Илья Ильф и Евгений Петров.
Золотой теленок
ОТ АВТОРОВ
Обычно по поводу нашего обобществленного литературного
хозяйства к нам обращаются с вопросами вполне законными, но
весьма однообразными: "Как это вы пишете вдвоем? "
Сначала мы отвечали подробно, вдавались в детали,
рассказывали даже о крупной ссоре, возникшей по следующему
поводу: убить ли героя романа "12 стульев" Остапа Бендера или
оставить в живых? Не забывали упомянуть о том, что участь героя
решилась жребием. В сахарницу были положены две бумажки, на
одной из которых дрожащей рукой был изображен череп и две
куриные косточки. Вынулся череп-и через полчаса великого
комбинатора не стало. Он был прирезан бритвой.
Потом мы стали отвечать менее подробно. О ссоре уже не
рассказывали. Еще потом перестали вдаваться в детали. И,
наконец, отвечали совсем уже без воодушевления:
-- Как мы пишем вдвоем? Да-так и пишем вдвоем. Как братья
Гонкуры. Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережет рукопись,
чтобы не украли знакомые. И вдруг единообразие вопросов было
нарушено.
-- Скажите, -- спросил нас некий строгий гражданин из
числа тех, что признали советскую власть несколько позже Англии
и чуть раньше Греции, - скажите, почему вы пишете смешно? Что
за смешки в реконструктивный период? Вы что, с ума сошли?
После этого он долго и сердито убеждал нас в том, что
сейчас смех вреден.
-- Смеяться грешно? - говорил он. -- Да, смеяться нельзя!
И улыбаться нельзя! Когда я вижу эту новую жизнь, эти сдвиги,
мне не хочется улыбаться, мне хочется молиться!
-- Но ведь мы не просто смеемся, - возражали мы. - Наша
цель-сатира именно на тех людей, которые не понимают
реконструктивного периода.
-- Сатира не может быть смешной, - сказал строгий товарищ
и, подхватив под руку какого-то кустарябаптиста, которого он
принял за стопроцентного пролетария, повел его к себе на
квартиру.
Повел описывать скучными словами, повел вставлять в
шеститомный роман под названием: "А паразиты никогда! "
Все рассказанное-не выдумка. Выдумать можно было бы и
посмешнее.
Дайте такому гражданину-аллилуйщику волю, и он даже на
мужчин наденет паранджу, а сам с утра будет играть на трубе
гимны и псалмы, считая, что именно таким образом надо помогать
строительству социализма.
И все время, покуда мы сочиняли "Золотого теленка", над
нами реял лик строгого гражданина.
-- А вдруг эта глава выйдет смешной? Что скажет строгий
гражданин?
И в конце концов мы постановили:
а) роман написать по возможности веселый,
б) буде строгий гражданин снова заявит, что сатира не
должна быть смешной, - просить прокурора республики привлечь
помянутого гражданина к уголовной ответственности по статье,
карающей за головотяпство со взломом.
И. ИЛЬФ. Е. ПЕТРОВ
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЭКИПАЖ АНТИЛОПЫ *
Переходя улицу,
оглянись по сторонам
(Правило уличного движения)
ГЛАВА I. О ТОМ, КАК ПАНИКОВСКИЙ НАРУШИЛ КОНВЕНЦИЮ
Пешеходов надо любить. Пешеходы составляют большую часть
человечества. Мало того-лучшую его часть. Пешеходы создали мир.
Это они построили города, возвели многоэтажные здания, провели
канализацию и водопровод, замостили улицы и осветили их
электрическими лампами. Это они распространили культуру по
всему свету, изобрели книгопечатание, выдумали порох,
перебросили мосты через реки, расшифровали египетские
иероглифы, ввели в употребление безопасную бритву, уничтожили
торговлю рабами и установили, что из бобов сои можно изготовить
сто четырнадцать вкусных питательных блюд.
И когда все было готово, когда родная планета приняла
сравнительно благоустроенный вид, появились автомобилисты.
Надо заметить, что автомобиль тоже был изобретен
пешеходами. Но автомобилисты об этом как-то сразу забыли.
