лается там как бы своим человеком.
Он, короче говоря, влюбился в нее. И, будучи решительным человеком,
приходит к мысли о необходимости полной перемены жизни.
И вот - разговор со своей женой, слезы и стенанья.
И наконец наш муж перебирается этажом выше.
Он поступает до некоторой степени благородно: все оставляет своей
семье. И только лишь берет с собой чемодан с бельем и носильными вещами.
Он обещает выплачивать им треть жалованья, но это не уменьшает стра-
дания жены. И там происходят обмороки, рыдания и слезы. Печальная карти-
на развала и крушения семьи.
Но жребий брошен. Мосты позади сожжены. И наш влюбленный муж, как го-
ворится, вкушает счастье со своей особой.
Но он недолго вкушает - счастье. Он младший командир запаса. Его мо-
билизуют в Красную Армию и в декабре тридцать девятого года направляют
на Карельский перешеек.
И он уезжает, нежно простившись со своей плачущей Ритой.
Он пишет ей с фронта короткие письма, в которых описывает суровую бо-
евую жизнь, жестокие бои и адские морозы. Его письма полны решимости и
отваги. Это не мямля и не слюнтяй пишет с фронта. Это пишет отважный
младший командир запаса, для которого долг выше личного счастья.
Но вот письма приходят все реже и реже и наконец совсем прекращаются.
И Рита не понимает, что это значит. Уже март, конец войны. А писем нет.
И вот однажды приходит письмецо. И Рита, прочитав его, лишается
чувств.
Она падает в обморок. Ее опрыскивают водой, чтоб она пришла в себя.
И, придя в себя, она зачитывает мамаше письмецо, в котором говорится:
"Милая Рита, я получил ранение. Я потерял ногу. Я теперь инвалид и кале-
ка. Отпиши подробно, согласна ли взять меня или мне лучше находиться на
государственном обеспечении".
Целый день мама с дочкой обсуждают положение. И наконец ему пишется
ответ, полный жалости и участия, но вместе с тем говорится, что не
так-то просто его взять. Кто же за ним будет ходить? Не может же она,
молодая женщина, едва вступившая в свет, посвятить ему свою жизнь. Надо
это дело хорошенько обдумать. Тем более государство теперь обязано за
ним последить.
Но вот проходит некоторое время, и его первая жена, Анна Степановна,
тоже получает такое же письмо. "Да, - пишет он, - милая Аня, теперь я
калека. Ответь, возьмешь ли ты меня такого".
Как бомба разрывается в квартире по получении сего письма.
Но в тот же день бывшая жена ему пишет:
"Милый друг, Иван Николаевич, горько плачу о твоем ранении. Видно, уж
суждено нам жить с тобой вместе. Зачем ты спрашиваешь - возьму ли я тебя
к себе? Отпиши немедленно, куда за тобой приехать? Я буду работать. А
там наш Петюшка подрастет, и все будет в лучшем виде".
Но вот проходит несколько дней. И вот что это? К воротам подъезжает
машина. И из нее выходит Иван Николаевич. Он цел и невредим. Ноги у него
на месте. И на груди у него сверкает новенький орден.
Все жильцы, находящиеся в этот момент во дворе, раскрывают свои рты
от изумления.
Управдом подбегает к нему и говорит:
- Как понять это, Иван Николаевич? Судя по письму, мы думали, что вы
в другом виде.
Приехавший берет управдома под руку и говорит ему:
- Любезный друг! Конечно, я поступил, видимо, неправильно, жестоко и
так далее. Но суровая жизнь заставила меня задуматься. Я подумал: ниче-
го, если меня убьют, но если я потеряю руки или ноги, что будет со мной?
Я живо представил себе эту картину и в тот момент решил сделать то, что
я сделал. И в этом не раскаиваюсь, потому что теперь знаю, с кем мне на-
до жить, ибо брак - это не только развлечение.
Управдом говорит:
- Конечно, вы немного перегнули в своем испытании. Это, как говорит-
ся, запрещенный прием. Но раз сделано, так сделано. От души поздравляем
вас с орденом Красного Знамени.
Тут наш муж поднимается в свой этаж, к первой своей жене, Анне Степа-
новне. И что там происходит в первые пять минут, остается неизвестным.
Известно только, что сын Петюшка по собственной инициативе бежит в
верхний этаж и вскоре оттуда приносит папин чемодан с бельем и носильны-
ми вещами.
