но, а?
- Ладно, ступай, только тихо, - смилостивился Голошубов. - Но
смотри, чтобы ни звука. А то яйца откручу.
Серёжка молча нырнул в коридор, дверь тотчас же плотно прикрыли.
Васька продолжал:
- Я поначалу ждал, что дойдёт до тебя, осознаешь вину. Подойдешь,
прощения попросишь. Я бы тебя, может, и простил. А ты го-о-ордый ока-
зался. Ну, теперь не взыщи. Теперь по полной программе тебя обработа-
ем.
Я дёрнулся, но без толку - привязали меня добросовестно, не выр-
вешься. Видно, у этих ребят - у Дрона и Коляна - имелся немалый опыт
подобных дел. И до меня здесь точно также извивались распластанные на
койке пацаны, и со мной случится то же, что и с ними... Что-то гадкое,
омерзительное ожидало меня, и если бы не вонючий носок во рту - я, на-
верное, криком своим разбудил бы весь интернат. А так - оставалось
лишь елозить животом по сбившейся в ком простыне, жмурить глаза и пог-
ружаться, медленно погружаться в трясину готовящегося ужаса, понимая,
что это - хуже смерти, и это - неизбежно. Странная мысль вдруг вползла
мне в голову - а может, всё, что обрушилось на меня за последние неде-
ли - только вступление, подготовка к тому, что случится сейчас? Кто-то
ловкий устроил это - лохматое пламя на шоссе, виноватые слова тёти Ва-
ри, мух в компот - чтобы сейчас, глядя из пыльной пустоты, дождаться,
наконец, когда же...
Голошубов продолжал что-то говорить наставительным тоном - я уже
не различал слов, в голове, казалось, гудел исполинский колокол, и
каждым нервом, каждой клеточкой кожи я чувствовал, что вот сейчас это
- начнётся.
Я даже не сразу понял, что случилось. Хлопнула дверь, раздался
чей-то свистищий шёпот: "Атас!", хлёсткий звук удара - и возмущённый
голос Васьки:
- А драться права не имеете! Я на вас директору пожалуюсь! Я в
РОНО напишу!
- Да хоть в Союз Наций, - хмыкнул кто-то простуженным басом, и
сейчас же - хлопок новой пощёчины. Голошубов на сей раз лишь матерно
огрызнулся.
- Живо развяжите, мерзавцы! - прозвучал тот же голос.
Я потихоньку открыл глаза.
В палате обнаружился невысокий, тощий мужчина в очках, пристально
глядящий на Голошубова. Тот уже успел забраться в свою постель и злоб-
но поглядывал оттуда.
Мужчину я узнал не сразу, потом всё же вспомнил. Это был воспита-
тель старшей группы. Кажется, его звали Григорий Николаевич. Краем уха
я слышал, что работает он в интернате недавно, а до того преподавал
где-то биологию.
Спустя несколько секунд чья-то худенькая фигурка проскользнула в
раскрытую дверь палаты, птичьими осторожными шажками, стараясь ни на
кого не глядеть, добралась до соседней койки и немедленно закрылась
одеялом с головой. Серёжка! Вот, значит, кто вызвал дежурного воспита-
теля! Теперь ему будет...
- Мне повторить? - каким-то слишком уж спокойным тоном осведомил-
ся Григорий Николаевич. - Или по-другому будем общаться?
Повторять ему не пришлось. Те же Дрон с Коляном суетливо приня-
лись развязывать полотенца.
- Оденься, - повернувшись ко мне, сказал воспитатель. Помолчав,
добавил. - Пойдём, поговорим.
В ответ я только промычал, лишь пару секунд спустя догадавшись
вытащить изо рта слюнявый носок.
Я поднялся с лавочки. Не сидеть же так до вечера, в самом деле.
Раскисну ещё, как снеговик в тропиках. Надо куда-то пойти. Город, что
ли, ещё посмотреть. Кажется, я в парке здешнем не был. Тоже ведь дос-
тижение цивилизации, вполне достойное моих глаз. Или вообще доковылять
до вокзальной площади, сесть в первый же автобус и уехать до конца? А
что там, за дальним изгибом тропы? Но потом ведь обратно переться, да
и времени, если подумать, не такое уж обилие. Не заметишь, как проле-
тит оно - и сгустятся над раскалённым городом спасительные сумерки.
