Между лопатками великого комбинатора лиловели и переливались нефтяной
радугой синяки странных очертаний.
- Честное слово, цифра восемь! - воскликнул Воробьянинов. - Первый
раз вижу такой синяк.
- А другой цифры нет? - спокойно спросил Остап.
- Как будто бы буква Р.
- Вопросов больше не имею. Все понятно. Проклятая ручка! Видите, Ки-
са, как я страдаю, каким опасностям я подвергаюсь из-за ваших стульев.
Эти арифметические знаки нанесены мне большой самопадающей ручкой с пе-
ром щ86. Нужно вам заметить, что проклятая ручка упала на мою спину в ту
самую минуту, когда я погрузил руки во внутренность редакторского стула.
- А я тоже... Я тоже пострадал! - поспешно вставил Киса.
- Это когда же? Когда вы кобелировали за чужой женой? Насколько мне
помнится, этот запоздалый кобеляж закончился для вас не совсем удачно!
Или, может быть, во время дуэли с оскорбленным Колей?
- Нет-с, простите, повреждения я получил на работе-с!
- Ах! Это когда мы по стратегическим соображениям отступали из театра
Колумба?
- Да, да... Когда за нами гнался сторож...
- Значит, вы считаете героизмом свое падение с забора?
- Я ударился коленной чашечкой о мостовую.
- Не беспокойтесь! При теперешнем строительном размахе ее скоро отре-
монтируют.
Ипполит Матвеевич проворно завернул левую штанину и в недоумении ос-
тановился. На желтом колене не было никаких повреждений.
- Как нехорошо лгать в таком юном возрасте, - с грустью сказал Остап,
- придется, Киса, поставить вам четверку за поведение и вызвать родите-
лей!.. И ничего-то вы толком не умеете. Почему нам пришлось бежать из
театра? Из-за вас! Черт вас дернул стоять на цинке*, как часовой, не
двигаясь с места. Это, конечно, вы делали для того, чтобы привлечь все-
общее внимание. А изнуренковский стул кто изгадил так, что мне пришлось
потом за вас отдуваться? Об аукционе я уж и не говорю. Нашли время для
кобеляжа! В вашем возрасте кобелировать просто вредно! Берегите свое
здоровье!.. То ли дело я! За мною - стул вдовицы! За мною - два щукинс-
ких! Изнуренковский стул в конечном итоге сделал я! В редакцию и к Ляпи-
су я ходил! И только один-единственный стул вы довели до победного кон-
ца, да и то при помощи нашего священного врага - архиепископа!..
Ипполит Матвеевич виновато спустил штанину на место. Великий комбина-
тор принялся развивать дальнейшие планы.
Неслышно ступая по комнате босыми ногами, технический директор вра-
зумлял покорного Кису.
Стул, исчезнувший в товарном дворе Октябрьского вокзала, по-прежнему
оставался темным пятном на сверкающем плане концессионных работ. Четыре
стула в театре Колумба представляли верную добычу. Но театр уезжал в по-
ездку по Волге с тиражным пароходом "Скрябин"* и сегодня показывал
премьеру "Женитьбы" последним спектаклем сезона. Нужно было решить - ос-
таваться ли в Москве для розысков пропавшего в просторах Каланчевской
площади стула или выехать вместе с труппой в гастрольное турне. Остап
склонялся к последнему.
- А то, может быть, разделимся? - спросил Остап. - Я поеду с театром,
а вы оставайтесь и проследите за стулом в товарном дворе.
Но Киса так трусливо моргал седыми ресницами, что Остап не стал про-
должать.
- Из двух зайцев, - сказал он, - выбирают того, который пожирнее. По-
едем вместе. Но расходы будут велики. Нужны будут деньги. У меня оста-
лось шестьдесят рублей. У вас сколько? Ах, я и забыл! В ваши годы де-
вичья любовь так дорого стоит!.. Постановляю: сегодня мы идем в театр на
премьеру "Женитьбы". Не забудьте надеть фрак. Если стулья еще на месте и
их не продали за долги соцстраху, завтра же мы выезжаем. Помните, Во-
робьянинов, наступает последний акт комедии "Сокровище моей тещи". Приб-
лижается финита-ла-комедия, Воробьянинов! Не дышите, мой старый друг!
Равнение на рампу! О, моя молодость! О, запах кулис! Сколько воспомина-
ний! Сколько интриг! Сколько таланту я показал в свое время в роли Гам-
лета*!.. Одним словом - заседание продолжается.
