красивее Андзолето она не встречала мужчины; и она не смогла устоять пе-
ред его медоточивыми речами, а вкусив с ним радость удовлетворенной мес-
ти, постепенно привязалась к нему, узнав также и радость обладания. Че-
рез неделю после их первого свидания она была от него без ума и своими
бурными вспышками ревности и гнева могла в любую минуту выдать тайну их
связи. Андзолето, тоже по-своему влюбленный в нее, - сердце его все-таки
не могло изменить Консуэло, - был сильно напуган этой чересчур быстрой и
чересчур полной победой. Однако он надеялся сохранить свое влияние на
Кориллу, пока это было ему необходимо, и помешать ей испортить его дебют
и повредить успеху Консуэло. Он держал себя с нею необычайно ловко, лгал
с чисто дьявольским искусством и сумел привязать ее к себе, убедить, по-
корить. Ему удалось уверить ее, что он больше всего ценит в женщине ве-
ликодушие, кротость и правдивость. Искусно набросал он роль, которую
она, если только не хочет заслужить с его стороны презрение и ненависть,
должна играть по отношению к Консуэло при публике. Будучи нежен с нею,
он в то же время умел быть строгим и, маскируя угрозы лестью, делал вид,
будто считает ее ангелом доброты. Бедная Корилла переиграла в своем бу-
дуаре всевозможные роли, кроме этой, надо сказать, не удававшейся ей и
на сцене. Тем не менее она покорилась, боясь утратить наслаждения, кото-
рыми еще не пресытилась и на которые Андзолето, чтобы сделать их более
желанными, был не слишком щедр. Юноше удалось убедить Кориллу, будто
граф, несмотря на раздражение, все еще влюблен в нее и только рисуется,
говоря, что разлюбил ее, а сам втайне ревнует.
- Узнай он только о том счастье, которое я переживаю с тобой, - гово-
рил он ей, - конец всему: и дебюту и, пожалуй, самой моей карьере. С то-
го дня, как ты имела неосторожность открыть ему мою любовь к тебе, он
сильно ко мне охладел, и я думаю, что он будет вечно преследовать меня
своей ненавистью, если узнает, что я утешил тебя.
При создавшихся обстоятельствах это было мало правдоподобно: граф был
бы, наверно, в восторге, что Андзолето изменяет своей невесте, но тщес-
лавной Корилле хотелось верить обману. Она поверила и тому, что ей нече-
го бояться любви Андзолето к дебютантке. Когда он всячески отрицал это и
клялся всеми святыми, что был для бедной девушки только братом, его уве-
рения звучали крайне убедительно, - тем более что по сути дела это было
правда, - и ему удалось усыпить ревность Кориллы. Великий день близился,
а ее интриги против Консуэло прекратились; она даже начала действовать в
противоположном направлении, уверенная, что застенчивая и неопытная де-
бютантка провалится сама по себе, а Андзолето будет ей бесконечно благо-
дарен за то, что она в этом провале не принимала участия. Помимо этого,
Андзолето сумел ловко рассорить свою возлюбленную с ее вернейшими при-
верженцами, разыграв ревнивца и настояв на том, чтобы она их выпроводи-
ла, - притом довольно резко.
Разрушая таким образом втихомолку планы женщины, которую он каждую
ночь прижимал к своему сердцу, хитрый венецианец в то же время играл
совсем другую роль перед графом и Консуэло. Он хвастался им, что своими
ловкими приемами, посещениями и наглой ложью сумел обезоружить грозного
врага, способного помешать их успеху. Легкомысленный граф, охотник до
всяких интриг, забавлялся болтовней своего питомца. Самолюбию его осо-
бенно льстили уверения Андзолето, будто Корилла опечалена разрывом с
ним, и он с легкомысленной жестокостью, обычной в театральном мире и ми-
ре любовных похождений, подбивал юношу на разные подленькие проделки.
Все это удивляло и огорчало Консуэло.
- Гораздо было бы лучше, - говорила она своему жениху, - если б ты
работал над своим голосом и изучал роль. Ты воображаешь, что много сде-
лал, обезоружив врага. Поверь мне, отделанная нота, прочувствованная ин-
тонация гораздо важнее для беспристрастной публики, чем молчание завист-
ников. Вот с этой-то публикой и надо считаться, а я с грустью вижу, что
о ней ты нисколько не думаешь.