Кротких и умных пешеходов стали давить. Улицы, созданные
пешеходами, перешли во власть автомобилистов. Мостовые стали
вдвое шире, тротуары сузились до размера табачной бандероли. И
пешеходы стали испуганно жаться к стенам домов.
-- В большом городе пешеходы ведут мученическую жизнь. Для
них ввели некое транспортное гетто. Им разрешают переходить
улицы только на перекрестках, то есть именно в тех местах, где
движение сильнее всего и где волосок, на котором обычно висит
жизнь пешехода, легче всего оборвать.
В нашей обширной стране обыкновенный автомобиль,
предназначенный, по мысли пешеходов, для мирной перевозки людей
и грузов, принял грозные очертания братоубийственного снаряда.
Он выводит из строя целые шеренги членов профсоюзов и их семей.
Если пешеходу иной раз удается выпорхнуть из-под серебряного
носа машины -- его штрафует милиция за нарушение правил
уличного катехизиса.
И вообще авторитет пешеходов сильно пошатнулся. Они,
давшие миру таких замечательных людей, как Гораций, Бойль,
Мариотт, Лобачевский, Гутенберг и Анатоль Франс, принуждены
теперь кривляться самым пошлым образом, чтобы только напомнить
о своем существовании. Боже, боже, которого в сущности нет, до
чего ты, которого на самом деле-то и нет, довел пешехода!
Вот идет он из Владивостока в Москву по сибирскому тракту,
держа в одной руке знамя с надписью: "Перестроим быт
текстильщиков", и перекинув через плечо палку, на конце которой
болтаются резервные сандалии "Дядя Ваня" и жестяной чайник без
крышки. Это советский пешеход-физкультурник, который вышел из
Владивостока юношей и на склоне лет у самых ворот Москвы будет
задавлен тяжелым автокаром, номер которого так и не успеют
заметить.
Или другой, европейский могикан пешеходного движения. Он
идет пешком вокруг света, катя перед собой бочку. Он охотно
пошел бы так, без бочки; но тогда никто не заметит, что он
действительно пешеход дальнего следования, и про него не
напишут в газетах. Приходится всю жизнь толкать перед собой
проклятую тару, на которой к тому же (позор, позор! ) выведена
большая желтая надпись, восхваляющая непревзойденные качества
автомобильного масла "Грезы шофера". Так деградировал пешеход.
И только в маленьких русских городах пешехода еще уважают
и любят. Там он еще является хозяином улиц, беззаботно бродит
по мостовой и пересекает ее самым замысловатым образом в любом
направлении.
Гражданин в фуражке с белым верхом, какую по большей части
носят администраторы летних садов и конферансье, несомненно
принадлежал к большей и лучшей части человечества. Он двигался
по улицам города Арбатова пешком, со снисходительным
любопытством озираясь по сторонам. В руке он держал небольшой
акушерский саквояж. Город, видимо, ничем не поразил пешехода в
артистической фуражке.
Он увидел десятка полтора голубых, резедовых и
бело-розовых звонниц; бросилось ему в глаза облезлое
американское золото церковных куполов. Флаг трещал над
официальным зданием.
У белых башенных ворот провинциального кремля две суровые
старухи разговаривали по-французски, жаловались на советскую
власть и вспоминали любимых дочерей. Из церковного подвала
несло холодом, бил оттуда кислый винный запах. Там, как видно,
хранился картофель.
-- Храм спаса на картошке, - негромко сказал пешеход.
Пройдя под фанерной аркой со свежим известковым лозунгом:
"Привет 5-й окружной конференции женщин и девушек", он очутился
у начала длинной аллеи, именовавшейся Бульваром Молодых
Дарований.
-- Нет, -- сказал он с огорчением, -- это не
Рио-деЖанейро, это гораздо хуже.
Почти на всех скамьях Бульвара Молодых Дарований сидели
одинокие девицы с раскрытыми книжками в руках. Дырявые тени
падали на страницы книг, на голые локти, на трогательные челки.
