- Я и не подозревал, Консуэло, что ты любишь украшения, - проговорил
Порпора, подходя с графом и Андзолето к своей ученице.
- О, это не для меня, господин профессор, - ответила Консуэло, при-
поднимаясь только наполовину, чтобы не уронить в воду раковины из перед-
ника, - это ожерелья для продажи, чтобы купить потом рису и кукурузы.
- Она бедна и таким путем добывает на пропитание своей матери, - по-
яснил Порпора. - Послушай, Консуэло, - сказал он девочке, - когда у вас
с матерью нужда, обращайся ко мне, но я запрещаю тебе просить милостыню,
поняла?
- О, вам незачем запрещать ей это, sior profesor, - с живостью возра-
зил Андзолето. - Она сама никогда бы не стала просить милостыню, да и я
не допустил бы этого.
- Но ведь у тебя самого ровно ничего нет! - сказал граф.
- Ничего, кроме ваших милостей, ваше сиятельство, но я делюсь с этой
девочкой.
- Она твоя родственница?
- Нет, она чужестранка, это Консуэло.
- Консуэло? Какое странное имя, - заметил граф.
- Прекрасное имя, синьор, - возразил Андзолето, - оно означает "уте-
шение"...
- В добрый час! Как видно, она твоя подруга?
- Она моя невеста, синьор.
- Уже? Каково! Эти дети уже мечтают о свадьбе.
- Мы обвенчаемся в тот день, когда вы, ваше сиятельство, подпишете
мой ангажемент в театр Сан-Самуэле.
- В таком случае, дети мои, вам придется еще долго ждать.
- О, мы подождем, - проговорила Консуэло с веселым спокойствием не-
винности.
Граф и маэстро еще несколько минут забавлялись наивными ответами юной
четы, затем профессор велел Андзолето прийти к нему на следующий день,
обещав послушать его, и они ушли, предоставив юношу его серьезным заня-
тиям.
- Как вы находите эту девочку? - спросил профессор графа.
- Я уже видел ее сегодня и нахожу, что она достаточно некрасива, что-
бы оправдать пословицу: "В глазах восемнадцатилетнего мальчика каждая
женщина - красавица".
- Прекрасно, - ответил профессор, - теперь я могу вам открыть, что
ваша божественная певица, ваша сирена, ваша таинственная красавица -
Консуэло.
- Как? Она? Эта замарашка? Этот черный худенький кузнечик? Быть не
может, маэстро!
- Она самая, сиятельный граф. Разве вы не находите, что она была бы
соблазнительной примадонной?
Граф остановился, обернулся, еще раз издали поглядел на Консуэло и,
сложив руки, с комическим отчаянием воскликнул:
- Праведное небо! Как можешь ты допускать подобные ошибки, наделяя
огнем гениальности такие безобразные головы!
- Значит, вы отказываетесь от ваших преступных намерений? - спросил
профессор.
- Разумеется.
- Вы обещаете мне это? - добавил Порпора.
- О, клянусь вам! - ответил граф.
III
Рожденный под небом Италии, взращенный волею случая, как морская пти-
ца, бедный сирота, заброшенный, но все же счастливый в настоящем и веря-
щий в будущее, Андзолето, этот несомненный плод любви, этот девятнадца-
тилетний красавец юноша, привольно проводивший целые дни около маленькой
Консуэло на каменных плитах Венеции, не был новичком в любви. Познав ра-
дости легких побед, не раз выпадавших ему на долю, он бы уже истаскался
и, быть может, развратился, если бы жил в нашем печальном климате и если
бы природа не одарила его таким крепким организмом. Однако, рано развив-
шись физически, предназначенный для долгой и сильной зрелости, он еще
сохранил чистое сердце, а чувственность его сдерживалась волей. Случайно
он повстречался с маленькой испанкой, набожно распевавшей молитвы перед
изваянием мадонны; и, чтобы поупражнять свой голос, он пел с нею при
свете звезд целыми вечерами. Встречались они и на песчаном взморье Лидо,
собирая ракушки: он - для еды, она - чтобы делать из них четки и украше-
ния; встречались и в церквах, где она молилась богу всем сердцем, а он
во все глаза смотрел на красивых дам. И при всех этих встречах Консуэло
казалась ему такой доброй, кроткой, услужливой и веселой, что он, сам не
зная как и почему, сделался ее другом и неразлучным спутником. Андзолето
знал в любви пока одно лишь наслаждение. К Консуэло он чувствовал друж-
бу, но, будучи сыном народа и страны, где страсти довлеют над привязан-
ностями, он не сумел дать этой дружбе другого названия, как любовь. Ког-
да он заговорил об этом с Консуэло, та лишь заметила: "Если ты в меня
влюблен, значит, ты хочешь на мне жениться?" На что он ответил: "Конеч-
но, раз ты согласна, мы поженимся".
