Все шло совсем не так, как предполагал Адам Казимирович.
По ночам он носился с зажженными фарами мимо окрестных рощ,
слыша позади себя пьяную возню и вопли пассажиров, а днем,
одурев от бессонницы, сидел у следователей и давал
свидетельские показания. Арбатовцы прожигали свои жизни
почему-то на деньги, принадлежавшие государству, обществу и
кооперации. И Козлевич против своей воли снова погрузился в
пучину Уголовного кодекса, в мир главы третьей, назидательно
говорящей о должностных преступлениях.
Начались судебные процессы. И в каждом из них главным
свидетелем обвинения выступал Адам Казимирович. Его правдивые
рассказы сбивали подсудимых с ног, и они, задыхаясь в слезах и
соплях, признавались во всем. Он погубил множество учреждений.
Последней его жертвой пало филиальное отделение областной
киноорганизации, снимавшее в Арбатове исторический фильм
"Стенька Разин и княжна". Весь филиал упрятали на шесть лет, а
фильм, представлявший узкосудебный интерес, был передан в музей
вещественных доказательств, где уже находились охотничьи
ботфорты из кооператива "Линеец".
После этого наступил крах. Зеленого автомобиля стали
бояться, как чумы. Граждане далеко обходили Спасо-Кооперативную
площадь, на которой Козлевич водрузил полосатый столб с
табличкой: "Биржа автомобилей". В течение нескольких месяцев
Адам не заработал ни копейки и жил на сбережения, сделанные им
за время ночных поездок.
Тогда он пошел на жертвы. На дверце автомобиля он вывел
белую и на его взгляд весьма заманчивую надпись: "Эх, прокачу!
"-и снизил цену с пяти рублей в час до трех. Но граждане и тут
не переменили тактики. Шофер медленно колесил по городу,
подъезжал к учреждениям и кричал в окна:
-- Воздух-то какой! Прокатимся, что ли? Должностные лица
высовывались на улицу и под грохот ундервудов отвечали:
-- Сам катайся. Душегуб!
-- Почему же душегуб? - чуть не плача, спрашивал Козлевич.
-- Душегуб и есть, - отвечали служащие, - под выездную
сессию подведешь.
-- А вы бы на свои катались! - запальчиво кричал шофер. -
На собственные деньги.
При этих словах должностные лица юмористически
переглядывались и запирали окна. Катанье в машине на свои
деньги казалось им просто глупым.
Владелец "Эх, прокачу! " рассорился со всем городом. Он
уже ни с кем не раскланивался, стал нервным и злым. Завидя
какого-нибудь совслужа в длинной кавказской рубашке с
баллонными рукавами, он подъезжал к нему сзади и с горьким
смехом кричал:
-- Мошенники! А вот я вас сейчас под показательный
подведу! Под сто девятую статью.
Совслуж вздрагивал, индифферентно оправлял на себе поясок
с серебряным набором, каким обычно украшают сбрую ломовых
лошадей, и, делая вид, что крики относятся не к нему, ускорял
шаг. Но мстительный Козлевич продолжал ехать рядом и дразнить
врага монотонным чтением карманного уголовного требника:
-- "Присвоение должностным лицом денег, ценностей или
иного имущества, находящегося в его ведении в силу его
служебного положения, карается... "
Совслуж трусливо убегал, высоко подкидывал зад, сплющенный
от долгого сидения на конторском табурете.
-- "... лишением свободы, - кричал Козлевич вдогонку, --
на срок до трех лет".
Но все это приносило шоферу только моральное
удовлетворение. Материальные дела его были нехороши. Сбережения
подходили к концу. Надо было принять какое-то решение. Дальше
так продолжаться не могло. В таком воспаленном состоянии Адам
Казимирович сидел однажды в своей машине, с отвращением глядя
на глупый полосатый столбик "Биржа автомобилей". Он смутно
понимал, что честная жизнь не удалась, что автомобильный мессия
прибыл раньше срока и граждане не поверили в него. Козлевич был
так погружен в свои печальные размышления, что даже не заметил
двух молодых людей, уже довольно долго любовавшихся его
машиной.
