двери, на пороге появилось новое существо, поразительнее всех прежних:
то был молодой человек высокого роста, с необыкновенно красивым, но
страшно бледным лицом, одетый с головы до ног во все черное. Роскошная
бархатная накидка, отороченная куньим мехом, была скреплена на его пле-
чах золотыми застежками. Длинные, черные как смоль волосы в беспорядке
свисали на его бледные щеки, обрамленные вьющейся от природы шелковистой
бородкой. Он сделал слугам, которые двинулись было ему навстречу, пове-
лительный жест, и те, отступив, остановились неподвижно, словно прико-
ванные его взглядом. Затем, обернувшись к графу Христиану, шедшему за
ним, он проговорил певучим голосом, в котором чувствовалось необычайное
благородство:
- Уверяю вас, отец мой, никогда еще я не был так спокоен. Нечто вели-
кое свершилось в моей судьбе, и небесная благодать снизошла на наш дом.
- Да услышит тебя господь, дитя мое! - ответил старик, простирая руки
как бы для благословения.
Молодой человек низко склонил голову под рукой отца, потом, выпрямив-
шись, с кротким, ясным лицом дошел до середины комнаты, слегка улыбнулся
Амелии, едва коснувшись пальцами протянутой ею руки, и несколько секунд
пристально смотрел на Консуэло. Проникнувшись невольным уважением к не-
му, Консуэло поклонилась, опустив глаза. Он же, не отвечая на поклон,
продолжал смотреть на нее.
- Эта молодая особа, - сказала ему по-немецки канонисса, - та самая,
которая...
Но он прервал ее, сделав жест, как бы говоривший: "Молчите, не мешай-
те ходу моих мыслей"; потом вдруг отвернулся и, не проявив ни удивления,
ни любопытства, медленно вышел через большую дверь.
- Вы должны извинить, милая моя... - обратилась к Консуэло канонисса.
- Простите, что я перебью вас, тетушка, - сказала Амелия, - вы гово-
рите по-немецки, а ведь синьора не знает этого языка.
- Милая синьора, - ответила по-итальянски Консуэло, - в детстве я го-
ворила на нескольких языках, так как много путешествовала, и немецкий
язык я еще помню настолько, чтобы все прекрасно понимать. Правда, я не
решаюсь заговорить на нем, но если вы дадите мне несколько уроков, я
уверена, что скоро с ним справлюсь.
- Значит, совсем как я, - снова заговорила по-немецки канонисса, - я
все понимаю, что говорит синьора, а говорить сама на ее языке не могу.
Но раз она меня понимает, я хочу просить ее извинить невежливость моего
племянника, не ответившего на ее поклон, ибо этот молодой человек сегод-
ня сильно занемог и после случившегося с ним обморока еще так слаб, что,
верно, не заметил ее... Не так ли, братец? - прибавила добрая Венцесла-
ва, смущенная своей ложью и ища оправдания в глазах графа Христиана.
- Милая сестра, - ответил старик, - вы очень великодушны, желая оп-
равдать моего сына. Но пусть синьора не удивляется ничему. Завтра мы ей
все объясним с той откровенностью, с какой мы вполне можем говорить с
приемной дочерью Порпоры и, надеюсь, в ближайшем будущем - другом нашей
семьи.
То был час, когда все расходились по своим комнатам; а в замке царил
такой образцовый порядок, что, вздумай молодые девушки засидеться у сто-
ла, слуги, казавшиеся настоящими машинами, были бы способны, пожалуй, не
обращая внимания на их присутствие, вынести их стулья и погасить свечи.
Консуэло к тому же жаждала уйти к себе, и Амелия проводила гостью в на-
рядную, комфортабельную комнату, которую она велела приготовить рядом со
своей собственной.
- Мне очень хотелось бы поболтать с вами часокдругой, - сказала Аме-
лия, когда канонисса, исполнив долг любезной хозяйки, вышла из комнаты.
- Мне не терпится познакомить вас со всем, что тут у нас происходит, до
того, как вам придется столкнуться с нашими странностями. Но вы, навер-
но, так устали, что больше всего хотите отдохнуть.
- Это ничего не значит, синьора, - ответила Консуэло. - Правда, я вся
разбита, но состояние у меня такое возбужденное, что, боюсь, я всю ночь
не сомкну глаз. Поэтому вы можете говорить со мной сколько угодно, но
только по-немецки. Это будет мне полезно, а то я вижу, что граф и осо-
бенно канонисса не очень сильны в итальянском языке.
- Давайте условимся так, - сказала Амелия, - вы сейчас ляжете в пос-
тель, а я в это время пойду накину капот и отпущу горничную. Потом я
вернусь, сяду подле вас, и мы будем говорить по-немецки до тех пор, пока
вам не захочется спать. Согласны?
- От всего сердца, - ответила новая гувернантка.
XXV
- Так знайте же, дорогая... - начала Амелия, закончив свои приготов-
ления к задуманному разговору. - Однако я до сих пор не знаю вашего име-
ни, - улыбаясь, прибавила она. - Пора бы нам отбросить все титулы цере-
монии: я хочу, чтобы вы меня звали просто Амелией, а я вас буду назы-
вать...
- У меня иностранное имя, трудно произносимое, - ответила Консуэло. -
Мой добрый учитель Порпора, отправляя меня сюда, приказал мне называться
его именем: покровители и учителя обычно поступают так по отношению к
своим любимым ученикам; и вот отныне я разделяю честь носить его имя с
великим певцом Убером: его зовут Порпорино, а меня - Порпорина. Но это
слишком длинно, и вы, если хотите, зовите меня просто Нина.
- Прекрасно! Пусть будет Нина, - согласилась Амелия. - А теперь слу-
шайте: мне надо рассказать вам довольно длинную историю, ибо, если я не
углублюсь в далекое прошлое, вы никогда не сможете понять всего, что
творится в нашем доме.
- Я вся - и слух и внимание, - сказала Консуэло, ставшая Порпориной.
- Вы, милая Нина, верно, имеете некоторое понятие об истории Чехии?
- Увы, нет! - ответила Консуэло. - Мой учитель, должно быть, писал
вам, что я не получила никакого образования. Единственное, что я немного
знаю, это историю музыки; что же касается истории Богемии, то она так же
мало известна мне, как и история всех других стран мира.
- В таком случае, - сказала Амелия, - я вкратце сообщу то, что вам
необходимо знать, чтобы понять мой рассказ. Триста с лишком лет тому на-
зад угнетенный и забитый народ, среди которого вы теперь очутились, был
великим народом, смелым, непобедимым, героическим. Им, правда, и тогда
правили иностранцы, а насильно навязанная религия была ему непонятна.
Бесчисленные монахи подавляли его; развратный, жестокий король издевался
над его достоинством, топтал его чувства. Но скрытая злоба и глубокая
ненависть кипели, нарастая, в этом народе, пока наконец не разразилась
гроза: иностранные правители были изгнаны, религия реформирована, монас-
тыри разграблены и уничтожены, пьяница Венцеслав сброшен с престола и
заключен в тюрьму. Сигналом к восстанию была казнь Яна Гуса и Иеронима
Пражского - двух мужественных богемских ученых, стремившихся исследовать
и осветить тайну католицизма. Они были вызваны на церковный собор, им
обещана была полная безопасность и свобода слова, а потом их осудили и
сожгли на костре. Это предательство и гнусность так возмутили народное
чувство чести, что в Чехии и в большей части Германии сейчас же вспыхну-
ла война, длившаяся долгие годы. Эти кровавые войны известны под назва-
нием гуситских. Бесчисленные и безобразные преступления были совершены с
обеих сторон. Нравы были жестоки и безжалостны в то время по всей земле,
а политические раздоры и религиозный фанатизм делали их еще более свире-
пыми. Чехия являлась для Европы олицетворением ужаса. Не буду волновать
вас описанием тех страшных сцен, которые здесь происходили: вы и без то-
го подавлены видом этой дикой страны. С одной стороны - бесконечные
убийства, пожары, эпидемии, костры, на которых живьем сжигали людей,
разрушенные и оскверненные храмы, повешенные и брошенные в кипящую смолу
священники и монахи. С другой стороны - обращенные в развалины города,
опустошенные края, измена, ложь, зверства, тысячи гуситов, брошенных в
рудники, целые пропасти, до краев наполненные их трупами, земля, усыпан-
ная их костями и костями их врагов. Свирепых гуситов долго еще не удава-
лось одолеть, с чувством ужаса мы и теперь произносим их имена. А между
тем их патриотизм, их непоколебимая твердость, их сказочные подвиги не-
вольно будят в глубине души чувство гордости и восхищения, и молодым
умам, подобным моему, порой бывает трудно скрыть эти чувства.
- А зачем их скрывать? - наивно спросила Консуэло.
- Да потому, что после долгой, упорной борьбы Чехия снова подпала под
иго рабства, потому, Нина дорогая, что Чехии больше не существует... На-
ши властители прекрасно понимали, что свобода религии в нашей стране -
это и ее политическая свобода. Вот почему они задушили и ту и другую.
- До чего я невежественна! - воскликнула Консуэло. - Никогда ни о чем
подобном не слышала и даже не подозревала, что люди бывали так злы.
- Сто лет спустя после Яна Гуса, - продолжала Амелия, - новый ученый,
новый фанатик - бедный монах по имени Мартин Лютер - снова пробудил в
народе дух национальной гордости, внушил Чехии и всем независимым про-
винциям Германии ненависть к чужеземному игу и возбудил народ против
пап. Самые могущественные короли оставались католиками не столько из
любви к этой религии, сколько из жажды неограниченной власти. Австрия
соединилась с нами, чтобы раздавить нас, и вот новая война, названная
Тридцатилетней, сокрушила, уничтожила нашу нацию. С самого начала этой
войны Чехия стала добычей более сильного противника; Австрия обращалась
с нами, как с побежденными: она отняла у нас нашу веру, нашу свободу,
наш язык и даже самое наше имя. Отцы наши мужественно сопротивлялись, но
иго императора все более и более давило нас. Вот уже сто двадцать лет,
как наше дворянство, разоренное, обессиленное поборами, битвами и пытка-
ми, было принуждено либо бежать с родины, либо переменить свою нацио-
нальность, отказавшись от своего происхождения, сменив свои фамилии на
немецкие (запомните, это), отрекшись от своей веры. Книги наши были сож-
жены, школы разрушены, - словом, нас обратили в австрийцев. Мы теперь
всего лишь провинция империи. В славянской земле слышен немецкий говор,
- этим все сказано.
- Вы и теперь страдаете от этого рабства и стыдитесь его? Я это пони-
маю и уже ненавижу Австрию всем сердцем!
- Тише! Тише! - воскликнула юная баронесса. - Говорить это громко не-
безопасно под мрачным небом Чехии. В этом замке только у одного человека
хватает храбрости и безумия произнести то, что вы сейчас сказали, моя
дорогая Нина! И человек этот - мой кузен Альберт.
- Так вот причина грусти, которая написана на его лице! - сказала
Консуэло. - При первом же взгляде я прониклась невольным уважением к не-
му.
- О моя прекрасная львица святого Марка! - воскликнула Амелия, пора-
женная благородным воодушевлением, которое вдруг озарило бледное лицо
подруги. - Вы все принимаете слишком всерьез. Боюсь, что через несколько
дней мой кузен возбудит в вас скорее сострадание, чем уважение.
- Одно может не мешать другому, - возразила Консуэло. - Но что вы хо-
тите сказать этим, дорогая баронесса? Объясните.
- Так слушайте же меня хорошенько, - продолжала Амелия. - Наша семья
строго католическая, верная церкви и империи. Мы носим саксонскую фами-
лию, и наши предки по саксонской линии всегда были правоверными. Если
когда-нибудь, на ваше несчастье, моя тетя канонисса вздумает познакомить
вас со всеми заслугами наших предков, немецких графов и баронов, перед
святой церковью, она убедит вас в том, что на нашем гербе нет ни малей-
шего пятнышка ереси. Даже в тот период, когда Саксония была протес-
тантской, Рудольштадты предпочли скорее лишиться своих протестантских
избирателей, чем покинуть лоно римской церкви. Но тетушка никогда не ре-
шится превозносить эти заслуги предков в присутствии графа Альберта,
иначе вы услышали бы от него самые поразительные вещи, какие когда-либо
