готти, Габриэлли, Мольтени, - словом, родоначальник самой знаменитой
школы пения своего времени, Никколо Порпора прозябал в Венеции, в состо-
янии, близком к нищете и отчаянию. А между тем некогда он стоял во главе
консерватории Оспедалетто в этом самом городе, и то был самый блестящий
период его жизни. Именно в ту пору им были написаны и поставлены его
лучшие оперы, лучшие кантаты и все его главные произведения духовной му-
зыки. Вызванный в 1728 году в Вену, он, правда не без некоторых усилий,
добился там покровительства императора Карла VI. Он пользовался также
благоволением саксонского двора [10], а затем был приглашен в Лондон,
где в течение девяти или десяти лет имел честь соперничать с самим вели-
ким Генделем, звезда которого как раз в эту пору несколько потускнела.
Но в конце концов гений Генделя восторжествовал, и Порпора, уязвленный в
своей гордости, очутившись в тяжелом материальном положении, возвратился
в Венецию, где не без труда занял место директора уже другой консервато-
рии, а не Оспедалетто. Он написал здесь еще несколько опер и поставил их
на сцене, но это было нелегко; последняя же опера, хотя и написанная в
Венеции, шла только в лондонском театре, где не имела никакого успеха.
Гению его был нанесен жестокий удар; слава и успех могли бы еще возро-
дить его, но неблагодарность Гассе, Фаринелли и Кафарелли, все более и
более забывавших своего учителя, окончательно разбила его сердце, ожес-
точила его, отравила ему старость. Известно, что он скончался в Неаполе
на восьмидесятом году жизни в нищете и горе.
В то время, когда граф Дзустиньяни, предвидя уход Кориллы и почти же-
лая его, подыскивал ей заместительницу, Порпора переживал как раз один
из припадков озлобления, и его раздражение имело некоторое основание.
Если в Венеции любили и исполняли музыку Йомелли, Лотти, Кариссими, Гас-
парини и других превосходных мастеров, то это не мешало публике одновре-
менно увлекаться без разбора легкой музыкой Кокки, Буини, Сальваторе
Аполлини и других более или менее бездарных композиторов, льстивших пос-
редственности своим легким и вульгарным стилем. Оперы Гассе не могли
нравиться его учителю, справедливо разгневанному на него. Маститый и
несчастный Порпора, закрывший сердце и уши для современной музыки, пы-
тался задушить ее славою и авторитетом стариков. С чрезмерной суровостью
он порицал грациозные произведения Галуппи и даже оригинальные фантазии
Кьодзетто - популярного в Венеции композитора. С ним можно было разгова-
ривать лишь о падре Мартини, о Дуранте, о Монтеверди, о Палестрине; не
знаю, благоволил ли он даже к Марчелло и Лео. Вот почему первые попытки
графа Дзустиньяни пригласить на сцену его неизвестную ученицу, бедную
Консуэло, которой он желал, однако, и славы и счастья, были встречены
Порпорой холодно и с грустью. Он был слишком опытным преподавателем,
чтобы не знать цены своей ученице, не знать, чего она заслуживает. Одна
мысль, что этот истинный талант, выращенный на шедеврах старых компози-
торов, будет профанирован, приводила старика в ужас.
Опустив голову, подавленным голосом он ответил графу:
- Ну что ж, берите эту незапятнанную душу, этот чистый разум, бросьте
его собакам, отдайте на съедение зверям, раз уж такова в наши дни судьба
гения.
Эта серьезная, глубокая и вместе с тем комическая печаль старого му-
зыканта возвысила Консуэло в глазах графа: если этот суровый учитель так
ценит ее, значит есть за что.
- Это действительно ваше мнение, дорогой маэстро? В самом деле Консу-
эло такое необыкновенное, божественное существо?
- Вы ее услышите, - проговорил Порпора с видом человека, покорившего-
ся неизбежному, и повторил: - Такова ее судьба.
Граф все же сумел рассеять уныние маэстро, обнадежив его обещанием
серьезно пересмотреть оперный репертуар своего театра. Он обещал исклю-
чить из репертуара, как только ему удастся избавиться от Кориллы, плохие
оперы, ставившиеся, по его словам, лишь по ее капризу и ради ее успеха.
