-- Так то же вчера было!
-- А ты давай про сегодня. Вчера мало ли что было!
-- Послушайте, снимите же веревку, давит, -- взмолился Пирошников. --
Вы Наденькин дядя, вот видите, я вас знаю. Вы приехали сегодня поездом,
утром. Наденька получила вашу телеграмму. Поезд... поезд 27, кажется, в
вагон уж и не помню. Все верно?
-- Это еще ничего не говорит, -- заявил дядя, несколько озадаченный.
Он подошел к молодому человеку и освободил его от пут. Пирошников
сделал несколько движений, разгоняя кровь по жилам.
-- Писать будете? -- спросил он уже более уверенным тоном.
-- Ленька, погоди писать, -- приказал родственничек, присаживаясь к
столу и наконец-то стаскивая шапку. -- А ты, друг, рассказывай,
рассказывай... Только попростому, без всяких.
И Пирошников, насколько мог по-простому и без всяких, изложил
слушателям по порядку всю историю сегодняшнего утра -- и лестницу с кошками,
и утренний разговор с Наденькой, и объяснение с Георгием Романовичем, и
приключение с иконкой, и напоследок историю побега.
Дядя Миша слушал его все более хмурясь, но молчаливо, а подросток
Ленька -- тот раскрыл рот и смотрел на молодого человека с восхищением и
ужасом, как на пойманное привидение.
-- Да... -- неопределенно протянул дядя, когда Пирошников закончил. --
Одним словом, заварушка...
Он встал и прошелся по комнате, поглядывая на Владимира исподлобья, а
потом, что-то решив, обратился к Леньке:
-- Ты вот что, племяш. Иди-ка домой. Матери привет и скажи, что
устроился хорошо. О Владимире (тут он кивнул в сторону Пирошникова) пока не
звони. Так оно будет лучше.
Однако племяш, встав от стола и тиская шапку в руках, уйти почему-то
колебался. Он подозвал к себе дядю и, смущаясь, что-то тихо тому проговорил.
Дядя даже крякнул от неожиданности.
-- Эк тебя разобрало! Это ж все... -- Он кинул взгляд на Пирошникова и
продолжал, понизив голос, не настолько, однако, чтобы наш герой не уловил
отдельных слов. -- ...Психоз... больной... чего боишься, дурень...
лестница... полный порядок.
Но Ленька, смущаясь еще более и краснея, потупился и не уходил. Тогда
дядя, нахлобучив на него шапку, сказал, что ладно уж, проводит его до
выхода, поскольку на лестнице и вправду темновато, как бы чего не случилось.
Уже в дверях он обернулся к Пирошникову и с отеческой какой-то ноткой в
голосе, с вввниманием каким-то особенным предупредил того, что сейчас
вернется, а пока настоятельно рекомендовал отдыхать.
Пирошников снова скинул ботинки, повесил пальто, надел тапки Георгия
Романовича и забился в плюшевый угол дивана. Оставалось ждать Наденьку. С ее
возвращением связывалась хоть какая-то надежда -- хрупкая, смутная... во
всяком случае, возможность перемены.
-==Глава 7. Все в сборе==-
Наденька появилась на пороге комнаты, легкая и деловитая, обремененная
кроме своей сумочки еще и сеткой, в которой были разные свертки, блестела
крышечка бутылки молока и торчал батон; появилась она как-то бесшумно, и
глазам ее предстала исключительно мирная картина: дядюшка с Пирошниковым
играли в шашки.
-- Надюшка пришла! -- закричал дядюшка, смахивая шашки с доски. --
Продулся, продулся, как бестия... Ну, племяшка! -- И он устремился к
Наденьке, чтобы расцеловать ее, стиснув в своих родственных объятиях, на что
Наденька успела лишь крикнуть "Ой!" и рассмеяться.
Пирошников, пробормотав: "Добрый день", выжидающе посмотрел на хозяйку,
а она, как ни в чем не бывало, освободившись от дядюшки и сняв пальто и
белый халатик, подошла к Владимиру и спросила:
-- Ну и как оно?
И в этом вопросе заключена была бездна подтекста. Впрочем, несмотря на
насмешливый тон и оживленное Наденькино настроение, молодой человек заметил
в ее глазах что-то большее, чем простое любопытство; он заметил и внимание,
и участие, и даже (на самом донышке вопроса) робость какую-то.
