соседней, отбросил прочь медлительность и занял место Главного
Гонца.
- Вы забыли свою тарелку.
Посол не обладал достаточно точными весами, чтобы
измерить, чего в этой монете больше - лукавства или глупости -
но, зная, что у него в запасе имеется пара-тройка авров из
такого же сплава, без сожаления отплатил Хармане одним из них.
- Рядом с вами несложно забыть и законную супругу.
- Ту самую, которая вчера чуть не овдовела?
- Сегодня она тоже чуть не овдовела, - сказал Динноталюц
только затем, чтобы заполнить сосуд беседы чем-либо, отличным
от молчания, в которое он рисковал погрузиться, как в
изобилующий липкими пенками чан с холодным молоком, надолго,
ибо был уязвлен осведомленностью Харманы, проистекающей, как
ему подсказывал желчник - жилище вздорных близнецов - из
близости с Главным Гонцом, поскольку такие подробности о
вчерашней закрытой аудиенции нельзя было получить иначе, кроме
как из первых, и притом ничем не связанных, рук.
- Да, когда вы упали, я была уверена, что вам уже не
подняться.
Динноталюц приосанился и, подмалевывая своей напыщенной
глупости усы назидательности, произнес:
- Отравить человека куда как сложнее, чем лишний разок
выпороть придворную даму.
- Откуда вы знаете?
- Но вы и сами...
- Нет, это была просто шутка!
- Положим. Но отчего тогда вы так взволнованы, если не
сказать испуганы?
- Думаю, не только меня страшат люди, чья осведомленность
переходит границы мыслимого.
"Пожалуй, пристрастное отношение Сафа к этой особе
лишено оснований", - подумал Динноталюц, отдавая дань
изворотливости Харманы, превращавшей их разговор в неритмичное
поскрипывание колес дипломатической фуры, в путешествие по
эриаготову Хеофору. За оконцем проплывали невнятные пейзажи,
освещенные не-луной-не-солнцем, ветряной мор объяснял
отсутствие людей лишь отчасти, руины на горизонте скорее всего
руинами не являлись и раздраженный обилием новых неприятных
впечатлений посол позволил себе быть невежливым:
- Великолепно! Выходит, моя осведомленность противоречит
обычному порядку вещей, в то время как ваша - включена в него
неотъемлемой частью? В таком случае, не были бы вы так любезны
сообщить мне, что вам еще известно о моей супруге и о моих
видах на ее вдовство?
- Вы нахал, вы чужеземец, и вы плохо понимаете, что
такое Двор, - раздельно произнесла Хармана и из уст
Динноталюца против его воли вырвался нелепый смешок:
- А как насчет "южанина"? Умоляю вас, скажите "южанин".
- Южжжанин, - пожав плечами, бросила Хармана.
"Да, сомнений быть не может." - Подумал посол. - "Те же
шершни, тот же нос, тот же подбородок".
- Вы, наверное, всегда мечтали во всем походить на
своего брата.
- До того, как он стал Гонцом - да.
- А сейчас?
- Сейчас об этом не стоит и мечтать, - с неподдельной
досадой сказала Хармана.
- По-моему, вы преувеличиваете. Стоит ли печалиться,
если он даже не в состоянии заткнуть рот какому-то шуту?
- А вы, милостивый гиазир Динноталюц, попытайтесь
ненадолго вообразить, что человек, который представляется
Сафом, на самом деле носит иное имя и занимает иную ступень
лестницы Двора.
Хармана говорила вполголоса, заговорщически отведя глаза
в сторону, и, если бы только она не назвала его Динноталюцем,
посол усмотрел бы в таком поведении точный слепок с манер
упомянутого ею Сафа.
Обнаружив эту удручающую, доселе незамеченную грань ее
природы, Динноталюц пришел в смятение и, распростившись с
планом овладения укрепленным лагерем неприятеля, над воротами
которого была намертво прибита доска с девизом "Чужакам здесь
не место", прикрылся ивовой плетенкой мальчишеской
запальчивости:
- Зачем вы называете меня Динноталюцем? Этот человек -
преступник, он предал мой город, он предал ваше государство, а
я - нет, я - Нолак.
Хармана покачала головой.
- Из вас и вправду получается весьма посредственный
подражатель и еще худший Нолак. Но, боюсь, мне придется с этим
смириться.
- Видимо, из почтения к моим летам, сладенькая? -
съехидничал Динноталюц, укоряя себя за то, что не смог
отказаться от такой сомнительной наживки, как намек на наличие
сомнительной наживки, шелковичным червем облегающей крючок
придворного вероломства.
- Нет, из необходимости оберегать вас до того момента,
когда возвратятся мой брат и его спутник.
