деть чувашей и черемис, их внимание было привлечено к предмету, плывшему
по течению впереди лодки.
- Стул! - закричал Остап. - Администратор! Наш стул плывет.
Компаньоны подплыли к стулу. Он покачивался, вращался, погружался в
воду, снова выплывал, удаляясь от лодки концессионеров. Вода свободно
вливалась в его распоротое брюхо.
Это был стул, вскрытый на "Скрябине" и теперь медленно направлявшийся
в Каспийское море.
- Здорово, приятель! - крикнул Остап. - Давненько не виделись! Знае-
те, Воробьянинов, этот стул напоминает мне нашу жизнь. Мы тоже плывем по
течению. Нас топят, мы выплываем, хотя, кажется, никого этим не радуем.
Нас никто не любит, если не считать уголовного розыска, который тоже нас
не любит. Никому до нас нет дела. Если бы вчера шахматным любителям уда-
лось нас утопить, от нас остался бы только один протокол осмотра трупов:
"Оба тела лежат ногами к юго-востоку, а головами к северо-западу. На те-
ле рваные раны, нанесенные, по-видимому, каким-то тупым орудием"... Лю-
бители били бы нас, очевидно, шахматными досками. Орудие, что и гово-
рить, туповатое... "Труп первый принадлежит мужчине лет пятидесяти пяти,
одет в рваный люстриновый пиджак, старые брюки и старые сапоги. В карма-
не пиджака удостоверение на имя Конрада Карловича гр. Михельсона"...
Вот, Киса, все, что о вас написали бы.
- А о вас бы что написали? - сердито спросил Воробьянинов.
- О! Обо мне написали бы совсем другое. Обо мне написали бы так:
"Труп второй принадлежит мужчине двадцати семи лет. Он любил и страдал.
Он любил деньги и страдал от их недостатка. Голова его с высоким лбом,
обрамленным иссиня-черными кудрями, обращена к солнцу. Его изящные ноги,
сорок второй номер ботинок, направлены к северному сиянию. Тело облачено
в незапятнанные белые одежды, на груди золотая арфа* с инкрустацией из
перламутра и ноты романса "Прощай, ты, Новая Деревня"*. Покойный юноша
занимался выжиганием по дереву*, что видно из обнаруженного в кармане
фрака удостоверения, выданного 23/VIII-24 г. кустарной артелью "Пегас и
Парнас" за щ86/1562". И меня похоронят, Киса, пышно, с оркестром, с ре-
чами, и на памятнике моем будет высечено: "Здесь лежит известный тепло-
техник и истребитель* Остап-Сулейман-Берта-Мария Бендер-бей, отец кото-
рого был турецко-подданный и умер, не оставив сыну своему Остап-Сулейма-
ну ни малейшего наследства. Мать покойного была графиней и жила нетрудо-
выми доходами"*.
Разговаривая подобным образом, концессионеры приткнулись к чебоксарс-
кому берегу.
Вечером, увеличив капитал на пять рублей продажей васюкинской лодки,
друзья погрузились на теплоход "Урицкий" и поплыли в Сталинград, рассчи-
тывая обогнать по дороге медлительный тиражный пароход и встретиться с
труппой колумбовцев в Сталинграде.
Светящийся гигант понес компаньонов вниз по реке. Миновали Мариинский
посад, Казань, Тетюши, Ульяновск, Сенгилей, село Новодевичье и перед ве-
чером второго дня пути подошли к Жигулям.
Сто раз в этом романе наступал вечер, падало солнце и сияла звезда,
но ни разу еще в этом романе вечер не был наполнен такой кротостью и
предчувствием великих событий, как этот.
Палубы "Урицкого" наполнились оранжевой под заходящим солнцем толпой
пассажиров. Невысокие Жигулевские горы мощно зеленели с правой стороны.
Волнение охватило души пассажиров.
Остап, чудом пробившийся из своего третьего класса к носу парохода,
извлек путеводитель и узнал из него, что путь вдоль Жигулей представляет
исключительное удовольствие.
- "Пароход, - прочел Остап вслух, - проходит близ самого берега, раз-
резая падающие в реку тени береговых вершин. Густой ковер зеленой в раз-
личных оттенках растительности манит путника углубиться в девственную
толщу лесов, чтобы насладиться прекрасным воздухом, полюбоваться откры-
вающимися далями и мощной здесь красавицей Волгой и вспомнить далекое
прошлое, когда неорганизованные бунтарские элементы..."
