Быть может, никто даже не отдавал себе отчета в том, чем именно вызы-
вался такой энтузиазм, но все были охвачены им. Корилла выступила в на-
чале вечера с большою арией, прекрасно спела, и ей аплодировали. Однако
успех молодого дебютанта так затмил ее собственный, что она пришла в
ярость. Осыпанный похвалами и ласками, Андзолето вернулся к клавесину,
около которого она сидела, и, наклонившись к ней, проговорил почтительно
и вместе с тем смело:
- Неужели у вас, царица пения, царица красоты, не найдется ни одного
одобрительного взгляда для несчастного, который трепещет перед вами и
обожает вас?
Примадонна, удивленная такой дерзостью, посмотрела в упор на красивое
лицо, которое до сих пор едва удостаивала взглядом, - какая тщеславная
женщина на вершине славы и успеха обратит внимание на безродного, бедно-
го мальчугана? Теперь наконец, она его заметила и поразилась его красо-
той. Его огненный взор проник ей в душу. Побежденная, очарованная в свою
очередь, она бросила на него долгий и многозначительный взгляд, и этот
взгляд явился как бы печатью на патенте его новой славы. В этот памятный
вечер Андзолето покорил всех своих слушателей и обезоружил самого гроз-
ного своего врага, ибо прекрасная певица царила не только на сцене, но и
в администрации театра и даже в самом кабинете графа Дзустиньяни.
IV
Среди единодушных и даже несколько преувеличенных аплодисментов, выз-
ванных голосом и манерою дебютанта, только один из слушателей, сидевший
на кончике стула, сжав колени и неподвижно вытянув на них руки, точно
египетское божество, оставался молчаливым, как сфинкс, и загадочным, как
иероглиф; то был ученый профессор и знаменитый композитор Порпора. В то
время как его учтивый коллега, профессор Меллифьоре, приписывая себе всю
честь успеха Андзолето, рассыпался перед дамами и низко кланялся мужчи-
нам, благодаря даже за взгляд, профессор духовной музыки сидел опустив
глаза в землю, насупив брови, стиснув губы, словно погруженный в глубо-
кое раздумье. Когда все общество, приглашенное в этот вечер на бал к до-
гарессе, понемногу разъехалось и у клавесина остались только особенно
рьяные любители музыки, несколько дам и самых известных артистов, Дзус-
тиньяни подошел к строгому маэстро.
- Дорогой профессор, - сказал он, - вы слишком сурово смотрите на все
новое, и ваше молчание меня не пугает. Вы упорно хотите остаться глухим
к чарующей нас светской музыке и к ее новым приемам, но ваше сердце не-
вольно раскрылось и ваши уши восприняли соблазнительный яд.
- Послушайте, sior profesor, - сказала по-венециански прелестная Ко-
рилла, принимая со своим старым учителем ребячливый тон, как в былые го-
ды в scuola [7] - я хочу вас просить об одной милости...
- Прочь, несчастная! - с улыбкой воскликнул маэстро, полусердито
отстраняя льнувшую к нему неверную ученицу. - Что общего теперь между
нами? Ты больше для меня не существуешь. Дари другим свои обворожи-
тельные улыбки и коварное щебетанье.
- Он уже смягчается, - проговорила Корилла, одной рукою взяв за руку
дебютанта, а другой не переставая теребить пышный белый галстук профес-
сора... - Поди сюда, Дзото, стань на колени перед самым великим учителем
пения всей Италии. Унизься, смирись перед ним, мой мальчик, обезоружь
его суровость. Одно слово этого человека, если ты его добьешься, имеет
больше значения, чем все трубы, вещающие о славе.
- Вы были очень строги ко мне, господин профессор, - проговорил Анд-
золето, отвешивая ему поклон с несколько насмешливой скромностью. - Од-
нако все эти четыре года я только и жил мыслью добиться того, чтобы вы
изменили свой суровый приговор; и если это не удалось мне сегодня, то я
не знаю, где взять смелость появиться еще раз перед публикой под бреме-
нем вашей анафемы.
- Дитя мое, предоставь женщинам медоточивые, лукавые речи, - сказал
профессор, стремительно поднимаясь с места и говоря с такою убеди-
тельностью, что его обычно согнутая и мрачная фигура как-то сразу стала
и выше и благороднее, - не унижайся никогда до лести даже перед высшими,
а тем более перед человеком, мнением которого ты, в сущности, пренебре-
гаешь. Какой-нибудь час назад ты сидел там, в углу, бедный, неизвестный,
боязливый; вся твоя будущность держалась на волоске, все зависело от
звучности твоего голоса, от мгновенного промаха, от каприза твоих слуша-
телей. И вот случай и порыв в одно мгновение сделали тебя богатым, зна-
менитым, заносчивым. Артистическая карьера открылась перед тобой. Беги
же вперед, пока хватит сил! Но выслушай меня хорошенько, так как в пер-
вый, а быть может, и в последний раз ты услышишь правду. Ты на плохой
дороге, поешь плохо и любишь плохую музыку. Ты ничего не знаешь, ты ни-
чего не изучил основательно. У тебя есть только техника и легкость. Про-
являя страсть, ты остаешься холодным. Ты воркуешь и чирикаешь подобно
хорошеньким, кокетливым девицам, которым прощают плохое пение ради их
жеманства. Ты не умеешь фразировать, у тебя плохое произношение,
вульгарный выговор, фальшивый, пошлый стиль. Однако не отчаивайся: хотя
у тебя есть все эти недостатки, но есть и то, с помощью чего ты можешь
их преодолеть. Ты обладаешь качествами, которые не зависят ни от обуче-
ния, ни от работы, в тебе есть то, чего не в силах у тебя отнять ни дур-
ные советы, ни дурные примеры: у тебя есть божественный огонь, гени-
альность... Но, увы, огню этому не суждено озарить ничего великого, ге-
ниальность твоя будет бесплодна... Я прочитал это в твоих глазах, по-
чувствовал в твоей груди; у тебя нет преклонения перед искусством, у те-
бя нет веры в великих учителей, нет уважения к великим творениям; ты лю-
бишь славу, только славу, и любишь ее исключительно для себя самого. Ты
бы мог... ты смог бы... но нет... слишком поздно. Твоя судьба будет
судьбой метеора, подобно...
Тут профессор, быстро надвинув на голову шляпу, повернулся и вышел,
ни с кем не простившись, занятый, очевидно, дальнейшим развитием своего
загадочного приговора.
Хотя все присутствовавшие и пытались поднять на смех выходку профес-
сора, тем не менее на несколько мгновений у всех осталось тягостное впе-
чатление чегото печального, тревожного... Андзолето, по-видимому, первый
перестал думать об этом, хотя слова профессора и вызвали в нем радость,
гордость, гнев и смятение чувств, которым суждено было наложить отпеча-
ток на всю его дальнейшую жизнь. Казалось, он был всецело поглощен одной
только Кориллой и так успел убедить ее в этом, что она не на шутку влю-
билась в него с первой же встречи. Граф Дзустиньяни не очень ревновал
ее: быть может, у него были основания не особенно ее стеснять. Больше
всего он интересовался блеском и славой своего театра, - не потому, что
был жаден к богатству, а потому, что был, как говорится, истым фанатиком
изящных искусств. По-моему, это слово определяет весьма распространенное
среди итальянцев чувство, отличающееся большой страстностью, но не всег-
да умением разграничить хорошее и дурное... Культ искусства - выражение
слишком современное, неизвестное сто лет тому назад, - означает совсем
не то, что вкус к изящным искусствам. Граф был человек с артистическим
вкусом в том смысле, как это тогда понимали: любитель, и только. Удов-
летворение этого вкуса и было главным делом его жизни. Он интересовался
мнением публики и стремился заинтересовать ее собою, любил иметь дело с
артистами, быть законодателем мод, заставить говорить о своем театре, о
своей роскоши, о своей любезности и щедрости. Одним словом, у него была
страсть, преобладающая у провинциальной знати, - показное тщеславие.
Быть владельцем и директором театра - это был наилучший способ угодить
всему городу и доставить ему развлечение. Еще большее удовлетворение по-
лучил бы граф, если бы смог угощать за своим столом всю республику. Ког-
да иностранцам случалось расспрашивать профессора Порпору о графе Дзус-
тиньяни, он обыкновенно отвечал: "Это человек, чрезвычайно любящий уго-
щать: в своем театре он подает музыку совершенно так же, как фазанов за
своим столом".
Около часа ночи гости начали расходиться.
- Андзоло, где ты живешь? - спросила дебютантка Корилла, оставшись с
ним вдвоем на балконе.
При этом неожиданном вопросе Андзолето покраснел и тут же побледнел.
Как признаться этой блестящей, пышной красавице, что у него нет своего
угла? Хотя в этом ему, пожалуй, легче было бы сознаться, чем назвать ту
жалкую лачугу, где он ночевал тогда, когда не спал под открытым небом по
собственной охоте или по необходимости.
- Что ты находишь удивительного в моем вопросе? - смеясь над его сму-
щением, спросила Корилла.
С необыкновенной находчивостью Андзолето поспешил ответить:
- Я спрашиваю себя, какой королевский дворец, дворец какой волшебницы
достоин принять гордого смертного, который принес бы туда воспоминания о
нежном взгляде Кориллы?
- Что ты, льстец, хочешь этим сказать? - возразила она, устремляя на
него взгляд, самый жгучий из всего ее дьявольского арсенала.
- Что это счастье мне еще не дано, но что если б я был этим счастлив-
цем, то, упоенный гордостью, жаждал бы жить между небом и морями, подоб-
но звездам.
- Или подобно cuccali! - громко смеясь, воскликнула певица.
Известно, что морские чайки крайне неприхотливы, и венецианская пого-
ворка приравнивает к ним легкомысленного, взбалмошного человека, как
французская - к жуку: "Легкомыслен, как жук".
- Насмехайтесь надо мной, презирайте меня, - ответил Андзолето, -
только не отнимайте у меня вашего расположения.
- Ну, раз ты хочешь говорить со мной одними метафорами, - возразила
она, - то я увожу тебя в своей гондоле; и если ты очутишься далеко от
своего дома, пеняй на себя.
- Так вот почему вы интересовались, где я живу, синьора! В таком слу-
чае мой ответ будет короток и ясен: я живу на ступеньках вашего дворца.
- Ну, так ступай и жди меня на ступеньках того дворца, в котором мы
находимся сейчас, - проговорила Корилла, понизив голос, - а то как бы
Дзустиньяни не остался недоволен снисходительностью, с какой я выслуши-
ваю твой вздор.
В порыве удовлетворенного тщеславия Андзолето тут же бросился к прис-
тани дворца, а оттуда прыгнул на нос гондолы Кориллы, отсчитывая секунды
по быстрому биению своего опьяненного сердца. Но еще до того, как Корил-
ла появилась на лестнице дворца, много мыслей пронеслось в лихорадочно
работавшем мозгу честолюбивого дебютанта. "Корилла всемогуща, - говорил
он себе, - но что, если, понравившись ей, я тем самым навлеку на себя
гнев графа? Что, если вследствие моей слишком быстрой победы он бросит
свою легкомысленную любовницу и она потеряет свое могущество?"
И вот, когда раздираемый сомнениями Андзолето, измеряя взглядом лест-
ницу, по которой он мог бы еще уйти, помышлял уже о бегстве, портик
вдруг озарился факелами и красавица Корилла в горностаевой пелерине по-
казалась на верхних ступеньках, окруженная кавалерами, состязавшимися
между собою из-за чести проводить ее, по венецианскому обычаю, до гондо-
лы, поддерживая под круглый локоть.
- А вы что тут делаете? - обратился к растерявшемуся Андзолето гон-
дольер примадонны. - Входите скорее в гондолу, если это вам дозволено, а
не то бегите по берегу: с синьорой идет сам граф.
Андзолето, не сознавая хорошенько, что он делает, забился внутрь гон-
долы. Он совсем потерял голову. Опомнившись, он представил себе, до чего
будет удивлен и рассержен граф, когда, войдя с возлюбленной в гондолу,
увидит там своего дерзкого питомца. Его страх был тем мучительнее, что
длился более пяти минут. Синьора, остановившись на середине лестницы,
разговаривала, смеялась, спорила со своей свитой относительно какой-то
рулады, причем даже громко исполняла ее на разные лады. Ее чистый и