-- Оригинальная конструкция, -- сказал, наконец, один из
них, -- заря автомобилизма. Видите, Балаганов, что можно
сделать из простой швейной машины Зингера? Небольшое
приспособление-и получилась прелестная колхозная сноповязалка.
-- Отойди, - угрюмо сказал Козлевич.
-- То есть как это "отойди"? Зачем же вы поставили на
своей молотилке рекламное клеймо "Эх, прокачу! "? Может быть,
мы с приятелем желаем совершить деловую поездку? Может быть, мы
желаем именно эх-прокатиться?
В первый раз за арбатовский период жизни на лице мученика
автомобильного дела появилась улыбка. Он выскочил из машины и
проворно завел тяжело застучавший мотор.
-- Пожалуйте, - сказал он, - куда везти?
-- На этот раз-никуда, - заметил Балаганов, - денег нету.
Ничего не поделаешь, товарищ механик, бедность.
-- Все равно садись! - закричал Козлевич отчаянно. --
Подвезу даром. Пить не будете? Голые танцевать не будете при
луне? Эх! Прокачу!
-- Ну что ж, воспользуемся гостеприимством, -- сказал
Остап, усевшись рядом с шофером. - У вас, я вижу, хороший
характер. Но почему вы думаете, что мы способны танцевать в
голом виде?
-- Тут есть такие, -- ответил шофер, выводя машину на
главную улицу, - государственные преступники.
Его томило желание поделиться с кем-нибудь своим горем.
Лучше всего, конечно, было бы рассказать про свои страдания
нежной морщинистой маме. Она бы пожалела. Но мадам Козлевич
давно уже скончалась от горя, когда узнала, что сын ее Адам
начинает приобретать известность как вор-рецидивист. И шофер
рассказал новым пассажирам всю историю падения города Арбатова,
под развалинами которого барахтался сейчас его зеленый
автомобиль.
-- Куда теперь ехать? -- с тоской закончил Козлевич. --
Куда податься?
Остап помедлил, значительно посмотрел на своего рыжего
компаньона и сказал:
-- Все ваши беды происходят оттого, что вы правдоискатель.
Вы просто ягненок, неудавшийся баптист. Печально наблюдать в
среде шоферов такие упадочнические настроения. У вас есть
автомобиль -- и вы не знаете, куда ехать. У нас дела похуже --
у нас автомобиля нет. Но мы знаем, куда ехать. Хотите, поедем
вместе?
-- Куда? -- спросил шофер.
-- В Черноморск, -- сказал Остап. -- У нас там небольшое
интимное дело. И вам работа найдется. В Черноморске ценят
предметы старины и охотно на них катаются. Поедем.
Сперва Адам Казимирович только улыбался, словно вдова,
которой ничего уже в жизни не мило. Но Бендер не жалел красок.
Он развернул перед смущенным шофером удивительные дали и тут же
раскрасил их в голубой и розовый цвета.
-- А в Арбатове вам терять нечего, кроме запасных цепей.
По дороге голодать не будете. Это я беру на себя. Бензин ваш --
идеи наши.
Козлевич остановил машину и, все еще упираясь, хмуро
сказал:
-- Бензину мало.
-- На пятьдесят километров хватит?
-- Хватит на восемьдесят.
-- В таком случае все в порядке. Я вам уже сообщил, что в
идеях и мыслях у меня недостатка нет. Ровно через шестьдесят
километров вас прямо на дороге будет поджидать большая железная
бочка с авиационным бензином. Вам нравится авиационный бензин?
-- Нравится, -- застенчиво ответил Козлевич. Жизнь вдруг
показалась ему легкой и веселой. Ему захотелось ехать в
Черноморск немедленно.
-- И эту бочку, -- закончил Остап, -- вы получите
совершенно бесплатно. Скажу более. Вас будут просить, чтобы вы
приняли этот бензин.
-- Какой бензин? -- шепнул Балаганов. -- Что вы плетете?
Остап важно посмотрел на оранжевые веснушки, рассеянные по
лицу молочного брата, и так же тихо ответил:
-- Людей, которые не читают газет, надо морально убивать
на месте. Вам я оставляю жизнь только потому, что надеюсь вас
перевоспитать.
