проводил ее тревожным взглядом, как свидетельницу вчерашних ужасов, и начал
спуск, напевая себе под нос "Нам нет преград ни в море, ни на суше...".
Однако следует признать, что внутри он начал испытывать беспокойство.
Лестница встретила его чистотой и порядком, соответствующим новой
жизни. Ступеньки влажно блестели, вымытые чьими-то заботливыми руками, на
разных этажах раздавались бодрые голоса, кто-то перекликался, звал кого-то и
тому подобное. Пирошников, засунув руки в карманы, прошел этажа два вниз, но
был остановлен процессией из трех человек, которые на широких ремнях тащили
вверх черное, старинной работы пианино с бронзовыми подсвечниками. Процессия
занимала всю ширину пролета от перил до стены, и Пирошников начал пятиться
назад, пока не достиг площадки, где, по его расчетам, можно было
разминуться. Однако когда пианино под надсадное дыхание грузчиков проплывало
мимо него, что-то треснуло, процессия качнулась, раздался крик "Поберегись!"
-- и инструмент навалился на Пирошникова, который изо всей силы уперся ему в
бок.
-- Держи! -- крикнул передний мужик, красный от напряжения, с ремнем на
плече. Пирошников держал, ибо ему ничего другого и не оставалось.
-- Подай вперед! -- кричали задние, лиц которых Пирошников не видел. Он
послушался команды, пианино качнулось и поплыло наверх, причем Пирошников
невольно стал участником процессии, так как без него инструмент неминуемо
повалился бы набок. В молчании они прошли два пролета, и здесь последовала
команда: "Опускай!" Пианино опустили, позвонили в дверь, которая открылась,
и Владимир уже по инерции совместно с грузчиками внес его в квартиру.
-- Спасибо, подсобил, -- сказал старшина грузчиков и, получив расчет от
хозяина пианино, выдал Пирошникову рубль, который тот принял не без
смущения. Вчетвером они пошли к выходу, отдуваясь на ходу и обмениваясь
впечатлениями от работы.После таких слов Наденька облачилась в белый халат,
поцеловала Толика в лоб и наказала ему слушаться дядю. Потом она поманила
Пирошникова в коридор и там, наедине, прошептала ему, чтобы он, если
представится возможность, поговорил с Ларисой Павловной касательно комнаты и
попросил разрешения в ней ночевать.
-- Так будет лучше, -- сказал Наденька.
-- А Лариса Павловна про лестницу знает? -- спросил Пирошников.
-- Наденька, -- сказал молодой человек, в первый раз, кажется, называя
ее этим именем, причем испытывая неожиданное облегчение. -- У меня дома есть
немного денег. Может, ты съездишь, возьмешь?
-- Съезжу, -- просто сказала Наденька. -- Только не сегодня. Потом,
потом!.. -- Она грустно улыбнулась. -- Что будет потом? Никто не знает...
И она ушла, а Пирошников, так печально начавший новую жизнь, вернулся в
комнату к Толику. Впрочем, несмотря на утреннее поражение, на душе у него
после работы.
-==Глава 12. Толик==-
Толик с покрытыми одеяльцем ногами сидел на диване. На одеяльце
рассыпаны были открытки и фотографии, снятые, по всей видимости, со стены.
Толик не взглянул на Пирошникова, углубленный в свою игру, а Владимир,
обойдя стол, уселся чуть сзади и принялся наблюдать. Мальчик слегка
насупился, но продолжал свое дело.
Держа в руке бумажного голубя, изображавшего самолет, мальчик с еще
слышным завыванием производил им несколько плавных движений в воздухе, а
затем тыкал его в какую-либо из открыток, разложенных перед ним. Тут же он
тихонько изображал взрыв, после чего быстро рвал открытку на части и
разбрасывал кусочки, а самолет поднимался вверх, отыскивая новую добычу.
Пирошникову игра показалась жестокой, но вмешаться он решился лишь после
того, как Толик уничтожил открытку с репродукцией картины Ван Гога, которая
изображала рыбацкие лодки на берегу моря.
-- Тебе разве картинок не жалко? Тетя Надя будет ругаться, -- сказал
Пирошников недовольно.
-- Это война, -- сурово сказал Толик, закончив измельчение рыбачьих
лодок.
И он с более уже резким звуком ткнул свой бомбардировщик в фотографию
весьма миловидной девочки с бантиком и, произнеся "Кх-х!", смял эту
фотографию, а затем и разорвал.
Владимир вскочил с места и отобрал у Толика картинки, на что ребенок
нагнул бычком голову, метнув в Пирошникова яростный взгляд.
-- Когда я вырасту, я буду солдатом, -- неожиданно и твердо произнес
он. -- И всех убью!
-- Посмотрим еще! -- разозлившись, ответил Пирошников, которому мальчик
не слишком понравился, что, впрочем, совершенно понятно. Владимир мало имел
общения с детьми, хотя полагал в душе, что относится к ним с любовью, причем
последняя подразумевала в детях необыкновенно смешные и милые существа, от
которых сплошной восторг и удовольствие.
-- Убью! Убью! -- повторил мальчик, совсем уж набычившись и без тени
шутки.
-- Ладно, -- примирительно сказал Пирошников и вдруг ощутил
проснувшееся в душе благородство и нечто вроде отцовского чувства. -- Вот
посмотри... -- И он извлек из пачки открыток другую репродукцию Ван Гога, а
именно известный автопортрет с отрезанным ухом. -- Этот... Этот дядя был
художником. Он рисовал картины, а ты их рвешь. Посмотри, каким он был. Ему
очень плохо жилось, он был совсем один и отрезал себе ухо.
Толик недоверчиво посмотрел на репродукцию и пощупал свое ухо.
-- А где оно? -- спросил он.
-- Он его отрезал, -- скорбно произнес Пирошников. -- Его нет.
-- И выбросил?
-- Откуда я знаю? Дело совсем не в этом.
-- Он плакал? -- спросил Толик.
-- Не думаю, -- ответил молодой человек. -- Но ему было больно. Главным
образом, морально. Ты понимаешь, что такое морально?
-- Понимаю, -- неожиданно кивнул Толик.
-- Вот... У него был брат, с которым они дружили. У тебя есть брат?
Толик отрицательно покачал головой, и Пирошников заметил, что
сосредоточенное и неприязненное выражение исчезло с лица мальчика, который
судя по всему, заинтересовался разговором.
-- У меня тоже нет брата, -- сказал Пирошников. -- С братом было бы
лучше, правда?
-- Нет, -- ответил Толик. -- Он бы дрался.
Так они и разговаривали, молодые люди, о голландском живописце, а
заодно о некоторых других вещах, в частности о родственниках, которыми оба
собеседника довольны не были. Пирошников заметил, что Толик назвал Наденьку
просто по имени, когда речь зашла о ней. О матери Толика Владимир не
спрашивал, потому что опасался навеять на мальчика дурное настроение.
-- Давай ты будешь моим братом, а я твоим, -- предложил Пирошников.
Произнеся эти слова, он почувствовал душевную легкость, какой давно уже
не испытывал, ибо не помнил, когда он предлагал кому-нибудь дружбу. Но
мальчик неожиданно замкнулся и лишь замотал головой.
-- Я жду папу и маму, -- наконец объяснил он. -- Они приедут с
Северного полюса, а потом народят мне братьев. Много-много...
-- Постой, -- не понял Пирошников. -- Мама же у тебя здесь. Тебя тетя
Надя откуда вчера привела?
-- От бабушки.
-- А мама твоя где?
-- На Северном полюсе, -- печально проговорил мальчик и даже рукой
махнул куда-то в сторону.
Пирошников ничего не понял из объяснений Толика. Выходило, что Наденька
вчера вечером придумала всю эту историю с женщиной, ее новым мужем и прочим
-- но для чего? Владимир как-то сразу поверил именно мальчику, потому что не
видел причины, зачем Толику врать. Но Наденьке, Наденьке-то зачем?.. Он
осторожно принялся расспрашивать Толика о его жизни, и тут выяснились
некоторые подробности. Во-первых, мальчик считал себя племянником Наденьки и
внуком какой-то бабушки Лены, у которой он до вчерашнего дня проживал.
Во-вторых, родителей своих Толик не помнил, знал лишь, что они обитают
постоянно на Северном полюсе, о каком имел представление очень смутное.
-- Полярники они, что ли? -- спросил совсем сбитый с толку Пирошников.
-- Они там живут в ледяном дворце, -- спокойно отвечал мальчик. -- У
них был самолет, но он сломался. Они его починят и прилетят.
Тут Пирошников удостоверился, что все это не более чем пересказ
бабушкиной версии об отсутствующих родителях. Но Толик продолжал говорить,
увлекшись, и рассказал много. Вкратце его рассказ выглядел следующим
образом.
Отец Толика в пушистой шапке и такой же шубе охотился на белых
медведей. Он был очень сильный и мог побороть много белых медведей сразу.
Местные жители, которые там, на Северном полюсе, обитали, прозвали его за
это Снежным человеком, а маму называли Снежинка. Она сидела в ледяном дворце
и смотрела в бинокль по сторонам и тоже была очень сильная и красивая.
Вдобавок они присылали Толику письма с разноцветными марками, а еще
присылали подарки на день рождения и к Новому году. Но, к сожалению,
приятели Толика во все это верили мало, и если бы не письма с марками, то и
вообще бы не верили. О последнем Пирошников догадался по слегка обиженному и
настойчивому тону мальчика, излагавшего такую вот легенду.
Поверите, у Владимира сердце сжалось, когда он слушал волшебную сказку
Толика. Он конечно же сразу догадался, что нет у Толика никаких родителей,
что они умерли или с ними еще что произошло. Как же больно будет мальчику
узнать правду! Как трудно будет расстаться со сказкой! Чем он ее заменит?
Такие примерно мысли взволновали Пирошникова да еще томил вопрос о
Наденькиной версии. Молодой человек даже забыл о собственных своих
злоключениях и смотрел на мальчика с печалью, а тот приводил все новые факты
из жизни родителей и новые доказательства, но слишком уж ожесточенно, по
чему Пирошников определил, что и сам Толик в душе почти уж разуверился и
устал ждать, но хватается за сказку, как утопающий за соломинку.
Молодой человек машинально перебирал в руках открытки, причем среди них
попалась ему и репродукция Рафаэля, на обратной стороне которой с
решительностью было начертано: "Прощайте и простите за причиненное
беспокойство". Это были его собственные слова, написанные вчера, перед
головоломным спуском из окна. Пирошников усмехнулся, припомнив вчерашние
приключения, и не без удовлетворения ощутил, что он будто бы узнал что-то
новое за прошедшие сутки, хотя что именно, сказать бы сразу затруднился.
Он не стал далее расспрашивать мальчика, а предложил тому поиграть в
какую-нибудь игру, и последующие полчаса они провели весьма увлекательно.
Затеяли так называемую игру в "Чапаева", которая состоит в сбивании с доски
своими шашками шашек противника, -- игру, которой Пирошников увлекался еще в
детстве и которая оказалась знакомой и Толику. Партнеры вошли в азарт и с
возгласами щелкали по шашкам. Пирошников, конечно, слегка поддавался, ибо
мальчик не овладел еще искусством точного удара, но тем не менее и он
получал от игры удовольствие.
Спохватившись, Владимир прочитал Наденькину записку, из которой уяснил,
что пропущено время, когда Толику надо было дать лекарство. Пирошников
захлопотал, сбегал на кухню за водой, а потом проявил выдержку и
красноречие, уговаривая мальчика проглотить таблетку. Покончив с этим делом,
он с воодушевлением принялся разогревать обед, действуя точно по инструкции,
для чего перенес с подоконника на газовую плиту кастрюли, в одной из которых
оказался бульон, а в другой каша, и, стоя у плиты, начал сосредоточенно и
даже несколько важно помешивать ложкой вышеназванную кашу, дабы она не
пригорела. Он нацепил Наденькин фартук и выглядел как образцовый и
заботливый родитель. Появившаяся на месте действия Лариса Павловна тонко и
понимающе улыбнулась, из чего следовало, что она вроде бы одобряет его
