огромной пустой комнате, перегороженной невысоким барьером.
На полу, подостлав под себя грязные шинели, подбросив под головы свои
патронташи, спали в повалку люди.
Они крепко спали; они не видели во сне ни Пинских болот, которые были
позади, ни Уральских хребтов, которые были впереди, ни тех, кого по воле
врагов народа они убивали во имя двуглавого орла, ни тех, кого по воле
народа они должны были убить во имя красного знамени.
Они просто спали, как спят уставшие от винтовки, от голода, от грязи,
от храбрости, от страха люди.
Керосиновая лампа чадила, вокруг нее по столу были разбросаны объедки
черного хлеба.
За столом, низко склонившись над картой, сидел немолодой офицер - на-
чальник пулковского штаба. Все кругом спали. Матрос в изодранной гол-
ландке, из-под которой была видна полосатая грудь, растянулся в двух ша-
гах от него, запрокинувшись назад головой, раскинув по сторонам руки, -
он один бодрствовал, склоняя над картой свою, начинающую седеть, голову.
Впрочем, прошло уже двадцать минут, как эта карта, на которой красны-
ми кружками были отмечены пустые места, где должна была стоять артилле-
рия (решавшая исход боя), и где ее еще не было, была оставлена начальни-
ком штаба.
Перед ним, хмуро топорща усы, недовольно теребя пулеметную ленту, ко-
торою был подпоясан черный матросский бушлат, стоял Кривенко.
- Сколько в вашем отряде штыков? - спрашивал офицер.
- Около трехсот штыков, - нехотя отвечал Кривенко.
- Пулеметы есть?
- Есть три пулемета.
- Вы весь ваш отряд считаете боеспособным?
- Да как сказать?.. Считаю боеспособным.
- Вот видите... Стало-быть, вы хотите снять с позиций триста человек,
на которых можно положиться.
Кривенко досадливо махнул рукой.
- Ну, и что же, что снять с позиций? Я хочу обойти и ударить с ты-
лу... Я их для дела беру, а не для...
- Вы хотите снять с позиций ваш отряд, - не раздражаясь, повторил
офицер, глядя на Кривенку умными старческими глазами. - Я не могу разре-
шить этого... У нас на учете каждая боеспособная часть. Ваш отряд зани-
мает ответственное место... Теперь поздно производить диверсии.
Слово "диверсии", которое Кривенко не понял, показалось ему неотрази-
мым доказательством правоты начальника штаба.
Он вздохнул и, не возразив ни слова, повернулся и вышел на улицу.
Начинало светать, на лицо и руки оседала мелкая водяная пыль.
Повозки беженцев тащились по дороге, и старые финны, которых даже из-
вестие о собственной смерти не могло бы лишить полного душевного равно-
весия, посасывая коротенькие трубки, флегматично качались на передках.
Предрассветная дремота стояла в Пулкове, ничего не было слышно,
только где-то неподалеку фыркали и позвякивали мундштуками лошади.
Кривенко прошел мимо пустых и светлых окон пулковских бараков, в ко-
торых разместился Павловский полк, и попал в расположение отряда кронш-
тадтцев.
Он остановился и долго смотрел на красные огоньки цыгарок то разго-
равшихся, то погасавших в голубовато-сером утреннем свете. Матросы гово-
рили о семейных делах, шутили над красногвардейцами, ругали командова-
ние. Один из них рассказывал о каком-то командире Дризене, который "ког-
да объявили войну, совсем растерялся, приказал из судового погреба выка-
тить вино на верхнюю палубу, разрешил команде пить, есть и веселиться, а
сам стоит в судовой церкви на коленях и богу молится"...
Пятеро конных карьером пролетели мимо отряда и осадили лошадей перед
штабом.
Кривенко побежал вслед за ними.
Турбин, длинный, усталый, неловкий, бормоча что-то про себя, улыба-
ясь, неуклюже слезал с лошади.
- П-привез арт-тиллерию! - сказал он, входя в штаб, покачиваясь и по-
дергивая одеревеневшими от верховой езды ногами, - за нами идет... д-две
баттареи!
Начальник штаба отбросил в сторону карту и, опираясь на палку, встал
из-за стола.
- Две батареи?.. Отлично. Мы начинаем!