Посол не смутился видом голого крючка.
- И только?
- Не только. Еще я должна пустить в ход все свое женское
обаяние, чтобы выудить из вас побольше секретов Ведомства.
- Я готов, - улыбнулся Динноталюц.
Чувствуя томительное головокружение, он взял первый
попавшийся под руку кубок, наполнил его до краев (избыток вина
в две спорых струйки сбежал на плотный шелк скатерти),
собрался выпить, но, спохватившись, что в первую очередь
следовало предложить вино даме, извиняющимся голосом спросил:
- Это ведь ваш?
Вместо ответа она протянула ему другой кубок.
Динноталюц, желая с честью выйти из неловкого положения,
отлил ей половину своего вина, пытаясь убедить себя в том, что
Хармана не подумает ничего дурного, увидев в этом отголоске
древних оринских обрядов не мужланство, но знак его готовности
поделиться всеми тайнами Ведомства так же, как он поделился с
нею хмельным напитком.
- У нас так не принято.
Динноталюц с сожалением подумал, что она усмотрела в его
поступке именно мужланство, и в наказание за ее приземленность
решительно сказал:
- А у нас не принято разглашать тайны Ведомства, - после
чего залихватски осушил кубок до дна.
- По большому счету, в вашей помощи по этому вопросу
здесь никто не нуждается, - парировала Хармана, вновь
представая перед послом в обличье Сафа.
- Почему? - Продолжила она, заблаговременно ставя
вопрос, который появился у Динноталюца, но еще не был
поставлен им в подобающе язвительной форме.
- Потому что гиазир Нолак сейчас сидит по правую руку от
государя и, подозреваю, ведет с ним весьма просвещенную или,
если угодно, просветительскую беседу.
- Вы говорите неправду.
- Говоря вам неправду, я бы обязательно волновалась
грудью, как выражаются иные кавалеры. Этого, однако, не
происходит и вам легче мне поверить, чем попытаться доказать
обратное.
Если бы в это время все присутствующие за столом не
встали навытяжку как гвардейцы на торжественном смотре,
сдерживая довольное посапывание и сытую икоту, Динноталюц,
наверное, не оставил бы желания опровергнуть утверждение
Харманы и обвинить ее в голословности, но в нем победила
непосредственность любопытствующего и он, оставляя в стороне
их разговор, осведомился:
- Что происходит?
Прежде чем ответить, Хармана поправила прическу, встала,
одернула платье и, поглядев на него свысока, пояснила:
- Государь покинул свое место. Мне кажется, сейчас он
идет сюда в сопровождении моего брата.
Усилившееся головокружение и сопутствующая ему вялость
удержали посла от следования всеобщему примеру, но не смогли
притупить испуг перед перспективой встречи с императором,
который, будь он хотя бы на четверть подобен своим подданным
(а в том, что это именно так, посол не сомневался: "По собаке
узнаешь и хозяина", - хмуро ухмыляясь, говорил конюх в их
поместье), парой веселых шуток наверняка загонит его на
погребальный костер.
- Миленькая, простите, сладенькая, пожалуйста, давайте
убежим отсюда, - залепетал Динноталюц, ужасаясь околесице,
которую способен вызывать к жизни отменно образованный человек
благородного происхождения только затем, чтобы из посла
превратиться в паяца, в шута.
"Лучше быть паяцем, чем мертвеньким", - утешил он себя,
глядя, как ползут вверх брови Харманы и лишь слегка
приоткрывшиеся губы пропускают короткое послание языка:
- Это невозможно.
- Но как же мне... как же нам быть? - Пуская в ход такое
многозначительное обобщение, посол надеялся намекнуть Хармане,
что считает ее соучастницей того неведомого преступления, за
которое он второй день подвергается зловещему в своей
неоправданности преследованию, столь же незаконному, сколь и
унизительному. Молчание, встретившее его вопрос, продлилось
дольше, чем позволяли обстоятельства и дольше, чем требовалось
женскому легкомыслию для молниеносного выбора между "Не знаю",
"Я вам не советчица" и "Не впутывайте меня в ваши интриги".
Наконец Хармана, глубоко вздохнув, бросила:
- Полезайте под стол.
- Снова?
- Да.
- А они? - тихо сказал Динноталюц, выразительно кивая на
стоящих придворных.
Несговорчивость посла, по-видимому, не на шутку
рассердила Харману.
- Послушайте, я, честное слово, плохо понимаю, кто вы
такой и в чем назначение ваших выходок, но одно я знаю точно -
если вы изволили быть отравленным, когда уходили Саф и мой
брат, то вам лучше не воскресать перед появлением государя. Это
может быть понято как неуместный пасквиль на воскресение Его
Императорского Величества.
