Жорж Санд
Консуэло
Графиня Рудольштадт
Жорж Санд
Консуэло
Перевод с французского А. Бекетовой
Изд. "Мастацкая лiтаратура", 1989, Минск
OCR Палек, 1998 г.
I
- Да, да, сударыни, можете качать головой сколько вам угодно: самая
благоразумная, самая лучшая среди вас - это... Но я не назову ее, так
как она единственная во всем моем классе скромница и я боюсь, что, наз-
вав ее имя, я заставлю ее тотчас же утратить эту редкую добродетель, ко-
торой я желаю и вам.
- In nomine Patris, et Filii, et Spiritu Sancto [1], - пропела Конс-
танца с вызывающим видом.
- Amen [2], - пропели хором все остальные девочки.
- Скверный злюка, - сказала Клоринда, мило надув губки и слегка уда-
ряя ручкой веера по костлявым, морщинистым пальцам учителя пения, словно
уснувшим на немой клавиатуре органа.
- Это вы не по адресу! - произнес старый профессор с глубоко невозму-
тимым видом человека, который в течение сорока лет по шести часов в день
подвергался дерзким и шаловливым выходкам нескольких поколений юных особ
женского пола. - И все-таки, - добавил он, пряча очки в футляр, а таба-
керку в карман и не поднимая глаз на раздраженный и насмешливый улей, -
эта разумная, эта кроткая, эта прилежная, эта внимательная, эта добрая
девочка - не вы, синьора Клоринда, не вы, синьора Констанца, и не вы,
синьора Джульетта, и, уж конечно, не Розина, и еще того менее Микела...
- Значит, это я!
- Нет, я!
- Вовсе нет, я!
- Я!
- Я! - закричало разом с полсотни блондинок и брюнеток, кто приятным,
кто резким голосом, словно стая крикливых чаек, устремившихся на злос-
частную раковину, выброшенную на берег отхлынувшей волной.
Эта раковина, то есть маэстро (и я настаиваю, что никакая метафора не
подошла бы в большей мере к его угловатым движениям, глазам с перламут-
ровым отливом, скулам, испещренным красными прожилками, а в особенности
- к тысяче седых, жестких и остроконечных завитков его профессорского
парика), - маэстро, повторяю я, вынужденный трижды опускаться на скамей-
ку, с которой он подымался, собираясь уйти, но, спокойный и бесстраст-
ный, как раковина, убаюканная и окаменевшая в бурях, долго не поддавался
просьбам сказать, какая именно из его учениц заслуживает похвал, на ко-
торые он - всегда такой скупой - только что так расщедрился. Наконец,
точно с сожалением уступая просьбам, вызванным его же хитростью, он взял
свою профессорскую трость, которою обыкновенно отбивал такт, и с ее по-
мощью разделил это недисциплинированное стадо на две шеренги; затем,
продвигаясь с важным видом между двойным рядом легкомысленных головок,
остановился в глубине хоров, где помещался орган, против маленькой фи-
гурки, сидевшей, скорчившись, на ступеньке. Опершись локтями на колени,
заткнув пальцами уши, чтобы не отвлекаться шумом, она разучивала вполго-
лоса урок, чтобы никому не мешать, скрючившись и согнувшись, как
обезьянка; а он, торжественный и ликующий, стоял, выпрямившись и вытянув
руки, словно Парис, присуждающий яблоко, но не самой красивой, а самой
разумной.
- Консуэло? Испанка? - закричали в один голос юные хористки в вели-
чайшем изумлении. Затем раздался общий гомерический хохот, вызвавший
краску негодования и гнева на величавом челе профессора.
Маленькая Консуэло, заткнув уши, ничего не слышала из того, что гово-
рилось, глаза ее рассеянно блуждали, ни на чем не останавливаясь; она
была так погружена в работу, что в течение нескольких минут не обращала
ни малейшего внимания на весь этот шум. Заметив наконец, что она являет-
ся предметом всеобщего внимания, девочка отняла руки от ушей, опустила
их на колени и уронила на пол тетрадь; сначала, словно окаменев от изум-
ления, не сконфуженная, а скорее несколько испуганная, она продолжала
сидеть, но потом встала, чтобы посмотреть, нет ли позади нее какого-ни-
будь диковинного предмета или смешной фигуры, вызвавших такую шумную ве-
селость.