IX
Через час Шахов привык к свисту пуль, к белым комкам шрапнелей, оку-
тывающим где-то позади низкие постройки Пулкова, к неопределенным шумам,
которые плыли и дрожали вокруг него: ноги больше не вростали в землю,
спина не вдавливалась в стенку окопа.
Он не чувствовал больше ни малейшего страха: наоборот, слишком часто
(чаще чем это нужно было одному из тех, кому поручена была простая зада-
ча прикрывать наступление с флангов), он приподнимался над окопным ва-
лом, быть-может, забывая, а быть-может, прекрасно помня о том, что для
хорошего стрелка голова живого человека на триста шагов отличается от
головы мертвеца только временем полета пули.
Впрочем, эта бедная голова делала еще одну, более привычную, работу:
Галина, гвардеец, фамилию которого он с намерением пытался забыть, и
его, Шахова, тяжкая судьба, разбитая на-двое забавным "варшавским анек-
дотом".
Он до мелочей припоминал разговор с Галиной и испытывал горькое
чувство полной уверенности в том, что эта женщина, от которой он не мог
уйти, как в ту ночь, не мог уйти от сломанного под углом переулка, поте-
ряна для него навсегда. Не потому, быть-может, что она любила другого
(он был почти уверен в этом), но потому, что она сама стала другою.
И этот гвардеец, у которого было чересчур свежее белье и слишком бе-
лые руки, он был причиной того, что она так изменилась.
Об этом - не о самом гвардейце - он думал с ненавистью, и к ненависти
примешивалась досада на самого себя: он сам не вернулся к ней, когда он
был свободен, когда он надеялся еще забыть все, что произошло в Варшаве,
он сам, не умея преодолеть угрызений совести и детских опасений за ее
судьбу, не отвечал на ее письма...
Впрочем, что ж! все идет своим порядком, его руки делают только шесть
простых движений - затвор вниз и назад, затвор вперед и наверх, приклад
в плечо, палец на курок, - он метко стреляет, он имеет право забыть на-
конец о том, что...
- Атака! В атаку пошли! - говорил кто-то у него над ухом.
Он оперся на винтовку и выглянул из-за невысокого вала: по рыжему по-
лю летели игрушечные всадники. Они сбились в кучу, потом раздались в
стороны и лавой помчались прямо на красногвардейцев, на Шахова, на око-
пы.
Дикий, отдаленный крик вдруг стал слышен, он с каждым мгновением все
наростал и приближался.
Правее поля атаки часть отряда бросилась бежать.
Кривенко с револьвером в руках выскочил из окопа и побежал наперерез
бегущим, злобно и тяжело ругаясь.
- Назад, назад, мать вашу...
Крик все приближался; и вдруг Шахов увидел, что с обоих флангов
навстречу казакам бегут матросы.
И снова чувство странного отчуждения от самого себя, отчуждения, гра-
ничащаго с бешенством, то самое чувство, которое он испытал во время
штурма дворца, овладело им.
Он торопливо выскочил из окопа, все его соседи, карабкаясь через вал,
один за другим, выползали на поле, - и побежал к оврагу, навстречу игру-
шечным всадникам и голубой глине оврага и белым комьям разрывов, которые
пятнали синий кусок неба над Царским Селом.
Молодой матрос, держа винтовку наперевес, молча бежал рядом с ним.
Шахов мельком увидел его лицо, разгоряченное, потное, и ему показалось,
что над этим лицом качается и свистит пронизанный пулями воздух.
Овраг остался за ними, какие-то мокрые постройки замелькали в стороне
от оврага, на краю неширокого поля.
- А-а-ах! - негромко сказал матрос и остановился.
Навстречу им из-за построек выскочили казаки, и дальше все покатилось
куда-то, как в нестройном перепутанном сне.
Шахов выстрелил из винтовки раз, другой, третий, ударил кого-то шты-
ком и горячей рукой, схватившись за холодный стержень затвора, пытался
снова зарядить пустую винтовку.
Огромный лохматый казак, стоявший у обгорелой избы, неторопливо подо-
шел к нему: он повернулся и бросился бежать обратно.
- Стой, сукин сын, - неспешно сказал казак, свободной рукой крепко
схватив его за ворот гимнастерки и толкая в спину прикладом.
Задыхаясь и хрипя, Шахов старался разогнуть крепкие, костяные пальцы.
