- Вася, как вы думаете, о чем поет этот соловей?
На что Вася Былинкин обычно отвечал сдержанно:
- Жрать хочет, оттого и поет".
Своеобразие "Сентиментальных повестей" не только в более скудном вве-
дении элементов собственно комического, но и в том, что от произведения
к произведению нарастает ощущение чего-то недоброго, заложенного, кажет-
ся, в самом механизме жизни, мешающего оптимистическому ее восприятию.
Ущербность большинства героев "Сентиментальных повестей" в том, что
они проспали целую историческую полосу в жизни России и потому, подобно
Аполлону Перепенчуку ("Аполлон и Тамара"), - Ивану Ивановичу Белокопыто-
ву ("Люди") или Мишелю Синягину ("М. П. Синягин"), не имеют будущего.
Они мечутся в страхе по жизни, и каждый даже самый малый случай готов
сыграть роковую роль в их неприкаянной судьбе. Случай приобретает форму
неизбежности и закономерности, определяя многое в сокрушенном душевном
настрое этих героев.
Фатальное рабство мелочей корежит и вытравляет человеческие начала у
героев повестей "Коза", "О чем пел соловей", "Веселое приключение". Нет
козы - и рушатся устои забежкинского мироздания, а вслед за этим гибнет
и сам Забежкин. Не дают мамашиного комода невесте - и не нужна сама не-
веста, которой так сладко пел Былинкин. Герой "Веселого приключения"
Сергей Петухов, вознамерившийся сводить в кинематограф знакомую девицу,
не обнаруживает нужных семи гривен и из-за этого готов прикончить умира-
ющую тетку.
Художник живописует мелкие, обывательские натуры, занятые бессмыслен-
ным коловращением вокруг тусклых, линялых радостей и привычных печалей.
Социальные потрясения обошли стороной этих людей, называющих свое су-
ществование "червяковым и бессмысленным". Однако и автору казалось по-
рою, что основы жизни остались непоколебленными, что ветер революции
лишь взволновал море житейской пошлости и улетел, не изменив существа
человеческих отношений.
Такое мировосприятие Зощенко обусловило и характер его юмора. Рядом с
веселым у писателя часто проглядывает печальное. Но, в отличие от Гого-
ля, с которым сравнивала иногда Зощенко современная ему критика, герои
его повестей настолько измельчали и заглушили в себе все человеческое,
что для них в жизни трагическое просто перестало существовать.
У Гоголя сквозь судьбу Акакия Акакиевича Башмачкина проглядывала тра-
гедия целого слоя таких же, как этот мелкий чиновник, обездоленных лю-
дей. Духовное их убожество было обусловлено господствующими социальными
отношениями. Революция ликвидировала эксплуататорский строй, открыла пе-
ред каждым человеком широкие возможности содержательной и интересной
жизни. Однако оставалось еще немало людей, либо недовольных новыми по-
рядками, либо просто скептически настроенных и равнодушных. Зощенко в то
время также еще не был уверен, что мещанское болото отступит, исчезнет
под воздействием социальных преобразований.
Писатель жалеет своих маленьких героев, но ведь сущностьто этих людей
не трагическая, а фарсовая. Порою и на их улицу забредет счастье, как
случилось, например, с героем рассказа "Счастье" стекольщиком Иваном Фо-
мичом Тестовым, схватившим однажды яркого павлина удачи. Но какое это
тоскливое счастье! Как надрывная пьяная песня со слезой и тяжелым угар-
ным забытьем.
Срывая с плеч гоголевского героя новую шинель, похитители уносили
вместе с нею все самое заветное, что вообще мог иметь Акакий Акакиевич.
Перед героем же Зощенко открывался мир необъятных возможностей. Однако
этот герой не увидел их, и они остались для него сокровищами за семью
печатями.
Изредка может, конечно, и у такого героя ворохнуться тревожное
чувство, как у персонажа "Страшной ночи". Но оно быстро исчезает, потому
что система былых житейских представлений цепко держится в сознании ме-
щанина. Прошла революция, всколыхнувшая Россию, а обыватель в массе сво-
ей остался почти не затронутым ее преобразованиями. Показывая силу инер-
ции прошлого, Зощенко делал большое, полезное дело.
