с этим в жизни. Ты узнаешь, что мужчина может завидовать таланту женщи-
ны, если он тщеславный артист; узнаешь, что возлюбленный может со злобой
относиться к успехам любимой женщины, если сфера их деятельности - те-
атр. Ведь актер, Консуэло, не мужчина, он - женщина. Он живет болезнен-
ным тщеславием, думает только об удовлетворении своего тщеславия, рабо-
тает, чтобы опьяняться тщеславием... Красота женщины вредит ему, ее та-
лант затемняет, умаляет его собственный. Женщина - его соперник, или,
вернее, он - соперник женщины; в нем вся мелочность, все капризы, вся
требовательность, все смешные стороны кокетки. Таков характер
большинства мужчин, подвизающихся на сцене. Бывают, конечно, великие
исключения, но они так редки, так ценны, что пред ними надо прекло-
няться, им следует оказывать больше уважения, чем самым известным уче-
ным. Андзолето не является исключением. Из всех тщеславных он наитщес-
лавнейший: вот в чем секрет его поведения.
- Но какая непонятная месть! Какой жалкий, мелочный способ отмщения!
- проговорила Консуэло. - Как может Корилла утешить его в том, что пуб-
лика в нем разочаровалась? Если б только он откровенно признался мне в
своих мучениях... Ведь стоило ему сказать одно слово, и я, быть может,
поняла бы его, во всяком случае отнеслась бы к нему с сочувствием: сту-
шевалась бы, лишь бы уступить ему место.
- Завистливым душам свойственно ненавидеть людей за то, что те якобы
отнимают у них счастье. А в любви не то же ли самое? Разве наслаждения,
доставляемые любимому существу другими, не кажутся отвратительными? Тво-
ему возлюбленному внушает омерзение публика; венчающая тебя лаврами,
тогда как тебе внушает ненависть соперница, опьяняющая его наслаждением.
Разве не так?
- Вы высказали глубокую мысль, дорогой учитель, и я должна в нее
вникнуть.
- Это истина! Андзолето ненавидит тебя за твой успех на сцене, а ты
ненавидишь его за те наслаждения, которые ему дарит в своем будуаре Ко-
рилла.
- Нет, я не в состоянии ненавидеть его, и вы помогли мне понять, что
было бы низко и постыдно ненавидеть мою соперницу. Значит, весь вопрос в
том наслаждении, которым она его опьяняет и о котором я не могу думать
без ужаса, - отчего, сама не знаю. Но ведь если это преступление не-
вольное, Андзолето тогда тоже не так уж виновен, относясь с ненавистью к
моему успеху.
- Ты готова все истолковать так, чтобы найти оправдание его поведению
и чувствам... Нет, Андзолето не так невинен и не так достоин уважения в
своем страдании, как ты. Он обманывает тебя, унижает тебя, тогда как ты
стремишься его оправдать. Впрочем, я вовсе не хотел пробуждать в тебе ни
ненависти к нему, ни злобы, а только спокойствие и безразличие. Поступки
этого человека вытекают из его характера. Ты его никогда не переделаешь.
Примирись с этим и думай о себе.
- О себе? То есть о себе одной? О себе, без надежды, без любви?
- Думай о музыке, о божественном искусстве! Неужели, Консуэло, ты
посмеешь сказать, что любишь искусство только ради Андзолето?
- Я любила искусство и ради самого искусства. Но я никогда не разде-
ляла в мыслях эти две неразделимые вещи: свою жизнь и жизнь Андзолето. И
когда эта неотъемлемая половина моей жизни будет от меня отнята, я не
представляю себе, как я смогу любить еще чтолибо.
- Андзолето был для тебя не чем иным, как идеей, которой ты жила; ты
заменишь ее другой, более возвышенной, более чистой, более живительной.
Твоя душа, твоя гениальность, все твое существо не будет более во власти
непрочного, обманчивого образа, ты постигнешь высокий идеал, свободный
от земной оболочки, мысленно вознесешься на небо и соединишься священны-
ми брачными узами с самим богом!
- Вы хотите сказать, что я сделаюсь монахиней, как вы мне когда-то
советовали?
- Нет, это значило бы ограничить твое артистическое дарование одним
жанром музыки, а ты должна охватить все. Чему бы ты себя ни посвятила,
где бы ты ни была, на сцене или в монастыре, везде ты сможешь быть свя-
той, небесной девой, невестой священного идеала!