В тот же день Иван Николаевич объясняется с Ритой. Он просит у нее
прощения и целует ей руки, говоря, что он вернулся другим человеком и
что к прошлому нет возврата.
Они расстаются скорее дружески, чем враждебно. Конечно, молодая жен-
щина досадует на него. Но досада ее умерена, ибо за время отсутствия му-
жа ей понравился другой человек. И теперь она рассчитывает выйти за него
замуж.
РОГУЛЬКА
Утром над нашим пароходом стали кружиться самолеты противника.
Первые шесть бомб упали в воду. Седьмая бомба попала в корму. И наш
пароход загорелся.
И тогда все пассажиры стали кидаться в воду.
Не помню, на что я рассчитывал, когда бросился за борт, не умея пла-
вать. Но я тоже бросился в воду. И сразу погрузился на дно.
Не знаю, какие там бывают у вас химические или физические законы, но
только при полном неумении плавать я выплыл наружу.
Выплыл наружу и сразу же ухватился рукой за какую-то рогульку, кото-
рая торчала из-под воды.
Держусь за эту рогульку и уже не выпускаю ее из рук. Благословляю не-
бо, что остался в живых и что в море понатыканы такие рогульки для ука-
зания мели итак далее.
Вот держусь за эту рогульку и вдруг вижу - кто-то еще подплывает ко
мне. Вижу - какой то штатский вроде меня. Прилично одетый - в пиджаке
песочного цвета и в длинных брюках.
Я показал ему на рогульку. И он тоже ухватился за нее.
И вот мы держимся за эту рогульку. И молчим. Потому что говорить не о
чем.
Впрочем, я его спросил - где он служит, но он ничего не ответил. Он
только выплюнул воду изо рта и пожал плечами. И тогда я понял всю нетак-
тичность моего вопроса, заданного в воде.
И хотя меня интересовало знать - с учреждением ли он плыл на парохо-
де, как я, или один, - тем не менее я не спросил его об этом.
Но вот держимся мы за эту рогульку и молчим. Час молчим. Три часа ни-
чего не говорим. Наконец мой собеседник произносит:
- Катер идет...
Действительно, видим: идет спасательный катер и подбирает людей, ко-
торые еще держатся на воде.
Стали мы с моим собеседником кричать, махать руками, чтоб с катера
пас заметили. Но нас почему-то не замечают. Не подплывают к нам.
Тогда я скинул с себя пиджак и рубашку и стал махать этой рубашкой:
дескать, вот мы тут, сюда, будьте любезны, подъезжайте.
Но катер не подъезжает.
Из последних сил я машу рубашкой: дескать, войдите в положение, поги-
баем, спасите наши души.
Наконец с катера кто-то высовывается и кричит нам в рупор:
- Эй вы, трамтарарам, за что, обалдели, держитесь - за мину!
Мой собеседник как услышал эти слова, так сразу шарахнулся в сторону.
И, гляжу, поплыл к катеру...
Инстинктивно я тоже выпустил из рук рогульку. Но как только выпустил,
так сразу же с головой погрузился в воду.
Снова ухватился за рогульку и уже не выпускаю ее из рук.
С катера в рупор кричат мне:
- Эй ты, трамтарарам, не трогай, трамтарарам, мину!
- Братцы, - кричу, - без мины я как без рук! Потону же сразу! Войдите
с положение! Плывите сюда, будьте так великодушны!
В рупор кричат:
- Не можем подплыть, дура-голова, - подорвемся на мине. Плыви, трам-
тарарам, сюда. Или мы уйдем сию минуту.
Думаю: "Хорошенькое дело - плыть при полном неумении плавать". И сам
держусь за рогульку так, что даже при желании меня не оторвать.
Кричу:
- Братцы, моряки! Уважаемые флотские товарищи! Придумайте что-нибудь
для спасения ценной человеческой жизни!
Тут кто-то из команды кидает мне канат. При этом в рупор и без рупора
кричат:
- Не вертись, чтоб ты сдох, взорвется мина!
Думаю: "Сами нервируют криками. Лучше бы, думаю, я не знал, что это
мина, я бы вел себя ровней. А тут, конечно, дергаюсь - боюсь. И мины бо-
юсь и без мины еще того больше боюсь".
Наконец ухватился за канат, Осторожно обвязал себя за пояс.