- Консуэло, - сказал профессор, взяв ее за руку без дальнейших объяс-
нений, - иди сюда, моя хорошая, и спой мне "Salve, Regina" Перголезе,
которое ты разучиваешь две недели, а Клоринда зубрит целый год.
Консуэло, ничего не отвечая, не выказывая ни страха, ни гордости, ни
смущения, пошла вслед за профессором, который снова уселся за орган и с
торжествующим видом дал тон своей юной ученице. Консуэло запела просто,
непринужденно, и под высокими церковными сводами зазвучал такой прекрас-
ный голос, какой никогда еще здесь не звучал. Она спела "Salve, Regina",
причем память ей ни разу не изменила, она не взяла ни одной ноты, кото-
рая не прозвучала бы чисто и полно, не была бы вовремя оборвана или вы-
держана столько, сколько требовалось. Послушно и точно следуя наставле-
ниям маэстро и выполняя в точности его разумные и ясные советы, она при
всей своей детской неопытности и беззаботности достигла того, чего не
могли бы дать и законченному певцу школа, навык и вдохновение: она спела
безупречно.
- Хорошо, дочь моя, - сказал старый маэстро, всегда сдержанный в сво-
их похвалах. - Ты разучила эту вещь добросовестно и спела ее с понимани-
ем. К следующему разу ты повторишь кантату Скарлатти, уже пройденную на-
ми.
- Si, signer professore [3]. Теперь мне можно уйти?
- Да, дитя мое. Девицы, урок окончен!
Консуэло сложила в корзиночку свои тетради, карандаши и маленький ве-
ер из черной бумаги - неразлучную игрушку каждой испанки и венецианки, -
которым она почти никогда не пользовалась, хотя всегда имела при себе;
потом она скользнула за органные трубы, сбежала с легкостью мышки по та-
инственной лестнице, ведущей в церковь, на мгновение преклонила колени,
проходя мимо главного алтаря, и при выходе столкнулась у кропильницы с
красивым молодым синьором, который, улыбаясь, подал ей кропило. Окропив
лоб и глядя незнакомцу прямо в лицо со смелостью девочки, еще не считаю-
щей и не чувствующей себя женщиной, она одновременно и перекрестилась и
поблагодарила его, и это вышло так уморительно, что молодой человек рас-
хохотался. Рассмеялась и сама Консуэло, но вдруг, как будто вспомнив,
что ее кто-то ждет, она пустилась бегом, в мгновение ока выскочила за
дверь и сбежала по ступенькам на улицу.
Тем временем профессор снова спрятал очки в широкий карман жилета и
обратился к притихнувшим ученицам.
- Стыдно вам, красавицы! - сказал он. - Эта девочка, самая младшая из
вас, пришедшая в мой класс самой последней, только одна и может пра-
вильно пропеть соло, да и в хоре, какую бы какофонию вы ни разводили
вокруг нее, я неукоснительно слышу ее голос, чистый и верный, как нота
клавесина. И это потому, что у нее есть усердие, терпение и то, чего нет
и не будет ни у кого из вас: у нее есть понимание.
- Не мог не выпалить своего любимого словечка, - крикнула Клоринда,
лишь только маэстро ушел. - Во время урока он повторил его только трид-
цать девять раз и, наверно, заболел бы, если б не дошел до сорокового.
- Чему тут удивляться, если эта Консуэло делает успехи? - сказала
Джульетта. - Она так бедна, что только и думает, как бы поскорее нау-
читься чему-нибудь и начать зарабатывать на хлеб.
- Мне говорили, что ее мать цыганка, - добавила Микелина, - и что де-
вочка пела на улицах и на дорогах, перед тем как попасть сюда. Нельзя
отрицать, что у нее прекрасный голос, но у бедняжки нет и тени ума! Она
долбит все наизусть, рабски следуя указаниям профессора, а все остальное
довершают ее здоровые легкие.
- Пусть у нее будут самые лучшие легкие и самый замечательный ум в
придачу, - сказала красавица Клоринда, - я отказалась бы от всех этих
преимуществ, если б мне пришлось поменяться с ней наружностью.
- Вы потеряли бы не так уж много, - возразила Констанца, не особенно
стремившаяся признавать красоту Клоринды.
