за повести.
Эпоха требовала многого, но у Хунтова почему-то не брала ничего.
Теперь эпоха требовала пьесу. Поэтому Хунтов сидел на подоконнике и
перелистывал театральный справочник. От человека, собирающегося писать
пьесу, можно ждать, что он начнет изучать нравы того социального слоя
людей, которых он собирается вывести на сцену. Можно ждать, что автор
предполагаемой к написанию пьесы примется обдумывать сюжет, мысленно
очерчивать характеры действующих лиц, придумывать сценические квипрок-
во*. Но Хунтов начал с другого конца - с арифметических выкладок. Он,
руководствуясь планом зрительного зала, высчитывал средний валовой сбор
со спектакля в каждом театре. Его полное приятное лицо морщилось от нап-
ряжения, брови подымались и опадали.
Хунтов быстро прочеркивал в записной книжке колонки цифр - он умножал
число мест на среднюю стоимость билета, причем производил вычисления по
два раза: один раз, учитывая повышенные цены, а другой раз - обыкновен-
ные.
В голове московских зрелищных предприятий по количеству мест и рас-
ценкам на них шел Большой Академический театр. Хунтов расстался с ним с
великим сожалением. Для того чтобы попасть в Большой театр, нужно было
бы написать оперу или балет. Но эпоха в данный отрезок времени требовала
драму. И Хунтов выбрал самый выгодный театр - Московский Художественный
Академический. Качалов, думалось ему, Москвин, под руководством Станис-
лавского сбор сделают. Хунтов подсчитал авторские проценты. По его рас-
четам, пьеса должна была пройти в сезоне не меньше ста раз. Шли же "Дни
Турбиных"*, думалось ему. Гонорару набегало много. Еще никогда судьба не
сулила Хунтову таких барышей.
Оставалось написать пьесу. Но это беспокоило Хунтова меньше всего.
Зритель дурак, думалось ему.
- Мировой сюжет! - возгласил Ляпис, подходя к человеку, непрерывно
звучащему в унисон с эпохой.
Хунтову сюжет был нужен, и он живо спросил:
- Какой сюжет?
- Классный, - ответил Ляпис.
Эпохальный мужчина приготовился уже записать слова Ляписа, но подоз-
рительный по природе своей автор многоликого Гаврилы замолчал.
- Ну! Говори же!
- Ты украдешь!
- Я у тебя часто крал сюжеты?
- А повесть о комсомольце, который выиграл сто тысяч рублей*?
- Да, но ее же не взяли.
- Что у тебя вообще брали! Я могу написать замечательную поэму.
- Ну, не валяй дурака! Расскажи!
- А ты не украдешь?
- Честное слово.
- Сюжет классный. Понимаешь, такая история. Советский изобретатель
изобрел луч смерти и запрятал чертежи в стул. И умер. Жена ничего не
знала и распродала стулья. А фашисты узнали и стали разыскивать стулья.
А комсомолец узнал про стулья и началась борьба*. Тут можно такое накру-
тить...
Хунтов забегал по комнате, описывая дуги вокруг опустошенного во-
робьяниновского стула.
- Ты дашь этот сюжет мне.
- Положим.
- Ляпис! Ты не чувствуешь сюжета! Это не сюжет для поэмы. Это сюжет
для пьесы.
- Все равно. Это не твое дело. Сюжет мой.
- В таком случае я напишу пьесу раньше, чем ты успеешь написать заг-
лавие своей поэмы.
Спор, разгоревшийся между молодыми людьми, был прерван приходом Ибра-
гима.
Это был человек легкий в обхождении, подвижный и веселый. Он был ту-
чен. Воротнички душили его. На лице, шее и руках сверкали веснушки. Во-
лосы были цвета сбитой яичницы. Изо рта шел густой дым. Ибрагим курил
сигары "Фигаро": 2 штуки - 25 копеек. На нем было парусиновое подобие
визитки, из карманов которого высовывались нотные свертки. Матерчатая
панама сидела на его темени корзиночкой. Ибрагим обливался грязным по-
том.
- Об чем спор? - спросил он пронзительным голосом.
Композитор Ибрагим существовал милостями своей сестры. Из Варшавы она
присылала ему новые фокстроты. Ибрагим переписывал их на нотную бумагу,
менял название* "Любовь в океане" на "Амброзию" или "Флирт в метро" на
"Сингапурские ночи" и, снабдив ноты стихами Хунтова, сплавлял их в музы-
кальный сектор.
- Об чем спор? - повторил он.
