этого зверя такова, что ни один из них не посмеет пойти
дальше, узрев мои фигуры". "Что может быть проще, чем обогнуть
ваши художества " - сердито возразил Гамелин. "Нет, обогнуть
не получится. Поверьте, они не посмеют. Здесь-то они и
остановятся. И если и не повернут назад, то уж и дальше не
побегут - за это я ручаюсь!" Ничем не обоснованная
убежденность Нодо как-то внезапно сделала собеседника скучным,
безмерно скучным в глазах Гамелина и он, сочтя необходимым
реализовать статус императорского гонца, или, скорее,
почувствовав себя хозяином положения, рявкнул: "Спать что ли
хочется!" Зверолов, не осмеливаясь возражать, пошептался с
племянниками и повел Гамелина к своему жилищу.
В доме Нодо, казалось, не было ничего, кроме шкур и соломы.
"Убогая, смрадная нора", - процедил сквозь зубы Гамелин,
справедливости ради заметив, что и она куда как лучше и
приятней пропитавшейся утренней росой попоны. Бросив поклажу,
Гамелин влез под медвежью шкуру и потребовал огня. Зверолов
чиркнул кремнем и серая утроба комнаты с небрежно обтесанными,
занозистыми сводами и единственным овальным окошком у самого
потолка, служившим вытяжкой, стала выглядеть еще менее уютно
при свете лучины. "Будет холодно. Кутайтесь получше", -
посоветовал Нодо Гамелину, озабоченному тем, стоит ли покупать
женщину или с него достаточно, а также тем, разумно ли
оставаться в селении еще на сутки. Клопы, обитавшие в шкурах,
не ведая притеснений со стороны зверолова, накинулись на
молодую плоть Гамелина с редким, как ему мнилось,
остервенением, и он, раскаиваясь в собственной лености и
неразборчивости, отговоривших его от поисков другого,
поопрятнее, ночлега, досадовал вместо того, чтобы наслаждаться
покоем и сытостью. Нодо, посчитав постояльца спящим, исчез.
Вскоре послышался шорох, который Гамелин поспешил отнести на
счет неугомонного хозяина.
Некто прокрался в комнату и юркнул под шкуры, улегшись у
левого бока Гамелина. "Таким образом, - рассудил тот, ощущая,
как чья-то рука прокладывает себе путь сквозь одежды, - первый
вопрос решился сам собой благодаря сообразительности Нодо, но
со вторым еще предстоит..."
Гамелин не спешил симулировать пробуждение. Затаив дыхание, он
всецело отдался в распоряжение существа, полностью скрытого от
его взгляда шкурой, которое копошилось, прощупывало и несмело,
осторожно, чтобы не разбудить Гамелина, как ему думалось,
спящего, ластилось. Не желая разрушать иллюзию, Гамелин, чуть
приоткрыв глаза, следил за складчатыми валами, гулявшими по
поверхности шкуры, накрывавшей гостью, а затем, сопя и
постанывая, перевалился на спину, как человек, отлежавший в
неудобном положении бок, и стал дышать ровнее, глубже, будто
счастливец, вынырнувший из омута ночных кошмаров и
благополучно погрузившийся в сладкое, без снов, забытье...
Затихшее на миг существо, однако, тут же принялось за прежнее
с удвоенным рвением и притворство стало требовать от Гамелина
большей сдержанности, чем он был в состоянии выказать,
предаваясь отвлеченным рассуждениям о том, например, какая
плата устроит услужливую гостью. Очень скоро такие мысли были
изгнаны и оттеснены изо всех уголков его сознания мыслями о
кошке. Не кошачий ли язык прохаживается по его чреслам, не
кошачья ли ловкость у прохладных, подрагивающих пальчиков, не
кошачья ли мягкость волоса у существа, уверенно и дерзко
хозяйничающего внизу. Игра в спящего, теряя последние признаки
правдоподобия, лишь распаляла существо. Довольный этим Гамелин
все меньше стремился к тому, чтобы ее прекратить, понимая,
насколько ничтожен запас сил, оставленный ему минувшим днем, и
отдавая себе отчет в том, что и без его стараний наслаждению,
обещанному прикосновениями, касаниями и пощипываниями, никуда
не деться.