- То, что вы говорите, так возвышенно, так полно таинственных обра-
зов. Позвольте мне удалиться, дорогой учитель. Я должна сосредоточиться
и понять себя.
- Совершенно верно, Консуэло, ты должна понять себя. До сих пор ты не
знала себя, отдавая всю свою душу, всю свою будущность существу, во всех
отношениях не стоящему тебя. Ты не понимала своего назначения, не виде-
ла, что тебе нет равных и что, следовательно, у тебя не может быть спут-
ника в личной жизни. Тебе нужно одиночество, тебе нужна полная свобода.
Я не желаю тебе ни мужа, ни любовника, ни семьи, ни страсти, ни каких бы
то ни было уз. Вот как я всегда представлял себе твое существование, вот
как я понимал твой жизненный путь. В тот день, когда ты отдашься смерт-
ному, ты утратишь свою божественность. Ах, если бы Минготти и Мольтени,
мои знаменитые ученицы, мои великие создания, послушались меня, они не
имели бы соперниц на земле! Но женщина слаба и любопытна: тщеславие ос-
лепляет ее, суетные желания волнуют, причуды увлекают... Спрашивается,
что дало им удовлетворение своих порывов? Бури, усталость, гибель или
извращение их гениальности! Разве ты не хочешь превзойти их, Консуэло?
Разве у тебя нет честолюбия, парящего выше всех суетных благ земных? Не-
ужели ты не захочешь заглушить в себе голос сердца, чтобы стяжать прек-
раснейший венец, каким когда-либо был увенчан гений?
Долго еще говорил Порпора с энергией и красноречием, которых мне не
передать. Консуэло слушала его, опустив голову и устремив глаза в землю.
Когда, высказав все, он умолк, она проговорила:
- Учитель, вы великий человек, но я слишком ничтожна, чтобы понять
вас. Мне кажется, что вы оскорбляете человеческую природу, осуждая самые
благородные страсти ее. Мне кажется, что вы хотите подавить инстинкты,
вложенные в нас самим богом, и как бы обожествляете чудовищный противо-
естественный эгоизм. Быть может, я поняла бы вас лучше, будь я более
доброй христианкой; постараюсь ею сделаться - вот все, что я могу вам
обещать.
Она поднялась, чтобы уйти, спокойная на вид, но с истерзанной душой.
Великий и такой суровый артист пошел проводить ее до дому. Дорогой он
продолжал развивать свои мысли, но убедить ее не мог. Все же после раз-
говора с ним ей стало немножко легче, ибо он открыл ей широкое поле для
глубоких и серьезных размышлений. На фоне их преступление Андзолето
тускнело, как частность, послужившая мучительным, но торжественным нача-
лом бесконечных дум. Много часов провела она в молитве, слезах и размыш-
лениях. И наконец заснула, убежденная в своей невиновности, надеясь на
волю божию и его милосердие.
На следующий день Порпора зашел к ней сказать, что назначена репети-
ция "Гипермнестры" для Стефанини, который будет петь вместо Андзолето.
Сам же Андзолето болен - лежит в постели и жалуется на потерю голоса.
Первым побуждением Консуэло было бежать к нему, чтобы за ним ухаживать.
- Избавь себя от этого труда, - остановил ее профессор, - Андзолето
прекрасно себя чувствует; это мнение театрального врача. Вот увидишь,
вечером он отправится к Корилле. Но граф Дзустиньяни, отлично понимая,
что все это значит, и ничего не имея против того, чтобы молодой тенор
прекратил свои дебюты, запретил доктору выводить его на чистую воду и
попросил добряка Стефанини ненадолго вернуться на сцену.
- Боже мой! Что же задумал Андзолето? Неужели он так пал духом, что
собирается бросить сцену?
- Да, сцену театра Сан-Самуэле. Через месяц он едет с Кориллой во
Францию. Тебя это удивляет? Он бежит от тени, которую на него бросает
твой успех; вручает свою судьбу в руки женщины, менее опасной, которой,
конечно, он изменит, как только перестанет ней нуждаться.
Консуэло побледнела и прижала руки к сердцу, готовому разорваться.
Быть может, в ней жила еще надежда вернуть его, быть может, она собира-
лась, кротко пожурив его, сказать ему, что лучше сама уйдет со сцены.
Весть эта была для нее ударом кинжала; мысль, что она больше не увидит
того, кого так любила, не могла уложиться в ее голове.
- Это какой-то страшный сон! - вскричала она. - Мне надо пойти к не-
му, пусть он объяснит мне, что значит весь этот бред. Он не может уехать
с этой женщиной, - это было бы для него гибелью. Я не могу допустить
этого! Я удержу его! Я объясню ему, в чем его истинные интересы, если
правда, что никакие другие доводы на него уже не действуют... Пойдемте
со мной, дорогой учитель! Нельзя же бросить его так...
- Я сам брошу тебя, и брошу навсегда, - закричал в негодовании Порпо-
ра, - если ты допустишь подобное малодушие! Умолять этого негодяя! Отво-
евывать его у какой-то Кориллы! О святая Цецилия, берегись своего цы-
ганского происхождения и старайся побороть в себе безрассудные бродяжьи
инстинкты! Идем, тебя ждут на репетиции. А сегодня вечером ты насла-
дишься пением с таким мастером своего дела, как Стефанини. Ты увидишь
артиста просвещенного, скромного и великодушного.
Порпора потащил ее в театр, и здесь впервые Консуэло поняла весь ужас
жизни артиста - эту зависимость от публики, вечную необходимость заглу-
шать в себе собственные чувства, подавлять собственные волнения для то-
го, чтобы постоянно изображать чужие чувства и вызывать эмоции в других.
Эта репетиция, затем туалет и самое представление были для нее настоящей
пыткой. Андзолето не появлялся. Через день ей пришлось выступить в коми-
ческой опере Галуппи "Арчифанфано, король сумасшедших". Вещь эту ставили
ради Стефанини, который превосходно исполнял в ней комическую роль. Кон-
суэло вынуждена была смешить тех, у кого раньше вызывала слезы. Затаив в
груди смертельную тоску, она все-таки умудрилась быть блестящей, обворо-
жительной и даже забавной. Два-три раза рыдания начинали душить ее, но
они превращались в нервный смех. Он был бы страшен, этот смех, если бы
люди поняли его. Вернувшись в свою уборную, она упала в истерике. Публи-
ка громко требовала ее, желая устроить ей овацию. Так как она все не вы-
ходила, поднялся страшный гам, зрители порывались ломать скамейки, пере-
лезать через рампу... Стефанини пришел за ней и, полуодетую, растрепан-
ную, бледную как смерть, потащил на сцену, где ее буквально засыпали
цветами. Кто-то бросил к ее ногам лавровый венок, и она вынуждена была
нагнуться, чтобы его поднять.
- Дикие звери, - шептала она, возвращаясь за кулисы.
- Красавица моя, - сказал ей старый певец, поддерживая ее под руку, -
ты совсем больна. Но эти пустяки, - прибавил он, передавая ей целый сноп
цветов, подобранных для нее, - чудодейственное средство от всех недугов.
Подожди, свыкнешься, и придет время, когда ты будешь чувствовать нездо-
ровье и усталость только в те дни, когда тебя забудут увенчать лаврами.
"До чего они пусты и ничтожны! - подумала бедная Консуэло.
Вернувшись в свою уборную, она упала без чувств на ложе из цветов,
подобранных на сцене и как попало брошенных на диван. Камеристка побежа-
ла за доктором. Граф Дзустиньяни на несколько минут остался наедине с
прекрасной певицей, бледной и растерзанной, как жасмин, в котором она
утопала. Взволнованный и опьяненный страстью, Дзустиньяни совсем потерял
голову и в безумном порыве бросился целовать ее, думая своими ласками
привести ее в чувство. Но первый же его поцелуй в губы пробудил отвраще-
ние в непорочной Консуэло. Придя в себя, она оттолкнула его, словно ужа-
лившую ее змею.
- Прочь! - крикнула она, точно в бреду. - Прочь любовь, ласки, слад-
кие речи!.. Мне не надо ни любви, ни мужа, ни семьи, ни любовника. Учи-
тель мой прав: свобода, одиночество, высокий идеал, слава!..
И тут она разразилась такими душераздирающими рыданиями, что перепу-
