представлял собой захватанную семейную реликвию.
- О чем? - переспросил Саф, беспощадно обнажив суть
длинной и сбивчивой фразы, обряженной Харманой в пышные одежды
этикета.
- О том, сладенькая, - продолжил он, слащаво протягивая
"а", - что ваш милый друг-дружочек, воспользовавшись
рассеянностью нашего гостя, подсыпал ему в вино какую-то
пакость. Похоже, небезвредную.
К удивлению посла, который еще не успел как следует
вдуматься в услышанное, и благодаря этому не видел
необходимости обращаться к шуту за разъяснениями (он счел
возможным до поры удовольствоваться лишь поверхностным осмотром
чарующей внутренности чаши, не решаясь пустить в ход обоняние),
Главный Гонец отнесся к обвинению Сафа как к должному. Он молча
отложил вилку, тщательно промакнул свой породистый подбородок
и, как образцовый завсегдатай имперского театра, сложил руки на
животе, готовясь скорее наблюдать за происходящим, нежели
принимать в нем сколько-нибудь деятельное участие. Хармана же
(которой по логике вещей сейчас предстояло притворно испугаться
за судьбу Динноталюца или недоверчиво промолвить "Не может
быть!") с удачно подобранной степенью неискренности призналась:
- К сожалению, я ничего не смыслю в делах лекарских,
равно как и государственных, мой...
- ...мой милый друг-дружочек, - подхватил Саф. - Очень
жаль, что за полгода жизни при Дворе вы только тому и
научились, что лицемерить, да различать значения слов "габи-га"
и "раздвигать".
Волнуясь грудью (этот оборот, да еще несколько особенных
ужимок - вот все, что оставил себе Динноталюц из воспоминаний
о Нолаке), Хармана собиралась с духом, чтобы достойно
оправдаться в своем невежестве и, - думалось послу, который не
понимал, но ощущал скабрезность намека, сделанного Сафом, -
указать наглецу на ему подобающее место, но шут, потеряв
похоже, всякий интерес к даме, обратился теперь к Главному
Гонцу:
- Скажите, а кто сейчас продает отраву подешевле: Ста...
Мимо посольских ушей пронесся небольшой, но шумный табун
диковинных имен, как ему показалось, преимущественно южной
масти, за которым протащились две бесцветные клячи:
- ...тот плешивый шарлатан из Итарка? А может, такой
шепелявый, жадный? Впрочем, этого, кажется, прибрал ветряной
мор.
- Нет, нет и нет. Самые дешевые и действенные яды
доставляются из Орина.
Главный Гонец чистоплотно выковырял из расщелины между
зубами зернышко тмина и уточнил:
- Из дипломатического ведомства.
- Ну что же. Свести счеты с оринцем при помощи его же
зелья - это и изящно, и обходительно, и соответствует
достоинству кавалера высшего ранга, - с видом ценителя сказал
Саф и, настроив свой голос на фальшиво-задушевную ноту,
осведомился у посла:
- Вы, наверное, не можете понять, серьезен ли я или нет?
Уделом посла стал меланхолический кивок.
- И да, и нет. Нет - потому что мне платят жалованье (и
неплохое жалованье!) именно за полное отсутствие в моем
поведении серьезности и, не могу удержаться от каламбура,
суразности. Да - потому что император, как вам известно,
сегодня ночью восстал из мертвых ко благу государства и
народов, его населяющих. Как обычно случается с ним по
воскрешении, он пребывает в добром расположении духа и только
благодаря этому счел возможным помиловать вас, но в любой
момент вы рискуете разделить судьбу Дюно... Дицо... Дитоналюца.
Несмотря на то, что исковерканное Сафом имя уже целые
сутки не принадлежало своему законному владельцу, став
неотчуждаемой собственностью Нолака, уведенного на дознание
прямо из тронного зала и, судя по суетному осмотру, учиненному
утром в гостинице, уведенного без малейшей надежды на
возвращение, посол все-таки не смог удержаться и ввернул:
- Его звали Динноталюц, Динноталюц Кафайралак.