- Она совсем нехороша собой, - добавила еще одна. - Желтая, как пас-
хальная свечка, а глаза большие, но совсем невыразительные. И вдобавок
всегда так плохо одета! Нет, бесспорно: она дурнушка.
- Бедняжка! Какая она несчастная! Ни денег, ни красоты!
Так девушки закончили свой "панегирик" в честь Консуэло и, пожалев
ее, утешили себя за то, что восхищались ею, когда она пела.
II
Это происходило в Венеции около ста лет тому назад, в церкви Мендика-
ити, где знаменитый маэстро Порпора только что закончил первую репетицию
своей музыки к большой вечерне, которою он должен был дирижировать в
следующее воскресенье, в день Успения. Молодые хористки, которых он так
сурово пробрал, были питомицами одной из тех школ, где девушек обучали
на казенный счет, а потом давали пособие "для замужества или для поступ-
ления в монастырь", как сказал Жан-Жак Руссо, восхищавшийся их велико-
лепными голосами около того же времени и в этой самой церкви. Ты хорошо
помнишь, читатель, все эти подробности и прелестный эпизод, рассказанный
им самим по этому поводу в восьмой книге его "Исповеди". Я не стану пов-
торять здесь эти очаровательные страницы, после которых ты, конечно, не
пожелал бы снова приняться за мои; я поступил бы точно так же на твоем
месте, мой друг читатель. Надеюсь, однако, что в данную минуту у тебя
нет под рукою "Исповеди", и продолжаю свое повествование.
Не все эти молодые девушки были одинаково бедны, и, несомненно, нес-
мотря на всю зоркость администрации, в школу проскальзывали иногда и та-
кие, которые не так уж нуждались, но использовали возможность получить
за счет республики артистическое образование и недурно пристроиться. По-
этому-то иные из них и позволяли себе пренебрегать священными законами
равенства, благодаря которым им удалось прокрасться на те самые скамьи,
где сидели их сестры победнее. Не все также следовали суровым предначер-
таниям республики относительно их будущей судьбы. Нередко случалось, что
какая-либо из них, воспользовавшись даровым воспитанием, отказывалась
затем от пособия, стремясь к иной, более блестящей карьере. Видя, что
подобные вещи неизбежны, администрация допускала иногда к обучению музы-
ке детей бедных артистов, которым бродячая жизнь не позволяла оставаться
надолго в Венеции. К числу таких относилась и маленькая Консуэло, родив-
шаяся в Испании и попавшая оттуда в Италию через Санкт-Петербург, Конс-
тантинополь, Мексику или Архангельск, а может быть, каким-нибудь другим,
еще более прямым путем, доступным лишь для цыган.
Однако цыганкой она была только по профессии и по прозвищу, так как
происхождения она была не цыганского, не индийского, и, во всяком слу-
чае, не еврейского. В ней текла хорошая испанская кровь, и происходила
она, несомненно, из мавританского рода, так как отличалась смуглостью и
была вся проникнута спокойствием, совершенно чуждым бродячим племенам. Я
отнюдь не хочу сказать что-либо дурное по поводу этих племен. Если бы
образ Консуэло был выдуман мною, то, весьма возможно, я заимствовал бы
его у народа Израиля или из еще более древних времен, но она принадлежа-
ла к потомкам Измаила, все ее существо говорило об этом. Мне не довелось
ее увидеть, ибо мне не исполнилось еще ста лет, но так утверждали, и я
не могу это опровергнуть. У нее не было лихорадочной порывистости, пере-
межающейся с припадками апатичной томности, характерной для цыганки; не
было у нее и вкрадчивого любопытства и назойливого попрошайничанья бед-
ной еврейки. Она была спокойна, как воды лагун, и вместе с тем не менее
подвижна" чем легкие гондолы, беспрестанно скользящие по их поверхности.
Так как росла Консуэло быстро, а мать ее была чрезвычайно бедна, то
она всегда носила платья, слишком короткие для своего возраста, что при-
давало этой четырнадцатилетней девочке, привыкшей ходить босиком, особую
дикую грацию и делало ее походку такой непринужденной, что глядеть на
нее было и приятно и жалко. Была ли у нее маленькая ножка - никто не мог
