фасоли и гороха. Но в глубине души он оставался верен овсу,
который сделал ему карьеру и сбил с позиций диалектических
станковистов.
-- Овсом оно, конечно, способнее! - воскликнул Остап. - А
Рубене-то с Рафаэлем дураки-маслом старались. Мы тоже дураки,
вроде Леонардо да Винчи. Дайте нам желтой эмалевой краски.
Расплачиваясь с разговорчивым продавцом, Остап спросил:
-- Да, кстати, кто такой Плотский-Поцелуев? А то мы,
знаете, не здешние, не в курсе дела.
-- Товарищ Поцелуев -- известный работник центра, наш
горожанин. Теперь из Москвы в отпуск приехал.
-- Все понятно, - сказал Остап. - Спасибо за информацию.
До свидания!
На улице молочные братья завидели диалектических
станковистов. Все четверо, с лицами грустными и томными, как у
цыган, стояли на перекрестке. Рядом с ними торчали мольберты,
составленные в ружейную пирамиду.
-- Что, служивые, плохо? - спросил Остап. - Упустили
Плотского-Поцелуева?
-- Упустили, -- застонали художники. -- Из рук ушел.
-- Феофан перехватил? -- спросил Остап, обнаруживая
хорошее знакомство с предметом.
-- Уже пишет, халтурщик, -- ответил заместитель Генриха
Наваррского. -- Овсом. К старой манере, говорит, перехожу.
Жалуется, лабазник, на кризис жанра.
-- А где ателье этого деляги? -- полюбопытствовал Остап. -
Хочется бросить взгляд.
Художники, у которых было много свободного времени, охотно
повели Остапа и Балаганова к Феофану Мухину. Феофан работал у
себя в садике, на открытом воздухе. Перед ним на табуретке
сидел товарищ Плотский, человек, видимо, робкий. Он, не дыша,
смотрел на художника, который, как сеятель на трехчервонной
бумажке, захватывал горстями овес из лукошка и бросал его по
холсту. Мухин хмурился. Ему мешали воробьи. Они дерзко
подлетали к картине и выклевывали из нее отдельные детали.
-- Сколько вы получите за эту картину? -- застенчиво
спросил Плотский.
Феофан приостановил сев, критически посмотрел на свое
произведение и задумчиво ответил:
-- Что ж! Рублей двести пятьдесят музей за нее даст.
-- Однако дорого.
-- А овес-то нынче, - сказал Мухин певуче, - не укупишь.
Он дорог, овес-то!
-- Ну, как яровой клин? -- спросил Остап, просовывая
голову сквозь решетку садика. -- Посевкампания, я вижу,
проходит удачно. На сто процентов! Но - все это чепуха по
сравнению с тем, что я видел в Москве. Там один художник сделал
картину из волос. Большую картину со многими фигурами,
заметьте, идеологически выдержанную, хотя художник и
пользовался волосами беспартийных, - был такой грех. Но
идеологически, повторяю, картина была замечательно выдержана.
Называлась она "Дед Пахом и трактор в ночном". Это была такая
строптивая картина, что с ней просто не знали, что делать.
Иногда волосы на ней вставали дыбом. А в один прекрасный день
она совершенно поседела, и от деда Пахома с его трактором не
осталось и следа. Но художник успел отхватить за выдумку тысячи
полторы. Так что вы не очень обольщайтесь, товарищ Мухин! Овес
вдруг прорастет, ваши картины заколосятся, и вам уже больше
никогда не придется снимать урожай.
Диалектические станковисты сочувственно захохотали. Но
Феофан не смутился.
-- Это звучит парадоксом, -- заметил он, возобновляя
посевные манипуляции.
-- Ладно, -- сообщил Остап, прощаясь, -- сейте разумное,
Доброе, вечное, а там посмотрим! Прощайте и вы, служивые.
Бросьте свои масляные краски. Переходите на мозаику из гаек,
костылей и винтиков. Портрет из гаек! Замечательная идея!
Весь день антилоповцы красили свою машину. К вечеру она
стала неузнаваемой и блистала всеми оттенками яичного желтка.