Остап не разъяснил, какая связь существует между чтением
газет и большой бочкой с бензином, которая якобы лежит на
дороге.
-- Объявляю большой скоростной пробег Арбатов-Черноморск
открытым, -- торжественно сказал Остап. -- Командором пробега
назначаю себя. Водителем машины зачисляется... как ваша
фамилия? Адам Козлевич. Гражданин Балаганов утверждается
бортмехаником с возложением на такового обязанностей прислуги
за все. Только вот что, Козлевич: надпись "Эх, прокачу! " надо
немедленно закрасить. Нам не нужны особые приметы.
Через два часа машина со свежим темно-зеленым пятном на
боку медленно вывалилась из гаража и в последний раз покатила
по улицам города Арбатова. Надежда светилась в глазах
Козлевича. Рядом с ним сидел Балаганов. Он хлопотливо перетирал
тряпочкой медные части, ревностно выполняя новые для него
обязанности бортмеханика. Командор пробега развалился на рыжем
сиденье, с удовлетворением поглядывая на своих новых
подчиненных.
-- Адам! -- закричал он, покрывая скрежет мотора. -- Как
зовут вашу тележку?
-- "Лорен-дитрих" -- ответил Козлевич.
-- Ну, что это за название? Машина, как военный корабль,
должна иметь собственное имя. Ваш "лорендитрих" отличается
замечательной скоростью и благородной красотой линий. Посему
предлагаю присвоить машине название - "Антилопа-Гну". Кто
против? Единогласно.
Зеленая "Антилопа", скрипя всеми своими частями,
промчалась по внешнему проезду Бульвара Молодых Дарований и
вылетела на рыночную площадь.
Там взору экипажа "Антилопы" представилась странная
картина. С площади, по направлению к шоссе, согнувшись, бежал
человек с белым гусем под мышкой. Левой рукой он придерживал на
голове твердую соломенную шляпу. За ним с криком бежала большая
толпа. Убегавший часто оглядывался назад, и на его
благообразном актерском лице можно было разглядеть выражение
ужаса.
-- Паниковский бежит! -- закричал Балаганов.
-- Вторая стадия кражи гуся, -- холодно заметил Остап. --
Третья стадия начнется после поимки виновного. Она
сопровождается чувствительными побоями.
О приближении третьей стадии Паниковский, вероятно,
догадывался, потому что бежал во всю прыть. От страха он не
выпускал гуся, и это вызывало в преследователях сильное
раздражение.
-- Сто шестнадцатая статья, -- наизусть сказал Козлевич.
-- Тайное, а равно открытое похищение крупного скота у
трудового земледельческого и скотоводческого населения.
Балаганов захохотал. Его тешила мысль, что нарушитель
конвенции получит законное возмездие.
Машина выбралась на шоссе, прорезав галдящую толпу.
-- Спасите! - закричал Паниковский, когда "Антилопа" с ним
поровнялась.
-- Бог подаст, -- ответил Балаганов, свешиваясь за борт.
Машина обдала Паниковского клубами малиновой пыли..
-- Возьмите меня! - вопил Паниковский из последних сил,
держась рядом с машиной. - Я хороший.
Голоса преследователей сливались в общий
недоброжелательный гул.
-- Может, возьмем гада? -- спросил Остап.
-- Не надо, - жестоко ответил Балаганов, -- пусть в другой
раз знает, как нарушать конвенции.
Но Остап уже принял решение.
-- Брось птицу! -- закричал он Паниковскому и, обращаясь к
шоферу, добавил: - Малый ход.
Паниковский немедленно повиновался. Гусь недовольно
поднялся с земли, почесался и как ни в чем не бывало пошел
обратно в город.
-- Влезайте, -- предложил Остап, -- черт с вами! Но больше
не грешите, а то вырву руки с корнем.
Паниковский, перебирая ногами, ухватился за кузов, потом
налег на борт животом, перевалился в машину, как купающийся в
лодку, и, стуча манжетами, упал на дно.
-- Полный ход, - скомандовал Остап. - Заседание