Динноталюцу оставалось только уступить непритязательным
и оттого неоспоримым доводам Харманы.
Не успел он устроиться поудобнее, отмечая, что поза
павшего жертвой жестоких игрищ Двора как нельзя лучше подходит
его теперешнему состоянию покойника и даже обилие пыли в
ворсистом ковре не может помешать наслаждению покоем, как
сверху донеслись голоса, приглушенные скатертью и густым
воздухом Северной Лезы.
- Ну что тут у вас, Хармана?
- Все хорошо, мой государь.
- Тело не сбежало?
- Нет, мой государь.
- Да? - недоверчиво сказал Саф и, жертвуя чистотой своих
императорских одежд, стал на четвереньки, заглядывая под стол
- туда, где находилось тело, даже и не помышлявшее о побеге.
- Если вы присмотритесь повнимательнее, то сможете
заметить, что там никого нет. Потрудитесь разыскать его,
сладенькая.
- Нет ничего проще, мой государь.
Вытянув из волос заколку, Хармана легонько дохнула на
нее и, притопнув ногой, потребовала:
- Дайте, рожки, верный знак,
Где укрыт мой господин,
Господин...
- ...Кафайралак, -
Подсказал из-под стола
Господин Кафайралак.
(с) Александр Зорич, 1994
Александр Зорич.
Введение в геральдику
ОГЛАВЛЕНИЕ
1. ВВЕДЕНИЕ В ГЕРАЛЬДИКУ
2. "Странствуя морем..."
3. ПЕЙЗАЖ
4. РЕКОНКИСТА
5. СУММА КУРТУАЗНОСТИ
6. РАЗГОВОР ПОПУТЧИКОВ, СЛЕДУЮЩИХ ИЗ НИМА В НАНТ
7. ГЛАШАТАЙ
8. МОНОЛОГ ПЕРЕД УСТРИЦЕЙ
9. SCERZO
10. ALKAZAR
11. BARCAROLLA
12. ЭПИГРАФ К СРЕДНЕВЕКОВОМУ РОМАНУ
13. ЗАКАЗ ОБРИ КЛЕМАНА, МАРШАЛА ФРАНЦИИ, НА РОСПИСЬ ФАМИЛЬНОГО ЗАМКА
14. 3 ИЮЛЯ 1191-го ГОДА (ШТУРМ АККРЫ)
15. ЗАВЕЩАНИЕ
16. БАЛЛАДА О КОРОЛЕ МАРВИНЕ
17. ЕРЕТИЧЕСКОЕ ВИДЕНИЕ БЛАЖЕННОГО АВГУСТИНА
18. ЛЕС
19. РАССКАЗ ЙОМЕНА
20. ШЛИССЕЛЬБУРГСКОЕ ЗАКЛИНАНИЕ
21. ШЕСТВИЕ ЛУНЫ
22. СТРАТЕГИКОН
23. ПОХОРОНЫ ПОГИБШИХ В СРАЖЕНИИ НЕПОДАЛЕКУ ОТ ЗАМКА АЗЕНКУР
24. ПОТЕРЯННЫЕ ПРЕДМЕТЫ
***
ВВЕДЕНИЕ В ГЕРАЛЬДИКУ
В те времена, когда
Пером рисунок вывести на свитке,
В углу, считалось правильным, когда
Возможным полагали единенье
Ума с отвагой и величье духа
Отнюдь не исключеньем было, а
Лишь чем-то, подобающим герою,
Со вздохом "ах" на лютне прикорнув,
Бутоны миннезанга раскрывались,
Собой стремясь унылый оживить
Порядок - возводить без окон замки
И мыться раз - не больше - при крещеньи
(Сравнение бутона с миннезангом,
Естественно, затерто, как и все
Сравнения с бутоном, что суть есть
Цветок - недоцветок). Так вот: тогда,
В те дни, когда греха не усмотрел бы
И Папа в распре между королями,
Когда еще не стали парики
Корсетам в пару важным атрибутом
Приближенности к..., а Палестина
Была за Рейном где-то, называть
Прекрасными не только допускалось
И дам и розы, но и, Gott sei Dank,
Считалось свежим, правильным и милым.
***
Странствуя морем,
с мачты, изогнутой словно
лук тугой, невидимой тетивою
напряженный натянутой ловко,
волн наблюдая
бег чередою усталой,
слышу как играется фолианта
парусов отсыревших листами
мстительный ветер.
***
ПЕЙЗАЖ
Когда, выходя из леса, ты видишь стройные башни
И стены,
Тянущиеся до самого горизонта, необозримые
Пашни
И луга, где выпас животных так сладостен,