Из экономии шли в театр пешком. Еще было совсем светло, но фонари уже
сияли лимонным светом. На глазах у всех погибала весна. Пыль гнала ее с
площадей, жаркий ветерок оттеснял ее в переулки. Там старушки приголуб-
ливали красавицу и пили с ней чай во двориках, за круглыми столами. Но
жизнь весны кончилась - в люди ее не пускали. А ей так хотелось к памят-
нику Пушкина, где уже шел вечерний кобеляж, где уже котовали молодые лю-
ди в пестреньких кепках, брюках-дудочках*, галстуках "собачья радость"*
и ботиночках "Джимми"*.
Девушки, осыпанные лиловой пудрой, циркулировали между храмом МСПО и
кооперативом "Коммунар" (между б. Филипповым и б. Елисеевым*). Девушки
внятно ругались. В этот час прохожие замедляли шаги, потому что Тверская
становилась тесна. Московские лошади были не лучше старгородских - они
так же нарочно постукивали копытами по торцам мостовой. Велосипедисты
бесшумно летели со стадиона Томского*, с первого большого междугороднего
матча. Мороженщик катил свой зеленый сундук, боязливо косясь на милицио-
нера, но милиционер, скованный светящимся семафором, которым регулировал
уличное движение, был не опасен.
Во всей этой сутолоке двигались два друга. Соблазны возникали на каж-
дом шагу. В крохотных обжорочках дикие горцы на виду у всей улицы жарили
шашлыки карские, кавказские и филейные. Горячий и пронзительный дым вос-
ходил к светленькому небу. Из пивных, ресторанчиков и кино "Великий Не-
мой"* неслась струнная музыка. У трамвайной остановки горячился громко-
говоритель:
- ... Молодой помещик и поэт Ленский влюблен в дочь помещика Ольгу
Ларину. Евгений Онегин, чтобы досадить другу, притворно ухаживает за мо-
лодой Ольгой. Прослушайте увертюру. Даю зрительный зал...
Громкоговоритель быстро закончил настройку инструментов, звонко пос-
тучал палочкой дирижера о пюпитр и высыпал в толпу, ожидающую трамвая,
первые такты увертюры. С мучительным стоном подошел трамвай номер 6. Уже
взвился занавес, и старуха Ларина, покорю глядя на палочку дирижера и
напевая: "Привычка свыше нам дана", колдовала над вареньем, а трамвай
еще никак не мог оторваться от штурмующей толпы. Ушел он с ревом и пла-
чем только под звуки дуэта "Слыхали ль вы".
Было уже поздно. Нужно было торопиться. Друзья вступили в гулкий вес-
тибюль театра Колумба. Воробьянинов бросился к кассе и прочел расценку
на места.
- Все-таки, - сказал он, - очень дорого. Шестнадцатый ряд - три руб-
ля.
- Как я не люблю, - заметил Остап, - этих мещан, провинциальных прос-
тофиль! Куда вы полезли? Разве вы не видите, что это касса?
- Ну а куда же, ведь без билета не пустят!
- Киса, вы пошляк. В каждом благоустроенном театре есть два окошечка.
В окошечко кассы обращаются только влюбленные и богатые наследники. Ос-
тальные граждане (их, как можете заметить, подавляющее большинство) об-
ращаются непосредственно в окошечко администратора.
И действительно, перед окошечком кассы стояло человек пять скромно
одетых людей. Возможно, это были богатые наследники или влюбленные. Зато
у окошечка администратора господствовало оживление. Там стояла цветная
очередь. Молодые люди в фасонных пиджаках и брюках того покроя, который
провинциалу может только присниться, уверенно размахивали записочками от
знакомых им режиссеров, артистов, редакций, театрального костюмера, на-
чальника района милиции и прочих, тесно связанных с театром лиц*,
как-то: членов ассоциации теа и кинокритиков, общества "Слезы бедных ма-
терей", школьного совета "Мастерской циркового эксперимента"* и како-
го-то "ФОРТИНБРАСА при УМСЛОПОГАСЕ"*. Человек восемь стояли с записками
от Эспера Эклеровича.
Остап врезался в очередь, растолкал фортинбрасовцев и, крича - "мне
только справку, вы же видите, что я даже калош не снял", - пробился к
окошечку и заглянул внутрь.