- Я это знаю, отлично знаю, - отмахнулся Саф. - Но,
согласитесь, что такое изысканное имя требует к себе особенного
отношения. Простолюдин наверняка не запомнит из него и трех
звуков - да они ему и не нужны, ведь обратиться к послу лично
он, пожалуй, никогда не осмелится, а увидев его нос сквозь
занавеси на оконце дипломатической фуры, скажет: "Ишь, какой
важный журавль поехал" и побредет дальше, вспоминая
притягательные, непонятные и оттого еще более притягательные
рисунки в обрамлении мясистых листьев кувшинки на ваших
блеклых штандартах. Сановник - напротив, такое имя вызубрит
быстро и будет произносить его в кругу равных себе как
скороговорку, кичась проворством своей речи, привычной к
цитированию сложных мест из Эриагота Геттианикта. Я же, будучи
шутом, просто вынужден совершать ошибки в именах важных особ.
Во-первых, чтобы засвидетельствовать им свое почтение (да-да,
ведь неудобопроизносимость имени у нас и, думаю, у вас тоже,
служит неопровержимым доказательством древности рода), а
во-вторых - чтобы, чрезмерно не утруждаясь, забавлять моих
хозяев и вас, милостивый гиазир Нолак.
Пустые разглагольствования Сафа, которые Динноталюц,
махнувший рукой на приличия, выслушал, заедая переперченную
рыбу под сыром пресными пирожками с тыквой, конечно же ничего
не изменили в картине действий Гонца-отравителя, созданной
общительностью шута ровно в два незатейливых приема. Было ли
нечто подсыпано в чашу посла и если да, то что это было - яд,
не яд, яд, но только в определенном смысле? Динноталюц не
замечал ни малейших признаков недомогания, но, к сожалению, это
могло свидетельствовать как о том, что он стал жертвой
розыгрыша Сафа, так и том, что ему суждено стать жертвой
отравы, действие которой проявится позже, причем насколько
именно позже - о том знают лишь отравитель и его поставщик.
Однако, - продолжал рассуждать посол, - если Главный Гонец
все-таки пустил в ход свои "дешевые и действенные" яды, вряд ли
он сделал это с расчетом лицезреть мои лягушачьи судороги прямо
здесь, в Обеденном Покое, где восседают за трапезой именитейшие
люди Империи и среди них (этой мысли сопутствовал беглый взгляд
на закушенную губку Харманы - она все еще давала воображаемую
отповедь Сафу?) - дама, с которой, похоже, его соединяет нечто
большее, чем соседство за столом. Поэтому наиболее
разумным представлялось отказаться на ближайшее время от
беспокойства за свою жизнь и, вместе с тем, испортить игру
Главного Гонца, в которой Динноталюц доселе исполнял незавидную
роль болвана. Чтобы изготовить новую маску, особой
изобретательности не потребовалось - ее набросок был подарен
Харманой, чья обида на Сафа уступила место участию в судьбе
посла:
- Вы, наверное, находите нашу кухню чересчур
темпераментной, - сказала она, впервые проявив интерес к
Динноталюцу.
Главный Гонец и Саф разом посмотрели на нее, как на
человека, который всю жизнь отказывался играть в лам, ссылаясь
на равнодушие к пустым забавам, но однажды был уличен в
увлеченном обсуждении с двумя офицерами своеобразия
малахитовых фишек и их спорных преимуществ перед фишками из
грютской бирюзы.
- Темпераментной, да, - вяло согласился посол и,
сосчитав до пяти, обеими руками ухватился за край стола.
Гротескный соглядатай-южанин, обманувший бдительность
гвардейцев, подыскавший укромное местечко на крыше Обеденного
Покоя, продырявивший ее бесшумным орудием, какими снабжают
своих героев ленивые сочинители комических сценок, припавший
оком к алмазной чечевице дальноглядной трубы, остался бы
доволен представлением, которое давал Динноталюц
сотрапезникам, и, в первую очередь, Главному Гонцу.
А если бы южанин умел читать чужую речь по губам, то,
устремив трубу на Сафа, он узнал бы, какие слова произнес шут
над сползшим под стол телом Динноталюца, чтобы блеснуть своей
образованностью и, чрезмерно не утруждаясь, позабавить своих
соседей.
Закатились глаза, словно пара яблок
В пару нор барсучьих, упала набок
Голова, как пирог, требухой набитый,
Хрип раздался тихий - мышь пискнет громче
И улитка болтать скоро будет лучше,
Чем испивший отвар магдорнского лука.