Он намекнул весьма ловко, что будет очень сдержан в отношении постановок
опер Гассе, и даже заявил, что в случае, если Порпора пожелает сочинить
оперу для Консуэло, то день, когда ученица покроет своего учителя двой-
ною славой, передав его мысли в соответствующем стиле, будет торжеством
для оперной сцены Сан-Самуэле и счастливейшим днем в жизни самого графа.
Порпора, убежденный его доводами, начал смягчаться и втайне уже же-
лал, чтобы дебют его ученицы, которого он сначала побаивался, думая, что
она могла бы придать новый блеск творениям его соперника, состоялся. Од-
нако, поскольку граф выразил опасение насчет наружности Консуэло, он на-
отрез отказался дать ему возможность прослушать ее в узком кругу и без
подготовки. На все настояния и вопросы графа он отвечал:
- Я не стану утверждать, что она красавица. Девушка, столь бедно оде-
тая, естественно, робеет перед таким вельможей и ценителем искусства,
как вы; дитя народа, она не встречала в жизни никакого внимания и, по-
нятно, нуждается в том, чтобы немного заняться своим туалетом и подгото-
виться. К тому же Консуэло принадлежит к числу людей, чьи лица удиви-
тельно преображаются под влиянием вдохновения. Надо одновременно и ви-
деть и слышать ее. Предоставьте это мне; если вам она не подойдет, я
возьму ее к себе и найду способ сделать из нее хорошую монахиню, которая
прославит школу, где будет преподавать.
Такова была действительно та будущность, о которой до сих пор мечтал
Порпора для Консуэло.
Повидав затем свою ученицу, он объявил, что ей предстоит петь в при-
сутствии графа Дзустиньяни. Когда девушка наивно выразила опасение, что
граф найдет ее некрасивой, учитель, убедив ее в том, что граф, сидя в
церкви на богослужении, не увидит ее за решеткой органа, все же посове-
товал одеться поприличней, ибо после службы он представит ее графу. Как
ни был беден сам благородный старик, он дал ей для этой цели небольшую
сумму, и Консуэло, взволнованная и растерянная, впервые занялась своей
особой и наскоро подготовила свой туалет. Она решила также испытать и
свой голос и, запев, нашла его таким сильным, свежим и гибким, что нес-
колько раз повторила очарованному и тоже взволнованному Андзолето:
- Ах! Зачем нужно певице еще что-то, кроме умения петь?
X
Накануне торжественного дня Андзолето нашел дверь в комнату своей
подруги запертою на задвижку, и, только прождав на лестнице около чет-
верти часа, он смог наконец войти и взглянуть на Консуэло в праздничном
одеянии, которое ей хотелось ему показать. Она надела хорошенькое ситце-
вое платье в крупных цветах, кружевную косынку и напудрила волосы. Это
так изменило ее облик, что Андзолето простоял в недоумении несколько ми-
нут, не понимая, выиграла ли она, или потеряла от такого превращения.
Нерешительность, которую Консуэло прочла в его глазах, сразила ее, слов-
но удар кинжала.
- Ну вот! - воскликнула она. - Я вижу, что не нравлюсь тебе в этом
наряде. Кто сможет найти меня хотя бы сносной, если даже тот, кто меня
любит, не испытывает, глядя на меня, ни малейшего удовольствия.
- Погоди немножко, - возразил Андзолето, - прежде всего я поражен
твоей прелестной фигурой в этом длинном лифе; к тому же кружевная косын-
ка придает тебе такой благородный вид. И юбка падает такими изящными
складками... Однако мне жаль твоих черных волос... Но что поделаешь! Они
хороши для плебейки, а завтра ты должна быть синьорой.
- А зачем мне нужно быть синьорой? Я ненавижу эту пудру, она обесцве-
чивает и старит самых красивых, а под всеми этими оборками я кажусь себе
чужой. Словом, я сама себе не нравлюсь и вижу, что и ты такого же мне-
ния. Знаешь, сегодня я была на репетиции, и при мне Клоринда тоже приме-
ряла новое платье. Какая она нарядная, смелая, красивая! (Вот счастливи-
ца, на нее не нужно смотреть два раза, чтобы убедиться в ее красоте.)
Мне очень страшно появиться перед графом рядом с ней.
- Будь спокойна, граф не только видел ее, но и слышал.
