звонкий голос реял среди дворцов и куполов канала, подобно тому как крик
петуха, пробудившегося перед зарей, разносится в сельской тиши.
Андзолето, не в силах переносить дольше такое напряжение, решил прыг-
нуть в воду со стороны, противоположной лестнице. Он уже опустил было
стекло в бархатной черной раме, уже занес ногу за борт, когда второй
гондольер, сидевший на корме, нагнулся к нему и прошептал:
- Раз поют, значит, вам надо сидеть смирно и ждать безбоязненно.
"Я еще не знаю этих обычаев", - подумал про себя Андзолето и стал
ждать, не совсем, впрочем, отделавшись от своего мучительного страха.
Корилла доставила себе удовольствие заставить графа проводить ее до са-
мой гондолы. Стоя уже на носу, она не переставала посылать ему пожелания
felicissima notte [8] до тех пор, пока гондола не отчалила от своего бе-
рега. Затем она уселась возле своего нового возлюбленного так спокойно и
просто, словно не рисковала ни его жизнью, ни своей судьбой в этой дерз-
кой игре.
- Какова Корилла? - говорил в это время Дзустиньяни графу Барбериго.
- Даю голову на отсечение: она не одна в гондоле.
- А почему вам могла прийти в голову такая мысль? - спросил Барбери-
го.
- Потому что она всячески настаивала, чтобы я проводил ее до ее двор-
ца.
- И вы не ревнуете?
- Я давно уже излечился от этой слабости и дорого бы дал, если бы на-
ша примадонна серьезно увлеклась кем-нибудь, кто заставил бы ее предпо-
честь пребывание в Венеции мечтам о путешествии, которым она мне угрожа-
ет. Утешиться в ее измене мне нетрудно, а вот заменить ее, найти другой
такой голос, талант - это потруднее: кто, кроме нее, в состоянии так
привлекать публику в Сан-Самуэле и доводить ее до неистовства?
- Понимаю. Но кто же, однако, счастливый обладатель этой взбалмошной
принцессы, на сегодняшний вечер?
Тут граф с приятелем стали перебирать всех, на ком Корилла в течение
вечера могла остановить свой выбор. Андзолето был единственный, о ком
они не подумали.
V
Между тем жестокая борьба происходила в душе этого счастливого любов-
ника в то время, как ночь и волны в своем тихом мраке несли его в гондо-
ле, растерянного и трепещущего, рядом со знаменитейшей красавицей Вене-
ции. С одной стороны, Андзолето чувствовал нарастание страсти, еще более
разжигаемой удовлетворенной гордостью; с другой стороны его пыл охлаж-
дался страхом быстро попасть в немилость, быть осмеянным, выпровоженным,
предательски выданным графу. Осторожный и хитрый как истый венецианец,
он, стремясь целых шесть лет попасть на сцену, был хорошо осведомлен о
сумасбродстве и властолюбии женщины, стоявшей во главе всех театральных
интриг. У него было полное основание предполагать, что его царствованию
подле нее скоро придет конец; и если он сейчас не уклонился от этой
опасной чести, то только потому, что не предполагал ее такой близкой и
был покорен и похищен внезапно. Он думал, что его будут лишь терпеть за
его учтивость, а его уже полюбили - за молодость, красоту, за нарождаю-
щуюся славу! "Теперь, чтобы избежать тяжелого и горького пробуждения
после моего торжества, мне ничего больше не остается, как заставить ее
бояться меня, - решил Андзолето с той быстротой соображения и умозаклю-
чения, которыми обладают иные удивительно устроенные головы. - Но как я,
ничтожный юнец, умудрюсь внушить страх этой воплощенной царице ада? -
думал он. Однако он скоро нашелся: разыграл недоверие, ревность, обиду,
и с таким увлечением, с такой страстью, что примадонна была поражена.
Всю их пылкую и легкомысленную беседу можно свести к следующему:
Андзолето. Я знаю, что вы меня не любите и любить никогда не будете.
Вот почему я так грустен и сдержан подле вас.
Корилла. А если б я вдруг тебя полюбила?
Андзолето. Я был бы в полном отчаянии, потому что рисковал бы сва-
литься с неба прямо в пропасть и, завоевав вас ценою всего моего будуще-
го счастья, потерять вас через какой-нибудь час.
