холодность к его слабым местам и почти равнодушие к удачным говорили о
том, что если женщинам - этому экспансивному и шумному большинству - и
нравилась его наружность, то мужчины были о нем невысокого мнения и все
свои восторги приберегали для примадонны. Из всех тех, кто явился в те-
атр с враждебными намерениями, никто не решился выразить хоть малейшее
неодобрение, и, сказать правду, не нашлось и троих, которые устояли бы
против стихийного увлечения и непобедимой потребности рукоплескать ново-
явленному чуду.
Опера имела большой успех, хотя в сущности самой музыкой никто не ин-
тересовался. Это была чисто итальянская музыка, грациозная, умеренно па-
тетическая, но, как говорят, в ней еще нельзя было предугадать автора
"Альцесты" и "Орфея". В ней было мало мест, которые бы поражали слушате-
лей своей красотой. В первом же антракте немецкий композитор был вызван
вместе с тенором, примадонной и даже Клориндой. Клоринда - благодаря
протекции Консуэло - прогнусавила глухим голосом и без всякого выражения
свою второстепенную роль, обезоружив всех красотою плеч: Розальба, кото-
рую она заменяла, была чрезвычайно худа!
В последнем антракте Андзолето, все время украдкой следивший за Ко-
риллой, заметил, что та все более и более выходит из себя, и счел благо-
разумным зайти к ней в ложу, дабы предупредить могущую произойти вспыш-
ку. Увидав юношу, Корилла, как тигрица, набросилась на него и отхлестала
по щекам, исцарапав при этом до крови, так что потом ни белила, ни румя-
на не могли скрыть следов. Оскорбленный тенор укротил ее пыл, ударив ку-
лаком в грудь с такою силой, что она, едва не лишившись чувств, упала на
руки своей сестры Розальбы.
- Подлец! Изменник! Разбойник! - задыхаясь, бормотала она. - И ты и
твоя Консуэло, вы оба погибнете от моей руки!
- Несчастная, посмей только сделать сегодня хоть шаг, хоть жест, пос-
мей только выкинуть какую-нибудь штуку, - и я заколю тебя на глазах у
всей Венеции! - прошипел сквозь стиснутые зубы бледный Андзолето, сверк-
нув перед ее глазами своим неизменным спутником - ножом, которым он вла-
дел с искусством настоящего сына лагун.
- Он сделает то, что говорит, - с ужасом прошептала Розальба. - Молю
тебя, скорей идем отсюда: здесь нам грозит смерть!
- Да, да, совершенно верно, и помните это, - ответил Андзолето, с шу-
мом захлопывая за собой дверь ложи и запирая ее на ключ.
Хотя эта трагикомическая сцена и проведена была чисто по-венециански
- вполголоса, таинственно и молниеносно - все же, когда дебютант быстро
прошел из-за кулис в свою уборную, закрывая щеку носовым платком, все
догадались, что произошла маленькая стычка. А парикмахер, призванный
привести в порядок растрепанные кудри греческого принца и замаскировать
полученную им царапину, сейчас же раззвонил среди хористов и статистов о
том, что щека героя пострадала от коготков одной влюбленной кошечки. Па-
рикмахер этот знал толк в такого рода ранах и не раз бывал поверенным в
подобных закулисных происшествиях. История эта в мгновение ока обежала
всю сцену, каким-то образом перескочила через рампу и пошла гулять из
оркестра на балкон, с балкона в ложи и оттуда, уже с разными прикрасами,
проникла в глубину партера. Связь Андзолето с Кориллой была еще неиз-
вестна, но некоторые видели, как он увивался вокруг Клоринды, - и вот
разнесся слух, что она-де в припадке ревности к примадонне выколола глаз
и выбила три зуба красивейшему из теноров.
Это повергло в отчаяние некоторых представительниц прекрасного пола,
но для большинства явилось очаровательным скандальчиком. Зрители спраши-
вали друг друга, не будет ли приостановлено представление и не появится
ли прежний тенор Стефанини доигрывать роль с тетрадкой в руках. Но вот
занавес поднялся. И когда появилась Консуэло, такая же спокойная и вели-
чественная, как и вначале, все было забыто. Хотя роль ее сама по себе не
была особенно трагической, Консуэло мощью своей игры, выразительностью
своего пения сделала ее такою: она заставила проливать слезы; и когда
появился тенор, его царапина вызвала только улыбку. Но все-таки из-за
этого смехотворного эпизода успех Андзолето был менее блестящ, чем он
мог бы быть, и все лавры в этот вечер достались Консуэло. Ее вызывали
без конца, ей неистово, бешено рукоплескали.