Он разорвал, наконец, рубаху и повернул голову: матрос, вырвавшись из
рук казаков, бежал по узкой меже под железнодорожной насыпью.
Другой казак, коротенький, кудрявый, что-то невнятно приговаривая,
стал целить; матрос все бежал и бежал, не оглядываясь.
- Как медленно бежит, - случайно подумал Шахов, и вдруг кровь тяжело
отхлынула вниз, и сердце стало биться медленными, пустыми ударами.
Казак выстрелил, и матрос, рванувшись, сделал несколько торопливых
шагов в сторону и, подняв правую руку, упал вниз лицом на землю.
- Идем, что ли, - чему-то улыбаясь, сказал кудрявый казак.
Они пошли вдоль железнодорожной насыпи. Только теперь, как бы очнув-
шись от непонятного перепутанного сна, Шахов пришел в себя и понял, что
произошло с ним.
С радостью и необычайным спокойствием, которое неожиданно пришло к
нему, он понял, что исход боя решен, что ненапрасно эти люди из утлого
окопа бежали навстречу казакам, и не напрасно этот матрос упал вниз ли-
цом, чтобы не подняться больше, и не напрасно, его, Шахова, ведут с зак-
рученными руками под угрозой двенадцати, пятнадцати или двадцати пяти
винтовок.
Он глубоко втянул в себя воздух и огляделся:
Батареи казаков отходили назад.
Последние отряды их еще отстреливались нехотя, - но все уже было кон-
чено: матросы, непрерывно стреляя, окружали Царское Село со всех сторон.
Лошади, потерявшие всадников, метались вдоль деревень и падали, сра-
женные нечаянными пулями.
В стороне, неподалеку от Виттолова, дымным пламенем горела подожжен-
ная снарядами дача; вокруг нее мелькали черные силуэты людей.
Под Александровской, где стояли коноводы, казаки наскоро разбирали
дыбившихся лошадей и один за другим скакали по Гатчинскому шоссе.
- Пленные? - спросил за спиной Шахова, резкий голос.
Казак, не выпуская Шахова, вытянулся во фронт.
- Так точно, господин генерал.
Шахов поднял глаза: он увидел черную жесткую бороду и красноватые
глаза, смотревшие на него в упор, не мигая.
- В штаб, в Гатчину, - коротко сказал генерал.
Он, хромая, пошел в сторону, по узкой тропинке.
Два есаула шли за ним.
Опираясь на шашку, он с трудом перелез через крутую насыпь, отталки-
вая адъютантов, которые хотели поддержать его.
X
...Усиленная рекогносцировка с боем, произведенная сегодня, выяснила,
что... для овладения Петроградом наши силы считаю недостаточными...
Царское Село постепенно окружается матросами и красногвардейцами...
Тарханов осторожно вошел в комнату, и, почтительно вытянувшись, оста-
новился у порога.
...Необходимость выжидать подхода обещанных сил вынуждает меня отойти
от Гатчины, где занять оборонительное положение, для чего головной от-
ряд...
- Ваше превосходительство!
...Граждане, солдаты, доблестные казаки донцы, кубанцы, забайкальцы,
уссурийцы, амурцы и енисейцы, вы все, оставшиеся верными своей солдатс-
кой присяге, вы, поклявшиеся крепко и нерушимо держать клятву казачью, к
вам обращаюсь я...
Перо трещит, рвет бумагу, забрызгивает чернилами аккуратные круглые
буквы.
- Прошу извинения, ваше превосходительство! Я только-что встретил
пленного, которого взяли вчера вечером. Это - видный большевик. Я встре-
чал его в Петрограде. Разрешите допросить?
Генерал мельком взглянул на Тарханова и тотчас же снова обратился к
приказу.
- Прикажите привести сюда.
Шахов под охраной двух казаков стоял в коридоре, с закрученными на
спине руками.
Его втолкнули в комнату. Не глядя ни на кого, опустив голову, он мол-
ча подошел к столу.
- Развяжите руки, - быстро сказал генерал.
Казаки перерезали веревку.
- Поручик, допросите пленного.
Тарханов, прищелкнув шпорами, сел за стол и придвинул к себе чер-
нильницу и бумагу; глаза у него сузились, бледное лицо побледнело еще
больше.