Тогда, в тоскливую октябрьскую ночь, время тоже незаметно просо-
чилось, растаяло в сырой заоконной тьме. Мы сидели с Григорием Никола-
евичем в пустой палате изолятора и молчали. Почему-то воспитатель не
стал зажигать света.
Потом, совершенно для меня неожидано, плечи мои вдруг мелко зат-
ряслись, и я заревел точно дошколёнок. Горячие, едкие слёзы ползли по
щекам, я не стирал их. В интернате это случилось впервые - до него я
плакал лишь в больнице, в те самые жуткие дни, когда пришёл в созна-
ние, и оказалось, что всё это правда - горящий "Гепард", и нет уже ни
мамы, ни отца, а впереди - клубящаяся гнилыми туманами безнадёжность.
- Такие дела, Лёша, - негромко заговорил Григорий Николаевич. -
Ты не стыдись слёз, это, знаешь, на самом деле очень много - слёзы. Их
только дураки стесняются.
Я ничего не ответил. Не хотелось мне отвечать, да и непросто это
было - говорить с человеком, который видел тебя, растянутого на крова-
ти, голого, с пупырчатой от страха кожей.
- Ты пойми, - продолжал Григорий Николаевич, - стыдиться тебе не-
чего. Вот этим деятелям, Голошубову и его холуям, им, по идее, должно
бы. Правда, я сомневаюсь, что они знакомы с этим чувством. Но что ка-
сается тебя - теперь всё в твоих руках...
Я вопросительно глянул на него.
- Они, понимаешь, надеялись тебя сломать. Вот этим страхом сло-
мать, а потом достаточно напомнить про сегодняшнюю ночь - и можно по-
мыкать тобой как левой ноге вздумается. Тебе хотелось бы такого?
- Ещё чего, - прошептал я, отводя взгляд.
- Само собой. Теперь ты должен дать им понять, что можешь переси-
лить страх. Тогда они сами начнут бояться.
- Ну да, скажете, - хмыкнул я в темноту. - Чего им меня бояться,
если они мощные и драться умеют, а я...
- Сегодня утром, как я слышал, ты сделал одного такого... мощно-
го. И не помогла ему ни сила, ни приемы. Просто надо решиться идти до
конца в таких делах. Конечно, морду набьют, и не один раз набьют, но
иначе не получится. Тут, знаешь, другое тяжелее. Не озлобиться на весь
белый свет, не замкнуться в своём панцире.
- А если опять так, как сейчас, - я судорожно сглотнул. - Опять
вот так разложат, только никто им не помешает... Это вам не побитая
морда... Тогда что?
Григорий Николаевич помолчал. Потом встал, не спеша подошёл к ок-
ну, по которому с бездумным упрямством ползли почти незаметные в тем-
ноте струйки дождя.
- Мне кажется, Лёша, другого раза не будет. Эта компания, они не
столь уж глупые. Если не получилось сходу, и увидят они, что ты спосо-
бен за себя постоять... Они понимают, если тебе уже нечего будет те-
рять, ты станешь по-настоящему опасен. Поверь, я это на своей шкуре
испытал.
- Но почему? - сглотнул я скопившуюся во рту слюну. - Почему эти
гады творят что хотят, и ничего им за это не бывает? Почему вы, взрос-
лые, ничего не делаете?
- Трудно всё это, Лёша, - хмуро отозвался Григорий Николаевич. -
Мы ведь мало что можем на самом деле. Понимаешь, система такая. Не
приставить же к каждому такому Ваське по воспитателю с дубинкой. Нет
людей, нет средств, правительство думает о только про то, как хапнуть
больше и за границу валюту перевести. А всякие там школы, больницы,
интернаты - для них это мусор. Дай Бог, власть сменится, тогда, может,
и пойдёт что-то. А пока - держись, не распускай сопли. Прорвёмся. Всё
будет хорошо.
Я скомкал потными пальцами подол майки.
- Вы думаете, я из-за этих козлов ревел? Поэтому, думаете? Для
кого-то, может, и будет хорошо, а для меня уже нет. Для меня уже всё
кончено. Вы же про меня ничего не знаете, а говорите...
Григорий Николаевич положил мне руку на плечо. Ладонь у него ока-
залась сухая и тёплая.
- Да знаю я, Лёша, знаю. И не буду всяких утешений говорить, что
время лечит, что горе забудется и всё такое. Не забудешь ты. С этой
болью тебе ещё жить и жить. Но знаешь... Можно вот думать о себе, о
тоске своей, тысячу раз всё это пережёвывать. А можно - о том, чтобы
твоим маме и папе было сейчас хорошо. И тогда нужно совсем по-другому
жить.