После спектакля все отправились ужинать во дворец Дзустиньяни, и Анд-
золето совсем забыл о запертой в ложе Корилле, которой пришлось взломать
дверь, чтобы выйти оттуда. В суматохе, обыкновенно царящей в театре пос-
ле блестящего представления, никто этого не заметил. Но на следующий
день сломанная дверь в Сопоставлении с полученной тенором царапиной на-
вела многих на мысль о любовной интриге, которую Андзолето так тщательно
скрывал до сих пор.
Едва лишь занял он место за большим столом, вокруг которого граф уса-
дил своих гостей, устроив роскошный банкет в честь Консуэло, и известные
венецианские поэты начали приветствовать певицу только что сочиненными в
честь ее мадригалами и сонетами, как лакей тихонько сунул под его тарел-
ку записочку от Кориллы. Он прочитал украдкой:
"Если ты сейчас же не придешь ко мне, я явлюсь за тобой сама и закачу
тебе скандал, где бы ты ни был - хоть на краю света, хоть в объятиях
трижды проклятой Консуэло!"
Под предлогом внезапного приступа кашля Андзолето вышел из-за стола,
чтобы написать ей ответ. Оторвав кусочек линованной бумаги из нотной
тетрадки, лежавшей в передней, он нацарапал карандашом:
"Если хочешь, приходи: мой нож всегда наготове, так же как моя нена-
висть и презрение к тебе".
Деспот знал, что для женщины, обладающей таким" характером, страх был
единственной уздой, угроза - единственной уловкой. Однако он невольно
помрачнел и был рассеян во время банкета, а как только встали изза сто-
ла, скрылся и помчался к Корилле.
Он застал несчастную женщину в состоянии, достойном жалости. За исте-
рикой последовали потоки слез; она сидела у окна, растрепанная, с рас-
пухшими от слез глазами. Платье, которое она в отчаянии разорвала на се-
бе, висело клочьями на ее вздрагивавшей от рыданий груди. Она отослала
сестру и служанку. Проблеск невольной радости озарил ее измученное лицо,
когда она увидела того, кого уже не думала больше увидеть. Но Андзолето
знал ее слишком хорошо, чтобы начать утешать. Будучи уверен, что при
первом же проявлении сострадания или раскаяния в ней проснутся гнев и
жажда мести, он решил держаться уже взятой на себя роли - быть неумоли-
мым, и, хотя в глубине души был тронут отчаянием Кориллы, стал осыпать
ее самыми жестокими упреками, а затем объявил, что пришел проститься с
ней. Он довел ее до того, что она бросилась перед ним на колени и в пол-
ном отчаянии доползла до самых дверей, моля о прощении. Только совсем
доконав и уничтожив ее, он сделал вид, будто смягчился. Глядя на эту
гордую красавицу, которая валялась в пыли у его ног, словно кающаяся
Магдалина, упоенный гордостью и каким-то волнующим пылом, он уступил ее
исступленной страсти, и Корилла испытала с ним восторги еще неведомых ей
наслаждений. Но и наслаждаясь с этой укрощенной львицей, Андзолето ни на
миг не забывал, что она дикий зверь, и до конца выдержал роль прощающе-
го, но оскорбленного повелителя.
Уже начинало светать, когда эта женщина, опьяненная и униженная,
спрятав бледное лицо в длинных черных волосах, облокотясь мраморной ру-
кой на влажный от утренней росы балкон, стала тихим, ласкающим голосом
жаловаться на пытки, причиняемые ей любовью.