Администратор трудился, как грузчик. Светлый бриллиантовый пот орошал
его жирное лицо. Телефон тревожил его поминутно и звонил с упорством
трамвайного вагона, пробирающегося через Смоленский рынок.
- Да! - кричал он. - Да! Да! В восемь тридцать!
Он с лязгом вешал трубку, чтобы снова ее схватить.
- Да! Театр Колумба! Ах, это вы, Сегидилья Марковна? Есть, есть, ко-
нечно, есть. Бенуар!.. А Бука не придет? Почему? Грипп? Что вы говорите?
Ну, хорошо!.. Да, да, до свиданья, Сегидилья Марковна...
- Театр Колумба!!! Нет! Сегодня никакие пропуска не действительны!
Да, но что я могу сделать? Моссовет запретил!..
- Театр Колумба!!! Ка-ак? Михаил Григорьевич? Скажите Михаилу Гри-
горьевичу, что днем и ночью в театре Колумба его ждет третий ряд, место
у прохода...
Рядом с Остапом бурлил и содрогался мужчина с полным лицом, брови ко-
торого беспрерывно поднимались и опадали.
- Какое мне дело! - говорил ему администратор.
Хунтов (это был человек, созвучный эпохе) негордой скороговоркой про-
сил контрамарку.
- Никак! - сказал администратор. - Сами понимаете - Моссовет!
- Да, - мямлил Хунтов, - но Московское отделение Ленинградского об-
щества драматических писателей и оперных композиторов* согласовало с
Павлом Федоровичем...
- Не могу и не могу... Следующий!
- Позвольте, Яков Менелаевич, мне же в Московском отделении Ленинг-
радского общества драматических писателей и оперных композиторов...
- Ну, что я с вами сделаю?.. Нет, не дам! Вам что, товарищ?
Хунтов, почувствовав, что администратор дрогнул, снова залопотал:
- Поймите же, Яков Менелаевич, Московское отделение Ленинградского
общества драматических писателей и оперных компози...
Этого администратор не перенес. Всему есть предел. Ломая карандаши и
хватаясь за телефонную трубку, Менелаевич нашел для Хунтова место у са-
мой люстры.
- Скорее, - крикнул он Остапу, - вашу бумажку.
- Два места, - сказал Остап очень тихо, - в партере.
- Кому?
- Мне.
- А кто вы такой, чтоб я вам давал места?
- А я все-таки думаю, что вы меня знаете.
- Не узнаю.
Но взгляд незнакомца был так чист, так ясен, что рука администратора
сама отвела Остапу два места в одиннадцатом ряду.
- Ходят всякие, - сказал администратор, пожимая плечами, очередному
умслопогасу, - кто их знает, кто они такие... Может быть, он из Наркомп-
роса?.. Кажется, я его видел в Наркомпросе... Где я его видел?
И, машинально выдавал пропуска счастливым теа и кинокритикам, притих-
ший Яков Менелаевич продолжал вспоминать, где он видел эти чистые глаза.
Когда все пропуска были выданы и в фойе уменьшили свет, Яков Менелае-
вич вспомнил: эти чистые глаза, этот уверенный взгляд он видел в Таганс-
кой тюрьме в 1922 году, когда и сам сидел там по пустяковому делу*.
Театр Колумба помещался в особняке. Поэтому зрительный зал его был
невелик, фойе непропорционально огромны, курительная ютилась под лестни-
цей. На потолке была изображена мифологическая охота. Театр был молод и
занимался дерзаниями в такой мере, что был лишен субсидии. Существовал
он второй год и жил, главным образом, летними гастролями.
Из одиннадцатого ряда, где сидели концессионеры, послышался смех. Ос-
тапу понравилось музыкальное вступление, исполненное оркестрантами на
бутылках, кружках Эсмарха*, саксофонах и больших полковых барабанах.
Свистнула флейта, и занавес, навевая прохладу, расступился.
К удивлению Воробьянинова, привыкшего к классической интерпретации
"Женитьбы"*, Подколесина на сцене не было. Порыскав глазами, Ипполит
Матвеевич увидел свисающие с потолка фанерные прямоугольники, выкрашен-
ные в основные цвета солнечного спектра. Ни дверей, ни синих кисейных
окон не было. Под разноцветными прямоугольниками танцевали дамочки в
больших, вырезанных из черного картона шляпах. Бутылочные стоны вызвали
на сцену Подколесина, который резался в толпу дамочек верхом на Степане.