Плавно соскользнув в дрему, Гамелин не заметил, как и когда
был оставлен в одиночестве, в чем, правда, не усмотрел потери,
очнувшись поздним утром в жилище Нодо. Проверив по привычке,
цел ли кошелек и в порядке ли нагрудный знак, он выполз из
завораживающего тепла постели, расправил плечи, привел в
чувство смятую одежду - одернул куртку, перевязал кушак - и
отсчитал монеты, полагавшиеся Нодо, чистившему во дворе его
жеребца, храп и ржание которого Гамелин мог бы безошибочно
отличить от множества других. Его предплечья были усыпаны
малиновым песком клоповьих укусов, наглядно доказуя всю
нелепость одного только желания повторно испытать
гостеприимство зверолова.
"Я немедленно отправляюсь", - уведомил Нодо Гамелин.
"Если угодно" - ответил тот, понурившись.
"Вот деньги, - продолжал Гамелин, - за ужин, за ночлег и за
девчонку".
"С позволения сказать, за мальчишку - это мой сын", - все так
же хмуро поправил его зверолов.
"Не имеет значения", - бросил Гамелин, подавляя позывы
скупости, советовавшей ему переполовинить сумму под любым
предлогом.
Нодо, сочетая неуклюжесть с благодарной почтительностью в
низком поклоне, пробормотал слова прощания, в которых как
нельзя более ясно проступал уважительный трепет перед мощью
Империи, имеющей все, и даже гонцов, но Гамелин, на сей раз
оставшийся неуязвимым для лестных слов, оседлал коня и,
стеганув плетью холеный круп, пустил его вскачь.
Выехав из селения, Гамелин обнаружил, что в рассеянности
направился в сторону, противоположную той, куда ему следовало
бы ехать. На это указывало присутствие очага, того самого
очага, который сложил Нодо, или, точнее, его племянники, на
чьих плечах во время памятного Гамелину представления лежала
вся черная работа. В полугроте, составленном поседевшими от
золы валунами, он заметил оброненную давеча флягу, которую
думал было поднять, но от чего тотчас же отказался, предпочтя
полагать забытый сосуд некоей жертвой, приносимой им во
избежание повторного свидания с угрюмой деревней, где
звероловы покрывают землю... Кстати, ни одной оранжевой фигуры
Гамелин не отыскал, не смотря на то, что прочие детали были им
узнаны и даже крупные трещины в пересушенной глиняной почве
опознаны. Все же он решил не продолжать поиски и, повернув на
запад, сделал изрядный крюк, чтобы обогнуть селение.
На середине тропы, с вызывающим зевоту постоянством
рассекавшей на части кедровые рощи, Гамелин увидел контур
оленя, подобный тем, над которыми накануне трудился зверолов
Нодо. Крапленая спина переходила в смехотворно короткий
хвостик, бывший, в противовес голове, увенчанной парой рогов с
почкообразными выростами и наделенной двумя невразумительными
органами зрения, несообразно куцым и трусливо опущенным вниз.
Поблизости красовался такой же рисунок, чуть поодаль - еще
два-три, а впереди, подальше, дорожка была буквально
оранжевой, словно сад давших невиданный урожай хурмовых
деревьев на исходе осени.
Гамелин сопоставил рассказ о бегстве оленей - дичи, дающей
пропитание не знающим земледелия поселянам - с представшей
взору картиной и позволил себе поиздеваться над верой Нодо в
чудодейственную краску, его верой в ритуал, как будто
способный воспрепятствовать бегству. Как далеко они успели
уйти, - подивился Гамелин, - от того места, где им назначил
находиться их создатель!
(с) Александр Зорич, 1994
Александр Зорич.
Утешение
Механическая кукла-палач взмахнула секирой, кивнула
напомаженной головой и застыла, хитровато подмигнув Паллису
напоследок.
- Неплохо, да?
- Поражен! Замечательно! Никогда подобного не видел. Вы,
милостивый гиазир Пагевд, доставили мне ни с чем не сравнимое
удовольствие, познакомив со своим чудным, то есть я хотел
сказать чудным собранием, - восхищался Паллис.
- Понятное дело, - зарделся польщенный Пагевд.
Воцарилась тишина. Неуютная пауза все расползалась и
расползалась во времени, испытывая на крепость нервы Паллиса.
Пагевд потягивал подслащенную воду, всхлипывая, облизывая губы
и, одновременно с этим, глядел не отрываясь на фарфорового
лучника, привставшего на правое колено, словно бы
изготовившегося прыгнуть вперед, как рысь, алкающая добычи -
столь мало правды было в статике фигуры и столь много движения
подразумевалось скульптором.