- Ну да, я ревнива, - говорила она, - и, если хочешь, хуже - завист-
лива. Не могу перенести, что моя десятилетняя слава в одно мгновение
превзойдена новой восходящей звездой, не могу перенести, что жестокая,
забывчивая толпа приносит меня в жертву без жалости и сожалений. Когда
ты узнаешь восторг успеха и унижение падения, поверь, ты не будешь так
строг и требователен к себе, как сейчас ко мне. Ты говоришь, что ничто
не потеряно, что моя слава не померкла, что успех, богатство, заманчивые
надежды - все это ждет меня в новых странах, что я покорю там новых лю-
бовников, пленю новый народ. Пусть даже это так, но неужели, по-твоему,
найдется такая вещь на свете, которая могла бы утешить меня в том, что я
покинута всеми своими друзьями, сброшена со своего трона, куда еще при
мне возведен другой кумир? И этот позор - первый в жизни, единственный
за всю мою карьеру - обрушился на меня у тебя на глазах! Скажу более:
этот позор - дело твоих рук, рук моего любовника, первого человека, ко-
торого я полюбила безумно, даже подло. Ты говоришь еще, что я фальшива и
зла, что я разыграла перед тобой лицемерное величие и лживое великоду-
шие, но ведь ты сам этого хотел, Андзолето. Я была оскорблена, - ты пот-
ребовал, чтобы я делала вид, будто я спокойна, и я держала себя спокой-
но. Я была недоверчива, - ты потребовал, чтобы я верила в твою искрен-
ность, и я поверила. У меня в душе кипели злоба и отчаяние, - ты мне го-
ворил: смейся, и я смеялась. Я была взбешена, - ты мне велел молчать, и
я молчала. Что же мне оставалось делать, как не играть роль, мне нес-
войственную, и приписывать себе мужество, которого во мне нет? А когда
это напускное мужество, естественно, покидает меня, когда эта пытка де-
лается невыносимой и я близка к сумасшествию, ты, который сам должен был
бы терзаться моими терзаниями, ты топчешь меня ногами и собираешься ос-
тавить меня, умирающую, в том болоте, куда сам же меня завел. Ах, Андзо-
лето! У вас каменное сердце, и для вас я стою не больше, чем морской пе-
сок, который приносит и уносит набегающая волна. Брани, бей меня, ос-
корбляй, раз такова потребность твоей сильной натуры, но все же в глуби-
не души пожалей меня! Подумай, как должна быть беспредельна моя любовь к
тебе, если, будучи такой скверной, какой ты меня считаешь, я ради этой
любви не только переношу все муки, а готова еще и еще страдать... Но
послушай, друг мой, - продолжала она еще нежнее, обнимая его, - все, что
ты заставил меня выстрадать, - ничто по сравнению с тем, что я чувствую,
когда подумаю о твоей будущности и о твоем счастье. Ты погиб, Андзолето,
дорогой мой Андзолето! Погиб безвозвратно! Ты не знаешь, не подозреваешь
этого! А я - я это вижу и говорю себе: "Пусть я была бы принесена в
жертву его тщеславию, пусть мое падение послужило бы его торжеству, но
нет - все это только на его погибель, и я - орудие соперницы, наступив-
шей ногой на голову нам обоим".
- Что хочешь ты этим сказать, безумная? - вскричал Андзолето. - Я не
понимаю тебя.
- А между тем ты должен был бы меня понять, по крайней мере понять
все, что произошло сегодня вечером. Разве ты не заметил, как публика,
несмотря на весь восторг, вызванный твоей первой арией, охладела к тебе
после того, как спела она? И - увы! - она всегда так будет петь: лучше
меня, лучше всех и, сказать правду, в тысячу раз лучше тебя самого, мой
дорогой Андзолето... Значит, ты не видишь, что эта женщина раздавит тебя
и, пожалуй, уже раздавила при первом же своем появлении? Не видишь, что
ее уродство затмило твою красоту? Да, она некрасива, я признаю это, но я
знаю также, что такие женщины, понравившись, способны зажечь в мужчинах
более безумную страсть, дать им познать более сильные переживания, чем
совершеннейшие красавицы мира... Ты разве не видишь, что ей поклоняются,
ее обожают и что всюду, где ты будешь появляться вместе с ней, ты оста-
нешься в тени, будешь незаметен? Разве ты не знаешь, что талант артиста
нуждается для своего развития в похвалах и успехе точно так же, как но-
ворожденный нуждается в воздухе, чтобы расти и жить? Неужели ты не зна-
ешь, что всякое соперничество сокращает сценическую жизнь артиста, а
опасный соперник рядом с нами - это смерть для нашей души, это пустота