Пассажиры сгрудились вокруг Остапа.
- "неорганизованные бунтарские элементы, бессильные переустроить сло-
жившийся общественный уклад, "гуляли" тут, наводя страх на купцов и чи-
новников, неизбежно стремившихся к Волге как важному торговому пути. Не-
даром народная память до сих пор сохранила немало легенд, песен и ска-
зок, связанных с бывавшими в Жигулях Ермаком Тимофеевичем, Иваном
Кольцом*, Степаном Разиным и др."
- И др! - повторил Остап, очарованный вечером.
- И др! - застонала толпа, вглядываясь в сумеречные очертания Моло-
децкого кургана.
- И др-р! - загудела пароходная сирена, взывая к пространству, к ле-
гендам, песням и сказкам, покоящимся на вершинах Жигулей.
Луна поднялась, как детский воздушный шар. Девья гора осветилась.
Это было свыше сил человеческих.
Из недр парохода послышалось желудочное урчание гитары, и страстный
женский голос запел:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны,
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны...*
Сочувствующие голоса подхватили песню. Энтузиазм овладевал пароходом.
Все вспоминали "далекое прошлое, когда неорганизованные бунтарские эле-
менты гуляли тут, наводя страх"...
Луна и Жигули производили обычное и неотразимое душой человеческой
впечатление.
Когда "Урицкий" проходил мимо Двух братьев, пели уже все. Гитары дав-
но не было слышно. Все покрывалось громовыми раскатами:
Свадьбу но-о-о-овую справля-а-а-а...
На глазах чувствительных пассажиров первого класса стояли слезы лун-
ного цвета. Из машинного отделения, заглушая стук машин, неслось:
Он весе-о-о-олый и хмельно-о-о-ой.
Второй класс, мечтательно разместившийся на корме, подпускал душев-
ности:
Позади их слышен ропот:
Нас на бабу променял.
Только ночь с ней провозжа-а-ался...
- Провозжался, провозжался, провозжался! - с недоумением загудела Лы-
сая гора.
- "Провозжался! - пели и в третьем классе. - Сам наутро бабой стал".
К этому времени "Урицкий" нагнал тиражный пароход. Издали можно было
подумать, что на пароходе происходит матросский бунт - раздавались сто-
ны, проклятия и предсмертные хрипы. Казалось, что на "Скрябине" уже раз-
биты бочки с ромом, повешены на реях гр. пассажиры первого и второго
классов, а капитан с пробитым черепом валяется у двери с табличкой "От-
дел взаимных расчетов".
На самом же деле и матросы и пассажиры первого, второго и третьего
классов с необыкновенным грохотом и выразительностью выводили последний
куплет:
Что ж вы, черти, приуныли?
Эй ты, Филька, черт, пляши!
Грянем, бра-а-а-атцы, удалу-у-ую...
И даже капитан, стоя на мостике и не отводя взора с Царева кургана,
вопил в лунные просторы:
Грянем, бра-а-атцы, удалу-у-ую
На помин ее души!
- Ее души! - пел кинооператор Полкан, тряся гривой и вцепившись в по-
ручни.
- Ее души! - ворковали Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд.
- Ее души! - взывал Симбиевич-Синдиевич.
- Ее души! - заливались служащие, резвость которых в этот благоухан-
ный вечер не была заключена в рамки служебных отношений.
И капитан, старый речной волк, зарыдал, как дитя. Тридцать лет он во-
дил пароходы мимо Жигулей и каждый раз рыдал, как дитя. Так как в нави-
гацию он совершал не менее двадцати рейсов, то за тридцать лет, таким
образом, ему удалось всплакнуть шестьсот раз.
Нужно ли еще какое-нибудь доказательство неотразимости грустной кра-
соты Жигулей?
Поравнявшийся со "Скрябиным" "Урицкий" находился в центре песенного
циклона. Пассажиры скопом бросали персидскую княжну за борт.
Набежали пароходы местного сообщения, наполненные здешними жителями,
выросшими на виду Жигулей. Тем не менее местные жители тоже пели
"Стеньку Разина".
Не вида-а-али вы пода-арка
От донско-ого ка-а-зака-а-а...
Светились буи, отражались в воде четырехугольные окна пароходных са-
лонов, мигали фонарики пароходов местного сообщения. Гремели песни, и
казалось, что на реке дают бал.