С тех пор это было делом решенным. Быть может, для Андзолето любовь
эта и была забавой, но Консуэло верила в нее самым серьезным образом.
Несомненно одно: юное сердце Андзолето уже знало те противоречивые
чувства, те запутанные, сложные переживания, которые тревожат и портят
существование людей пресыщенных.
Предоставленный своим бурным инстинктам, жадный до удовольствий, любя
лишь то, что давало ему счастье, и ненавидя и избегая всего, что мешает
веселью, будучи артистом до мозга костей, жаждая жить и ощущая жизнь со
страшной остротой, он пришел к выводу, что любовницы заставляют его ис-
пытывать все муки и опасности страсти, не умея внушить ему понастоящему
эту страсть. Однако, влекомый вожделением, он время от времени сходился
с женщинами, но скоро бросал их от пресыщения или с досады. А потом,
растратив недостойным образом, низменно избыток сил, этот странный юноша
снова ощущал потребность в обществе своей кроткой подруги, в чистых,
светлых излияниях. Он мог уже сказать, как Жан-Жак Руссо: "Поистине, нас
привязывает к женщинам не столько разврат, сколько удовольствие жить
подле них". Итак, не отдавая себе отчета в том очаровании, которое влек-
ло его к Консуэло, еще не умея воспринимать прекрасное, не зная даже,
хороша она собой или дурна, Андзолето забавлялся с ней детскими играми,
как мальчик, но в то же время свято уважал ее четырнадцать лет как муж-
чина и вел с ней среди толпы, на мраморных ступенях дворцов и на каналах
Венеции, жизнь, такую же счастливую, такую же чистую, такую же уединен-
ную и почти такую же поэтичную, какой была жизнь Павла и Виргинии в
апельсиновых рощах пустынного острова. Пользуясь неограниченной и опас-
ной свободой, не имея семьи и бдительной нежной матери, которая заботи-
лась бы об их нравственности, не имея преданного слуги, который бы отво-
дил их по вечерам домой, не имея даже собаки, могущей предупредить их об
опасности, предоставленные всецело самим себе, они, однако, избежали па-
дения. В любой час и в любую погоду носились они по лагунам вдвоем, в
открытой лодке, без весел и руля; без проводника, без часов, забывая о
приливе, бродили они по лиману; до поздней ночи пели на перекрестках
улиц, у обвитых виноградом часовен, а постелью им служили до утра белые
плиты мостовой, еще сохранившие тепло солнечных лучей. Остановившись пе-
ред театром Пульчинеллы, забыв, что еще не завтракали и вряд ли будут
ужинать, они со страстным вниманием следили за фантастической драмой
прекрасной Коризанды, царицы марионеток. Неудержимо веселились они во
время карнавала, не имея, конечно, возможности по-настоящему нарядиться:
он - вывернув наизнанку свою старую куртку, она - прицепив себе на голо-
ву бант из старых лент. Они роскошно пировали на перилах моста или на
лестнице какого-нибудь дворца, уплетая "морские фрукты" [6], стебли ук-
ропа и лимонные корки. Словом, не зная ни опасных ласк, ни влюбленности,
они вели такую же веселую и привольную жизнь, какую могли бы вести два
неиспорченных подростка одного возраста и одного пола. Шли дни и годы. У
Андзолето появлялись новые любовницы, Консуэло же и не подозревала, что
можно любить иной любовью, а не так, как любили ее. Став взрослой девуш-
кой, она даже не подумала, что следует быть более сдержанной с женихом.