"Сентиментальные повести" отличались не только своеобразием объекта
(по словам Зощенко, он берет в них "человека исключительно интеллигент-
ного", в мелких же рассказах пишет "о человеке более простом"), но и бы-
ли написаны в иной манере, чем рассказы.
Повествование ведется не от имени мещанина, обывателя, а от имени пи-
сателя Коленкорова, и этим как бы воскрешаются традиции русской класси-
ческой литературы. На самом деле у Коленкорова вместо следования гума-
нистическим идеалам XIX века получается подражательство и эпигонство.
Зощенко пародирует, иронически преодолевает эту внешне сентиментальную
манеру.
Сатира, как вся советская художественная проза, значительно измени-
лась в 30-е годы. Творческая судьба автора "Аристократки" и "Сентимен-
тальных повестей" не составляла исключения. Писатель, который разоблачал
мещанство, высмеивал обывательщину, иронично и пародийно писал о ядови-
той накипи прошлого, обращает свои взоры совсем в иную сторону. Зощенко
захватывают и увлекают задачи социалистического преобразования. Он рабо-
тает в многотиражках ленинградских предприятий, посещает строительство
Беломорско-Балтийского канала, вслушиваясь в ритмы грандиозного процесса
социального обновления. Происходит перелом во всем его творчестве: от
мировосприятия до тональности повествования и стиля.
В этот период Зощенко охвачен идеей слить воедино сатиру и героику.
Теоретически тезис этот был провозглашен им еще в самом начале 30-х го-
дов, а практически реализован в "Возвращенной молодости" (1933), "Исто-
рии одной жизни" (1934), повести "Голубая книга" (1935) и ряде рассказов
второй половины: 30-х годов.
Наши недруги за рубежом нередко объясняют тяготение Зощенко к герои-
ческой теме, яркому положительному характеру диктатом внешних сил. На
самом деле это было органично для писателя и свидетельствовало о его
внутренней эволюции, столь нередкой для русской национальной традиции
еще со времен Гоголя. Достаточно вспомнить вырвавшееся из наболевшей
груди признание Некрасова: "Злобою сердце питаться устало...", сжигавшую
Щедрина жажду высокого и героического, неутоленную тоску Чехова по чело-
веку, у которого все прекрасно.
Уже в 1927 году Зощенко в свойственной ему тогда манере сделал в од-
ном из рассказов такое признание:
"Хочется сегодня размахнуться на что-нибудь героическое. На какой-ни-
будь этакий грандиозный, обширный характер со многими передовыми взгля-
дами и настроениями. А то все мелочь да мелкота - прямо противно...
А скучаю я, братцы, по настоящему герою! Вот бы мне встретить тако-
го!"
Двумя годами позже, в книге "Письма к писателю", М. Зощенко снова
возвращается к волновавшей его проблеме. Он утверждает, что "пролетарс-
кая революция подняла целый и громадный пласт новых, "неописуемых" лю-
дей".
Встреча писателя с такими героями произошла в 30-е годы, и это спо-
собствовало существенному изменению всего облика ею новеллы.
Зощенко 30-х годов совершенно отказывается не только от привычной со-
циальной маски, но и от выработанной годами сказовой манеры. Автор и его
герои говорят теперь вполне правильным литературным языком. При этом,
естественно, несколько тускнеет речевая гамма, но стало очевидным, что
прежним зощонковским стилем уже нельзя было бы воплотить новый круг идей
и образов.
Еще за несколько лет до того, как в творчестве Зощенко произошла эта
эволюция, писатель предугадывал возможность для него новых творческих
решений, диктуемых условиями развивающейся действительности.
"Обычно думают, - писал он в 1929 году, - что я искажаю "прекрасный
русский язык", что я ради смеха беру слова не в том значении, какое им
отпущено жизнью, что я нарочно пишу ломаным языком для того, чтобы пос-
мешить почтеннейшую публику.
Это неверно. Я почти ничего не искажаю. Я пишу на том языке, на кото-
ром сейчас говорит и думает улица.
