с червонцами. Конечно, это он собиратель каратов и долларов.
Разве вы не видите, что эта толстая харя является не чем иным,
как демократической комбинацией из лиц Шейлока, Скупого рыцаря
и Гарпагона? А тот, белоглазый, просто ничтожество, советский
мышонок. У него, конечно, есть состояние-двенадцать рублей в
сберкассе. Предел его ночных грез -- покупка волосатого пальто
с телячьим воротником. Это -- не Корейко. Это -- мышь,
которая...
Но тут полная блеска речь великого комбинатора была
прервана мужественным криком, который донесся из глубин
финсчетного зала и, несомненно, принадлежал работнику, имеющему
право кричать:
-- Товарищ Корейко! Где же цифровые данные о задолженности
нам коммунотдела? Товарищ Полыхаев срочно требует.
Остап толкнул Балаганова ногой. Но барбос спокойно
продолжал скрипеть пером. Его лицо, носившее характернейшие
черты Шейлока, Гарпагона и Скупого рыцаря, не изменилось. Зато
красномордый блондин с белыми глазами, это ничтожество, этот
советский мышонок, обуянный мечтою о пальто с телячьим
воротником, проявил необычайное оживление. Он хлопотливо
застучал ящиками стола, схватил какую-то бумажонку и быстро
побежал на зов.
Великий комбинатор крякнул и испытующе посмотрел на
Балаганова. Шура засмеялся.
-- Да, -- сказал Остап после некоторого молчания. - Этот
денег на тарелочке не принесет. Разве только я очень уж
попрошу. Объект, достойный уважения. Теперь -- скорее на
воздух. В моем мозгу родилась забавная комбинация. Сегодня
вечером мы с божьей помощью впервые потрогаем господина Корейко
за вымя. Трогать будете вы, Шура.
ГЛАВА XII. ГОМЕР, МИЛЬТОН И ПАНИКОВСКИЙ
Инструкция была самая простая:
1. Случайно встретиться с гражданином Корейко на улице.
2. Не бить его ни под каким видом и вообще не применять
физического воздействия.
3. Отобрать все, что будет обнаружено в карманах
поименованного гражданина.
4. Об исполнении донести.
Несмотря на исключительную простоту и ясность указаний,
сделанных великим комбинатором. Балаганов и Паниковский завели
жаркий спор. Сыновья лейтенанта сидели на зеленой скамейке в
городском саду, значительно поглядывая на подъезд "Геркулеса".
Препираясь, они не замечали даже, что ветер, сгибавший пожарную
струю фонтана, сыплет на них сеянную водичку. Они только
дергали головами, бессмысленно смотрели на чистое небо и
продолжали спорить.
Паниковский, который по случаю жары заменил толстую куртку
топорника ситцевой рубашонкой с отложным воротником, держался
высокомерно. Он очень гордился возложенным на него поручением.
-- Только кража, -- говорил он.
-- Только ограбление, - возражал Балаганов, который тоже
был горд доверием командора.
-- Вы жалкая, ничтожная личность, - заявил Паниковский, с
отвращением глядя на собеседника.
-- А вы калека, - заметил Балаганов. -- Сейчас начальник
я!
-- Кто начальник?
-- Я начальник. Мне поручено.
-- Вам?
-- Мне.
-- Тебе?
-- А кому же еще? Уж не тебе ли? И разговор перешел в
область, не имевшую ничего общего с полученной инструкцией.
Жулики так разгорячились, что начали даже легонько отпихивать
друг друга ладонями и наперебой вскрикивать: "А ты кто такой? "
Такие действия предшествуют обычно генеральной драке, в которой
противники бросают шапки на землю, призывают прохожих в
свидетели и размазывают на своих щетинистых мордасах детские
слезы.
Но драки не произошло. Когда наступил наиболее подходящий
момент для нанесения первой пощечины, Паниковский вдруг убрал
руки и согласился считать Балаганова своим непосредственным
начальством.
Вероятно, он вспомнил, что его часто били отдельные лица и
целые коллективы и что при этом ему бывало очень больно.
Захватив власть в свои руки, Балаганов сразу смягчился.
-- Почему бы не ограбить? - сказал он менее настойчиво. -
Разве так трудно? Корейко вечером идет по улице. Темно. Я
подхожу с левой руки. Вы подходите справа. Я толкаю его в левый
бок, вы толкаете в правый. Этот дурак останавливается и
говорит: "Хулиган! " Мне. "Кто хулиган? "-спрашиваю я. И вы
тоже спрашиваете, кто хулиган, и надавливаете справа. Тут я даю
ему по морд... Нет, бить нельзя!
-- В том-то и дело, что бить нельзя, - лицемерно вздохнул
Паниковский. -- Бендер не позволяет.
-- Да я сам знаю... В общем, я хватаю его за руки, а вы
смотрите, нет ли в карманах чего лишнего. Он, как водится,
кричит "милиция", и тут я его... Ах ты, черт возьми, нельзя
бить. В общем, мы уходим домой. Ну, как план?
Но Паниковский уклонился от прямого ответа. Он взял из рук
Балаганова резную курортную тросточку с рогаткой вместо
набалдашника и, начертив прямую линию на песке, сказал:
-- Смотрите. Во-первых, ждать до вечера. Во-вторых...
И Паниковский от правого конца прямой повел вверх
волнистый перпендикуляр.
-- Во-вторых, он может сегодня вечером просто не выйти на
улицу. А если даже выйдет, то...
Тут Паниковский соединил обе линии третьей, так что на
песке появилось нечто похожее на треугольник, и закончил:
-- Кто его знает? Может быть, он будет прогуливаться в
большой компании. Как вам это покажется?
Балаганов с уважением посмотрел на треугольник. Доводы
Паниковского показались ему не особенно убедительными, но в
треугольнике чувствовалась такая правдивая безнадежность, что
Балаганов поколебался. Заметив это, Паниковский не стал
мешкать.
-- Поезжайте в Киев! - сказал он неожиданно. - И тогда вы
поймете, что я прав. Обязательно поезжайте в Киев!
-- Какой там Киев! - пробормотал Шура. - Почему?
-- Поезжайте в Киев и спросите там, что делал Паниковский
до революции. Обязательно спросите!
-- Что вы пристаете? -- хмуро сказал Балаганов.
-- Нет, вы спросите! - требовал Паниковский. - Поезжайте и
спросите! И вам скажут, что до революции Паниковский был
слепым. Если бы не революция, разве я пошел бы в дети
лейтенанта Шмидта, как вы думаете? Ведь я был богатый человек.
У меня была семья и на столе никелированный самовар. А что меня
кормило? Синие очки и палочка.
Он вынул из кармана картонный футляр, оклеенный черной
бумагой в тусклых серебряных звездочках, и показал синие очки.
-- Вот этими очками, - сказал он со вздохом, - я кормился
много лет. Я выходил в очках и с палочкой на Крещатик и просил
какого-нибудь господина почище помочь бедному слепому перейти
улицу. Господин брал меня под руку и вел. На другом тротуаре у
него уже не хватало часов, если у него были часы, или
бумажника. Некоторые носили с собой бумажники.
-- Почему же вы бросили это дело? -- спросил Балаганов
оживившись.
-- Революция, -- ответил бывший слепой. -- Раньше я платил
городовому на углу Крещатика и Прорезной пять рублей в месяц, и
меня никто не трогал. Городовой следил даже, чтобы меня не
обижали. Хороший был человек! Фамилия ему была Небаба, Семен
Васильевич. Я его недавно встретил. Он теперь музыкальный
критик. А сейчас? Разве можно связываться с милицией? Не видел
хуже народа. Они какие-то идейные стали, какие-то
культуртрегеры. И вот, Балаганов, на старости лет пришлось
сделаться аферистом. Но для такого экстренного дела можно
пустить в ход мои старые очки. Это гораздо вернее ограбления.
Через пять минут из общественной уборной, обсаженной
табаком и мятой, вышел слепец в синих очках. Задрав подбородок
в небо и мелко постукивая перед собой курортной палочкой, он
направился к выходу из сада. Следом за ним двигался Балаганов.
Паниковского нельзя было узнать. Отогнув назад плечи и
осторожно ставя ноги на тротуар, он вплотную подходил к домам,
стуча палочкой по витринным поручням, натыкался на прохожих и,
глядя сквозь них, шествовал дальше. Он работал настолько
добросовестно, что даже смял большую очередь, голова которой
упиралась в столбик с надписью "Остановка автобуса". Балаганов
только диву давался, глядя на бойкого слепого.
Паниковский злодействовал до тех пор, покуда из
геркулесовского подъезда не вышел Корейко. Балаганов заметался.
Сначала он подскочил слишком близко к месту действия, потом
отбежал слишком далеко. И лишь после всего этого занял удобную
для наблюдений позицию у фруктового киоска. Во рту у него
почему-то появился противный вкус, словно бы он полчаса сосал
медную дверную ручку. Но, взглянув на эволюции Паниковского, он
успокоился.
Балаганов увидел, что слепой повернулся фронтом к
миллионеру, зацепил его палочкой по ноге и ударил плечом. После
этого они, видимо, обменялись несколькими словами. Затем
Корейко улыбнулся, взял слепого под руку и помог ему сойти на
мостовую. Для большей правдоподобности Паниковский изо всех сил
колотил палкой по булыжникам и задирал голову, будто он был
взнуздан. Дальнейшие действия слепого отличались такой чистотой
и точностью, что Балаганов почувствовал даже зависть.
Паниковский обнял своего спутника за талию. Его рука скользнула
по левому боку Корейко и на некую долю секунды задержалась над
парусиновым карманом миллионера-конторщика.
-- Ну-ну, - шептал Балаганов. - Давай, старик, давай!
Но в то же мгновение блеснули стекла, тревожно промычала
груша, затряслась земля, и большой белый автобус, еле
удержавшись на колесах, резко осадил на средине мостовой.
Одновременно с этим раздались два крика:
-- Идиот! Автобуса не видит! -- визжал Паниковский,
выскочив из-под колеса и грозя провожатому сорванными с носа
очками.
-- Он не слепой! - удивленно вскричал Корейко. - Ворюга!
Все заволокло синим дымом, автобус покатил дальше, и,
когда бензиновая завеса разодралась, Балаганов увидел, что
Паниковский окружен небольшой толпой граждан. Вокруг мнимого
слепого началась какаято возня. Балаганов подбежал поближе. По
лицу Паниковского бродила безобразная улыбка. Он был странно
безучастен ко всему происходящему, хотя одно ухо его было таким
рубиновым, что, вероятно, светилось бы в темноте и при его
свете можно было бы даже проявлять фотографические пластинки.
Расталкивая сбегавшихся отовсюду граждан, Балаганов
бросился в гостиницу "Карлсбад".
Великий комбинатор сидел за бамбуковым столиком и писал.
-- Паниковского бьют! - закричал Балаганов, картинно
появляясь в дверях.
-- Уже? -- деловито спросил Бендер. -- Что-то очень
быстро.
-- Паниковского бьют! -- с отчаянием повторил рыжий Шура.
-- Возле "Геркулеса".
-- Чего вы орете, как белый медведь в теплую погоду? -
строго сказал Остап. - Давно бьют?
-- Минут пять.
-- Так бы сразу и сказали. Вот вздорный старик! Ну, пойдем
полюбуемся. По дороге расскажете.
Когда великий комбинатор прибыл к месту происшествия,
Корейко уже не было, но вокруг Паниковского колыхалась великая
толпа, перегородившая улицу. Автомобили нетерпеливо крякали,
упершись в людской массив. Из окон амбулатории смотрели
санитарки в белых халатах. Бегали собаки с выгнутыми сабельными
хвостами. В городском саду перестал бить фонтан. Решительно
вздохнув, Бендер втиснулся в толпу.
-- Пардон, - говорил он, - еще пардон! Простите, мадам,
это не вы потеряли на углу талон на повидло? Скорей бегите, он
еще там лежит. Пропустите экспертов, вы, мужчины! Пусти, тебе
говорят, лишенец!
Применяя таким образом политику кнута и пряника, Остап
пробрался к центру, где томился Паниковский. К этому времени
при свете другого уха нарушителя конвенции тоже можно было бы