Он же, видя, как она растет и меняется на его глазах, не испытывал ника-
кого нетерпения, не хотел никакой перемены в их дружбе, такой безоблач-
ной и спокойной, без всяких тайн и угрызений совести.
Прошло уже четыре года с того времени, как профессор Порпора и граф
Дзустиньяни представили друг другу своих маленьких музыкантов. Граф и
думать забыл о юной исполнительнице духовной музыки. Профессор тоже за-
был о существовании красавца Андзолето, так как, проэкзаменовав его тог-
да, не нашел в нем ни одного из качеств, требуемых им от ученика: прежде
всего серьезного и терпеливого склада ума, затем скромности, доведенной
до полного самоуничтожения ученика перед учителем, и, наконец, от-
сутствия какого бы то ни было предварительного обучения. "Не хочу даже и
слышать, - говорил он, - об ученике, чей мозг не будет в моем полном
распоряжении, как чистая скрижаль, как девственный воск, на котором я
могу сделать первый оттиск. У меня нет времени на то, чтобы в течение
целого года отучать ученика, прежде чем начать его учить. Если вы желае-
те, чтобы я писал на аспидной доске, дайте мне ее чистой, да и это еще
не все: она должна быть хорошего качества. Если она слишком толста, я не
смогу писать на ней; если она слишком тонка, я ее тотчас разобью". Одним
словом, Порпора хотя и признал необычайные способности у юного Андзоле-
то, но после первого же урока объявил графу с некоторой досадой и ирони-
ческим смирением, что метода его не годится для столь подвинутого учени-
ка и что достаточно взять первого попавшегося учителя, чтобы затормозить
и замедлить естественные успехи и неодолимый рост этой великолепной ин-
дивидуальности.
Граф направил своего питомца к профессору Меллифьоре, и тот, переходя
от рулад к каденциям, от трели к группетто, довел блестящие данные свое-
го ученика до полного развития. Когда Андзолето исполнилось двадцать три
года, он выступил в салоне графа, и все слушавшие его нашли, что он мо-
жет с несомненным успехом дебютировать в театре Сан-Самуэле на первых
ролях.
Однажды вечером все аристократы-любители и самые знаменитые артисты
Венеции были приглашены присутствовать на последнем решающем испытании.
Впервые в жизни Андзолето сбросил свое плебейское одеяние, облекся в
черный фрак, шелковый жилет, высоко зачесал и напудрил свои роскошные
волосы, надел башмаки с пряжками и, приосанившись, на цыпочках прос-
кользнул к клавесину. Здесь, при свете сотни свечей, под взглядами двух-
сот или трехсот пар глаз, он, выждав вступление, набрал воздуху в легкие
и с присущими ему смелостью и честолюбием ринулся со своим грудным до на
то опасное поприще, где не жюри и не знатоки, а публика держит в одной
руке пальмовую ветвь, а в другой - свисток.
Нечего говорить, что Андзолето волновался в душе, но его волнение
почти не было заметно; его зоркие глаза, украдкой вопрошавшие женские
взоры, прочли в них безмолвное одобрение, в котором редко отказывают мо-
лодому красавцу; и едва лишь донесся до него одобрительный шепот любите-
лей, удивленных мощностью его тембра и легкостью вокализации, как ра-
дость и надежда заполнили все его существо. Андзолето, до сих пор учив-
шийся и выступавший в заурядной среде, в первый раз в жизни почувство-
вал, что он человек незаурядный, и, увлеченный жаждой и сознанием успе-
ха, запел с поразительной силой, своеобразием и огнем. Конечно, его вкус
не всегда был тонок, а исполнение на протяжении всей арии не всегда бе-
зупречно, но он сумел исправить это смелостью приемов, блеском ума и по-
рывом вдохновения. Он не давал эффектов, о которых мечтал композитор, но
находил новые, о которых никто не думал - ни автор, их намечавший, ни
профессор, их толковавший, и никто из виртуозов, ранее исполнявших эту
вещь. Его смелый порыв захватил и увлек всех. За один новый оттенок ему
прощали десять промахов, за одно проявление индивидуального чувства -
десять погрешностей в методе. Так в искусстве малейший проблеск гени-
альности, малейшее стремление к новым завоеваниям покоряет людей скорее,
чем все заученные, общеизвестные приемы.
