сказал  он.
- Висент - первоклассный маг. Он дал тебе что-то посадить,  потому  что  у
него были на это свои причины. И если ты встретил трех  человек,  которые,
казалось, выскочили из ниоткуда, сразу после того, как ты посадил это,  то
этому также была своя причина. Но только такой дурак, как ты,  не  обратит
на инцидент внимания и будет считать, что ничего важного не было.
     Он захотел узнать точно, что именно имело  место,  когда  я  навестил
Висента.
     Я рассказал ему, что я ехал через город и проезжал базар. Мне  пришла
в голову мысль взглянуть на дона Висента. Я прошел на базар  и  подошел  к
ряду, где торговали лекарственными растениями. Там было три стола  в  ряд,
но торговали там  три  толстые  женщины.  Я  прошел  до  конца  прохода  и
обнаружил еще одну стойку за углом.  Там  я  увидел  тощего  тонкокостного
седого мужчину. В этот момент он продавал женщине птичью клетку.
     Я подождал, пока он не освободился и затем спросил, не  знает  ли  он
дона Висента Медрано. Он смотрел на меня, не отвечая.
     - Что вы хотите от этого Висента Медрано? - спросил он наконец.
     Я сказал, что я пришел навестить его от его друга и  назвал  ему  имя
дона Хуана. Старик секунду смотрел на меня, а затем он сказал,  что  он  и
есть Висент Медрано и что он к моим услугам. Он попросил меня  сесть.  Он,
казалось, был доволен, очень расслаблен и искренне дружественен. Я  сказал
ему о моей дружбе с доном Хуаном. Я почувствовал, что между  нами  тут  же
возникли узы симпатии. Он сказал, что знает дона Хуана с тех пор,  как  им
обоим было по 20 лет. У дона Висента были  только  слова  похвалы  о  доне
Хуане. К концу нашего разговора он сказал с дрожью в голосе:
     - Дон Хуан - истинный человек знания. Сам я  лишь  немного  занимался
силами растений. Я всегда интересовался их лечебными  свойствами.  Я  даже
собирал ботанические книги, которые продал лишь недавно.
     Минуту он молчал. Он пару раз потер  свой  подбородок.  Казалось,  он
подыскивает нужное слово.
     - Можно сказать, что я  всего  лишь  человек  лирического  знания,  -
сказал он. - Я не как дон Хуан, мой индейский брат.
     Дон Висент молчал еще минуту. Его глаза блестели и смотрели на  землю
слева от меня. Затем он повернулся ко мне и сказал почти шепотом:
     - О, как высоко парит мой индейский собрат.
     Дон  Висент  поднялся.  Казалось,  наш  разговор  закончен.  Если  бы
кто-нибудь другой делал утверждения насчет индейского брата, то  я  принял
бы это просто за  дешевое  клише.  Однако,  тон  дона  Висента  был  столь
искренен, и глаза его были столь ясны, что он захватил меня  картиной  его
индейского брата, парящего столь высоко. И я поверил, что он сказал именно
то, что имел в виду.
     - Лирическое знание, - воскликнул дон Хуан,  когда  я  рассказал  ему
все. - Висент - брухо. Зачем ты пошел навещать его?
     Я напомнил ему его слова, что мне надо навестить дона Висента.
     - Это абсурд, -  воскликнул  он  драматически,  -  я  сказал  тебе  -
когда-нибудь, когда ты будешь знать, как _в_и_д_е_т_ь_, ты навестишь моего
друга Висента. Вот, что я сказал. Очевидно, что ты не слушал.
     Я возразил, что не вижу вреда в том, что навестил дона Висента, что я
был очарован его манерами и его  добротой.  Дон  Хуан  потряс  головой  из
стороны в сторону, и полуребяческим тоном выразил свое удивление тому, что
он назвал моей "слепой удачей". Он сказал, что мой визит  к  дону  Висенту
сравним с вхождением в львиную клетку,  вооруженному  прутиком.  Дон  Хуан
казался возбужденным и, однако же, я  никак  не  видел  тому  причин.  Дон
Висент был прекрасный человек.  Он  казался  таким  хрупким.  Его  странно
охотящиеся глаза, казалось, делали его почти  эфемерным.  Я  спросил  дона
Хуана, каким образом такой прекрасный человек может быть опасным.
     - Ты неизлечимый дурак, - сказал он и взглянул жестко на  секунду.  -
Сам по себе он не станет причинять тебе никакого вреда. Но  знание  -  это
сила. И если человек встал на дорогу знания, то он больше не  ответственен
за то, что может случиться с теми, кто входит с ним в контакт.  Ты  должен
был навестить его тогда, когда узнаешь достаточно, чтобы защитить себя; не
от него, но от той силы, которую он сконцентрировал и которая, кстати,  не
принадлежит ни ему и никому другому. Услышав,  что  ты  мой  друг,  Висент
заключил, что ты можешь защитить себя и сделал тебе подарок. Вероятно,  ты
ему понравился, и он сделал тебе великий подарок, а ты  не  воспользовался
им. Какая жалость.

     24 мая 1968 г.
     Я надоедал дону Хуану почти весь день, прося, чтобы он рассказал  мне
о подарке дона Висента. Я самыми различными способами показывал  ему,  что
он должен учесть различия между нами; то, что само собой понятно для него,
может быть совершенно невоспринимаемым для меня.
     - Сколько растений он тебе дал? - спросил он меня наконец. Я сказал -
четыре, но в действительности я не запомнил. Тогда дон Хуан захотел узнать
точно, что произошло после того, как я покинул дона Висента и до того, как
я остановился у дороги.
     - Важно количество растений, а также порядок событий, - сказал он.  -
как я могу тебе сказать, что это был за подарок, если ты не помнишь  того,
что случилось.
     Я безуспешно пытался визуализировать последовательность событий.
     - Если бы ты помнил все, что случилось, -  сказал  он,  -  то  я,  по
крайней мере, мог бы тебе сказать, как ты отбросил свой подарок.
     Дон Хуан, казалось, был очень расстроен. Он нетерпеливо торопил  меня
вспомнить, но память моя была совершенно пуста.
     - Как ты думаешь, что я сделал неправильно,  дон  Хуан?  -  сказал  я
просто для того, чтобы продолжить разговор.
     - Все.
     - Но я следовал инструкциям дона Висента буквально.
     -  Что  ж  из  этого?  Разве  ты  не  понимаешь,  что  следовать  его
инструкциям было бессмысленно?
     - Почему?
     - Потому что эти инструкции были для того, что умеет _в_и_д_е_т_ь_, а
не для идиота, который вырвался из ситуации, не потеряв свою жизнь  только
благодаря везению. Ты приехал повидать  Висента  без  подготовки.  Ты  ему
понравился, и он сделал тебе подарок. И этот подарок легко мог стоить тебе
жизни.
     - Но зачем же он дал мне что-то столь серьезное? Если он маг,  то  он
должен был бы знать, что я ничего не знаю.
     - Нет, он не мог этого  увидеть.  Ты  выглядишь  так,  как  будто  ты
знаешь, но в действительности ты знаешь не много.
     Я сказал, что искренне убежден, что нигде ничего не строил  из  себя,
по крайней мере, сознательно.
     - Я не это имею в виду, - сказал он. - если  бы  ты  что-то  из  себя
строил, то Висент увидел бы это. Когда я _в_и_ж_у_ тебя, то  ты  выглядишь
для меня так, как если бы ты знал очень многое, и, однако, я сам знаю, что
это не так.
     - Что я казалось бы знаю, дон Хуан?
     -  Секреты  силы,  конечно;  знание  брухо.  Поэтому,  когда   Висент
у_в_и_д_е_л_ тебя, то он сделал тебе  подарок,  а  ты  действовал  с  этим
подарком, как собака действует с пищей, когда брюхо ее полно. Собака  ссыт
на пищу, когда она не хочет больше есть, для того, чтобы другие собаки  не
съели ее. Так и ты поссал на подарок. Теперь мы  никогда  не  узнаем,  что
имело место в действительности. Ты многое потерял. Какая жалость.
     Некоторое время он был спокоен. Затем передернул плечами и улыбнулся.
     - Нет пользы от жалости, - сказал он. - Подарки  силы  встречаются  в
жизни так редко; они уникальны и драгоценны. Возьми, например меня;  никто
никогда не давал мне таких подарков. И я знаю очень немного людей, которые
когда-либо получали такой подарок. Бросаться  чем-то  столь  уникальным  -
стыдно.
     - Я вижу, что ты хочешь сказать, дон Хуан, -  сказал  я.  -  Есть  ли
что-либо, что я могу сделать, чтобы выручить подарок?
     Он засмеялся и несколько раз повторял: "вернуть подарок".
     - Это звучит здорово, - сказал он. - мне это  нравится.  Однако,  нет
ничего, что бы можно было сделать, чтобы вернуть твой подарок.

     25 мая 1968г.
     Сегодня дон Хуан потратил почти все время на то, чтобы показать  мне,
как собирать простые ловушки для маленьких животных.  Почти  все  утро  мы
срезали и очищали ветки. У меня в голове вертелось множество  вопросов.  Я
пытался говорить с ним, пока мы работали, но он пошутил,  сказав,  что  из
нас двоих только я могу одновременно двигать и руками, и ртом. Наконец, мы
сели отдохнуть, и я взорвался вопросами:
     - Что это такое значит _в_и_д_е_т_ь_, дон Хуан?
     Он стал говорить о _в_и_д_е_н_ь_и_, как о  процессе,  независимом  от
олли и от техники магии. Маг было лицо, которое могло командовать олли  и,
таким образом, манипулировать олли себе на пользу. Но тот  факт,  что  маг
командует олли, не означал, что он может _в_и_д_е_т_ь_.  Я  напомнил  ему,
что он говорил раньше, что невозможно _в_и_д_е_т_ь_, если не имеешь  олли.
Дон  Хуан  спокойно  заметил,  что  он  пришел  к  выводу,  что   возможно
_в_и_д_е_т_ь_ и не  командовать  олли.  Он  чувствовал,  что  нет  никакой
причины, почему бы не так; потому  что  _в_и_д_е_н_ь_е_  не  имеет  ничего
общего с манипуляционной техникой магии, которая  служит  лишь  для  того,
чтобы воздействовать на окружающих людей.
     - Как это так, что техника  виденья  не  воздействует  на  окружающих
людей, дон Хуан?
     - Я уже говорил тебе, что _в_и_д_е_н_ь_е_ - это не  магия.  И  однако
же, их легко спутать,  потому  что  человек,  который  _в_и_д_и_т_,  может
научиться управлять олли и стать  магом  практически  сразу,  не  затратив
нисколько времени. С другой стороны, человек может научиться  определенной
технике для того, чтобы командовать олли и таким образом  стать  магом,  и
все  же  он  может  никогда  не  научиться  _в_и_д_е_т_ь_.   К   тому   же
_в_и_д_е_н_ь_е   противоположно   магии.   _В_и_д_е_н_ь_е_   дает   понять
неважность всего этого.
     - Неважность чего, дон Хуан?
     - Неважность всего.
     Дон Хуан бросил весь этот разговор, сказав,  что  _в_и_д_е_н_ь_е_,  о
котором он говорит,  -  это  не  простое  смотрение  на  вещи  и  что  мое
непонимание произрастает из моей настойчивости говорить.
     Несколько часов спустя  дон  Хуан  опять  вернулся  к  теме  олли.  Я
чувствовал, что его каким-то образом раздражают  мои  вопросы,  поэтому  я
больше не нажимал на него. Он тогда показывал мне, как делать ловушку  для
кроликов; мне надо было держать длинную палку и сгибать ее насколько можно
сильнее, так, чтобы он мог привязать  к  концам  палки  шнур.  Палка  была
довольно тонкой, но все же требовалась значительная  сила,  чтобы  согнуть
ее. Мои руки и голова дрожали от напряжения, и  я  почти  выдохся  к  тому
времени, как он привязал, наконец, шнур.
     Мы уселись, и он начал говорить. Он  сказал,  что  ему  ясно,  что  я
ничего не могу уразуметь до тех пор, пока не обговорю это, и поэтому он не
возражает против моих вопросов и собирается рассказать мне об олли.
     - Олли не в дымке,  -  сказал  он.  -  дымок  берет  тебя  туда,  где
находится олли, а когда ты станешь с олли одним целым, то тебе  больше  не
понадобится курить. С этих пор ты сможешь призывать своего олли по желанию
и заставлять его делать все, что пожелаешь. Олли не плохие и  не  хорошие,
но используются магами для той цели, для какой они найдут  их  пригодными.
Мне нравится дымок, как олли, потому что он не требует от меня многого. Он
постоянен и честен.
     - Каким ты видишь олли, дон Хуан? Те трое людей, которых я, например,
видел, выглядели для меня обычными людьми; как бы они выглядели для тебя?
     - Они выглядели бы обычными людьми.
     - Но тогда как же ты можешь отличить их от обычных людей?
     - Обычные люди выглядят светящимися яйцами,  когда  ты  _в_и_д_и_ш_ь_
их. Не люди всегда выглядят, как люди.  Вот  что  я  имел  в  виду,  когда
сказал, что ты не  можешь  _у_в_и_д_е_т_ь_  олли.  Олли  принимают  разную
форму. Они выглядят, как собаки, койоты, птицы, даже как репейники или что
угодно другое. Единственное различие в том, что когда ты _в_и_д_и_ш_ь_ их,
то они выглядят совершенно так, как то,  форму  чего  они  принимают.  Все
имеет свою собственную форму бытия, когда ты _в_и_д_и_ш_ь_.  Точно  также,
как люди выглядят яйцами, другие вещи выглядят, как что-либо еще, но  олли
можно видеть только  в  той  форме,  которую  они  изображают.  Эта  форма
достаточно хороша, чтобы  обмануть  глаза,  наши  глаза  то  есть.  Собака
никогда не обманется и точно также ворона.
     - Но зачем они хотят нас обманывать?
     - Я считаю нас шутами. Мы обманываем сами себя. Олли просто принимают
внешнюю форму того, что есть вокруг, а затем мы принимаем их  за  то,  чем
они не являются. Не их вина, что мы приучили наши глаза только смотреть на
вещи.
     - Мне не ясна их функция, дон Хуан. Что делают олли в мире?
     - Это все равно, что спросить меня, что мы, люди, делаем  в  мире.  Я
действительно не знаю. Мы здесь, и это все. И олли здесь также, как мы; и,
может быть, были здесь и до нас.
     - Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан: "до нас"?
     - Мы, люди, не всегда были здесь.
     - Ты имеешь в виду здесь в стране или здесь в мире?
     Мы вошли в длительный спор. Дон Хуан сказал, что для него  существует
только один мир - то место, куда он  ставит  свои  ноги.  Я  спросил  его,
откуда он знает, что мы не всегда были в мире.
     - Очень просто, - сказал он. - мы, люди, очень  мало  знаем  о  мире.
Койот знает намного больше нас. Койот едва  ли  когда-нибудь  обманывается
внешним видом мира.
     - Как же мы тогда ухитряемся их ловить и убивать? - спросил я. - Если
они не обманываются внешним видом, то как же они так легко умирают?
     Дон Хуан  смотрел  на  меня  до  тех  пор,  пока  я  не  почувствовал
замешательства.
     - Мы можем поймать или отравить, или застрелить койота, - Сказал  он,
- он для нас легкая жертва,  потому  что  он  не  знаком  с  манипуляциями
человека. Однако, если койот выживет, то можешь быть уверен, что мы его не
поймаем во второй раз. Хороший охотник знает это и никогда не ставит  свои
ловушки дважды на одно и то же  место.  Потому  что,  если  койот  умер  в
ловушке, то каждый койот может _в_и_д_е_т_ь_ его смерть, которая  остается
там и далее, и, таким образом, они будут избегать ловушки или  даже  всего
того места, где она была поставлена. Мы, с другой  стороны,  никогда  _н_е
в_и_д_и_м_ смерти, которая  остается  на  том  месте,  где  умер  один  из
окружающих нас людей; мы можем догадываться о ней, но  мы  никогда  ее  не
видим.
     - Может ли койот видеть олли?
     - Конечно.
     - Как выглядит олли для койота?
     - Мне нужно было бы быть койотом, чтобы знать  это.  Я  могу  сказать
тебе, однако, что вороне это видится подобно остроконечной шапке.  Круглая
и широкая внизу, оканчивающаяся острым концом. Некоторые из них  светятся,
но большинство тусклые и кажутся мрачными. Они  походят  на  мокрый  кусок
ткани. Они являются предвещающими призраками.
     - Как они выглядят, когда вы _в_и_д_и_т_е_ их, дон Хуан?
     - Я сказал тебе  уже;  они  выглядят,  как  будто  притворяются.  Они
принимают любой размер или форму, которые подходят им. Они  могут  принять
форму камня или горы.
     - Разговаривают ли они, слышат ли, или производят ли они какой-нибудь
шум?
     - В обществе людей они ведут себя, как люди. В обществе животных  они
ведут себя подобно животным. Животные обычно боятся их; однако,  если  они
привыкают к виду олли, они  оставляют  их  одних.  Мы  сами  делаем  нечто
подобное. Мы имеем множество олли среди нас, но мы не  беспокоим  их.  Так
как наши глаза могут только видеть вещи, мы не замечаем их.
     - Это значит, что некоторые из людей, которых я  вижу  на  улице,  на
самом деле не являются людьми? - спросил я, поистине сбитый  с  толку  его
утверждением.
     - Да, некоторые не являются, - сказал он выразительно.
     Его утверждение показалось мне несообразным,  и  я  все  еще  не  мог
принять всерьез слова дона Хуана, полагая, что они рассчитаны на эффект. Я
сказал ему, что это звучит, как научно-фантастический рассказ о  существах
с других планет. Он ответил мне, что он не  беспокоится  о  том,  как  это
звучит, но некоторые люди на улице не являются людьми.
     - Почему ты  должен  думать,  что  каждое  лицо  в  движущейся  толпе
является человеческим существом? - спросил он с самым серьезным видом.
     Я в самом деле не мог объяснить  почему,  за  исключением  того,  что
привык верить в это, как в акт непреложной веры с моей стороны.
     Он продолжал дальше, что часто он охотно наблюдал в оживленных местах
скопления людей, и мог _в_и_д_е_т_ь_ иногда толпу людей, которые выглядели
наподобие яиц, и среди массы яйцеподобных существ он мог  заметить  только
одного, который выглядел, как человек.
     - Очень приятно заниматься этим, -  сказал  он,  смеясь,  -  или,  по
крайней мере, приятно для меня. Я люблю сидеть в парках и на  автостанциях
и наблюдать. Иногда я могу сразу  же  заметить  олли,  в  другое  время  я
в_и_ж_у_ только настоящих людей. Однажды я увидел  двух  олли,  сидящих  в
автобусе бок о бок. Только один раз в жизни я видел двух олли вместе.
     - Это имело для тебя особое значение, увидеть двух?
     - Конечно. Все, что они делают, имеет значение. Из их действий  брухо
может  иногда  извлечь  свою  силу.  Даже  если  брухо  не  имеет   своего
собственного олли, коль  скоро  он  знает,  как  _в_и_д_е_т_ь_,  он  может
получить силу, наблюдая действия олли. Мой бенефактор научил меня этому, и
за несколько лет до того, как я стал иметь  своего  собственного  олли,  я
отыскивал олли в толпах людей и каждый  раз  _в_и_д_е_л_  одного,  который
учил меня чему-нибудь. Ты нашел трех вместе. Какой  великолепный  урок  ты
прозевал.
     Больше он ничего не говорил, пока мы  не  кончили  собирать  кроличьи
ловушки. Потом он повернулся ко мне и сказал вдруг, как будто бы он только
что вспомнил, что другая важная вещь, относящаяся к олли, это то, что если
он видел двух олли, это всегда были два одного и того же вида.  Два  олли,
которых видел он, были мужчинами, сказал он; и из того, что я  видел  двух
мужчин и одну женщину, он заключил, что мой опыт был особенно необычным.
     Я спросил его, могут ли олли принимать вид детей; могут ли дети  быть
одного или разных полов; могут ли олли  изображать  людей  различных  рас;
могут ли они иметь вид семьи, состоящей из мужчины, женщины и ребенка;  и,
наконец, я спросил его, может ли олли  иметь  вид  человека,  управляющего
автомобилем или автобусом.
     Дон Хуан ничего не отвечал на это. Он улыбался, пока  я  говорил  все
это. Когда он услышал мой последний вопрос, то он расхохотался  и  сказал,
что я  неосторожен  со  своими  вопросами,  что  более  уместным  было  бы
спросить, _в_и_д_е_л_ ли он когда-нибудь олли, управляющего автомобилем.
     - Ты не забыл про мотоциклы, да? - спросил он с предательским блеском
в глазах. Я нашел его насмешки над моими вопросами забавными и не обидными
и засмеялся вместе с ним.
     Затем он объяснил, что олли не могут принимать руководство действиями
или воздействовать на что-либо прямо; однако они могут  воздействовать  на
человека косвенно. Дон Хуан сказал, что приходить в контакт с олли опасно,
так как олли могут вывести наружу  самое  худшее,  что  есть  в  человеке.
Ученичество  здесь  бывает  долгим  и  трудным,  сказал  он,  потому   что
необходимо свести к минимуму все, что не является необходимым в жизни  для
того, чтобы выдержать нагрузку такой встречи. Дон  Хуан  сказал,  что  его
бенефактор, когда он  впервые  пришел  в  контакт  с  олли,  был  вынужден
обжечься и получил такие шрамы, как будто горный лев нападал на него.  Что
касается его самого, сказал дон Хуан, так олли толкнул его в кучу  горящих
углей, и он немного обжег колено и лопатку, но шрамы исчезли со  временем,
когда он стал с олли одним целым.



                                    3

     10 июня 1968 г.
     Я отправился с доном Хуаном в дальнее путешествие, чтобы  участвовать
в митоте. Я несколько месяцев уже ждал такой возможности, однако я не  был
окончательно уверен, что я хочу ехать. Я думал,  что  мои  колебания  были
вызваны страхом, что на митоте я буду вынужден глотать  пейот,  а  у  меня
совсем не было такого намерения. Я  неоднократно  разъяснял  свои  чувства
дону Хуану. Сначала он терпеливо смеялся, но, наконец, он  твердо  заявил,
что не желает слушать больше ни одного слова о моих страхах.
     Настолько, насколько я знал, митот был идеальным полигоном для  того,
чтобы я мог проверить ту свою схему, которую я составил. Я все-таки так  и
не бросил полностью свою идею о скрытом лидере на таких сборищах. Каким-то
образом у меня была мысль, что дон Хуан  отбросил  мою  идею  из  каких-то
своих собственных соображений, поскольку он стремился объяснить  все,  что
имеет место на митотах, в  терминах  _в_и_д_е_н_ь_я_.  Я  думал,  что  мой
интерес в том, чтобы  найти  подходящее  объяснение  в  своих  собственных
терминах, не соответствовал тому, что он хотел  от  меня,  поэтому  ему  и
пришлось отбросить мои выводы, как он привык делать со всем  тем,  что  не
подтверждало его систему.
     Как раз перед  тем,  как  мы  отправились  в  путешествие,  дон  Хуан
облегчил мои сомнения относительно поедания пейота,  сказав,  что  я  буду
присутствовать на встрече только для того, чтобы наблюдать. Я почувствовал
подъем. В то время я был почти уверен, что раскрою скрытую процедуру,  при
помощи которой участники приходят к согласию.
     Время шло уже к вечеру, когда мы отправились. Солнце почти  коснулось
горизонта; я чувствовал  его  на  своей  шее  и  жалел,  что  у  меня  нет
венецианской шторки на  заднем  стекле  машины.  С  вершины  холма  я  мог
смотреть вниз на огромную равнину; дорога была  похожа  на  черную  ленту,
расстеленную на земле, вверх и вниз по бесчисленным холмам. Я  за  секунду
проследил ее глазами прежде, чем мы начали спускаться, она бежала прямо на
юг и исчезала за рядом низких гор на горизонте.
     Дон Хуан сидел спокойно, глядя  прямо  вперед.  Долгое  время  мы  не
проронили ни слова. Мне было неудобно от жары в автомобиле. Я  открыл  все
окна, но это не помогло, потому  что  день  был  исключительно  жарким.  Я
чувствовал  себя  исключительно  раздраженным  и   беспокойным.   Я   стал
жаловаться на жару.
     Дон Хуан сделал гримасу и взглянул на меня испытующе.
     - В это время года повсюду в Мексике жарко, - сказал  он,  -  с  этим
ничего нельзя поделать.
     Я не смотрел на него, но знал, что он следит за мной. Машина  набрала
скорость, скользя вниз по склону. Я смутно увидел дорожный знак  "vаdо"  -
выбоина. Когда я действительно увидел ухаб, я ехал слишком быстро и,  хотя
я сбросил скорость, мы все же ощутили его  и  подскочили  на  сиденьях.  Я
значительно уменьшил скорость; мы ехали через местность, где скот свободно
пасется по сторонам дороги, местность, где труп лошади или коровы,  сбитой
автомобилем, был обычным явлением. В одном месте мне пришлось остановиться
совсем, чтобы позволить лошади перейти дорогу.
     Я стал еще более беспокоен и раздражителен. Я сказал дону Хуану,  что
это жара; я сказал ему,  что  мне  всегда  не  нравилась  жара,  с  самого
детства, потому что каждое лето я чувствовал духоту и едва мог дышать.
     - Но теперь ты не ребенок, - сказал он.
     - Жара все еще удушает меня.
     - Что ж, голод обычно душил меня, когда я был ребенком, -  сказал  он
мягко. - Быть очень голодным  -  это  единственное,  что  я  знал,  будучи
ребенком, или же мне случалось наедаться так, что я раздувался  и  не  мог
дышать. Но это было, когда я был ребенком. Теперь я не могу  задыхаться  и
не могу раздуваться, как головастик, когда я голоден.
     Я не знал, что сказать. Я забирался в неверную позицию. Итак,  вскоре
мне  придется  отстаивать  такие  точки   зрения,   до   которых   мне   в
действительности нет никакого дела. Жара была не настолько уж  нестерпима.
Что меня  удручало  на  самом  деле,  так  это  перспектива  вести  машину
несколько тысяч миль до цели нашего путешествия. Я чувствовал  раздражение
при мысли, что придется утомляться.
     - Давай остановимся и купим что-нибудь поесть, - сказал  я.  -  Может
быть, когда солнце сядет, такой жары не будет.
     Дон Хуан  взглянул  на  меня,  улыбаясь,  и  сказал,  что  в  течение
длительного отрезка времени не будет ни одного городка и что  он  понимает
мою политику, которая состоит в том, чтобы не есть  ничего  в  придорожных
буфетах.
     - Разве ты больше не боишься дизентерии? - спросил он.
     Я знал, что это его сарказм, однако, он сохранял вопросительный  и  в
то же время серьезный взгляд.
     То, как  ты  поступаешь,  -  сказал  он,  -  наводит  на  мысль,  что
дизентерия так и рыскает вокруг, ожидая, когда ты выйдешь из машины, чтобы
наброситься на тебя. Ты в ужасном положении: если тебе удастся убежать  от
жары, то тебя наверняка поймает дизентерия.
     Тон дона Хуана был настолько серьезен, что я начал смеяться. Затем мы
долгое время ехали молча.  Когда  мы  прибыли  на  стоянку  автомашин  под
названием Лос Видриос - стекло, - было уже темно.
     Дон Хуан закричал из машины:
     - Что у вас есть сегодня на ужин?
     - Свинина, - крикнула женщина изнутри.
     - Ради тебя я надеюсь, что свинья попала под машину сегодня, - смеясь
сказал мне дон Хуан.
     Мы вышли из машины. Дорога  с  обеих  сторон  была  ограждена  цепями
низких  гор,  которые  казались  застывшей  лавой  какого-то   гигантского
вулканического извержения. В темноте черные,  зубчатые  силуэты  пиков  на
фоне неба казались огромными угрожающими осколками стекла.
     Пока мы ели, я сказал дону Хуану, что увидел причину  того,  что  это
место называется "стекло". Я  сказал,  что  мне  ясно,  что  это  название
обязано форме гор, похожих на огромное стекло.
     Дон Хуан сказал убежденно, что место называется Лос  Видриос,  потому
что грузовик со стеклом перевернулся на этом месте, и битое стекло  долгие
годы оставалось здесь валяться.
     Я чувствовал, что он шутит, и попросил его сказать мне, действительно
ли причина названия была в этом.
     - Почему ты не спросишь кого-нибудь из местных? - спросил он.
     Я спросил человека, который сидел за соседним столиком.
     Он извиняющимся тоном сказал, что  не  знает.  Я  пошел  на  кухню  и
спросил женщин, бывших там, знают ли они, но все они не знали; просто  это
место, мол, называется "стекло".
     - Я полагаю, что я прав, - сказал дон Хуан. - мексиканцы  не  одарены
способностью замечать вещи  вокруг  себя.  Я  уверен,  что  они  не  могли
заметить стеклянных гор, но  они  наверняка  могли  оставить  гору  битого
стекла валяться несколько лет.
     Оба мы нашли картину забавной и рассмеялись. Когда мы  кончили  есть,
дон Хуан спросил меня, как я себя чувствую. Я сказал, хорошо, но на  самом
деле я чувствовал какую-то неловкость. Дон Хуан  пристально  посмотрел  на
меня и, казалось, заметил мое чувство неудобства.
     - Раз ты приехал в Мексику,  ты  должен  отложить  все  свои  любимые
страхи прочь, - сказал он очень жестко. -  твое  решение  приехать  должно
было развеять их. Ты приехал потому,  что  ты  хотел  приехать.  Это  путь
воина. Я говорю тебе вновь и вновь: самый эффективный способ  жить  -  это
жить, как воин. Горюй и думай прежде, чем ты сделаешь какое-либо  решение,
но если ты его сделал, то будь на своем пути свободным от забот и  мыслей.
Будет миллион других решений еще ожидать тебя. В этом путь воина.
     - Я думаю, что так и делаю, дон Хуан; хотя бы  временами.  Это  очень
трудно все-таки - продолжать помнить себя.
     - Когда вещи становятся неясными, воин думает о своей смерти.
     - Это еще труднее, дон Хуан.  Для  большинства  людей  смерть  -  это
что-то очень неясное и далекое. Мы никогда о ней не думаем.
     - Почему же не думаете?
     - Но зачем это нужно?
     - Очень просто,  -  сказал  он,  -  потому  что  идея  смерти  -  это
единственная вещь, которая укрощает наш дух.
     К тому времени, как мы покинули лос  видриос,  было  так  темно,  что
зубчатые силуэты гор растворились в небе. Больше часа мы ехали в молчании.
Я почувствовал усталость. Казалось, что я не хочу говорить, потому что  не
о чем разговаривать. Движение было минимальным. Несколько машин прошло нам
навстречу. Казалось, что мы были единственными людьми, едущими по шоссе на
юг. Мне подумалось, что это странно, и я продолжал поглядывать  в  зеркало
заднего обзора, чтобы увидеть, нет ли других машин, идущих сзади, но их не
было.
     Через некоторое время я  перестал  выискивать  машины  и  вновь  стал
думать о перспективах нашей поездки. Затем я заметил, что  свет  моих  фар
слишком яркий по сравнению  с  темнотой  вокруг,  и  я  опять  взглянул  в
зеркало. Сначала я увидел яркое сияние, а затем две иглы  света  вырвались
как бы из-под земли. Это были фары машины на  вершине  холма  позади  нас.
Некоторое время они были видны, затем исчезли в темноте, как если  бы  они
были выключены; через секунду они  появились  на  другом  бугре,  а  затем
исчезли вновь. Я долгое время следил за их появлениями  и  исчезновениями.
Раз  мне  стало  видно,  что  машина   нагоняет   нас.   Она   определенно
приближалась. Огни были больше и ярче. Я стал нажимать сильнее  на  педаль
газа. У меня было чувство неловкости. Дон Хуан, казалось, заметил, на  что
я обращаю внимание, а, может, он  заметил  только  то,  что  я  увеличиваю
скорость. Сначала он взглянул на меня, затем он повернулся и посмотрел  на
огни фар в отдалении.
     Он спросил, все ли со мной в порядке. Я  сказал  ему,  что  я  долгое
время не замечал позади нас никаких машин, и внезапно заметил фары машины,
которая нагоняет нас. Он хмыкнул и спросил меня, действительно ли я думаю,
что это машина. Я ответил, что это должна быть машина; и  он  сказал,  что
мое отношение к этому свету показывает ему, что  я,  должно  быть,  как-то
почувствовал, что что бы там ни было позади нас, но это больше, чем просто
машина. Я настаивал, что, мне кажется, это просто другая машина  на  шоссе
или, может, грузовик.
     - Что же еще это может быть? - громко сказал я.
     Намеки дона Хуана привели меня на грань срыва.
     Он повернулся и посмотрел прямо на меня, затем  он  медленно  кивнул,
как если бы измерял то, что собирается сказать.
     - Это огни на голове смерти, - сказал он мягко. - смерть надевает их,
как шляпу, а затем бросается в галоп. Это огни смерти, несущейся  галопом,
настигающей нас и становящейся все ближе и ближе.
     У меня по спине побежали  мурашки.  Через  некоторое  время  я  вновь
взглянул в зеркало заднего обзора, но огней больше не было. Я сказал  дону
Хуану, что машина, должно быть, остановилась или свернула с дороги. Он  не
стал смотреть назад, он просто вытянул руки и зевнул.
     - Нет, - скащал он, - смерть никогда не останавливается.  Иногда  она
выключает свои огни, только и всего.
     Мы приехали в северо-восточную Мексику 13 июня. Две похожие  друг  на
друга женщины, казавшиеся сестрами, и четыре девочки  собрались  у  дверей
небольшого  саманного  дома.  Позади  дома  были  пристройка  и  сарай   с
двускатной крышей, от которого остались лишь часть  крыши  и  одна  стена.
Женщины, очевидно, ждали нас; они, видимо, заметили машину по столбу пыли,
который она поднимала на грунтовой дороге после того, как  несколько  миль
ранее я свернул с шоссе. Дом находился в глубокой долине, и, если смотреть
от него, дорога казалась длинным шрамом,  поднимавшимся  высоко  вверх  по
склону зеленых холмов.
     Дон  Хуан  вышел  из  машины  и  с  минуту  разговаривал  со  старыми
женщинами. Они показали на деревянные стулья перед дверью. Дон Хуан сделал
мне знак подойти и сесть. Одна из старых женщин  села  с  нами;  остальные
вошли  в  дом.  Две  девушки  остановились  около  двери,  с  любопытством
разглядывая меня. Я помахал им. Они  хихикнули  и  убежали  внутрь.  Через
некоторое время вышли двое молодых людей и поздоровались с  доном  Хуаном.
Они не говорили со мной и даже не смотрели на  меня.  Они  коротко  что-то
рассказали дону Хуану; затем он поднялся, и все мы, включая женщин,  пошли
к другому дому, вероятно в полумиле от этого.
     Там мы встретились с другой группой людей. Дон Хуан вошел внутрь,  но
мне велел остаться у двери. Я заглянул внутрь  и  увидел  старого  индейца
примерно в возрасте дона Хуана, который сидел на деревянном стуле.
     Было еще не совсем темно. Группа молодых индейцев и индеанок спокойно
стояла  вокруг  старого  грузовика  около  дома.  Я   заговорил   с   ними
по-испански, но они намеренно  избегали  отвечать  мне;  женщины  хихикали
каждый раз, когда я  что-либо  говорил,  а  мужчины  вежливо  улыбались  и
отводили глаза. Казалось, они меня не понимали, и все же я был уверен, что
некоторые из них говорят по-испански, так как я слышал их  разговор  между
собой.
     Через  некоторое  время  дон  Хуан  и  другой  старик  вышли  наружу,
забрались в грузовик и сели рядом с шофером. Это оказалось знаком для всех
остальных забраться в кузов. Там не  было  бокового  ограждения,  и  когда
грузовик тронулся, мы все уцепились  за  длинную  веревку,  привязанную  к
крючкам вокруг платформы.
     Грузовик медленно двигался по грунтовой  дороге.  В  одном  месте  на
очень крутом склоне он остановился, и все соскочили и пошли за ним;  затем
двое молодых людей вскочили на  платформу  и  сели  на  краю,  держась  за
веревку. Женщины смеялись и  подбадривали  их,  чтоб  те  удерживали  свое
неустойчивое равновесие.
     Дон Хуан и старик, к которому обращались, как  к  дону  Сильвио,  шли
тоже позади, и им, казалось, не было дела  до  выкрутасов  молодых.  Когда
дорога выровнялась, все снова забрались на грузовик.
     Мы ехали около часа.  Пол  был  исключительно  твердым  и  неудобным,
поэтому я стоял и держался за крышу кабинки и ехал таким  образом  до  тех
пор, пока мы не остановились перед группой хижин. Там  были  еще  люди.  К
этому времени стало довольно темно, и я мог разглядеть  только  нескольких
из них в тусклом желтоватом свете  керосиновой  лампы,  которая  висела  у
открытой двери.
     Все сошли с машины и смешались с людьми в домах. Дон Хуан опять велел
мне оставаться снаружи. Я облокотился о переднее крыло грузовика, и  через
одну-две минуты ко мне присоединились еще трое молодых  людей.  Одного  из
них я встречал четыре года назад на предыдущем митоте. Он обнял меня, взяв
за плечи.
     - Ты молодец, - прошептал он мне по-испански.
     Мы очень тихо стояли около грузовика. Я мог слышать мягкое  бульканье
ручья поблизости. Мой  приятель  спросил  меня  шепотом,  нет  ли  у  меня
сигарет. Я предложил окружающим пачку. При свете сигареты  я  взглянул  на
свои часы. Было 9 часов.
     Группа людей вышла из дома вскоре после этого, и трое  молодых  людей
ушли. Дон Хуан подошел ко мне и сказал, что он  объяснил  мое  присутствие
здесь  к  общему  удивлению,  и  что  меня  приглашают  обслуживать  водой
участников митота. Он сказал, что мы сейчас выходим.
     Группа из 10 женщин и 11 мужчин вышла из дома.  Их  предводитель  был
довольно кряжистый, лет 45 мужчина. Они называли его  "мочо"  -  прозвище,
которое означает - усеченный. Он двигался стремительными твердыми  шагами.
Он нес керосиновый фонарь и помахивал им из стороны  в  сторону  на  ходу.
Сначала я думал, что он машет  фонарем  просто  так,  затем  заметил,  что
взмахом фонаря он указывает на какое-нибудь препятствие или трудное  место
на дороге. Мы  шли  больше  часа.  Женщины  болтали  и  время  от  времени
смеялись. Дон Хуан и второй старик были во главе процессии,  я  же  был  в
самом конце ее. Я не спускал глаз с дороги, пытаясь увидеть, куда  ступаю.
Прошло уже 4 года с тех пор, как дон Хуан и я были  в  горах  ночью,  и  я
потерял очень много физической выносливости. Я  непрерывно  спотыкался,  и
из-под ног у меня летели  камни.  Мои  колени  совсем  потеряли  гибкость;
дорога, казалось бросалась на  меня,  когда  я  упирался  в  бугорок,  или
проваливалась подо мной, когда я наступал в выбоину. Я  был  самым  шумным
пешеходом, и это невольно делало  из  меня  клоуна.  Кто-нибудь  в  группе
обязательно говорил "ух", когда я спотыкался, и  все  смеялись.  Один  раз
камень, который я нечаянно пнул ногой, попал в пятку женщине, и она громко
сказала ко всеобщему удовольствию: "дайте  свечку  бедному  мальчику".  Но
последним испытанием для меня было,  когда  я  оступился  и  вынужден  был
схватиться за идущего впереди; он чуть  не  потерял  равновесие  под  моей
тяжестью и издал совершенно неадекватный нарочитый визг. Все так смеялись,
что группа должна была на время остановиться.
     Наконец человек, который был ведущим, махнул  своей  лампой  вверх  и
вниз. Это, казалось, был знак, что мы прибыли к месту  назначения.  Справа
от  меня,  неподалеку  был  темный  силуэт  низкого  дома.  Все  пришедшие
разошлись в разных направлениях. Я поискал дона  Хуана.  Его  было  трудно
найти в темноте. Я некоторое время бродил, шумно натыкаясь на все, пока не
заметил, что он сидит на камне. Он опять сказал мне, что мой долг будет  в
том, чтобы подносить воду тем, кто участвует в митоте. Этой  процедуре  он
обучил меня уже несколько  лет  назад.  Я  помнил  каждую  деталь,  но  он
настаивал на том, чтоб освежить  память  и  вновь  показал  мне,  как  это
делается.
     Затем мы прошли в заднюю часть дома, где собрались все.  Они  развели
костер. Примерно в  5  метрах  от  костра  был  чистый  участок,  покрытый
соломенными циновками. Мочо - человек, который нас  вел,  сел  на  циновку
первым; я заметил, что у него отсутствует верхняя половина левого уха, что
объясняло причину появления его прозвища. Дон Сильвио сел справа от  него,
а дон Хуан - слева.
     Мочо сидел лицом к огню. Молодой человек приблизился к нему и положил
перед ним плоскую корзину с батончиками пейота; затем этот молодой человек
сел между мочо и доном Сильвио. Другой молодой человек принес две  большие
корзинки, поставил их рядом с пейотными батончиками и  сел  между  мочо  и
доном Хуаном. Затем еще двое молодых людей сели по бокам  дона  Сильвио  и
дона Хуана, образовав кружок из  семи  человек.  Женщины  остались  внутри
дома. Обязанностью двоих молодых людей было поддерживать огонь костра  всю
ночь, а один подросток и я должны были хранить воду, которая  должна  быть
дана семи участникам после их ночного  ритуала.  Мы  с  мальчиком  сели  у
камня. Огонь и сосуд с водой находились  на  равном  расстоянии  от  круга
участников.
     Мочо - ведущий - запел свою пейотную песню; его глаза  были  закрыты;
его тело покачивалось вверх и вниз. Это была очень длинная песня. Языка  я
не  понимал.  Затем  все  остальные  пропели  свои  пейотные  песни.  Они,
очевидно, не следовали никакому предустановленному порядку. Они явно пели,
каждый тогда, когда он чувствовал к этому потребность.
     Затем мочо взял корзину с пейотными батончиками, взял два  из  них  и
положил ее опять в центре круга. Следующим был дон Сильвио,  а  затем  дон
Хуан. Четверо молодых людей, которые, казалось,  были  отдельной  группой,
взяли каждый по два батончика по очереди против часовой стрелки.
     Каждый  из  семи  участников  спел  и  съел  по  2  батончика  пейота
последовательно 4 раза. Затем они пустили по кругу  другие  две  маленькие
корзинки с сухими фруктами и сушеным мясом.
     Этот цикл они повторяли в различное время  ночи,  однако  я  не  смог
усмотреть какого-нибудь скрытого порядка в  их  индивидуальных  движениях.
Они не разговаривали друг с другом; они скорее были сами по  себе  и  сами
для себя. Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из них  хотя  бы  один  раз
обратил внимание на то, что делают остальные.
     Перед рассветом они поднялись, и мы с молодым парнем  дали  им  воду.
После этого я вышел  пройтись  вокруг,  чтобы  сориентироваться.  Дом  был
однокомнатной хижиной, низким саманным сооружением с крышей  из  хвороста.
Окружающий  пейзаж  был  очень  подавляющим.  Хижина  была  расположена  в
холмистой равнине со смешанной растительностью. Кустарники и кактусы росли
вперемежку, но  деревьев  не  было  совершенно.  Я  не  испытывал  желания
удаляться от дома.
     Утром женщины ушли. Мужчины в  молчании  передвигались  вблизи  дома.
Около полудня все мы опять сели в том же порядке, как и предыдущей ночью.
     Корзина с сушеным мясом, нарезанным на куски такой же величины, что и
батончики пейота, пошла по кругу. Некоторые из мужчин пели  свои  пейотные
песни. Через час или около того все они поднялись  и  разошлись  в  разные
стороны.
     Женщины оставили горшок каши для тех, кто следит за огнем и водой.  Я
немного поел, а затем проспал большую часть второй половины дня.
     После того, как  стемнело,  молодые  люди,  ответственные  за  огонь,
развели опять костер, и цикл поедания пейота начался  вновь.  Он  примерно
шел по тому же порядку, что и предыдущей ночью, и кончился на рассвете.
     В  течение  всей  ночи  я  старался  наблюдать  и  записывать  каждое
отдельное движение каждого из семи учатсников в надежде раскрыть  малейшую
форму видимой системы словесной или бессловесной связи между ними. Однако,
в их действиях не было ничего, что указывало бы на скрытую систему.
     В начале вечера цикл поедания пейота возобновился  опять.  К  утру  я
знал, что потерпел полную неудачу в попытках найти ключи,  указывающие  на
скрытого лидера, или раскрыть хоть какую-нибудь форму скрытой коммуникации
между ними или какие-либо следы их системы соглашения. Весь остаток дня  я
сидел, приводя в порядок свои записи.
     Когда мужчины собрались опять  для  четвертой  ночи,  то  я  каким-то
образом знал, что эта встреча будет последней. Никто  ничего  об  этом  не
говорил мне, однако я знал, что на следующий день они  все  разъедутся.  Я
вновь сел у воды, и каждый занял свое  место  в  том  порядке,  какой  был
установлен ранее.
     Поведение семи человек в кругу было повторением того, что я видел три
предыдущие ночи. Я ушел в наблюдение за их движениями, также, как я  делал
ранее. Я хотел записать все, что они делали, каждое движение, каждый жест,
каждый звук...
     В какой-то момент я услышал своего рода  гудение  в  ушах.  Это  было
обычным звоном в ушах, и я не придал ему значения. Гудение  стало  громче,
однако оно все еще было в границах моих телесных ощущений.  Я  помню,  что
стал делить свое внимание между людьми, за которыми я наблюдал, и  звуком,
который я слышал. Затем в определенный момент лица людей стали,  казалось,
ярче; как будто бы включили свет. Но это было не совсем так, как  если  бы
включили электрический свет или зажгли лампу, или  как  если  бы  их  лица
освещал свет костра. Это скорее  было  похоже  на  люминисценцию,  розовое
свечение, очень размытое, но заметное с того  места,  где  я  сидел.  Гул,
казалось, увеличился. Я взглянул на подростка, который был со мной, но тот
спал.
     К тому времени розовое свечение стало еще более заметным. Я  взглянул
на дона Хуана. Его глаза были закрыты; так же были закрыты  глаза  у  дона
Сильвио и у мочо. Я не мог видеть глаза четырех молодых людей, потому  что
двое из них склонились вперед, а двое сидели спиной ко мне.
     Я еще больше ушел в наблюдение. Однако, я еще полностью не понял, что
я действительно слышу  гудение  и  действительно  вижу  розовое  свечение,
охватывающее людей. Через минуту я сообразил, что размытый розовый свет  и
гудение были очень постоянны. Я пережил момент сильнейшего замешательства,
а затем мне пришла в голову мысль, ничего общего не имеющая с окружающим и
происходящим, как и с той целью, которую я поставил себе, находясь тут.  Я
вспомнил одну вещь, которую моя мать сказала мне, когда я был ребенком.
     Мысль была отвлекающей и очень неуместной; я попытался отогнать ее  и
вновь заняться наблюдением, но не мог этого сделать.  Мысль  возвращалась.
Она становилась сильнее и более требовательной, и  затем  я  явно  услышал
голос моей матери, которая позвала меня. Я услышал шлепанье ее  тапочек  и
затем ее смех. Я оглянулся,  ища  ее.  Мне  представилось,  что  благодаря
какому-то  миражу  или  галлюцинации  я  понесусь  сейчас  во  времени   и
пространстве и увижу ее, но я увидел только сидящего подростка. То, что  я
увидел его рядом с собой, встряхнуло меня, и  я  испытал  короткий  момент
легкости и трезвости.
     Я опять посмотрел на группу мужчин. Они  совсем  не  изменили  своего
положения. Однако свет пропал и также пропало гудение у  меня  в  ушах.  Я
почувствовал облегчение. Я подумал, что галлюцинация, в которой  я  слышал
голос своей матери, прошла. Ее голос был таким ясным и живым.  Я  вновь  и
вновь думал, что на мгновение этот голос чуть не поймал  меня.  Я  мельком
заметил, что дон Хуан смотрит на меня, но это не имело значения.
     Меня гипнотизировало воспоминание о  голосе  моей  матери,  позвавшем
меня. Я отчаянно старался думать  о  чем-либо  другом.  И  потом  я  вновь
услышал ее голос так ясно, как если бы она стояла у меня  за  спиной.  Она
позвала меня по имени. Я быстро повернулся, но все, что я увидел, так  это
силуэт хижины и кустов за ней.
     То, что я услышал свое имя, привело меня в глубокое замешательство. Я
невольно застонал. Я почувствовал себя холодно и  очень  одиноко  и  начал
плакать. В этот момент у меня появилось ощущение, что я нуждаюсь в ком-то,
кто бы обо мне заботился. Я повернул  голову,  чтобы  посмотреть  на  дона
Хуана; он смотрел на меня. Я не хотел его видеть и поэтому закрыл глаза. И
тогда я увидел свою мать. Это не был мысленный образ моей матери так,  как
я обычно о ней  думал.  Это  было  ясное  видение  ее,  стоящей  рядом.  Я
почувствовал отчаянье. Я дрожал и хотел убежать. Виденье моей матери  было
слишком беспокоящим, слишком чуждым тому, что я  искал  на  этом  пейотном
собрании. Однако не было, пожалуй, способа избежать этого.
     Вероятно, я мог бы открыть глаза, если б  действительно  хотел,  чтоб
видение исчезло, но вместо этого я стал его  детально  рассматривать.  Мое
рассматривание было  больше,  чем  простое  смотрение  на  нее;  это  была
подсознательная скурпулезность и тщательность.  Очень  любопытное  чувство
охватило  меня,  как  если  б  это  было  внешней  силой,  и  я   внезапно
почувствовал ужасающую тяжесть любви моей матери.  Когда  я  услышал  свое
имя, я как бы разорвался; память о моей матери наполнила меня нервозностью
и меланхолией, но когда я рассмотрел ее, то я понял, что никогда не  любил
ее. Это было шокирующее открытие. Мысли и видения  хлынули  на  меня,  как
обвал. Видение моей матери должно быть тем временем исчезло. Оно более  не
было важным. Я не был более заинтересован в том, что там  делали  индейцы.
Фактически, я забыл о митоте. Я был погружен  в  серию  необычных  мыслей;
необычных, потому  что  это  было  больше,  чем  просто  мысли;  это  были
законченные единицы ощущений, являвшихся  эмоциональными  определенными  и
бесспорными доказательствами истинной природы моих взаимоотношений с  моей
матерью.
     В определенный момент приток этих  необычных  мыслей  прекратился.  Я
заметил, что они потеряли свою текучесть и свое качество целостных  единиц
ощущения. Я начал думать о других вещах. Мой мозг запинался. Я  подумал  о
других членах моей семьи, но эти мысли не  сопровождались  уже  видениями.
Тогда я взглянул на дона Хуана. Он стоял. Остальные мужчины тоже стояли, и
затем они все пошли к воде. Я подвинулся и толкнул паренька,  который  все
еще спал.
     Я рассказал дону  Хуану  всю  последовательность  моих  поразительных
видений почти сразу же, как только мы сели в мою машину.  Он  засмеялся  с
большим удовольствием и сказал, что мое  видение  было  знаком,  указанием
таким же важным, как и мой первый опыт с мескалито. Я  вспомнил,  что  дон
Хуан истолковал те реакции, которые я имел, когда впервые попробал  пейот,
как первостепенной важности указания; фактически,  благодаря  этому  он  и
решил учить меня.
     Дон Хуан сказал, что в течение последней ночи митота,  мескалито  так
явно указал  на  меня,  что  все  были  вынуждены  повернуться  ко  мне  и
поэтому-то он и смотрел на меня, когда я взглянул в его сторону.
     Я захотел узнать его истолкование моих видений,  но  он  об  этом  не
хотел говорить. Он сказал, что что бы там я ни  увидел  -  это  чепуха  по
сравнению с указанием.
     Дон Хуан продолжал говорить о том, как свет мескалито покрыл  меня  и
как все это увидели.
     - Это действительно было кое-что, - сказал он. - я, пожалуй,  не  мог
бы потребовать лучшего знака.
     Мы с доном Хуаном явно шли по двум разным проспектам  мысли.  Он  был
занят важностью тех событий, которые он истолковывал, как указание, а меня
занимали детали того, что я увидел.
     - Мне нет дела до указаний, - сказал я, - я  хочу  знать,  что  такое
случилось со мной.
     Он сделал гримасу, как если бы был огорчен, и оставался минуту  очень
неподвижным и окаменевшим. Затем он взглянул на меня. Его  тон  был  очень
полон силы. Он сказал,  что  единственно  важным  моментом  было  то,  что
мескалито был так благосклонен ко мне и покрыл меня своим  светом,  и  дал
мне урок, хотя я не сделал со своей стороны для этого  никаких  усилий,  а
просто находился поблизости.



                                    4

     4 сентября 1968 года я поехал в Сонору навестить дона Хуана. Выполняя
его просьбу, которую он сделал в мой предыдущий визит к нему,  я  по  пути
остановился в Ермосильо, чтобы купить ему самогонку из листьев  агавы  под
названием баканора. В этот раз его просьба показалась мне очень  странной,
поскольку я знал, что он не любит пить, однако я купил  четыре  бутылки  и
сунул их в ящик вместе с другими вещами, которые я вез ему.
     - Зачем ты купил четыре бутылки? - сказал он, смеясь, когда я  открыл
ящик. - я просил тебя купить мне одну. Наверно, ты подумал,  что  баканора
для меня, но это для моего внука Люсио, и тебе нужно будет дать  это  ему,
как если б это был твой собственный подарок.
     Я встречался с внуком дона Хуана двумя годами раньше; ему было  тогда
28 лет. Он был очень высокий - выше 180 см, и  всегда  был  экстравагантно
хорошо одет для своих средств и по  сравнению  с  окружающими  его.  В  то
время, как большинство индейцев яки  носили  джинсы,  соломенные  шляпы  и
домашнего изготовления сандалии  -  гарачес,  -  одежду  Люсио  составляли
дорогой черной кожи жилет со  множеством  черепаховых  пуговиц,  техасская
ковбойская шляпа и пара сапог с монограммами и ручной отделкой.
     Люсио был обрадован получением самогонки и немедленно утащил  бутылки
в дом, очевидно, чтобы  их  убрать.  Дон  Хуан  значительно  заметил,  что
никогда не следует прятать напитки и пить их одному. Люсио ответил, что не
прячет их, а убирает до того вечера, когда он  пригласит  своих  друзей  и
выпьет с ними.
     Тем же вечером, около семи часов,  я  вернулся  к  дому  Люсио.  Было
темно. Я смутно разглядел силуэты двух людей, стоящих под деревом. Это был
Люсио и один из его друзей, которые ждали меня и провели в дом  при  свете
карманного фонарика.
     Дом Люсио представлял собой саманное неуклюжее сооружение с  земляным
полом и двумя комнатами. Длиной он был около  12  метров  и  поддерживался
довольно тонкими деревянными стойками из мескайтового дерева. Он имел, как
и дома  всех  индейцев  яки,  плоскую  покатую  крышу  и  рамаду,  которая
представляет собой своего рода веранду вдоль всей фронтальной части  дома.
Крыша рамады никогда не бывает покатой; она делается из прутьев, уложенных
с промежутками так, что крыша  дает  достаточно  тени  и  в  то  же  время
позволяет воздуху свободно циркулировать.
     Когда я вошел в дом, то я включил свой магнитофон, который был у меня
в портфеле. Люсио представил меня своим друзьям.  Включая  дона  Хуана,  в
доме было восемь мужчин. Они сидели кто где в  центре  комнаты  под  ярким
светом бензиновой лампы, свисавшей с перекладины потолка. Дон  Хуан  сидел
на ящике. Я сел лицом к нему на краю  трехметровой  скамьи,  сделанной  из
толстой доски, прибитой к двум чурбакам, вкопанным в землю.
     Дон Хуан положил свою шляпу на землю рядом с собой.  Свет  бензиновой
лампы делал его короткие седые волосы сверкающе белыми. Я взглянул  ему  в
лицо. Свет также подчеркнул глубокие морщины на его шее и лбу  и  заставил
его выглядеть темнее и старше.
     Я взглянул на остальных мужчин. При зеленовато-белом свете бензиновой
лампы все они выглядели усталыми и старыми.
     Люсио обратился ко всем по-испански и сказал громким голосом, что  мы
сейчас разопьем бутылку баканоры, которую я привез ему  из  Ермосильо.  Он
пошел в другую комнату, принес бутылку, открыл ее и передал ее мне  вместе
с маленькой жестяной чашкой. Я  налил  очень  немного  в  чашку  и  выпил.
Баканора оказалась много более густой, чем обычный самогон,  да  и  крепче
тоже. Я закашлялся. Я передал бутылку и каждый налил себе небольшую  дозу,
каждый, за исключением дона Хуана. Он просто взял бутылку  и  поставил  ее
перед Люсио, который был последним по кругу.
     Все обменялись замечаниями о богатом букете и вкусе содержимого  этой
бутылки, и все согласились, что напиток, должно быть, приготовлялся высоко
в горах Чихуахуа.
     Бутылка прошла по кругу еще раз.  Мужчины  облизали  губы,  повторили
свои похвалы и начали живой разговор о заметной разнице  между  самогоном,
изготовляемым около Гуадалахара и тем, что приходит с высот Чихуахуа.
     Во время второго круга дон Хуан опять не пил, и я налил себе лишь  на
глоток, но все остальные наполнили чашку до краев. Бутылка  прошла  третий
круг и опустела.
     - Принеси остальные бутылки, Люсио, - сказал дон Хуан.
     Люсио, казалось, колебался, и дон Хуан, как  бы  невзначай,  объяснил
остальным, что я привез четыре бутылки для Люсио.
     Бениньо, молодой человек в возрасте  Люсио,  посмотрел  на  портфель,
который я бессознательно поставил позади себя, и спросил, не являюсь ли  я
продавцом самогона. Дон Хуан сказал, что  это  не  так  и  что  я  приехал
навестить его.
     - Карлос изучает мескалито, и я его  учу,  -  сказал  дон  Хуан.  Все
взглянули на меня и вежливо улыбнулись.
     Бахеа, дровосек, небольшого роста тощий  человек  с  острыми  чертами
лица, пристально смотрел на меня секунду, а затем  сказал,  что  кладовщик
обвинял меня в том, что я шпион американской компании, которая  собирается
открыть рудники на земле яки. Все реагировали, как будто  не  причастны  к
подобному обвинению. Кроме того, они все недолюбливали кладовщика, который
был мексиканцем или, как говорят яки, йори.
     Люсио прошел в другую комнату и вернулся с другой бутылкой  баканоры.
Он открыл ее, налил себе побольше, а затем передал ее по  кругу.  Разговор
перешел на  вероятность  того,  что  американская  компания  обоснуется  в
Соноре, и о возможных последствиях этого для яки.
     Бутылка вернулась к Люсио. Он поднял ее и  посмотрел  на  содержимое:
сколько там еще осталось.
     - Скажи ему, пусть не горюет, - прошептал мне дон Хуан. - скажи  ему,
что ты привезешь в следующий раз еще.
     Я наклонился к Люсио и заверил его, что в следующий раз  я  собираюсь
привезти ему не менее полудюжины бутылок.
     Наконец, разговор, казалось бы, выдохся.
     - Почему бы тебе не рассказать ребятам о своей встрече с мескалито? Я
думаю, что это будет намного интересней, чем  этот  никчемный  разговор  о
том, что случится, если американцы придут в Сонору.
     - Мескалито - это пейот, дед? - спросил Люсио с любопытством.
     - Некоторые зовут его так, - сухо сказал дон Хуан.  -  я  предпочитаю
называть его мескалито.
     - Эта проклятая штука вызывает сумасшествие, - сказал Хенаро, высокий
угловатый мужчина среднего возраста.
     - Я полагаю, глупо говорить, что мескалито вызывает  сумасшествие,  -
мягко сказал дон Хуан. - потому что, если бы это было так,  то  Карлос  не
говорил бы сейчас с вами тут, а был бы  уже  в  смирительной  рубашке.  Он
принимал его, и взгляните-ка - он здоров. -  бахеа  улыбнулся  и  смущенно
сказал: "кто может знать?" - и все рассмеялись.
     - Тогда взгляните на меня, - сказал дон  Хуан.  -  я  знал  мескалито
почти всю жизнь, и он никогда не повредил мне  ни  в  чем.  -  Мужчины  не
смеялись, но было очевидно, что они не принимают его всерьез.
     - С другой стороны, - продолжал  дон  Хуан,  -  справедливо  то,  что
мескалито сводит людей с ума, как ты сказал,  но  лишь  тогда,  когда  они
приходят к нему, не зная, что они делают.
     Эскуере,  старик,  приблизительно  в  возрасте  дона  Хуана,   слегка
хмыкнул, покачав головой.
     - Что ты хочешь, Хуан, сказать этим "зная"? - спросил он.  -  Прошлый
раз, когда я тебя видел, ты говорил то же самое.
     - Люди сходят с ума, когда наглотаются этого  пейотного  снадобья,  -
продолжал Хенаро. - Я видел, как индейцы Уичол ели  его.  Они  действовали
так, как будто бы у них была горячка. Они дергались, и  пердели,  и  ссали
повсюду. Употребляя это  проклятое  снадобье,  можно  получить  эпилепсию.
Именно так сказал мне однажды мистер салас, правительственный  инженер.  А
ведь эпилепсия - это на всю жизнь, заметьте.
     - Это значит быть хуже животных, - мрачно добавил Бахеа.
     - Ты видел только то у индейцев Уичол, что хотел  видеть,  Хенаро,  -
сказал дон Хуан. - например, ты совсем не дал себе труда выяснить  у  них,
что это значит быть знакомым с  мескалито.  Насколько  я  знаю,  мескалито
никогда никого не сделал эпилептиком. Правительственный инженер - йори,  и
я сомневаюсь, чтобы йори знал что-либо об этом. Ты, верно, не думаешь, что
все те тысячи людей, которые знают мескалито, - сумасшедшие, или не так?
     - Они должны быть сумасшедшими или очень близко к тому,  чтоб  делать
подобные вещи, - ответил Хенаро.
     - Но если все эти тысячи людей сумасшедшие в одно и то же  время,  то
кто будет делать их работу? Как они ухитряются выжить? - спросил дон Хуан.
     - Макарио, который приехал с той стороны - из США - рассказывал  мне,
что всякий, кто принимает пейотль, отмечен на всю жизнь, - сказал Эскуере.
     - Макарио лжет, если он так говорит, - сказал дон Хуан. -  я  уверен,
что он не знает того, о чем говорит.
     - Он действительно говорит очень много лжи, - сказал Бениньо.
     - Кто такой Макарио? - спросил я.
     - Он индеец яки, который живет здесь, - сказал Люсио. -  он  говорит,
что он из Аризоны и что во время войны он был в  Европе.  Он  рассказывает
всякое.
     - Он говорит, что был полковником, - сказал Бениньо.
     Все рассмеялись, и разговор ненадолго перешел на невероятные  рассазы
Макарио, но дон Хуан вновь вернул его к теме мескалито.
     - Если все вы знаете, что Макарио лжец, то как же  вы  можете  верить
ему, когда он говорит о мескалито?
     - Ты имеешь в виду пейот, дед?  -  спросил  Люсио,  как  если  бы  он
действительно пытался определить смысл термина.
     - Да. Черт возьми.
     Тон дона Хуана был острым и резким. Люсио невольно распрямился, и  на
секунду я почувствовал, что все они испугались.
     Затем дон Хуан улыбнулся и продолжал спокойным голосом:
     - Разве вы - друзья, - не видите, что Макарио не знает  того,  о  чем
говорит? Разве вы не видите, что для  того,  чтоб  говорить  о  мескалито,
нужно знать?
     - Опять ты пришел туда же, - сказал  Эскуере.  -  что,  черт  возьми,
значит это знание. Ты хуже, чем Макарио. Тот, по крайней мере, говорит то,
что у него на уме, знает он это или не знает. Уже много лет я слышал,  как
ты говорил, что нам нужно знать. Что нам нужно знать?
     - Дон Хуан говорил, что в пейоте есть дух, - сказал Бениньо.
     - Я видел пейот в поле, но я никогда не видел ни духов,  ни  что-либо
вроде того, - добавил Бахеа.
     - Мескалито похож на дух, пожалуй, - объяснил дон Хуан, - Но  чем  бы
он ни был, это не становится ясно до тех  пор,  пока  не  узнаешь  о  нем.
Эскуере жалуется, что я говорю это уже много лет. Что ж, действительно это
так. Но не моя вина в том, что вы не понимаете. Бахеа  говорил,  что  тот,
кто примет его, становится похож на животное. Что ж, я так не  думаю.  Для
меня те, кто думают, что они выше  животных,  живут  хуже,  чем  животные.
Взгляни на моего внука здесь. Он работает без отдыха. Я бы сказал, что  он
живет для того, чтобы работать, как мул. И все, что он делает не животного
- так это напивается.
     Все рассмеялись. Виктор, очень молодой  человек,  который,  казалось,
еще не вышел из  подросткового  возраста,  смеялся  звонче  всех.  Элихио,
молодой фермер, до сих пор не произнес ни слова. Он сидел на  полу  справа
от меня, опершись спиной на мешки с  химическими  удобрениями,  сложенными
внутри дома от дождя. Он был  одним  из  друзей  детства  Люсио,  выглядел
сильным и, хотя был ниже Люсио ростом, был более подтянут и лучше сложен.
     Элихио, казалось, интересовали слова дона Хуана. Бахеа пытался  опять
бросить замечание, но Элихио его перебил.
     - Каким образом пейот изменил  бы  все  это?  -  спросил  он.  -  Мне
кажется, что человек рожден работать всю свою жизнь, как работают мулы.
     - Мескалито меняет все, - сказал дон Хуан. - и, однако  же,  нам  все
равно придется работать как и всем остальным, как  мулам.  Я  сказал,  что
внутри мескалито есть дух, потому что это что-то вроде  духа,  что  вносит
изменения в людей. Дух, который мы можем увидеть и потрогать, дух, который
меняет нас, иногда даже против нашей воли.
     - Пейот сводит тебя с ума, - сказал Хенаро, - а  затем  ты,  конечно,
веришь, что изменился. Верно?
     - Как он может изменить нас? - настаивал Элихио.
     - Он обучает нас правильному образу жизни, - сказал дон  Хуан,  -  он
помогает и защищает тех, кто его знает.  Та  жизнь,  которую  вы,  ребята,
ведете - не жизнь совсем, вы не знаете того счастья,  которое  проистекает
из деланья вещей осознанно. У вас нет защитника.
     - Что ты подразумеваешь? - спросил Хенаро обиженно. - у нас есть  наш
господь Иисус Христос и наша мать Дева,  и  маленькая  дева  Гваделупская.
Разве они не наши защитники?
     - Хорошая куча защитников, - сказал дон Хуан насмешливо. - разве  они
научили тебя лучшему образу жизни?
     - Это потому, что люди их не слушают, - запротестовал Хенаро.  -  они
обращают свое внимание только к дьяволу.
     - Если бы они были настоящими  защитниками,  они  бы  заставили  тебя
слушать, - сказал дон Хуан. - если мескалито станет твоим  защитником,  то
тебе придется слушать его, понравится тебе это  или  нет,  потому  что  ты
можешь его видеть, и ты должен следовать тому, что он скажет. Он  заставит
тебя подходить к нему с уважением. А не  так,  как  вы,  ребята,  привыкли
приближаться к своим защитникам.
     - Что ты имеешь в виду, Хуан? - спросил эскуере.
     - Я имею в виду, что для вас прийти к вашим защитникам означает,  что
одному из вас нужно играть на скрипке в то время, как танцор должен надеть
свою маску и наколенники и греметь и танцевать в то время,  как  остальные
из вас пьянствуют <среди индейцев Центральной и Южной Америки католические
праздники  протекают,  как  карнавалы  с  обязательными   костюмированными
танцами, длящимися иногда  несколько  дней;  танцоры  предварительно,  как
правило, проходят курс обучения в монастырях>. Вот  ты,  Бениньо,  ты  был
танцором когда-то, расскажи нам об этом.
     - Я бросил это через три  года,  -  сказал  Бениньо.  -  это  тяжелая
работа.
     - Спроси Люсио, - сказал Эскуере с сарказмом. - он  бросил  это  дело
через неделю.
     Все  рассмеялись.  Все,  кроме  дона  Хуана.  Люсио  засмеялся   явно
раздраженно и выпил два огромных глотка баканоры.
     - Это не трудно, это глупо, - сказал дон  Хуан.  -  спроси  Валенсио,
танцора, нравится ли ему танцевать. Ему не нравится. Он привык к этому,  и
все. Я много лет видел, как он танцует, и каждый раз я видел одни и те  же
плохо выполняемые движения. Он не гордится своим искусством за исключением
тех случаев, когда он говорит о нем. Он не любит его, поэтому год за годом
он повторяет одни и те же движения. То, что было плохого в  его  танцах  в
самом начале, стало фиксированным. Он не может больше видеть этого.
     - Его научили так танцевать, - сказал Элихио. - я тоже был танцором в
городе Торим. Я знаю, что танцевать надо так, как тебя учат.
     - Во всяком случае Валенсио - это не лучший танцор, - сказал Эскуере.
- есть и другие. Как насчет Сакатеки?
     - Сакатека - человек знания. Он не относится к тому же классу, что  и
вы, ребята, - сказал дон Хуан резко.  -  он  танцует,  потому  что  такова
склонность его натуры. Все, что я хотел  сказать,  так  это  то,  что  вы,
которые не являетесь танцорами, не наслаждаетесь танцем. Может быть,  если
танец хорошо выполнен, то некоторые из вас  получат  удовольствие.  Однако
мало кто из  вас  настолько  знает  танец.  Поэтому  вам  остается  весьма
иллюзорная крошка радости. Вот почему, друзья, все вы  пьяницы.  Взгляните
сюда на моего внука.
     - Брось это, дед, - запротестовал Люсио.
     - Он не ленив и не глуп, - продолжал  дон  Хуан,  -  но  что  еще  он
делает, кроме как пьет?
     - Он покупает кожаные жилеты,  -  заметил  Хенаро,  и  все  слушатели
захохотали.
     Люсио выпил еще баканары.
     - И как же может пейот изменить все это? - спросил Элихио.
     - Если б Люсио стал искать защитника, - сказал дон  Хуан,  -  то  его
жизнь изменилась бы. Я не знаю в точности, как именно, но  я  уверен,  что
она стала бы иной.
     - Он бросит пить, это ты хочешь сказать? - настаивал Элихио.
     - Может быть, он бросил бы. Ему нужно  что-то  еще  помимо  самогона,
чтобы его жизнь стала удовлетворительной. И это  что-то,  чем  бы  оно  ни
было, может быть предоставлено защитником.
     - Тогда пейот должен быть очень вкусным, - сказал Элихио.
     - Я бы этого не сказал, - сказал дон Хуан.
     - Но как же, черт возьми, можно наслаждаться  тем,  что  невкусно?  -
спросил Элихио.
     - Он дает возможность лучше наслаждаться жизнью, - сказал дон Хуан.
     - Но если он невкусный, то  как  же  он  может  заставить  нас  лучше
наслаждаться жизнью? - настаивал Элихио. - это не имеет смысла.
     - Смысл, конечно, есть, - сказал Хенаро с убеждением. - пейот  делает
тебя сумасшедшим, и, естественно, что ты думаешь, что имеешь лучшее  время
своей жизни, что бы ты ни делал.
     Опять все засмеялись.
     - Смысл есть, - продолжал дон Хуан, как ни в чем не бывало, - если вы
подумаете о том, как мало мы знаем и как много есть чего видеть. Это брага
делает людей безумными. Она подогревает воображение.  Мескалито,  напртив,
обостряет все. Он дает вам возможность видеть все так хорошо. Так хорошо.
     Люсио и Бениньо взглянули друг на друга и улыбнулись, как если б  они
все это уже слышали раньше. Хенаро и Эскуере стали  более  беспокойными  и
стали  говорить  одновременно.  Виктор  смеялся,  покрывая  все  остальные
голоса. Казалось, единственным заинтересованным был Элихио.
     - Как может пейот все это сделать? - спросил он.
     - В первую очередь,  -  объяснил  дон  Хуан,  -  ты  должен  захотеть
познакомиться с ним. И я думаю, что это  самый  важный  момент.  Затем  ты
должен быть представлен ему, и ты должен встречать его много  раз  прежде,
чем ты сможешь сказать, что знаешь его.
     - И что случиться тогда? - спросил Элихио.
     Хенаро вмешался:
     - Ты будешь лазать по крыше, а жопа останется на земле.
     Присутствующие покатились от смеха.
     - Что случится потом, полностью зависит от тебя самого,  -  Продолжал
дон Хуан, не теряя контроля над собой. - Ты должен приходить  к  нему  без
страха, и мало-по-малу он научит тебя, как жить лучшей жизнью.
     Наступила длинная пауза.  Мужчины,  казалось,  устали.  Бутылка  была
пуста. Люсио с явным внутренним сожалением принес и открыл другую.
     - У Карлоса пейот тоже является защитником? - спросил Элихио шутливым
тоном. - я не узнал бы этого, - сказал дон Хуан. -  Он  принимал  его  три
раза, попроси его рассказать тебе об этом.
     Все с любопытством повернулись ко мне, и Элихио спросил:
     - Ты действительно принимал его?
     - Да. Принимал.
     Казалось, дон Хуан выиграл раунд у своих  слушателей:  они  были  или
заинтересованы в моем рассказе или слишком вежливы, чтобы рассмеяться  мне
в лицо.
     - Он скривил тебе рот? - спросил Люсио.
     - Да. У него ужасный вкус.
     - Зачем же ты тогда его принимал? - спросил Бениньо.
     Я начал рассказывать им, подбирая слова, что для  западного  человека
знание дона Хуана о пейоте является одной из  самых  захватывающих  вещей,
какие только можно найти. Я сказал, что  все,  рассказанное  им  об  этом,
верно и что каждый из нас может проверить истину сказанного на самом себе.
     Я заметил, что все они улыбаются, как бы скрывая  свое  отношение.  Я
пришел в сильное раздражение. Я сознавал свою неуклюжесть в передаче того,
что я в действительности имел на уме. Я поговорил еще, но потерял  нить  и
повторял то, что уже сказал дон Хуан. Дон Хуан  пришел  мне  на  помощь  и
спросил ободряюще:
     - Ты ведь не искал защитника, когда впервые пришел  к  мескалито,  не
так ли?
     - Я сказал им, что я не знал, что мескалито может быть  защитником  и
что мною двигало только любопытство и большое желание знать его. Дон  Хуан
подтвердил, что мои намеренья были  безукоризненны  и  сказал,  что  из-за
этого мескалито оказал благоприятный эффект на меня.
     - Но он заставлял тебя пукать и писать по всему помещению, не так ли?
- настаивал Хенаро.
     Я сказал, что он действительно воздействовал на меня  таким  образом.
Все рассмеялись с облегчением. Я почувствовал, что  они  стали  еще  более
предубеждены ко мне. Они  не  казались  заинтересованными,  кроме  Элихио,
который смотрел на меня.
     - Что ты видел? - спросил он.
     Дон Хуан велел пересказать им все или почти все детали  моего  опыта,
поэтому я рассказал последовательность и форму того, что ощутил.  Когда  я
кончил говорить, Люсио сделал замечание:
     - Если пейот такой дьявол, то я рад, что никогда не ел его.
     - Все так, как я сказал, - сказал Хенаро бахеа. -  эта  штука  делает
тебя ненормальным.
     - Но Карлос сейчас нормальный, как ты объяснишь это?  -  спросил  дон
Хуан у Хенаро.
     - Откуда мы знаем, что он нормальный? - ответил Хенаро.
     Все рассмеялись, включая дона Хуана.
     - Ты боялся? - спросил Бениньо.
     - Я, определенно, боялся.
     - Тогда зачем ты делал это? - спросил Элихио.
     - Он сказал, что хотел знать, - ответил за меня Люсио. - Я думаю, что
Карлос собирается стать таким же, как мой дед. Оба говорили, что они хотят
знать, но никто не знает, что, черт возьми, они хотят знать.
     - Невозможно объяснить это  знание,  -  сказал  дон  Хуан  Элихио,  -
потому, что оно разное  для  разных  людей.  Единственно  общим  для  всех
является то, что мескалито раскрывает свои секреты частным образом каждому
отдельному человеку. Зная, как чувствует Хенаро, я не рекомендовал бы  ему
встречаться с мескалито. И все же, несмотря на мои слова или его  чувства,
мескалито может оказать полностью благоприятный эффект на него. Но  только
о н может это узнать, и _э_т_о_ и есть то знание, о котором я говорю.
     Дон Хуан поднялся.
     - Время идти домой, - сказал он. - Люсио пьян, а Виктор спит.
     Двумя днями позже, 6 сентября, Люсио, Бениньо и Элихио пришли к дому,
где я остановился, чтобы пойти со мной на охоту. Некоторое время,  пока  я
продолжал делать свои записи, они хранили молчание. Затем Бениньо  вежливо
засмеялся, как бы предупреждая, что он собирается сказать нечто важное.
     После предварительно нарушенной тишины он засмеялся опять и сказал:
     - Вот Люсио говорит, что стал бы глотать пейот.
     - Это правда? - спросил я.
     - Да, я не возражаю.
     Смех Бениньо опять стал спазматическим.
     - Люсио говорит,  что  он  будет  есть  пейот,  если  ты  купишь  ему
мотоцикл.
     Люсио и Бениньо взглянули друг на друга и зашлись смехом.
     - Сколько стоит мотоцикл в Соединенных Штатах? - спросил Люсио.
     - Вероятно, можно за сто долларов найти, - сказал я.
     - Это ведь там не очень много, верно? Ты легко  можешь  достать  один
для него, разве не так? - спросил Бениньо.
     - Хорошо, но сначала я спрошу у твоего деда, - сказал я Люсио.
     - Нет. Нет, - запротестовал он, - ему ты ничего об этом не говори. Он
все испортит. Он чудак. И, кроме того, слабоумный и не знает, что делает.
     - Он когда-то был настоящим  магом,  -  добавил  Бениньо.  -  Я  хочу
сказать, действительно магом. Народ говорит, что  он  был  лучшим.  Но  он
пристрастился к пейоту и стал никто. Теперь он слишком стар.
     - И он вновь и вновь повторяет те же крапленые истории  о  пейоте,  -
сказал Люсио.
     - Этот пейот - чистое жульничество, - сказал Бениньо.  -  знаешь,  мы
однажды его попробовали. Люсио утащил  целый  мешок  его  у  своего  деда.
Однажды ночью по пути в город мы попробовали его  жевать.  Сукин  сын,  он
разорвал мне рот на части. По вкусу это прямо ад.
     - Вы проглотили его? - спросил я.
     - Мы выплюнули его, - сказал Люсио,  -  и  выбросили  весь  проклятый
мешок.
     Им обоим случай показался очень  забавным.  Элихио  тем  временем  не
сказал ни слова. У него был отсутствующий, как обычно,  вид.  Он  даже  не
смеялся.
     - Хотел бы ты попробовать его, Элихио? - спросил я.
     - Нет. Только не я. Даже за мотоцикл.
     Люсио и  Бениньо  нашли  утверждение  чрезвычайно  забавным  и  вновь
захохотали.
     - Тем не менее, - продолжал Элихио, - я должен сказать, что дон  Хуан
озадачил меня.
     - Мой дед слишком стар,  чтобы  что-либо  знать,  -  сказал  Люсио  с
большим убеждением.
     - Да, он очень стар, - эхом отозвался Бениньо.
     Я подумал, что мнение, высказанное о доне Хуане молодыми людьми  было
ребяческим и необоснованным. Я чувствовал своим  долгом  защитить  его,  и
сказал им, что, на мой взгляд, дон Хуан является также, как и  в  прошлом,
великим магом, может быть, даже величайшим из всех. Я сказал, что чувствую
- есть в нем что-то такое действительно необычное. Я напомнил им, что  ему
уже за 70, и, тем не менее, он более энергичен и более силен, чем  все  мы
вместе взятые. Я вызывал молодых людей проверить это самим  и  попробовать
следить за доном Хуаном.
     - Ты просто не сможешь следить  за  моим  дедом,  -  сказал  Люсио  с
гордостью. - Он - брухо.
     Я напомнил им, что по их же словам, он слишком стар и слабоумен и что
слабоумный человек не знает, что происходит вокруг него. Я сказал им,  что
еще с давних пор я не перестаю поражаться алертностью дона Хуана.
     - Никто не может следить за брухо, даже если он стар,  -  авторитетно
сказал Бениньо. - На него все же можно наброситься толпой, когда он  спит.
Именно это произошло с человеком по имени Севикас, люди устали от его злой
магии и убили его.
     Я попросил  их  рассказать  все  подробности  этого  случая,  но  они
сказали, что это произошло еще до них или же тогда,  когда  они  были  еще
совсем маленькими. Элихио добавил, что тайно люди верят, что  Севикас  был
просто дурак и что настоящему  магу  никто  не  может  причинить  вред.  Я
попробовал расспрашивать дальше об их мнениях  по  поводу  магов,  однако,
казалось, они не очень-то интересовались этим предметом, к тому же  им  не
терпелось отправиться пострелять из ружья, которое я купил.
     Некоторое время по  пути  к  зарослям  чаппараля  мы  молчали.  Затем
Элихио, который шел первым, повернулся и сказал мне:
     - Может  быть,  это  мы  сумасшедшие.  Может  быть,  дон  Хуан  прав?
Посмотри, как мы живем.
     Люсио и Бениньо запротестовали. Я пытался вмешаться. Я  соглашался  с
Элихио и сказал им, что я сам чувствовал, что образ жизни, который я веду,
в чем-то неправилен. Бениньо сказал, что мне  нечего  жаловаться  на  свою
жизнь, так как у меня есть деньги и есть машина. Я ответил, что легко могу
сказать, что это они лучше живут, так как у них есть по участку земли. Они
хором возразили, что хозяином земли является федеральный банк.  Я  ответил
им, что я тоже не владею машиной, что ею владеет банк  в  Калифорнии,  что
моя жизнь другая, но не лучше, чем их. К тому времени мы уже были в густых
зарослях.
     Мы не нашли ни оленя, ни диких свиней, но убили трех кроликов.
     На обратном пути мы остановились у дома Люсио, и он провозгласил, что
его жена собирается приготовить жаркое из кроликов. Бениньо  отправился  в
магазин, чтобы купить бутылку текилы и содовой воды. Когда он вернулся, то
с ним был дон Хуан.
     - Уж не нашел ли ты моего деда в магазине, покупающим пиво, - смеясь,
спросил Люсио.
     - Я не был приглашен на эту встречу, - сказал дон Хуан.  -  Я  просто
зашел спросить Карлоса, не едет ли он в Ермосильо?
     Я сказал ему, что собирался уехать  на  следующий  день,  и  пока  мы
разговаривали, Бениньо роздал бутылки.  Элихио  дал  свою  дону  Хуану  и,
поскольку  среди  яки  отказаться  даже  из  вежливости   значит   нанести
смертельную обиду, то дон Хуан спокойно взял  ее.  Я  отдал  свою  бутылку
Элихио, и он вынужден был ее взять. Поэтому Бениньо, в свою  очередь,  дал
мен свою бутылку. Но Люсио, который, очевидно, заранее визуализировал  всю
схему хороших манер яки, уже закончить пить свою содовую. Он повернулся  к
Бениньо, у которого на лице  застыло  патетическое  выражение,  и  сказал,
смеясь:
     - Они надули тебя на бутылку.
     - Дон Хуан сказал, что никогда не пил содовую и передал свою  бутылку
в руки Бениньо. Мы сидели под рамадой в молчании.
     Элихио казался нервным. Он теребил края своей шляпы.
     - Я думал о том, что ты сказал прошлой ночью, - сказал он дону Хуану.
- как может пейот изменить нашу жизнь? Как?
     Дон Хуан не отвечал. Он некоторое время пристально смотрел на Элихио,
а затем начал петь на языке  яки.  Скорее,  это  была  не  песня  даже,  а
короткое декламирование. Мы долгое время  молча.  Затем  я  попросил  дона
Хуана перевести для меня слова с языка яки.
     - Это было только для яки, - сказал он, как само собой разумеющееся.
     Я почувствовал себя отвергнутым. Я был уверен, что он  сказал  что-то
очень важное.
     - Элихио - индеец, - наконец, сказал мне дон Хуан. - и,  как  индеец,
Элихио не имеет ничего. Мы, индейцы, ничего не имеем. Все, что  ты  видишь
вокруг, принадлежит йори. Яки имеют только свою ярость  и  то,  что  земля
дает им бесплатно.
     Долгое время нико не произнес ни  слова,  затем  дон  Хуан  поднялся,
попрощался и вышел. Мы смотрели на него, пока он не скрылся  за  поворотом
дороги. Все мы, казалось, нервничали. Люсио неуверенным тоном сказал,  что
его дед ушел, так как ему не нравится жаркое из  кролика.  Элихио  казался
погруженным в свои мысли, Бениньо повернулся ко мне и громко сказал:
     - Я думаю, что господь накажет тебя  и  дона  Хуана  за  то,  что  вы
делаете.
     Люсио начал хохотать, и Бениньо к нему присоединился.
     - Ты паясничаешь, Бениньо, - спокойно сказал Элихио.  -  то,  что  ты
только что сказал, не стоит и гроша.

     15 сентября 1968 г.
     Было 9 часов вечера субботы. Дон Хуан сидел перед  Элихио  на  рамаде
Люсио. Дон Хуан поставил между собой и им корзину с пейотными  батончиками
и пел, слегка раскачиваясь вперед и назад.
     Люсио, Бениньо и я сидели в полутора -  двух  метрах  позади  Элихио,
опершись головой о стену.
     Сначала было совсем темно. Мы сидели внутри дома под  лампой,  ожидая
дона Хуана. Он вызвал нас на рамаду, когда пришел;  и  показал,  где  кому
сесть. Через некоторое время мои глаза привыкли  к  темноте.  Я  мог  ясно
видеть каждого. Я увидел, что Элихио казался  скованным  ужасом.  Все  его
тело тряслось,  его  зубы  непроизвольно  стучали.  Его  тело  сотрясалось
спазматическими подергиваниями головы и спины.
     Дон Хуан обратился к нему, уговаривая его  не  бояться  и  довериться
защитнику, и не думать  ни  о  чем  другом.  Он  взял  пейотный  батончик,
преподнес его Элихио и велел ему жевать очень медленно. Элихио  взвизгнул,
как щенок, и распрямился; дыхание его было очень быстрым, оно звучало, как
вздохи кузнечных мехов. Он снял шляпу и  вытер  ею  лоб.  Он  закрыл  лицо
руками. Я думал, что он плачет. Это был очень  долгий  напряженный  момент
прежде, чем он восстановил какой-то контроль над собой.
     Он сел прямо, все  еще  покрывая  лицо  одной  рукой,  взял  пейотный
батончик и начал его жевать. Я почувствовал огромное облегчение. До  этого
я не отдавал себе отчета в том, что я боялся, пожалуй, также, как  Элихио.
У меня во рту появилась сухость вроде той, что дает  пейот.  Элихио  жевал
батончик долго. Мое напряжение возрастало. Я начал невольно  покачиваться,
когда мое дыхание убыстрилось.
     Дон Хуан начал петь громче, затем он поднес Элихио другой батончик  и
после того, как Элихио окончил его жевать, дал ему сухих фруктов  и  велел
жевать очень медленно.
     Несколько раз Элихио  поднимался  и  уходил  в  кусты.  Один  раз  он
попросил воды. Дон Хуан велел ему не глотать воду, но только  прополоскать
ею рот. Элихио разжевал еще два батончика, а дон  Хуан  дал  ему  сушеного
мяса.
     К тому времени, как он разжевал десятый батончик,  я  уже  был  почти
болен от нетерпения. Внезапно Элихио  упал  вперед,  и  его  лоб  коснулся
земли, он перекатился на левый бок и конвульсивно дернулся. Я взглянул  на
часы. Было 23 часа 20 минут. Элихио катался, качался и постанывал на  полу
более часа.
     Дон Хуан все в том же положении сидел перед ним. Его  пейотные  песни
пелись почти  шепотом.  Бениньо,  сидевший  слева  от  меня,  смотрел  без
внимания. Люсио рядом со мной склонился на бок и храпел.
     Тело Элихио свернулось в калачик. Он лежал на правом  боку  лицом  ко
мне, зажав  руки  между  коленей.  Его  тело  сильно  подпрыгивало,  и  он
перевернулся на спину, слегка согнув ноги. Его левая  рука  помахивала  от
себя и вверх исключительно свободными и элегантными движениями. Его правая
рука стала повторять те же движения, и затем  обе  руки  стали  чередовать
одинаковые медленные помахивающие движения вроде тех, что выполняет  игрок
на арфе. Постепенно движения  стали  более  быстрыми.  Его  кисти  ощутимо
вибрировали и двигались вверх и вниз, как поршни. В то же самое время  его
предплечья совершали круговые движения на себя, и  его  пальцы  поочередно
сгибались и разгибались. Это было прекрасное  гармоничное  гипнотизирующее
зрелище. Я думаю, что его ритм и мускульный контроль были несравненными.
     Затем  Элихио  медленно   поднялся,   как   если   бы   опираясь   на
обволакивающую силу. Его  тело  дрожало.  Он  качнулся,  а  затем  толчком
выпрямился. Его руки, туловище и голова тряслись, как если  бы  через  них
пропускали  прерывистый  электрический  ток.  Казалось,  сила,   вне   его
контроля, сжала его и подымала.
     Пение дона Хуана стало очень громким.  Люсио  и  Бениньо  проснулись,
некоторое время без интереса смотрели на  происходящее  и  заснули  снова.
Элихио, казалось, двигался куда-то вверх и вверх. Он явно  карабкался.  Он
вытягивал руки и хватался за что-то, мне не  видимое.  Он  подтягивался  и
замирал, чтобы перевести дыхание.
     Я хотел увидеть его глаза и  двинулся  ближе  к  нему,  но  дон  Хуан
свирепо посмотрел на меня, и я вернулся на свое место.
     Затем Элихио прыгнул. Это был последний ужасный прыжок. Он, очевидно,
достиг своей цели.  Он  отдувался  и  всхлипывал  от  перенапряжения.  Он,
казалось, держался за какой-то выступ.  Но  что-то  его  пересиливало.  Он
вскрикнул в отчаянии. Его хватка соскользнула, и он начал падать. Его тело
выгнулось назад и  сотрясалось  с  головы  до  пальцев  ног  исключительно
красивой координированной дрожью. Волна дрожи прошла через него  не  менее
ста раз прежде, чем тело рухнуло на землю, как безжизненный мешок.
     Через некоторое время он вытянул руки перед собой,  как  если  бы  он
защищал свое лицо. Его ноги были вытянуты назад, в то время, как он  лежал
на груди. Они были слегка подняты над землей, придавая телу такой вид, как
будто оно скользило или летело с невероятной скоростью. Его голова была до
предела откинута назад. Его руки были сцеплены перед глазами, защищая  их.
Я мог чувствовать,  как  ветер  свистит  вокруг  него.  Я  ахнул  и  издал
невольный вскрик. Люсио и Бениньо проснулись и с любопытством взглянули на
Элихио.
     - Если ты обещаешь купить мне мотоцикл, я буду сейчас жевать  это,  -
громко сказал Люсио.
     Я взглянул на дона Хуана. Он сделал головой повелительный знак.
     - Сукин сын, - пробормотал Люсио и опять заснул.
     Элихио встал и начал ходить. Он сделал пару шагов  и  остановился.  Я
мог видеть, что  он  улыбается  со  счастливым  выражением.  Он  попытался
свистеть. Чистого звука не получилось, но гармония была. Это была какая-то
мелодия. Она имела лишь пару переходов, которые он повторял вновь и вновь.
Через некоторое время отчетливо стало слышно насвистывание,  и  затем  оно
стало ясной мелодией. Элихио бормотал  невнятные  слова.  Эти  слова  были
словами песни. Он повторял их часами. Очень  простая  песня  с  повторами,
монотонная, и все же странно красивая.
     Элихио, казалось, смотрел на что-то пока пел.  Один  раз  он  подошел
очень близко ко мне. Я видел в полутьме его глаза.  Они  были  стеклянными
остановившимися. Он улыбался и посмеивался. Он походил и  сел,  и  походил
еще, и пел, и стонал.
     Внезапно что-то, казалось, толкнуло его  сзади.  Его  тело  выгнулось
посредине, как если бы его двигала  прямая  сила.  Какое-то  время  Элихио
удерживал равновесие на носках ног, образовав из своего тела почти  полный
круг. Его руки касались земли. Затем он  вновь  упал  на  пол,  мягко,  на
спину, вытянулся во всю длину и застыл в странном оцепенении.
     Некоторое время он бормотал и стонал, затем начал храпеть.  Дон  Хуан
покрыл его пустыми мешками. Было 5 часов 35 минут утра.
     Люсио и Бениньо спали плечо к плечу,  прислонившись  к  стене.  Мы  с
доном Хуаном очень долго сидели молча. Он, казалось, устал.
     Я нарушил тишину и спросил его об Элихио. Он сказал мне, что  встреча
Элихио с мескалито была исключительно успешной. Мескалито научил его песне
уже при первой встрече, а это действительно необычно.
     Я спросил его, почему он не разрешил Люсио принять пейот за мотоцикл.
Он сказал, что мескалито убил бы Люсио, если б тот приблизился к  нему  на
таких условиях. Дон Хуан признал, что он приготовил  все  очень  тщательно
для того, чтобы привлечь своего внука. Он сказал мне, что  рассчитывал  на
мою дружбу с Люсио, как на центральный момент стратегии.  Он  сказал,  что
Люсио всегда был его большой заботой и что когда-то они жили вместе и были
очень близки, но Люсио в возрасте семи лет очень серьезно заболел,  и  сын
дона Хуана, набожный католик, дал обет гваделупской богоматери, что  Люсио
поступит в школу священных танцев, если его  жизнь  будет  спасена.  Люсио
поправился и вынужден  был  исполнить  обещание.  Он  одну  неделю  пробыл
учеником и затем решил нарушить клятву. Он думал, что в  результате  этого
ему придется умереть и целый день ждал прихода смерти.  Все  смеялись  над
мальчиком, и случай этот не забылся.
     Дон Хуан долгое время не говорил. Он, казалось, был погружен  в  свои
мысли.
     - Моя ставка была на Люсио, - сказал он, -  и  вместо  него  я  нашел
Элихио. Я знал, что это бесполезно,  но  когда  нам  кто-то  нравится,  мы
должны должным образом настаивать, как если б было возможным  переделывать
людей. У Люсио было мужество, когда он был маленьким мальчиком, а затем он
порастерял его по дороге.
     - Можешь ли ты околдовать его, дон Хуан?
     - Околдовать его? Зачем?
     - Чтобы он вновь изменился и обрел свое мужество.
     - Нельзя околдовать человека, чтоб он  нашел  мужество.  Околдовывают
для того, чтобы сделать людей безвредными или больными, или немыми. Нельзя
околдовать так, чтобы получить воина. Для того, чтобы  быть  воином,  надо
быть хрустально чистым, как Элихио. Вот тебе человек мужества.
     Элихио мирно храпел под пустыми мешками. Было уже светло.  Небо  было
незапятнанной синевы. Не было видно ни одного облачка.
     - Я отдал бы что угодно в этом мире, чтобы узнать о том  путешествии,
которое проделал Элихио. Ты не возражаешь, если я попрошу  его  рассказать
мне об этом?
     - Ни при каких обстоятельствах ты не должен просить его об этом.
     - Но почему же? Я ведь рассказываю тебе все о своем опыте.
     - Это совсем другое. Нет в тебе наклонности  держать  все  при  себе.
Элихио - индеец. Его путешествие - это все, что  он  имеет.  Хотел  бы  я,
чтобы это был Люсио.
     - Разве нет ничего, что ты можешь сделать для Люсио, дон Хуан?
     - Нет. К несчастью  нет  такого  способа,  чтобы  сделать  кости  для
медузы. Это была только моя глупость.
     - Ты много раз  говорил  мне,  дон  Хуан,  что  маг  не  может  иметь
глупость. Я никогда не думал, что ты можешь ее иметь.
     - ...Возможно настаивать должным образом; настаивать,  даже  несмотря
на то, что мы знаем, что то, что мы делаем  -  бесполезно.  Но  прежде  мы
должны знать, что  наши  бействия  бесполезны,  и  все  же  мы  должны  их
продолжать, как если бы этого не знали.  Это  _к_о_н_т_р_о_л_и_р_у_е_м_а_я
г_л_у_п_о_с_т_ь_ м_а_г_а_.



                                    5

     Я вернулся в дом дона Хуана 3 октября 1968 г.  С  единственной  целью
расспросить его о различных моментах, сопутствовавших  посвящению  Элихио.
Почти бесконечный поток  вопросов  возник  у  меня,  когда  я  перечитывал
описание  того,  что  тогда  произошло.  Я  хотел  получить  очень  точные
объяснения, поэтому я заранее составил список вопросов, тщательно подбирая
наиболее подходящие слова.
     Я начал с того, что спросил его:
     - Дон Хуан, я _в_и_д_е_л_ той ночью?
     - Ты почти _в_и_д_е_л_.
     - А ты _в_и_д_е_л_, что я _в_и_ж_у_ движения Элихио?
     - Да, я _в_и_д_е_л_, что мескалито позволил тебе _в_и_д_е_т_ь_  часть
урока Элихио, иначе ты смотрел бы на человека, который сидит или лежит. Во
время последнего митота ты не заметил, чтобы люди там что-либо делали,  не
так ли?
     На последнем митоте я не заметил, чтоб кто-нибудь из мужчин  выполнял
что-либо необычное. Я сказал ему, что могу прямо признаться:  все,  что  я
записал в своих заметках, так это то, что некоторые из них ходили в  кусты
чаще других.
     - Но ты почти _у_в_и_д_е_л_ весь урок Элихио, - продолжал дон Хуан. -
подумай об  этом.  Понимаешь  теперь,  как  искренен  мескалито  с  тобой?
Мескалито никогда не был так мягок ни с кем, насколько я знаю. Ни с одним.
И все же ты не благодарен ему за его искренность. Как можешь ты  так  тупо
поворачиваться к нему спиной? Или, может, мне следует сказать, в  отместку
за что ты поворачиваешься спиной к мескалито?
     Я почувствовал, что дон Хуан опять загоняет меня в  угол.  Я  не  мог
ответить на его вопрос. Я всегда считал, что я покончил с ученичеством для
того, чтобы спасти себя, однако я не имею представления, от чего я  спасаю
себя или зачем. Я захотел побыстрее изменить направление нашего разговора,
и поэтому я оставилсвое намеренье по порядку  задавать  составленные  мною
заранее вопросы и выдвинул самый важный вопрос.
     - Не можешь ли ты рассказать мне о своей контролируемой  глупости?  -
сказал я.
     - Что ты хочешь знать о ней?
     - Пожалуйста, скажи мне, дон Хуан, что же в точности представляет  из
себя контролируемая глупость.
     Дон Хуан громко расхохотался и громко хлопнул себя по ляжке ладонью.
     - Это контролируемая глупость, - и засмеялся, и хлопнул себя по ляжке
опять.
     Что ты имеешь в виду?..
     - Я рад, что ты, наконец, спросил меня о моей контролируемой глупости
после стольких лет, и все же мне не было бы ровным счетом никакого дела до
этого, если б ты не спросил никогда. Все же, я избрал быть  счастливым  от
этого, как если б мне до этого было дело, чтобы ты  спросил,  как  если  б
имело значение то, что мне было до этого дело. Это и  есть  контролируемая
глупость.
     Мы оба громко  засмеялись.  Я  обнял  его.  Я  нашел  его  объяснение
превосходным, хотя я и не понял его полностью.
     Мы сидели, как обычно, перед дверьми его  дома.  Было  позднее  утро.
Перед доном Хуаном была куча семян, и он выбирал из них мусор. Я предложил
ему свою помощь, но он отстранил меня; он сказал, что семена - это подарок
одному из его друзей в центральной Мексике, и у меня нет достаточной силы,
чтобы прикасаться к ним.
     - С кем ты применяешь контролируемую глупость, дон Хуан? - спросил  я
после долгого молчания.
     - Со всеми, - воскликнул он, улыбаясь.
     Я чувствовал, что должен остановиться на этом моменте, и спросил его,
означает ли его контролируемая  глупость,  что  его  поступки  никогда  не
бывают искренними, а лишь действия актера?
     - Мои поступки искренни, но они лишь действия актера.
     - Но тогда все, что ты делаешь, должно быть контролируемой глупостью,
- сказал я, поистине удивленный.
     - Да, все.
     - Но это не  может  быть  правдой,  что  каждый  отдельный  из  твоих
поступков, есть только контролируемая глупость.
     - Но почему нет?
     - Это означало бы, что для тебя, в действительности,  никто  и  ничто
ничего не значат. Возьми, например, меня. Ты имеешь в виду, что  для  тебя
не имеет значения, буду я человеком знания или нет, живу я или  умру,  или
делаю что-либо?
     - Верно, мне нет до этого дела. Ты, как Люсио или кто-либо еще в моей
жизни - моя контролируемая глупость.
     Я испытал редкое чувство пустоты. Очевидно, не было такой  причины  в
мире, почему бы дон Хуан должен был  заботиться  обо  мне,  но,  с  другой
стороны, я был почти уверен, что ему есть дело до меня лично; я дуал,  что
иначе и быть не может, поскольку он всегда уделял мне  свое  неразделенное
внимание в любой момент, который я проводил с ним.  Мне  подумалось,  что,
может быть, дон Хуан так говорит просто потому, что я ему надоел. В  конце
концов, ведь я отказался от его учения.
     - Я чувствую, что мы говорим о разных вещах, - сказал  я.  -  Мне  не
следовало приводить в пример самого себя. Я имел в виду, что должно быть в
мире что-нибудь, до чего  тебе  есть  дело,  в  том  смысле,  что  это  не
контролируемая глупость. Я не думаю, чтоб можно было продолжать жить, если
нам, действительно, ни до чего не будет дела.
     - Это относится к _т_е_б_е_. Вещи имеют значения _д_л_я_ т_е_б_я_. Ты
спросил меня о моей контролируемой глупости, и я сказал тебе, что все, что
я делаю по отношению к себе и к другим людям, - есть глупость, потому  что
ничего не имеет значения.
     - Я хочу сказать, дон  Хуан,  что  если  для  тебя  ничего  не  имеет
значения, то как ты  можешь  продолжать  жить...  Я,  действительно,  хочу
знать; та должен объяснить мне, что ты имеешь в виду.
     - Может быть, это и невозможно  объяснить.  Некоторые  вещи  в  твоей
жизни имеют для тебя  значение,  потому  что  они  важны.  Твои  поступки,
определенно, важны для тебя; но для меня ни единая вещь не является  более
важной и ни один из моих поступков, и ни один из поступков людей.  Тем  не
менее, я продолжаю жить, так как я имею свою волю, потому что  я  настроил
свою волю, проходя через жизнь, до таких пор, что она стала  отточенной  и
цельной, и теперь для меня ничего  не  значит  то,  что  ничего  не  имеет
значения. Моя воля контролирует глупость моей жизни.
     Я сказал ему, что, по-моему,  некоторые  поступки  людей  были  очень
важны; я сказал, что ядерная война, определенно, была самым  драматическим
примером таких поступков. Я сказал, что  для  меня  уничтожение  жизни  на
замле было бы поступком чрезвычайно ненормальным.
     - Ты веришь этому, потому что думаешь. Ты думаешь о жизни. _Т_ы  _н_е
в_и_д_и_ш_ь_.
     - Разве я чувствовал бы иначе, если бы я мог _в_и_д_е_т_ь_?
     - Как только человек научится _в_и_д_е_т_ь_, он окажется один в мире,
где есть только глупость. Твои поступки, точно также, как поступки  других
людей, в общем кажется важными для тебя, потому что  ты  научился  думать,
что они важны. Мы выучиваемся думать обо всем, и затем приучаем наши глаза
видеть так, как мы думаем о вещах, на которые смотрим. Мы смотрим на себя,
уже думая, что мы важны. И так оказывается, что мы чувствуем себя важными.
Но тогда, когда человек научится _в_и_д_е_т_ь_, он поймет, что он не может
больше думать о вещах, на которые смотрит; а если он  не  может  думать  о
вещах, на которые смотрит, то все становится неважным.
     Дон Хуан, должно быть, заметил мой удивленный взгляд и повторил  свое
утверждение три раза, как бы стараясь заставить меня понять.  То,  что  он
сказал, сначала звучало для меня, как ерунда, но поразмыслив  об  этом,  я
увидел, что его слова скорее напоминают мудреное утверждение о какой-то из
сторон восприятия.
     Я  попытался  придумать  хороший  вопрос,  который  заставил  бы  его
прояснить  свою  точку  зрения,  но  ничего  не   придумал.   Внезапно   я
почувствовал сильную усталось и не мог ясно формулировать свои мысли.  Дон
Хуан, казалось, заметил мое утомление и мягко похлопал меня по спине.
     - Почисти вот эти растения, - сказал он, - а затем покроши их в  этот
горшок. - он вручил мне большой горшок и вышел.
     Он вернулся домой через несколько часов, когда уже близился вечер.  Я
окончил крошить его растения и имел  достаточно  времени,  чтобы  записать
свои заметки. Я хотел сразу же задать ему несколько вопросов, но был не  в
настроении отвечать мне. Он сказал, что голоден и хочет сначала проглотить
пищу.
     Он разжег  огонь  в  своей  глиняной  печурке  и  поставил  горшок  с
бульоном, приготовленным на костях. Он заглянул в пакеты  с  провизией,  и
выбрал некоторые овощи, нарезал их на мелкие кусочки  и  бросил  в  котел.
Затем он лег на циновку, сбросил сандалии и  велел  мне  сесть  поближе  к
печке, чтобы я мог поддерживать огонь.
     Было очень темно; с того места, где я сидел, я  мог  видеть  небо  на
западе. Края некоторых толстых облаков были изрезаны глубокими  морщинами,
в то время, как центр  облаков  был  почти  черным.  Я  собирался  сделать
замечание о том, какие красивые облака, но он заговорил первым.
     - Рыхлые края и плотный центр, - сказал он, указывая на облака.
     Его замечание было столь совпадающим с тем, что я собирался  сказать,
что я подскочил.
     - Я только что собирался сказать тебе об облаках, - сказал я.
     - Значит, тут я побил  тебя,  -  сказал  он  и  засмеялся  с  детской
непосредственностью.
     Я спросил его, не в  настроении  ли  он  ответить  мне  на  несколько
вопросов.
     - Что ты хочешь знать? - ответил он.
     - То, что ты сказал мне сегодня днем о контролируемой глупости, очень
сильно взволновало меня. Я, действительно, не могу понять, что ты имеешь в
виду.
     - Конечно, ты не можешь понять. Ты пытаешься думать об  этом,  а  то,
что я сказал, не совпадает с твоими мыслями.
     -  Я  пытаюсь  думать  об  этом,  потому  что  лично  для  меня   это
единственный способ что-либо понять. Например, дон Хуан, ты имеешь в виду,
что как только человек научится _в_и_д_е_т_ь_, так сразу же в  целом  мире
все потеряет свою ценность?
     - Я не сказал, что потеряет ценность. Я сказал: станет неважным.  Все
равно и поэтому неважно. Так, например, никаким образом я не могу сказать,
что  мои  поступки  более  важны,  чем  твои,  или  что  одна  вещь  более
существенна, чем другая, и поэтому все  вещи  равны;  и  оттого,  что  они
равны, ни одна из них не важна.
     Я спросил его, не являлись ли его положения провозглашением того, что
то, что он называет _в_и_д_е_н_ь_е_м_, было,  фактически,  более  "хорошим
способом", чем просто "смотрение на вещи". Он сказал, что  глаза  человека
могут выполнять обе функции, но ни одна из них не является  лучше  другой;
однако, прицчать свои глаза только смотреть, по его мнению,  было  потерей
необходимой.
     - Например, нам  нужно  _с_м_о_т_р_е_т_ь_  глазами  для  того,  чтобы
смеяться. Потому что только когда мы смотрим на вещи,  мы  можем  схватить
забавные грани мира. С другой стороны, когда наши глаза _в_и_д_я_т_, тогда
все равно и ничего не забавно.
     - Ты имеешь в виду, дон Хуан, что человек, который _в_и_д_и_т_,  даже
не может смеяться?
     - Возможно, есть люди знания, которые никогда не смеются, хотя  я  не
знаю ни  одного  из  них.  Те,  кого  я  знаю,  _в_и_д_я_т_,  но  также  и
с_м_о_т_р_я_т_, поэтому они смеются.
     - Может ли человек знания плакать?
     - Я полагаю так. Наши глаза смотрят, поэтому мы  можем  смеяться  или
плакать, веселиться или печалиться.  Лично  я  не  люблю  быть  печальным,
поэтому, когда я наблюдаю что-либо, что в  обычном  порядке  заставило  бы
меня опечалиться, я просто смещаю свои глаза и _в_и_ж_у_ это вместо  того,
чтобы _с_м_о_т_р_е_т_ь_ на это. Но когда я встречаюсь с чем-либо забавным,
я с_м_о_т_р_ю_ на это, и я смеюсь.
     - Но тогда, дон Хуан, твой смех  действителен,  а  не  контролируемая
глупость.
     Дон Хуан некоторое время смотрел на меня.
     - Я говорю с тобой, потому что ты меня смешишь, -  сказал  он.  -  ты
напоминаешь  мне  тех  пустынных  крыс  с  пушистыми   хвостами,   которые
попадаются, когда  засовывают  свои  хвосты  в  норы  других  крыс,  чтобы
испугать их и украсть их пищу. Ты  попался  в  свои  собственные  вопросы.
Берегись. Иногда эти  крысы  обрывают  себе  хвосты,  чтобы  вырваться  на
свободу.
     Я нашел  его  сравнение  забавным  и  рассмеялся.  Дон  Хуан  однажды
показывал мне небольших грузунов с пушистыми хвостами, которые были похожи
на толстых белок; картина, где одна из этих жирных крыс  откручивает  свой
хвост, чтобы вырваться на свободу, была печальной и в то же  время  ужасно
смешной.
     - Мой смех, как и все вообще, что я делаю, реален, - сказал дон Хуан,
- и в то же время это контролируемая глупость, потому что  он  бесполезен.
Он ничего не меняет, и все же я смеюсь.
     - Но, как я понял, дон Хуан, твой смех  не  бесполезен,  так  как  он
делает тебя счастливым.
     - Нет. Я счастлив, потому что предпочел  смотреть  на  вещи,  которые
делают меня счастливым, и тогда мои глаза схватывают их забавные грани,  и
я смеюсь. Я говорил тебе это уже  бессчетное  число  раз.  Всегда  следует
выбирать тропу с сердцем для того, чтобы быть в  лучшем  для  самого  себя
положении; может быть, тогда можно будет всегда смеяться.
     Я истолковал сказанное,  как  то,  что  плач  ниже,  чем  смех,  или,
вохможно,  действие,  которое  нас  ослабляет.  Он  сказал,  что  тут  нет
внутренней разницы и что как то, так и другое неважно. Он сказал,  однако,
что его предпочтение смеху  вызвано  тем,  что  смех  позволяет  его  телу
чувствовать себя лучше, в отличие от плача. На это я заетил, что если есть
предпочтение, то нет равенства:  если  плачу  он  предпочел  смех,  значит
последний  действительно   более   важен.   Он   упрямо   поддержал   свое
высказывание, что его предпочтение не означает того, что плач  и  смех  не
равны; а я настаивал, что наш спор может быть логически продлен  до  того,
чтоб сказать, что если все вещи так равны, то почему бы тогда  не  выбрать
смерть.
     - Многие люди знания делают это. Однажды они могут просто  исчезнуть.
Люди могут думать, что они были подкараулены и убиты  за  их  деяния.  Они
избирают смерть, потому что для них это  не  имеет  никакого  значения.  Я
другой стороны, я  выбрал  жить  и  смеяться  не  потому,  что  это  имеет
какое-либо значение, а потому, что такова склонность моей натуры. Причина,
по которой я говорю, что я выбрал это, в том, что я _в_и_ж_у_, но  это  не
значит, что я выбираю жить, несмотря ни на что из того, что  я  _в_и_ж_у_.
Ты сейчас не понимаешь меня из-за своей привычки думать так, как смотришь,
и думать так, как думаещь.
     Его заявление очень меня заинтересовало. Я  попросил  его  объяснить,
что он имеет в виду. Он повторил ту же самую  конструкцию  несколько  раз,
как бы давая себе время, чтобы  построить  ее  другими  словами,  и  затем
выразил свою точку зрения, сказав, что под _д_у_м_а_н_ь_е_м_  он  имеет  в
виду ту постоянную идею, которую мы имеем обо всем в мире. Он сказал,  что
в_и_д_е_н_ь_е_ разгоняет эту привычку, и до тех пор,  пока  я  не  научусь
в_и_д_е_т_ь_, я не смогу, в действительности, понять то, что  он  имеет  в
виду.
     - Но если ничего не имеет значения, дон  Хуан,  то  почему  бы  иметь
значение тому, научусь я видеть или нет?
     - Однажды я уже сказал тебе, что наша судьба, как  людей,  состоит  в
том, чтобы учиться для добра или  для  зла.  Я  научился  _в_и_д_е_т_ь_  и
говорю тебе, что ничего в действительности не имеет значения. Теперь  твой
черед; может, однажды ты будешь _в_и_д_е_т_ь_, и ты узнаешь  тогда,  имеют
вещи значение или нет. Для меня ничего не имеет значения, но, может  быть,
для тебя все будет его иметь.
     К настоящему времени ты должен уже знать, что  человек  знания  живет
действиями, а не думаньем о действиях и не думаньем о том,  что  он  будет
делать после того, как выполнит действие. Человек знания выбирает тропу  с
сердцем и следует по ней. И потом  он  _с_м_о_т_р_и_т_  -  и  веселится  и
смеется, и потом он _в_и_д_и_т_ - и знает. Он знает, что его  жизнь  будет
закончена, в конечном счете, очень быстро. Он знает, что он также, как кто
бы то ни было еще, не идет никуда. Он знает, потому что  _в_и_д_и_т_,  что
ничего нет более важного, чем что-либо еще.
     Другими словами, человек знания не имеет ни  чести,  ни  величия,  ни
семьи, ни имени, ни страны, - а только жизнь,  чтобы  ее  прожить.  И  при
таких обстоятельствах единственное, что связывает его с людьми, - это  его
контролируемая глупость. И, таким образом,  человек  знания  предпринимает
усилия и потеет, и отдувается; и если взглянуть на него, то он точно такой
же, как и любой обычный человек, за исключением  того,  что  глупость  его
жизни находится под контролем.
     При том, что ничего не  является  более  важным,  чем  что-либо  еще,
человек знания  выбирает  поступок  и  совершает  его  так,  как  если  бы
последний имел для него значение. Его контролируемая  глупость  заставляет
его говорить, что  то,  что  он  делает,  имеет  значение,  и  делает  его
действующим так, как если б такое значение действительно было; и в  то  же
время он знает, что это не так, поэтому, когда он выполнит свой  поступок,
он отходит в сторону в мире, и то,  были  ли  его  поступки  хорошими  или
плохими, принесли они результаты или нет, ни в коей мере не  является  его
заботой. С другой стороны, человек знания может избрать то, что  он  будет
совершенно пассивен и никогда не будет действовать,  и  будет  вести  себя
так, как будто быть пассивным, действительно, имеет для него  значение.  И
он будет совершенно искренен и в этом также, поскольку это также будет его
контролируемой глупостью.
     Я вовлек себя в этом месте в очень  путанные  попытки  объяснить  дон
Хуану, что я интересуюсь тем, что же будет  мотивировать  человека  знания
поступать каким-то определенным образом, несмотря на то, что он знает, что
ничего не имеет значения. Он мягко засмеялся прежде, чем ответить.
     - Ты думаешь о своих поступках, поэтому ты  веришь  в  то,  что  твои
поступки настолько важны, насколько ты думаешь  они  важны.  Тогда  как  в
действительности  ничего  из  того  не   важно,   что   кто-либо   делает.
Н_и_ч_е_г_о_. Но тогда, если в действительности ничего не имеет  значения,
то как, ты спрашиваешь меня, я продолжаю  жить?  Бало  ба  проще  умереть,
именно так ты говоришь и веришь, потому  что  ты  думаешь  о  жизни  точно
также, как ты думаешь обо всем остальном, как ты теперь думаешь, на что же
похоже в_и_д_е_н_ь_е_. Ты хотел, чтобы я тебе его описал для того, чтоб ты
мог начать думать об этом точно также, как ты думаешь обо всем  остальном.
В случае в_и_д_е_н_ь_я_, однако, думанье  не  является  составной  частью,
поэтому я не могу рассказать тебе, что это такое -  _в_и_д_е_т_ь_.  Теперь
ты хочешь, чтоб я описал тебе причины моей контролируемой  глупости,  и  я
могу тебе только сказать, что  контролируемая  глупость  очень  похожа  на
_в_и_д_е_н_ь_е_. Это нечто такое, о чем нельзя думать. (он  зевнул...)  Ты
слишком долго отсутствовал. Ты думаешь слишком много.
     Он поднялся и прошел в заросли чаппараля у дома. Я поддерживал огонь,
чтобы горшок кипел. Я собрался было зажечь керосиновую лампу, но  полутьма
была очень уютной. Огонь из печи давал достаточно света, чтобы можно  было
писать, и создавал розовое сияние повсюду  вокруг  меня.  Я  положил  свои
записи на землю и лег. Я чувствовал себя усталым.  Из  всего  разговора  с
доном Хуаном единственная ясная мысль осталась у меня в мозгу, что ему  до
меня нет никакого дела; это бесконечно беспокоило меня. За долгие  годы  я
доверился ему. Если бы я не имел полного доверия  к  нему,  то  я  был  бы
парализован страхом уже при одной только мысли, чтобы изучать  его  учение
на практике. То, на чем я основывал свое доверие к нему, была идея, что он
заботится обо мне лично; фактически, я всегда  боялся  его,  но  я  всегда
удерживал свой страх в узде, потому что я верил ему. Когда  он  убрал  эту
основу, то у меня не осталось ничего,  на  что  бы  можно  было  опираться
дальше, и я почувствовал себя беспомощным.
     Очень странное нетерпение охватило меня. Я стал очень возбужденным  и
начал  шагать  взад-вперед  перед  печкой.  Дон  Хуан  задерживался.  Я  с
нетерпением ждал его.
     Он вернулся немного позднее, сел опять перед печкой, и я выложил  ему
свои страхи. Я сказал ему, что я  озабочен,  потому  что  не  могу  менять
направление посреди потока. Я объяснил ему, что помимо доверия, которое  я
имел к нему, я научился также уважать его  образ  жизни,  как  существенно
более рациональный или, по крайней мере, более  действенный,  чем  мой.  Я
сказал, что его слова ввергли меня в  ужасный  конфликт,  потому  что  они
толкают  на  то,  чтоб  я   сменил   свои   чувства.   Для   того,   чтобы
проиллюстрировать мою точку зрения, я рассказал дон Хуану  историю  одного
старика из моего круга, очень  богатого  консервативного  юриста,  который
прожил всю свою жизнь, будучи убежден, что поддерживает правду.
     В начале 30-х годов он оказался страстно вовлеченным  в  политическую
драму  того  времени.  Он  был  категорически  убежден,  что  политическое
изменение будет гибельным для страны, и из преданности своему образу жизни
он голосовал и боролся против того,  что  рассматривал,  как  политическое
зло. Но прилив времени был слишком силен, он осилил его. Свыше  10-ти  лет
он боролся против этого на арене и в  своей  личной  жизни;  затем  вторая
мировая война обратила все его усилия в полное поражение. Глубокая  горечь
явилась следствием его политического и идеологического падения; на 25  лет
он стал самоизгнанником. Когда я встретил его, то ему было уже 84 года,  и
он вернулся в свой родной город, чтобы провести свои последние годы в доме
для престарелых. Для меня казалось  непонятным,  что  он  так  много  жил,
учитывая то, как он топил свою жизнь в горечи и  жалости  к  самому  себе.
Каким-то образом он нашел мое  общество  приятным,  и  мы  подолгу  с  ним
разговаривали. В последний раз, когда я  его  встретил,  он  заключил  наш
разговор следующим: "у меня было время, чтобы обернуться и проверить  свою
жизнь. Возможно, что я выбросил годы  жизни  на  преследование  того,  что
никогда не существовало. В последнее время у  меня  было  чувство,  что  я
верил в какой-то фарс. Это не стоило моих усилий. Я  считаю,  что  я  знаю
это. Однако, я не могу вернуть 40 потерянных лет".
     Я сказал дону Хуану, что мой  конфликт  возник  из  тех  сомнений,  в
которые меня бросили его слова о контролируемой глупости.
     - Если ничего в действительности не имеет значения, - сказал я, -  то
став человеком знания, невольно окажешься таким же пустым, как мой друг, и
не в лучшем положении, чем он.
     - Это не так, - сказал дон Хуан отрывисто. - твой друг одинок, потому
что умрет без _в_и_д_е_н_ь_я_. В его жизни он просто состарился и теперь у
него должно быть еще больше жалости к самому себе, чем  когда-либо  ранее.
Он чувствует, что выбросил 40  лет,  потому  что  гнался  за  победами,  а
находил поражения. Он никогда не узнает, что  быть  победителем  или  быть
побежденным - одно и то же. Значит, теперь ты  боишься  меня,  так  как  я
сказал тебе, что ты равнозначен всему остальному. Ты впадаешь  в  детство.
Наша судьба, как людей - учиться, и идти к знанию следует также, как  идти
на войну. Я говорил тебе это бессчетное число раз. К знанию или  на  войну
идут со страхом, с уважением, с сознанием того, что идут  на  войну.  И  с
абсолютной уверенностью в себе. Вложи свою веру (доверие) в себя, а  не  в
меня...
     И поэтому ты теперь испуган  пустотой  жизни  твоего  друга.  Но  нет
пустоты в жизни человека знания - я говорю тебе. Все наполнено до краев.
     Все наполнено до краев, и все равно, не как для твоего друга, который
просто состарился. Когда я говорю тебе, что ничего не  имеет  значения,  я
имею в виду не то, что имеет он.  Для  него  его  битва  жизни  не  стоила
усилий, потому что он побежден. Для  меня  не  существует  ни  победы,  ни
поражения, ни пустоты. Все наполнено до краев, и все равно,  и  моя  битва
стоила моих усилий. Для того, чтобы  стать  человеком  знания,  надо  быть
воином, а не хныкающим ребенком. Нужно биться и не сдаваться до  тех  пор,
пока не станешь _в_и_д_е_т_ь_ лишь  для  того,  чтобы  понять  тогда,  что
ничего не имеет значения.
     Дон Хуан помешал в горшке деревянной ложкой. Еда была готова. Он снял
горшок с огня и поставил  его  на  четырехугольное  кирпичное  сооружение,
которое он возвысил у стены и которое служило, как  полка  или  как  стол.
Ногой он подтолкнул два  небольших  ящика,  служивших  удобными  стульями,
особенно, если прислониться к  стене  спиной.  Он  знаком  пригласил  меня
садиться и затем налил миску супу. Он улыбался. Его глаза сияли, как  если
бы ему в самом деле нравилось мое присутствие.
     Он мягко пододвинул миску ко мне. В его жесте бвло  столько  тепла  и
доброты, что это, казалось, было просьбой восстановить к нему мое доверие.
Я  чувствовал  себя  идиотски.  Я  попытался  сменить   свое   настроение,
разыскивая свою ложку, и не мог ее найти. Суп был слишком  горячим,  чтобы
пить его прямо из миски, и пока он остывал, я спросил дона Хуана, означает
ли его контролируемая глупость, что человеку знания никто больше не  может
нравиться. Он перестал есть и засмеялся.
     - Ты слишком заботишься о том, чтобы нравиться людям или чтобы любить
их самому, - сказал он. - человек знания любит и все. Он любит  что  хочет
или кого хочет, но он использует свою контролируемую  глупость  для  того,
чтобы не заботиться  об  этом.  Противоположность  тому,  что  ты  делаешь
теперь. Любить людей или быть любимым людьми -  это  далеко  не  все,  что
можно делать, как человек.
     Он некоторое время смотрел на меня, склонив голову на бок.
     - Думай над этим, - сказал он.
     - Есть еще одна вещь, о которой я хочу спросить тебя,  дон  Хуан.  Ты
говорил, чтобы смеяться, надо _с_м_о_т_р_е_т_ь_ глазами, но я считаю,  что
мы смеемся потому, что мы  думаем.  Возьми  слепого  человека  -  он  тоже
смеется.
     - Нет, слепые не смеются,  их  тела  сотрясаются  немного  с  треском
смеха. Они никогда не смотрели на смешные грани мира и  должны  воображать
их себе. Их смех - это не хохот.
     Больше мы не говорили. У меня было хорошее  самочувствие  о  ощущение
счастья. Мы ели в молчании; затем дон Хуан начал смеяться.  Я  использовал
сухой прутик, чтобы подносить овощи ко рту.

     4 октября 1968 г.
     Сегодня я выбрал время и спросил  дона  Хуана,  не  возражает  ли  он
поговорить еще о _в_и_д_е_н_ь_и_. Он, казалось, секунду  размышлял,  затем
улыбнулся и сказал, что я опять втянулся в свою  рутину:  говорить  вместо
того, чтобы делать.
     - Если ты хочешь _в_и_д_е_т_ь_, тебе следует дать дымку унести  тебя,
- сказал он с ударением. - я больше не хочу говорить об этом.
     Я помогал ему чистить сухие растения.  Долгое  премя  мы  работали  в
полном молчании. Когда я вынужден долго молчать, я  всегда  чувствую  себя
очень восприимчивым, особенно в присутствии  дона  Хуана.  Наконец,  я  не
выдержал и задал ему вопрос, который, казалось, сам вырвался из меня.
     -  Как  человек  знания  применяет  контролируемую   глупость,   если
случиться, что умрет человек, которого он любит? - спросил я.
     Дон Хуан посмотрел на меня вопросительно - он, казалось,  опешил  при
моем вопросе.
     - Возьмем твоего внука Люсио, - сказал я. - Будут  ли  твои  действия
контролируемой глупостью во время его смерти?
     - Возьмем моего сына эулалио - это более хороший пример,  -  спокойно
ответил  дон  Хуан.  -  он  был  раздавлен  камнями,  когда   работал   на
строительстве панамериканской дороги. Мои поступки по отношению к нему  во
время его смерти были контролируемой глупостью. Когда  я  прибыл  к  месту
взрыва, он был почти мертв, но его тело было настолько  сильным,  что  оно
продолжало двигаться и дергаться. Я остановился перед ним и сказал  парням
из дорожной команды не трогать его больше  -  они  послушались  и  стояли,
окружив моего сына, глядя на его изуродованное тело. Я тоже стоял там,  но
я не смотрел. Я изменил свои глаза так, чтобы я видел, как распадается его
личная жизнь, неконтролируемо расширяясь за свои пределы,  подобно  туману
кристаллов,  потому  что  именно  так  жизнь  и   смерть   смешиваются   и
расширяются. Вот что я делал во время смерти  моего  сына.  Это  все,  что
можно было делать, и это контролируемая глупость. Если  бы  я  смотрел  на
него, то я наблюдал  бы  за  тем,  как  он  становится  неподвижным,  и  я
почувствовал бы плач  внутри  себя,  потому  что  никогда  больше  мне  не
придется смотреть на его красивую фигуру, идущую по земле. Вместо этого  я
в_и_д_е_л_ его смерть, и там не было печали и не  было  никакого  чувства.
Его смерть была равнозначна всему остальному.
     Дон Хуан секунду молчал.  Казалось,  он  был  печален,  но  затем  он
улыбнулся и погладил меня по голове.
     - Так что можешь сказать, что, когда происходит смерть людей, которых
я люблю, то моя неконтролируемая глупость состоит в  том,  чтобы  изменить
свои глаза.
     Я подумал о людях, которых я  сам  люблю,  и  ужасная  давящая  волна
жалости к самому себе охватила меня.
     - Счастливый ты, дон Хуан, - сказал я.  -  ты  можешь  изменить  свои
глаза, тогда как я могу только смотреть.
     Он нашел мое высказывание забавным и засмеялся.
     - Счастливый. Осел, - сказал он, - это трудная  работа.  -  Мы  опять
рассмеялись. После догого молчания я опять стал  пытать  его,  может  быть
лишь для того, чтоб развеять свою собственную печаль.
     - Если я тебя  понял  тогда  правильно,  дон  Хуан,  то  единственные
поступки в жизни  человека  знания,  которые  не  являются  контролируемой
глупостью, - это те, что он выполняет со своим олли или мескалито. Не  так
ли?
     - Верно, мои олли и мескалито не на одной доске с нами,  людьми.  Моя
контролируемая глупость приложима только ко  мне  самому  и  к  поступкам,
которые я выполняю, находясь в обществе людей.
     - Однако, логически, возможно думать, что человек знания может так же
рассматривать  свои  поступки  со  своим  олли  или   с   мескалито,   как
контролируемую глупость, верно?
     - Ты снова думаешь. Человек знания не размышляет, поэтому он не может
встретиться с такой возможностью. Возьми, например, меня.  Я  говорю,  что
моя контролируемая глупость приложима к  поступкам,  которые  я  совершаю,
находясь в обществе людей.  Я  говорю,  что  моя  контролируемая  глупость
приложима к поступкам, которые я совершаю, находясь в  обществе  людей.  Я
говорю это, потому что я могу  _в_и_д_е_т_ь_  людей.  Однако,  я  не  могу
в_и_д_е_т_ь_   н_а_с_к_в_о_з_ь_   своего   олли,   и   это   делает    его
невоспринимаемым для меня. Поэтому, как  же  я  могу  контролировать  свою
глупость, если я не вижу сквозь нее. Со своим олли или мескалито  я  всего
лишь человек, который знает, как _в_и_д_е_т_ь_, и находит, что он  оглушен
тем, что он в_и_д_и_т_; человек, который знает, что он никогда  не  поймет
всего, что есть вокруг него.
     Возьми, например, тебя.  Для  меня  не  имеет  значения,  станешь  ты
человеком  знания  или  нет.  Однако,  это  имеет  какое-то  значение  для
мескалито. Совершенно очевидно, что для него это имеет значение, иначе  бы
он не сделал так много шагов, чтобы показать свою заботу о  тебе.  Я  могу
заметить его заботу, и я действую соответственно этому; и  тем  не  менее,
его забота непонятна для меня.



                                    6

     Как раз когда мы уже собирались  сесть  в  мою  машину,  чтоб  начать
путешествие в центральную Мексику, 5 октября 1968 г., дон  Хуан  остановил
меня.
     - Я говорил тебе раньше, - сказал он с серьезным  выражением,  -  что
никогда нельзя раскрывать ни имени, ни местонахождения мага. Я полагаю, ты
понимаешь, что ты не должен  открывать  ни  моего  имени,  ни  места,  где
находится мое тело. Сейчас я собираюсь попросить тебя сделать то же  самое
по отношению к моему другу, которого ты будешь звать Хенаро. Мы едем к его
дому. Там мы проведем некоторое время.
     Я заверил дона Хуана, что я никогда не обманывал его доверия.
     - Я знаю это, - сказал он, не меняя своего выражения. - И все же меня
заботит то, что ты становишься таким рассеянным.
     Я запротестовал, и  дон  Хуан  сказал,  что  его  целью  было  только
напомнить мне, что каждый раз, когда становишься рассеянным в делах магии,
то играешь с  бесчувственной  смертью,  которую  можно  отвратить,  будучи
внимательным и осознавая свои поступки.
     - Мы больше не будем касаться этого вопроса. Как  только  мы  отъедем
отсюда, мы не будем упоминать о Хенаро и не будем думать о  нем.  Я  хочу,
чтобы сейчас ты привел в порядок свои мысли. Когда  мы  встретим  его,  ты
должен быть ясным и не иметь сомнений в уме.
     - О какого рода сомнениях ты говоришь, дон Хуан?
     - Любого рода сомнениях вообще. Когда ты  встретишь  его,  ты  должен
быть хрустально чистым. Он будет _в_и_д_е_т_ь_ тебя.
     Его странные предупреждения сделали меня очень возбудимым. Я заметил,
что может быть, мне лучше вообще не встречаться  с  его  другом,  но  лишь
подъехать к его дому и оставить дона Хуана там.
     - То, что я сказал тебе, было всего лишь предостережением,  -  сказал
он. - ты уже встретил одного мага,  Висента,  и  он  чуть  не  убил  тебя.
Берегись на этот раз.
     После того, как мы приехали в центральную Мексику, у нас ушло еще два
дня, чтоб пройти пешком от того места, где я оставил свою машину, до  дома
его друга - маленькой хижины, прилепившейся к склону горы. Друг дона Хуана
стоял у дверей, как бы ожидая нас. Я тут же узнал его. Я  уже  был  с  ним
знаком, хотя и очень поверхностно, когда я привез свою книгу дону Хуану. В
тот раз я, фактически, и не смотрел на него, кроме как мельком, поэтому  у
меня было ощущение, что он того же возраста, что и дон Хуан. Однако, когда
он стоял у дверей своего дома, я заметил, что он был  значительно  моложе.
Ему, вероятно, только перевалило за пятьдесят. Он был ниже  дона  Хуана  и
тоньше его. Он был очень  темен  и  жилист.  Его  волосы  были  густыми  и
седоватыми и несколько длинными, они нависали у него над ушами и лбом. Его
лицо было круглым и твердым. Очень выступающий нос придавал ему вид хищной
птицы с маленькими темными глазами.
     Он сначала заговорил с доном Хуаном. Дон Хуан  подтверждающе  кивнул.
Они кратко поговорили. Они говорили не по-испански, поэтому я не  понимал,
о чем идет речь. Затем дон Хенаро повернулся ко мне.
     - Добро пожаловать в мою маленькую развалюху-хижину,  -  извиняющимся
тоном сказал он по-испански.
     Его слова были вежливой формулой, которую я  слышал  ранее  в  разных
сельских районах Мексики. Однако, когда он сказал эти слова, он рассмеялся
радостно, без всяких к тому причин,  и  я  знал,  что  он  применяет  свою
контролируемую глупость. Ему дела не было ни в малейшей степени,  что  его
дом был развалюхой-хижиной. Мне очень понравился дон Хенаро.
     В течение двух следующих дней мы ходили в горы собирать растения. Дон
Хуан, дон Хенаро и я отправлялись каждый день на рассвете. Старики уходили
вместе в какой-то специальный, но не определенный район  гор  и  оставляли
меня одного в зоне лесов. У меня там было особое состояние  старательности
и внимания. Я не замечал хода времени, я не ощущал никакого неудобства  от
того, что я один. Необычайное состояние, которое длилось у меня  оба  дня,
было  способностью   концентрироваться   на   тонкой   задаче   нахождения
определенных  растений,  которые  дон  Хуан  доверил   мне   собрать.   Мы
возвращались домой к вечеру, и оба  дня  я  так  уставал,  что  немедленно
засыпал.
     Однако, третий день был другим. Мы все трое работали  вместе,  и  дон
Хуан  попросил  дона  Хенаро  научить  меня,  как  собирать   определенные
растения. Мы вернулиь около полудня, и оба старика несколько часов  сидели
около дома в полном молчании, как если б они были в трансе. Однако, они не
спали. Я пару раз прошел перед ними; дон Хуан проводил меня глазами, и так
же сделал дон Хенаро.
     - Тебе нужно говорить о растениях прежде, чем ты их сорвешь, - сказал
дон Хуан. Он ронял свои слова размеренно и повторил свое высказывание  три
раза как бы для того, чтоб привлечь  мое  внимание.  Никто  на  сказал  ни
слова, пока он говорил.
     - Для того, чтобы _в_и_д_е_т_ь_ растения, ты должен говорить  с  ними
персонально, - продолжал он. - ты должен  знать  их  индивидуально,  тогда
растения смогут рассказать тебе о них все, что ты захочешь о них узнать.
     Время клонилось к вечеру. Дон Хуан сидел на  плоском  камне  лицом  к
западным горам; дон Хенаро сидел рядом с ним на соломенной циновке,  лицом
на север. Дон Хуан сказал мне в первый день, когда мы приехали  туда,  что
это - их "позиции" и что я должен садиться на землю в любом месте напротив
них. Он сказал, что когда  мы  сидим  в  таких  позициях,  я  должен  быть
повернут лицом к юго-востоку и смотреть на них только мельком.
     - Да, так обстоит дело с растениями, не так ли? -  сказал  дон  Хуан,
повернувшись к дону Хенаро, который согласился подтверждающим жестом.
     Я сказал, что причиной моего невыполнения этой  его  инструкции  было
то, что я чувствовал себя несколько глупо, разговаривая с растениями.
     - Тебе не удалось понять, что маг не шутит, -  сказал  он  жестко,  -
тогда маг добивается того, чтобы _в_и_д_е_т_ь_, он добивается того,  чтобы
получить силу.
     Дон Хенаро уставился на меня.  Я  делал  заметки,  и  это,  казалось,
поражало его. Он улыбнулся мне, потряс головой и что-то сказал дону Хуану.
Дон Хуан пожал плечами. Видеть меня пишущим дону  Хенаро  казалось  весьма
странным. Дон Хуан, я полагаю, уже привык к тому, что я все  записываю,  и
тот факт, что я пишу, когда он говорит, больше  не  удивлял  его.  Он  мог
продолжать говорить, казалось, не замечая, чем я занят. Однако, дон Хенаро
продолжал смеяться, и мне пришлось прекратить записывать для  того,  чтобы
не прерывать настроя разговора.
     Дон Хуан еще раз подтвердил, что поступки мага не  следует  принимать
за шутки, потому что маг играет со смертью на каждом повороте пути.  Затем
он начал рассказывать дону Хенаро, как однажды ночью я посмотрел  на  огни
смерти, следовавшей за нами во время одного из наших путешествий.  Рассказ
оказался очень смешным. Дон Хенаро катался от смеха по земле.
     Дон Хуан извинился передо мной  и  сказал,  что  его  друг  подвержен
приступам смеха. Я взглянул на дона Хенаро,  который,  как  я  думал,  еще
катался по земле, и увидел, что он делает совершенно  необычную  вещь.  Он
стоял на голове без помощи рук, а его ноги были сложены так, как  если  бы
он сидел. Зрелище до того не шло ни в какие ворота, что я вскочил. Когда я
понял, что он делает нечто совершенно невозможное с точки зрения  механики
тела, он вернулся опять в  нормальное  положение.  Однако  дон  Хуан  был,
видимо, знаком с тем, что произошло, и  приветствовал  представление  дона
Хенаро раскатистым смехом.
     Дон Хенаро, казалось, заметил мое замешательство. Он пару раз хлопнул
в ладоши и крутнулся по земле; очевидно, он хотел, чтоб я следил  за  ним.
То,  что  сначала  я  принял  за  катание  по  земле,  было,   фактически,
раскачиванием тела в сидячем положении так, что голова касалась земли. Он,
видимо,  достигал  своей  нелогичной  позы,   набирая   крутящий   момент,
раскачиваясь  несколько  раз,  пока  инерция  не  выведет   его   тело   в
вертикальное положение, так что на  какое-то  время  он  садился  на  свою
голову.
     Когда их смех утих, дон Хуан продолжал свой  разговор;  его  тон  был
жестким. Я переменил положение тела, чтоб  удобнее  было  сидеть,  и  чтоб
уделить ему все внимание. Он совсем не улыбался, как делал  обычно  тогда,
когда я старался уделять сознательное внимание тому, что он  говорит.  Дон
Хенаро продолжал смотреть на меня, как если бы  ожидал,  что  опять  начну
записывать, но я больше не брался за свои заметки. Слова дона  Хуана  были
разносом за то, что я не разговаривал с растениями,  собирая  их,  как  он
всегда велел мне делать. Он сказал мне,  что  растения,  которые  я  убил,
могут также убить и меня; он сказал, что  уверен,  рано  или  поздно,  они
принесут мне болезнь. Он добавил, что если я заболею в  результате  вреда,
причиненного растениям, то я, тем не менее, не признаю этого  и  предпочту
считать это гриппом. Оба они опять провели момент веселья, затем дон  Хуан
вновь стал серьезен и сказал, что если я не думаю о своей смерти,  то  вся
моя личная жизнь будет только личным хаосом. Он взглянул очень резко.
     - Что еще может быть у человека, кроме его  жизни  и  его  смерти?  -
сказал он мне.
     В этот момент я  почувствовал,  что  совершенно  необходимо  все  это
записать и внобь взялся  за  блокнот.  Дон  Хенаро  уставился  на  меня  и
улыбнулся. Затем он склонил голову немного набок  и  раскрыл  ноздри.  Он,
очевидно, имел замечательный контроль над мышцами, управляющими  ноздрями,
потому что они раскрылись в два раза против своего обычного размера.
     Что было наиболее комичным в его клоунаде, так  это  не  столько  его
жесты, как его собственная реакция на них. После  того,  как  он  расширил
свои ноздри, он склонился вперед и вновь привел свое тело в ту же странную
перевернутую позу сидения на голове.
     Дон Хуан смеялся, пока слезы не потекли у него по щекам. Я чувствовал
себя несколько раздраженным и смеялся нервно.
     - Хенаро не любит писать, - сказал он как объяснение.
     Я отложил свои заметки, но дон Хенаро сказал, что  все  в  порядке  с
писанием, потому что он на  самом  деле  не  возражает  против  этого.  Он
повторил те же самые ребячливые движения, и оба они опять реагировали  так
же.
     Дон Хуан взглянул на меня, все еще смеясь, и  сказал,  что  его  друг
изображает меня. Что у меня есть привычка раздувать ноздри, как  только  я
начинаю писать, и  что  дон  Хенаро  думает,  что  пытаться  стать  магом,
записывая поучения, также абсурдно, как сидеть на  голове,  поэтому  он  и
принимает такую абсурдную позу, перенося вес своего сидящего тела на  одну
голову.
     - Может быть, ты не находишь это забавным, - сказал дон  Хуан,  -  но
только один Хенаро может сидеть на голове, и только один ты можешь  думать
о том, чтобы стать магом, записывая поучения.
     Оба  они  опять  имели  взрыв  смеха,  и  дон  Хенаро  повторил  свое
невероятное движение.
     Мне нравился он. В его поступках было так много грации и прямоты.
     - Приношу свои  извинения,  дон  Хенаро,  -  сказал  я,  указывая  на
блокнот.
     - Все в порядке, - сказал он и опять хмыкнул.
     Я больше не мог писать. Они очень долго продолжали  говорить  о  том,
как растения действительно могут убить и как маги используют это  качество
растений. Оба они продолжали смотреть на  меня,  когда  говорили,  как  бы
ожидая, что я буду писать.
     - Карлос, как лошадь, которая не любит быть оседланной, - Сказал  дон
Хуан. - С ним надо быть очень деликатным. Ты испугал его, и теперь  он  не
хочет писать.
     Дон Хенаро расширил свои ноздри  и  сказал  с  насмешливой  просьбой,
гримасничая и вытягивая губы куриной попкой:
     - Продолжая, Карлуша, пиши. Пиши, пока у тебя  не  отвалится  большой
палец.
     Дон Хуан поднялся,  вытягивая  руки  и  выгибая  спину.  Несмотря  на
преклонный возраст, его тело было сильным и гибким. Он  пошел  в  кусты  с
краю дома, и я остался наедине с доном Хенаро. Он посмотрел на меня,  и  я
отвел глаза, потому что он заставлял меня чувствовать себя скованным.
     - Не говори, что ты даже не хочешь смотреть на меня, -  сказал  он  с
крайне ребячливой интонацией.
     Он раздул ноздри и заставил их дрожать. Затем он поднялся и  повторил
движения дона Хуана, выгибая спину и вытягивая руки, но при этом его  тело
приняло крайне невероятное положение; это была  действительно  неописуемая
поза, которая совмещала в себе исключительное чувство пантомимы и  чувство
загадочности. Она бросила меня в дрожь. Это была мастерская карикатура  на
дона Хуана.
     В этот момент дон Хуан вернулся и заметил жест, а  также,  видимо,  и
его значение. Он сел, посмеиваясь.
     - Куда дует ветер? - значительно спросил дон Хенаро.
     Дон Хуан указал движением головы на запад.
     - Я лучше пойду  туда,  куда  ветер  дует,  -  сказал  дон  Хенаро  с
серьезным выражением. Затем он повернулся ко мне и покачал мне пальцем.
     - И не обращай внимания, если услышишь странный звук, - сказал он.  -
когда Хенаро срет - горы трясутся.
     Он прыгнул в кусты, и мгновение спустя я услышал очень странный звук,
глубокий неземной грохот. Я не знал, как его объяснить. Я взглянул на дона
Хуана, ища объяснения, но он согнулся вдвое от хохота.

     17 октября 1968 г.
     Я не помню, что побудило дона Хенаро  рассказать  мне  об  устройстве
"того света", как он его называл. Он сказал, что мастер-маг  бывает  орлом
или, скорее, что он может превращаться в орла; с лругой стороны, злой  маг
бывает совой. Дон Хенаро сказал, что злой маг  -  это  дитя  ночи,  и  для
такого человека самые полезные животные - это пума и другие  дикие  кошки,
или  ночные  птицы,  особенно  совы.  Он  сказал,  что  "брухос  лирикос",
лирические  маги,  имея  в  виду  магов-дилетантов,  предпочитают   других
животных, ворону, например. Дон  Хуан  засмеялся,  он  слушал  молча.  Дон
Хенаро повернулся к нему и сказал:
     - Это правда, ты же знаешь это, Хуан. Затем он сказал, что мастер-маг
может взять своего ученика с собой в  путешествие  и,  фактически,  пройти
через 10 слоев того света. Мастер, имея в виду, что он орел, может  начать
с самого первого нижнего слоя и затем проходить через  каждый  последующий
мир, пока не достигнет вершины. Злые маги  и  дилетанты  могут,  в  лучшем
случае, сказал он, проходить только через три слоя.
     Дон Хенаро коснулся того, что представляют собой эти ступени, сказав:
     - Начинаешь с самого дна, и затем твой учитель берет тебя с  собой  в
полет, и вскоре - бум... Ты проходишь сквозь первый слой.  Затем,  немного
погодя, - бум... Ты проходишь сквозь  второй;  и  -  бум...  Ты  проходишь
сквозь третий...
     Дон Хенаро провел меня через 10 бумов до последнего слоя мира.  Когда
он окончил говорить, дон Хуан посмотрел на меня и понимающе улыбнулся.
     - Разговор - не предрасположенность Хенаро, - сказал он, - но если ты
хочешь получить урок, то он поучит тебя о равновесии вещей.
     Дон Хенаро подтверждающе кивнул. Он сложил губы и полуприкрыл  глаза.
Мне его жест показался чудесным. Дон Хенаро поднялся, и также  сделал  дон
Хуан.
     - Ладно, - сказал дон Хенаро. - Мы можем поехать и подождать  Нестора
и Паблито. Они уже свободны. По четвергам они рано освобождаются.
     Оба они сели ко мне в машину; дон Хуан сел спереди. Я  ни  о  чем  не
спрашивал их, а просто завел мотор.  Дон  Хуан  направлял  меня  к  месту,
которое, по его словам, было домом Нестора.  Дон  Хенаро  вошел  в  дом  и
немного погодя вышел в  сопровождении  Нестора  и  Паблито,  двух  молодых
людей, которые были его учениками.
     Все они сели ко мне в машину, и дон Хуан  сказал,  чтобы  я  ехал  по
дороге, ведущей к западным горам.
     Мы оставили мою машину на краю грунтовой дороги и пошли пешком  вдоль
берега реки, ширина которой  была,  вероятно,  5-6  метров,  до  водопада,
видимого уже с того места, где я остановил машину.
     Было около четырех часов дня. Окружающий вид был весьма внушительным.
Прямо у нас над головами висела огромная черная с  синевой  туча,  которая
казалась  парящей  крышей;  она  имела  хорошо  выраженный  край  и  форму
громадного полукруга. К западу на склонах высоких  центральных  кордильер,
видимо, шел дождь. Он  выглядел  беловатой  занавеской,  повешенной  перед
синими пиками. На востоке находилась глубокая длинная долина, над  которой
висели только отдельные облачка, и  сияло  солнце.  Контраст  между  двумя
этими районами был великолепен. Мы остановились у подножия  водопада.  Его
высота была, пожалуй, около 50 метров; рев стоял очень громкий.
     Дон Хенаро надел вокруг талии пояс, с него  свисало  семь  предметов,
которые выглядели, как маленькие кувшинчики. Он снял шляпу и дал ей висеть
за спиной на шнурке, завязанном вокруг  шеи.  Он  достал  головную  ленту,
которая была у него в кошельке, сделанном из  толстой  шерстяной  материи.
Головная лента также была изготовлена  из  разноцветных  шерстяных  нитов.
Ярко-желтый увет особенно выделялся в ней. В головную ленту он воткнул три
орлиных  пера.  Я  заметил,  что  точки,  куда  он  воткнул  перья,   были
несимметричны. Одно перо было над задним изгибом его правого  уха,  другое
было на несколько дюймов впереди. Затем он  снял  сандалии,  прицепил  или
привязал их к поясу штанов и застегнул пояс  поверх  своего  пончо.  Пояс,
казалось, был сплетен из полосок кожи. Я не смог увидеть, завязал  он  его
или застегнул на пряжку. Дон Хенаро пошел по направлению к водопаду.
     Дон Хуан установил круглый камень в устойчивое  положение  и  сел  на
него. Оба молодых человека сделали то же самое с другими  камнями  и  сели
слева от него. Дон Хуан указал мне на место рядом с собой с правой стороны
и сказал, чтобы я принес камень и сел.
     - Мы должны здесь образовать линию, - сказал  он,  показав,  что  они
трое сели в один ряд.
     К этому времени  дон  Хенаро  достиг  самого  дна  водопада  и  начал
взбираться по скале слева от него. Оттуда, где мы сидели,  скала  казалась
весьма  отвесной.  Там  было  много  кустов,  за  которые   он   хватался,
придерживаясь. Один раз он, видимо, потерял опору и  чуть  не  соскользнул
вниз, как если б почва была скользкой. Немного погодя  повторилось  то  же
самое, и мне пришла в голову мысль, что дон Хенаро, пожалуй, слишком стар,
чтоб лазить по скалам. Я видел, как  он  несколько  раз  поскальзывался  и
оступался  прежде,  чем  достиг  точки,  где  расщелина,  по  которой   он
взбирался, кончилась.
     Я испытал чувство растерянности, когда он начал карабкаться  выше  по
скале. Я не мог себе объяснить, что он собирается делать.
     - Что он делает? - спросил я дона Хуана шепотом. Дон Хуан не взглянул
на меня.
     - Очевидно, что он взбирается, - сказал он.
     Дон Хуан смотрел прямо на дона Хенаро. Его взгляд был остановившимся.
Его глаза были полуприкрыты. Он сидел очень  прямо  с  руками,  сложенными
между ног. Я немного наклонился, чтобы посмотреть на  молодых  людей,  дон
Хуан сделал мне повелительный знак рукой, чтобы заставить  меня  вернуться
назад в линию. Я тотчас откачнулся. Я лишь мельком  видел  молодых  людей.
Они казались такими же внимательными, как и он. Дон Хуан сделал  еще  один
жест рукой и показал в направлении водопада. Я взглянул вновь. Дон  Хенаро
взобрался уже довольно далеко на скалу. В тот момент, когда я взглянул, он
прилепился  к  небольшому  выступу,  понемногу  прокладывая  путь,   чтобы
обогнуть каменный козырек. Его руки были вытянуты в стороны, как  если  бы
он обнимал скалу. Он медленно продвигался вправо и внезапно потерял  опору
под ногами. Я невольно ахнул. На мгновение все его тело повисло в воздухе.
Я был уверен, что он падает, но он не упал. Его правая рука схватилась  за
что-то и очень постепенно его ноги вернулись на выступ вновь.  Но  прежде,
чем двинуться дальше, он повернулся к  нам  и  взглянул.  Это  был  только
взгляд мельком, но в повороте его головы  была  такая  стилизация,  что  я
начал чувствовать удивление. Я вспомнил тут, что он  делал  то  же  самое,
поворачивался и смотрел на нас, каждый раз,  когда  он  поскальзывался.  У
меня была мысль, что дона Хенаро раздражает его собственная неуклюжесть  и
он поворачивается посмотреть, видим ли мы ее.
     Он еще немного продвинулся к вершине, еще один раз потерял опору  под
ногами и схватился за нависавшую скалу. На этот  раз  он  удержался  левой
рукой. Когда он восстановил равновесие, он опять повернулся и посмотрел на
нас. Он еще дважды поскальзывался прежде, чем он достиг вершины.
     Оттуда, где мы сидели,  верхний  край  водопада  казался  6-7  метров
шириной. Секунду дон Хенаро стоял неподвижно. Я  собирался  спросить  дона
Хуана, что дон Хенаро собирается там делать, но дон  Хуан,  казалось,  был
так поглощен наблюдением, что я не осмелился беспокоить его.
     Внезапно, дон  Хенаро  прыгнул  в  воду.  Это  был  такой  совершенно
неожиданный поступок, что у меня захватило дыхание. Это  был  великолепный
неземной  прыжок.  На  мгновение  мне  показалось,  что  я   видел   серию
налагающихся друг на друга снимков  его  тела,  совершающих  эллиптический
полет на середину реки.
     Когда мое удивление улеглось, ч заметил, что он приземлился на камень
на самом краю водопада, камень, который был едва заметен с того места, где
мы сидели.
     Он  оставался   там   долгое   время;   он,   казалось,   боролся   с
перекатывающейся через камень водой. Дважды он повисал над пропастью, и  я
не мог  понять,  что  его  удерживает  от  падения.  Он  восстановил  свое
равновесие и переступил на камне с ноги на ногу. Затем он  прыгнул  опять,
как тигр. Я едва мог видеть следующий камень, на который он опустился; это
был как бы маленький острый выступ на гребне водопада.
     Там он оставался почти 10 минут. Он был неподвижен. Его неподвижность
была для меня столь внушительной, что я начал дрожать. Я  хотел  встать  и
пройтись. Дон Хуан  заметил  мою  нервозность  и  повелительно  велел  мне
успокоиться.
     Неподвижность дона Хенаро  привела  меня  в  необычайный  мистический
ужас. Я чувствовал, что если он еще останется там стоять, то  я  не  смогу
удерживать контроль над собой. Внезапно он  прыгнул  вновь.  На  этот  раз
прямо до другого берега водопада. Он опустился на ноги и руки, как  кошка;
оставался в таком положении  секунду,  затем  поднялся  и  взглянул  через
водопад на другую сторону, а затем  вниз  на  нас.  Он  стоял  в  каменной
неподвижности, глядя на нас. Его руки были прижаты к бокам так,  как  если
бы он держался за невидимые поручни.
     Было что-то поистине  непонятное  в  том,  как  он  стоял;  его  тело
казалось такми тонким, таким хрупким. Я подумал, что дон Хенаро  со  своей
головной повязкой, со своими орлиными перьями, своим темным пончо и своими
босыми  ногами  был  самым  красивым  человеческим  существом,   какое   я
когда-нибудь видел.
     Внезапно он выбросил руки вверх, поднял голову и быстро  бросил  свое
тело в сторону, наподобие бокового сальто  влево.  Валун,  на  котором  он
стоял, был круглый, и когда он прыгнул, он исчез за ним.
     В этот момент стали падать крупные капли дождя. Дон Хуан  поднялся  и
вместе с  ним  поднялись  двое  молодых  людей.  Их  движение  было  столь
внезапным, что я замешкался. Мастерский  трюк  дона  Хенаро  ввел  меня  в
состояние  глубоко  эмоционального  возбуждения.  Я  чувствовал,  что   он
является все охватывающим артистом,  и  я  хотел  тут  же  увидеть  его  и
аплодировать ему. Я старался взглянуть на левую  сторону  водопада,  чтобы
увидеть, не спускается ли он вниз, но его не было.  Я  настаивал  на  том,
чтобы узнать, что с ним сталось. Дон Хуан не отвечал.
     - Нам лучше поспешить отсюда, - сказал он. -  это  настоящий  ливень.
Нам надо завезти Паблито и Нестора к ним домой, а  потом  мы  начнем  свое
обратное путешествие.
     - Я даже не попрощался с доном Хенаро, - возражал я.
     Он уже попрощался с тобой, - ответил дон Хенаро резко.
     Он секунду смотрел на меня,  затем  смягчил  свое  выражение  лица  и
улыбнулся.
     - Он пожелал тебе также всего хорошего. Он чувствовал себя  прекрасно
с тобой.
     - Но разве мы не собираемся дождаться его?
     - Нет, - сказал резко дон Хуан, - пусть он остается,  где  бы  он  ни
был. Может, он орел, летящий к другим мирам или, может быть, он умер  там.
Это не имеет сейчас значения.

     23 октября 1968 г.
     Дон Хуан невзначай заметил, что он  собирается  в  недалеком  будущем
совершить еще одну поездку в центральную Мексику.
     - Ты собираешься навестить дона Хенаро? - спросил я.
     - Возможно, - сказал он, не глядя на меня.
     - С ним все в порядке, не так ли, дон Хуан? Я хочу сказать, что с ним
ничего не случилось плохого тогда на вершине водопада?
     - Ничего с ним не случилось. Он крепок.
     Некоторое  время  мы  разговаривали   о   путешествии,   которое   он
планировал. Затем я сказал, что мне очень понравилось в компании  с  доном
Хенаро, и понравились его  шутки.  Он  засмеялся  и  сказал,  что  Хенаро,
действительно, как ребенок. Тут была длинная пауза. Я напрягал свой  мозг,
пытаясь найти способ, как перевести разговор на данный мне урок. Дон  Хуан
посмотрел на меня и жалостливым тоном сказал:
     - Тебе до смерти хочется спросить меня об уроке Хенаро, не так ли?
     Я  напряженно  засмеялся.  Я  не  переставал  думать  обо  всем,  что
произошло у водопада. Я вновь и вновь перебирал все детали,  какие  только
мог вспомнить, и приходил к заключению, что я  был  свидетелем  проявления
невероятной физической ловкости. Я думал, что дон  Хенаро,  без  сомнения,
является непревзойденным мастером равновесия. Каждое  отдельное  движение,
которое он сделал, было высоко ритуализованным, уж не говоря  о  том,  что
оно должно быть имело какое-то необъяснимое символическое значение.
     - Да, - сказал я. - Признаю, что мне до смерти хочется узнать, в  чем
заключался его урок.
     - Позволь мне сказать тебе, - сказал дон Хуан, -  что  это  для  тебя
было тратой времени. Его урок был для того,  кто  _в_и_д_и_т_.  Паблито  и
Нестор уловили отблеск этого урока, хотя они еще _в_и_д_я_т_ плохо. Но  ты
пришел туда смотреть. Я говорил Хенаро,  что  ты  очень  странный  набитый
дурак и что, может быть, тебя можно опустошить  его  уроком,  но  с  тобой
этого не случилось. Впрочем, это не важно. _В_и_д_е_н_ь_е_ - Очень трудная
вещь. Я не хотел, чтобы  ты  потом  разговаривал  с  Хенаро,  поэтому  нам
пришлось уехать. Очень плохо. Однако, было бы хуже остаться. Хенаро  очень
рисковал, чтобы показать тебе что-то действительно чудесное. Очень  плохо,
что ты не можешь _в_и_д_е_т_ь_.
     - Может быть, дон Хуан, если ты расскажешь мне, в чем  состоял  урок,
то я смогу обнаружить, что я, в действительности, _в_и_д_е_л_.
     Дон Хуан от смеха согнулся вдвое.
     - Твоя лучшая черта - задавать вопросы, - сказал он.
     Он явно собирался вновь оставить эту тему. Мы сидели, как обычно,  на
площадке перед его домом. Внезапно, он поднялся и вошел  внутрь.  Я  пошел
следом, настаивая на том, чтоб описать ему то, что я видел.
     Я верно изложил всю последовательность событий так,  как  их  помнил.
Все время, пока я рассказывал,  дон  Хуан  продолжал  улыбаться.  Когда  я
закончил, он потряс головой.
     - В_и_д_е_н_ь_е_ очень трудная вещь, - сказал он.
     Я попросил его объяснить свою фразу.
     -  В_и_д_е_н_ь_е_  -  это  не  тема  для  разговоров,  -  сказал   он
повелительно. Очевидно, он не собирался больше  ничего  мне  рассказывать.
Поэтому я сдался и вышел из дома, чтобы выполнить кое-какие его поручения.
     Когда я вернулся, уже стемнело.  Мы  перекусили,  а  затем  вышли  на
рамаду. Не успели мы усесться, как дон Хуан начал говорить об  уроке  дона
Хенаро. Он совсем не дал мне времени,  чтоб  к  этому  приготовиться.  Мои
записки были при мне, но было слишком темно, чтобы писать, и  я  не  хотел
сбивать его с разговора тем, чтоб пойти за керосиновой лампой.
     Он сказал, что дон Хенаро, будучи мастером равновесия, мог  выполнять
очень сложные и трудные движения. Сидение на голове было  одним  из  таких
движений, и им он хотел показать мне, что невозможно учиться в_и_д_е_т_ь_,
делая записи. Сидение на голове без помощи  рук  было,  в  лучшем  случае,
шутовским трюком, который длится лишь  секунду.  По  мнению  дона  Хенаро,
писать о _в_и_д_е_н_ь_и_ - это то же самое, то  есть  это  просто  трудный
маневр, такой же странный и такой же ненужный, как сиденье на голове.
     Дон Хуан уставился на меня в  темноте  и  очень  драматическим  тоном
сказал, что в то время, как дон Хенаро обхаживал меня, сидя на  голове,  я
был на самой грани _в_и_д_е_н_ь_я_. Дон Хенаро заметил это и повторял свой
маневр снова и снова, но без толку, так как я уже потерял  найденную  было
нить. Дон Хуан сказал, что затем дон Хенаро, тронутый личной симпатией  ко
мне, предпринял попытку вновь вернуть меня на грань _в_и_д_е_н_ь_я_. После
очень тщательных размышлений он решил показать мне, что такое  равновесие,
пересекая водопад. Он чувствовал, что водопад подобен тому  порогу,  перед
которым я стою, и верил, что я тоже смогу его пересечь.
     Затем дон  Хуан  объяснил  представление,  данное  доном  Хенаро.  Он
сказал, что уже говорил мне, что человеческие существа являются  для  тех,
кто _в_и_д_и_т_,  светящимися  существами,  состоящими  из  чего-то  вроде
волокон света, которые крутятся спереди назад и дают видимость яйца.
     Он сказал, что говорил мне  также,  что  самой  поразительной  чертой
яйцеподобных существ был набор длинных волокон света, выходящих из  района
пупка.
     Дон Хуан сказал, что эти волокна имеют очень большое значение в жизни
человека. Эти волокна были секретом равновесия дона Хенаро, и его урок  не
имел ничего общего с  акробатическим  прыжком  через  водопад.  Его  показ
равновесия состоял в том, как он использовал эти "щупальцеподобные" нити.
     Дон Хуан прекратил разговор на эту тему так же внезапно, как  он  его
начал, и стал говорить о чем-то совершенно другом.

     24 октября 1968 г.
     Я загнал дона Хуана в угол и сказал, что я интуитивно  чувствую,  что
никогда больше мне не дадут урока равновесия, и что  он  должен  объяснить
мне все скрытые детали, которые, в противном случае, я  никогда  не  смогу
открыть сам. Дон Хуан сказал, что я прав в том, что дон Хенаро  не  станет
мне давать другого урока равновесия.
     - Что еще хочешь ты знать? - спросил он.
     - Что это за щупальцеобразные нити, дон Хуан?
     - Это щупальца, которые выходят из тела человека и  которые  очевидны
для любого мага, который может _в_и_д_е_т_ь_. Маги действуют  в  отношении
людей согласно тому, как они _в_и_д_я_т_ их щупальца.  Слабые  люди  имеют
очень короткие, почти незаметные щупальца;  сильные  люди  имеют  щупальца
длинные и яркие. У Хенаро, например,  они  настолько  яркие,  что  кажутся
твердыми. По этим нитям можно сказать, здоров ли  человек  или  он  болен,
злой он или добрый, или предатель. По  этим  нитям  можно  сказать  также,
может ли человек _в_и_д_е_т_ь_. Однако,  здесь  встает  трудная  проблема.
Когда Хенаро _у_в_и_д_е_л_ тебя, то он узнал, совершенно также, как и  мой
друг Висент, что ты можешь _в_и_д_е_т_ь_; когда я  _в_и_ж_у_  тебя,  то  я
в_и_ж_у_, что ты можешь _в_и_д_е_т_ь_, и в то же время я знаю сам, что  ты
этого не можешь. Как обманчиво. Хенаро не мог преодолеть этого. Я  говорил
ему, что ты странный дурак. Я думаю,  что  он  хотел  сам  это  увидеть  и
поэтому взял тебя на водопад.
     -  Почему  ты  считаешь,  что  я  произвожу  впечатление,  что   могу
в_и_д_е_т_ь ?
     Дон Хуан не ответил мне. Он долго молчал. Я не хотел ничего больше  у
него спрашивать. Наконец, он заговорил, он сказал, что он  знает,  почему,
но не знает, как это объяснить.
     - Ты считаешь, что все в мире легко понять, - казал он, - Потому  что
все, что ты делаешь - это рутина, которую понять легко. У водопада,  когда
ты смотрел на то, как Хенаро движется через воду, ты считал, что он мастер
сальтомортале, потому что сальтомортале - это  было  все,  о  чем  ты  мог
думать. И ты всегда будешь считать, что это все,  что  он  делал.  Однако,
Хенаро совсем не прыгал через воду. Если бы он прыгнул, то  он  бы  погиб.
Хенаро уравновешивал себя на своих совершенных ярких нитях.  Он  делал  их
длинными, длинными нстолько, что он мог, скажем, перекатиться по ним через
водопад. Он демонстрировал верный способ, как делать эти щупальца длинными
и как ими  с  точностью  манипулировать.  Паблито  _в_и_д_е_л_  почти  все
движения Хенаро.  Нестор,  с  другой  стороны,  _в_и_д_е_л_  только  самые
очевидные маневры. Он упустил мелкие детали. Но ты, ты  совершенно  ничего
не в_и_д_е_л_.
     - Может быть, если бы  ты,  дон  Хуан,  сказал  мне  заранее  на  что
смотреть...
     Он прервал меня и сказал, что это только мешало бы дону Хенаро,  если
бы он стал давать мне инструкции.  Если  бы  я  знал,  что  именно  должно
произойти, то мои нити были бы возбуждены и взаимодействовали бы с  нитями
дона Хенаро.
     - Если бы ты мог _в_и_д_е_т_ь_, - сказал он, - то тебе было  бы  ясно
уже с первого же шага, сделанного Хенаро, что он не поскальзывался,  когда
взбирался к  вершине  водопада.  Он  ослаблял  свои  щупальца.  Дважды  он
охватывал ими камни и повисал на голой скале, как муха. Когда он  поднялся
на вершину и был готов пересечь воду,  он  сфокусировал  их  на  небольшом
камне на середине потока, и когда они  были  там  надежно  закреплены,  он
позволил щупальцам перебросить (перетащить рывком) его туда. Хенаро  вовсе
не прыгал и поэтому  мог  приземляться  на  скользкую  поверхность  совсем
маленьких камней на самом краю водопада. Его нити были постоянно тщательно
обернуты вокруг каждого камня, который он использовал.
     Он не стоял очень долго на первом камне,  потому  что  остальные  его
нити были закреплены за другой, еще более маленький камень  в  том  месте,
где напор воды был наибольшим. Его щупальца перетащили  его  вновь,  и  он
приземлился на него. Это была самая выдающаяся вещь,  которую  он  сделал.
Поверхность камня была слишком маленькой для того, чтобы  человек  мог  на
нем стоять, и напор воды сбросил бы его в пропасть, если бы он не  оставил
часть своих нитей на первом камне.
     В этом втором положении он стоял долгое время, потому что  ему  нужно
было опять вытянуть свои щупальца и послать их на другую сторону водопада.
Когда он закрепил их там, ему нужно было освободить нити, закрепленные  на
первом камне.
     Это было очень хитро. Пожалуй, только один Хенаро мог сделать это. Он
чуть не потерял свою хватку, или может, он просто дурачил  нас,  мы  этого
никогда наверняка не узнаем. Лично я действительно думаю, что он  чуть  не
потерял свою хватку. Я знаю это потому, что он напрягся и  выбросил  через
воду великолепный пучок, подобный лучу прожектора. Я  чувствую,  что  один
лишь этот пучок мог перетянуть его на другую сторону. Когда он оказался на
другой стороне, он встал и дал своим нитям сиять, как множество огней. Это
он сделал специально для тебя. Если бы ты был способен  _в_и_д_е_т_ь_,  то
это ты бы _у_в_и_д_е_л_.
     Хенаро стоял там, глядя на тебя и тогда узнал, что ты не _в_и_д_е_л_.




                      ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЗАДАЧА "ВИДЕНЬЯ"


                                    7

     Дона Хуана не было дома, когда я приехал к нему в  полдень  8  ноября
1968 года. Я не имел представления, где его  искать,  поэтому  я  сидел  и
ждал. По какой-то неизвестной мне причине я знал, что он  скоро  вернется.
Немного погодя, дон Хуан  вошел  в  дом.  Он  кивнул  мне.  Мы  обменялись
приветствиями. Он, казалось, устал и лег на циновку. Он пару раз зевнул.
     Идея _в_и_д_е_н_ь_я_ стала для меня камнем преткновения,  и  я  решил
воспользоваться опять  его  галлюциногенной  курительной  смесью.  Сделать
такое решение было ужасно трудно, поэтому я хотел еще  немного  обговорить
этот вопрос.
     - Я хочу учиться  _в_и_д_е_т_ь_,  дон  Хуан,  -  сказал  я.  -  Но  я
действительно не хочу ничего принимать. Я не хочу курить твою  смесь.  Как
ты думаешь, есть ли какой-нибудь шанс для меня научиться _в_и_д_е_т_ь_ без
этого.
     Он сел, секунду пристально смотрел на меня, а затем лег опять.
     - Нет, - сказал он. - тебе придется воспользоваться дымком.
     - Но ты говорил, что я был на грани _в_и_д_е_н_ь_я_ у дона Хенаро.
     - Я хотел  сказать,  что  что-то  в  тебе  светилось,  как  будто  ты
действитедьно осознавал то, что делает Хенаро, но  ты  просто  смотрел.  В
тебе,  очевидно,  есть  что-то,  что  напоминает  _в_и_д_е_н_ь_е_,  но  не
является им. Ты набит до краев, и только дымок может помочь тебе.
     - Но зачем нужно курить? Почему нельзя просто научиться  _в_и_д_е_т_ь
самому? У меня очень сильное желание, разве этого недостаточно?
     - Нет, этого недостаточно. _В_и_д_е_н_ь_е_ - не так просто, и  только
курение может дать тебе  скорость,  которая  необходима  для  того,  чтобы
уловить  отблеск  того  ускользающего  мира.  Иначе   ты   будешь   только
с_м_о_т_р_е_т_ь_.
     - Что ты имеешь в виду под ускользающим миром?
     - Мир, когда ты _в_и_д_и_ш_ь_, не таков, каким ты  представляешь  его
себе сейчас. Это, скорее, ускользающий мир, который движется и изменяется.
Может быть, можно научиться самому воспринимать этот ускользающий мир,  но
добра из этого не выйдет, потому что тело разрушается от стресса. С другой
стороны, с курением  никогда  не  страдаешь  от  утомления.  Курение  дает
необходимую скорость для того, чтобы поймать ускользающее движение мира, и
в то же время оно сохраняет тело и его силы незатронутыми.
     - Хорошо, - сказал я драматически. - Я не хочу больше  ходить  вокруг
да около. Я буду курить.
     Он рассмеялся над моим проявлением эмоций.
     - Выброси это из головы, - сказал он. - Ты всегда  хватаешься  не  за
то, за что следует. Теперь ты  считаешь,  что  простое  решение  позволить
дымку вести себя может дать тебе _в_и_д_е_н_ь_е_. Нужно  еще  многое.  Для
чего угодно всегда нужно еще многое.
     На секунду он стал серьезным.
     - Я был с тобой очень осторожен, и мои  поступки  были  обдуманны,  -
сказал он, - потому что мескалито захотел, чтоб ты узнал мое знание. Но  я
знаю, что у меня не будет времени, чтобы научить тебя всему, что я хочу. У
меня будет время только на то, чтобы поставить тебя на  дорогу  и  верить,
что ты будешь искать также, как искал я сам. Я  должен  признать,  что  ты
более упрям и менее восприимчив, чем я. В  то  же  время  ты  имеешь  иные
взгляды, и то, какое направление примет твоя жизнь - вещь,  которую  я  не
могу предвидеть.
     Его рассудительный тон голоса, что-то в его поведении вызвало во  мне
старое чувство, смесь страха, одиночества и ожидания.
     - Скоро мы узнаем, где ты стоишь, - сказал он загадочно.
     Больше он ничего не сказал. Немного погодя он вышел из дома. Я  вышел
следом и стоял перед ним, не зная, то ли сесть, то ли распаковать свертки,
которые я привез ему.
     - Это будет опасно? - спросил я просто, чтобы что-нибудь сказать.
     - Все опасно, - сказал он.
     Дон Хуан, видимо, не был расположен говорить мне что-нибудь  еще.  Он
собрал какие-то маленькие узлы, лежавшие в углу, и сложил их в сетку. Я не
предлагал ему помощь, потому что знал, если она  ему  понадобится,  то  он
попросит об этом. Потом  он  лег  на  соломенную  циновку.  Он  велел  мне
расслабиться и отдохнуть. Я лег на свою циновку и попытался заснуть, но  я
не был усталым. Предыдущей ночью я  остановился  в  мотеле  и  проспал  до
полудня, зная, что до дома дона Хуана мне ехать всего три часа.
     Он тоже не спал.  Хотя  его  глаза  были  закрыты,  я  заметил  почти
неуловимые ритмические  движения  его  головы.  Мне  подумалось,  что  он,
пожалуй, поет про себя.
     - Поедим что-нибудь, - внезапно сказал дон Хуан, и его голос заставил
меня подскочить. - Тебе понадобится вся твоя энергия.  Ты  должен  быть  в
хорошей форме.
     Он приготовил суп, но я не был голоден.
     На следующий день, 9 ноября, дон Хуан позволил мне съесть лишь крошку
пищи и велел отдыхать. Я лежал все утро, но расслабиться не мог. Я не имел
представления, что у дона Хуана на уме, но что хуже всего, я не был уверен
и в том, что на уме у меня самого.
     Около трех часов дня мы сидели под его рамадой. Я был очень  голоден.
Несколько раз я предлагал, чтобы мы поели, но он отказывался.
     - Ты не готовил смесь уже три года, -  внезапно  сказал  он.  -  тебе
придется курить мою смесь, поэтому будем считать,  что  я  собрал  ее  для
тебя. Тебе понадобится ее совсем немного. Я один раз набью трубку. Ты  всю
ее выкуришь и затем отдохнешь. Потом придет хранитель другого мира. Ты  не
будешь ничего делать, только наблюдать за ним. Наблюдай, как он двигается;
наблюдай за всем, что он  делает.  Твоя  жизнь  может  зависеть  от  того,
насколько хорошо ты следишь.
     Дон Хуан так внезапно прервал свои инструкции, что  я  не  знал,  что
сказать  и  даже  что  подумать.  Какое-то   время   я   бормотал   что-то
неразборчивое. Я не мог привести в порядок свои мысли. Наконец, я  спросил
первое, что пришло мне в голову.
     - Кто такой сторож?
     - Ты _у_в_и_д_и_ш_ь_ его, - сказал он. - Он охраняет другой мир.
     - Какой мир? Мир мертвых?
     - Это не мир мертвых и не мир чего-нибудь еще. Это просто другой мир.
Нет пользы говорить тебе об этом. Ты увидишь это сам. - С  этим  дон  Хуан
пошел в дом. Я последовал за ним в его комнату.
     - Подожди, подожди, дон Хуан. Что ты собираешься делать?
     Он не отвечал. Он вытащил из мешочка свою трубку и сел на  соломенный
мат в центре комнаты, инквизиторски глядя на меня. Казалось, он ждал моего
согласия.
     - Ты дурак, - сказал он мягко. - Ты не боишься.  Ты  просто  говоришь
себе, что ты боишься.
     Он медленно покачал головой с боку на бок. Затем он достал  небольшой
мешочек с курительной смесью и набил трубку.
     - Я боюсь, дон Хуан. Я действительно боюсь.
     - Нет, это не страх.
     Я отчаянно старался выиграть время и начал длинное обсуждение природы
моих чувств.
     Я искренне считал, что боюсь, но он указал мне на то, что дыхание мое
не прерывисто, и сердце мое бьется не быстрее, чем обычно.
     Я немного подумал о том, что он сказал.  Он  ошибался;  у  меня  было
много физических изменений,  обычно  связанных  со  страхом,  и  я  был  в
отчаяньи. Чувство надвигающегося рока окрасило все  вокруг  меня.  Желудок
мой был неспокоен, и я  был  уверен,  что  побледнел;  ладони  мои  сильно
вспотели, и, тем не менее, я действительно думал, что я боюсь.
     У меня не было того чувства страха,  к  которому  я  привык  за  свою
жизнь.  Страх,  который  всегда  был  неразрывно  моим,  отсутствовал.   Я
разговаривал, шагая взад и вперед по комнате перед доном  Хуаном,  который
все еще сидел на своей циновке, держа свою трубку и инквизиторски на  меня
глядя.
     Наконец, рассмотрев все это, я пришел к заключению,  что  то,  что  я
чувствовал вместо обычного страха, было  глубокое  чувство  неудовольствия
при одной только мысли о  том  смешении  понятий,  которое  сохдается  при
принятии галлюциногенных растений.
     Дон Хуан пристально смотрел на меня в этот момент, затем он  взглянул
позади меня, прищурившись, как будто он  старается  обнаружить  что-то  на
расстоянии.
     Я продолжал ходить взад и вперед перед ним до тех пор, пока он твердо
не сказал мне, чтобы я сел и расслабился. Несколько минут мы тихо сидели.
     - Ты не хочешь потерять свою ясность? - сказал он внезапно.
     - Да, дон Хуан, - ответил я.
     Он засмеялся с явным удовольствием.
     - Ясность, второй враг человека  знания,  написана  на  тебе.  Ты  не
боишься, - сказал он убежденно, - но теперь ты  не  хочешь  потерять  свою
ясность, и так как ты дурак, ты называешь это страхом.
     Он довольно засмеялся.
     - Принеси мне угли, - приказал он.
     Его тон был мягким и успокаивающим. Я автоматически встал и вышел  за
дом, чтобы собрать небольшие кусочки горящего угля от костра,  положил  их
на маленькую плитку камня и вернулся в комнату.
     - Выходи на крыльцо, - громко позвал дон Хуан снаружи.
     Он положил соломенную подстилку на  место,  где  я  обычно  сидел.  Я
положил угли рядом с ним, и он подул  на  них,  чтобы  развести  огонь.  Я
собирался сесть, но он остановил меня и велел мне сесть на  край  циновки.
Затем он положил кусочек угля в трубку и вручил ее мне. Я взял ее.  Я  был
удивлен тихой убедительностью, с которой дон Хуан управлял мной. Я не  мог
придумать, что сказать. У меня не было аргументов. Я был убежден,  что  не
боюсь, но только непроизвольно, потерять свою ясность.
     - Дуй, дуй, - приказал он мне спокойно. - только одна чашка.
     Я потянул трубку и услышал  шуршание  смеси,  занимавшейся  огнем.  Я
почувствовал мгновенно холод во рту и в носу.  Когда  я  сделал  последнюю
затяжку, я почувствовал, что вся  внутренность  моего  тела  была  покрыта
особым ощущением холодного тепла.
     Дон Хуан взял у меня трубку и постучал чашкой по ладони, чтобы выбить
остаток. Затем, как он делал всегда, он смочил свой палец слюной и  протер
им внутри чашки.
     Мое тело онемело, но я мог  двигаться.  Я  изменил  положение,  чтобы
сесть более удобно.
     - Что должно случиться? - спросил я.
     Мне было несколько трудно говорить.
     Дон Хуан очень бережно убрал свою трубку в чехол  и  завернул  его  в
длинный кусок ткани. Затем он встал  прямо  против  меня.  Я  почувствовал
головокружение; мои глаза  непроизвольно  закрылись.  Дон  Хуан  энергично
встряхнул меня и приказал мне не  спать.  Он  сказал,  что  я  знаю  очень
хорошо, что если я усну, то я умру. Это  встряхнуло  меня.  Мне  пришло  в
голову, что дон Хуан говорил мне это, может  быть,  чтобы  сохранить  меня
пробужденным, но, с другой стороны, мне также пришло в голову, что он  мог
быть прав. Я как можно шире раскрыл свои глаза, и это заставило дона Хуана
рассмеяться. Он сказал, что я должен ждать и не закрывать глаз все  время,
и что в определенный момент я смогу увидеть хранителя другого мира.
     Я почувствовал очень неприятный жар во всем моем  теле;  я  попытался
изменить положение, но я не мог сдвинуться.  Я  хотел  обратиться  к  дону
Хуану, но слова, казалось, были так глубоко внутри  меня,  что  я  не  мог
вытянуть их. Тогда я упал на левую сторону и обнаружил себя  смотрящим  на
дона Хуана с пола.
     Он  наклонился  и  приказал  мне  шепотом  не  смотреть  на  него,  а
пристально смотреть в точку на циновке, которая  была  прямо  против  моих
глаз. Он сказал, что я должен смотреть одним глазом, левым, и что рано или
поздно я _у_в_и_ж_у_ хранителя.
     Я направил пристальный взгляд на точку, которую он указал, но  ничего
не видел. В некоторый момент, однако,  я  заметил  мошку,  летавшую  перед
моими глазами. Она села  на  циновку.  Я  следил  за  ее  движениями.  Она
приблизилась очень близко ко мне, так близко, что мое зрительное  ощущение
затуманилось. И затем, внезапно, я почувствовал, что я  как  бы  поднялся.
Это было  очень  сбивающее  с  толку  ощущение  и  заслуживало  некоторого
объяснения, но для этого не было времени. У меня было полное ощущение, что
я видел прямо вперед от моего обычного уровня глаз, и то,  что  я  увидел,
потрясло  все  фибры  моего   существа.   Нет   способа,   чтобы   описать
эмоциональный  толчок,  который  я  пережил.  Прямо   передо   мной   было
гигантское, чудовищное животное. Действительно чудовищная вещь! Никогда  в
самых диких фантазиях у меня не  было  столкновений  ни  с  чем,  подобным
этому. Я смотрел на него в совершенном, крайнем замешательстве.
     Первой вешью, которую я действительно  заметил,  был  его  размер.  Я
подумал по какой-то причине, что оно, должно быть, было  около  ста  футов
высотой. Оно, казалось, стояло прямо,  хотя  я  не  мог  понять,  как  оно
стояло. Затем я заметил, что  оно  имело  крылья,  два  коротких,  широких
крыла. В этом месте  я  стал  сознавать,  что  я  настойчиво  рассматриваю
животное, как будто оно было обычного вида, то есть  я  смотрел  на  него.
Однако, я не мог в действительности смотреть на него путем, каким я привык
смотреть. Я понял, что я,  скорее,  замечал  его  по  частям,  как  будто,
картина становилась более ясной, когда добавлялись части.  Его  тело  было
покрыто пучками черных волос. У него было длинное рыло, которое  сочилось.
Его глаза были выпуклые и круглые, подобно двум огромным белым шарам.
     Затем оно начало махать крыльями. Это было не движение крыльев, как у
птиц, а трепетание, вибрация. Оно  набрало  скорость  и  начало  кружиться
передо мной; это был не  полет,  а,  скорее,  торможение  с  поразительной
скоростью и проворством, всего в нескольких  дюймах  над  землей.  В  этот
момент я обнаружил себя поглощенным  в  наблюдение  за  его  движением.  Я
подумал, что его движения были  безобразны,  но  однако,  его  скорость  и
легкость были великолепны.
     Оно покружилось дважды передо мной, вибрируя своими крыльями, и  все,
что сочилось из его рта, летело во всех направлениях.  Затем  оно  описало
круг и заскользило прочь с неописуемой скоростью, пока не исчезло из вида.
Я пристально смотрел в направлении, в котором оно улетело, так как  ничего
не было, что я мог бы делать. У меня было очень странное ощущение тяжести,
ощущение существа, неспособного  собрать  свои  мысли  связно.  Я  не  мог
сдвинуться. Я был как будто приклеен к месту.
     Затем я увидел  вдали  нечто,  похожее  на  пятно;  спустя  мгновение
громадный зверь снова кружился на полной скорости передо мной. Его  крылья
были  все  ближе  и  ближе  к  моим  глазам,  пока  не  достигли  меня.  Я
почувствовал, что его крылья действиетльно достали меня, они были здесь. Я
пронзительно закричал со всей своей силой, собрав в одно самые мучительные
усилия, которые я когда-либо имел.
     Следующей вещью, которую я осознал, было то, что  я  сидел  на  своей
циновке, и дон Хуан тер мой лоб. Он натер мои руки и ноги листьями,  затем
он отвел меня к канаве позади его дома, снял с  меня  одежду  и  полностью
окунул меня в воду; затем вытащил меня и окунул меня снова и снова.
     Когда я лежал в мелкой канаве, дон Хуан вынимал мою левую ногу  время
от времени и похлопывал осторожно по подошве.  После  этого  я  чувствовал
щекотание. Он заметил это и сказал, что я был в порядке. Я  оделся,  и  мы
вернулись в его дом. Я снова  сел  на  свой  соломенный  мат  и  попытался
заговорить, но почувствовал, что не мог сконцентрироваться на том,  что  я
хотел сказать, хотя мои мысли были очень ясными. Я был удивлен, поняв, как
много концентрации необходимо, чтобы говорить. Я также  заметил,  что  для
того, чтобы сказать что-либо, я останавливал взгляд на вещах. У меня  было
впечатление, что я запутался очень глубоко, и когда я  хотел  говорить,  я
должен был всплыть подобно водолазу; я должен  был  подняться,  как  будто
притянутый своими словами. Дважды пытался откашляться обычным способом.  Я
мог сказать тогда все, что я хотел, но я не мог. Я предпочитал  оставаться
на необычном уровне тишины,  где  я  мог  только  смотреть.  У  меня  было
чувство, что я постучался в то, что дон  Хуан  называл  "видение",  и  это
сделало меня очень счастливым.
     Потом дон Хуан дал мне суп и лепешки и велел мне есть. Я мог есть без
какого-либо усилия и без потери того,  что,  я  думал,  было  моей  "силой
видения". Я фокусировал свой пристальный взгляд на всем вокруг меня. Я был
убежден, что я мог "видеть" все, и, тем не менее, весь мир выглядел  таким
же, насколько я оценивал. Я старался "видеть" до тех пор,  пока  не  стало
совершенно темно. Наконец, я перестал стараться, лег и заснул.
     Я проснулся, когда дон Хуан покрывал  меня  одеялом.  У  меня  болела
голова и тошнило. Потом я почувствовал  себя  лучше  и  крепко  заснул  до
следующего дня.
     Утром я был собой снова. Я нетерпеливо спросил дона Хуана:
     - Что происходило со мной?
     Дон Хуан скромно засмеялся.
     - Ты ходил смотреть хранителя, и, конечно, ты нашел его, - сказал он.
     - Но что это было, дон Хуан?
     -  Страж,  хранитель,  часовой  другого  мира,  -  сказал  дон   Хуан
убедительно.
     Я  намеревался  рассказать  ему  подробности  об  этом   зловещем   и
безобразном звере, но он не обратил внимания на мою попытку,  сказав,  что
мое переживание не было особенным, что любой человек мог пережить это.
     Я  сказал  ему,  что  хранитель  вызвал  во  мне  такой  шок,  что  я
действительно не был еще способен думать об этом.
     Дон Хуан рассмеялся и высмеял то, что он  называл  сверхдраматической
наклонностью моей натуры.
     - Эта вещь, чем бы она ни была, задела меня, - сказал я. -  это  было
так реально, как ты и я.
     - Конечно, это было реально. Причинила ли она вам боль, или нет?
     Когда я вспоминал свои переживания, мое возбуждение росло.  Дон  Хуан
велел мне успокоиться. Затем он спросил меня, действительно  ли  я  боялся
его; он подчеркнул слова "действительно".
     - Я был ошеломлен, - сказал я. - Никогда в моей жизни у меня не  было
переживания такого благоговейного страха.
     - Брось, - сказал он, смеясь. - Тебе было нечего бояться.
     - Я клянусь тебе, - сказал я м искренней страстью, - что  если  бы  я
мог двигаться, я убежал бы в истерике.
     Он нашел мое утверждение очень забавным и захохотал во все горло.
     - Что же заставило меня видеть это чудовище, дон Хуан?
     Он стал серьезным и пристально посмотрел на меня.
     - Это был страж, - сказал он. -  если  ты  хочешь  _в_и_д_е_т_ь_,  ты
должен победить стража.
     - Но как я могу победить его,  дон  Хуан?  Он,  возможно,  сто  футов
высотой.
     Дон Хуан засмеялся так сильно, что слезы потекли из его глаз.
     - Почему ты не позволяешь мне рассказать тебе о  том,  что  я  видел,
таким образом здесь не было бы ничего непонятного? - сказал я.
     - Если это делает тебя счастливым, продолжай, рассказывай мне.
     Я рассказал все, что я мог вспомнить, но это, казалось,  не  изменило
его настроения.
     - Однако, в этом ничего нового, - сказал он, улыбаясь.
     - Но как ты ожидаешь, что я смогу победить вещь, подобную этой? Чем?
     Он замолчал и совершенно успокоился. Затем он  повернулся  ко  мне  и
сказал:
     - Ты боялся в действительности? Тебе было больно, но ты не боялся.
     Он откинулся на какие-то узлы и закинул руки за  голову.  Я  подумал,
что он оставил этот разговор.
     - Ты знаешь, - сказал он неожиданно, смотря на крышу рамады, - каждый
человек может _в_и_д_е_т_ь_ стража. Страж иногда является некоторым из нас
устрашающим зверем высотой до неба. Ты счастливец; для тебя он был  только
сто футов высотой. И все же его секрет очень прост.
     Он замолчал на мгновение и замурлыкал мексиканскую песенку.
     - Страж другого мира был комар,  -  сказал  он  медленно,  как  будто
измеряя действие своих слов.
     - Извините.
     - Страж другого мира  -  комар,  -  повторил  он.  -  то,  с  чем  ты
встретился вчера, был комар; и этот маленький  комар  не  пропустит  тебя,
пока ты не победишь его.
     В этот момент я не хотел верить в  то,  что  говорил  дон  Хуан,  но,
припомнив по порядку свою встречу, я должен был согласиться,  что  в  один
момент я смотрел на комара, а мгновение спустя произошел вид миража,  и  я
увидел зверя.
     -  Но  как  мог  комар  повредить  мне,  дон  Хуан?  -   спросил   я,
действительно сбитый с толку.
     - Он был не комаром, когда причинял тебе боль, - сказал он, - он  был
стражем другого мира. Возможно, однажды ты соберешься с мужеством победить
его. Не теперь, я думаю; теперь он для тебя стофутовый  брызгающий  зверь.
Но нечего говорить об этом. Стоять перед ним -  это  не  подвиг;  поэтому,
если ты хочешь знать больше об этом, ты должен найти стража снова.