"Урицкий" легко обошел тиражный пароход. Концессионеры смотрели на
свое первое плавучее пристанище с надеждой. Там, в огнях, среди запрети-
тельных надписей и служебной суеты, в каюте режиссера стояли три стула.
"Скрябин" медленно отдалялся и до самой Самары были видны его огни.
В Сталинграде концессионеры ждали театр Колумба две недели. За это
время они несколько раз доходили до самого бедственного положения. Если
бы не бюро любовных писем, учрежденное великим комбинатором на базаре,
концессионерам пришлось бы умереть с голоду.
Бюро ко времени приезда театра завело уже обширную клиентуру среди
домработниц, и Остап начинал опасаться визита милиции. Жить, однако,
пришлось скромно, прикапливая деньги на возможные расходы по изъятию
стульев.
"Скрябин" пришел под звуки оркестра в начале июля. Друзья встретили
его, прячась за ящики на пристани. Перед разгрузкой на пароходе состоял-
ся последний тираж. Разыграли крупные выигрыши.
Стульев пришлось ждать часа четыре. Сначала с парохода повалили ко-
лумбовцы и тиражные служащие. Среди них выделялось сияющее лицо Персиц-
кого.
Сидя в засаде, концессионеры слышали его крики:
- Да! Моментально еду в Москву! Телеграмму уже послал! И знаете ка-
кую? "Ликую с вами". Пусть догадываются!
Потом Персицкий сел в прокатный автомобиль, предварительно осмотрев
его со всех сторон и пощупав радиатор, и уехал, провожаемый почему-то
криками "Ура!".
После того, как с парохода был выгружен гидравлический пресс, стали
выносить колумбовское вещественное оформление. Стулья вынесли, когда уже
стемнело. Колумбовцы погрузились в пять пароконных фургонов и, весело
крича, покатили прямо на вокзал.
- Кажется, в Сталинграде они играть не будут, - сказал Ипполит Матве-
евич.
Это озадачило Остапа.
- Придется ехать, - решил он, - а на какие деньги ехать? Впрочем,
идем на вокзал, а там будет видно.
На вокзале выяснилось, что театр едет в Пятигорск через Ростов - Ми-
неральные Воды. Денег у концессионеров хватало только на один билет.
- Вы умеете ездить зайцем? - спросил Остап Воробьянинова.
- Я попробую, - робко сказал Ипполит Матвеевич.
- Черт с вами! Лучше уж не пробуйте! Прощаю вам еще раз. Так и быть -
зайцем поеду я.
Для Ипполита Матвеевича был куплен билет в бесплацкартном жестком ва-
гоне, в котором бывший предводитель и прибыл на уставленную олеандрами в
зеленых кадках станцию "Минеральные воды" Северо-Кавказских железных до-
рог. Воробьянинов ступил на каменистую платформу станции и, стараясь не
попадаться на глаза выгружавшимся из поезда колумбовцам, стал искать Ос-
тапа.
Давно уже театр уехал в Пятигорск, разместясь в новеньких дачных ва-
гончиках, а Остапа все не было. Он приехал только вечером и нашел Во-
робьянинова в полном расстройстве.
- Где вы были? - простонал предводитель. - Я так измучился.
- Это вы-то измучились, разъезжая с билетом в кармане? А я, значит,
не измучился? Это не меня, следовательно, согнали с буферов вашего поез-
да в Тихорецкой? Это, значит, не я сидел там три часа, как дурак, ожидая
товарного поезда с пустыми нарзанными бутылками? Вы - свинья, гражданин
предводитель! Где театр?
- В Пятигорске.
- Едем! Я кое-что накропал по дороге. Чистый доход выражается в трех
рублях. Это, конечно, немного, но на первое обзаведение нарзаном и же-
лезнодорожными билетами хватит.
Дачный поезд, бренча, как телега, в пятьдесят минут дотащил путешест-
венников до Пятигорска. Мимо Змейки и Бештау концессионеры прибыли к
подножию Машука.
Глава XXXIX. Вид на малахитовую лужу
Был воскресный вечер. Все было чисто и умыто. Даже Машук, поросший
кустами и рощицами, казалось, был тщательно расчесан и струил запах гор-
ного вежеталя.
Белые штаны самого разнообразного свойства мелькали по игрушечному