Пирошников молча пожал плечами. Против его воли получилось это излишне
надменно и сухо, так что Наденька сразу поскучнела, но виду перед дядюшкой
не показала. Напротив, не переставая расспрашивать последнего о каких-то
тете Гале да Ваське с Лешкой, которые, по всей видимости, составляли
семейство дяди Миши, Наденька принялась хлопотать по хозяйству. Разговор,
однако, был затруднен молчанием Владимира, сидевшего на диване с видом
поневоле отчужденным, и некоторой настороженностью дяди, возникшей сразу же
после первого вопроса, обращенного Наденькой к Пирошникову. Дядюшка отвечал
рассеянно, а взгляд его все время перескакивал с племянницы на молодого
человека и обратно. Да и Наденька сама, видимо, чувствовала себя не в своей
тарелке.
Пирошников первым не выдержал такого положения и, встав, обратился к
Надежде Юрьевне (именно так он ее назвал, на что Наденька удивленно вскинула
брови) с просьбой выйти с ним в коридор, чтобы там наедине побеседовать.
Дядюшка подозрительно и с неприязнью поглядел на Пирошникова и, прежде чем
Наденька ответила, заявил, что он не гордый и может сам покинуть комнату.
-- Дядя Миша, вы не обижайтесь. Я вам потом объясню, -- сказала
Наденька, но дядя Миша отрезал:
-- Да уж чего объяснять? Уж мне все известно... -- И вышел в коридор,
разминая в пальцах папиросу.
-- Обиделся... -- в растерянности произнесла Наденька, остановившись
посреди комнаты и опустив руки. -- Что тут у вас произошло?
Молодой человек подошел к ней и, неожиданно для самого себя взяв ее
руки в свои ладони, начал говорить умоляюще, заглядывая собеседнице в глаза,
отчего Наденька как-то подобралась и застыла неподвижно, как выслеженный
зверек.
-- Я вас прошу... -- говорил Пирошников, слегка даже поглаживая
Наденькину руку, впрочем совершенно неосознанно, а скорее повинуясь кроткой
своей интонации. -- Я вас прошу, вы одна можете мне объяснить... Вы ведь не
считаете меня идиотом, я вижу... Где я нахожусь? Как мне отсюда выбраться?
Вы должны это знать. Понимаете, тут приходил ваш муж... (При этом слове
Наденька встрепенулась, а по лицу ее скользнула гримаска.) Он говорил, что
он тоже... Значит, вы знаете? Расскажите, не мучайте меня. За этот день я
столько пережил, вы не представляете даже.
-- А ты что, ничего-ничего не помнишь? -- спросила Наденька, мягко
высвобождая руку, которую Пирошников отпустил со смущением.
-- Что я должен помнить?
-- Ну вот, как ты сюда попал, например?
-- Да помню же конечно! -- воскликнул Владимир, начиная нервничать. --
Это утром еще было, я запутался с этой лестницей...
-- Да нет же, -- улыбнулась Наденька, -- ты попал сюда еще вчера. Не
помнишь?
Пирошников потер пальцем лоб, чтобы снова сконцентрировать свои мысли
на вчерашнем вечере, который по-прежнему черным пятном лежал в его памяти,
но ничего нового припомнить не смог, а потому на лице его изобразились тоска
и безнадежность. Тогда Наденька рассказала ему окончание вчерашней истории,
явившееся для Владимира совершенным откровением, ибо никакого намека на
изложение события в его голове не запечатлелось. Недостающее звено выглядело
следующим образом. По словам Наденьки, он вчера, и довольно поздно,
собственно даже сегодня ночью, был приведен в ее комнату некоей подругой
Наденьки...
-- В белой шапочке? -- вырвалось у Пирошникова, на что Наденька
кивнула.
Подруга эта умоляла Наденьку оставить Пирошникова переночевать, потому
что иначе с ним могло случиться, как она говорила, нечто ужасное. И дело
было даже не в том, что молодой человек был пьян, а в выражении такой
глубочайшей безысходности и равнодушия, которые были написаны на его лице,
такой потерянности, каких еще не случалось видеть ни Наденькиной подруге, ни
самой Наденьке. Подруга бегло упомянула о встрече на мосту и о тамошних, так
сказать, словах Пирошникова, на что он, стоявший молча, вроде бы реагировал
вялыми, но протестующими жестами. Сама подруга ("Как ее зовут?" -- вдруг
спросил Владимир. "Наташа", -- сказала Наденька), итак, сама Наташа жила
неподалеку, но к себе домой приводить ночью пьяного молодого человека, да и
не пьяного тоже, не имела никакой возможности, поскольку жила с родителями,
которым подобный альтруизм вряд ли пришелся бы по душе.
Короче говоря, усилиями двух молодых женщин с Пирошникова было снято
пальто, а сам он был уложен на раскладушку, но не в комнате Наденьки, а в
соседней, где сейчас никто не живет. Проснувшись утром, Наденька его уже не
нашла и предположила, что он благополучно ушел, но его возвращение, да
вдобавок с таким ошеломленным видом, навело ее на мысль о достопамятной
лестнице, с которой ей, увы, приходилось уже сталкиваться.
-- А она еще придет? Наташа... -- спросил Пирошников, изо всех сил
пытаясь припомнить лицо своей вчерашней знакомой, проявившей о нем такую
заботу, но опять-таки не вспоминая ничего, кроме шапочки и длинных волос.
-- Да, -- ответила Наденька, тонко улыбаясь. -- Я ей звонила. Она
придет сегодня же.
-- Может быть, с ней мне и удастся...
-- Это было бы прекрасно, -- сказала Наденька и отвернулась к
подоконнику, где стояли кастрюльки. Она поочередно приподняла крышечки,
заглянув в каждую кастрюльку, потом, будто вспомнив что-то, спросила: -- Так
что же у вас произошло с дядей Мишей?
-- Понимаете, он посчитал меня сумасшедшим -- видимо, так. Я на него не
в обиде, каждый на его месте... Я пытался вылезти через окно. Ну, а потом
еще я ему рассказал кое-что.
-- Через окно? -- рассмеялась Наденька. -- Господи, какой ты неразумный
человек! Неужели ты думаешь, что таким способом тебе удастся освободиться?
-- А как мне удастся? -- в свою очередь спросил Пирошников, делая
особое ударение на вопросе. -- Как ушел Георгий Романович? Скажите, я хочу
знать. Он мне сам не ответил.
Наденька нахмурилась и нехотя сказала, что способ Георгия Романовича,
по всей вероятности, не слишком хорош для Владимира, то есть, по существу,
повторила слова самого Георгия Романовича.
-- Что же это? Тайна? -- воскликнул молодой человек, подступая к
Наденьке и желая, должно быть, вырвать эту тайну, но она скользнула к двери
и высунулась в коридор, чтобы вызвать бедного дядюшку, который истомился в
обиде и неизвестности. Раздосадованный Пирошников встретил вошедшего
родственника не слишком приязненным взглядом, но затем смягчился, вспомнив,
что в скором времени должна прийти неизвестная Наташа, с которой он, помимо
своей воли, уже связывал какие-то надежды.
Наденька же, усадив дядю и не дав ему опомниться, заявила, что хочет
сразу же рассеять все недоразумения, потому как жить им всем придется
вместе. Она четко и внушительно проговорила в лицо оторопевшему дядюшке, что
все рассказанное Владимиром есть чистая правда, что она просит дядюшку
отнестись к этому спокойно и не принимать Владимира за тронувшегося
человека; что, наконец, она имеет сказать им обоим одну важную вещь.
Дядюшка, как понял по его лицу Пирошников, ни на секунду не усомнился,
что вся речь Наденьки была направлена на успокоение не его, а молодого
человека, то есть продолжается игра, долженствующая убедить Пирошникова в
том, что к нему относятся как к нормальному человеку. И он охотно принял
правила игры и рассыпался перед Владимиром в восклицаниях -- он-де никогда и
не думал! да как могли предположить! да он всему верит! и прочее, и прочее.
Пирошников криво усмехнулся, но дядюшкины излияния принял. Тогда
Наденька сообщила им ту самую вещь, о которой было упомянуто. Она состояла в
том, что Наденька возымела намерение привести в свою комнату еще одного