     Два дня спустя, 11 ноября, я снова курил смесь дона Хуана.
     Я попросил дона Хуана дать мне покурить еще раз, чтобы найти  стража.
Я  попросил   его   не   сразу,   а   после   долгого   размышления.   Моя
заинтересованность стражем была намного больше моего страха или неудобства
потерять свою ясность.
     Процедура была такой же. Дон Хуан набил трубку, и, когда я кончил все
содержимое, он взял ее и спрятал.
     Эффект  был  заметно  медленнее.  Когда  я   почувствовал   небольшое
головокружение, дон Хуан подошел ко мне и, взяв мою голову  руками,  помог
мне лечь на левый бок. Он велел мне вытянуть ноги и расслабиться, а  затем
помог мне поставить мою правую руку перед собой, на уровне моей груди.  Он
так повернул мою  ладонь,  чтобы  я  оперся  на  циновку,  и  позволил  бы
отдохнуть моему телу. Я ничего не делал, чтобы помочь  или  помешать  ему,
так как я не знал, что он собирается делать.
     Он сел напротив меня и велел мне ни на чем не  концентрироваться.  Он
сказал, что хранитель собирался прийти и что  я  должен  смотреть  вокруг,
чтобы _у_в_и_д_е_т_ь_ его. Он также сказал мне  небрежно,  что  страж  мог
причинить большую боль, но что  был  один  способ  предотвратить  это.  Он
сказал, что два дня назад он заставил меня сидеть, потому что  он  считал,
что этого с меня достаточно. Он указал на мою правую руку и сказал, что он
намеренно поставил ее в такое положение, чтобы я мог пользоваться ей,  как
рычагом, чтобы продвигаться, куда бы я ни пожелал.
     Ко времени, когда он кончил говорить мне все  это,  мое  тело  совсем
онемело. Я хотел обратить его внимание на то,  что  мне  будет  невозможно
продвигаться, потому что я потерял контроль над моими мускулами. Я пытался
произнести слова, но не  мог.  Он,  казалось,  предвидел  это,  однако,  и
объяснил, что вся хитрость была  в  желании.  Он  убеждал  меня  вспомнить
время, несколько лет назад, когда я впервые курил грибы. В этом  случае  я
падал на землю и вскакивал на ноги снова при действии того, что он называл
в то время моим "желанием"; я "выдумывал сам".  Он  сказал,  что  это  был
единственно возможный способ встать.
     То, что он говорил, ыбло бесполезно для меня, потому что я не помнил,
что я в действительности делал прежде. У меня было всепоглощающее  чувство
безнадежности, и я закрыл глаза.
     Дон Хуан схватил меня за волосы, энергично  встряхнул  мою  голову  и
повелительно приказал мне не закрывать глаза. Я не только открыл глаза, но
сделал что-то, что, я думал, было удивительным. Я действительно сказал:
     - Я не знаю, как я вставал тогда.
     Я был сильно удивлен. Что-то очень  монотонное  было  в  ритме  моего
голоса, но это был действительно мой голос, и,  тем  не  менее,  я  честно
верил, что я не мог сказать это,  потому  что  минутой  раньше  я  не  был
способен говорить.
     Я посмотрел на дона Хуана. Он отвернулся и засмеялся.
     - Я не говорил этого, - сказал я.
     Я опять сильно удивился  своему  голосу.  Я  почувствовал  ободрение.
Говорить при этих условиях стало развлекательным процессом.  Мне  хотелось
попросить дона Хуана, чтобы он объяснил мой разговор, но я обнаружил,  что
снова не был способен произнести ни единого  слова.  Я  неистого  старался
высказать свои мысли, но бесполезно.  Я  отказался  от  этого,  и  в  этот
момент, почти непроизвольно, произнес:
     - Кто говорит, кто говорит?
     - Этот вопрос так рассмешил дона Хуана, что он подпрыгнул на месте.
     Очевидно, я мог высказывать простые вещи, если я знал точно то, что я
хотел сказать.
     - Я ли говорю? Я ли говорю? - спросил я.
     Дон Хуан сказал мне, что  если  я  не  остановлюсь,  то  он  уйдет  и
отдохнет под рамада и оставит меня одного с моим дурачеством.
     - Это не дурачество, - сказал я.
     Я говорил очень серьезно. Мои мысли  были  очень  ясными;  мое  тело,
однако, онемело - я не чувствовал его. Я  не  задыхался,  так  как  я  был
однажды в прошлом в подобных условиях; мне было удобно, потому  что  я  не
мог ничего чувствовать; у меня не было контроля над сознанием, но, все же,
я мог говорить. Мне пришла мысль, что если я могу  говорить,  возможно,  я
могу и встать, как говорил дон Хуан.
     - Встаю, - сказал я по-английски, и с мерцанием в глазах, встал.  Дон
Хуан покачал головой недоверчиво и вышел из дома.
     - Дон Хуан! - позвал я три раза.
     Он вернулся.
     - Положи меня, - сказал я.
     - Положи себя сам, - сказал он. - кажется, ты делаешь правильно.
     Я сказал: "ложусь", и внезапно я потерял комнату из вида. Я ничего не
видел. Через секунду комната и дон  Хуан  появились  опять  в  поле  моего
зрения. Я подумал, что я, должно быть, лежал лицом вниз, и он взял меня за
волосы и поднял мою голову.
     - Спасибо, - сказал я очень медленно.
     - Пожалуйста, - ответил он, подражая мне и сдерживая смех.
     Затем он принес листья и начал растирать ими мои руки и ноги.
     - Что ты делаешь? - спросил я.
     - Я растираю тебя, - сказал он, имитируя мою тяжелую монотонность.
     Он  содрогнулся  от  смеха.  Его  глаза  были  блестящими   и   очень
дружелюбными.  Я  понравился  ему.  Я  чувствовал,  что   дон   Хуан   был
сочувствующим, честным и довольным. Я не мог смеяться с ним, но  мне  было
приятно. Другое чевство радости охватило меня,  и  я  засмеялся;  это  был
такой ужасный звук, что дон Хуан попятился.
     - Я лучше отведу тебя к канаве, - сказал он, -  или  ты  убьешь  себя
дурачеством.
     Он  поставил  меня  на  ноги  и  заставил  прогуляться  по   комнате.
Мало-помалу я начал  приходить  в  чувство,  почувствовал  свои  ноги,  и,
наконец, все свое тело. Мои уши разрывались от  необычного  давления.  Это
было подобно ощущению руки или ноги, которая была заснувшей. Я  чувствовал
огромную тяжесть в затылке и на макушке.
     Дон Хуан потащил меня к канаве позади его дома и  положил  меня  туда
совершенно раздетого. Холодная вода уменьшила давление, боль, и постепенно
все прошло.
     Я переоделся в доме, сел и снова почувствовал  отчужденность,  то  же
желание оставаться спокойным. Однако, на этот раз я заметил, что это  была
не ясность ума или способность  к  сосредоточению;  скорее,  это  был  вид
меланхолии или физической усталости. Наконец, я заснул.

     12 ноября 1963 г.
     В это утро дон Хуан и я пошли на соседние холмы собирать растения. Мы
прошли около шести миль по чрезвычайно неровной местности. Я очень  устал.
Мы сели отдохнуть, по моей инициативе, и он начал разговор, сказав, что он
доволен моим прогрессом.
     - Я знаю теперь, что это говорил я, - сказал я,  -  но  тогда  я  мог
поклясться, что это был кто-то другой.
     - Конечно, это был ты, - сказал он.
     - Как же случилось, что я не мог узнать себя?
     - Это белает дымок. Можно говорить и не  заметить  этого,  или  можно
пройти тысячи миль и не заметить ничего. Это зависит от того, как кто-либо
может принимать вещи. Маленький  дымок  устраняет  тело  и  дает  свободу,
подобно ветру; лучше, чем  ветер,  ветер  может  быть  остановлен  скалой,
стеной или горой. Маленький дымок делает человека свободным,  как  воздух;
возможно, даже свободнее - воздуха может не быть в земле и он может  стать
затхлым, но с помощью маленького дымка человек не  может  быть  остановлен
или заперт.
     Слова дон Хуана высвободили смесь эйфории и  сомнения.  Я  чувствовал
потрясающее беспокойство, ощущение неопределенной вины.
     - Тогда он может действительно сделать все эти вещи, дон Хуан?
     - А что думаешь ты? Ты подумаешь, скорее, что являешься ненормальным,
или нет? - сказал он язвительно.
     - Для тебя легко принимать все эти вещи. Для меня это невозможно.
     - Мне это нелегко. У меня не больше привилегий, чем у тебя. Эти  вещи
равно трудны для тебя и для меня или для любого другого, чтобы их принять.
     - Но ты дома со всем этим, дон Хуан?
     - Да, но это мне много стоит. Я должен  бороться,  возможно,  больше,
чем ты когда-либо хотел. У тебя трудный путь получения всего в работе.  Ты
не представляешь, как тяжело я должен был работать, чтобы сделать то,  что
ты сделал вчера. У тебя есть что-то, что помогает  тебе  на  каждом  дюйме
пути. Нет лругого возможного способа объяснения, кроме способа, которым ты
узнаешь о силах. Ты делал это прежде с мескалито, теперь ты делаешь это  с
маленьким дымком. Ты  должен  сосредоточиться  на  факте,  что  ты  имеешь
большой дар, и отбросить другие соображения в сторону.
     - Ты произносишь это так легко, но это не так. Я разрываюсь внутри.
     - Ты будешь цельным снова довольно скоро. Ты не  заботишься  о  своем
теле из-за одной вещи. Ты такой же толстый. Я  не  хотел  ничего  говорить
тебе прежде. Каждый должен всегда позволять  другим  делать  то,  что  они
должны делать. Тебя долго не  было.  Я  сказал  тебе,  что  ты  вернешься,
однако, и ты вернулся. Та же вещь случилась со мной.  Я  ушел  на  пять  с
половиной лет.
     - Почему ты не приходил, дон Хуан?
     - По той же причине, что и ты. Я не полюбил это.
     - Почему же ты вернулся?
     - По той же причине, по которой вернулся ты сам - потому что не  было
другого пути, чтобы жить.
     Это заявление имело большое воздействие на меня, и  я  подумал,  что,
возможно, не было другого пути жизни. Я никогда не  высказывал  эту  мысль
кому-нибудь, однако дон Хуан высказал ее правильно.
     После очень долгого молчания я спросил его:
     - Что я делал вчера, дон Хуан?
     - Ты вставал, когда ты хотел.
     - Но я не знаю, как я делал это.
     - Совершенствование этой техники отнимает время. Важная вещь, однако,
это то, что ты знаешь, как делать это.
     - Но я не знаю. Это вопрос, я действительно не знаю.
     - Конечно, ты знаешь.
     - Дон Хуан, я уверяю тебя, я клянусь тебе...
     Он не дал мне кончить; он встал и вышел.
     Позже мы снова беседовали о страже другого мира.
     - Если я верю, что все,  что  я  испытал,  действительно  реально,  -
сказал я, - тогда  страж  является  гигантским  созданием,  которое  может
причинить невероятную физическую  боль;  и  если  я  верю,  что  он  может
действительно путешествовать на огромные расстояния  посредством  действия
воли, тогда логически заключить, что я мог  бы  также  желанием  заставить
чудовище исчезнуть. Так ли это?
     - Не точно, - сказал он. - Ты не можешь захотеть, чтобы страж  исчез.
Однако, твое желание может остановить его от вреда тебе. Конечно, если  ты
когда-нибудь выполнишь это,  то  дорога  тебе  открыта.  Ты  действительно
сможешь пройти стража, и он ничего не  сможет  сделать,  даже  если  будет
бешено кружиться вокруг.
     - Как же я могу совершить это?
     - Ты уже знаешь, как. Все, в чем ты нуждаешься, это в практике.
     Я  сказал  ему,  что  у  нас  было  неправильное  понимание,  которое
происходило от нашей разницы в восприятии мира. Я  сказал,  что  для  меня
знать что-нибудь подразумевало то, что я должен полностью сознавать о том,
что я делал, и что я мог повторить то, что я знал, по желанию, но  в  этом
случае я ни сознавал о  том,  что  я  делал  под  влиянием  дыма,  ни  мог
повторить это, если бы моя жизнь зависела от этого.
     Дон Хуан посмотрел на меня инквизиторски.  Он,  казалось,  забавлялсе
тем, что я говорил. Он снял свою шляпу и  почесал  виски,  как  он  делал,
когда хотел прикинуться смущенным.
     - Ты действительно знаешь, как рассказать, ничего не говоря? - сказал
он, смеясь. - Я должен сказать тебе,  что  ты  должен  иметь  непреклонную
решимость, чтобы стать человеком знания. Но ты, кажется, имел непреклонную
решимость смутиться загадками; ты настаиваешь  на  объяснении  всего,  как
будто весь мир составлен из вещей, которые могут быть объяснены. Теперь ты
стоишь лицом к лицу со стражем и с проблемой  движения  при  использовании
своего желания. Тебе когда-либо приходило на ум, что только немногие  вещи
в этом мире могут быть объяснены твоим  способом?  Когда  я  говорил,  что
страж действительно преграждает тебе проход и может  действительно  выбить
дьявола из тебя,  я  знал,  что  я  подразумевал.  Я  хотел  научить  тебя
мало-помалу, как двигаться, но затем я  понял,  что  ты  знаешь,  как  это
делать, хотя ты и говоришь, что не знаешь.
     - Но я действительно не знаю, как, - запротестовал я.
     - Ты знаешь, ты дурак, - сказал он неумолимо и затем улыбнулся. - Это
напоминает мне время, когда кто-то посадил этого парня Хулио на  уборочную
машину; он знал, как вести ее, хотя он никогда не пробовал этого раньше.
     - Я знаю, что ты имеешь в виду, дон Хуан, однако, я все еще чувствую,
что не могу сделать это снова, потому что я не имею уверенности в том, что
я делал.
     - Фальшивый волшебник пытается объяснить все в мире  объяснениями,  в
которых он не уверен, - сказал он, - и поэтому все  является  колдовством.
Но от этого тебе не лучше. Ты также хочешь объяснить все  своим  способом,
но ты не уверен в каждом своем объяснении.



                                    8

     Дон Хуан спросил меня внезапно, думал ли  я  уезжать  домой  в  конце
недели. Я сказал, что я намеревался уехать в понедельник утром. Мы  сидели
под его рамада в полдень  в  субботу,  18  января,  отдыхая  после  долгой
прогулки по окрестным холмам. Дон  Хуан  встал  и  вошел  в  дом.  Немного
погодя, он позвал меня внутрь. Он сидел  посреди  комнаты  и  положил  мою
соломенную циновку перед собой. Он предложил мне сесть  и,  не  говоря  ни
слова, развернул свою трубку, вынул ее из футляра, наполнил ее чашку своей
курительной смесью и зажег ее. Он даже принес в комнату  глиняный  поднос,
наполненный мелкими углями.
     Он не спросил меня, хочу ли я курить. Он только вручил мне  трубку  и
велел мне курить. Я  не  колебался.  Дон  Хуан,  очевидно,  определил  мое
настроение верно: мое непреодолимое любопытство к стражу должно было  быть
очевидным ему. Я не  нуждался  в  каком-либо  уговаривании  и  нетерпеливо
выкурил всю трубку.
     Реакции, которые я имел, были подобны тем, что  я  имел  раньше.  Дон
Хуан также возобновил во многом в той же  манере.  На  этот  раз,  однако,
вместо того, чтобы помогать мне делать это, он только  велел  мне  опереть
мою правую руку на циновку и лечь на левый бок. Он предложил, чтобы я сжал
кулак, если это даст мне лучший упор.
     Я сжал кулак моей правой руки, так как я нашел, что это  было  легче,
чем повернуть к полу ладонь, когда лежишь своим весом на ней. Я не спал; я
чувствовал сильное тепло некоторое время, а затем потерял всякое чувство.
     Дон Хуан лег со своей стороны напротив меня;  его  правое  предплечье
опиралось на его локоть и подпирало его голову подобно подушке.  Все  было
совершенно  спокойно,  даже  мое  тело,  в  котором  тогда   отсутствовали
тактильные ощущения. Я чувствовал большое удовлетворение.
     - Хорошо, - сказал я.
     Дон Хуан поспешно встал.
     - Не смей начинать с этой чепухи,  -  сказал  он  убедительно.  -  Не
говори. Говоря, ты совершенно потеряешь энергию,  и  тогда  сраж  раздавит
тебя, как ты прихлопываешь комара.
     Он, должно быть, подумал, что его улыбка была забавной, потому что он
начал смеяться, но внезапно остановился.
     - Не  разговаривай,  пожалуйста,  не  разговаривай,  -  сказал  он  с
серьезным выражением лица.
     - Я не собирался ничего говорить, - сказал я, и  я  действительно  не
хотел говорить это.
     Дон Хуан встал. Я видел его уходящим к  западной  стороне  его  дома.
Мгновением позже я заметил, что на мою циновку села мошка, и это наполнило
меня  такой  тревогой,  какой  я  не  испытывал  прежде.  Это  была  смесь
приподнятого настроения, страдания и страха.  Я  полностью  сознавал,  что
передо мной собиралось развернуться  что-то  трансуендентальное  -  мошка,
которая охраняла другой мир. Это была нелепая мысль; я  почувствовал  себя
подобно громко  смеющемуся,  но  затем  я  осознал,  что  мое  приподнятое
настроение отвлекло меня,  и  я  готов  был  упустить  переходный  период,
который я хотел сделать ясным. В моей предыдущей попытке увидеть стража  я
смотрел на мошку вначале своим левым глазом, а затем я почувствовал, что я
встал и смотрел на нее обоими глазами, но я  не  сознавал,  как  произошел
этот переход.
     Я увидел мошку, кружившуюся вокруг циновки перед моим лицом, и понял,
что смотрю на нее обоими глазами.  Она  подлетела  очень  близко;  в  этот
момент я не мог видеть ее обоими глазами больше и перевел  зрение  на  мой
левый глаз, который был на уровне земли.  В  мгновение,  когда  я  изменил
фокус,  я  также  почувствовал,  что  я  выпрямил  мое  тело  полностью  в
вертикальное положение и смотрел на невероятно огромное животное. Оно было
блестяще  черным.  Его  перед  был  покрыт  длинными,  черными,  коварными
волосами, которые выглядели подобно шипам, проходящим сквозь щели какой-то
блестящей, лоснящейся чешуи. Волосы были  расположены  пучками.  Его  тело
было массивным, толстым и круглым. Его крылья были широкими и короткими по
сравнению с длиной его тела. У него были  два  выпуклых  глаза  и  длинное
рыло. В это время оно смотрело на меня подобно аллигатору. Оно,  казалось,
имело длинные уши, или, возможно, рога, и оно сочилось.
     Я старался изо всех сил фиксировать свой пристальный взгляд на нем, и
затем стал полностью сознавать, что я не мог смотреть на него тем же самым
путем, каким я обычно смотрел на вещи. Я имел  странную  мысль:  глядя  на
тело стража, я чувствовал, что каждая отдельная часть его была  независимо
живой, как были живыми глаза людей. Я понял тогда  в  первый  раз  в  моей
жизни, что глаза были единственной частью человека, которая могла показать
мне, живой он или нет. Страж, с другой стороны, имел "миллион глаз".
     Я подумал, что это было замечательной находкой. Перед этим  опытом  я
размышлял  о  сравнениях,  которые   могли   описать   "искажения"   этого
превращения мошки в гигантского зверя; и я подумал, что хорошим сравнением
было бы "как  будто  смотришь  на  насекомое  через  увеличительные  линзы
микроскопа". Но это было не так. Очевидно, вид стража  был  намного  более
сложным, чем выглядело увеличенное насекомое.
     Страж начал кружиться передо мной. На один момент он остановился, и я
почувствовал, что  он  смотрит  на  меня.  Тогда  я  заметил,  что  он  не
производил звука. Танец стража был молчаливым. Благоговейность была в  его
появлении:  в  его  выпуклых  глазах,  в  его  угрожающей  морде,  в   его
сочливости, в его коварных волосах,  и  больше  всего  в  его  невероятном
размере.  Я  очень  близко  наблюдал,  как  он  двигал  крыльями,  как  он
видрировал ими без звука. Я наблюдал, как он тормозил над  землей  подобно
необычному конькобежцу.
     Рассматривая это кошмарное  создание  передо  мной,  я  действительно
чувствовал ликование. Я действительно верил, что я  открыл  тайну  одолеть
его. Я подумал, что страж был только движущейся картиной на немом  экране;
он не мог причинить мне вред - он только выглядел ужасающим.
     Страж  стоял,  тем  не  менее,  повернувшись  ко  мне;  внезапно   он
завибрировал своими крыльями и  повернулся  кругом.  Его  спина  выглядела
подобно блестящему окрашенному панцирю; ее сияние было  ослепительным,  но
оттенок был отвратительным - это был мой неблагоприятный цвет.
     Страж некоторое время оставался повернутый ко мне  спиной,  а  затем,
замахав своими крыльями, снова ускользнул из вида.
     Я был поставлен перед очень необычной дилеммой. Я честно верил, что я
одолел его пониманием того, что он изображал только  картину  ярости.  Моя
вера была, возможно, благодаря настойчивому утверждению дона Хуана, что  я
знал больше, чем я хотел признаться. Во всяком случае, я чувствовал, что я
победил стража, и путь был свободен. Однако, я не  знал,  как  продолжать.
Дон Хуан не сказал мне, что делать в таком случае. Я попытался повернуться
и посмотреть сзади, но я не мог двигаться.  Однако,  я  очень  хорошо  мог
видеть главную часть 180-градусного пространства перед  моими  глазами.  Я
то, что я видел, было неясным, бледно-желтым горизонтом, он казался газом.
Лимонный оттенок однообразно закрывал все, что я мог видеть. Казалось, что
я был на плато, наполненном парами серы.
     Внезапно страж показался снова точкой на горизонте. Он сделал широкий
круг, прежде чем остановиться передо мной;  его  рот  был  широко  открыт,
подобно огромной пещере; он не имел зубов. Он вибрировал  своими  крыльями
мгновение, а затем атаковал меня. Он действительно атаковал  меня  подобно
быку, и своими гигантскими крыльями он замахал у моих глаз. Я  закричал  с
болью, а затем взлетел, или, скорее, почувствовал, что я бросился вверх  и
прошел, паря, за стража, за желтоватое плато в другой мир, в мир людей,  и
я обнаружил себя стоящим посреди комнаты дона Хуана.

     19 января 1969 года.
     - Я действительно думал, что я одолел стража, - сказал я дону Хуану.
     - Ты, должно быть, ошибаешься, - сказал он.
     Дон Хуан не говорил ни одного слова  мне  с  прошлого  дня,  и  я  не
понимал этого. Я был погружен в род мечтательности, я снова  почувствовал,
что если бы я смотрел внимательно, то я был бы способен  "видеть".  Но  не
видел ничего особенного. Молчание, однако, чрезвычайно расслабляло меня.
     Дон Хуан попросил рассказать порядок моего  переживания,  и  то,  что
особенно интересовало его, это цвет, который я видел на спине стража.  Дон
Хуан вздохнул и, казалось, был действительно озабочен.
     - Тебе повезло, что на спине стража был цвет, - сказал он с серьезным
лицом. - будь он на передней части его тела или, еще хуже, на его  голове,
ты был бы  мертв  теперь.  Ты  не  должен  пытаться  _в_и_д_е_т_ь_  стража
когда-либо снова. Не для  твоего  темперамента  проходить  эту  плоскость;
однако, я убежден, что ты мог пройти через нее. Но не  будем  говорить  об
этом больше. Это был только один из возможных путей.
     Я обнаружил необычную тяжесть в тоне дона Хуана.
     - Что случится со  мной,  если  я  попытаюсь  _у_в_и_д_е_т_ь_  стража
снова?
     - Страж удалит тебя, - сказал он. - Он возьмет  тебя  в  свой  рот  и
унесет тебя в тот план и оставит тебя там навсегда.  Очевидно,  что  страж
знал, что это не для твоего темперамента, и предупредил тебя не являться.
     - Как, ты думаешь, страж узнал это?
     Дон Хуан посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом.  Он  пытался
сказать что-то, но отказался, как будто он не мог найти правильных слов.
     - Я всегда падаю от твоих вопросов,  -  сказал  он,  улыбаясь,  -  ты
действительно не думаешь, когда спрашиваешь меня это, так?
     Я протестовал и вновь подтвердил, что я озадачен тем, что страж  знал
мой темперамент.
     Дон Хуан имел необычный блеск в глазах, когда он говорил:
     - И ты даже ничего не упомянул о своем темпераменте стражу?!
     Его тон был настолько комически серьезен,  что  мы  оба  рассмеялись.
После этого, однако, он сказал, что страж, будучи  хранителем,  караульным
того мира, знал много секретов, которыми брухо имел право делиться.
     - Это один путь брухо _в_и_д_е_т_ь_, - сказал он. - Но это  не  будет
твоей областью, поэтому нет смысла говорить об этом.
     - Курение - единственный способ _в_и_д_е_т_ь_ стража? - спросил я.
     - Нет. Ты можешь также _в_и_д_е_т_ь_ его и без этого. Есть  множество
людей, которые могут делать это. Я  предпочитаю  курить,  потому  что  это
более  эффективно  и  наименее  опасно  для  меня.   Если   ты   пытаешься
в_и_д_е_т_ь_ стража без помощи курения, есть возможность,  что  ты  можешь
задержаться в выходе из этого пути. В твоем  случае,  например,  очевидно,
что страж предупредил тебя, когда он повернулся своей спиной так, чтобы ты
мог видеть враждебный цвет. Затем он улетел; но, когда он прилетел  назад,
ты был еще там, поэтому он напал на тебя. Однако,  ты  был  подготовлен  и
прыгнул. Дымок дал тебе защиту, в которой ты нуждался; если бы ты пошел  в
тот мир без его помощи, ты не смог бы избавиться от схватывания стражем.
     - Почему не смог бы?
     - Твои движения были бы слишком медленными. Чтобы уцелеть в том мире,
ты должен быть таким же быстрым, как молния. Это было моей ошибкой уйти из
комнаты, но я не хочу тебе говорить ничего больше. Ты болтун,  поэтому  ты
говоришь даже против своего желания. Будь я там с тобой, я бы оторвал твою
голову. Ты выпрыгнул сам, что было  даже  лучше;  однако,  я,  скорее,  не
рисковал бы так; страж - это не что-нибудь, с чем бы ты мог забавляться.



                                    9

     В течение трех месяцев дон Хуан систематически  избегал  разговора  о
страже. Я посетил его четыре раза в течение этих месяцев; он вовлекал меня
в текущие поручения для него каждый раз, и когда я выполнял поручения,  он
просто велел мне уезжать домой. 24 апреля 1969 года, когда я  в  четвертый
раз был в его доме, я, наконец, заговорил с ним после того, как мы поели и
сидели возле его глиняной  печки.  Я  сказал  ему,  что  он  делал  что-то
несоответственное мне; я был готов учиться, и, тем не менее,  он  даже  не
хотел меня вернуть. Я должен был очень сильно напрягаться, чтобы  побороть
свое отвращение к использованию галлюциногенных грибов,  и  я  чувствовал,
как он сам сказал, что я не должен терять время.
     Дон Хуан явно слушал мои жалобы.
     - Ты еще слаб, - сказал он. - ты торопишься, когда ты  должен  ждать,
но ты ждешь, когда ты должен торопиться. Ты слишком много думаешь.  Теперь
ты думаешь, что нельзя терять время. Недавно ты думал,  что  ты  не  хотел
курить ничего больше. Твоя жизнь - такая же проклятая неопределенность; ты
недостаточно плотен, чтобы встретиться с дымком. Я отвечаю за тебя, и я не
хочу, чтобы ты умер, подобно проклятому дураку.
     Я почувствовал смущение.
     - Что я могу сделать, дон Хуан? У меня большое нетерпение.
     - Живи, как воин! Я говорил тебе уже, что воин берет  ответственность
за свои действия, за самые тривиальные из своих  действий.  Ты  проявляешь
свои мысли, и это неправильно. Ты потерпел неудачу со стражем из-за  своих
мыслей.
     - Как я потерпел неудачу, дон Хуан?
     - Ты думаешь обо всем. Ты думал  о  страже,  и  поэтому  ты  не  смог
победить его. В первую очередь, ты должен жить, как воин. Я думаю, что  ты
понял это очень хорошо.
     Я хотел вставить что-нибудь в свою  защиту,  но  он  показал  жестом,
чтобы я молчал.
     - Твоя жизнь довольно трудна, -  продолжал  он.  -  Фактически,  твоя
жизнь труднее, чем учеников Хенаро Паблито  или  Нестора,  и  все  же  они
видят, а ты нет. Твоя  жизнь  труднее,  чем  у  Элихио,  а  он,  вероятно,
у_в_и_д_и_т_ раньше тебя. Это расстраивает  меня.  Даже  Хенаро  не  может
пережить этого. Ты честно выполнил все, что я говорил  тебе  делать.  Все,
чему мой бенефактор научил меня на  первой  ступени  обечения,  я  передал
тебе. Правило верное, шаги не могут быть  изменены.  Ты  сделал  все,  что
нужно было сделать, и все же ты не _в_и_д_и_ш_ь_; но тем, кто _в_и_д_и_т_,
подобно Хенаро, кажется, будто ты _в_и_д_и_ш_ь_. Я полагаюсь на это,  и  я
обманываюсь. Ты вертишься вокруг и ведешь  себя,  как  идиот,  который  не
в_и_д_и_т_, что, конечно, является правильным для тебя.
     Слова дона Хуана причинили мне глубокое страдание. Я не знаю, почему,
но я был близко к слезам. Я начал рассказывать о своем  детстве,  и  волна
жалости к себе охватила меня. Дон Хуан пристально  посмотрел  на  меня  на
секунду и отвел глаза. В них был пронзительный блеск. Я почувствовал,  что
он захватил меня своими глазами.  У  меня  было  ощущение,  что  две  руки
ласково сжали меня, и я ощутил непонятное волнение, нетерпеливое  желание,
приятное отчаяние в области моего солнечного сплетения. Я  стал  сознавать
свою брюшную область. Я ощутил там жар. Я не мог говорить связно больше  и
забормотал, затем я перестал говорить совсем.
     - Возможно, это обещание, - сказал дон Хуан после долгой паузы.
     - Извините.
     - Обещание, которое ты дал однажды давным давно.
     - Какое обещание?
     - Ты, может быть, можешь сказать мне это. Ты помнишь это, нет?
     - Нет.
     - Ты обещал что-то очень важное однажды. Я думал, что, может быть, ты
обещал охранять себя от _в_и_д_е_н_и_я_.
     - Я не знаю, о чем ты говоришь.
     - Я говорю об обещании, которое ты дал! Ты должен помнить его.
     - Если ты знаешь, что было обещание, почему ты не  скажешь  мне,  дон
Хуан?
     - Нет. Не будет никакой пользы сказать тебе это.
     - Было ли это обещанием, которое я сделал себе?
     На мгновение я подумал, что он, может быть, ссылается на мое  решение
оставить ученичество.
     - Нет. Это что-то, что имело место очень давно, - сказал он.
     Я засмеялся, потому что я был уверен, что дон  Хуан  играет  со  мной
какую-то игру. Я почувствовал озорство. У меня было ощущение  приподнятого
настроения при мысли, что я могу дурачить дона Хуана, который, как  я  был
убежден, знал так же мало, как  и  я,  о  подозреваемом  обещании.  Я  был
уверен, что он ловил рыбу  в  темноте  и  пытался  импровизировать.  Мысль
потакать ему доставляла мне удовольствие.
     - Было ли оно чем-то, что я обещал моему дедушке?
     - Нет, - сказал он, и глаза его заблестели. - Также  не  то,  что  ты
обещал своей бабушке.
     Смешная интонация, которую он придал слову "бабушка", заставила  меня
засмеяться. Я подумал, что дон Хуан ставил мне ловушку, но я хотел  играть
игру до конца. Я начал перечислять всех возможных людей,  кому  я  мог  бы
обещать что-нибудь очень важное. О каждом он сказал нет. Затем он  перевел
разговор к моему детству.
     - Почему твое детство  было  печальным?  -  спросил  он  с  серьезным
выражением.
     Я сказал ему, что мое детство в действительности было  не  печальным,
но, может быть, немного трудным.
     - Каждое ощущение - это путь, - сказал он, посмотрев на меня снова. -
я также был очень несчастлив и боязлив, когда я был ребенком. Трудно  быть
индейским ребенком, очень трудно. Но память о том времени не имеет  больше
значения для меня, раньше было трудно. Я перестал думать о трудности  моей
жизни как раз перед тем, как я научился _в_и_д_е_т_ь_.
     - Я также не думаю о своем детстве, - сказал я.
     - Тогда почему это делает тебя печальным? Почему ты хочешь плакать?
     - Я не знаю. Возможно, когдя  я  думаю  о  себе,  как  о  ребенке,  я
чувствую жалость  к  себе  и  ко  всем  близким  людям.  Я  чувствую  себя
беспомощным и печальным.
     Он пристально посмотрел на меня, и снова в области живота  я  отметил
необычайное ощущение двух рук, схимающих его. Я отвел свои глаза, а  затем
быстро взглянул назад на него. Он смотрел в пространство  мимо  меня;  его
глаза были затуманены, без фокуса.
     - Это было обещанием твоего детства,  -  сказал  он  после  короткого
молчания.
     - Что я обещал?
     Он не отвечал. Его глаза были закрыты. Я невольно улыбнулся; я  знал,
что он чувствовал свой путь в темноте; однако, я  несколько  потерял  свое
первоначальное стремление шутить с ним.
     - Я был тощим ребенком, - продолжал он, - и я всегда боялся.
     - Таким же был я, - сказал я.
     - То, что я  помню  больше  всего,  это  ужас  и  печаль,  которые  я
чувствовал, когда мексиканские солдаты убили мою мать, - сказал  он  тихо,
как будто его память была еще мучительной. - она была  бедной  и  покорной
индианкой. Может быть, это было лучше, что ее жизнь была кончена тогда.  Я
хотел быть убитым с ней, потому что я был ребенком. Но солдаты  поймали  и
избили меня. Когда я бросился на тело моей матери,  они  ударили  меня  по
рукам хлыстом и разбили пальцы. Я не чувствовал никакой боли, но я не  мог
хватать больше, а затем они оттащили меня.
     Он перестал говорить. Его глаза были еще закрыты, и я мог  обнаружить
очень незаметное дрожание его губ. Глубокая печаль начала охватывать меня.
Картины моего собственного детства нахлынули на меня.
     - Сколько лет  было  тебе,  дон  Хуан?  -  спросил  я,  просто  чтобы
возместить печаль во мне.
     - Может быть, семь. Это было время  великих  войн  яки.  Мексиканские
солдаты напали на нас неожиданно, когда моя мать готовила пищу.  Она  была
беспомощной женщиной. Они убили ее безо всякого повода.  Не  было  никакой
разницы в том, что она умерла так, и действительно нет, и, тем  не  менее,
для меня она есть. Я не могу сказать  себе,  почему,  однако;  она  просто
есть. Я думал, что они убили моего отца также, но это было не так. Он  был
ранен. Позже они посадили нас в поезд, подобно  скоту,  и  закрыли  дверь.
Несколько дней они держали нас там в темноте, как  животных.  Они  держали
нас живыми кусками пищи, которые они бросали время от времени в вагон.
     Мой отец умер от ран в  этом  вагоне.  Он  стал  бредить  от  боли  и
лихорадки, и продолжал говорить мне, что я  должен  выжить.  Он  продолжал
говорить мне это до самого последнего момента своей жизни.
     Люди  позаботились  обо  мне;  они  накормили  меня;  старая  женщина
знахарка скрепила сломанные кости моей руки. И,  как  ты  видишь,  я  жив.
Жизнь была ни хорошей, ни плохой  для  меня;  жизнь  была  трудной.  Жизнь
трудна, и для ребенка она иногда сам ужас.
     Мы очень долго молчали. Возможно, час прошел в полной тишине. У  меня
были очень спутанные чувства. Я был несколько удручен, но,  однако,  я  не
мог сказать, почему. Я переживал чувство угрызения совести. Перед  этим  я
хотел потакать дону Хуану, но он внезапно поменялся ролями  к  его  прямой
выгоде. Это было просто  и  выразительно  и  произвело  во  мне  необычное
чувство.  Мысль  о  ребенке,  испытывающем  боль,  всегда  была  повышенно
чувствительным предметом для меня. В мгновение мои чувства проникновения к
дону Хуану открыли  путь  ощущению  отвращения  к  себе.  Я  действительно
принял, как будто жизнь дона Хуана была просто клиническим случаем. Я  был
на грани вскрытия моих заметок, когда дон Хуан ткнул меня пальцем  в  икру
ноги, чтобы привлечь мое внимание. Он сказал, что он "видел" свет  насилия
вокруг меня, и поинтересовался, не собираюсь ли я  начать  бить  его.  Его
смех  восхитительно  прервался.  Он  сказал,  что  я  поддавался  вспышкам
насильственного поведения, но что, в действительности, я не был  плохим  и
что долгое время насилие было против меня самого.
     - Ты прав, дон Хуан, - сказал я.
     - Конечно, - сказал он, смеясь.
     Он убедил меня рассказать о своем детстве. Я начал рассказывать ему о
своих годах страха и одиночества, увлекся описанием того,  что,  я  думал,
было моей потрясающей борьбой, чтобы  выжить  и  утвердить  свой  дух.  Он
рассмеялся при метафоре об "утверждении моего духа".
     Я рассказывал долго. Он слушал с серьезным выражением. Затем, в  один
момент его глаза "прижали"  меня  снова,  и  я  перестал  говорить.  После
секундной паузы он сказал, что никто никогда не унижал  меня  и  что  была
причина того, что я не был в действительности плохим.
     - Ты не потерпел поражения, все же, - сказал он.
     - Он повторил утверждение четыре или пять раз, поэтому я почувствовал
необходимость спросить его, что он подразумевал под этим. Он объяснил, что
потерпеть поражение было условием жизни, которое было неизбежным. Люди или
побеждали,  или  терпели  поражение,  и,  в  зависимости  от  этого,   они
становились преследователями или жертвами. Эти  два  условия  преобладали,
пока человек не начинал _в_и_д_е_т_ь_; _в_и_д_е_н_и_е_ рассеивало  иллюзию
победы, поражения или страдания. Он добавил, что я научусь  _в_и_д_е_т_ь_,
когда я одержу победу над памятью униженного существа.
     Я запротестовал, что  я  не  был  и  никогда  не  был  победителем  в
чем-нибудь; и что моя жизнь была, пожалуй, поражением.
     Он засмеялся и бросил свою шляпу на пол.
     - Если твоя жизнь является таким поражением, наступи на мою шляпу,  -
вызвал он меня в шутку.
     Я чистосердечно доказывал свое. Дон Хуан стал  серьезным.  Его  глаза
сузились до тонких щелок. Он сказал, что  я  думал,  что  моя  жизнь  была
поражением, по другим причинам, нежели само поражение. Затем он  быстро  и
совершенно неожиданно взял мою голову в  свои  руки,  зажав  ладонями  мои
виски. Его глаза стали сильными, когда он взглянул в меня.  Без  испуга  я
сделал глубокий вдох ртом.  Он  позволил  моей  голове  откинуться  против
стены, пристально глядя  на  меня.  Он  выполнил  свои  движения  с  такой
скоростью, что некоторое время, пока он не ослабил  и  не  откинул  удобно
против стены, я был  еще  на  середине  глубокого  вдоха.  Я  почувствовал
головокружение, неловкость.
     - Я _в_и_ж_у_ маленького мальчика, - сказал дон Хуан после паузы.
     Он повторил это несколько раз, как будто я не понимал.  У  меня  было
чувство, что он говорил  обо  мне,  как  о  маленьком  кричащем  мальчике,
поэтому я не обратил действительного внимания на это.
     - Эй! - сказал он,  требуя  моего  полного  внимания.  -  я  _в_и_ж_у
маленького кричащего мальчика.
     Я спросил его, был ли этот мальчик мной.  Он  сказал,  нет.  Тогда  я
спросил его, было ли это видение моей жизни  или  просто  памятью  из  его
соственной жизни. Он не ответил.
     - Я _в_и_ж_у_ маленького мальчика, - продолжал  он.  -  он  кричит  и
кричит.
     - Я знаю этого мальчика? - спросил я.
     - Да.
     - Он мой маленький мальчик?
     - Нет.
     - Он кричит теперь?
     - Он кричит теперь, - сказал он с уверенностью.
     Я подумал, что дон Хуан видел кого-то, кого я знал, кто был маленьким
мальчиком и кто в этот самый момент кричал. Я назвал по именам всех детей,
которых я знал, но он сказал, что те  дети  не  имели  отношения  к  моему
обещанию, а ребенок, который кричал, имел очень большое отношение к нему.
     Утверждение дона Хуана казалось нелепым.  Он  сказал,  что  я  обещал
что-то кому-то в моем детстве и что ребенок, который кричал в  этот  самый
момент, имел большое отношение к моему обещанию. Я говорил ему, что в этом
нет смысла. Он спокойно повторял,  что  он  "видел"  маленького  мальчика,
кричащего в этот момент, и что маленькому мальчику было больно.
     Я старался подогнать его утверждения под какой-нибудь вид правильного
образа, но я не мог установить их связь с чем-нибудь, что я сознавал.
     - Я отказываюсь, - сказал я, - потому что я не  помню,  что  я  давал
важное обещание кому-нибудь, меньше всего ребенку.
     Он прищурил глаза снова и сказал, что этот особенный ребенок, который
кричал точно в этот момент, был ребенок моего детства.
     - Он был ребенок во время моего детства, и он, тем не  менее,  кричит
теперь? - спросил я.
     - Он - ребенок, который кричит теперь, - настаивал он.
     - Ты понимаешь, что ты говоришь, дон Хуан?
     - Понимаю.
     - Это не имеет смысла. Как может он быть ребенком теперь, если он был
ребенком, когда я сам был ребенком?
     - Это ребенок, и он кричит теперь, - сказал он упорно.
     - Объясни это мне, дон Хуан.
     - Нет. Т ы должен объяснить это мне.
     Хоть убей, я не мог понять того, о чем он говорил.
     -  Он  кричит!  Он  кричит!  -  дон   Хуан   продолжал   говорить   в
гипнотизирующем тоне. - И он держит тебя теперь.  Он  крепко  сжимает.  Он
обнимает. Он смотрит на тебя. Ты чувствуешь его глаза?  Он  становится  на
колени и обнимает тебя. Он моложе тебя. Он подбегает к тебе. Но  его  рука
сломана. Ты чувствуешь его руку? У этого маленького мальчика нос  выглядит
подобно пуговице. Да! Это нос пуговицей.
     В моих ушах появился гул, и я  потерял  ощущение  существования  дома
дона Хуана. Слова "нос пуговицей" бросили меня  сразу  в  сцену  из  моего
детства. Я знал мальчика с носом-пуговицей! Дон Хуан  незаметно  продвинул
свой путь в одно из наиболее темных мест моей жизни. Я  знал  обещание,  о
котором  он  говорил.  У  меня  было  ощущение  приподнятого   настроения,
отчаяния, благоговения перед доном Хуаном  и  его  великолепным  маневром.
Как, черт возьми, он знает о мальчике с носом-пуговкой из моего детства? Я
стал так взволнован воспоминанием, которое дон Хуан вызвал во мне, что моя
сила вспомнить перенесла меня назад ко времени, когда мне было восемь лет.
Моя мать оставила меня два года назад, и я проводил наиболее  адские  годы
моей  жизни,  циркулируя  среди  сестер  моей  матери,   которые   служили
исполняющими долг заместителей матери и заботились обо  мне  пару  месяцев
одновременно. У каждой из моих теток была большая  семья,  и  безразлично,
как заботливы  или  покровительственны  были  тетки  ко  мне,  -  со  мной
соперничали двадцать два родственника.  Их  бессердечность  бывала  иногда
действительно странной. Я чувствовал тогда, что меня окружали враги,  и  в
последующие мучительные годы я ушел в отчаянную и грязную войну.  Наконец,
посредством способов, которые я все еще не знаю до этого  дня,  я  добился
успеха в покорении всех моих двоюродных родственников. Я действительно был
победителем. Я не имел  больше  соперников,  которые  бы  имели  значение.
Однако, я не знал этого, и не знал,  как  остановить  мою  войну,  которая
распространилась на школьную почву.
     Классы сельской школы, куда я ходил,  были  смешанными,  и  первый  и
третий классы были разделены только расстоянием между партами. Это  там  я
встретил маленького мальчика с плоским носом, которого дразнили  прозвищем
"пуговичный нос".  Он  был  первоклассник.  Я  выбрал  его  случайно,  без
специального намерения. Но он, казалось, любил меня, несмотря на все,  что
я делал ему. Он привык следовать за мной повсюду и даже хранил тайну,  что
я был ответственен за доску, которая поставила в тупик директора. И однако
я все же  дразнил  его.  Однажды  я  нарочно  опрокинул  стоявшую  тяжелую
классную доску; она упала на него; парта, за которой  он  сидел,  смягчила
удар, но все же удар сломал ему ключицу. Он упал. Я  помог  ему  встать  и
увидел боль и испуг в его глазах, когда он смотрел на меня и  держался  за
меня. Удар при виде его боли и искалеченной руки был  больше,  чем  я  мог
вынести. Годы я ужасно боролся против моих родственников, и я  победил;  я
покорил своих врагов; я был сильным в  тот  момент,  когда  вид  кричащего
маленького мальчика с носом-пуговкой разрушил  мои  победы.  Прямо  там  я
оставил битву. Любым путем, на какой я был способен, я  решил  не  воевать
когда-либо снова. Я подумал, что  ему,  может  быть,  отрежут  руку,  и  я
обещал, что если маленький мальчик вылечится, я  никогда  больше  не  буду
победителем. Я отдал свои победы ему. Это был путь, и я понял это тогда.
     Дон  Хуан  открыл  гноящуюся  рану  в  моей  жизни.  Я   почувствовал
головокружение, был потрясен. Источник неослабленной печали заструился  во
мне, я был побежден им. Я  чувствовал  тяжесть  своих  действий  на  себе.
Воспоминание об этом маленьком курносом мальчике,  чье  имя  было  Хоакин,
произвело на меня такую явную боль, что я заплакал. Я сказал дону Хуану  о
моей печали из-за этого мальчика, который никогда не имел ничего,  -  этот
маленький Хоакин не имел денег, чтобы пойти к врачу, и его рука так  и  не
срослась правильно. И все, что я должен был  дать  ему,  это  мои  детские
победы. Поэтому я чувствовал стыд.
     - Будь в мире, чудак, - сказал дон  Хуан  повелительно.  -  ты  отдал
достаточно. Твои победы  были  сильными,  и  они  были  твоими.  Ты  отдал
достаточно. Теперь ты должен изменить свое обещание.
     - Как я изменю его? Я просто скажу так?
     - Обещание не может быть изменено просто говорением так. Может  быть,
очень скоро ты сможешь узнать, что надо делать, чтобы изменить его. Тогда,
возможно, ты даже будешь _в_и_д_е_т_ь_.
     - Можешь ты дать мне какие-нибудь указания, дон Хуан?
     - Ты должен терпеливо ждать, зная, что ты ждешь,  и  зная,  зачем  ты
ждешь. Это путь воина. И если есть повод для выполнения  твоего  обещания,
тогда ты должен сознавать, что ты  выполняешь  его.  Тогда  придет  время,
когда твое ожидание кончится, и ты не  должен  будешь  больше  чтить  свое
обещание. Ты ничего не можешь сделать для жизни этого маленького мальчика.
Только он мог аннулировать это действие.
     - Но как он может?
     - Посредством узнавания, чтобы свести его желания  к  нулю.  Пока  он
думает, что он был жертвой, его жизнь будет адом. Пока ты думаешь так  же,
твое обещание будет действительным. То, что делает нас несчастными  -  это
желание. Однако, если мы научимся сводить свои желания  к  нулю,  малейшая
вещь, которую мы получим, будет истинным даром. Будь  в  мире,  ты  сделал
добрый дар Хоакину. Быть бедным или хотеть - это только мысль; и точно так
же мысль ненавидеть или быть голодным, или страдающим от боли.
     - Я не могу в действительности поверить этому, дон  Хуан.  Как  может
голод или боль быть только мыслью?
     - Теперь для меня они только мысли. Это все, что я знаю. Я прошел эту
ступень. Сила одолеть его  -  это  все,  что  мы  имеем  для  того,  чтобы
противостоять силам жизни; без этой силы мы являемся только мусором, пылью
на ветру.
     - У меня нет сомнения, что ты добился этого, дон Хуан, но  как  может
простой человек вроде меня или маленького Хоакина добиться этого?
     - Это наша задача, как  отдельных  личностей  -  противостоять  силам
нашей жизни. Я говорил это тебе уже несчетное число раз; только воин может
выжить. Воин знает, что он ждет, и он знает, чего  он  ждет;  и  когда  он
ждет, он ничего не хочет, поэтому, какую бы маленькую вещь он ни  получил,
она больше, чем он может взять. Если он хочет есть, он найдет путь, потому
что он не голоден; если что-либо ранит его тело, он находит способ,  чтобы
остановить это, потому что он не  страдает  от  боли.  Быть  голодным  или
страдать от боли означает, что человек покинул самого себя и больше уже не
воин, и сила его голода или его боли уничтожает его.
     Я хотел отстаивать свое мнение, но остановился, потому что  я  понял,
что спором я создаю барьер, чтобы защитить  себя  от  разрушительной  силы
велилепной победы дона Хуана, которая затронула меня так глубоко и с такой
силой. Как он знает? Я подумал, что, может быть, я рассказал ему историю о
курносом мальчике во время одного из  моих  глубоких  состояний  необычной
реальности. Я не припоминал, что я говорил ему, но мое неприпоминание  при
таких условиях было предполагающимся.
     - Как ты узнал о моем обещании, дон Хуан?
     - Я _в_и_д_е_л_ его.
     - Ты _в_и_д_е_л_ его, когда и принимал мескалито, или когда  я  курил
твою смесь?
     - Я _в_и_д_е_л_ его сейчас. Сегодня.
     - Ты _в_и_д_е_л_ всю вещь?
     - Ты снова начал. Я же сказал тебе, что нет смысла говорить о том, на
что похоже видение. Это пустое.
     Я не настаивал больше. Эмоционально я был убежден.
     - Я также дал клятву однажды, - неожиданно сказал дон Хуан.
     Звук его голоса заставил меня вздрогнуть.
     - Я обещал отцу, что я буду жить, чтобы уничтожить его убийц. Я носил
это  обещание  с  собой  долгие  годы.  Теперь  обещание  изменено.  Я  не
интересуюсь больше уничтожением кого-нибудь я не ненавижу  мексиканцев.  Я
не ненавижу никого. Я узнал, что бесчисленные пути каждого пересекаются  в
собственной жизни - все  равны.  Угнетатель  и  угнетаемый  встречаются  в
конце, и единственная вещь, которая преобладает, это то, что жизнь была  в
целом слишклм короткой для обоих. Сегодня я чувствую печаль не потому, что
моя мать и отец умерли таким путем, каким они умерли;  я  чувствую  печаль
потому, что они были индейцами. Они  жили,  как  индейцы,  и  умерли,  как
индейцы, и никогда не знали, что они были, прежде всего, людьми.



                                    10

     Я снова посетил дона Хуана 30 мая 1969 года и прямо сказал ему, что я
хотел проникнуть в "видение". Он покачал головой отрицательно и засмеялся,
и я почувствовал необходимость протестовать. Он сказал мне, что  я  должен
быть терпелив и было неподходящее время, но я упрямо настаивал, что я  был
готов.
     Он не казался раздраженным моими изводящими просьбами.  Он  старался,
тем не менее, сменить тему. Я не поддался и попросил его посоветовать, что
мне делать, чтобы преодолеть мое нетерпение.
     - Ты должен действовать, как воин, - сказал он.
     - Как?
     - Каждый учится действовать, как воин, действием, а не разговором.
     - Ты говорил, что воин думает о своей смерти. Я делаю это все  время,
но, очевидно, этого недостаточно.
     Казалось, что у него взрыв нетерпения, и он даже зачмокал  губами.  Я
сказал ему, что я не хотел его рассердить и  что,  если  я  не  нужен  ему
здесь, в его доме, то я готов уехать  обратно  в  лос-анджелес.  Дон  Хуан
мягко погладил меня по спине и сказал, что я знал, что значит быть воином.
     - Что я должен делать, чтобы жить, как воин? - спросил я.
     Он снял шляпу и почесал виски. Он  пристально  посмотрел  на  меня  и
улыбнулся.
     - Ты любишь все, выраженное в словах, не так ли?
     - Мое сознание работает таким путем.
     - Оно не должно так работать.
     - Я не знаю, как измениться. Вот почему я прошу тебя  рассказать  мне
точно, что нужно делать, чтобы жить, как воин; если бы я знал это,  я  мог
бы найти способ приспособиться к этому.
     Он, должно быть, подумал, что мое заявление забавно и долго  хохотал,
хлопая меня по спине.
     У меня было чувство, что он собирается попросить меня уехать в  любую
минуту, поэтому я быстро сел на мой соломенный мат лицом к  нему  и  начал
задавать вопросы. Я хотел знать, почему я должен ждать.
     Он объяснил, что если я буду пытаться "видеть" беспорядочным  образом
прежде, чем "залечу раны", которые я получил в  битве  со  стражем,  могло
случиться, что я встречу стража снова, даже хотя я и не ожидал этого.  Дон
Хуан заверил меня,  что  никто  в  таком  положении  не  был  бы  способен
перенести такую встречу.
     - Ты должен совершенно забыть стража,  прежде  чем  ты  можешь  снова
вступить на поиск _в_и_д_е_н_и_я_, - сказал он.
     - Как может кто-нибудь забыть стража?
     - Ты начал учиться путям магов.  Ты  не  имеешь  больше  времени  для
отступлений или для сожалений. У тебя есть время только  для  того,  чтобы
жить, как воин, и работать для достижения терпения и воли,  нравится  тебе
это или нет.
     - Как воин работает ради них?
     Дон Хуан задумался перед ответом.
     - Я думаю, что нет пути говорить об этом,  -  сказал  он  наконец.  -
особенно о воле.  Воля  -  это  нечто  весьма  особенное.  Она  появляется
загадочно. Нет реального способа  рассказать,  как  ее  используют,  кроме
того, что результаты использования воли поразительны. Может  быть,  первой
вещью, что нужно делать, это знать, что волю можно развить. Воин знает это
и продолжает ждать волю. Твоя ошибка в том,  что  ты  не  знаешь,  что  ты
ожидаешь свою волю.
     Мой бенефактор говорил, что воин знает, что он ждет, и знает, чего он
ждет. В твоем случае, что знаешь, что ты ждешь; ты был здесь со мной годы,
и все же ты не знаешь, чего ты ждешь. Очень трудно,  если  не  невозможно,
для среднего человека знать, чего он ждет. Воин, однако, не имеет проблем;
он знает, что он ждет свою волю.
     -  Чем  точно  является  воля?   Устремленность   ли   это,   подобно
устремленности твоего внука Люсио иметь мотоцикл?
     - Нет, - сказал дон Хуан мягко и усмехнувшись. - это не  воля.  Люсио
только предается удовольствию. Воля - это нечто другое, нечто очень  ясное
и мощное, что может направлять наши поступки. Воля - это нечто такое,  что
использует человек, например, чтобы выиграть битву, которую  он,  по  всем
расчетам, должен бы проиграть.
     - Тогда воля, должно быть, то, что мы называем мужеством, - сказал я.
     - Нет. Мужество - это нечто другое. Мужественные люди - это зависимые
люди, благородные люди, из года в год окруженные людьми, которые  толпятся
вокруг них и восхищаются ими; однако, очень мало мужественных людей  имеют
волю.  Обычно  они  бесстрашны  и  очень  способны  к  совершению   смелых
поступков, отвечающих здравому смыслу; большей частью мужественный человек
также внушает и страх. Воля, с другой стороны, имеет дело с поразительными
задачами, которые побеждают наш здравый смысл.
     - Является ли воля контролем, который мы имеем над  самими  собой?  -
спросил я.
     - Ты можешь сказать, что это разновидность контроля.
     - Ты думаешь, что я могу упражнять  свою  волю,  например,  отказывая
себе в некоторых вещах?
     - В таких, как задавание вопросов? - вставил он.
     Он сказал  это  в  таком  озорном  тоне,  что  я  остановился,  чтобы
взглянуть на него. Мы оба засмеялись.
     - Нет, - сказал он. - отказывать себе  в  чем-либо  -  это  потакание
себе, и я не советую ничего подобного. В этом причина, почему  я  позволяю
тебе задавать все вопросы, какие ты хочешь.
     Если бы я сказал тебе прекратить  задавать  вопросы,  то  ты  мог  бы
поранить свою волю, пытаясь сделать  это.  Потакание  себе  при  отказе  в
чем-то намного хуже; оно заставляет нас верить, что мы  совершаем  великое
дело в то время, как, в действительности, мы просто застыли  внутри  себя.
Перестать задавать вопросы - это не воля, о которой я говорю. Воля  -  это
сила. И поскольку это сила, то должна быть контролируемой и настроенной, а
это требует времени. Я знаю это, и я терпелив с тобой. Когда я был в твоем
возрасте, я был также импульсивен, как и ты.  Однако,  я  изменился.  Наша
воля действует независимо от нашего потакания себе.  Например,  твоя  воля
уже приоткрывает твой просвет мало-помалу.
     - О каком просвете ты говоришь?
     - В нас есть  просвет;  подобно  мягкому  месту  на  голове  ребенка,
которое  закрывается  с  возрастом,  этот   просвет   открывается,   когда
развиваешь свою волю.
     - Где этот просвет?
     - В месте твоих светящихся волокон, - сказал он,  показывая  на  свою
брюшную полость.
     - Чему он подобен? Для чего он?
     - Это отверстие. Оно дает место для воли,  чтобы  та  могла  вылететь
подобно стреле.
     - Воля - это предмет? Или подобна предмету?
     - Нет. Я просто сказал, чтобы ты мог понять.  То,  что  маг  называет
волей, есть сила внутри нас самих. Это не мысль, не предмет,  не  желание.
Перестать задавать вопросы - это не является волей, потому что  для  этого
нужно думать и хотеть. Воля - это то, что заставляет тебя побеждать, когда
твои мысли говорят тебе, что ты побежден. Воля - это то, что  делает  тебя
неуязвимым. Воля - это то, что  позволяет  магу  проходить  сквозь  стену,
через пространство, на луну, если он хочет.
     Я ничего больше не  хотел  спрашивать.  Я  был  усталый  и  несколько
напряжен. Я боялся, что дон Хуан собирается попросить  меня  уйти,  и  это
раздражало меня.
     - Пойдем на холмы, - сказал он неожиданно и встал.
     По  пути  он  снова  начал  говорить  о  воле  и  смеяться  над  моим
замешательством из-за того, что я не мог записывать  на  ходу.  Он  описал
волю, как силу, которая была истинным звеном  между  людьми  и  миром.  Он
очень тщательно отметил, что мир -  это  то,  что  мы  ощущаем,  каким  бы
способом мы  ни  делали  это.  Дон  Хуан  подчеркнул,  что  ощущение  мира
заключает в себе процесс восприятия всего того, что предстает перед  нами.
Это определенное "ощущение" совершается нашими чувствами и нашей волей.
     Я спросил его, не была ли воля шестым чувством. Он сказал,  что  она,
скорее, отношение между нами самими и ощущаемым миром.
     Я предложил, чтобы мы остановились, чтобы я  мог  сделать  заметки  в
блокноте, но он засмеялся и продолжал идти.
     Этой ночью он оставил меня с собой  ночевать,  а  на  следующий  день
после завтрака он сам поднял разговор о воле.
     -  То,  что  ты  сам  называешь  волей,  -  это  характер  и  сильное
стремление, - сказал он. - То, что маг называет волей, есть сила,  которая
выходит изнутри и привязывает к внешнему миру. Она  выходит  через  живот,
прямо здесь, где находятся светящиеся волокна.
     Он потер свой пупок, указывая место.
     - Я  говорю,  что  она  выходит  отсюда,  потому  что  чувствуешь  ее
выходящей.
     - Почему ты называешь это волей.
     - Я называю ее никак. Мой бенефактор называл ее волей?
     - Вчера ты сказал, что можно ощущать мир как чувствами, так и  волей.
Как это возможно?
     - Средний человек может "схватить" вещи мира  только  своими  руками,
глазами или ушами, но маг может схватывать их также  своим  носом,  языком
или своей волей, особенно своей волей. Я не могу реально описать  это  как
делается, но ты сам, например, не можешь описать мне, как ты слышишь.  Так
случается, что я тоже могу слышать, поэтому мы можем говорить о  том,  что
мы слышим, а не о том, как мы слышим. Маг использует свою волю  для  того,
чтобы ощущать мир. Однако, это ощущение не похоже на  слышание.  Когда  мы
смотрим на мир или когда мы слушаем его, мы получаем впечатление,  что  он
вне нас и что он реален. Когда мы ощущаем мир нашей волей, мы  знаем,  что
он не такой, как "вне нас", и мир не так реален, как мы думаем.
     - Является ли воля тем же самым, что и _в_и_д_е_н_и_е_?
     - Нет, воля - это сила, энергия. _В_и_д_е_н_и_е_ - это не  сила,  но,
скорее, способ прохождения сквозь вещи.  Маг  может  иметь  очень  сильную
волю, но он, все же, может не  _в_и_д_е_т_ь_,  что  означает,  что  только
человек знания ощущает мир своими чувствами и своей волей, а  также  своим
в_и_д_е_н_и_е_м_.
     Я сказал ему, что я еще больше смущен, чем  тогда,  при  разговоре  о
том, как использовать мою волю, чтобы забыть стража. Это заявление  и  мое
недоумение, казлось, развеселили его.
     -  Я  уже  говорил  тебе,  что,  когда   ты   говоришь,   ты   только
запутываешься, - сказал он и засмеялся. - Но, по крайней мере,  теперь  ты
знаешь, что ты ждешь свою волю. Но ты все еще не знаешь, что это такое или
как это может с тобой случиться. Поэтому тщательно следи за  тем,  что  ты
делаешь. Та самая вещь, которая  может  помочь  тебе  развить  свою  волю,
находится среди всех мелких вещей, которые ты делаешь.
     Дон Хуан ушел на все утро; он вернулся рано после  обеда  со  связкой
сухих растений. Он показал мне головой помочь ему, и мы работали в  полном
молчании несколько часов, сортируя растения. Когда  мы  кончили,  мы  сели
отдохнуть, и он доброжелательно улыбнулся мне.
     Я сказал ему очень серьезно, что я перечитывал свои записи  и  что  я
так и не могу понять, что значит быть воином и что представляет собой идея
воли.
     - Воля - это не идея, - сказал он.
     Это был первый раз, когда он разговаривал со мной целый день.
     После долгой паузы он продолжал:
     - Мы различны, ты и я. Наши характеры непохожи.  Твоя  природа  более
насильственная,  чем  моя.  Когда  я  был  в  твоем  возрасте,  я  был  не
насильственным, но скромным; ты же наоборот. Мой бенефактор был таким; его
бы полностью устроило быть твоим учителем. Он был великим магом, но он  не
в_и_д_е_л_, как _в_и_ж_у_ я или _в_и_д_и_т_ Хенаро. Я понимаю мир и  живу,
руководствуясь моим _в_и_д_е_н_и_е_м_. Мой бенефактор, с  другой  стороны,
должен был жить, как воин. Если человек _в_и_д_и_т_, то  ему  нужно  жить,
как воину или как чему-нибудь еще, так как  он  может  _в_и_д_е_т_ь_  вещи
такими, какие они есть в  действительности,  и  соответственно  направлять
свою жизнь. Но, принимая во внимание твой характер, я сказал  бы,  что  ты
можешь никогда не научиться _в_и_д_е_т_ь_, в таком  случае  тебе  придется
прожить всю свою жизнь, как воину.
     Мой бенефактор  говорил,  что  человек,  вступивший  на  путь  магии,
постепенно начинает  осознавать,  что  обычная  жизнь  навсегда  оставлена
позади, что знание, в действительности, это пугающее пугало, что  средства
обычного мира больше  не  будут  средствами  для  него  и  что  он  должен
приспособиться к новому образу жизни, если он  собирается  выжить.  Первая
вещь, которую ему надо сделать, - это захотеть  стать  воином;  это  очень
важный шаг  и  решение.  Пугающая  природа  знания  не  оставляет  никакой
альтернативы - только стать воином.
     К тому времени знание становится  пугающим  делом,  и  человек  также
осознает, что смерть является незаменимым партнером, который сидит рядом с
ним на одной циновке. Каждая капля знания, которая становится силой, имеет
своей центральной силой смерть. Смерть делает завершающий  мазок,  а  все,
что трогается смертью, действительно становится силой.
     Человек, который следует путями  магии,  встречается  с  возможностью
полного уничтожения на каждом повороте пути, и, обязательно,  он  начинает
остро осознавать свою смерть. Без осознания смерти он будет только обычным
человеком, погрязшим в  обычных  поступках.  У  него  будет  отсутствовать
необходимая потенция, необходимая концентрация,  которая  преобразует  его
обычное время на земле в волшебную силу.
     Таким образом, чтобы быть воином, человек должен прежде всего,  и  по
праву, остро осознавать свою собственную смерть. Но концентрация на смерти
заставляет любого из нас фокусироваться на  самом  себе,  а  это  является
снижением.  Поэтому,  следующая  вещь,  которая  необходима,  чтобы  стать
воином, - это отрешенность. Мысль о неминуемой смерти вместо  того,  чтобы
стать препятствием, становится безразличием.
     Дон Хуан перестал говорить и взглянул на меня. Он,  казалось,  ожидал
замечаний.
     - Ты понимаешь? - спросил он.
     Я понимал то, что он говорил, но я лично не мог увидеть, как кто-либо
может прийти к чувству отрешенности. Я сказал, что с  точки  зрения  моего
собственного ученичества, я уже пережил момент,  когда  знание  становится
таким устрашающим делом. Я мог также правдиво сказать,  что  я  больше  не
находил поддержки в обычных занятиях моей повседневной жизни. И  я  хотел,
или, может быть, даже более, чем хотел, я нуждался в том, чтобы жить,  как
воин.
     - Теперь ты должен отрешиться, - сказал он.
     - От чего?
     - Отрешиться от всего.
     - Это невозможно. Я не хочу быть отшельником.
     - Быть отшельником - это потакание себе, и я никогда не имел этого  в
виду. Отшельник не отрешен, так как он по своему желанию  покидает  самого
себя, чтобы стать отшельником.
     Только мысль о смерти делает человека достаточно отрешенным, так  что
он не может отказать себе в чем-либо. Человек  такого  сорта,  однако,  не
мудрствует, потому что он приобрел молчаливую страсть к жизни  и  ко  всем
вещам в жизни. Он знает, что его  смерть  подгоняет  его  и  не  даст  ему
времени прилипнуть к чему-либо, поэтому он испытывает, без  мудрствований,
все обо всем.
     Отрешенный  человек,  который  знает,  что  он   не   имеет   никакой
возможности отбиться от  своей  смерти,  имеет  только  одну  вещь,  чтобы
поддерживать себя - силу своего решения.  Он  должен  быть,  так  сказать,
мастером своего выбора. Он должен полностью понимать, что он сам полностью
отвечает за свой выбор, и если он однажды сделал его, то у него нет больше
времени для сожалений или укоров себя.  Его  решения  окончательны  просто
потому, что его смерть не дает ему времени прилипнуть к чему-нибудь.
     И, таким образом, с осознанием своей смерти,  своей  отрешенностью  и
силой своих решений воин  размечает  свою  жизнь  стратегическим  образом.
Знание о своей смерти ведет  его  и  делает  его  отрешенным  и  молчаливо
страждущим; сила его окончательных решений делает его  способным  выбирать
без сожалений, и то, что он выбирает, стратегически всегда самое лучшее; и
поэтому он выполняет все со вкусом и страстной эффективностью.
     Когда человек ведет себя таким образом, то можно справедливо сказать,
что он воин и что он достиг терпения!
     Дон Хуан спросил меня, не хочу ли я чего-нибудь сказать, и я заметил,
что задача, которую он описал,  отнимает  всю  жизнь.  Он  сказал,  что  я
слишком много протестовал ему, и он знал, что я вел вебя или,  по  крайней
мере, старался вести себя, на языке воина в моей повседневной жизни.
     - У тебя достаточно хорошие когти, - сказал он, смеясь.  -  Показывай
их мне время от времени. Это хорошая практика.
     Я сделал жест наподобие когтей и зарычал, и он  засмеялся.  Затем  он
откашлялся и продолжал:
     - Когда воин достиг терпения, то он на пути к своей воле.  Он  знает,
как ждать. Его смерть сидит рядом с ним на его циновке,  они  друзья.  Его
смерть  загадочным  образом  советует  ему,   как   выбирать,   как   жить
стратегически. И воин ждет! Я  бы  сказал,  что  воин  учится  без  всякой
спешки, потому что он знает, что он ждет свою волю; и однажды он  добьется
успеха в выполнении чего-либо, что обычно совершенно невозможно выполнить.
Он может даже не заметить своего необычного поступка. Но по мере того, как
он  продолжает  совершать  необычные  поступки,  или  по  мере  того,  как
необычные вещи продолжают случаться с ним,  он  начинает  осознавать,  что
проявляется какого-то рода сила. Сила, которая исходит  из  его  тела,  по
мере того, как он продвигается по пути знания. Сначала она подобна зуду  в
животе, или теплому месту, которое нельзя успокоить; затем это  становится
болью, большим неудобством. Иногда боль и неудобство  так  велики,  что  у
воина бывают конвульсии в течение месяцев; и, чем сильнее конвульсии,  тем
лучше для него. Отличной воле всегда предшествует сильная боль.
     Когда конвульсии  исчезают,  воин  замечает,  что  у  него  появилось
странное  чувство  относительно  вещей.  Он  замечает,   что   он   может,
фактически, трогать все, что он хочет, тем чувством,  которое  исходит  из
его тела, из точки, находящей прямо под или прямо над пупком. Это  чувство
- есть воля, и когда он способен схватываться  им,  то  можно  справедливо
сказать, что воин - маг и что он достиг воли.
     Дон Хуан остановился и, казалось, ждал моих замечаний  или  вопросов.
Мне нечего было сказать. Я  был  слишком  занят  мыслью,  что  маг  должен
испытывать боль и конвульсии, но мне было неудобно спрашивать его,  должен
ли я также проходить через это. Наконец, после долгого молчания я  спросил
его, и он рассмеялся, как будто он ждал моего вопроса. Он сказал, что боль
не была абсолютно необходима, он, например, никогда не  имел  ее,  и  воля
просто пришла к нему.
     - Однажды я был в горах, - сказал он, - и я наткнулся на пуму, самку;
она была большая и голодная. Я побежал, и она побежала за мной. Я влез  на
скалу, и она остановилась в  нескольких  футах,  готовая  к  нападению.  Я
бросал камнями в нее. Она зарычала и собиралась атаковать  меня.  И  тогда
моя воля полностью вышла, и я остановил ее волей до того, как она прыгнула
на меня. Я поласкал ее своей волей. Я действительно потрогал ее соски  ею.
Она посмотрела на меня сонными глазами и легла, а  я  побежал,  как  сукин
сын, до того, как она оправилась.
     Дон Хуан сделал  очень  комичный  жест,  чтобы  изобразить  человека,
которому дорога жизнь, бегущего и придерживающего свою шляпу.
     Я сказал ему, что мне неловко думать, что меня ожидают  только  самки
горных львов или конвульсии, если я хотел волю.
     - Мой бенефактор был магом с большими силами, - продолжал  он.  -  Он
был воин до мозга костей. Его воля была, действительно, его самым чудесным
достижением. Но человек может пойти  еще  дальше  этого  -  человек  может
научиться _в_и_д_е_т_ь_. После того, как он научится _в_и_д_е_т_ь_, ему не
нужно будет жить, как воину  или  быть  магом.  Научившись  _в_и_д_е_т_ь_,
человек становится всем благодаря тому, что он становится ничем.  Он,  так
сказать, исчезает, и, тем не менее, он здесь. Я  бы  сказал,  что  это  то
время, когда человек может быть всем или получить все, что он пожелает. Но
он ничего не желает, и вместо того, чтобы играть окружающими  его  людьми,
как игрушками, он встречается с ними в центре  их  глупости.  Единственная
разница между ними  состоит  в  том,  что  человек,  который  _в_и_д_и_т_,
контролирует свою глупость, в то время, как окружающие его люди  этого  не
могут. Человек, который _в_и_д_и_т_, не имеет больше активного интереса  в
окружающих его людях. _В_и_д_е_н_и_е_ уже отрешило его абсолютно от всего,
что он знал прежде.
     - Одна лишь мысль о  существе,  отрешенном  от  всего,  что  я  знаю,
вгоняет меня в дрожь.
     - Ты должно быть шутишь! Вещь, которая вгоняет тебя в дрожь, - это не
иметь ничего, на что можно было бы смотреть впереди,  а  только  всю  свою
жизнь делать то же самое, что ты делал раньше. Подумай о человеке, который
из года в год сеет зерно, до тех пор, пока он не становится слишком старым
и усталым, чтобы подняться; поэтому он валяется, как  старая  собака.  Его
мысли и чувства - лучшее в нем - ползут  бесцельно  к  единственной  вещи,
которую он когда-либо делал, - сеять зерно. Для меня  это  самая  пугающая
трата.
     Мы - люди, и  наша  судьба  -  это  учиться  и  быть  вовлекаемыми  в
неощутимые новые миры.
     - Действительно ли есть какие-нибудь новые миры для нас? - спросил  я
полушутливо.
     Мы  не  исчерпали  ничего,  глупец,  -  сказал  он  повелительно,   -
в_и_д_е_н_и_е это не для мелочных людей. Настраивай свой дух теперь, стань
воином, учись _в_и_д_е_т_ь_; и тогда ты узнаешь, что нет конца новым мирам
для нашего восприятия.



                                    11

     Дон Хуан не отправил меня после того, как я выполнил  поручения,  как
он делал недавно. Он сказал, что я мог остаться, и на следующий  день,  28
июня 1969 года, как раз перед полуднем, он сказал мне, чтобы  я  собирался
курить снова.
     - Собираться ли мне снова _в_и_д_е_т_ь_ стража?
     - Нет, без этого. Есть нечто другое.
     Дон Хуан спокойно наполнил свою трубку курительной смесью, зажег ее и
протянул мне. Я не опасался. Приятная сонливость сразу же  охватила  меня.
Когда я кончил курить всю чашку смеси, дон Хуан взял свою трубку  и  помог
мне встать. Мы сели лицом друг к другу на две соломенные циновки,  которые
он положил на середине комнаты. Он  сказал,  что  мы  пойдем  на  короткую
прогулку, и предложил мне погулять, слегка подтолкнув меня.  Я  шагнул,  и
мои ноги подогнулись. Я не почувствовал никакой  боли,  когда  мои  колени
ударились о пол. Дон Хуан взял меня за руку и снова подтолкнул меня встать
на ноги.
     - Ты должен идти, - сказал он, - тем же самым путем, каким ты вставал
другой раз. Ты должен использовать свою волю.
     Я, казалось, прилип к земле. Я попытался шагнуть правой ногой и почти
потерял равновесие. Дон Хуан помог мне правой  рукой  подмышкой  и  слегка
толкнул меня вперед, но мои ноги не держали меня, и я бы упал лицом,  если
бы дон Хуан не схватил меня за руку и не удержал  от  падения.  Он  держал
меня под правую руку и наклонил к себе. Я ничего не мог чувствовать, но  я
был уверен, что моя  голова  лежала  на  его  плече;  я  видел  комнату  в
наклонной перспективе. Он протащил меня в этом положении около крыльца. Мы
обошли его дважды самым тяжелым образом; наконец, я полагаю, мой вес  стал
таким большим, что он был вынужден опустить меня на землю. Я знал, что  он
не мог сдвинуть меня. Некоторым образом, как будто  часть  меня  намеренно
хотела стать тяжелой, как свинец. Дон Хуан не делал никаких усилий,  чтобы
поднять меня. Он на мгновение взглянул на меня; я лежал на спине  лицом  к
нему. Я попытался улыбнуться ему, и он засмеялся; затем  он  наклонился  и
похлопал меня по животу. У меня возникло необычное ощущение. Оно  не  было
болезненным или приятным, или чем-нибудь еще,  что  я  мог  додумать.  Это
было, скорее, толчком. Дон Хуан начал  медленно  вращать  меня  кругом.  Я
ничего не чувствовал; я предположил, что он вращал меня кругом потому, что
мой вид крыльца изменялся в соответствии с круговыми движениями. Когда дон
Хуан оставил меня в положении, которое он хотел, он отошел.
     - Встань! - приказал он мне повелительно. - Встань, как ты делал  это
раньше. Не занимайся пустяками вокруг. Ты  знаешь,  как  вставать.  Теперь
встань!
     Я настойчиво пытался вспомнить действия, которые я выполнял  в  таких
случаях, но я не мог ясно думать; было так, как  будто  мои  мысли  хотели
своего, несмотря на то,  как  сильно  я  ни  старался  контролировать  их.
Наконец, мне пришла мысль, что, если я скажу "встаю", как я делал  раньше,
я непременно встану. Я сказал: "встаю", громко и отчетливо, но  ничего  не
случилось.
     Дон Хуан посмотрел на меня с явным неудовольствием и затем повел меня
к двери. Я лежал на левом боку и полностью видел  пространство  перед  его
домом; я был спиной к двери, поэтому,  когда  он  обошел  вокруг  меня,  я
немедленно предположил, что он ушел в дом.
     - Дон Хуан! - позвал я громко, но он не отвечал.
     У меня было  непреодолимое  чувство  бессилия  и  отчаяния.  Я  хотел
встать. Я говорил: "встать", снова и снова, как будто это было  магическое
слово, которое заставило  бы  меня  сдвинуться.  Ничего  не  случилось.  Я
расстроился и испытывал раздражение. Мне хотелось биться головой о дверь и
плакать. Я проводил мучительные моменты, в которые мне хотелось  двигаться
или говорить, и  я  не  мог  ни  того,  ни  другого.  Я  был  действительо
неподвижен, парализован.
     - Дон Хуан, помоги мне! - сумел я, наконец, промычать.
     Дон Хуан вернулся и сел передо мной, смеясь. Он сказал,  что  я  стал
истеричным и что все, что я переживал, не имело значения. Он поднял голову
и посмотрел прямо на меня, сказав, что на меня напал  позорный  страх.  Он
велел мне не беспокоиться.
     - Твоя жизнь усложнена,  -  сказал  он.  -  Избавься  от  всего,  что
заставляет тебя выходить мз себя. Оставайся здесь и вновь приведи  себя  в
порядок.
     Он положил мою голову на землю. Он шагнул через меня, и  все,  что  я
мог ощутить, это шарканье его сандалий, когда он уходил.
     Моим первым побуждением снова было беспокойство, но я не мог  собрать
энергию, чтобы привести себя в действие. Вместо  этого  я  обнаружил  себя
перешедшим в необыкновенное состояние ясности;  большое  чувство  легкости
окутало меня. Я знал, какая сложность была  в  моей  жизни.  Это  был  мой
маленький мальчик. Я хотел быть его отцом больше, чем  что-нибудь  еще  на
этой земле. Мне нравилась мысль о формировании его характера и о том,  что
я бы брал его в путешествия и учил бы его "как жить", и все же я ненавидел
мысль о подчинении его моему жизненному пути, но это было именно то, что я
должен  был  сделать,  -  подчинить  его  силой  или  тем  рядом  искусных
аргументов и повторений, которые мы называем пониманием.
     - Я должен выкинуть его из  головы,  -  подумал  я.  -  Я  не  должен
цепляться за него. Я должен освободить его.
     Мои мысли вызвали во мне ужасное чувство меланхолии. Я заплакал.  Мои
глаза наполнились  слезами  и  вид  крыльца  расплылся.  Внезапно  у  меня
появилась большая потребность встать и увидеть дона Хуана, чтобы объяснить
ему о моем маленьком мальчике; и следующей вещью, которую я знал, было то,
что я смотрел на крыльцо стоя. Я повернулся к фасаду  дома  и  нашел  дона
Хуана стоящим передо мной. Очевидно, он стоял здесь позади меня все время.
     Хотя я не чувствовал своих ног, я должен был подойти к  нему,  потому
что я двигался. Дон Хуан подошел ко мне, улыбаясь  и  поддержал  меня  под
мышками. Его лицо было очень близко ко мне.
     - Хорошо, хорошо работаешь, - сказал он убеждающе.
     В это мгновение я осознал, что что-то  чрезвычайное  случилось  прямо
здесь. Сначала у меня было чувство, что я  только  что  вспомнил  событие,
которое случилось годами раньше. Однажды в  прошлом  я  видел  дона  Хуана
очень близко: я курил его смесь, и у меня было  чувство  тогда,  что  лицо
дона Хуана погрузилось в бак с водой. Оно было  огромным  и  светящимся  и
двигалось.  Изображение  было  таким  недолгим,  что  я  не  имел  времени
сохранить его. На этот раз, однако, дон Хуан держал меня, и  у  меня  было
время рассмотреть его. Когда я встал и повернулся, то я определенно  видел
дона Хуана; "дон Хуан, которого я знаю",  определенно  подошел  ко  мне  и
держал меня. Но, когда я сфокусировал глаза на его лице, я не увидел  дона
Хуана так, как я привык его видеть; вместо этого я увидел большой  предмет
перед своими глазами. Я знал, что это было лицом дона Хуана, но,  все  же,
это знание не руководило моим восприятием; это  было,  скорее,  логическое
заключение с моей стороны, и в конце концов, моя  память  подтвердила  это
мгновением раньше: "дон Хуан, которого я знаю", держал меня  под  мышками.
Поэтому необычный, светящийся предмет напротив меня должен был быть  лицом
дона Хуана; это было близко к этому, но, однако, это не  походило  на  то,
что я мог бы назвать "настоящим" лицом дона Хуана. То, на что  я  смотрел,
было круглым предметом, который имел  свое  собственное  свечение.  Каждая
часть в нем двигалась. Я  ощущал  сдержанное,  волнообразное,  ритмическое
течение; это было, как будто текучесть  заключалась  внутри  него  самого,
никогда не двигаясь за его  пределами;  и,  все  же,  объект  перед  моими
глазами медленно тек движением в любом месте его поверхности.  Мне  пришла
мысль, что это медленно текущая жизнь. В действительности, это было  таким
живым,  что  был  поглощен  рассматриванием  этого  движения.   Это   было
гипнотизирующим волнением. Оно все больше и больше поглощало меня  до  тех
пор, пока я не мог больше  различать,  что  за  феномен  был  перед  моими
глазами.
     Я пережил внезапный толчок;  светящийся  предмет  стал  неясным,  как
будто что-то волновало его, и  затем  он  потерял  свое  свечение  и  стал
плотным и толстым. И затем я увидел знакомое темное лицо  дона  Хуана.  Он
спокойно улыбался. Вид его "настоящего" лица сохранялся мгновение, а затем
лицо снова приобрело свечение, блеск и переливчатость. Это  был  не  свет,
каким я привык  ощущать  свет,  и  даже  не  свечение;  скорее,  это  было
движение, неправдоподобно быстрое  мерцание  чего-то.  Светящийся  предмет
начал подскакивать вверх и вниз снова, и это разрушало  его  волнообразную
целостность. Его свечение уменьшалось как бы толчками до тех пор, пока  он
снова не стал "плотным" лицом дона Хуана,  таким,  каким  я  видел  его  в
обычной жизни. В этот момент я неопределенно  понял,  что  дон  Хуан  тряс
меня. Он также говорил мне что-то. Я не понимал, что он  говорит,  но  так
как он продолжал трясти меня, я, наконец, услышал его.
     - Не смотри на меня. Не смотри на меня, - продолжал  он  говорить.  -
Убери свой взгляд. Убери свой взгляд. Переведи свои глаза.
     Тряска моего тела, казалось, заставила меня  убрать  свой  постоянный
пристальный взгляд; очевидно, когда я не всматривался внимательно  в  лицо
дона Хуана, я не видел светящегося предмета. Когда я отвел свои  глаза  от
его лица и видел это уголком моего глаза, так сказать, я мог  ощущать  его
плотность;  то  есть  я  мог  ощущать  трехмерного  человека;  не   смотря
действительно на него, я мог, фактически, ощущать все его тело, но когда я
фокусировал свой пристальный взгляд, лицо его становилось сразу светящимся
предметом.
     - Не смотри на меня вообще, - сказал дон Хуан серьезно.
     Я отвел глаза и посмотрел на землю.
     - Не фиксируй свой взгляд ни на чем, - повелительно сказал дон Хуан и
шагнул в сторону, чтобы помочь мне идти.
     Я не чувствовал своих ног и не мог понять, как я  выполнял  движения,
однако, с помощью дона Хуана, который держал меня  под  мышку,  мы  прошли
весь путь к задней стороне его дома. Мы остановились у канавы.
     - Теперь смотри на воду, - приказал мне дон Хуан.
     Я посмотрел на воду, но не мог вглядеться в  нее.  Почему-то  движние
течения отвлекало меня. Дон Хуан настойчиво убеждал меня в шутливой манере
упражнять  мое  "вглядывание  силы",  но  я  не  мог  сосредоточиться.   Я
пристально  посмотрел  на  лицо  дона  Хуана  еще  раз,  но  свечение   не
становилось очевидным сколько-нибудь больше.
     Я начал испытывать необычный  зуд  на  моем  теле,  ощущение  членов,
которые заснули; мускулы моих ног начали подергиваться. Дон Хуан  столкнул
меня в воду, и я упал на дно. Он, по-видимому,  держал  мою  правую  руку,
когда толкал меня, и когда я ударился о мелкое дно, он вытянул меня опять.
     Мне потребовалось долгое время, чтобы  достичь  контроля  над  собой.
Когда мы вернулись через несколько  часов  к  его  дому,  я  попросил  его
объяснить мое переживание. Когда я оделся в сухую  одежду,  я  возбужденно
описал ему то, что я ощущал, но он отбросил весь мой отчет, сказав, что  в
этом не было ничего важного.
     - Большое дело! - сказал он, смеясь надо мной. - Ты  видел  свечение,
большое дело.
     Я настаивал на объяснении, но он встал и сказал, что он должен  уйти.
Было почти пять часов пополудни.
     На следующий день я снова настаивал на  обсуждении  моего  необычного
переживания.
     - Это было _в_и_д_е_н_и_е_, дон Хуан? - спросил я.
     Он был спокоен и таинственно улыбался, в то время как я заставлял его
ответить мне.
     - Можно сказать, что _в_и_д_е_н_и_е_  до  некоторой  степени  подобно
этому, - сказал он, наконец. - Ты пристально смотрел на мое лицо и  увидел
его сияющим, но это было, все же, мое  лицо.  Так  происходит,  что  дымок
заставляет каждого пристально смотреть, подобно этому. Это пустяки.
     - Но каком способом отличить _в_и_д_е_н_и_е_?
     - Когда ты _в_и_д_и_ш_ь_, то нет больше привычных черт  в  мире.  Все
является  новым.  Все  никогда  не  случалось   прежде.   Мир   становится
неправдоподобным!
     - Почему ты говоришь  неправдоподобным,  дон  Хуан?  Что  делает  его
неправдоподобным?
     - Нет больше ничего знакомого. Все, на что  ты  пристально  смотришь,
становится ничем! Вчера ты не _в_и_д_е_л_. Ты пристально  смотрел  на  мое
лицо и, так как я нравлюсь  тебе,  ты  заметил  мое  свечение.  Я  был  не
чудовищем, подобно стражу, но красивым и интересным. Но ты  не  _в_и_д_е_л
меня. Я не стал ничем перед тобой. Но, однако, ты сделал хорошо. Ты сделал
первый настоящий шаг к _в_и_д_е_н_и_ю_. Единственным недостатком было  то,
что ты сосредоточился на мне, и в этом случае я был для тебя не лучше, чем
страж. Ты не выдержал в обоих случаях и не _в_и_д_е_л_.
     - Вещи исчезают? Как они становятся ничем?
     - Вещи не исчезают. Они не пропадают, если это то, что  ты  имеешь  в
виду; они просто становятся ничем, и, тем не менее, они все же здесь.
     - Как это может быть возможным, дон Хуан?
     - Ты чертовски  настойчив  в  разговоре!  -  воскликнул  дон  Хуан  с
серьезным лицом. - я думаю, что  мы  не  нашли  правильно  твое  обещание.
Возможно, то, что ты обещал, было никогда не останавливать разговор.
     Тон дона Хуана был строгий. Выражение его лица  было  озабоченным.  Я
хотел улыбнуться, но не посмел. Я думал, что дон Хуан был серьезен, но  он
не был серьезен. Он рассмеялся. Я сказал ему, что если  я  не  говорил,  я
становился очень нервным.
     - Тогда пойдем гулять, - сказал он.
     Он привел меня ко входу в каньон у подножия холмов. Это была примерно
часовая прогулка. Мы отдохнули короткое время, и затем он повел меня через
густой пустынный подлесок к месту с водой; то есть к месту,  где,  как  он
сказал, было водное отверстие. Оно было таким же сухим, как  любое  другое
место в округе.
     - Сядь в центре водного отверстия, - приказал он мне.
     Я повиновался и сел.
     - Ты так же собираешься сесть здесь? - спросил я.
     Я видел, что он собирался сесть в  двадцати  ярдах  от  меня.  Я  сел
коленями перед грудью. Он поправил мое положение и велел  мне  сесть  так,
чтобы я подогнул мою левую ногу под себя,  а  правую  согнул  напротив  ее
коленом вверх. Моя правая рука должна была  лежать  кулаком  на  земле,  а
левая рука пересекала мою грудь. Он велел мне повернуться лицом к  нему  и
оставаться в этом положении, расслабившись, но не  "непринужденно".  Затем
он вынул беловатый шнурок из своего мешка.  Он  выглядел  подобно  большой
петле. Он закрепил его петлей вокруг своей шеи и натянул левой рукой, пока
он туго не натянулся. Он дернул натянутый шнурок правой рукой.  Тот  издал
монотонный вибрирующий звук.
     Он ослабил зажатие, посмотрел на меня и  сказал  мне,  что  я  должен
выкрикнуть особое слово, если я почувствую, что  что-то  напало  на  меня,
когда он дергал шнурок.
     Я спросил, что должно было напасть на меня, и  он  ответил,  чтобы  я
замолчал. Он показал мне своей рукой, что он собирался начать.  Но  он  не
начал; вместо этого, он дал мне еще одно предостережение. Он  сказал,  что
если что-то нападет на меня очень угрожающим  образом,  я  должен  принять
боевое положение, которое он показывал мне несколько лет назад  и  которое
заключалось в том, что я плясал, топая по земле левой ногой, в то же время
энергично хлопая по своему правому бедру.  Боевое  положение  было  частью
оборонительной  техники,  которая   использовалась   в   случаях   крайней
необходимости при опасности.
     У меня появилось мрачное предчувствие. Я хотел узнать о  том,  почему
мы пришли сюда, но он не дал мне времени и начал дерганье шнурка. Он делал
это в различных темпах  с  регулярными  интервалами  примерно  в  двадцать
секунд. Я заметил, что, когда он дергал шнурок, он увеличивал натяжение. Я
мог ясно видеть, что его руки и шея дрожали от напряжения. Звук стал более
ясным, и я понял тогда, что он добавлял странный выкрик каждый раз,  когда
он дергал шнурок. Общее звучание натянутого шнурка и человеческого  голоса
производили странное таинственное отражение.
     Я не чувствовал ничего нападающего на меня, но  вид  напряжения  дона
Хуана и жуткий звук, который он производил, привели меня почти в состояние
транса.
     Дон Хуан ослабил свое натяжение и посмотрел на меня. Когда он  играл,
он был спиной ко мне, и его лицо было на юго-восток, как и мое;  когда  он
ослабил, он повернулся лицом ко мне.
     - Не смотри на меня, когда  я  играю,  -  сказал  он.  -  однако,  не
закрывай глаза. Ни за что. Смотри на землю перед тобой и слушай.
     Он снова натянул свою бечевку и начал играть. Я  смотрел  в  землю  и
концентрировался на звуке, который он производил. Я никогда прежде в жизни
не слышал такого звука.
     Я очень  испугался.  Жуткое  эхо  наполнило  узкий  каньон  и  начало
отражаться. На самом деле, звук, который производил дон Хуан,  возвращался
ко мне эхом ото всех окружающих  стен  каньона.  Дон  Хуан,  должно  быть,
заметил это и увеличил натяжение своего  шнурка.  Хотя  дон  Хуан  изменил
высоту  тона,  эхо,  казалось,  понизилось,   и   затем   оно,   казалось,
сконцентрировалось в одной точке, к юго-востоку.
     Дон Хуан уменьшил натяжение шнурка постепенно до тех пор, пока  я  не
услышал заключительный тупой звук.  Он  положил  шнурок  в  свой  мешок  и
подошел ко мне. Он помог мне встать. Тогда я заметил, что мускулы моих рук
и ног одеревенели, подобно камню; я был буквально пропитан потом. Я не мог
подумать, что я могу так сильно вспотеть. Капли пота набежали мне в глаза,
и их зажгло.
     Дон Хуан, фактически,  вытащил  меня  из  места.  Я  пытался  сказать
что-нибудь, но он положил руку на мой рот.
     Вместо того, чтобы покинуть каньон тем же путем, каким  мы  пришли  в
него, дон Хуан пошел в обход. Мы вскарабкались по стене горы  и  вышли  на
холмы очень далеко от устья каньона.
     Мы шли в мертвой тишине к его дому. Когда мы дошли, было уже темно. Я
попытался заговорить снова, но дон Хуан опять положил  свою  руку  на  мой
рот.
     Мы не ели и не зажигали  керосиновой  лампы.  Дон  Хуан  положил  мою
циновку в своей комнате и указал на нее своим подбородком.  Я  понял  это,
как знак, что я должен лечь спать.
     - Я хочу, чтобы ты сделал правильную вещь, - сказал мне дон Хуан, как
только я проснулся на следующее утро. - Ты  начнешь  ее  сегодня.  Это  не
займет много времени, ты знаешь.
     После очень долгой неловкой паузы я почувствовал потребность спросить
его:
     - Это то, что ты делал со мной в каньоне вчера?
     Дон Хуан захихикал, как ребенок.
     - Я просто постучал духу того водного места, - сказал он. - этот  вид
духа может быть вызван, когда водное место сухое, когда  дух  уединился  в
горе. Вчера я, можно сказать, пробудил его из  его  сна.  Но  он  не  имел
ничего против этого и указал тебе удачное направление. Его  голос  исходил
из этого направления. - дон Хуан указал на юго-восток.
     - Что это был за шнурок, на котором ты играл, дон Хуан?
     - Ловитель духов.
     - Могу я посмотреть на него?
     - Нет. Но я сделаю тебе такой. Или, еще лучше, ты  сам  сделаешь  его
для себя как-нибудь, когда ты научишься _в_и_д_е_т_ь_.
     - Из чего он сделан, дон Хуан?
     - Мой - из кабана. Когда ты получишь его, ты поймешь, что он живой  и
может научить тебя различным звукам, которые ему нравятся. С практикой  ты
узнаешь своего ловителя духов так хорошо,  что  вместе  с  ним  ты  будешь
издавать звуки полной силы.
     - Почему ты взял меня ожидать духа водного места, дон Хуан?
     - Ты очень скоро узнаешь это.
     Около 11.30 того же дня мы сидели под его рамада, где он  приготовлял
свою трубку мне для курения.
     Он велел мне встать, когда мое тело совершенно  оцепенело;  я  сделал
это с  большой  легкостью.  Он  помог  мне  пройтись.  Я  удивился  своему
контролю; я действительно  дважды  обошел  вокруг  рамада  сам.  Дон  Хуан
находился рядом, но не руководил мною и не поддерживал меня. Затм он  взял
меня под руку и отвел к канаве с водой. Он усадил меня на  край  канавы  и
приказал мне повелительно пристально смотреть на воду и ни о чем больше не
думать.
     Я пытался сфокусировать  свой  пристальный  взгляд  на  воде,  но  ее
движение отвлекало меня. Мой ум и мои глаза начали отклоняться  на  другие
предметы непосредственного окружения. Дон Хуан потряс мою голову  вверх  и
вниз и приказал мне снова пристально смотреть только на воду и  не  думать
вообще. Он сказал, что пристально смотреть на движущуюся воду было трудно,
но что нужно продолжать пробовать. Я пробовал три раза,  и  каждый  раз  я
отвлекался чем-то. Дон Хуан очень  упорно  тряс  мою  голову  каждый  раз.
Наконец, я заметил, что мой  ум  и  мои  глаза  сфокусировались  на  воде;
несмотря на ее движение я погрузился в наблюдение  текучести.  Вода  стала
несколько   другой.   Она,   казалось,   была   тяжелее   и   однообразнее
бледно-зеленой. Я мог заметить рябь при ее движении. Рябь была чрезвычайно
отчетливой. А затем, внезапно, у меня появилось ощущение, что я смотрел не
на массу движущейся воды, а на картину воды; я видел перед своими  глазами
застывший кусок текущей воды. Рябь была  неподвижной.  Я  мог  рассмотреть
каждую частичку ее. Затем она начала приобретать зеленую фосфоресценцию, и
из нее медленно истекал какой-то густой туман зеленого цвета. Густой туман
расходился по ряби и, когда  он  двигался,  ее  зелень  становилась  более
сверкающей, до тех пор,  пока  не  стала  ослепительным  сиянием,  которое
покрыло все.
     Я не знал, как долго я находился у канавы. Дон Хуан не прерывал меня.
Я был погружен в зеленое свечение ряби. Я чувствовал, что оно  все  вокруг
меня. Оно успокаивало меня. У меня не было ни мыслей, ни чувств. Все,  что
у меня было, это спокойное  знание,  знание  о  сверкающей,  успокаивающей
зелени.
     Чрезвычайный холод и сырость было следующей  вещью,  которую  я  стал
осознавать. Постепенно я осознал, что я был  погружен  в  канаву.  В  этот
момент вода попала мне в нос, и я закашлялся, проглотив ее. У меня в  носу
был раздражающий зуд, и я несколько раз чихнул. Я встал  и  так  сильно  и
звучно зачихал, что даже пукнул. Дон Хуан захлопал руками и расхохотался.
     Если тело пукает, то оно живое, - сказал он.
     Он показал мне следовать за ним, и мы пошли к его дому.
     Я думал о сохранении покоя. В некотором отношении  я  ожидал,  что  я
буду  в  особом  и  мрачном  настроении,  но,  в  действительности,  я  не
чувствовал   усталости   или    меланхолии.    Я    чувствовал,    скорее,
жизнерадостность, и очень быстро сменил свою одежду. Я стал  насвистывать.
Дон Хуан любопытно посмотрел на меня и притворился удивленным;  он  открыл
рот и выпучил глаза. Его фигура была очень забавной, и я  смеялся  немного
дольше, чем требовалось.
     - Ты шутишь, - сказал он и засмеялся очень сильно сам.
     Я объяснил ему, что я не хотел привыкать  к  мрачному  чувству  после
употребления его курительной смеси. Я сказал ему, что после того,  как  он
вытаскивал меня из канавы во время моих попыток встретить стража,  я  стал
убежден, что я  мог  "видеть",  если  я  пристально  смотрел  вокруг  меня
достаточно долго.
     - В_и_д_е_н_ь_е_ - это не смотрение и не сохранение покоя,  -  сказал
он. - _В_и_д_е_н_ь_е_ - это техника, которую  нужно  изучать.  Или,  может
быть, это техника, которую некоторые из нас уже знают.
     Он всматривается в меня как будто, чтобы намекнуть, что я  был  одним
из тех, кто уже знал технику.
     - Ты достаточно сильный, чтобы прогуляться? - спросил он.
     Я сказал, что чувстсвовал  себя  прекрасно  и  что  могу.  Я  не  был
голоден, хотя я не ел весь день. Дон Хуан положил хлеб и несколько  кусков
сушеного мяса в рюкзак, вручил его мне и показал мне головой следовать  за
ним.
     - Куда мы идем? - спросил я.
     Он указал  слабым  движением  головы  по  направлению  к  холмам.  Мы
направлялись к тому же каньону, где было водное место, но не вошли в него.
Дон Хуан влез на скалы справа от нас, у самого устья каньона. Мы поднялись
на холм. Солнце было почти на горизонте. Был умеренный день, но  мне  было
жарко и я задыхался. Я едва мог дышать.
     Дон Хуан намного опередил меня и  был  вынужден  остановиться,  чтобы
позволить мне догнать его. Он сказал,  что  я  был  в  ужасном  физическом
состоянии и что, возможно, было  неблагоразумно  вообще  идти  дальше.  Он
позволил мне отдохнуть около часа. Он выбрал гладкий, почти круглый  валун
и велел мне лечь там. Он расположил  мое  тело  на  камне.  Он  велел  мне
выиянуть руки и ноги и опустить их свободно. Моя спина слегка изогнулась и
шея расслабла, так что моя голова также свободно повисла. Он оставил  меня
в этом положении примерно на пятнадцать минут. Затем он велел мне  открыть
живот. Он заботливо отобрал какие-то ветки и листья и наложил  их  на  мой
голый живот. Я почувствовал мгновенную теплоту во всем моем теле. Дон Хуан
затем взял меня за ногу и поворачивал меня до тех пор, пока моя голова  не
оказалась к юго-востоку.
     - Теперь давай позовем того духа водного места, - сказал он.
     Я попытался повернуть свою голову, чтобы посмотреть  на  него.  Он  с
силой удержал меня за  волосы  и  сказал,  что  я  был  в  очень  уязвимом
положении и в ужасно  слабом  физическом  состоянии  и  должен  оставаться
спокойным и неподвижным. Он положил все эти особые  ветки  на  мой  живот,
чтобы защитить меня, и собрался оставаться рядом со мной на случай, если я
не позабочусь о себе.
     Он стоял у макушки моей головы, и, если я поворачивал свои  глаза,  я
мог видеть его. Он взял свой шнурок и натянул его, но затем понял,  что  я
смотрел на него, повернув мои глаза ко  лбу.  Он  легко  стукнул  меня  по
голове своими пальцами и приказал мне смотреть на небо, не закрывать  глаз
и концентрироваться на звуке. Он добавил,  как  бы  подумав,  чтобы  я  не
стеснялся выкрикнуть слово, которому он научил меня,  если  я  почувствую,
что что-то нападает на меня.
     Дон Хуан и его "ловитель духов" начали с  низконатянутого  звука.  Он
медленно увеличивал натяжение, и я начал слышать  такое  же  отражение,  и
затем ясное эхо, которое исходило из юго-восточного направления. Натяжение
увеличилось. Дон Хуан и его "ловитель  духов"  совершенно  соответствовали
друг другу. Шнурок издавал низкую ноту, и дон Хуан увеличивал ее, усиливая
его натяжение до тех пор, пока  нота  не  становилась  проникающим  внутрь
звуком, воющим зовом. Вершиной  был  жуткий  визг,  непостижимый  с  точки
зрения моего собственного опыта.
     Звук отражался в горах и отдавался эхом назад  к  нам.  Я  представил
себе, что он приходил прямо ко мне. Я поувствовал, что  он,  должно  быть,
что-то сделал с температурой моего тела. Перед тем,  как  дон  Хуан  начал
свои зовы, мне было очень тепло и удобно, но во  время  высшей  точки  его
зовов  я  стал  замерзать;  мои  зубы  непроизвольно  стучали,  и  у  меня
действительно было ощущение, что что-то нападает на меня. В один момент  я
заметил, что небо стало очень темным. Я не сознавал неба, хотя  я  смотрел
на него. У меня был момент сильной паники, и я выкрикнул  слово,  которому
дон Хуан научил меня.
     Дон Хуан медленно начал понижать напряжение своих  жутких  зовов,  но
это не принесло мне никакого облегчения.
     - Закрой свои глаза, - повелительно пробормотал дон Хуан.
     Я закрыл их руками. Через несколько минут дон Хуан совсем остановился
и подошел ко мне сбоку. После того, как он убрал ветки и  листья  с  моего
живота, он помог мне встать и бережно положил их на камень, где  я  лежал.
Он зажег их и, когда они загорелись, растер мой живот другими листьями  из
своей сумки.
     Он положил свою руку на мой рот, когда я хотел рассказать ему, что  у
меня была ужасная головная боль.
     Мы оставались там, пока все листья не сгорели. К тому  времени  стало
совершенно темно. Мы спустились с холма, и я дал волю своему желудку.
     Когда мы шли вдоль канавы, дон Хуан сказал, что я сделал достаточно и
не должен останавливаться. Я попросил его объяснить, каким был дух водного
места, но он жестом показал мне молчать. Он сказал, что  мы  поговорим  об
этом в другое время, затем он умышленно  сменил  тему  и  дал  мне  долгое
объяснение о _в_и_д_е_н_и_и_. Я сказал, что было прискорбно, что я не  мог
сосредоточиться в темноте. Он, казалось, был  очень  рад,  и  сказал,  что
большую часть времени я не уделяю внимания тому, что  он  говорит,  потому
что я принял решение записывать все.
     Он говорил о _в_и_д_е_н_и_и_, как о процессе, не зависящем от олли  и
от техники магии. Маг - это человек, который мог командовать олли и, таким
образом, манипулировать силой олли себе на пользу, но  тот  факт,  что  он
командовал олли, не означал, что он мог _в_и_д_е_т_ь_. Я напомнил ему, что
он говорил мне раньше, что невозможно "видеть", если не имеешь  олли.  Дон
Хуан очень спокойно заметил, что он пришел к убеждению, что возможно  было
"видеть" и все же не командовать олли. Он  чувствовал,  что  нет  причины,
почему  бы  не  так;  так  как  "виденье"  не  имеет   ничего   общего   с
манипуляционной техникой магии, которая  служит  только  для  того,  чтобы
воздействовать на  окружающих  нас  людей.  Техника  "виденья",  с  другой
стороны, не имеет воздействия на людей.
     Мои мысли были ясными. Я не испытывал усталости или сонливости  и  не
имел больше неприятного чувства в своем желудке,  когда  мы  шли  с  доном
Хуаном. Я был ужасно голоден, и когда мы добрались до его дома, я объелся.
     Потом я попросил его рассказать мне больше о  технике  "виденья".  Он
широко улыбнулся мне и сказал, что я был снова собой.
     - Как это  так,  -  сказал  я,  -  что  техника  "виденья"  не  имеет
воздействия на окружающих нас людей?
     - Я уже говорил тебе, сказал он. - "виденье" - это не  магия.  И  все
же,  их  легко  спутать,  потому  что  человек,  который  "видит",   может
научиться, совсем моментально, управлять  олли  и  может  стать  магом.  С
другой стороны, человек может научиться  определенной  технике  для  того,
чтобы командовать олли и таким образом стать магом, и, тем  не  менее,  он
может никогда не научиться "видеть".
     Кроме того,  "виденье"  противоположно  магии.  "Виденье"  заставляет
понять незначительность всего этого.
     - Незначительность чего, дон Хуан?
     - Незначительность всего.
     Мы не говорили ничего больше. Я чувствовал себя очень расслабленным и
не хотел говорить ничего больше. Я лежал на спине на  соломенной  циновке.
Мне служила подушкой моя непродувная куртка. Я чувствовал  себя  удобно  и
счастливо и писал мои заметки в течение часов при свете керосиновой лампы.
     Внезапно дон Хуан снова заговорил.
     - Сегодня ты сделал очень хорошо, - сказал  он.  -  ты  очень  хорошо
сделал с водой. Духу водного места ты нравишься, и  он  помогал  тебе  всю
дорогу.
     Тогда я понял, что я забыл рассказать ему мое  переживание.  Я  начал
описывать способ, которым я воспринимал воду. Он не дал мне продолжать. Он
сказал, что он знал, что я воспринимаю густой зеленый туман.
     Я почувствовал потребность спросить:
     - Как ты узнал это, дон Хуан?
     - Я _в_и_д_е_л_ тебя.
     - Что я делал?
     - Ничего, ты сидел здесь и пристально смотрел на воду, и, наконец, ты
ощутил зеленый туман.
     - Это было _в_и_д_е_н_ь_е_?
     - Нет. Но это было очень близко. Ты приближаешься.
     Я стал очень взволнован. Я хотел знать больше об этом. Он засмеялся и
пошутил над моим рвением. Он сказал, что всякий мог ощутить зеленый туман,
потому что это было  подобно  стражу,  что-то,  что  было  неизбежно  там,
поэтому, в ощущении этого не было большого достижения.
     - Когда я сказал тебе, что ты сделал хорошо, я имел в виду, что ты не
буспокоился, - сказал он, - так как тогда, когда ты имел дело со  стражем.
Если бы ты стал беспокоиться, я должен был бы  встряхнуть  твою  голову  и
привести тебя назад. Когда человек идет в зеленый  туман,  его  бенефактор
должен находиться при нем на случай, если тот начнет  заманивать  его.  Ты
можешь выскочить из пределов досягаемости стража сам, но ты не можешь  сам
избежать когтей зеленого тумана. По крайней мере, не в  начале.  Позже  ты
сможешь научиться способу делать это.  Теперь  мы  пытаемся  узнать  нечто
другое.
     - Что же мы пытаемся узнать?
     - Можешь ли ты _в_и_д_е_т_ь_ воду.
     - Как же я узнаю, что я _в_и_д_е_л_ ее, или что я _в_и_ж_у_ ее?
     - Ты узнаешь. Ты путаешься, только когда ты говоришь.



                                    12

     Работая над своими заметками, я натолкнулся на различные вопросы.
     - Есть ли зеленый туман, как и страж, нечто, что необходимо  победить
для того, чтобы _в_и_д_е_т_ь_? - спросил я дона Хуана, как только мы  сели
под его рамада 8 августа 1969 года.
     - Да. Нужно побеждать все.
     - Как я могу победить зеленый туман?
     -  Тем  же  способом,  каким  ты  победил  стража,  -  позволить  ему
обратиться в ничто.
     - Что же я должен сделать?
     - Ничего. Для тебя зеленый  туман  намного  легче,  чем  страж.  Духу
водного  места  ты  нравишься  в  то  время,  как,  конечно,  не  с  твоим
темпераментом иметь дело со стражем.  Ты  никогда  реально  не  _в_и_д_е_л
стража.
     - Может быть, это было потому, что он не нравился мне? Что, если бы я
встретил стража, который мне понравился? Должно быть, некоторые люди могут
посчитать стража, которого я встретил, красивым существом. Победили бы они
его, потому что он понравился им?
     - Нет! Ты все же не понимаешь. Не имеет значения,  нравится  ли  тебе
или не нравится страж. Если ты имеешь чувство к нему, страж останется  тем
же самым, чудовищным, прекрасным или любым другим. Если у тебя нет чувства
к нему, с другой стороны, страж станет ничем и  будет  все  же  там  перед
тобой.
     Мысль, что нечто, такое громадное, как страж, могло стать ничем и все
же быть перед моими глазами, была абсолютно бессмысленной.  Я  чувствовал,
что это было одной из алогичных предпосылок знания дона Хуана.  Однако,  я
также чувствовал, что, если бы он захотел, он мог бы объяснить это мне.  Я
настаивал, спрашивая его о том, что он имел в виду под этим.
     - Ты думаешь, что страж был чем-то, что ты знал, - это то, что я имею
в виду.
     - Но я не думал, что это было что-то, что я знал.
     - Ты думал, что он был безобразным. Его  размеры  были  потрясающими.
Это было чудовище. Ты знал эти все вещи. Поэтому, страж был всегда чем-то,
что ты знал, и пока он был чем-то, что ты знал, та не _в_и_д_е_л_  его.  Я
говорил тебе уже, что страж должен стать  ничем,  и,  все  же,  он  должен
оставаться перед тобой. Он должен быть там, и он,  в  то  же  самое  время
должен быть ничем.
     - Как же это может быть, дон Хуан? Ты говоришь абсурд.
     - Да. Но это и есть _в_и_д_е_н_ь_е_. В  действительности,  бесполезно
говорить об этом. "Виденье", как я говорил  прежде,  узнается  посредством
"виденья".
     - Очевидно, у тебя нет проблем с водой. Ты почти "видел" ее на  днях.
Вода - это твой "кардинальный пункт". Все,  что  теперь  нужно  тебе,  это
совершенствовать свою технику "виденья". Ты имеешь  сильного  помощника  в
духе водного места.
     - Это другой мой жгучий вопрос, дон Хуан.
     - Ты можешь иметь все жгучие вопросы, какие хочешь, но  мы  не  можем
говорить о духе водного места в его районе. В  действительноти,  лучше  не
думать об этом совсем. Не думать совсем. В противном  случае  дух  заманит
тебя, и, если это случается, нет ничего, что живой человек может  сделать,
чтобы помочь тебе. Поэтому, держи свой  рот  закрытым,  и  удерживай  свои
мысли на чем-нибудь еще.
     Около десяти часов на следующее утро дон Хуан вынул  свою  трубку  из
футляра, наполнил ее курительной смесью, затем вручил ее мне и  велел  мне
отнести ее на берег ручья. Держа трубку двумя руками, я сумел  расстегнуть
свою рубашку, положить трубку внутрь и крепко держать ее. Дон Хуан  принес
два соломенных мата и небольшой поднос с углями. Был теплый день. Мы  сели
на циновки в тени небольшой рощи деревьев _б_р_е_а_ у  самого  края  воды.
Дон Хуан положил уголь в чашку трубки и велел мне курить. У меня  не  было
никакого опасения или какого-нибудь  чувства  приподнятого  настроения.  Я
вспомнил, что во время моей второй попытки "видеть"  стража,  после  того,
как дон Хуан объяснил его природу, у меня было особое ощущение удивления и
благоговения. На этот раз,  однако,  хотя  дон  Хуан  предупредил  меня  о
возможности действительного "виденья" воды, у меня не было  эмоционального
увлечения - у меня было только любопытство.
     Дон Хуан заставил меня курить дважды во время предыдущих  попыток.  В
данный момент  он  наклонился  и  прошептал  в  мое  правое  ухо,  что  он
собирается научить меня, как использовать воду для того, чтобы  двигаться.
Я чувствовал его лицо очень близко, как будто  он  приставил  свой  рот  к
моему уху. Он сказал мне,  чтобы  я  не  смотрел  пристально  на  воду,  а
сфокусировал свои глаза на поверхности и внимательно смотрел до  тех  пор,
пока вода не превратится в зеленый густой туман. Он повторил  еще  и  еще,
что я должен сосредоточить свое внимание на тумане до  тех  пор,  пока  не
обнаружу чего-нибудь еще.
     - Смотри на воду перед собой, - слышал я его голос, - но не  позволяй
ее звуку унести тебя куда-нибудь. Если  ты  позволишь  звуку  воды  унести
тебя, я не смогу никогда найти тебя и привести  обратно.  Теперь  войди  в
зеленый туман и прислушайся к моему голосу.
     Я слушал и понимал его с чрезвычайной ясностью. Я  начал  внимательно
смотреть на воду и имел очень необычное ощущение физического  удовольствия
- зуд, неопредеденное счастье. Я долгое время пристально  смотрел,  но  не
обнаруживал зеленого тумана. Я  чувствовал,  что  мои  глаза  выходили  из
фокуса, и я должен был бороться, чтобы удерживать  свой  взгляд  на  воде;
наконец, я больше не смог контролировать свои глаза и был вынужден закрыть
их,  или  мигнуть,  или,  возможно,  я  просто  потерял  свою  способность
фокусироваться; во всяком случае, в этот самый момент  вода  остановилась,
она  перестала  двигаться.  Она,  казалось,  стала  картиной.  Рябь   была
неподвижной. Затем вода начала слабо шипеть, как будто в ней были частички
карбоната, которые сразу взрывались. Через мгновение я увидел, что шипение
медленно расширилось в зеленое вещество. Это был  безмолвный  взрыв;  вода
взорвалась сверкающим зеленым туманом, который распространялся до тех пор,
пока не охватил меня.
     Я оставался взвешенным в нем до тех  пор,  пока  острый,  непрерывный
резкий шум не потряс все; туман, казалось, застыл в обычные  черты  водной
поверхности. Резкий шум был выкриком дона Хуана около моего уха: "хейййй!"
Он велел мне прислушиваться к его голосу и вернуться назад в туман и ждать
там до тех пор, пока он не позовет меня. Я сказал: "оъкей",  по-английски,
и услышал гогочущий шум его смеха.
     - Пожалуйста, не разговаривай, - сказал он. - Не выдавай  мне  больше
никаких "о'кей".
     Я мог слышать его очень хорошо. Звук его  голоса  был  мелодичным  и,
главным образом, дружественным. Я знал это, не думая; это было  убеждение,
которое пришло мне в голову, а затем прошло.
     Голос дона Хуана приказал  мне  сосредоточить  все  мое  внимание  на
тумане, но не предаваться ему. Он повторно  сказал,  что  воин  не  должен
предавать себя ничему, даже своей смерти. Я погрузился  в  туман  снова  и
заметил, что это был совсем не туман или, по крайней  мере,  это  не  было
тем, что, как я был убежден, было подобно туману.  Туманоподобный  феномен
состоял из крошечных  пузырьков,  круглых  предметов,  которые  входили  в
область "зрения" и удалялись из нее, уплывая. Я некоторое  время  наблюдал
их движение, а затем громкий, отдаленный шум встряхнул мое внимание,  и  я
потерял  способность  сосредоточиваться  и  не  мог  больше   воспринимать
крошечные пузырьки. Все, что я  сознавал  затем,  это  зеленый,  аморфный,
туманоподобный свет. Я услышал громкий шум снова,  и  его  встряска  сразу
разогнала туман, и я обнаружил, что смотрел на воду в оросительной канаве.
Затем я услышал его снова, много ближе, - это был  голос  дона  Хуана.  Он
говорил мне, чтобы я обратил внимание на него, потому что  его  голос  был
единственным проводником для меня. Он приказал мне смотреть на берег и  на
растительность прямо перед собой. Я видел тростник и пространство, которое
было свободно от тростника. Это была маленькая бухточка в  береге,  место,
куда дон Хуан  приходил  опускать  ведро  и  наполнять  его  водой.  Через
некоторое время дон Хуан приказал мне вернуться вновь  к  туману  и  снова
попросил меня обращать внимание на его  голос,  потому  что  он  собирался
руководить мной так, чтобы я мог научиться, каким  образом  двигаться;  он
сказал, что раз я увидел пузырьки, я должен взять один из них и  позволить
ему унести меня.
     Я повиновался ему и был сразу окружен  зеленым  туманом,  а  затем  я
увидел крошечные пузырьки. Я снова услышал голос  дона  Хуана,  как  очень
необычное и пугающее грохотание. Сразу же за  этим  я  начал  терять  свою
способность воспринимать пузырьки.
     - Взберись на один из этих пузырьков, - услышал я его голос.
     Я старался удержать свое восприятие зеленых пузырьков и в то же время
слушать его голос. Я не знал, как  долго  я  старался  делать  это,  когда
внезапно я осознал,  что  я  мог  слышать  его  и  все  же  сохранять  вид
пузырьков, которые продолжали проходить, медленно уплывая  из  моего  поля
восприятия. Голос дона Хуана побуждал меня следовать за  одним  из  них  и
взобраться на него.
     Я удивился, как я предполагал сделать это, и  автоматически  произнес
слово "как". Я почувствовал, что слово было очень глубоко внутри  меня  и,
когда оно вышло, оно понесло меня к поверхности. Слово было  подобно  бую,
который вышел из моей глубины. Я слышал, что я сказал  "как",  и  я  издал
звук, подобно воющей собаке. Дон Хуан тоже завыл, так  же  как  собака,  а
затем он издал несколько звуков койота и засмеялся.  Я  подумал,  что  это
очень забавно, и действительно засмеялся.
     Дон  Хуан  сказал  мне  очень  спокойно,  чтобы   я   позволил   себе
прикрепиться к пузырьку и следовать за ним.
     - Вернись снова, - сказал он. - Войди в туман! В туман!
     Я вернулся и заметил, что движение пузырьков замедлилось, и они стали
больше, как  баскетбольные  мячи.  В  действительности,  они  были  такими
большими и медленными, что  я  мог  рассмотреть  каждый  из  них  во  всех
подробностях. Это были не пузырьки, в действительности, и не были  подобны
ни парящему пузырю, ни воздушному шару,  ни  любому  другому  сферическому
контейнеру. Они не были сосудами, и, все же, они были  сосудами.  Не  были
они и круглыми, хотя, когда я впервые воспринял их, я мог  бы  поклясться,
что они  были  круглыми,  и  образ,  который  пришел  мне  на  ум,  был  -
"пузырьки". Я рассматривал их, как будто смотрел сквозь  стекло;  то  есть
как бы рама окна не позволяла мне следовать за ними, но  только  наблюдать
за их приходом и уходом из сферы моего восприятия.
     Когда я перестал  рассматривать  их,  как  пузырьки,  однако,  я  был
способен следовать за ними; следуя за ними, я прикрепился к одному из  них
и поплыл с ним. Я действительно чувствовал, что я двигался. Я, фактически,
б_ы_л_ пузырьком или той вещью, которая походила на него.
     Затем я услышал настойчивый звук голоса дона  Хуана.  Это  встряхнуло
меня и я потерял свое чувство быть "им". Звук был чрезвычайно  испуганный;
это был отдаленный голос, очень металлический, как будто он говорил  через
громкоговоритель. Я разобрал некоторые из слов.
     - Посмотри на берег, - говорил он.
     Я увидел очень большую массу воды. Вода неслась. Я мог слышать шум ее
движения.
     - Посмотри на берег, - снова приказал мне дон Хуан.
     Я увидел бетонную стену.
     Звук воды стал ужасно громким; звук  воды  поглощал  меня.  Затем  он
мгновенно перестал, как будто был обрезан. У меня было  ощущение  темноты,
сна.
     Я стал сознавать, что я погружен  в  оросительную  канаву.  Дон  Хуан
плескал водой мне в лицо и говорил. Затем он погрузил меня  в  канаву.  Он
вытянул мою голову вверх, над поверхностью, и позволил мне положить ее  на
берег, держа меня сзади за воротник рубашки. В моих  руках  и  ногах  было
очень приятное ощущение. Я вытянул их. Мои глаза устали и зудели; я поднял
свою правую руку, чтобы потереть их. Это было трудным движением. Моя рука,
казалось, была тяжелой. Я мог едва вынуть ее из воды, но, когда  я  сделал
это, моя рука вышла покрытой самой удивительной массой зеленого тумана.  Я
держал свою руку перед глазами. Я мог  видеть  ее  контур,  как  темнеющую
массу зелени, окруженную очень интенсивным зеленоватым туманом. Я в спешке
добрался до ног и встал в средине течения и посмотрел на  свое  тело:  моя
грудь,  руки  и  ноги  были  зелеными,  густо-зелеными.  Цвет  был   таким
интенсивным, что мне  передалось  чувство  вязкого  вещества.  Я  выглядел
подобно статуэтке, которую дон Хуан сделал  мне  несколько  лет  назад  из
корня дурмана.
     Дон Хуан велел мне выйти. Я заметил настойчивость в его голосе.
     - Я зеленый, - сказал я.
     - Брось это, - сказал он повелительно. - У тебя нет времени.  Вылезай
оттуда. Вода заманивает тебя. Вылезай из нее! Вылезай! Вылезай!
     Я выскочил в панике.
     - На этот раз ты должен рассказать мне все, что происходило, - сказал
он на самом деле, как только мы сели лицом друг к другу в его комнате.
     Он не интересовался последовательностью моего переживания,  он  хотел
знать только то, с чем я встретился, когда  он  велел  мне  посмотреть  на
берег. Он интересовался подробностью моего  переживания,  он  хотел  знать
только то, с чем я встретился, когда он велел мне посмотреть на берег.  Он
интересовался подробностями. Я описал стену, которую я видел.
     - Была ли стена справа или слева? - спросил он.
     Я сказал ему, что стена была в действительности передо  мной.  Но  он
настаивал, что она должна была быть или справа, или слева.
     - Когда ты впервые увидел ее, где она была? Закрой свои  глаза  и  не
открывай их, пока не вспомнишь.
     Он встал и поворачивал мое тело, когда я закрыл глаза,  до  тех  пор,
пока не повернул меня лицом на восток - в том  направлении,  в  котором  я
был, когда сидел перед течением. Он спросил меня, в  каком  направлении  я
двигался.
     Я сказал, что  я  имел  движение  вперед,  впереди  передо  мной.  Он
настаивал, что я должен вспомнить и сосредоточиться на  времени,  когда  я
все еще видел воду, как пузырьки.
     - Каким путем они текли? - спросил он.
     Дон Хуан  убеждал  меня  вспомнить,  и,  наконец,  я  признался,  что
пузырьки, казалось, должны были двигаться ко мне справа. Однако, я не  был
совершенно  уверен,  как  он  хотел.  Под  его  расследованием   я   начал
осознавать, что  я  не  был  способен  классифицировать  свое  восприятие.
Пузырьки двигались ко мне справа, когда я впервые видел их, но  когда  они
стали больше, они текли всюду. Некоторые из них, казалось,  шли  прямо  на
меня, другие, казалось, двигались во  всех  возможных  направлениях.  Были
пузырьки, которые двигались выше и ниже меня. Фактически, они  были  везде
вокруг меня. Я вспомнил, что слышал  их  шипение,  поэтому  я  должен  был
воспринимать их своими ушами так же, как и глазами.
     Когда пузырьки стали такими большими, что я смог "взобраться" на один
из них, я "увидел", что они терлись друг о друга подобно воздушным шарам.
     Мое  возбуждение  усилилось,  когда  я  вспомнил  подробности   моего
восприятия. Дон Хуан, однако, совершенно не интересовался этим.  Я  сказал
ему, что видел шипящие пузырьки. Это  не  был  чисто  слуховой  или  чисто
визуальный эффект, но это было что-то  неразличимое,  кристально  ясное  -
пузырьки терлись друг о друга. Я не видел и не  слышал  их  движения  -  я
чувствовал его; я был частью звука и движения.
     Когда я рассказал о моем  переживании,  я  глубоко  разволновался.  Я
держал его руку и тряс ее в большом волнении. Я  понял,  что  пузырьки  не
имели внешнего предела; тем не менее, они вмещали в себя, и их края меняли
форму и были неровными и зазубренными. Пузырьки сливались и разделялись  с
большой скоростью, однако, их движение не  было  ослепляющим  блеском.  Их
движение было устойчивым и, в то же самое время, медленным.
     Другой вещью, которую я вспомнил, когда рассказывал свое переживание,
было качество  цвета,  которым  пузырьки,  казалось,  обладали.  Они  были
прозрачными и очень яркими и казались почти  зелеными,  хотя  это  был  не
цвет, каким я привык воспринимать цвета.
     - Ты уклоняешься, - сказал дон Хуан. - Эти вещи не являются  важными.
Ты задерживаешься на неправильных  предметах.  Направление  -  единственно
важный выход.
     Я  мог  только  вспомнить,  что  я  двигался  без  какой-либо   точки
отношения,  но  дон  Хуан   заключил,   что   так   как   пузырьки   плыли
последовательно  ко  мне  справа,  с  юга,  вначале,  то   этот   юг   был
направлением, с которым я должен был иметь  дело.  Он  начал  повелительно
побуждать меня вспомнить, была ли  стена  от  меня  справа  или  слева.  Я
старался вспомнить.
     Когда дон Хуан "позвал меня" и я всплыл, так сказать,  я  думал,  что
стена была от меня слева. Я был очень близко к ней и мог различить желобки
и выступы деревянной арматуры или оплубки,  в  которую  был  залит  бетон.
Очень тонкие полоски дерева были  использованы,  и  рисунок,  который  они
создали, был компактным. Стена была очень  высокой.  Мне  был  виден  один
конец ее, и я заметил, что он не имел угла, он был всюду изогнут.
     Он сидел в тишине некоторое время, как  бы  задумавшись  о  том,  как
расшифровать смысл моего переживания, и, наконец, сказал, что я не  достиг
многого и что я не достиг того, что он ожидал от меня.
     - Что же мне полагалось сделать?
     Он не ответил, но сморщил губы.
     - Ты делал очень хорошо, - сказал он. - Сегодня ты узнал,  что  брухо
используют воду, чтобы двигаться.
     - Но "видел" ли я?
     Он посмотрел на меня с любопытством. Он повернул глаза и сказал,  что
я должен входить в зеленый туман очень много раз, пока не отвечу  на  свой
вопрос. Он изменил направление нашего разговора тонким  способом,  сказав,
что я, в действительности, не узнал,  как  двигаться,  чтобы  использовать
воду, но я узнал, что брухо мог делать это,  и  он  умышленно  сказал  мне
посмотреть на берег потока, чтобы я мог остановить свое движение.
     - Ты двигался очень быстро,  -  сказал  он,  -  так  же  быстро,  как
человек, который знает, как выполнять эту технику. Мне тяжело не отставать
от тебя.
     Я попросил его  объяснить,  что  случилось  со  мной,  с  начала.  Он
засмеялся, слегка покачав своей головой как будто с недоверием.
     - Ты всегда настаиваешь на знании вещей с самого начала, - сказал он.
- Но там нет начала; начало есть только у твоей мысли.
     Я думаю, что начало было, когда я сидел на берегу и курил,  -  сказал
я.
     - Но прежде, чем ты курил, я  должен  был  разгадать,  что  делать  с
тобой, - сказал он. - я должен был рассказать тебе, что я делал,  а  я  не
могу сделать этого, потому что это  приведет  меня  еще  к  другому  делу.
Поэтому, может быть, вещи будут яснее тебе, если ты  не  будешь  думать  о
началах.
     - Тогда скажи мне, что произошло после того, как я сидел на берегу  и
курил.
     - Я думаю, что ты рассказал уже мне это, - сказал он, рассмеявшись.
     - Было ли что-нибудь важного в том, что я делал, дон Хуан?
     Он пожал плечами.
     - Ты следовал моим указаниям очень хорошо и не затруднялся входить  и
выходить из тумана. Затем, ты прислушивался к моему голосу и возвращался к
поверхности каждый раз, когда я звал тебя. Это было упражнением. Остальное
было очень легко. Ты просто позволил туману унести тебя. Ты вел себя,  как
будто ты знал, что делать. Когда ты был очень далеко, я позвал тебя  снова
и велел тебе смотреть на берег, поэтому, ты должен знать,  как  далеко  ты
ушел. Затем я вытянул тебя назад.
     - Ты имеешь в виду, дон Хуан, что  я  действительно  путешествовал  в
воде?
     - Да. И очень далеко, к тому же.
     - Как далеко?
     - Ты не поверишь этому.
     Я попытался убедить его  сказать  мне,  но  он  прекратил  предмет  и
сказал, что он должен уйти на время. Я настаивал,  чтобы  он,  по  крайней
мере, намекнул мне.
     - Мне не нравится оставаться в темноте, - сказал я.
     - Ты сам держишь себя в темноте,  -  сказал  он.  -  думай  о  стене,
которую ты видел. Сядь здесь на свою циновку и вспомни каждую  подробность
этого. Тогда, возможно, ты сам сможешь открыть, как далеко ты  ушел.  Все,
что я знаю теперь, это то, что ты путешествовал очень далеко. Я знаю  это,
потому что у меня было ужасное время при вытягивании тебя назад. Если бы я
не был рядом, ты мог бы совсем заблудиться и никогда не вернуться; в таком
случае, все, что осталось бы от тебя теперь, это мертвое  тело  на  берегу
ручья. Или, возможно, ты мог  вернуться  сам,  но  в  этом  я  не  уверен.
Поэтому, оценив попытку этого, я должен был привести тебя назад, я  сказал
тебе очень ясно в...
     Он сделал долгую паузу и пристально и дружелюбно посмотрел на меня.
     - Я дойду до гор центральной Мексики, - сказал он, - я не  знаю,  как
далеко ты  ушел  -  возможно,  до  Лос-анджелеса,  а,  возможно,  даже  до
Бразилии.
     Дон Хуан вернулся на  следующий  день  поздно  после  обеда.  К  тому
времени я записал все, что я мог вспомнить  о  моем  восприятии.  Когдя  я
писал, мне пришло  на  ум  пройтись  по  берегам  ручья  вверх  и  вниз  и
подтвердить, видел ли я  в  действительности  детали  на  каждой  стороне,
которые могли вызвать во мне образ стены. Я сделал предположение, что  дон
Хуан мог заставить меня пройтись  в  состоянии  оцепенения,  и  затем  мог
заставить меня сосредоточить мое внимание на какой-нибудь стене по пути. В
часы, которые прошли между временем, когда я впервые  обнаружил  туман,  и
временем, когда я вылез из канавы и вернулся в его дому, я вычислил,  что,
если он заставил меня пройтись, мы могли  пройти,  самое  большее,  две  с
половиной мили. Поэтому, я обошел берега по ручью около трех миль в каждом
направлении, внимательно рассматривая  каждую  деталь,  которая  могла  бы
иметь отношение к моему виду стены. Ручей был, насколько  я  мог  сказать,
простым каналом, использовавшимся для орошения. Он был от четырех до  пяти
футов шириной по всей длине, и я не мог найти никаких  видимых  деталей  в
нем, которые напомнили бы мне или навязали бы образ бетонной стены.
     Когда дон Хуан пришел в дом поздно после полудня, я заговорил с ним и
настоял на прочтении ему моего отчета. Он  отказался  слушать  и  заставил
меня сесть. Он сидел лицом ко мне. Он не улыбался.  Он,  казалось,  думал,
оценивая проникающим внутрь взглядом своих глаз, которые остановились  над
горизонтом.
     - Я думал, что ты должен был осознать к этому времени,  -  сказал  он
тоном,  который  был,  неожиданно,  очень  суровым,  -  что  все  является
смертельно опасным. Вода является такой же смертельной, как и страж.  Если
ты не остережешься, вода заманит тебя. Она почти сделала это вчера. Но для
того, чтобы попасться в  ловушку,  человек  должен  хотеть.  В  этом  твое
затруднение. Ты хочешь покинуть себя.
     Я не знал, о чем  он  говорил.  Его  нападение  на  меня  было  таким
неожиданным, что я был сбит с толку. Я слабо попросил его  объяснить  мне.
Он с неохотой упомянул, что он ходил к  водному  каньону  и  "видел"  духа
водного  места  и  имел  глубокое  убеждение,  что  у  меня  были   слабые
возможности "видеть" воду.
     - Как? - спросил я, действительно расстроенный.
     - Дух - это сила, - сказал он, - и, как таковой, он отзывается только
на силу. Ты не можешь потакать себе в его присутствии.
     - Как я потакал себе?
     - Вчера, когда ты был в воде.
     - Я не потакал себе. Я думал, что это был очень важный  момент,  и  я
рассказывал тебе то, что происходило со мной.
     - Кто ты такой, чтобы думать или  решать,  что  является  важным?  Ты
ничего не знаешь о силах, которые  заманивают  тебя.  Дух  водяного  места
существует вне этого места и может помочь  тебе;  в  действитедьности,  он
помогал тебе, пока ты  не  был  слаб.  Теперь  я  не  знаю,  какого  будет
последствие твоих действий.. Ты уступил силе духа водяного места, и теперь
он может взять тебя в любое время.
     - Разве было неправильно смотреть на себя, обернувшегося зеленым?
     - Ты покинул самого себя. Это было неправильно. Я  уже  говорил  тебе
это и повторю это снова. Ты можешь выжить в мире  брухо,  только  если  ты
воин. Воин обращается со всем с уважением и не топчет ничего, если  он  не
вынужден делать это. Ты не обращался с водой с уважением вчера. Обычно  ты
ведешь себя очень хорошо. Однако, вчера ты покинул самого себя ради  своей
смерти, как проклятый дурак. Воин не покидает самого  себя  ни  для  чего,
даже  для  своей  смерти.  Воин  -  это  не  старательный  партнер;   воин
недоступен; и если он вовлекает себя во что-то, то ты можешь быть  уверен,
что он сознает то, что делает.
     Я не знал, что сказать. Дон Хуан был  почти  сердит.  Это  расстроило
меня. Дон Хуан редко вел себя со мной таким образом.  Я  действительно  не
имел мысли, что я  сделал  что-то  неправильное.  После  нескольких  минут
напряженного молчания он снял свою шляпу, улыбнулся и сказал  мне,  что  я
должен уйти и не возвращаться в его дом до тех пор, пока я не  почувствую,
что приобрел контроль над своим потаканием  себе.  Он  подчеркнул,  что  я
должен сторониться воды и не касаться ею поверхности моего  тела  три  или
четыре месяца.
     - Я не думаю, что я могу ходить, не приняв душ, - сказал я.
     Дон Хуан захохотал до слез, полившихся из его глаз.
     - Ты не можешь ходить без душа+ временами ты так слаб, что, я  думаю,
ты побуждаешь меня. Но это не шутка. Временами ты действительно не  имеешь
контроля, и силы твоей жизни свободно берут тебя.
     Я  поднял  вопрос  о  том,  что  это  по-человечески   невозможно   -
контролировать себя все время. Он настаивал, что для воина нет ничего  вне
контроля. Я поднял вопрос о случайности и сказал, что то, что случилось со
мной  у  водного  канала,  можно  было,  конечно,  классифицировать,   как
случайность,  т.к.  я  не  имел  этого  в  виду  и  не   сознавал   своего
неправильного поведения. Я говорил о различных лицах,  имевших  несчастья,
которые могли быть  объяснены,  как  случайности;  я  говорил  особенно  о
лукасе, старом, очень  приятном  индейце  племени  яки,  который  серьезно
пострадал, когда грузовик, который он вел, перевернулся.
     - Мне кажется, невозможно избежать случайностей, - сказал я. -  Никто
не может контролировать все вокруг себя.
     - Верно, - сказал дон Хуан резко. - Но  не  все  является  неизбежной
случайностью. Лукас не живет, как воин. Если бы он жил так, то он бы знал,
что он ждет и чего он ждет, и он не вел бы  грузовик,  будучи  пьяным.  Он
наскочил на скалу у дороги, потому что он был пьян, и искалечил свое  тело
ни за что.
     - Жизнь для воина - есть упражнение  в  стратегии,  -  продолжал  дон
Хуан. - Но ты хочешь найти смысл жизни. Воин не заботится о смыслах.  Если
бы лукас жил, как воин, - а он имел к этому возможность, т.к. все мы имеем
возможность, - он разметил бы свою  жизнь  стратегически.  Таким  образом,
если бы он не мог избежать случайности, которая  поломала  ему  ребра,  он
нашел бы способы ослабить это происшествие или избежать  его  последствий,
или бороться против них. Если бы лукас был воином, то он  не  сидел  бы  в
своем развалившемся доме, умирая от голода. Он бы бился до конца.
     Я изложил альтернатиыу дону Хуану, используя его в качестве  примера,
и спросил его, что будет в результате, если бы он сам был  бы  вовлечен  в
несчастный случай, и ему отрезало бы ноги.
     - Если бы я не смог помочь этому и потерял бы свои ноги, - сказал он,
- я не  смог  бы  быть  человеком  сколько-нибудь  дольше  и,  поэтому,  я
соединился бы с тем, кто ждет меня вне этого места.
     Он сделал широкий жест своей рукой, чтобы показать все вокруг себя. Я
заспорил, что он неправильно понял меня. Я намеревался указать,  что  было
невозможно  для  любого  отдельного  человека  предвидеть  все   перемены,
включенные в его повседневных действиях.
     - Все, что я могу тебе сказать, - сказал дон Хуан, - это то, что воин
всегда недоступен; он никогда  не  стоит  на  дороге,  ожидая,  чтобы  его
стукнули по голове. Таким образом, он сводит к минимуму  свои  возможности
непредвиденного. То, что ты называешь случайностью, в большинстве  случаев
очень легко избежать, если не быть идиотом, живущим спустя рукава.



                                    13

     Моя следующая попытка "виденья" имела место 3 сентября 1969 года. Дон
Хуан заставил меня выкурить две чашки смеси. Немедленные  результаты  были
аналогичны результатам, которые я испытывал во время предыдущих попыток. Я
помнил то, что, когда  мое  тело  совсем  онемело,  дон  Хуан  помог  мне,
поддерживая меня под руку, войти в густой пустынный чаппараль, который рос
на несколько миль вокруг его дома. Я не мог припомнить то, что я  или  дон
Хуан делал после того, как мы вошли в заросли, я  не  мог  вспомнить,  как
долго мы шли; в некоторый момент я  обнаружил,  что  я  сидел  на  вершине
небольшого холма. Дон Хуан сидел слева от меня, касаясь  меня.  Я  не  мог
чувствовать его, но я мог видеть его уголком глаза. У меня  было  чувство,
что он говорил со мной, хотя я не  мог  вспомнить  его  слов.  Все  же,  я
чувствовал, что я знал точно, что он говорил, несмотря на тот факт, что  я
не мог вспомнить этого ясно. У меня было  ощущение,  что  его  слова  были
подобны вагонам поезда, который  удалялся,  и  его  последнее  слово  было
подобно  последнему  квадратному  служебному  вагону.  Я  знал,  что   это
последнее слово означало, но я не мог сказать его или подумать о нем ясно.
Это было состояние полубодрствования с призрачным образом поезда из слов.
     Затем, очень слабо я услышал голос дона Хуана, который говорил мне:
     - Теперь ты должен посмотреть на меня,  -  сказал  он,  повернув  мою
голову к своему лицу. Он повторил обращение три или четыре раза.
     Я посмотрел и сразу обнаружил тот же самый светящийся эффект, какой я
воспринимал прежде, когда смотрел на его лицо;  это  было  гипнотизирующее
движение, волнообразное перемещение  света  внутри  вмещающих  сфер.  Там,
между этими сферами, не было определенных  границ,  и,  однако,  волнистый
свет никогда не разливался, но двигался внутри невидимых пределов.
     Я пристально разглядывал светящийся предмет передо мной, и немедленно
он начал терять свое свечение, и появились обычные черты лица дона  Хуана,
или, скорее, стали накладываться на затухающее свечение.  Затем  я  должен
был сфокусировать свой пристальный  взгляд  снова;  очертания  дона  Хуана
поблекли, а свечение  усилилось.  Я  перенес  свое  внимание  на  область,
которая должна была быть его левым глазом. Я  заметил,  что  там  движение
свечения не сдерживалось. Я обнаружил нечто, возможно, похожее на  вспышки
искр. Вспышки были ритмичными и  действительно  испускали  нечто  подобное
частичкам света, которые летели с явной силой ко мне, а  затем  удалялись,
как будто они были резиновыми нитями.
     Дон  Хуан  должен  был  повернуть  мою  голову  вокруг.  Внезапно,  я
обнаружил, что я смотрел на вспаханное поле.
     - Теперь смотри вперед, - услышал я голос дона Хуана.
     Передо мной, возможно, на двести ярдов,  был  большой,  долгий  холм,
весь его склон был вспахан. Горизонтальные полосы бежали параллелльно друг
к другу от подножья до самой вершины холма. Я заметил, что  на  вспаханном
поле были небольшие камни и три огромных валуна, которые мешали линейности
борозд.  Прямо  передо  мной  были  кусты,  которые  мешали   мне   видеть
подробности оврага или водного каньона у подножия холма. Откуда я смотрел,
каньон   казался   глубоким   разрезом,   заметно   отличающимся   зеленой
растительностью от бесплодного холма. Зелень,  казалось,  была  деревьями,
которые росли на дне каньона. Я чувствовал легкий ветерок,  дувший  мне  в
глаза. У меня было чувство мира и полный покой. Не было звуков ни птиц, ни
насекомых.
     Дон Хуан заговорил со мной снова. В этот момент я понимал то, что  он
говорил.
     - Видишь ли ты человека на этом поле? - продолжал он спрашивать.
     Я хотел ответить ему, что на поле не  было  человека,  но  я  не  мог
произнести слова. Дон Хуан взял мою голову в  свои  руки  сзади  -  я  мог
видеть его пальцы над моими бровями и на моих  щуках  -  и  заставил  меня
посмотреть через все поле, передвигая медленно мою голову справа налево, а
затем в противоположном направлении.
     - Наблюдай каждую деталь. Твоя  жизнь  может  зависеть  от  этого,  -
слышал я его, говорившего это снова и снова.
     Он  заставил  меня  четыре  раза  обозреть  180-градусный  визуальный
горизонт передо мной. В один момент, когда он двигал мою голову посмотреть
круто налево, я подумал, что я обнаружил что-то движущееся в поле. Я  имел
краткое  восприятие  движения  уголком  моего  правого  глаза.  Он   начал
передвигать  мою  голову  назад,  вправо,  и  я  смог  сфокусировать  свой
пристальный взгляд на вспаханном поле. Я увидел  человека,  идущего  вдоль
борозд. Он был простой человек, одетый, как  мексиканский  крестьянин:  он
носил сандалии, легкие серые штаны, бежевую рубашку с длинными рукавами  и
соломенную шляпу и нес легкую  коричневую  сумку  с  ремнем  через  правое
плечо.
     Дон Хуан, должно быть, заметил, что я увидел  человека.  Он  повторно
спросил меня, смотрел ли человек на меня и ко  мне  ли  он  шел.  Я  хотел
сказать ему, что человек удалялся и что ко мне была повернута  его  спина,
но я  мог  только  сказать  "нет".  Дон  Хуан  сказал,  что  если  человек
повернется и пойдет ко мне, я крикну, и он развернет мою голову для  того,
чтобы защитить меня.
     У меня  было  ощущение  страха  или  опасения,  или  затруднительного
положения. Я равнодушно наблюдал сцену. Человек  остановился  на  середине
поля. Он поставил свою правую ногу на край большого круглого  валуна,  как
будто зашнуровывал свою сандалию. Затем он выпрямился,  вынул  веревку  из
своей сумки и обернул ее вокруг своей левой руки. Он повернулся спиной  ко
мне и, повернувшись лицом к вершине холма, начал  оглядывать  пространство
перед собой. Я подумал, что он разглядывает, вследствие  способа,  которым
он двигал мою голову, которую он медленно поворачивал вправо; я видел  его
в профиль, а затем он начал поворачивать все свое тело до тех пор, пока не
оказался смотревшим на меня. Он, в  действительности  резко  двигал  своей
головой, или двигал ею таким способом, что я знал  без  сомнения,  что  он
видел меня. Он вытянул перед собой левую руку, указывая на землю, и, держа
свою руку в этом положении, начал идти ко мне.
     - Он приближается! - крикнул я без какой-либо трудности.
     Дон Хуан должен был повернуть мою голову в сторону, и затем я смотрел
на чаппараль. Он велел мне не смотреть пристально, но смотреть "слегка" на
вещи и оглядывать через них.  Он  сказал,  что  он  собирается  встать  на
коротком расстоянии передо мной и затем подходить ко мне, и что  я  должен
пристально смотреть на него, пока не увижу его свечение.
     Я видел, что дон Хуан  двигался  от  меня  до  расстояния,  примерно,
двадцать ярдов. Он шел с такой невероятной скоростью и проворством, что  я
едва мог поверить, что это был дон Хуан. Он  повернулся  лицом  ко  мне  и
приказал мне пристально смотреть на него.
     Его лицо было светящимся; оно выглядело подобно  пятну  света.  Свет,
казалось, разливался через его грудь почти к середине его тела.  Это  было
так, как будто я смотрел на свет сквозь свои полузакрытые веки.  Свечение,
казалось, расширялось и удалялось. Он, должно  быть,  начал  подходить  ко
мне, потому что свет стал более интенсивным и более различимым. Он  что-то
сказал мне. Я пытался понять и потерял вид свечения, а затем я сказал дону
Хуану как я вижу его в повседневной жизни; он был в двух шагах от меня. Он
сел лицом ко мне.
     Когда я точно  сосредоточил  свое  внимание  на  его  лице,  я  начал
воспринимать неясное свечение. Его лицо было как  бы  перекрещено  тонкими
лучами света. Лицо дона Хуана выглядело  так,  как  будто  кто-то  блестел
крошечными зеркалами на него; когда  свет  стал  более  интенсивным,  лицо
потеряло свои контуры и  снова  стало  аморфным  светящимся  предметом.  Я
воспринимал еще  раз  эффект  пульсирующих  вспышек  света,  исходящих  из
области, где должен быть его левый глаз. Я не сосредоточил  свое  внимание
на нем, но умышленно пристально смотрел на соседнюю область, которая,  как
я  предполагал,  была  его  правым  глазом.  Я  поймал  сразу  вид  ясной,
прозрачной заводи света. Это был жидкий свет.
     Я заметил,  что  ощущение  было  больше,  чем  наблюдение;  это  было
чувство. Лужа темного, жидкого света имела чрезвычайную глубину. Она  была
"дружественной", "доброй". Свет, который излучался из нее,  не  взрывался,
но кружился медленно внутренне,  создавая  прелестные  отблески.  Свечение
способом, который давал мне ощущение прелести.
     Я  видел  симметричный  круг  сверкающих  всплесков  света,   который
расширялся ритмически в вертикальной плоскости  светящегося  пространства.
Круг расширялся, чтобы закрыть почти всю светящуюся поверхность,  а  затем
сокращался до точки света в середине сверкающей лужи. Я видел расширение и
сокращение круга несколько раз. Затем я умышленно перевел глаза, не  теряя
пристального взгляда, и смог видеть оба глаза. Я различал ритм обоих видов
световых  вспышек.   Левый   глаз   испускал   всплески   света,   которые
действительно выдавались из вертикального плана, в то  время,  как  правый
глаз испускал  всплески,  которые  не  выдавались.  Ритм  обоих  глаз  был
переменным:  свет  левого  глаза  вспыхивал  наружу,  в  то   время,   как
излучающиеся световые лучи правого глаза собирались  и  кружились  внутри.
Затем  свет  правого  глаза  расширился,  чтобы  закрыть  всю   светящуюся
поверхность, в то время, как вспыхивающий свет левого глаза отступил.
     Дон Хуан должен был повернуть меня еще раз,  и  я  снова  смотрел  на
вспаханное поле. Я слышал, что он говорил мне наблюдать за человеком.
     Человек стоял у камня и смотрел на меня. Я не мог различить черты его
лица - его шляпа  закрывала  большую  часть  его  лица.  Через  момент  он
подсунул свою сумку под правую руку и начал идти вправо от меня. Он  дошел
почти до конца вспаханной площади, изменил направление и сделал  несколько
шагов к оврагу. Затем я потерял контроль над своим сосредоточением,  и  он
исчез и, поэтому, остался  только  пейзаж.  Изображение  пустынных  кустов
наложилось на него.
     Я не помню ни того, как я вернулся к дому дона Хуана, ни того, что он
делал со мной, чтобы "привести меня назад". Когда я проснулся, я лежал  на
моем соломенном мате в комнате дона Хуана. Он подошел ко мне и  помог  мне
встать. У меня кружилась голова; желудок был  расстроен.  Дон  Хуан  очень
быстро и умело отвел меня к кустам в стороне от его дома. Меня стошнило, и
он рассмеялся.
     Потом я почувствовал себя лучше.  Я  посмотрел  на  свои  часы:  было
одиннадцать часов пополудни. Я вернулся спать до часа следующего дня,  как
я думал, и был снова самим собой.
     Дон Хуан продолжал спрашивать меня, как я  себя  чувствовал.  У  меня
было ощущение рассеянности. Я не мог действительно  сконцентрироваться.  Я
ходил вокруг дома некоторое время под внимательным надзором дона Хуана. Он
следовал за мной. Я чувствовал, что ничего не мог делать, и снова уснул. Я
проснулся  поздно  после  полудня  и  чувствовал  себя  намного  лучше.  Я
обнаружил много раздавленных  листьев  вокруг  себя.  В  действительности,
когда я проснулся, я лежал на животе на куче листьев. Их запах  был  очень
сильным. Я вспомнил,  что  стал  сознавать  запах  до  еще  до  того,  как
полностью проснулся.
     Я вышел за дом и  обнаружил  дона  Хуана,  сидевшего  у  оросительной
канавы. Когда он увидел  меня  приближающимся,  он  неистово  замахал  мне
остановиться и вернуться в дом.
     - Беги внутрь! - крикнул он.
     Я вбежал в дом, и он присоединился ко мне через некоторое время.
     - Никогда не ищи меня, - сказал он. - Если ты хочешь видеть меня,  то
жди меня здесь.
     Я извинился. Он сказал, чтобы я не изнурял себя в глупых  извинениях,
которые не имели силы, чтобы аннулировать мои действия. Он сказал, что ему
было очень трудно привести меня назад и  что  он  ходатайствовал  за  меня
перед водой.
     - Мы должны взять шанс теперь и вымыть тебя  в  воде,  -  сказал  он.
Очень красиво и нежно касалось меня, успокаивало меня. Я заверил его,  что
чувствовал себя превосходно. Он долгое  время  пристально  смотрел  мне  в
глаза.
     - Пойдем со мной, - сказал он. - я собираюсь окунуть тебя в воду.
     - Я здоров, - сказал я. - смотри, я пишу заметки.
     Он оторвал меня от циновки со значительной силой.
     - Не потакай себе! - сказал он. - моментально ты вовсе уснешь  опять.
Может быть, я не смогу разбудить тебя на этот раз.
     Он потащил меня за дом. Перед тем, как мы достигли воды, он велел мне
очень драматическим тоном плотно закрыть глаза и не открывать их, пока  он
не скажет мне. Он сказал мне, что, если я пристально посмотрю на воду даже
на мгновение, я могу умереть. Он вел меня за руку, а затем столкнул меня в
оросительную канаву головой вперед.
     Я держал  свои  глаза  закрытыми,  когда  он  продолжал  погружать  и
вытаскивать меня из воды в течение часов. Изменение,  которое  я  испытал,
было замечательным. Все, что было неправильным со  мной  до  того,  как  я
вошел в воду, было таким неуловимым, что я действительно не замечал этого,
пока не сравнил это с чувством благополучия  и  живости,  которое  было  у
меня, когда дон Хуан держал меня в оросительной канаве.
     Вода попала мне в нос, и я начал чихать.  Дон  Хуан  вытащил  меня  и
повел меня, все еще с закрытыми глазами,  в  дом.  Он  велел  мне  сменить
одежду, а затем провел меня в свою комнату, посадил на мой мат, расположил
направление моего тела и затем сказал мне открыть глаза. Я  открыл  их,  и
то, что я увидел, заставило меня отпрыгнуть и схватиться за  его  ногу.  Я
пережил чрезвычайно конфузный момент. Дон Хуан слегка постучал меня своими
пальцами по макушке моей головы. Это был  быстрый  удар,  который  не  был
сильным или болезненным, но почему-то шокирующим.
     - Что с тобой? Что ты увидел? - спросил он.
     При открытых глазах я видел ту же самую  сцену,  которую  я  наблюдал
прежде. Я видел того же человека. На этот раз, однако,  он  почти  касался
меня. Я видел его лицо. Оно было хорошо знакомо мне. Я почти знал, кто  он
был. Сцена пропала, когда дон Хуан стукнул меня по голове. Я поднял  глаза
на дона Хуана. Он был готов стукнуть меня снова. Он засмеялся  и  спросил,
хочется ли мне получить удар еще. Я оторвался от его ноги и расслабился на
циновке. Он приказал мне посмотреть прямо вперед и не поворачиваться ни по
какой причине в направлении воды позади его дома.
     Тогда я в первый  раз  заметил,  что  в  комнате  было  очень  темно.
Некоторое время я не был уверен, что мои глаза были открыты. Я потрогал их
своими руками и убедился. Я громко позвал дона Хуана и сказал ему,  что  с
моими глазами что-то не то; я совсем не мог  видеть,  хотя  перед  этим  я
видел его, готовым ударить меня. Я  услышал  его  смех  над  моей  головой
справа, а затем он зажег свою керосиновую  лампу.  Мои  глаза  привыкли  к
свету  через  несколько  секунд.  Все  было   как   обычно:   плетеные   и
оштукатуренные  стены  его  комнаты  и   необычно   искривленные   сушеные
лекарственные корни, развешенные на них; связки трав; тростниковая  крыша;
керосиновая лампа, прикрепленная на балке.  Я  видел  комнату  сотни  раз,
однако, в этот раз я почувствовал, что там было что-то необычайное в ней и
во мне. В первый  раз  я  не  верил  в  окончательную  "реальность"  моего
восприятия. Я был острым к этому чувству и, возможно, интеллектуализировал
им в разное время, но когда я не был на краю серьезного сомнения. На  этот
раз, однако, я не верил, что комната была "реальной", и некоторое время  у
меня было странное ощущение, что это было сценой, которая  пропадет,  если
дон Хуан стукнет по макушке моей головы своими пальцами.
     Я начал дрожать, хотя не было холодно. Нервные  спазмы  пробежали  по
моей спине. В голове почувствовалась тяжесть, особенно  в  области  справа
над шеей.
     Я объяснил, что я не чувствовал себя хорошо,  и  сказал  ему,  что  я
вижу. Он рассмеялся на  это,  сказав,  что  уступать  испугу  было  жалким
потаканием себе.
     - Ты пугаешься, не будучи испуганным, - сказал он. - Ты  видел  олли,
пристально смотревшего на тебя, большое дело.  Жди,  пока  ты  имеешь  его
лицом к лицу, прежде чем наложить в свои штаны.
     Он велел мне  встать  и  идти  к  моей  машине,  не  поворачиваясь  в
направлении воды, и ждать его, пока он возьмет веревку и лопату. Он  велел
мне ехать к месту, где мы нашли пень дерева. Мы продолжали выкапывать  его
в темноте. Я ужасно трудно работал в течение часов. Мы не достали пень, но
я почувствовал себя много лучше. Мы вернулись к его дому,  поели,  и  вещи
стали снова совершенно "реальными" и банальными.
     - Что происходило со мной? - спросил я. - Что я делал вчера?
     - Ты курил меня, а затем ты курил олли, - сказал он.
     - Извини?
     Дон Хуан рассмеялся и сказал, что  теперь  я  собираюсь  потребовать,
чтобы он начал рассказывать мне все с самого начала.
     - Ты курил меня, - повторил он. - Ты пристально смотрел в мое лицо, в
мои глаза. Ты видел огни, которые характеризуют лицо человека. Я - маг, ты
видел это в моих глазах. Ты, однако, не знал этого, потому  что  ты  делал
это в первый раз. Глаза  людей  не  является  все  одинаковыми.  Ты  скоро
узнаешь это. Затем ты курил олли.
     - Ты имеешь в виду человека в поле?
     - Это был не человек, это был олли, делавший тебе знак.
     - Где мы ходили? Где мы были, когда я видел этого человека, я имею  в
виду этого олли?
     Дон Хуан сделал жест своим подбородком, указав на пространство  перед
его домом, и сказал, что он брал  меня  на  вершину  небольшого  холма.  Я
сказал, что сцена, которую я  наблюдал,  не  имела  никакого  отношения  к
пустынному чаппаралю вокруг его дома, и  он  ответил,  что  олли,  который
"делал знак" мне, не был из окрестности.
     - Откуда он?
     - Я возьму тебя туда очень скоро.
     - В чем смысл того, что я видел?
     - Ты учился "видеть", это было все; но теперь ты собираешься потерять
свои штаны, потому что ты потакаешь себе;  ты  покинул  себя  ради  своего
испуга. Может быть, ты опишешь все, что ты видел?
     Когда я начал описывать, каким образом его лицо  показалось  мне,  он
заставил меня остановиться и сказал, что все это не было важным. Я  сказал
ему, что почти "видел" его как "светящееся яйцо". Он сказал,  что  "почти"
было недостаточно и что  "виденье"  потребует  от  меня  много  времени  и
работы.
     Он интересовался сценой вспаханного поля и каждой деталью, которую  я
мог вспомнить о человеке.
     - Этот олли делал тебе знак, - сказал он. -  Я  двигал  твою  голову,
когда он шел к тебе, не  потому,  что  он  подвергал  тебя  опасности,  но
потому, что лучше ждать. Ты не торопишься. Воин никогда не бездельничает и
никогда не  торопится.  Встретиться  с  олли,  не  будучи  подготовленным,
подобно встрече нападающего льва своим пуканьем.
     Мне понравилась метафора. Мы с наслаждением рассмеялись.
     - Что случилось бы, если бы ты не отвел мою голову?
     - Ты должен был бы передвинуть свою голову сам.
     - А если нет?
     - Олли подошел бы к тебе и до смерти напугал бы тебя. Если бы ты  был
один, он мог бы убить тебя. Неблагоразумно тебе быть одному  в  горах  или
пустыне, пока ты не можешь защитить себя. Олли может схватить тебя  одного
там и сделать из тебя котлету.
     - Каково значение действий, которые он выполнял?
     - Смотря на тебя, он имел  в  виду,  что  он  приветствует  тебя.  Он
показывал тебе, что тебе нужен ловитель духов и  сумка,  но  не  из  этого
района; его сумка была  из  другой  части  страны.  Ты  имеешь  три  камня
преткновения на своем пути, которые заставляют тебя останавливаться, -  те
валуны. И ты определенно собираешься приобрести свои лучшие силы в  водных
каньонах и оврагах; олли указал  овраг  тебе.  Остальная  сцена  означала:
помочь тебе определить точное место, чтобы найти его. Я знаю  теперь,  где
это место. Я возьму тебя туда очень скоро.
     - Ты имеешь в  виду,  что  пейзаж,  который  я  видел,  действительно
существует?
     - Конечно.
     - Где?
     - Я не могу сказать тебе это также, и не потому, что я  не  хочу,  но
потому, что я просто не знаю, как сказать тебе.
     Я хотел знать значение вида той же самой сцены, когда  я  был  в  его
комнате. Дон Хуан рассмеялся и изобразил меня, как я держался за его ногу.
     - Это было новым подтверждением, что олли желает тебя, - Сказал он. -
Он обеспечивал, чтобы ты и я знали, что он приветствовал тебя.
     - Что за лицо я видел?
     - Оно знакомо тебе потому, что ты знаешь его. Ты  видел  его  прежде.
Может быть, это  лицо  твоей  смерти.  Ты  испугался,  но  это  была  твоя
небрежность. Он ждал тебя, и ты, когда он  неожиданно  появился,  поддался
испугу. К счастью, я был здесь, чтобы стукнуть тебя иначе он обернулся  бы
против тебя, что было бы  только  правильно.  Чтобы  встретиться  с  олли,
человек должен быть безупречным воином, иначе олли может обернуться против
него и уничтожить его.
     Дон Хуан посоветовал мне  возвращаться  в  лос-анжелес  на  следующее
утро. Очевидно, он думал, что я еще не вполне оправился. Он настоял, чтобы
я сел в его комнате лицом на юго-восток, для того,  чтобы  сохранить  свою
силу. Он сел слева от меня, вручил мне мою записную книжку и  сказал,  что
на этот раз я связал его: он не только должен был оставаться со  мной,  он
также должен был рассказывать мне.
     - Я должен взять тебя к воде снова в сумерках, - сказал он. - ты  еще
не тверд и не должен быть один сегодня. Я составлю тебе  компанию  на  все
утро; после обеда ты будешь в лучшей форме.
     Его отношение заставило меня почувствовать себя очень тревожно.
     - Что неправильно со мной? - просил я.
     - Ты постучался к олли.
     - Что ты имеешь в виду под этим?
     - Мы не должны говорить об олли сегодня. Поговорим о чем-нибудь еще.
     В действиетльности, я не хотел говорить совсем. Я  начал  чувствовать
себя тревожно и беспокойно. Дон  Хуан,  очевидно,  нашел  ситуацию  крайне
смешной; он рассмеялся до слез.
     - Не говори мне, что в то  же  время,  когда  ты  заговоришь,  ты  не
собираешься находить ничего,  что  сказать,  -  сказал  он,  и  его  глаза
заблестели озорным блеском.
     Его настроение очень успокаивало меня.
     Был только один предмет, который  интересовал  меня  в  этот  момент:
олли. Его лицо было таким знакомым; но оно не было, как будто я  знал  его
или как будто я видел его прежде. Это было что-то еще. Всякий раз, когда я
начинал думать о его лице, мой ум переживал бомбардировку  других  мыслей,
как будто какая-то часть меня знала тайну, но не позволяла  остальному  во
мне подойти к ней. Ощущение лица олли, которое было знакомым,  было  таким
жутким, что привело меня в состояние ужасной меланхолии. Дон Хуан  сказал,
что это могло  быть  лицо  моей  смерти.  Я  думаю,  что  это  утверждение
окончательно прибило меня. Я хотел в отчаянии спросить его об этом,  но  у
меня было ясное ощущение, что дон  Хуан  сдерживал  меня.  Я  сделал  пару
глубоких вдохов и выпалил вопрос:
     - Что является смертью, дон Хуан?
     - Я не знаю, - сказал он, улыбаясь.
     - Я имел в виду, как бы ты описал смерть? Я хочу знать твое мнение. Я
думаю, что каждый имеет определенное мнение о смерти.
     - Я не знаю, о чем ты говоришь.
     Я имел "тибетскую книгу мертвых"  у  себя  в  машине.  Мне  случилось
использовать ее в качестве темы для разговора, так как она имела  дело  со
смертью. Я сказал, что собираюсь прочитать ее ему, и начал  вставать.  Дон
Хуан заставил меня сесть и вышел и принес книгу сам.
     - Утро - плохое время для магов, - сказал он, объясняя мне то, что  я
остался сидеть. - ты еще слаб,  чтобы  выходить  из  моей  комнаты.  Здесь
внутри ты защищен. Если ты  выйдешь  отсюда  теперь,  есть  шанс,  что  ты
найдешь ужасное несчастье. Олли может убить тебя по дороге или в кустах, а
позже, когда они найдут твое тело, они  скажут,  что  ты  или  таинственно
умер, или произошел несчастный случай.
     Я не был в должном состоянии или  настроении,  чтобы  спрашивать  его
решений, поэтому я сидел все утро почти, читая и  объясняя  ему  некоторые
части книги. Он внимательно слушал и совсем не перебивал  меня.  Дважды  я
останавливался на короткое время, когда он приносил воду или еду,  но  как
только он снова освобождался, он  побуждал  меня  продолжать  чтение.  Он,
казалось, был очень заинтересован.
     Когда я кончил, он посмотрел на меня.
     - Я не понимаю, почему те люди говорят о  смерти,  как  будто  смерть
подобна жизни, - сказал он мягко.
     - Может быть, это способ, каким они  понимают  ее.  Как  ты  думаешь,
тибетцы "видят"?
     - Едва ли. Когда человек научился "видеть", то  нет  ни  одной  вещи,
которую он знает, которая существует. Нет ни одной. Если б  тибетцы  могли
"видеть", они могли бы сразу же сказать, что  ни  одна  вещь  не  является
вообще больше той же самой. Стоит нам "увидеть"  -  и  ничто  не  является
известным, ничто не остается таким, каким мы привыкли знать это, когда  мы
не "видели".
     - Может быть, дон Хуан, "виденье" не одинаково для каждого?
     - Верно. Оно не то же самое. Однако,  это  не  означает,  что  смыслы
жизни существуют.  Когда  человек  научился  "видеть",  ни  одна  вещь  не
является той же самой.
     - Тибетцы, очевидно, думают, что смерть подобна жизни. Что думаешь ты
сам, чему подобна смерть? - спросил я.
     - Я не думаю, что смерть подобна чему-нибудь, и я думаю, что тибетцы,
должно быть, говорили о чем-нибудь еще. Во всяком случае, то,  о  чем  они
говорят, - это не смерть.
     - Как ты думаешь, о чем они говорят?
     - Может быть, ты можешь сказать мне это? Только ты читаешь.
     Я пытался сказать что-нибудь еще, но он засмеялся.
     - Может быть, тибетцы действительно "видят", - продолжал дон Хуан,  -
и в таком случае они должны были понять, что в том, что они "видят", вовсе
нет смысла, и они написали эту  кучу  чепухи  потому,  что  это  не  имеет
никакой разницы для них; в таком случае, то, что они написали, - вовсе  не
чепуха.
     - Я  действительно  не  забочусь  о  том,  что  тибетцы  намеревались
сказать, - сказал я, - но я несомненно забочусь о том, что говоришь ты.  Я
хочу услышать, что ты думаешь о смерти.
     Он пристально смотрел  на  меня  мгновение,  а  затем  захихикал.  Он
раскрыл свои глаза и поднял брови в комическом удивлении.
     - Смерть - это кольцо листьев, - сказал он. - Смерть - это лицо олли;
смерть - это блестящее облако над горизонтом; смерть - это шепот мескалито
в твои уши; смерть - это беззубый рот стража; смерть - это Хенаро, стоящий
на своей голове; смерть - это  мой  разговор;  смерть  -  это  ты  и  твой
блокнот; смерть - это пустяки, мелочи! Она здесь, и, все же, она совсем не
здесь.
     Дон Хуан рассмеялся с большим  наслаждением.  Его  смех  был  подобен
пению, это был вид танцевального ритма.
     - Я говорю бессмыслицу? - сказал дон Хуан. - я не могу сказать  тебе,
на  что  похожа  смерть.  Но,  возможно,  я  могу  сказать  тебе  о  твоей
собственной  смерти.  Нет  способа  узнать,  чему  она  будет  подобна   в
действительности; однако, я могу сказать  тебе,  на  что  она  может  быть
похожа.
     Я испугался этому и возразил, что я хотел только знать, на что смерть
ему казалась похожей; я подчеркнул, что интересовался его мнением о смерти
в обычном смысле, но не стремился знать о подробностях чьей-нибудь  личной
смерти, особенно моей собственной.
     - Я не могу говорить о смерти без личных терминов, - сказал он. -  Ты
хотел, чтобы я рассказал тебе о смерти. Хорошо! Тогда не бойся услышать  о
своей собственной смерти.
     Я признался, что я был слишком нервным, чтобы  говорить  об  этом.  Я
сказал, что я хотел поговорить о смерти в обычных выражениях, в которых он
говорил сам, когда рассказывал мне однажды о смерти своего  сына  евлалио,
говоря, что жизнь и смерть смешиваются подобно туману в кристаллах.
     - Я говорил, что жизнь моего сына расширилась  во  время  его  личной
смерти, - сказал он. - Я не говорил о смерти вообще,  но  о  смерти  моего
сына. Смерть, чем бы она ни была, заставила его жизнь расшириться.
     Я определенно хотел направить разговор  вне  области  подробностей  и
упомянул, что я прочитал мнения людей,  которые  были  мертвыми  несколько
минут и оживлены благодаря  медицинской  технике.  Во  всех  случаях  люди
утверждали, что не могли  припомнить  ничего  вообще;  что  умирание  было
просто ощущением затемнения сознания.
     - Это вполне понятно, - сказал он. - Смерть имеет две стадии.  Первая
- это затемнение.  Это  бессмысленная  стадия,  очень  похожая  на  первое
действие  мескалито,  в  которой   переживается   легкость,   заставляющая
чувствовать счастье, полное, и то, что все в мире спокойно. Но это  только
поверхностное состояние; оно вскоре исчезает, и  человек  входит  в  новую
область,  область  жестокости  и  силы.   Эта   вторая   стадия   является
действительной встречей с мескалито. Смерть очень сильно походит  на  это.
Первая стадия является поверхностным затемнением сознания. Вторая, однако,
- это  действительно  стадия,  где  каждый  встречается  со  смертью;  это
недолгий момент, после  первого  затемнения,  когда  мы  находим,  что  мы
являемся, как-то, снова сами  собой.  И  тогда  смерть  разбивает  нас  со
спокойной яростью, пока она не растворяет нашу жизнь в ничто.
     - Как ты можешь быть уверен, что говоришь о смерти?
     - Я имею своего олли. Дымок показал  мне  безошибочно  мою  смерть  с
большой ясностью. Вот почему я могу говорить только о личной смерти.
     Слова дона Хуана вызвали во мне  глубокое  опасение  и  драматическую
двойственность. У меня было чувство, что он собирался описать неприкрытые,
банальные детали моей смерти  и  сказать  мне,  как  или  когда  я  должен
умереть. Простая мысль узнать это вызвала во мне отчаяние и в то же  время
возбудила мое  любопытство.  Конечно,  я  мог  спросить  его  описать  его
собственную смерть, но я чувствовал, что такая просьба была  бы  несколько
грубой, и я автоматически исключил ее.
     Дон Хуан, казалось, наслаждался моим конфликтом. Его тело содрогалось
от смеха.
     - Хочешь ли ты знать, на что может быть похожа твоя смерть? - спросил
он меня с невинным удовольствием на лице.
     Я нашел его озорное  удовольствие  в  поддразнивании  меня  несколько
успокаивающим. Оно почти подстрекало мое опасение.
     - Хорошо, скажи мне, - сказал я, и мой голос дрогнул.
     Последовал внушительный взрыв смеха. Он держался за живот, повернулся
на бок и, передразнивая, повторял "хорошо, скажи мне" ломающимся  голосом.
Затем он выпрямился и сел, напустив на себя  притворную  сторогость,  и  с
дрожью в голосе сказал:
     - Вторая стадия твоей смерти может, самое лучшее, быть следующей.
     Его глаза изучали меня с явно искренним любопытством. Я засмеялся.  Я
понял, что его вышучивание было только средством, которое могло  притупить
остроту мысли о собственной смерти.
     - Ты сильно гонишь, - продолжал он  говорить,  -  поэтому  ты  можешь
найти себя, в данный момент, снова за  рулем.  Это  будет  очень  короткое
ощущение, которое не даст тебе  времени  думать.  Неожиданно,  скажем,  ты
обнаружишь себя едущим, как ты делал тасячи раз. Но прежде, чем ты сможешь
удивиться себе, ты замечаешь необычное образование перед ветровым стеклом.
Если ты посмотришь ближе, ты поймешь, что  это  облако,  которое  выглядит
подобно блестящему кольцу листьев. Оно  походит,  скажем,  на  лицо  прямо
посреди неба перед тобой. Когда ты наблюдаешь его,  ты  увидишь,  что  оно
движется назад, пока не становится только сверкающей точкой на расстоянии,
а  затем  ты  заметишь,  что  оно  начало  двигаться  к  тебе  снова;  оно
приобретает скорость и в мгновение ока вдребезги  разбивает  стекло  твоей
машины. Ты сильный, и я уверен, что смерти потребуется  два  удара,  чтобы
добраться до тебя.
     К тому времени ты узнаешь, где ты  и  что  случилось  с  тобой;  лицо
отступит снова до горизонта, наберет скорость и сокрушит тебя. Лицо войдет
внутрь тебя, и тогда ты узнаешь - оно было лицом олли, или оно  было  мной
говорящим, или тобой пищущим. Смерть была пустяком все время. Мелочью. Она
была крошечной точкой, затерявшейся на листах твоего блокнота. И  все  же,
она вошла внутрь тебя с неудержимой силой и  заставила  тебя  расшириться;
она заставит тебя сделаться ровным и распространиться по небу и земле и за
ними. И ты будешь подобен  туману  в  мельчайших  кристаллах,  движущихся,
удаляющихся.
     Меня очень захватило описание моей смерти. Я  ожидал  услышать  нечто
такое отличное. Я не мог говорить ничего долгое время.
     - Смерть входит через живот, - продолжал он. - Прямо через окно воли.
Это место является наиболее важной и чувствительной частью  человека.  Это
область воли и также область, через которую все мы умираем.  Я  знаю  это,
потому что мой олли приводил меня к этой стадии. Маг приспосабливает  свою
волю, позволяя своей смерти овладеть им, а когда он становится  плоским  и
начинает расширяться, его непогрешимая воля берет верх и собирает туман  в
другого человека снова.
     Дон Хуан сделал странный жест. Он  раскрыл  свои  руки  подобно  двум
веерам, поднял из на уровень своих локтей, повернул их, пока  его  большие
пальцы не коснулись боков, а затем перенес их  медленно  вместе  к  центру
тела над своим пупком. Он держал их там некоторое время. Его руки  дрожали
от напряжения. Затем он поднял их и  кончиками  средних  пальцев  коснулся
лба, а затем опустил их в то же положение к центру своего тела.
     Это был страшный  жест.  Дон  Хуан  выполнил  его  с  такой  силой  и
красотой, что я был очарован.
     - Это маг собирает свою волю, - сказал он, - но когда старость делает
его слабым, его воля слабеет и приходит неизбежный  момент,  когда  он  не
может больше управлять своей  волей.  Тогда  он  не  имеет  ничего,  чтобы
противиться безмолвной силе его смерти, и  его  жизнь  становится  подобна
жизни всех окружающих его людей, - расширяющимся  туманом,  движущимся  за
его пределы.
     Дон Хуан пристально посмотрел на меня и остановился. Он дрожал.
     - Ты можешь идти к кустам теперь, - сказал он. - уже  послеполуденное
время.
     Мне нужно  было  идти,  но  я  не  отваживался.  Я  чувствовал  себя,
возможно, скорее нервно, чем испуганно. Однако,  у  меня  не  было  больше
мрачного предчувствия об олли.
     Дон Хуан сказал, что это не имело значения, как я чувствую себя, если
я был "тверд". Он заверил меня, что я был в полной форме и  мог  безопасно
идти в кусты, пока я не приближался к воде.
     - Это другое дело, - сказал он. - Мне нужно искупать  тебя  еще  раз,
поэтому держись подальше от воды.
     Позднее он пожелал, чтобы я отвез его в соседний город.  Я  упомянул,
что поездка будет приятной переменой для меня, потому что я  был  все  еще
слаб; мысль, что маг действительно играл со своей смертью, была совершенно
ужасной для меня.
     - Быть магом - это ужасный груз, - сказал он убежденным  тоном.  -  Я
говорил тебе, что  намного  лучше  научиться  "видеть".  Человек,  который
"видит", - это все; в сравнении с ним маг - это бедный человек.
     - Что такое магия, дон Хуан?
     Он смотрел на меня долгое время и почти незаметно потряс головой.
     - Магия - это значит приложить свою волю к ключевому звену, -  сказал
он. - магия - это вмешательство. Маг ищет  и  находит  ключевое  звено  во
всем, на что он хочет воздействовать, и затем он прилагает туда свою волю.
Магу не надо "видеть", чтобы быть магом. Все, что ему надо  знать,  -  это
как пользоваться своей волей.
     Я попросил его объяснить, что он имеет в виду под ключевым звеном. Он
задумался на мгновение, а затем сказал, что он знал, чем была моя машина.
     - Это явно машина, - сказал я.
     - Я имею в виду, что твоя машина - это запальные свечи. Это  ключевое
звено для меня. Я могу приложить к нему мою волю, и твоя машина  не  будет
работать.
     Дон Хуан сел в мою машину. Он показал мне сделать так же, как он сам,
и удобно сесть.
     - Наблюдай за тем, что я делаю, - сказал он. - Я - ворона, поэтому, в
первую очередь я распущу свои перья.
     Он задрожал всем своим телом. Его  движения  напомнили  мне  воробья,
смачивающего свои перья в луже. Он опустил  свою  голову,  подобно  птице,
макающей свой клюв в воду.
     - Это действительно хорошо чувствуется, - сказал он и засмеялся.
     Его  смех  был  странным.  Он  имел  очень  необычное   гипнотическое
воздействие на меня. Я вспомнил, что слышал такой же его  смех  много  раз
прежде. Возможно, что причиной, почему я никогда открыто не сознавал  его,
было то, что он никогда не смеялся подобно этому в моем присутствии.
     - Затем ворона расслабляет свою шею, -  сказал  он  и  начал  крутить
своей шеей и тереться щеками о свои плечи. -  Затем  она  смотрит  на  мир
одним глазом, а потом другим.
     Его голова встряхивалась, когда он  утвердительно  перекладывал  свой
взгляд на мир с одного глаза на другой. Звук его смеха повысился.  У  меня
было нелепое чувство, что он собирается превратиться  в  ворону  прямо  на
моих глазах. Я хотел отделаться смехом, но  я  был  почти  парализован.  Я
действительно чувствовал какую-то охватывающую  силу  вокруг  меня.  Я  не
чувствовал ни страха, ни головокружения, ни сонливости. Мои способности не
были затронуты, по моему мнению.
     - Заводи свою машину теперь, - сказал дон Хуан.
     Я включил стартер и  автоматически  нажал  на  педаль  газа.  Стартер
завращался, но  зажигания  мотора  не  было.  Дон  Хуан  засмеялся  тихим,
ритмичным хихиканьем. Я попробовал включить снова: было  то  же  снова.  Я
потратил, возможно, десять минут, вращая стартер  моей  машины.  Дон  Хуан
хихикал все это время. Тогда я отказался и сидел там с тяжелой головой.
     Он кончил смеяться и рассматривал меня, и я  "знал"  тогда,  что  его
смех вводил меня в гипнотический транс. Хотя я  вполне  сознавал  то,  что
происходило, я чувствовал, что я не был самим собой.  В  течение  времени,
когда я не мог завести свою машину, я был очень послушным,  почти  онемел.
Дон Хуан как будто сделал что-то не только с моей машиной, но  и  со  мной
тоже. Когда он кончил хихикать, я был убежден, что колдовство кончилось, и
стремительно нажал на стартер снова. Я был уверен,  что  дон  Хуан  только
гипнотизировал меня своим смехом и заставлял меня поверить, что я  не  мог
завести машину. Уголком глаза я видел, что он с любопытством  наблюдал  за
мной, когда я включал мотор и неистово накачивал газ.
     Дон Хуан мягко похлопал меня и сказал, что неистовство  сделает  меня
"твердым" и, возможно, мне не нужно будет купаться в воде снова. Чем более
неистовым я буду, тем скорее я смогу оправиться от моей встречи с олли.
     - Не смущайся, - сказал дон Хуан. - Дави ногой машину.
     Он разразился естественным обычным  смехом,  и  я  почувствовал  себя
смешно и глуповато засмеялся.
     Через некоторое время дон Хуан сказал, что он освободил машину. И она
завелась!