Кричу:
- Тяните, ну вас к черту... Орут, орут, прямо надоело...
Стали они меня тянуть. Вижу, канат не помогает. Вижу - вместе с кана-
том, вопреки своему желанию, опускаюсь на дно.
Уже ручками достаю морское дно. Вдруг чувствую - тянут кверху, подни-
мают.
Вытянули на поверхность. Ругают - сил нет. Уже без рупора кричат:
- С одного тебя такая длинная канитель, чтоб ты сдох... Хватаешься за
мину во время войны... Вдобавок не можешь плыть... Лучше бы ты взорвался
на этой мине - обезвредил бы ее и себя...
Конечно, молчу. Ничего им не отвечаю. Поскольку - что можно ответить
людям, которые меня спасли. Тем более сам чувствую свою недоразвитость в
вопросах войны, недопонимание техники, неумение отличить простую ро-
гульку от бог знает чего.
Вытащили они меня на борт. Лежу. Обступили.
Вижу - и собеседник мой тут. И тоже меня отчитывает, бранит - зачем,
дескать, я указал ему схватиться за мину. Дескать, это морское хули-
ганство с моей стороны. Дескать, за это надо посылать на подводные рабо-
ты от трех до пяти лет. Собеседнику я тоже ничего не ответил, поскольку
у меня испортилось настроение, когда я вдруг обнаружил, что нет со мной
рубашки. Пиджак тут, при мне, а рубашки нету.
Хотел попросить капитана - сделать круг на ихнем катере, чтоб осмот-
реться, где моя рубашка, нет ли ее на воде. Но, увидев суровое лицо ка-
питана, не решился его об этом просить.
Скорей всего рубашку я на мине оставил. Если это так, то, конечно,
пропала моя рубашка.
После спасения я дал себе торжественное обещание изучить военное де-
ло.
Отставать от других в этих вопросах не полагается.
1943
ФОКИН-МОКИН
Давеча я зашел в одну артель. К коммерческому директору. Надо было
схлопотать одно дельце для нашею учреждения. Один заказ.
Все наши сотрудники бесцельно ходили к этому неуловимому директору. И
вот, наконец, послали меня.
Заведующий мне сказал:
- Человек вы нервный, солидный. Сходите. Может, вам посчастливится
поймать его.
Вообще-то я не любитель ходить по учреждениям. Какого-то такого мо-
рального удовлетворения не испытываешь, как, например, от посещения ки-
но. Но раз такое дело, - пришлось пойти.
Прихожу в эту артель. Спрашиваю, где этот Фокин - коммерческий дирек-
тор.
Уборщица отвечает:
- Фокина нет.
Я говорю:
- Подожду вашего Фокина. Проведите меня в его кабинет.
Сначала уборщица не хотела даже указывать, где его кабинет.
А надо сказать, я человек крайне нервный. Немножко понервничаю - у
меня уже голос дрожит, и руки дрожат, и сам весь дрожу.
Недавно на врачебной комиссии доктор велел мне положить ногу на ногу,
и по коленке он ударил молоточком, чтоб посмотреть, какой я нервный. Так
нога у меня так подскочила, что разбежался весь медицинский персонал. И
врач сказал: "Нет, я больше не буду вас испытывать, а то вы мне тут весь
персонал изувечите".
Так вот, увидев, что я такой нервный, уборщица провела меня в кабинет
к этому Фокину. И я там сел за его стол. И решил не сходить с места, по-
ка не появится сам директор.
И вот скрутил папиросочку и сижу за этим столом.
Мечтаю, чтоб кто-нибудь дал мне огонька закурить.
Открывается дверь. И в кабинет заглядывает какойто посетитель. Вежли-
во кланяется мне и улыбается. Увидев его такую любезность, я говорю:
- Нет ли спичечки закурить?
Посетитель говорит:
- Для вас не только спичку - все не пожалею отдать.
И с этими словами он вынимает из кармана зажигалочку. Чиркает. И дает
мне прикурить.
Невольно я любуюсь этой зажигалочкой.
А посетитель говорит:
- Прямо буду счастлив, если примете от меня эту зажигалочку!
Я говорю:
- Ну, что вы! Постороннему, чужому человеку вы вдруг будете дарить
такую хорошенькую зажигалочку!
Я прямо не осмелюсь взять.
Тот говорит:
- Составьте мое счастье. Возьмите! Слов нет - я вас увидел впервые,