На рассвете следующего дня преображенная "Антилопа"
докинула гостеприимный сарай и взяла курс на юг.
-- Жалко, что не удалось попрощаться с хозяином. Но он так
сладко спал, что его не хотелось будить. Может, ему сейчас,
наконец, снится сон, которого он так долго ожидал: митрополит
Двулогий благословляет чинов министерства народного просвещения
в день трехсотлетия дома Романовых.
И в ту же минуту сзади, из бревенчатого домика, послышался
знакомый уже Остапу плачевный рев.
-- Все тот же сон! - вопил старый Хворобьев. - Боже, боже!
-- Я ошибся, -- заметил Остап. -- Ему, должно быть,
приснился не митрополит Двулогий, а широкий пленум литературной
группы "Кузница и усадьба". Однако черт с ним! Дела призывают
нас в Черноморск.
ГЛАВА IX. СНОВА КРИЗИС ЖАНРА
Чем только не занимаются люди! Параллельно большому миру,
в котором живут большие люди и большие вещи, существует
маленький мир с маленькими людьми и маленькими вещами. В
большом мире изобретен дизель-мотор, написаны "Мертвые души",
построена Днепровская гидростанция и совершен перелет вокруг
света. В маленьком мире изобретен кричащий пузырь "уйди-уйди",
написана песенка "Кирпичики" и построены брюки фасона
"полпред". В большом мире людьми двигает стремление
облагодетельствовать человечество. Маленький мир далек от
таких. высоких материй. У его обитателей стремление одно --
как-нибудь прожить, не испытывая чувства голода.
Маленькие люди торопятся за большими. Они понимают, что
должны быть созвучны эпохе и только тогда их товарец может
найти сбыт. В советское время, когда в большом мире созданы
идеологические твердыни, в маленьком мире замечается оживление.
Под все мелкие изобретения муравьиного мира подводится
гранитная база "коммунистической" идеологии. На пузыре
"уйди-уйди" изображается Чемберлен, очень похожий на того,
каким его рисуют в "Известиях". В популярной песенке умный
слесарь, чтобы добиться любви комсомолки, в три рефрена
выполняет и даже перевыполняет промфинплан. И пока в большом
мире идет яростная дискуссия об оформлении нового быта, в
маленьком мире уже вce готово: есть галстук "Мечта ударника",
толстовка-гладковка, гипсовая статуэтка "Купающаяся колхозница"
и дамские пробковые подмышники "Любовь пчел трудовых".
В области ребусов, шарад, шарадоидов, логогрифов и
загадочных картинок пошли новые веяния. Работа по старинке
вышла из моды. Секретари газетных и журнальных отделов "В часы
досуга" или "Шевели мозговой извилиной" решительно перестали
брать товар без идеологии. И шока 1великая страна шумела, пока
строились тракторные заводы и создавались грандиозные зерновые
фабрики, старик Синицкий, ребусник по профессии, сидел в своей
комнате и, устремив остекленевшие глаза в потолок, сочинял
шараду на модное слово "индустриализация".
У Синицкого была наружность гнома. Таких гномов обычно
изображали маляры на вывесках зонтичных магазинов. Вывесочные
гномы стоят в красных колпаках и дружелюбно подмигивают
прохожим, как бы приглашая их поскорее купить шелковый зонтик
или трость с серебряным набалдашником в виде собачьей головы.
Длинная желтоватая борода Синицкого опускалась прямо под стол,
в корзину для бумаг.
-- Индустриализация, -- горестно шептал он, шевеля
бледными, как сырые котлеты, старческими губами.
И он привычно разделил это слово на шарадные части:
-- Индус. Три. Али. За.
Все было прекрасно. Синицкий уже представлял себе пышную
шараду, значительную по содержанию, легкую в чтении и трудную
для отгадки. Сомнение вызывала последняя часть -- "ция".
-- Что же это за "ция" такая? -- напрягался старик. -- Вот
если бы "акция"! Тогда отлично вышло бы: индустриализакция.
Промучившись полчаса и не выдумав, как поступить с
капризным окончанием, Синицкий решил, что конец придет сам
собой, и приступил к работе. Он начал писать свою поэму на
листе, вырванном из бухгалтерской книги с надписью "дебет".