И, уже различая за спиной голоса, принадлежащие
раздосадованным гвардейцам, соглядатай, отдавая последнюю дань
своему любопытству, торопливо подсмотрел бы за Харманой, с
отчужденной полуулыбкой сообщившей:
- Это, должно быть, подражание итским классикам.
- Итские классики неподражаемы, - строго сказал Саф.
- А вот наш гость действительно подражатель, - добавил
он. - И весьма посредственный.
Главный Гонец пожал плечами.
- В его возрасте вино сильно бьет в голову. Не понимаю,
что он надеется найти там, под столом.
Хармана поерзала на стуле, не то устраиваясь поудобнее,
не то борясь таким образом с волнением, за которое, впрочем, с
легкостью можно было принять ее желание находить в
происходящем с послом именно то, что ей хотелось бы в нем
находить, и робко спросила:
- Он действительно отравлен?
- Не имеет значения, - ответил Саф.
- Ни малейшего, - согласился с ним Главный Гонец.
После паузы, в протяжение которой шут глубоко зевал в
сложенные лодочкой ладони, Саф пробормотал:
- Впрочем, о случившемся стоит сообщить нашему крикуну.
Кто здесь Главный Гонец?
Главный Гонец удрученно развел руками:
- Один я идти не могу.
- Один вы и не пойдете. Мы отправимся вместе, заодно и
разомнемся. А вам, Хармана, советую хорошенько присматривать за
телом, чтобы оно не сбежало.
Семи лет отроду, Динноталюц, предоставленный попечению
двух небывало хлопотливых тетушек, имел обыкновение прятаться
от них в укромных уголках необъятного летнего дома,
изобилующего всевозможными пристройками, чуланами и чердачными
каморками. Обнаружив его исчезновение, тетки подымали на ноги
всю прислугу и Динноталюц мог подолгу утолять свое детское
тщеславие, упиваясь воплями "Тал, Тал, куда же ты
запропастился?" и истыми призывами конюха к его варварскому
амулету:
"Дай, копытце, верный знак,
Где укрыт мой господин,
Господин Кафайралак".
Но однажды - позже Динноталюц узнал, что соответствующие
указания поступили от отца, которому пожаловался суровый
конюх, потерявший из-за его проделок веру в чудодейственную
силу копытца - тетки не пожелали подымать тревогу и он целый
день просидел в одном из своих излюбленных укрытий, внимая не
то сверчкам, не то птицам (он был не в состоянии разобраться
даже в этом, столь сильны были обида и разочарование). Нечто
подобное Динноталюц испытывал и сейчас, спустя сорок с лишним
лет, лежа на пыльном ковре и притворяясь умершим от неведомого
яда, притворяясь, как он понимал, исключительно убого и
безыскусно. Ему, конечно же, никто не поверил, и в свете
этого уход Сафа и Главного Гонца представлялся неоценимым
подарком судьбы, избавившим посла от их обидных колкостей и,
вместе с тем, подарившим ему шанс пусть ненадолго, пусть на
несколько мгновений, стать единственным благодарным
обладателем блеска застенчивости Харманы, не его жены.
Затаив дыхание, Динноталюц осторожно повернулся на
другой бок и приоткрыл глаза. Прежде, чем посол успел
сообразить, кто это, приподняв край скатерти, вглядывается в
вечные сумерки, царящие под столом, будто в сказочной Северной
Лезе, до его слуха донесся вздох облегчения и громкий шепот:
- Вам лучше, гиазир Нолак?
- Да, сладенькая, - сказал посол, надеясь, что отвечая
шепотом на шепот, он смягчит фривольность своего обращения.
- А вы не хотите оттуда вылезти?
Динноталюц был в восторге - его дерзость осталась
безнаказанной и даже заслужила поощрение, ведь ему, по
существу, было предложено разделить ее ложество ("Общество" -
одернул себя посол), а значит, Хармана находила его приятным
собеседником и - как знать! - возможно, эта приязнь
превосходила обычное сочувствие к лысеющему гиазиру из города,
чье название давно уже перестало служить трепету врагов и
уважению союзников.
- Хочу.
Чтобы не насмешить Харману каким-нибудь неловким
движением, Динноталюц, прикидываясь усталым и измученным,
очень медленно вылез из-под стола, так же медленно отодвинул
свой стул, собрался было на него сесть, но, сообразив, что эта
позиция, как сказал бы Нолак, лишена ряда преимуществ
