более, что и не хочется никого видеть. Какие-то ребята вокруг, что-то
делают, суетятся, бегают какието взрослые крикливые тётеньки. Регуляр-
ные завтраки-обедыполдники-ужины. Кормили здесь и в самом деле непло-
хо, но будь вместо котлет с рисом гнилая картошка - я бы, наверное, и
не заметил. И насчёт цветных телевизоров тётя Варя не соврала - их тут
и в самом деле было понатыкано. После ужина воспитательница торжест-
венно, творя великое благодеяние, врубала в игровой ящик - и группа
прилипала глазами к экрану. А я сидел позади всех и ждал, когда же ра-
зорвёт воздух резким звонком отбоя, и можно будет уткнуться лицом в
подушку, и придёт тьма. Иногда снилась мама. Я ждал этих снов - и бо-
ялся, зная, что всё равно потом придётся проснуться.
Поначалу меня не трогали. Видимо, присматривались. Я сдуру решил,
что так оно будет и дальше - полупрозрачная плёнка отчуждения, сон на-
яву и во сне - осколки той прежней, настоящей жизни. И это было бы
здорово.
На следующей неделе начались неприятности. Как-то вдруг я обнару-
жил, что ко мне не обращаются по имени. В глаза говорят - "ты" или
"эй". "Ну ты, гуляй отсюда", "Эй, закурить найдётся?". За глаза поп-
росту называли "этот". После оказалось, что нашлось для меня и прозви-
ще. Скверное прозвище - Глиста. Откуда оно взялось - я понять не мог,
но иначе со мной уже и не заговаривали.
Я не мог понять, чем мешаю жить этим пацанам в нашей 7-й группе,
почему вдруг я им не понравился? Ведь я же ничего от них не хочу, и
делить мне с ними нечего. Но, однако же, утром, глотнув кофе, я чуть
не подавился - кто-то круто намешал мне в стакан соли. Укрывшись после
отбоя одеялом, я долго не понимал, что же мешает мне заснуть, что
хрустит на простыне и покалывает кожу? Оказалось, снова соль. Я едва
не чертыхнулся вслух - и принялся стряхивать её ладонью на пол, опас-
ливо прислушиваясь к сонному дыханию соседей по палате. И дождался-та-
ки, услышал из дальнего угла довольный смешок.
Потом в постели нашлась уже не соль, а иголка. Я не сдержался,
выкрикнул в спёртый воздух - "Придурочные, да? Совсем озверели?". Из
темноты мне посоветовали заткнуться, пока не получил по репе. И я
заткнулся - что ещё остаётся, если не знаешь, кто именно делает тебе
заподлянки?
Наконец настал день, который я, наверное, не забуду уже никогда.
Всё началось утром, когда из туалета я вернулся в палату - заправлять
кровать и ждать звонка на завтрак.
- Ну чё, Глиста, скучаешь? - раздалось над ухом. Я обернулся.
Рядом лыбился здоровый жирный парень - Васька Голошубов. Странно,
мы были одного возраста, но по сравнению с Васькой я выглядел как за-
сохший огрызок рядом со здоровенным, налившимся соками яблоком. Тогда
я ещё не знал, что всё на свете относительно.
- Давай, потрудись на благо общества, - кивнул Голошубов в сторо-
ну своей койки. - Заправить. И живо. Об исполнении доложить.
Я недоуменно уставился на него. Это что, всерьёз? Я ему что, хо-
лоп, постели застилать? Может, шутка такая дебильная?
Васька скучающе взирал на меня.
- Ты что, это по правде? - выдавил я из разом пересохшего рта.
- Чё, больной? - хмыкнул Васька. - Сказано - исполняй, пока я
добрый. А то накажу!
Вот, значит, как! Как в армии, значит? Я вспомнил, как родители
года два назад говорили про какой-то фильм - кажется, он назывался
"Конвоиры". Про то, как солдаты, почти отслужившие свой срок, издева-
лись над парнишкойновобранцем. Да и по телеку про такие вещи иногда
говорили. Мама, правда, всегда в этих случаях переключалась на другую
программу, и лицо у неё делалось каким-то постаревшим. Значит, и здесь
это "стариковство"? Я вдруг понял, что Голошубов в нашей группе основ-
ной. Всех держит. Ведь и раньше я краем глаза замечал всякие такие ме-
лочи, только не брал в голову - не до того было. А он, выходит, ко мне
приглядывался и понял, что пора обламывать. И обломает. Я же против
него - всё равно что домашний кот для тигра. Задолбит как нечего де-
лать. И что же, застилать теперь ему постель? А потом будет что-нибудь
ещё. Стирать носки, отдавать свои полдники. Давать списывать задачки
по алгебре, подставлять лоб под щелбаны...
- Пошёл в задницу! - неожиданно для себя выпалил я. - Перебьёшь-
ся! Твоя кровать - ты и застилай!
Я сам замер, удивляясь собственной смелости. Вообще-то я никогда
ею не отличался. В школе у меня не было врагов, я и дрался-то в пос-
ледний раз классе в третьем. И всё потому, что чувствовал момент, ког-
да лучше отойти в сторону. А сейчас со мной творилось что-то странное.
- Ты чё, козёл, давно не получал? Чего лепишь-то? - прищурился
Голошубов. Остальные пацаны замерли, ожидая развития событий. В их
молчании чудилось мне что-то нехорошее.
- Что слышал! - беспомощно огрызнулся я.
- Что, мамка в детстве уронила в помойку?
- Ты вот что, - тихо сказал я. - Ты маму мою не трогай.
- А чего бы и не потрогать? - состроил он сальную гримаску.
- Заткнись, сволочь! - выкрикнул я сдавленным голосом, что есть
силы сжимая кулаки - ногтями в ладонь, до крови.
- Ну-ка, Глиста, повтори по буквам... - хохотнул Васька.
Почему-то мне стало вдруг очень легко. Страх незаметно перепла-
вился в какое-то дразнящее внутреннее жжение, и впервые за все эти
бесцветные дни забрезжил передо мной какой-то смысл. Голошубов сильно
ошибся, ляпнув насчёт мамы.
Я не стал повторять по буквам. Резко ударив его головой в живот,
вцепился показавшимися вдруг чужими пальцами в пухлое Васькино горло.
Тот, отшатнувшись, закричал неожиданно тонким, булькающим голосом. А я
- я молча давил тёплую, до омерзения потную кожу. И в эти секунды мне
было хорошо. Всё, что копилось во мне больше месяца, вся боль и отча-
янье - разом вырвались на свободу.
Конечно, задушить этого борова было в принципе невозможно. Я же
не какой-нибудь герой видашных боевиков Лю Сыянь. Но последний раз
ногти стригли мне ещё в больнице, и с тех пор они отросли изрядно.
Достаточно для того, чтобы разодрать мягонькую Васькину кожу, почувс-
твовать, как заструилась по пальцам горячая кровь, и вдохнуть её ост-
рый, ржаво-солёный запах...
Я пришёл в себя лишь когда опомнившиеся пацаны растащили нас, и
кто-то увёл Ваську в туалет - умывать. Оказалось, что я сижу на своей
койке, и пацаны молча смотрят на меня. Ни по-доброму, ни по-злому, а с
каким-то затаённым интересом. Я понял - они знают, чем всё это закон-
чится.
- Зря ты рыпнулся, - негромко заметил Серёжка Селин, чернявый па-
цан-шестиклассник, наши койки стояли рядом, разделённые тумбочкой. -
Это же такой кабан... Теперь он с тебя не слезет.
Я махнул рукой. Напряжение отпустило меня, мир снова завернулся в
мутную плёнку, и Серёжкины слова сейчас доносились точно из телека,
если приглушить звук.
Потом был резкий, словно иголкой в ухо, звонок на завтрак.
Я поднял голову. Был жаркий июль 2008-го года, гнилыми зубами
торчали сложенные из некогда белого камня остатки монастырских стен, и
имела место изрезанная инициалами лавочка, а на ней - одуревший от
зноя поручик Бурьянов двадцати четырёх лет, которому часов через пять
надлежит выполнить некую работу.
Это ж надо так углубиться, так выпасть из горячей действительнос-
ти города Барсова! Хорошо хоть лавочка в тени, а то лишь теплового
удара не хватало мне для полной симметрии. Ну что ж, спасибо древнему
тополю, поделившемуся со мной своей тенью. Кстати, Серёжка Селин меня
бы сейчас не понял. У него аллергия на всё, что угодно - на кошек, на
мёд, на тополиный пух. В интернатские времена если уж мы с ним и заб-
редали в какую-нибудь тополиную аллею, сбежав из опостылевших буро-са-
латовых стен, он ехидно замечал:
- Тополёчки вы мои, ща я вам устрою.