                                    14

     28 сентября 1969 года.
     Вокруг дома дона Хуана было что-то жуткое. В этот момент я думал, что
он спрятался где-то поблизости и наблюдал за мной. Я покричал ему, а затем
собрал достаточно мужества, чтобы войти внутрь. Дона Хуана там не было.  Я
поставил две сумки бакалейных товаров, которые я привез, на  кучу  дров  и
сел дожидаться его, как делал много раз раньше. Но в  первый  раз  за  все
годы моей связи с доном Хуаном я испугался оставаться один в его  доме.  Я
чувствовал присутствие кого-то невидимого здесь со мной. Тогда я вспомнил,
что несколько лет назад у меня было  то  же  самое  неясное  чувство,  что
что-то неизвестное бродило вокруг меня, когда я  был  один.  Я  вскочил  и
выбежал из дома.
     Я приехал, чтобы увидеть дона Хуана и рассказать ему, что накопленные
эффекты задачи "виденья" наложили свою дань на меня. Я  начал  чувствовать
беспокойство, неясно  воспринимаемое  без  какой-либо  очевидной  причины,
усталость, не будучи утомленным. Затем моя реакция на присутствие одному в
доме дона Хуана вызвала во мне общую память о том, как строился мой  страх
в прошлом.
     Страх перенес меня на несколько лет назад, когда дон Хуан навязал мне
очень необычное сравнение между женщиной-магом,  которую  он  называл  "ла
Каталина", и мной. Это началось 23 ноября 1961 года, когда я нашел  его  в
доме с вывихнутой лодыжкой. Он объяснил, что у него  был  враг  -  ведьма,
которая могла обернуться черным дроздом и которая пыталась убить его.
     - Как только я смогу ходить, я покажу тебе, кто эта женщина, - сказал
дон Хуан. - Ты должен знать, кто она есть.
     - Почему она хочет убить тебя?
     Он нетерпеливо пожал плечами и отказался отвечать что-нибудь еще.
     Я вернулся увидеть его десять дней  спустя  и  нашел  его  соверщенно
здоровым. Он покрутил своей лодыжкой, чтобы  продемонстрировать  мне,  что
она в прекрасном состоянии, и приписал свое быстрое выздоровление  природе
гипсовой повязки, которую он сам сделал.
     - Хорошо, что ты здесь, - сказал он. - Сегодня я собираюсь взять тебя
в небольшое путешествие.
     Затем он направил меня ехать в безлюдное место. Мы остановились  там;
дон Хуан вытянул свои ноги  и  удобно  устроился  на  виденьи,  как  будто
собираясь вздремнуть. Он велел мне расслабиться  и  оставаться  совершенно
спокойным;  он  сказал,  что  мы  должны  быть  как  можно  незаметнее  до
наступления сумерек, потому что поздний вечер был очень  опасным  временем
для дела, которым мы занимаемся.
     - Каким делом мы занимаемся? - спросил я.
     - Мы здесь для того, чтобы отметить ла Каталину, - сказал он.
     Когда стало значительно темно, мы незаметно, мы  незаметно  вышли  из
машины и очень медленно и бесшумно вошли в пустынный чаппараль.
     С места, где мы остановились, я мог разглядеть темные силуэты  холмов
по обеим сторонам. Мы были в плоском, красивом, широком каньоне. Дон  Хуан
дал мне подробную инструкцию о том, как оставаться слитым с  чапаралем,  и
научил меня способу сидеть "в бодрствовании", как он называл это. Он велел
мне подогнуть мою правую ногу под мое левое бедро и  сохранять  мою  левую
ногу  в  сложенном   положении.   Он   объяснил,   что   подогнутая   нога
использовалась в  качестве  пружины  для  того,  чтобы  встать  с  большой
скоростью, если это будет необходимым. Затем он велел мне сидеть лицом  на
запад, потому что это было направление дома женщины. Он сел рядом со мной,
справа, и шепотом сказал мне держать мои глаза сфокусированными на  землю,
ища, или, скорее,  ожидая  волну  ветра,  которая  произведет  волнение  в
кустах. Когда волнение коснется  кустов,  на  которые  я  фокусировал  мой
пристальный взгляд, я должен был взглянуть вверх  и  увидеть  колдунью  во
всем ее "великолепном зловещем блеске". Дон Хуан действительно использовал
эти слова. Когда я попросил его объяснить, что он имеет в виду, он сказал,
что, если я обнаружу волнение в кустах, я просто должен посмотреть вверх и
увидеть сам, потому что "колдунья в  полете"  имела  такой  необыкновенный
вид, что это не поддавалось объяснениям.
     Дул чистый спокойный ветер, и я думал, что  я  обнаружил  волнение  в
кустах  много   раз.   Я   поднимал   глаза   каждый   раз,   готовясь   к
трансцендентальному переживанию, но я ничего не видел. Каждый  раз,  когда
ветер  раздувал  кусты,  дон  Хуан  энергично  ударял  ногой   по   земле,
поворачиваясь кругом и  двигая  руками,  как  будто  они  били.  Сила  его
движений была чрезвычайной.
     После нескольких неудач увидеть колдунью "в полете" я  уверился,  что
не буду свидетелем никакого трансцендентального события, однако, дон  Хуан
показывал "силу" так остро, что я не помнил, как провел ночь.
     На рассвете дон Хуан подсел ко  мне.  Он,  казалось,  был  совершенно
изнурен. Он едва мог двигаться. Он лег на спину и пробормотал, что ему  не
удалось "пронзить женщину". Я был сильно заинтригован этим заявлением;  он
повторил его несколько раз, и каждый раз  его  тон  становился  все  более
унылым, более отчаянным. Я начал переживать  необычное  беспокойство.  Мне
было очень легко проецировать мои чувства на настроение дона Хуана.
     Дон Хуан ничего не упоминал об этом случае или  о  женщине  несколько
месяцев. Я думал, что он или забыл или решил все дело. Однако,  однажды  я
нашел его в очень взволнованном  настроении,  и  в  манере,  которая  была
совершенно несвойственна его естественному спокойствию, он сказал мне, что
"черный дрозд" сидел перед ним предыдущей ночью, и что он даже не  заснул.
Искусство женщины было таким большим,  что  он  совсем  не  чувствовал  ее
присутствия. Он сказал,  что,  к  счастью,  он  проснулся  в  определенный
момент, чтобы подготовиться к самому ужасному бою за свою жизнь. Тон  дона
Хуана был взволнованный, почти патетический. Я почувствовал  непреодолимую
волну жалости и беспокойства.
     В мрачном и драматическом тоне он вновь подтвердил,  что  у  него  не
было способа остановить ее и что в следующий раз, когда она придет к нему,
это будет его последний день на земле. Я стал  унылым  и  был  едва  не  в
слезах. Дон Хуан, казалось, заметил мое глубокое беспокойство и засмеялся,
как я подумал, храбро. Он похлопал меня по спине  и  сказал,  чтобы  я  не
терзался, что он еще не вполне потерян, потому  что  имел  одну  последнюю
карту, козырную карту.
     - Воин живет стратегически, - сказал он, улыбаясь. - Воин никогда  не
берется за груз, который он не может удержать в руках.
     Улыбка дона Хуана  имела  силу  разогнать  зловещие  тучи  судьбы.  Я
внезапно почувствовал приподнятое настроение,  и  мы  оба  засмеялись.  Он
похлопал меня по голове.
     - Ты знаешь, из всех вещей на земле, ты - это моя последняя карта,  -
сказал он отрывисто, взглянув мне прямо в глаза.
     - Что?
     - Ты являешься моей козырной картой в моем бою против этой ведьмы.
     Я не понял, что он имеет в виду, и он объяснил, что женщина не  знала
меня и что, если я сыграю своей рукой так, как он укажет мне, у меня будет
более, чем хороший, шанс "пронзить ее".
     - Что ты имеешь в виду под этим "пронзить ее"?
     - Ты не можешь убить ее, но ты должен пронзить ее, как воздушный шар.
Если ты сделаешь это, она оставит меня одного. Но не думай об этом теперь.
Я скажу тебе, что делать, когда придет время.
     Прошли месяцы. Я забыл случай и был удивлен, когда я прибыл однажды в
его дом: дон Хуан выбежал и не дал мне выйти из машины.
     -  Ты  должен  уехать  немедленно,  -  прошептал   он   со   страшной
безотлагательностью. - Слушай внимательно. Купи  ружье,  или  достань  его
любым  возможным  путем;  не  приноси  мне  свое  собственное  ружье,   ты
понимаешь? Принеси любое ружье,  за  исключением  своего  собственного,  и
принеси его сюда немедленно.
     - Зачем тебе ружье?
     - Отправляйся сейчас же!
     Я вернулся с ружьем. У меня не было достаточно  денег,  чтобы  купить
его, но мой друг дал мне свое старое ружье. Дон Хуан не посмотрел на него;
он объяснил, смеясь, что он был резок со мной, потому что черный дрозд был
на крыше его дома и он не хотел, чтобы она видела меня.
     - Обнаружив черного дрозда на крыше, у меня возникла  мысль,  что  ты
мог принести ружье и пронзить ее из него, - сказал дон Хуан  выразительно.
- Я не хочу, тобы с тобой что-нибудь  случилось,  поэтому  я  посоветовал,
чтобы ты купил ружье или достал его каким-нибудь другим путем. Видишь  ли,
ты должен уничтожить ружье после выполнения задачи.
     - О какой задаче ты говоришь?
     - Ты должен попытаться пронзить женщину из своего ружья.
     Он заставил меня начистить ружье,  натерев  его  свежими  листьями  и
стеблями особо пахнущего растения. Он сам протер оба патрона и вложил их в
стволы. Затем он сказал, что я должен спрятаться за его домом и  ждать  до
тех пор,  пока  черный  дрозд  не  сядет  на  крышу,  и  затем,  тщательно
прицелившись, я должен был выпалить из обеих  стволов.  Эффект  удивления,
больше, чем дробь, пронзит женщину, и, если я был сильным и решительным, я
мог заставить ее оставить его в покое. Таким образом, моя рука должна быть
безупречной и таким же - мое решение пронзить ее.
     - Ты должен пронзительно закричать в момент выстрела, - сказал он.  -
Это должен быть убедительный и пронзительный выкрик.
     Затем он сложил кучу из пучков бамбука  и  дров  в  десяти  футах  от
рамада его дома. Он велел мне опереться на эту кучу. Положение было  очень
удобным. Я полусидел; моя спина была хорошо подперта, и у меня был хороший
обзор крыши.
     Он сказал, что ведьме было  еще  слишком  рано  появиться  и  что  до
темноты мы сможем сделать все приготовления; затем он притворится, что  он
заперся в доме, для того, чтобы привлечь ее и вызвать еще  одно  нападение
на свою личность. Он велел мне расслабиться  и  найти  удобное  положение,
чтобы я мог выстрелить без движения. Он заставил меня прицелиться на крышу
пару раз и заключил, что действие -  поднимание  ружья  к  моему  плечу  и
прицеливание были слишком медленными  и  нескладными.  Затем  он  построил
подпорку для ружья. Он сделал два  глубоких  отверстия  железным  бруском,
поместил в них две рогульки и привязал длинную жердь между их развилинами.
Конструкция давала  мне  упор  для  стрельбы  и  позволяла  держать  ружье
нацеленным на крышу.
     Дон Хуан посмотрел на небо и сказал, что ему было время идти  в  дом.
Он  встал  и  медленно  и  спокойно  пошел  внутрь,  дав   мне   последнее
предостережение, что мое старание не  было  шуткой  и  что  я  должен  был
поразить птицу с первого выстрела.
     После того, как дон  Хуан  ушел,  всего  лишь  несколько  минут  были
сумерки, а затем стало совершенно темно. Казалось, как будто темнота ждала
до тех пор, пока я останусь один, и внезапно спустилась на меня. Я пытался
сфокусировать мои глаза на крыше, которая вырисовывалась на фоне неба;  на
время на горизонте было достаточно света, поэтому очертания крыши были еще
видимы, но затем небо стало черным, и я едва мог видеть  дом.  Я  сохранял
свои глаза сфокусированными на крыше часы, не  замечая  совсем  ничего.  Я
видел пару сов, пролетевших к северу; размах  их  крыльев  был  совершенно
удивительным, и их нельзя было принять за черных дроздов.  В  определенный
момент, однако, я отчетливо заметил черную тень маленькой птицы, севшей на
крышу.  Это  определенно  птица!  Мое  сердце  начало  сильно  стучать;  я
почувствовал гул в моих ушах. Я прицелился в птицу и  спустил  оба  курка.
Раздался очень громкий выстрел. Я почувствовал  сильную  отдачу  ружейного
приклада  в  мое  плечо,  и  в  тот  же  самый  момент  я  услышал   очень
пронзительный и ужасающий человеческий крик. Он был громкий  и  жуткий  и,
казалось, шел с крыши. У меня был момент полного замешательства.  Затем  я
вспомнил, что дон Хуан указывал мне закричать в момент выстрела, а я забыл
это сделать. Я подумал перезарядить мое ружье, когда дон Хуан открыл дверь
и выбежал. Он держал керосиновую лампу. Он казался очень взволнованным.
     - Я думаю, ты попал в нее, - сказал он.  -  мы  должны  теперь  найти
мертвую птицу.
     Он принес лестницу и велел мне залезть и посмотреть на рамада,  но  я
ничего не нашел там. Он влез  и  посмотрел  сам,  с  равно  отрицательными
результатами.
     - Может быть, ты разнес птицу на куски, - сказал дон Хуан, - в  таком
случае, мы должны найти, по крайней мере, перья.
     Сначала мы начали осматривать вокруг рамада, а затем -  вокруг  дома.
Мы осматривали при свете лампы до утра. Затем мы снова начали  осматривать
всю площадь, которую мы покрыли в  течение  ночи.  Около  11.00  дон  Хуан
прекратил наши поиски.  Он  сел  удрученный,  глуповато  улыбнулся  мне  и
сказал, что мне не удалось прикончить его врага и что теперь,  более,  чем
когда-либо прежде, его жизнь не стоила крика совы, потому что женщина была
несомненно раздражена и жаждала отомстить.
     - Ты в безопасности, однако, - сказал дон Хуан уверенно, - женщина не
знает тебя.
     Когда я шел к своей машине, чтобы вернуться  домой,  я  спросил  его,
должен ли я уничтожать ружье. Он сказал, что ружье не сделало ничего и что
я мог вернуть его владельцу. Я заметил глубокое  отчаяние  в  глазах  дона
Хуана. При этом я почувствовал такое волнение, что я собирался заплакать.
     - Чем я могу помочь тебе? - спросил я.
     - Ты ничего не можешь сделать, - сказал дон Хуан.
     Мы молчали некоторое время. Я хотел уехать немедленно.  Я  чувствовал
гнетущую муку. Мне было не по себе.
     - Хотел бы ты действительно попытаться помочь мне? - спросил дон Хуан
простодушным тоном.
     Я снова сказал ему, что я весь целиком в его  распоряжении,  что  моя
привязанность к нему была такой глубокой, что я мог бы  предпринять  любой
вид действия, чтобы помочь ему.
     Дон Хуан улыбнулся и вновь спросил, действительно  ли  я  имею  такое
намерение, и я страстно вновь подтвердил свое желание помочь ему.
     - Если ты действительно намерен, - сказал он, - у меня есть еще  один
шанс.
     Он, казалось, был удовлетворен. Он широко улыбнулся и похлопал своими
руками несколько раз - это было то,  что  он  всегда  делал,  когда  хотел
выразить  чувство  удовольствия.  Изменение  его  настроения  было   таким
удивительным, что оно также захватило меня. Я внезапно  почувствовал,  что
гнетущее настроение,  страдание,  было  преодолено,  и  жизнь  была  снова
необъяснимо пробуждена. Дон Хуан сел, и я сделал то же самое.  Он  смотрел
на меня долгое время и затем  продолжал  говорить  мне  очень  спокойно  и
осторожно, что я был, в действительности, единственным человеком,  который
мог помочь ему в этот  момент,  и  поэтому  он  собирался  попросить  меня
сделать нечто очень опасное и очень особенное.
     Он прервался на момент, как будто хотел нового подтверждения  с  моей
стороны, я вновь подтвердил мое твердое  желание  сделать  что-нибудь  для
него.
     - Я собираюсь дать тебе оружие, чтобы пронзить ее, - сказал он.
     Он взял длинный предмет из своей сумки и вручил его мне. Я взял его и
осмотрел. Я почти отбросил его.
     - Это кабан, - продолжал он. - Ты должен пронзить ее этим.
     Предмет, который я держал, был сухой  передней  ногой  кабана.  Шкура
была отталкивающей, а щетина была отвратительной  на  ощупь.  Копыто  было
целым, и его две половины были развернуты, как будто нога была  напряжена.
Это была ужасно выглядевшая вещь.  Она  почти  заставила  меня  испытывать
тошноту. Он быстро взял ее назад.
     - Ты должен забить кабана прямо в ее пупок, - сказал дон Хуан.
     - Что? - спросил я слабым голосом.
     - Ты должен взять кабана в свою левую руку и заколоть ее  им.  Она  -
колдунья, и кабан войдет ей в живот, и  никто  на  свете,  за  исключением
другого мага, не увидит его воткнутым там. Это не обычная битва,  но  дело
магов. Ты должен  избежать  той  опасности,  что,  если  тебе  не  удастся
пронзить ее, она может без промедления смертельно  ударить  тебя,  или  ее
компаньоны или родственники застрелят или зарежут тебя. С другой  стороны,
ты можешь уйти без царапины.
     Если тебе удастся это, у нее будет ужасное время с  кабаном  в  своем
теле, и она оставит меня в покое.
     Гнетущая боль охватила меня снова. Я  был  глубоко  привязан  к  дону
Хуану. Я восхищался им. Во время этой ужасающей  просьбы  я  уже  научился
смотреть на его способ жизни и на его знание, как  на  высшее  достижение.
Как мог кто-то позволить умереть человеку, подобному этому? И все же,  как
кто-либо мог умышленно рисковать его  жизнью?  Я  так  погрузился  в  свои
размышления, что не заметил, что дон Хуан встал и стоял около  меня,  пока
он не похлопал меня по плечу. Я поднял глаза: он благожелательно улыбался.
     - Когда ты почувствуешь, что  действительно  хочешь  помочь  мне,  ты
вернешься, - сказал он, - но не раньше. Если ты вернешься, я знаю, что  мы
будем делать. Теперь отправляйся! Если ты не захочешь вернуться,  я  пойму
это также.
     Я автоматически поднялся, сел  в  свою  машину  и  поехал.  Дон  Хуан
действительно запустил в меня дальний крючок. Я мог уехать  и  никогда  не
возвращаться, но почему-то мысль свободно уехать не  успокаивала  меня.  Я
ехал долгое время, а затем импульсивно повернул и поехал назад к дому дона
Хуана.
     Он все еще сидел под своим рамада и  не  казался  удивленным,  увидев
меня.
     - Садись, - сказал он. - На  западе  прекрасные  тучи.  Вскоре  будет
темно. Сиди спокойно и позволь сумеркам охватить тебя. Сейчас  делай  все,
что хочешь, но, когда я скажу тебе, посмотри прямо на те блестящие  облака
и попроси сумерки дать тебе силу и спокойствие.
     Я сидел лицом к западным облакам пару часов. Дон Хуан вошел в  дом  и
остался изнутри. Когда стало темно, он вернулся.
     - Сумерки пришли, - сказал он. -  Встань!  Не  закрывай  свои  глаза,
смотри прямо  на  облака;  подними  свои  руки  и  с  поднятыми  руками  и
растопыренными пальцами беги на месте.
     Я последовал его инструкциям; я  поднял  руки  над  головой  и  начал
бежать. Дон Хуан подошел сбоку и корректировал  мои  движения.  Он  вложил
ногу кабана в ладонь моей левой руки и велел  мне  схватить  ее  пальцами.
Затем он опустил мои руки вниз, пока они не стали указывать на оранжевые и
черные мрачные тучи над горизонтом на западе.  Он  растопырил  мои  пальцы
подобно вееру и велел мне не сгибать  их.  Это  было  рещающей  важностью,
чтобы я сохранял свои пальцы растопыренными, потому что, если я закрою их,
я не смогу попросить сумерки о силе и спокойствии, но буду угрожать им. Он
также корректировал мой бег. Он сказал, что он  должен  быть  спокойным  и
однообразным, как будто бы я действительно бежал к сумеркам с  протянутыми
руками.
     Я не мог заснуть в течение этой ночи. Несмотря на успокаивание  меня,
сумерки, как будто, возбудили во мне бешенство.
     - У меня так много еще незаконченных вещей в моей жизни, - сказал  я.
- Так много неразрешенных вещей.
     Дон Хуан хихикнул мягко.
     - Ничто в мире не закончено, - сказал он. - ничто не кончено,  однако
ничто не является неразрешенным. Иди спать.
     Слова дона Хуана были успокаивающими.
     Около десяти часов на следующее утро дон Хуан дал мне что-то  поесть,
и затем мы отправились в путь. Он  прошептал,  что  мы  должны  подойти  к
женщине около полудня, или перед полуднем, если возможно. Он  сказал,  что
идеальным временем были ранние часы дня, потому что  ведьма  всегда  имеет
меньше силы и меньше знает утром, но она всегда охраняет свой  дом  в  эти
часы. Я не задавал никаких  вопросов.  Он  направил  меня  к  шоссе,  и  в
определенном месте он велел мне остановить и  поставить  машину  сбоку  от
дороги. Он сказал, что мы должны ждать здесь.
     Я  посмотрел  на  свои  часы  -  было  пять  минут  одиннадцатого.  Я
непрерывно зевал. Я  был  в  действительности  сонный;  мой  ум  бесцельно
блуждал.
     Внезапно дон Хуан выпрямился и  толкнул  меня.  Я  вскочил  на  своем
сиденьи.
     - Она здесь! - сказал он.
     Я увидел женщину, идущую к шоссе по краю вспаханного поля. Она  несла
корзину, закрепленную петлей в своей правой руке. До этого  времени  я  не
замечал, что мы остановились поблизости от перекрестка. Две узкие тропинки
проходили  параллельно  обеим  сторонам  шоссе;  очевидно,  люди,  которые
использовали эту тропу, должны были пересекать мощеную дорогу.
     Когда женщина была еще на грунтовой дороге, дон Хуан велел мне  выйти
из машины.
     - Теперь делай это, - сказал он твердо.
     Я повиновался ему. Женщина была почти на шоссе. Я  побежал  и  догнал
ее. Я был так близко к ней, что я чувствовал ее одежду на  своем  лице.  Я
вынул  кабанье  копыто  из-под  своей  рубашки  и  поразил  ее  им.  Я  не
почувствовал никакого сопротивления к тупому предмету, который я держал  в
своей руке. Я видел быстро мелькнувшую тень перед собой, подобно портьере;
моя голова повернулась направо, и я увидел женщину, стоявшую в  пятидесяти
футах от меня  на  противоположной  стороне  дороги.  Она  была  красивой,
молодой и темной, с сильным приземистым телом. Она улыбнулась мне. Ее зубы
были белыми и крупными, а ее улыбка была спокойной. Она  полузакрыла  свои
глаза, как будто чтобы предохранить их от ветра. Она все еще держала  свою
корзину, закрепленную петлей на своей правой руке.
     Тогда у меня наступил момент полного замешательства.  Я  обернулся  и
посмотрел на дона Хуана. Он делал  неистовые  жесты,  чтобы  позвать  меня
назад. Я побежал. Трое или четверо мужчин второпях приблизились ко мне.  Я
вскочил в свою машину и дал скорость в противоположном направлении.
     Я пытался спросить дона Хуана о том,  что  случилось,  но  я  не  мог
говорить; мои уши лопались от потрясающего напряжения; я  чувствовал,  что
задыхался. Он, казалось, был удовлетворен и начал  смеяться.  Моя  неудача
как будто не беспокоила его.  Мои  руки  на  рулевом  колесе  были  такими
тяжелыми, что я не мог двинуть ими; они были  застывшими;  мои  руки  были
негнущимися и такими же были мои ноги. Фактически, я не мог оторвать  свою
ногу от педали газа.
     Дон Хуан похлопал меня по спине и селел мне расслабиться. Мало-помалу
давление в моих ушах ослабло.
     - Что случилосб там? - наконец спросил я.
     Он захохотал, как ребенок, не отвечая.  Затем  он  спросил  меня,  не
заметил ли я способ, которым женщина перемахнула дорогу. Он восхищался  ее
превосходной скоростью. Разговор дона Хуана казался таким неуместным,  что
я не мог в действительности следовать  ему.  Он  восхищался  женщиной!  Он
сказал, что ее сила была безупречной и что она была безжалостным врагом.
     Я спросил дона Хуана, помнил ли он о моей  неудаче.  Я  был  искренне
удивлен  и  раздосадован  переменой  его  настроения.  Он,  казалось,  был
действительно рад.
     Он велел мне  остановиться.  Я  остановился  на  обочине  дороги.  Он
положил свою руку на мое плечо и проницательно посмотрел в мои глаза.
     - Все, что я делал сегодня с  тобой,  было  хитростью,  -  сказал  он
прямо. - Существует правило, что человек знания должен  обманывать  своего
ученика. Сегодня я обманул тебя и обманом заставил учиться.
     Я был ошеломлен. Я не мог собрать свои мысли. Дон Хуан объяснил,  что
все затруднительное положение с женщиной было хитростью; что  она  никогда
не была угрозой ему; и что его задачей было ввести меня в испытание с  ней
при специфических условиях непринужденности и силы, которые  я  переживал,
когда пытался пронзить ее. Он похвалил мою решимость  и  назвал  ее  актом
силы, который продемонстрировал женщине, что я  был  способен  на  большое
усилие. Дон Хуан сказал, что, даже хотя я и не сознавал этого, все, что  я
делал, должно было показать меня в выгодном свете перед ней.
     - Ты никогда не мог коснуться ее, - сказал он. -  но  ты  показал  ей
свои когти. Теперь она знает, что ты не боишься. Ты  бросил  вызов  ей.  Я
использовал  ее,  чтобы  перехитрить  тебя,  потому  что  она   сильна   и
безжалостна и никогда не забывает. Люди обычно слишком заняты, чтобы  быть
безжалостными врагами.
     Я почувствовал ужасный гнев. Я сказал ему, что никто не должен играть
с глубокими чувствами и преданностью других.
     Дон Хуан смеялся до тех пор, пока  слезы  не  покатились  у  него  по
щекам, а я ненавидел его. Я был переполнен желанием ударить его и  уехать;
однако, в его смехе был такой необычный ритм,  что  он  почти  парализовал
меня.
     - Не надо быть таким сердитым, - сказал он успокаивающе.
     Затем дон Хуан сказал, что его действия никогда не были  фарсом,  что
он также отбрасывал свою жизнь долгое время прежде, когда его  собственный
бенефактор обманывал его, точно так же, как  он  обманул  меня.  Дон  Хуан
сказал, что его бенефактор был безжалостным человеком, который не думал  о
нем таким же образом, как он, дон Хуан, думает обо мне. Он  добавил  очень
сурово, что женщина испытывала  свою  силу  против  него  и  действительно
пыталась убить его.
     - Теперь она знает, что я играл с ней, - сказал он, смеясь, -  и  она
возненавидит _т_е_б_я_ за это. Она ничего не может  сделать  мне,  но  она
выместит это на тебе. Она не знает еще, сколько у тебя силы,  поэтому  она
будет приходить испытывать тебя мало-помалу. Теперь у тебя нет  выбора,  и
ты должен учиться, чтобы защитить себя, или  ты  сделаешься  жертвой  этой
леди. Она не шутит.
     Дон Хуан напомнил мне способ, которым она перелетела.
     - Не надо сердиться, - сказал он. -  это  не  обычная  хитрость.  Это
правило.
     В способе, которым женщина отпрыгнула от меня, было что-то,  поистине
сводящее с ума. Я был сам этому свидетелем: она перепрыгнула ширину  шоссе
в мгновение ока. Я не имел способа избежать этой  несомненности.  С  этого
момента я сконцентрировал все мое внимание на этом случае и,  мало-помалу,
накопил  "доказательства",  что  она  действительно   преследовала   меня.
Окончательный  результат  был  тот,  что  я  должен  был   отказаться   от
ученичества под давлением моего иррационального страха.
     Я вернулся к дому дона  Хуана  несколько  часов  спустя,  рано  после
полудня. Он, очевидно, ожидал меня. Он подошел ко мне, когда  я  вышел  из
моей машины, и осмотрел меня с любопытством в глазах, обойдя  вокруг  меня
пару раз.
     - Почему взволнованность? - спросил  он,  прежде  чем  я  имел  время
сказать что-нибудь.
     Я объяснил, что что-то  испугало  меня  этим  утром  и  что  я  начал
чувствовать что-то крадущееся вокруг меня, как в прошлом. Дон Хуан сел  и,
казалось,  был  поглощен  мыслями.  Его  лицо  имело  необычно   серьезное
выражение. Он, казалось, был уставшим. Я  сел  около  него  и  приводил  в
порядок свои записи.
     После очень долгой паузы его лицо прояснилось, и он улыбнулся.
     - То, что ты чувствовал этим утром, был дух водяной  дыры,  -  сказал
он. - Я скажу тебе, что ты должен подготовиться для неожиданной встречи  с
этими силами. Я думаю, ты понял.
     - Да.
     - Тогда почему страх?
     Я не мог ответить.
     - Этот дух на твоей тропе, - сказал он. -  он  уже  похлопал  тебя  в
воде. Я уверяю тебя, что он постучит тебе снова, и, вероятно, ты не будешь
подготовлен, и эта встреча будет твоим концом.
     Слова дона Хуана заставили меня почувствовать искреннее беспокойство.
Однако, мои чувства были необычными; я был обеспокоен, но не  боялся.  Что
бы ни случилось со мной, это не могло вызвать во мне старых чувств слепого
страха.
     - Что я должен делать? - спросил я.
     - Ты слишком легко забываешь, - сказал он. - тропа знания - это тропа
силы. Для того, чтобы учиться, мы  должны  спешить.  На  тропе  знания  мы
всегда боремся с чем-то, избегаем чего-то,  готовимся  к  чему-то;  и  это
что-то всегда является  необъяснимым,  великим,  более  сильным,  чем  мы.
Необъяснимые силы будут приходить к тебе.  Теперь  это  дух  водной  дыры,
позднее это будет твой собственный  олли,  поэтому  ты  ничего  не  можешь
делать теперь, кроме как готовиться к борьбе. Много лет назад ла  Каталина
торопила тебя, она была только колдуньей, однако, и это была хитрость  для
новичка.
     Мир действительно полон пугающих вещей, и мы - беспомощные  создания,
окруженные силами, которые необъяснимы и непреклонны. Обычный  человек,  в
незнании, верит, что эти силы могут быть  объяснены  или  изменены;  он  в
действительности не знает, как это сделать, но он  ожидает,  что  действия
человечества объяснят их или изменят их раньше или позже.  Маг,  с  другой
стороны, не думает об объяснении или об изменении  их;  вместо  этого,  он
учится   использовать   такие   силы,   перенаправляя   себя   самого    и
приспосабливаясь к их направлению. Это его хитрость. Очень  мало  остается
от магии, если ты узнал ее хитрость. Маг только немного лучше выделен, чем
обычный  человек.  Магия  не  помогает   ему   жить   лучшей   жизнью;   в
действительности, я бы сказал, что магия мешает ему; она делает его  жизнь
сложной, опасной. Открывая себя знанию, маг становится более уязвимым, чем
обычный человек. С одной стороны, окружающие его люди ненавидят  и  боятся
его и будут стараться кончить его жизнь; с другой стороны, необъяснимые  и
непреклонные силы, которые окружают каждого из нас, по праву того, что  мы
живем, являются для мага источником еще большей опасности. Быть пронзенным
собратом - действительно больно, но это ничто по сравнению  с  тем,  чтобы
быть тронутым олли. Маг, открывая себя знанию, падает жертвой таких сил  и
имеет только единственное средство уравновесить себя -  свою  волю;  таким
образом, он должен чувствовать и действовать, как воин. Я повторю это  еще
раз: только как воин можно выжить на пути знания. То,  что  помогает  магу
жить лучшей жизнью, - это сила жизни воина.
     Это мое обязательство - научить тебя "видеть". Не потому, что я лично
хочу сделать так, но  потому,  что  ты  был  выбран;  ты  был  указан  мне
мескалито.  Однако,  мое  личное  желание  заставляет  меня  научить  тебя
чувствовать и действовать, как воин. Лично я верю, что быть воином - более
подходящее, чем что-либо еще. Поэтому я старался показать тебе  эти  силы,
как маг воспринимает их, потому что только под их устрашающим воздействием
можно стать воином. "Видеть", прежде чем быть воином, - это  сделает  тебя
слабым; это даст тебе ложную слабость, желание отступить; твое тело  будет
разрушаться, потому что ты станешь безразличным. Это мое личное  намерение
- сделать тебя воином, таким образом ты не сломаешься.
     Я слышал, что ты говорил уже много раз, что ты всегда готов  умереть.
Я не рассматриваю это чувство, как необходимое. Я думаю, что оно  является
бесполезным потаканием себе. Воин должен быть  готов  только  к  битве.  Я
слышал также, что ты говорил о том, что твои родители поранили твой дух. Я
думаю, что дух человека является чем-то, что может быть легко ранено, хотя
не теми средствами, которые ты сам называешь ранящими. Я полагаю, что твои
родители искалечили тебя тем, что сделали тебя потакающим себе,  мягким  и
предающимся прозябанию.
     Дух  воина  не  связывается  ни  потаканием  себе  и   жалобами,   не
связывается он победами или поражениями. Дух воина  связывается  только  с
борьбой, и каждое усилие - это  последняя  битва  воина  на  земле.  Таким
образом, результат имеет очень мало значения для него. В  своей  последней
битве на земле воин позволяет своему духу течь свободно и ясно. И когда он
проводит свою битву,  зная,  что  его  воля  безупречна,  воин  смеется  и
смеется.
     Я кончил писать и поднял глаза. Дон Хуан пристально смотрел на  меня.
Он покачал головой из стороны в сторону и улыбнулся.
     - Ты действиетльно все записываешь? -  спросил  он  с  недоверием.  -
Хенаро говорил, что он никогда не может быть серьезным с тобой, потому что
ты всегда пишешь. Он прав: как может кто-нибудь быть  серьезным,  если  ты
всегда пишешь?
     Он усмехнулся и я попытался отстоять свою позицию.
     - Это не имеет значения, - сказал он. - Если ты когда-либо  научишься
в_и_д_е_т_ь_, то, я полагаю, ты должен делать это твоим собственным  путем
судьбы.
     Он встал и посмотрел на небо. Было около полудня. Он сказал, что  еще
было время поехать поохотиться в горах.
     - На кого мы собираемся охотиться? - спросил я.
     - На особое животное, или на  оленя,  или  на  кабана,  или  даже  на
горного льва.
     Он остановился на момент, а затем добавил: "даже на орла".
     Я встал и последовал за ним к моей машине. Он сказал, что на этот раз
мы собирались только наблюдать и  узнать,  на  каких  животных  мы  должны
охотиться. Он собирался сесть в  мою  машину,  когда,  казалось,  вспомнил
что-то. Он улыбнулся и сказал, что путешествие должно быть отложено,  пока
я не узнаю нечто, без чего наша охота будет невозможна.
     Мы вернулись и сели снова под его рамада. Я хотел многое спросить, но
он не дал мне время ничего сказать и заговорил снова.
     - Это приводит нас к последнему моменту, который ты  должен  знать  о
воине, - сказал он. - Воин отбирает отдельные  предметы,  которые  создают
его мир.
     В тот день, когда ты встретился с  олли,  и  я  был  вынужден  дважды
полоскать тебя в воде, ты знаешь, что было с тобой не так?
     - Нет.
     - Ты потерял свои щиты.
     - Какие щиты? О чем ты говоришь?
     - Я сказал, что воин отбирает  вещи,  которые  создают  его  мир.  Он
отбирает намеренно, так как каждая вещь,  которую  он  выбирает,  является
щитом, который  защищает  его  от  нападений  сил,  которые  он  стремится
использовать. Воин будет использовать свои щиты, чтобы защититься от олли,
например.
     Обычный человек, который в равной мере  окружен  этими  необъяснимыми
силами, недоступен для них, потому что он имеет другие виды  особых  щитов
для защиты себя.
     Он сделал паузу и посмотрел  на  меня  с  вопросом  в  глазах.  Я  не
понимал, что он имеет в виду.
     - Что это за щиты? - настаивал я.
     - То, что делают люди, - повторил он.
     - Что же они делают?
     - Хорошо, посмотри вокруг. Люди  заняты  деланьем  того,  что  делают
люди. Это и есть их щиты. Когда бы маг ни имел столкновения  с  любыми  из
этих необъяснимых и непреклонных сил, о которых мы  говорим,  его  просвет
открывается, делая его более доступным смерти, чем обычно; я говорил тебе,
что мы умираем через тот просвет, поэтому, если он открывается, необходимо
иметь свою волю готовой заполнить его; это в том случае,  если  человек  -
воин. Если человек не является воином, как ты, тогда у него нет иного пути
отступления, кроме как воспользоваться деятельностью  повседневной  жизни,
чтобы удалить из своего ума страх  встречи  и,  таким  образом,  позволить
своему просвету закрыться. Ты  рассердился  на  меня  в  тот  день,  когда
встретился с олли. Я рассердил тебя, когда  остановил  твою  машину,  и  я
остудил тебя, когда я опускал тебя в воду. То, что ты был в мокрой одежде,
еще более остудило тебя. То, что ты был сердит и замерз, позволило  твоему
просвету закрыться, и ты был защищен. В это время твоей жизни, однако,  ты
не можешь больше использовать эти щиты столь же  эффективно,  как  обычный
человек. Ты слишком много знаешь об этих силах, и теперь, наконец,  ты  на
грани того, чтобы чувствовать и действовать, как воин. Твои старые нити не
являются больше надежными.
     - Что же от меня ожидается?
     - Действуй, как воин, и отбирай частицы своего  мира.  Ты  не  можешь
больше окружать себя вещами, как попало. Я говорю тебе это самым серьезным
образом. Теперь ты впервые не  в  безопасности  при  твоем  старом  образе
жизни.
     - Что ты имеешь в виду под отбором частиц моего мира?
     - Воин встречает эти необъяснимые и непреклонные силы, потому что  он
намеренно ищет их, поэтому он всегда готов к встрече. Ты, напртив, никогда
не готов к ней. Фактически, если эти силы явятся к тебе, они захватят тебя
врасплох; испуг  откроет  твой  просвет,  и  твоя  жизнь  беспрепятственно
ускользнет сквозь него. Первой вещью, которую ты, затем, должен делать,  -
это быть готовым.  Думай,  что  олли  собирается  выскочить  перед  твоими
глазами в любую минуту и ты должен быть готов к этому. Встреча  с  олли  -
это  не  вечеринка  на  воскресном  пикнике,  и   воин   берет   на   себя
ответственность по защите своей жизни. Поэтому, если  какая-либо  из  этих
сил стучится к тебе и открывает твой просвет, ты должен намеренно бороться
за то, чтобы закрыть его самому. Для этой цели ты должен  иметь  избранный
ряд вещей, которые дают тебе большое спокойствие  и  удовольствие,  вещей,
которые ты можешь намеренно использовать для того, чтобы убрать свои мысли
от испуга и закрыть свой просвет и сделать себя цельным.
     - Что это за вещи?
     - Несколько лет назад я говорил тебе, что в своей повседневной  жизни
воин выбирает себе дорогу с сердцем. Именно последовательный выбор пути  с
сердцем делает воина отличным от среднего человека.  Он  знает,  что  путь
имеет сердце, когда он един с этим путем,  когда  он  переживает  огромное
спокойствие и удовольствие, идя по  нему.  Вещи,  которые  воин  отбирает,
чтобы сделать свои щиты, - это частицы пути с сердцем.
     - Но ты сказал, что я не воин, поэтому, как же я могу выбрать путь  с
сердцем?
     - Это твоя поворотная точка. Можно сказать, что раньше тебе  не  было
действительной необходимости жить,  как  воин.  Теперь  иначе,  теперь  ты
должен окружить себя предметами пути с  сердцем  и  должен  отказаться  от
остального, или же ты погибнешь при следующей встрече.  Я  могу  добавить,
что ты можешь не просить о встрече больше. Теперь олли может прийти к тебе
во сне, во время твоего разговора с друзьями, когда ты пишешь.
     - Я уже годами искренне старался жить в согласии с твоими поучениями,
- сказал я. - Очевидно, я не делал этого достаточно  хорошо.  Как  я  могу
делать лучше теперь?
     - Ты думаешь и разговариваешь слишком  много.  Ты  должен  прекратить
разговор с самим собой.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Ты слишком много разговариваешь с собой. Ты в этом  не  исключение.
Каждый из нас делает это. Мы ведем внутренний разговор. Подумай  об  этом.
Когда ты один, что ты делаешь?
     - Я разговариваю с самим собой.
     - О чем ты разговариваешь с собой?
     - Я не знаю; о чем угодно, я полагаю.
     - Я скажу тебе, о чем мы разговариваем сами с собой. Мы разговариваем
о нашем мире. Фактически, мы создаем наш мир своим внутренним разговором.
     - Как мы это делаем?
     - Когда мы разговариваем с собой, мир всегда такой, каким  он  должен
быть. Мы обновляем его, мы начиняем его жизнью, мы поддерживаем его  своим
внутренни разговором. Не только это, но мы также выбираем  свои  пути  так
же, как мы говорим себе. Такми образом, мы повторяем тот  же  самый  выбор
еще и еще до тех пор, пока не умираем, потому что мы продолжаем повторение
того же самого внутреннего разговора  еще  и  еще  до  тех  пор,  пока  не
умираем.
     Воин сознает это и стремится остановить этот разговор. Это  последняя
точка, которую ты должен знать, если ты хочешь жить, как воин.
     - Как я могу перестать говорить с самим собой?
     - Прежде всего ты должен использовать свои  уши,  чтобы  снять  часть
нагрузки со своих глаз. Мы с самого рождения использовали свои  глаза  для
того, чтобы судить о мире.  Мы  говорим  с  другими  и  с  собой,  главным
образом, о том, что мы видим. Воин сознает это и прислушивается к миру; он
прислушивается к звукам мира.
     Я отложил свои записи. Дон Хуан засмеялся и сказал, что он не имел  в
виду навязать мне результат, что прислушивание к звукам мира  должно  быть
гармоничным и с большим терпением.
     - Воин сознает, что мир изменится, как только он перестанет  говорить
с самим собой, - сказал он, - и он должен быть готов к этому  необычайному
толчку.
     - Что ты имеешь в виду, дон Хуан?
     - Мир такой-то или такой-то только потому, что мы сказали  себе,  что
он такой. Если мы перестанем говорить  себе,  что  мир  такой-то,  то  мир
перестанет быть таким. В этот момент я не думаю, что  ты  готов  к  такому
моментальному  удару,  поэтому  ты  должен  медленно   начать   уничтожать
/открывать/ мир.
     - Я, в действительности, не понимаю тебя!
     - Твоя беда в том, что ты смешиваешь мир с тем, что  делают  люди;  и
опять же, ты не одинок в этом. Каждый из нас  делает  это.  Вещи,  которые
делают люди, являются щитами против сил, которые нас окружают; то, что  мы
делаем, как люди, дает нам удобство и чувство безопасности; то, что делают
люди, по праву, очень важно, но только, как щит. Мы никогда не знаем,  что
все, что мы  делаем,  как  люди,  это  только  щиты,  и  мы  позволяем  им
господствовать и попирать наши жизни. Фактически, я  должен  сказать,  что
для человечества то, что делают люди, более велико и более важно, чем  сам
мир.
     - Что ты называешь миром?
     - Мир - это все, что заключено здесь, - сказал он и топнул по  земле.
- жизнь, смерть, люди,  олли  и  все  остальное,  что  окружает  нас.  Мир
необъятен. Мы никогда не сможем понять понять его; мы никогда не разгадаем
его тайн. Поэтому, мы должны относиться к нему, как к тому, что  он  есть,
как к чудесной загадке!
     Однако, обычный человек не делает  этого.  Мир  никогда  не  является
загадкой для него, и, когда он приближается к старости, он убеждается, что
он не имеет больше ничего, для чего жить.  Старик  не  исчерпал  мира.  Он
исчерпал только то, что делают люди. Но в своем глупом  замешательстве  он
верит, что мир не имеет больше загадок для него. Вот ужасная цена, которую
приходится платить за наши щиты!
     Воин осознает эту путаницу и учится  относиться  к  вещам  правильно.
Вещи, которые делают люди, ни при  каких  условиях  не  могут  быть  более
важны, чем мир. И, таким образом, воин относится к миру, как к бесконечной
тайне, а к тому, что делают люди, как к бесконечной глупости.



                                    15

     Я начал упражняться в прислушивании к "звукам мира" и продолжал это в
течение двух месяцев, как точно указал дон Хуан. Сначала  было  мучительно
слышать и не видеть, но еще более  мучительным  было  не  разговаривать  с
самим собой. К концу двух месяцев я был способен выключать свой внутренний
диалог на короткие периоды периоды времени  и  мог  обращать  внимание  на
звуки.
     Я прибыл к дому дона Хуана к 9 часам 10 ноября 1969 года.
     - Мы начнем поездку прямо сейчас, - сказал он, как только я  подъехал
к его дому.
     Я отдохнул в течение часа, а затем мы поехали к низким склонам гор на
востоке. Мы оставили мою машину на попечение одного из его друзей, который
жил в этом месте, а сами пошли пешком  в  горы.  Дон  Хуан  положил  сухое
печенье и сладкие булочки в рюкзак для меня. Провизии было  достаточно  на
день или на два. Я спросил дона Хуана, не  взять  ли  нам  больше,  но  он
отрицательно потряс головой.
     Мы шли пешком все утро. Был довольно теплый день. Я нес одну флягу  с
водой, из которой большей частью пил я сам. Дон Хуан  пил  только  дважды.
Когда вода кончилась, он заверил меня, что было бы очень  хорошо  напиться
из потока,  который  мы  найдем  на  нашем  пути.  Он  рассмеялся  на  мое
нежелание. Через короткое время  моя  жажда  вынудила  меня  побороть  мои
страхи.
     Рано после полудня мы остановились  в  небольшой  долине  у  подножья
каких-то сочных зеленых холмов. Позади холмов,  на  востоке,  на  облачном
небе вырисовывались высокие горы.
     - Ты можешь думать, что ты можешь написать о том, что мы говорим, или
о том, что ты воспринимаешь, но ты ничего не можешь написать о том, где мы
находимся, - сказал он.
     Мы остановились на время,  и  затем  он  вынул  узелок  из-под  своей
рубашки. Он развязал его и показал мне свою трубку. Он наполнил ее чашечку
курительной смесью, зажег спичку и поджег небольшую сухую  ветку,  положил
горящую веточку внутрь чашки и велел мне  курить.  Не  имея  кусочка  угля
внутри чашки, было трудно разжечь трубку; мы должны были  держать  горящие
ветки до тех пор, пока смесь не разгорелась.
     Когда я кончил курить, он сказал, что мы были здесь для того, чтобы я
мог разыскать тот  вид  дичи,  на  которую  я  предполагал  охотиться.  Он
заботливо повторил мне три или четыре раза, что наиболее  важным  аспектом
моей попытки было найти какие-нибудь ямы.  Он  подчеркнул  слово  "ямы"  и
сказал, что внутри их маг мог найти все виды сообщений и указаний. Я хотел
спросить, какого рода ямы это были; дон Хуан, казалось, отгадал мой вопрос
и сказал, что их  было  невозможно  описать  и  что  они  были  в  области
"виденья". Он повторил несколько раз, что я должен сосредоточить все  свое
внимание на слушаньи звуков и сделать  все  возможное,  чтобы  найти  дыры
между звуками. Он сказал, что он собирался играть на своем ловителе  духов
четыре раза.  Я  должен  был  использовать  эти  жуткие  зовы  в  качестве
проводников к олли, который приветствовал меня; этот олли тогда  даст  мне
сообщение, которое я  искал.  Дон  Хуан  велел  мне  находиться  в  полной
бдительности, так как он не знал,  каким  образом  олли  проявит  себя  по
отношению ко мне.
     Я внимательно прислушивался. Я  сидел  спиной  к  каменистой  стороне
холма. Я испытывал  умеренное  онемение.  Дон  Хуан  предупредил  меня  не
закрывать глаза. Я начал  слушать  и  мог  различить  посвистывание  птиц,
шелест листьев от ветра, жужжание насекомых. Когда  я  поместил  все  свое
внимание в эти звуки, я мог действительно  разобрать  четыре  разных  типа
посвистывания птиц. Я мог различить медленные или быстрые скорости  ветра;
я  мог  также  слышать  различный  шелест  трех  типов  листьев.  Жужжание
насекомых было поразительным. Их было так много, что я не мог сосчитать их
или правильно разделить их.
     Я был погружен в необычный мир звуков, которого  никогда  не  было  в
моей жизни. Я начал скользить вправо.  Дон  Хуан  сделал  движение,  чтобы
остановить меня, но я сам уже сдержал  себя.  Я  выпрямился  и  сел  прямо
снова. Дон Хуан передвинул мое тело, пока не подпер меня в  щели  каменной
стены. Он расчистил мелкие камни из-под моих ног  и  уложил  затылок  моей
головы на камень.
     Он повелительно сказал мне, чтобы я смотрел на горы к юго-востоку.  Я
сосредоточил мой пристальный взгляд вдаль, но он исправил меня  и  сказал,
что я не должен смотреть пристально, но разглядывать холмы передо  мной  и
растительность  на  них.  Он  повторил  снова  и  снова,  что   я   должен
сосредоточить все свое внимание на слушаньи.
     Звуки начали проступать снова. Их не было настолько  много,  чтобы  я
хотел  слушать  их;  скорее,  они  каким-то   способом   заставляли   меня
концентрироваться на них. Ветер шелестел листьями. Ветер прошел вверху над
деревьями и затем втянулся в долину, где мы были. Опускаясь,  он  коснулся
сначала листьев на верхушках деревьев - они издали особый  звук,  который,
как я представил, был низким,  дребезжащим,  сочным  звуком.  Затем  ветер
толкнул кусты, и их листья зазвучали подобно множеству  мелких  предметов;
это был почти мелодичный звук, очень поглощающий и весьма  требовательный;
он, казалось, мог заглушить все  остальное.  Я  нашел  его  неприятным.  Я
почувствовал себя в затруднении, потому что мне пришло на ум,  что  я  был
подобен шуршанию кустов, раздражающему и требующему. Звук был  так  близок
ко мне, что я испытывал неловкость. Затем я услышал, что ветер прошелся по
земле. Это не был больше шелестящий звук, но больше  посвистывание,  почти
низкое или однообразное жужжание. Прислушиваясь к звукам ветра,  я  понял,
что все три из них случились сразу. Я был удивлен тем, что я был  способен
отличить их один от другого, когда я снова начал  сознавать  посвистывание
птиц и жужжание насекомых. В один момент были  только  звуки  ветра,  а  в
следующий момент гигантский поток других звуков сразу возник в сфере моего
сознания.  Логически,  все  существовавшие  звуки  должны  были  постоянно
издаваться в течение времени, когда я слышал только ветер.
     Я не мог сосчитать всех посвитываний  птиц  или  жужжаний  насекомых,
однако, я был убежден, что  я  слышал  каждый  отдельный  звук,  когда  он
производился. Все вместе они создавали очень необычный порядок. Я  не  мог
назвать это иначе, чем "порядок". Это был порядок  звуков,  которые  имели
строй; то есть каждый звук происходил в последовательности.
     Затем я услышал исключительно долгий вой. Он заставил меня задрожать.
Все другие звуки в мгновение прекратились, и  долина  была  мертвой,  пока
отражение воя не достигло  другой  стороны  долины;  затем  шумы  возникли
опять. Я сразу же поймал их строй. Через момент  напряженного  слушания  я
подумал, что я понял рекомендацию дона Хуана  наблюдать  за  дырами  между
звуками. Строй  шумов  имел  интервалы  между  звуками!  Например,  особые
посвистывания птиц были рассчитаны по времени и имели паузы между собой, и
то же имели все другие звуки, которые я воспринимал.  Шелест  листьев  был
подобен вязкому клею, что составляло их однородное жужжание. Дело  было  в
том, что синхронность каждого звука была целой в общем строе звуков. Таким
образом, интервалы или паузы между звуками, если  я  обращал  внимание  на
них, были дырами в структуре. Я снова услышал пронзительный  вой  ловителя
духов дона Хуана. Он  не  потряс  меня,  но  звуки  снова  прекратились  в
мгновение, и я воспринял такой перерыв, как дыру, очень  большую  дыру.  В
этот самый момент я переместил свое внимание от слушанья  к  смотрению.  Я
смотрел на скопление  низких  холмов  с  пышной  зеленой  растительностью.
Силуэты холмов были расположены таким  образом,  что  с  места,  откуда  я
смотрел, на склоне одного из холмов, казалось, была видна дыра.
     Это было место между двумя холмами, и благодаря этому  я  мог  видеть
низкие, черные, с серым оттенком горы вдали. В этот момент я не знал,  что
это было. Было так, как будто дыра, которую я видел, была "дырой" в звуке.
Затем  шумы  начались  снова,  но  визуальное  изображение  огромной  дыры
оставалось. Короткое время спустя я стал еще более остро осознавать  строй
звуков и их порядок и распределение их пауз. Мой ум был способен различать
и выделять огромное  количество  отдельных  звуков.  Я  мог  действительно
следить  за  всеми  звуками,  поэтому  каждая  пауза  между  звуками  была
определенной дырой. В определенный момент паузы скристаллизовались в  моем
уме и образовали твердую решетку, структуру. Я не видел и не слышал их.  Я
чувствовал структуру какой-то неизвестной частью себя.
     Дон Хуан заиграл на своей бечевке еще раз; звуки прекратились, как  и
прежде, создав огромную дыру в звуковой структуре. Однако, на этот раз эта
большая пауза гармонировала  с  дырой  в  холмах,  которую  я  видел;  они
наложились друг на друга. Эффект восприятия двух дыр длился  такое  долгое
время, что я мог видеть и слышать их контуры, так как они  соответствовали
друг другу. Затем снова начались другие звуки, и структура пауз  их  стала
отчетливым, почти видимым ощущением. Я стал  видеть  звуки,  так  как  они
создавали строй, и затем весь этот строй стал накладываться на  окружающее
тем же самым путем, каким я воспринимал наложение двух больших дыр.  Я  не
смотрел и не слушал, как я привык это делать. Я  делал  что-то,  что  было
совершенно отличным, - я составлял свойства обоих. По какой-то причине мое
внимание было сосредоточено на большой дыре в холмах. Я чувствовал, что  я
слышал ее, и  в  то  же  самое  время  я  видел  ее.  В  ней  было  что-то
соблазняющее.  Она  всецело  поглотила  мое  поле  восприятия,  и   каждый
отдельный звуковой строй,  который  совпадал  с  особенностями  окружения,
зависел от этой дыры.
     Я еще раз услышал жуткий вой ловителя духов  дона  Хуана;  все  звуки
прекратились; две большие дыры,  казалось,  светились,  и  тогда  я  снова
увидел вспаханное поле; там стоял олли, как я видел его прежде.  Вид  всей
сцены стал очень ясным. Я мог  видеть  его  прямо,  как  будто  он  был  в
пятидесяти ярдах. Я не мог видеть его лицо - шляпа скрывала его. Затем  он
начал приближаться ко мне, медленно поднимая на ходу свою  голову;  я  мог
почти видеть его лицо, и это ужаснуло меня.  Я  знал,  что  я  должен  был
остановить его без промедления. Необычайная волна прошла по моему телу;  я
чувствовал истечение "силы".  Я  хотел  отвести  глаза  в  сторону,  чтобы
остановить зрелище, но я не мог сделать этого. В этот  критический  момент
мне в голову пришла мысль. Я знал то, что имел  в  виду  дон  Хуан,  когда
говорил о частицах "пути с сердцем", которые были щитами. Было что-то, что
я хотел следать в своей жизни, что-то  очень  поглощающее  и  интригующее,
что-то, что наполняло меня огромным спокойствием и удовольствием. Я  знал,
что  олли  не  мог  победить  меня.  Я  повернул   голову   безо   всякого
беспокойства, прежде чем я мог увидеть все его лицо.
     Я начал слушать все другие звуки; они внезапно стали очень громкими и
настойчивыми, как будто они действительно сердились на меня. Они  потеряли
свой строй и оказались аморфным конгломератом резких, болезненных  криков.
Мои уши начали гудеть под их  давлением.  Я  чувствовал,  что  моя  голова
разрывается. Я встал и закрыл уши ладонями.
     Дон Хуан помог мне дойти до небольшого ручейка, заставил  меня  снять
одежду и окунул меня в воду. Он заставил меня лечь на  почти  сухое  русло
ручья, а затем собрал воду в свою шляпу и плеснул на меня ей.
     Давление в моих ушах спало очень быстро, и  "купание"  отняло  только
несколько минут. Дон Хуан посмотрел на меня, одобрительно потряс головой и
сказал, что я сделал себя "твердым" необыкновенно быстро.
     Он одел меня и отвел меня назад к месту, где я  сидел.  Я  чувствовал
себя необыкновенно сильным, бодрым и ясным.
     Он хотел знать все подробности моего зрелища. Он сказал, что "дыры" в
звуках  использовались  магами,  чтобы  узнать  особые  вещи.  Олли   мага
показывает сложные дела через  эти  дыры  в  звуках.  Он  отказался  более
подробно рассказать о "дырах" и отбросил мои вопросы, сказав, что, т.к.  я
не имел олли, такая информация будет только вредна мне.
     - Все имеет значение для мага, - сказал он.  -  Звуки  имеют  дыры  в
себе, и так же делают все вокруг себя. Делая  обычным  путем,  человек  не
имеет скорости, чтобы схватить дыры, и поэтому он идет  сквозь  жизнь  без
защиты. Черви, птицы, деревья - все они могут говорить  нам  невообразимые
вещи, если только имеешь скорость,  чтобы  схватить  их  сообщения.  Дымок
может дать нам эту схватывающую скорость. Но  мы  должны  быть  в  хороших
отношениях со всем живым в этом мире.  В  этом  причина  того,  почему  мы
должны разговаривать с  растениями,  когда  мы  соберемся  срезать  их,  и
извиняться, причиняя им вред; то же самое мы должны делать по отношению  к
животным, которых мы собираемся убить. Мы  должны  брать  только  то,  что
достаточно для наших нужд, иначе растения и животные, и черви, которых  мы
убили, обернутся против нас и будут причиной нашей  болезни  и  несчастья.
Воин осознает это и старается успокоить их, тогда, когда он  всматривается
через дыры, деревья, птицы и черви дают ему верные сообщения.
     Но все это теперь неважно. Важно то, что  ты  видел  олли.  Вот  твоя
дичь! Я говорил тебе, что мы собирались на что-то охотиться. Я думал,  что
это будет животное. Я рассчитывал, что ты увидишь животное, на которое  мы
собираемся охотиться. Сам я видел кабана; мой ловитель духов - это кабан.
     - Почему мы пришли сюда охотиться?
     - Олли показал тебе ловитель духов, который он достал из своей сумки.
Тебе нужно приобрести его, если ты собираешься вызывать олли.
     - Что такое ловитель духов?
     - Это нить. Ею я могу вызывать олли, моего собственного олли,  или  я
могу вызывать духов водных дыр, духов рек, духов гор. Мой - это  кабан,  и
звучит подобно кабану. Я использовал его дважды для  тебя,  чтобы  вызвать
духа водной дыры, чтобы  помочь  тебе.  Дух  приходил  к  тебе,  как  олли
приходил к тебе сегодня. Однако, та не мог видеть его, потому что  у  тебя
нет скорости; однако, в тот день, когда я взял  тебя  в  водный  каньон  и
положил тебя на камень, ты знал, что дух был  почти  над  тобой,  и  ты  в
действительности не видел его. Эти духи - помощники. Они твердые, чтобы их
держать руками и как бы опасны. Нужна безупречная воля, чтобы держать их в
безвыходном положении.
     - На что они похожи?
     Они различны для каждого  человека  и  также  олли.  Для  тебя  олли,
очевидно, выглядит подобно человеку, которого ты прежде знал, или  подобно
человеку, которого ты  всегда  стараешься  узнать;  это  склонность  твоей
натуры. Ты склонен к тайнам и секретам. Я не похож  на  тебя,  потому  что
олли для меня - это что-то очень ясное.
     Духи водных дыр - владельцы особых мест.  Тот,  которого  я  вызывал,
чтобы помочь тебе, известен мне самому.  Он  помогал  мне  много  раз.  Он
обитает в этом каньоне. В тот раз, когда я вызывал его, чтобы помочь тебе,
ты не был сильным, и дух принял тебя сурово. Это не было его намерение - у
них нет этого - но ты лежал там очень слабый, слабее,  чем  я  подозревал.
Позже дух едва не навлек на тебя твою смерть; в воде оросительного  канала
ты фосфорецировал. Дух взял тебя удивлением, и ты едва не  умер.  Раз  дух
делает это, он всегда возвращается за своей жертвой. Я был уверен, что  он
вернется за тобой. К несчастью, ты нуждаешься в воде, чтобы стать  крепким
снова, когда ты используешь дымок; это загоняет тебя в  ужасно  невыгодное
положение. Если ты не используешь воду, то ты, вероятно, умрешь,  но  если
ты используешь меня, то дух возьмет тебя.
     - Могу ли я использовать воду в другом месте?
     - Это не имеет никакой разницы. Дух водной  дыры  вблизи  моего  дома
может преследовать тебя где угодно, если ты не имеешь ловителя духов.  Вот
почему олли показал это тебе. Он сказал тебе, что ты нуждаешься в нем.  Он
обернул его вокруг своей левой руки и  пошел  к  тебе,  указав  на  водный
каньон. Сегодня он снова хотел показать  тебе  ловитель  духов,  как  и  в
первый раз, когда ты встретился с  ним.  И  то,  что  ты  прекратил,  было
благоразумно;  олли  шел  слишком  твердо  для  твоей   силы,   и   прямое
столкновение с ним было бы очень вредным для тебя.
     - Как я могу достать ловитель духов теперь?
     - Очевидно, олли собирается дать тебе его сам.
     - Как?
     - Я не знаю. Ты должен будешь пойти к нему, он уже сказал  тебе,  где
смотреть его.
     - Где?
     - Там, наверху, на тех холмах, где ты видел дыру.
     - Должен ли я увидеть самого олли?
     - Нет. Но он уже приветствует тебя. Дымок открыл тебе  путь  к  нему.
Затем, позже, ты встретишься с ним лицом к лицу, но это произойдет  только
после того, как ты узнаешь его очень хорошо.



                                    16

     Мы прибыли в ту же самую долину поздно после полудня 15 декабря  1969
года. Дон Хуан повторно напомнил мне, когда мы двигались сквозь кустарник,
что направления или точки  ориентации  были  решающе  важными  в  попытке,
которую я собирался предпринять.
     - Ты должен определить верное направление немедленно по  прибытии  на
вершину холма, - сказал дон Хуан. - Как только ты будешь на вершине холма,
- сказал дон Хуан, - обратись лицом в этом направлении,  -  он  указал  на
юго-восток. - Это твое благоприятное направление, и ты всегда должен  быть
обращен лицом к нему, особенно, когда ты в беспокойстве. Помни это.
     Мы остановились у основания холмов, где я воспринимал дыру. Он указал
на особое место, где я должен был сидеть; он сел рядом  со  мной  и  очень
спокойным голосом дал мне подробные инструкции. Он сказал, что, как только
я достигну вершины холма, я должен протянуть перед собой свою правую  руку
ладонью вниз и растопырив пальцы подобно вееру,  за  исключением  большого
пальца, который должен быть подогнут к ладони. Затем  я  должен  повернуть
голову к северу и прижать руку к груди, указывая  рукой  также  на  север;
затем я должен танцевать, поставив мою левую ногу позади правой и ударяя в
землю носком левой  ноги.  Он  сказал,  что,  когда  я  почувствую  тепло,
поднимающееся по моей левой ноге, я должен начать медленно переносить  мою
руку с севера на юг, а затем снова к северу.
     - Место, над которым ладонь твоей руки почувствует  тепло,  когда  ты
проносишь руку, - это место, где ты должен сидеть, и  это  является  также
направлением, в котором ты должен смотреть, - сказал он. -  Если  место  к
юго-востоку или если  оно  в  этом  направлении,  -  он  снова  указал  на
юго-восток, - результаты будут превосходными. Если место,  где  твоя  рука
становится теплой, к северу, то  ты  получишь  сильное  поражение,  но  ты
можешь повернуть течение в свою пользу. Если место к югу, ты будешь  иметь
тяжелую борьбу.
     Тебе нужно будет провести руку  сначала  четыре  раза,  но  когда  ты
станешь более знаком с движением, тебе надо  будет  провести  только  раз,
чтобы знать, собирается или нет твоя рука стать теплой.
     Раз ты установил место, где твоя рука становится теплой, садись  там;
это твоя первая точка. Если ты обращен лицом на юг или на север, ты должен
решить, чувствуешь ли ты достаточно силы, чтобы остаться. Если  ты  имеешь
сомнения в себе, то встань и уйди. Нет необходимости оставаться,  если  ты
не уверен. Если ты решил не  уходить,  очисть  достаточно  большое  место,
чтобы развести огонь, примерно в пяти футах от твоей первой  точки.  Огонь
должен быть на прямой линии с направлением, в котором ты смотришь.  Место,
где ты разводишь огонь, - это твоя вторая точка. Затем собери  все  ветки,
какие сможешь, между этими двумя точками и разведи  огонь.  Сядь  на  твою
первую точку и смотри на огонь. Рано или поздно дух придет, и  ты  увидишь
его.
     Если твоя рука совсем  не  получает  тепло  после  четырех  движений,
медленно проведи своей рукой с севера на юг, а затем  повернись  кругом  и
проведи ее на запад. Если твоя рука получает тепло в любом месте к западу,
брось все и беги. Беги вниз на ровное место и не оборачивайся, что  бы  ты
ни услышал или ни почувствовал  позади  себя.  Как  только  ты  достигнешь
ровного места, как бы ты ни был испуган, прекрати бежать, падай на  землю,
снимай свою куртку, подбери ее к животу, и  скрутись,  как  мяч,  подогнув
колени к животу. Ты должен также  закрыть  глаза  руками,  а  руки  плотно
прижать к бедрам. Ты должен оставаться в этом положении до утра.  Если  ты
последуешь этим простым мерам, с тобой не случится никакого вреда.
     В случае, если ты не сможешь достичь ровного места вовремя, падай  на
землю прямо там, где находишься. У тебя  будет  ужасное  время  там.  Тебя
будут изводить, но, если ты сохранишь спокойствие и  не  будешь  двигаться
или смотреть, ты выйдешь из этого без единой царапины.
     Теперь, если твоя рука не получит тепла совсем, когда ты проводишь ее
к западу, снова повернись лицом к востоку и беги в  восточном  направлении
до тех пор, пока хватит дыхания. Остановись там и повтори те же  движения.
Ты должен продолжать бежать к востоку; повторяй эти движения до  тех  пор,
пока твоя рука не получил тепло.
     Дав мне эти инструкции, он заставил повторять меня  их  до  тех  пор,
пока я не заучил их наизусть. Затем мы сидели в молчании долгое  время.  Я
попытался возобновить разговор пару раз, но он каждый раз  заставлял  меня
молчать повелительным жестом.
     Стало темно, когда дон Хуан встал  и  начал  взбираться  на  холм.  Я
последовал за ним. На вершине холма я исполнил все  движения,  которые  он
описал. Дон Хуан стоял недалеко от меня и сохранял на мне острый взгляд. Я
был очень старателен  и  умышленно  медлителен.  Я  пытался  почувствовать
какое-либо ощущаемое изменение температуры, но я не мог обнаружить,  чтобы
ладонь моей руки стала теплой. К этому  времени  стало  совершенно  темно,
однако, я все же мог бежать  в  восточном  направлении,  не  натыкаясь  на
кусты. Я остановился, когда запыхался, и был не  слишком  далеко  от  моей
точки отправления. Я чувствовал чрезвычайную усталость и  напряжение.  Мои
предплечья и икры болели.
     Я повторил  там  все  требуемые  движения  и  снова  получил  тот  же
отрицательный результат. Я бегал в темноте еще два раза, и затем, когда  я
проводил своей рукой в третий раз, рука стала теплой над точкой к востоку.
Это было такое определенное изменение температуры, что я испугался. Я  сел
и дождался дона Хуана. Я сказал ему, что обнаружил изменение температуры в
моей руке. Он велел мне продолжать, и я подобрал все  сухие  ветки,  какие
мог найти, и разжег огонь. Он сел в паре футов от меня, слева.
     Пламя  рисовало  необычные   танцующие   силуэты.   Временами   пламя
становилось радужным; оно вырастало красным, а затем становилось сверкающе
белым. Я объяснял эту необычную игру цветов  тем,  что  это  производилось
какими-то химическими свойствами особых сухих ветвей и веточек, которые  я
собрал. Другой очень необычной особенностью огня были искры. Новые  ветки,
которые я продолжал добавлять,  создавали  чрезвычайно  большие  искры.  Я
подумал,  что  они  были  подобны  теннисным  мячам,  которые,   казалось,
взрывались высоко в воздухе.
     Я пристально и  сосредоточенно  смотрел  на  огонь,  таким  способом,
каким,  как  я  полагал,  дон  Хуан  советовал  мне  смотреть,  и  у  меня
закружилась голова. Он вручил мне свою бутыль из тыквы с водой  и  показал
мне выпить. Вода расслабила меня  и  придала  мне  восхитительное  чувство
бодрости.
     Дон Хуан наклонился вперед и прошептал мне на ухо, что  я  не  должен
пристально смотреть на пламя, а только наблюдать в направлении  огня.  Мне
стало очень холодно и сыро после того, как я наблюдал почти час. В момент,
когда я собирался наклониться и подобрать ветки, что-то, подобное мотыльку
или пятнышку в моей сетчатке, пронеслось передо мной справа  налево  между
мной и огнем. Я немедленно отшатнулся. Я взглянул  на  дона  Хуана,  и  он
показал мне движением своего подбородка опять смотреть  на  пламя.  Момент
спустя та же тень пронеслась в противоположном направлении.
     Дон Хуан поспешно встал и начал накладывать мусор на вершину  горящих
веток, пока совершенно не погасил пламя.  Он  выполнил  тушение  костра  с
громадной скоростью. Ко времени, когда я двинулся, чтобы  помочь  ему,  он
уже кончил. Он набросал грязь на верх тлеющих веток, а затем потащил  меня
вниз к выходу из долины. Мы шли очень быстро.  Он  не  оборачивался  и  не
позволял мне заговорить вовсе.
     Когда мы добрались до моей машины часы спустя, я спросил его, что это
была за вещь, которую я  видел.  Он  повелительно  потряс  головой,  и  мы
поехали в полном молчании.
     Когда мы подъехали к его дому рано утром, он  пошел  прямо  внутрь  и
снова не позволил мне говорить.
     Дон Хуан сидел снаружи возле своего дома. Он, казалось, ждал, когда я
проснусь, потому что он заговорил, как только я вышел из дома. Он  сказал,
что тень, которую  я  видел  предыдущей  ночью,  был  дух,  силы  которого
принадлежит особому месту, где я видел его.  Он  сказал,  что  это  особое
существо бесполезно.
     - Оно только живет там, - сказал он. - оно не  имеет  секретов  силы,
поэтому не было смысла оставаться там. Ты видел только быстро  мелькнувшую
тень, проходящую взад и вперед всю ночь. Однако, есть другие виды существ,
которые могут дать тебе секреты силы, если тебе посчастливится найти их.
     Затем мы съели утренний завтрак и совсем не говорили.  После  еды  мы
сели перед его домом.
     - Есть три вида существ, - сказал он внезапно, - те, которые не могут
дать ничего, потому что они не имеют ничего, что бы они  могли  дать,  те,
которые могут только вызывать страх, и те, которые имеют способности.  То,
что ты видел прошлой ночью, было молчаливо; оно не может ничего дать,  это
только тень. Большую часть времени, однако, другой тип существ связывается
с молчаливым существом - отвратительный дух, чье единственное  качество  -
вызывать страх  и  который  всегда  болтается  вокруг  жилища  молчаливого
существа. Вот почему  я  решил  быстрее  уйти  оттуда.  Этот  злобный  тип
преследует людей прямо в их домах, и делает жизнь невозможной для  них.  Я
знаю людей, которые были вынуждены съезжать со своих мест  из-за  них.  Но
всегда есть люди, которые верят, что они могут многое получить  от  такого
существа, и простой факт,  что  дух  присутствует  около  дома,  не  имеет
никакого значения. Люди пытаются соблазнить его, или они  могут  следовать
за ним вокруг дома под впечатлением, что он может  открыть  тайны  им.  Но
единственная вещь, которую получают люди, это пугающее переживание. Я знаю
людей, которые поочередно наблюдали одного из этих отвратительных существ,
которые преследовали их в их доме. Они  наблюдали  за  духом  месяцами;  в
конце концов кто-нибудь другой должен был вмешаться и вытаскивать людей из
их дома; они становились  слабыми  и  истощенными.  Поэтому,  единственная
благоразумная вещь, которую можно сделать по отношению  к  этому  злобному
типу, - забыть о нем и оставить его одного.
     Я спросил  его,  как  люди  соблазняют  духа.  Он  сказал,  что  люди
стараются разгадать сначала, где дух наиболее вероятно появится,  а  затем
они кладут оружие на его пути, в надежде, что он может  коснуться  оружия,
потому что духи любили принадлежности войны. Дон Хуан  сказал,  что  любое
существо или любой предмет, которого коснулся  дух,  по  праву  становится
предметом силы. Однако, злобное существо никогда  ничего  не  касалось,  а
только производило слуховую иллюзию шума.
     Затем я спросил дона Хуана  о  способе,  которым  эти  духи  вызывают
страх. Он сказал, что их  наиболее  простым  способом  пугать  людей  было
показываться темной тенью в виде человека,  который  бродит  вокруг  дома,
производя пугающий стук или  звуки  голосов,  или  темной  тенью,  которая
неожиданно шатаясь выходит из темного угла.
     Дон Хуан сказал, что третий тип  духа  был  настоящим  олли,  который
открывает тайны; этот особый тип живет в уединении, в заброшенных  местах,
в местах, которые почти недоступны. Он сказал, что человек, который  хочет
найти одного из этих существ, должен путешествовать далеко и идти  к  нему
сам. В отдаленном и уединенном  месте  человек  должен  предпринимать  все
необходимые меры один. Он должен сидеть у своего костра,  и,  если  увидит
тень, он должен немедленно уйти.  Однако,  он  должен  остаться,  если  он
неожиданно встретился с другими  условиями,  такими,  как  сильный  ветер,
который гасит его костер и не дает ему возможности  разжечь  его  снова  в
течение четырех попыток, или если на  ближайшем  дереве  сломается  ветка.
Ветка должна действительно сломаться и человек должен быть уверен, что это
не просто звук ломающейся ветки.
     Другими условиями было то, что он  должен  сознавать  о  покатившихся
камнях или о булыжниках, которые брошены в его огонь, или  о  каком-нибудь
постоянном шуме, и тогда он должен идти в направлении, в котором произошел
любой из этих феноменов, пока дух не покажется сам.
     Было  много  способов,  которыми  такое  существо  подвергает   воина
испытанию. Оно могло внезапно выпрыгнуть  перед  ним  в  очень  угрожающем
виде, или оно могло схватить человека сзади и, не давая  ему  повернуться,
держать его связанным часами. Оно могло также свалить дерево на него.  Дон
Хуан сказал, что это были действительно опасные силы, и, хотя они не могли
убить человека лично, они могли  вызвать  его  смерть,  напугав  его,  или
действительно  позволив  предметам  упасть  на   него,   или,   появившись
неожиданно и заставив его споткнуться, сорваться с обрыва.
     Он сказал  мне,  что,  если  я  найду  одного  из  этих  существ  при
неподходящих обстоятельствах, я никогда не должен пытаться бороться с ним,
потому что он убьет меня. Он отнимет мою душу. Поэтому я должен  броситься
на землю и терпеть его до утра.
     - Когда человек  сталкивается  с  олли,  дарителем  тайн,  он  должен
собрать все свое мужество и схватить его, прежде чем тот схватит его,  или
преследовать его, прежде чем тот начнет  преследовать  его.  Преследование
должно быть неотступным, и тогда происходит борьба. Человек должен прижать
духа к земле и держать его до тех пор, пока тот не даст ему силу.
     Я спросил его, были ли эти  силы  материальны,  если  их  можно  было
действительно коснуться. Он сказал, что сама идея о "духе" означала что-то
эфемерное для меня.
     - Не называй их духами, - сказал он. - называй их  олли;  называй  их
необъяснимыми силами.
     Он молчал некоторое  время,  затем  лег  на  спину  и  подпер  голову
сложенными  руками.  Я  настаивал  и  желал  узнать,  материальны  ли  эти
существа.
     - Будь ты проклят, они материальны, - сказал он, помолчав немного.  -
Когда кто-нибудь борется с ними, они твердые, но это чувство длится только
момент. Эти существа  полагаются  на  человеческий  страх;  поэтому,  если
человек борется с одним из них, как воин, существо теряет свое  напряжение
очень быстро, в то время, как  человек  становится  более  сильным.  Можно
действительно поглотить силу духа.
     - Какой это вид напряжения? - спросил я.
     - Сила. Когда касаешься их,  они  вибрируют,  как  будто  они  готовы
разорвать на части. Но это только видимость. Напряжение  кончается,  когда
человек удерживает свою хватку.
     - Что происходит, когда они теряют свое напряжение? Становятся ли они
подобны воздуху?
     - Нет, они просто становятся бессильными. Они, тем  не  менее,  имеют
материальность, однако. Но она не похожа ни на что, чего каждый когда-либо
касался.
     Позже, вечером,  я  сказал  ему,  что,  возможно,  то,  что  я  видел
предыдущей ночью, мог быть только мотылек. Он засмеялся и очень  терпеливо
объяснил, что мотыльки летают взад и вперед  только  вокруг  электрических
ламп, потому что лампа не сжигает их крыльев. Пламя, напротив, сжигает  их
сразу же, как только они подлетают близко к нему.  Он  также  указал,  что
тень закрывала весь огонь. Когда он упомянул об этом, я вспомнил, что  это
была действительно очень большая тень  и  что  она  действительно  закрыла
огонь на мгновение. Однако, это произошло так  быстро,  что  я  не  придал
особого значения этому, вспоминая об этом раньше.
     Затем он указал, что искры были очень большие и летели слева. Я и сам
это заметил. Я сказал, что, возможно, ветер дул в  этом  направлении.  Дон
Хуан ответил, что там совсем не было ветра. Это было верно. Вспоминая  мое
переживание, я мог вспомнить, что ночь была безветренной.
     Другой вешью, которую я совершенно не заметил, был  зеленоватый  цвет
пламени, который я обнаружил, когда дон Хуан показал мне сохранять  взгляд
на огне, после того, как тень первый раз пересекла поле моего зрения.  Дон
Хуан напомнил мне об этом. Он также возражал против того, чтобы я  называл
это тенью /призраком/. Он сказал, что она была круглой и более походила на
пузырь.
     Два дня спустя, 17 декабря 1969 года, дон Хуан очень небрежным  тоном
сказал, что я знал все подробности и необходимую технику для  того,  чтобы
пойти в холмы самому и получить предмет силы - ловитель духов. Он побуждал
меня отправиться одному и утверждал, что его общество только  бы  помешало
мне.
     Я был готов отправиться, когда он, казалось, передумал.
     - Ты недостаточно силен, - сказал он. - Я пойду с  тобой  к  подножью
холмов.
     Когда мы были в небольшой долине, где  я  видел  олли,  он  изучил  с
расстояния местность, которую я назвал дырой в холмах, и  сказал,  что  мы
должны идти еще дальше на юг к  дальним  горам.  Жилище  олли  было  самой
дальней точкой, которую мы могли видеть через дыру.
     Я посмотрел  на  расположение,  и  все,  что  я  мог  различить,  это
голубоватую массу дальних гор. Он  повел  меня,  однако,  в  юго-восточном
направлении, и через несколько часов ходьбы мы  достигли  точки,  которая,
как он сказал, была "достаточно глубокой" в местопребывании олли.
     Мы остановились поздно после полудня. Мы сели на камни. Я устал и был
голоден; все, что я ел в течение дня, было несколько лепешек и  вода.  Дон
Хуан  совершенно  внезапно  встал,  посмотрел  на   небо   и   велел   мне
повелительным тоном выбрать направление, которое было лучшим  для  меня  и
убедиться, что я мог вспомнить точку, где мы были в этот момент,  чтобы  я
мог вернуться туда, когда я закончу. Он  сказал  вновь  уверенно,  что  он
будет ждать меня, даже если это займет все мое время.
     Я спросил очень тревожно, верил ли он, что дело  по  добыче  ловителя
духов могло бы отнять много времени.
     - Кто знает? - сказал он, таинственно улыбнувшись.
     Я пошел к юго-востоку, обернувшись пару раз, чтобы посмотреть на дона
Хуана. Он очень медленно шел в противоположном направлении. Я взобрался на
вершину большого холма и посмотрел на дона Хуана еще раз; он был в  добрых
двухстах ярдах от меня. Он не оборачивался и не смотрел на меня. Я  сбежал
к подножью в небольшую  чашеобразную  впадину  между  холмами  и  внезапно
обнаружил себя одного. Я сел на некоторое время и начал  удивляться  тому,
что я делал здесь. Я  почувствовал  нелепость  поиска  ловителя  духов.  Я
взбежал назад на вершину холма, чтобы получше разглядеть дона Хуана, но  я
не мог увидеть его нигде. Я побежал  к  подножью,  в  направлении,  где  я
последний раз видел его. Я хотел прекратить все дело  и  уехать  домой.  Я
чувствовал себя совершенно оцепеневшим и уставшим.
     - Дон Хуан! - кричал я снова и снова.
     Его нигде не было видно. Я снова взбежал на вершину другого  высокого
холма; я не увидел его и оттуда также. Я бегал везде, высматривая его,  но
он исчез. Я вернулся и  пришел  назад  к  первоначальному  месту,  где  он
оставил меня. У меня была нелепая уверенность, что я найду его сидящим там
и смеющимся над моей непоследовательностью.
     - В какой ад я попал?
     Я знал тогда, что не было способа остановить все то, что я делал там.
Я действительно не знал, как вернуться к моей машине. Дон Хуан  много  раз
изменял  направление,  а  основной  ориентации  на   четыре   точки   было
недостаточно. Я испугался, что заблужусь в горах. Я сел, и в первый раз  в
своей жизни я имел необычное  чувство,  что  действиетльно  не  было  пути
вернуться к исходной точке отправления. Дон Хуан  говорил,  что  я  всегда
настаивал на отправной точке, которую  я  называл  началом,  тогда  как  в
действительности  начала  не  существует.  И  там,  среди  этих   гор,   я
почувствовал, что я понял то, что он имел в виду. Это было так, как  будто
исходная точка всегда была мной самим, как  будто  дона  Хуана  никогда  в
действительности не было там; и когда я высматривал его, он стал тем,  чем
он в действительности был - маленьким образом, который исчез за холмом.
     Я услышал тихий шелест листьев, и необычный аромат  окружил  меня.  Я
почувствовал ветер давлением на мои глаза, подобно  осторожному  жужжанию.
Солнце собиралось скрыться за  плотными  тучами  над  горизонтом,  которые
выглядели подобно густо окрашенной оранжевой стае, когда оно  исчезало  за
тяжелым покровом низких  туч;  момент  спустя  оно  появилось  снова,  как
темно-красный шар, плывущий в дымке.  Оно,  казалось,  боролось  некоторое
время, чтобы войти в клочок голубого неба, но тучи  как  будто  не  давали
солнцу времени, а затем оранжевая стая и  темные  силуэты  гор,  казалось,
поглотили его.
     Я  лег  на  спину.  Мир  вокруг  меня  был  таким  спокойным,   таким
безмятежным, но, в то же самое время, таким  чуждым,  что  я  почувствовал
себя подавленным. Я не хотел плакать, но слезы покатились сами.
     Я оставался в этом положении несколько часов. Я был почти  неспособен
встать. Камни подо мной были твердыми, и прямо  там,  где  я  лежал,  была
редкая растительность, в контраст с сочными зелеными кустами везде вокруг.
Оттуда, где я был, я мог видеть верхушки  высоких  деревьев  на  восточных
холмах.
     Наконец,  стало  совершенно  темно.  Я  почувствовал  себя  лучше;  в
действительности, я чувствовал себя почти счастливым.  Для  меня  полутьма
была намного более поучительной и  защищающей,  чем  безжалостный  дневной
свет.
     Я встал, влез на вершину небольшого холма и начал повторять движения,
которым дон Хуан научил меня. Я пробегал к  востоку  семь  раз,  и  только
тогда я заметил изменение температуры в моей руке. Я развел огонь  и  стал
внимательно наблюдать, как советовал дон Хуан, рассматривая каждую деталь.
Прошли часы, и я начал чувствовать себя  очень  уставшим  и  замерзшим.  Я
собрал целую кучу сухих веток; я поддерживал огонь  и  подвинулся  к  нему
ближе. Бодрствование было таким усердным  и  таким  напряженным,  что  оно
изнурило меня, и я начал клевать носом.  Я  дважды  засыпал  и  просыпался
только тогда, когда моя голова качалась в сторону. Я был таком сонным, что
не мог больше наблюдать за огнем. Я попил воды  и  даже  побрызгал  ею  на
лицо, чтобы не спать.  Мне  удалось  побороть  мою  сонливость  только  на
короткое время. Я стал каким-то унылым и раздраженным; я  чувствовал  себя
крайне  беспомощным  существом  там,  и  это  вызвало  во   мне   ощущение
иррационального растройства и уныния. Я был усталым,  голодным,  сонным  и
нелепо раздраженным самим собой. Наконец, я отказался бороться со сном.  Я
добавил побольше сухих веток в костер  и  лег  спать.  Погоня  за  олли  и
ловителем духов была в этот момент наиболее нелепым и чуждым  стремлением.
Я был таким сонным, что не мог даже думать или разговаривать  с  собой.  Я
заснул.
     Внезапно я был разбужен громким треском. Казалось, что шум, чем бы он
ни был, раздался как раз над моим левым ухом, так как я  лежал  на  правом
боку. Я сел, совершенно проснувшись. Мое левое ухо гудело и было  оглушено
близостью и силой звука.
     Я, должно быть, спал только короткое время, судя по количеству  сухих
веток, которые все еще горели в костре. Я не слышал никаких других  шумов,
но оставался настороженным и поддерживал огонь.
     В моем уме промелькнула мысль, что, возможно, меня  разбудил  дальний
выстрел; возможно, кто-то рядом следил за мной и  выстрелил  в  меня.  Эта
мысль стала очень мучительной и вызвала поток рациональных страхов. Я  был
уверен, что какие-то люди владели этой землей, и, если это было  так,  они
могли принять меня за вора и убить меня, или они могли убить  меня,  чтобы
ограбить, не зная, что у меня нет  ничего.  Я  переживал  момент  ужасного
беспокойства за свою  безопасность.  Я  почувствовал  напряжение  в  своих
плечах и шее. Я подвигал головой вверх и вниз: кости моей шеи  производили
трескающий звук. Я все еще смотрел в огонь, но не видел ничего  необычного
в нем и не слышал больше никаких шумов.
     После того, как  я  немного  расслабился,  мне  пришло  на  ум,  что,
возможно, причиной всего был дон Хуан. Я быстро стал убежден, что это  так
и было. Эта мысль заставила меня рассмеяться. У меня  возник  новый  поток
рациональных мыслей заключений, на этот раз веселых. Я  подумал,  что  дон
Хуан должно быть подозревал, что я мог передумать относительно того, чтобы
остаться в горах, или он, должно быть, видел, что я бегал следом за ним, и
спрятался в скрытой пещере или за кустом. Затем он последовал за  мной  и,
заметив, что я заснул, разбудил меня треском  ветки  около  моего  уха.  Я
добавил еще веток в огонь и начал осматриваться вокруг как бы  случайно  и
незаметно, чтобы увидеть, не могу ли я заметить его,  даже  хотя  я  знал,
что, если он скрывался поблизости, я не смог бы обнаружить его.
     Все было совершенно спокойно: сверчки, ветер, объезжающий деревья  на
склонах  холмов,  окружающих  меня,  тихий,  потрескивающий  звук   веток,
охваченных огнем. Искры летели вокруг, но это были только обычные искры.
     Внезапно я услышал громкий шум  от  ветки,  сломанной  пополам.  Звук
исходил слева от меня. Я затаил дыхание, так как  я  слушал  с  предельным
вниманием. Мгновение спустя я услышал треск другой ветки справа от меня.
     Затем я услышал слабый, отдаленный звук  ломаемых  веток,  как  будто
кто-то шагал по ним и ломал их. Звуки были обильные  и  полные,  они  были
отчетливые. Они также, казалось, приближались ко мне. У  меня  была  очень
замедленная реакция,  и  я  не  знал,  слушать  ли  мне  или  вставать.  Я
обдумывал, что делать, когда внезапно звуки ломающихся веток  стали  везде
вокруг меня. Я был поглощен ими так быстро, что  едва  успел  вскочить  на
ноги и закидать костер.
     Я побежал вниз по склону в темноту. В моем  уме  промелькнула  мысль,
когда я бежал сквозь кусты, что там не  было  ровного  места.  Я  бежал  и
пытался предохранить мои  глаза  от  веток.  Я  пробежал  полпути  вниз  к
подножью холма, когда почувствовал что-то позади меня, что почти  касалось
меня. Это была не ветка; это было что-то, что я  интуитивно  чувствовал  и
что догоняло меня. Осознание этого заставило  меня  похолодеть.  Я  скинул
свою куртку, скатал ее в узел к животу, поджал ноги и закрыл глаза руками,
как предписывал дон Хуан. Я замер в  этом  положении  на  короткое  время,
когда понял, что все вокруг меня было безжизненно тихо.  Не  было  никаких
звуков. Я чрезвычайно встревожился. Мускулы  моего  живота  сокращались  и
дрожали в судорогах. Затем я услышал другой треснувший звук. Он, казалось,
пришел издалека, но он был совершенно ясным и отчетливым. Он случился  еще
раз, ближе ко мне. Наступил момент тишины, а затем что-то  взорвалось  как
раз над моей головой. Неожиданность этого  шума  заставила  меня  невольно
вздрогнуть, и я почти опрокинулся  на  спину.  Это  был  определенно  звук
ветки, сломанной пополам. Звук раздался так близко, что  я  слышал  шелест
листьев на ветке, когда она лопалась.
     Затем последовал град ломающихся взрывов; ветки  лопались  с  большой
силой везде вокруг меня. В  этот  момент  у  меня  была  несоответствующая
реакция на это необыкновенное явление: вместо того,  чтобы  ужаснуться,  я
засмеялся. Я искренне подумал, что я нашел причину  происходящего.  Я  был
убежден, что дон Хуан снова шутил надо  мной.  Ряд  логических  заключений
закрепил мою уверенность; я почувствовал  приподнятое  настроение.  Я  был
уверен, что я мог схватить этого хитрого старого дона  Хуана  в  следующей
его хитрости. Он был около меня, ломая ветки, и знал, что  я  не  отважусь
поднять глаза; он был в безопасности и был волен делать то, что он хотел.
     Я представил себе, что он был один в горах,  так  как  я  был  с  ним
постоянно несколько дней. У  него  не  было  ни  времени,  ни  возможности
вовлечь каких-нибудь сотрудников.  Если  он  прятался,  как  я  думал,  он
прятался один,  и,  логически,  он  мог  производить  только  ограниченное
количество шумов. Так как он был один,  шумы  должны  были  происходить  в
линейной последовательности во времени, то есть  одновременно  один,  или,
самое большее, два или три одновременно. Кроме  того,  разнообразие  шумов
также должно  было  быть  ограничено  механикой  одного  человека.  Я  был
абсолютно уверен, так как я оставался прижатым к земле  и  спокойным,  что
все испытание было игрой и что единственный способ  выйти  победителем  из
этого - эмоционально удалить себя из  этого.  Я  положительно  наслаждался
этим. Я поймал себя на том, что радовался  мысли,  что  я  мог  предвидеть
следующее движение моего противника. Я старался представить себе,  что  бы
следующее сделал я на месте дона Хуана.
     Звук  чего-то  чмокающего  вытряхнул  меня   из   моего   ментального
упражнения. Я напряженно прислушался; звук повторялся снова и снова; я  не
мог определить, что это такое. Он  звучал,  как  будто  какое-то  животное
хлюпало воду. Он раздался  снова  очень  близко.  Этот  раздражающий  звук
напоминал мне хлюпающий звук изо рта юной девушки, жующей резинку.  Я  был
удивлен, как дон Хуан мог производить такой звук,  когда  звук  повторился
снова, придя справа. Сначала был единственный звук, а затем я услышал  ряд
хлюпающих, шлепающих  звуков,  как  будто  кто-то  ходил  по  грязи.  Шумы
прекратились на момент, а затем раздались  еще  раз  очень  близко  слева,
возможно, только  в  десяти  футах  от  меня.  Это  был  почти  ощущаемый,
раздражающий звук шагов, шлепающих по  глубокой  грязи.  Теперь  звук  был
такой, как будто кто-то тяжелый бегал рысью в сапогах по грязи. Я удивился
богатству звуков. Я  не  мог  представить  себе  какого-либо  примитивного
изобретения, которое я сам мог бы использовать,  чтобы  производить  такой
звук. Я услышал новый ряд бегающих, хлюпающих звуков у себя за  спиной,  а
затем они раздались все сразу, со всех сторон.  Кто-то,  казалось,  ходил,
бегал, носился по грязи вокруг меня.
     Логическое сомнение пришло мне на ум. Если  все  это  производил  дон
Хуан, он должен был  бегать  кругами  с  невероятной  скоростью.  Быстрота
звуков делала эту альтернативу невозможной. Тогда я подумал, что дон  Хуан
должен  был  иметь  сообщников,  в   конце   концов.   Я   хотел   вывести
предположение, кем могли  быть  его  сообщники,  но  интенсивность  звуков
захватила все мое внимание. В действительности,  я  не  мог  думать  ясно,
однако, я не был испуган; я,  возможно,  был  только  ошеломлен  необычным
свойством  звуков.  Хлюпанья  действительно  вибрировали.  Фактически,  их
странные вибрации, казалось, были направлены в мой живот, или, возможно, я
воспринимал их вибрации нижней частью своего живота.
     Это осознание повлекло за  собой  немедленную  потерю  моего  чувства
объективности и равнодушия. Звуки нападали на мой  живот!  У  меня  возник
вопрос: "что, если это не дон Хуан?"  -  испугался  я.  Я  напряг  мускулы
живота и плотно подогнул бедра к узлу моей куртки.
     Звуки возросли по числу и  скорости,  как  будто  они  знали,  что  я
потерял свою уверенность; их вибрации были такими интенсивными,  что  меня
тошнило. Я боролся с чувством тошноты. Я перевел  дух  и  начал  петь  мои
пейотные песни. Меня стошнило, и хлюпающие звуки  сразу  же  прекратились;
звуки сверчков, ветра и дальний лай койотов наложились на  все.  Внезапный
перерыв позволил мне передохнуть, и я пригляделся к себе. Только незадолго
до этого я был в лучшем расположении  духа,  самонадеянный  и  в  стороне;
очевидно, я потерпел жалкую неудачу в оценке ситуации. Даже  если  у  дона
Хуана были сообщники,  для  них  было  механически  невозможно  произвести
звуки, которые воздействовали на мой живот. Чтобы производить звуки  такой
интенсивности, им  было  бы  необходимо  приспособление  за  пределами  их
средств и  их  понимания.  Очевидно,  необыкновенное  явление,  которое  я
переживал, не было игрой и "еще одной шуткой дона Хуана" - эта теория была
только моим примитивным объяснением.
     У меня были судороги и неодолимое желание  опрокинуться  и  протянуть
ноги. Я решил передвинуться вправо для того, чтобы отвернуться  от  места,
где меня стошнило. Мгновение спустя, когда я начал ползти, я услышал очень
мягкий скрип  прямо  над  моим  левым  ухом.  Я  застыл  на  месте.  Скрип
повторился с другой стороны моей головы.  Это  был  единственный  звук.  Я
подумал, что он походил на скрип  двери.  Я  ждал,  но  не  слышал  больше
ничего, поэтому я решил двинуться снова. Как только  я  начал  передвигать
осторожно свою голову вправо, я почти подпрыгнул. Поток  скрипов  поглотил
меня сразу. Они были подобны иногда скрипу дверей, а в другой раз походили
на писки крыс или морских свинок. Они не были громкими  или  сильными,  но
были очень мягкими  и  подкрадывающимися  и  вызывали  мучительные  спазмы
тошноты во мне. Они прекратились, как и начались, убывая постепенно,  пока
я не мог слышать только один или два из них одновременно.
     Затем я услышал что-то подобное крыльям  большой  птицы,  пронесшейся
над верхушками кустов. Оно, казалось, летало  кругами  над  моей  головой.
Мягкие скрипы начали  возрастать  снова,  и  так  же  возрастало  хлопанье
крыльев. Над моей головой, казалось, было что-то, подобное стае гигантских
птиц, махавших своими  мягкими  крыльями.  Оба  звука  слились,  производя
охватывающую волну вокруг меня. Я почувствовал, что плавал,  взвешенный  в
огромной волнообразной пульсации. Скрипы и хлопанье были такими  плавными,
что я мог чувствовать их всем телом. Хлопанье крыльев стаи птиц, казалось,
подтягивало меня вверх, в то время, как писки крыс, казалось, толкали меня
снизу и вокруг моего тела.
     Я уже не сомневался, что,  благодаря  своей  неуместной  глупости,  я
спустил с привязи что-то ужасное  на  себя.  Я  стиснул  зубы  и,  глубоко
вздохнув, запел пейотные песни.
     Звуки продолжались очень долгое время, и я сопротивлялся им  со  всей
своей силой. Когда они умолкли, снова наступила "тишина", такая,  какой  я
привык воспринимать тишину, то есть я мог обнаружить  только  естественные
звуки насекомых и ветра. Это время тишины было для меня более вредным, чем
время шумов. Я начал думать и оценивать мое положение, и  мое  обдумывание
бросило меня в панику. Я знал, что я погиб; у меня не было ни  знания,  ни
выносливости, чтобы отразить то, что приставало ко мне. Я  был  совершенно
беспомощен, припав к земле над своей собственной рвотой.  Я  подумал,  что
пришел конец моей жизни, и заплакал. Я хотел подумать о своей жизни, но не
знал, с чего начать. Ничто из того, что я делал в своей жизни, не  было  в
действительности достойно этого последнего  конечного  выражения,  поэтому
мне не о чем было думать. Это было острое осознание.  Я  изменился  с  тех
пор, как последний раз переживал подобный испуг. На этот раз я  был  более
пустой. Я имел меньше личных чувств, чтобы унести с собой.
     Я спросил себя, что сделал бы воин в подобном положении, и  пришел  к
различным заключениям. Что-то чрезвычайно важное было вокруг моей пупочной
области; в звуках было что-то сверхестественное - они были нацелены на мой
живот;  и  мысль,  что  дон   Хуан   обманывал   меня,   была   совершенно
несостоятельна.
     Мускулы моего живота были очень напряжены, хотя у меня не было больше
никаких судорог.  Я  продолжал  петь  и  глубоко  дышать,  и  почувствовал
успокаивающее тепло, заполняющее все мое тело. Мне стало ясно, что, если я
собираюсь выжить, я должен продолжать так,  как  меня  учил  дон  Хуан.  Я
повторил его инструкции в уме. Я помнил точную точку, где солнце  скрылось
за горами в отношении к холму, где я был, и к месту, где я упал на  землю.
Я переориентировался и, когда я убедился, что моя  оценка  основных  точек
была правильной, начал менять свое положение, чтобы моя голова указывала в
новом, "лучшем" направлении, на юго-восток. Я медленно  начал  передвигать
свои ноги влево, дюйм за дюймом, пока я не подогнул их в  икрам.  Затем  я
начал выравнивать свое тело ногами, но  как  только  я  начал  переползать
горизонтально, я почувствовал необыяный толчок; у меня было  действительно
физическое  ощущение  какого-то  прикосновения  к  незакрытой  поверхности
задней стороны  моей  шеи.  Это  случилось  так  быстро,  что  я  невольно
вскрикнул и снова замер. Я напряг мускулы моего  живота  и  начал  глубоко
дышать,  и  запел  мои  пейотные  песни.  Мгновение  спустя  я   еще   раз
почувствовал такой же легкий удар по своей шее. Я  съежился.  Моя  шея  не
была закрыта, и я не мог ничего сделать, чтобы защитить себя. По мне снова
постучали. Моей шеи  касался  очень  мягкий,  почти  шелковистый  предмет,
подобно меховой лапке громадного кролика. Он коснулся меня снова, а  затем
он начал пересекать мою шею взад и вперед до  тех  пор,  пока  у  меня  не
выступили слезы.  Это  было  так,  как  будто  стадо  молчаливых,  мягких,
невесомых кенгуру ступали ногами по моей шее. Я мог узнать мягкий  большой
палец их  лап,  когда  они  нежно  ступали  по  мне.  Это  вовсе  не  было
болезненным ощущением, но, тем не менее, это раздражало. Я знал, что, если
я не займусь каким-нибудь делом, я сойду с ума, вскочу и побегу. Поэтому я
медленно начал снова маневрировать своим  телом  в  новое  положение.  Моя
попытка двинуться,  казалось,  усилила  похлопывание  по  моей  шее.  Оно,
наконец, достигло такого бешенства, что я  дернулся  всем  своим  телом  и
сразу выровнял его в новом направлении.  У  меня  не  было  никакой  мысли
относительно  результата  моего  действия.  Я  просто  действовал,   чтобы
защититься от полного буйного сумасшествия.
     Как  только  я  изменил  направление,  похлопывание   по   моей   шее
прекратилось. После долгой,  мучительной  паузы  я  услышал  ломающиеся  в
отдалении ветки. Шум не  приближался.  Он  как  будто  отступал  в  другое
положение далеко от меня. Звук трескавшихся веток через  мгновение  слился
со звуком сорванных, шелестевших листьев, как будто сильный ветер пронесся
по всему холму. Все кусты  вокруг  меня,  казалось,  затрепетали,  однако,
ветра не было. Шелестящий звук и треск веток вызвал во  мне  чувство,  что
весь холм был в огне. Мое тело было твердым, как камень. Я сильно вспотел.
Я начал чувствовать  себя  все  тплее  и  теплее.  В  этот  момент  я  был
совершенно убежден, что холм горел. Я не вскочил и не побежал, потому  что
я так оцепенел, что был парализован; фактически, я  не  мог  даже  открыть
глаза. Все, что имело значение для меня в  этот  момент,  это  вскочить  и
убежать от огня. У меня в  животе  были  ужасные  спазмы,  которые  начали
отрезать мне поглощение воздуха. Мне  стало  очень  трудно  дышать.  После
долгой борьбы я был способен снова глубоко дышать и  мог  также  заметить,
что шелест утих; был только время от  времени  потрескивающий  звук.  Звук
ломающихся веток становился все более и более отдаленным и  спорадическим,
пока соверщенно не прекратился.
     Я мог открыть глаза. Я посмотрел сквозь полуоткрытые  веки  на  землю
перед собой. Был уже рассвет. Я долгое время ждал, не  двигаясь,  а  затем
начал вытягивать свое тело. Я перекатился на спину. На востоке над холмами
было солнце. У меня заняло  часы  выпрямить  ноги  и  потащиться  вниз  по
склону. Я пошел  к  месту,  где  дон  Хуан  покинул  меня,  которое  было,
возможно, только в миле; к полудню я был только на опушке леса, все еще  в
доброй четверти мили от него.
     Я не мог больше идти, но не по  какой-нибудь  причине.  Я  подумал  о
горных львах и попытался взобраться  на  дерево,  но  мои  руки  не  могли
удержать мой вес. Я прислонился к скале  и  примирился  с  мыслью  умереть
здесь. Я был  убежден,  что  стану  пищей  для  горных  львов  или  других
хищников. У меня не было силы даже бросить камень. Я не был голоден  и  не
хотел пить. Около полудня я нашел маленький ручеек и выпил много воды,  но
вода не помогла мне восстановить силы. Так как я сидел там  в  совершенной
беспомощности, я чувствовал себя больше подавленным, чем испуганным. Я был
таким уставшим, что не заботился о своей судьбе и заснул.
     Я проснулся от какой-то встряски. Дон Хуан склонился  надо  мной.  Он
помог мне сесть и дал мне воды и жидкой каши. Он засмеялся и сказал, что я
жалко выглядел. Я попытался рассказать ему о том, что случилось, но он  не
стал слушать и сказал, что я не  заметил  свою  отметку  -  место,  где  я
предполагал встретиться с ним, было в сотне  ярдов  в  стороне.  Затем  он
почти понес меня вниз. Он сказал, что он вел  меня  к  большому  потоку  и
собирался искупать меня в нем.  По  пути  он  заткнул  мне  уши  какими-то
листьями, которые были у него в сумке, а затем завязал мне глаза,  наложив
по одному листу на каждый глаз и примотав из  куском  ткани.  Он  заставил
меня снять одежду и велел мне положить руки на глаза  и  уши,  чтобы  быть
уверенным, что я не мог видеть и слышать ничего.
     Дон Хуан натер мое тело листьями, а затем  сбросил  меня  в  реку.  Я
почувствовал, что это была большая река. Было глубоко. Я стоял  и  не  мог
достать дна.  Дон  Хуан  держал  меня  за  правый  локоть.  Сначала  я  не
почувствовал холода воды, но мало-помалу я начал застывать, а затем  холод
стал нестерпимым. Дон  Хуан  вытащил  меня  и  обтер  какими-то  листьями,
которые имели специфический запах. Он одел меня и повел прочь;  мы  прошли
большое расстояние прежде, чем он снял листья с моих глаз и из моих  ушей.
Дон Хуан спросил меня,  чувствую  ли  я  себя  достаточно  сильным,  чтобы
вернуться к своей машине. Была странная  вещь:  я  чувствовал  себя  очень
сильным. Я даже взбежал на крутой холм, чтобы удостовериться в этом.
     По пути к своей машине я находился  очень  близко  к  дону  Хуану.  Я
спотыкался множество раз, а он  смеялся.  Я  заметил,  что  его  смех  был
особенно укрепляющим, и он стал центральной точкой моего пополнения  силы:
чем больше он смеялся, тем лучше я себя чувствовал.
     На следующий день я рассказал дону Хуану  последовательность  событий
со времени, когда он оставил меня. Он смеялся все время при  моем  отчете,
особенно когда я рассказал ему, что я думал, что  это  была  одна  из  его
хитростей.
     - Ты всегда думаешь, что над тобой шутят, - сказал он.  -  ты  веришь
себе слишком много. Ты действуешь так, как будто ты знаешь все ответы.  Ты
не знаешь ничего, мой маленький друг, ничего.
     В первый раз дон Хуан назвал меня "маленьким другом".  Это  захватило
меня врасплох. Он заметил это и улыбнулся.  В  его  голосе  была  огромная
теплота, и это заставило меня сильно опечалиться. Я сказал ему, что я  был
беззаботным и неспособным потому, что это была врожденная склонность  моей
личности, и что я никогда не пойму его мира.  Я  чувствовал  себя  глубоко
взволнованным. Он был очень ободрен и заявил, что я сделал хорошо.
     Я спросил его о значении моего переживания.
     - Это не имело значения, - ответил он.  -  та  же  самая  вещь  могла
случиться с каждым, особенно с подобным тебе, кто имеет свой  просвет  уже
открытым. Это очень обычно. Любой воин,  который  отправляется  на  поиски
олли, расскажет тебе об их действиях. То, что они  делали  с  тобой,  было
мягким. Однако, твой просвет открыт, и вот почему ты такой нервный.  Никто
не может превратиться в воина сразу. Теперь ты должен отправляться домой и
не возвращаться до тех пор, пока не излечишься  и  пока  твой  просвет  не
закроется.



                                    17

     Я не возвращался в  Мексику  несколько  месяцев;  я  использовал  это
время, чтобы работать над своими записями, и впервые за 10 лет, с тех пор,
как начал ученичество,  учение  дона  Хуана  начало  приобретать  реальный
смысл. Я чувствовал, что  долгие  периоды  времени,  когда  я  должен  был
оставаться  вдалеке  от  ученичества,  производили  очень  отрезвляющее  и
благотворное действие на меня; они предоставляли мне возможность проверить
сведения и расположить их в интеллектуальном порядке,  свойственном  моему
воспитанию  и  интересу.  Однако,  события,  которые  имели  место  в  мой
последний визит на поле действия, указывали на ошибочность моего оптимизма
по отношению к пониманию знания дона Хуана.
     Я сделал последнюю запись в своих  заметках  16  октября  1970  года.
События, которые имели место в этом случае,  отметили  переходный  период.
Они не только закрыли цикл обучения, но  они  также  открыли  новый  цикл,
который так сильно отличался от того, что  я  делал  до  сих  пор,  что  я
чувствую, что это точка, где я должен кончить мой репортаж.
     Когда я приблизился к дому дона Хуана, я увидел его  сидящем  на  его
обычном месте под рамада под дверью. Я поставил машину в тени дерева, взял
свой портфель и чемодан с бакалейными товарами из машины и подошел к нему,
громко поздоровавшись с ним. Затем я заметил, что он был не  один.  Позади
высокой кучи дров сидел другой человек. Они оба смотрели на меня. Дон Хуан
помахал мне рукой и так же сделал другой человек. Судя по его  наряду,  он
не был индейцем, а был мексиканцем с юго-запада. Он был одет, как левис: в
бежевую рубашку, техасскую ковбойскую шляпу и ковбойские ботинки.
     Я заговорил с доном Хуаном и затем посмотрел на человека: он улыбался
мне. Я пристально смотрел на него некоторое время.
     - Здесь маленький Карлос, - сказал человек дону Хуану, - И он  совсем
не разговаривает со мной. Не говори мне, что он сердит на меня!
     Прежде, чем я мог сказать что-нибудь, они оба разразились  смехом,  и
только тогда я понял, что незнакомец был дон Хенаро.
     - Ты не узнал меня, да? - спросил он, все еще смеясь.
     Я должен был признаться, что его наряд сбил меня с толку.
     - Что ты делаешь в этой части мира, дон Хенаро? - спросил я.
     - Он прибыл насладиться теплым воздухом, -  сказал  дон  Хуан.  -  не
правда ли?
     - Верно, - вторил дон  Хенаро.  -  Ты  не  представляешь,  что  может
сделать теплый воздух для тела старого человека, подобного мне.
     Я сел между ними.
     - Что делает он с твоим телом? - спросил я.
     - Теплый ветер говорит чрезвычайные вещи моему телу, - сказал он.
     Он повернулся к дону Хуану и глаза его заблестели.
     - Не так ли?
     - Дон Хуан кивнул ему головой утвердительно.
     Я сказал им, что это  время  горячих  ветров  санта-ана  было  худшей
частью года для меня и поэтому  очень  странно,  что  дон  Хенаро  приехал
искать теплый ветер, в то время как я убегал от него.
     - Карлос не переносит жары, - сказал дон Хуан дону  Хенаро.  -  когда
наступает жара, он становится, как ребенок, и задыхается.
     - За... Что?
     - За... дыхается.
     - Мой бог! - сказал дон Хенаро, прикинувшись обеспокоенным, и  сделал
жест отчаяния, который был неописуемо забавным.
     Затем дон Хуан объяснил ему, что меня не было несколько месяцев из-за
неудачного случая с олли.
     - Итак, ты наконец столкнулся с олли! - сказал дон Хенаро.
     - Я думаю, да, - сказал я осторожно.
     Они громко расхохотались. Дон Хенаро два или три раза  похлопал  меня
по спине. Это было легкое похлопывание, которое я воспринял, как дружеское
выражение участия. Он задержал свою руку на  моем  плече  и  посмотрел  на
меня, и я почувствовал спокойную удовлетворенность, которая длилась только
момент, а затем дон Хенаро сделал со мной что-то необъяснимое. Я  внезапно
почувствовал, что он положил валун на мою спину. У меня было ощущение, что
он увеличил вес своей руки, которая лежала на моем правом плече, так,  что
он заставил меня согнуться вниз и удариться головой о землю.
     -  Мы  должны  помочь  Карлуше,  -  сказал  дон   Хенаро   и   бросил
заговорщиский взгляд на дона Хуана.
     Я снова выпрямился и  повернулся  к  дону  Хуану,  но  он  смотрел  в
сторону. У меня возникло колебание и досадная мысль, что дон Хуан вел себя
так, как будто он был в стороне, отдельно от меня. Дон Хенаро смеялся; он,
казалось, ждал моей реакции.
     Я попросил его положить свою руку на мое плечо  еще  раз,  но  он  не
хотел делать этого. Я убеждал его по крайней мере объяснить  мне,  что  он
делал со мной. Он довольно посмеивался. Я снова повернулся к дону Хуану  и
сказал ему, что вес руки дона Хенаро едва не раздавил меня.
     - Я ничего не знаю об этом, - сказал дон Хуан самым комическим тоном.
- он не клал свою руку на мое плечо.
     - Тут они оба расхохотались.
     - Что ты делал со мной, дон Хенаро? - спросил я.
     - Я просто положил свою руку на твое плечо, - сказал он невинно.
     - Положи ее снова, - сказал я.
     Он отказался. Дон Хуан вступил в этом месте и попросил  меня  описать
дону Хенаро то, что я ощущал в моем последнем переживании. Я подумал,  что
он хотел, чтобы я добросовестно описал то, что происходило со мной, но чем
серьезнее  становилось  мое  описание,  тем   больше   они   смеялись.   Я
останавливался два или три раза, но они убеждали меня продолжать.
     - Олли явился к тебе, не считаясь с твоими чувствами,  -  сказал  дон
Хуан, когда я кончил свое повествование. -  я  имею  в  виду,  что  ты  не
сделаешь ничего, чтобы соблазнить его. Ты можешь сидеть, бездельничая  или
думая о женщинах, а затем внезапно -  легкий  удар  по  твоему  плечу,  ты
поворачиваешься - и олли стоит перед тобой.
     - Что я могу  сделать,  если  случается  что-то,  подобное  этому?  -
спросил я.
     - Эй! Эй! Подожди минутку! -  сказал  дон  Хенаро.  -  это  нехороший
вопрос. Не спрашивай о том, что ты можешь сделать, - Очевидно, что  ты  не
можешь сделать ничего. Спроси о том, что может сделать воин.
     Он повернулся ко мне, прищурившись.  Его  голова  слегка  наклонилась
вправо, а его рот сморщился.
     Я посмотрел на дона Хуана, чтобы он намекнул  мне,  не  было  ли  это
положение шуткой, но он сохранял непроницаемое лицо.
     - Хорошо! - сказал я. - что может сделать воин?
     Дон Хенаро  прищурился  и  зачмокал  своими  губами,  как  будто  ища
подходящие  слова.  Он  взглянул  на  меня  пристально,  поддерживая  свой
подбородок.
     - Воин мочит в свои штаны, - сказал он с индейским спокойствием.
     Дон  Хуан  закрыл  свое  лицо,  а  дон  Хенаро  хлопнулся  на  землю,
разразившись воющим смехом.
     - Испуг - это нечто такое, отчего никогда нельзя навсегда избавиться,
- сказал дон Хуан, когда смех утих. - Когда воин попадает в такое  трудное
положение, он просто повернется к олли спиной, не думая  дважды.  Воин  не
может потакать себе, поэтому он не может умереть от испуга. Воин позволяет
олли прийти только тогда, когда он в  хорошей  форме  и  готов.  Когда  он
достаточно силен, чтобы сразиться  с  олли,  он  открывает  свой  просвет,
выманивает олли, хватает его, держит его прижатым к земле и сохраняет свой
пристальный взгляд на нем  ровно  столько,  сколько  ему  надо;  затем  он
отводит свои глаза, освобождает олли и отпускает его. Воин, мой дружок,  -
это мастер в любое время.
     - Что случится, если ты будешь слишком долго пристально  смотреть  на
олли? - спросил я.
     Дон  Хенаро  посмотрел  на   меня   и   изобразил   комический   жест
высматривания.
     - Кто знает? - сказал дон Хуан. - может быть, Хенаро расскажет  тебе,
что случилось с ним.
     - Может быть, - сказал дон Хенаро и захихикал.
     - Ты расскажешь мне, пожалуйста?
     Дон Хенаро встал, потрещал костями, выпрямляя  свои  руки,  и  открыл
свои глаза до такой степени, что они стали круглыми и выглядели безумно.
     - Хенаро собирается произвести дрожь пустыни, - сказал он и  пошел  в
чапараль.
     - Хенаро решил помочь тебе, - сказал дон Хуан доверительным тоном.  -
он делал то же самое для тебя в своем доме, и ты почти _в_и_д_е_л_.
     Я подумал, что он ссылался на то, что случилось  у  водопада,  но  он
говорил о таинственных грохочущих звуках, которые я  слышал  у  дома  дона
Хенаро.
     - Между прочим, что это было? - спросил я. - мы смеялись над этим, но
ты никогда не объяснял мне, что это было.
     - Ты никогда не спрашивал.
     - Спрашивал.
     - Нет. Ты спрашивал меня обо всем, за исключением этого.
     Дон Хуан обвиняюще посмотрел на меня.
     - Да.
     - Это было искусство Хенаро, -  сказал  он.  -  только  Хенаро  может
делать это. Ты почти _в_и_д_е_л_ тогда.
     Я сказал ему, что мне никогда не приходило в голову связать "виденье"
с необычными шумами, которые я слышал тогда.
     А почему ты не связывал? - спросил он решительно.
     - "Видеть" - это значит глазами для меня, - сказал я.
     Он рассматривал меня некоторое время, как будто со мной  было  что-то
не так.
     - Я никогда не говорил, что "виденье" - это только глазами, -  сказал
он, покачав с недоверием головой.
     - Как он делает это? - настаивал я.
     - Он уже сказал тебе, как он делает это, - резко сказал дон Хуан.
     В этот самый момент я услышал необычайный грохот.
     Я вскочил, а дон  Хуан  начал  смеяться.  Грохот  был  подобен  грому
лавины.  Прислушавшись  к  нему,  я  сделал   забавное   заключение,   что
воспринимаемые мною звуки определенно  происходили  в  кино.  Низкий  гул,
который я слышал, походил на звуковой трюк кино, когда целая сторона  горы
рушится в долину.
     Дон Хуан держался за бока, как будто они болели от смеха.  Грохочущий
гуд потрясал землю, где я стоял. Я отчетливо услышал  удар  чего-то,  что,
казалось, было увесистым булыжником, который катился вниз. Я  услышал  ряд
сокрушительных ударов, что создало у меня впечатление, что валун неумолимо
катился ко мне. Я испытал  момент  крайнего  замешательства.  Мои  мускулы
напряглись; все мое тело было готово к бегству.
     Я взглянул на дона Хуана. Он пристально  смотрел  на  меня.  Затем  я
услышал самый ужасающий удар, какой я когда-либо слышал в моей жизни.  Как
будто огромный валун приземлился прямо позади дома. Все содрогнулось, и  в
этот момент у меня возникло наиболее необычное ощущение.  На  мгновение  я
действительно "увидел" валун величиной с гору прямо позади  дома.  Это  не
было образом, наложенным на картину дома, на который я смотрел. Это  также
не было видом настоящего булыжника. Это было, скорее, тем, как если бы шум
создавал образ валуна, катящегося на своих огромных боках. Я действительно
"видел" шум. Необъяснимый образ моего восприятия привел меня  к  глубокому
отчаянию и замешательству. Никогда в жизни я не представлял себе, что  мои
чувства могли воспринимать  таким  образом.  На  меня  напал  рациональный
страх, и я решил спасаться бегством, чтобы сохранить свою жизнь. Дон  Хуан
схватил меня рукой и повелительно приказал  мне  не  убегать  и  также  не
оглядываться, но повернуться лицом в направлении, куда ушел дон Хенаро.
     Я услышал следующую серию шумов, которые  походили  на  звук  камней,
падающих и громоздящихся друг на друга, а затем все снова стало  спокойно.
Через несколько минут дон Хенаро вернулся и сел. Он спросил, "видел" ли я.
Я не знал, что сказать. Я  повернулся  к  дону  Хуану  за  указаниями.  Он
пристально смотрел на меня.
     - Я думаю, что он "видел", - сказал он и засмеялся.
     Я хотел сказать, что не понимаю, о чем они говорят. Я чувствовал себя
ужасно расстроенным. У меня было физическое ощущение возмущения,  крайнего
неудобства.
     - Я думаю, мы оставим его _з_д_е_с_ь_ сидеть  одного,  -  сказал  дон
Хуан.
     Они встали и прошли мимо меня.
     - Карлос потакает себе в своем  замешательстве,  -  сказал  дон  Хуан
очень громко.
     Я оставался один несколько часов и имел время написать свои заметки и
обдумать нелепость моего переживания. Думая об этом, мне стало ясно, что с
того самого момента, когда я увидел  дона  Хенаро,  сидевшим  под  рамада,
ситуация приняла нелепый вид. Чем больше я раздумывал над этим, тем больше
убеждался, что дон Хуан уступил контроль надо  мной  дону  Хенаро,  и  эта
мысль наполнила меня мрачным предчувствием.
     Дон Хуан и дон Хенаро вернулись в сумерках. Они сели рядом  со  мной,
сбоку от меня. Дон Хенаро сидел ближе и  почти  прислонился  ко  мне.  Его
худое и хрупкое плечо слегка касалось меня, и  я  испытывал  то  же  самое
чувство, которое у меня  было,  когда  он  похлопад  меня.  Сокрушительная
тяжесть навалилась на меня, и я упал на колено дона Хуана.  Он  помог  мне
сесть прямо и спросил в шутливом тоне, не  пытался  ли  я  уснуть  на  его
колене.
     Дон Хенаро, казалось, наслаждался; его глаза блестели.  Мне  хотелось
заплакать. У меня было чувство, что я был подобен животному, которое  было
загнано в загон.
     -  Я  пугаю  тебя,  Карлуша?  -   спросил   дон   Хенаро,   казалось,
действительно озабоченно. - Ты выглядишь подобно дикой лошади.
     - Расскажи ему сказку, - сказал дон Хуан. -  Только  это  успокаивает
его.
     Они передвинулись и сели напротив меня. Они оба наблюдали за  мной  с
любопытством. В полутьме  их  глаза  казались  зеркальными,  как  огромные
темные лужи воды. Их глаза внушали страх; это  не  были  глаза  людей.  Мы
пристально смотрели друг на друга некоторое время, а затем  я  отвел  свои
глаза. Я заметил, что я не боялся их, и, тем не менее, их  глаза  напугали
меня до такой степени, что я  задрожал.  Я  почувствовал  очень  неудобное
замешательство.
     Помолчав немного, дон Хуан убедил дона Хенаро рассказать мне  о  том,
что случилось с ним один раз,  когда  он  попробовал  пересмотреть  своего
олли. Дон Хенаро сидел в нескольких футах от меня, лицом ко мне; он ничего
не говорил. Я взглянул на него: его глаза, казалось, были в четыре  или  в
пять раз больше  обычных  человеческих  глаз;  они  сияли  и  непреодолимо
притягивали. То, что, казалось, было светом его глаз,  господствовало  над
всем вокруг него.  Тело  дона  Хенаро,  казалось,  съежилось  и  выглядело
подобно телу кошки. Я заметил движение его  кошачьего  тела  и  испугался.
Совершенно автоматически, как будто я делал это всю свою жизнь,  я  принял
"боевую позу" и начал ритмично бить по своей правой  икре.  Когда  я  стал
сознавать  свои  действия,  я  смутился  и  взглянул  на  дона  Хуана.  Он
всматривался в меня, как  он  делал  обычно;  его  глаза  были  добрыми  и
успокаивающими. Он громко засмеялся. Дон Хенаро  издал  мурлыкающий  звук,
встал и вошел в дом.
     Дон Хуан объяснил мне, что дон Хенаро был очень сильным  и  не  любил
заниматься пустяками, и что он просто  дразнил  меня  своими  глазами.  Он
сказал, что, как  обычно,  я  знал  больше,  чем  ожидал  сам.  Он  сделал
замечание, что каждый, кто был связан с магией, был ужасно опасен  в  часы
сумерек и что маги, подобные дону Хенаро, могли  совершать  чудеса  в  это
время.
     Мы молчали несколько минут, я чувствовал себя лучше. Разговор с доном
Хуаном расслабил меня и восстановил мою уверенность. Затем он сказал,  что
он хотел поесть что-нибудь и что мы собираемся прогуляться для того, чтобы
дон Хенаро мог показать мне технику прятанья.
     Я попросил его объяснить, что он подразумевает под техникой прятанья.
Он сказал, что он закончил с объяснением вещей мне, потому что  объяснение
только усиливало мое потакание себе.
     Мы вошли в дом. Дон Хенаро при свете  керосиновой  лампы  пережевывал
пищу.
     После еды мы трое пошли в густой пустынный  чапараль.  Дон  Хуан  шел
почти рядом со мной. Дон  Хенаро  был  передо  мной,  в  нескольких  ярдах
впереди меня.
     Была ясная ночь; были тяжелые тучи, но было достаточно лунного света,
чтобы  ясно  представлять  себе  окружающее.  В  один  момент   дон   Хуан
остановился и сказал мне, чтобы я шел вперед  и  догонял  дона  Хенаро.  Я
заколебался; он нежно подтолкнул  меня  и  заверил,  что  все  хорошо.  Он
сказал,  что  я  всегда  должен  быть  готов  и  всегда  должен   доверять
собственной силе.
     Я догонял дона Хенаро следующие два часа и пытался поравняться с ним,
но как сильно я ни старался, я не мог догнать его. Силуэт дона Хенаро  был
всегда впереди меня. Иногда он исчезал, как  будто  прыгал  в  сторону  от
тропинки, только чтобы снова появиться впереди меня. Что касалось меня, то
это, казалось, была  странная,  бессмысленная  ходьба  в  темноте.  Я  шел
потому, что я не знал, как вернуться к дому. Я не мог  понять,  что  делал
дон Хенаро. Я подумал, что он  вел  меня  к  какому-то  неясному  месту  в
чапарале, чтобы показать мне технику, о которой говорил дон Хуан. В  одном
месте, однако, у меня возникло необычное  ощущение,  что  дон  Хенаро  был
позади меня. Я повернулся и мельком увидел человека в некотором  отдалении
позади меня. Эффект был потрясающим. Я изо всех  сил  старался  увидеть  в
темноте и верил, что мог различить силуэт человека, стоявшего  примерно  в
пятнадцати ярдах от меня. Фигура почти сливалась с кустами; она как  будто
хотела скрыться. Я  пристально  вглядывался  момент  и  мог  действительно
разобрать силуэт человека в поле моего восприятия, даже хотя он и старался
спрятаться за темными очертаниями кустов. Тогда логичная мысль пришла  мне
в голову:  этим  человеком  должен  быть  дон  Хуан,  который  должен  был
следовать за нами все время. Мгновенно я стал убежден, что это было так, я
также понял, что я не мог больше  различать  его  силуэт;  все,  что  было
передо мной, это неразличимая темная масса пустынного чапараля.
     Я пошел к месту, где я видел человека, но не мог никого  найти.  Дона
Хенаро также нигде не было видно, и, так как  я  не  знал  дороги,  я  сел
ждать. Через полчаса дон Хуан и дон Хенаро пришли. Они громко  звали  меня
по имени. Я встал и присоединился к ним.
     Мы шли к дому в полной тишине. Я приветствовал этот  антракт  тишины,
потому что я чувствовал себя совершенно дезориентированным. Фактически,  я
чувствовал себя неизвестным самому себе.  Дон  Хенаро  сделал  что-то  для
меня, что-то, что удерживало меня от формулирования моих мыслей тем путем,
каим я привык это делать.  Мне  стало  это  очевидно,  когда  я  сидел  на
тропинке. Я автоматически проверил время, когда  сел,  и  затем  оставался
спокойным, как будто мой ум был выключен. Все  же,  я  сидел  в  состоянии
настороженности, какую я никогда не испытывал прежде. Это  было  состояние
безмыслия, возможно, сравнимое с беззаботностью ко всему.  Мир,  казалось,
был в течение этого времени,  в  странном  равновесии:  я  ничего  не  мог
добавить к нему и ничего не мог вычесть из него.
     Когда мы пришли к дому, дон Хенаро  раскатал  соломенный  мат  и  лег
спать. Я чувствовал  необходимость  воспроизвести  свои  переживания  дону
Хуану. Но он не позволил мне говорить.

     13 октября 1970 года.
     - Я думаю, что я понял то, что дон  Хенаро  пытался  сделать  прошлой
ночью, - сказал я дону Хуану.
     Я сказал это для того, чтобы вызывать его на разговор. Его постоянные
отказы разговаривать лишали меня присутствия духа.
     Дон Хуан улыбнулся и медленно покачал головой, как  будто  соглашаясь
со мной. Я должен был принять этот жест  как  подтверждение,  если  бы  не
странный блеск в его глазах. Его глаза как будто смеялись надо мной.
     - Ты думаешь, я не понимаю, да? - спросил я непридужденно.
     - Я полагаю, да... Понимаешь, на самом деле; ты понимаешь, что Хенаро
был позади тебя в то время. Однако, понимание - это не настоящее дело.
     Его утверждение, что дон Хенаро был позади меня все  время,  потрясло
меня. Я попросил его объяснить это.
     - Твой ум направлен так, что ищет только одну сторону этого, - сказал
он.
     Он взял сухую ветку и стал двигать ею по воздуху.  Он  не  бросал  ее
воздух и не рисовал фигуры;  то,  что  он  делал,  походило  на  движения,
которые он делает своими пальцами, когда вычищает сор из кучи  зерна.  Его
движения были подобны мягкому уколу или царапанью воздуха веткой.
     Он обернулся и посмотрел на меня, а  я  машинально  пожал  плечами  в
недоумении. Он стал чертить ближе и повторять свои движения, сделав восемь
точек на земле. Он обвел первую точку.
     - Ты здесь, - сказал он. - Все мы здесь - это чувство, и мы двигаемся
отсюда сюда.
     Он описал вторую, которую он начертил прямо над первой точкой.  Затем
он стал двигать своей веткой взад и  вперед  между  двумя  точками,  чтобы
изобразить тяжелое движение.
     - Однако,  человек  имеет  еще  шесть  точек,  которыми  он  способен
управлять, - сказал он. - Большинство людей ничего не знают о них.
     Он поместил свою ветку между первой и второй точками  и  ткнул  землю
ею.
     - Движение между этими двумя  точками  ты  называешь  пониманием.  Ты
делал это всю свою жизнь. Когда ты говоришь, что понимаешь мое знание,  ты
не делаешь ничего нового.
     Затем он соединил  некоторые  из  восьми  точек  линиями;  получилась
вытянутая трапецевидная фигура, которая имела восемь центров  с  неровными
лучами.
     - Каждая из этих шести оставшихся точек - это мир, точно так же,  как
чувство или понимание - это два мира для тебя, - сказал он.
     - Почему здесь восемь точек?  Почему  не  бесконечное  число,  как  в
круге? - спросил я.
     Я начертил круг на земле. Дон Хуан улыбнулся.
     - Насколько я знаю,  есть  только  восемь  точек,  которыми  чедловек
способен управлять. Возможно, люди не могут превысить этого.  И  я  сказал
управлением, не пониманием, что ты получил?
     Его тон был таким забавным, что я засмеялся. Он подражал или, скорее,
передразнивал мое настаивание на точном употреблении слов.
     - Твоя проблема в том, что ты хочешь все понять,  а  это  невозможно.
Если ты настаиваешь на понимании, ты не учитываешь всю  свою  судьбу,  как
человеческого существа. Твой  камень  преткновения  цел.  Поэтому,  ты  не
сделал почти ничего за все эти годы.  Ты,  правда,  вытряхнулся  из  своей
полной  дремоты,  но  этого  можно   было   достичь   при   любых   других
обстоятельствах.
     После паузы дон Хуан велел мне подняться, потому что мы собирались  к
водному каньону. Когда мы садились в мою  машину,  из-за  дома  вышел  дон
Хенаро и присоединился к нам. Мы проехали часть пути, а затем пошли пешком
в глубоком ущелье. Дон Хуан выбрал место в  тени  большого  дерева,  чтобы
отдохнуть.
     - Ты однажды упомянул, - начал дон Хуан,  -  что  твой  друг  сказал,
когда вы наблюдали лист, падавший с самой вершины  сикомора,  что  тот  же
самый лист не упадет снова с того же самого сикомора никогда  в  вечности,
помнишь?
     Я вспомнил, что рассказывал ему об этом случае.
     - Мы у большого дерева, - продолжал он, - и теперь, если мы посмотрим
на другое дерево перед нами, мы  можем  увидеть  лист,  падающий  с  самой
вершины. Он указал мне смотреть. На другой  стороне  оврага  было  большое
дерево, его листья были пожелтевшими и сухими. Он побудил  меня  движением
своей своей головы сохранять взгляд  на  дереве.  После  нескольких  минут
ожидания с вершины сорвался лист и начал падать на землю;  он  ударился  о
другие листья и  ветки  дерева  три  раза,  прежде  чем  упал  на  высокий
подлесок.
     - Ты видел его?
     - Да.
     - Ты скажешь, что тот же самый лист никогда снова не упадет с того же
самого дерева, правда?
     - Правда.
     - Насколько ты понимаешь - это истина. Но  это  только  насколько  ты
понимаешь. Смотри снова.
     Я машинально  взглянул  и  увидел  падающий  лист.  Он  действительно
ударялся о те же самые листья и ветки, что и предыдущий лист. Я как  будто
смотрел текущую  телевизионную  передачу.  Я  проследил  за  волнообразным
падением листа, пока он не упал на землю. Я поднялся узнать, были  ли  это
два  листа,  но  высокий  подлесок   вокруг   дерева   препятствовал   мне
рассмотреть, где лист действительно приземлился.
     Дон Хуан рассмеялся и велел мне сесть.
     Смотри, - сказал он, указав своей головой на вершину  дерева.  -  Там
падает тот же самый лист снова.
     Я еще раз увидел лист, падающий точно таким же  образом,  что  и  два
предыдущие.
     Когда он упал, я знал, что дон  Хуан  собирается  указать  мне  снова
посмотреть на вершину дерева, но прежде,  чем  он  сделал  это,  я  поднял
глаза.  Лист  падал  снова.  Тогда  я  понял,  что  только  видел   первый
сорвавшийся лист, или, скорее, первый раз лист упал, когда я видел  его  с
того мгновения, когда он отделился от ветки; другие три раза лист был  уже
упавшим, когда я поднимал голову посмотреть.
     Я сказал это дону Хуану и настаивал, чтобы он объяснил мне то, что он
делал.
     - Я не понимаю, как ты заставляешь меня видеть повторение того, что я
видел прежде. Что ты сделал со мной, дон Хуан?
     Он засмеялся, но не отвечал, и я настаивал,  что  он  должен  сказать
мне, как я мог видеть этот лист, падающим снова и снова. Я сказал, что, по
моему мнению, это невозможно.
     Дон Хуан сказал, что его разум говорит ему то же самое, однако, я был
свидетелем падения листа снова и снова. Затем он повернулся к дону Хенаро.
     - Не так ли? - спросил он.
     Дон Хенаро не ответил. Его глаза были сосредоточены на мне.
     - Это невозможно! - сказал я.
     - Ты привязан! - воскликнул дон Хуан. - Ты привязан к своему разуму.
     Он объяснил, что лист падал снова и снова с того  же  самого  дерева,
если только я остановлю попытки понять. Доверительным тоном он сказал мне,
что вся вещь у меня прошла удачно, но, однако, моя мания всегда  ослепляла
меня в конце.
     - В этом нечего понимать. Понимание  -  это  только  очень  небольшое
дело, очень маленькое, - сказал он.
     В этот момент дон Хенаро встал.  Он  бросил  острый  взгляд  на  дона
Хуана, их глаза встретились и дон Хуан посмотрел на землю перед собой. Дон
Хенаро стоял передо мной и начал размахивать своими руками в стороны, взад
и вперед ритмично.
     - Смотри, Карлуша, - сказал он. - Смотри! Смотри!
     Он издал чрезвычайно резкий, свистящий звук.  Это  был  звук  чего-то
рвущегося. Точно в то  мгновение,  когда  раздался  звук,  я  почувствовал
ощущение пустоты внизу моего живота. Это было ужасно мучительное  ощущение
падения, не болезненного, но,  скорее,  неприятного  и  поглощающего.  Это
продолжалось несколько секунд, а затем спало, оставив странный зуд в  моих
коленях. В то время, как длилось ощущение, я переживал другой  невероятный
феномен. Я увидел дона Хенаро на вершине гор, которые  были,  возможно,  в
десяти милях. Восприятие длилось только несколько секунд и  случилось  так
неожиданно, что у меня не было времени действительно рассмотреть его. Я не
мог воскресить, видел ли я человеческую фигурку на вершине  горы  или  это
был уменьшенный образ дона Хенаро. Я не мог даже вспомнить, был ли это дон
Хенаро или нет. Однако, в этот момент для меня не было никакого  сомнения,
что я видел его, стоящим на вершине гор. Однако, в тот момент  я  подумал,
что я не мог различить человека в десяти милях, и восприятие исчезло.
     Я повернулся, чтобы посмотреть на дона Хенаро, но его не было.
     Недоумение, которое я переживал, было таким же удивительным, как  все
другое, что случалось со мной. Мой ум согнулся от напряжения. Я чувствовал
себя совершенно дезориентированным.
     Дон Хуан встал и велел мне закрыть нижнюю часть моего живота руками и
плотно прижать ноги к телу в  этом  положении.  Мы  в  молчании  некоторое
время, а затем он сказал,  что  действительно  собирался  воздержаться  от
объяснения чего-нибудь мне, потому  что  только  действуя,  человек  может
стать магом. Он посоветовал  мне  немедленно  уехать,  иначе  дон  Хенаро,
возможно, убьет меня в своем усилии помочь мне.
     - Ты собираешься изменить направление, - сказал он, - и ты  разобьешь
свои оковы.
     Он сказал, что мне нечего было понимать в действиях его и дона Хенаро
и что маги были вполне способны совершать необыкновенные проявления.
     - Хенаро и я действуем отсюда, -  сказал  он  и  указал  на  один  из
центров на своей диафрагме. - а это центр понимания, и все же  ты  знаешь,
что это такое.
     Я хотел сказать, что я в действительности не знал, о чем он  говорил,
но он не дал мне времени, встал и указал мне следовать за  ним.  Он  начал
идти быстро необыкновенно, и я, пыхтя и потея, старался  не  отставать  от
него.
     Когда мы сели в машину, я огляделся, ища дона Хенаро.
     - Где он? - спросил я.
     - Ты знаешь, где он, - резко ответил дон Хуан.
     Прежде, чем уехать, я посидел с ним, как я делал всегда. У меня  было
непреодолимое побуждение спросить разъяснений. Как  говорит  дон  Хуан,  -
объяснения - это в действительности мое потакание себе.
     - Где дон Хенаро? - осторожно спросил я.
     - Ты знаешь, где, - сказал  он.  -  все  же  ты  каждый  раз  терпишь
поражение, потому что ты настаиваешь на понимании. Например, ты знал в  ту
ночь, что Хенаро был позади тебя все время, ты даже  повернулся  и  увидел
его.
     - Нет, - запротестовал я. - нет, я не знал этого.
     Я был искренен в этом. Мой ум отказывался принять этот  вид  влияния,
как "реальное", и, однако, после десяти лет ученичества с доном Хуаном мой
ум не мог больше защищать мои старые обычные критерии того,  что  является
реальным. Однако, все предположения, которые я  до  сих  пор  возбуждал  о
природе   реальности,   были    просто    интеллектуальным    махинациями;
доказательством тому было то, что под давлением действий дона Хуана и дона
Хенаро, мой ум зашел в тупик.
     Дон Хуан посмотрел на меня, и в его глазах была такая печаль,  что  я
заплакал. Слезы потекли сами. В первый раз  в  своей  жизни  я  чувствовал
обременяющий вес моего разума. Неописуемая мука овладела мной. Я  невольно
завыл и обнял его. Он быстро стукнул меня  суставами  пальцев  по  макушке
моей головы. Я почувствовал это как волну вниз по позвоночнику. Это  имело
отрезвляющее действие.
     - Ты слишком много потакаешь себе, - сказал он мягко.



                                  ЭПИЛОГ

     Дон Хуан  медленно  ходил  вокруг  меня.  Он,  казалось,  раздумывал,
говорить или не говорить что-то мне. Дважды он останавливался и, казалось,
передумывал.
     - Вернешься ты или нет - это совершенно неважно,  -  наконец,  сказал
он. - однако, теперь тебе необходимо жить, как воину. Ты всегда знал  это,
теперь ты просто в положении, что  вынужден  использовать  нечто,  чем  ты
пренебрегал прежде. Но ты должен бороться за это  знание;  оно  не  просто
дано тебе; оно не просто вручено тебе свыше. Ты должен выбить его из себя.
Все же, ты все еще светящееся существо. Ты  все  еще  собираешься  умереть
подобно всем другим. Я однажды говорил тебе, что ничего нельзя изменить  в
светящемся яйце.
     Он помолчал момент. Я знал, что он смотрел на меня, но я избегал  его
глаз.
     - Ничто реально не изменилось в тебе, - сказал он.




                             Карлос КАСТАНЕДА

                         РАЗГОВОРЫ С ДОНОМ ХУАНОМ


                  ...Не имеет значения, что кто-либо говорит или делает...
              Т_ы_  с_а_м_ должен быть безупречным человеком...
                  ...Нам требуется _в_с_е  _н_а_ш_е  _в_р_е_м_я  _и _в_с_я
              н_а_ш_а  _э_н_е_р_г_и_я, чтобы победить идиотизм в себе. Это
              и есть то,  что имеет значение.  Остальное  не имеет никакой
              важности...
                                                                  Дон Хуан
                                      (К. Кастанеда  "Второе Кольцо силы")


                                 ВВЕДЕНИЕ

     Летом  1960  года,  будучи  студентом  антропологии   Калифорнийского
университета,  что  в  Лос-Анжелесе,  я  совершил  несколько  поездок   на
юго-запад, чтобы собрать сведения о лекарственных растениях,  используемых
индейцами тех мест. События, о которых я описываю здесь, начались во время
одной из поездок.
     Ожидая автобуса  в  пограничном  городке,  я  разговаривал  со  своим
другом, который был моим гидом и помощником в моих исследованиях. Внезапно
наклонившись, он указал мне на седовласого старого индейца, сидевшего  под
окошком, который, по  его  словам,  разбирался  в  растениях,  особенно  в
пейоте. Я попросил приятеля представить меня этому человеку.
     Мой друг подошел к нему и поздоровался. Поговорив с ним немного, друг
жестом подозвал меня и тотчас отошел, не позаботившись о  том,  чтобы  нас
познакомить... Старик ни в коей мере не был удивлен. Я представился, а  он
сказал, что его зовут Хуан и что он к моим услугам. По моей инициативе  мы
пожали друг  другу  руки  и  немного  помолчали.  Это  было  не  натянутое
молчание, но спокойствие естественное и ненапряженное с обеих сторон.
     Хотя его темное лицо и морщинистая шея  указывали  на  возраст,  меня
поразило, что его тело было крепкое и мускулистое...  Я  сказал  ему,  что
интересуюсь лекарственными растениями. Хотя, по правде  сказать,  я  почти
совсем ничего не знал о пейоте, я претендовал на то, что знаю очень  много
и даже намекнул, что ему будет очень полезно поговорить со мной.
     Когда я болтал в таком духе, он медленно кивнул и посмотрел на  меня,
но ничего не сказал. Я отвел глаза от него, и мы кончили тем,  что  сидели
против друг друга в гробовом молчании. Наконец, как мне показалось,  после
очень долгого времени, дон Хуан  поднялся  и  выглянул  в  окно.  Как  раз
подходил его автобус. Он попрощался и покинул станцию.
     Я был раздражен тем, что говорил ему чепуху и тем, что он видел  меня
насквозь.
     Когда мой друг вернулся, он попытался утешить меня в моей  неудаче...
Он объяснил, что старик часто бывает молчалив и необщителен - и все-таки я
долго не мог успокоиться.
     Я постарался узнать, где  живет  дон  Хуан,  и  потом  несколько  раз
навестил его. При каждом визите я пытался спровоцировать его на обсуждение
пейота, но безуспешно... Мы стали, тем не менее, очень хорошими  друзьями,
и  мои  научные  исследования  были   забыты   или,   по   крайней   мере,
перенаправлены в русло весьма далекое от моих первоначальных намерений.
     Друг, который представил меня  дону  Хуану,  рассказал  позднее,  что
старик не был уроженцем аризоны, где мы с ним встретились, но был индейцем
племени яки из штата сонора в мексике.
     Сначала я видел в доне Хуане просто  довольно  интересного  человека,
который  много  знал  о  пейоте  и  который  замечательно  хорошо  говорил
по-испански. Но люди, с которыми он жил, верили, что он  владеет  каким-то
"секретным знанием", что он был "брухо". Испанское слово "брухо"  означает
одновременно врача, колдуна, мага.  Оно  обозначает  человека,  владеющего
необыкновенными и, чаще всего, злыми силами.
     Я был знаком с доном Хуаном целый год, прежде, чем  вошел  к  нему  в
доверие. Однажды он рассказал, что  имеет  некоторые  знания,  которые  он
получил от учителя - "бенефактора" (благоприятный фактор) - как он называл
его, - который направлял его в своего рода ученичестве. Дон Хуан,  в  свою
очередь, взял меня в свои ученики, но предупредил, что мне  нужно  принять
твердое решение, ибо обучение будет долгим и утомительным.
     Рассказывая о своем учителе, дон Хуан  использовал  слово  "диаблеро"
(по-испански диабло - черт)  позднее  я  узнал,  что  диаблеро  -  термин,
используемый только соноракскими индейцами. Он относится к злому человеку,
который практикует черную магию  и  способен  превращаться  в  животных  -
птицу, собаку, койота или любое другое существо.
     Во время одной из поездок в  сонору,  со  мной  произошел  любопытный
случай, хорошо иллюстрирующий чувства индейцев к диаблеро... Как-то  ночью
я ехал с  двумя  испанскими  друзьями,  когда  я  увидел  крупную  собаку,
пересекшую дорогу. Один из моих друзей сказал, что это была не  собака,  а
гигантский койот. Я притормозил и подъехал к краю  дороги,  чтобы  получше
разглядеть животное. Постояв несколько секунд в свете фар, оно скрылось  в
чапарале.
     Это был, без  сомнения,  койот,  но  в  два  раза  крупнее  обычного.
Возбужденно переговариваясь, мои друзья пришли  к  выводу,  что  это  было
необычное животное и, скорее всего, что это мог  быть  диаблеро.  Я  решил
воспользоваться  этим  случаем  и  расспросить  индейцев  о  их   вере   в
существование диаблеро. Я говорил со многими людьми,  рассказывая  им  эту
историю и задавая  им  вопросы.  Следующие  три  разговора  показывают  их
типичные реакции.
     - Ты думаешь, это был койот, Чой? - спросил я молодого человека после
того, как он выслушал эту историю.
     - Кто знает? Хотя для койота он явно великоват.
     - А тебе не кажется, что это диаблеро?
     - Ну, что за ерунда! Такого не бывает.
     - Почему ты так думаешь, Чой?
     - Люди выдумывают всякое. Я бьюсь об заклад, что если  бы  ты  поймал
его, то убедился бы, что это собака. Вот я однажды отправился по делам,  я
поднялся до рассвета и оседлал лошадь... Выехал я  до  рассвета  и  увидел
темную тень на дороге, похожую на большое животное. Моя лошадь шарахнулась
и выкинула меня из седла... Я тоже перепугался. Но это оказалась  женщина,
шедшая в город.
     - Ты хочешь сказать, Чой, что ты не веришь в существование диаблеро?
     - Диаблеро? Что такое диаблеро? Скажи мне, что такое диаблеро?
     - Я не знаю, Чой. Мануэль, который ехал со мной  той  ночью,  сказал,
что этот койот мог быть диаблеро. Может быть, ты мне расскажешь, что такое
диаблеро?
     - Говорят, что диаблеро - это брухо, который  может  принимать  любую
форму, какую он хочет принять. Но каждый ребенок  знает,  что  это  враки.
Старики здесь набиты  историями  о  диаблеро.  Но  ты  не  найдешь  ничего
подобного среди нас, молодежи.
     - Что за животное это было, как ты думаешь, донна Лус?  -  спросил  я
женщину средних лет.
     - Лишь бог знает наверняка. Но я думаю, что это был  не  койот.  Есть
вещи, которые только кажутся койотами, но не являются ими  в  самом  деле.
Да, а бежал твой койот, или он ел?
     - Большую часть времени он стоял, но когда я в первый раз увидел его,
то мне показалось, что он что-то ел.
     - А ты уверен, что он ничего не тащил во рту?
     - Может быть, и нес. Но скажи мне, какая разница?
     - Разница есть... Если он тащил что-нибудь, то это был не койот.
     - Что же это было тогда?
     - Это был мужчина или женщина.
     - Как вы называете таких людей, донна Лус?
     Она не отвечала. Я настаивал еще некоторое время, но  безрезультатно.
Наконец, она сказала, что не знает. Я спросил, не называют ли таких  людей
диаблеро, и она сказала, что это одно из названий, даваемых им.
     - А ты знаешь какого-нибудь диаблеро? - спросил я.
     - Я знала одну женщину,  -  ответила  она,  -  она  была  убита.  Это
произошло,  когда  я  была  еще   девочкой...   Женщина,   как   говорили,
превращалась в суку, и как-то раз  ночью  собака  забежала  в  дом  белого
человека, чтобы украсть сыр. Он застрелил ее из пистолета. И в  тот  самый
момент, как собака подохла в доме белого  человека,  -  женщина  умерла  в
своей хижине. Ее родственники собрались вместе, пришли к белому человеку и
потребовали выкуп. И ему пришлось немало выложить за ее убийство.
     - Как же они могли требовать выкуп, если он убил лишь собаку.
     - Они сказали, что белый знал, что это не собака, потому  что  с  ним
были другие люди, и все они видели, что собака встала на  задние  лапы  и,
как человек, потянулась к сыру, который лежал на  подносе,  подвешенном  к
крыше. Люди ждали вора, так как сыр того белого  человека  исчезал  каждую
ночь. Когда тот человек убивал вора, он знал, что это не собака.
     - Есть ли диаблеро теперь, донья Лус?
     - Подобные вещи очень секретны. Говорят, что больше диаблеро нет,  но
я сомневаюсь в этом, потому что кто-нибудь  из  семейства  диалеро  обязан
изучить то, что знает о диаблеро. У диаблеро есть свои законы, и  один  из
них состоит в том, что диаблеро должен обучить своим  секретам  одного  из
своего рода.
     - Как ты думаешь, что это было  за  животное,  Хенаро?  -  спросил  я
одного глубокого старика.
     - Какя-нибудь собака, что же еще?
     - А, может быть, диаблеро?
     - Диаблеро? Ты с ума сошел! Их же не существует.
     - Подожди, их нет теперь или же не было никогда?
     - Одно время они были, да. Это всем известно. Каждый  это  знает.  Но
люди их боялись и поубивали их всех.
     - Кто убил их, Хенаро?
     - Кто-кто, люди, конечно. Последний диаблеро, о котором я  знал,  был
с... Он убил десятки, может быть, сотни людей  своим  колдовством.  Мы  не
могли этого стерпеть, и люди  собрались  вместе,  захватили  его  врасплох
среди ночи и сожгли живьем...
     - Когда это было, Хенаро?
     - В 1942 году.
     - Ты видел это сам?
     - Нет. Но люди до сих пор  говорят  об  этом.  Говорят,  от  него  не
осталось пепла, даже несмотря на то, что костер был сделан из сырых  дров.
Все, что нашли, так это большую лужу грязи...
     Хотя дон Хуан определил своего бенефактора, как диаблеро, он  никогда
не называл место, где он учился и ни разу не назвал имени своего  учителя.
Фактически, дон Хуан рассказал ничтожно мало о своей  личной  жизни.  Все,
что он сообщил, так это то, что он родился на юго-западе в 1891 году,  что
он провел почти всю свою жизнь в Мексике, что в 1900 году его  семья  была
изгнана  мексиканским  правительством  в  Центральную  Мексику  вместе   с
тысячами других соноракских индейцев и что он жил в  Центральной  и  Южной
Мексике  до  1940  года.  Таким  образом,   поскольку   дон   Хуан   много
путешествовал, то и его знания могут быть  продуктом  многих  влияний.  И,
несмотря на то, что он считал себя индейцем из Соноры, я  не  был  уверен,
можно ли привязать его знания  только  к  культуре  соноракских  индейцев.
Однако... Однако, здесь я  не  намерен  определять  точно  его  культурное
происхождение.
     Мое ученичество у дона Хуана началось в июне 1961 года и до  этого  я
не  встречался  с  ним   часто,   но   беседовал   с   ним   всегда,   как
антрополог-наблюдатель. Во время этих первых  разговоров  я  делал  записи
описательного  характера.  Позднее,  по  памяти,  я  восстанавливал   весь
разговор. Однако, когда я  стал  его  учеником,  этот  метод  стал  весьма
затруднительным, так как разговоры затрагивали много различных тем.  Потом
дон Хуан все-таки разрешил мне, после долгих протестов, открыто записывать
все, что сказано. Мне очень хотелось также фотографировать и делать записи
на магнитофоне, но он этого не позволил.
     Мое ученичество проходило вначале в Аризоне, а затем  в  Соноре,  так
как дон Хуан в период моего учения переехал в Мексику. Распорядок, которым
я пользовался, состоял в том, чтобы видеться с ним по нескольку дней и как
можно чаще. Мои визиты стали более частыми и длительными в  летние  месяцы
1963-64 гг. Оглядываясь назад, я теперь считаю, что такой  метод  тормозил
мое продвижение, так как он не давал мне  полностью  попасть  под  влияние
учителя, в чем я очень нуждался для успешного  обучения.  Однако,  с  моей
личной  точки  зрения,  этот  метод  был  полезен  тем,  что   давал   мне
определенную несвязанность, а  это,  в  свою  очередь,  обостряло  чувство
критического восприятия, которое было  бы  невозможным,  будь  я  учеником
постоянно, без перерывов. В сентябре 1965 года я добровольно отказался  от
ученичества.
     После моего отказа от ученичества мне нужно было осознать то,  что  я
пережил, а то, что я испытал, мне нужно было уложить  в  странную  систему
индейских верований.  С  самого  начала  моего  обучения  для  меня  стало
очевидным, что учение дона Хуана имеет четкий внутренний строй. Как только
он начал преподавать его мне, он  давал  свои  объяснения  в  определенном
порядке.  Распознать  этот  порядок  и  понять  его  оказалось  для   меня
труднейшей задачей. В связи с моей неспособностью понять я и через  четыре
года ученичества все еще был начинающим. Было ясно, что знание дона  Хуана
и метод, которым он преподавал, были теми же, что  и  у  его  бенефактора,
поэтому мои трудности в  понимании  его  учения  были  аналогичны  тем,  с
которыми встретился он сам. Дон Хуан сам  указал  на  наше  сходство,  как
начинающих, упомянув случайно о своей неспособности понять учителя в  пору
своего ученичества. Это замечание привело  меня  к  убеждению,  что  любой
начинающий - индеец или не индеец, - получает знания  невоспринимаемыми  с
точки зрения каких-либо характеристик или систем тех явлений,  которые  он
испытывает. Лично я, как западный человек, нашел эти характеристики такими
запутанными, что было совершенно невозможно объяснить их в системе понятий
моей собственной каждодневной жизни; и я был вынужден прийти к заключению,
что любая попытка классифицировать мой  полевой  материал  своими  словами
была бы неудачной.
     Таким образом, для меня стало очевидно, что знание дона Хуана следует
рассматривать в том плане, в каком он сам его понимает. Лишь в этом  плане
оно  может  быть  очевидным  и  убедительным.   Пытаясь   совместить   мои
собственные взгляды с таковыми дона Хуана, я понял, однако, что  когда  бы
он  ни  пытался  объяснить  свое  знание  мне,  он  использовал   понятия,
относящиеся к понятным для него. Поскольку эти понятия  и  концепции  были
чужды мне, попытки понять его учение так, как он  его  понимал,  поставили
меня в тупик. Поэтому моей первой  задачей  было  определить  его  порядок
изложения концепций... Работая в этом направлении, я заметил, что дон Хуан
сам  сделал  особое  ударение  на  определенную  часть  своего  учения   -
использование галлюциногенных  растений.  На  основе  этого  заключения  я
пересмотрел свою собственную  схему  категорий.  Дон  Хуан  использовал  в
отдельности и в различных обстоятельствах  три  галлюциногенных  растения:
кактус (пейотль), дурман и грибы, вероятно.
     Задолго до своего контакта с европейцами американские индейцы знали о
галлюциногенных свойствах этих растений. Из-за своих свойств эти  растения
широко  применялись  для  получения  удовольствия,  для  лечения   и   для
достижения состояния экстаза. Особую часть своего учения дон Хуан посвящал
получению  силы;  силы,  которую  он  называл   _о_л_л_и_.   Он   объяснял
использование его для достижения мудрости или знания того,  как  правильно
жить.
     Дон Хуан понимал значение растений  в  их  способности  продуцировать
состояния особого восприятия в человеческом существе.  Он  вводил  меня  в
последовательное постижение этих стадий  с  целью  развернуть  и  показать
ценность своего знания. Я назвал их "состояния необычной реальности", имея
в виду  необычную  реальность,  которая  противостоит  нашей  повседневной
жизни. В контексте учения дона Хуана эти  состояния  рассматривались,  как
реальные, хотя их реальность была отделена от обычной.
     Дон Хуан считал, что состояния необычной реальности были единственной
формой прагматического учения и единственным способом достижения силы.  Он
упоминал, что все прочие пути его учения были  случайными  для  достижения
силы. Эта точка зрения  определяла  отношение  дона  Хуана  ко  всему,  не
связанному прямо с состоянием необычной реальности.
     В моих полевых записках разбросаны замечания относительно  того,  что
чувствовал дон Хуан. Например, в  одном  из  разговоров  он  заметил,  что
некоторые предметы имеют в себе определенное количество силы;  он  сказал,
что они часто использовались колдунами (брухо) низшего порядка; что сам он
не испытывал особого уважения к предметам силы. Я часто  спрашивал  его  о
таких  предметах,  но  он,  казалось,  был  совершенно  незаинтересован  в
обсуждении этого предмета. Когда на эту тему в другой раз зашла речь,  он,
однако, внезапно согласился рассказать о них.
     - Есть определенные предметы, которые наделены силой, - сказал он.  -
есть масса таких предметов, которые используются могущественными людьми  с
помощью  дружественных  духов.  Эти  предметы-инструменты  -  не   обычные
инструменты, а инструменты смерти. Все же это только  инструменты.  У  них
нет силы учить. Правильно говоря,  они  относятся  к  категории  предметов
войны и предназначены для удара. Они созданы для того, чтобы убивать.
     - Что это за предметы, дон Хуан?
     - Они в реальности не предметы, скорее это разновидности силы.
     - Как модно заполучить эти разновидности силы, дон Хуан?
     - Это зависит от типа предмета, который нужен тебе.
     - А какие они бывают?
     - Я уже говорил, что их много. Все, что угодно, может быть  предметом
силы.
     - Ну, а какие являются самыми сильными?
     - Сила предмета зависит от его владельца, от того, каким человеком он
является. Предметы силы,  употребляемые  низшими  колдунами  -  почти  что
шутка; сильный же, мужественный, могущественный брухо дает свою силу своим
инструментам.
     -  Какие  предметы  силы  наиболее  обычны  тогда?   Какие   из   них
предпочитают большинство колдунов?
     - Тут нет предпочтения. Все они предметы силы. Все одно и то же.
     - Есть ли у тебя какие-нибудь, дон Хуан? - он не ответил,  он  просто
смотрел на меня и смеялся. Долгое время он ничего не отвечал, и я подумал,
что раздражаю его своими вопросами...
     - Есть ограничения для этих типов силы, - продолжал он,  -  но  я  не
уверен, что это будет тебе понятно. Я потратил чуть ли не всю жизнь, чтобы
понять это: _о_л_л_и_ может открыть все секреты этих низших сил,  показав,
что это детские игрушки. Одно время  у  меня  были  инструменты  подобного
рода, я был очень молод.
     - Какие предметы силы у тебя были?
     - "Маис-пинто" - кристаллы и перья.
     - Что такое "маис-пинто", дон Хуан?
     - Это небольшой участок, вырост зерна, который имеет в своей середине
язычок красного цвета.
     - Это один единственный вырост?
     - Нет, брухо владеет 48-ю выростами.
     - Для чего эти выросты, дон Хуан?
     - Любой из них может убить человека, войдя в его тело.
     - Как вырост попадает в тело человека?
     - Это предмет силы, и его силы заключаются, помимо  всего  прочего  в
том, что он входит в тело.
     - Что он делает, когда войдет в тело?
     - Он растворяется в теле, затем оседает в  груди  или  на  кишечнике.
Человек заболевает и, за исключением тех случаев, когда брухо, который его
лечит, сильнее, чем тот, который околдовал,  он  умрет  через  три  месяца
после того, как вырост вошел в его тело.
     - Есть ли какой-нибудь способ вылечить его?
     - Единственный способ - это высосать вырост из тела,  но  очень  мало
брухо осмеливаются делать это. Брухо  может  добиться  успеха  и  высосать
вырост, но, если он недостаточно  могуществен,  чтобы  извергнуть  его  из
себя, то этот вырост попадет в него самого и убьет его.
     - Но каким образом вырост проникает в чье-либо тело?
     - Чтобы объяснить тебе это, я должен  объяснить  тебе  колдовство  из
зерен, которое является одним из самых сильных, какие я  знаю.  Колдовство
делается двумя выростами. Один  из  них  помещают  внутрь  бутона  желтого
цветка. Цветок затем помещают в такое место, где он  войдет  в  контакт  с
жертвой; где тот ходит каждый день, или любое другое место, где он  обычно
бывает. Как только жертва наступит на вырост или коснется его как-либо,  -
колдовство исполнено, вырост растворится в теле.
     - Что случится с выростом после того, как человек его коснется?
     - Вся его сила уходит в человека, и вырост свободен. Это  уже  совсем
иной вырост. Он может быть оставлен на месте колдовства или сметен прочь -
не имеет значения. Лучше замести его под кусты, где птица подберет его.
     - Может ли птица съесть его прежде, чем его коснулся человек?
     - Нет, таких глупых птиц нет, уверяю тебя.  Птицы  держатся  от  него
подальше.
     Затем дон Хуан описал очень  сложную  процедуру,  путем  которой  эти
выросты могут быть получены.
     - Ты должен понимать, что "маис-пинто" - это лишь инструмент,  но  не
о_л_л_и, - сказал он. - Когда ты сделаешь для себя это разделение, у  тебя
не будет здесь проблем. Но если ты рассматриваешь такие  инструменты,  как
совершенные, ты - дурак.
     - Столь же сильны предметы силы, как _о_л_л_и_? - спросил я.
     Дон Хуан укоризненно рассмеялся, прежде, чем ответить. Казалось,  что
он очень старается быть терпеливым со мной.
     - Кристаллы, "маис-пинто" и перья - просто  игрушки  по  сравнению  с
о_л_л_и_. Это лишь трата времени - исследовать их, особенно для  тебя.  Ты
должен стараться заполучить _о_л_л_и_. Когда  ты  преуспеешь  в  этом,  ты
поймешь то, что я говорю тебе сейчас. Предметы силы, - это все равно,  что
игрушки для детей.
     - Не пойми меня неверно, дон Хуан, - запротестовал я. - Я хочу  иметь
о_л_л_и_, но я также хочу знать все, что смогу. Ты сам говорил, что знание
- это сила.
     - Нет, - сказал он с чувством. - Сила покоится на  том,  какого  вида
знанием ты владеешь. Какой смысл от знания вещей, которые бесполезны?
     В системе поверий дона Хуана процесс  достижения  _о_л_л_и_  означал,
исключительно, эксплуатацию состояний  необычной  реальности,  которые  он
продуцировал во мне при помощи галлюциногенных растений.  Он  считал,  что
фиксируя внимание на этих состояниях  и  опуская  прочие  аспекты  знания,
которому он учил, я подойду к стройному взгляду на те явления,  которые  я
испытывал.
     Поэтому я разделил эту книгу на две  части.  В  первой  части  я  даю
выборки из моих полевых  заметок,  относящиеся  к  состояниям  необычайной
реальности,  которые  я  испытывал  во  время  моего  учения.  Поэтому   я
расположил свои записки так, чтобы они давали непрерывность повествования,
но они не всегда  оказываются  в  правильном  хронологическом  порядке.  Я
никогда не записывал состояние необычайной  реальности  ранее,  чем  через
несколько дней после того, как испытывал его; я ждал до тех пор, пока  мог
писать спокойно  и  объективно.  Однако,  мои  разговоры  с  доном  Хуаном
записывались по мере того, как они велись, сразу после  каждого  состояния
необычайной реальности. Поэтому, мои  отчеты  об  этих  разговорах  иногда
опережают  описание  самого   опыта.   Мои   полевые   записки   описывают
субъективную версию  того,  что  я  ощущал  во  время  опыта.  Эта  версия
излагается здесь точно так, как я излагал ее дону Хуану, который  требовал
полного и верного восстановления каждой детали и полного пересказа каждого
опыта.
     Во время записей этих опытов я добавил  отдельные  детали  в  попытке
охватить состояние необычайной реальности полностью. Мои  полевые  записки
также освещают содержание верований дона Хуана.
     Я сжал длинные страницы вопросов и ответов между доном Хуаном и  мной
для того, чтобы избежать возвратов разговоров в повторение. Но,  поскольку
я хочу также передать общее настроение наших разговоров, я  сокращал  лишь
те диалоги, которые ничего не добавили к моему пониманию его пути  знания.
Информация, которую дон Хуан давал мне о своем пути  знания,  всегда  была
спорадической, и на каждое высказывание с  его  стороны  приходились  часы
моих расспросов. Тем не менее, было бесчисленное число случаев,  когда  он
свободно раскрывал свое понимание.
     Во второй части этой  книги  я  даю  структурный  анализ,  выведенный
исключительно из материала, изложенного в первой части.




                           ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. УЧЕНИЕ


                                    1

     Мои заметки о моем первом занятии с доном Хуаном датированы  23  июля
1961 года. Это была  та  встреча,  с  которой  началось  учение...  Я  уже
несколько раз встречался с ним до этого, но лишь в  качестве  наблюдателя.
При каждом удобном случае я просил учить меня  о  пейоте.  Он  каждый  раз
игнорировал мою просьбу, но никогда не отказывал наотрез, и я истолковывал
его колебания, как возможность того, что он будет  склонен  поговорить  со
мной о своем знании.
     В этот раз он дал мне понять, что согласится на мою просьбу,  если  я
обладаю ясностью мысли и направленностью по отношению к тому, о чем прошу.
Для меня было невозможно выполнить это условие, так  как  моя  просьба  об
обучении была лишь средством установить с ним тесную связь. Я считал,  что
его знакомство с этим предметом может его расположить к тому, что он будет
более открыт и более склонен к разговорам и, тем самым, откроет  для  меня
дверь к своему  знанию  о  свойствах  (качествах)  растений.  Он,  однако,
истолковал мою просьбу буквально и интересовался лишь моей устремленностью
в желании учиться знанию о пейоте.

     Пятница, 23 июня 1961 года.
     - Ты будешь учить меня о пейоте, дон Хуан?
     - Почему ты хочешь знать об этом?
     - Я действительно хочу знать об этом. Разве  просто  хотеть  знать  -
недостаточная причина?
     - Нет, ты должен порыться в своем сердце и обнаружить,  почему  такой
молодой человек, как ты, хочет поставить себе такую задачу учения.
     - Почему ты учился этому сам, дон Хуан?
     - Почему ты спрашиваешь об этом?
     - Может, у нас обоих одна причина?
     - Сомневаюсь в этом. Я индеец. У нас разные пути.
     - Единственная причина - это то, что  я  _х_о_ч_у_  узнать  об  этом,
просто, чтобы знать. Но уверяю тебя, дон  Хуан,  что  у  меня  нет  плохих
намерений.
     - Я верю тебе. Я курил о тебе.
     - Что ты сказал?
     - Это сейчас неважно. Я знаю твои намерения.
     - Ты хочешь сказать, что видел сквозь меня?
     - Ты можешь называть это так.
     - Ну, а будешь ли ты учить меня?
     - Нет.
     - Это потому, что я не индеец?
     - Нет, потому, что ты не знаешь своего сердца. Что важно, так это то,
чтобы ты точно знал, почему хочешь связаться с этим. Учение о  "мескалито"
- крайне серьезно.

     Воскресенье, 25 июня 1961 года.
     В пятницу я весь день находился с доном Хуаном,  собираясь  уехать  в
семь часов вечера. Мы сидели на веранде перед его домом и  я  решился  еще
раз задать вопрос об его учении. Это уже был надоевший вопрос, и я  ожидал
получить отказ... Я спросил его, есть ли такой способ, при котором он  мог
бы принять просто мое желание, как если бы  я  был  индеец.  Он  долго  не
отвечал. Я был вынужден  ждать,  так  как  он,  казалось,  пытался  что-то
решить. Наконец, он сказал, что способ есть и начал объяснения.
     Он указал на то, что я устаю, когда сижу на полу и  что  мне  следует
найти "пятно" на полу, где я мог  бы  сидеть  без  усталости.  Я  сидел  с
поджатыми к подбородку коленями, обхватив ноги руками.  Когда  он  сказал,
что я устал, я понял, что спину мою ломит и что я совсем вымотан.
     Я ожидал, что он объяснит мне, что это за "пятно",  но  он  не  делал
этого. Я решил, что он думает,  что  мне  нужно  сменить  положение  тела,
поэтому поднялся и пересел ближе к нему. Он  запротестовал  и  подчеркнул,
что  "место"  означает  место,  где  человек   может   чувствоввать   себя
естественно счастливым и сильным. Он похлопал по месту,  где  я  сидел,  и
сказал, что это его собственное место и добавил, что  он  поставил  передо
мной задачу, которую я должен решить самостоятельно и немедленно.
     То,  что  он  имел  в  виду,  было  для  меня  загадкой.  Я  не  имел
представления ни с чего начать, ни даже что я должен делать.
     Несколько раз я просил его дать хоть какое-то объяснение или хотя  бы
намек на то, с чего следует начинать поиски места, где я буду  чувствовать
себя счастливым и сильным. Я настаивал на объяснении, что он имеет в виду,
так как ничего не понимал. Он предложил мне ходить по веранде, пока  я  не
найду пятно.
     Я поднялся и начал ходить по полу. Я чувствовал себя  очень  глупо  и
опять сел рядом с ним.
     Он, казалось, был очень недоволен мной и обвинил меня в том, что я не
слушаю его и сказал, что, по-видимому, я не хочу учиться. Через  некоторое
время, успокоившись, он объяснил мне, что не на каждом месте хорошо сидеть
или находиться и что  в  пределах  веранды  было  одно  место  уникальное,
"пятно", на котором мне будет лучше всего. Моей задачей было выделить  его
среди всех остальных мест.
     Основной чертой было то, что я должен "прочувствовать" все  возможные
места, пока я без всяких сомнений смогу определить, которое место то,  что
нужно.
     Я  возразил,  что,  хотя  веранда  и  не  очень  велика  (4_х_2.5_м),
возможных мест на ней масса и у меня займет очень много  времени  проверка
их. И что, поскольку  он  не  указал  размеров  пятна,  то  количество  их
возрастает до бесконечности. Но мои возражения пропали даром. Он  поднялся
и предупредил меня очень резко, что, может быть, у меня уйдут на это  дни,
но что, если я не решу проблему, то могу уезжать, так как ему будет нечего
сказать мне. Он подчеркнул, что сам  знает,  где  находится  "мое"  пятно,
поэтому я не смогу ему солгать. Он сказал, что  это  единственный  способ,
при помощи которого он сможет принять мое желание учиться о мескалито, как
достаточную причину. Он добавил, что в его мире ничего не было подарком  и
все, что есть в нем, чему можно учиться,  изучается  трудными  путями.  он
пошел в кусты за дом помочиться, потом вернулся прямо в дом  через  заднюю
дверь.
     Я думал, что задание найти определенное место счастья было просто его
способом отделаться от меня. Однако, я поднялся и начал  шагать  туда-сюда
по веранде. Небо было ясным, и я мог хорошо видеть, как на самой  веранде,
так и рядом с ней. Должно быть, я ходил около  часа  или  более  того,  но
ничего не случилось, что открыло бы мне местонахождение "пятна".  Я  устал
шагать и сел. Через несколько минут я пересел на другое место, а затем  на
другое, пока таким полусистематическим  образом  не  прошел  весь  пол.  Я
старательно старался "почувствовать" разницу межде местами, но у  меня  не
было критерия для различия. Я чувствовал, что  напрасно  трачу  время,  но
оставался... Я оправдывал себя тем, что я приехал издалека лишь для  того,
чтобы встретиться с  доном  Хуаном,  и  мне  действительно  нечего  больше
делать.
     Я лег  на  спину  и  положил  руки  за  голову,  как  подушку.  Потом
перекатился на живот и полежал  так  немного.  Я  повторил  такой  процесс
перекатывания по всему полу. В первый раз мне показалось, что я  наткнулся
хоть на какой-то критерий. Я почувствовал себя теплее, лежа на спине.
     Я стал кататься опять, теперь в  обратную  сторону,  полежал  во  всю
длину пола лицом вниз там, где прежде я лежал на спине. Я испытывал то  же
самое ощущение тепла или холода в зависимости от того положения, в котором
я лежал, но разницы между местами не было.
     Затем мне пришла мысль, показавшаяся мне блестящей: место дона Хуана.
Я сел там и затем лег, сначала лицом вниз, а затем  на  спину,  но  и  это
место было совсем таким же, как и другие.
     Я встал. С меня было довольно. Я хотел распрощаться с  доном  Хуаном,
но мне было неудобно будить его. Я взглянул на свои часы.  Было  два  часа
ночи. Я катался по полу уже шесть часов.
     В этот момент дон Хуан вышел и пошел вокруг дома в кусты чапараля. Он
вернулся и встал у двери. Я чувствовал себя совершенно отверженным, и  мне
хотелось сказать ему что-нибудь отвратительное и уехать. Но  я  сообразил,
что это не его вина, что это был мой собственный выбор идти через всю  эту
чепуху. Я сказал ему, что побежден и, как идиот, катался всю ночь  по  его
полу и все еще не вижу никакого смысла в загадке.
     Он рассмеялся и сказал, что  это  его  не  удивляет,  так  как  я  не
пользовался глазами. Это было верно, хотя я был слишком уверен в том,  что
мне нужно, по его словам, "почувствовать" разницу. Я сказал ему  об  этом,
но он возразил, что глазами можно ощущать, когда не глядишь прямо на вещи.
     Постольку, поскольку это касается меня, сказал  он,  то  у  меня  нет
другого средства решить эту задачу, как только  использовать  все,  что  у
меня есть - мои глаза.
     Он вошел внутрь, я был уверен, что он наблюдал за мной. Я думал,  что
иного способа у него не было узнать, что я не пользовался глазами.
     Я снова начал кататься, так как такой метод поиска был самым удобным.
Однако, на этот раз я клал руки на  подбородок  и  всматривался  в  каждую
деталь. Через некоторое время темнота  вокруг  меня  изменилась.  Когда  я
фиксировал свой взгляд на точке, находящейся прямо перед моими глазами, то
вся периферийная зона моего поля зрения  становилась  блестяще  окрашенной
зеленовато-желтым  цветом.  Эффект  был  поразительным.  Я  держал   глаза
фиксированными на точке прямо перед ними  и  начал  ползти  в  сторону  на
животе, передвигаясь по 30 см за раз.
     Внезапно,  в  точке,  находящейся  примерно  на  середине   пола,   я
почувствовал перемену  оттенка.  В  точке  справа  от  меня,  все  еще  на
периферии  поля  зрения,   зеленовато-желтый   оттенок   стал   интенсивно
пурпурным.  Я  сконцентрировал  на  этом  свое  внимание.  Пурпурный  цвет
изменился на более  бледный,  но  все  еще  блестящий  и  оставался  таким
постоянно, пока я держал на нем  свое  внимание.  Я  отметил  место  своим
пиджаком и позвал дона Хуана. Он вышел на веранду. Я был очень  возбужден.
Я действительно видел разницу в оттенках. Он,  казалось,  не  был  удивлен
этим, но сказал мне, чтобы я сел на это место и описал, что я чувствую.
     Я уселся, а затем лег на спину. Он стоял рядом и спрашивал меня,  как
я себя чувствую. Но я ничего не чувствовал особенного. Примерно в  течение
пятнадцати минут я пытался ощутить или увидеть разницу, в  то  время,  как
дон Хуан терпеливо стоял рядом. Я чувствовал какое-то отвращение.  Во  рту
был металлический привкус. Внезапно  у  меня  заболела  голова.  Появилось
ощущение, что я заболел. Мысль о моем бессмысленном предприятии  раздирала
меня до ярости. Я поднялся.
     Дон Хуан, видимо, заметил мое глубокое  упадочное  состояние.  Он  не
смеялся, он сказал, что мне следует быть несгибаемым с самим собой, если я
хочу учиться. Лишь два выхода есть у меня, сказал он. Или сдаться и  ехать
домой - и в этом случае я никогда не буду учиться - или же решить задачу.
     Он вновь ушел в дом.  Я  хотел  немедленно  уехать,  но  был  слишком
усталым для этого. К тому же ощущение оттенков было  столь  поразительным,
что я был уверен, что все же нашел разницу,  а  может  быть,  есть  и  еще
какие-нибудь изменения, которые можно найти. Во всяком случае было слишком
поздно, чтобы уезжать. Поэтому я сел, вытянув ноги, и начал все с начала.
     На этот раз я быстро передвигался с места на место, минуя точку  дона
Хуана, до конца пола, затем развернулся, чтобы  захватить  внешнюю  часть.
Когда я достиг центра, то  понял,  что  произошло  еще  одно  изменение  в
окраске, опять на краю поля моего зрения.  Однообразный  зеленовато-желтый
оттенок, который я видел повчюду, превратился в  одном  месте,  справа  от
меня, в яркий серо-зеленый. Какой-то момент этот оттенок держался, а затем
внезапно изменился в другой постоянный оттенок, отличный от  того,  что  я
видел ранее. Я  снял  один  ботинок  и  отметил  эту  точку.  Я  продолжал
кататься, пока не  покрыл  пол  во  всех  возможных  направлениях.  Больше
никаких изменений окраски не было.
     Я вернулся к точке, отмеченной ботинком, и  осмотрел  ее.  Эта  точка
находилась  в  1.5-2  метрах  от  той,  что  была  отмечена  пиджаком,   в
юго-восточном  направлении.  Рядом  с  ней  был  большой  камень.   Совсем
ненадолго я присел рядом, пытаясь найти отгадку,  приглядываясь  к  каждой
детали, но не чувствовал никакой разницы.
     Я решил испытать  другую  точку.  Быстро  опустившись  на  колени,  я
собирался лечь на свой пиджак, когда  почувствовал  необычайное  ощущение.
Это было скорее подобно физическому ощущению чего-то фактического давящего
на меня, мой живот... Я вскочил и в один  момент  ретировался.  Волосы  на
голове поднялись дыбом. Мои ноги выгнулись, туловище наклонилось вперед, и
пальцы согнулись, как клешни. Я заметил свою странную позу и испугался еще
больше.
     Я невольно попятился и  уселся  рядом  с  моей  туфлей.  Я  попытался
сообразить, что же вызвало во мне  такой  испуг...  Я  подумал,  что  это,
должно быть, усталось, которую я испытывал. Уже почти  наступило  утро.  Я
чувствовал себя глупо и неудобно. Однако же, я никак не  мог  понять,  что
меня испугало и никак не мог разуметь, что хочет от меня дон Хуан.
     Я  решил  предпринять  последнюю  попытку.  Я  поднялся  и   медленно
приблизился к точке, отмеченной пиджаком, и опять почувствовал то же самое
ощущение. На этот раз я сделал большое  усилие,  чтобы  владеть  собой.  Я
уселся, затем встал на колени, чтобы лечь  на  живот,  но  не  смог  этого
сделать, несмотря на свое желание. Я опустил руки на пол перед собой.  Мое
дыхание убыстрилось. Желудок был неспокоен.  Я  испытывал  ясное  ощущение
паники и старался  не  убежать  прочь.  Думая,  что  дон  Хуан,  возможно,
наблюдает за мной, я медленно отполз на второе место и прислонился  спиной
к камню. Я хотел немного отдохнуть и привести в  порядок  свои  мысли,  но
заснул.
     Я услышал, как дон  Хуан  разговаривает  и  смеется,  стоя  над  моей
головой. Я проснулся.
     - Ты нашел точку, - сказал он.
     Сначала я не понял его, но он вновь  сказал,  что  то  место,  где  я
заснул, и было лучшим местом. Он опять  меня  спросил,  как  я  чувствовал
себя, лежа там. Я сказал, что действительно не вижу никакой разницы.
     Он попросил меня сравнить свое ощущение в этот момент с теми, которые
были у меня на втором месте. В  первый  раз  мне  пришло  в  голову,  что,
пожалуй, я не  смогу  объяснить  мои  ощущения  предыдущей  ночью.  Но  по
какой-то необъяснимой причине я действительно боялся второго  места  и  не
сел на него. Он заметил, что только дурак может не заметить разницы.
     Я спросил, имеет ли каждое  из  этих  двух  мест  свое  название.  Он
сказал, что хорошее место называется "сиденье", а плохое  зовут  "врагом".
Он сказал, что эти два места были ключом к самочувствию человека, особенно
такого человека, который ищет знания. Простой акт сидения на  своем  месте
создает высшую силу, с другой стороны - "враг" ослабляет человека  и  даже
может вызвать его смерть. Он сказал, что я восполнил свою энергию, обильно
растраченную минувшей ночью тем, что прикорнул на своем месте.
     Он сказал, что окраски, которые я видел в  связи  с  каждым  из  этих
мест, имеют то же общее действие, придавая силы или уменьшая их.
     Я спросил его, есть ли для меня другие места, подобные тем двум,  что
я нашел, и как мне следует искать их. Он сказал, что  в  мире  есть  очень
много мест, не похожих на эти два, и что лучший способ находить их  -  это
замечая их соответствующие цвета.
     Для меня осталось неясно, решил я задачу или нет в  действительности,
и я даже не был убежден, что проблема вообще была, я не мог избавиться  от
ощущения, что все это было натянуто и спорно. Я был уверен, что  дон  Хуан
всю ночь следил за мной и затем стал шутить  надо  мной,  говоря,  что  то
место, где я заснул, было тем местом, которое я искал. И, однако же, я  не
мог найти логической причины для такого поступка, и когда он приказал  мне
сесть на второе место, я не смог этого  сделать.  Имелся  странный  пробел
между  моим  прагматическим  опытом  боязни  "второго   места"   и   моими
рациональными рассуждениями обо всем этом в целом.
     Дон Хуан, с другой стороны, был очень убежден, что я  добился  успеха
и, поступая согласно своему условию,  уверил,  что  станет  учить  меня  о
пейоте.
     - Ты просил учить тебя о мескалито, - сказал он. -  Я  хотел  узнать,
есть ли у тебя достаточно сил, чтобы  встретиться  с  ним  лицом  к  лицу.
Мескалито - это нечто такое,  над  чем  нельзя  шутить.  Ты  должен  уметь
владеть своими ресурсами. Сейчас  я  знаю,  что  могу  принять  одно  твое
желание, как достаточную причину, чтобы тебя учить.
     - Ты действительно собираешься учить меня о пейоте?
     - Я предпочитаю называть его мескалито. Делай и ты так же.
     - Когда ты собираешься начать?
     - Это не так просто. Сначала ты должен быть готов.
     - Я думаю, что готов.
     - Это не шутка. Ты должен подождать, пока не  останется  сомнений,  и
тогда ты встретишься с ним.
     - Мне следует подготовиться?
     - Нет, тебе просто следует ждать. Ты сможешь отказаться от всей  этой
идеи через некоторое время. Ты легко устаешь. Прошлой ночью ты  был  готов
сдаться,  как  только  почувствовал  трудность.  Мескалито  требует  очень
серьезного намерения.