- И она пела плохо?
- Так, как поет всегда.
- Ах, друг мой, соперничество портит душу. Еще недавно, если бы Кло-
ринда - при всем своем тщеславии она ведь совсем не плохая девушка - по-
терпела фиаско перед знатоком музыки, я от всей души пожалела бы ее и
разделила с ней ее горе. А сегодня я ловлю себя на том, что могла бы по-
радоваться ее провалу. Борьба, зависть, стремление погубить друг дру-
га... И все из-за кого? Из-за человека, которого не только не любишь, но
даже не знаешь! Как это грустно, любимый мой! И мне кажется, что я оди-
наково боюсь и успеха и провала. Мне кажется, что пришел конец нашему с
тобой счастью и что завтра, каков бы ни был исход испытания, я вернусь в
эту убогую комнату совсем иной, чем жила в ней до сих пор.
Две крупные слезы скатились по щекам Консуэло.
- Плакать теперь? Как можно! - воскликнул Андзолето. - У тебя потуск-
неют глаза, распухнут веки! А твои глаза, Консуэло... Смотри не порти их
- они самое красивое, что у тебя есть.
- Или менее некрасивое, чем все остальное, - произнесла она, утирая
слезы. - Оказывается, когда отдаешь себя сцене, то не имеешь права даже
плакать.
Андзолето пытался ее утешить, но она была печальна в течение всего
дня. А вечером, оставшись одна, она стряхнула пудру со своих прекрасных,
черных как смоль волос, пригладила их, примерила еще не старое черное
шелковое платьице, которое обычно надевала по воскресеньям, и, увидав
себя в зеркале такой, какой привыкла себя видеть, успокоилась. Затем,
пламенно помолившись, стала думать о своей матери, растрогалась и засну-
ла в слезах. Когда Андзолето на следующее утро зашел за ней, чтобы вмес-
те идти в церковь, он застал ее у спинета, одетую и причесанную, как
обычно по воскресеньям, - она репетировала арию, которую должна была ис-
полнять.
- Как! Еще не причесана, не одета! Ведь скоро идти, о чем ты думаешь,
Консуэло?
- Друг мой, я одета, причесана и спокойна. И я хочу остаться в таком
виде, - сказала она решительным тоном. - Все эти красивые платья совсем
мне не к лицу. Мои черные волосы тебе больше нравятся, чем напудренные.
Этот лиф не мешает мне дышать. Пожалуйста, не противоречь: это дело ре-
шенное. Я просила бога вдохновить меня, а матушку наставить, как мне се-
бя вести. И вот господь внушил мне быть скромной и простой. А матушка
сказала мне во сне то, что говорила всегда: "Постарайся хорошо спеть, а
все остальное в руках божьих". Я видела, как она взяла мое красивое
платье, мои кружева, ленты и спрятала их в шкаф, а мое черное платьице и
белую кисейную косынку положила на стул у моей кровати. Проснувшись, я
спрятала свои наряды в шкаф, как сделала это она во сне, надела свое
черное платьице, косынку, и вот я готова. И чувствую себя куда храбрее с
тех пор, как стала опять сама собой. Послушай лучше мой голос, - все за-
висит от него.
И она исполнила руладу...
- О господи! Мы погибли! - воскликнул Андзолето. - Голос твой звучит
глухо, и глаза совсем красные. Ты, наверно, вчера вечером плакала! Хоро-
ша, нечего сказать! Повторяю тебе: мы погибли! Ты просто с ума сошла!
Облечься в траур в праздничный день! Это и несчастье приносит и делает
тебя гораздо хуже, чем ты есть. Скорей, скорей переодевайся, а я пока
сбегаю за румянами. Ты бледна, как мертвец.
Тут загорелся между ними жаркий спор. Андзолето был даже несколько
груб. Бедная девушка опять огорчилась и расплакалась. Это еще более вы-
вело из себя Андзолето, и спор был в полном разгаре, когда на часах про-
било без четверти два: оставалось ровно столько времени, чтобы, запыхав-
шись, добежать до церкви. Андзолето разразился проклятиями. Консуэло,
бледнее утренней звезды, глядящей в воду лагун, в последний раз посмот-
релась в свое разбитое зеркальце и порывисто бросилась в объятия Андзо-