- И это неплохо, - прогнусавил Пагевд, покровительственно
отирая стрелецкий колпак (ставший матовым от пыли) коротким,
похожим на утиный нос большим пальцем.
- Вне всякого сомнения, - скромно и без воодушевления
подтвердил юноша.
("Дрянной старикашка с гноящимися глазами больного пса ищет
выгоды? - Злопыхал про себя Паллис, воплощение молодости и
жизненной силы. - Какой выгоды? Не поверю, что этот старый
лжец, этот профессиональный словоплет и титулованный позер
призвал меня лишь затем, чтобы похвалиться своим идиотским
собранием, более всего свидетельствующим о том, как близок его
владетель к тому, чтобы впасть в детство!")
Не слишком терзаясь тем, что волнующая его неопределенность
относительно мотивации Пагевда так и осталась
неопределенностью, неделю спустя Паллис все же принял
кокетливое приглашение Пагевда отобедать в обществе фарфоровых
кукол, в той же мере следуя доводам вежливости, в какой и
пьянящим посулам фантазий о выгодности поддержания такого рода
знакомств, предаваясь которым, от раза к разу все более
обнадеживающим и ко дню самого визита почти вытеснившим
непраздный интерес по поводу того, в чем же следует
усматривать выгоду Пагевда, он провел не один скучный вечер.
К счастью, это выяснилось довольно скоро.
- Готов заплатить семьсот золотых авров, если вы, Паллис,
возьмете на себя труд навестить имение моего брата, а заодно и
доставить милому Стагевду вот этот сувенир.
- Положим, я согласен, - несколько уныло обнадежил хозяина
Паллис.
("Что ж, посредством такой огромной суммы, пожалуй, можно
смириться даже с сапожками рассыльного" - подумал он, немного
огорченный тривиальностью этого предприятия, разумеется,
сильно проигрывавшего в сравнении с теми воображаемыми
подвигами, щедро умытыми золотом, которые могли бы рисоваться
во всей своей необходимости ему в недалеком будущем. Если бы
не сказанное Пагевдом.)
- Имение вашего брата далеко отсюда?
- Нет, нет! - запротестовал Пагевд с такой горячностью, будто
это обстоятельство как-то задевало его самолюбие, или, того
хуже, его больное самолюбие, - "Серая утка" расположена на том
берегу Арту, там на диво живописные окрестности. Я купил
"Серую утку" - так называется имение - как раз для того, чтобы
обожаемый мною Стагевд мог, как это говорят, "отдохнуть душой"
от службы при Дворе, расшатавшей...
- С ним, надеюсь, ничего дурного, с этим расшатанным... -
скрывая безразличие, спросил Паллис, всецело поглощенный
подсчетами, связанными с предстоящей поездкой. ("При наихудшем
стечении обстоятельств это дело не должно отнять у меня больше
четырех дней.")
- Ничего, милостивый гиазир. Видите ли, на его душевном
равновесии дурно сказались дворцовые перипетии. Он, как бы это
выразиться, стал чересчур нервен. Но жизнь в уединении,
определенно, идет ему на пользу. Его письма становятся все
более занимательными и благоразумными, вот только жалобы на
скуку... Они взывают к моим родственным чувствам. В общем,
чтобы хоть как-нибудь ее скрасить, я и посылаю ему такие вот
сувенирчики.
Пагевд снял с полки болотно-зеленую фарфоровую жабу, такую
грузную и тяжелую, что ему пришлось заметно напрячься, дабы
водрузить ее на бархат кушетки рядом с Паллисом.
- Полюбуйтесь.
Паллис наклонился к ней, пытаясь оценить вес громадины,
скромно отрекомендованной хозяином как "сувенирчик". Ее
выпученные, словно выдавленные из пупырчатого тела распирающей
его изнутри силой глаза были мастерски вырезаны из цельных
кусков тускло переливающейся слюды. Вознамерившись ощутить
холмистую поверхность жабьей кожи, Паллис приблизил ладонь к
ее спине и, распознав в поведении Пагевда признаки явного
одобрения, переходящего почти в восторг, коснулся чудища.
Жаба закряхтела, затряслась, медленно, и все же достаточно
быстро, разинула пасть и отвратительнейше, звонко квакнула -
гораздо звонче и отвратительнее, чем это в обычае у ее живых
сородичей. Паллис отдернул руку, явив при этом прыть