Соперники воззвали к беспристрастию Ибрагима. История о фашистах была
рассказана во второй раз.
- Поэму нужно писать, - твердил Ляпис-Трубецкой.
- Пьесу! - кричал Хунтов.
Но Ибрагим поступил, как библейский присяжный заседатель. Он мигом
разрешил тяжбу.
- Опера, - сказал Ибрагим, отдуваясь. - Из этого выйдет настоящая
опера с балетом, хорами и великолепными партиями.
Его поддержал Хунтов. Он сейчас же вспомнил величину сборов Большого
театра. Упиравшегося Ляписа соблазнили рассказами о грядущих выгодах.
Хунтов ударял ладонью по справочнику и выкрикивал цифры, сбивавшие все
представления Ляписа о богатстве.
Началось распределение творческих обязанностей. Сценарий и прозаичес-
кую обработку взял на себя Хунтов. Стихи достались Ляпису. Музыку должен
был написать Ибрагим. Писать решили здесь и сейчас же.
Хунтов сел на искалеченный стул и разборчиво написал сверху листа:
"Акт первый".
- Вот что, други, - сказал Ибрагим, - вы пока там нацарапаете, опиши-
те мне главных действующих лиц. Я подготовлю кой-какие лейтмотивы. Это
совершенно необходимо.
Золотоискатели принялись вырабатывать характеры действующих лиц*. На-
метились, приблизительно, такие лица:
Уголино - гроссмейстер ордена фашистов (бас).
Альфонсина - его дочь (колоратурное сопрано).
т. Митин - советский изобретатель (баритон).
Сфорца - фашистский принц* (тенор).
Гаврила - советский комсомолец (переодетое меццо-сопрано).
Нина - комсомолка, дочь попа (лирич. сопрано).
(Фашисты, самогонщики, капелланы, солдаты, мажордомы, техники, сици-
лийцы, лаборанты, тень Митина, пионеры и др.)
- Я, - сказал Ибрагим, которому открылись благодарные перспективы, -
пока что напишу хор капелланов и сицилийские пляски. А вы пишите первый
акт. Побольше арий и дуэтов.
- А как мы назовем оперу? - спросил Ляпис.
Но тут в передней послышались стук копыт о гнилой паркет, тихое ржа-
ние и квартирная перебранка. Дверь в комнату золотоискателей отворилась,
и гражданин Шаринов, сосед, ввел в комнату худую, тощую лошадь с длинным
хвостом и седеющей мордой.
- Гоу! - закричал Шаринов на лошадь. - Ну-о, штоб тебя...
Лошадь испугалась, повернулась и толкнула Ляписа крупом.
Золотоискатели были настолько поражены, что в страхе прижались к сте-
не. Шаринов потянул лошадь в свою комнату, из которой повыскакивало мно-
жество зеленоватых татарчат. Лошадь заупрямилась и ударила копытом.
Квадратик паркета выскочил из гнезда и, крутясь, полетел в раскрытое ок-
но.
- Фатыма! - закричал Шаринов страшным голосом. - Толкай сзади!
Со всего дома в комнату золотоискателей мчались жильцы. Ляпис вопил
не своим голосом. Ибрагим иронически насвистывал "Амброзию". Хунтов раз-
махивал списком действующих лиц. Лошадь тревожно косила глазами и не
шла.
- Гоу! - сказал Шаринов вяло. - О-о-о, ч-черт!..
Но тут золотоискатели опомнились и потребовали объяснений. Пришел уп-
равдом с дворником.
- Что вы делаете? - спросил управдом. - Где это видано? Как можно
вводить лошадь в жилую квартиру?
Шаринов вдруг рассердился.
- Какое тебе дело? Купил лошадь. Где поставить? Во дворе украдут!
- Сейчас же уведите лошадь! - истерически кричал управдом. - Если вам
нужна конина - покупайте в мусульманской мясной.
- В мясной дорого, - сказал Шаринов. - Гоу! Ты!.. Проклятая!.. Фаты-
ма!..
Лошадь двинулась задом и согласилась наконец идти туда, куда ее вели.
- Я вам этого не разрешаю, - говорил управдом, - вы ответите по суду.
Тем не менее злополучный Шаринов увел лошадь в свою комнату и, непре-
рывно тпрукая, привязал животное к оконной ручке. Через минуту пробежала
Фатыма с большой и легкой охапкой сена.
- Как же мы будем жить, когда рядом лошадь? Мы пишем оперу, нам это
неудобно! - завопил Ляпис.
- Не беспокойтесь, - сказал управдом, уходя, - работайте.