И бросал зажжённую спичку в пушистые белые хлопья. После чего мы
немедленно удирали - не из-за прохожих, конечно, видали мы этих прохо-
жих, но как бы не спровоцировать очередной Серёжкин приступ.
Прошли они, эти приступы, у него лишь в студенческие годы, то ли
вырос он из детских своих болезней, то ли научился их не замечать.
А кстати, если разобраться, завязалась ниточка нашей дружбы имен-
но в тот слякотный осенний день, десять с половиной лет назад.
Он был таким длинным, этот день... Бессмысленные уроки, разросши-
еся до часов минуты, мёртво застывшие стрелки на циферблатах. Безвкус-
ный обед, непривычно тихое время самоподготовки, надоевший стук дождя,
размазанные по стеклу косые струйки.
Я чувствовал, как что-то сгущается в воздухе, какое-то насторо-
женное молчание. Словно чей-то заинтересованный взгляд упёрся мне в
затылок и ждёт непонятно чего. То есть это мне непонятно, а остальные
- они знают. Но не скажут, нет. До самого вечера никто так и не заго-
ворил со мной, даже не обзывали Глистой, не бросали мух в компот. Им
это было ненужно, они, как настоящие художники, боялись замазать кар-
тину.
Странно - раньше, когда сыпались на меня мелкие их пакости, выру-
чала та самая обволакивающая плёнка, глушила звуки и мысли. Я был
один, в своём замкнутом пространстве тоски, и казалось, ничто не могло
его разомкнуть. А сейчас, наоборот, окружённый общим молчанием и под-
чёркнутым равнодушием, я понял, что плёнки вокруг меня уже нет. Всё я
воспринимал чётко и ярко, мельчайшие детали отпечатывались в мозгу -
шорох страниц учебника, вопли малышни со второго этажа, желтовато-се-
рый оттенок супа. И, конечно, то и дело ловил я на себе быстрые, осто-
рожные взгляды.
Мне даже самому хотелось, чтобы то, чего не миновать, случилось
скорее. Потому что тягучее ожидание - в любом случае хуже.
Задребезжал звонок на отбой, воспитательница Елена Михайловна
сделала вид, что загнала нас в туалет чистить зубы и мыть ноги. Мы
сделали вид, что это ей удалось. Погасив нам свет и сухо пожелав спо-
койной ночи, она неторопливо удалилась. Затихли в конце коридора её
остренькие каблучки.
Конечно, все, не исключая, быть может, и воспитательницу, понима-
ли, что уж какой-какой, а спокойной эта ночь не будет.
Не знаю, сколько прошло времени. Может, полчаса, может, час. Я
даже начал слегка задрёмывать, хотя, разбирая постель, не чувствовал
ни капельки сонливости.
Свет вспыхнул внезапно, точно мокрым полотенцем хлестнули по гла-
зам.
- Ну что, пацаны, начнём воспитательное мероприятие, - весело со-
общил Голошубов, вылезая из койки.
Я молча сидел, натянув одеяло до плеч.
- Дрон, Колян, займитесь, - коротко приказал Васька. - Как обыч-
но, в третью форму.
Двое крепких лбов подошли ко мне.
- Ну что, сам ляжешь, или помочь? - бесцветным голосом поинтере-
совался тот, что посветлее, Дрон.
- Да чего ты лепишь, он же ещё и в позу не вставал, - заметил со
своей койки Голошубов. - Маменькин сыночек, ему это впервой. Вы уж по-
могите мальчику.
Четверо сильных рук схватило меня одновременно. Я и понять не ус-
пел, как это случилось - меня раздели догола и, бросив лицом на койку,
привязали за руки и за ноги полотенцами. И тут же, не дав опомниться,
засунули в рот мой же собственный носок.
Лишь повернув голову так, что заломило шею, я краем глаза мог ви-
деть то, что делалось в палате.
- Ну, видишь, Глиста, сколько стоит поборзеть? - сахарным голосом
поучал меж тем Голошубов. - Мы-то к тебе поначалу присматривались, не
обижали, понять хотели, что за человек. А ты не въехал в ситуацию, об-
наглел. Никакой благодарности, никакого уважения к старшим. А это пло-
хо для тебя кончится, ты уж мне поверь, я знаю. Для твоей же пользы
наказать придётся.
Какая-то тень метнулась к дверям. Голошубов недовольно прервал
свою речь на полуслове:
- Ты куда, Серый?
- В сортир, поссать, - виноватым голосом протянул Серёжка, - мож-