Я удивлённо уставился на него.
- Да, парень. Я не знаю твоих взглядов, но ты меня всё-таки пос-
лушай. Я, видишь ли, человек православный. А вера наша говорит, что
для Бога мёртвых нет. У Бога все живы. Погибли твои родители - а что
это значит? Тела их здесь остались, сгорели тела, а души - те в иной
мир перешли. Там у них своя жизнь, и, кто знает, вдруг им сейчас луч-
ше, чем было на земле? Оттуда они, может быть, видят всё, что здесь
творится. Вот сейчас видят нас с тобой, как мы тут сидим и говорим. И
не надо своей тоской их огорчать. Разлука ваша временная. Я верю, что
ты с ними когда-нибудь встретишься. Мёртвые воскреснут, и ты ещё обни-
мешь маму. Вот тогда всё действительно будет хорошо. А пока - нужно
жить так, чтобы стать достойным этой встречи.
- Откуда вы знаете, что это правда? - помолчав, хмуро отозвался
я. - Это же просто красивая сказка, а на самом деле ничего там нет!
- Лёша, я тебя не агитирую, - тихо ответил Григорий Николаевич. -
Я просто сказал, что обо всём этом думаю. Выходит, мне соврать надо
было? Верить или не верить - твоё право. Подумай только о том, что не
всегда нужны доказательства. Это же не теорема из учебника по геомет-
рии. Здесь другое важно - чего ты сам больше хочешь? Чтобы это оказа-
лось правдой или красивой сказкой? Тут, видишь ли, дело такое. Надо
иметь смелость поверить правде, которую нельзя потрогать, пощупать,
доказать как теорему, да и все вокруг могут твердить, что это лишь
красивые байки.
Я молчал. Что тут можно было сказать? "Ты ещё обнимешь маму..."
Залитый солнцем луг, ветер треплет седые головки одуванчиков, и обле-
тает невесомый пух, а я... Я бегу по этому явившемуся из моих снов лу-
гу, и впереди, на невысоком холме, уже показались две фигуры, и обми-
рает сердце от сумасшедшей надежды и страха, что вот добегу сейчас,
домчусь - а это окажутся не они.
- Ладно, Лёша, - скрипнув пружинами, поднялся с койки Григорий
Николаевич. - Пойду я, а ты ложись, поспи. Потом ещё поговорим.
Я и в самом деле пошёл в городской парк. Там оказалось весьма
людно, при входе бойко торговала мороженным хлопотливая тётка, от пру-
да доносился жизнеутверждающий детский визг, где-то вдали слышалось
стуканье футбольного мяча. А что самое ценное - здесь было полно ска-
меек, тени и возможности наслаждаться всем этим до вечерних моих визи-
тов. Я решил пойти на Заполынную часам к восьми, когда уж точно все
окажутся дома. Расчёт был простым - раз уж у них, у Званцевых, огород,
то самое время поливать - ещё не темно, но уже спала жара.
Похоже, сегодня у них возникнут проблемы с поливом.
В принципе, нужно было бы сходить в местное отделение, показать
ксиву и предупредить, чтобы в случае чего не удивлялись вызову. Но это
именно что "в случае". А если такового не будет? Мне и самому хотелось
верить, что никакого оккультизма не окажется. В конце концов, по внут-
ренней нашей статистике, шестьдесят процентов сигналов - ложные. Об
этом, конечно, особо вслух не говорят, но имеют в виду при работе с
первичными информаторами. Так что светиться раньше времени не стоит -
не случайно мне намекал на это начальник. А я уже немного научился по-
нимать его намёки. Как, например, два года назад, в липоградском деле.
Именно тогда он, искоса поглядывая на меня, хмыкнул: "Ну что, Лёша,
становимся помаленьку профессионалами, а?" Хотя профессионализм заклю-
чался всего лишь в двух мелких деталях. Не стал связываться с местной
экспертизой, а вдобавок, изобразив служебное рвение, приставил своих
ребят к епархиальному секретарю - усиленная вроде бы охрана. Точнее,
конвой. Именно так и подумал наивный отец Симеон, и его возмущённые
докладные дезориентирвали кого следует. Взяли мы их тогда, Рыцарей,
весь выводок.
Думал ли я десять лет назад, чем придётся заниматься? Так вот и
не сбылась детская мечта - не стал я программистом, не писал компь-