- Не волнуйся, дорогая Консуэло, - отвечал Андзолето. - Ты заблужда-
ешься, считая, что публика может быть одновременно и беспристрастной и
просвещенной. Люди понимающие очень редко бывают добросовестны, а добро-
совестные так мало смыслят, что малейшее проявление смелости ослепляет и
увлекает их.
XVII
Ревность Андзолето к графу несколько поутихла: его отвлекали и жажда
успеха и пылкость Кориллы. К счастью, Консуэло не нуждалась в высокон-
равственном и бдительном защитнике. Охраняемая собственной невинностью,
девушка ускользала от дерзкого натиска Дзустиньяни и держала его на
расстоянии уже потому, что очень мало о нем думала. Недели через две
распутный венецианец убедился, что в ней еще не пробудились суетные
страсти, ведущие к разврату, и он всячески старался пробудить их. Но так
как он и в этом отношении еще не добился ни малейшего успеха, то не ре-
шался слишком усердствовать, боясь все испортить. Если б Андзолето разд-
ражал его своим надзором, то, быть может, он с досады и поспешил бы до-
вести дело до конца, но Андзолето предоставлял ему полную свободу
действий, Консуэло ничего не подозревала, и графу оставалось лишь ста-
раться быть любезным, ожидая, пока он сделается необходимым. Он изощрял-
ся в нежной предупредительности, утонченном ухаживании, стараясь понра-
виться, а Консуэло принимала это поклонение, упорно объясняя его свобо-
дой нравов, царящей в аристократической среде, страстным увлечением сво-
его покровителя искусством и его прирожденной добротой. Она чувствовала
к нему истинную дружбу, священную благодарность; он же испытывал и
счастье и тревогу близ этой чистой и преданной души, уже побаиваясь того
чувства, которое могло вызвать в ней его решительное признание.
В то время как он со страхом, но и не без удовольствия, переживал это
новое для него чувство (несколько утешаясь тем заблуждением, в котором
пребывала вся Венеция насчет его победы), Корилла тоже ощущала в себе
какое-то перерождение. Она любила если не благородной, то пылкой лю-
бовью; властная и раздражительная, она склонилась под иго юного Адониса,
подобно сладострастной Венере, влюбившейся в красавца охотника и впервые
смирившейся и оробевшей перед избранным ею смертным. Она покорилась нас-
только, что пыталась даже казаться добродетельной, - качество, которым
она вовсе не обладала, - и ощущала при этом некое сладостное и нежное
умиление: ибо ни для кого не секрет, что обожествление другого существа
возвышает и облагораживает души, наименее склонные к величию и самоот-
верженности.
Испытанное ею потрясение отразилось и на ее даровании: в театре заме-
тили, что она играет патетические роли естественнее и, с большим
чувством. Но так как ее характер и самая сущность ее натуры были, так
сказать, надломлены и для того, чтобы вызвать такое превращение, потре-
бовался внутренний кризис, бурный и мучительный, она ослабела физически
в этой борьбе, и окружающие замечали с изумлением - одни со злорадством,
другие с испугом, - что она с каждым днем теряет свои голосовые данные.
Ее голос постепенно угасал. Короткое дыхание и неуверенность интонации
вредили блестящей фантазии ее импровизаций. Недовольство собою и страх
окончательно подорвали ее силы, и на представлении, предшествовавшем де-
бюту Консуэло, она пела так фальшиво, испортила столько блестящих мест,
что ее друзья, зааплодировавшие было ей, принуждены были умолкнуть, ус-
лышав ропот недовольства вокруг.