Сквозь белую стеклянную дверь балкона видны были цветущие
акации, латаные крыши домов и резкая синяя черта морского
горизонта. Черноморский полдень заливал город кисельным зноем.
Старик подумал и нанес на бумагу начальные строки:
Мой первый слог сидит в чалме, Он на Востоке быть обязан.
-- Он на Востоке быть обязан, -- с удовольствием произнес
старик.
Ему понравилось то, что он сочинил, трудно было только
найти рифмы к словам "обязан" и "чалме". Ребусник походил по
комнате и потрогал руками бороду. Вдруг его осенило:
Второй же слог известен мне, Он с цифрою как будто связан.
С "Али" и "За" тоже удалось легко справиться:
В чалме сидит и третий слог, Живет он тоже на Востоке.
Четвертый слог поможет бог Узнать, что это есть предлог.
Утомленный последним усилием, Синицкий отвалился на спинку
стула и закрыл глаза. Ему было уже семьдесят лет. Пятьдесят из
них он сочинял ребусы, шарады, загадочные картинки и шарадоиды.
Но никогда еще почтенному ребуснику не было так трудно
работать, как сейчас. Он отстал от жизни, был политически
неграмотен, и молодые конкуренты легко его побивали. Они
приносили в редакции задачи с такой прекрасной идеологической
установкой, что старик, читая их, плакал от зависти. Куда ему
было угнаться за такой, например, задачей:
ЗАДАЧА -- АРИФМОМОИД
На трех станциях: Воробьево, Грачево и Дроздово было по
равному количеству служащих. На станции Дроздово было
комсомольцев в шесть раз меньше, чем на двух других вместе
взятых, а на станции Воробьево партийцев было на 12 человек
больше, чем на станции Грачево. Но на этой последней
беспартийных было на 6 человек больше, чем на первых двух.
Сколько служащих было на каждой станции и какова там была
партийная и комсомольская прослойка?
Очнувшись от своих горестных мыслей, старик снова взялся
за листок с надписью "дебет", но в это время в комнату вошла
девушка с мокрыми стрижеными волосами и черным купальным
костюмом на плече.
Она молча пошла на балкон, развесила на облупленных
перилах сырой костюм и глянула вниз. Девушка увидела бедный
двор, который видела уже много лет, -- нищенский двор, где
валялись разбитые ящики, бродили перепачканные углем коты и
жестянщик с громом чинил ведро. В нижнем этаже домашние хозяйки
разговаривали о своей тяжелой жизни.
И разговоры эти девушка слышала не в первый раз, и котов
она знала по имени, и жестянщик, как ей показалось, чинил это
самое ведро уже много лет подряд. Зося Синицкая вернулась в
комнату.
-- Идеология заела, - услышала она бормотание деда, -- а
какая в ребусном деле может быть идеология? Ребусное дело...
Зося заглянула в старческие каракули и сейчас же крикнула:
-- Что ты тут написал? Что это такое? "Четвертый слог
поможет бог узнать, что это есть предлог". Почему бог? Ведь ты
сам говорил, что в редакции теперь не принимают шарад с
церковными выражениями.
Синицкий ахнул. Крича: "Где бог, где? Там нет бога", он
дрожащими руками втащил на нос очки в белой оправе и ухватился
за листок.
-- Есть бог, -- промолвил он печально. -- Оказался...
Опять маху дал. Ах, жалко! И рифма пропадает хорошая.
-- А ты вместо "бог" поставь "рок", - сказала Зося.
Но испуганный Синицкий отказался от "рока".
-- Это тоже мистика. Я знаю. Ах, маху дал! Что же это
будет, Зосенька?
Зося равнодушно посмотрела на деда и посоветовала сочинить
новую шараду.
-- Все равно, -- сказала она, -- слово с окончанием "ция"
у тебя не выходит. Помнишь, как ты мучился со словом
"теплофикация"?
-- Как же, -- оживился старик, -- я еще третьим слогом
поставил "кац" и написал так: "А третий слог, досуг имея,
узнает всяк фамилию еврея". Не взяли эту шараду. Сказали:
