посетитель. -- Я сын лейтенанта Шмидта.
Председатель смутился и привстал. Он живо вспомнил
знаменитый облик революционного лейтенанта с бледным лицом и в
черной пелерине с бронзовыми львиными застежками. Пока он
собирался с мыслями, чтобы задать сыну черноморского героя
приличествующий случаю вопрос, посетитель присматривался к
меблировке кабинета взглядом разборчивого покупателя
Когда-то, в царские времена, меблировка присутственных
мест производилась по трафарету. Выращена была особая порода
казенной мебели: плоские, уходящие под потолок шкафы,
деревянные диваны с трех дюймовыми полированными сиденьями,
столы на толстых бильярдных ногах и дубовые парапеты,
отделявшие присутствие от внешнего беспокойного мира. За время
революции эта порода мебели почти исчезла, и секрет ее
выработки был утерян. Люди забыли, как нужно обставлять
помещения должностных лиц, и в служебных кабинетах показались
предметы, считавшиеся до сих пор неотъемлемой принадлежностью
частной квартиры. В учреждениях появились пружинные адвокатские
диваны с зеркальной полочкой для семи фарфоровых слонов,
которые якобы приносят счастье горки для посуды, этажерочки,
раздвижные кожаные кресла для ревматиков и голубые японские
вазы. В кабинете председателя арбатовского исполкома, кроме
обычного письменного стола, прижились два пуфика, обитых
полопавшимся розовым шелком, полосатая козетка, атласный экран
с Фузи-Ямой и вишней в цвету и зеркальный славянский шкаф
грубой рыночной работы.
"А шкафчик-то типа "Гей, славяне! " -- подумал посетитель.
-- Тут много не возьмешь. Нет, это не Рио-деЖанейро".
-- Очень хорошо, что вы зашли, -- сказал, наконец,
председатель. - Вы, вероятно, из Москвы?
-- Да, проездом, -- ответил посетитель, разглядывая
козетку и все более убеждаясь, что финансовые дела исполкома
плохи. Он предпочитал исполкомы, обставленные новой шведской
мебелью ленинградского древтреста.
Председатель хотел было спросить о цели приезда
лейтенантского сына в Арбатов, но неожиданно для самого себя
жалобно улыбнулся и сказал:
-- Церкви у нас замечательные. Тут уже из Главнауки
приезжали, собираются реставрировать. Скажите, а вы-то сами
помните восстание на броненосце "Очаков"?
-- Смутно, смутно, -- ответил посетитель. -- В то
героическое время я был еще крайне мал. Я был дитя.
-- Простите, а как ваше имя?
-- Николай... Николай Шмидт.
-- А по батюшке?
-- Ах, как нехорошо! " -- подумал посетитель, который и
сам не знал имени своего отца.
-- Да-а, -- протянул он, уклоняясь от прямого ответа, -
теперь многие не знают имен героев. Угар нэпа. Нет того
энтузиазма, Я собственно попал к вам в город совершенно
случайно. Дорожная неприятность. Остался без копейки.
Председатель очень обрадовался перемене разговора. Ему
показалось позорным, что он забыл имя очаковского героя.
"Действительно, - думал он, с любовью глядя на
воодушевленное лицо героя, - глохнешь тут за работой. Великие
вехи забываешь".
-- Как вы говорите? Без копейки? Это интересно.
-- Конечно, я мог бы обратиться к частному лицу, - сказал
посетитель, - мне всякий даст, но, вы понимаете, это не совсем
удобно с политической точки зрения. Сын революционера -- и
вдруг просит денег у частника, у нэпмана...
Последние слова сын лейтенанта произнес с надрывом.
Председатель тревожно прислушался к новым интонациям в голосе
посетителя. "А вдруг припадочный? -- подумал он, -- хлопот с
ним не оберешься".
-- И очень хорошо сделали, что не обратились к частнику,
-- сказал вконец запутавшийся председатель.
Затем сын черноморского героя мягко, без нажима перешел к
делу. Он просил пятьдесят рублей. Председатель, стесненный
узкими рамками местного бюджета, смог дать только восемь рублей
и три талона на обед в кооперативной столовой "Бывший друг
желудка".
Сын героя уложил деньги и талоны в глубокий карман
поношенного серого в яблоках пиджака и уже собрался было
подняться с розового пуфика, когда за дверью кабинета
послышался топот и заградительный возглас секретаря.
Дверь поспешно растворилась, и на пороге ее показался
новый посетитель.
-- Кто здесь главный? -- спросил он, тяжело дыша и рыская
блудливыми глазами по комнате.
-- Ну, я, -- сказал председатель.
-- Здоров, председатель, -- гаркнул новоприбывший,
протягивая лопатообразную ладонь. -- Будем знакомы. Сын
лейтенанта Шмидта.
-- Кто? - спросил глава города, тараща глаза.
-- Сын великого, незабвенного героя лейтенанта Шмидта, --
повторил пришелец,
-- А вот же товарищ сидит-- сын товарища Шмидта, Николай
Шмидт.
И председатель в полном расстройстве указал на первого
посетителя, лицо которого внезапно приобрело сонное выражение.
В жизни двух жуликов наступило щекотливое мгновение. В
руках скромного и доверчивого председателя исполкома в любой
момент мог блеснуть длинный неприятный меч Немезиды. Судьба
давала только одну секунду времени для создания спасительной
комбинации. В глазах второго сына лейтенанта Шмидта отразился
ужас.
Его фигура в летней рубашке "Парагвай", штанах с
матросским клапаном и голубоватых парусиновых туфлях, еще
минуту назад резкая и угловатая, стала расплываться, потеряла
свои грозные контуры и уже решительно не внушала никакого
уважения. На лице председателя появилась скверная улыбка.
И вот, когда второму сыну лейтенанта уже казалось, что все
потеряно и что ужасный председательский гнев свалится сейчас на
его рыжую голову, с розового пуфика пришло спасение.
-- Вася! - закричал первый сын лейтенанта Шмидта,
вскакивая. -- Родной братик! Узнаешь брата Колю?
И первый сын заключил второго сына в объятия.
-- Узнаю! -- воскликнул прозревший Вася. - Узнаю брата
Колю!
Счастливая встреча ознаменовалась такими сумбурными
ласками и столь необыкновенными по силе объятиями, что второй
сын черноморского революционера вышел из них с побледневшим от
боли лицом. Брат Коля на радостях помял его довольно сильно.
Обнимаясь, оба брата искоса поглядывали на председателя, с
лица которого не сходило уксусное выражение. Ввиду этого
спасительную комбинацию тут же на месте пришлось развить,
пополнить бытовыми деталями и новыми, ускользнувшими от
Истпарта подробностями восстания моряков в 1905 году. Держась
за руки, братья опустились на козетку и, не спуская льстивых
глаз с председателя, погрузились в воспоминания.
-- До чего удивительная встреча! -- фальшиво воскликнул
первый сын, взглядом приглашая председателя, примкнуть к
семейному торжеству.
-- Да, -- сказал председатель замороженным голосом. --
Бывает, бывает.
Увидев, что председатель все еще находится в лапах
сомнения, первый сын погладил брата по рыжим. как у сеттера,
кудрям и ласково спросил:
-- Когда же ты приехал из Мариуполя, где ты жил у нашей
бабушки?
-- Да, я жил, - пробормотал второй сын лейтенанта, -- у
нее.
-- Что же ты мне так редко писал? Я очень беспокоился.
-- Занят был, -- угрюмо ответил рыжеволосый. И, опасаясь,
что неугомонный брат сейчас же заинтересуется, чем он был занят
(а занят он, был преимущественно тем, что сидел в
исправительных домах различных автономных республики областей),
второй сын лейтенанта Шмидта вырвал инициативу и сам задал
вопрос:
-- А ты почему не писал?
-- Я писал, - неожиданно ответил братец, чувствуя
необыкновенный прилив веселости, -- заказные письма посылал. У
меня даже почтовые квитанции есть.
И он полез в боковой карман, откуда действительно вынул
множество лежалых бумажек, но показал их почему-то не брату, а
председателю исполкома, да и то издали.
Как ни странно, но вид бумажек немного успокоил
председателя, и воспоминания братьев стали живее. Рыжеволосый
вполне освоился с обстановкой и довольно толково, хотя и
монотонно, рассказал содержание массовой брошюры "Мятеж на
Очакове". Брат украшал его сухое изложение деталями, настолько
живописными, что председатель, начинавший было уже
успокаиваться, снова навострил уши.
Однако он отпустил братьев с миром, и они выбежали на
улицу, чувствуя большое облегчение. За углом исполкомовского
дома они остановились.
-- Кстати, о детстве, -- сказал первый сын, -- в детстве
таких, как вы, я убивал на месте. Из рогатки.
-- Почему? - радостно спросил второй сын знаменитого отца.
-- Таковы суровые законы жизни. Или, короче выражаясь,
жизнь диктует нам свои суровые законы. Вы зачем полезли в
кабинет? Разве вы не видели, что председатель не один?
-- Я думал...
-- Ах, вы думали? Вы, значит, иногда думаете? Вы
мыслитель. Как ваша фамилия, мыслитель? Спиноза? Жан Жак Руссо?
Марк Аврелий?
Рыжеволосый молчал, подавленный справедливым обвинением.
-- Ну, я вас прощаю. Живите. А теперь давайте
познакомимся. Как-никак-мы братья, а родство обязывает. Меня
зовут Остап Бендер. Разрешите также узнать вашу первую фамилию.
-- Балаганов, -- представился рыжеволосый, -- Шура
Балаганов.
-- О профессии не спрашиваю, - учтиво сказал Бендер, -- но
догадываюсь. Вероятно, что-нибудь интеллектуальное? Судимостей
за этот год много?
-- Две, -- свободно ответил Балаганов.
-- Вот это нехорошо. Почему вы продаете свою бессмертную
душу? Человек не должен судиться. Это пошлое занятие. Я имею в
виду кражи. Не говоря уже о том, что воровать грешно, -- мама
наверно познакомила вас в детстве с такой доктриной, -- это к
тому же бесцельная трата сил и энергии.
Остап долго еще развивал бы свои взгляды на жизнь, если бы
его не перебил Балаганов.
-- Смотрите, -- сказал он, указывая на зеленые глубины
Бульвара Молодых Дарований. -- Видите, вон идет человек в
соломенной шляпе?
-- Вижу, - высокомерно сказал Остап. - Ну и что же? Это
губернатор острова Борнео?
-- Это Паниковский, - сказал Шура. - Сын лейтенанта
Шмидта.
По аллее, в тени августейших лип, склонясь немного набок,
двигался немолодой уже гражданин. Твердая соломенная шляпа с
рубчатыми краями боком сидела на его голове. Брюки были
настолько коротки, что обнажали белые завязки кальсон. Под
усами гражданина, подобно огоньку папиросы, пылал золотой зуб.
-- Как, еще один сын? - сказал Остап. -- Это становится
забавным.
Паниковский подошел к зданию исполкома, задумчиво описал у
входа восьмерку, взялся за поля шляпы обеими руками и правильно
установил ее на голове, обдернул пиджак и, тяжело вздохнув,
двинулся внутрь.
-- У лейтенанта было три сына, - заметил Бендер, -- два
умных, а третий дурак. Его нужно предостеречь.
-- Не надо, - сказал Балаганов, -- пусть знает в другой
раз, как нарушать конвенцию.
-- Что это за конвенция такая?
-- Подождите, потом скажу. Вошел, вошел!
-- Я человек завистливый, - сознался Бендер, - но тут
завидовать нечему. Вы никогда не видели боя быков? Пойдем
посмотрим.
Сдружившиеся дети лейтенанта Шмидта вышли из-за угла и
подступили к окну председательского кабинета.
За туманным, немытым стеклом сидел председатель. Он быстро
писал. Как у всех пишущих, лицо у него. было скорбное. Вдруг он
поднял голову. Дверь распахнулась, и в комнату проник
Паниковский. Прижимая шляпу к сальному пиджаку, он остановился
около стола и долго шевелил толстыми губами. После этого