Наконец великий день настал. Зал был так переполнен, что нечем было
дышать. Корилла, вся в черном, бледная, взволнованная, еле живая, сидела
в своей маленькой темной ложе, выходившей на сцену; она трепетала вдвой-
не, боясь провала своего возлюбленного и ужасаясь при мысли о торжестве
соперницы. Вся аристократия и все красавицы Венеции, в цветах и в драго-
ценных камнях, заполняли сияющий огнями трехъярусный полукруг. Франты
толпились за кулисами и, по обычаю того времени, в партере. Догаресса, в
сопровождении всех важнейших сановников республики, появилась в своей
ложе на авансцене. Оркестром должен был дирижировать сам Порпора, а граф
Дзустиньяни ожидал Консуэло у двери ее уборной, пока она одевалась. В
это время за кулисами Андзолето, облекшись в костюм античного воина,
правда с причудливым отпечатком современности, едва не лишаясь сознания
от страха, старался подбодрить себя кипрским вином.
Опера, которую ставили, была написана не классиком, не новатором, не
строгим композитором старого времени и не смелым современником. Это было
неизвестное творение какого-то иностранца. Порпора, во избежание интриг,
которые, несомненно, возникли бы среди композиторов-соперников, исполняй
он свое собственное произведение или творение другого известного компо-
зитора, предложил, - думая прежде всего об успехе своей ученицы, - а по-
том и разучил партитуру "Гипермнестры". Это было первое лирическое тво-
рение одного молодого немца, у которого не только в Италии, но и нигде в
мире не было ни врагов, ни приверженцев и которого попросту звали госпо-
дин Христофор Глюк.
Когда на сцене появился Андзолето, восторженный шепот пронесся по за-
лу. Тенор, которого он заменил, прекрасный певец, сделал ошибку: он пе-
режил себя, уйдя со сцены, когда у него уже не было ни голоса, ни красо-
ты. Вот почему неблагодарная публика мало сожалела о нем; и прекрасный
пол, слушающий больше глазами, чем ушами, был очарован, увидав на сцене
вместо угреватого толстяка двадцатичетырехлетнего юношу, свежего, как
роза, белокурого, как Феб, сложенного, как статуя Фидия, настоящего сына
лагун: bianco, crespo e grassotto [14].
Он был слишком взволнован, чтобы хорошо спеть свою первую арию, но
для того, чтобы увлечь женщин и театральных завсегдатаев, достаточно бы-
ло и его отличного голоса, красивых поз и нескольких удачных новых пас-
сажей. У дебютанта были великолепные данные, перед ним открывалась блес-
тящая будущность. Трижды грохотал гром аплодисментов, дважды вызывали
молодого тенора из-за кулис, по итальянскому и особенно венецианскому
обычаю.
Успех вернул Андзолето смелость, и когда он снова появился вместе с
Гипермнестрой, страха в нем как не бывало. Но в этой сцене всеобщим вни-
манием завладела Консуэло: все видели и слышали только ее.
- Вот она! - раздавалось со всех сторон.
- Кто? Испанка?
- Да, дебютантка. L'amande del Zustiniani [15].
Консуэло вышла с серьезным, холодным видом и обвела глазами публику;
поклоном, в котором не было ни излишнего смирения, ни кокетства, она от-
ветила на залп рукоплесканий своих покровителей и начала речитатив таким
уверенным голосом, с такой грандиозной полнотой звука, с таким торжест-
вующим спокойствием, что после первой же фразы театр задрожал от востор-
женных криков.
- Ах, коварный! Он насмеялся надо мной! - вскричала Корилла, метнув
ужасный взгляд на Андзолето, который, не удержавшись, взглянул на нее с
плохо скрытой усмешкой, и бросилась в глубину своей ложи, заливаясь сле-
зами.
Консуэло пропела еще несколько фраз. В эту минуту послышался надтрес-
нутый голос старика Лотти:
- Amici miei, questo е un portento! [16]
Когда она исполняла выходную арию, ее десять раз прерывали, кричали
"бис", семь раз вызывали на сцену, в театре стоял рев исступления. Сло-
вом, неистовство венецианских музыкантов-любителей проявилось со всем
его пленительным и в то же время смешным жаром.
- Чего они так кричат? - спрашивала Консуэло, вернувшись за кулисы,
откуда ее не переставали вызывать. - Можно подумать, что они собираются
побить меня камнями!
С этой минуты Андзолето безусловно отошел на второй план. Его прини-
мали хорошо, но только потому, что все были довольны. Снисходительная