                                     2

     Понедельник, 7 августа 1961 года.
     Я приехал к дому дона Хуана в Аризоне примерно в  7  часов  вечера  в
пятницу. На веранде вместе с ним сидели еще пять индейцев. Я  поздоровался
с ними и  сел,  ожидая,  что  они  что-нибудь  скажут.  После  формального
молчания один из мужчин поднялся, подошел ко мне и сказал:
     - Добрый вечер.
     Я поднялся и ответил:
     - Добрый вечер.
     Затем все остальные мужчины поднялись и подошли  ко  мне,  и  все  мы
пробормотали "добрый вечер" и пожали друг другу  руки  или  просто  трогая
кончиками пальцев один другого, или подержав руку секунду  и  затем  резко
опуская ее.
     Мы  снова  уселись.  Они   казались   довольно   застенчивыми   из-за
молчаливости, хотя все говорили по-испански.
     Должно быть, около половины восьмого они  все  внезапно  поднялись  и
пошли к задней половине дома. Никто не произнес ни слова в течение долгого
времени. Дон Хуан сделал мне знак следовать за всеми, и  мы  забрались  на
старенький грузовичок, стоявший там. Я сел рядом с доном  Хуаном  и  двумя
другими молодыми мужчинами. Там не было ни сидений, ни скамеек, и железный
пол был болезненно твердым, особенно, когда мы свернули с шоссе и  поехали
по грунтовой дороге. Дон Хуан прошептал, что мы едем к дому одного из  его
друзей, у которого есть для меня семь мескалито. Я спросил:
     - Разве у тебя самого ни одного нет?
     - У меня есть, но я не могу предложить их тебе. Видишь ли, это должен
сделать кто-либо другой.
     - Скажи мне, почему?
     - Может быть, ты неприемлем для "него" и "ему" ты не  понравишься,  и
тогда ты никогда не сможешь узнать "его" с тем почтением, какое  нужно,  и
наша дружба будет разрушена.
     - Почему я мог бы не понравиться "ему", ведь я никогда  "ему"  ничего
не сделал?
     - Тебе и не  нужно  что-либо  делать,  чтобы  ты  понравился  или  не
понравился. "Он" или принимает тебя, или отбрасывает прочь.
     - Но если я не нравлюсь "ему", то могу я что-либо сделать, чтобы "он"
меня полюбил?
     Двое других мужчин, казалось, услышали мой вопрос и засмеялись.
     - Нет. Я ничего не могу придумать, что тут можно  сделать,  -  сказал
дон Хуан. Он наполовину отвернулся от меня,  и  я  больше  не  мог  с  ним
разговаривать.
     Мы ехали, должно быть, по меньшей мере, час, прежде, чем остановились
перед маленьким домом. Было совсем  темно,  и  после  того,  как  водитель
выключил фары, я мог разобрать  лишь  смутные  контуры  строения.  Молодая
женщина,  судя  по  акценту,  мексиканка,  кричала  на  собаку,  чтобы  та
перестала лаять. Мы вылезли из грузовика и вошли в дом.
     Мужчины пробормотали "буэнос ночес", проходя мимо нее.  Она  ответила
им тем же и продолжала кричать на собаку.
     Комната была большая и забитая множеством вещей. Слабый свет от очень
маленькой электрической лампочки освещал окружающее очень тускло. Тут было
несколько  стульев,  со  сломанными  ножками  и  просиженными   сиденьями,
прислоненных к стене. Трое мужчин сели на диван, который был самым большим
из всей мебели в комнате. Он был очень стар и продавлен с самого  пола.  В
тусклом свете он казался красным и грязным. В течение долгого  времени  мы
сидели молча.
     Один из мужчин внезапно поднялся и вышел в другую комнату. Он был лет
пятидесяти, темный, высокий. Момент спустя он вернулся  с  кофейником.  Он
открыл крышку и вручил кофейник мне; внутри было семь странно  выглядевших
предметов. Они различались  по  размеру  и  форме.  Некоторые  были  почти
круглыми, другие -  продолговатыми.  Наощупь  они  походили  на  пасту  из
земляного ореха (национальное лакомство в США) или на поверхность  пробки.
Коричневая  окраска  заставляла  их  выглядеть  наподобие  твердой   сухой
ореховой скорлупы. Я вертел их в руках, щупал  их  поверхность  в  течение
некоторого времени.
     - Это надо жевать, - сказал дон Хуан шепотом.
     Пока он не заговорил, я не замечал, что  он  сел  рядом  со  мной.  Я
взглянул на других мужчин, но никто не смотрел на меня. Они  разговаривали
между собой очень тихими голосами. Это был момент острой нерешительности и
страха. Я чувствовал, что почти не могу собой владеть.
     - Мне нужно выйти в туалет, - сказал  я  дону  Хуану.  -  я  выйду  и
пройдусь.
     Он вручил мне кофейник, и я положил туда  таблетки  пейота.  Когда  я
выходил из комнаты, мужчина, давший мне кофейник, встал, подошел ко мне  и
сказал, что туалет в соседней комнате. Туалет был  почти  напротив  двери.
Рядом с ним и почти касаясь его, стояла большая кровать,  занимавшая  чуть
ли не полкомнаты. На ней спала женщина. Я некоторое время стоял неподвижно
у двери, а затем вернулся в комнату, где были остальные мужчины. Человек -
владелец дома, заговорил со мной по-английски.
     - Дон Хуан сказал, что вы из Южной Америки. Есть ли там мескалито?
     Я  сказал  ему,  что  даже  не  слышал  об   этом.   Они,   казалось,
интересовались Южной Америкой, и мы некоторое время говорили об  индейцах.
Затем один из них спросил меня, почему я хочу принимать пейот.  Я  сказал,
что хочу узнать, что это такое. Они все застенчиво засмеялись.
     Дон Хуан мягко подтолкнул меня: "жуй, жуй". Мои ладони были  влажными
и живот напряжен. Кофейник с таблетками пейота был на полу около стула.  Я
наклонился, взял одну наугад и положил ее в рот.
     Она имела затхлый привкус. Я раскусил ее пополам и начал жевать  один
из кусочков. Я почувствовал сильную вяжущую горечь: через момент весь  рот
у меня онемел. Горечь усиливалась по мере того, как  я  продолжал  жевать,
борясь с невероятным потоком слюны. Мои десны и внутренняя поверхность рта
чувствовали, как  будто  я  ем  соленое  сухое  мясо  или  рыбу,  которая,
казалось, вынуждает жевать еще больше. Спустя немного времени, я  разжевал
вторую половину, и мой рот так онемел, что я перестал чувствовать  горечь.
Таблетка пейота была куском волокон, подобно волокнистой части  апельсина,
или вроде сахарного тростника, и я не знал, проглотить ли эти волокна  или
выплюнуть их.
     В этот момент хозяин дома поднялся и пригласил всех выйти на веранду.
Мы вышли и сели в темноте. Снаружи было  очень  удобно,  и  хозяин  принес
бутылку текильи. Мужчины сидели в ряд,  спиной  к  спине.  Я  был  крайним
справа.  Дон  Хуан,  который  был  рядом  со  мной,  поместил  кофейник  с
таблетками пейота у меня между ног. Затем  он  дал  мне  бутылку,  которая
передавадась по кругу, и сказал, чтобы я отхлебнул немного текильи,  чтобы
смыть горечь.
     Я выплюнул остатки первой таблетки и взял в рот немного  напитка.  Он
сказал, чтобы я не глотал его, но только пополоскал во рту, чтобы оставить
слюну. Со слюной это помогло мало, но горечь действительно уменьшилась.
     Дон Хуан дал мне кусочек сухого абрикоса, а, может,  это  была  сухая
фига - я не мог разглядеть в темноте и не мог разобрать вкус,  -  и  велел
разжевать ее основательно и медленно, не торопясь. Я  имел  затруднения  в
глотании. Казалось, что проглоченное не пойдет вниз.
     Через некоторое время бутылка снова пошла по кругу. Дон Хуан дал  мне
кусок волокнистого сухого мяса. Я сказал, что не хочу есть.
     - Это не еда, - сказал он твердо.
     Процедура повторялась шесть раз. Я  помню,  что  разжевал  уже  шесть
таблеток пейота, когда разговор стал  очень  оживленным,  хотя  я  не  мог
понять, на каком языке говорят, тема разговора, в котором все участвовали,
была очень интересной, и я  старался  слушать  внимательно,  чтобы  самому
принять участие. Но когда я попытался говорить, то  понял,  что  не  могу.
Слова бесцельно крутились у меня во рту.
     Я сидел, опершись спиной о стену, и слушал то,  что  говорилось.  Они
разговаривали по-итальянски и вновь и вновь повторяли одну и ту же фразу о
глупости акул. Я думал, что это была логически стройная тема. Я уже раньше
говорил дону Хуану, что река Колорадо в  Аризоне  ранними  испанцами  была
названа "эль рио де лас  тисонес"  (река  затопленного  леса),  но  кто-то
прочитал или произнес неправильно "тисонес", и река была названа "эль  рио
де лас тибуронес" (река  акул).  Я  был  уверен,  что  все  обсуждали  эту
историю, и мне не приходило в голову подумать, что никто из них не говорит
по-итальянски.
     Я очень хотел подняться, но не помню, сделал ли  я  это.  Я  попросил
кого-то дать мне воды. Я испытывал невыносимую жажду.
     Дон Хуан принес мне большую соусницу.  Он  поставил  ее  на  землю  у
стены. Он также принес маленькую чашку  или  банку.  Он  зачерпнул  ею  из
соусницы и вручил мне,  сказав,  что  я  не  могу  пить,  но  должен  лишь
прополоскать во рту, чтобы освежить его.
     Вода выглядела странно сверкающей, стеклянистой, как тонкая слюда.  Я
хотел спросить дона Хуана об этом, и  старательно  пытался  выразить  свои
мысли на английском, когда вспомнил, что он не говорит по-английски.
     Я испытал очень затруднительный момент, когда  понял,  что  в  голове
совершенно ясные мысли, но говорить я  не  могу.  Я  хотел  высказаться  о
странном качестве воды, но то, что последовало, совершенно не было  речью.
Я ощущал, что мои невысказанные мысли выходили у меня  изо  рта  в  жидком
виде. Было ощущение рвоты без усилий и без сокращения диафрагмы.  Это  был
приятный поток жидких слов.
     Я попил, и чувство, что меня рвет, исчезло. К тому времени все  звуки
исчезли, и я обнаружил, что мне трудно фокусировать свои глаза. Я взглянул
на дона Хуана и, когда повернул голову, то увидел,  что  мое  поле  зрения
уменьшилось до круглого участка прямо перед моими глазами. Чувство не было
пугающим и не  было  неприятным,  наоборот  -  это  была  новость.  Я  мог
буквально сканировать землю,  остановив  свой  взгляд  на  любой  точке  и
поворачивая затем голову, в любом направлении. Когда я  впервые  вышел  на
веранду, то заметил, что было совсем темно, за исключением далекого зарева
огней города. И, однако, в круге моего зрения все было ясно видно. Я забыл
о доне Хуане и о других людях и полностью отдался обследованию земли лучом
моего зрения. Я увидел соединение  поля  веранды  со  стеной.  Я  медленно
повернул голову правее, следуя за стеной, и увидел дона  Хуана,  сидевшего
около нее. Я сместил голову влево, чтобы посмотреть на воду. Я увидел  дно
соусницы; я медленно приподнял голову и увидел  среднего  размера  собаку,
черную, приближавшуюся к воде. Собака начала пить. Я  поднял  руку,  чтобы
прогнать ее от моей воды. Чтобы выполнить  это  движение,  я  сфокусировал
взгляд на собаке и внезапно увидел, что собака стала прозрачной. Вода была
сияющей прозрачной жидкостью. Я видел, как она идет по горлу собаки  в  ее
тело; я видел, как затем вода равномерно растекается по всему  ее  телу  и
затем изливается  через  каждый  из  волосков.  Я  видел,  как  светящаяся
жидкость движется по каждому из волосков  и  затем  выходит  из  волосков,
образуя длинный шелковистый ореол.
     В этот момент я ощутил сильные конвульсии, и через пару секунд вокруг
меня сформировался  очень  низкий  и  узкий  туннель,  твердый  и  странно
холодный. На ощупь, он был как бы из листовой жести. Я оказался сидящем на
полу туннеля. Я попытался встать, но ушиб голову об  железный  потолок,  а
туннель сжался до того, что я стал  задыхаться.  Я  помню,  как  пополз  к
круглому отверстию, где туннель кончался; когда я до него  добрался  (если
добрался), я уже совсем забыл о собаке, о доне Хуане и о себе самом, я был
измучен, моя одежда была мокрой от холодной липкой жидкости...  Я  метался
взад и вперед, пытаясь найти  положение,  в  котором  можно  отдохнуть,  в
котором у меня перестанет так быстро биться  сердце.  При  одном  из  этих
передвижений я вновь увидел собаку.
     Моя память тут же вернулась  ко  мне,  и  внезапно  в  мозгу  у  меня
прояснилось. Я оглянулся, чтобы увидеть дона Хуана, но  не  мог  различить
никого  и  ничего.  Все,  что  я  мог  видеть,  так  это  собаку,  которая
становилась светящейся. Сильный свет исходил из ее тела. Я  опять  увидел,
как вода текла по нему, освещая все,  как  костер.  Я  добрался  до  воды,
опустил лицо в соусницу и пил вместе с собакой. Мои руки упирались в землю
передо мной, и когда я пил, я видел, как жидкость течет по венам, испуская
красные, желтые и зеленые оттенки. Я пил еще и еще. Я пил,  пока  весь  не
начал полыхать. Я пил, пока жидкость не начала изливаться  из  моего  тела
через каждую пору и не стала выливаться наружу, подобно шелковым волокнам,
и я также обрел длинный, светящийся переливающийся ореол. Я  посмотрел  на
собаку, и ее ореол был таким же, как и мой. Большая радость наполнила  мое
тело,  и  мы  вместе  побежали  в  направлении  какого-то  желтого  тепла,
исходившего из какого-то неопределенного места. И там мы стали играть.  Мы
играли с псом и боролись, пока я не стал знать все его желания, а  он  все
мои. Мы по очереди управляли друг другом, как в театре марионеток.  Я  мог
заставить его двигать ногами тем, что покручивал своей ступней,  а  каждый
раз, когда он кивал головой, я чувствовал неодолимое желание  прыгать.  Но
его коронным номером было заставлять меня чесать голову себе ногой,  когда
я сидел, он добивался этого, хлопая ушами сбоку набок. Это  действие  было
для меня совершенно невыносимо забавным.  Такой  штрих  грации  и  иронии,
такое мастерство, -  думал  я.  Веселость,  которая  мной  овладела,  была
неописуемой. Я смеялся до тех  пор,  пока  становилось  совсем  невозможно
дышать.
     Я имел ясное ощущение того, что не могу открыть глаза. Я глядел через
толщу воды. Это было длительное и очень болезненное состояние,  будто  уже
проснулся, но не можешь никак пробудиться. Мое  поле  зрения  стало  снова
очень круглым и широким, и вместе с тем пришло первое обычное сознательное
действие, состоящее в том, что я оглянулся  и  взглянул  на  это  чудесное
существо. Я тут я столкнулся с очень трудным переходом. Переход  от  моего
нормального состояния прошел для меня почти незаметно; я был  в  сознании,
мои мысли и чувства были критериями этого: переход был гладок и ясен.
     Но эта вторая фаза, пробуждение  к  серьезному,  трезвому  состоянию,
была поистине потрясающей. Я забыл, что я был человек.  Печаль  от  такого
неповторимого состояния была столь велика, что я заплакал.

     Суббота, 5 августа 1961 года.
     Позднее, тем утром, после завтрака, хозяин дома, дон Хуан и я поехали
к дому дона Хуана. Я был очень усталым, но не  мог  заснуть  в  грузовике.
Лишь когда тот человек уехал, я заснул на веранде дона Хуана.
     Когда я проснулся, было  темно,  дон  Хуан  накрыл  меня  одеялом.  Я
поискал его, но в доме его не было. Дон пришел позднее с котелком  жареных
бобов и стопкой лепешек. Я был исключительно голоден. После того,  как  мы
кончили есть и отдыхали, он попросил меня рассказать ему все, что со  мной
случилось предыдущей ночью. Я пересказал ему испытанное мной с  подробными
деталями и так аккуратно, как только было возможно. Когда я  закончил,  он
кивнул головой и сказал:
     - Я думаю, с тобой все хорошо. Мне сейчас  трудно  объяснить,  как  и
почему. Но я думаю, что для тебя все прошло в порядке. Видишь,  иногда  он
игрив, как ребенок, в другое время он ужасен, устрашающ. Он или шутит, или
же предельно серьезен. Невозможно сказать заранее, каким он будет с другим
человеком. И, однако, когда его знаешь хорошо - то иногда можно. Ты  играл
с ним этой ночью. Ты единственный из тех, кого я знаю, у кого  была  такая
встреча.
     - В чем же испытанное мною отличается от того, что испытали другие?
     - Ты не индеец, поэтому мне трудно описать, что есть что,  и,  однако
же, он или принимает  людей,  или  отталкивает  их,  независимо  от  того,
индейцы они или нет. Это я знаю. Я видел много таких. Я знаю также, что он
шутит и заставляет многих смеяться, но никогда я не видел, чтобы он  играл
с кем-нибудь.
     - Ты мне теперь не скажешь, дон Хуан, как пейот защищает?
     Он не дал мне закончить. Он живо тронул меня за плечо.
     - Никогда не называй его так. Ты еще недостаточно  видел  его,  чтобы
его знать.
     - Как мескалито защищает людей?
     - Он советует. Он отвечает на все вопросы, какие ему заданы.
     - Значит, мескалито реален? Я имею в виду, что он что-то  такое,  что
можно видеть?
     Он, казалось, был ошарашен моим  вопросом.  Он  взглянул  на  меня  с
каким-то вопрошающим выражением.
     - Я хочу знать, что мескалито...
     - Я слышал, что ты сказал. Разве ты не видел его прошлой ночью?
     Я хотел сказать, что видел лишь собаку, но  заметил  его  озадаченный
взгляд.
     - Так ты думаешь, что то, что я видел прошлой ночью, было им?
     Он взглянул на меня с участием. Он усмехнулся, покачал  головой,  как
если бы я не мог поверить этому, и очень проникновенным тоном сказал:
     - Не говори мне, что ты считаешь, что это была твоя... мама?
     Он приостановился, говоря "мама", так как то, что он  хотел  сказать,
было "ту чиндара мадрэ" - идиома, используемая, как  неуважительный  намек
на мать другого. Слово "мама" было  так  неподходяще,  что  мы  оба  долго
смеялись. Потом я понял, что он заснул и не ответил на мой вопрос.

     Воскресенье, 6 августа 1961 года.
     Я отвез дона Хуана к дому, где я принимал пейот. По дороге он  сказал
мне, что имя человека, "который представил меня мескалито" -  Джон.  Когда
мы подъехали к дому, мы  обнаружили  Джона  сидящим  на  веранде  с  двумя
молодыми людьми. Все они были  в  исключительно  хорошем  настроении.  Они
смеялись и разговаривали очень непринужденно. Трое говорили по-английски в
совершенстве. Я сказал Джону, что приехал поблагодарить его  за  оказанную
мне помощь.
     Я хотел узнать их мнение о своем поведении во время  галлюциногенного
опыта, и сказал им, что я пытался думать о том,  что  я  делал  предыдущей
ночью, но не мог вспомнить. Они смеялись и были нерасположены говорить  об
этом. Они, казалось, сдерживались из-за присутствия дона  Хуана.  Они  все
поглядывали  на  него,  как  бы  ожидая   утвердительного   знака,   чтобы
поговорить. Дон Хуан, видимо, дал им такой знак, хотя я ничего не заметил,
потому что Джон начал внезапно рассказывать о том,  что  я  делал  прошлой
ночью.
     Он сказал, что знал о том, что я был "взят",  когда  услышал,  что  я
стал пукать. Он утверждал, что я пукнул 30 раз. Дон Хуан поправил его, что
не 30, а только десять.
     Джон продолжал:
     - Когда мы все подвинулись к тебе, ты был застывшим  и  у  тебя  была
конвульсия. Очень долгое время, лежа на спине, ты двигал ртом,  как  будто
говоришь. Затем ты начал стучать головой об пол, и дон Хуан надел тебе  на
голову старую шляпу. И ты это прекратил: ты дрожал  и  вздрагивал,  часами
лежа на полу. Я думал, что тогда все заснули. Но я слышал сквозь сон,  как
ты пыхтел и стонал. Затем я слышал, как ты вскрикнул, и проснулся. Увидел,
как ты, вскрикивая, подпрыгиваешь в  воздух.  Ты  сделал  бросок  к  воде,
перевернул посудину и стал барахтаться в луже.
     Дон Хуан принес тебе еще воды. Ты  сидел  спокойно  перед  соусницей.
Затем ты подпрыгнул и снял с себя всю одежду. Ты  встал  на  колени  перед
водой и начал пить большими глотками. Затем ты просто сидел  и  смотрел  в
пространство.
     Мы думали, что ты будешь сидеть так все остальное время.  Почти  все,
включая дона Хуана, заснули,  когда  ты  с  воем  вскочил  и  погнался  за
собакой. Собака испугалась и завыла тоже, и  побежала  к  задней  половине
дома. Тогда все проснулись.
     Мы все  поднялись.  Ты  вернулся  с  другой  стороны  дома,  все  еще
преследуя собаку. Собака бежала перед тобой, лая и завывая.  Я  думаю,  ты
вероятно, двадцать раз обежал дом кругами, лая, как собака. Я боялся,  что
соседи заинтересуются. Здесь близко нет соседей, но  твои  завывания  были
так громки, что их можно было слышать за версту.
     - Ты поймал собаку и принес ее на веранду на руках.
     Джон продолжал:
     - Затем ты стал играть с собакой. Ты боролся с ней и вы  кусали  друг
друга и играли. Мне кажется, было забавно. Моя собака обычно не играет. Но
на этот раз ты и собака катались друг через друга и друг на друге.
     - затем ты побежал к воде, и собака пила вместе  с  тобой,  -  сказал
молодой человек.
     - Ты пять или шесть раз бегал к воде с собакой.
     - Как долго это продолжалось? - спросил я.
     - Часы, - ответил Джон. - один раз  мы  потеряли  обоих  из  виду.  Я
думал, что ты побежал за дом. Мы только слышали, как ты лаял и визжал.  Ты
лаял так похоже на собаку, что мы не могли вас отличить.
     - Может, это была одна лишь собака, - сказал я.
     Они засмеялись, и Джон сказал.
     - Нет, парень, лаял ты.
     - А что было потом?
     Все трое смотрели друг на друга  и,  казалось,  были  в  затруднении,
вспоминая, что было потом. Наконец,  молодой  человек,  который  до  этого
молчал, сказал:
     - Он поперхнулся, - и посмотрел на дона Хуана.
     - Да, ты, наверное, поперхнулся. Ты начал  очень  странно  плакать  и
затем упал на пол. Мы думали, что  ты  откусываешь  себе  язык.  Дон  Хуан
разжал тебе челюсти и плеснул на лицо воды. Тогда ты начал дрожать,  и  по
всему телу у тебя опять пошла конвульсия. Затем ты долгое время  оставался
неподвижным. Дон Хуан сказал, что все закончилось. Но к этому времени  уже
настало утро, и мы, укрыв тебя одеялом, оставили спать на веранде.
     Тут он  остановился  и  взглянул  на  остальных,  которые,  казалось,
сдерживают смех. Он повернулся к дону Хуану и спросил его  о  чем-то.  Дон
Хуан улыбнулся и ответил на вопрос.
     - Дон Хуан повернулся ко мне и сказал:
     - Мы оставили тебя на веранде, так  как  опасались,  что  ты  начнешь
писать по всем комнатам.
     Все они громко рассмеялись.
     - Что со мной было? - спросил я. - разве я...
     - Разве ты? - Джон передразнил меня.  -  мы  не  собирались  об  этом
говорить, но дон Хуан сказал, что все в порядке. Ты описал мою собаку.
     - Что я делал?
     - Ты ж не думаешь, что собака бегала  от  тебя  потому,  что  боялась
тебя? Собака убегала, потому что ты ссал на нее.
     Все захохотали. Я пытался спросить одного из молодых  людей,  но  все
они смеялись, и он не слышал меня. Джон продолжал:
     - Мой пес также не остался в долгу. Он тоже ссал на тебя.
     Это заявление, видимо, было соверщенно смешным, так  как  все  так  и
покатились со смеху, включая дона Хуана. Когда они успокоились, я  спросил
со всей серьезностью:
     - Это правда? Это действительно было?
     Все еще смеясь, Джон ответил:
     - Клянусь тебе, моя собака действительно на тебя ссала.
     По дороге обратно к дому дона Хуана я спросил его:
     - Это действительно все случилось, дон Хуан?
     - Да, - сказал он, - но они не знают  того,  что  ты  видел.  Они  не
понимают, что ты играл с ним. Вот почему я не беспокоил тебя.
     - Но разве все это дело со мной и собакой, писающими друг на друга  -
правда?
     - Да это была не собака. Сколько раз мне нужно говорить тебе это? Это
единственный способ понять. Единственный способ. Это был _"о_н"_, тот, кто
играл с тобой.
     - знал ли ты, что все это происходит, прежде, чем я  сказал  тебе  об
этом?
     Он запнулся на момент, прежде чем ответить.
     - Нет, я вспомнил после того, как ты мне все рассказал, страшный вид,
который ты имел. Я просто подозревал, что с тобой все хорошо,  потому  что
ты не был испуган.
     - Собака действительно играла со мной так, как говорят?
     - Проклятье! Это была не собака.

     Четверг, 17 августа 1961 года.
     Я рассказал дону Хуану, что я чувствую по поводу моего опыта. С точки
зрения  той  работы,  которую  я  планировал,  это  было  катастрофическое
событие. Я сказал, что и думать не хочу о повторной встрече с "мескалито".
Я согласился, что все, что произошло, уже произошло, но добавил,  что  это
не может меня подтолкнуть к тому, чтобы искать новую встречу.  Я  серьезно
считал, что непригоден для предприятий такого рода.
     Пейот создал во  мне,  как  постреакцию,  странного  рода  физическое
неудобство.  Это  был  неопределенный  страх  или  беспокойство,  какую-то
меланхолию, качества которой я не мог точно определить. Я ни в коем случае
не находил такое состояние благородным.
     Дон Хуан засмеялся и сказал:
     - Ты начинаешь учиться.
     - Учение такого рода не для меня. Я не создан для него, дон Хуан.
     - Ты всегда преувеличиваешь.
     - Это не преувеличение.
     -  Нет,  это  так.  Единственный  плохой  момент  это  то,   что   ты
преувеличиваешь лишь худые стороны.
     - Тут нет хороших сторон, насколько это касается  меня.  Все,  что  я
знаю, так это то, что это меня пугает.
     Я еще немного протестовал, пытаясь разубедить его. Но  он,  казалось,
был убежден, что мне больше ничего не осталось делать, как учиться.
     - Ты не в том порядке думаешь, - сказал он. - мескалито действительно
играл с тобой. Об этом следует подумать. Почему ты  не  кайфуешь  на  этом
вместо того, чтобы кайфовать на собственном страхе.
     - Разве это было так уж необычно?
     - Ты единственный человек, которого я видел играющим с мескалито.  Ты
не привык к жизни такого рода. Поэтому знаки прошли мимо тебя.  И,  однако
же, ты серьезный человек, но твоя серьезность прикреплена к тому,  что  ты
думаешь, а не к тому, что происходит вне тебя. Ты слишком  много  кайфуешь
на самом себе. В этом беда. И это делает ужасную усталость.
     - Но что еще можно делать, дон Хуан?
     - Ищи и смотри на чудеса повсюду вокруг тебя. Ты устаешь от  глядения
на самого себя, и эта усталость делает тебя глухим  и  слепым  повсюду  ко
всему остальному.
     - Ты попал в точку, дон Хуан. Но как мне перемениться?
     - Думай о чуде мескалито, играющего  с  тобой.  Не  думай  ни  о  чем
другом. Остальное придет к тебе само.

     Воскресенье, 20 августа 1961 года.
     Прошлой ночью дон Хуан  начал  проталкивать  меня  в  царство  своего
знания. Мы сидели перед  его  домом  в  темноте.  Внезапно  после  долгого
молчания он начал говорить. Он сказал, что собирается дать мне совет  теми
же словами, которыми воспользовался его бенефактор в первый день, когда он
стал его учеником. Дон Хуан, видимо, запомнил наизусть эти слова, так  как
он повторил по нескольку раз их, чтобы быть уверенным, что я не пропущу ни
одного слова из них:
     - Человек идет к знанию так же,  как  он  идет  на  войну,  полностью
проснувшись, со страхом, с уважением и с абсолютной уверенностью.  Идти  к
знанию или идти на войну как бы то ни было иначе  -  является  ошибкой.  И
тот, кто совершает ее, доживет до того, чтобы сожалеть о содеянных шагах.
     Я спросил его, почему это так,  и  он  ответил,  что,  когда  человек
выполняет эти условия, то для него не существует ошибок,  с  которыми  ему
придется считаться: при всех  условиях  его  действия  теряют  бестолковый
(мечущийся) характер действия дурака. Если такой человек терпит поражение,
проигрывает, то он проигрывает только битву, и по этому поводу у  него  не
будет начальных сожалений.
     Затем он сказал, что собирается  учить  меня  об  о_л_л_и  тем  самым
способом, каким его учил учитель.
     - О_л_л_и, - сказал он, - есть энергия, которую человек может  внести
в свою жизнь, чтобы она помогала ему, советовала ему и  давала  ему  силы,
необходимые для выполнения действий, будь они большие  или  малые,  плохие
или хорошие. О_л_л_и необходим для того, чтобы  укрепить  жизнь  человека,
направлять его поступки и укреплять его знание. Фактически,  о_л_л_и  есть
неоценимая помощь в познании. О_л_л_и позволит тебе видеть  и  понимать  о
вещах, о которых ни одно человеческое  существо,  вероятно,  не  просветит
тебя.
     - О_л_л_и - это что-то вроде сторожевого духа?
     - Нет, это не сторож и не дух.
     - Мескалито - это твой о_л_л_и?
     - Нет,  мескалито  -  это  энергия  другого  рода.  Уникальная  сила,
защитник, учитель.
     - Что делает мескалито отличным от о_л_л_и?
     - Его нельзя приручить и использовать,  как  приручают  и  используют
о_л_л_и. Мескалито вне тебя. Он показывается во многих  формах  тому,  кто
стоит перед ним,  будь  это  колдун  или  деревенский  мальчик.  С  другой
стороны, для того, чтобы заполучить _о_л_л_и_, требуется точнейшее  учение
и последовательность стадий или шагов, без малейшего  отклонения.  В  мире
много таких сил _о_л_л_и_, но сам я знаком лишь с двумя из них, с тем, что
в траве дьявола (местный вид дурмана) и  с  тем,  что  в  "дымке"  (особая
курительная галлюциногенная смесь).
     - Какого типа силой является о_л_л_и?
     - Это помощь. Я уже говорил тебе.
     - Как она помогает?
     - О_л_л_и - есть сила, способная  вывести  человека  за  границы  его
самого. Именно таким образом о_л_л_и может осветить те вопросы, которые не
может осветить никто из людей.
     - Но мескалито также выводит тебя за границы самого себя,  разве  это
не делает его о_л_л_и?
     - Нет, мескалито берет тебя из тебя самого для того, чтобы учить, о л
л и выносит тебя, чтобы дать силу.
     Я попросил объяснить этот момент более детально или описать разницу в
действиях того и другого. Он долго смотрел  на  меня  и  расхохотался.  Он
сказал, что учение через разговор не только никчемность,  но  и  идиотизм,
потому что учение является наиболее трудной задачей, какую может взять  на
себя человек.
     Дон Хуан говорил с глубоким уважением о том, что  мескалито  является
учителем правильного образа жизни.  Я  спросил  его,  как  мескалито  учит
"правильному  образу  жизни",  и   дон   Хуан   ответил,   что   мескалито
п_о_к_а_з_ы_в_а_е_т_, как жить.
     - Как это он показывает? - спросил я.
     - у него много способов показать это. Иногда  он  показывает  это  на
своей руке или на камнях, или на деревьях, или прямо перед тобой.
     - Это как картинки перед тобой?
     - Нет. Это как учение перед тобой.
     - Говорит ли мескалито с людьми?
     - Да, но не словами.
     - Как же тогда он говорит?
     - Он с каждым говорит по-разному.
     Я чувствовал, что мои вопросы надоедают ему, и больше  не  спрашивал.
Он продолжал объяснять, что нет точных щагов к мескалито,  к  тому,  чтобы
узнать его. Поэтому никто не может учить о нем,  кроме  самого  мескалито.
Это качество делает его уникальной силой. Он не был одним  и  тем  же  для
каждого человека. Достижение же о_л_л_и, напротив, требует точного  учения
и следования стадиям без малейшего отклонения. Его собственный о_л_л_и был
в "дымке", сказал он, но  не  стал  распространяться  о  природе  дыма.  Я
спросил его об этом. Он промолчал.
     Он попросил меня вспомнить время, когда я пытался найти мое место,  и
как я хотел это сделать, не выполняя никакой работы, потому что я  ожидал,
что он вручит мне эти сведения. Если бы он так поступил, сказал он,  то  я
бы никогда не научился. Но осознание того,  как  трудно  было  найти  свое
место и, главное, осознание того, что оно существует, дает мне  уникальное
чувство уверенности. Он сказал, что пока  я  "привязан"  к  своему  месту,
ничего  не  может  мне  нанести  физический  вред  потому,  что   я   имею
уверенность, что именно на  этом  месте  мне  лучше  всего.  Я  имел  силу
отбросить прочь все,  что  могло  бы  быть  вредным  для  меня.  Если  же,
допустим, он рассказал бы мне, где это место находится, то я бы никогда не
имел той уверенности, которая необходима для того, чтобы провозгласить это
истинным знанием. Таким образом, знание действительно явилось силой.
     Затем дон Хуан сказал, что каждый раз, когда человек отдается учению,
ему приходится работать так же усердно, как работал я,  чтобы  найти  свое
место, и границы его учения определяются его  собственной  натурой.  Таким
образом, он не  видел  смысла  в  разговоре  об  учении.  Он  сказал,  что
некоторые виды учения были слишком могущественны для той силы,  которую  я
имел, и говорить о них будет только вредно для меня. Он  явно  чувствовал,
что больше тут нет ничего, что бы он готов сказать. Он поднялся и пошел  к
дому. Я сказал ему, что ситуация подавила меня. Это было  не  тем,  что  я
воспринимал или, что я хотел в ней видеть.
     Он сказал, что страхи естественны. Все мы испытываем  их,  и  с  этим
ничего не поделаешь. Но, с другой стороны, вне зависимости от того,  каким
устрашающим покажется учение, еще более  страшно  думать  о  человеке  без
о_л_л_и_ и без знания.



                                    3

     За более, чем два года, прошедшие с тех пор, как дон Хуан решил учить
меня о силах о_л_л_и, тогда, когда он решил, что я готов учиться о  них  в
прагматической форме, которую он назвал учением, он  постепенно  обрисовал
мне общие черты двух о_л_л_и, о которых раньше шла речь.
     Сначала он говорил о силах о_л_л_и очень уклончиво. Первые  замечания
о них, которые я нашел в своих  записях,  перемежаются  с  другими  темами
разговора.

     Пятница, 23 августа 1961 года.
     - Трава дьявола была о_л_л_и моего бенефактора, она могла бы  быть  и
моим о_л_л_и также, но я не любил ее.
     - Почему тебе не нравилась "трава дьявола", дон Хуан?
     - у нее есть серьезный недостаток.
     - Она что, слабее, чем другие силы о_л_л_и ?
     - Нет. Не понимай меня неверно.  Она  так  же  могущественна,  как  и
лучшие из о_л_л_и_. Но в ней есть нечто, что мне лично не нравится.
     - Можешь ты сказать мне, что это?
     - Она сбивает (заслоняет) людей. Она дает  им  чувство  силы  слишком
рано, не укрепив их сердце, и делает их доминирующими и  непредсказуемыми.
Она делает их слабыми в самом центре их великой силы.
     - Есть ли какой-нибудь способ избежать этого?
     - Есть способ преодолеть это, но не избежать. Всякий, чьим становится
о_л_л_и дурмана, должен заплатить эту цену.
     - Как можно преодолеть этот эффект, дон Хуан?
     - "Трава дьявола" имеет четыре головы: корень,  стебель  с  листьями,
цветы и семена. Каждая из них  различна,  и  всякий,  чьим  становится  ее
о_л_л_и_, должен учить о ней в этом порядке. Самая важная голова в корнях.
Сила травы дьявола покоряется через корень. Стебель и листья - это голова,
которая лечит болезни; если ее правильно использовать, то эта голова может
быть  подарком  для  человечества.  Третья  голова  -  в  цветах,  и   она
используется  для  того,  чтобы  сводить  людей  с  ума,  или  делать   их
послушными, или убивать их. Человек, у которого о_л_л_и  дурмана,  никогда
не принимает сам цветов, поэтому же он не принимает стебель и  листья,  за
исключением тех случаев, когда у него самого  есть  болезнь,  но  корни  и
семена всегда принимаются, особенно семена, они являются четвертой головой
"травы дьявола" и наиболее могущественной из всех четырех.
     Мой  бенефактор  говорил,  что  семена  -   это   "трезвая   голова",
единственная часть, которая может укреплять сердца людей. "Трава  дьявола"
сурова со своими протеже, говорил он  обычно,  потому  что  она  стремится
быстро убивать их, что она обычно и делает прежде, чем  они  доберутся  до
секретов "трезвой головы". Имеются,  однако,  рассказы  о  людях,  которые
распутали все секреты "трезвой головы". Что за вызов для человека знания?
     - Твой бенефактор распутал все секреты?
     - Нет, не распутал.
     - Встречал ли ты кого-нибудь, кто это сделал?
     - Нет. Но они жили в такое время, когда это знание было важно.
     - Знаешь ли ты кого-нибудь, кто встречал таких людей?
     - Нет, не знаю.
     - Знал ли твой бенефактор кого-нибудь из них?
     - Он знал.
     - Почему он не добрался до секретов "трезвой головы"?
     - Приручить "траву дьявола" в свое о_л_л_и - одна  из  самых  трудных
задач, какие я знаю. Например, она никогда не становилась  со  мной  одним
целым, может быть, поэтому я никогда не любил ее.
     - Можешь ли ты все еще использовать ее, как о_л_л_и_, несмотря на то,
что она тебе не нравится?
     - Я могу. Тем не менее, я предпочитаю не  делать  этого.  Может,  для
тебя все будет иначе.
     - Почему ее называют "травой дьявола"?
     Дон Хуан сделал жест безразличия, пожал  плечами  и  некоторое  время
молчал. Наконец, он сказал, что "трава дьявола" имеет и  другие  названия,
но их нельзя использовать, потому что произнесение имени - дело серьезное,
особенно, если учиться использовать силы о_л_л_и_.
     Я спросил, почему назвать  имя  есть  такое  уж  серьезное  дело.  Он
сказал, что имена оставляют про запас, чтобы использовать их только, когда
зовешь на помощь, в момент большого стресса и нужды, и  он  заверил  меня,
что раньше или позже такие моменты случаются  в  жизни  любого,  кто  ищет
знания.

     Воскресенье, 3 сентября 1961 года.
     Сегодня, после обеда дон Хуан принес с  поля  два  растения  дурмана.
Совершенно неожиданно он ввел в наш разговор  тему  о  "траве  дьявола"  и
затем позвал меня пойти с ним в поле вместе, чтобы поискать ее.
     Мы доехали до ближайших гор. Я достал из багажника лопату и  пошел  в
один из каньонов.
     Некоторое время мы шли, прибираясь  сквозь  чапараль,  который  густо
разросся на мягкой песчаной почве. Дон Хуан остановился рядом с  небольшим
растением с темно-зелеными листьями и большими беловатыми цветами.
     - Это, - сказал он.
     Он сразу же начал копать. Я попытался помочь  ему,  но  он  отказался
энергичным  движением  головы,  продолжая  копать  яму  по  кругу   вокруг
растения,  яму  в  виде  конуса,  глубокую  с  внешнего  края   и   горкой
поднимающуюся в центре круга. Перестав копать, он опустился перед  стеблем
на колени, пальцами расчистил вокруг него мягкую землю, открыв примерно 10
см  большого  трубчатого  раздвоенного  корневища,  чья  толщина   заметно
отличалась от толщины стебля, который был сравнительно тонким.
     Дон Хуан взглянул на меня и сказал, что растение - "самец",  так  как
корень раздваивается как раз в той точке, где он соединяется  со  стеблем.
Затем он поднялся и пошел прочь, ища чего-то.
     - Что ты ищешь, дон Хуан?
     - Я хочу найти палку.
     Я начал смотреть вокруг, но он остановил меня.
     - Не ты. Ты садись вон там, - он указал на кучу камней, метров  шесть
в стороне. - я сам найду.
     Через некоторое время он вернулся с длинной сухой  веткой.  Используя
ее, как копалку, он остородно расчистил землю вокруг двух ветвей корня. Он
обнажил их на глубину примерно 60 см. Когда он стал копать  глубже,  почва
стала такой плотной, что было практически невозможно пробить ее палкой.
     Он остановился и сел передохнуть. Я подсел к нему.  Долгое  время  он
молчал.
     - Почему ты не выкопаешь его лопатой?
     - Она может порезать и поранить растение. Я должен был  найти  палкую
принадлежащу, этому месту, затем, чтобы, если я ударю корень, растение  не
было бы таким плохим, как от лопаты или от постороннего предмета.
     - Что за палку ты нашел?
     - Подходит любая палка дерева паловерде. Если нет  сухой,  приходится
срезать свежую.
     - Можно ли пользоваться веткой какого-нибудь другого дерева?
     - Я сказал тебе - только паловерде и никакое другое.
     - Почему это, дон Хуан?
     - Потому что  у  "травы  дьявола"  очень  мало  друзей,  и  паловерде
единственное  дерево  в  этой  местности,  которое  соглашается   с   ней.
Единственная вещь,  которая  хватается  или  цепляется  за  нее.  Если  ты
поранишь корень лопатой, то "трава дьявола" не вырастет для тебя, когда ты
ее пересадишь, но если ты поранишь корень такой палкой, то  возможно,  что
растение даже не почувствует этого
     - Что ты будешь делать с корнем?
     - Я собираюсь срезать его. Ты должен отойти.  Пойди  и  найди  другое
растение и жди, пока я тебя не позову.
     - Ты не хочешь, чтобы я тебе помог?
     - Ты можешь мне помочь, только если я попрошу тебя об этом.
     Я пошел прочь и стал высматривать другое  такое  растение  для  того,
чтобы преодолеть сильное желание подкрасться и подсмотреть за  ним.  Через
некоторое время он присоединился ко мне.
     - Теперь поищем "самку", - сказал он.
     - Как ты их различаешь?
     - Самка выше и растет вверх, от  земли,  поэтому  она  выглядит,  как
маленькое деревце. Самец широкий, разрастается из земли и выглядит  более,
как густой куст (куст коки). Когда мы выкопаем самку, то ты  увидишь,  что
она имеет единое корневище, которое  идет  довольно  глубоко,  прежде  чем
раздвоится. Самец, напротив, имеет раздвоенное корневище прямо  от  самого
стебля.
     Мы вместе осмотрели поле дурмана. Затем, указав на одно растение,  он
сказал:
     - Это самка.
     И он начал выкапывать ее так же, как и первое растение. Как только он
очистил корень, я смог увидеть, что он соответствует его  предсказанию.  Я
опять покинул его, когда он был готов срезать корень.
     Когда мы пришли к нему домой, он развязал  узел,  в  который  положил
растения дурмана. Он взял более крупное,  самца,  первым  и  обмыл  его  в
большом металлическом тазу. Очень осторожно  он  очистил  почву  с  корня,
стебля и листьев. После этой  кропотливой  чистки  он  отрезал  корень  от
стебля, сделав поверхностный надрез по окружности в месте  их  соединения,
используя короткий, зазубренный нож, и затем разломил их.
     Он взял стебель и разложил все его части на отдельные кучки  листьев,
цветов и колючих семенных коробочек. Он отбрасывал все, что было сухим или
испорченным червями, оставляя лишь целые части. Он связал вместе две ветви
корня двумя бечевками, сломал их пополам, сделав  поверхностный  разрез  в
месте их соединения, и получил два куска корня нужного размера.
     Затем он взял кусок грубой материи и поместил в нее сначала два куска
корня, связанные вместе. На них он положил листья аккуратной пачкой, затем
цветы, семена и стебель. Он сложил материал и связал в узел концы.
     Он  повторил  все  то  же  самое  со  вторым  растением,  самкой,  за
исключением того, что, дойдя до корня не разрезал ее, а  оставил  развилку
целой, как перевернутую букву игрек. Затем он положил все части растения в
другой матерчатый узел.
     Когда он все это закончил, было уже темно.

     Среда, 6 сентября 1961 года.
     Сегодня, в конце дня мы вернулись к разговору о "траве дьявола".
     - Я думаю, мы должны опять заняться этой травой,  -  внезапно  сказал
дон Хуан.
     После вежливого молчания я спросил его:
     - Что ты собираешься делать с растениями?
     - Растения, которые я выкопал и срезал - мои, - сказал он. - Это  все
равно, как если бы они были мной. С их помощью я собираюсь учить тебя пути
приручения "травы дьявола".
     - Как ты собираешься это делать?
     - "Траву дьявола" делят на порции. Каждая из  этих  порций  различна.
Каждая имеет свою уникальную службу и предназначение.
     Он открыл свою левую руку и  отмерил  на  полу  расстояние  от  конца
большого пальца до конца безымянного.
     - Это моя порция. Ты  будешь  отмерять  своей  рукой.  Теперь,  чтобы
установить доминирование над травой, ты должен начать с первой порции. Но,
поскольку я привел тебя к ней, ты должен будешь принять первую порцию от м
о е г о растения. Я отмерил ее для тебя, поэтому это  порция,  которую  ты
должен принять вначале, в действительности - моя.
     Он вошел внутрь дома и вынес матерчатый сверток. Он сел и открыл его.
Я заметил, что это было мужское растение. Я заметил  также,  что  там  был
лишь  один  кусок  корня.  Он  взял  эитот  кусок,  который   остался   от
первоначальных двух и подержал его перед моим лицом.
     - Это твоя порция, - сказал он. - Я дам ее тебе. Я отрезал ее сам для
тебя. Я отмерил ее, как свою собственную: теперь я даю ее тебе.
     На секунду у меня мелькнула мысль, что я должен буду грызть  ее,  как
морковку, но он положил ее внутрь маленького хлопчатобумажного мешка.
     Он пошел к задней половине дома, сел там, скрестив  ноги,  и  круглым
пестом стал раздавливать корень внутри мешка. Плоский  камень  служил  ему
ступой. Время от времени он мыл оба камня  и  воду  сохранял  в  небольшом
плоском деревянном сосуде, долбленом. Работая, он пел неразборчивую  песню
очень мягко и монотонно. Когда он размозжил корень в  мягкую  кашу  внутри
мешка, он положил мешок в деревянный сосуд. Туда же  он  положил  каменные
ступу и пестик, наполнил сосуд водой и отнес его к забору, поставив внутрь
какой-то сараюшки, вроде свиного хлева.
     Он сказал, что корень должен мокнуть всю ночь и должен быть  оставлен
вне дома, чтобы он схватил ночной ветер.
     - Если завтра будет солнечный жаркий  день,  то  это  будет  отличным
знаком, - сказал он.

     Воскреченье, 10 сентября 1961 года.
     Четверг, 7 сентября, был очень ясным и жарким. Дон Хуан казался очень
доволен хорошим знаком и несколько раз повторил, что  "траве  дьявола"  я,
видимо, нравлюсь. Корень мок всю ночь, и около десяти часов утра мы  пошли
к задней половине дома. Он взял сосуд из хлева, поставил его  на  землю  и
сел рядом с ним. Он взял мешок и потер его о дно  сосуда.  Он  поднял  его
немного над водой и отжал вместе с содержимым, затем бросил мешок в  воду.
Он повторил эту процедуру три раза. Затем  отжал  мешок  и  бросил  его  в
хлеву, оставив сосуд на жарком солнце.
     Спустя два часа мы опять пришли туда.  Он  принес  с  собой  среднего
размера чайник с кипящей желтоватой водой.  Он  очень  осторожно  наклонил
сосуд и слил верхнюю воду, оставив густой осадок накопившийся на  дне.  Он
вылил кипящую воду на осадок и  опять  поставил  сосуд  на  солнце.  Такая
процедура повторялась три раза с интервалами более часа.
     Наконец, он вылил большую часть воды, наклонил сосуд под таким углом,
чтобы он освещался изнутри вечерним солнцем, и покинул его.
     Когда через несколько часов мы вернулись,  было  уже  темно,  на  дне
сосуда был слой каучуковой субстанции. Она напоминала  слой  недоваренного
крахмала, беловатый или светло-серый.  Пожалуй,  там  была  полная  чайная
ложка его. Я вынул кусочек почвы, который ветер набрасывал на  осадок.  Он
засмеялся надо мной.
     - Эти маленькие кусочки никому не могут повредить.
     Когда закипела вода, он налил около чашки ее в сосуд. Это была та  же
самая вода, желтоватая, которой  он  пользовался  раньше.  Она  растворила
осадок, образовав раствор, похожий на молоко.
     - Что это за вода, дон Хуан?
     - Вода из фруктов и цветов того каньона.
     Он вылил содержимое  деревянного  сосуда  в  старую  глиняную  чашку,
похожую на цветочный горшок. Оно все еще было  горячим,  ноэтому  он  дул,
чтобы остудить его. Он попробовал его сам и затем протянул кружку мне.
     - Пей теперь, - сказал он.
     Я автоматически взял кружку и без размышления выпил всю воду. На вкус
она была горьковата, хотя  горечь  была  едва  заметная.  Что  было  очень
заметно, так это пикантный вкус воды. Она пахла тараканами.
     Почти тотчас я начал потеть. Я очень разогрелся, и  кровь  прилила  у
меня к голове. Я увидел перед глазами красное пятно и мышцы живота  начали
сокращаться у меня болезненными спазмами. Через некоторое  время,  хотя  я
уже совсем не чувствовал болей, мне стало холодно, и я буквально обливался
потом.
     Дон Хуан спросил, не вижу  ли  я  черноты  или  черного  пятна  перед
глазами. Я сказал ему, что вижу все в красном цвете.
     Мои  зубы  стучали  из-за   неконтролируемой   нервозности,   которая
накатывалась на меня волнами, как бы излучаясь из середины моей груди.
     Затем он спросил, не боюсь ли я. Его вопросы казались мне не имеющими
никакого значения. Я сказал ему, что я, очевидно,  боюсь.  Но  он  спросил
меня опять, не боюсь ли я ее. Я не понимал, о чем  он  говорит,  и  сказал
"да". Он засмеялся и  сказал,  что  в  действительности  я  не  боюсь.  Он
спросил, продолжаю ли  я  видеть  красное.  Все,  что  я  видел,  так  это
громадное красное пятно перед моими глазами.
     Через  некоторое  время  я  почувствал  себя  лучше.  Нервные  спазмы
постепенно прекратились, оставив лишь приятную усталость и сильное желание
спать. Я не мог держать глаза открытыми, хотя все еще  слышал  голос  дона
Хуана. Я заснул.  Мое  ощущение  погруженности  в  глубокий  красный  цвет
оставалось всю ночь. Я даже  видел  сны  красного  цвета.  Я  проснулся  в
воскресенье около трех часов дня. Я  проспал  почти  двое  суток.  У  меня
слегка  болела  голова,  был  неспокоен  желудок,  и  были  очень  острые,
перемещающиеся боли в кишечнике. За исключением этого, все остальное  было
как при обычном пробуждении. Я нашел дона Хуана,  дремлющего  перед  своим
домом. Он улыбнулся мне.
     - Все прошло хорошо позапрошлым вечером, -  сказал  он.  -  Ты  видел
красный цвет, а это все, что было важно.
     - Что было бы, если бы я не видел красного?
     - Ты бы видел черное, а это плохой знак.
     - Почему это плохо?
     - Когда человек видит черное, то это значит, что  он  не  создан  для
"травы дьявола". Его будет рвать черным и зеленым.
     - Он умрет?
     - Я не думаю, чтоб кто-либо умер, но он будет долгое время болеть.
     - Что случиться с теми, кто видит красное?
     - Их не рвет, и корень дает им эффект приятного, и  это  значит,  что
они сильны и имеют насильственную натуру, то, что любит  "трава  дьявола".
Таким образом, она принимает. Единственный плохой момент в том,  что  люди
кончают тем, что становятся рабами  "травы  дьявола",  в  обмен  на  силу,
которую она дает им. Но это вопросы, над которыми мы  не  имеем  контроля.
Человек живет только для того, чтобы учиться. И если он  учится,  так  это
потому, что такова природа его судьбы для хорошего или для плохого.
     - Что мне надо делать дальше, дон Хуан?
     - Теперь ты должен посадить отросток, который  я  отрезал  от  второй
половины первой порции корня. Ты принял половину его позапрошлой ночью,  и
теперь вторая половина должна быть посажена в землю. Она должна вырасти  и
принести плоды прежде, чем ты сможешь предпринять  действительные  шаги  к
приручению ее.
     - Как я буду приручать ее?
     - "Трава дьявола" приручается только через корень. Шаг  за  шагом  ты
должен изучить все секреты корня каждой порции. Ты должен принимать их для
того, чтобы изучить секреты и завоевать силу.
     - Всякая порция приготавливается так же, как ты приготовил первую?
     - Нет, каждая порция различна.
     - Каков специфический эффект каждой порции?
     - Я уже сказал, каждая порция учит разным формам  силы.  То,  что  ты
принял позапрошлой ночью, было ничто. Каждый может это сделать. Но  только
брухо может принимать более глубокие порции. Я не могу сказать  тебе,  что
они делают, так как  я  еще  не  знаю,  примет  ли  она  тебя.  Мы  должны
подождать.
     - Когда же ты расскажешь мне?
     - Как только первое растение вырастет и принесет плоды.
     - Если первая порция может приниматься всеми,  то  для  чего  же  она
используется?
     - В разведенном виде она  хороша  для  любых  дел  человечества.  Для
стариков, которые потеряли жизненную силу, или для молодых людей,  которые
ищут приключения, или даже для женщин, которые хотят страсти.
     - Ты сказал, что корень используется только для достижения силы, но я
вижу, что он используется и для других целей, помимо силы. Прав ли я?
     Он очень долго  смотрел  на  меня  проницательным  взглядом,  который
раздражал меня. Я чувствовал, что мой вопрос  его  рассердил,  но  не  мог
понять, почему.
     - "Трава дьявола" используется только для достижения силы,  -  сказал
он, наконец, сухим жестким тоном. - Человек, который  хочет  вернуть  свою
жизненную силу, молодые люди, которые ищут испытаний, голода и  усталости,
человек, который хочет убить  другого  человека,  женщина,  которая  хочет
разгореться страстью, - все они желают силу. И "трава дьявола" даст им ее.
Ты чувствуешь, что она тебе нравится? - спросил он после паузы.
     - Я чувствую странный подъем сил, - сказал я, и это было  правдой.  Я
заметил это еще при пробуждении, и это чувство сохранилось  и  потом.  Это
было очень выраженное ощущение неудобства и неусидчивости,  все  мое  тело
двигалось и вытягивалось с необычайной легкостью. Мои руки и ноги  зудели,
мои плечи, казалось, раздались, мышцы моей спины и  шеи  вызывали  желание
потереться о деревья или потолкать их. Я чувствовал,  что  могу  разрушить
стену, если бодну ее.
     Мы больше не разговаривали. Некоторое время мы сидели на  веранде.  Я
заметил, что дон Хуан засыпает. Он несколько  раз  "клюнул  носом",  затем
просто вытянул ноги, лег на пол, положил руки за голову и заснул.
     Я поднялся и пошел за дом, где и сжег избыток энергии,  очистив  двор
от мусора. Я запомнил, что когда-то он сказал мне, что был бы рад, если бы
я помог ему убрать мусор.
     Позднее, когда он проснулся и пришел за дом, я был более  расслаблен.
Мы сели за еду, и в процессе еды он три раза спрашивал меня,  как  я  себя
чувствую. Поскольку это было редкостью, я, наконец, спросил:
     - Почему тебя заботит мое самочувствие, дон Хуан? Уж не  ожидаешь  ли
ты, что у меня будет плохая реакция на то, что я выпил сок?
     Он засмеялся. Я думал, что он действует, как  проказливый  мальчишка,
который подстроил какую-то каверзу и время от времени  проверяет,  нет  ли
уже результата. Все еще смеясь, он сказал:
     - Ты не выглядишь больным. Совсем недавно ты даже  говорил  грубо  со
мной.
     - Я не делал этого, - запротестовал я. - Я вообще  не  помню  случая,
чтобы я с тобой так разговаривал.
     Я был очень уверен на этот счет, так как вообще не  помнил,  чтобы  я
когда-нибудь был раздражен доном Хуаном.
     - Ты выступил в ее защиту, - сказал он.
     - В чью защиту?
     - Ты защищал "траву дьявола". Ты уже говорил, как влюбленный.
     Я  собирался  еще  более  энергично  протестовать  против  этого,  но
остановился.
     - Я действительно не отдавал себе отчета, что защищаю ее.
     - Конечно, не отдавал. Ты даже не помнишь того, что говорил, так?
     - Нет, не помню. Признаю это.
     - Вот видишь, "трава дьявола" такая.  Она  подбирается  к  тебе,  как
женщина, ты даже не замечаешь этого. Все, чему ты уделяешь  внимание,  так
это тому, что дает хорошее самочувствие и силу: мышцы надуваются жизненной
силой, кулаки чешутся, подошвы ног горят желанием  затоптать  кого-нибудь.
Когда человек знает ее, то он действительно  становится  полон  ухищрений.
Мой бенефактор обычно говорил, что "трава дьявола" держит  людей,  которые
хотят силы, и избавляется от тех, кто не умеет ею владеть. Но  тогда  сила
была  более  обычна,  ее  искали  более  активно.   Мой   бенефактор   был
могущественным человеком и согласно тому,  что  он  мне  рассказывал,  мой
бенефактор был еще более одарен, в смысле преследования силы. Но в те  дни
было больше причин быть могущественным.
     - Ты думешь, что в наши дни нет причин для приобретения силы?
     - Для тебя сейчас сила хороша. Ты  молод.  Ты  не  индеец.  Возможно,
трава дьявола будет доброй. Тебе она, как будто нравится.  Она  заставляет
тебя чувствовать себя сильным. Я все это чувствовал и сам. И  все  же  она
мне не понравилась.
     - Можеть ты сказать, почему, дон Хуан?
     - Мне не нравится ее сила. Для нее больше нет  применения.  В  другие
времена, вроде тех, о которых рассказывал мне мой  бенефактор,  был  смысл
искать могущества. Люди делали феноменальные дела, их почитали за их силу,
их боялись и уважали за  их  знание.  Мой  бенефактор  рассказывал  мне  о
поистине феноменальных делах, которые выполнялись давным-давно. Но  теперь
мы, индейцы, не ищем более этой силы.  В  наше  время  индейцы  используют
листья и цветы для других дел. Они даже говорят, что это лечит их  нарывы.
Но они не ищут больше ее силы, силы, которая действует,  как  магнит,  все
более мощный и все более опасный для обращения, по мере того,  как  корень
уводит нас все глубже в землю. Когда  доходишь  до  глубины  4-х  ярдов  а
говорят, некоторые люди это делают, то находишь трон постоянной силы, силы
без конца. Очень редкие люди делали это в прошлом, и никто не делает этого
теперь. Я говорю тебе, что сила "травы  дьявола"  мало  по  малу  утратила
интерес к себе. Я сам не ищу ее, и все ж, одно время, когда я  был  твоего
возраста, я тоже чувствовал, как она разбухала внутри меня.  Я  чувствовал
себя, как ты сегодня, но только в пятьсот раз  сильнее.  Я  убил  человека
одним ударом руки. Я мог бросать валуны,  огромные  валуны,  которые  даже
двадцать человек не могли поднять. Раз я подпрыгнул так высоко, что сорвал
верхние листья с верхушек самых высоких  деревьев.  Но  все  это  было  не
нужно. Все, что я делал -  это  пугало  индейцев,  только  остальные,  кто
ничего не знал об этом, не  верили  этому.  Они  видели  или  сумасшедшего
индейца, или что-то движущееся у вершин деревьев.
     Мы долгое время молчали. Мне нужно было что-то сказать.
     - Было совсем по-другому, когда были люди в мире, - продолжал  он,  -
люди, которые знали, что человек может быть горным львом или птицей,  или,
что человек может просто летать. Так что  я  больше  не  использую  "траву
дьявола". Для чего? Чтобы пугать индейцев?
     Я видел его печальным и глубокое сочувствие наполнило меня.  Я  хотел
что-то сказать ему, даже если бы это была банальность.
     - Дон Хуан, может быть, это судьба всех людей, которые хотят знать?
     - Может быть, - сказал он спокойно.

     23 нояюря 1961 года.
     Я не увидел дона Хуана сидящим на своей веранде, когда я подъехал.  Я
подумал, что это странно. Я громко позвал его, и  его  невестка  вышла  из
дома.
     - Он внутри, - сказала она.
     Оказалось,  что  он  несколько  недель  тому  назад   вывихнул   себе
щиколотку. Он сделал себе сам "гипсовую повязку", смочив полосы материи  в
кашице, изготовленной из кактуса и толченой кости. Материя, туго обернутая
вокруг щиколотки, высохла  в  легкий  и  гладкий  панцирь.  Повязка  имела
твердость гипсовой, но не имела ее громоздкости.
     - Как это случилось? - спросил я.
     Его невестка,  мексиканка  из  Юкатана,  которая  за  ним  ухаживала,
ответила мне:
     - Это был несчастный случай. Он упал и чуть не сломал себе ногу.
     Дон Хуан засмеялся и подождал, пока женщина вышла из дома, прежде чем
ответить.
     - Несчастный случай, как бы не так.  У  меня  есть  враг  поблизости.
Женщина, "Ла Каталина". Она толкнула меня в момент слабости, и я упал.
     - Зачем она это сделала?
     - Она хотела таким образом убить меня, вот зачем.
     - Она была здесь, с тобой?
     - Да.
     - Но зачем ты позволил ей войти?
     - Я не позволял. Она влетела.
     - Извини, я не понял.
     - Она - черный дрозд. И очень успешно. Я был застигнут врасплох.  Она
пыталась покончить со мной в течение долгого времени. В  этот  момент  она
действительно близко подошла.
     - Ты сказал, что он - черный дрозд? Я имею в виду, что она, птица?
     - Ну вот. Ты опять со своими вопросами. Она - черный дрозд. Точно так
же, как я ворона. Кто я, человек или птица? Я человек, который знает,  как
становиться птицей. Но возвращаясь  к  "ла  каталине",  она  -  враждебная
ведьма. Ее намерение - убить меня, столь сильно, что  я  еле  мог  от  нее
отбиться. Черный дрозд ворвался прямо в мой дом, и я  не  смог  остановить
ее.
     - Ты можешь стать птицей, дон Хуан?
     - Да, но это нечто такое, к чему мы подойдем с тобой позднее.
     - Почему она хочет убить тебя?
     - О, это старые раздоры между нами. Она вышла из рамок, и теперь дело
обстоит так, что мне следует покончить с ней прежде, чем она  покончит  со
мной.
     - Ты собираешься пользоваться колдовством?  -  спросил  я  с  большой
надеждой.
     - Не будь глупым. Никакое колдовство на нее не  подействует.  У  меня
есть другие планы. Как-нибудь я расскажу тебе о них.
     - Может ли твой о_л_л_и защитить тебя от нее.
     - Нет, дымок только говорит мне, что делать. А защищить себя должен я
сам.
     - А как насчет мескалито? Может он защитить тебя от нее?
     - Нет, мескалито  -  учитель,  а  не  сила,  которую  можно  было  бы
использовать в личных целях.
     - А как насчет "травы дьявола"?
     - Я уже  сказал,  что  должен  защищаться,  следуя  указаниям  своего
о_л_л_и - дымка. И настолько, насколько я знаю, дымок может  сделать  все.
Если ты хочешь узнать что бы то ни было в возникшем вопросе, то дымок тебе
скажет. И он даст тебе не только знания, но и средства для проведения  его
в жизнь. Это самый чудесный о_л_л_и_, какого только может иметь человек.
     - Является ли дымок более лучшим о_л_л_и для каждого?
     - Он не одинаков для каждого. Многие его боятся и не станут  касаться
его, даже приближаться к нему. Дымок, как и все остальное, не  создан  для
всех нас.
     - Какого рода дымок он собой представляет?
     - Дымок волшебников.
     В его голосе было заметное преклонение. То, чего я ни разу в  нем  не
замечал.
     - Я начну с того, что мой бенефактор сказал мне,  когда  начал  учить
меня об этом. Хотя в то время, так же, как и ты, я, пожалуй, не мог понять
этого.
     "Трава дьявола" - для тех, кто ищет силу. Дымок для  тех,  кто  хочет
наблюдать и видеть. И, по-моему,  дымок  не  имеет  равных.  Если  однажды
человек вступил в его владения, то любая другая сила оказывается  под  его
командой. Это чудесно. Конечно, это  потребует  всей  жизни.  Уходят  годы
только на знакомство с его двумя жизненными частями: трубкой и курительной
смесью. Трубка была дана мне моим  бенефактором,  и  после  столь  долгого
обращения с ней, она стала моей. Она вросла в мои руки. Передать ее в твои
руки, например, будет действительно задачей для меня и большим достижением
для тебя, если ты добьешься успеха. Трубка будет чувствовать напряжение от
того, что ее держит кто-то другой; если один из нас сделает ошибку, то  не
будет  никакого  способа  предотвратить  то,  что  трубка  сама  по   себе
расколется или выскользнет своей силой из наших рук  и  разобьется,  даже,
если она упадет на кучу соломы. Если это когда-нибудь случится, это  будет
означать конец для нас обоих. В особенности для меня. Невероятными  путями
дымок обратится против меня.
     - Как он может обратиться против тебя, если это твой о_л_л_и ?
     Мой вопрос, казалось, прервал поток его мыслей. Долгое  время  он  не
отвечал.
     - Трудность составных частей,  -  внезапно  продолжил  он,  -  делает
курительную смесь одной из самых опасных субстанций, какие я  знаю.  Никто
не может приготовить ее без того, чтобы не быть пораженным. Она смертельно
ядовита для каждого, кроме протеже дымка. Трубка  и  смесь  требуют  самой
интимной заботы. И человек, пытающийся учиться, должен  подготовить  себя,
ведя усердную, спокойную жизнь. Его  действия  столь  ужасающи,  что  лишь
очень сильный человек может выдержать даже небольшую затяжку. Все пугает и
запутывает сначала, но каждая следующая затяжка проясняет вещи. И внезапно
мир  открывается  заново.  Невообразимо.  Когда  это  случится,  то  дымок
оказывается о_л_л_и этого человека. Он открывает любые  секреты,  позволяя
ему входить в неощутимые миры.
     Это величайшее качество дымка. Это его величайший дар.  Он  выполняет
такую функцию, не причиняя ни малейшего вреда. Я  называю  дымок  истинным
о_л_л_и_.
     Как обычно, мы сидели перед его домом, где земляной пол всегда чист и
хорошо утоптан, внезапно он поднялся и вошел в дом. Через несколько  минут
он вернулся с узким свертком и снова уселся.
     - Это моя трубка, - сказал он.
     Он наклонился ко мне и показал мне трубку, которую было он вытащил из
чехла, сделанного из зеленой парусины. Она была, пожалуй, 22-25 см длиной.
Чубук был из красного дерева.  Он  был  гладким,  без  украшений.  Чашечка
трубки тоже, казалось, сделана  была  из  дерева,  но  она  была  довольно
громоздка по сравнению с тонким  чубуком.  Она  была  гладкая  до  блеска,
темно-серого цвета, почти как каменный уголь.
     Он подержал трубку перед моим лицом. Я думал, что он подает ее мне. Я
протянул руку, чтобы взять ее, но он быстро отдернул свою руку обратно.
     - Эта трубка была дана мне моим бенефактором, - сказал он, -  в  свою
очередь я передам ее тебе. Но сначала ты  должен  знать  ее.  Каждый  раз,
когда ты  будешь  приезжать  сюда,  я  буду  давать  ее  тебе.  Начнешь  с
прикосновения к ней. Держи ее очень немного сначала, пока ты и  трубка  не
привыкнете друг к другу. Затем положи ее в  свой  карман  или,  может,  за
пазуху и, наконец, медленно и осторожно поднеси ее ко рту. Все это  должно
делаться мало-помалу. Когда связь установится, ты будешь  курить  из  нее.
Если ты последуешь моему совету и не будешь спешить, то дымок может  стать
и твоим предпочитаемым о_л_л_и_.
     Он вручил мне трубку, но не выпускал ее  из  своих  рук.  Я  протянул
правую руку.
     - Обеими руками.
     Я коснулся трубки на очень  короткий  момент  обеими  руками.  Он  не
полностью протянул ее мне, так,  что  я  не  мог  ее  взять,  а  мог  лишь
коснуться ее. Затем он спрятал ее обратно.
     - Первый шаг в том, чтобы полюбить трубку. Это требует времени.
     - Может трубка невзлюбить меня?
     - Нет. Трубка не может невзлюбить тебя, но ты должен научиться любить
ее, чтобы к тому времени, когда ты будешь курить, трубка помогла  бы  тебе
не бояться.
     - Что ты куришь, дон Хуан?
     - Это.
     Он расстегнул воротник  и  показал  скрытый  под  рубашкой  небольшой
мешочек, который висел у него на шее наподобие медальона.  Он  вынул  его,
развязал и очень осторожно отсыпал на ладонь немного содержимого.
     Настолько,  касколько  я  мог  судить,  смесь  выглядела,  как  тонко
натертые чайные листья, варьирующие по  окраске  от  темно-коричневого  до
светло-зеленого с несколькими пятнышками ярко-желтого.
     Он возвратил смесь в мешочек обратно, закрыл его,  завязал  ремнем  и
опять спрятал под рубашкой.
     - Что это за смесь?
     - Там масса вещей. Добыча  всех  составных  частей  -  очень  трудное
предприятие. Нужно далеко путешествовать. Маленькие грибы, необходимые для
приготовления смеси, растут только в определенное время года  и  только  в
определенных местах.
     - У тебя есть разные виды смеси для разных видов помощи, в которой  у
тебя может быть нужда?
     - Нет. Есть только дымок один, и нет другого,  подобного  ему.  -  он
показал на мешочек, висевший на его груди, и поднял трубку, которая у него
была зажата между колен.
     - Эти двое - одно. Одно не может  быть  без  другого.  Эта  трубка  и
секрет этой смеси принадлежали моему бенефактору. Они  были  переданы  ему
точно так же, как мой бенефактор передал их мне.  Эта  смесь,  хотя  ее  и
трудно приготовить, восполнима. Ее секрет лежит в ее составных частях и  в
способе их сбора и обработки. Трубка же - предмет на  всю  жизнь.  За  ней
следует следить с бесконечной заботой. Она прочна и крепка. Но ее  никогда
не следует ни обо что ударять. Ее надо держать сухими руками.  Никогда  не
браться за нее, если  руки  потные  и  пользоваться  ею  лишь  находясь  в
одиночестве. И никто, абсолютно никто не должен видеть ее,  разве  что  ты
намерен ее передать этому человеку. Вот чему мой бенефактор учил  меня.  И
именно так я обращался со своей трубкой всю мою жизнь.
     - Что случится, если ты утеряешь или сломаешь трубку?
     - Я умру.
     - Все трубки магов такие, как твоя?
     - Не все имеют трубки, подобные моей, но я знаю некоторых, у кого они
есть.
     - Можешь ли ты сам сделать  трубку,  такую,  как  эта,  дон  Хуан?  -
настаивал я. - Предположим, что ты не имел бы ее. Как бы  ты  передал  мне
трубку, если бы ты хотел это сделать?
     - Если бы у меня не было трубки, то я бы не мог; да и не  захотел  бы
тебе ее передать. Я бы дал тебе взамен что-нибудь еще.
     Казалось, что он почему-то мною недоволен.  Он  положил  свою  трубку
очень осторожно в чехол, который, должно быть,  имел  вкладыш  из  мягкого
материала, потому что трубка, которая входила в чехол,  скользнула  внутрь
очень мягко. Он пошел в дом убирать трубку.
     - Ты не сердишься на меня, дон Хуан? - спросил я, когда он  вернулся.
Он, казалось, удивился моему вопросу.
     - Нет. Я никогда ни на кого не  сержусь.  Никто  из  людей  не  может
сделать ничего достаточного и важного для этого. На людей сердишься, когда
чувствуешь, что их поступки важны. Ничего подобного я больше не чувствую.

     26 декабря 1961 года.
     Специальное время для  пересадки  "саженца",  как  дон  Хуан  называл
корень, не было установлено, хотя предполагалось, что это будет  следующий
шаг в приручении силы растения.
     Я прибыл в дом дона Хуана в субботу, 23 декабря, сразу  после  обеда.
Как обычно, мы некоторое время  сидели  в  молчании.  День  был  теплый  и
облачный. Прошли уже месяцы с тех пор, как он дал мне первую порцию.
     - Время вернуть траву земле, - сказал он внезапно.  -  но  сначала  я
собираюсь устроить защиту для тебя. Ты будешь держать ее и охранять ее,  и
никто, кроме тебя одного, не  должен  ее  видеть.  Поскольку  я  собираюсь
устанавливать ее, то я тоже увижу ее. Это нехорошо, потому что, как я  уже
говорил тебе, я не поклонник "травы дьявола", мы с тобой не одно и то  же.
Но моя память долго не проживет, я слишком стар. Ты должен охранять ее  от
глаза других, на то время, пока длится их память об увиденном, сила защиты
подпорчена. - Он пошел в свою комнату и вытащил  три  узла  из-под  старой
соломенной циновки. Он вернулся на веранду и уселся.
     После долгого молчания он открыл один узел. Это было женское растение
дурмана, которое он нашел вместе со мной. Все  листья,  цветы  и  семенные
коробочки, которые он сложил ранее, были сухими.  Он  взял  длинный  кусок
корня в форме игрек и вновь завязал узел.
     Корень  высох  и  сморщился,  и  складки  коры  широко  отставали   и
топорщились. Он положил корень к себе на колени, открыл свою кожаную сумку
и вынул нож. Он держал корень сухой передо мной.
     - Эта часть для головы, - сказал он и сделал первый надрез на  хвосте
игрека, который в перевернутом виде напоминал  человека  с  расставленными
ногами.
     - Это для сердца, - сказал он и надрезал  вблизи  соединения  игрека.
Затем он обрезал концы  корня,  оставил  примерно  по  7-8  см  на  каждом
отростке. Затем медленно и терпеливо он вырезал фигурку человека.
     Корень был сухой и волокнистый. Для того, чтобы вырезать из него, дон
Хуан сделал два  надреза,  он  разворошил  и  уложил  волокна  на  глубину
надрезов. Тем не менее, когда он перешел к деталям, то он придал  форму  и
кистям рук. Окончательным продуктом  была  вытянутая  фигура  человека  со
сложенными на груди руками и кистями рук, сплетенными в замок.
     Дон Хуан поднялся и прошел в голубой агаве, которая росла перед домом
рядом с верандой. Он взял  твердый  шип  одного  из  центральных  мясистых
листьев, нагнул его и повернул 3-4 раза. Круговое движение почти  отделило
шип от листа. Он повис. Дон Хуан взял между зубами и выдернул.  Шип  вышел
из мякоти листа, таща за собой хвост белых нитевидных волокон, сросшихся с
деревянным шипом длиной около 60 см. Все еще держа шип между  зубами,  дон
Хуан скрутил волокна вместе между  ладонями  и  сделал  шнур,  который  он
обернул вокруг ног фигурки, чтобы свести их вместе.  Он  обматывал  нижнюю
часть фигурки, пока шнур весь не кончился. Затем очень ловко  он  приделал
шип, как копье, к передней части фигурки, под сложенными руками  так,  что
острый конец выступил из сцепленных ладоней. Он вновь использовал зубы  и,
осторожно потянув, вытащил почти весь шип. Он выглядел, как длинное копье,
выступающее из груди фигурки. Не глядя больше на фигурку, дон Хуан положил
ее в свою кожаную сумку. Казалось, усилия измуччили его. Он растянулся  на
веранде и заснул.
     Было уже темно, когда я проснулся. Мы поели из припасов, что я привез
ему, и еще немного посидели на веранде. Затем дон Хуан пошел за дом,  взяв
с собой три узла. Он нарубил веток и сухих  сучьев  и  развел  костер.  Мы
удобно уселись перед огнем, и он открыл все свои три узла. Кроме  того,  в
котором были сухие части женского растения,  там  был  другой,  содержащий
все, что осталось от мужского растения, и третий толстый узел  с  зелеными
свежесрезанными листьями дурмана.
     Дон Хуан пошел в свинарник  и  вернулся  с  каменной  ступкой,  очень
глубокой, похожей скорее на горшок, с мягко закругленным дном.  Он  сделал
небольшое углубление и твердо установил  ступку  на  земле.  Он  подбросил
сучьев в костер, затем взял два узла с сухими частями мужского и  женского
растений и все  сразу  высыпал  в  ступку.  Он  встряхнул  материю,  чтобы
убедиться, что все остатки растений упали в ступку. Из  третьего  узла  он
извлек два свежих куска дурмана.
     - Я хочу приготовить их специально для тебя, - сказал он.
     - Что это за приготовления, дон Хуан?
     Одна из этих частей происходит от  женского  растения,  другая  -  от
мужского. Это единственный случай, когда  эти  два  растения  должны  быть
положены вместе. Это части корня с глубины один ярд.
     Он растирал их в ступке равномерными ударами пестика. Делая  это,  он
пел тихим голосом, который звучал, как безритменный монотонный гул. Слов я
не мог разобрать. Он был полностью погружен в работу.
     Когда корни  были  окончательно  раздроблены,  он  вынул  из  свертка
немного листьев дурмана. Они были чистыми и  свежесрезанными,  без  единой
дырочки или щербинки, проеденной гусеницами. Он  бросал  их  в  ступку  по
одному. Он взял горсть цветов дурмана  и  также  бросил  их  в  ступку  по
одному. Я насчитал 14 каждого; затем он  достал  свежие  зеленые  семенные
коробочки, еще не  раскрывшиеся  и  со  всеми  своими  шипами.  Я  не  мог
сосчитать их, так как он бросал их в ступку все сразу, но я считаю, что их
тоже было 14.  Он  добавил  три  стебля  дурмана  без  листьев.  Они  были
темно-красными и чистыми, и,  казалось,  принадлежали  большим  растениям,
судя по их многочисленным ответвлениям.
     После того, как все было положено в ступку, он растер все это в  кашу
равномерными ударами. В определенный момент он  наклонил  ступку  и  рукой
переложил всю смесь в старый горшок.
     Он протянул руку мне, и я решил, что он просит  ее  вытереть.  Вместо
этого он взял мою левую руку и очень быстрым движением разделил средний  и
безымянный пальцы настолько широко, насколько  мог.  Затем  концом  своего
ножа он уколол меня  как  раз  между  пальцами  и  порезал  кожу  вниз  по
безымянному пальцу. Он действовал с  такой  легкостью  и  скоростью,  что,
когда я отдернул руку, она уже  была  глубоко  порезана  и  кровь  обильно
лилась.
     Он опять схватил мою руку, положил ее над горшком и помассировал  ее,
чтобы вылить побольше крови.
     Моя рука  онемела.  Я  был  в  состоянии  шока:  странно  холодный  и
напряженный, с давящим ощущением в груди и в  ушах.  Я  почувствовал,  что
соскальзываю с места, где сидел. Я падал в обморок.
     Он опустил мою руку и перемешал содержимое горшка. Когда я очнулся от
шока, я был действительно сердит на него. Мне понадобилось довольно  много
времени, чтобы прийти в себя полностью.
     Он положил вокруг костра три камня и поместил на них горшок. Ко  всей
этой смеси он добавил что-то, что я принял  за  большой  кусок  столярного
клея, и большой ковш воды, затем оставил все это кипеть.
     Растени дурмана имеют сами по себе специфический запах. В объединении
со столярным клеем, который  начал  издавать  большую  вонь,  когда  смесь
закипела, они создали столь насыщенные испарения, что я с трудом сдерживал
рвоту.
     Смесь кипела долго в то время, как мы сидели  неподвижно  перед  ней.
Временами, когда ветер гнал испарения в  мою  сторону,  вонь  обволакивала
меня, и я задерживал дыхание, чтобы избежать  ее.  Дон  Хуан  открыл  свою
кожаную сумку и вытащил фигурку. Он  осторожно  передал  ее  мне  и  велел
положить в горшок, но не обжечь пальцев. Я дал  ей  мягко  соскользнуть  в
кипящую воду. Он вынул свой нож и какую-то секунду я думал, что  он  опять
собирается меня резать; вместо этого  он  концом  своего  ножа  подтолкнул
фигурку и утопил ее.
     Он еще некоторое время  наблюдал,  как  кипит  вода,  а  затем  начал
чистить ступку. Я помогал ему. Когда мы закончили, он прислонил  ступку  и
пестик к ограде. Мы вошли в дом, а горшок оставался на камнях всю ночь.
     На следующее утро, на рассвете, дон Хуан велел мне  вытащить  фигурку
из клея и повесить ее на крыше,  лицом  к  востоку,  чтобы  она  сохла  на
солнце. К полудню она стала твердой, как проволока. Жара высушила клей,  и
зеленый цвет листьев смешался с  ним.  Фигурка  имела  стеклянный  голубой
блеск.
     Дон Хуан попросил меня снять фигурку. Затем  он  вручил  мне  кожаную
сумку, которую он сделал из старой  кожаной  куртки,  которую  я  когда-то
привез  ему.  Сумка  выглядела  точно  так  же,  как  и  его  собственная.
Едиственное различие было в том, что его сумка была из мягкой желтой кожи.
     - Положи свое "изображение" в сумку и закрой ее, - сказал он.  Он  не
смотрел на меня и намеренно отвернул голову. Когда  я  спрятал  фигурку  в
сумку, он дал мне авоську и велел  положить  в  нее  глиняный  горшок.  Он
подошел к моей машине, взял ветку у меня из рук и прикрепил ее к машине  в
висячем положении.
     - Пойдем со мной, - сказал он.
     Я последовал за ним. Он обошел вокруг дома, сделав полный оборот.  Он
постоял у веранды и еще раз обошел дом, на этот раз  в  обратную  сторону,
против часовой стрелки, и снова вернулся на веранду.  Некоторое  время  он
стоял неподвижно и затем сел.
     Я уже привык верить, что все, что он делает, имеет значение. Я  гадал
о том, какое имеет значение кружение вокруг дома, когда он сказал:
     - Хей! Я забыл, куда я ее поставил.
     Я спросил его, что он  ищет.  Он  сказал,  что  забыл,  куда  положил
саженец, который я должен пересадить.  Мы  еще  раз  обошли  вокруг  дома,
прежде чем он вспомнил, куда он положил саженец. Он показал мне  маленькую
стеклянную кружку на дощечке, прибитой под крышей. В  кружке  была  вторая
половина порции корня дурмана. Саженец пустил отростки  листьев  на  своем
верхнем конце. В кружке было немного воды, но земли не было.
     - Почему там совсем не положено земли? - спросил я.
     - Не все почвы одинаковы, а "трава дьявола" должна  знать  только  ту
землю, на которой она будет расти. А сейчас время вернуть ее земле прежде,
чем ее успеют испортить гусеницы.
     - Может, посадим ее здесь перед домом? - спросил я.
     - Нет, нет! Не тут поблизости.  Она  должна  быть  возвращена  на  то
место, которое тебе нравится.
     Но где же я смогу найти место, которое мне нравится?
     - Я этого не знаю. Ты можешь посадить ее всюду, где захочешь.  Но  за
ней надо смотреть и ухаживать, потому что она должна жить, чтобы  ты  имел
ту силу, в которой ты нуждаешься. Если она погибнет, то это будет значить,
что она тебя не хочет и ты не должен ее больше беспокоить. Это значит, что
ты не будешь иметь над ней власти. Поэтому ты должен ухаживать  за  ней  и
смотреть за ней, чтобы она росла. Однако, ты не должен ей надоедать.
     - Почему?
     - Потому что, если она не захочет расти, то бесполезно с  ней  делать
что-либо. Но с другой стороны, ты должен доказать,  что  ты  заботишься  о
ней. Это следует делать регулярно, пока не появятся  семена.  После  того,
как первые семена опадут, мы будем уверены, что она хочет тебя.
     - Но, дон Хуан, это же невозможно для меня, смотреть за  корнем  так,
как ты хочешь.
     - Если ты хочешь силы, то тебе придется это сделать.  Другого  выхода
нет.
     - Может быть, ты посмотришь за ней, пока я отсутствую, дон Хуан?
     - Нет! Нет! Я не могу этого сделать.  Каждый  должен  сам  выращивать
свой корень. У меня есть свой. Теперь ты должен иметь свой. И  не  раньше,
чем он даст семена, можешь себя считать готовым к учению.
     - Как ты думаешь, где я смогу посадить ее?
     - Это уж тебе одному решать. Никто не должен знать это место, даже я.
Только так можно делать посадку. Никто, совершенно никто не должен  знать,
где ты его посадишь. Если незнакомец пойдет за тобой и увидит  тебя,  бери
росток и беги на другое место. Он может причинить тебе невообразимый вред,
манипулируя ростком. Он может искалечить или убить тебя. Вот почему даже я
не должен знать, где находится твое растение.
     Он вручил мне кружку с ростком.
     - Бери его теперь.
     Я взял кружку, и потом он почти потащил меня к машине.
     - Теперь тебе надо уезжать. Поезжай и выбери место, где  ты  посадишь
росток. Выкопай глубокую яму в почве, неподалеку от воды. Помни,  что  она
должна быть неподалеку от воды, чтобы  расти.  Копай  яму  только  руками,
пусть хоть до крови их раздерешь. Помести росток  в  центр  ямы  и  сделай
вокруг него пирамидку. Затем полей его водой. Когда вода впитается, засыпь
яму мягкой землей. Следующее  выбери  место  в  двух  шагах  от  ростка  в
юго-восточном направлении. Выкопай там вторую глубокую яму, также руками и
вылей в нее все, что есть в горшке. Затем разбей горшок и глубоко  закопай
его в другом месте, далеко от своего ростка. Похоронив горшок, возвращайся
к своему ростку и еще раз полей его. Затем вынь свое изображение и,  держа
его между пальцами там, где у тебя свежая рана и стоя на том месте, где ты
похоронил клей, слегка тронь росток  острой  иглой  фигурки.  Четыре  раза
обойди росток, каждый раз останавливаясь на  том  месте,  чтобы  коснуться
головы.
     - Следует ли мне придерживаться какого-то определенного направления?
     -  Любой  направление  годится.  Но  ты  должен   _в_с_е   _в_р_е_м_я
п_о_м_н_и_т_ь_, в каком направлении ты закопал клей и в каком  направлении
ты пошел вокруг ростка. Касайся ростка острием слегка  каждый  раз,  кроме
последнего, когда ты должен уколоть его глубоко. Но делай  это  осторожно.
Встань на колени, чтобы рука не дрогнула, потому что ты должен не  сломать
острие и не оставить его в ростке. Если  ты  сломаешь  острие  -  с  тобой
покончено. Корень тебе не годится.
     - Надо ли мне говорить какие-нибудь слова, когда буду  ходить  вокруг
ростка?
     - Нет. Я сделаю это за тебя.

     27 января 1962 года.
     Этим утром, как только я вошел в его дом, дон Хуан сказал мне, что он
собирается показать мне, как готовить курительную смесь.
     Мы пошли  в  холмы  и  далеко  углубились  в  один  из  каньонов.  Он
остановился возле высокого тонкого куста, чей цвет заметно  контрастировал
с окружающей растительностью. Чапараль вокруг куста был желтоватым,  тогда
как куст был ярко-зеленым.
     - С этого деревца ты должен собрать листья и цветы, -  сказал  он.  -
время нужное для этого: день всех душ.
     Он вынул нож и срезал конец тонкой ветви. Он выбрал  другую  подобную
же веточку и тоже срезал у нее верхушку. Он повторил это действие, пока  у
него в руках не оказалась горсть верхушек тонких веточек. Затем он сел  на
землю.
     - Смотри сюда, - сказал он. - я срезал все эти ветки  выше  развилки,
созданной двумя или более стеблями с листьями. Видишь? Они все  одинаковы.
Я использовал только верхушку каждой ветви, где листья  свежие  и  нежные.
Теперь нам надо найти тенистое место.
     Мы шли, пока он не нашел то, что искал.  Он  вытащил  тонкий  длинный
шнурок из своего кармана и привязал его к  стволу  и  нижним  ветвям  двух
кустов, сделав наподобие бельевой веревки,  на  которую  повесил  веточки,
срезами вверх. Он расположил их вдоль шнурка  равномерно:  подвешенные  за
развилки между листьями и стеблем, они напоминали длинный ряд всадников  в
зеленой одежде.
     - Следует смотреть, чтобы листья сохли в тени, - сказал он.  -  место
должно быть потайным и труднодоступным. Таким образом листья защищены.  Их
следует ставить сушить в таком месте, где их почти невозможно найти. После
того, как они высохнут, их следует положить в кувшин и запечатать.
     Он снял листья со шнурка и забросил их в ближайший куст. Очевидно, он
хотел мне показать лишь процедуру.
     Мы продолжали идти, и он сорвал три различных цветка, сказав, что они
также являются составными частями и должны собираться в то же самое время.
Но цветы должны быть  положены  в  разные  глиняные  горшки  и  сохнуть  в
темноте. Каждый горшок должен быть запечатанным. Он  сказал,  что  функция
листьев и цветов в том, чтобы смягчить (подсластить) курительную смесь.
     Мы вышли из каньона и пошли к руслу реки. После  длинного  обхода  мы
вернулись к его дому. Поздно вечером мы сели в  его  собственной  комнате,
что он редко разрешал мне делать, и он  рассказал  о  последней  составной
части - грибах.
     - Действительный секрет смеси лежит в грибах, - сказал он.
     - Это самый трудный для сбора ингредиент. Путешествие к  местам,  где
они растут - трудное и опасное. А собрать именно те грибы, какие  нужно  -
еще более трудно. Там есть другие виды грибов, растущие вокруг, от которых
пользы нет. Они испортят хорошие грибы, если будут сохнуть вместе с  ними.
Нужно время, чтобы научиться хорошо распознавать грибы и не делать ошибок.
Серьезный вред будет результатом использования не тех грибов, какие нужны:
вред для человека и вред для трубки. Я знал людей, которые умерли на месте
от того, что использовали не ту смесь.
     Как только грибы собраны, они складываются в кувшин, поэтому уже  нет
способа перепроверить их. Видишь ли, следует искрошить их для того,  чтобы
протолкнуть через узкое горлышко кувшина.
     - Как можно избежать ошибки?
     - Надо быть осторожным и знать, как выбирать. Я говорил тебе, что это
трудно. Не каждый может приручить дымок. Большинство людей даже не  делают
попыток.
     - Сколько времени ты держишь грибы в кувшине?
     - В течение года. Все остальные ингредиенты  тоже  запечатываются  на
год. Затем их поровну отмеряют и по отдельности размалывают в очень мелкий
порошок. Грибки не нуждаются в размалывании, потому что они уже сами собой
превращаются за это время в очень мелкую пыль. Все, что  остается  с  ними
делать, так это размять комки. Четыре части грибков  смешиваются  с  одной
частью всех инградиентов, смешанных вместе. Все это хорошо  перемешивается
и складывается в мешочек, подобный моему, - он показал на мешочек, висящий
у него под рубашкой. - затем все  ингредиенты  собираются  вновь  и  после
того, как они убраны сушиться, ты готов курить смесь, которую  только  что
приготовил. В твоем случае ты будешь курить в следующем году. А через  год
после этого смесь будет полностью твоя, потому что  ты  соберешь  ее  сам.
Первый раз, когда ты будешь курить, я зажгу для тебя трубку.  Ты  выкуришь
всю смесь в мешочке и будешь ждать. Дымок придет, ты почувствуешь его.  Он
освободит тебя, чтобы ты мог  видеть  все,  что  захочешь  увидеть.  Прямо
говоря, это несравненный о_л_л_и_. Но кто бы ни искал  его,  должен  иметь
намерение и волю недоступные. Они нужны ему,  во-первых,  потому,  что  он
должен намереваться и хотеть своего возвращения, иначе дымок  не  отпустит
его обратно, во-вторых, он должен иметь намерение и волю, чтобы  запомнить
все, что бы дымок ни позволил ему увидеть. Иначе не выйдет ничего другого,
как обрывки тумана в голове.
     В  наших  разговорах  дон  Хуан  постоянно  возвращался  к  выражению
"человек знания", но ни разу не объяснил, что это значит. Я  попросил  его
сделать это.
     - Человек знания - это  тот  человек,  что  правдиво  пошел  по  пути
учения. Человек, который без спешки и  без  мешканья  пришел  к  раскрытию
секретов знания и силы настолько далеко, насколько смог.
     - Может ли любой быть человеком знания?
     - Нет, не любой.
     - Но тогда, что надо сделать, чтобы стать человеком знания?
     - Человек должен вызвать на бой и победить  своих  четырех  природных
врагов.
     - Будет ли он человеком знания после победы над этими врагами?
     - Да, человек может назвать  себя  человеком  знания  лишь,  если  он
способен победить всех четырех.
     - Но тогда может ли любой, кто победит этих  врагов,  быть  человеком
знания?
     - Любой, кто победит их, становится человеком знания.
     - Есть какие-либо  специальные  требования,  которые  человек  должен
выполнить прежде, чем сражаться с этими врагами?
     - Нет, любой может пытаться стать человеком знания: очень мало  людей
преуспевают тут, но это естественно. Враги, которых человек  встречает  на
пути учения, чтобы стать человеком знания - поистине  ужасны.  Большинство
людей сдаются перед ними.
     - Что это за враги, дон Хуан?
     Он отказался говорить о врагах. Он сказал, что  должно  пройти  много
времени прежде, чем этот предмет будет иметь для меня какой-то смысл.
     Я попытался удержать эту тему разговора и  спросил  его,  могу  ли  я
стать человеком знания. Он сказал, что, пожалуй, никто не может знать  это
наверняка. Но я настаивал на  том,  чтобы  узнать,  нет  ли  какого-нибудь
другого способа, который он мог бы применить, чтоб определить, имею  ли  я
шанс стать человеком знания или нет. Он сказал, что это будет зависеть  от
моей битвы против четырех врагов: или я одержу  победу,  или  они  победят
меня, но невозможно предсказать исход битвы.
     - Ты должен рассказать мне, что это за враги, дон Хуан.
     Он не ответил, я вновь настаивал, но он перевел  разговор  на  что-то
другое.

     15 апреля 1962 года.
     Когда я собирался уезжать, я решил еще  раз  спросить  его  о  врагах
человека знания. Я доказывал, что в течение какого-то времени я  не  смогу
вернуться и что мне кажется неплохой идеей записать все, что он сможет мне
сказать, а потом подумать над этим, пока я буду в отсутствии.
     Он некоторое время колебался, а потом начал говорить:
     - Когда человек начинает учиться - сначала понемногу, он  никогда  не
знает  своих  препятствий.  Его  цель  расплывчата.   Его   намерение   не
направлено. Он надеется на награды, которые  никогда  не  материализуются,
потому что он ничего не знает о трудностях учения.
     Он медленно начинает учиться - сначала понемногу,  потом  -  большими
шагами. И скоро его мысли смешиваются.  То,  что  он  узнает,  никогда  не
оказывается тем, что он себе рисовал или вообразил, и потому  он  начинает
пугаться. Учение всегда несет не то,  что  от  него  ожидают.  Каждый  шаг
ученика - это новая задача, и страх, который человек испытывает,  начинает
безжалостно и неуклонно расти. Его цель оказывается полем битвы.
     И, таким образом, он натыкается на своего первого природного врага  -
страх! - ужасный враг, предательский и трудноодолимый. Он остается скрытым
на каждом повороте пути, маскируясь, выжидая. И если человек,  испугавшись
в его присутствии, побежит прочь, то враг положит конец его притязаниям.
     - Что случится с человеком, если он в страхе убежит?
     - Ничего с ним не случится, кроме того, что он никогда  не  научится.
Он никогда не станет человеком знания. Он, может быть, станет упрямцем, не
желающим ничего видеть, или безвредным  испуганным  человеком,  во  всяком
случае, он будет побежденным человеком. Его первый природный враг  положит
конец его притязаниям.
     - И что он должен делать, чтобы одолеть страх?
     - Ответ очень прост. Он не должен убегать. Он  должен  победить  свой
страх и, посмотря на него, он должен сделать следующий  шаг  в  учении,  и
следующий, и следующий. Он должен быть полностью испуганным, но все же, он
не должен останавливаться.
     Таково правило. И придет момент,  когда  его  первый  враг  отступит.
Человек начинает чувствовать уверенность в себе. Его  стремление  крепнет.
Учение - уже не пугающая задача.
     Когда  придет  этот  радостный  момент,  человек  может  сказать  без
колебания, что он победил своего первого природного врага.
     - Это случится сразу, дон Хуан, или мало-помалу?
     - Это  случится  мало-помалу.  И  все  же  страх  исчезнет  быстро  и
внезапно.
     - Но не будет ли человек испуган снова, если с ним случится  что-либо
новое?
     - Нет, если человек однажды уничтожил страх, то он свободен  от  него
до конца своей жизни, потому что вместо страха он приобрел ясность  мысли,
которая рассеивает страх. К этому времени человек знает свои  желания.  Он
может видеть новые шаги в учении, и острая  ясность  мысли  отражает  все.
Человек чувствует, что нет ничего скрытого.
     И таким образом он встречает своего  второго  врага:  ясность  мысли,
которую трудно достичь, она рассеивает страх, но также ослепляет.
     Она заставляет человека никогда не сомневаться в себе. Она  дает  ему
уверенность, что он может делать все, что ему  захочется,  потому  что  он
видит все ясно, насквозь.
     И он мужественен потому, что он ясно видит. И  он  ни  перед  чем  не
останавливается, потому что он ясно видит. Но все это - ошибка. Это  вроде
чего-то неполного.
     Если человек поддается этому мнимому могуществу, значит  он  побежден
своим вторым врагом и будет топтаться в учении.
     Он будет бросаться, когда надо быть терпеливым, или он будет терпелив
тогда, когда следует спешить.
     И он будет  топтаться  в  учении,  пока  не  выдохнется,  неспособный
научиться чему-нибудь еще.
     - Что случится с человеком,  который  побежден  таким  способом,  дон
Хуан? Он что, в результате умрет?
     - Нет, не умрет. Его второй враг просто  остановил  его  на  месте  и
охладил от попыток стать человеком знания. Вместо  этого  он  может  стать
непобедимым воином или шутом. Но ясность мысли, за которую он  так  дорого
заплатил, никогда не сменится на тьму  или  страх  снова.  Он  будет  ясно
видеть до конца  своих  дней,  но  он  никогда  не  будет  больше  учиться
чему-либо или усваивать что-либо.
     - Но что же он должен делать, чтобы избежать поражения?
     - Он должен делать то же самое, что он сделал со страхом.  Он  должен
победить свою ясность мысли и использовать ее лишь для того, чтобы  видеть
и терпеливо ждать, и тщательно  замерять  и  взвешивать  все  прежде,  чем
сделать новый шаг.
     И главное, он должен думать, что ясность его мысли почти ошибка.
     И придет момент, когда он будет видеть, что его  ясность  мысли  была
лишь точкой опоры перед глазами.
     И, таком образом,  он  одолеет  своего  второго  природного  врага  и
пребудет в положении, где ничего уже не сможет повредить ему. Это не будет
ошибкой. Это не будет точкой перед глазами. Это будет действительно сила.
     В этом месте он будет знать, что могущество, за которым он так  долго
гонялся, наконец, принадлежит  ему.  Он  сможет  делать  с  ним  все,  что
захочет. Его о_л_л_и в его подчинении. Его желание - закон. Он видит  все,
что  вокруг  него.  Но  он  также  наткнулся  на  своего  третьего  врага:
могущество.
     Сила - самый сильный из всех врагов. И естественно, самое легкое, это
сдаться. В конце концов человек дествительно неуязвим.  Он  командует:  он
начинает с того. Человек на этой стадии едва ли замечает  своего  третьего
врага, надвигающегося на  него.  И  внезапно,  сам  того  не  заметив,  он
проигрывает битву.
     Его враг превратил его в жестокого капризного человека.
     - Потеряет ли он свою силу?
     - Нет. Он никогда не потеряет ни своей ясности мысли, ни своей силы.
     - Что же тогда будет отличать его от человека знания?
     - Человек,  побежденный  могуществом,  умирает,  так  и  не  узнав  в
действительности, как с этим могуществом обращаться.
     - Сила - лишь груз и его судьба. Такой человек ничему не  подчинен  и
не может сказать, когда или как использовать свою силу.
     - Является ли поражение  от  какого-нибудь  из  врагов  окончательным
поражением?
     - Конечно, оно окончательно.
     - Когда какой-нибудь из этих врагов пересилил человека, то  тому  уже
ничего нельзя сделать.
     - Возможно ли, например, что человек, побежденный силой, увидит  свою
ошибку и исправит свой путь?
     - Нет, если человек раз сдался, то с ним покончено.
     - Но что, если он лишь временно был ослеплен силой, а затем отказался
от нее?
     - Это значит, что его битва все еще не проиграна и продолжается;  это
означает, что он все еще пытается стать человеком знания. Человек побежден
лишь тогда, когда он больше не пытается и покинет самого себя.
     - Но тогда, дон  Хуан,  возможно,  что  человек,  уйдя  в  страх,  на
несколько лет покинет самого себя, но, наконец, победит его.
     - Нет, это неверно. Если он поддался страху, то он никогда не победит
его, потому что он будет уклоняться от учения и никогда не сделает попытки
снова. Но если в центре своего страха он будет в течение многих лет делать
попытки учиться, то он, очевидно, победит еще,  так  как,  фактически,  он
никогда не бросал себя ради этого страха.
     - Как он может победить своего третьего врага, дон Хуан?
     - Он должен непременно победить его. Он  должен  придти  к  пониманию
того, что сила, которую  он,  казалось  бы,  покорил  в  действительности,
никогда не принадлежала ему. Он все время должен  держать  себя  в  руках,
обращаясь осторожно и добросовестно со всем, что он узнал. Если  он  может
увидеть, что ясность мысли и сила без его контроля над самим  собой  хуже,
чем ошибка, то он достигнет такой точки, где все находятся  в  подчинении.
Тут он будет знать, когда и как использовать свою силу. И, таким  образом,
он победит своего третьего врага.
     Человек будет готов к тому времени и в конце  своего  пути  учения  и
почти без  предупреждения  он  столкнется  со  своим  последним  врагом  -
старостью. Этот враг самый жестокий из всех. Враг, которого он никогда  не
сможет победить полностью, но лишь сможет заставить его отступить.
     Это время, когда человек не имеет больше  страхов,  не  имеет  больше
нетерпеливой  ясности  мысли.  Время,  когда  вся  его  сила  находится  в
подчинении, но также время, когда он имеет неотступное желание  отдохнуть.
Если он полностью поддается  своему  желанию  лечь  и  забыться,  если  он
убаюкивает себя в усталости, то он проиграет свою последнюю  битву  и  его
враг свалит его старое слабое существо. Его  желание  отступить  пересилит
всю ясность
     Но если человек  разобьет  свою  усталость  и  проживет  свою  судьбу
полностью, то тогда он может быть назван человеком знания, хотя бы на один
короткий момент, когда он отгонит своего непобедимого врага. Этого  одного
момента ясности, силы и знания уже достаточно.



                                    4

     Дон Хуан редко говорил открыто о мескалито. Каждый раз, когда  я  его
спрашивал об этом, он отказывался  разговаривать,  но  он  всегда  говорил
достаточно, чтобы создать впечатление о  мескалито,  впечатление,  которое
всегда было антропоморфным. Мескалито был мужского рода  не  только  из-за
грамматического окончания слова, которое свойственно словам мужского  рода
в испанском языке, но также из-за  постоянного  качества  быть  защитой  и
учителем. Каждый раз, когда мы разговаривали, дон Хуан заново  подтверждал
различными способами эти характеристики.

     Воскресенье, 24 декабря 1961 года
     - "Трава дьявола" никогда никого не защищала.  Она  служит  лишь  для
того, чтобы давать силу. Мескалито,  с  другой  стороны,  благороден,  как
ребенок.
     - Но ты говорил, что мескалито временами устрашающ.
     - Конечно, он устрашающ, но если ты раз  его  узнал,  то  он  добр  и
благороден.
     - Как он показывает свою доброту?
     - Он защитник и учитель.
     - Как он защищает?
     - Ты всегда можешь держать его при себе, и он будет следить  за  тем,
чтобы с тобой не случилось ничего плохого.
     - Как можно держать его все время при себе?
     - В маленьком мешочке, привязанном у тебя под рукой или на шее.
     - Ты имеешь его с собой?
     - Нет, потому что у меня есть о_л_л_и_, но другие люди носят его.
     - Чему он учит?
     - Он показывает вещи и говорит то, что есть что.
     - Как?
     - Тебе надо это посмотреть самому.

     30 января 1962 года.
     - Что ты видишь, когда мескалито берет тебя с собой, дон Хуан?
     - Такие вещи не для простого разговора. Я  не  могу  рассказать  тебе
это.
     - С тобой случится что-либо плохое, если ты расскажешь?
     - Мескалито -  защитник.  Добрый  благородный  защитник,  но  это  не
значит, что над ним можно смеяться. Поскольку он добрый защитник, он может
быть также самим ужасом с теми, кого не любит.
     - Я не собираюсь над ним смеяться.  Я  просто  хочу  узнать,  что  он
заставляет видеть и делать других людей. Я описал тебе все, что  мескалито
заставил увидеть меня.
     - С тобой все иначе, может быть, потому, что ты не знаешь его  путей.
Тебя приходится учить его путям, как ребенка учат ходить.
     - Как долго я еще должен учиться?
     - Пока он сам не будет иметь смысл для тебя.
     - А затем?
     - Затем ты  поймешь  сам.  Тебе  не  надо  будет  больше  ничего  мне
рассказывать.
     - Можещь ли ты сказать мне просто, куда мескалито берет тебя?
     - Я не хочу разговаривать об этом.
     - Все, что я хочу узнать, так это, есть ли другой мир, куда он  берет
людей?
     - Да, есть.
     - Это небеса?
     - Он берет тебя сквозь небо.
     - Я имею в виду то небо, где бог.
     - Теперь ты глуп. Я не знаю, где бог.
     - Мескалито - это бог? Единый бог? Или он просто один из богов?
     - Он просто защитник и учитель. Он сила.
     - Он что, сила внутри нас?
     - Нет, мескалито ничего общего с нами не имеет. Он вне нас.
     - Но  тогда  каждый,  кто  принимает  мескалито,  должен  видеть  его
одинаково.
     - Нет, не совсем так. Он не один и тот же для каждого из нас.

     12 апреля 1962 года.
     - Почему ты не расскажешь побольше о мескалито, дон Хуан?
     - Нечего рассказывать.
     - Должны быть тысячи вещей, которое мне надо бы узнать прежде, чем  я
встречусь с ними снова.
     - Нет, может быть, для тебя нет ничего, что ты должен был бы  узнать.
Как я тебе уже говорил, он не одинаков со всеми.
     - Я знаю, но все же мне хотелось бы узнать, что чувствует  другой  по
отношению к нему.
     - Мнения тех, кто болтает о  нем,  немного  стоят.  Ты  увидишь.  Ты,
возможно, будешь говорить о нем до какой-то точки, а затем ты уже  никогда
не будешь обсуждать этот вопрос.
     - Можешь ты рассказать мне о моем собственном первом опыте. Для чего?
     - Ну, тогда я буду знать, как вести себя с мескалито.
     - Ты уже  знаешь  больше,  чем  я.  Ты  действительно  играл  с  ним.
Когда-нибудь ты увидишь, каким добрым был защитник с тобой. В  тот  первый
раз, я уверен, что он сказал тебе много-много вещей,  но  ты  был  глух  и
слеп.

     14 апреля 1963 года
     - Мескалито может принимать любую форму, когда он показывает себя.
     - Да, любую.
     - Но тогда, какую форму ты знаешь, как самую обычную?
     - Обычных форм нет.
     - Ты имеешь в виду, дон Хуан, что он принимает  любую  форму  даже  с
людьми, которые его хорошо знают?
     - Нет. Он принимает любую форму с  людьми,  которые  его  знают  лишь
немного, но для тех, кто его знает хорошо, он всегда постоянен.
     - Как он постоянен?
     - Он является им тогда, как человек вроде нас, или как совет.  Просто
совет.
     Мескалито когда-нибудь изменяет форму? Свою форму с теми,  кто  знает
его хорошо?
     - Я этого не знаю.

     6 июня 1962 года.
     Мы с доном Хуаном отправились в путешествие в конце дня 28  июня.  Он
сказал, что мы  едем  поискать  грибы  в  штате  чиуауа.  Он  сказал,  что
путешествие будет долгим и трудным. Он был прав. Мы  прибыли  в  небольшой
шахтерский городок на севере штата чиуауа в 10 часов вечера  27  июня.  От
места, где я поставил машину, мы прошли на окраину,  к  дому  его  друзей,
индейца из племеня тарахумара и его жены. Там мы спали.
     На следующее утро хозяин разбудил нас около пяти часов. Он принес нам
бобы и хлеб. Пока мы ели, он говорил с доном Хуаном, но ничего не сказал о
нашем путешествии. После завтрака хозяин налил воду в мою флягу и  положил
пару сладких рулетов в мой рюкзак. Дон Хуан приспособил поудобнее рюкзак у
меня на спине. Поблагодарив хозяина  за  работу  и  повернувшись  ко  мне,
сказал:
     - Время идти.
     Около мили мы шли по грунтовой дороге. Оттуда  мы  пересекли  поле  и
через два часа были у подножья холмов  на  юге  города.  Мы  поднялись  по
пологому склону в юго-западном направлении. Когда  мы  достигли  крутизны,
дон Хуан сменил направление и мы пошли по возвышенности на восток.
     Несмотря на свой преклонный возраст,  дон  Хуан  шел  все  время  так
невероятно быстро, что к полудню я уже полностью выдохся.  Мы  сели  и  он
открыл мешок с хлебом.
     - Ты можешь есть все это, если хочешь, - сказал он.
     - А как же ты?
     - Я не голоден, а позднее нам эта пища еще понадобится.
     Я был очень усталым и голодным и поймал его на слове.  Я  чувствовал,
что это подходящее время, чтобы поговорить о цели  нашего  путешествия,  и
очень осторожно я спросил:
     - Ты считаешь, что мы будем здесь находится долго?
     - Мы здесь для того, чтобы собрать мескалито. Мы останемся  здесь  до
завтра.
     - Где мескалито?
     - Повсюду вокруг нас.
     Вокруг в изобилии росли кактусы различных видов, но я  не  мог  найти
среди них пейот.
     Мы снова отправились в путь и к трем часам  пришли  в  длинную  узкую
долину с крутыми склонами. Я  чувствовал  себя  странно  возбужденным  при
мысли о том, что увижу пейот, который никогда не видел в его  естественной
среде. Мы вошли в долину и прошли  около  150  метров,  когда  я  внезапно
заметил три определенных растения пейота. Они  срослись  вместе,  выступив
над землей примерно на несколько дюймов перело мной слева  от  тропы.  Они
выглядели, как круглые мясистые зеленые розы. Я побежал к ним, указывая на
них дону Хуану.
     Он не обращал на меня внимания и  намеренно  обращал  ко  мне  спину,
уходя дальше. Я  понял,  что  сделал  что-то  неправильно,  и  всю  вторую
половину дня мы шли в молчании, медленно передвигаясь по плоской  равнине,
которая была покрыта мелкими острыми камнями. Мы двигались среди кактусов,
вспугивая полчища ящериц, и время от времени одинокую птицу. Я прощел  три
дюжины растений пейота, не говоря ни слова.
     Мы были в шесть часов у подножия гор, которые ограничивали долину. Мы
взобрались на склон. Дон Хуан  бросил  свой  мешок  и  сел.  Я  опять  был
голоден, но пищи у нас не  соталось.  Я  предложил  собирать  мескалито  и
вернуться в город. Дон Хуан выглядел раздраженным и сделал чмокающий  звук
губами. Он сказал, что мы проведем здесь ночь.
     Мы сидели спокойно. Слева была скала, а  справа  долина,  которую  мы
пересекли. Она тянулась  довольно  далеко  и  казалась  шире  и  не  такой
плоской, как я думал.
     - Завтра мы начнем обратный путь, - сказал дон Хуан, не глядя на меня
и указывая на долину. - мы будем идти  назад  и  собирать  его,  пересекая
долину. То есть мы будем подбирать его только тогда, когда он будет  прямо
на нашем пути. "Он" будет находить нас и никак иначе. Он найдет нас,  если
захочет.
     Дон Хуан облокотился спиной на скалу и,  наклонив  голову,  продолжал
говорить так, как будто кроме меня тут еще кто-то был.
     - Еще одна вещь. Только я могу срывать его. Ты,  может  быть,  будешь
нести мешок и идти впереди,  я  еще  не  знаю.  Но  завтра  ты  не  будешь
указывать на него, как ты сделал сегодня.
     - Прости меня, дон Хуан.
     - Все в порядке. Ты не знал.
     - Твой бенефактор учил тебя всему этому о мескалито.
     - Нет. Никто не учил меня об этом. Это был сам защитник, кто был моим
учителем.
     -  Тогда  значит  мескалито   вроде   человека,   с   которым   можно
разговаривать?
     - Нет.
     - Как же тогда он учит?
     Некоторое время он молчал.
     - Помнишь то время, когда он играл с тобой? Ты понимал  его,  не  так
ли?
     - Да.
     - Вот так он и учит. Только ты этого не  знал.  Но  если  бы  ты  был
внимателен к нему, то он бы с тобой говорил.
     - Когда?
     - Тогда, когда ты в первый раз его увидел.
     Он, казалось, был очень раздражен  этими  вопросами.  Я  сказал,  что
задаю ему их, так как хочу узнать все, что можно.
     - Не спрашивай _м_е_н_я_, - он улыбнулся. - спроси его.  В  следующий
раз, когда ты проснешься, спроси его все, что ты пожелаешь.
     - Тогда  мескалито  _я_в_л_я_е_т_с_я_,  как  лицо,  с  которым  можно
поговорить...
     Он не дал мне закончить. Он отвернулся, взял флягу, сошел со склона и
исчез за скалой. Я не хотел оставаться тут один и, хотя он не  звал  меня,
последовал за ним. Мы прошли около 150 метров к небольшому  источнику.  Он
помыл лицо и руки и наполнил флягу. Он прополоскал во рту, но  не  пил.  Я
набрал в ладони воды и стал пить, но он остановил меня, сказав,  что  пить
не обязательно.
     Он вручил мне флягу и отправился обратно. Когда мы пришли  на  место,
то снова уселись лицом к долине, а спиной прислонились к скале. Я спросил,
не можем ли мы развести костер; он реагировал так, словно тут бессмысленно
было задать такой вопрос. Он сказал, что этой ночью мы гости мескалито, он
позаботится, чтобы нам было тепло.
     Было уже темно. Дон Хуан вынул из своего  мешка  два  тонких  одеяла,
бросил одно из них мне на колени и сел, скрестив  ноги  и  накинув  лругое
одеяло себе на плечи. Под нами долина была  в  темноте,  и  края  ее  тоже
расплылись в вечерних сумерках.
     - Дон Хуан сидел неподвижно, обратясь к долине с пейотом. Равномерный
ветер дул мне в лицо.
     - Сумерки  -  это  трещина  межлу  мирами,  -  сказал  он  легко,  не
оборачиваясь ко мне.
     Я не спросил, что он имел  в  виду.  Мои  глаза  устали.  Внезапно  я
почувствовал  себя  покинутым,  и  имел  странное  всепобуждающее  желание
плакать. Я лег на живот: каменное  ложе  было  твердым  и  неудобным,  мне
приходилось менять свое положение через каждые несколько минут. Наконец, я
сел, скрестив ноги и накинув одеяло на плечи. К моему удивлению  эта  поза
была в высшей степени удобной, и я заснул.
     Когда я проснулся, я услышал, что дон Хуан что-то говорит  мне.  Было
очень темно. Я не мог его хорошо видеть. Я  не  понял  того,  сто  он  мне
сказал, но я последовал на ним, когда он  спустился  вниз  со  склона.  Мы
двигались осторожно или, по крайней мере, я из-за темноты. Мы остановились
у подножья скалы. Дон Хуан сел и знаком показал мне сесть слева  от  него.
Он расстегнул рубашку и достал кожаный мешок,  который  открыл  и  положил
перед собой на землю.
     После долгой паузы он поднял один из батончиков (таблеток). Он держал
его в правой руке, потирая его несколько раз между большим и  указательным
пальцами и тихо пел. Внезапно он издал оглушительный крик: "амиииии!"  это
было неожиданно. Это испугало меня.  Смутно  я  понимал,  что  он  положил
батончик пейота в рот и начал жевать его. Через минуту  он  наклонился  ко
мне и шепотом велел взять мешок,  взять  один  мескалито,  положить  затем
мешок опять перед ним и делать все точно так же, как это делал он.
     Я взял батончик и тер его так, как это желал он. Тем временем он пел,
раскачиваясь взад и вперед. Несколько раз я пытался  положить  батончик  в
рот, но чувствовал себя не в своей тарелке из-за необходимости кричать.
     Затем, как во  сне,  невероятный  вопль  вырвался  у  меня:  "аиии!".
Какой-то  момент  я  думал,  что  это  кто-то  другой  крикнул.  Опять   я
почувствовал последствия нервного потрясения у себя  в  желудке,  я  падал
назад. Я терял сознание.
     Я положил батончик пейота себе в рот и разжевал его. Через  некоторое
время дон Хуан достал из мешка другой батончик. Я почувствовал облегчение,
увидев, что он после короткой песни положил его себе в рот.
     Он передал мешок  мне,  и  я,  положив  его  перед  нами,  взял  один
батончик. Этот круг повторялся пять раз, прежде, чем я заметил  какую-либо
жажду. Я поднял флягу, чтобы напиться, но дон Хуан сказал,  чтобы  я  лишь
прополоскал рот, но не пил воду, так как меня иначе  вырвет.  Я  несколько
раз прополоскал рот.  В  какой-то  момент  желание  попить  стало  ужасным
искушением и я проглотил  немного  воды...  Немедленно  мой  желудок  стал
сжиматься. Я ожидал безболезненного и незаметного излияния жидкости у меня
изо рта, как это было при первом моем знакомстве с  пейотом,  но  к  моему
удивлению, у меня было лишь обычное ощущение рвоты. Однако, она не длилась
долго.
     Дон Хуан взял  другой  батончик  и  вручил  мне  мешок,  и  круг  был
возобновлен и повторен, пока я не разжевал 14 батончиков. К этому  времени
все мое ощущение жажды, холода и неудобства исчезли.
     Вместо них я ощутил незнакомое чувство тепла и  возбуждения.  Я  взял
флягу, чтобы освежить рот, но она была пуста.
     - Можно нам сходить к ручью, дон Хуан?
     Звук моего голоса не вырвался изо рта, а отразился от неба обратно  в
горло и катался эхом взад-вперед между ними. Эхо было мягким и музыкальным
и, казалось, имело крылья, которые хлопали внутри моего горла. Их  касания
ласкали меня. Я следил за их движением взад и вперед, пока они не исчезли.
     Я повторил вопрос. Мой голос звучал так, как если бы я говорил внутри
пещеры. Дон Хуан не ответил. Я поднялся и повернул в направлении ручья.  Я
взглянул на дона Хуана, не идет ли он тоже, но  он,  казалось,  к  чему-то
внимательно прислушивался.
     Он сделал повелительный жест рукой, чтобы я замер.
     - Абутон уже здесь! - сказал он.
     Я раньше ни разу не слышал этого имени и колебался, спросить  его  об
этом или нет, когда заметил звук, который походил на звон в ушах.
     Звук становился громче и громче, пока  не  стал  подобен  звуку  рева
гигантского быка. Он длился короткий момент и постепенно затих, пока снова
не наступила тишина. Сила и интенсивность звука испугали  меня.  Я  трясся
так сильно,  что  едва  мог  стоять,  и  все  же  рассудок  мой  заработал
совершенно нормально. Если несколько минут назад меня клонило  в  сон,  то
теперь это чувство полностью пропало, уступив  свое  место  исключительной
ясности.  Звук  напомнил  мне  научнофантастический   фильм,   в   котором
гигантская пчела, гудя крыльями, вылетает  из  зоны  атомной  радиации.  Я
засмеялся при этой мысли. Я увидел, что дон Хуан опять  откинулся  в  свою
расслабленную позу. И внезапно  на  меня  вновь  нашло  жужжание  огромной
пчелы. Это было  более  реально,  чем  обычная  мысль.  Она  (мысль)  была
отдельной, окруженной исключительной ясностью. Все остальное было  изгнано
из моего ума.
     Это состояние умственной ясности, которое никогда ранее не  бывало  в
моей жизни, вызвало у меня еще один  момент  страха.  Я  начал  потеть.  Я
наклонился к дону Хуану, чтобы сказать ему, что я боюсь.
     Его лицо было в нескольких дюймах от моего. Он смотрел  на  меня,  но
его глаза были глазами пчелы. Они выглядели,  как  круглые  очки,  имеющие
свой собственный свет в темноте. Его губы были вытянуты вперед и  издавали
прерывистый звук: -  пе'та-пе'та-пе'та,  -  я  отпрыгнул  назад,  чуть  не
разбившись о скалу позади меня. В течение, казалось, бесконечного  времени
я испытывал невыносимый ужас. Я сопел и отдувался. Пот замерзал у меня  на
коже, придавая мне неудобную твердость. Потом я услышал голос дона Хуана:
     - "Поднимайся! Двигайся! Поднимайся!"
     Видение исчезло, и я снова мог видеть его знакомое лицо.
     - Я принесу воды, - сказал  я  после  бесконечной  паузы.  Мой  голос
прерывался. Я с трудом мог выговаривать слова. Дон Хуан  согласно  кивнул.
По пути я понял, что мой страх исчез так же загадочно, так же быстро,  как
и появился.
     Приближаясь к ручью, я заметил, что могу ясно видеть  каждый  предмет
на пути. Я вспомнил, что только что ясно  видел  дона  Хуана,  тогда,  как
сразу перед тем,  я  с  трудом  мог  различать  очертания  его  фигуры.  Я
остановился и посмотрел вдаль и  смог  даже  ясно  видеть  другую  сторону
долины. Я мог различать совершенно ясно отдельные камни на другой  стороне
долины. Я подумал, что, видимо, уже утро, но мне показалось, что я потерял
чувство времени. Я взглянул на часы. Было  десять  минут  двенадцатого.  Я
послушал часы, ходят ли они. Они  ходили.  Полдень  сейчас  быть  не  мог.
Значит, это полночь. Я намеревался сбегать за водой и  вернуться  назад  к
скалам, но увидел, что дон Хуан идет вниз, и подождал его. Я  сказал  ему,
что могу видеть в темноте.
     Он долгое время смотрел на меня, ничего не говоря, если он и говорил,
то, может быть, я его прослушал, так как все внимание было  направлено  на
мою новую уникальную способность -  видеть  в  темноте.  Я  мог  различать
мельчайшие песчинки. Временами было все так ясно, что казалось, что сейчас
утро или вечер. Потом потемнело, потом опять посветлело. Вскоре  я  понял,
что яркость совпадает с дистолой моего сердца, а темнота с  его  систолой.
Мир становился ярко-темным-ярким снова с каждым ударом моего сердца.
     Я полностью ушел в это открытие, когда тот же странный звук,  который
я слышал раньше, появился вновь.
     Мои мышцы напряглись. "Ануктал (так я расслышал  слово  в  этот  раз)
здесь" - сказал дон Хуан.
     Звук казался мне таким громоподобным, такми всепоглощающим, что ничто
другое значения не имело.
     Когда он утих, я почувствовал, что объем  воды  внезапно  увеличился.
Ручей, который с минуту назад был в ладонь шириной,  увеличился  так,  что
стал огромным озером.  Свет,  который,  казалось,  падал  сверху,  касался
поверхности, как бы сверкая сквозь толстое стекло. Время от  времени  вода
сверкала золотистым и черным. Затем оставалась темной, неосвещенной, почти
невидимой, но все же странно присутствующей.
     Я не припомню, сколь долго я стоял там, просто  наблюдая,  изумляясь,
на берегу черного озера. Рев, должно быть, этим временем прекратился,  так
как то, что возвратило меня назад (к реальности)  было  снова  устрашающим
гудением.
     Я оглянулся, ища дона Хуана. Я увидел, как он вскарабкался и исчез за
отрогом скалы. Однако, чувство одиночества совсем не  беспокоило  меня,  я
топтался на месте, в состоянии полной уверенности и покинутости.
     Рев снова стал слышен. Он был очень интенсивным, подобно звуку  очень
сильного ветра. Прислушиваясь к нему так внимательно, как только  смог,  я
улавливал определенную мелодию. Она состояла из высоких звуков, похожих на
человеческие голоса в сопровождении  барабана.  Я  сфокусировал  все  свое
внимание на мелодии и снова заметил, что систола и  дистола  моего  сердца
совпадали со звуками барабана и с темпом мелодии. Я остановился, и  музыка
прекратилась. Я попытался услышать удары сердца,  но  это  не  удалось.  Я
снова потоптался, думая, что, может, это положение моего тела вызывало эти
звуки! Но ничего не случилось! Ни звука! Даже звука моего сердца!
     Я решил, что с меня хватит, но  когда  я  поднялся,  чтобы  уйти,  то
почувствовал дрожь  земли.  Земля  под  моими  ногами  тряслась.  Я  терял
равновесие. Я упал на спину и лежал в этом положении,  пока  земля  сильно
тряслась.
     Я попытался схватиться за скалу или куст, но что-то ехало подо  мной.
Я вскочил, секунду стоял, опять упал.
     Земля, на которой я сидел, двигалась, соскальзывая в воду, как  плот.
Я оставался, неподвижно скованный ужасом, который был, как и  все  прочее,
уникальным, беспрерывным и абсолютным. Я двигался через воды черного озера
на клочке почвы, который  был  похож  на  земляное  бревно.  У  меня  было
чувство, что я двигаюсь в южном  направлении,  влекомый  течением.  Я  мог
видеть, как вода вокруг двигалась  и  завихрялась.  Она  была  холодной  и
странно тяжелой на ощупь... Мне казалось, что она была живая.
     Не было никаких различных берегов или береговых объектов, и я не могу
припомнить своих мыслей и чувств за это путешествие.
     Через, казалось, долгие часы плавания  мой  плот  сделал  под  прямым
углом поворот налево. Он продолжал прямолинейное движение очень недолго  и
неожиданно наткнулся на что-то. Инерция  бросила  меня  вперед.  Я  закрыл
глаза и почувствовал острую боль в коленях и вытянутых руках от падения на
землю.
     Через секунду я  открыл  глаза.  Я  лежал  на  земле.  Казалось,  мое
земляное бревно врезалось в землю. Я сел и оглянулся. Вода отступила!  Она
двигалась назад, как откатившаяся волна, пока не исчезла.
     Я долго сидел так, пытаясь собраться с мыслями и  привести  все,  что
случилось, в осмысленный порядок. Все мое тело ныло, я прикусил себе губу,
когда "приземлился". Я встал, ветер дал мне понять, что я озяб. Моя одежда
была мокрой. Мои руки ноги и челюсти так тряслись, что мне снова  пришлось
лечь. Капли пота затекали в мои глаза и жгли их так сильно, что я взвыл от
боли.
     Через некоторое время я восстановил чувство равновесия и поднялся.  В
темных сумерках пейзаж был очень ясен. Я  сделал  пару  шагов.  Отчетливый
звук многих человеческих голосов донесся до  меня.  Казалось,  они  громко
разговаривали...  Я  пошел  на  звук.  Я  прошел  примерно  100  метров  и
остановился. Передо мной был тупик. Место, где я находился, было  коралем,
окруженным огромными валунами. Я мог за ними различать еще один ряд, затем
еще и еще, пока они не переходили в отвесные  горы.  Откуда-то  среди  них
доносились звуки музыки. Это был текучий, непрерывный, приятный для  слуха
поток звуков.
     У подножья одного из валунов я увидел человека,  сидящего  на  земле,
его лицо было повернуто ко мне почти в профиль. Я приблизился к нему, пока
не оказался чуть ли не в трех метрах от него; затем он повернул  голову  и
взглянул на меня. Я замер: его глаза были  водой,  которую  я  только  что
видел! Они были так же необъятны, и в  них  светились  так  же  золотые  и
черные искорки. Его голова была заостренной, как ягода земляники, его кожа
была зеленой, испещренной бесчисленными оспинами.
     За исключением заостренной формы, его голова  была  в  точности,  как
поверхность растения пейота. Я стоял перед ним и не мог  отвести  от  него
глаз. Я чувствовал, что он намеренно давит мне на грудь весом своих  глаз.
Я задыхался. Я потерял равновесие и упал на землю. Его  глаза  отвернулись
от меня. Я услышал, что он говорит со мной. Сначала его голос был  подобен
мягкому шелесту ветерка. Затем я услышал  его,  как  музыку:  как  мелодию
голосов - и я "знал", что мелодия говорила:
     - Чего ты хочешь?
     Я упал перед ним на колени и  стал  говорить  о  своей  жизни,  потом
заплакал.
     Он снова взглянул на меня. Я почувствовал, что его глаза  отталкивают
меня, и подумал, что этот момент будет моментом моей смерти.
     Он сделал мне знак подойти поближе. Я момент  колебался,  прежде  чем
сделать шаг вперед: когда я приблизился к нему,  он  отвел  от  меня  свои
глаза и показал мне тыльную сторону своей ладони.
     Мелодия сказала:
     - Смотри.
     В середине его ладони была круглая дырка.
     - Смотри, - опять сказала мелодия.
     Я взглянул в дырку и увидел самого себя.
     Я был очень старым и слабым и бежал от нагонявшей меня погони. Вокруг
меня повсюду летели искры. Затем три искры задели меня:  две  -  голову  и
одна - левое плечо. Моя фигура в дырке секунду стояла, пока не выпрямилась
совершенно вертикально, затем исчезла вместе с дыркой.
     Мескалито вновь повернул ко мне свои глаза.  Он  был  так  близко  от
меня, что я услышал, как они мягко гремят  тем  самым  непонятным  звуком,
который я уже так много  раз  слышал  этой  ночью.  Постепенно  они  стали
спокойными, пока не стали подобны тихим  озерам,  прорываемым  золотыми  и
черными искрами.
     Он опять отвел глаза и отпрыгнул, как кузнечик, на расстояние чуть не
в 25 метров. Он прыгнул еще и еще и исчез.
     Следующее, что я помню, так это то, что я пошел... Очень  сознательно
я пытался узнать знакомые объекты, такие, как горы вдали, для того,  чтобы
сориентироваться.  Я  был  лишен  точек   ориентации   в   течение   всего
приключения, но считал, что север должен быть  слева  от  меня.  Я  долгое
время шел в этом направлении, пока не понял, то уже наступил день, и что я
уже не использую свое "ночное виденье". Я вспомнил о  часах  и  посмотрел:
время было 8 часов.
     Было уже около десяти утра, когда я пришел к скале, где я был прошлой
ночью. Дон Хуан лежал на земле и спал.
     - Где ты был? - спросил он.
     Я сел, чтобы перевести дыхание. После  долгого  молчания  он  спросил
меня:
     - Ты видел его?
     Я начал  пересказывать  ему  последовательность  моих  приключений  с
самого начала, но он прервал меня, сказав, что все,  что  имеет  значение,
так это, видел я  его  или  нет.  Он  спросил,  как  близко  от  меня  был
мескалито... Я сказал, что почти касался его.
     Эта часть моего рассказа заинтересовала его. Он внимательно  выслушал
все детали без замечаний, прерывая лишь,  чтобы  задать  вопросы  о  форме
местности, которую я видел, об ее расположении и прочих деталях.
     Было  уже  около  полудня,  когда  дону  Хуану  стало,  видимо,   уже
достаточно моих рассказов. Он поднялся и привязал мне на грудь  полотняный
мешок. Он велел мне идти за ним, сказав, что  будет  срезать  мескалито  и
передавать их мне, а я должен буду осторожно укладывать их в сумку.
     Мы попили воды и отправились.  Когда  мы  достигли  края  долины  он,
казалось, секунду колебался, в  каком  направлении  идти.  Как  только  он
сделал выбор, мы уже шли все время по прямой.
     Каждый раз, когда мы подходили к растению пейота, он склонялся  перед
ним и очень осторожно срезал верхушку своим коротким зазубренным ножом. Он
сделал надрез вровень с землей и потом посыпал "рану", как он называл это,
чистым порошком серы, который он нес в кожаном мешочке.
     Он держал батончик кактуса в левой руке, я посыпал срез правой рукой.
Затем он вставал и вручал мне батончик, который я принимал двумя руками и,
как он велел, клал внутрь мешочка.
     - Стой прямо  и  не  давай  мешку  коснуться  земли  или  кустов  или
чего-либо еще, - несколько раз повторил он, как будто считая, что  я  могу
забыть. Мы собрали 65 батончиков. Когда мешок был полностью  наполнен,  он
поместил его мне на спину, а на грудь привязал новый мешок.
     К тому времени, когда мы пересекли долину, мы уже  имели  два  полных
мешка, содержащих 110 батончиков пейота. Мешки были так тяжелы, громоздки,
что я едва мог идти под их тяжестью, и объемом.
     Дон Хуан прошептал мне, что мешки потому так  тяжелы,  что  мескалито
хочет вернуться к  земле.  Он  сказал,  что  печаль  при  покидании  своих
владений делает мескалито тяжелым. Моей  истинной  задачей  было  не  дать
мешкам коснуться земли, так как, если  я  это  сделаю,  то  мескалито  уже
никогда не позволит мне взять его снова.
     В  один  определенный  момент  давление  лямок  на  мои  плечи  стало
невыносимым. Что-то применяло поразительную силу, чтобы  пригнуть  меня  к
земле. Я чувствовал себя очень  ответственным.  Я  заметил,  что  убыстряю
шаги, почти бегу. В некотором  роде  я  трусцой  бежал  за  доном  Хуаном.
Внезапно тяжесть на моей спине и груди почти исчезла, ноша  стала  легкой,
как будто в мешках была губка. Я свободно бежал, чтобы не отстать от  дона
Хуана, который был впереди меня. Я сказал  ему,  что  больше  не  чувствую
тяжести. Он объяснил, что мы вышли из владения мескалито.

     3 июня 1962 года.
     - Я думаю, что мескалито почти принял тебя, - сказал дон Хуан.
     - Почему, дон Хуан, ты говоришь, что он п о ч т и принял меня?
     - Он не убил тебя и даже не нанес тебе вреда.  Он  дал  тебе  хороший
испуг, а не то, чтобы действительно плохой. Если  бы  он  не  принял  тебя
совсем, он бы явился тебе  чудовищным  и  полным  ярости.  Некоторые  люди
познали значение ужаса, встретившись с ним, не будучи им приняты.
     - Если он так ужасен, почему ты не сказал мне  об  этом  прежде,  чем
вести меня на поле?
     - У тебя нет мужества, чтобы искать его  сознательно.  Я  думаю,  что
будет лучше, если ты не будешь знать.
     - Но, дон Хуан, ведь я мог умереть!
     - Да, мог. Но  я  был  почти  уверен,  что  для  тебя  все  обойдется
благополучно. Он играл с тобой однажды. Он не повредил тебе. Я считал, что
он также будет иметь к тебе расположение и на этот раз.
     Я спросил его, действительно ли считал, что мескалито  имеет  ко  мне
расположение. Мой опыт был устрашающ. Я чувствовал, что чуть  не  умер  от
страха. Дон Хуан сказал, что мескалито дал мне урок.
     Я спросил его, что это был за урок и что он означал. Он  сказал,  что
на такой вопрос будет невозможно ответить, потому что я  слишком  напуган,
чтобы знать _т_о_ч_н_о_, что я спрашивал.
     Дон Хуан покопался в моей памяти  относительно  того,  что  я  срезал
мескалито перед тем, как он показал  мне  сцену  на  руке.  Но  я  не  мог
припомнить. Все,  что  я  помнил,  это  как  я  упал  на  колени  и  начал
исповедоваться перед ним в своих грехах. Дону Хуану, казалось, неинтересно
было больше разговаривать об этом. Я спросил его:
     - Ты научишь меня словам песни, которую ты пел?
     - Нет, не могу. Это мои собственные слова,  слова,  которым  защитник
сам обучил меня. Песни - это _м_о_и_ песни. Я не могу рассказать тебе, чем
они являются.
     - Почему ты не можешь, дон Хуан.
     - Потому что эти песни есть звено между мной и защитником. Я  уверен,
что когда-нибудь он обучит тебя твоим собственным песням. Подожди  до  тех
пор и никогда не копируй и не  спрашивай  о  песнях,  которые  принадлежат
другому человеку.
     - Что это было за имя, которое ты называл? Скажи мне это, дон Хуан?
     - Нет. Его имя никогда не должно произноситься вслух, кроме  как  для
того, чтобы вызвать его.
     Что, если я сам захочу позвать его?
     - Если когда-нибудь он примет тебя, то он скажет тебе свое  имя.  Это
имя будет для тебя одного. Или чтобы звать громко, или  чтобы  произносить
его спокойно про себя. Может, он скажет, что его имя хосе. Как знать?
     - Почему нельзя называть его имени, говоря с ним?
     - Ведь ты видел его глаза? Ты не  можешь  шутить  с  защитником.  Вот
почему я не могу обойти тот факт, что он играл с тобой.
     - Как он может быть защитником, если  он  некоторым  людям  причиняет
вред?
     - Ответ очень прост. Мескалито является  защитником,  потому  что  он
доступен каждому, кто его ищет.
     - Но разве не верно, что все в мире  доступно  для  любого,  кто  его
ищет?
     - Нет, это не верно. Силы о_л_л_и доступны только для брухо, но любой
может приобщиться к мескалито.
     - Но почему же тогда он приносит вред некоторым?
     - Не все любят мескалито,  и,  однако,  все  они  ищут  его,  надеясь
выгадать что-то, не затрачивая трудов. Естественно, что их встреча  с  ним
поистине ужасна.
     - Что происходит, когда он полностью примет человека?
     - Он является ему как человек или как  свет.  Когда  человек  добился
этого, мескалито постоянен. Он никогда  после  этого  не  меняется.  Может
быть, когда ты встретишься с ним опять, он будет светом и возьмет  тебя  в
полет, чтобы открыть тебе все свои секреты.
     - Что мне следует делать, чтобы достичь этой точки, дон Хуан?
     Тебе надо быть сильным человеком, и твоя жизнь должна быть правдивой.
     - Что такое правдивая жизнь?
     - Жизнь, прожитая с сознательностью, хорошая, сильная жизнь.



                                    5

     Время от времени дон Хуан значительно  спрашивал  о  состоянии  моего
растения дурмана. За год, который прошел с тех пор, как я посадил  корень,
растение выросло в большой куст, оно принесло семена и семенные  коробочки
засохли. И дон Хуан решил, что пришло время для меня, чтобы узнать  больше
о "траве дьявола".

     27 января 1962 года.
     Сегодня дон Хуан дал мне предварительную информацию о  второй  порции
корня дурмана, второго традиционного шага в учении. Он сказал, что  вторая
порция корня была действительно началом учения, по сравнению с ней  первая
порция была детской  игрой.  Вторая  порция  должна  быть  в  совершенстве
освоена, ее следует принять, сказал он, по  крайней  мере,  двадцать  раз,
прежде чем переходить к третьей порции. Я спросил:
     - Что дает вторая порция?
     - Вторая порция  "травы  дьявола"  используется  для  видения,  с  ее
помощью человек может летать по воздуху, чтобы увидеть, что  происходит  в
любом месте, которое он выберет.
     - Разве человек действительно может летать по воздуху, дон Хуан?
     - Почему бы нет? Как я тебе уже говорил раньше, "трава  дьявола"  для
тех, кто ищет силы. Человек, который освоил вторую  порцию,  может  делать
невозможные вещи, чтобы получить еще больше силы.
     - Какого сорта вещи, дон Хуан?
     - Не могу тебе сказать - каждый человек различен.

     28 января 1962 года.
     Дон Хуан сказал:
     - Если ты успешно завершишь второй этап, то  я  смогу  показать  тебе
лишь еще один. В процессе учения о "траве дьявола" я понял, что она не для
меня и не пошел по ее пути дальше.
     - Что заставило тебя так решить, дон Хуан?
     - "Трава дьявола" чуть не убивала меня каждый раз,  когдя  я  пытался
использовать ее. Однажды было так плохо, что я подумал, что  со  мной  все
покончено. Я все же смог уйти от этой боли.
     - Как? Разве есть способ избежать боли?
     - Да, способ есть.
     - Это что, заклинание, процедура или еще что?
     - Это способ подхода к вещам.  Например,  когдя  я  учился  знанию  о
"траве дьявола", я был слишком жаден к получению  знания.  Я  хватался  за
вещи, как дети хватаются за сладости. "трава дьявола" есть лишь один  путь
из миллиона. Поэтому ты всегда должен помнить, что путь - это только путь.
Если ты чувствуешь, чо тебе не следовало бы идти по  нему,  то  не  должен
оставаться на нем ни прикаких обстоятельствах. Для того, чтобы иметь такую
ясность, ты должен вести дисциплинированную жизнь. Лишь в  том  случае  ты
будешь знать, что любой путь - это всего  лишь  путь  и  что  нет  никакой
абсолютно преграды ни для тебя самого, ни для других, чтобы  бросить  его,
если именно это велит тебе сделать твое сердце. Но твое  решение  остаться
на этом пути или бросить его должно быть свободно от страха и  амбиции.  Я
предупреждаю тебя об этом. Смотри на любой  путь  вплотную  и  решительно.
Испытай его, столько раз, сколько найдешь нужным.  Затем  спроси  себя,  и
только себя одного. Этот вопрос таков, что лишь очень старые  люди  задают
его себе.
     Мой учитель сказал мне о нем однажды, когда я был молод, но моя кровь
была слишком горяча для того, чтобы я понял его. Теперь я это  понимаю.  Я
скажу тебе, что это такое: имеет ли этот путь сердце?
     - Все пути одинаковы: они ведут в никуда. Это пути, ведущие  человека
через кусты или в кусты. Я могу  сказать,  что  в  своей  жизни  я  прошел
длинные-длинные дороги. Но я не нахожусь где-либо.  Вопрос  моего  учителя
имеет теперь смысл. Имеет ли этот путь сердце? Если он его имеет, то  этот
путь хороший. Если он его не имеет, то толку от этого пути нет.  Оба  пути
ведут в никуда, но один имеет сердце, а другой -  нет.  Один  путь  делает
путешествие по нему приятным столько, сколько ты по нему идешь, ты  с  ним
одно целое. Другой путь заставит тебя проклинать  свою  жизнь.  Один  путь
делает тебя сильным, другой ослабляет тебя.

     21 апреля 1963 года
     Во вторник, днем, 16 апреля, мы с доном Хуаном отправились  в  холмы,
гда росло его растение дурмана. Он попросил меня оставить его там одного и
подождать в машине. Он вернулся через три часа, неся сверток, завернутый в
красную тряпку.
     Когда мы поехали назад к его дому, он показал на  сверток  и  сказал,
что это его последний дар мне.
     Я спросил, не собирается ли он бросить учить меня дальше.
     Он сказал, что имеет  в  виду  тот  факт,  что  у  меня  есть  теперь
полностью зрелое растение и мне не понадобится его растение.
     В конце дня мы сидели в комнате. Он принес хорошо выделанную ступку и
пестик. Чаша ступки была примерно 15 см в диаметре. Он  развернул  большой
узел, полный свертков маленького размера, выбрал два из них и  положил  их
на соломенную циновку рядом со мной; затем он добавил  к  ним  еще  четыре
свертка такого же размера из узла, который он принес домой. Он сказал, что
это семена и что я должен растереть их  в  мелкий  порошок.  Он  развернул
первый узел и высыпал часть содержимого в  каменную  ступку.  Семена  были
сухие, круглые и похожи на желтую карамель по окраске.
     Я начал работать пестиком; через некоторое время  он  поправил  меня,
сказав, что надо сначала упереть пестик с одной стороны  ступки,  а  затем
вести его через  дно  и  вверх  по  другой  стороне.  Я  спросил,  что  он
собирается делать с порошком. Он не захотел об этом разговаривать.
     Первая порция семян оказалась очень твердой. У меня ушло часа  четыре
на то, чтобы их растереть. Мою спину ломило из-за положения, в  котором  я
сидел. Я лег и собирался тут же уснуть, но дон Хуан открыл следующий мешок
и положил часть его содержимого в ступку. Эти семена были  слегка  темнее,
чем в первый раз, и были слипшимися  вместе.  Остальное  содержимое  мешка
напоминало порошок из маленьких круглых гранул.
     Я хотел что-нибудь поесть, но  дон  Хуан  сказал,  что  если  я  хочу
учиться, то я должен следовать правилу.  А  правило  таково,  что  я  могу
попить лишь немного воды, узнавая секреты второй порции.
     Третий мешочек содержал горсть  живых  черных  семенных  жучков  (или
червячков). И в последнем мешочке были свежие белые семена, мягкие,  почти
как каша, но волокнистые и трудно поддающиеся растиранию в  тонкую  пасту,
как он требовал от меня.
     После того, как я кончил растирать  содержимое  четырех  мешков,  дон
Хуан, отмерив две чашки зеленоватой воды, вылил ее  в  глиняный  горшок  и
поставил горшок на огонь. Когда вода закипела, он  добавил  первую  порцию
растертых семян. Он помешивал в горшке длинным острым  куском  дерева  или
кости, которые он принес в своем кожаном  мешке.  Как  только  вода  снова
закипела, он добавил одну за другой остальные субстанции, следуя той самой
процедуре. Затем он добавил еще одну чашку зеленоватой воды  и  дал  смеси
париться на малом огне.
     Затем он сказал мне, что пришло время раздробить корень. Он осторожно
извлек длинный кусок корня дурмана из  мешка,  который  он  принес  домой.
Корень был примерно 40 см длиной. Он был толстый, около 3.5 см в диаметре.
Он сказал, что это вторая порция. И вновь он отмерил  вторую  порцию  сам,
так как это был все еще е г о корень. Он  сказал,  что  в  следующий  раз,
когда я буду испытывать "траву дьявола", я  должен  буду  отмерить  корень
сам.
     Он пододвинул ко мне большую ступку, и я начал дробить корень тем  же
самым способом, которым он раздавливал первую порцию. Он  руководил  моими
действиями в том же порядке,  и  опять  мы  оставили  раздавленный  корень
вымачиваться в воде, выставленной на ночной воздух.
     К тому времени кипящая смесь в глиняном горшке  загустела.  Дон  Хуан
снял горшок с огня, положил его  в  сетку  и  подвесил  его  к  потолку  в
середине комнаты.
     Примерно в 8 часов утра 17 апреля, дон Хуан и я начали, как в прошлый
раз, "отмывать" экстракт корня водой. Был ясный солнечный день, и дон Хуан
истолковал хорошую  погоду,  как  признак  того,  что  "траве  дьявола"  я
нравлюсь.
     Он сказал, что рядом со мной может только  вспоминать,  какой  плохой
была погода для него.
     Процедура "отмывания" экстракта корня была той же  самой,  которую  я
наблюдал при приготовлении первой порции. В конце  дня,  после  того,  как
верхняя вода  была  слита  в  восьмой  раз,  оставалась  ложка  желтоватой
субстанции на дне чаши.
     Мы вернулись в его комнату, где еще оставались два  мешочка,  которые
он не трогал. Он открыл один из них, засунул в него руку  и  другой  рукой
обернул края мешочка вокруг запястья. Он, казалось, держал что-то, судя по
тому, как двигалась его рука внутри мешка. Внезапно, быстрым движением  он
стянул мешок с руки,  как  перчатку,  вывернул  его  и  поднес  свою  руку
вплотную к моему лицу. Он держал ящерицу.  Ее  голова  была  в  нескольких
дюймах от моих глаз. Было что-то странное со ртом у ящерицы. Я  глядел  на
нее секунду, а затем невольно отшатнулся. Рот ящерицы  был  зашит  грубыми
стежками. Дон Хуан велел мне держать ящерицу в левой руке. Я  схватил  ее.
Она извивалась вокруг моей ладони. Я почувствовал тошноту. Мои руки начали
потеть.
     Он взял последний мешок и, повторив те  же  движения,  извлек  другую
ящерицу. Я увидел, что ее веки были сшиты вместе. Он велел мне держать эту
ящерицу в правой руке.
     К тому времени, как обе ящерицы были у меня в руках, я  был  почти  в
обмороке. Я чувствовал огромное желание бросить ящериц и удрать отсюда.
     - Не задави  их,  -  сказал  он,  и  его  голос  вернул  мне  чувство
облегчения и направленности.
     Он спросил, что со мной неладно. Он пытался  быть  серьезным,  но  не
смог выдержать серьезное лицо и рассмеялся.  Я  попытался  облегчить  свою
хватку,  но  мои  ладони  так  сильно   вспотели,   что   ящерицы   начали
выскальзывать из них. Их  маленькие  острые  коготки  царапали  мне  руки,
вызывая невероятное чувство отвращения и тошноты. Я закрыл глаза и стиснул
зубы. Одна из ящериц уже вылезла мне на запястье. Все, что  ей  оставалось
сделать, чтобы освободиться, так это - вытащить  свою  голову,  зажатую  у
меня между пальцами.
     Я чувствовал непреодолимое отвращение и ощущение физического отчаяния
и высшего неудобства. Я простонал сквозь зубы, чтобы дон  Хуан  забрал  от
меня проклятых созданий. Моя голова непроизвольно тряслась. Он смотрел  на
меня с любопытством. Я рычал,  как  медведь,  сотрясаясь  всем  телом.  Он
положил  ящериц  обратно  в  мешочки  и  начал  хохотать.  Я  хотел   тоже
засмеяться, но в животе у меня было неспокойно. Я прилег.
     Я объяснил ему, что в такой эффект меня ввело ощущение их коготков  у
меня на руках. Он сказал,  что  есть  множество  вещей,  способных  свести
человека  с  ума,  в  особенности,  если  он  не   имеет   устремленности,
необходимой  для  учения.  Но  если  человек   имеет   ясное   несгибаемое
стремление, то чувства никак  не  могут  быть  задержкой,  потому  что  он
способен их контролировать.
     Дон Хуан некоторое время подождал, а затем, повторив  все  предыдущие
движения, вручил мне ящериц снова. Он велел держать их головками  вверх  и
мягко поглаживать ими по моим вискам, спрашивая у  них  все,  что  я  хочу
узнать.
     Я сначала не понял, что он от меня хочет. Он вновь велел мне задавать
ящерицам любые вопросы, какие я не могу решить сам. Он  привел  мне  целый
ряд примеров. Я  могу  узнать  о  людях,  которых  я  обычно  не  вижу,  о
потерянных вещах или о местах, где я не  бывал.  Тогда  я  понял,  что  он
говорит о ясновидении. Я стал очень возбужденным. Мое сердце заколотилось.
Я почувствовал, что у меня перехватывает дыхание.
     Он хочет, чтобы я в первый раз не задавал личных вопросов; он сказал,
что мне лучше подумать о чем-либо, прямо ко мне не относящемся.  Я  должен
думать быстро и отчетливо, потому что потом не будет возможности  изменить
свои мысли.
     Я лихорадочно стал придумывать, что бы такое я хотел узнать.
     Дон Хуан подгонял меня, и я был поражен, поняв, что  не  могу  ничего
придумать, о чем бы спросить ящериц.
     После мучительно долгого ожидания я нечто придумал. Несколько  раньше
из читального зала была украдена большая пачка книг.  Это  не  был  личный
вопрос, но все же он меня интересовал. Я не имел  никаких  предварительных
соображений относительно лица или лиц, взявших книги.  Я  потер  ящерицами
свои виски, спрашивая их, кто был вором.
     Немного погодя, дон Хуан убрал ящериц в их мешки и  сказал,  что  нет
никаких  глубоких   секретов   относительно   корня   или   пасты.   Паста
изготовляется, чтобы дать направленность. Корень делает  вещи  ясными.  Но
настоящее чудо - это ящерицы. Они были секретом всего колдовства со второй
порцией. Я спросил, являются ли они каким-нибудь особым видом  ящериц.  Он
ответил, да. Они должны быть из района, где  растет  растение  колдующего.
Они должны быть его друзьями. А чтобы иметь ящериц дрцзьями, нужен  долгий
период ухаживания. Следует развить прочную дружбу с ними, давая им пищу  и
говоря им добрые слова.
     Я спросил, почему так  важнв  их  дружба.  Он  ответил,  что  ящерицы
позволяют поймать себя только, если  они  знают  человека,  и  любой,  кто
всерьез принимает "траыу дьявола" должен и ящериц  принимать  всерьез.  Он
сказал, что, как правило, ящериц  следует  ловить  тогда,  когда  паста  и
корень уже приготовлены. Их следует ловить в конце дня.
     - Если ты не на дружеской ноге с ящерицами, - сказал он, -  то  можно
потратить несколько дней на безуспешные попытки поймать их. Паста хранится
только один день
     Затем он дал мне длинный инструктаж относительно  того,  что  следует
делать с пойманными ящерицами.
     - Как только ты поймаешь ящериц,  возьми  первую  и  поговри  с  ней.
Извинись за  то,  что  причиняешь  ей  боль  и  попроси  ее  помочь  тебе.
Деревянной иглой зашей ей рот. Для шитья используй один из видов  растения
чоей и волокно агавы. Стежки стягивай туго. Затем скажи то же самое второй
ящерице и сшей вместе ее веки. К тому времени, как наступит ночь,  ты  уже
будешь готов. Возьми ящерицу с зашитым ртом и скажи ей, о  чем  ты  хочешь
узнать. Попроси ее пойти и посмотреть за тебя; скажи ей, что  ты  вынужден
был зашить ей рот, чтобы она спешила назад к тебе и не  разболтала  ничего
никому по дороге. Дай ей окунуться в пасту после  того,  как  ты  помажешь
пастой ей голову. Затем опусти ее на землю. Если она пойдет  в  счастливую
для тебя сторону, то магия будет удачной и  легкой.  Если  она  побежит  в
противоположную сторону, то колдовство не удастся. Если ящерица  пойдет  к
тебе (юг), то ты можешь ожидать более, чем  обычной  удачи,  но  если  она
будет убегать от тебя (север), то  колдовство  будет  ужасно  трудным.  Ты
можешь даже погибнуть. Поэтому, если ящерица бежит прямо от тебя,  то  это
хороший момент, чтобы  отступить.  Если  ты  сделаешь  так,  ты  потеряешь
возможность командовать ящерицами, но это лучше, чем потерять жизнь.
     С другой стороны, ты можешь решить продолжить колдовство, несмотря на
ее предупреждение. Если ты сделаешь так, то следующим  шагом  будет  взять
вторую ящерицу и попросить ее о том, чтобы она послушала рассказ ее сестры
и пересказала его тебе.
     - Но как может ящерица с зашитым ртом рассказать мне, что она  видит?
Разве ее рот был зашит не для того, чтобы она не говорила?
     -  Зашитый  рот  не  даст  ей  возможность  рассказать  свою  повесть
незнакомцам. Люди говорят, что ящерицы болтливы. Они повсюду задерживаются
поболтать. Как бы то ни было, следующим шагом будет нанесение пасты ей  на
голову (на затылок). Затем ты потри ее головой свой правый висок, не давая
пасте попасть на середину твоего  лба.  В  начале  твоего  учения  неплохо
привязать ящерицу за середину туловища к твоему правому плечу. Тогда ты не
потеряешь ее и не покалечишь ее. Но по мере твоего продвижения  в  учении,
когда  ты  лучше  познакомишься  с  "травой  дьявола",  ящерицы   научатся
повиноваться тебе и будут крепко держаться у тебя на  плече.  После  того,
как ты ящерицей нанес себе пасту на правый висок, опусти пальцы обеих  рук
в горшок. Сначала разотри пасту на обеих висках, а затем нанеси ее на  обе
стороны своей головы. Паста высыхает очень быстро и ее  можно  накладывать
столько раз, сколько необходимо. Каждый раз начинай с того, что  используй
при нанесении голову ящерицы, а затем уже свои пальцы. Рано или поздно, но
та ящерица, что убежала смотреть, вернется и расскажет своей сестре все  о
путешествии, а слепая ящерица расскажет тебе, как будто  ты  относишься  к
тому же виду.
     Когда колдовство будет закончено, отпусти ящерицу, но не смотри, куда
она побежит. Выкопай глубокую яму голыми руками  и  зарой  туда  все,  что
использовал.
     Около шести часов вечера дон Хуан выбрал из горшка экстракт корня  на
плоский кусок сланца; там было меньше чайной ложки  желтоватого  крахмала.
Половину его он положил в чашку в руке, чтобы  растворить  субстанцию,  он
вручил ее мне и велел выпить  смесь.  Она  была  безвкусной,  но  оставила
горьковатый привкус у меня во  рту.  Вода  была  слишком  горячей,  и  это
раздражило меня. Мое  сердце  начало  сильно  биться,  но  скоро  я  опять
успокоился.
     Дон Хуан взял другую чашку с  пастой.  Паста  выглядела  застывшей  и
имела стекловидную поверхность. Я попробовал проткнуть корку  пальцем,  но
дон Хуан подскочил ко мне и оттолкнул  мою  руку  от  чаши.  Он  пришел  в
большое возбуждение, он сказал, что было чистым безумием  с  моей  стороны
делать такую попытку и что если я действительно хочу  учиться,  то  нельзя
быть беззаботным. Это - сила, - сказал он, указывая на пасту, - и никто не
может сказать, что это за  сила  в  действительности.  Уже  то  достаточно
плохо, что мы манипулируем с ней для наших личных целей, избежать чего  мы
не можем, так как мы люди, но мы, по крайней мере, должны обращаться с ней
с должным уважением.
     Смесь выглядела как овсяная каша. По-видимому, в ней было  достаточно
крахмала, чтобы придать  ей  такую  консистенцию.  Он  велел  мне  достать
мешочки с ящерицами. Он взял ящерицу с защитым ртом и осторожно передал ее
мне. Он велел мне взять ее левой рукой, взять немного  пасты  на  палец  и
растереть ее у ящерицы на лбу, затем отпустить ящерицу в горшок и  держать
ее там, пока паста не покроет все ее тело.
     Затем он велел мне вынуть ящерицу из горшка. Он поднял горшок и повел
меня на каменистое место, неподалеку от его дома. Он указал мне на большую
скалу и велел мне сесть перед ней, как бы, если бы это было  мое  растение
дурмана, и держа ящерицу перед лицом,  объяснить  ей  вновь,  что  я  хочу
узнать и попросить ее пойти найти для меня ответ.
     Он посоветовал мне извиниться перед ящерицей за то, что я причиняю ей
неудобство, и пообещать ей, что взамен я буду добрым ко всем  ящерицам.  А
затем он велел мне взять ящерицу между средним и безымянным пальцами  моей
руки там, где он когда-то сделал порез, и  танцевать  вокруг  скалы  точно
также, как я делал, когда пересаживал саженец "травы дьявола". Он  спросил
меня, помню ли я все, что я делал в тот  раз.  Я  сказал,  что  помню.  Он
подчеркнул, что все должно делаться так, как если бы я не помнил, что  мне
надо подождать, пока в голове все прояснится. Он с большой  настойчивостью
предупреждал меня, что если я буду спешить и действовать необдуманно, то я
могу нанести себе вред. Его последней инструкцией было: положить ящерицу с
закрытым ртом  и  следить,  куда  она  побежит,  для  того,  чтобы  я  мог
определить исход колдовства. Он сказал, что я даже на  секунду  не  должен
отрывать своих глаз от ящерицы, потому что у ящериц  было  обычным  трюком
рассеять внимание наблюдателя и шмыгнуть в сторону.  Было  еще  не  совсем
темно. Дон Хуан взглянул на небо.
     - Я оставлю тебя одного, - сказал он и ушел.
     Я последовал всем его наставлениям, а затем положил ящерицу на землю.
Ящерица неподвижно стояла там, где я ее положил. Затем она  посмотрела  на
меня, побежала к камням на востоке и скрылась среди них.
     Я сел на землю перед скалой,  как  если  бы  это  было  мое  растение
дурмана. Глубокая печаль охватила меня. Я гадал о ящерице с зашитым  ртом.
Я думал о ее странном путешествии и о том, как она взглянула на меня перед
тем, как убежать.  Это  была  навязчивая  мысль.  По-своему,  я  тоже  был
ящерицей, совершающей другое странное путешествие. Моя судьба могла,  быть
может, только в том, чтобы видеть, в этот момент я  чувствовал,  что  мне,
возможно, никогда никому не удастся рассказать о том, что я видел.
     К тому времени стало темно. Я с  трудом  мог  различать  скалы  перед
собой. Я думал о словах дона Хуана: "сумерки -  это  трещина  между  двумя
мирами".
     После долгого колебания я начал следовать предписаниям. Паста, хотя и
выглядела, как овсяная каша, не была такой на ощупь. Она была скользкой  и
холодной. Она имела специфический запах. Она давала коже ощущение холода и
быстро высыхала. Я потер свои виски 11 раз, не заметив никакого эффекта. Я
очень тщательно старался не пропустить никакого изменения в восприятии или
в настроении, потому что я даже не знал, чего ждать. К слову сказать, я не
мог разуметь сути этого опыта и продолжал искать отгадки. Паста высохла  и
сковала мои виски. Я уже собирался нанести на них еще пасты, когда  понял,
что сижу  по-японски,  на  пятках.  Я  сидел,  скрестив  ноги,  и  не  мог
припомнить, чтобы я менял положение. Потребовалось некоторое время,  чтобы
сообразить, что я сижу на полу в своего рода келье с  высокими  арками.  Я
думал, что это кирпичные арки, но осмотрев их, увидел, что это камень.
     Этот переход был очень труден. Он пришел так внезапно, что я не готов
был уследить за ним. Мое восприятие элементов сиденья было рассеянным, как
если  бы  я  спал.  Однако,  компоненты  не  изменились.  Они   оставались
постоянными, и я мог остановиться рядом с  любым  из  них  и,  фактически,
обследовать его. Виденье не было столь ясным, какое дает пейот. Оно  имело
мистический характер чрезвычайно приятного пастельного качества.
     Я подумал, могу ли я встать или нет, и следующее, что  я  понял,  так
это то, что я двигаюсь. Я  был  наверху  лестницы  и  внизу  ее  была  моя
подруга. Ее глаза лихорадочно блестели. В них  был  отблеск  безумия.  Она
громко  смеялась  с  такой  интенсивностью,  что  это  пугало.  Она  стала
подниматься по лестнице. Я хотел убежать  или  укрыться,  потому  что  она
побывала  в  мотоциклетной  катастрофе   недавно.   Такова   была   мысль,
появившаяся в моем мозгу. Я укрылся за колонной, и  она  прошла  мимо,  не
заглянув. "сейчас она отправится в длинное путешествие", - подумал  я.  И,
наконец, последняя мысль, которую я запомнил, была:  "она  смеется  каждый
раз, когда готовится надломиться".
     Внезапно сцена стала очень ясной. Она более не была  похожа  на  сон.
Это была как бы  реальная  сцена,  на  которую  я  смотрел  через  оконное
стекло...  Я попытался тронуть колонну, но все, что я ощутил, так это, что
не могу двигаться. Однако, я знал, что могу стоять, сколько хочу, наблюдая
за сценой. Я был внутри этой сцены, но не был ее частью.
     Я  испытал  наплыв  рациональных  мыслей  и  аргументов.   Настолько,
насколько я мог судить, я  был  в  трезвом  уме  и  в  трезвом  восприятии
окружающего. Каждый элемент относился к моему обычному восприятию.  И  все
же я знал, что это не обычное состояние.
     Сцена резко изменилась. Была ночь.  Я  находился  в  холле  какого-то
здания. Темнота внутри здания дала мне понять, что предыдущая  суена  была
залита ярким солнечным светом. Однако, это было так на  своем  месте,  что
тогда я этого не  заметил.  Вновь  заглянув  в  новое  видение,  я  увидел
молодого человека, выходящего из комнаты  и  несущего  большой  рюкзак  за
плечами. Я не знал, кто он такой, хотя раз или два видел  его.  Он  прошел
мимо меня и стал опускаться по лестнице.
     К тому  времени  я  забыл  свое  предубеждение  и  свои  рациональные
дилеммы. "Кто этот парень? - подумал я. - зачем я его вижу?"
     Сцена вновь изменилась, и я увидел, как молодой  человек  выкладывает
книги. Он склеивал некоторые страницы  вместе,  удалял  надписи  и  т.д...
Затем я увидел, как он аккуратно расставляет книги в шкафу. Там было много
полок и шкафов. Они были не в его комнате, но в хранилище. Другие  картины
приходили мне в голову, но они не  были  ясны.  Сцена  стала  туманной.  Я
ощутил вращение.
     Дон Хуан потряс меня за плечи, и я проснулся. Он помог мне встать,  и
мы пошли к дому.
     С момента, когда я начал растирать пасту  на  висках,  прошло  три  с
половиной часа, но зрительные сцены не могли длиться более десяти минут. Я
совсем не имел болезненных ощущений. Я просто был голоден и хотел спать.

     18 апреля 1963 года.
     Прошлой  ночью  дон  Хуан  просил  рассказать   ему   мои   последние
впечатления, но я был слишком сонным, чтобы говорить об  этом.  Я  не  мог
сконцентрироваться. Сегодня, как только  я  проснулся,  он  снова  спросил
меня:
     - Кто сказал тебе, что девушка х упала с  мотоцикла?  -  спросил  он,
когда я закончил рассказ.
     - Никто. Это просто была одна из мыслей, которая пришла мне в голову.
     - Ты думаешь, что это были твои мысли?
     Я сказал ему, что это были мои мысли, хотя  у  меня  не  было  повода
думать, что она больна. Это были странные мысли. Они, казалось,  падали  в
мой мозг из ниоткуда. Он взглянул на меня инквизиторски.  Я  спросил  его,
верит ли он мне. Он  рассмеялся  и  сказал,  что  это  моя  привычка  быть
неосторожным со своими поступками.
     - Что я сделал неправильно, дон Хуан?
     - Тебе надо было слушать ящерицу.
     - Так как я должен был ее слушать?
     - Маленькая ящерица на твоем плече описывала тебе все, что видела  ее
сестра. Она говорила с тобой. Она все рассказывала тебе, но ты не  обращал
внимания. Вместо этого ты считал, что слова ящерицы - это твои собственные
мысли.
     - Но это были мои собственные мысли, дон Хуан.
     -  Нет,  не  были.  В  этом  характерная  черта   этого   колдовства.
Фактически, видение  должно  скорее  выслушиваться,  чем  просматриваться.
Такая же вещь случилась со мной.  Я  собирался  предупредить  тебя,  когда
вспомнил, что мой бенефактор не предупредил меня.
     - Был твой опыт похож на мой, дон Хуан?
     - Нет, у меня было адское путешествие. Я чуть не умер.
     - Почему оно было адским?
     - Может, потому, что "трава дьявола" не любила меня, или потому,  что
мне было самому ясно, что я хочу спросить. Как ты вчера. Ты, должно  быть,
думал о той девушке, когда спрашивал о книгах.
     - Я не могу припомнить.
     - Ящерицы никогда не ошибаются. Они каждую  мысль  воспринимают,  как
вопрос. Ящерица вернулась и рассказала тебе о х то, что никто  никогда  не
поймет, потому что даже ты не знаешь, что ты спрашивал.
     - Как насчет другого видения, которое было у меня?
     - Должно быть, твои мысли  были  устойчивы,  когда  ты  задавал  этот
вопрос, и именно так должно проводиться это колдовство, с ясностью.
     - Ты имеешь в виду, что видение с девушкой не  должно  восприниматься
серьезно?
     - Как можно принимать его серьезно,  если  ты  не  знаешь,  на  какой
вопрос отвечали маленькие ящерки?
     - Будет ли для ящериц более ясно, если задавать только один вопрос?
     - Да, так будет яснее. Если ты сможешь удержать устойчиво одну мысль.
     - Но что случится, дон Хуан, если один вопрос  будет  не  простой,  а
сложный?
     - До тех пор, пока твоя мысль устойчива и  не  уходит  в  посторонние
предметы, она ясна ящеркам и их ответ ясен тебе.
     - Можно ли задать другие вопросы ящеркам по ходу видения?
     - Нет. Видение состоит в  том,  чтобы  смотреть  на  то,  что  ящерка
рассказывает тебе. Вот почему я сказал, что скорее виденье для слуха,  чем
виденье для глаз. Вот почему я просил тебя не  задавать  личных  вопросов.
Обычно, когда вопрос о близких людях, то твое желание дотронуться  до  них
или поговорить с ними слишком сильно, и ящерицы прекращают рассказывать, и
колдовство рассеивается.  Ты  должен  знать  намного  больше,  чем  знаешь
сейчас, прежде, чем пытаться видеть вещи, которые касаются тебя  лично.  В
следующий раз ты должен слушать внимательно. Я уверен, что ящерицы сказали
тебе много-много вещей, но ты не слушал.

     19 апреля 1963 года
     - Что это было такое, что я перетер для пасты, дон Хуан?
     - Семена "травы дьявола" и  насекомых,  которые  живут  в  коробочках
вместе с семенами. Мерка - по одной горсти того и  другого,  -  он  сделал
ладонь лодочкой, показывая мне, сколько.
     Я спросил его, что случится, если один элемент будет использован  без
другого. Он сказал, что такой эксперимент только оттолкнет "траву дьявола"
и ящериц.
     - Ты не  должен  отталкивать  ящериц,  -  сказал  он,  -  поэтому  на
следующий день, вечером, ты должен вернуться  к  месту,  где  растет  твое
растение. Говори со всеми ящерицами и проси тех двух, что помогли  тебе  в
колдовстве, выйти снова. Ищи повсюду, пока совершенно не стемнеет. Если не
сможешь найти тех, то ты должен попытаться найти  их  на  следующий  день.
Если ты силен, то ты найдешь обеих и тогда ты должен будешь съесть их  тут
же на месте. И ты навсегда будешь наделен способностью видеть неизвестное.
Тебе никогда не нужно будет вновь ловить  ящериц,  чтобы  практиковать  их
колдовство. С тех пор они будут жить внутри тебя.
     - А что мне делать, если я найду лишь одну из них?
     - Если ты найдешь  лишь  одну  из  них,  ты  должен  в  конце  концов
отпустить ее. Если ты поймаешь ее в первый день, то не держи ее в надежде,
что на следующий день поймаешь другую. Это лишь  испортит  твою  дружбу  с
ними.
     - Что случится, если я совсем не смогу найти их?
     - Думаю, что для тебя это будет самым лучшим. Это будет значить,  что
ты должен будешь ловить ящериц каждый раз, когда тебе нужна их помощь,  но
это означает также, что ты свободен.
     - Что ты имеешь в виду под этим?
     - Свободен от того, чтобы быть рабом "травы  дьявола".  Если  ящерицы
будут жить внутри тебя, то "трава дьявола" никогда не отпустит тебя.
     - Это плохо?
     - Конечно, это плохо. Она отрежет тебя от всего остального. Ты будешь
вынужден провести свою жизнь, обращаясь с ней, как со своим о_л_л_и_.  Она
собственница. Как только она станет доминировать над тобой,  то  для  тебя
останется лишь один путь - ее путь.
     - Что, если я обнаружу, что ящерицы мертвы?
     - Если ты обнаружишь одну или обеих ящериц мертвыми, то ты не  должен
будешь предпринимать попыток совершать это колдовство в течение некоторого
времени. Отложи все это на время. Я думаю, что это все, что я  должен  был
тебе сказать; то, что я сказал тебе - закон. Когда бы ты ни  совершал  это
колдовство сам, ты должен следовать всем шагам,  которые  я  описал  тебе,
когда ты сидел перед твоим растением. Еще одна вешь. Ты не должен ни есть,
ни пить, пока колдовство не закончено.



                                    6

     Следующим шагом учения дона Хуана был новый  аспект  освоения  второй
порции корня дурмана. В тот период времени, который пролетел  между  двумя
стадиями учения, дон Хуан расспрашивал только о развитии моего растения.

    27 июня 1963 года.
     - Будет  неплохо  испытать  "траву  дьявола"  прежде,  чем  полностью
ступить на ее путь, -  сказал  дон  Хуан.  -  ты  должен  испытать  другое
колдовство с другими ящерицами. У  тебя  есть  все  необходимые  элементы,
чтобы задать ящерицам еще один вопрос, на этот раз без моей помощи.
     - Есть ли такая необходимость, чтобы я совершал это  колдовство,  дон
Хуан?
     - Это лучший способ испытать чувства "травы дьявола" по  отношению  к
тебе. Она испытывает тебя все время, поэтому будет справедливо испытать ее
тоже. И, если ты почувствуешь где-нибудь на ее пути, что по той  или  иной
причине,  тебе  не  следует  идти  дальше,   ты   должен   будешь   просто
остановиться.

     29 июня 1963 года.
     Я задал вопрос о "траве дьявола". Я хотел, чтобы  дон  Хуан  побольше
рассказал мне о ней, в то же время я не хотел становиться соучастником.
     - Вторая порция используется только для ясновидения, так, дон Хуан? -
спросил я, чтобы начать разговор.
     - Не только для этого. С помощью второй порции  учатся  колдовству  с
ящерицами  и  в  то  же   время   испытывают   "траву   дьявола";   но   в
действительности, вторая порция используется для других целей.  Колдовство
с ящерицами - это только начало.
     - Тогда для чего же она используется, дон Хуан?
     Он не ответил. Он резко сменил тему разговора и спросил  меня,  какой
величины достигло мое растение дурмана. Я руками показал размеры.
     Дон Хуан сказал:
     - Я научил тебя отличать мужское растение от женского. Теперь  иди  к
своим растениям и принеси мне и то и другое. Иди сначала к своему  старому
растению и тщательно проследи след дождевой воды, сбегавшей  по  земле.  К
настоящему времени дождь, должно  быть,  далеко  разнес  семена.  Проследи
промоинки, сделанные дождевыми потоками, и  по  ним  определи  направление
потока. Затем найди растение в самой отдаленной точке от твоего  растения.
Все растения дурмана, растущие между ними, будут  твоими.  Позднее,  когда
они ссыплют семена, ты сможешь  расширить  территорию,  следуя  по  следам
дождя, от одного растения к другому.
     Он дал мне  подробнейшие  инструкции  относительно  всего  того,  как
следует проводить обрезку корня. Прежде всего, я должен выбрать растение и
расчистить землю вокруг того места, где  корень  соединяется  со  стеблем.
Затем я должен повторить в точности тот танец, который я  исполнял,  когда
пересаживал корневой  саженец.  В  третьих,  я  должен  отрезать  стебель,
оставив корень в земле. Последним шагом будет выкопать 15 дюймов корня. Он
заклинал меня не говорить и не выдавать своих чувств в течение этого акта.
     - Ты должен нести два куска материи, - сказал он. -  расстели  их  на
земле и положи на них растения. Затем разрежь растения на  части  и  сложи
их. Порядок выбирай сам. Но ты должен знать, какой порядок ты использовал,
потому что так же ты должен будешь поступать всегда. Принеси  растения  ко
мне, как только они у тебя будут.

     6 июля 1963 года.
     В понедельник, 1 июля, я срезал растения дурмана, которые просил  дон
Хуан. Я ждал, пока не стало довольно темно  прежде,  чем  исполнить  танцы
вокруг растений, так как  я  не  хотел,  чтобы  меня  кто-нибудь  случайно
увидел. Я чувствовал себя очень стесненно. Я был  уверен,  что  кто-нибудь
подсмотрит мои странные  действия.  Я  заранее  выбрал  растения,  которые
считал мужским и женским. Мне нужно  было  отрезать  по  15  дюймов  корня
каждого из них, а копать на такую глубину палкой была нелегкая работа. Мне
пришлось заканчивать работу в полной темноте, и когда я был готов отрезать
корень, то мне  понадобился  фонарик.  Мое  первоначальное  опасение,  что
кто-нибудь увидит меня,  было  ничтожным  по  сравнению  со  страхом,  что
кто-нибудь заметит в кустах свет фонарика.
     Я принес растения в дом дона Хуана во вторник, 2-го июля. Он развязал
узлы и рассмотрел куски. Он сказал, что все же вынужден дать мне семена от
своих растений. Он поставил передо мной ступку, взял стеклянную  кружку  и
высыпал ее содержимое - сухие семена, склеивщиеся вместе - в ступку.
     Я  спросил,  что  это  за  семена,  и  он  сказал,  что  это  семена,
погрызенные    жучками.    Среди    них    было    несколько     маленьких
жучков-точильщиков. Он сказал, что они - особые жучки, и нам надо  выбрать
их и сложить в отдельную кружку. Он дал мне другую кружку, на  одну  треть
полную такими же жучками. В кружку была заткнута комком бумага,  чтобы  не
дать жучкам удрать.
     - В следующий раз  тебе  надо  будет  использовать  жучков  из  своих
собственных растений, -  сказал  дон  Хуан.  -  тебе  надо  будет  срезать
семенные коробочки, имеющие маленькие дырочки - они полны жучков. Открывай
коробочку и выскребывай из нее все  содержимое  в  кружку.  Отбери  горсть
жучков и положи их в другую посудину. Обращайся с ними грубо.  Не  будь  с
ними деликатным. Отмерь одну горсть  семян,  погрызенных  жучками  и  одну
горсть порошка из жучков, и закопай все остальное в  направлении  (тут  он
показал на юго-восток) от своего  растения.  Затем  собери  хорошие  сухие
семена и храни их отдельно. Их ты можешь собрать сколько хочешь. Ты всегда
сможешь использовать их. Неплохо также выбрать семена из коробочек,  чтобы
тут же на месте похоронить остальные.
     Потом дон Хуан велел растолочь мне слипшиеся  семена  первыми,  потом
яйца жучков, затем жучков и последними - сухие хорошие семена.
     Когда это было  растерто  в  мелкий  порошок,  дон  Хуан  взял  куски
дурмана, которые я нарезал, и сложил вместе. Он отделил мужской  корень  и
осторожно завернул его в кусок грубой материи. Он  вручил  мне  остальные,
велел порезать все это на мелкие кусочки, хорошенько  раздробить  и  затем
слить каждую каплю сока в горшок. Он сказал, что я должен растирать  их  в
том же порядке, в каком я их складывал.
     После того, как я все это сделал, он велел мне  отмерить  одну  чашку
кипящей воды, смешать ее с содержимым горшка, а  затем  добавить  еще  две
кружки воды. Он вручил мне гладко отделанную жестяную палочку.  Я  помешал
ею в горшке и поставил его на огонь.
     Затем он сказал мне, что надо приготовить корень и что для этого  нам
нужна  более  крупная  ступка,  так  как  мужской  корень  совсем   нельзя
разрезать. Мы пошли за дом. Ступка у него была  готова,  и  я  начал  мять
корень так же, как я делал это раньше. Мы оставили корень намокать в воде,
открытый ночному воздуху, и пошли в дом. Он велел мне следить за смесью  в
горшке. Я должен был дать ей кипеть, пока она не загустеет -  пока  ее  не
станет трудно мешать. Затем он лег на циновку и заснул.
     Смесь  кипела,  по  крайней  мере,  час,  когда  я  заметил,  что  ее
становится все труднее и труднее помешивать. Я решил,  что  она  готова  и
снял с огня. Я поставил ее в сетку и лег спать.
     Я проснулся, когда дон Хуан уже встал. Солнце сияло с  чистого  неба.
Был сухой жаркий день. Дон Хуан  опять  заметил,  что  "траве  дьявола"  я
наверняка нравлюсь. Мы начали обрабатывать корень и к концу дня  мы  имели
совсем немного желтоватой субстанции на дне чаши. Дон  Хуан  слил  верхнюю
воду. Я думал, что это конец процедуры, но он опять наполнил чашку кипящей
водой.
     Он принес первый горшок из-под  крыши,  где  я  его  повесил.  Смесь,
казалось, совсем высохла. Он занес горшок в дом, осторожно поставил его на
пол и сел. Затем он начал говорить.
     - Мой бенефактор говорил мне, что позволительно смешивать растение  с
нутряным жиром. И именно это  ты  будешь  делать  сейчас.  Мой  бенефактор
смешивал растение с нутряным жиром для меня сам, но, как  я  уже  говорил,
мне никогда особенно-то не нравился дурман,  и  я  фактически  не  пытался
стать с ним одним целым.
     Мой бенефактор говорил мне, что для лучшего результата, для тех,  кто
действительно хочет усовершенствоваться в силе, правильным будет смешивать
растение с нутряным жиром дикого вепря. Жир с кишок лучше всего. Но это ты
уж сам будешь выбирать. Может быть колесо повернется так,  что  ты  решишь
взять "траву дьявола" как о_л_л_и и, в таком случае, я советую  тебе,  как
советовал мне мой бенефактор, охотиться за диким вепрем и  достать  жир  с
его кишок. В иные времена, когда "трава дьявола" была  вершиной,  колдуны,
бывало, отправлялись в специальные охотничьи экспедиции, чтоб достать  жир
диких вепрей. Они искали  самых  крупных  и  самых  сильных.  У  них  было
специальное колдовство на диких вепрей: они получали от них  особую  силу,
что даже в те времена в это трудно было поверить. Но та  сила  утеряна.  Я
ничего не знаю о ней. И я не знаю никого из людей, кто бы знал  ее.  Может
быть, сама трава научит тебя ей.
     Дон Хуан отмерил пригоршню жира,  бросил  его  в  горшок,  содержащий
высохшую смесь, и соскоблил жир, оставшийся на ладони, о край  горшка.  Он
велел мне растереть содержимое, пока оно  не  будет  полностью  равномерно
перемешано.
     Я взбивал смесь в течение почти трех часов. Дон Хуан время от времени
смотрел на нее и решал, что она еще  не  готова.  Наконец,  он,  казалось,
удовлетворился.
     Воздух,  взбитый  в  пасту,  придавал  ей  светло-серую   окраску   и
консистенцию желе. Он повесил горшок под крышей, рядом с  другим  горшком.
Он сказал, что собирается оставить его здесь до следующего дня, потому что
приготовление этой второй порции требует двух дней. Он велел мне ничего не
есть все время. Я могу пить воду, но не должен принимать никакой пищи.
     На следующий день, в четверг, 1-го июля, дон Хуан  велел  мне  четыре
раза осаждать горячей водой корень. К  последнему  разу,  когда  я  сливал
верхнюю воду, стало уже довольно темно. Мы сели на  веранде.  Он  поставил
обе чаши перед собой. Экстракт корня  составлял  чайную  ложку  беловатого
крахмала. Он положил его в чашку и добавил воды. Он покрутил чашку в руке,
чтобы растворить субстанцию, а затем вручил ее  мне.  Я  быстро  выпил,  а
затем поставил чашку на пол и откинулся назад.
     Сердце у меня начало колотиться, я чувствовал, что  не  могу  дышать.
Дон Хуан велел мне, как само собой разумеющееся, снять с себя всю  одежду.
Он  взял  костяную  палочку  и  начертил  две  горизонтальные   линии   на
поверхности пасты, разделив таким образом, содержимое чашки на три  равные
части. Затем, начиная от центра, верхней  линии,  он  провел  вертикальную
линию вниз, разделив содержимое уже на пять частей. Он  указал  на  нижнюю
правую часть и сказал, что это для моей левой стопы, район над ней  -  для
моей левой ноги. Верхняя самая крупная часть - для моих  половых  органов.
Следующая часть внизу с левой стороны - для моей правой ноги, и часть  над
ней  -  для  моей  правой  стопы.   Он   велел   положить   часть   пасты,
предназначенной для моей левой стопы на подошву и хорошенько растереть ее.
Затем он указал мне положить  следующие  части  пасты  на  всю  внутреннюю
сторону моей левой ноги, на половые органы,  вниз  по  внутренней  стороне
моей правой ноги и, наконец, на подошву моей правой ноги.
     Я последовал его указаниям. Паста  была  холодной  и  имела  особенно
сильный запах. Когда я кончил накладывать ее, я  выпрямился.  Запах  смеси
попал ко мне в ноздри. Он душил меня. Он был  подобен  какому-то  газу.  Я
буквально задыхался  от  него.  Я  попытался  дышать  через  рот  и  хотел
заговорить с доном Хуаном, но не смог.
     Дон Хуан продолжал смотреть на меня. Я сделал шаг к  нему.  Мои  ноги
были резиновые и длинные, чрезвычайно  длинные.  Я  сделал  еще  шаг.  Мои
колени пружинили, как ходули. Они вздрагивали и вибрировали,  и  сжимались
эластично. Я  двинулся  вперед.  Движение  моего  тела  было  медленным  и
трясущимся, это походило на дрожь вперед и вверх, я взглянул вниз и увидел
сидящего под собой дона Хуана. Далеко внизу от меня. Инерция пронесла меня
вперед на один шаг, который был еще даже более  эластичен  и  длинен,  чем
предыдущие. И тут я взлетел.
     Я помню, что один раз я опустился, затем я оттолкнулся обеими ногами,
прыгнул назад и заскользил на спине. Я  видел  черное  небо  над  собой  и
облака, проносящиеся мимо меня. Я дернулся телом  так,  чтобы  можно  было
смотреть вниз. Я видел темную массу гор. Моя скорость была необычайна. Мои
руки  были  прижаты  к  обеим  бокам.   Моя   голова   была   направляющим
приспособлением.  Если  я  держал  ее   откинутой   назад,   то   совершал
вертикальные круги. Я изменял направление, поворачивая в сторону голову.
     Я наслаждался такой свободой и скоростью, каких  я  никогда  не  знал
раньше. Волшебная темнота давала мне чувство  печали,  возможно  томления.
Было так, как будто я нашел место, к которому принадлежу, - темнота  ночи.
Я пытался смотреть вокруг, но все, что я ощутил, так это,  что  ночь  была
чудесна и в то же время содержала в себе так много силы.
     Внезапно я понял, что время опускаться, казалось, я  получил  приказ,
которому  должен  повиноваться.  И  я  начал  опускаться,   как   перышко,
маятникообразным движением. Такой тип движения заставил меня нехорошо себя
чувствовать. Движение было медленное  и  дергающееся,  как  если  бы  меня
передергивали за веревочку. Мне стало плохо. Голова моя  раскалывалась  от
боли.  Какая-то  чернота  поглотила  меня.  Я  очень  хорошо  помню   себя
погруженным в эту черноту.
     Следующее, что я помню, это  ощущение  пробуждения.  Я  был  в  своей
кровати в своей  собственной  комнате.  Я  сел.  И  картина  моей  комнаты
исчезла. Я встал. Я был наг!
     Движение вставания опять вызвало у меня тошноту. Я узнавал  понемногу
окружающую обстановку. Я был примерно в полумиле от дома дона Хуана, рядом
с тем местом, где росли его растения дурмана.
     Внезапно все стало на свои места, и я  сообразил,  что  мне  придется
идти пешком всю дорогу до дома Хуана голым. Быть лишенным  одежды  явилось
глубоким психологическим  неудобством,  но  я  никак  не  мог  решить  эту
проблему. Я подумал, что не  сделать  ли  мне  юбку  из  веток,  но  мысль
показалась нелепой, к тому  же  восход  солнца  был  неподалеку,  так  как
сумерки уже рассеялись. Я забыл о своем неудобстве и  о  своей  тошноте  и
начал идти к дому. Я был охвачен страхом, что меня заметят. Я высматривал,
нет ли впереди людей или собак,  я  пытался  бежать,  но  поранил  ноги  о
маленькие острые камешки. Я пошел медленно. Было уже очень светло. Затем я
увидел, что кто-то идет навстречу по дороге, я быстро прыгнул в кусты. Мое
положение показалось мне совершенно безвыходным.
     Только что я испытывал  невероятную  радость  полета  и  в  следующую
минуту оказался прячущимся,  раздраженным  своей  собственной  наготой.  Я
подумал о том, чтобы выпрыгнуть опять на дорогу и изо всех сил  промчаться
по дороге мимо проходящего человека. Я думал, что он  будет  так  поражен,
что к тому времени, когда он поймет, что это голый мужчина, я уже  оставлю
его далеко позади. Я все это думал, но не смел двинуться.
     Человек, идущий по  дороге,  поравнялся  со  мной  и  остановился.  Я
услышал, как он зовет меня по имени. Это был дон Хуан и  с  ним  была  моя
одежда. Когда я одевал ее, он смотрел на меня и хохотал.  Он  хохотал  так
заразительно, что я тоже начал смеяться.
     В тот же самый день,  5-го  июля  вечером,  дон  Хуан  попросил  меня
рассказать ему детали моего опыта. Так тщательно, как мог, я  изложил  ему
весь эпизод.
     - Вторая порция "травы дьявола" используется для того, чтобы  летать,
- сказал он, когда я закончил. - Сама  по  себе  паста  недостаточна.  Мой
бенефактор говорил, что это корень дает направленность и  мудрость.  И  он
является причиной полета.  Когда  ты  научишься  большему  и  будешь  чаще
принимать его для того, чтобы летать, ты  станешь  все  видеть  с  большой
ясностью. Ты сможешь летать по воздуху за сотни километров, чтобы увидеть,
что происходит в любом месте, какое тебе надо, или чтобы  нанести  роковой
удар своему врагу, находящемуся далеко от тебя. Когда ты  познакомишься  с
"травой дьявола", она научит тебя, как делать подобные вещи. Например, она
уже научила тебя, как менять направление.  Точно  также  она  научит  тебя
невообразимым вещам.
     - Подобным чему, дон Хуан?
     - Этого я  сказать  тебе  не  смогу.  Каждый  человек  различен.  Мой
бенефактор никогда не говорил мне, чему он научился. Он говорил  мне,  как
продвигаться, но никогда, что он видел. Это только для себя самого.
     - Но я все рассказываю тебе, что я видел, дон Хуан.
     - Сейчас ты это делаешь.  Позднее  не  будешь.  В  следующий  раз  ты
возьмешь "траву дьявола" совсем один, вблизи своих  собственных  растений,
потому что именно там ты приземлишься, у своих растений. Запомни это.  Вот
почему я пошел искать тебя к твоим растениям.
     Больше он ничего не сказал,  и  я  заснул.  Когда  я  поздно  вечером
проснулся, я чувствовал себя полным жизненных сил. Почему-то  я  испытывал
чувство физического удовлетворения. Я был счастлив, удовлетворен.
     Дон Хуан спросил меня:
     - Понравилась тебе эта ночь? Или она была пугающа?
     Я сказал, что ночь была восхитительной.
     - Как с твоей головной болью? Она была очень сильна?
     - Головная боль была столь же сильной, как и все остальные  ощущения.
Это была самая сильная боль, какую я только испытывал, - сказал я.
     - Удержит ли тебя это от желания попробовать силу "травы дьявола" еще
раз?
     - Я не знаю. Я не хочу этого сейчас. Но позднее, может, и  захочу,  я
действительно не знаю, дон Хуан.
     Был вопрос, который я хотел ему задать. Я знал, что он ускользнет  от
него, поэтому я ждал, когда он сам коснется этой темы: я ждал  весь  день.
Наконец, прежде чем уехать вечером, я вынужден был спросить его.
     - Я действительно летал, дон Хуан?
     - Так ты мне сказал сам. Или было не так?
     - Я знаю, дон Хуан. Я имею в виду: мое тело летало? Взлетел ли я, как
птица?
     - Ты всегда задаешь мне вопросы, на которые я не  могу  ответить?  Ты
летал. Для этого и есть вторая порция "травы  дьявола".  Когда  ты  будешь
принимать ее больше, ты научишься летать в совершенстве.  Это  не  просто.
Человек л е т а е т с помощью второй порции "травы дьявола". Это все,  что
я тебе могу сказать. То, что ты хочешь  узнать,  не  имеет  смысла.  Птицы
летают, как птицы, а человек, который принял "траву дьявола"  летает,  как
человек, принявший "траву дьявола".
     - Так же, как птица?
     - Нет, так же, как человек, принявший "траву дьявола".
     - Значит, в  действительности  я  не  летал,  дон  Хуан?  Я  летал  в
собственном воображении. Только в своем мозгу. Где было мое тело?
     - В кустах, - ответил он, но тут же снова покатился со смеха. -  беда
с тобой в том, что  ты  понимаешь  все  только  с  одной  стороны.  Ты  не
считаешь, что человек летает, и, однако же, колдун проносится тысячи  миль
в секунду, чтобы посмотреть, что там происходит.  Он  может  нанести  удар
своему врагу, находящемуся очень далеко. Так летает он или нет?
     -  Видишь  ли,  дон  Хуан,  мы  с  тобой  по-разному   ориентированы.
Предположим, ради довода, что один из моих друзей студентов был  бы  здесь
со мной, когда я принял "траву дьявола". Смог бы он увидеть меня летящим?
     - Ну, вот, опять ты со своими вопросами  о  том,  что  случилось  бы,
если... Бесполезно говорить таким образом. Если бы твой друг или кто бы то
ни было еще, примет вторую порцию травы, то все, что он сможет  сделать  -
это летать. Ну, а если он просто наблюдает за тобой, то он  может  увидеть
тебя летящим, а может и не увидеть. Это зависит от человека.
     - Но я хочу сказать, дон Хуан, что если мы с тобой смотрим на птицу и
видим ее летящей, то мы согласимся, что она летит, но если  бы  двое  моих
друзей видели меня летящим, как я это делал прошлой ночью, то  согласились
бы они, что я лечу?
     - Ну, они могли бы согласиться. Ты согласен с тем, что птицы  летают,
потому что видел их летящими. Полет обычен для птиц. Но ты не  согласишься
с другими вещами, которые птицы делают, потому что ты  не  видел  никогда,
что они их делают. Если твои друзья знали  о  людях,  летающих  с  помощью
"травы дьявола", тогда они согласились бы.
     - Давай я скажу это по-другому, дон Хуан. Я хочу сказать, что если  я
привяжу себя к скале тяжелой цепью, то я стану летать точно так же, потому
что мое тело не участвует в этом полете.
     Дон Хуан взглянул на меня недоверчиво.
     - Если ты привяжешь себя к скале, - сказал он, - то я боюсь, что тебе
придется летать, держа скалу с ее тяжелой цепью.