Я сделал это (в маленьких рассказах) не ради курьезов и не для того,
чтобы точнее копировать нашу жизнь. Я сделал это для того, чтобы запол-
нить хотя бы временно тот колоссальный разрыв, который произошел между
литературой и улицей.
Я говорю - временно, так как я и в самом деле пишу так временно и па-
родийно" [5].
В середине 30-х годов писатель заявлял: "С каждым годом я все больше
снимал и снимаю утрировку с моих рассказов. И когда у нас (в общей мас-
се) будут говорить совершенно изысканно, я, поверьте, не отстану от ве-
ка" [6].
Отход от сказа не был простым формальным актом, он повлек за собой
полную структурную перестройку зощенковской новеллы. Меняется не только
стилистика, но и сюжетно-композиционные принципы, широко вводится психо-
логический анализ. Даже внешне рассказ выглядит иначе, превышая по раз-
мерам прежний в два-три раза. Зощенко нередко как бы возвращается к сво-
им ранним опытам начала 20-х годов, но уже на более зрелом этапе, по-но-
вому используя наследие беллетризованной комической новеллы.
Уже сами названия рассказов и фельетонов середины и второй половины
30-х годов ("Нетактично поступили", "Плохая жена", "Неравный брак", "Об
уважении к людям", "Еще о борьбе с шумом") достаточно точно указывают на
волнующие теперь сатирика вопросы. Это не курьезы быта или коммунальные
неполадки, а проблемы этики, формирования новых нравственных отношений.
Фельетон "Благие порывы" (1937) написан, казалось бы, на очень част-
ную тему: о крошечных окошках у кассиров зрелищных предприятий и в спра-
вочных киосках. "Там только руки торчат кассирши, книжка с билетами ле-
жит и ножницы. Вот вам и вся панорама". Но чем дальше, тем больше раз-
вертывается тема уважительного отношения к посетителю, клиенту, каждому
советскому человеку. Против суконно-дремотного вицмундирного благополу-
чия и непременного трепета перед казенной "точкой" восстает сатирик.
"Не то чтобы мне охота видеть выражение лица того, который мне дает
справку, но мне, может, охота его переспросить, посоветоваться. Но око-
шечко меня отгораживает и, как говорится, душу холодит. Тем более, чуть
что - оно с треском захлопывается и ты, понимая свое незначительное мес-
то в этом мире, Снова уходишь со стесненным сердцем".
Основу сюжета составляет простой факт: старухе нужно получить справ-
ку.
"Губы у нее шепчут, и видать, что ей охота с кем-нибудь поговорить,
узнать, расспросить и выяснить.
Вот она подходит к окошечку. Окошечко раскрывается. И там показывает-
ся голова молодого вельможи.
Старуха начинает свои речи, но молодой кавалер отрывисто говорит:
- Абра са се кно...
И захлопывается окошечко.
Старуха было снова сунулась к окну, но снова, получив тот же ответ,
отошла в некотором даже испуге.
Прикинув в своей голове эту фразу "Абра са се кно", я решаюсь сделать
перевод с языка поэзии бюрократизма на повседневный будничный язык про-
зы. И у меня получается: "Обратитесь в соседнее окно".
Переведенную фразу я сообщаю старухе, и она неуверенной походкой идет
к соседнему окну.
Нет, ее там тоже долго не задержали, и она вскоре ушла вместе с при-
готовленными речами".
Фельетон заострен против того, как деликатно выражается Зощенко, "ма-
лосимпатичного стиля" жизни и работы учреждений, согласно которому уста-
новилась не очень внешне различимая, но вполне реальная система деления
людей на две явно неравных категории. С одной стороны, "дескать, - мы, а
вот, дескать, - вы". Но на самом-то деле, утверждает автор, "вы-то и
есть мы, а мы отчасти - вы". Финал звучит грустно-предостерегающе: "Тут
есть, мы бы сказали, какая-то несообразность".
Несообразность эта, достигшая уже гротесковой степени, с едким сар-
казмом изобличена в рассказе "История болезни" (1936). Здесь описаны быт
и нравы некоей особенной больницы, в которой посетителей встречает на