Корилла. Что же заставляет тебя предполагать такое непостоянство с
моей стороны?
Андзолето. Во-первых, мое собственное ничтожество, а во-вторых, все
то дурное, что про вас говорят.
Корилла. Кто же так злословит обо мне?
Андзолето. Все мужчины, так как все они обожают вас.
Корилла. Значит, если б я имела глупость влюбиться в тебя и приз-
наться тебе в этом, ты, пожалуй, оттолкнул бы меня?
Андзолето. Не знаю, найду ли я в себе силы бежать от вас, но если б
нашел, то, конечно, никогда не стал бы больше с вами встречаться.
- В таком случае, - заявила Корилла, - мне хочется просто из любо-
пытства сделать этот опыт... Андзолето, мне кажется, что я тебя люблю.
- А я этому не верю. И если не бегу от вас, то только потому, что
очень хорошо понимаю, что надо мной смеются. Но вы не смутите меня по-
добной игрой и даже не обидите.
- Ты, кажется, хочешь одолеть хитростью?
- А почему бы нет? Но я не так страшен, раз даю вам средство победить
меня.
- Какое же?
- Попробуйте повторить серьезно то, что вы сказали в шутку. Я испуга-
юсь насмерть и обращусь в бегство.
- Какой ты странный! Я вижу, что с тобой надо держать ухо востро. Ты
из тех, кому мало аромата розы, а нужно ее сорвать да еще спрятать под
стекло. Я не ожидала, что в твои годы ты так смел и своеволен!
- И вы меня за это презираете?
- Напротив, ты мне так больше нравишься. Покойной ночи, Андзолето, мы
еще увидимся.
Она протянула ему свою красивую руку, которую он страстно поцеловал.
"Ловко же я отделался", - думал он, мчась по галереям вдоль канала.
Не надеясь в такой поздний час достучаться в лачугу, где он обычно
ночевал, Андзолето решил растянуться у первого попавшегося порога и нас-
ладиться тем ангельским покоем, который знают лишь дети и бедняки. Но в
первый раз в жизни он не смог найти ни одной плиты, достаточно чистой,
чтоб решиться на нее лечь. Хотя мостовая Венеции и чище и белее всякой
другой на свете, все-таки она слишком пыльна для элегантного черного
костюма из самого тонкого сукна. А тут еще одно соображение: те самые
лодочники, которые обыкновенно утром осторожно шагали по ступенькам
лестниц, стараясь не задеть лохмотьев юного плебея, теперь, попадись
только он им под ноги, могли подшутить над ним сонным и нарочно испач-
кать роскошную ливрею "паразита". Действительно, что бы подумали эти ло-
дочники о человеке, спящем под открытым небом в шелковых чулках, в тон-
ком белье, в кружевном жабо и кружевных манжетах? В эту минуту Андзолето
пожалел о своем милом плаще из коричневой и красной шерсти, правда выц-
ветшем, потертом, но еще плотном и отлично защищающем от нездоровых ту-
манов, поднимающихся по утрам над каналами Венеции. Был конец февраля, и
хотя в здешних краях в такое время солнце уже светит и греет по-весенне-
му, ночи бывают еще очень холодны. Андзолето пришло в голову забраться в
одну из гондол, стоявших у берега; на беду, все они оказались запертыми.
Наконец ему удалось открыть дверь одной из них, но, пролезая внутрь, он
наткнулся на ноги спящего лодочника и свалился на него.
- Какого дьявола! - послышался грубый, охрипший голос из глубины. -
Кто вы и что вам надо?
- Это ты, Дзането? - отвечал Андзолето, узнав голос гондольера, обык-
новенно относившегося к нему довольно дружелюбно. - Позволь мне лечь
подле тебя и выспаться под твоим навесом.
- А ты кто?
- Андзолето. Разве ты не узнаешь меня?
- Нет, черт возьми, не узнаю! На тебе такая одежда, какой у Андзолето
быть не может, если только он ее не украл. Проваливай, проваливай! Будь
это сам дож, я бы не открыл дверцы своей гондолы человеку, у которого
нарядная одежда и нет угла, где спать.
"Пока что, - подумал Андзолето, - покровительство и милости графа
Дзустиньяни принесли мне больше неприятностей, чем пользы. Надо, чтобы
мои денежные средства соответствовали моим успехам; пора мне иметь в
кармане несколько цехинов, чтобы выполнять ту роль, которую меня застав-
ляют разыгрывать".
Сильно не в духе, он пошел бродить по пустынным улицам, боясь оста-
навливаться, чтобы не простудиться, - от усталости и гнева он был весь в
испарине.
"Только бы мне не охрипнуть из-за всего этого, - думал он, - завтра
господин граф пожелает, чтобы его юного феноменального певца прослушал
какой-нибудь глупый и строгий критик, и если я после бессонной ночи,
проведенной без отдыха и крова, буду хоть немного хрипеть, тот заявит
немедленно, что у меня нет голоса. А граф, которому хорошо известно, что
это не так, возразит: "Ах, если б вы слышали его вчера! - "Так он не
всегда одинаков? - спросит другой. - Не слабого ли он здоровья? - "А мо-
жет быть, он переутомился вчера? - добавит третий. "В самом деле, он
слишком молод для того, чтобы петь несколько дней подряд. Вам, знаете
ли, прежде чем выпускать его на сцену, следовало бы подождать, чтобы он
окреп и возмужал". На это граф, пожалуй, еще скажет: "Черт возьми! Если
он может охрипнуть от двух арий, то он мне совсем не нужен". И вот тог-
да, чтобы убедиться, что я силен и здоров, меня изо дня в день заставят
упражняться до изнеможения и, желая удостовериться, что у меня здоровые
легкие, надорвут мне голос. К черту покровительство знатных вельмож! Ах,
когда только я смогу избавиться от него и, сопутствуемый славой, распо-
ложением публики, конкуренцией театров, стану петь в их салонах уже
только из любезности и держать себя с ними на равной ноге".
Так, рассуждая сам с собой, Андзолето дошел до одной из маленьких
площадей, которые в Венеции называют corti, хотя это вовсе не дворы, а
скопище домов, выходящих на общую площадку, - то, что теперь в Париже
называется cite. Однако что касается правильности расположения, изящест-
ва и благоустройства, то этим "дворам" далеко до наших современных пло-
щадей. Это скорее маленькие темные площадки, иногда представляющие собой
тупики, а иногда служащие проходом из одного квартала в другой; они ма-
лолюдны, населяют их обычно бедняки низкого происхождения, все больше
простой народ - рабочие и прачки, развешивающие белье на веревках, про-
тянутых через дорогу, - неудобство, которое прохожий терпеливо перено-
сит, зная, что его самого только терпят, а права на проход он собственно
не имеет. Горе бедному артисту, вынужденному, отворив окна своей комна-
тушки, вдыхать воздух этих закоулков, - в самом центре Венеции, в двух
шагах от больших каналов и роскошных зданий перед вами раскрывается
вдруг жизнь неимущего класса с ее шумными деревенскими и не всегда чис-
топлотными привычками. Горе артисту, если для размышлений ему нужна ти-
шина: от самой зари до ночи шум, производимый курами, собаками, детьми,
играющими и орущими в этом тесном закоулке, бесконечная болтовня женщин
на порогах домов, песни рабочих в мастерских - все это не даст ему ни
минуты покоя. Хорошо еще, если не явится импровизатор и не начнет горла-
нить свои сонеты и дифирамбы до тех пор, пока не соберет по одному
сольдо с каждого окна. А то придет еще Бригелла, расставит среди площади
свой балаганчик и терпеливо примется за повторение своих разговоров с
адвокатом, с немцем, с дьяволом, пока не истощит впустую все свое крас-
норечие перед ободранными ребятишками - счастливыми зрителями, не имею-
щими ни гроша в кармане, но никогда не стесняющимися поглазеть и послу-
шать.
Зато ночью, когда все смолкает и кроткая луна струит свой беловатый
свет на каменные плиты, все эти дома разных эпох, прилепившиеся друг к
другу без всякой симметрии и без претензии, с таинственными тенями в уг-
лублениях, являют собой бесконечно живописную картину. Все хорошеет под
лунными лучами: малейший архитектурный эффект усиливается и приобретает
монументальность, каждый балкон, увитый виноградом, переносит вас в ро-
мантическую Испанию, населяет воображение приключениями рыцарей "плаща и