Когда приезжий вступил в прохладную аллею, на скамьях произошло
заметное движение. Девушки, прикрывшись книгами Гладкова, Элизы
Ожешко и Сейфуллиной, бросали на приезжего трусливые взгляды.
Он проследовал мимо взволнованных читательниц парадным шагом и
вышел к зданию исполкома - цели своей прогулки.
В эту минуту из-за угла выехал извозчик. Рядом с ним,
держась за пыльное, облупленное крыло экипажа и размахивая
вздутой папкой с тисненой надписью "Musique", быстро шел
человек в длиннополой толстовке. Он что-то горячо доказывал
седоку. Седок, пожилой мужчина с висячим, как банан, носом,
сжимал ногами чемодан и время от времени показывал своему
собеседнику кукиш. В пылу спора его инженерская фуражка, околыш
которой сверкал зеленым диванным плюшем, покосилась набок. Обе
тяжущиеся стороны часто и особенно громко произносили слово
"оклад". Вскоре стали слышны и прочие слова.
-- Вы за это ответите, товарищ Талмудовский! -- крикнул
длиннополый, отводя от своего лица инженерский кукиш.
-- А я вам говорю, что на такие условия к вам не поедет ни
один приличный специалист, -- ответил Талмудовский, стараясь
вернуть кукиш на прежнюю позицию.
-- Вы опять про оклад жалованья? Придется поставить вопрос
о рвачестве.
-- Плевал я на оклад! Я даром буду работать! -- кричал
инженер, взволнованно описывая кукишем всевозможные кривые. -
Захочу-и вообще уйду на пенсию. Вы это крепостное право
бросьте. Сами всюду пишут: "Свобода, равенство и братство", а
меня хотят заставить работать в этой крысиной норе.
Тут инженер Талмудовский быстро разжал кукиш и принялся
считать по пальцам:
-- Квартира-свинюшник, театра нет, оклад... Извозчик!
Пошел на вокзал!
-- Тпру-у! -- завизжал длиннополый, суетливо забегая
вперед и хватая лошадь под уздцы. - Я, как секретарь секции
инженеров и техников... Кондрат Иванович! Ведь завод останется
без специалистов... Побойтесь бога... Общественность этого не
допустит, инженер Талмудовский... У меня в портфеле протокол.
И секретарь секции, расставив ноги, стал живо развязывать
тесемки своей "Musique".
Эта неосторожность решила спор. Увидев, что путь свободен,
Талмудовский поднялся на ноги и что есть силы закричал:
-- Пошел на вокзал!
-- Куда? Куда? -- залепетал секретарь, устремляясь за
экипажем. -- Вы--дезертир трудового фронта!
Из папки "Musique" вылетели листки папиросной бумаги с
какими-то лиловыми "слушали-постановили".
Приезжий, с интересом наблюдавший инцидент, постоял с
минуту на опустевшей площади и убежденным тоном сказал:
-- Нет, это не Рио-де-Жанейро. Через минуту он уже
стучался в дверь кабинета предисполкома.
-- Вам кого? - спросил его секретарь, сидевший за столом
рядом с дверью. -- Зачем вам к председателю? По какому делу?
Как видно, посетитель тонко знал систему обращения с
секретарями правительственных, хозяйственных и общественных
организаций. Он не стал уверять, что прибыл по срочному
казенному делу.
-- По личному, - сухо сказал он, не оглядываясь на
секретаря и засовывая голову в дверную щель. - К вам можно?
И, не дожидаясь ответа, приблизился к письменному столу:
-- Здравствуйте, вы меня не узнаете? Председатель,
черноглазый большеголовый человек в синем пиджаке и в таких же
брюках, заправленных в сапоги на высоких скороходовских
каблучках, посмотрел на посетителя довольно рассеянно и заявил,
что не узнает.
-- Неужели не узнаете? А между тем многие находят, что я
поразительно похож на своего отца.
-- Я тоже похож на своего отца, -- нетерпеливо сказал
председатель. -- Вам чего, товарищ?
-- Тут все дело в том, какой отец, - грустно заметил