                                    7

     Сбор составных частей и подготовка их для курительной смеси составили
годовой цикл. В первый год дон Хуан учил меня процедуре.  В  декабре  1962
года, на второй год, когда цикл был возобновлен, дон Хуан просто руководил
мной, я собирал составные части сам, приготовил их и отложил до следующего
года.
     В декабре 1963 года новый цикл начался в третий раз. Дон  Хуан  тогда
показал мне, как объединять высушенные составные части  смеси,  которые  я
собрал и приготовил годом раньше. Он положил курительную смесь в небольшой
кожаный мешочек. И мы опять взялись за сбор различных составных частей  на
следующий год.
     Дон Хуан редко упоминал "дымок" в течение года,  который  промелькнул
между сборами. Однако, каждый раз, когда я приезжал навещать его, он давал
мне подержать свою трубку, и процедура "знакомства" с трубкой  развивалась
так, как он ее описал. Он клал мне трубку в руки постепенно.  Он  требовал
абсолютной и тщательной моей концентрации на этом  действии  и  давал  мне
совершенно исчерпывающие указания. Любая небрежность с трубкой, сказал он,
неизбежно приведет к его или к моей смерти.
     Как только закончился третий цикл сбора  и  приготовления,  дон  Хуан
начал говорить, в первый раз за более, чем годовой период, о дымке, или об
о_л_л_и_.

     23 декабря 1963 года.
     Мы возвращались на машине к его дому после сбора желтых  цветков  для
смеси. Они были одной из необходимых частей. Я  сделал  замечание,  что  в
этом году мы не следуем тому примеру в сборе составных частей, которому мы
следовали в прошлом году. Он засмеялся и сказал, что  дымок  не  поддается
настроениям или обидам, как "трава дьявола". Для дымка  не  важен  порядок
сбора ингредиентов; все, что  требовалось,  так  это  то,  чтобы  человек,
употребляющий смесь, был аккуратен и точен.
     Я спросил дона Хуана, что мы  будем  делать  со  смесью,  которую  он
приготовил и отдал мне на хранение.  Он  ответил,  что  эта  смесь  моя  и
добавил, что мне надо воспользоваться ею  как  можно  скорее.  Я  спросил,
сколько ее требуется каждый раз. Небольшой мешочек, который  он  мне  дал,
содержал примерно втрое больше, чем содержит небольшая пачка табака.
     Он сказал, что мне надо использовать содержимое мешочка за один  год,
а сколько мне будет нужно каждый отдельный раз при курении - так  это  мое
личное дело.
     Я захотел узнать, что случится, если я не использую весь мешочек. Дон
Хуан сказал, что ничего не случится,  дымок  ничего  не  требует.  Сам  он
больше не нуждается в курении и все же он каждый год приготавливает  новую
смесь. Затем он поправился и сказал, что ему редко бывает нужно курить.  Я
спросил, что он делает с неиспользованной смесью, но  он  не  ответил.  Он
сказал, что смесь уже нехороша, если  не  использована  в  течение  одного
года.
     В этой точке мы вступили в большой спор. Я неправильно  выразил  свой
вопрос, и его ответы казались неясными. Я хотел знать, потеряет  ли  смесь
свои галлюциногенные свойства или силу  через  год,  делая  таким  образом
годовой цикл необходимостью, но он настаивал, что смесь через любое  время
не теряет свои свойства. Единственное, что происходит, - сказал он, -  что
человеку она больше не нужна, так как он сделал  новый  запас.  Ему  нужно
избавиться от неиспользованной старой  смеси  особым  образом,  который  в
данный момент дон Хуан не хотел мне открыть.

     24 декабря 1963 года.
     - Ты сказал, дон Хуан, что тебе более не нужно курить?
     - Да, потому что дымок - мой о_л_л_и_, мне не нужно больше курить.  Я
могу вызвать его в любое время и в любом месте.
     - Ты хочешь сказать, что он приходит к тебе даже, если ты не куришь?
     - Я имею в виду, что я прихожу к нему свободно.
     - Смогу ли я тоже делать это?
     - Да, если тебе удастся сделать его своим о_л_л_и_.

     31 декабря 1963 года.
     Во вторник, 25 декабря, я имел первый опыт  встречи  с  о_л_л_и  дона
Хуана, дымком. Весь  день  я  крутился  вокруг  него  и  угождал  ему.  Мы
вернулись в его дом к концу дня. Я заметил, что  мы  ничего  не  ели  весь
день. Но ему совершенно не было дела до всего этого.
     Вместо этого он начал говорить мне,  что  совершенно  необходимо  для
меня познакомиться с дымком. Он сказал, что я  сам  должен  испытать  это,
чтобы понять, насколько он важен, как о_л_л_и_.
     Не давая мне возможности что-либо сказать, дон Хуан сообщил мне,  что
он собирается зажечь свою  трубку  для  меня  прямо  сейчас.  Я  попытался
разубедить его, утверждая, что я не считаю себя  готовым.  Я  сказал  ему,
что, мне кажется, я еще недостаточно долго держал трубку просто  в  руках.
Но он сказал, что  мне  осталось  мало  времени  учиться  и  мне  придется
пользоваться трубкой вскоре.
     Он вынул трубку из ее футляра и погладил ее. Я сел на пол рядом с ним
и отчаянно пытался заболеть и спасовать, сделать все,  что  угодно,  чтобы
избежать этого неизбежного круга.
     В комнате было почти  темно.  Дон  Хуан  зажег  керосиновую  лампу  и
поставил ее в угол. Обычно  лампа  поддерживала  в  комнате  относительную
полутьму, и ее желтоватый свет всегда успокаивал.
     На этот раз, однако, свет казался тусклым и  необычайно  красным,  он
нервировал. Дон Хуан развязал свой  мешок  со  смесью,  не  снимая  его  с
тесьмы, накинутой на шею. Он поднес трубку к себе вплотную, взял ее внутрь
рубашки и положил немного смеси в чашечку трубки. Он велел мне  наблюдать,
указав, что, если сколько-то смеси просыплется, то она попадет к  нему  за
рубашку.
     Дон Хуан наполнил чашечку, затем завязал мешочек одной  рукой,  держа
трубку в другой. Он  поднес  небольшое  глиняное  блюдо,  дал  его  мне  и
попросил принести угольков снаружи. Я пошел за дом и, взяв несколько углей
из печки, вернулся назад. Я чувствовал глубокое любопытство.
     Я сел рядом с доном Хуаном и подал ему блюдо. Он взглянул на  него  и
заметил, что угли слишком  большие.  Он  хотел  поменьше,  которые  войдут
внутрь чашечки трубки. Я пошел назад к печке и взял то,  что  требовалось.
Он взял новое блюдо углей и поставил его перед собой.
     Он сидел со скрещенными ногами. Взглянув на меня  уголком  глаза,  он
наклонился вперед так, что его подбородок почти коснулся углей. Он  держал
трубку в левой руке и исключительно быстрым движением правой руки  схватил
пылающий уголек и положил его в чашечку трубки. Затем он снова сел  прямо.
Держа трубку обеими руками, он поднес ее к губам и три раза пыхнул  дымом.
Он протянул руки ко мне и повелительным шепотом сказал, чтоб я взял трубку
в руки и курил.
     На секунду мне пришла мысль отказаться от трубки и  убежать,  но  дон
Хуан вновь потребовал, все еще шепотом, чтобы я взял трубку и курил.
     Я взглянул на него. Его глаза были фиксированы на мне, но его  взгляд
был дружеским, понимающим. Было ясно, что я сделал выбор  давным-давно,  и
здесь нет выбора - только делать то, что он сказал.
     Я взял трубку и чуть не уронил ее. Она была горячей. Я приложил ее ко
рту с исключительной осторожностью, так как я воображал, что ее жар  будет
невыносим на моих губах. Но я совсем не почувствовал жара.
     Дон Хуан велел мне вдохнуть. Дым затек ко  мне  в  рот  и,  казалось,
циркулировал там. Он был тяжелый. Я  чувствовал,  что  как  будто  у  меня
полный рот дроби. Сравнение пришло мне на ум, хотя  я  никогда  не  держал
дроби во рту. Дым был подобен ментолу, и во  рту  у  меня  внезапно  стало
холодно. Это было освежающее ощущение.
     - Еще! Еще! - услышал я шепот дона Хуана.
     Я почувствовал, что дым свободно  просачивается  внутрь  моего  тела,
почти без моего контроля. Мне больше  не  нужно  было  подталкиваний  дона
Хуана. Механически я продолжал вдыхать.
     Внезапно дон Хуан наклонился и взял у меня из рук трубку.  Он  вытряс
пепел на блюдо с углями очень осторожно, затем послюнил палец  и  покрутил
им в чашечке, прочищая бока. Несколько раз он продул  мундштук.  Я  видел,
как он положил трубку обратно в  ее  чехол.  Его  действия  привлекли  мой
интерес.
     Когда он почистил трубку и убрал ее, он  уставился  на  меня,  и  тут
только я почувствовал, что все мое тело онемело и стало ментолизированным.
Все лицо отяжелело и челюсти блестели. Я не мог удержать рот закрытым,  но
потока слюны не было. Рот мой горел от сухости, и все же я  не  чувствовал
жажды. Я начал ощущать необычайное тепло по  всей  голове.  Холодный  жар!
Дыхание, казалось, разрывало ноздри и  верхнюю  губу  каждый  раз,  как  я
вдыхал. Но оно не обжигало. Оно жгло, как кусок льда.
     Дон Хуан сидел рядом со мной справа и, не двигаясь,  держал  чехол  с
трубкой прижатым к полу, как бы  удерживая  его  силой.  Мои  ладони  были
тяжелыми. Мои руки ломило, они оттягивали плечи вниз. Нос у  меня  тек.  Я
вытер его тыльной стороной ладони, и моя верхняя губа была стерта. Я вытер
лицо и стер с него все мясо! Я таял! Я чувствовал себя так,  как  если  бы
моя плоть действительно таяла. Я вскочил на ноги и попытался ухватиться за
что-нибудь, за что угодно, что могло бы поддержать меня. Я испытывал ужас,
какой никогда не испытывал раньше.
     Я схватился за столб, который был у дона Хуана в  центре  комнаты.  Я
стоял там секунду, затем я повернулся взглянуть на него. Он все еще  сидел
неподвижно, держа свою трубку и глядя на меня. Мое дыхание было болезненно
горячим (или холодным?). Оно душило меня. Я наклонил голову, чтобы дать ей
отдохнуть на столбе, но, видимо, я промахнулся, и  моя  голова  продолжала
наклоняться, пройдя ту точку, где был столб. Я остановился, когда уже чуть
не упал на пол. Я выпрямился, когда столб был тут, перед моими глазами.  Я
снова попытался прислонить к нему голову. Я старался управлять собой и  не
отклоняться и держал глаза открытыми, наклоняясь вперед,  чтобы  коснуться
столба лбом. Он был в нескольких дюймах от моих глаз, но когда  я  положил
голову на него, то у меня было крайне странное ощущение,  что  моя  голова
прошла прямо сквозь столб. В отчаянных  попытках  разумного  объяснения  я
решил, что мои глаза искажают расстояние и что столб, должно быть, от меня
где-нибудь метрах в трех, хотя я его и вижу прямо  перед  собой.  Тогда  я
принял логический, разумный метод  определить  местонахождение  столба.  Я
начал двигаться боком вокруг него шаг за шагом. Мой довод был в том,  что,
двигаясь таким образом вокруг столба,  я,  пожалуй,  смогу  сделать  круг,
более чем 1.5 метра в диаметре, если столб был действительно в 10 футах от
меня, то есть вне досягаемости моей руки, то придет момент, когда я буду к
нему спиной. Я считал, что  в  этот  момент  столб  исчезнет,  так  как  в
действительности он будет сзади от меня.
     Я начал крутить вокруг столба, но он все время оставался у меня перед
глазами. В отчаянии и замешательстве, я схватил его обеими руками, но  мои
руки  прошли  сквозь  него.  Я  схватил  воздух.  Я  тщательно   рассчитал
расстояние между собой  и  столбом.  По-моему,  тут  было  полтора  метра.
Некоторое время я играл с восприятием  расстояния,  поворачивая  голову  с
боку на бок  по  очерели  фокусируя  каждый  глаз  то  на  столбе,  то  на
окружающем его.
     Согласно моему восприятию расстояния, столб определенно и  несомненно
был  передо  мной,  примерно  в  полутора  метрах.  Протянув  руки,  чтобы
предохранить голову, я изо всех сил бросился на него. Ощущение было тем же
самым: я прошел сквозь столб. На этот раз я грохнулся на пол.
     Я снова встал, вставание было, пожалуй, наиболее  необычным  из  всех
действий, которые я когда-либо делал. Я  поднял  себя  мыслью!  Для  того,
чтобы встать, я не пользовался мышцами и скелетной системой, как я  привык
делать, потому что я больше не имел над ними контроля. Я понял это  в  тот
момент, когда упал на пол. Но мое любопытство к столбу было столь сильным,
что я мыслью поднял себя наподобие рефлекторного действия. И прежде, чем я
полностью понял, что я не могу больше двигаться, я уже поднялся.
     Я позвал дона Хуана на помощь. Один раз я даже взвыл в полный  голос,
но дон Хуан не двинулся. Он продолжал искоса смотреть на меня, как если бы
ему не хотелось повернуть голову, чтобы взглянуть на меня прямо. Я  сделал
шаг к нему, но вместо того, чтобы двигаться вперед,  я  качнулся  назад  и
упал на стену. Я знал, что столкнулся с ней спиной, но  она  не  ощутилась
твердой: я был погружен в мягкую  губкообразную  субстанцию,  -  это  была
стена. Мои руки были расставлены в  стороны,  и  медленно  все  мое  тело,
казалось, тонуло в стене. Я мог только смотреть  вперед,  в  комнату.  Дон
Хуан все еще смотрел на меня, но он не сделал никаких попыток помочь  мне.
Я сделал сверхусилие, чтобы выдернуть свое тело  из  стены,  но  оно  лишь
тонуло все  глубже  и  глубже.  В  неописуемом  ужасе  я  чувствовал,  что
губкообразная стена смыкается на моем лице. Я попытался закрыть глаза,  но
они не закрывались.
     Я не помню, что еще случилось.  Внезапно  дон  Хуан  оказался  передо
мной, мы были в соседней комнате. Я видел  его  стол  и  горячую  глиняную
печь. Уголком глаза я различил ограду за домом. Я все еще мог видеть очень
ясно. Дон Хуан принес керосиновую лампу и повесил ее в центре  комнаты.  Я
попытался посмотреть в  другую  сторону,  но  мои  глаза  смотрели  только
вперед. Я не мог ни различить, ни почувствовать ни одну из  частей  своего
тела. Мое дыхание было неощутимо. Но мысли мои были исключительно  ясными.
Я ясно сознавал все, что происходило передо мной. Дон Хуан подошел ко мне,
и моя ясность мысли закончилась. Что-то, казалось,  остановилось  во  мне,
мыслей больше не было.
     Я увидел, что дон Хуан подходит ко  мне  и  ненавидел  его.  Я  хотел
разорвать его на части. Я мог бы убить его тогда,  но  не  мог  двинуться.
Сначала я чувствовал неясное давление на голову,  но  оно  также  исчезло.
Оставалась еще одна вещь - всепоглощающая злоба на дона Хуана. Я видел его
всего в  каких-то  нескольких  дюймах  от  себя.  Я  хотел  рвать  его.  Я
чувствовал, что рычу. Что-то во мне начало содрогаться.
     Я услышал, что дон Хуан говорит со  мной.  Его  голос  был  мягким  и
успокаивающим, и я чувствовал бесконечное  удовольствие.  Он  подошел  еще
ближе и стал читать испанскую колыбельную:
     "леди св. Анна, почему дитя плачет? Из-за яблока, что оно потеряло. Я
дам тебе одно. Я дам тебе два. Одно для ребенка, одно - для тебя".
     Теплота охватила меня. Это была теплота сердца и чувств.  Слова  дона
Хуана были далеким эхом. Они поднимали далекие воспоминания детства.
     Ненависть,  которую  я  перед  тем  чувствовал,  исчезла.   Неприязнь
сменилась на притягивающую радостную любовь к дону Хуану. Он сказал, что я
должен стараться  не  спать,  что  у  меня  нет  больше  тела,  и  я  могу
превратиться во что угодно, во что захочу. Он отступил  назад.  Мои  глаза
были на нормальном уровне, как если бы я стал рядом с ним. Он вытянул руки
перед собой и велел мне войти в них.
     То ли я двинулся вперед, то ли он подошел ближе ко мне. Его руки были
почти на моем лице - на моих глазах, хотя я их не чувствовал.
     - Зайди ко мне в грудь, - услышал я, как он сказал.
     Я почувствовал, что я поглощаю его. Это было то  же  самое  ощущение,
что  и  губкообразность  стены.  Затем  я   слышал   только   его   голос,
приказывающий мне смотреть и видеть.
     Его я больше не мог различать. Мои глаза были, очевидно, открыты, так
как я видел вспышки света на красном фоне. Это было, как если б я  смотрел
на свет через сомкнутые веки. Затем мои мысли стали убывать в количестве и
интенсивности и исчезли совсем. Было лишь осознание счастья.
     Я  не  мог  различить  каких-либо  изменений  освещения.   Совершенно
внезапно я был вытолкнут на поверхность.  Я  определенно  чувствовал,  что
меня откуда-то подняли. И я был свободен двигаться с огромной скоростью  в
воде или в воздухе. Я плавал, как угорь. Я извивался и крутился, взмывал и
опускался по желанию. Я чувствовал, как холодный ветер дует повсюду вокруг
меня, и я начал парить, как перышко, вперед и назад, туда и сюда,  вниз  и
вниз, и вниз, и вниз.

     28 декабря 1963 года.
     Я проснулся вчера во второй половине дня.  Дон  Хуан  сказал,  что  я
мирно проспал почти двое суток. У меня была тяжесть в голове. Я выпил воды
и мне стало очень  нехорошо.  Я  чувствовал  себя  усталым,  исключительно
усталым, и после еды я опять лег спать.
     Сегодня я уже чувствовал  себя  полностью  отдохнувшим.  Мы  с  доном
Хуаном говорили о моем опыте с маленьким дымком. Думая, что он хочет, чтоб
я рассказал ему всю историю так же,  как  я  делал  это  всегда,  я  начал
описывать свои впечатления, но он остановил меня, сказав, что это ненужно.
Он сказал мне, что в действительности я ничего не сделал  и  что  я  сразу
уснул, поэтому и говорить не о чем.
     - Но как насчет того, что я чувствовал? Разве это совсем не важно?  -
настаивал я.
     - Нет. Не с дымком. Позднее, когда ты  научишься  путешествовать,  мы
поговорим. Когда ты научишься проникать внутрь предметов.
     - Разве действительно проникают внутрь предетов?
     - разве ты не помнишь? Ты проник с_к_в_о_з_ь эту стену?
     - Я думаю, что в действительности я сошел с ума.
     - Нет, ты не сошел с ума.
     - Я вел себя так же, как ты, дон Хуан, когда ты курил впервые?
     - Нет, это было не так. У нас разные характеры.
     - Как ты себя вел?
     Дон Хуан не ответил. Я перефразировал вопрос и задал его снова. Но он
сказал, что не помнит своих впечатлений и что мой вопрос равносилен  тому,
что спрашивать у старого рыбака, какие у него были впечатления,  когда  он
удил впервые. Он сказал, что дымок, как о_л_л_и_, уникален, и  я  напомнил
ему, что он также говорил,  что  мескалито  уникален.  Он  настаивал,  что
каждый из них уникален, но что они различаются качественно.
     - Мескалито - защитник, потому что он разговаривает с тобой  и  может
направлять твои поступки, - сказал он. Мескалито учит  правильному  образу
жизни. И ты можешь видеть его, потому что он вне  тебя.  Дымок  же  -  это
о_л_л_и_. Он изменяет тебя и дает тебе  силу,  не  показывая  даже  своего
присутствия. С ним нельзя говорить.  Но  ты  знаешь,  что  он  существует,
потому что он убирает твое тело и делает тебя легким, как воздух. И все же
ты никогда не видишь его. Но он  тут  и  дает  тебе  силу  для  совершения
невообразимых дел, такую же, как и когда убирает твое тело.
     - Я действительно чувствовал, что потерял свое тело, дон Хуан.
     - Ты терял.
     - Ты имеешь в виду, что у меня действительно не было тела?
     - Что т ы с а м думаешь?
     - Ну, я не знаю. Все, что я могу сказать тебе,  так  это  то,  что  я
чувствовал.
     - Все это и есть в реальности то, что ты чувствовал.
     - Но как ты видел меня, дон Хуан? Каким я казался тебе?
     - Как я тебя видел - это не важно. Это как в тот раз, когда ты  ловил
столб. Ты чувствовал, что он не здесь,  и  ты  ходил  вокруг  него,  чтобы
убедиться,  что  он  здесь.  Но  когда  ты  прыгнул  на  него,  ты   опять
почувствовал, что в действительности его здесь нет.
     - Но ты видел меня таким, какой я сейчас, не так ли?
     - Нет! Ты не был таким, какой ты сейчас.
     - Верно. Я согласен с этим. Но у меня было мое тело, да, хотя  я  мог
его не чувствовать?
     - Нет! Проклятье! У тебя не было такого тела, как то тело, которое  у
тебя есть сейчас!
     - Что случилось в таком случае с моим телом?
     - Я думал, что ты понял: маленький дымок взял твое тело.
     - Но куда же оно ушло?
     - Откуда же, черт возьми, ты считаешь, я буду знать это?
     Бесполезно  было  упорствовать  в  попытках   получить   рациональные
объяснения. Я сказал ему, что  я  не  хочу  спорить  или  задавать  глупые
вопросы, но если я соглашусь с мыслью, что можно терять свое  тело,  то  я
потеряю свою рациональность. Он сказал, что я преувеличиваю, как обычно, и
что я теперь не теряю и не потеряю ничего из-за маленького дымка.

     28 января 1964 года.
     Я спрашивал дона Хуана, что он думает о том, чтобы  дать  попробовать
дымок кому-нибудь, кто захочет испытать такой опыт. Он  убежденно  сказал,
что дать дымок любому будет совершенно то  же  самое,  что  и  убить  его,
потому что им некому будет руководить. Я попросил  дона  Хуана  объяснить,
что он имеет в виду, он сказал, что я тут, живой и говорю  с  ним,  потому
что он вернул меня назад. Он сохранил мое тело. Без него я бы  никогда  не
проснулся.
     - Как ты сохранил мое тело, дон Хуан?
     - Ты узнаешь  об  этом  позднее,  но  ты  должен  научиться  все  это
самостоятельно. Вот почему я хочу, чтобы ты научился как  можно  большему,
пока я с тобой. Ты потерял достаточно много времени,  задавая  мне  глупые
вопросы о чепухе. Но может быть, это и не твое призвание: научиться  всему
о маленьком дымке.
     - Ну, а что же я тогда буду делать?
     -  Позволь  дымку  обучать  тебя  столькому,  сколькому  ты   сможешь
научиться.
     - Разве дымок тоже учит?
     - Конечно, он учит.
     - Он учит также, как мескалито?
     - Нет, он не такой учитель, как мескалито. Он не  показывает  тех  же
вещей.
     - Но чему же тогда учит дымок?
     - Он показывает, как обращаться с его силой и научиться принимать его
так часто, как только сможешь.
     - Твой о_л_л_и очень пугающий, дон Хуан. Это не было похоже ни на что
из того, что я испытывал ранее. Я думал, что я сошел с ума.
     По какой-то причине это была самая упорная мысль,  которая  приходила
мне в голову. Я воспринимал все с  точки  зрения  человека  испытавшего  и
другие галлюциногенные опыты, с которыми можно сравнивать, и единственное,
что мне приходило в голову, что с маленьким дымком теряешь рассудок.
     Дон Хуан рассеивал мои опасения, говоря, что то,  что  я  чувствовал,
было его невообразимой силой. И для  того,  чтобы  управлять  этой  силой,
сказал он, следует вести сильную жизнь. Идея сильной жизни включает в себя
не только подготовительный период, но и отношение  человека  ко  всем  тем
вещам после того, как он испытал первый опыт. Он  сказал,  что  дымок  так
силен, что человек может равняться с  ним  только  стойкостью.  Иначе  его
жизнь будет разбита на куски.
     Я спросил его, имеет ли дымок одинаковое воздействие на  каждого.  Он
сказал, что дымок производит трансформацию, но не в каждом.
     -  Тогда  какова  же  особая  причина,  что  дымок  произвел   особую
трансформацию во мне?
     - Это, я думаю, очень глупый вопрос. Ты  послушно  следовал  по  всем
требуемым ступенькам. Нет никакого чуда в том, что  дымок  трансформировал
тебя.
     Я еще раз попросил его рассказать о том,  как  я  выглядел.  Я  хотел
узнать о том, как я  выглядел,  так  как  мысль  о  бестелесном  существе,
которую он во мне поселил, была, понятно, невыносимой. Он сказал, что,  по
правде говоря, он боялся смотреть на меня. Он  ощущал  то  же  самое,  что
должен был чувствовать его бенефактор, когда дон Хуан курил первый раз.
     - Почему ты так боялся? Я был таким страшным? - спросил я.
     - Я никогда не видел раньше никого курящим.
     - Ты не видел, как курил твой бенефактор?
     - Нет.
     - Ты даже никогда не видел себя самого?
     - Как бы я мог?
     - Ты бы мог курить перед зеркалом.
     Он не ответил, а уставился на меня и потряс головой. Я опять  спросил
его, возможно ли смотреть в зеркало. Он сказал, что это было бы  возможно,
хотя и бесполезно,  так  как,  пожалуй,  умрешь  от  испуга,  если  не  от
чего-нибудь еще.
     Я спросил:
     - Тогда, значит, выглядишь устрашающе?
     - Всю свою жизнь я гадал об этом, - сказал  он,  -  и  все  же  я  не
спрашивал и не глядел в зеркало, я даже не думал об этом.
     - Но как же я тогда смогу узнать?
     - Тебе надо будет ждать, так как я ждал, пока ты  не  передашь  дымок
кому-нибудь еще; конечно, если  ты  когда-нибудь  освоишь  его.  Тогда  ты
увидишь, как при этом выглядит человек. Таково правило.
     - Что будет, если я буду курить перед  фотокамерой  и  сделаю  снимок
самого себя?
     - Я не знаю. Вероятно, дымок обратится против тебя. Но  мне  кажется,
ты находишь его столь безобидным, что считаешь, что с ним можно играть.
     Я сказал ему, что я не собираюсь играть, но ранее он говорил мне, что
дымок не требует определенных шагов и, я думаю,  не  будет  вреда  в  том,
чтобы хотеть узнать, как ты выглядишь. Он поправил меня,  сказав,  что  он
имел в виду отсутствие необходимости в  определенном  порядке  действий  с
дымком в отличие от действий с "травой  дьявола";  все,  что  требуется  с
дымком, - сказал он, - так это правильное отношение. С этой  точки  зрения
следует быть точным в соблюдении правил. Он привел мне  пример,  объяснив,
что не имеет значения, какая из составных частей курительной смеси собрана
первая,  если  количество  соблюдено  правильно.  Я  спросил,   будет   ли
какой-нибудь вред, если я  расскажу  другим  о  том,  что  я  испытал.  Он
ответил, что  есть  два  секрета,  которые  не  должны  раскрываться:  как
приготовить  курительную  смесь  и  как   возвращаться.   Все   остальное,
относящееся к этому предмету, не представляет важности.



                                    8

     Моя последняя встреча с мескалито  была  серией  из  четырех  сессий,
которая заняла четыре дня подряд.  Дон  Хуан  назвал  эту  длинную  сессию
м_и_т_о_т_.
     Это была пейотная церемония для пейтлерос и учеников. Там было четыре
старика,  примерно  в  возрасте  дона   Хуана,   один   из   которых   был
руководителем, и пятеро молодых людей, включая меня. Церемония имела место
в штате чиъ уаъ уа в мексике вблизи границы с техасом. Она  заключалась  в
пении  и  приеме  пейота  ночами.  Днем  женщины,  которые  находились  за
пределами  места  церемонии,  снабжали  каждого  мужчину  водой,  и   лишь
символическое количество пищи съедалось каждый день.

     Суббота, 12 сентября 1964 года.
     В течение первой ночи церемонии, 3 сентября, я съел восемь батончиков
пейота. Они не оказали на меня воздействия, или же, если и оказали, то оно
было очень слабым. Всю ночь я держал глаза закрытыми - так мне было легче.
Я не заснул и не устал. К самому концу сессии пение стало необычайным.  На
короткий момент я почувствовал подъем и  хотел  плакать,  но  когда  песня
окончилась, чувство исчезло.
     Мы все поднялись и вышли наружу. Женщины  дали  нам  воды,  некоторые
полоскали ею горло, другие пили. Мужчины не разговаривали  совершенно,  но
женщины болтали и смеялись весь  день.  Ритуальная  пища  была  роздана  в
полдень. Это были поджаренные зерна.
     На заходе солнца 4-го сентября началась вторая сессия.  Ведущий  спел
свою пейотную песню, и цикл пения и  принятия  пейота  начался  опять.  Он
закончился утром, когда каждый пел свою пейотную песню в унисон с другими.
     Когда я вышел, я не заметил такого большого количества женщин, как  в
предыдущий день. Кто-то дал мне воды, но меня больше не  интересовало  то,
что меня окружало. Я также съел восемь батончиков, но эффект был уже иной.
Должно быть, шло уже к концу сессии, когда пение сильно ускорилось, и  все
пели одновременно. Я ощутил, что кто-то  или  что-то  снаружи  дома  хочет
войти. Я не мог сказать, было ли пение  для  того,  чтобы  "помешать  ему"
ворваться или же для того, что "заманить его" внутрь.
     Я был единственным, кто не имел песни. Все, казалось, поглядывали  на
меня вопросительно, особенно молодежь. Меня это  раздражало,  и  я  закрыл
глаза. Тогда  я  почувствовал,  что  могу  много  лучше  воспринимать  все
происходящее  с  закрытыми  глазами.  Эта  мысль  захватила  мое  внимание
полностью. Я закрыл глаза и увидел людей перед собой. Я открыл глаза  -  и
картина не изменилась. Окружающее было  для  меня  совершенно  одинаковым,
были ли мои глаза открыты или закрыты.
     Внезапно  все  исчезло  или  стерлось;  и  на  этом  месте   возникла
человекоподобная фигура мескалито, которую я видел двумя годами раньше. Он
сидел поодаль, в профиль ко мне. Я не отрываясь смотрел на него, но он  на
меня не взглянул и ни разу даже не повернулся.
     Я считал, что делаю что-то неправильно,  что-то,  что  держит  его  в
стороне. Я поднялся и подошел к нему,  чтобы  спросить  его  об  этом,  но
движение рассеяло картину. Она начала таять, и на нее стали  накладываться
фигуры людей, с которыми я находился. Снова я услышал громкое исступленное
пение.
     Я пошел в соседние кусты и немного прошелся. Все предметы  выделялись
очень ясно. Я отметил, что могу видеть в темноте, но на этот раз  это  для
меня имело очень  мало  значения.  Важным  был  вопрос,  почему  мескалито
избегает меня?
     Я возвратился, чтобы присоединиться к группе, но  когда  я  собирался
войти в дом, я услышал погромыхивание  и  почувствовал  сотрясение.  Земля
тряслась. Это был тот же самый звук, который я слышал  в  пейотной  долине
два года назад.
     Я снова побежал в кусты. Я знал,  что  мескалито  здесь  и  собирался
найти его. Но его там не  было.  Я  прождал  до  утра  и  присоединился  к
остальным как раз перед концом сессии.
     Обычная процедура повторилась и на третий день. Я не устал, но  после
обеда я спал.
     Вечером, в субботу, 5-го сентября, старик  запел  свою  песню,  чтобы
начать цикл заново. За эту сессию я разжевал только  один  батончик  и  не
прислушивался ни к  одной  из  песен,  и  не  уделял  внимания  ничему  из
происходящего.  С  самого  первого   момента   все   мое   существо   было
сконцентрировано на одной точке. Я знал,  что  отсутствует  что-то  ужасно
важное для моего благополучия. Пока люди пели, я громким голосом  попросил
мескалито научить меня песне.  Мои  просьбы  смешались  с  громким  пением
людей. Тотчас же я в своих ушах услышал песню. Я повернулся, сел спиной  к
остальной группе и слушал. Я слышал слова и  мотив  опять  и  опять.  И  я
посторял их, пока не выучил песню. Это была  длинная  песня  на  испанском
языке. Затем я несколько раз пропел ее группе, а вскоре после этого  новая
песня послышалась мне в ушах. К  утру  я  пропел  обе  песни  бесчисленное
количество раз. Я чувствовал себя обновленным, окрепшим.
     Посл того, как нам была дана вода, дон Хуан дал мне мешок, и  все  мы
пошли   в  холмы...   Это  был   длинный  изматывающий   путь   на  низкое
плоскогорье...  Там я  увидел  несколько  растений пейота.  Но по какой-то
причине  я  не  хотел  смотреть  на  них.  После  того,  как  мы пересекли
плоскогорье, наша группа разбилась. Мы с доном Хуаном пошли назад, собирая
батончики пейота точно так же,  как в прошлый раз, когда я помогал ему. Мы
вернулись к концу дня. Вечером ведущий открыл цикл опять.  Никто не сказал
ни  единого  слова,  но  я  совершенно  твердо  знал,  что  это  последняя
встреча...  На  этот  раз  старик  спел  новую  песню.  Сетка  со  свежими
батончиками пейота пошла по кругу.  Это был первый раз, когда я попробовал
свежий батончик.  Он был сочным,  но жевать его было трудно.  Он напоминал
твердый зеленый фрукт,  и был острее и более горьким, чем сухие батончики.
Лично я нашел свежий пейот бесконечно более живым.
     Я съел 14 батончиков. Я тщательно жевал их. Последний я  не  закончил
жевать, потому  что  услышал  знакомое  погромыхивание,  которое  отмечало
присутствие мескалито. Все исступленно запели, и я знал, что  дон  Хуан  и
все остальные действительно услышали этот шум. Я отказывался  думать,  что
их реакция была ответом на знак, поданый одним из них,  просто  для  того,
чтобы обмануть меня.
     В этот момент я чувствовал, что  огромная  волна  мудрости  поглощает
меня. Предложения, с которыми я играл в течение трех лет,  уступили  место
определенности. Мне потребовалось три года для того,  чтобы  понять,  что,
что бы там ни содержалось в кактусе, оно ничего общего не имеет  лично  со
мной, с возможностью существовать самому по себе, на просторе, я узнал это
тогда.
     Я лихорадочно пел до тех пор, пока уже не смог произносить  слова.  Я
чувствовал, как будто мои песни были внутри моего тела  и  сотрясали  меня
непроизвольно; мне нужно было выйти и найти мескалито, или же я  взорвусь.
Я пошел в сторону пейотного поля. Я продолжал петь свою песню. Я знал, что
они индивидуально мои - неоспоримое доказательство моей единственности.  Я
ощущал каждый из своих  шагов.  Они  отдавались  от  земли  эхом;  их  эхо
продуцировало неописуемую эйфорию от существования человеком.
     Каждое из растений пейота на поле сияло голубоватым мерцающим светом.
Одно растение светилось очень ярко. Я сел перед ним  и  спел  свою  песню.
Когда я пел, из растения вышел мескалито:  та  же  самая  человекоподобная
фигура, которую я видел раньше. Он посмотрел на меня.
     С большим (для человека моего темперамента) выражением я  пропел  ему
мои песни. Были еще звуки флейт или ветра, знакомые музыкальные колебания.
Он, казалось, сказал также, как и два года назад:
     "Что ты хочешь?"
     Я говорил очень громко. Я сказал, что знаю, что в моей жизни и в моих
поступках чего-то не хватает, но я не могу обнаружить, что  это  такое.  Я
просил его сказать мне, что со мной не так, а также просил его сказать мне
свое имя, чтобы я мог позвать его, когда буду нуждаться в нем.
     Он взглянул на меня, удлинил свой  рот,  как  тромбон,  пока  тот  не
достиг моего уха и сказал мне свое имя.
     Внезапно  я  увидел  своего  собственного  отца,   стоящего   посреди
пейотного поля, но поле исчезло и сцена переместилась в  мой  старый  дом,
дом моего детства. Мы с отцом стояли у фигового  дерева.  Я  обнял  своего
отца и поспешно стал ему говорить о том, чего я  никогда  не  мог  сказать
ему. Каждая из моих мыслей была цельной, законченно и уместной. Было  так,
как будто у нас действительно не было времени, и нам  нужно  было  сказать
все сразу.
     Я говорил ему потрясающие вещи о моих чувствах по отношению  к  нему,
то есть, что при обычных обстоятельствах я никогда не смог  бы  произнести
вслух.
     Мой отец не говорил, он просто слушал, а  затем  был  утянут  куда-то
прочь. Я снова был один и плакал от раскаяния и печали.
     Я  шел  через  пейотное  поле,  называя  имя,  которому  научил  меня
мескалито. Что-то выделилось из  странного  звездного  света  из  растения
пейота. Это был длинный сияющий объект - палка света величиной с человека.
На момент он осветил все  поле  интенсивным  желтоватым  или  цвета  амбры
светом, затем он ощарил все небо  наверху,  создав  грандиозное  волшебное
зрелище. Я думал, что ослепну, если буду  продолжать  смотреть.  Я  закрыл
глаза и спрятал лицо в ладонях.
     У меня было ясное знание, что мескалито велит  мне  съесть  еще  один
батончик пейота. Я подумал: "я не смогу этого сделать, так как у меня  нет
ножа, чтобы его срезать". - "Съешь его прямо с земли", - сказал он мне тем
же странным способом. Я лег  на  живот  и  нашел  верхушку  растения.  Оно
наполнило каждый уголок моего тела теплотой и прямотой.  Все  было  живым.
Все имело существование и сложные детали, и  в  то  же  время  было  таким
простым. Я был повсюду, я мог видеть вверху и внизу, и вокруг себя в отдно
и то же время.
     Это особенное  чувство  длилось  довольно  долго,  чтобы  я  мог  его
осознать. Затем оно сменилось на давящий страх, страх,  который  навалился
на меня внезапно, но овладел мной как-то быстро. Сначала мой чудесный  мир
тишины был разбит звуками, но мне не было до этого дела. Затем звуки стали
громче и непрерывными, как если бы они надвигались на меня. И постепенно я
потерял чувство  плавания  в  мире  недифференцированном,  безразличном  и
прекрасном. Эти звуки стали гигантскими шагами. Что-то громадное дышало  и
ходило вокруг меня. Я считал, что  оно  охотится  за  мной.  Я  побежал  и
спрятался под валун и попытался оттуда определить, что преследует меня.  В
один из моментов я выполз из своего убежища, чтобы взглянуть, и кто бы  ни
был мой преследователь, но он не бросился на меня.
     Он был подобен гигантскому широкому слизню, и  он  упал  на  меня.  Я
думал, что его вес раздавит меня, но обнаружил себя в какой-то выбоине или
пещере. Я видел, что слизень не покрыл всей поверхности земли вокруг меня.
Под валуном остался кусочек свободной почвы. Я  начал  заползать  туда.  Я
видел огромные  капли  жидкости,  капающие  со  слизня.  Я  знал,  что  он
"секретирует" пищеварительную кислоту, чтобы растворить меня. Капля  упала
на мою руку, я пытался стереть кислоту землей и прикладывал к руке  слюну,
продолжая закапываться. В один из моментов я почти начал испаряться.
     Меня вытаскивали к свету. Я думал,  что  слизень  растворил  меня.  Я
смутно заметил свет, который становился все ярче. Он вырывался  из  земли,
пока, наконец, не выпрямился в то, в чем я узнал солнце,  выходящее  из-за
горизонта. Медленно  я  начал  восстанавливать  свои  обычные  чувственные
процессы. Я лег на живот, положив подбородок на сложенную  руку.  Растение
пейота передо мной опять начало светиться, и прежде, чем я  успел  повести
глазами, снова вырвался длинный свет. Он навис  надо  мной.  Я  сел.  Свет
прикоснулся ко всему моему  телу  спокойной  силой,  а  затем  скатался  и
скрылся из виду.
     Я бежал всю дорогу к тому месту, где были мужчины, которых я сотавил.
Все мы вернулись в город. Мы с доном Хуаном еще  один  день  оставались  у
дона роберто - пейотного ведущего. Все время, пока мы там были, я проспал.
Когда мы собрались  уезжать,  молодые  люди,  которые  приняли  участие  в
пейотных сессиях, подошли ко мне. Один  за  другим  они  обнимали  меня  и
застенчиво смеялись. Каждый из них представился. Я проговорил с ними  часы
обо всем, кроме пейотных встреч.
     Дон Хуан сказал, что время ехать. Молодые  люди  снова  обняли  меня.
"приезжай", - сказал один из них. "мы уже ждем тебя", - добавил другой.  Я
собирался медленно, стараясь увидеть стариков, но никого  из  них  там  не
было.

     10 сентября 1964 года.
     Рассказывая  дону  Хуану  о   пережитом,   я   всегда   придерживался
последовательности, насколько мог, шаг за шагом. Сегодня я  рассказал  ему
детали своей последней встречи с мескалито. Он внимательно слушал  рассказ
до того места, где мескалито назвал свое имя. Тут дон Хуан прервал меня.
     - Теперь ты на собственном пути, - сказал он, - защитник принял тебя.
С этого момента я буду очень малой помощью для тебя. Тебе больше  не  надо
ничего мне рассказывать о своих отношениях с ним.  Ты  теперь  знаешь  его
имя, и ни его имя, ни его с тобой дела никогда не  должны  открываться  ни
одному живому.
     Я настаивал на том, что хочу рассказать ему  все  детали  испытанного
мной, потому что для меня это не имеет смысла. Я сказал, что мне нужна его
помощь, чтобы перевести то, что я видел. Он сказал, что я могу делать  это
и сам, что для меня было  бы  лучше  думать  самому.  Я  сказал,  что  мне
интересно узнать его мнение, потому  что  мне  понадобится  слишком  много
времени, чтобы понять это самому, и я не знаю, с чего начать.
     Я сказал:
     - Возьми песни, например. Что они значат?
     - Только ты можешь это решить, - сказал он. - откуда  я  могу  знать,
что они значат. Один защитник может тебе сказать это, так же,  как  только
он мог научить тебя своим песням. Если бы я взялся объяснять тебе, что они
означают, то это было бы то же самое, что ты выучил бы чьи-то чужие песни.
     - Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан?
     - Можно сказать, что тот, кто поет  чужие  песни,  -  просто  слушает
певцов, поющих песни защитников. Лищь песни с душой - его песни и  научены
им. Остальные - это копии песен  других  людей.  Иногда  люди  бывают  так
обманчивы. Они поют чужие песни, даже не зная,  о  чем  говорится  в  этих
песнях. Я сказал, что хотел узнать, для чего поются песни. Он сказал,  что
те песни, которые я узнал, служат для вызова защитника,  и  что  я  всегда
должен пользоваться ими  вместе  с  именем,  чтобы  позвать  его.  Позднее
мескалито, вероятно, скажет мне другие песни для других  целей,  -  сказал
дон Хуан.
     Затем я спросил его, считает ли он,  что  защитник  полностью  принял
меня. Он рассмеялся, как если бы мой вопрос был  глупым.  Он  сказал,  что
защитник принял меня и подтвердил это, чтобы я понял,  дважды  показавшись
мне как свет... Казалось, на дона Хуана произвело большое впечатление, что
я увидел его свет  дважды.  Он  подчеркнул  этот  аспект  моей  встречи  с
мескалито.
     Я сказал ему, что не понимаю, как это можно быть принятым мескалито и
в то же самое время быть напуганным им.
     Очень долгое время он не отвечал. Казалось, он был в  замешательстве.
Наконец, он сказал:
     - Это так ясно. То, что он хотел сказать, так ясно,  что  я  не  могу
понять, как это непонятно тебе.
     - Все вообще еще непонятно мне, дон Хуан.
     - Нужно время, чтобы действительно увидеть,  что  мескалито  имеет  в
виду. Ты должен думать об его уроках, пока они не станут для тебя ясными.

     11 сентября 1964 года.
     Снова я настаивал на том, чтобы дон Хуан перевел мне  мои  зрительные
видения. Некоторое время он отказывался. Затем он заговорил так, как будто
мы уже вели разговор о мескалито.
     - Ты видишь, как глупо спращивать, если он подобен  лицу,  с  которым
можно разговаривать? - сказал дон Хуан. - он не похож ни на что  из  того,
что ты уже видел: он как человек, но в то же  время  не  совсем  похож  на
человека. Это трудно объяснить людям, которые о  нем  не  знают  ничего  и
хотят сразу узнать о нем все. И потом его уроки столь же волшебны,  как  и
он сам. Насколько я  знаю,  ни  один  человек  не  может  предсказать  его
поступки. Ты задаешь ему вопрос и  он  показывает  тебе  путь,  но  он  не
говорит тебе о нем, как ты и я говорим друг с другом.
     Понимаешь теперь ты, что он делает?
     - Я не думаю, что у меня есть затруднения в том,  чтобы  понять  это.
Чего я не могу понять, так это то, что это значит.
     - Ты просил его сказать тебе, что с тобой  не  так,  и  он  дал  тебе
полную картину. Здесь не может быть ошибок. Ты не можешь говорить, что  ты
не понимаешь. Это не был разговор - и все же это был он.  Затем  ты  задал
ему другой вопрос, и он ответил тебе тем же самым  способом.  Относительно
того, что он имел в виду, я  не  уверен,  что  понимаю  это,  так  как  ты
предпочел не говорить мне, какой вопрос ты ему задал.
     Я очень тщательно повторил вопросы, которые, как я помнил, я задавал:
"поступаю ли я так, как надо? На правильном ли я пути? Что мне  делать  со
своей жизнью?" дон Хуан сказал, что вопросы, которые я задал, были  только
словами. Лучше не произносить вопросы, а задавать их изнутри.  Он  сказал,
что защитник имел в виду дать мне урок, а не отпугнуть  меня,  поэтому  он
показал себя как свет дважды. Я сказал, что  все  еще  не  понимаю,  зачем
мескалито терроризировал меня, если он меня принял. Я напомнил дону Хуану,
что согласно его утверждению, быть принятым мескалито  означает,  что  его
форма бывает постоянной и не изменяется на  кошмар.  Дон  Хуан  рассмеялся
надо мной снова и сказал, что если я буду думать о вопросе, который был  у
меня в сердце, когда я разговаривал с мескалито, то я сам пойму урок.
     Думать о вопросе, который я имел "в сердце", было трудной  проблемой.
Я сказал дону Хуану, что у меня в голове было много чего. Когдя я спросил,
на правильном ли я пути, то я имел в виду: стою ли я одной ногой в том или
в этом мире. Какой из этих миров правильный. Какой курс должна  взять  моя
жизнь.
     Дон Хуан выслушал мои объяснения и заключил, что у  меня  нет  ясного
представления о мире и что мне защитник дал прекрасный и  ясный  урок.  Он
сказал:
     - Ты думаешь, что для тебя здесь имеется два мира, два пути.  Но  тут
есть  лишь  один.  Защитник  показал  тебе  это  с  невероятной  ясностью.
Единственный для тебя доступный мир - это мир людей.  И  этот  мир  ты  не
можешь по выбору покинуть. Ты человек. Защитник показал тебе мир  счастья,
где нет разницы между предметами,  потому  что  там  некому  спрашивать  о
различиях. Но это не мир людей. Защитник вытряхнул тебя оттуда и  показал,
как борется и думает человек. Это мир людей. И быть человеком - это значит
быть связанным с этим миром. Ты имеешь глупость считать, что живешь в двух
мирах, но это  только  твоя  глупость.  Кроме  одного  единственного,  нет
никакого другого мира для нас. Мы  люди  и  должны  следовать  миру  людей
удовлетворенно. Я считаю, что таков был урок.



                                    9

     Дон Хуан, казалось, хотел, чтобы я работал  с  "травой  дьявола"  как
можно больше. Эта позиция не соответствовала его органической неприязни  к
этой силе. Он объяснил это тем, что приближается  время,  когда  мне  надо
будет опять курить, и к этому времени следует получить более ясное  знание
о силе "травы дьявола".
     Он  неоднократно  предлагал  мне  по  крайней  мере  испытать  "траву
дьявола" еще одним колдовством с ящерицами.
     Я долгое время играл с этой мыслью. Спешка  дона  Хуана  драматически
увеличивалась,  пока  я  не  почувствовал  себя  обязанным  выполнить  его
требование. И однажды я принял решение поколдовать о некоторых  украденных
вещах.

     Понедельник, 28 декабря 1964 года.
     В субботу, 19 декабря, я срезал корень дурмана. Я подождал,  пока  не
стало довольно темно, чтобы исполнить свои танцы вокруг растения. За  ночь
и приготовил экстракт корня и в воскресенье, примерно в 16 часов  утра,  я
пришел к месту своего растения. Я сел перед ним. Я вновь перечитал  записи
и сообразил, что тут мне не нужно размалывать  семена.  Каким-то  образом,
простое нахождение перед растением давало мне чувство редкой эмоциональной
устойчивости,  ясности  мысли  или  же  силы  концентрироваться  на  своих
поступках, чего я обычно совсем лишен.
     Я последовал в точности всем инструкциям, так рассчитывая свое время,
чтобы паста и корень были готовы к концу дня. В 5 часов я был занят ловлей
пары ящериц. В течение полутора часов я перепробовал  все  способы,  какие
только мог придумать, но всюду потерпел неудачу.
     Я сидел перед кустом дурмана, стараясь придумать  эффективный  способ
достижения своей цели, когда внезапно я вспомнил, что дон Хуан сказал, что
с ящерицами надо поговорить.
     Сначала я был не "в своей тарелке",  разговаривая  с  ящерицами.  Это
было все равно, что чувствовать себя неудобно, выступая перед  аудиторией.
Однако, чувство это скоро прошло,  и  я  продолжал  говорить.  Было  почти
темно. Я поднял камень. Под ним была ящерица. Она  казалась  застывшей.  Я
поднял ее. И тут же я увидел, что под камнем  была  другая  ящерица,  тоже
застывшая. Она даже не вырывалась.
     Зашивание рта и век было очень трудной работой. Я  заметил,  что  дон
Хуан поселил в  мои  поступки  чувство  необходимости.  Его  позиция  была
такова, что когда  человек  начинает  поступок,  то  уже  нет  возможности
остановиться. Однако, если бы  я  захотел  остановиться,  то  не  было  бы
ничего, что могло  бы  мне  в  этом  помешать.  Может  быть,  я  не  хотел
останавливаться.   Я   отпустил   одну   ящерицу,   и   она   побежала   в
северо-восточном направлении - знак хорошего, но  трудного  колдовства.  Я
привязал другую ящерицу к своему  плечу  и  смазал  виски  так,  как  было
предписано. Ящерица была неподвижна. На секунду я подумал, что она умерла,
а дон Хуан ничего мне не говорил  о  том,  что  надо  делать,  если  такое
случится. Но она была живой, только онемевшей.
     Я  выпил  снадобье  и  немного  подождал.  Я  не  чувствовал   ничего
необычного. Я начал растирать пасту у себя на висках. Я наложил ее 25 раз.
Затем, совершенно механически, как во сне, я несколько раз помазал ею свой
лоб. Я понял свою ошибку и поспешно стер пасту. На лбу  у  меня  выступила
испарина, меня лихорадило. Необъятное отчаяние охватило меня,  потому  что
дон Хуан усиленно советовал мне не наносить пасту на лоб.  Страх  сменился
чувством абсолютного одиночества, чувством обреченности. Я был тут  брошен
сам по себе.
     Если со мной случится какое-либо несчастье, то тут  нет  никого,  кто
мог  бы  помочь   мне.   Я   хотел   убежать.   Я   чувствовал   тревожную
нерешительность, что я не знаю, что мне делать. Поток мыслей хлынул мне  в
голову, сменяясь с необычайной быстротой.  Я  заметил,  что  это  довольно
странные мысли, то есть  они  казались  странными,  потому  что  возникали
иначе, чем обычные мысли. Я знаком с тем, как я  думаю.  Мои  мысли  имеют
определенный  порядок,  который  присущ  именно  мне  и  любое  отклонение
заметно.
     Одна из чужих мыслей была о высказывании,  сделанном  неким  автором.
Она была, как я смутно помню, как голос или как будто  кто-то  сзади  меня
произнес ее. Это случилось так быстро, что я испугался.  Я  притих,  чтобы
осмыслить ее, но она сменилась на обычные мысли. Я был уверен, что я читал
это высказывание, но я не был уверен, кто  был  его  автором.  Внезапно  я
понял, что это был альфред кребер. Тогда другая  чужая  мысль  возникла  и
"сказала", что это был не кребер, а жорж симмель. Я настаивал на том,  что
это был кребер, и следующее, что я знаю, что я был в гуще  спора  с  самим
собой. Я забыл о своем чувстве обреченности.
     Мои веки были тяжелыми, как если бы  я  принял  снотворного.  Хотя  я
никогда никакого снотворного не принимал, но именно такое сравнение пришло
мне в голову. Я засыпал. Я хотел пойти к своей машине и забраться  в  нее,
но не мог двинуться.
     Потом,  совсем  неожиданно,  я  проснулся.   Или   вернее,   я   ясно
почувствовал, что проснулся.  Моей  первой  мыслью  было,  сколько  сейчас
времени. Я огляделся.  Я  не  был  перед  растением  дурмана.  Спокойно  я
воспринял тот факт, что я испытываю еще раз опыт колдовства. Было 12 часов
35 минут. Судя по часам над моей головой,  я  знал,  что  это  полдень.  Я
увидел молодого человека, несущего папку бумаг. Я чуть не касался  его.  Я
видел пульсирующую у него на шее  вену  и  слышал  биение  его  сердца.  Я
углубился в то, что я видел и не придавал в это  время  внимания  качеству
своих мыслей. Затем я услышал голос, описывающий сцену, говоря мне прямо в
ухо, я понял, что этот голос был чужим в моем мозгу.
     Я был так поглощен  слушанием,  что  сцена  потеряла  для  меня  свой
зрительный интерес. Я слышал голос у своего уха, над моим  правым  плечом.
Он практически создавал сцену, описывая ее... Но он  слушался  моей  воли,
потому что я в любой момент мог остановить его и обследовать детали  того,
о чем он говорил во время моего бездеятельного слушания. Я  "видел-слышал"
всю  последовательность  действий  молодого  человека.   Голос   продолжал
описывать их в  малейших  деталях,  но  каким-то  образом,  действия  были
неважны.  Сам  голосок  был  необычайным  явлением.   Трижды   я   пытался
повернуться, чтобы посмотреть, кто там говорит. Я пытался повернуть голову
направо или же просто неожиданно крутнуться назад, чтобы увидеть, есть  ли
там кто-нибудь. Но каждый раз, когда я это делал, мое видение  становилось
расплывчатым. Я  подумал:  "причина  того,  что  я  не  могу  повернуться,
заключается в том факте, что я не нахожусь в царстве обычной  реальности",
- и эта мысль была моей собственной.
     С этого момента я сконцентрировал свое внимание на одном лишь голосе.
Он, казалось, исходил у меня из плеча. Он был совершенно ясен, хотя и  был
тоненьким голоском. Однако, это не был  голос  ребенка  и  не  фальцет,  а
миниатюрный мужской голос. Я заключил, что говорит он на английском языке.
Когда бы я ни пытался намеренно поймать этот голос, он затихал тут же  или
становился неясным. И сцена мутнела. Я  подумал  о  сравнении.  Голос  был
вроде картины, созданной частичками пыли  на  ресницах  или  же  кровяными
сосудами на глазу, червеобразная форма, которую можно видеть до  тех  пор,
пока не смотришь на нее  прямо.  Но  в  ту  же  секунду,  когда  пытаешься
взглянуть на нее,  она  ускользает  из  поля  зрения  вместе  с  движением
глазного яблока.
     Я полностью потерял интерес к действию. По мере того, как  я  слущал,
голос стал более сложным. То, что я считал голосом, было более  похоже  на
то, как если бы кто-то нашептывал мысли мне в ухо. Но это неточно.  Что-то
д у м а л о за меня. Мысли были вне меня. Я знал, что это так, потому  что
я мог иметь свои собственные мысли и мысли "другого" в одно и то же время.
     В один из моментов голос создал сцены о молодом человеке, не  имевшие
ничего общего с  моим  первоначальным  вопросом  о  потерянных  предметах.
Молодой человек выполнял очень сложные действия. Действия снова  приобрели
для меня значение, и я больше не уделил внимания голосу.  Я  начал  терять
терпение и хотел остановиться. "как мне  остановить  это?"  -  подумал  я.
Голос в моем ухе сказал, что мне надо для  этого  вернуться  в  каньон.  Я
спросил, как это сделать, голос ответил,  что  мне  надо  думать  о  своем
растении.
     Я подумал о моем растении. Обычно я сидел  перед  ним.  Я  делал  это
настолько  часто,  что   для   меня   не   представляло   никакого   труда
визуализировать его. Я считал, что то, как я его  в  этот  момент  увидел,
было еще одной галлюцинацией, но голос сказал мне, что я вернулся.
     Я стал вслушиваться. Была только тишина. Растение дурмана передо мной
казалось таким же реальным, как и все, что я только что видел,  но  я  мог
тронуть его, мог двигаться вокруг него.
     Я встал и пошел к машине. Усилие утомило меня. В ушах звенело. Что-то
соскользнуло мне на грудь. Это была ящерица. Я вспомнил  наставление  дона
Хуана о том, чтобы отпустить ее. Я вернулся к своему  растению  и  отвязал
ящерицу. Я не хотел даже смотреть, была она мертвой или  живой.  Я  разбил
глиняный горшок с пастой и набросал на него ногой земли. Потом я  забрался
в свою машину и заснул.

     24 декабря 1964 года.
     Сегодня я рассказал все свои впечатления дону Хуану. Как  обычно,  он
выслушал меня, не  перебивая.  В  конце  разговора  между  нами  произошел
следующий диалог:
     - Ты сделал нечто очень неправильное.
     - Я знаю. Это была очень глупая ошибка. Случай.
     - Нет случайностей, когда  ты  имеешь  дело  с  "травой  дьявола".  Я
говорил тебе, что она все время будет испытывать тебя. Как я вижу, или  ты
очень силен, или же траве действительно ты нравишься. Центр лба только для
великих брухо, которые знают, как обращаться с ее силой.
     - Что случится, если человек потрет себе пастой лоб, дон Хуан?
     - Если этот человек  не  великий  брухо,  то  он  просто  никогда  не
вернется из путешествия.
     - Ты сам когда-нибудь мазал пастой лоб, дон Хуан?
     - Никогда. Мой бенефактор говорил мне, что очен немногие возвращаются
из такого  путешествия.  Человек  может  отсуствовать  месяцами  и  другим
приходится ухаживать за ним в  это  время.  Мой  бенефактор  говорил,  что
ящерицы могут взять человека хоть на край света и по его просьбе  показать
ему волшебнейшие вещи...
     -  Знаешь  ли  ты  кого-нибудь,  что  когда-либо  предпринимал  такое
путешествие?
     - Да. Мой бенефактор. Но  он  никогда  не  говорил  мне,  как  оттуда
возвратиться.
     - Разве это так трудно, вернуться, дон Хуан?
     - Да. Вот почему твои поступки так поразительны для меня. У  нас  нет
шагов, которым следовать, и мы должны следовать определенным шагам, потому
что именно в таких шагах приобретает человек силу. Без  них  мы  ничто.  -
несколько часов мы молчали. Он, казалось, был погружен  в  очень  глубокие
размышления.

     26 декабря 1964 года.
     Дон Хуан спросил меня, поискал ли я ящериц. Я сказал, что  искал,  но
не смог их найти. Я спросил его, что бы случилось, если бы одна из  ящериц
умерла,  пока  я  ее  держал.  Он  сказал,  что  гибель  ящерицы  была  бы
несчастливым явлением. Если ящерица с зашитым ртом умрет в любое время, то
не  будет  смысла  продолжать  колдовство,  сказал  он.  Это  будет  также
означать, что ящерицы порвали дружбу со мной, и мне пришлось  бы  отложить
на долгое время учение о "траве дьявола".
     - На какое время, дон Хуан? - спросил я.
     - Два года или больше.
     - Что случилось, если бы умерла вторая ящерица?
     - Если умерла бы вторая ящерица, то ты оказываешься в  действительной
опасности. Ты бы оказался один, без гида. Если она умерла прежде,  чем  ты
начал колдовать, то ты мог бы остановить  его.  Ты  также  должен  был  бы
отказаться от "травы дьявола". Если бы ящерица  умерла  у  тебя  на  плече
после начала колдовства, тебе  пришлось  бы  его  продолжать,  но  это  уж
действительно было бы безумием.
     - Почему это было бы безумием?
     - Потому что при таких условиях ничего не имеет смысла. Ты один,  без
гида, и видишь устрашающе бессмысленные вещи.
     - Что ты имеешь в виду под бессмысленными вещами?
     - То, что мы видим сами. То, что мы видим, когда не  имеем  установки
(направления).  Это  значит,  что  "трава  дьявола"  старается   от   тебя
отделаться, наконец, отпихивает прочь.
     - Знаешь ли ты кого-нибудь, кто испытал это?
     - Да, я сам. Без мудрости ящериц я сошел с ума.
     - Что ты видел, дон Хуан?
     - Кучу чепухи. Что еще я мог видеть без направления?

     28 декабря 1964 года.
     - Ты мне говорил, дон Хуан, что "трава дьявола" испытывает людей. Что
ты этим хотел сказать?
     - "Трава дьявола" подобна женщине и, так же как женщина,  она  льстит
мужчинам. Она ставит им ловушки на каждом повороте. Она поставила ее тебе,
когда заставила тебя помазать пастой лоб. Она попробует это  вновь  и  ты,
вероятно, поддашься. Я предупреждаю тебя, не делай этого. Не  принимай  ее
со страстью. "трава дьявола"  -  это  только  один  из  путей  к  секретам
человека знания. Есть и другие пути. Но ее ловушка в том, чтобы  заставить
тебя поверить, что ее  путь  -  единственный.  Я  говорю,  что  бесполезно
тратить всю свою жизнь на один единственный путь, особенно, если этот путь
не имеет сердца.
     - Но как ты знаешь, дон Хуан, имеет ли путь сердце?
     - Прежде, чем решительно пойти по пути, спроси себя,  имеет  ли  этот
путь сердце? Если ответ будет - нет, то ты узнаешь его и  сможешь  выбрать
другой путь.
     - Но как я смогу наверняка узнать, имеет ли путь сердце?
     - любой узнает это. Беда в том, что  никто  не  задаеь  этот  вопрос;
когда человек наконец поймет, что выбрал тропу без сердца,  то  эта  тропа
уже готова убить его. В этой точке лишь очень мало людей могут  прекратить
свою целенаправленность и прекратить этот путь.
     - С чего я должен начать, дон Хуан, чтобы должным образом задать себе
этот вопрос?
     - Просто задай его.
     - Я имею в виду, есть ли какой-нибудь  специальный  метод  для  того,
чтобы я не солгал самому себе и не поверил бы в то, что ответ "да",  тогда
как в действительности он "нет".
     - Но зачем ты будешь себе лгать?
     - Может быть, потому, что в этот момент тропа будет казаться приятной
и радостной.
     - Это чепуха. Тропа без вердца никогда  не  бывает  радостной.  Нужно
тяжело работать даже для того, чтобы ступить на  нее.  С  другой  стороны,
тропа с сердцем легка. Тебе не приходится работать, чтобы любить ее.
     Дон Хуан изменил направление разговора и оглушил  меня  идеей,  будто
мне нравится "трава дьявола". Я вынужден был признать, что я,  по  крайней
мере, испытываю к ней предпочтение. Он спросил меня,  что  я  чувствую  по
отношению к его о_л_л_и - дымку. И я должен был признаться, что даже мысль
о нем пугает меня до потери чувств.
     - Я говорил тебе, что при выборе пути надо быть свободным от страха и
амбиции, но дымок ослепляет тебя страхом, а "трава дьяовла" ослепляет тебя
амбицией.
     Я спорил, что амбиция нужна даже для того, чтобы встать на какой-либо
путь, и что его утверждение, будто следует быть свободным от  амбиции,  не
имеет смысла. Человеку нужна амбиция для того, чтобы учиться.
     - Желание учиться - это не амбиция, - сказал он, - это  наша  судьба,
как людей, хотеть знать, но искать "траву  дьявола"  значит  стремиться  к
силе, а это амбиция, потому что ты не стремишься знать. Не позволяй "траве
дьявола" ослепить тебя. Она уже поймала тебя  на  крючок.  Она  испытывает
мужчин и дает им ощущение силы, она дает им почувствовать, что  они  могут
совершать такие вещи, которые  никакой  обычный  человек  совершить  не  в
силах. Но в этом же  ее  ловушка.  И  следующая  вещь,  тропа  без  сердца
повернется против человека и уничтожит его. Немного нужно, чтобы  умереть,
но искать смерть значит ничего не искать.



                                    10

     В декабре месяце 1964 года мы с  доном  Хуаном  отправились  собирать
различные растения, необходимые для приготовления курительной  смеси.  Это
был четвертый цикл. Дон Хуан  просто  наблюдал  за  моими  действиями.  Он
напоминал мне, что надо наблюдать время, понаблюдать и собраться с мыслями
прежде, чем сорвать любое из растений.
     Как только все  нужные  растения  были  собраны  и  приготовлены  для
хранения, он стал подталкивать меня вновь встретиться с дымком.

     31 декабря 1964 года.
     - Теперь, когда ты знаешь немного чуточку больще о "траве дьявола"  и
дымке, ты можешь более ясно сказать, который из двух тебе нравится больше,
- сказал дон Хуан.
     - Дымок действительно пугает меня, дон Хуан. Я не знаю точно, почему,
но у меня нет к нему хороших чувств.
     - Ты любишь лесть, а "трава дьявола" льстит  тебе.  Как  женщина  она
дает тебе ощущать приятное. Дымок, с  другой  стороны,  самая  благородная
сила. У него чистейшее сердце. Он не  завлекает  мужчин  и  не  делает  их
пленниками, точно так же он свободен и от любви и от ненависти.  Все,  что
он требует, так это силы (здесь слово "сила" в том смысле, в каком мы  его
обычно понимаем,  тогда  же,  когда  дон  Хуан  говорит  о  силе,  которую
получаешь от о_л_л_и и т.п., он употребляет  слово,  которое  переводится,
как сила, мощь, энергия).
     - "Трава дьявола" так же требует силы, но другого сорта. Она ближе  к
той силе, которая нужна, чтобы быть активным,  потентным  с  женщинами.  С
другой стороны, сила, требуемая дымком, это сила сердца. Ты не имеешь  ее.
Но и у очень немногих людей она есть. Вот  почему  я  побольше  рекомендую
тебе узнать о дымке. Он укрепляет сердце. Он не похож на "траву  дьявола",
полную страстей, ревности и насилий. Дымок постоянен. С ним тебе  не  надо
беспокоиться, что ты по ходу дела что-нибудь позабудешь.

     27 января 1965 года.
     19 января я опять курил галлюциногенную смесь. Я сказал  дону  Хуану,
что чувствую себя очень нерасположенным к дымку и  что  я  боюсь  его.  Он
сказал,  мне  нужно  еще   раз   попробовать   его,   чтобы   оценить   по
справедливости.
     Мы вошли в его комнату. Было почти два часа. Он вынул свою трубку.  Я
принес угли, затем мы сели лицом друг к другу. Он сказал,  что  собирается
согреть трубку и разбудить ее, и что если я буду внимательно  следить,  то
увижу, как она засветится. Он поднес три или четыре раза трубку к губам  и
потянул через нее воздух. Он нежно тер ее. Внезапно,  он  почти  неуловимо
кивнул мне смотреть на пробуждение трубки. Я посмотрел, но не мог  увидеть
этого.
     Он вручил трубку мне. Я наполнил чашечку своей собственной смесью,  и
затем взял горящий уголек щипцами, которые я сделал из деревянной  вешалки
и приберегал специально для такого случая. Дон Хуан взглянул  на  щипцы  и
начал смеяться. Я секунду помешкал, и уголек пригорел к щипцам. Я побоялся
стучать щипцами о трубку, и мне пришлось плюнуть на него,  чтобы  снять  с
щипцов.
     Дон Хуан отвернул голову и закрыл лицо руками. Его тело  сотрясалось.
На секунду я думал, что он плачет, но он беззвучно смеялся.
     Действие на долгое время было прервано, затем  он  взял  уголек  сам,
положил его в трубку и велел мне курить. Требовалось значительное  усилие,
чтобы прососать воздух сквозь смесь. Она казалась  мне  компактной.  После
первой попытки я почувствовал, что засосал к себе в рот мелкий порошок. Он
тотчас вызвал у меня во рту онемение. Я видел горение в трубке, но  совсем
не чувствовал дыма, так, как чувствуешь дым сигареты.  Однако,  я  ощущал,
что вдыхаю что-то, что сначала наполнило  мне  легкие,  а  затем  ринулось
вниз, заполняя все остальное мое тело.  Я  насчитал  двадцать  затяжек,  а
затем счет уже не имел значения. Я начал потеть. Дон Хуан смотрел на  меня
пристально и сказал, чтобы я не боялся и  чтобы  делал  все  так,  как  он
говорил. Я попытался сказать "хорошо",  но  вместо  этого  издал  утробный
завывающий звук. Он продолжал звучать и после того, как я закрыл рот. Звук
ошеломил дона Хуана и вызвал у  него  еще  один  приступ  смеха.  Я  хотел
крикнуть "да", но не мог двинуться.
     Дон Хуан мягко разжал мои руки  и  забрал  трубку.  Я  ждал,  что  он
поможет мне лечь, но он этого не сделал. Он просто непрерывно  смотрел  на
меня. Внезапно я увидел, что комната крутнулась, и я уже смотрел  на  дона
Хуана из положения "лежа на боку".  С  этого  момента  мои  видения  стали
странно расплывчатыми, как во сне. Я могу смутно припомнить, что дон  Хуан
много говорил мне, пока я был бездвижным.
     Я не испытал ни страха, ни неудовольствия в течение этого  состояния,
и я не был болен при пробуждении на следующий день. Единственной необычной
вещью было то, что я не мог ясно думать в течение некоторого времени после
пробуждения. Затем постепенно, за 4-5 часов я стал самим собой.

     20 января 1965 года.
     Дон Хуан не говорил со мной о моих  впечатлениях  и  не  просил  меня
рассказать ему их. Единственным его замечанием  было  то,  что  я  слишком
быстро заснул.
     - Единственный способ не заснуть - это стать птицей или  зайцем,  или
чем-либо в этом роде, - сказал он.
     - Как ты это делаешь, дон Хуан?
     - Именно этому я и учу тебя. Ты помнишь, что  я  сказал  тебе  вчера,
когда ты был без своего тела?
     - Я не могу ясно припомнить.
     - Я ворона. Я учу тебя, как стать вороной. Когда ты научишься  этому,
ты будешь оставаться бодрствующим и будешь свободно  двигаться.  Иначе  ты
всегда будешь приклеен к земле, где ты упал.

     7 февраля 1965 года.
     Моя вторая попытка с дымком имела место около полудня, 31  января.  Я
проснулся  на  следующий  день  в   начале   вечера.   Я   имел   ощущение
необыкновенной силы памяти по отношению ко всему, что дон Хуан сказал  мне
в первом опыте. Его слова были впечатаны в мозг.
     Я продолжал слышать их с необыкновенной ясностью  и  постоянством.  В
течение этого опыта другой факт стал  для  меня  очевиден:  все  мое  тело
онемело после того, как я начал глотать мелкий  порошок,  который  попадал
мне в рот каждый раз, когдя я затягивался.  Таким  образом,  я  не  только
вдыхал дым, но также поедал и смесь.
     Я попытался передать свои ощущения дону Хуану, он сказал мне,  что  я
ничего  важного  не  сделал.  Я  заметил,  что  могу  вспомнить  все,  что
произошло, но он не хотел об этом слушать. Каждое воспоминание было точным
и  безошибочным.  Процедура  курения  была  точно  такой  же,  как  и  при
предыдущей попытке. Казалось, что оба опыта полностью совпадают, и я  могу
начать свой пересказ с того места, где первый  эксперимент  закончился.  Я
ясно помню, что после того, как я упал на землю на бок,  я  был  полностью
лишен чувств и мыслей.
     И однако же моя ясность в голове ни в чем не была ущемлена. Я  помню,
что последней мыслью, которую я подумал,  когда  комната  перевернулась  в
вертикальном плане, была: "я, должно быть, треснулся головой о пол, и  все
же я не чувствую никакой боли".
     Начиная с этого момента,  я  мог  только  слышать  и  видеть.  Я  мог
повторить каждое слово, которое мне сказал дон Хуан. Я следовал каждому из
его указаний.

     Воскресенье, 28 марта 1965 года.
     Во  вторник,  18  марта,  я  вновь   курил   галлюциногенную   смесь.
Первоначальная процедура была отличной в мелких деталях.  Мне  нужно  было
вновь наполнить чашечку трубки один раз. После того, как я закончил первую
трубку, дон Хуан указал мне, чтоб я очистил трубку, но он  положил  в  нее
смесь сам, потому что у меня отсутствовала мускульная  координация.  Очень
большое усилие потребовалось, чтобы двигать руками. В  моем  мешочке  было
еще достаточно смеси, чтобы еще раз наполнить трубку. Дон  Хуан  посмотрел
на мешочек и сказал, что это была моя последняя попытка с дымком вплоть до
следующего года, потому что я использовал все  свои  запасы.  Он  вывернул
мешочек наизнанку и вытряхнул пыль на блюдо, на  котором  были  угли.  Она
сгорела оранжевым пламенем,  как  если  бы  он  положил  лист  прозрачного
материала на угли. Лист вспыхнул пламенем, а затем рассыпался  на  сложный
рисунок линий. Что-то зигзагом пролетело  внутри  этих  линий  на  высокой
скорости. Дон Хуан велел мне смотреть на движение линий. Я  увидел  что-то
выглядевшее  наподобие  небольшого  шарика,   катавшегося   туда-сюда   по
светящейся зоне. Он наклонился, сунул руку в это  сияние,  вынул  шарик  и
положил его в чашечку трубки. Он велел мне затянуться. У меня  было  ясное
ощущение, что он положил небольшой шарик в трубку для того, чтобы  я  смог
вдохнуть  его.  В  один  момент  комната  потеряла   свое   горизонтальное
положение, я почувствовал глубокую скованность и чувство тяжести. Когда  я
проснулся, я лежал на спине на дне мелкого арыка, погруженный  в  воду  до
подбородка. Кто-то поддерживал мою голову. Это был дон Хуан.  Первой  моей
мыслью было то, что вода в арыке имеет необыкновенное качество.  Она  была
холодной и тяжелой. Она легко накатывалась на меня, и мои мысли  ощущались
с каждым движением, которое она делала. Сначала  вода  имела  ярко-зеленый
отблеск или флюоресценцию, которая вскоре растворилась, оставив лишь поток
обычной воды. Я спросил у дона Хуана о времени дня.  Он  сказал,  что  это
раннее утро. Через некоторое время я полностью проснулся и вылез из воды.
     - Ты должен рассказать мне все, что видел,  -  сказал  мне  дон  Хуан
когда мы пришли в его дом.
     Он также сказал, что он пытался вернуть меня  назад  в  течение  трех
дней,  и  ему  пришлось  употребить  на  это  много   усилий.   Я   сделал
многочисленные попытки, чтобы описать ему то, что я видел,  но  я  не  мог
сконцентрироваться. Позднее, в начале вечера, я почувствовал, что я  готов
говорить с доном Хуаном, и я начал рассказывать ему все, что я запомнил  с
того времени, как я упал на бок. Но  он  не  хотел  слушать  об  этом.  Он
сказал, что единственная интересная связь была в том, что я видел и  делал
после того, как он  бросил  меня  в  воздух  и  улетел.  Все,  что  я  мог
вспомнить, это была серия похожих на сон картин или  сцен.  Они  не  имели
последовательного порядка. У меня было впечатление, что каждая из них была
подобна отдельному пузырьку, вплывающему в фокус и затем уходящему  прочь.
Это были, однако, не просто сцены, на которые было бы просто  смотреть.  Я
был внутри их. Я был частью их. Когда я пытался вспомнить  их  сначала,  у
меня  было  ощущение,  что  они  были  с  пустыми  смутными   размазанными
вспышками, но когда я подумал о них, то я вспомнил, что каждая из них была
исключительно ясной, хотя полностью несвязной с обычным  видением,  отсюда
ощущение пустоты. Картин было несколько, и  они  были  очень  просты.  Как
только дон Хуан упомянул, что он бросил меня в воздух,  я  получил  слабое
воспоминание об абсолютно ясной сцене, в которой я глядел прямо на него  с
некоторого расстояния. Я глядел только на его лицо. Оно было монументально
по своим размерам. Оно было плоское  и  имело  интенсивное  свечение.  Его
волосы были желтоватыми, и они двигались. Каждая часть его лица  двигалась
сама по себе, отбрасывая своего рода желтоватый  свет.  Следующая  картина
была, в которой дон Хуан, фактически, подбросил меня  вверх,  или  швырнул
меня в прямом направлении.  Я  помню,  что  я  распластал  свои  крылья  и
полетел. Я чувствовал себя одиноким, проносясь сквозь  воздух,  болезненно
двигаясь вперед и вверх. Это было больше похоже на ходьбу, чем  на  полет.
Это утомляло мое тело. Там не было ощущения свободного  парения.  Затем  я
вспомнил тот момент, в который я был  бездвижен,  глядя  на  массу  острых
темных краев, выдыхающихся в районе, который имел  смутный  больной  свет.
Затем я увидел поле с бесконечным разнообразием огней.  Огни  двигались  и
мелькали и изменяли свечение. Они были почти как цвета.  Их  интенсивность
манила меня.
     В следующий момент почти прямо перед моими глазами  был  объект.  Это
был толстый заостренный объект. Он имел явно розоватое свечение. Я  ощутил
внезапно дрожь где-то в своем теле и увидел многочисленные похожие розовые
формы, приближающиеся ко мне. Все они двигались на  меня.  Я  отпрыгнул  в
сторону.
     В следующую сцену, которую я помню, были три серебристые  птицы.  Они
отбрасывали  сияющий  металлический  свет,   почти   похожий   на   отсвет
нержавеющей стали, но интенсивный и двигающийся, и  живой.  Мне  нравились
они, и я полетел вместе с ними. Дон Хуан не  делал  никаких  замечаний  по
поводу моего рассказа.

     23 марта 1965 года.
     Следующий разговор имел место на следующий день после рассказа о моем
опыте. Дон Хуан сказал:
     - Немногое требуется, чтобы стать вороной. Ты сделал это и теперь  ты
всегда будешь ею.
     - Что случилось после того, как я стал вороной, дон Хуан? Я  летал  в
течение трех дней?
     - Нет. Ты вернулся домой с  заходом  солнца,  как  я  и  сказал  тебе
сделать.
     - Но как я вернулся?
     - Ты был очень усталым и заснул. Это все.
     - Я имею в виду, что я прилетел обратно?
     - Я уже сказал тебе, ты послущался меня и вернулся назад в дом. Но не
занимайся этим делом. Это неважно.
     - Но что же тогда важно?
     - Во всем твоем путешествии  была  только  одна  вещь  очень  большой
ценности - серебристые птицы.
     - Что же было такого особенного в них? Это были просто птицы.
     - Не просто птицы. Это были вороны.
     - Они были что, белые вороны, дон Хуан?
     - Черные перья ворон в действительности серебристые. Вороны сияют так
интенсивно, что их не беспокоят другие птицы.
     - Но почему их перья выглядят серебристыми?
     - Потому что ты смотрел, как ворона смотрит.  Ты  видел,  как  ворона
видит. Птица, которая выглядит темной для нас, выглядит белой для  вороны.
Белые голуби, например, розовые или голубые для вороны,  морские  чайки  -
желтые. Теперь попытайся вспомнить, как ты присоединился к ним.
     Я подумал об этом, но птицы были смутными  несвязными  изображениями,
которое не имело продолжений. Я сказал ему, что я могу  вспомнить  только,
что я чувствовал, что я летел вместе с ними. Он спросил, присоединился  ли
я к ним в воздухе или на земле. Но я, пожалуй, не мог ответить на это.  Он
почти рассердился на меня. Он  требовал,  чтобы  я  подумал  об  этом.  Он
сказал:
     - Все это не будет стоить и гроша. Это будет  лишь  сумасшедший  сон,
если ты не вспомнишь точно. - я всячески старался вспомнить, но не мог.
     Сегодня я подумал о другой картине в моем сне. О серебряных птицах. Я
вспомнил, что я видел темную массу с миллиардами дырочек, как от  булавок,
фактически эта масса была набором малньких дырочек. Я не  знаю,  почему  я
думал, что она мягкая. Когда я смотрел на нее, то три птицы  летели  прямо
на меня. Одна из них издала звук, затем все три были уже рядом со мной  на
земле. Я описал эту  картину  дону  Хуану.  Он  спросил  меня,  из  какого
направления прилетели птицы. Я сказал, что я, пожалуй, не смогу определить
этого. Он стал очень нетерпелив и обвинял меня в негибкости  мышления.  Он
сказал, что я очень хорошо могу вспомнить, если я попытаюсь. И что я боюсь
немножко расслабиться. Он сказал, что я думаю в терминах  людей  и  ворон,
что в то время я был не человеком и не вороной,  в  то  время,  которое  я
хотел вспомнить. Он просил меня  вспомнить,  что  вороны  сказали  мне.  Я
пытался подумать об этом, но мои мысли играли с массой других вещей вместо
этого. Я не мог сконцентрироваться.

     Воскреченье, 4 апреля 1965 года.
     Сегодня я проехал большое расстояние. Уже совсем стемнело прежде, чем
я подъехал к дому дона Хуана. Я думал о воронах, когда  внезапно  странная
мысль пришла мне в голову. Это было похоже на чувство или на  впечатление,
чем на мысль. Птица, которая издала звук, сказала, что они пришли с севера
и идут на юг, и когда мы встретимся вновь, они будут идти тем же путем.  Я
сказал дону Хуану, что я придумал или может быть, вспомнил. Он сказал:
     - Не думай о том,  вспомнил  ты  это  или  же  выдумал.  Такие  мысли
подходят лишь к людям. Они не подходят воронам, особенно тем,  которых  ты
видел. Потому что они эмиссары твоей судьбы. Ты уже ворона. Ты никогда  не
изменишь этого. С этого времени и далее вороны будут говорить  тебе  своим
полетом о каждом повороте твоей судьбы. В каком направлении ты  полетел  с
ними?
     - Я не мог знать этого, дон Хуан.
     - Если ты подумаешь правильно, то ты вспомнишь. Сядь на пол и  покажи
мне направление, в котором ты был, когда птицы прилетели  к  тебе.  Закрой
глаза и начерти на полу линию.
     Я последовал его предложению и определил точку.
     - Не открывай глаз, - продолжал он, -  в  каком  направлении  все  вы
полетели по отношению к этой точке?
     Я сделал другую отметку на полу. Взяв эти ориентации,  как  отправную
точку, дон Хуан истолковал различные направления  полета,  которые  вороны
могли бы наблюдать, чтобы предсказать мое личное будущее  или  судьбу.  Он
установил четыре точки компаса, как  оси  полета  ворон.  Я  спросил  его,
всегда ли вороны следуют кардинальным  точкам,  чтобы  предсказать  судьбу
человека. Он сказал, что ориентация была для меня одного.  Абсолютно  все,
что вороны делали при моей встрече с ними, имело чрезвычайную важность. Он
настаивал на том, чтобы я вспомнил каждую деталь, поскольку  послание  или
же характер эмиссаров был индивидуальным, персональным делом.
     Была еще одна вещь, которую, он настаивал, чтобы я вспомнил. Это было
время дня, когда эмиссары покинули  меня.  Он  попросил  меня  подумать  о
направлении света вокруг меня между временем, когда я начал летать  и  тем
временем, когда серебряные птицы полетели со мной. Когда  я  впервые  имел
ощущение болезненного света, было темно, но когда я увидел птиц, было  все
красноватым, светлокрасным или, пожалуй, оранжевым. Он сказал:
     - Это означает, что это была вторая половина дня. Солнце еще не село.
Когда  оно  полностью  сядет,  и  полностью  стемнеет,  ворона   ослеплена
белизной, а не чернотой, как мы ночью. Это указание времени помещает твоих
последних эмиссаров в конец дня. Они позовут тебя, и  когда  они  пролетят
над твоей головой, они будут серебристо-белыми. Ты увидишь  их  блестящими
на небе. И это будет означать, что твое время пришло. Это будет  означать,
что ты умрешь и сам станешь вороной.
     - А что, если я увижу их утром?
     - Ты не увидишь их утром.
     - Но вороны летают каждый день.
     - Не твои эмиссары, дурень.
     - А как насчет твоих эмиссаров, дон Хуан?
     - Мои придут утром. Их будет трое. Мой бенефактор  говорил  мне,  что
можно криком отогнать их, превратить их в черных, если не хочешь  умирать.
Но теперь я знаю, что этого делать нельзя. Мой  бенефактор  был  одарен  в
смысле крика, и в смысле всего, что относится к "траве дьявола".  Я  знаю,
что дымок другой потому, что он не имеет страсти. Он  честен.  Когда  твои
серебряные эмиссары придут за тобой, то нет нужды кричать на них, - просто
лети вместе с ними, как ты уже сделал. После того, как они возьмут тебя  с
собой, они изменят направление, и их будет четверо, улетевших прочь.

     Суббота, 10 апреля 1965 года.
     Я  испытывал  короткие  всплески   несвязаности,   мелких   состояний
необычной реальности. Один элемент галлюциногенного опыта с грибыми  вновь
и вновь  возвращался  мне  на  ум.  Это  мягкая  темная  масса  булавочных
отверстий. Я продолжал визуализировать их  как  масляный  пузырь,  который
начинает  затягивать  меня  в  свой  центр.  Это  было,  как  будто  центр
открывается и заглатывает меня. И на очень короткие  моменты  я  испытывал
что-то, напоминающее состояние необычной реальности. В результате этого  я
страдал от моментов глубокого  возбуждения,  нетерпения  и  неудобства.  Я
желал скорее прийти к концу экспериментов, как только они начнутся.
     Сегодня я поговорил об этом состоянии с доном Хуаном. Я  спросил  его
совета. Ему, казалось, не было до этого дела, и он велел мне  не  обращать
внимания на эти опытные ощущения потому, что они бессмысленны и  не  имеют
никакой ценности. Он сказал, что единственные опытные впечатления, которые
стоят моих усилий и внимания, будут те, в которых я  увижу  ворону.  Любой
другой вид "виденья" будет просто продуктом моих страхов. Он напомнил  мне
вновь, что для того, чтобы участвовать в дымке, необходимо  вести  сильную
спокойную жизнь. Лично я, казалось, достиг опасного порога. Я сказал  ему,
что не могу идти  дальше.  Что-то  было  действительно  пугающим  с  этими
дымками.
     Перебирая картины, которые я помнил из моего галлюциногенного  опыта,
я пришел к неизбежному заключению, что я видел мир, который  был  каким-то
образом структурно отличным  от  обычного  видения.  В  других  состояниях
необычной реальности, которые я прошел, формы и картины, которые я  видел,
всегда были в границах моего обычного визуального восприятия. Но  ощущение
виденья под влиянием галлюциногенного дымка было не таким же.
     Все, что я видел, было передо мной в прямой линии зрения.  Ничего  не
было сверху или под  линией  зрения.  Каждая  картина  имела  раздражающую
плоскость, и однако же, несмотря на это, большую глубину. Может быть, было
более точным сказать, что  картины  были  конгломератом  невероятно  ясных
деталей, помещенных в поле другого цвета. Свет в поле  двигался,  создавая
эффект вращения.
     После того, как я старался и напрягался  вспомнить,  я  был  вынужден
сказать серию аналогий того, чтобы понять _т_о_,  _ч_т_о  _я  _в_и_д_е_л_.
Лицо дона Хуана, например, выглядело так, как если бы он  был  погружен  в
воду. Вода, казалось, двигалась в непрерывном  потоке  через  его  лицо  и
волосы. Она так увеличивала их, что я мог видеть каждую пору  в  его  коже
или каждый волосок на  его  голове,  когда  я  фокусировал  на  этом  свое
внимание. С другой стороны, я видел массы материи, которые были плоскими и
полными углов и краев, но  не  двигались  потому,  что  в  свете,  который
исходил из них, не было флуктуации.
     Я спросил дона Хуана, что это были  за  вещи,  которые  я  видел.  Он
сказал, что, поскольку это был первый раз,  когда  я  видел,  как  ворона,
предметы были неясными или неважными, и что позднее, с практикой, я  смогу
узнавать все. Я снова поднял вопрос различий, которые я заметил в движении
света.
     - Вещи, которые живы, - сказал он, - двигаются внутри, и ворона может
легко видеть, когда  что-либо  мертвое  или  готово  умереть,  потому  что
движение останавливается  или  замедляется  вплоть  до  полной  остановки.
Ворона может также сказать, когда что-либо движется  очень  быстро,  и  по
этому признаку ворона может сказать, когда что-либо двигается не так,  как
надо.
     - Но что это значит, когда что-либо движется слишком  быстро  или  не
так, как надо?
     - Это означает, что ворона может  фактически  сказать,  чего  следует
избегать, а чего искать. Когда что-нибудь двигается слишком быстро внутри,
это означает, что оно готово яростно взорваться  или  прыгнуть  вперед,  и
ворона будет избегать этого. Когда оно внутри двигается так, как надо, это
приятное зрелище, и ворона будет искать его.
     - Камни двигаются внутри?
     - Нет. Ни камни, ни мертвые животные, ни мертвые деревья, но  на  них
приятно смотреть. Вот поэтому вороны  кружатся  над  мертвыми  телами.  Им
нравится смотреть на них. Ни один свет не движется внутри их.
     - Но  когда  плоть  распадается,  разве  она  не  изменяется  или  не
двигается?
     - Да. Но это совсем  другое  движение.  То,  что  ворона  видит,  это
миллионы маленьких отдельных светов, двигающихся внутри плоти.  Каждая  из
движущихся точек имеет свой собственный свет, и  вот  почему  воронам  так
нравится это видеть. Это действительно незабываемое зрелище.
     - Ты видел это сам, дон Хуан?
     - Каждый, кто научится становиться  вороной,  может  видеть  это.  Ты
увидишь это сам.
     В этом месте я задал дону Хуану неизбежный вопрос:
     - Я действительно стал вороной? Я имею в виду: любой,  кто  посмотрит
на меня, примет меня за обычную ворону?
     - Нет, ты не можешь думать так, когда имеешь дело с силами  о_л_л_и_.
Такие вороны не имеют смысла. И однако же, чтобы стать вороной - это самое
простое из всех дел. Это почти как фокус. В этом мало пользы.  Как  я  уже
сказал тебе, дымок не для тех, кто ищет  силу.  Он  только  для  тех,  кто
старается видеть. Я научился становиться вороной,  потому  что  эти  птицы
наиболее эффективны из всех. Никакие другие  птицы  не  беспокоят  их,  за
исключением, может быть, более крупных голодных орлов.  Но  вороны  летают
группами и могут защитить себя. Люди  не  беспокоят  ворон  также,  и  это
важный момент. Любой человек  может  распознать  большого  орла,  особенно
необычного орла, или другую крупную необычную птицу, но кому есть дело  до
ворон? Ворона в безопасности. Она идеальна по размеру и  по  природе.  Она
может безопасно проникать в любое место, не привлекая внимания.  С  другой
стороны можно стать львом или медведем,  но  это  довольно  опасно.  Такие
существа  слишком  велики,  слишком   много   требуется   энергии,   чтобы
превратиться в такого. Можно также стать ящерицей или тараканом  или  даже
муравьем, но это еще более опасно, поскольку крупные животные охотятся  за
мелкими.
     Я стал спорить и сказал, что то, что он говорит, означает возможность
действительного превращения в ворону, в таракана или во что-либо  еще,  но
он настаивал на том, что я не понимаю.
     - Нужно долгое время, чтобы научиться быть действительно  вороной,  -
сказал он, - но ты не меняешься и не перестаешь быть человеком. Это  нечто
другое.
     - Можешь ты мне сказать, что это такое - нечто другое, дон Хуан?
     - Нет, сейчас ты уже знаешь сам это. Может быть, если бы ты не боялся
так сойти с ума или потерять свое тело, ты понял бы этот чудесный  секрет,
но, может быть, тебе нужно ждать до тех пор, пока ты потеряешь свой страх,
для того, чтобы понять, что я имею в виду.



                                    11

     Последнее событие, которое я записал в моих полевых  тетрадях,  имело
место в сентябру 1965 года. Это было последнее из  учений  дона  Хуана.  Я
назвал его "специальное состояние необычной реальности", потому что оно не
было продуктом ни одного из растений, которыми я пользовался раньше.
     Казалось, что дон Хуан называл его путем тщательного  манипулирования
с намеками на самого себя. Иначе говоря, он вел себя передо мной так ловко
и таким манером, что создал ясное  и  устойчивое  впечатление,  что  он  в
действительности был не он, но кто-то подражающий ему. В результате чего я
испытал глубокое чувство конфликта. Я хотел верить, что это был дон  Хуан,
и все же не мог  быть  в  этом  уверен.  Подоплекой  этого  конфликта  был
сознательный ужас столь острый, что он расстроил мое здоровье на несколько
недель. После этого я думал, что будет мудрым кончить тут же мое учение. Я
никогда с этих пор не был участником вновь. Однако, дон Хуан  не  перестал
рассматривать меня, как своего ученика. Он рассматривал мой уход лишь  как
необходимый период рекапитуляции,  еще  один  шаг  учения,  который  может
длиться бесконечно долго. С этого времени, однако, он  никогда  больше  не
злоупотреблял своим значением.
     Я написал подробный отчет о моем последнем опыте почти  месяц  спустя
после того, как он произошел.  Хотя  я  сделал  многочисленные  заметки  о
периоде  затишья  на  следующий  день  в  часы  огромного   эмоционального
возбуждения, которое предшествовало наивысшей точке моего ужаса.

     Пятница, 29 октября 1965 года.
     30 сентября 1965 года я должен был увидеть  дона  Хуана.  В  коротких
неглубоких  состояниях  необычной  реальности,  которые  продолжали  иметь
место, несмотря на мои намерения и попытки покончить с  этим  или  снизить
их, как предлагал дон Хуан. Я чувствовал, что мое состояние становится все
хуже, поскольку продолжительность таких состояний все время увеличивалась.
Я начал остро сознавать  звук  аэропланов.  Звук  их  моторов,  когда  они
пролетали надо мной, неизбежно захватывая мое внимание, и фиксировали  его
до такой точки, что я чувствовал, что я следую за аэропланами, как если бы
я был внутри него или же летел вместе  с  ним.  Это  ощущение  было  столь
раздражающим.  Моя  невозможность  стряхнуть  его   производила   глубокое
нетерпение во мне и неудобство.
     Дон Хуан, внимательно выслушав эти детали, заключил, что я страдаю от
потери души. Я сказал, что  у  меня  были  эти  галлюцинации  уже  с  того
момента, как я стал курить грибы. Но он настаивал на  том,  что  они  были
новым  приобретением.  Он  сказал,  что  раньше  я  боялся   и   воображал
бессмысленные   вещи,   но   что   сейчас   я   действительно   околдован.
Доказательством был звук  улетающих  аэропланов,  который  уносил  меня  с
собой.
     -  Обычно,  -  сказал  он,  -  звук  ручья  или  реки  может  позвать
околдованного человека, который потерял свою душу, и увести  его  прочь  к
смерти.
     Затем он попросил меня описать всю мою деятельность до  того,  как  я
стал испытывать такие галлюцинации. Я перечислил ему  все,  что  я  делал,
так, как смог это вспомнить. И из этого моего рассказа  он  заключил,  где
было место, на котором я потерял свою душу.
     Дон Хуан, казалось, был полностью захвачен этим. Состояние совершенно
необычное для него. Это естественно увеличило мое восприятие.  Он  сказал,
что у него нет определенной идеи относительно того, кто поймал  мою  душу,
но кто бы это ни был, он намеревался, без всякого сомнения, погубить  меня
или сделать меня больным. Затем он дал мне точные инструкции  относительно
"боевой формы". Это специальная позиция тела, которую следует  выдерживать
в то время, как я остаюсь на  своем  благоприятном  месте.  Я  должен  был
поддерживать это положение, которое он назвал формой...
     Я спросил его, для чего все  это,  и  с  кем  я  должен  воевать.  Он
ответил, что он собирается увидеть,  кто  взял  мою  душу.  И  обнаружить,
нельзя ли ее вернуть назад. Тем временем мне следует  оставаться  на  моем
месте до его возвращения.  Боевая  форма,  сказал  он,  была,  фактически,
предосторожностью, если что-нибудь случится в его отсутствие.  Ее  следует
использовать, если меня атакуют. Она  состояла  в  следующем:  нужно  было
схватить рукой щиколотку и ляжку моей правой ноги и топать левой  ногой  в
виде танца, который я должен исполнять, встречая лицом к лицу  атакующего.
Он предупредил меня, что  эту  форму  следует  принимать  лишь  в  моменты
исключительной опасности, но в то время, когда опасности  нет  в  виду,  я
просто должен сидеть, скрестив ноги на своем  месте.  При  обстоятельствах
исключительной опасности, однако, сказал он, я должен обратиться к  одному
из последних средств защиты: швырнуть объект во врага. Он сказал мне,  что
обычно швыряется объект силы, но поскольку я  не  обладаю  таковым,  то  я
должен использовать любой небольшой камень, который уляжется мне в  ладонь
правой руки. Камень, который я смогу держать, прижимая его к своей  ладони
большим пальцем. Он сказал, что такая техника должна использоваться  лишь,
если мне без  всякого  сомнения  будет  угрожать  потеря  жизни.  Швыряние
объекта должно быть сопровождено боевым  криком,  кличем,  который  должен
правильно направить объект к его цели. Он очень возбужденно  рекомендовал,
чтобы я был осторожным и сознательным в смысле выкрика, а  не  использовал
бы его так просто - но лишь при условии чрезвычайной опасности.
     Я спросил  его,  что  он  имеет  в  виду  под  условием  чрезвычайной
опасности. Он сказал, что выкрикивание боевого клича, это нечто такое, что
остается с человеком в течение всей его жизни: что это должно быть хорошим
с самого начала и что единственный способ начать это правильно, состоит  в
том, чтобы сдерживать абсолютно естественный страх и колебания до тех пор,
пока  не  будет  абсолютно  наполнен  силой,  и  тогда  клич  вырвется   с
направлением и силой. Он сказал, что это  условие  очень  серьезно  и  оно
совершенно необходимо, чтобы издать клич.
     Я попросил его объяснить о силе, которая  исходит  из  благоприятного
места.  Это  сила,  которая  издает  крик.  Если  такая   сила   правильно
управляется, то боевой клич будет совершенен.
     Я попросил его вновь, чтоб он сказал, что же, по  его  мнению,  может
случиться со мной. Он сказал, что ничего не знает об этом  и  драматически
упрашивал меня оставаться прикованным к моему месту все то время,  которое
потребуется, потому что это было  единственной  защитой,  которую  я  имел
против всего, что могло случиться. Я испугался. Я попросил его быть  более
точным. Он сказал, что все, что он знает, так это  то,  что  я  не  должен
двигаться ни при каких обстоятельствах. Мне не следует входить в дом или в
кусты. Превыше всего, сказал он, я не должен издавать ни единого звука, не
говорить ни единого слова, даже ему. Он сказал, что я могу петь мои  песни
мескалито, если я буду слишком испуганным. И затем он добавил, что  я  уже
знаю очень много обо всех делах и поэтому меня не нужно предупреждать, как
ребенка, о возможности правильного выполнения всего,  что  говорится.  Его
призывы произвели состояние глубокого беспокойства во мне. Я  был  уверен,
что он ожидает, что что-то случится. Я попросил его сказать мне, почему он
рекомендует петь  песни  мескалито  и  что,  по  его  мнению,  может  меня
напугать. Он рассмеялся и сказал, что я могу испугаться от одиночества. Он
вошел в дом и закрыл дверь за собой. Я посмотрел на свои часы.  Было  семь
часов вечера. Я сидел спокойно в течение долгого времени. Не было  никаких
звуков из комнаты дона Хуана. Все было спокойно. Было ветрено. Я  подумал,
не сбегать ли мне к машине, чтобы достать оттуда ветровое  стекло,  но  не
осмелился этого сделать, нарушив совет дона Хуана. Мне не хотелось  спать,
но я был усталым. Холодный ветер не давал мне возможности отдохнуть.
     Четыре часа спустя я услышал,  что  дон  Хуан  идет  вокруг  дома.  Я
подумал, что он, должно быть, вышел через заднюю дверь, чтобы помочиться в
кусты. Затем он громко крикнул мне:
     - Эй, мальчик! Эй, парень, ты мне нужен здесь.
     Я чуть не спрыгнул и не побежал к нему. Это был его голос, но не  его
тон и не его слова, обычные для него. Дон Хуан никогда не кричал мне: "эй,
парень", поэтому я остался там, где я был, мороз пробежал у меня по спине.
     Он вновь начал кричать, используя те же слова или вроде того фразы. Я
слышал, как он идет вдоль стены дома. Он запнулся о кучу дров, как если бы
он не знал, что она там лежит. Затем он подошел к веранде и уселся рядом с
дверью спиной к стене. Он казался более тяжелым, чем обычно. Его  движения
не были медленными или неуклюжими, но просто более тяжелыми. Он уселся  на
пол, вместо того, чтобы чутко опуститься, как он это делал  обычно.  Кроме
того,  это  было  не  его  место,  а  дон  Хуан  никогда  ни   при   каких
обстоятельствах не  сидел  ни  на  каком  другом  месте.  Затем  он  вновь
заговорил со мной. Он спросил меня, почему я отказался прийти, когда я был
ему нужен. Он говорил громко. Я  не  хотел  смотреть  на  него.  Он  начал
медленно раскачиваться  слегка  из  стороны  в  сторону.  Я  изменил  свое
положение, приняв боевую форму, которой он научил  меня,  и  повернулся  к
нему лицом. Мои мускулы были напряжены и странно застыли. Я не  знал,  что
заставило меня принять боевую форму, но может быть, это было потому, что я
считал,  что  дон  Хуан  старается  сознательно  напугать  меня,  создавая
впечатление, что лицо, которое я вижу, в действительности, не является им.
Я чувствовал, что он был очень тщателен в том,  чтобы  делать  непривычное
для того, чтобы поселить сомнения мне в мысли. Я боялся, но все же  я  еще
чувствовал, что я выше всего этого, потому что, фактически, могу  все  это
видеть целиком и анализировать всю последовательность. В этот  момент  дон
Хуан поднялся. Его движения были совершенно незнакомы.  Он  протянул  свои
руки перед собой и толкнул себя вверх,  подняв  спину  в  первую  очередь.
Затем он схватился за дверь и распрямился, подняв верхнюю  часть  тела.  Я
поразился тому, как глубоко знакомыми  были  мне  его  движения.  И  какое
ужасное чувство он создал, позволив мне  видеть  дона  Хуана,  который  не
движется, как дон Хуан. Он сделал пару шагов по направлению ко мне. Нижняя
часть его  спины  поддерживалась  его  руками,  как  если  бы  он  пытался
распрямиться, или как если бы у него болела спина. он отдувался и  пыхтел.
Его нос, казалось, был заложен. Он сказал, что он собирается взять меня  с
собой и велел мне подниматься и следовать за  ним.  Он  пошел  в  западном
направлении от дома. Я изменил свое положение, чтобы быть лицом к нему. Он
повернулся ко мне. Я не тронулся со своего места. Я был прикован  к  нему.
Он заревел:
     - Эй, парень, я сказал тебе,  чтобы  ты  шел  за  мной.  Если  ты  не
пойдешь, я потащу тебя.
     Он пошел  ко  мне.  Я  начал  бить  свое  колено  и  ляжку  и  быстро
пританцовывать.
     Он подошел к краю веранды прямо передо мной и почти касался  меня.  В
отчаянии я подготовил свое тело, чтобы принять швыряющее положение, но  он
изменил направление и двинулся против меня, к кустам  слева  от  меня.  На
одну секунду, когда он уходил прочь, он  внезапно  повернулся,  но  я  был
лицом к нему. Он скрылся из глаз. Я сохранил  боевое  положение  некоторое
время еще, но, поскольку я не видел его больше, я  уселся,  скрестив  ноги
вновь, со спиной, опирающейся на скалу. Но  тут  уж  я  действительно  был
напуган. Я хотел убежать, однако же, эта мысль пугала меня еще  больше.  Я
чувствовал, что я буду полностью в его распоряжении, если он схватит  меня
по дороге к машине. Я начал распевать пейотную песню, которую я  знал.  Но
каким-то образом я чувствовал, что эти песни  здесь  не  имеют  силы.  Они
служили лишь как успокаивающее, и, однако же, они утихомирили меня. Я  пел
их вновь и вновь.
     Примерно в 2.45 ночи я услышал шум внутри дома. Я тотчас  же  изменил
свое положение. Дверь распахнулась, и дон Хуан  вышел  оттуда.  Он  хватал
воздух ртом и держался за горло. Он склонился  на  колени  передо  мной  и
застонал. Он попросил меня высоким  стонущим  голосом  подойти  к  нему  и
помочь ему. Затем он заревел вновь, потребовав, чтобы я подошел к нему. Он
издавал гортанные звуки. Он просил меня подойти и помочь ему,  потому  что
что-то душило его. Он на четвереньках полз, пока не оказался чуть ли не  в
полутора метрах от меня. Он протянул руки ко мне  и  сказал:  "иди  сюда".
Затем он поднялся. Его руки были протянуты ко мне. Он, казалось, готов был
схватить меня. Я ударил ногой о землю и схватил щиколотку и ляжку.  Я  был
вне себя от страха. Он остановился и пошел  к  краю  дома  и  в  кусты.  Я
изменил свое положение, чтобы быть лицом к нему. Затем я вновь  уселся.  Я
не хотел больше петь. Казалось, моя энергия вся ушла. Все мое тело болело.
Все мои мускулы были напряжены и болезненно сокращены. Я не  знал,  что  и
думать. Я не мог принять никакого решения, сердиться ли мне на дона Хуана,
или нет. Я подумывал о том, чтобы прыгнуть на него, броситься на него,  но
каким-то образом я знал, что он свалит меня, как букашку. Я  действительно
хотел  плакать.  Я  испытывал  глубокое  отчаяние.  Мысль,  что  дон  Хуан
собирается все время пугать меня, заставляла меня чувствовать горе.  Я  не
мог найти никакой другой причины для этой ужасной игры,  этого  розыгрыша.
Его движения были столь искусны, что я был в замешательстве. Это  было  не
так, как если бы он пытался двигаться, как женщина движется, но  это  было
так, как если бы женщина пыталась двигаться так, как движется дон Хуан.  У
меня было впечатление, что она действительно пыталась ходить и двигаться с
сознательностью дона Хуана,  но  была  слишком  тяжелой  и  не  имела  той
пружинистости, которую имел дон Хуан. Кто бы это ни был  передо  мной,  он
создавал впечатление, как будто более молодая, но  более  тяжелая  женщина
пытается  имитировать  медленные  движения  легкого  и   скорого   старого
человека. Эти мысли привели меня в состояние паники. Громко начал  кричать
сверчок очень близко от меня. Я отметил богатство его  тонов.  Я  отметил,
что у него баритон. Звук начал  затихать  вдали.  Внезапно  все  мое  тело
взрогнуло.  Я  принял  боевое  положение  и  вновь   обратился   лицом   в
направлении, откуда только что доносился голос сверчка. Звук уносил меня с
собой. Он начал захватывать меня прежде, чем я  понял,  что  он  был  лишь
похож на пение сверчка. Звук вновь приблизился. Он стал ужасно громким.  Я
начал петь свою пейотную песню громче и громче, внезапно сверчок замолк. Я
тотчас же уселся, но  продолжал  петь.  Секунду  спустя  я  увидел  фигуру
человека, бегущего по направлению ко мне со стороны  противоположной  той,
откуда пел сверчок. Я сцепил руки на ноге и начал отчаянно топать  пяткой.
Фигура быстро пронеслась мимо, почти коснувшись меня. Она была  похожа  на
собаку. Я ощутил ужасный страх, настолько сильный, что я прямо  онемел.  Я
не мог ничего вспомнить из того, что я чувствовал или думал в тот момент.
     Утренняя роса освежила. Я почувствовал себя лучше. Каково бы ни  было
явление, оно, казалось, прошло. Было уже 5.48 утра, когда дон Хуан  открыл
спокойно дверь и вышел наружу. Он потянулся, зевнул и посмотрел  на  меня.
Он сделал два шага по направлению ко мне,  продолжая  зевать.  Увидев  его
глаза, глядящие из полуоткрытых век, я вскочил. Я знал, что кто бы это  ни
был или что бы это ни было, но  это  не  дон  Хуан.  Я  схватил  небольшой
угловатый камень с земли (он как раз оказался рядом с моей правой  рукой),
я не взглянул на него, я просто держал его,  прижимая  большим  пальцем  и
вытянутыми остальными четырьмя пальцами, я принял ту  форму,  которой  дон
Хуан научил меня. Я  чувствовал  огромную  силу,  наполняющую  меня  через
какие-то секунды. Затем я вскочил и швырнул камень в него.  Я  думаю,  что
это был чудесный выкрик. В тот момент мне не было дела, жив я или мертв; я
чувствовал, что крик был зрелым по своей  силе.  Он  был  пронзительный  и
длинный и, фактически, направил мою руку. Фигура передо мной  заколебалась
и вскрикнула и исчезла в сторону дома, в кустах, примыкающих к нему.
     Потребовалось несколько часов, чтобы я успокоился. Я  больше  не  мог
сидеть. Я продолжал топтаться на  том  же  самом  месте.  Мне  приходилось
дышать через рот, чтобы захватить достаточно воздуха. В одиннадцать  часов
утра дон Хуан вышел вновь. Я собирался вскочить, но его движения были  его
движениями.
     Он прошел прямо к своему месту и  уселся  в  своей  обычной  знакомой
позе. Он взглянул на меня и улыбнулся. Это был дон Хуан. Я подошел к  нему
и вместо того, чтобы рассердиться, поцеловал  его  руку.  Я  действительно
верил, что это не он создавал тот драматический эффект, но что это кто-то,
подражая ему, хотел причинить мне вред или убить меня.
     Разговор  начался  с  рассуждений  о  идентичности,  о  личности  той
женщины,  которая  захватила  мою  душу.  Тогда  дон  Хуан  попросил  меня
рассказать ему все детали моего опыта, который я испытал. Я кратко изложил
ему всю последовательность событий очень рассудительным  образом.  Он  все
время смеялся, как если бы это была шутка. Когда я закончил, он сказал:
     - Ты действовал отлично. Ты выиграл битву за свою душу. Но  это  дело
более серьезное, чем я думал. Твоя жизнь не стоила и гроша прошлой  ночью.
Это счастье, что ты научился чему-то в прошлом. Если бы  у  тебя  не  было
такой тренировки, то ты был бы сейчас уже мертвым, потому что, кто бы  это
ни был, кого ты видел прошлой ночью, но он хотел покончить с тобою.
     - Но как возможно это, дон Хуан, что она может принять твою форму?
     - Очень просто. Она диаблеро, и имеет  хорошего  помощника  с  другой
стороны. Но она была не  слишком  ловкой  в  принятии  моей  формы,  и  ты
разгадал ее трюк.
     - Помощник с другой стороны, - это то же самое, что о_л_л_и ?
     - Нет, помощник - это помощь диаблеро. Помощник -  это  дух,  который
живет с другой стороны мира и помогает диаблеро вызывать болезни или боль.
Она помогает ему убивать.
     - Может ли диаблеро иметь также о_л_л_и_, дон Хуан?
     - Именно диаблеро и имеют о_л_л_и_, но  прежде,  чем  диаблеро  может
приручить о_л_л_и_, он обычно имеет помощника, чтобы помогать  ему  в  его
задачах.
     - А как насчет женщины, которая приняла твою  форму,  дон  Хуан?  Она
имеет только помощника и не имеет о_л_л_и ?
     - Я не знаю, имеет  ли  она  о_л_л_и  или  нет.  Некоторым  людям  не
нравится сила о_л_л_и и они предпочитают помощника.  Приручить  о_л_л_и  -
это трудная работа. Куда легче заполучить помощника с другой стороны.
     - Как ты думаешь, я могу получить помощника?
     - Чтобы узнать это, ты должен  еще  многому  научиться.  Мы  снова  у
самого начала. Почти также, как в самый первый день, когда  ты  пришел  ко
мне и попросил научить тебя мескалито. И я не мог этого, потому что ты  не
понял бы. Та, другая сторона - это мир диаблеро. Я думаю, что лучше  будет
рассказать  тебе  мои  собственные  чувства  таким  же  образом,  как  мой
бенефактор рассказал мне свои. Он был диаблеро  и  воин.  Его  жизнь  была
весьма склонной к силе и насилию мира, но я не отношусь ни к  тому,  ни  к
другому - такова моя натура.  Ты  видел  мой  мир  с  самого  начала.  Что
касается того, чтобы показать тебе  мир  моего  бенефактора,  то  я  смогу
только подвести тебя к двери и ты будешь  тогда  решать  сам.  Тебе  нужно
научиться тому, чтобы предпринимать  свои  собственные  усилия.  Я  должен
согласиться теперь, что я сделал ошибку. Намного лучше, как я теперь вижу,
начинать путь, как я это делал сам. Тогда легче понять, как проста и в  то
же время, как глубока разница. Диаблеро - это диаблеро, а воин - это воин.
Или же человек может быть и тем, и другим. Есть  достаточно  много  людей,
которые являются и тем и другим. Но человек, который  только  проходит  по
путям жизни, является всем. Сегодня я не воин, и  не  диаблеро.  Для  меня
есть только прохождение по  путям,  которые  могут  иметь  сердце.  Там  я
путешествую, и единственной стоящей задачей для меня  является  пройти  их
полную длину. Я там я путешествую, глядя, глядя, бездыханно.
     Он  сделал  паузу.  Его  лицо  отражало  любопытные  настроения.  Он,
казалось, был необычайно  серьезен.  Я  не  знал,  что  спросить  или  что
сказать. Он продолжал:
     - Одна из частых вещей, которой надо научиться, - это  как  пройти  к
трещине между мирами и как войти в другой мир. Имеется трещина между двумя
мирами: миром диаблеро и миром живых  людей.  Есть  место,  где  два  мира
наползают один на другой. Трещина там. Она открывается и закрывается,  как
дверь на ветру. Чтобы попасть туда, человек должен развить свою  волю.  Он
должен, я хочу сказать, развить непреодолимое желание к этому.  Неуклонное
решение. Он должен это сделать без помощи какой-либо силы или  какого-либо
человека. Человек должен сам по себе рассуждать и желать  вплоть  до  того
момента,  когда  его  тело  будет  готово  путешествовать.   Этот   момент
провозглашается длительным дрожанием конечностей и ужасной рвотой. Человек
обычно  не  может  спать  и  есть  и  изматывается.  Когда  конвульсии  не
останавливаются, человек готов идти; и трещина  между  мирами  открывается
прямо перед его глазами, подобно монументальной  двери,  трещина,  которая
идет сверху вниз. Когда трещина открылась,  человек  должен  проскользнуть
через нее. С другой стороны границы трудно  видеть.  Там  ветрено,  как  в
песчаную бурю. Вокруг завихряются смерчи.  Человек  тогда  должен  идти  в
любом  направлении.  Это  будет  короткое  или  длинное   путешествие,   в
зависимости  от  силы  воли.  Человек  с  сильной  волей  идет   недалеко.
Нерешительный и слабый человек идет долго и  опасно.  После  этого  своего
рода путешествия человек прибывает  в  своего  рода  плато.  Его  возможно
узнать очень ясно по некоторым отличиям. Это плоское поднятие над  землей.
Его можно узнать, ориентируясь по ветру, который в этом  месте  становится
все более сильным, хлещущим, ревущим со  всех  сторон.  На  вершине  этого
плато есть вход в другой мир и там  стоит  шкура,  которая  разделяет  два
мира. Мертвые люди проходят через нее без звука, но мы должны разорвать ее
криком. Ветер набирает силу, тот же  самый  неуправляемый  ветер,  который
дует на плато. Когда ветер набирает достаточно силы, человек должен выдать
клич, и ветер протолкнет его сквозь шкуру.  Здесь  его  воля  должна  быть
несгибаемой также для того, чтобы он мог подчинить себе  ветер.  Все,  что
ему нужно - это небольшой толчок. Ему не  нужно,  чтобы  его  пронесло  до
другого мира, до его конца. Как  только  он  очутится  с  другой  стороны,
человек должен походить  вокруг.  Большой  удачей  для  него  будет  найти
помощника поблизости, не слишком далеко от входа. Человек должен попросить
его о помощи. Своими собственными словами он  должен  попросить  помощника
научить его и сделать диаблеро.  Когда  помощник  согласится,  он  убивает
человека на месте, и в то время, как тот мертв,  он  учит  его.  Когда  ты
проделаешь такое путешествие сам, то в зависимости от твоего  счастья,  ты
можешь найти и великого диаблеро в помощники, который убьет и обучит тебя.
Чаще все же встречаются мелкие брухо, у которых есть очень мало, чему  они
могут научить, но ни ты, ни они не имеют силы отказаться. Самое  лучшее  -
это найти помощника  мужчину,  иначе  станешь  жертвой  диаблеры,  которая
заставит тебя страдать невероятным образом. Женщины всегда такие.  Но  это
зависит лишь от одного  счастья.  Разве  что  у  человека  сам  бенефактор
является великим диаблеро, и в этом случае он имеет  многих  помощников  в
другом  мире,  и  может  направить  ученика,  чтобы   тот   встретился   с
определенным помощником. Мой бенефактор был таким человеком.  Он  направил
меня встретиться с духом-помощником. После своего возвращения  ты  уже  не
будешь тем же самым человеком.  Ты  будешь  вынужден  вохвращаться  назад,
чтобы часто видеть своего помощника, и  ты  будешь  вынужден  бродить  все
дальше и дальше от входа до тех пор, пока, наконец, однажды ты не  зайдешь
слишком далеко и не сможешь вернуться. Иногда диаблеро может схватить душу
и протолкнуть ее через вход и оставить ее в плену у  своего  помощника  до
тех пор, пока тот не ограбит человека полностью от всей его силы  воли.  В
других случаях,  подобно  твоему  примеру,  душа  принадлежит  человеку  с
сильной волей, и диаблеро может держать ее в своем доме,  потому  что  она
слишком тяжела для того, чтобы нести ее куда-либо. В  таких  случаях,  как
твой,  битва  может  решить  проблему,  битва,  в  которой  диаблеро   или
выигрывает все, или теряет все. На этот раз  она  претерпела  поражение  и
вынуждена была освободить твою душу. Если бы она победила, то она бы взяла
ее к своему помощнику на сохранение.
     - Но как я победил?
     - Ты не двинулся со своего места. Если бы ты двинулся  хоть  на  один
дюйм, то ты был бы уничтожен. Она выбрала для удара то время, когда я  был
не здесь, когда я отсутствовал, и  она  поступила  хорошо.  Она  проиграла
потому, что она  не  рассчитывала  на  твою  собственную  натуру,  которая
насильственна, а также потому, что ты не сдвинулся  со  своего  места,  на
котором ты неуязвим.
     - Как бы она убила меня, если бы я сдвинулся?
     - Она бы поразила тебя, подобно молнии. Но  кроме  всего  этого,  она
держала бы твою душу, и ты уничтожился бы.
     - А что же произойдет теперь, дон Хуан?
     - Ничего. Ты отвоевал свою душу. Это была  хорошая  битва.  Ты  очень
многому научился прошлой ночью.
     После этого мы начали искать камень, который я бросил. Он сказал, что
если бы мы нашли его, то мы могли бы быть  совершенно  уверены,  что  дело
закончено. Мы искали почти три часа. У меня  было  такое  чувство,  что  я
узнаю его; но я не смог этого сделать.
     В тот же самый день ранним вечером дон Хуан взял меня в  холмы  рядом
со своим домом. Там он дал мне длинные и детальные инструкции,  касающиеся
боевых процедур. В один момент в ходе повторения определенных предписанных
шагов, я обнаружил, что я один. Я взбежал на холм и выдохся.  Я  обливался
потом. Мне было холодно. Несколько  раз  я  звал  дона  Хуана,  но  он  не
отвечал. Я начал  испытывать  странное  неудобство.  Я  услышал  шелест  в
кустах, как если бы кто-то подходил ко мне. Я услышал  шелест,  но  вскоре
шум прекратился. Затем он вновь послышался ближе и громче. В  этот  момент
мне казалось, что события предыдущей ночи  собираются  повториться.  Через
несколько секунд мой страх вырос до бесконечности. Шум в кустах послышался
все ближе, и силы мои  исчезли.  Я  хотел  завизжать  или  заплакать,  или
убежать, или потерять  сознание.  Мои  ноги  подкосились,  и  я  с  воплем
повалился на землю. Я даже не мог закрыть глаза. После этого я помню,  что
дон Хуан развел костер и растирал мои сведенные руки и ноги.
     В  течение  нескольких  часов  я  оставался  в  состоянии   глубокого
расстройства. Впоследствии дон Хуан объснил мою неадекватную реакцию,  как
обычное явление. Я сказал, что не могу логически понять, что  вызвало  мою
панику, и он объяснил, что это  был  не  страх  смерти,  но  скорее  страх
потерять свою душу - страх обычный среди людей,  не  имеющих  несгибаемого
намерения.
     Этот опыт был последним в учении дона  Хуана.  С  тех  пор  я  всегда
избегал искать его уроки. И  хотя  дон  Хуан  не  изменил  ко  мне  своего
отношения, как к ученику, я считаю, что я проиграл битву первому из врагов
человека знания.




                  ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПРИЛОЖЕНИЯ К ПЕРВОЙ КНИГЕ

                            СТРУКТУРНЫЙ АНАЛИЗ

     Последующая структурная схема,  построенная  на  данных  о  необычных
явлениях действительности, должна рассматриваться,  как  попытка  раскрыть
внутреннее единство и неоспоримость учения дона Хуана.  Схема  состоит  из
четырех главных разделов-концепций: 1)  человек,  обладающий  знанием,  2)
человек, обладающий знанием, имел о_л_л_и, 3) этот о_л_л_и  имел  принцип,
4) принцип  подкреплялся  особой  согласованностью.  Эти  четыре  основных
концепции, в свою очередь, состоят из ряда более мелких  концепций;  таким
образом,  эта  структура  охвативает  все  значимые   описанные   понятия,
полученные до того, как я прервал процесс обучения. В каком-то смысле  эти
разделы представляют собой последовательные уровни анализа; каждый уровень
модифицирует предыдущий.
     Ввиду того,  что  в  основе  данной  концептуальной  структуры  лежат
концепции  всех  ее  составляющих,  в  этом  месте  надо  дать   следующее
пояснение: во всей этой работе смысл событий я передавал так, как  понимал
их. Составляющие концепции знания дона Хуана в  моем  изложении  здесь  не
могли быть точным повторением его собственных  высказываний.  Несмотря  на
все мои усилия как можно точнее изложить эти концепии, их смысл  изменился
при моих попытках их  классифицировать.  Однако,  само  расположение  этих
четырех главных разделов структурной схемы представляет  собой  логическую
последовательность, по-видимому, свободную  от  влияния  моих  собственных
методов классификации. Но если говорить об идеях, составляющих  каждую  из
этих главных концепций, невозможно было  сбросить  со  счетов  собственную
интерпретацию. В некоторых местах необходима внешняя классификация,  чтобы
объяснить какое-то явление более вразумительно. А так как это и есть  цель
этой работы, достигнуть ее можно было  переходя  от  смысловых  понятий  и
классификационной схемы учителя к смысловым понятиям  и  классификационным
методам ученика и наоборот.



                           ОПЕРАТИВНЫЙ ПОРЯДОК

                    1. ЧЕЛОВЕК, ОБЛАДАЮЩИЙ ЗНАНИЕМ

     В самом начале моего обучения дон Хуан заявил, что  цель  его  учения
"показать, как можно стать человеком знания". Это его высказывание я делаю
отправной точкой. Оперативная цель - стать человеком, обладающим  знанием.
Ясно также, что все учение дона Хуана направлено на то, чтобы тем или иным
способом достигнуть этой цели. Ход  моих  рассуждений  в  этой  части  был
таков:  если  при  данных  обстоятельствах  стратегическая  цель  -  стать
"человеком  знания"  -  должно  разъяснить  "оперативный  порядок",  тогда
справедливо сделать  вывод  о  том,  что  для  того,  чтобы  уяснить  себе
оперативный порядок, нужно уяснить конечную цель: человек знания.
     Когда я определил первый раздел структуры "человек знания", появилась
возможность определить семь концепций, составляющих этот раздел: 1)  чтобы
стать человеком знания нужно учиться; 2) человек знания должен быть полным
решимости; 3) человек знания обладал ясностью мышления; 4) стать человеком
знания - это  напряженный  труд;  5)  человек  знания  обладал  бойцовским
характером; 6) становиться человеком знания - процесс  непрерывный;  и  7)
человек знания имел о_л_л_и_.
     Эти семь  концепций  были  темами.  Они  проходили  через  весь  курс
обучения, определяя самый  характер  всего  знания  дона  Хуана.  Так  как
стратегическая  цель  его  учения  -  сформировать  человека,  обладающего
знанием, то все, чему он обучал, включало в себя специфику каждой из  этих
семи  тем.  Взятые  в  совокупности,  они  определили  концепцию  "человек
знания", как способ поведения, являющийся конечным результатом  длительной
и утомительной учебы. Однако, "человек знания" -  это  не  руководство  по
поведению, а целый комплекс принципов, включающих  в  себя  все  необычные
обстоятельства, имеющие отношение к преподаваемому знанию.
     В свою очередь каждая  из  этих  семи  концепций  состоит  из  разных
понятий, раскрывающих, все эти грани.
     Из утверждений дона  Хуана  можно  было  сделать  вывод  о  том,  что
человеком знания  мог  быть  диаблеро,  т.е  колдун,  занимающийся  черной
магией. Он утверждал, что колдуном был его учитель и  в  прошлом  он  сам,
хотя некоторые аспекты колдовства перестали его интересовать. Так как цель
учения - показать, как стать человеком знания, а частью этого знания  было
колдовство, значит, существовала неотъемлемая связь между человеком знания
и колдуном. Хотя дон Хуан не использовал их как взаимозаменяемые  термины,
тот факт, что они  сходны  и  связаны,  допускает  возможность  того,  что
"человек знания" со всеми семью темами  и  составляющими  их  концепциями,
включает в себя все обстоятельства становления колдуна.
     Стать  человеком  знания  -  это   вопрос   обучения.   Первая   тема
подразумевает, что учиться  -  это  единственный  способ  стать  человеком
знания, а это в свою очередь подразумевает необходимость длительных усилий
для достижения цели. Стать  человеком  знания  -  это  конечный  результат
процесса  в  отличие  от  немедленного   приобретения   этого   состояния,
являющегося даром сверхестественных сил.  Вероятность  узнать,  как  стать
человеком знания, оправдала существование системы обучения тому, как этого
достичь.
     В первой теме  было  три  элемента:  (1)  не  существовало  очевидных
необходимых  условия  для  того,  чтобы  стать   человеком   знания;   (2)
существовали некоторые скрытые условия; 3) решение о том, кто может  стать
человеком знания, вынесено было безликими силами.
     Видимо, не существовало очевидных  предпосылок,  которые  помогли  бы
определить, кто способен, а кто нет, научиться стать человеком  знания.  В
идеале к этому может стремиться любой. Хотя на практике, дон Хуан  отбирал
учеников.
     Фактически, при существующих обстоятельствах, любой  учитель  выбирал
бы  учеников,  подбирая  их  по  скрытым   предпосылкам.   Сущность   этих
предпосылок никогда  не  была  сформулирована;  дон  Хуан  лишь  исподволь
внушал, каким должен быть ход мыслей при выборе будущего ученика.  Подход,
который он использовал для того, чтобы  определить,  насколько  подходящим
был склад характера кандидата в ученики, дон  Хуан  называл  "непреклонное
намерение".
     Тем не менее, окончательное решение  по  вопросу  о  том,  кто  может
научиться быть человеком знания, было делом безликой силы, о  которой  дон
Хуан знал, но это находилось за пределами его воли. Эта сила могла указать
на нужного человека, дав ему возможность совершить необычный поступок, или
поставив его в  необычные  обстоятельства.  Поэтому,  отсутствие  открытых
предпосылок и существование скрытых  предпосылок  никогда  не  вступали  в
конфликт.
     Человек,  который  таким  образом  был  выделен  из   числа   других,
становился учеником. Дон Хуан называл его  эскогидо  -  "избранный".  Быть
избранным значило гораздо больше, чем быть  просто  учеником.  Сам  способ
выбора эскогидо уже отличал его от обыкновенных  людей.  Он  уже  считался
носителем минимального  количества  могущества,  которое  предположительно
должно было возрастать по мере обучения.
     Но учение - это  процесс  бесконечного  поиска  и  те  силы,  которые
вынесли первоначальное решение или силы, с ними  сходные,  должны  были  в
дальнейшем определить в состоянии ли эскогидо продолжать обучение  или  он
потерпел поражение. Такие решения могли обозначиться в  разных  выражениях
на любой стадии обучения. В этом смысле  любые  необычные  обстоятельства,
окружающие ученика, рассматривались, как предзнаменования.
     Ч_е_л_о_в_е_к_    з_н_а_н_и_я_    и_м_е_л_    н_е_п_р_е_к_л_о_н_н_о_е
н_а_м_е_р_е_н_и_е.
     Сама мысль  о  том,  что  человек  знания  нуждается  в  непреклонном
намерении, объясняла упражнение силы воли.  Иметь  непреклонное  намерение
значило иметь  волю  для  осуществления  необходимой  процедуры  в  рамках
получаемого  знания.  Человеку  знания  нужна  несгибаемая   воля,   чтобы
выдержать обязательное  качество,  которое  свойственно  любому  действию,
происходящему в пределах его знания.
     Обязательное качество всех действий, происходящих в  таких  пределах,
их  неизменность  и  предопределенность,  без  сомнения,  любому  человеку
неприятны; по этой причине небольшое количество непреклонного намерения  -
это единственное скрытое  требование,  предъявляемое  к  каждому  будущему
ученику.
     Непреклонное намерение состоит  из  (1)  умеренности,  (2)  трезвости
суждения и (3) недостатка свободы вводить новшества.
     Умеренность  необходима  человеку,  т.к.   большинство   обязательных
действий касалось инстанций или  элементов,  находящихся  или  за  рамками
обычной повседневной жизни, или не были приняты в обычной деятельности,  и
человеку, который должен действовать в  соответствии  с  ними,  приходится
делать экстраординарное усилие каждый раз, как он  предпринимает  какое-то
действие. Ясно, что быть способным  на  такое  усилие  можно  лишь  будучи
умеренным в  другой  деятельсноти,  которая  прямо  не  хатрагивает  такие
предопределенные действия.
     Ввиду того, что все действия предопределены и  обязательны,  человеку
знания нужна трезвость суждения.  Под  этим  понятием  подразумевается  не
просто   здравый   смысл,   а   способность   оценивать    обстоятельства,
сопутствующие любой  необходимости  действовать.  Руководством  для  такой
оценки может быть совокупность всех составных учения,  взятых  в  качестве
рациональных факторов, бывших в распоряжении  на  тот  момент  времени,  в
который должно было быть выполнено действие. Т.о., руководящий фактор  все
время изменялся по мере того, как выучивалось больше составляющих; хотя  в
основе его всегда  лежало  убеждение,  что  любое  обязательное  действие,
которое возможно надо  было  произвести,  в  действительности  было  самым
подходящим действием в данных обстоятельствах.
     Ввиду того, что все действия были установлены заранее и  обязательны,
их выполнение означало ограничение свободы на введение каких-то  новшеств.
У дона Хуана система передачи знаний была так хорошо разработана,  что  не
было возможности как-то ее изменить.
     Ч_е_л_о_в_е_к_    з_н_а_н_и_я_     о_б_л_а_д_а_л_     я_с_н_о_с_т_ь_ю
м_ы_ш_л_е_н_и_я.
     Ясность мышления  была  тем  фактором,  который  обеспечивал  чувство
ориентации.  Тот  факт,  что  все  действия  предопределены  означал,  что
ориентация в пределах получаемого знания в равной степени  предопределена;
как следствие - ясность мышления подсказывала направление ориентации. Этим
постоянно подтверждалась обоснованность избранного курса при  составляющих
понятиях (1) свобода выбирать путь, (2)  знание  специфической  цели,  (3)
изменчивость.
     Предполагалось, что у человека была свобода выбора пути. Идея свободы
выбора не противоречила идее об ограничении свободы вводить новшества; они
не противоречили друг другу и не смешивались друг с другом. Свобода выбора
пути подразумевала свободу выбора между  разными  возможностями  свершения
действия, одинаково  эффективными  и  практичными.  Критерием  для  такого
выбора  было  преимущество  одной  возможности  над  другими   по   оценке
выбирающего. Кстати, свобода выбора пути давала чувство  ориентации  через
выражение личных наклонностей.
     Другой  способ  выработать  чувства  ориентации   -   это   осознание
специфической цели каждого действия в пределах получаемого знания. Поэтому
человеку  знания  необходима  ясность  мышления,   чтобы   сочетать   свои
специфические причины действия со специфической  целью  каждого  действия.
Знание специфической цели каждого действия было тем фактором,  которым  он
руководствовался   при   оценке   обстоятельств,   сопровождающих    любую
необходимость действия.
     Другим аспектом ясности мышления была мысль о том, что человек знания
для  того,  чтобы  подкрепить  выполнение  обязательных  действий,  должен
собрать все ресурсы, которые  учение  ему  предоставило.  В  этом  состоит
изменчивость. Чувство ориентации сформировалось при появлении  у  человека
чувства  уступчивости  и  изобретательности.  Обязательное  качество  всех
действий внушило бы человеку чувство жесткости или бесплодности,  если  бы
не мысль о том, что человек знания должен быть изменчив.
     С_т_а_т_ь_    ч_е_л_о_в_е_к_о_м_    з_н_а_н_и_я_    -    _в_о_п_р_о_с
н_а_п_р_я_ж_е_н_н_о_г_о т_р_у_д_а.
     Человек знания должен  обладать  или  развивать  в  себе  в  процессе
обучения всестороннюю способность проявлять волю. Дон Хуан утверждал,  что
стать человеком знания - дело напряженного труда. Напряженный труд означал
способность (1) драматически напрягать волю; (2) достигнуть эффективности;
и (3) отвечать на вызов.
     В судьбе человека знания драма несомненно должна быть выделена особым
образом,  нужен   особый   вид   волевых   усилий,   чтобы   отвечать   на
обстоятельства,  которые  требовали  драматической   эксплуатации;   иначе
говоря, человек знания нуждался в драматических волевых усилиях. Взяв  для
примера поведение дона Хуана, с первого взгляда может показаться, что  его
усилия  воли  драматического  характера  являлись  лишь  результатом   его
собственной приверженности к театральности.  Но  драматические  проявления
воли в его случае гораздо больше, чем просто игра;  скорее,  это  глубокое
состояние  веры.  Посредством  драматических  усилий  он  придавал  особое
чувство  законченности  всем  своим  выполняемым  действиям.  Затем,   как
следствие его действий  были  инсценированы,  так  что  одним  из  главных
действующих лиц была смерть. Ясно, что смерть была  вероятной  в  процессе
обучения из-за опасной природы тех предметов, с которыми имел дело человек
знания; затем было логично, что драматические проявления были больше,  чем
театральными представлениями - они  были  обусловлены  убежденностью,  что
смерть была вездесущим игроком.
     Усилия воли повлекли за собой не только драму, но также необходимость
эффективности. Воля должна быть эффективной; одним из  ее  качеств  должна
быть правильная направленность  и  приемлемость.  Идея  неминуемой  смерти
вызвала к жизни не только драму, но и уверенность  в  том,  что  в  каждое
действие  входит  борьба  за  выживание,  уверенность  в  том   произойдет
уничтожение, если чья-то воля не будет эффективной.
     Воля  также  повлекла  за   собой   идею   вызова,   т.е.   действия,
направленного на проверку и доказывающего, что человек способен  совершить
правильное действие в пределах жестких рамок получаемых знаний.
     Ч_е_л_о_в_е_к   з_н_а_н_и_я_    о_б_л_а_д_а_л_    б_о_й_ц_о_в_с_к_и_м
х_а_р_а_к_т_е_р_о_м.
     Существовать  для  человека  знания  значит  находится  в   состоянии
постоянной борьбы, и мысль о том, что он боец, ведет жизнь воина, помогала
ему достигать эмоциональной  стабильности.  Сама  идея  воюющего  человека
состоит из четырех концепций: 1) человек знания должен иметь уважение,  2)
в нем должно быть чувство страха, 3) он должен быть активным, 4) он должен
быть уверен в себе. Отсюда быть воином -  это  вид  самодисциплины,  форма
совершенствования личности, хотя это то состояние, когда  личные  интересы
сведены к минимуму, т.к. в большинстве ситуаций личный интерес несовместим
с суровой необходимостью  для  совершения  какого-либо  предопределенного,
обязательного акта.
     Человек знания в роли  бойца  обязан  обладать  особым  уважением  ко
всему, с чем ему приходилось иметь дело;  ко  всему,  что  связано  с  его
знанием, следует  относиться  с  глубоким  уважением  для  того,  чтобы  в
перспективе  расставить  все  по  значимости.   Иметь   чувство   уважения
эквивалентно умению оценивать незначительные  возможности  человека  перед
лицом _н_е_и_з_в_е_с_т_н_о_с_т_и.
     Если человек мыслит таким образом, то эта  идея  уважения,  логически
развиваясь, включает уважение к себе, т.к. человек неисследован в  той  же
степени, как и сама _н_е_и_з_в_е_с_т_н_о_с_т_ь.  Упражнение,  направленное
на   осознание   чувства   уважения,   трансформировало   изучение   этого
специфического знания, которое иначе  могло  бы  показаться  абсурдным,  в
рациональное.
     Еще один  необходимый  фактор  в  жизни  бойца  -  это  необходимость
испытывать и тщательно оценивать чувство страха. Идеальная ситуация -  это
когда,  несмотря  на  страх,  человек  продолжает  производить   действия.
Предположительно, чувство страха должно быть побеждено и в какой-то период
в жизни человека оно должно  исчезнуть,  но  первое,  что  человек  должен
сознавать, это необходимость испытывать это чувство с тем,  чтобы  должным
образом оценить это чувство. Дон  Хуан  утверждал,  что  человек  способен
победить страх, только будучи лицом к лицу с ним.
     Будучи бойцом, человек знания должен быть  всегда  активным,  начеку.
Человек на войне должен быть начеку, чтобы осознавать два аспекта  знания:
(1) осознание намерения и (2) осознание ожидаемого постоянного движения.
     Осознание  намерения  -   это   знание   факторов,   участвующих   во
взаимоотношении между специфической целью любого обязательного действия  и
целью действия отдельного человека. Так как у всех  обязательных  дейстчий
есть определенная цель, человек знания должен быть всегда активен, т.е. он
должен быть в состоянии сочетать определенную цель  каждого  обязательного
действия с тем определенным мотивом, который побудил его к действию.
     Осознавая эту взаимосвязь, человек знания  должен  быть  в  состоянии
осознавать, что такое ожидаемое  постонное  движение.  То,  что  я  назвал
"осознание ожидаемого постоянного движения" - это уверенность в  том,  что
человек в состоянии всегда определить значимые изменения, происходящие  во
взаимоотношении между специфической целью  действия  и  мотивов  личности,
побуждающих  личность  действовать.  Осознавая  это   движение,   человек,
предполагается, должен обнаруживать самые  незначительные  изменения.  Это
целенаправленное осознание изменений объясняет признание  и  интерпретацию
предзнаменований и других необычных событий.
     Последний  аспект   бойцовского   поведения   -   это   необходимость
уверенности в себе, т.е. уверенность в том, специфическая  цель  действия,
которое возможно выбрано, была единственной  вероятной  альтернативой  для
специфических личных мотивов действия. Без уверенности в себе  человек  не
способен выполнить один из аспектов учения: способность утверждать знание,
как власть.
     С_т_а_н_о_в_и_т_ь_с_я_     ч_е_л_о_в_е_к_о_м_     з_н_а_н_и_я_      -
н_е_п_р_е_к_р_а_щ_а_ю_щ_и_й_с_я_ п_р_о_ц_е_с_с.
     Быть человеком знания не подразумевает постоянство. Никогда  не  было
уверенности в том, что выполняя все задания преподаваемого  знания,  можно
стать человеком знания. Очевидно, что роль этих  заданий  состоит  в  том,
чтобы показать, как стать человеком знания. Итак, стать человеком знания -
это  задача,  которая  не  могла  быть  выполнена  полностью,  скорее  это
непрерывный процесс, включающий в себя 1) мысль о том, что  каждый  должен
искать новые способы, как стать человеком знания, 2) мысль  о  собственном
непостоянстве и 3) выбранному занятию должно отдаваться сердце.
     Вопрос об обновлении способов становления человеком знания обсуждался
в связи с темой четырех символических препятствий, встречающихся  на  пути
человека обучающегося: страх, ясность,  власть  и  возраст.  Возобновление
поиска  нового  подразумевает  умение  себя  контролировать  и   сохранять
контроль над собой. Настоящий человек знания должен бороться против каждой
из этих враждебных сил  последовательно  до  конца  жизни,  чтобы  активно
участвовать  в  процессе  приобретение  знания.   Несмотря   на   истинное
возобновление  поиска,  перевес  неизбежно  не  на  стороне  человека,  он
отступит перед последним из символических препятствий. В этом  заключается
идея непостоянства.
     Компенсация негативности человеческого непостоянства -  это  указание
на то, что выбравший  путь  должен  делать  это  "от  всего  сердца".  Это
выражение  метафорическое,  означает,  что,  несмотря  на   непостоянство,
человек должен идти избранным путем и  должен  находить  удовлетворение  и
самовыражение в самом процессе выбора наиболее приемлемой  альтернативы  и
идентифицировать себя с ней полностью.
     Дон  Хуан  выразил  рациональную   сущность   всего   своего   учения
метафорически таким образом, что для него важно было найти путь сердцем  и
пройти по  нему  до  конца,  для  него  достаточно  идентифицировать  себя
полностью с этой альтернативой. Удовлетворение приносило само  прохождение
этого пути, надежда достичь какого-то перманентного состояния за пределами
его знания.



                  2. ЧЕЛОВЕК ЗНАНИЯ ИМЕЛ СОЮЗНИКА (О_Л_Л_И)

     Мысль о том, что человек знания имел о_л_л_и, была  самой  важной  из
семи  составляющих,  единственно  необходимая  для   объяснения   сущности
человека знания. По классификации дона Хуана, человек знания имел  о_л_л_и
в то вермя, как у обычного человека его не было, и именно в этом  состояло
различие между ними.
     Дон   Хуан   описывал   о_л_л_и,   как   "силу,   которая    способна
транспортировать человека за пределы его  личности",  т.е.  силу,  которая
способна вынести его за пределы обыденности. Соответственно иметь  о_л_л_и
значит иметь власть, тот факт, что человек знания имеет о_л_л_и, означает,
что оперативная цель учения была достигнута. Так как цель -  это  научить,
как стать человеком знания, а человек знания - это тот, кто имел  о_л_л_и,
то по учению дона Хуана учение также показывает, как  приобрести  о_л_л_и.
Понятие "человек знания", являющееся  философской  оболочкой  мага,  имеет
значение для каждого, кто хочет жить внутри этой  оболочки  только  в  том
случае, если у него есть о_л_л_и.
     Я классифицировал предыдущую составляющую человека знания, как вторую
по значению структурную часть из-за ее необходимости при  объяснении,  что
такое человек знания.
     В учении дона Хуана было два о_л_л_и. Первый входил в состав растения
датура, общеизвестного под названием трава jiмsоn. Дон Хуан называл  этого
о_л_л_и испанским  названием,  которое  означает  трава  дьявола.  По  его
мнению, любые разновидности датуры его содержат. Хотя  каждый  маг  должен
выращивать один какой-то вид, который он называет своим не  только  в  том
смысле,  что  это  его  личная  собственность,  но  и  потому,   что   оно
идентифицируется с ним.
     Собственные растения  дона  Хуана  относились  к  виду  inохiа,  там,
по-видимому, не было корреляции между этим фактом и  различиями,  которые,
возможно, существовали между двумя видами датуры, ему доступными.
     Второй о_л_л_и входил в состав гриба, который я идентифицировал,  как
род гриба  псилосибо,  возможно,  это  был  псилосибо  мексикано,  но  эта
классификация была лишь приблизительной, так как мне  не  удалось  достать
образец для лабораторного анализа.
     Дон Хуан называл этого о_л_л_и нuмiто, что значит "маленький  дымок",
предполагая, что этот о_л_л_и был аналогичен дыму или  курительной  смеси,
которую он составлял с этим грибом. Этот дым  упоминается,  как  настоящий
контейнер, но он разъяснил, что силой обладал  лишь  один  вид  псилосибо,
т.о. при сборе необходима особая тщательность, чтобы не спутать этот вид с
дюжиной других видов этого рода, которые растут в том же регионе.
     О_л_л_и в качестве значимой концепции включал в себя следующие идеи и
их вариации: 1) о_л_л_и не имеет формы,  2)  о_л_л_и  воспринимается,  как
качество, 3) о_л_л_и можно приручить, 4) о_л_л_и обладал властью.
     О_л_л_и бесформенен.
     О_л_л_и есть сущность, существующая вне  и  независимо  от  себя,  но
несмотря на то, что это отдельная сущность, формы о_л_л_и не имеет. Я ввел
понятие "бесформенность" как противоположное понятию "имеющий определенную
форму", различие это сделано  ввиду  того,  что  существуют  другие  силы,
сходные с о_л_л_и, имеющие совершенно определенные для  восприятия  формы.
Состояние бесформенности означает, что о_л_л_и не  имеет  ярко  или  слабо
выраженной формы,  даже  просто  различимой  формы,  подразумевается,  что
о_л_л_и всегда невидим.
     О_л_л_и вопринимается, как качество.
     В  продолжение  идеи  бесформенности   было   еще   одно   состояние,
выражающееся в том, что о_л_л_и  воспринимается,  как  качество  ощущений,
т.е. из-за бесформенности присутствие о_л_л_и можно ощутить  лишь  по  его
влиянию  на  мага.  Дон  Хуан  определил   качество   этих   влияний   как
антропоморфическое. Он изобразил о_л_л_и, обладающего характером человека,
подразумевая при этом, что  каждый  маг  в  отдельности  выбирал  наиболее
подходящего   себе   о_л_л_и   по   характеру,   принимая   во    внимание
антропоморфические характеристики о_л_л_и.
     Два о_л_л_и в учении были описаны доном Хуаном, как имеющие качества.
     По классификации дона Хуана, о_л_л_и, содержащийся в датура  иноксия,
обладал двумя качествами: он был женского типа и был источником избыточной
силы.  Он  считал  оба  эти   свойства   абсолютно   нежелательными.   Его
высказывания на этот счет были вполне определенными, но в то же  время  он
указывал, что его оценка этого вопроса носит личный характер.
     Самой важной характеристикой  было,  несомненно,  то,  что  дон  Хуан
называл женской природой. Тот  факт,  что  говорится  о  женской  природе,
однако, не означает, что о_л_л_и был женской властью. Аналогия с женщиной,
возможно, была лишь метафорой, которую дон Хуан использовал  для  описания
отрицательных  влияний  о_л_л_и.  Кроме  того,  само  испанское   название
растения jевrа женского  рода  и  могло  способствовать  проведению  такой
аналогии. В любом случае персонификация этого о_л_л_и, как власти  женской
по природе, приписывали ему  такие  антропомофные  качества:  (1)  он  был
собственником; (2) он был неистовым (3) он  был  непредсказуем  и  (4)  он
обладал отрицательным последствием.
     Дон  Хуан  верил,  что  союзник  (_о_л_л_и_)   обладал   способностью
порабощать людей, которые  стали  его  последователями;  он  объяснил  эту
способность, как проявление собственности,  которая  ассоциируется  в  его
представлении с женским характером. О_л_л_и устанавливал власть над своими
последователями, создавая у  них  чувство  зависимости  и  давая  ощущение
физической силы и благополучия.
     О_л_л_и  также  должен  быть  неистов.  Неистовость   женского   типа
выражалась в том, что последователи о_л_л_и совершали  жестокие  действия.
Эта  специфическая  черта  сделала  его  наиболее  подходящим  для  мужчин
свирепого  характера,  которые  хотели  найти  ключ  к  личной  власти   в
неистовости.
     Следующей   женской   чертой   была   непредсказуемость.   Дон   Хуан
подразумевал, что последствия о_л_л_и никогда не были постоянными; скорее,
они были неустойчивы и ярко выраженного способа их  предсказать  не  было.
Непостоянство о_л_л_и уравновешивалось дотошной  и  драматической  заботой
мага  о  своих   действиях.   Любой   неблагоприятный   поворот   событий,
необъяснимый, являющийся результатом ошибки или  неправильностью  действий
объяснялся непредсказуемостью о_л_л_и.
     Из-за  собственничества,  неистовости  и  непредсказуемости  в  целом
влияние  о_л_л_и  на  характер  последователей  было  вредным.  Дон   Хуан
утверждал, что о_л_л_и целенаправленно старался передать свои  качества  и
что в этом он преуспел.
     Но наряду с женскими качествами, о_л_л_и обладал другим качеством: он
был источником  избыточной  силы.  Дон  Хуан  особо  подчеркивал  это,  он
говорил, что как  источник  избыточной  силы,  о_л_л_и  был  непревзойден.
Подразумевается, что он дает своим последователям физическую силу, чувство
смелости и отвагу совершать необычные подвиги. По мнению дона Хуана, такая
непомерная власть была избыточна; он утверждал, что по  крайней  мере  для
него самого, в таком количестве она было больше не нужна. Тем не менее, он
считал ее сильным стимулом для будущего человека знания в случае,  если  у
последнего возникло бы намерение искать власти.
     Своеобразность точки зрения дона Хуана состояла в том,  что  о_л_л_и,
входящий в состав рsilосyве мехiсаnа,  напротив,  обладает  адекватными  и
наиболее ценными характеристиками: 1) он мужского типа и 2) дает состояние
экстаза.
     Он описывал этого о_л_л_и, как антипод  тому,  который  содержится  в
растении dатurа. Он считал его мужским по  типу.  Мужская  природа  в  нем
представляется аналогичной женской природе другого о_л_л_и,  т.е.  это  не
мужская власть, но дон  Хуан  просто  классифицировал  его  воздействие  в
рамках того, что он определил, как мужское поведение. В этом случае  также
мужской род  испанского  названия  растения  мог  дать  аналогию  мужского
начала.
     Человекоподоюнные качества этого о_л_л_и,  которые  дон  Хуан  считал
свойствами мужчины, следующие: 1) он был бесстрастен, 2) он нежен,  3)  он
предсказуем и 4) он обладает благотворным воздействием.
     Мысль  дона  Хуана  о  бесстрастной  природе  о_л_л_и  выражалась   в
уверенности в справедливости о_л_л_и в том, что  он  никогда  не  требовал
экстравагантных действий от своих последователей. Он никогда не  порабощал
людей, потому что он  никогда  не  обладал  легким  воздействием  на  них,
наоборот, действовал тяжело, но должным образом на своих последователей.
     Тот  факт,  что  о_л_л_и  не  проявлял  открыто  никакой  неистовости
свидетельствовал о его мягкости. Было ощущение его  бестелесности,  и  дон
Хуан т.о. описавал его спокойствие, мягкость и умиротворенность.
     Он также предсказуем.  Дон  Хуан  описал  его  влияние  на  отдельных
последователей и его поведение в серии последовательных  экспериментов  на
одном человеке,  как  постоянное,  другими  словами  формы  проявления  не
меняются, а если изменения и происходят, то они незначительны и  их  можно
не рассматривать отдельно.
     Из-за  того,  что   о_л_л_и   мягок,   бесстрастен   и   предсказуем,
предполагается,  что  он   обладает   и   другими   мужскими   свойствами:
благоприятным влиянием на  характер  своих  последователей.  Эти  свойства
"хумито" создают в них  состояние  эмоциональной  стабильности.  Дон  Хуан
уверен в том, что под  влиянием  о_л_л_и  человек  может  обуздывать  свои
порывы и прийти в состояние равновесия.
     Вершиной всех мужских характеристик  о_л_л_и  является  его  свойство
приходить   в   состояние   экстаза.   Эта   его   характеристика    также
воспринимается,  как  качество.  Хумито  как   бы   освобождал   тело   от
сопутствующих  ощущений,  давая  им  возможность  собственной  активности,
создавая таким образом ощущение бестелесности. А эта активность  неизбежно
выражалась  в  состоянии  экстаза.  О_л_л_и,  содержащийся   в   рsilосyве
считается идеальным для людей, склонных к созерцанию.
     О_л_л_и _м_о_ж_н_о_ _п_р_и_р_у_ч_и_т_ь.
     Мысль о том, что о_л_л_и можно приручить, означает, что  потенциально
его силу можно использовать. Дон Хуан  объяснял,  что  это  его  природная
особенность; после того, как маг подчинил о_л_л_и, считалось, что  он  мог
распоряжаться им, что означало использовать его силу  в  своих  интересах.
Способность о_л_л_и  к  подчинению  противостояла  неспособности  к  этому
других сил, которые во всем другом, кроме способности к подчинению, сходны
с _о_л_л_и.
     В манипулировании о_л_л_и есть два аспекта:  1)  о_л_л_и  -  средство
передвижения, 2) о_л_л_и - это помощник.
     О_л_л_и - это средство передвижения в том смысле,  что  он  переносит
мага в область необычной реальности. Что касается моего личного опыта, оба
о_л_л_и являлись средствами передвижения,  хотя  смысл  этой  функции  для
каждого из них был разным.
     Общие нежелательные свойства о_л_л_и, содержащегося в dатurа  inохiа,
особенно  его  непредсказуемость,  сделали  его  опасным   и   независимым
средством   передвижения.   Единственным   способом    защиты    от    его
несовместимости  был  ритуал,  но  его  всегда  было  недостаточно,  чтобы
обеспечить  стабильность  о_л_л_и;  когда  маг  использует  о_л_л_и,   как
средство передвижения, перед тем, как начать  действие,  должен  дождаться
хороших предзнаменований.
     Наоборот,  о_л_л_и,  содержащийся  в  рsilоsyве  мехiсаnа,   считался
надежным, предсказуемым средством  транспортировки  в  силу  своих  ценных
качеств. В силу предсказуемости этого о_л_л_и, магу при работе  с  ним  не
нужен никакой подготовительный ритуал.
     Другой аспект манипулирования о_л_л_и - это о_л_л_и,  помощник.  Идея
о_л_л_и помощника состоит в том, что  после  того,  как  о_л_л_и  сослужит
службу в качестве  средства  передвижения,  его  можно  использовать,  как
помощника в  достижении  поставленной  цели,  т.е.  перехода  в  состояние
необычной реальности.
     В  качестве  помощников  оба  о_л_л_и  обладали  разными  уникальными
свойствами. Сложность и пригодность этих свойств выяснялась все  больше  в
процессе обучения. Но  в  целом  о_л_л_и,  содержащийся  в  dатurа  inохiа
считается необычайным помощником, и эта его  способность  рассматривается,
как  следствие  его  способности   давать   чрезмерную   силу.   Помощник,
содержащийся в рsilоsyве мехiсаnа,  считался  еще  более  экстраординарным
помощником. Дон Хуан считал, что в функции помощника с ним ничто не  может
сравниться, что являлось следствием всех его ценных свойств.



                         3. О_Л_Л_И_ ИМЕЛ ПРАВИЛО

     Среди составляющих понятие "о_л_л_и" мысль о том,  что  о_л_л_и  имел
правило,  необходима  для  объяснения  сущности  о_л_л_и.  В   силу   этой
обязательности я сделал эту часть третьим разделом структурной схемы.
     Это правило, которое дон Хуан называл  также  законом,  являло  собой
жесткую организующую концецию, определяющие собой все те действия, которые
должны быть выполнены и то поведение, которое должно соблюдаться во  время
применения о_л_л_и. Правило, таким образом, не было лишь  сводом  каких-то
норм; скорее, это план  действий,  определяющих  путь,  по  которому  надо
следовать, чтобы манипулировать о_л_л_и.
     Многие из этих норм несомненно подтвердили  бы  определение  о_л_л_и,
данное доном Хуаном, как "силы, способной перенести  человека  за  пределы
его сознания". Если принять это  определение,  то  можно  назвать  о_л_л_и
любое средство, обладающее таким свойством. И  логично,  таковыми  о_л_л_и
могли бы считаться физические состояния,  вызванные  голодом,  усталостью,
болезнью и т.п., т.к. они  обладают  способностью  перенести  человека  за
пределы его сознания. Но мысль о том, что о_л_л_и имеет правило, исключала
все эти возможности. О_л_л_и  был  силой,  действующей  в  соответствии  с
законом (правилом). Все другие обстоятельства не могут считаться  о_л_л_и,
т.к. действуют не по правилам.
     В качестве концепции это правило состояло из следующих  мыслей  и  их
разных составляющих: (1)  правило  не  является  гибким;  (2)  правило  не
кумулятивно; (3) правило подкреплено в условиях  обычной  реальности;  (4)
правило подтверждено в условиях нереальности; и (5)  правило  подтверждено
специальным согласием.

                             Правило не гибко

     План действий,  формирующих  свод  норм  правила,  -  это  неизбежные
действия, которые каждый должен совершить, чтобы достигнуть  цели  учения.
Обязательность этого и определяет негибкость правила. Негибкость неизбежно
связана с эффективностью. Драматическое  проявление  создало  условия  для
непрерывной  борьбы  за  выживание,  а  в  этих  условиях  лишь   наиболее
эффективное действие, которое можно предпринять, обеспечит выживание.  Так
как отступление  не  разрешается,  закон  предписывал  лишь  те  действия,
которые были направлены на выживание. Т.О., правило должно быть  негибким;
оно должно соответствовать тому, что диктует.
     Соответствие правилу отнюдь  не  абсолютно.  В  процессе  обучения  я
отметил период, в течение которого его негибкость была  аннулирована.  Дон
Хуан объяснил этот случай, как отклонение, как особый  случай,  являющийся
результатом непосредственного вмешательства о_л_л_и. В этот  период  из-за
моей случайной ошибки  в  употреблении  о_л_л_и,  содержащегося  в  dатurа
inохiа, правило было нарушено. Из этого случая дон Хуан сделал вывод,  что
о_л_л_и  обладал  способностью  непосредственно  вмешиваться  и  оказывать
вредное, обычно фатальное влияние, происходящее  из-за  несовместимости  с
правилом.
     Такое доказательство гибкости всегда  считалось  результатом  сильной
родственной близости между о_л_л_и и его последователем.

                           Правило не кумулятивно

     Здесь  допускаем,  что  были  использованы  все   возможные   способы
манипулирования о_л_л_и. Теоретически правило не кумулятивно;  возможности
наращивания его не было.  Некумулятивная  природа  правила  соотносится  с
концепцией силы. Так как  правило  предполагало  единственную  действенную
альтернативу для выживания, то любая попытка изменить его или его действие
считалась  не  только  излишней,  но  и   смертельной.   Существует   лишь
возможность расширить личное знание этого правила с помощью учителя или  с
помощью самого о_л_л_и. Последнее считается  инстанцией  непосредственного
приобретения знания, а не добавлением к правилу.

                   Правило подтверждается в реальности

     Подстверждение правила означало его проверку, проверку  его  действия
экспериментальным путем. Подтверждение правила происходило в  области  как
обычной, так и необычной реальности, т.к. оно распространяется на обе  эти
области.
     Ситуации обычной реальности, в которых действовало это правило,  были
замечательно необычны, но, несмотря на эту необычность, правило в  обычной
реальности подтверждалось. Поэтому оно не является средством  исследования
этой работы, а должно стать  предметом  другого  исследования.  Эта  часть
правила  касалась  деталей  процессов,  связанных  с  узнаванием,  сбором,
смешиванием,  приготовлением  и  содержанием  (уходом)  за  растениями,  в
которых содержатся сильно действующие средства, подробностей, связанных  с
применением таких растений и другими подобными моментами.
     Правило подтверждалось в необычной реальности.
     Правило также подстверждалось в необычной реальности и  проверка  эта
происходила таким же экспериментальным путем, как  и  в  условиях  обычной
реальности.   Идея   прагматического   подтверждения   подразумевала   две
концепции:  (1)  встречи  с  о_л_л_и,  которые  я  бы  назвал  состояниями
необычной реальности, и (2) специфические цели правила.
     С_о_с_т_о_я_н_и_я_  н_е_о_б_ы_ч_н_о_й_  р_е_а_л_ь_н_о_с_т_и_  -   Два
растения,  содержащие  о_л_л_и,  будучи  использованы  в  соответствии   с
правилами, давали состояние необычайной восприимчивости, которые дон  Хуан
классифицировал, как встречи с о_л_л_и. Особое внимание он обращал на  то,
как вызывать эти состояния, что  нашло  выражение  в  теории  о  том,  что
встречаться с _о_л_л_и_ можно так часто, как это требуется для проверки  в
процессе  эксперимента.  Предполагалось,  что  составная  часть   правила,
подвергающаяся проверке, коррелировалась количеством встреч с _о_л_л_и.
     Единственный способ вызова встречи с _о_л_л_и_ состоял  в  правильном
применении растения, его содержащего. Однако, дон Хуан предполагал, что на
продвинутой стадии обучения такие встречи могли происходить без применения
растения; они могли вызываться лищь силой воли.
     Я назвал встречи  с  _о_л_л_и_  состоянием  необычной  реальности.  Я
выбрал  сам  термин  "необычная  реальность",  т.к.  он  согласовывался  с
утверждением дона Хуана о том, что такие встречи происходили в реальности,
которая лишь  несколько  отличалась  от  обычной  реальности  повседневной
жизни.  Следовательно,  необычная   реальность   обладала   специфическими
характеристиками,   которые   могли   быть   оценены    любым    человеком
приблизительно одинаковыми терминами.  Дон  Хуан  никогда  не  использовал
определенных формулировок для этих характеристик, но его сдержанность была
результатом убежденности в том, что получение человеком знания зависит  от
его личности.
     Другие  категории,  которые  я  считаю  специфичными  для   необычной
реальности, есть результат моего собственного опыта. Все же,  несмотря  на
их как бы своеобразную природу, они были подкреплены и получили дальнейшее
развитие в учении дона Хуана на  базе  его  учения;  он  так  строил  свой
процесс обучения, что эти  характеристики  как  бы  являлись  неотъемлемой
частью необычной реальности: (1) необычная  реальность  была  усваиваемой,
(2) необычная реальность состояла из компонентов.
     Первое - то, что необычная реальность была усваиваема -  значит,  что
она подходит для практического использования. Дон Хуан все время объяснял,
что  суть  его  знания  -  достижение  практических  результатов,  а   это
свойственно как необычной, так и обычной реальности. Он признавал,  что  в
его знании были способы практического использования  необычной  и  обычной
реальности. Как он утверждал,  состояния,  вызванные  о_л_л_и,  вызывались
намеренно для того, чтобы их использовали. В этой  конкретно  части  вывод
дона Хуана состоит в том, что встречи  с  о_л_л_и  создавались  для  того,
чтобы узнать их секреты и этот вывод служил указанием искать другие мотивы
личного свойства, которые могли  быть  у  каждого  для  поисков  состояний
необычной реальности.
     Второй характеристикой необычной  реальности  являлось  то,  что  она
имела составляющие. Эти  составляющие  -  предметы,  действия,  события  в
восприятии  каждого,  которые  являются  содержанием  состояния  необычной
реальности. Общая  картина  необычной  реальности  состоит  из  элементов,
обладающих качествами элементов обычной реальности и  компонентов  обычной
грезы, хотя равенства между ними нет.
     По моему, составляющие элементы необычной реальности  обладают  тремя
уникальными характеристиками: (1) стабильностью, (2) необычайностью, и (3)
отсутствием обычного соглашения. Эти качества  их  выделяют  и  делают  их
особенными.
     Составляющие элементы необычной реальности обладают  стабильностью  в
том смысле, что они постоянны. В этом отношении они похожи на составляющие
компоненты  обычной  реальности,  т.к.  они  никогда  не  смещаются  и  не
исчезают,  как   это   случилось   бы   с   компонентами   обычных   грез.
Представляется, что каждый  составляющий  компонент  необычной  реальности
конкретен  по-сврему,  той  конкретностью,  которую  я  воспринимаю,   как
необычайную  стабильность.  Эта  стабильность  была  сформулирована  таким
образом, что смог ввести  критерий,  состоящий  в  том,  что  в  необычной
реальности  всегда  можно  остановиться  на  неопределенное  время,  чтобы
рассмотреть каждый из составляющих элементов.  Применение  этого  критерия
позволило мне  отличать  состояния  необычной  реальности,  использованные
доном Хуаном, от других состояний особой  восприимчивости,  которые  могут
оказаться необычной реальностью, но не подходят под этот критерий.
     Вторая   характеристика   элементов   необычной   реальности   -   их
необычайность - означала, что каждая  часть  составляющих  элементов  была
уникальна, необычайна, индивидуальна, как будто бы она была изолирована от
других, или как будто  бы  каждая  из  них  проявлялась  по  очереди.  Эта
необычайность   составляющих   элементов   далее,   по-видимому,   создает
уникальную необходимость: властную  необходимость,  стремление  объединить
все изолированные части в общую композицию. Дон Хуан, по-видимому, знал об
этой необходимости и использовал ее, когда возможно.
     Третья уникальная характеристика и самая драматическая из всех -  это
отсутствие обычного соглашения.  Составляющие  элементы  воспринимаются  в
состоянии  полного  одиночества,  которое  больше  похоже   на   состояние
одиночества человека, наблюдающего незнакомую сцену в обычной  реальности,
чем на одиночество грезящего человека. Так как  стабильность  составляющих
элементов необычной реальности дала  возможность  каждому  остановиться  в
течение неопределенного периода рассматривать любой из них,  то  казалось,
что  они  были  как  бы  элементами  повседневной  жизни;  разница   между
составляющими элементами этих  двух  состояний  реальности  состоит  в  их
способности к обычному соглашению. Под обычным соглашением я  подразумеваю
молчаливое  соглашение  о  составляющих  компонентах  повседневной  жизни,
которое  соучастники  тем  или  иным  способом  дают   друг   другу.   Для
составляющих   элементов   необычной   реальности    обычное    соглашение
недостижимо. В этом отношении необычная реальность была ближе к  состоянию
грез,  чем  к  обычной  реальности.  Все   же   из-за   своих   уникальных
особенностей,  стабильности   и   необычайности,   составляющие   элементы
необычной  реальности  имели  свойство   реальности,   которая   создавала
необходимость признания их существования в пределах соглашения.

                       Специфическая цель правила

     Другой компонент концепции о том, что правило проверялось в необычной
реальности, была мысль о том, чтобы достичь  утилитарной  цели  с  помощью
о_л_л_и.  В  контексте  учения  дона  Хуана  предполагалось,  что  правило
выучивалось   путем   подтверждения   его   в    обычной    и    необычной
действительности. Решающий аспект учения -  это  подтверждение  правила  в
состоянии необычной  реальности;  то,  что  подтвердилось  в  действиях  и
элементах, воспринятое в необычной реальности,  было  специфической  целью
правила. Эта специфическая  цель  имела  дело  с  силой  о_л_л_и,  т.е.  с
использованием о_л_л_и сначала в качестве средства траспортировки, а затем
в качестве помощника, но дон Хуан  всегда  рассматривал  каждую  инстанцию
специфической цели правила, как одно целое, охватывающее обе области.
     Так как специфическое правило касается управления силой о_л_л_и,  оно
имело неотъемлемое продолжение - методы управления.
     Методы  управления  -  это  реальные  процессы,  реальные   действия,
происходящие на каждой стадии управления силой о_л_л_и. Мысль о  том,  что
о_л_л_и   управляем,   оправдывала   его   применение    при    достижении
прагматических целей и методы управления были просто процессами, делавшими
о_л_л_и управляемым.
     Специфическая цель и методы управления - это одно целое, тою, что маг
должен знать точно, чтобы управлять своим о_л_л_и на самом деле.
     Учение дона Хуана включало в себя следующие специфические цели правил
двух о_л_л_и. Здесь я привожу их в том порядке, в котором он мне их дал.
     Первая специфическая цель была проверена  вне  обычной  реальности  с
о_л_л_и, содержащимся в dатurа inохiа. Метод  управления  состоял  в  том,
чтобы  проглотить  микстуру,  настоянную   на   корне   растения   dатurа.
Употребление этой микстуры переводило в поверхностное состояние  необычной
реальности, которое дон Хуан применил, проверяя меня на мою пригодность  в
ученики, у  меня  была  совместимость  с  о_л_л_и,  содержавшимся  в  этом
растении.  Это  зелье  должно  было  дать  либо   ощущение   необъяснимого
физического комфорта, либо большого дискомфорта, результаты,  которые  дон
Хуан считал соответственно признаком совместимости или отсутствия таковой.
     Второй специфической целью быо гадание. Оно также было частью правила
о_л_л_и, содержащегося в dатurа inохiа. Дон  Хуан  считал  ворожбу  формой
специфического движения, допуская, что  маг  транспортировался  о_л_л_и  в
какую-то область необычной реальности, где он  мог  предсказывать  события
иначе ему неизвестные. Метод управления второй специфической целью  -  это
глотание-поглощение.   Микстура,   приготовленная    из    корня    dатurа
проглатывалась, а  мазь,  приготовленная  из  семян  dатurа,  втиралась  в
височную и лобную часть головы. Я использовал термин "глотаниепоглощение",
потому  что  глотанию  сопутствовало  поглощение  кожей   при   достижении
состояния  необычной  реальности  или   поглощению   кожей   сопутствовало
глотание.
     Этот метод  управления  требовал  усвоения  других  элементов  помимо
dатurа, в этом случае двух ящериц. Они должны были служить магу в качестве
инструментов движения, имея в виду особое восприятие в  особом  состоянии,
когда можно было услышать разговор ящериц и  затем  визуально  представить
себе, что она сказала. Дон Хуан объяснял такие явления, как ответы  ящериц
на те вопросы, которые были поставлены для ворожбы.
     Третья специфическая цель правила  о_л_л_и,  содержащегося  в  dатurа
связан с еще  одной  специфической  формой  движения,  полетом  тела.  Как
объяснял дон Хуан, маг при помощи этого о_л_л_и был способен  переноситься
на громадные расстояния, полет тела - это способность мага передвигаться в
необычной  реальности,  а  затем  при  желании  возвращаться   в   обычную
реальность. Метод управления  третьей  специфической  цели  также  процесс
глотания-поглощения. Проглатывалась микстура с корнем dатurа, сделанная из
семян  dатurа,  втиралась  в  подошвы  ног,   наносилась   на   внутренние
поверхности обеих ног и на гениталии.
     Третья специфическая цель глубоко не разрабатывалась, дон  Хуан  имел
ввиду, что он  не  раскрыл  другие  аспекты  метода  манипуляции,  которые
позволили бы магу определять направление во время движения.
     Четвертая специфическая цель  правила  -  это  тестирование,  о_л_л_и
содержался в рsilоsyве мехiсаnа. Целью тестирования  не  было  определение
совместимости или несовместимости с о_л_л_и, а скорее неизбежность первого
употребления или первой встречи с о_л_л_и.
     Метод  управления  четвертой  специфической  цели  -  это  применение
курительной смеси, приготовленной из сушеных грибов с разными частями пяти
других растений,  ни  одно  из  которых  не  обладает  свойством  вызывать
галлюцинации. Правило акцентировало  процесс  вдыхания  дыма  этой  смеси,
называя о_л_л_и, содержавшегося в ней, учитель  использовал  слово  хумито
(небольшой дымок). Но я назвал этот процесс "глотания-вдыхания",  так  как
он представлял собой сочетание сначала глотания, а затем  вдыхания.  Грибы
из-за своей мягкости после вдыхания превращались в  мелкую  пыль,  которая
горела с трудом.  Другие  ингредиенты  после  высушивания  превращались  в
кусочки. Эти кусочки  сжигались  в  трубке,  тогда  как  грибной  порошок,
который не горит так легко,  глотают.  Логично  количество  проглатываемых
сушеных грибов превышает количество сжигаемых и вдыхаемых кусочков.
     Результаты  первого  состояния   необычной   реальности,   вызванного
рsilоsyво  мехiсаnо,  вызвало  дона  Хуана  на  короткий  спор   о   пятой
специфической цели  правила.  Он  касался  движения,  с  помощью  о_л_л_и,
содержащегося в рsilоsyво мехiсаnо, внутрь и сквозь одушевленные существа.
Полный метод управления кроме глотания-вдыхания может включать гипноз. Так
как дон Хуан упомянул об этой специфической цели лишь в коротком  споре  и
так как проверена она не была, то я не могу правильно оценить ее аспекты.
     Шестая  специфическая   цель   правила,   проверенная   в   необычной
реальности, также связана с о_л_л_и, содержащемся  в  рsilоsyво  мехiсаnа,
имела  дело  с  другим  аспектом   движения   -   движением,   принимающем
альтернативную форму. Этот аспект движения подвергался наиболее тщательной
проверке. Дон Хуан утверждал, что  для  его  совершенствования  необходима
прилежная работа. Он признавал,  что  о_л_л_и,  содержащийся  в  рsilоsyво
мехiсаnа, обладал способностью  вызывать  исчезновение  тела  мага;  таким
образом, мысль о том, чтобы принять альтернативную  форму,  была  логичной
для достижения возможности движения при бестелесности. Другой возможностью
совершать движение было движение сквозь предметы и существа, о котором дон
Хуан говорил кратко.
     Метод  управления  шестой  специфической  целью  включал  не   только
глотание-вдыхание, но  и,  по  всем  данным,  гипноз.  Дон  Хуан  выдвинул
предположение о гипнозе на время переходных стадий в необычную реальность,
а также в ранней части состояний необычной реальности. Он  классифицировал
этот  представляющийся  гипнотическим  процесс,   как   свое   собственное
наблюдение, имея в виду, что мне он не раскрыл  метод  управления  в  этот
момент полностью.
     Принятие альтернативной формы не означает, что  маг  в  любой  момент
совершенно свободно принимает любую желаемую форму; наоборот, для принятия
желаемой формы необходима тренировка в течение всей жизни. Форма,  которую
предпочел дон Хуан - это ворона и, соответственно, на ней он  акцентировал
внимание в своем  учении.  Хотя  он  подчеркнул,  что  ворона  -  это  его
собственный выбор и что существовали многочисленные другие формы.



              4. ПРАВИЛО ПОДТВЕРЖДЕНО СПЕЦИАЛЬНЫМ СОГЛАШЕНИЕМ

     Среди  понятий,  формирующих  правило,  есть  одно,  необходимое  для
объяснения  правила,  это  то,  что  правило  подтверждается   специальным
соглашением.  Все  остальные   составляющие   понятия   недостаточны   для
объяснения значения правила.
     Дон Хуан очень четко разъяснил, что о_л_л_и не приносится в дар магу,
а что маг научился  управлять  о_л_л_и  через  процесс  подтверждения  его
правила. Полный процесс изучения процесса включал проверку  этого  правила
как в необычной, так и в обычной реальности. Однако, решающим  фактором  в
учении  дона   Хуана   было   подтверждение   правила   прагматическим   и
экспериментальным путем в контексте того, что воспринимается, как элементы
необычной реальности. Но эти составляющие элементы не являлись  элементами
обычного соглашения,  если  кто-то  оказывался  не  в  состоянии  получить
согласие на их существование, то их воспринимаемая реальность была бы лишь
иллюзией. Так как человек оказывается сам по себе в необычной  реальности,
то из-за его одиночества что бы  он  ни  воспринимал,  будет  своеобразно.
Одиночество и своебразие были следствием предположения о том, что ни  один
человек не может дать обычное соглашение на чье-то восприятие.
     В этом месте дон Хуан ввел самую  важную  составляющую  часть  своего
учения: он снабдил меня специальным соглашением на действия и те элементы,
которые я воспринял  в  необычной  реальности,  те  действия  и  элементы,
которые как будто подтверждали правило. В учении  дона  Хуана  специальное
соглашение означало  молчаливое  или  гласное  соглашение  о  составляющих
элементах необычной реальности, которые он, как мой учитель, передал  мне,
как ученику. Это специальное соглашение ни в коем случае не  было  обманом
или поддельным так, как  это  может  быть,  если  один  или  два  человека
описывают  друг  другу  составляющие  элементы  своих  грез.   Специальное
соглашение, данное доном  Хуаном  систематичено  и  для  того,  чтобы  его
представить, он должен был воспользоваться всем своим знанием. При наличии
систематического соглашения действия и элементы, воспринятые  в  необычной
реальности, стали консенсуально реальными, что означало  по  классификации
дона Хуана, что  правило  о_л_л_и  подтверждено.  Правило  имело  значение
понятия лишь поскольку оно было предметом специального соглашения, так как
без специального соглашения о его подтверждении,  правило  было  бы  чисто
своебразным построением.
     Из-за  необходимости  объяснить  правило  я  подумал,   что   правило
подтверждалось   специальным   соглашением,   четвертым   разделом    этой
структурной схемы. Этот раздел так  как  был  в  основном  взаимодействием
между  двумя  личностями,  состоял  в  основном  из:  1.  Благодетеля  или
проводника в преподаваемое знание, агента, давшего специальное  соглашение
2.  Ученика  или  предмета,  для  которого   предназначалось   специальное
соглашение.
     Провал или успех в достижении оперативной  цели  учения  основаны  на
этом  разделе.  Таким  образом,  специальное  соглашение  было  ненадежной
кульминацией следующего процесса: маг имел отличительную черту,  обладание
о_л_л_и, что  отличало  его  от  обычного  человека.  О_л_л_и  был  силой,
обладавшей  особым  свойством,  правилом.  А  уникальной   характеристикой
правила  было  его  подтверждение  в  необычной   реальности   специальным
соглашением.

                                Благодетель

     Благодетель - это тот фактор, без которого подтверждение правила было
бы невозможно. Для  того,  чтобы  обеспечить  специальное  соглашение,  он
выполнил две задачи: 1. Подготовка фона  для  специального  соглашения  по
подтверждению правила и 2. Направление специального соглашения.

                     Подготовка специального соглашения

     Первой задачей благодетеля являлось создание фона,  необходимого  для
того, чтобы произвести специальное соглашение  по  подтверждению  правила.
Будучи моим учителем, дон Хуан заставил меня: 1. Испытать другие состояния
необычной реальности, которые по его объяснению  отходят  далеко  от  тех,
которые выбраны для подтверждения правила о_л_л_и, 2. Вместе с ним принять
участие в определенных специальных состояниях обычной реальности,  которые
он, по-видимому, создавал сам, и 3.  Резюмировать  детально  каждый  опыт.
Задача  дона  Хуана  по  подготовке  специального  соглашения  состояла  в
усилении и утверждении подтверждения правила путем  создания  специального
соглашения  по  составляющим  элементам  этих  новых  состояний  необычной
реальности и  по  составляющим  элементам  специальных  состояний  обычной
реальности.
     Другие состояния необычной реальности, которые дон Хуан заставил меня
испытать,  были  вызваны  употреблением   кактуса   лофофора   виллиамсиа,
известного  под  названием  пейот.  Обычно  срезалась  верхушка   кактуса,
высушивалась, затем  прожевывалась  и  глоталась,  но  в  особых  условиях
верхушка  употреблялась  в  свежем  виде.  Глотание,   однако,   было   не
единственным способом испытать состояние необычной реальности  с  лофофора
виллиамсиа. Дон  Хуан  предположил,  что  спонтанные  состояния  необычной
реальности возникали при уникальных условиях и он определил их, как  дары,
данные силой, содержащейся в растении.
     Необычная реальность, вызванная лофофора виллиамсиа,  обладала  тремя
отличительными свойствами: 1. Верили,  что  ее  производила  сущность  под
названием  "мескалито",  2.  Ее  можно  было  усвоить  и  3.   Она   имела
составляющие элементы.
     Предполагалось, что  мескалито  -  это  уникальная  сила,  сходная  с
о_л_л_и  в  том  смысле,  что  он  позволял  переступить  границы  обычной
реальности, но и отличающаяся от него. Как и о_л_л_и, мескалито содержался
в определенном растении, кактусе лофофора  виллиамсиа.  Но  в  отличие  от
о_л_л_и, который просто содержался в растении, мескалито  и  это  растение
были одним и тем же, растение было центром открытых  проявлений  уважения,
приемником глубокого почитания. Дон Хуан предполагал, что при определенных
условиях, как, например, при глубоком молчаливом соглашении  с  мескалито,
простое прикосновение к кактусу вызвало бы состояние необычной реальности.
     Но мескалито не омел правила и поэтому не являлся о_л_л_и, хотя и мог
транспортировать  человека  за  пределы  обычной  реальности.   Отсутствие
правила не только не  давало  мескалито  быть  использованным  в  качестве
о_л_л_и, так как без правила он не управляем, но также делало  его  власть
резко отличающейся от о_л_л_и.
     Из-за отсутствия правила мескалито был доступен любому  человеку  без
длительного обучения и без знания  методов  управления,  как  это  было  в
случае с о_л_л_и. Из-за того, что обучение не было необходимым,  мескалито
называли защитником. Быть защитником означало, что  он  был  приемлем  для
каждого. Все же мескалито, как защитник, не  был  доступен  каждому,  и  с
некоторыми людьми он был несовместим. По дону Хуану, такая несовместимость
была вызвана несоответствием между "несгибаемой нравственностью мескалито"
и неуверенностью индивидума.
     Мескалито  также  являлся   учителем.   Он   должен   был   выполнять
дидактические функции. Он был руководителем,  направляющим  к  правильному
поведению. Мескалито указывал истинный путь. Мысль дона Хуана об  истинном
пути казалась чувством пристойности, которое заключалось  не  в  истине  в
плане нравственности, а в тенденции упрощать модели поведения  в  пределах
силы, укрепленной его учением. Дон Хуан верил, что мескалито учил упрощать
поведение.
     Мескалито - это сущность. Будучи таковым, он имел определенную форму,
которая  не  была  постоянной  или  предсказуемой.  Под   этим   качеством
подразумевалось, что мескалито не только по-разному воспринимался  разными
людьми, но по-разному воспринимался одним и  тем  же  человеком  в  разных
обстоятельствах.  Эту  мысль  дон  Хуан  высказал,  говоря  о  способности
мескалито принимать любую мыслимую форму. Однако, он  принимал  неизменную
форму при взаимодействии с теми, с кем он совместим, в  том  случае,  если
они употребляли его в течение ряда лет.
     Необычная реальность, вызванная мескалито, была  утилизируемой,  и  в
этом  отношении  была   идентична   той,   которая   вызывалась   о_л_л_и.
Единственная разница состояла в рациональности, которая  была  свойственна
для дона Хуана при обучении технике вызова: искать  воздействия  мескалито
нужно правильным способом.
     Необычная реальность, созданная мескалито, также  имела  составляющие
элементы,  в  этом  случае  опять-таки  состояния  необычной   реальности,
вызванные мескалито и о_л_л_и,  были  идентичны.  У  обоих  характеристики
составляющих элементов -  это  стабильность,  необычайность  и  отсутствие
соглашения.
     Еще  дон  Хуан  при  подготовке  фона  для  специального   соглашения
привлекал меня к участию  в  специальных  состояниях  обычной  реальности.
Специальное состояние обычной реальности -  это  ситуация,  которая  может
быть описана в рамках реалий повседневной жизни, за исключением того,  что
было бы  невозможным  получить  обычное  соглашение  по  его  составляющим
элементам.  Дон  Хуан  готовил  фон   для   специального   соглашения   по
подтверждению  правила,  давая  специальное  соглашение  по   составляющим
элементам  специальных  состояний  обычной  реальности.  Эти  составляющие
элементы были элементами повседневной жизни, существование  которых  могло
быть подтверждено лишь доном Хуаном путем специального соглашения. С  моей
стороны это было  лишь  предположением,  так  как  будучи  соучастником  в
специальном состоянии обычной реальности, я верил, что  только  дон  Хуан,
как  лругой  участник,  знает,  какие  составляющие   компоненты   создали
специальное состояние обычной реальности.
     По-моему, специальные состояния обычной реальности были вызваны доном
Хуаном, хотя он в этом и не признавался. Кажется, он вызывал эти состояния
путем  искусной  манипуляции  подсказками,  предложениями,  направляя  мое
поведение. Я назвал  этот  процесс  "манипуляцией  намеками".  Манипуляция
имела два аспекта: 1. Намек на обстоятельства и 2. Намек на поведение.
     В процессе обучения дон Хуан заставил меня испытать оба состояния. Он
мог вызвать первое, высказываясь  по  поводу  обстоятельств.  Рациональный
подход дона Хуана в этом случае заключался  в  том,  что  меня  надо  было
проверить, чтобы доказать мои хорошие намерения, и лишь после того, как он
давал мне специальное соглашение по составляющим элементам, он  соглашался
начать обучение. Под выражением "намек на обстоятельства" я имел  в  виду,
что дон Хуан вводил меня в особое состояние обычной действительности путем
изоляции, посредством неясных предложений составляющих элементов,  обычной
реальности,  которые   являлись   частью   непосредственного   физического
окружения. На этой стадии элементы, изолированные таким образом, создавали
особое визуальное восприятие цвета, которое дон Хуан выверял.
     Второе состояние обычной реальности, возможно, было вызвано процессом
оценки поведения. Дон Хуан, установив тесную  связь  со  мной  и  сохраняя
постоянную линию поведения, создал свой  собственный  образ,  который  мне
служил эталоном, по которому я его мог узнать. Затем,  селектируя  ответы,
которые противоречили выбранному им образу, дон Хуан был способен изменять
данный эталон узнавания. Это  изменение  могло,  в  свою  очередь,  менять
нормальную конфигурацию элементов, ассоциирующихся с эталоном, и создавало
новый, не имеющий аналогов эталон, который не мог быть подчергнут обычному
соглашению; дон Хуан, будучи соучастником специального  состояния  обычной
реальности, являлся единственным  человеком,  который  знал,  каковы  были
составляющие элементы, и таким образом, он был единственным, кто мог  дать
мне согласие на их существование.
     Дон Хуан создал второе специальное состояние обычной реальности тоже,
как тест, как своего рода подтверждение своего учения. Оба эти специальные
состояния обычной реальности были как бы переходной фазой его учения. Они,
по-видимому, являлись точками сочленения. И это второе состояние  отметило
мой  переход   на   новую   стадию   обучения,   характеризующуюся   более
непосредственным рабочим контактом между  учителем  и  учеником,  с  целью
достижения особого соглашения.
     Третья  процедура,  которую  правтиковал  дон  Хуан  для   подготовки
специального  соглашения,  состояла  в  том,  чтобы  заставить  меня  дать
подробный  отчет  о  своих  ощущениях,  являющихся  следствием   состояния
необычной реальности и каждого специального состояни обычной реальности, а
потом выбрать  моменты  из  моего  рассказа.  Существенным  фактором  была
возможность  направлять  исход  состояний  необычной  реальности,  и  моим
безоговорочным убеждением  было,  что  такие  характеристики  составляющих
элементов  необычной  реальности,  как   стабильность,   необычайность   и
отсутствие  обычного  соглашения,  были  им  присущи,   и   они   являлись
результатом  деятельности  дона  Хуана.  В  основе  этого  допущения  было
наблюдение, которое заключалось в том, что составляющие  элементы  первого
состояния необычной реальности, которые я прошел, обладали теми  же  тремя
характеристиками, а дон Хуан  только  лишь  начал  давать  свои  указания.
Допуская, что  эти  характеристики  были  присущи  составляющим  элементам
необычной реальности в целом, дон Хуан  поставил  задачу  применить  их  в
качестве  основы  для  управления  исходом  каждого  состояния   необычной
реальности, вызванного  dатurа  inохiа,  рsilоsyве  мехiсаnа,  и  лофофора
виллиамсиа.
     Этот подробный отчет, который дон Хуан заставил  меня  сделать  после
каждого  состояния  необычной  реальности,  являлся  подтверждением  этого
опыта. В него входил подробный рассказ о моих ощущениях во  время  каждого
состояния.  Это  доказательство  имело  два  аспекта:  1.  Воспоминания  о
событиях и 2. Описание воспринимаемых составляющих элементов. воспоминания
о событиях были связаны с  ситуациями,  которые  я  воспринимал  во  время
опыта,  о  котором  я  рассказывал:  т.е.  это   были   события,   которые
по-видимому, произошли и действия,  которые  я,  по-видимому,  производил.
Описание воспринятых составляющих элементов представило собой мой  рассказ
об особой форме и специфических деталях составляющих элементов, которые  я
по-видимому, воспринял. При каждом  подтверждении  эксперимента  дон  Хуан
отбирал определенные моменты следующим образом:  1.  Обращая  внимание  на
какие-то определенные части моего рассказа, и 2. Отбрасывая все не имеющие
значения. Перерывами между состояниями необычной реальности было то время,
когда дон Хуан интерпретировал ход эксперимента.
     Я назвал первую часть "акцептуация", потому что в основе  его  лежала
разница между тем, что дон Хуан ставил для меня целью,  которую  я  должен
был достигнуть  в  состоянии  необычной  реальности,  и  тем,  что  я  сам
воспринял. Акцептуация означала, что дон Хуан выделял какую-то часть моего
рассказа,  концентрируя  на  ней  свои  выводы.  Акцептуация   была   либо
позитивной, либо - негативной. Позитивная акцептуация  означала,  что  дон
Хуан был удовлетворен каким-то определенным явлением, которое я воспринял,
так как это соответствовало тем конечным целям, которые, как он ожидал,  я
достигну  в  состоянии  необычной   реальности.   Негативная   акцептуация
означала, что дон Хуан не был удовлетворен тем, что  я  воспринял,  потому
что это могло не совпадать с его ожиданиями или  потому,  что  этого  было
недостаточно. Тем не менее, он все равно концентрировался на  этой  части,
чтобы  подчеркнуть  негативность  моего  восприятия.  Второй   селективный
процесс, который практиковал дон Хуан, - не обращать внимания на некоторые
части моего рассказа. Я называл это "отсутствием акцептуации", так как оно
было противоположным акцептуации.  Думается,  что,  не  придавая  значения
отдельным  частям  моего  рассказа,  имеющим  отношение   к   составляющим
элементам,  которые  дон  Хуан  считал  излишними  для  его   учения,   он
практически игнорировал мое восприятие таких же  элементов  в  последующих
состояниях необычной реальности.

                   Руководство специальным соглашением

     Вторым аспектом работы дона Хуана в качестве учителя было руководство
специальным  соглашением,  направляя  исход  каждого  состояния  необычной
реальности и каждого специального состояния обычной реальности.  Дон  Хуан
направлял этот исход методично манипулируя внешними и внутренними уровнями
необычной реальности и внутренним уровнем  специальных  состояний  обычной
реальности.
     Внешний уровень необычной реальности имел отношение к ее действующему
состоянию. Он включал  в  себя  механику,  способы  достижения  собственно
необычной  реальности.   Внешний   уровень   имел   три   аспекта:   1   -
подготовительный период, 2 - переходные стадии, и 3 - наблюдение учителя.
     Подготовительный  период  -  это  промежуток  времени   между   одним
состоянием необычной реальности и следующим. Дон Хуан пользовался  им  для
того, чтобы давать мне прямые инструкции и определить основное направление
учения. Подготовительный  период  являлся  критически  важным  в  создании
состояний  необычной  реальности  и  имел  два  аспекта:   1   -   период,
предшествующий необычной реальности, и 2 - период, следующий за  необычной
реальностью.
     Период,  предшествующий  необычной   реальности,   был   относительно
коротким отрезком времени, самое большее 24 часа. При состояниях необычной
реальности, вызванных dатurа  иноьиа  и  рsilоsyве  мехiсаnа  этот  период
характеризовался драматическими и быстрыми прямыми инструкциями дона Хуана
по специфической цели этого правила и по способам манипуляции,  которые  я
предположительно должен был подтвердить в наступающем состоянии  необычной
реальности.  В  случае  лофофора  виллиамси  этот  период   был   временем
ритуального поведения, т.к. мескалито не имел правила.
     Период,  следующий  за  необычной  реальностью,  с  другой   стороны,
представлял собой  длинный  промежуток  времени,  длящийся  месяцами,  что
позволяло дону Хуану обсудить и внести ясность в события,  происшедшие  во
время предыдущего состояния необычной  реальности.  Этот  период  особенно
важен после применения лофофора  виллиамси.  Так  как  мескалито  не  имел
правила, то цель, преследуемая в необычной  реальности,  -  это  выяснение
характеристик мескалито. Дон  Хуан  описал  эти  характеристики  во  время
длительного  интервала,  следующего   за   каждым   состоянием   необычной
реальности.
     Второй аспект  внешнего  уровня  -  это  переходные  стадии,  которые
означали переход от состояния обычной  реальности  к  состоянию  необычной
реальности и наоборот. Два состояния реальности в этих переходных  стадиях
накладывались и критерий, которым я пользовался, чтобы отличить  последние
от любого из состояний реальности, состоял  в  том,  что  их  составляющие
элементы были затушеваны. Я никогда не был в  состоянии  осознать  их  или
точно вспомнить.
     В  пределах  осознаваемого  времени  переходные  стадии   были   либо
обрывистыми, либо замедленными. В случае dатurа inохiа обычное и необычное
состояния почти накладывались друг на друга, и переход из одного в  другое
происходил  внезапно.  Наиболее  заметными  были  переходы   в   необычную
реальность.  Напротив,  рsilоsyво  мехiсаnа  вызывала  переходные  стадии,
которые я воспринимал, как  медленные.  Переход  из  обычной  в  необычную
реальность  был  особенно  затянувшимся  и  осознаваемым.  Я  всегда   его
осознавал больше из-за понимания последующих событий.
     Переходные  стадии  при  применении  lорнорноrа  williамsii,  видимо,
сочетали в себе черты двух других. Во-первых, переходы в  и  из  необычную
реальность были очень заметны. Вход в необычную реальность был  медленным;
я перенес его  без  ухудшения  физического  и  умственного  состояния;  но
возвращение  в  обычную  реальность  было  короткой  внезапной  переходной
стадией,  которую  я  ясно  осознал,  но  при  сниженных  способностях   к
восприятию всех ее подробностей.
     Третьим аспектом  внешнего  уровня  было  наблюдение  наставника  или
действенная  помощь,  которую  я,  как  ученик,  получал  при  прохождении
состояния необычной реальности. Я  выделил  наблюдение  в  самостоятельную
категорию, т.к.  подразумевалось,  что  на  определенной  стадии  процесса
обучения наставник войдет в необычную реальность вместе с учеником.
     В период состояний необычной реальности, вызванный dатurа  inохiа,  я
получал минимум наблюдения. Дон Хуан особенно акцентировал выполнение всех
моментов подготовительного периода, но после того, как я удовлетворил  это
требование, он предоставил меня самому себе.
     В  необычной  реальности,  вызванной  рsilосyве   мехiсаnа,   степень
наблюдения была совершенно другой, т.к. в этом случае  ученик  нуждался  в
максимуме  помощи  и  руководства.  Подтверждение  этого  правила  сделало
необходимым принятие  другой  формы,  которое  предполагало  серию  разных
установок, которые мне должны были быть даны для  восприятия  окружающего.
Дон Хуан дал эти установки в виде словесных команд и предложений во  время
переходных стадий в необычную реальность. Другим аспектом  его  наблюдения
было руководство мною в начале состояний необычной реальности,  давая  мне
команды   сконцентрироваться   на   некоторых    составляющих    элементах
предшествующего состояния обычной  реальности.  элементы,  на  которых  он
сосредоточивался, были, очевидно, выбраны наугад, т.к.  самым  важным  был
процесс совершенствования принятой  другой  формы.  Окончанием  наблюдения
было мое возвращение в обычную реальность. Ясно, что  этот  процесс  также
требовал от дона Хуана максимального наблюдения, хотя  самого  процесса  я
вспомнить не мог.
     Наблюдение, необходимое для состояний, вызванных lорнорноrа williаsii
было сочетанием двух других. Дон Хуан находился рядом со  мной  как  можно
дольше, хотя  никоим  образом  не  пытался  направлять  меня  в  необычную
реальность или из нее.
     Второй уровень измененного порядка  в  необычной  реальности  -  это,
по-видимому,   внутренние   стандарты   или,    по-видимому,    внутреннее
расположение ее составляющих элементов. Я  дал  ему  название  "внутренний
уровень" и здесь я допускаю, что составляющие элементы являлись субъектами
трех основных процессов, которые  представлялись  результатом  руководства
дона Хуана: 1  -  движение  в  направлении  особенного,  2  -  движение  в
направлении более  экстенсивного  диапазона  оценки,  и  3  -  движение  в
направлении более прагматичного использования необычной реальности.
     Движение в  направлении  особенного  представляло  собой  продвижение
составляющих элементов каждого последующего состояния необычной реальности
к большей точности и специфичности. Оно влекло за собой два момента:  1  -
движение в направлении особых отдельных форм, и 2 - движение в направлении
особых общих результатов.
     Под движением в направлении особых  отдельных  форм  подразумевалось,
что составляющие  элементы  были  аморфно  знакомы  на  ранних  состояниях
необычной реальности и стали особыми и незнакомыми в  поздних  состояниях.
Это движение, по-видимому, охватывало два уровня изменения в  составляющих
элементах   необычной   реальности:   1   -   прогрессирующая    сложность
воспринимаемой детали и 2 - прогрессия от знакомых к незнакомым формам.
     Прогрессирующая  сложность  воспринимаемой  детали  означает,  что  в
каждом последовательном  состоянии  необычной  реальности  те  ежеминутные
подробности, которые  я  воспринимал,  как  составляющие  этих  элементов,
становились более сложными.  Я  пришел  к  выводу,  что  усложнялась  сама
структура составляющих элементов,  но  их  более  мелкие  составляющие  не
перепутывались. Возрастающая сложность скорее означала  более  гармоничное
восприятие каких-то  деталей,  которое  варьировалось  от  впечатлений  от
каких-то неясных форм в начале состояний  до  восприятия  мною  мельчайших
подробностей на поздней стадии.
     Прогрессия от знакомых к  незнакомым  формам  означает,  что  сначала
форма составляющих элементов либо напоминала формы, существующие в обычной
реальности или, по крайней мере, ассоциировались с повседневной жизнью. Но
при последующих состояниях необычной реальности особые формы, составляющие
форм и схема расположения элементов становились постепенно незнакомыми  до
тех пор, пока я был уже не в  состоянии  ассоциировать  их  с  чем-либо  в
обычной реальности.
     Прогрессия  составляющих  элементов  в   направлении   особых   общих
результатов означала приближение конечного общего  результата,  который  я
достигал в  каждом  отдельном  состоянии  необычной  реальности,  к  тому,
которого хотел дон Хуан, когда речь  шла  о  подтверждении  правила,  т.е.
необычная реальность вызывалась для подтверждения правила и  подтверждение
становилось все более специфическим при каждой последующей попытке.
     Вторым общим процессом внутреннего уровня необычной  реальности  было
движение в направлении расширения диапазона оценки. Другими  словами,  это
та самая цель, которую я преследовал на каждом последующем этапе состояния
необычной реальности, стремясь с каждым  разом  концентрироваться  на  как
можно более большем количестве объектов. Предмет обсуждения  здесь  -  это
либо существует какая-то  одна  область,  которая  расширяется,  либо  моя
способность к восприятию  увеличивается  с  каждым  следующим  состоянием.
Учение дона Хуана подтверждало мысль о том, что это была целая область,  и
я назвал эту воображаемую область "диапазон  оценки".  Ее  прогрессирующее
расширение состояло  в  сенсорной  оценке,  которую  я  сделал  на  основе
составляющих необычной реальности, существующих  в  каком-то  определенном
диапазоне. Я оценил и проанализировал эти составляющие элементы,  как  мне
кажется, сенсорно и по всем данным я почувствовал тот диапазон, в  котором
они существуют экстенсивно и всеобъемлюще в каждом следующем состоянии.
     Диапазон оценки  бывает  двух  видов:  1)  зависимый  диапазон  и  2)
независимый  диапазон.  Зависимый  диапазон  -  это  область,  в   которой
составляющие элементы были предметами  физического  окружения,  которые  я
осознавал в предыдущем состоянии обычной реальности. Независимый диапазон,
напротив, представлял собой ту область, в  которой  составляющие  элементы
необычной  действительности,  повидимому,  существовали  сами   по   себе,
независимо от физического окружения предшествующей обычной реальности.
     Если говорить о диапазоне оценки, то дон Хуан придерживался мнения  о
том, что каждый из двух о_л_л_и и мескалито обладали способностью вызывать
обе формы восприятия. Хотя мне кажется, что dатurа inохiа обладает большей
способностью вызывать независимый диапазон, хотя и в  аспекте  физического
полета, который я не воспринимал достаточно  долго  для  того,  чтобы  его
оценить; диапазон оценки был ясно зависимым. Рsilосyве  мехiсаnа  обладала
способностью создавать зависимый диапазон; lорнорноrа williамsii  обладала
способностью создавать оба.
     Я предполагаю, что дон  Хуан  использовал  эти  разные  свойства  для
подготовки  специального  соглашения.  Другими  словами,  при  состояниях,
вызванных  dатurа  inохiа,  составляющие  элементы,  не  имеющие  обычного
соглашения, существовали независимо от предшествующей обычной  реальности.
В  случае  рsilосyво  мехiсаnа  отсутствие  обычного  соглашения  включало
составляющие  элементы,  зависящие  от  окружающей  среды,  предшествующей
обычной  реальности.  При  применении  лорнорноrа   williамsii   некоторые
составляющие элементы определялись окружающей средой, тогда как другие  не
зависили  от  нее.  т.о.,  использование  этих   трех   растений   вместе,
по-видимому, было предназначено для того, чтобы создать широкое восприятие
недостатка  обычного  соглашения  по  составляющим   элементам   необычной
реальности.
     Последний процесс  внутреннего  уровня  необычной  реальности  -  это
прогрессия,  которую  я  воспринял  при  каждом  следующем   состоянии   в
направлении более прагматичного использования  необычной  реальности.  Эта
прогрессия, по-видимому, соотносится с мыслью  о  том,  что  каждое  новое
состояние  было  более  сложной  стадией  обучения,  и  что   возрастающая
сложность  каждой  новой  стадии   требовала   более   содержательного   и
прагматичного использования  необычной  реальности.  Эта  прогрессия  была
наиболее  заметна  при  применении  lорнорноrа  williамsii:  одновременное
существование зависимого и независимого диапазонов оценки  при  каждом  из
состояний сделало прагматическое использование необычной реальности  более
экстенсивным, т.к. оно покрывало оба диапазона сразу.
     Управление исходом особых  состояний  обычной  реальности  создавало,
по-видимому,  порядок  во  внутреннем  уровне,  порядок   характеризовался
прогрессией  составляющих   элементов   в   направлении   особого...   Эти
характерные черты, возможно, не были столь  очевидны  из-за  недостатка  у
меня опыта, я впервые испытал состояние необычной реальности.
     Невозможно было выяснить влияние предыдущих указаний  дона  Хуана  на
реальный  ход  опыта,  однако  его  мастерство   в   руководстве   исходом
последующими  состояними  необычной  реальности  с   этой   точки   зрения
совершенно очевидно.
     По моим воспоминаниям об опыте он отобрал  определенные  разделы  для
того, чтобы направлять прогрессию к отдельным особым формам и особым общим
результатам. Он взял отчет о моих действиях с собакой и связал его с идеей
о том, что мескалито являлся  видимой  сущностью.  Он  способен  принимать
любые формы, кроме того, он являлся сущностью вне других.
     Отчет о моих действиях также помог дону Хуану установить прогрессию в
направлении  расширенного  диапазона  оценки,  здесь  прогрессия  была   в
направлении зависимого диапазона. Дон Хуан положительно расценил тот факт,
что я двигался и действовал в необычной  реальности  почти  также,  как  я
действовал бы в повседневной жизни.
     Прогрессия в направлении более прагматичного использования  необычной
реальности была  установлена  при  негативной  оценке  моей  неспособности
логически  воспринимать  составляющие  элементы.  Дон  Хуан  советовал  не
использовать возможность рассмотреть эти элементы беспристрастно и  точно;
этот подход сформировал две общие характеристики необычной реальности: она
была прагматична и оценивалась сенсорно.
     Недостаток  обычного  соглашения  для  составляющих   элементов   был
порожден чередованием положительных и отрицательных  акцентов  на  взгляды
наблюдателей, следивших за моим поведением  в  течение  первого  состояния
необычной реальности.
     Подготовительный период, следующий  за  первым  состоянием  необычной
реальности длился более года. Дон Хуан использовал  это  время  для  того,
чтобы ознакомить меня с большим количеством составляющих понятий  человека
знания и чтобы раскрыть какие-то части  правила  двух  о_л_л_и.  Он  также
вызвал неглубокое состояние  необычной  реальности,  чтобы  проверить  мое
родство с о_л_л_и, содержащимся в dатurа inохiа. Дон Хуан использовал  эти
смутные ощущения в этом неглубоком состоянии для  того,  чтобы  обрисовать
основные  характеристики  этого  о_л_л_и  по   контрасту   с   выделенными
воспринимаемыми характеристиками мескалито.
     Третьим  шагом  в  процессе  подготовки  специального  соглашения  по
подтверждению правила был вызов еще одного состояния необычной  реальности
при  помощи  lорнорноrа  williамsii.  Предыдущие  указания   дона   Хуана,
по-видимому, заставили меня  воспринять  это  второе  состояние  необычной
реальности следующим образом:
     Так прогрессия направления особенного  дала  возможность  визуального
восприятие некоей сущности, чья форма замечательно изменилась от  знакомой
формы собаки на первой стадии до  совершенно  незнакомой  формы  какого-то
человекоподобного существа, существующего, по-видимому, без меня.
     Прогрессия  в  направлении  расширенного  диапазона  оценки  в   моем
восприятии процесса была очевидна. На протяжении этого  процесса  диапазон
оценки был как зависимым, так и независимым, хотя большинство составляющих
элементов зависело от окружающих условий предшествующего состояния обычной
реальности.
     Прогрессия  в   направлении   более   прагматического   использования
необычной реальности была возможна самой замечательной особенностью  моего
второго состояния. Мне  стало  ясно,  что  вне  обычной  реальнсоти  можно
передвигаться.
     Также я рассмотрел аккуратно и  тщательно  составляющие  элементы.  Я
отчетливо  воспринял  их  стабильность,  индивидуальность   и   отсутствие
соглашения. Из моего воспоминания об опыте дон Хуан подчеркивал следующее:
при прогрессии  в  направлении  специфического  он  позитивно  оценил  мой
рассказ о том, что я видел мескалито, как некую человекоподобную сущность.
Здесь спекуляция  концентрировалась  вокруг  идеи  о  том,  что  мескалито
способен быть учителем  и  также  защитником.  Для  того,  чтоб  направить
прогрессию  к  расширенному  диапазону  оценки,  дон   Хуан   положительно
акцентировал отчет о моем  путешествии,  которое,  очевидно,  произошло  в
зависимом диапазоне,  он  также  положительно  отнесся  к  тем  визуальным
сценам,  которые  я  наблюдал  с  помощью  мескалито,   сценам,   которые,
по-видимому, не зависят от составляющих элементов, предшествующей  обычной
реальности.
     Отчет  о  моем  путешествии  и  эти  сцены,  также  дали  дону  Хуану
возможность направлять эту прогрессию к более прагматичному  использованию
необычной реальности. Сначала  он  выдвинул  мысль  о  том,  что  возможно
получить указания, затем интерпретировал эти сцены, как уроки,  касающиеся
правильного образа жизни.
     На  некоторые  участки  моих  воспоминаний,   касающиеся   восприятия
ненужных сущностей, внимание совсем не  обращалось,  поскольку  их  нельзя
было использовать для установления направления внутреннего порядка.
     Следкющее,  третье  состояние  необычной   реальности   вызвали   для
подтверждения правила,  о_л_л_и  при  этом  содержался  в  dатurа  inохiа.
Впервые был важным и заметным подготовительный период. Дон Хуан представил
методы манипуляции и раскрыл, что специфической целью,  которую  я  должен
был подкрепить, является гадание.
     Его предыдущее руководство тремя аспектами внутреннего  порядка  дало
следующие  результаты:  прогрессия  к  специфическому  проявилась  в  моей
способности воспринимать о_л_л_и,  как  качество,  то  есть  я  подтвердил
уверенность  в  том,  что  о_л_л_и  является  абсолютно   невидимым.   Эта
прогрессия также вызвала особое восприятие серии образов, сходные с  теми,
которые я наблюдал с  помощью  мескалито.  Дон  Хуан  интерпретировал  эти
сцены, как колдовство или подтверждение специфической цели правила.
     Восприятие  этой  серии  сцен  повлекло   за   собой   прогрессию   к
расширенному  диапазону  оценки.  В  этот  раз  диапазон  не  зависел   от
окружающих  условий  предшествующей  обычной  реальности.  Эти  сцены   не
накладывались на составляющие  элементы  в  отличие  от  образов,  которые
появлялись передо мной под влиянием  мескалито,  в  самом  деле,  не  было
других составляющих элементов, кроме тех,  которые  являлись  частью  этих
сцен. Другими словами, общий диапазон оценки был независим.
     Восприятие совершенно независимого диапазона также выявило прогрессию
к  более  прагматичному  использованию  необычной  реальности.  Угадывание
подразумевало возможность утилитарно оценить увиденное.
     Для того, чтобы  направить  прогрессию  к  специфическому,  дон  Хуан
положительно  отметил  мысль  о  том,  что  передвигаться  в   независимом
диапазоне оценки собственными средствами невозможно. Он объяснил  движение
там, как косвенное, и в  момент  его  завершения  в  качестве  инструмента
выступали ящерицы. Для того, чтобы установить направление второго  аспекта
внутреннего  уровня  прогресси  к   расширенному   диапазону   оценки   он
сконцентрировался на мысли о том, что сцены, воспринятые мною,  являющиеся
ответом на гадание, можно было наблюдать и продлить по моему желанию.  Для
направления   прогрессии   к   прагматическому   использованию   необычной
реальности дон Хуан подчеркнул, что угадываемая тема должна  быть  простой
для получения приемлемого результата.
     Четвертое состояние  необычной  реальности  было  вызвано  также  для
подтверждения   правила   о_л_л_и,   содержащегося   в   dатurа    inохiа.
Специфическая цель подтверждающего правила касалась состояния полета,  как
еще одного аспекта движения.
     Результатом направления прогрессии по направлению  к  специфическому,
возможно,  является  восприятие  полета  в  воздухе.  Это  ощущение   было
обостренным, хотя ему недоставало  глубины  прежних  восприятий  действий,
которые я выполнял в необычной  реальности.  По-видимому,  телесный  полет
происходил в зависимом диапазоне оценки, а за ним, по-видимому,  следовало
продвижение  собственными  силами,  являющимися,   возможно,   результатом
прогрессии в направлении более широкого диапазона оценки.
     Два других аспекта ощущения  полета  в  воздухе,  возможно,  являются
результатом  направления  прогрессии   в   сторону   более   прагматичного
использования необычной реальности. В первую очередь это  были  восприятие
расстояния, то  восприятие,  которое  создало  реальное  ощущение  полета,
во-вторых, возможность придать направление этому воображаемому движению.
     Во время последующего подготовительного периода дон Хуан спекулировал
на якобы вредной  природе  о_л_л_и,  содержащегося  в  dатurа  inохiа.  Он
выделил  следующие  части  моего  отчета:  для  направления  прогрессии  к
специфическому он положительно отметил мои воспоминания о полете.  Хотя  я
не воспринял составляющие элементы того состояния необычной  реальности  с
привычной к тому  времени  ясностью,  мое  ощущение  движения  было  очень
определенным, и дон Хуан использовал его для  подкрепления  специфического
результата  движения.  Прогрессия  к  более  прагматичному   использованию
необычной реальности была достигнута путем перемещения акцента на мысль  о
том, что маги  могут  летать  на  громадные  расстояния,  теория,  которая
позволяет предположить возможность для человека передвигаться в  зависимом
диапазоне оценки, а затем перевести это движение в обычную реальность.
     Пятое  состояние   необычной   реальности   было   вызвано   о_л_л_и,
содержащимся в рsilосyво мехiсаnа. Это  растение  использовалось  впервые,
поэтому полученное состояние можно  рассматривать,  как  тест,  а  не  как
подтверждение правила. Во время подготовительного  периода  дон  Хуан  дал
лишь способ манипуляции: т.к. он не раскрыл  специфической  цели,  которую
надо было бы проверить, я не поверил, что это состояние было  вызвано  для
подтверждения правила. Все же  направление  внутреннего  уровня  необычной
реальности,  установленное  ранее,  видимо,  закончилось   со   следующими
результатами.
     Направление прогрессии к специфическим общим  результатам  создало  у
меня впечатление, что эти два о_л_л_и отличались друг от друга, а каждый в
отдельности отличался от мескалито. Я воспринял о_л_л_и,  содержащегося  в
рsilосyво мехiсаnа, как некое  качество  -  бесформенное  и  невидимое,  и
создает ощущение  бестелесности.  Прогрессия  в  направлении  расширенного
диапазона  оценки  имела   результатом   ощущение,   что   общие   условия
предшествующей обычной реальности, оставшиеся в моем сознании, могли  быть
использованы в необычной  реальности,  т.е.  зависимый  диапазон,  видимо,
распространялся на  все.  Прогрессия  в  направлении  более  прагматичного
использования необычной реальности создала особое ощущение, что  я  был  в
состоянии  проходить  сквозь  составляющие  элементы   внутри   зависимого
диапазона  оценки,  несмотря  на  тот  факт,  что  они  являлись  обычными
элементами повседневной жизни.
     Дон  Хуан  не   требовал   обычного   изложения   опыта,   отсутствие
специфической цели  как  бы  делало  это  состояние  необычной  реальности
переходной  стадией.  Однако,  во  время  последующего   подготовительного
периода он обдумывал некоторые моменты моего поведения во время опыта.
     Он отрицательно отнесся к тому логическому барьеру, который мешал мне
поверить,  что  можно  проходить  сквозь  одушевленные  и   неодушевленные
предметы.  С  этим  предположением  он  направлял  прогрессию  в   сторону
специфического общего результата  движения  сквозь  составляющие  элементы
необычной реальности, воспринимаемой в зависимом диапазоне оценки.
     Дон Хуан использовал те же самые наблюдения для того, чтобы направить
второй аспект внутреннего  уровня,  расширенного  диапазона  оценки.  Если
возможно  движение  сквозь  одушевленные  и  неодушевленные  предметы,  то
зависимый диапазон должен соответственно расшириться,  он  должен  покрыть
общие  окружающие  условия  предшествующей  обычной  реальности,   которая
осознавалась человеком в любое данное время, т.к. движение влекло за собой
постоянные перемены  окружающих  условий.  В  том  же  предположении  ясно
говорилось о  том,  что  необычную  реальность  возможно  применять  более
прагматично. Продвижение сквозь предметы и  живые  существа  подразумевало
определенную точку продвижения, недоступную магу в обычной реальности.
     На следующем этапе дон  Хуан  использовал  серию  из  трех  состояний
необычной реальности,  вызванных  lорнорноrа  williамsii,  для  дальнейшей
подготовки специального  соглашения  по  подтверждению  правила.  Эти  три
состояния воспринимались, как единое целое, т.к. они происходили в течение
четырех дней подряд, а в течение нескольких часов между  ними  какого-либо
общения с доном Хуаном у  меня  не  было.  Внутренний  порядок  этих  трех
состояний  также  рассматривался,  как  единое  целое  с  соответствующими
характеристиками. Прогрессия в направлении специфического создала  условия
для восприятия мескалито, как видимой человекоподобной сущности, способной
обучать. Эта способность давать уроки значит,  что  мескалито  способен  к
общению с людьми.
     Прогрессия  в  направлении  расширенного  диапазона  оченки  достигла
момента,  когда  я  воспринимал  оба  диапазона  одновременно,  и  я   был
неспособен отличить их друг от друга  за  исключением  сферы  движения.  В
зависимом диапазоне я мог  передвигаться  своими  способами  и  по  своему
желанию, но в независимом диапазоне я мог  передвигаться  лишь  с  помощью
мескалито. Например, уроки мескалито включали серию сцен,  которые  я  мог
лишь наблюдать. Прогрессия в направлении более прагматичного использования
необычной реальности выразилась в идее о том, что мескалито мог  на  самом
деле давать уроки, как следует жить.
     Во  время  подготовительного   периода,   следующего   за   последним
состоянием необычной реальности в этой серии, дон  Хуан  выбрал  следующие
разделы. Для  прогрессии  в  направлении  специфического  он  положительно
расценил мысль о том, что мескалито являлся инструментом  для  продвижения
человека сквозь независимый диапазон оценки, и что мескалито был существом
дидактическим, способным обучать путем ввода человека в воображаемый  мир.
Он также высказал предположение о том, что мескалито произнес свое  имя  и
предположительно обучил  меня  некоторым  песням,  эти  два  момента  были
приведены в качестве примера способности мескалито  быть  защитником.  Тот
факт, что я воспринял мескалито, как свет,  дает  основание  предполагать,
что он принял абстрактную, постоянную для меня форму.
     Выбор этих разделов помог  дону  Хуану  в  направлении  прогрессии  к
расширенному диапазону оценки. В течение  этих  трех  состояний  необычной
реальности я ясно воспринял, что зависимый диапазон и независимый диапазон
- это  два  отдельных  аспекта  необычной  реальности,  одинаково  важные.
Независимый диапазон являлся той областью, в которой мескалито давал  свои
уроки,  и  т.к.  эти  состояния  необычной   реальности   предположительно
вызывались только для того, чтобы получить эти уроки,  эта  область  имела
особое значение. Мескалито являлся защитником и учителем -  это  означало,
что он был видим, хотя его форма никак не была  связана  с  предшествующим
состоянием обычной  реальности.  С  другой  стороны,  человек  должен  был
путешествовать, т.е. передвигаться в необычной реальности в поисках уроков
мескалито, эта мысль свидетельствовала о значимости зависимого диапазона.
     Эта  прогрессия  в  направлении  более  прагматичного   использования
необычной реальности определялась уроками мескалито. Дон Хуан построил эти
уроки, как несущественные для жизни человека. Вывод был совершенно ясным -
необычную   реальность   можно   использовать   более   прагматично    для
сопоставления  с  ценностями  обычной   реальности.   Впервые   дон   Хуан
сформулировал это.
     Последующее состояние необычной реальности, девятое  по  счету,  было
вызвано для подтверждения правила о_л_л_и, содержащегося в dатurа  inохiа.
Специфическая цель, предмет подтверждения,  связана  с  обожествлением,  и
предыдущее   направление   внутреннего   уровня   закончилось   следующими
моментами.  Прогрессия  в  направлении  специфических  общих   результатов
создала восприятие ряда последовательных сцен, которые  должны  были  быть
как бы голосом ящерицы, излагающей  подлежащие  обожествлению  события,  и
ощущение  реального  голоса,  описывающего  такие  сцены.   Прогрессия   в
направлении независимого  диапазона  оценки  результировала  в  восприятии
экстенсивного и совершенно независимого диапазона, свободного  от  чуждого
влияния обычной реальности. Прогрессия к более прагматичному использованию
необычной реальности  закончилась  утилитарными  возможностями  разработки
независимого диапазона. Дон  Хуан  выбрал  именно  это  направление,  т.к.
предполагал    возможность    использования    соответствующих    моментов
независимого  диапазона,  применяя  их   в   обычной   реальности.   Т.о.,
божественные сцены обладали очевидной прагматической ценностью,  т.к.  они
давали видение действий, совершаемых другими, действий, к которым не  было
доступа обычными способами.
     Во время  последующего  подготовительного  периода  дон  Хуан  больше
обращал внимание на составляющие темы человека  знания.  Он,  по-видимому,
подготовился перейти к поискам  лишь  одного  или  двух  о_л_л_и,  о_л_л_и
хумито. В то же время он положительно отнесся к мысли о том,  что  у  меня
было влечение к о_л_л_и, содержащемуся в dатurа inохiа, т.к.  он  дал  мне
возможность убедиться в гибкости правила, когда я  слелал  ошибку  в  ходе
манипуляций. Мое допущение о  том,  что  дон  Хуан  был  готов  прекратить
преподавание правила о_л_л_и,  содержащегося  в  dатurа  inохiа,  получило
подтверждение, когда он не выделил какие-либо области моих воспоминаний об
опыте, чтобы объяснить управление внутренним уровнем последующих состояний
необычной реальности.
     Затем  следовала  серия  из  трех  состояний  необычной   реальности,
вызванных для подтверждения правила  о_л_л_и,  сожержащегося  в  рsilосyве
мехiсаnа. Их рассматривали,  как  одно  целое.  И,  хотя  между  ними  был
значительный промежуток времени, во время  этих  интервалов  дон  Хуан  не
предпринимал попыток  выдвинуть  какие-то  предположения  по  аспектам  их
внутреннего порядка.
     Первое состояние этой серии было неясным, оно  быстро  закончилось  и
его составляющие элементы не были  четкими.  Оно  было  больше  похоже  на
переходную стадию, чем на само состояние необычной реальности.
     Второе состояние было более глубоким. Я  впервые  отдельно  воспринял
переходную стадию в необычную реальность. Во время этой первой  переходной
стадии дон Хуан обнаружил,  что  специфическая  цель  правила,  которое  я
должен был подтвердить,  была  связана  с  еще  одним  аспектом  движения,
аспектом, требовавшим его неусыпного  наблюдения,  я  его  определил,  как
"движение путем принятия другой формы". В результате  стали  очевидны  два
аспекта  внешнего  уровня  необычной  реальности:  переходные   стадии   и
наблюдение учителя.
     Дон Хуан использовал свое наблюдение во время первой стадии для того,
чтобы  заострить  внимание  на  последующем  управлении  тремя   аспектами
внутреннего уровня. В первую очередь его усилия  были  направлены  на  то,
чтобы дать специфический общий результат, направляя меня к ощущению, будто
бы я принял форму ворона.
     Возможность принимать другую форму для того,  чтобы  передвигаться  в
необычной  реальности,  в  свою  очередь  повлекла  за  собой   расширение
зависимого диапазона оценки, единственной области, где такое  передвижение
возможно.
     Прагматическое использование необычной реальности состояло в том, что
меня  направляли  к  концентрированию  моего  собственного   внимания   на
определенных составляющих элементах зависимого диапазона для  того,  чтобы
использовать их в качестве ориентиров для движения.
     Во  время  подготовительного  периода,   последовавшего   за   вторым
состоянием данной серии, дон Хуан отказался высказывать  какие  бы  то  ни
было  предположения  п  поводу  моего  опыта.  Он  интерпретировал  второе
состояние,   как   просто   еще   одну   продленную   переходную   стадию.
Первостепенной в учении, однако, являлась третья стадия.  На  этой  стадии
процесс упарвления  внутренним  уровнем  достиг  кульминации  в  следующих
результатах: прогрессия по направлению к специфическому создала  ощущение,
что я настолько вошел в альтернативную форму, что начал  к  ней  физически
приспосабливаться, в частности изменив способ смотреть. Результатом  этого
приспособления явилось мое восприятие  новой  грани  зависимого  диапазона
оценки  -  мелочей,  которые  составляли  составляющие  элементы   -   это
восприятие определенно расширило диапазлн оценки. Прогрессия в направлении
более   прагматичного   использования   необычной   реальности    достигла
кульминации в тот момент, когда я осознал, что в зависимом диапазоне можно
передвигаться  столь  же  прагматично,  как  ходить   пешком   в   обычной
реальности.
     Во  время  подготовительного   периода,   следующего   за   последним
состоянием необычной реальности, дон  Хуан  начал  суммировать  результаты
по-другому. Он выбрал области для выводов до того, как услышал мой  отчет,
т.е.  он  требовал  рассказа  о  том,  что  относилось   к   прагматичному
использованию необычной реальности и к движению.
     Из этих отчетов он  вывел  прогрессию  в  направлнии  специфического,
положительно разрабатывая вервию о том, как я воплощался в  форму  ворона.
Хотя особое внимание он обращал на движение  после  принятия  этой  формы.
Движение  являлось  той  областью  моих  воспоминаний,  где  он   совмещал
позитивные и негативные оценки. Он оценивал отчет положительно,  когда  он
подтверждал идею о прагматической природе необычной реальности, или  когда
речь шла о восприятии составляющих элементов, которое дало мне возможность
получить общее ощущение  ориентации  во  время  кажущегося  перемещения  в
зависимом диапазоне оценки.  Он  негативно  отметил  мою  неспособность  с
точностью воспроизвести природу или направление такого движения.
     При направлении прогрессии к расширенному диапазону оценки, дон  Хуан
сконцентрировался на моем рассказе о  том  особенном  способе,  с  помощью
которого я воспринял  те  подробности,  которые  формировали  составляющие
элементы в пределах зависимого диапазона. Его рассуждения привели  меня  к
выводу о том, что если можно  видеть  мир  глазами  вороны,  то  зависимый
диапазон оценки должен углубиться и расшириться для того,  чтобы  охватить
весь спектр обычной реальности.
     Для  того,  чтобы  управлять  прогрессией   к   более   прагматичному
использованию неординарной реальности дон Хуан объяснил мне особый  способ
восприятия составляющих элементов, как видение мира вороной.  Этот  способ
позволял видеть предполагаемый вход в  диапазон  явлений,  находящихся  за
пределами нормальных возможностей в обычной реальности.
     Последний  опыт,  записанный  в  моих  заметках,  -  это  специальное
состояние обычной реальности; дон Хуан вызвал его, изолировав составляющие
элементы обычной реальности через опыт своего собственного поведения.
     Эти общие процессы, применяемые  при  управлении  внутренним  уровнем
необычной реальности  во  время  второго  специального  состояния  обычной
реальности   дали   следующие   результаты.   Прогрессия   в   направлении
специфического  дала   легкую   изоляцию   многих   элементов   ординарной
реальности.  При  первом  спеуиальном  состоянии  обычной  реальности   те
немногие  составляющие  элементы,  которые  были  изолированы  в  процессе
получения информации  об  окружающей  среде,  также  трансформировались  в
незнакомые  формы,  лищенные  обычного  соглашения,   однако   во   втором
специальном состоянии обычной реальности его  составляющие  элементы  были
многочисленны и, хотя это были знакомые элементы, они, возможно,  утратили
возможность к обычному соглашению. Возможно, такие  составляющие  элементы
охватывали всю окружающую средую бывшую в пределах моего сознания.
     Возможно, дон  Хуан  вызвал  это  второе  специальное  состояние  для
укрепления связи между обычной и необычной реальностью, развивая  мысль  о
том,  что  большая  часть,  если  не  все  составляющие  элементы  обычной
реальности могли утрачивать свою способность иметь обычное соглашение.
     С моей  собственной  точки  зрения  последнее  специальное  состояние
являлось окончательным итогом моего обучения. Страшное  воздействие  ужаса
на уровень трезвого сознания обладало особенностью подрывать уверенность в
том,  что  реальность  повседневной   жизни   была   абсолютно   реальной,
уверенность, что  я  в  вопросах  обычной  реальности  мог  снабдить  себя
соглашением  неограниченно.  До  этого   момента   курс   моего   обучения
представлялся непрерывным строительством  в  направлении  разрушения  этой
уверенности. Дон  Хуан  использовал  каждую  грань  своего  драматического
влияния для того, чтобы достичь этого разрушения во время этого последнего
специального состояния, факт, подсказывающий мне, что полное крушение этой
уверенности уничтожило бы тот последний барьер, который  отделял  меня  от
принятия  существования  отдельной  реальности:  реальности   специального
соглашения.



     Карлос Кастанеда.
     Тенсегрити: Магические пассы магов древней Мексики

     Примечание:  Для  того,  чтобы  избежать  риска физических
повреждений,  проконсультируйтесь   со   своим   преподавателем
физкультуры, прежде чем приступать к этой или какой либо другой
программе  физических  упражнений.  Инструкции представленные в
этой  книге  никоим  образом  не  могут  считаться  медицинской
консультацией.  Автор,  издатель  и  владелец авторских прав на
публикацию не  несут  никакой  ответственности  за  какой  либо
ущерб, связанный с движениями, описанными в этой книге.
     Всем  практикующим Тенсегрити, которые объединив свои силы
вокруг него, привели меня в соприкосновение  с  энергетическими
формулировками,  которые  никогда  не  были доступны дону Хуану
Матусу и шаманам его линии.

     СОДЕРЖАНИЕ

СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
МАГИЧЕСКИЕ ПАССЫ
ТЕНСЕГРИТИ
ПЕРВАЯ СЕРИЯ. СЕРИЯ ДЛЯ ПОДГОТОВКИ НАМЕРЕНИЯ.
ВТОРАЯ ГРУППА. РАЗМЕШИВАНИЕ ЭНЕРГИИ ДЛЯ НАМЕРЕНИЯ.
ТРЕТЬЯ ГРУППА. СБОР ЭНЕРГИИ ДЛЯ НАМЕРЕНИЯ
ЧЕТВЕРТАЯ ГРУППА. ВДОХ ЭНЕРГИИ НАМЕРЕНИЯ
ВТОРАЯ СЕРИЯ. СЕРИЯ ДЛЯ МАТКИ
ПЕРВАЯ ГРУППА. МАГИЧЕСКИЕ ПАССЫ ПРИНАДЛЕЖАЩИЕ
ТАЙШЕ АБЕЛЯР
ВТОРАЯ ГРУППА. МАГИЧЕСКИЙ ПАСС ФЛОРИНДЫ ДОННЕР
ТРЕТЬЯ ГРУППА. МАГИЧЕСКИЕ ПАССЫ ПРИНАДЛЕЖАЩИЕ
ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО КЭРОЛ ТИГГС.
ЧЕТВЕРТАЯ ГРУППА. МАГИЧЕСКИЕ ПАССЫ ГОЛУБОЙ ЛАЗУТЧИЦЫ
ТРЕТЬЯ СЕРИЯ. ВЕСТВУДСКАЯ СЕРИЯ
ПЕРВАЯ ГРУППА: ЦЕНТР ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ
МАГИЧЕСКИЕ ПАССЫ ДЛЯ ЦЕНТРА РЕШЕНИЙ.
ВТОРАЯ ГРУППА. ПЕРЕПРОСМОТР
ТРЕТЬЯ ГРУППА. СНОВИДЕНИЕ
ЧЕТВЕРТАЯ ГРУППА. ВНУТРЕННЯЯ ТИШИНА
ЧЕТВЕРТАЯ СЕРИЯ. СЕРИЯ ТЕПЛА: РАЗДЕЛЕНИЕ ЛЕВОГО И  ПРАВОГО ТЕЛ
ПЕРВАЯ ГРУППА: РАЗМЕШИВАНИЕ ЭНЕРГИИ ЛЕВОГО И ПРАВОГО ТЕЛ.
ВТОРАЯ ГРУППА: ПЕРЕМЕШИВАНИЕ ЭНЕРГИИ ЛЕВОГО И ПРАВОГО ТЕЛ.
ТРЕТЬЯ ГРУППА:ДВИЖЕНИЕ ЭНЕРГИИ ЛЕВОГО И ПРАВОГО ТЕЛ
ПРИ ПОМОЩИ ДЫХАНИЯ.
ЧЕТВЕРТАЯ  ГРУППА:  ПРЕДРАСПОЛОЖЕННОСТЬ  ЛЕВОГО  И ПРАВОГО ТЕЛ.
ПЯТАЯ СЕРИЯ. МАСКУЛИННАЯ СЕРИЯ
ШЕСТАЯ СЕРИЯ. ПРИСПОСОБЛЕНИЯ, ИСПОЛЬЗУЕМЫЕ ВМЕСТЕ С ОСОБЫМИ МАГИЧЕСКИМИ ПАССАМИ
ПЕРВАЯ КАТЕГОРИЯ.
ВТОРАЯ КАТЕГОРИЯ

     ВВЕДЕНИЕ

     Тенсегрити   -   это  версия  некоторых  особых  движений,
открытых и развитых шаманами, жившими в  древней  Мексике.  Эти
шаманы  называли  эти  движения магическими пассами, потому что
они обнаружили их, находясь в шаманских состояниях  повышенного
осознания.
     Они   называли   эти   состояния   повышенного   осознания
сновидением, потому что их происхождение лежало в обычных снах.
Эти  шаманы,  посредством  своей  дисциплины,   были   способны
развивать   некоторые   аспекты   своего   обычного,   дневного
осознания, которые они затем применяли во сне. Они относились к
дневному  осознанию  как  ко  вниманию,  которое  они   уделяют
элементам  своего  мира повседневной жизни. Они утверждали, что
люди бросают беглый и поверхностный взгляд на все, что окружает
их, что они не изучают вещи а скорее  просто  устанавливают  их
присутствие  при  помощи  некоторого внимания, которое является
частью их общего осознания. Они утверждали также, что такой  же
беглый  и  поверхностный  взгляд  можно  бросать  и на элементы
обычных  снов.  Они  называли  такую   деятельность   вниманием
сновидения.
     Изучение  внимания  сновидения  дало этим шаманам основную
классификацию снов. Они обнаружили, что большинство  снов  были
образами,    продуктами    познавательной    деятельности    их
повседневного мира, тем не  менее  существовали  и  такие  сны,
которые  не входили в эту классификацию. Эти шаманы утверждали,
что  такие  сны   были   настоящими   состояниями   повышенного
осознания,   в  которых  элементы  снов  были  не  образами,  а
генерирующими энергию  событиями.  Они  назвали  их  входами  в
другие миры.
     Их  идея  о существовании других миров была результатом их
способности видеть энергию напрямую,  так,  как  она  течет  во
вселенной.  Они  утверждали,  что  такой  способностью обладает
любой  человек  и  описывали  ее  как   состояние   повышенного
осознания,  в  котором  человеческое тело способно воспринимать
энергию как поток, течение, вибрацию,  похожую  на  ветер.  Дон
Хуан Матус учил меня, что видение энергии возникает из за того,
что  система интерпретаций, свойственная человеку, на некоторое
время останавливается. Он объяснял, что маги  древней  Мексики,
которые  открыли  магические пассы, и которые были основателями
его линии, обнаружили, что  это  вибрационное  свойство  потока
энергии   превращается   в   данные   органов  чувств  во  всем
человеческом теле. Они считали,  что  все  части  человеческого
тела  так  или  иначе  участвуют  в  превращении  этого потока,
течения или вибрации в некоторый  тип  ощущений.  Полная  сумма
этой  бомбардировки энергией превратилась вследствие привычки в
систему интерпретаций,  которая  позволила  воспринимать  людям
вселенную так, как они это делают теперь.
     Результатом  строгой дисциплины этих магов было то, что им
удавалось остановить эту систему  интерпретаций.  Они  называли
эту  остановку видением и сделали ее краеугольным камнем своего
знания. Видение энергии так, как она течет  во  вселенной  было
для них особым средством, которое они использовали для создания
своей    системы    классификаций.   Например,   обладая   этой
способностью они постигли то, что вся  вселенная  доступна  для
восприятия  человека  в  виде  некоторых  миров,  расположенных
слоями как в луковице,  и  этих  слоев  тысячи  и  тысячи.  Они
верили,  что  повседневный мир человечества - это один из таких
слоев. Они также считали, что другие слои  не  только  доступны
человеческому  восприятию,  но  и  являются  частью  природного
наследия человека.
     Другим важным аспектом их знания,  аспектом,  который  был
также  последствием  их способности видеть энергию так, как она
течет  во  вселенной,  было   открытие   свойств   человеческой
конфигурации,  открытие  явления,  которое  они  назвали точкой
сборки.  Для  них  энергетическая  конфигурация  человека  была
набором   энергетических   полей,  связанных  вместе  некоторой
вибрационной силой, которая собирала эти энергетические поля  в
светящийся  шар  энергии.  Маги древней Мексики видели человека
как продолговатую форму, похожую на яйцо,  или  круглую  форму,
похожую  на шар. Поэтому они называли их светящимися яйцами или
светящимися шарами.
     Эти  шаманы  обнаружили,  что  на  задней  стороне   этого
светящегося  шара  находится  точка  огромной яркости. Напрямую
наблюдая энергию, они выяснили, что эта точка является ключевой
в процессе  превращения  энергии  в  данные  органов  чувств  и
последующей  их  интерпретации. По этой причине они называли ее
точкой  сборки  и  считали,  что  именно   в   ней   собирается
восприятие.  Они  говорили,  что  точка  сборки  расположена на
расстоянии вытянутой руки за лопатками. Они  также  обнаружили,
что  в  этом месте располагается точка сборки всей человеческой
расы.
     Они считали, что расположение точки сборки  в  этом  месте
является  следствием  привычки и социализации. Впоследствии они
поняли, что это просто произвольное положение, которое  создает
иллюзию  неизменности и окончательности. Продуктом этой иллюзии
стала непоколебимая уверенность людей в том, что мир, с которым
они  имеют  дело  в  повседневной  жизни  -  это   единственный
существующий мир и что его окончательность неоспорима.
     Шаманы   древней   Мексики   считали,   что   это  чувство
окончательности  возникло  из-за  того,  что  оно  никогда   не
подвергалось  сомнению.  Для  них  способность  видеть  энергию
напрямую, так,  как  она  течет  во  вселенной  была  средством
исследования  этого чувства. Используя это средство, они пришли
к заключению, что есть  огромное  количество  миров,  доступных
восприятию человека. Они описывали эти миры как самодостаточные
реальности:  реальности,  в  которых  человек может сражаться и
действовать. В других мирах человек может жить и  умирать,  так
же как и в мире повседневных дел.
     Как  уже  было  сказано,  для  шаманов древней Мексики сны
являлись настоящими вратами, сквозь которые их восприятие могло
проникать в эти другие реальности, в  другие  слои  "луковицы".
Дон  Хуан  объяснял  свою  схему  классификаций  снов используя
испанские слова. Обычные сны он называл suenos.  Сны,  элементы
которых  порождали  энергию он называл ensuenos. Сны, в которых
присутствовали элементы,  порождающие  энергию  были  для  этих
шаманов  снами, в которых они могли видеть энергию так, как она
течет во вселенной. Например,  дон  Хуан  объяснял,  что  когда
шаман  видит  человека, то он видит светящийся шар. Он говорил,
что когда шаманы применили этот критерий к своим снам,  то  они
обнаружили,    что    элементы   большинства   их   снов   были
фантасмагорическими: они не содержали энергии. Тем не менее они
обнаружили, что у них бывают такие сны, в которых элементы снов
содержат энергию если применить этот критерий. Это значило, что
во сне,  который  казался  обычным  и  банальным  им  удавалось
приостановить  свою  систему  интерпретаций.  Таким образом они
могли видеть энергию, поддерживающую все, на что они смотрели в
своих снах.
     Шаманы древней Мексики, пребывая в этих снах с элементами,
порождающими энергию, обнаружили,  что  некоторые  положения  и
движения  тела  приводят  их  в  не  сравнимое ни с чем чувство
физической бодрости, молодости и ментального благополучия.  Они
захотели воспроизвести эти движения и в своем обычном состоянии
сознания. Результатом такого стремления стали магические пассы.
     Так   как   они   оказывали  невероятный  эффект  хорошего
самочувствия и физического и  умственного  равновесия,  то  эти
пассы  действительно  являлись магическими и поэтому эти шаманы
окружили их строгой  секретностью  и  ритуалами  и  обучали  им
только практикующих шаманов.
     В  то  время,  когда  я вошел в мир дона Хуана, обучение и
практика магических  пассов  была  такой  же  секретной  как  и
всегда,   хотя   и  не  настолько  ритуалистической.  Дон  Хуан
комментировал это так: ритуал потерял свое значение с  тех  пор
как  новое  поколение  практикующих стало больше интересоваться
эффективностью   и   функциональностью.   Тем   не   менее   он
рекомендовал  мне ни при каких обстоятельствах не разговаривать
о магических пассах с его  учениками  или  другими  людьми.  Он
аргументировал  это  тем,  что  магические  пассы предназначены
персонально  для  определенного  человека  и  что   их   эффект
настолько  велик,  что только те, кто серьезно относятся к пути
шаманов  могут  практиковать  их,  потому  что   они   обладают
жесткостью и выносливостью, необходимой для того, чтобы извлечь
пользу из этой практики.
     Согласно   дону  Хуану,  маги  древней  Мексики  придавали
огромное значение физической доблести и  умственному  здоровью,
такое  же значение придается им и современными магами. Я мог бы
подтвердить справедливость этого утверждения, наблюдая его и 15
его  соратников  магов.  Великолепное  состояние  физической  и
умственной уравновешенности было их главной чертой.
     Когда  я  прямо  спросил  дона  Хуана, почему маги придают
такое значение физической стороне человека, то  его  ответ  был
для  меня  полной  неожиданностью. В те годы я верил в духовную
сторону человека, в сторону, в существовании которой я был даже
если и не полностью убежден, то, по крайней мере,  был  склонен
предполагать  возможность  ее существования, и поэтому дон Хуан
был для меня духовным человеком.
     - Маги вообще  не  духовны,  -  сказал  он.  -  Они  очень
практичные  существа.  Это широко известный факт, что маги, или
так называемые шаманы в общем считаются эксцентричными или даже
сумасшедшими. Возможно это и заставляет тебя  думать,  что  они
духовны.  Они  кажутся  сумасшедшими,  потому что они все время
пытаются объяснить  вещи,  которые  не  могут  быть  объяснены.
Пытаясь  сделать  это,  они  теряют  согласованность  и говорят
бессмысленные вещи, которые если их воспринимать с точки зрения
магов, вообще не являются  бессмысленными,  а  скорее  тщетными
попытками  дать  развернутые  объяснения,  что  не  может  быть
сделано ни при каких условиях.
     Дон Хуан  превозносил  до  небес  физическое  совершенство
магов   древности.   Он  все  время  подчеркивал  необходимость
обладать гибким подвижным телом.
     - Уравновешенность  и  физическая  доблесть  были   самыми
главными  элементами  жизни  этих  мужчин  и  женщин, - однажды
сказал он  мне.  Трезвость  и  прагматизм  -  это  единственные
необходимые  условия  для  достижения  безмолвного знания - для
вхождения в  другие  реальности  восприятия.  Для  того,  чтобы
осуществлять   навигацию   в  неизвестном,  необходимо  чувство
вызова, но не безрассудства. Для того, чтобы достичь равновесия
между смелостью и безрассудством, маг  должен  быть  невероятно
умеренным,   предусмотрительным,   искусным   и   находиться  в
великолепной физической форме.
     Великолепное  физическое  состояние,  которое   дон   Хуан
постоянно  пропагандировал  с первых дней нашего взаимодействия
было  следствием  постоянного  выполнения   магических   пассов
шаманов   древности.   Он   обучил   меня  большому  количеству
магических пассов, а также бесконечному множеству других вещей,
имеющих отношение к шаманам и их знанию, но вместе со всем этим
знанием он оставил меня также и с уверенностью  в  том,  что  я
являюсь   последним   звеном   в  его  линии.  Принятие  такого
наследства автоматически подразумевало задачу найти новые  пути
распространения  знаний  его  линии,  так  как  ее  продолжение
потеряло свою актуальность.
     Я должен внести ясность и прояснить этот момент: дон  Хуан
никогда  не  был  заинтересован  в  том,  чтобы  обучать своему
знанию. Его интересовало продолжение  своей  линии.  Мы  -  его
четверо учеников, были элементами, средствами - выбранными, как
он  говорил, самим духом, ведь он не принимал активного участия
в том, чтобы  продолжить  свою  линию.  Поэтому  он  предпринял
титаническую  попытку  научить  нас всему, что он знал о магии,
или шаманизме и развитии нашей линии.
     В   ходе   моего   обучения,   он   обнаружил,   что   моя
энергетическая  конфигурация  настолько  отличается от его, что
это может означать единственное - конец  его  линии.  Я  сказал
ему,  что  меня  крайне  возмущает  его  интерпретация какой-то
невидимой разницы между нами. Мне не нравилось  нести  на  себе
груз ответственности быть последним в его линии, и я не понимал
его аргументов.
     - Хотя и кажется, что маги ничего не делают кроме принятия
решений,  на  самом  деле  они  вообще  не принимают решений, -
сказал он.
     Он объяснил, что маги древней Мексики верили,  что  выбор,
так  как  его  понимают  люди  -  это  предпосылка  мира знания
человека, но это только благожелательная интерпретация чего-то,
что  обнаруживает  себя,  когда   осознание   путешествует   за
пределами    нашего    мира,   благожелательная   интерпретация
покорности.  Люди  мучаются  в  агонии  под  воздействием  сил,
которые  тянут их в разные стороны. Искусство мага состоит не в
том, чтобы выбирать, а в том, чтобы быть достаточно утонченными
и соглашаться.
     Я не решал выбрать тебя, и я не решал каким ты будешь. Так
как я не могу решить, кому  я  могу  передать  свое  знание.  Я
должен  принять того, кого предлагает мне дух, и этим человеком
был ты, и энергетически ты способен только на окончание,  а  не
на продолжение.
     Он  сказал,  что  конец его линии не имеет ничего общего с
успехом  или  поражением  мага,  ищущего  полную  свободу.   Он
совершенно  не  относится к его усилиями, или к нему самому. Он
понимал это как нечто, что зависит от  выбора  находящегося  за
пределом   человеческого  уровня,  не  на  уровне  существ  или
сущностей, но на уровне безличных сил вселенной.
     В конце концов я принял то,  что  дон  Хуан  называл  моей
"судьбой".  Приняв  это,  я  оказался  лицом  к  лицу  с другим
аспектом, который имел отношение к "закрытию  двери  за  нами".
Так  сказать,  я принял ответственность за то, что же делать со
всем тем, чему он меня научил и сделать это безупречно.
     Сначала, я задал  себе  серьезный  вопрос,  что  делать  с
магическими  пассами:  аспектом  знания  дона  Хуана,  наиболее
наполненным   прагматизмом   и   функциональностью.   Я   решил
использовать магические пассы и обучать им всех, кто захочет им
научиться.  Мое решение положить конец той секретности, которая
окружала их на протяжении огромной протяженности времени,  была
следствием  того,  что я нахожусь в конце линии дона Хуана. Для
меня стало непостижимо, как я могу нести секреты, которые  даже
не являются моими. Это было не мое решение - держать магические
пассы  в  секрете.  Тем  не менее - это мое решение, прекратить
такое положение вещей.
     Я постарался представить их в более общем виде,  в  форме,
доступной   для   любого   человека.  Результатом  этого  стала
конфигурация слегка модифицированных  форм  каждого  из  пассов
магов древней Мексики. Я назвал эту новую конфигурацию движений
Тенсегрити.  Этот  термин  относится  к  архитектуре и означает
"свойство  скелетных  структур,  включающих  в  себя   элементы
работающие  на  сжатие  и  на растяжение таким образом, что это
обеспечивает   работу   каждого   элемента    с    максимальной
эффективностью  и  экономией.  "Для  того,  чтобы объяснить тот
факт, что  магические  пассы  были  открыты  магами  в  древние
времена,  я  должен  прояснить следующее: "древние времена" для
дона Хуана означали период от 7000 до 10000 лет тому назад; это
данные,  которые  кажутся  чем-то  неуместным  с  точки  зрения
классификационных схем современных ученых. Когда я стал спорить
с  доном  Хуаном  и  говорить  ему  о  несоответствии между его
утверждением и тем, что  я  считал  более  реалистичной  точкой
зрения, то он остался непоколебим в своем убеждении. Он верил в
непреложность  того  факта,  что  люди,  жившие  в  Новом  Мире
7000-10000 лет тому  назад  так  глубоко  интересовались  сутью
вселенной  и восприятия, что современный человек никогда даже и
не приближался к такому пониманию.
     Вне зависимости от нашей разницы во  мнениях  секретность,
которая  окружала  магические  пассы  в  течение веков и прямой
эффект, оказанный ими на меня, оказали глубокое влияние на  то,
как  я  относился  к ним. То, что я представляю в этой работе -
это личное отражение этого влияния. Я чувствую  себя  обязанным
представить  их  в  точности  в той же манере, в какой они были
представлены мне.

     МАГИЧЕСКИЕ ПАССЫ

     Впервые дон Хуан серьезно заговорил со мной  о  магических
пассах  в  тот  момент,  когда  он  самым  унизительным образом
принялся комментировать мой вес.
     - У тебя слишком круглое лицо, - сказал он, оглядывая меня
с головы до пят и неодобрительно покачивая головой.  -  Ты  уже
близок к тому, чтобы быть толстым. Изношенность и усталость уже
начинают  сказываться  в тебе. Как и любой другой представитель
твоей расы, ты отращиваешь слой жира  на  своей  шее  словно  у
быка.  Пришло  время,  когда  ты должен принять всерьез одну из
величайших находок магов: магические пассы.
     Так  как  раньше  он  говорил  о  магических  пассах  лишь
мельком, то я даже не помнил, когда он мне о них говорил.
     - Дон  Хуан,  о каких это магических пассах ты говоришь? -
спросил я, будучи действительно  раздраженным.  -  Как  я  могу
относиться к ним всерьез, если я раньше о них ничего не слышал?
- Ты, наверное, пытаешься меня обмануть, не так ли? - сказал он
с  неприятной  улыбкой.  - Я не только много раз говорил тебе о
магических пассах, но и ты уже давно знаешь многие  из  них.  Я
все время учил тебя им.
     Он  был  прав  в  том, что я вел себя отвратительно. Я был
удивлен предметом разговора,  о  существовании  которого  я  не
подозревал,  но  то,  что  он  все время обучал меня магическим
пасам было явной ложью. Я стал страстно протестовать, как будто
от его заявления зависели моя жизнь и смерть.
     - Не будь таким страстным, защищая свое замечательное Я, -
пошутил он. - Я не хотел оскорблять тебя -  он  сделал  смешной
жест  бровями,  изображая извинение. - Все что я хотел сказать,
это то, что ты пытаешься  имитировать  все  то,  что  делаю  я,
поэтому  я  воспользовался  твоей тягой к имитации. Я показывал
тебе различные магические пассы, и ты всегда воспринимал их как
тот  способ,  которым  я  для  развлечения  похрустываю  своими
суставами.  Мне  нравится то, как ты их интерпретируешь: способ
хрустеть суставами! Мы будем и впредь относиться к ним  тем  же
образом.
     - Я   показал   тебе   десять   разных  способов  хрустеть
суставами.  Каждый  из  них  -  это  магический  пас,   который
предназначен для совершенствования твоего и моего тела.
      Дон  Хуан  хрустел  своими  суставами,  делая  магические
пассы. Для этого  он  особым  образом  двигал  руками,  ногами,
туловищем  и  бедрами,  как  я считал, для того, чтобы добиться
максимального растяжения своих мышц, костей и  связок.  С  моей
точки зрения, результатом таких растягивающих движений было то,
что он становился способен издавать хрустящие звуки, которые он
издавал  к  моему  удивлению и удовольствию, и время от времени
просил меня имитировать его поведение.
     Таким удивительным способом, он подзадорил меня  запомнить
движения  и  повторять  их  дома  до  тех  пор, пока я не смогу
извлекать из своих суставов такие  же  звуки,  как  и  он.  Мне
никогда  не  удавалось  издать такие звуки, но, тем не менее, я
определенно, хотя и непреднамеренно выучил все движения.
     - Почему они называются магическими пассами? - спросил я.
     - Они не только называются магическими пассами,  -  сказал
он,  -  они  и  есть магические! Они производят эффект, который
нельзя объяснить обычным способом.  Эти  движения  не  являются
физическими   упражнениями   или   позами  тела,  они  являются
действительной попыткой достичь оптимального  состояния  бытия.
Намерение   тысяч   магов   пропитывает   эти   движения.  Если
практиковать их, даже  иногда,  то  это  приводит  к  остановке
разума.
     - Что  ты  имеешь  в  виду  под  тем, что разум приходит к
остановке?
     - Все, что мы делаем в мире, - сказал он, -  мы  узнаем  и
идентифицируем,  превращая это в линейность подобия и сходства.
Похоже, что дон Хуан очень старался найти способ объяснить  то,
о  чем  он  говорит.  Он сделал большую паузу, словно для того,
чтобы найти правильные слова или подходящую  последовательность
мыслей.  Я  оставался  в  молчании.  Я так мало знал о предмете
нашего разговора, что я даже не пытался думать обо  всем  этом.
Все,  что у меня было, это мое любопытство, я хотел узнать, что
такое эти магические пассы.
     Дон Хуан поднялся. Похоже, что с него  было  довольно.  Мы
сидели  в  столовой  комнате  и  пили  травяной чай, который он
сделал из ароматных листьев с кустов, которые росли у  него  во
дворе.  Он  извинился  и  сказал,  что  для  него  пришло время
вздремнуть. Дон Хуан засыпал на небольшое время днем  и  ночью.
Он  спал  небольшими промежутками, не более двух часов, это был
его распорядок сна. Если он был очень усталым, то  он  спал  по
шесть часов, с перерывом на бодрствование на два часа.
     Долгое  время  мы  не  затрагивали тему магических пассов.
Однажды, он продолжил свое объяснение, неожиданно для меня,  но
не  для  него,  похоже,  что  он осознавал, что объяснение было
прервано, а я уже об этом полностью забыл.
     - Как я тебе  уже  говорил,  для  людей  существуют  линии
подобия,  -  сказал  он,  -  линии вещей, подобных друг другу и
связанных между собой  какими-то  целями.  Например,  когда  ты
говоришь  слово  "вилка", то немедленно воссоздаешь в себе идею
ложки, ножа,  скатерти,  салфетки,  тарелки,  чашки  и  блюдца,
бутылки  вина,  суп  с  фрикадельками,  банкет,  день рождения,
фиесту. Ты можешь до бесконечности продолжать перечислять вещи,
связанные вместе своими целями,  своим  смыслом.  Все,  что  мы
делаем,  связано  таким  образом.  Что  касается  магов, то они
видят, что все эти линии взаимосвязей,  все  эти  линии  вещей,
связанных   вместе   целями,  ассоциируются  с  представлениями
человека о том, что вещи неизменны и вечны как слово Бога.
     - Дон Хуан, я не  понимаю,  почему  ты  привносишь  в  это
объяснение  слово  Бога?  Что  слово  Бога делает с тем, что ты
пытаешься объяснить?
     - Все! Кажется, что в наших умах, вся вселенная похожа  на
слово Бога: абсолютное и неизменное. Это тот способ, которым мы
ведем   себя:   в   глубине   наших  умов  есть  контролирующее
устройство, которое не позволяет нам  прекратить  считать,  что
слово  Бога,  то,  как  мы  его принимаем и в которое мы верим,
имеет отношение к мертвому миру. С другой  стороны,  живой  мир
находится  в  состоянии  постоянного изменения. Он движется, он
изменяется, он изменяет сам себя.
     - Магические пассы шаманов  являются  магическими,  потому
что  в  ходе  их  практики,  тело  понимает,  что  все является
потоком, изменением, вместо того, чтобы быть неизменной  связью
подобий.  А так как все во вселенной - это изменение, поток, то
этот поток можно остановить. Можно поставить на него плотину  и
это остановит или исказит этот поток изменений.
     Слова  дона  Хуана  вызвали  во  мне  странную  реакцию. Я
почувствовал себя испуганным странным образом,  но  этот  страх
был  на самом деле не страх за себя, это был скорее страх того,
что было наложено на меня. Я впервые ясно почувствовал, что дон
Хуан приводит в раздражение ту часть  меня,  которая  на  самом
деле не является мной.
     Я  был  очень  смущен,  после  некоторого времени мучений,
вызванных его  заявлением,  я  услышал,  что  я  говорю  против
собственного  желания.  Я  услышал как я говорю, - Но, дон Хуан
значит ли это, что ты говоришь мне, что каждый  раз,  когда  ты
хрустишь  суставами,  или  каждый  раз,  когда  я  пытаюсь тебя
имитировать, я действительно что-то меняю внутри себя?
     - А, нечто  внутри  тебя,  что  на  самом  деле  тобой  не
является, сейчас разозлилось, - смеясь, парировал дон Хуан. Для
меня  наступил еще один момент сильных внутренних противоречий.
Что-то во мне было очень обозлено, хотя это не могло быть мной.
Дон Хуан сильно потряс меня за плечи. Я почувствовал,  как  моя
шея  болтается  взад  и вперед, так сильно он меня схватил. Это
меня мгновенно  привело  в  себя.  Он  усадил  меня  на  низкую
кирпичную стену. По этой стене всегда ползали цепочки муравьев,
поэтому  я  никогда  не любил на ней сидеть. Муравьи немедленно
залезали ко мне в одежду. Я всегда очень хорошо чувствовал, как
муравьи ползают по мне, но на  этот  раз,  как  только  я  сел,
муравьи  прервали  свою  линию.  Я видел как они ползают вокруг
моего тела, словно они смущены чем-то или запутались.  Я  очень
заинтересовался, какой окольный путь они выберут, по моей спине
или  по животу. Я хотел увидеть, каким путем они пойдут. Но тут
мое внимание привлекли слова дона Хуана и я забыл о муравьях.
     - Не беспокойся о муравьях, - сказал дон Хуан,  читая  мои
мысли.  -  В настоящий момент ты переполнен необычной энергией,
продуктом твоих внутренних дилемм. Муравьи будут  считать  тебя
непроходимым и опасным, и они будут блуждать вокруг тебя до тех
пор, пока твоя энергия не нормализуется или пока ты не встанешь
и  уйдешь. А теперь, отвечая на твой вопрос, который твой разум
намеревал как неприятное возражение, я могу сказать  тебе,  что
действительно,  каждый  раз, когда мы выполняем магический пас,
мы на самом деле меняем основную структуру нашего существа.  Мы
ставим плотину на поток, который мы приучились воспринимать как
неизменную связь вещей.
     Запинающимся голосом, который казалось не мог принадлежать
мне, я  попросил  дона Хуана дать мне пример того, как ставится
плотина на тот поток, о котором он говорит. Я сказал ему, что я
хочу представить это в своем уме.
     - В твоем уме? Тебе лучше научиться называть  вещи  своими
именами. То, что ты называешь своим умом - это не есть твой ум.
Маги  убеждены,  что  наши  умы - это чуждые вещи, которые были
вложены в каждого из нас. Прими это как факт,  без  каких  либо
дальнейших объяснений.
     По  мне  прошла новая волна пугающих чувств, такая же, как
раньше. На этот раз я почувствовал это более четко.  Это  волна
происходила  не  из меня, хотя и была связана со мной. Дон Хуан
что-то делал со мной, таинственное и доброе, и в  то  же  время
невероятно  негативное.  Я  чувствовал это как попытку прервать
какой-то фильм, который был приклеен ко  мне.  Его  глаза  были
зафиксированы   на  мне,  он  смотрел  не  моргая,  пристальным
взглядом.
     Он перевел взгляд и не  глядя  на  меня,  продолжил.  -  Я
приведу тебе пример, - сказал он. - Например, в моем возрасте я
должен  страдать от высокого кровяного давления. Если я пойду к
доктору, то доктор, даже не глядя на меня, может  предположить,
что  я  старый индеец, который болеет неизвестно чем по причине
жизненных трудностей и плохой диеты; все  это  должно  было  бы
естественным  образом  привести меня в ожидаемое и естественное
состояние, в котором у меня было бы высокое кровяное  давление,
естественное положение вещей для моего возраста.
     - У меня нет никаких проблем с высоким кровяным давлением,
не потому  что  я  сильнее  чем  обычный человек или таково мое
строение тела, а потому что благодаря магическим пасам мое тело
разбило все шаблоны поведения, из-за которых у меня может  быть
высокое  кровяное  давление.  Я могу честно сказать, что каждый
раз, когда я похрустываю своими суставами, выполняя  магический
пас,  я  блокирую  поток  ожиданий  и поведения, которое в моем
возрасте обычно сказывается как высокое кровяное давление.
     - Другим примером, который я могу тебе привести,  является
подвижность  моих  коленей.  Неужели ты не замечал, насколько я
подвижнее тебя? Когда дело доходит до движения коленями,  то  я
становлюсь  словно  ребенок!  При  помощи  магических  пассов я
создаю плотину в  потоке  поведения  и  физического  состояния,
которые  делают  колени  мужчин  и  женщин негибкими, когда они
достигают определенного возраста.
     Одно из самых раздражающих чувств, которые  я  когда  либо
испытывал, вызывал у меня тот факт, что дон Хуан Матус, хотя он
и  годился  мне  в  дедушки,  был  бесконечно моложе, чем я. По
сравнению с ним я был негибким, мнительным и  повторяющимся.  Я
был дряхлым. Он, с другой стороны, был свежим, изобретательным,
подвижным, полным ресурсов, короче говоря, он обладал тем, чего
не было у меня, хотя я и был молод, он обладал молодостью. Он с
удовольствием   постоянно   повторял,   что  юность  отпугивает
дряхлость. Следуя вспышке энергии, которая взорвалась во мне, я
открыто выразил свою досаду, - Дон Хуан, как это может быть,  -
сказал я, - что ты можешь быть моложе чем я?
     - Я победил свой ум, - сказал он, широко открыв глаза, для
того чтобы  выразить  недоумение. - У меня нет ума, который мог
бы сказать мне, что  пришло  время  становиться  старым.  Я  не
соблюдаю  соглашений, в которых я не участвую. Запомни это: для
магов это не просто лозунг.  Они  не  соблюдают  соглашений,  в
которых  они не участвуют. Быть пораженным старостью - это одно
из таких соглашений.
     Долгое время мы молчали.  Похоже,  что  дон  Хуан  чего-то
ждал. Я думаю, что он ждал эффекта, который должны были вызвать
его  слова.  То,  что я считал своим внутренним психологическим
единством, было  расколото  на  две  четких  ответных  реакции,
возникших   внутри  меня.  С  одной  стороны,  я  всеми  силами
отказывался признавать ту чепуху, которую говорил дон Хуан; тем
не менее, с другой стороны, я не  мог  не  согласиться  с  тем,
насколько  точны  были его замечания. Дон Хуан был стар, и в то
же время вообще не был старым. Он был  моложе  чем  я.  Он  был
свободен   от   обременительных  мыслей  и  привычных  шаблонов
поведения. По своей воле он странствовал по невероятным  мирам.
Он  был  свободен, в то время как я был пойман своими шаблонами
поведения  и   привычками,   моими   мелкими   и   бесполезными
представлениями  о  себе,  которые, как я впервые почувствовал,
даже не были моими.
     Я нарушил тишину после того, как сумел добиться некоторого
контроля над своими противоречивыми соображениями. - Дон  Хуан,
а  как  были  изобретены  эти  магические пассы? - спросил я. -
Никто их не изобретал, - сурово сказал он.  -  Думать,  что  их
изобрели, значит обязательно предполагать вмешательство разума,
а  это  к  магическим  пасам  никак  не относится. Маги древней
Мексики, посредством своих  практик  сновидения,  открыли,  что
если  они  движутся  определенным образом, то поток их мыслей и
действий останавливается.
     - Магические пассы - это результат состояния  без  разума.
Или  скорее  результат  разъединения  с  умом.  Для того, чтобы
сновидеть,  практикующие  должны  следовать  настолько   мощной
дисциплине, что результатом ее становится отсутствие ума.
     - Дон Хуан, что значит отсутствие ума?
     - Главным  трюком  магов  древних  времен было то, что они
заполняли  свои  умы  дисциплиной.  Они  обнаружили,  что  если
наполнить  свой  ум  вниманием,  особенно  тем  типом внимания,
который  маги  называют  вниманием  сновидения,  они   избегают
умственного  процесса. Практикующий, вовлеченный в этот маневр,
получает тотальную уверенность в чуждом происхождении ума.
     Я стал очень  взволнованным,  я  хотел  знать  больше,  но
странное   чувство  внутри  заставило  меня  остановиться.  Оно
намекало мне на мрачные последствия и наказание, что-то похожее
на гнев Бога, который пал на меня за вмешательство  в  то,  что
было скрыто самим Богом.
     Я   сделал   огромное   усилие,   чтобы   позволить   моей
любопытности победить. - Что ты имеешь в виду?  Что  -  что  ты
имеешь  в  виду, - услышал я собственные слова, - говоря о том,
чтобы нагрузить ум?
     - Дисциплина заполняет ум, - сказал он, но под дисциплиной
я не имею в виду строгое  следование  определенному  поведению.
Маги  понимают дисциплину, как возможность ясно воспринимать те
странные вещи, которые не включены в  наши  ожидания.  Для  них
дисциплина  - это волевой акт, который позволяет принимать все,
с  чем  они  сталкиваются  на  своем  пути  без  сожалений  или
ожиданий.  Для магов дисциплина является искусством, искусством
созерцать бесконечность без испуга, не потому,  что  они  очень
крепкие,  а  потому  что  они  полны благоговения. Если все это
свести воедино,  то  я  могу  сказать,  что  дисциплина  -  это
искусство   испытывать  благоговение.  Так,  посредством  своей
дисциплины,  маги  устраняют  свой  ум,   чужеродное   явление,
внедренное извне.
     Дон Хуан сказал, что посредством своих практик сновидения,
маги древней  Мексики  обнаружили,  что  определенные  движения
способствуют тишине и дают необычное ощущение самодостаточности
и благополучия. Они были так очарованы этим чувством,  что  они
стали   настойчиво  стремиться  к  тому,  чтобы  повторить  это
ощущение в часы бодрствования.
     Дон Хуан объяснил, что  поначалу  маги  считали,  что  это
чувство   благополучия  создается  сновидением,  но  когда  они
попытались повторить это  состояние,  то  обнаружили,  что  это
невозможно.  Затем  они  обнаружили,  что в их сновидении в тот
момент, когда у них возникает такое чувство,  они  всегда  были
вовлечены  в  движение.  Мало-помалу, они стали собирать вместе
движения,  которые  им  удалось  запомнить.  Их   усилия   были
вознаграждены.  Они смогли повторить движения, которые казались
автоматической реакцией тела на состояние сновидения. Дон  Хуан
сказал,  что  результатом  всех  этих  усилий  стали магические
пассы.
     Ободренные  своим  успехом,  они  смогли  вспомнить  сотни
движений,    которые   они   делали,   даже   не   пытаясь   их
классифицировать и подогнать под какую-то схему, которую  можно
было бы объяснить. Их идея состояла в том, что в сновидении эти
движения  возникают  спонтанно,  и что существует сила, которая
направляет их эффект вне зависимости от их воли. Маги объясняли
эту силу, как связующий фактор, который  удерживает  наши  поля
энергии вместе и делает нас единым существом.
     С  точки  зрения  практики  для  магов древней Мексики эти
магические пассы  были  главным  способом  подготовить  себя  к
навигации в неизвестное. Они установили главный критерий для их
практики,  этот  же  критерий  применим  сегодня  и в отношении
Тенсегрити. Этот критерий называется насыщением - это означает,
что  они  бомбардировали   свои   тела   огромным   количеством
магических  пассов,  для  того,  чтобы  позволить силе, которая
связывает нас воедино добиться наибольшего возможного эффекта.
     Маги  древней  Мексики,  которые  открыли  и   разработали
магические    движения,   на   которых   основано   Тенсегрити,
утверждали, по словам дона Хуана, что выполнение этих  движений
подготавливает и приводит тело к трансцендентальному осознанию:
осознанию   того,  что  конгломерат  энергетических  полей,  из
которого  состоят  люди,   удерживается   вместе   вибрирующей,
склеивающей  их  воедино  силой, которая собирает эти отдельные
энергетические поля в один четкий и связанный элемент.
     Дон Хуан  Матус,  знакомя  меня  с  представлениями  магов
древности,   в   высшей   степени  подчеркивал  тот  факт,  что
выполнение  магических  движений  было,  насколько   ему   было
известно,  единственным  средством  для  того,  чтобы  заложить
фундамент полного осознания этой вибрирующей связывающей силы.
     Он утверждал, что эта вибрирующая, собирающая все  воедино
сила, которая собирает воедино конгломерат энергетических полей
из  которых  мы  состоим, является именно той силой, которая по
мнению современных астрономов существует в ядре  находящихся  в
космосе  галактик.  Они  считают,  что  там,  в ядрах галактик,
действует неизмеримая сила, которая удерживает звезды галактики
на  своих  местах.  Эта  сила  называется  черной  дырой,   это
теоретическая  конструкция,  которая  кажется наиболее разумным
объяснением  того,  почему  звезды   не   улетают   прочь   под
воздействием центробежных сил.
     Современные    люди    обнаружили   при   помощи   научных
исследований, что существует связующая сила, которая удерживает
вместе элементы атома. Кроме этого, компоненты  и  части  живых
клеток  удерживаются  вместе при помощи подобной силы, которая,
похоже заставляет их объединяться  в  твердые  и  специфические
сплетения  и  органы.  Дон  Хуан  говорил, что жившие в древней
Мексике маги, знали, что люди, если рассматривать их как  набор
энергетических  полей,  удерживаются  вместе  не энергетической
оболочкой или энергетическими  связками,  а  особой  вибрацией,
которая  придает  всему  жизнь  и  удерживает  на  своем месте,
существует  некоторая  энергия,  некоторая  вибрирующая   сила,
которая  сцепляет эти энергетические поля в один энергетический
элемент.
     Дон  Хуан  объяснил,  что  эти  маги  при   помощи   своей
дисциплины  и  своих  практик, стали способны обращаться с этой
вибрирующей силой с того момента, как  они  полностью  осознали
ее.  Они  приобрели такой опыт в обращении с этой силой, что их
действия стали легендами, мифологическими событиями, известными
теперь только как сказки. Например, однажды дон Хуан  рассказал
мне,   что   древние   маги  могли  полностью  растворять  свое
физическое  тело,  просто  помещая  свое  полное   сознание   и
намерение в эту силу.
     Дон  Хуан  говорил,  что  несмотря на то, что они в случае
необходимости могли просочиться в игольное ушко, они никогда не
были полностью удовлетворены  результатами  своего  маневра  по
растворению  тела. Причина их недовольства была в том, что если
их  масса  растворялась,  то  они  не  могли  действовать.  Они
столкнулись  с  тем, что они должны были оставаться свидетелями
событий, в которых они не могли участвовать.  Последовавшее  из
этого  разочарование,  как результат неспособности действовать,
привело их по словам дона Хуана к тому, что стало их проклятием
и слабостью. Они стали одержимы  тем,  чтобы  раскрыть  природу
этой  силы,  эта одержимость была обусловлена их конкретностью,
из за которой они возжелали добиться контроля над этой силой  и
удержать  ее. Находясь в призрачном состоянии, будучи лишенными
массы, они горячо желали сражаться, что по словам  дона  Хуана,
не  могло у них получиться. Практикующие наших дней, наследники
культуры  магов  древности,  выяснили,  что  относительно  этой
вибрирующей   силы   нельзя   принимать  конкретную  позицию  и
стремиться  ее  использовать,  и  что  остается  одна  разумная
альтернатива: осознать эту силу и не извлекать из этого ничего,
кроме изящества и благополучия, которое приносит знание.
     Дон   Хуан   привел   только   один   пример   правильного
использования этой вибрирующей и связующей  все  силы,  при  ее
помощи маги могут сгорать изнутри, когда для них приходит время
покидать  этот мир. Дон Хуан говорил, что маги делают это очень
просто - они помещают все свое осознание на  связующую  силу  и
выражают  намерение  сгореть  и  уходят прочь, словно дуновение
ветра.
     Шаманы  древней  Мексики  с  самого  начала  относились  к
магическим  движениям  как  к  чему-то уникальному и никогда не
использовали их как последовательность упражнений, для развития
мускулатуры  или  подвижности.  Дон  Хуан  говорил,   что   они
рассматривали  их  как  магические  пассы  с  самого момента их
создания. Он объяснял  слово  "магический"  как  едва  уловимое
изменение,   которого  практикующие  ждали  от  них:  эфемерное
качество, которое эти движения привносили  в  их  физическое  и
ментальное  состояния,  что  то  наподобие  сияния  или света в
глазах. Он называл  это  неуловимое  изменение  "прикосновением
духа":   словно   посредством   этих   движений,   практикующие
восстанавливали обычно не используемую связь с жизненной силой,
которая их поддерживала. Он также объяснял,  что  эти  движения
назывались  магическими  пассами,  потому  что  при  помощи  их
практики, маги переходили,  в  терминах  восприятия,  в  другое
состояние   бытия,   в   котором  они  могли  воспринимать  мир
неописуемым образом.
     - Из-за этого качества, по причине этой магии,  -  однажды
сказал  мне  дон  Хуан, - эти движения должны практиковаться не
как упражнения, а как способ привлечения силы. -
     - Могут  ли  они  использоваться  просто  как   физические
упражнения,  хотя  они и никогда для этого не использовались? -
спросил я. Я добросовестно практиковал движения,  которым  меня
обучил  дон  Хуан,  и  чувствовал себя невероятно хорошо. Этого
ощущения благополучия мне было вполне достаточно.
     - Ты можешь практиковать их так, как ты хочешь, -  ответил
дон   Хуан.  -  Магические  движения  повышают  осознание,  вне
зависимости от того, как ты делаешь их. Самым  верным  было  бы
принять  их  такими  каковы они есть - это магические движения,
которые,  приводят  к  тому,  что  если  их  практиковать,   то
практикующий сбрасывает маску социализации.
     - Что такое маска социализации, - спросил я.
     - Это  маска, внешний слой, который мы все защищаем и ради
которого мы умираем, - сказал  он.  -  Это  маска,  которую  мы
приобретаем  в  мире,  которая не дает нам реализовать весь наш
потенциал,  которая  заставляет  нас  верить  в  то,   что   мы
бессмертны.

     ТЕНСЕГРИТИ

     Тенсегрити   -  это  модернизированная  версия  магических
пассов  шаманов  древней  Мексики.  Слово  Тенсегрити  наиболее
подходяще  для определения этой новой версии магических пассов,
потому что оно является комбинацией двух терминов: напряжения и
целостности; это термины, которые  отражают  две  главные  силы
магических пассов.
     Тенсегрити  преподавалась  в  виде системы движений по той
причине,  что   это   было   единственным   способом,   которым
таинственные и многочисленные аспекты магических движений могли
быть  представлены  в  современном  виде.  Люди, которые теперь
практикуют Тенсегрити - это  не  практикующие  шаманы,  тем  не
менее,   движения  по  прежнему  обладают  особой  ценностью  и
значением.
     С этой точки зрения  -  физический  эффект  от  магических
движений  -  это  очень важный момент, который помогает собрать
практикующему  большое  количество  энергии.  Так  как   шаманы
древней  Мексики  интересовались  другими  эффектами магических
пассов, то они разбили  длинные  серии  движений  на  отдельные
элементы,   и  практиковали  эти  элементы  по  отдельности.  В
Тенсегрити эти фрагменты были вновь сведены в их первоначальные
длинные формы. Поэтому, возникла система движений,  система,  в
которой имеют особую важность сами движения.
     Выполнение  магических  пассов,  показанных  в Тенсегрити,
требует определенного места и  времени.  В  идеальном  варианте
движения  лучше  всего выполнять в месте, в котором нет сильных
потоков воздуха. Шаманы древней  Мексики  опасались  того,  что
сильные потоки воздуха могут вызывать испарину. Они верили, что
не   все   потоки  воздуха  вызываются  подъемом  или  падением
температуры в атмосфере, и что некоторые потоки на  самом  деле
вызываются сгустком энергии, который движется в пространстве со
своими   собственными   целями.   Более  того,  так  как  целью
магических пассов является изменение, благополучие,  физическая
координация  и  даже  более  того  -  повышение  осознания,  то
выполнение пассов не должно смешиваться с  элементами,  которые
нам  хорошо  знакомы,  такими  как музыка, звук радио или голос
ведущего новостей по телевизору, и  не  важно  насколько  тихим
будет этот звук.
     Однако  даже  в  самых благоприятных условиях эти движения
должны делаться в уединении,  в  любой  момент  времени  или  в
случае  необходимости.  Тем  не  менее  условия городской жизни
облегчают  формирование  групп,   и   под   воздействием   этих
обстоятельств,  единственным способом, которым можно было учить
Тенсегрити - это преподавать ее группам практикующих.  Практика
в  группе полезна по целому ряду причин и вредна по целому ряду
других причин. Она  полезна,  так  как  это  создает  консенсус
движений  и  возможность  обучаться путем сравнения и проверки.
Она   вредна,   так   как   она   благоприятствует    появлению
синтаксических команд и явлений, связанных с иерархией.
     Маги   линии  дона  Хуана  утверждали,  что  так  как  все
человеческое поведение управляется  языком,  то  люди  приучены
реагировать   на   синтаксические   команды,  так  их  называют
современные  маги:   восхваляющие   или   осуждающие   формулы,
встроенные  в язык, такие как реакции, которые свойственны всем
нам  или  вызываются  в  окружающих  командами  наподобие:  нет
проблем, не беспокойся, пора побеспокоиться, ты мог бы и лучше,
я  не  могу  этого  сделать,  у  меня  слишком большой живот, я
извиняюсь, я лучший, я самый  плохой  в  мире  человек,  я  это
переживу,  да  пошло  оно  все  и  т.д.,  и т.п. Маги стремятся
избежать субъективности, происходящей из синтаксических команд.
К несчастью, вы не можете съесть  свой  кекс  и  оставить  его,
поэтому Тенсегрити должно практиковаться в той форме, в которой
это возможно: в группах, в одиночестве, или одновременно в двух
вариантах.
     В моем случае, практика Тенсегрити в очень больших группах
была более  чем  идеальна,  потому  что это дало мне уникальную
возможность увидеть то, чего никогда не видели дон Хуан Матус и
все маги его линии: эффект массы.  Дон  Хуан  и  все  маги  его
линии,  которая  насчитывала  27  поколений,  никогда  не  были
свидетелями влияния массы людей.  Они  практиковали  магические
пассы  в  одиночестве  или в группе не более пяти практикующих.
Для них магические пассы были крайне индивидуальной вещью.
     Когда число практикующих достигает сотен,  то  вокруг  них
почти    сразу    образуется    энергетический    поток.   Этот
энергетический поток, который шаман может легко видеть, создает
в практикующих чувство  упорства.  Это  похоже  на  вибрирующий
ветер,  который  дует  сквозь  них и создает первичные элементы
цели.   Мне   выпала   привилегия   видеть   нечто,   некоторое
великолепное  зрелище: пробуждение осознания; пробуждение цели,
энергетической основы человека. Дон  Хуан  обычно  называл  это
несгибаемым намерением. Он учил меня, что несгибаемое намерение
было главным средством тех, кто путешествует в неизвестное.
     Во  всех других отношениях, то, как преподается Тенсегрити
- это добросовестное воспроизведение того способа, которым  дон
Хуан  обучал  своих  учеников.  Он  бомбардировал  их  огромным
количеством  деталей  и  перегружал  их  разум  количеством   и
разнообразием движений, а также подразумевал, что каждое из них
по отдельности - это путь в бесконечность.
     Его  ученики в течении многих лет пребывали ошеломленными,
смущенными,  и  более  того,  подавленными,  потому   что   они
чувствовали,   что   подобная   бомбардировка   была   для  них
несправедливым  нападением.  Дон  Хуан,  следуя   традиционному
средству   магов,   скрывал   основную  цель  практикующих,  он
стремился к тому, чтобы  насыть  кинестетическую  память  своих
учеников.   Он   заявлял,   что   если   они  будут  продолжать
практиковать движения, несмотря на свое смущение, то  некоторые
из  них достигнут состояния внутренней тишины. Он сказал, что в
состоянии внутренней тишины все становится ясным  с  той  точки
зрения,  что мы не только можем вспомнить магическое движение с
невероятной точностью, но и в совершенстве  знаем,  что  с  ним
делать,  или  чего  от них ждать, без того, чтобы нам сказал об
этом кто-то другой или кто-то направил нас.
     Ученики  дона  Хуана  с  трудом  могли   поверить   такому
заявлению.  Тем  не менее каждый из них с определенного момента
переставал   испытывать   смущение   и   ошеломление.    Крайне
таинственным  образом,  магические  движения,  так как они были
магическими,    располагали     себя     в     экстраординарной
последовательности, которая сама по себе все объясняла.
     Отношение  людей, которые практикуют Тенсегрити в наши дни
полностью соответствует отношению учеников  дона  Хуана.  Люди,
которые  посещают  лекции  и  семинары по Тенсегрити, чувствуют
себя сбитыми с толку количеством движений,  они  шумно  требуют
систему,   которая   позволила  бы  им  объединить  движения  в
категории, которые можно практиковать.
     Я должен снова особо  подчеркнуть  то,  что  я  выделял  с
самого начала: Тенсегрити - это не стандартная система движений
для  развития  тела.  Она  включает  в себя и развитие тела, но
только как побочный продукт более трансцендентального процесса.
Маги  древней  Мексики  были  убеждены,  что  магические  пассы
приводят   практикующего   на   уровень  осознания,  в  котором
параметры нормального, традиционного восприятия  отменяются  за
счет  того,  что  они расширяются. Благодаря этому практикующие
проникают в невообразимые миры, миры которые  самодостаточны  и
тотальны так же как и тот, в котором мы живем.
     - Но  почему я должен хотеть входить в эти миры? - спросил
я однажды дона Хуана.
     - Потому что ты путешественник, также как и все  остальные
люди,  -  сказал он, немного раздраженный моим вопросом. - Люди
находятся в путешествии по осознанию,  которое  было  мгновенно
прервано  огромными  силами.  Поверь мне, мы - путешественники.
Если мы не путешествуем, то у нас ничего нет.
     Его ответ ничуть меня не удовлетворил. Позже он  объяснил,
что  люди  пришли  в  моральный,  физический и интеллектуальный
упадок с того момента, в который они отказались от  путешествия
и  что они попали в водоворот в котором вращаются, пребывая под
впечатлением,  что  их  несет  течение  и  поэтому  остаются  в
неподвижности.  У  меня ушло тридцать лет тяжелой дисциплины на
то, чтобы выйти на уровень знаний, на  котором  заявления  дона
Хуана  стали  понятными  и их ценность стала очевидной без тени
сомнений. Люди - это  действительно  путешественники.  Если  мы
этого лишены, то значит у нас ничего нет .
     Тенсегрити  должно  практиковаться  на  основе  идеи,  что
ценность этих движений содержится в них самих. Эта идея  должна
утверждаться  любой  ценой.  На уровне начинающего, нет способа
определить эффект магического движения, а также нет возможности
определить какое из них оказывает положительный эффект  на  тот
или  иной  орган.  По  мере  того,  как  мы  приобретаем опыт в
дисциплине и  наше  намеревание  становится  яснее,  эффект  от
магического  пасса может персонально и индивидуально отбираться
каждым из нас, для особых целей, необходимых лично  каждому  из
нас.
     В   настоящее   время   наиболее   важно  практиковать  ту
последовательность Тенсегрити,  которую  вы  помните,  или  тот
набор  упражнений,  который  придет  вам  в  голову. Насыщение,
которое происходит в результате этого, даст вам в конце  концов
тот  результат,  которого  стремились  добиться  шаманы древней
Мексики:  вы  достигнете  состояния  внутренней  тишины  и   из
состояния  внутренней тишины вы сможете решать, что должно быть
следующим шагом.
     На самом деле, когда мне сказали, более или менее теми  же
словами,  что  маги  стремятся  к  маневру,  который  позволяет
насытить разум  внутренней  тишиной,  то  моя  реакция  была  в
точности  такой  же,  как  и  реакция  любого человека, который
практикует Тенсегрити в наши дни, -  Не  то,  чтобы  я  вам  не
верил, но это то, во что очень трудно поверить.
     Единственное, что дон Хуан сказал в ответ на мои более чем
обоснованные  вопросы  и  вопросы  других  трех  учеников, было
следующее, - Поверь мне на слово, потому что мое слово - это не
голословное заявление. Мое слово - это результат  того,  что  я
сам  могу  подтвердить,  результат  того,  что  обнаружили маги
древней Мексики - что люди - это магические существа. -
     Наследие дона Хуана включает в себя то, о чем я все  время
говорю  и  что я буду продолжать повторять и дальше: люди - это
существа - неизвестные для самих  себя,  наполненные  до  краев
невероятными  способностями  и  ресурсами,  которые  никогда не
используются.  Насыщая  своих  учеников  движениями,  дон  Хуан
добивался двух значительных результатов: он выводил эти скрытые
ресурсы  на  поверхность  и  он  мягко разрывал наше навязчивый
способ линейной интерпретации. Заставляя своих учеников входить
в  состояние  внутренней  тишины,  он  воссоединял  их   с   их
прерванным  путешествием по осознанию. Таким образом, идеальное
состояние  любого  практикующего  Тенсегрити,  в  отношении   к
движениям  Тенсегрити  должно  быть  таким  же  как и идеальное
состояние  практикующего  магию,  по  отношению  к   выполнению
магических  пассов и тот и другой приводятся этими движениями к
беспрецедентному результату: внутренней тишине
     С точки зрения внутренней тишины, практикующие  Тенсегрити
смогут  самостоятельно  решать  без всякой помощи извне, какого
эффекта они хотят добиться, и выбирать любое движение из  числа
тех, которыми они уже насыщены: они смогут выполнять их точно и
быстро,  также  как  они едят, идут, отдыхают или делают что-то
еще.

     ПЕРВАЯ СЕРИЯ. СЕРИЯ ДЛЯ ПОДГОТОВКИ НАМЕРЕНИЯ.

     Магические пассы этой серии преподавались на  семинарах  в
городе  Мехико,  а  также  на  двух семинарах в городе Оукленд,
Калифорния.
     Магические  пассы,  которые  преподавались  на  этих  трех
семинарах  и  лекциях были объединены в одну группу потому, что
все  они  обладают  одним  свойством:   подготовкой   намерения
(intent), подготовкой интенциональности.
     Дон  Хуан говорил мне, что люди, если рассматривать их как
организмы, осуществляют глупейший маневр, который  к  несчастью
создает  ложное  восприятие,  люди берут поток чистой энергии и
превращают  его  в   данные   органов   чувств,   которые   они
интерпретируют,  следуя  строгой системе интерпретаций, которую
маги  называют  человеческой  формой.   Этот   магический   акт
интерпретации чистой энергии создает ложное ощущение: ошибочное
заключение,  что  человеческая система интерпретаций - это все,
что существует.  Дон  Хуан  объяснял  это  явление  при  помощи
следующего  примера.  Он говорил что дерево, то дерево, которое
известно людям - это скорее интерпретация, чем  восприятие.  Он
говорил,  что людям, для того чтобы сформировать свое отношение
к дереву, достаточно беглого взгляда, который скажет  им  почти
все; остальное - это явление, которое он описывал как вызывание
намерения,   намерения   дерева;   так   сказать  интерпретации
чувственных данных, относящихся к этому особому  виду  энергии,
который  люди  называют  деревом.  Он  говорил,  что это просто
пример, что  весь  мир  людей  состоит  из  бесконечного  числа
повторяющихся  интерпретаций,  в  которых  человеческие чувства
играют  минимальную  роль.  Иначе  говоря,  только   визуальные
ощущения   соприкасаются   с  энергетическим  потоком,  которым
является вселенная, да  и  то  это  происходит  в  очень  малой
степени.
     Маги  утверждают,  что  у  людей  большую  часть активного
восприятия составляют интерпретации; они утверждают, что люди -
это существа, для  которых  достаточно  минимальное  количество
чистого   восприятия,   чтобы   создавать  свой  мир,  или  они
воспринимают ровно столько, чтобы начала  работать  их  система
интерпретаций.
     Так  как  эта серия движений предназначена для того, чтобы
подготовить  воина  к   намереванию   (intending),   то   важно
рассмотреть  то,  как  маги  определяют  намеревание.  Для  них
намеревание - это само собой разумеющийся акт заполнения пустых
мест, которые остаются при прямом сенсорном восприятии, или акт
обогащения  наблюдаемого  явления  при  помощи  намеревания  до
состояния  завершенности,  которая не существует с точки зрения
чистого восприятия. Акт намеревания этой  завершенности  шаманы
древней  Мексики  называли  вызыванием  намерения.  Эти  шаманы
утверждали, что акт  намеревания  не  происходит  в  физической
реальности,  он так сказать не является частью мозга или какого
то   другого   органа.   Намерение   для   них    превосходило,
трансцендировало  тот  мир,  который они знали. Это было что то
наподобие волны энергии, энергетического луча, который соединял
себя с ними.
     Так как намерение является чем то внешним по  отношению  к
человеку,  то эти шаманы стали делать различие между телом, как
частью  знания  повседневной  жизни  и  всем  организмом,   как
энергетическим  элементом,  который  не  является  частью этого
знания. Этот энергетический элемент включает в  себя  невидимые
части  тела,  такие,  как  внутренние органы и энергия, которая
протекает сквозь них. Они предположили, что именно этой  частью
тела энергия может быть воспринята напрямую.
     Так   как   в  нашем  привычном  способе  восприятия  мира
преобладает зрение, то шаманы древней  Мексики  назвали  прямое
восприятие  энергии  видением. Для них восприятие энергии в том
виде,  как  она  течет  во  вселенной  означало,  что   энергия
воспринимается  неидиосинкратическими,  особыми конфигурациями,
которые постоянно повторяют себя, и что эти конфигурации  могут
одинаково восприниматься всеми кто видит.
     Самым  важным  примером  такого  постоянства  энергии  при
восприятии определенных конфигураций, который привел дон  Хуан,
было восприятие человеческого тела, если его видят как энергию.
Как  уже  было  сказано,  эти  шаманы воспринимали человека как
набор энергетических полей,  которые  имели  вид  остроконечной
сферы энергии. В этом смысле энергия описывалась этими шаманами
как  вибрация,  которая собирает себя в целостные элементы. Они
описывали   всю   вселенную   состоящей    из    энергетических
конфигураций  которые  видящие  шаманы  видели  как  нити,  или
светящиеся волокна, которые тянутся во  всех  направлениях,  но
никогда  не  пересекаются.  Это  непостижимое  утверждение  для
линейного ума. Это было естественным противоречием: как же  эти
волокна  могут  тянуться во всех направлениях и тем не менее не
запутываться?
     Эти шаманы могли лишь описать то, что происходит. Если  их
способы  описания  кажутся  противоречивыми и неадекватными, то
это связано с ограничениями синтаксиса. Да, их  описания  точны
настолько,  насколько  это  возможно. Светящиеся энергетические
волокна, которые составляют всю  вселенную  распространяются  в
бесконечность  во  всех  направлениях,  и  тем  не менее они не
запутываются между собой. Каждое волокно представляет  из  себя
отдельную  и  реальную  конфигурацию;  каждое волокно есть сама
бесконечность.  Молчаливое  соглашение  среди  шаманов  древней
Мексики  было  таково:  каждый  человек  обладает  возможностью
видеть энергию так, как она  течет  во  вселенной,  и  что  эта
возможность  позволяет  ему  обрести потенциал, необходимый для
того, чтобы достичь эволюционной энергетической конфигурации.
     С точки зрения их способности видеть энергию так, как  она
течет  во  вселенной,  эти  шаманы описали намерение как вечную
силу, которая пронизывает всю вселенную; силу, которая осознает
себя с той точки зрения,  что  она  реагирует  на  призывы  или
команды  шаманов.  Дон  Хуан объяснял, что при помощи намерения
эти шаманы были способны высвободить не только все человеческие
возможности  восприятия,  но  и  все  человеческие  возможности
действовать.   Он  утверждал,  что  при  помощи  намерения  они
реализовывали все, даже самые невероятные формулировки.
     Дон Хуан учил меня,  что  предел  возможностей  восприятия
магов   называется   человеческой   полосой,  это  значит,  что
существуют  ограничения  возможностей  человека  связанные   со
строением  организма  человека. Эти ограничения - это не просто
традиционные  ограничения  того,   что   называется   приличным
поведением,   но   ограничения   всех  ресурсов  заключенных  в
организме человека. Шаманы  древней  Мексики  верили,  что  эти
ресурсы  никогда  не  использовались,  они  оставались на своем
месте из за установившихся воззрений об ограничениях  человека,
ограничениях,  которые  на  самом деле не имеют ничего общего с
реальным потенциалом человека.
     Точка зрения, которую они представили, состояла в том, что
восприятие энергии так, как она течет во вселенной не  является
произвольным  и  идиосинкратическим явлением, и поэтому видящие
стали свидетелями того, что энергия формируется сама по себе  и
не  зависит  от  наблюдающего  за  ними  человека.  Эти  шаманы
провозгласили, что восприятие таких формирований  энергии  само
по  себе  является ключом, который открывает скрытый в человеке
потенциал, никогда не используемый в обычной жизни.
     Серия для подготовки намерения делится на четыре группы:
     Первая  группа  называется   Раздавливание   энергии   для
намерения.
     Вторая   группа   называется   Размешивание   энергии  для
намерения.
     Третья группа называется Сбор энергии для намерения.
     Четвертая группа называется Вдох энергии для намерения.

     ВТОРАЯ ГРУППА. РАЗМЕШИВАНИЕ ЭНЕРГИИ ДЛЯ НАМЕРЕНИЯ.

     Десять магических пассов второй группы  предназначены  для
размешивания  энергии для намеревания в районах ниже колен, над
головой, вокруг почек, печени и надпочечной железы,  солнечного
сплетения  и  шеи. Шаманы древней Мексики верили, что каждый из
этих  магических  пассов  был  средством,   которое   позволяло
размешивать  энергию,  относящуюся исключительно к намереванию,
которая собиралась в этих  районах.  Они  утверждали,  что  эти
магические  пассы  особенно необходимы для их ежедневной жизни,
так как их мир повседневной жизни управлялся силой, которую они
называли намерением. Этот набор магических пассов был  для  них
тем  же,  чем  для современного человека является чашечка кофе.
Лозунг наших дней: "Я  -  это  не  я,  пока  не  выпью  чашечку
Капуччино"  -  или  лозунг  прошлого  поколения, "Я не проснусь
окончательно, пока не выпью чашку Джавы",  в  их  интерпретации
звучал  бы так, как бывало говорил дон Хуан Матус: "Я ни к чему
не готов, пока я не сделаю магические пассы".

     ТРЕТЬЯ ГРУППА. СБОР ЭНЕРГИИ ДЛЯ НАМЕРЕНИЯ

     Десять магических пассов третьей  группы  выполняются  для
того,  чтобы  привнести особую энергию, размешанную магическими
пассами предыдущей группы в три жизненных центра вокруг печени,
поджелудочной железы и  почек.  Магические  пассы  этой  группы
должны выполняться очень медленно и с предельной концентрацией.
Дон  Хуан  говорил,  что маги древней Мексики рекомендовали при
выполнении  этих  пассов  находиться  в  состоянии   тишины   и
тотального   намерения   собрать  энергию  для  намерения.  Все
магические  пассы   этой   серии   начинаются   с   энергичного
потряхивания  руками,  которые  держатся по сторонам тела около
пояса, руки свободно свисают вдоль тела. Они трясутся так,  как
будто  пальцы  вибрируют  вверх  вниз под воздействием тремора.
Считается, что такая вибрация предназначена  для  перемешивания
энергии  около  бедер,  а  также  предназначена для пробуждения
определенных точек на пальцах, задней части руки и запястий.

     ЧЕТВЕРТАЯ ГРУППА. ВДОХ ЭНЕРГИИ НАМЕРЕНИЯ

     Три  магических  пасса  этой  группы   предназначены   для
перемешивания, сбора и транспортировки энергии для намерения из
трех  центров  ниже  коленей, и помещения ее в жизненные центры
вокруг почек, печени, поджелудочной железы, матки и  гениталий.
Маги  древней  Мексики  считали,  что  самым важным участком, в
котором накапливается  энергия  для  намерения  является  район
вокруг  ног  около  коленей,  и  прямо под коленными чашечками.
Магические  пассы  четвертой  группы  взбалтывают  и   собирают
энергию  из  этих  трех  центров.  Эти  маги  рекомендовали при
выполнении этих магических пассов следить за дыханием. Так  как
эти  пассы  сопровождаются  дыханием,  то вдохи и выдохи должны
быть медленными и глубокими,  и  практикующий  должен  обладать
кристально чистым намерением для того, чтобы во время глубокого
вдоха оказать влияние на надпочечную железу.

     ВТОРАЯ СЕРИЯ. СЕРИЯ ДЛЯ МАТКИ

     Дон  Хуан  говорил,  что  шаманы  древней Мексики особенно
интересовались "освобождением" матки.  Эти  маги  подразумевали
под  освобождением  матки  пробуждение  ее вторичных функций. В
обычных    условиях    главной    функции    матки     является
воспроизводство;  их  же  в  основном интересовала ее вторичная
функция: эволюция. Эволюция матки означала для них  пробуждение
и  полную  эксплуатацию  способности  матки воспринимать знание
напрямую, избегая процесса  интерпретации,  какова  бы  она  ни
была, той интерпретации, с которой мы все знакомы.
     Как  уже  утверждалось  ранее,  маги  древней Мексики были
убеждены, что все люди  обладают  возможностью  видеть  энергию
так,  как  она  течет  во  вселенной. Они верили, что в момент,
когда женщины практикующие трансформируются из существ, которых
социализация предназначает для воспроизведения рода, в существ,
которые  способны  эволюционировать,  то  в  этот  момент   они
осознают  видение  энергии так, как она течет во вселенной. Эти
маги утверждали, что женщины более способны чем мужчины к тому,
чтобы видеть энергию напрямую,  благодаря  эффекту  матки.  Они
категорически  утверждали,  что  в обычных условиях и женщины и
мужчины не могут осознать,  что  они  напрямую  видят  энергию,
просто  потому,  что  никто не говорит им, что они именно это и
делают. Эти маги заметили, что женщины, благодаря  тому  факту,
что   у   них  есть  матка,  настолько  непостоянны,  настолько
индивидуальны в своей способности видеть энергию напрямую,  что
это  достижение,  которое  является победой человеческого духа,
принимается ими за  само  собой  разумеющийся  факт  и  поэтому
женщины не осознают своей возможности.
     Дон  Хуан  Матус  признавал,  что в этом отношении мужчины
более искусны.  Так  как  им  гораздо  труднее  видеть  энергию
напрямую,   то  когда  они  достигают  результата,  то  они  не
воспринимают  его  как   данность.   Поэтому   именно   мужчины
определяют  параметры  восприятия  энергии  напрямую и пытаются
описать это явление. Это как раз и происходило в среде  древних
видящих мужчин, которые и назвали это видением.
     Первой  предпосылкой  магии для этих магов стала следующая
предпосылка:  люди  -  это  восприниматели,   вся   тотальность
человеческого  тела  - это инструмент восприятия и преобладание
зрения в нашем восприятии мира -  это  только  лишь  наследство
нашего происхождения от хищников. Усилия этих магов прилагались
к  тому,  чтобы вывести себя за пределы взгляда хищника на мир.
Они утверждали, что  глаза  хищника  воспринимают  все  главным
образом  зрительно  и  что  реальность,  которая  находится  за
границами  глаз  хищника  -  это  область  чистого  восприятия,
которое не является ориентированной на зрение.
     Маги  древней  Мексики  утверждали,  что  женщины, обладая
естественным органом, маткой, которая может помочь им  войти  в
реальность  чистого  восприятия, не интересуются использованием
этой возможности. Они видели парадокс:  в  распоряжении  женщин
находятся  бесконечные  силы, но их не интересует использование
этих сил. Тем не менее, они без малейшего сомнения  знали,  что
это  отсутствие  желания не является естественным, этому женщин
обучают. Цель магических пассов для матки состоит в том,  чтобы
дать  женщинам, практикующим Тенсегрити намек, который является
чем  то  большим  чем   интеллектуальная   забава,   намек   на
возможность отказаться от вредной системы социализации, которая
делает женщин безразличными.
     Шаманы древней Мексики были уверены в том, что матка - это
орган, способный к чистому восприятию, поэтому Дон Хуан называл
матку воспринимающей коробкой. Он, как и все маги его линии был
убежден,  что  если  влагалище и яичники освобождаются от цикла
воспроизведения,  то  они  могут  стать  средством  восприятия,
эпицентром эволюции.
     Он утверждал, что первым шагом на пути к эволюции является
принятие предпосылки, что люди - это восприниматели. То, что он
постоянно об этом говорил, не было проявлением его многословия,
он настаивал, что это нужно принять прежде всего.
     - Принять  то, что мы восприниматели? Мы уже знаем, что мы
восприниматели, кем мы еще можем быть? - протестовал  я  каждый
раз, когда он начинал настаивать.
     - Нет, нет и нет, - каждый раз отвечал он на мои протесты,
- подумай  об  этом.  Восприятие играет лишь минимальную роль в
нашей жизни, и тем не менее единственное что у нас есть  -  это
то, что мы восприниматели.
     Он,  как  и  все  маги  его  линии,  утверждал, что люди в
основном интерпретируют энергию превращая ее в  данные  органов
чувств,  интерпретируя  эти  данные как мир повседневной жизни.
Как уже было сказано эти шаманы верили, что  эта  интерпретация
происходит  в точке интенсивной яркости, которую они обнаружили
в тот момент, когда они видели человеческое тело, как скопление
энергетических полей образующих светящуюся сферу.
     Эти маги также утверждали, что  женщины  обладают  особыми
способностями,  некоторым  дополнительным резервом, так сказать
даром богов, огромными  железами  -  маткой  и  яичниками  -  в
которых  они  могут  осуществлять  то,  что обычно происходит в
точке интенсивной светимости: интерпретацию чувственных данных.
     Эти маги утверждали, что матка может воспринимать  энергию
напрямую  и  интерпретировать  ее напрямую неописуемым образом.
Более того,  они  утверждали,  что  матка  всегда  пребывает  в
беспорядке  из за этой скрытой и упущенной возможности, которая
существует с момента рождения и до самой  смерти.  Эта  функция
интерпретации  никогда  не  приводится  в  действие и тем более
никогда не доводится до уровня полного осознания.
     Шаманы  древней  Мексики  при  помощи  магических  пассов,
выполняемых    женщинами    практикующими,    подняли   уровень
способности интерпретации  при  помощи  матки  на  сознательный
уровень. Сделав это, они добились необходимого изменения, иначе
говоря  они  превратили  матку  из  средства  воспроизведения в
средство эволюции.
     В мире современного человека  эволюция  определяется,  как
способность различных видов видоизменяться при помощи различных
процессов,  естественного  отбора  или наследования свойств, до
тех пор, пока они  не  смогут  успешно  воспроизвести  в  своих
потомках те изменения, которые появились в них самих.
     Теория  эволюции,  которая  была выдвинута сто лет назад и
существует  и  в  наши  дни,  говорит,  что   происхождение   и
распространение  новых  видов  животных  и  растений происходит
вследствие естественного отбора, который обеспечивает выживание
индивидуумов, чьи характеристики позволяют им наилучшим образом
адаптироваться  к  окружающей  среде,  и   что   эта   эволюция
происходит  на  основе  трех  принципов:  1 - наследственности,
консервативной силы, которая воспроизводит  органические  формы
из  поколения  в  поколение;  2 - изменения - различия, которые
присутствуют у всех форм жизни; 3 -  борьбы  за  существование,
которая определяет то, какие разновидности располагают большими
преимуществами  в  данной  среде.  Последний  принцип  послужил
причиной рождения фразы, которую постоянно  используют  в  наши
дни: "выживают сильнейшие".
     В  теории  эволюции  есть  множество  пробелов; есть много
вещей, которые вызывают сомнения. В лучшем случае это некоторый
незаконченный  процесс,  некоторая   попытка   ученых   создать
классификационные   схемы,   которые  они  таксономизировали  в
соответствии с велениями своего сердца. Но то, что  эта  теория
содержит   в  себе  множество  пробелов,  остается  несомненным
фактом. То, что мы знаем об эволюции не дает нам  знания  того,
что есть эволюция.
     Дон  Хуан  Матус  верил  в  то, что эволюция - это продукт
очень  глубокого  намеревания.  Он   говорил,   что   динозавры
научились  летать,  потому  что  они намеревали полет. Он также
утверждал,  что  крылья  являлись  лишь  одним   из   вариантов
намерения  летать. Возможно они были выбраны именно потому, что
для  динозавров  это  было  наиболее  доступным  вариантом.  Их
потомки, птицы, до сих пор летают при помощи крыльев.
     Дон Хуан пошел еще дальше в своих утверждениях. Он сказал,
что наши  аэропланы  летают  имитируя крылья динозавров потому,
что со времен динозавров полеты больше никогда не намеревались.
Если бы намеревали полет в наше время, то  невозможно  было  бы
предположить, что еще кроме крыльев может позволить летать.
     Магические  пассы  Серии  Матки  обладают  большой силой и
должны практиковаться умеренно. В древние  времена  мужчины  не
выполняли  этих  пассов.  В  наше  время  и  у мужчин появилась
возможность использовать эти пассы, потому что пассы  приобрели
менее  специфическую,  более  общую  форму.  Тем  не  менее эта
возможность очень  тонкая  и  требует  большой  концентрации  и
решительности.  Так  как  эти  пассы обладают большой силой, то
мужчинам, практикующим Тенсегрити предлагается делать эту серию
пассов без того, чтобы реально привносить ту  энергию,  которую
они  собирают  в  область  гениталий. Практика показала что это
является достаточным для того, чтобы вызвать полезную  встряску
без каких либо глубоких и вредных последствий.
     Позволив   мужчинам   выполнять   эти   движения,   шаманы
утверждали, что эти пассы позволяют пробудить вторичную функцию
мужских половых  органов;  поддержку  эволюции.  Они  пришли  к
заключению,  что  вторичная  функция  мужских  половых  органов
отличается от  вторичной  функции  матки,  так  как  в  них  не
происходит  интерпретации  чувственных  данных  из за того, что
мужские половые органы находятся на внешней  поверхности  тела.
Тем  не  менее  они  пришли  к  другому  заключению: из за этих
свойств вторичная функция мужских половых органов заключается в
том, что они  являются  чем  то  наподобие  плацдарма,  который
катапультирует   мужчин  к  выполнению  удивительных  подвигов,
которые маги древней Мексики  называли  несгибаемым  намерением
или ясными целями и концентрацией.
     Серия  Матки  подразделяется  на  четыре  секции,  которые
соответствуют трем женщинам ученицам дона Хуана  Матуса:  Тайше
Абеляр,  Флоринде  Доннер-Грау  и  Кэрол  Тиггс а также Голубой
Лазутчице, которая была рождена в мире дона Хуана. Первая часть
состоит из пассов Тайши Абеляр, вторая состоит из одного  пасса
Флоринды  Доннер  Грау,  третья  содержит три магических пасса,
которые выполняла только Кэрол Тиггс и четвертая часть  состоит
из  четырех  пассов  Голубой Лазутчицы. Магические пассы каждой
серии  принадлежат  определенным  типам  индивидов.  Тенсегрити
позволило  сделать  их доступными любому человеку, хотя они все
еще сохраняют особенности того типа личностей, которым они были
преподаны и которыми являются эти четыре женщины.

     ПЕРВАЯ ГРУППА. МАГИЧЕСКИЕ ПАССЫ ПРИНАДЛЕЖАЩИЕ ТАЙШЕ АБЕЛЯР

     Три пасса этой группы предназначены для  сбора  энергии  в
матку из шести особых районов; с левой и правой стороны тела на
высоте  бедер, а также из-за спины между лопаток и над головой.
Шаманы древней Мексики объясняли, что энергия  необходимая  для
матки  собрана  в этих районах и что особые движения магических
пассов собирают именно эту энергию.

     ВТОРАЯ ГРУППА. МАГИЧЕСКИЙ ПАСС ФЛОРИНДЫ ДОННЕР

     В этой группе всего один  магический  пасс.  Эффект  этого
пасса  полностью  соответствует  личности Флоринды Доннер-Грау.
Дон Хуан считал ее очень прямолинейной, до такой  степени,  что
иногда  ее  прямота становилась невыносимой. Ее активность, как
следствие ее  прямоты  всегда  распространялась  в  направлении
целей  мира дона Хуана: эволюции, трансформации матки из органа
воспроизводства в орган осознания, посредством  которого  могут
приходить  мысли,  не  являющиеся  частью нашего знания о мире,
если их вообще можно называть мыслями.

     ТРЕТЬЯ ГРУППА. МАГИЧЕСКИЕ ПАССЫ ПРИНАДЛЕЖАЩИЕ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО КЭРОЛ ТИГГС.

     Три  магических  пасса  третьей группы работают с энергией
находящейся непосредственно в районе матки.  Акцент,  сделанный
на  этом  районе  делает  эти  пассы  особенно сильными. Строго
рекомендуется выдержка для того,  чтобы  перевести  возникающие
странные  ощущения  на поддающийся контролю уровень, и избежать
интерпретации этих ощущений линейным умом как предменструальных
болей или тяжести в  яичниках.  Дон  Хуан  говорил  своим  трем
ученицам,    что    вторичная   функция   матки,   пробужденная
соответствующими магическими пассами дает ощущение дискомфорта,
но на энергетическом уровне происходит приток энергии в  матку,
той энергии, которая до сих пор оставалась неиспользованной.

     ЧЕТВЕРТАЯ ГРУППА. МАГИЧЕСКИЕ ПАССЫ ГОЛУБОЙ ЛАЗУТЧИЦЫ

     Магические   пассы   этой   группы  являются  естественным
завершением всей серии. Безличное настроение является  движущей
силой  этой  группы  пассов.  Вдохи  и  выдохи делаются резко и
неглубоко  и  движение  сопровождается  резким  шипящим  звуком
выдыхаемого воздуха.
     Ценность   магических   пассов   Лазутчицы  состоит  в  их
способности придать матке устойчивость, которая  требуется  для
того, чтобы она обрела свою вторичную функцию, которая в случае
Лазутчицы  легко  определяется  как постоянная готовность. Маги
критически относятся к нашему обычному состоянию бытия  говоря,
что мы действуем словно на автопилоте; мы говорим вещи, которых
мы  не  хотим  говорить,  мы игнорируем вещи, которые не должны
игнорировать; иначе говоря, мы осознаем  окружающее  только  на
очень короткое время.
     Большинство  времени  мы  функционируем  под  воздействием
случайных  импульсов,  привычек;  в   основном   эта   привычка
заставляет  нас быть рассеянными по отношению к окружающему нас
миру. Маги древней Мексики считали, что  матка  женщины  -  это
орган,  который  может  вывести  из  этого  тупика,  для  этого
необходимо, чтобы матка обрела устойчивость.

     ТРЕТЬЯ СЕРИЯ. ВЕСТВУДСКАЯ СЕРИЯ

     Одной из самых главных серий для  практикующих  Тенсегрити
была   так   называемая   Вествудская  серия,  потому  что  она
представляла собой попытку собрать воедино  то,  что  дон  Хуан
Матус  называл  пятью  предпосылками  магов древней Мексики. Он
говорил, что все что делали эти маги вращалось вокруг этих пяти
предпосылок:
      Магические пассы;
      Энергетический центр в человеческом  теле  под  названием
центр принятия решений;
      Перепросмотр - средство повышения кругозора человеческого
восприятия;
      Сновидение;   искусство  расширения  параметров  обычного
восприятия;
      Внутренняя тишина: состояние человеческого восприятия  из
которого эти маги добивались всех свои достижений в восприятии.
     Он  также  говорил,  что  эта  последовательность являлась
отражением того, как эти маги  сами  понимали  и  относились  к
окружающему их миру.
     Дон  Хуан  объяснил, что одной из потрясающих находок этих
магов было  существование  связующей  силы,  которая  связывает
вместе  энергетические поля вместе в функциональные и целостные
элементы. Он говорил, что  эти  маги  описывали  эту  силу  как
вибрацию  или  состояние  вибрации,  которое пропитывает группы
энергетических полей и связывает  их  вместе,  насыщая  их.  Он
утверждал,   что   магические  пассы  выполняют  функцию  этого
состояния вибрации и поэтому он  ставил  своей  целью  насытить
своих  учеников  этим состоянием, используя те же приемы, что и
маги древних времен.
     Дон Хуан говорил, что когда эти маги  сложили  вместе  все
эти  пять пунктов, интересующих шаманов, то они скопировали тем
самым структуру энергии, которая открылась им, когда они  стали
способны  видеть  энергию  так,  как  она  течет  во вселенной.
Связующая сила - это и  были  магические  пассы,  а  магические
пассы были тем, что пропитывало все оставшиеся элементы энергии
и    сгруппировало   их   в   функционирующий   элемент:   пять
энергетических полей, связанные вместе одним из них.
     Вествудская серия, будучи в традиции магов древней Мексики
последовательно разделяется на четыре группы,  расположенные  в
группах  по  степени  важности,  которую  эти  маги  определили
наблюдая их:
     1  -  Центр  принятия   решений;2   -   Перепросмотр;3   -
Сновидение;4 - Внутренне тишина.

     ПЕРВАЯ ГРУППА: ЦЕНТР ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ

     Первым предметом серьезного интереса магов древней Мексики
был центр  принятия  решений.  В  ходе своей практики, эти маги
стали убеждены в том, что в человеческом теле существует место,
которое ответственно за  принятие  решений,  -  это  V-образное
пятно  в  основании  шеи. Они говорили, что этот центр обладает
невероятно тонкой сущностью. В нем хранится особый вид энергии,
которую они не могли определить потому, что она не  поддавалась
определению.  Тем  не менее, они были глубоко убеждены, что они
могут чувствовать эффект этой энергии  и  ее  присутствие.  Они
утверждали,  что  в  ранние  годы  жизни  человека,  эта особая
энергия была вытеснена из этого центра и  что  она  никогда  не
возвращалась  обратно,  лишив тем самым людей энергии, возможно
более важной, чем энергия всех остальных центров вместе взятых.
     На протяжении  веков  шаманы  указывали  на  неспособность
людей   принимать  решения.  Они  говорили,  что  люди  создали
огромные институты, которые приняли на себя ответственность  за
принятие  решений. Таким образом, люди ничего не решают сами, а
позволяют социальному порядку решать все за них, и  они  просто
выполняют решения, сделанные в их интересах.
     V-образное  пятно  в  основании  шеи  было  для них местом
настолько важным, что они редко прикасались к нему, а если  они
и  касались  его,  то  это  касание  было  ритуальным  и всегда
осуществлялось при  помощи  какого-нибудь  предмета.  Дон  Хуан
говорил   мне,   что   для  этого  они  использовали  тщательно
отполированные куски дерева, кости животных или даже людей, они
использовали закругленный край камня того  же  размера,  что  и
углубление  в  основании шеи. Они надавливали этими костями или
кусками дерева для того, чтобы создать давление на краях  этого
углубления.   Дон   Хуан   говорил,   что  эти  предметы  также
использовались, хотя и не часто, для массажа в лечебных целях.
     - Как они смогли узнать, что это углубление  -  это  центр
отвечающий за решения? - спросил я.
     - Каждый  центр энергии в теле, - ответил он, - показывает
концентрацию энергии; что-то наподобие  завихрения  энергии.  С
точки  зрения  видящего,  который смотрит на него, это выглядит
как воронка, которая вращается  против  часовой  стрелки.  Сила
каждого   центра  зависит  от  силы  этого  движения.  Если  он
едва-едва движется, то он истощен, его энергия истощена.
     Дон Хуан объяснил,  что  в  человеческом  теле  существует
шесть  больших  завихрений энергии, с которыми можно работать и
возможно ими манипулировать. Первый из них находится  в  районе
печени  и желчного пузыря, второй в районе поджелудочной железы
и селезенки, третий на уровне почек  и  надпочечной  железы,  и
четвертый  в  углублении,  которое  находится в основании шеи с
передней части туловища. Описывая этот  центр  он  сказал,  что
этот  центр  обладает  особой  энергией. Для глаза видящего она
выглядит как нечто прозрачное, что-то похожее на воду, энергию,
настолько текучую, что она кажется жидкой. Он также сказал, что
тот факт, что эта  особая  энергия  выглядит  жидкой,  является
следствием   ее  фильтрующих  свойств,  благодаря  которым  вся
энергия, которая поступает  извне  просеивается,  и  отбирается
лишь  та  ее  часть,  которая  похожа  на  жидкость. Это жидкое
свойство является неизменным и  постоянным  для  этого  центра.
Пятый  центр,  которым  обладают  только  женщины - это область
матки. Он говорил, что у  некоторых  женщин  в  области  матки,
похоже,  находится  сходная жидкая энергия, но что это свойство
характерно не для каждой матки.
     Шестой центр энергии расположен на  голове.  Маги  древней
Мексики,  считали  это  более чем аномалией и воздерживались от
каких либо действий с этим центром. Они говорили,  что  этот  в
этом  центре  энергия  вращается  не  по  кругу,  или  словно в
водовороте, как в других центрах,  а  движется  словно  маятник
взад-вперед, это движение напоминало им биение сердца.
     - Почему этот центр энергии так отличается от остальных? -
однажды спросил я его.
     - Этот  шестой  центр  энергии,  -  сказал он, - не совсем
принадлежит человеку.  Мы,  люди,  находимся,  если  можно  так
выразиться,  в  осаде.  Это  выглядит  так,  словно  этот центр
захватил невидимый враг. И единственный способ победить  -  это
укрепить остальные пять центров.
     - Дон  Хуан,  разве  это  не  паранойя чувствовать, что мы
находимся в осаде?
     - Ну, может быть для тебя это так,  но  уж  точно  не  для
меня.  Я  вижу энергию и я вижу, что энергия над центром головы
движется не так как над другими  центрами.  Она  движется  взад
вперед, выглядит отвратительно и чужеродно. Я также вижу, что у
мага,  который  смог  избежать  ума,  который  как считают маги
установлен чем-то чуждым, движение  энергии  над  этим  центром
становится  таким  же,  как  и  движение  над другими центрами.
Вращение энергии в центре  принятия  решений  самое  слабое  из
всех.  Вот  почему  человек  редко  может что либо решать. Маги
видят,  что  после  того,  как  они   практикуют   определенные
магические  пассы,  эти центры становятся активными и они могут
принимать решения, которые им подсказывает сердце, хотя  раньше
они ничего не могли сделать.
     Дон  Хуан  настойчиво подчеркивал тот факт, что эти шаманы
испытывали отвращение, которое перешло у них в фобию,  к  тому,
чтобы    дотрагиваться   до   углубления   в   основании   шеи.
Использование   магических    пассов,    предназначенных    для
привнесения   в   него  рассеянной  энергии  было  единственным
взаимодействием с этим центром, которое  они  допускали.  Таким
образом,  они устраняли какую-либо нерешительность при принятии
решений, которая  вызывается  естественным  рассеянием  энергии
вследствие трудностей повседневной жизни.
     Основной идеей этих магов было то, что человеческое тело с
точки зрения видящего, выглядит как целостный и взаимосвязанный
набор  энергетических  полей.  Никакая  энергия  не  может быть
введена в этот набор энергетических полей и никакая энергия  не
может  из  него  уйти.  Для  шаманов  линии дона Хуана, чувство
потери энергии, которое мы все  время  от  времени  испытываем,
означало  то,  что  энергия  рассеивалась  и  уходила  из  пяти
естественных центров, описанных выше. Эти шаманы  считали,  что
эта  энергия  выходит из этих центров и распределяется по нашим
внешним границам.
     Когда шаманы древней Мексики говорили о  внешних  границах
человека,  они  имели  в виду набор энергетических полей в виде
светящейся сферы. Они утверждали, что эта сфера энергии и  есть
наша  действительная  самость, действительная в том смысле, что
она неизменна для них как энергия.
     Иначе говоря, они были способны расширить  пределы  своего
восприятия  до  того, что они могли видеть энергию так, как она
течет во вселенной.  При  таких  условиях,  люди  выглядят  как
светящиеся  сферы,  и  это "видение" неизменно, кажется что эти
видящие использовали все возможности человеческого восприятия и
восприятие чистой энергии в виде светящейся сферы было конечным
результатом таких попыток.
     Эти маги считали,  что  единственным  способом  приобрести
энергию  может  быть  концентрация  ранее  рассеянной энергии в
вышеперечисленных жизненных центрах. Они называли  этот  маневр
"перераспределением  ранее  рассеянной энергии". Для того чтобы
выполнить это перераспределение,  они  использовали  магические
пассы,  которые  за  тысячи  лет  доказали  свою эффективность.
Тенсегрити, современная версия магических пассов, преследует ту
же цель. Эти движения перераспределяют рассеянную  энергию,  но
не содержат в себе затруднительных шаманских ритуалов.

     МАГИЧЕСКИЕ ПАССЫ ДЛЯ ЦЕНТРА РЕШЕНИЙ.

     1  -  Привносим  энергию в V-образное углубление движением
рук вперед назад.
     В этом магическом  пассе  руки  выбрасываются  вперед  под
углом  45 градусов с выдохом. Затем они возвращаются со вдохом,
плечи поднимаются для того, чтобы  удерживать  постоянный  угол
наклона.  Во  второй  части  этого  движения, руки вытягиваются
назад со вдохом и идут назад с выдохом.
     2 - Привносим энергию  в  V-образное  углубление  круговым
движением рук.
     Энергия  привносится  в  центр  принятия  решения  руками,
которые  обрисовывают  два  круга  руками  и  ладонями.   Круги
рисуются  руками  вперед и в стороны вовне, движение состоит из
двух частей. В первой части круги рисуются на выдохе,  и  когда
руки  идут  обратно,  делается  вдох.  Во  второй  части воздух
вдыхается в то время как рисуются круги и выдыхается когда руки
возвращаются.
     3 - Привносим энергию в центр решений движением рук вперед
назад ладонями вверх.
     Это движение выполняется так же как и  первое,  но  ладони
смотрят  внутренней поверхностью вверх. Вдохи и выдохи делаются
так же как и в первом движении.
     4 - Привносим энергию в центр решений  круговым  движением
рук ладонями вверх.
     Этот магический пасс выполняется так же как и второй пасс,
но ладони  направлены  внутренней  поверхностью  вверх. Дыхание
такое же как во втором упражнении.
     5 - Привносим энергию в V-образное углубление  из  средней
части тела.
     В  этом  магическом пассе руки согнуты в локтях и держатся
на высоте плеч. Пальцы указывают на V-образное  углубление,  но
не  касаются  его.  Руки движутся словно качели справа налево и
слева направо. Движение выполняется без участия  плеч,  средняя
часть  тела  движется вправо и влево, вправо и влево, для того,
чтобы перемешать энергию для центра решений.
     6 - Привносим энергию в V-образное углубление  из  области
лопаток.
     Руки  согнуты  так  же как и в предыдущем движении, но они
сильно выдвинуты вперед. Левая рука пересекает  правую.  Пальцы
расслаблены   и  указывают  на  V-образное  углубление,  но  не
касаются  его,  подбородок  выдвинут  вперед  и   опирается   в
углубление  между  большим  и  указательным пальцем левой руки,
которая  расположена  наверху  правой  руки.   Согнутые   локти
толкаются   вперед,   максимально   растягивая   лопатки.   Это
необходимо для того, чтобы размешанная  таким  образом  энергия
переходила в основание шеи спереди тела.
     7  -  Размешивание  энергии  вокруг V-образного углубления
согнутым запястьем
     Сначала,   энергия   размешивается   вокруг    V-образного
углубления  плавными  движениями  рук,  руки  словно  загребают
что-то из воздуха по направлению к  углублению.  Затем  энергия
проецируется   вовне   серией  сильных  ударов  вперед  руками,
согнутыми в запястьях вовнутрь.
     8 - Перевод энергии из солнечного сплетения  в  V-образное
углубление из солнечного сплетения.
     Энергия   дважды   перемешивается   в  области  солнечного
сплетения круговым  движением  каждой  руки,  ладонь  повернута
внутренней  поверхностью  вверх.  Энергия  проецируется  ударом
другой руки под углом вниз.
     9 - Переносим энергию с колен в V-образное углубление
     Этот магический пасс состоит из серии одиночных  движений,
первое  из  которых  перемешивает энергию вокруг центра решений
производя два удара каждой рукой, как  будто  рука  держала  бы
кнут.  Кнут дважды движется перед V-образным углублением, затем
он ударяет вперед встряхивая запястьем. Затем делается глубокий
вдох, и начинается выдох, в это время  руки  скользят  вниз  на
верхушки  коленей, ладони смотрят вверх. Делается глубокий вдох
в таком положении и руки поднимаются, левая рука ведущая.  Руки
идут  через  голову  за  спину. Дыхание задерживается и верхняя
часть туловища движется три раза справа налево и слева направо.
Затем делается выдох в то время  как  руки  идут  через  голову
вперед  и вниз на верхушки коленей, ладони рук опять направлены
внутренней поверхностью вверх.
     Делается глубокий вдох и руки поднимаются на уровень  глаз
перед   тем   как   они   поднимаются  на  уровень  V-образного
углубления, пальцы направлены на  углубление,  но  не  касаются
его.  Руки  с  выдохом  опять  опускаются  на  колени. Делается
последний глубокий вдох и руки  поднимаются  на  уровень  глаз,
потом как они опускаются в стороны от тела и воздух выдыхается.
     Следующая  группа,  состоящая  из  трех  магических пассов
служит  для  транспортировки   энергии,   которая   принадлежит
исключительно  центру  решений  из  передней  части  светящейся
сферы, где она накапливалась в течении многих лет, за спину.  А
затем  из  задней части светящейся сферы вперед. Считалось, что
такая   перемещенная   энергия   проходит   сквозь   V-образное
углубление,  которое  действует как фильтр, используя только ту
энергию, которая свойственна  этому  центру  и  не  задействует
другую.
     Необходимо  подчеркнуть,  что в связи с этим избирательным
свойством V-образного  углубления  важно  выполнять  эту  серию
пассов настолько много, насколько это возможно.
     10 - Энергия проходит сквозь V-образное углубление спереди
назад и сзади вперед, после двух ударов.
     Этот  магический  пасс начинается с глубокого вдоха, затем
воздух медленно выдыхается и левая рука бьет вперед  на  уровне
солнечного   сплетения,   ладонь   руки  направлена  внутренней
поверхностью вверх. Там энергия захватывается, ладонь сжимается
в кулак. Рука идет назад через низ и наносит удар  сзади.  Рука
раскрывается отпуская захваченную энергию, выдох заканчивается.
Делается глубокий вдох.

     ВТОРАЯ ГРУППА. ПЕРЕПРОСМОТР

     Вторым   объектом   пристального  интереса  магов  древней
Мексики был Перепросмотр. Эти маги считали, что, так же  как  и
магические  пассы,  он  подготавливает  основу  для безмолвного
знания. Перепросмотр был для них актом оживления опыта прошлого
для того, чтобы достичь двух трансцендентальных  целей.  Первая
из  них  являлась  попыткой  согласовать  свои общие взгляды на
вселенную,  жизнь  и   осознание,   вторая   же   была   крайне
прагматической   целью   -  они  стремились  добиться  гибкости
восприятия.
     Их  общие  взгляды  на  вселенную,   жизнь   и   осознание
заключались  в  том,  что  во  вселенной существует неописуемая
сила, которую они метафорически называли Орлом. Они понимали ее
как силу,  которая  наделяет  осознанием  все  живые  существа,
начиная  от вируса и заканчивая человеком. Они верили, что Орел
наделяет осознанием новорожденное существо, и что это  существо
увеличивает  это  осознание посредством своего жизненного опыта
до тех пор,  пока  эта  сила  не  потребует  вернуть  осознание
обратно.  В понимании магов, все живые существа умирают, потому
что что-то вынуждает их возвращать осознание, которое  было  им
дано на некоторое время. Это обогащенное осознание возвращается
к тому, кто его дал.
     Дон  Хуан  говорил,  что нет способа, которым наш линейный
способ мышления мог бы  объяснить  это.  Невозможно  объяснить,
почему  дается осознание или почему оно должно быть возвращено.
Это является фактом во вселенной, и не все факты  во  вселенной
могут быть объяснены с точки зрения причины и следствия.
     Маги  древней  Мексики  считали, что сделать Перепросмотр,
означает дать этой силе, Орлу, то, что он ищет:  наш  жизненный
опыт.  Дать  его  при  той  степени контроля, которая позволяет
отделить осознание  от  жизни.  Они  утверждали,  что  жизнь  и
осознание  не  являются нераздельно связанными вещами и что они
объединены вместе только под  воздействием  обстоятельств.  Они
считали,  что  Орел  не  хочет  забирать  наши жизни, ему нужен
только  наш  жизненный  опыт.  Но   недостаток   дисциплины   в
человеческих  существах  не  позволяет им отделить их жизненную
силу от их жизненного опыта, и они теряют свою жизнь, когда они
могли бы потерять только свой жизненный  опыт.  Перепросмотр  -
это  процедура, посредством которой маги дают Орлу замену своим
жизням. Они дают Орлу свой жизненный опыт, подробно рассказывая
о нем, но они сохраняют свою жизненную силу.
     Цели восприятия магов, если  говорить  о  них  в  терминах
линейной   концепции  нашего  мира,  вообще  не  имеют  смысла.
Западные люди отбросили  все  попытки  серьезного  философского
обсуждения  вопросов  связанных  с утверждениями шаманов Нового
Света. Например, идея Перепросмотра кажется им скорее связанной
с психоанализом. Каждый ученый,  который  сталкивается  с  этой
идеей  может  думать,  что  Перепросмотр  - это психологический
метод, что-то вроде помощи самому себе.  Согласно  дону  Хуану,
человек  всегда  теряет  из-за своих упущений. Дон Хуан верил в
то, что есть иные способы своего отношения к вселенной,  жизни,
осознанию  и  восприятию, потому что все то, чем мы в настоящее
время  обладаем  -  это   только   разнообразие   выбора.   Для
практикующих   шаманов   Перепросмотр   -   это  способ  отдать
непостижимой силе - Орлу - то, что она ищет; их жизненный опыт,
или, иначе говоря, осознание, которое они увеличили посредством
своего жизненного опыта. Дон Хуан не мог  объяснить  мне  этого
явления   с   точки   зрения  обычной  логики  или  в  терминах
необходимости найти объяснимые причины. Он говорил, что все это
находится в области практики, и все что мы можем делать  -  это
практиковать,  отбросив объяснений. Он также сказал, что тысячи
магов смогли успешно сохранить свою жизненную силу после  того,
как  они  отдали  Орлу  силу  своего жизненного опыта. Дон Хуан
говорил, что они не умерли в том  смысле,  в  каком  мы  обычно
понимаем  смерть,  но  они превзошли ее сохранив свою жизненную
силу и исчезли  с  лица  Земли,  отправившись  в  окончательное
путешествие  восприятия.  Маги верят, что в тот момент, когда к
нам  приходит  смерть  таким  образом,  то  все  наше  существо
превращается  в  энергию.  В  особый тип энергии, который носит
печать  нашей  индивидуальности.  Он  попытался  объяснить  это
метафорически,  говоря,  что  в  течение  жизни  мы  состоим из
некоторого количества "отдельных государств". Он говорил, что у
нас есть государство сердца, государство  желудка,  государство
почек  и.т.  д., и что каждое из этих государств часто работает
независимо  друг  от  друга.  Но  в  момент  смерти   все   они
объединяются   в   одно  целостное  существо.  Он  называл  это
состояние полной свободой.
     Он  сказал,  что  смерть  для  магов  его  линии  являлась
объединяющей силой, а не уничтожающей, как для обычных людей.
     Я  спросил  его, не означает ли это бессмертия. Он сказал,
что это никоим образом  не  является  бессмертием,  это  начало
эволюционного    процесса,   в   котором   человек   использует
единственное  средство  эволюции,  которое  у   него   есть   -
осознание.   Маги   считают,   что   человек  больше  не  может
эволюционировать биологическим  образом,  поэтому  они  считали
осознание  человека  единственным средством эволюции. Эволюцией
для магов является трансформация в неорганическое существо. Это
значит,  как  говорил  дон  Хуан,  что  они  наделяются   новым
неописуемым  типом  осознания.  Оно  длится  миллионы  лет,  но
однажды оно должно быть возвращено тому, кто его предоставил  -
Орлу.
     Я  спросил дона Хуана являются ли неорганические существа,
которые   населяют   параллельный   мир,    эволюционировавшими
существами,  которые  когда-то  были людьми. Он сказал, что они
изначально являются неорганическими существами, так же как и мы
изначально   являемся   органическими.   Их   сознание    может
эволюционировать,  так же как и наше, но он не обладает знанием
о том, как это происходит. Тем не менее, он знает, что человек,
который эволюционировал - это неорганическое  существо  особого
типа.
     Дон  Хуан дал мне серию описаний такой эволюции, которые я
всегда воспринимал как поэтические метафоры. Особенно я выделял
ту, которая мне больше  всего  нравилась,  то,  что  называлось
полной  свободой.  Я  представлял себе человека, который достиг
такого состояния, как самого отважного, такого,  какого  только
можно  себе  представить.  Дон  Хуан  сказал  мне, что я вообще
ничего не могу себе представить, потому  что  для  того,  чтобы
достичь такого состояния, человек должен задействовать всю свою
скрытую возвышенную часть, которая, как он говорил, есть у всех
людей, но они никогда ей не пользуются.
     Дон  Хуан  утверждал,  что  вторым  аспектом Перепросмотра
является  достижение  гибкости.  Он  сказал,  что  рациональным
обоснованием  магов  в  отношении  этого  было  то,  что  имеет
отношение  к  наиболее  неуловимому  предмету  в  магии;  точке
сборки,  точке интенсивной светимости размером с теннисный мяч,
которую  могут  воспринимать  маги,  способные  видеть  энергию
непосредственно,  так  как она течет во вселенной. Как уже было
сказано выше, человек, видимый глазами видящего,  выглядит  как
светящийся   шар.   На   задней  стороне  этого  шара,  видящий
обнаруживает  точку  с  более  интенсивной   светимостью.   Они
называют  ее  точкой  сборки,  потому  что  видят как миллиарды
энергетических полей в виде  светящихся  волокон  пронизывающих
всю  вселенную,  собираются в этой точке и проходят сквозь нее.
Это большое  количество  волокон  и  придает  точке  сборки  ее
сияние.
     Точка  сборки  позволяет  человеку  воспринимать  энергию,
превратив ее в данные  органов  чувств,  которые  точка  сборки
интерпретирует  как  мир  повседневной жизни; эта интерпретация
производится   в   терминах   человеческой    социализации    и
человеческих  потенциалов.  Дон  Хуан говорил, что Перепросмотр
означает оживление всего  или  почти  всего  жизненного  опыта,
который  имеет  человек,  и  что  в  ходе  этого  точка  сборки
смещается, чуть-чуть или очень сильно,  приводимая  в  движение
силой  памяти. Воспоминания заставляют ее принять то положение,
в котором она находилась в  тот  момент,  который  подвергается
Перепросмотру. Это постоянное движение между прошлыми позициями
и    настоящей,   дает   практикующим   необходимую   гибкость,
позволяющую выдержать необычные обстоятельства, с которыми  они
сталкиваются   в   своих   путешествиях  в  бесконечность.  Для
практикующих эти обстоятельства не являются  частью  привычного
им знания.
     В  древние времена Перепросмотр, как формальная процедура,
производился путем вспоминания  всех  людей,  с  которыми  были
знакомы  практикующие  и  всех  взаимодействий с ними. Дон Хуан
предложил мне написать список всех людей, которых я встречал  в
своей  жизни,  чтобы использовать его в качестве мнемонического
средства. Когда я написал его, он объяснил  мне  как  его  надо
использовать. Он сказал, что я должен взять первого человека из
этого   списка,   который   шел   из  настоящего  в  прошлое  и
восстановить в памяти мои последние с  ним  взаимодействия.  Он
называл  это  подготовкой  события  к  Перепросмотру.  Дон Хуан
утверждал, что детальное вспоминание всех подробностей является
наилучшим способом оттачивать чью-либо способность  вспоминать.
Он говорил, что такое вспоминание влечет за собой необходимость
вспомнить  всю  обстановку,  сопутствующую  событиям, например,
весь  окружающий  ландшафт  вокруг   места   события,   которое
подвергается  вспоминанию. Он утверждал, что как только событие
подготовлено,  то  человек  должен  вспомнить  себя  на   месте
события,  как  будто он действительно в нем участвует, придавая
особое внимание всем окружающим  подробностям.  Например,  если
событие  происходило  в  офисе,  то нужно вспомнить пол, двери,
стены, картины, столы, предметы на столах, все что однажды было
увидено мельком и тут же навсегда забыто.
     Дон Хуан заверил меня, что  Перепросмотр,  как  формальная
процедура   начинается   с   вспоминания  событий,  происшедших
недавно. Таким образом, на первом месте должен быть  опыт;  то,
что  произошло с человеком недавно он может вспомнить с большой
точностью.  Он  утверждал,  что  человек  способен  накапливать
информацию во всех деталях, хотя и не осознает этого, и что эти
детали предназначаются Орлу.
     Для   действительного  Перепросмотра  события,  необходимо
чтобы  человек  глубоко  дышал,  при  этом  его  голова  должна
двигаться  справа  налево,  затем  слева  направо  столько раз,
сколько необходимо, чтобы пересмотреть  все  доступные  детали.
Дон  Хуан говорил, что маги вдыхают свои чувства, оставленные в
событие,   которое   они   пересматривают   и   выдыхают    все
нежелательные настроения и чувства, которые были оставлены нас.
     Маги  верят  в  то,  что  действие  вдоха и выдоха лежит в
основе тайны Перепросмотра. Поскольку дыхание  -  это  функция,
которая  поддерживает  жизнь, маги верят, что человек может при
его помощи вручить точную копию  своего  жизненного  опыта  той
силе,  которая  на  время  наделяет нас сознанием. Когда я стал
настаивать на рациональном объяснении, то он заявил, что  такие
вещи  как  Перепросмотр  могут  быть  только  испытаны,  но  не
объяснены. В действии маги находят освобождение. Объяснять  это
значит бесполезно тратить энергию. Он предлагал любому имеющему
отношение к его знанию - действовать.
     Список  с  именами  людей  используется  как мнемоническое
средство, которое отправляет память в непостижимое путешествие.
Логика магов состоит в том, что  вспоминание  событий,  которые
имели   место   недавно  подготавливает  почву  к  тому,  чтобы
вспомнить события более удаленные по времени с той же четкостью
и быстротой. Маги считают такое вспоминание  оживлением  своего
опыта.  Благодаря этому они могут извлекать из этих вспоминаний
необычную  силу,  необычный  импульс,  приводимый  в   движение
энергию, рассеявшуюся на периферии светящейся сферы, которой мы
являемся  и  возвращает  ее  обратно,  в  центры  действия. Они
считали,  что   это   перераспределение   энергии,   вызываемое
Перепросмотром,  позволяет обрести гибкость, так как они отдали
Орлу то, что ему необходимо.
     На более мирском уровне  Перепросмотр  позволяет  человеку
замечать  в своей жизни те вещи, которые все время повторяются.
Перепросмотр убеждает человека, и у него нет ни тени сомнения в
этом, что он находится  во  власти  сил,  которые,  в  конечном
счете,  не имеют смысла, хотя на первый взгляд и кажутся крайне
разумными, такими например как  ухаживание.  Кажется,  что  для
некоторых  людей  ухаживание это дело их жизни, я сам слышал от
многих  людей,  что  единственным  их  идеалом  является  поиск
идеального партнера, и что они мечтают прожить хотя бы один год
счастливо  и  в  любви.  Дон  Хуан  Матус часто говорил мне, не
взирая на мои энергичные протесты, что проблема состоит в  том,
что  никто  никогда  не  хочет  любить  кого то, все хотят быть
любимыми. Он говорил, что если из  жизни  человека  убрать  это
наваждение,  то  для  семидесятипятилетнего мужчины или женщины
будет естественным сказать, что они  все  еще  ищут  идеального
партнера;  это  может  показаться  таким  идеалистичным,  таким
романтичным; но с точки зрения бесконечного повторения одного и
того же в течении целой жизни это выглядит просто гротескно.
     Маги  древней  Мексики  утверждали,  что   если   кто-либо
предполагает  изменить  свое  поведение, то это должно делаться
при помощи Перепросмотра, так как  это  единственное  средство,
которое  повышает осознание путем освобождения его от негласных
требований  социализации.  Требования   социализации   являются
настолько   автоматическими,  настолько  считаются  само  собой
разумеющимися, что в обычных условиях их нельзя ни исследовать,
ни даже заметить.
     Действительный   акт   перепросмотра   -   это   действие,
происходящее  в  течении  всей жизни. Иногда уходят годы на то,
чтобы исчерпать  список  людей,  особенно  тем,  кто  знаком  и
взаимодействовал  с  тысячами  людей,  кроме  того, этот список
растет за счет событий, в  которых  не  участвовали  конкретные
личности,  но которые необходимо перепросматривать, так как они
связаны с конкретными личностями.
     Маги  древней  Мексики  жадно  искали  при   Перепросмотре
воспоминания  о взаимодействиях, так как во взаимодействиях они
открывали глубокие эффекты социализации, которые они  старались
преодолеть всеми доступными способами.

     ТРЕТЬЯ ГРУППА. СНОВИДЕНИЕ

     Третьим пунктом в списке приоритетов магов древней Мексики
было сновидение,   искусство   разрушения  параметров  обычного
восприятия. Для этих  магов  и  их  современных  последователей
путешествие  в  неизвестное  было главной движущей силой магии.
Дон Хуан демонстрировал мне бессчетное количество раз, что все,
что делали он и его соратники было следствием  этого  движения.
Их  путешествия предпринимались на основе двух изощренных линий
деятельности: искусства сновидения и искусства сталкинга.
     Для дона Хуана искусство сталкинга было обратной  стороной
монеты  искусства  сновидения.  Для того, чтобы я понял эти два
искусства он сначала представил то, что он назвал  краеугольным
камнем  магии;  возможность прямого восприятия энергии, так как
она течет во вселенной.
     Он утверждал, что то, что обычно люди считают восприятием,
является скорее актом интерпретации  чувственных  данных,  и  с
самого   момента  рождения  все  вокруг  нас  обеспечивает  нас
возможностью интерпретации. Эта возможность с течением  времени
превращается  во  всеобъемлющую  систему, при помощи которой мы
осуществляем  все  свое  взаимодействие  с  миром   посредством
восприятия. Он был убежден в том, что мы все крайне нуждаемся в
восприятии  прямого  потока энергии. Дон Хуан и другие маги его
линии  считали,  что  обычного  человека  в   мага   превращает
действие,    отбрасывающее    прочь    эффект   нашей   системы
интерпретаций,  после  чего  он  может  напрямую   воспринимать
энергию.
     Дон   Хуан   объяснял,   что   когда  люди  воспринимаются
непосредственно как энергия, то  они  выглядят  как  светящиеся
сферы.  Он  говорил,  что  видение  энергии  является  в  магии
связующим элементом. Он уверял меня, что все  что  делают  маги
вращается  вокруг  этого  или  происходит  из  этого, и что две
главные линии деятельности: искусство  сновидения  и  искусство
сталкинга происходят именно из видения энергии.
     Другой  вещью,  о  которой  он  много  говорил, была точка
сборки.  Он  говорил,  что  когда  маги  видят   человека   как
светящуюся   сферу,  они  также  видят  эпицентр  магии:  точку
размером  с  теннисный  мяч,   обладающую   более   интенсивной
светимостью чем остальная светящаяся сфера. Дон Хуан называл ее
точкой  сборки  и  говорил,  что именно в этой точке собирается
восприятие.
     - Искусство сновидения, - однажды сказал он мне, - состоит
в намеренном смещении точки сборки из ее привычного  положения.
Искусство   сталкинга  состоит  в  том,  чтобы  по  своей  воле
удерживать ее и фиксировать в новом положении,  в  которое  она
была смещена. Согласно объяснениям дона Хуана эти два искусства
являются  частью философской структуры под названием путь воина
или тропа магов: это набор предпосылок, исходя из которых  маги
живут  и  действуют  в  мире.  Для  дона Хуана и его соратников
следование   предпосылкам   пути   воина   означало   наивысшее
достижение  магии.  Дон Хуан верил, что только строго следуя по
пути  воина,  маг  может  найти  энергию  и  решительность  для
путешествия в неизвестное. Дон Хуан подчеркивал, как только мог
ценность  прагматического отношения к сновидению и сталкингу со
стороны практикующих. Он определял прагматическое отношение как
способность   смягчать   воздействие    любых    непредвиденных
обстоятельств,  которые возникают на пути воина. Он сам был для
меня  живым  примером   такого   отношения.   Не   было   такой
неожиданности  или помехи, которую не рассеяло бы одно лишь его
присутствие.
     Он  подчеркнул,  что  для  того,  чтобы   добиться   этого
желаемого   прагматического   отношения,   практикующий  должен
обладать гибким подвижным  и  сильным  телом.  Он  сказал,  что
физическое  тело для магов - это единственная сущность, которая
имеет смысл и что не существует так называемого дуализма  между
телом и умом. Маги считают, что физическое тело содержит в себе
как тело, так и ум, какими мы их знаем. Он говорил мне, что для
того, чтобы уравновесить физическое тело как целостный элемент,
маги  рассматривают другую конфигурацию энергии: энергетическое
тело, также известное как другой, дубль или тело сновидения.
     Дон Хуан описывал сновидение как возможность  использовать
обычные сны для действительного входа человеческого осознания в
другие  реальности  восприятия.  Он  утверждал, что обычные сны
могут использоваться как проход, который ведет в другие области
энергии, отличающиеся от мира повседневной жизни, хотя в  своей
основе  и  весьма  похожие  на него. Он сказал, что результатом
такого входа является восприятие  настоящих  миров,  в  которых
можно  жить  и  умирать,  как  и в том, в котором мы живем. Эти
миры, поразительно отличаются от нашего и в то же время  крайне
на  него  похожи. Будучи вынужденным давать линейное объяснение
этого кажущегося противоречия, дон Хуан Матус снова  подчеркнул
свою  обычную  позицию:  ответы  на все эти вопросы находятся в
области  практики,   а   не   познаются   путем   вмешательства
интеллекта.  Для  того  чтобы  говорить  об  этих возможностях,
необходимо пользоваться синтаксисом языка, на каком бы языке ни
говорил бы человек, этот синтаксис, в силу своего использования
ограничивает  возможности  выражения.  Синтаксис  любого  языка
относится  только  к возможностям восприятия, находящимся в том
мире, в котором мы живем.
     Дон Хуан  подчеркивал  существенную  разницу  между  двумя
испанскими  глаголами:  один  из  них  означал спать (sonar); а
другой  сновидеть,  так  как  это  делают  маги  (ensonar).   В
английском   языке  нет  такой  четкой  разницы  между  обычным
сновидением (sueno), и более сложным состоянием,  которое  маги
называют  ensueno.  Дон  Хуан  также  описывал  сновидение, как
состояние сильного  сосредоточения,  в  котором  ключевую  роль
играет сдвиг восприятия.
     Дон  Хуан  объяснил,  что  искусство  сновидения появилось
вследствие того, что маги древней Мексики иногда  наблюдали  за
спящими  людьми  и  видели  их.  Они заметили, что во время сна
точка  сборки  очень  мягко  и  естественно  смещалась  из   ее
привычного   положения   и  движется  по  периферии  светящейся
оболочки или в любое место внутри ее. Сравнив результаты своего
видения с тем, что говорили люди которые спали, они поняли, что
чем больше  то  смещение,  которое  они  наблюдали,  тем  более
поразительные вещи и сцены наблюдались во сне.
     Эти  маги  всегда искали способы смещать собственную точку
сборки и они пришли к тому, что стали использовать психотропные
растения для того, чтобы добиться этого. Вскоре они поняли, что
смещение,  вызываемое  этими  растениями  было   беспорядочным,
вынужденным  и  не  поддающимся контролю. Дон Хуан сказал, что,
несмотря на эту неудачу, они обнаружили одну очень ценную вещь.
Маги древних  времен  называли  ее  вниманием  сновидения,  или
способностью  практикующего  суметь  удерживать  свое осознание
сосредоточенным на предметах в их сновидении.
     Конечным результатом новых устремлений этих магов  явилось
то,  что  в  настоящие  дни  называется  искусством сновидения.
Посредством  дисциплины  им  удалось  развить   свое   внимание
сновидения   до   невероятного   уровня.   Они   были  способны
фокусировать его на любом элементе своего сна,  таким  образом,
они  обнаружили,  что существует два типа снов. Один из них это
сон, с которым мы все  знакомы,  сон,  в  котором  присутствуют
фантасмагорические  элементы, то что мы можем категоризировать,
как продукт нашего мышления, нашей психики; это скорее то,  что
связано со строением нашей нервной системы. Другой тип снов они
называли  снами,  генерирующими  энергию. Дон Хуан говорил, что
эти маги древних времен обнаруживали себя во снах,  которые  не
были    снами,   но   действительными   посещениями   мест   не
принадлежащих к этому миру, реальных мест, таких же,  как  и  в
том  мире,  в  котором  мы  живем.  В  этих местах объекты снов
генерируют энергию, так же как деревья, животные и  даже  камни
генерируют энергию в нашем повседневном мире.
     Тем   не   менее,   видение   этих   мест   было   слишком
непродолжительным, слишком мимолетным, чтобы это имело для  них
какую-то ценность. Они считали, что этот недостаток вызван тем,
что  они  не  могли  удерживать точку сборки по своему желанию,
зафиксированной в положении, в которое  она  была  смещена.  Их
попытки  исправить ситуацию привели к созданию другого высокого
искусства   магии:   искусству   сталкинга,   или   способности
удерживать  точку  сборки  зафиксированной в новой позиции. Эта
фиксация позволяла им в полной мере наблюдать другой  мир.  Дон
Хуан   говорил,   что   некоторые  из  этих  магов  никогда  не
возвращались из своих путешествий. Иначе  говоря,  они  выбрали
остаться там, где бы это "там" не находилось.
     Дон   Хуан   говорил,   что  при  изучении  человека,  как
светящейся сферы, эти  маги  древних  времен  открыли  шестьсот
точек  на  светящейся  сфере, которые, если зафиксировать в них
точку сборки, дают доступ  к  абсолютно  новому  миру.  На  мой
неизбежный вопрос, - А где находятся эти миры? - он отвечал - В
позиции  точки сборки. Ничто не может быть более правдивым, чем
подобное утверждение, но для нас оно не имеет смысла.
     Если же это утверждение рассматривать в свете  способности
магов  видеть  энергию  так, как она течет во вселенной, то для
них оно имеет смысл. Маги древней Мексики объясняли, что  точка
сборки, в своей обычной позиции, получает поток энергии со всей
вселенной  и  этот  поток  выглядит  как  триллионы  светящихся
волокон. Так как положение этой точки всегда одно и то  же,  то
для  магов  очевидно,  что  эти энергетические поля имеющие вид
светящихся волокон, собираются в точке сборки и проходят сквозь
нее, постоянно создавая  в  результате  восприятие  того  мира,
который мы знаем. Эти маги пришли к неизбежному заключению, что

начинает проходить другой набор энергетических волокон,  что  в
результате  дает восприятие мира, который по определению, будет
отличаться от мира повседневной жизни.
     Маги древней Мексики утверждали, что так как точка  сборки
не   является  единственным  центром,  в  котором  производится
восприятие, а это центр,  в  котором  происходит  интерпретация
данных  органов  чувств, то без всякого сомнения, интерпретация
нового потока энергетических полей будет происходить  в  нем  в
той же форме, в какой он интерпретирует мир повседневной жизни.
Результатом  новой интерпретации является видение мира, который
странным образом похож на наш, и тем не менее очень  отличается
от нашего. Дон Хуан говорил, что эта интерпретация точки сборки
делает этот мир похожим и что на энергетическом уровни эти миры
отличаются  от нашего насколько это вообще может быть возможно.
Для того, чтобы выразить это удивительное свойство точки сборки
и возможности восприятия, которое  дает  сновидение,  необходим
новый  синтаксис,  или  возможно,  что существующий в настоящий
момент синтаксис сможет описать это явление,  если  оно  станет
доступно для всех нас, а не только последователям шаманов.
     Другим   моментом,   который   меня  очень  интересовал  и
одновременно сильно сбивал с толку было заявление  дона  Хуана,
что не существует способа, о котором можно было бы сказать, что
он  может научить кого то сновидеть. Он говорил что сновидение,
более чем что либо еще, является скудной  попыткой  со  стороны
практикующего  привести  себя  в  контакт  с неописуемой вечной
силой, которую маги древней Мексики называли намерением. С того
момента, как эта связь  устанавливается,  таинственным  образом
устанавливается  и  сновидение.  Дон  Хуан предполагал, что эта
связь может быть установлена путем следования любому  процессу,
который предполагает наличие дисциплины.
     Когда  я  попросил  дона Хуана дать мне краткие объяснения
необходимых приемов, то он рассмеялся надо мной. "Делать что-то
в мире магов, - сказал он, - это не все  равно,  что  научиться
управлять  автомобилем.  Для  того  чтобы  научиться  управлять
автомобилем, тебе необходимы руководства и инструкции. Для того
чтобы войти в состояние внутренней тишины, тебе необходимо  это
намеревать.
     "Но как я могу намеревать это?" - настаивал я.
     "Единственный  способ,  которым ты можешь намеревать это -
только намеревать это" - заявил он. - Одной  из  самых  сложных
вещей для современного человека является отсутствие процедур.
     Похоже,   что   современный   человек   бьется   в  силках
инструкций, практик,  методов,  постепенных  шагов,  которые  к
чему-то  приводят. Современный человек постоянно делает записи,
чертит диаграммы, он глубоко  вовлечен  в  "Ноу-Хау".  Но,  как
говорил дон Хуан, в мире магов процедуры и ритуалы - это скорее
средства  для  привлечения и фокусировки внимания. Это средства
для того, чтобы сфокусировать интерес и решимость.  У  них  нет
другой ценности.
     Дон Хуан утверждал, что самой важной вещью необходимой для
того,   чтобы   осуществлять   сновидение,   является   строгое
следование  философской  конструкции  известной  магам  древней
Мексики  как  путь  воина. Путь воина был для них конструкцией,
которая служила им  опорой  в  их  действиях,  где  бы  они  не
происходили,  в  этом мире или в каких либо других мирах помимо
этого.
     Следование  пути  воина  дает  одинаковые  результаты  при
отсутствии  каких  либо  точных моделей или шаблонов. Для того,
чтобы  способствовать  смещению  точки  сборки  маги  древности
использовали  магические  пассы,  которые  помогали им добиться
стабильности необходимой для того, чтобы использовать  внимание
сновидения,   без   которого   сновидение   было   бы  для  них
невозможным. Без внимания  сновидения,  практикующие  в  лучшем
случае  могут  добиться  осознанных  снов  о фантасмагорических
мирах, или даже увидеть миры, генерирующие энергию, но все  это
не будет иметь смысла из за отсутствия всеобъемлющего разумного
объяснения, которое может их категоризировать.

     ЧЕТВЕРТАЯ ГРУППА. ВНУТРЕННЯЯ ТИШИНА

     Четвертая  группа  Вествудской Серии состоит из магических
пассов, которые предназначены для достижения внутренней тишины.
     Маги древней Мексики изо всех сил стремились к тому, чтобы
достичь состояния внутренней тишины. Дон Хуан  Матус  определял
это состояние, как природное состояние человеческого восприятия
в  котором  блокируются  мысли  и  все человеческие способности
функционируют на уровне осознания, который не использует  нашей
повседневной системы знаний.
     Дон Хуан ассоциировал внутреннюю тишину с темнотой, потому
что человеческое   восприятие,   лишенное   своего   привычного
спутника - внутреннего диалога, или, иначе говоря,  молчаливого
вербального  истолкования  познавательных  процессов  -  словно
падает во что-то напоминающую темную яму.
     Тело функционирует как обычно,  но  осознание  приобретает
остроту.  Решения принимаются мгновенно и кажутся исходящими из
особого вида знания, не связанного с мысленной вербализацией.
     Шаманы древней Мексики,  которые  открыли  и  использовали
магические пассы, являющиеся ядром Тенсегрити, верили в то, что
человеческое  восприятие, функционирующее в условиях внутренней
тишины  способно  достигать  неописуемых  уровней.   Они   даже
утверждали,  что некоторые из этих уровней восприятия относятся
к другим мирам, которые сосуществуют  с  нашим.  Они  столь  же
всеобъемлющи,   как   и   тот   в  котором  мы  живем,  но  они
необъяснимыми с точки  зрения  линейной  парадигмы,  являющейся
привычным    состоянием   человеческого   восприятия,   которое
используется для объяснения вселенной.
     Внутренняя тишина, в понимании  магов  линии  дона  Хуана,
является  матрицей  для гигантского шага эволюции; маги древней
Мексики  называли  этот  гигантский  шаг  эволюции   безмолвным
знанием.   Безмолвное  знание  -  это  состояние  человеческого
осознания,   в   котором   познание   является   мгновенным   и
автоматическим.  Знание  в этом состоянии не является продуктом
мышления мозга или логическими  индуктивными  или  дедуктивными
выводами,  или обобщениями основанными на сходстве и различиях.
В безмолвном  знании  ничего  не  известно,  априори,  заранее,
ничего  из того, что уже составляет основы знания. В безмолвном
знании все, безусловно, является  находящимся  сейчас.  Сложная
информация   может   быть   получена  моментально,  без  всякой
подготовки.
     Дон  Хуан  считал,  что  древние  люди   соприкасались   с
безмолвным  знанием,  но  что  древний человек на самом деле не
обладал безмолвным знанием. Он говорил, что это соприкосновение
было бесконечно более сильным чем то, что испытывает человек  в
наши  дни,  когда  объем  знания  и обучение определяется путем
механического запоминания. Он  считал  также,  что  хотя  мы  и
потеряли  этот  контакт,  тем  не  менее,  дорога к безмолвному
знанию всегда будет открыта для человека. Дон  Хуан  учил,  что
внутренняя  тишина должна быть достигнута благодаря постоянному
воздействию  дисциплины.  Он   говорил,   что   ее   необходимо
накапливать  или что ее нужно запасать часть за частью, секунду
за секундой. Иначе говоря,  нужно  принуждать  себя  к  тишине,
даже,  если  и  на несколько секунд. Дон Хуан говорил, что если
человек настойчив, то его настойчивость побеждает  привычку,  и
поэтому  он достигает преддверия тишины, накопив ее секунды или
минуты. Это преддверие,  этот  порог  разный  для  всех  людей.
Например,  если  для  какого-то  человека этот порог составляет
десять минут, то после того, как  он  достигает  этой  отметки,
внутренняя  тишина устанавливается самопроизвольно, так сказать
сама собой.
     Нет  возможного  способа  узнать,  каким  может  быть  наш
индивидуальный  порог. Единственный способ найти его - пытаться
достичь  его.  Так,  например,  случилось   со   мной.   Следуя
предложению  дона  Хуана  я  старался  заставить  себя  войти в
состояние тишины, и однажды, когда я  шел  по  университету  из
факультета  антропологии  в кафе, я достиг своего таинственного
порога. Я знал, что достиг его, потому  что  в  одно  мгновение
испытал то, что многократно описывал дон Хуан - остановку мира.
В одно мгновение мир перестал быть для меня тем, чем он был и в
первый раз в своей жизни я осознал, что я вижу энергию так, как
она течет во вселенной. Я сел на кирпичные ступени. Я знал, что
я   сижу   на   кирпичных   ступенях,  но  я  знал  это  только
интеллектуально, посредством памяти. На  самом  деле  я  присел
отдохнуть на энергию. Я сам был энергией и все вокруг меня тоже
являлось энергией.
     Затем я осознал то, что меня напугало, то, что никто кроме
дона Хуана  не  мог  мне  объяснить; я осознал то, что хотя я и
видел первый раз в своей жизни, я видел энергию,  так  как  она
течет  во  вселенной  всю  свою  жизнь, но я не сознавал этого.
Видеть энергию, так как она течет во вселенной не было для меня
чем-то новым. Новым был вопрос, который появился во мне с таким
неистовством, и это вернуло меня  обратно  в  мир  повседневной
жизни.  -  Что же удерживало меня от осознания того, что я вижу
энергию, так как она течет во вселенной? - спросил я себя.
     Дон Хуан объяснил мне  это  сводящее  с  ума  противоречие
проведя   различие   между  осознанием  вообще  и  способностью
сознательно воспринимать некоторые особые  свойства  осознания.
Он   говорил,  что  наше  человеческое  состояние  предполагает
наличие этого общего осознания, но что только  небольшая  часть
этого   общего  осознания  находится  на  уровне  сознательного
восприятия. Он сказал, что  моя  внутренняя  тишина  установила
мост  между  тем,  что  я осознавал, что я всегда видел энергию
так, как она течет во вселенной и моим состоянием сознательного
восприятия этого.

     ЧЕТВЕРТАЯ СЕРИЯ. СЕРИЯ ТЕПЛА: РАЗДЕЛЕНИЕ ЛЕВОГО И  ПРАВОГО ТЕЛ

     Одной  из  главных  концепций  шаманов,  живших  в древней
Мексике   являлась   следующая:   человек   состоит   из   двух
функционирующих  тел, левого и правого. Этот факт имел значение
в тех случаях, когда они действовали как маги. Дон  Хуан  Матус
говорил,  что  такая  классификационная  схема  не имела ничего
общего с интеллектуальными спекуляциями со стороны  этих  магов
или  с  логическими  умозаключениями  о возможном распределении
массы в теле.
     Я парировал его слова тем, что у современных биологов есть
концепция двусторонней симметрии, которая говорит, что "тело  в
основном  выглядит  так,  что  левая и правая сторона организма
являются зеркальным отражением друг друга."
     Дон Хуан в ответ сказал, что классификация шаманов древней
Мексики была более глубокой,  чем  выводы  современных  ученых,
потому  что она исходила из прямого восприятия энергии так, как
она течет во вселенной. Если тело человека воспринимается таким
образом, то становится совершенно очевидно, что оно состоит  не
из   двух   частей,   а   из   двух  типов  энергии,  или  двух
противоположных и взаимодополняющих сил, или даже двух  потоков
различной  энергии,  которые  существуют  по  сторонам от тела,
таким образом отражая двойную структуру всего, существующего во
всей вселенной.
     Шаманы древней Мексики присвоили этим двум  типам  энергии
значение  отдельного целого тела и говорили о них исключительно
как о левом и правом телах. Они особо подчеркивали,  что  левое
тело   наиболее   эффективно   для   целей  магии  в  силу  его
энергетической конфигурации.
     Эти маги говорили, что поток  энергии  левого  тела  более
завихряющийся  и  агрессивный:  они  говорили,  что он движется
пульсируя и проецирует волны энергии вовне.
     Дон Хуан, пытаясь объяснить мне,  что  он  имеет  в  виду,
использовал  следующее  сравнение:  он  сказал,  что  я  должен
представить себе что левое тело подобно половине солнца, и  что
вся  солнечная  активность  содержится  на  этой  стороне.  Все
солнечные  вспышки  происходят  в  этом  теле.  Волны  энергии,
которые  проецируются  от левого тела вовне подобны вспышкам на
солнце, которые всегда распространяются перпендикулярно круглой
поверхности, с которой они исходят.
     Поток  энергии   правого   тела   не   обладает   никакими
завихрениями.  Дон  Хуан  говорил,  что он движется словно вода
налитая в танкер, который  покачивается  вперед  назад.  Он  не
пульсирует,  в  нем  присутствует только постоянное ритмическое
движение взад вперед. На более глубоком уровне он движется  под
воздействием  крутящихся  кругов  в  виде  спиралей.  Дон  Хуан
описывал  этот  двойной  поток  энергии  при   помощи   другого
метафорического   примера.   На   этот  раз  он  попросил  меня
представить себе очень широкую, спокойную тропическую реку, где
поверхность воды выглядит так, словно река не движется, но  под
поверхностью бегут волны ряби.
     Шаманы древней Мексики утверждали, что в мире повседневной
жизни  эти  два  потока сливаются в один элемент - человеческое
тело, такое, каким мы его знаем. Тем не менее  они  утверждали,
что  вся энергия тела обладает круговой природой, и это значит,
что правое тело обладает доминирующей силой.
     - А что происходит с левшами? - однажды спросил я  его,  -
Они более способны к магическим действиям?
     - Почему   ты   думаешь,   что   они   должны  быть  лучше
приспособлены? - ответил он, явно удивленный моим вопросом.
     - Потому что, очевидно их левая сторона доминирует.
     - Это преобладание не имеет значения для магов, сказал он.
- Да, их левая сторона доминирует в том смысле, что  они  могут
держать  молоток  левой  рукой более эффективно чем правой. Они
легко едят ей. Они могут держать нож левой рукой  и  успешно  с
этим  справляются.  Если  они  танцоры,  то их левая нога будет
очень хорошо чувствовать  ритм.  Иначе  говоря  их  левое  тело
чувствует ритм, но для магов доминирование такого типа не имеет
никакого  значения.  Правое  тело  управляет ими своим круговым
движением энергии.
     - Но имеет ли  леворукость  какое  либо  преимущество  или
недостаток  для  магии?  -  спросил  я.  Меня  побудило к этому
вопросу  то,  что  во  многих  Индоевропейских  языках  словам,
связанным с леворукостью придается отрицательный оттенок.
     - Насколько   я   знаю  в  этом  нет  ни  преимуществ,  ни
недостатков, - сказал он.  -  Разделение  энергии  между  двумя
телами  не  зависит от наличия сноровки или ее отсутствия. Есть
другие вещи, которые имеют значение исключительно для этих двух
типов   энергии.   Доминирование    правого    тела    является
энергетическим,  как это выяснили шаманы древности. Они никогда
не пытались объяснить почему это доминирование  произошло,  они
никогда   не   пытались   исследовать   этот   вопрос,  задавая
философский вопрос почему. Для них это  было  фактом  и  особым
фактом. Это было фактом, который можно было изменить.
     - Дон Хуан, а почему они хотели его изменить? - спросил я.
     - Потому  что  доминирующее круговое движение правого тела
делает все постылым и скучным! -  сказал  он.  -  Это  круговое
движение  несомненно  участвует  во всем, что происходит в мире
повседневной жизни, но оно делает это круговым образом, если ты
понимаешь о чем я говорю.
     - Нет, дон Хуан, я не понимаю, что ты имеешь в виду.
     - Все жизненные ситуации имеют этот круговой вид,  ответил
он, описав маленький круг рукой. - Вокруг, вокруг, вокруг и еще
раз  вокруг.  Похоже,  что  именно это круговое вращение всегда
направляет энергию вовнутрь, и вращает ее вокруг  и  вокруг.  В
такой  ситуации  не  бывает  экспансии.  Нет ничего нового. Нет
ничего, что не могло бы быть направлено вовнутрь. Какая скука!
     Я понял  то,  о  чем  он  говорит  на  уровне,  в  котором
отсутствовали  мысли, потому что не было способа, которым я мог
бы  думать  об  этом  линейно.  Я  почувствовал  влияние  этого
направленного внутрь импульса.
     - Ощущение,  которое люди испытывают когда устают от самих
себя вызывается  именно  эти  доминированием  правого  тела,  -
продолжал  он.  -  В  общем  смысле  единственное, что остается
делать людям  -  это  искать  способы  избежать  скуки,  и  они
заканчивают  тем, что убивают время: единственную вещь, которой
ни у кого нет в избытке.
     - Но  что  может   быть   хуже,   чем   реакция   на   эту
несбалансированную энергию?
     Я  ждал,  что  он  мне  скажет, что это была за реакция. Я
привык  к  его  драматическим  паузам,  которые  могли   иногда
продолжаться  в течение часа. Обычно если возникала такая пауза
в ходе обычного разговора на секунду или две, то я тут же терял
интерес к тому, что же скажет другой человек. В случае с  доном
Хуаном  уклониться  от  этого было нельзя. Мое желание услышать
что он скажет росло вне зависимости от того, хотел ли  я  чтобы
он  закончил  свою  мысль или я сохранял молчание. После минуты
другой молчания он продолжил говорить.
     Насильственные реакции  людей,  -  сказал  он,  -  связаны
именно  с  эти  несбалансированным распределением. Кажется, что
время от времени, беспомощность создает сильные потоки  энергии
внутри человека, которые выражаются в насильственном поведении.
Для  людей  насилие,  как  кажется, является еще одним способом
убить время.
     - Дон Хуан, но почему же маги древней  Мексики  не  хотели
знать  почему  сложилась такая ситуация? - спросил я испуганно,
потому  что  то,  что  я  чувствовал  по  отношению   к   этому
направленному внутрь движению, было потрясающим ощущением.
     - Они  никогда  не  пытались  это выяснить, - сказал он, -
потому что как только они сформулировали этот вопрос,  они  тут
же узнали ответ.
     - Значит они знали почему, - спросил я
     - Нет,   они  не  знали  почему,  но  они  знали  как  это
произошло. Но это другая история.
     Он оставил эту тему  на  этом  месте,  но  в  ходе  нашего
дальнейшего  общения он объяснил это кажущееся противоречие. Он
говорил, что осознание является единственным средством эволюции
человека, и что то внешнее по отношению к  нам,  нечто  имеющее
отношение  к хищнической сути вселенной, лишило нас возможности
эволюционировать, овладев нашим  осознанием.  Он  объяснял  что
люди  стали жертвой влияния хищников, что по его мнению и стало
причиной пассивных свойств энергии правого тела.
     Он  описывал  нашу   возможность   эволюционировать,   как
путешествие,   которое   наше  осознание  совершает  по  океану
осознания,  так  называли  его  шаманы  древней  Мексики.   Они
считали,  что  океан  осознания является естественным свойством
вселенной, таким же как и облака или свет. Море осознания  было
для   них  несоизмеримым  элементом,  который  пронизывает  всю
вселенную.
     Дон Хуан  говорил,  что  эти  шаманы  были  убеждены,  что
доминирование  правого  тела  в  несбалансированной  комбинации
правого  и  левого  тел  является  причиной  того,   что   наше
путешествие  по  осознанию  прервано.  То,  что кажется для нас
естественным преобладанием одной стороны над другой,  было  для
них отклонением, которое они стремились исправить.
     Эти   шаманы   считали,   что  для  того,  чтобы  добиться
гармоничного  разделения   между   правым   и   левым   телами,
практикующим  необходимо  повысить  свое  осознание.  Дон  Хуан
считал,  что  любое  увеличение   осознания   человека   должно
подкрепляться  крайне  требовательной  дисциплиной. Он говорил,
что в противном случае, это  увеличение  может  превратиться  в
одержимость,  что может привести как к психическим отклонениям,
так и к энергетически вредным явлениям.
     Дон Хуан Матус называл магические  пассы,  которые  служат
исключительно  для  разделения  левого  и  правого  тел, Серией
Тепла. Он говорил, что для шаманов древней Мексики, Серия Тепла
была наиболее важным элементом их подготовки.  Название  "Серия
Тепла"  -  это  что-то  наподобие  прозвища, данного этой серии
потому,  что  она  делает  энергию  правого  тела  чуть   более
завихряющейся.  Дон  Хуан  Матус, говоря об этом явлении обычно
шутил, что  движения  левого  тела  оказывают  на  правое  тело
невероятно  большое  давление,  а правое тело привыкло с самого
рождения править без какого либо сопротивления. В  тот  момент,
когда ему что-то противопоставляют, оно начинает злиться.
     Дон Хуан призывал всех своих учеников усердно практиковать
Серию  Тепла,  для  того, чтобы использовать ее агрессивность в
целях усиления слабого левого тела.
     Я подумал, что нашел в его словах  глубокое  противоречие.
Он  учил  меня  и  всех  своих  учеников,  что  энергия  в пяти
жизненных центрах тела - вокруг печени,  поджелудочной  железы,
почек,  матки  у  женщин и V - образного углубления в основании
шеи  -  обладает  спиральным  вращательным  движением,  и   что
единственный   центр  в  котором  не  наблюдается  такого  типа
энергетического вращения - это  центр  на  макушке  головы.  Он
говорил,   что   этот   центр  захвачен  некоторым  хищническим
вмешательством, которое исходит из  всей  вселенной.  Он  также
крайне  настойчиво  говорил,  что целью шаманов древней Мексики
было освобождение центра на макушке головы от этого влияния, от
этого  маятникоподобного  движения,   и   возвращение   к   его
естественному спиральному движению.
     - Если спиральное вращательное движение, присутствующее во
всех жизненных  центрах энергии нежелательно, - однажды спросил
его я, - то почему все маги стремятся  к  тому,  чтобы  сделать
движение энергии на макушке головы именно спиральным?
     - Нас  уже  повредили,  - сказал он. - Спиральные свойства
движения должны  остаться  теми  же.  Но  оно  не  должно  быть
непрестанным.  Да  мы ходим так как мы ходим, мы не можем этого
изменить, но мы можем также и бежать и идти задом  наперед  или
лезть по лестнице, но если просто идти и идти и идти и идти, то
это  будет  очень  эффективно,  но бессмысленно. Участие левого
тела сделает эти  жизненные  центры  более  гибкими.  Если  они
смогут  пульсировать  вместо  того,  чтобы  излучать энергию по
спирали, то тогда в них сможет проникнуть другая  энергия,  что
приведет к потрясающим результатам.
     Он  объяснил,  что страстное желание магов древней Мексики
превратить  энергетическое  движение  в  жизненных  центрах   в
спиральное  движение  было  всего  лишь первым шагом в процессе
полного освобождения, процесса полной  свободы  в  котором  все
ресурсы человека становятся ему доступны и вступают в действие.
     Для  магов  древней  Мексики  результаты  этой  серии были
основой перераспределения их  природной  энергии.  Целью  этого
перераспределения было возобновление их способности к эволюции,
понимаемой  как  развитие осознания, для того чтобы подготовить
их к продолжению их путешествия по океану осознания.
     Во  всех  магических  пассах  этой   серии   рекомендуется
соблюдать  разделение  правого  и левого тел, как их определяли
маги древней Мексики. Говорить так более  предпочтительно,  чем
называть их правой и левой сторонами тела. Конечным результатом
такого  отношения  будет  то,  что  во  время  выполнения  этих
магических пассов, тело, которое не участвует в  их  выполнении
будет  оставаться  неподвижным.  Тем  не  менее все его мускулы
должны быть вовлечены в процесс, но не в физическую работу, а в
осознание.  Такая  неподвижность  тела,  которое  не  выполняет
движение  должна  распространяться  и  на  его голову, или если
говорить в терминах западных людей,  на  противоположную  часть
лица.  Такой  неподвижности  половины  лица  и  головы добиться
гораздо труднее, но этого можно добиться в ходе практики.
     Эта серия разделяется на четыре группы.

     ПЕРВАЯ ГРУППА: РАЗМЕШИВАНИЕ ЭНЕРГИИ ЛЕВОГО И ПРАВОГО ТЕЛ.

     Первая группа состоит из  шестнадцати  магических  пассов,
которые   размешивают   энергию   правого  и  левого  тела,  по
отдельности друг от друга. Каждый магический пасс выполняется с
левой или правой стороны, в некоторых  случаях  одновременно  с
двух  сторон,  но  никогда  не пересекает горизонтальной линии,
которая разделяет два тела.

     ВТОРАЯ ГРУППА: ПЕРЕМЕШИВАНИЕ ЭНЕРГИИ ЛЕВОГО И ПРАВОГО ТЕЛ.

     Вторая группа состоит из четырнадцати  магических  пассов,
которые  смешивают  энергию  обоих  тел  в  их  соответствующих
жизненных  центрах.  Шаманы  древней   Мексики   считали,   что
смешивание  энергии  таким  образом делает возможным разделение
энергии  обоих  тел  и  делает  это  более  легким  при  помощи
процесса,  который  они  описывали,  как  раздражение жизненных
центров путем помещения в них незнакомой им энергии.

     ТРЕТЬЯ ГРУППА:ДВИЖЕНИЕ ЭНЕРГИИ ЛЕВОГО И  ПРАВОГО  ТЕЛ  ПРИ ПОМОЩИ ДЫХАНИЯ.

     Третья группа состоит из девяти магических пассов, которые
включают  в  себя  вдохи и выдохи как ведущую силу в дальнейшем
соединении или разъединении двух  тел.  Как  уже  было  сказано
выше,  идея  шаманов  древней  Мексики заключалась в том, чтобы
взять  немного  энергии  из  левого  тела  и  поместить  его  в
жизненный  центр  правого,  на  мгновение это создает встряску,
которой они и хотели  добиться  и  которую  они  считали  очень
полезной в том смысле, что она нарушает фиксированный привычный
поток энергии в этих центрах. Эти маги чувствовали, что дыхание
является главным элементом необходимым для разделения этих двух
тел.

     ЧЕТВЕРТАЯ  ГРУППА:  ПРЕДРАСПОЛОЖЕННОСТЬ  ЛЕВОГО  И ПРАВОГО ТЕЛ.

     Эта группа состоит из пяти магических  пассов  для  левого
тела,  которые  выполняются последовательно без перерыва и трех
магических пассов для правого тела. Согласно дону Хуану Матусу,
предрасположением левого тела является тишина, в то  время  как
правое  тело  любит болтовню, шум, последовательность действий.
Он говорил, что это правое  тело  заставляет  нас  маршировать,
потому  что  оно  любит  парады и оно очень любит хореографию и
последовательности, а также приводить все  в  порядок,  который
требует  классификации.  Он  объяснил  мне,  что  маги  древней
Мексики рекомендовали выполнять  движения  для  правой  стороны
много  раз  и  при  этом  считать  их количество, а также важно
заранее установить число движений, которые будут повторяться  в
этот момент. Он утверждал, что эта предрасположенность является
сильной   стороной   правого  тела,  и  что  если  практикующий
установит заранее сколько  раз  он  сделает  это  упражнение  и
сделает  их  именно  столько,  то  радость  правого  тела будет
неописуема.

     ПЯТАЯ СЕРИЯ. МАСКУЛИННАЯ СЕРИЯ

     Дон Хуан Матус говорил, что Маскулинной серией  называлась
группа  особых  магических пассов, которую называли так шаманы,
впервые открывшие и использовавшие ее. Он думал, что это  самое
старое   название   для   группы   магических  пассов  из  всех
существующих. Он говорил также, что Маскулинная серия в течении
поколений    практиковалась    сначала    только     мужчинами,
практикующими шаманизм, и что эта дискриминация в пользу мужчин
шаманов  не  была  необходимой,  а  была  связана с ритуалами и
изначальным импульсом превосходства мужчин. Тем не  менее  этот
мотив скоро был сметен под давлением повышенного восприятия.
     Версия  дона  Хуана  была такова: существовала устоявшаяся
традиция, что эта группа магических пассов практикуется  только
мужчинами   и   такое   положение   псевдоофициальным   образом
существовало в  течение  поколений,  в  то  время  как  женщины
практиковали  эту серию тайно. Аргументы, подтолкнувшие магов к
тому, чтобы включить женщин в число практикующих эти пассы,  по
той  причине,  что  борьба  и  социальный  беспорядок,  которые
существуют вокруг них, делают для женщин необходимым  обладание
особыми  силами  и живостью. Эти маги считали, что эти качества
можно было найти только у мужчин, которые практикуют эту группу
магических пассов, поэтому женщинам было разрешено практиковать
эти пассы из чувства солидарности.
     В линии дона Хуана, разделение между женскими  и  мужскими
линиями  стало  еще менее явным: секретность и исключительность
старых магов были полностью преодолены, и даже старые аргументы
в  пользу  выполнения  этих  пассов  женщинами  потеряли   свою
актуальность. Практикующие женщины открыто делали эти пассы.
     Дон  Хуан  говорил,  что  ценность  этой группы магических
пассов,  самой  старой  группы  пассов  из  всех  существующих,
состоит  в  ее длительности. С самого начала все эти пассы были
общими для всех, и именно эта их особенность,  по  словам  дона
Хуана,  была  единственным  средством, благодаря которому все в
его магической линии, в которой были целые группы  практикующих
шаманов,  могли  двигаться  в  унисон, вне зависимости от того,
сколько человек было в их группе.
     Тот  факт,  что  движения   Тенсегрити   практикуются   на
семинарах   сотнями   людей   одновременно,   создал,  как  уже
говорилось ранее, возможность наблюдать  энергетический  эффект
скопления   человеческих   масс.  Такой  энергетический  эффект
обладает двумя свойствами: практикующие Тенсегрити осуществляют
деятельность, которая объединяет их энергетически, а также  они
вовлечены  в  философию  и  действия,  определенные  повышенным
осознанием шаманов древней Мексики.
     В течении многих поколений число практикующих  никогда  не
могло  превышать  шестнадцати  человек.  Поэтому  никто из этих
магов не был свидетелем невероятного энергетического потенциала
человеческой массы.  В  их  случае  существовал  только  особый
консенсус  между  несколькими  практикующими, консенсус который
делал    возможными    идиосинкратические    предпочтения     и
способствовал большему изоляционизму.
     В  Тенсегрити  эта  самая  старая  серия магических пассов
называется Маскулинной Серией. Выполнение Маскулинной Серии  на
семинарах  по  Тенсегрити  -  это  опыт, уникальный вдвойне. Он
придает этой серии размах, которым она всегда обладала,  но  он
никогда   не   получал   развития,   а  также  позволяет  массе
практикующих,  будучи  подталкиваемыми   своей   энергетической
массой, придти к энергетическим выводам, на которые учение дона
Хуана никогда даже не намекало.
     Дон  Хуан  говорил,  что  Маскулинная Серия названа так не
только потому, что мужчины вне всяких сомнений лучше  чувствуют
ее  агрессивное  качество,  а  потому  что  движения этой серии
делаются очень быстро и  сильно,  и  их  практика  вызывает  не
только  ощущение  хорошего  самочувствия, но и чувство, которое
лучше всего описать, как переход практикующего на  уровень,  на
котором он может сражаться с неизвестным. Это чувство, если его
не    испытать,    легко    спутать   с   воинственностью   или
агрессивностью. Тем не менее, если его внимательно исследовать,
то тут же безошибочно становится ясно, что это  скорее  чувство
готовности.
     Дон  Хуан  говорил,  что  одной  из  причин того, что маги
древней Мексики называли эту группу пассов Маскулинной было то,
что она только размешивала энергию, скопившуюся  на  периферии,
или в других местах нашей светящейся сферы.
     Они считали, что мужчины не нуждаются в том, чтобы их вели
за руку,  они  могут  использовать  все,  что  они  делают.  Он
говорил, что  в  идеальном  случае,  энергия  создаваемая  этой
группой  магических  пассов  должна  идти  в  жизненные  центры
самостоятельно без того, чтобы переносить ее в них.
     Для учеников дона  Хуана  Матуса,  этот  набор  магических
пассов  был самым главным в их обучении. Сам дон Хуан говорил о
них, как  об  общем  знаменателе  и  настаивал  на  том,  чтобы
выполнять  их  в  неизменном  виде. Он хотел, чтобы его ученики
были готовы к сложностям путешествия в неизвестное.
     Маскулинная серия подразделяется на три группы, каждая  из
которых  состоит  из  десяти  магических  пассов.  Маги древней
Мексики считали, что целью первой и второй  частей  Маскулинной
серии  является  настройка  энергии  сухожилий.  Каждый из этих
двадцати магических пассов короткий, но очень  сфокусированный.
Практикующие Тенсегрити, также как и шаманы древности, серьезно
нуждаются  в  том,  чтобы  добиться  максимального  эффекта  от
коротких движений, выражающегося во встряске энергии  сухожилий
каждый раз, когда выполняется движение.
     - Как  ты  думаешь  дон Хуан, а не происходит ли того, что
при каждой встряске энергии, я на самом деле теряю свою энергию
сухожилий и она выходит из меня? - как то раз спросил я его.
     - Из тебя не может выйти никакой энергии, - сказал  он.  -
Энергия,  которую  ты кажется теряешь сотрясая воздух, на самом
деле не теряется,  потому  что  она  не  может  покинуть  твоих
границ,  какими  бы  они  не  были. То, что ты делаешь - это на
самом деле встряска энергии в том,  что  маги  древней  Мексики
называли  нашей  "коркой",  нашей "корой". Эти маги утверждали,
что на энергетическом уровне, люди являются светящимися шарами,
которые покрыты толстой коркой,  наподобие  апельсиновой,  и  у
некоторых из них эта корка очень толстая и твердая, словно кора
старого дерева. Они говорили, что эта наша кора - это застывшая
энергия, которая в течении жизни улетучилась из наших жизненных
центров энергии.
     - Дон  Хуан, а полезно ли ударять по этой коре?, - спросил
я.
     - Более чем полезно, - эмоционально сказал он, -  Особенно
если  практикующие  сосредотачивают  все свое намерение на том,
чтобы достичь своими ударами этой коры; если  они  намереваются
при  помощи магических пассов раздробить на части эту застывшую
энергию, то эта  раздробленная  энергия  может  быть  поглощена
жизненными центрами энергии.
     Магические  пассы  третьей  группы Маскулинной серии более
широкие, более экстенсивные. Согласно дону Хуану,  практикующим
для  выполнения  десяти  магических пассов третьей группы нужно
сохранять устойчивость рук, ног и всего тела. Он говорил, что у
шаманов древней  Мексики  целью  третьей  серии  было  создание
устойчивости,  стабильности,  и что удержание тела в устойчивом
положении во  время  выполнения  этих  длинных  движений,  дает
практикующим опору под ногами.
     Современные   практикующие  Тенсегрити,  в  ходе  практики
обнаружили,   что   Маскулинную   серию   нужно   выполнять   с
умеренностью,  для избежания чрезмерной усталости сухожилий рук
и мышц спины.

     ШЕСТАЯ СЕРИЯ. ПРИСПОСОБЛЕНИЯ, ИСПОЛЬЗУЕМЫЕ ВМЕСТЕ С ОСОБЫМИ МАГИЧЕСКИМИ ПАССАМИ

     Шаманы  древней  Мексики  придавали  особое значение силе,
которую они называли энергией сухожилий.  Они  утверждали,  что
жизненная  энергия  движется  по  телу по особым путям, которые
пролегают по сухожилиям.
     Я спросил дона Хуана имеет ли он в  виду  под  сухожилиями
ткани, которые соединяют мышцы и кости.
     - Я  не могу объяснить энергию сухожилий, - сказал он. - Я
следую по легкому пути, я использую ее.  Меня  учили,  что  это
энергия сухожилий. Если я не буду о ней говорить что-то особое,
то ты ведь все равно поймешь, что это такое, ведь правда?
     - Да дон Хуан, в общем смысле я смогу это понять, - сказал
я. - Что  меня смущает - это то, что говоришь о сухожилиях там,
где нет костей, например в области живота.
     - Древние маги, - сказал он, - называли энергией сухожилий
потоки энергии, которые двигались по внутренним мышцам  вниз  с
шеи  на грудь и руки, а также позвоночный столб. Они пересекали
живот сверху вниз от ребер до паха и оттуда шли в лодыжки.
     - Разве этот поток не проходит через голову,  -  удивленно
спросил  я.  Будучи  западным  человеком,  я  ожидал,  что  все
подобное таким вещам исходит из мозга.
     - Нет, - выразительно сказал он, - он не включает  в  себя
голову.  Из  головы  идет другой тип энергетического потока, не
тот,  о  котором  мы  говорим  сейчас.  Одним  из  значительных
достижений  магов,  является  то, что они выталкивают прочь то,
что существует в центре  энергии  на  верхушке  головы,  и  они
помещают  там  энергию  сухожилий  всего  тела.  Но  это момент
кульминации успеха. В настоящий момент, как  например  в  твоем
случае,  ты  как  обычный человек обладаешь энергией сухожилий,
которая начинается в шее, в том месте, где  она  соединяется  с
головой.  Иногда  энергия  сухожилий  поднимается выше скул, но
никогда не выше этой отметки.
     - Эта  энергия,  -  продолжал  он,  -  которая  называется
энергией  сухожилий  за  отсутствием лучшего названия, является
крайне  необходимой   в   жизни   тех,   кто   путешествует   в
бесконечности или собирается в ней путешествовать.
     Дон  Хуан говорил, что обычно приемом, позволяющим шаманам
древней  Мексики  работать  с  энергией   сухожилий,   являлось
использование  некоторых простых приспособлений, и что было два
способа использования этих приспособлений.  Одно  из  них  было
предназначено  для  создания  вибрационного  эффекта  на особые
центры  энергии  сухожилий,  а  вторые  для  создания   эффекта
давления  на эти же центры. Он объяснял, что эти шаманы считали
эффект  вибрации  средством  высвобождения   энергии,   которая
застыла.  Второй  эффект,  эффект  давления, считался средством
распределения энергии.  То,  что  современному  человеку  может
показаться  противоречием,  - то, что вибрация высвобождает то,
что застыло и что давление распределяет - эти свойства особенно
отмечал дон Хуан Матус, который объяснял  своим  ученикам:  то,
что  нам  может  казаться естественным в контексте нашего мира,
вообще не является естественным в контексте потока  энергии.  В
мире  повседневной  жизни мы можем сломать что-либо лишь ударом
или  приложив  давление,  и  размешать  что  либо  при   помощи
вибрации.  Он  говорил,  что энергия, которая застряла в центре
сухожилия должна быть сделана текучей путем вибрации,  и  затем
необходимо  оказать  давление  для  того,  чтобы она продолжила
течение. Дона Хуана Матуса ужасала идея, что можно  надавливать
на  точки  энергии  в  теле  без  предварительной  вибрации. Он
говорил, что энергия, которая застыла, может  стать  еще  более
инертной, если оказать на нее давление.
     Для  начала  он  советовал использовать своим ученикам два
приспособления. Он объяснял, что шаманы древности  использовали
две округлых гальки или два круглых сухих стручка какого-нибудь
растения, в качестве приспособления для вибрации и давления для
того,  чтобы  повысить  осознание,  путем  манипуляций  потоком
энергии  в  теле,  которая,  как  они   считали,   периодически
застревает  в  своем  движении  по  сухожилиям.  Так или иначе,
круглая  галька,  которую  использовали  шаманы  была   слишком
грубой,  а  стручки  семян  слишком  хрупкими. Эти шаманы также
использовали в  плоские  камни  размером  с  ладонь  или  куски
твердого  дерева,  для  того,  чтобы  располагать  их на особых
районах энергии сухожилий на их животе,  в  то  время  как  они
лежали  на  спине. Первая зона находилась под пупком, другая на
пупке и третья в районе солнечного сплетения.
     Дон Хуан говорил, что в случае  использования  камней  или
других объектов возникала следующая проблема - эти объекты было
необходимо  сначала  нагревать  или  охлаждать  для  того чтобы
добиться соответствия с  температурой  тела.  Более  того,  эти
объекты твердые и они соскальзывают и падают с живота.
     Практикующие   Тенсегрити  нашли  лучший  эквивалент  этим
приспособлениям шаманов древней Мексики: два круглых  шарика  и
груз  из кожи. Эти шарики того же размера, что и приспособления
использовавшиеся шаманами древности но они более  прочные,  так
как  они сделаны из смеси керамики и тефлона. Эта смесь придает
им вес, твердость и гладкость, которые  наиболее  подходят  для
целей этих магических пассов.
     Другое  приспособление  -  груз  из  кожи,  можно  считать
наиболее идеальным  приспособлением  для  создания  постоянного
давления  на  центры энергии сухожилий. В отличие от камней, он
достаточно  плоский,  чтобы  совпасть  с  контурами  тела.  Его
кожаная    поверхность    может    прилагаться   к   телу   без
предварительного нагрева  или  охлаждения.  Тем  не  менее  его
наиболее  ценным  качеством  является вес; он достаточно легкий
для того, чтобы не вызывать дискомфорт, и достаточно тяжел  для
того,  чтобы  осуществлять давление необходимое для того, чтобы
способствовать некоторым магическим пассам, предназначенным для
достижения внутренней тишины. Дон Хуан Матус говорил, что  вес,
положенный  на  одну из трех вышеупомянутых точек вовлекает все
энергетические поля человека воедино, что  означает  мгновенное
выключение внутреннего диалога, а это первый шаг по направлению
к внутренней тишине.
     В  соответствии  с  традициями  шаманов  древней  Мексики,
современные приспособления используемые в сочетании  с  особыми
магическими  пассами  по  самой  своей  природе  делятся на две
категории.

     ПЕРВАЯ КАТЕГОРИЯ.

     Эта  первая  категория  подразумевает  использование  двух
Тефлоновых шариков для давления и вибрации особых точек энергии
сухожилий.  Дон  Хуан  называл акт выполнения особых магических
пассов в сочетании с приспособлениями первым шагом  на  пути  к
действительному  пробуждению  энергии  левого  тела. Эта группа
состоит из шестнадцати движений, восемь из которых  выполняются
левой  рукой  и  запястьем,  и  восемь других в точках печени и
желчного пузыря, поджелудочной железы и селезенки, в точке  над
носом,  на  висках  и  на  верхушке  головы.  Эти первые восемь
магических  пассов  считались  магами  древней  Мексики  первым
шагом,   необходимым   для   высвобождения   левого   тела   от
нежелательного преобладания правого тела.
     Второй набор магических пассов относится к верхнему телу и
трем центрам энергии, печени и желчному  пузырю,  поджелудочной
железе и селезенке а также голове.
     Та  же  самая  последовательность движений повторяется, но
вместо  вибрации  шариками  они  надавливаются  на  эти  центры
энергии.

     ВТОРАЯ КАТЕГОРИЯ

     Вторая категория движений предполагает использование груза
из кожи для того, чтобы создать постоянное давление, на большой
центр  энергии  сухожилий.  Есть  два магических пасса, которые
используются вместе с этим приспособлением.



   Карлос Кастанеда.
   Активная сторона беcкoнечнocти

 Пер. с англ. - К.: "София", Ltd., 1997. - 320 с.
 CARLOS CASTANEDA. THE ACTIVE SIDE OF INFINITY
 BAROR INTERNATIONAL, INC.
 (c) "СОФИЯ", 1997

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ
ВВЕДЕНИЕ

        Часть первая
        ТРЕПЕТ В ВОЗДУХЕ
ПУТЕШЕСТВИЕ СИЛЫ
НАМЕРЕНИЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ
КЕМ ЖЕ НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛ ДОН ХУАН?

    Часть вторая
    КОНЕЦ ЭПОХИ
ЗАБОТЫ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ
ПОЗИЦИЯ, НА КОТОРОЙ Я НЕ МОГ БОЛЬШЕ ОСТАВАТЬСЯ
НЕИЗБЕЖНАЯ ВСТРЕЧА
ПЕРЕЛОМНЫЙ МОМЕНТ
ИЗМЕРЕНИЕ ПОСТИЖЕНИЯ
СКАЗАТЬ "СПАСИБО"

        Часть третья
        ЗА ПРЕДЕЛАМИ СИНТАКСИСА
ПРОВОДНИК
ИГРА ЭНЕРГИИ НА ГОРИЗОНТЕ
ПУТЕШЕСТВИЯ ПО ТЕМНОМУ МОРЮ ОСОЗНАНИЯ
НЕОРГАНИЧЕСКОЕ ОСОЗНАНИЕ
ЧИСТЫЙ ВЗГЛЯД
ЧЕРНЫЕ ТЕНИ

       Часть четвертая
       НАЧАЛО ОКОЧАТЕЛЬНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ
ПРЫЖОК В БЕЗДНУ
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Copyrights

     Эта книга посвящается двум учеиым, благодаря кото
     рым я почувствовал желание, а затем и обрел способность
     заниматься полевыми антропологическими исследования
     ми, -профессорам Клементу Мейгануи Хэролду Гарфинке
     лю. Следуя их советам, я с головой окунулся в полевую ситу
     ацию, из которой уже никогда не вынырнул. Если я нарушил
     дух " букву их наставлений, ну что ж... Я ничего не мог с
     собой поделать.. Прежде чем я успел выдвинуть четкие "об
     щественнонаучные" формулировки, меня поглотила огром
     ная сила, которую шалманы называют Бесконечностью.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Синтаксис

          Человек всмотрелся в свои уравнения
          и заявил, что Вселенная имела начало.
          В начале был взрыв, - сказал он, -
          Назовем его "Большой Взрыв",
          так и родилась Вселенная.
          И она расширяется, - сказал человек.
          Он даже вычислил продолжительность ее жизни:
          десять миллиардов обращений Земли вокруг Солнца.
          И весь мир был счастлив;
          все решили, что его вычисления - это и есть наука.
          Никому не пришло в голову, что,
          предположив, что Вселенная имела начало,
          этот человек просто следовал синтаксису своего языка;
          синтаксису, который требует начал, вроде рождения,
          развитий, вроде созревания,
          и завершений, вроде смерти.
          Только так строятся высказывания.
          Вселенная когда-то началась,
          а теперь она стареет, - заверил нас тот человек.
          И она умрет, как умирает все,
          и как он сам умер, после того как подтвердил
          математически
          синтаксис своего родного языка.

Синтаксис иного типа

          Действительно ли Вселенная имела начало?
          Верна ли теория Большого Взрыва?

     Это - не вопросы (несмотря на вопросительный знак).

          Является ли синтаксис, который требует начал,
          развитий и концов для построения высказываний,
          единственным существующим синтаксисом?

     Вот это - настоящий вопрос.

     Есть другие синтаксисы.

     Есть такой, например, который требует, чтобы различ-
ные варианты интенсивности принимались как факт.

     В этом синтаксисе ничто не начинается и ничто не кон-
чается; рождение - это не четко выделенное событие, а
лишь особый тип интенсивности, как и созревание, и смерть.

     Человек этого синтаксиса, просматривая свои уравне-
ния, обнаруживает, что он вычислил достаточно много ва-
риантов интенсивности, чтобы авторитетно заявить:

          Вселенная никогда не начиналась
          и никогда не закончится,
          но она прошла, и проходит сейчас, и еще пройдет
          через бесконечные колебания интенсивности.

      Этот человек вполне мог бы заключить, что сама Вселен-
ная является колесницей интенсивности и на ней можно
мчаться сквозь бесконечные перемены.

      Он бы мог прийти к этому выводу, и ко многим другим,
пожалуй, даже не осознавая, что он лишь подтверждает син-
таксис своего родного языка.

ВВЕДЕНИЕ

     Эта книга представляет собой своего рода коллекцию па-
мятных событий моей жизни. Я начал собирать ее, следуя
совету дона Хуана Матуса, шамана родом из индейского пле-
мени яки. Он был моим учителем и в течение тринадцати лет
пытался сделать доступным для меня мир знания шаманов,
которые жили в Мексике в древние времена. Дон Хуан пред-
ложил мне собирать коллекцию интересных случаев, и пред-
ложил как бы мимоходом, словно эта мысль только что
пришла ему в голову. Но таков уж был его стиль обучения.
Он предпочитал скрывать важность некоторых своих манев-
ров, маскируя их под вполне безобидные мирские действия.
Я думаю, что он защищал меня от жгучей боли окончатель-
ности, представляя все это как нормальные явления повсед-
невной жизни.

       Со временем дон Хуан открыл мне, что шаманы древней
Мексики считали такое собирание памятных событий от-
личным способом активизации сгустков утерянной энергии,
существующих в нашем "я". Он объяснил, что такие сгустки
состоят из энергии, которая рождается в самом теле, а затем
вытесняется, выталкивается со своего места обстоятельства-
ми нашей повседневной жизни и становится недоступной.
Так что собирание памятных событий было для дона Хуана
и шаманов его линии средством повторного задействования
этой неиспользуемой энергии.

     Необходимой предпосылкой такого собирания является
акт добросовестного и искреннего сведения воедино всех
связанных с событием эмоций и постижений. Ничто не дол-
жно быть упущено. Как сказал дон Хуан, шаманы его линии
были убеждены, что собирание памятных событий помогает
выполнить эмоциональную и энергетическую настройку,
необходимую для сознательного путешествия в неведомое.

Дон Хуан описал конечную цель своего шаманского зна-
ния как подготовку к окончательному путешествию, тому
путешествию, которое каждому человеку приходится пред-
принимать в конце своей жизни. Он сказал, что благодаря
дисциплине и решимости шаманы были способны сохра-
нять свое индивидуальное осознание и помнить о своей цели
даже после смерти. Для них то, что современный человек
называет "жизнь после смерти", было не туманным бесте-
лесным состоянием, а очень конкретным миром, до краев
наполненным практической деятельностью иного порядка,
чем практическая деятельность повседневной жизни, но то-
же весьма практической и функциональной. Дон Хуан счи-
тал, что собирание памятных событий своей жизни было для
шаманов подготовкой к вхождению в тот конкретный мир,
который они называли активной стороной бесконечности.

Однажды утром мы с доном Хуаном беседовали под его
рамадой. Рамада - это что-то вроде веранды, хрупкое со-
оружение из бамбука с редким навесом из прутьев, который
дает тень, но не защищает от дождя. Под навесом было
несколько небольших крепких посылочных ящиков, кото-
рые служили сиденьями. Надписи на ящиках поблекли и
скорее походили на узорные украшения, чем на адреса и
названия почтовых организаций. На одном из таких ящиков
я и сидел, прислонившись спиной к фасаду дома. Дон Хуан
сидел на другом ящике, привалившись к подпорному шесту
рамады. Я приехал на своей машине всего несколько минут
назад. Целый день просидел за рулем - в такую жаркую,
влажную погоду! Я потел, нервничал и ерзал.

Дон Хуан начал разговор, как только я удобно устроился
на ящике. Широко улыбаясь, он заметил, что люди, страда-
ющие избыточным весом, просто не знают, как надо бороть-
ся с ожирением. Что-то в изгибе его губ подсказало мне, что
это не просто шутка о тяготах дальних поездок на автомоби-
ле. Камешек был явно в мой огород: под видом шутки дон
Хуан самым что ни на есть открытым текстом заявил мне,
что я растолстел.

Я так занервничал, что непроизвольно дернулся на сво-
ем ящике и сильно ударился спиной о тонкую стену дома.
Этот удар потряс дом до самого фундамента. Дон Хуан воп-
росительно посмотрел на меня, но, вместо того чтобы спро-
сить, все ли со мной в порядке, он заверил меня, что я не
сломал его дом. Затем он стал пространно объяснять, что
этот дом - лишь его временное обиталище, а вообще-то он
живет в другом месте. Когда я спросил его, где же он на
самом деле живет, он долго смотрел на меня. Его взгляд не
был враждебным, но, как мне показалось, давал понять, что
я совершил бестактность. Я не понял, в чем тут дело, и решил
было повторить свой вопрос, но дон Хуан остановил меня.

- Здесь такие вопросы не задают, - сказал он жест-
ко. - Спрашивай что хочешь о процедурах или идеях. Когда
я буду готов сообщить тебе, где я живу (если вообще буду), я
тебе скажу, не дожидаясь твоих вопросов.

Я почувствовал себя отвергнутым и невольно покрас-
нел. Было очень обидно. Неудержимый хохот дона Хуана
только подлил масла в огонь. Он не просто отказался отве-
тить на мой вопрос; он меня оскорбил, а теперь еще и смеял-
ся надо мной!

- Я живу здесь временно, - продолжал между тем дон
Хуан, не обращая внимания на мое окончательно испорчен-
ное настроение, - потому что это магический центр. Факти-
чески, я живу здесь ради тебя.

Заявление было обескураживающим. Я не мог этому
поверить. Может, он так говорит просто для того, чтобы
загладить обиду?

- Ты действительно живешь здесь ради меня? - спро-
сил я наконец, не в силах сдержать любопытство.

-Да, -сказал он спокойно. -Я должен воспитывать*
тебя. Ты - такой же, как я. Сейчас я повторю тебе то, что
уже говорил раньше: задача каждого нагваля в каждом поко-
лении магов заключается в том, чтобы найти нового мужчи-

 Англ. to groom - "ходить м лошадью", "чистить лошадь", ухаживать, холить,
 амер. - "готовить к определенного рода деятельности" . -Прим. ред.

ну или женщину, которые, как и он сам, имели бы двойную
энергетическую структуру. Я увидел такую структуру у тебя
на автобусной станции в Ногалесе. Когда я вижу твою энер-
гию, я вижу два наложенных друг на друга светящихся шара
- один сверху, а другой снизу. Это и есть то качество, кото-
рое связывает меня с тобой. Я не могу отвергнуть тебя, как и
ты не можешь отвергнуть меня.

Его словаподействовалина меня самым странным обра-
зом. Если только что я злился, то теперь мне хотелось пла-
кать.

Дон Хуан продолжил, сказав, что он хотел начать мое
продвижение по пути воинов, как это называют маги, при
поддержке силы того места, где он жил. Место это - центр
очень сильных эмоций и реакций. Здесь тысячелетиями жи-
ли воины, пропитав саму землю своей озабоченностью бит-
вой.

В то время дон Хуан жил в северомексиканском штате
Сонора, примерно в ста милях к югу от города Гуаймаса, куда
я всегда ездил, чтобы повстречаться с ним, когда этого тре-
бовала моя исследовательская работа.

- Неужели мне нужно вступать в битву, дон Хуан? -
спросил я, не на шутку встревоженный его заявлением, что
однажды и мне потребуется озабоченность битвой. Я уже
научился принимать все, что он говорит, с предельной серь-
езностью.

- Можешь в этом не сомневаться, - ответил он с улыб-
кой. - Когда ты впитаешь в себя все, что можно впитать в
этом месте, я смогу уйти.

У меня не было никаких оснований сомневаться в его
словах, но я как-то не мог себе представить, чтобы дон Хуан
куда-то ушел из этих мест. Он был неотъемлемой частью
всего того, что его окружало. Но дом его и впрямь выглядел
временным жилищем.. Это была лачуга, типичная для земле-
дельцев-яки: фактически, просто обмазанный глиной пле-
тень с плоской соломенной крышей. В доме была одна боль-
шая комната - столовая, она же и спальня, - и пристрой-
ка-кухня без крыши.

- Очень трудно иметь дело с людьми, имеющими лиш-
ний вес, - сказал дон Хуан.

Мне это показалось не слишком уместным. Но дон Хуан
просто вернулся к той теме, с которой я его сбил, толкнув
спиной стену его хижины.

- Минуту назад ты ударил мой дом, как стенобитный
шар, - сказал он, медленно покачивая головой из стороны
в сторону. - Какой удар! Удар, достойный такого упитанно-
го человека.

Меня задело, что он говорит обо мне так, словно на мне
можно уже поставить крест. Я немедленно занял оборони-
тельную позицию. Дон Хуан, ухмыляясь, выслушал мои бес-
связные объяснения о том, что для такой костной структуры
у меня совершенно нормальный вес.

- Да конечно, конечно, - согласился он примиритель-
но. - У тебя большие кости. Ты, наверное, с легкостью мог
бы носить на себе еще тридцать фунтов веса, и никто, я тебя
уверяю, не заметил бы этого. Я бы, например, не заметил.

Но его ехидная усмешка ясно давала понять, что он
продолжает издеваться надо мной. Затем он спросил, как
мое здоровье вообще, и я начал рассказывать о своем здо-
ровье, отчаянно пытаясь предотвратить любые дальнейшие
комментарии по поводу моего веса. Но дон Хуан сам сменил
тему.

- А как поживают твои странности и причуды? - спро-
сил он вдруг со смертельной серьезностью.

Чувствуя себя последним идиотом, я ответил, что они
поживают хорошо. "Странностями и причудами" он имено-
вал мой интерес к собирательству. В то время я как раз с
новым пылом предавался своей старой страсти - коллекци-
онированию всего, что только можно коллекционировать. Я
собирал журналы, марки, пластинки, реликвии Второй ми-
ровой войны -штыки, каски, флаги и тому подобное.

- Насчет моих причуд, дон Хуан, могу тебе сказать
только одно: я пытаюсь распродать свои коллекции, - ска-
зал я с видом мученика, которого заставляют сделать что-то
совершено невыносимое.

- Быть коллекционером - не такая уж плохая идея, -
ответил дон Хуан с таким видом, словно действительно так
считал. - Все дело в том, что именно коллекционировать.
Ты собираешь всякий мусор, никому не нужные предметы,
которые порабощают тебя так же сильно, как и твоя люби-
мая собака. Ты не можешь просто так взять и уехать по
своим нуждам, если у тебя есть собака, за которой ты должен
ухаживать, или коллекции, о которых ты будешь постоянно
беспокоиться.

- Я на самом деле ищу покупателей, дон Хуан, честное
слово, - запротестовал я.

- Нет-нет, не думай, что я тебя в чем-то обвиняю, -
ответил он. - Наоборот, мне нравится твой дух коллекцио-
нера. Мне просто не нравятся твои коллекции, вот и все. Я
бы предложил тебе коллекционировать кое-что действи-
тельно стоящее.

Дон Хуан сделал долгую паузу. Казалось, он то ли ищет
нужные слова, то ли драматически разыгрывает хорошо
скрываемое сомнение. Он взглянул на меня глубоким, прон-
зительным взглядом.

- Каждый воин действительно должен собирать осо-
бый альбом, - заговорил он наконец, - альбом, раскрыва-
ющий личность воина; альбом, который фиксирует обстоя-
тельства его жизни.

- Почему ты называешь это коллекцией дон Хуан? -
заспорил я. - И этот альбом, зачем он?

- Это именно коллекция, - отрезал дон Хуан. - И
больше всего это похоже на альбом с фотографиями, сделан-
ными с памяти, фотографиями вспоминания памятных со-
бытий.

- Эти "памятные события" памятны в каком-то особом
смысле? - спросил я.

- Они памятны, потому что обладают особым значени-
ем в твоей жизни, - сказал дон Хуан. - Я предлагаю тебе
собрать такой альбом, поместив в него полный отчет о раз-
личных событиях, которые имели особое значение в твоей
жизни.

- Каждое событие в моей жизни имело для меня особое
значение, дон Хуан! - заявил я убежденно и тут же почувс-
твовал неловкость от того, как высокопарно это прозвучало.

- Не каждое, - ответил он, улыбаясь и явно наслажда-
ясь моей реакцией. - Далеко не все события в твоей жизни
имели для тебя такое уж большое значение. Было несколько
таких, которые, мне кажется, изменили кое-что для тебя,
осветили твой путь. Обычно события, которые изменяют
наш путь, являются одновременно и безличными, и глубоко
личными.

- Я не стараюсь казаться сложнее, чем я есть, дон Хуан,
но, поверь мне, все, что со мной происходило, соответствует
этим параметрам, - сказал я, зная, что лгу.

Сразу же после того, как я сделал это заявление, мне
захотелось извиниться, но дон Хуан просто не обратил на
него никакого внимания.
- Не относись к этому альбому как к мешанине из
банальных переживаний твоей жизни, - продолжал он как
ни в чем не бывало.

Я глубоко вздохнул, закрыл глаза и попытался успоко-
иться. Снова и снова я сталкивался с одной и той же нераз-
решимой проблемой: мне совершенно не нравились эти мои
визиты к дону Хуану. В его присутствии я чувствовал себя в
опасности. Он постоянно придирался ко мне и не оставлял
мне никакой возможности показать мои сильные стороны.
Мне надоело терять лицо каждый раз, как я открываю рот;
мне надоело чувствовать себя дураком.

Но где-то внутри меня прозвучал и другой голос, донес-
шийся из самых глубин, далекий, почти неслышный. В пылу
своего внутреннего диалога я услышал, как кто-то сказал,
что мне уже слишком поздно поворачивать назад. Это был
не мойголоси не мои мыслит кто-то неведомый говорил, что
я зашел слишком далеко в мир дона Хуана и теперь нужда-
юсь в доне Хуане больше, чем в воздухе.

- Говори что хочешь, - казалось, шептал мне этот
голос, - пб^ ле будь ты таким эгоистичным, ты бы так
сильно не расстраивался.

- Это голос твоего другого сознания, - произнес дон
Хуан, словно читая мои мысли.

Мое тело непроизвольно подпрыгнуло. Мой страх был
так велик, что на глаза навернулись слезы. Я, как на испове-
ди, рассказал дону Хуану о том, что меня беспокоило.

- Твой конфликт вполне естествен, - сказал он, - и
поверь мне, я не стараюсь его обострить. Мне это не свойс-
твенно. Но я могу рассказать тебе несколько историй о том,
как мой учитель, нагваль Хулиан, проделывал это со мной. Я
ненавидел его всем своим существом. Я был очень молод, и
я видел, как его обожали женщины. Они просто преклоня-
лись перед ним, а когда я пытался просто поздороваться с
ними, они набрасывались на меня, как львицы, готовые заг-
рызть. Меня они смертельно ненавидели, а его - любили.
Каково, по-твоему, было мае".

- И как ты справился с этим конфликтом, дон Хуан? -
спросил я с неподдельным интересом.

- Ни с чем я не справлялся, - заявил он. - Этот
конфликт был результатом сражения между двумя моими
сознаниями. У каждого из нас,, людей, есть два сознания.
Одно полностью наше и похоже на тихий голос, который
всегда несет в себе мир, порядок, смысл. Другое сознание -
это нечто встроенное извне*. Оно приносит нам конфликты,
внутренние споры, сомнения, чувство безнадежности.
внутренние споры, сомнения, чувство безнадежности.
                                          Англ. - "foreign installation".

Я был так поглощен своими ментальными процессами,
что совершенно не уловил сказанного доном Хуаном. Я мог
бы воспроизвести его слова, ноонинеимвзаидля меня ника-
кого смысла. Дон Хуан спокойно, глядя мне прямо в глаза,
повторил все то, что он только что сказал. И снова я не смог
понять смысла его слов. Мое внимание не фокусировалось.

- Не пойму, в чем тут дело, дон Хуан, но я не могу
сосредоточиться на том, что ты мяе говоришь, - признал-
ся я.

- А я очень хорошо понимаю, почему ты не мо-
жешь, - сказал он, широко улыбаясь. - Поймешь и ты
когда-нибудь, сразу же, как только разберешься: любишь ты
меня или нет. В тот самый день, когда ты перестанешь быть
центром мира - я-я. Ну а пока что давай отложим вопрос о
наших двух сознаниях и вернемся к идее твоего альбома
памятных событий. Я должен добавить, что составление та-
кого альбома - это упражнение на дисциплину и бесприст-
растность. Можешь также считать его актом битвы.

Предсказание дона Хуана - о том, что конфликт моей
любви и нелюбви к нему закончится, как только я откажусь
от своего эгоцентризма, -для меня ничего не решало. Соб-
ственно, оно лишь еще больше расстроило и разозлило ivie-
ня. И когда дон Хуан сказал об альбоме как об акте битвы, я
набросился на него со всей яростью.

- Уже саму идею коллекции событий трудно понять, -
заявил я протестующим тоном, -а то, что ты называешь ее
"альбомом", который к тому же является "актом битвы", -
для меня это уже слишком. Это слишком неясно. Эти мета-
форы настолько неясные, что теряют всякий смысл.

- Странно! По мне, так как раз наоборот, - спокойно
ответил дон Хуан. - Для меня в том, что такой альбом
является актом битвы, содержится бездна смысла. Я бы не
хотел, чтобы мой альбом памятных событий был чем-ни-
будь другим, кроме акта битвы.

Я хотел продолжать спорить дальше, собираясь объяс-
нить ему, что понимаю идею альбома памятных событий. Я
возражал лишь против того, что дон Хуан так запутанно ее
излагает. В то время я считал себя сторонником ясности и
функциональности в использовании языка.

Дон Хуан воздержался от комментариев по поводу мое-
го воинственного настроения. Он лишь покивал головой,
как бы полностью соглашаясь со мной. И тут произошло
что-то непонятное. Не то у меня совершенно иссякла энер-
гия, не то, наоборот, гигантская волна энергии подхватила
меня. Совершенно неожиданно, помимо воли я осознал бес-
смысленность этой перебранки и мне стало стыдно.

- Почему я так себя веду? - честно спросил я дона
Хуана.

Моему смущению не было предела. Я был так потрясен
только что пережитым, что у меня вдруг потекли слезы.

- Не беспокойся о глупых мелочах, - сказал дон Хуан
успокаивающе. - Все мы такие, и мужчины, и женщины.

- Ты имеешь в виду, дон Хуан, что мы по природе
мелочны и противоречивы?

- Нет, мы не мелочны и не противоречивы, - ответил
он. - Наша мелочность и противоречивость - это, скорее,
результат трансцендентального конфликта, под влиянием
которого мы все находимся. Но только маги болезненно и
безнадежно осознают его. Это конфликт двух сознаний.

Дон Хуан сверлил меня взглядом; его глаза были как два
черных уголька.

- Ты все время говоришь мне об этих двух сознани-
ях, - сказал я, - но мой мозг не фиксирует то, что ты
говоришь. Почему?

- В свое время ты поймешь, почему, - ответил он. -
А пока что достаточно будет, если я еще раз повторю тебе то,
что я говорил о двух сознаниях. Одно из них - наше истин-
ное сознание, продукт всего нашего жизненного опыта; то
сознание, которое редко говорит, потому что оно побеждено
и подавлено до полного затемнения. Другое сознание, кото-
рое мы используем ежедневно во всем, что мы делаем, встро-
ено в нас извне.

- По-моему, сама концепция сознания как "чужерод-
ного устройства" настолько дикая, что мой ум отказывается
принимать ее всерьез, - сказал я и почувствовал, что совер-
шил настоящее открытие.

Дон Хуан не отреагировал на мои слова. Он продолжал
объяснять свою идею двух сознаний.

- Чтобы разрешить конфликт двух сознаний, нужно
намереваться сделать это, - сказал он. - Маги призывают
намерение, произнося слово "намерение" вслух, громко и
ясно. Намерение - это одна из сил, существующих во Все-
ленной. Когда маги призывают намерение, оно приходит к
ним и прокладывает путь для достижения цели. Это значит,
что маги всегда выполняют то, что они решают сделать.

- Ты имеешь в виду, дон Хуан, что маги получают все,
что хотят, даже если это нечто мелкое, обычное и произволь-
ное? - спросил я.

- Нет, я не это имею в виду. Намерение, конечно, можно
призывать для чего угодно, - ответил он, - но маги выяс-
нили дорогой ценой, что намерение приходит к ним лишь
для чего-то абстрактного. Это "предохранительный клапан
магов"; иначе они были бы прасто невыносимы. В твоем
случае призывать намерение, чтобы разрешить конфликт
твоих двух сознаний или чтобы услышать голос твоего ис-
тинного сознания, - это отнюдь не мелкое, произвольное
или обычное дело. Наоборот, это высокая и абстрактная
задача, и она жизненно важна для тебя!

Дон Хуан сделал небольшую паузу и снова заговорил об
альбоме.

- Мой собственный альбом, будучи актом битвы, тре-
бовал сверхсерьезного птодхода к отбору материала, - сказал
он. - И сейчас он представляет собой полное собрание неза-
бываемых моментов моей жизни и всего того, что подводи-
ло меня к ним. Я сосредоточил в своем альбоме все, что было
и будет иметь доя меня значение. Я считаю, что альбом
воина должен быть максимально конкретным и ошеломля-
юще точным.

Я пока не улавливал, чего хочет от меня дон Хуан, но
слова его стал понимать очень хорошо. Он посоветовал, что-
бы я сел в одиночестве и позволил мыслям и воспоминаниям
свободно приходить ко мне. Мне нужно было попытаться
позволить голосу из глубины говорить со мной и подсказать
мне, что именно нужно выбрать. После этого я должен был
уйти в дом и лечь на кровать. Мое ложе в доме дона Хуана
было сделано из деревянных ящиков, а матрасом служило
несколько дюжин пустых джутовых мешков. Хотя все мое
тело болело с непривычки после сна на такой постели, на
самом деле она была очень удобной.

Я решил следовать рекомендациям дона Хуана как мож-
но более добросовестно и начал думать о прошлом, припо-
миная события, которые оставили след в моей жизни. Вско-
ре я понял, как глупо было заявлять, что все события моей
жизни были в равной степени важными. Пытаясь заставить
себя вспоминать, я обнаружил, что не знаю даже, с чего
начать. Через мое сознание текли бесконечные несвязные
мысли и воспоминания о разных случавшихся со мной собы-
тиях, но я никак не мог решить, насколько они для меня
важны. Создавалось даже впечатление, что вообще все было
не слишком важным. Похоже было на то, что я прошел
сквозь жизнь, как труп, - ходячий и говорящий, но абсо-
лютно ничего не чувствующий. К тому же мне было все
труднее концентрироваться на предмете своих размышле-
ний, а потому я вскоре оставил все это и заснул.

- Что-нибудь получилось? - спросил меня дон Хуан,
когда я проснулся через несколько часов.

После сна и отдыха мне не стало легче, Я по-прежнему
был раздражен и злобно огрызнулся:
- Ничего!

- Ты слышал этот голос из глубины?
- Кажется, да, - соврал я.

- И что он тебе сказал? - спросил он очень серьезным
тоном.

- Я не могу думать об этом, дон Хуан, - выдавил я из
себя.

- Ага, ты уже вернулся в свое обычное осознание, -
заметил он и сильно похлопал меня по спине. - Твое пов-
седневное сознание снова победило. Давай расслабим его,
поговорив о твоей коллекций памятных событий. Я должен
сказать тебе, что отбор событий для альбома - дело непрос-
тое. Вот почему я говорю, что этот альбом - акт битвы. Тебе
придется десять раз переделать себя, чтобы узнать, что имен-
но выбирать.

И тут, пусть только на секунду, я вдруг ясно понял, что у
меня действительно два сознания; но эта мысль была очень
тонкой и сразу же исчезла. Осталось лишь ощущение моей
неспособности выполнить требования дона Хуана. Но вмес-
то того чтобы снисходительно принять свою несостоятель-
ность, я позволил ей испугать меня. Главным устремлением
моей жизни в то время было всегда являться в хорошем
свете. Потерпеть неудачу, проиграть - для меня это было
нестерпимо. Не зная, как справиться с той задачей, которую
ставил передо мной дон Хуан, я сделал то, что только и умел
делать хорошо: разозлился.

- Мне надо еще многое обдумать относительно этого,
дон Хуан, - сказал я. - Моему уму нужно дать какое-то
время, чтобы он свыкся с этой идеей.

- Конечно, конечно, - успокоил меня дон Хуан. -
Можешь ждать хоть всю жизнь, но все-таки поторопись.

В тот раз на эту тему больше ничего не было сказано.
Вернувшись домой, я совершенно забыл обо всем этом. И
вдруг однажды, сидя на какой-то лекции, 'я услышал внут-
ренний властный приказ: искать памятные события в своей
жизни. "Услышал" - не совсем подходящее слово; это ско-
рее было похоже на удар тока или нервный спазм, который
потряс все мое тело - от макушки до пят.

Я честно взялся за дело. Мне потребовалось несколько
месяцев, чтобы переворошить все переживания моей жиз-
ни, которые, по моему мнению, были важными. Но, осмот-
рев свою коллекцию, я понял, что имел дело лишь с идеями,
не имевшими абсолютно никакой реальной значимости.
Вспомненные мною события были не более чем абстрактны-
ми точками во времени. У меня возникло чрезвычайно неп-
риятное ощущение, что я пришел в мир только для того,
чтобы действовать, не позволяя себе останавливаться и хоть
что-то чувствовать.

Одним из забытых событий, которые я обязательно хо-
тел вспомнить, был день моего зачисления в аспирантуру
Калифорнийского Университета Лос-Анджелеса (UCLA).
Но, как ни старался, я не мог вспомнить, что я делал в тот
день. С ним не было связано ничего интересного, ничего
особенного - вообще ничего, кроме моей идеи, что этот
день должен быть памятным. Поступив в аспирантуру, я
должен был радоваться и гордиться, но этого не было!

Другим экспонатом моей коллекции был тот день, когда
я чуть не обвенчался с Кэй Кондор. Вообще-то у нее была
другая фамилия, но она изменила ее на Кондор, потому что
хотела стать актрисой. Ее козырной картой было внешнее
сходство с Кэрол Ломбард. Тот день был памятным в моем
сознании не столько из-за происходивших событий, сколько
потому, что она была красива и хотела выйти за меня замуж.
Она была на голову выше меня, что делало ее еще интереснее
в моих глазах.

Меня волновала мысль о венчании в церкви с высокой
женщиной. Я взял напрокат серый смокинг. Брюки были
широковаты для моего роста. Не то чтобы висели колокола-
ми, но были широковаты, и это очень меня беспокоило.
Кроме брюк, меня раздражало то, что рукава розовой ру-
башки, которую я купил специально для этого случая, были
на три дюйма длиннее, чем следовало; мне пришлось вос-
пользоваться резиновыми лентами, чтобы подтянуть их по-
выше. А так вообще все шло прекрасно - до того момента,
когда гости и я узнали, что Кэй Кондор передумала и не
собирается приходить на свадьбу.

Будучи очень порядочной молодой леди, она прислала
мне через мотокурьера записку с извинениями. В записке
написала, что, не приемля развода, она не может связать
свою судьбу с человеком, который не разделяет ее взглядов
на жизнь. Она напомнила мне, что я всегда хихикал, произ-
нося фамилию - Кондор, а это было знаком полного неува-
жения к ее личности. Она обсудила эту проблему со своей
матерью. Обе они очень любят меня, но не настолько, чтобы
ввести в свою семью. Заканчивалась записка тем, что мы
должны набраться смелости и мудрости и расстаться нав-
сегда.

Состояние моего ума можно было охарактеризовать как
"полное оцепенение". Пытаясь вспомнить тот день, я не мог
понять, то ли я испытывал чудовищное унижение, оказав-
шись дурак дураком перед толпой людей в своем взятом
напрокат сером смокинге и слишком широких брюках, то ли
был сокрушен тем, что Кэй Кондор не выходит за меня
замуж.

Это были единственные два события, которые я мог
четко выделить. Примеры довольно жалкие, но, покопав-
шись, мне удалось найти в них философский смысл. Кажет-
ся, я был человеком, который проходит сквозь жизнь без
единого подлинного чувства, подходя ко всему лишь с ин-
теллектуальной меркой. Подражая стилю дона Хуана, я при-
думал себе такое определение: человек, который изо всех сил
старается жить "как положено".

Я был уверен, например, что день моего поступления в
аспирантуру УКЛА должен быть памятным днем. Поскольку
памятным он не был, я постарался искусственно наделить
его значимостью, которой на самом деле не ощущал. То же
можно сказать и о том дне, когда я чуть не женился на Кэй
Кондор. По идее, это должно было стать для меня опустоши-
тельным переживанием, но не стало. В момент вспоминания
этого события я понял, что в нем ничего нет, и сразу же начал
усердно воссоздавать то,, что я должен был чувствовать.

Приехав к дому дона Хуана, я представил ему свои два
примера памятных событий.

- Это все чепуха, - заявил дон Хуан. - Никуда не
годится. Такие истории связаны исключительно с тобой как
с личностью, которая думает, чувствует, плачет или вообще
ничего не ощущает. Памятные же собыдяда из альбома мага
-это события, которые могут выдержать испытание време-
нем, потому что они не имеют ничего общего с человеком,
хотя человек и находится в самой их гуще. Он всегда будет в
гуще событий, всю свою жизнь, а возможно и потом, но не
совсем лично.

Его слова привели меня в полное уныние. В то время я
искренне считал дона Хуана вредным старикашкой, кото-
рый получает особое удовольствие от того, что выставляет
меня полным дураком. Он напоминал мне преподавателя
скульптуры из художественной школы, которую я когда-то
посещал. Этот мастер обязательно подвергал критике все,
что делали ученики, и во всех их работах находил изъяны.
Затем он требовал, чтобы работы были исправлены соответ-
ственно его указаниям. Ученики отходили и делали вид, что
подправляют что-то в своих скульптурах. Я вспоминал, ка-
ким самодовольством сиял мастер, когда, осматривая якобы
переделанные работы, он приговаривал: - Ну вот, теперь
совсем другое дело!

- Не унывай, - сказал дон Хуан, прерывая мои воспо-
минания. - В свое время я тоже через это прошел. Многие
годы я не просто не знал, что выбрать, но думал, что у меня
просто нет переживаний, из которых можно выбирать. Мне
казалось, что со мной вообще никогда ничего не происходи-
ло. Конечно же, все со мной происходило, но, пока я старался
защищать идею самого себя, у меня не было ни времени, ни
желания что-то замечать.

- Ты можешь конкретно сказать мне, дон Хуан, чем
плохи мои истории? Я знаю, что они - ничто, но остальная
моя жизнь точно такая же.

- Я повторю тебе еще раз, - сказал он. - Истории из
альбома воина - не личные. Твоя история о том дне, когда
тебя приняли в аспирантуру, - это не что иное, как предпо-
ложение, что ты центр мира. Ты чувствуешь, ты не чувству-
ешь. Ты понимаешь, что я имею в виду? Вся эта история -
это ты сам!

- Но может ли быть иначе, дон Хуан? - спросил я.
- В другой истории ты уже почти прикоснулся к тому,
о чем я говорил, но снова превратил это в нечто в высшей
степени личное. Я знаю, что ты мог бы добавить еще больше
деталей, но все эти детали были бы просто продолжением
твоей личности.

- Я на самом деле не могу понять, о чем ты, дон Хуан,
- возразил я. - Любая история, увиденная глазами очевид-
ца, по определению должна быть личной.

- Да-да, конечно, - сказал он с улыбкой, как всегда,
наслаждаясь моим смущением. - Но тогда это история не
для альбома воина, а для какой-то другой цели. Памятные
события, которые мы ищем, несут на себе темную печать
безличностности. Они пропитаны ею. Я не знаю, как еще
объяснить это.

В этот момент меня как будто озарило, и я понял, что он
имел в виду под "темной печатью безличностности". Мне
показалось, что он имел в виду нечто зловещее. Зловещее
значение для меня имела тьма. Я тут же рассказал дону Хуану
историю из моего детства.

Один из моих старших кузенов был интерном в меди-
цинской школе. Однажды он привел меня в морг, убедив
предварительно, что молодому человеку совершенно необ-
ходимо видеть мертвецов; это зрелище очень поучительно,
ибо демонстрирует бренность жизни. Он снова и снова
приставал ко мне, уговаривая сходить в морг. Чем больше он
рассказывал о том, какими незначительными становимся
мы после смерти, тем более возрастало мое любопытство.
Мне еще никогда не приходилось видеть труп. В конце кон-
цов любопытство победило, и я пошел с ним.

Он показал мне разные трупы, и ему удалось испугать
меня до бесчувствия. Мне показалось, что в трупах нет ниче-
го поучительного или просветляющего. Но они действитель-
но были самыми пугающими вещами, которые я когда-либо
видел. Брат все время поглядывал на часы, словно кого-то
ждал. Он явно хотел продержать меня в морге дольше, чем
позволяли мои силы. Будучи по натуре честолюбивым, я был
уверен, что он испытывает мою выдержку, мое мужество.
Стиснув зубы, я поклялся себе терпеть до самого конца.

Но такой конец мне не снился и в кошмарном сне. На
моих глазах один труп, накрытый простыней, вдруг пошеве-
лился на мраморном столе, как будто собирался встать. Он
издал мощный рыгающий звук, который прожег меня наск-
возь и останется в моей памяти до конца жизни. Позже
двоюродный брат, ученый-медик, объяснил мне, что это
был труп человека, умершего от туберкулеза. У таких трупов
все легкие изъедены бациллами, и остаются огромные дыры,
заполненные воздухом. Когда температура воздуха изменя-
ется, это иногда заставляет тело изгибаться, словно оно пы-
тается встать, что и произошло в данном случае.

- Нет, это еще не то, - сказал дон Хуан, качая головой
из стороны в сторону. - Это просто история о твоем страхе.
Я бы и сам испугался до смерти, но такой испуг никому не
освещает путь. Впрочем, мне было бы интересно узнать, что
случилось с тобой дальше.

- Я заорал как резаный, - сказал я, - а мой брат назвал
меня трусом и сопляком, который от страха чуть не обделал-
ся.

Я явно зацепил какой-то темный слой своей жизни. Сле-
дующий случай, который я вспомнил, был связан с шестнад-
цатилетним парнем из нашей школы, который страдал ка-
ким-то расстройством желез и имел гигантский рост. Но его
сердце не успевало расти вместе с остальным телом, и однаж-
ды он умер от сердечного приступа. Из какого-то нездорово-
го юношеского любопытства мы с одним товарищем пошли
посмотреть, как его будут укладывать в гроб. Похоронных
дел мастер, который, пожалуй, был еще более паталогичен,
чем мы, впустил нас в свою каморку и продемонстрировал
свой шедевр. Он уместил огромного парня, рост которого
превышал семь футов и семь дюймов, в гроб для обычного
человека, отпилив ему ноги! Мастер показал нам, как он
пристроил ноги в гробу - мертвый юноша обнимал их ру-
ками, словно трофеи.

Ужас, который я тогда испытал, был по силе сравним с
тем, что я испытал в детстве при посещении морга, но этот
новый страх был не физической реакцией, а психологичес-
ким переворотом.

- Это уже ближе, - сказал дон Хуан, - но и эта исто-
рия еще слишком личная. Она отвратительна. Меня от нее
тошнит, но в ней чувствуется большой потенциал.

Мы с доном Хуаном посмеялись над тем, какой ужас
содержится в ситуациях повседневной жизни. К этому вре-
мени я уже окончательно погрузился в самые мрачные вос-
поминания и рассказал дону Хуану о моем лучшем друге. Рое
Голдписсе. Вообще-то у него была польская фамилия, но
друзья дали ему прозвище Голдписс, потому что, чего бы он
ни коснулся, все превращалось в золото; он был прирожден-
ным бизнесменом.

Но талант к бизнесу превратил его в сверхамбициозного
человека. Он хотел стать первым богачом мира. Оказалось
же, что конкуренция на этом поприще слишком жесткая.
Голдписс жаловался, что, делая свой бизнес в одиночку, он
не мог тягаться с лидером некоей исламской секты, которо-
му каждый год жертвовали столько золота, сколько он сам
весил. Перед взвешиванием этот лидер секты старался
съесть и выпить столько, сколько позволял его желудок.

Итак, мой друг Рой немного опустил планку и решил
стать самым богатым человеком в Соединенных Штатах. Но
и на этом уровне конкуренция была просто бешеная. Он
спустился еще ниже: уж в Калифорнии-то он сможет быть
самым богатым человеком. Однако и тут он опоздал. И он
отказался от мысли, что со своей сетью киосков, торгующих
пиццей и мороженым, он сможет соперничать с уважаемы-
ми семьями, которые владеют Калифорнией. Он настроился
на то, чтобы быть первым воротилой в Вудланд-Хиллз, его
родном пригороде Лос-Анджелеса. Но, к несчастью для него,
на одной с ним улице жил мистер Марш, владевший фабри-
ками по производству лучших в Америке матрасов, невооб-
разимый богач. Разочарованию Роя не было пределов. Он
так страдал, что в конце концов испортил себе здоровье. В
один прекрасный день он умер от аневризмы мозга.

Его смерть стала причиной моего третьего визита в по-
койницкую. Жена Роя попросила меня, как его лучшего дру-
га, позаботиться о том, чтобы труп был должным образом
обряжен. Я отправился в погребальную контору, а там сек-
ретарь провел меня во внутреннее помещение. Когда я во-
шел, мастер как раз хлопотал вокруг своего высокого мра-
морного стола. Он с силой толкал двумя пальцами вверх
уголки уже застывшего рта покойника. Когда наконец на
мертвом лице Роя появилась гротескная улыбка, мастер по-
вернулся ко мне и сказал подобострастно:
- Надеюсь, вы будете довольны, сэр.
Жена Роя - мы уже никогда не узнаем, любила она его
или нет, - решила похоронить его со всей пышностью,
какой он заслуживал. Она заказала очень дорогой гроб, по-
хожий на телефонную будку; фасон она позаимствовала из
кинофильма. Роя должны были похоронить в сидячем поло-
жении, как будто он ведет деловые переговоры по телефону.

Я не остался на похороны. Уехал с очень тяжелым чувс-
твом, смесью бессилия и злости - такой злости, которую не
изольешь ни на кого.

- Да, сегодня ты действительно мрачен как никогда, -
заметил дон Хуан, смеясь, - но несмотря на это, -а может,
и благодаря этому, - ты почти у цели. Уже подошел вплот-
ную.

Я всегда удивлялся тому, как менялось мое настроение
при каждой встрече с доном Хуаном. Приезжал я расстроен-
ный, брюзжащий и мнительный. Но через некоторое время
мое настроение чудесным образом менялось, я становился
все более экспансивным, а затем вдруг успокаивался - та-
ким спокойным я никогда не бывал в повседневной жизни,
Мое новое настроение отражалось и в моей речи. Обычно я
говорил как глубоко неудовлетворенный человек, еле сдер-
живающийся, чтобы не начать жаловаться вслух, но жалоб-
ным был уже сам голос.

- А ты можешь привести мне пример памятного собы-
тия из своего альбома, дон Хуан? - спросил я в привычном
тоне скрытой жалобы. - Если бы я знал, что тебе нужно, мне
было бы легче. Пока что я просто блуждаю в потемках.

- Не объясняй слишком много, - сказал дон Хуан,
сурово взглянув на меня. - Маги говорят, что в каждом
объяснении скрывается извинение. Поэтому, когда ты
объясняешь, почему ты не можешь делать то или другое, на
самом деле ты извиняешься за свои недостатки, надеясь, что
слушающие тебя будут добры и простят их.

Когда на меня нападают, мой любимый защитный ма-
невр - демонстративно не слушать нападающих. У дона
Хуана, однако, была отвратительная способность захваты-
вать все мое внимание без остатка. Нападая на меня, он
всегда умудрялся заставить меня слушать каждое его слово.
Вот и сейчас пришлось выслушать все, что он сказал обо мне.
Хотя его слова не доставили мне ни малейшего удоволь-
ствия, это была голая правда.

Я избегал его глаз. Как обычно, я чувствовал себя под
угрозой, но на этот раз угроза была особенной. Она не беспо-
коила меня так, как беспокоила бы в повседневной жизни
или сразу после моего приезда в дом дона Хуана.
После долгого молчания дон Хуан снова заговорил.
-Яне буду приводить тебе пример памятного события
из моего альбома, - сказал он. - Я сделаю лучше: назову
тебе памятное событие из твоей собственной жизни; оно
наверняка подойдет для твоей коллекции. Или, скажем так,
на твоем месте я бы обязательно поместил его в свою коллек-
цию памятных событий.

Я подумал, что дон Хуан шутит, и глупо засмеялся.
- Тут не над чем смеяться, - отрезал он. - Я говорю
серьезно. Когда-то ты рассказал мне историю, которая попа-
дает в самую точку.                                    ,
- Что это за история, дон Хуан?

- О фигурах перед зеркалом, - сказал он. - Расскажи-
ка мне ее еще раз. Но расскажи со всеми подробностями,
какие сможешь вспомнить.

Я начал кратко пересказывать эту старую историю. Дон
Хуан остановил меня и потребовал тщательного, подробно-
го изложения с самого начала. Я попробовал еще раз, но мое
исполнение не устраивало его.

- Давай прогуляемся, - предложил он. - Когда
идешь, можно быть гораздо точнее, чем когда сидишь. Это
весьма неглупая идея - прохаживаться туда-сюда, когда
что-то рассказываешь.

Мы сидели, как и всегда днем, под его рамадой. У меня
уже сложилась привычка сидеть на определенном месте,
прислонившись спиной к стене. Дон Хуан сидел под рамадой
каждый раз на другом месте.

Мы вышли на прогулку в худшее время дня: в полдень.
Дон Хуан снабдил меня старой соломенной шляпой, как
всегда, когда мы выходили на солнцепек. Долгое время мы
шли в полном молчании. Я изо всех сил старался вспомнить
все подробности своей истории. Было уже около трех часов,
когда мы сели в тени кустов, и я наконец рассказал дону
Хуану всю историю.

Когда я много лет назад изучал скульптуру в школе
изящных искусств в Италии, у меня был друг-шотландец,
который учился на искусствоведа. Самой характерной его
чертой было потрясающее самомнение; он считал себя са-
мым одаренным, сильным, неутомимым ученым и художни-
ком, ну просто деятелем эпохи Возрождения. Одаренным он
действительно был, но творческая мощь как-то совершенно
не вязалась с его костлявой, сухой, серьезной фигурой. Он
был усердным почитателем английского философа Бертрана
Расселла и мечтал применить принципы логического пози-
тивизма в искусствоведении. Его воображаемая неутоми-
мость была, пожалуй, его самой нелепой фантазией, ибо на
самом деле он обожал тянуть резину; работа для него была
каторгой.

Фактически, он был великим специалистом ве по искус-
ствоведению, а по проституткам из местных борделей, кото-
рых он знал множество. О своих похождениях он давал мне
яркие и подробные отчеты - по его словам, чтобы держать
меня в курсе чудесных событий, происходящих в мире его
специальности. Поэтому я не удивился, когда однажды он
ввалился в мою комнату крайне возбужденный, запыхав-
шийся и сказал мне, что с ним произошло нечто чрезвычай-
ное и он хотел бы поделиться со мной.

- Слушай, старина, ты должен сам это увидеть! - зая-
вил он возбужденно, с оксфордским акцентом, который у
него всегда проявлялся при общении со мной. Он нервно
зашагал по комнате. - Это трудно описать, но я знаю: это
нечто такое, что ты сможешь оценить. Нечто такое, что ты
запомнишь надолго. Я хочу преподнести тебе замечатель-
ный подарок на всю жизнь. Понимаешь?

Я понимал, что он был истеричным шотландцем. Я всег-
да посмеивался над ним и следил за его приключениями. И
ни разу не пожалел об этом.

- Успокойся, успокойся, Эдди, - сказал я. - Что ты
хочешь мне рассказать?

Он сообщил, что только что был в борделе и познако-
мился там с невероятной женщиной, умеющей делать нево-
образимую штуку, которую она называет "фигурами перед
зеркалом". Он снова и снова убеждал меня, что я просто
обязан пережить это невероятное событие на собственном
опыте.

- Слушай, не думай о деньгах! - сказал он, зная, что
денег у меня нет. - Все уже оплачено. Все, что от тебя
требуется, - это пойти со мной. Мадам Людмила покажет
тебе свои фигуры перед зеркалом. Это просто ураган!

В припадке безудержного восторга Эдди залился сме-
хом, обнажив свои плохие зубы, которые он обычно прятал,
когда растягивал губы в улыбке.
-Слушай, это фантастично!

Мое любопытство разгоралось с каждой минутой. Я был
готов принять участие в его новом развлечении. Вскоре Эдди
уже вез меня в своей машине к окраине города. Он остано-
вился перед пыльным, неухоженным, облупленным здани-
ем. Когда-то, похоже, это был отель, а затем его переделали
в многоквартирный дом. По всему фасаду тянулись ряды
грязных балконов, уставленных цветочными горшками и
обвешенных сохнущими коврами.

У подъезда стояли двое темных, подозрительного вида
типов, обменявшихся с Эдди бурными приветствиями. У
них были черные бегающие глаза и туфли с острыми носка-
ми - как мне показалось, чересчур тесные. Одеты они были
в блестящие голубые костюмы, тоже слишком тесные для их
мясистых тел. Один из этих людей открыл перед Эдди дверь.
На меня они даже и не взглянули.

Мы поднялись на два пролета по обветшавшей лестни-
це, которая когда-то была роскошной. Эдди уверенно шел
по пустому гостиничному коридору с дверьми на обе сторо-
ны. Все двери были окрашены в одинаковый темный олив-
ково-зеленый цвет. На каждой двери был латунный номер,
потемневший от времени и почти неразличимый на краше-
ном дереве.

Наконец Эдди остановился перед одной из дверей. Я
запомнил номер: 112. Эдди несколько раз постучал. Дверь
открылась, и круглая, низкорослая крашеная блондинка
молча, жестом пригласила нас зайти. На ней был красный
шелковый халат с какими-то разлетающимися перьями на
рукавах и шлепанцы с меховыми помпонами. Когда мы
вошли в маленькую прихожую и дверь была закрыта, жен-
щина поздоровалась с Эдди по-английски, с сильным ак-
центом.

- Привет, Элди. Привел друга, э?
Элди пожал ей руку, а затем галантно поцеловал ее. Он
держал себя так, словно был совершенно спокоен, но по
некоторым его бессознательным жестам я заметил, что он
нервничает.

- Как дела сегодня, мадам Людмила? - спросил он,
стараясь говорить как американец.

Я так и не понял, почему Эдди всегда изображал из себя
американца в домах терпимости. Подозреваю, это из-за то-
го, что американцев считают богачами, а Эдди стремился
утвердиться в этой среде.

Он повернулся ко мне и произнес с нарочитым амери-
канским акцентом:

- Оставляю тебя в хороших руках, малыш.
Это прозвучало так высокопарно и странно для моего
слуха, что я громко рассмеялся. Мадам Людмила на мой
взрыв веселья никак не отреагировала. Эдди еще раз поцело-
вал руку мадам Людмиле и вышел.

- Ховоришь английски, мой мальчик? - закричала
мадам, словно подозревала во мне глухого. - Ты похож на
ехиптянина, или нет, на турка.

Я заверил мадам Людмилу, что я ни то, ни другое и что
я говорю по-английски. Тогда она спросила, нравятся ли мне
фигуры перед зеркалом. Я не знал, что сказать, и лишь кив-
нул головой.

- Я даю тебе хорошее шоу, - пообещала она. - Фигу-
ры перед зеркалом - это только начало. Когда ты станешь
горячий и готовый, скажи мне остановиться.

Из маленькой прихожей мы прошли в темную комнату.
Окна были плотно завешены. На стенах было несколько
светильников с тусклыми лампочками. Лампочки имели
форму трубок и торчали из стен под прямым углом. В ком-
нате было много разных предметов: какие-то ящики от ко-
мода, старинные столики и стулья, письменный столу стены,
заваленный бумагой, карандашами, линейками и по мень-
шей мере дюжиной разных ножниц. Мадам Людмила заста-
вила меня сесть на старый мягкий стул.

- Кровать в другой комнате, дорогой, - сказала она,
указывая куда-то в другой конец комнаты. - А здесь моя
антизала. Здесь я даю шоу, чтобы ты стал горячий и гото-
вый.

Она сбросила с себя красный халат, стряхнула с ног та-
почки и распахнула створки двух высоких трюмо, стоявших
рядом у стены. Образовалась большая зеркальная поверх-
ность.

- А теперь музыка, мой мальчик, - сказала мадам
Людмила и завела допотопную виктролу, которая, однако,
сияла как новенькая. Заиграла пластинка. Мелодия была ка-
кая-то разухабистая, напоминавшая цирковой марш.

- А теперь шоу, - и она начала кружиться под акком-
панемент цирковой музыки. Кожа у мадам Людмилы была
очень плотная и чрезвычайно белая, хотя она была уже не-
молода. Должно быть, ей было под пятьдесят. Ее живот уже
чуть обвис, как и объемистые груди. У нее был небольшой
нос и ярко накрашенные красные губы. Она употребляла
густую черную тушь для ресниц. В общем, это был хрестома-
тийный образец стареющей проститутки. Но было в ней и
что-то детское, по-девичьи непосредственное, трогательное.

- А теперь - фигуры перед зеркалом, - объявила
мадам Людмила. Музыка продолжала греметь.

- Нога, нога, нога, - говорила она, выбрасывая ноги
вперед и вверх - сначала одну, потом другую, в такт музыке.
Правую руку она положила на макушку, словно маленькая
девочка, которая не уверена, что сможет выполнить сложное
движение.

- Поворот, поворот, поворот, - пропела она, враща-
ясь как волчок.

- Зад, зад, зад, - сказала она, показывая мне свою
голую заднюю часть, как это делают в канкане.

Эту последовательность она повторяла снова и снова,
пока музыка не начала затихать. Пружина виктролы разма-
тывалась. У меня появилось ощущение, что мадам Людмила
уходит куда-то вдаль, становясь все меньше, по мере того,
как музыка становится тише. Какое-то отчаяние и одиночес-
тво -я и не знал. что такие чувства живут во мне - вырва-
лось из самых глубин моего существа на поверхность и зас-
тавило меня вскочить и выбежать из комнаты. Как безум-
ный, я скатился вниз по лестнице и вылетел из дома на улицу.

Эдди стоял у подъезда, беседуя с двумя мужчинами в
блестящих голубых костюмах. Увидев, как я выбежал, он
начал надрывно хохотать.

- Ну как, круто? - спросил он, по-прежнему стараясь
говорить как американец. - "Фигуры перед зеркалом - это
только начало". Какой класс! Какой класс!

Рассказывая эту историю дону Хуану в первый раз, я
упомянул о том, что на меня произвели очень глубокое впе-
чатление цирковая мелодия и старая проститутка, неуклюже
кружащаяся под эту музыку. И еще мне было очень непри-
ятно осознать, насколько бездушен мой друг.

Когда я закончил рассказывать этот случай во второй
раз - в этих соноранских предгорьях, - я весь дрожал. На
меня загадочным образом воздействовало нечто совершен-
но неопределенное.

- Эта история, - сказал дон Хуан, - должна войти в
твой альбом памятных событий. Твой друг, сам того не по-
дозревая, дал тебе, как он правильно заметил, нечто такое,
что останется с тобой на всю жизнь.

- Для меня это просто грустная история, дон Хуан, но
это и все, - заявил я.

- Она действительно грустна, как и другие твои ис-
тории, - ответил дон Хуан, - но она совсем другая, она
может быть памятной для тебя, потому что она затрагивает
каждого из нас, людей, а не только тебя, в отличие от других
твоих сказок. Видишь ли, как и мадам Людмила, мы все -
старые и молодые - дедаем свои "фигуры перед зеркалом",
в том или ином виде. Вспомни все, что ты знаешь о людях.
Подумай о людях на этой Земле, и ты поймешь без тени
сомнения, что не важно, кто они или что бы они ни думали
о себе, чем бы ни занимались, результат их действий всегда
один и тот же: бессмысленные фигуры перед зеркалом.

                                                               Часть первая

ТРЕПЕТ В ВОЗДУХЕ


ПУТЕШЕСТВИЕ СИЛЫ


    Когда я познакомился с доном Хуаном, я был очень при-
лежным студентом-антропологом и хотел начать свою
антропологическую карьеру, опубликовав как можно боль-
ше материалов. Мне обязательно нужно было вскарабкаться
вверх по академической лестнице, а для этого, по моим рас-
четам, не могло быть лучшего старта, чем собирание данных
по использованию лекарственных растений индейцами юго-
запада США.

Сначала я попросил одного профессора антропологии,
работавшего в этой области, чтобы он что-нибудь посовето-
вал мне по поводу моего проекта. Он был выдающимся
этнологом и опубликовал в конце тридцатых и начале соро-
ковых годов много работ об индейцах Калифорнии и Сопо-
ры (Мексика). Он терпеливо выслушал мой план. Идея зак-
лючалась в том, чтобы написать статью, озаглавить ее "Эт-
ноботанические данные" и опубликовать в одном журнале,
посвященном исключительно антропологическим пробле-
мам юго-запада Соединенных Штатов.

Я предполагал собрать лекарственные растения, привез-
ти их образцы в Ботанический сад Университета Кали-
форнии в Лос-Анджелесе, где точно определят их виды, а
затем описать, как и для чего индейцы Юго-Запада употреб-
ляют их. Я уже представлял себе тысячи гербарных листов. В
туманном будущем вырисовывалось даже издание неболь-
шой энциклопедии по данной теме.
Профессор снисходительно улыбнулся:
- Не хотелось бы охлаждать ваш энтузиазм, - сказал
он усталым голосом, -но я не могу не отозваться о вашем
усердии в негативном смысле. Усердие в антропологии при-
ветствуется, но оно должно быть направлено в нужное рус-
ло. Мы все еще переживаем золотой век антропологии. Я
имел счастье учиться у Альфреда КрЯбера и Роберта Лоуи,
двух столпов общественных наук. Я не посрамил их доверия.
Я по-прежнему считаю антропологию фундаментальной
дисциплиной. Все остальные дисциплины должны ответв-
ляться от антропологии. Вся область истории, например,
должна называться "исторической антропологией", а об-
ласть философии - "философской антропологией". Чело-
век должен быть мерой всего. Поэтому антропология, наука
о человеке, должна быть ядром любой другой дисциплины.
Когда-нибудь так и будет.

Я смотрел на него в полном изумлении. Это был, нас-
колько я его знал, тихий, добродушный, старый профессор,
который недавно перенес инфаркт. Кажется, я затронул в
нем больную струну.

- Не думаете ли вы, что вам следует уделять больше
внимания теоретическим занятиям? -продолжал он между
тем. - Вместо того чтобы заниматься полевой работой, не
лучше ли было бы вам всерьез позаниматься лингвистикой?
У нас на кафедре работает один из наиболее выдающихся
лингвистов мира! На вашем месте я бы сидел у его ног и
ловил бы каждое слово, исходящее из его уст.

Кроме того, у нас есть выдающийся авторитет в области
сравнительного религиоведения. Есть самые компетентные
антропологи, которые создали труды о системах родства в
культурах всего мира - с точки зрения лингвистики и с
точки зрения познания. Вам надо иметь солидную теорети-
ческую подготовку. Думать, что вы можете заниматься поле-
вой работой уже сейчас, - это непростительное легкомыс-
лие. Погрузитесь в книги, молодой человек. Вот вам мой
совет.

Я упрямо отправился со своим предложением к другому
профессору, более молодому. Но и он мне не помог, а откры-
то высмеял меня. Он сказал, что статья, которую я задумал,
- это комикс о Микки Маусе. Даже с натяжкой нельзя
считать это антропологией.

- Сегодня антропологи, - сказал он "профессорским"
тоном, - озабочены более злободневными проблемами.
Представители медицинских и фармацевтических наук уже
произвели бесчисленные исследования всех существующих
лекарственных растений мира. Здесь уже обглоданы все KQC-
ти. Предлагаемое вами собирание данных было бы уместно
в начале девятнадцатого века. Но с тех пор прошло почти
двести лет. Знаете ли, существует такая вещь, как прогресс.

Затем он дал мне определение и истолкование прогресса
и его совершенствования как двух философских категорий,
которые, по его мнению, более всего применимы к антропо-
логии.

- Антропология - это единственная наука, - продол-
жал он, - которая четко обосновывает концепцию совер-
шенствования и прогресса. Слава богу, что в тумане цинизма
нашего времени все еще светит луч надежды. Только антро-
пология может продемонстрировать действительное разви-
тие культуры и общественной организации. Только антро-
пологи могут доказать человечеству без тени сомнения нали-
чие прогресса в человеческом знании. Культура развивается,
и только антропологи могут продемонстрировать образцы
обществ, соответствующих определенным звеньям в цепи
прогресса и совершенствования. Вот что такое антрополо-
гия! Не какая-то там ваша жалкая полевая работа, которая и
не полевая работа вовсе, а просто мастурбация.

Это был сокрушительный удар. Хватаясь за последнюю
соломинку, я поехал в Аризону, чтобы поговорить с антро-
пологами, которые проводили там настоящую полевую ра-
боту. К тому времени я уже был готов к тому, чтобы отка-
заться от своей идеи. Я понял, что пытались мне внушить эти
два профессора. И я был с ними полностью согласен! Мое
стремление заниматься полевой работой было, конечно,
просто ребяческим. И все-таки как хорошо было бы размять
ноги в поле! Нельзя же заниматься наукой только в библио-
теке.

В Аризоне я встретился с очень опытным антропологом,
который много писал об аризонских и сонорских индейцах
яки. Он был крайне любезен. Не останавливал меня и не
давал советов. Он только заметил, что индейские общины
Юго-Запада живут очень замкнуто и что иностранцам, осо-
бенно латинского происхождения, эти индейцы не доверя-
ют, а то и питают к ним откровенную вражду.

Его более молодой коллега был общительнее. Он сказал,
что мне стоило бы сначала почитать книги о травах. Он был
экспертом как раз в этой области и считал, что все, что
можно знать о лекарственных растениях Юго-Запада, уже
обсуждено и разложено по полочкам в различных публика-
циях. Он даже заявил, что любой современный индейский
травник черпает свои знания как раз из этих публикаций, а
не из индейской традиции. Закончил он утверждением, что
если до сих пор и сохранились какие-то традиционные цели-
тельские практики, то индейцы ни за что не передадут их
чужаку.

- Займись лучше чем-то стоящим, - посоветовал он
мне. - Обрати внимание на городскую антропологию. Мно-
го денег выделяется, например, на изучение алкоголизма
среди индейцев в больших городах. И это то, чем любой
антрополог может заниматься без особых трудностей. Пой-
ди и напейся в баре с местными индейцами. Затем проведи
статистический анализ всего того, что ты о них узнаешь.
Преврати все в цифры. Городская антропология - это ре-
альная наука.

Мне ничего не оставалось, как только прислушаться к
советам опытных ученых. Я уже решил было лететь назад в
Лос-Анджелес, но тут еще один мой друг-антрополог извес-
тил меня, что собирается проехаться по Аризоне и Нью-
Мексико, посетить все места, где он проводил раньше рабо-
ту, и восстановить отношения с людьми, которые были ког-
да-то его антропологическими информаторами.

- Я буду рад, если ты поедешь со мной, - сказал он. -
Работать я не собираюсь. Просто хочу повидаться с ними,
выпить со всеми по рюмке, потрепаться. Я им накупил по-
дарков - одеял, выпивки, курток, разной амуниции для
ружей двадцать второго калибра. Загрузил машину всяким
добром. Обычно, когда я хочу встретиться с ними, я езжу
один, но при этом всегда рискую заснуть за рулем. Ты мог бы
составить мне компанию, не давал бы мне пить лишнего, а
если я все-таки переберу, мог бы и посидеть немного за
рулем, а?

Я так упал духом, что отклонил его предложение.
- Мне очень жаль, Билл, - сказал я. - Эта поездка мне
не поможет. Я больше не вижу смысла & этой идее полевой
работы.

- Не сдавайся без борьбы, - сказал Билл отечески-за-
ботливым тоном. - Ты должен весь выложиться в борьбе, а
если не получится, тогда что ж, можно и отказаться, но не
раньше. Поехали со мной, и ты увидишь, как тебе понравит-
ся Юго-Запад.

Он положил руку мне на плечо. Я невольно отметил, как
тяжела его рука. Билл всегда был высокий и сильный, но в
последние годы в его теле появилась странная жесткость. Он
утратил свое всегдашнее мальчишество. Его круглое лицо
больше не лучилось молодостью, как раньше. Теперь это
было озабоченное лицо. Я думал, что он беспокоится по
поводу своего облысения, но иногда мне казалось, что тут
кроется нечто большее.

Итак, он стал тяжелее. Не то чтобы он потолстел: его
тело стало более тяжелым в каком-то необъяснимом смысле.
Я замечал это по тому, как он стал ходить, садиться и вста-
вать. Казалось, что Билл в любом действии каждой своей
клеточкой упорно борется с гравитацией.

Кончилось тем, что, несмотря на свои расстроенные чув-
ства, я отправился вместе с ним. Мы объехали все места в
Аризоне и Нью-Мексико, где жили индейцы. Одним из ре-
зультатов этого путешествия стало то, что я обнаружил в
личности моего друга-антрополога два различных аспекта.
Он объяснил мне, что как профессиональный ученый он
почти не имел собственных мнений и всегда придерживался
генеральной линии антропологической науки. Но как част-
ному лицу полевая работа давала ему богатые и интересные
переживания, о которых он никому не рассказывал. Эти
переживания не втискивались в господствующие идеи ант-
ропологии, так как их невозможно было классифицировать.

Во время нашего путешествия он неизменно выпивают со
своими экс-информаторами, после чего полностью расслаб-
лялся. Тогда я садился за руль, а он сидел рядом и потягивают
прямо из бутылки 30-летний "Баллантайн", В такие-то мину-
ты Билл иногда был не прочь поговорить о своих некласси-
фицируемых переживаниях.

- Я никогда не верил в духов, - отрывисто произнес он
однажды. - Никогда не интересовался привидениями и
призраками, голосами в темноте и всяким таким. У меня
было очень прагматичное, серьезное мировоззрение. Моим
компасом всегда была наука. Но потом, когда я работал в
поле, в меня стала проникать всякая чертовщина. Например,
однажды ночью я отправился с несколькими индейцами на
поиск видения*. Они собирались по-настоящему иницииро-
вать меня посредством болезненной церемонии протыкания
грудных мышц. Они готовили в лесу парную*. Я настраивал
себя на то, чтобы вытерпеть боль. Чтобы придать себе силы,
я пару раз .хлебнул. И вдруг человек, который должен был
"ходатайствовать" за меня перед выполняющими ритуал,
закричал в ужасе, указывая на темную, зловещую фигуру,
которая щла прямо к нам.
которая щла прямо к нам.
 Поиск видения (англ. vision quest) - ритуал, выполняемый
Когда эта фигура приблизилась ко мне, я увидел, чтоха-наставника или иной
передо мной старый индеец, одетый самым диким образом.ет не только шаману,
У него были шаманские регалии. Увидев этого старого ша-рев. Парная (англ.
мана, человек, который меня опекал в ту ночь, упал от страхаий, в
в обморок. Старик подошел ко мне вплотную и уперся мне
пальцем в грудь. А палец был - одна кожа и кости. Старик
бормотал мне что-то непонятное. К этому моменту все ос-
тальные уже увидели старика и молча бросились ко мне.
Старик повернулся и взглянул на них, и все они застыли на
месте. QH сверлил их взглядом пару секунд. Голос у него был
просто незабываемый. Словно он говорил через трубу или у
него было во рту какое-то другое приспособление, извле-
кавшее звуки из самого его нутра. Клянусь, я видел, что этот
человек говорит внутри тела, а его рот просто транслирует
слова, как какой-то механизм. Так вот, пронзил он их взгля-
дом и пошел дальше, мимо меня, мимо них, и исчез, раство-
рился в темноте.

Билл рассказал, что церемония инициации так и не сос-
тоялась. Все индейцы, в том числе и шаманы, ответственные
за ритуал, так дрожали от страха, что чуть не выпрыгивали
из ботинок. Немного придя в себя, они разбежались кто
куда.

- Люди, которые были друзьями многие годы, - про-
должал он, - больше никогда не разговаривали друг с дру-
гом. Они заявили, что видели привидение в образе невероят-
но старого шамана и что, если бы они разговаривали об этом
друг с другом, это принесло бы им несчастье. Даже просто
смотреть друг на друга было опасно. Большинство из них
потом уехало из тех мест,

- Почему они считали, что разговаривать друг с другом
или смотреть друг на друга - к несчастью? - спросил я
Билла.

- Таковы их верования, - ответил он. - Привидения
такого рода обращаются к каждому из присутствующих ин-
дивидуально. Для индейцев получить такое видение - это
значит определить свою судьбу на всю жизнь.

- И что же привидение сказало им индивидуально? -
спросил я.

- Вот этого я не знаю, - ответил Билл. - Они ведь и
мне никогда ничего не говорили. Когда я спрашивал их, они
все входили в состояние глубокого оцепенения. Ничего не
видели, ничего не слышали. Уже через несколько лет после
этого события тот человек, который потерял сознание, клял-
ся мне, что обморок был притворный. Он просто до смерти
боялся взглянуть в лицо тому старику. А то, что старик имел
сказать каждому из них, все они понимали не на словесном,
а на каком-то другом уровне.

То, что привидение сказало Биллу, насколько он понял,
имело отношение к его здоровью и его будущему.
- То есть? - спросил я.

- Дела мои не очень хороши, - признался он. - Мое
тело чувствует себя неважно.
- Но ты хоть знаешь, в чем тут дело?

- Ну да, - сказал он безразличным тоном, - врачи мне
все объяснили. Но я не собираюсь беспокоиться и даже ду-
мать об этом.

Откровения Билла оставили во мне тяжелый осадок. С
этой стороны я его совершенно не знал. Я всегда считал, что
он - весельчак, рубаха-парень. Никогда бы не подумал, что
у него есть уязвимые места. И такой Билл мне не нравился.
Но было уже слишком поздно отступать. Наше путешествие
продолжалось.

В другой раз он доверительно сообщил мне, что шаманы
Юго-Запада умеют превращаться в различных существ и что
деление шаманов на "медведей", "горных львов" и т. п. сле-
дует понимать не в символическом или метафорическом
смысле, а в самом что ни на есть буквальном.

- Не знаю, поверишь ли ты, - заявил он самым почти-
тельным тоном, но есть шалманы, которые на самом деле
становятся медведями, горными львами или орлами. Я не
преувеличиваю и ничего не придумываю, когда говорю, что
однажды я сам видел превращение шамана, который назы-
вал себя "Речной Человек", "Речной Шаман" или "Пришед-
ший с Реки, Возвращающийся к Реке". С ним я был в горах
в штате Нью-Мексико. Я возил его на машине; он мне дове-
рял. Этот шаман искал свой исток - так он говорил. Один
раз мы с ним шли по берегу реки, как вдруг он стал каким-то
очень возбужденным. Он велел мне скорей убегать с берега
к высоким скалам, спрятаться там, накрыть голову и плечи
одеялом и выглядывать в щелочку, чтобы не пропустить io,
что он сейчас будет делать.

- Что же он собирался делать? - спросил я, не в силах
сдержать нетерпение.

- Я не знал, - сказал Билл. - Мне оставалось только
догадываться. Я и представить себе не мог, что он собирался
делать. Он просто зашел в воду, во всей одежде. Когда вода
дошла ему до икр - это была широкая, но мелкая горная
речка, - шаман просто исчез, растворился. Но прежде чем
войти в воду, он шепнул мне на ухо, что я должен пройти
вниз по течению и подождать его. Он указал мне точное
место, где ждать. Я нашел это место и увидел, как шаман
вышел из воды. Хотя глупо говорить, что он "вышел из
воды". Я видел, как шаман превратился в воду, а затем вос-
создал себя из воды. Ты можешь в это поверить?

Я не мог ничего сказать по поводу этой истории. Пове-
рить в нее было невозможно, но и не верить я тоже не мог.
Билл был слишком серьезным человеком. Напрашивалось
единственное разумное объяснение: в этом путешествии он
пил с каждым днем все больше. В багажнике у Билла был
ящик с двадцатью четырьмя бутылками шотландского вис-
ки - для него одного. Он пил как лошадь,

- Я всегда был неравнодушен к эзотерическим превра-
щениям шаманов, - объявил он мне в другой день. - Не
скажу, что я могу объяснить эти превращения или хотя бы
верю в то, что они на самом деле происходят, но в качестве
интеллектуального упражнения очень интересно подумать о
том, что превращение в змей и горных львов не так трудно,
как то, что делал водяной шаман. В такие моменты я задейс-
твую свой разум таким образом, что перестаю быть антропо-
логом и начинаю реагировать на то, что чую нутром. А нут-
ром я чую, что эти шаманы определенно делают что-то та-
кое, что невозможно научно зафиксировать и вообще
обсуждать, если ты в здравом уме.

Например, есть облачные шаманы, которые превраща-
ются в облака, в туман. Я никогда этого не видел, но я знавал
одного облачного шамана. Я не видел, чтобы он исчезал или
превращался в туман на моих глазах, как тот, другой шаман
превратился в воду. Но однажды я погнался за облачным
шаманом, и он просто исчез - в таком месте, где спрятаться
просто негде. Хотя я не видел, как он превратился в облако,
но он исчез! Я не могу объяснить, куда он девался. Там, где
он пропал, не было ни скал, ни растительности. Я был там
через полуминуты после него, но шамана уже не было.

Я гнался за этим человеком, чтобы получить информа-
цию, - продолжал Билл. -Но он не хотел уделить мне
время. Он был очень дружелюбен, но и только.

Билл рассказал мне еще массу других историй - о со-
перничестве и политических группировках индейцев в раз-
ных резервациях, о кровной мести, вражде, дружбе и т. д. и
т. п. - все это не интересовало меня ни в малейшей степени.
А вот истории о превращениях шаманов и привидениях
давали мне серьезную эмоциональную встряску. Они меня
одновременно и привлекали, и пугали. Но почему они меня
привлекают или пугают, я не мог понять, как ни пытался.
Могу только сказать, что эти шаманские истории задевали
меня на каком-то неизвестном, телесном уровне, я бы даже
сказал, на уровне внутренностей.

Еще во время этой поездки я понял, что индейские сооб-
щества Юго-Запада-это действительно сообщества закры-
тые. И я в конце концов согласился с тем, что мне действи-
тельно нужно было пройти основательную теоретическую
подготовку, что разумнее было бы заняться полевой антро-
пологической работой в такой сфере, с которой я знаком или
в которой имеется некоторая конкуренция.

Когда наша поездка закончилась, Билл отвез меня на
автобусную станцию в Ногалес, штат Аризона. Оттуда мне
предстояло вернуться в Лос-Анджелес. Пока мы сидели в
зале ожидания, Билл по-отечески поучал меня, напоминая,
что неудачи в антропологической полевой работе неизбеж-
ны, но они являются признаками приближения к цели или
моего созревания как ученого.

И вдруг он наклонился ко мне и движением подбородка
указал на противоположный конец зала.

- Кажется, вон тот старик, который сидит на скамейке
в углу, - это и есть тот человек, о котором я тебе рассказы-
вал, - прошептал он мне на ухо. - Я не совсем уверен,
потому что я видел его перед собой, лицом к лицу, только
один раз.

- Который человек? Что ты мне о нем рассказывал? -

спросил я.

- Когда мы говорили о шаманах и шаманских превра-
щениях, я рассказал тебе, как однажды я встретил облачного

шамана.

- Да-да, я помню, - сказал я. - Это и есть облачный
шаман?

- Нет, - сказал Билл, - но мне кажется, что это това-
рищ или учитель облачного шамана. Я их обоих видел вместе
много раз - правда, издалека и много лет назад.

Я вспомнил, что Билл мельком упоминал, причем не в
связи с облачным шаманом, о существовании некоего таин-
ственного старика, бывшего шамана; этот старый мизант-
роп из индейцев юма одно время был ужасным колдуном.
Об отношениях этого старика с облачным шаманом мой
друг никогда ничего не рассказывал, но, очевидно, это был
настолько важный пункт для Билла, что он был уверен - я
тоже об этом знаю.

Странное беспокойство неожиданно овладело мной и
заставило вскочить со скамьи. Как будто влекомый чужой
волей, я подошел к старику и сразу же начал длинную тираду
о том, как я много знаю о лекарственных растениях и о
шаманизме индейцев равнин и их сибирских предков. Ми-
моходом я упомянул, что наслышан о старике как о шамане.
В заключение я заверил старика, что для него было бы край-
не полезно побеседовать со мной обстоятельно.

- Во всяком случае, - сказал я нетерпеливо, - мы
могли бы обменяться историями. Вы расскажете мне свои, а
я вам - мои.

Все это время старик не поднимал на меня глаз. И тут
вдруг поднял. "Я Хуан Матус", - сказал он, глядя мне прямо
в глаза.

Моя тирада ни в коем случае не должна была прекра-
щаться, но по какой-то непонятной причине я вдруг почув-
ствовал, что мне больше нечего сказать. Хотелось только
назвать свое имя. Но старик поднял руку на уровень моих
губ, как бы заставляя меня молчать.

В этот момент подъехал автобус Старик проворчал, что
это тот автобус, на котором он должен ехать; затем он дру-
желюбно пригласил меня заглянуть как-нибудь к нему, что-
бы мы могли поговорить в непринужденной обстановке и
обменяться историями. Говоря это, он иронично усмехнулся
уголком рта. С невероятной для человека его возраста лов-
костью - ему было, как я прикинул, за восемьдесят - он в
несколько прыжков покрыл пятидесятиярдовое расстояние
между скамьей, где он сидел, и дверью автобуса. Автобус
словно остановился специально для того, чтобы подобрать
этого старика, - как только он запрыгнул, дверь закрылась
и машина тронулась.

Старик уехал, а я вернулся к скамейке, где сидел Билл.
- Что он сказал, что он сказал? - спрашивал он' воз-
бужденно.

- Чтобы я заглянул к нему домой, - ответил я. - И
даже сказал, что мы там сможем поговорить.

- Он пригласил тебя к себе домой? Что же ты ему такого
сказал? - приставал Билл.

Я похвастался Биллу, что во мне погиб торговый агент,
и рассказал, как я пообещал старику поделиться с ним своей
богатой информацией о лекарственных растениях.

Билл явно не поверил ни одному моему слову. Он обви-
нил меня в том, что я что-то утаиваю от него.

- Я знаю, что за люди здесь живут, -заявил он воинс-
твенно, - а этот старик - особенно странный тип. Он не
разговаривает ни с кем, в том числе и с индейцами. С какой
бы стати ему разговаривать с тобой, чужаком? Был бы ты
хоть умный!

Было очевидно, что мой друг рассердился на меня, хотя
я и не мог понять за что. Я не смел попросить у него объяс-
нений. У меня возникло впечатление, что он ревнует меня к
этому старику. Возможно, я добился успеха там, где он в свое
нремя потерпел поражение. Как бы то ни было, мой случай-
ный успех ничего не значил для меня. Если не считать крат-
ких замечаний Билла, я не имел ни малейшего понятия о
том, как трудно было сойтись с этим стариком. Да и ничего
особо примечательного в нашем разговоре я в то время не
обнаружил. И меня удивляло) что Билл так расстраивается
по этом)' поводу.

- А ты знаешь, где он живет? - спросил я его.
- Не имею ни малейшего понятия, - ответил он сухо.
- Местные люди говорили, что он не живет вообще нигде,
просто появляется неожиданно то здесь, то там, но все это,
конечно, чушь собачья. Наверное, живет в какой-нибудь
развалюхе в мексиканском Ногалесе.
- Чем же он такой важный? - спросил я.
Задав этот вопрос, я смог набраться храбрости и доба-
вить:

- По-моему, ты расстроен из-за того, что он разговари-
вал со мной. Почему?

Билл с безразличным видом признал, что он был раздо-
садован, потому что, по его сведениям, даже пытаться заго-
норить с этим человеком было бесполезно.

- Этот старик - редкий грубиян, - добавил Билл. - В
лучшем случае, ты к нему обращаешься, а он на тебя только
смотрит и слова не скажет. А в другой раз и взглядом не
'достоит; просто не обращает на тебя внимания, словно ты
пустое место. Я один-единственный раз попытался загово-
рить с ним, и он меня очень грубо оборвал. Знаешь, что он
мне сказал? "На твоем месте я бы не тратил энергию на
открывание рта. Береги ее. Она тебе нужна". Не был бы он
такой старой галошей, я бы врезал ему по нос)'.

Я заметил, что называть этого человека, "стариком" бы-
ло бы не совсем корректно. На самом деле он не выглядел
таким уж старым, хотя лет ему, безусловно, было много. Он
невероятно подвижен и крепок. Про себя же я подумал, что
Билл оказался бы в жалком положении, если бы вздумал
врезать такому "старику" по носу. Старый индеец был силен.
Можно даже сказать, он внушал страх.

Но этого я вслух не сказал. Билл продолжал разглаголь-
ствовать о том, как ненавистен ему этот гадкий старикашка
и что бы он со старикашкой сделал, если бы тот не был таким
тщедушным.

- Как ты думаешь, кто бы мог мне подсказать его адрес?
- спросил я.

- Возможно, кое-кто в Юме, - ответил он, понемногу
успокаиваясь. - Может быть, те люди, с которыми я тебя
познакомил в начале нашей поездки. Ты ничего не потеря-
ешь, если порасспросишь их. Можешь сказать, что это я тебя
к ним направил.

Итак, мои планы изменились. Вместо того чтобы вер-
нуться в Лос-Анджелес, я отправился в Юму, штат Аризона.
Встретился с людьми, с которыми меня познакомил Билл.
Они не знали, где живет тот старый индеец, но их отзывы о
нем еще больше возбудили мое любопытство. Мне сказали,
что он не из Юмы, а из мексиканского штата Сонора и что в
молодости он был внушающим ужас магом, творил заклина-
ния и налагал чары на людей, но, постарев, превратился в
отшельника-аскета. Хотя он был индейцем яки, одно время
его видели с группой мексиканцев, которые, судя по всему,
хорошо разбирались в колдовстве. Все информаторы Билла
утверждали, что уже много лет никто из той компании в
окрестностях Юмы не появлялся.

Один из информаторов добавил, что этот старик был
сверстником его дедушки. Но дедушка был уже дряхл и при-
кован к постели, а маг с годами, казалось, лишь набирался
сил. Этот же рассказчик порекомендовал мне обратиться к
неким людям в Эрмосильо, столице Соноры, которые могли
знать старика и рассказать мне о нем больше. Перспектива
поездки еще и в Мексику меня не очень-то радовала. Сонора
находилась слишком далеко от сферы моих интересов. Кро-
ме того, я рассудил, что лучше все-таки и впрямь заняться
городской антропологией, и вернулся в Лос-Анджелес. Пе-
ред отъездом в Калифорнию я, правда, прочесал окрестнос-
ти Юмы, повсюду расспрашивая о старике. Но больше никто
не знал о нем ничего.

В автобусе на пути в Лос-Анджелес мной владели сме-
шанные ощущения. С одной стороны, я чувствовал себя
полностью излечившимся от всяких помрачений, связанных
с полевой работой и стариком-индейцем. С другой стороны,
меня мучила странная ностальгия. Такого со мной раньше
никогда не бывало. Новизна ощущения поразила меня до
глубины души. Это была смесь беспокойства и тоски, как
будто мне не хватало чего-то крайне важного. По мере того
как я приближался к Лос-Анджелесу, все, что воздействова-
ло на меня в Юме, постепенно начало уходить на задний
план. Но от этого моя тоска лишь усиливалась.

НАМЕРЕНИЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ

      Я хотел бы, чтобы ты не спеша обдумал каждую подроб-
ность того, что случилось между тобой и теми двумя
людьми, Хорхе Кампосом и Лукасом Коронадо, которые на
самом деле привели тебя ко мне, - сказал дон Хуан. -
Потом расскажи мне все, что вспомнишь.

Его просьба оказалась для меня очень сложной, и все же
мне даже понравилось вспоминать то, что рассказывали эти
двое. Дон Хуан хотел услышать все подробности, и это заста-
вило меня предельно напрягать свою память.

История, которую заставил меня вспомнить дон Хуан,
началась в городке Гуаймас мексиканского штата Сопора. В
Юме, штат Аризона, мне дали имена и адреса тех людей,
которые, как мне сказали, могут пролить свет на загадку
старика, встреченного на автобусной остановке. Но люди,
которых я навестил, не только не знали никакого старого
шамана, но и вообще сомневались, что такой человек сущес-
твует. Впрочем, все они рассказывали множество жутких
историй о шаманах из племени яки и воинственном духе
всех представителей этого племени. Однако они намекнули,
что, возможно, я смогу найти кое-кого, кто укажет мне вер-
ное направление, в Викаме - железнодорожном поселке
между городами Гуаймас и Сьюдад-Обрегон.

- Можете ли вы порекомендовать конкретного челове-
ка? - спросил я.

- Лучше всего будет поговорить с инспектором госу-
дарственного банка, - предположил один из моих собесед-
ников. - В этом банке много инспекторов. Им известно все
о местных индейцах, так как банк является государственным
учреждением, скупающим их урожаи, а каждый индеец яки
- фермер: он владеет участком земли и может считать его
своей собственностью, пока обрабатывает его.

- Вы знакомы с каким-нибудь инспектором? - спро-
сил я.

Все переглянулись и посмотрели на меня с извиняющи-
мися улыбками. Они не знали ни одного инспектора, но
настоятельно советовали мне найти любого из них и расска-
зать ему о своей проблеме.

Мои попытки познакомиться с инспекторами государс-
твенного банка на станции Викам обернулись полной неуда-
чей. Я встретился с тремя из них, но, как только рассказывал,
чего от них хочу, они начинали смотреть на меня с нескры-
ваемой подозрительностью. Они немедленно решали, что я
-шпион янки, подосланный для того, чтобы затеять какие-
то неприятности. Хотя инспекторы не могли точно опреде-
лить, какие именно, но высказывали самые дикие предполо-
жеаия - от политической пропаганды до промышленного
шпионажа. Все вокруг без всяких на то оснований верили,
что в недрах земель племени яки есть залежи меди и янки
пытаются завладеть ими.

После провала всех моих попыток я вернулся в Гуаймас
и остановился в гостинице неподалеку от одного знаменито-
го ресторана, куда ходил трижды в день, Кухня там была
великолепной. Мне она так понравилась, что я остался в
Гуаймас еще на неделю. Фактически, я чуть ли не жил в этом
ресторане и благодаря этому хорошо познакомился с его
владельцем, сеньором Рейесом.

Однажды во время обеда мистер Рейес подвел к моему
столику какого-то человека, которого представил как Хорхе
Кампоса, чистокровного индейца яки и предпринимателя; в
молодости он жил в Аризоне, прекрасно говорил по-анг-
лийски и был американцем больше, чем любой другой аме-
риканец. Мистер Рейес восхвалял его как настоящий образец
того, как упорный труд и настойчивость способны превра-
тить человека в исключительную личность.

Мистер Рейес оставил нас наедине, а Хорхе Кампос при-
сел за столик и немедленно перешел к делу. Он старался
вести себя скромно и отрицал похвалы, только что прозву-
чавшие в его адрес, но было совершенно ясно, что на самом
деле он чрезвычайно польщен словами мистера Рейеса. С
первого взгляда у меня возникло четкое впечатление, что
Хорхе Кампос относится к тем предпринимателям, каких
можно встретить в баре или на оживленном углу главной
улицы - они продают идеи или просто пытаются найти
хитроумный способ избавить людей от их сбережений.

У мистера Кампоса была очень приятная внешность -
около шести футов ростом, стройный, с импозантным
брюшком, выдающим любителя крепких напитков. У него
было очень смуглое лицо с легким налетом бледности. На
нем были дорогие джинсы и лакированные ковбойские бо-
тинки с острыми носками и угловатыми задниками, словно
ему часто приходилось упираться в землю, чтобы остано-
вить пойманного петлей лассо бычка.

Помимо этого, на нем была безупречно выглаженная
серая рубашка из шотландки; из правого кармана выгляды-
вал пластиковый чехол с целым набором ручек. Мне доводи-
лось видеть такие карманные чехлы у конторских служащих,
не желавших испачкать чернилами карманы своих рубашек.
Наряд Кампоса довершали довольно дорогая на вид, отде-
ланная бахромой красновато-коричневая замшевая куртка и
высокая шляпа техасского ковбоя. Его круглое лицо было
бесстрастным. Морщин на нем не было, хотя на вид Кампосу
было уже за пятьдесят. По какой-то неясной причине я ре-
шил, что этот человек опасен.

- Очень приятно познакомиться с вами, мистер Кам-
пос, - сказал я, протягивая ему руку.

- Давай покончим с формальностями, - ответил он,
энергично пожимая мою руку. -Мне нравится держаться с
молодыми людьми на равных, несмотря на разницу в воз-
расте. Зови меня просто Хорхе.

Он на мгновение умолк-без сомнения, для того, чтобы
понаблюдать за моей реакцией. Я не знал, что ответить. Мне
совершенно не хотелось шутить с ним, но в то же время я не
мог воспринимать его всерьез.

- Любопытно, что привело тебя в Гуаймас? - непри-
нужденно продолжал он. - На туриста ты не похож, да и
глубоководная морская рыбалка вряд ли тебя привлекает.

- Я изучаю антропологию, - ответил я, - и пытаюсь
сойтись с местными индейцами, чтобы провести полевые
исследования.

- А я деловой человек, - откликнулся он. - Мой
бизнес заключается в снабжении информацией, в посредни-
честве. У тебя есть потребность, у меня - товар. Но я беру
плату за свои услуги и при этом гарантирую качество. Если
ты останешься недоволен, платить не придется.

- Если ваш бизнес заключается в продаже инфор-
мации, - сказал я,-то я с удовольствием заплачу, какую
бы цену вы ни назначили.

- Ага! - воскликнул он. -Тебе явно нужен проводник
- кое-кто более образованный, чем обычный здешний
индеец яки, кто познакомил бы тебя с окрестностями. Полу-
чил дотацию на исследования у правительства Соединенных
Штатов или у какой-то крупной организации?

- Да, - солгал я. - Дотацию выделил Эзотерический
Фонд Лос-Анджелеса.

Как только я произнес это, в его глазах промелькнул
жадный блеск.

- Ага! - снова воскликнул он. - Это крупная органи-
зация?

- Довольно большая, - подтвердил я.
- Господи! Что, правда? - переспросил он, будто мои
слова были тем объяснением, которое он желал услышать.
- Могу ли я спросить, если, конечно, ты не против, -
насколько велика эта дотация? Сколько они тебе дали?

- Несколько тысяч долларов для предварительных по-
левых изысканий, - опять соврал я, чтобы увидеть, как он
отреагирует.

- Ага! Я люблю откровенных людей, - сказал он, сма-
куя каждое свое слово. - Я думаю, мы с тобой достигнем
взаимопонимания, Я предлагаю тебе услуги в качестве про-
водника и готов послужить тем ключом, что отворит перед
тобой множество тайных дверей племени яки. Как ты мог
заметить по моему внешнему виду, я обладаю определенным

- О да, у вас явно хороший вкус, - подтвердил я.
- Я имею в виду, - продолжал он,-что за небольшое
вознаграждение, которое ты сочтешь вполне разумным, я
приведу тебя к нужным людям - к людям, которым ты
сможешь задать любые вопросы. За незначительную допол-
нительную плату я слово в слово переведу для тебя их ответы
на испанский или английский. Еще я говорю на французс-
ком и немецком, но что-то подсказывает мне, что эти языки
тебя не интересуют.

- Вы правы. Вы совершенно правы, - сказал я. - Эти
языки меня совершенно не интересуют. Сколько же вы хо-
тите в качестве вознаграждения?

Он вынул из внутреннего кармана обтянутый кожей
блокнот, помахал им перед моим носом, нацарапал в нем
какие-то беглые пометки, снова махнул им, закрывая, и
изящным и быстрым движением сунул в карман. Я был
уверен, что он хотел продемонстрировать мне, насколько
ловко и споро управляется с вычислениями.

- Так! Мое вознаграждение! Я возьму с тебя пятьдесят
долларов в день, не считая транспортных расходов и пита-
ния. Это значит, что, когда будешь кушать ты, кушать буду
и я. Что скажешь?

В этот момент он подался ко мне и почти шепотом
сообщил, что нам следует перейти на английский, потому
что он не хочет, чтобы окружающие узнали о характере на-
шей сделки. После этого он начал говорить со мной на ка-
ком-то языке, но это был вовсе не английский. Я совершенно
растерялся и не знал, как мне реагировать. От вида человека,
несущего какую-то тарабарщину с совершенно естествен-
ным выражением лица, я нервно задрожал. Но он вел себя
совершенно спокойно, сопровождая слова оживленными
жестами и указывая то на одно, то на другое, будто объяснял
мне что-то. Мне показалось, что это не был какой-то из
перечисленных им языков; возможно, он говорил на языке
яки. Когда мимо нашего стола проходили люди, я кивал
головой и произносил". "Да, да, конечно". Один раз я сказал:
"Вы не могли бы повторить еще раз?" - это прозвучало так
смешно, что я расхохотался до рези в животе. Он тоже от
души рассмеялся, словно я рассказал невероятную шутку.

Должно быть, он заметил, что я совершенно сбит с тол-
кло так как, прежде чем я успел сказать ему, что ничего не
понимаю, он вновь перешел на испанский.

- Не хотелось бы утомлять тебя своими глупыми наб-
людениями, - сказал он, - но, если я стану твоим провод-
ником, -а мне кажется, я им стану, - нам придется прово-
дить за разговорами долгие часы. Только что я проверял
тебя, пытаясь определить, хороший ли ты собеседник. Раз
мне суждено продолжительное время быть рядом с тобой,
пока ты ведешь машину, я хочу убедиться, что ты умеешь
слушать и поддерживать беседу. Рад сообщить, что ты иску-
сен и в том, и в другом.

Он поднялся, пожал мне руку и ушел. Словно по сигна-
лу, к столику подошел владелец ресторана; он улыбался и
покачивал головой из стороны в сторону, как медвежонок.

- Он замечательный парень, правда? - поинтересовал-
ся мистер Рейес.

Мне не хотелось добавлять что бы то ни было к этому
заявлению, так что мистер Рейес по собственной воле пове-
дал мне, что в данный момент Хорхе Кампос выступает в
роли посредника в одной чрезвычайно деликатной и выгод-
ной сделке. Он добавил, что некие горнодобывающие ком-
пании Соединенных Штатов заинтересованы в разработке
залежей железа и меди в землях индейцев яки и на этом
Хорхе Кампос собирается заработать около пяти миллионов
долларов. Теперь я наверняка знал, что Хорхе Кампос -
мошенник: в земле, которой владели индейцы яки, не было
ни железа, ни меди. Будь там полезные ископаемые, частные
предприятия давным-давно вытеснили бы индейцев с этой
земли и поселили бы где-то в другом месте.

- Он действительно замечательный, - сказал я. - Са-
мый удивительный человек из всех, кого я встречал. Как я
могу снова найти его?

- Не беспокойтесь об этом, - заверил меня мистер
Рейес. - Хорхе уже расспросил меня о вас. Он наблюдал за
вами с того самого момента, когда вы здесь появились. Ду-
маю, сегодня вечером или завтра он сам постучит в вашу
дверь.

Мистер Рейес был прав. Пару часов спустя, когда я при-
лег вздремнуть после обеда, меня разбудили. Я собирался
покинуть Гуаймас ранним вечером и за ночь добраться до
Калифорнии. Разбудил меня Хорхе Кампос. Я объяснил ему,
что уезжаю, но вернусь сюда примерно через месяц.

- Ага! Но ты должен остаться, ведь я согласился стать
твоим проводником, - сказал он.

- Мне очень жаль, но с этим придется подождать. Сей-
час у меня очень мало времени, - ответил я.

Я знал, что Хорхе Кампос -плут, и все же решил расска-
зать ему, что у меня уже есть источник информации, поже-
лавший поработать на меня, и что я познакомился с ним в
Аризоне. Я описал ему старика и сказал, что его зовут Хуан
Матус, а другие люди говорили о нем как о шамане. Хорхе
Кампос широко улыбнулся в ответ. Я спросил, знаком ли он
с этим стариком.

-О да, я его знаю, - весело подтвердил он. - Можно
даже сказать, что мы хорошие приятели. - Не дожидаясь
приглашения, Хорхе Кампос вошел в комнату и присел за
столик возле балкона.
- Он живет где-то рядом? - спросил я.
- Конечно, - уверенно сказал Хорхе.
- Вы можете проводить меня к нему?
- Почему бы и нет, - ответил он. - Мне понадобится
пара дней, чтобы навести кое-какие справки - просто убе-
диться, что сейчас он здесь. Потом мы сможем навестить его.

Я понимал, что он лжет, и все же мне хотелось в это
поверить. Я даже подумал, что мое первоначальное недове-
рие было совершенно необоснованным: в этот миг он, каза-
лось, был вполне искренним.

- Однако, - продолжал он, - я запрошу с тебя плату
за то, что приведу к этому человеку. Мой гонорар составит
двести долларов.

Это сумма превышала все, что было в моем распоря-
жении. Я вежливо отказался и заявил, что у меня нет таких
денег.

- Мне не хотелось бы выглядеть торгашом, - сказал
он, расплываясь в обаятельной улыбке, - но скажи тогда,
сколько ты можешь себе позволить? Учти, что мне придется
потратиться на взятки. Индейцы яки очень замкнуты, но
определенные способы всегда существуют. Любые двери от-
крываются одним золотым ключиком - деньгами.

Несмотря на все мои дурные предчувствия, я был убеж-
ден в том, что Хорхе Кампос вхож не только в мир индейцев
яки, но и в дом того старика, что так меня заинтриговал. Миг
не хотелось торговаться, и я испытал легкий стыд, noло-
жив ему лежащие в моем кармане пятьдесят долларов.

- Я уже собирался уезжать, - сказал я, будто извиня-
ясь, - так что с деньгами у меня туговато. Осталось только
пятьдесят долларов.

Хорхе Кампос вытянул длинные ноги под столом, скрес-
тил руки за головой и сдвинул шляпу на лоб.

- Я возьму эти пятьдесят долларов и твои часы, - без
тени смущения заявил он. - Но за эту плату я отведу теб.ч
только к младшему шаману. Не водится! - предупредил
он, словно я уже начал протестовать. - По этой лестнице
следует подниматься осторожно - с нижней ступеньки д.)
самого этого человека, который, смею тебя заверить, зани-
мает чрезвычайно высокое положение.

- Когда же встретимся с этим младшим шаманом? -
спросил я, протягивая ему деньги и часы.

- Прямо сейчас! - воскликнул он, выпрямился и не-
терпеливо схватил часы и деньги. - Пойдем! Не будем те-
рять ни минуты!

Мы уселись в машину, и он сообщил, что мы направля-
емся в город Потам - один из старинных центров племени
яки на берегу реки Яки. Пока мы ехали, он рассказал, что
познакомит меня с Лукасом Коронадо - человеком, извест-
ным своим колдовским искусством, шаманистскими трапса-
ми и великолепными масками, которые он делает для праз-
дников яки на Великий Пост.

Затем разговор перешел на тему о старике, и слова Хорхе
полностью противоречили всему, что говорили о нем дру-
гие. Хотя его описывали как отшельника и шамана в отстав-
ке, Хорхе Кампос изобразил старика самым выдающимся
целителем и колдуном в этом районе - человеком, слава
которого превратила его в совершенно недосягаемую лич-
ность. Хорхе сделал театральную паузу, а потом нанес свой
последний удар: он сказал, что непринужденный разговор со
стариком - тот вид беседы, к какому стремятся все антро-
пологи, - обойдется мне по меньшей мере в две тысячи
долларов.

Я собирался было возмутиться таким резким скачком
цены, но Хорхе опередил меня:

- За двести долларов я мог бы просто провести тебя к
нему, - сказал он. - Но из них у меня осталось бы не
больше тридцати долларов - все остальное ушло бы на
взятки. Однако продолжительный разговор с ним стоит
намного дороже. Подумай сам: у него куча телохранителей,
людей, что его оберегают. Мне нужно уговорить их и дать
что-то каждому.

- В конце концов, - закончил он, - я могу предста-
вить тебе полный отчет с квитанциями и всем прочим, что
нужно для твоей налоговой декларации. Тогда ты поймешь,
что мои комиссионные за организацию всего дела совершен-
но незначительны.

Я испытал прилив восхищения этим человеком. Он пре-
дусмотрел все, даже квитанции о налогах с дохода. Какое-то
;фемя он молчал, будто подсчитывал свою незначительную
прибыль. Мне тоже нечего было сказать: я сам занялся за-
нялся подсчетами, пытаясь придумать способ найти две ты-
сячи долларов, Я даже подумал о том, чтобы действительно
подать просьбу о дотации.

- Вы уверены, что старик захочет говорить со мной? -
спросил я.

- Разумеется, - заверил Хорхе, - Он не только пого-
ьорит с тобой, но и покажет какое-нибудь колдовство, если,
конечно, ты ему заплатишь. И вы сможете договориться о
о том, сколько ты будешь платить за дальнейшие уроки, -
Хорхе Кампос опять ненадолго умолк, пристально глядя мне
к глаза. -Так что, сможешь заплатить две тысячи? - спро-
сил он таким нарочито равнодушным тоном, что я вновь
мгновенно осознал, что он мошенник.

- О да, это вполне приемлемая сумма, - успокаиваю-
ще соврал я.

Он не мог скрыть своего ликования.
- Молодец! Молодец! - одобрительно воскликнул он.
- Вот и договорились!

Я попытался задать ему еще несколько общих вопросов
о старике, но он бесцеремонно прервал меня:

- Спросишь у самого старика. Он будет в твоем полном
распоряжении, - с улыбкой пообещал Хорхе.

Он принялся рассказывать .мне о своей жизни в Соеди-
ненных Штатах и деловой карьере. Поскольку я уже отнес
его к категории жуликов, не знающих ни единого английско-
го слова, он вдруг перешел на английский, что привело меня
в полное замешательство.

- Так вы говорите по-английски! - воскликнул я, даже
не пытаясь скрыть свое изумление.

- Ну разумеется, мой мальчик, - ответил он с техас-
ским акцентом, которому подражал на протяжении всего
нашего разговора. - Я ведь говорил, что хотел испытать
тебя, проверить, насколько ты находчивый. И следует приз-
нать, что ты весьма сообразителен.

Он великолепно говорил на английском и принялся раз-
влекать меня всякими шутками и историями. Мне показа-
лось, что мы добрались до Потама почти мгновенно. Мы
подъехали к дому на окраине города и вышли из машины.
Хорхе шел впереди, громко выкрикивая имя Лукаса Корона-
до.

Откуда-то из глубины дома раздался голос:
- Сюда.

В задней комнате лачуги, прямо на расстеленной на полу
козьей шкуре сидел человек. Держа в руках резец и деревян-
ный молоток, он возился с куском дерева, зажав его голыми
ступнями. Удерживая его на месте ногами, человек управлял
им, словно огромным вращающимся колесом гончара.
Ступни ловко вращали дерево, а руки тем временем обтачи-
вали его резцом. Я никогда в жизни не видел ничего подоб-
ного. Он делал маску, выдалбливая в ней углубления искрив-
ленным резцом. Непринужденность, с какой он удерживал
деревяшку ногами и поворачивал ее, была совершенно заме-
чательной.

Человек был очень худым: вытянутое лицо с резкими
чертами, высокие скулы и темная, почти медного цвета ко-
жа. Кожа на лице и шее была так натянута, что казалось,
вот-вот лопнет. Он носил тонкие обвисшие усы, которые
придавали его угловатому лицу зловещее выражение. У него
был орлиный нос с очень тонкой переносицей и свирепые
черные глаза. Совершенно черные брови выглядели так, буд-
то были нарисованы карандашом, - как и блестящие чер-
ные волосы, зачесанные назад. Мне никогда еще не доводи-
лось видеть такого неприятного лица. При взгляде на него в
голову приходил образ итальянского отравителя эпохи Ме-
дичи. После внимательного изучения лица Лукаса Коронадо
я решил, что самыми подходящими для него будут слова
"свирепый" и "угрюмый".

Я заметил, что ноги у него были такими длинными, что,
хотя он сидел на полу и сжимал ногами кусок дерева, колени
доходили до самых плеч. Когда мы подошли ближе, он прер-
вал работу и поднялся. Лукас был худым как вешалка и еще
выше ростом, чем Хорхе Кампос. Он тут же надел свои гуа-
рачес - как мне показалось, в знак уважения к нам.

- Входите, входите, - без улыбки сказал он. У меня
возникло странное ощущение, что Лукас Коронадо вообще
не умеет улыбаться. - Что стало причиной такого приятно-
го визита? - спросил он у Хорхе Кампоса.

- Я привел этого молодого человека. Он хочет задать
пару вопросов о твоем искусстве,--покровительственным
тоном сообщил Хорхе Кампос. - Я поклялся, что ты отве-
тишь на его вопросы совершенно правдиво.

- Ну конечно, конечно, - заверил Лукас Коронадо,
окинув меня с ног до головы равнодушным взглядом.

Он перешел на другой язык - я решил, что это язык
племени яки. Лукас и Хорхе погрузились в оживленный раз-
говор, и говорили так довольно долго. При этом оба вели
себя так, словно я вообще не существовал.

- Есть одна проблема, - наконец сказал мне Хорхе
Кампос. - Лукас только что сообщил мне, что сейчас у него
очень напряженное время, так как приближаются праздни-
ки. Поэтому сегодня он не сможет ответить на все твои
вопросы, но обязательно сделает это в другой раз.

- Да, да, конечно, - подтвердил Лукас Коронадо на
испанском. - В другой раз - обязательно. В другой раз.

- Нам придется уйти, - сказал Хорхе Кампос, - но я
непременно приведу тебя к нему позже.

Когда мы уходили, я почувствовал желание высказать
Лукасу Коронадо свое восхищение его изумительным мас-
терством одновременной работы руками и ногами. Он
взглянул на меня так, будто я сумасшедший, а глаза его
расширились от удивления.

- Ты что, никогда не видел, как делают маску? - про-
цедил он сквозь сжатые зубы. - Ты откуда свалился? С
Марса?

Я почувствовал себя идиотом и попытался объяснить,
что для меня этот способ является совершенно новым. Мне
показалось, что сейчас он ударит меня по голове. Хорхе Кам-
пос на английском сказал мне, что своим замечанием я очень
обидел Лукаса Коронадо. Он воспринял мою похвалу как
скрытую попытку посмеяться над его бедностью. Для него
мои слова стали ироничным указанием на то, каким нищим
и беспомощным он стал.

- Все совсем наоборот! - заявил я. - Я считаю, что он
великолепен.

- Не вздумай говорить ему что-то подобное, - резко
возразил Хорхе Кампос. - Эти люди привыкли восприни-
мать и высказывать оскорбления в самой тонкой форме. Он
считает очень странным, что ты пренебрежительно отзыва-
ешься о нем, хотя совсем его не знаешь, и к тому же смеешь-
ся над тем, что он не может позволить себе купить верстак
для работы с деревом.

Я был совершенно растерян. Мне меньше всего хотелось
портить отношения со своим единственным возможным
выходом на старика. Судя по всему, Хорхе Кампос прекрасно
понимал мою досаду.

- Купи у него какую-нибудь маску, -посоветовал он,
Я ответил ему, что денег у меня едва хватит на то, чтобы
заправить машину и купить еду, и что я собираюсь добраться
до Лос-Анджелеса одним махом, без остановок.

- Тогда дай ему свою кожаную куртку, - как нечто
само собой разумеющееся сказал Хорхе, хотя и произнес это
доверительным, значительным тоном. - Иначе ты разоз-
лишь его и тогда запомнишься ему только нанесенным ос-
корблением. Не стоит говорить ему, что его маски хороши.
Просто купи одну.

Когда я сказал Лукасу Коронадо, что хочу обменять свою
кожаную куртку на одну из его масок, он удовлетворенно
ослабился, взял куртку и тут же надел ее. Он пошел к дому,
но, прежде чем войти, сделал какое-то странное круговое
движение, опустился на колени перед чем-то вроде алтаря.
Он двигал руками, словно вытягивал их, а потом потер ладо-
нями края куртки.

Он вошел в дом, вынес оттуда обернутый газетами свер-
ток и передал его мне. Я хотел задать ему несколько вопро-
сов, но он извинился и сказал, что у него много работы,
однако добавил, что если я захочу, то могу вернуться в дру-
гой раз.

На обратном пути в Гуаймас Хорхе Кампос попросил
меня развернуть сверток. Он хотел убедиться, что Лукас Ко-
ронадо не обманул меня. Мне не хотелось проверять, что в
свертке, - я был целиком занят мыслью о том, чтобы вер-
нуться к Лукасу в одиночестве и поговорить с ним. Я пребы-
вал в приподнятом настроении.

-Я должен увидеть, что он тебе дал, -настаивал Хорхе
Кампос. - Пожалуйста, останови машину. Не существует
таких причин или обстоятельств, что позволили бы мне под-
вергать своих клиентов опасности. Ты заплатил мне за опре-
деленные услуги. Этот человек -искусный шаман, и потому
он очень опасен. Так как ты оскорбил его, он мог дать тебе
заколдованный сверток. В этом случае нам придется быстро
закопать его прямо здесь.

Я испытал прилив тошноты и остановил машину. С пре-
дельной осторожностью я вынул сверток, но Хорхе Кампос
выхватил его из моих рук и развернул. В нем лежали три
великолепные традиционные маски племени яки. Хорхе
Кампос обыденным, ничуть не заинтересованным тоном за-
метил, что было бы вполне естественно, если бы я подарил
ему одну из них. Я рассудил, что мне следует поддерживать с
ним хорошие отношения, пока он не отвел меня к старику, и
потому с готовностью вручил ему одну маску.

- Если ты позволишь мне выбрать, я бы предпочел вот
эту, - показал он.

Я позволил. Маски ничего для меня не значили, ведь моя
цель заключалась в другом. Я бы отдал ему и две оставшиеся,
но мне хотелось показать их своим друзьям-антропологам.

- В этих масках нет ничего необычного, - объявил
Хорхе Кампос. - Такие можно купить в любой лавке в
городе. Они продаются для туристов.

Я видел маски племени яки в городских магазинах. По
сравнению с этими они были грубыми поделками. К тому
же, Хорхе Кампос действительно выбрал самую лучшую.

Я оставил его в городе и направился в Лос-Анджелес.
Прежде чем попрощаться, он напомнил мне, что я факти-
чески уже должен ему две тысячи долларов, так как он соби-
рается немедленно начать раздавать взятки и готовить мою
встречу с той большой шишкой.

- Так что, ты точно сможешь привезти две тысячи в
следующий раз, когда приедешь? - нагло спросил он.

Его вопрос поставил меня в ужасное положение. Я был
уверен, что он потеряет интерес ко мне, как только я честно
признаюсь ему, что сомневаюсь в этом. И я был убежден,
что, несмотря на его очевидную жадность, он все же сможет
стать моим проводником.

- Я изо всех сил постараюсь найти деньги, -уклончиво
ответил я.

- Тебе нужно сделать кое-что большее, - резко, почти
зло возразил он. - Я собираюсь тратить собственные день-
ги, устраиваю эту встречу и должен получить от тебя какие-
нибудь гарантии. Мне известно, что ты очень серьезный
молодой человек. Сколько стоит твоя машина? Может быть,
тебе уже выдали уведомление об увольнении?

Я сказал ему, сколько стоит моя машина, и отверг пред-
положение об увольнении, но он удовлетворился лишь пос-
ле того, как я дал ему слово, что в следующий раз привезу с
собой всю сумму наличными.

Пять месяцев спустя я вернулся в Гуаймас, чтобы пови-
даться с Хорхе Кампосом. В то время две тысячи были зна-
чительной суммой, особенно для студента. Я решил, что,
если он согласится на выплаты по частям, я с удовольствием
уплачу ему ту сумму, о какой мы договорились.

Я не смог найти Хорхе Кампоса. Я обращался к владель-
цу ресторана, но он был озадачен отсутствием Хорхе не
меньше меня.

- Он просто исчез, - сказал мистер Рейес. - Я думаю,
вернулся в Аризону или в Техас, туда, где у него дела.

Я воспользовался этим случаем и в одиночестве отпра-
вился к Лукасу Коронадо. Но, подъехав к его дому около
полудня, я не застал и его. Я обращался с вопросами о том,
где он может быть, к его соседям, но те воинственно рассмат-
ривали меня и не удостоили даже словом. Я уехал, но вновь
вернулся к его дому к вечеру, впрочем, без особых надежд.
На самом деле я уже собирался домой, в Лос-Анджелес. К
моему удивлению, Лукас Коронадо не только оказался дома,
но и вел себя очень дружелюбно. Он откровенно одобрил то,
что я приехал без "этой занозы в заднице" Хорхе Кампоса и
пожаловался, что Хорхе Кампос, которого он называл из-
менником племени яки, получает удовольствие, когда ис-
пользует своих соплеменников.

Я вручил Лукасу Коронадо подарки, привезенные специ-
ально для него, и купил у него три маски, посох с изысканной
резьбой и пару постукивающих краг, сделанных из коконов
каких-то пустынных насекомых, - индейцы яки использу-
ют эти краги в своих традиционных танцах. Затем я пригла-
сил его поужинать в Гуаймас.

Я виделся с ним ежедневно в течение тех пяти дней, что
провел в этом районе, и он обеспечил меня нескончаемым
потоком информации о племени яки, их истории и общест-
венной организации, а также о значении и характере их праз-
дников. Эти полевые исследования доставляли мне такое
удовольствие, что мне даже не хотелось спрашивать, извест-
но ли ему что-то о старом шамане. Преодолевая эту неохоту,
я вое же спросил Лукаса Коронадо, знаком ли он с тем стари-
ком, который, по уверениям Хорхе Кампоса, был выдаю-
щимся шаманом. Казалось, мой вопрос поставил Лукаса в
тупик. Он заверил меня, что, насколько ему известно, в этой
части страны никогда не существовало подобного человека,
а Хорхе Кампос - просто мошенник, пытавшийся выма-
нить у меня деньги.

То, что Лукас Коронадо отрицает существование этого
старика, стало для меня неожиданным и жестоким ударом.
В этот миг я с полной очевидностью понял, что полевые
изыскания меня ничуть не заботят. Единственным, что меня
волновало, были поиски этого старика. Я понял, что встреча
со старым шаманом действительно была неким переломным
моментом, никак не связанным с моими желаниями, стрем-
лениями и даже соображениями как антрополога.

Теперь мне еще сильнее хотелось узнать, кем, черт возь-
ми, был тот старик. Совершенно не владея собой, я начал
громко вопить от досады и топать ногами по полу. Лукас
Коронадо был совершенно изумлен моим поведением. Он
удивленно уставился на меня, а затем рассмеялся. Я не имел
никакого представления о том, над чем он смеется, и изви-
нился за свою вспышку гнева и огорчения, хотя не мог
объяснить ему причины своей подавленности. Судя по все-
му, Лукас Коронадо понял мое затруднительное положение.
- В этих местах такое случается, - сказал он.
Я не понимал, что он имеет в виду, но не хотел просить
объяснений. Я был смертельно напуган той легкостью, с
какой он отнесся к этому оскорблению. Характерной чертой
индейцев яки является их обидчивость. Кажется, что они
всегда так и выискивают обиду, которая оказалась настолько
тонкой, что ее не заметили.

- В окрестных горах обитают магические существа, -
продолжал он, - и они способны влиять на людей. Они
заставляют людей сходить с ума. Под их влиянием люди
начинают шуметь и нести всякую чушь, но, когда наконец
утихают от истощения, никак не могут взять в толк, почему
они вели себя так.

- Думаете, со мной произошло что-то подобное? -
спросил я.

- Наверняка, - с полной убежденностью ответил
он. - Я уже подозревал в тебе предрасположенность схо-
дить с ума по пустячному поводу, но ты всегда был сдержан.
Сегодня ты не был сдержан. Ты разъярился из-за чепухи.

- Это не чепуха, - возразил я. - До сих пор я не
понимал этого, но основной побудительной причиной всех
моих поисков был этот старик.

Лукас Коронадо помолчал, словно погрузился в глубо-
кие раздумья, а затем принялся ходить взад-вперед.

- Может быть, вы знаете похожего старика не из этих
мест? - спросил я.

Он не понял моего вопроса. Мне пришлось объяснить,
что, возможно, тот старый индеец похож на Хорхе Кампоса
- то есть это индеец яки, который не живет на землях своего
племени. Лукас Коронадо объяснил, что фамилия Матус
вполне обычна для этих мест, но он не знает ни одного
Матуса по имени Хуан. Затем его будто осенило, и он заявил,
что, раз этот человек стар, у него может быть и другое имя и
что он мог представиться вымышленным, а не настоящим
именем.

- Единственный известный мне старик - отец Игна-
сио Флореса, - продолжал он. - Он время от времени
навещает сына, но приезжает из Мехико. Подумать только,
он - отец Игнасио, но ведь он не такой старый. И все же он
старый, потому что Игнасио старый. Хотя его отец выглядит
моложе.

Он от всей души рассмеялся. Очевидно, он никогда
раньше не задумывался о моложавом виде того старика.
Лукас продолжал качать головой, словно не веря в свое отк-
рытие. Я, напротив, испытал новый прилив надежды.

- Это он! - завопил я, сам не понимая, почему так
уверен в этом.

Лукас Коронадо не знал, где именно живет Игнасио Фло-
рес, но оказался настолько любезен, что поехал вместе со
мной в ближайший городок племени яки и все выяснил.

Игнасио Флорес оказался крупным и дородным мужчи-
ной, возраст которого давно перевалил за шестьдесят. Лукас
Коронадо предупредил меня, что в молодости этот здоровяк
был солдатом и до сих пор сохранил повадки военного. У
Игнасио Флореса были огромные усы - в сочетании с его
свирепым взглядом он показался мне настоящим олицетво-
рением жестокого вояки. Кожа у него была смуглая, а воло-
сы, несмотря на возраст, - блестящими и черными. Силь-
ный и резкий голос, казалось, был предназначен только для
того, чтобы отдавать приказы. Я предположил, что он был
кавалеристом - он ходил так, словно на ногах у него по-
прежнему болтались шпоры, и по какой-то странной, непос-
тижимой причине я даже слышал звон шпор, наблюдая за
его шагами.

Лукас Коронадо представил меня и сказал, что я приехал
из Аризоны, чтобы повидаться с его отцом, с которым поз-
накомился в Ногалесе. Казалось, Игнасио Флорес совсем не
удивился.

-О да,- ответил он.-Мой отец много путешествует.
- Без каких-либо дальнейших вступлений он сразу расска-
зал нам, где мы можем найти его отца. Сам он с нами не
пошел - думаю, из вежливости. Он извинился и вошел в
дом строевым шагом, словно участвовал в параде.

Я настроился отправиться к дому старика вместе с Лука-
сом Коронадо, но он вежливо отклонил мое предложение и
попросил отвезти его домой.

- Я надеюсь, ты нашел того, кого искал, и считаю, что
тебе следует пойти к нему одному, - сказал он.

Я был восхищен тем, насколько деликатны эти индейцы
яки, хотя это не мешает им быть такими свирепыми. Мне
рассказывали, что яки - дикари, не испытывающие ни ма-
лейших колебаний при необходимости убивать, однако, что
касается моих личных наблюдений, их самыми примеча-
тельными чертами были вежливость и рассудительность.

Я подъехал к дому отца Игнасио Флореса и действитель-
но нашел там того человека, которого искал.

- Интересно, почему Хорхе Кампос солгал, сказав, что
знаком с тобой? -задумался я в конце своего рассказа.

- Он не лгал тебе, - ответил дон Хуан с уверенностью
человека, который смотрит на поведение таких, как Хорхе
Кампос, сквозь пальцы. - Он даже не пытался представить
в ложном свете самого себя. Он рассматривал тебя как лег-
кую добычу и хотел перехитрить. Впрочем, ему не удалось
осуществить этот план, так как бесконечность оказалась
сильнее. Тебе известно, что он исчез вскоре после того, как
повстречался с тобой, и его никогда больше не видели?

- Во всей этой истории наиболее важной фигурой был
для тебя именно Хорхе Кампос, -продолжал он. - В опре-
деленном отношении он является копией тебя самого. В том,
что произошло между вами, ты можешь увидеть кальку тво-
ей собственной жизни.

- Почему? Я ведь не мошенник! - возразил я.
Он рассмеялся, будто знал нечто, неизвестное мне.
В следующее мгновение, насколько я помню, я оказался
в разгаре внутреннего конфликта. С одной стороны я горячо
и пространно принялся объяснять самому себе подлинные
мотивы своих действий, представлений и ожиданий. С дру-
гой - какая-то странная мысль заставила меня с той же
силой, с какой я оправдывал себя, ясно увидеть, что при
определенном стечении обстоятельств я мог бы стать точно
таким же, как Хорхе Кампос. Вначале я счел эту мысль недо-
пустимой и направил всю свою энергию на то, чтобы опро-
вергнуть ее, но где-то в глубине души мне совсем не хотелось
оправдываться в том, что я могу быть похожим на Хорхе
Кампоса - я знал, что это правда,

Когда я поделился своей проблемой с доном Хуаном, он
так расхохотался, что несколько раз закашлялся.

- На твоем месте, - заметил он, все еще смеясь, -я бы
прислушался к своему внутреннему голосу. Остается понять,
что изменилось бы, окажись ты таким же, как Хорхе Кампос,
то есть мошенником? Он был дешевым мошенником, а ты
более искусный. В этом вся разница между вами,

Так действует пересказ*. Вот почему маги его использу-
ют. Он заставляет тебя понять в себе то, о существовании
чего ты даже не подозревал.
чего ты даже не подозревал.
                                                      Англ. "recowltlng".

Мне захотелось немедленно уйти, но дон Хуан ясно по-
нимал, что я чувствую.

- Не слушай тот поверхностный голос, что заставляет
тебя злиться, - требовательно сказал он. - Вслушайся в
глубинный голос, который будет направлять тебя, начиная с
этого момента, - тот голос, что смеется. Вслушайся в него!
И смейся вместе с ним. Смейся! Смейся!

Его слова подействовали на меня, как гипнотическое
внушение. Против своей воли, я начал смеяться. Мне никог-
да еще не было так весело. Я чувствовал себя свободным,
сбросившим маску.

- Пересказывай самому себе историю Хорхе Кампоса
- снова и снова, - сказал дон Хуан. - Ты найдешь в ней
бесконечное изобилие информации. Каждая подробность -
часть карты. Природа бесконечности заключается в том,
чтобы помещать карты-проекции прямо перед нами, как
только мы пересекаем определенный порог.

Затем он очень долго смотрел на меня: не просто сколь-
зил взглядом, а пристально созерцал меня. Наконец он про-
изнес:

- Хорхе Кампос никак не мог избежать одного - необ-
ходимости свести тебя с тем другим человеком, Лукасом
Коронадо, который значит для тебя не меньше, чем сам
Хорхе Кампос, а, может быть, даже больше.

Пересказывая историю этих двоих, я осознал, что про-
вел с Лукасом Коронадо гораздо больше времени, чем с Хор-
хе Кампосом, и все же наше общение было не таким насы-
щенным, так как перемежалось продолжительными перио-
дами молчания. По своему характеру Лукас Коронадо был
неразговорчивым человеком, и, по какой-то странной при-
чине, когда он умолкал, ему удавалось увлекать меня за со-
бой в то же состояние.

- Лукас Коронадо - обратная сторона твоей карты, -
сказал дон Хуан. - Разве ты не находишь странным, что он
скульптор, как и ты, что он - сверхчувствительный худож-
ник, который, как и ты в свое время, пытался найти покро-
вителя своего искусства? Он искал покровителя так же страс-
тно, как ты искал женщину - ту любительницу искусства,
что могла бы способствовать твоему творчеству.

Я вступил в новую пугающую борьбу с самим собой. На
этот раз в сражение вступили моя полная убежденность в
том, что, хотя я никогда не рассказывал ему об этом периоде
своей жизни, все именно так и было, - и то, что я не могу
найти ни одного объяснения тому, откуда он узнал об этом.
Мне опять захотелось немедленно уйти, но это побуждение
вновь было подавлено исходящим из глубины голосом. Не
пытаясь уговорить самого себя, я от всей души рассмеялся.
Какой-то части меня, пребывающей на глубочайшем уров-
не, было совершенно все равно, откуда дон Хуан знает об
этом. То, в какой деликатной и непринужденной форме он
показал, что ему об этом известно, было совершенно очаро-
вательным зрелищем и никак не влияло на злость и желание
уйти, исходившие из моей поверхностной части.

- Очень хорошо, - сказал дон Хуан, энергично похло-
пывая меня по плечу, - очень хорошо.

В этот миг он казался печальным, словно увидел нечто,
недоступное взору обычного человека.

- Хорхе Кампос и Лукас Коронадо представляют собой
два конца одной оси, - сказал он. - Эта ось - ты сам.
Безжалостный и наглый торгаш, заботящийся только о себе,
- с одной стороны, и сверхчувствительный, измученный,
слабый и уязвимый художник - с другой. Это и могло бы
стать картой твоей жизни, если бы не появление еще одной
возможности: той, что открылась, когда ты пересек порог
бесконечности. Ты искал меня - и ты нашел меня. Так ты
пересек этот порог. Намерение бесконечности приказало мне
найти кого-то вроде тебя. Я нашел тебя - и так я тоже
пересек этот порог.

На этом наш разговор закончился. Дон Хуан погрузился
в один из свойственных ему периодов полного безмолвия.

Он заговорил только в конце дня, когда мы вернулись домой
и присели под рамадой, наслаждаясь прохладой после дол-
гой прогулки.

- В твоем пересказывании того, что произошло между
тобой, Хорхе Кампосом и Лукасом Коронадо, я (надеюсь, ты
тоже) обнаружил один очень тревожный момент, - начал
дон Хуан. - Я считаю, что это - знак. Он указывает на
окончание эпохи; это означает, что ничто уже не может
оставаться прежним. Тебя привели ко мне весьма непроч-
ные связи. Ни одна из них не могла существовать сама по
себе. Именно это я извлек из твоего пересказа.

Я вспомнил, как однажды дон Хуан сообщил мне, что
Лукас Коронадо смертельно болен. Его медленно пожирала
какая-то неизлечимая болезнь.

- Через своего сына Игнасио я передал ему, что он
должен сделать, чтобы выздороветь, - сказал тогда дон Ху-
ан, - но он счел это чушью и даже не захотел выслушать
Игнасио. И в этом виноват не Лукас. Весь род человеческий
ничего не желает слушать. Люди слушают только то, что
хотят услышать.

Я вспомнил, что тогда приставал к дону Хуану с прось-
бами рассказать, что можно передать Лукасу Коронадо, что-
бы помочь ему ослабить физическую боль и душевные стра-
дания. Дон Хуан не только изложил мне, что следует сказать
Лукасу, но и продолжал утверждать, что он может легко
выздороветь. И все же, когда я пришел к Лукасу Коронадо с
советом дона Хуана, тот посмотрел на меня так, будто я
сошел с ума. Затем он начал разыгрывать замечательный -
но, будь я индейцем яки, совершенно оскорбительный -
образ человека, который до смерти устал от всяких непро-
шеных и надоедливых советчиков. Я решил, что на такую
утонченность способен только индеец яки.

- Это мне не поможет, - вызывающе заявил он в
конце, раздраженный отсутствием у меня какой-либо чувс-
твительности. - Да это и неважно. Все мы когда-нибудь
умрем. Но неужели ты осмелился подумать, будто 'л потерял
всякую надежду? Я собираюсь занять денег у государствен-
ного банка. Я возьму их в залог будущего урожая, и тогда мне
хватит денег, чтобы купить кое-что, что непременно меня
вылечит. Это называется "Би-та-ми-нол".
- Что такое "Витаминол"? - спросил я.
- Его рекламировали по радио, - с детским простоду-
шием сообщил он. - Это средство лечит все. Его рекомен-
дуют тем, кому не каждый день доводится есть мясо, рыбу
или птицу. Его рекомендуют таким, как я, у кого душа в теле
едва держится.

В своем стремлении помочь Лукасу я тут же совершил
крупнейшую ошибку, какую только можно допустить в об-
ществе таких чрезмерно чувствительных созданий, как ин-
дейцы яки, - я предложил ему деньги на покупку "Витами-
нола". Признаком того, насколько глубоко я его ранил, стал
его холодный пристальный взгляд. Моя тупость была неп-
ростительной. Лукас Коронадо очень мягко ответил, что сам
в состоянии купить себе "Витаминол".

Я вернулся к дому дона Хуана. Мне хотелось плакать.
Меня подвело мое же рвение.

- Не растрачивай энергию на беспокойство о подобных
вещах, - спокойно посоветовал дон Хуан. - Лукас Корона-
до замкнулся в порочном круге. И ты тоже. Все мы. У него
есть "Витаминол", который, по его мнению, является лекар-
ством от всех болезней и решает все проблемы человека.
Сейчас он не может купить его, но страстно надеется, что
когда-нибудь сможет.

Дон Хуан уставился на меня своим пронзительным
взглядом.

-Я ведь говорил тебе, что действия Лукаса Коронадо -
карта твоей жизни, - сказал он. - Поверь мне, это так.
Лукас Коронадо обратил твое внимание на "Витаминол" и
сделал это так мощно и болезненно, что причинил тебе стра-
дания и заставил разрыдаться.

Дон Хуан замолчал. Это была продолжительная и дейс-
твенная пауза.
_ и не говори мне, что не понимаешь, что я имею в
виду - добавил он. - Так или иначе, у каждого из нас есть
свой "Витаминол".

КЕМ ЖЕ НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛ ДОН ХУАН?

        Та часть моего отчета о встрече с доном Хуаном, которую
он не захотел выслушивать, касалась моих чувств и впе-
чатлений в тот судьбоносный день, когда я вошел в его дом;
она связана с противоречивым столкновением между мои-
ми ожиданиями и реальной ситуацией, а также с ощущени-
ями, возникшими у меня под влиянием самых эстравагант-
ных идей, какие мне только доводилось слышать.
- Это скорее исповедь, чем описание событий, - ска-
зал мне дон Хуан, когда я попытался рассказать ему об этом.
-Ты совершенно ошибаешься, дон Хуан, -начал я, но
остановился.

Что-то такое в том, как он посмотрел на меня, заставило
меня понять, что он прав. Что бы я ни собирался сказать, это
стало бы лишь пустыми словами, болтовней. Однако то, что
произошло во время нашей первой настоящей встречи, име-
ло для меня невероятную важность и являлось событием
первостепенной значимости.

Во время первой встречи с доном Хуаном на автобусной
остановке в Ногалесе, штат Аризона, со мной произошло
нечто необычное, хотя моя озабоченность тем, как лучше
преподнести себя, исказила восприятие этого события. Мне
хотелось произвести впечатление на дона Хуана, и в попыт-
ках добиться этого я сосредоточил все свое внимание на том,
чтобы, так сказать, показать товар лицом. Осознание стран-
ных ощущений, о которых я говорю, начало проявляться
лишь несколько месяцев спустя.

Однажды, без всяких на то оснований, без моего жела-
ния и какого-либо напряжения, я с необычайной ясностью
вспомнил то, что полностью ускользнуло от моего внимания
в момент знакомства с доном Хуаном. Когда дон Хуан восп-
репятствовал моей попытке назвать свое имя, он посмотрел
мне прямо в глаза, и этот взгляд вызвал у меня онемение. Я
мог бы рассказать ему о себе бесконечно больше, я мог бы
часами расхваливать свои знания и достоинства, но его
взгляд словно отключил меня.

В свете этого нового понимания я опять и опять обду-
мывал все, что случилось со мной во время той встречи, и
неизбежно приходил к выводу, что испытал временную ос-
тановку какого-то таинственного потока, поддерживающе-
го мою жизнь, - потока, который никогда прежде не оста-
навливался, по крайней мере так, как это заставил меня ощу-
тить дон Хуан. Когда я пытался описать кому-либо из своих
друзей свои физические ощущения в тот момент, все мое
тело покрывалось странной испариной - как в тот раз, ког-
да дон Хуан смотрел на меня этим особым взглядом. Тогда я
не просто не мог вымолвить ни единого слова - у меня
вообще не возникало никаких мыслей.

В течение определенного времени после этого я часто
размышлял о физическом ощущении этой временной оста-
новки, но не мог найти ей рационального объяснения. Сна-
чала я убеждал себя в том, что дон Хуан, должно быть, загип-
нотизировал меня, но затем память подсказала мне, что он
не отдавал никаких гипнотических приказов и не делал ка-
ких-либо жестов, которые могли бы поглотить все мое вни-
мание. Фактически, он просто взглянул на меня. Этот взгляд
был таким... насыщенным, что мне показалось, будто он
смотрел на меня очень долго. Он овладел моим существом и
вызвал некое смятение, проникшее на глубочайший физи-
ческий уровень.

Когда, наконец, дон Хуан вновь оказался прямо передо
мной, я прежде всего заметил, что он выглядит совсем не
таким, каким я воображал его во время своих поисков. У
меня сложился определенный образ того человека, которого
я встретил на автобусной остановке, и я ежедневно оттачи-
вал его, считая при этом, что вспоминаю о нем все больше
подробностей. В моих мыслях он был старым, хотя очень
сильным и подвижным человеком, и все же в нем была
какая-то хрупкость. Мне казалось, что у него короткие седые
волосы и очень смуглая кожа.

Стоявший передо мной сейчас человек был мускулис-
тым и решительным. Он двигался с проворством, но без
суеты. Шаг его был твердым и в то же время легким. В нем
чувствовалась жизненная сила и воля. Составленный мной
портрет совершенно расходился с реальностью. Волосы ока-
зались доволно длинными и не такими седыми, как я вооб-
ражал; кожа была не такой уж смуглой. Я мог бы поклясться,
что черты его лица походят на птичьи, как это бывает в
старости, однако в этом я тоже ошибся: его лицо было до-
вольно полным, почти круглым. Самой же примечательной
чертой стоящего передо мной человека были его темные
глаза, сияющие особым, пляшущим огнем.

Кое-что в моей прежней оценке его внешности оказа-
лось полностью упущено: у него было телосложение атлета:
широкие плечи, плоский живот, ноги твердо стоят на земле.
Не было ни слабости в коленях, ни дрожания рук, хотя я
воображал, что при первой встрече мне удалось заметить
легкий трепет головы и ладоней, словно он нервничал и
пошатывался. Кроме того, я представлял, что его рост сос-
тавляет пять футов шесть дюймов - это оказалось дюйма на
три меньше реального.

Казалось, дон Хуан совсем не удивился, увидев меня. Я
хотел рассказать ему, как трудно мне было его найти. Я
надеялся, что он поблагодарит меня за эти титанические
усилия, но он просто насмешливо улыбнулся.

- Важны не твои усилия, - сказал он. - Важно то, что
ты нашел мой дом. Присаживайся, присаживайся. - Он
указал на один из деревянных ящиков под рамадой и похло-
пал меня по спине, но это не было дружеским похлопывани-
ем.

Я ощутил это как шлепок-по спине, хотя на самом деле
дон Хуан даже не притронулся ко мне. Этот кажущийся
шлепок вызвал у меня странное неустойчивое ощущение,
проявившееся очень явно, но исчезнувшее, прежде чем я
смог понять, что произошло. После этого меня охватило
необычайное спокойствие. Я чувствовал себя очень непри-
нужденно. Разум был кристально чист. У меня не было ни
ожиданий, ни желаний. Привычная нервозность и потли-
вость рук - спутники всей моей жизни, - внезапно исчез-
ли.

-Теперь ты поймешь все, что я собираюсь сказать тебе,
- сказал дон Хуан, глядя мне в глаза так, как делал это на
автобусной остановке.

В обычном состоянии я счел бы такое заявление ничего
не значащим, почти риторическим, но, когда он произнес
эти слова, я был готов непрерывно и совершенно искренне
заверять его, что действительно пойму все, что он скажет. Он
вновь с невероятной энергией посмотрел мне в глаза.

- я - Хуан Матус, - сказал он, усаживаясь лицом ко
мне на другой ящик в нескольких футах от меня. - Это мое
имя, и я произношу его, потому что с его помощью я уста-
навливаю тот мост, по которому ты сможешь перейти ко
мне.

Прежде чем продолжить, он какое-то мгновение всмат-
ривался в меня.

- Я - маг, - сказал он. - Я отношусь к линии магов,
существующей уже двадцать семь поколений. Я - нагваль
своего поколения.

Он объяснил мне, что таких, как он, предводителей
партии магов называют "нагвалями"; это общее понятие,
применимое к любому магу, обладающему определенными
особенностями энергетической структуры, отличающими
его от других магов любого поколения. Это не означает ни
превосходства, ни неполноценности - отличие сводится к
способности нести ответственность.

- Только нагваль, - сказал он, - обладает энергети-
ческой способностью нести ответственность за судьбу своих
групп*. Каждая его группа знает и принимает это. Нагвалем
может быть и мужчина, и женщина. Во времена тех магов,
которые были основателями моей линии, нагвалями, как
правило, были женщины. Их естественный прагматизм -
правило, были женщины. Их естественный прагматизм -
 Здесь - "cohorts". В предыдущих книгах К. Кастанеды использовалось слово
 "party". - Прим. ред.

результат того, что они женщины, - завел мою линию в
ловушку практичности, из которой она едва выскользнула.
Затем верх взяли мужчины, и они завели мою линию в ло-
вушку слабоумия, из которой мы выбираемся сейчас.

- Со времен нагваля Лухана, который жил около двух-
сот лет назад, - продолжал он, - возникла объединенная
связь усилий мужчин и женщин. Нагваль-мужчина прино-
сит трезвость, а нагваль-женщина - новшества.

В этот момент я хотел спросить его, существует ли в его
жизни нагваль-женщина, но глубина сосредоточенности по-
мешала мне сформулировать этот вопрос. Дон Хуан сам вы-
разил его словами.

- Есть ли в моей жизни нагваль-женщина? - спросил
он,-Нет, ни одной. Я-одинокий маг, хотя у меня есть моя
группа. В данный момент все они далеко отсюда.

В моем разуме с неудержимой силой всплыла одна
мысль. В этот миг я вспомнил, как некоторые люди в Юме
говорили, что видели дона Хуана с группой мексиканцев,
которые выглядели весьма искушенными в магических
действиях,

- Быть магом, - продолжал дон Хуан, - не означает
заниматься колдовством, воздействовать на людей или на-
сылать на них демонов. Это означает достижение того уров-
ня осознания, который делает доступным непостижимое.
Понятие "магия" не вполне точно отражает то, чем занима-
ются маги, - как, впрочем, и понятие "шаманизм". Дейс-
твия магов связаны исключительно с миром абстрактного,
безличного. Маги сражаются за достижение цели, не имею-
безличного. Маги сражаются за достижение цели, не имею-
 В предыдущих девяти книгах Кастанеды ни разу не встречались слова "шаман"
 и "шаманизм".

щей ничего общего с желаниями обычного человека. Маг
стремится достичь бесконечности, и при этом быть в полном
осознании.

Дон Хуан отметил, что задача магов заключается в том,
чтобы столкнуться лицом к лицу с бесконечностью, и что
они ежедневно погружаются в нее, как рыбак отправляется
в море. Эта задача настолько трудна, что воины должны
объявить свои имена, прежде чем рискнут проникнуть в
бесконечность. Он напомнил мне, что в Ногалесе он объяв-
лял свое имя перед каждой своей фразой. Так он утверждал
свою индивидуальность перед лицом бесконечности.

Я понимал его слова с невероятной ясностью. Мне не
нужно было просить у него разъяснений. Такая острота мо-
его мышления должна была ошеломить меня, но этого не
происходило. Я знал, что мой разум всегда был таким крис-
тально чистым и просто разыгрывал тупицу ради кого-то
другого.

- Хотя ты сам не догадывался об этом, - продолжил
дон Хуан, - я отправил тебя в традиционный поиск. Ты -
тот человек, которого я искал. Мои поиски закончились,
когда я нашел тебя, а твои - теперь, когда ты нашел меня.

Дон Хуан объяснил мне, что, как нагваль своего поколе-
ния, он искал человека, обладающего особой энергетической
структурой и способного обеспечить продолжение его
линии. Он сказал, что в определенный момент каждый наг-
валь всех двадцати семи поколений приступал к самому
серьезному испытанию для его нервов - к поискам преем-
ника.

Глядя мне прямо в глаза, он заявил, что человеческие
существа становятся магами благодаря способности непос-
редственно воспринимать текущую во Вселенной энергию и
что когда маги смотрят так на человека, они видят светя-
щийся шар, светящуюся фигуру в форме яйца. Он утверж-
дал, что человеческие существа не просто способны непос-
редственно видеть текущую во Вселенной энергию - на
самом деле они всегда видят ее, но умышленно не осознают
это видение.

Вслед за этим он описал самое важное для магов отличие
- разницу между общим состоянием сознания и особым
состоянием преднамеренного осознавания чего-либо. Он
сказал, что все люди обладают общим осознанием, которое
позволяет им непосредственно видеть энергию, но маги яв-
ляются единственными человеческими существами, способ-
ными по собственной воле осознавать это непосредственное
видение энергии. Затем он определил осознание как энергию,
а энергию - как непрерывный поток, светящиеся колеба-
ния, которые никогда не пребывают в покое и неизменно
двигаются по собственной воле. Он утверждал, что при ви-
дении человеческого существа оно воспринимается как скоп-
ление энергетических полей, удерживаемых вместе самой
загадочной силой во Вселенной - это связующая, склеива-
ющая, вибрирующая сила, делающая энергетические поля
единой структурой. Затем он объяснил, что нагвадь является
особым магом каждого поколения, которого другие маги
видят не как один светящийся шар, а как две сливающиеся
сферы светимости, расположенные одна над другой.

- Такое свойство удвоенности, - продолжал он, -
позволяет нагвалю совершать действия, достаточно затруд-
нительные для обычного мага. К примеру, нагваль является
знатоком той силы, что делает нас единой структурой. Наг-
валь способен на мгновение остановиться, на какую-то долю
секунды полностью перенести свое внимание на эту силу и
заставить другого человека онеметь. Я сделал это с тобой на
автобусной остановке, потому что хотел, чтобы ты прорвал
свою плотину "я, я, я, я, я...". Я хотел, чтобы ты нашел меня
и прервал эту чушь.

- Маги моей линии придерживались того мнения, -
продолжал дон Хуан, - что присутствия удвоенного сущес-
тва, нагваля, вполне достаточно, чтобы прояснить для нас
все. Однако странность заключается в том, что присутствие
нагваля проясняет трудности весьма замаскированным об-
разом. Со мной это случилось, когда я встретился с нагвалем
Хулианом, своим учителем. Его присутствие долгие годы
приводило меня в замешательство, потому что каждый раз,
оказываясь рядом с ним, я мыслил совершенно ясно, но, как
только он уходил, я становился таким же идиотом, как всег-
да.

- Я был удостоен одной редкостной привилегии, -
сказал дон Хуан. - На самом деле, я имел дело с двумя
нагвалями. По просьбе нагваля Элиаса, учителя нагваля Ху-
лиана, я в течение шести лет жил рядом с ним. Можно ска-
зать, что именно нагваль Элиас вырастил меня. Это была
редкая привилегия. Я мог со стороны увидеть, чем в действи-
тельности является нагваль. Нагваль Элиас и нагваль Хулиан
обладали совершенно различными характерами. Нагваль
Элиас был более спокойным, погруженным во тьму своего 1
безмолвия. Нагваль Хулиан был хвастливым любителем по- 1
говорить. Казалось, он живет лишь для того, чтобы поко- '
рять женщин. Женщин в его жизни было больше, чем мож- '
но себе представить. И все же оба нагваля были поразитель- ,'
но похожи друг на друга, так как у обоих не было ничего
внутри. Они были пусты. Нагваль Элиас представлял собой ,
набор удивительных, притягательных рассказов о неведо-
мых местах. Нагваль Хулиан был набором историй, которые
расшевелили бы любого и заставили бы его корчиться от
смеха. Но когда бы я ни попытался выявить в них человека,
реального человека - выявить его так, как я мог бы указать
на человека в своем отце, во всех остальных, кого я знал, -
я не мог обнаружить ничего. Вместо реального человека в
них была только пачка историй о неизвестных людях. У
обоих этих нагвалей были свои склонности, однако конеч-
ный результат всегда оказывался одним и тем же: пустота, -
пустота, в которой отражался не мир, а бесконечность.

Дон Хуан принялся объяснять, что, начиная с того мо-
мента, когда человек пересекает особый порог бесконечнос-
ти - по собственной воле или непреднамеренно, как это
случилось со мной, - все, что происходит с ним, уже не
относится исключительно к его собственному миру, но свя-
зано с царством бесконечности.

- Встретившись в Аризоне, мы оба пересекли особый
порог, - продолжил он. - Этот порог отмечался не одним
из нас, а самой бесконечностью. Бесконечность -это все, что
нас окружает. - Он произнес это и широко развел руки,
словно охватывая все вокруг. - Маги моей линии называют
это бесконечностью, духом, темным морем осознания и гово-
рят, что это нечто, что существует где-то там и управляет
нашими жизнями.

Я совершенно точно понимал все, что он говорил, но
одновременно никак не мог взять в толк, что за чертовщину
он несет. Я спросил, было ли пересечение порога случайным
событием, вызванным непредсказуемыми обстоятельства-
ми, волей случая. Он ответил, что и его, и мои шаги направ-
лялись бесконечностью, а те обстоятельства, которые каза-
лись случайными, на самом деле подчинялись активной
стороне бесконечности. Он назвал ее намерением.

- То, что свело нас вместе, - продолжил он, - было
намерением бесконечности. Невозможно объяснить, что та-
кое намерение бесконечности, и все же оно здесь, такое же
осязаемое, как ты и я. Маги говорят, что это дрожание возду-
ха. Преимущество магов заключается в том, что им известно
о существовании дрожания воздуха и они уступают ему без
каких-либо колебаний. Для магов оно является чем-то не
допускающим ни обдумывания, ни удивления, ни предполо-
жений. Они знают, что у них есть единственная возмож-
ность - слиться с намерением бесконечности. И они просто
делают это.

Ничто не могло быть для меня более ясным, чем эти
слова. Что касалось меня самого, то истинность его слов
была совершенно не требующей доказательств, и мне просто
в голову не приходило размышлять о том, как такие бес-
смысленные утверждения могут звучать настолько рацио-
нально. Я понимал, что все, сказанное доном Хуаном, - не
просто банальные истины; я мог подтвердить это самим
своим существом. Я знал все то, о чем он говорил. У меня
возникло ощущение, что я уже переживал каждую подроб-
ность того, что он описывал.

На этом все закончилось. Казалось, что-то во мне об-
мякло. Именно в этот миг мне в голову пришла мысль о том,
что я теряю рассудок. Я был ослеплен этими дикими заявле-
ниями и потерял какое-либо чувство объективности. Из-за
этого я в спешке покинул дом дона Хуана, до глубины души
испуганный неким незримым врагом. Дон Хуан проводил
меня до машины. Он прекрасно понимал, что со мной тво-
рится.

- Не волнуйся, - сказал он, опуская руку мне на плечо.
- Ты не сходишь с ума. То, что ты чувствовал, - просто
легкий толчок бесконечности.

Со временем я смог найти подтверждения того, что дон
Хуан рассказывал о своих учителях. Сам дон Хуан Матус был
именно таким, какими он описывал их обоих. Я могу позво-
лить себе утверждать даже нечто большее: он был каким-то
невероятным слиянием их обоих - чрезвычайно спокой-
ным и погруженным в себя, но, с другой стороны, очень
открытым и веселым. Самым точным из прозвучавших в тот
день описаний того, что представляет собой нагваль, были
его утверждения, что нагваль пуст и эта пустота отражает не
мир, а бесконечность.

В отношении дона Хуана Матуса нельзя придумать
более справедливых слов. Его пустота отражала бесконеч-
ность. Я никогда не видел его неистовым 'л не слышал от
него каких-либо утверждений в отношении самого себя. 3
нем не было ни малейшей склонности обижаться или сожа-
леть о чем-либо. Его пустота была пустотой воина-странни-
ка, доведенной до такого уровня, что он ничто не считал
само собой разумеющимся. Это был воин-странник, кото-
рый ничто не недооценивает и не переоценивает. Это был
спокойный, дисциплинированный боец, обладающий нас-
только идеальным изяществом, что ни один человек, как бы
внимательно он ни приглядывался, не смог бы обнаружить
тот шов, где сходились воедино все запутанные черты дона
Хуана.

                                                               Часть вторая

КОНЕЦ ЭПОХИ

ЗАБОТЫ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ

     Я приехал в Сонору, чтобы повидать дона Хуана. Я должен
был обсудить с ним самое серьезное событие моей жиз-
ни*. Добравшись до его дома, я едва поздоровался, уселся и
приготовился излить свое беспокойство.
приготовился излить свое беспокойство.
 В оригинале - "моего дня", но это явная опечатка: см. дальше по тексту.
 -Прим. перев.

- Спокойней, спокойней, - сказал дон Хуан. - Не
из-за чего так волноваться.

- Что со мной происходит, дон Хуан? - спросил я.
Вопрос был риторический, но дон Хуан ответил.
- Это действие бесконечности, - сказал он. - В тот
день, когда ты встретил меня, что-то произошло с твоим
способом восприятия. Твое ощущение нервозности - след- '
ствие подспудного осознания того, что твое время истекло.
Ты уже знаешь это, но еще не осознаешь. Ты ощущаешь
нехватку времени, и от этого ты нетерпелив. Я это знаю, ибо
это происходило когда-то и со мной, и со всеми магами моей

линии. В определенное время приходила к концу целая эпоха
в моей жизни, и в их жизнях тоже. Теперь твоя очередь.
Просто твое время истекло.

Затем он потребовал полного отчета обо всем, что со
мной произошло. Он сказал, что это должен быть полный
отчет, не упускающий ни малейших подробностей. Беглое
описание его не устраивало. Он хотел, чтобы я огласил пол-
ный список того, что меня беспокоило.

- Давай поговорим об этом, как говорят в твоем мире,
"официально", - сказал он. - Давай войдем в сферу фор-
мального разговора.

Дон Хуан объяснил, что шаманы древней Мексики вы-
работали идею формального разговора в отличие от нефор-
мального, и оба вида разговора использовали как средство
обучения и воспитания учеников. Формальные разговоры бы-
ли периодическими обобщениями всего, чему шаманы обу-
чали своих учеников, и всего, что они говорили им. Нефор-
мальные разговоры были ежедневными собеседованиями, в
ходе которых подробно обсуждались конкретные вопросы
без привязки к чему-то другому.

- Маги ничего не держат при себе, - продолжал дон
Хуан. - Маневр магов заключается в том, чтобы таким об-
разом делать себя пустыми. Это ведет их к сдаче крепости
своего "я".

Я начал свой рассказ дону Хуану с объяснения того, что
обстоятельства моей жизни никогда не позволяли мне зани-
маться интроспекцией, то есть вглядываться внутрь себя.
Сколько себя помню, моя повседневная жизнь всегда была
до краев полна прагматических проблем, которые требовали
немедленного решения. Помню, мой любимый дядюшка
рассказал мне, как ему было не по себе, когда он выяснил, что
я никогда не получал подарков на Рождество или день рож-
дения. Я стал жить в семье моего отца незадолго до того, как
дядя завел этот разговор. Он посочувствовал мне и даже
извинился за такую несправедливость по отношению
мне, хотя он-то здесь был совершенно ни при чем.

"Это ужасно, мой мальчик, - сказал он, содрогаясь
избытка чувств. - Знай, что я буду на сто процентов
твоей стороне, когда наступит момент воздаяния за все оби-
ды".

Он настаивал, чтобы я все простил тем людям, которые
плохо обращаются со мной. У меня сложилось впечатление,
что дядя хотел настроить меня против отца. Он затронул эту
тему специально, чтобы я обвинил отца в бездушности и
невнимательности. Но он не заметил, что я вовсе не чувство-
вал себя обиженным. Чтобы сделать то, чего он хотел от
меня, я должен был быть интроспективным и чувствовать
направленные на меня психологические шипы. Я пообещал
дяде, что подумаю обо всем этом, но как-нибудь потом,
потому что в тот самый момент моя подружка, ожидавша
меня в гостиной, подавала мне отчаянные знаки, чтобы я
поторопился.

Мне так никогда и не пришлось подумать об этом, но
дядя, должно быть, поговорил с отцом, потому что вскоре я
получил от того подарок - аккуратный сверток, перевязан-
ный лентами и с вложенной по д ленту маленькой карточкой,
на которой было написано одно слово: "Извини". Сгорая с
любопытства, я снял обертку. В коробке была замечательная
игрушка - заводной пароходик с трубой, который можно
запускать в ванне во время купания. Отец совершенно упус-
тил из виду, что мне исполнилось пятнадцать лет и я был уже
во всех отношениях мужчиной,

Поскольку, даже став взрослым, я все еще был неспосо-
бен к серьезной интроспекции, однажды меня застигло врас-
плох странное болезненное эмоциональное возбуждение,
которое со временем усиливалось. Я пытался не обращать на
это чувство внимания, относя его к естественным телесным
и умственным процессам, которые начинаются периодичес-
ки, без какой-либо видимой причины. Возможно, они
имеют биохимическую природу. Лучше было об этом не
думать. Но возбуждение усиливалось и заставляло меня
предположить, что в моей жизни наступило время резких
перемен. Что-то во мне требовало перестройки всего моего
жизненного уклада. Это стремление к полной перестройке
было мне уже знакомо. В прошлом ко мне уже приходило
это чувство, но уже очень долгое время оно дремало где-то
внутри.

Я был фанатиком антропологии, и эта преданность была
так сильна, что отказ от карьеры антрополога никогда не
входил в мои планы радикальных перемен. Вот и теперь мне
не могло прийти в голову совсем бросить университет. Но я
подумал, что хорошо было бы сменить университет и пое-
хать куда-нибудь в другое место, подальше от Лос-Анджеле-
са,

Прежде чем решиться на перемены такого масштаба, я
решил сделать, так сказать, пробную попытку. Я записался
на все лето на университетские курсы в другом городе. Са-
мым важным для меня был курс антропологии, который
читал один выдающийся специалист по индейцам региона, в
который входили Анды. Я считал, что если я сосредоточусь
на теме, которая меня эмоционально привлекает, то смогу
серьезнее заниматься полевой работой, когда придет время.
Кроме того, я полагал, что мое знание Южной Америки
поможет мне быть принятым в любом тамошнем индейс-
ком сообществе.

Записавшись на курсы, я одновременно получил работу.
Мне предстояло быть ассистентом-исследователем при пси-
хиатре, старшем брате одного из моих друзей. Он хотел про-
вести анализ кассет с записями опросов молодых мужчин и
женщин, у которых были проблемы, связанные с учебной
перегрузкой, неудовлетворенными ожиданиями, непонима-
нием в семье, любовными неудачами и т. п. По истечении
пятилетнего срока хранения такие кассеты подлежат унич-
тожению, но перед этим каждой записи присваивается слу-
чайный номер, а затем психиатр и его ассистент, пользуж
таблицей случайных чисел, прослушивают отдельные запи-
си и выбирают интересные фрагменты, которые можно ана-
лизировать.

В первый день занятий в новом университете профессора
антропологии рассказывая о своих академических заслугах,
он поразил студентов масштабом своих знаний и количест-
вом публикаций. Это был высокий, стройный мужчина лет
сорока пяти, с живыми голубыми глазами. Глаза поразили
меня в его внешности больше всего: за толстыми стеклами
очков они выглядели огромными. Когда профессор повора-
чивал голову, казалось, что его глаза вращаются во взаимно
противоположных направлениях. Я знал, что такое невоз-
можно, но этот оптический обман производил неприятной
ощущение. Для антрополога профессор был очень хорошо
одет. (В те времена антропологи славились своей невнима-
тельностью к одежде. Профессоров археологии студенты,
например, высмеивали как людей, с головой погрузившихся
в радиоуглеродную датировку, но забывших о необходимоc-
ти хотя бы иногда погружаться в ванну.

Так или иначе, в этом профессоре интереснее всего была
не его внешность, не его эрудиция, но его манера говорить.
Он произносил каждое слово очень четко, а некоторые слова
выделял, растягивая. Иногда, увлекаясь, он придавал своей
речи совсем уж странные интонации. Некоторые фразы он
произносил как англичанин, а другие - как проповедник-
ривайвелист*.
ривайвелист*.

 Ривайвелизм (англ. Revivalism) - протестантско религиозно-философское
 движение. Характеризуется крайней эмоциональностью и экстатичностью. -
 Прим. перев.

Он понравился мне с самого начала, несмотря на из-
лишнюю помпезность. Его чувство собственной важности
было так огромно, что воспринималось как должное уже
через пять минут после начала лекции. Профессор обруши-
вал на нас шквалы информации, не забывая время от време-
ни похвалить себя. Его власть над аудиторией была потряса-
ющей. Студенты все поголовно обожали этого необыкно-
венного человека. Я решил, что перевод в университет в
другом городе будет для меня абсолютно позитивным собы-
тием. Мне нравилось мое новое окружение.

На работе я так увлекся записями на пленках, что начал
прослушивать не фрагменты, а целые кассеты. Поначалу мне
безмерно нравилось то, что в каждой записанной беседе я
как бы слышал свой собственный голос. Но проходили неде-
ли, я прослушивал все новые пленки, и постепенно мой вос-
торг превратился в ужас. Каждая произнесенная фраза, в
том числе и вопросы психоаналитика, была моей собствен-
ной! Все эти люди словно говорили из самых глубин моего
существа. Отвращение, которое я испытал, было для меня
чем-то новым. Я и не думал, что могу повторяться до беско-
нечности в каждом человеке, голос которого я слышал на
пленке. Это был колоссальный удар по моему чувству собс-
твенной неповторимости и индивидуальности, развивавше-
юся во мне с самого рождения.

И я начал довольно отвратительный процесс самовос-
становления. Это была самая смешная бессознательная по-
пытка интроспекции: я постарался выкарабкаться из неу-
добного положения, без конца разговаривая сам с собой. Я
раскопал в своем сознании все мыслимые рациональные до-
воды, которые поддерживали мое чувство собственной уни-
кальности, и стал перечислять их сам себе вслух. Началось
нечто совершенно невообразимое для меня: я часто просы-
пался от того, что разговаривал сам с собою во сне. Эти
монологи, насколько я мог заметить, тоже касались моей
значимости и непохожести на других.

Затем последовал еще один сокрушительный удар. Сре-
ди ночи меня разбудил настойчивый стук в дверь. Стучали
не робко и не вежливо - такой стук мои друзья называли
"гестаповским". Дверь едва не срывалась с петель. Я выско-
чил из постели и открыл глазок. В дверь ломился мой босс-
психиатр. То, что я был другом его младшего брата, весьма
способствовало нашему сближению. Он без колебаний при-
нял меня в свои друзья, и теперь стоял у моей двери. Я.
включил свет и открыл дверь.
- Заходи, пожалуйста, - сказал я. - Что случилось?
Было три часа ночи; по его мертвениой бледности и
запавшим глазам я понял, что он глубоко расстроен. Он
вошел и сел. Его краса и гордость, длинная черная грива,
волос, рассыпалась по лицу. Он и не подумал зачесать воло-
сы назад, как всегда делал. Я очень любил своего начальника,
он казался мне более взрослым вариантом моего лос-андже-
лесского друга - с такими же тяжелыми черными бровями,
пронзительными карими глазами, квадратной челюстью и
толстыми губами. Его верхняя губа, когда он улыбался, ка-
ким-то необычным образом изгибалась и казалась двойной.
Он любил поговорить о форме своего носа, которую опреде-
лял как "дерзкую" и "энергичную". Он был, пожалуй, чрез-
мерно самоуверен и невероятно мнителен. Но он утверждал,
что в его профессии эти качества являются козырными кар-
тами.

- Что случилось? - повторил он насмешливо, хотя его
двойная верхняя губа подрагивала. - Можно сказать, что
сегодня ночью со мной случилось все сразу!

Он сидел на стуле и выглядел совершенно растерянным.
Казалось, ему не хватало слов. Он встал, подошел к кушетке
и рухнул на нее.

- Мало того, что я несу ответственность за своих паци-
ентов, - начал он, - а также за свой исследовательский
грант, за жену и детей, так теперь еще одно чертово бремя
прибавилось ко всему этому. И что меня бесит - так это то,
что я сам виноват! Какой я дурак, что доверился этой глупой
п...!

- Я тебе вот что скажу, Карлос, - продолжил он, пере-
ведя дух, - нет ничего более ужасного, отвратительного и

тошнотворного, чем женская бесчувственность. Я не жено-
ненавистник, ты это знаешь! Но вот сейчас мне кажется, что
каждая отдельная п... - это всего лишь п...! Двуличная и
мерзкая!

Я не знал, что говорить. Моему боссу сейчас не требова-
лось ни согласия, ни возражений. Да я и не посмел бы возра-
жать ему. Для этого я был слишком уставшим. Я хотел снова
заснуть, но он продолжал говорить, словно от этого разгово-
ра зависела вся его жизнь.

- Ты ведь знаешь Терезу Мэннинг, а? - спросил он
напористо, с обвинительной интонацией.

На миг мне показалось, что он подозревает меня в ка-
ких-то шашнях с его молодой красивой студенткой-секре-
таршей. Не дава" мне ответить, он продолжал свой монолог.

- Тереза Мэннинг - сучка. Она стерва! Глупая, неоте-
санная женщина, которая в жизни только и знает, что бегать
за каждым, кто хоть немного известен и выделяется из тол-
пы. Я-то думал, что она умная и чувствительная. Я думал, что
в ней что-то есть: какое-то понимание, какое-то чувство)
что-то сокровенное. Не знаю, у меня о ней сложилось имен-
но такое мнение, а на самом деле она просто развратная
девка, и, я мог бы добавить, неизлечимо тупая.

Я слушал его, и картина начала проясняться. Очевидно,
психиатр только что пережил какое-то нехорошее приклю-
чение со своей секретаршей.

- С того самого дня, как она пришла работать со мной,
- сказал он, - я знал, что привлекаю ее сексуально, но она
ни разу не сказала об этом. Одни намеки и взгляды. А, черт!
Сегодня днем мне, наконец, надоело ходить вокруг да около,
и я перешел прямо к делу. Подхожу к ее столу и говорю: "Я
знаю, чего ты хочешь, а ты знаешь, чего я хочу".

Он очень подробно рассказал, с каким напором он наз-
начил ей свидание в его квартире в полдвенадцатого ночи и
как он объяснил ей, что он не меняет свой распорядок дня
ни для кого: до часу ночи работает, читает, пьет вино, а
потом идет в спальню. Он снимал себе квартиру рядом с
университетом, хотя в пригороде у него был дом, где он жил
с женой и детьми.

- Я был уверен, что она придет и у нас получится что-то
стоящее, - вздохнул он. Теперь у него был голос человека,
который рассказывает об интимном. - Я даже дал ей ключ
от моей квартиры, - сказал он скорбно.

- И она пришла очень пунктуально, ровно в 11:30,
продолжил он. - Открыла дверь своим ключом и просколь-
знула в спальню, как тень. Это меня ужасно возбудило. Я
знал, что с ней хлопот не будет. Она знала свою роль. Может,
она там спала в постели. А может, смотрела телевизор, я
снова занялся работой, и мне было все равно, какого черта
она там делает. Я знал, что она у меня в мешке,

- Но в тот момент, когда я вошел в спальню, - сказал
он напряженным, как от сильного оскорбления, голосом,
Тереза набросилась на меня, как животное, и схватила меня
за член. Я нес бутылку и два бокала, так она даже не дала мне
поставить их куда-нибудь. У меня еще хватило соображения
и ловкости поставить мои хрустальные бокалы прямо на пол
так, чтобы они не разбились. Ну, а бутылка улетела через всю
комнату, когда Тереза схватила меня за яйца, как будто они
сделаны из камня. Я чуть ее не ударил. Я буквально закричал
от боли, а ей хоть бы что. Она только безумно хихикала
решила, что это я демонстрирую свою сексуальность. Так
она и сказала, наверное чтобы подбодрить меня.

Тряся головой в еле сдерживаемом гневе, мой босс ска-
зал, что эта женщина так безудержно хотела и была настоль-
ко эгоистична, что абсолютно не принимала во внимание
психологию мужчины. Мужчине нужна минутка покоя, ему
нужно чувствовать себя легко, ему нужна дружественная
атмосфера. Но вместо того чтобы проявить ум и понимание
которых требовала ее роль, Тереза Мэннинг вытащила его
половой орган из штанов с ловкостью женщины, проделы-
вающей эту операцию в сотый раз.

- В результате всего этого дерьма, - сказал он, - моя
чувственность в ужасе спряталась. Я был эмоционально кас-
трирован. Мое тело моментально почувствовало отвраще-
ние к этой женщине. Но моя похоть не дала мне сразу же
вышвырнуть ее на улицу.

Он решил, чтобы не ударить в грязь лицом - а это было
уже неминуемо, - совершить с ней оральный секс и заста-
вить ее все-таки получить оргазм, но его тело так упорно
отвергало эту женщину, что он не смог сделать даже этого.

- Она уже казалась мне не красивой, - сказал он, - а
вульгарной. Когда она одета, одежда скрывает ее выпираю-
щие ляжки. Она выглядит нормально. Но в голом виде она
просто комок выпирающего белого мяса! Ее изящество, ког-
да она одета, - фальшивое. Его не существует.

Я и представить себе не мог, что наш психиатр может
изливать из себя столько яда. Он трясся от гнева. Он отчаян-
но хотел выглядеть спокойным и курил одну сигарету за
другой.

Он сказал, что оральный секс получился даже еще более
отвратительным. Его чуть не стошнило, и вдруг развратная
женщина пнула его в живот, столкнула его с его собственной
постели на пол и обозвала импотентом и педиком.

Когда психиатр дошел до этого момента в своем расска-
зе, его глаза загорелись ненавистью. Губы дрожали. Он был
бледен.

- Мне нужно воспользоваться твоей ванной, - сказал
он. - Я хочу принять душ. Я весь провонял этим дерьмом.

Он чуть не плакал, и я бы отдал все на свете, чтобы
оказаться где-нибудь в другом месте, подальше отсюда. То
ли из-за усталости, то ли из-за интонаций его голоса, то ли
из-за идиотизма ситуации, мне вдруг показалось, что я слу-
шаю не психиатра, а записанный на пленке голос одного из
пациентов, жалующегося на мелкие неурядицы, которые
превратились в гигантские проблемы из-за того, что о них
слишком много говорили и думали. Моя пытка закончилась
лишь около девяти часов утра. Мне пора было идти на заня-
тия, а психиатру - на работу.

Итак, я пришел на лекции невыспавшийся, раздражен-
ный и злой. Все казалось бессмысленным. И тут-то произош-
ло событие, которое подвело черту под моей попыткой осу-
ществить радикальные перемены в жизни. Моя воля тут
была ни при чем; все было словно заранее запланировано и
точно выполнено какой-то неизвестной умелой рукой.

Профессор антропологии читал лекцию об индейцах
высоких плато Боливии и Перу, точнее -о племени аймара.
Он выговаривал это слово как "эй-ме-ра", да еще и растяги-
вал гласные с таким видом, словно это и есть самое что ни на
есть правильное произношение. Он сказал, что приготовле-
ние алкогольного напитка из перебродившей кукурузы (ко-
торый вообще-то называется чича, но профессор говорил
"чаи-ча") было обязанностью жриц, которых индейцы ай-
мара почитали как полубожеств. Он заявил - с таким ви-
дом, словно оглашал великую истину, - что эти женщины
приготовляют кукурузную массу, готовую к брожению, пе-
режевывая и сплевывая вареные зерна. Таким образом в
кукурузу добавляется фермент, содержащийся в человечес-
кой слюне. При упоминании человеческой слюны всех сту-
дентов передернуло.

Профессор, казалось, был доволен собой сверх всякой
меры. Он заливисто смеялся, как избалованный ребенок.
Продолжая рассказ, он поведал нам, что эти женщины -
настоящие мастера по части "жевания чаичи". Он посмотрел
на первые ряды аудитории, где в основном сидели молодые
студентки, и нанес свой решающий удар.

- Мне оказали честь, п-р-р-ригласив, - сказал он с
какой-то псевдоиностранной интонацией, -переспать с од-
ной из жевальщиц чаичи. Искусство жевания чаичи требует
развития мощных мышц горла и щек. И эти женщины могут
творить настоящие чудеса.

Он обвел взглядом притихшую аудиторию и сделал
длинную паузу, прерывавшуюся лишь его хихиканьем.

- Я думаю, вы понимаете, что я имею в виду, - произ-
нес он наконец и разразился истерическим хохотом.

От профессорского намека аудитория просто сошла с
ума. Лекция прервалась по меньшей мере на пять минут -
хохот, шквал вопросов, от ответов на которые профессор
уклонился, и снова глупое хихиканье.

Кассеты, рассказ психиатра, а теперь еще и "жевалыци-
цы чаичи" - с меня было довольно? В мгновение ока я
рассчитался с работой, выписался из университета, вскочил
в машину и уехал в Лос-Анджелес.

- Эти случаи с психиатром и профессором антропо-
логии, - сказал я дону Хуану, - ввели меня в незнакомое
эмоциональное состояние. Я могу назвать его только инт-
роспекцией. Я непрерывно разговариваю сам с собой.

-- Твое расстройство очень простое, - ответил дон Ху-
ан, трясясь от смеха.

Он явно радовался тому состоянию, в котором я оказал-
ся. Этой радости я не разделял, поскольку не видел в ситу-
ации ничего особенно веселого.

-Твой мир приходит к концу, - сказал он. - Для тебя
это конец эпохи. Неужели ты думаешь, что мир, который ты
знал всю свою жизнь, покинет тебя мирно, без эксцессов?
Нет у/к! Он еще напоследок поизвивается вокруг тебя и пару
раз ударит тебя хвостом.

ПОЗИЦИЯ, НА КОТОРОЙ Я НЕ МОГ БОЛЬШЕ ОСТАВАТЬСЯ

     Лос-Анджелес всегда был для меня домом. Я выбрал этот -
город отнюдь не случайно и чувствовал себя в нем так,
словно здесь родился. Возможно, то, что я жил тут, означало
даже нечто большее. Моя эмоциональная привязанность к
Лос-Анджелесу всегда была абсолютной. Моя любовь к нему
всегда была столь полной, что мне не требовалось выражать
ее вслух. Мне никогда не нужно было пересматривать это
чувство или освежать его, никогда.
Моей лос-анджелесской семьей были мои друзья. Они
были моим миром, а это значило, что я принимал их пол-
ностью, точно так же, как я принимал и город. Один мой
друг как-то заявил, полушутя, что мы ненавидим друг друга
от всего сердца. Конечно, они могут позволить себе такие
чувства; ведь у каждого из них есть родители, жены или
мужья, и потому их эмоции распределяются иным образом.
У меня же в Лос-Анджелесе нет никого - только мои
друзья.

По какой-то причине они избрали меня своим личным
духовником. Каждый из них изливал мне свои проблемы и
трудности. Мои друзья были столь близки мне, что я никогда
не мог мириться с их бедами и несчастьями. Я был способен
часами говорить с ними о таких вещах, которые привели бы
меня в ужас, услышь я их у психиатра или на его аудиокассе-
тах.

Более того, я никогда прежде не осознавал, насколько
каждый из моих друзей поразительно схож с психиатром
или профессором антропологии. Я не видел, насколько они
внутренне напряжены. Каждый из них почти не расставался
с сигаретой - точь-в-точь, как и мой психиатр. Я не замечал
этого, так как постоянно дымил сам и пребывал в столь же
напряженном состоянии, что и остальные. Их аффектиро-
ванная речь также не резала мой слух, хотя, казалось, эту
манеру говорить трудно было не заметить. Они всегда про-
износили слова с подчеркнуто-гнусавым западно-американ-
ским акцентом, и делали это сознательно. И точно так же я
никогда не обращал внимания на их прозрачные намеки на
их собственную бесчувственность во всех сферах, кроме чис-
то интеллектуальной.

Настоящий конфликт с самим собой у меня возник,
когда я столкнулся с дилеммой моего друга Пита. Он как-то
пришел ко мне совершенно избитый. Его рот распух, а под
подбитым левым глазом явственно проступал синяк. Преж-
де чем я успел спросить, что с ним произошло, он выпалил,
что его жена. Патриция, отправилась на собрание брокеров
по недвижимости, чтобы обсудить там вопросы, связанные
с работой, и с ней там случилось нечто страшное. Судя по
виду Пита, можно было предположить, что произошел нес-
частный случай и Патриция искалечена или даже убита.

- Как она, в порядке? - спросил я, волнуясь по-насто-
ящему.

- Конечно, в порядке, - пролаял в ответ мой друг,
эта шлюха и сука! А со шлюхами и суками ничего не проис-
ходит, кроме того, что их трахают. И им это нравится!

Пит был взбешен. Он дрожал, казалось, он вот-вот
забьется в конвульсиях. Его непокорные темные волосы тор-
чали во все стороны. Обычно он аккуратно причесывал и
приминал каждую вьющуюся прядь. Сейчас он выглядел
диким, как тасманийский дьявол.

- Все шло нормально до сегодняшнего дня, - продол-
жал мой друг. - Это случилось сегодня утром, когда я вы-
шел из душа, а она шлепнула меня полотенцем по голой
заднице. Я сразу же понял, что она по уши в дерьме, что
трахается с кем-то другим.

Меня смутила его логика. Я стал расспрашивать его под-
робнее, пытаясь выяснить, каким образом шлепок полотен-
цем мог явиться откровением в вопросах определенного ро-
да.

- О, конечно, это не было бы откровением для крети-
на! - ответил он с нескрываемым ядом. - Но я знаю Пат-
рицию! И еще в четверг, перед этим злополучным собрани-
ем, она не могла бы хлопнуть меня полотенцем. Чтобы ты
знал, она никогда не способна была хлопнуть меня полотен-
цем за все годы нашего брака! Кто-то научил ее этим штуч-
кам, когда они оба были голыми! Итак, я схватил ее за глотку
и вытряс из нее правду: да, она трахается со своим шефом!

Пит рассказал, как отправился в офис, чтобы погово-
рить по душам с шефом своей жены, но его перехватили
телохранители и вышвырнули обратно на автостоянку. Он
хотел разбить все окна в офисе и стал бросать камнями в
телохранителей, но те пригрозили ему, что если он будет
продолжать в том же духе, то отправится в тюрьму, или еще
хуже - получит пулю в голову.

- Так это они так тебя отделали? - спросил я своего
Друга.

_ Нет, - ответил тот мрачно. - Я отправился в мага-
зин, торгующий запчастями от подержанных автомобилей и
врезал первому продавцу, который подошел, чтобы помочь
мне. Тот был поражен, но не рассердился. Он сказал: "Успо-
койтесь, сэр, успокойтесь. В этой комнате обычно заключа-
ются сделки". Когда я снова дал ему в зубы, он возмутился.
Он был здоровым парнем - врезал мне в челюсть и под глаз,
и я отрубился. Когда я пришел в чувства, - продолжают
Пнт^ - то увидел, что лежу на кушетке в их офисе. Я услы-
шал сирену скорой. Понял, что это за мной. Выскочил оттуда
и побежал к тебе.

Больше не в силах сдерживаться, он разрыдался. Он был
совершенно больным. Он был не в себе. Я позвонил его
жене, и не прошло и десяти минут, как та появилась у меня
в квартире. Она встала возле него на колени и, склонив над
ним лицо, стала клясться, что всегда любила только его и что
все, что она сделала, было с ее стороны чистейшим идиотиз-
мом, а их с Питом любовь - вопрос жизни и смерти. Все
остальные для нее ничего не значили. Она даже не помнит
их. Оба они излили свою душу в плаче и, безусловно, прос-
тили друг другу все. Патриция была в темных очках, чтобы
скрыть синяк под правым глазом, куда попал Питов кулак.
Пит был левшой. Оба совершенно не замечали моего при-
сутствия. И когда они уходили, то даже не знали, что я нахо-
дился там. Они просто ушли, тесно прижавшись друг к дру-
гу,

Казалось, что моя жизнь продолжала идти как обычно.
Мои друзья вели себя со мной так же, как всегда. Мы как
обычно ходили на вечеринки, посещали кинотеатры или
просто валяли дурака, а иногда заглядывали в рестораны,
предлагающие посетителю съесть "сколько угодно чего
'^годно по цене одного блюда". Однако, несмотря на всю эту
кажущуюся нормальность существования, в мою жизнь, ка-
залось, вторгся странный новый фактор. Поскольку я при-
вык наблюдать за собой, мне вдруг показалось, что я стал
исключительно узколобым. Я стал осуждать своих друзей
точно так же, как осудил психиатра и профессора антропо-
логии. И кто я такой, в конце-то концов, чтобы выступать в
роли чьего-то судьи?

Я стал страдать от невероятного чувства вины. Судить
своих друзей - это было что-то новенькое среди моих ка-
честв. Но самым страшным для меня, пожалуй, было то, что
я не только осуждал друзей, но и находил их проблемы и
беды потрясающе банальными. Я был все тем же человеком
Они были теми же друзьями. Раньше я сотни раз выслуши
вал их жалобы и рассказы о различных происшествиях и не
испытывал при этом ничего иного, кроме полного отождес-
твления с их неприятностями. Ужас, который я испытал
теперь, открыв в себе это новое свойство, потряс меня.

Трудно найти лучшее описание моего тогдашнего поло-
жения, чем слова поговорки: "Беда не приходит одна". Пол-
ный крах обычного образа моей жизни наступил, когда мой-
друг Родриго Каммингс пришел ко мне с просьбой прово-
дить его до аэропорта Бербэнк, откуда он собираются выле-
теть в Нью-Йорк. Это был драматический и отчаянный шаг
с его стороны. Он считал, что главное проклятие его жизни
- застрять в Лос-Анджелесе навсегда. Остальные друзья
обожали шутить по этому поводу. Не раз он пытался доб-
раться до Нью-Йорка на машине, и каждый раз она ломалась
по дороге. Однажды ему удалось добраться даже до Солт-
Лейк-Сити, и тут его машина заглохла. Нужно было менять
мотор полностью. Он должен был выбросить его там. Обыч-
но же его машины разваливались в пригородах Лос-Андже-
леса.

- Что приключается с твоими машинами, Родриго? -
как-то спросил я его, движимый искренним любопытством.
- Не знаю, - отвечал он слегка виноватым голосом. А
затем, с интонациями, достойными профессора-антрополо-
га, входящего в роль проповедника-ривайвелиста, он про-
должал:

- Возможно, когда я выезжаю на дорогу, начинаю газо-
вать на полную мощность, почувствовав себя свободным.
Обычно я открываю все окна. Я хочу. чтобы ветер дул мне в
лицо. Я чувствую, словно отправился на поиск чего-то ново-
го.

Для меня не было секретом, что все его машины были
полной рухлядью, не рассчитанной на скоростную езду, и он
попросту сжигал их моторы.

Из Солт-Лейк-Сити Родриго возвратился в Лос-Андже-
лес на попутках. Конечно же, он мог бы с тем же успехом
добраться автостопом и до Нью-Йорка, но это никогда не
приходило ему в голову. Думаю, что Родриго был сражен той
же болезнью, что и я, -бессознательной страстью к Лос-Ан-
джелесу. Но ни в коем случае не хотел в этом сознаться.

Как-то раз, когда его очередная машина была, казалось,
в отличном состоянии и могла выдержать сколь угодно дли-
тельное путешествие, сам Родриго оказался не в состоянии
покинуть Лос-Анджелес. Он доехал до Сан-Бернандино, где
зашел в кинотеатр, чтобы посмотреть фильм "Десять запо-
ведей". Этот фильм (по известным только Родриго причи-
нам), вызвал в нем нестерпимую ностальгию по Лос-Андже-
лесу, Он пришел ко мне и плакал, говоря о том, как этот
чертов город - Лос-Анджелес - окружил его стеной, через
которую ему не перебраться. Его жена была крайне обрадо-
вана этим возращением, но еще больше радовалась его под-
ружка Мелисса, хотя она не могла не испытывать и огор-
чения при мысли о том, что ей придется возвращать слова-
ри, которые Родриго дал ей перед отъездом.

Его последняя попытка отправиться в Нью-Йорк на са-
молете казалась еще более драматичной, так как он занял
денег у своих друзей, чтобы купить билет. Он сказал, что
таким образом он должен обязательно добраться до Нью-
Йорка, так как не собирается возвращать долги.

Я поставил его чемоданы в багажник своей машины и
повез его в аэропорт Бербэнк. Он сказал, что самолет улетает
только в семь часов. До вечера было еще далеко, и )' нас
оставалась уйма времени. Так что мы пошли посмотреть
фильм. К тому же он хотел бросить прощальный взгляд на
Голливудский бульвар -центр, вокруг которого вращались
наши жизни.

Итак, мы отправились в "Техниколор и Синерама" на
просмотр эпической киноленты. Это был восхитительный
фильм, и взгляд Родриго, казалось, не мог оторваться от
экрана. Когда мы вышли из кинозала, уже темнело, и я отп-
равился в аэропорт в самый час пик. Он потребовал, чтобы
мы выехали на окружную трассу, а не ползли по фривею,
который был страшно забит машинами. Когда мы наконец
добрались до чертова аэропорта, самолет уже выруливал на
взлетную полосу. Это было последней каплей. Покорный и
раздавленный Родриго протянул свой билет кассиру, чтобы
получить деньги обратно. Его имя и адрес были записаны, и
Родриго взял чек, по которому должен был получить через
шесть или двенадцать недель свои деньги, когда те прибудут
из Теннеси, где располагалось главное агентство авиалиний.

Мы подъехали к зданию, где находились наши кварти-
ры. На сей раз Родриго не попрощался ни с кем, боясь позо-
ра. Итак, никто даже не заподозрил, что он только что пред-
принял очередную попытку' покинуть город. Единственный
просчет, который допустил мой друг, - была продажа ма-
шины. Он попросил отвезти его к родительскому дому, что-
бы получить у отца деньги, затраченные на билет. Насколько
я помнил, отец Родриго всегда вытягивал своего сына из
любой беды. Его лозунг звучал так: "Не страшись ничего,
Родриго-старший всегда рядом!" Когда он услышал о прось-
бе сына дать ему денег в долг, чтобы возвратить другие
долги, лицо старого джентльмена приняло печальное выра-
жение. В ту пору он сам переживал финансовые затрудне-
ния.
Положив руку на плечи сына он произнес:
- Я не могу помочь тебе в этот раз, мой мальчик. Тебе
есть чего страшиться, так как Родриго-старшего больше нет
рядом.

Я изо всех сил стремился войти в положение своего
друга, пережить его драму так же остро, как всегда, но не мог.
Я только фокусировался на заявлении отца. Оно казалось
столь окончательным, что это встряхнуло меня.

Я жадно стал искать общества дона Хуана. Я оставил все
лос-анджелесские дела недоделанными и отправился в Со-
нору. Я рассказал ему о странном настроении, которое посе-
щает меня в обществе друзей. Всхлипывая от угрызений
совести, я поведают ему, что начал судить их.

- Не изводи себя из-за ерунды, - спокойно сказал мне
дон Хуан. - Ты уже, наверное, и сам догадаются, что целая
эпоха твоей жизни подходит к концу. Но эпоха никогда
реально не закончится, пока не умрет король.
- Что ты подразумеваешь под этим, дон Хуан?
-Ты и есть король, и ты очень похож на своих друзей.
И эта истина заставляет тебя дрожать как лист. Все, что тебе
остается сделать, -это принять все так, как есть, - чего ты,
конечно, сделать не можешь. Но ты еще можешь сделать
Другое-повторять самому себе: "Я не такой, я не такой". И
я обещаю тебе, что, продолжая говорить себе, что ты не
такой, в один прекрасный момент ты осознаешь, что ты
точно такой же.

НЕИЗБЕЖНАЯ ВСТРЕЧА


       Одна мысль не отпускала меня ни на минуту: я должен был
дать ответ на очень важное письмо и сделать это любой
ценой. Но свершиться этому мешала смесь обычной моей
лени и желания к удовольствиям. Мой друг-антрополог, бла-
годаря которому я встретился с доном Хуаном, пару месяцев
назад написал мне письмо. Он интересовался моими успеха-
ми в изучении антропологии и настойчиво приглашал меня
к себе. Я сочинил три длинных письма. Перечитывая, я нахо-
дил их столь банальными и подобострастными, что тут же
рвал их. Я не мог выразить в них глубину своей благодарнос-
ти, глубину своих добрых чувств к нему. Я объяснял себе
отсрочку с ответом своим искренним намерением встре-
титься с ним и рассказать обо всем, что произошло в моей
жизни в связи с доном Хуаном Матусом. Но я не спешил
совершить свое неизбежное путешествие, так как толком не
знал, чем я, собственно, занимаюсь с доном Хуаном. В один
прекрасный день я хотел продемонстрировать моем)' другу
настоящие результаты. Пока что я располагал только неко-
торыми смутными набросками возможностей, которые ни-
как не могли сойти за плоды, собранные на антропологичес-
ком поле деятельности, - по крайней мере, не в глазах моего
требовательного друга.

И вот на какой-то вечеринке я узнал, что он умер. Это
известие спровоцировало во мне одну из тех опасных без-
молвных депрессий, столь знакомых мне по прошлым вре-
менам. Я не мог выразить своих чувств, так как то, что я
чувствовал, еще полностью не оформилось в моем сознании.
Это было смесью подавленности, отчаяния и отвращения к
самому себе за то, что я не ответил на его письмо, за то, что
я не приехал увидеться с ним.

Вскоре после этого я отправился с визитом к дону Хуану,
Подойдя к его дому, я уселся на один из ящиков на крыльце
и попытался подыскать слова, которые бы не звучали ба-
нально и могли выразить то отчаяние, которое я испытываю
из-за смерти своего друга. Каким-то непостижимым обра-
зом дон Хуан знал о причинах моих душевных мук, которые
и привели меня к нему.

- Да, - сухо сказал дон Хуан, - я знаю, что твой друг,
антрополог, направивший тебя ко мне, скончался. По неко-
торой причине я знаю точное время его смерти. Я видел ее.
Его сухое заявление потрясло меня до глубины души.
- Я давно видел ее приближение. Я даже говорил тебе
об этом, по ты пренебрег моими словами. Я уверен, что ты
даже не помнишь их.

Я помнил каждое слово, произнесенное им, но в то вре-
мя я не понимал значения этих слов. Дон Хуан заявил, что
некое событие, тесно связанное с нашим знакомством (но не
часть его), явилось причиной, по которой он видел моего
друга-антрополога как человека, стоящего на пороге смерти.
- Я видел смерть как внешнюю силу, уже открываю-
щую твоего друга, - сказал он мне. - У каждого из нас есть
энергетическая щель, энергетическая трещина ниже пупка.
Эта трещина, которую маги называют просвет, закрыта, ког-
да человек находится в расцвете сил.

- И каково значение всего этого, дон Хуан? - спросил
я механически.

- Значение смертельное, - ответил он. - Дух подал
мне знак, что нечто подходит к концу. Я решил, что моя
жизнь подходит к концу, и принял эту весть со всей благо-
дарностью, на которую был способен. Только позже, гораздо
позже до меня дошло, что это не моя жизнь подходит к
концу, но вся моя линия.

Я не понимал, о чем он говорит. Как же я мог воспри-
нять это всерьез? Насколько я мог судить, это не слишком
отличалось от всего того, из чего тогда состояла моя жизнь,
- от болтовни.

- Твой друг сам рассказывал тебе, и довольно многос-
ловно, о том, что умирает, - сказал дон Хуан. - И ты
сознавал то, что он говорил, так же, как сознаешь то, что я
говорил тебе, но в обоих случаях ты предпочел не придавать
этому значения.

Мне нечего было ответить. Я был раздавлен его словами.
Мне хотелось вдавиться в ящик, на котором я сидел, исчез-
нуть, провалиться сквозь землю.

- Но не твоя вина, что ты не придал этому значения.
Это все молодость, - продолжал он. - Тебе еще надлежит
так много сделать, столько людей окружает тебя! Ты не алер-
тен. Ты никогда не учился быть настороже.

Пытаясь защитить свою последнюю крепость - веру в
собственную наблюдательность, я указал дону Хуану на то,
что попадал в смертельно опасные ситуации, где требова-
лось проявить смекалку и бдительность. Беда была не в том,
что мне недоставало внимания, а в том, что я был недоста-
точно ориентирован, чтобы составить верный список прио-
ритетов. Вот почему все для меня было в равной степени как
важным, так и не важным.

- Быть алертньм - не значит быть наблюдатель-
ным, - сказал дон Хуан. - Для магов проявлять алерт-
ность означает постоянно осознавать ткань обыденного ми-
ра, которая кажется непригодной для взаимодействия в нас-
тоящий момент. Путешествуя со своим другом перед тем,
как познакомиться со мной, ты обращал внимание только на
явные детали. Ты не придал значения тому, как смерть пог-
лощала его, и все же что-то в тебе знало об этом.
Я стал протестовать, утверждая, что все это неправда.
- Не пытайся спрятаться за банальностями, - сказал
он осуждающе. - Встань. Если ты хоть мгновение сможешь
быть со мной. прими ответственность за то, что ты знаешь.
Не старайся затеряться в чужеродной ткани окру/кающего
мира; чужеродной тому, что происходит сейчас. Не будь ты
столь поглощен собственной персоной и своими проблема-
ми, ты бы знал, что это его последнее путешествие. Ты бы
заметил, что он закрывает свои счета, встречается с людьми,
которые помогали ему, и прощается с ними.

- Твой друг-антрополог говорил однажды со мной, -
продолжал дон Хуан. - Я помнил его настолько отчетливо,
что ничуть не был удивлен, когда он привез тебя на эту
автостанцию. Я не мог помочь ему при нашем разговоре. Он
не был тем человеком, которого я искал. Но я желал ему
добра от всей своей магической пустоты, из всего своего
магического безмолвия. Поэтому я знал, что во время своего
последнего путешествия он говорит "прощай" всем тем, кто
что-то значил в его жизни.

Я признавал, что дон Хуан полностью прав. Было мно-
жество деталей, которые я замечал, но которым не придавал
тогда должного значения; взять хотя бы тот экстаз, в кото-
рый приходил мой друг, любуясь окружающими нас видами.
Он останавливал машину, чтобы часами наблюдать за гора-
ми или руслом реки, или пустыней. Я отмахивался от этого,
как от идиотской сентиментальности мужчины средних лет.
Я даже делал тонкие намеки на то, что он, пожалуй, слишком
много выпил. Он отвечал мне, что в минуты отчаяния вы-
пивка приносит человеку мгновения мира и покоя, мгнове-
ния достаточно долгие, чтобы тот успел насладиться чем-то
неповторимым.

- Это было путешествие, предназначенное только для
его глаз, - сказал дон Хуан. - Маги предпринимают подоб-
ные путешествия, в которых значение имеет только то, что
могут впитать в себя их глаза. Твой друг освобождал себя от
всего лишнего.

Я признался дону Хуану, что не обращал внимания на то,
что он говорил о моем умирающем друге, так как на некоем
неведомом мне самому уровне я знал, что это правда.

- Маги никогда не говорят впустую, - сказал он. - Я
подбираю слова исключительно тщательно, когда говорю с
тобой или с кем-либо еще. Разница между тобой и мною
состоит в том, что у меня нет времени, и я должен поступать
соответственно. Ты же, наоборот, уверен, что располагаешь
всем временем этого мира, и тоже действуешь соответствен-
но. Конечным результатом нашего поведения является то,
что я взвешиваю все то, что собираюсь сказать, а ты нет.

Я признал его правоту, но тут же стал убеждать его, что
все сказанное им ни в коей мере не облегчает моей печали и
не рассеивает смятения. Затем я безотчетно высказался о
каждом нюансе моих смешанных чувств. Я заявил, что не
ищу совета. Я хочу получить магические предписания о том,
как избавиться от душевных мук. Я был уверен в том, что
действительно заинтересован в получении от него некоего
естественного успокоительного, органического снотворно-
го, и высказался по этому поводу. Дон Хуан покачал в заме-
шательстве головой.

- Ты хочешь слишком многого, - ответил он. - Сле-
дующее, что ты попросишь, - это будет некое магическое
снадобье, способное удалить все, что раздражает тебя, без
всяких усилий с твоей стороны, если не считать тех усилий,
которые ты затратишь на то, чтобы проглотить эти пилюли.
Чем хуже вкус, тем сильнее эффект, - вот девиз европейцев.
Ты хочешь результатов: одна порция зелья - и ты исцелен.

- Маги смотрят на вещи по-иному, - продолжал дон
^уап. - Поскольку они не располагают свободным време-
нем, то полностью отдают себя тому, с чем встречаются.
Причина твоего смятения состоит в недостатке серьезности.
Тебе не хватило серьезности, чтобы поблагодарить как сле-
дует твоего друга. Это случалось с каждым из нас. Мы никог-
да не выражаем того, что чувствуем. А когда хотим выра-
зить, оказывается, что слишком поздно, так как момент упу-
щен. Ты должен был поблагодарить его как следует еще в
Аризоне. Он позаботился о том, чтобы прихватить тебя с
собой, и понимал ты это или нет, но на автостоянке ты
получил от него все, что мог. Но в тот момент, когда ты
должен был поблагодарить его, ты злился - ты судил его, он
был неприятен тебе. А затем ты откладывал встречу с ним.
На самом деле ты откладывал выражение благодарности. Ты
застрял на месте. Ты никогда не был бы способен возвратить
ему долг.

Я осознал все величие его слов. Никогда я не мог увидеть
свои поступки в подобном свете. По правде говоря, я никог-
да никого не благодарил. Дон Хуан загонял шип мне в сердце
все глубже.

- Твой друг знал, что умирает, - продолжал он. - Он
написал тебе свое последнее письмо, чтобы узнать о твоих
успехах. Возможно, он этого не знал, как не знал и ты, но его
последняя мысль была о тебе.

Тяжесть этих слов была слишком велика для моих плеч,
и я опустился на землю. Я почувствовал, что должен лечь.
Кружилась голова. Возможно, все дело было в окружающем
меня пейзаже. Я сделал ужасную ошибку, прибыв к дону
Хуану в предвечерний час. Предзакатное солнце казалось
немыслимо золотым, и блики на голых скалах, которые воз-
вышались на востоке от дома дона Хуана, были золотыми и
пурпурными. На небе не было ни облачка. Казалось, что все
вокруг застыло. Это было так, как будто весь мир пытался
спрятаться, но его присутствие было всеподавляющим. По-
кой сонорской пустыни был подобен кинжалу. Меня проб-
рало до мозга костей. Я хотел убраться отсюда - сесть в
машину и умчаться. Я хотел оказаться в городе, затеряться в
шуме.

- Ты ощутил вкус бесконечности, - торжественно,
словно приговор, произнес дон Хуан. - Я знаю это, так как
и сам был на твоем месте. Ты хочешь удрать, чтобы погру-
зиться во что-то человеческое, теплое, противоречивое, глу-
пое, кто его знает, какое еще?.. Ты хочешь забыть о смерти
друга. Но бесконечность не позволит тебе сделать это, - его
голос вдруг стал бархатным. - Она ухватила тебя безжалос-
тной рукой.

- Что я могу сделать сейчас, дон Хуан? - спросил я.
- Единственное, что тебе остается, - это сохранить
живую память о своем друге. Хранить ее до конца своей
жизни, а может быть и дольше. Маги выражают таким обра-
зом благодарность, которую уже не могут высказать вслух.
Возможно, ты думаешь, что это глупо, но это лучшее, что
могут сделать маги.

Безусловно, только моя собственная грусть заставила
меня на минуту поверить в то, что неунывающий дон Хуан
был столь же печальным, как и я. Я немедленно отбросил эту
мысль. Такое было невозможно.

- Печаль для магов не является чем-то личным, -
заявил дон Хуан, вновь вторгаясь в мои мысли. - Это не
совсем печать, это энергетическая волна, приходящая из
глубин космоса. Она достигает магов, когда они восприим-
чивы, когда они, как радары, способны ловить радиосигна-
лы.

Маги древности, которые дали нам полную формулу
магии, верили, что во Вселенной существует печаль, подоб-
ная силе, свету, намерению, и что эта вечная сила воздейству-
ет на магов с особой остротой, так как у них уже нет защит-
ных щитов. Они не могут укрыться за спинами своих друзей
или уйти с головой в занятия. Они не могут прятаться за
любовью или ненавистью, за счастьем или несчастьем. Они
це могут укрыться ни за чем.

- Маги отличаются тем, - продолжал дон Хуан, - что
печаль для них абстрактна. Она не приходит от тайных же-
ланий или нехватки чего-то или от чувства собственной важ-
ности. Это не исходит от меня, это исходит из бесконечности.
Грусть, которую ты испытываешь из-за того, что не поблаго-
дарил своего друга, пришла оттуда.

- Мой учитель, нагваль Хулиан, - продолжал он, -
был невероятным актером. Собственно говоря, он профес-
сионально играл в театре. У него была одна любимая исто-
рия, которую он рассказывал на своих спектаклях. Когда он
рассказывал ее, я, как правило, испытывал при этом присту-
пы страшной боли. Он объяснял, что это история о воинах,
которые, получив все, что хотели, испытывали укол вселен-
ской грусти. Я всегда считал, что он рассказывает все это
лично для меня.

Затем дон Хуан воспроизвел слова своего учителя, доба-
вив, что эта история о человеке, страдающем от глубочай-
шей меланхолии. Этот человек ходил по лучшим врачам
того времени, и ни один из них не смог помочь ему. Наконец
он явился в приемную главного доктора - целителя души.
Этот доктор предположил, что, возможно, его пациент смо-
жет найти утешение, душевный покой и исцеление от мелан-
холии в любви. Человек возразил, что любовь никогда не
составляла для него проблемы и что он любил так, как, оче-
видно, не любил никто в мире. Тогда доктор предложил ему
отправиться в путешествие, чтобы взглянуть на разные угол-
ки мира. Печальный пациент ответил, что может сказать без
преувеличения, что уже посетил все уголки мира. Врач поре-
комендовал завести хобби: заняться искусством, спортом и
тому подобными вещами. На каждый совет пациент отве-
чал, как и прежде: он уже прошел через все это и не испытают
облегчения. У врача возникло подозрение, что, возможно,
тот страдает не чем иным, как патологической лживостью.

Он не мог успеть испытать все то, о чем говорил. Но доктор
был хорошим целителем, и его наконец-то осенило.

"Ах, - воскликнул он, -у меня есть прекрасный рецепт
для вас, сэр. Вы должны посетить последнее выступление
величайшего из комедиантов наших дней. Оно вам доставит
такое удовольствие, что вы совершенно забудете о своей,
меланхолии. Вы должны явиться на представление Великого
Гаррика!"

Дон Хуан сказал, что тот человек взглянул на доктора с
самым печальным видом, который только можно вообра-
зить, и произнес: "Доктор, если это ваш последний совет, я
пропал. Я и есть Великий Гаррик".



ПЕРЕЛОМНЫЙ МОМЕНТ

           Дон Хуан определял внутреннее безмолвие как особое сос-
тояние изгнания мыслей, при котором человек может
функционировать на ином уровне сознания, чем обычно. Он
подчеркивал, что внутреннее безмолвие наступает при прек-
ращении внутреннего диалога - вечного спутника мыслей,
и потому является состоянием глубокой тишины.

- Маги древности, - говорил дон Хуан, - назвали это
внутренним безмолвием, так как в этом состоянии восприя-
тие не зависит от чувств. Во время внутреннего безмолвия
вступает в силу иная способность человека, та способность,
которая делает его магическим существом, способность, ог-
раничиваемая не самим человеком, а неким чужеродным
влиянием.

- А что это за чужеродное влияние, которое ограничи-
вает наши магические способности? - спросил я.

- Это предмет нашей будущей беседы, - ответил дон
Хуан, - а не тема настоящей дискуссии, хотя это на самом
деле самый серьезный аспект магии шаманов древней Мек-
сики.

-Внутреннее безмолвие, -продолжал он, -это основа
всей магии. Иными словами, все, что мы делаем, ведет нас к
этой основе. Она же, как и все остальное в магии, не раскры-
вает себя, пока нечто гигантское не встряхнет нас.

Дон Хуан рассказал, что маги древней Мексики изобре-
тали всевозможные способы встряхнуть себя или других
практикующих магов до основания, чтобы достичь тайного
состояния внутреннего безмолвия. Они додумались до самых
невообразимых действий, которые, казалось бы, совершен-
но не могли быть связаны с достижением внутреннего без-
молвия, таких, скажем, как прыжки в водопад или ночи,
проведенные на ветвях деревьев вниз головой. Однако это
были ключевые приемы достижения такого состояния.

Следуя логике магов древней Мексики, дон Хуан катего-
рически заявлял, что внутреннее безмолвие возрастает и на-
капливается. В моем случае он пытался направить меня на
создание ядра внутреннего безмолвия в самом себе, а затем
понемногу наращивать его при каждом удобном случае. Он
объяснил, что маги древней Мексики обнаружили, что каж-
дый человек имеет свой собственный порог внутреннего без-
молвия с точки зрения времени. Иными словами, внутреннее
безмолвие должно сохраняться в каждом из нас определен-
ное время, прежде чем сработает.

- А что маги древности считали знаком того, что внут-
реннее безмолвие начало работать, дон Хуан? - спросил я.

- Внутреннее безмолвие начинает работать с того мо-
мента, как ты начинаешь развивать его в себе, -ответил дон
Хуан. - То, к чему стремились маги древности, было фина-
лом, драматическим концом и результатом достижения это-
го индивидуального порога безмолвия. Некоторым особо
одаренным магам необходимо всего лишь несколько минут
безмолвия для достижения вожделенной цели. Иным же,
менее талантливым, требуется гораздо больший период ти-
шины, чтобы прийти к желанному результату. Желаемый
результат - это то, что маги называли остановкой мира, -
момент, когда все вокруг перестает быть тем, чем было
всегда.

- Это момент, когда маг возвращается к подлинной
природе человека, -продолжал дон Хуан. - Маги древнос-
ти также называли это абсолютной свободой. Это момент,
когда человек-раб становится свободным существом, спо-
собным на такие чудеса восприятия, которые бросают вызов
нашему обычному воображению.

Дон Хуан уверил меня, что внутреннее безмолвие являет-
ся тем путем, который ведет к истинному отказу от сужде-
ний; к тому мгновению, когда наши чувства прекращают
интерпретировать чувственные данные, излучаемые всей
Вселенной; к моменту, когда постижение перестает быть си-
лой, которая приходит к определению природы мироздания
через повторение и использование.

Магам необходим переломный момент для того, чтобы
внутреннее безмолвие заработало, - сказал дон Хуан. - Пе-
реломный момент подобен раствору, который каменщик
кладет между рядами кирпичей. Лишь тогда отдельные кир-
пичи превращаются в структуру, когда раствор твердеет.

С самого начала нашего знакомства дон Хуан не перес-
тавал вбивать мне в голову мысль о значении внутреннего
безмолвия. Я старался изо всех сил следовать его советам
накапливать внутреннее безмолвие самым искренним обра-
зом каждое мгновение. У меня не было ни возможностей
измерить свои приобретения, ни средств, чтобы судить о
том, достиг я наконец или нет своего порога. Я просто упря-
мо нацелился на то, чтобы развивать в себе такое состояние.
И не только затем, чтобы сделать приятное дону Хуану, но и
потому, что считал это делом чести.

Однажды мы с доном Хуаном беседовали, лениво проха-
живаясь по главной площади Эрмосильо. Было около полуд-
ня. По небу плыли тучи. Жара была сухой и действительно
очень приятной. Повсюду сновали толпы людей. Площадь
окружали ряды магазинов. Я не раз бывал в Эрмосильо, но
никогда не обращал внимания на магазины. Я знал, что от
там есть, но никогда не думал об этом сознательно. Я не смог
бы нарисовать карту площади, даже если бы от этого зависе-
ла моя жизнь. Сегодня же, прогуливаясь с доном Хуаном,
старался точно определить местонахождение магазинов. Я
пытался найти что-то, способное послужить мне как мнемо-
нический инструмент, нечто способное пробудить мои вос-
поминания в дальнейшем,

- Как я уже говорил тебе, - раздался голос дона Хуана,
выбивший меня из колеи этих мыслей, - каждый маг, кото-
рого я знал, будь то мужчина или женщина, рано или поздно
достигал переломного момента своей жизни.
- Ты подразумеваешь, что с ними случался психичес-
кий срыв или что-то в этом роде? - спросил я.
- Нет, нет, - ответил он, смеясь. - Психические сры-
вы - удел личностей, которые индульгируют на самих себе.
Маги - не личности. В данный момент я подразумеваю под
этим то, что непрерывность их жизней должна быть разбита
во имя обретения внутреннего безмолвия, которое станет ак-
тивной частью их структур,
- Это очень, очень важно, - продолжал дон Хуан, -
чтобы ты сам умышленно достиг этого переломного момента
или создал его искусственным и разумным путем.
- Что ты хочешь этим сказать? - спросил я, заинтри-
гованный его причудливой логикой.
- Твой переломный момент означает конец той жизни,
которую ты знаешь. Ты выполнил все, о чем я говорил тебе,
прилежно и точно. Если ты и талантлив, то сумел скрыть это.
Возможно, это твой стиль. Ты не медлителен, но действуешь
так, как медлительные люди. Ты очень уверен в себе, Ho
ведешь себя, словно ты беззащитен. Ты не робок, но произ-
водишь впечатление, будто боишься людей. Все то, что ты
делаешь, указывает только на одно - ты должен все это
разбить. Безжалостно.

- Но каким образом, дон Хуан? Что ты имеешь в ви-
ду? - спросил я взволнованно.

- Я думаю, что все сводится к одному поступку, -
ответил он. -Ты должен покинуть своих друзей. Ты должен
распрощаться с ними по-хорошему. Тыне сможешь продол-
жать идти путем воина, неся за плечами свою личную исто-
рию, И если ты не покончишь с прежним образом жизни, то
не сможешь следовать моим наставлениям.

- Минутку, минутку, минутку, дон Хуан, - сказал я. -
Мне нужно прийти в себя. Ты требуешь от меня слишком
многого. По правде говоря, я не уверен, что смогу все это
сделать. Мои друзья - это моя семья. Моя точка отсчета.

- Точно, точно, - заметил он, - твоя точка отсчета.
Именно поэтому с ними следует расстаться. У магов только
одна точка отсчета - бесконечность.
- Но как я могу это сделать? - спросил я жалобно.
Его требование выводило меня из равновесия.
-Ты можешь просто уйти, -сказал он равнодушно. -
Уйти любым возможным путем.
- Но куда я пойду? - спросил я.
- Я бы посоветовал тебе снять номер в одной из тех
жалких гостиниц, которые тебе хорошо известны, - отве-
тил он. - Чем безобразнее заведение - тем лучше. Если в
комнате постелен ковер болотного цвета, на окнах висят
шторы болотного цвета, а стены оклеены такими же обоями,
тогда эта гостиница может сравниться с той, которую я по-
казал тебе как-то в Лос-Анджелесе.

Я издал нервный смешок, вспоминая нашу поездку с
доном Хуаном по промышленным районам Лос-Анджелеса,
где можно было найти только склады и обветшалые гости-
ницы для проезжающих. Одна из гостиниц особо привлекла
внимание дона Хуана благодаря помпезному названию -
"Эдуард Седьмой". Мы остановились напротив, чтобы луч-
ше рассмотреть ее.


     Карлос Кастанеда.
     Колесо времени

                                                книга 11

     Шаманы  Древней  Мексики:  их  мысли  о  жизни,  смерти  и
Вселенной
                                                "София"
                                                  1998

     The Wheel of Time
     The Shamans of Ancient Mexico,
     Their Thoughts about Life, Death
     and the Universe
     Carlos Castaneda
     LA Eidolona Press
     Los Angeles, California

     Перевод К. Семенова и И. Старых
      Редакция И. Старых
     Суперобложка С. Тесленко и И. Старых

      "Скоро   Бесконечность   поглотит   меня,   и   я    хочу
подготовиться к этому..."
     Итак,  "Колесо  времени", очевидно, итоговая книга Карлоса
Кастанеды. Может быть, он все же напишет что-нибудь еще, но эта
книга все равно будет  итоговой.  Так  она  задумана.  И  пусть
концентрированная  мудрость  дона  Хуана  поможет  вам на вашем
пути. Эта книга пропитана Силой.

     ОГЛАВЛЕНИЕ

     КОЛЕСО ВРЕМЕНИ

     ВВЕДЕНИЕ
     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ
     "УЧЕНИЯ ДОНА ХУАНА"
     КОММЕНТАРИИ
     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ
     "ОТДЕЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ"
     КОММЕНТАРИИ
     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ
     "ПУТЕШЕСТВИЯ В ИКСТЛАН"
     КОММЕНТАРИИ
     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ
     "СКАЗОК О СИЛЕ"
     КОММЕНТАРИИ
     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ
     "ВТОРОГО КОЛЬЦА СИЛЫ"
     КОММЕНТАРИИ
     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ
      "ДАРА ОРЛА"
     КОММЕНТАРИИ
     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ
     "ОГНЯ ИЗНУТРИ"
     КОММЕНТАРИИ
     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ
     "СИЛЫ БЕЗМОЛВИЯ"
     КОММЕНТАРИИ

     ДРУГИЕ КНИГИ КАРЛОСА КАСТАНЕДЫ

     Учение дона Хуана
     Отдельная реальность
     Путешествие в Икстлан
     Сказки о силе
     Второе кольцо силы
     Дар Орла
     Огонь изнутри
     Сила безмолвия
     Искусство сновидения
     Магические пассы
     Активная сторона бесконечности

     Колесо времени

     Доктор антропологии Карлос  Кастанеда  был  учеником  дона
Хуана Матуса, индейского шамана из Мексики. Новая книга Карлоса
Кастанеды   "Колесо   времени"   представляет   собой  собрание
главнейших афоризмов и высказываний из восьми его прежних книг,
описывающих классическую подготовку инициации  шамана,  которую
он  проходил  под  руководством  дона  Хуана  Матуса  в течение
тринадцати лет.
     Дону Хуану Матусу удалось ввести Карлоса Кастанеду  в  мир
шаманов  Древней  Мексики  -  основателей его линии шаманов. Он
утверждал,  что  мир  шаманов  подчиняется   иной   когнитивной
системе,   отличающейся   от   той  системы  познания,  которая
господствует в повседневном мире. Судя по  тому,  что  узнал  в
процессе  своего обучения Карлос Кастанеда, мир шаманов Древней
Мексики действительно подчиняется системе познания,  совершенно
отличной от нашей собственной.
     Просматривая  цитаты из "Колеса времени", Карлос Кастанеда
осознавал, что в методе преподавания дона Хуана Матуса не  было
ничего  случайного,  хотя  в  то  время  его  указания казались
Карлосу  Кастанеде  импровизированными.  Однако  это   обучение
проводилось   в   соответствии   со   скрытыми   побудительными
причинами, определяемыми той традицией, что  была  приведена  в
действие мексиканскими шаманами много тысячелетий назад.
     Опираясь  на  один  из  принципов  системы  познания  мира
шаманов,   шаманы   назвали   бы    ту    структуру,    которая
просматривается  в  размещении  афоризмов в этой книге, колесом
времени - для тех людей такая концепция была не умозрительной и
не теоретической, а столь  же  прагматичной,  какими  были  они
сами.  Время  является  для  шаманов совершенно понятной формой
упорядоченности   энергии,   которую   человек   может    почти
непосредственно  осязать  и  приводить  в  движение.  Благодаря
развиваемой   в   течение   всей   жизни    невероятной    силе
сосредоточения  эти  шаманы действительно были способны осязать
колесо времени и перемещать  его  настолько  сильно,  что  цель
вызванного  ими  смещения,  какой бы она ни была, можно ощутить
даже в наши дни.

     ВВЕДЕНИЕ

     Приведенный здесь набор избранных изречений был выбран  из
первых   восьми  книг  о  мире  шаманов  Древней  Мексики.  Эти
важнейшие   принципы   извлекались   непосредственно   из   тех
пояснений, которые я, как антрополог, получал от своего учителя
и  наставника  дона  Хуана  Матуса,  индейца  из  племени яки и
мексиканского шамана  *.  Он  относил  себя  к  линии  шаманов,
возникновение  которой уходит в прошлое к тем шаманам, что жили
в Мексике в давние времена.

     *  Понятия  "шаман"  и  "шаманизм"   К.К.   стал   впервые
использовать  в "Активной стороне бесконечности" вместо никогда
не удовлетворяющего его определения знания дона Хуана  понятием
"магия".  Сибирское  слово  "шаман"  стало  очень популярным на
Западе в  последние  годы  благодаря  книгам  Элиаде,  Харнена,
Минделла, Стивенсов и др. авторов. - Прим. ред.

     Дон Хуан Матус ввел меня в этот мир - который, разумеется,
был миром  шаманов  древности  - самым действенным из доступных
ему способов. Таким образом, ключевую позицию в  моем  обучении
занимал сам дон Хуан. Он знал о существовании иной реальности -
о   мире,   не   являющемся  ни  иллюзией,  ни  плодом  буйного
воображения, поскольку для дона Хуана и  его  спутников-шаманов
(их  было  пятнадцать)  мир  шаманов древности был настолько же
реальным и прагматичным, насколько это вообще возможно.
     Работа над данной книгой началась с очень простой  попытки
выбрать  из традиции этих шаманов краткие концепции, афоризмы и
мысли, которые могли бы стать интересным материалом для  чтения
и    размышления.    Однако   в   процессе   работы   произошло
непредвиденное изменение этой цели: я  осознал,  что  сами  эти
высказывания  насыщены  невероятной  Силой.  Они  таили  в себе
скрытый ход мыслей, которого я прежде не замечал, и  очерчивали
то  направление,  в  котором  пояснения  дона Хуана вели меня в
течение тех тринадцати лет, когда я был его учеником.
     Эти цитаты лучше  любых  общих  теоретических  рассуждений
раскрывают   непредсказуемый   и  несгибаемый  образ  действий,
которому следовал дон Хуан, чтобы  поддержать  и  ускорить  мое
погружение  в  его  мир. Я не подвергаю сомнениям тот факт, что
поскольку дон Хуан следовал такой  линии  действий,  то  она  в
точности  совпадает  с  тем  подходом,  с  помощью которого его
собственный учитель ввел в мир шаманов самого дона Хуана.
     Образ действий дона Хуана Матуса заключался  в  намеренных
попытках  ввести  меня  в  то,  что  он  называл  иной системой
познания.  Под  системой  познания   он   понимал   стандартное
определение  познания:  "процессы,  несущие  ответственность за
осознанность в повседневной жизни и включающие в  себя  память,
личный  опыт,  восприятие  и искусное использование какого-либо
синтаксиса". Дон Хуан утверждал, что система  познания  шаманов
Древней  Мексики  действительно  отличалась от системы познания
обычного человека.
     В соответствии  со  всеми  присущими  мне,  как  человеку,
изучающему общественные науки, логичностью и здравомыслием, мне
пришлось   отвергнуть  его  утверждение.  Время  от  времени  я
настойчиво заявлял дону Хуану, что все его утверждения  нелепы.
Мне   они   казались,   в   лучшем   случае,  интеллектуальными
заблуждениями.
     Чтобы рассеять мое доверие  к  обычной  системе  познания,
позволяющей   нам   постигать   окружающий  мир,  потребовалось
тринадцать лет  тяжелого  труда  с  его  и  моей  стороны.  Эта
перемена  вызвала  у  меня весьма странное состояние; состояние
кажущегося  недоверия  к  прежде  безоговорочному  согласию   с
познавательными процессами повседневного мира.
     После  тринадцати  лет тяжелых столкновений я против своей
воли осознал, что  дон  Хуан  Матус  действительно  исходил  из
совершенно  другой  точки  зрения.  Это  означает,  что  шаманы
Древней Мексики на самом  деле  опирались  на  совершенно  иную
систему  познания.  Признание  этого опустошило меня до глубины
души. Я чувствовал  себя  предателем.  Мне  казалось,  будто  я
высказываю самую ужасающую ересь.
     Почувствовав,   что   ему  удалось  сломить  мое  яростное
сопротивление, дон  Хуан  вогнал  свою  точку  зрения  в  самые
глубины моего существа, и в отношении мира шаманов мне пришлось
безоговорочно  признать,  что  шаманы-практики  оценивали мир с
такой точки зрения, которую невозможно было описать  с  помощью
привычных  нам  концепций.  К примеру, они воспринимали энергию
так, как она  течет  во  Вселенной,  -  энергию,  свободную  от
ограничений  влияния общества и синтаксиса; чистую, вибрирующую
энергию. Они называли это актом видения.
     Основная цель дона Хуана заключалась в том,  чтобы  помочь
мне  воспринять энергию так, как она течет во Вселенной. В мире
шаманов такое восприятие энергии является  первым  обязательным
шагом  к  еще более захватывающей и свободной точке зрения иной
системы познания. Чтобы добиться от меня реакции  видения,  дон
Хуан  воспользовался другими, чуждыми элементами познания. Один
из важнейших таких элементов он  называл  перепросмотром;  этот
метод  представляет  собой  систематическое тщательное изучение
собственной жизни, фрагмент за фрагментом,  которое  проводится
не  с  позиции  оценивания  или поиска ошибок, а с точки зрения
попытки  постичь  свою  жизнь  и  изменить  ее  ход.  Дон  Хуан
утверждал,  что, как только практикующий начнет взирать на свою
жизнь в той отстраненной манере, какой требует перепросмотр, он
уже не сможет вернуться к прежнему образу жизни.
     Видеть энергию так, как она течет во Вселенной,  означало,
по  словам дона Хуана, способность видеть человеческие существа
в облике светящегося яйца,  или  светящегося  шара  энергии,  и
различать  в  этом  светящемся шаре энергии определенные черты,
свойственные всем людям в целом -  например,  точку  повышенной
яркости  в  достаточно  ярком светящемся энергетическом коконе.
Шаманы утверждали, что именно в этой точке повышенной  яркости,
которую  они  называли  точкой сборки, и собирается восприятие.
Логическое развитие этой  мысли  означает,  что  в  этой  точке
повышенной  яркости  вырабатывается наша система познания мира.
Каким бы странным это ни казалось, дон Хуан Матус  был  прав  в
том смысле, что именно так все и происходит.
     Таким  образом,  процесс  восприятия  шаманов  существенно
отличался от восприятия обычного человека.  Шаманы  утверждали,
что  прямое  восприятие  энергии  привело  их  к  тому, что они
называли энергетическими фактами. Под  энергетическими  фактами
они   понимали  вызываемое  непосредственным  видением  энергии
зрелище,  которое  приводит  к  окончательным  и   несократимым
выводам - эти выводы не подчиняются логическим соображениям или
попыткам согласовать их с привычной нам системой интерпретации.
     Дон Хуан говорил, что для шаманов его линии энергетическим
фактом  было то, что окружающий нас мир определяется процессами
познания и эти процессы не являются неизменными - они  не  есть
нечто  непреложное.  Эти  процессы  зависят  от подготовки, они
связаны с практичностью и  пользой.  Эта  мысль  получает  свое
развитие в другом энергетическом факте: процессы привычного нам
познания  представляют  собой  только  следствия воспитания - и
ничего больше.
     Дон Хуан Матус без тени сомнения знал, что его рассказы  о
системе  познания  шаманов  Древней  Мексики  -  именно то, что
происходит в действительности. Помимо  прочего,  дон  Хуан  был
нагвалем;    для   шаманов-практиков   это   понятие   означает
естественного   лидера   -   человека,   способного   наблюдать
энергетические  факты без вреда для самого себя. Таким образом,
он был наделен умением успешно  проводить  своих  собратьев  по
таким  путям  мышления  и восприятия, какие просто не поддаются
описанию.
     Принимая во внимание все факты системы познания, о которых
рассказал мне дон Хуан, я пришел к выводу о том, что  важнейшим
элементом  такого  мира  является идея намерения - сам дон Хуан
придерживался того  же  мнения.  Для  шаманов  Древней  Мексики
намерение  представляло  собой  некую  силу,  которую они могли
визуализировать, когда видели энергию так,  как  она  течет  во
Вселенной. Они называли это всепроникающей силой, вовлеченной в
любой  аспект времени и пространства. Это та движущая сила, что
кроется  за  всем  сущим.  Невообразимо  важным  открытием  тех
шаманов стало то, что это намерение - чистая абстракция - тесно
связано   с   человеком.   Человек  всегда  мог  манипулировать
намерением. Шаманы Древней Мексики осознали,  что  единственный
способ  повлиять  на  эту силу связан с безупречным поведением.
Только самый дисциплинированный практик способен совершить этот
подвиг.
     Другим невероятно важным элементом этой  странной  системы
познания  шаманов  было  понимание  и  использование  концепций
времени и пространства.  Для  них  время  и  пространство  были
совсем  не  теми явлениями, которые являются частью нашей жизни
всего лишь потому,  что  они  представляют  собой  неотъемлемую
часть  привычной  нам системы познания. Стандартное определение
времени для обычного человека звучит  так:  "непространственный
континуум,   в   котором   события   происходят   в  несомненно
необратимой последовательности  и  развиваются  от  прошлого  -
через  настоящее  -  к будущему". Пространство определяется как
"бесконечная  протяженность   трехмерного   поля,   в   котором
существуют звезды и галактики; Вселенная".
     Для  шалманов  Древней  Мексики  время  представляло нечто
схожее с мыслью - это мысль,  возникающая  в  мышлении  чего-то
такого,   что   непостижимо   в   своем   величии.   Логическим
доказательством для них служило то,  что  сам  человек,  будучи
частью  этой  мысли,  протекающей в мышлении неких непостижимых
для его разума сил, удерживает в себе  небольшой  процент  этой
мысли   -   и   при   определенных  обстоятельствах  выдающейся
дисциплины этот процент можно вернуть назад.
     Пространство  было  для  этих  шаманов  абстрактным  миром
деятельности.  Они  называли  его бесконечностью и ссылались на
него как на общий итог  всех  усилий  живых  существ.  Для  них
пространство  было  чем-то более доступным, почти приземленным.
Судя  по  всему,  они  извлекли  из  абстрактного   определения
пространства большую практическую пользу. Согласно тем версиям,
о  которых  говорил дон Хуан, шаманы Древней Мексики, в отличие
от нас, никогда  не  считали  время  и  пространство  туманными
абстракциями.  Для  них  и  время, и пространство - несмотря на
непостижимость  их  определений  -  были  неотъемлемой   частью
человека.
     У этих шаманов был еще один элемент познания под названием
колесо   времени.   Они   объясняли   понятие  колеса  времени,
рассказывая, что время похоже на туннель  бесконечной  длины  и
ширины  -  туннель  с  зеркальными  бороздками. Каждая бороздка
бесконечна; бесконечно и их  число.  Сила  жизни  принудительно
заставила   живые   существа  всматриваться  в  одну  бороздку.
Всматриваться  только  в  одну  бороздку   означает   оказаться
пойманным в ее ловушку, жить этой бороздой.
     Окончательная   цель   воина   заключается  в  том,  чтобы
посредством  акта  глубокой   дисциплины   сфокусировать   свое
непоколебимое  внимание  на  колесе  времени  и  заставить  его
повернуться. Те  воины,  которые  добились  успеха  в  повороте
колеса  времени,  могут увидеть любую бороздку и извлечь из нее
все, что угодно. Свобода от зачаровывающей силы взгляда в  одну
бороздку означает, что воины могут смотреть в любом направлении
и видеть, как время отступает от них или приближается.
     С   такой   точки   зрения,   колесо   времени   оказывает
непреодолимое  влияние,  простирающееся  на  всю  протяженность
жизни  воина  и  за  ее пределы - как в случае собранных в этой
книге выражений. Они выглядят  сплетенными  в  кольцо,  живущее
своей  жизнью.  Согласно объяснению в системе познания шаманов,
это кольцо и является колесом времени.
     Таким образом, под влиянием колеса времени цель этой книги
стала отличной от первоначального  замысла.  Сами  изречения  и
только  они  стали  господствующим  фактором  и  вызвали у меня
стремление оставаться как можно ближе к тому стилю, в каком они
были даны мне - а давались они в духе умеренности и  предельной
прямоты.
     Я  безуспешно  пытался  сделать  еще кое-что: распределить
высказывания по ряду категорий, которые облегчили бы их чтение.
Однако подобная классификация изречений оказалась неприемлемой.
Я не нашел подходящего  способа  разделения  чего-то  настолько
неопределенного  и  обширного,  как  целостный мир познания, на
какие-либо произвольные смысловые категории.
     Мне оставалось просто двигаться вслед за высказываниями  и
позволить им самим создать набросок очертаний мыслей и ощущений
шаманов  Древней Мексики в отношении жизни, смерти, Вселенной и
энергии. Эти мысли связаны с тем, как шаманы понимали не только
саму Вселенную, но и протекающие в нашем мире процессы жизни  и
сосуществования.  Еще  более  важно  то,  что  они указывают на
возможность одновременного использования двух  систем  познания
без какого-либо ущерба для личности.

     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ "УЧЕНИЯ ДОНА ХУАНА"

     ***
     Сила  зависит  лишь  от  того, какого рода знанием владеет
человек. Какой смысл в знании вещей, которые бесполезны? Они не
готовят нас к неожиданной встрече с неизвестным.
     ***
     Ничто не дается даром в этом мире, и приобретение знания -
труднейшая из всех задач, с какими человек может столкнуться.
     ***
     Человек идет к знанию так же,  как  он  идет  на  войну  -
полностью   пробужденный,   полный   страха,   благоговения   и
безусловной решимости. Любое отступление  от  этого  правила  -
роковая  ошибка,  и тот, кто ее совершит, непременно доживет до
дня, когда горько пожалеет об этом.
     Только выполняющий эти четыре  условия  -  быть  полностью
пробужденным,   полным   страха,   благоговения  и  безусловной
решимости - застрахован от ошибок, за которые придется платить;
лишь при этих условиях он не  будет  действовать  наугад.  Если
такой  человек  и  терпит  поражение,  то он проигрывает только
битву, а об этом не стоит слишком сожалеть.
     ***
     Слишком сильное сосредоточение на себе  порождает  ужасную
усталость.  Человек  в  такой  позиции  глух  и  слеп  ко всему
остальному. Эта странная усталость мешает ему искать  и  видеть
чудеса,  которые  во  множестве  находился вокруг него. Поэтому
кроме проблем у него ничего не остается.
     ***
     Любому, кто приступает к учению, приходится  выкладываться
настолько,   насколько   он   способен,   и   границы  обучения
определяются собственными возможностями ученика. Именно поэтому
разговоры на тему обучения лишены всякого смысла. Страхи  перед
знанием  -  дело обычное; все мы им подвержены, и тут ничего не
поделаешь. Однако каким бы  устрашающим  ни  было  учение,  еще
страшней представить себе человека, у которого нет знания.
     ***
     Сердиться  на  людей  означает  считать их поступки чем-то
важным.  Настоятельно  необходимо  избавляться   от   подобного
ощущения. Поступки людей не могут быть настолько важными, чтобы
отвести   на   задний   план   единственную   жизненно   важную
альтернативу: наши неизменные встречи с бесконечностью.
     ***
     Любой путь  -  лишь  один  из  миллиона  возможных  путей.
Поэтому воин всегда должен помнить, что путь - это только путь;
если  он  чувствует, что это ему не по душе, он должен оставить
его любой ценой. Любой путь - это всего лишь путь, и  ничто  не
помешает  воину  оставить  его,  если сделать это велит ему его
сердце.  Его  решение  должно  быть  свободно   от   страха   и
честолюбия. На любой путь нужно смотреть прямо и без колебаний.
Воин  испытывает его столько раз, сколько находит нужным. Затем
он задает себе, и только самому себе,  один  вопрос:  имеет  ли
этот путь сердце?
     Все  пути  одинаковы:  они ведут в никуда. Есть ли у этого
пути сердце? Если есть, то это хороший путь; если  нет,  то  от
него  никакого толку. Оба пути ведут в никуда, но у одного есть
сердце, а у другого - нет. Один путь делает путешествие по нему
радостным:  сколько  ни  странствуешь  -   ты   и   твой   путь
нераздельны.  Другой  путь заставит тебя проклинать свою жизнь.
Один путь дает тебе силы, другой - уничтожает тебя.
     ***
     Это мир счастья, где между вещами нет различия, потому что
там некому  спрашивать  о  различии.  Но  это  не  мир   людей.
Некоторые  люди  наивно  верят, что они живут в двух мирах, что
они  могут  выбирать   между   мирами,   но   это   только   их
самонадеянность. Для нас существует лишь один-единственный мир.
Мы - люди, и должны безропотно следовать миру людей.
     ***
     У  человека  есть четыре врага: это страх, ясность, сила и
старость. Страх, ясность и сила могут  быть  побеждены,  но  не
старость.  Это  самый  жестокий враг, которого нельзя победить,
можно лишь оттянуть свое поражение.

     КОММЕНТАРИИ

     В абстрактном  характере  высказываний  из  первой  книги,
"Учение  дона Хуана", заключена сущность всего, что говорил дон
Хуан в самом начале моего ученичества. По полному тексту  книги
видно,  что  дон  Хуан  очень  много  рассказывал  о союзниках,
растениях силы, Мескалито,  "дымке",  ветре,  речных  и  горных
духах,  духе чаппараля и так далее. Позже, когда я спросил его,
почему он уделял такое внимание этим явлениям, но не  обращался
к  ним  впоследствии,  он  невозмутимо  признался, что в начале
моего обучения погрузился во весь  этот  псевдошаманский  вздор
только ради меня.
     Я был ошеломлен. Меня удивило то, как он может высказывать
такие  утверждения,  представляющие собой откровенную неправду.
Однако он действительно имел в виду именно то, что сказал, а я,
без  сомнений,   был   тем   самым   человеком,   который   мог
засвидетельствовать достоверность его слов и расположения духа.
     - Не относись к этому так серьезно, - смеясь, сказал он. -
Занятия  всей  этой  чепухой  всегда развлекали меня, а с тобой
было еще веселее, так как я знал, что делаю это  для  твоей  же
пользы.
     - Для моей пользы, дон Хуан? Что за ерунда?
     - Да,  для  твоей пользы. Я обманывал тебя, удерживая твое
внимание теми предметами твоего мира, которые вызывали  у  тебя
глубокий  интерес, - и ты проглатывал все целиком: и наживку, и
леску, и поставок.
     Все, что мне было нужно, - твое безраздельное внимание. Но
как я мог добиться его от такой недисциплинированной натуры? Ты
сам вновь и вновь  говорил  мне,  что  приезжаешь  потому,  что
считаешь мои рассказы об этом мире захватывающими. Однако ты не
знал,  как  выразить, "по испытываемый тобой интерес основан на
том факте, что ты смутно согласен  с  каждым  моим  словом.  Ты
думал,  что эта неясность, разумеется, и является шаманизмом, и
тянулся к ней - потому и приезжал.
     - Ты поступаешь так с каждым, дон Хуан?
     - Не с каждым, так как  ко  мне  приходит  не  каждый,  и,
прежде  всего,  меня  самого  интересует далеко не каждый. Меня
интересовал и интересуешь ты, ты  один.  Мой  учитель,  нагваль
Хулиан,  обманул  меня  точно  так  же. Он воспользовался моими
чувственностью и жадностью. Он обещал озолотить меня  и  свести
меня  со  всеми прекрасными женщинами, которые его окружали. Он
пообещал  мне  богатство,  и  я  попался  на  удочку.   Так   с
незапамятных  времен обманывали всех шаманов моей линии. Шаманы
моей линии -  не  учителя  или  гуру.  Им  плевать  на  широкое
распространение  своих  знаний. Им нужны только преемники, а не
какие-то люди, смутно заинтересованные в этих знаниях по  неким
интеллектуальным соображениям.
     Дон  Хуан был прав, когда говорил, что я полностью попался
на его удочку. Я действительно  полагал,  что  нашел  шамана  и
превосходный источник антропологической информации. Именно в то
время  под  покровительством  и влиянием дона Хуана я исписывал
целые дневники и  собирал  старинные  карты,  на  которых  были
указаны  местоположения  городов  индейцев  яки  на  протяжении
долгих столетий, начиная с  иезуитских  летописей  конца  XVIII
века.  Я  отметил  все  эти города, выявил самые незначительные
изменения и ломал голову над тем, почему эти города меняли свое
положение и при  каждом  таком  смещении  образуемый  ими  узор
становился  несколько  иным.  Псевдоразмышления  о разумности и
обоснованных сомнениях раздавили меня. Я собрал тысячи  листков
сжатых записей и предположений, извлеченных из различных книг и
летописей.  Я  был настоящим студентом факультета антропологии.
Дон Хуан раздувал мое воображение всеми доступными средствами.
     - На пути воинов нет добровольцев, - сказал мне дон  Хуан,
делая вид, что что-то объясняет. - Человека приходится выводить
на путь воина против его воли.
     - Дон  Хуан,  что  мне  делать  с  теми  тысячами записей,
которые я собрал в результате твоего обмана? - спросил я его  в
тот раз.
     Его ответ стал для меня настоящим потрясением.
     - Напиши о них книгу! - сказал он. - Я уверен, что если ты
начнешь  ее  писать,  то  все  равно  никогда не воспользуешься
своими записями.  Они  бесполезны  -  но  кто  я  такой,  чтобы
говорить  тебе  об этом? Придумай сам. Однако не пытайся писать
книгу так, как это делает писатель. Сделай это  как  воин,  как
воин-шаман.
     - Что ты имеешь в виду, дон Хуан?
     - Не знаю. Сам разбирайся.
     Он  был  абсолютно  прав.  Я  так и не воспользовался теми
записями. Вместо этого я неожиданно  для  самого  себя  написал
книгу  о  непостижимых  возможностях существования иной системы
познания.

     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ "ОТДЕЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ"

     ***
     Воин  знает,  что  он  только  человек.  Его  единственное
сожаление  заключается  в том, что жизнь коротка и он не успеет
прикоснуться ко всему, что ему нравится. Но и это для  него  не
проблема; это просто сожаление.
     ***
     Чувство  собственной важности делает человека безнадежным:
тяжелым, неуклюжим и пустым. Быть воином означает быть легким и
текучим.
     ***
     Когда видишь поля энергии, человеческие существа  выглядят
как  световые  волокна,  похожие на белую пятину, очень тонкие.
Они тянутся от головы к пупку,  и  человек  похож  на  яйцо  из
текучих  волокон; руки и ноги подобны светящимся протуберанцам,
вырывающимся в разные стороны.
     ***
     Видящие видят, что любой  человек  постоянно  находится  в
контакте   со   всем   остальным   миром.   Правда,  связь  эта
осуществляется  не  через  руки,  а  с  помощью  пучка  длинных
волокон,  исходящих из середины живота. Этими волокнами человек
соединен со всем миром, благодаря им он  сохраняет  равновесие,
они придают ему устойчивость.
     ***
     Когда  воин  научится видеть, он увидит, что человек - это
светящееся яйцо, будь он нищий или король. А что можно изменить
в светящемся яйце? Что?
     ***
     Воина никогда не беспокоит  его  страх.  Вместо  этого  он
думает  о  чудесах  видения  полей  энергии!  Все  остальное  -
пустяки, пустые украшения.
     ***
     Только  дырявый  горшок  может  пытаться  стать  человеком
знания по своей воле. Трезвомыслящего человека нужно затягивать
на  путь  хитростью.  Найдется  масса людей, которые с радостью
захотят учиться, но эти не в счет. Обычно они уже  с  трещиной.
Как  пересохшая  бутыль  из тыквы, которая с виду в порядке, но
начинает течь в ту же минуту, как только в нее наливают воду  и
появляется  давление.  Через  минуту  ее  нужно вновь наполнять
водой.
     ***
     Когда человек не имеет отношения к видению, вещи  выглядят
в  основном  одними  и  теми же в то время, когда он смотрит на
мир. С другой стороны, когда он научится видеть, ничто не будет
выглядеть тем же самым все то время, что  он  видит  эту  вещь,
хотя  она  остается  той  же  самой.  С  точки зрения видящего,
человек выглядит как светящееся  яйцо.  Всякий  раз,  когда  вы
видите  одного  и  того же человека, он выглядит как светящееся
яйцо, хотя не то же самое светящееся яйцо.
     ***
     Шаманы Древней Мексики назвали союзниками те  необъяснимые
силы,  которые действовали под их руководством. Они назвали эти
силы союзниками, поскольку считали, что могут  использовать  их
так,  как  им  захочется,  -  эти представления оказались почти
смертельными  для  шаманов,  так  как  те,  кого  они  называли
союзниками,   представляют  собой  лишенные  телесной  оболочки
существа, населяющие Вселенную. Современные шаманы называют  их
неорганическими существами.
     Спрашивать,  в чем заключается предназначение союзников, -
все равно что задавать вопрос о смысле деятельности человека  в
этом мире. Мы существуем, вот и все. Подобно нам, союзники тоже
существуют - и, возможно, они появились здесь задолго до нас.
     ***
     Выть  воином  -  это  самый  эффективный способ жить. Воин
сомневается и размышляет до того,  как  принимает  решение.  Но
когда  оно  принято,  он  действует, не отвлекаясь на сомнения,
опасения и колебания. Впереди - еще миллионы решений, каждое из
которых ждет своего часа. Это - путь воина.
     ***
     Когда воина  начинают  одолевать  сомнения  и  страхи,  он
думает  о  своей  смерти.  Мысль  о  смерти - единственное, что
способно закалить наш дух.
     ***
     Смерть находится везде. Она может  принять  вид  зажженных
фар  машины,  которая  въезжает  на  холм позади нас. Она может
оставаться  видимой  некоторое  время,  а  потом  исчезнуть   в
темноте,  как  если  бы она покинула нас на время, но она опять
появляется на следующем холме, чтобы потом исчезнуть вновь.
     Это огни на  голове  смерти.  Она  надевает  их  наподобие
шляпы,  прежде  чем  пуститься  в  галоп.  Эти огни она зажгла,
бросившись в погоню за нами. Смерть неуклонно преследует нас, и
с каждой секундой она все ближе  и  ближе.  Смерть  никогда  не
останавливается. Просто иногда она гасит огни. Но это ничего не
меняет...
     ***
     Воин   должен   прежде   всего  знать,  что  его  действия
бесполезны, но он должен выполнять их, как если бы он  не  знал
об этом. Это то, что шаманы называют контролируемой глупостью.
     ***
     Глаза  человека предназначены для выполнения двух функций:
одна из них - видеть энергетические потоки Вселенной, а  другая
- "смотреть  на  вещи  в этом мире". Ни одна из них не является
лучше или  важнее  другой,  но  тренировать  глаза  только  для
смотрения - это постыдная и бессмысленная потеря.
     ***
     Воин  живет  действием,  а  не  думанием  о  действии  или
думанием  о  том,  что  он   будет   думать,   когда   закончит
действовать.
     ***
     Воин  выбирает  путь  с  сердцем  и следует по этому пути.
Когда он смотрит, он радуется и смеется;  когда  он  видит,  он
знает.  Он  знает,  что  жизнь  его  закончится очень скоро; он
знает, что он, как любой другой, не идет никуда;  и  он  знает,
что ничто не является более важным, чем что-то другое.
     ***
     У  воина нет ни чести, ни достоинства, ни семьи, ни имени,
ни родины. Есть только жизнь, которую нужно  прожить.  В  таких
условиях  контролируемая  глупость  -  единственное,  что может
связывать его с ближними.
     ***
     Ничто не  имеет  особого  значения,  поэтому  воин  просто
выбирает  какой-то  поступок и совершает его. Но совершает так,
словно  это  имеет  значение.   Его   контролируемая   глупость
заставляет  его  говорить,  что  его  действия  очень  важны, и
поступать соответственно. В то же время он прекрасно  понимает,
что  все это не имеет значения. Так что, прекращая действовать,
воин возвращается в состояние покоя и равновесия. Хорошим  было
его  действие  или  плохим, удалось ли его завершить - до этого
ему нет никакого дела.
     ***
     Воин может вообще не совершать никаких поступков. Тогда он
ведет себя так, словно эта пассивность реально имеет  для  него
значение.  Он  прав  и  в  этом  случае,  потому что и это тоже
контролируемая глупость.
     ***
     В жизни воина не может быть пустоты. Его  жизнь  заполнена
до  краев.  Все заполнено до краев, и все равнозначно. Для него
нет ни побед, ни поражений, ни пустоты. Все заполнено до  краев
и все равно, и его борьба стоит его усилий.
     ***
     Обычный  человек слишком озабочен тем, чтобы любить людей,
и тем, чтобы его любили. Воин любит, и все. Он любит всех,  кто
ему  нравится,  и  все,  что ему по душе, но он использует свою
контролируемую глупость, чтобы не  беспокоиться  об  этом.  Что
полностью  противоположно тому, чем занимается обычный человек.
Любить людей или быть любимым ими - это еще далеко не все,  что
доступно человеку.
     ***
     Воин  принимает ответственность за все свои действия, даже
за самые пустяковые. Обычный человек  занят  своими  мыслями  и
никогда не принимает ответственности за то, что он делает.
     ***
     Обычный    человек   является   либо   победителем,   либо
побежденным   и,   в   соответствии    с    этим,    становится
преследователем  или  жертвой.  Эти два состояния превалируют у
всех,  кто  не  видит.  Видение  рассеивает   иллюзию   победы,
поражения или страдания.
     ***
     Воин  знает  о своем ожидании и знает, чего он ждет. Когда
он ждет, у него нет желаний, и поэтому, какую бы малость он  ни
получил,  это  всегда больше, чем он может взять. Если он хочет
есть, то справится с этим, потому что не  страдает  от  голода.
Если  он  ранен, то справится с этим, потому что не страдает от
боли. Быть голодным или страдать от боли означает, что  человек
- не воин, и сила голода или боли может разрушить его.
     ***
     Самоограничение  -  самый  худший  и  самый  злостный  вид
индульгирования. Поступая подобным образом, мы заставляем  себя
верить,  что совершаем нечто значительное, чуть ли не подвиг, а
в   действительности   только   еще   больше   углубляемся    в
самолюбование,  давая  пищу  самолюбию  и  чувству  собственной
важности.
     ***
     То, что воин называет волей, есть сила внутри  нас  самих.
Это  не  мысль,  не  предмет,  не  желание.  Воля - это то, что
заставляет воина побеждать, когда его рассудок говорит ему, что
он повержен. Воля - это то, что делает его неуязвимым.  Воля  -
это  то,  что  позволяет  шаману  пройти  сквозь  стену, сквозь
пространство, в бесконечность.
     ***
     Когда человек выбирает путь воина, он становится полностью
бодрствующим,  в  полной  мере  осознавая,  что  обычная  жизнь
навсегда  оставлена  позади.  Средства  обычного мира больше не
являются для него щитами, и  он  должен  выбрать  новый  способ
жизни, если он хочет выжить.
     ***
     К тому моменту, когда человек осознает устрашающую природу
знания,  он  осознает  и  то,  что смерть на этом пути - верный
попутчик, незаменимый партнер,  который  всегда  рядом.  Смерть
является  главным  фактором,  превращающим  знание в энергию, в
реальную силу. Прикосновением смерти завершается  все,  и  все,
чего она коснулась, становится Силой.
     ***
     Только принятие идеи смерти может дать воину отрешенность,
достаточную  для  того,  чтобы  принуждать себя к чему бы то ни
было, равно как и для того, чтобы ни от чего  не  отказываться.
Он  знает,  что  смерть  следует  за ним по пятам и не даст ему
времени ни за что зацепиться, поэтому он пробует все" ни к чему
не привязываясь.
     ***
     Мы - люди, и наша судьба, наше  предназначение  -  учиться
ради  открытия  все  новых  и  новых  непостижимых миров. Воин,
научившийся видеть, узнает, что непознанным мирам нет  числа  и
что все они - здесь, перед нами.
     ***
     "Смерть  -  это вращение; смерть - это сияющее облачко над
горизонтом; смерть - это мой разговор с тобой; смерть - это  ты
и твои записи в блокноте; смерть - это ничто. Ничто! Она здесь,
хотя ее нет здесь вообще".
     ***
     Дух  воина не привязан ни к индульгированию, ни к жалобам,
как не привязан он ни к победам, ни к поражениям.  Единственная
привязанность  воина - битва, и каждая битва, которую он ведет,
- его последняя битва на этой земле. Поэтому исход ее для  него
практически  не  имеет  значения.  В  этой последней битве воин
позволяет своему духу течь свободно и ясно. И  когда  он  ведет
эту  битву,  он  знает,  что  воля его безупречна. И поэтому он
смеется и смеется.
     ***
     Мы  непрерывно  разговариваем  с  собой  о   нашем   мире.
Фактически, мы создаем наш мир своим внутренним диалогом. Когда
мы перестаем разговаривать с собой, мир становится таким, каким
он  должен  быть.  Мы обновляем его, мы наделяем его жизнью, мы
поддерживаем его своим внутренним диалогом. И не только это. Мы
также выбираем свои пути в соответствии с тем, что  мы  говорим
себе.  Так  мы  повторяем  тот же самый выбор еще и еще, до тех
пор, пока не  умрем.  Потому  что  мы  продолжаем  все  тот  же
внутренний  диалог.  Воин  осознает  это и стремится прекратить
свой внутренний диалог.
     ***
     Мир - это все, что заключено здесь. Жизнь, смерть, люди  и
все остальное, что окружает нас. Мир необъятен и непостижим. Мы
никогда  не  сможем  понять  его.  Мы  никогда не разгадаем его
тайну. Поэтому мы должны принимать его таким, как  он  есть,  -
чудесной загадкой.
     ***
     Вещи,  которые делают люди, ни при каких условиях не могут
быть более важными, чем мир. И, таким образом, воин относится к
миру как к бесконечной тайне, а к тому, что делают люди, -  как
к бесконечной глупости.

     КОММЕНТАРИИ

     В  высказываниях  из  "Отдельной  реальности"  начинает  с
примечательной ясностью  проявляться  то  настроение,  с  каким
шаманы  Древней  Мексики  относились  ко  всем  своим  усилиям,
связанным с намерением. Рассказывая о древних шаманах, сам  дон
Хуан  подчеркивал,  что  чрезвычайно интересным для современных
практиков  аспектом  того  мира  было   острое,   как   бритва,
осознание,   которое   шаманы  древности  развили  в  отношении
всеобщей силы под названием намерение. Они поясняли, что  связь
каждого  из  тех  людей  с  этой  силой была настолько чистой и
четкой, что они могли в свое удовольствие влиять на все вокруг.
Дон Хуан говорил, что  намерение  тех  шаманов,  доведенное  до
такой  отточенной  глубины,  было  единственной  помощью, какая
только существовала у современных  практиков.  Он  выразил  это
обыденными  словами,  сказав,  что если бы современные практики
были честными перед самими собой, то заплатили бы любую цену за
то, чтобы иметь возможность жить под зонтиком такого намерения.
     Дон Хуан утверждал, что  каждый,  кто  проявляет  хотя  бы
легкий   интерес  к  миру  шаманов  древности,  незамедлительно
втягивается в круг их острого, как бритва, намерения. Для  дона
Хуана  их  намерение было чем-то столь неизмеримым, что ни один
из  нас  не  способен  с  этим   бороться.   Кроме   того,   он
рассудительно   говорил,   что  с  таким  намерением  не  нужно
бороться, так как это единственное,  что  следует  принимать  в
расчет;  оно было сущностью мира тех шаманов - мира, к которому
современные практики стремятся больше, чем к  чему-либо  иному,
что только можно вообразить.
     Настроение  высказываний из "Отдельной реальности" создано
вовсе не моим собственным намерением. Это настроение проявилось
независимо от моих целей и  желаний.  Можно  сказать,  что  оно
оказалось  совершенно  противоположным моим замыслам. Скрытый в
тексте книги загадочный виток колеса времени внезапно пришел  в
движение   и   проявился   в  состоянии  напряженности  -  того
напряжения, которое определило направление моих усилий.
     Если говорить о моих ощущениях в то время, когда  я  писал
"Отдельную  реальность",  то  я  могу  правдиво утверждать, что
считал  себя  счастливчиком,  погруженным  в  антропологическую
полевую  работу,  так  что  мои  чувства и мысли были настолько
далеки  от  мира  шаманов  древности,  насколько   это   вообще
возможно.  У  дона  Хуана  было  иное мнение. Будучи закаленным
воином,  он  знал,  что  я  едва  ли  смогу   освободиться   от
магнетической  тяги  намерения,  созданного  теми  шаманами.  Я
погружался в него независимо от своего желания и от того, верил
в него или нет.
     Такое  положение  дел  вызвало  у   меня   подсознательную
тревогу.  Это  было  не  то  беспокойство,  какое можно было бы
определить или выявить - его трудно  было  даже  осознать.  Оно
пронизывало  все  мои  поступки,  не  предоставляя  мне никакой
возможности осознанно поразмыслить о нем.  Могу  лишь  сказать,
что  я  был смертельно напуган, хотя не смог бы объяснить, чего
именно боюсь.
     Я много раз пытался проанализировать это ощущение  страха,
но  мгновенно начинал испытывать утомление и усталость. Я сразу
понимал, что  мои  вопросы  к  самому  себе  безосновательны  и
излишни,   в  результате  чего  прекращал  попытки  анализа.  Я
обратился к дону Хуану с  вопросами  о  моем  состоянии,  желая
получить от него совет и поддержку.
     - Ты  просто боишься, - сказал он. - Вот и все. Не пытайся
определить загадочные причины своего страха. Загадочная причина
находится прямо перед тобой,  в  пределах  досягаемости  -  это
намерение шаманов Древней Мексики. Ты имеешь дело с их миром, и
этот   мир   время   от  времени  показывает  тебе  свое  лицо.
Разумеется,  тебе  трудно  выдержать  такое  зрелище.  Впрочем,
временами  это  трудно  и  для  меня.  Любому из нас тяжело его
выдержать.
     - Ты говоришь загадками, дон Хуан.
     - Да, пока  это  кажется  загадкой.  Когда-нибудь  ты  все
поймешь.  Сейчас  просто  глупо  пытаться  говорить об этом или
что-то объяснять. Все, что я  попробую  объяснить  тебе,  будет
лишено   смысла.  В  данный  момент  какие-нибудь  непостижимые
банальности показались бы тебе бесконечно более осмысленными.
     Он  был  совершенно  прав.  Причиной  всех  моих   страхов
действительно была одна банальность, которой я стыдился тогда и
стыжусь  сейчас,  -  я  боялся одержимости демонами. Этот страх
возник у меня еще  в  детстве:  все  необъяснимое,  разумеется,
становилось  чем-то  злым  и  пагубным, что стремилось погубить
меня.
     Чем пикантнее становились пояснения дона Хуана,  связанные
с  миром  древних  шаманов, тем острее становилось мое ощущение
необходимости  защитить  себя.  Это  чувство  невозможно   было
выразить  словами.  Это  была не просто потребность защититься;
скорее, это было желание уберечь  достоверность  и  неоспоримую
ценность  того  мира,  в  котором  живут человеческие существа.
Единственным  знакомым  мне  миром  был  мой   мир.   Если   он
подвергался  опасности,  у  меня немедленно возникала реакция -
она проявлялась в том особом страхе, который я никогда не смогу
объяснить. Он был похож  на  тот  страх,  какой,  должно  быть,
испытывает    человек    при    попытке    объять   собственную
беспредельность. Это не был страх  смерти  или  увечья  -  нет,
нечто  неизмеримо  более глубокое. Он был настолько глубок, что
любой шаман-практик запутался бы при  любой  попытке  осмыслить
его.
     - Ты окольным путем пришел прямо к понятию воина, - сказал
дон Хуан.
     В то время он уделял концепции воина бесконечное внимание.
Он говорил,  что  воин,  разумеется,  представляет  собой нечто
большее, чем просто принцип. Это образ жизни; этот образ  жизни
является   единственным   средством,   сдерживающим   страх,  и
единственным  каналом,  с  помощью   которого   практик   может
обеспечить  свободное течение своей деятельности. Без концепции
воина было бы невозможно преодолеть все камни  преткновения  на
пути знания.
     Дон  Хуан  определял  воина  прежде  всего  как бойца. Это
особое  настроение,  которому  способствует  намерение  шаманов
древности, и любой человек способен перейти к этому настроению.
     - Намерение  тех шаманов, - говорил дон Хуан, - было таким
отточенным, таким мощным, что уплотняло структуру  воина,  хотя
сам практик мог об этом даже не подозревать.
     Коротко  говоря,  для  шаманов  Древней  Мексики  воин был
настолько  согласованной  с  протекающей  вокруг  него  битвой,
настолько бдительной боевой единицей, что в его чистейшей форме
воину  не  нужно было ничего лишнего для того, чтобы выжить. Не
было необходимости делать воину  какие-либо  подарки,  ободрять
его  словами или действиями или пытаться утешать и воодушевлять
его - все это уже встроено в структуру самого воина.  Поскольку
эта  структура определялась намерением шаманов Древней Мексики,
они заранее позаботились о том, чтобы  в  нее  вошло  все,  что
только может понадобиться. Окончательным результатом стал боец,
сражающийся   в   одиночестве   и  обеспеченный  в  рамках  его
безмолвных убеждений всеми побудительными силами,  необходимыми
для продвижения вперед без жалоб и потребности в одобрении.
     Лично  мне  концепция  воина показалась захватывающей - и,
одновременно, одной из самых пугающих, с  какими  я  когда-либо
сталкивался.  Я  считал,  что,  если  приму этот принцип, то он
обратит меня в слепое подчинение, не  оставив  ни  времени,  ни
возможности  осмотреться,  возразить или выразить недовольство.
Высказывание жалоб было привычкой всей моей  жизни,  и"  честно
говоря,  я  готов  был бороться не на жизнь, а на смерть, чтобы
сохранить ее.  Я  считал  высказывание  недовольства  признаком
чувствительного,  смелого и честного человека, не испытывающего
колебаний при выражений своих убеждений, симпатий и  антипатий.
Если всему этому предстояло превратиться в боевую единицу, то я
потерял бы больше, чем мог себе позволить.
     Такими  были мои невысказанные мысли. И все же я завидовал
целеустремленности, спокойствию и безупречности воина. Одним из
величайших средств,  которыми  воспользовались  шаманы  Древней
Мексики  для  укрепления концепции воина, была идея отношения к
смерти как к спутнику, наблюдающему за нашими  поступками.  Дон
Хуан  говорил, что, как только человек принимает этот принцип -
пусть  даже  в  самой  мягкой  форме,  --  возникает  мост  над
пропастью,  разделяющей наш мир повседневных занятий, и то, что
находится впереди, но не имеет названия - то,  что  теряется  в
тумане  и  кажется  несуществующим. Это нечто настолько неясно,
что его нельзя использовать как точку отсчета,  и  все  же  оно
есть, оно бесспорно существует.
     Дон  Хуан  утверждал, что единственным существом на земле,
способным пересечь этот мост, является воин: безмолвный в своей
борьбе; неукротимый, так как ему нечего терять; работоспособный
и действенный, так как ему предстоит обрести все.

     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ "ПУТЕШЕСТВИЯ В ИКСТЛАН"

     ***
     Люди, как правило, не отдают себе  отчета  в  том,  что  в
любой  момент  метут выбросить из своей жизни все что угодно. В
любое время. Мгновенно.
     ***
     Человек  не  должен  беспокоиться  о  том,  чтобы  сделать
фотографии   или   магнитофонные  записи.  Все  это  излишества
спокойной  жизни.  Во  всем,  что  мы   делаем,   по-настоящему
необходимо  лишь одно - "дух". Человек должен беспокоиться лишь
о духе, который убывает.
     ***
     Воин не нуждается в личной истории. В один прекрасный день
он обнаруживает,  что  в  ней  нет  никакой  нужды,  и   просто
избавляется от нее.
     ***
     "Я  собираюсь  взять твоего отца в качестве примера, чтобы
проиллюстрировать мою точку зрения на личную историю. Твой отец
знает о тебе все. Поэтому ты для него - как раскрытая книга. Он
знает, кто ты такой, что из себя представляешь и чего стоишь. И
нет на земле силы, которая могла бы заставить его изменить свое
отношение к тебе.
     Естественно, такое интимное знание о тебе есть  и  у  всех
твоих   друзей.   У  каждого,  кто  тебя  знает,  сформировался
определенный образ твоей личности. И любым своим  действием  ты
как  бы подпитываешь и еще больше фиксируешь этот образ. Личная
история  постоянно  нуждается  в  том,  чтобы  ее  сохраняли  и
обновляли.   Поэтому   ты   рассказываешь   своим   друзьям   и
родственникам обо всем, что  делаешь.  С  другой  стороны,  для
воина,  у  которого  нет  личной  истории,  нет необходимости в
объяснениях,  его  действия  не  могут  никого  рассердить  или
разочаровать,  а самое главное - он не связан ничьими мыслями и
ожиданиями".
     ***
     Когда отсутствует какая бы то ни было  определенность,  мы
все  время  алертны,  мы  постоянно  готовы  к  прыжку. Гораздо
интереснее не знать, за каким кустом прячется кролик, чем вести
себя так, словно тебе все давным-давно известно.
     ***
     Пока человек чувствует, что наиболее важное и значительное
явление в  мире  -  это  его  персона,  он  никогда  не  сможет
по-настоящему  ощутить окружающий мир. Точно зашоренная лошадь,
он не видит в нем ничего, кроме самого себя.
     ***
     Смерть - наш вечный попутчик. Она всегда  находится  слева
от  нас  на  расстоянии вытянутой руки, и смерть - единственный
мудрый советчик, который всегда есть у воина. Каждый раз, когда
воин чувствует, что все складывается из рук вон плохо и  он  на
грани  полного  краха,  он  оборачивается налево и спрашивает у
своей смерти, так  ли  это.  И  его  смерть  отвечает,  что  он
ошибается   и  что  кроме  ее  прикосновения  нет  ничего,  что
действительно имело бы значение. Его смерть говорит: "Но  я  же
еще не коснулась тебя!"
     ***
     Если  воин  что-то решил, он идет до конца, но при этом он
непременно принимает на себя  ответственность  за  то,  что  он
делает.  Что  именно  воин  делает  -  значения не имеет, но он
должен знать, зачем он это делает, и действовать без сомнений и
сожалений.
     ***
     В мире, где за каждым  охотится  смерть,  нет  времени  на
сожаления  или сомнения. Время есть лишь на то, чтобы принимать
решения, И не важно, в чем будут заключаться эти решения. Ничто
не является более или менее  серьезным  и  важным,  чем  что-то
другое. В мире, где смерть - это охотник, нет больших или малых
решений.  Единственное  решение  заключается  в  том,  что воин
должен встретиться лицом к лицу со своей неотвратимой смертью.
     ***
     Воин  должен  учиться  быть  доступным  и  недоступным  на
поворотах   пути.   Для   воина   бессмысленно  непреднамеренно
оказываться  доступным  в  любое  время,  точно  так  же,   как
совершенно  бессмысленно прятаться, когда все вокруг знают, что
сейчас он прячется.
     ***
     Для  воина  быть  недоступным  -  значит   прикасаться   к
окружающему  его  миру  бережно.  Съесть  не  пять перепелов, а
одного. Не калечить  растения  лишь  для  того,  чтобы  сделать
жаровню.  Не  подставляться  без  необходимости  силе ветра. И,
превыше всего, - ни в коем случае не истощать себя и других. Не
пользоваться людьми, не выжимать из них все до последней капли,
особенно из тех, кого любишь.
     ***
     Беспокойство  неизбежно  делает  человека  доступным,   он
непроизвольно  раскрывается.  Тревога заставляет его в отчаянии
цепляться за что попало, а зацепившись, он уже обязан  истощить
либо  себя,  либо  то, за что зацепился. Охотник-воин, с другой
стороны, знает, что в его ловушки  еще  не  раз  попадет  дичь,
поэтому   он   не   беспокоится.   Беспокоиться  -  это  значит
становиться доступным, неосознанно доступным.
     ***
     Быть  недоступным  -  вовсе  не  означает  прятаться   или
скрываться.  И  не  означает,  что  нельзя иметь дело с людьми.
Охотник-воин недоступен потому, что не выжимает из своего  мира
все до последней капли. Он слегка касается его, оставаясь в нем
ровно  столько,  сколько  необходимо, и затем быстро уходит, не
оставляя никаких следов.
     ***
     Быть воином-охотником - значит не просто ставить  ловушки.
Охотник  добывает  дичь не потому, что устанавливает ловушки, и
не потому, что знает распорядки своей добычи,  но  потому,  что
сам  не  имеет никаких распорядков. И в этом - его единственное
решающее преимущество. Охотник не уподобляется тем, на кого  он
охотится.  Они  скованы  жесткими  распорядками, путают след по
строго  определенной  программе,  и  все   причуды   их   легко
предсказуемы. Охотник же свободен, текуч и непредсказуем.
     ***
     Для обычного человека мир кажется странным своим свойством
либо нагонять  скуку, либо быть с ним не в ладах. Для воина мир
странен,  потому  что   он   огромен,   устрашающ,   таинствен,
непостижим.  Воин  должен с полной ответственностью отнестись к
своему пребыванию здесь - в этом чудесном мире, сейчас - в  это
чудесное время.
     ***
     Воин   должен  научиться  отдавать  себе  отчет  в  каждом
действии, сделать каждое действие осознанным.  Ведь  мы  пришли
сюда  ненадолго, и времени, которое нам отпущено, слишком мало,
действительно слишком мало для того, чтобы прикоснуться ко всем
чудесам этого странного мира.
     ***
     Поступки  обладают  силой.  Особенно  когда  тот,  кто  их
совершает,  знает,  что это - его последняя битва. В действии с
полным осознанием того, что это действие может стать  для  тебя
последней битвой на земле, есть особое всепоглощающее счастье.
     ***
     Воин  должен  сосредоточить  внимание  на  связующем звене
между ним и его смертью, отбросив сожаление, печаль и  тревогу.
Сосредоточить  внимание на том факте, что у него нет времени. И
действовать соответственно этому знанию. Каждое из его действий
становится его последней битвой на земле. Только в этом  случае
каждый  его  поступок  будет  обладать  силой. А иначе все, что
человек делает  в  своей  жизни,  так  и  останется  действиями
глупца.
     ***
     "Смерть ожидает нас, и то, что мы делаем в этот самый миг,
вполне  может  стать  нашей  последней  битвой на этой земле. Я
называю это  битвой,  потому  что  это  -  борьба.  Подавляющее
большинство людей переходит от действия к действию без борьбы и
без  мыслей.  Воин-охотник  же,  наоборот, тщательно взвешивает
каждый свой поступок. И поскольку он  очень  близко  знаком  со
своей  смертью,  он действует рассудительно, так, словно каждое
его действие - последняя битва. Только дурак может не заметить,
насколько воин-охотник  превосходит  своих  ближних  -  обычных
людей.  Воин-охотник  с  должным  уважением  относится  к своей
последней битве. И вполне естественно, что  последний  поступок
должен  быть  самым  лучшим. Это доставляет ему удовольствие. И
притупляет страх".
     ***
     Воин - это безупречный охотник, который охотится на  силу;
он  не  опьянен и не безумен, у него нет ни времени, ни желания
добиваться чего-то обманом, лгать  самому  себе  или  совершать
неверные  действия  -  ставки слишком высоки. Ставками являются
его безупречная и избавленная от излишеств  жизнь,  которую  он
так   долго   укреплял  и  совершенствовал.  Он  не  собирается
отбрасывать это,  совершая  какие-нибудь  глупые  просчеты  или
ошибочно принимая одно за другое.
     ***
     Человек,  любой человек, заслуживает всего, что составляет
человеческую судьбу, -  радости,  боли,  печали  и  борьбы.  Но
природа поступков человека не имеет значения, если он действует
как подобает воину.
     Если  дух  его  разрушен,  ему нужно просто укрепить его -
очистить и сделать совершенным. Укрепление духа-  единственное,
ради   чего  действительно  стоит  жить.  Не  действовать  ради
укрепления духа - значит стремиться к смерти,  а  стремиться  к
смерти  -  значит  не стремиться ни к чему вообще, потому что к
ней в лапы каждый  из  нас  попадает  независимо  ни  от  чего.
Стремление   к  совершенствованию  духа  воина  -  единственная
задача,   достойная   нашего   времени,   достойная   нас   как
человеческих существ.
     ***
     Нет  в  мире ничего более трудного, чем принять настроение
воина. Бесполезно пребывать в  печали  и  ныть,  чувствуя  себя
вправе  этим  заниматься,  и  верить,  что кто-то другой что-то
делает с нами. Никто ничего не делает ни с кем, и менее всех  -
с воином.
     ***
     Воин  -  прежде  всего  охотник.  Он  учитывает  все.  Это
называется контролем. Но, закончив свои расчеты, он  действует.
Он  отпускает поводья рассчитанного действия, и оно совершается
как  бы  само  собой.  Это  -  отрешенность.  Воин  никогда  не
уподобляется  листу,  отданному  на  волю ветра. Никто не может
сбить его с пути. Намерение воина непоколебимо, его суждения  -
окончательны,  и  никому  не  под  силу заставить его поступать
вопреки самому себе. Воин настроен на выживание, и он выживает,
выбирая наиболее оптимальный образ действия.
     ***
     Воин - всего лишь человек, просто человек. Ему не под силу
вмешаться в предначертания  смерти.  Но  его  безупречный  дух,
который  обрел  силу,  пройдя  сквозь  невообразимые трудности,
несомненно способен на время остановить смерть. И этого времени
достаточно для того, чтобы  воин  в  последний  раз  насладился
воспоминанием  о своей силе. Можно сказать, что это - сговор, в
который смерть вступает с тем, чей дух безупречен.
     ***
     Воспитание не имеет никакого значения. То, что  определяет
наш  путь,  называется  личной  силой.  Личность человека - это
суммарный объем  его  личной  силы.  И  только  этим  суммарным
объемом определяется то, как он живет и как умирает.
     ***
     Личная сила - это чувство. Что-то вроде ощущения удачи или
счастья.  Можно  назвать  ее настроением. Воин - это охотник за
силой. На нее необходимо охотиться и накапливать ее  в  течение
целой жизни борьбы.
     ***
     Воин  действует,  как если бы он знал, что он делает, даже
когда на  самом  деле  он  не  знает  ничего.  Обычный  человек
по-разному  действует  в отношении того, что считает правдой, и
того, что считает ложью.  Воин  действует  безупречно  в  обоих
случаях.
     ***
     Воин   не   испытывает   угрызений   совести  за  что-либо
содеянное, так как оценивать собственные поступки  как  низкие,
отвратительные  или  дурные  означает  приписывать  самому себе
неоправданную значительность.
     Весь смысл заключается в том, чему именно человек  уделяет
внимание.  Мы  либо  делаем  себя  жалкими,  либо  делаем  себя
сильными - объем затрачиваемых усилий остается одним и тем же.
     ***
     Люди говорят  нам  с  момента  нашего  рождения,  что  мир
такой-то  и  такой-то  и все обстоит так-то и так-то. У нас нет
выбора. Мы вынуждены принять, что мир именно таков,  каким  его
нам описывают.
     ***
     Искусство  воина  состоит  в  сохранении  равновесия между
ужасом быть человеком и чудом быть человеком.

     КОММЕНТАРИИ

     К тому времени, когда я  писал  "Путешествие  в  Икстлан",
вокруг  меня  воцарилась  самая  загадочная атмосфера. Дон Хуан
Матус  принял  в  отношении   моего   повседневного   поведения
определенные   чрезвычайно   прагматичные   меры.   Он  очертил
некоторые принципы деятельности и хотел, чтобы я неукоснительно
следовал им. Он поставил передо мной три задачи, имеющие  самое
отдаленное  отношение  к  моему  миру  обыденной  жизни - или к
какому-либо миру вообще. Он хотел,  чтобы  в  обычной  жизни  я
любыми   доступными  способами  старался  стирать  свою  личную
историю. Затем он потребовал, чтобы я отбросил  свои  привычные
действия,  а  в  завершение  сказал, что мне нужно расстаться с
чувством собственной важности.
     - Как мне добиться всего этого, дон Хуан? - спросил я его.
     - Не представляю, - ответил он. - Никто из  нас  не  имеет
никакого  представления  о  том,  как сделать это прагматично и
эффективно. И все же, начиная действовать, мы делаем это,  даже
не понимая, что именно нам помогло.
     - Сейчас  ты  столкнулся  с тем же затруднением, с каким в
свое время встретился я сам, - продолжал он. - Уверяю тебя, что
это  затруднение  вызвано  полным  отсутствием  в  нашей  жизни
представления о том, что заставляет нас меняться. Когда учитель
поставил  передо  мной  эту  задачу,  мне  потребовалось для ее
решения только одно: понимание того, что это можно сделать. Как
только я понял это, у меня все получилось - сам  не  знаю,  как
именно. Я бы посоветовал тебе поступить точно так же.
     Я  принялся  высказывать самые надуманные жалобы, ссылаясь
на то, что занимаюсь изучением общественных  наук  и  привык  к
обоснованным   практическим  указаниям,  которые  опираются  на
практические методы, а не на нечто  туманное  и  основанное  на
магических приемах.
     - Говори,  что  хочешь,  -  смеясь,  ответил дон Хуан, - а
когда твой поток жалоб иссякнет, забудь о сомнениях и делай то,
о чем я тебя попросил.
     Дон Хуан был прав. Все, что было необходимо мне -  вернее,
все, что было неявно необходимо какой-то загадочной части меня,
- уловить  саму идею. Тому "я", которого я знал всю свою жизнь,
было  нужно  нечто  намного  большее,  чем  просто  идея:   ему
требовалась  подготовка, понукания и руководство. Однако успехи
настолько заинтриговали меня, что  выполнение  задачи  стирания
привычных  действий,  потери  чувства  собственной  важности  и
отказа от личной истории превратились в подлинное удовольствие.
     - Ты стоишь прямо перед путем воинов, - походя сказал  дон
Хуан, поясняя мне эти таинственные успехи.
     Он  медленно и методично направлял мою осознанность ко все
более сильной сосредоточенности на  абстрактном  уточнении  той
концепции воина, которую называл путем воинов. Он объяснил, что
путь  воинов представляет собой совокупность идей, утвержденных
шаманами Древней Мексики. Они выстроили эту структуру благодаря
своей  способности  видеть  энергию  так,  как  она  течет   во
Вселенной.   Таким   образом,  путь  воинов  представлял  собой
наиболее  гармоничное   сочетание   энергетических   фактов   -
несократимых  истин,  определяемых  исключительно  направлением
течения энергии во Вселенной. Дон Хуан  категорически  заявлял,
что в пути воинов нет ничего такого, что можно было бы оспорить
или  изменить. Он являлся единственной в своем роде совершенной
структурой, и любой, кто  следовал  по  этому  пути,  овладевал
энергетическими  фактами,  не  допускающими  ни  возражений, ни
рассуждений в отношении их действенности и значимости.
     Дон  Хуан  сказал,  что  шаманы  древности   назвали   эту
структуру  путем  воинов,  так  как  она  охватывала  все яркие
возможности, с которыми воин может столкнуться на пути  знания.
В  своих поисках таких возможностей эти шаманы были чрезвычайно
внимательными  и  методичными.  По  словам  дона   Хуана,   они
действительно   были   способны  включить  в  свои  абстрактные
построения все, что в человеческих силах.
     Дон Хуан сравнил путь воинов с величественным сооружением,
любой элемент которого является опорным;  единственная  функция
каждого элемента заключается в том, чтобы поддержать душу воина
в  его  роли  инициированного  шамана  и  сделать  его движения
легкими и исполненными значения. Он недвусмысленно заявил,  что
путь  воинов  был  жизненно  важным  построением,  без которого
новообращенные   шаманы   затерялись   бы   в   беспредельности
Вселенной.
     Дон  Хуан  назвал путь воинов венцом славы шаманов Древней
Мексики. Он считал его их важнейшим  вкладом,  самой  сутью  их
трезвости.
     - Неужели  путь  воинов  так невероятно важен, дон Хуан? -
однажды спросил его я.
     - "Невероятно важен" - это просто слова. Путь воинов - это
все. Это воплощение умственного и физического  здоровья.  Я  не
могу  объяснить  этого  иначе.  То,  что шаманы Древней Мексики
создали такое построение, означает для меня, что они находились
на вершине своего могущества, на пике счастья, в  высшей  точке
радости.
     На  том  уровне прагматического согласия или отрицания, на
который, как мне казалось, я опустился в  то  время,  точное  и
беспристрастное  приятие  пути  воина  было для меня совершенно
невозможным. Чем больше дон Хуан рассказывал о пути воинов, тем
сильнее становилось мое ощущение того, что  в  действительности
он просто пытается окончательно вывести меня из равновесия.
     Таким  образом,  руководство  дона Хуана было скрытым. Оно
проявлялось в колоссальной ясности, однако, хотя я сам того  не
осознавал,  изречениями  из  "Путешествия  в  Икстлан" дон Хуан
стремительно подталкивал  меня  вперед,  разгонял  до  огромной
скорости,  стоял  у  меня над душой. Время от времени я считал,
что  либо  уже  оказался  на  грани   настоящего   согласия   с
существованием   иной  системы  познания,  либо  был  настолько
равнодушен к происходящему,  что  не  заботился  о  том,  каким
именно образом это происходит.
     Разумеется,  я в любой миг мог уйти от всего этого, но это
было бы неразумно. То ли опека дона Хуана,  то  ли  интенсивное
применение  концепции  воина  каким-то образом укрепили меня до
такой степени, что  я  уже  не  испытывал  прежнего  страха.  Я
оказался  в ловушке, но на самом деле это уже не имело никакого
значения. Я понимал только  то,  что  останусь  рядом  с  доном
Хуаном.

     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ "СКАЗОК О СИЛЕ"

     ***
     Уверенность   в  себе  воина  и  самоуверенность  обычного
человека - это разные вещи. Обычный человек  ищет  признания  в
глазах  окружающих,  называя это уверенностью в себе. Воин ищет
безупречности в собственных глазах и  называет  это  смирением.
Обычный  человек  цепляется  за окружающих, а воин рассчитывает
только  на  себя.  Разница  между  этими   понятиями   огромна.
Самоуверенность  означает,  что  ты  знаешь  что-то  наверняка;
смирение воина - это  безупречность  в  поступках  и  чувствах.
Обычный  человек  цепляется  за  подобного  себе человека, воин
цепляется за бесконечность.
     ***
     Есть  множество  вещей,  которые  воин  может   делать   в
определенное   время,  из  тех,  которые  несколько  лет  назад
показались  бы  ему  безумием.  Сами  по  себе  эти   вещи   не
изменились,  изменилось  его  представление о себе. Невозможное
тогда стало вполне возможным сейчас.
     ***
     Единственно возможный для воина  курс  -  это  действовать
неуклонно,  не  оставляя  места  для отступления. Он достаточно
знает о пути воина, чтобы поступать  должным  образом,  но  его
старые    привычки    и   повседневная   рутина   жизни   могут
препятствовать ему на его пути.
     ***
     Если воин в чем-то добивается успеха, то этот успех должен
приходить мягко,  пусть  даже  с  огромными  усилиями,  но  без
потрясений и навязчивых идей.
     ***
     Именно   внутренний  диалог  прижимает  к  земле  людей  в
повседневной жизни. Мир для нас такой-то и такой-то или  этакий
и  этакий  лишь  потому, что мы сами себе говорим о нем, что он
такой-то и такой-то или этакий и этакий.  Вход  в  мир  шаманов
открывается  лишь  после  того, как воин научится останавливать
свой внутренний диалог.
     ***
     Ключом к шаманизму является  изменение  нашей  идеи  мира.
Остановка  внутреннего диалога - единственный путь к этому. Все
остальное - просто разговоры. Все, что бы  вы  ни  сделали,  за
исключением  остановки  внутреннего  диалога,  ничего не сможет
изменить ни в вас самих, ни в вашей идее мира.
     ***
     Главная помеха для воина - внутренний диалог: это ключ  ко
всему.  Когда  воин  научится останавливать его, все становится
возможным. Самые невероятные проекты становятся выполнимыми.
     ***
     Воин берет свою судьбу, какой бы она ни была, и  принимает
ее  в  абсолютном смирении. Он в смирении принимает себя таким,
каков он есть, но не как  повод  для  сожаления,  а  как  живой
вызов.
     ***
     Смирение воина и смирение нищего - невероятно разные вещи.
Воин ни  перед  кем  не  опускает  голову,  но в то же время он
никому не позволяет опускать голову перед ним. Нищий, напротив,
падает на колени и шляпой метет пол  перед  тем,  кого  считает
выше  себя. Но тут же требует, чтобы те, кто ниже его, мели пол
перед ним.
     ***
     Утешение, небеса, страх - все это слова,  которые  создают
настроения,  которым  человек  учится,  даже не спрашивая об их
ценности. Так черные маги завладевают его преданностью.
     ***
     Окружающие нас люди являются черными магами. И тот, кто  с
ними, тот тоже черный маг. Задумайтесь на секунду. Можете ли вы
уклониться  от  тропы,  которую для вас проложили ваши близкие?
Нет.  Ваши  мысли  и  поступки  навсегда  зафиксированы  в   их
терминологии.  Это рабство. Воин, с другой стороны, свободен от
всего этого. Свобода  стоит  дорого,  но  цена  не  невозможна.
Поэтому  бойтесь  своих  тюремщиков,  своих учителей. Истратьте
времени и сил, боясь свободы.
     ***
     Слабая  сторона  слов  в  том,  что  они  заставляют   нас
чувствовать  себя  осведомленными,  но  когда мы оборачиваемся,
чтобы взглянуть на мир, они всегда  предают  нас,  и  мы  опять
смотрим  на  мир  как обычно, без всякого просветления. Поэтому
воин предпочитает действовать, а не говорить. В  результате  он
получает  новое  описание  мира,  в  котором разговоры не столь
важны, а новые поступки имеют новые отражения.
     ***
     Воин рассматривает себя как бы уже  мертвым,  поэтому  ему
нечего  терять.  Самое  худшее  с ним уже случилось, поэтому он
ясен и спокоен. Если судить о нем по его поступкам, то  никогда
нельзя заподозрить, что он замечает все.
     ***
     Знание  -  это наиболее пугающая вещь, особенно для воина.
Но если воин однажды принимает пугающую природу знания,  то  он
отбрасывает   саму  возможность  ужасаться.  Знание  для  воина
является чем-то таким, что  приходит  сразу,  поглощает  его  и
проходит.
     ***
     Знание приходит, летя, как крупицы золотой пыли, той самой
пыльцы,  которая  покрывает  крылья  бабочек. Так что для воина
знание похоже на ливень, на пребывание  под  дождем  из  крупиц
темно-золотой пыли.
     ***
     Всегда,   когда   прекращается   внутренний   диалог,  мир
разрушается, и на  поверхность  выходят  незнакомые  грани  нас
самих,  как  если  бы  до  этого  они содержались под усиленной
охраной наших слов.
     ***
     Мир неизмерим. Как и мы, как и  каждое  существо,  которое
есть в этом мире.
     ***
     Воины  выигрывают  свои  битвы  не  потому, что они бьются
головами о стены, а потому, что берут их. Воины  прыгают  через
стены; они не разрушают их.
     ***
     Воин  должен  культивировать  чувство, что у него есть все
необходимое для  этого  экстравагантного  путешествия,  которым
является  его жизнь. В случае воина все, что для этого нужно, -
это быть живым. Жизнь -  это  маленькая  прогулка,  которую  мы
предпринимаем  сейчас, жизнь сама по себе достаточна, сама себя
объясняет и заполняет.
     Понимая это,  воин  живет  соответственно.  Поэтому  можно
смело сказать, что опыт всех опытов - это быть живым.
     ***
     Обычный  человек считает, что индульгировать в сомнениях и
колебаниях - это признак чувствительности и духовности.  Правда
состоит  в  том, что обычный человек очень далек от того, чтобы
быть чувствительным. Он обманывает себя не  намеренно,  но  его
маленький  разум  превращает себя в чудовище или святого, но на
самом деле он  слишком  мал  для  такой  большой  формы,  какую
заполняет чудовище или святой.
     ***
     Быть  воином  -  это не значит просто желать им быть. Это,
скорее, бесконечная битва, которая будет длиться до  последнего
момента.  Никто не рождается воином, точно так же, как никто не
рождается обычным  человеком.  Мы  сами  себя  делаем  тем  или
другим.
     ***
     Воин  умирает трудным способом. Его смерть должна бороться
с ним. Воин не отдается смерти так просто.

     x x x

     Человеческие существа - это не  объекты.  Они  -  круглые,
светящиеся существа, не объекты, а чистое осознание, не имеющее
ни  плотности,  ни  границ.  Представление  о плотном мире лишь
облегчает наше путешествие на земле,  это  описание,  созданное
нами для удобства, но не более.
     ***
     Наш разум заставляет нас забыть, что описание - это только
описание,  и,  прежде  чем  осознать это, человеческие существа
сами заключают себя в заколдованный круг, из которого они редко
вырываются в течение отпущенного им времени жизни.
     ***
     Люди - воспринимающие существа. Однако воспринимаемый  ими
мир  является иллюзией - иллюзией, созданной описанием, которое
им внушали с момента, когда они появились на свет.
     Мы, светящиеся существа, рождаемся с двумя кольцами  силы,
но для создания мира используем только одно из них. Это кольцо,
которое замыкается на нас в первые годы жизни, есть разум и его
компаньон,  речь.  Именно  они,  столковавшись  между  собой, и
состряпали этот мир при помощи описания и его  догматических  и
незыблемых правил, а теперь поддерживают его.
     ***
     Секрет  светящихся  существ  заключается  в том, что у них
есть кое-что такое, что почти никогда не используется, -  воля.
Уловка  шаманов  -  это та же уловка обычного человека. У обоих
есть описание  мира.  Обычный  человек  поддерживает  свое  при
помощи  разума,  а  шаман - при помощи воли. Оба описания имеют
свои законы, и эти законы  поддаются  восприятию.  Но  описание
шамана гласит, что воля более всеобъемлюща, чем разум.
     Воин   позволяет  себе  воспринимать  и  поддерживать  оба
описания - мира разума и мира  воли.  Это  единственный  способ
использовать повседневный мир как вызов и как средство накопить
достаточно личной силы для обретения целостности самого себя.
     ***
     Только  воин  может  выстоять  на  пути  знания.  Воин  не
жалуется и ни о чем не сожалеет. Его жизнь - бесконечный вызов,
а вызовы не могут быть  плохими  или  хорошими.  Вызовы  -  это
просто вызовы.
     ***
     Основное   различие   между  воином  и  обычным  человеком
заключается в том, что воин все принимает как вызов, тогда  как
обычный человек принимает все как благословение или проклятие.
     ***
     Воин  должен  быть  текучим  и  изменяться  в  гармонии  с
окружающим миром, будь это мир разума или  мир  воли.  Реальная
опасность  для воина возникает тогда, когда выясняется, что мир
- это ни то и ни другое. Считается, что единственный  выход  из
этой  критической  ситуации  -  продолжать действовать так, как
если бы ты верил. Секрет воина в том, что он  верит,  не  веря.
Разумеется,  воин  не  может просто сказать, что он верит, и на
этом успокоиться. Это  было  бы  слишком  легко.  Простая  вера
устранила  бы  его  от анализа ситуации. Во всех случаях, когда
воин должен связать себя с верой, он делает это по собственному
выбору. Воин не верит, воин должен верить.
     ***
     Смерть - это необходимая добавка к  "должен  верить".  Без
осознания  смерти  все  становится обычным, незначительным. Мир
потому и является неизмеримой загадкой,  что  смерть  постоянно
выслеживает  нас. Без осознания присутствия нашей смерти нет ни
силы, ни тайны. Долг верить, что мир таинствен и непостижим,  -
это выражение самого глубокого предрасположения воина.
     ***
     Сила  всегда  открывает  воину кубический сантиметр шанса.
Искусство воина состоит в том, чтобы быть  непрерывно  текучим,
иначе он не успеет ухватиться за этот шанс.
     ***
     Обычный  человек  привык осознавать только то, что считает
важным для себя. Но настоящий  воин  должен  осознавать  все  и
всегда.
     ***
     Целостность  самого  себя  -  очень таинственное дело. Нам
нужна лишь малая часть ее для выполнения  сложнейших  жизненных
задач.  Но  когда  мы  умираем,  мы  умираем  целостными. Шаман
задается вопросом: если мы умираем с целостностью  самих  себя,
то почему бы тогда не жить с ней?
     ***
     Для  воина  главнейшим правилом в жизни является выполнять
свои  решения  столь  тщательно,  что  ничто,   случившееся   в
результате  его действий, не может его удивить и уж тем более -
истощить его силы.
     ***
     Когда воин принимает  решение,  он  должен  быть  готов  к
смерти.  Если  он  готов  умереть, то не будет никаких ловушек,
никаких неприятных сюрпризов и никаких ненужных поступков.  Все
должно  мягко  укладываться  на  свое  место,  потому что он не
ожидает ничего.
     ***
     Воин, как учитель, прежде  всего,  должен  обучить  своего
ученика  одной  возможности - способности действовать, не веря,
не ожидая наград.  Действовать  только  ради  самого  действия.
Успех   дела  учителя  зависит  от  того,  насколько  хорошо  и
насколько грамотно он ведет своего ученика именно в этом особом
направлении.
     ***
     В помощь стиранию личной истории воин, как учитель, должен
обучить  своего  ученика  трем  техникам.  Они  заключаются   в
избавлении    от   чувства   собственной   важности,   принятии
ответственности за свои поступки  и  использовании  смерти  как
советчика.  Без  благоприятного  эффекта  этих  техник стирание
личной истории может вызвать в ученике неустойчивость, ненужную
и вредную  двойственность  относительно  самого  себя  и  своих
поступков.
     ***
     Нет  никакого способа избавиться от жалости к самому себе,
освободиться от нее с пользой. Она занимает определенное  место
и  имеет  определенный  характер  в  жизни  обычного человека -
определенный фасад, который видно издалека. Поэтому каждый раз,
когда предоставляется случай, жалость к самому себе  становится
активной.  Такова ее история. Если человек меняет фасад жалости
к самому себе, то он убирает и ее выдающееся положение.  Фасады
изменяют,   изменяя   использование  элементов  самого  фасада.
Жалость к себе полезна для того, кто ею пользуется, потому  что
он  чувствует  свою  важность и считает, что заслуживает лучших
условий, лучшего обращения. Она еще и  потому  имеет  значение,
что  человек  не  хочет  принимать ответственность за поступки,
которые побуждают его жалеть самого себя.
     ***
     Изменение фасадов жалости к себе означает только  то,  что
воин  переносит  прежде  важные  составляющие  на  второй план.
Жалость  к  самому  себе  по-прежнему   остается   чертой   его
характера,  однако  теперь она занимает место на заднем плане -
подобно тому,  как  представления  о  надвигающейся  смерти,  о
смирении воина или об ответственности за свои поступки когда-то
тоже  существовали на заднем плане и никак не использовались до
тех пор, пока воин не стал воином.
     ***
     Воин признает свою боль, но не индульгирует в ней. Поэтому
настроение воина, который входит  в  неизвестность,  -  это  не
печаль.  Напротив,  он  весел, потому что он чувствует смирение
перед своей удачей, уверенность в том, что его дух неуязвим, и,
превыше всего, полное осознание  своей  эффективности.  Радость
воина  исходит  из  его  признания своей судьбы и его правдивой
оценки того, что лежит перед ним.

     КОММЕНТАРИИ

     "Сказки о силе" отмечают мой полный провал.  В  то  время,
когда  происходили описанные в этой книге события, я страдал от
тяжелого эмоционального сдвига, переломного момента воина.  Дон
Хуан  Матус  покинул  этот  мир,  оставив  в  нем четырех своих
учеников. Дон Хуан использовал ко всем личный подход и поставил
перед каждым свою задачу. Я считал эту задачу неким плацебо, не
имеющим никакого значения в сравнении с тяжестью нашей потери.
     Никакие надуманные задачи  не  могли  смягчить  горечь  от
ощущения  того, что нам никогда уже не увидеть дона Хуана. Моей
первой просьбой к дону Хуану, разумеется, стали  слова  о  том,
что я хотел бы отправиться вместе с ним.
     - Ты еще не готов, - сказал он. - Будь реалистичен.
     - Но я мог бы приготовиться в мановение ока, - заверил его
я.
     - Не  сомневаюсь. Если ты и будешь готов, то только не для
меня.  Мне  требуется  совершенная  действенность.  Мне   нужны
безупречная  воля,  безупречная  дисциплинированность.  Этого у
тебя еще нет. Они появятся, ты движешься к ним, но сейчас их  у
тебя еще нет.
     - Но ведь ты смог бы забрать меня с собой, дон Хуан - даже
если я еще не готов и не совершенен.
     - Думаю,  да, но я не стану этого делать. Это оказалось бы
для тебя постыдным расточительством. Поверь мне, ты потерял  бы
все. Не настаивай. Назойливость не относится к миру воинов.
     Этого  заявления  было  достаточно, чтобы я прекратил свои
просьбы. Однако внутренне я с тоской желал уйти вместе  с  ним,
выйти  за  пределы  всего,  что  я  знал  и считал нормальным и
реальным.
     Когда  наступил  тот  миг,  когда  дон  Хуан  окончательно
покидал  этот  мир,  он  превратился  в  какую-то  разноцветную
газообразную светимость.  Он  стал  чистой  энергией,  свободно
текущей  во  Вселенной.  В тот момент мое ощущение потери стало
таким нестерпимым, что мне захотелось умереть.  Я  позабыл  обо
всем,  что  говорил  дон  Хуан,  и без малейших колебаний решил
броситься в пропасть. Я рассчитывал, что если сделаю это, то  в
миг  смерти  дон  Хуан обязан будет взять меня с собой и спасти
хотя бы те крохи осознания, что во мне остались.
     Однако по каким-то  причинам,  необъяснимым  как  с  точки
зрения убеждений моей обычной системы познания, так и с позиции
системы  познания  мира  шаманов,  я не погиб. Я остался один в
мире повседневной жизни, а три мои когорты рассеялись по  всему
миру.  Я  стал  незнакомцем  для самого себя, и это сделало мое
одиночество еще более горьким.
     Я  считал  себя  неким  провокатором,  каким-то   шпионом,
которого  дон  Хуан по неясным соображениям оставил здесь после
себя.  Высказывания  из  книги  "Сказки  о   силе"   показывают
неведомое  качество  этого  мира  -  не  мира  шаманов,  а мира
обыденной  жизни,  которая,  по  словам  дона  Хуана,  так   же
загадочна  и  богата,  как  и  все остальное. Чтобы насладиться
чудесами  мира   повседневной   жизни,   нужно   только   одно:
достаточная  отрешенность.  Однако  еще больше отрешенности нам
необходимы достаточные страсть и отрешенность.
     - Чтобы этот мир, который кажется  таким  банальным,  смог
распахнуться и явить нам свои чудеса, воин должен любить его, -
предупреждал меня дон Хуан.
     Когда  он  произнес  эти  слова,  мы  находились в пустыне
Соноры.
     - Быть в этой дивной пустыне и смотреть на эти  изрезанные
пики  ненастоящих  гор,  которые на самом деле созданы потоками
лавы давно исчезнувших вулканов, - это очень тонкое ощущение, -
говорил он. -  Замечать,  что  некоторые  из  кусков  обсидиана
возникли  при  таких  высоких  температурах,  что  на  них  еще
сохранились признаки их происхождения, - это славное чувство. В
них полно силы. Бесцельно бродить среди этих изрезанных  вершин
и  находить  те куски кварца, что способны ловить радиоволны, -
вот   что   замечательно.   Единственным   недостатком    этого
величественного  пейзажа  является  то,  что  переход к чудесам
этого мира - к чудесам любого мира, -  требует,  чтобы  человек
был  воином:  молчаливым, собранным, отрешенным, закаленным под
натиском непознанного. Ты еще недостаточно  закален,  и  потому
твой  долг заключается в поиске полноты - только после этого ты
можешь говорить о путешествии в Бесконечность.
     Тридцать пять лет своей жизни я провел, добиваясь зрелости
воина. В  поисках  этого  ощущения  закаленности  под  натиском
непознанного я посетил места, не поддающиеся никаким описаниям.
Я  уходил  туда  незаметно  и  без  приглашения, и точно так же
возвращался назад. Воины действуют бесшумно и одиноко, и, когда
воины уходят или возвращаются, они делают  это  так  незаметно,
что  никто  об  этом  не  знает. Добиваться зрелости воина иным
путем  означало  бы   действовать   напоказ,   и   потому   это
недопустимо.
     Изречения  из  "Сказок о силе" стали для меня самым острым
напоминанием о том, что намерение тех шаманов, которые  жили  в
Мексике в древности, по-прежнему безупречно в своем проявлении.
Колесо   времени  неуклонно  движется  вокруг  меня,  заставляя
всматриваться  в  те  бороздки,  которые   остаются   логически
связанными, хотя в их отношении любые слова бессильны.
     - Достаточно  сказать,  -  говорил однажды дон Хуан, - что
беспредельность этого мира, будь то  мир  шаманов  или  обычных
людей,  настолько очевидна, что только заблуждение не позволяет
нам этого заметить. Попытка объяснить заблуждающимся существам,
что значит затеряться  в  бороздках  колеса  времени,  -  самое
бессмысленное,  что только может делать воин. Таким образом, он
полностью убеждается, что эти  путешествия  представляют  собой
единственную принадлежность его состояния воина.

     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ "ВТОРОГО КОЛЬЦА СИЛЫ"

     ***
     Человек  становится мужественным, когда ему нечего терять.
Мы малодушны только тогда, когда есть еще  что-то,  за  что  мы
можем цепляться.
     ***
     У воина нет возможности отдавать что бы то ни было на волю
случая.  Воин реально влияет на результаты событий силой своего
осознания и своего несгибаемого намерения.
     ***
     Если воин хочет отдать долг за все то добро,  которое  для
него сделали, и у него нет возможности сделать это по отношению
к  конкретному  человеку,  который когда-то помог ему, он может
сделать свой вклад в человеческий дух.  Это  может  быть  очень
немного,  но, сколько бы он ни вложил, этого всегда будет более
чем достаточно.
     ***
     После описания мира  в  очень  прекрасной  и  просвещенной
манере  ученый  в  пять  часов  уходит  домой отдыхать от своих
замечательных построений.
     ***
     Человеческая  форма  представляет  собой  существующий  во
Вселенной  и связанный исключительно с человеческими существами
конгломерат   энергетических   полей.   Шаманы   назвали    его
человеческой  формой,  потому  что  за время жизни человека эти
энергетические поля искажаются и  контролируются  привычками  и
неверным использованием.
     ***
     Воин  знает,  что  измениться он не может. Но хотя ему это
прекрасно известно, он  все  же  пытается  изменить  себя.  Это
единственное    преимущество,    которое   воин   имеет   перед
обыкновенным  человеком.  Воин  не  испытывает   разочарования,
когда, пытаясь измениться, терпит неудачу.
     ***
     Чтобы  вспугнуть  человеческую форму и стряхнуть ее, воины
должны быть безупречны в  своем  стремлении  измениться.  После
долгих   лет   безупречности   наступит   такой  момент,  когда
человеческая форма уже не может  выдержать  ее  и  уходит.  Это
означает,  что  придет  такой  миг,  когда энергетические поля,
искажавшиеся   в   течение   жизни   под   влиянием   привычек,
распрямляются.     Несомненно,     при    таком    распрямлении
энергетических полей воин испытывает сильное потрясение и  даже
может погибнуть, однако безупречный воин непременно выживет.
     ***
     Единственная  свобода  для  воина  состоит  в  том, что он
должен  быть  безупречным.  Безупречность  является  не  только
свободой,  но  и  единственным  способом вспугнуть человеческую
форму.
     ***
     Любой привычке  для  функционирования  необходимы  все  ее
составные  части.  Если  некоторые  части отсутствуют, привычка
разрушается. Привычка нуждается во всех своих составных частях,
чтобы оставаться живой.
     ***
     Битва  происходит  именно  здесь,  на  этой  земле.  Мы  -
человеческие существа. Кто знает, что ожидает нас и какого рода
силу мы можем иметь?
     ***
     Мир  людей  поднимается и опускается, и люди поднимаются и
опускаются вместе со своим миром. Воинам незачем  следовать  за
подъемами и спусками их ближних.
     ***
     Ядром   нашего   существа   является   акт  восприятия,  а
магической тайной нашего бытия - акт  осознания.  Восприятие  и
осознание  является  обособленной  нерасчленимой функциональной
единицей.
     ***
     Мы делаем выбор только один раз. Мы выбираем  быть  воином
или   быть   обычным   человеком.   Другого  выбора  просто  не
существует. Не на этой земле.
     ***
     Путь воина приводит человека в новую жизнь,  и  эта  новая
жизнь  должна  быть  полностью новой. Он не может вносить в эту
новую жизнь свои уродливые старые пути.
     ***
     Особое значение воины всегда придают  первому  событию  из
любой  серии  событий,  так  как оно является подлинным знаком.
Воины рассматривают такое событие как программу или карту того,
что должно произойти впоследствии.
     ***
     Человеческим существам нравится,  когда  им  говорят,  что
следует  делать, однако еще больше им нравится сопротивляться и
не делать того, о чем им говорили. Именно  поэтому  они  прежде
всего  запутываются  в ненависти к тому, кто им советует что-то
делать.
     ***
     Каждый имеет достаточно личной силы  для  чего  угодно.  В
случае  воина  фокус состоит в том, чтобы отвернуть свою личную
силу от своих слабостей и направить ее к своей цели воина.
     ***
     Все могут видеть, хотя мы  выбираем  не  помнить,  что  мы
видим.

     КОММЕНТАРИИ

     Прежде  чем  я  написал "Второе кольцо силы", прошли годы.
Дон Хуан давно ушел, и изречения  из  этой  книги  представляют
собой   воспоминания   о   том,  что  он  когда-то  говорил,  -
воспоминания, вызванные новыми обстоятельствами,  новым  этапом
развития.  В  моей жизни возник еще один персонаж. Это был член
когорты дона Хуана - Флоринда Матус.  Все  ученики  дона  Хуана
понимали,  что  после  ухода  дона  Хуана  Флоринда по каким-то
причинам осталась здесь, чтобы завершить последнюю часть  нашей
подготовки.
     - Ты   не   достигнешь  полноты,  пока  не  научишься  без
уязвленности принимать распоряжения от женщины, -  говорил  дон
Хуан. - Однако эта женщина не должна быть случайной. Она должна
быть   особенной,   она   должна   обладать   силой   и   такой
безжалостностью, которая не позволит  тебе  стать  той  шишкой,
которой ты видишь себя в мечтах.
     Конечно,  я посмеялся над этими словами. Я подумал, что он
просто шутит. Однако истина заключалась в том, что он совсем не
шутил. Однажды вернулись Флоринда Доннер-Грау и Тайша Абеляр, и
мы  отправились  в  Мексику.   В   Гвадалахаре   мы   вошли   в
универсальный   магазин  и  нашли  там  Флоринду  Матус,  самую
замечательную женщину,  какую  мне  только  доводилось  видеть:
очень  высокая,  пять  футов  одиннадцать дюймов ростом, худая,
угловатая, с прекрасным и очень молодым, несмотря  на  возраст,
лицом.
     - Ага!  Вот  вы  где! - воскликнула она, увидев нас. - Три
мушкетера! "Пеп-бойз": Ини, Мини и Мо! А я вас повсюду ищу!
     Без лишних разговоров она взяла руководство в  свои  руки.
Флоринда  Доннер-Грау,  разумеется,  была  вне себя от радости.
Тайша Абеляр вела себя, по обыкновению, очень  сдержанно,  а  я
был обижен, почти разъярен. Я понимал, что такая расстановка не
сработает.  Я  был готов к стычке с этой женщиной с того самого
мига, когда она раскрыла свой дерзкий рот  и  ляпнула  всю  эту
чушь: ""Пеп-бойз": Ини, Мини и Мо".
     Однако  неожиданные  черты,  которые были у меня в запасе,
пришли мне на помощь и  не  позволили  мне  проявить  гнев  или
раздражение,  и  я  прекрасно  сошелся с Флориндой - лучше, чем
можно было мечтать. Он  руководила  нами  железной  рукой.  Она
стала  непререкаемой  царицей  наших  жизней. У нее были сила и
отрешенность, позволившие ей на самом  тонком  уровне  провести
работу  по  нашей  настройке.  Она  не  позволяла нам впадать в
жалость к себе или высказывать жалобы, когда что-то было нам не
по нраву. Она была совсем  не  похожа  на  дона  Хуана.  Ей  не
хватало  его  трезвости, однако этот недостаток уравновешивался
другим  качеством:   она   была   невероятно   быстрой.   Чтобы
разобраться в любой ситуации и мгновенно начать делать то, чего
от нее ожидали, ей было достаточно одного взгляда.
     Одним  из  ее  излюбленных  трюков  -  я  получал  от него
безграничное удовольствие  -  был  сухой,  официальный  вопрос,
обращенный  к  аудитории  или к той группе людей, с которой она
разговаривала:  "Известно  ли  кому-то  из   присутствующих   о
давлении  и  вытеснении  газов?"  Она  задавала  этот  вопрос с
совершенно  серьезным   лицом.   После   того   как   аудитория
откликалась  возгласами:  "Нет!  Не  известно!",  она говорила:
"Значит, я могу рассказать то, что  считаю  нужным?"  -  и  она
действительно  делала  это,  то  есть  "высказывала"  все,  что
считала нужным. Временами она выкидывала  такие  возмутительные
номера, что я катался по полу от смеха.
     Другим  ее  классическим вопросом была фраза: "Известно ли
кому-то хоть что-то о сетчатой оболочке  у  шимпанзе?  Нет?"  -
после  этого  Флоринда принималась нести всякую чушь о сетчатке
шимпанзе. Это был самый счастливый и насыщенный период  в  моей
жизни. Я был ее поклонником и преданным сторонником.
     Однажды   у  меня  появился  свищ  на  бедренной  кости  -
результат давнего падения в лощину с колючими кактусами,  когда
в мое тело впилось около семидесяти пяти иголок. Одна из них то
ли не была извлечена полностью, то ли оставила в ране грязь или
осколок, что и привело годы спустя к возникновению свища.
     - Пустяки,  - сказал мой врач. - Это просто гнойник, и его
нужно вскрыть. Очень простая операция. Чтобы вычистить его, мне
понадобится всего пара минут.
     Я посоветовался с Флориндой, и она сказала:
     - Ты - нагваль. Ты либо выздоровеешь, либо умрешь. Никакой
двусмысленности, никакой раздвоенности в  поведении.  Если  ты,
нагваль,  идешь к врачу, чтобы он вскрыл тебе свищ, то, похоже,
ты потерял свою силу. Нагваль умирает от свища? Камой позор!
     Другие ученики дона Хуана, кроме  Флоринды  Доннер-Грау  и
Тайши  Абеляр,  не  обращали на Флоринду никакого внимания. Она
была для них пугающей фигурой. Она никогда не дала  бы  им  той
свободы,  какую  они  считали  своим  правом.  Она  никогда  не
потакала  их  притворным  играм  в  шаманизм  и  прерывала   их
деятельность всякий раз, когда они отклонялись от пути воинов.
     Борьба  между  учениками  описана в тексте "Второго кольца
силы" более чем откровенно. Ученики дона Хуана были проигранной
ставкой, переполненной  вспышками  самовлюбленности,  во  время
которых  каждый  тянул других в своем направлении и подчеркивал
собственную значимость.
     Все,  что  происходило  в  нашей  жизни  с  того  момента,
случалось  под  глубоким  влиянием  Флоринды  Матус,  хотя  она
никогда не выходила  на  первый  план.  Она  всегда  оставалась
фигурой в тени - мудрой, веселой и безжалостной. Мы с Флориндой
Доннер-Грау полюбили ее так, как не любили больше никого; перед
своим  уходом  она  оставила  Флоринде  Доннер-Грау  свое  имя,
драгоценности и деньги, изящество и находчивость. Я чувствовал,
что  вряд  ли  когда-нибудь  напишу  книгу  о  Флоринде  Матус.
Единственной,   кто  мог  бы  сделать  это,  является  Флоринда
Доннер-Грау - ее подлинная наследница, дочь  среди  дочерей.  Я
был  как  Флоринда  Матус  -  только  фигура  на  заднем плане,
поставленная туда доном  Хуаном,  чтобы  разрушить  одиночество
воина и порадоваться моему путешествию по земле.

     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ "ДАРА ОРЛА"

     x x x

     Искусство  сновидения  -  это  способность  владеть  своим
обычным сном, переводя его в контролируемое состояние  сознания
при  помощи особой формы внимания, которое называется вниманием
сновидения, или вторым вниманием.
     ***
     Искусство  сталкинга  -   это   совокупность   приемов   и
установок,   позволяющих  находить  наилучший  выход  из  любой
мыслимой ситуации.
     ***
     Воинам рекомендуется не иметь никаких материальных  вещей,
на  которых  концентрировалась  бы  их  сила, фокусироваться на
духе, на действительном полете в неведомое, а не на тривиальных
вещах.
     Каждый,   кто   хочет   следовать   пути   воина,   должен
освободиться от страсти владеть и цепляться за вещи.
     ***
     Видение  является  знанием  на  уровне  тела. Ведущая роль
зрения воздействует на знание тела и создает иллюзию,  что  оно
связано с глазами.
     ***
     Потеря  человеческой формы подобна спирали. Она дает воину
свободу помнить себя как конгломерат полей энергии,  а  это,  в
свою очередь, делает его еще более свободным.
     ***
     Воин знает, что он ждет, и он знает, чего он ждет, и, пока
он ждет,  он насыщает свои глаза миром. Для воина окончательное
выполнение   его   задачи   является   наслаждением,   радостью
бесконечности.
     ***
     Ход  жизни  воина неизменен. Вызов в том, насколько далеко
уйдет он по узкой дороге,  насколько  безупречным  он  будет  в
пределах этих нерушимых границ...
     ***
     Действия  людей  не  влияют  на  воина,  потому что у него
больше  нет  никаких  ожиданий.   Странный   покой   становится
руководящей  силой  его  жизни.  Он воспринял одну из концепций
жизни воина - отрешенность.
     ***
     Сама по себе отрешенность еще не означает мудрости, тем не
менее  является   преимуществом,   позволяя   воину   мгновенно
переоценивать  ситуацию  и  пересматривать  свою позицию. Чтобы
пользоваться  этим  дополнительным  преимуществом  адекватно  и
правильно,  необходимо, однако, чтобы воин непрестанно сражался
на протяжении всей своей жизни.
     ***
     Я уже отдан силе,
     что правит моей судьбой.
     Я ни за что не держусь,
     поэтому мне нечего защищать.
     У меня нет мыслей,
     поэтому я увижу.
     Я ничего не боюсь,
      поэтому я буду помнить себя.
     Отрешенный, с легкой душой,
     я проскочу мимо Орла,
     чтобы стать свободным.
     ***
     Намного легче двигаться в условиях максимального  стресса,
чем быть безупречным в обычных обстоятельствах.
     ***
     Человеческие  существа  разделены  надвое. Правая сторона,
которую называют тональ, схватывает все, что может воспринимать
интеллект. Левая сторона - нагваль -  царство,  черты  которого
неописуемы,  мир,  который  невозможно заключить в слова. Левая
часть  до  какой-то  степени  воспринимается  (если  это  можно
назвать   восприятием)   всем   нашим   телом,   -  отсюда  его
сопротивление концептуализации.
     ***
     Все способности, возможности и  достижения  шаманизма,  от
самых   простых   до   самых   немыслимых,  заключены  в  самом
человеческом теле.
     ***
     Сила, правящая  судьбой  всех  живых  существ,  называется
Орлом.  Не  потому,  что это орел или что-то еще, имеющее нечто
общее с орлом либо как-то к нему относящееся, а потому, что для
видящего  она  выглядит  как  неизмеримый  иссиня-черный  Орел,
стоящий прямо, как стоят орлы, высотой уходя в бесконечность.
     ***
     Орел  пожирает  осознание  всех  существ,  мгновение назад
живших на земле, а сейчас мертвых. Они летят к клюву Орла,  как
бесконечный  поток мотыльков, летящих на огонь, чтобы встретить
своего хозяина и причину того, что они жили. Орел разрывает эти
маленькие осколки пламени, раскладывая их, как скорняк  шкурки,
а затем съедает, потому что осознание является пищей Орла.
     ***
     Орел  - сила, правящая судьбой живых существ, - видит всех
этих существ сразу и совершенно одинаково. Поэтому  у  человека
нет  никакого  способа разжалобить Орла, просить у него милости
или надеяться на снисхождение. Человеческая часть Орла  слишком
мала и незначительна, чтобы затронуть целое.
     ***
     Хотя  Орла и не волнуют обстоятельства жизни любого живого
существа, каждому из них он сделал дар.
     По-своему, своими собственными средствами, каждое из  них,
если  пожелает,  имеет власть сохранить силу осознания, силу не
повиноваться зову смерти и тому, чтобы быть пожранным.  Каждому
живому  существу  была  дарована  сила, если оно того пожелает,
искать проход к свободе и пройти через него. Для того видящего,
который видит этот проход, и для тех  существ,  которые  прошли
сквозь  него,  совершенно  очевидно,  что Орел дал этот дар для
того, чтобы увековечить осознание.
     ***
     Проскочить к  свободе  не  означает  вечной  жизни  в  том
смысле,  как  обычно  понимается  вечность  -  как  непрерывная
бесконечная жизнь.  Воин  просто  сохраняет  осознание,  обычно
распадающееся в момент умирания. В момент перехода тело во всей
его полноте озаряется знанием. Каждая клетка мгновенно осознает
себя и целостность всего тела.
     ***
     Дар  Орла, свобода, - это не награда, не подарок, это шанс
иметь шанс.
     ***
     Воин никогда не  бывает  осажденным.  Находиться  в  осаде
означает,  что  имеешь  какую-то  личную собственность, которую
могут подвергнуть осаде. У воина же ничего в  мире  нет,  кроме
его  безупречности,  а  безупречности  ничто угрожать не может.
Однако в битве за собственную жизнь воин  должен  стратегически
использовать все допустимые средства.
     ***
     Первым принципом искусства сталкинга является то, что воин
сам выбирает место для битвы. Воин никогда не вступает в битву,
не зная окружающей обстановки.
     ***
     Отбрасывать   все   лишнее   -  второй  принцип  искусства
сталкинга. Воин ничего не усложняет. Он нацелен  на  то,  чтобы
быть простым.
     ***
     Всю  имеющуюся  в  его  распоряжении  сосредоточенность он
применяет к решению вопроса о том, вступать или не  вступать  в
битву, так как каждая битва является для него сражением за свою
жизнь  -  это  третий  принцип искусства сталкинга. Воин должен
быть готовым  и  испытывать  желание  провести  свою  последнюю
схватку здесь и сейчас. Однако он не делает это беспорядочно.
     ***
     Воин  расслабляется,  отходит  от  самого  себя, ничего не
боится. Только тогда силы, которые ведут человеческие существа,
откроют воину дорогу и помогут ему. Только тогда.  Это  и  есть
четвертый принцип искусства сталкинга.
     ***
     Встречаясь  с  неожиданным  и  непонятным и не зная, что с
этим делать, воин на какое-то время отступает,  позволяя  своим
мыслям  бродить  бесцельно.  Воин занимается чем-то другим. Тут
годится  все  что  угодно.  Это  -  пятый   принцип   искусства
сталкинга.
     ***
     Шестой  принцип  искусства  сталкинга: воин сжимает время,
даже мгновения идут  в  счет.  В  битве  за  собственную  жизнь
секунда  -  это  вечность, которая может решить исход сражения.
Воин нацелен на успех, поэтому он экономит время, не  теряя  ни
мгновения.
     ***
     Чтобы   применять  седьмой  принцип  искусства  сталкинга,
необходимо использовать все остальные  принципы,  -  он  сводит
воедино  предыдущие шесть: сталкер никогда не выдвигает себя на
первое место. Он всегда выглядывает из-за сцены.
     ***
     Применение этих принципов  приводит  к  трем  результатам.
Первый  -  сталкер  обучается  никогда не принимать самого себя
всерьез, уметь смеяться над собой. Если он не боится  выглядеть
дураком,  он  может  одурачить  кого  угодно.  Второй - сталкер
приобретает  бесконечное  терпение.  Он  никогда  не  спешит  и
никогда  не  волнуется.  Третий  - сталкер бесконечно расширяет
свои способности к импровизациям.
     ***
     Сталкеры обращены лицом ко времени  наступающему.  Обычные
люди  смотрят  на  время,  уходящее  от нас. Только воины могут
менять направление и поворачиваться лицом к  надвигающемуся  на
нас времени.
     ***
     У  воинов  только  одна  цель - их свобода. Умереть и быть
съеденным Орлом - это не вызов. С  другой  стороны,  проскочить
мимо Орла и стать свободным - исключительная доблесть.
     ***
     Когда  воины говорят о времени, они не имеют в виду что-то
такое, что измеряется движением часовой стрелки. Время является
сущностью внимания, из времени состоят  эманации  Орла,  и,  по
существу,   когда  входишь  в  любой  аспект  "другого  я",  то
знакомишься со временем.
     ***
     Воин не может больше плакать,  и  единственным  выражением
боли  является  дрожь,  приходящая  откуда-то  из  самых глубин
Вселенной, как если бы одна из эманаций  Орла  была  болью,  и,
когда она достигает воина, дрожь воина бесконечна.

     КОММЕНТАРИИ

     Изучение высказываний, извлеченных из "Дара Орла", вызвало
у меня  весьма  примечательное  ощущение.  Я  мгновенно  ощутил
проявившееся  с  невиданной  силой  жесткое  кольцо   намерения
шаманов  Древней  Мексики. Тогда я без тени сомнений понял, что
изречения из этой книги подчиняются их  колесу  времени.  Более
того,  я  осознал,  что  это относится ко всему, что я сделал в
прошлом, включая создание книги "Дар  Орла",  и  в  не  меньшей
степени  сказывается  на том, что я делаю сейчас, в том числе и
на создании этой книги.
     Поскольку мне очень трудно  описать  это  яснее,  остается
только  одна возможность: принять этот факт с полным смирением.
Шаманы Древней Мексики действительно разработали  иную  систему
познания  и, исходя из элементов этой системы познания, все еще
способны воздействовать на меня сегодня  самым  благотворным  и
воодушевляющим образом.
     Благодаря  усилиям Флоринды Матус, которая вовлекла меня в
изучение наиболее изощренных  вариантов  стандартных  шаманских
техник,   разработанных   шаманами   древности,   -   например,
перепросмотра, - мне удалось, к примеру, увидеть  полученный  с
помощью  дона  Хуана опыт с такой силой, какую я никогда не мог
бы даже вообразить. Книга "Дар Орла" стала  результатом  такого
нового видения дона Хуана Матуса.
     Для  дона  Хуана  Матуса  перепросмотр  означал  повторное
переживание  и  полный  пересмотр  событий  жизни  во  всей  их
целостности.  Он  никогда не тратил время на мелкие подробности
изощренных вариантов этой древней техники. Флоринда,  напротив,
отличалась  придирчивой  дотошностью.  В течение долгих месяцев
она готовила меня к  переходу  к  тем  аспектам  перепросмотра,
которые я вплоть до настоящего времени не в состоянии описать.
     - То,  что  ты  чувствуешь, - обширность воина, - поясняла
она. - Есть техники. Их очень много. Однако  важнее  всего  тот
человек,  который  ими пользуется, и его стремление пройти с их
помощью до самого конца.
     Перепросмотр  личности  дона  Хуана  в  понятиях  Флоринды
привел  к  возникновению  новых взглядов на дона Хуана с самыми
мучительными подробностями и пониманием. Это было нечто намного
более  сильное,  чем  беседы  с  самим  доном  Хуаном.   Именно
прагматизм  Флоринды  обеспечил  мне  изумительные  прозрения в
отношении тех практических возможностей, которые ни в  малейшей
степени  не  волновали  нагваля  Хуана Матуса. Будучи настоящей
прагматичной женщиной, Флоринда не  питала  в  отношении  самой
себя  ни  иллюзий, ни мании величия. Она говорила, что является
тем пахарем,  который  не  может  позволить  себе  упустить  ни
единого поворота на пути.
     - Воин  должен двигаться очень медленно, - советовала она,
- и извлекать прок из всего, что встречается  на  пути  воинов.
Одним из самых примечательных достоинств является способность с
непоколебимой    силой   сосредоточивать   свое   внимание   на
переживаемых событиях - этой способностью обладаем все  мы  как
воины.  Воины  могут  сосредоточивать  это внимание даже на тех
людях, с которыми никогда не  встречались.  Конечный  результат
такой глубокой сосредоточенности всегда оказывается одним и тем
же: воину становится доступной вся полнота стилей поведения, от
давно забытых до совершенно новых. Попробуй сам.
     Я  последовал  ее  совету и, разумеется, сосредоточился на
доне Хуане. Я вспомнил все, что происходило  в  каждый  миг.  Я
вспомнил такие подробности, каких вообще не должен был помнить.
Благодаря  трудам  Флоринды  я смог восстановить огромный пласт
своего общения с  доном  Хуаном,  а  также  чрезвычайно  важные
детали, которых прежде совершенно не замечал.
     Дух   изречений   из  "Дара  Орла"  стал  для  меня  таким
потрясением, благодаря им мне открылось то  глубокое  внимание,
какое  дон  Хуан  уделял  предметам  этого мира на пути воинов,
являющемся воплощением максимума человеческих возможностей. Эта
движущая сила пережила его самого и не потеряла ни капли  своей
энергии.  У  меня  возникло  искреннее  ощущение,  что дон Хуан
никуда не уходил, и я дошел до того, что действительно  слышал,
как  он  ходит  по  дому.  Я  обратился  с  вопросом  об этом к
Флоринде.
     - О, это пустяки, - сказала она. - Это означает только то,
что пустота нагваля Хуана Матуса дотягивается и  прикасается  к

     Ее   ответ   еще  больше  озадачил  и  заинтриговал  меня,
одновременно повергнув в еще большее уныние. Хотя Флоринда была
самым близким человеком для нагваля Хуана Матуса, она выглядела
совершенно не похожей на него.  Единственной  их  общей  чертой
являлась  пустота.  Они  уже не были людьми. Дон Хуан вообще не
существовал как личность:  вместо  личности  существовал  набор
историй,  каждая  из  которых уместно подходила к обсуждаемой в
данный момент ситуации, - набор поучительных историй  и  шуток,
несущих на себе приметы его трезвости и умеренности.
     Флоринда была такой же - одна история следовала за другой,
однако  ее  истории  были  связаны с людьми. Они были похожи на
высшую форму сплетен, или на слухи,  поднявшиеся  благодаря  ее
обезличенности    до   непостижимых   высот   эффективности   и
занимательности.
     - Мне  хотелось  бы,  чтобы  ты  изучил  одного  человека,
невероятно  похожего на тебя самого, - сказала она мне однажды.
- Я хочу, чтобы ты перепросмотрел этого человека так, как будто
знал его всю свою жизнь. Этот человек занимал выдающееся  место
в  образовании  нашей линии. Его звали Элиас - нагваль Элиас. Я
называю его "нагваль, потерявший рай".
     Это  история  о  том,  что  нагваль  Элиас  был   воспитан
иезуитом,  который  научил  его  читать,  писать  и  играть  на
клавесине. Он выучил его латинскому языку.  Нагваль  Элиас  мог
читать  священное писание на латинском так же бегло, как ученый
человек. Богословие являлось его предназначением, однако он был
индейцем, а в те времена ни одного индейца  не  пустили  бы  за
кафедру  церкви.  Он был слишком пугающим, слишком темнокожим -
настоящим  индейцем.  Священники  относились  к  высшим   слоям
общества,  они  были потомками испанцев: белыми, голубоглазыми,
приятными на  вид  и  представительными.  В  сравнении  с  ними
нагваль  Элиас выглядел настоящим медведем, но он долго боролся
за право стать священником,  так  как  наставник  разжигал  его
стремление обещанием того, что Господь позаботится о том, чтобы
Элиаса посвятили в сан.
     Он  стал  дьячком в церковном приходе своего наставника, и
однажды в церковь вошла  настоящая  ведьма.  Ее  звали  Амалия.
Поговаривали,  что  она  -  та  еще  штучка. Так или иначе, все
закончилось тем, что она соблазнила несчастного дьячка, который
влюбился в Амалию так сильно и безнадежно, что в  конце  концов
оказался в хижине нагваля. Со временем он стал нагвалем Элиасом
- образованным,   начитанным  человеком,  с  которым  следовало
считаться. Казалось, звание нагваля создано  именно  для  него.
Оно  обеспечивало  ему ту анонимность и действенность, какую он
не смог бы достичь в повседневном мире.
     Он был сновидящим - и таким искусным,  что  в  бестелесном
состоянии   посетил   самые  малоизвестные  области  Вселенной.
Временами он даже приносил с собой предметы, приглянувшиеся ему
своими очертаниями; это были совершенно непостижимые  вещи.  Он
называл  их  "вымыслами".  У  него  была  целая коллекция таких
предметов.
     - Я   хочу,   чтобы   ты   сосредоточил   свое    внимание
перепросмотра  на  этих "выдумках", - потребовала Флоринда. - Я
хочу, чтобы в результате  ты  смог  почувствовать  их  запах  и
осязать  их  руками, пусть даже ты никогда не видел их и знаешь
только  то,   что   я   сейчас   рассказала.   Добиться   такой
сосредоточенности  означает  установить  некую  точку  отсчета,
подобно  тому,  как  при  решении   алгебраического   уравнения
результат вычисляется с помощью какой-то третьей переменной. Ты
сможешь  с  бесконечной  ясностью увидеть нагваля Хуана Матуса,
используя в качестве опорной точки кого-то третьего.
     Книга "Дар Орла" представляет собой глубокий  обзор  того,
чем  занимался со мной дон Хуан, пока он оставался в этом мире.
Тот взгляд на дона Хуана, которого я  добился  благодаря  своим
новым  умениям в перепросмотре - и использованию нагваля Элиаса
в качестве опорной точки, -  оказался  бесконечно  интенсивнее,
чем  любые  мои  представления  о  нем, когда он еще жил здесь.
Полученным в результате перепросмотра взглядам недостает живого
тепла, однако они обладают точностью и ясностью  неодушевленных
предметов при пристальном наблюдении.

     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ "ОГНЯ ИЗНУТРИ"

     x x x

     Без  печали  и тоски полнота недостижима. Без них не может
быть завершенности, ибо без них не может быть  ни  доброты,  ни
уравновешенности.   А   мудрость   без  доброты  и  знание  без
уравновешенности бесполезны.
     ***
     Чувство  собственной  важности  -   главнейший   и   самый
могущественный  из  врагов  человека.  Его  уязвляют  и обижают
действия либо посягательства со стороны ближних, и  это  делает
его  слабым.  Чувство  собственной важности заставляет человека
всю его жизнь чувствовать себя кем-то или чем-то оскорбленным.
     ***
     Тот, кто встал на путь знания,  должен  обладать  огромным
воображением.  На  пути знания ничто не бывает таким ясным, как
нам бы того хотелось.
     ***
     Если видящий способен добиться своего, имея дело с  мелким
тираном,   то   он   определенно  сможет  без  вреда  для  себя
встретиться с неизвестным и  даже  выстоять  в  столкновении  с
непознаваемым.
     ***
     Может   показаться   естественным,   что  воин,  способный
остаться   самим   собой   в   столкновении   с    неизвестным,
гарантированно  может  справляться  с  мелкими  тиранами.  Но в
действительности это не так. Именно из-за этой  ошибки  погибли
многие  великолепные  видящие  древности. Ничто так не закаляет
дух воина, как необходимость иметь дело с невыносимыми  людьми,
обладающими  реальной властью и силой. Это - совершенный вызов.
Только  в  таких  условиях  воин  обретает  уравновешенность  и
ясность,    без    которых    невозможно    выдержать    натиск
непознаваемого.
     ***
     "Неизвестное" - это  то,  что  скрыто  от  человека  неким
подобием  завесы  из  имеющей  ужасающую  фактуру  ткани бытия.
Однако оно находится в пределах  досягаемости.  В  определенный
момент     времени     неизвестное     становится    известным.
"Непознаваемое" же - нечто, не поддающееся  ни  осмыслению,  ни
осознанию.   Непознаваемое   никогда   не   перейдет  в  разряд
известного, но тем не  менее,  оно  всегда  где-то  рядом.  Оно
захватывает и восхищает своим великолепием, и в то же время его
грандиозность и безграничность повергает в смертельный ужас.
     ***
     Мы  воспринимаем.  Это  - точно установленный факт. Но то,
что именно мы воспринимаем, не относится к числу фактов,  столь
же  однозначно  установленных. Ибо мы обучаемся тому, что и как
воспринимать.
     ***
     Воины  утверждают,  что  мир  объектов   существует   лишь
постольку,   поскольку  таким  его  делает  наше  осознание.  В
реальности  же  есть  лишь  эманации  Орла  -  текучие,   вечно
меняющиеся, и в то же время неизменные, вечные.
     ***
     Глубочайший  изъян  незакаленных воинов заключается в том,
то они стремятся забыть о чудесности того, что  они  видят.  Их
потрясает  сам факт того, что они видят, и они начинают верить,
что все дело в их собственной гениальности. Чтобы одолеть почти
непобедимую вялость человеческого  состояния,  закаленный  воин
должен  быть  безукоризненным.  То, что воины делают с тем, что
видят, намного важнее самого видения.
     ***
     Страх - одна из величайших сил в жизни воинов, потому  что
он заставляет их учиться.
     ***
     Все  живые  существа  стремятся  к смерти. Это - истина, в
которой воин не может не отдавать  себе  отчета.  Осознание  же
останавливает смерть.
     ***
     Неизвестное  неизменно присутствует здесь и сейчас, однако
оно находится  за  пределами  возможностей  нашего  нормального
осознания.  Для  обычного  человека неизвестное является как бы
ненужной, лишней частью его осознания. Таковым  оно  становится
потому,  что  обычный человек не обладает количеством свободной
энергии, достаточным,  чтобы  отследить  и  уловить  эту  часть
самого себя.
     ***
     Величайшим   недостатком   человеческих  существ  является
невозможность  отрешиться  от  рассудочной  инвентаризации.  Но
разум  не  способен  рассматривать  человека как энергию. Разум
имеет дело  с  инструментами,  создающими  энергию.  Однако  он
никогда  всерьез  не  задумывается  над  тем,  что  мы  - нечто
большее, чем инструменты. Мы - организмы, производящие энергию.
Мы - пузыри энергии.
     ***
     Воины,  целенаправленно  достигшие  состояния  абсолютного
осознания,  - зрелище, в высшей степени достойное созерцания. В
этот момент  они  сгорают  в  огне,  возникающем  изнутри.  Да,
изнутри приходит огонь и поглощает их. И тогда воины, достигшие
полного  осознания,  сливаются  с  большими  эманациями  Орла и
скрываются в вечности.
     ***
     Стоит достичь внутреннего безмолвия  -  и  все  становится
возможным.  Внутренний  диалог останавливается за счет того же,
за счет чего начинается: за счет  действия  воли.  Ведь  начать
внутренний  разговор  с самими собой мы вынуждены под давлением
тех, кто нас учит. Когда они учат  нас,  они  задействуют  свою
волю без сомнений и колебаний. И мы задействуем свою в процессе
обучения.  Просто  ни  они, ни мы не отдаем себе в этом отчета.
Обучаясь говорить с самими собой, мы обучаемся управлять волей.
Это  наша  воля  -  разговаривать  с  самими  собой.  И,  чтобы
прекратить  внутренние  разговоры,  нам следует воспользоваться
тем же самым способом: приложить к этому волю  без  сомнений  и
колебаний.
     ***
     Безупречность    начинается   с   какого-нибудь   простого
действия,  которое  должно  быть  целенаправленным,  точным   и
осуществляемым   с  непреклонностью.  Повторяя  такое  действие
достаточно долго, человек  обретает  несгибаемое  намерение.  А
несгибаемое намерение может быть приложено к чему угодно. И как
только  оно  достигнуто - путь свободен. Каждый шаг повлечет за
собой следующий, и так будет до тех пор,  пока  весь  потенциал
воина не будет полностью реализован.
     ***
     Истинная   тайна  осознания  переполняет  нас.  Эта  тайна
сочится сквозь все наши поры, мы буквально  насквозь  пропитаны
тьмой и чем-то еще - невыразимым и необъяснимым. И относиться к
самим  себе  по-иному  -  безумие. Поэтому не следует стараться
закрывать глаза на тайну внутри себя,  пытаясь  втиснуть  ее  в
рамки здравого смысла или чувствуя к себе жалость.
     ***
     Понимание  бывает  двух  видов.  Первый - просто болтовня,
вспышки эмоций и ничего более. Второй - результат сдвига  точки
сборки.  Этот  вид  понимания  совмещается  не с эмоциональными
выбросами, но с  действием.  Эмоциональное  осознание  приходит
годы  спустя,  когда  воин  закрепил новую позицию точки сборки
многократным ее использованием.
     ***
     Воин всегда живет бок о бок со смертью.  Воин  знает,  что
смерть  -  всегда рядом, и из этого знания черпает мужество для
встречи с чем угодно. Смерть - худшее из  всего,  что  может  с
нами  случиться.  Но  поскольку  смерть  -  наша  судьба  и она
неизбежна,  мы  -  свободны.  Тому,  кто  все  потерял,  нечего
бояться.
     ***
     Воин не отправляется в неизвестное, побуждаемый алчностью.
Алчность  работает  только  в  мире  обычной  жизни. Но чтобы в
леденящем душу одиночестве пуститься в странствие по немыслимым
пространствам  иных  миров,  требуется   нечто   повнушительнее
алчности.  Любовь.  Нужна  любовь к жизни, к авантюре, к тайне.
Нужно  обладать  неиссякаемой  любознательностью   и   огромной
смелостью.
     ***
     Воин думает только о тайне осознания, ибо только это имеет
значение. Мы - живые существа, и смерть - наш удел, а осознание
свое мы  обязаны  сдать  туда, откуда оно получено. Но если нам
удастся хоть чуть-чуть все это изменить, то какие тайны, должно
быть, нас ожидают! Какие тайны!

     КОММЕНТАРИИ

     Книга  "Огонь  изнутри"  стала  еще  одним   окончательным
следствием влияния Флоринды Матус на мою жизнь. На этот раз она
предложила  мне  сосредоточиться на учителе дона Хуана, нагвале
Хулиане. И сама Флоринда, и моя внимательная  сосредоточенность
на  этом  человеке  открыли  мне, что нагваль Хулиан Осорио был
довольно неплохим актером, и не просто  актером,  а  достаточно
распущенным  человеком,  озабоченным  исключительно совращением
женщин - самых разных женщин, с которыми он  общался  во  время
своих  театральных представлений. Он был таким беспутным, что в
конце концов подорвал себе здоровье и заболел туберкулезом.
     Однажды его учитель, нагваль Элиас, нашел его на  каком-то
открытом  поле  на  окраине  города Дуранго, когда он соблазнял
дочь одного  богатого  землевладельца.  От  старания  у  актера
началось  кровотечение, которое вскоре стало таким сильным, что
он оказался на грани  смерти.  Флоринда  сказала,  что  нагваль
Элиас  видел, что он никак не может помочь актеру. Вылечить его
было просто невозможно, и единственное, что мог  сделать  Элиас
как  нагваль,  -  остановить  кровотечение. После этого он счел
необходимым сделать актеру одно предложение.
     - В пять утра я ухожу в горы, - сказал он. - Встретимся  у
выхода  из  города.  Приходи.  Если  ты  не  придешь, то умрешь
намного раньше, чем тебе  кажется.  Единственное  спасение  для
тебя - пойти со мной. Я никогда не смогу вылечить тебя, но могу
изменить  направление твоего неуклонного движения к той бездне,
что отмечает завершение жизни. Я уведу  тебя  очень  далеко  от
этой бездны - либо налево, либо направо от нее. Ты будешь жить,
пока  не  свалишься  в нее. Ты никогда не выздоровеешь, но жить
будешь.
     Нагваль Элиас не питал особых  надежд  в  отношении  этого
актера  -  ленивого,  неопрятного, индульгирующего и, возможно,
даже трусливого. Поэтому он был  удивлен,  когда  на  следующий
день,  в  пять  утра,  увидел, что актер дожидается его на краю
города. Он взял его с собой в горы, и со  временем  этот  актер
стал  нагвалем  Хулианом  -  туберкулезником,  который так и не
выздоровел,  но,  судя  по  всему,  прожил   целых   107   лет,
прохаживаясь вдоль самого края пропасти.
     - Разумеется,  для тебя важнее всего наблюдать за тем, как
нагваль Хулиан идет вдоль края бездны, -  сказала  мне  однажды
Флоринда.  -  Нагваль Хуан Матус никогда этим не интересовался.
Для него все это было просто излишним. Но ты не так  талантлив,
как  нагваль  Хуан  Матус. Для тебя как для воина не может быть
ничего лишнего. Ты должен добиться того, чтобы мысли, чувства и
представления   шаманов   Древней   Мексики    беспрепятственно
достигали тебя.
     Флоринда  была  права. У меня не было способностей нагваля
Хуана Матуса. Как она и утверждала, ничто  не  могло  оказаться
для   меня   излишним.   Я  нуждался  во  всех  вспомогательных
приспособлениях, в любых тонкостях. Я  не  мог  позволить  себе
упустить  какую-либо  точку  зрения  или  идею  шаманов Древней
Мексики, какими бы далекими они мне ни казались.
     Наблюдение за прогулкой нагваля  Хулиана  по  краю  бездны
означало,  что моя способность сосредоточивать свое вспоминание
могла быть расширена до тех  ощущений,  которые  испытывал  сам
нагваль  Хулиан в отношении своей самой необычной борьбы за то,
чтобы  остаться  в  живых.  Я  был  до  мозга  костей   поражен
пониманием  того,  что  борьба этого человека была ежесекундным
сражением между его ужасающими привычками к  индульгированию  и
необычайной чувственностью, с одной стороны, и твердым желанием
выжить  -  с  другой. Его сражения были не единичными; это была
непрестанная,   дисциплинированная   борьба    за    сохранение
равновесия. Путь по краю бездны означал битву воина, доведенную
до   того   уровня,  когда  значение  имеет  каждое  мгновение.
Один-единственный миг слабости мог привести к  падению  нагваля
Хулиана в эту бездну.
     Впрочем,  такое напряжение слабело, если он удерживал свой
взгляд, свое внимание, свою озабоченность  сосредоточенными  на
том,  что  Флоринда  назвала "краем бездны". Что бы он ни видел
там, оно не могло выглядеть настолько же безнадежным,  как  то,
что   происходило,  когда  им  начинали  овладевать  застарелые
привычки.  Когда  я  наблюдал  за  нагвалем  Хулианом  в  такие
мгновения,  мне  казалось,  что  я  перепросматриваю совершенно
иного человека  -  человека  более  спокойного,  отрешенного  и
собранного.

     ВАЖНЕЙШИЕ ПОНЯТИЯ ИЗ "СИЛЫ БЕЗМОЛВИЯ"

     x x x

     Нельзя  сказать,  что  с  течением  времени воин обучается
шаманизму, - скорее, с течением  времени  он  учится  сохранять
энергию.   Эта   энергия   дает  ему  возможность  использовать
энергетические  поля,  которые  не   участвуют   в   восприятии
известного  нам  повседневного  мира.  Шаманизм - это состояние
осознанности,  умение  использовать  те  энергетические   поля,
которые   не   вовлечены   в   восприятие  знакомого  нам  мира
повседневной жизни.
     ***
     Во Вселенной  существует  неизмеримая,  неописуемая  сила,
которую  шаманы  называют  намерением,  и  абсолютно  все,  что
существует  во  Вселенной,  соединено  с  намерением  связующим
звеном.  Воины  пытаются понять и использовать связующее звено.
Особенно они заботятся об очищении его от парализующего влияния
каждодневных забот обычной жизни. Шаманизм на этом уровне может
быть определен как процесс очистки нашего  связующего  звена  с
намерением.
     ***
     Шаманы имеют жизненно важную связь со своим прошлым, но не
с их личным  прошлым.  Для  шаманов  их  прошлое  заключается в
делах, которые совершили другие шаманы.  Обычный  человек  тоже
занят   анализом   прошлого,   но   он  делает  это  из  личных
соображений.  Шаманы   в   таком   случае   заняты   совершенно
противоположным  -  они  обращаются  к  своему  прошлому, чтобы
установить точку отсчета, что для них  означает  очистить  свое
связующее звено с намерением.
     ***
     Обычный  человек  тоже исследует прошлое. Но он соизмеряет
себя с прошлым, своим  личным  прошлым  или  прошлыми  знаниями
своего  времени. Делает он это для того, чтобы найти оправдания
своему поведению в настоящем или будущем. Или для  того,  чтобы
найти для себя модель.
     ***
     Дух проявляет себя воину на каждом повороте. Но это еще не
вся истина.  На  самом  деле  дух  открывает  себя с одинаковой
интенсивностью  и   постоянством   любому   человеку,   но   на
взаимодействие с ним настроены только воины.
     ***
     Воины  говорят  о  шаманизме  как о волшебной таинственной
птице, которая на мгновение  останавливает  свой  полет,  чтобы
дать  человеку  надежду  и  цель,  воины  живут под крылом этой
птицы, которую они называю птицей мудрости, птицей свободы, они
питают ее своей преданностью  и  безупречностью.  Воины  знают;
полет  птицы  свободы  -  это  всегда  прямая  линия, у нее нет
возможности сделать круг, нет возможности поворачивать назад  и
возвращаться,  и  птица  свободы может сделать только две вещи;
взять воина с собой или оставить его позади.
     ***
     Для воина дух есть абстрактное просто потому, что он знает
его без слов или даже мыслей. Он есть абстрактное,  потому  что
воин  не  может  себе  даже  представить, что такое дух. Тем не
менее, не имея ни малейшего шанса или желания  понять  дух,  он
оперирует  им. Воин узнает его, подзывает его, знакомится с ним
и выражает его своими действиями.
     ***
     У  обычного  человека   связующее   звено   с   намерением
практически  мертво,  и  воины начинают с такого звена, которое
является  совершенно  бесполезным  из-за  своей   неспособности
действовать  самостоятельно.  Для того чтобы оживить это звено,
воину необходима непоколебимая, неистовая целеустремленность  -
особое состояние ума, называемое несгибаемым номере-ниел1.
     ***
     Сила   человека  безгранична,  и  смерть  существует  лишь
потому, что мы намерены  умереть  с  момента  нашего  рождения.
Намеревание   смерти  можно  остановить  при  помощи  изменения
позиции точки сборки.
     ***
     Искусство сталкинга требует  обучения  мельчайшим  деталям
маскировки.  И  обучиться им следует так хорошо, чтобы никто не
мог догадаться, что вы маскируетесь. Для этого необходимо  быть
безжалостным,  искусным, терпеливым и мягким. Но безжалостность
не должна быть жестокостью, ловкость - коварством,  терпение  -
равнодушием и мягкость - глупостью.
     ***
     Хотя  действия воинов и преследуют скрытую цель, но она не
имеет ничего общего с личной выгодой. Обычный человек действует
только тогда, когда есть возможность извлечь для себя  какую-то
пользу.  Воины  говорят,  что  они действуют не ради выгоды, но
ради духа.
     ***
     Древние видящие благодаря своему видению первыми заметили,
что любое необычное поведение вызывает колебания точки  сборки.
Вскоре  они  обнаружили, что если систематически практиковать и
разумно направлять такое поведение, то в  конечном  счете,  это
заставляет точку сборки сдвигаться.
     ***
     Безмолвное  знание - это не что иное, как прямой контакт с
намерением.
     ***
     Шаманизм - это  путешествие  с  целью  возвращения.  Воин,
одержав победу, возвращается к духу, спускаясь при этом в ад. И
из  ада  он  приносит  трофеи.  Одним из таких трофеев является
понимание.
     ***
     Воины,  будучи   сталкерами,   в   совершенстве   понимают
человеческое поведение Они понимают, например, что человеческие
существа  являются  плодом инвентарного списка. Знание того или
иного  особого  инвентарного   списка   делает   человека   или
подмастерьем, или экспертом в своей области.
     ***
     Воины  знают  о том, что, если инвентарный список среднего
человека начинает разрушаться, такой человек расширяет его, или
же его собственный мир саморефлексии  рушится.  Обычно  человек
стремится  включить  в свой инвентарный список новые темы, если
они  не  противоречат  основополагающему  порядку  этой  описи.
Однако  если  темы  противоречат  друг  другу,  разум  человека
рушится. Инвентарный список - это разум. И воины учитывают это,
когда пытаются разбить зеркало саморефлексии.
     ***
     Воины никогда не смогут построить мост  для  соединения  с
людьми  мира.  По  если  люди  захотят  сделать это - именно им
придется выстроить такой мост, который связал бы их с воинами.
     ***
     Чтобы  таинства  шаманизма  стали  доступными  какому-либо
человеку,   на   такого   заинтересованного   человека   должен
обрушиться дух. Самим своим присутствием дух  перемещает  точку
сборки  человека в определенное положение. Именно это положение
известно шаманам как место без жалости.
     ***
     Не существует реальной процедуры,  чтобы  заставить  точку
сборки   переместиться   в  место  без  жалости.  Дух  касается
человека, и  его  точка  сборки  сдвигается.  Это  единственная
возможность.
     ***
     Все, что мы должны сделать, чтобы позволить магии овладеть
нами, - это изгнать из нашего ума сомнения. Как только сомнения
изгнаны, - становится возможным все что угодно.
     ***
     Человеческие    возможности    настолько   безграничны   и
таинственны, что воины, вместо того чтобы размышлять  об  этом,
предпочитают  использовать их без надежды понять, что они собой
представляют.
     ***
     Все, что делают воины,  является  следствием  движения  их
точки  сборки.  И  такие  сдвиги  зависят  лишь  от  количества
энергии, имеющейся в их распоряжении.
     ***
     Любой сдвиг точки  сборки  означает  отход  от  чрезмерной
озабоченности   своей   индивидуальностью,   которая   является
отличительным признаком современного человека. Шаманы полагают,
что именно позиция точки сборки является причиной  убийственной
эгоистичности  современного  человека,  совершенно поглощенного
своим образом себя. Потеряв надежду  когда-нибудь  вернуться  к
источнику  всего,  человек  искал  утешения  в  своей личности.
Занимаясь этим, он преуспел в закреплении своей точки сборки  в
строго определенном положении, увековечив тем самым образ себя.
Итак, с уверенностью можно сказать, что любое перемещение точки
сборки  из  ее  привычного  положения  в  той  или иной степени
приводит   человека   к   избавлению   от    саморефлексии    и
сопутствующего ей чувства собственной важности.
     ***
     Главной задачей на пути воина является уничтожение чувства
собственной  важности.  Все,  что  делают  воины, направлено на
достижение этой цели.
     ***
     Шаманы  разоблачили   чувство   собственной   важности   и
установили,  что  оно  есть  жалость  к себе, маскирующаяся под
нечто иное.
     ***
     В  мире  повседневной  жизни  человек  может  очень  легко
изменить  слово  или  решение. Единственная неотменяемая вещь в
обычном мире - это смерть. С другой  стороны,  в  мире  шаманов
можно  отменить  обычную  смерть,  но  не  слово воинов. В мире
шаманов  нельзя  изменить  или  пересмотреть  решения.  Однажды
принятые, они остаются в силе навсегда.
     ***
     Одной  из  самых  драматических  черт человеческой природы
является ужасная связь между глупостью и саморефлексией. Именно
глупость заставляет обычного человека  отвергать  все,  что  не
согласуется  с  его рефлексивными ожиданиями. Например, являясь
обычными людьми, мы не  в  состоянии  оценить  наиболее  важный
аспект знания, доступного человеческим существам: наличие точки
сборки и факт, что ее можно сдвигать.
     ***
     Непоколебимое  стремление  рационального  человека  твердо
придерживаться образа себя - это  способ  надежно  застраховать
свое  дремучее  невежество.  Он, например, игнорирует тот факт,
что шаманизм - это не заклинания,  не  магические  формулы,  не
фокус-покус,  но  свобода  восприятия  не  только повседневного
мира, но и любого другого, доступного  человеческому  существу.
Вот  где  глупость обычного человека наиболее опасна. Он дрожит
при мысли о необходимости свободы. А  ведь  она  рядом,  она  в
кончиках его пальцев.
     ***
     Все  трудности  для человека состоят в том, что интуитивно
он  осознает  свои  скрытые   ресурсы,   но   не   отваживается
воспользоваться  ими.  Вот  почему  воины  говорят, что человек
находится в положении, среднем между глупостью  и  невежеством.
Он  сказал,  что  люди  сейчас  более  чем  когда бы то ни было
нуждаются в  обучении  новым  идеям,  которые  касались  бы  их
внутреннего  мира,  -  идеям  шаманов, а не социальным идеям, -
идеям, ставящим человека перед лицом неизвестного, перед  лицом
его  личной  смерти.  Сейчас  более  чем когда бы то ни было мы
нуждаемся в том, чтобы обучиться тайнам точки сборки.
     ***
     Дух прислушивается только тогда, когда  тот,  кто  к  нему
обращается,  говорит  жестами.  Эти жесты не означают знаки или
телодвижения - это действия истинной непринужденности, действия
величественности, юмора. В качестве жестов духа маги  проявляют
все лучшее в себе и молча предлагают это абстрактному.

     КОММЕНТАРИИ

     x x x

     Моя  последняя  книга о доне Хуане получила название "Сила
безмолвия" - его выбрал  мой  редактор;  я  сам  назвал  бы  ее
"Внутреннее  безмолвие".  В  то время, когда я работал над этой
книгой,  взгляды  шаманов  Древней  Мексики  стали   для   меня
совершенно   абстрактными.   Флоринда  изо  всех  сил  пыталась
воспрепятствовать моему погружению в абстрактное. Она старалась
перенести мое внимание к другим аспектам техник древних шаманов
или просто отвлечь меня потрясениями, вызванными ее скандальным
поведением. Однако ничто не смогло отвратить меня от этой тяги,
которая казалась непреодолимой.
     ***
     "Сила безмолвия" представляет собой интеллектуальный обзор
мышления шаманов Древней Мексики  в  его  наиболее  абстрактной
форме.  Когда  я  в  одиночестве трудился над этой книгой, меня
заразили  настрой  этих  людей  и  их  стремление   к   большим
познаниям, проявляющееся в некоем рациональном методе. Флоринда
пояснила,  что  в  конце  концов  эти  шаманы стали чрезвычайно
хладнокровными и отстраненными. Для  них  уже  не  существовало
ничего  теплого.  Они  были  целиком  погружены в свой поиск, и
такая человеческая холодность была попыткой согласовать себя  с
холодом  бесконечности.  Они успешно изменили свое человеческое
зрение, чтобы  оно  начало  соответствовать  прохладным  глазам
непознанного.
     ***
     Я  ощутил  это  на  собственном  опыте  и отчаянно пытался
изменить ход событий. До сих пор мне это не удалось. Мои  мысли
становились  все  больше похожими на мысли тех людей ко времени
завершения  их  поиска.  Это  не  означает,   что   я   потерял
способность   смеяться.   Совсем   наоборот  -  вся  моя  жизнь
превратилась в бесконечную радость,  но  одновременно  стала  и
бесконечным,  беспощадным поиском. Скоро Бесконечность поглотит
меня, и я хочу подготовиться к этому.  Мне  не  хочется,  чтобы
бесконечность  растворила  меня  и  обратила в ничто, так как у
меня  по-прежнему   остались   человеческие   желания,   теплые
привязанности и любовь, какими бы туманными они ни были. Больше
всего  на  свете  мне  хочется  стать  похожим  на тех людей. Я
никогда не знал их. Единственными шаманами, с  которыми  я  был
знаком,  были  дон  Хуан и его когорта, но то, как они выражали
себя, было  невероятно  далеким  от  той  холодности,  какую  я
интуитивно ощущаю в тех незнакомых мне людях.
     ***
     Благодаря  тому  влиянию,  которое  оказала  на  мою жизнь
Флоринда,   я   добился   блестящих   успехов    в    искусстве
сосредоточивать  свое  непоколебимое  внимание  на  настрое тех
людей, которых  никогда  не  знал.  Я  сосредоточивал  внимание
своего  перепросмотра  на настрое этих шаманов и оказался в его
ловушке без какой-либо надежды  когда-нибудь  высвободиться  из
этих  объятий.  Флоринда  не верила в то, что мое состояние уже
стало необратимым. Она подшучивала надо мной и открыто смеялась
над этим.
     ***
     Твое состояние только кажется неизменным, - говорила  она,
- но  это не так. Наступит такой момент, когда ты сменишь место
действия. Возможно, ты отбросишь все мысли  о  шаманах  Древней
Мексики.  Не  исключено,  что  ты  отбросишь  мысли и взгляды в
отношении даже тех шаманов, рядом с  которыми  ты  трудился,  -
например,  в отношении нагваля Хуана Матуса. Ты можешь отказать
ему  в  существовании.   Посмотрим.   У   воина   нет   никаких
ограничений.  Его  ощущение импровизации является таким острым,
что он может создавать мысленные концепции  из  ничего,  однако
это  не  просто пустые построения, но скорее нечто действенное,
прагматичное. Посмотрим. Это не значит, что ты просто  забудешь
об  этом,  просто однажды, перед тем, как ты нырнешь в бездну -
если  наберешься  дерзости  пройти  по  ее  краю,  если  будешь
достаточно  смел,  чтобы не отклониться на пути, - ты придешь к
присущим воинам выводам об упорядоченности и  уравновешенности,
бесконечно  более достойным тебя, чем навязчивые идеи о шаманах
Древней Мексики. Слова Флоринды стали чем-то вроде  прелестного
и  вселяющего  надежду пророчества. Возможно, она была права. И
разумеется, она была права, когда утверждаема, что  возможности
воина  неисчерпаемы.  Вот  только  для  того, чтобы я перешел к
иначе упорядоченному взгляду на мир и на самого себя,  к  более
подходящей  для  моего  характера  точке  зрения,  мне придется
пройти по краю бездны - а я сомневаюсь в том, что у меня хватит
дерзости и силы на такой подвиг.
     Впрочем, кто знает?

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: