тывая детскую легкость, толстячок смотрел на нового художника лучезарным
взглядом.
- Ваши условия? - спросил Остап дерзко. - Имейте в виду, я не похо-
ронная контора.
- Условия сдельные. По расценкам Рабиса.
Остап поморщился, что стоило ему большого труда.
- Но, кроме того, еще бесплатный стол, - поспешно добавил толстунчик,
- и отдельная каюта.
- В каком же классе?
- Во втором. Впрочем, можно и в первом. Я вам это устрою.
- А обратный проезд?
- На ваши средства. Не имеем кредитов.
- Ну, ладно, - сказал Остап со вздохом, - соглашаюсь. Но со мною еще
мальчик-ассистент.
- Насчет мальчика вот я не знаю. На мальчика кредита не отпущено. На
свой счет - пожалуйста. Пусть живет в вашей каюте.
- Ну, пускай по-вашему. Мальчишка у меня шустрый. Привык к спартанс-
кой обстановке. Кормить вы его будете?
- Пусть приходит на кухню. Там посмотрим.
Остап получил пропуск на себя и на шустрого мальчика, положил в кар-
ман ключ от каюты и вышел на горячую палубу. Остап чувствовал немалое
удовлетворение при прикосновении к ключу. Это было первый раз в его бур-
ной жизни. Ключ и квартира были. Не было только денег. Но они находились
тут же, рядом, в стульях. Великий комбинатор, заложив руки в карманы,
гулял вдоль борта, якобы не замечая оставшегося на берегу Воробьянинова.
Ипполит Матвеевич сперва делал знаки молча, а потом даже осмелился
попискивать. Но Бендер был глух. Повернувшись спиною к председателю кон-
цессии, он внимательно следил за процедурой опускания гидравлического
пресса в трюм.
Делались последние приготовления к отвалу. Агафья Тихоновна, она же
Мура, постукивая кегельными ножками, бегала из своей каюты на корму,
смотрела в воду, громко делилась своими восторгами с виртуозом-балалаеч-
ником и всем этим вносила смущение в ряды почтенных деятелей тиражного
предприятия.
Пароход дал второй гудок. От страшных звуков сдвинулись облака. Солн-
це побагровело и свалилось за горизонт. В верхнем городе зажглись лампы
и фонари. С рынка в Почаевском овраге донеслись хрипы граммофонов, сос-
тязавшихся перед последними покупателями. Оглушенный и одинокий Ипполит
Матвеевич что-то кричал, но его не было слышно. Лязг лебедки губил все
остальные звуки.
Остап Бендер любил эффекты. Только перед третьим гудком, когда Иппо-
лит Матвеевич уже не сомневался в том, что брошен на произвол судьбы,
Остап заметил его.
- Что же вы стоите, как засватанный*. Я думал, что вы уже давно на
пароходе! Сейчас сходни снимают! Бегите скорей! Пропустите этого гражда-
нина! Вот пропуск!
Ипполит Матвеевич, почти плача, взбежал на пароход.
- Вот это ваш мальчик? - спросил завхоз подозрительно.
- Мальчик, - сказал Остап, - разве плох? Типичный мальчик. Кто ска-
жет, что это девочка, пусть первый бросит в меня камень!
Толстяк угрюмо отошел.
- Ну, Киса, - заметил Остап, - придется с утра сесть за работу. Наде-
юсь, что вы сможете разводить краски. А потом вот что: я художник, окон-
чил ВХУТЕМАС*, а вы мой помощник. Если вы думаете, что это не так, то
скорее бегите назад, на берег.
Черно-зеленая пена вырвалась из-под кормы. Пароход дрогнул, всплесну-
ли медные тарелки, флейты, корнеты, тромбоны и басы затрубили чудный
марш, и город, поворачиваясь и балансируя, перекочевал на левый борт.
Продолжая дрожать, пароход стал по течению и быстро побежал в темноту.
Позади качались звезды, лампы и портовые разноцветные знаки. Через мину-
ту пароход отошел настолько, что городские огни стали казаться застывшим
на месте ракетным порошком.
Еще слышался ропот работающих "ундервудов", а природа и Волга брали
свое. Нега охватила всех плавающих на пароходе "Скрябин". Члены тиражной
комиссии томно прихлебывали чай. На первом заседании месткома, происхо-
дившем на носу, царила нежность. Так шумно дышал теплый ветер, так мягко
полоскалась у бортов водичка, так быстро пролетали по бокам парохода
черные очертания берегов, что председатель месткома, человек вполне по-
ложительный, открывший рот для произнесения речи об условиях труда в не-
обычной обстановке, неожиданно для всех и для самого себя запел:
Пароход по Волге плавал,
Волга русская река...
А остальные суровые участники заседания пророкотали припев:
Сире-энь цвяте-от*...
Резолюция по докладу председателя месткома так и не была вынесена.
Раздавались звуки пианино. Заведующий музыкальным сопровождением Х. Ива-
нов, чувствуя нежность ко всем, извлекал из инструмента самые лирические
ноты. Виртуоз плелся за Мурочкой и, не находя собственных слов для выра-
жения любви, бормотал слова романса:
- Не уходи. Твои лобзанья жгучи, я лаской страстною еще не утомлен. В
ущельях гор не просыпались тучи, звездой жемчужною не гаснул небоск-
лон*...
Симбиевич-Синдиевич, уцепившись за поручни, созерцал небесную бездну.
По сравнению с ней вещественное оформление "Женитьбы" казалось ему воз-
мутительным свинством. Он с гадливостью посмотрел на свои руки, прини-
мавшие ярое участие в вещественном оформлении классической комедии.
В момент наивысшего томления расположившиеся на корме Галкин, Палкин,
Малкин, Чалкин и Залкинд ударили в свои аптекарские и пивные принадлеж-
ности. Они репетировали. Мираж рассеялся сразу. Агафья Тихоновна зевнула
и, не обращая внимания на виртуоза-вздыхателя, пошла спать. В душах
месткомовцев снова зазвучал гендоговор, и они взялись за резолюцию. вет-
ром, снова пылал фейерверочный императорский вензель.
- А не думаете ли вы, Елена Станиславовна, - продолжал неугомонный
"Женитьбы" не так уж плохо. Раздраженный голос из темноты звал Жоржетту
Тираспольских на совещание к режиссеру. В деревнях лаяли собаки. Стало
свежо.
В каюте первого класса Остап, лежа с башмаками на кожаном диване и
задумчиво глядя на пробочный пояс, обтянутый зеленой парусиной, допраши-
вал Ипполита Матвеевича:
- Вы умеете рисовать? Очень жалко. Я, к сожалению, тоже не умею.
Он подумал и продолжал:
- А буквы вы умеете рисовать? Тоже не умеете? Совсем нехорошо! Ведь
мы-то попали сюда как художники. Ну, дня два можно будет мотать, а потом
выкинут. За эти два дня мы должны успеть сделать все, что нам нужно. По-
ложение несколько затруднилось. Я узнал, что стулья находятся в каюте
режиссера. Но и это, в конце концов, не страшно. Важно то, что мы на па-
роходе. Пока нас не выкинули, все стулья должны быть осмотрены. Сегодня
уже поздно. Режиссер спит в своей каюте.
Глава XXXV. Нечистая пара
Наутро первым на палубе оказался репортер Персицкий. Он успел уже
принять душ и посвятить десять минут гимнастическим экзерсисам. Люди еще
спали, но река жила, как днем. Шли плоты - огромные поля бревен с избами
на них. Маленький злой буксир, на колесном кожухе которого дугой было
выписано его имя - "Повелитель бурь", тащил за собой три нефтяные баржи,
связанные в ряд. Пробежал снизу быстрый почтовик "Красная Латвия".
"Скрябин" обогнал землечерпательный караван и, промеряя глубину полоса-
теньким шестом, стал описывать дугу, заворачивая против течения.
Персицкий приложился к биноклю и стал обозревать пристань.
- Бармино, - прочел он пристанскую вывеску.
На пароходе стали просыпаться. На пристань полетела гирька со шпага-
том. На этой леске пристанские ребята потащили к себе толстый конец при-
чального каната. Винты завертелись в обратную сторону. Полреки рябилось
шевелящейся пеной. "Скрябин" задрожал от резких ударов винта и всем бо-
ком пристал к дебаркадеру. Было еще рано. Поэтому тираж решили начать в
десять часов.
Служба на "Скрябине" начиналась, словно бы и на суше, аккуратно в де-
вять. Никто не изменил своих привычек. Тот, кто на суше опаздывал на
службу, опаздывал и здесь, хотя спал в самом же учреждении. К новому ук-
ладу походные штаты Наркомфина привыкли довольно быстро. Курьеры подме-
тали каюты с тем же равнодушием, с каким подметали канцелярии в Москве.
Уборщицы разносили чай, бегали с бумажками из регистратуры в личный
стол, ничуть не удивляясь тому, что личный стол помещается на корме, а
регистратура на носу. Из каюты взаимных расчетов несся кастаньетный звук
счетов и скрежетанье арифмометра. Под капитанской рубкой кого-то распе-
кали.
Великий комбинатор, обжигая босые ступни о верхнюю палубу, ходил вок-
руг длинной узкой полосы кумача, малюя на ней лозунг, с текстом которого
он поминутно сверялся по бумажке:
"Все - на тираж. Каждый трудящийся должен иметь в кармане облигацию
госзайма".
Великий комбинатор старался, но отсутствие способностей все-таки ска-
зывалось. Надпись поползла вниз, и кусок кумача, казалось, был испорчен
безнадежно. Тогда Остап, с помощью мальчика Кисы, перевернул дорожку на-
изнанку и снова принялся малевать. Теперь он стал осторожнее. Прежде чем
наляпывать буквы, он отбил вымеленной веревочкой две параллельных линии
и, тихо ругая неповинного Воробьянинова, приступил к изображению слов.
Ипполит Матвеевич добросовестно выполнял обязанности мальчика. Он
сбегал вниз за горячей водой, растапливал клей, чихая, сыпал в ведерко
краски и угодливо заглядывал в глаза взыскательного художника*. Готовый
и высушенный лозунг концессионеры снесли вниз и прикрепили к борту. Про-
ходивший мимо капитан, человек спокойный, с обвислыми запорожскими уса-
ми, остановился и покрутил головой.
- А это уже не дело, - сказал он, - зачем гвоздями к перилам приби-
вать? На какие средства после вас пароход ремонтировать?
Капитан был удручен. Еще никогда на его пароходе не висели таблички
"Без дела не входить" и "Приема нет", никогда на палубе не стояли пишу-
щие машинки, никогда не играли на кружках Эсмарха, один вид которых при-
водил застенчивого капитана в состояние холодного негодования.
Из кают вышел заспанный кинооператор Полкан. Он долго пристраивал
свой аппарат, оглядывая горизонты и, отвернувшись от толпы, уже собрав-
шейся у пристани, накрутил метров десять с заведующего личным столом.
Заведующий, для пущей натуральности, пытался непринужденно прогуливаться
перед аппаратом, но Полкан этому воспротивился.
- Вы, товарищ, не выходите за рамку. Стойте на месте. И руками не ше-
велите, пожалуйста.
Заведующий сложил руки на груди и в таком монументальном виде был
заснят. После этого Полкан удалился в свою лабораторию.
Толстячок, нанявший Остапа, сбежал на берег и оттуда осмотрел работу
нового художника. Буквы лозунга были разной толщины и несколько скошены
в разные стороны. Толстяк подумал, что новый художник, при его самоуве-
ренности, мог бы приложить больше стараний, но выхода не было - приходи-
лось довольствоваться и этим.
В половине десятого на берег сошел духовой оркестр и принялся выду-
вать горячительные марши. На звуки музыки со всего Бармина сбежались де-
ти, а за ними из яблоневых садов двинули мужики и бабы. Оркестр гремел
до тех пор, покуда на берег не сошли члены тиражной комиссии. На берегу
начался митинг. С крыльца чайной Коробкова* полились первые звуки докла-
да о международном положении.
Колумбовцы глазели на собрание с парохода. Оттуда видны были белые
платочки баб, опасливо стоявших поодаль от крыльца, недвижимая толпа му-
жиков, слушавших оратора, и сам оратор, время от времени взмахивавший
руками. Потом заиграла музыка. Оркестр повернулся и, не переставая иг-
рать, двинулся к сходням. За ним повалила толпа.
- Одну минуту! - закричал с борта толстячок. - Сейчас, товарищи, мы
будем производить тираж выигрышного займа. Присутствовать могут все. По-
этому просим всех на пароход. По окончании тиража состоится концерт. А
потому просьба по окончании тиража не расходиться, а собраться на берегу
и оттуда смотреть. Артисты будут играть на палубе!
Оркестр заиграл снова и, толкая друг друга, все побежали на пароход и