Золотоискатели, прислушиваясь к стуку копыт, снова засели за работу.
- Так как же мы назовем оперу? - спросил Ляпис.
- Предлагаю назвать "Железная роза".
- А роза тут при чем?
- Тогда можно иначе. Например, "Меч Уголино".
- Тоже несовременно.
- Как же назвать?
И они остановились на отличном интригующем названии - "Лучи смерти".
Под словами "акт первый" Хунтов недрогнувшей рукой написал: "Раннее ут-
ро. Сцена изображает московскую улицу, непрерывный поток автомобилей,
автобусов и трамваев. На перекрестке - Уголино в поддевке. С ним - Сфор-
ца..."
- Сфорца в пижаме, - вставил Ляпис.
- Не мешай, дурак! Пиши лучше стишки для ариозо Митина. На улице в
пижаме не ходят!
И Хунтов продолжал писать: "С ним - Сфорца в костюме комсомольца..."
Дальше писать не удалось. Управдом с двумя милиционерами стали выво-
дить лошадь из шариновской комнаты.
- Фатыма! - кричал Шаринов. - Держи, Фатыма!
Ляпис схватил со стола батон и трусливо шлепнул им по костлявому кру-
пу лошади.
- Тащи! - вопил управдом.
Лошадь крестила хвостом направо и налево. Милиционеры пыхтели. Фатима
с братьями-татарчатами обнимала худые колени лошади. Гражданин Шаринов
безнадежно кричал: "Гоу!"
Золотоискатели пришли на помощь представителям закона, и живописная
группа с шумом вывалилась в переднюю.
В опустевшей комнате пахло цирковой конюшней. Внезапный ветер сорвал
со стола оперные листочки и вместе с соломой закружил по комнате. Ариозо
товарища Митина взлетело под самый потолок. Хор капелланов и зачатки си-
цилийской пляски пританцовывали на подоконнике.
С лестницы доносились крик и брезгливое ржание. Золотоискатели, мили-
ционеры и представители домовой администрации напрягали последние силы.
Осилив упорное животное, соавторы собрали развеянные листочки и продол-
жали писать без помарок.
Глава XXXIII. В театре Колумба
Ипполит Матвеевич постепенно становился подхалимом. Когда он смотрел
на Остапа, глаза его приобретали голубой жандармский оттенок*.
В комнате Иванопуло было так жарко, что высохшие воробьяниновские
стулья потрескивали, как дрова в камине. Великий комбинатор отдыхал,
подложив под голову голубой жилет.
Ипполит Матвеевич смотрел в окно. Там, за окном, по кривым переулкам,
мимо крошечных московских садов, проносилась гербовая карета. В черном
ее лаке попеременно отражались кланяющиеся прохожие, кавалергард с мед-
ной головой, городские дамы и пухлые белые облачка. Громя мостовую под-
ковами, лошади пронесли карету мимо Ипполита Матвеевича. Он отвернулся с
разочарованием.
Карета несла на себе герб МКХ, предназначалась для перевозки мусора,
и ее дощатые стенки ничего не отражали. На козлах сидел бравый старик с
пушистой седой бородой. Если бы Ипполит Матвеевич знал, что кучер не кто
иной, как граф Алексей Буланов, знаменитый гусар-схимник, он, вероятно,
окликнул бы старика, чтобы поговорить о прелестных прошедших временах.
Но он не знал, кто проезжает перед ним в образе кучера, да и кучер вряд
ли захотел бы говорить с ним о прелестных временах. Граф Алексей Буланов
был сильно озабочен. Нахлестывая лошадей, он грустно размышлял о бюрок-
ратизме, разъедающем ассенизационный подотдел, из-за которого графу вот
уже полгода как не выдавали положенный по гендоговору* спецфартук.
- Послушайте, - сказал вдруг великий комбинатор, - как вас звали в
детстве?
- А зачем вам?
- Да так! Не знаю; как вас называть. Воробьяниновым звать вас надое-
ло, а Ипполитом Матвеевичем слишком кисло. Как же вас звали? Ипа?
- Киса, - ответил Ипполит Матвеевич, усмехаясь.
- Конгениально! Так вот что, Киса, посмотрите, пожалуйста, что у меня
на спине. Болит между лопатками.
Остап стянул через голову рубашку "ковбой". Перед Кисой Воробьянино-
вым открылась обширная спина захолустного Антиноя - спина очаровательной
формы, но несколько грязноватая.
- Ого, - сказал Ипполит Матвеевич, - краснота какая-то.